ИОГАНН ХРИСТОФ ФРИДРИХ
ШИЛЛЕР
СОБРАНИЕ
СОЧИНЕНИЙ
В ВОСЬМИ ТОМАХ ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ
Ф.П. ШИЛА ЕРА
ACADEMIA
МОСКВА-ЛЕНИНГРАД


ИОГАНН ХРИСТОФ ФРИДРИХ
ШИЛЛЕР
тон
ИСТОРИЧЕСКИЕ
РАБОТЫ
ACADEMIA
i
9
3
7


Переводы А. Горнфельда и С. Смидович.
Предисловие Ф. П. Шиллера.
Титульные страницы, заставки и переплет И. Ф. Рерберга.


ПРЕДИСЛОВИЕ
Углубленные занятия историей занимают у Шиллера целое десятилетие, а именно 1787—1797 годы. Уже в период «бури и натиска», в процессе работы над «Заговором Фиеско в Генуе» молодой Шиллер изучал историю заговоров и революционных восстаний в средние века и в эпоху Возрождения. В дальнейшем, для своей первой крупной исторической драмы «Дон Карлос», он подробно ознакомился с Испанией времен Филиппа II и с Нидерландской революцией. Но все эти занятия носили подчиненный, вспомогательный характер. С окончанием же «Дон Карлоса» в 1787 году подобные исследования становятся для Шиллера основными. Он издает и редактирует целый ряд исторических памятников, пишет и публикует большие специальные работы, как то «Историю отпадения объединенных Нидерландов от испанского владычества» и «Историю Тридцатилетней войны». В 1789 году Шиллер становится профессором всеобщей истории в Иенском университете. Итак, мы видим, что занятия Шиллера историей не могут считаться случайным увлечением писателя. Его исторические работы в высшей степени ценны кроме того потому, что они, во-первых, сыграли огромную роль в политической эволюции писателя, и, во-вторых, —послужили подготовкой к его позднейшим историческим драмам, от «Валленштейна» до набросков последних трагедий. Особую ценность, наконец, эти сочинения имеют еще как шедевр немецкой художественной прозы эпохи классицизма.
В августе 1786 года Шиллер выработал план издания «Истории замечательных восстаний и заговоров», которая должна была выходить в виде серии сборников под его редакцией, при участии целого ряда писателей и прежде всего его дру" зей — Фердинанда Губера и Рейнвальда. Целью издания было собрать, обработать и опубликовать «забытые перлы в области истории». Для первого тома Губер должен был дать революцию Риенци, Рейнвальд — заговор Пацци, а Шиллер — историю Нидерландской революции. Но в процессе работы Шиллер так увлекся этой темой, что рамки предполагавшегося очерка были нарушены: первая часть «Истории отпадения объединенных Нидерландов» была издана в 1788 году отдельной книгой. А первый том «Истории замечательных восстаний и заговоров» вышел под редакцией Шиллера в октябре 1787 года. Кроме двух названных работ (обработок) Губера и Рейнвальда, в книге помещено еще третье исследование — о заговоре Ведемара против Венеции. Эта работа в основ¬


X
ПРЕДИСЛОВИЕ
ном является переводом (с сокращениями и изменениями некоторых частей) французского труда С. Реаля и многими биографами приписывается Шиллеру, хотя другие находят, что она принадлежит Губеру. Но что выбор темы, редакция и стилистическая правка принадлежат Шиллеру — это несомненно. Для того чтобы дать читателю представление о характере этого малоизвестного, но интересного предприятия Шиллера, мы помещаем перевод «Заговора Бедемара» в качестве приложения к настоящему тому.
Первой крупной исторической работой Шиллера является «История отпадения объединенных Нидерландов»; она написана в чрезвычайно важный для политической эволюции писателя период: в годы кризиса революционных идеалов «бури и натиска» и поисков нового понимания свободы и новых методов борьбы с феодально-абсолютистским обществом. Проблемы, стоявшие перед автором драмы «Дон Карлос», стояли и перед исследователем истории Нидерландской революции. Герои драм молодого Шиллера — стоические характеры типа Брута; они, правда, осуждены были на неудачу в тогдашней неразвитой в социально-политическом отношении Германии, но все же мы находим у них ряд черт, роднящих их с идеальными героями Руссо и якобинцев. Но уже в «Дон Карлосе» этому типу героя противопоставляется иной тип—маркиз Поза, «великая, светлая личность», и дон Карлос, инфант испанский, «юноша с прекрасной душой на престоле в одиноком, нетронутом цвете духовных сил». Требования исполинских деяний, столь специфические для молодого Шиллера, в «Дон Карлосе» уступают место более умеренной точке зрения. Эти тенденции в мировоззрении Шиллера, несомненно, сказались и в трактовке Нидерландской революции, первой буржуазной революции в Европе. Не случайно Шиллер как историк, отказавшись от идеалов эпохи «бури и натиска», обращает свой взор к революционным движениям более нового времени, где ведущая роль принадлежала уже буржуазии; причем Нидерландская революция привлекает его тем, что она является «прекрасным памятником бюргерской силы», а также тем, что она была умеренна. В «Введении» к своей работе он прямо заявляет: «Описать эти события побуждает меня не героический или необыкновенный характер их Летописи всемирной истории сохранили нам много подобных предприятий, которые по своему замыслу являются еще более смелыми, а в выполнении — еще более блестящими. .. Точно так же вы не встретите здесь ни одного из тех выдающихся, колоссальных людей, не столкнетесь ни с одним из тех изумительных подвигов, которыми так богата история прошедших времен... Не то видим мы в описываемой здесь истории. Народ, выступающий здесь перед нами на сцену, был самым миролюбивым из всех народов и менее всех своих соседей был склонен к тому героизму, который даже самому незначительному действию придает широкий размах. .. Таким образом, именно отсутствие героического величия делает это событие столь Своеобразным и поучительным». Здесь четко выступает идеал умеренной бюргерской революции, до некоторой степени сходной с теми методами, помощью которых миролюбивые швейцарские пастухи в «Вильгельме Телле» освободились от тирании ставленников австрийского деспотизма. Нидерландцы в «Введении» также охарактеризованы как «мирное население рыбаков и пастухов.. . в забытом уголке Европы, с трудом отвоеванном у бурного моря.. . Тяжелая плеть деспотизма висит над ними; могущественный произвол грозит


ПРЕДИСЛОВИЕ
XI
подорвать основу их счастья; хранитель законов превращается в их тирана. Про- стой в своей политической мудрости, как и в своих нравах, народ осмеливается опереться на старинный трактат и напомнить властителю обеих Индий о естественном праве. .. Доведенный до отчаяния гражданин, которому предоставлен на выбор тот или иной вид смерти, избирает благороднейший — смерть на поле битвы».
Но, несмотря на такую интерпретацию революции, в «Истории отпадения объединенных Нидерландов» дышит еще жгучая страсть борца против тирании. Шиллер рассматривает борьбу восставших нидерландцев против испанского деспотизма как событие, «в котором угнетенное человечество борется за свои благороднейшие права, доброе дело находится в союзе с необыкновенными силами и решимость отчаяния в неравном бою одерживает победу над страшными хитросплетениями тирании! Как захватывающа и как бодряща мысль, что надменные притязания деспотизма встретили, наконец, еще одного сильного противника, что хорошо рассчитанные покушения деспотов на человеческую свободу позорно разбиваются, что энергичное сопротивление может даже пересилить занесенную руку деспота, что геройская настойчивость в состоянии истощить наконец его страшные силы». И для того, чтобы показать, насколько понимание Шиллером революции в 1788 году, т. е. за год до Великой французской буржуазной революции, отличается от его взгляда на революцию уже после господства якобинцев, мы укажем на весьма знаменательный факт: в первом издании своей работы,
в] 788 году, в «Введении», после характеристики Нидерландской революции, Шиллер делает следующий вывод: «Итак, сила, которую он применял, не исчезла и у нас; счастливый исход, увенчавший его отважное предприятие, возможен и для нас, когда изменятся обстоятельства и сходные поводы призовут нас к сходным деяниям». Вся эта фраза, представляющая собой недвусмысленный призыв к революции в Германии (правда, с оговоркой о необходимости соответствующих условий) выпущена во втором издании «Истории отпадения объединенных Нидерландов» (1801).1
Работая над историей Нидерландской революции, Шиллер в большом количестве привлекал источники. Но далеко не ко всем источникам он относился в достаточной степени критически. В особенности это видно на примере Бургундиуса и Страды, защищающих реакционную точку зрения па события в Нидерландах; некритическое отношение к работам этих авторов заметно главным образом в описании действий иконоборцев. Но как и в других исторических трудах Шиллера, так и в этом интересны прежде всего широкий исторический кругозор и мастерски задуманная общая концепция; художественное построение, в особенности блестящее введение, прозрачная группировка и всестороннее, но в то же время ни на минуту не упускающее из виду существенного, рассмотрение событий выдают великого драматурга. Стиль здесь гораздо более страстный и пламенный,
1 Остальные сокращения, стилистическая обработка и т. д. в издании 1801 года, с которого сделан и настоящий русский перевод, не особенно существенны. Все отклонения от первого издания напечатаны в Schillers Werke, hrsg. von Ludwig Bellermann, 6. Bd., S. 564—583.


хн
ПРЕДИСЛОВИЕ
чем в последующих работах Шиллера, и местами напоминает язык драм периода «бури и натиска».
Поворот в идеологической эволюции Шиллера от, «бури и натиска» к так называемому классическому периоду его творчества, в котором «Дон Карлос» и «История отпадения объединенных Нидерландов» являются важнейшими произведениями переходного характера, совпадает с началом изучения им философии Канта, оказавшей в дальнейшем сильнейшее влияние на выработку идеалистической концепции исторического развития у Шиллера. Все более разочаровываясь в руссоистских идеалах, Шиллер в своем понимании исторического процесса начинает приближаться к мировоззрению просветителей-рационалистов XVIII века и Канта: Вольтер, Монтескье и другие философы и историки эпохи играют теперь видную роль в занятиях Шиллера. Критика «цивилизации» в подражание Руссо, имевшая место в период «бури и натиска», теперь заменяется признанием медленного, но неудержимого прогресса. Об этом ярче всего свидетельствуют лекции Шиллера по всеобщей истории, читанные в 1789 году в Иенском университете; из них мы включили в настоящий том только вступительную лекцию, служащую программой всего курса. Начальные стадии культуры, античность, средневековье—все эти эпохи трактуются в духе просвещения, как ступени в развитии человечества от первобытного состояния до царства разума, «от уровня дикого обитателя пещеры до талантливого мыслителя». Заимствовав у просветителей и Канта понятие всеобщей истории, как включающей также и историю философии, религии, искусства, нравов, экономики и политики, Шиллер особо подчеркивает роль философии. Сама история, эта «бессмертная гражданка всех времён», оставляет нам лишь разрозненные факты, отдельные документы, разрушенные памятники: «В результате наша мировая история никогда не могла бы стать чем-либо иным, кроме агрегата отдельных отрывков, и не заслуживала бы названия науки, если б ей на помощь не пришла философия. Искусственно соединяя эти отрывки промежуточными звеньями, философия превращает этот агрегат в систему, в разумное и закономерно связанное целое». Но «философский ум» должен вкладывать «разумную цель в мировой процесс и телеологическое начало в историческую науку», должен переносить гармонию, которая отсутствует в царстве слепой необходимости, в мире действительности, из «своего внутреннего мира» в мир вещей. Уверенная в своей конечной победе, история «взирает одинаково светлым взором гомеровского Зевса» на войны и мир, ибо «своим проницательным взором она уже нащупывает момент, когда эту безудержную и мятущуюся свободу возьмет в свои вожжи необходимость». Благодаря разумной цели, заложенной a priori в историческом процессе, мы придем к царству разума и гуманизма: «Все прошлые века, не сознавая того или не достигая своей цели, напряженно работали над тем, чтобы достигнуть нашего человеческо го века».
Между этой идеалистической философией истории и конкретными историческими работами у Шиллера наблюдаются большие противоречия. С одной стороны, он пытается нарисовать грандиозные картины, в которых проявлялись бы телеологическое начало и «разумная мысль», ведущие человеческое общество к свободе; с другой стороны, при столкновении с конкретным материалом, эта. схема то и дело нарушается, и Шиллер дает удивительно меткие характеристики как целым ЭДюхам и движениям, так и отдельным историческим событиям и лдагаостям. Это


ПРЕДИСЛОВИЕ
XIII
замечание относится особенно к таким явлениям, как причины Тридцатилетней войны и поведения в ней тех или иных стран, партий, князей, полководцев и т. д. Тут Шиллер выказывает иногда глубокое понимание политических и экономических причин борьбы, происходившей под знаменем тех или иных религиозных лозунгов. Это противоречие между идеалистической философией истории и применением ее в конкретных работах напоминает противоречия, которые мы видим в классических исторических драмах писателя, где понимание трагического, в соответствии с этикой Канта и Шиллера, также не осуществляется полностью.
Шиллер как историк—так же, как и драматург в последний период своего творчества—всегда возвращался к «заре истории», то есть к таким периодам и событиям, когда животрепещущие проблемы современной писателю буржуазнодемократической революции в той или иной форме завязывались, разрешались пли ставились, находясь еще на подготовительной ступени. Все большие и почти все мелкие исторические работы Шиллера исследуют революционные движения XYI и XYII веков, то есть относятся к эпохе, когда на развалинах средневековья образовывались мощные централизованные монархии, а в Нидерландах и Англии произошли буржуазные революции. Не удивительно, что Шиллера, написавшего, по его собственному выражению, историю «великой революции» в Нидерландах, должна была особенно интересовать проблема, почему в Германии в XYII веке не было создано единого национального государства и каковы были причины возникновения Тридцатилетней войны и результаты ее для Германии и всей Европы. Этому вопросу и посвящена вторая большая историческая работа Шиллера «История Трпдцатилетней войны», вышедшая в 1791—1793 годах в трех частях.
Как научное историческое исследование «История Тридцатилетней войны» всегда вызывала большие споры; в качестве основного источника для нее Шиллер использовал «Историю немцев» Игнаца Шмидта, откуда заимствованы целые разделы; но писатель не отнесса в достаточной степени критически ни к Шмидту, ни к другим проштудированным им авторам, часто противоречащим друг другу. Этим объясняются колебания автора в процессе работы при характеристике таких личностей, как Ришелье, Густав-Адольф, Валленштейн и др. Так, Густав-Адольф является в Германию будто бы из «чистых побуждений», исключительно ради защиты немецких протестантов от католической лиги и императора; лишь затем он мечтает о германской императорской короне. Валленштейн с самого начала был показан честолюбцем, стремящимся к захвату богемского престола и замышляющим измену императору, а в процессе работы эта характеристика была смягчена, и при описании гибели Валленштейна она завершается несколько неожиданно: «он пал не потому, что восстал, но восстал потому, что пал». Дело тут, понятно, не столько в некритическом отношении к тому или иному историческому источнику, сколько в политически неясном и двойственном восприятии самим автором ряда поступков этих личностей, стоящих в центре его работы.
В «Истории отпадения объединенных Нидерландов» мы встречаем крупные исторические обобщения. «История Тридцатилетней войны» также открывается введением, в котором дана краткая, полная драматизма история реформации в Германии, указывается на ее значение для всей Европы, охарактеризована контрреформация, политические и католические тенденции монархии и дома Габс¬


XIV
ПРЕДИСЛОВИЕ
бургов, затем нарисована картина образования различных течений внутри протестантизма и нарастания войны, охватывающей постепенно всю Западную Европу. К таким мастерским обобщениям относятся подытоживание прошлого и взгляд Hai будущее, заключающиеся во введении ко второй и третьей частям сочинения. К ним же, наконец, относится целый ряд разбросанных в самой работе политических экскурсов, предшествующих решающим событиям или следующих за ними. Чтобы придать своему труду большую четкость и логичность, Шиллер отказался от строго хронологического изложения, которого придерживались авторы его источников, и построил свою работу в основном по узловым событиям, отбросив мелкие и маловажные факты. Чтобы оживить сухие исторические даты и описания, он часто превращает косвенную речь в прямую и приводит характерные для тех времен поговорки, анекдоты и т. д. Все это придает стилю «Истории Тридцатилетней войны» большую напряженность и драматизм, что особенно ярке сказалось в изображении лагеря при Нюрнберге, рассказе о переходе через реку Лех, о битве при Люцене, в отношении к характеристике Густава-Адольфа и Валленштейна. То, что друг Шиллера Кернер писал о первой части работы, приложимо ко всей «Истории Тридцатилетней войны» : «Эта вещь потребует в будущем лишь очень небольшой отделки, чтобы фигурировать в числе твоих лучших работ в качестве исторического художественного произведения».
«История отпадения объединенных Нидерландов» и «История Тридцатилетней войны»—наиболее крупные и наиболее ценные исторические работы Шиллера; в собрания избранных его сочинений из исторических его работ обычно включаются только эти две вещи. Но ими далеко не исчерпываются труды Шиллера в области истории: его мелкие исторические работы составляют еще целый том. К ним относятся, кроме напечатанной у нас вступительной лекции по всеобщей истории, еще ряд лекций, обработанных и изданных самим автором; к ним же относится множество рецензий на книги по истории, помещенных Шиллером в 1787^году в иенской «Всеобщей литературной газете». Но основную массу этих мелких исторических работ, часть которых обладает значительным интересом и не включена в настоящий том только за отсутствием места, — составляют вступительные статьи Шиллера к издававшейся и редактировавшейся им в течение ряда лет большой серии «Собрание исторических мемуаров». Дело в тому что почти одновременно с изданием «Истории замечательных восстаний и заговоров» у Шиллера возникла мысль о переводе с иностранных языков и обработке известнейших памятников мемуарной литературы. Но намечавшееся осенью 1787 года издание этих памятников было отложено сперва из-за работы над историей Нидерландской революции, а затем из~за подготовки к лекциям в университете. Однако уже в начале 1789 года Шиллер обращается к Кернеру с предложением взять на себя для замышляемого издания английское средневековье, и вг письме от 10—12 марта он излагает принципы отбора и обработки исторических мемуаров. Так как эти принципы важны для характеристики Шиллера как историка, то мы их приводим полностью: «1) Отбрасывать все, что ничего не уясняет в истории, что представляет собою пустую болтовню или педантическую микрологию и т. п., и таким путем сократить по возможности мемуары хотя бы на половину или еще того больше. 2) Сохранять предпочтительно характерные мелочи, а общеизвестных фактов касаться только вскользь. 3) Помогать пони¬


ПРЕДИСЛОВИЕ
XV
манию текста, давая историко-критические примечания. 4) Переводить свободно, так, чтобы изящество стиля перевешивало над буквальной передачей». И далее Шиллер в этом же письме устанавливает, что именно он понимает под мемуарами: «К этому понятию относится: во - первых — писатель должен видеть то, о чем он пишет; во -вторых, он описывает или одно какое-нибудь замечательное событие, в котором принимало участие несколько человек, илик же жизнь одного какого-нибудь замечательного лица, пережившего много событий; итак, он ни летописец, ни историк; в-третьих, он дает особое истолкование известным событиям». При оценке этих принципов нужно иметь в виду, что Шиллер стремился не к научному изданию исторических памятников, а к их п о- пуляризации, и в этом отношении его деятельность имела для тогдашней Германии, где историческая наука была еще слабо развита, немаловажное значение.
Из «Собрания исторических мемуаров» Шиллер отредактировал и снабдил введениями несколько томов. Первый том содержит материалы к византийской истории XI—XII веков; он вышел в 1789 году; во втором и третьем томах напечатаны мемуары из истории Германии эпохи Гогенштауфенов (Фридрих I)* Двум другим томам, содержащим мемуары герцога Сюлли в немецком переводе Функа, Шиллер предпослал в качестве введения самую большую и, несомненно, самую интересную после книг о Нидерландской революции и Тридцатилетней войне историческую работу под заглавием «История французских смут, предшествовавших царствованию Генриха IV». По широте горизонта, по великолепным обобщениям, по драматизму повествования эта работа мало чем уступает названным двум крупнейшим историческим произведениям Шиллера: здесь мы местами встречаем то же меткое понимание экономических и политических причин реформации и контрреформации, то же мастерство в характеристике основных событий и главнейших деятелей Франции в царствование Франциска I, Генриха II, Франциска П и Карла IX, вплоть до Варфоломеевской ночи.
В то самое время, когда Шиллер так тщательно изучал историю революционных движений в прошлом, в соседней Франции произошла Великая буржуазная революция. В 1789 году Шиллер, несмотря на свой отказ от идеалов эпохи «бури и натиска», был, как мы это видели на примере его исторических работ, достаточно свободолюбив, чтобы приветствовать знаменательное событие. Но уже в начале 1790-х годов он противопоставляет французокой революции английскую. В письме к Кернеру от 6 ноября 1792 года писатель рекомендует своему другу написать «Историю Кромвелевской революции»: «Именно в настоящее время
очень интересно изложить здоровую точку зрения на революции; и так как это безусловно совпадает с интересами врагов революции, то истины, которые по необходимости будут высказаны при этом правительствам, могут и не произвести неприятного впечатления». В этом письме уже явно видно компромиссное отношение к старому обществу. Но еще ярче этот компромисс проявляется в письме от 16 ноября 1792 года Георгу Гешену, которому Шиллер рекомендует издать новое сочинение Вильгельма фон-Гумбольдта о государстве: «Это сочинение содержит во всяком случае очень плодотворные политические намеки й построено на хорошем философском фундаменте. Оно задумано и написано свободно, но так как автор ограничивается общими высказываниями, то нечего


XVI
ПРЕДИСЛОВИЕ
бояться недовольства со стороны аристократов. Сочинения подобного содержания и написанные в этом духе настоятельно необходимы в нашу эпоху».
Отношение Шиллера к французской и вообще it революции еще больше меняется, когда в Париже к власти пришли якобинцы. После казни Людовика XVI поэт с ужасом отшатнулся от революции, и в дальнейшем он отказывается от революционных методов переустройства общества. Он не отвергает необходимости изменения общественного строя, но советует действовать в рамках существующих условий. Эти идеи получили наиболее яркое выражение в «Письмах об эстетическом воспитании человека» (1794), где собственные юношеские устремления эпохи «бури и натиска» осуждаются автором как проистекающие из чувственных эмпирических побуждений, а не из высоких надвремен- ных мотивов этики Канта и Шиллера.
Политическая эволюция Шиллера получила свое выражение также в исторических его работах, хотя после 1793 года поэт ими , уже мало занимался. В последнем своем историческом труде, в небольшом введении к мемуарам маршала Виельевилля, напечатанным в 1797 году в журнале «Оры», Шиллер восхваляет Виельевилля за то, что он принадлежал к «классу умеренных», что он был верен своему королю, что он был неуклонным другом порядка и при всем своем свободомыслии был жесток и неумолим по отношению к врагам закона. . . с присущей ему силой духа и похвальным самоотречением он мог подчинять свои желания обстоятельствам».
Таким образом в исторических сочинениях Шиллера'1787—1797 годов отражена идеологическая эволюция поэта от «бури и натиска» к классическому периоду его творчества, который, после десятилетнего перерыва, начинается в области драмы «Валленштейном». Именно исторические исследования дали Шиллеру большой материал для его драм. Франц Меринг писал, что «как драматический поэт, Шиллер был и великим историком, тогда как его исторические сочинения являются только обломками мрамора, из которого он высекал образы своих исторических драм». Сам Шиллер говорит о своих исторических исследованиях в письме к Кернеру от 27 июля 1788 года: «Если из меня и не выйдет историка, то одно достоверно: история послужит для меня складом, откуда я буду черпать, или даст в мое распоряжение предметы, на которых я смогу упражнять свое перо и иногда также мой у м». Правда, большинство исторических сочинений Шиллера как специальные исследования устарели, но они — повторяем — сохраняют свое значение в качестве документов для характеристики идеологической эволюции писателя и, прежде всего, в качестве первоклассных памятников художественной прозы немецкой классической литературы-
Франц Шиллер.


ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ
ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
о т
ИСПАНСКОГО ВЛАДЫЧЕСТВА


ВВЕДЕНИЕ
Завоевание нидерландской независимости я считаю одним из замечательнейших политических событий, которые сделали XVI столетие самым блестящим в мировой истории. Если наше удивление возбуждают мишурные деяния, совершенные под влиянием честолюбия и пагубной жажды власти, то в какой же степени должно изумить нас событие, в котором угнетенное человечество борется за свои благороднейшие права, доброе дело находится в союзе с необыкновенными силами и решимость отчаяния в неравном бою одерживает победу над страшными хитросплетениями тирании! Как захватывающа и как бодряща мысль, что надменные притязания деспотизма встретили, наконец, еще одного сильного противника, что хорошо рассчитанные покушения деспотов на человеческую свободу позорно разбиваются, что энергичное сопротивление может даже лересилить занесенную руку деспота, что геройская настойчивость в состоянии истощить, наконец, его страшные силы. Никогда не проникался я этою истиною так живо, как при исследовании того достопамятного восстания, которое навсегда отделило Нидерланды пт испанского' престола. Поэтому я счел небесполезной попытку воссоздать перед миром этот прекрасный памятник бюргерской силы, пробудить в груди моего читателя радостное чувство его за самого себя и привести новый убедительнейший пример того, на что должны отваживаться люди для благого дела и что могут они сделать при единодушии.
Описать эти события побуждает меня не героический или необыкновенный характер их. Летописи всемирной истории сохранили яам много подобных предприятий, которые по своему замыслу
7G8


2
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
являются еще более смелыми, а в выполнении — еще более блестящими. Одни государства рушились с большим треском, другие величественно поднимались. Точно так же вы не встретите здесь ни одного из тех выдающихся, колоссальных людей, не столкнетесь ни с одним цз тех изумительных подвигов, которыми так богата история прошедших времен. Те времена минули, те люди не существуют. На мягком ложе утонченности и изнеженности мы усыпили в себе силы, которые создали и делали необходимыми те времена. С печальным изумлением глядим мы теперь на эти исполинские образцы, как истощенный старик смотрит на мужественные игры молодежи. Не то видим мы в описываемой здесь истории. Народ, выступающий здесь перед нами на сцену, был самым миролюбивым из всех народов и менее всех своих соседей был склонен к тому героизму, который даже самому незначительному действию придает широкий размах. Стечение обстоятельств неожиданно вскрыло его собственные силы и обеспечило ему, помимо его воли, временное величие, которого он без этого никогда бы не достиг и, может быть, никогда больше не достигнет. Таким образом, именно отсутствие героического величия делает это событие столь своеобразным и поучительным. Если ныне ставят себе целью показать, как гений, господствует над случаем, то я здесь рисую картину того, как необходимость создала гений и как случай творил героев.
Если бы можно было когда-либо связывать с человеческими деяниями вмешательство высшей силы, то прежде всего — в отношении настоящей истории: настолько она противоречит разуму и опыту. Филипп II, могущественнейший государь своего времени,, страшная сила которого грозит поглотить всю Европу, сокровища которого превосходят соединенные богатства всех христианских государей и флот которого господствует на всех морях; монарх,, губительным целям которого служат бесчисленные войска, закаленные в долгих кровавых войнах, с римской дисциплиной, одушевленные надменной национальной гордостью, жаждущие чести и добычи, полные воспоминаний об одержанных победах и послушно- следующие за своими отважными полководцами, этот страшный человек, упорно сосредоточенный на одном плане, посвящающий одному предприятию неутомимый труд всего своего долголетнего правления, направляющий все свои силы и средства к одной единственной цели, которую на закате своих дней он должен оставить,


ВВЕДЕНИЕ
S
Филипп II ведет борьбу с. несколькими слабыми народами и не может ее кончить!
И с какими народами! С одной стороны — это мирное население рыбаков и пастухов, живущее в забытом уголке Европы, с трудом отвоеванном у бурного моря; море — его ремесло, его богатство и его наказание; свободная бедность — его высшее благо, его слава* его добродетель. С другой стороны — это торговый люд, добродушный, нравственный, наслаждающийся пышными плодами благословенного богом трудолюбия, бдительно хранящий законы, ставшие его благодетелями. Пользуясь счастливым досугом благосостояния* он оставляет в стороне потребности чисто житейские и стремится к более высоким целям. Новая истина, отрадная заря которой занимается в это время над Европой, бросает оплодотворяющий луч на эту восприимчивую почву, и свободный гражданин радостно приемлет свет, от которого прячутся угнетенные, несчастные рабы. Веселая ирония, часто сопутствующая богатству и свободе, побуждает этих людей критически проверить авторитет стародавних мнений и разорвать позорные цепи. Тяжелая плеть деспотизма висит над ними; могущественный произвол грозит подорвать основу их счастья; хранитель законов превращается в их тирана. Простой в своей политической мудрости, как и в своих нравах, народ осмеливается опереться на старинный трактат и напомнить властителю обеих Индий о естественном праве. Одно слово может предрешить весь исход дела. В Мадриде назвали мятежом то, что в Брюсселе считалось только законным действием; жалобы Брабанта требовали посредника, обладающего государственным умом. Филипп II послал туда палача — и этим был дан лозунг войне. Жизнь и собственность делаются жертвой беспримерной тирании. Доведенный до отчаяния гражданин, которому предоставлен на выбор тот или иной вид смерти, избирает благороднейший — смерть на поле битвы. Богатый народ любит мир, но, становясь бедным, он делается воинственным. В это время он перестает дрожать за жизнь, лишенную всего, что делало ее драгоценной. Бешенство восстания охватывает самые отдаленные провинции; торговля и промышленность приходят в застой, корабли покидают гавани, художник оставляет свою мастерскую, поселянин — опустошенные поля. Тысячи людей бегут в далекие страны, тысячи жертв гибнут на эшафоте, и новые тысячи устремляются к нему: божественно должно быть то учение, за кото¬


4
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
рое можно умирать так радостно. Недостает еще только последней, всеорганизующей, силы — высокого, предприимчивого духа, который выступает на сцену в этот великий политический момент и дело случая превращает в разумный план.
Вильгельм Молчаливый, как новый Брут, посвящает себя великому делу свободы. Свободный от трусливого эгоизма, он предъявляет престолу грозные требования, великодушно отрекается от своего княжеского звания, обрекает себя на добровольную бедность и становится лишь обыкновенным гражданином. Правое дело ставится на карту на поле битвы; но созванные с разных сторон наемники и миролюбивый народ не могут выдержать страшного напора дисциплинированного войска. Два раза выводит Вильгельм своих ненадежных солдат против тирана, два раза оставляют они его, но энергия его не покидает. Филипп II доставляет ему столько воинов, сколько создало нищих жестокое корыстолюбие его наместника. Беглецы, изгнанные из отечества, ищут себе новое отечество на море и на кораблях своего врага стремятся удовлетворить и свой голод и свою жажду мщения. Корсары превращаются в геройских моряков, из пиратских кораблей составляется флот, и на болотах вырастает республика. Семь провинций одновременно сбрасывают свои цепи. Создается новое молодое государство, защищенное водой, сильное единодушием и отчаянием. Торжественная клятва нации приводит в ужас тирана, сидящего на престоле. Имя Испании уничтожается во всех законах.
Теперь свершилось дело, за которое нет прощения; республика становится страшной, потому что она не может уже пойти назад: партии раздирают ее; даже ее могущественнейшая стихия — море — вступает в заговор с ее притеснителем и грозит преждевременной могилой ее нежной молодости. Она чувствует, что силы ее ослабевают в борьбе с могущественным врагом, и падает на колени перед сильнейшими престолами Европы, моля их принять от нее в подарок власть, которую она не в силах больше защищать. Наконец, и с большим трудом (так жалко было начало жизни этого государства, что даже корыстолюбивые иноземные государи относились с пренебрежением к его молодому расцвету) ей удается вручить свою опасную корону чужеземцу. Новые надежды снова возбуждают в ней бодрость. Но судьба в лице этого нового государя послала республике изменника. В критическую минуту, когда неумолимый враг уже


ВВЕДЕНИЕ
5
подступает к воротам, Карл Анжуйский делает покушение на ту самую свободу, для защиты которой его призвали. Вдобавок к этому рука убийцы отрывает кормчего от руля. Судьба республики, казалось, была решена. С Вильгельмом Оранским отлетели от нее все ее ангелы-хранители. Но корабль несется по бурному морю, и раздувающиеся паруса уже не нуждаются в помощи гребцов.
Филипп II видит, как гибнут плоды дела, за которое платит он своею монаршею честью и — как знать? — может быть, в глубине сердца, и уважением к самому себе. Упорно, с переменным счастьем борется с деспотизмом свобода. Смертельные битвы сменяют одна другую, блестящий ряд героев проходит по полям сражения; Фландрия и Брабант были школой, приготовившей полководцев для будущего поколения. Долгая опустошительная война уничтожает благосостояние страны, победители и побежденные истекают кровью. Между тем возникающее морское государство манит к себе трудолюбивых беглецов и готовится на развалинах своего соседа воздвигнуть великолепное здание своего величия. Сорок лет продолжалась война, победоносного конца которой не дождался умирающий Филипп; она уничтожила в Европе один рай и создала на его развалинах другой. Она поглотила цвет воинственного юношества, обогатила целую часть света и сделала бедняком обладателя золотых рудников Перу. Этот государь, который мог тратить без эксплоатации своей страны девятьсот тонн золота в год и который выкачивал из народа еще гораздо больше разными ухищрениями тирании, накопил для своего опустошенного государства долг в сто сорок миллионов дукатов. Непримиримая ненависть к свободе поглотила все эти сокровища и бесплодно сгубила его царственную жизнь. Но реформация распространялась несмотря на опустошения, производившиеся его мечом, и новая республика на крови граждан водрузила свое победоносное знамя.
Этот неестественный оборот событий, казалось, граничил с чудом. Но нужно было совпадение многих обстоятельств, чтобы сломить могущество этого государя и содействовать успехам молодого государства. Если бы все могущество Филиппа обрушилось нераздельно на Соединенные провинции, то не было бы никакого спасения для их религии и их свободы. Его же собственное честолюбие помогло их слабости, вынудив его раздробить свои силы. Весьма дорого стоившая политика, состоявшая в том, чтобы оплачивать изменни¬


6
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
ков в каждом европейском кабинете, поддержка Лиги во Франции, восстание мавров в Гренаде, завоевание Португалии и постройка великолепного Эскуриала истощили казну Филиппа, которая казалась неисчерпаемой, и отняли у него возможность энергично и успешно вести войну. Немецкие и итальянские войска, привлеченные под его знамена одной только надеждой на добычу, возмутились, когда увидели, что он не может платить им, и вероломно оставили своих начальников в самый решительный момент военных действий. Теперь эти страшные орудия Филиппа обратили свою разрушительную мощь против него самого и начали неистовствовать в провинциях, оставшихся ему верными. Несчастная экспедиция против Великобритании — экспедиция, в которой Филипп, подобно самому азартному игроку, рискнул всеми силами своего государства— довершила его падение; вместе с «Армадой» погибли богатства обеих Индий и источник испанского военного могущества.
Но насколько истощались силы Испании, настолько же с каждым днем все более и более укреплялась республика. Расстройство, которое было вызвано в Брабанте, Фландрии и Геннегау тиранией религиозных судов, неистовыми грабежами солдатчины и опустошениями беспрерывной, долговременной войны, пока эти провинции были театром и арсеналом этой разорительной войны, — это расстройство, естественно, с каждым годом все больше затрудняло содержание и обновление армии. Католические Нидерланды потеряли уже миллион граждан, а опустошенные поля не могли питать даже своих пахарей. Сама Испания лишилась возможности вербовать больше людей. Эта страна, достигшая быстрого благосостояния, влекущего за собой праздность, лишилась весьма значительной части своего населения и не могла долго выдерживать этих переселений в Новый Свет и Нидерланды. Немногие из участников этих переселений снова увидели свое отечество. Да и эти немногие оставили его юношами, вернулись же в него дряхлыми стариками. По мере того как деньги становились дешевле, поднималась цена на солдат; распространение роскоши и изнеженности увеличивало ценность противоположных добродетелей. В совершенно иных условиях находились восставшие провинции. Все эти тысячи людей, изгнанных жестокостью королевского наместника из южных Нидерландов, гугенотскими войнами — из Франции и религиозною нетерпимостью — из других стран Европы, присоединились к этим восставшим. Весь


ВВЕДЕНИЕ
7
христианский мир превратился для них в место вербовки. В пользу их дела работал фанатизм как гонителей, так и гонимых. Молодой энтузиазм, который возбуждало новое учение, жажда мести, голод и безнадежная нищета привлекали под их знамена искателей приключений из всех уголков Европы. Все, кто перешел на сторону нового учения, кто пострадал от деспотизма или имел основание бояться его в будущем, смотрели на судьбу этой новой республики как на свою собственную. Всякое притеснение, причиненное тираном, давало жертве право на звание голландского гражданина. Все толпами стремились в страну, где свобода водружала свое благодатное знамя, где гонимая религия могла смело рассчитывать на уважение и безопасность для себя и на мщение своим притеснителям. Если и теперь мы видим прилив в Голландию всех народов, которые при вступлении на ее землю получают все свои человеческие права, то что же должно было происходить в то время, когда вся остальная Европа еще стонала под суровым духовным гнетом, а Амстердам был почти единственным местом, открытым для людей со всевозможными взглядами и убеждениями? Сотни семейств спасались со своими богатствами в страну, которую защищали равно могущественные силы: океан и единодушие жителей. Республиканская армия была хорошо укомплектована, и для формирования ее не было надобности отрывать людей от плуга. Промышленность и торговля процветали среди лязга оружия, и мирный гражданин уже заранее наслаждался свободой, которая была добыта чужеземною кровью. Именно в то время, когда Голландская республика еще сражалась за свое существование, она уже подвинула границы своих территорий за океан и в тиши укрепляла свои ост-индские владения.
Мало этого: Испания вела свою разорительную войну мертвым, бесплодным золотом, которое никогда не возвращалось в выпускавшую его руку, но поднимало в Европе цены на все предметы потребления. Трудолюбие и торговля были казначеем республики. Время обогащало одну сторону и разоряло другую. В то время как ресурсы Испании в результате затяжной войны приходили к концу, республика только начала собирать свою жатву. Это была жатва благодарная, воздававшая за труд не скоро, но с огромными процентами; дерево же, с которого срывал для себя плоды Филипп, превратилось наконец в обрубленный пень и навеки перестало зеленеть и цвести.


8
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Злосчастная судьба Филиппа решила, чтоб богатства, которые он тратил для уничтожения провинций, только способствовали обогащению последних. Нескончаемый поток испанского золота наводнил богатством и роскошью всю Европу. Но товары, которые служили для удовлетворения увеличившихся потребностей Европы, последняя получила большею частью из Нидерландов, державших в то время в своих руках торговлю всего мира и устанавливавших цены на все товары. Даже во время войны Филипп не мог запретить своим подданным иметь торговые сношения с Голландской республикой; да он не мог и желать прекращения таких сношений. Он сам выплачивал мятежникам то, что они тратили на свою защиту, потому что как раз война, которая должна была истребить их, увеличивала сбыт их товаров. Громадные расходы на флот и армию Филиппа поступали большею частью в казну республики, находившейся в сношениях с фламандскими и брабантскими торговыми пунктами. Все, что обращал Филипп против мятежников, действовало косвенным путем в их пользу. Все несметные суммы, поглощенные сорокалетнею войной, лились в бочки Данаид и низвергались в бездонную глубину.
Затяжной характер этой войны причинил испанскому королю столько же вреда, сколько восставшим провинциям пользы. Его армия была сформирована большею частью из остатков тех победоносных войск, которые стяжали лавры уже при Карле Y. Возраст солдат и долговременная служба давали им право на отдых. Многие из них, обогащенные войной, сгорали от нетерпения возвратиться на родину и завершить тревожную жизнь спокойным уютом. Их прежнее рвение, воинственное одушевление и дисциплина ослабевали по мере того, как они считали удовлетворенными все свои требования чести и долга и начинали, наконец, пожинать плоды стольких походов. К этому присоединилось еще и то, что воинов, привыкших побеждать всякое сопротивление быстрым натиском, утомляла война, которую приходилось вести не столько с людьми, сколько со стихией, война, которая больше испытывала терпение, чем удовлетворяла жажду славы, и во время которой приходилось больше бороться с лишениями и препятствиями, чем с опасностями. Ни личное мужество этих людей, ни их долговременная опытность в военном деле не могли принести им пользу в стране, где вследствие ее специфических особенностей самые трусливые из местных


ВВЕДЕНИЕ
9
жителей имели над ними преимущество. Наконец ущерб, который причиняло им на чужой земле одно поражение, был для них чувствительнее пользы, которую могли принести им многие победы над врагом, находившимся здесь у себя дома. В совершенно иных условиях находились мятежники. В такой длительной войне, когда не было ни одного решительного сражения, слабейший враг должен был, наконец, выучиться у сильнейшего, маленькие поражения должны были приучить его к опасности, маленькие победы — укрепить в нем самоуверенность. В самом начале войны республиканская армия едва отваживалась выходить в бой с испанской; продолжительность военных действий выучила и закалила ее. Насколько королевским войскам надоело сражаться, настолько в республиканских войсках усиление военной дисциплины и приобретенный опыт увеличивали самоуверенность. В конце концов, спустя полстолетия учитель и ученик выступали уже друг против друга как равные.
Надо еще заметить, что в продолжение этой войны республиканцы действовали единодушнее и последовательнее, чем король. До того, как голландцы лишились своего первого главы, управление Нидерландами прошло ни больше, ни меньше, как через пять различных рук. Нерешительность герцогини Пармской сообщалась мадридскому кабинету и вскоре отразилась на всей правительственной деятельности. Непреклонная жестокость герцога Альбы, кротость его преемника, Реквезенца, хитрость и коварство дон Жуана Австрийского и энергичный цезаристский характер герцога Парм- ского не раз изменяли направление этой войны, между тем как ясный план восстания оставался неизменным в единственной голове, которая носила его в себе. Еще больше вредило испанцам то обстоятельство, что те или иные принципы большей частью проводились в жизнь не тогда, когда это было надо. В начале восстания, когда перевес явно был еще на стороне короля, когда быстрота, решительность и мужественное сопротивление могли задушить возмущение в самом зародыше, бразды правления слабо и нерешительно держала в своих руках женщина. Когда возмущение перешло в настоящее восстание, силы восставших и силы короля находились уже в большем равновесии, и когда благодаря искусной политике можно было отвратить близкую войну, регентство было отдано человеку, которому недоставало одного — именно этой политической ловкости. От такого бдительного человека, каким был Вильгельм


10
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Молчаливый, не мог ускользнуть ни один шанс, который обеспечив вала ему ошибочная политика его противника, и тихо, прилежно, не торопясь, он вел к цели свое великое предприятие«
Но почему Филипп II не приехал сам в Нидерланды? Почему предпочел он исчерпывать до дна все небывалые средства, вместо того чтобы пустить в ход одно, успех которого был несомненен? Для того чтобы сломить надменную силу знати, самым естественным средством представлялось личное присутствие государя. Перед лицом величества должны были бы стушеваться всякое частное влияние, всякий другой авторитет. Вместо того чтобы узнавать правду на отдаленном престоле через множество нечистых каналов и в искаженном виде, вместо того чтобы дать время неопасному выступлению превратиться в продуманное предприятие вследствие промедления с оборонительными мерами, — Филиппу следовало бы явиться самому на место действия, и тут его собственный проницательный взгляд отличил бы истину от лжи; не гуманность, а один только холодный политический расчет спас бы жизнь миллиону граждан. Чем ближе находился бы законодатель, тем сильней было бы действие эдиктов; чем ближе стояла бы мишень, тем бессильнее отскакивали бы от нее стрелы восстания. Злоумышление против отсутствующего врага гораздо труднее осуществить, чем когда стоишь с этим врагом лицом к лицу. На первых порах восстание, по- видимому, трепетало от одного имени Филиппа и долго прикрывалось вымышленным предлогом — желанием защитить дело государя от самовольных притязаний его наместника. Появление Филиппа в Брюсселе сразу прекратило бы эту комедию. Восставшей партии пришлось бы теперь или действительно исполнить это мнимое свое желание, или сбросить с себя маску и, обнажив свои намерения, погубить себя. Каким облегчением было бы для Нидерландов, если бы его присутствие избавило их хотя бы от тех бедствий, которые обрушивались на них помимо его ведома и против его желания! Как много выиграл бы он сам, если бы его присутствие позволило ему лично наблюдать за расходованием бесчисленных сумм, которые противозаконно собирались на военные потребности и переходили в грабительские руки его сановников! То, что его наместники должны были добывать путем насилия и террора, он сам получил бы от всех с полной готовностью. То, что внушило к ним отвращение, с его стороны возбудило бы лишь страх потому что злоупотребление


ВВЕДЕНИЕ
11
наследственной властью вызывает меньше возмущения, чем злоупотребление властью, полученной от кого-нибудь. Присутствие Филиппа спасло бы тысячи, хотя бы он был не чем иным, как домашним деспотом. Но если б он даже не был таковым, то один страх перед его персоной удержал бы в его *руках страну, потерянную им вследствие ненависти и презрения, которые питал народ к его агентам.
Как судьба угнетенного нидерландского народа стала делом всего человечества, сознавшего свои права, точно так же, казалось бы, ееповиновение и отпадение этого народа должно было послужить сигналом для всех государей — защищать в лице законных прав соседа свои собственные права. Но зависть к Испании на этот раз взяла верх над политической солидарностью государей, и важнейшие державы Европы тайно или открыто перешли на сторону свободы. Император Максимилиан II, хотя и связанный с испанским двором узами родства, дал этому двору основательный повод обвинять его в тайном покровительстве партии мятежников. Предложив свое посредничество, он признал в известной степени справедливость их притязаний, которые вследствие этого сделались, конечно, еще настоятельнее. При императоре, искренно преданном испанскому двору, Вильгельму Оранскому было бы трудно получить из Германии столько войска и денег. Франция, не нарушая открыто и формально мира, возглавила своим принцем крови восставших нидерландцев. Операции последних велись большею частью на французские деньги. и при участии французских войск. Елизавета Английская, беря мятежников под свою защиту против их законного государя, удовлетворила этим только свое чувство справедливой мести. Хотя ее скудная помощь была в состоянии лишь отвратить окончательное крушение республики, но и это было очень важно в то время, когда истощенную энергию восставших могла поддерживать только надежда. С этими обеими державами Филипп находился тогда в мирных отношениях, и обе они изменили ему. Во взаимоотношениях между слабым и сильным честность зачастую не считается добродетелью; человек, которого боятся, не любит тонких уз, соединяющих равного с равным. Филипп сам изгнал правду из области политических отношений, он сам поселил между государями безнравственность и сделал лицемерие руководящим принципом кабинета. Никогда не довольствуясь своим превосходством, он тем не менее должен был всю свою жизнь бороться


12
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
с завистью, которую это превосходство возбуждало в других. Европа заставила его поплатиться за злоупотребление властью, которой на самом деле он никогда не пользовался вполне.
Если принять во внимание не только поражающее с первого взгляда неравенство сил обеих враждующих сторон, но и учесть все случайности, благоприятствовавшие одной из этих сторон и дей» ствовавшие против другой, то хотя это событие перестает уже носить сверхъестественный характер, однако событие это остается необык- новенным, и наблюдатель получает правильный масштаб, чтобы оценить по достоинству действительные заслуги республиканцев в борьбе за свою свободу. Но не следует воображать, что до начала самого восстания существовал точный и подробный учет сил вое», ставших или что они, уже пустившись в это бурное море, знали берег, к которому впоследствии им суждено было пристать. Таким зрелым, смелым и величественным, каким это предприятие выглядело при окончательной развязке, оно отнюдь не представлялось уму первых его инициаторов, точно так же как Лютер, восставая против торговли индульгенциями, не предвидел происшедшего нового раскола вероисповеданий. Какая разница между скромным появлением в Брюсселе нищих, которые молят о более человеческом обращении с ними как о великой милости, и страшным величием республики, ведущей переговоры с государями, как с равными себе, и спустя менее столетия отдающей в подарок трон своих прежних тиранов! Невидимая рука судьбы заставила пущенную стрелу описать более высокую дугу и принять совершенно иное направление, чем то, которое было дано ей первоначально. Из недр счастливого Брабанта вышла на свет свобода, которой — еще новорожденному и оторванному от матери ребенку — было суждено осчастливить униженную Голландию. Но само предприятие не должно обесцениваться в наших глазах только потому, что оно разрешилось не так, как было задумано. Человек перерабатывает, шлифует и полирует камень, созданный веками; ему принадлежат момент во времени и точка в пространстве, но движением всемирной истории управляет случай. Если только страсти, активно проявившиеся в этом событии, были достойны дела, которому они бессознательно служили; если только силы, которые помогли завершить это начинание, и' отдельные действия, из сплетения которых получился такой удивительный финал, были сами по себе силами благородными, действиями пре¬


ВВЕДЕНИЕ
13
красными и великими, — то и это событие становится для нас великим, интересным и плодотворным. Мы имеем тогда полное основание удивляться смелому творчеству случая или испытываем глубокое чувство изумления перед возвышенными действиями человеческого ума.
Законы всемирной истории неизменны, как законы природы, и просты, как душа человеческая. Одни и те же причины порождают одни и те же явления. На той самой земле, где теперь нидерландцы борются со своим испанским тираном, за полторы тысячи лет их предки — батавы и бельгийцы — дрались со своим римским тираном. Как и эти древние народы, их потомки, подчиненные против воли надменному властителю, находясь под гнетом корыстолюбивых сатрапов, с таким же упорством разрывают свои цепи и в такой же неравной борьбе хотят попытать счастья. Для Испании XVI столетия и для римлян I века характерна та же надменность победителей, тот же могучий народный подъем: в войсках той и другой стороны — одна и та же храбрость и дисциплина и тот же страх перед боевым •натиском неприятеля. Там, как и здесь, видим мы борьбу хитрости с силой, видим, как постоянство, поддерживаемое единодушием, доводит до изнеможения могущественную державу, обессилившую себя раздроблением. Так и здесь частная ненависть призывает к оружию целый народ; один человек, рожденный для своего времени, открывает этому народу опасную тайну его силы и превращает его молчаливое озлобление во взрыв кровавой мести. «Поймите, батавы! — взывает Клавдий Дивилис в священной роще к своим согражданам, — поймите, что эти римляне уже перестали смотреть на нас как на своих союзников и друзей, а скорее обращаются с нами как с рабами! Мы отданы на произвол их чиновникам и правителям, из которых каждый, насытившись грабежом и нашей кровью, продает свое место другому, а этот снова принимается за те же насилия, только под другим названием. Если, наконец, и случается, что Рим посылает нам верховного правителя, то этот последний давит нас дорого стоящей свитой и еще более невыносимой гордостью. Снова приближается рекрутский набор, отрывающий навеки сына от родителей, брата от брата и отдающий энергичную молодежь в руки римского распутства. Теперь, братья, настал наш час! Никогда еще Рим не был в таком упадке, как теперь. Пусть слово «легионы» не устрашает вас; в лагерях этих войск вы найдете только стари¬


ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
ков и добычу. У нас есть пехота и конница, Германия — наша, а> Галлия жаждет сбросить с себя иго. Пусть им служат Сирия, Азия и Восток, которым нужны властители! Среди нас есть люди, которые родились до того, как римляне ввели дань. Боги стоят за храбрых!» Торжественные таинства освещают этот заговор, как у союза гёзов; подобно этому последнему заговор коварно прячется под маску вер- ноподданничества, за ореолом великого имени. Когорты Цивилиса присягают на Рейне Веспасиану, находящемуся в Сирии, как «Компромисс» — Филиппу II. Один и тот же плацдарм для борьбы порождает один и тот же план защиты и то же убежище отчаяния. И те и другие доверили весы счастья дружественной стихии. Циви- лис спасает свой остров точно так же, как пятнадцать столетий спустя Вильгельм Оранский спасает город Лейден, — посредством искусственного наводнения. Батавская храбрость разоблачает бессилие повелителей мира точно так же, как мужество потомков показывает всей Европе упадок испанского могущества. Одинаковая изобретательность полководцев той и другой эпохи обусловливает то, что война и здесь и там ведется с равным упорством и заканчивается почти с теми же сомнительными результатами, но есть одно различие: римляне и батавы сражаются по-человечески, потому что* они дерутся не за религию *.
* Tac., Histor. L. IV., V.


©ef<Ji(&te bcê 2(bfaU$
tec
tereim^tcit Slieberfonbe
eon bec
©pamfdKtt fReetertme,
Jperauögegebett
Snebricfc ©фИ(сг.
CFrjlu* Sdanb.
Z « i p s * s*
beç ©ieflftieb îeftret&t в ru fia 6*
*7 88.
Титульный лист первого издания аИстории отпадения Нидерландов»


КНИГА ПЕРВАЯ
Первоначальная история Нидерландов до XVI столетия
Прежде чем углубиться в эту великую революцию, мы должны отступить на несколько шагов назад — в древнюю историю этой страны и посмотреть, как возникло то государственное устройство, которое мы застаем к моменту этого изумительного переворота.
Момент первого вступления этого народа во всемирную историю был вместе с тем моментом его гибели; от своих победителей получил он политическую жизнь. Обширная местность, граничащая с востока Германией, с юга — Францией, с запада и севера — Северным морем и которую мы называем одним общим именем Нидерландов, во время вторжения римлян в Галлию была разделена между тремя главными народами, которые все были первоначально германского происхождения, имели германские нравы и обычаи и германский характер *  ** ***. Рейн служил для них границею. Влево от этой
реки жили белги , вправо — фризы*"", а батавы **** населяли
остров, который существовал в то время в пункте соединения обоих рукавов Рейна с океаном. Каждый из этих народов в разное время подпадал под римское владычество, но даже сами победители оста¬
* J. Caesar, d. Bello Gall., L. I; Tacit., de Morib. Germ, и Hist., L. IV.
** В местностях, которые теперь составляют большею частью католические Нидерланды и области генеральных штатов.
*** В нынешнем Гренингене, в Восточной и Западной Фрисландии, части Голландии, Гельдерне, Утрехте и Обер-Исселе.
**** В верхней части Голландии, Утрехте и Обер-Исселе, нынешнем герцогстве Клевском и т. д., между Лехом и Ваалом. Менее значительные народы — каннинеФаты, маттиаки, маресаты и т. д., жившие в части Западной Фрисландии, в Голландии и Зеландии, могут быть причислены к батавам. Tacit., Hist., L. ГУ., с. 15, 56; de Morib. German., с. 29.


16
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
вили нам убедительнейшие доказательства храбрости побежденных. Белги, — пишет Юлий Цезарь — были единственным из галльских племен, не позволявшим тевтонам и кимврам вторгаться в свои пределы. Все народы, жившие на Рейне, — говорит Тацит **, — уступали в геройском мужестве батавам. Этот дикий народ платил свою дань воинами, и победители держали его в резерве, как стрелы и мечи, только для сражения. Батавскую конницу сами римляне признавали лучшей частью своей армии. Она, как в настоящее время швейцарцы, долго служила в роли телохранителей римских императоров; ее дикая храбрость приводила в ужас даков, так как эти всадники переплывали Дунай в полном вооружении. Эти же батавы сопровождали Агриколу в его походе на Британию и помогли ему завоевать этот остров Из всех названных народов позже других были побеждены фризы, и они же первые снова добыли себе свободу. Болота, на которых батавы жили, позже привлекли к ним завоевателей и дорого обошлись им. Римлянин Друз, воевавший в этих местностях, провел канал от Рейна к Флево, нынешнему Зюдерзее. Через этот канал римский флот прошел в Северное море, а отсюда, через устье Эмса и Везера, нашел себе более легкий путь во внутреннюю Германию * * * *.
В продолжение четырех столетий видим мы батавов в римской армии, но после царствования Гонория их имя исчезает из истории. Остров их заняли франки, которые потом в свою очередь затерялись в соседней Бельгии. Фризы свергают иго своих отдаленных и бессильных победителей и снова делаются свободными, даже за- воевателем-народом, который управляется на основании собственных обычаев и остатков римских законов и отодвигает свои границы за левый берег Рейна. Вообще из всех нидерландских провинций Фрисландия меньше других пострадала от вторжения иноземных народов, от чужестранных обычаев и законов и в продолжение нескольких столетий сохранила следы своего государственного устройства, национального духа и обычаев, не вполне исчезнувших даже в настоящее время.
Эпоха переселения народов приводит к уничтожению первобыт- ной формы устройства большей части этих народов; новые смеше-  * ** *** ***** De Bello Gall.
** Hist L IV c. 1*2.
*** Dio Cass., L. XIX; Tacit., Agricola, c. 36; Tacit., Annales, L. II, c. 15.
**** Tacit., Annal., L. II, cap. 8; Sueton., in Claud., cap. I, n. 3.


КНИГА ПЕРВАЯ
17
ния народов приводят к созданию новых форм. Города и лагери римлян исчезают в общем опустошении, а вместе с ними погибает и множество памятников великого административного искусства римлян — памятников, созданных трудами чужих рук. Оставленные плотины снова отдаются на произвол стихии рек и океана. Искусственные каналы, эти чудеса рук человеческих, высыхают, реки изменяют свое течение, границы материка и воды перепутываются, и свойство почвы изменяется вместе со свойствами ее обитателей. Связь обеих эпох кажется прерванною, и с новым поколением начинается новая история.
Монархия франков, возникшая на развалинах римской Галлии, поглотила в шестом и седьмом столетиях все нидерландские провинции и насадила в этих местностях христианскую религию. Последней из всех этих провинций, после упорной войны, покорилась Фрисландия, которую присоединил к франкской короне Карл Мартел, проложивший сюда оружием дорогу евангелию. Карл Великий соединил все эти страны, составившие таким образом часть обширной монархии, которую этот завоеватель создал из Германии, Франции и Ломбардии. Как это громадное государство распалось на несколько частей при преемниках Карла вследствие раздробления владений, так и Нидерланды распадались то на немецкие, то на франкские, то на лотарингские провинции, и, наконец, мы находим их под двумя общими названиями — Фрисландии и Нижней Лотарингии " .
Вместе с франками водворился в этих странах институт северного происхождения — ленное устройство, которое и здесь вырождалось так же, как во всех остальных местностях. Более могущественные вассалы мало-помалу отделились от государя, а королевские чиновники присвоили себе, как наследственную собственность, те области, которые были отданы им в управление. Но эти отступники- вассалы могли сохранить свою самостоятельность в отношении престола только с помощью своих подчиненных, а за эту помощь им щриходилось в свою очередь платить новыми ленными пожалованиями. Благодаря узурпациям и пожалованиям духовенство тоже приобрело силу и скоро завоевало свое совершенно особенное, независимое положение в аббатствах и епископских резиденциях. Таким образом, в десятом, одиннадцатом, двенадцатом и тринадцатом
* Allgemeine Geschichte der vereinigten Niederlande, I. Teil, 4., 5. Buch.
2
768


18
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
столетиях Нидерланды были раздроблены на несколько мелких владений, -собственники которых были подданными то Германской империи, то франкских королей. Многие из этих мелких владений, вследствие купли, браков, завещаний или завоеваний, часто снова соединялись под управлением какого-нибудь главного рода, и в XY столетии мы находим большую часть Нидерландов *  ** в руках Бургундского дома. Филипп Добрый, герцог бургундский, опираясь в большей или меньшей степени на -свои права, объединил под своим скипетром уже одиннадцать провинций, а сын его Карл Смелый прибавил к ним силою оружия еще две. Таким образом незаметно воз- никло в Европе новое государство, которому недоставало только названия, чтобы сделаться самым цветущим королевством этой части света. Обширность этих владений делала бургундских герцогов страшными пограничными соседями Франции и породила в неспокойном уме Карла Смелого план завоевания всей территории от Зюдерзее и устьев Рейна вверх до самого Эльзаса. Неистощимые силы этого государя давали отчасти основания для такой смелой фантазии. Страшное и многочисленное войско грозило привести ее в исполнение. Швейцария уже дрожала за свою свободу, но коварное счастье оставило Карла в трех кровопролитных сражениях, и павший завоеватель затерялся между живыми и трупами
Единственная наследница Карла Смелого, Мария, богатейшая принцесса того времени и, как злополучная Елена, навлекшая много бедствий на эти страны, привлекла к себе взоры всего тогдашнего мира. Два могущественные принца — король Французский Людовик XI — за своего сына, молодого наследника и Максимилиан Австрийский, сын императора Фридриха III, были в числе ее женихов. Тот, кому отдала бы она свою руку, сделался бы могущественнейшим государем в Европе. Вот почему эта часть света начала
* Grotius, Annal., L. I, p. % 3.
** Один паж видел, как он пал. Через несколько дней после битвы паж привел на это место победителей и успел этим спасти его от позорного забвения. Труп его, совершенно обнаженный и обезображенный ранами, был вытащен из болота, в котором он замерз, и с большим трудом опознан по отсутствию нескольких зубов и по ногтям, которые были у него очень длинны. Но несмотря на эти признаки были еще люди, сомневавшиеся в его смерти и питавшие уверенность, что он снова появится; доказательством этому служит одно место из циркулярного посланид, в котором Людовик XI призывает бургундские, города присоединиться к Французской короне. «Если,— сказано в этом послании, — герцог Карл окажется в живых, вы будете опять свободны от данной мне присяги». Comines, T. III; Preuves des Mémoires, 495, 497.-


КНИГА ПЕРВАЯ
впервые опасаться эа свое равновесие. Более сильный из этих двух искателей, а именно Людовик, мог поддержать свое притязание силою оружия. Но нидерландский народ, распоряжавшийся рукою своей государыни, отказал этому грозному соседу и решил дело в пользу Максимилиана, потому что видел меньше опасности для свободы своей страны благодаря сравнительной отдаленности его государства и меньшей степени, могущества. Вероломная и неудачная политика, только ускорившая по непостижимой воле промысла несчастную развязку, для избежания которой она была придумана Г
Невеста Филиппа Прекрасного, сына Марии и Максимилиана^ принесла в приданое ту обширную монархию, которую незадолго до того основали Фердинанд и Изабелла; а Карл Австрийский, его сын, был уже рожденным государем королевства Испании, обеих Си- цилий, Нового Света и Нидерландов.
Низший класс народа в Нидерландах освободился раньше, чем в остальных ленных государствах, от тяжелого крепостного состояния и скоро приобрел себе самостоятельное гражданское существование. Благоприятное местоположение этой страны — у Северного моря ш больших судоходных рек — привело здесь к раннему развитию торговли, которая соединила людей в городах, пробудила стремление к занятию ремеслами и искусствами, стала привлекать чужестранцев и повсюду способствовала росту благосостояния и изобилия. Как ни презрительно относились военные круги того времени ко всякому полезному и мирному занятию, владетельные круги не могли не сознавать существенных выгод, которые они получали от этих занятий. Увеличение народонаселения, множество налогов, которые взима- лись этими государями с туземцев и иностранцев под разными названиями — пошлины мытной, дорожной, мостовой, ярмарочной, за наследство и т. п., служили им слишком большой приманкой, чтобы они могли оставаться равнодушными к причинам, порождавшим эти явления. Их собственное корыстолюбие заставляло покровительствовать торговле, и само варварство, как это часто случается, долго содействовало ей, пока, наконец, не сменилось здоровой государственной политикой. Впоследствии они сами стали заманивать к себе ломбардских купцов, дали городам несколько важных привилегий w собственное судопроизводство, вследствие чего значение и влияние этих городов чрезвычайно усилились. Постоянные войны, которые графы и герцоги вели между собою и с соседями, ставили их в зави~


30 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
симость от новых городов, которые благодаря своим богатствам получили важное значение и, в виде компенсации за субсидии, дававшиеся князьям, — большие привилегии. С течением времени эти привилегии общин увеличились по мере того, как крестовые походы вынуждали дворянство делать большие расходы на вооружение, когда произведениям Востока был открыт новый путь в Европу и когда усилившаяся роскошь все время порождала у государей новые потребности. Таким образом, уже в XI и XII столетиях мы находим в этих странах смешанное государственное устройство, в котором власть государя заметно ограничена влиянием сословий, именно: дворянства, духовенства и горожан. Эти сословия, называвшиеся штатами, собирались вместе каждый раз, когда этЪго требовали местные нужды. Без их одобрения не имел силы никакой закон, нельзя было начать войну, взимать подати, делать изменения в денежной системе и допускать чужестранцев в какую бы то ни было отрасль государственного управления. Эти привилегии были общими для всех провинций; кроме них существовали привилегии местные, особые для каждой провинции. Престол переходил по наследству, но сын вступал в права отца лишь после торжественной присяги конституции \ Нужда является первым законодателем. Все потребности, которым удовлетворяла эта конституция, были первоначально потребностями торговли. Поэтому основой государственного устройства республики было купечество, и его промысел существовал раньше законов. Последний пункт этой конституции, исключающий иностранцев из всякого участия в общественной службе, есть естественное следствие всего предыдущего. Такие запутанные и искусственные отношения государя к народу, который, кроме того, отличался еще своими особенностями в каждой провинции, а часто и в отдельных городах требовали людей, которые — наряду с ревностной борьбой за сохранение местных привилегий и прав — соединяли бы и самое основательное знание этих последних. В чужестранце, конечно, нельзя было ожидать совмещения всех этих свойств. Впрочем, этот закон имел различное применение в каждой провинции: например, н Брабанте не допускались на службу фламандцы, в Зеландии — голландцы, и эти различия удержались и впоследствии, когда все эти провинции имели уже одного верховного главу.  ** Grotius, L. I, 3.


КНИГА ПЕРВАЯ
лг
Самой неограниченной свободой из всех провинций пользовался Брабант. Привилегии его ценились так высоко, что многие материно времени своего разрешения от бремени переезжали туда из смежных провинций, чтобы рожать там и таким образом делать своих детей участниками всех привилегий этой счастливой страны, подобно тому, как, по словам Страды, растения грубого климата перевозятся под небо теплых стран для облагораживания их \
После соединения многих провинций под владычеством Бургундского дома отдельные провинциальные собрания, бывшие до этого^ времени независимыми судилищами, были подчинены одному общему трибуналу в Мехельне, который соединил в одно тело отдельные члены и сделался последней инстанцией в решении всех гражданских и уголовных дел. Суверенитет отдельных провинций был уничтожен, и власть сосредоточилась теперь в мехельнском сенате.
По смерти Карла Смелого государственные чины не замедлили воспользоваться затруднительным положением своей герцогини, которой грозило оружие Франции и которая была в их власти Штаты голландские и зеландские принудили ее подписать обширную’ льготную грамоту, которая обеспечивала за ними важнейшие права верховной власти*  ***. Своеволие жителей Гента дошло до такой степени, что любимцы Марии, имевшие несчастье не понравиться им„ были самовольно привлекаемы ими к суду и обезглавливались на глазах этой герцогини. В период кратковременного правления Марии, до ее замужества, община приобрела силу, которая делала эту провинцию чем-то весьма близким к республике. По* смерти своей жены Максимилиан, как опекун своего сына, самовольно взял в свои руки управление. Штаты, задетые этим посягательством на их права, не признали власти Максимилиана, и всег к чему удалось их склонить, было разрешение остаться правителем на определенное время и на условиях, принятых им под присягой.
Сделавшись римским императором, Максимилиан пошел на нарушение конституции. Он обложил провинции чрезвычайными податями, стал раздавать служебные должности бургундцам и немцам и вводить в провинции чужеземные войска. Но одновременно с усилением могущества правителя усилились и ревнивые опасения этих
* De Bello Belgico, Dec. I, L. II, 34; Guicciardini, Descr. Belg.
** Mémoires de Philippe de Comines, T. I, 314.
*** A. G. d. V. N., II. Teil.


*22 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
республиканцев. Когда Максимилиан совершал свой въезд в Брюгге в сопровождении большой свиты из иноземцев, народ схватился за оружие, взял в плен короля и заточил его в замок. Несмотря на настойчивое ходатайство императорского и римского дворов, свобода не была возвращена ему до тех пор, пока народу не дали надежных гарантий по спорным вопросам.
Безопасность жизни и собственности, обеспеченная либеральными законами и одинаковым для всех судопроизводством, содействовала в этих странах развитию промышленной деятельности и трудолюбия. В постоянной борьбе с океаном и быстрыми реками, которые бурно текли к своим устьям, затопляя низкие местности, и силу которых надо было сдерживать плотинами и каналами, этот народ рано приучился наблюдать окружавшую его природу, побеждать силы стихии прилежанием и настойчивостью и, подобно египтянину, наученному Нилом, изощрял свою изобретательность и остроумие в создании искусственных оборонительных сооружений. Естественная плодородность почвы, благоприятствовавшая земледелию и скотоводству, в то же время содействовала росту народонаселения. Счастливое местоположение страны у моря и больших судоходных рек Германии и Франции, часть которых здесь впадает в море, и много искусственных каналов, прорезывающих эту местность во всех направлениях, оживили судоходство, а взаимные сношения между провинциями, которые были этим сильно облегчены, способствовали развитию у жителей торгового духа.
Прежде всего корабли этих провинций начали приставать к соседним британским и датским берегам. Английская шерсть, которую импортировали на кораблях, занимала тысячи трудолюбивых рук в Брюгге, Генте и Антверпене, и уже в середине XII столетия фландрские сукна были в употреблении во Франции и Германии. Уже в XI веке видим мы корабли фризов в Бельте и даже в Левантском море. Этот энергичный народ мог без компаса проходить за полярным кругом и приставать к самой северной точке России . Ют вендских городов получили Нидерланды часть левантской торговли, которая в то время шла из Черного моря к Балтийскому через Русское государство. Когда же в XIII веке эта торговля начала приходить в упадок, когда крестовые походы открыли индийским  ** Fischers Geschichte des d. Handels, I. Teil, 447.


КНИГА ПЕРВАЯ
23
-товарам новый путь через Средиземное море и итальянские города завладели этой выгодной отраслью торговли, а в Германии образовался большой Ганзейский союз, тогда Нидерланды сделались важным складочным пунктом между севером и югом. Компас в то время не был еще в общем употреблении, и корабли плавали медленно и осторожно вдоль берегов. Балтийские гавани в зимние месяцы большею частью замерзали и становились недоступными для какого бы то ни было судна \ Поэтому корабли, которые, разумеется, не могли в одно лето совершить далекий путь из Средиземного моря в Бельт, •охотно выбирали для стоянки место, лежавшее посредине между этими пунктами. Эта страна,, которая имеет за собой неизмеримый материк, связанный с ней судоходными реками, и которая с запада и востока доступна океану через удобные гавани, — эта страна как бы специально была создана для того, чтобы сделаться сборным пунктом народов и средоточием торговли. В важнейших нидерландских городах образовались склады. Португальцы, испанцы, итальянцы, французы, англичане, немцы, датчане и шведы стекались сюда с товарами всех стран света. Конкуренция продавцов понижала цены товаров; промышленность оживилась, потому что рынок сбыта был тут же. Необходимый при этих условиях денежный оборот создал условия для банковской деятельности, которая сделалась новым обширным источником обогащения. Владетельные князья, понявшие, наконец, в чем заключались их действительные интересы, поощряли купцов большими привилегиями и способствовали их торговой деятельности выгодными договорами с иностранными державами. Когда в XV веке несколько отдельных провинций соединились под господством одного государя, прекратились и их пагубные междоусобные войны, и при объединенном управлении все отдельные льготы и привилегии их составили одно целое. Их торговля и благосостояние процветали в обстановке долговременного мира, к которому их могущественные правители вынуждали соседних государей. Бургундский флаг был страшен на всех морях * **; влияние, которым пользовался бургундский герцог, помогало предприятиям его подданных и превращало инициативу частных людей в дело могущественного государства. Такая сильная поддержка скоро позволила бургундцам выйти даже из Ганзейского союза и начать преследо-
* Anderson, III, 89.
** Mémoires de Comines, L. Ill, chap. V.


24
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
вание этого опасного врага на всех морях. Ганзейские купцы, для\ которых были закрыты испанские гавани, были принуждены, наконец, против своего желания, ездить на фландрские ярмарки и приобретать испанские товары из нидерландских складов.
Брюгге во Фландрии был в XIY и XY столетиях средоточием всей европейской торговли и большим торговым рынком всех наций. В 1468 году насчитывалось сто пятьдесят купеческих судов, которые одновременно сошлись в Слюисской гавани *  **. Кроме богатого « склада товаров Ганзейского союза, здесь было еще пятнадцать торговых компаний с их конторами и много факторий, и тут же жили купеческие семейства из всех европейских государств. Здесь был устроен склад всех северных продуктов, отправлявшихся на юг, и всех южных и левантских, отправлявшихся на север. Эти последние шли на ганзейских кораблях через Зунд и по Рейну в Северную Германию или сухопутным путем в сторону Брауншвейга и Люнебурга.
По естественным законам человеческой жизни это благосостояние должно было повлечь за собою безудержную роскошь. Соблазнительный пример Филиппа Доброго мог только ускорить наступление этого времени. Двор бургундского герцога был самым пышным и веселым в сравнении с другими дворами в Европе, не исключая Италии. Дорогие костюмы аристократии, послужившие впоследствии образцом для испанских грандов и наконец перенятые вместе с бургундскими обычаями и австрийским двором, скоро вошли в употребление среди народа, и самый простой гражданин одевался в шелк и бархат*'. «За изобилием, — говорит Кохчин (писатель, путешествовавший по Нидерландам в середине XY сто-
* Anderson, III, 237, 259, 260.
** Филипп Добрый был слишком расточителен, чтобы копить богатства. Несмотря на это Карлу Смелому досталось после него больше столовой утвари, драгоценных камней, книг, ковров и полотна, чем имели этого всего в то время три богатых владетельных, дома вместе, да сверх того триста тысяч талеров наличными деньгами. Сокровища этого государя и бургундского народа были выставлены на показ на полях сражения при Грансоне, Муртене и Нанси. Здесь один швейцарский солдат снял с пальца Карла Смелого знаменитый бриллиант, который долго считался самым большим в Европе и теперь красуется как второй по величине драгоценный камень во Французской короне. Он был продан не понимавшим его цены швейцарцем за гульден.. Швейцарцы променяли найденное тут серебро на свиней, золото на медь, а драгоценные шатры из золотой парчи изорвали на куски. Стоимость серебра, золота и драгоценных камней, захваченных в этих сражениях, оценивают в три миллиона червонцев. Карл и его войско выходили в поход не как враги, которые хотят только драться, но как триумоаторы, которые после победы желают окружить себя всевозможной пышностью. Comines, I, 253, 259, 265.


КНИГА ПЕРВАЯ
25
летия),— последовало высокомерие. Роскошь и расходы на модный туалет нашли широкое распространение у обоих полов. Роскошь в пище не доходила ни у какого другого народа до такой степени расточительности. Безнравственное общение обоих полов в банях и тому подобных собраниях, разжигающих чувственные наклонности^ уничтожило всякую стыдливость. Я говорю не только об обычной распущенности богатых и знатных людей; женщины самого низшего класса тоже предавались этим безграничным и безмерным распутствам» \
Но насколько радостней для каждого друга человечества это чрезмерное увлечение жизнью в сравнении с той унылой примиренностью с нищетой и тупоумной варварской добродетелью, которые держали в то время под своей гнетущей пятой почти всю Европу! Бургундский период светится на фоне этих мрачных веков, как веселый весенний день в февральскую непогоду.
Но именно это цветущее благосостояние привело, наконец, фландрские города к падению. Гент и Брюгге, достигнув высшей степени свободы и богатства, объявили владетелю одиннадцати провинций, Филиппу Доброму, войну, которая окончилась для них столь же несчастливо, сколь смело была объявлена. Один только Гент потерял в сражении при Гавре несколько тысяч человек и был принужден заплатить четыреста тысяч червонцев, чтобы успокоить разгневанного победителя. Всех высших сановников и знатнейших граждан этого города в количестве двух тысяч человек заставили в одной рубашке, босиком и с непокрытой головой идти за целую милю навстречу герцогу и там на коленях просить у него прощения. При этом граждане были лишены некоторых своих важнейших привилегий — невознаградимая потеря для всей будущей их торговли. В 1482 году они не более счастливо воевали с Максимилианом Австрийским с целью лишить его опекунства над его сыном, которое он захватил противозаконно. Город Брюгге в 1487 году взял самого эрцгерцога в плен и казнил нескольких из его главнейших министров. Император Фридрих III, чтобы отомстить за своего сына, вошел с войском во владения этого города и в продолжение десяти лет блокировал гавань Слюиса, чем вызвал полный застой в торговле. В этом деле  ** Mémoires de М. Philippe de Comines, T. I, L. I, c. 2; L. V, c. 9, 291. Fischers G. d. d. Handels, II. Bd., 193 cj.


26
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
серьезную помощь оказывали ему Амстердам и Антверпен, которые давно уже сильно завидовали процветанию фландрских городов. Итальянцы начали привозить в Антверпен для продажи свои собственные шелковые товары; туда же стали посылать свои произведения фландрские ткачи, поселившиеся в Англии, и таким образом Брюгге лишился двух важных отраслей своей торговли. Надменность этого города давно уже оскорбляла Ганзейский союз, который поэтому тоже оставил его теперь и перенес склад своих товаров в Антверпен. В 1516 году из Брюгге выехали все чужеземные купцы, в нем осталось всего несколько испанцев; но его благосостояние увядало так же медленно, как расцвело *.
В XYI столетии Антверпен перенял торговлю фландрских городов, место которой заняла в них роскошь, и в царствование Карла Y это был оживленнейший и великолепнейший город в христианском мире. Его река Шельда, в широком устье которой прилив и отлив совершаются одновременно с этими явлениями в Северном море и по которой наиболее груженные корабли могут подходить к самим стенам города, делала этот последний естественным сборным пунктом всех кораблей, посещавших эти берега. Ярмарки его привлекали купцов всевозможных стран **  ***. Промышленность нации достигла в начале этого столетия высшей степени процветания. Земледелие, скотоводство, охота и рыбная ловля обогащали поселянина; искусства, мануфактурное производство и торговля — горожанина. Прошло немного времени — и уже плоды трудолюбия фландрских и брабантских городов стали появляться в Аравии, Персии и Индии. Фландрские и брабантские корабли во множестве плавали по океану, и мы видим их на Черном море в борьбе с генуэзцами за торговые сферы влияния " . Нидерландский моряк отличался от других той особенностью, что он во всякое время года плыл по морю и нигде не останавливался на зимовку.
Когда был открыт новый путь вокруг африканского мыса и португальская торговля с Ост-Индией совершенно подорвала левантскую, Нидерланды не почувствовали удара, который был этим на¬
* Anderson, III. Teil, 200, 314, 315, 316, 488.
** Две из таких ярмарок продолжались сорок дней, и все товары, продававшиеся на них, освобождались от пошлины.
*** Anderson, III. Teil, 155.


КНИГА ПЕРВАЯ
27
несен итальянским республикам. Португальцы основали свои склады в Брабанте, и скоро калькутские пряности стали красоваться на антверпенском рынке *  ** ***. Сюда стекались вест-индские товары, которыми надменная и праздная Испания расплачивалась за нидерланд- екое искусство и трудолюбие. Ост-индская торговля привлекала в Антверпен значительнейшие торговые дома Флоренции, Лукки и Генуи, а также дома Фуггера и Вельзера из Аугсбурга. Сюда же начала привозить Ганза свои северные товары, и английская компания основала здесь свой склад. Искусство и природа как будто выставляли здесь на показ все свои богатства. Это была великолепная выставка произведений бога и людей
Слава Антверпена распространилась скоро по всему свету. К концу этого столетия одна компания турецких купцов испросила себе позволение поселиться в этом городе, с тем чтобы доставлять в него, через Грецию, произведения Востока. С торговлей товарами возросла также и торговля деньгами. Антверпенские векселя принимались во всех концах света. Антверпен, как уверяли, делал в то время в течение одного месяца больше торговых оборотов и на ■более крупные суммы, чем делала их Венеция в период своего расцвета за целых два года
В 1491 году весь Ганзейский союз устроил в этом городе свои торжественный съезд, который до тех пор происходил только в Любеке. В 1531 году построили там биржу, самую великолепную во всей тогдашней Европе и остававшуюся верной гордой надписи, украшавшей ее. Народонаселение города состояло теперь из ста тысяч человек. Кипучая жизнь, масса народа, бесконечно двигавшегося тут, превосходит всякое вероятие. Часто сто-полтораста мачт появлялись одновременно в антверпенской гавани. Не проходило дня, в который число приходивших и отходивших кораблей было бы менее пятисот и даже больше; в биржевые дни число это доходило до восьми- и девятисот. Ежедневно проезжали в городские ворота двести и более экипажей. Каждую неделю прибывало более двух тысяч возов с товарами из Германии, Франции и Лотарингии, не считая крестьянских телег и возов с пшеницей, число которых
* По словам Гвиччардини, стоимость колониальных и аптекарских товаров, посылавшихся сюда из Лиссабона, составляла миллион крон.
** Meteren, I. Teil, 1. Bd., 12, 13.
*** Fischers G. d. d. Handels, II, 593 сл.


28
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
обыкновенно доходило до десяти тысяч, Тридцать тысяч рук былш заняты одною английской компанией предприимчивых купцов. Торговые, таможенные и акцизные пошлины ежегодно доставляли правительству целые миллионы. О богатстве нации можем мы судить- по тому, что экстраординарные подати, которые ее заставляли платить Карлу Y для его многочисленных войск, исчислялись в сорок миллионов червонцев *.
Этим цветущим благосостоянием Нидерланды были обязаны как своей свободе, так и природным условиям своей страны. Изменчивые^ законы и деспотический произвол хищника-повелителя разрушили*, бы все те благодеяния, которыми природа так щедро наделила эту страну. Только неприкосновенная святость законов может служиты гражданам защитою плодов их трудолюбия и вселять в них ту счастливую уверенность, которая составляет душу всякой деятельности.
Гений этого народа, развивавшийся на почве торговли и сношений со столькими народами, блистательно проявлялся в полезных. изобретениях. В обстановке изобилия и свободы процветали все изящные искусства. Из просвещенной Италии, которой Козимо Медичи незадолго перед этим возвратил ее золотой век, Нидерланды: перенесли к себе живопись, архитектуру, гравирование по дереву и меди, и тут, на новой почве, эти искусства пережили новый расцвет. Нидерландская школа, дочь школы итальянской, скоро начала соперничать со своей матерью и вместе с последней сделалась законодательницей всей Европы в области изящных искусств. О мануфактурах и тех отраслях искусства, на которых главным образом основывалось и теперь еще отчасти основывается благосостояние* нидерландцев, нет необходимости упоминать более подробно. Производство ковров, живопись масляными красками, рисование на стекле, даже фабрикация карманных и солнечных часов — все это, как утверждает Гвиччардини, первоначально изобретено нидерландцами; им мы обязаны улучшением компаса, деления которого до сих нор еще известны под нидерландскими названиями. В 1428 году в Гарлеме было изобретено книгопечатание, и судьбе угодно было, чтобы это полезное искусство спустя столетие в виде награды принесло своему отечеству свободу. Творческие способности к новым:
* A. G. d. vereiDigten Niederlande, II. Teil, 562; Fischers G. d. d. Handels,.
1Г, 595 ел.


КНИГА ПЕРВАЯ
29
^изобретениям соединились у нидерландцев со счастливым дарованием — улучшать изобретения чужие и уже прежде сделанные. Жало есть механических искусств и мануфактурных производств, которые возникли бы не в Голландии или, по крайней мере, не получили бы в ней более широкого развития.
Нидерланды при Карле У
До этого момента нидерландские провинции были государством, составлявшим предмет зависти в Европе. Ни один из бургундских герцогов не решался нарушить их конституцию; даже отважный Карл Смелый, замышлявший навязать рабство одной иноземной республике, оставил эту конституцию неприкосновенной. Все эти государи росли с сознанием того, что им не предстоит ничего большего, жак только управлять республикой, и ни одна из их земель не давала им другого примера. Притом же у всех этих государей было только то, что давали им Нидерланды, только те войска, которые выводила для них на поле сражения нидерландская нация, только те богатства, выдачу которых разрешали им нидерландские государственные чины. Но теперь все изменилось. Теперь они подпали под власть государя, ~в распоряжении которого находились иные орудия и иные ресурсы ш который мог вооружить против них чужеземную державу ". Карл Y  ** Неестественное соединение таких взаимопротивоположных наций, как нидерландцы и испанцы, пикоим образом не могло дать благоприятных результатов. Не могу не привести здесь параллели, которую в ярких словах проводит между теми и другими Гроций: «С соседними народами,—говорит он, — нидерландцы легко могли находиться в дружелюбных отношениях, так как и первые и последние были одинакового происхождения, и их развитие шло одинаковыми путями. Но испанцы и нидерландцы во многом отличаются друг от друга, и тем ожесточеннее их борьба при каждой встрече. И те и другие уже несколько столетий совершали блистательные военные подвиги; но нидерландцы в настоящее время, среди роскоши и спокойствия, отвыкли от шума оружия, между тем как у испанцев военное дело поддерживалось итальянским и африканским походами. Наклонность к заработку делает нидерландцев более склонными к миру, но не менее чувствительными к оскорблению. Ни один народ не имеет меньше его жажды к завоеваниям, но и ни •один не защищает лучше его свою собственность. В этом заключается причина многочисленности его городов, сосредоточенных на узком пространстве земли, городов, переполненных переселенцами из других стран и местными жителями, городов, укрепленных со стороны моря и больших рек. Вследствие этого через восемь столетий после северного переселения народов чужеземное оружие не могло принести им никакого вреда. Напротив, Испания гораздо чаще меняла своих повелителей; когда она наконец попала в руки готов, характер ее и нравы подверглись в той или иной степени влияниям предше¬


30
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
произвольно распоряжался в своих испанских владениях; в Нидерландах он был только первый гражданин. Полнейшее подчинение*, обеспеченное ему на юге его государства, заставило его презирать личные права человека; в Нидерландах ему напоминали о необходимости чтить эти права. Чем больше наслаждался он в Испании неограниченной властью и чем больше воспитывали в нем все окружающие высокое мнение о самом себе, тем неохотнее он соглашался в Нидерландах спускаться на ступень обыкновенного смертного, и тем сильней росло в нем желание преодолеть эту преграду. Нужно быть слишком добродетельным, чтобы не объявить войны той силе, которая стоит на пути наших задушевнейших желаний.
Могущество Карла возбуждало в то же время у нидерландцев недоверие, которое обыкновенно вытекает из бессилия. Никогда нидерландцы не дорожили так своей конституцией, никогда не сомневались в такой степени в правах государя, никогда не были осторожнее в своих переговорах. В правление Карла мы видим сильнейший подъем республиканского духа, и притязания нации доходили часто до злоупотребления, что давало видимость оправдания усилению королевской власти. Государь будет всегда смотреть на гражданскую свободу как на отчужденную часть своих владений, которую он снова стремится захватить в свои руки. Для гражданина чье-
ствовавших завоевателей. В итоге всех этих перемен испанский народ описывают нам терпеливейшим в труде, неустрашимейшим в опасностях, одинаково- жаждущим богатства и почестей, гордым до презрения ко всему остальному, набожным и помнящим чужие благодеяния, но в то же время до такой степени мстительным и необузданным в победе, как если б по отношению к врагу не, должно было существовать ни совести, ни чести. Все эти свойства чужды нидерландцам, которые хитры, но не коварны, которые, расселившись как раз; посредине между Францией и Германией, удачно соединяют в своих интеллектуальных способностях недостатки и достоинства обоих народов, умеряя первые вторыми. Нидерландца обойти нелегко, и оскорбить его нельзя безнаказанно. В набожности он тоже не уступает испанцу. От христианской религии, раз он ее принял, не могло его заставить отречься норманское оружие; ни одно учение, осуждаемое церковью, не отравляло до сих пор чистоты его- верования. Мало того: его богоугодная щедрость шла так далеко, что оказалось необходимым в законодательном порядке ограничить корыстолюбие нидерландского духовенства. Обоим народам врождеыа преданность их государю, с тою только разницей, что нидерландец ставит законы выше короля. Между испанцами кастильцы более остальных своих соплеменников требуют деликатного управления. Но привилегий, на которые они сами предъявляют притязания, они не любят предоставлять другим. Поэтому их общий повелитель стоит перед трудной задачей—распределить свое внимание и заботливость между обоими народами таким образом, чтобы предпочтение кастильцу не оскорбляло нидерландца и чтобы в то же время равноправность последнего не оскорбляла кастильского высокомерия». Grot., Annal. Belg., L. I., 4, 5 seq.


КНИГА ПЕРВАЯ
34
либо суверенное господство есть бурный поток, затопляющий территорию его законных прав. Нидерландцы защищали ее плотинами от своего океана и конституциями — от своих государей. Вся всемирная история есть не прекращающаяся война между властолюбием и свободой за этот «спорный клочок земли, точно так же как история природы есть не что иное, как борьба стихий и тел за свое пространство.
Нидерланды скоро почувствовали, что сделались провинцией монархического государства. До тех пор, пока их прежние властители считали своей главной задачей — беречь благосостояние этой страны, они находились в положении счастливой замкнутой семьи., главой которой был ее правитель. Карл Y вывел Нидерланды на мировую политическую арену. Теперь они сделались составной частью исполинского тела, которое один человек превратил в орудие своего честолюбия. Они перестали быть самоцелью; центральный нерв их существования был перенесен теперь в душу их регента. Так как все его правление было заполнено внешней борьбой за территорию государства и политической деятельностью, то прежде всего ему необходимо было обеспечить господство над всеми частями своего государства, чтобы иметь возможность распоряжаться ими быстро и уверенно. Поэтому он не мог впутывать себя в многосложный механизм внутренней гражданской жизни голландцев или относиться к их особым правам и преимуществам с той добросовестной внимательностью, которой требовал республиканский педантизм. Смелым шагом монарха вступил он в их искусно созданный муравейник. Ему нужно было облегчить себе использование их сил путем объединения. Мехельнский суд был до тех пор независимым судебным учреждением; он подчинил его королевскому совету, который был основан им в Брюсселе и сделался органом его воли. Он распространил на иностранцев важнейшие конституционные права страны и начал доверять им важнейшие должности. Люди, для которых важнее всего была королевская милость, не могли не быть дурными блюстителями законов, которые к тому же были им мало известны. Постоянный рост расходов в его воинственное царствова- йие заставил его прибегнуть к увеличению своих ресурсов. Он нарушил священнейшие привилегии провинций, обложив их экстраординарными налогами. Государственные чины, чтобы спасти свой авторитет, должны были согласиться из осторожности на то, что он мог


32
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
вынуждать силой. Вся история правления этого государя в Нидерландах есть почти непрерывная цепь требования податей, отказов от этих требований и, наконец, все-таки согласия на них. Вопреки конституции он ввел чужеземные войска в нидерландские владения, производил в провинциях рекрутские наборы для своей армии и впутывал их в войны, которые были совершенно ненужны им, если не вредны для них, и на которые они не давали согласия. Он наказывал республику за проступки как монархический государь, и страшная кара, постигшая Гент, ясно показала нидерландцам огромную перемену, происшедшую в их конституции.
Благосостояние страны было обеспечено настолько, насколько это было необходимо для политических замыслов ее государя, насколько благоразумная политика Карла не нарушала законов здорового тела, силы которого ему приходилось напрягать. К счастью, столь противоположные между собою стремления, как властолюбие и самая бескорыстная любовь к человечеству, приводят часто к одному и тому же результату: достижению гражданского благосостояния, к которому стремится какой-нибудь Марк Аврелий, нередко содействуют Августы и Людовики.
Карл Y вполне убедился, что торговля составляла силу нации и что главным основанием этой торговли служила свобода. Он щадил ее свободу, потому что ему нужна была ее сила. Более умный дипломат и не более справедливый человек, чем его сын, он подчинял свои принципы требованиям времени и места и отменял в Антверпене те распоряжения, которые в Мадриде он поддержал бы всем террором своей власти.
То, что было особенно достопримечательным в правлении Карла Y в Нидерландах, — это происшедший в это время великий религиозный переворот, которым мы должны заняться немного подробнее как важнейшей предпосылкой последующего восстания. Этот переворот впервые ввел произвол в сокровеннейшую святыню нидерландской конституции, подверг ужасному испытанию ловко составленную конституцию и вместе с тем узаконил этот произвол, обострив до крайней степени республиканские тенденции. Когда республиканский дух перешел в анархию и восстание, монархическая власть достигла высшего предела своего деспотизма.
Нет ничего более естественного, чем переход гражданской свободы в свободу совести. Человек или народ, которые благодаря


КНИГА ПЕРВАЯ
33
хорошему государственному устройству узнали цену человеческого достоинства, которые привыкли к тому, что закон защищает их или является их собственным созданием, которые развили свой ум благодаря своей деятельности, изощрили свои чувства благодаря наслаждению жизнью и укрепили свое врожденное мужество под влиянием безопасности и благосостояния, — такой народ и такой человек труднее всякого другого подчинятся слепому господству тупого, деспотического верования и раньше всякого другого освободятся от него. Было еще одно обстоятельство, которое благоприятствовало развитию нового учения в этих странах. Италия, бывшая в то время средоточием величайшей утонченности человеческого духа, страна, в которой во все эпохи свирепствовали самые ожесточенные политические партии, в которой знойный климат разжигает кровь на самые сильные аффекты, Италия — могли бы нам возразить — из всех европейских государств почти не была затронута нововведениями. Но для романтического народа, в котором теплое и прелестное небо, роскошная,, вечно юная и вечно улыбающаяся природа и самые разнообразные чары искусства поддерживают вечное упоение жизнью, — для такого народа больше подходила религия, которая пленяет чувства роскошной помпой, таинственные загадки которой открывают бесконечный простор фантазии и строгие заповеди вкрадываются в душу с помощью художественной формы. Наоборот, народ, будничная мещанская жизнь которого лишена поэзии, который живет больше осязательными представлениями, чем идеальными образами, и развивает свой здравый человеческий смысл за счет силы воображения, — такой народ примет с большой готовностью учение, не так боящееся проверки, учение, которое больше опирается на мораль, чем на мистицизм, и доступно больше пониманию, чем созерцанию. Короче сказать: католическая религия в целом годится больше для народа художников, протестантская — для народа торговцев.
С этой точки зрения новое учение, которое распространяли в Германии Лютер и в Швейцарии Кальвин, должно было найти в Нидерландах самую благоприятную почву. Первые семена его были брошены в Нидерланды протестантскими купцами, которые собирались в Амстердаме и Антверпене. Немецкие и швейцарские войска, введенные сюда Карлом, и огромное количество французских, немецких и английских беглецов, которые искали в привилегиях Фландрии убе- 768 3


34 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
жища от преследования, ожидавшего их на родине, способствовали его распространению. Большая часть нидерландского дворянства обучалась в то время в Женеве, потому что Лёвенская академия не была еще открыта, а к основанию академии в Дуэ еще только собирались приступить. Новые религиозные воззрения, публично провозглашавшиеся там с кафедры, приносились оттуда учащимся юношеством на родину. В народе, национально однородном и замкнутом* эти первые семена можно было заглушить. Стечение столь многих и столь разнородных наций в голландские и брабантские торговые города скрыло от глаз правительства первые побеги этой растительности и ускорило ее развитие под покровом тайны. Различие в убеждениях могло легко найти себе простор там, где не было никакой общности характера, никакого единства нравов, обычаев и законов. Наконец, в стране, где трудолюбие считалось высочайшей добродетелью, а нищенство — презреннейшим пороком, народ не мог в продолжение долгого времени не относиться с отвращением к монашескому сословию, ордену праздности и бездействия. Вследствие этого новая религия, ратовавшая против этих пороков, выигрывала бесконечно много уже тем, что мнение народа в этом пункте было на ее стороне. Брошюры, полные яда и сатиры, быстро распространявшиеся в этих странах благодаря изобретенному перед этим книгопечатанию, и большое число кочевавших в то время по провинциям: театральных трупп, называвшихся редериками, которые в сценических представлениях или песнях осмеивали тогдашние злоупотребления, — немало способствовали подрыву авторитета римской церкви и подготовляли умы народа к дружелюбному восприятию нового учения Первые завоевания этого учения происходили с изумительной быстротой; число людей, которые в короткое время, преимущественно в более северных провинциях, присоединились к новому учению, громадно, но все-таки в числе их было гораздо больше иностранцев, чем коренных нидерландцев. Карл Y, как деспот, не ошибся насчет того, на чью сторону он должен был стать в этом огромном религиозном расколе, и стал принимать против постоянно развивавшегося нового учения самые решительные меры. К несчастью для реформации, политическая законность была на стороне ее гонителя. Плотина, которая в течение стольких столетий держала
* A. G. d. у. Niederlande, II. Teil, 399; см. примечание.


КНИГА ПЕРВАЯ
35
человеческий ум на далеком расстоянии от истины, прорвалась теперь слишком быстро для того, чтобы бешеный поток не выступил тотчас же из своих берегов. Воскресший дух свободы и критической проверки, который должен был бы оставаться в границах только религиозных вопросов, подверг анализу и права государей. Сначала разбивали только железные оковы, потом захотели разорвать и самые необходимые узы. Книги священного писания, получившие ныне большое распространение, давали теперь самому необузданному фанатизму столько же яду, сколько самой искренней любви к истине — света и пищи. Благому делу пришлось избрать для себя! пагубную дорогу мятежа, и последствием этого было то, что всегда будет, пока люди не перестанут быть людьми. В то же время и дурное дело, не имевшее с благим делом ничего общего кроме использования противозаконных средств, стало смелей благодаря этому родству, оказалось в сообществе с ним и смешивалось с ним. Лютер действовал против почитания святых — ив результате каждого наглеца, врывавшегося в церкви и монастыри и грабившего их алтари, стали называть лютеранином. Фанатизм, любостяжание, мошенничество, распутство становились под его знамя; самые ужасные преступники объявляли перед судом, что они последователи Лютерова учения. Реформация низвела римского папу на степень обыкновенного грешного человека — и вот бешеная толпа, движимая голодом, требует уничтожения всякого различия сословий. Естественно, что с учением, показавшим себя государству только со своей пагубной стороны, не мог примириться государь, у которого и без того было достаточно оснований, чтоб искоренить его. Неудивительно поэтому, что он употребил против него то оружие, которое оно само дало ему в руки!
В Нидерландах Карл должен был считать себя самодержавным государем уже потому, что та свобода вероисповедания, которую он допустил в Германии, не была им распространена на эти провинции. В то время как в Германии, под влиянием энергичного сопротивления4 тамошних князей, он допускал спокойное распространение новой религии, в Нидерландах он преследовал ее самыми жестокими эдиктами. Чтение евангелия и апостолов, все общественные и тайные собрания, имевшие мало-мальски религиозный характер, и все разговоры на эти темы дома или за столом запрещались этими эдиктами под страхом строгого наказания. Во всех провинциях страны были учреждены особые суды для наблюдения за исполне¬


36
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
нием эдиктов. Защищавший раскольнические убеждения лишался должности, каков бы ни был его сан. Уличавшийся в распространении еретического учения или даже в том, что он только присутствовал на тайных сходках реформаторов новой религии, осуждался на смерть, причем мужчин казнили мечом, а женщин хоронили заживо. Отступников-еретиков предавали огню. Эти страшные приговоры не отменялись даже и в том случае, если преступник отрекался от своего заблуждения. Отрекавшийся выигрывал в крайнем случае только то, что ему смягчали род казни *.
Земельная собственность осужденного конфисковалась в казну вопреки всем привилегиям страны, в силу которых наследникам позволялось выкупать ее за небольшую сумму. Вопреки бесспорному и драгоценному праву голландского гражданина — быть судимым не иначе, как в пределах своей провинции — виновных увозили в чужой судебный округ, где приговор над ними произносили чужеземные суды. Таким образом религия должна была явиться помощницей деспотизму, и на те льготы и привилегии, которые оставались неприкосновенными для рук светской власти, церковь могла посягать без боязни ответственности и не встречая сопротивления **  ***.
Карл Y, ободренный успехами своего оружия в Германии и полагая, что для него теперь все возможно, начал серьезно подумывать о введении в Нидерландах испанской инквизиции. Ужас перед одним только этим словом вызвал застой в антверпенской торговле. Крупнейшие чужеземные купцы намеревались выехать из города. Всякие покупки и продажи прекратились. Ценность зданий упала, приостановилась ремесленная деятельность. Деньги уплывали из рук граждан. Гибель этого цветущего города была бы неизбежна, если бы Карл Y, убежденный советами регентши, не отказался от этого гибельного плана. В результате суду было приказано щадить чужеземных купцов, а название инквизиторов было заменено более мягким — духовные судьи. Но в остальных провинциях этот суд продолжал свирепствовать со свойственным ему бесчеловечным деспотизмом. Считают, что в правление Карла V от руки палача пали
# *
пятьдесят тысяч человек только за преступления против религии
* Thuan., Hist., P. I., L. VI., 300. Grot., L. I.
** A. G. d. y. N., I. Bd., 547.
*** Meteren, I. T., 1. Bach, 56,57; Grot., Annal. Belg., L. 1,12. Последний насчитывает сто тысяч. A. G. d. у. N., II. Т., 519.


КНИГА ПЕРВАЯ
37
Трудно понять, вспоминая обо всех насилиях этого монарха, что именно сдерживало то восстание, которое так бешено вспыхнуло в следующее царствование. Более близкое знакомство с фактами позволяет уяснить себе это обстоятельство. Страшное для Европы могущество Карла помогло нидерландской торговле подняться на такую высокую ступень, какой она никогда еще не достигала. Величие его имени открывало перед нидерландскими судами все гавани, все моря и обеспечило для народов самые благоприятные торговые договоры с иноземными державами. Главным образом при его поддержке они разрушили до основания господство Ганзы в Балтийском море. Новый Свет, Испания, Италия, .Германия, имевшие теперь одного властителя с Нидерландами, сделались как бы провинциями собственного отечества этих последних и были открыты для всех их предприятий. Вслед за тем Карл присоединил еще к бургундскому наследству остальные шесть провинций и настолько увеличил территорию Нидерландов и их политический вес, что они заняли место наряду с первыми государствами Европы '. Этим он льстил национальной гордости этого народа. После присоединения к его короне Гельдерна, Утрехта, Фрисландии и Гренингена прекратились в этих провинциях все частные войны, так долго нарушавшие их торговлю; непрерывный внутренний мир позволил им пожинать все плоды их трудолюбия. Таким образом Карл оказывался благодетелем этого народа. Блеск его побед ослепил в то же время и их глаза; слава их государя, отражавшаяся и на них, усыпила их республиканскую бдительность; страшный ореол непобедимости, окружавший покорителя Германии, Франции, Италии и Африки, приводил в ужас партии. Притом же, кому неизвестно, как много человек — будь то частное лицо или государь — может позволять себе, когда ему удается  ** Он даже хотел поднять их до степени королевства. Но существенные отличия провинций между собой, отличия, простиравшиеся от государственного устройства и обычаев до системы меры и весов, заставили его отказаться от этого намерения. Более существенной могла бы быть услуга, которую он оказал Нидерландам Бургундским договором, определяющим их отношения к Германской империи. В силу этого договора семнадцать провинций должны были для общественных потребностей Германской империи выплачивать вдвое больше денег, чем выплачивал на этот предмет курфюрст, а для войны с турками — втрое больше. Но зато они могли пользоваться могущественной защитой империи с сохранением всех своих особенных привилегий. Революция, изменившая при сыне Карла политическое устройство провинций, ликвидировала и этот договор, который вследствие малого его значения не заслуживает дальнейшего упоминания.


38
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
вызвать к себе чувство изумления? Часто личное присутствие Карла в этих провинциях, которые он, по собственному его признанию, посетил десять раз, сдерживало недовольных; существовавшая практика строгого и быстрого судопроизводства поддерживала страх перед королевской властью. Наконец, Карл Y родился в Нидерландах и любил нацию, среди которой он вырос. Ее обычаи нравились ему; естественность характера голландцев и их обхождение доставляли ему приятное отдохновение от строгой испанской чопорности. Он говорил на их языке и домашнюю жизнь свою вел сообразно с их обычаями. Утомительный церемониал, неестественная китайская стена между королем и народом, был изгнан из Брюсселя. Никакой властолюбивый чужеземец не преграждал нидерландцам доступа к их государю; они находили дорогу к нему через ряд своих же соотечественников, которым он доверял охрану своей особы. Он любил подолгу говорить с ними; обхождение его было ласковое, слова приветливые. Эти маленькие фокусы доставили ему общую любовь нидерландцев, и в то время, когда его войска топтали их хлебные поля и рылись своими хищническими руками в их собственности, в то время, как его наместники угнетали, а палачи казнили, — он владел сердцами народа с помощью ласковой улыбки.
Карлу очень хотелось, чтобы эта любовь к нему нации перешла и на сына его Филиппа. Именно с этой целью он привез его еще в юности из Испании и показал в Брюсселе его будущему народу. В торжественный день своего отречения от престола он рекомендовал сыну эту страну как драгоценнейший камень в короне и настоятельно увещевал его хранить нерушимо ее конституцию.
Филипп II по всем чертам своего человеческого характера был совершенно противоположен своему отцу. Честолюбивый не меньше последнего, но менее знакомый с людьми и человеческим достоинством, он составил себе такое представление об идеале королевской власти, что люди должны были служить лишь послушным орудием произвола и малейшее проявление свободы должно было рассматриваться как оскорбление. Рожденный в Испании и воспитанный в духе железной монашеской дисциплины, он и от других требовал того угрюмого однообразия и той принужденности, которые сделались сущностью его характера. Веселая резвость характера нидерландцев возмущала его темперамент и душевное настроение настолько же, насколько их привилегии оскорбляли его властолюбие.


КНИГА ПЕРВАЯ
39
Он не говорил ни на каком языке, кроме испанского, терпел вокруг себя только испанцев и упорно держался их обычаев. Напрасно изобретательный ум всех фландрских городов, через которые он проезжал, изощрялся в придумывании дорогих празднеств в честь его пребывания взоры Филиппа не прояснялись; все ухищрения роскоши, все громкие и пышные проявления искренней радости не вызывали на его лице ни одной улыбки одобрения * **.
Карл сделал грубый промах, представив своего сына фламандцам. Его иго не казалось бы им впоследствии столь тяжким, если бы он никогда не ступал на их землю. Но его внешний вид возвещал о том будущем, которое их ожидает; его въезд в Брюссель отвратил от него все сердца. Дружеское расположение императора к этому народу имело только один эффект: оно делало еще более отвратительной для всех надменную надутость его сына. На его лице они прочли гибельные замыслы против их свободы — замыслы, которые уже в то время волновали его ум. Нидерландцы ожидали найти в нем тирана и стали готовиться к борьбе с ним.
Нидерландский трон был первым, с которого сошел Карл У. В торжественном собрании в Брюсселе он освободил государственных чинов от их присяги и перенес ее на короля Филиппа, своего сына. «Если бы моя смерть (таковы были его заключительные слова к Филиппу) доставила вам обладание этими землями, то уже это одно драгоценное наследство дало бы мне большое право на вашу благодарность. Но теперь, когда я уступаю вам их по собственной воле, когда я спешу умереть, чтобы ускорить для вас обладание ими, — теперь я требую от вас, чтобы вы заплатили этим народам то, что считали бы обязанным заплатить мне за эту уступку. Другие государи счастливы тем, что радуют своих детей короной, которую отнимает у них самих смерть. Эту радость хочу я разделить с вами еще при жизни. Я хочу видеть вас живущим и царствующим. Немногие последуют моему примеру, немногие делали это до меня. Но этот мой акт заслужит одобрения, если вы будущей жизнью вашей оправдаете мое доверие, если вы никогда не отступите от мудрости, которую вы до сих пор имели, если вы сохраните непоколебимую чистоту веры, которая есть надежнейшая опора вашего престола.
* Один только Антверпен израсходовал по этому случаю 250 000 гульденов. Meteren, I. T., 1. Bd., 21, 22.
** A. G. d. у. N., II., 512.


40
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Прибавлю еще одно: да натрадит и вас бог сыном, которому и вы будете иметь возможность — но не будете обязаны — уступить корону».
Когда император кончил, Филипп стал перед ним на колени, прильнул лицом к его руке и принял отцовское благословение. Глаза его увлажнились в последний раз в жизни. Все окружающие плакали. Это была незабвенная минута
За этим трогательным фарсом скоро последовал другой. Филипп принял от государственных чинов присягу и сам дал клятву, которая была прочтена собранию и которая гласила: «Я, Филипп, божией милостью государь Испании, обеих Сицилий и проч., обещаю и клянусь, что для всех земель, графств, герцогств и проч. буду добрым и справедливым государем, что сохраню в целости и нерушимости для всех дворян, городов, общин и подданных те привилегии и льготы, которые даны им моим предшественником, а равно их обычаи, предания, нравы и права, которыми они теперь вообще и в частности владеют и пользуются, и сверх того буду исполнять все, что приличествует доброму и справедливому государю и законному монарху. В этом да помогут мне бог и все его святые угодники!»
Боязнь, которую породило деспотическое правление императора, и недоверие государственных чинов к его сыну проглядывают уже в этой форме присяги, которая составлена гораздо осторожнее и определеннее, чем та, что приносили сам Карл Y и все бургундские герцоги. Теперь Филипп должен был присягать в ненарушимости туземных нравов и обычаев, чего до него не требовалось ни от одного государя. В присяге, которую принесли ему чины'"", упоминалось только о таком повиновении с их стороны, которое могло иметь место при сохранении туземных привилегий; его чиновникам позволялось рассчитывать на послушание и содействие только в случае строгого исполнения возложенных на них обязанностей. Наконец, в этой присяге чинов Филипп называется только естественным, прирожденным государем, а не суверенным повелителем или владыкою, как того желал император. Достаточное доказательство того, как слабы были надежды, возлагавшиеся на справедливость и великодушие нового государя!  * *** Strada, Dec. I, L. Т, 4, 5; Meteren, I. В., 1. Buch, 28; Thuan., Histor., P.T L. XVI, 769.
** A. G. d. vereinigten Niederlande, II. Teil, 515.
*** Там же, 516.


КНИГА ПЕРВАЯ
41
Нидерланды под властью Филиппа II
Филипп II получил Нидерланды в высшем расцвете их благосостояния. Он был первым из государей этой страны, который получил ее в полном составе. Теперь она состояла из семнадцати провинций: четырех герцогств — Брабанта, Лимбурга, Люксембурга, Гельдерна, семи графств —Артуа, Геннегау, Фландрии, Намюра, Зют- фена, Голландии и Зеландии, маркграфства Антверпена и пяти областей— Фрисландии, Мехельна, Утрехта, Обер-Исселя и Гренингена. Соединенные вместе, эти области составили огромное и могущественное государство, которое могло соперничать с империями. Торговля его не могла уже подняться выше той ступени, на которой стояла. Золотые рудники его были на поверхности земли, но неистощимостью и богатством превосходили все подземные копи Америки. Эти семнадцать провинций, которые, взятые вместе, едва составят пятую часть Италии и занимают пространство не более трехсот фландрских миль, приносили своему государю больше дохода, чем доставляла вся Британия своим королям в то время, когда они не присоединили еще к короне имуществ духовенства. Триста пятьдесят городов, оживленных трудом и весельем, неприступность большей части их без крепостей и защищенность их без стен, шесть тысяч триста местечек, множество мелких деревушек, бесчисленное количество мыз и замков — делали из этой страны сплошной цветущий пейзаж ". Именно в это время нация достигла кульминационного пункта своего блеска; прилежание и избыток возвысили дух граждан, просветили их понятия, облагородили стремления. Процветание духовной деятельности шло рядом с процветанием материальным. Спокойная кровь, охлаждаемая суровым климатом, не позволяет здесь страстям разыгрываться слишком бурно; ровность характера, умеренность и усидчивое терпение есть дары этого северного пояса; честность, справедливость и вера — неизбежные спутники того рода занятий, который господствует в нем; наконец, правдивость, благосостояние и патриотическая гордость, эти прекрасные плоды его свободы, находятся здесь не в таком грубом смешении с человеческими пороками. Нет на земле народа, которым разумный и добрый государь мог бы управлять так легко, как этим, а лицемер и тиран — с таким трудом. Нигде народный голос не является таким непо-
* Strada, Dec. I, L. I, 17; Thuan., II, 482.


42
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
згрешимым судьей правительства, как здесь. Нигде истинное дипломатическое искусство не могло стяжать себе большей славы и нигде сухая, искусственная политика не могла ожидать более сильного провала.
Такое государство могло проявить гигантскую силу и упорство, если б настоятельная необходимость заставила обратиться к его ресурсам, если б умное и умеренное правительство стало черпать из его источников. Карл Y оставил своему наследнику такую власть в этих провинциях, которая мало чем отличалась от ограниченной монархической власти. Королевский авторитет заметно взял верх над республиканскими тенденциями, и теперь эту союзную машину можно было пустить в ход почти так же безопасно и быстро, как вполне покорное государство. Многочисленное и прежде столь могущественное дворянство теперь добровольно следовало за государем в военных походах или ловило улыбку монарха, занимая гражданские должности. Коварная политика короны создавала новые призрачные блага, которые раздавала только она сама. Новые страсти и новые понятия о счастье вытеснили, наконец, суровую простоту республиканской добродетели. Гордость уступила место тщеславию, свобода — стремлению к почестям, независимость нищеты — богатому и веселому рабству. Возможность угнетать или грабить отечество в качестве неограниченного сатрапа, неограниченного повелителя прельщала корыстолюбивых и честолюбивых вельмож сильнее, чем право разделять с государем на имперском сейме сотую часть верховной власти. Вдобавок к этому, большая часть дворянства обеднела и была в долгах. Уже Карл У, под предлогом награждения почестями, ослабил опаснейших вассалов государства, отправив их посланниками к иностранным дворам, что стоило им много денег. Так, например, Вильгельм Оранский был послан в Германию с императорской короной, а граф Эгмонт — в Англию для устройства брака между Филиппом и королевой Марией. После того оба они сопровождали во Францию герцога Альбу для заключения мира между этими двумя государствами и нового брака между их королем и принцессой Елизаветой. Издержки этого путешествия составили триста тысяч гульденов, из которых король не заплатил ни гроша. Когда принц Оранский был назначен главнокомандующим вместо герцога Савойского, ему пришлось одному нести все расходы, сопряженные с этим званием. Во время приездов в Брюссель иностранных посланников или вельмож нидерландская аристократия должна была спасать


КНИГА ПЕРВАЯ
43
честь своего короля, который всегда обедал один и никогда не давал никаких банкетов. Испанские политики изобрели еще более остроумные средства для постепенного разорения богатейших нидерландских фамилий. Каждый год в Брюсселе появлялся один из кастиль- еких вельмож, окружавший себя тут блеском и роскошью, далеко превосходившими его средства. Уступать этим гостям в пышности Брюссель считал для себя неизгладимым позором. Все наперерыв старались превзойти его и расточали в этих состязаниях все свое имущество, а испанец во-время убирался домой и там возмещал годовое мотовство многолетней бережливостью. Соревнование с каждым приезжим из-за славы богача составляло слабую струну нидерландского дворянства, и правительство отлично умело пользоваться ею. Правда, впоследствии эти ухищрения закончились для него не так счастливо, как оно рассчитывало: неоплатные долги, в которые вошло дворянство, были причиною того, что оно становилось на сторону нововведений. Известно, что тот, кто все потерял, только выигрывает в общей сумятице
Духовенство искони было — да и должно было быть — опорой королевской власти. Золотое время для этого сословия всегда совпадало с рабством человеческого духа, и мы постоянно видим, как оно собирает жатву с тупоумия и чувственности. Угнетение граждан делает религию более ценной для них и более необходимой; слепая покорность тиранической власти приготовляет умы к слепому, удобному верованию, и за услуги, оказываемые? деспотизмом иерархии, эта последняя отплачивает ему с процентами. Епископы и прелаты в парламенте были усердными агентами королевской власти и всегда были готовы жертвовать интересами граждан в интересах церкви и государственных выгод короля. Многочисленные и храбрые гарнизоны держали в постоянном страхе города, которые в это время были кроме того разъединены религиозными спорами и партиями. Как легко было поэтому короне удержать здесь свое преобладание и какую нужно было сделать оплошность, чтобы его потерять!
Насколько велико было влияние Филиппа в этих провинциях, настолько же усилился авторитет испанской монархии в тогдашней Европе. Ни одно государство не отваживалось помериться с ней силами на поле сражения. Франция, опаснейший ее сосед, была обессилена тяжелой войной и еще более раздорами партий, поднявших  ** Reidanus, L. I, %


44
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
головы во время управления кор о ля-мальчика. Она уже шла быстрыми шагами к той несчастной эпохе своей истории, которая на продолжении почти полстолетия была наполнена бедствиями и мерзостями. Елизавета Английская едва удерживала свой собственный колеблющийся трон от бурного напора партий и свою новую, еще не окрепшую церковь — от тайных происков изгнанных противников ее. Только под влиянием ее творческой инициативы это государство вышло через несколько времени из позорного мрака и обрело в безрассудной политике своего соперника ту силу, которая помогла, наконец, сокрушить его. Немецкая империя была связана с Испанией двойными узами — крови и государственного интереса, а военные успехи Солимана заставляли ее обращать внимание больше на восток, чем на запад Европы. Итальянские государи были на стороне Филиппа под влиянием страха и благодарности, а в римском конклаве господствовали его креатуры. Северные монархии пребывали еще в варварской тьме или только еще начинали оформляться, и система европейских государств игнорировала их. Самые искусные генералы, многочисленная, привыкшая к победе армия* грозный флот и богатая золотая дань, которую только теперь начала регулярно доставлять Вест-Индия, — какие это были страшные орудия в твердых руках умного государя! При ^акой счастливой обстановке началось царствование Филиппа.
До оценки его деятельности мы должны бросить беглый взгляд в его внутренний мир и в нем найти разгадку его политики. Его душе недоставало чувства радости и доброжелательности. Первое чувство уничтожили в нем темперамент и мрачное детство, второго не могли, воспитать в нем люди, у которых не было крепких и близких связей с обществом. Его недалекий ум был сосредоточен только на двух основных вещах: на своем личном я и на том, что он признавал выше этого я. Эгоизм и религия — вот содержание и девиз всей его жизни. Он был и король и христианин — и был постоянно дурным королем и дурным христианином, ибо стремился соединить оба эти элемента. Он никогда не был человеком для других людей, так как он был способен отходить от своего я — но только вверх, а не вниз. Его религиозность была мрачной и жестокой, и его бог был ужасным существом. Он ничего не ожидал от него, а только боялся его. Для обыкновенного смертного бог является утешением и спасителем, Филиппу же он представлялся каким-то пугалом, какой-то


КНИГА ПЕРВАЯ
45
ужасной, подавляющей силой, которая ограничивала его человечеокое всемогущество. Его благоговение перед этим существом было тем более глубоко и искренно, что он не удостаивал этим чувством никакое другое существо. Он подобострастно трепетал перед богом, ибо только перед ним одним он и мог трепетать. Карл Y ревностно Защищал религию, потому что и религия много для него сделала; Филипп защищал ее потому, что он был действительно предан ей, как истинно верующий. Карл Y предавал тысячи людей огню и мечу из-за догмата и в то же время сам осмеивал в лице своего пленника — папы то учение, из-за которого проливал кровь человеческую; Филипп же неохотно и с угрызениями совести решается на совершенно справедливое и вынужденное объявление войны папе и отказывается от всех плодов своей победы, как раскаявшийся злодей от своего грабежа. Император Карл был варваром по расчету, а сын его - - по чувству. Первый был сильным и светлым умом, но тем хуже, может быть, был как человек; второй был человеком ограниченным, но более справедливым, чем отец.
Мне кажется, однакоже, что оба они как люди могли быть гораздо лучше того, чем были в действительности, и в целом они действовали на основании одинаковых принципов. Часто случается, что мы ставим в вину определенному лицу именно то, что составляет общечеловеческий недостаток или является неизбежным атрибутом человеческой природы вообще. Монархия такого объема была слишком большим искушением для гордости человеческой и слишком тяжелой ношей для сил человеческих. Только дух бесконечный и вездесущий способен соединить общее благополучие с величайшей индивидуальной свободой. Но что мог бы сделать человек в положении творца? Человек старается помочь своей ограниченности, прибегая к классификации; подобно естествоиспытателю он устанавливает признаки и правила, облегчающие его слабому уму охват окружающего и обязательные для всех других людей. Это дает человеку религия. Она уже находит семена надежды и страха в каждой человеческой душе; овладевая этими пружинами, подчиняя их одной цели, она обращает миллионы самостоятельных существ в однообразную абстракцию. Тогда уже бесконечное разнообразие человеческих воль не смущает более того, кто ими повелевает. Теперь является понятие о каком-то общем зле и общем благе, которое этот повелитель может дать или отнять и которое действует заодно


46
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
с ним даже там, где его нет. Тут находится предел для свободы, та священная черта, к которой в конце концов должны привести все противоположные стремления нашей воли. Общей целью деспотизма и иерархии является непременно однообразие, а однообразие само по себе есть лишь необходимый вспомогательный инструмент человеческой бедности духа и ограниченности. Поэтому Филипп должен был быть ровно настолько же деспотичнее отца, насколько он был ограниченное его, или, другими словами, он тем боязливее должен был придерживаться общих правил, чем менее он способен был спуститься до особей и видов. Что же следует из всего этого? Очевидно, то, что у Филиппа не могло быть стремления выше, чем стремление к единообразию в религии ш в государственном устройстве, ибо он не мог царствовать без этого единообразия.
И все же он начал бы свое правление с большей мягкостью и осторожностью, если бы мог приступить к нему ранее. Давая общую оценку этому государю, не обращают, повидимому, достаточно внимания на одно обстоятельство, которое непременно должно быть учтено теми, кого интересует история его внутреннего мира. Филиппу было почти тридцать лет, когда он вступил на испанский престол, между тем раннее развитие его ума сделало его совершеннолетним задолго до этого времени. Человек с его характером, и притом сознавший себя вполне зрелым и лелеявший самые широкие надежды, конечно, не иначе, как с отвращением переносил ярмо детской подчиненности. Превосходство отцовского гения и самодержавный произвол должны были тяжело угнетать самодовольную гордость такого сына. Та доля участия, которая была ему предоставлена в управлении государством, была достаточна только для того, чтобы отвлечь его дух от мелких страстей и поддержать строго-серьезное направление его характера. В то же время это участие было ограничено настолько, чтоб не пробудить в нем тем большего стремления к неограниченной власти. Когда же он действительно принял в свои руки бразды правления, оно уже утратило для него всю прелесть новизны. Для него или было вообще незнакомо, или уже миновало сладостное опьянение юного монарха, на которого свалилась высшая власть, незнакомо то упоение радостью, которое открывает душу для нежных побуждений и которому человечество уже обязано многими благодетельными учреждениями; характер его уже успел окрепнуть к тому времени, когда счастливая судьба подвергла


КНИГА ПЕРВАЯ
47
его этому важному испытанию, и его твердые принципы не поддались этому благодетельному потрясению. Уже целых пятнадцать лет готовился он к этому переходу, и вместо того, чтобы при перемене положения поступить как юноша или хотя бы первые годы своего правления забыться в суетном бездействии, он остался спокоен и сумрачен и тотчас же вступил в полнейшее обладание всеми своими нравами, как если бы он хотел самым полным обладанием ими вознаградить себя за долгое лишение и ожидание власти.
Суд инквизиции
Филипп II, едва только успел в результате мира, заключенного в Шато-Камбрезй, обеспечить себе спокойное обладание подвластными ему странами, как уже предался всецело великому делу очищения веры и вполне оправдал опасения своих нидерландских подданных. Все указы, которые были изданы его отцом против еретиков, были восстановлены во всей своей силе, и страшные судилища, которым недоставало только названия инквизиционных, принялись бдительно следить за их соблюдением. Но ему казалось, что дело будет лишь наполовину сделано, пока он не пересадит испанскую инквизицию в полном составе на почву этих стран, хотя уже его отец должен был отказаться от выполнения этого намерения.
Испанскую инквизицию можно смело назвать совершенно новым и вполне своеобразным учреждением, которое не имело никакого прецедента в предшествующие века и даже не может сравниваться с каким бы то ни было духовным или светским трибуналом. Инквизиция существовала уже с самой той поры, когда разум осмелился коснуться предметов, с той поры, как только появились скептики и новаторы в деле религии. Но только с половины XIII века, после того как некоторые примеры отпадения от церкви напугали иерархию, Иннокентий III создал особое судилище и провел неестественное разделение между функциями надзора и руководства церкви и ее карающей властью. Дабы иметь еще большую гарантию, что никакое человеческое чувство, никакие естественные искушения не поколеблют неумолимой суровости статутов этой новой карательной власти, он изъял ее из рук епископов и светского духовенства, которые, казалось ему, были еще слишком тесно связаны с людьми на почве гражданской жизни, и передал ее в руки монахов, этих выродков


48 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
человечества, отрекшихся от всех священных требований природы и всецело посвятивших себя служению римскому престолу. Германия, Италия, Испания, Португалия и Франция приняли этих судей. Монах францисканского ордена председательствовал в судилище при про* изнесении страшного приговора над храмовниками. Лишь очень немногим государствам удалось избавиться от этих судей или подчинить их светской власти. Нидерланды до воцарения Карла Y были избавлены от них; цензура в вопросах религии оставалась в руках епископов, и в чрезвычайных случаях обыкновенно обращались к иноземным инквизиционным судилищам: французские провинции —
в Париж, немецкие — в Кельн \
Но та инквизиция, о которой в настоящую минуту идет речь, явилась с запада Европы и как по своему происхождению, так и по внешнему облику совершенно отличалась от вышеупомянутой. Последний мавританский трон в XY столетии пал, наконец, в Гренаде, и сарацинское богослужение должно было уступить место богослужению христиан, на сторону которых склонилось счастье. Но слово божие было еще слишком ново и не успело пустить прочных корней в этом самом молодом из христианских государств. Обе религии еще не успели определенно разъединиться среди смеси разнообразных законов и обычаев. Хотя меч религиозного преследования и успел изгнать много тысяч семейств в Африку, но значительно большая часть их, сильно привязанная к своей милой отчизне, избавилась от этой участи посредством комедии лицемерного обращения в христианство и продолжала служить своему Моисею и Магомету у подножия христианских алтарей. Пока мавры обращались в молитвах своих к Мекке, Гренада оставалась независимой; пока новообращенный христианин в домашнем быту своем оставался иудеем или мусульманином, он был столько же ненадежным слугой для испанского трона, как и для римского престола. Тут, следовательно, дело сводилось не к тому, чтобы вынудить этот упрямый народ к принятию внешних форм новой религии или соединить его с восторжествовавшей церковью слабыми узами внешних обрядов; дело шло о том, чтобы с корнем вырвать старую религию и победить во что бы то ни стало ту упорную привязанность к ней, которая закрепилась в нравах, обычаях, языке и законах народа и
* Hopper, Mémoires d. Troubles des Pays-bas, в Vita Yigl., 65 sq.


ФИЛИПП II
С портрета маслом Антонио Моро 4549—4550 г.


КНИГА ПЕРВАЯ
49
постоянно поддерживалась под родным небом на родной земле. Если церковь хотела праздновать полную победу над враждебным ей богослужением и гарантировать новое завоевание от всякого возврата к старым порядкам, она должна была подкапываться под самые основы, на которые опиралась древняя религия; она должна была окончательно разбить самую форму, в какую отлился нравственный тип народа и с которой он был связан теснейшими узами. Церкви предстояло извлекать тайные корни этой религии из сокровеннейшей глубины души новообращенных, стирать все следы ее в КруГу домашней и гражданской жизни, истреблять всякое напоминание о ней и — где возможно — даже убивать всякую восприимчивость к ней. Отечество и семья, совесть и честь, священные чувства, свойственные каждому обществу и природе человека, — вот что чаще всего стоит в тесной связи с религиями, отсюда черпают они свою силу и сюда же вливают ее. Теперь надо было разорвать эту связь, насильно оторвать прежнюю религию от священнейших чувств, свойственных природе человека, хотя бы ценой утраты этих священных чувств. Так возникла инквизиция, которую мы называем испанской в отличие от более человечных судов, которые тоже были известны под именем инквизиционных. Основателем этой инквизиции является кардинал Хименес; доминиканец Тор- квемада первый вступил на кровавый трон инквизиции,положил основу статутам ее, завещал исполнение их своему ордену и тем самым положил на него Еечное проклятие. Позор разуму и смерть духу — таков был их клятвенный обет; позор и ужас — вот что было их орудием. Все страсти были у них на откупу, каждой жизненной радостью умели они пользоваться как западней. Даже одиночество не могло укрыться от пытливых взоров инквизиции; боязнь ее вездесущности налагала оковы на свободу, хотя бы и глубоко скрытую в недрах души. Все инстинкты человеческие инквизиция соподчинила вере; веру должны были ставить выше всех, даже самых священных, человеческих уз. Еретик не мог претендовать на права человека. Самого легкого отступления от велений матери-церкви было достаточно, чтобы навлечь гибель на весь свой род. Скромное сомнение в непогрешимости папы осуждалось наравне с отцеубийством и позорило человека не менее, чем содомский грех. Сами приговоры инквизиции походят на страшную заразу, быстро разлагающую самое здоровое тело. Даже неодушевленные предметы, принад-
768
4


50
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
лежащие еретику, подвергались проклятию. Никакая судьба не могла? исторгнуть из рук инквизиции ее жертвы; приговоры ее одинаково* исполнялись и над трупами, и над картинами, и даже могила не могла служить надежным убежищем от страшной, карающей десницы eeï Дерзость приговоров инквизиции могла превзойти только то- крайнее бесчеловечие, с каким эти переговоры приводились в исполнение. Соединяя смешное с ужасным и поражая зрителей необычайностью процессий, она вытесняла чувство сострадают к осужденному другими чувствами, она топила симпатию в насмешках и презрении. С торжественной помпой вели преступника к месту казни. Впереди развевалось кровавое красное знамя; шествие сопровождалось трезвоном всех колоколов. Сначала шли священники в полном облачении, распевая священные песнопения. За ними следовал осужденный грешник в желтом одеянии, разрисованном изображениями бесов. На голове у него шапка, сделанная из бумаги, с изображением человека, вокруг которого нарисовано пламя и отвратительные демоны. За осужденным следует распятие, отвращенное от него ликом, так как для него искупление уже не существует более: смертное тело его принадлежит уже пламени, как его бессмертная душа — огненным мукам адским. Рот осужденного плотно заткнут кляпом, который не дает ему возможности облегчить рыданиями свои страдания, вызвать у окружающих участие к себе изложением своей истории и рассказать о страшных тайнах священного судилища. За осужденным следует духовенство в праздничном облачении, власти и дворянство; отцы-судьи заканчивают страшное шествие. Кажется, что видишь перед собой труп, провожаемый всеми до могилы, а между тем это не труп, — это живой человек, мучения которого должны были служить такой ужасной забавой для народа. Обыкновенно подобные казни назначались в дни больших праздников, и .для этих случаев нарочно собирали в тюрьмах инквизиции известное количество таких несчастных, дабы поднять интерес к зрелищу большим количеством жертв. При таких зрелищах присутствовали даже короли. Они садились с непокрытой головой на стул, ниже стула, занятого инквизитором, уступая ему на эти дни первое место. Как должны были трепетать перед судилищем, которое заставляет и царей преклоняться перед собой!
* Burgund., Histor. Belg., 126, 127; Hopper, 65, 66,67; Grot., Annal. Belg., L. I,. 8, 9 sq.; Ëssay sur les Moeurs, T. III, Inquisition.


КНИГА ПЕРВАЯ
51
Великий религиозный переворот, совершенный Лютером и Кальвином, снова вызвал к жизни ту необходимость в этом судилище, с которой было связано его возникновение. То, что вначале было придумано для очищения маленького королевства Гренадского от ничтожных остатков сарацинства и иудейства, вдруг превратилось в потребность для всего католического мира. Все инквизиции в Португалии, Италии, Германии и Франции приняли внешнюю форму инквизиции испанской. Она последовала за европейцами даже в Индию и в Гоа воздвигла тот страшный трибунал, бесчеловечные действия которого по одним только описаниям способны привести нас в ужас. Всюду, куда бы она ни вступала, опустошение шло за ней следом. Но нигде не свирепствовала она с такой яростью, как в Испании. Все жертвы, осужденные на смерть, забываются; человеческие поколения возобновляются; даже и те страны, которые из-за нее опустели и обезлюдели, будут переживать расцвет. Но пройдут^ еще столетия, пока исчезнут следы, оставленные ею в характере испанцев. Она остановила развитие талантливой и превосходной нации, она изгнала гений из страны, которая была его родиной, осудила на кладбищенское молчание дух народа, который более других, народов Европы был призван к радостному существованию.
Карл Y посадил в 1522 году первого инквизитора в Брабанте. Ему в помощники назначено было несколько священников; сам ин.~ квизитор был, однако, лицом светским. По смерти Адриана YI наследовавший ему Климент YII назначил трех инквизиторов для всех: нидерландских провинций, а Павел III снова уменьшил число до> двух, и их осталось двое до самого начала волнений. В 1530 году, с согласия и при участии представителей сословий, были изданы» указы против еретиков, послужившие основой для всех последующих, подобных же указов; в них уже весьма определенно говорится об инквизиции. В 1550 году Карл Y счел необходимым, вследствие быстрого распространения сектантства, возобновить и усилить ЭТ1Г указы. Город Антверпен воспротивился тогда введению инквизиции и счастливо избег ее. По духу своему эта нидерландская инквизиция? сообразуясь с народным характером, была, конечно, гораздо более человечной, нежели инквизиция в испанских странах. К тому же во главе ее не только не было ни одного доминиканца, но даже и вообще ни одного иностранца. Инквизиция эта строго придерживалась тех указов, которые были всем и каждому известны и уже поэтому вызы^-


52
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
вали меньше отвращения. Как ни строго она судила, она меньше зависела от личного произвола и не окружала себя такой таинственностью, как инквизиция испанская.
Но Филипп хотел проложить дорогу в Нидерланды именно испанской инквизиции, ибо она казалась ему наиболее удобным орудием для того, чтобы разложить характер этого народа и подготовить его к деспотизму. Он начал с того, что усилил указы своего отца по делам религии, увеличивал все время власть инквизиторов и сделал ее более произвольной и более независимой от гражданской судебной власти. Вскоре оказалось, что инквизиционному трибуналу в Нидерландах недоставало только названия испанского, да еще разве доминиканца в качестве председателя. Одного подозрения было уже достаточно, чтобы вырвать гражданина из среды его семьи и общества и по малейшему оговору подвергнуть его пытке. Кто попадал в эту пропасть, не мог из нее выбраться. Для него не существовало ни благодетельной защиты закона, ни материнской заботливости правосудия. Вне всех мирских условий жизни злоба и безумие судили) его по законам, противным человеческой природе. Виновный никогда не знал имени своего обвинителя и в очень редких случаях знал, за что именно его судят. Неслыханное, истинно дьявольское ухищрение вьюуждало самого несчастного отгадывать, в чем он виноват, и, обезумев от пыток или под влиянием долгого заключения, в котором он был заживо- погребен, взводить на себя такие проступки, каких, быть может, он никогда не совершал или которые, по крайней мере, никогда не были известны судье. Имущества осужденных конфисковались, а доносчики поощрялись к новым доносам выдачею им вознаграждения и жалованными грамотами. Никакие привилегии, никакое гражданское правосудие не могли иметь значения перед священной властью инквизиции. Кого она касалась, тот был уже вне всякой мирской власти. Мирская власть не могла уже принимать никакого дальнейшего участия в инквизиционном правосудии: ей дозволялось только почтительно преклоняться перед приговорами инквизиции и выполнять их. Влияние такого учреждения не могло не привести к самым ужасным и неестественным последствиям. Все земные блага и самая жизнь каждого, даже ничем не запятнанного человека были отданы на произвол первого встречного негодяя. Каждый тайный враг, каждый завистник подвергался опасному соблазну прибегнуть к невидимой и безнака¬


КНИГА ПЕРВАЯ
5$
занной мести. Исчезла гарантия безопасности собственности и искренность в обращении. Все узы крови, все связи по симпатии или по выгоде — все было порвано. Общественная жизнь была отравлена всеобщим недоверием. Боязнь шпионов заставляла всех бояться взгляда собственных очей своих, каждого звука собственного голоса. Никто не верил в честность другого, и ему самому также не верили. Доброе имя, землячество, братство, сама клятва и все то, что люди привыкли считать священным, — утратили всякую цену. И такой участи подвергнут был большой цветущий торговый город, в котором сотня тысяч деловых людей была связана единственно узами общего доверия. Каждый необходим другому, — между тем все сомневаются друг в друге, все подозревают друг друга. Всех привлекал друг к другу дух наживы, и всех отталкивал друг от друга страх. Поколеблены были все основы общественности там, где общественность служит фундаментом жизни и ее прочности *.
Другие нарушения нидерландской конституции
Не удивительно, что такое неестественное судилище, которое стало невыносимым даже для гораздо более терпеливых испанцев, возмутило республику. Но ужас, внушаемый этим судом, увеличивали испанские войска, которые были оставлены и после водворения мира в Нидерландах и, вопреки имперской конституции, размещены в пограничных городах. Карлу Y прощали ввод в республику чужеземных войск, сознавая необходимость этого, и более верили в его благие намерения. Теперь же в этих войсках видели силу, подготовлявшуюся для подавления народа, и орудие ненавистной иерархии. Довольно значительная кавалерия, набранная из среды местных жителей, была вполне достаточна для защиты страны, и эти чужеземцы оказывались совершенно излишними. Необузданность и грабежи испанских солдат, которые требовали уплаты им больших недоимок и содержались за счет граждан, усилили раздражение народа и доводили рядовых граждан до отчаяния. Когда в дальнейшем всеобщий ропот вынудил правительство оттянуть испанские войска от границы и переместить их на Зеландские острова, где были снаряжены корабли для их отправки, наглость этих испанских когорт дошла до того, что жители Нидерландов прекратили постоянные
* Grotius, L. I, 9, 10.


54 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
работы на дамбах и готовы были скорей отдать свою землю морю, нем переносить дольше зверское обращение этих буйных ватаг *.
Филиппу очень хотелось удержать испанские войска в Нидерландах, чтобы при помощи их усилить значение своих указов и поддержать те нововведения, которые он намерен был сделать в конституции. Войска эти служили ему гарантией всеобщего спокойствия и в то же время — цепью, которой была скована вся нация. Вот почему он всячески уклонялся от удовлетворения настойчивых просьб со стороны сословий о немедленном удалении испанцев, исчерпав при этом все возможности по части интриг и уговоров. То оказывалось, что он опасается неожиданного нападения со стороны Франции, хотя в то время ее раздирали такие яростные междоусобия, что она с трудом выдерживала эту внутреннюю борьбу партий. То вдруг начинал он утверждать, что войска были предназначены для принятия на границе сына его, дон Карлоса, которого он никогда и не думал отпускать из Кастилии. При этом Филипп замечал, что содержание испанского войска не должно обременять нацию, так как он сам, из своей собственной казны, готов обеспечить все потребные на то издержки. Чтобы иметь лучший предлог для удержания его здесь, он систематически не выплачивал ему жалованья за прошлое, хотя он и предпочитал испанцев туземным войскам, с которыми должен был расплачиваться полностью. Чтобы успокоить встревоженную нацию и подавить всеобщее недовольство, он предложил главное начальство над этими войсками любимцам народа: принцу Оранскому и графу Эгмонту. Однако они оба отказались принять его предложение и благородно заявили, что они никогда не решатся принять службу, противную законам их страны. Чем более выказывал король желания оставить своих испанцев в пределах страны, тем упорнее настаивали штаты на их удалении. На последовавшем затем сейме в Генте ему пришлось в кругу своих придворных услышать чисто республиканскую истину: «К чему нам чужие руки для нашей защиты?— сказал ему синдик Гента. — Уж не затем ли, чтобы все стали считать нас слишком легкомысленными или слишком трусливыми для того, чтобы самим себя защищать? К чему было нам заключать и самый мир, если все тяготы войны обрушиваются на нас и в мирное время? Во время войны мы терпели по необходимости,
* Allg. G. d. у. Niederlande, III. Bd., 21. Buch, S. 23 сл.


КНИГА ПЕРВАЯ
55
а теперь, в мире, мы тоже должны страдать от того же. Или ты ду- гмаешь, что мы будем в силах сдерживать эти распущенные ватаги, когда их не сдерживает присутствие тебя самого? Здесь перед тобою твои же подданные ид Камбре и Антверпена, и они громко жалуются ма насилия. Тионвиль и Мариенбург уже опустели — а ты, конечно, не для того даровал нам мир, чтобы обращать города наши в пустыри. Между тем их, несомненно, ожидает эта участь, если только ты не избавишь их от этих разорителей. Быть может, ты хочешь предупредить нечаянное нападение наших соседей? Эта предосторожность твоя является мудрой, но не забудь, что слухи о приготовлениях к такому нападению задолго предупреждают о нем. К чему же все эти затраты на наем чужеземцев, которым, конечно, нечего щадить нашу страну, так как им не сегодня — завтра придется ее покинуть? Б твоем распоряжении находятся те же самые храбрые нидерландцы, которым твой отец и в гораздо более тревожные времена доверял республику. Почему же именно теперь ты сомневаешься в их верности, после того как они уже столько столетий сряду верой и правдой служили твоим предкам? Неужели наших сил нехватит даже на то, чтобы продержаться, пока не подоспеют твои союзники под своими знаменами или ты сам не пришлешь помощь из ближних мест?» Такие слова были для короля слишком большой новостью, ;а справедливость их настолько очевидна, что он не смог отвечать на них немедленно. «Тогда и я тоже чужеземец! Не хотите ли вы и меня изгнать из вашей страны?»—воскликнул он. И тотчас же сошел с трона и вышел из собрания. Но смелая речь осталась безнаказанной. Через два дня после того он приказал объявить сословиям: если бы он раньше знал, что им так тягостно содержание его войск, то он распорядился бы немедленно о переброске их в Испанию. Теперь же этого нельзя сделать, так как войска не могут удалиться из Нидерландов, не получив своего жалованья сполна. Но он дает торжественное обещание, что тягости содержания войска будут лежать на них не долее четырех месяцев. И несмотря на все это войска оставались после того еще восемнадцать месяцев в Нидерландах и, вероятно, покинули бы их еще позже, если бы для монархии их присутствие не оказалось более нужным в иных краях ".
Насильственное предоставление чужеземцам важнейших должно-  ** Burgund., L. I, р. 38, 39, 40; Reidan., L. I, р. 1; Meteren, I. Teil, 1. Buch, 47.


56 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
стей в управлении вызвало новые жалобы против правительства., Это лишение чужеземцев всякого права на службу в Нидерландах более всего было ненавистно испанцам, и ни одну из привилегийг этих провинций не старались они так подорвать, как эту ". Италия, обе Индии и все провинции необъятного царства были открыты их честолюбию и корысти; только самую богатую из этих провинций закрывал для них основной закон этой страны. Монарха убедили^ что королевская власть никогда не утвердится надлежащим образом в этих странах, пока укрепление ее не будет отдано в руки иностранных элементов. Сам епископ Аррасский, бургундец родом, был навязан фламандцам противозаконно, а тут оказалось, что и граф Фериа, кастилец, тоже должен будет получить и голос и место в государственном совете. Но этот замысел встретил такой мужественный отпор, какого вовсе не ожидали льстившие королю придворные. Деспотическое всемогущество короля на этот раз разбилось о ловкость Вильгельма Оранского и твердость штатов
Вильгельм Оранский и граф Эгмонт
Так начал Филипп II свое царствование в Нидерландах; таковы были жалобы страны, когда он собирался покинуть ее. Уже давно хотел он удалиться из страны, где он был чужаком, где многое оскорбляло его склонности, где его деспотической душе резко напоминали о законах свободы. Наконец, мир с Францией дал ему возможность оставить Нидерланды, а военные приготовления Солимана призывали его на юг. Да и Испания уже нуждалась в возвращении короля. Выборы главного штатгальтера Нидерландов были главной задачей, стоявшей перед ним. Со времени отречения Марии Венгерской это место занимал герцог Эммануил-Филиберт Савойский, но для него это звание было более почетным, чем действительным, пока король сам пребывал в Нидерландах. В отсутствие же монарха это была важнейшая должность во всей монархии и самая блестящая карьера, какой только могло добиваться честолюбие гражданина. Теперь, с удалением герцога, которому по мирному договору в Шато-Камбрези вернули его владения, она оставалась 'Свободной. Почти неограниченная власть главного штатгальтера, способности и знания, которые требовались для столь важного и деликатного  * *** Reidan., L. I, р. 1.
** Grot., Annal., L. I, p. 13.


КНИГА ПЕРВАЯ
57
поста, в особенности же дерзкие замыслы правительства против свободы страны, исполнение которых зависело от штатгальтера, — все это, конечно, затрудняло выбор. Закон, устранявший иностранцев от службы, делал исключение для главного штатгальтера. Так как он не мог быть родом сразу из всех семнадцати провинций, то ему дозволялось не принадлежать ни к одной из них; из соперничества брабантец не уступил бы фламандцу, живущему от него в полмиле, совершенно так нее, как и сицилианцу, рожденному под другим небом* на другой земле. Но, казалось, выгоды самой короны требовали того, чтобы отдать предпочтение нидерландскому гражданину. Например, брабантец по происхождению, которому отечество подчинялось бы с безграничным доверием, мог в случае измены нанести ему наполовину смертельный удар, прежде чем иностранцу удалось бы преодолеть то недоверие, которое сопровождало бы малейший его* шаг. Если бы правительство провело свой план в одной провинции, сопротивление остальных было бы дерзостью* за которую оно было в праве карать.строжайшим образом. Конституции отдельных провинций как бы расплывались в общем целом, которое они составляли тогда; послушание одной из них было законом для всех остальных, и привилегия, которой не сумела отстоять одна провинция, погибала для всех остальных.
Из всех нидерландских вельмож, которые могли притязать на главное штатгальтерство, надежды и симпатии нации делились между графом Эгмонтом и принцем Оранским: они были годны для этого поста вследствие одинаково благородного происхождения, одинаковых заслуг и одинаковой любви к ним народа. Высокое положение ставило обоих ближе всех к престолу, и если взоры монарха искали достойнейшего, они неизбежно должны были пасть на одного из них. Так как впоследствии нам придется часто упоминать эти имена, то пора остановить на них внимание читателя.
Вильгельм I, принц Оранский, происходил из немецкого княжеского дома Нассау, который благоденствовал уже восемь веков, одно время боролся за первенство с Австрийским домом и дал Германии одного императора. Помимо богатых земель в Нидерландах, благодаря которым он был гражданином этого государства и прирожденным вассалом Испании, ему принадлежало еще во Франции независимое княжество Оранское. Вильгельм родился в 1533 году в Дил- лембурге (в Нассауском графстве) от графини Штольберг. Его*


Ь8 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
отец, граф Наееаусккй того же имени, принял протестантство, в котором воспитал и своего сына. Но Карл V, которому Вильгельм понравился еще мальчиком, взял его очень молодым к своему двору и воспитывал в римской религии. Угадывая в ребенке будущего великого человека, он продержал его девять лет подле себя, удостоил лично давать ему наставления в правительственных делах и почтил •его доверием не по летам; ему одному дозволялось быть при императоре, когда тот давал аудиенцию иностранным послам, — знак, что уже мальчиком он заслуживал славного прозвища Молчаливый. Император, не краснея, признался даже публично, что этот юноша нередко предлагает ему планы, которые ускользали бы от его собственной мудрости. Как много можно было ожидать от ума человека, воспитанного в такой школе!
Вильгельму было двадцать три года, когда Карл отрекся от престола; он уже дважды получил от короля публичное свидетельство высочайшего уважения. Монарх дал ему, в отличие от всех вельмож своего двора, почетное поручение отвезти императорскую корону своему брату Фердинанду. Когда герцог Савойский, командовавший императорскою армией в Нидерландах, был отвлечен в Италию по собственным делам, император вручил Вильгельму начальство над этими войсками вопреки представлениям всего своего военного совета, которому казалось слишком опасным противопоставить юношу опытным полководцам Франции. В его отсутствие и без всякого авторитетного ходатайства за него монарх оказал ему предпочтение перед толпой своих героев, увенчанных лаврами, и последствия не заставили его раскаяться в своем выборе.
Достаточно было той особенной милости, которою пользовался этот принц у отца, чтобы сын не доверял ему. Сверх того Филипп как будто сделал своим правилом мстить нидерландской знати за то, что при Карле У она пользовалась предпочтением перед испанской. Но важнее были внутренние побуждения, отталкивавшие его от принца. Вильгельм Оранский принадлежал к тем тощим и бледным людям, как называл их Цезарь, которые не спят по ночам и все думают и перед которыми отступали самые бесстрашные мужи. Под спокойствием всегда бесстрастного лица скрывалась деятельная, пылкая душа, не шевелившая покрывала, за которым она работала, недоступная ни хитрости, ни любви; разносторонняя, плодовитая, не знавшая усталости, достаточно мягкая и гибкая, чтобы вдруг


КНИГА ПЕРВАЯ
59
переливаться во всякие формы, она была достаточно опытна, чтобы не потерять своего лица, и настолько крепка, чтоб перенести всякие превратности счастья. Никто не умел так понимать людей и привлекать сердца как Вильгельм. Не то чтоб он по-придворному холопствовал на словах и презирал внутренно это холопство: он действовал тем, что не был ни скуп, ни расточителен на знаки милости и уважения. Как умный хозяин, он, обязывая людей, только приумножал действительный запас своих средств. Медленно зрела в нем мысль, но тем лучше были ее плоды; поздно являлось решение, зато тем упорнее и непоколебимее было его исполнение. Раз он облюбовал план, — никакое препятствие не могло ослабить его, никакая случайность не могла разрушить его: все предвиделось им заранее. Насколько он был свободен от того, чтобы поддаваться ужасу и радости, настолько он был чувствителен к страху; но страх у него предшествовал опасности: он был спокоен в минуту схватки, потому что дрожал в предшествовавшие ей минуты спокойствия. Вильгельм сорил деньгами, но как скряга дорожил каждой секундой. Обед его был единственным отдыхом, и он весь принадлежал в эти часы серДЗУ* семье и друзьям: вот все, что он позволял себе урывать от своей службы отечеству! Здесь, за стаканом вина, подслащенного веселостью и воздержанием, просветлялось его чело; здесь заботы не омрачали юности его духа. Его дом был роскошен; многочисленность слуг, число и важность окружавших его лиц делали его жилище похожим на двор владетельного князя. Широкое гостеприимство, это главное магическое средство демагогов, было основным правилом его дворца. Чужеземные принцы и посланники находили здесь прием и угощение, которые превосходили все, что могла предложить им пышная Бельгия. Благоговейная покорность правительству останавливала порицание и подозрения, которые могла вызвать такая роскошь. Но эта расточительность поддерживала славу его имени у народа, которому больше всего льстит эта демонстрация сокровищ отечества перед чужеземцами; а высота счастья, на которой видели его, возвышала цену той ласковости, до которой он снисходил. Да, не было человека, который до такой степени был бы рожден для роли вождя заговора, как Вильгельм Молчаливый. Проницательный твердый взгляд, обращенный к прошедшему, настоящему и будущему, способность быстро использовать случай, власть над умами, широкие замыслы, которые можно охватить лишь издали,


60
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
смелые соображения, вьющиеся длинною цепью у подножья буду» щего, — все эти силы находились под надзором просвещенной и свободомыслящей добродетели, которая остается незыблемой даже на самом рубеже.
Такой человек мог быть не понят своим веком, но его понял недоверчивый ум своего времени, Филипп II: он быстро и глубоко проник в характер, который среди добронравных наиболее походил на него самого. Если бы он не постиг его в совершенстве, было бы необъяснимо, как он не удостоил своим доверием человека, совмещавшего в себе почти все те качества, которые Филипп II ценил больше всего. У Вильгельма была еще более важная точка соприкосновения с Филиппом II: оба учились государственному искусству у одного и того же мастера, но можно было опасаться, что первый был более способным учеником. Вильгельм познал опасное искусство низвергать и восстановлять троны не потому, что изучал «Государя» Макиавелли, а потому, что получил наглядные жизненные уроки от монарха, который осуществлял принципы этой книги на практике. Филиппу приходилось иметь дело с противником, который находился во всеоружии его собственного государственного искусства и, защищая добро, располагал также и средствами зла. Последнее обстоятельство и объясняет нам, почему из всех смертных он ненавидел этого больше всего и боялся его так неестественно сильно.
Уже сложившееся недоверие короля к принцу поддерживалось вследствие двусмысленного отношения последнего к религии. Вильгельм верил в папу, пока был в живых его благодетель-император\ но не без основания опасались, что его сердце не было свободно от симпатии, которую ой питал в юности к реформации. Какую бы церковь он ни предпочитал в разные периоды своей жизни, каждая из них могла быть уверена, что он не принадлежал вполне ни« к одной. В зрелых летах он перешел в кальвинизм почти так же легко, как в раннем детстве променял лютеранство на католическую религию. Он оборонял от испанской тирании не столько убеждения протестантов, сколько их человеческие права: он побратался с ними из-за их страданий, а не ради их веры *.
Эти общие поводы для недоверия, казалось, подкреплялись одним случайным разоблачением его истинного образа мыслей. Виль-
* Strada, Dec. I, L. I, p. 24 и L. Ill, p. 55, Isq.; Grot. Annal., L. I, p. T7;
Reidan., L. Ill, 59; Meurs. Guil. Auriac., L. I, p. 2 sq.; Burg., 65, 66.


КНИГА ПЕРВАЯ
61
гельм остался во Франции заложником мира в Шато-Камбрези, в заключении которого он прйнимал личное участие. По оплошности Генриха II, принявшего его за поверенного Филиппа II, он узнал о тайном плане французского и испанского дворов, направленном против протестантов обоих королевств. Принц поспешил сообщить это важное открытие своим брюссельским друзьям, которых оно касалось так близко, а письма, которыми он обменялся по этому поводу, попали, к несчастью, в руки испанского короля*. Филипп не столько был поражен этим убедительнейшим свидетельством образа мыслей Вильгельма, сколько обозлен тем, что его план расстроился. Но испанские вельможи, еще не простившие принцу той минуты, когда величайший из императоров опирался на его плечи при последнем акте своей государственной жизни, не преминули воспользоваться благоприятным случаем, чтобы окончательно погубить в мнении короля предателя государственной тайны.
Не менее благородного происхождения был Ламораль, граф Эгмонт и принц Гаврский, потомок тех герцогов Гельдернских, которые мужественно боролись с Австрийским домом. Его род блистал в летописях* страны; один из его предков уже был при Максимилиане наместником Голландии. Брак Эгмонта с герцогиней Баварской Сабиной придал ему еще больше блеска; его могущество возросло благодаря важным связям. Карл Y посвятил его в 1546 году в Утрехте в рыцари Золотого руна. Войны этого императора служили школой для его будущей славы; битвы при С.-Кантене и Гра- велингене сделали его героем века. Благодеяния мира, столь ценимые занимающимися торговлей народами, напоминали о победах, которые ускорили его заключение. Подобно гордости тщеславной матери, росла гордость фламандцев за блестящего сына их земли, вызывавшего удивление всей Европы. Девять детей, которые росли на глазах сограждан, служили новыми узами близости между ним и отечеством. Всеобщая любовь к нему отражалась во взорах самых дорогих ему лиц. Каждое публичное появление Эгмонта было триумфальным шествием; всякий устремленный на него взор повествовал о его жизни; хвастливость его соратников напоминала о его подвигах. На рыцарских играх матери указывали на него своим детям. Прекрасным украшением его заслуг были его вежливость,
* Strada, Dec. I, L. Ill, p. 56; ТЪиаю., I, 1010; Reidan., L. I, p. %


62
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
благородство осанки и приветливость — эти милые добродетели ры^ царства. На его открытом челе отражалась свободная душа. Откровенность так же была плохим стражем его тайн, как благотворительность— хозяйкой его имущества: каждая его мысль тотчас становилась всеобщим достоянием. Нежна, человечна была его религия, но она не отличалась особенной ясностью: она черпала свой свет из его сердца, а не из разума. У Эгмонта было больше совести, чем убеждений; его голова не сама создала кодекс принципов, которым он следовал, а заучила готовое; поэтому он отвращался от известных поступков из-за одного их названия. В его глазах люди были Злы и добры, но не знали ни зла, ни добра; в его нравственном учении не было посредника между пороком и добродетелью; оттого нередко какая-нибудь одна хорошая черта в человеке подкупала его совсем. В Эгмонте соединились все достоинства героя. Как воин он был выше Оранского, но он стоял гораздо ниже его как государственный муж. Тот видел свет таким, как он был на деле; этому в магическом зеркале фантазии он представлялся приукрашенным. Люди, ошеломленные наградой счастья, которую они, казалось, заслужили своими делами, легко подвергаются соблазну вообще забывать необходимую связь причин и следствий и усматривать в естественном ходе вещей ту высшую чудесную силу, которой они, наконец, слепо вверяются, как Цезарь своей звезде. Таков был Эгмонт. Опьяненный признанием своих заслуг, преувеличиваемых благородными людьми, он утопал в этом сладком сознании, как в приятных сновидениях. Он ничего не боялся, потому что доверялся такому неверному залогу судьбы, как всеобщая любовь, и верил в справедливость, потому что сам был счастлив. Даже после ужасного опыта испанского вероломства он не мог расстаться с этой доверчивостью. Даже на эшафоте его последним чувством была надежда. Нежный страх за семью сковывал его мужество и патриотизм мелкими заботами. Дрожа за свое достояние и жизнь, он не мог идти на большой риск для республики. Вильгельм Оранский порвал с троном, так как произвол возмущал его гордость. Эгмонт был тщеславен и потому цеплялся за монаршие милости. Тот был гражданином всего мира, этот всегда оставался фламандцем '.
Филипп II состоял еще в долгу у победителя при С.-Кантене, и главное наместничество в Нидерландах, казалось, было единствен-  ** Grot., Annal., L. I. p. 7; Strada, L. I, 23, и L. Ill, 84.


КНИГА ПЕРВАЯ
6&
ной наградой, достойной столь блестящих заслуг. Родовитость и влияние, голос нации и личные дарования говорили одинаково и за Эгмонта и за Оранского, и если б пришлось обойти последнего, это могло быть сделано только в пользу первого.
Два соперника, имевшие столько равных заслуг, поставили бы Филиппа втупик, если бы он вообще думал выбрать одного из них- Но они не годились именно в силу достоинств, на которые опирались их права, а то, что нация горячо желала им успеха, окончательно губило их шансы. Филипп не мог допустить в Нидерландах штатгальтера, который имел бы на своей стороне добрую волю и силы народа. По своему происхождению от гельдернских герцогов* Эгмонт был прирожденным врагом Испанского дома. Казалось опасным вручать высшую власть человеку, которому могло придти в голову отомстить сыну за угнетения отца. Устранение любимцев нации как будто не должно было оскорбить ни? ее, ни их самих: было*
заявлено, что король избегает назначать кого-либо из них лишь потому, что не может предпочесть одного другому '.
Однако не оправдавшиеся расчеты на регентство не лишили окончательно Оранского надежды упрочить свое влияние в Нидерландах. В числе других кандидатов на эту должность находилась герцогиня Лотарингская и тетка короля, Христина, оказавшая престолу важную услугу как посредница при заключении мира в Шато-Кам- брези. Вильгельм имел виды на ее дочь, которую надеялся получить, деятельно работая за кандидатуру ее матери, но он не сообразил,, что этим-то и губил ее дело. Герцогиня Христина была отвергнута — и не столько потому (как было заявлено), что зависимость ее земель от Франции делала ее подозрительной в глазах испанского двора, а скорее потому, что ей симпатизировали нидерландский народ и принц Оранский**.
Маргарита Пармская, верховная регентша Нидерландов
В то время как все напряженно ожидали, кто будет распоряжаться судьбой провинций, на границе появилась герцогиня Маргарита Пармская, призванная королем из далекой Италии управлять Нидерландами.
Маргарита — незаконная дочь Карла Y и нидерландки-девицы
* Strada, Dec. I, L. I, 24; Grot., Annal., p. 12.
** Burgund., L. I, 23 sq.; Strada., Dec. I, L. 1, 24, 25.


64
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Вангест — родилась в 1522 году. Охраняя честь дома, ее воспитывали сначала втайне. Но ее мать, более тщеславная, чем честолюбивая, не очень заботилась о сокрытии ее настоящего происхождения — и царское воспитание выдавало ее звание дочери императора. Она еще ребенком была.сдана на руки двоюродной бабушке, регентше Маргарите, проживавшей в Брюсселе. Но уже восьми лет она лишилась своей воспитательницы, роль которой перешла к преемнице последней, венгерской королеве Марии, сестре императора. Ей не было и четырех лет, когда отец просватал ее за одного из феррарских принцев. Но впоследствии эти узы были расторгнуты. Маргариту предназначили в супруги новому герцогу Флоренции, Александру Медичи, и этот брак состоялся по возвращении победоносного императора из Африки в Неаполь. Но не прошло и года с начала этого неудачного брака (муж не любил ее), как насильственная смерть похитила Александра, — и отец в третий раз торговал ее рукой в интересах своей политики. Октавий Фарнезе, тринадцатилетний принц и родственник Павла III, получил вместе с ней герцогства Парму и Пьяченцу; по странной игре судьбы совершеннолетняя Маргарита стала женой ребенка, как прежде, в раннем детстве, она сама была продана взрослому человеку. Ее вовсе не женская натура делала эту последнюю связь еще более неестественной: она обладала наклонностями мужчины; весь ее образ жизни был насмешкой над ее полом. Она страстно любила охоту подобно своей воспитательнице, королеве Венгерской, и прабабке герцогине .Марии Бургундской, которая умерла от этой забавы. Она закалила этим свое тело до того, что могла не хуже мужчины выдерживать все тягости такой жизни. В самой ее поступи было так мало женской грации, что ее можно было скорее считать переодетым мужчиной, чем мужеподобной женщиной. Природа, которую она оскорбляла таким нарушением границ между полами, отомстила ей, наконец, мужской болезнью — подагрой. Столь странные качества довершались грубой монашеской верой, которую имел честь воспитать в этой душе духовник и учитель Маргариты Игнатий Лойола. Среди добрых дел и подвигов покаяния, которыми она умерщвляла свое тщеславие, замечательнее всего было одно: каждый год на страстной седмице она собирала известное число нищих, которым строго запрещалось приводить себя в чистый вид, собственноручно мыла им ноги, служила им за столом каок прислуга и отпускала с дорогими подарками.


КНИГА ПЕРВАЯ
65
Уже этого последнего ее обычая было достаточно, чтобы понять, почему король предпочел Маргариту всем другим соперникам. Но <его предпочтение оправдывалось более серьезными побуждениями — государственной пользой. Маргарита родилась и воспитывалась в Нидерландах. Она провела раннюю юность среди этого народа и многое усвоила из его нравов. Две регентши, на глазах которых -она выросла, постепенно посвятили ее в тайны наилучшего управления этим своеобразным народом и могли служить ей в этом образцом. У нее не было недостатка в уме и в особой склонности к делам, которую она заимствовала у своих воспитательниц и развила в итальянской школе. Нидерланды уже давно привыкли к женскому правлению; быть может, Филипп надеялся даже, что женская рука мягче будет работать ножом той тирании, которую он хотел теперь употребить против них. Говорят, на этот выбор короля повлияло желание оказать известное внимание отцу, который еще был жив и очень благоволил к этой дочери. Вероятно также, что Филипп хотел таким предпочтением к жене привязать к себе мужа, герцога ХТарм- ского, которому именно тогда он отказал в одной просьбе. Передача Маргарите высшей власти не представляла опасности: ее земли были окружены итальянскими провинциями испанцев и всегда доступны их оружию. Чтоб окончательно обезопасить себя, ее сына, Александра Фарнезского, король оставил заложником при Мадридском ДЕоре. Всех этих мотивов было достаточно, чтобы склонить короля на сторону Маргариты; они возобладали, когда ее поддержали епископ Аррасский и герцог Альба. Последний, кажется, руководился ненавистью и завистью ко всем остальным кандидатам; первый же, вероятно, уже тогда предчувствовал то великое удовлетворение своего властолюбия, за которое ручался непостоянный нрав этой принцессы *.
Филипп встретил новую регентшу на границе, окруженный блестящей свитой, и с роскошным церемониалом привез ее в Гент, где были собраны генеральные штаты. Так как он не думал скоро вернуться в Нидерланды, то, прежде чем совсем покинуть их, он счел нужным удовлетворить нацию созывом торжественного сейма и тем придать своим распоряжениям больше торжественности и законной (силы. Тут он в последний раз показался своим нидерландцам,
* Burermd., L. I, 23 sq.; Strada, Dec. I, L. I, 24—30; Meteren, II. B., 61; Recueil el Mémorial des troubles des Pays-bas (autore Hoppero), T. II. Vita
Vigl., 18,19.
768
5


66 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
которые затем должны были ожидать решения своей судьбы из таинственной дали. Чтобы увеличить блеск этого торжественного дня, он посвятил одиннадцать новых рыцарей Золотого руна, посадил свою сестру в кресло возле себя и показал ее нации как будущую властительницу. На этом сейме были высказаны все жалобы народам и на указы о вере и об инквизиции, и на оставление испанских, войск, и на обременение податями, и на противозаконное допущение чужеземцев к местным должностям. Эти жалобы горячо дискутировались обеими сторонами. Одни из них были хитро отклонены или* приняты во внимание для видимости, другие — властно отвергнуты. Не владея языком страны, король говорил с нацией через епископя Аррасского. Он хвастливо перечислял все благодеяния от своего правления, уверял в благоволении на будущее время и еще раз строжайше внушил чинам соблюдать католическую веру и искоренять еретичество. Он обещал через несколько месяцев освободить страну от испанских войск: лишь бы ему дали только время оправиться от массы затрат на последнюю войну и уплатить этим войскам недоданное жалованье. Он заявлял, что местные законы будут неприкосновенны, налоги не будут превышать платежеспособности народа, ар инквизиция станет отправлять свои обязанности справедливо и умеренно. Король прибавил, что при выборе регентши он руководился главным образом желаниями нации и остановился на туземке, знающей нравы и обычаи страны и любящей свое отечество. Поэтому он увещевал нидерландцев принять его выбор с благодарностью и повиноваться герцогине, его сестре, как ему самому. В заключение Филипп сказал, что в случае, если неожиданные препятствия помешают его возвращению, он обещает прислать вместо себя* своего сына, принца Карла, резиденцией которого будет Брюссель Некоторые из более мужественных членов собрания отважились выступить в защиту свободы совести. По их мнению, с каждым народом нужно обходиться согласно его национальному характеру, как для каждого отдельного человека следует принимать в расчет его телесное сложение. Так, юг можно считать еще счастливым .при известной степени принуждения, которое было бы невыносимо для севера. Прибавляли, что фландрцы никогда не согласятся на иго, которому, пожалуй, подчинились бы, может быть, испанцы, и скорее пой¬
* Burg., L. I, 34, 37; A. G. d. у. N., III. В., 25, 26; Strada, L. I, 32.


КНИГА ПЕРВАЯ
67
дут на все, если только это иго вздумают наложить на них. Эти? представления поддерживались также некоторыми советниками короля, которые серьезно настаивали на смягчении вышеупомянутых страшных указов о вере. Но Филипп остался неумолим. Он отвечал, что лучше вовсе не царствовать, чем управлять еретиками *.
По распоряжению, сделанному еще Карлом Y, при регентше были учреждены три совета или палаты, которые участвовали в управлении государственными делами. Пока Филипп сам находился в Нидерландах, власть этих трех учреждений сильно сократилась, а деятельность первого из них, государственного совета, почти совсем замерла. Теперь же, когда он выпустил из рук кормило правления, они приобрели прежнее значение. В государственном совете,, который рассматривал вопросы о войне и мире и внешней безопасности, заседали: епископ Аррасский, принц Оранский, граф Эгмонт, президент тайного совета Виглиус фон-Зюйхем Аиттский и президент финансового совета граф Барлемон. Все рыцари Золотого' руна, все члены тайного и финансового советов, а также члены великого совета в Мехельне, который уже при Карле Y был подчинен брюссельскому тайному совету, пользовались местом и голосом в государственном совете, если регентша специально приглашала их сюда. Управление королевскими доходами и дворцовыми имениями находилось в ведении финансового совета, а тайный совет заведывал судами и гражданским порядком в стране, а также изготовлял грамоты о помиловании. Упраздненные должности наместников провинций были или вновь замещены, или отданы прежним* лицам. Граф Эгмонт получил Фландрию и Артуа, принц Оранский -— Голландию, Зеландию, Утрехт и Западную Фрисландию с графством Бургундским, граф фон-Аремберг—восточную Фрисландию^ Обер-Иссель и Гренинген, граф Мансфельд — Люксембург, Барлемон— Намюр, маркиз фон-Берген—Геннегау, Шато-Камбрези w Валансьен, барон Монтиньи — Турне с его областью. Остальные провинции были розданы лицам, менее заслуживающим нашего внимания. Наместничество в Гельдерне и Зютфене было поручено графу" фон-Мегену, после того как Филипп Монморанси, граф фон-Горн, был утвержден адмиралом нидерландского флота. Каждый наместншг провинции был в то же время рыцарем Руна и членом государствен-
* Bentiyogl., L. I, р. 10.


•es
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
еого совета. Каждый в своей провинции начальствовал над местными войсками и надзирал за гражданским управлением и судами; только во Фландрии наместник не мог вмешиваться в судебные дела. Один только Брабант непосредственно был подчинен регентше, которая, согласно обычаю, избрала Брюссель своим местопребыванием. Назначение принца Оранского на наместнический пост противоречило собственно конституции страны: он был иностранцем. Но это уравновешивалось тем, что он частью сам владел некоторыми разбросанными в провинциях владениями, частью управлял, как опекун, землями своего сына. Сверх того он долго жил в стране. А главное — он пользовался безграничным доверием нации ".
Национальное войско нидерландцев в его полном составе состояло из трех тысяч всадников; тогда же в нем числилось немного больше двух тысяч, и они были разделены на четырнадцать эскадронов, которыми начальствовали, помимо наместников, герцог Аршот, графы Гогстратен, Боссю, Руэкс и Бредероде. Эта конница, разбросанная по всем семнадцати провинциям, должна была стоять наготове для срочных действий; недостаточная для крупных операций, она предназначалась для поддержания внутреннего спокойствия в стране. То были люди испытанного мужества; прошлые войны разнесли славу об их храбрости по всей Европе **. Следовало еще набрать пехоту, но штаты до сих пор не соглашались на это. Из иностранных войск имелось лишь несколько немецких полков, ожидавших уплаты жалованья. Четыре тысячи испанцев, вызывавших столько нареканий, находились под начальством двух испанцев, Мендозы и Ромеро, и стояли гарнизонами в пограйичных городах.
Из всех нидерландских вельмож, которых король особо выделил при всех этих назначениях, влиятельнее всех были граф Эгмонт и Вильгельм Оранский. Как ни глубоко ненавидел их Филипп уже тогда, особенно последнего, он дал им эти публичные доказательства своей милости: планы его мести еще не созрели, а народ питал к ним величайшую любовь. Их имения были освобождены от налогов*  ** ***"*; им самим были поручены доходные наместничества. Король
* Meteren, I. Bd., 1. В., 46; Burgund., L. I, p. 7, 25, 30, 34; Strada, L. I, 20 sq.;A. G. d. y. N., Ill, 21.
** Burgund., L. I, 26; Strada, L. I, 21 sq.; Hopper, 18, 19 сл.; Thuan., T. II, 489.
*** Та же милость была оказана графу Горну. A. G. d. у. N., III. В., 8.


МАРГАРИТА ПАРМСКАЯ
С портрета маслом Антонио Моро 4562 г.


КНИГА ПЕРВАЯ
69'
хотел польстить им выражением своего доверия, которого в действительности к ним вовсе не питал, предложив им начальство над оставшимися испанцами. Но именно в ту минуту, когда он оказывал принцу публично такое почтение, он нанес ему тайно чувствительное оскорбление. Опасаясь, как бы соединение с могущественным Лотарингским домом не толкнуло этого подозрительного вассала на более смелые предприятия, Филипп помешал браку, налаживавшемуся между ним и одной принцессой этого дома, и тем разрушил его- надежду, которая была так близка к осуществлению. Принц никогда не мог забыть этой обиды *  **. Однажды ненависть возобладала даже над прирожденной способностью короля к внешнему притворству; она довела его до шага, в котором нельзя было узнать его. Когда Филипп II садился на корабль во Флиссингене и местные вельможи окружили его на берегу, он забылся до того, что грубо принял принца и начал публично обвинять его как зачинщика волнений во Фландрии. Принц сдержанно отвечал, что не случилось ничего такого, чего штаты не совершили бы по собственному почину и по законным мотивам. «Нет, — воскликнул Филипп, схватив его за руку и сильно потрясая ею, — нет! Не штаты, а вы, вы, вы!» Принц смолчал. Не дожидаясь отплытия корабля, он пожелал королю счастливого пути и возвратился в город \ Так личная ненависть довела до крайности то ожесточение против угнетателя свободного народа, которое уже давно таилось в груди Вильгельма. Под влиянием этого двойного вызова созрело, наконец, великое предприятие* вырвавшее из испанской короны семь драгоценнейших камней.
Филипп немало поступился своим характером, обойдясь при отъезде так милостиво с Нидерландами. Узаконение сейма, готовность удалить своих испанцев, поручение главных должностей любимцам народа, наконец такая жертва в пользу конституции, как удаление графа Ферии из государственного совета, — все это были знаки благосклонности, до которых потом уже не снисходило его великодушие. Но в ту минуту он нуждался более, чем когда-либо, в расположении штатов, чтобы с их помощью, насколько возможно, погасить долги, лежавшие на Нидерландах от прежних войн. К тому же он, вероятно, надеялся этими маленькими жертвами снискать у
* Watson, T. I, 137.
** «Vie et Généalogie de Guillaume I, Prince d’Orange».


70
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
них согласие на существенное превышение власти. Свое прощание с ними король ознаменовал милостью: он знал, какие руки будут приводить ее в исполнение. Страшные смертные приговоры, которые подготовлялись для этого несчастного народа, не должны были омрачить блеска величества, которое, как божество, отмечает свой путь благодеяниями. Эта ужасная слава предоставлялась его наместникам. А учреждение государственного совета больше льстило самолюбию дворянства, чем давало ему действительное влияние. Историк Страда, лучше всех знавший все, что касается регентши, из ее собственных бумаг, сохранил нам одну статью из тайных наказов, данных ей испанским министерством ". Там сказано, что если она заметит, что советники разделяются на партии или, боже упаси, частно •совещаются перед заседанием и сговариваются между собой, она должна закрыть собрание и самолично решить спорные вопросы в узком комитете. В этом комитете, названном консультой, заседали епископ Аррасский, президент Виглиус и граф Барлемон. Так же должна поступать она в случае, если не терпящие отлагательства дела потребуют быстрого решения. Не будь это новое учреждение орудием произвола и деспотизма, его можно было бы оправдать с точки зрения самой разумной политики, с ним помирилась бы, быть может, и сама республиканская свобода. В больших собраниях сталкивается много частных интересов и страстей; масса слушателей страшно возбуждает тщеславие и честолюбие оратора, партии нередко нападают друг на друга с необузданной яростью; тут редко решение принимается с такой обдуманностью и зрелостью, как в тесном кругу, если он хорошо подобран. Мы не говорим уже о том, что при многолюдности преобладают ограниченные умы, которые в силу равноправия голосов нередко толкают на менее разумный путь. Другое правило, которому должна была следовать регентша,
было таково: если известное распоряжение прошло вопреки желанию
некоторых членов совета, настойчиво требовать от последних, чтобы они так же охотно исполняли его, как его самые ревностные защитники. Таким образом регентша не только маскировала бы перед народом изобретателя такого закона, но еще препятствовала бы зарождению частных распрей между членами и допускала бы больше свободы голосования  * *** Strada, L. И, ,49, L. I, 31.
** Strada, Dec. I, L. I, 31.


КНИГА ПЕРВАЯ
71
При всех этих мерах предосторожности Филипп не мог бы покинуть Нидерланды спокойно, если бы руководство государственным советом и обеспечение послушания провинций находились в руках подозрительного дворянства. Чтобы обезопасить себя и с этой стороны, а также иметь гарантию насчет регентши, он подчинил ее самое, а с нею и все государственные дела, высшему надзору епископа Аррасского, который один мог служить достаточным орудием против самого страшного заговора. Герцогиня должна была смотреть на него как на непогрешимого оракула его величества, а он был самым бдительным и строгим надсмотрщиком за ее правлением. Тогда из всех смертных, казалось, один Гранвелла избежал подозрительности Филиппа II: пока тот был в Брюсселе, этот мог спокойно спать в Сеговии. Король покинул Нидерланды в сентябре 1559 года. Буря потопила его флот, а сам он невредимо сошел на берег у Ларедо в Бискайе. В своей мрачной радости он дал ужасающий обет спасителю. Опасное кормило правления в Нидерландах было вручено священнику и женщине, а трусливый тиран улизнул в свою молельню в Мадриде от просьб, жалоб и проклятий своего народа *.
* A. G. d. у. Niederlande,. III. Bd., 27. 28.


КНИГА ВТОРАЯ
Кардинал Гранвелла
Антон Перено, епископ Аррасский, в дальнейшем архиепископ Мехельнский и митрополит всех Нидерландов, которого ненавидевшие его современники увековечили под именем кардинала Гран- веллы, родился в 1516 году в городе Безансоне, в Бургундском графстве. Его отец, Николай Перено, сын кузнеца, благодаря собственным заслугам возвысился до звания тайного секретаря герцогини Маргариты Савойской, тогдашней регентши Нидерландов. Здесь он стал известен Карлу Y как способный человек; император взял его к себе на службу и использовал при самых важных переговорах. Двадцать лет работал он в кабинете императора, занимал должности его тайного советника и хранителя печати, был посвящен во все государственные тайны этого монарха и приобрел большое состояние *  **. Звания, влияние, государственное искусство отца перешли к сыну, Антону Перено, который смолоду проявил большие способности, открывшие ему столь славное поприще. В разных высших учебных заведениях Антон развил таланты, которыми одарила его природа с такой щедрой расточительностью, и пошел дальше отца. Скоро оказалось, что он собственными силами может держаться на месте, которое досталось ему за чужие заслуги. Ему было двадцать четыре года, когда император послал его своим уполномоченным на Тридентский собор. Здесь он проявил впервые то красноречие, которое потом обеспечило ему такую власть над двумя королями \ Карл пользовался им еще в разных затруднительных
* Meteren, 60; Strada, 47.
** A. G. d. vereinigten Niederlande, II. Bd., 526.


КНИГА ВТОРАЯ
П
миссиях, осыпая его похвалами, а когда передавал сыну скипетр* этот дорогой подарок был поднесен наследнику тем самым министром, который помогал королю справиться с ним.
Гранвелла начал свое поприще с самого блестящего проявления своего политического таланта: он легко перешел от милостей такого отца к благоволению такого сына. Вскоре ему удалось действительно заслужить последнее. В 1558 году в Перроне происходили тайные переговоры между французскими и испанскими министрами при посредстве герцогини Лотарингской. Тут Гранвелла составил с кардиналом Лотарингским план заговора против протестантов, который созрел в Шато-Камбрези, где он также помогал заключению мира. Но именно там же этот заговор и был предан.
В этом человеке удивительным образом соединялись разнообразные свойства: проницательный, многообъемлющий ум, редкая легкость в ведении крупных запутанных дел, обширнейшая ученость, а рядом с этим упорное прилежание и неистощимое терпение* самый предприимчивый дух и машинообразная аккуратность. Дни и ночи этот трезвый, не знающий сна человек мог проводить за государственными делами; он обдумывал одинаково добросовестно и тщательно и важное и пустяки. Нередко на него работали разом пять секретарей на пяти языках; сам он, как утверждали, говорил на семи. Все медленно выработанное испытующим умом принимало в его устах силу и привлекательность, и истина, опираясь на могучий дар красноречия, неудержимо увлекала всякого слушателя. Его преданность была неподкупна, потому что его душа не знала никаких страстей, которые ставят человека в зависимость от других. С удивительной проницательностью вникал он в душу своего господина и часто до одному взгляду схватывал весь ход его мыслей, как отбрасываемая тень указывает на приближающийся предмет. С большим искусством он оказывал помощь ленивому уму, придавал бесформенному намеку на его губах вид законченной мысли, а затем великодушно предоставлял королю славу изобретения. Гранвелла понимал трудное и столь полезное искусство стушевываться самому и переуступать свой гений другому. Так он властвовал, скрывая свою власть, — только так можно было властвовать над Филиппом II. Довольный незаметной, но действительной властью, он не стремился ненасытно, как мелкие душонки, к новым знакам этой


74 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
власти, но всякий новый сан был ему к лицу, словно он всегда был с ним неразлучен. Немудрено, что столь необычайные качества снискали ему милость господина; но он был и необходим королю благодаря той сокровищнице политических тайн и опыта, которую Карл V на протяжении своей богатой событиями жизни скопил и завещал ему. Как ни доверял самодовольный Филипп собственному уму, его боязливая, идущая ощупью политика искала опоры в сильной личности, чтобы использовать авторитет и чужой пример и опыт другого для преодоления собственной нерешительности. Ни одно политическое событие, ни одно дело королевского дома не обходилось без Гранвеллы, пока Филипп пребывал в Нидерландах. А когда король отправился в Испанию, он сделал новой регентше в лице Этого министра такой же подарок, какой получил сам от своего отца- императора.
Деспотичные государи оказывают доверие собственным креатурам, вытащенным из грязи; это дело обыкновенное. Но победить замкнутое себялюбие такого человека, как Филипп, победить настолько, чтоб оно сменилось доверием и даже задушевностью, — для этого требовалось исключительное дарование. Малейшее поползновение предъявить права собственности на какую-нибудь мысль, которую король соблаговолил признать своею, стоило бы министру всего его влияния. Он мог предаваться низким страстям — сладострастию, алчности, мстительности, но он должен был тщательно скрывать от подозрительных взоров деспота единственную одушевлявшую его страсть — сладкое сознание своего превосходства и силы. Он добровольно отказывался от всех своих преимуществ, чтобы вновь получить их от великодупшя короля; его счастье должно было заключаться в том, чтобы никакой другой человек на свете не мог рассчитывать на благодарность короля. Он не надел присланного ему из Рима пурпура до тех пор, пока не пришло на это королевское соизволение из Испании: повергнув его к подножию престола, он как бы принял его из рук его величества *. Не столь ловкий государственный муж, герцог Альба создал лично себе триумф в Антверпене и приписал себе победу, которую одержал в качестве орудия короны, — и Альба сошел в могилу с немилостью своего
* Strada, 65.


КНИГА ВТОРАЯ
75
(владыки. Преступною рукой коснулся он прав короны: он осмелился черпать прямо из источника бессмертия.
Трижды менял Гранвелла господина — трижды добился высшей милости. Он так же легко играл щепетильным тщеславием женщины, как и гордым достоинством самодержца и жестоким эгоизмом деспота. Он сносился с регентшей посредством записочек даже тогда, когда оба они жили в одном доме, — обычай, бывший в употреблении еще при Августе и Тиверии. Когда регентша находилась в затруднении, она обменивалась с министром записочками из часа в час. По всей вероятности, Гранвелла выбрал этот путь, чтобы отводить глаза дворянам, ревность которых возрастала: они не должны €ыли знать всего его влияния на регентшу. Быть может, он рассчитывал также крепче запечатлеть свои советы последней и, если понадобится, оправдаться от обвинений посредством таких письменных свидетельств. Однако эта предосторожность разбилась о бдительность дворянства: вскоре во всех провинциях стало известно, что ничего не делается без министра.
У Гранвеллы были все качества настоящего государственного мужа для монархий, близких к деспотизму, но он вовсе не годился для республик, во главе которых стоят короли. Воспитанный между престолом и исповедальней, он не понимал иных отношений между людьми, кроме властвования и покорности, а внутреннее сознание собственного превосходства внушало ему презрение к людям. Его искусству государственной политики недоставало гибкости — единственной добродетели, которая тут именно и требовалась. Он был надменен и нагл, королевские полномочия усиливали в нем прирожденную резкость и страстность, взращенную его духовным званием. Он прикрывал интересами короны свое собственное честолюбие и старался довести разлад между нацией и королем до разрыва: ведь тогда монарх не мог бы обойтись без него. Гранвелла вымещал на дворянстве свое низкое происхождение. Как все завоевавшие счастье собственными заслугами, он ставил преимущества рождения ниже тех, которых достиг сам. Протестанты видели в нем своего непримиримого врага. Все тяготы, обременявшие страну, приписывались ему, и они ощущались тем мучительнее, что проистекали от него. Мало того, его обвиняли в том, что он добился поворота к строгостям от более мягкого режима, на который наконец, согласился монарх в результате настойчивых просьб штатов. Нидерланды прокли-


76
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
кали его как самого страшного врага своей свободы и первого виновника того бедствия, которое потом обрушилось на них ".
1559. Было очевидно, что Филипп слишком рано покинул Нидерланды. Новые мероприятия правительства были еще слишком чужды этому народу, — только ои один мог санкционировать их и придать им силу. Новую машину, которую он пустил в ход, надо было направлять крепкой и бесстрашной рукой, выждать и проследить ее первые движения, пока к ней не привыкнут. Филипп теперь выдвинул своего министра против всех страстей, которые вдруг прорвались на свободу в отсутствие монарха, и передал в слабые руки подданного руль в условиях, в которых не мог бы справиться сам король со всем своим могуществом.
Правда, страна процветала, всеобщий достаток свидетельствовал, повидимому, о благах мира, которого она только что добилась^ Внешнее спокойствие обманывало глаз; оно было лишь показное г в сокровенных недрах нации назревал опаснейший разлад. Когда в стране пошатнулась религия, дело не останавливается на этом. Бунт начинается со святынь, кончается житейскими делами. После удачного нападения на иерархию появились смелость и желание затронуть власть вообще, стремление подвергнуть критике законы и догмы, обязанности и мнения. Эта смелость фанатизма, испробованная на том, что освящено веками, может быть направлена на разные предметы; это презрение к жизни и собственности в состоянии превратить трусливых мещан в дерзновенных бунтовщиков. Почти сорокалетнее женское правление дало возможность нации закрепить за собой вольности. Долгие войны, для которых плацдармом служили Нидерланды, породили некоторую распущенность и выдвинули право сильного за счет гражданского порядка. Провинции наполнились чужеземными проходимцами и беглецами — людьми, которых не связывали ни отечество, ни семья, ни собственность и которые еще принесли со своей несчастной родины семена мятежа. Постоянное зрелище мучений и смерти порвало тонкие нити нравственности и придало характеру нации неестественную суровость.
При всем том мятеж назревал бы медленно и тихо внизу, если бы он не нашел в дворянстве опору, которая обеспечила ему сразу быстрое распространение. Карл У избаловал нидерландских вель-
* Strada, Dec. I, L. II, 47—60; ТЪиав., L. VI, 301. Burgimdius.


КНИГА ВТОРАЯ
77
зюж: он сделал их соучастниками своей славы, питал их национальную гордость, оказывая им предпочтение перед кастильским дворянством, открывал поприще для их честолюбия во всех частях своей империи. В последней войне с французами они действительно заслужили это преимущество в глазах его сына. Выгоды, полученные королем по миру в Шато-Камбрези, были главным образом плодом их храбрости, и теперь они были весьма сильно задеты, не получив награды, на которую они так уверенно рассчитывали. А тут немецкая императорская корона отпала от испанской монархии, новое правительство обнаруживало меньше воинственности — и поле деятельности нидерландских вельмож вообще сократилось. Им уже не предвиделось добычи за пределами своего отечества. Филипп насажал своих испанцев там, где Карл V назначал нидерландцев. Они перенесли на период мира те страсти, которые были пробуждены и которым дало простор прежнее правительство. К этим разнузданным и беззаконным стремлениям присоединилось тяжелое положение и жалобы нации. Снова ожили притязания, которые были заглушены на Бремя новыми страстями. При последних назначениях король вызвал почтя всеобщее недовольство; даже получившие посты были не много более довольны, чем совсем обойденные, потому что они рассчитывали на лучшее. Вильгельм Оранский получил четыре штатгальтерства, не счптая мелких должностей, которые все вместе стоили пятого, но он надеялся на Брабант и Фландрию. Он и граф Эгмонт забывали, что действительно выпало им на долю, —- они помнили лишь о том, что потеряли регентство. Большая часть дворянства либо погрязла в долгах, либо же правительство втягивало их в долги. Теперь исчезла надежда поправиться на доходных местах, и Еельможам грозила опасность впасть в нужду, особенно чувствительную на фоне блестящего материального положения буржуазии. В крайности, в какой они находились, многие из них готовы были на преступление. Нелегко было им устоять перед соблазнительными предложениями кальвинистов, хорошо плативших за их ходатайства и защиту! Наконец, многие, положение которых было безнадежно, искали последнего выхода в общем опустошении; каждую минуту они готовы были поджечь республику ".  ** Vita Yigl., T. II; yid. Recueil des Troubles du Pays-bas. p. Hopper, 22; Strada, 47.


78
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Это опасное состояние умов усугублялось злополучным соседством с Францией. Там уже совершилось то, чего Филипп II опасался для провинций. На судьбе этого государства он мог видеть будущее своих Нидерландов. Дух мятежа мог позаимствовать оттуда соблазнительный пример. Под влиянием тех же обстоятельств семена« нового были разнесены по этому королевству при Франциске I и Генрихе II; точно так же и там яростные гонения и дух междоусобия помогли их росту. Гугеноты и католики находились теперь в борьбе с одинаково неопределенными шансами на успех. Яростная борьба партий выбила всю монархию из колеи и влекла это могучее государство к гибели. Здесь и там корыстолюбие, властолюбие и партийность могли прикрываться религией и отечеством, и страсти немногих граждан могли поставить под ружье всю нацию. Граница обеих земель проходит по валлонской Фландрии, мятеж мог, подобно^ морскому приливу, коснуться ее своими волнами. Разве могла остановить эти волны страна, которая по своему языку, нравам и характеру причислялась то к Галлии, то к Бельгии? Правительство еще не- имело учета своих протестантских подданных в этих странах, но- оно знало, что новая секта — целая чудовищная республика — пустила корни во всех христианских монархиях и во всех частях Европы равно чувствует малейшее потрясение. Есть грозные вулканы, соединенные подземными ходами, в которых одновременно- начинается извержение. Нидерланды должны были быть открытыми для всех народов, потому что они жили от всех народов. Разве король мог изолировать торговое государство так же легко, как: свою Испанию? Если он желал очистить эти провинции от ереси,, ему необходимо было начать с истребления ее во Франции *.
Таково было положение Нидерландов при вступлении Гран- веллы в управление (1560).
Важнейшей задачей нового министра и испанской политики было — возвратить этим странам единообразие католичества, сломить соперничающую власть дворянства и чинов и восстановить королевское могущество на развалинах республиканской свободы. Но задача эта встретила препятствия, для устранения которых потребовалось изобрести новые средства и пустить в ход новые орудия. Инквизиции и указов о вере, казалось, было достаточно, чтобы
* Strada, L. Ill, 71, 72, 73.


КНИГА ВТОРАЯ
79
предотвратить заразу еретичества; но за указами некому было смотреть, а у инквизиции нехватало орудий для ее обширного судопроизводства. Еще сохранилось церковное устройство былых времен, когда провинции не были еще так заселены, когда в церковной жизни царило еще всеобщее спокойствие и за нею легче было надзирать. В течение ряда столетий, на протяжении которых изменился весь внутренний строй провинций, эта форма иерархии оставалась нерушимой, и ее охраняли от произвола властителей особые привилегии провинций. Все семнадцать провинций были поделены между четырьмя епископами, имевшими свое пребывание в Аррасе, Турне, Камбре и Утрехте, и были подчинены архиепископам Реймса и Кельна. Правда, герцог бургундский Филипп Добрый помышлял о расширении иерархии в виду роста населения этих земель. Но в суете его пышной жизни этот план был забыт. Карл Смелый, увлекаемый честолюбием и жаждой завоеваний, не мог углубляться во внутренние дела своих владений, а у Максимилиана было и без того слишком много препирательств с чинами. Бурное царствование не дозволило Карлу Y осуществить обширный план, который и перешел теперь к Филиппу II как завещание всех этих государей*. Теперь настала пора, когда неотложные требования церкви могли оправдать это нововведение, а обстановка мира могла способствовать его исполнению. В результате громадного наплыва людей в нидерландские города из всех стран Европы произошло такое смешение религий и мнений, что за ним нельзя было уследить немногим. Так как число епископов оказалось слишком недостаточным, то их округа неизбежно были слишком обширными, а четыре человека не могли совладать с задачей очищения веры на таком большом пространстве.
Судебная власть кельнского и реймского архиепископов в Нидерландах уже давно претила правительству, которое не могло считать эту страну своей собственностью, пока важнейшая отрасль власти находилась еще в чужих руках. Нужно было вырвать ее из этих рук, оживить религиозные процессы новыми средствами и увеличить в сейме число своих приверженцев, а для этого не было лучшего средства, как умножить число епископов. С такими замыслами вступил Филипп II на престол. Однако перемены в иерархии должны были вызвать самое решительное противодействие со стороны шта¬
* Burgund., 45; Strada, 22.


£0 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
тов, без которых нельзя было провести их. Нужно было предвидеть, что дворянство никогда не согласится на мероприятие, которое доставило бы столько выгод королевской партии и отняло бы у него самого перевес в сейме. Доходы, на которые должны были жить новые епископы, приходилось отнимать у аббатов и монахов, а они составляли значительную часть государственных чинов. Нечего и говорить, что следовало опасаться Бсех протестантов, которые не преминули бы тайно действовать против короля в сейме. Все дело подготовлялось в Риме в строжайшей тайне. Священник города Левена Франциск Соннуа, креатура Гранвеллы, явился к папе Павлу IY и доложил, как обширны эти земли, как они благодатны и многолюдны, как пышно их благоденствие. «Но, — прибавил он, — при неумеренном наслаждении свободой истинная вера находится в пренебрежении и появляются еретики. Чтобы искоренить это зло, римский престол должен сделать что-нибудь чрезвычайное». Нетрудно было склонить римского епископа к нововведению, которое расширило круг его собственной власти. Павел IY назначил суд из семи кардиналов для рассмотрения этого важного дела; за его смертью оно было окончено Пием IY Желанное послание застало короля еще в Зеландии, прежде чем он сел на корабль для отплытия в Испанию, и он тайно поручил министру исполнение опасного плана. Объявляется новая иерархия (1560): к четырем наличным епископствам прибавляется тринадцать новых, по одному на каждую из семнадцати провинций; четыре из них возводятся в архиепископства. Шесть епископств (Антверпен, Герцогенбуш, Гент, Брюгге, Иперн и Рюремонд) подчиняются мехельнскому архиепископству, пять (Гарлем, Миддельбург, Лаэварден, Девентер и Гренинген) — утрехтскому, четыре (Аррас, Турне, Сент-Омер и Намюр), близкие к Франции, разделяющие ее язык, характер и нравы, поступают в ведение Еамбрейского архиепископства. Мехельн^ лежащий в середине Брабанта и всех семнадцати провинций, становится приматом, или главой всех остальных епископств, и вместе со многими богатыми аббатствами вручается Гранвелле. Доходы новых епископств черпаются из сокровищниц монастырей и аббатств, скопленных доброхотным дарением и благочестием целых веков. Некоторые из аббатов получили епископские места, сохраняя свои монастыри и  ** Burgund., 46; Meteren, 57; Vigl. Vita, T. I, 34.


антуан перрено, кардинал ГРАНВЕЛЛА С портрета маслом Антонио Моро 4549 г.


КНИГА ВТОРАЯ
81
щрелатуры, с которыми был связан голос в сейме. С каждым епископством связываются еще девять приходов, розданных самым искусным юристам и богословам, которые должны были поддерживать инквизицию и епископа в его служебных делах. Двое из них, наиболее выдающиеся знаниями, опытностью и безукоризненным поведением, были настоящими инквизиторами и имели первый толос в собраниях. Архиепископу Мехельнскому, как митрополиту ^сех семнадцати провинций, предоставлялась власть назначать и отрешать всех епископов по своему произволу: римский престол только утверждал их выбор \
Во всякое другое время нация приняла бы с благодарностью такое улучшение церкви, достаточно оправдываемое необходимостью, полезное для религии и неизбежное в целях исправления нравов монашествующей братии. Но в теперешних обстоятельствах оно имело отрицательное значение. Оно было встречено всеобщим недовольством. Кричали: конституция попрана; права нации нарублены; инквизиция у нашего порога, и отныне она и здесь, как в Испании, вводит свои кровавые суды! Народ с содроганием взи*  **
рал на этих новых служителей произвола и гонения. Дворянство видело, что в собрании штатов монархическая власть усилилась четырнадцатью голосами и что уничтожена главная опора национальной свободы — равновесие между королевской и гражданской властями. Прежние епископы жаловались на уменьшение своих богатств и на сокращение своих округов; аббаты и монахи потеряли >сразу и власть и доходы, да еще должны были принять строгих блюстителей нравов. Знать и народ, светские люди и церковнослужители,— все выступили против этого общего врага; хотя каждый и боролся за свои маленькие выгоды, казалось, что раздался мощный голос патриотизма * \
Из провинций громче всех сопротивлялся Брабант. Неприкосновенность его церковного строя была одною из важных привилегий, узаконенных замечательной льготною грамотой, так называемым «Р адостным въездом»; нарушение этих статутов освобождало ъсацию от обязанности повиноваться монарху. Напрасно сама высшая
* Burgund., 49, 50; Dinoth., de Bello civil. Belg., L. I, 8; Grot., 15; Vita Vigl., 34; Strada, 23; Reid., 6; Hopper, Recueil des Troubles des Pays-bas in Vita Vigl., T. II, '23 28.
** Grot., 15 sq.; Vita Vigl., T. II, 28 sq.
768


82
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
школа в Левене доказывала, что в смутные времена церкви привилегии теряют силу, данную им в спокойную пору. Ведь введение новых епископств потрясло все здание народной свободы. Перешедшие теперь к епископам прелатуры должны были служить иной цели, а не пользе этой провинции, в чинах которой они состояли. Свободные, патриотически настроенные граждане превращались в послушное орудие римского престола и архиепископа, которой мог еще повелевать ими как первый прелат Брабанта *  **. Свобода голосования исчезла, так как епископы, эти покорные соглядатаи короны, запугивали всякого. Люди спрашивали: «Кто посмеет теперь при таких надсмотрщиках возвысить голос в парламенте или на их глазах отстаивать права нации против разбойничьих когтей правительства? Они вынюхают все источники доходов провинций и выдадут короне все тайники нашей свободы и нашей собственности. Они заградят путь ко всем почетным постам, а там полезут царедворцы; впредь места в парламенте будут занимать дети! чуясезем- цев, и их голосами будет управлять эгоизм их покровителей». А монахи прибавляли: «Что это за насилие — разрушать святые места молитвы, презирать неприкосновенную волю умирающих, наконец, для пышности этих епископов жертвовать сокровищами, собранными в эти хранилища благочестивыми жертвователями на пользу неимущих, увеличивать их помпезное великолепие за счет ограбления нищих!» И не одни аббаты и монахи, которых действительно коснулась беда, страдали от этого сокращения своих прав: все семьи, которые могли питать хоть какие-нибудь надежды на то, что им или их потомкам достанутся церковные бенефиции, переживали крах своих чаяний, как будто он уже совершился; несчастье неког
торых прелатов задевало интересы целых родов
Историки рассказывают нам, как Вильгельм Оранский осторожно действовал среди всей этой смуты, стараясь привести все эти перекрещивающиеся страсти к одной цели. По его наущению, брабантцы просили себе у регентши особого ходатая и защитника, так как, к несчастью, только у них одних из всех нидерландских подданных и властитель и ходатай за них перед властью соединялись в одном и том же лице. И, конечно, их выбор мог пасть только на
* В качестве настоятеля АФЛигемского монастыря.
** Burgund., 55, 56; Vita Vigl., T. II, 24; Strada, 36.


КНИГА ВТОРАЯ
83
принца Оранского. Но Гранвелла удачно отстранил этот подвох: «Кто занимает эту должность, тот, надеюсь, поймет, что он разделяет власть над Брабантом с королем Испании», — сказал он в государственном совете Долгая задержка папского послания, вызванная недоразумением между римским и испанским дворами, дала время недовольным объединиться. В полной тайне снарядили чины Брабанта чрезвычайное посольство к Пию IY, чтобы самим обделать свое дело в Риме. Посланник получил от принца Оранского важное рекомендательное письмо и значительную сумму, чтобы проложить себе путь к главе церкви. В то же время к испанскому королю было послано официальное письмо от города Антверпена* в котором короля убедительнейше просили избавить этот цветущий торговый центр от нововведений. Граждане, говорилось в нем, знают, что намерение монарха превосходно, а назначение новых епископов для поддержания истинной религии весьма полезно. Но иностранцев в этом не убедишь, а от них зависит процветание города. В таких случаях самые вздорные слухи не менее опасны,, чем самые справедливые. Первое посольство было во-время открыто и задержано регентшей. На второе городу Антверпену отвечали, что «до личного прибытия короля» он будет избавлен от епископства
Пример Антверпена и его удача подстрекнули к сопротивлению все остальные города, в которые предполагалось назначить епископов. Это было убедительным доказательством ненависти, которую возбуждала тогда инквизиция, и единодушия между нидерландскими городами: последние скорее готовы были отказаться от всех выгод* сопряженных с пребыванием у них епископов, чем поддерживать своим согласием это отвратительное судилище. Девентер, Рюремонд. и Лаэварден оказали стойкое сопротивление и достигли своего (1561).. Но другим городам насильно навязали епископов несмотря ни на какие возражения. Первыми отворили им ворота Утрехт, Гарлем, Сент-Омер и Миддельбург; их примеру последовали остальные города. Но в Мехельне и Герцогенбуше епископы были встречены не совсем почтительно. Когда Гранвелла совершал торжественный въезд в Мехельн, к нему не явился ни один дворянин. Его торжество
* Strada, 111, oU, 81.
** Burgund., 60, 61; Meteren, 59; Vita Vigl., T. II, 29, 30; Strada, III, 78, 79;
Thuau., II, 488.


.84
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
совсем провалилось., так как не оказалось именно тех, над которыми он собирался торжествовать ".
Между тем истек срок, в течение которого испанские войска должны были очистить страну, но не было заметно никаких приготовлений к их удалению. С ужасом узнали об истинной причине этой оттяжки, и, к несчастью, подозрение связывало эту оттяжку с введением инквизиции. Задержка этих войск мешала министру производить дальнейшие нововведения: она возбуждала бдительность и недоверие нации. А он не хотел расстаться с этой сильной опорой; она казалась ему необходимой в стране, где все ненавидели его, .а также необходимой для выполнения дела, вызвавшего всеобщее сопротивление. Наконец, всеобщий ропот принудил регентшу серьезно настаивать перед королем на отозвании войск. Она писала в Мадрид, что провинции единодушно заявили, что, пока он не сдержит слова в этом вопросе, они ни в коем случае не согласятся на требуемые чрезвычайные налоги. Она прибавляла, что мятеж грозит гораздо большей опасностью, чем нападение французских протестантов; что если вспыхнет восстание в Нидерландах, войска будут ане в силах подавить его, а в казне нехватит денег для найма других. Король все еще старался хотя бы выиграть время, затягивая свой ответ, и повторные представления регентши оставались бы втуне, если бы, к счастью для провинций, после поражения, нанесенного ему турками, он не стал нуждаться в этих войсках для борьбы на Средиземном море. Он согласился, наконец, на их возвращение: они были посажены на суда в< Зеландии (1561). Их отплытие вызвало ликование во всех провинциях
Между тем Гранвелла почти неограниченно господствовал в государственном совете. Он раздавал все должности — как светские, так и духовные; его мнение имело больший вес, чем соединенный голос всего собрания. Сама регентша повиновалась ему. Ему удалось подстроить дело так, что самое ее назначение было ограничено лишь двумя годами — уловка, благодаря которой он держал ее в своей власти"*  * ***'. Лишь изредка представлялись на обсуждение остальным членам более важные дела, да и те в сущности предрешались уже заранее: их обсуждение было одной лишь формальностью. Если
* Vita Vigl., T. II, Recueil des troubles des Pays-bas p. Hopper, 24.
* * Strada, 61, 62, 63.
*** Metereo, 61; Burgund., 37.


КНИГА ВТОРАЯ
85»*
читалось королевское послание, Виглиусу приказывали выпускать места, подчеркнутые министром. Нередко случалось, что послания в Испанию раскрывали слабые стороны государства или опасения регентши, которые желали скрыть от членов совета, чтобы не возбуждать в них подозрений. Едва оппозиционные члены совета брали верх над министром и упорно настаивали на мере, которой он не мог сопротивляться, он отправлял дело на решение мадридского министерства; этим он по крайней мере выигрывал время, а в поддержке там не могло быть сомнения *\ За исключением графа Бар- лемона, президента Виглиуса и немногих других, все остальные государственные советники были пустыми куклами в сенате, и своим обращением с ними министр показывал, как мало он ценит их дружбу и преданность. Понятно, с каким глубоким негодованием переносили высокомерие плебея люди, которые гордились вниманием к ним монархов и которых преданные им сограждане боготворили как кумиров своего отечества. Многим из них Гранвелла нанес личное оскорбление. Принцу Оранскому было известно, что именно он расстроил его брак с принцессой Лотарингской и пытался также расстроить другой его план женитьбы — на принцессе Саксонской. У графа Горна он отнял штатгальтерство в Гельдерне и Зютфене и оставил за собой одно аббатство, на которое рассчитывал граф Эгмонт для одного из своих родственников. Уверенный в своей силе,, он даже не считал нужным скрывать то презрение к знати, которое проявлял во всем своем управлении: лицемерия своего он удо- стоивал одного только Вильгельма Оранского. Если он действительно чувствовал себя свободным от всякого страха и требований приличия, то его губила самоуверенная гордость, и он погрешал против искусства государственного управления столько же, сколько и против скромности. При тогдашних условиях не было ничего худшего? для правительства, чем пренебрежение дворянством. Следовало льстить его склонностям, лукаво и незаметно вовлекать его в свои планы и при его же содействии подавлять свободу нации. А теперь это подавление свободы совсем некстати напоминало дворянству о* его обязанностях, о его достоинстве и силе, возбуждало его патриотизм, направляло необдуманно отвергнутую правительством энергию его честолюбия на истинно великие дела. Правительство нужда¬
* Meteren, 61.


8tß ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
лось в усердном содействии штатгальтеров для проведения указов ■о вере, но немудрено, что они не очень-то старались помогать ему JB этом. Наоборот, весьма вероятно, что они старались тайно нагромождать препятствия перед министром и срывать его мероприятия, чтобы неудача поколебала доверие к нему короля и подняла на- смех его управление. Очевидно, их пассивность содействовала тем быстрым успехам, которые делала при Гранвелле реформация в Нидерландах, несмотря на все страшные указы. Опираясь на знать, Гранвелла мог бы игнорировать возмущение черни, которое бессильно разбивается о непоколебимое подножие престола. Страдания бюргера долго выражались лишь в слезах и вздохах, пока они не прорвались наружу под влиянием смелого примера дворянства".
1561—1562. Между тем с привлечением массы новых исполнителей расследования по делам о вере продолжались с новой энергией, и законы против еретиков начали проводиться с неумолимой строгостью. Но момент для успешного применения этого отвратительного лекарства уже прошел. Нидерландский народ был слишком культурен для применения к нему столь грубых средств. НоЕую религию можно было истребить, лишь осудив на смерть всех ее приверженцев. Все эти казни служили лишь соблазнительной демонстрацией превосходства последних, зрелищем их торжества, их лучезарной добродетели. Героическое величие, с которым они умирали, возбуждало страсть к вере, за которую они умирали: из одного убитого вырастал десяток новых последователей. Не только по городам и деревням, но и на больших дорогах, на кораблях и в телегах спорили о значении папы, о святых, о чистилище, об индульгенциях, говорили проповеди, обращали в новую веру. Из сел и городов бросались толпы, чтобы вырвать жертвы святого судилища из рук жандармов, и камни летели в представителей власти, дерзавшей внушать к себе почтение силой. Народ толпами ходил за протестантскими проповедниками, которых преследовала инквизиция; на плечах он вносил их в церкви и выносил из церквей, и с опасностью для собственной жизни прятал их от гонителей. Первая провинция, которую захватило опьянение мятежа, была, как и опасались, валлонская Фландрия. В Турне появился чудотворец,  •• Grot., 8—14; Strada, 51.


КНИГА ВТОРАЯ
87
французский кальвинист Лонуа, подкупивший несколько женщин, которые притворились больными и были исцелены им. Он пропове- лывал в лесах за городом, привлекая толпы народа и воспламеняя умы к восстанию. То же произошло в Лилле и Валансьене, но в последнем городе власти захватили апостолов. Казнь их затянулась, я между тем число приверженцев так страшно возросло* что они были в состоянии разбить тюрьмы и отнять у правосудия его жертвы. Наконец, правительство привело в город войска, которые восстановили спокойствие. Однако этот незначительный инцидент сразу •снял покров таинственности, окутывавший протестантов: министр увидел, что число их огромно. В одном Турне на проповеди их было до пяти тысяч, немного меньше — в Валансьене. Что же следовало ожидать от северных провинций, где свободы было больше, а правительство дальше, и где соседство Германии и Дании умножало источники заразы? Если по одному мановению выступила из тени такая страшная масса, то на сколько же больше было таких, которые в душе примыкали к новой секте и ждали только благоприятной минуты, чтобы выступить открыто?
Это открытие крайне беспокоило регентшу. Ее положение делалось тем затруднительней, что указы плохо исполнялись, казна чопустела до того, что пришлось установить новые налоги, а на французской границе происходили подозрительные передвижения гугенотов. В то время из Мадрида регентше было приказано отправить две тысячи нидерландских всадников во Францию, к королеве- матери, которая под давлением религиозной войны прибегала к помощи Филиппа. Всякое дело, касавшееся веры, в какой бы стране ни случилось оно, было собственным делом Филиппа. Он принимал его к сердцу так близко, как если бы дело шло об участи его дома. В таких случаях он всегда был готов пожертвовать своим добром ради чужого интереса. Если он тут и руководился своекорыстием, то королевским, величественным, и мы настолько же питаем уважение к смелой твердости этих принципов, насколько осуждаем их зловредные последствия.
Регентша возвестила государственному совету королевскую волю, которая встретила самое упорное сопротивление со стороны
* Burgundy 53, 54, 55; Strada, L. Ill, 75, 76, 77; Dinoth, de Bello civili Belgico, L. I, 25.


88
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
дворянства. Граф Эгмонт и принц Оранский заявили, что совсем не время лишать Нидерланды войск, — напротив, следовало бы собрать новые. Волнения в соседней Франции ежеминутно могут привести к нападению, а внутреннее брожение в провинциях требует более чем когда-либо бдительности правительства. «До сих пор, — говорили они, — немецкие протестанты смотрели на борьбу своих единоверцев сложа руки. Но будет ли так обстоять дело и дальше, когда мы усилим их врагов нашей помощью? Не возбудим ли: мы их мести против нас самих и не привлечем ли их оружие в северные Нидерланды?» Почти весь государственный совет присоединился к этому мнению; доводы были убедительны, и возражать было трудно. Сама регентша и министр должны были почувствовать их справедливость, и, казалось, собственная выгода заставляла их отложить исполнение королевского приказа. В самом деле, разве удалить большую часть армии не значило отнять у инквизиции единственную опору? не значило отдать себя безоружными и беспомощными на произвол строптивой знати в мятежной стране? В то время: как регентша колебалась между королевской волей, настойчивыми убеждениями своих советников и собственным страхом, не решаясь принять какое-либо окончательное решение, поднялся Вильгельм: Оранский и предложил созвать генеральные штаты. Для королевской власти не было более смертельного удара, чем обращение к нации: в такую минуту это было бы соблазнительным напоминанием о ее могуществе и ее правах. От министра не ускользнула грозившая ему опасность; он дал знак герцогине прервать заседание и распустить собрание. «Для правительства не было бы ничего вреднее, как согласиться на собрание чинов, — писал он в Мадрид. — Такой шаг всегда опасен, так как он вводит нацию в соблазн обсуждать права короны и ограничивать их. Теперь же он трижды неуместен! Ныне дух мятежа уже распространился далеко; аббаты, задетые потерей своих доходов, пойдут на все, чтобы подорвать значение епископов; вся знать и все уполномоченные городов подчиняются ловкому принцу Оранскому, и недовольные могут вполне рассчитывать на содействие нации». Это представление, которому по крайней мере нельзя было отказать в убедительности, произвело ожидаемое действие на ум короля. Последовала резолюция: собрание штатов отвергнуть раз навсегда, преследование еретиков возобновить са всею строгостью, заставить регентшу поскорее отправить требуемые войска.


КНИГА ВТОРАЯ
89*
Но государственный совет не поддавался. От него могли добиться только одного: вместо подкреплений войсками послали коро- леве-матери деньги, что было ей в ту минуту всего приятнее. А чтобы обмануть нацию хоть тенью республиканской свободы, пригласили: штатгальтеров провинций и рыцарей Золотого руна на чрезвычайное собрание в Брюсселе, чтобы посовещаться о существующих опасностях и о нуждах государства. Президент Виглиус изложил существо вопросов, подлежавших обсуждению, и дал три дня на обдумывание. За это время принц Оранский собрал приглашенных в своем дворце и доказал им необходимость собраться еще раз перед заседанием и сообща наметить меры, которые следует принять при существующей государственной опасности. Многие приняли это предложение. Только Барлемон с некоторыми приверженцами кардинала Гранвеллы решился выступить на совещании в пользу короны и министра. «Вам не подобает вмешиваться в дела правительства, — сказал он, — это предварительное голосование есть противозаконное и наказуемое деяние, в котором я не хочу провиниться». После этого заявления собрание закончилось ничем ". Регентша, уведомленная графом Барлемоном об этом факте, сумела так занять рыцарей во время их пребывания в городе, что им не оставалось времени для дальнейших сговоров. Однако в этом собрании, с ее согласия, было решено, чтобы Флорентий Монморанси, сеньор Монтиньи, поехал в Испанию для информации короля о положении дел. Но регентша отправила вперед в Мадрид тайного посланца, который должен бых заблаговременно уведомить короля обо всем, что произошло на собрании между принцем Оранским и рыцарями. В Мадриде фламандского депутата осыпали пустыми заявлениями о королевском благоволении и его отеческой заботливости о Нидерландах, а регентше был дан приказ всячески препятствовать тайным сговорам дворян и по возможности сеять раздоры между их представителями*  **".
Многие вельможи уже давно не ладили между собой из-за соперничества, личных выгод и различия религий. Но теперь их объединили пренебрежительное отношение к ним со стороны правительства и общая ненависть к министру. Пока граф Эгмонт и принц Оранский добивались главного штаттальтерства, они неизбежно'*
* Burgund., 63, 65; Vita Vigl., T. II, 25, 26; Strada, 82.
** Strada, 83.


DO
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
сталкивались между собой на избранных ими путях к одной цели. Оба сталкивались на пути к славе и у престола; пути их •скрещивались и в республике, где они стремились к одной и той же награде — к благосклонности своих сограждан?. Столь противоположные характеры должны были, наконец, разойтись. Но их скоро объединило сильное чувство солидарности в общей беде. Они стали необходимы друг другу. Эта необходимость привела к союзу между этими людьми, который не мог бы возникнуть между ними по влечению их сердец А регентша строила свои расчеты именно на этом несходстве их характеров. Если бы ей удалось разъединить этих мужей, она разбила бы все нидерландское дворянство н?а две партии. Она старалась подарками и мелкими знаками внимания к ним возбудить против них зависть и недоверие остальной знати. "Отдавая, повидимому, предпочтение графу Эгмонту перед принцем Оранским, она надеялась посеять в последнем подозрение насчет преданности его товарища. Именно тогда ей пришлось снарядить чрезвычайного посланника на императорские выборы во Франкфурт. Она выбрала самого отъявленного врага принца, герцога Аршота, как будто затем, чтобы показать, как блестяще награждается ненависть к Вильгельму Молчаливому.
Но партия Оранского не уменьшилась; напротив, она получила важное приращение в лице графа Горна, который сопровождал короля в Бискайю в качестве адмирала нидерландского флота, а теперь снова вступил в государственный совет. Беспокойный республиканский дух Горна соответствовал отважным замыслам Оранского и Эгмонта, и вскоре эти три друга составили опасный триумвират, который подорвал королевскую власть в Нидерландах, но кончился неодинаково для всех трех.
1562. Тем временем Монтиньи возвратился из своей миссии и передал государственному совету благоволение монарха. Но принц Оранский получил известия из Мадрида через собственных тайных посредников. Эти известия совершенно противоречили докладу Монтиньи и гораздо больше заслуживали доверия. Из этих источников он узнал о всех подвохах Гранвеллы у короля против него самого и против его друзей, а также подлинные характеристики, которыми окрестили там поведение нидерландского дворянства. Виль-  ** Burgund., 45; Strada, 88, 84.


КНИГА ВТОРАЯ
91
тельм Оранский думал, что ничего нельзя предпринять, пока этот министр не будет устранен от кормила правления, — и как ни отважен и необычен был такой замысел, он занимал теперь его целиком. Вильгельм и графы Горн и Эгмонт решили отправить королю общее послание от имени всей знати с открытым обвинением мини- *стра и с настойчивым требованием его удаления. Герцог Аршот, которому граф Эгмонт сообщил это предложение, отверг его, гордо заявив, что он не намерен получать приказания ни от него, ни от ‘Оранского, что он не может пожаловаться на Гранвеллу, что, наконец, он считает дерзостью предписывать королю, что делать с министрами. Подобный же ответ получил Оранский от графа Арем- <берга. То ли пустили корни семена подозрения, посеянные регентшей между дворянством, то ли страх перед могуществом министра пересилил отвращение к его управлению, но вся знать робко и нерешительно отступила перед этим предложением. Но не удавшаяся попытка не обескуражила трех вождей; послание было составлено (1563), и они подписались под ним
В этом последнем Гранвелла был представлен как первый виновник всей смуты в Нидерландах. Вожди заявили, что, пока высшая власть будет находиться в столь преступных руках, им невозможно усердно служить нации и королю, и наоборот, все придет в прежнее спокойствие, все распри прекратятся и народ опять полюбит правительство, как только его величество соблаговолит удалить этого человека от кормила государства. В этом последнем случае, прибавляли авторы послания, у них хватит рвения и влияния поддержать 'в стране то значение короля, ту чистоту веры, которые дороги для них не меньше, чем для кардинала Гранвеллы
Как ни тайно было отправлено послание, герцогиня во-время узнала о нем. Чтобы ликвидировать возможное, хотя и мало вероятное, влияние его на короля, она поспешно препроводила в Мадрид другое послание. Несколько месяцев не было ответа. Наконец ответ пришел — мягкий, но неопределенный. Он гласил: «Король не привык осуждать своих министров по обвинению их врагов, не выслушав их. Естественная справедливость требует, чтобы обвинители кардинала перешли от общих жалоб к конкретным доказательствам, ти если им нежелательно сделать это письменно, то пусть один из  * *** Strada, 85, 86.
** Burgund., L. I, 67; Hopper, 3Ö; Strada, 87; Tliuan., Pars. II, 489.


92
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛЯНДОВ
них пожалует в Испанию, где он будет встречен с подобающими* почестями» *. Кроме этого общего ответа всем трем, граф Эгмонт получил еще собственноручное письмо короля, который выражал желание подробно узнать от него обо всем, чего общее послание касалось лишь в общих чертах. И регентше было строжайше предписано, что отвечать всем трем вместе и что графу Эгмонту в отдельности. Король понимал своих людей. Он знал, как легко было воздействовать на графа Эгмонта, если иметь дело с ним одним: оттого-то ему хотелось привлечь его в Мадрид, где он не находился, бы под руководством более крупного ума. Даря его столь лестными знаками своего доверия, в отличие от двух остальных друзей, Филипп ставил трех вождей в неодинаковое положение перед, престолом: как могли бы они одинаково ревностно работать для: одной и той же цели, если их требования были бы различны? На этот раз бдительность Оранского расстроила этот план, но дальше мы увидим, что посеянные тут семена не совсем заглохли
1563. Трое союзников не были удовлетворены ответом короля; они осмелились сделать новую попытку. Их немало удивило, — писали; они, — что его величество обратил столь мало внимания на их представление. Они отправили то послание не как обвинители министра,, а как советники его величества, обязанные извещать его о положении его государства. Они не хотят для министра несчастья; напротив, они были бы рады видеть его довольным и счастливым во всяком! другом месте в мире, только не в Нидерландах. Но они вполне убеждены, что его присутствие совершенно несовместимо со всеобщим спокойствием. Нынешнее опасное положение их отечества не* дозволяет никому из них отлучаться и из-за Гранвеллы предпринимать далекое путешествие в Испанию. Если же его величеству не угодно снизойти на их письменную просьбу, то они надеются, что он избавит их впредь от посещения сената, где их ожидает лишь неприятность встретить министра, не принося пользы ни. королю, ни государству и заставляя презирать себя самих. В заключение они просили не посетовать на их неприкрашенную прямоту:, люди их склада предпочитают хорошие поступки красным словам То же значилось в специальном письме графа Эгмонта* который благодарил короля за собственноручное послание. На эта»  * ** **** Vita Vigl., T. II, 32, 33: Burgund., 68; Grot., 16.
** Strada, 88.
*** Vita Viri., T. II, 34, 36.


КНИГА ВТОРАЯ
93
©торое послание последовал такой ответ: их представления будут приняты во внимание, а пока их просят попрежнему посещать государственный совет.
Было очевидно, что монарх вовсе не думал исполнить их просьбу; <они ушли из государственного совета и даже покинули Брюссель. Им не удалось удалить министра законным путем — и они попытались теперь прибегнуть к другому, более надежному, способу. Они и их приверженцы на каждом шагу открыто выказывали кардиналу »презрение, которое кипело у них в груди, и высмеивали все предпринимаемые им меры. Они собирались терзать высокомерие этого человека таким унизительным обращением и, быть может, под влиянием уязвленного самолюбия получить то, чего не удавалось добиться другим путем. Правда, этого они не достигли, но избранный ими путь привел все же к низвержению министра.
Голос народа громче поднялся против Гранвеллы, как только «стало известно, что он пренебрег добрыми советами знати и что люди, которых слепо обожала толпа, уже раньше высказали свое презрение к нему. Унизительное обращение с министром со стороны дворянства как бы выставляло его на всеобщий позор и оправдывало то злословие против его чести, которое не щадит ничего святого. Новый строй церкви, внушивший такой ужас нации, был главною причиной возвышения Гранвеллы — и этого ему не могли простить. Каждое новое зрелище казней, на которые были так щедры рьяные инквизиторы, распространяло ненависть к нему; наконец, вошло в обычай связывать его имя со всяким бедствием. Чужой в стране, которой он был навязан насильно, один среди миллионов врагов, неуверенный во всех своих мероприятиях, слабо поддерживаемый далеким королем, связанный с нацией, которую он должен •был привлечь к себе, посредниками, открыто предававшими его, людьми, прямая выгода которых состояла в том, чтобы представлять в искаженном виде его действия, наконец, приставленный к женщине, которая не могла разделять с ним тяжесть всеобщих проклятий,— так стоял Гранвелла перед злобой, видя перед собой неблагодарность, пристрастие, зависть и бушевавшие страсти вырвавшегося из узды, расходившегося народа! Замечательно, что возбужденная им ненависть была далеко не пропорциональна обвинениям, которые можно было взвести на него: его обвинителям было трудно, даже невозможно, оправдать корректными доводами тот приговор, который


94
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
они изрекли против него вообще. И до и после него фанатизм приносил на алтарь свои жертвы; и до и после него текла кровь граждан, попирались человеческие права и людей делали несчастными. При Карле V тирания должна была чувствоваться сильнее — по своей новизне. При герцоге Альбе она дошла до последних пределов так что правление Гранвеллы должно было казаться милостивым сравнительно с действиями его преемника. Между тем ниоткуда не видно, чтобы современники питали к Альбе такое личное озлобление и презрение, какие Еыпали на долю его предшественника.
Чтобы прикрыть его низкое происхождение блеском высокого сана и защитить его от злобы врагов предоставлением ему высшего звания, регентша добилась для него в Риме сана кардинала. Но именно этот сан, сближавший министра с римским двором, окончательно отчуждал его от провинций. Пурпур превратился в Брюсселе в новое преступление, и ненавистное одеяние разоблачало те побуждения, которыми кардинал намерен руководиться в будущем. Его не могли спасти от насмешек ни почетный сан, который нередко освящает самого гнусного плута, ни высокий пост, ни выдающийся талант, ни даже страшное всемогущество, которое подтверждалось ежедневно такими кровавыми примерами. В отношениях к этому человеку неестественно соединялись страх и насмешка, ужас и ирония *  **. Отвратительные слухи чернили его честь. Ему приписывали злодейские замыслы на жизнь Эгмонта и Оранского;, верили в невероятное; самые чудовищные вещи никого не поражали, если их приписывали ему или они исходили от него. Нация уже дошла до той степени остервенения, когда сливаются самые противоположные чувства, исчезают тонкие границы приличия и нравственного чутья. Это вера в необычайное преступление почти всегда служит несомненным признаком, что оно будет скоро совершено
* По предложению граФа Эгмонта, знать одела своих слуг в одинаковою ливрею, на которой был вышит дурацкий колпак. Весь Брюссель принял последний за кардинальскую шапку, и каждое появление такого слуги возбуждало хохот. Потом этот колпак, вызвавший неудовольствие двора, был заменен связкой стрел — случайная шутка, которая имела серьезные последствия и, вероятно, легла в основу герба республики (Yita Vigl., T. Il, 35; Thuan., 489).. Кардинал, наконец, до того потерял уважение в глазах народа, что ему публично сунули в руки гравюру сатирического содержания, где он был изображен сидящим на яйцах, из которых вылупляются епископы, а над ним летит чорт с надписью: «Се есть сын мой: слушайте его!» A. G. d. у. N., III, 40.
** Hopper, L. I, 35.


КНИГА ВТОРАЯ
9&
Однако в странной судьбе этого человека есть что-то великое., возвышенное, что вызывает восхищение беспристрастного наблюдателя. Перед нами нация, которую не мог ослепить никакой блеск, не мог остановить никакой страх: она упорно, неумолимо и единодушно, без всякого сговора, проклинает насильственное назначение этого чужеземца, совершенное с оскорблением ее достоинства. Мы видим его всегда одиноким, всегда обособленным, подобно инородному, чуждому телу, плавающему над поверхностью, которая не хочет принять его. Даже могучая рука монарха, его друга и защитника, не могла поддержать его против воли народа, который решился раз навсегда оттолкнуть его от себя; голос народа так грозен, что самый своекорыстный человек бросает свою верную добычу, и его благодеяния не производят никакого эффекта, как плоды проклятого дерева.. Позор всеобщего отвержения окружает его словно заразное дыхание. Он не знает благодарности. Его избегают сами приверженцы,, а друзья молчат. Так страшно мстила нация могущественнейшему монарху; на земле за свою знать, за оскорбление своего величества.
В истории только раз повторился этот достопамятный пример — в лице Мазарини, но он соответствовал духу иного времени и инойг нации. Оба кардинала не могли оградить высшую власть от осмеяния. Но Франция чувствовала уже облегчение, когда смеялась над «панталонами» Мазарини, в Нидерландах же насмешка привела к: восстанию. Французы вдруг очутились на непривычной свободе после долгого правления Ришелье; нидерландцы же перешли от долгой прирожденной свободы к незнакомому рабству; естественно, что> Фронда кончилась новым подчинением, а нидерландская смута — восстанием и республиканской свободой. Возмущение парижан было' плодом нищеты: оно было разнузданно, но не смело; упрямо, но не настойчиво; низко и неблагородно, как породивший его источник;; ропот нидерландцев — гордый и могучий голос богатства. Тех воодушевляли злоба и голод, этих — месть, собственность, жизнь и религия. Мазарини подстрекала алчность, Гранвеллу — властолюбие; тот был человечен и мягок, этот — суров, повелителен, жесток. Французский министр прибегал к благосклонности своей королевы против ненависти вельмож и ярости народа, нидерландский — вызвал ненависть всей нации из угодливости одному лицу. Против Мазарини поднялись лишь партии да вооруженная ими чернь, против: Гранвеллы — вся нация* Там парламент пытался добиться власти,.


D6 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
«ему не принадлежавшей; здесь он боролся за свою законную власть, которую министр коварно стремился уничтожить. Тот боролся с принцами крови и пэрами королевства точно так же, как этот — с родовитой знатью и чинами. Но первые старались уничтожить своего общего врага лишь с тем, чтобы самим стать на его место, в то время как цель последних состояла в том, чтобы ликвидировать самый пост министра, искоренить ту власть, которою не должен обладать неограниченно один человек.
В то время как дела приняли в народе такой оборот, положение министра при дворе регентши пошатнулось. Вечные жалобы на е г о власть должны были, наконец, показать ей, как мало думают об e е власти. Кроме того она, быть может, еще боялась, как бы всеобщее отвращение к нему не коснулось и ее или как бы его долгое пребывание не привело в итоге к угрожавшему восстанию. Долгие сношения с ним, его наставления и пример делали, наконец, ее способной управлять и без него. Его авторитет начинал подавлять ее по мере того, как он становился все менее необходим ей. Его недостатки, которые стушевывались, пока она к нему благоволила, становились заметнее при охлаждении. Теперь она старалась подмечать, улавливать и перечислять их, как прежде их покрывала. Поскольку она теперь была так неблагосклонно настроена к кардиналу, на нее, наконец, стали производить впечатление настойчивые представления знати, тем более что они искусно возбуждали в ней чувство страха. Траф Эгмонт говорил ей между прочим: «Все удивляются, как это король допускает, чтобы все его нидерландские подданные страдали из-за человека, даже не нидерландца, счастье которого, как известно, вовсе не связано с благом этих земель, — страдали из-за чужака, который по рождению — подданный императора, а по пурпуру—орудие римского двора». Граф прибавлял, что «ему одному Гранвелла обязан жизнью; но впредь он предоставляет эту заботу регентше, о чем и предупреждает ее». В то же время большая часть знати, которой стало нестерпимо пренебрежительное отношение к ней, мало-помалу вышла из государственного совета, и министерский произвол расстался с последними следами республиканизма, смягчавшими его до тех пор : пустыня в сенате обнажала его надменное господство во всей отвратительной наготе. Регентша почуяла над собой господина — и с этой минуты изгнание министра было предрешено.
Она послала в Испанию своего тайного секретаря Фому Армен-


ВИЛЬГЕЛЬМ ОРАНСКИЙ
С портрета маслом Антонио Моро 4555—i556 г.


КНИГА ВТОРАЯ
97
«repoca, чтобы раскрыть королю глаза на положение кардинала, передать ему все упомянутые заявления знати и таким образом заставить его самого решиться на изгнание. Чего она не могла доверить письму, то Арментерос должен был искусно вплести в свой устный доклад, которого король, по всей вероятности, потребует от него. Арментерос исполнил свое поручение с ловкостью настоящего царедворца. Однако четырехчасовая аудиенция не могла разрушить дела многих лет — уничтожить мнение о министре, сложившееся в уме Филиппа и укоренившееся навеки. Долго колебался этот монарх между государственными соображениями и предубеждением, пока Гранвелла сам не подтолкнул его: он попросил отставки, опасаясь, что она для него неизбежна. То, чего нельзя было достигнуть под влиянием отвращения всей нидерландской нации, совершилось благодаря пренебрежению знати: министру надоела, наконец, власть, которая уже не внушала страха и не столько вызывала зависть, сколько навлекала на него позор. Быть может, он дрожал и за свою жизнь, как думали некоторые; она действительно подвергалась реальной опасности. А возможно, ему хотелось получить отставку как дар, а не по приказу короля, и, по примеру древних римлян, с достоинством перенести падение, которого уже нельзя было избежать. Кажется, и сам Филипп предполагал, что лучше именно теперь великодушно снизойти к просьбам нидерландской нации, чем потом уступить требованию; в этом случае шаг, вынужденный необходимостью, заслужил бы, по крайней мере, благодарность подданных. У него страх был сильнее упрямства: его гордость была побеждена рассудком.
Гранвелла ни минуты не сомневался в решении короля. Несколько дней спустя по возвращении Арментероса он увидел, как покорность и лицемерие исчезали с тех немногих лиц, которые раболепно улыбались ему; исчезали последние следы суетливости продажных слуг, вертевшихся на его глазах. Его порог опустел: он понял, что животворящая теплота испарилась из атмосферы, окружавшей его личность. Клевета, чернившая его на протяжении всего его правления, не щадила его и при уходе. Уверяли, что незадолго до отставки он будто бы искал примирения с принцем Оранским и графом Эгмонтом, даже готов был просить у них прощения на коленях, если бы они согласились простить ему ". Мелочно, отвратительно чер-
* Reidan., 4.
768
7


98 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
нить память выдающегося человека такими сплетнями; еще более отвратительно, мелочно передавать их потомству. Гранвелла подчинился королевскому приказу со спокойным достоинством. Уже за несколько месяцев он писал в Испанию герцогу Альбе, чтобы тот приготовил ему убежище в Мадриде на случай, если ему придется покинуть Нидерланды. Герцог долго колебался, что благоразумней г привлечь в Мадрид такого опасного конкурента на милость короля или оттолкнуть от себя такого влиятельного друга, такое важное,, ценное орудие мести в его старой борьбе с нидерландскими вельможами. Месть победила в его душе страх, и он энергично поддержал перед монархом просьбу Гранвеллы. Но его ходатайство осталось безрезультатным. Арментерос убедил короля, что пребывание- этого министра в Мадриде еще более усилит жалобы нидерландской нации, из-за которых принесли его в жертву. Будут думать, что теперь он станет отравлять не ручьи, а самый источник. Филипп послал Гранвеллу на его родину, в графство Бургундию, для чего нашелся и приличный предлог. Кардинал представил свой отъезд из Брюсселя как маленькое путешествие, из которого он возвратится, через несколько дней. Но в то же время все государственные советники, добровольно удалившиеся при нем, получили от двора приказ* снова явиться в сенат, в Брюссель. Это обстоятельство делало возвращение министра маловероятным, и все расценили его выдумку как продукт жалкого упрямства. Тем не менее даже намек на возможность этого возвращения омрачал то ликование, с которым был встречен его отъезд. Казалось, сама регентша не знала, насколько верить этому слуху. Она напоминала королю в новом письме обо всех представлениях и доводах против возвращения кардинала^ Гранвелла же старался в письмах к Барлемону и Виглиусу поддерживать этот слух и держать в страхе своих врагов хотя бы ложной перспективой, раз уж он не мог мучить их своим присутствием. А страх перед влиянием этого человека был так велик, что его изгнали, наконец, из его собственной родины.
Когда умер Пий IY, Гранвелла съездил в Рим, чтобы присутствовать при папских выборах и кстати исполнить некоторые поручения своего государя, который доверял ему попрежнему. Вслед затем Филипп сделал его вице-королем Неаполя. Там Гранвелла поддался соблазнам, и дух, который не могли сломить никакие превратности: судьбы, поддался сладострастию. Ему было шестьдесят два года,*


КНИГА ВТОРАЯ
99
когда король снова призвал его в Испанию, где он продолжал вести итальянские дела, неограниченный в своей власти. Угрюмая старость и самодовольная гордость шестидесятилетнего правителя превратили его в сурового и несправедливого судью чужих мнений, в раба обычая, в надоедливого восхвалителя старых времен.
Но искусство государственного управления уходившего века не перешло к веку наступившему. Молодежи в новом министерстве вскоре надоел такой властный надзиратель, и сам Филипп начал избегать советника, который восхвалял лишь деяния его отца. Несмотря на $то, он доверил ему, наконец, свои испанские земли, когда Завоевание Португалии потребовало присутствия короля в Лиссабоне. Гранвелла умер в Италии, на пути в Мантую, семидесяти трех лет от роду, в блеске своей славы: он' сорок лет беспрерывно пользовался доверием своего короля *.
Государственный совет
1564. Как только министр уехал, это тотчас же дало положительные результаты, которых ожидали от его удаления. Недовольные вельможи снова заняли свои места в государственном совете и принялись за дела с удвоенным рвением. Они не хотели давать никакого повода для сожалений об изгнанном, рассчитывая доказать* удачным управлением государством его ненадобность. Все толпились вокруг герцогини. Каждый старался перещеголять другого в услужливости, покорности, в служебном рвении; работы затягивались до глубокой ночи; водворилось полнейшее согласие между всеми тремя куриями, завязывались наилучшие отношения между двором и чивдами. Всего можно было добиться от добродушной нидерландской знати: стоило только польстить ее упрямству и гордости доверием, уступчивостью и снисходительностью. Регентша воспользовалась первою радостью нации, чтобы выманить ее согласие на некоторые налоги, которых не удавалось вынудить при прежнем управлении. Тут ее сильно поддержал большой кредит, которым пользовалась знать у народа. Она быстро открыла тайну этой нации, столь знакомую имперскому сейму Германии, а именно, что нужно только побольше требовать, чтобы получить что-ни-
* Strada, Dec. I, L. Ill, IY, p. 88—98.


100
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
6 У Д ь. Сама она с удовольствием замечала, что избавилась от долгого рабства. Соревнование дворян в прилежании облегчало ей бремя занятий, а их льстивая покорность давала ей чувствовать всю сладость власти "'.
1564. Гранвелла был низвергнут, но еще не ушли его приверженцы. Его политика жила в его креатурах, которых он оставил в тайном и финансовом советах. Ненависть еще тлела среди партий, хотя вождь был уже давно изгнан, и названия оранжисты и коро- левцы, патриоты и кар дина листы все еще разделяли сенат и поддерживали пламя раздоров. Виглиус фон-Зюйхем фон-Аитта, президент тайного совета, государственный советник и хранитель печати, считался теперь первым человеком в сенате, могущественнейшею «опорой короны и тиары. Этому заслуженному старику мы обязаны некоторыми драгоценными вкладами в историю нидерландского восстания: его тайная переписка с друзьями нередко служила нам руководством в этом изложении. Он был одним из главных законоведов своего времени, а также богословом и священником, и занимал важнейшие должности уже при императоре. Сношения с ученейшими людьми, украшавшими тот век, с Эразмом Роттердамским во главе, а также частые путешествия по делам императора расширили круг его познаний и опыт, и во многих отношениях он умственно стоял выше своего времени. Слава о его учености держалась целый пек и передала его имя потомству. Когда в 1548 году на Аугсбургском сейме было провозглашено объединение Нидерландов с Немецкою империей, Карл Y послал туда этого государственного мужа вести дело провинций, и благодаря, главным образом, его искусству переговоры кончились в пользу Нидерландов По смерти императора Виглиус оказался в числе тех руководящих людей, которые были завещаны Филиппу, и одним из немногих, в лице которых король почтил память отца. Успех министра Гранвеллы, с которым он был связан старым знакомством, способствовал также и его возвышению. Но он не пал вместе со своим благодетелем, так как не разделял ни его властолюбия, ни его ненависти. Двадцатилетнее пребывание в провинциях, где ему вверялись важнейшие дела, самая испытанная преданность своему монарху и самая ревностная  * *** Hopper, 38; Burgund., 78, 79; Strada, 95, 98; Grot., 17.
** A. G. d. v.jN., II. Teil, 503 сл.


КНИГА ВТОРАЯ
10t
приверженность к католической вере делали его превосходнейшим орудием монархии в Нидерландах
Виглиус был ученый, но не мыслитель, опытный делец, но не светлая голова. Ему недоставало мужества, чтобы, подобно его другу Эразму, разорвать узы ложных взглядов, но он не был и настолько* испорчен, чтобы превратить их в орудие своих страстей, как его предшественник Гранвелла. Слишком слабый и нерешительный, чтобы следовать смелым внушениям собственного рассудка, он доверял более удобному пути совести: что он обязан был делать, то и справедливо. Он принадлежал к числу тех честных людей, которые необходимы для негодяев: обман рассчитывал на его правдивость-
Полвека спустя его обессмертила бы та свобода, подавлению которой он содействовал теперь. В брюссельском тайном совете он служил тирании; в лондонском парламенте или в амстердамском сенате он был бы, пожалуй, Томасом Мором или Ольден-Барне- вельдом.
У патриотов был другой, не менее страшный, враг—президент финансового совета граф Барлемон. Историки сохранили нам мало известий о заслугах и образе мыслей этого человека; его затмило ослепительное величие предшественника, кардинала Гранвеллы, а когда тот сошел со сцены, его подавляло превосходство противной: партии. Но то немногое, что мы знаем о нем, рисует его характер н благоприятном свете. Принц Оранский не раз старался оторвать его от кардинала и привлечь к своей партии — достаточное доказательство, как он ценил такое приобретение. Все его попытки не имели успеха — доказательство, что он имел дело не с слабым характером. Не раз Барлемон один выступал в совете против сильной партии и отстаивал против всех уже погибавшее дело короны. Когда принц Оранский собрал у себя рыцарей Золотого руна, чтобы заранее решить вопрос об отмене инквизиции, Барлемон первый осудил этот поступок как незаконный и первый же сообщил об этом регентше. Несколько времени спустя принц спросил его, знает ли регентша о той сходке, и он не задумался сказать ему правду. Все его> действия, которые нам известны, рисуют его как человека, которого не могли соблазнить ни примеры других, ни страх людской: он с твердостью и непоколебимым упорством оставался верен партии,,
* Vita Vigl.


102
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
которую раз избрал, а гордость и деспотизм не дозволяли ему примкнуть к иной
К приверженцам короля в Брюсселе причислялись еще герцог Аршот и графы Мансфельд, Мегеи и Аремберг — все трое по происхождению нидерландцы и, казалось, призванные наравне с остальною нидерландскою знатью противодействовать иерархии и монархизму в своем отечестве. Непонятно, почему они действовали совсем иначе, тем более что были дружны с самыми именитыми членами партии и отнюдь не относились безучастно к общему тяжелому положению отечества. Но они не имели достаточно твердости и мужества, чтобы отважиться на неравную борьбу с более сильным противником. С трусливой расчетливостью они поставили требования необходимости выше своего справедливого недовольства и принесли в жертву свою гордость, потому что их изощренное тщеславие было неспособно ни на что другое. Эти господа были слишком расчетливы и премудры, чтобы вынудить у своего государя, как дар справедливости или страха, те материальные блага, которыми они пользовались по его доброхотному великодушию, или чтобы отдать действительное благополучие для спасения тени какого-то другого счастья: они предпочли воспользоваться удобной минутой, чтобы поторговать своею верностью, которая тогда поднялась в цене в виду всеобщего отпадения знати. Равнодушные к истинной славе, при решении вопроса о том, на какую сторону им стать, они исходили из соображений честолюбия. Мелкое честолюбие скорее подчиняется тяжелому игу насилия, чем мягкому господству более крупного ума. Невелика была выгода пойти за принцем Оранским, а союз с его величеством делал их его страшными противниками. Там, среди большой свиты и в блеске их соперника, их имя стушевывалось, на покинутой стороне двора их жалкие заслуги выступали в ярком свете.
Роды Нассау и Круа (к последнему принадлежал герцог Аршот) уже при многих правителях соперничали между собой по части влияния и сановитости. Эта конкуренция поддерживала между ними старую родовую ненависть, которая стала непримиримой из-за различия религий. Дом Круа с незапамятных времен славился своим благочестием и папистской святостью, а графы Нассауские  ** Sirada, 82, 83; Burgund., 91, 168; Vita Vigl., 40.


КНИГА ВТОРАЯ
10S
предались новому учению, — достаточная причина, чтобы Филипп Жруа, герцог Аршот, предпочел партию, наиболее враждебную принцу Оранскому. Двор не преминул извлечь выгоду из этой личной ненависти и противопоставить такого серьезного врага возраставшему значению Нассауского дома в республике. Графы Манс- фельд и Меген были до того времени задушевными друзьями графа Эгмонта. Они заодно с ним поднимали свои голоса против министра, сопротивлялись инквизиции и указам и честно держались с ним до этого момента, до последнего предела своего долга. Но теперь, на опасном распутьи, эти три друга разошлись. Безрассудная добродетель Эгмонта неудержимо влекла его на гибельный путь; его друзья, получив предупреждение, начали во-время подумывать о выгодном отступлении. До нас дошли письма, которыми обменялись графы Эгмонт и Мансфельд. Хотя они и написаны позднее, в них верно отражается тогдашнее положение дел. Эгмонт дружески упрекал Мансфельда за переход к королю. Тот отвечал другу: «Если я прежде считал, что общее благо требует отмены инквизиции, смягчения указов и удаления кардинала Гранвеллы, то иедь теперь король удовлетворил наше желание, и причины для нашего недовольства устранены. Мы и так слишком много сделали против его величества и авторитета церкви: давно пора остано¬
виться, чтобы при появлении короля мы могли выйти ему навстречу с открытым челом, без чувства страха. Я лично не боюсь его немилости: я со спокойным духом отправился бы в Испанию по его мановению и доверчиво ожидал бы приговора, который будет продиктован его справедливостью и добротой. Говорю так не потому, чтобы сомневался, что граф Эгмонт скажет иначе. Но, по моему мнению, граф Эгмонт поступил бы мудро, если бы больше думал о своей безопасности и ликвидировал подозрения в отношении своих поступков». В заключение читаем: «Если я узнаю, что он внемлет моим предостережениям, наша дружба сохранится; если же нет, то я чувствую в себе достаточно решимости, чтобы принести все человеческие отношения в жертву долгу и чести» *.
Рост могущества знати подвергал республику едва ли не большей опасности, чем та, от которой она избавилась с изгнанием министра. Дворяне обеднели в погоне за роскошью, которая
* Strada, 159.


104
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
испортила и их нравы, и так свыклись с этой роскошью, что уже не могли от нее отказаться. Теперь они стояли перед соблазном воспользоваться случаем, чтобы удовлетворить свое растущее властолюбие и вернуть себе изменившее им счастье. Расточительность приводила к алчности, алчность — к продажности. Светские и духовные должности продавались; почести, привилегии, патенты предлагались за деньги тому, кто больше даст; торговали даже правосудием. Кого осуждал тайный совет, того оправдывал государственный совет; в чем отказывал первый, того добивались за деньги во втором. Правда, потом государственный совет сваливал это обвинение на две другие курии, но последние заражались его же примером. Изобретательная алчность открывала новые источники доходов. Жизнь, свобода, религия страховались за известную сумму, как поместья; за деньги освобождались убийцы и элодеи, и нацию грабили лотереями. Невзирая на чины и заслуги давали важнейшие места слугам и креатурам государственных советников и штатгальтеров провинций. Кто хотел выпросить чего-нибудь у двора-, должен был действовать через регентшу и ее ничтожнейших слуг. Пускались в ход всякие соблазны, чтобы вовлечь в это распутство тайного* секретаря герцогини Фому Арментероса, до тех пор человека незапятнанного и правдивого. Лицемерными изъявлениями преданности и дружбы сумели втереться к нему в доверие и жизненными соблазнами заставили его нарушить свои принципы. Пагубный пример подействовал заражающе на его нравственность, и новые потребности одержали верх над его дотоле неподкупной добродетелью. Теперь он стал слеп к злоупотреблениям, соучастником которых был сам. Он набрасывал покров на чужие преступления, чтобы скрыть свои собственные. С его ведома и согласия другие грабили королевскую казну и, искажая намерения правительства, дурно распоряжались его ресурсами. А регентша предавалась сладким иллюзиям насчет своей мнимой власти и деятельности, иллюзиям, которые вельможи искусственно поддерживали в ней своей лестью. Честолюбие партий играло на слабостях женщины. Она продавала свою действительную власть за пустяковую внешность этикета и за проявление покорной видимости подчинения. Вскоре герцогиня совсем предалась партии и незаметно изменила свои убеждения. В противоположность своему прежнему образу действий, она, вопреки закону, передавала на решение государственного совета, руководимого партией, вопросы*


КНИГА ВТОРАЯ
105
касавшиеся других курий, или предложения, которые делал ей тайно Виглиус, в то время как при Гранвелле она столь же незаконно пренебрегала этим учреждением. Теперь почти все делй и почти все влияние перешло к штатгальтерам. К ним направлялись все прошения; они раздавали все доходные места. Дошло до того, что они отняли у городских властей судебные дела и передали их своим судам. Значение провинциальных судов сократилось в пользу последних, а с уменьшением осторожности власти пострадали правосудие и гражданский порядок. Мелкие суды вскоре последовали примеру центральной судебной власти. Вскоре дух, господствовавший в брюссельском государственном совете, распространился на все провинции. Подкупы, безнаказанность преступлений, грабительство, продажа правосудия стали всеобщими явлениями среди судей. Нравы пали, а новые секты пользовались этой распущенностью, чтобы расширить круг своей деятельности. Знать была более веротерпима; она либо отчасти сама стояла на стороне новаторов, либо по меньшей мере ненавидела инквизицию как орудие деспотизма. А это подрывало строгость указов о вере. Многие протестанты получали льготные грамоты, которые вырывали из рук этого святого учреждения его лучшие жертвы. Теперь знать лучше всего могла заинтересовать народ в своем участии в правлении, если бы принесла ему в жертву ненавистный трибунал инквизиции. К этому она шла в большей степени по собственным побуждениям, чем под давлением политических соображений. Нация внезапно перешла от тяжкого гнета нетерпимости к свободе, от которой она уже слишком отвыкла, чтобы пользоваться ею сдержанно. Инквизиторы, лишенные правительственной опоры, стали скорее смешны, чем страшны. Городской совет в Брюгге даже посадил в тюрьму на хлеб и на воду некоторых из ее служителей, желавших схватить одного еретика. В то же самое время в Антверпене, где чернь сделала тщетную попытку отнять одного еретика у святого учреждения, на рынке был прибит написанный кровью листок, гласивший, что группа людей поклялась отомстить за смерть этого невинного *.
Если весь государственный совет поддался разложению, то от этого еще были далеки тайный и финансовый советы, где председательствовали Виглиус и Барлемон.
* Hopper, 40; Grot., 17; Yita Vigl., 39; Burgund., 80, 87, 88; Strada, 99, 100.


106
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Так как оппозиции не удалось ввести своих приверженцев в эти две курии, то у нее оставалось одно только средство — осудить оба совета на бездеятельность, перенеся их дела в государственный совет. Чтобы привести в исполнение этот замысел, принц Оранский старался заручиться поддержкой остальных членов государственного совета. Он часто говорил своим приближенным: «Хотя вас и называют сенаторами, но власть не в ваших руках. Когда нужны деньги, чтобы заплатить войскам, когда идет речь о противодействии вторгающейся ереси или о сохранении порядка в народе, хватаются за вас, так как вы ведь не охраняете ни казны, ни законов, а служите лишь органами двух других коллегий для воздействия на государство. А между тем только вам одним по плечу все государственное управление, которое неизвестно зачем разбили между тремя различными палатами. Вам стоит только соединиться, чтобы возвратить государственному совету эти отрезанные отрасли управления; одна душа должна оживлять все тело». Пока тайно был составлен следующий план: привлечь в государственный совет двенадцать новых рыцарей Руна; правосудие возвратить мехельнскому трибуналу, которому оно и принадлежало по закону; жалованные грамоты, патенты и т. п. предоставить президенту Виглиусу, а государственные советники должны заведывать денежной частью. Были очевидны все те затруднения, которые возникнут со стороны недоверчивого двора и соперников возрастающей власти знати. Чтобы заставить регентшу согласиться на план, действовали за спиной некоторых влиятельных офицеров армии; они должны были осаждать брюссельский двор назойливыми требованиями уплаты задержанного жалованья и в случае отказа грозить бунтом. Устроили еще так, что регентшу засыпали прошениями и записками, где жаловались на судебную волокиту и преувеличивали опасность от ежедневно растущей ереси. Не было упущено ничего, чтобы представить такую страшную картину разрушения гражданского порядка, правосудия и финансов, что герцогиня в ужасе очнулась от того сна, в котором находилась до тех пор \ Она созывает все три курии для обсуждения мероприятий, необходимых для того, чтобы остановить беду. Большинство советовало отправить в Испанию чрезвычайного посла, который в подробном и живом рассказе ознакомил бы короля с истинным положе-  ** Burgund., 92—94; Hopper, 41; Vita Vigl., 87, 88.


КНИГА ВТОРАЯ
107
нием дел и, быть может, дал бы ему возможность придумать лучшие меры. Виглиус, который не имел понятия о тайных планах партии, воспротивился этому предложению. «Зло, на которое жалуются,— сказал он, — конечно, Белико, и на него следует обратить внимание, но оно не непоправимо. Правосудие идет плохо, но лишь потому, что знать сама роняет значение власти своим презрением к ней, а штатгальтеры недостаточно поддерживают ее. Ересь растет оттого, что светская власть покидает духовных судей, а простой народ, по примеру знати, не почитает своих властей. Долг провинций увеличился не от дурного финансового управления, а вследствие прежних войн и государственных нужд короля, и от этого долга можно постепенно избавиться посредством легких налогов. Все эти жалобы прекратятся, если только государственный совет не будет так щедр на жалованные грамоты, льготы и привилегии, если он начнет улучшение нравов с себя самого, если станет больше уважать законы и восстановит былое значение власти, — словом, если только коллегии и штатгальтеры прежде всего исполнят свой долг. К чему отправлять нового посла в Испанию, когда не произошло ничего нового, что оправдало бы эту чрезвычайную меру? Но если будут настаивать на этом, я не стану противоречить общему решению, но потребую, чтобы послу поручено было прежде всего склонить короля к скорейшему прибытию» \
Насчет кандидатуры посла было только единое мнение: из всех нидерландских вельмож граф Эгмонт казался единственным человеком, который мог удовлетворить обе стороны. Его открытая ненависть к инквизиции, его патриотические и свободные убеждения, незапятнанная честность были достаточной гарантией республике за его поведение, а выше мы указали, почему он должен был быть приятен королю. У государей оценка часто зависит от первого взгляда. Привлекательная фигура Эгмонта могла оказать поддержку его красноречию и придать его посещению тот вес, которого никогда не имеет в глазах королей самое правое дело. Эгмонт сам желал этого послан- ничества, чтобы поговорить с королем о некоторых семейных делах
К этому времени окончился Тридентский церковный собор, и его постановления стали известны всему католическому христианству.
* Burg., 95, 96; Hopper, 41, 43 sq. ** Strada, 103.


108
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Но эти постановления, далекие от того, чтобы удовлетворить задачам, которые были возложены на синод, не оправдали также и ожиданий религиозных партий: напротив, пропасть между обеими церквами расширилась, и религиозный раскол стал навсегда неизлечимым-
Старое вероучение не было очищено, оно получило лишь черты большей определенности и внешнего почета. Все тонкости догмы, все уловки и притязания святого престола, опиравшиеся прежде больше на произвол, теперь стали законами и были возведены в систему. Обряды и злоупотребления, приставшие к христианству в варварские времена суеверия и мракобесия, были объявлены теперь существенными частями богослужения; проклятие изрекалось против всякого, кто дерзнул бы противиться этим догматам, уклоняться от этих обрядов. Да будет проклят тот, кто осмелится сомневаться в чудотворной силе мощей, не будет почитать костей мучеников,, не будет верить в заступничество святых; право индульгенций, эта первоначальная причина отпадения от римского престола, было теперь доказано неопровержимым догматом; монашество было охранено прямым приговором синода, по которому юноша мог становиться полным чернецом на 16-м году от роду, девица — на 12-м- Все без исключения догматы протестантов были осуждены; не было ни одного постановления в их пользу; не было сделано ни одного шага, чтобы путем уступок возвратить отпавших в материнское лоно церкви. Жалкая летопись синода, нелепость его постановлении еще более усилили глубокое презрение, которое давно уже питали протестанты к папству, и открыли для их нападок новые, дотоле не замеченные его слабости. Злополучна была мысль — так близко поднести к таинствам церкви все озаряющий светильник разума и доводами разума отстаивать предметы слепой веры!
Постановления собора не удовлетворили даже и всех католических держав. Франция совсем отвергла их, частью из желания угодить кальвинистам, частью потому, что ее оскорбляла присвоенная папой верховная власть над соборами; высказались против них и некоторые католические государи Германии. Хотя Филиппа II далеко не устраивали некоторые статьи собора, слишком задевавшие его собственные права, к которым ни один монарх в мире не был так ревнив, как он; хотя его также задевало огромное влияние папы на собор и произвольное, поспешное закрытие его; хотя, наконец, папа дал ему достаточный мотив для враждебности, отвергнув его


КНИГА ВТОРАЯ
109
посла, — тем не менее он согласился признать постановления собора, которые даже в таком виде соответствовали его любимой цели: истреблению еретиков. Все другие политические соображения отступили на задний план — и Филипп приказал обнародовать постановления собора во всех своих государствах *.
Чтобы разжечь огонь мятежа, пылавшего и без того уже во всех нидерландских провинциях, совсем не требовалось этой головни. Умы пришли в брожение; авторитет римской церкви и без того уже сильно упал в глазах многих. При таких обстоятельствах повелительные и часто отталкивающие постановления собора, конечно, были приняты враждебно. Но Филипп II не мог изменить себе. Он не мог позволить народам, живущим под другим солнцем, в другой части света, при других законах, иметь какую-либо иную веру. Регентша получила строжайшее приказание принудить и Нидерланды к такому же послушанию тридентским постановлениям, как это было сделано в Испании и Италии **.
Постановления собора встретили сильнейшее сопротивление в брюссельском государственном совете. «Нация, — заявил Вильгельм Оранский, -— не примет и не может принять их, ибо они по большей части противоречат основам ее конституции и на этом же основании были отвергнуты многими католическими государями». Почти весь государственный совет склонился на сторону Оранского; большинство считало нужным уговорить короля либо совсем взять обратно постановления, либо обнародовать их по крайней мере с известными ограничениями. Против этого восстал Виглиус, настаивавший на буквальном исполнении королевского приказа. «Церковь, — сказал он, — во все времена поддерживала чистоту своего учения и строгость дисциплины такими вселенскими соборами. Против религиозных заблуждений, уже давно волнующих наше отечество, нет лучшего средства, чем именно эти постановления, которые теперь хотят отклонить. Если они местами противоречат чувству справедливости граждан и конституции, то этой беде легко помочь разумным и умеренным применением их. Прибавлю, что и это делает честь нашему монарху, испанскому королю, — что он, один из
* Hist, de Philippe II, Watson, T. II, L. Y; Thuan., IL 29, 491, 350; Essay sur les Moeurs, T. III, Concile de Trente; Meteren, 59, 60.
** Strada, 102.


HO
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
всех государей своего времени, не вынужден подчинять свою совесть требованиям необходимости и из страха отвергать мероприятия, которые долг повелевает ему принять ради блага церкви и счастья своих подданных». Так как в постановлениях собора заключались даже нарушения прав короны, то некоторые воспользовались случаем и предложили при их обнародовании выпустить хоть такие места. Чтобы королю легче было избавиться от этих щекотливых и умаляющих его достоинство мест, они предлагали выставить в качестве мотива национальную свободу Нидерландов и покрыть именем республики это вмешательство в дела собора. Но король безусловно принял постановления и провел их в своих остальных государствах; нельзя было ожидать, чтобы он дал другим католическим державам пример сопротивления собору и сам разрушил здание, которое воздвигал так старательно \
Граф Эгмонт в Испании
Поручение, которое недовольные дали графу Эгмонту, состояло в том, чтобы сделать представление королю по поводу постановлений собора, склонить его к мягкости в отношении протестантов и предложить отмену двух других советов. Регентша же советовала ему информировать монарха о сопротивлении нидерландского народа указам о вере, убедить его в невозможности применять эти указы со всею строгостью, раскрыть ему глаза на плохое состояние военного дела и финансов в его Нидерландском государстве.
Инструкция графу была составлена президентом Виглиусом. Она содержала горькие жалобы на падение правосудия, на возрастание ереси, на истощение казны и настаивала на личном присутствии короля. Остальное предоставлялось красноречию посла, которому регентша посоветовала не упускать такого хорошего случая, чтобы закрепить за собой милость своего государя.
Принц Оранский считал, что данная графу инструкция и представления, которые он должен был сделать королю, составлены в слишком общих и неопределенных выражениях. Он говорил: «Сделанное президентом описание нашего тяжелого положения затуше-  ** Watson, T. I, L. УН, 262; Strada, 102; Burgund., 115.


КНИГА ВТОРАЯ
111
вывает истину. Как королю найти наилучшие лекарства, когда мы скрываем от него источники болезни? Мы не должны преуменьшать число еретиков в сравнении с тем, сколько их есть в действительности. Мы должны искренно признаться, что ими кишат каждая провинция, каждый город, каждое маленькое местечко; мы не должны скрывать, что они презирают карательные законы и не очень-то уважают власти. К чему такая сдержанность? Признайтесь чистосердечно королю, что республика не может выносить такого положения! Конечно, тайный совет скажет иное: ему на-руку это всеобщее разложение. Ведь откуда же это плохое правосудие, это всеобщее растление судов, как не от его алчности, которую ничем не насытишь? Откуда это великолепие, эта позорная роскошь тех креатур, которые на наших глазах поднялись из грязи, как не от подкупов? Разве народ не твердит изо дня в день, что двери суда отворяются только золотым ключом? Могут ли люди, служащие жертвами собственных страстей, думать о всеобщем благополучии? Думаете ли вы, что мы, штатгальтеры провинций, обязаны стоять с нашими солдатами на страже благоденствия какого-нибудь ничтожного ликтора? Мы должны положить предел их снисхождениям и попущениям, на которые они так щедры для тех, кому отказываем м ы; кто прощает преступника, грешит против общего блага, усиливает зло. Признаюсь, мне никогда не нравилось разделение государственных тайн и правительственных дел между столькими коллегиями. Государственного совета хватит на всех: многие патриоты уже сознали это в глубине души, а я говорю то же теперь открыто. Заявляю, что не знаю другого средства против печального зла, по поводу которого тут жалуются, кроме слияния обеих палат с государственным советом. Вот чего нужно добиваться от короля; иначе и это новое посольство будет бесцельным и бесполезным». Тогда принц сообщил собравшемуся сенату план, о котором сказано выше. Вдруг завеса спала с глаз Виглиуса, против которого собственно и было направлено Это предложение, и его охватило сильнейшее раздражение. Это душевное волнение было слишком велико для его слабого тела: на другое утро его поразил удар, его жизнь находилась в опасности \ Его место занял Иоахим Гоппер из брюссельского тайного совета, человек старых нравственных правил и незапятнанной чест-  ** Vita Vigl., 88, 89; Burgund., 97—102.


112
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
ности, самый близкий и достойный друг президента \ Он сделал прибавки в инструкции послу в пользу оранской партии, именно — относительно отмены инквизиции и соединения трех курий; регентша не столько соглашалась, сколько не противилась этому. Когда затем граф Эгмонт прощался с оправившимся президентом, тот просил его привезти ему из Испании отставку. Он говорил, что его время прошло, что ему хочется, по примеру своего предшественника и друга Гранвеллы, удалиться в тишину частной жизни и предупредить поворот изменчивого счастья * Его разум предостерегает его от грядущей бури, в которую он не желал бы быть вовлеченным.
Граф Эгмонт пустился в путь в январе 1565 года. Он был принят в Испании так милостиво и; с такими почестями, как ни один сановник до него. Все кастильские вельможи, следуя примеру короля или, скорее, следуя его государственному искусству, казалось, Забыли свою застарелую злобу к фламандской знати: они соперничали! друг с другом в старании подкупить графа приятным обращением. Король удовлетворил все его личные просьбы, чего посол даже не ожидал, и во все пребывание Эгмонта в Испании он не мог нахвалиться гостеприимством монарха. Филипп настойчиво уверял его в своей любви к нидерландскому народу и обнадежил его насчет своей готовности подчиниться всеобщему желанию и несколько ослабить строгость указов о вере. Но в то же время в Мадриде была назначена комиссия из богословов, которой предложили вопрос — следует ли ввести в провинциях требуемую веротерпимость? Большинство склонялось к мнению, что тут была бы извинительна некоторая снисходительность в виду особой конституции Нидерландов и опасений мятежа. Тогда вопрос был повторен в более решительной форме: королю желательно знать не то, может ли он это сделать, а должен ли это сделать? На последнее богословы отвечали отрицательно. Тогда Филипп встал, преклонил колени перед распятием и воскликнул: «Молю тебя, царь царей, не дай мне пасть так низко, чтобы я оставался государем тех, которые отрицают тебя!» И приблизительно в этом духе были приняты меры, задуманные им для Нидерландов. Относительно религии решение этого монарха было  * *** Vita Vigl., 89. Это — тот самый Гоппер, из «Mémoires», которого я почерпнул так много для описания того времени. Впоследствии его путешествие в Испанию привело к переписке между ним и президентом, составляющей один из драгоценнейших документов для истории эпохи.
** Burgund., 103.


ЭГМОНТ
С гравюры неизвестного художника XVI в.


КНИГА ВТОРАЯ
113
принято раз навсегда. Крайняя необходимость могла, пожалуй, заставить его быть несколько снисходительнее в применении грозных указов, но никогда он не согласился бы на их отмену законом или даже ограничение. Эгмонт доказывал ему, что одни публичные казни еретиков изо дня в день лишь умножают их приверженцев: примеры их мученичества и радостного принятия смерти наполняют зрителей глубочайшим благоговением и внушают им высокое мнение об учении, создающем героев. Это соображение не пропало даром. Но оно произвело на короля совсем не то впечатление, какое ожидалось. Чтобы избежать этих соблазнов, отнюдь не ослабляя строгости указов, он прибег к новой уловке: было решено, что впредь казни будут совершаться тайно. Ответ короля по существу миссии графа был дан последнему письменно, в виде бумаги на имя регентши. Прежде чем отпустить графа, Филипп не удержался, чтобы не спросить у него отчета о его поведении по отношению к Гранвелле, причем он особенно подчеркнул случай с издевательской ливреей. Эгмонт заверил его, что все это было не более как застольная шутка: тут не было и мысли о какой-либо непочтительности к монарху. Знай он, что кто-либо из участников этого имел в помыслах что-либо дурное, он сам вызвал бы такого господина на кровавую расправу '.
При отъезде Эгмонта Филипп подарил ему 50 000 гульденов и, кроме того, обещал пристроить его дочерей. Он позволил ему также взять с собой в Брюссель молодого Фарнезе Пармского, чтобы тем оказать внимание его матери, регентше Лицемерная благосклонность короля и его заверения в симпатиях к нидерландской нации, которых на самом деле у него не было, подкупили честного фламандца. Довольный воображаемым счастьем, которое ожидает его отечество, хотя до этого счастья никогда не было так далеко, граф покинул Мадрид, довольный всем сверх ожидания и готовый прославлять своего доброго короля по всем нидерландским провинциям.
Уже объявление королевского ответа брюссельскому государственному совету заметно понизило эти приятные надежды. Ответ гласил: «Решение короля относительно указов о вере остается твердым и неизменным: он скорее готов пожертвовать тысячей жизней, чем изменить в них малейшую букву. Но, с другой стороны, представления графа Эгмонта заставляют его испробовать все, какие  * *** Grot., VI; Hopper, 43, 44, 45; Stracla, [04, 105, 106.
** Strada, 107.
768
8


114
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
только могут быть, мягкие меры, чтобы предохранить народ от еретической гибели и избавить его от неизбежных кар. Так как из отчета графа вытекало, что главными причинами религиозных заблуждений служили нравственная порча нидерландского духовенства, плохое обучение народа и заброшенное воспитание юношества, то король поручает регентше составить особую комиссию из трех епископов и нескольких искуснейших богословов; ее задачей будет обсуждение необходимых реформ, с тем чтобы впредь народ не колебался от чувства озлобления и не впадал в заблуждения по невежеству. Так как, кроме того, он слышал, что всенародные казни еретиков дают им только возможность хвастаться дерзким мужеством и ослеплять толпу мнимой славой мученичества, то комиссия должна придумать, как эти казни совершать более тайно, чтобы лишить осужденных еретиков возможности гордиться своей стойкостью». А для гарантии того, что этот частный синод не выйдет за пределы своей задачи, король решительно настаивал на назначении в члены комиссии епископа Ипернского, этого надежного человека и строжайшего ревнителя католической веры. Совещания комиссии должны происходить по возможности тайно и под видом обсуждения вопроса о введении тридентских постановлений; вероятно, гут имелось в виду, чтобы римский двор не обеспокоился по поводу этого частного синода, а мятежный дух в провинциях не получил поощрения. В заседаниях должна участвовать сама герцогиня с некоторыми верными государственными советниками и тотчас же отправлять королю письменный отчет обо всем, происходящем в комиссии. Единственный раз регентше посылалось немного денег на ее крайние нужды. Филипп обнадеживал ее насчет своего личного* прибытия, но прежде-де нужно покончить войну с турками, которых ожидают под Мальтой. В ответе короля совсем умалчивалось о предположенном расширении государственного совета и о слиянии с ним тайного и финансового советов; повелевалось только вступить в последний герцогу Аршоту, о котором мы уже говорили как о ревностном роялисте. Виглиус, правда, получил отставку в качестве президента тайного совета, но он еще целых четыре года руководил этим постом, так как все еще не приезжал из Испании его преемник, Карл Тиссенак, член мадридского совета по нидерландским делам -
* Hopper, 44—46, 60; Slrada, 107, 161; Vita Vigl., 45; Not. ad Vitam Vigl., 187;
Burgund., 105 sq., 119.


КНИГА ВТОРАЯ
115
Усиление указов о вере
Сейчас же после возвращения Эгмонта появились приказы об усилении преследования еретиков, как будто посланные ему вдогонку из Испании. Они опровергали его радостные известия о счастливой перемене в образе мыслей монарха. С ними прибыл и текст тридентских постановлений в том виде, как они были приняты в Испании и теперь должны были вводиться в Нидерландах, а также утверждение смертного приговора некоторым перекрещенцам и другим еретикам. Вильгельм Молчаливый говорил: «Граера в Испании перехитрили. Самолюбие и тщеславие ослепили его проницательность: из-за личных выгод он забыл об общем благе». Лживость испанского министерства была очевидна. Это бесчестное поведение возмутило лучших людей страны. Но больше всех страдал граф Эгмонт. Он понял, что оказался игрушкой в руках лукавых испанцев и неумышленно сделался предателем отечества. Он открыто и горько жаловался: «Все эти кажущиеся милости были лишь западней, чтобы отдать меня на посмеяние моих сограждан и погубить мое доброе имя! Если король собирается таким образом выполнить данные мне в Испании обещания, то пусть Фландрия достается кому угодно, я же докажу моим удалением от дел всему народу, что я не участвую в этом вероломном обмане». Действительно, испанское министерство не могло найти лучшего средства подорвать доверие к столь влиятельному человеку, как публично демонстрируя перед его согражданами, которые его обожали, что оно издевалось над ним ".
Тем временем синод сошелся на следующем заключении, которое тотчас же было переслано королю: что касается религиозного
обучения народа, улучшения нравственности духовенства и воспитания юношества, то тридентские постановления предусмотрели это с такой тщательностью, что нужно лишь скорее провести их в жизнь. Императорские указы против еретиков не должны подвергаться никаким изменениям: можно только конфиденциально дать понять судам, что казнить смертью следует лишь упорных еретиков и проповедников ереси, что нужно делать различие между сектами и считаться с возрастом, званием, полом и характером обвиняемых. Если публичные казни лишь разжигают фанатизм, то более подходящим является другое, не героическое, но не менее  ** Strada, 113.


116
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
тяжелое наказание, а именно — наказание ссылкой на галеры, чтобы не создавать вокруг осужденных славы мученичества. Проступки, продиктованные простым своенравием, любопытством и легкомыслием, можно было бы карать денежными штрафами, изгнанием или даже телесными наказаниями.
В то время как происходили эти совещания, отчеты о которых отсылались в Мадрид, с ожиданием оттуда обратного ответа, процессы против сектантов прекратились или, по крайней мере, велись очень вяло. Со времени удаления министра Гранвеллы, вследствие анархии в высших куриях, которая распространялась оттуда по провинциальным судам, а также вследствие большой религиозной терпимости знати, секты подняли голову, а их апостолы свободно агитировали за обращение в их веру. С судьями инквизиции стали обращаться презрительно, так как светская власть слабо поддерживала их и часто открыто брала их жертвы под свою защиту. Католическая часть нации ожидала многого от постановлений Тридент- ского собора и от поездки Эгмонта в Испанию. Эти ожидания, казалось, оправдывались в связи с благоприятными известиями, которые привез граф, не перестававший распространять их по простоте своего сердца. Но чем больше отвыкала нация от суровых религиозных процессов, тем больней должна была она почувствовать внезапное возобновление и усиление их. Такова была обстановка, когда пришло королевское послание из Испании, содержавшее ответ на заключение епископов и на последний запрос регентши.
Послание гласило следующее: как бы ни истолковывал граф Эгмонт словесные высказывания короля, последний никогда не имел далее в мыслях изменить хоть букву в карательных указах, изданных его отцом, императором, в провинциях тридцать пять лет тому назад. Он, со своей стороны, повелевает исполнять впредь эти указы строэкайшим образом. Светская власть должна твердо поддерзкивать инквизицию, и постановления Тридентского собора должны беспрекословно и во всей точности выполняться во всех нидерландских провинциях. Он полностью одобряет мнение епископов и богословов^ за исключением их предложения допускать большую мягкость, считаясь с полом, возрастом и характером судимых, ибо он полагает, что его указы не страдают отсутствием умеренности. Ересь имеет
* Hopper, 49, 50; Burgund., ПО, 111.


КНИГА ВТОРАЯ
117
успех в стране лишь вследствие недостатка рвения у судей и их вероломства. Поэтому впредь те из них, которые не проявят рвения, будут отстранены от должности и заменены лучшими. Инквизиция, не считаясь ни с какими человеческими чувствами, должна делать свое дело твердо, бесстрашно и бесстрастно, заглядывая вперед и не оглядываясь назад. Король заранее одобряет ее деятельность, как бы далеко она ни зашла, если только она не будет доводить до скандалов
Это королевское послание, с которым оранская партия связывала все последующие несчастья нидерландцев, вызвало сильнейшее возбуждение среди членов государственного совета, и то, что последние говорили о нем в обществе случайно или намеренно, возбуждало в народе чувство ужаса. Снова воскрес страх перед испанской инквизицией, а вместе с ней, казалось, должна была погибнуть вся конституция страны. Люди как бы уже слышали, как строят тюрьмы, куют цепи и ошейники, разводят костры. Во всех кругах только об этом и говорили, и страх уже не сдерживал этих разговоров. К домам дворян приклеивались листки, в которых призывали их, как когда-то древние римляне своего Брута, спасти умирающую свободу. Появлялись злые пасквили на новых епископов, которых называли палачами. В комедиях осмеивали попов, и клевета не щадила ни трона, ни римского престола * **.
Регентша, напуганная всеми этими слухами, созвала всех государственных советников и рыцарей, чтобы посоветоваться с ними, что делать в столь трудном положении. Мнения разделились, и начались горячие споры, Обсуждение затягивалось, люди колебались между страхом и долгом, как вдруг поднялся старик Виглиус, и высказанное им мнение поразило все собрание. Он сказал: «Теперь нечего и думать об оглашении королевских распоряжений, пока мы не информируем монарха о том приеме, который, по всей видимости, ожидает их. Наоборот, судьям инквизиции следует внушить, чтобы они не злоупотребляли своей властью и отказались от жестокости». Изумление всех еще больше возросло, когда за Виглиусом выступил принц Оранский и начал оспаривать это мнение: «Воля короля, — сказал он, — слишком ясно и определенно выражена и
* «iDquisitores praeter me intueri neminem volo. Lacessant scelus securi. Satis est mihi, si scandalum declinaverint». Burgund., 118.
** Grot., 19; Burgund., 122; Hopper, 61.


118
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
подкреплена целым рядом доводов, чтобы можно было дольше медлить с ее исполнением и тем навлечь на себя обвинение в злостном упрямстве». — «Я беру на себя такое обвинение, — прервал его Ви- глиус, — я готов подвергнуться немилости короля; если мы обеспечим этим спокойствие его Нидерландов, наше сопротивление заслужит его благодарность». Регентша уже начала склоняться к этому мнению, как вдруг принц прервал ее и с жаром воскликнул: «Что дали нам многие представления, которые мы ему делали, все письма, которые мы ему писали, и то посольство, которое совсем недавно мы ему отправляли? Ничего! Чего же нам еще ждать? Неужели мы, его государственные советники, захотим одни навлечь на себя его гнев, желая оказать ему, на свой страх, услугу, за которую он никогда не поблагодарит нас?» Собрание растерялось и, ничего не понимая, не знало на что решиться. Ни у кого не хватало решимости ни поддержать это мнение, ни возражать против него. Принцу помогла прирожденная боязливость регентши, которая не решалась на определенный выбор. Последствия ее злополучной покорности королю были очевидны, это правда. Но если бы она мудро решила не подчиняться решениям короля, чем можно было доказать, что она действительно опасалась именно этих последствий? Она выбрала самый трагический из двух советов: будь, что будет, а королевские указы должны быть обнародованы. Итак, на этот раз победила оппозиция. Единственный мужественный друг правительства, который готов был навлечь на себя немилость своего монарха, чтобы только сослужить ему службу, был выбит со (своей позиции*. После этого заседания регентша не знала уже более покоя. С этого дня Нидерланды оказались захваченными той бурей, которая непрерывно бушевала внутри этой страны. Когда советники расходились, принц Оранский сказал одному из них, стоявшему поблизости: «Ну, у нас скоро будет большая трагедия» **.
* Burgund., 123, 124; Meteren, 76; Vita Vigl., 45.
** Историки испанской партии не преминули обернуть поведение Оранского на этом заседании против него и с торжеством усматривали в этом доказательство нечестности его характера. «Он, — говорили они, — который во всех случаях до этого словом и делом противился всем мероприятиям двора, пока хоть сколько-нибудь можно было опасаться, что они будут осуществлены,— теперь, когда добросовестное исполнение королевских приказов было бы, вероятно, вредно королю, впервые стал на сторону короля. Чтобы доказать королю, как дурно последний сделал, пренебрегая его предостережениями, чтоб иметь возможность похвастаться, что «я предсказывал это», он поставил на карту


КНИГА ВТОРАЯ
119
Всем штатгальтерам провинций был послан приказ — строжайше исполнять как распоряжения императора, так и указы, изданные нынешним правительством против еретиков, постановления Тридеыт- ского собора и решения последних епископских синодов. Кроме того они должны были сами содействовать инквизиции и ревностно побуждать к тому же нижестоящие органы власти. Для выполнения всего этого каждый штатгальтер должен был выбрать из подчиненного ему совета надежного человека, с тем чтоб он усердно объезжал провинции, строго расследовал, точно ли исполняют данные приказы низшие чиновники, и через каждые два месяца посылал в резиденцию точный отчет обо всем. Архиепископам и епископам были разосланы тексты тридентских постановлений на основании испанского оригинала с указанием, что если им понадобится содействие светской власти, штатгальтеры их епархии должны приходить к ним на помощь со своими войсками, но всего лучше обращаться за этим и регентше. Исполнение постановлений обязательно для всех, не¬
благо нации, борьбу за которое считал до этого своей единственной целью. Все его прежнее поведение доказывает, что он считал исполнение указов бедствием; теперь же он внезапно изменил свои убеждения и проводил противоположный план, хотя со стороны нации не произошло никаких изменений в отношении тех мотивов, которые диктовали ему прежнее поведение. Он поступил так потому, что последствия приказов должны были пасть на короля. Итак, ясно, — продолжают противники Оранского: — он руководствовался не столько благом своего народа, сколько злобой против короля: ему ничего не стоит пожертвовать интересами народа, лишь бы дать удовлетворение своему чувству ненависти к последнему».
Но действительно ли Оранский жертвовал интересами нации, содействуя указам? Говоря точнее: настаивая на обнародовании указов, помогал ли он их исполнению? Напротив, не вероятнее ли, что только опубликованием их он мог остановить их исполнение? Нация находилась в состоянии брожения, и, по всем данным (разве сам Виглиус не боялся этого?), ожесточенные партии должны были оказать указам сопротивление, которое вынудило бы короля уступить. Теперь, сказал себе Оранский, мою нацию охватил подъем, при наличии которого можно удачно бороться против тирании. Если я упущу этот момент, тирания будет в состоянии добиться тайными переговорами и кознями того, что не удалось ей осуществи гь путем открытого насилия. Она будет преследовать ту же цель, только осторожнее и мягче, между тем только крайность может объединить мою нацию в борьбе за единую цель, увлечь ее на смелые мероприятия. Итак, ясно, что принц с определенным намерением изменил только свой язык в отношении короля; по отношению яге к народу он действовал в полном согласии со всем своим прежним поведением. Разве могли быть у него какие-либо обязанности перед королем, которые не совпадали бы с его обязанностями по отношению к республике? Неужели он должен был остановить насилие именно в ту минуту, когда виновник должен был поплатиться за него? Неужели он оказал бы услугу своему отечеству, если бы удержал его палача от той поспешности, которая одна только могла спасти пород от неизбежного несчастья?


120
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
взирая ни на какие привилегии. Однако король желает и повелевает, чтобы их исполнение отнюдь не ограничивало прав особых местных судов в провинциях и городах *  * ***.
Эти приказы, всенародно прочитанные герольдом в каждом городе, произвели на народ впечатление, вполне оправдавшее опасения президента Виглиуса и надежды принца Оранского: почти все штатгальтеры отказались исполнять их и грозили отставкой, если вздумают силой принуждать их повиноваться. «Распоряжения, — отвечали они, — основаны на совершенно ложных данных о численности сектантов"*. Справедливость протестует против чудовищного количества жертв, ежедневно скопляющихся в наших руках. Мы не можем предавать пламени 50—60 тысяч людей из наших округов». Против тридентских постановлений особенно восстало низшее духовенство, поскольку постановления жестоко нападали на его невежество и нравственную испорченность и, кроме того, угрожали ему столь ненавистной реформой. Это духовенство приносило теперь в жертву своим личным интересам высшие интересы церкви; оно ожесточенно нападало на эти постановления и на весь собор и сеяло в умах чувство возмущения. Снова раздался тот возмущенный крик, которым раньше встретили монахи новых епископов. Наконец, архиепископу камбрейскому, хотя и не без большого сопротивления, удалось обнародовать постановления. Труднее было осуществить это в Мехельне и Утрехте, где архиепископы разошлись со своим духовенством, которое, как его обвиняли, было готово скорее привести всю церковь к погибели, чем подчиниться постановлению о своем нравственном исправлении
Среди всех провинций громче всех раздавался протестующий голос Брабанта. Чины этой страны снова выдвинули свою важную привилегию, в силу которой туземца нельзя было судить в чужом
* Strada, 114; Hopper, 53, 54; Burg., 115; Meteren, 77; Grot., 18.
*:i: Обе партии совсем по-разному определяли число еретиков: они преуменьшали или преувеличивали эту цифру, исходя из своих интересов и пол влиянием страстей. Одна и та же партия часто противоречила сама себе, если этого требовали ее интересы. Если шла речь о новых учреждениях для угнетения народа, о введении судов инквизиции и т. п., количество протестантов оказывалось неисчислимым, необъятным. Когда же, наоборот, дело шло о снисходительном отношении к ним, о распоряжениях в их пользу, их оказывалось так мало, что не стоило делать нововведений из-за такого ничтояшого количества испорченных людей.
*** Hopper, 55, 62; Strada, 115; Burg., 115; Meteren, 76, 77.


КНИГА ВТОРАЯ
121
суде. Они кричали о присяге, которую давал король их уставным грамотам, и о тех условиях, на которых они клялись ему в повиновении. Левен, Антверпен, Брюссель и Герцогенбуш торжественно протестовали в особом послании, которое они отправили регентше *  **. А она, постоянно неуверенная, постоянно колеблющаяся между партиями, не имея решимости ни повиноваться королю, ни тем более ослушаться его, собирает новые совещания, выслушивает мнения за и против и всегда присоединяется к самому неудачному предложению. Вносятся предложения снова обратиться к испанскому королю. Тут же находят, что это затянет дело, так как опасность угрожает непосредственно; нужно уступить буре и на свой страх применять королевские приказы, считаясь с обстоятельствами. Наконец, регентша велела просмотреть летописи Брабанта, чтобы найти руководящие указания в инструкции первого инквизитора, поставленного Карлом Y в провинции. Эта инструкция не была похожа на те, которые даются теперь, но ведь сам король объявил, что не вводит ничего нового : следовательно, допустимо приспособление нового распоряжения к старым постановлениям. Правда, этот компромисс не удовлетворял возросших требований брабантских чинов, которые желали полной отмены инквизиции, но он послужил толчком к подобным же протестам и к такому же храброму сопротивлению в других провинциях. Не дожидаясь, пока герцогиня на что-либо решится, они самовольно отказались повиноваться инквизиции и оказывать ей содействие. Религиозные судьи, которые только что получили строгий приказ сурово исполнять свой служебный долг, снова оказались покинутыми светской властью, потеряли всякий авторитет и всякую поддержку и на свои обращения ко двору получали в ответ лишь пустые слова. Желая удовлетворить все партии, регентша испортила свои отношения со всеми
В то время как отношения между двором, куриями и чинами складывались таким образом, народом начинал овладевать дух мятежа. Начали делать изыскания насчет прав подданных и обсуждать вопрос о королевской власти. Многие говорили и отнюдь не топотом: «Нидерландцы не так глупы, чтобы не знать, чем обязан подданный государю, а государь подданному, и чтобы не найти сред¬
* Hopper 63, 64; Strada, 115.
** Vita Vigl., 46; Hopper, 64, 65; Strada, 115; Burgund., 150—154.


122
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
ства ответить на силу силой, хотя пока об этом еще нет речи». Во многих местах Антверпена было даже прибито воззвание, которое требовало от государственного совета обращения к высшему суду в Шпейере с жалобой на испанского короля за то, что он нарушил присягу и льготы страны, ибо на Брабант, составляющий часть Бургундского округа, распространяется действие соглашений, заключенных в Пассау и Аугсбурге. В это же самое время кальвинисты опубликовали свое вероучение и заявили в предисловии, обращенном к королю, что они, несмотря на то, что их около ста тысяч, живут спокойно и несут все повинности наравне с остальными подданными. Отсюда ясно, прибавляли они, что они вовсе не думают о восстании. В обществе распространялись свободные, опасные сочинения, которые рисовали в отвратительном свете испанскую тиранию и напоминали нации об ее привилегиях, а также иногда об ее силах Военные приготовления Филиппа против Порты, а также приготовления герцога Брауншвейгского Эриха, ближайшего соседа страны (делавшиеся неизвестно с какой целью), усиливали всеобщее подозрение, что инквизиция будет навязана нидерландцам силой. Об этом говорили уже многие именитые купцы: они собирались покинуть свои дома и поместья, чтобы искать в других странах свободы, если ее отнимут у них здесь. Другие искали вождя и намекали на сопротивление силой и на иностранную помощь '
В таком трудном положении регентша лишилась поддержки и совета со стороны того единственного человека, который был ей теперь так необходим и который способствовал тому, чтобы она оказалась в таком положении. Принц Оранский писал ей: «Теперь невозможно исполнять приказы короля, не рискуя зажечь пламя гражданской войны. В случае, если на этом будут настаивать, я буду вынужден просить о замене меня другим лицом, которое больше подходит для осуществления намерений его величества и в состоянии иметь больше влияния на умы нации. Надеюсь, что мое усердие  * *** Регентша называла королю 5 000 таких сочинений (Strada, 117). Замечательно, какую большую роль играли в нидерландском восстании типография и публицистика. При помощи этих органов одна горячая голова могла адресоваться к миллионам. Среди памфлетов, отличавшихся в большинстве вульгарностью, грубостью и жестокостью, характерных для большинства тогдашних протестантских тенденциозных сочинений, встречаются иногда и книги, содержавшие основательную защиту религиозной свободы.
** Hopper, 61, 62; Strada, 117, 118; Meteren, 77; A. G. d. y. N., Ill, 60.


КНИГА ВТОРАЯ
123
на службе королю, которое я доказал в других случаях, не позволит дурно истолковать мой теперешний шаг. При создавшемся положении дел мне остается только одно из двух: или ослушаться короля, или действовать во вред отечеству и себе самому». После этого Вильгельм Оранский вышел из государственного совета, удалился в свой город Бреду и из этой тиши бдительно и вряд ли индифе- рентно следил за ходом событий. Его примеру последовал граф Горн v. Лишь Эгмонт все еще колебался между республикой и престолом, все еще тщетно пытался соединить в себе доброго гражданина и наилучшего верноподданного. Нуждаясь более других в милости короля и менее равнодушный к ней, чем другие, Эгмонт не был в состоянии отказаться от своего счастья, потому что именно теперь открывались перед ним двери при дворе регентши. После ухода принца Оранского, который в трудной обстановке и благодаря своему умственному превосходству имел влияние на регентшу, как всякая большая величина на малую, в окружении регентши образовалась пустота. В этих условиях граф Эгмонт безгранично овладел доверием герцогини благодаря той солидарности, которая легко устанавливается между трусливой слабостью и слабостью добросердечия. Маргарита одинаково боялась как раздражить н а- р о д, оказывая исключительное доверие приверженцам короны, так и навлечь на себя немилость короля большим сближением с явными главарями оппозиции. При таких условиях ее доверие скорее всего могло сосредоточиться именно на графе Эгмонте, о котором трудно было сказать, к какой из двух партий он принадлежал.
* Hopper, 67.


КНИГА ТРЕТЬЯ
Заговор дворянства
1565. Общественное спокойствие являлось до сих пор, невидимому, искренним желанием принца Оранского, графа Эгмонта, графа Горна и их друзей. Наравне с соображениями об общем благе они руководились также и соображениями об истинных интересах короля, их государя; по крайней мере их стремления и их действия не приходили в столкновение ни с тем, ни с другим. Ничего не произошло еще такого, что не соответствовало бы их верности государю, что могло бы поставить их намерения под подозрение или в чем проявился бы их дух возмущения. Все, что они делали до сих пор, они делали как ответственные члены республики, как представители и защитники нации, как советники короля, как люди совести и чести. Их оружием, при помощи которого они боролись с чрезмерными притязаниями, двора, были доклады, скромные жалобы, прошения. В справедливом увлечении своим благим делом они никогда не позволяли себе заходить так далеко, чтобы оставить путь благоразумия и умеренности, что делается вообще очень часто под влиянием фанатизма. Но не все дворяне республики слушались этого голоса благоразумия, не все пребывали в этих границах умеренности.
В то время как в государственном совете обсуждался большой вопрос, от решения которого зависело, будет ли нация страдать или нет, и ее присяжные защитники подбирали для своего подкрепления все доводы разума и справедливости, а третье сословие и народ отводили душу в пустых жалобах, угрозах и проклятиях, одна часть нации приступила к действиям, и как раз та часть, кото-


КНИГА ТРЕТЬЯ
125
рая казалась наименее призванной к этому и на которую до сих пор меньше всего обращали внимания. Вспомним о той части дворянства, о которой было сказано выше, что Филипп, приступив к управлению государством, не нашел нужным посчитаться с ее заслугами и потребностями. Огромная часть дворянства ждала повышений по службе не только из соображений честолюбия: у них были для
Этого еще гораздо более веские основания. Многие из дворян по причинам, о которых говорилось выше, погрязли в долгах; выбраться из них собственными силами у них не было уже больше надежды. Тем, что Филипп обошел их при замещении должностей, он затронул нечто гораздо худшее, чем их гордость. В лице этих нищих он создал для себя праздных наблюдателей и безжалостных судей, создал злорадных собирателей и распространителей всяких новостей. Лишившись состояния, они не лишились своего высокомерия, и им осталось теперь только одно: извлекать пользу из единственного капитала, который находился еще в их распоряжении, — из своего дворянства, из республиканской важности своих имен, и они пустили в оборот монету, либо годную только в т а к и е времена, либо совсем негодную, — свою протекцию. В сознании своего высокого положения, которому дворяне придавали тем большее значение, что оно оставалось их единственным достоянием, они смотрели на себя как на серьезного посредника, стоящего между самодержцем и гражданами; они считали, что они призваны придти на помощь угнетенной республике, которая с нетерпением ждет их, как свою последнюю опору. Эта идея была смешна лишь постольку, поскольку дворяне были проникнуты слишком большим самомнением. Но выгоды, которые они сумели извлечь из этого, были довольно основательны. Купцы-протестанты, в руках которых находилась большая часть нидерландских богатств и которые выше всего ценили возможность беспрепятственно исповедывать свою религию, не упустили случая сделать единственно возможное употребление из этого класса народа, который находился на рынке и на который никто не предъявлял спроса. Эти люди, на которых они во всякое другое время с гордостью богачей смотрели бы, вероятно, сверху вниз, могли оказать им теперь очень хорошую услугу благодаря их численности, их решительности, их значительному весу в глазах толпы, благодаря их враждебному отношению к правительству и даже благодаря их нищенской гордости и их безнадежному положению. На этом осно¬


126 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
вании купцы ревностно взялись за дело, тесным образом связались с ними, тщательно поддерживали их мятежные настроения, поддерживали их высокое мнение о самих себе и, что самое важное, подкупали их бедность своевременно приносимой денежной помощью и блестящими обещаниями ". Среди дворян было очень немного- таких, которые были бы уже настолько незначительны, что не имели никакого влияния; оно сохранялось хотя бы только через родственные связи с высшими. Если бы посчастливилось объединить их, они могли бы поднять бурю возмущения против короны. Многие из них уже принадлежали к новой секте или же втайне сочувствовали ей» Но и те, которые были ревностными католиками, имели достаточно оснований, политических и частных, чтобы объявить себя противниками инквизиции и тридентских постановлений. Наконец, одно уже честолюбие толкало их всех к тому, чтобы не упустить единственного момента, когда им представлялась возможность сыграть какую-то роль в республике.
Однако, если и можно было ждать много от объединения этих людей, то было бы смешно и неосновательно возлагать какие- нибудь надежды на отдельных лиц среди них; но создать это объединение было не очень-то легко. Даже для того, чтобы собрать их вместе, нужны были необычайные обстоятельства; к счастью, они и явились сами собой. В это время в Брюсселе праздновалась свадьба сеньора Монтиньи, одного из знатнейших нидерландских дворян, а также и свадьба принца Александра Пармского. Эти празднества привлекли в город огромную часть нидерландского дворянства. Пользуясь этим случаем, родственники встретились здесь с родственниками, тут завязывались новые дружеские отношения и возобновлялись старые. Бедствия страны стали предметом разговоров. Вино и веселье открыли рты и сердца; делались намеки насчет братского объединения и насчет связи с чужими державами. Случайные сборища скоро повлекли за собой преднамеренные; открытые разговоры превратились в тайные. Следует прибавить еще, что в это время в Нидерландах пребывали два немецких барона и: граф фон-Голле-фон-Шварценберг, которые пользовались всяким случаем, чтобы поддерживать надежду на помощь соседа Незадолго до этого и граф Людвиг Нассауский обращался лично по
Strädä
* * * Burgund., 150; Hopper, 67, 68.


КНИГА ТРЕТЬЯ
127
этому же делу в разные германские дворы *  **. Некоторые уверяли даже, будто около того же времени видели в Брабанте тайных уполномоченных адмирала Колиньи, в чем, однако, можно вполне справедливо усомниться.
Трудно было представить себе другой политический момент, более благоприятный, чем этот, для попытки изменить режим. У руля государства женщина; провинциальные штатгальтеры раздражены и склонны к послаблениям; некоторые из членов государственного совета совершенно удалились от дел; в провинции почти нет войск; немногие имеющиеся войска давно уже недовольны тем, что им задерживают жалованье, а так как их часто обманывали ложными обещаниями, то новыми они не дадут себя успокоить. К тому же командующие ими офицеры от всего сердца презирают инквизицию и покраснели бы при одной мысли, что они могут поднять за нее оружие; денег, чтобы с достаточной быстротой набрать новые войска или чтобы нанять иностранные, в казне не имеется. Двор в Брюсселе, как и все три совета, расколот внутренними раздорами и испорчен безнравственностью. Правительница не имеет полной власти, а король далеко; его приверженцы в провинциях малочисленны, нерешительны и трусливы; оппозиция же многочисленна и сильна. Две трети народа возбуждены против папства и жаждут перемен. Какое несчастное, жалкое положение у правительства! И хуже всего то, что все его слабые места хорошо известны его врагам Vî\
Оставалось только целесообразно объединить этих людей вокруг какого-нибудь вождя и вокруг нескольких значительных имен, чтобы придать больший вес их начинаниям в глазах республики. Подходящими людьми оказались граф Людвиг Нассау- ский и Генрих Бредероде; оба они были из знатнейших дворян в стране и стали добровольно во главе предприятия. Людвиг Нассау ский, брат принца Оранского, соединял в себе многие блестящие качества, которые делали его достойным выступить на такой видной арене. В Женеве, где он учился, он проникся ненавистью
* И принц Оранский также не напрасно исчез вдруг из Брюсселя, чтобы присутствовать на выборах римского короля во Франкфурте. Съезд такого большого количества немецких князей должен был очень благоприятствовать переговорам. Strada, 84.
** Grot., 19; Burgund., 154.


128
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
против иерархии и любовью к новой религии. Вернувшись, он тотчас же принялся вербовать в своем отечестве сторонников этих принципов. Республиканские стремления, которыми он* проникся в той же школе, поддерживали в нем горячую ненависть ко всему, что называлось испанским; они воодушевляли все его действия и исчезли только с его последним вздохом. Папство и испанское владычество сливались в его представлении в одно целое, как оно и было на самом деле; отвращение, которое он питал к папству, усиливало его ненависть к испанскому владычеству. Как ни близки были оба брата по своим симпатиям и антипатиям, они выявляли их совершенно различным образом. Бурный темперамент и молодость не позволяли младшему брату итти теми зигзагами, по которым шел к своей цели старший. Холодный, спокойный взгляд вел старшего брата к цели медленно, но верно; гибкий ум подчинял ему вещи. Безумно смелым напором, опрокидывающим перед ним все, младший завоевывал иногда счастье, но чаще он ускорял несчастье. Поэтому Вильгельм был полководец, а Людвиг — всего лишь авантюрист; он был надежной, сильной рукой, если ею управляла мудрая голова. Слово Людвига считалось нерушимым, его связи выдерживали всякие испытания, потому что они закреплялись под гнетом нужды и потому что несчастье соединяет крепче, чем легкомысленная радость. Своего брата он любил не меньше, чем свое дело, а за свое дело он сложил голову.
Генрих фон-Бредероде, сеньор Вианский и бургграф Утрехтский, вел свое происхождение от древних голландских графов, которые управляли некогда этой провинцией как суверенные князья. Такой видный титул ставил его очень высоко в глазах народа, у которого воспоминание о прежних государях было еще живо и почиталось тем больше, чем меньше он чувствовал себя удовлетворенным происшедшей переменой. Этот унаследованный блеск как нельзя лучше ответствовал самомнению человека, у которого слава его предков никогда не сходила с языка и который тем охотнее возвращался к обломкам прошлого великолепия, чем безнадежнее представлялось ему его настоящее положение. Отстраненный от всех почестей и постов (эскадрон легкой кавалерии—вот все, что ему доверили), претендовать на которые он, казалось бы, имел полное право, если исходить из его собственного высокого мнения о себе и благородства его рода, он ненавидел правительство и позволял себе,


КНИГА ТРЕТЬЯ
129
дерзко издеваясь, нападать на все его мероприятия. Этим он привлек к себе народ. Втайне он сочувствовал также и евангелическому исповеданию, но, пожалуй, не столько по внутреннему убеждению, сколько просто потому, что оно вообще означало отрицание. Он владел скорее техникой речи, чем даром красноречия, и проявлял больше задора, чем мужества; он был отважен, но скорее потому, что не верил в опасность, чем потому, что умел стать выше ее. Людвига Нассауского воодушевляло само дело, за которое он стоял, Бредероде воодушевляла слава, которая выпадает на долю борца. Первый удовлетворялся деятельностью в пользу своей партии, второму нужно было непременно стоять во главе ее. Никто не годился лучше него в застрельщики восстания, но вряд ли можно было найти для восстания худшего вождя. Как ни ничтожны были в сущности его угрозы, ослепление большой толпы могло придать им веское и страшное значение, если б она вздумала ныставить в его лице претендента. Его притязания на владения его предков основывались на тщеславном имени, но при всеобщем недовольстве было достаточно и одного имени. Одна брошюра, распространявшаяся в то время среди народа, открыто называла его наследником Голландии, а гравюра с его изображением имела хвастливую надпись:
Sum Brederodus ego, Batavae non infima gentis
Gloria, virtutem non unica pagina claudit *  ** ***.
1565. Кроме этих двух, к союзу присоединились еще из среды знатнейшего нидерландского дворянства молодой граф Карл фон- Мансфельд, сын того самого Мансфельда, которого мы видели среди ревностнейших роялистов, граф фон-Куйлембург, граф фон-Берген, граф фон-Баттенбург, Иоанн фон-Марнике, сеньор Тулузский, Филипп фон-Марникс, сеньор С.-Альдегондский, и многие другие. Этот союз был основан в середине ноября 1565 года в доме некоего фон-Гаммеса, герольда ордена Золотого руна ". Эти шесть человек как некогда шесть союзников, поднявшихся за швейцар¬
* «Я — Бредероде, немалая слава для голландского народа; о моей храбрости рассказывается на многих страницах». Burgund., 351, 352; Grot., 20.
** Ревностный кальвинист и самый искусный вербовщик в союзе, он гордился тем, что привлек к союзу до двух тысяч дворян. Strada, 118.
***Burguud., 156. Strada называет девять человек (118); в Allg. G. d. v. N., III. Bd., 57 говорится об одиннадцати. !
768
9


13Q
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
скую свободу, решили здесь судьбу своего отечества, зажгли факел сорокалетней войны и положили основание свободе, воспользоваться которой им самим не было суждено. Цель братского объединения была изложена в следующей формуле присяги, под которой первым поставил свое имя Филипп фон-Марникс:
«После того как определенные злонамеренные личности под личиною благочестивого рвения, в действительности же побуждаемые только своей жадностью и властолюбием, склонили короля, нашего всемилостивейшего государя, ввести в здешней стране гнусный суд инквизиции (суд, который противоречит всем человеческим; и божеским законам и по бесчеловечности далеко оставляет за собою все варварские учреждения слепого язычества, суд, который подчиняет инквизиторам всякую другую власть, унижает людей до постоянного рабства и своими преследованиями подвергает вечному страху смерти даже наиболее честных граждан, так как любой священник, вероломный друг, испанец, вообще всякий негодяй имеет полную возможность, когда ему только угодно и к о г о ему угодно, обвинить перед этим судом, заставить заточить его, осудить и казнить, а обвиняемому не разрешается ни узнать своего обвинителя, ни привести доказательства своей невиновности), мы, нижеподписавшиеся, соединились вместе, чтоб оберегать наши семейства, наше имущество и нас самих. Мы обязуемся, и с этой целью объединяемся в священное братство, изо всех сил противодействовать введению этого суда в нашей стране, как бы ни пытались ввести его, тайно или явно и под каким бы то ни было именем, и мы клянемся в этом торжественной клятвой. В то же время мы заявляем, чтр мы очень далеки от того, чтобы совершать что-либо противозаконное по отношению к королю, нашему государю. Наоборот, нашим неизменным намерением является поддерживать и защищать его королевское правление, сохранять мир и по возможности противодействовать всякому восстанию. Соответственно этому намерению мы уже клялись и теперь снова клянемся свято чтить правительство, щадить его на словах и на деле. Да будет этому свидетель всемогущий бог!
Далее, мы торжественно обещаем и клянемся взаимно оберегать и защищать друг друга всегда и повсюду против всякого нападения, поскольку оно имеет отношение к пунктам, обозначенным и этом договоре. Этим мы берем на себя обязательство, что никакое


КНИГА ТРЕТЬЯ
131
обвинение со стороны наших гонителей, какое бы название они для него ни придумали, — пусть то будет бунт, восстание или еще что- нибудь, не заставит нас нарушить нашу клятву по отношению к обвиняемому, — не заставит нас отказаться от данного нами ему обещания. Никакое действие, направленное против инквизиции, не может быть названо мятежом. Итак, если кто-нибудь по такой причине будет подвергнут заключению, мы обязуемся, по мере нашей возможности, помогать ему и добиваться его освобождения всякими дозволенными средствами. В этом случае, как и во всех остальных правилах нашего поведения, в особенности же по отношению к суду инквизиции, мы подчиняемся общественному мнению союза или же суждению тех, кого мы единогласно изберем нашими советниками и вождями.
Для засвидетельствования этого и для утверждения нашего- союза мы обращаемся к святому имени живого бога, создателя неба и земли и всего, что там находится, который проникает в сердца, в совесть и в мысли всех и знает чистоту наших намерений. Мы молим о помощи его святого духа, чтобы счастье и честь увенчали наше предприятие для прославления его имени и на благо и вечный мир нашему отечеству» ".
Этот «Компромисс» тотчас же перевели на многие языки и быстро распространили по всем провинциям. Каждый из заговорщиков старался объединить в союз всех своих друзей, родственников, приверженцев и слуг, чтобы привлечь поскорее для союза массу. Устраивались большие пиршества, продолжавшиеся по целым дням, — непреодолимый соблазн для чувственной и распутной породы людей, у которых глубочайшая нужда не могла убить влечения к роскошной жизни. Кто попадал сюда, — а всякий был здесь желанным гостем, — становился податливее под влиянием предупредительных уверений в дружбе; разгоряченный вином, он увлекался примером и поддавался огню неистового красноречия. Многим* водили руку, когда они подписывались, сомневающихся бранили, колеблющимся угрожали, лойяльных старались перекричать. Некоторые даже не знали, под чем они собственно подписываются, и еще долго спустя стыдились справиться об этом. Головокружительное опьянение, захватившее всех, не давало возможности делать выбор. Многие
* Burgund., 156—159; Strada, 118.


132
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
вступали в союз только по легкомыслию; ничтожных привлекало блестящее товарищество, боязливых ободряла многочисленность. Прибегли еще к следующей хитрости: были подделаны имена и
печати принца Оранского, графов фон-Эгмонта, фон-Горна, фон- Мегена и других; и этой уловкой удалось привлечь к союзу многие сотни людей. Особенное внимание было обращено на офицеров армии, чтобы на всякий случай прикрыть себя с этой стороны, если бы дело дошло до применения силы. Удалось привлечь многих из них, особенно среди младших чинов; граф Бредероде обнажил даже шпагу против одного прапорщика, который хотел одуматься. Под договором подписывались люди из всех классов и сословий. Разница в религии Не имела значения; даже католические священники присоединялись к союзу. Побудительные причины были различные, но предлог у всех был один и тот же. Католики заботились только об уничтожении инквизиции и о смягчении эдиктов; протестанты стремились к неограниченной свободе совести. Некоторые отчаянные головы замышляли не больше«, не меньше, как полный переворот современного образа правления. Самые же ничтожные из заговорщиков питались низменными надеждами на всеобщую неурядицу \ Прощальный обед, который как раз в это время был дан графу фон-Шварценбергу-Голле в Бреде, а вскоре затем и в Гогстратене., привлек в оба эти города многих из высшего дворянства, среди которых находилось немало и таких, которые уже подписали «Компромисс». На этом обеде присутствовали — без всякого предварительного сговора — также принц Оранский, граф фон-Эгмонт, граф фон- Горн и граф фон-Меген; однако они не приняли никакого участия в союзе, к которому, между прочим, открыто примкнуло несколько слуг и даже один из собственных секретарей Эгмонта. Триста человек объявили себя на этом обеде за «Компромисс», и был поднят вопрос о том, следует ли обратиться к регентше с оружием з руках или без оружия, с речью или с петицией. Горн и Оранский (Эгмонт ничем не хотел поддерживать это предприятие) были избраны при этом в судьи, и, хотя они и высказались за путь умеренности и послушания, это избрание дало повод обвинить их в том, что они взяли дело заговорщиков под свое покровительство, не думая особенно скрывать это. В итоге было решено отпра-  ** Strada, 119; Burgund., 159—16J.


КНИГА ТРЕТЬЯ
1за
виться к регентше без оружия и с петицией: был назначен и день*  **
когда все должны были собраться в Брюсселе \
Первое предостережение насчет этого заговора дворянства было сделано регентше графом фон-Мегеном сейчас же после его возвращения. «Готовится предприятие, — заявил он: — триста дворян принимают в нем участие, оно касается религии, участники связали себя клятвой, они очень рассчитывают на иностранную помощь, дальнейшее она вскоре узнает». Больше он ей ничего не сказал, как настойчиво она ни добивалась, так как один дворянин доверил ему это под зароком молчания, и он дал ему на то свое честное слово. Конечно, не столько деликатный вопрос о чести удержал его от дальнейших объяснений, сколько отвращение к инквизиции, выслуживаться у которой он не имел никакой охоты. Вскоре после этого граф Эгмонт передал регентше копию с «Компромисса», причем назвал ей по именам всех заговорщиков, за немногими исключениями. Почти в то же время принц Оранский написал ей, что армия, как он слышал, уже набирается, что четыреста офицеров назначены и двадцать тысяч человек вскоре будут стоять под ружьем. Таким образом в результате новых добавлений слух о заговоре преднамеренно преувеличивался, и опасность, казалось, росла по мере того, как рассказы о ней переходили из уст в уста
Ошеломленная этими первыми известиями и руководясь только страхом, регентша с величайшей поспешностью созывает всех членов государственного совета, какие только находятся в Брюсселе; в то же время она приглашает настойчивым письмом принца Оранского и графа фон-Горна снова занять оставленные ими места в сенате. Еще раньше, чем они прибыли, она совещается с Эгмонтом, Мегеном и Барлемоном о том, что следует предпринять в таком затруднительном положении. Вопрос стоял так: взяться ли сейчас же за оружие, или же лучше, уступая необходимости, пойти навстречу желаниям заговорщиков? Или же следует постараться выгадать время, задержав их обещаниями и видимостью уступок, чтобы успеть получить из Испании указания, как действовать, и запастись деньгами и войском? Для первого нехватало нужных денег, а также и необходимого доверия в армии, которая, быть может, была уже привлечена на сторону заговорщиков. Второе никогда не полу¬
* Burgund., 150,166.
** Hopper, 69, 70; Burgund., 166, 167.


134 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
чило бы одобрения короля и привело бы только к тому, что усилило бы упорство заговорщиков, а отнюдь не уничтожило бы его, между тем как, наоборот, искусно осуществленная уступчивость и быстрое безусловное прощение за все происшедшее, быть может, потушили бы восстание еще в колыбели. Меген и Эгмонт поддерживали последнее мнение, Б ар лемон же выступил против него. Он говорил, что «слухи преувеличены». «Невозможно, чтобы такая серьезная военная подготовка была проведена в полной тайне и с такой быстротой. Это только скопище немногих негодных людей, возбужденных двумя-тремя восторженными головами, ничего больше; отрубить несколько голов—и все успокоится». Регентша решила подождать мнения общего собрания государственного совета; в ожидании его она все же не оставалась пассивной. Укрепления в важнейших городах осматриваются, и все замеченные повреждения исправляются; ее посланники при чужих дворах получают приказ удвоить свою деятельность; в Испанию снаряжаются курьеры. В то же время она снова пускает слух о скором приезде короля, а своим внешним поведением старается показать твердость и спокойствие, как человек, который ожидает нападения, но не считает его для себя опасным '.
В конце марта, — следовательно ровно через четыре месяца после составления «Компромисса», — в Брюсселе собрался государственный совет в полном своем составе. Присутствовали: принц Оранский, герцог фон-Аршот, графы: фон-Эгмонт, фон-Берген, фон-Меген, фон- Аремберг, фон-Горн, фон-Гогстратен, фон-Барлемон и другие; сеньоры: фон-Монтиньи и Гашикур, все кавалеры ордена Золотого руна, вместе с председателем Виглиусом, государственным советником Брукселем и остальными асессорами тайного совета Тут были уже представлены различные документы, в которых давались более подробные сведения о плане заговора. Затруднительное положение, в котором находилась регентша, усилило позиции всех недовольных, и они не упустили случая воспользоваться этим, чтобы открыто проявить свое так долго подавлявшееся раздражение. Они позволили себе выступить с горькими жалобами даже против двора и правительства. «Только недавно, — выступил принц Оранский,— король послал шотландской королеве сорок тысяч гульде-  * *** Strada, 120; Burgund., 168, 169.
** Hopper, 71, 72; Burgund., 173.


КНИГА ТРЕТЬЯ
135
нов золотом, чтобы поддержать ее замыслы против Англии, а свои Нидерланды он оставляет погибать под бременем долгов. Но не говоря уже о несвоевременности этих субсидий и их полной бесплодности % зачем он вызывает против нас гнев королевы, дружба которой нам так важна, а враждебность так ужасна?» При этих обстоятельствах принц Оранский не мог удержаться также и от того, чтобы не намекнуть на скрытую ненависть, которую король якобы питает ко всей Нассауской фамилии и в особенности к нему. «Совершенно ясно, — сказал он, — что король совещался с наследственными врагами моего дома о том, как бы устранить меня каким бы то ни было способом со своего пути, и что он с нетерпением ждет только предлога для этого». Пример принца Оранского развязал языки и графу фон-Горну и еще многим другим, которые с большой страстностью распространялись о своих собственных заслугах и о неблагодарности короля. Регентше стоило большого труда прекратить волнение и направить внимание на действительный предмет данного заседания. Вопрос заключался в том: следует или не следует принять заговорщиков, о которых было теперь известно, что они собираются обратиться ко двору с петицией. Герпог фон-Аршот, графы фон-Аремберг, фон-Меген и Барлемон высказались против этого. «Разве нужно пятьсот человек, — говорил Барлемон, — чтобы передать небольшую записку? Такое противоречие между смирением и заносчивостью не сулит ничего хорошего. Пусть они пошлют нам кого-либо из своей среды, человека, достойного уважения, без помпы, без претензий, и таким путем доведут до нашего сведения свои желания. В противном случае надо запереть перед ними ворота. Если же и впустить их, то надо строжайшим образом наблюдать за ними и за первую же дерзость, допущенную кем-нибудь из них, наказать смертью». Граф фон- Мансфельд, собственный сын которого находился среди заговорщиков, заявил, что он против них и что он пригрозил своему сыну лишить его наследства, если он не отступится от союза. Графы фон-Меген и фон-Аремберг также выразили сомнение насчет того, принять ли от них прошение. Но принц Оранский, графы фон-Эгмонт, фон-Горн, фон-Гогстратен и многие другие, наоборот, настойчиво заявляли, что они стоят за это. «Объединившиеся в союз, — говорили  ** Деньги попали в руки королевы Елизаветы.


136
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
они, — известны нам как люди совести и чести. Огромная часть их находится с нами в дружеских и родственных отношениях, и мы готовы поручиться за их действия. Подавать прошение разрешается каждому подданному. Нельзя же, не совершая несправедливости, лишить такое высокопоставленное общество того права, которым может пользоваться в государстве даже самый простой человек». Так как большинство голосов оказалось за это мнение, то было решено допустить членов союза, с условием, что они явятся невооруженными и будут вести себя сдержанно. Эти споры между членами совета отняли так много времени, что дальнейшее обсуждение вопроса пришлось отложить до второго заседания, которое и состоялось на следующий же день *.
Чтобы не утопить, как вчера, основной вопрос в бесполезных жалобах, регентша поспешила на этот раз немедленно подойти к цели. «По имеющимся у нас сведениям, — сказала она, — Бре- дероде намеревается обратиться к нам от имени союза с ходатайством об уничтожении инквизиции и о смягчении эдиктов. Мой сенат должен решить, какой ответ следует мне дать ему. Но раньше чем вы выскажете свои мнения, разрешите мне предпослать им несколько слов. Мне говорят, будто даже и среди вас есть много таких, которые публично бранят религиозные эдикты императора, моего отца, и представляют их народу как бесчеловечные и варварские. Я спрашиваю вас самих, кавалеры Золотого руна, советники его величества, члены государственного совета, не вы ли сами подали свои голоса за эти эдикты, и разве сословные представители империи не признали за ними законной силы? Почему же теперь, бранят то, что раньше было признано правильным? Не потому ли, что эдикты стали теперь необходимы больше, чем когда бы то ни было? С каких это пор инквизиция в Нидерландах является чем-то необыкновенным? Не прошло ли уже шестнадцать лет с тех пор, как император учредил ее, и разве она более жестока, чем эдикты? Если признать, что эдикты были делом мудрости и что всеобщее одобрение генеральных штатов их освятило, то почему же такая враждебность против инквизиции, которая все же гораздо человечнее, чем эдикты при буквальном соблюдении их? Теперь говорите свободно; я не хочу моими словами связывать вашего суждения, но ваше дело позабо¬
* Strada, 121, 122.


КНИГА ТРЕТЬЯ
137
титься о том, чтобы суждение ваше не складывалось под влиянием страсти» м.
Государственный совет, как Есегда, разделился в своих мнениях на две части; но немногие, которые высказались за инквизицию и за буквальное применение эдиктов, были подавлены огромным большинством голосов противной партии, во главе которой стоял принц Оранский. «Если б небу угодно было, — начал он, — чтоб на мои соображения было обращено внимание еще в то время, когда они являлись отдельными опасениями, мы никогда не дошли бы до такого положения, когда приходится прибегать к крайним средствам, и те люди, которые и тогда уже находились в заблуждении, не погрязли бы в них еще больше, как это вышло теперь благодаря именно тем мероприятиям, которые применялись к ним с целью вывести их из заблуждений. Мы все, как вы видите, согласны в основном. Мы все хотим, чтобы католическая религия была вне опасности. Если бы этого нельзя было достигнуть без помощи инквизиции, ну, что же, мы готовы были бы принести ей в жертву наше имущество и нашу кровь; но как раз с этим, как вы слышите, большинство из нас и несогласно.
Есть два рода инквизиций. Одной претендует заведывать римский престол, другая с незапамятных времен находилась под управлением епископов. Сила предрассудка и привычка сделали для нас вторую сносной и легкой. Эта инквизиция не встретит больших возражений в Нидерландах, а увеличение числа епископов сделает ее и вполне достаточной. Для чего же тогда первая, одно название которой приводит всех в возбуждение? Так много наций обходится без нее, почему же именно нам она должна быть навязана? До Лютера никто не знал ее. Император был первым, который ввел ее; но это случилось в то время, когда чувствовался большой недостаток в духовных наставниках; к тому же эти немногие епископы проявляли себя очень недеятельными и вследствие безнравственности духовенства были лишены права быть судьями. Теперь все измешг- лось; теперь у нас епископов столько же, сколько провинций. Почему бы искусство управления не поставить в соответствие с духом времени? Нам нужна снисходительность, а не жестокость. Мы видим недовольство народа, которое надо постараться смягчить, чтобы оно не перешло в возмущение. Со смертью Пия IY полномочия инквизи¬
* Strada, 123, 124.


138
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
торов кончились; новый папа не послал еще утверждения, а без него ни один из инквизиторов не осмелился еще приступить к отправлению своей должности. Следовательно, теперь как раз то время, когда можно прекратить эти полномочия, не нарушая ничьих прав.
То, что я высказал относительно инквизиции, применимо также и к эдиктам. Потребность времени вызвала их, но те времена уже прошли. Такой продолжительный опыт должен же был в конце концов доказать нам, что против ереси нет средства бесплоднее костров и меча. Какие невероятные успехи сделала новая религия в провинциях только в течение немногих лет, и если мы вникнем в причины этого распространения, то увидим, что одной из главных являлась славная стойкость тех, которые пали жертвами ради нее. Охваченные состраданием и восхищением, люди начинают в тиши приходить к мысли, не является ли и в самом деле истиной то, что отстаивается с таким непреклонным мужеством. Во Франции и в Англии относились к протестантам с той же самой суровостью. Дало ли это там лучшие результаты, чем у нас? Уже первые христиане гордились тем, что кровь мучеников была семенем, из которого выросла их церковь. Император Юлиан, страшнейший враг из всех когда-либо бывших у христианства постиг эту истину. Убедившись, что преследования только увеличивают энтузиазм, он начал прибегать к высмеиванию и к насмешкам и нашел, что это оружие гораздо действительнее, чем насилие. В Византийской империи появлялись в разные времена различные секты: Арий при Константине, Аэций при Констанции, Нестор,ий при Феодосии, и, однако, мы нигде не видим, чтобы против этих лжеучителей или их учеников, прибегали к наказаниям, подобным тем, которыми опустошаются наши страны. А между тем, куда же девались все эти секты, вместить которые, казалось, весь мир не был в состоянии? Таков ход развития всякой ереси. Если отнестись к ней с презрением, она распадается в ничто. Ересь похожа на железо, которое ржавеет, если лежит спокойно, и становится острым только при употреблении. Стоит от нее отвернуться, и она теряет свою могучую привлекательность, очарование новизны, очарование запретного. Почему бы нам не удовлетвориться мероприятиями, которые принимались с успехом великими правителями? Примеры могут руководить нами лучше всего.
Но зачем нам брать примеры из языческих древних времен, когда перед нами стоит славный образец Карла Y, величайшего из


КНИГА ТРЕТЬЯ
139
королей, который, наученный опытом, покинул, наконец, кровавый путь преследований и перешел к терпимости за много лет до своего отказа от трона. Сам Филипп, наш всемилостивейший государь, казалось, склонялся раньше к милосердию; советы какого-то Гран- веллы и ему подобных убедили его в другом, — с каким правом, пусть они сами дадут себе отчет. Мне же издавна казалось, что законы должны сообразоваться с обычаями, а основные правила — с временем, если успех должен сопутствовать им. В заключение я вам напомню еще о той большой близости, которая существует между гугенотами и фламандскими протестантами. Остережемся раздражать наших протестантов еще больше, чем они уже раздражены. Не будем по отношению к ним повторять опыт французских католиков, чтобы они не вздумали по отношению к н а м разыграть роль гугенотов и, как гугеноты, не ввергли бы свое отечество в ужасы гражданской войны» ".
На этот раз представления принца Оранского не остались совсем без влияния, но этим он был обязан не столько верности и непреложности своих доводов, поддержанных решительным большинством сената, сколько состоянию разложения, в котором находилась военная сила, и истощению казны, что помешало осуществить как раз обратное вооруженной рукой. Было решено удовлетворить некоторую часть требований заговорщиков, чтобы по крайней мере сдержать первый натиск и выгадать необходимое время для улучшения •своего положения. Постановили смягчить указы императора о наказаниях в такой степени, в какой он и сам смягчил бы их, если бы встал в эти дни из гроба, и поскольку он однажды при аналогичных обстоятельствах и сам не счел ниже своего достоинства смягчить их. Инквизицию решили не вводить там, где она еще не была введена; там же, где она была введена, решили либо несколько смягчить ее, либо оставить ее в бездействии, так как инквизиторы не были еще утверждены новым папою. Выбирались именно такие выражения, чтобы ни под каким видом не доставить удовольствия протестантам, показав им, будто их боятся или будто их требования признаются справедливыми. Тайному совету было поручено оформить это поста-  ** Burgund., 174—180; Hopper, 72; Strada, 123—124.
«Пусть никто не удивляется, — говорит Бургундиус, горячий приверженец католической религии и испанской партии, — что в речи этого принца проявляется такое знание философии: он аочерпнул его при сношениях с Бал- дуином».


140
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
новление сената без промедления. Приготовившись таким образом,, стали ждать заговорщиков *.
Гёзы
Сенат не успел еще разойтись, как по всему Брюсселю распространилось известие, что члены союза приближаются к городу. Они ехали всего на двухстах лошадях, но слухи преувеличили их число. Регентша в полной растерянности ставит вопрос, не закрыть ли ворота перед подступающими к городу или не следует ли спасаться от них бегством. И то и другое отвергается как унизительное; к тому же спокойный въезд дворян скоро рассеивает всякие страхи насчет насильственного нападения. Утром, в первый же день после своего прибытия, они собрались в доме Куйлембурга, и тут Бредероде потребовал от них второй клятвы в том, что они, не говоря уже о других обязательствах, будут защищать друг друга даже с помощью оружия, если это понадобится. Здесь же было прочитано письмо из Испании, извещавшее о том, что протестант, которого они все знали и глубоко уважали, сожжен там живым на медленном огне. После таких и тому подобных вступлений Бредероде вызывает по имени одного за другим и заставляет их принести новую присягу и подтвердить прежнюю как от своего собственного имени, так и от имени отсутствующих. Тут же был назначен для передачи петиции следующий день, 5 апреля 1566 г. * **  ***.
Их было теперь от трехсот до четырехсот человек. Среди них находились многие вассалы высшей знати, а также и различные служащие самого короля и герцогини """. С графом Нассауским и с графом Бредероде во главе, они тронулись ко дЗорцу шествием по четыре человека в ряд. Весь Брюссель смотрел в молчаливом изумлении на это необычайное зрелище. Здесь находились люди, которые выступали достаточно смело и независимо, чтобы не казаться просителями, и впереди них шли два человека, которых также не привыкли видеть просящими. С другой же стороны, здесь было столько порядка, столько смирения и тихого спокойствия, как никогда не бывает ни при каком мятеже. Регентша принимает шествие, окруженная всеми своими советниками и кавалерами Золотого руна. «Эти
* Strada, 124, 125.
** Strada, 126.
*** Hopper, 73.


КНИГА ТРЕТЬЯ
141
благородные нидерландцы, — почтительно обращается к ней Бреде- роде, — которые собрались здесь перед вашим высочеством, и другие, которые еще в большем количестве в скором времени прибудут сюда, желают представить вам прошение, в важности которого, как и в их покорности, должна вас убедить эта торжественная процессия. Я, как уполномоченный этого общества, прошу вас принять это прошение, в котором нет ничего, что не соответствовало бы благу отечества и достоинству короля».
«Если в этом прошении, — ответила Маргарита, — действительно не содержится ничего такого, что противоречит благу отечества и достоинству короля, то нет никакого сомнения, что оно будет удовлетворено».—'Мы с досадой и огорчением слышали, g—начал снова оратор, — что нашему союзу приписываются подозрительные намерения и что ваше высочество восстановлено против него. Поэтому мы настойчиво просим назвать нам тех, кто возводит на нас такие тяжелые нарекания; пусть они предъявят свои обвинения формально и открыто для того, чтобы те, кто действительно окажется виновным, могли быть подвергнуты заслуженному наказанию». — «Мне во всяком случае не может быть поставлено в упрек, — отвечала регентша, — что я на основании неблагоприятных слухов о намерениях и связях вашего союза сочла нужным обратить на него внимание провинциальных штатгальтеров. Но я, конечно, никогда не назову вам тех, кто мне сообщил эти сведения; никто не имеет права требовать от меня, — прибавила она с недовольным видом, — чтобы я выдавала государственные тайны». Затем она назначила членам союза придти за ответом на их прошение на следующий день, а сама отправилась совещаться насчет этого с кавалерами Руна *.
«Никогда — так гласило прошение, автором, которого, по мнению некоторых, был знаменитый Балдуин, — никогда мы не отступали от верности своему королю и теперь также мы далеки от этого. Но все же мы готовы скорее подвергнуться риску навлечь на себя немилость своего государя, чем оставлять его дальше в неведении, какими дурными последствиями грозит нашему отечеству насильственное насаждение инквизиции и упорное сохранение эдиктов. Долгое время мы успокаивали себя надеждой, что общее собрание сословных представителей избавит нас от этих тягостей; теперь же, когда и эта
* Hopper, 73; Strada, 126, 127; Burgund., 182, 183.


142
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
надежда потухла, мы считаем своим долгом предупредить регентшу о возможном бедствии. Поэтому просим ваше высочество отправите в Мадрид какое-нибудь благомыслящее и хорошо осведомленное лицо, которое было бы в состоянии склонить короля к тому, чтобы он, согласно единодушному желанию нации, уничтожил инквизицию и отменил существующие эдикты, а вместо них приказал общему собранию сословных представителей выработать новые, более че-^ ловечные. Тем временем, в ожидании, пока король объявит о своем: решении, пусть эдикты больше не применяются, а инквизиция пусть бездействует. Если же, — так говорилось в заключение, — наше смиренное ходатайство не будет услышано, то призываем^ в свидетели бога, короля, регентшу и всех советников, что м ы свой долг выполнили, какое бы ни случилось бедствие»
На следующий день, когда им было, назначено придти за ответом, члены союза явились к регентше таким же шествием, но в еще^ большем количестве, так как за это время к ним присоединились граф фон-Берген и граф фон-Куйлембург со сторонниками. Ее решение было написано на полях прошения и гласило следующее: не в ее власти совсем отменить инквизицию и эдикты, но она готова, согласно желанию членов союза, послать кого-нибудь из дворян в Испанию и сама всеми силами поддержит их ходатайство у короля; инквизиторам же будет предложено исполнять тем временем свои обязанности с умеренностью. Со своей стороны она ждет, что союз воздержится от всяких насильственных действий и ничего не предпримет против католической религии. Как ни мало были члены союза удовлетворены этими общими и нерешительными обещаниями, все) же это было; все, чего они могли ожидать на первых порах хотя бы с некоторой долей вероятности. Собственно говоря, удовлетворение или неудовлетворение их прошения не имело ничего общего с настоящей целью союза. Пока что им было достаточно, что союз вообще-то был основан и что теперь у них было хоть что- нибудь, чем можно было бы при надобности устрашить правительство. Таким образом члены союза действовали в полном соответствии со своим планом, когда они удовлетворились этим ответом и предоставили остальное решать королю. Вообще вся эта комедия er прошением была придумана только для того, чтобы скрыть з&  ** Hopper, 74; Burgund., 162, 166.


КНИГА ТРЕТЬЯ
143
фигурой просителя более смелые планы союза, пока он не окрепнет настолько, чтобы показаться в своем настоящем свете; поэтому им было гораздо важнее сохранение этой маски и то, чтобы их прошение было принято благосклонно, чем то, чтобы оно было быстро удовлетворено. В новой записке, которую они передали регентше через три дня после этого, они настаивали, чтобы она дала им определенное удостоверение в том, что они в данном случае выполняли только свой долг и руководствовались верноподданническим рвением в отношении короля. Когда герцогиня уклонилась от объяснений, они уже с лестницы послали к ней кого-то, чтобы вторично попытаться достигнуть этого. «Только время и ваше будущее поведение, — ответила герцогиня посланному, — явятся судьями ваших намерений» *.
Пиршества положили начало союзу, и пиршество же оформило и завершило его. В тот самый день, когда было передано второе прошение, Бредероде угощал заговорщиков в доме Куйлембурга. Присутствовало до трехсот гостей. Опьянение делало их задорными, и молодечество их возрастало вместе с их числом. Некоторые из них вспомнили тут, что они слышали, как граф фон-Барлемон шепнул по-французски регентше, которая при передаче ей петиции как будто побледнела, что она не должна бояться кучки нищих (gueux). Большая часть дворян вследствие плохого ведения хозяйства действительно так опустилась, что вполне оправдывала это название. А так как они были в этот момент заняты тем, чтобы подобрать наименование своему братству, то и ухватились с жадностью за это выражение, которое под видом смирения скрывало дерзость их замысла и в то же время было очень близко к правде. Они тотчас же стали чокаться друг с другом, выкрикивая при всеобщем одобрении: «Да здравствуют гёзы!» По окончании обеда Бредероде появился с сумкой, какие тогда носили странствующие богомольцы и нищенствующие монахи, повесил ее себе на шею, выпил из деревянного кубка за здоровье присутствовавших, поблагодарил всех за их вступление в союз и торжественно поклялся, что готов рисковать своею жизнью и имуществом за каждого из них. Все громко прокричали то же самое, кубок пошел вкруговую, и каждый произносил, поднося кубок к губам, ту же самую клятву. Затем все они один за другим получили по нищенской суме, и каждый повесил ее на свой
* Hopper, 94; Strada, 127.


144
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
собственный гвоздь. Шум, произведенный этой потехой, привлек в дом случайно оказавшихся вблизи принца Оранского, графа фон- Эгмоыта и графа фон-Горна. Бредероде, как хозяин дома, с бурной настойчивостью пригласил их остаться и выпить с ними стакан " . Прибытие этих трех влиятельных лиц вызвало новый взрыв ликований, и радость стала переходить в разгул. Многие совсем опьянели, гости вместе с прислугой, серьезное и шутовское, чувственное упоение и государственные дела, — все это перемешалось самым причудливым образом; всеобщее бедствие в стране подготовило вакханалию. Дело на этом не кончилось. То, что было решено в опьянении, было затем выполнено в трезвом виде. Для народа необходимо было сделать существование его защитников наглядным, а для поддержания рвения в партии нужен был внешний знак; лучшим средством для этого было открыто присвоить себе название гёзов и от него позаимствовать знаки для братства. Через несколько дней город Брюссель кишел пепельно-серыми одеждами, которые привыкли видеть на нищенствующих монахах и на кающихся. Вся семья каждого из заговорщиков, считая в том числе и челядь, облачилась в такое монашеское одеяние. Некоторые прикрепили к своим шапкам деревянные миски, покрытые тонким слоем серебра, такие же кубки или еще ножи, всю домашнюю утварь нищенствующей братии; другие подвесили эти вещи к поясу. На шею они надели золотую или серебряную медаль, получившую потом название — пфенниг-гёзов; на одной стороне медали был изображен бюст короля с надписью: «королю верен»; на другой стороне изображены были две руки, держащие сумку для провизии, со словами: «до нищенской сумы». Отсюда и взялось название «гёзы», которое впоследствии носили в Нидерландах все те, кто отпал от папства и поднял оружие против короля vs!\
Прежде чем разойтись и рассеяться по провинциям, члены союза еще раз явились к герцогине, чтобы напомнить ей о необходимости более мягкого отношения к еретикам в ожидании ответа короля из Испании, если она не желает довести народ до крайности.  * *** «Мы ведь выпили только один единственный маленький стакан вина, — уверял впоследствии Эгмонт в своей защитительной записке, — и они кричали при этом: «Да здравствует король и да здравствуют гёзы!» Тут я в первый раз услышал это название, и, конечно, оно мне не понравилось. Но времена были такие тяжелые, что приходилось во многом принимать участие наперекор своим склонностям, и я смотрел на это как на невинный поступок» «Procès criminels des comtes d’Egmont» etc., T. I., «Защита Эгмонта»).
** Hopper, 94; Strada, 127—130; Burgund., 185, 187.


Передача компромиссного прошения Маргарите Пармскоё в 1565 г. С гравюры из М. Aitsinger «De leone belgico»


КНИГА ТРЕТЬЯ
145
Но если бы, добавили они, вследствие противоположного способа обращения произошла беда, то они желали бы, чтобы на них, во вся- жом случае, смотрели как на людей, выполнивших свой долг.
Герцогиня ответила, что она надеется принять такие меры, что никаких беспорядков не произойдет. Но если б это все-таки случилось, то она могла бы приписать это только членам союза и никому другому. Поэтому она настойчиво советует им, чтоб и они со своей стороны выполнили все свои обещания, но особенно, чтоб они не принимали больше новых членов в союз, не созывали больше никаких частных собраний и вообще не вводили бы никаких новшеетв. Пока же, чтоб успокоить их, было приказано тайному секретарю показать им письма, в которых предписывалось всем инквизиторам и светским судьям соблюдать умеренность по отношению к тем еретикам, которые не усугубили своей еретической виновности гражданскими преступлениями. До своего отъезда из Брюсселя члены союза выбрали из своей среды четырех представителей *  ** для заведывания делами союза и кроме них выбрали еще для каждой провинции собственного делопроизводителя. В самом Брюсселе было оставлено несколько человек, чтобы зорко следить за всеми действиями двора. Бредероде, Куйлембург и Берген покинули, наконец, город в сопровождении пятисот пятидесяти всадников; за стенами города они еще раз салютовали друг другу выстрелами из мушкетов и затем разъехались — Бредероде в Антверпен, двое других в Гель- дерн. Регентша поспешила опередить Бредероде, послав в Антверпен курьера, чтобы предостеречь против него магистрат города. Возле гостиницы, где остановился Бредероде, столпилось больше тысячи человек. Он показался у окна со стаканом вина в руке. «Граждане Антверпена, — обратился он к ним, — я нахожусь здесь, рискуя своей жизнью и имуществом, с целью избавить вас от гнета инквизиции. Если вы хотите принять участие в этом деле и хотите избрать меня своим руководителем, то примите тост, который я провозглашаю за ваше здоровье, и в знак одобрения поднимите руки». С этими словами он выпил, и при шумных криках ликования руки у всех сразу поднялись вверх. После этого геройского поступка он покинул Антверпен
* Бургундиус говорит, что таких представителей было двенадцать и будто народ называл их в шутку двенадцатью апостолами (188).
** Strada, 131.
768
10


146
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Сейчас же после передачи дворянами петиции регентша поручила тайному совету выработать новую формулу эдиктов, которая должна была занять некоторым образом среднее место между указами короля и требованиями членов союза. Теперь встал вопрос*  **
что благоразумнее: сразу ли обнародовать модерацию, как
обычно стали называть смягченные эдикты, или же сначала представить ее на одобрение короля *. Тайный совет, считая слишком, рискованным предпринять такой важный шаг без предуведомления монарха и даже вопреки его определенным предписаниям, выступил против принца Оранского, который высказался за немедленное обнародование. Кроме того были основания бояться, что даже и нация?, будет недовольна этой модерацией, выработанной без участия сословных представителей, на чем все усиленно настаивали. Чтобы как-нибудь добиться согласия сословий, или, вернее, украсть его у них, регентша прибегла к хитрости. Она обратилась за одобрением к каждой области отдельно и прежде всего к тем из них, у которых было меньше всего свобод, как Артуа, Геннегау, Намюр и Люксембург. Таким путем она не только избегла возможной опасности, что' области будут возбуждать друг друга к непокорности, но достигла еще и того, что более свободные провинции, как Фландрия и Брабант, которых мудро оставили под самый конец, дали увлечь себя примером других * ". Уполномоченные городов были настолько ошеломлены этим совершенно незаконным образом действий, что не успели даже обратиться к своим общинам, а затем их обязали еще хранить насчет всего происшедшего глубокое молчание. Таким путем регентша достигла того, что некоторые области признали модерацию безусловно, другие области признали ее с некоторыми добавлениями. Люксембург и Намюр подписали ее без всякого колебания. Сословия в Артуа сделали то добавление, что ложные доносчики должны подлежать закону возмездия; сословия в Геннегау выразили желание, чтобы вместо конфискации имущества, которая противоречит их привилегиям, были введены какие угодно другие наказания. Фландрия потребовала полного уничтожения инквизиции и того, чтобы обвиняемые получили право апеллировать к своим провинциям. Сословия Брабанта позволили провезти себя хитро¬
* Hopper, 95.
** Grot., 22; Burgund., 196, 197 sq.


КНИГА ТРЕТЬЯ
147
стями двора. Зеландия, Голландия, Утрехт, Гельдерн и Фрисландия, огражденные самыми значительными привилегиями и охранявшие их с наибольшим рвепием, именно поэтому никогда и не были спрошены об их мнении. От провинциальных судов потребовали, чтобы и они также дали свои заключения относительно вновь принятого смягчения, но, повидимому, их заключения звучали не очень благоприятно, так как они никогда не были посланы в Испанию *  ** ***. По основному содержанию этого смягчения, которое в самом деле заслуживало своего названия, можно сделать выводы и насчет самих эдиктов. Наставники, руководители и духовные писатели всех сект, говорилось там, а также и все те, которые дают кому-нибудь из них убежище, содействуют еретическим собраниям, скрывают их и вообще совершают какое-нибудь другое нарушение общественного порядка, должны быть наказаны виселицей, а имущество их (где это допускается местными законами) должно быть конфисковано; но если они отрекутся от своих заблуждений, то могут быть подвергнуты наказанию мечом, а оставшееся после них имущество перейдет к их семьям. — Жестокая западня для родительской люб^ ви! — Незакоренелые, готовые раскаяться, еретики, говорилось дальше, могут получить помилование; те же из них, которые не хотят раскаяться, должны очистить страну, однако не лишаясь своего имущества, кроме того случая, если они совращают в свою ересь других^ Это благодеяние, однако, не распространялось на анабаптистов. Эти,, если не искупали своей вины самым основательным покаянием, должны были лишиться своего имущества, а если они становились рецидивистами, т. е. вторично отпадали от церкви, то их предписывалось казнить без всякого милосердия"'". Легко можно было бы увлечься соблазном объяснить большее уважение к жизни и собственности, которое замечается в этих постановлениях, начинавшейся переменой во взглядах у испанского министерства. Но в действительности это был только вынужденный шаг, предпринятый под давлением стойкого сопротивления дворянства. В Нидерландах были так мало удовлетворены этой модерацией, которая собственно не отменяла ни одной существенной тяготы, что народ, в раздражении, вместо модерации (смягчение) называл ее моордерацией, т. е. убийством
* A. G. d. у. N., III, 72.
** Burgund., ISO—193.
*** a: G. d. у. N., 72.


148
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Выманив таким образом у сословий согласие на модерацию, ее представили в государственный совет; подписанная им, она была послана королю в Испанию, чтобы получить через его утверждение силу закона *.
Посольство в Мадрид было сначала поручено, по соглашению с заговорщиками, маркизу фон-Бергену **, но, по вполне обоснованным опасениям насчет настроений короля и не желая брать на себя одного исполнение такого деликатного поручения, Берген выпросил себе помощника. Он получил его в лице барона фон-Мон- тиньи, который когда-то был уже уполномочен на такое же дело и с честью довел его тогда до конца. Но за это время обстоятельства сильно изменились, и он имел полное основание беспокоиться насчет того, какой прием будёт ему оказан в Мадриде во второй раз. Поэтому для большей своей безопасности он сговорился с герцогиней, что она предварительно напишет об этом монарху, между тем как он со своим сотоварищем будут совершать путешествие достаточно медленно, чтобы узнать об ответе короля еще в дороге. Добрый гений его, который, казалось, хотел спасти его от ожидавшей в Мадриде страшной судьбы, создал неожиданное препятствие для его путешествия: маркиз фон-Берген вследствие раны, полученной им во время игры в мяч, не мог сейчас же тронуться с ним в путь. Однако Мон- тиньи — в виду того, что регентша просила его поспешить — отправился в дорогу один, но не для того, как он надеялся, чтобы отстоять в Испании дело своего народа, а для того, чтобы умереть за него ***.
Положение вещей настолько изменилось теперь, и шаг, предпринятый дворянством, настолько приблизил момент полного разрыва с правительством, что принцу Оранскому и его друзьям казалось уже невозможным оставаться дальше на той средней осторожной позиции между республикой и двором, которую они до сих пор занимали, и объединять дальше столь противоречивые обязанности. Сколько усилий приходилось им делать при их образе мыслей, чтобы сохранять в этом споре беспристрастие, и как сильно страдали их природное свободомыслие, их любовь к отечеству и их понятие
* Vigl. ad Hopper, Epist. У H.
** Надо отличать этого маркиза Фон-Бергена от граФа Вильгельма фон- Бергена, который один из первых подписал «Компромисс» (Vigl. ad Hopper, Epist. VII).
*** Strada, 133, 134.


КНИГА ТРЕТЬЯ
т
о терпимости под тем давлением, которое на них оказывало их положение; а наряду с этим проявлявшееся недоверие к ним Филиппа и недостаточное внимание, с которым давно уже начали относиться к их мнениям, и сдержанное отношение к ним герцогини, — все это охлаждало их служебное рвение и затрудняло еще больше выполнение неблагодарной роли, которую они взяли на себя с такой неохотой. Из Испании дошли к тому же различные слухи, которые делали несомненным тот факт, что король очень недоволен петицией дворянства, а также и их личным поведением при этих обстоятельствах; с его стороны приходилось ждать теперь мероприятий, которые они, как опора отечественной свободы и как друзья и родственники большей части членов союза, никоим образом не могли бы поддержать *. От того, каким именем назовут в Испании объединение дворянства, зависело теперь их решение, как им действовать дальше. Если петиция будет названа мятежом, то им не останется никакого другого выбора, как только или заблаговременно вызвать двор на рискованное объяснение, или же поддержать двор, когда он начнет преследовать людей, которые действовали вполне в их духе и интересы которых являются и их интересами. Только совершенно удалившись от дел, они могли уклониться от этой неприятной альтернативы — путь, который они отчасти уже выбрали один раз и который при теперешних обстоятельствах являлся больше чем простой необходимостью. На них -смотрела вся нация. Безграничное доверие к их убеждениям и всеобщее почитание их, близкое к обоготворению, облагораживали дело, которое они считали своим, и окончательно губили тех, которые отступали от него. Их участие в государственном управлении, если оно даже и оставалось только номинальным, сдерживало враждебную партию; пока они находились в сенате, насильственных мер избегали, потому что все еще оставалась надежда достигнуть чего-то добром. Их неодобрение партии заговорщиков, если оно даже шло и не от всего сердца, отнимало у заговорщиков мужество и делало их нерешительными; наоборот, партия оказалась бы во всей своей силе, как только она, хотя бы отдаленно, могла рассчитывать на такое важное для нее одобрение. Те же самые мероприятия правительства, которые, проходя через их руки, имели бы наверное благоприятные результаты,
* Meteren, 81.


150
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
без них должны были стать подозрительными и бесполезными; даже уступчивость короля, если она не являлась делом этих друзей народа, в значительной доле теряла свое значение. Их удаление от дел, — не говоря уже о том, что это лишало регентшу советов в то время, когда советы ей были крайне необходимы, — давало перевес враждебной партии, которая, руководясь слепой приверженностью ко двору и незнакомая с особенностями республиканского характера, должна была неизбежно увеличить бедствие и довести озлобление граждан до последней степени.
Каждый может сам судить, — в зависимости от того, хорошо или плохо относится он к принцу Оранскому, — какой из этих мотивов был преобладающим и заставил Оранского решиться покинуть регентшу на произвол судьбы, а самому отстраниться от всех государственных дел. Повод, чтобы привести в исполнение свое решение, вскоре нашелся. Принц Оранский голосовал за быстрое опубликование наново переделанных эдиктов. Регентша поступила соответственно мнению тайного совета и послала их сначала королю. «И ясно вижу теперь, — заявил он с преднамеренной горячностью, — что ко всем моим советам относятся с недоверием. Королю не нужны такие слуги, в верности которых ему приходится сомневаться, и я далек от того, чтобы навязывать моему государю услуги, которые ему неприятны. Итак, будет лучше и для него и для меня, если я отстранюсь от общественных дел» *. Приблизительно то же самое заявил и граф фон-Горн. Эгмонт попросил об отпуске под предлогом, что врачи предписали ему аахенские ванны, хотя он (так говорится в обвинительном акте против него) выглядел, как само здоровье. Регентша, испуганная последствиями, к которым неизбежно должны были привести эти шаги, заговорила с принцем очень резко. «Если ни мои доводы, ни общественное благо не в состоянии заставить вас отказаться от этого намерения, то позаботьтесь по крайней мере о своем собственном добром имени. Людвиг Нассауский — ваш брат. Он и граф Бредероде, главари заговора, были, как всем известно, у вас в гостях. В петиции находится то же самое, о чем постоянно говорилось до сих пор во всех ваших заявлениях в государственном совете. Если вы так внезапно покидаете сейчас вашего короля, то не будет ли это означать в глазах всех, что вы поддержи-
* Burgund., 189.


КНИГА ТРЕТЬЯ
151
®аете дело заговора?» О том, действительно ли принц выступил на £>тот раз из государственного совета, ничего не говорится. Но если он и ушел, то, вероятно, скоро одумался, так как мы вскоре после этого опять встречаем его занятым общественными делами. Эгмонт, повидимому, поддался на уговоры герцогини, и только Горн действительно удалился в одно из своих поместий с намерением никому больше не служить — ни императору, ни королям*.
Тем временем гёзы рассеялись по всем провинциям и, где бы они ни появлялись, всюду распространяли благоприятнейшие известия пб успехе их предприятия. По их уверениям, для свободы религии <было уже все сделано, и, чтобы укрепить веру в этом, они, когда нехватало правды, не стеснялись прибегать и ко лжи. Так, например, /они показывали поддельное письмо кавалеров ордена Золотого руна, в котором торжественно заявлялось, что в будущем из-за религии никто не должен больше бояться ни тюрьмы, ни изгнания из страны, ни смертной казни, разве что одновременно будет совершено какое-нибудь политическое преступление, но и в таком случае судьями будут, конечно, члены союза; и так будет до тех пор, пока король вместе с чинами государства не примет насчет этого каких- нибудь других решений. Хотя кавалеры Руна при первом же известии об этом обмане приложили все усилия, чтобы вывести нацию из заблуждения, все же эта изобретательность в короткое время оказала гёзам большие услуги. Если бывают истины, действие которых «ограничивается одним мгновением, то вымыслы, которые держатся также только мгновение, могут очень легко заступить их место. Пущенный слух посеял недоверие между регентшей и кавалерами Руна. Кроме того он поднял мужество протестантов, возбудив в них новые надежды, и придал тем, кто стремился к нововведениям, видимость права; и если даже они сами не верили в это право, то все же оно послужило к тому, чтобы внешне оправдать все их действия. Хотя лживая иллюзия и была «скоро опровергнута, в тот короткий промежуток времени, пока ей верили, она стала причиной стольких правонарушений и вызвала столько безудержных вольностей, что отступление стало невозможным, и те, которые уже вступили на новый путь, почувствовали себя вынужденными продолжать
* Здесь он оставался три месяца в стороне от всякой деятельности («Обвинение Горна», 118).


152 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
его по привычке или с отчаяния ~. После первого же известия о счастливых результатах бежавшие протестанты снова поспешили вернуться в свое отечество, с которым они расстались с такой неохотой; те, которые скрывались, покинули свои убежища; те, которые до сих пор чтили новую религию только в глубине сердца, ободренные терпимостью этих постановлений, стали признавать ее прямо и открыто Имя гёзов громко прославлялось во всех провинциях, их называли опорой религии и свободы; их партия росла с каждым днем, и многие купцы начали носить их знаки. На пфенниге гёзов купцы внесли свое изменение: они присоединили к рисунку два накрест положенных посоха, как бы указывая на то, что ежеминутно готовы покинуть ради религии свой очаг и дом. Возникновение союза гёзов придало делу совсем другой вид. Ропот подданных, до сих пор бессильный и ничтожный, потому что это были только выкрики отдельных лиц, теперь грозно сплотился воедино и, благодаря этому объединению, получил силу, стойкость и направление. Каждая мятежная голова смотрела на себя как на члена славного' и грозного целого и верила, что ее отвага приобретает значение, попадая в это сборное место всеобщего недовольства. Честолюбивым льстило, если их считали важным приобретением в союзе. Трусливых привлекала возможность незаметно и безнаказанно затеряться в этом большом потоке. То лицо, которым заговорщики повернулись к нации, было совсем непохоже на то, которое они показывали двору. Но если б даже их намерения и были кристально чисты, если б они действительно желали добра трону, как они старались это показать ему, — все равно большую толпу привлекло бы к ним только то, что было в их действиях противозаконного, а лучшая цель их осталась бы незамеченной.
Публичные проповеди
Вряд ли могли гугеноты и немецкие протестанты выбрать более благоприятный момент, чем этот, для ввоза своего опасного товара в Нидерланды. Все значительные города кишели теперь подозрительными пришельцами, переодетыми сыщиками, еретиками всякого рода и их апостолами. Три религиозные секты из числа всех, отпав-  * *** Strada, 132, 133.
** Grot., 22.


КНИГА ТРЕТЬЯ
153
ших от господствующей церкви, получили значительное распространение в провинциях. Анабаптисты переполняли Фрисландию и прилегающие к ней местности; но они, как самые бедные из всех, не имеющие общественного управления и внутреннего распорядка, без военной силы и к тому же раздираемые спорами, не вызывали больших опасений. Гораздо большее значение имели кальвинист ы, которые овладели южными провинциями и особенно Фландрией и нашли себе могучую опору в своих соседях-гугенотах, в Женевской республике, в швейцарских кантонах и в некоторой части Германии; к тому же их религия в немного измененном виде восседала на английском троне. Секта кальвинистов была самой многочисленной из всех; особенно много приверженцев было у нее среди торгового сословия и среди простых граждан; ее возникновению содействовали главным образом изгнанные из Франции гугеноты. Лютеране отставали от кальвинистов по своей численности и по богатству, но большое количество приверженцев среди дворянства придавало им вес. Они охватили преимущественно восточную часть Нидерландов, которая граничит с Германией; их' вероисповедание господствовало и в некоторых северных государствах; могущественнейшие из имперских князей были их союзниками, и они могли с полной видимостью права установить свободу вероисповеданий в этой стране, к которой по Бургундскому договору принадлежали и Нидерланды. Антверпен стал местом, где собрались представители всех этих трех религий, потому что народные массы укрывали их, а смешение всех наций в этом городе благоприятствовало свободе. Эти три церкви не имели между собой ничего общего, кроме непримиримой ненависти против папства и особенно против инквизиции и испанского правительства, орудием которого она была; но как раз ревность, с которой они взаимно наблюдали друг за другом, поддерживала их усердие и препятствовала тому, чтобы потухло пламя их фанатизма *.
В ожидании, пока выработанная модерация будет утверждена, регентша, желая удовлетворить гёзов, рекомендовала штатгальтерам и другим провинциальным властям соблюдать умеренность в преследования еретиков, и большая часть их, относясь с отвращением к функциям карательной власти, с радостью последовала этому ука¬
* Grot., 22; Strada, 136; Burgund., 212.


154
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
занию и придала ему самое широкое толкование. Большинство наиболее уважаемых лиц в магистратах от души ненавидело инквизицию и испанскую тиранию. Многие из них втайне принадлежали даже к одной из религиозных сект, а те, которые и не принадлежали, все же с трудом переносили то, что испанцы, их заклятые врат, так жестоко обращаются с их соотечественниками *  **. Поэтому они преднамеренно поняли регентшу неправильно и повели дело так, что инквизиция, а также и эдикты почти перестали существовать. Такое снисходительное отношение правительства и одновременно блестящая мистификация гёзов вызвали протестантов из подполья, тем более что их стало уже слишком много, чтобы можно было дальше укрываться там. До сих пор они удовлетворялись тайными ночными сборищами, теперь же почувствовали себя достаточно многочисленными и сильными, чтобы отважиться на публичные собрания. Эти вольности впервые начали позволять себе между Уденардом и Гентом, а вскоре затем во всей остальной Фландрии. Некий Герман Штрикер, родом из Обер-Исселя, беглый монах, бесстрашный энтузиаст, очень одаренный человек, внушительной наружности и с бойким языком, первый решается созвать народ на проповедь под открытым небом. Новизна предприятия собирает вокруг него до семи тысяч сторонников. Судья этой местности, отличавшийся больше храбростью, чем умом, бросается в толпу с обнаженной шпагой, чтобы арестовать проповедника; но толпа, вооружившись камнями за недостатком другого оружия, так грозно встречает его, что он падает тяжело израненный и радуется, когда ему удается вымолить себе жизнь " . Удача первой попытки придает смелости на вторую. Протестанты снова собираются в еще большем количестве в окрестностях Альста. Но теперь они уже вооружены рапирами, огнестрельным оружием и алебардами; выставляются сторожевые посты, и подходы загораживаются телегами и повозками. Всякий, кто случайно проходит мимо, должен волей-неволей принять участие в богослужении; специальные надсмотрщики следят
* Grot., 29; Burgund., 203, 204.
** Burgund , 213, 214. Один человек мог броситься в семитысячную толпу безрассудно смелых людей, возбужденных к тому же совместным молением, чтобы на их глазах арестовать того, кого они обожают, —такая неслыханная грубость доказывает больше, чем всё, что можно было бы сказать об этом, с каким непомерным презрением относились тогдашние католики к так называемым еретикам, которых они считали какой-то низшей породой людей.


КНИГА ТРЕТЬЯ
155
за этим. При входе расположились книгопродавцы с протестантскими катехизисами, назидательными сочинениями и пасквилями, направленными против епископов. Апостол Герман Штрикер говорит с трибуны, которую тут же наскоро соорудили из повозок и срубленных деревьев. Кусок парусины, растянутый над головой, защищает его от солнца и дождя. Народ становится против ветра, чтобы ни слова не проронить из его проповеди, главная соль которой заключается в издевательствах над папством. Из ближней речки приносят воду, чтобы он крестил новорожденных без всяких дальнейших церемоний, как во времена первого христианства. Тут же дается причастие по кальвинистскому обряду, благословляются брачные пары, совершаются разводы. Половина Гента вышла таким образом За ворота своего города. Движение стало расширяться все дальше и дальше и, наконец, охватило всю Восточную Фландрию. Западную Фландрию таким же образом привел в движение другой отпавший от католичества монах, Петр Датен из Поперингена. Пятнадцать тысяч человек собрались из городов и деревень на его проповедь. Их количество делает их настолько смелыми, что они силой врываются в тюрьмы, где в ожидании мученической смерти находятся некоторые анабаптисты. Некий Амброзиус Вилле, французский кальвинист, подстрекнул к такой же дерзости протестантов в Турне. Они, в свою очередь, требуют освобождения заключенных и при этом раз за разом грозят, что передадут город французам. Между тем город оставался без всякого прикрытия, так как комендант, опасаясь измены, стянул весь гарнизон в цитадель; к тому же и гарнизон отказывался действовать против своих сограждан. Сектанты зашли в своей дерзости так далеко, что потребовали себе в городе собственной церкви; так как им было в этом отказано, они вступили в союз с Валансьеном и Антверпеном, чтобы, по примеру других городов, открытой силой обеспечить совершение своих богослужений. Эти три города стояли в тесной связи друг с другом, и протестантская партия была во всех трех одинаково сильна. Но так как ни одна из них не решалась начать мятеж первой, то они и сговорились, что устроят публичные проповеди одновременно. Появление Бредероде в Антверпене поддержало их мужество. В тот же самый день, когда это происходило в Турне и Валансьене, шестнадцать тысяч мужчин и женщин вышли из ворот Антверпена. Матери тащили с собой самых маленьких детей.


156
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Вся эта толпа огородилась повозками, связав их между собой, за повозками спрятались вооруженные люди, чтобы защитить молящихся в случае внезапного нападения. Проповедниками были частью немцы, частью гугеноты, говорили они на валлонском наречии; некоторые из них были из самых низших слоев, и даже ремесленники почувствовали себя призванными к этому святому делу. Их ничто не пугало больше: ни авторитет власти, ни закон, ни появление сыщиков. Многих привело сюда любопытство — хотелось послушать, что нового и диковинного преподнесут эти чужеземные пришельцы, вызывавшие о себе так много толков. Других привлекало звучное пение псалмов, переложенных по женевскому обычаю на французский язык. Очень многие шли на эти проповеди как на веселую комедию, в которой самым уморительным образом высмеивались папа, участвовавшие на Тридентском соборе отцы церкви, чистилище и другие догмы господствующей церкви. Чем неистовее были эти выступления, тем больше они нравились слушателям, и всеобщие рукоплескания, как в театре, вознаграждали того оратора, который умел превзойти других своими фантастическими преувеличениями. И все-таки это осмеяние господствующей церкви не прошло совсем бесследно для слушателей, так же как и те немногие зерна благоразумия, которые время от времени бросались при этом; многие, которые вовсе и не думали искать здесь правды, быть может, уносили ее с собой, даже и не подозревая этого ".
Эти собрания повторялись несколько дней под ряд, и с каждым разом дерзость сектантов становилась все больше, пока они, наконец, не дошли до того, что даже позволили себе по окончании богослужения с триумфом проводить своих проповедников домой, окружив их конвоем из вооруженных всадников, что было явным издевательством над законом. Городской совет шлет к герцогине одного гонца за другим, прося ее явиться лично или даже, если это возможно, перенести свою резиденцию в Антверпен. По его мнению, это было единственным средством обуздать строптивость мятежников и спасти город от полного разорения, так как наиболее видные купцы, опасаясь возможности грабежей, намеревались уже покинуть его. Страх подвергнуть опасному риску свое королевское достоинство помешал ей пойти навстречу этому желанию, но вместо нее
* Strada, 132; Burgund., 220—232.


КНИГА ТРЕТЬЯ
157
посылается туда граф фон-Меген, чтобы переговорить с магистратом насчет введения гарнизона в город. Мятежная чернь, очень быстро узнав о цели его приезда, с буйными криками! окружает его. «Он известен как заклятый враг гёзов! — кричали ему.— Он несет с собой порабощение и инквизицию и должен немедленно покинуть город». Возбуждение не улеглось до тех пор, пока Меген не выехал опять за ворота. Тогда кальвинисты города Антверпена подали магистрату заявление, в котором они доказывали, что по своей многочисленности не могут больше удовлетворяться тайными собраниями и что им необходимо иметь в городе собственный молитвенный дом. Магистрат снова обращается к герцогине с представлениями о том, чтобы она своим личным присутствием все же пришла на помощь городу, находящемуся в затруднительном положении, или же, по крайней мере, прислала им принца Оранского, как единственного человека, с которым народ еще считается и который к тому же связан с Антверпеном своим наследственным титулом бургграфа Антверпенского. Во избежание еще большего несчастия ей пришлось удовлетворить их второе требование, и, как ни тяжело ей это было, она решилась поручить Антверпен принцу Оранскому. Оранский долго заставил упрашивать себя тщетно, так как, невидимому, он твердо решил не принимать больше никакого участия в государственных делах. В конце концов он все же склонился перед настойчивыми убеждениями регентши и перед бурно выраженным желанием народа. Бредероде с большой свитой встретил его за полмили от города, и обе стороны приветствовали друг друга выстрелами из пистолетов. Казалось, все население Антверпена высыпало, чтобы встретить своего избавителя. Большая дорога кишела людьми; с деревенских домов поснимали крыши, чтобы большее количество зрителей могло поместиться на них; на заборах, на оградах кладбищ и даже на надгробных камнях всюду виднелись люди. Любовь народа к принцу проявлялась здесь в детски наивных излияниях. «Да здравствуют гёзы!» — кричали ему навстречу и молодые, и старые. «Смотрите, — кричали другие, — вон тот, кто несет нам свободу!» — «Это тот, — кричали лютеране, — кто несет нам аугсбургское вероисповедание!» — «Ну, теперь нам и гёзов никаких больше не нужно!—раздавались восклицания: — и не нужно нам больше ходить в Брюссель — он один для нас всё!» Те,


158
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
которые ничего не могли сказать, изливали свою радость в псалмах, которые они шумно распевали вокруг него. Оранский, однако, не терял своей серьезности, молча раскланивался на все стороны и, наконец, так как никто не хотел слушать его, воскликнул не то с досадой, не то растроганный: «Ей-богу, им бы следовало подумать о том, что они делают; не пришлось бы потом раскаиваться в том, что делается сейчас» *. Ликование еще усилилось, когда он въехал верхом в самый город. Первые же разговоры принца Оранского с руководителями религиозных партий, которых он поодиночке пригласил к себе, выяснили ему, что главный источник зла заключается во взаимном недоверии партий друг к другу и в подозрительном отношении граждан к намерениям правительства и что его первым делом поэтому должно быть успокоение умов. У кальвинистов, как наиболее сильных по своей численности, он постарался уговорами и хитростью вырвать оружие из рук, что ему, наконец, удалось, хотя и с большим трудом. Но так как вскоре после этого в Мехельне было нагружено несколько повозок военным снаряжением и брабант- ский окружной начальник стал довольно часто показываться с вооруженными людьми в окрестностях Антверпена, кальвинисты в страхе, что на них могут напасть и помешать их богослужению, обратились к принцу Оранскому с просьбой отвести им в стенах города место, где они могли бы чувствовать себя в безопасности **  ***. Ему скова удалось их успокоить, и благодаря его присутствию в Антверпене даже в праздник успения богоматери, привлекший в город массу народа и вызывавший всевозможные опасения, не произошло никаких беспорядков. Икону богоматери с обычной торжественностью беспрепятственно носили по всему городу; несколько ругательных слов и очень сдержанная воркотня по поводу идоло- служения — вот все, чем проявила себя некатолическая часть черни по отношению к этой процессии
1566. В то самое время, как регентша получала то из одной, то из другой провинции самые печальные известия о вызывающем поведении протестантов и трепетала за Антверпен, который она вынуждена была передать в опасные руки принца Оранского, ее привело в немалый ужас сообщение еще и с другой стороны. Сейчас-
* Strada/ 138, 139; Burgurd., 233, 234.
** Meurs. Guil. Auriac., L. I, 10, 11.
*** Meteren, 83; Buigund., 234.


КНИГА ТРЕТЬЯ
159
же после первых известий о публичных проповедях она обратилась к союзу с предложением выполнить теперь его обещания и протянуть ей руку помощи для восстановления порядка. Граф Бред вроде воспользовался этим предлогом, чтобы назначить общее собрание всего союза; вряд ли можно было выбрать для этого более опасный момент. Такая хвастливая демонстрация внутренних сил союза, одно уже существование и защита которого подбадривали протестантскую чернь, должна была, зайдя так далеко, как она зашла теперь, поднять уверенность в себе сектантов и в такой же степени подорвать мужество у регентши. Съезд состоялся в С.-Трузне, в одном из городов области Люттиха, куда съехалось до двух тысяч союзников с Бредероде и с Людвигом Нассауским во главе. Так как продолжительное отсутствие королевского ответа из Мадрида не предвещало им ничего хорошего, то они считали во всяком случае очень желательным добиться для себя от герцогини охранной грамоты. Те из них, которые отдавали себе отчет в своих неблаговидных симпатиях к протестантской черни, относились к ее бесчинствам как к благоприятному для союза явлению, и кажущаяся удача тех, до сообщества с которыми они опустились, заставила их заговорить в другом тоне; их прежнее благородное рвение стало вырождаться в нетерпимость и заносчивость. Многие из них полагали, что надо воспользоваться общим хаосом и растерянностью герцогини для того, чтобы ставить требование за требованием. Католические члены союза* среди которых многие были настроены монархически и вступили в союз скорее случайно и увлеченные примером, чем по внутреннему побуждению, вдруг услышали тут, к немалому своему изумлению, что предполагается добиваться всеобщей свободы вероисповедания. Они с ужасом поняли, в какое опасное предприятие они опрометчиво позволили втянуть себя. Сейчас же после этого открытия молодой граф Мансфельд вышел из союза, и внутренняя рознь
начала теперь подкапываться под поспешно воздвигнутое здание,
*
незаметно расшатывая союз по всем швам .
Регентша уполномочивает графа Эгмонта и Вильгельма Оранского переговорить с членами союза. Двенадцать человек из союза, среди которых находились Людвиг Нассауский, Бредероде и Куй- лембург, сошлись с двумя уполномоченными в деревне Дуффле, не-
* Burgund., 235; Strada, 140.


160
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
далеко от Мехельна. «К чему же этот новый шаг? — задала им правительница вопрос устами своих уполномоченных. — От меня потребовали, чтобы я отправила в Испанию послов; послы были мной отправлены. Заявили, что эдикты и инквизиция слишком суровы; я смягчила и то и другое. Предложили созвать общее собрание сословных представителей империи; это ходатайство я представила на рассмотрение королю, так как я не имею права разрешить его собственной властью. Что же я, сама того не желая, забыла сделать или что я сделала такого, что могло бы вызвать этот съезд в С.-Труэне? Быть может, члены союза опасаются гнева короля и возможных последствий этого гнева? Оскорбление велико, но еще больше его милость. Где же обещание союза не возбуждать в народе никаких волнений? Где же те великолепно звучащие слова — скорее умереть у моих ног, чем посягнуть на права короля? Новаторы позволяют уже себе такие вещи, которые граничат с мятежом, и ведут республику к гибели, и при этом они ссылаются как раз на союз. Если союз молча терпят это, то он сам навлекает на себя обвинение как на соучастника в их преступлении; если у союза честные намерения по отношению к королю, то он не может бездеятельно относиться к этим бесчинствам черни. Но он сам прокладывает безумствующей черни путь своим опасным примером, он заключает союзы с врагами отечества и все эти дурные слухи подкрепляет своим теперешним преступным собранием» *.
Союз формально выступил против этих обвинений в записке, которую он поручил трем депутатам внести в государственный совет в Брюсселе. «Все, что ваше высочество сделало, приняв во внимание нашу петицию, — гласит записка, — мы приняли с живейшей благодарностью. Мы не можем также пожаловаться на то, чтобы какое-нибудь утвержденное за это время нововведение стояло в противоречии с вашими обещаниями. Но если мы тем не менее до сих пор еще узнаем отовсюду и убеждаемся собственными глазами, что наших сограждан продолжают привлекать по религиозным делам к суду и продолжают приговаривать их к смерти, то мы вынуждены заключить из этого, что суды по меньшей мере обращают очень мало внимания на приказы вашего высочества. Со своей стороны, союз честно выполнил то, что обещал; по мере возможности он противодействовал также и публичным проповедям; но нет ничего удиви-
* Meteren, 84; Burg., 238, 239.


КНИГА ТРЕТЬЯ
т
тельного, конечно, если долгое отсутствие ответа из Мадрида вызывает в умах подозрительность, а обманутая надежда на всеобщее собрание сословных представителей заставляет с недоверием относиться и к дальнейшим обещаниям. Союз никогда не вступал в сношения с врагами нашей страны, никогда не чувствовал никакой склонности к этому. Пусть только французские войска покажутся в наших провинциях, мы, члены союза, первые сядем на коней, чтобы прогнать их оттуда. Но мы не хотим лицемерить с вашим высочеством. На вашем лице, казалось нам, можно было прочесть признаки недовольства нами; мы видим, что вашей исключительной милостью пользуются люди, известные своей ненавистью к нам. Ежедневно приходится слышать, как других предостерегают от ■общения с нами, словно с зачумленными, а нас извещают о прибытии короля как о наступлении страшного суда. Что может быть естественнее, если недоверие к нам, в конце концов, вызвало недоверие и у нас? Что может быть естественнее, если упрек в оскорблении его величества, которым хотят очернить наш союз, если военные приготовления принца Савойского и других князей, направленные, по слухам, против нас, если переговоры короля с французским двором насчет пропуска через Францию испанской армии, направляющейся, как говорят, против Нидерландов, и • еще многое тому подобное, — если все это заставило нас подумать о самозащите и о том, чтобы укрепить себя, сблизившись с нашими друзьями за границей? На основании общих изменчивых и неопределенных толков нас обвиняют в соучастии в необузданных проявлениях протестантской черни. Но кого же не обвиняют общие толки? Во всяком случае, верно то, что и среди нас находятся протестанты, для которых религиозная терпимость была бы наилучшим подарком, но и они никогда не забывали о своих обязанностях по отношению к своему государю. Не страх перед гневом короля заставил нас созвать это собрание. Король добр и, будем надеяться, также и справедлив. Следовательно, мы не ищем у него прощения, а также и не просим о забвении тех наших действий, которые являются среди других наших заслуг перед его величеством не самыми маловажными. Верно также и то, что в С.-Труэне у нас были делегаты от лютеран и кальвинистов; больше того, они передали нам прошение, которое мы здесь прилагаем для вашего высочества. В этом прошении они обязуются приходить на проповеди без оружия, если союз гаран- 768
11


162
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
тирует им безопасность и поручится, что общее собрание сословных, представителей будет созвано. Мы сочли себя обязанными обещать им и то и другое; но одни наши уверения не имеют никакой силы, если одновременно не будут подтверждены вашим высочеством и некоторыми из ваших наиболее видных советников. Среди этих никто не может быть лучше осведомлен о положении наших дел и не может честнее относиться к нам, как принц Оранский,, граф фон-Горн* и граф фон-Эгмонт. Этих троих мы с радостью примем как посредников, если им дадут нужные для этого полномочия, а нам пообещают, что без их ведома войска не будут набираться и никто из командующих не будет назначен. Эту гарантию мы требуем, однако, только на определенный срок, по истечении которого будет зависеть от короля отменить ее или утвердить. Если, произойдет первое, то по всей справедливости нам должно быть дано время, чтобы укрыться самим в безопасном месте и спасти наше имущество; трех недель будет достаточно для этого. Наконец, в довершение всего, и мы с нашей стороны обязуемся не предпринимать ничего нового без согласия этих трех посредников» ".
Таким смелым языком союз не мог бы говорить, если б не имел сильной поддержки и не рассчитывал на основательную защиту. Регентша же, с одной стороны, не считала возможным удовлетворить его требования, а с другой стороны — была не в состоянии дать ему серьезный отпор. Большей части членов государственного совета в это время в Брюсселе не было; они или уехали в свои провинции или под разными предлогами отстранились от дел. Денег также не было, так что регентша принуждена была обратиться к великодушию духовенства, а когда и это средство оказалось недостаточным, ей пришлось прибегнуть к лотерее. Лишенная, таким образом, совета и денег, она кроме того находилась в зависимости от распоряжений из Испании, которых все еще дожидались и которые все еще не приходили. В таком положении ей не оставалось никакого другого выхода, как пойти на унизительное соглашение с собравшимися в С.-Труэне членами союза, по которому они обязывались ждать решения короля еще двадцать четыре дня, не предпринимая в это время никаких новых шагов. Казалось очень странным, несомненно, что король продолжал медлить с решительным ответом.
* Meteren, 84, 85; Strada, 141 sq.; Burgund., 240 — 251; Meurs. GuiL Auriac,
L. I, 11, 12.


КНИГА ТРЕТЬЯ
163
на петицию, между тем всем было известно, что он уже ответил на более поздние письма и что регентша поэтому усиленно торопила его. К тому же, как только начались публичные проповеди, она сейчас же послала вслед за бароном Монтиньи маркиза фон-Бергена, который, как очевидец новых происшествий, мог тем живее поддержать ее письменный доклад и тем быстрее склонить короля к решению *  **.
1566. Нидерландский посол Флоренций фон-Монтиньи тем временем приехал в Мадрид, где он был встречен самым почетным образом. В данной ему инструкции говорилось об уничтожении инквизиций и смягчении указов, о расширении государственного совета и об упразднении двух других курий, о желании народа осуществить созыв общего собрания сословных представителей и о настойчивой просьбе регентши, чтобы король самолично прибыл в Нидерланды. Но так как король все время старался только выгадать время, то графу Монтиньи было предложено подождать прибытия его сотоварища, без которого король не желал принимать никакого окончательного решения. Пока же фламандец мог иметь каждый день в любой час аудиенцию у короля, который распорядился показывать ему все депеши герцогини и свои ответы на них. Его часто приглашали также и в совет по нидерландским делам, и он при каждом случае указывал королю на созыв общего собрания сословных представителей как на единственное средство, делающее все остальные ненужными, чтобы прекратить бывшие до сих пор волнения. Монтиньи указывал ему также, что только всеобщая неограниченная амнистия по отношению к прошлому могла бы искоренить недоверие, которое лежит в основании всех этих затруднений и которое будет вечно тормозить все мероприятия, даже и самые хорошие. Опираясь на основательное знание положения дел и на близкое знакомство с характером своих соотечественников, Монтиньи осмеливался ручаться королю за их непоколебимую верность, если только он прямотой своих действий убедит их в чистоте своих намерений, и, наоборот, ссылаясь на те же самые свои знания, Монтиньи доказывал безнадежность добиться их верности, пока нидерландцы не избавятся от страха, что их хотят поработить и принести в жертву зависти испанских вельмож. Наконец, прибыл и сотоварищ графа фон-Монтиньи; содержание данных им поручений было снова подвергнуто обсуждению
* Hopper, 117; Burgund., 252, 262.
** Hopper, 98, 99, ЮЗ.


164
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
1566, Король был в это время в Буше, в Сеговии, где он и созвал свой государственный совет. На заседании присутствовали: герцог фон-Альба; дон Гомец де-Фигуэроа; граф фон-Фериа; дон Антонио Толедский, командор ордена св. Иоанна; дон Иоанн Ман- риквец Ларский, обергофмейстер королевы; Рюи Гомец, принц фон- Эболи, граф Мелитский; Людвиг фон-Квиксада, обершталмейстер принца; Карл Тиссенак, президент нидерландского совета; государственный советник и хранитель печати Гоппер *  ** и государственный советник фон-Кортевиль Заседание длилось несколько дней, оба посланника находились тут же, но король отсутствовал. И вот здесь-то все поведение нидерландского дворянства было освещено с испанской точки зрения. Его рассматривали шаг за шагом, добираясь до самых отдаленных причин. События, которые никогда не были связаны между собой, были приведены в связь; в основание происшествий, которые были продуктом момента, был положен якобы зрело обдуманный, дальновидный план. Все предприятия и начинания дворянства, которые только случайно следовали друг за другом и направлялись так, а не иначе, естественным ходом вещей, являлись, по мнению государственного совета, составной частью хорошо продуманного плана и имели своей целью введение всеобщей свободы вероисповедания и передачу кормила правления в руки дворянства. Первым шагом к этому, утверждал совет, было насильственное устранение министра Гранвеллы, против которого ничего дурного нельзя было сказать кроме того, что он обладал властью, получить которую в свои руки дворянству хотелось бы больше всего. Вторым шагом была посылка в Испанию графа фон-Згмонта, чтобы добиться уничтожения инквизиции и смягчения карательных указов и чтобы склонить короля к расширению государственного совета. Но так как этим умеренным образом действий не удалось выманить себе желаемое, то и был предпринят третий и более решительный шаг — форменный заговор, союз гёзов, чтобы заставить двор уступить. Четвертым шагом, предпринятым с той же самой целью, является это новое посольство, которое безбоязненно сбрасывает, наконец, маску и своими бессмысленными предложениями, которые не постыдились сделать королю, ясно показывает, куда направлялись все
* Из его «Mémoires», как лица участвовавшего, взяты постановления этого заседания.
** Hopper, 111.


КНИГА ТРЕТЬЯ
165
предыдущие шаги. «Разве может уничтожение инквизиции, — продолжали члены государственного совета, — привести к чему-нибудь меньшему, чем к полной свободе вероисповедания? Не наступит ли вместе с тем и полная разнузданность совести? Не вводит ли эта предлагаемая модерация полную безнаказанность всякого еретичества? Что другое означает этот проект расширения государственного совета и уничтожения двух других курий, как не полный переворот в государственном управлении в пользу дворянства? А что такое это общее правительство для всех нидерландских провинций? Не являются ли эти мятежные скопища еретиков на публичных проповедях третьим объединением, предпринятым все в тех же самых видах, так как лига знатных в государственном совете и союз гёзов, оказываются уже недостаточными?»
Но каковы бы ни были причины зла, — так было решено, — оно не становится от этого менее опасным и не перестает требовать экстренных мер. Немедленное появление самого короля в Брюсселе явилось бы во всяком случае наилучшим средством быстро и основательно уничтожить это зло. Но в виду того, что было уже позднее время года, а приготовления к путешествию должны были отнять и тот небольшой промежуток времени, который оставался еще до Зимы, и в виду того, что из-за осенних бурь и из-за французских и английских судов, делавших переезд через океан опасным, нельзя было избрать для путешествия более короткий северный путь, и в виду того, что сами мятежники могли тем временем занять остров Вальхерн, чтобы помешать высадке короля на берег, — в виду всего этого нельзя было и думать о поездке раньше весны, и за невозможностью пустить в ход это единственно основательное средство приходилось удовлетвориться средними мерами. В итоге пришли к решению предложить королю, во-первых, чтобы он отозвал из провинций папскую инквизицию и оставил там только епископскую; во-вторых, чтоб был выработан новый проект смягчения указов, причем достоинство религии и короля должно быть больше принято во внимание, чем в присланной модерации; в-третьих, предлагалось дать регентше полномочие объявлять помилование всем тем, которые не совершили еще чего-либо преступного или не приговорены уже судом, За исключением все же проповедников и их укрывателей; это помило-  ** Hopper, 104.


166
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
вание предлагалось для того, чтобы успокоить умы и чтобы не оставить неиспробованными и меры человеколюбия. Все союзы, братства, публичные собрания и проповеди должны быть впредь запрещены под угрозой строгого наказания. Если все же будут действовать вопреки этому запрещению, то регентша должна прибегнуть к помощи регулярных войск и гарнизона для насильственного подавления непокорных; в случае надобности она должна иметь право набирать новые войска и по своему благоусмотрению назначать над ними начальников. В заключение было выражено желание, чтобы его величество написал в милостивом духе важнейшим городам, прелатам и представителям дворянства, некоторым из них даже собственноручно, для оживления их служебного рвения \
Как только королю была представлена резолюция государственного совета, он прежде всего отдал приказ устроить по всем значительным городам королевства, а также и в Нидерландах, публичные процессии и молебны, чтобы испросить себе у бога руководство для своего решения. Он явился самолично в государственный совет, чтобы утвердить резолюцию и дать приказ ее изготовить. Общее собрание сословных представителей он объявил ненужным и совершенно отверг его; он обязался оставить на своем содержании несколько немецких полков и для поощрения их к более усердной службе обещал заплатить им все, что оставалось недоплаченным за прежнее время. Регентше он приказал в частном письме исподволь й незаметно готовиться к войне; она должна была набрать в Германии три тысячи всадников и десять тысяч пехотинцев, для чего он снабдил ее нужными письмами и перевел ей сумму в 300 000 гульденов золотом * **. Он приложил к резолюции несколько написанных своей рукой писем к отдельным частным лицам и к городам, в которых он в очень милостивых выражениях благодарил их за проявленное ими похвальное усердие по службе и поощрял их к тому же в дальнейшем. Хотя Филипп и остался непреклонным в самом важном пункте, на котором нация главным образом настаивала, а именно насчет созыва соеловных представителей, хотя ограниченное и двусмысленное помилование и сводилось собственно ни к чему и слишком зависело от произвола, чтобы успокоить умы, хотя, наконец, и предложенная модерация была отвергнута им как
* Hopper, 109, 110, 112, ИЗ.
** Hopper, 118, 124; Burgund., 288.


КНИГА ТРЕТЬЯ
167
слишком мягкая, та самая модерация, на жестокость которой все жаловались, — все же на этот раз он сделал в пользу нации совершенно необычный шаг: он пожертвовал папской (инквизицией и оставил только епископскую, к которой нация привыкла. Таким образом нация нашла в испанском совете более справедливых судей, чем можно было по всем вероятиям ожидать. Могла ли эта мудрая уступчивость оказать желаемое действие в< другое время и при других обстоятельствах, неизвестно. Теперь же она пришла слишком поздно. Когда (1566) королевские письма дошли до Брюсселя, иконоборческое движение уже разразилось.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ Иконоборчество
Движущие силы этих чрезвычайных происшествий, очевидноу не приходится искать так далеко, как это делают многие историки. Во всяком случае возможно и весьма вероятно, что французские протестанты усердно работали над тем, чтобы поддерживать в Нидерландах рассадник своей религии, и что они старались всеми средствами помешать полюбовному соглашению своих тамошних единоверцев с испанским королем, желая создать затруднения этому непримиримому врагу своей религии в его же собственной стране. Вполне естественно поэтому, что их агенты в провинциях не упускали случая, чтобы поддерживать у своих угнетенных единоверцев их смелые мечты, питать всеми способами их озлобление против господствующей церкви, преувеличивать тот гнет, под тяжестью которого они стонали, и этим незаметно толкать их к бесчинствам. Возможно, что и среди членов союза было много таких, которые надеялись, увеличивая число виновных, помочь себе этим в своем собственном бедственном положении, — таких, которые не видели другого способа спасти союзу его право на существование, как действительно вызвав те несчастные последствия, от которых они предостерегали короля, и таких, которые в общем преступлении рассчитывали скрыть свое собственное. Но, с другой стороны, совершенно невозможно предположить, чтобы истребление икон явилось результатом заранее обдуманного плана, обсужденного на съезде в С.-Труэне; невероятно, чтобы на торжественном собрании стольких благородных и храбрых, среди которых к тому же значительное большинство принадлежало к сторонникам папства, какой-нибудь


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
169
безумец осмелился выступить с предложением затеять такое явно позорное дело, которое главным образом должно было бы повести не к оскорблению какой-либо отдельной религиозной партии, а к тому, чтобы совершенно попрать всякое уважение к религии вообще и всякую нравственность; мысль о таком позорном деле могла зародиться только в грязной душе отверженного человека из подонков общества. Поверить этому невозможно уже по одному тому, что эти неистовства прорвались так внезапно и развивались так бурно и страстно, что, несомненно, являлись порождением той самой минуты, когда они возникли. К тому же они так естественно вытекают из обстоятельств, которые им предшествовали, что нет никакой надобности в более глубоких исследованиях, чтобы объяснить их происхождение.
Грубая многочисленная толпа, состоящая из низших слоев черни, зверски настроенная в результате зверского обращения с ней, преследуемая смертными приговорами, которые подстерегают ее в каждом городе, гонимая от границы к границе и загнанная до отчаяния, вынуждена тайком совершать свои богослужения, скрывать, как дело тьмы, свое для всех священное человеческое право; перед ее глазами, быть может, гордо возвышаются молитвенные дома торжествующей церкви, где зазнавшиеся братья предаются молитве среди удобств и роскоши, а они, вытесненные за стены города, вытесненные, быть может, только потому, что они численно слабее, вынуждены скрывать, как позор, свои молитвы тому же самому богу в диком лесу, под палящими лучами полуденного солнца. Их вытолкнули из гражданского общества и довели до состояния дикарей, и вот в одну из ужасных минут они вспоминают о правах этих дикарей! Чем больше их число, тем неестественнее такая судьба, и с удивлением они начинают понимать это. Открытое небо, приготовленное оружие, безумие в мозгу, озлобление в сердце — все идет навстречу призыву какого-нибудь оратора-фанатика; обстоятельства зовут к действию, никаких обсуждений не надо там, где все взоры говорят одно и то же, решение рождается еще раньше, чем произнесено слово; готовая к преступлению, никто еще не знает определенно — к какому, разъяренная толпа разбегается в разные стороны. Торжествующее богатство враждебной религии оскорбляет бедность этих людей; великолепие тех храмов издевается над их загнанной верой; каждый крест на большой дороге, каждое изображение свя¬


170
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
того, на которое они наталкиваются, — все это знак торжества над ними, и все это должно быть уничтожено их мстительной рукой. Фанатизм дает начало ужасам, но осуществляют их низменные страсти, находя себе в этом щедрое удовлетворение.
1566. Иконоборческое движение началось в Западной Фландрии и в Артуа, в местности, лежащей между полем и морем. Обезумевшая банда ремесленников, матросов, крестьян, смешавшись с публичными женщинами, нищими и грабителями, всего человек триста, захватывает с собой колья, топоры, молотки, лестницы и веревки, — очень немногие были вооружены огнестрельным оружием и кинжалами, — устремляется, охваченная фанатической яростью, в местечки и деревни близ С.-Омера, вышибает двери в церквах и монастырях, которые находит запертыми, опрокидывает алтари, ломает изображения святых и топчет их ногами. Распалившись еще больше этими преступными действиями и получив подкрепление благодаря вновь подошедшим, они направляются отсюда прямо в Иперн, где могут рассчитывать на сильную поддержку кальвинистов. Никем не задержанные, они врываются в соборную церковь города; взбираются на стены по лестницам, молотками разбивают иконы, разрубают кафедры и церковные стулья, с алтарей обрывают все украшения и расхищают священные сосуды. Этому примеру тотчас же следуют в Менеке, Комине, Феррихе, Лилле и Уденарде; в несколько дней вся Фландрия охвачена этим неистовством. Когда первые известия об этом достигли Антверпена, он кишел множеством людей, не имеющих отечества, которых привлек в город праздник успения божьей матери. Присутствие принца Оранского едва сдерживает распущенную банду, которая горит желанием последовать примеру своих собратьев в С.-Омере. Но приказ двора, спешно вызывающий Оранского в Брюссель, где регентша решила созвать государственный совет, чтоб представить ему полученные от короля письма, отдает Антверпен на произвол этой банды. Отъезд Оранского служит сигналом к беспорядкам. Опасаясь разнузданности черни, которая проявилась в первые же дни в насмешливых замечаниях, духовенство после нескольких процессий не выставило иконы божьей матери посредине церкви, как это делалось обыкновенно, а спрятало ее на хорах. Это подстрекнуло нескольких озорных парней из народа пробраться к ней туда и задать ей насмешливый вопрос1: почему это она на этот раз так быстро удалилась? Другие


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
171
звзошли на кафедру, где стали передразнивать проповедников и вызывать сторонников папы на состязание. Один матрос-католик, раздосадованный таким шутовством, хотел сбросить их оттуда, и дело дошло на кафедре до драки. Такие же выступления произошли и на следующий вечер. Банда все больше росла численно, и многие пришли уже с подозрительными орудиями и с припрятанным оружием. Наконец, кому-то приходит в голову крикнуть: «Да Здравствуют гёзы!» Вся банда подхватывает этот возглас, и затем раздаются требования, чтобы и икона божьей матери сделала то же самое. Несколько католиков, находившихся тут, потеряв надежду как-нибудь справиться с этими головорезами, покидают церковь, после того как они заперли все двери кроме одной. Как только они оказываются одни, кто-то предлагает спеть один из псалмов на новый мотив, запрещенный правительством. Еще во время пения все, словно по сигналу, набрасываются с бешенством на икону божьей матери, прокалывают ее мечами и кинжалами и отсекают ей голову; проститутки и воры срывают с алтаря большие восковые свечи и зажигают их. Прекрасный церковный орган, мастерское произведение искусства того времени, разрубают на куски, все иконы соскабливаются, все статуи разбиваются. Распятого Христа в натуральную величину, поставленного против главного алтаря между двумя разбойниками, старое и высоко ценившееся произведение искусства, стаскивают веревками на пол и разрубают топором, а обоих разбойников по бокам почтительно оставляют на месте. Св. дары разбрасывают по полу и топчут ногами; случайно найденное вино для при- настия распивают за здоровье гёзов; св. миром мажут себе обувь. Даже гробницы разрываются; полуистлевшие трупы выбрасывают из них и топчут ногами. Все действовали так дружно, словно роли были заранее распределены; каждый работал с соседом рука в руку; как ни легко было свернуть себе шею, юг один из них не получил никакого повреждения несмотря на густую темноту, несмотря на то, что большие тяжести падали возле них кругом и что на верхних перекладинах лестниц кое-кто вступил в рукопашную. Несмотря на то, что множество восковых свечей освещало это озорство, никто не был узнан. Дело было закончено с невероятной быстротой; не больше чем сто человек в несколько часов опустошили храм, состоявший из семидесяти алтарей, один из самых больших и самых


172
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
великолепных храмов в христианском мире после церкви св. Петра в Риме.
Но соборной церковью дело не ограничилось; в полночь отправляются с факелами и со свечами, похищенными из собора, в другие церкви, монастыри и часовни, чтобы подвергнуть и их той же участи. Банды растут с каждым новым позорным делом, возможности хищений привлекают воров. Забирают все, что только находят: сосуды, покровы с алтарей, деньги, священные одежды; в монастырских погребах снова напиваются; монахи и монахини оставляют все на произвол судьбы, лишь бы избежать последнего надругательства. Глухой шум этих происшествий заставил граждан в ужасе проснуться; ночью опасность казалась еще страшнее, чем была на самом деле, и, вместо того чтобы поспешить на защиту своих церквей, они заперлись в домах и в страхе перед неизвестностью ждали утра. Восходящее солнце показало, наконец, произведенное опустошение, но дело, начатое ночью, не окончилось вместе с ней. Некоторые церкви и монастыри остались еще нетронутыми, и их также постигает одинаковая судьба. Три дня длятся эти ужасы. Наконец«, более богатые граждане, обеспокоенные тем, что этот беснующийся сброд, когда не останется уже ничего священного, набросится на частное имущество и окажется опасным для их товарных складов, к тому же осмелев в связи с выяснившейся малочисленностью врага* решаются показаться с оружием в руках перед дверями своих домов. Все городские ворота запираются, за исключением одних, через которые иконоборцы убегают для того, чтобы возобновить те же ужасы в окрестностях города. За все это время власти осмелились прибегнуть к силе только один-единственный раз: до такой степени они боялись численного превосходства кальвинистов, которые, по общему мнению, нанимали грабителей. Убытки, причиненные этим разгромом, были неисчислимы. Только в одной церкви божьей матери, как говорили, их определили в 400 000 гульденов золотом. При этом были уничтожены многие драгоценные произведения искусства; погибло много ценных рукописей, много памятников, важных для истории и дипломатики. Магистрат сейчас же издал приказ, чтобы награбленные вещи под угрозой смертной казни были немедленно возвращены, и проповедники-кальвинисты, стыдившиеся ßa своих собратий по религии, энергично поддержали его. Многое было таким образом спасено, а главари этого сброда, — потому ли, что они


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
173
были одушевлены скорее фанатизмом и жаждой мести, чем жаждой наживы, или потому, что их направляла какая-то чужая рука, — постановили? действовать в будущем организованно и с большим порядком
Между тем город Гент трепетал в ожидании, что и его постигнет такая же участь. Тотчас же вслед за первыми известиями об истреблении икон в Антверпене магистрат города Гента и знатнейшие граждане связали себя клятвой, что прогонят силой осквернителей храмов. Когда об этой клятве было сообщено народу, голоса разделились, и многие открыто заявили, что они вовсе не склонны мешать этому богоугодному делу. При таком положении вещей католическое духовенство нашло благоразумным перевезти лучшие драгоценности церквей в цитадель, а также разрешило некоторым семьям перенести в сохранное место те драгоценности, которые были когда- то подарены церкви их предками. Пока же все церковные церемонии были отменены, и суды приостановили свою деятельность, как в завоеванном городе; со страхом ожидали, что будет. Наконец, какая-то безрассудно смелая банда осмеливается прислать к губернатору города делегацию с наглым предложением: им приказано, заявили делегаты, их начальством, по примеру других городов, изъять иконы из церквей. Если им не будет оказано сопротивления, то это произойдет спокойно и без всякого ущерба; в противном же случае они будут громить. В своей наглости они зашли так далеко, что потребовали, чтоб им дали в помощь служащих из суда. Такая претензия сперва ошеломила губернатора, но затем, приняв во внимание, что, может быть, вид законности поможет сдержать крайнюю необузданность, он, не колеблясь, -согласился прислать им агентов полиции.
В Турне церковные украшения были сняты в присутствии гарнизона, который ни за что не соглашался пойти против иконоборцев. Так как среди иконоборцев распространился слух, будто золотые и серебряные сосуды, а также и другие церковные драгоценности зарыты под церковью, то они перекопали всю землю под ней, и при этом труп герцога Адольфа Гельдернского, который пал некогда в сражении,, предводительствуя возмутившимися жителями города Гента, и был погребен в Турне, снова увидел свет. Этот Адольф пошел «войной на своего отца и заставил покрытого ранами старика та-  ** iVleteren, 86; Strada, 145 —147; Burgund., 294, 295, 300; Hopper, 126; 31eurs. Guil. Auriac., L. II, 13, 14,


174
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
шиться несколько миль босиком до тюрьмы. За это Карл Смелый Бургундский отплатил ему тем же самым. Теперь, спустя по л столетия, судьба отомстила за преступление противоестественное преступлением противорелигиозным. Фанатизм должен был осквернить святыню, чтобы еще раз предать проклятию останки отцеубийцы *.
К иконоборцам города Турне присоединились их собратья из города Валансьена, чтобы опустошить все окрестные монастыри, причем в пламени погибла драгоценная библиотека, над собиранием которой трудились несколько столетий под ряд. Также и Брабант- скую область заразил этот гибельный пример. Мехельн, Герцоген- буш, Бреда и Берген-оп-Зом подверглись той же участи. Только провинции Намюр и Люксембург, наряду с частью Артуа и частью Генпегау, были так счастливы, что не загрязнили себя этими позорными действиями. В течение четырех или пяти дней в Брабанте и Фландрии было разорено одних только церквей до четырехсот**  ***.
Тем же самым безумием, от которого пострадала вся южная часть Нидерландов, вскоре была охвачена и северная часть ее. Голландские города Амстердам, Лейден и Гравенгаг были поставлены перед выбором, хотят ли они отдать свои церковные драгоценности добровольно или же будут присутствовать при их насильственном расхищении. Дельфт, Гарлем, Гоуда и Роттердам избегли опустошения благодаря решительности своих магистратов. Такие же насилия были совершены и на Зеландских островах. Город Утрехт, несколько местечек в Обер-Исселе и Гренингене потерпели подобные же разгромы. Фрисланд был спасен от этой участи графом фон- Арембергом, а Гельдерн—графом фон-Меген'ом
Слухи об этих беспорядках, приходившие из всех провинций в преувеличенном виде, заставили трепетать Брюссель, где регентша как раз созвала чрезвычайное заседание государственного совета. Толпы иконоборцев, как говорили, уже проникают в самую глубь Брабантской области и даже грозят в самом Брюсселе, где они уверены в большом количестве приверженцев, Совершить на глазах королевского величества те же самые ужасы. В тревоге за свою собственную особу, не чувствуя себя в безопасности даже в сердце страны, в кругу своих штатгальтеров и кавалеров, регентша уже
* Burgund., 315, 316.
** Meteren, 85, 87; Strada, 149.
*** Burgund., 318, 319; Meurs. Guil. Auriac., L. II, 15.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
175
намеревается бежать в город Моне, в Геннегау, где герцог Аршот приготовил для нее убежище, чтобы не быть вынужденной, оказавшись во власти иконоборцев, согласиться на позорные условия. Напрасно кавалеры Золотого руна ручаются ей своей кровью и жизнью за ее безопасность и умоляют своим позорным бегством не подвергать их постыдным упрекам, будто у них нехватило мужества и рвения защитить свою регентшу, напрасно и город Брюссель просит ее не покидать его в такой крайности, а государственный совет убедительно доказывает, что такой нерешительностью она только усугубит дерзость мятежников. Все напрасно — она продолжает настаивать на своем отчаянном решении, тем более что посланец за посланцем приносят ей известие, что иконоборцы продолжают двигаться к столице. Она отдает приказ приготовить все к бегству, которое должно было совершиться в глубокой тайне ранним утром. На рассвете перед ней появляется старик Виглиус, с которым она в угоду знатным давно уже перестала считаться. Он желает знать, что означают все эти приготовления; в конце концов, она признается, что думает бежать, и ему советует также спасаться вместе с нею. «Уже два года тому назад, — сказал ей старик, — вы могли бы предвидеть такой исход. Потому что я говорил откровеннее, чем ваши царедворцы, вы закрыли от меня свои княжеские уши, и до них доходили только гибельные советы». Регентша соглашается, что она ошибалась и была введена в заблуждение показной честностью; теперь же необходимость заставляет ее действовать так. «Намереваетесь ли вы, — спросил ее после этого Виглиус, — упорно отстаивать королевские полномочия?» — «Несомненно», ответила ему герцогиня. «Тогда обратитесь к великой тайне искусства управлять — притворству и пойдите на мнимое сближение с князьями, чтобы с их помощью отразить это нападение. Покажите им доверие, от которого вы в своем сердце очень далеки. Заставьте их принести клятву, что они будут заодно с вами бороться против этих беспорядков. Тем, которые охотно пойдут к вам навстречу, доверьтесь как своим друзьям, но и других остерегайтесь отталкивать от себя пренебрежительным отношением». Виглиус долго еще задерживал ее своими словами, пока не пришли князья, которые, как он знал, ни в каком случае не допустят бегства регентши. Когда они появились, он незаметно удалился, чтобы приказать городскому совету запереть ворота и запретить


176
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
выезд из города всем, кто имеет отношение ко двору. Этот шаг подействовал больше, чем все сделанные раньше представления. Регентша, почувствовав себя в плену в своей собственной резиденции, сдалась теперь на уговоры дворянства, которое обязалось защищать ее до последней капли крови. Она назначила графа фон-Мансфель- да начальником города, поспешно увеличила гарнизон и вооружила всех своих придворных *.
Теперь состоялось заседание государственного совета, который принял следующее решение: уступить необходимости и там, где проповеди уже начались, разрешить их; опубликовать ко всеобщему сведению об уничтожении папской инквизиции; объявить, что старые эдикты против еретиков отменены, и прежде всего дать дворянству, объединенному в союз, требуемую им гарантию безопасности без всяких ограничений. Тут же назначаются принц Оранский, граф фон-Эгмонт, граф фон-Горн и некоторые другие для переговоров об этом с депутатами от союза. Союз торжественно и в самых недвусмысленных выражениях освобождается от всякой ответственности за поданную им петицию, и всем королевским чиновникам и властям повелевается в будущем членам союза из-за петиции никаких неприятностей не причинять. В свою очередь члены союза в ответном заявлении обязуются быть верными слугами его величества, содействовать всеми силами восстановлению спокойствия и наказанию иконоборцев, склонять народ к разоружению и оказывать королю энергичную помощь против врагов внутренних и внешних. Обоюдные обязательства были составлены в форме актов и подписаны представителями обеих сторон.; охранная грамота была сверх того отдельно подписана собственной рукой герцогини и снабжена ее печатью. После тяжелой внутренней борьбы и с глазами, полными слез9 регентша решилась на этот шаг и с трепетом призналась в нем королю. Всю вину она свалила на знать, которая держала ее в Брюсселе как пленницу и силой принудила к этому шагу. Особенно горько жаловалась она на принца Оранского **.
Покончив с этим делом, все штатгальтеры спешат в свои провинции: Эгмонт — во Фландрию, Оранский — в Антверпен. Протестанты в Антверпене завладели разоренными церквами как вещью, при-
* Burgund., 330. 331; Hopper, 1*28; Vita Visci., 48.
** Meteren, 88, 89, 90; Hopper, 128, 129—134; Burgund., 333—337; Meursius,
L. II, 16, 17.


I
о
g
со
s
со
С картины Беркхоута


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
177
надлежащей первому нашедшему ее, и по военному обычаю водворились в них. Принц Оранский снова передает церкви их законным владельцам, восстановляет все разрушенное и возобновляет в них католическое богослужение. Три схваченных иконоборца получили веревку за свою безумную смелость, некоторые мятежники высылаются, многие подвергаются наказаниям. После этого он созывает четырех представителей от каждого языка, или, как говорили обыкновенно, от каждой нации, и приходит с ними к соглашению. В виду того, что приближение зимы делает невозможным проведение проповедей под открытым небом, для этого будут отведены внутри города три места, где протестанты могут или построить себе новые церкви, или же приспособить себе для этой цели частные дома. Там пни должны совершать свои богослужения по воскресным и праздничным дням и всегда в один и тот же час; в другие дни богослужение запрещается. Если на неделе праздника не оказывается, то богослужение должно происходить в среду. Каждая религиозная община может иметь не больше двух священнослужителей, и те должны быть урожденными нидерландцами или по крайней мере нидерландцами, получившими право гражданства от одного из значительных городов в провинциях. Все должны принять присягу в том, что будут подчиняться по гражданским делам городской власти и принцу Оранскому. Все налоги они должны нести наравне с прочими гражданами. Являться на проповеди вооруженными воспрещается, однако иметь при себе шпагу разрешено. Проповедники не должны позволять себе нападок с кафедры на господствующую религию и не должны вдаваться в разбор спорных религиозных вопросов, за исключением тех, которые тесно связаны с самим учением и касаются нравственности. За пределами указанных им мест петь псалмы воспрещается. При выборах проповедников, настоятелей и диаконов, как и на всех других консисторских собраниях, должно присутствовать уполномоченное лицо от власти, которое обязано докладывать принцу и магистрату обо всех принятых решениях. Вообще же протестанты будут пользоваться той же самой защитой, что и господствующая религия. Эти постановления должны иметь силу до тех пор, пока король вместе <» сословными представителями не постановит иначе; но в таком случае каждому будет предоставлена полная свобода покинуть страну «со своим семейством и со своим имуществом.
768
12


178
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Из Антверпена принц поспешил в Голландию, Зеландию и Утрехт, чтобы и там принять те же меры для восстановления спокойствия. Надзор за Антверпеном был поручен во время его отсутствия графу фои-Гогстратену, очень мягкому человеку, который, несмотря на открытую приверженность к союзу, никогда не нарушал своей верности королю. Совершенно ясно, что этим договором с еретиками принц превысил свои полномочия и, находясь на службе у короля, действовал не иначе, как суверенный государь. В оправдание он указывал на то, что магистрату гораздо легче наблюдать за этой многочисленной и сильной сектой, когда он сам вмешивается в дела ее богослужения и когда это богослужение происходит у него на глазах, чем если бы сектанты были предоставлены под открытым небом самим себе ".
Строже повел себя граф фон-Меген в Гельдерне, где он совершенно подавил протестантскую секту и изгнал всех ее проповедников. В Брюсселе регентша воспользовалась тем преимуществом, которое давало ей ее личное присутствие, и запретила публичные проповеди даже вне города. По поводу этого граф Нассауский напомнил ей от имени союза о заключенном договоре и спросил: «Разве город Брюссель пользуется меньшими правами, чем остальные города?» Она ответила: если в Брюсселе уже до договора могли происходить публичные проповеди и если теперь они больше не происходят, то Это вовсе от нее не зависит. Но в то же время она негласно дала Знать гражданам, что первому же, кто осмелится пойти на публичную проповедь, не избежать виселицы. Таким образом ей удалось сохранить себе верность по крайней мере хоть в своей резиденции ' ".
Труднее было успокоить Турне. Это дело было поручено вместо Монтиньи, к округу которого принадлежал город, графу фон-Горну. Горн приказал протестантам сейчас же очистить все церкви и удовлетвориться молитвенным домом за стенами города. На это проповедники ответили, что церкви построены для того, чтобы народ пользовался ими; народ же не там, где находятся отцы церкви, а там, где находится большая часть его. Если их прогоняют из католических церквей, то вполне справедливо, чтобы им были даны деньги для постройки своих собственных. Магистрат ответил на это,
* Meteren, 91; Burgund., 349—354; Strada, 153; Hopper, 136; Meurs. GuiL
Auriac., L. I, 17, 18.
** Burgund., 345, 346, 354.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
m
что если даже католическая партия и слабее, то зато она из двух партий несомненно лучшая. Строить церкви протестантам не возбраняется, но надо надеяться, что они не потребуют, чтобы город взял еще на себя расходы и по их церквам после тех убытков, которые ему причинили иконоборцы, их братья по вере. После долгих препирательств с обеих сторон протестанты все же сумели отстоять себе несколько церквей, к которым они для большей верности приставили стражу *  ** ***. Также и в Валансьене протестанты не хотели подчиниться тем условиям, которые им предложил Филипп С.-Альде- гондский, владелец Нуаркарма, выполнявший обязанности штатгальтера в отсутствие маркиза фон-Бергена. Проповедник кальвинист Лагранж, француз по происхождению, подбил протестантов, у которых он пользовался благодаря своему красноречию неограниченным влиянием, потребовать себе собственных церквей в пределах города и в случае отказа прибегнуть к угрозе, что они передадут город гугенотам. Численное превосходство кальвинистов и их близость с гугенотами помешали штатгальтеру принять против них какие- нибудь насильственные меры * \
Даже и граф фон-Эгмонт поборол теперь свое природное мягкосердечие, чтобы доказать королю свое усердие. Он ввел гарнизон в город Гент и казнил нескольких из наиболее опасных мятежников. Церкви были снова открыты, католическое богослужение снова возобновлено, и всем иностранцам был отдан приказ очистить провинцию. Кальвинистам, но только им одним, отвели за стенами города место для постройки молитвенного дома; за это они должны были обязаться оказывать самое строгое повиновение властям города и содействовать им при судебных преследованиях иконоборцев. Подобные же мероприятия были предприняты Эгмонтом по всей Фландрии и Артуа. Один из дворян его свиты, приверженец союза, Иоанн Кассемброд, сеньор Бекерцеля, преследовал иконоборцев во главе нескольких всадников, членов союза; близ Граммонта во Фландрии он напал на одну из их шаек, в то время как она собиралась ограбить один город в Геннегау, и взял в плен тридцать человек; тут же на месте двадцать два человека были повешены, а остальных выгнали плетьми за пределы области ' \
* Burgund., 356, 357.
** Burgund., 359 sq.
*** Meteren, 91, 92; Burgund., 340—343.


180
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Столь серьезные заслуги, казалось, не должны были бы вызвать королевскую немилость. То, что совершили в данном случае Оранский, Эгмонт и Горн, доказывало по меньшей мере столько же усердия и было настолько же успешно, как и то, что было сделано Нуар- кармом, Мегеном и Арембергом, которым король выразил свою благодарность и словом и делом. Но это усердие, эти заслуги явились слишком поздно. Слишком громко говорили они раньше против его эдиктов, слишком резко восставали против его мероприятий, слишком большое оскорбление нанесли они ему в лице его министра Гранвеллы, чтобы оставалась возможность для прощения. Ни время, ни раскаяние, ни какое угодно другое полноценное возмещение — ничто не могло бы стереть их провинностей в памяти государя.
1566. Филипп лежал больной в Сеговии, когда пришли известия об уничтожении икон и о соглашении, которое было заключено с не- католиками. Вместе с тем регентша возобновила свою настойчивую просьбу о том, чтобы он лично прибыл в Нидерланды; о том же самом говорили и все письма, которыми обменялись за это время президент Виглиус со своим другом Гоппером. Многие из числа нидерландской знати, как, например, Эгмонт, Мансфельд, Меген, Арем- берг, Нуаркарм и Барлемон, прибавили к этому свои особые письма, в которых они давали королю отчет о положении дел в их провинциях и при этом старались выставить принятые ими меры в наилучшем свете. В это же время пришло письмо от императора, в котором он просил Филиппа отнестись поснисходительнее к своим нидерландским подданным и предлагал себя в посредники. Император написал о том же и самой регентше непосредственно в Брюссель и к этому приложил еще особые письма к главарям дворянства; однако письма эти никогда не были переданы. Овладев собой после первого раздражения, которое вызвали у него эти неприятные известия, король поручил совету обсудить эти новые обстоятельства.
Партия Гранвеллы, которая преобладала здесь, была склонна видеть непосредственную связь между поведением нидерландского дворянства и необузданными выступлениями осквернителей храмов. По их мнению, одинаковость требований, предъявленных теми и другими, ясно свидетельствует об этом; но еще больше это подтверждает самый момент, когда вспыхнули беспорядки. В тот же самый месяц, указывали они, когда дворянство предъявило свои три пункта, началось уничтожение икон, и в тот же самый вечер, когда


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
18Î
принц Оранский покинул Антверпен, началось опустошение церквей«. За все время беспорядков ни одна рука не пошевельнулась, чтобы взяться за оружие; все средства, к которым прибегали, шли на пользу сект, и никаких мер не было принято, чтобы поддержать истинную веру. Многие из иконоборцев, говорилось дальше, признавались, что они*все совершили с ведома д с одобрения князей, а между тем ничего не могло быть естественнее, что эти негодяи старались прикрыть громкими именами преступления, затеянные ими на свой страх и риск. Было предъявлено еще одно письмо, в котором знатное дворянство обещало гёэам свою поддержку, чтобы добиться созыва генеральных штатов; но дворянство упорно отказывалось от него. Вообще старались доказать, что в Нидерландах существуют четыре различных группировки мятежников, которые все более или менее связаны между собой и все стремятся к одной и той же цели. К одной из них принадлежат те отвратительные банды, которые громили церкви; вторую группировку составляют различные секты, которые подстрекнули иконоборцев к позорным действиям; гёзы, объявившие себя защитниками сект, являются третьей группировкой, и четвертой является знатное дворянство, связанное с гёзами ленными отношениями, родством и дружбой. Таким образом все оказывались зараженными одинаковой порчей, и все без различия оказывались одинаково виновными. Правительству приходилось поэтому иметь дело и бороться не с отдельными разрозненными частями целого, а со всей совокупностью его. Между тем, если принять во внимание, что народ являлся только жертвой соблазна и что подстрекательство к возмущению шло сверху, то, по их мнению, следовало склониться к тому, чтобы изменить существовавший до сих пор план действий, казавшийся им теперь во многих отношениях ошибочным. До сих пор все классы притеснялись одинаково, без всякого раэбора; к простому народу относились слишком строго, а к дворянству в такой же степени пренебрежительно, и это заставило и тех и других стремиться к взаимному сближению. Для дворянства создали этим приверженцев, а народу дали вождей. Различное отношение к тем и другим — вот верное средство разъединить их. Чернь, пока ее не встревожит крайняя нужда, всегда робка и нерешительна; она очень быстро покинула бы на произвол судьбы своих обожаемых защитников и привыкла бы считать их участь заслуженным наказанием, если бы ей самой не пришлось делить с ними их


182
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
участь. На основании таких соображении совет постановил предложить королю впредь относиться к массам с большей снисходительностью, а всю свою строгость обратить против главарей партии. Но, чтобы не вызвать впечатления постыдной уступчивости, нашли удобным воспользоваться, как предлогом, ходатайством императора, отнюдь не справедливость требований, а только э*о ходатайство якобы побудило короля сделать своим нидерландским подданным великодушный подарок, удовлетворив их требования ".
Теперь снова был поднят вопрос о личной поездке короля в Нидерланды, и все возникшие прежде сомнения, казалось, исчезли в виду крайней ее необходимости. «Теперь, — высказались на этот счет Тиссенак и Гоппер, — действительно возникли такие обстоятельства, ради которых король готов будет рисковать тысячью жизней, как он сам однажды заявил графу Эгмонту. Чтобы усмирить один город Гент, Карл Y решился на трудное и опасное сухопутное путешествие через враждебную ему область. Теперь же вопрос идет об успокоении всех объединенных провинций, быть может даже об оо- ла Дании ими»"". Такого мнения держалось большинство, и на поездку короля стали смотреть как на дело, от которого он попросту уже не мог больше отказаться.
Теперь встал вопрос, с какой свитой, большей или меньшей, он должен отправиться в путь. Насчет этого принц фон-Эболи и граф фон-Фигуэроа оказались другого мнения, чем герцог фон-Альба; мнения разделились соответственно частным интересам, которые были у каждой стороны различны. Если король отправится во главе армии, необходимым лицом будет герцог фон-Альба; и, наоборот, при мирном окружении Альба был бы менее нужен и ему пришлось бы уступить место своим соперникам. «Армия, — заявил Фигуэроа, которому пришлось говорить первому, — встревожит князей, через области которых ее поведут, и возможно даже, что ей будет оказано сопротивление. С другой стороны, предназначенная для усмирения провинций, она обременит их напрасно и к тем тягостям, которые теперь завели их так далеко, прибавит еще одну. Армия угнетает всех подданных одинаково, между тем как правосудие различает невинных и виновных. Необычайный и насильственный характер
* Burgund., 363, 361; Hopper, 138, 139, 140 и 152, 153.
** Hopper, 142; Burgund., 366.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
183
Этого шага заставит главарей партии взглянуть на свое поведение, в котором до сих пор главную роль играли своеволие и легкомыслие, с более серьезной стороны и вызовет в них стремление действовать дальше уже с определенным планом и более организованно. Мысль, что они довели короля до такой меры, повергнет их в отчаяние, которое может толкнуть их на крайности. Если король предстанет перед бунтовщиками с вооруженной силой, он лишит себя своего главного преимущества над ними — своего достоинства, как государя страны, которое тем вернее служит ему защитой, чем больше он подчеркивает, что полагается только на него. Действуя вооруженной силой, король как бы становится на один уровень с мятежниками, которые, со своей стороны, не задумаются набрать армию, так как всеобщая ненависть нации к испанскому войску поможет им в этом. Таким образом свое несомненное превосходство, которое ему обеспечивается его положением государя страны, он меняет на неопределенный исход военных предприятий, которые необходимо должны погубить часть его собственных подданных, на чьей бы стороне ни оказался успех. Слух о вооруженном прибытии короля опередит его самого и успеет дойти до провинций с достаточной быстротой, чтобы дать возможность всем, кто чувствует себя виновным, стать в оборонительное положение и пустить в ход все свои внутренние и внешние ресурсы. При этом всеобщий страх окажет им огромную услугу; неуверенность в том, против кого собственно все это предназначается, привлечет к общей массе мятежников и менее виновных и вынудит их стать врагами короля, что иначе никогда не могло бы случиться. Если же, наоборот, будут знать, что король едет без такой страшной свиты, если его появление будет скорее появлением разгневанного отца, а не кровавого судьи, — мужество всех благонамеренных поднимется, а плохие погибнут из-за своей беспечности. Они будут уверять себя, что все случившееся не имеет большого Значения, так как королю оно не показалось настолько важным, чтобы прибегнуть к насильственным мерам. Они поостерегутся открытым насилием окончательно испортить дело, поправить которое есть еще надежда. Итак, тихим, мирным путем возможно достигнуть того, что на другом пути оказывается безнадежно потерянным. Подданный, сохранивший верность, ни в каком случае не может быть принят за мятежника, достойного наказания; только на действительно виновных всей тяжестью падет гнев короля. Нечего уже гово¬


184
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
рить о том, что таким образом будут избегнуты огромные издержки* которых стоила бы короне перевозка испанской армии в столь отдаленные места» *.
«Однако, — возразил герцог Альба, — можно ли принимать в расчет бедствия отдельных граждан, когда всем грозит опасность? Если нескольким верным гражданам придется от этого плохо, должны ли поэтому мятежники остаться ненаказанными? Преступление было всеобщим, почему же наказанию не быть таким же? Бунтовщики провинились своими действиями, остальные — своим бездействием. Чья вина, как не этих последних, что бунтовщики зашли так далеко? Почему они своевременно не оказали им противодействия? Нам говорят, что дела еще не в таком отчаянном положении, чтобы оправдать насильственные меры, но кто поручится нам, что по прибытии короля они не окажутся в отчаянном положении? Ведь, по донесениям регентши, все идет к ухудшению быстрыми шагами. Можно ли рисковать тем, что король уже после своего прибытия в провинции вдруг увидит, как необходима была бы ему военная сила? Слишком много оснований думать, что мятежники уже заручились иноземной помощью, которая по первому знаку будет готова к их услугам. Время ли думать о военных приготовлениях тогда, когда неприятель уже вторгнется в наши пределы? Можно ли допустить до того, что придется удовольствоваться первыми попавшимися нидерландскими отрядами, на верность которых очень мало можно положиться? И, наконец, разве сама регентша не повторяла много раз, что только недостаток в надлежащей военной силе помешал ей до сих пор ввести эдикты и воспрепятствовать успехам мятежников? Только хорошо дисциплинированная и вызывающая страх армия может отнять у мятежников всякую надежду устоять против своего законного государя, и только в виду своей несомненной гибели они умерят свои требования. Без достаточной военной силы король вообще не может рисковать своей особой во враждебных странах, без нее он, сохраняя свое достоинство, не может вступить ни в какие соглашения со своими мятежными подданными» **.
1566. Большое влияние, которым пользовался оратор, дало перевес его доводам, и вопрос шел теперь только о том, как скоро от-
* Burgund., 386, 387.
** Burgund., 381—390.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
185
правится король в путешествие и какой путь должен быть им избран. Так как ни в каком случае нельзя было рискнуть отправиться через океан, то оставалось только или проехать через Триентское ущелье и Германию, или же, начиная от Савойи, перебраться через Апеннинские Альпы. На первом пути королю приходилось опасаться немецких протестантов, которые не могли относиться равнодушно к цели его поездки; пробираться же через Апеннины в такое позднее время года было слишком рискованно. Кроме того необходимые галеры следовало еще доставить из Италии и подвергнуть их ремонту, на что должно было уйти еще несколько месяцев. А так как к тому же на декабрь было уже назначено собрание кастильских кортесов, отсутствовать на котором королю было не очень удобно, то путешествие не могло быть предпринято раньше весны *.
Между тем регентша настаивала на определенных указаниях, как ей выйти из настоящего затруднительного положения, не нанося слишком большого ущерба престижу короля. Что-то надо было предпринять, раньше чем король, пользуясь своим личным присутствием, возьмется за прекращение беспорядков. В ответ герцогине были отправлены два различных письма: одно — официальное, которое она могла представить сословным представителям и совету, и другое — секретное, предназначавшееся только для нее. В первом письме король извещал ее о своем выздоровлении и о благополучном рождении инфанты Клары-Изабеллы-Евгении, которая стала впоследствии супругой Альберта Австрийского и княгиней Нидерландской. Дальше он объявил ей о своем твердом решении самолично посетить Нидерланды, для чего уже делаются необходимые приготовления. Созыв чинов он отвергал, как и в прошлый раз. Насчет соглашения, в которое регентша вступила с протестантами и с союзом, в письме не было ни малейшего упоминания, потому что король находил пока неудобным решительно отвергнуть его, но и признать его действительным у него не было никакого желания. Зато он приказывал герцогине усилить войско, вызвать полки из Германии и действовать силой против непокорных. Впрочем, — заканчивалось письмо, — он полагается на знатное дворянство, среди которого он знает много людей, относящихся честно к своей религии и к своему королю. В секретном письме он еще раз приказывал ей всеми силами
Hopper, 154, 155; Burgund., 390—392.


186
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
препятствовать созыву чинов; в случае же, если бы общий напор оказался слишком сильным и ей пришлось бы уступить силе, пусть она, по крайней мере, действует при этом так осторожно, чтобы ничем не уронить его престижа и чтобы никому не дать заметить его согласия на это *.
1566. Между тем как в Испании происходили совещания обо всем этом, протестанты в Нидерландах широко воспользовались теми вольностями, которые им вынуждены были дать. Постройка церквей всюду, где| им было это разрешено, двинулась с невероятной быстротой; молодые и старые, дворянство и простой народ, — все помогали подносить камни; женщины, чтобы ускорить постройку, жертвовали даже свои драгоценности. Обе религиозные секты учредили во многих городах собственные консистории и собственный церковный совет и поставили свое богослужение на законную почву; начало этому положил Антверпен. Было предложено собирать деньги в общий фонд, чтобы в неожиданных случаях, касающихся всей протестантской церкви в целом, сейчас же иметь под рукой необходимые средства. В Антверпене кальвинисты этого города подали графу фон-Гогстратену заявление о том, что они обязуются уплатить три миллиона талеров за свободное исповедание их религии по всем нидерландским провинциям. Копии с этого заявления в большом количестве были пущены в Нидерландах по рукам; чтобы заманить других, некоторые демонстративно подписывались на большие суммы. Относительно этого зашедшего так далеко обстоятельства враги кальвинистов делали различные предположения, которые все имели некоторую долю вероятия. Должно быть, думали некоторые, кальвинисты под предлогом, что необходимо собрать нужные суммы для выполнения этого обязательства, надеются, не вызывая больших подозрений, получить деньги для военного сопротивления, а если уже нация согласна войти в расходы, будь это для или против регентши, то следует ожидать, что она гораздо легче пойдет на то, чтобы поддерживать мир, чем на то, чтобы затеять опустошительную и жестокую войну. Одни видели в этом только временную увертку протестантов;, обман, которым они старались поколебать на несколько мгновений решимость двора, чтобы самим
* Meteren, 92; Hopper, 144, 145, 146; Burgund., 369, 370.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
187
® это время собраться с силами для сопротивления. Другие заявляли, что это попросту хвастливая болтовня, чтобы устрашить этим регентшу и поддержать мужество партии перспективой такой богатой поддержки. Во всяком случае, каковы бы ни были действитель^ ыые основания этого предложения, затеявшие его лица выиграли от него очень немного: взносы притекали чрезвычайно скупо, а двор ответил на него молчаливым презрением *.
Однако иконоборческие неистовства не улучшили положения союза и не подняли значения протестантов; наоборот, и союзу и протестантам был нанесен этим непоправимый ущерб. Разоренные церкви, походившие скорее, как выразился Виглиус, на хлевы, чем на храмы, возмущали своим видом всех католиков и особенно их духовенство. Все принадлежавшие к католическому вероисповеданию, которые записались раньше членами в союз, теперь покинули его, так как он если сознательно и не подстрекал к бесчинствам и не поддерживал их, то косвенно, несомненно, все же содействовал их возникновению. Нетерпимость кальвинистов, которые жесточайшим образом притесняли католическое население всюду, где их секта оказывалась господствующей, заставила католиков окончательно выйти из своего ослепления; они отказались помогать партии, от которой им приходилось ожидать, если б она получила перевес, всяких неприятностей для своей собственной религии. Союз потерял таким образом многих из своих лучших членов; друзья и помощники, которых он имел до сих пор среди благонамеренных граждан, покинули его, и уважение к союзу в республике начало заметно падать. Строгость же, с которой некоторые члены союза действовали против иконоборцев, желая угодить регентше и отклонить от себя подозрение в соучастии с неблагонадежными, повредила союзу в глазах народа, который брал иконоборцев под свою защиту. Союзу грозила таким образом опасность испортить свои отношения с обеими сторонами.
Как только регентша получила известие об этой перемене, она тотчас же составила план — постепенно расшатать весь союз или, по крайней мере, ослабить его внутренними раздорами. С этой целью она использовала частные письма короля, которые он написал некоторым из дворян и приложил к своему письму ей с разре¬
* Strada, 163; Burgund., 374, 375; A. G. d. v. N., III. T., 93.


188
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
шением употребить их по своему усмотрению. Эти письма, переполненные изъявлениями благосклонности, отправлялись адресатам таким образом, что об этом как бы нечаянно делалось известно и другим, в результате чего каждый раз то или другое из лиц, ничего подобного не получивших, узнавало1 кое-что об этом. А чтоб еще больше увеличить недоверие, копии с этих писем пускались в большом количестве по рукам. Эта интрига достигла своей цели. Многие члены союза начали сомневаться в стойкости тех, которым давались такие блестящие обещания; боясь быть покинутыми своими главнейшими защитниками, они с жадностью ухватились за условия, которые им. предложила регентша, и старались по возможности скорее примириться с двором. Широко распространившийся слух о скором приезде короля, усердно поддерживаемый самой регентшей, оказал ей при этом большие услуги. Многие из тех, кому появление короля не обещало ничего хорошего, не стали долго раздумывать, принять ли ту милость, которая, быть может, предлагается им в последний раз *.
В числе тех, которые получили подобные письма, находились Эгмонт и принц Оранский. Оба они обратились к королю с жалобами на те скверные сплетни, которыми стараются в Испании заклеймить их доброе имя и набросить тень на их намерения. Эгмонт в особенности со свойственной ему честной простотой требовал от монарха, чтобы он разъяснил ему, чего он собственно от него хочет, и чтобы он определенно указал, чем можно ему угодить и доказать свое служебное рвение. По поручению короля президент фон-Тиесе- нак ответил Эгмонту, что лучшее средство опровергнуть своих клеветников — это полное подчинение приказам короля, которые формулированы так ясно и определенно, что больше не требуется никаких новых объяснений и никаких особых указаний. Суверенному владыке подобает совещаться, обсуждать и приказывать; беспрекословное подчинение воле суверенного владыки — обязанность подданного; в послушании его честь. Не подобает отдельному члену считать себя умнее своей главы. Действительно, Эгмонту ставится в упрек, что он не сделал всего, что было в его силах, чтобы воспрепятствовать разнузданным выступлениям сектантов. Но и теперь еще в его власти наверстать упущенное, по¬
* Thuan., И, 507; Strada, 164, 165; Meterer», 93.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
189
могая поддерживать до прибытия короля хотя бы только порядок и спокойствие.
Если графа Эгмонта наказывали выговорами, как непослушное дитя, то с ним обращались так потому, что знали его. Против его друга приходилось призвать на помощь ловкость и обман. Оранский также упомянул в своем письме о подозрительном отношении короля к его верности и преданности, но он коснулся этого не так, как Эгмонт, — т. е. в тщеславной надежде рассеять эту подозрительность, от чего он давно уже отказался, — а только для того, чтобы от жалоб на подозрительность перейти к просьбе освободить его от всех должностей. С этой же просьбой он уже не раз обращался к регентше, но каждый раз получал от нее отрицательный ответ вместе с горячими уверениями в ее уважении. И король, к которому он непосредственно обратился, наконец, с этим ходатайством, дал ему теперь такой же ответ, украшенный самыми положительными изъявлениями благодарности и полного одобрения. Король ставил особенно высоко те услуги, которые принц Оранский недавно оказал ему в Антверпене, и очень сожалел, что частные дела принца (они являлись главным предлогом, чтобы просить об увольнении) пришли в такое расстройство, но кончал заявлением, что ему невозможно отпустить такого ценного помощника в то время, когда число надежных должно быть скорее увеличено, а никак не уменьшено. Он полагал, — говорилось в конце, — что принц лучшего мнения о нем; как мог принц считать его способным на то, чтобы поверить беспочвенной болтовне некоторых людей, которые злословят не только о принце, но даже и о нем самом? Чтобы тут же доказать ему свою искренность, король доверчиво пожаловался ему на его же брата, графа Нас- сауского, для вида просил его совета в этом деле и, наконец, выразил желание, чтобы граф Нассауский временно покинул Нидерланды *.
Но Филиппу приходилось здесь иметь дело с человеком, который по ловкости далеко превосходил его. Принц Оранский давно уже окружил как самого короля, так и его тайный совет в Мадриде и в Сеговии целой армией шпионов, которые доносили ему обо всех Значительных совещаниях, происходивших там. Двор этого скрытнейшего из всех деспотов стал доступен принцу благодаря его день-
* Hopper, 149; Burgund., 397; Apologie de Guillaume Pr. d’Orange, в качестве приложения.


190 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
гам и хитрости. Таким путем он добыл в подлиннике некоторые письма регентши, тайно отправленные ею в Мадрид, и тут же на ее глазах, в самом Брюсселе, торжественно пустил их по рукам, в результате чего она, с изумлением видя у каждого то, что, по ее мнению, должно было находиться в большой сохранности, обратилась к королю с настойчивой просьбой впредь немедленно уничтожать все ее послания. Бдительность Вильгельма не ограничивалась только испанским двором. Вплоть до Франции и еще дальше всюду он имел своих соглядатаев, и некоторые обвиняли его в том, что пути, которыми он получал свои сведения, не всегда были самыми безупречными. Наиболее важное открытие помогло ему сделать одно перехваченное им письмо испанского посланника во Франции, Франца фон-Алавы, к герцогине. Посланник распространялся н этом письме о том, что у короля теперь прекрасная возможность, пользуясь провинностями нидерландского народа, учредить в этой стране деспотическую власть. Поэтому он советовал ей обманывать сейчас дворянство гем же способом, каким оно само действовало до сих пор против нее, а именно — пусть она успокаивает дворян сладкими словами и любезным обращением. Король, — кончал он письмо, — который считает дворян тайной пружиной всех бывших беспорядков, сумеет, конечно, найти их в. свое время, как тех двух, которых он уже имеет в Испании и которые больше от него по ускользнут; король поклялся наказать их так, чтобы дать пример и ужаснуть весь христианский мир, хотя бы из-за этого ему пришлось даже рискнуть всеми своими наследственными землями. Это зловещее открытие получило полное подтверждение в письмах, полученных от Бергена и Монтиньи из Испании. Они горько жаловались в них на высокомерное обращение с ними испанских грандов и на изменившееся отношение к ним короля. Теперь принц Оранский окончательно понял, как ему относиться к прекрасным уверениям короля '.
1566. Письмо министра Алавы и еще несколько писем, присланных из Испании и дававших обстоятельные сведения о скором прибытии короля с войском и о его злобных намерениях против дворянства, принц Оранский представил своему брату, графу Людвигу Нассаускому, графу фон-Эгмонту, фон-Горну и фон-Гогстратену при свидании в Дендермонде во Фландрии, куда эти пять кавалеров
* Reidan., 3; Thuan., 507; Burgund., 401; Meteren, 94; Strada, 160.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
19Î
Руна съехались, чтобы сообща принять необходимые для их безопасности меры. Граф Людвиг, который руководился только своим негодованием, отважно заявил, что надо, не теряя времени, взяться за оружие и обеспечить за собой несколько крепостей. Во что бы то ни стало надо помешать вступлению короля с войском в провинции. Надо поднять на ноги Швейцарию, протестантских князей в Германии и гугенотов, чтобы они с оружием в руках затруднили ему проход через их земли. Если бы ему все-таки удалось пробиться сквозь все эти препятствия, надо встретить его на границе Нидерландов с армией. Людвиг брал на себя переговоры с Францией, Швейцарией и Германией насчет заключения оборонительного союза, а также брался навербовать в Германии четыре тысячи человек конницы и соответственное количество пехоты. Он уверял, что найти предлог для сбора нужных денег будет нетрудно и что купцы-протестанты не оставят его без поддержки. Однако Вильгельм, более осторожный и более благоразумный, высказался против этого предложения, выполнение которого было бы связано с бесконечными трудностями и которое впоследствии ничем не могло бы быть оправдано. Инквизиция — так доказывал он — в самом деле отменена, указы об ересях пришли почти в полное забвение, и допущена вполне справедливая свобода вероисповедания. Таким образом пока нет достаточного основания, чтобы вступить на этот враждебный путь; однако он не сомневается, что повод к этому будет дан королем достаточно заблаговременно. Итак, его мнение сводится к тому, чтобы спокойно выжидать, когда появится этот повод, а пока зорко следить за всем и во-время дать знать народу об угрожающей ему опасности, чтоб он был готов к действию, когда обстоятельства потребуют этого.
Если б все те, которые присутствовали на собрании, присоединились к мнению принца Оранского, то нет сомнения, что такое мощное объединение, грозное своей силой и влиянием своих членов, могло бы воздвигнуть перед королем такие препятствия, которые заставили бы его отказаться от всего своего плана. Но заявление, с которым выступил граф фон-Эгмонт, ошеломило собравшихся кавалеров ордена и лишило их всякого мужества. «Пусть* лучше, — начал граф Эгмонт, — все что угодно обрушится на меня, чем я осмелюсь так безрассудно пытать свое счастье. Болтовня испанца Алавы трогает меня очень мало: как мог этот человек проникнуть


192
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
в замкнутую душу государя и разгадать его тайны? Известия, полученные нами от Монтиньи, доказывают только то, что король придерживается очень двусмысленного мнения насчет нашего служебного рвения и полагает, что у него имеются основания не доверять нашей преданности, для чего, думается мне, мы дали ему достаточно поводов. Поэтому мое твердое решение — удвоить мое усердие, улучшить его мнение обо мне и по возможности уничтожить моим дальнейшим поведением то подозрительное отношение, которое я вызвал к себе прежними поступками. Да и как бы я мог покинуть мою многочисленную семью, нуждающуюся в моей помощи, чтобы скитаться, как беглый, по чужим дворам, быть в тягость каждому, кто дает мне приют, быть рабом того, кто, снисходя ко мне, согласится оказать мне помощь, быть наемником у чужестранцев, и все это только из-за того, чтобы избежать незначительного гнета на родине? Не может монарх отнестись немилостиво к своему слуге, который был ему когда-то мил и дорог и заслужил себе полное право на его благодарность. Ни за что меня не уверят в том, что король, имевший такие справедливые и милостивые намерения по отношению к своему нидерландскому народу, так настойчиво и свято уверявший меня в этом, строит теперь против него такие деспотические козни. Как только мы вернем стране ее прежнее спокойствие, накажем бунтовщиков, восстановим католическое богослужение, поверьте мне, ни о каких испанских войсках ничего больше не будет слышно. Вот к чему я призываю вас всех моим примером и моим советом, и к этому же склоняется теперь большинство наших братьев. Что касается меня, я нисколько не боюсь гнева монарха. Моя совесть оправдывает меня; моя судьба зависит от его справедливости и от его милости» *.
Напрасно старались Нассауский, Горн и Оранский поколебать его твердость и открыть ему глаза на близкую и неизбежную опасность, — Эгмонт был в самом деле предан королю. Воспоминание о благодеяниях короля и о его милостивом обращении с ним было еще живо в памяти Эгмонта. Знаки внимания, которыми король отличил его теперь от всех его друзей, оказали свое действие. Скорее, из ложного стыда, чем по партийным убеждениям, он защищал против него дело своих соотечественников; скорее его темперамент и при¬
* Thuan., 507; Burgund., 403, 403; Meieren, 95.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
193
родная доброта сердца, чем проверенные принципы, толкнули его на борьбу против жестоких мероприятий правительства. Любовь народа, который почитал его как кумира, увлекла его честолюбие. Слишком тщеславный, чтобы отказаться от имени, которое звучало для него так приятно, он все же должен был что-то делать, чтобы заслужить его. Но достаточно было одного взгляда на свою семью, резкого отзыва о его поведении, указания на опасные последствия, которые вытекали из этого, достаточно было произнести слово преступление, и он испуганно очнулся от своего самообмана и пугливо вернулся к исполнению своих обязанностей.
Весь план принца Оранского потерпел крушение, когда Эгмонт отступил. Эгмонт владел сердцем народа и пользовался полным доверием армии, без которой было попросту невозможно предпринять что-нибудь внушительное. На него определенно рассчитывали. Весь съезд оказался совершенно бесплодным из-за его неожиданного заявления. Разошлись, ничего не решив. Все те, которые были в Дендермонде, ожидались в Брюсселе на заседание государственного совета; но только один Эгмонт отправился туда. Регентша хотела узнать от него, о чем они между собой совещались, но ей ничего не удалось выпытать, кроме письма Алавы, которое он захватил с собой в копии и представил ей с самыми горькими упреками. Сначала она изменилась в лице, но затем быстро овладела собой и смело заявила, что письмо подложное. «Каким образом, — сказала она, — это письмо может быть от Алавы, если все его письма получены мной, а тот, кто перехватил бы его, наверное, не пощадил бы и других? У меня ведь не пропало ни одной посылки, и ни один из посланных не заставил себя долго ждать. Да и мыслимо ли, чтобы король открыл какому-нибудь Алаве тайну, которую он не считает возможным доверить даже мне?» *
Гражданская война
1566. Тем временем регентша спешила воспользоваться преимуществом, которое ей давал раскол среди дворян, чтоб окончательно привести к гибели союз, уже шатавшийся от внутренних раздоров. Не теряя времени, она вызвала из Германии войска, которые герцог
* Burgund., 408; Meteren, 95; Grot., 23.
768
13


194
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Эрих Брауншвейгский держал для нее наготове, усилила конницу и набрала пять полков валлонцев, главное командование над которыми получили графы фон-Мансфельд, фон-Меген, фон-Аремберг и другие. Принцу Оранскому, чтобы не задеть его самым чувствительным образом, также пришлось доверить несколько отрядов, тем более что провинции, в которых он был штатгальтером, больше всего нуждались в них; но из предосторожности к нему был приставлен помощник — полковник Вальдерфингер, который должен был следить за каждым его шагом и мог бы отменить его распоряжения, если б они показались опасными. Духовенство во Фландрии передало графу фон-Эгмонту 40 000 гульденов золотом на содержание 1500 человек, часть которых он распределил по самым опасным местам. Каждый штатгальтер должен был увеличить свою военную силу и запастись снарядами. Все эти приготовления, происходившие повсюду и с большой поспешностью, не оставляли никакого сомнения насчет того, каким путем регентша предполагает идти дальше.
Убежденная в превосходстве своих военных сил и уверенная в~ их могучей поддержке, она решается теперь изменить свое обращение с мятежниками и начинает говорить с ними совсем другим языком. Все то, что было разрешено протестантам из страха и по необходимости, она осмеливается истолковывать теперь самым произвольным образом и сводит все и!х вольности, молча допущенные ею, только к разрешению проповедей. Все остальные религиозные обряды и обычаи, казавшиеся само собой разумеющимися, раз разрешены проповеди, теперь были запрещены новыми указами с угрозой, что нарушители подвергнутся наказанию как виновные в оскорблении его величества. Протестантам разрешалось понимать таинство причастия иначе, чем понимали его католики, но причащаться иначе было преступлением; крестить, венчать и хоронить по своему обряду было запрещено под угрозой смертной казни. Это было жестокой насмешкой над протестантами — разрешать им религию и запрещать соблюдение ее обрядов. Эта бесчестная уловка, с помощью которой регентша пыталась освободить себя от данного слова, вполне достойна того малодушия, с которым она позволила вырвать у себя это слово. Она пользовалась малейшими нововведениями и самыми незначительными нарушениями правил, чтобы запретить проповеди. Многие проповедники! под предлогом, что они


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
195
исполняли свои обязанности не там, где им было указано, были отданы под суд, а некоторые из них были даже повешены. Регентша при различных обстоятельствах громко заявляла, что члены союза недобросовестно воспользовались ее страхом и что она не считает себя связанной договором, к которому ее принудили угрозами *.
Из всех нидерландских городов, принимавших участие в иконоборческих волнениях, регентша больше всего боялась за город Валансьен в Геннегау. Нигде партия кальвинистов не была так сильна, как в этом городе, и дух возмущения, которым провинция Геннегау всегда отличалась преимущественно перед всеми другими, казалось, именно в Валансьене был как дома **. Соседство с Францией, с которой Валансьен по своему языку и обычаям был ближе, чем с Нидерландами, послужило причиной того, что этим городом с давних пор управляли с большей мягкостью, но зато и с большей бдительностью, отчего он тем сильнее почувствовал свое собственное значение. При последнем восстании иконоборцев город едва не передался гугенотам, с которыми у него все время поддерживалась самая тесная связь, и малейший повод мог опять вызвать ту же самую опасность. Поэтому из всех нидерландских городов Валансьен был первым, в котором регентша решила усилить гарнизон, как только она оказалась в состоянии сделать это. Филиппу Нуаркармскому, владетельному князю С.-Альдегонды, штатгальтеру в Геннегау, замещавшему отсутствовавшего маркиза фон-Бергена, было поручено выполнить это, и он подошел к стенам Валансьена во главе военного отряда. Из города вышли к нему навстречу депутаты от магистрата, прося избавить их от гарнизона, так как протестантская часть населения, более многочисленная, высказалась против этого. Нуаркарм объявил им волю регентши и предоставил на выбор: или впустить гарнизон, или подвергнуться осаде. Больше четырех эскадронов конницы и шести рот пехоты городу не будет навязано; ручаясь за это, он готов оставить им в качестве заложника своего собственного сына. Когда эти условия были представлены магистрату, который склонялся к тому, чтобы принять их, появился проповедник Перегрин Лагранж во главе своих приверженцев, апостол и кумир народа. Он был против того, чтобы город под¬
* Meteren, 93, 94; Thuan., 507; Strada, 166; Meurs. Guil. Auriac., 21.
** В Геннегау существовала, а может быть и теперь еще существует, поговорка, что провинция стоит только под богом и под солнцем (Strada, 174).


196
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
чинился, опасаясь, что ему придется пасть при этом жертвой, и силой своего красноречия он уговорил народ отвергнуть эти условия. Когда послы снова пришли с этим ответом к Нуаркарму, он вопреки всем законам международного права связал их и увел в плен. Однако по приказу регентши он вынужден был скоро отпустить их. Побуждаемая тайными распоряжениями из Мадрида к возможно большей снисходительности, регентша заставляет его еще несколько раз предлагать городу, чтобы он принял назначенный ему гарнизон; но так как Валансьен упорно настаивает на своем отказе, то особым актом он объявляется мятежным городом, и Нуаркарм получает приказ подвергнуть его форменной осаде. Всем остальным провинциям запрещается поддерживать этот мятежный город советом, деньгами или оружием. Все его владения объявляются конфискованными. Желая прокламировать войну раньше, чем она действительно начнется, чтобы дать городу возможность одуматься, Нуаркарм стянул войска из всего Геннегау и Камбре (1566), овладел С.-Ама- ном и разместил гарнизоны по всем близлежащим местечкам. Действия правительства против Валансьена дали понять всем другим городам, находившимся в том же положении, какая судьба ожидает их, и это сейчас же привело в движение весь союз. Войско гёзов в количестве от трех до четырех тысяч человек, поспешно собранное из беглого сброда и остатков иконоборческих банд, появляется в окрестностях Турне и Лилля, чтобы обеспечить себе оба эти города и тревожить неприятеля под Валансьеном. Лилльскому губернатору удается обратить в бегство один из отрядов этого войска, который по согласию с протестантами города готовился уже занять Лилль, и таким образом он удерживает город за собой. В то же время та часть войска гёзов, которая бесполезно проводила время возле Лону а, подвергается нападению Нуаркарма, который почти без остатка уничтожает ее. Очень немногие, с отчаянной храбростью пробившись сквозь ряды неприятеля, укрываются в городе Турне; победитель тотчас же требует, чтобы Турне открыл ему свои ворота и принял гарнизон. Немедленное повиновение облегчает судьбу города. Нуаркарм удовлетворяется тем, что упраздняет протестантскую консисторию, изгоняет проповедников, привлекает к наказанию руководителей мятежа и восстанавливает католическое богослужение, которое он застал почти совершенно заброшенным. Назначив губернатором в городе надежного католика и оставив там до¬


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
197
статочный гарнизон, Нуаркарм снова возвращается со своим победоносным войском к Валансьену, чтобы продолжать осаду.
Валансьен, гордый своими укреплениями, оживленно приступил к обороне, твердо решившись защищаться до последней крайности. Запасы военных снарядов и пищевых продуктов были своевременно заготовлены в достаточном количестве для длительной осады. Все, кто только мог носить оружие, — не исключая даже ремесленников,— стали в ряды войска; дома за стенами города и особенно монастыри были разрушены до основания, чтобы осаждающие не могли ими воспользоваться против города. Немногие сторонники короны молчали, подавленные большинством; ни один католик не смел пошевелиться. Анархия и мятеж водворились на место благоустройства, и фанатизм безрассудно смелого священника издавал законы. Защитники были многочисленны, отчаянное мужество владело ими; крепка была уверенность, что осада скоро прекратится, и ненависть к католической церкви возросла до последней степени. Многим нечего было ждать пощады, и все относились к общественному гнету самовластного гарнизона с отвращением. Хотя его войско было снабжено более чем достаточно всем необходимым на случай длительной блокады н к тому же чрезвычайно увеличилось от притекавших к нему из разных городов подкреплений, Нуаркарм еще раз попытался подействовать на Валансьен добром, но напрасно. Итак, он велел приступить к траншейным работам и приготовился обложить город со всех сторон \
Между тем как регентша все больше собиралась с силами, положение протестантов становилось все хуже. Союз гёзов постепенно уменьшился чуть не в три раза. Некоторые из важнейших его защитников, как граф фон-Эгмонт, снова перешли на сторону короля. Денежные взносы, на которые члены союза определенно рассчитывали, притекали очень скупо. Фанатизм начал заметно охладевать, а с наступлением весенней погоды должны были прекратиться и публичные проповеди, которые до сих пор поддерживали его. Все это заставило гибнущую партию значительно умерить свои требования и обратиться к более невинным средствам, прежде чем прибегнуть к самым крайним. В генеральном синоде протестантов, созванном для этой цели в Антверпене, на котором присутствуют и
* Burgund., 379, 411—418; Meteren, 98, 99; Strada, 176; Vigl. ad Hopper. Epist. И, XXI.


198
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
некоторые члены союза, принимается решение отправить к регентше депутацию, чтобы напомнить ей о заключенном ею договоре и про- тее.товать против нарушения ею своего слова. Бредероде берет на себя это поручение, но ему приходится претерпеть самый грубый и оскорбительный, отказ в приеме, причем его даже высылают из Брюсселя. Тогда он решает прибегнуть к письменному заявлению, в котором от имени всего союза жалуется регентше на то, что она, нарушая свое слово, ставит союз в ложное положение по отношению к протестантам, которые сложили оружие только потому, что союз поручился за соблюдение условий договора; беря обратно все разрешенное, она уничтожает то хорошее, что было сделано членами союза; она старается унизить союз в глазах народа, вызывает раздоры между его членами и многих из них подвергла даже преследованиям как преступников. Он настаивал, чтобы она отменила свои новые распоряжения, которые лишают протестантов возможности свободно исповедывать свою религию, но прежде всего — чтоб она сняла осаду с Валансьена и распустила вновь набранные войска. Только при соблюдении этих условий союз может поручиться за общественное спокойствие.
На это регентша ответила в таком тоне, который находился в резком противоречии с ее прежней сдержанностью: «Кто эти члены союза, которые обращаются ко мне в этой записке, для меня, в самом деле, является тайной. Члены союза, с которыми мне раньше приходилось иметь дело, насколько мне известно, разошлись в разные стороны. Во всяком случае, все члены союза не могли принимать участие в этой жалобе, так как я сама знаю многих, которые, будучи удовлетворены во всех своих требованиях, уже вернулись к своим обязанностям. Но кто бы ни были эти лица, которые обращаются здесь ко мне без всякого на то права и не называя своего имени, они по меньшей мере ложно истолковывают мои слова, если делают из них вывод, будто я обеспечивала протестантам свободу их вероисповедания. Ни для кого не тайна, как тяжело мне было согласиться на проповеди в тех местах, где они уже начались, а разве это одно может означать дарование религиозной свободы? Как бы мне могло придти в голову взять под свою защиту эти противозаконные консистории, терпеть эти государства в государстве? Неужели я могла настолько потерять голову, чтобы предоставить негодной секте законное право перевернуть все порядки в церкви и


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
199
в республике и так отвратительно поносить мою священную религию? Обращайтесь со своими требованиями к тому, кто вам дал такое разрешение, — меня же оставьте в покое! Вы обвиняете меня, будто я нарушила договор, который обеспечивал вам безопасность и безнаказанность? Что было в прошлом, я вам действительно простила, но не то, что вы еще совершите в будущем. Ваша петиция от апреля прошлого года никому из вас не должна была принести неприятностей, и, насколько я знаю, она никому их и не принесла. Но тот, кто снова провинился перед его величеством королем, должен нести последствия своего преступления. И, наконец, как осмеливаетесь вы напоминать мне о договоре, который вы же первые нарушили? По чьему наущению грабились церкви, ниспровергались иконы и вызывались мятежи в городах? Кто заключал союзы с чужеземными державами, вербовал без разрешения войска и собирал с подданных короля противозаконные налоги? Вот почему я стянула войска, вот почему усилила применение эдиктов. Кто требует от меня, чтобы я опять сложила оружие, не может хорошо относиться к своему отечеству и к своему королю, и если вы любите самих себя, то позаботьтесь о том, чтобы оправдать свои собственные поступки, а не осуждать мои» *.
Все надежды членов союза на миролюбивую сделку исчезли после этого высокомерного заявления. Если бы регентша не была уверена в сильной поддержке, она не могла бы говорить таким языком. Армия стояла в поле; Валансьен был осажден; ядро союза отпало, и регентша требовала безусловной покорности. Положение членов союза было теперь так плохо, что открытое сопротивление' не могло уже испортить его больше. Если б они отдались в руки разгневанного государя безоружными, их гибель была бы неизбежна; при вооружепной борьбе она могла стать хотя бы сомнительной. Итак, они выбрали последнее и начали серьезно готовиться к своей защите. Чтобы получить право на поддержку немецких протестантов, Людвиг Нассауский хотел уговорить города Амстердам, Антверпен, Турне и Валансьен принять аугсбургское вероисповедание и таким образом теснее связаться с их религией. Это предложение никогда не было приведено в исполнение, потому что религиозная ненависть кальвинистов к их евангелическим братьям превышала, может быть, даже то отвращение, которое они питали
* Thuaa., 528, 524; Strada, 157, 168; Burgund., 433, 434, 435; Meteren, 96, 97.


200
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
к папству. Нассауский повел тогда энергичные переговоры о субсидиях во Франции, в Пфальце и Саксонии. Граф фоы-Берген укрепил свои замки. Бредероде с малочисленным войском отправился в свой небольшой город Виану на Леке, над которым он присвоил себе суверенные права, и поспешно привел его в оборонительное положение, чтобы выждать здесь подкреплений от союза и результатов от начатых Людвигом Нассауским переговоров. Итак, знамя войны было поднято. Всюду били барабаны, всюду двигались войска, добывались деньги, вербовались солдаты. Уполномоченные от обеих сторон часто встречались в одном и том же месте. Едва город освобождался от сборщиков и вербовщиков регентши, как ему приходилось опять выносить те же самые насилия со стороны агентов союза *.
1566. После Валансьена регентша обратила свое внимание на город Герцогенбуш, где иконоборцы совершили новые бесчинства и протестантская партия получила большой перевес. Желая добиться мирным путем, чтобы граждане города приняли гарнизон, она отправила к ним в качестве послов канцлера Шейфа из Брабанта и члена городского совета Мероде из Петерсгейма, которого она назначила в этот город губернатором; они должны были мирным путем склонить его на свою сторону и добиться от граждан новой присяги в верности. В то же время граф фон-Меген, стоявший со своим корпусом недалеко оттуда, получил приказ двинуться к городу, чтобы поддержать послов при исполнении данного им поручения и, как только будет возможно, сейчас же ввести туда гарнизон. Но Бредероде, узнав об этом в Виане, послал в Герцогенбуш одного из своих приверженцев, некоего Антона фон-Бомберга, ярого кальвиниста, считавшегося также и храбрым солдатом, с целью поддержать мужество своих единомышленников и помешать планам регентши. Этому Бомбергу удалось захватить письма, привезенные канцлером от герцогини, и подменить их фальшивыми, которые своим резким} и властным языком возмутили граждан города. В то же время он постарался вызвать у них подозрение, будто послы замышляют против города что-то дурное, и это удалось ему так хорошо, что толпа в дикой ярости схватила обоих послов и посадила их под замок. Сам же он во главе восьмисот человек, которые выбрали
* Thuan., 524; Strada, 169; A. G. d. v. NiederL, XXII. B., 95; Vigl. ad Hopper
Epist. III.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
201.
его своим предводителем, двинулся навстречу графу фон-Мегену^ приближавшемуся в боевом порядке к городу, и встретил его таким сильным артиллерийским огнем, что Меген вынужден был отступить, ничего не сделав. Регентша отправила в Герцогенбуш служителя суда с требованием, чтобы ей вернули ее послов, и в случае отказа грозила осадой. Но Бомберг со своими приверженцами захватил ратушу и заставил магистрат выдать ему ключи от города. Служитель суда был отослан обратно с насмешками, и регентше было сказано через него, что участь арестованных зависит от дальнейших приказаний Бредероде. Тогда под стенами появился герольд, чтоб, объявить городу войну; но канцлер не допустил этого *.
После неудачной попытки завладеть Герцогенбушем граф фон- Меген бросился к Утрехту, чтобы предупредить нападение, которое собирался совершить на этот город граф Бредероде. Граждане Утрехта, которым приходилось много терпеть от войска гёзов, расположившегося лагерем под Вианой недалеко от них, встретили Метена с распростертыми объятиями, как своего защитника, и согласились на все перемены, которые он ввел в их богослужение. Фон-Ме- ген велел сейчас же рыть окопы на берегу Лека, откуда можно было« обстреливать Виану. Бредероде, не желая поджидать его в этом городе, покинул место военных действий с лучшей частью своего войска и поспешил в Амстердам **.
Казалось, будто принц Оранский в разгар этих движений проводил свое время в Антверпене без всякой пользы; на самом же деле он при кажущейся пассивности развивал огромную деятельность. По* его указаниям союз навербовал войска, а Бредероде укрепил свои замки, для чего Оранский сам подарил ему три пушки, отлитые по его приказанию в Утрехте. Он зорко наблюдал за всем происходящим при дворе и предупреждал союз каждый раз, когда замышлялось что-нибудь против того или другого города. Но главное, о чем oHy повидимому, заботился, было то, чтобы овладеть важнейшими городами своего штатгальтерства; вот почему он незаметным образом всеми силами поддерживал планы Бредероде насчет Утрехта и Амстердама ***.
* Thuan., 525; Strada, 170; Burgund., 423, 424, 427, 428; Vigl. ad Hopper» Epist. VI.
** A. G. d. y. N., 98, 99; Strada, 170; Vigl. ad Hopper, Epist. V.
*** Grot., 23.


ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Ш
Самым важным местом был зеландский остров Вальхерн, где можно было ожидать высадки короля на берег. Захватить его неожиданным нападением — таков был теперь план, предложенный принцем Оранским. Выполнение этого плана взял на себя один из принадлежавших к союзу дворян, близкий друг принца Оранского, Иоанн фон-Марникс, сеньор Тулузский, брат Филиппа, владельца С.-Альдегоиды (1567). Он поддерживал с бывшим судьей из города Миддельбурга, Петром Гаком, тайные сношения, что должно было дать ему возможность ввести гарнизон в Миддельбург и Флиссинген. Но вербовка солдат, предпринятая с этой целью в Антверпене, не могла пройти так незаметно, чтобы не вызвать подозрений у магистрата; желая успокоить магистрат и в то же время имея в виду дальнейшее развитие своих планов, принц Оранский объявил публично через герольда, чтобы все чужеземные солдаты и другие иностранцы, не состоящие на службе у государства или вообще проживающие без дела, немедленно очистили город. Он легко мог бы, заперев ворота, так говорили его противники, захватить всех этих подозрительных солдат, но он выгнал их из города, чтобы тем скорее направить их к месту назначения. Они были тотчас же посажены на суда и по Шельде отправлены до Раммекенса; но так как через одно торговое судно, пришедшее из Антверпена незадолго до них, успели предупредить Флиссинген об их замыслах, то им и был запрещен въезд в гавань. На те же затруднения они натолкнулись и у Арне- муидена, недалеко от Миддельбурга, где некатолики напрасно старались вызвать восстание в их пользу. Тогда Тулузский, ничего не добившись, велел повернуть суда и поплыл обратно , вниз по Шельде до Остервиля, в четверти мили расстояния от Антверпена; здесь он высадил свою команду и расположился лагерем на берегу в расчете получить подкрепление из Антверпена и поддержать своей близостью мужество у единоверцев, угнетаемых магистратом. При помощи кальвинистского духовенства, которое занималось в городе вербовкой для него солдат, его В1аленькое войско увеличивалось с каждым днем и, наконец, стало опасным для Антверпена, окрестности которого сильно опустошались им. Негодующий магистрат хотел выслать против него городскую милицию, но принцу Оранскому удалось помешать этому под предлогом, что город нельзя оставить теперь без солдат.
Между тем регентша поспешно собрала против Иоанна Мар- шшса небольшое войско, которое усиленным маршем двигалось из


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
203
Брюсселя под предводительством Филиппа фон-Лонуа. В то же время граф фон-Меген так хорошо оцепил и так беспокоил войско гёзов под Вианой, что там ничего не слышали о передвижениях под Антверпеном и не могли придти на помощь к своим единомышленникам. Лону а напал врасплох на разбросанные отряды Марникса, вышедшие на грабеж, и в страшной кровавой бойне совершенно уничтожил их. Иоанн фон-Марникс с небольшим остатком своих войск засел в усадьбе, служившей ему главной квартирой, и с мужеством отчаяния долго защищался, пока, наконец, Лонуа, напрасно исчерпав все средства, чтобы выбить его оттуда, не велел поджечь дом. Немногие спасшиеся от огня погибли от меча неприятеля или нашли себе смерть в реке Шельде. Марникс предпочел умереть в огне, чем попасть в руки неприятеля. Эта победа, стоившая врагу больше тысячи человек, досталась победителю довольно дешево: из всего войска у него выбыло только два человека.
Триста человек, сдавшихся живыми, были немедленно перебиты без всякого милосердия, так как опасались нападения из Антверпена *.
До начала сражения в Антверпене ничего не подозревали о готовившемся нападении. Принц Оранский, извещенный об этом, принял некоторые меры предосторожности. За день до сражения он велел сломать мост, соединявший город с Остервилем, чтобы, как он уверял, помешать антверпенским кальвинистам присоединиться к войску Тулузского, но вероятнее для того, чтобы не дать католикам ударить в тыл войску гёзов или же чтобы помешать Лонуа, если он останется победителем, ворваться в город. На том же основании по его приказу были заперты ворота, и жители города, ничего не понимая во всех этих приготовлениях, колебались в нерешительности между любопытством и страхом, пока грохот орудий, до-* несшийся из Остервиля, не известил их о том, что там происходит. Тогда шумной толпой все устремились на валы и стены, откуда им представилось, как только ветер рассеял пороховой дым над сражающимися войсками, все зрелище битвы. Оба войска были так близко от города, что можно было различить их знамена и очень отчетливо разбирать голоса как побеждающих, так и побеждаемых. Ужаснее даже, чем само сражение, было то зрелище, которое представлял »собою теперь город. У каждого из двух сражавшихся войск
* Meteren, 97, 98; Burgund., 440—441; Strada, 171—172; Thuan.,30, L. 41.


204
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
на стенах города были свои приверженцы и свои враги. Все, что происходило внизу, вызывало здесь, наверху, ликование и вопли ужаса; исход битвы, казалось, решал судьбу каждого зрителя. Всякое движение на поле сражения ярко отражалось на лицах зрителей: поражение и торжество, страх побежденного и ярость победите^ ля. Здесь — мучительное тщетное стремление поддержать гибнущего, остановить бегущего; там—столь же тщетное желание догнать его, истребить, стереть с лица земли. Вот бегут гёзы, и десять тысяч человек счастливы; последнее убежище Тулузского объято пламенем, и двадцать тысяч антверпенских граждан погибают вместе с ним в огне.
Но вскоре оцепенение первого ужаса сменяется неистовым порывом помочь, отомстить. С громкими воплями, ломая руки, с разметавшимися волосами вдова погибшего полководца бросается от одной толпы к другой, моля о мести, моля о сострадании. Воодушевленные Германом, своим апостолом, кальвинисты хватаются за оружие, решив отомстить за своих братьев или погибнуть вместе с ними. Без определенной мысли, без плана, без вождей, руководимые только своей болью, своим безумием, они бросаются к красным во ротам, ведущим на поле сражения, но — выхода нет! Ворота заперты, и передние ряды теснят задние. Тысячи напирают на тысячи, на мосту образуется страшная давка. «Нас предали, мы в ловушке! — кричат все. — Проклятие папистам, проклятие тому, кто предал нас!» Глухой рокот; предвестник народного волнения, пробегает по толпе. Начинают подозревать, что все, что было до сих пор, устроено католиками, чтобы погубить кальвинистов. Католики уничтожили их защитников, теперь нападут на безоружных. С роковой быстротой это подозрение распространяется по всему Антверпену. Теперь считают, что прошлое уже выяснено, и начинают опасаться, что нечто еще худшее подстерегает их где-то в засаде; страшное недоверие овладевает всеми. Каждая секта боится другой, каждый видит врага в своем соседе; таинственность увеличивает эту боязнь, этот ужас; кошмарное состояние для такого многолюдного города, где случайное стечение народа сейчас же приводит к возбуждению, всякая высказанная догадка превращается в слух, всякая маленькая искра разгорается в пламя, и благодаря большой скученности все страсти вспыхивают сильней! Все, что принадлежит к реформатской церкви, приходит от этого слуха в движение. Пятнадцать тысяч, кальвинистов овладевают дамбой и устанавливают на ней тяжелые


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
205
орудия, насильно вывезенные из цейхгауза; на другой дамбе происходит то же самое. Многочисленность кальвинистов наводит страх, город оказывается в их руках: чтобы спастись от воображаемой опасности, они приводят весь Антверпен на край гибели.
Как только начались волнения, принц Оранский поспешил к дамбе, смело пробился сквозь разъяренные) толпы, призывал их успокоиться и умолял выслушать его. На другой дамбе граф фон-Гог- стратен, сопровождаемый бургомистром Штраленом, пытался сделать то же самое. Но так как у него не было ни влияния, ни красноречия, то, будучи не в силах справиться с разбушевавшейся толпой, он направил ее к принцу, вокруг которого сплотился теперь весь Антверпен. Ворота, — старался объяснить Оранский, — были заперты только по той причине, чтобы не пропустить в город победителя, все равно, кто бы он ни был, иначе город мог бы стать добычей солдат. Напрасно старался он их уговорить — беснующиеся толпы не слушали его, а один из самых отчаянных в толпе осмелился даже выбранить его предателем и прицелиться в него из ружья. С громкими криками они требовали от него ключи от красных ворот, которые в конце концов он и вынужден был передать в руки проповедника Германа. Однако — прибавил он с редким присутствием духа — пусть они сами смотрят, что делают: в предместье их поджидают в засаде шестьсот неприятельских всадников. Измышление, внушенное ему страхом и крайностью, было ближе к правде, чем он, быть может, сам полагал. Едва только победоносный полководец узнал о волнениях в городе, он тотчас приказал своей коннице сесть на лошадей, чтобы, воспользовавшись этим благоприятным обстоятельством, ворваться в город. «Я, по крайней мере, — продолжал принц Оранский, — постараюсь скрыться заблаговременно, и кто последует моему примеру, тому не придется раскаиваться». Эти слова, сказанные кстати и сейчас же подкрепленные действием, произвели впечатление. Стоявшие вблизи последовали за ним, за этими последовали другие, и в конце концов те немногие, которые уже двинулись было вперед, увидев, что за ними никто не идет, потеряли охоту Иметь дело с конницей в шестьсот человек. Все снова расположились на дамбе, на которой выставили часовых и форпосты, и провели тревожную ночь, оставаясь под ружьем *.
* Burgund., 444—447; Strada, 172.


206 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Городу Антверпену угрожала теперь ужаснейшая резня и полное разграбление. В этой крайности Оранский созывает чрезвычайное заседание сената, на которое привлекаются наиболее уважаемые граждане от всех четырех наций. Если хотят прекратить бесчинства кальвинистов, — сказал принц Оранский, — то должны в свою очередь выставить войско, готовое дать им отпор. Итак, было решено поспешно призвать к оружию всех католиков в городе, коренных жителей, итальянцев и испанцев, а также, если возможно, привлечь на свою сторону и лютеран. Вследствие властолюбия кальвинистов, которые, гордясь своими богатствами и опираясь на свой численный перевес, относились с презрением ко всем другим религиозным сектам, лютеране давно уже стали их врагами. Взаимное озлобление этих двух протестантских церквей носило даже более непримиримый характер, чем та ненависть, которую обе они одинаково питали к господствующей церкви. Магистрат уже и раньше извлекал значительные выгоды из их взаимного соперничества, стараясь ограничивать одну партию при помощи другой, главным образом, конечно, партию кальвинистов, от усиления которой можно было ждать самых больших неприятностей. На этом основании он молча взял под свое покровительство лютеран, как более слабую и более миролюбивую из сект, и даже выписал для них из Германии духовных наставников, которые должны были своим толкованием спорных пунктов постоянно поддерживать их взаимную ненависть. Магистрат к тому же вызывал у лютеран представление, будто король относится к их вероисповеданию очень благосклонно, и советовал им не портить своего хорошего положения сближением с кальвинистами. Таким образом в данный момент было нетрудно достигнуть присоединения лютеран к католикам, так как дело шло о том, чтобы подавить столь ненавистных соперников. На рассвете перед кальвинистами выстроилось войско, гораздо более многочисленное, чем их войска. Когда Оранский появился во главе этого войска, его красноречие начало производить более сильное впечатление и находить себе более легкий доступ, чем раньше. Хотя кальвинисты и были вооружены и даже имели у себя тяжелые орудия, они все же испугались численного превосходства неприятеля и первые отправили послов с предложением придти к мирному соглашению, которое благодаря искусству принца Оранского и было заключено ко всеобщему удовольствию. Испанцы и итальянцы в городе сложили свое оружие


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
207
сейчас же после обнародования этого соглашения. За ними последовали кальвинисты, эа кальвинистами католики. Последними сложившими оружие были лютеране *.
Двое суток находился Антверпен в этом ужасном положении. Католики подкатили уже бочки с порохом под дамбу, намереваясь взорвать все реформатские войска, находившиеся на ней. Именно так поступили в других местах кальвинисты с католиками **. Одно мгновение могло погубить город; благодаря благоразумию Оранского он был спасен.
1567. Нуаркарм со своим валлонским войском все еще стоял под стенами Валансьена, который, надеясь твердо на защиту со стороны гёзов, не поддавался ни на какие уговоры регентши и отвергал всякую мысль о сдаче. Определенный приказ двора запретил Нуаркар- му действовать решительно, пока ему на помощь не придут свежие войска из Германии. Король, желая ли пощадить город или из боязни, относился неприязненно к насильственному взятию его штурмом, так как при этом нельзя было избегнуть того, чтобы невинные заодно с виновными не потерпели той же участи, и с верными гражданами приходилось бы обращаться как с врагами. Но упорство осажденных росло с каждым днем; ободряемые бездеятельностью врага, они осмеливались даже тревожить его частыми вылазками,, подожгли некоторые из подгородных монастырей и возвратились назад с добычей. Между тем как под стенами города теряли время понапрасну, мятежники и их союзники могли его использовать лучше; в виду всего этого Нуаркарм обратился с настойчивой просьбой к герцогине, чтобы она выхлопотала ему у короля разрешение взять город приступом. Ответ от короля пришел скорее, чем когда бы то ни было. Он предлагал удовлетвориться тем, чтобы приготовить орудия для штурма и, прежде чем приступить к штурму, постараться некоторое время воздействовать на город страхом в ожидании его. Если и после этого город не сдастся, тогда он разрешает взять его приступом, по возможности, однако, щадя каждую жизнь. Регентша, раньше чем прибегнуть к этому крайнему средству, уполномочила графа фон-Эгмонта вместе с герцогом фон-Аршот еще раз добром переговорить с мятежниками. Эти двое вступают в перего¬
* Thuan, 525, 527; Burgund., 448—451; Strada, 173; Meteren, 97, 98.
** Meteren, 97.


1208
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
воры с депутатами от города и приводят все имеющиеся в их распоряжении доводы, чтобы вывести их из заблуждения, в котором они находятся. Они доводят до их сведения, что Тулузский разбит и что, таким образом, у осажденных исчезла всякая надежда на помощь; что граф фон-Меген отрезал от города войско гёэов и что они-то сами держатся так долго только благодаря снисходительности коро- >ля. Им обещается полное прощение всего происшедшего. Каждому 'будет разрешено перед каким угодно трибуналом доказывать свою невиновность; кто этого не захочет, тому будет разрешено покинуть город со всем своим имуществом в течение двух недель. От них требуется только одно — чтобы они приняли гарнизон. Им дали три дня перемирия для того, чтобы обдумать это предложение. Когда депутаты вернулись назад в город, они нашли своих сограждан менее чем когда-либо расположенными к соглашению, так как тем временем в Валансьене распространились ложные слухи о новой вербовке войск гёэами. Тулузский, передавали друг другу, победил, и сильное войско приближается к городу, чтобы снять осаду. Эта уверенность зашла так далеко, что осажденные позволили себе нарушить перемирие и открыли огонь по осаждающим. Магистрату удалось, наконец, с большим трудом добиться, чтобы двенадцать человек из членов городского совета были посланы в лагерь врагов с предложением следующих условий: эдикт, которым Валансьен обвинялся в оскорблении его величества и объявлялся врагом, должен быть отменен, конфискованное имущество должно быть возвращено, и пленные с обеих сторон должны быть отпущены. Гарнизон должен вступить в город н'е раньше, чем все, кто это считает нужным, успеют уехать со своим имуществом; гарнизон должен дать| обязательство, что он ничем не будет обременять жителей и что король возьмет на себя все издержки по его содержанию.
Нуаркарм с негодованием встретил эти условия и чуть было не расправился с уполномоченными. Если они пришли не с тем,—обратился он к ним, — чтобы передать ему город, то пусть поскорее убираются обратно, или же он сам отправит их назад со связанными за спиной руками. Депутаты сваливали вину на упорство кальвинистов и жалобно просили его, чтобы он оставил их у себя в лагере, noTOMv ■что им больше делать нечего среди своих мятежных сограждан и .делить с ними их судьбу они не хотят. Умоляя о заступничестве,


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
209
они бросились даже обнимать колени Эгмонта, но Нуаркарм остался глух к их просьбам, а вид принесенных цепей заставил их вопреки желанию вернуться в Валансьен. Не жестокость, а необходимость побудила Нуаркарма прибегнуть к такому суровому обращению. За задержание послов он уже получил однажды выговор от герцогини. Если б и эти послы не вернулись назад в город, это было бы объяснено не иначе, как теми же причинами, что и в первый раз. К тому же он не хотел лишить город небольшого остатка благомыслящих граждан и довести его до того, чтобы судьба его зависела только от слепой безрассудно отчаянной толпы. Эгмонт был так возмущен неудачей своего посольства, что в ту же ночь сам объехал верхом весь город, произвел рекогносцировку его укреплений и вернулся назад очень довольный, убедившись, что город долго не продержится \
Валансьен раскинулся по ровному пологому скату небольшой возвышенности; он красиво расположен и в то же время хорошо укреплен. С одной стороны его огибает Шельда и еще одна небольшая речка, с другой стороны он защищен глубокими рвами, стенами и башнями и, повидимому, может противостоять всякому нападению. Однако Нуаркарм заметил некоторые места в городских рвах, которые по недосмотру сравнялись с остальной почвой, и воспользовался этим. Он стягивает в одно место все свои отряды, которыми был до сих пор окружен город, и в бурную ночь захватывает гористое предместье города, не потеряв ни одного человека. Затем он делит город между графом фон-Боссю, молодым графом фон-Манс- фельдом и младшим Барлемоном; один из его полководцев с величайшей быстротой приближается к стенам города, с которых неприятеля прогоняют убийственным огнем. Вплотную под городом, напротив ворот, на одном уровне с городскими укреплениями, на глазах у осажденных воздвигается батарея, с которой двадцать одно орудие в течение четырех часов штурмует город непрерывной канонадой. Николаевская башня, на которой осажденные установили несколько орудий, падает одной из первых, и под ее обломками мно- тие находят себе смерть. Орудия направляются на все выдающиеся здания, и среди жителей производятся страшные опустошения. В несколько часов разрушены все их важнейшие сооружения и в са-
* Thuau., 528; Strada, 178; Burgund., 466.
786
i i


210 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
мих воротах пробита такая большая брешь, что осажденные, отчаявшись в спасении, поспешно посылают двух трубачей с просьбой выслушать их. На это дается согласие, но бомбардировка безостановочно продолжается. Тем сильнее торопятся посланные заключить соглашение, желая сдать город на тех самых условиях, которые бы- ли ими отвергнуты два дня тому назад. Но обстоятельства тем временем изменились, и теперь победитель уже и слышать не хочет ни о каких условиях. Непрерывный огонь не дает осажденным возможности поправлять стены, которые своими обломками заполнили весь- городской ров и всюду проложили дорогу врагу, давая ему возмож* ноеть проникнуть через бреши в город. Уверенные в своей окончательной гибели, осажденные на рассвете сдают свой город на волк* победителя, после того как бомбардировка продолжалась без перерыва тридцать шесть часов и в город было брошено три тысячи бомб. В строгом порядке Нуаркарм вводит свое победоносное войско в город; навстречу ему выходит толпа женщин и детей с зелеными ветками в руках и умоляет его о сострадании. У всех граждан? сейчас же отбирается оружие; губернатор города и его сын обезглавлены; тридцать шесть ярых мятежников, в числе которых находятся; Лагранж и другой реформатский проповедник, Гвидо де-Бресс, искупают свое упорство виселицей; все начальствующие лица лишаются1 своих должностей, а город лишается всех своих привилегий. Католическое богослужение сейчас же восстанавливается во всем своем5 величии, а протестантское уничтожается. Епископ Аррасский должен перенести свою резиденцию в Валансьен, а для обеспечения покорности в будущем в городе оставляется сильный гарнизон
1567. Сдача города Валансьена, на который были устремлены все взоры, явилась страшной вестью для других городов, провинившихся таким же образом; благодаря этой сдаче уважение к оружии* регентши значительно поднялось. Нуаркарм не удовлетворился этой победой и сейчас же двинулся на Мастрихт, который, не прикасаясь к оружию, сдался и принял гарнизон. Отсюда Нуаркарм направился к Торнгуту, чтобы своим приближением устрашить города Герцоген- буш и Антверпен. Его появление до такой степени испугало партии* гёзов, которая под предводительством Бомберга все еще держала магистрат под своим гнетом, что она вместе со своим предводителем
* Timan., 528, 529; Meteren, 98, 99; Strada, 178—180; Burgund., 462—465.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
211
поспешно покинула город. Нуаркарм был принят без сопротивления, послы герцогини были сейчас же освобождены, и сильный гарнизон был водворен в городе. Также и Камбре с радостными возгласами снова отворил ворота своему архиепископу, который был изгнан из своей резиденции господствующей партией кальвинистов; он заслужил этот триумф, потому что не запятнал кровью своего вступления в город. Города Гент, Иперн и Уденард также подчинились и приняли гарнизоны. Граф фон-Меген почти совсем очистил от мятежников Гельдерн и привел его к повиновению; то же самое удалось графу фон-Арембергу в Фрисландии и Гренингене, только немного позднее и с несколько большими трудностями из-за того, что в его действиях нехватало последовательности и настойчивости, а также и потому, что эти храбрые республиканцы крепче держались за свои привилегии и полагались на свои укрепления *  **. Приверженцы мятежников изгоняются из всех провинций, за исключением Голландии; все отступает перед победоносным оружием герцогини. Мужество покинуло предводителей: им ничего не оставалось больше, кроме бегства или безусловного подчинения
Отставка Вильгельма Оранского
Уже со времени основания союза гёзов и еще заметнее со времени вспышки иконоборческого движения дух сопротивления и раскола так усилился в провинциях среди высших и низших сословий и партии так перемешались между собой, что регентша с трудом стала разбирать, кто является ее сторонником и помощником, а в итоге она вряд ли уже и знала, в чьих собственно руках она находится. Признаки, отличавшие людей верных от людей подозрительных, постепенно исчезли, и граница между теми и другими стала менее заметна. Сама регентша лишила законы их определенности и обязательной силы теми изменениями, которые ей пришлось В них сделать в пользу протестантов и которые, как вынужденные, являлись по большей части порождением минуты; этим она открыла широкий простор для произвола тех, кому надлежало толковать законы. В конце концов, смысл законов исчез среди множе¬
* Vigl. ad Hopper, Epist. I, XXI.
** Burgund., 466, 473—475.


212
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
ства толкований, и цель законодателя оставалась недостигнутой; при определенной связи, которая образовалась между протестантами и католиками, между гёзами и роялистами, их интересы нередко объединялись, и роялисты пользовались всякими уловками, которые вследствие шаткости законов были всегда к их услугам, чтобы уклоняться при помощи тонких искусственных различий от строгого выполнения своих обязанностей. По их мнению, было совершенно достаточно не быть явным мятежником, не быть гёзом или еретиком, чтобы считать себя в праве видоизменять по своему благоусмотрению свои служебные обязанности и устанавливать самые произвольные границы своего повиновения королю. Штатгальтеры, высшие и низшие чиновники, высшие власти в городе и командующие войсками стали относиться к своей службе чрезвычайно небрежно, не неся за это никакой ответственности, и в расчете на безнаказанность проявляли к мятежникам и их сторонникам вредную терпимость, благодаря чему все меры регентши оказывались недействительными. Ненадежность такого большого количества видных людей в государстве имела своим дурным последствием то, что неспокойные головы рассчитывали на гораздо более сильную поддержку, чем на самом деле могли иметь, потому что каждого, кто хоть сколько-нибудь равнодушно относился к интересам двора, они уже считали своим. Так как это заблуждение делало их предприимчивее, то в действительности оказывалось почти то же самое, как если бы их мнение и в самом деле было правильно: ненадежные вассалы оказывались вследствие этого почти столь лее вредными, как и отъявленные враги короля, и, однако, против первых нельзя было действовать так же строго, как против вторых. К числу ненадежных прежде всего относились принц Оранский, графы фон-Эгмонт, фон- Берген, фон-Гогстратен, фон-Горн и многие другие из высшего дворянства. Регентша поняла, что необходимо потребовать объяснения у этих подозрительных подданных, чтобы или отнять у мятежников их воображаемую опору, или же сорвать маску с врагов короля. Теперь это было тем более необходимо, что она должна была выставить войско, и ей приходилось многим из них доверить командование отрядами. С этой целью она велела составить присягу, по которой каждый присягающий брал на себя обязательство способствовать распространению католической веры, преследовать иконоборцев и всеми силами помогать искоренению всякого рода


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
213
ересей. Этой клятвой каждый обязывался относиться ко всем врагам короля как к своим собственным и быть готовым выступить во имя короля против всякого без различия, на кого бы нй указала регентша. При помощи этой присяги регентша вовсе не надеялась узнать душу человека, еще меньше рассчитывала она связать этой присягой кого-нибудь; но присяга, при отказе принести ее, должна была послужить ей законным предлогом для того, чтоб удалить подозрительных и вырвать из их рук власть, которой они могли бы злоупотребить; в случае же нарушения клятвы виновные могли быть привлечены к ответственности. Двор потребовал этой присяги от всех кавалеров Золотого руна, от всех высших и низших служащих в государстве, от всех чиновников и начальствующих лиц, от всех офицеров армии, от всех без исключения, кому что-нибудь было доверено в республике. Граф фон-Мансфельд был первый, который публично принял эту присягу в государственном совете в Брюсселе; его примеру последовали герцог фон-х\ршот, граф фон-Эгмонт, графы фон-Меген и Барлемон. Гогстратен и Гори постарались очень тонко уклониться от нее. Гогстратен чувствовал себя еще обиженным тем недоверием, которое регентша проявила к нему незадолго до этого в связи с его штатгальтерством в Мехельне. Под предлогом, будто присутствие графа в Антверпене необходимо, а Мехельн не может оставаться больше без штатгальтера, она отняла у него эту провинцию и передала ее другому штатгальтеру, на которого могла больше положиться. Гогстратен принес ей свою благодарность за то, что она сняла с него это бремя, и прибавил, что она одолжила бы его еще больше, если бы освободила его и от остальных обязанностей. Граф фон-Горн, верный своему решению, все еще жил в одном из своих владений, в укрепленном городе Вердте, вдали от всех дел. Так как он покинул государственную службу и считал себя свободным от обязательств по отношению к республике и к королю, то и отказался принести присягу, что ему в конце концов и было, повидимому, разрешено \
Графу фон-Бредероде было предложено на выбор: или принести требуемую присягу, или отказаться от командования доверенным ему эскадроном. После многих тщетных отговорок, опиравшихся на то, что он не занимает никакой общественной должности в рес-  ** Meteren; 99; Strada, 180 sq; Grot., 24.


ш
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
публике, он решился, наконец, на последнее и таким образом избежал клятвопреступления *.
Напрасны были все попытки уговорить принца Оранского принести эту присягу, хотя при том подозрении, которое давно уже тяготело на нем, он, казалось, больше, чем кто-либо, нуждался в этом очищении, а та огромная власть, которую вынуждены были предоставить ему, давала как будто все основания требовать от него этого. К нему нельзя было адресоваться так коротко и просто, как к Бредероде и ему подобным, а его добровольный отказ от всех должностей, на что он охотно шел, не устраивал регентшу, которая, несомненно, предвидела, как опасен может стать для нее этот человек именно тогда, когда почувствует себя независимым и начнет проявлять свои истинные убеждения, не считая себя связанным ни внешними приличиями, ни какими-либо обязательствами. Но принц Оранский со времени их совещания в Дендермонде окончательно решил, что он в ожидании лучших дней покинет службу у испанского короля и даже удалится из страны. В высшей степени печальный опыт научил его, как непрочны все надежды, возлагаемые на массы, и как быстро исчезает их многообещающее увлечение, когда приходится требовать от них действий. Армия стояла наготове, другая — еще гораздо более сильная — армия приближалась, как он знал, под предводительством герцога Альбы, — время переговоров прошло, только во главе войска можно было надеяться заключить с регентшей выгодное соглашение и помешать испанскому полководцу вступить в Нидерланды. Но откуда взять это войско, если нехва- тает нужных денег, души всех предприятий? Ведь протестанты отступились от своих хвастливых обещаний и в этом важном деле оставили, его на произвол судьбы " '. Соперничество и религиозная ненависть разделили к тому же обе протестантские церкви и мешали спасительному объединению всех сил против общего врага их  * *** В игу und., 4*21—422.
** Как энергичны были намерения и как плохо было их выполнение, видно, между прочим, из следующего примера: в Амстердаме некоторые друзья национальной свободы, католики и лютеране, торжественно обещали откладывать в общественную кассу каждый сотый пФенниг своих имуществ до тех пор, пока не наберется сумма в одиннадцать тысяч гульденов, кото пая должна быть употреблена на пользу общего дела. Для сбережения этих денег был назначен ящик с щелью в крышке, запертый тремя замками. Когда он был открыт по истечении определенного срока, там оказалось сокровище... в 700 гульденов, которые были предоставлены хозяйке граФа Фон-Бред вроде на покрытие его неоплаченных счетов (Allg. G. d. у. Niederl., III. Bd.).


Развалины замка Бредероде в Голландии близ Гарлема С фотографии


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
215
'веры. Отвращение кальвинистов к аугсбургскому исповеданию восстановило против них всех протестантских князей в Германии, так что теперь нечего уже было и думать о сильной поддержке этого государства. Вместе с графом фон-Эгмонтом было потеряно прекрасное войско валлонов, которое со слепой преданностью следовало за своим полководцем, научившим его одерживать победы под С.-Кантеном и Гравелингеном. Насилия, совершенные иконобор- «цами в церквах и монастырях, заставили многочисленное, богатое и сильное сословие католического духовенства отшатнуться от союза, к которому оно до этого несчастного происшествия было уже почти наполовину привлечено; да и от самого союза регентше каждый день удавалось отрывать хитростью по нескольку человек.
Все эти соображения, вместе взятые, побудили принца Оранского отложить до более удобного момента замыслы, которым теперешнее время не благоприятствовало; вместе с тем он решил покинуть страну, где его дальнейшее пребывание не могло уже принести пользу, а ему самому готовило верную гибель. Каковы были намерения у Филиппа насчет него, в этом он уже не мог больше сомневаться «после всех собранных сведений, после многих доказательств его недоверия, после стольких предупреждений из Мадрида. А если б он даже и сомневался, то его неуверенность очень скоро исчезла бы в виду страшной армии, которая была снаряжена в Испании и должна была явиться не под предводительством короля, как ходили ложные слухи, а под начальством герцога фон-Альбы, как это было ему хорошо известно, человека, который больше всего противодействовал ему и бояться которого у него были все основания. Принц Оранский слишком глубоко заглянул в душу Филиппа, чтобы верить в возможность искреннего примирения с этим государем, который однажды почувствовал перед ним страх. Свой собственный образ действий он тоже оценивал слишком верно, чтобы не ждать от короля, подобно своему другу Эгмонту, благодарности, которой он не пытался у него заслужить. Он мог ожидать от него только враждебного отношения, и благоразумие советовало ему своевременным бегством постараться избежать реальных проявлений этого отношения. *0т новой присяги, которую от него требовали, он до сих пор упорно отказывался, и все письменные увещания регентши ни к чему не приводили. Наконец, она послала к нему в Антверпен своего тайного секретаря Берти, который должен был настойчиво обратиться


216
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
к его совести и указать ему на все дурные последствия как для! страны, так и для его собственного доброго имени, могущие произойти из-за его поспешного ухода с королевской службы. Через своего посла она велела ему передать, что уже один его отказ от требуемой присяги набросил тень на его честь и придал общей молве, обвиняющей его в сношениях с мятежниками, видимость правды, и эта видимость, благодаря его своевольной отставке, получит теперь полную достоверность. Только государю полагается отпускать от себя своих слуг, но ни в каком случае не полагается слуге самому покидать своего государя. Уполномоченный регентши застал принца в его антверпенском дворце, повидимому, уже совершенно покончившим со своей служебной деятельностью и погруженным в свои частные дела. Он отказался, — ответил ему Оранский в присутствии Гогстратена, — принести требуемую присягу потому, что не может припомнить случая, чтобы подобное требование предъявлялось до него к кому-нибудь из штатгальтеров, и еще потому, что он уже взял на себя раз навсегда обязательства перед королем, и этой новой присягой он молча подтвердил бы, что его первая присяга нарушена. Он отказался принести ее потому, что прежняя присяга обязывает его защищать права и привилегии страны, он же не знает, не потребует ли от него новая присяга действий, противоречащих прежней, так как новая присяга, обязывающая его выступать против всякого без различия, на кого бы ему ни указали, не делает исключения даже для короля, его ленного сеньора, против которого он, его вассал, никак уже не может воевать. Он отказался ее принести потому, что эта присяга могла бы заставить его вести на эшафот своих друзей и родственников, своих собственных сыновей и даже свою жену, которая является лютеранкой. Согласно этой присяге ему пришлось бы подчиниться всему решительно, что бы ни вздумалось королю потребовать от него. Король мог бы потребовать от него вещей, способных привести его в ужас; жестокость, с которой обращаются сейчас и обращались всегда е протестантами, уже давно возмущала его. Эта присяга противоречит его человеческому} чувству, и он не может ее принести. В заключение он упомянул с оттенком горечи имя герцога фон-Альбы и вслед затем. Замолчал ".
* Burgund., 466—458; Slrada, 182, 183.


КНИГА ЧЕТВЕРТаЯ
217
На все эти доводы Берти ответил пункт за пунктом. Ни у одного штатгальтера до него такой присяги не требовали потому, что провинции никогда еще не были в таком положении. Эту присягу требуют не потому, что штатгальтеры нарушили первую присягу, а лишь для того, чтобы живее вызвать ее в их памяти и подбодрить их в настоящем трудном положении к более оживленной деятельности. Эта присяга не обяжет их ни к чему такому, что нарушало бы права и привилегии страны, потому что сам король, как и принц Оранский, клялся в сохранении этих привилегий и прав. При этой присяге не может быть и речи о войне ни против императора, ни против какого-либо князя из родственников принца, а если это все же смущает его, то охотно сделают специальную оговорку, гарантирующую его от подобной возможности. Его сумеют оградить от всех поручений, которые могли бы противоречить его человеческому чувству, и никакая власть в мире не могла бы заставить его действовать против своей супруги и детей. Берти хотел было уже перейти к последнему пункту, касавшемуся герцога Альбы, но принц, вовсе не стремившийся к освещению этого обстоятельства, прервал его. Король — сказал он — предполагает приехать в. Нидерланды, а он знает короля. Король ни за что не потерпит, чтоб один из его слуг имел своей супругой лютеранку, поэтому он решил добровольно отправиться вместе со всей своей семьей в изгнание, прежде чем их насильно подвергнут такой судьбе. Однако,—закончил принц, — где бы он ни был, он всегда будет считать себя подданным короля. Из этого видно, какие отдаленные мотивы придумывал принц для своего бегства, чтобы только обойти молчанием тот единственный повод, который действительно побуждал его поступить таким образом \ То, чего тайному секретарю регентши не удалось добиться своим собственным красноречием, он надеялся еще достигнуть при помощи красноречия Эгмонта. Он предложил принцу Оранскому отправиться с ним на свидание к графу Эгмонту (1567), на что принц тем охотнее согласился, что и ему самому хотелось еще раз перед отъездом обнять своего ослепленного друга и постараться уговорить его покинуть путь, ведущий к верной гибели. Это замечательное свидание, последнее между двумя друзьями, произошло в Виллебрюке, деревне на берегу Рупеля, между Брюсселем и Антверпеном. Вме-
:i; Burgund., 456, 458; Strada, 182—183.


218
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
сте с Берти, тайным секретарем регентши, на этом свидании присутствовал еще молодой граф фон-Мансфельд. Кальвинисты, возлагавшие последние свои надежды на исход этих переговоров, нашли возможность узнать об их содержании, спрятав шпиона в печной трубе той комнаты, где происходило свидание *. Эгмонт, Берти и Мансфельд со всем своим красноречием обрушились на принца за принятое им решение, однако поколебать его им не удалось. «Оранский, ты поплатишься всеми своими владениями, если будешь упорствовать на своем решении»,— сказал ему, наконец, граф Эгмонт, отходя с ним в сторону к окну. — «А ты, Эгмонт, если не изменишь своего решения, поплатишься жизнью, — ответил тот. — У меня по крайней мере при всякой судьбе будет то утешение, что в трудную минуту я стремился помочь советом и делом моей родине и друзьям: ты же губишь вместе с собой и родину и друзей». И еще настойчивее, чем когда бы то ни было, он стал убеждать его снова посвятить себя своему народу, спасти который может только его рука. Если же он не хочет Этого, то пусть постарается уклониться, хотя бы только ради самого себя, от той грозы, которая надвигается на него из Испании.
Но все эти вполне очевидные доказательства, оказавшиеся в распоряжении Оранского благодаря его умной дальновидности и преподнесенные со всей живостью и горячностью, которую может вдохнуть нежная заботливость дружбы, не в состоянии были поколебать несчастную доверчивость, связывавшую здравый разум Эгмонта. Предостережение Оранского исходило из сумрачного, боязливого настроения, а для Эгмонта мир еще смеялся. Уйти от жизни, полной изобилия, роскоши и блеска, в которой он вырос и возмужал, отказаться от тысячи маленьких удобств, благодаря которым жизнь только и приобрела в его глазах цену, — и все это, чтобы избежать беды, которая была, как казалось ему при его легком отношении, где-то очень далеко, — нет, такой жертвы нельзя было требовать от Эгмонта. Но если б он и был изнежен меньше, чем это было на самом деле, как мог бы он подвергнуть лишениям избалованную длительным благополучием княжескую дочку, свою любимую супругу, и своих детей, к которым он был привязан всей душой, подвергнуть таким лишениям, перед которыми слабело его собственное мужество и примириться с которыми может заставить нашу физиче-
* Meteren.


КНИГА. ЧЕТВЕРТАЯ
219
-скую природу только возвышенная философия? «Никогда тебе не удастся убедить меня, Оранский, — сказал Эгмонт, — что надо видеть вещи в том трагическом освещении, в котором они представляются твоему мрачному благоразумию. Если мне действительно удастся достигнуть того, чтобы прекратить публичные проповеди, наказать иконоборцев, подавить мятежников и снова вернуть провинциям прежнее спокойствие, — в чем сможет упрекнуть меня король? Он милостив и справедлив, я заслужил право на его благодарность, и я не должен забывать того, что у меня есть обязанности и по отношению к самому себе». — «Ну что же, — воскликнул Оранский с досадой и внутренней болью, — рискуй в расчете на эту королевскую благодарность! Но печальное предчувствие говорит мне — и дай бог, чтобы я ошибся! — что ты, Эгмонт, будешь мостом, по которому испанцы пройдут в страну и который они сломают после того, как переберутся по нему». Сказав это, он с глубокой нежностью привлек его к себе и обнял крепко и горячо. Долго, не отводя взгляда, он смотрел на него, как будто хотел насмотреться на всю свою остальную жизнь. Слезы показались у него на глазах. Они уже не виделись больше *.
На следующий же день Оранский написал регентше прощальное письмо, в котором он уверял ее в своем неизменном уважении к ней и еще раз просил ее истолковывать его теперешний шаг в лучшем смысле. Со своими тремя братьями и со всей своей семьей он отправился в свой город Бреду, где пробыл ровно столько времени4, сколько было нужно, чтобы привести в порядок кое-какие частные дела. Из всей семьи он оставил только своего старшего сына Филиппа-Вильгельма в высшей школе в Лёвене, считая, что иод защитой брабантских вольностей и академических привилегий он находится в достаточной безопасности. Трудно объяснить эту неосторожность, если она действительно была не преднамеренной, имея в виду правильное понимание глубоких свойств личности своего противника, которое Оранский проявил во многих других случаях. В Бреде кальвинисты снова обратились к нему с вопросом, есть ли еще для них какая-нибудь надежда или же надо считать все непоправимо потерянным. Один раз он уже советовал им присоединиться к аугсбургскому исповеданию, — ответил принц Оранский, — и теперь ему
* Thuan., 527; Strada, 183; Meteren, 95; Burgund., 470, 471; Meurs., 28.


220
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
придется повторить это еще раз; тогда помощь Германии была бы им обеспечена. Если же они все еще не могут решиться на это, та пусть достанут ему шестьсот тысяч гульденов или, если могут, еще больше. Первое — ответили они — противоречит их убеждениям и их совести; насчет же денег можно бы что-нибудь придумать, если только он согласен открыть им, на что именно они будут употреблены. «Да,—воскликнул Оранский с раздражением, — если бы я открыл вам это, то их уже не пришлось бы больше употреблять». Он тотчас же оборвал весь разговор и вскоре после этого отпустил послов. Его упрекали в том, будто он расточил свое состояние и поддерживал стремления к новшествам из-за обременявших его долгов. Но он уверял, что у него все еще имеется шестьдесят тысяч гульденов ежегодного дохода. Тем не менее перед своим отъездом он взял у голландских штатов еще двадцать тысяч гульденов взаймы, в обеспечение которых заложил некоторые из своих владений. Трудно было поверить тому, что он без сопротивления покорится необходимости и откажется от всяких дальнейших попыток; однако никто не знал, что он думает про себя, и никто не мог заглянуть ему в душу. Некоторые спрашивали его, как он предполагает вести себя в будущем по отношению к королю Испании. «Спокойно, — был его ответ,— разве что он посмеет коснуться моей чести и моих поместий». Вскоре после этого он покинул Нидерланды, чтобы отправиться на покой в свой родной город Дилленбург в Нассауском герцогстве. Много сотен людей, отчасти находившихся у него в услужении, отчасти по своему собственному желанию, отправились вместе с ним в Германию. Вскоре его примеру последовали графы фон- Гогстратен, фон-Куйлембург и фон-Берген, которые скорее соглашались делить с ним добровольное изгнание, чем легкомысленно идти навстречу неверной судьбе. Казалось, что с его отъездом добрый ангел покинул страну: многие боготворили его, все относились к нему с глубоким уважением. Протестанты лишались вместе с ним последней опоры; они продолжали все же возлагать на этого беглеца больше надежд, чем на всех оставшихся, вместе взятых. Даже католики отнеслись к его исчезновению не без огорчения. Также и ради них он выступал против тирании; нередко он брал их под защиту от их собственной церкви; многих из них он спас от кровожадной ярости еретиков. Только немногие жалкие души среди кальвинистов, раздраженные его предложением присоединиться к


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
221
протестантам аугсбургского исповедания, возносили тихие благодарственные молитвы в тот день, когда этот враг удалился от них *  **
(1567).
Распадение и уничтожение союза гёзов Сейчас же после прощального свидания со своим другом граф Эгмонт вернулся назад в Брюссель, чтобы при дворе регентши получить награду за свою стойкость и среди придворного шума и солнечного сияния своего счастья рассеять те немногие облака, которые омрачили его душу после серьезных предостережений Оранского. Бегство принца Оранского предоставило все поле действия ему одному. Теперь в республике у него не было больше соперников, которые могли бы затмить его славу. С двойным рвением он принялся домогаться непрочной милости монарха, хотя и стоял тораздо выше ее. Весь Брюссель должен был делить с ним его радость. Он начал устраивать великолепные пиршества и публичные празднества, на которых часто присутствовала и сама регентша, желая стереть в его душе всякий след недоверия. Он не удовлетворился тем, что принял требуемую присягу. Он стремился превзойти н благочестии самых благочестивых и в рвении наиболее ревностных, искореняя протестантскую веру и подавляя оружием непокорные города Фландрии. Он заявил графу фон-Гогстратену, своему старому другу, и остальным гёзам, что навсегда порвет с ними дружеские отношения, если они не поспешат вернуться в лоно церкви и не примирятся с королем. Все интимные письма, сохранившиеся у обеих сторон, были возвращены друг другу, и разрыв стал таким образом официальным и непоправимым. Отступничество Эгмонта и бегство принца Оранского разрушили последние надежды протестантов и дезорганизовали весь союз гёзов. Каждый торопился теперь обогнать другого в готовности поскорее отречься от «Компромисса» и принять предложенную ему новую присягу. Напрасно купцы-протестанты негодовали на вероломство знати; их слабый голос не был уже услышан, и все деньги, которые они отдали в свое нремя на создание союза, пропали* \
Важнейшие города были усмирены и получили гарнизоны; мя¬
* Meteren, 100; Meurs. Guil. Auriac., 31; Reiclan., 5; Grot. 26.
** Strada, 184; Burgund., 472.


222
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
тежники бежали или гибли в руках палачей; в провинциях не было» уже никого, у кого можно было бы искать спасения. Все отступало перед счастьем регентши, и ее победоносное войско приближалось, к Антверпену. После тяжелой и упорной борьбы этот город очистился, наконец, от наихудших элементов. Герман и его приверженцы бежали; внутренние бури отшумели. Люди начали понемногу приходить в себя и, не возбуждаемые- больше яростными фанатиками, стали прислушиваться к более разумным советам. Состоятельные граждане серьезно стремились к миру, чтобы опять дождаться: процветания торговли и промыслов, сильно пострадавших от длительной анархии. Приближение Альбы, вызывавшее у всех ужас, творило чудеса; желая предупредить те бедствия, которые должна была принести с собой в страну испанская армия, все спешили покориться более мягкой власти герцогини. По собственному побуждению жители Антверпена решили послать уполномоченных в Брюссель* чтобы предложить регентше вступить с ними в переговоры и узнать, об ее условиях. Как ни приятно была поражена регентша этим добровольным шагом, она не поддалась радости и заявила, что ничего не хочет и не может слушать, пока город не примет гарнизона. Теперь это требование не встретило уже никакого возражения, и день спустя граф Мансфельд вступил в город с шестнадцатью ротами в боевом порядке. Между Антверпеном и герцогиней был заключен торжественный договор, по которому город обязывался совершенно- прекратить реформатское богослужение, изгнать всех проповедников этой церкви, восстановить римско-католическую религию во всем ее прежнем величии, восстановить разоренные церкви во всем их прежнем великолепии, снова принять к руководству старые эдикты, принести новую присягу наравне с другими городами, которые уже принесли ее, и отдать в руки правосудия всех, кто оскорблял королевское величество, прибегал к оружию и принимал участие в осквернении церквей. Со своей стороны регентша обязывалась позабыть все прошлое и даже бралась ходатайствовать за провинившихся перед королем. Всем, кто, не доверяя ее помилованию, предпочел бы уехать в изгнание, было обещано предоставить один месяц, чтобы обратить свое имущество в деньги и удалиться в безопасное место; исключение делалось для тех, кто совершил что-либо- преступное и по смыслу вышеуказанного подлежал передаче в руки правосудия. Сейчас же после заключения этого договора всем ре-


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
223
форматским и лютеранским проповедникам в Антверпене и в его окрестностях было объявлено через герольдов, чтобы они в двадцать четыре часа очистили -страну. Все улицы, все ворота переполнились теперь беженцами, которые во имя своего бога покидали самое дорогое и отправлялись искать более счастливых мест для своей преследуемой веры. Там мужья навеки прощались с женами, отцы с детьми; здесь они уводили их с собой. Весь Антверпен стал похож на дом скорби; куда ни падал взгляд, всюду разыгрывались трогательные сцены горчайшей разлуки. Все протестантские церкви были опечатаны; не стало больше целой религии. 10 апреля (1567) ее проповедники уезжали из города; явившись в последний день в ратушу, чтобы получить от магистрата разрешение на выезд, они не могли больше удержаться от слез и разразились самыми горькими упреками. Их принесли в жертву, — кричали они, — их низко предали. Но придет время, когда Антверпен тяжело поплатится за свою подлость. Особенно горько жаловались лютеранские проповедники, которых сам магистрат вызвал в страну, чтобы они проповедывали против кальвинистов. Их втянули в соглашение против кальвинистов, — говорили они, — под ложным предлогом, будто король относится благосклонно к их религии, и с их помощью подавили кальвинистов, а теперь, когда они стали больше ненужны, их подвергают одинаковой участи с теми, заставляя сожалеть о своей собственной глупости".
Несколько дней спустя регентша с помпой настоящей победительницы совершила торжественный въезд в Антверпен, окруженная тысячью валлонских всадников, всеми кавалерами Золотого руна, всеми штатгальтерами и советниками, всем своим двором) и большим количеством разных начальствующих лиц. Прежде всего она посетила соборную церковь, на которой все еще виднелись печальные следы иконоборческих волнений, что вызвало у нее при ее набожности горькие слезы. Сейчас же после этого на площади были казнены четыре мятежника, пойманные при попытке бежать. Католические священники получили приказ окрестить вторично всех детей, крещенных по протестантскому обряду. Все школы еретиков приказано было закрыть, все церкви сравнять с землей. Почти все нидерландские города последовали примеру Антверпена,
* Meurs., 33, 3î; Thuan., 527; Reidan., 5; Strada, 187, 188; Meteren, 99, 100;
Burgund., 477, 478.


ш
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ 0Б7»ЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
и отовсюду протестантские проповедники должны были удалиться. К концу апреля все католические церкви были снова разукрашены великолепнее, чем раньше, все протестантские молитвенные дома были разрушены, и всякое чужое богослужение во всех семнадцати провинциях было изгнано без остатка. Раболепная толпа, которая в своих симпатиях обыкновенно следует за с ч а «с т ь е м, деятельно помогала теперь ускорять падение несчастных, за которых она с такой яростью боролась еще недавно. Прекрасный молитвенный дом, воздвигнутый кальвинистами в Генте, исчез меньше чем в час. Из балок разрушенных церквей воздвигались виселицы для тех, кто осмелился посягнуть на католические церкви. Все эшафоты были завалены трупами, все тюрьмы переполнены приговоренными к смерти, все дороги усеяны беженцами. В этот кровавый год не было ни одного города, даже самого маленького, где не оказалось бы от пятидесяти до трехсот казненных, не считая тех, которые попадались в руки военных разъездов в чистом поле и сейчас же вздергивались без всякого сострадания и без дальнейшего расследования ".
Регентша была еще в Антверпене, когда из Бранденбурга, Гессена, Вюртемберга и Бадена явились к ней послы с ходатайством за своих бежавших единоверцев. Изгнанные проповедники аугсбургского исповедания, ссылаясь на религиозный мирный договор германцев, участником которого, как часть империи, являлся и Брабант, хотели отдаться под защиту этих князей. Появление иностранных министров обеспокоило регентшу, но напрасно она старалась помешать их въезду в город. Ей удалось, однако, под предлогом оказания им всяких почестей, так бдительно следить за ними, что нечего было опасаться, чтобы спокойствие в городе было ими нару- щено. По высокомерному тону, который они так некстати приняли по отношению к герцогине, можно было бы почти заключить, что к своим требованиям они относились довольно равнодушно. По всей справедливости — заявили они — аугсбургское исповедание, как единственное, которое постигает истинный смысл евангелия, должно бы быть господствующим в Нидерландах; во всяком случае крайне неестественно и недопустимо преследовать приверженцев этого вероисповедания такими жестокими эдиктами. Итак, во имя религии регентшу просят не обращаться так сурово с вверенными ей наро-
* Thuan., 529; Strada, 178; Meteren, 99, 100; Burgund., 482, 484.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
225
дами. «Такого рода обращение, — ответила регентша через своего немецкого министра графа фон-Штаремберга, — не заслуживает ответа. По тому участию, какое немецкие князья приняли в нидерландских беженцах, совершенно ясно, что они с гораздо меньшим доверием отнеслись к письмам его величества, в которых находятся объяснения его действий, чем к донесениям некоторых негодяев, которые оставили по себе память в виде очень большого количества разоренных церквей. Пусть послы предоставят испанскому королю заботу о благе своих народов и откажутся от малопочетного труда поддерживать мятежный дух в чужих странах». Послы покинули Антверпен через несколько дней, ничего не добившись, а саксонский министр секретно сообщил регентше, что его государь предпринял этот шаг не по своей доброй воле и что он искренно предан Австрийскому дому \ Еще не успели немецкие послы покинуть Антверпен, как пришло известие из Голландии, которое довершило триумф регентши.
Граф Бредероде, испугавшись графа Мегена, покинул свой город Виану и все свои вновь воздвигнутые крепости на произвол судьбы и проник с помощью некатоликов в город Амстердам, где его присутствие снова оживило мужество протестантов, но в высшей степени обеспокоило магистрат, который только что с большим трудом усмирил свое внутреннее восстание. Число сторонников Бредероде в Амстердаме с каждым днем возрастало, а из Утрехта, Фрисландии и Гренингена к нему устремились многие дворяне, которых прогнало оттуда победоносное оружие Мегена и Аремберга* При помощи всевозможных переодеваний им удалось пробраться в город, где они и собрались вокруг своего вождя, служа ему надежной охраной. Опасаясь нового восстания, регентша послала в связи с этим в Амстердам одного из своих тайных секретарей, Якова де-ла-Торре, и повелела через него, чтобы магистрат во что бы то ни стало избавился от Бредероде. Но ни магистрату, ни самому де-ла-Торре, который лично объявил графу Бредероде волю герцогини, ничего не удалось от него добиться. Де-ла-Торре подвергся даже нападению в своей собственной комнате со стороны нескольких дворян из свиты Бредероде, и при этом у него были отняты все его бумаги. Быть может, он поплатился бы даже своей жизнью, если б не сумел
* Strada, 188; Burgund., 487—489.
7ft 8
1ft


226 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
быстро ускользнуть из их рук. Целый месяц еще после этого происшествия Бредероде, бессильный кумир протестантов и тягость для, католиков, пребывал в Амстердаме, занимаясь почти только тем,, что увеличивал свой счет хозяйственных расходов. А в это время его храброе войско, оставшееся в Виане и подкрепленное многими, беглецами из южных провинций, причиняло так много хлопот графу фон-Мегену, что не давало ему возможности преследовать беглецов- протестантов. Наконец, и Бредероде решил по примеру принца Оранского уступить необходимости и отказаться от дела, спафи которое было уже невозможно. Он сообщил городскому совету о- своем желании покинуть Амстердам, если ему дадут возможность сделать это, предоставив в его распоряжение небольшую сумму денег. Чтобы освободиться от него, поспешили достать для него эти деньги, и некоторые банкиры выдали их под поручительство городского совета. Он покинул Амстердам в ту же ночь и был препровожден на вооруженном судне до Фли, откуда благополучно добрался до Эмдена. Судьба обошлась с ним мягче, нежели с большей частью тех, кого он увлек в свое безрассудно смелое предприятие; он умер год спустя, в 1568 году, в одном из своих замков в Германии от последствий запоя, которому он, повидимому, предался, чтобы заглушить свою скорбь. Лучшая участь выпала на долю его- вдовы, урожденной графини фон-Мерс, которую взял себе в супруги Фридрих III, курфюрст Пфальцский. Протестанты мало потеряли от удаления Бредероде: дело, начатое им, не умерло вместе с ним, так же как существовало оно не благодаря ему *.
Маленькое войско, предоставленное после позорного бегства! Бредероде самому себе, было энергично, храбро и имело нескольких решительных предводителей. Оно считалось распущенным с момента, когда скрылся тот, который обязан был платить им; однако’ голод и отвага объединяли их еще некоторое время. Часть их под предводительством Дитриха фон-Баттенбурга подошла к стенам города Амстердама в надежде захватить его врасплох. Но граф фон- Меген, поспешивший на помощь с тринадцатью ротами прекрасного войска, заставил их отказаться от этого намерения. Они удовольствовались тем, что ограбили окрестные монастыри, причем особенно сильно пострадало аббатство в Эгмонте, и затем двинулись
* Meteren, 100; Vigl. Vit. N. СУ.; A. G. d. у. N., 104.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
227
к Ватерланду, где рассчитывали укрыться от дальнейших преследований в обширных болотах. Но граф фон-Меген последовал з» ними и сюда и заставил их поспешно искать спасения на Зюдерзее. Братья фон-Баттенбург с несколькими фрисландскими дворянами? в том числе Беймой и Галамой, со ста двадцатью солдатами и с награбленной в монастырях добычей сели на корабль возле города Горна, чтобы переправиться в Фрисландию, но из-за вероломства кормчего, направившего корабль на песчаную отмель при Гарлин- гене, они попали в руки одного из командиров Аремберга, который взял их всех живыми. Над простыми солдатами граф Аремберг сейчас же произнес свой приговор, а находившихся тут дворян он отправил к регентше, которая приказала семерым из них отрубить головы. Семеро других, наиболее благородной крови, в числе которых находились братья Баттенбург и несколько фрисландцев, все в полном расцвете молодости, были оставлены до прибытия герцога фон-Альбы, чтобы дать ему возможность достойным образом ознаменовать начало своего управления. Больше повезло четырем остальным кораблям, которые отплыли под парусами из Медем- блика и за которыми погнался граф фон-Меген на небольших судах- Противный ветер сбил их с дороги и пригнал к берегам Гельдерна„ где они благополучно высадились на берег. При Гейэене они переправились через Рейн и счастливо добрались до Клеве, где разорвали свои знамена и разошлись в разные стороны. В северной Голландии граф фон-Меген догнал несколько эскадронов, задержавшихся дольше, чем другие, ради ограбления монастырей, и целиком взял их в плен. После этого он соединился с Нуаркармом и поставил в Амстердаме гарнизон. Три роты, последние остатки армии гёэов, подверглись нападению герцога Эриха Брауншвейгского при Виане, где они собирались захватить одно из укреплений, и были разбиты наголову; их предводитель Реннессе попал в плен и был вскоре после этого обезглавлен в замке Фрейденбурге, в Утрехте. Когда герцог Эрих вступил после этого в Виану, он нашел там только мертвые улицы и совершенно опустевший город: жители и гарнизон покинули его под влиянием первого испуга. Герцог Эрих тотчас же приказал срыть все укрепления, сломать стены и ворота
* Meteren, 100, 101; ТЪиав., 530; Burgund., 490—492; Strada, 189; Meurs., 31.* Yigl. ad Hopper, Epist. XXXIV; A. G. d. y. N., 105.


228 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
ж превратил укрепленный пункт гёзов в деревню Первые основатели союза гёзов разбрелись в разные стороны: Бредероде и Людвиг Нассауский бежали в Германию; графы фон-Гогстратен, Берген и Куйлембург последовали их примеру; Мансфельд отпал от союза; братья Баттенбург ждали в тюрьме позорной казни, а Тулузский пал славною смертью на поле битвы. Те из союзников, которые избежали меча врага или руки палача, ничего не спасли, кроме своей жизни, и таким образом то название, которое они лишь символически присвоили себе вначале, осуществилось для них во всей своей ужасающей реальности.
1567. Так бесславно закончился этот славный союз, который в первое время своего существования подавал такие прекрасные надежды и, казалось, должен был явиться могущественным оплотом шротив угнетения. Единение было его силой, недоверие и внутренние раздоры были его гибелью. Он дал развернуться многим редким и прекрасным добродетелям, но ему нехватило двух, наиболее необходимых из всех, — умеренности и благоразумия, без которых всякое предприятие терпит, в конце концов, неудачу, а плоды самого неутомимого прилежания начинают гибнуть. Если б его цели были так чисты, как он декларировал, или по крайней мере оставались бы настолько же чистыми, какими они действительно были при его основании, то он сумел бы противостоять тем случайностям, которые преждевременно погубили его, и даже при несчастий заслужил бы себе славную память в истории. Но слишком бросается в глаза, что дворянство, объединившееся в союз, принимало в безумии иконоборческого движения более близкое участие, чем это совместимо ■с достоинством и чистотой его цели, и что многие из дворян открыто смешали свое собственное хорошее дело с дикими выходками этих негодных банд. Ограничение инквизиции и несколько более человеч-. ная форма эдиктов явились благодетельным результатом влияния союза. Но смерть стольких тысяч, погибших в этом деле, лишение отечества большого количества прекрасных граждан, которые перенесли свою деятельность в другие страны, посылка в Нидерланды герцога фон-Альбы и вторичное появление испанских войск в провинциях, — все это, несомненно, слишком дорогая цена за некоторые преходящие облегчения. Многие хорошие и миролюбивые граждане никогда не поддались бы искушению без этих опасных обстоятельств, союз же одним своим названием воспламенил их для


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ш
преступных предприятий, на благополучный исход которых он заставил надеяться, и, не осуществив надежд, привел их к гибели. Однако нельзя отрицать и того, что, совершив много зла* союз опять- таки вознаградил за него и основательной пользой. Благодаря союзу произошло /сближение между отдельными личностями, и они порвали со . своим малодушным эгоизмом; благодаря союзу среди нидерландского народа снова развился благодетельный дух общественности, который до этого почти »совершенно исчез под гнетом монархии, и между отдельными частями нации создалось объединение, отсутствие которого увеличивает наглость деспотов. Правда, попытка не удалась, и слишком поспешно установленные! связи снова распались; но на неудачных попытках нация научилась, как создать, наконец, прочную связь, которая должна устоять против разрушительного влияния времени.
Уничтожение войска гёэов заставило вернуться и все голландские города к прежнему повиновению; теперь во всех провинциях но было больше ни одного места, которое не подчинилось бы оружию регентши. Но постоянно возраставшее выселение как коренных жителей, так и чужеземцев грозило стране гибельным истощением. В Амстердаме количество бегущих было так велико, что оказывался недостаток в судах для перевоза их через Нордзее и Зюдерзее, и этот цветущий торговый город приближался к окончательной утрате своего благосостояния \ Испуганная всеобщим бегством, регентша поспешно отправила во все города ободряющие письма, чтобы поднять упавший дух граждан заманчивыми обещаниями. Всем, кто добровольно присягнет королю и церкви, она обещала от имени короля полное помилование; через объявления она приглашала всех бежавших вернуться назад в расчете на эту королевскую милость. Она обещала нации избавить ее от испанского войска,, хотя бы оно стояло уже на границе. Она зашла так далеко, что у нее сорвалось с языка уверение, что можно будет силой воспрепятствовать этому войску вступить в провинции, так как она вовсе не склонна уступить другому честь восстановления спокойствия, добиться которого ей стоило стольких усилий. Немногие вернулись назад, положившись на обещания, но и этим немногим пришлось впоследствии раскаиваться в этом. Многие тысячи уже ушли, и немало тысяч по-
* Allg. G. d. у. N., 105.


*230
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
^следовало за ними. Германия и Англия были переполнены нидерландскими беглецами^ которые,'где бы они ни оседали, всюду сохраняли свои обычаи и нравы вплоть до своих костюмов: так тяжело им было совсем оторваться от своего отечества и отказаться даже от надежды вернуться туда. Немногие принесли с собой остатки своего прошлого благосостояния; огромное большинство было доведено до нищенства и могло подарить своему новому отечеству только свою предприимчивость, полезные руки и гражданские доблести *.
Регентша спешила теперь обрадовать короля приятным для него известием, чего ей за все время своего управления еще ни разу не приходилось делать. Она сообщила ему, что ей удалось снова водворить спокойствие во всех нидерландских провинциях и что она считает себя достаточно сильной, чтобы и дальше поддерживать его. Секты уничтожены, и римско-католическое богослужение сияет во всем своем прежнем великолепии; мятежники получили заслуженное ими наказание или еще ожидают его в заключении; покорность городов обеспечена достаточными гарнизонами. Итак, в Нидерландах теперь испанские войска больше не нужны, и ничего не осталось такого, что могло бы оправдать их вступление. Их появление снова нарушило бы только порядок и спокойствие, установить которые ей стоило такого труда; оно помешало бы восстановлению торговли и промышленности, в чем они очень нуждаются, так как, вводя граждан в новые расходы, войска тем самым лишили бы их последних средств. Уже один только слух о приближении испанского войска лишил страну многих тысяч полезных граждан; действительное же появление войска окончательно превратило, бы ее в пустыню. Так как нет больше врага, которого нужно победить, и нет никакого мятежа, который надо было бы подавить, то для войска можно было бы найти только то объяснение, что оно идет с карательной целью. При таком предположении, однако, его вступление в страну не может быть очень почетным. Не оправдываемая никакой необходимостью, чта насильственная мера будет воспринята как ненавистное угнетение; она снова вызовет у граждан озлобление, доведет протестантов до крайности, а их единоверцев в чужих странах заставит вооружаться, готовясь к их защите. К тому же она обещала народу от его
* Meteren, 101; Meurs., 35; Burgund., 486; Vigl. ad Hopper, Epist. У и
XXXГУ; Grot., 26.


ГЕРЦОГ АЛЬБА
С портрета маслом Антонио Моро 1557 г.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
231
имени, что он будет освобожден от иноземных войск, и этому условию главным образом она обязана тем, что водворился порядок. Она не может поручиться за его прочность, если король поставит ее в положение лгуньи. Его самого, их государя и короля, нидерландцы встретят со всеми изъявлениями преданности и почтения, если только он явится к ним как отец, а не как карающий владыка. Пусть он прибудет для того, чтобы порадоваться спокойствию, которое она подарила стране, а не для того, чтобы снова нарушить его \
Снаряжение Альбы и поход в Нидерланды
Но в мадридском совете было решено иначе. Министр Гран- велла, который, даже и отсутствуя, господствовал в испанском министерстве через своих приверженцев, кардинал и великий инквизитор Спиноза и герцог фон-Альба, руководствуясь кто ненавистью, кто чувством мести или своими личными интересами, одержали верх над принцем Рюи-Гомецем фон-Эболи, графом фон-Фериа и королевским духовником Фрезнедой, стоявшими за более мягкие меры * **. Хотя волнения сейчас и утихли — утверждали они — но только потому, что слух о вооруженном прибытии короля испугал мятежников; только страху, а не раскаянию обязаны мы этим успокоением, которое очень скоро исчезнет опять, как только они освободятся от страха. Провинности нидерландского народа давали королю прекрасный и желанный случай осуществить с видимым правом свои деспотические намерения. Спокойное усмирение, которое регентша ставила себе в заслугу, нисколько не соответствовало его собственной цели, заключавшейся в том, чтобы отнять у нидерландских провинций под каким-нибудь законным предлогом все их вольности, давно уже являвшиеся камнем преткновения для его властолюбия.
С самым непроницаемым видом король поддерживал до сих пор всеобщее заблуждение, будто он лично намеревается посетить провинции, хотя, быть может, и был всегда очень далек от этой мысли. Путешествия, казалось, вообще не мирились с механическим ритмом его упорядоченной жизни, с ограниченностью и малой подвижностью его ума, который слишком легко подавлялся и самым неприятным образом отвлекался в разные стороны многообразием и новиз¬
* Strada, 197.
** Strada, 193 sq.


232
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
ной явлений, действовавших на него извне. Трудности и опасности в особенности же этого путешествия должны были воздействовать на его природную робость и его изнеженность, тем более что он', привыкший действовать, считаясь только с собой, привыкший подчинять людей своим правилам, а не правила приспособлять к людям, вовсе и не видел особенной надобности и пользы в этом путешествии. К тому же он ни на одну минуту не мог отделить своей личности от своего королевского достоинства, которое ни один правитель в мире не охранял гак рабски и педантично, как он; поэтому одни только церемонии, которые в его представлении были при этом неизбежны, и огромные расходы, связанные с ними, были уже достаточны, чтобы заставить его отшатнуться от этого путешествия. Таким образом вовсе нет надобности ссылаться для объяснения этого обстоятельства на элияние его любимца Рюи-Гомеца, которому якобы хотелось удалить от особы короля своего соперника герцога фон- Альбу, Но хотя король и не относился серьезно к своему путеше ствию, он все же считал нужным слухами о нем вызвать страх,, чтобы препятствовать опасному объединению беспокойных голов, поддерживать мужество у преданных ему и тормозить дальнейшие успехи мятежников.
Чтобы сохранить видимость до конца, делались самые обстоятельные и бросающиеся в глаза приготовления к путешествию и соблюдалось все, что обыкновенно в таких случаях требуется. Король велел снарядить корабли, назначил офицеров и определил весь состав своей свиты. Все чужеземные дворы были предупреждены через его послов об его намерениях, чтобы не вызвать у них подозрений своими военными мероприятиями. С французским королем он вступил в переговоры насчет пропуска через Францию его и его свиты, а к герцогу Савойскому обратился за советом, какой путь из двух ему следует предпочесть. Он велел составить список всех городов и укрепленных мест, через которые так или иначе должен был пролегать его путь, с точным обозначением расстояния между ними. Со всей полосы земли от Савойи до Бургундии он приказал сделать съемку и начертить себе особую карту, для чего испросил у герцога необходимых для этого землемеров и чертежников. Свой обман он повел так далеко, что приказал регентше держать в Зеландии наготове по крайней мере восемь судов, чтобы они тотчас же могли быть отправлены ему навстречу, как только они узнают,.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
233
что он отплыл из Испании. И регентша, действительно, снарядила эти корабли и заказала молебны во всех церквах о том, чтобы морское путешествие короля совершилось благополучно, хотя некоторые втихомолку и замечали, что, сидя в своей комнате в Мадриде, его величеству не приходится иметь много дела с морскими бурями. Король так искусно играл свою роль, что, наконец, и нидерландские послы, Берген и Монтиньи, которые до сих пор относились ко всему как к комедии, начали беспокоиться и своей тревогой заразили и своих друзей в Брюсселе. Перемежающаяся лихорадка, которой король захворал в это время в Сеговии или, быть может, только прикинулся, что захворал, послужила ему предлогом, чтобы отложить свой отъезд? между тем как приготовления продолжались с прежней энергией. Когда, наконец, настойчивые и повторные запросы регентши принудили его к определенному ответу, он заявил, что герцог фон- Альба с войском должен отправиться раньше, чтобы очистить его путь от мятежников и придать его собственному въезду большую торжественность. Он не решился еще объявить герцога своим заместителем, потому что трудно было, надеяться на то, что нидерландское дворянство отнесется к одному из слуг короля с той же самой сдержанностью, с какой оно не могло бы не отнестись к суверенному владыке, тем более что вся нация знала Альбу как варвара и ненавидела его как чужеземца и врага своей конституции. И в самом деле, всеобщая уверенность в том, что король вскоре явится сам, держалась еще долго после вступления Альбы в Нидерланды, и только эта уверенность и сдержала кровавый взрыв негодования, который герцогу без нее наверное пришлось бы пережить при той жестокости, какой он ознаменовал начало своего штатгальтерства *.
Испанское духовенство, и в особенности инквизиция, щедро снабжало короля деньгами на эту нидерландскую экспедицию, словно на священную войну. По всей Испании усердно вербовались солдаты. Вице-короли и штатгальтеры в Сардинии, Сицилии, Неаполе и Милане получили приказ стянуть из гарнизонов отборную часть их итальянских и испанских войск и отправить ее на общий сборный пункт в Генуэзской области, где герцог Альба примет их под свое командование, а в обмен отдаст привезенных им с собой испанских рекрутов. В то же время регентше было прика¬
* Slrada, 193, 200; MetereD,?103.


234
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
зано держать наготове еще несколько немецких полков пехоты под начальством графов фон-Эберштейна, Шауенбурга и Лодрона в Люксембурге и несколько эскадронов легкой кавалерии в графстве Бургундском, чтобы испанский полководец сейчас же по вступлении своем в Нидерланды мог получить подкрепление. Графу Бар- лемону было поручено позаботиться о провианте для вступающей армии, а регентше была выплачена сумма в двести тысяч гульденов для покрытия всех этих новых издержек, а также и на расходы по ее собственной армии *.
Тем временем французский двор, под предлогом опасности, грозящей со стороны гугенотов, отказался пропустить испанскую армию через свою территорию. Тогда Филипп обратился с этим ходатайством к герцогам Савойскому и Лотарингскому, находившимся в слишком большой зависимости от него, чтобы отказать ему. Герцог Савойский оговорил себе только право выставить за счет, короля две тысячи человек пехоты и эскадрон конницы для защиты страны от неприятностей, которые могли бы быть причинены ей при проходе испанской армии. Одновременно он взял на себя заботу о снабжении армии нужным провиантом **  ***.
Известие об этом проходе войск взволновало гугенотов, женевцев, швейцарцев и граубюнденцев. Принц Конде и адмирал де- Колиньи настойчиво уговаривали Карла IX не упускать такого благоприятного момента, когда в его полной власти было бы нанести смертельную рану исконному врагу Франции. С помощью швейцарцев, женевцев и своих собственных протестантов, говорили они, будет до крайности легко истребить в узких проходах альпийских гор отборную часть испанских войск; при этом они, со своей стороны, обещали помочь ему армией в пятьдесят тысяч человек гугенотов. Однако Карл IX под благовидным предлогом отклонил это предложение, опасные тенденции которого были слишком очевидны, и взялся сам позаботиться о безопасности своего государства при этом проходе испанцев. Он поспешно собрал войско, чтобы прикрыть французскую границу. То же самое сделали и республики Женевская, Бернская, Цюрихская и Граубюнденская; все они были готовы дать мужественный отпор страшному врагу своей религии и свободы ** '.
* Meteren, 104; Burgund., 412; Strada, 106.
** Strada, 198, 199.
*** Strada, 196; Burgund., 497.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
235
5 мая 1567 года герцог Альба отплыл из Картахены под парусами на тридцати галерах, доставленных ему с этой целью Андреасом Дориа и герцогом флорентинским Козимо, и через неделю высадился в Генуе, где он принял под свое командование четыре1 предназначенных для него полка. Но трехдневная лихорадка, которой он захворал сейчас же по приезде, заставила его провести несколько дней без всякого дела в Ломбардии — проволочка, которой соседние державы воспользовались для своей обороны. Оправившись от болезни, он возле города Асти в Моиферрате сделал смотр всем своим войскам, отличавшимся главным образом отвагой, а не многочисленностью — они насчитывали немногим больше десяти тысяч человек пехоты и конницы. При таком продолжительном и опасном походе Альба не хотел обременять себя бесполезным обозом, который затруднил бы только продвижение войск и увеличил бы трудности пропитания. Эти десять тысяч ветеранов должны были составить только крепкое ядро гораздо большей армии, которую он предполагал без особых затруднений набрать в самих Нидерландах, смотря по обстоятельствам места и времени.
Хотя и очень немногочисленное, это войско было отборное. Оно состояло из остатков тех победоносных легионов, во главе которых Карл Y заставлял трепетать Европу. Это были кровожадные, несокрушимые полки, в которых возродилась древняя македонская фаланга; быстрые и ловкие благодаря долгому опыту в военном искусстве, закаленные против всех стихий, гордые удачей своего вождя, с чрезмерным самомнением благодаря длинному ряду побед, страшные своей необузданностью, еще более страшные своей дисциплиной, со всеми страстями, свойственными жителям более жаркого климата, они были выпущены на тихую благословенную страну в качестве непримиримых врагов тех, кого прокляла церковь. К этой фанатической свирепости, к этому честолюбию и прирожденному мужеству присоединилась еще грубая чувственность — крепчайшая и надежнейшая цепь, на которой испанский полководец вел эти дикие банды. С преднамеренной терпимостью он позволил укорениться в полках распутству и сладострастию. Под его молчаливым покровительством за знаменами тянулись толпы девиц легкого поведения; даже при переходе через Апеннины, где дороговизна съестных припасов вынудила его ограничить свое войско возможно меньшим


236
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
числом, он соглашался лучше иметь на несколько полков меньше, чем отпустить эти орудия сладострастия *. Но, допуская, с одной стороны, нравственную распущенность своих солдат, он, с другой стороны, тем сильнее подтягивал их такой чрезмерной дисциплиной, от которой их освобождала лишь победа и некоторое облегчение давало сражение. Таким образом он применял на практике изречение афинского полководца Ификрата, согласно которому солдаты жадные и сладострастные всегда отличаются наибольшею храбростью. Чем болезненнее сдерживаются страсти под долгим гнетом, тем более бурно должны они прорваться через тот единственный выход, который им предоставляется.
Всю пехоту, состоявшую по большей части из испанцев, до девяти тысяч человек приблизительно, герцог разделил на четыре бригады, во главе которых он поставил четырех испанцев. Альфонс фон-Уллоа вел неаполитанскую бригаду, которая имела под девятью знаменами три тысячи двести тридцать человек; Санхо фон- Лодоньо вел миланскую бригаду в две тысячи двести человек под десятью знаменами; сицилийской бригадой в тысячу шестьсот человек под десятью знаменами командовал Юлиан Ромеро, опытный воин, уже раньше сражавшийся на нидерландской территории **, и Гонзало фон-Бракамонте командовал сардинской бригадой, которая была уравнена численно с предыдущей, получив в добавление привезенных с собой новобранцев под тремя знаменами. К каждому знамени было сверх того прибавлено по пятнадцати испанских мушкетеров. Конница, числом не больше тысячи двухсот коней, состояла из трех итальянских, двух албанских и семи испанских эскадронов легкой и тяжелой кавалерии. Главное командование над конницей было поручено двум сыновьям герцога, Фердинанду и Фридриху Толедским. Фельдмаршалом был назначен Чьяппин Вителли,
* Вакхическая свита этого войска находилась в довольно странном противоречии с сумрачной серьезностью и предполагаемой святостью его цели. Число этих публичных женщин было так непомерно велико, что они сами были вынуждены прибегнуть к тому, чтобы ввести у себя собственную дисциплину. Они встали под особые знамена и шествовали рядами позади каждого батальона в удивительном военном порядке. Они разделились еще строго Формально по рангу и по содержанию на командирские, капитанские, солдатские, различая богатых и бедных солдат, в зависимости от выпавшей им судьбы и от предъявлявшихся к ним претензий (Meteren, 104).
** Тот самый, под командой которого находился один из испанских полков* из-за которого семь лет тому назад генеральными штатами был поднят такой спор.


Взятие Антверпена испанцами в 1576 г.
С гравюры из М. Ait singer «De leone belgico» 4583 г.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
237
маркиз Цетонский, знаменитый офицер, которого предоставил испанскому королю флорентийский герцог Козимо, а начальником артиллерии был назначен Габриэль Сербеллони. От герцога Савойского Альба получил опытного военного инженера Франца Пачиот- то из Урбино, который должен был ему очень пригодиться в Нидерландах при постройке новых крепостей. За знаменами следовали еще в довольно большом количестве добровольцы и цвет испанского дворянства, большая часть которого уже сражалась под предводительством Карла Y в Германии, Италии и под стенами Туниса. Среди них находились: Кристоф Мондрагоне, один из тех десяти испанских героев, которые недалеко от Мюльберга переплыли через Эльбу со шпагой в зубах и затем под градом неприятельских пуль перетянули с противоположного берега челноки, из которых император сделал потом пловучий мост; Санхо фон-Авила, которого Альба сам обучил военному искусству; Камилло фон-Монте, Франц Фердуго, Карл Давила, Николаус Баста и граф Мартининго. Все они были одушевлены благородным стремлением или начать свое военное поприще под начальством такого превосходного полководца, или завершить этим славным походом свою уже заслуженную славу *.
После произведенного смотра армия, разделенная на три части, тронулась через Монсени тем самым путем, по которому, как предполагают, прошел Ганнибал восемнадцать веков тому назад. Сам герцог вел авангард; Фердинанд Толедский, которому в помощники был дан полковник Лодоньо, вел центр, и маркиз фон-Це- тона вел арьергард. Вперед посылался провиантмейстер Франц фон-Ибарра вместе с генералом Сербеллони, чтобы прокладывать путь армии и заготовлять на стоянках продовольствие. Откуда утром уходил авангард, туда вечером прибывал центр, который на следующий день уступал место арьергарду. Так пробиралось это войско умеренными дневными переходами через Савойские Альпы, и после четырнадцатого перехода этот опасный путь был закончен. Наблюдающая французская армия продвигалась в стороне вдоль границы Дофине и по течению Роны, а с правой стороны находилась объединенная армия женевцев, мимо которой испанское войско проходило на расстоянии семи миль. Обе армии оставались все время в полном бездействии и были заняты только прикрытием
:i: Strada, 200, 201; Burgund., 393; Meteren, 104.


238
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
своих границ. Когда испанское войско карабкалось вверх и вниз по крутым обрывам, переправлялось через бурный Изер или гуськом по одному человеку пробиралось сквозь узкие ущелья, достаточно было горсти людей, чтобы задержать его и отбросить назад в горы. А там его ждала верная гибель, так как на каждой стоянке заготовлялось продовольствия только на один день и только на одну треть войска. Но какое-то неестественное благоговение и страх перед испанским именем, казалось, настолько ослепляли врагов, что они не замечали преимуществ своего положения или по меньшей мере не смели воспользоваться ими. Чтобы как-нибудь не натолкнуть их на это, испанский полководец спешил как можно незаметнее проскользнуть через эти опасные теснины в уверенности, что он безнадежно пропал, если хоть чем-нибудь оскорбит их. Во время всего этого продвижения соблюдалась строжайшая дисциплина, не пострадала ни одна крестьянская изба, не пострадал ни один акр земли *, и, быть может, с незапамятных времен никогда еще такая многочисленная армия не совершила столь длинного пути в таком прекрасном порядке. Счастливая звезда, ужасная для других, провела это посланное для убийств войско невредимым через все опасности, и трудно было бы определить, что больше заслуживает удивления: умелое ли руководство вождя или ослепление его врагов **.
Во Франш-Коцте к главной армии герцога присоединились четыре эскадрона бургундских всадников, а в Люксембурге — три немецких полка пехоты под предводительством графов фон-Эбер- пгтейна, Шауенбурга и Лодрона. Из Тионвиля, где герцог отдыхал несколько дней, он приветствовал регентшу, послав к ней Франца фон-Ибарра, которому вместе с тем было поручено переговорить с ней насчет расквартирования войск. С ее стороны в испанском лагере появились Нуаркарм и Барлемон, чтобы поздравить герцога с благополучным прибытием и оказать ему обычные знаки почета. В то же время они должны были потребовать от него предъявления королевских полномочий, которые, однако, он представил им не
* Один только раз при вступлении в Лотарингию три кавалериста осмелились угнать из стада нескольких баранов. Узнав об этом, герцог тотчас же вернул собственнику уведенных баранов, а провинившихся приговорил к виселице. По ходатайству лотарингского генерала, который приехал на границу, чтобы приветствовать герцога, этот приговор был приведен в исполнение только над одним из троих приговоренных, на которого выпал жребий. Strada, 202.
** Burgund., 496, 497; Strada, 1. с.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
239
полностью, а только отчасти. За этими двумя последовали целые толпы фламандского дворянства, которые считали нужным явиться как можно скорее, чтобы завоевать расположение нового штатгальтера или чтобы предотвратить грозившую им месть своевременным изъявлением покорности. Когда среди них показался и граф фон- Эгмонт, герцог Альба указал на него окружающим: «Вот идет великий еретик!» воскликнул он настолько громко, что Эгмонт услышал эти слова, остановился, ошеломленный ими, и побледнел. Но когда герцог, чтоб исправить свою оплошность, пошел с улыбающимся лицом к нему навстречу и в знак приветствия дружески обнял его, фламандец устыдился своего страха и легкомысленно отнесся к этому предостережению. Он закрепил свою новую дружбу, подарив герцогу пару превосходных лошадей, которые были приняты со снисходительным высокомерием ".
После уверений регентши, что в провинциях царит полный порядок и ни с какой стороны не приходится ждать сопротивления, герцог распустил несколько немецких полков, которые получали лишь жалованье за простой. 3600 человек под начальством Лодрона были размещены в Антверпене вместо валлонского гарнизона, кото-, рый, как недостаточно надежный, должен был немедленно удалиться. Сравнительно сильные гарнизоны были направлены в Гент и другие эначительныё места. Сам Альба двинулся с миланской бригадой к Брюсселю, куда его сопровождала блестящая свита из высшего дворянства страны
В Брюсселе, как и в других нидерландских городах, страх и ужас предшествовали его появлению, и все, кто знал за собой хоть как}чо-нибудь вину или даже не знал вовсе никакой, ждали с трепетом этого вступления, словно дня страшного суда. Кто только мог оторваться от семьи, имущества и отечества, бежал теперь, если не убежал раньше. По сообщению самой регентши, уже одно приближение испанской армии уменьшило население провинций по крайней мере на сто тысяч граждан, и это всеобщее бегство непрерывно продолжалось Прибытие испанского полководца возбуждало чув¬
ство глубокой ненависти у нидерландцев, для регентши же оно являлось величайшей обидой и сильнейшим ударом. После многих  * ** **** Meteren, 105; Meurs., 37; Strada, 202; Watson, Tom. 11, p. 9.
** Strada, 203.
*** Strada, L. 1. c.


240
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
тревожных лет ей удалось, наконец, вкусить сладость спокойствия и полновластия — цель, к которой она страстно стремилась в течение всех восьми лет своего правления и которая до сих пор оставалась всегда неосуществимым желанием. И этот плод ее мучительных трудов, ее забот и бессонных ночей теперь должен был быть отнят у нее чужаком, который, получив сразу все выгоды положения, достигнутые ею длительными усилиями, легко перехватит у нее приз за скорость и своими более быстрыми успехами затмит ее основательные, но менее блестящие заслуги. Со времени удаления министра Гранвеллы она познала всю прелесть независимого положения, а дворянство, предоставляя ей наслаждаться блеском власти, в сущности отстраняло ее от самой власти и своей льстивой угодливостью вызвало у нее такое тщеславие, что она, в конце концов, оттолкнула от себя своей холодностью честнейшего слугу своего, государственного советника Виглиуса, который говорил ей всегда только одну правду. Теперь же ей посылают вдруг в помощники человека, который будет наблюдать за ее действиями и делить с нею власть, а может быть даже в его лице ей будет навязан повелитель *, от гордого», упрямого и властного характера которого, не смягченного придворными нравами, ее самолюбию предстоит тер- петь самые болезненные оскорбления. Напрасно она, желая помешать его прибытию, пустила в ход все аргументы государственной мудрости, доводила до сведения короля и докладывала ему, что неизбежным следствием водворения испанского войска будет полное разрушение нидерландской торговли. Напрасно она ссылалась на уже восстановленное спокойствие в стране и на свои собственные заслуги в этом деле, дающие ей право на лучшую благодарность, чем приказание передать плоды своих усилий чужому пришельцу, который своими противоположными действиями уничтожит все то хорошее, что «сделано ею. Уже после того, как герцог перешел через Монсени, она сделала еще одну попытку: она попробовала уговорить его хотя бы только уменьшить численность своего войска; но и эта попытка, как и все предыдущие, оказалась бесплодной, так как герцог опирался на свои полномочия. С величайшим огорчением регентша ждала теперь его прибытия, и к слезам, кото-
* В немецком оригинале, повидимому, ошибочно Heer вместо Herr. (Прим.
ред.)


Расправа испанцев после взятия Антверпена в 1576 г.
С гравюры из М. Aitsmger «De leone belgico» 4583 г.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
241
рыми она оплакивала свое отечество, примешивались слезы оскорбленного самолюбия *.
22 августа 1567 года герцог Альба появился у ворот Брюсселя. Его войско было немедленно расположено гарнизоном в предместьях города, а сам он решил первым делом соблюсти долг вежливости по отношению к сестре своего короля. Она приняла его как больная, потому ли, что нанесенное ей оскорбление действительно подействовало на нее так сильно, или же, что всего вероятнее, потому, что она выбрала это средство, чтобы смягчить его высокомерие и хоть несколько уменьшить его триумф. Он передал ей письма от короля, привезенные им с собой из Испании, и представил ей документ насчет своего собственного назначения, по которому главное командование над всеми нидерландскими войсками передавалось ему, а за регентшей, как из этого следовало, оставалось по- прежнему все гражданское управление. Но как только герцог остался с ней наедине, он предъявил ей новый документ, сильно отличавшийся по содержанию от предыдущего. На основании этого нового документа он имел право по собственному благоусмотрению объявлять войну, воздвигать крепости, отставлять и назначать по своему выбору штатгальтеров в провинциях, начальников в городах и прочих королевских чиновников; ему поручалось еще произвести расследование происшедших беспорядков, наказать зачинщиков и вознаградить тех, кто остался верен королю. Полномочия такого объема, которые делали его почти суверенным властителем и значительно превышали все данные ей полномочия, сильнейшим образом потрясли регентшу, и ей было уже трудно скрыть свое раздражение. Она спросила герцога, не имеется ли у него в запасе, быть может, еще и третьего документа или особых приказов, идущих еще дальше и сформулированных еще определеннее. Он недвусмысленно подтвердил это предположение, но при этом дал ей понять, что для настоящего момента они идут слишком далеко и могут быть проведены позднее, смотря по обстоятельствам. В первые же дни после своего прибытия он передал собраниям советников и сословным представителям копию со своей первой инструкции и отдал ее напечатать, чтобы сделать ее скорее доступной для каждого. Так как дворец был занят регентшей, он временно поместился в доме
* Metereil, 104; Burgund., 470; Strada, 200; Vigl. ad Hopper, Epist ГУ, У, XXX.
7*8
16


ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
Куйлембурга, в том самом, в котором братство гёзов получило свое крещение и на котором теперь по удивительному капризу судьбы испанская тирания водрузила свои эмблемы *.
В Брюсселе царила теперь мертвая тишина, изредка нарушаемая только бряцанием оружия. Не прошло и нескольких часов, как в городе водворился герцог, а его спутники уже, словно спущенные ищейки, рассыпались во все стороны. Всюду чужие лица, безлюдные улицы, накрепко запертые дома, зрелища прекращены, общественные места покинуты; вся резиденция имела вид местности после чумы. Знакомые проходили мимо друг друга, не останавливаясь, как раньше, чтобы поговорить. Каждый ускорял свои шаги, как только на улице показывался испанец. Всякий шум пугал, как будто посланный от суда уже стучал в дверь. Дворянство, тревожно выжидая, сидело по домам; избегали показываться публично, чтобы не напомнить о себе новому штатгальтеру. Казалось, обе нации обменялись своими характерами: испанец стал теперь разговорчив, а брабантец замолк. Недоверие и страх спугнули дух резвости и веселья, навязанная серьезность сковала все лица. Каждую минуту опасались какого-нибудь неожиданного удара. С тех пор как испанский полководец находился в стенах города, Брюссель походил на человека, который, осушив кубок с ядом, с минуты на минуту с содроганием ужаса ждет его смертельного действия.
Это общее напряженное состояние заставило герцога поспешить с выполнением своих замыслов раньше, чем они будут предупреждены своевременным бегством. Прежде всего он считал нужным заполучить в свои руки заподозренных лиц из знати, чтобы раз навсегда отнять у партии ее вождей, а у народа, свободу которого' предстояло подавить, его защитников. Лицемерной приветливостью ему удалось усыпить их первоначальный страх и вернуть, особенно графу Эгмонту, прежнюю уверенность в своей безопасности; при этом герцог очень ловко воспользовался своими сыновьями, Фердинандом и Фридрихом Толедским, общительность и молодость которых облегчали их сближение с фламандцами. Таким ловким поведением Альба достиг того, что и граф фон-Горн, который до сих пор считал более благоразумным издали наблюдать за первыми приветствиями, соблазненный успехами своего друга, также приехал
* Strada, 203; Metereii, 105; Meurs. Guil. Auriac., L. IV, 38.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
т
в Брюссель. Некоторые из дворян с графом Эгмонтом во главе начали даже возвращаться, хотя и без особого увлечения, к своему прежнему веселому образу жизни, но много подражателей у них не нашлось. В доме Куйлембурга беспрестанно толпилось теперь множество посетителей, группировавшихся возле личности нового штатгальтера и пытавшихся вызвать на своих лицах, напряженных от страха и беспокойства, признаки веселости. Эгмонт в особенности старался принять такой вид, будто он с легким сердцем посещает этот дом; он принимал угощение от сыновей герцога и в свою очередь угощал их. Тем временем Альба пришел к заключению* что такой прекрасный случай для выполнения его замысла может, пожалуй, и не повториться больше. Достаточно одной какой-нибудь неосторожности, и то спокойное настроение, благодаря которому обе жертвы сами собой попали к нему в руки, будет нарушено. Однако в ту же самую ловушку надо было поймать .еще и третьего человека— Гогстратена, которого он поэтому под предлогом каких- то дел и вызвал в столицу. В то время как Альба старался обеспечить себе возможность схватить этих трех графов, полковник фон- Лодрона должен был арестовать в Антверпене верного друга принца Оранского, бургомистра Штралена, подозревавшегося в содействии кальвинистам, а кто-нибудь другой должен был задержать тайного секретаря и вассала графа фон-Эгмонта, а также и нескольких писцов графа фон-Горна. При аресте велено было забрать и все их бумаги.
Когда настал день, назначенный для выполнения этого замысла, герцог Альба созвал к себе всех государственных советников и кавалеров Руна под предлогом обсуждения с ними государственных дел. При этом со стороны нидерландцев присутствовали герцог Ар- шот, графы фон-Мансфельд, фон-Барлемон и фон-Аремберг, а с испанской стороны, кроме сыновей герцога, еще Вителли, Сербел- лони и Ибарра. Молодому графу Мансфельду, который также явился на это собрание, его отец дал знак, чтоб он скорее скрылся; поспешным бегством он избежал гибели, которая предстояла ему, как бывшему участнику союза гёэов. Герцог Альба старательно затягивал совещание в ожидании прибытия из Антверпена курьера с сообщением о произведенных там арестах. Чтобы не вызвать подозрений, на совещании присутствовал военный инженер Пачиотто* который должен был представить ему чертежи некоторых крепо¬


ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
стей. Наконец, получив донесение, что Лодрона удачно справился со своим предприятием, Альба вежливо прекратил совещание и отпустил государственных советников. Граф Эгмонт направился было уже в комнаты дона Фердинанда, чтобы продолжить начатую с ним игру, но командир из личной охраны герцога Санхо фон-Авила заступил ему дорогу и именем короля потребовал у него шпагу. Одновременно его окружила толпа испанских солдат, которые согласно уговору внезапно выступили из засады. Этот в высшей степени неожиданный удар так жестоко потряс его, что Эгмонт на несколько минут лишился языка и потерял сознание. Однако, быстро оправившись, он со спокойной осанкой снял свою шпагу. «Эта сталь, — сказал он, передавая ее в руки испанца, — не раз и не без успеха защищала дело короля». В это же время другой испанский офицер арестовал графа фон-Горна, который, не подозревая опасности, собирался вернуться домой. Первый вопрос Горна был о графе Эгмонте. Когда ему ответили, что с его другом в данный момент происходит то же самое, он отдался без сопротивления. «Я следовал его советам, — воскликнул он, — и справедливо, что нас постигнет одна и та же участь». Оба графа были заключены под стражу в разных комнатах. Между тем как это происходило внутри дома Куй- лембурга, весь гарнизон был выведен и стоял под ружьем перед домом. Никто не знал, что случилось там, внутри. Тайный ужас охватил весь Брюссель, пока, наконец, слухи о несчастном происшествии не распространились по городу. Все жители были так потрясены, как будто каждому из них пришлось самому пережить это. У многих негодование на ослепление Эгмонта перевешивало сострадание к его судьбе; и все ликовали по поводу того, что Оранский ускользнул. Говорят, что кардинал Гранвелла, когда ему в Риме сообщили об этом происшествии, первым делом спросил, пойман ли также и Молчаливый. Получив отрицательный ответ, он покачал головой. «Значит, ничего не сделано, — сказал он, — потому что дали скрыться Молчаливому». Милостивее обошлась судьба с графом фон-Гогстратеном. Из-за болезни он вынужден был медленнее совершать свое путешествие, и слухи о событии застали его еще по пути в Брюссель. Он тотчас повернул назад и счастливо избег гибели *.  * III,* Meteren, 108; Strada, 29i, 205; Meurs. Guil. Auriac., 39; Allg. G. d. y. N.t
III, Bd. 112.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
245
Сейчас же после ареста у графа фон-Эгмонта вынудили собственноручную записку к командующему гентской цитаделью с приказом о передаче крепости испанскому полковнику Альфонсу фон- Уллоа. Затем оба графа, просидев несколько недель в заключении в отдельных комнатах в Брюсселе, были переведены под конвоем трех тысяч испанских солдат в Гент, где они оставались под стражей почти до конца следующего года. При их аресте взяты были и все их бумаги. Многих из высших дворян, которые* дав обольстить себя фальшивой приветливостью герцога Альбы, остались на родине, постигла та же участь, а над теми, которые еще до прибытия герцога фон-Альбы были взяты с оружием в руках, теперь без дальнейших проволочек был приведен в исполнение смертный приговор. В ответ на слухи об аресте Эгмонта около двадцати тысяч жителей в свою очередь покинуло страну сверх тех ста тысяч, которые нашли себе убежище вдали, не дожидаясь прибытия испанского полководца. Никто уже не считал себя больше в безопасности после того, как сделано было покушение на жизнь такого высокопоставленного человека *. Многие раскаивались, что не привели раньше в исполнение своего спасительного решения, потому что с каждым днем бегство становилось все труднее: герцог велел запереть все гавани и запретил выселение под страхом смертной казни. Все завидовали теперь тем нищим, которые вместе с отечеством покинули и все свое имущество ради спасения жизни и свободы **.
Первые распоряжения Альбы. Отъезд герцогини Пармской
Первым делом Альбы, после того как он избавился от наиболее опасных лиц из числа знати, было — восстановление инквизиции
* Большая часть этих беглецов помогла усилить армию гугенотов, которые воспользовались прохождением испанской армии через Лотарингию, чтобьж стянуть свои войска, и теперь сильно теснили Карла IX. На этом основании Французский двор счел себя в праве потребовать субсидий от нидерландской регентши. Гугеноты, — заявил он, — сочли, что переход испанских войск явился» результатом соглашения, заключенного против них двумя дворами в Байонне,, и это заставило их пробудиться от сна. Таким образом, по всей справедливости, испанский двор должен помочь Французскому монарху выйти из затруднительного положения, в которое он попал только благодаря переходу испанцев. Альба и в самом деле велел графу Арембергу отправиться во главе значительного войска во Францию для присоединения к армии королевы-матери и даже выразил готовность сам стать во главе этих войск, что, однако, было отклонено (Strada, 206; Thuan., 5'tl).
** Meurs. Guil. Auriac., 40; Thuan., 639; Meteren, 108; Allg. G. d. y. N., 113.


246
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
во всем ее прежнем величии, объявление постановлений Тридент- ского собора действующими, отмена модерации и возобновление указов против еретиков во всей их прежней строгости *. Инквизиционный суд в Испании признал всю нидерландскую нацию — католиков и еретиков, оставшихся верными и мятежников без различия — виновными в величайшем оскорблении его величества — одних за их действия, других за попустительство. Из числа виновных исключались очень немногие, имена которых предполагалось огласить впоследствии; и этот приговор был утвержден опубликованным приказом короля. В то же время король объявил, что считает себя свободным от всех своих обещаний и разрывает все договоры, которые регентша заключила от его имени с нидерландским народом; милости, а не справедливости, вот чего должен ждать от него в будущем народ. Все те, кто содействовал удалению министра Гран- веллы, участвовал в петиции объединенного дворянства или даже только хорошо отзывался о ней; все те, кто подавал заявления против тридентских постановлений, против вероисповедных эдиктов или против назначения епископов; все те, кто допускал публичные проповеди или только слабо сопротивлялся им; все те, кто носил значки гёзов, пел их песни или каким-нибудь другим образом проявлял свое сочувствие к ним; все те, кто давал приют или скрывал какого-нибудь некатолического священника, кто присутствовал на кальвинистском погребении или хотя бы только знал и не доносил об их тайных собраниях; все те, кто ссылался на привилегии страны; все теч наконец, которые говорили, что бога надо слушать больше, чем человека, — все они без различия подлежат наказанию, установленному законом за оскорбление его величества и государственную измену, и это наказание должно быть приведено в исполнение над всеми виновными соответственно предписаниям, которые будут даны, без всякой пощады или милости, не считаясь ни с полом, ни с возрастом, ни с общественным положением, в назидание потомству и на страх всем будущим векам Согласно этому указу, во всех провинциях не было больше ни одного невинного, и у нового штатгальтера оказалось в руках ужасное право выбора из всей нации. Все имущества и все жизни принадлежали ему, и ес’ли кто спа*
* Meurs. G. А., 38; Meteren, 105. Meteren, 107.


ft
’азнь нидерландских дворян по приговору герцога Альбы в Брюсселе
С гравюры из М. Ait singer «De leone belgico» 4583 г.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
т
сал первое или второе и даже если спасал и) то и другое, то получал это как дар его человечности и великодушия.
Таким тонко задуманным и отвратительным приемом вся нация была обезоружена, и всякое общественное единение стало невозможным. В виду того, что только от произвола герцога зависело, над кем должен быть приведен в исполнение приговор, вынесенный всем, каждый старался держаться как можно тише, чтобы как-нибудь ускользнуть от внимания штатгальтера и не навлечь на себя смертоносного выбора. Каждый, для кого ему угодно было сделать исключение, как бы оставался у него в долгу и брал на себя обязательство, равное стоимости его жизни и имущества. Во всяком случае, такая расправа могла быть произведена только над самой маленькой частью нации, благодаря чему Альба естественным образом закреплял за собой огромнейшую часть ее наипрочнейшими узами страха и благодарности; выбирая жертвой одного, он приобретал себе десятерых, оставленных им в стороне. Среди этих потоков проливаемой им крови он спокойно продолжал властвовать до тех пор, пока оставался верен этой политике, и потерял преимущества своего положения только тогда, когда недостаток денежных средств заставил его наложить на нацию такие тяжести, которые давили всех без исключения *.
Чтобы лучше справляться с этими кровавыми делами, число которых ежедневно возрастало, и не упустить ни одной жертвы из-за недостатка в исполнителях и чтобы, с другой стороны, оградить себя при этом от всякого вмешательства со стороны сословных представителей, привилегии которых он грубо нарушал и которые вообще были для него слишком человечно настроены, Альба учредил чрезвычайный суд из двенадцати уголовных судей, которые должны были производить расследование происшедших беспорядков и выносить свои приговоры соответственно букве данных им предписаний. Один уже факт создания этого суда был нарушением вольностей страны, согласно которым ни один гражданин не мог быть отдан под суд вне своей провинции. Но Альба пошел в своих насилиях еще дальше, предоставив в этом суде, вопреки священнейшим привилегиям страны, место и право голоса своим испанцам, отъявленным врагам
* Thuaii., И, 540; A. G. d. у. N., III, 115.


248
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
нидерландской свободы. Председателем этого судебного учреждения был сам Альба, а его заместителем был один кандидат на ученую степень, некий Варгас, испанец по происхождению, изгнанный, как чумная зараза, из своего собственного отечества за изнасилование своей воспитанницы, бесстыдный, закоренелый злодей, в душе которого боролись между собой скупость, сладострастие и кровожадность и насчет подлости которого не было разногласий у историков обеих партий ". Самыми видными членами суда были граф фон-Аремберг, Филипп фон-Нуаркарм и Карл фон-Барлемон, которые, однако, ни разу не показались там; затем Ариан Николай, гельдернский канцлер; Якоб Мертенс и Петер Ассет, президенты из Артуа и Фландрии; Якоб Геосельтс и Иоанн де-ла-Порт, советники из Гента; Людвиг дель-Рио, доктор богословия и природный испанец; Иоанн дю-Буа, главный адвокат короля, и де-ла-Торре, секретарь суда. По ходатайству Виглиуса тайный совет был избавлен от участия в этом суде; также и из большого совета в Мехельне никто не был в него назначен. Члены суда пользовались только правом совещательного голоса; решающий голос герцог предоставил только самому себе. Для заседаний не было назначено никакого определенного времени. Советники созывались днем так часто, как было угодно герцогу. Но уже к концу третьего месяца герцог стал реже появляться на заседаниях, и в конце концов совсем уступил свое место любимцу своему Варгасу; последний же занимал этот пост с такой отталкивающей важностью, что в скором времени все остальные члены суда, включая испанца доктора дель-Рио и секретаря де-ла-Торре, устав от позорных дел, свидетелями и помощниками которых им приходилось быть, перестали показываться на заседаниях Невозможно читать без негодования о том, как жизнь лучших и благороднейших людей нации была отдана в руки испанских негодяев и как близки были эти негодяи к тому, чтобы взорвать самое святое для нации, ее привилегии и грамоты, сломать все печати, осквернить и уничтожить наиболее  * *** Dignum belgico carcinomate cultrum (достойный нож для бельгийской язвы) называет его Meurs. Guil. Auriac., 38; Vigl. ad Hopper, Epist. XLV, LXVIII, LXXXI; Meteren, 105.
** И в самом деле, решения суда относительно наиболее уважаемых лиц, как, например, смертный приговор над бургомистром Штраленом из Антверпена, оказывались часто подписанными только Варгасом, дель-Рио и де-ла~ Toppe (Meteren, 105).


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
249
тайные договоры между властелином страны и сословными представителями *.
Ни пересмотра дел, ни апелляций не полагалось по отношению к совету двенадцати, который по своему назначению был назван советом мятежа, но больше известен под названием кровавый совет, как окрестил его за его действия возмущенный народ. Приговоры его были безапелляционны, и он не отвечал за тпгк ни перед какой другой инстанцией. Никакой суд в стране не смел разбирать дела, связанные с последним мятежом, так что все судебные учреждения, кроме кровавого совета, бездействовали. Боль- шой совет в Мехельне почти прекратил свое существование. Значение государственного совета настолько упало, что его заседания почти прекратились. Случалось очень редко, что герцог советовался с кем-нибудь из членов его о государственных делах, но если даже это изредка и происходило, то только в виде частного разговора в его кабинете, без соблюдения каких бы то ни было правовых форм. Никакая привилегия, никакая самым тщательным образом скрепленная охранная грамота не принимались во внимание советом мятежа **. Все акты и договоры должны были представляться ему, и чАсто они подвергались самым произвольным толкованиям и изменениям. Если по приказанию герцога вырабатывался указ, против которого можно было бы опасаться возражений со стороны сословных представителей Брабанта, то он получал законную силу и без приложения бра- бантской печати. Самые священные правила личности подвергались нарушению, и беспримерный деспотизм проникал даже в круг домашней жизни. Так как некатолики и мятежники умели до сих пор значительно увеличивать число своих сторонников путем брачных
* Meteren, 106. С каким бездушным легкомыслием решались в этом кровавом совете самые важные дела и даже принимались постановления о жизни и смерти, может служить примером то, что рассказывают о советнике Гессельтсе. По большей части он спал во время заседаний, а когда очередь доходила до него, чтобы подать свой голос относительно смертного приговора, он, еще полусонный, выкрикивал: «Ad patibulum! Ad patibulum!» (На виселицу! На виселицу!) —до такой степени привык его язык к этому слову. Характерно в отношении его отметить, что его жена, племянница президента Виглиуса, определенно потребовала в брачном контракте, чтобы он сложил с себя печальную должность королевского адвоката, из-за которой он стал ненавистен всей нации (Vigl. ad Hopper, Epist. LXVH; A. G. d. v. N., 114).
** Скверным латинским языком Варгас осудил нидерландскую свободу на гибель. «Noa curamus vestros privilegios» (Нам плевать на ваши привилегии),— ответил он кому-то, когда тот, возражая, сослался на привилегии высшей школы в Левене (A. G. d. v. N,, 117).


250 ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
связей с лучшими семьями в стране, то герцог издал указ, по которому все нидерландцы, какого бы сословия и звания они ни были, не смели под страхом лишения жизни и имущества вступать в брак без предварительного запроса у герцога и его разрешения *.
Кого бы совет мятежа ни вызывал к себе, — будь то лица из духовного звания или светские люди, наиболее уважаемые члены сената, или последний сброд из числа иконоборцев, — все должны были являться перед этим трибуналом. Кто не приходил, — а идти почти никто не решался, — того изгоняли из страны, а все его имущество забиралось в казну. Но не было спасенця и тому, кто решался явиться в суд или кого успевали каким-нибудь образом схватить. По двадцати, сорока или пятидесяти человек вызывались сразу из о д- н о г о города, и этот громовой удар прежде всего поражал самых богатых. Более простых граждан, у которых ничего не было, что могло бы их привязывать к очагу и отечеству, хватали и арестовывали неожиданно, без предварительного вызова в суд. Многих уважаемых купцов, обладавших состоянием от шестидесяти до ста тысяч гульденов, тащили на глазах у всех к месту казни привязанными к хвосту лошади и с закрученными назад руками, как последнюю сволочь; в Валансьене за один день было отрублено пятьдесят пять голов. Все тюрьмы, из которых очень многие были вновь построены герцогом сейчас же после начала его правления, были переполнены осужденными. Повешение, обезглавление, четвертование и сожжение стали обычным и частым явлением; значительно реже можно было слышать о ссылке на галеры или об изгнании, так как почти не было такой вины, которая считалась бы слишком легкой для смертной казни. Громадные суммы притекали таким образом в государственную казну, но это скорее возбуждало, чем удовлетворяло, жажду золота у нового штатгальтера и его помощников. Казалось, что безумные намерения герцога состояли в том, чтобы привести всю нацию к,нищенству и все богатства страны сосредоточить в руках короля и его слуг. Годовую выручку от этих конфискаций считали равной доходам королевства первого ранга. Ее оценили монарху, по совершенно невероятным данным, в двадцать миллионов талеров. Такой способ действий являлся тем более бесчеловечным, что от него очень часто и очень сильно страдали даже наиболее
* Meieren, 106, 107; Thuan., 540.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
251
спокойные и правоверные католики, которым вов^е не хотели причинять зла; при конфискации имущества все кредиторы, имевшие право рассчитывать на погашение долгов, оказывались обманутыми. Все госпитали и благотворительные учреждения, содержавшиеся из этих сумм, должны были зачахнуть, и беднота, получавшая отсюда в трудную минуту жалкую поддержку, лишилась своего последнего источника пропитания. Кто пробовал защищать перед советом двенадцати свои вполне обоснованные права на имущество (никакое другое судебное учреждение не смело браться за эти расследования), разорялся от дорого стоящей длительной судебной волокиты и становился нищим, прежде чем доводил свое дело до конца ". Во всей истории просвещенных государств, быть может, найдется еще только один пример такого ниспровержения законов, таких насилий над собственностью, такого расточения человеческих жизней. Но Цинна, Сулла и Марий вступали в завоеванный Рим как оскорбленные победители и по крайней мере совершали открыто те насилия, которые нидерландский штатгальтер совершал под почетным прикрытием законов.
До конца 1567 года все ожидали еще личного прибытия короля, и лучшие из 'граждан утешали себя надеждой на эту последнюю инстанцию. Корабли, которые король определенно велел снарядить в виду своего приезда, все еще стояли наготове в Флиссингенской гавани, чтобы по первому знаку плыть ему навстречу; только потому, что он предполагал обосноваться в стенах Брюсселя, город согласился на принятие испанского гарнизона. Но и эта надежда стала мало-помалу угасать: король откладывал свою поездку; с одной четверти года на другую, а новый регент очень скоро начал проявлять такую полноту власти, которая соответствовала не предшественнику его величества, а скорее суверенному правителю; таким образом появление короля становилось совершенно излишним. Чтобы завершить все бедствия, обрушившиеся на провинцию, и последний добрый ангел в лице регентши должен был теперь покинуть страну * **.
Уже с того самого момента, как расширенные полномочия герцога не оставили никакого сомнения в том, что власти регентши при¬
* Meteren, 109.
** Yigl. ad Hopper, Epist. XLY.


252
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
шел конец, Маргарита решила отказаться и от самого названия регентши. Однако видеть торжествующего преемника обладателем, высокого положения, которое за девять лет, пока она наслаждалась, им, стало для нее потребностью; уступить другому величие, славу, блеск, поклонение и все признаки внимания, сопровождающие- обыкновенно высшую власть; терять то, чем она обладала, вг забыть то, чего нельзя было забыть, — это было больше того, что может вынести женская душа. А герцог Альба был совершенно неспособен к тому, чтобы пользоваться осторожнее своим только что приобретенным высоким положением и этим облегчить ей ее расставание с властью. Общественный же порядок, подвергавшийся опасности из-за этого двоевластия, казалось, требовал, чтоб она решилась на этот шаг. Многие провинциальные штатгальтеры отказывались, не получив определенных предписаний от двора, признавать герцога сорегентом и выполнять его приказания.
Быстрая перемена в ее положении не могла пройти среди придворных так спокойно и незаметно, чтобы герцогиня не почувствовала этого с величайшей горечью. Даже те немногие, как, например, государственный советник Вйглиус, твердо остававшиеся при ней, делали это не столько из-за привязанности к ее личности, сколько вследствие раздражения по поводу того, что чужаки и новички оказывались впереди них, причем гордость не позволяла им опять начинать свою карьеру при новом регенте с ученической скамьи ". Огромное большинство придворных, при всем старании занять среднее положение между обоими, не могло скрыть разницы в почтении, которое они оказывали восходящему светилу и заходящему. Королевский дворец в Брюсселе становился все пустыннее и тише, по мере того как наплыв посетителей в доме Куйлембурга становился все больше. Но что задело самолюбие герцогини больше всего— это аресты Горна и Эгмонта, самолично решенные и выполненные герцогом без ее ведома, как будто ее вовсе и не существовало на свете. Правда, Альба сейчас же после того, как все это было закончено, постарался успокоить ее объяснением, что этот замысел держался от нее втайне только потому, что хотели пощадить ее имя при таком неприятном деле; но деликатностью нельзя уже было заживить рану, нанесенную ее гордости. Это оскорбление, по всей  ** Yigl. ad Hopper, Epist. XXIII, XL, XLIY и XLY.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
253
вероятности, являлось только предвестником других. Чтобы сразу покончить со всеми подобными обидами, она послала своего тайного секретаря Макиавелли ко двору своего брата с настойчивой просьбой освободить ее от регентства. Отставка была ей дана без всякого затруднения, но со всеми знаками величайшего уважения к ней. Он пренебрегает, так выразился король, и своими собственными интересами и интересами провинций, чтобы только сделать угодное своей сестре. Подарок в 30 000 талеров сопровождал это разрешение, и 20 000 талеров назначались ей как ежегодное содержание *. Одновременно герцогу Альбе было отправлено удостоверение, по которому он назначался на ее место оберштатгальтером с неограниченными полномочиями
Маргарите очень бы хотелось, чтоб ей было разрешено сложить свое звание регентши на торжественном собрании сословных представителей. О своем желании она довольно ясно дала понять королю, но ей не суждено было получить это удовлетворение. Вообще она любила все торжественное, и ее, повидимому, чрезвычайно привлекал пример императора, ее отца, который в этом же городе с необычайным эффектом публично отрекся от трона. Если уж ей приходилось расставаться с высшей властью, то по крайней мере можно же было не ставить ей в упрек ее желание сделать этот шаг с возможно большим блеском. От ее внимания к тому же не ускользнуло то, что всеобщая ненависть к герцогу сильно подняла ее авторитет в глазах всех, и она со страстным нетерпением ждала этого лестного для нее и трогательного выступления. Как бы ей хотелось увидеть слезы нидерландцев, проливаемые по своей доброй регентше, как бы охотно она присоединила к этим слезам и свои собственные; напутствуемая общими сожалениями, она с более легким сердцем покинула бы трон. За все эти девять лет своего управления, когда  * *** Поводимому, содержание это выплачивалось ей не очень добросовестно, если доверять одной брошюре, вышедшей из печати еще при ее жизни (заглавие— «Discours sur la Blessure de Monseigneur^ Prince d’Orange», 1582, место печатания не указано, находится в дрезденской библиотеке курфюрста). Она погибает в Намюре от бедпости,—говорится в брошюре,—и ее сын, в то время нидерландский губернатор, так плохо помогает ей, что секретарь ее Альдобрандин называет даже тогдашнее местопребывание ее ссылкой. «Впрочем, - говори гея там дальше,—могла ли она ждать чего-нибудь лучшего от сына, который в еще очень юных годах, посетив ее однажды в Брюсселе, выкинул за ее спиной штучку (высунул ей язык)?»
** Strada, 205, 207, 208; Meurs. Guii. Auriac., 40; Thuan., 539; Vigl. ad Hopper, Epist. XL, XLI, XL1V.


254
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
счастье улыбалось ей со всех сторон, она делала очень мало, чтобы заслужить всеобщее расположение; все ее желания ограничивались тем, чтобы угодить своему государю. Теперь же всеобщее расположение получило в ее глазах необычайную цену, потому что это было единственное, чем она могла бы еще утешить себя после крушения всех остальных ее надежд, и ей так легко было бы уверить себя, что она является добровольной жертвой своего доброго сердца и своего слишком человечного отношения к нидерландцам. Но так как монарх вовсе не был склонен рисковать, допустив мятежное собрание нации из-за удовлетворения прихоти своей сестры, то ей пришлось удовлетвориться прощальным посланием к представителям всех сословий. В этом послании она сделала беглый обзор всего своего управления, перечислила не без самохвальства все трудности, с которыми ей приходилось бороться, все бедствия, от которых она спасла нацию благодаря своей ловкости, и в заключение заявила, что покидает свое дело вполне законченным, а преемнику своему предоставляет только наказание преступников. То же самое и не раз пришлась выслушать от нее и королю; все ее старания были направлены на то, чтобы отклонить от герцога не заслуженную им славу, которая благодаря его быстрым успехам должна была выпасть ему на долю. Свои собственные заслуги она слагала к ногам короля как нечто значительное, но одновременно и как бремя, слишком тягостное для ее скромности ".
Беспристрастный суд потомства, конечно, не решится подписать без оговорок такой благоприятный отзыв. Если б даже единогласное мнение современников и само свидетельство нидерландской нации были за эту оценку, все равно третье лицо не может быть лишено права подвергнуть все это более тщательному расследованию. Когда делается одной ошибкой меньше, народ при своих изменчивых настроениях легко может счесть это одной добродетелью больше, и под гнетом переживаемых бедствий народ склонен хвалить уже пережитое. Вся сила ненависти нидерландцев, казалось, сосредоточилась на испанском имени; обвинять регентшу в чем- нибудь дурном означало отвлекать от короля и его; министров те проклятия, которыми полностью предпочитали удостоивать их одних; и правление герцога Альбы в Нидерландах, конечно, не могло обес-  ** Meurs. Guil. Auriac., 40; Strada, 207, 208.


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
255
печить правильной оценки заслуг его предшественницы. Во всяком, случае, это было нелегкое дело — удовлетворять желаниям монарха, не нарушая в то же время прав нидерландского народа и требований человеколюбия. В борьбе с этими двумя противоречивыми обязанностями Маргарита не выполнила ни одной из них; нации она вполне очевйдно вредила слишком много, а королю тем не менее принесла пользы) очень мало. Правда, ей удалось, наконец, подавить протестантскую партию, но случайная вспышка иконоборческого движения оказала ей при этом гораздо большую услугу, чем вся ее политика. Своей хитростью она разъединила союз дворянства, но только после того, как он уже был смертельно поражен в самом корне своими внутренними раздорами. То, над чем она много лет под ряд истощала напрасно всю свою государственную мудрость, было сразу приведено в исполнение одной вербовкой войск, произвести которую приказано ей было из Мадрида. Она передала герцогу страну уже успокоенной, но нельзя отрицать того, что этому успокоению главным образом содействовал страх, вызванный его приближением. Своими донесениями она вводила испанский совет в заблуждение, так как знакомила его всегда не с самой болезнью, а только со случайными симптомами, и не с настроениями и потребностями; нации, а только с безобразными выходками различных партий. Ее ошибочное управление страной толкало народ к преступлениям, потому что оно озлобляло его, не устрашая в достаточной степени. Это она вызвала отправку в страну губительного герцога Альбу, потому что навела короля на мысль, что беспорядки в провинциях вызваны скорее всего не жестокостью его указов, а непригодностью выполнителей, которым поручено было проводить их. У Маргариты было достаточно ловкости и разума, чтобы в обычных случаях тонко проводить хорошо изученную политику, но ей не- хватало творческого ума, чтобы при новых и чрезвычайных обстоятельствах изобрести новое правило или мудро нарушить старое. В стране, где самой тонкой государственной мудростью была честность, она, к несчастью, вздумала проводить свою двуличную итальянскую политику и посеяла этим в умах народа гибельное недоверие. Ее уступчивость, которую ей так усердно ставят в заслугу, была вынужденной; при своей слабости и нерешительности она не могла устоять перед мужественным противодействием нации; по своему собственному внутреннему побуждению она ни разу не осме¬


•256
ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
лилась стать выше буквы королевских предписаний, ни разу не позволила себе, руководясь прекрасным чувством гуманности, неправильно истолковать варварский смысл того, что ей поручалось исполнить. Даже и то немногое, что было ею пожаловано под давлением необходимости, она давала так неуверенно, с такими колебаниями, словно боялась дать слишком много, и в итоге от ее благодеяний ничего не получилось, потому что она с расчетливостью скряги всегда старалась урезывать их. Как ни мало была она женщиной во всей своей остальной жизни, она оказалась ею в слишком большой степени на троне. Она имела возможность после удаления Гранвеллы стать благодетельницей нидерландского народа, но она не стала ею. Ее высшим благом было благосклонное одобрение своего короля, ее высшим несчастием — его порицание. При всех достоинствах ее ума она оставалась обыкновенным существом, потому что ее сердцу нехватало благородства. Своей властью она пользовалась с большой умеренностью и никакой произвольной жестокостью не запятнала своего правления; и если б это зависело только от нее, она бы всегда поступала человечно. Долгие годы еще после того, как Филипп И, ее кумир, забыл ее, нидерландский народ хранил с глубоким почтением память о ней. Но она далеко не заслужила той славы, которой увенчал ее своими бесчеловечными действиями ее преемник. Маргарита покинула Брюссель в конце декабря 1567 года; герцог проводил ее до самой границы Брабанта, где он передал ее под защиту графа Мансфельда, а сам поспешил вернуться в столицу, чтобы предстать теперь перед нидерландским народом как единственный регент.


ИСТОРИЯ
Т РИДЦ АТ ИЛЕ T Н Е Й ВОЙНЫ
768
11


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ КНИГА ПЕРВАЯ
С начала религиозной войны в Германии вплоть до Мюнстерско- го мира едва ли возможно в политической жизни Европы указать какое-либо значительное и выдающееся событие, которое не было бы тесно связано с реформацией. Все мировые события, относящиеся к этой эпохе, находятся в связи с обновлением религии или прямо ведут свое начало от него, и не было ни одного большого или малого государства, которое в большей или меньшей степени, косвенно или непосредственно, не испытало бы на себе влияния реформации.
Почти все употребление, какое Испанский дом делал из своих громадных политических сил, было направлено против новых воззрений или их приверженцев. Реформация была причиной гражданской войны, которая потрясала самые основы Франции в продолжение четырех бурных правлений, вызвала ввод иноземных войск в самые недра этой страны и в течение целого полувека делала ее ареной прискорбнейшего разложения. Реформация сделала испанское иго невыносимым для нидерландцев и пробудила в этом1 народе стремление и мужество сбросить с себя это иго, а также в значительной степени дала ему и силы для этого подвига. Все враждебные акты, которые предпринимал Филипп II против королевы Английской Елизаветы, были местью за то, что она защищала от него его протестантских подданных и стала во главе религиозной партии, которую он стремился стереть с лица земли. В Германии последствием церковного раскола был продолжительный политический разрыв, который хотя и принес эту страну в жертву более


ш
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
чем столетней смуте, но зато воздвиг устойчивый оплот против грозившего ей политического угнетения. Реформация была важнейшей причиной вступления скандинавских держав, Дании и Швеции, в европейскую государственную систему, так как союз протестантских государств был усилен их участием и так как союз этот сделался необходимым для них самих. Государства, ранее едва существовавшие друг для друга, под влиянием реформации находили существенные точки соприкосновения и начали объединяться на основе новой политической солидарности. Подобно тому как граждане вследствие реформации стали в новые отношения к своим согражданам, а государи — к своим подданным, так стали в новые взаимоотношения и целые государства. Итак, по странному стечению обстоятельств разделение церквей привело к более тесному объединению государств. Правда, страшно и губительно было первое проявление этого всеобщего политического тяготения — тридцатилетняя опустошительная война, от глубин Чехии до устья Шельды, от берегов По до прибрежья Балтийского моря опустошавшая целые страны, истреблявшая жатвы, обращавшая в пепел города и деревни; война, в которой нашли гибель многие тысячи воинов, которая на целую половину столетия погасила вспыхнувшую в Германии искру культуры и едва зародившиеся добрые нравы возвратила к прежней варварской дикости. Но свободной и непорабощенной вышла Европа из этой страшной войны, в которой она впервые познала себя как целокупную общину государств; и одного этого взаимного участия государств, впервые зародившегося, собственно, в эту войну, было бы достаточно, чтобы примирить гражданина мира с ее ужасами. Усердный труд постепенно загладил все пагубные ее следы; но благодатные следствия, сопровождавшие ее, укоренились. То самое всеобщее взаимное тяготение государств, вследствие которого толчок из Чехии сообщился целой половине Европы, охраняет теперь мир, положивший конец этой войне. Подобно тому как пламя опустошения, вырвавшись из недр Чехии, Моравии и Австрии, охватило Германию, Францию, половину Европы, точно так же светильник культуры, зажженный в последних государствах, озарил эти страны.
Все это было делом религии. Она одна могла сделать возможным случившееся, но все это произошло далеко не ради нее и совсем не из-за нее. Если бы вскоре не присоединились к ней частная выгода и государственные интересы, то никогда голос богословов и


Damen
^ar^e/iuQ^tÂr^Ÿÿi
Friedrich Schiller
Титульный лист «Historischer Kalender für Damen» на 1791 гм в котором были напечатаны 1-я и 2-я книги «Истории Тридцатилетней войны»


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
т
народа не встретил бы в государях такой готовности, никогда новое учение не нашло бы столь многочисленных, столь мужественных и стойких поборников. Наибольшая доля участия в церковном перевороте принадлежит, бесспорно, победоносной мощи истины или того, что смешивали с истиной. Злоупотребления в лоне старой церкви, пошлость некоторых ее учений, неумеренность ее требований неизбежно должны были возмутить душу, уже охваченную чаянием лучшего света, должны были склонить ее к обновленной вере. Прелесть независимости, расчет на богатства монастырей должны были стать для государей соблазном переменить веру и в немалой степени усиливали мотивы, вытекавшие из внутреннего убеждения; но лишь причины политического характера могли принудить их к этому выступлению. Если бы Карл Y, чрезмерно упоенный своим счастьем, не позволил себе наложить руку на политическую свободу германских чинов, то едва ли протестантский союз встал бы с оружием в руках на защиту свободы религиозной. Если бы не властолюбие Гизов, едва ли кальвинистам во Франции пришлось бы видеть Конде или Колиньи своими вождями; если бы не требование десятины и двадцатины, папский престол никогда не потерял бы Соединенных Нидерландов. Государи воевали для самозащиты или ради увеличения своих владений; религиозный энтузиазм набирал им армии и открывал им сокровищницы их народов. Масса в тех случаях, когда ее собирала под их знамена не просто надежда на добычу, верила, что проливает кровь за правду; на самом деле она проливала ее ради выгоды своего государя.
И счастье для народов, что на этот раз выгода государей шла рука об руку с их выгодой! Лишь этому случайному обстоятельству обязаны они своим освобождением от папства. Счастье государей, что их подданный, сражаясь за их интересы, тем самым боролся и за свои! В эпоху, о которой идет речь, в Европе не было государя настолько самодержавного, чтобы он, преследуя свои политические цели, имел возможность не считаться с доброй волей своих подданных. А между тем, как трудно было склонить эту добрую волю народа к своим политическим целям и цривести ее в действие! Убедительнейшие доказательства, апеллирующие к государственным соображениям, оставляют подданного холодным; он редко понимает их и еще реже связывает с ними свои интересы. В этом случае умелому правителю остается одно: сочетать интересы кабинета с какими-


262
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
либо иными интересами, более близкими народу, если таковые имеются, либо создать их.
В таком именно положении находилось большинство государей, вставших на защиту реформации. По своеобразному стечению обстоятельств церковный раскол совпал с двумя политическими явлениями, без которых, вероятно, он получил бы совсем иное направление. Это были: неожиданно возросшее могущество Австрийского дома, ставшее угрозой для европейской свободы, и ревностная преданность этого дома старой религии. Первое возбудило государей, второе вооружило для них народы.
Упразднение чуждой юрисдикции в их государствах, приобретение высшей власти в делах духовных, сокращение постоянного отлива денег в Рим, расчет на богатую добычу от церковных владений — таковы были выгоды, одинаково соблазнительные для всякого властелина. Почему, можно спросить, не подействовали они таким же образом на государей Австрийского дома? Что мешало этому дому, а в особенности германской линии его, обратить внимание на настоятельные требования столь многих своих подданных и по примеру других улучшить свое положение за счет беззащитного духовенства? Маловероятно, что убеждение в непогрешимости римской церкви влияло на набожную стойкость этого дома в большей степени, чем убеждение в противоположном — на отпадение протестантских государей. Много побудительных причин соединилось для того, чтобы сделать австрийских государей опорой папства. Испания и Италия, откуда австрийская держава черпала значительную долю своей мощи, были привержены папскому престолу со слепой преданностью, особенно отличавшей испанцев еще во времена готского владычества. Малейшая склонность к ненавистным учениям Лютера и Кальвина должка была невозвратимо оторвать от повелителя Испании сердца его подданных; разрыв с папством мог ему стоить этого королевства. Испанский король должен был оставаться католическим государем или сойти с трона. То же самое обязательство возлагали на него и итальянские владения, к которым он, пожалуй, вынужден был относиться еще более осторожно, чем к испанским, потому что они всего нетерпеливее сносили иноземное иго и всего легче могли свергнуть его. К последнему присоединялось то обстоятельство, что в этих странах Франция являлась его соперником, а папа соседом — достаточно важные препятствия к тому, что-


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
263
»бы стать сторонником партии, стремившейся к уничтожению авторитета папы, достаточно важные основания связать себя с папством активнейшей преданностью старой религии.
Эти общие причины, которые должны были иметь одинаковое значение для каждого испанского вюнарха, находили у каждого поддержку еще в особых основаниях. У Карла Y имелся в Италии опасный соперник в лице короля Французского, которому эта страна бросилась бы в объятия в тот самый момент, когда Карл был бы заподозрен в склонности к ереси. Те именно замыслы, которые Карл преследовал особенно энергично, могли возбудить очень ему неудобные недоверие в католиках и столкновение с церковью. Когда Карлу Y пришлось выбирать между обеими религиозными партиями, новая вера не успела еще приобрести значения в его глазах; к тому же тогда имелись еще весьма основательные надежды на полюбовное соглашение церквей. Его сын и наследник, Филипп И, в котором монашеское Боепитание соединялось с деспотическим, мрачным характером, поддерживал непримиримую ненависть ко всяким новшествам в делах религии, что едва ли могло быть смягчено тем обстоятельством, что злейшие политические противники этого государя были в то же время врагами его религии. Так как его европейские владения, рассеянные среди столь многих иностранных государств, были повсюду открыты воздействию чужих воззрений, то он, разумеется, не мог равнодушно видеть успехов реформации в других странах, и его ближайшие государственные интересы вообще заставляли его стать на сторону старой церкви для того, чтобы заглушить самые источники еретической заразы. Таким образом вполне естественный ход вещей ставил этого государя во главе католичества и союза, заключенного папистами против сторонников нововведений. То, что проводилось во время долгих и деятельных правлений Карла Y и Филиппа И, осталось законом и для следующих, и чем более усиливался раскол в лоне церкви, тем крепче должна была Испания держаться католицизма.
Германская линия Австрийского дома была как будто свободнее; но если многие из этих препятствий были для нее несущественны, то ее связывали другие отношения. Корона Священной Римской империи, совершенно немыслимая на голове протестанта (ибо как мог отступник от римской церкви носить римскую императорскую корону?), связывала преемников Фердинанда I с папским престолом;


ш
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ войны
сам Фердинанд по религиозным соображениям был искренно пре- дан этому престолу. К тому же германско-австрийские государи не были достаточно сильны, чтобы обойтись без испанской поддержки, которой они неминуемо лишились бы, если бы стали поддерживать новую религию. С другой стороны, их императорский сан заставлял их встать на защиту германской имперской системы, которая была основой их сана и которую стремилась разрушить протестантская половина империи. Если прибавить к этому равнодушие протестантов к стесненному положению императоров и к общим опасностям, грозившим империи, их насильственное вмешательство в мирские интересы церкви и их враждебное поведение там, где они чувствовали себя сильнее, то легко понять, каким образом взаимодействие столь многих причин удержало императоров на стороне папства и как их собственные интересы должны были вполне отождествиться с интересами католической религии. Так как, быть может, вся судьба этой религии зависела от решения, принятого Австрийским домом, то вся Европа должна была смотреть на государей австрийских как на столпов папства. Ненависть протестантов к папству обратилась поэтому единодушно против Австрии и понемногу смешала защитника с делом, которое он защищал.
А между тем этот самый Австрийский дом, непримиримый противник реформации, своими честолюбивыми замыслами, которые опирались на его громадную силу, стал грозить политической свободе европейских юсударств, особенно германских государей. Это« обстоятельство должно было возбудить в них тревогу и заставить подумать о самозащите. На борьбу со столь грозной силой отнюдь не могло хватить обычных их средств. Им пришлось потребовать от своих подданных чрезвычайного напряжения и — так как и этого* далеко не было достаточно — просить помощи у соседей к при посредстве союзов бороться сообща с силой, против которой каждому из них порознь не удалось бы устоять.
Но важные политические соображения, заставлявшие государей бороться с успехами Австрии, были чужды их подданным. Лишь непосредственные выгоды или непосредственные бедствия могут привести народ в движение, между тем искусная государственная политика не может дожидаться этого момента. Трудно пришлось бы поэтому этим государям, если бы, на их счастье, к ним не пришли на помощь другие мотивы, под влиянием коих народ был охвачен


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
265-
страстным одушевлением, которое могло быть направлено и против политической опасности, так как предметом их было одно и то же! Этими мотивами была отъявленная ненависть к религии, на защиту которой встал Австрийский дом, фанатическая приверженность к учению, которое этот дом старался искоренить огнем й мечом. Горяча была эта приверженность, непреодолима эта ненависть! Религиозный фанатизм боится самой отдаленной опасности; фантастика никогда не рассчитывает, чем она жертвует. Если решительнейшая опасность, грозившая государству, не могла привести в движение граждан, то это сделало религиозное одушевление. Немного рук добровольно взялось бы за оружие ради государства, из-за интересов государя; ради веры охотно хватались за меч купец, художник, земледелец. Ради государства или ради государя старались бы уклониться от самого незначительного чрезвычайного налога; ради религии отдавали добро и жизнь, все свои земные надежды. Утроенные суммы стекались теперь в государственную казну, утроенное количество войск выступало в поле; и в бешеном возбуждении, охватившем все сердца вследствие близкой опасности, грозящей религии, подданный не чувствовал тягот, под бременем которых в более спокойном душевном состоянии он склонился бы, истощенный. Боязнь испанской инквизиции, варфоломеевских ночей открывает принцу Оранскому, адмиралу Колиньи, королеве Британской Елизавете, протестантским государям Германии в их народах источники ресурсов, прямо непостижимые и до сих пор.
Но и при величайшем напряжении всех сил едва ли удалось бы сделать что-нибудь с державой, которая была сильнее всякого, даже могущественнейшего государя, взятого в отдельности. Между тем в эпоху столь слабого развития политической жизни лишь случайные обстоятельства могли связать отдаленные государства взаимной помощью. Различие государственного строя, законов, языка, нравов, национального характера разбивало народы и страны на соответственные обособленные единицы и разделяло их непроходимой стеной, делая одно государство нечувствительным к тяжкому положению другого, а то й возбуждая в нем в -силу национальной зависти даже враждебное злорадство. Эта стена была разрушена реформацией. Отдельные граждане и целые государства стали воодушевляться более живым и более близким им интересом, чем национальная выгода или любовь к отечеству, интересом, который


ш
ИСТОРИЯ ТРИДЦ 4.ТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
оставался совершенно независимым от гражданских отношений. Этот интерес мог связывать многие, даже отдаленнейшие, государства и мог, с другой стороны, отсутствовать у граждан одного и того же государства. Таким образом французский кальвинист мог иметь с женевским, английским, немецким или голландским реформатом точки соприкосновения, которых у него не было с его католическими согражданами. Поэтому в одном чрезвычайно важном отношении он, так сказать, переставал быть гражданином отдельного государства, ограничивать свое внимание и участие одним этим государством. Его кругозор расширяется; он начинает по судьбе чуждых стран, держащихся одной с ним веры, предвидеть свою собственную судьбу и их дело считать своим делом. Лишь теперь могли государи осмелиться представить дела иноземные на обсуждение собрания своих земских чинов, теперь лишь могли они надеяться найти в них внимание и быструю помощь. Эти чужие дела стали теперь своими, и единоверцу охотно протягивали руку помощи, которой раньше не дождались бы ни сосед, ни тем более далекий чужеземец. Теперь уроженец Пфальца покидает родину, чтобы сражаться против общего религиозного врага за своего французского единоверца. Французский подданный, обнажая меч против родины, которая преследует его, идет проливать кровь за свободу Голландии. Теперь швейцарцы бьются против швейцарцев, немцы против немцев, решая на берегах Луары и Сены вопросы престолонаследия во Франции. Датчанин переходит через Эйдер, швед переправляется через Бельт, чтобы разбить цени, предназначенные для Германии.
Очень трудно сказать, что сталось бы с реформацией и со свободой Германской империи, если бы грозный Австрийский дом не стал против нее. Но можно, кажется, считать доказанным, что ничто не препятствовало австрийским государям в их стремлении к всемирной монархии более, чем упорная борьба, которую они вели с новым мировоззрением. Ни в каком другом случае не удалось бы более слабым государям добиться от своих подданных столь необыкновенных усилий, которые они противопоставили австрийской державе; ни в каком другом случае государствам не удалось бы соединиться против общего врага.
Никогда могущество Австрии не было так велико, как после победы Карла Y при Мюльберге, где он разбил немцев. Казалось, что со Шмалькальденским союзом свобода Германии погибла навеки; но


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
267
она воскресла в Морице Саксонском, ее опаснейшем враге. Все плоды победы при Мюльберге были потеряны на конгрессе в Пассау и на имперском сейме в Аугсбурге, и все мероприятия, направленные к усилению светского и духовного гнета, сведены к нулю мирными уступками.
На этом имперском сейме в Аугсбурге Германия распалась на две религии и на две политические партии, распалась лишь теперь, потому что лишь теперь это распадение было узаконено. До сих пор на протестантов смотрели как на мятежников; теперь решили относиться к ним как к братьям — не потому, чтобы их признали таковыми, но потому, что были к этому принуждены. Аугсбургское исповедание могло теперь стоять наравне с католической религией, пользуясь, однако, временным ограниченным равноправием в качестве лишь терпимого соседа. Каждый светский имперский государь получил право объявить религию, которую он сам исповедует, господствующей и единственной в своих владениях и преследовать свободное исповедание всякой другой. Каждому подданному разрешено было покинуть страну, где угнетена его религия. Таким образом теперь лишь впервые учение Лютера добилось положительной санкции, и если оно пресмыкалось во прахе где-нибудь в Баварии или Австрии, то могло утешиться тем, что царит в Саксонии и в Тюрингии. Но одни только государи могли решить, какая религия допускается в их владениях и какая изгоняется из них; о подданных, которые на этом имперском сейме не имели никаких представителей, в этом мирном договоре не позаботились. Лишь в церковных владениях, где католическая религия оставалась безусловно господствующей, было предоставлено протестантским подданным (которые к этому времени уже были таковыми) свободное исповедание их веры; но и это было дано лишь в виде личного обещания короля Римского Фердинанда, заключившего этот мир, — обещания, которое натолкнувшись на возражения с католической стороны, было внесено в мирный трактат с этими возражениями и потому не получило никакой законной силы.
Впрочем, если бы причиной общего несогласия были только взгляды, — как равнодушно смотрели бы все на это несогласие! Но с этими взглядами были связаны богатства, саны, права, — обстоятельства, бесконечно затруднявшие раздел. Если из двух братьев, до сих пор совместно владевших отцовским достоянием, один поки¬


2<)8 ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
дал теперь отцовский дом, являлась необходимость поделиться с оставшимся братом. Отец не сделал никаких распоряжений на случай этого раздела, потому что он не мог предвидеть ничего подобного. Богатства церкви были накоплены в течение целого тысячелетия; они составились из пожертвований предков на дела благотворения, и эти предки принадлежали уходящему в такой же степени, как и остающемуся. Связано ли право наследования с отцовским домом или с отцовской кровью? Пожертвования были сделаны католической церкви потому, что тогда не было еще никакой другой; первенцу — потому, что тогда он был единственным сыном. Должно ли было в лоне церкви признаваться право первородства, как в дворянских родах? Было ли законно предпочтение, оказанное одной половине в тот момент, когда другой еще не существовало? Могли ли лютеране быть лишены права пользования достоянием, которое скоплялось от пожертвований их же предков, — лишены лишь потому, что в эпоху пожертвования еще не было никакой разницы между лютеранами и католиками? Обе религиозные партии выступали друг против друга в этом спорном деле с видимой основательностью, выступают и до сих пор; но доказать свою правоту было одинаково трудно и трй и другой партии. Право располагает решениями только для таких случаев, какие можно представить себе заранее, и, быть может, церковные пожертвования не принадлежат к таковым, — не принадлежат, по крайней мере, тогда, когда требования жертвователей связаны с догматическими положениями. Мыслимо ли связывать вековечное пожертвование с изменяющимся воззрением?
Когда бессильно решить право, решает сила; .так было и в этом случае. Одна часть удержала за собой то, чего у нее нельзя было отнять; другая защищала то, что еще имела. Все епископства и аббатства, секуляризованные до заключения мира, остались за протестантами; но паписты оградили себя специальной оговоркой, что в будущем секуляризаций больше не будет. Всякий господин церковного владения, непосредственно подчиненного империи, — курфюрст, епископ или аббат, — теряет свои доходы и сан, как только он отпадает в протестантство. Он обязан тотчас же оставить свои владения,, и капитул приступает к новым выборам совершенно так же, как в том* случае, если бы место его освободилось вследствие его смерти. На Этом священном якоре «церковной оговорки» (Reservatio ecclesiastica), ставившем все земное существование князя церкви в зависи¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
269
мость от его вероисповедания, держится до сих пор католическая церковь Германии —и что сталось бы с ней, если бы этот якорь не выдержал? «Церковная оговорка» наткнулась на ожесточенное сопротивление со стороны протестантских чинов, и хотя они, в конце концов, внесли ее в мирный договор, однако потребовали, чтобы было прямо оговорено, что соглашение обеих партий по этому пункту не состоялось. Могла ли такая оговорка иметь для протестантской стороны более обязательную силу, чем та, какую имело для католиков обещание Фердинанда обеспечить свободу протестантских подданных в церковных владениях? Таким образом в мирном договоре было два спорных пункта; они и повлекли за собой войну.
Так обстояло дело со свободой совести и с церковными владениями; в таком же положении был вопрос о правах и санах. Германская имперская система была рассчитана на единую церковь, потому что другой не было, когда система создавалась. В церкви произошел раскол, имперский сейм распался на две религиозные партии — как могла имперская система покоиться отныне исключительно на одной из них? Все императоры до сих пор были сынами римской церкви, потому что до сих пор римская церковь в Германии не имела соперниц. Но что, собственно, составляло сущность германского императора: связь с Римом или сама Германия, находившая в этом императоре свое воплощение? Между тем ко всей Германии относится также и ее протестантская половина; каким образом может последняя находить свое воплощение в непрерывном ряде католических императоров? В высшем имперском суде германские чины сами судят себя, потому что из их среды набираются судьи; смысл этого учреждения заключается именно в сознании, что чины сами себя судят, что им оказывается равная справедливость; сможет ли эта идея осуществиться, если заседать там будут представители не обоих вероисповеданий? То, что в момент основания этого учреждения в Германии царила единая вера, — случайность; идея воспрепятствовать одному властелину угнетать на основании закона другого была основной целью учреждения. Между тем цель эта, очевидно, не будет достигнута, если одной религиозной партии будет принадлежать исключительное право судить другую, — можно ли пожертвовать основной целью, если изменились лишь случайные обстоятельства? Лишь с большим трудом добились протестанты, в конце концов, одного места в верховном суде для своей религии,


270
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
но не могли добиться равновесия голосов. Императорской короной не был еще увенчан ни один протестантский государь.
Вообще, как ни расценивать равенство, установленное религиозным миром в Аугсбурге между обеими немецкими церквами, католическая бесспорно вышла отсюда победительницей. Все, чего добилась лютеранская, была терпимость; все, что уступила католическая, было уступкою необходимости, но не справедливости. Здесь все еще не было мира между двумя равноправными силами; был лишь договор между господином и неусмиренным мятежником. Именно этот принцип руководил, кажется, всеми действиями католической церкви по отношению к протестантской, руководит как будто и до сих пор. Все еще считалось преступлением перейти в протестантство, ибо для отпавшего князя церкви это влекло за собой тяжкие потери, предусмотренные «церковной оговоркой». И в дальнейшем католическая церковь предпочитала потерять всё под гнетом насилия, чем добровольно и по справедливости отказаться от хчаленькой выгоды; ибо всегда оставалась надежда отобрать отнятое назад и всегда потеря рассматривалась лишь как нечто случайное; наоборот, отказ от притязания, право, признанное добровольно за протестантами, потрясало самые основы католической церкви. Даже при заключении религиозного мира это начало оставалось руководящим. Все уступки, сделанные протестантами в мирном договоре, были сделаны с оговорками. Все — так было прямо сказано в акте — имеет силу лишь до ближайшего собора, который займется воссоединением обеих церквей. Лишь тогда, когда эта последняя попытка не увенчается успехом, получит безусловную силу религиозный мир. Как ни малы были надежды на такое воссоединение, как ни мало, быть может, верили в него сами католики, выгода все же заключалась в том, что мир был ограничен хоть такой оговоркой.
Итак, этот религиозный мир, долженствовавший навеки затушить пламя междоусобия, был по существу лишь временной мерой, делом необходимости и насилия; он не был продиктован велениями справедливости, не был плодом обновленных понятий о религии и свободе совести. Такого религиозного мира не могли дать католики, и — сказать правду — до такого мира не доросли еще и протестанты. Далекие от того, чтобы проявлять по отношению к католикам полную справедливость, — они душили там, где могли, кальвинистов, которые, разумеется, заслуживали терпимости в этом лучшем


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
271
смысле не более остальных, так как сами так же далеки были от ее применения. Для такого религиозного мира еще не пришло время, и еще слишком большая смута царила в умах. Как могла одна сторона требовать от другой того, что сама она была не в состоянии дать? Все, что спасла или выиграта та или иная религиозная партия по Аугсбургскому миру, было результатом случайного соотношения сил во время заключения мира. То, что было приобретено силой, могло быть охранено только силой; стало-бытъ, эго равновесие должно было сохраняться и на будущее время — или же мир перестал бы существовать. Мечом были намечены границы между обеими церквами; меч должен был охранять их и в будущем — и горе стороне, преждевременно положившей оружие! Уже теперь покою Германии грозил этот мир сомнительным, страшным будущим!
Пока в империи царила временная тишина, и непрочное согласие как будто вновь объединяло расторгнутые части в единое государственное целое, так что на некоторое время вновь возродилось чувство общего благополучия. Но разрыв коренился в самых недрах, и момент, удобный для восстановления согласия, был упущен. Как ни точно, казалось, установлены миром правовые границы обеих сторон, они, однако, подвержены были весьма разнообразным толкованиям. В разгаре яростной борьбы договор определял для враждующих сторон лишь временное перемирие; он прикрыл огонь, но не погасил его, и неудовлетворенные притязания существовали у обеих партии. Католикам казалось, что они потеряли слишком много; евангелистам — что они отвоевали слишком мало; обе стороны искали выхода в том, что, не смея пока нарушить мир, толковали его соответственно своим целям.
Тот же всесильный мотив, побудивший столь многих протестантских государей склониться к принятию учения Лютера, а именно секуляризация церковных имуществ, остался и после заключения мира в той же силе, что и раньше; и все подчиненные учреждения, не попавшие еще в их руки, должны были перейти к ним. Вся Нижняя Германия была секуляризована с чрезвычайной быстротой, п если в Верхней Германии дело обстояло иначе, то лишь благодаря живейшему сопротивлению католиков, которые здесь имели перевес. Каждая партия давила или притесняла сторонников другой там, где она была сильней. Особенно настойчиво теснили церковных владетелей, как слабейших членов империи, их некатолические соседи.


272
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОЙНЫ
жаждавшие расширить свои владения. Кто был слишком слаб, чтобы противопоставить насилию физическую силу, тот бежал под крыло закона, и жалобы на протестантских чинов накоплялись в имперском суде, который был готов преследовать преступную сторону своими решениями, но был слишком слаб, чтобы дать им какую- нибудь силу. Мир, предоставивший чинам империи полную свободу совести, до некоторой степени все же позаботился также и о подданном, выговорив ему право беспрепятственно покидать страну, где его религия подвергалась преследованиям. Ио от насилий, которым подвергался ненавистный подданный со стороны своего государя; от невыразимых мучений, какими затруднялось его переселение: от искусно расставленных тенет, какими хитрость в союзе с силой может опутать умы людей, — от всего этого мертвая буква этого договора не могла охранить никого. Католический подданный протестантских государей громко жаловался на нарушения религиозного мира; евангелический еще громче жаловался на притеснения, какие он испытывал от своих католических владык. Ожесточение и озлобление богословов разжигали души и обостряли всякую мелочь, как бы ни была она ничтожна сама по себе; хорошо еще, когда эта богословская ярость изливалась на общего религиозного врага, не обрызгивая ядом своего собственного единоверца.
Для того чтоб удержать обе враждующие партии в равновесии и таким образом продолжить мир, было бы, в конце концов, достаточно единства протестантов между собой, но в довершение общей смуты вскоре испарилось и это единство. Учение, распространенное Цвингли в Цюрихе и Кальвином в Женеве, вскоре стало прочно водворяться и в Германии и поселять раздоры между протестантами, так что они едва ли узнавали друг друга по чему-либо, кроме общей ненависти к папству. Протестанты этого времени уже не были похожи на тех, которые полвека тому назад изложили свое исповедание в Аугсбурге, и причиной перемены является именно это самое аугсбургское исповедание. Оно поставило протестантской религии твердые границы, прежде чем пробудившийся дух исследования мог мириться с этими границами, и протестанты по неведению потеряли часть преимуществ, которые им обеспечивало отпадение от папства. Одинаковых жалоб на римскую иерархию и на злоупотребления в римской церкви, одинакового отрицания католических доктрин было бы достаточно, чтоб объединить протестантскую


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
273
церковь. Но они искали этого объединительного начала в новой положительной религиозной системе, в ней видели отличительные признаки, преимущества и сущность их церкви и исключительно лишь к ней относили договор, заключенный с католиками. Религиозный мир они заключили лишь в качестве приверженцев определенной религии; одни только приверженцы этой религии могли пользоваться благодеяниями этого мира. Таким образом, каков бы ни был исход, единоверцам было равно плохо. Требование оказывать слепое повиновение религиозным постановлениям надолго ограничивало дух исследования; несогласие в толковании установленной формулы было гибелью объединяющего начала. К несчастью, произошло и то и другое, и печальные последствия того и другого не замедлили обнаружиться. Одна сторона крепко держалась первого (аугсбургского) исповедания, и если кальвинисты отступали от него, то лишь для того, чтобы таким же образом замкнуться в новом вероучении.
Протестанты не могли доставить своему общему врагу лучшего аргумента против себя, чем это внутреннее разногласие, не могли доставить более утешительного зрелища, чем взаимное ожесточение, с каким они преследовали друг друга. Кто мог обвинить католиков в том, что они высмеивали заносчивость, с которой эти преобразователи веры выставляли себя провозвестниками единственно истинной религии? Ведь оружие в борьбе против протестантов они брали ни у кого другого, как у самих протестантов; ведь эти противоречия укрепляли их в вере в авторитет своей религии, за которую товорила отчасти почтенная давность и еще более почтенное большинство. Но протестантам пришлось испытать еще более неприятные последствия своих несогласий. Религиозный мир имел в виду исключительно единоверцев, и католики требовали теперь объяснения, кого же именно считают протестанты своими единоверцами. Совесть не позволяла евангелистам принять в свою среду реформатов, между тем они не могли исключать их из нее, не превращая полезного друга в опасного врага. Так этот злополучный разрыв проложил путь махинациям иезуитов, которые постарались посеять недоверие между обеими сторонами и разрушить единство в их действиях. Связанные двойным страхом пред католиками п пред своими протестантскими противниками, протестанты навсегда потеряли невозвратимый момент, когда возможно еще было отвоевать для своей церкви права, совершенно равные с римской. И всех
768
18


274
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОИНЫ
этих затруднений они могли бы избежать. Отпадение реформатов не причинило бы ни малейшего ущерба общему делу, если бы основы для соединения искали не в одних только аугсбургских исповеданиях и согласительных писаниях, а в совместном отдалении от папства.
Но как ни велики были несогласия в прочих отношениях, в одном, однако, были все согласны: в том, что безопасность, достигнутая посредством равновесия сил, может быть в будущем сохранена только этим же равновесием. Нескончаемые новшества в одной партии и противодействие другой поддерживали бдительность обеих сторон, и содержание религиозного мира было поводом к вечному спору. В каждом шаге противной партии усматривали нарушение мира, каждый шаг, сделанный своими, делался для сохранения этого мира. Не все действия католиков имели целью нападение, в чем их обвиняла противная сторона; многое из того, что они делаДи, вызывалось необходимой самозащитой. Протестанты показали недвусмысленным образом, чем рискуют католики, если на их долю выпадает несчастье быть побежденной стороной. Жадные взоры протестантов, с вожделением прикованные к церковным владениям, не давали им никакой надежды на пощаду, их собственная ненависть не позволяла им ждать великодушия и терпимости.
Но и протестантов трудно было винить в том, что они мало доверяли честности папистов. Вероломное и варварское отношение к их единоверцам в Испании, Франции и Нидерландах, позорное обыкновение католических государей прибегать к папскому разрешению от священнейших клятвенных обещаний, гнусный принцип, по которому считалось позволительным не соблюдать обещаний, данных еретику, — лишили католическую церковь уважения в глазах всех честных людей. Никакое обещание, никакая клятва в устах паписта не могли успокоить протестанта. Как мог успокоить их этот религиозный мир, который иезуиты открыто провозглашали во всей Германии лишь временной уступкой, торжественно отвергнутой в самом Риме?
Между тем вселенский собор, предусмотренный в мирном договоре, собрался в городе Тридеите. Однако, как и можно было ожидать, он не соединил враждующих религий, не сделал ни одного шага к этому соединению: в числе его участников не было ни одного ^протестанта. Теперь протестанты были торжественно прокляты цер~


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
275
ковью, за представителя которой выдавал себя собор. Мог ли светский и к тому же вынужденный силою оружия договор, опиравшийся на условие, как будто отмененное решениями собора, дать протестантам достаточную безопасность пред лицом церковного проклятия? Таким образом была создана и видимость права, на которую могли опираться католики, если бы они почувствовали себя достаточно сильными, чтобы нарушить религиозный мир, — отныне протестантов не охраняло ничто, кроме уважения к их силе.
К этому присоединялись многие обстоятельства, усиливавшие недоверие. Испания, на которую опиралась сила католической Германии, вела с нидерландцами яростную войну, привлекшую ядро испанской армии к границам Германии. Как легко могло оказаться это войско в пределах империи, если бы решительный удар потребовал здесь его присутствия! Германия была тогда запасной военной базой почти всех европейских держав. Религиозная война собрала здесь массу солдат, которых мир оставил без хлеба. Каждый из многочисленных независимых государей мог легко навербовать войско, а затем из корысти или из партийности отдать его другой державе. При помощи немецких войск вел Филипп II войну с Нидерландами, которые в свою очередь защищались немецкими войсками. Каждый рекрутский набор в Германии всегда пугал какую-нибудь из религиозных партий: он мог иметь целью ее притеснение. Странствующий посол, чрезвычайный папский легат, съезд государей, — всякое необычное явление, очевидно, готовило гибель той или другой стороне. В таком положении находилась Германия в течение целой половины столетия — не отрывая руки от меча, вздрагивая от всякого шороха.
В эту беспокойную эпоху империей правили Фердинанд I, король Венгерский, и его выдающийся сын, Максимилиан IL С сердечной искренностью и с терпением, поистине героическим, старался Фердинанд заключить религиозный мир в Аугсбурге и терял силы над неудачной попыткой воссоединить церкви на Тридентском соборе. Этому императору, оставленному без поддержки его племянником Филиппом Испанским и теснимому в то же время в Семи- градье и Венгрии победоносными войсками турок, разумеется, не могло придти в голову нарушить религиозный мир и уничтожить свое создание, стоившее ему таких усилий. Громадные издержки на нескончаемую турецкую войну не могли быть покрыты скудными до¬


276
ПСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
ходами с его истощенных наследственных владений. Ему необходима была помощь Германии, а расчлененная империя объединялась лишь религиозным миром. С точки зрения экономических потребностей протестанты были ему не менее необходимы, чем католики, и он был вынужден обращаться с обеими сторонами с равной справедливостью, что было при столь противоречивых требованиях поистине исполинскою задачей. Его пожелания были чрезвычайно далеки от исполнения; его уступки протестантам явились лишь причиной войны, которая, пощадив его тускнеющие очи, выпала на долю его внуков. Не более его был счастлив его сын Максимилиан, которому, быть может, лишь обстоятельства и преждевременная смерть помешали возвести новую религию на трон империи. Отца учила щадить протестантов необходимость; необходимость и справедливость учили этому его сына. Внук дорого поплатился за то, что он не внял голосу справедливости и не покорился требованиям необходимости.
Шесть сыновей оставил Максимилиан, но лишь старший из них, эрцгерцог Рудольф, унаследовал его владения и вступил на императорский престол; остальные братья получили небольшие уделы. Немногие владения принадлежали боковой линии и перешли к их дяде Карлу Штирийскому; но и они, при его сыне Фердинанде II, соединились с остальными наследственными землями Австрии. Таким образом, не считая этих земель, вся могучая вотчина Австрийского 'дома соединилась теперь в одной руке, к несчастью совершенно бессильной.
Рудольф II не был лишен добродетелей, которые могли снискать ему общую любовь, если бы ему суждено было родиться частным человеком. По характеру он был мягок; он любил мир и увлекался науками — особенно астрономией, естествоведением, химией и археологией — со страстным интересом, который, однако, в такое время, когда неустойчивое положение дел требовало его напряженнейшего внимания, а его истощенные финансы — величайшей бережливости, отвлекал его от государственных дел и толкал к пагубной расточительности. Его интерес к астрономии расплывался в астрологических мечтаниях, которым так легко предается дух меланхолический и робкий. Это обстоятельство — в связи с юностью, проведенною в Испании, — открывало доступ наихудшим советам иезуитов и внушениям испанского двора, которые в конце концов


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
277
безраздельно овладели им. Увлекаемый любительскими занятиями, столь мало достойными его высокого сана, в постоянном страхе от смешных предсказаний, он был, по испанскому обычаю, невидим для своих подданных; он скрывался среди своих резных камней и древностей, в своей лаборатории, в своей конюшне, — в то время как страшная вражда разрывала все узы, связующие государственный организм Германии, и пламя мятежа начало охватывать уже ступени его трона. Доступ к нему был закрыт для всех без исключения. Неотложнейшие дела лежали неразрешенными; надежды на богатое испанское наследство погибли, потому что он не решился предложить свою руку инфанте Изабелле; империи грозила ужаснейшая анархия, потому что невозможно было добиться от него позволения выбрать короля Римского, хотя у него самого не было наследников. Австрийские земские чины отказали ему в повиновении. Венгрия и Семиградье вырвались из его рук, и Чехия не замедлила последовать их примеру. Наследникам некогда столь страшного Карла V грозила опасность отдать одну часть своих владений туркам, другую — протестантам и погибнуть в борьбе с грозным ме!кду- народным союзом, сплотившимся против них вокруг европейского монарха. В недрах Германии происходило то, что искони бывает там, где престолу недостает императора или императору — государственного ума. Обиженные или оставленные без помощи главой империи чины обходились своими средствами, стараясь союзами заменить недостающий авторитет императора. Германия разделяется на два союза, стоящие друг против друга в полной боевой готовности. Бездеятельный и никому не нужный, равно неспособный рассеять первый и властвовать над вторым, стоит между обоими союзами Рудольф, презираемый противник одного и бессильный защитник другого. Да и чего могла ожидать Германия от государя, который не был способен охранить от внутреннего врага даже свои собственные владения? Для того чтобы спасти австрийскую династию от полной гибели, против него вынужден был выступить его собственный дом, и во главе могущественного заговора становится его брат. Изгнанный из всех своих владений, он мог потерять лишь одно на свете — свой императорский трон, и только своевременная смерть спасает его от этого последнего позора.
Злой дух Германии дал ей в императоры Рудольфа как раз в эту критическую эпоху, когда лишь гибкий ум и могучая рука


278
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
могли спасти мир империи. В более спокойное время государственный организм Германии оправился бы сам собой, и Рудольф, подобно столь многим другим носителям такого сана, скрыл бы в таинственном сумраке свое ничтожество. Крайняя необходимость в достоинствах, каких у него не было, обнаружила его полную неспособность. Положение Германии требовало императора, который своими средствами осуществлял бы свои решения; между тем, как ни значительны были собственные владения Рудольфа, они находились в таком состоянии, что могли приводить правителя лишь в самое крайнее затруднение.
Правда, австрийские государи были католиками и даже столпами папства; но их владения далеко не могли считаться католическими землями. И в эти страны проникли новые воззрения, и благодаря стесненному положению Фердинанда и доброте Максимилиана они быстро распространялись здесь. В австрийских землях происходило в малом масштабе то, что в Германии имело место в больших размерах. Большая часть дворянства и рыцарства принадлежала к евангелическому исповеданию, и в городах протестанты также получили значительный перевес. После того как протестантам удалось провести некоторых из своей среды в ландтаг, они стали захватывать незаметно в ландтаге одно место за другим, одну коллегию за другой, вытесняя отовсюду католиков. Против многочисленных представителей дворянства, рыцарства и городов голос немногих священнослужителей был в ландтаге слишком слаб и, в конце концов, совершенно замолк под влиянием непристойного издевательства и обидного презрения остальных. Таким образом весь австрийский ландтаг стал незаметно протестантским, и реформация бы- стрыми шагами подвигалась отныне к завоеванию официального положения. Государь зависел от земских чинов, потому что в их власти было отменять и устанавливать новые налоги. Они воспользовались стесненным денежным положением, в котором находились Фердинанд и его сын, чтобы добиться от этих государей одной уступки за другой в деле свободы совести. Наконец, Максимилиан даровал дворянству и рыцарству право свободного исповедания их религии, но лишь в пределах их владений и замков. Неукротимый фанатизм протестантских проповедников вскоре ререступил границы благоразумия. Вопреки прямому воспрещению, многие из них произносили проповеди в провинциальных городах и даже в Вене,


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Tb
и народ толпами стекался слушать это новое евангелие, лучшую приправу которого составляли непристойности и брань. Таким образом фанатизм имел постоянную пищу, и ненависть обеих столь близких друг другу церквей отравлялась ядом скверного изуверства.
Среди наследственных владений Австрийского дома самым ненадежным и неустойчивым была Венгрия с Семиградьем. Невозможность охранять обе эти страны от столь близкой и столь могущественной Турецкой империи довела уже Фердинанда до позорного шага — до согласия посредством взноса ежегодной дани признать верховенство Турции над Семиградьем: пагубное признание своего бессилия и роковой соблазн для беспокойного дворянства, раз оно обрело повод быть недовольным своим господином! Венгерцы подчинились Австрийскому дому не безусловно. За ними оставался свободный выбор государя, и они упорно требовали всех государственных прав, которые неразрывно связаны с такой свободой выбора. Близкое соседство турецкой монархии и возможность легко и безнаказанно менять своего господина укрепляли еще больше своеволие магнатов. Недовольные австрийским правлением, они бросались в объятия османов; не удовлетворенные этими, они возвращались под власть немецкого государя. Частые и быстрые переходы от одного властелина к другому влияли также и на их образ мыслей. Как их страна постоянно колебалась между германским и оттоманским верховенством, неустойчиво колебались и их намерения между изменой и покорностью. Чем несчастнее чувствовали себя обе страны в приниженном положении провинций иноземной монархии, тем непреодолимее становилось желание быть под рукой господина из своей среды; таким образом предприимчивому дворянину не стоило особого труда добиться их присяги. С полной готовностью предлагал ближайший турецкий паша мятежнику против Австрии скипетр и корону; с такой же готовностью закрепляли в Австрии за другим области, отнятые им у Порты, радуясь, что таким образом сохраняется хоть тень верховенства и создается новый оплот против Турции. Многие из таких магнатов — Баторий, Бошкай, Рагоци, Бетлен — перебывали таким образом королями-данниками в Семиградье и в Венгрии, держась на троне благодаря одной неизменной политике — соединяться с врагом, чтобы устрашать своего господина.


280
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
Все трое владык Семиградья и Венгрии — Фердинанд, Максимилиан и Рудольф — высасывали соки ид своих остальных земель, чтобы защитить первые от нашествия турок и от внутренних восстаний. Опустошительные войны сменялись в этих странах краткими перемириями, которые были не лучше войн. Опустошенная лежала в изнеможении страна, и истерзанные граждане ее терпели одинаково и от своих врагов и от своих защитников. И в эти страны проникла реформация, и под защитой свободы, которою пользовались чины, под прикрытием смуты она заметно здесь развивалась. Теперь неосторожно задели и ее, и дух политической крамолы -стал опаснее в связи с религиозным фанатизмом. Под предводительством смелого мятежника Бошкая семиградское и венгерское дворянство подымает знамя восстания. Венгерские мятежники собирались соединиться с недовольными протестантами Австрии, Моравии и Чехии и увлечь все эти страны в страшное общее восстание. Гибель Австрийского дома была бы тогда несомненной, гибель папства в этих странах неизбежной.
Давно уже эрцгерцоги Австрийские, братья императора, смотрели с молчаливым недовольством на упадок их дома. Последнее событие определило их решение. Эрцгерцог Матвей, второй сын Максимилиана, наместник Венгрии и вероятный наследник Рудольфа,, взял на себя роль спасителя гибнущего дома Габсбургов. Соблазняемый ложной жаждой славы, этот принц в юности, вопреки интересам своего дома, последовал призыву нескольких нидерландских мятежников, призвавших его в свое отечество на защиту народных вольностей против его же родственника, Филиппа II. В ответ на этот призыв Матвей, который ошибочно принял голос отдельной политической партии за голос всего нидерландского народа, появился в Нидерландах. Но успех его так же мало соответствовал желаниям брабантцев, как и его собственным ожиданиям, и он бесславно отказался от своего неблагоразумного замысла. Тем почетнее было его новое появление на политической арене.
После того как многократные обращения его к императору остались без всякого действия, он созвал эрцгерцогов, своих братьев и родичей, в Пресбург на совещание о том, что предпринять в виду возрастающей опасности для их дома. Единогласно вверили братья ему, как старшему, защиту их наследия, расточаемого тупоумным братом. Всю свою власть и все права они отдали в руки


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
281
этого старшего, дав ему неограниченные полномочия распоряжаться всем по своему произволу во имя общего блага. Матвей тотчас же начал переговоры с Портой и венгерскими мятежниками, и благодаря его ловкости удалось посредством мира с турками сохранить остатки Венгрии, а посредством соглашения с мятежниками — права Австрии на потерянные земли. Но Рудольф, столь же ревнивый к своему самодержавному верховенству, сколь вялый в его защите, замедляет утверждение мира, в котором видит преступное покушение на свои державные права. Он обвиняет эрцгерцога в соглашении с врагом и в предательских расчетах на венгерскую корону.
Деятельность Матвея была менее всего свободна от своекорыстных намерений, но поведение императора ускорило выполнение этих намерений. Убежденный в преданности благодарных венгер- пев, которым он даровал недавно мир, убежденный своими уполномоченными в верности дворянства и опираясь в самой Австрии на значительное число приверженцев, он решается открыто выступить со своими замыслами и с оружием в руках покончить дела с императором. Австрийские и моравские протестанты, давно уже готовые к восстанию и соблазняемые свободой совести, обещанной эрцгерцогом, прямо и открыто принимают его сторону, и издавна угрожавший союз их с мятежными венгерцами осуществляется в действительности. Сразу образуется страшный заговор против императора. Слишком поздно решается он исправить свою ошибку; напрасно силится он уничтожить этот пагубный союз. Все взялись за оружие. Венгрия, Австрия и Моравия принесли присягу Матвею, который уже находится на пути в Чехию, чтобы здесь настигнуть императора в его замке и сразу перерезать жизненный нерв его могущества.
Королевство Чешское было для Австрии не более спокойным владением, чем Венгрия, с той только разницей, что в Венгрии раздор имел под собой более политические причины, там — более религиозные. В Чехии за сто лет д о Лютера загорелось впервые пламя религиозной войны, в Чехии через сто лет после Лютера вспыхнул пожар Тридцатилетней войны. Секта, созданная Иоганном Гусом, все еще жила с тех пор в Чехии, согласная с римской церковью в обрядах и вероучении, за исключением только вопроса о причастии, которое гуситы принимали под обоими видами; это право предоставлено было на Базельском соборе последователям Гуса особым договором (чешские компактаты), и хотя папы впослед¬


ПСТОРПЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
ствии не признавали его, гуситы продолжали все-таки пользоваться им под охраной законов. Так как употребление чаши было единственным внешним отличительным признаком этой секты, то приверженцы ее были известны под именем утраквистов (принимающих причастие под обоими видами), и они охотно носили это имя, напоминавшее им дорогое для них право. Но под этим именем скрывалась также гораздо более крайняя секта чешских и моравских братьев, которые расходились с господствующею церковью в гораздо более важных пунктах и имели много общего с немецкими протестантами. У тех и других немецкие и швейцарские вероисповедные новшества имели быстрый успех, и название утраквистов, под которым они все еще умело скрывали свои измененные догматы, спасало их от преследований.
Собственно говоря, с настоящими утраквистами у них не было ничего общего, кроме названия: по существу они были настоящими протестантами. В твердой надежде на поддержку своих могущественных единоверцев и на терпимость императора они решились во время правления Максимилиана выступить открыто со своими истинными воззрениями. По примеру немцев они основали свое собственное вероучение, в котором как лютеране, так и реформаты видели полное сходство со своими верованиями, и требовали, чтобы это новое вероисповедание получило все привилегии прежней утраквистской церкви. Эта просьба встретила сопротивление со стороны их католических сограждан, и они вынуждены были удовлетвориться одним словом обещания из уст императора.
Пока был жив Максимилиан, они пользовались полной свободой и для новой формы вероучения; при его преемниках дело изменилось. Появился императорский указ, которым отменялась свобода вероисповедания для так называемых чешских братьев. Чешские братья ни в чем не отличались от остальных утраквистов; стало быть, суровый эдикт должен был быть распространен на всех чешских единоверцев. Поэтому все выступили в ландтаге против императорского повеления, но не имели возможности бороться с ним. Император и католические чины опирались на компактаты и на чешское земское право, где, разумеется, не было никаких оговорок в пользу религии, за которую не стоял еще тогда голос народа. Но как много изменилось с тех пор! То, что было тогда лишь незначительной сектой, стало теперь господствующей церковью; и, разу¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
283
меется, желание держать новую религию под гнетом старых узаконений было не чем иным, как пустой придиркой. Чешские протестанты ссылались на устное обещание Максимилиана и на религиозную свободу немцев, ниже которых они никак не хотели стоять. Все было напрасно: они получили отказ.
Так обстояли дела в Чехии, когда Матвей, уже властелин Венгрии, Австрии и Моравии, появился у Колина, чтобы возмутить и чешских чинов против императора. Положение последнего сделалось до крайности критическим. Покинутый прочими своими наследственными провинциями, он возлагал последнюю надежду на чехов, которые, как можно было предвидеть раньше, не упустили бы случая воспользоваться его стесненным положением для осуществления своих старых требований. После многолетнего промежутка он вновь открыто показался в Праге на сейме; для того чтобы показать народу, что он действительно еще жив, во время его шествия пришлось открыть во дворце все окна зала, по которому он проходил: лучшее свидетельство, до чего дошло дело. Случилось то, чего он боялся: чешские чины, почувствовав свою силу, ни на что не соглашались, пока им не обеспечат вполне их сословные привилегии и религиозную свободу. Напрасны были попытки увернуться путем старых уловок; судьба императора была в их руках, и он вынужден был подчиниться необходимости. Но они добились его согласия только на все прочие свои требования; религиозные же дела он откладывал до ближайшего сейма.
Теперь чехи взялись за оружие для защиты императора, и кровавая усобица должна была вспыхнуть между двумя братьями. Однако Рудольф, который ничего так не боялся, как этой рабской зависимости от своих чинов, не дожидаясь войны, поспешил покончить миром с эрцгерцогом, своим братом. По акту формального отречения он отдавал ему все, чего и так не мог бы получить обратно, *— Австрию и королевство Венгерское, — и признавал его своим наследником на чешском престоле.
Выйдя столь дорогой ценой из критического положения, шипе- ратор тотчас же запутался снова. Религиозные дела чехов были отложены до ближайшего сейма; этот сейм был созван в 1609 г. Здесь требовали той же свободы вероисповедания, что и при прежнем им- xiepaTope, собственной консистории, передачи протестантам Пражской академии и разрешения выбирать из своей среды дефензоров,


284
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
или защитников свободы. Ответ оставался все тот же, ибо католическая сторона связывала все решения робкого императора. Сколько ни возобновляли чины свои многократные требования, сопровождаемые угрозами, Рудольф упорно держался своего прежнего решения: не давать ничего сверх установленного старыми договорами. Сейм разошелся, не добившись ничего, и чины, возмущенные императором, решили устроить самовольный съезд в Праге, чтобы помочь себе собственными силами.
Они съехались в Праге в большом количестве. Вопреки запрещению императора, совещания происходили чуть не на его глазах. Уступчивость, которую он начал обнаруживать, только показала им, как их боятся, и усиливала их задор, но в основном вопросе он оставался непреклонным. Они исполнили свои угрозы и серьезно приняли решение — самовластно установить везде свободное исполнение обрядов своей религии и до тех пор отказывать императору в удовлетворении его требований, пока он не утвердит этого постановления. Они пошли дальше и сами выбрали себе дефензоров, в которых им отказывал император. Было назначено по десяти человек от каждого из трех сословий; было решено как можно скорее набрать войска, причем генерал-вахтмейстером был назначен граф фон- Турн, глава всего движения. Этот серьезный оборот дела заставил, наконец, императора согласиться, что рекомендовали ему теперь даже испанцы. Боясь, как бы доведенные до крайности чины не бросились, в конце концов, в объятия королю венгерскому, он подписал замечательную «грамоту величества» чехов, на которую они ссылались во времена своего восстания при преемниках этого императора.
Чешское вероисповедание, изложенное чинами перед императором Максимилианом, получало по этому документу совершенно равные права с католической церковью. Утраквистам, как продолжали называть себя чешские протестанты, предоставляется Пражский университет и собственная консистория, совершенно независимая от архиепископа Пражского. За ними остаются все церкви, которыми они владели в момент издания акта в городах, деревнях и селениях; если они будут иметь необходимость в новых церквах, то сооружение их не должно воспрещаться рыцарям, дворянству и всем городам. Последнее место в документе было причиной злополучного разногласия, охватившего пожаром всю Европу.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
285
Грамота величества сделала протестантскую Чехию чем-то вроде республики. Чины познали силу, основанную на стойкости, согласии и единодушии. У императора осталась одна тень его державной власти. В лице так называемых «защитников свободы» дух крамолы получил опасную поддержку. Удача Чехии была соблазнительным примером для остальных наследственных владении Австрии, и все считали себя в праве добыть таким же путем такие же привилегии. Дух свободы проносился из одной области в другую, и так как причиной удачи протестантов были главным образом раздоры между австрийскими принцами, то позаботились поскорее помирить императора с королем Венгерским.
Но примирение это никак не могло быть искренним. Оскорбление было слишком тяжело, чтобы его можно было простить, и в глубине сердца Рудольф продолжал питать неугасимую ненависть к Матвею. Не мог он отделаться от болезненной и раздражавшей его мысли, что, в конце концов, и чешский скипетр перейдет в столь ненавистные руки, а надежда на то, что Матвей умрет без наследников, была для него не слишком утешительной: тогда главой рода сделается Фердинанд, эрцгерцог Грацский, которого он любил так же мало. Чтоб отрезать ему, как и Матвею, путь к чешскому престолу, он пришел к мысли передать это наследие брату Фердинанда, эрцгерцогу Леопольду, епископу Пассаускому, который был самым его любимым и наиболее преданным ему родственником. Представления чехов о свободе избрания себе королей и их расположение к Леопольду как будто благоприятствовали этому замыслу, который был продиктован Рудольфу больше партийностью и мстительностью, чем соображениями о благе его рода. Но для того чтобы привести в исполнение этот проект, нужна была военная сила, которую Рудольф и сосредоточил в епископстве Пассауском. Никому не было известно назначение этого отряда, но неожиданное вторжение солдат в Чехию, произведенное из-за задержки жалованья без ведома императора, а также бесчинства, совершонные здесь солдатами, возмутили все это королевство, восставшее против императора. Напрасно уверял он чехов в своей невиновности — чины не верили ему; напрасно пытался он остановить своевольные безобразия своих солдат — они не слушались его. В предположении, что все это клонится к отмене грамоты величества, «защитники свободы» вооружили всю протестантскую Чехию и призвали в страну Матвея. После


286 ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ войны
изгнания его пассауского отряда император оставался беспомощным в Праге, где его содержали в его собственном замке как пленника,, удалив от него всех его советников. Между тем Матвей среди все- общего ликования торжественно вступил в Прагу, где вскоре затем Рудольф с чрезвычайным малодушием признал его королем Чешским. Так жестоко наказала судьба этого императора: он вынужден был при жизни отдать врагу трон, который он не хотел предоставить ему после своей смерти. Чтобы довершить его унижение, его заставили собственноручно подписанным отречением освободить всех своих подданных в Чехии, Силезии и Лузации от всех их обязанностей по отношению к нему. И он это сделал с растерзанным сердцем. Все покинули его, даже те, чьим благодетелем он считал себя. Подписав акт, он бросил шляпу на землю и разгрыз перо* сослужившее ему столь позорную службу.
Теряя одно свое наследственное владение за другим, Рудольф был не лучшим защитником императорского сана. Каждая из религиозных партий, на которые распадалась Германия, продолжала стремиться улучшить свое положение за счет другой или защищаться от ее нападений. Чем слабее была рука, державшая скипетр государства, и чем свободнее чувствовали себя протестанты и католики, тем напряженнее следили они друг за другом, тем более возрастало их взаимное недоверие. Тот факт, что императором правили иезуиты и он руководствовался советами из Испании, был достаточной причиной для страха протестантов и достаточным основанием для их враждебного отношения к императору. Неразумный фанатизм иезуитов, поселявших сомнения в действительности религиозного мира и в сочинениях и с церковной кафедры, разжигал недоверие протестантов и заставлял их в каждом безразличном шаге католиков видеть опасные замыслы. Все, что предпринималось в наследственных владениях императора для ограничения евангелического вероисповедания, привлекало внимание всей протестантской Германии, и та могучая поддержка, которую евангелические подданные Австрии нашли или надеялись найти в своих единоверцах в остальной Германии, была в значительной степени причиной их упорства и быстрого успеха Матвея. В империи были уверены, что продолжительность религиозного мира объясняется только стесненным положением императора, вызванным внутренними беспорядками в его в л а-


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
287
дениях; именно потому никто и не спешил вывести его ид этих затруднений.
Почти все дела имперского сейма 'оставались бед движения по беспечности императора или по вине протестантских имперских чинов, которые поставили себе да правило ничего не делать для общих нужд государства, пока не будут удовлетворены их жалобы. Эти жалобы относились, главным образом, к недостаткам императорского правления, к нарушениям религиозного мира и к новым притязаниям придворного императорского суда (рейхсгофрата), который да последнее царствование стал расширять свою юрисдикцию в ущерб правам имперского суда (каммергерихта). До сих пор все процессы между чинами, не решенные кулачным правом, решались в незначительных случаях самими императорами единолично, в более важных — при участии союзных государей или, наконец, императорскими судьями в резиденции двора. В конце XV века императоры передали эту верховную судебную власть постоянному хорошо организованному трибуналу, так называемому каммергерихту в Шпейере, где, во избежание произвола императора, заседали также выборные члены от имперских чинов, которые равным образом выговорили себе право подвергать приговоры суда периодическим ревизиям. Это право чинов (называемое презентационным и видитацион- ным правом) религиозный мир распространил также на лютеран, так что отныне в протестантских делах приговор произносился при участии протестантских судей, и в верховном судилище водворилось наружное равновесие между обеими религиями.
Но враги реформации и сословной свободы, бдительно следя да каждым обстоятельством, благоприятствующим их целям, быстро нашли способ уничтожить положительные стороны этого порядка вещей. Понемногу дело сложилось так, что высшее правосудие по делам имперских чинов перешло в руки частного суда императора, венского рейхсгофрата, первоначально организованного лишь для помощи императору в осуществлении его бесспорных личных императорских прав. Члены этого суда, назначенные самим императором по его усмотрению и получавшие жалованье исключительно от него, не могли не сделать своим единственным руководящим началом благо католической церкви, к которой они принадлежали, и своим единственным законом — выгоды своего господина. Пред этим судом должны были теперь решаться многие дела между представителями


288
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
разных религий, право приговора над которыми принадлежало имперскому суду, а до учреждения последнего — совету государей. Нет ничего удивительного, что католические судьи и креатуры императора, принося правосудие в жертву интересам католической религии и императора, выдавали истинное происхождение приговоров этого суда. Хотя можно думать, что все имперские чины Германии имели причины своевременно воспротивиться столь опасному злоупотреблению, однако это было сделано одними протестантами, на которых оно отзывалось особенно сильно, да и среди них не всеми, кого, как защитников германской свободы, это самовольное учреждение оскорбляло в их священнейшем интересе — в отправлении правосудия. В самом деле, Германии нечего было так радоваться уничтожению кулачного права и учреждению каммергерихта, если наряду с последним предполагалась еще произвольная юрисдикция императора. Что же выиграли бы германские имперские чины сравнительно с теми варварскими временами, если каммергерихт, в котором они заседали рядом с императором, из-за которого они отказались от своего державного права суда, перестал бы быть необходимой судебной инстанцией? Но в умах этого времени часто мирно уживались самые странные противоречия. С именем императора, наследием деспотического Рима, соединялось тогда еще понятие полноты верховной власти, которая была самым смешным противоречием всему государственному праву немцев и, однако, защищалась юристами, распространялась сторонниками деспотизма и находила веру в слабых.
К этим всеобщим жалобам присоединилась мало-помалу вереница отдельных случаев, которые довели беспокойство протестантов до высшей степени недоверия. Во время испанских религиозных преследований в Нидерландах несколько протестантских семей нашло убежище в католическом имперском городе Ахене, где они поселились и незаметно увеличили число своих единомышленников. Успев хитростью провести нескольких своих единоверцев в городской совет, они потребовали для себя отдельной церкви и публичного богослужения и, когда в ответ на это требование последовал отказ, добыли себе все это насильственно, завоевав и самое городское управление. Видеть столь значительный город в руках протестантов было слишком тяжелым ударом для императора и всей католической партии. После того как все императорские увещания и


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
*289
приказы восстановить прежнее положение вещей остались бесплодными, весь город по решению рейхсгофрата был объявлен вне покровительства законов, что, однако, было приведено в исполнение лишь в следующее царствование.
Большее значение имели две другие попытки протестантов расширить свои владения и свою силу. Курфюрст Кельнский Гебгард, по рождению Трухзесс фон-Вальдбург, воспылал к молодой графине Агнесе фон-Ман'сфельд, канониссе в Герресгейме, страстной любовью, которая встретила взаимность. Так как взоры всей Германии были обращены на эту связь, то братья графини, ревностные кальвинисты, потребовали удовлетворения за оскорбление чести своего рода, которая не могла быть спасена браком, пока курфюрст оставался католическим епископом. Они угрожали курфюрсту смыть этот позор его кровью и кровью своей сестры, если он не откажется немедленно от всяких сношений с графиней или не восстановит ее честь пред алтарем. Курфюрст, равнодушный ко всем последствиям своего шага, послушался лишь голоса любви. Потому ли, что он воо'бще и раньше склонялся к новой религии, или это чудо совершили прелести его возлюбленной, он отрекся от католической веры и предстал с прекрасной Агнессой пред алтарем.
Этот случай наводил на самые серьезные размышления. По букве «церковной оговорки» такое отступничество лишало курфюрста всех прав на его церковные владения, а если для католиков было важно добиваться когда-либо применения «церковной оговоркй», то это, конечно, прежде всего относилось к случаям, касавшимся кур- фюршеств. С другой стороны, отрешение от высокого сана было чрезвычайно суровой мерой, — и тем более суровой для столь нежного супруга, которому так хотелось бы повысить ценность своего сердца и своей руки поднесением невесте целого государства! «Цер- ковная оговорка» и без того была спорным пунктом Аугсбургского мира, и всей протестантской Германии казалось в высшей степени важным отнять у католической партии это четвертое курфюршество. Подобные примеры, увенчавшиеся успехом, бывали уже во многих церковных учреждениях Нижней Германии. Многие члены соборного капитула в Кельне были уже протестантами и стали на сторону курфюрста; в самом городе он мог рассчитывать на значительное число протестантских приверженцев. Все эти причины, плюс увещания его друзей и родственников и обещания многих германских
768 19


*290
ПСГОРИЯ ТРИДЦЛТПЛЕТНЕЙ войны
дворов, привели курфюрста к решению удержать свои владения и после перемены религии.
Но весьма быстро выяснилось, что он начал борьбу, которую ему не суждено было окончить. Уже свобода протестантского богослужения в кельнских владениях наткнулась на самые решительные возражения католических чинов и членов соборного капитула. Вмешательство императора и указ из Рима, по которому Гебгард предавался проклятию как вероотступник и отрешался от всех духовных и светских званий, вооружили против него его подданных и его капитул. Курфюрст собрал войско; члены капитула сделали то же самое. Чтобы поскорее обеспечить себя могущественным сторонником, они поспешно приступили к выборам нового курфюрста; из-> бранником их оказался епископ Люттихский, баварский принц.
Вспыхнула усобица, которая в виду деятельного участия, какое необходимо должны были принять в этом деле обе религиозные партии Германии, могла привести к общему нарушению имперского мира. Более всего возмущало протестантов то, что папа, присваивая себе как бы апостольскую власть, решился отрешить от светской власти одного из государей Германской империи. Даже в золотые времена духовного владычества пап это право признавалось далеко не всеми. Какое же противодействие должно было оно встретить в эпоху, когда авторитет папы для одних пал совершенно, а в глазах других был сильно расшатан! Все протестантские дворы Германии настойчиво ходатайствовали об этом деле пред императором. Генрих IY Французский, бывший тогда еще королем Наваррским, всеми возможными способами старался побудить германских государей не отступаться от своих прав. От этого случая зависела свобода Германии. Четыре протестантских голоса против трех католических в совете курфюрстов давали перевес протестантской партии и навеки преграждали Австрийскому дому путь к императорскому престолу.
Но курфюрст Гебгард перешел не к лютеранскому, а к реформатскому вероисповеданию; это единственное обстоятельство было его несчастьем. Взаимное ожесточение этих двух протестантских церквей не позволяло евангелическим имперским чинам смотреть на курфюрста как на своего и активно поддерживать его как такового. Все, правда, ободряли его и обещали ему помощь, но лишь один удельный принц из Пфальцского дома, пфальцграф Иоганн-


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
291
Казимир, ревностный кальвинист, сдержал свое слово. Невзирая на императорское запрещение, он поспешил со своим маленьким войском в Кельнскую область, но не мог сделать ничего значительного, так как курфюрст, сам лишенный всего необходимого, оставил его без всякой помощи. Тем успешнее действовал новоизбранный курфюрст, которому оказывали деятельнейшую поддержку его баварские родственники и испанцы из Нидерландов. Отряды Гебгарда, не получая жалованья от своего господина, сами сдавали неприятелю одно укрепление за другим; остальные были принуждены к сдаче оружием. Несколько дольше держался Гебгард в своих вестфальских владениях, пока и здесь не вынужден был уступить силе. После многих тщетных попыток в Англии и Голландии добиться своего восстановления он удалился в Страсбургское епископство, где и умер соборным деканом — первая жертва «церковной оговорки» или, вернее, разногласий между немецкими протестантами.
К кельнскому столкновению вскоре присоединилось новое — в Страсбурге. Многие протестантские каноники из Кельна, преданные папскому проклятию вместе с курфюрстом, бежали в его епископство, где у них также были бенефиции. Так как в Страсбурге католические каноники не решались позволить им, как отлученным, пользоваться этими бенефициями, то они овладели ими самовольно и насильственно, а могущество их протестантских приверженцев среди страсбургских граждан вскоре дало им преобладание в епископстве. Католические каноники переселились в Цаберн в Эльзасе, где под защитой своего епископа продолжали вести дела своего капитула, как единственно законного, и объявили священнослужителей, оставшихся в Страсбурге, незаконными. Между тем последние, приняв в свою среду многих протестантских членов знатного происхождения, усилились до такой степени, что после смерти епископа избрали нового протестантского епископа, принца Бранденбургского Иоганна-Георга. Католические каноники, очень мало склонные утвердить эти выборы, избрали носителем этого сана епископа Мецского, принца Лотарингского, который не замедлил возвестить о своем избрании, враждебными действиями против владений Страсбурга.
Так как город Страсбург встал с оружием в руках на защиту протестантского капитула и принца Бранденбургского, а противная партия при помощи лотарингских войск старалась завладеть епископскими землями, то возникла продолжительная война, сопровож¬


ИСТОРИЯ ТРПД04ТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
давшаяся, по обычаю того времени, варварским опустошением. Напрасно старался император решить спор своим высоким авторитетом: епископские владения разрывались еще долгое время обеими партиями на части, пока, наконец, протестантский принц за умеренное денежное вознаграждение не отказался от своих притязаний* и таким образом католическая церковь победила еще раз.
Более серьезным для всей протестантской Германии было событие, происшедшее в швабском имперском городе Донау- верте после того, как было улажено предыдущее столкновение. В этом католическом городе во время правления Фердинанда и его сына протестантская религиозная партия получила обычным путем такой перевес, что католические обыватели города должны были довольствоваться капеллой в монастыре св. Креста и скрывать большинство своих богослужебных обрядов от раздраженных протестантов. Наконец, фанатичный настоятель этого монастыря, решившись пренебречь гласом народа, вздумал устроить крестный ход с поднятием креста и с развевающимися хоругвями. Однако его заставили отказаться от этого намерения. Когда тот же самый настоятель, ободренный благоприятным императорским указом, через год повторил крестный ход, народ перешел к насилию. Фанатическая чернь заперла ворота перед возвращающимися в город монахами, изорвала их хоругви и проводила их домой криками и бранью. Следствием погрома был вызов к императорскому суду, и когда возбужденный народ решился коснуться особ императорских комиссаров, когда все попытки порешить распрю миром наткнулись на сопротивление фанатичной толпы, последовал, наконец, формальный приговор против города; исполнение его было возложено на герцога Максимилиана Баварского. Малодушие охватило столь задорных ранее граждан при приближении баварского войска: они сдались без сопротивления. Наказанием за их поведение была полная отмена протестантского вероисповедания в их стенах. Город потерял свои привилегии и из швабского имперского вольного города обратился в город, подчиненный Баварии.
Два обстоятельства, сопровождавшие этот случай, должны были обратить на себя внимание протестантов даже в том случае, если бы интересы религии имели для них меньшее значение. Императорским рейхсгофр атом, трибуналом произвольным и целиком католическим, подсудность которому давно уже вызывала их яростные на¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
293
падки, был произнесен этот приговор, а выполнение его было поручено герцогу Баварскому, начальнику чуждого округа. Распоряжения, столь противные имперской конституции, предвещали протестантам насильственную расправу со стороны католиков, которые, опираясь на тайные соглашения и осуществляя опасный план, могли добиться полного подавления их религиозной свободы.
В положении, где господствует право силы и на силе основана всякая безопасность, слабейшая сторона всегда деятельнее заботится о самообороне. То же самое было теперь и в Германии. Если католики в самом деле замыслили что-либо дурное против протестантов, то, очевидно, первый удар, по разумному расчету, должен был скорее пасть на Южную, чем на Северную Германию, ибо владения нижнегерманских протестантов тянулись длинной непрерывной полосой, и таким образом они легко могли помогать другу другу; верхнегерманские же протестанты, отрезанные от других и охваченные со всех сторон католическими государствами, были открыты всякому нападению. Если, далее, католики, как можно было предполагать, пожелали бы воспользоваться внутренними разногласиями протестантов и направить нападение на отдельную религиозную партию, то, очевидно, кальвинисты, как слабейшие и без того исключенные из религиозного мира, подвергались ближайшей опасности, и первый удар должен был пасть на них.
Оба эти условия соединились в пфальцских землях, имевших в лице герцога Баварского весьма опасного соседа. Эти земли в результате перехода в кальвинизм совершенно не пользовались защитой религиозного мира и не имели надежды на помощь евангелических чинов. Ни одна немецкая страна не испытывала в столь короткий промежуток времени столь быстрых перемен религии, как Пфальц той эпохи. В течение всего только шестидесяти лет эта страна, злополучная игрушка своих властелинов, два раза обращалась к учению Лютера и два раза сменяла это учение на кальвинизм. Сперва курфюрст Фридрих III изменил аугсбургскому исповеданию; его старший сын и наследник, Людвиг, быстро и насильственно снова сделал это исповедание господствующим. У кальвинистов во всей стране были отобраны их церкви, их проповедники, и даже школьные учителя их веры были высланы за границу; этот ревностный евангелический государь преследовал их даже в своем духовном завещании, назначив опекунами своего малолетнего


294
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
наследника лишь строго правоверных лютеран. Но противозаконное завещание это было уничтожено его братом, пфальцграфом Иоганном-Казимиром, который, согласно предписаниям Золотой буллы, принял на себя опеку и управление всей страной. Девятилетний курфюрст Фридрих IV был окружен кальвинистскими учителями, которым поручено было изгнать лютеранскую ересь из души их воспитанника, если надо, хоть палками. Если так поступали с государем, можно себе представить, как обходились с подданными.
При этом Фридрихе IY пфальцский двор с особенной ревностью возбуждал протестантских чинов в Германии к единодушной борьбе с Австрийским домом и деятельно старался об их объединении. Не говоря о влиянии советов Франции, которые всегда были продиктованы ненавистью к Австрии, заботы о самосохранении заставили Пфальцский двор постараться своевременно обезопасить себя от столь близкого и столь могущественного врага хоть сомнительной защитой протестантов. При осуществлении этого союза он встретился с большими трудностями, так как ненависть евангелистов к реформатам едва ли уступала их общему отвращению к папистам. Поэтому пытались прежде всего соединить религии, чтобы таким образом проложить путь политическому объединению; но все эти попытки не имели успеха и кончались обыкновенно тем, что каждая сторона лишь более укреплялась в своих воззрениях. Оставалось одно: усилить страх и недоверие евангелистов и тем вызвать в них сознание необходимости такого союза. Преувеличивали силу католиков; раздували опасность; случайные события приписывались заранее обдуманному плану; незначительные случаи извращались злостным толкованием, и всему поведению католиков приписывали такую согласованность и планомерность, от коих они, вероятно, были очень далеки.
Имперский сейм в Регенсбурге, где протестанты надеялись добиться возобновления религиозного мира, окончился неудачей, и к их прежним жалобам прибавилась еще жалоба на недавнее насилие над Донаувертом. С невероятной быстротой был заключен столь долгожданный союз. В 1608 году в Ангаузене, во Франконии, курфюрст Фридрих IV Пфальцский, пфальцграф Нейбургский, два маркграфа Бранденбургские, маркграф Баденский и герцог Иоганн- Фридрих Вюртембергский — стало быть, лютеране и кальвинисты — заключили между собой за себя и за своих наследников тесный


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
295
союз, названный евангелической унией. По этому договору вошедшие в унию государи подерживают друг друга словом и делом в вопросах религии и политических прав против всякого обидчика и все обязуются стоять за одного. Каждый член унии, вовлеченный в войну, получает от остальных вспомогательные отряды. Войскам его в случае нужды открывается доступ в земли, города и замки союзников, а то, что будет завоевано одним, делится соразмерно степени участия между всеми членами унии. Управление всем союзом передается в мирное время Пфальцу, но с ограниченной властью. Были сделаны взносы на необходимые издержки и создан фонд. Религиозные различия между лютеранами и кальвинистами не должны оказывать никакого влияния на союз. Договор имеет силу десять лет. Каждый член унии обязуется вербовать новых членов. Курфюршество Бранденбургское примкнуло к унии; курфюршество Саксонское не одобрило союза. Гессен не мог принять свободного решения; герцоги Брауншвейгский и Люнебургский также не знали, на что решиться. Но три имперские города — Страсбург, Нюрнберг и Ульм — были важным приобретением для союза, так как союз нуждался в их деньгах и их пример мог найти подражание во многих других имперских городах.
Союзные государства, выступая порознь, были нерешительны и внушали мало уважения; заключив же договор, заговорили более смелым языком. Через князя Ангальтского Христиана они представили императору свои общие жалобы и требования, среди которых первое место занимали: восстановление самостоятельности Донаувер- та, отмена императорской придворной юрисдикции, преобразование его правления и правления его советников. Для этих представлений они выбрали удачный момент, когда император едва мог оправиться от смут в своих собственных землях; Австрия и Венгрия только что перешли к Матвею, и чешскую корону Рудольф сохранил только благодаря дарованию грамоты величества; наконец, юлихское наследство грозило в будущем новой войной; Нет ничего удивительного, что этот медлительный государь менее чем когда-либо спешил теперь со своими решениями, и союз взялся за оружие, прежде чем император мог одуматься.
Католики подозрительно следили за унией. С таким же недоверием наблюдала уния за католиками и императором, император — за теми и другими. С обеих сторон страх и взаимное озлобление


296
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
достигли высшего напряжения. И как раз в этот критический момент смерть Иоганна-Вильгельма, герцога Юлихского, вызвала в высшей степени, серьезный спор о юлих-клевском наследстве.
На наследство, нераздельность которого была основана на торжественных договорах, заявили притязания восемь соискателей. Император был непрочь овладеть наследством как выморочным имперским леном и мог считаться девятым претендентом. Четверо из соискателей — курфюрст Бранденбургский, пфальцграф Нейбургскии, пфальцграф Цвейбрюкенский и маркграф Бургауский, австрийский принц, — предъявили требования от имени четырех принцесс, своих жен, сестер покойного герцога. Двое других — курфюрст Саксонский из альбертинской линии и герцог Саксонский из линии эрнестин- ской — ссылались на давние наследственные права, предоставленные им из этого наследства императором Фридрихом III и утвержденные за обоими саксонскими домами Максимилианом I. Притязания некоторых иностранных принцев были оставлены без внимания. Ближайшие и приблизительно равные права имели владетели Бранденбурга и Нейбурга. Тотчас после открытия наследства оба двора заявили о них; начал Бранденбург, за ним следовал Нейбург. Спор начался пером и окончился бы, вероятно, мечом, но вследствие вмешательства императора, который предпочитал решить этот правовой спор с высоты своего трона, а пока взять под секвестр спорные земли, обе враждующие стороны быстро примирились, чтобы бороться с общей опасностью. Сошлись на том, что терцогством будут править совместно. Напрасно император требовал от юлих-клевских земских чинов, чтоб они не присягали своим новым государям; напрасно послал он в спорные владения своего родственника, эрцгерцога Леопольда, епископа Пассауского и Страсбургского, чтобы тот личным присутствием помогал императорской партии. Вся страна за исключением Юлиха подчинилась протестантским государям, и императорская партия была осаждена в этой столице.
Эта борьба за Юлих имела важное значение для всей Германской империи и даже возбудила внимание многих европейских дворов. Вопрос был не в том, кому достанется и кому не достанется Юлихское герцогство, но в том, какая из обеих партий Германии — католическая или протестантская — усилится столь значительным приобретением, для какой из обеих религий будет выиграна или потеряна эта область. Вопрос был в том, сделает ли Австрия новый


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
297
шаг в своих захватах, временно утолив свою жадность новым грабежом, или свобода Германии и равновесие ее сил уцелеют вопреки притязаниям Австрии. Таким образом спор о юлихском наследстве открывал благоприятный шанс для всех держав, помогавших свободе и враждебно относившихся к Австрии. В спор были вовлечены евангелическая уния, Голландия, Англия и особенно Генрих IY Французский.
Этот монарх, потративший лучшую половину своей жизни на борьбу с Австрийским домом и Испанией, с непреоборимой, геройской силой побеждавший все препятствия, воздвигнутые Австрийским домом между ним и французским престолом, далеко не оставался бездеятельным созерцателем смут, происходящих в Германии. Именно эта борьба чинов с императором даровала и обеспечила мир его Франции. Протестанты и турки представляли две благодетельные силы, которые ограничивали австрийское могущество на востоке и западе. Австрия вновь встала бы во всей своей страшной мощи, если бы только ей позволили сбросить с себя эти оковы. В продолжение целой половины своей жизни наблюдал Генрих IY непрестанное зрелище австрийского властолюбия и австрийской жадности. Ни неудачи, ни даже умственное бессилие, вообще умеряющее все страсти, не могли погасить эти стремления в груди, где текла хоть капля крови Фердинанда Аррагонского. Уже сто лет тому назад австрийское стяжательство лишило Европу счастливого мира и произвело насильственный переворот среди ее значительнейших государств. Оно оставило поля без пахарей, мастерские — без художников, чтобы покрыть земли гигантскими, никогда дотоле не виданными массами войск, а торговые моря — враждебными флотами. Оно заставило европейских государей обременить их трудолюбивых подданных неслыханными налогами и истощать в вынужденной обороне лучшие силы своих государств, потерянные для благосостояния их обитателей. Европа не знала мира, ее государства не знали счастья, благоденствие народов не могло быть ничем гарантировано, пока этой опасной династии предоставлена была возможность нарушать по произволу мир этой части света.
Таковы были размышления, омрачавшие душу Генриха на закате/ его славной жизни. Много дал бы он, чтоб успокоить мрачный хаос, в который ввергла Францию многолетняя междоусобная война, возбужденная и поддерживаемая этой Австрией! Всякий выдаю¬


298
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
щийся человек хочет иметь уверенность, что работал для вечности, а кто мог поручиться этому государю за долговечность благосостояния, в каком он оставлял Францию, пока Австрия и Испания оставались единственной силой, которая, хотя теперь разбитая и обессиленная, при первом удобном случае могла снова организоваться в единое целое и вновь воскреснуть во всей своей страшной силе! Если он хотел оставить своему наследнику достаточно прочный престол и своему народу продолжительный мир, он должен был предварительно навеки обезоружить эту опасную силу. Именно отсюда проистекала непримиримая ненависть Генриха IY к Австрийскому дому — неутолимая, пламенная и справедливая, как вражда Ганнибала к народу Ррмула, но продиктованная более благородными мотивами.
Эти великие замыслы Генриха разделялись всеми державами Европы, но не все были способны вести эту проницательную политику, проявлять самоотверженное мужество и смелость действия в интересах этого замысла. Всякого без различия соблазняет непосредственная выгода, но лишь великие души действуют ради отдаленного блага. Пока мудрость рассчитывает в своих замыслах на мудрость или опирается на свои собственные силы, она строит одни химерические планы и подвергается опасности стать посмешищем для всего мира. Но она может быть уверена в счастливом исходе и может рассчитывать на одобрение и восхищение, когда в своих глубоко продуманных расчетах отводит определенную роль варварству, любостяжанию и суеверию и когда обстановка дает ей возможность сделать чужие корыстные страсти орудием ее прекрасных целей.
В первом случае известный проект Генриха — изгнать Австрийский дом из всех его владений и поделить между европейскими державами награбленное им добро — действительно заслуживал бы названия химеры, как его называли так часто и так охотно; но заслуживал ли его план такой же характеристики и в другом случае? Этому замечательному государю никогда не пришло бы на мысль рассчитывать встретить в исполнителях своего проекта те же побуждения, какие одушевляли в этом замысле его и его помощника Сюл- ли. Все государства, содействие которых было тут необходимо, должны были взять на себя приличествующую им в данном случае роль по самым серьезным мотивам, какие только могут привести в действие политическую силу. От австрийских протестантов не требо¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
299
вали ничего такого, что и без того не было бы целью их стремлений: свержение австрийского ига. От нидерландцев — ничего, кроме такого же свержения испанского владычества. Для папы и для всех итальянских республик не было ничего важнее освобождения их полуострова навеки от испанской тирании. Для Англии не было ничего желательнее переворота, который освободил бы ее от ее заклятого врага. Каждая страна выигрывала при этом разделе австрийской добычи землю или свободу, новые владения или безопасность старых. А так как выигрыш был обеспечен для всех, то равновесие оставалось бы ненарушимым. Франция могла великодушно отказаться от всякого участия в дележе, потому что сама она по меньшей мере вдвойне выигрывала от гибели Австрии и все равно оказалась бы сильнее всех, если бы даже и не усилилась. Наконец, за освобождение Европы от их присутствия потомки Габсбурга получали свободу расширять свои владения во всех открытых или могущих быть открытыми частях света. Кинжал Равальяка спас Австрию, чтобы отсрочить европейский мир еще на несколько столетий.
Поглощенный этими замыслами, Генрих, естественно, должен был принять быстрое и активное участие в делах евангелической унии в Германии и в споре из-за юлихского наследства как в важнейших событиях. Его уполномоченные вели переговоры при всех протестантских дворах Германии, и того немногого, что они выдавали или позволяли угадывать из великой политической тайны своего монарха, было вполне достаточно, чтобы овладеть душами, охваченными столь пламенной враждой к Австрии и обуреваемыми столь могучею жаждой стяжания. Умелая политика Генриха связала унию еще теснее, и могущественная помощь, которую он обязался дать, укрепила мужество союзников до степени непоколебимой твердости. Многочисленная французская армия под личным начальством короля должна была соединиться с войсками унии на берегах Рейна и прежде всего способствовать окончательному завоеванию юлих-клев- ских владений, затем двинуться в союзе с немцами в Италию, где их ждала могущественная помощь Савойи, Венеции и папы, и здесь низвергнуть все испанские престолы. Затем этой победоносной армии предстояло вторгнуться из Ломбардии в наследственные владения Габсбургов и здесь, при помощи всеобщего восстания протестантов, сломить австрийскую державу во всех ее немецких землях, в Чехии, Венгрии и Семиградье. Тем временем брабантцы


300
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
и голландцы, усиленные французской помощью, свергнут иго испанской тирании, и этот страшный поток, с такой силою вышедший ид берегов, еще так недавно грозивший утопить свободу Европы в своих мрачных пучинах, снова будет тихо и незаметно катиться да Пиренейскими горами.
„ Французы всегда хвалились своей быстротой; на этот рад немцы превзошли их. Армия евангелической унии была в Эльзасе прежде, чем Генрих появился здесь, и австрийское войско, собранное здесь епископом Страсбургским и Пассауским и готовое двинуться в юлтхские владения, было рассеяно, Генрих IY создал план, достойный государственного человека и короля, но он поручил его выполнение разбойникам. Согласно его намерениям, необходимо было действовать так, чтобы ни один католический государь не мог думать, что эти военные приготовления направлены против него, и чтобы ни один не отождествлял дела Австрии со своими личными интересами. Религия не должна была участвовать в этом деле. Но могли ли германские государи из-за планов Генриха забыть свои собственные цели? Так как ими двигали жажда увеличить свои владения и религиозная ненависть, они, естественно, должны были захватить для удовлетворения своей алчности все, что могли. Точно хищные коршуны налетели они на' земли церковников, выбирая для своего пути самые тучные пажити, хотя бы для этого приходилось делать большой обход. Точно во вражеской стране налагали они контрибуции, своевольно собирали налоги и брали силой то, чего им не давали добровольно. Мало того, чтобы не оставить у католиков никаких сомнений относительно истинных причин их похода, они громко и открыто говорили, какую судьбу готовят они церковным владениям. Вот как мало общего было у Генриха IY и германских государей в данном оперативном плане! Вот как жестоко ошибся этот замечательный государь в своих исполнителях! Остается вечной истиной, что применение силы там, где этого применения требует мудрость, никогда не должно быть доверяемо насильнику, что нарушение порядка можно доверить лишь тому, кому он дорог.
Поведение унии, возмутившее даже многих евангелических владетелей, и страх подвергнуться худшему насилию вызвали в среде католиков нечто большее, чем пассивное возмущение. Утраченный авторитет императора не давал им никакой защиты против такого неприятеля. Только союз делал страшными и надменными евангели¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
301
стов, связанных унией, и только союз же следовало противопоставить им.
План такого католического союза, отличавшегося от евангелического названием «лига», был составлен епископом Вюрцбургским. Статьи договора были почти те же, что в унии, большинство членов составляли епископы; во главе союза стоял герцог Баварский Максимилиан, но так как это был единственный значительный светский член союза, то он имел неизмеримо большую силу, чем получил от членов унии ее глава. Кроме того обстоятельства, что герцог Баварский был единственным предводителем всей военной силы лигистов, что обеспечивало операциям лиги быстроту и единство, недостижимые для войск унии, лига имела еще то преимущество, что денежные взносы от богатых прелатов притекали гораздо правильнее, чем от бедных евангелических членов унии. Не предлагая участия в своем союзе императору, как католическому государю Германии, не отдавая ему, как императору, никакого отчета, лига выросла вдруг в страшную и грозную силу, достаточно мощную, чтобы покончить с унией и сохранить свое существование в течение правления трех императоров. Лига как будто стояла за Австрию, потому что была направлена против протестантских государей, но вскоре и Австрии пришлось трепетать пред нею.
Между тем оружию унии сопутствовало счастье в Юлихе и Эльзасе. Юдих был обложен, и все епископство Страсбургское было в руках протестантов. Но теперь пришел конец их блестящим успехам. Французское войско не появилось на берегах Рейна, ибо того, кто должен был вести его, кто вообще был душой всего этого дела,— Генриха IV не было более на свете. Деньги унии приходили к концу. В новых отказывали ее участники, а вошедшие в унию имперские города были очень недовольны тем, что у них все время требуют денег, но никогда не спрашивают совета. Особенно возмущало их то, что они несли расходы по юлихскому делу, которое прямо было исключено из общих дел унии, что государи унии получали из общей кассы большие оклады, а более всего то, чю никто из государей не давал им отчета в употреблении денег.
Таким образом уния клонилась к упадку как раз в тот момент', когда лига стала против нее с новыми и свежими силами. Оставаться долее в поле не позволял членам унии все усиливавшийся недостаток в деньгах, и все же сложить оружие в виду готового к бою


302
ИСТОРИЯ ТРИДдАТИЛЕТНЕЙ войны
врага было слишком страшно. Чтобы по крайней мере обеспечить себя с од н о й стороны, пришлось вступить в соглашение со старым врагом, эрцгерцогом Леопольдом, и обе стороны решили вывести свои войска из Эльзаса, освободить пленных и предать все прошлое забвению. Так закончились ничем столь много обещавшие приготовления.
Тем же повелительным языком, каким в надежде на свои силы говорила уния с католической Германией, заговорила теперь лига с унией и ее войсками. Им показывали следы их пути и клеймили самыми позорными именами, каких они заслуживали. Церковным владениям Вюрцбурга, Бамберга, Страсбурга, Майнца, Трира и Кельна и многим другим пришлось испытать их разорительные требования. Всех их уния обязана вознаградить за причиненный вред, восстановить водные и сухопутные сообщения (так как уния овладела также рейнским судоходством), привести все в прежнее состояние. Но прежде всего от членов унии требовали прямого и определенного объяснения, чего ожидать от их союза. Теперь членам унии приходилось уступить силе. На такого сильного врага они не рассчитывали, но они сами выдали католикам тайну своей мощи. Их гордость оскорблялась необходимостью просить мира, но им приходилось считать себя счастливыми, что они получили его. Одна сторона обещала удовлетворение, другая — прощение. Обе сложили оружие. Военная гроза пронеслась еще раз, и наступило временное затишье. Теперь разразилось восстание в Чехии, стоившее императору последнего из его наследственных владений; но ни уния, ни лига не вмешивались в эту чешскую распрю.
Наконец (1612) умер император, которого так же мало оплакивали во гробе, как мало он значил при жизни. Много лет спустя, когда ужасы последующих царствований заставили забыть об ужасах его правления, память его окружена была ореолом, и над Германией спустилась тогда такая страшная ночь, что люди кровавыми слезами молили о возвращении хоть такого императора.
Никакими средствами невозможно было добиться от Рудольфа позволения избрать ему преемника на германском троне, и потому все с беспокойным трепетом ждали близкого освобождения императорского престола. Но сверх всякого ожидания на него быстро и спокойно вступил Матвей. Католики отдали ему свои голоса, потому что они ждали всяких благ от активной деятельности этого государя;


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
303
протестанты голосовали за него, потому что возлагали великие надежды на его дряхлость. Нетрудно примирить это противоречие. Одни исходили из того, что он показал раньше; другие судили сообразно тому, чем он проявлял себя теперь.
Момент вступления на трон — всегда роковая минута для надежд. Первый сейм государя там, где он вступает на престол по избранию, бывает обыкновенно его труднейшим испытанием. На сцену выступают все старые жалобы; к ним присоединяют новые, чтобы принять участие в ожидаемых реформах. С новым государем должно начинаться новое строительство. Важные услуги, оказанные австрийскими единоверцами протестантов Матвею во время его восстания, были свежи в памяти протестантских чинов, и они собирались поступить так же, как те заставили вознаградить себя за свои услуги.
Матвей пролагал себе путь к трону своего брата посредством покровительства протестантским чинам в Австрии и в Моравии. Это удалось ему. Но, увлекаемый честолюбивыми планами, он не сообразил, что они получают таким образом возможность предписывать законы своему господину. Это открытие рано отрезвило его " от упоения удачей. Едва он после чешского похода торжественно показался своим австрийским подданным, как его уже ждали почтительнейшие представления, которых было совершенно достаточно, чтобы испортить ему все его торжество. До принесения присяги от него требовали неограниченной свободы совести в городах и местечках, полного равноправия католиков и протестантов и совершенно свободного доступа последних ко всем должностям. Во многих местностях эту свободу осуществили без всякого разрешения и в надежде на новое правление своевольно восстановили евангелическое богослужение там, где император отменил его. Матвей не отказывался воспользоваться жалобами протестантов как орудием против императора, но ему никогда не приходило в голову удовлетворять их. Он рассчитывал; твердым и решительным тоном в самом начале отвергнуть все такие притязания. Он говорил о своих наследственных правах на страну и не хотел слышать ни о каких условиях до присяги. Такую безусловную присягу принесли эрцгерцогу Фердинанду соседи — чины Штирии, но им вскоре пришлось горько раскаиваться в этом. В виду этого примера австрийские чины настаивали на своем отказе; мало того, чтобы не быть насильно принужденными к присяге, они даже покинули столицу, возбуждая католиче¬


304
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
ских владетелей к такому же сопротивлению, и начали набирать войска. Они предприняли шаги к возобновлению их старого союза с Венгрией; они добились сочувствия протестантских государей Германии и серьезно собирались добиться исполнения своего требования с оружием в руках.
Матвей не колебался согласиться на гораздо более существенные требования венгерцев. Но в Венгрии государи были выборные, и республиканская конституция этой страны оправдывала как требования чинов, предъявленные ему самому, так и его уступчивость по отношению к этим чинам перед всем католическим миром. Наоборот, в Австрии его предшественники пользовались неизмеримо большими державными правами, которых он не мог уступить своим чинам, не позоря себя пред всей католической Европой, не навлекая на себя недовольства Испании и Рима и презрения своих собственных католических подданных. Его строго католические советники, среди которых наибольшее влияние оказывал на него епископ Венский Мельхиор Клезель, убеждали его лучше дать протестантам отнять у него силой все церкви, чем законно отдать им хоть одну.
Но, к несчастью, это затруднение постигло его в то время, когда император Рудольф еще жил и был свидетелем этого события, когда он, стало быть, легко мог впасть в искушение воспользоваться против своего брата тем же оружием, каким тот победил его, а именно — соглашением с его мятежными подданными. Чтобы избегнуть такого оборота, Матвей охотно принял предложение моравских чинов, которые вызвались быть посредниками между ним и чинами Австрии. Выборные обеих сторон собрались в Вене, где австрийские депутаты говорили языком, который показался бы странным даже в лондонском парламенте. «Протестанты, — говорилось в заключении,— не хотят, чтобы с ними в их отечестве обходились хуже, чем с горстью католиков. Матвей принудил императора к уступке благодаря своему протестантскому дворянству. На восемьдесят папистов здесь можно насчитать триста евангелических баронов. Да послужит пример Рудольфа предостережением Матвею. Как бы ему не пришлось потерять земные блага ради небесных приобретений». так как моравские чины, вместо того чтобы явиться посредниками в пользу императора, в конце концов, сами перешли на сторону своих австрийских единоверцев и так как уния в Германии самым настойчивым образом вмешивалась в это дело, а месть импе-


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
305
ратора пугала Матвея, то он, в конце концов, дал вырвать у себя вожделенное заявление в пользу протестантов.
Это поведение земских чинов Австрии по отношению к эрцгерцогу послужило теперь примером для протестантских имперских чинов Германии в их отношениях к императору, и они ожидали столь же счастливого исхода. На первом же сейме в Регенсбурге (1613), где настоятельнейшие вопросы ждали своего разрешения, где обсуждался общий налог на войну против турок и против князя Семиградского Бетлен Габора, который при помощи турок провозгласил себя владыкой этой страны и даже грозил Венгрии, они ошеломили его совершенно новым требованием. Католическим голосам все еще принадлежало в совете государей большинство, и так как все должно было решаться по большинству голосов, то обыкновенно протестанты, даже когда они были вполне согласны между собой, не принимались в расчет. Вот от этого перевеса предлагалось теперь отказаться католикам: впредь всякой отдельной религиозной партии должно быть запрещено покрывать голоса другой своим неизменным большинством. И в самом деле, если евангелической религии полагается иметь представителей в имперском сейме, то, понятно, конституция сейма не должна отнимать у нее возможность пользоваться таким правом. Это требование сопровождалось жалобами на насильственную юрисдикцию императорского суда в Вене и на угнетение протестантов. К тому же уполномоченные чинов имели при^ каз устраняться от участия во всяких общих прениях до тех пор; пока они не добьются благоприятного ответа на это предварительное требование.
Это опасное разногласие грозило расколоть имперский сейм и навсегда уничтожить единство в его совещаниях. Как ни искренно хотел император по примеру отца своего Максимилиана держаться благоразумной политики равновесия между обеими религиями, ны: нешнее поведение протестантов предоставляло ему только рискованный выбор между ними. Находясь в состоянии настоятельной нужды, он не мог отказаться от общей помощи имперских чинов, а между тем невозможно было сделать что-нибудь для одной партии, не теряя надежды на поддержку другой. Так как он не утвердился еще окончательно в своих наследственных землях, то малейшая мысль вступить в открытую борьбу с протестантами должна была привести его в трепет. Но так же мало позволял ему мирволить протестантам
20
768


306
ИСТОРИЯ ТРИДДА.ТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
в ущерб католической религии весь католический мир, внимание которого было приковано к его теперешнему решению, католические чины, двор римский и испанский. Столь трудное положение могло повергнуть в смятение даже более сильного духом человека, чем Матвей, и ему едва ли удалось бы выпутаться из него своим умом. Но выгоды католиков были теснейшим образом связаны с авторитетом императора. С падением его власти церковные владетели теряли всякое оружие против обид со стороны протестантов. Поэтому, видя теперь нерешительность императора, они нашли, что настал решительный момент подкрепить его падающее мужество. Они раскрыли пред ним тайну образования лиги и ознакомили его с ее организацией, силами и средствами. Как ни мало утешительно могло быть это открытие для императора, надежда на столь могущественную защиту внушила ему некоторое мужество против протестантов. Их требования были отвергнуты, и имперский сейм был распущен без всякого решения. Но Матвей пал жертвой этого раздора. Протестанты отказали ему в денежных средствах и тем отомстили ему за упорство католиков.
Между тем сами турки выказали склонность продлить перемирие, а князю Бетлен Габору предоставили спокойно владеть Семиградьем. Германия была ограждена теперь от внешней опасности, и, как ни опасны были внутренние раздоры, в ней все-таки господствовал мир. Совершенно неожиданный случай сообщил борьбе за юлихское наследство необычайный оборот. Это герцогство было все еще занято сообща курфюрстом Бранденбургским и пфальцграфом Нейбургским. Интересы обоих домов должны были быть неразрывно связаны браком между принцем Нейбургским и Бранденбургской принцессой. Весь этот план был разрушен — пощечиной, которую курфюрст Бранденбургский имел несчастье дать под влиянием винных паров своему зятю. Отныне о добрых отношениях между обоими домами не могло быть речи. Принц Нейбургский перешел в католичество. Наградой за это отступничество была рука принцессы Баварской, а естественным следствием того и другого — могущественная защита Баварии и Испании. С целью сделать пфальцграфа исключительным владетелем Юлиха, в герцогство были направлены испанские войска из Нидерландов. Для того чтобы избавиться от этих гостей, курфюрст Бранденбургский призвал в страну голландцев, благосклонность которых он постарался снискать принятием реформатской


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
307
веры. Испанские и голландские войска, действительно, появились в стране, но как будто лишь для того, чтобы забрать ее себе.
Таким образом надвигавшаяся нидерландская война грозила, по- видимому, разразиться на немецкой земле. Сколько горючего материала было здесь готово для нее! С ужасом смотрела протестантская Германия, как испанцы твердой ногой становятся в низовьях Рейна. С еще большим страхом смотрели католики на вторжение голландцев. На западе должна была взорваться мина, давно уже заложенная под всей Германией. За западом следили со страхом и ожиданием, а между тем взрыв грянул на востоке.
Спокойствие, дарованное Чехии грамотой Рудольфа II, продолжалось в правление Матвея лишь до тех пор, пока наследником престола в этом королевстве не был провозглашен Фердинанд Грац- ский.
Этот принц, с которым мы в дальнейшем познакомимся ближе под именем императора Фердинанда И, насильственным искоренением протестантства в своих владениях заявил себя непреклонным приверженцем папизма, и потому католическая часть чешского народа смотрела на него как на будущую опору своей церкви. Слабое здоровье императора приближало этот момент, и чешские паписты в надежде на столь могущественного защитника стали с меньшей осторожностью относиться к протестантам. Особенно тяжелая судьба выпала на долю евангелических подданных католических владетелей. К тому же многие католики имели неосторожность слишком громко говорить о своих надеждах и случайно брошенными угрозами возбудили в протестантах глубокое недоверие к их будущему повелителю. Но это недоверие никогда не перешло бы в действие, если бы противная сторона ограничилась общими выражениями и ее нападения на отдельных членов протестантской церкви не привели бы к тому, что глухое недовольство народа возглавили предприимчивые вожаки.
Генрих-Матвей граф фон-Турн, не чех по происхождению, но собственник нескольких поместий в этом королевстве, снискал благодаря ревности к протестантской религии и фанатической привязанности к своему новому отечеству безграничное доверие утраквистов, что проложило ему путь к высшим должностям. Он хорошо дрался с турками и вкрадчивым обхождением победил сердца толпы. Это была пылкая, необузданная голова, любившая смуту, так как


308
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ: войны
здесь в полном блеске проявлялись его дарования; безумно смелый и достаточно безрассудный, чтобы взяться за исполнение вещей, перед которыми отступают трезвое благоразумие и хладнокровие, Турн был человек, достаточно свободный от укоров совести, чтобы играть судьбою тысяч людей, когда это было нужно для удовлетворения его страстей, и достаточно ловкий, чтобы заставить плясать по своей дудке такой народ, как чехи того времени. Смуты во время правления Рудольфа происходили при его деятельнейшем участии, и грамота величества, добытая чешскими чинами от императора, была главным образом его заслугой. Ему, в его звании бургграфа Карлштейнского, двор вручил для сохранения чешскую корону и указы о вольностях королевства; но, облекши его в сан дефензора, или защитника веры, народ отдал ему нечто гораздо более важное — самого себя. Аристократы, под влиянием которых находился император, неблагоразумно отняли у него власть над мертвым, предоставив ему таким образом верховенство над живыми. Они лишили его звания бургграфа, ставившего его в зависимость от милостей двора, чтобы таким образом раскрыть ему важность других перспектив, которые у него оставались, и оскорбили его тщеславие, благодаря которому его честолюбие было до сих пор безвредно. С этих пор жажда мести овладела им, и ему недолго пришлось ждать случая удовлетворить ее.
В грамоте величества, добытой чехами от Рудольфа II, так же как и в религиозном мире немцев, оставался невыясненным главный вопрос. Все права, дарованные грамотой протестантам, были даны только владетелям, но не их подданным; лишь для подданных церковных владетелей была выговорена сомнительная свобода совести. Чешская грамота величества говорила равным образом только о чинах и о королевских городах, магистратам которых удалось добиться равных прав с владетелями. Лишь им предоставлено было право строить церкви, учреждать училища и публично отправлять свое протестантское богослужение. Во всех остальных городах право определять границы свободы совести подданных предоставлено было владетелю, под властью которого они находились. Этим правом германские имперские чины пользовались во всем его объеме: светские без противоречия, духовные же, право которых было объявлено спорным по одному заявлению императора Фердинанда, не без основания оспаривали обязательный характер этого заявления.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
309
Но то, что в германском вероисповедном мирном договоре было спорным пунктом, являлось неопределенным в чешской грамоте; там не было споров о толковании, но было спорно, следует ли повиноваться договору; здесь толкование закона было предоставлено чинам. Таким образом подданные церковных земских чинов в Чехии считали, что имеют те права, которые по заявлению Фердинанда были предоставлены подданным немецких епископов; они считали себя равными подданным королевских городов, так как относили церковные владения к коронным. В небольшом городке Клостерграбе, принадлежащем архиепископу Пражскому, и в Браунау, принадлежащем аббату этого монастыря, подданные протестанты самовольно принялись за сооружение церквей и, несмотря на протесты их господ и даже неодобрение самого императора, закончили их сооружение.
Тем временем бдительность дефензоров несколько ослабела, и двор нашел, что можно решиться на серьезный шаг. По приказу императора церковь в Клостерграбе была разрушена, церковь в Браунау насильственно заперта и беспокойнейшие головы из среды граждан брошены в темницу. Следствием этого шага было всеобщее возбуждение среди протестантов; стали раздаваться крики о нарушении грамоты величества, и граф Турн, одушевляемый местью, а еще более побуждаемый своим саном дефензора, чрезвычайно деятельно разжигал страсти. По его почину из всех округов королевства были созваны в Прагу депутаты, дабы принять соответственные меры против общей опасности. Было решено подать императору прошение и настаивать на освобождении заключенных. Ответ императора, очень дурно принятый чинами уже по той причине, что он был обращен не к ним непосредственно, а к его наместникам, называл их поведение противозаконным и изменническим, оправдывал события в Клостерграбе и Браунау императорским приказом и заключал в себе несколько мест, которые могли быть истолкованы как угроза.
Граф Турн не упустил случая усилить дурное впечатление, произведенное императорским посланием среди собравшихся чинов. Он указал им на опасность, какой подвергались все участники ходатайства, и сумел путем ожесточения и страха увлечь их на путь насильственных решений. Поднять их непосредственно против императора было бы пока слишком смелым шагом. Он вел их постепенно к этой неизбежной цели. Поэтому он счел более удобным направить их


310
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
раздражение против советников императора и распустил слух, что императорское послание составлено в канцелярии пражского наместничества и лишь подписано в Вене. Среди императорских наместников предметом всеобщей ненависти были каммер-президент Славата и назначенный на место Турна бургграфом Карлштейнским барон фон-Мартиниц. Оба они уже раньше достаточно ясно выказали протестантским чинам свои враждебные намерения тем, что они одни отказались принять участие в заседании, в котором грамота величества была внесена в чешское земское уложение. Тогда уже им грозили, что вина за всякое будущее нарушение грамоты падет на них, и все дурное, что с тех пор выпало на долю протестантов, было — и не без основания — отнесено на их счет. Среди всех католических владетелей эти двое были наиболее жестоки к своим протестантским подданным. Их обвиняли в том, что они собаками загоняли протестантов на католическую обедню и отказом в крещении, венчании и погребении старались насильственно обращать их в папизм. Ярость народа легко могла быть направлена против столь ненавистных начальников, и они должны были пасть жертвой всеобщего недовольства.
23 мая 1618 года депутаты, вооруженные и в сопровождении многочисленной толпы, появились в королевском замке и ворвались в зал, где находились наместники Штернберг, Мартиниц, Лобковиц. и Славата. С угрозами потребовали они от каждого из них объяснения, принимал ли он участие в императорском ответе и высказывался ли за него. Штернберг дал сдержанный ответ; Мартиниц и Славата ответили угрозами. Это решило их участь. Штернберг и Лобковиц, менее ненавистные и более опасные, были выведены из зала; Славату же и Мартиница поволокли к окну и выкинули в замковый ров с высоты восьмидесяти футов. Их креатуру, секретаря Фабрициуса, отправили вслед за ними. Как и следовало ожидать, весь образованный мир был поражен характером этой расправы; чехи оправдывали ее как употребительный у них обычай и во всем Этом случае находили удивительным только то, что потерпевшие встали целы и невредимы после прыжка с такой высоты. Навозная куча, на которую упали императорские наместники, спасла их от всяких увечий.
Трудно было ожидать, чтобы этот решительный образ действия особенно усилил милостивое настроение императора; но до этого и


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
311
хотел довести чехов граф фон-Турн. Если они позволили себе такое насилие из страха пред неопределенной опасностью, то теперь ожидание неминуемой кары и уже неизбежная необходимость прибегнуть к самозащите должны были увлечь их еще далее. Акт этого грубого своеволия отрезал пути для всякой нерешительности и раскаяния. Людям казалось, что отдельное преступление может быть заглажено только целым рядом новых насилий. Так как случившееся было непоправимо, то необходимо было обезоружить карающую силу. Было избрано тридцать руководителей для правильного руководства восстанием. Все дела правления и все королевские сборы были захвачены, королевские чиновники и солдаты приведены к присяге и к чешскому народу обращено воззвание, где все приглашались к участию в общем деле. Иезуиты, которых все ненавидели и обвиняли во всех преследованиях, были изгнаны из всего королевства, и чины нашли необходимым оправдать это суровое решение в особом манифесте. Все это совершалось ради сохранения королевской власти и исполнения законов: обычные слова всех мятежников, пока счастье не склонилось на их сторону.
Впечатление, произведенное известием о чешском восстании при императорском дворе, было далеко не так сильно, как того заслуживал этот вызывающий образ действий. Император Матвей не был уже тем решительным человеком, который некогда отважился схватить своего короля и повелителя среди его народа и свергнуть с трех тронов. Самонадеянное мужество, одушевлявшее его при узурпации, покинуло его при закономерной защите. Чешские мятежники выступили первые, и ему, сообразно природе вещей, пришлось следовать за ними. Но он не мог надеяться, что война ограничится одной Чехией. Опасное сочувствие связывало протестантов во всех его землях воедино — общая религиозная опасность могла слишком быстро объединить их в одну страшную республику. Что сможет он противопоставить такому врагу, если от него отделится протестантская часть его подданных? И разве не погибнут в этой опасной, усобице обе стороны? Чем рискует он в случае неудачи и кого погубит он, если победит, как не своих же подданных?
Такие соображения склонили императора и его советников к уступчивости и к мирным намерениям. Но именно в этой уступчивости кой-кому хотелось видеть корень зла. Эрцгерцог Фердинанд Грац- ский, наоборот, поздравлял императора с происшествием, способ¬


312 ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
ным оправдать всякое насилие над чешскими протестантами перед всей Европой. «Непокорность, — говорил он, — беззаконие и крамола шли всегда рука об руку с протестантством. Все вольности* дарованные протестантским чинам им самим и прежним императором, имели до сих пор одно следствие: увеличение их требований. Все поведение еретиков направлено против власти монарха; переходя постепенно от непокорства к непокорству, они дошли до этого последнего насилия. В ближайшем будущем они возьмутся за неприкосновенную пока особу самого императора. От такого врага спасение лишь в оружии. Спокойствие и покорность могут быть завоеваны только на развалинах их опасных привилегий. Лишь в полной гибели этой секты залог безопасности католической веры. Правда, исход войны неизвестен, но если уклониться от войны — гибель н е- сомненна. Конфискованное имущество мятежников богато возместит все военные издержки, а ужас казней быстро научит остальных покорности». Можно ли было винить чешских протестантов, если они заблаговременно старались оградить себя от осуществления таких планов? К тому же, чешское восстание было направлено лишь против наследника императора, а не против него самого, ибо он не сделал ничего такого, что могло бы оправдать опасения протестантов. Лишь для того, чтобы преградить ему путь к чешскому престолу, прибегали к оружию в царствование Матвея; но пока был жив этот император, следовало оставаться в границах наружной покорности.
Но чехи взялись за оружие, и император, не вооружившись, не мог даже предложить им мир. Испания дала денег на военные нужды и обещала прислать войска из Италии и из Нидерландов. Главнокомандующим был назначен граф де-Букуа голландец, потому что своему подданному нельзя было довериться, — и другой иностранец, граф Дампьер, был его помощником. Прежде чем выступила эта армия, император попытался посредством манифеста испытать путь милости. Он объявлял в нем чехам, что «грамота величества священна для него, что он никогда не думал посягать на их религию или их привилегии, что даже его теперешнее вооружение вызвано лишь их вооружением; как только народ чешский сложит оружие, будет распущено и императорское войско». Но это милостивое послание не произвело никакого действия, так как предводители восстания нашли более удобным скрыть от народа благие намерения


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
313
императора. Вместо того они распространяли с кафедр и в летучих листках самые злокозненные слухи и пугали обманутый народ призраком варфоломеевских ночей, которые существовали только в их воображении. Вся Чехия, за исключением трех городов—Будвейса, Круммау и Пильзена, приняла участие в восстании. Эти три города, почти исключительно католические, одни имели мужество остаться при общем отпадении верными императору, который обещал им помощь. Но граф Турн не мог, конечно, не понять, как опасно оставлять в руках неприятеля три пункта такой важности, открывавшие императорским войскам во всякое время путь в королевство. Смело и решительно он появился пред Будвейсом и Круммау в надежде взять эти города страхом. Круммау сдался, но Будвейс стойко отбил все его нападения.
Теперь и император начал относиться к делу с большей серьезностью и проявлять больше энергии. Букуа и Дампьер вошли с двумя армиями в Чехию и открыли враждебные действия. Но путь к Праге оказался более трудным, чем предполагали императорские генералы. Всякий проход, всякое незначительное укрепление приходилось брать силой, и сопротивление усиливалось с каждым их шагом, так как насилия их войск, состоявших главным образом из венгерцев и валлонов, доводили друга до измены и врага до отчаяния. Но и тогда, когда его войска уже вторглись в Чехию, император продолжал проявлять мирные намерения и протягивать руку чешским чинам для полюбовного соглашения. Новые виды, внезапно открывшиеся мятежникам, подняли их мужество. Чины Моравии стали на их сторону, а из Германии в лице графа Мансфельда явился к ним на помощь сторонник столь же неожиданный, сколь мужественный.
Главари евангелической унии до сих пор спокойно, но не инди- ферентно следили за чешским движением. Те и другие боролись за одно дело, против одного врага. В судьбе чехов их союзники могли читать их собственную судьбу, и дело чешского народа они представляли как священнейшее дело германского союза. Поэтому рни ободряли мятежников обещаниями помощи, и счастливый случай неожиданно дал им возможность привести свои обещания в исполнение.
Граф Петр-Эрнст фон-Мансфельд, сын старого австрийского служаки Эрнста фон-Мансфельда, который долго и славно командовал


314
ИСТОРИЯ тридцатилетие*! войны
испанской армией в Нидерландах, сделался орудием унижения Австрийского дома в Германии. Сам он совершил первые свои походы на службе тому же дому и сражался под знаменами эрцгерцога Леопольда в Юлихе и в Эльзасе против протестантской религии и германской свободы. Но, незаметно усвоив начала этой религии, он покинул господина, который вследствие своего своекорыстия отказал ему в вознаграждении за произведенные на его службе расходы, и посвятил евангелической унии свою энергию и свой победоносный меч. Случилось как раз, что герцог Савойский, союзник унии, потребовал от нее помощи в войне с Испанией. Она предоставила ему свое новое приобретение, и на Мансфельда было возложено поручение держать наготове в Германии для герцога и на его счет отряд из четырех тысяч человек. Это войско было готово к выступлению, когда пламя восстания вспыхнуло в Чехии, и герцог, теперь как раз не нуждавшийся в подкреплении, предоставил его унии. Для последней не было ничего приятнее, как возможность оказать своим союзникам в Чехии услугу на чужой счет. Немедленно граф Мансфельд получил приказ двинуть эти четыре тысячи человек в королевство, и мнимый призыв со стороны чехов должен был скрыть от мира истинных виновников его похода.
Этот Мансфельд появился в Чехии и, взяв укрепленный город Пильзен, преданный императору, стал твердой ногой в этом королевстве. Мятежники получили другую поддержку в виде той помощи, которую им послали силезские чины. Между ними и императорскими войсками произошло несколько незначительных, но кровопролитных стычек, послуживших преддверием к более решительным военным действиям. Для того чтобы ослабить энергию военных действий императора, переговоры с ним продолжались, и было даже принято посредничество, предложенное Саксонией. Но прежде чем исход посредничества мог показать, как мало искренности было в действиях чехов, смерть унесла со сцены императора.
Что же совершил Матвей, чтоб оправдать ожидания мира, которые он возбудил некогда, свергнув своего предшественника? Стоило ли вступать путем преступления на престол Рудольфа, чтобы столь дурно владеть им и столь бесславно его покинуть? В продолжение всего своего правления Матвей расплачивался за неблагоразумие, которое заставило его добиваться престола. Ради того, чтобы возложить на себя корону на несколько лет ранее, он отказался от всей


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
315
связанной с ней свободы. То, что оставалось от его самостоятельности, вследствие усилившейся мощи имперских чинов позорно эксплоатировалось его собственными родственниками. Больной, бездетный, он видел, как внимание всего мира направлено на гордого наследника, который нетерпеливо предвосхищал решения судьбы и начал свое правление еще при жизни старика-государя.
Со смертью Матвея правящую линию Германского дома Австрии можно считать угасшей, ибо из всех сыновей Максимилиана в живых оставался лишь в Нидерландах бездетный и болезненный эрцгерцог Альбрехт, который, однако, уступил свои права на это наследие грацской линии. Испанский дом тайным договором также отрекся от всех своих притязаний на австрийские владения в пользу эрцгерцога Штирийского Фердинанда, в лице которого германские Габсбурги должны были получить новый, свежий побег и предстояло воскреснуть былойу величию Австрии.
Отцом Фердинанда был младший брат императора Максимилиана И, эрцгерцог Краинский, Каринтийский и Штирийский Карл; матерью — принцесса Баварская. Он потерял отца на двенадцатом году жизни, и эрцгерцогиня поручила его своему брату, герцогу Баварскому Вильгельму, под надзором которого он получил воспитание и образование в иезуитской академии в Инголыптадте. Нетрудно понять, какие убеждения мог он усвоить в обществе государя, который ради служения церкви отрекся от правления. С одной стороны, ему указывали на склонность максимилиановской линии к приверженцам нового вероучения и на смуту в ее землях; с другой— на благоденствие Баварии и непреклонное религизоное рвение ее государей; ему предоставляли выбор между этими двумя образцами.
Воспитанный в этой школе как мужественный боец за имя божие, как деятельное орудие церкви, он оставил Баварию после пятилетнего пребывания здесь, чтобы вступить во владение своей вотчиной. Чины Крайны, Каринтии и Штирии, потребовавшие до принесения присяги подтверждения их религиозной свободы, получили ответ, что религиозная свобода не имеет ничего общего с присягой. Была потребована и действительно принесена присяга без всяких условий. Прошло много лет, прежде чем созрело для выполнения дело, задуманное в Инголыптадте. Прежде чем начать осуществление этого замысла, Фердинанд лично отправился в Лорето испро¬


316
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
сить милости yi пресвятой девы и у ног Климента VIII в Риме — апостольского благословения.
Дело, однако, было нешуточное: оно заключалось в том, чтобы вытеснить протестантство из страны, где на его стороне стояло большинство и где оно было узаконено формальным актом о веротерпимости, дарованным отцом Фердинанда дворянскому и рыцарскому сословию этих стран. Невозможно было, не подвергаясь опасности, отнять столь торжественно данное разрешение; но никакая трудность не пугала набожного питомца иезуитов. Оправданием этому насилию должны были служить, во-первых, пример остальных католических и протестантских владетелей, беспрепятственно осуществивших в своих землях реформационное право, и, во-вторых, злоупотребления, с какими штирийские чины пользовались своей религиозной свободой. Опираясь на нелепый действующий закон, он боялся грубо нарушить закон разума и справедливости. Нужно сказать, что в этом беззаконном деле Фердинанд проявил поразительное мужество и похвальную стойкость: без шума и — надо прибавить — без жестокости он уничтожал протестантское богослужение в одном городе за другим, щ к изумлению всей Германии, это опасное дело было закончено в несколько лет.
Но между тем как католики с восторгом приветствовали в нем героя и паладина своей церкви, протестанты начали готовиться против него в бой, как против своего опаснейшего врага. Тем не менее просьба Матвея — передать права преемства ему — не встретила в государствах Австрии, пользовавшихся правом избрания, или никакого, или весьма малое противодействие, и даже чехи короновали его, как своего будущего короля, на весьма приемлемых условиях. Лишь позже, когда они узнали о дурном влиянии его советов на императора, они начали обнаруживать беспокойство, а различные собственноручные его документы, злоумышленно подсунутые им и показывавшие с достаточной ясностью его истинные помышления, усилили их страх до чрезвычайности. Особенное негодование возбудил тайный семейный договор с Испанией, по которому Фердинанд передавал испанской короне, за отсутствием наследников мужского пола, королевство Чешское, не справляясь с голосом народа, не обращая внимания на то, что носитель их короны должен быть их избранником. Многочисленные враги, которых Фердинанд приобрел среди протестантов своими религиозными реформами в Штирии,


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
317
оказали ему в Чехии весьма дурную услугу; особенно деятельно разжигали пламя восстания бежавшие сюда штирийские эмигранты, принесшие в свое новое отечество сердце, исполненное местью. В столь неблагоприятном настроении духа нашел король Фердинанд чешский народ, когда император Матвей уступил ему место.
Столь дурные отношения между народом и кандидатом на престол могли и при более спокойном переходе престола явиться источником смуты, а тем более теперь, в разгаре мятежа, когда народ завоевал свой былой суверенитет и возвратился к состоянию естественного права, когда он стоял с оружием в руках, когда чувство единства возбуждало в нем бодрую веру в- свои силы, когда мужество его, вследствие счастливых успехов, обещаний сторонней помощи и увлекательных надежд, возвысилось до степени твердой уверенности. Не обращая внимания на утвержденные уже за Фердинандом права, чины объявили свой трон свободным, свой выбор ничем не связанным. Не было никаких надежд на добровольную покорность Чехии, и если Фердинанд хотел видеть себя носителем чешской короны, то ему предстоял выбор — или купить ее ценой всего того, что делает эту корону желательной, или же добыть ее с мечом в руке.
Но как добыть ее? На какую из своих земель ни бросал он взгляд, все они были объяты ярким пламенем. Силезия была уже вовлечена в чешское восстание; Моравия собиралась последовать ее примеру. В Верхней и Нижней Австрии, как и при Рудольфе, бурлил дух свободы и ни один земский чин не желал приносить присягу. Венгрии грозил нападением князь Семиградья Бетлен Габор; тайное вооружение турок приводило в трепет все восточные области; в довершение смуты протестанты в его наследственных землях, возбужденные общим примером, также собирались поднять голову. В этих землях протестанты были многочисленнее; в большинстве областей им принадлежали источники доходов, за счет которых Фердинанду предстояло вести войну. Люди безразличные начали колебаться, верные — приходить в отчаяние, и лишь мятежные умы сохраняли мужество; половина Германии подбодряла мятежников, другая бездеятельно ожидала исхода борьбы; испанская помощь была еще далека. Все, что подарила ему минута, она грозила вновь отнять у него.


318
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
Что бы ни предлагал теперь Фердинанд под тяжелым давлением необходимости чешским мятежникам, — все его мирные предложения отвергались с высокомерием. Граф Турн во главе целой армии появляется уже в Моравии, чтобы заставить эту единственную еще колеблющуюся провинцию принять решение. Появление друзей дает моравским протестантам сигнал к восстанию; Брюнн взят; вся остальная страна сдается добровольно; во всей провинции меняют религию и правление. Возрастая на пути, поток мятежников врывается в Верхнюю Австрию, где единомышленники встречают его с радостным торжеством. «Никакого различия между религиями,— равные права «для всех христианских церквей. Ходят слухи, что в стране вербуют иноземцев, для угнетения Чехии. Их разыщут, и вплоть до Иерусалима будут гнать врагов свободы». Ни одна рука не поднялась на защиту эрцгерцога. Наконец, мятежники располагаются лагерем перед Веной, осаждая своего повелителя.
Своих детей Фердинанд перевез из Граца в Тироль, потому что в Граце, по его мнению, они не были в безопасности. Сам он ожидал бунта в своей столице. Горсть солдат составляла все то, что он мог противопоставить яростной толпе. Но и этой горсти недоставало преданности, потому что люди не получали жалованья и даже хлеба. К долговременной осаде Вена совершенно не была готова. В городе преобладала партия протестантов, каждое мгновенье готовая присоединиться к чехам; те, что были в провинции, набирали уже войско против герцога. Протестантская чернь уже с радостью рисовала себе картину, как герцога заключают в монастырь, владения его разделяют, его дети получают протестантское воспитание. Охраняемый тайными врагами и окруженный явными, он видел, как каждое мгновенье пред ним раскрывается пропасть, готовая поглотить все его надежды и даже его самого. Чешские пули залетали в императорский дворец, где шестнадцать австрийских баронов, ворвавшись в его комнату, бросились к нему с упреками, пытаясь угрозами вынудить у него согласие на конфедерацию с чехами. Один из них^ схватив его за пуговицу кафтана, рычал: «Фердинанд, подпишешь ты или нет?»
Кому не простительно было бы поколебаться в эту страшную минуту? Фердинанд подумал, что он собирался стать римским императором. Казалось, ему оставалось только: бежать, или уступить;


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
319
первое советовали мужи, второе — католические священники. Покинуть город — значит отдать его в руки врагу; с Веной потеряна Австрия, с Австрией — императорский трон. Фердинанд не покинул столицы и слышать не хотел об уступках.
Эрцгерцог спорил еще с уполномоченными баронами, как вдруг перед дворцом раздались звуки трубы. Присутствующие переходят от страха к изумлению — страшный слух пробегает по дворцу, один депутат исчезает за другим. Многие дворяне и горожане, по слухам, бросились в лагерь Турна. Причиной столь быстрой перемены был полк дампьеровских кирасиров, в это важное мгновение вступивший в город на защиту эрцгерцога. За ними следовала и пехота; многие горожане-католики, в которых появление кирасиров влило новое мужество, и даже студенты взялись за оружие. Известие, принесенное из Чехии, довершило спасение эрцгерцога. Нидерландский генерал Букуа разбил наголову графа Мансфельда при Будвейсе и шел на Прагу. Чехи поспешили сняться с лагеря и бросились на защиту своей столицы.
Теперь снова очистились также пути, занятые до сих пор неприятелем, чтобы лишить Фердинанда возможности явиться во Франкфурт на императорские выборы. Если планы короля Венгерского требовали его вступления на престол Германии, то теперь это было тем важнее, что избрание его императором должно было служить решительным и несомненным свидетельством важности его особы, доказательством справедливости его дела и надеждой на помощь империи. Но те самые козни, которые преследовали его в его наследственных землях, стояли на пути его стремлений к императорскому сану. Ни один австрийский принц не должен отныне вступать на германский престол, — меньше всех Фердинанд, завзятый ненавистник их религии, раб Испании и иезуитов. С целью воспрепятствовать этому еще при жизни Матвея пытались предложить германскую корону герцогу Баварскому и после отказа — герцогу Савойскому. Так как с последним не так легко было столковаться об условиях, то постарались, по крайней мере, затянуть выборы, пока какой-нибудь решительный удар в Чехии или Австрии не погубит все надежды Фердинанда и не сделает его непригодным для такого сана. Всеми средствами старались члены унии возбудить против Фердинанда курфюршество Саксонское, преданное австрийским интересам, и старались представить при саксонском дворе все опасности, какими


320
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
грозят протестантской религии и империи убеждения этого государя и его испанские связи. Восшествие Фердинанда на императорский престол — говорили они далее — вовлечет Германию в частные дела этого государя и направит против нее оружие чехов. Но несмотря на все противодействия день выборов был назначен; Фердинанд, как законный король Чешский, приглашен на них, и его избирательный голос вопреки тщетным возражениям чешских чинов, признан действительным. Три католических голоса были за него, саксонский был также на его стороне, бранденбургский ничего не имел против него, и решительное большинство избрало его в 1619 году императором. Таким образом он прежде всего увидел себя носителем самой сомнительной из всех своих корон, чтобы через несколько дней потерять ту, которую считал уже своим бесспорным достоянием. В то время как его во Франкфурте сделали императором, в Праге его свергли с чешского престола.
Почти все его немецкие наследственные владения соединились с Чехией в общий грозный союз, дерзость которого перешла теперь все границы. 17 августа 1619 года на общегосударственном сейме они объявили императора врагом чешской религии и свободы, который своими пагубными советами возбуждал против них покойного короля, предоставлял войска для их угнетения, предал королевство на разграблёние иноземцам и, наконец, презрев его державные права, уступил его по тайному договору Испании, — лишили его всех прав на чешскую корону и без замедления приступили к новым выборам. Так как приговор был произнесен протестантами, то избрание не могло, конечно, пасть на католического принца, хотя приличия ради раздалось несколько голосов за Баварию и Савойю. Но ожесточенная религиозная ненависть, разделявшая евангелистов и реформатов, долгое время затрудняла также избрание протестантского короля, пока, наконец, ловкость и энергия кальвинистов не победили лютеран несмотря на их численный перевес.
Среди всех принцев, которым возможно было предложить этот сан, курфюрст Пфальцский Фридрих Y имел наибольшее основание притязать на доверие и благодарность чехов. Между всеми претендентами не было другого, за которого бы так говорили и частные интересы отдельных чинов, и привязанность народа, и столь многочисленные государственные выгоды. Фридрих Y был человек свободного и просвещенного ума, большой доброты, королевской щед-


о
о


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
321
рости. Он был главой немецких реформатов, вождем унии, располагавшим ее силами, близким родственником герцога Баварского, затем короля Великобритании, который мог оказать ему могущественную поддержку. Все эти преимущества были умело и успешно выставлены на вид партией кальвинистов, и пражский сейм с молитвами и слезами радости избрал королем Фридриха Y.
Все происшедшее на Пражском сейме было делом слишком подготовленным, и Фридрих сам принимал во всех переговорах слишком деятельное участие, чтобы предложение чехов могло изумить его. Но его все же испугал блеск этой короны, и двойное величие преступления и счастья повергло его, малодушного, в трепет. По обычаю всех слабых людей, он сперва хотел опереться в своем замысле на советы других; но советы, которые шли против его страстей, не имели на него никакого влияния. Саксония и Бавария, где он просил совета, все остальные курфюрсты, все, сопоставлявшие его замыслы с его способностями и силами, старались удержать его not пропасти, в которую он бросался. Даже король Английский Яков предпочитал видеть своего зятя лишенным короны, чем поощрением столь дурного примера участвовать в оскорблении священной власти королей. Но мог ли голос благоразумия бороться с соблазнительным блеском королевской короны? В момент высшего напряжения своих сил свободный народ, свергнув священную ветвь двухсотлетней династии, бросается в его объятия; в надежде на его мужество он избирает его своим вождем на страшном пути славы и свободы; от него, своего прирожденного защитника, ждет угнетенная религия защиты и охраны от своих преследователей, — неужто он малодушно признается в своем страхе, неужто он трусливо предаст религию и свободу? Эта религия обнаруживает к тому же все превосходство своих сил, все бессилие своего врага. Две трети австрийской армии вооружены против Австрии, и воинственный семиградский союзник готов совершить вражеское нападение, чтобы еще разделить жалкие остатки этой армии. Могло ли такое предложение не возбудить его самолюбие? Как таким надеждам не вдохнуть в него мужество?
Нескольких минут спокойного размышления было бы достаточно, чтобы показать ему всю громадность риска и всю ничтожность выигрыша, но соблазн апеллировал к его чувствам, а предостереже- шия — только к рассудку. Его несчастьем было то, что ближайшие
21
76S


322
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
и самые громкие голоса оказались на стороне его страстей. Увеличение власти их господина открывало неизмеримое поприще для удовлетворения честолюбия и корысти всех его пфальцских слуг. Торжество его церкви должно было воодушевить всякого ревностного кальвиниста. Могла ли столь слабая голова противостоять уверениям. его советников, которые так же неумеренно преувеличивали его силы и средства, как преуменьшали силу неприятеля? Мог ли он спорить с увещаниями своих придворных проповедников, которые выдавали ему призраки, рожденные фанатизмом, за волю неба? Астрологические бредни наполняли его голову химерическими надеждами. Искушение атаковало его даже непобедимыми устами любви. «Как же ты смел, — говорила ему супруга, — предложить, руку королевской дочери, раз ты боишься принять корону, которую тебе добровольно подносят? Лучше я буду есть хлеб за твоим королевским столом, чем роскошные яства за твоей курфюршеской трапезой».
Фридрих принял чешскую корону. Торжество коронации совершено было в Праге с беспримерной пышностью: народ не жалел* богатств, чтобы почтить свое собственное создание. Силезия и Моравия, земли, подвластные Чехии, последовали ее примеру и также: принесли присягу. Реформация воцарилась во всех церквах королевства, торжество и ликование были безграничны, увлечение новым; королем доходило до боготворения. Дания и Швеция, Голландия и: Венеция, многие немецкие государства признали его законным королем; Фридриху оставалось только утвердиться на своем новом троне;.
Главные его надежды покоились на князе Семиградском Bet лен Габоре. Этот страшный враг Австрии и католической церкви, не* довольствуясь своим княжеством, которое он при помощи турок отнял у своего законного повелителя Гавриила Батория, с радостью ухватился за возможность увеличить свои владения за счет австрийских принцев, которые отказывались признать его государем Семи- градья. По соглашению с чешскими мятежниками, решено было совершить нападение на Венгрию и Австрию; встреча обеих армий должна была произойти перед столицей. Между тем Бетлен Габор' скрывал под маской дружбы истинные цели своих военных приготовлений. Под видом помощи он коварно обещал императору заманить чехов в западню и выдать ему живыми предводителей чешского восстания. Но вдруг он оказался в качестве врага в Верхней^


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
323'
Венгрии. Ужас предшествовал ему, опустошения следовали за ним; все покорялось ему. В Пресбурге он возложил на себя венгерскую корону. Брат императора, наместник Вены, трепетал за судьбу столицы. Он поспешно призвал на помощь генерала Букуа, но удаление императорских войск вновь привлекло чешскую армию к #стенам Вены. Подкрепившись двенадцатью тысячами семиградцев и соединившись вскоре затем с победоносными отрядами Бетлен Габора,, войско мятежников грозило вторично овладеть столицей. Окрестности Вены были опустошены, Дунай прегражден, всякий подвоз отрезан; угрожал голод. Фердинанд быстро вернулся в столицу в виду этой грозной опасности, вторично видя себя на краю гибели. Недостаток припасов и суровое время года заставили, наконец, чехов двинуться во-свояси; поражение в Венгрии вызвало туда Бетлен Габора; счастье вторично спасло императора.
В несколько недель все изменилось, и благоразумная политика Фердинанда исправила его положение в той же мере, в какой положение Фридриха ухудшилось из-за его беспечности и неудачных. распоряжений. После утверждения их привилегий члены Нижней Австрии принесли присягу, а немногие, отказавшиеся от присяги,, были обвинены в оскорблении величества и государственной измене. Таким образом император вновь утвердился в одной из своих наследственных земель. В то же время все было пущено в ход, чтобы добиться иноземной помощи. Путем устных переговоров Фердинанду удалось еще во время выборов во Франкфурте склонить на свою сторону духовных курфюрстов, а в Мюнхене — герцога Максимилиана Баварского. Весь исход этой войны, судьба Фридриха и императора зависели от того участия, какое намеревались принять в чешской войне уния и лига. Для всей протестантской Германии было, очевидно, выгодно поддерживать короля чешского; интересы католической религии, очевидно, требовали, чтобы верх одержал император. Победи протестанты в Чехии, — всем католическим государям Германии пришлось бы дрожать за свои владения; их поражение дало бы императору возможность предписывать законы протестантской^ Германии. Итак, Фердинанд заставлял действовать лигу, Фридрих — унию. Родственные узы и личная преданность императору, своему шурину, с которым он вырос вместе в Инголыптадте, приверженность к католической религии, которая подвергалась самой несомненной опасности, увещания иезуитов в связи с подозрительными дви¬


324
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
жениями унии, — все это побудило герцога Баварского и всех участников лиги отождествить дело Фердинанда со своим собственным.
По заключенному с Фердинандом договору, обеспечивавшему Максимилиану вознаграждение за все военные издержки и возможные убытки, герцог Баварский принял неограниченную власть над войсками лиги, которые должны были поспешить на помощь императору против чешских мятежников. Вожди унии, вместо того чтобы как-нибудь предотвратить это опасное соединение лиги с императо- ipoM, делали все, чтобы ускорить его. Если они могли заставить католическую лигу принять открытое участие в чешской войне, то они должны были требовать того же от всех членов и союзников унии. Без прямого шага католиков против унии не было надежды на союз протестантских государств. Поэтому уния воспользовалась устрашающим влиянием чешского восстания для того, чтобы выдвинуть все свои прежние жалобы и потребовать от католиков полной религиозной свободы. Обращая это требование, изложенное в угрожающем тоне, к герцогу Баварскому, как к главе католической партии, они настаивали на быстром и недвусмысленном ответе. Решит ли Максимилиан за или против них — их цель так или иначе достигнута: его уступка лишит католическую партию ее могущественнейшего защитника; его отказ вооружит против него всю протестантскую партию и сделает неизбежной войну, в которой они надеялись одержать верх. Максимилиан, и так уж имевший много иных оснований быть на стороне противной партии, принял требование унии за формальное объявление войны и ускорил военные приготовления. Между тем как Бавария и лига готовились к войне за императора, велись также переговоры с испанским двором о денежной помощи. Все трудности, с которыми встретились эти переговоры из-за вялой политики министерства, были счастливо преодолены императорским посланником в Мадриде графом фон-Кевенгюллером. Кроме взноса в один миллион гульденов, который удалось понемногу выманить у испанского двора, было обещано также нападение на Нижний Пфальц со стороны испанских Нидерландов.
Привлекая к союзу все католические государства, в то же время деятельно работали над тем, чтобы расстроить союз протестантов. Необходимо было искоренить в курфюршестве Саксонском и многих евангелических чинах посеянные унией опасения, будто военные приготовления лиги имеют целью вновь отнять у них секуляри¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
325
зованное имущество церкви. Письменное удостоверение в противном успокоило курфюрста Саксонского, которого и без того уже скло- няли на сторону Австрии личная зависть к Пфальцу, внушения его придворного проповедника, подкупленного Австрией, и недовольство чехами, которые обошли его при выборе короля. Лютеранский фанатизм никогда не мог простить реформатскому, что столь многие? как выражались тогда, благородные земли попали в пасть кальвинизму и римский антихрист только уступил место швейцарскому.
В то время как Фердинанд делал все, чтобы улучшить неблагоприятную для него обстановку, Фридрих не упускал ничего, что ухудшало бы его благоприятные шансы. Заключив непозволительно тесный союз с княз'ем Семиградским, открытым союзником Порты? он озлобил слабые умы, и всеобщая молва обвиняла его в том, что он стремится к личному возвышению за счет христианства, что он вооружает турок против Германии. Его безрассудное пристрастие к реформатскому исповеданию возмутило против него чешских лютеран, его мероприятия против икон — чешских папистов. Новые тягостные налоги лишили его любви народа. Несбывшиеся ожидания чешских вельмож охладили их усердие, отсутствие посторонней помощи ослабило их мужество. Вместо того чтобы с неутомимой энергией приняться за управление государством, Фридрих терял время в забавах; вместо того чтобы мудрой бережливостью увеличить свою казну, он растЬчал доходы своих земель на ненужную театральную пышность и неуместную щедрость. Беззаботно и легкомысленно любовался он собой в своем новом сане. Он не во-время наслаждался своей короной и забыл о более настоятельной необходимости — укрепить ее на своей голове.
Как ни сильно было разочарование в н е м, еще сильнее было разочарование самого Фридриха в надеждах на чужую помощь. Большинство членов унии не отождествляло чешских дел с истинной целью своего союза; других преданных ему имперских чинов сковывал слепой ужас перед императором. Курфюршество Саксонское и Гессен-Дармштадт переманил на свою сторону Фердинанд; Нижняя Австрия, от которой ждали энергичной диверсии, принесла присягу императору; Бетлен Габор заключил с ним перемирие. Данию венский двор сумел усыпить переговорами, Швецию — занять войной с Польшей; Голландская республика едва справлялась с испанской армией; Венеция и Савойя не двигались с места; король Английский


326
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
Яков был обманут коварными испанцами. Друзья отступали один за другим, одна за другой исчезли надежды. Так быстро изменилось все в течение немногих месяцев.
Между тем вожди унии собирали войска; император и лига делали то же самое. Армия последней стояла под знаменами Максимилиана у Донауверта; войска унии под предводительством маркграфа Анспахского — у Ульма. Очевидно, настал решительный момент, когда суждено одним ударом покончить долгие раздоры и окончательно определить отношения обеих церквей Германии. Обе стороны находились в трепетном ожидании. Велико, однако, было изумление, когда внезапно пришла весть о мире, и обе армии разошлись, не обнажив меча!
Причиной этого мира, с равной готовностью принятого обеими сторонами, было вмешательство Франции. Французское министерство, не руководимое больше великим Генрихом, политика которого была, быть может, уже и неприменима к новому положению королевства, боялось теперь усиления Австрийского дома гораздо менее, чем возрастающего могущества кальвинистов, которого надо было ждать с укреплением Пфальцского дома на чешском престоле. Вовлеченное в опасную борьбу со своими собственными кальвинистами, оно видело, что прежде всего надо подавить протестантскую крамолу в Чехии, раньше чем она послужит опасным примером для гугенотской крамолы во Франции. Чтобы таким образом дать императору возможность скорее справиться с чехами, Франция выступила посредницей между унией и лигой и устроила этот неожиданный мир, важнейшей статьей которого был отказ унии от всякого участия в чешских раздорах и условие насчет того, что помощь, которую она окажет Фридриху V, не должна выходить за пределы его пфальцских владений. Решительность Максимилиана и боязнь очутиться между войсками лиги и новой императорской армией, надвигавшейся из Нидерландов, заставили унию согласиться на этот позорный мир.
Теперь в распоряжении императора были все войска Баварии и лиги, и он мог свободно двинуть их на Чехию, предоставленную своей судьбе Ульмским договором. Прежде чем там мог распространиться слух о событии в Ульме, Максимилиан появился в Верхней Австрии, где ошеломленные чины, не ожидая врага, купили милость императора поспешной и безусловной присягой. В Нижней Австрии к герцогу присоединились нидерландские войска графа Букуа, и эта импе-


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
327
траторско-баварская армия, возросшая теперь до пятидесяти тысяч человек, вторглась без промедления в Чехию. Все чешские отряды, рассеянные по Нижней Австрии и Моравии, бежали) пред ней; все торода, осмелившиеся сопротивляться, были взяты приступом; остальные, устрашенные слухом о постигшей их каре, сдавались без боя; ничто не удерживало стремительного движения Максимилиана. Чешская армия под предводительством храброго князя Ангальтского Христиана отступила к Праге, под стенами которой Максимилиан дал ей сражение.
Герцог рассчитывал напасть врасплох на армию мятежников, настроение которой было скверно. Именно поэтому он действовал о такой быстротой, и это обеспечило ему победу. У Фридриха не было и тридцати тысяч человек, восемь тысяч привел с собой князь Ангальтский, десять тысяч венгерцев прислал Бетлен Габор. Вторжение курфюрста Саксонского в лужицкие земли лишило его помощи, которую он ожидал отсюда и из Силезии; успокоение Австрии лишило его помощи, которую он ожидал оттуда. Бетлен Габор, его сильнейший союзник, не двигался с места, уния предала его императору. Ему оставалось одно — его чехи, у которых не было ни доброй воли, ни единодушия, ни мужества. Чешские магнаты с неудовольствием смотрели на замену их немецкими генералами;граф Мансфельд, отрезанный от главной квартиры чешской армии, остался в Пиль- зене, чтобы не быть под начальством князя Ангальтского и Гогенлоэ. Солдаты, нуждаясь во всем необходимом, потеряли всякое воодушевление, й распущенность войска вызывала в сельском населении ожесточеннейшие жалобы. Напрасно явился сам Фридрих в лагерь, что- 6ы своим присутствием возбудить мужество в солдатах, своим примером— соревнование в дворянстве.
Недалеко от Праги, на Белой Горе, начали окапываться чехи, когда на них (8 ноября 1620 года) двинулись соединенные баварско- нмператорские войска. В начале сражения кавалерия принца Ангальтского имела некоторый успех, но перевес неприятеля скоро свел его на-нет. Неудержимо неслись вперед баварцы и валлоны, и первою обратилась в бегство венгерская конница; ее примеру тотчас последовала чешская пехота; затем были увлечены всеобщим бегством и немцы. Десять пушек, составлявшие всю артиллерию Фридриха, попали в руки неприятеля. Четыре тысячи чехов пало во жремя бегства и в сражении; войска императора и лиги потеряли


328
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
едва несколько сотен. Эта решительная победа была одержана в течение менее чем одного часа.
Фридрих сидел за обеденным столом в Прагер когда его армия погибала за него под стенами города. Он, вероятно, не ждал еще* нападения, потому что как раз на этот день был назначен парадный обед. Курьер оторвал его, наконец, от стола, и с высоты крепостного вала раскрылась пред ним вся страшная сцена. Чтобы принять какое-нибудь обдуманное решение, он молил о перемирии на двадцать четыре часа. Герцог дал ему всего восемь, и Фридрих воспользовался этим временем, чтобы ночью покинуть столицу вместе с своею супругой и вождями своей армии. Это бегство было совершено' с такой поспешностью, что князь Ангальтский забыл свои секретнейшие документы, а Фридрих — свою корону. «Теперь я знаю, кто* я такой, — говорил этот несчастный государь тем, которые его успокаивали. — Есть добродетели, которым может научить нас только* несчастье; только в превратностях судьбы мы, государи, узнаем, что мы собой представляем».
Прага еще не была потеряна безвозвратно, когда Фридрих отказался от нее в своем малодушии. Летучий отряд Мансфельда стоял еще в Пильзене и не участвовал в сражении. Бетлен Габор мог каждую минуту открыть военные действия и отвлечь войска императора» к венгерской границе. Разбитые чехи могли оправиться; болезни,, голод и суровая погода могли ослабить неприятеля, — все эти надежды исчезли под влиянием непосредственного страха. Фридрих боялся неустойчивости чехов, которые легко могли впасть в искушение купить прощение императора выдачей его особы.
Турн и другие, бывшие в такой же опале, как и он, сочли также* неблагоразумным ожидать в стенах Праги решения своей участи^ Они отступили в Моравию, чтобы вслед затем искать спасения в Семиградье. Фридрих бежал в Бреславль, где он, однако, оставался лишь непродолжительное время; затем он искал убежища при дворе курфюрста Бранденбургского и, наконец, в Голландии.
Сражение под Прагой решило судьбу Чехии. Прага сдалась победителю на другой день; остальные города последовали примеру столицы; чины чешские принесли безусловную присягу; то же самое сделали силезцы и моравцы. Следствие обо всем совершившемся было наряжено императором лишь через три месяца. Многие иэ


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
329
тех, которые сначала бежали в страхе, теперь, поверив этой видимой умеренности, снова показались в столице. Но в один и тот же день и в тот же час разразилась буря. Сорок восемь виднейших участников мятежа были арестованы и привлечены к суду чрезвычайной комиссии, составленной из коренных чехов и австрийцев. Двадцать семь из них погибли на плахе; из простонародья было казнено бесчисленное множество. Отсутствующим был сделан вызов явиться, и так как никто не последовал этому вызову, они в качестве изменников и оскорбителей его католического величества были присуждены к смерти, имущество их было конфисковано, имена их прибиты к виселице. Имущество умерших мятежников также подверглось конфискации. Эта тирания была еще терпима, пока она касалась лишь отдельных частных лиц, и ограбление одного обогащало другого; тем тягостнее зато был гнет, обрушившийся на все королевство. Все протестантские проповедники были изгнаны из страны;; чешские — тотчас же, немецкие — несколько позже. Грамоту величества Фердинанд изрезал своей собственной рукой и сжег печать. Через семь лет после пражского сражения всякая религиозная терпимость по отношению к протестантам в Чехии была отменена. Позволяя себе эти насилия над вероисповедными привилегиями чехов, император не решился коснуться их политической конституции, и, отнимая у них свободу совести, он великодушно оставил за ними право облагать самих себя налогами.
Победа при Белой Горе вновь сделала Фердинанда господином всех его владений; она возвратила ему их, обеспечив ему более обширную власть над ними, чем имели его предшественники, потому что на этот раз присяга была дана без всяких условий и его самодержавие не ограничивалось никакими грамотами величества. Таким образом цель всех его законных желаний была достигнута даже* сверх его ожиданий.
Теперь он мог расстаться со своими союзниками и отозвать свои войска. Бойна была бы окончена, если бы он был только справедлив; если бы он был великодушен и справедлив, окончилось бы и наказание. Вся судьба Германии была теперь в его руках, и счастье и горе многих миллионов людей зависели от его решения. Никогда еще* столь важное решение не зависело от одного человека, никогда; ослепление одного человека не причиняло таких бедствий.


330
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
КНИГА ВТОРАЯ
Решение, принятое теперь Фердинандом, дало войне совершенно иное направление, иное место действия, иных участников. Из мятежа в Чехии и карательной экспедиции против мятежников выросла германская и вскоре затем европейская война. Пора поэтому бросить взгляд на Германию и на остальную Европу.
Как ни неравномерно были распределены области Германской империи и права ее членов между католиками и протестантами, каждой партии, однако, достаточно было лишь держаться политически благоразумного единства и только пользоваться своими особенными преимуществами, чтобы поддерживать равновесие сил с противной стороной. Если за католиками был численный перевес и особое покровительство имперской конституции, то протестанты имели за собой сплошное пространство густо населенных земель, мужественных государей, воинственное дворянство, многочисленные армии, зажиточные имперские города, владычество на море и на худой конец — надежных сторонников во владениях католических государей. Если католическая партия могла опираться на вооруженную помощь Испании и Италии, то республики Венецианская и Голландская, равно как и Англия, открывали протестантской партии свои сокровищницы, а скандинавские государства и страшная турецкая армия были готовы немедленно оказать им содействие. Трем голосам духовенства в совете курфюрстов противостояли Бранденбург, Саксония и Пфальц — три значительных протестантских голоса, а для курфюрста Чешского, как для эрцгерцога Австрийского, сан императорский был бы оковами, если бы протестантские чины сумели воспользоваться своим влиянием. Меч унии мог держать меч лиги в ножнах или же сделать сомнительным исход войны, если бы дело дошло до нее. Но, к несчастью, частные отношения разорвали всеобщую политическую связь, которая должна былй объединять протестантских государей империи. Великая эпоха нашла на сцене лишь посредственных людей, и решительный момент остался неиспользованным, так как мужественным нехватало силы, сильным — дальновидности, мужества и решительности.
Заслуги его предка Морица, обширность владений и значение голоса ставили курфюрста Саксбнского во главе всей протестантской Германии. От решения, принятого этим государем, зависела победа


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
331
той или иной из враждующих сторон, и Иоганн-Георг не был равнодушен к выгодам, которые он мог извлечь из такой ситуации. Будучи одинаково ценным приобретением для императора и для протестантского союза, он старательно избегал целиком отдаться той или другой стороне, сделать обязующее заявление и довериться благодарности императора или же отказаться от выгод, которые можно было извлечь из страха пред этим государем. Не зараженный манией рыцарского или религиозного одушевления, увлекавшего одного властелина за другим, — рисковать в азартной военной игре своей короной и жизнью, Иоганн-Георг стремился к более прочной славе — сохранить и увеличить свое достояние. Если современники винили его в том, что он среди бури покинул протестантское дело, что он принес спасение отечества в жертву усилению своего дома, что он предоставил гибели всю евангелическую церковь Германии, лишь бы не стать на защиту реформатов; если они обвиняли его в том, что он, будучи ненадежным другом, повредил общему делу немногим меньше, чем его отъявленнейшие враги, — то как раз эти тосудари были виновны в том, что не приняли за образец мудрую политику Иоганна-Георга. Если, несмотря на эту мудрую политику, саксонский крестьянин стонал, как и всякий другой, под гнетом и ужасом императорских походов; если вся Германия была свидетелем того, как Фердинанд обманывал своего союзника и издевался над своими обещаниями; если, наконец, сам Иоганн-Георг стал как будто замечать все это, — тем позорнее для императора, который так жестоко насмеялся над столь чистосердечным доверием.
Если неумеренное доверие к Австрии и надежда увеличить свои владения связывали руки курфюрсту Саксонскому, то страх перед Австрией и боязнь лишиться своих владений были более постыдными мотивами, которые удерживали слабого Георга-Вильгельма Бранденбургского. То, что ставили в упрек этим обоим государям, могло спасти курфюрсту Пфальцскому его имя и его владения. Легкомысленная надежда на не испытанные еще силы, влияние французских советов и соблазнительный блеск короны толкнули этого злополучного государя на рискованную выходку, которая не соответствовала ни его дарованиям, ни политическому строю его владений. Раздробление земель и несогласие между их владетелями ослабили мощь Пфальцского дома, Которая, будучи объединенной


332
ИСТОРИЯ ТРИДЦ4ТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
в твердой руке, могла еще долго оставлять исход войны под сомнением.
Такое же раздробление земель ослабило и Гессенский дом, а различие религий поддерживало пагубные раздоры между Дармштадтом и Касселем. Дармштадтская линия, преданная аугсбургскому исповеданию, бежала под крылышко к императору, который облагодетельствовал ее за счет кассельской линии, державшейся реформатского толка. Ландграф Дармштадтский Георг, в то время как его единоверцы проливали кровь за веру и свободу, получал жалованье от императора. Но, вполне достойный своего предка, который сто лет тому назад отважно взял на себя защиту свободы Германии против страшного Карла, Вильгельм Кассельский избрал путь чести и опасности. Чуждый малодушия, склонявшего гораздо более сильных государей под ярмо Фердинандова всемогущества, ландграф Вильгельм первый добровольно протянул шведскому герою свою геройскую руку и подал германским государям пример, которого никто другой подать не хотел. Насколько полно мужества было его решение, настолько твердо было его упорство и отважны его подвиги. Со смелой решительностью стал он на защиту своей истекавшей кровью страны и презрением встретил врага, руки которого еще дымились от магдебургского погрома.
Ландграф Вильгельм достоин бессмертия наравне с героями, эрнестинского рода. Не скоро настал для тебя день мести, злополучный Иоганн-Фридрих, благородный, незабвенный государь, — долго заставил он себя ждать, но славен был этот день. Возвратились твои времена, и твой геройский дух снизошел на твоих внуков. Из глубины лесов Тюрингии выходит мужественный род государей, бессмертные подвиги которых позорят приговор, сорвавший с твоей главы; курфюршескую шапку, и умиротворяют твою гневную тень, грудой кровавых жертв. Приговор победителя мог отнять у них твои владения, но не ту патриотическую доблесть, из-за которой ты лишился их, не рыцарскую отвагу, которая столетие спустя потрясла трон его внука. Месть за тебя и за Германию отточила им священный меч против рода Габсбургов, и непобедимый булат переходит по наследству из одной геройской руки в другую. Как мужи выполняют они то, чего не могли сделать как государи, и умирают славной смертью, как храбрейшие борцы за свободу. Слишком бедные


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
333
землями, чтобы бороться с врагом своими войсками, они направляют на него иноземные громы и ведут к победе чужие знамена.
Преданная могущественными государями, все благосостояние которых зависело только от нее, свобода Германии осталась под защитой небольшого числа владетелей, для которых она едва ли имела серьезное значение. Владения и саны убивали мужество; отсутствие их порождало героев. Если Саксония, Бранденбург и другие земли робко удалялись от боя, то Ангальты, Мансфельд, принцы Веймарские и другие проливали свою кровь в ужасающих сражениях. Герцоги Померанские, Мекленбургские, Люнебургские, Вюртембергские, имперские города Верхней Германии, для которых самое имя властелина империи было искони страшным звуком, боязливо уклонились от борьбы с императором и с ропотом склонились под его сокрушительной рукой.
Австрия и католическая Германия нашли в герцоге Максимилиане Баварском столь же могущественного, сколь дальновидного и мужественного защитника. Следуя в течение всей этой войны одному определенному обдуманному плану, никогда не колеблясь между государственными интересами и своей религией, не раболепствуя пред Австрией, трудившейся для создания его величия и трепетавшей пред его спасительной рукой, Максимилиан был достоин получить не из руки произвола саны и земли, послужившие ему наградой. Остальные католические чины, почти исключительно церковные владетели, слишком мало воинственные, чтобы бороться с толпами, привлеченными благосостоянием их земель, пали один за другим жертвами войны и довольствовались тем, что преследовали в своих кабинетах и с церковных кафедр врага, с которым боялись встретиться в открытом поле: рабы Австрии или Баварии, все они стушевывались пред Максимилианом, и лишь в руках этого государя объединенная их сила получила значение.
Грозная монархия, созданная Карлом V и его сыном из противоестественного соединения Нидерландов, Милана, обеих Оицилий, обширных ост- и вест-индских земель, склонялась уже при Филиппах III и IY! к упадку. Быстро раздувшаяся до громадных размеров при помощи бесплодного золота, эта монархия погибла от медленного истощения, ибо ей недоставало молока государств — земледелия. Вест-индские завоевания повергли Испанию в нищету ;для того, чтобы обогатить все рынки Европы, и антверпенские, вене¬


334
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
цианские и генуэзские менялы давно уже спекулировали золотом- которое еще находилось в перуанских копях. Ради Индии обезлюдили Испанию, индийские сокровища расточали на обратное завоевание Голландии, на химерический проект перевернуть французское престолонаследие, на злополучный поход против Англии. Но гордыня этого дома пережила апогей его величия, ненависть его врагов пережила его грозное могущество, и ужас как будто царил еще над покинутым логовищем льва. Недоверчивые протестанты: приписывали министерству Филиппа III опасную политику его отца,- а в немецких католиках, подобно вере в чудотворную силу мощейг мученика, жили еще надежды на испанскую помощь. Поверхностный блеск скрывал раны, от которых истекала кровью эта монархия, и все были уверены в ее могуществе, потому что она не отступала от высокомерного тона своих золотых дней. Рабы в своем доме и чужаки на своем престоле, призрачные короли Испании диктовали законы своим германским родичам, и позволительно сомневаться,, стоила ли помощь, оказываемая ими, той позорной зависимости, ценою которой германские императоры покупали их содействие. Судьбы Европы решались за Пиренеями невежественными монахами и придворными интригами. Но и в период глубочайшего распада должна была оставаться грозною держава, не уступавшая никому по размерам, остававшаяся верной — если не из твердой политики, то по* привычке — все той же государственной системе, обладавшая испытанными армиями и превосходными полководцами, прибегавшая там,, где война была недостаточна, к кинжалу бандитов и умевшая употреблять своих официальных посланников в качестве поджигателей. Все, что она потеряла в трех странах света, она старалась наверстать теперь на востоке, и вся Европа попала бы в ее сети, если бы ей удался ее давнишний замысел — слиться между Альпами и Адриатическим морем с наследственными владениями Австрии.
К величайшему беспокойству итальянских государств эта всем тягостная держава проникла в Италию, где ее неустанные стремления к расширению своих владений приводили в трепет всех соседних государей за их земли. В наиболее опасном положении находился папа, стиснутый испанскими вице-королями между Неаполем и Миланом. Венецианская республика попала в середину между австрийским Тиролем и испанским Миланом. Савойя была зажата- между Миланом и Францией. Этим объясняется уклончивая и дву¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
335»
личная политика, усвоенная итальянскими государствами со времен Карла У. Двойственный характер папской власти заставлял пап вечно колебаться между двумя совершенно противоположными государственными системами. Если наместник апостола Петра почитал в испанских государях своих покорнейших сынов, упорнейших защитников своего престола, то монарх Церковной области должен был видеть в этих государях своих худших соседей, своих опаснейших врагов. Если для первого не было ничего важнее истребления протестантов и торжества австрийского оружия, то последний имел все основания благословлять оружие протестантов, которое лишало* его соседа возможности быть ему опасным. Верх одерживало то одно, то другое, смотря по тому, заботились ли папы больше о своей светской власти или о своем духовном владычестве. В общем, однако, римская политика исходила из более непосредственной опасности, а известно, насколько страх потерять то, что имеешь, действует на душу сильнее, чем желание возвратить себе то, что давно потерял. Таким образом вполне понятно, почему наместник Христа вступал в заговор с Австрийским домом с целью уничтожения еретиков и как тот же самый наместник Христа вступал в заговор с теми же самыми еретиками с целью уничтожения Австрийского дома. Поразительно переплетаются нити всемирной истории! Что было бы с реформацией, что сталось бы со свободой немецких государей, если бы у епископа римского и римского государя были всегда одни и те же интересы.
Со смертью великого Генриха IY Франция потеряла все свое величие и все свое значение на политических весах Европы. Все достижения предыдущего великого правления были уничтожены в бурный период малолетства наследника. Неспособные министры, создания -случайных милостей и интриги, расточили в немного лет сокровища, накопленные экономией Сюлти и бережливостью Генриха. Кое-как охраняя от внутренней крамолы свою власть, добытую происками, они вынуждены были отказаться от мысли направлять путь Европы. То самое междоусобие, которое вооружило Германию против Германии, восстановило также Францию против Франции, и Людовик XIII достиг совершеннолетия лишь для того, чтобы воевать со своей собственной матерью и своими протестантскими подданными. Не сдерживаемые теперь просвещенной политикой Генриха, дротестаиты, желая воспользоваться удобным случаем и воз-


336
ИСТОРИЯ ТРИДЦ4ТИЛЕТНЕЙ войны
«буждаемые предприимчивыми вожаками, взялись за оружие и образовали СЕое собственное государство в государстве, избрав могущественный и укрепленный город Ла-Рошель средоточием своего будущего королевства. Слишком мало политик, чтобы благоразумной терпимостью задушить в зародыше это междоусобие, и слишком мало господин над силами своего государства, чтобы править им с энергией, Людовик XIII был доведен до постыдной необходимости купить покорность мятежников громадными денежными суммами. Как ни вески были политические расчеты поддержать чешских мятежников против Австрии, сын Генриха IY должен был пока равнодушно смотреть на их гибель и считал за счастье, что кальвинисты в его стране не последовали в неудобное для него время примеру своих зарейнских единоверцев. Сильный характер у кормила правления сумел бы привести французских протестантов к покорности и завоевать свободу их братьям в Германии; но Генриха IV уже не было в живых, и лишь Ришелье суждено было воскресить его политику.
Между тем как Франция вновь падала с еысоты своей славы, освободившаяся Голландия заканчивала здание своего могущества. Еще не угасло пламенное мужество, зажженное Оранским домом, превратившее эту торговую нацию в народ героев и давшее ей силу защитить свою независимость в кровопролитной войне с Испанией. Не забывая о том, как много сами они были обязаны своим освобождением чужой помощи, эти республиканцы пылали желанием помочь своим немецким братьям ради такой же победы, тем более что и те и другие боролись с одним и тем же врагом, и свобода Германии была лучшим оплотом для свободы Голландии. Но республика, еще боровшаяся за свое собственное существование и с невероятными усилиями едва справлявшаяся с могущественным врагом в своих собственных пределах, не могла дробить силы, необходимые для самозащиты, чтобы великодушно расточать их ради чужих государств.
Равным образом Англия, хотя и увеличенная недавно присоединением Шотландии, под властью своего слабого Якова не имела уже в Европе того веса, который завоевал в ней державный дух Елизаветы. Убежденная в том, что благоденствие ее острова покоится на безопасности протестантов, эта дальновидная государыня никогда не отступала от правила содействовать всякому начинанию, имевшему


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
337
щелью ослабление австрийского могущества. Преемнику ее нехва- тало ни ума, чтобы усвоить этот принцип, ни силы привести его в исполнение. Если бережливая Елизавета не жалела своих сокровищ для того, чтобы помогать Нидерландам против Испании, а Генриху IY — против ярости лиги, то Яков отдал свою дочь, внуков и зятя на произвол непримиримого победителя. Изощряя свою ученость в поисках источника королевской власти на небе, этот король потерял свою власть на земле. Напрягая все усилия своего красноречия, чтобы доказать неограниченность королевских прав, он напоминал английскому народу о его правах и из-за ненужного расточительства лишился своей важнейшей привилегии — обходиться без парламента и подавлять голос свободы. Врожденный трепет пред обнаженным клинком отпугивал его от самой справедливой войны; его любимец Бекингем играл на его слабостях, а его самодовольное тщеславие дало испанскому коварству удобный случай обойти его. В то время как в Германии губили его зятя и раздавали другим наследие его внуков, этот тупоумный государь с блаженным самодовольством упивался лестью, которою ему кадили Австрия и Испания. Чтоб отвлечь его внимание от германской войны, ему предложили невестку в Мадриде, и этот придурковатый отец сам снаряжал своего эксцентричного сына на маскарад, которым тот изумил свою испанскую невесту. Испанская невеста была потеряна для его сына, жак чешская корона и пфалъцский престол для его зятя, и лишь -смерть избавила его от опасности закончить свое мирное правление войной, вызванной только тем, что он не имел мужества во-время пригрозить ею.
Бури гражданской войны, подготовленные его неумелым правлением, разразились при его несчастном сыне и скоро принудили последнего после нескольких незначительных попыток отказаться от всякого участия в германской войне, чтобы потушить взрыв крамолы в своем собственном государстве, жалкой жертвой которой он н пал в конце концов.
Два выдающиеся короля, пользовавшиеся, правда, далеко не одинаковой личной славой, но одинаково могущественные и честолюбивые, внушали тогда уважение к скандинавскому северу. Во время долгого и деятельного правления Христиана IY Дания выросла в видную державу. Личные достоинства этого государя, превосходный флот, отборные войска, благоустроенные финансы 768 ’ 22


338
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
и дальновидные союзы обеспечили в совокупности этому государству цветущее благосостояние внутри и почтение извне. Густав Ваза вывел Швецию из рабства, преобразовал путем мудрого законодательства и впервые вывел новосозданное государство на сцену всемирной истории. То, что этот великий государь наметил лишь в грубых чертах, было приведено в исполнение его еще более великим внуком Густавом-Адольфом.
Оба государства, некогда противоестественно соединенные в одну монархию и обессиленные этим соединением, распались во время реформации, и разрыв этот был началом их расцвета. Насколько пагубно было для обоих государств насильственное объединение, настолько необходимы были для них после разделения взаимная соседская дружба и согласие. На обе страны опиралась евангелическая церковь; обеим надлежало охранять те же моря; общая выгода должна бы соединить их против одного и того же врага. Но ненависть, из-за которой распалась связь обеих монархий, продолжала разделять враждой давно разъединенные народы. Датские короли все еще не могли отказаться от своих притязаний на Швецию; шведское государство не могло забыть былую тиранию датчан. Смежные границы обоих государств давали вечную пищу для национальной вражды; бдительное соперничество обоих королей и неизбежные торговые столкновения в северных морях были неиссякаемым источником раздоров.
Из всех средств, которыми основатель шведской державы Густав Ваза хотел усилить свое новое создание, одним из самых действительных была церковная реформа. Основной закон государства отстранял приверженцев папизма от всяких государственных должностей и воспрещал всякому будущему властелину Швеции изменять религию государства. Но уже второй сын и второй наследник Густава, Иоганн, опять отпал в папизм, и сын его Сигизмунд, занимавший одновременно и престол польский, позволил себе некоторые шаги, имевшие целью низвержение конституции и господствующей церкви. С Карлом, герцогом Зюдерманландским, третьим сыном Густава, во главе, чины оказали ему мужественное сопротивление^ последствием которого была открытая междоусобная война между дядей и племянником, между королем и народом. Герцог Карл, остававшийся во время отсутствия короля правителем государства, воспользовался долгим пребыванием Сигизмунда в Польше и справед¬


ЧАСТЬ -ПЕРВАЯ
339
ливым недовольством чинов для того, чтобы теснейшим образом привязать к себе народ и незаметно проложить своему собственному дому путь к престолу. Неудачные мероприятия Сигизмунда немало благоприятствовали его замыслу. Общий государственный сейм позволил себе отменить в пользу регента право перворожденного преемника, введенное в шведские законы Густавом Вазой, и возвел герцога Зюдерманландского на престол, от которого был торжественно отрешен Сигизмунд со всем его потомством. Сыном нового короля, правившего под именем Карла IX, был Густав-Адольф, которому приверженцы Сигизмунда именно по этой причине отказали* как сыну узурпатора, в признании. Но если обязательства между королем и народом взаимны, если государство не переходит из рук в руки по наследию, как мертвый товар, то целая нация, действующая в полном единодушии, имеет право отказаться исполнять свой долг по отношению к вероломному властелину и заместить его более достойным.
Густаву-Адольфу еще не было семнадцати лет, когда шведский престол освободился вследствие смерти его отца, но в виду его ранней зрелости чины сократили законный срок несовершеннолетия в его пользу. Славной победой над самим собой начал он правление, которому суждено было сопровождаться победой и победой закончиться. Первые порывы его великого сердца были направлены на юную графиню Браге, дочь его подданного, и он искренно решился разделить с нею шведский престол. Но под давлением времени и обстоятельств он принес в жертву свои чувства более высокому долгу государя, и геройская доблесть вновь всецело овладела сердцем, не созданным для того, чтобы ограничиться тихим семейным счастьем.
Христиан IV Датский, уже бывший королем в тот момент, когда Густава еще не было на свете, напал на шведские границы и в борьбе с отцом этого героя добился значительных преимуществ. Густав- Адольф поспешил окончить пагубную войну и благоразумными уступками купил мир для того, чтобы обратить оружие против царя Московского. Никогда * двусмысленная слава завоевателя не соблазняла его проливать кровь своих народов в несправедливых войнах^ но от войны справедливой он никогда не уклонялся. Его борьба с Россией окончилась удачно для него, и шведская держава увеличилась на востоке значительными областями.


340
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
Между тем Сигиэмунд, король Польский, продолжал питать против сына враждебные намерения, вызванные еще отцом, и всеми уловками старался поколебать верность подданных Густава-Адольфа, сделать друзей его пассивными, его врагов — непримиримыми. Ни высокие достоинства его соперника, ни многочисленные доказательства преданности, которыми Швеция окружала своего обожаемого короля, не могли излечить этого ослепленного государя от бессмысленной надежды вновь вступить на потерянный трон. Все мирные предложения Густава были высокомерно отвергнуты. Против воли был этот миролюбивый герой вовлечен в продолжительную войну с Польшей, в течение которой под шведское господство постепенно перешли вся Лифляндия и прусская Польша. Всегда победитель, Густав-Адольф всегда был первый готов протянуть руку примирения.
Эта шведско-польская война совпадает с началом Тридцатилетней войны в Германии и находится с ней в связи. Король Сигизмунд, католик, боролся за шведскую корону с протестантским принцем,— зтого было совершенно достаточно, чтоб он считал обеспеченным для себя активное сочувствие Испании и Австрии; двойное родство о императором давало ему еще большие права на защиту. Надежда на столь могущественную поддержку и побуждала главным образом короля Польского к продолжению войны, которая оказалась столь невыгодной для него; между тем мадридский и венский дворы не переставали подбадривать его лживыми обещаниями. Теряя одну крепость за другой в Лифляндии, Курляндии и Пруссии, Сигизмунд видел, что его союзник, переходя в то же самое время в Германии от победы к победе, идет навстречу неограниченному господству: нет ничего удивительного, что его несклонность к миру возрастала вместе с его поражениями. Яростное увлечение, с которым он преследовал свои химерические планы, закрывало ему глаза на коварную политику его союзника, который старался лишь за е г о счет отвлечь шведского героя, чтобы тот не мешал ему наложить цепи на свободу Германии, а затем, как легкой добычей, овладеть истощенным севером. Одно лишь обстоятельство, на которое никак нельзя было рассчитывать, — геройское величие Густава, разорвало хитросплетения этой бесчестной политики. Восьмилетняя польская война, отнюдь не истощив Швецию, лишь способствовала формированию военного гения Густава-Адольфа, закалила шведские войска в долгих походах и позволила незаметно ввести новую так¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
34t
тику, благодаря которой шведы впоследствии творили чудеса на полях Германии.
После этого необходимого обзора тогдашнего состояния европейских государств я позволю себе снова перейти к прерванной нити событий.
Фердинанд вновь владел своими землями, но без тех денег, которые потратил на их завоевание. Сорока миллионов гульденов, которые были ему доставлены конфискациями в Чехии и Моравии, было бы слишком достаточно, чтобы возместить все издержки его и его союзников; но эта громадная сумма быстро растаяла в руках иезуитов и его любимцев. Герцог Максимилиан Баварский, победоносной руке которого император почти исключительно обязан был своими владениями и который ради своей религии и своего императора пожертвовал близким родственником, имел самые основательные притязания на его благодарность. И в договоре, который был заключен герцогом с императором еще до начала войны, он прямо выговорил себе возмещение всех расходов. Фердинанд чувствовал все значение обязательств, налагаемых на него этим договором и заслугами Максимилиана, но он не чувствовал никакого желания исполнить их за свой счет. Он намеревался блестяще вознаградить герцога, но только так, чтобы самого себя не обидеть. Это, разумеется, лучше всего могло быть сделано на средства того государя, против которого война позволяла ему сделать все, что угодно, проступки которого могли быть изображены в достаточно черных красках, чтоб оправдать всякое насилие над ним уважением к законам. Итак, надо было продолжать преследование Фридриха, обобрать Фридриха для того, чтобы вознаградить Максимилиана, и новая война была начата для того, чтобы расплатиться за старую.
Но к этому мотиву присоединился другой, неизмеримо более важный: до сих пор Фердинанд боролся только за свое существование и исполнял один лишь долг самозащиты; теперь же, когда победа даровала ему свободу действий, он вспомнил о своих мнимых высших обязанностях и подумал об обете, который он принес в Лорето и Риме своей покровительнице деве Марии, — распространять ее почитание повсюду, не щадя своей жизни и короны. С этим обетом неразрывно было связано угнетение протестантов. Трудно представить себе более благоприятное совпадение обстоятельств для выполнения обета, чем теперь, по окончании чешской войны. Он не имел


342
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
•еще ни силы, ни видимости права для того, чтобы отдать пфальц- ские земли католику, и последствия этой перемены были исключительно велики для всей католической Германии. Вознаграждая герцога Баварского добром, награбленным у его родственника, он одновременно удовлетворял свою гнуснейшую страсть и исполнял свои возвышеннейший долг: он уничтожал врага, которого ненавидел; освобождая свое корыстолюбие от чувствительной жертвы, он приобретал и венец небесный.
Гибель Фридриха была решена в кабинете императора гораздо раньше, чем судьба высказалась против него; но лишь после того, как случилось последнее, можно было позволить себе разгромить его актом насилия. Без соблюдения каких бы то ни было формальностей, которые были обязательны для такого случая по закону империи, указом императора курфюрст и три другие принца, сражавшиеся за него в Силезии и Чехии, были объявлены оскорбителями величества и нарушителями общего мира и лишены сана, владений и покровительства закона. Исполнение этого приговора против Фридриха, а именно захват его земель, было с таким же нарушением имперских законов возложено на Испанию, как владетельницу Бургундии, на герцога Баварского и лигу. Если бы евангелическая уния была достойна имени, которое она носила, и того дела, которое защищала, то исполнение приговора об опале могло бы натолкнуться на непреодолимые препятствия; но жалкое войско, едва равнявшееся испанской армии в Нижнем Пфальце, должно было отказаться от мысли бороться с соединенными войсками императора, Баварии и лиги. Приговор, произнесенный над курфюрстом, немедленно заставил все имперские города отшатнуться от союза, и государи не замедлили последовать их примеру. Счастливые уже тем, что спасли свои владения, они предоставили курфюрста, своего прежнего главу, самоуправству императора, отреклись от унии и поклялись никогда не возобновлять ее.
Бесславно покинули германские государи злосчастного Фридриха; Чехия, Силезия и Моравия преклонились пред грозной силой императора. Один лишь единственный человек, авантюрист, все богатство которого заключалось в его мече, граф Эрнст фон-Мансфельд, осмелился в чешском городе Пильзене сопротивляться всему воинству императора. Оставленный после пражского сражения без всякой поддержки курфюрстом, которому он посвятил свою службу, не зная


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
343
даже, будет ли ему Фридрих благодарен за его упорство, он долго еще держался один, выдерживая напор императорских войск, пока его солдаты под гнетом денежной нужды не продали город Пильзен императору. Не отчаявшись и после этого удара, он организовал в Верхнем Пфальце новую вербовку, привлекая к себе таким образом войска, распущенные унией. Вскоре под его знаменами собралось свежее двадцатитысячное войско, тем более страшное для всех областей, на которые оно бросалось, что единственным средством существования для него был грабеж. В неведении, куда хлынет этя толпа, трепетали заранее все соседние епископства, богатства кото^ рых могли привлечь ее. Но, теснимый герцогом Баварским, который в качестве исполнителя императорского приговора вторгся в Верхний Пфальц, Мансфельд вынужден был удалиться из этой области. Ускользнув посредством ловкого маневра от преследовавшего его баварского генерала Тилли, он вдруг появился в Нижнем Пфальце, подвергнув здесь рейнские епископства тем самым насилиям, которые готовил франконским. Между тем как баварско-императорская армия наводнила Чехию, испанский генерал Амброс Спинола двинулся из Нидерландов со значительным войском в Нижний Пфальц, защита которого была по Ульмскому договору предоставлена унии. Но все распоряжения были сделаны так неудачно, что один город за другим попадал в испанские руки, и, наконец, когда уния распалась, большая часть страны была занята испанскими войсками. Вторжение Мансфельда в Нижний Пфальц заставило испанского генерала Кордуву, который командовал этими войсками после ухода Спинолы, поспешно сиять осаду Фраикенталя. Но вместо того, чтобы вытеснить испанцев из этой провинции, Мансфельд поспешил перейти через Рейн, чтобы дать возможность своим голодным войскам покормиться в Эльзасе. В страшную пустыню обратились все незащищенные земли, в которые хлынул этот разбойничий поток, и лишь громадными суммами откупались города от полного разграбления. Набравшись новых сил в этом походе, Мансфельд снова появился на Рейне для защиты Нижнего Пфальца.
Пока за курфюрста Фридриха билась такая рука, он не погиб ^еще окончательно. У него родились новые надежды, а несчастье создало ему друзей, которые хранили молчание, пока он был счастлив. Король Английский Яков, равнодушно смотревший на то, как его зять теряет чешскую корону, когда был поставлен вопрос о самом


344
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
существовании его дочери и его внуков и когда победоносный враг позволил себе вторгнуться в самое курфюршество, вышел из состояния пассивности. Теперь наконец — хотя и слишком поздно — он открыл свою сокровищницу и поспешил помочь деньгами и войсками сперва унии, тогда еще защищавшей Нижний Пфальц, а затем, когда она распалась, — графу Мансфельду. Он склонил также к деятельной помощи своего близкого родственника, короля Датского Христиана. К тому же конец перемирия между Испанией и Голлан^ дней лишал императора всякой поддержки, на которую он мог рас*- считывать со стороны Нидерландов. Но важнее всего была помощь, оказанная пфальцграфу Семиградьем и Венгрией. Едва окончилось перемирие между Габором и императором, как этот страшный исконный враг Австрии снова вторгся в Венгрию и возложил на себя в Пресбурге королевскую корону. Успехи его были необычайно быстры, так что Букуа пришлось покинуть Чехию, чтобы спешить на защиту Венгрии и Австрии против Габора. Этот храбрый полководец пал во время осады Нейгейзеля; несколько ранее погиб под стенами Пресбурга столь же храбрый Дампьер. Стремительно вторгся Габор* в пределы Австрии; старый граф Турн и многие знатные чехи отдали и свою ненависть и свои силы врагу своего врага. Серьезное нападение со стороны Германии в то время, как Габор теснил императора со стороны Венгрии, могло быстро восстановить счастье Фридриха, но когда Габор выступал в поход, чехи и немцы неизменно складывали оружие, а когда они начинали оправляться, он всегда был уже истощен.
Между тем Фридрих не замедлил броситься в объятия своему новому защитнику— Мансфельду. Переодетый, появился он в Нижнем Пфальце, из-за которого боролись теперь Мансфельд и баварский генерал Тилли. Верхний Пфальц был давно завоеван. Луч надежды блеснул пред ним, когда из развалин унии стали являться ему новые друзья. С некоторого времени маркграф Баденский Георг-Фридрих, бывший член унии, стал набирать войско, которое вскоре превратилось в порядочную армию. Никто не знал, на чьей она будет стороне, как вдруг он двинулся в поход и соединился с графом Мане- фельдом. Маркграфство свое он до выступления уступил своему сыну, чтоб» этой уловкой спасти его от мести императора, если счастье изменит ему. Соседний герцог Вюртембергский также стаж увеличивать свои войска. Мужество пфальцграфа возрастало от все¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
34&
го этого, и он изо всех сил старался вновь вызвать к жизни унию. Теперь за Тилли была очередь подумать о своем спасении. С величайшей поспешностью вызвал он к себе войска испанского генерала Кордувы. Но между тем как неприятель соединял свои силы, Манс^ фельд и маркграф Баденский расстались, и последний был разбит баварским полководцем при Вимпфене (1622).
Нищий авантюрист, законнорожденность которого вызывала сомнение, явился защитником короля, которого губил один из его ближайших родственников и которого оставил без поддержки отец его супруги. Государь отказывался от своих владений, которыми он спо^ койно правил, для того, чтобы испытать ненадежное счастье войны ради другого, совершенно чуждого ему государя. Новый удалец, бедный владениями, но богатый славными предками, берется за защиту дела, которое первому не пришлось выполнить. Герцогу Христиану Брауншвейгскому, администратору гальберштадтскому, показалось, что он постиг тайну графа Мансфельда, как без денег содержать в боевой готовности армию в двадцать тысяч человек. Одушевляемый юношеской самонадеянностью и проникнутый жаждой добыть себе славу и деньги за счет католического духовенства, к которому он питал рыцарскую ненависть, он набрал в Нижней Саксонии значительное войско, \ славу которого должна была составить защита Фридриха и германской свободы. «Богу друг — попам враг» — таков был девиз, выбитый на его монетах, вычеканенных из награбленного церковного серебра, — девиз, которого не посрамили его подвиги..
Путь, который избрала эта разбойничья шайка, был по обыкновению ознаменован невероятными опустошениями. Разграбив нижнесаксонские и вестфальские монастыри, она набрала силы для грабежа верхнерейнских епископств. Гонимый здесь друзьями и врагами, Христиан подошел у майнцского города Гехста к Майну, который он перешел после кровопролитного столкновения с Тилли, не дававшего совершить переправу. Потеряв половину войска, он добрался до противоположного берега, где быстро собрал остатки своих отрядов и с ними присоединился к графу фон-Мансфельду. Преследуемая Тилли, вся банда бросилась вторично на Эльзас, чтобы докончить опустошение всего, что не было разграблено в первый раз. Между тем как курфюрст Фридрих в роли нищего беглеца тащился вслед. За войском, которое признавало его своим господином и украшало себя его именем, друзья его деятельно старались примирить его


Мб
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
€ императором. Фердинанд не хотел отнимать у них все надежды видеть пфальцграфа снова на престоле. Исполненный хитрости и коварства, он выказал полную готовность приступить к переговорам, благодаря которым он рассчитывал охладить их воинский пыл и удержать от крайностей. Король Яков, как всегда игрушка австрийского коварства, своей глупой суетливостью немало содействовал хитростям императора. Фердинанд требовал прежде всего, чтобы Фридрих, раз он обращается к милости монарха, сложил оружие, и Яков нашел это требование весьма справедливым. По его повелению, пфальцграф дал отставку своим единственным искренним защитникам, графу Мансфельду и Христиану, и ожидал в Голландии решения своей участи и милосердия императора.
Мансфельду и герцогу Христиану нехватало только новаго покровителя; они взялись за оружие не из-за интересов пфальцграфа, и потому его отказ от их услуг не мог заставить их сложить оружие. Война была для них целью независимо от того, за кого они сражались. После неудачной попытки графа Мансфельда поступить на службу к императору, оба они двинулись на 'Лотарингию, где неистовства их войск распространили ужас до самого центра Франции. Долго стояли они здесь в тщетном ожидании господина, который нанял бы их на работу, пока голландцы, теснимые испанским генералом Спинолой, не предложили им службу. После кровопролитного столкновения при Флерюсе с испанцами, которые хотели преградить им путь, они достигли Голландии, где появление их немедленно заставило испанского генерала снять осаду в Берген-оп-Зома. Но и Голландии скоро стали в тягость эти неудобные гости, и она воспользовалась первой передышкой, чтобы избавиться от их опасной помощи. Мансфельд оставил свои войска подкрепляться для новых подвигов в богатой провинции Восточной Фрисландии. Герцог Христиан, исполненный страстью к пфальцграфине, которую он впервые узнал в Голландии, и более воинственный, чем когда-либо, увел свои войска обратно в Нижнюю Саксонию с перчаткой этой государыни на шляпе и с девизом: «Всё для бога и для нее»—на своих знаменах. Оба далеко еще не закончили своих ролей в этой войне.
Таким образом все императорские земли были, наконец, очищены от врагов, уния распалась, маркграф Баденский, граф Мансфельд и герцог Христиан выбиты из позиции, и пфальцские земли наводнены войсками, приводившими в исполнение приговор императора.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
347
Мангейм и Гейдельберг были в руках баварцев; Франкенталь также вскоре перешел в руки испанцев. В отдаленном уголке Голландии пфальцграф ждал постыдного разрешения смягчить гнев императора у его ног, и так называемый съезд курфюрстов в Регенсбурге должен был, наконец, решить его судьбу. Она давно уже была решена при дворе императора, но только теперь обстоятельства оказались достаточно благоприятными, чтобы выступить открыто с этим решением. После всего, что было сделано императором против курфюрста, Фердинанд не мог надеяться на искреннее примирение. Лишь довершением насилия можно было его обезвредить. Итак, то, что потеряно, должно было остаться; Фридриху не суждено было видеть своих владений, а государь без земли и народа, понятно, не может более оставаться носителем курфюршеской шапки. Насколько тяжела была вина пфальцграфа пред Австрийским домом, настолько высоки были заслуги герцога Баварского. Насколько жажда мести и религиозная ненависть Пфальцского дома были страшны Австрийскому дому и католической церкви, настолько были велики надежды последних на благодарность и религиозное усердие герцога Баварского. Наконец, перенесение пфальцских избирательных прав на корону баварскую обеспечивало католической религии решительный перевес в совете курфюрстов и непреходящее первенство в Германии.
Этого последнего было достаточно, чтобы склонить трех духовных курфюрстов в пользу такого нововведения; среди протестантских голосов имел значение один лишь голос Саксонии. Но мог ли Иоганн-Георг отказать императору в праве, без которого подвергалось сомнению его собственное право на курфюршество? Правда, для государя, которого его происхождение, его сан и его силы ставили во главе протестантской церкви Германии, ничто, казалось бы, не должно было быть священнее, чем защита прав этой церкви от всех притязаний католиков. Однако вопрос заключался теперь не в том, как охранить интересы протестантской религии от католиков, а какой из двух равно ненавистных религий — кальвинистской или папской — предоставить победу над другой, какому из двух одинаково опасных врагов отдать звание курфюрста; при столкновении двух взаимно противоположных велений долга было естественно, что вопрос решался по мотивам личной ненависти и частной выгоды. Прирожденный защитник германской свободы и протестантской ре¬


348
ИСТОРИЯ триддатилетней войны
лигии подстрекал императора распорядиться Пфальцским курфюршеством по своему высочайшему благоусмотрению и совершенно не смущаться тем, что со стороны Саксонии, формы ради, будет оказано некоторое противодействие его мероприятиям. Если Иоганн-Георг впоследствии не давал своего согласия, то сам Фердинанд изгнанием евангелических проповедников из Чехии подал повод к такому изменению образа мыслей, и передача Пфальцского курфюршества в лен Баварии переставала быть противозаконным действием после того, как император по соглашению с курфюрстом Саксонским уступил ему Лузацию за шесть миллионов талеров военных издержек.
Таким образом, невзирая на возражения всей протестантской Германии, с нарушением основных законов империи, которые он в избирательном акте клятвенно обещался соблюдать, — Фердинанд торжественно передал в Регенсбурге герцогу Баварскому Пфальцское курфюршество, с тем, однако, что это пожалование, как было сказано, не касается притязаний, которые могли предъявить на Пфальц родственники и потомки Фридриха. Таким образом этот злополучный государь был теперь окончательно лишен своих владений, не выслушанный предварительно судом, который его осудил, — справедливость, в которой закон не отказывает ничтожнейшему из подданных и даже самому гнуспому преступнику.
Этот насильственный шаг открыл, наконец, глаза королю Английскому, и так как в это время как раз были прерваны переговоры о браке его сына с одной из испанских принцесс, то Яков деятельно вступился, наконец, за своего зятя. Переворот во французском министерстве поставил во главе управления кардинала Ришелье, и это глубоко павшее королевство почувствовало, наконец, что у кормила’ его стоит настоящий государственный муж. Старания испанского наместника в Милане овладеть Вальтелиной для того, чтобы таким путем придти в непосредственное соприкосновение с наследственными землями Австрии, возбудили вновь старые опасения перед этой державой, а вместе с тем снова вызвали к жизни политические принципы Генриха Великого. Женитьба принца Уэльского на Генриетте Французской связала обе эти короны более тесными узами, к которым присоединились также Голландия, Дания и несколько итальянских государств. Было решено вооруженной рукой принудить Испанию к возвращению Вальтелины, а Австрию — к восстановлению Фридриха. Но лишь для достижения первой цели была проявлена некото-


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
349
^ая деятельность. Яков I скончался, а Карл I в борьбе со своим парламентом не мог больше уделять внимания германским делам. Савойя и Венеция отказали в поддержке, и французский министр нашел, что, прежде чем решиться выступить на помощь немецким протестантам против их императора, необходимо усмирить гугенотов в своем отечестве. Насколько велики были надежды, возбужденные этим союзом, настолько ничтожен был его успех.
Граф Мансфельд, лишенный всякой поддержки, оставался в бездействии на нижнем Рейне, а герцог Христиан Брауншвейгский после неудачного похода был вновь изгнан из Германии. Новое нападение Бетлен Габора на Моравию, бесплодное вследствие отсутствия помощи со стороны Германии, как и все прежние, окончилось формальным миром с императором. Уния не существовала; ни один протестантский государь не был готов к войне, а на границах Нижней Германии стоял баварский генерал Тилли с войском, привыкшим к победам на протестантской земле. Передвижения герцога Брауншвейгского Христиана привлекли его в эту страну, откуда он прошел уже как-то до Нижней Саксонии, где взял Липпштадт, опорный пункт правителя края. Необходимость следить за этим врагом и удерживать его от новых нападений должна была и теперь еще оправдывать присутствие Тилли в этих краях. Между тем Мансфельд и Христиан за недостатком денег уже распустили свои войска, и перед армией графа Тилли не было ни тени врага. Для чего же обременяла она своим присутствием эту страну?
Трудно среди рева разъяренных партий различить голос истины, но подозрительным являлось уже то, что лига и не думала о разоружении. Преждевременное ликование католиков должно было еще больше усилить смущение. Император и лига, вооруженные и победоносные, стояли в Германии, на всей территории которой не было никакой силы, способной оказать им сопротивление, если бы они попытались напасть на протестантских государей или даже совсем положить конец религиозному миру. Если император Фердинанд и в самом деле был далек от мысли злоупотреблять своими победами, то уже беззащитность протестантов должна была подсказать ему такую мысль. Устарелые договоры не могли связывать государя, убежденного, что он все на свете обязан сделать для своей религии, и считавшего, что религиозная цель освящает всякое насилие. Верхняя Германия была побеждена, и лишь Нижняя могла про¬


350
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
тивиться его самодержавию. Здесь господствовали протестанты* здесь у католической церкви было отобрано большинство ее имущества, и казалось, что теперь настал момент возвратить эти потерянные владения церкви. В этих имуществах, присвоенных нижнегерманскими государями, заключался немалый источник их силы, и необходимость возвратить церкви ее достояние являлась в то же время превосходным предлогом ослабить этих государей.
Оставаться бездеятельным в таком критическом положении было- бы преступной беспечностью. Воспоминание об ужасах, совершенных войсками Тилли в Нижней Саксонии, было слишком свежо, чтобы не побудить государей к самозащите. Со всей возможной поспешностью вооружился весь нижнесаксопский округ. Были введены чрезвычайные военные налоги, войска набраны, и склады наполнены. С Венецией, Голландией и Англией велись переговоры о денежной помощи. Шли совещания о том, какую державу поставить во главе союза. Короли Зунда и Балтийского моря, естественные союзники этого округа, не могли оставаться равнодушными зрителями того, как император водворится здесь в качестве победителя и станет их соседом на берегах северных морей. Как интересы религии, так и интересы политики заставляли их положить предел движению этого государя в Нижней Германии. Христиан IY, король датский, причислял себя, в качестве герцога Голштинского, к чинам этого округа; столь же основательные причины заставили и Густава-Адольфа Шведского принять участие в этом союзе.
Оба короля соперничали в чести стать на защиту нижнесаксонского края и бороться со страшной австрийской. державой. Каждый предлагал выставить вполне снаряженную армию и лично предводительствовать ею. Победоносные походы против Москвы и Польши придавали особый вес обещанию короля Шведского. На всем балтийском побережье царила слава имени Густава-Адольфа. Но слава этого соперника точила сердце короля Датского, и чем больше лавров ждал Христиан IY для себя от этого похода, тем менее мог он подавить свою зависть и заставить себя уступить их своему соседу. Оба предъявили свои предложения и условия английскому министерству, где, наконец, Христиану IV удалось взять верх над соперником. Густав Адольф, в целях своей безопасности, требовал передачи ему в Германии, где сам он не имел ни клочка земли, нескольких крепостей для того, чтобы в случае неудачи обеспечить


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
351
своим войскам необходимое убежище. Христиан IY был владетелем Голштинии и Ютландии и, потерпев неудачу, мог безопасно отступить через эти земли во-свояси.
Для того чтобы опередить соперника, король Датский поспешил выступить в поход. Избранный главнокомандующим нижнесаксонского округа, он вскоре располагал шестидесятитысячным войском; администратор Магдебургский, герцоги Брауншвейгские и Мекленбургские присоединились к нему. Помощь, обещанная Англией, вдохнула в него новое мужество, и он, стоя во главе такой силы, льстил себя надеждой окончить войну одним походом. В Вену дано было знать, что вооружение имеет целью лишь защиту округа и сохранение спокойствия в этом крае. Но переговоры с Голландией, Англией и даже с Францией, необычайно напряженная деятельность в округе и грозная армия, собранная здесь, имели своей целью как будто не только простую защиту, но полное восстановление в правах курфюрста Пфальцского и унижение не в меру усилившегося императора.
После того как император истощил все возможности переговоров, увещаний, угроз и приказаний, чтобы принудить короля Датского и Нижнесаксонский округ сложить оружие, были открыты враждебные действия, и Нижняя Германия стала театром войны. Граф Тилли, подвигаясь по левому берегу Везера, овладел всеми проходами вплоть до Миндена. После неудачного нападения на Ниенбург и перехода через реку он вторгся в княжество Калембергское и занял его своими войсками. На правом берегу Везера действовал король, войска которого заняли Брауншвейг. Но, ослабив свою армию выделением из нее значительных отрядов, он не мог предпринять с остатком войска ничего серьезного. Сознавая превосходство противника, он избегал решительного сражения с таким же старанием, с каким полководец лиги искал его.
До; сих пор император вел войну в Германии, — если не считать испанско-нидерландских вспомогательных отрядов, напавших на Нижний Пфальц, — исключительно при помощи войск Баварии и лиги; Максимилиан вел войну в качестве главы имперской экзекуции, и Тилли, бывший его полководец, являлся слугою Баварии. Всем своим превосходством на поле битвы император был обязан войскам Баварии и лиги, в руках которых покоились таким образом все его счастье и авторитет. Эта зависимость от доброй воли Баварии


ш
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
и лиги не мирилась с широкими замыслами, которыми начали задаваться при императорском дворе после столь блестящих успехов.
Как ни велика была готовность лиги встать на защиту императора, так как с этим было связано ее собственное благосостояние, трудно было ожидать, чтоб она простерла свою готовность также на завоевательные планы императора. А если бы она впредь и согласилась дать войска для целей завоевания, то было основание опасаться, что она разделит с императором одну лишь общую ненависть, выгодами же завоевания воспользуется сама. Лишь значительная военная сила, выставленная в поле им самим, могла освободить императора от этой гнетущей зависимости от Баварии и обеспечить ему сохранение его нынешнего могущества в Германии. Но война слишком истощила императорские владения, чтобы дать огромные средства на такое снаряжение. При таких обстоятельствах для императора не было ничего приятнее предложения, которым изумил его один из его офицеров.
Это был граф Валленштейн, заслуженный офицер, богатейший дворянин Чехии. С ранней юности он служил императорскому дому и прославился во многих походах против турок, венецианцев, чехов, венгерцев и трансильванцев. Будучи полковником, он участвовал в битве под Прагой и затем в должности генерал-майора разбил венгерскую армию в Моравии. Благодарность императора была пропорциональна этим заслугам, и значительная доля имущества, конфискованного после чешского мятежа, была его наградой. Владетель несметного состояния, движимый честолюбивыми планами, исполненный веры в свою счастливую звезду, а еще более — надежд на глубокое понимание условий времени, он вызвался набрать и снарядить для императора армию на свои средства и средства своих друзей и даже избавить императора от забот о ее содержании, если ему будет позволено увеличить ее до пятидесяти тысяч человек. Не было человека, который не издевался бы над этим предложением как над химерическим порождением сумасбродной головы, но попытка была бы оправдана даже в том случае, если бы он выполнил лишь часть своего обещания. Ему предоставлено было для вербовки несколько округов в Чехии и дано было разрешение назначить офицеров по своему усмотрению. Через несколько месяцев под его знаменами стояло двадцать тысяч человек, с которыми он покинул пределы Австрии. Вскоре затем он появился


АЛЬБРЕХТ ВАЛЛЕНШТЕЙН
гравюры Питера Иссельбурга


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
353
на границе Нижней Саксонии уже с тридцатью тысячами. Для всего этого предприятия император не дал ничего, кроме своего имени. Слава полководца, виды на блестящее повышение и надежда на добычу привлекали удальцов со всех концов Германии под его знамена, и даже государи под влиянием корыстолюбия или из жажды славы вызывались теперь поставлять войска для Австрии.
Таким образом теперь — в первый раз за эту войну — в Германии появилось императорское войско — гроза для протестантов и немногим более утешительное явление для католиков. Валленштейну сбыло приказано соединить свою армию с войсками лиги и вместе с баварским генералом двинуться на короля Датского. Но, давно уже завидуя воинской славе Тилли, он не проявлял никакого желания делить с ним лавры этого похода и заслонять блеск своей славы сиянием подвигов Тилли. Правда, военный план Валленштейна служил поддержкой операциям Тилли, но он выполнял его совершенно независимо от Тилли. Так как у него не было тех источников, из которых Тилли содержал свое войско, то он вынужден был вести свою армию в богатые земли, еще не пострадавшие от войны. Итак, не соединившись — вопреки приказу — с полководцем лиги, он двинулся в область Гальберштадта и Магдебурга и овладел Эльбой при Дессау. Все земли по обоим берегам этой реки были таким образом открыты для его грабежей; он мог отсюда напасть с тыла на короля Датского и, в случае надобности, проложить себе даже путь в его земли.
Христиан IV чувствовал всю опасность своего положения между двумя столь страшными армиями. Еще ранее он соединился с возвратившимся недавно из Голландии администратором Гальберштадт- ским. Теперь он открыто признал также графа Мансфельда, от услуг которого до сих пор отказывался, и оказал ему посильную поддержку. Мансфельд сторицей вознаградил его за эту услугу. Без всякой чужой помощи он отвлек войска Валленштейна и помешал им в союзе с Тилли уничтожить короля. Невзирая на численное превосходство неприятеля, этот смелый полководец подошел даже к Дессаускому мосту и отважился окопаться прямо в виду императорских окопов. Но, не выдержав натиска всего неприятельского войска с тыла, он вынужден был уступить численности и покинуть позицию, потеряв три тысячи человек убитыми. После этого поражения Мансфельд двинулся в Бранденбург, где после краткого отдыха подкре-
768
23


su
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИ ЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
пил себя новыми войсками, а затем внезапно появился в Силезии,, чтоб отсюда вторгнуться в Венгрию и в союзе с Бетлен Габором внести войну в самые недра австрийских владений. Так как наследственные земли императора были беззащитны против такого неприятеля, то Валленштейн получил спешный приказ оставить на время в покое короля Датского для того, чтобы по возможности преградигь Мансфельду путь через Силезию.
Диверсия армии Валленштейна, вызванная Мансфельдом, дала' королю возможность отправить часть своих войск в Вестфалию, чтобы занять здесь епископства Мюнстер и Оснабрюк. Чтобы воспрепятствовать этому, Тилли поспешил покинуть Везер; но продвижение герцога Христиана, который обнаруживал намерение ворваться через Гессен в земли лиги и перенести сюда театр войны, заставило его как можно скорее покинуть Вестфалию. Чтобы не быть отрезанным от этих земель и воспрепятствовать опасному соединению ландграфа Гессенского с неприятелем, Тилли поспешно овладел всеми укрепленными местами на Верре и Фульде и взял город Мюнден у входа в гессенские горы, где обе реки впадают в Везер. Вслед затем он* захватил Геттинген, ключ к Брауншвейгу ш Гессену, и готовил ту же судьбу Нордгейму, но король со всей своей армией поспешил расстроить его намерения. Обеспечив эту крепость всем необходимым для долгой осады, он попытался проложить себе путь в земли лиги через Эихсфельд и Тюрингию. Он прошел уже Дудерштадт, но граф Тилли быстрыми переходами опередил его. Так как армия Тилли,, подкрепленная несколькими полками Валленштейна, численностью много превосходила его войско, то король во избежание сражения повернул к Брауншвейгу. Но Тилли неустанно преследовал его при этом отступлении, и после трехдневных стычек ему пришлось, наконец, дать неприятелю сражение при деревне Луттер у Баренберга. Датчане начали бой с большой храбростью; три раза водил их мужественный король против неприятеля, но, наконец, более слабой? стороне пришлось уступить численности и военной опытности неприятеля, — и полная победа выпала на долю полководца лиги. Шестьдесят знамен и вся артиллерия, обоз и амуниция достались победителю; много благородных офицеров и около четырех тысяч рядовых остались на поле сражения; несколько рот пехоты, бросившихся во время бегства в общинный дом в Луттере, сложили оружие- и сдались победителю.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
355-
Король бежал со своей кавалерией и быстро оправился от этого чувствительного удара. Тилли, пользуясь плодами своей победы, овладел Везером и брауншвейгскими зехмлями и оттеснил короля обратно к Бремену. Запуганный поражением, король собирался теперь держаться оборонительного образа действий, особенно для того, чтобы воспрепятствовать неприятелю перейти через Эльбу. Но, отделив гарнизоны для всех крепостей, он не мог ничего предпринять с остатками своего войска; разрозненные отряды были один за другим рассеяны или уничтожены неприятелем. Войска лиги, овладев всем течением Везера, распространились по ту сторону Эльбы и Гавела, и датские отряды были постепенно выбиты из всех позиций. Сам Тилли переправился через Эльбу и победоносно двинулся, в самые недра Бранденбурга, между тем как Валленштейн вторгся с другой стороны в Голштинию, чтобы таким образом перенести войну в собственные владения короля.
Он возвратился только что из Венгрии, где преследовал графа Мансфельда, не имея возможности сдержать его продвижение или воспрепятствовать его соединению с Бетлен Габором. Преследуемый, неустанно судьбой и всегда преодолевая свою судьбу, Мансфельд с невероятными усилиями счастливо пробился чрез Силезию и Венгрию к князю Семиградскому, где был, однако, принят не слишком радушно. В надежде на помощь Англии и на сильную диверсию в Нижней Саксонии Габор снова нарушил перемирие с императором, — и вдруг Мансфельд вместо ожидаемой диверсии привел ему за собой по пятам все войско Валленштейна и вместо того,- чтобы принести деньги, требовал их от него. Эти нелады между протестантскими государями охладили пыл Габора, и он поспешил, как всегда, отделаться от грозных войск императора миром. Твердо решившись снова при первом луче надежды нарушить этот мир, он отправил графа Мансфельда в Венецианскую республику, чтобы там прежде всего добыть денег.
Отрезанный от Германии и совершенно лишенный возможности прокормить жалкие остатки своих войск в Венгрии, Мансфельд продал оружие и снаряжение и распустил своих солдат. С небольшой свитой он направился через Боснию и Далмацию в Венецию; новые замыслы наполняли его мужеством, но поприще его было закончено. Судьба, неустанно швырявшая его повсюду при жизни, готовила ему могилу в Далмации. Недалеко от Цары настигла его смерть (1626) ^


356
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
Незадолго перед тем скончался его верный товарищ, Христиан, герцог Брауншвейгский, — два мужа, которые были бы достойны бессмертия, если бы они могли так же возвыситься над своим веком, как над своей судьбой.
Король Датский, даже располагая всеми своими войсками, не мог бороться с одним Тилли; тем менее мог он с ослабленными войсками оказывать сопротивление обоим полководцам императора. Датчане сдавали одну за другой свои позиции на Везере, Эльбе и Гавеле, и армия Валленштейна хлынула бурным потоком на Бранденбург, Мекленбург, Голштинию и Шлезвиг. Этот полководец, слишком надменный, чтобы действовать совместно с другим, отправил полководца лиги через Эльбу как будто затем, чтобы там наблюдать за голландцами, на самом же деле для того, чтобы самолично окончить войну против короля и таким образом пожать плоды побед, одержанных усилиями Тилли. Христиан потерял все крепости в своих немецких владениях, кроме одного Глюкштадта; войска его были разбиты или рассеяны, Германия не оказывала ему никакой помощи, Англия давала очень мало утешения, его союзники в Нижней Саксонии были отданы в жертву ярости победителя. Ландграфа Гессен- Кассельского Тилли после победы при Луттере заставил отказаться от союза с Данией. Грозное появление Валленштейна пред Берлином заставило курфюрста Бранденбургского покориться и принудило его признать Максимилиана Баварского законным курфюрстом. Большая часть Мекленбурга была наводнена теперь войсками императора, оба герцога в качестве сторонников короля Датского нака* заны имперской опалой и изгнаны из их владений. Защита германской свободы от противозаконных захватов оказалась преступлением, влекущим за собой потерю всех санов и владений. И все это было лишь началом вопиющих насилий, которые должны были вскоре за этим последовать.
Теперь выяснилась тайна, каким способом Валленштейн предполагал привести в исполнение свои безмерные обещания. Он перенял методы действия у графа Мансфельда, но ученик превзошел учителя. Сообразно с правилом, что война должна питать войну, Маяс- фельд и герцог Христиан содержали свои войска на средства, добытые путем вымогательств, безразлично от друга или от врага. Но этот разбойничий образ жизни сопровождался всеми неудобствами и опасностями разбойничьего существования. Подобно беглым ворам, при¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
35Т
ходилось им пробираться меж врагов бдительных и ожесточенных, перебегать из одного конца Германии в другой, трепетно выжидать удобного случая и избегать именно самых богатых земель, так как они находились как раз под охраной более сильных войск. Если Мансфельд и герцог Христиан в борьбе со столь страшными препятствиями успели все-таки сделать так удивительно много, то насколько же больше можно было достигнуть после преодоления всех этих препятствий, когда армия, собранная теперь, была достаточно многочисленна, чтобы привести в ужас любого из сильнейших государей империи, когда имя императора обеспечивало безнаказанность всякого насилия, — словом, когда под прикрытием высшего авторитета империи и во главе могущественной армии выполнялся тот же план, придуманный теми двумя авантюристами за свой страх и риск со случайно набранной бандой!
На все это рассчитывал Валленштейн, делая императору свое смелое предложение, которое теперь никто не находил слишком самоуверенным. Чем больше усиливалось войско, тем меньше приходилось заботиться о его содержании, потому что тем больше трепетали пред ним все противники. Чем возмутительнее были насилия* тем безнаказаннее можно было их творить. Против враждебно настроенных имперских чинов у них была видимость права; действуя против верных, они могли сослаться на мнимую необходимость. Неравномерное распределение этого гнета препятствовало опасному единению между чинами; истощение их земель лишало их возможности сопротивляться. Таким образом вся Германия стала провиант- ным складом для войск императора, и он мог хозяйничать во всех землях как в своих наследственных владениях. Всеобщие мольбы о правосудии неслись к императорскому престолу, но, пока обиженные государи добивались правосудия, можно было считать себя огражденным от их мести. Всеобщее возмущение направлялось как на императора, во имя которого совершались все эти ужасы, так и на полководца, преступившего границы своих полномочий и открыто употреблявшего во зло авторитет своего господина. Прибегали к императору, чтобы добиться у него защиты от его полководца. Но как только Валленштейн почувствовал, что благодаря своим войскам он всемогущ, он сбросил с себя и узы покорности императору.


358
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
Полное истощение врага давало возможность ожидать близкого мира. Тем не менее Валленштейн продолжал все усиливать императорские войска и, наконец, довел их численность до ста тысяч человек. Бесчисленные полковничьи и офицерские патенты, царская пышность полководца, громадные подачки его креатурам (он никогда не дарил менее тысячи гульденов), невероятные суммы на подкупы при дворе, чтобы сохранить здесь свое влияние, — и все это без всякого обременения для императорской казны. Все эти громадные деньги были добыты путем контрибуций в нижнегерманских областях; не делалось никакого различия между врагом и другом — везде самовольные проходы войск и постои во владениях всех государей, везде одинаковые вымогательства и насилия. Если верить одному преувеличенному сообщению того времени, то Валленштейн в течение семилетнего командования собрал посредством контрибуций с одной только половины Германии шестьдесят миллионов талеров. Чем чудовищнее были вымогательства, тем обширнее были его военные запасы, тем охотнее, стало быть, стекались под его знамена: весь мир гонится за счастьем. Его войска увеличивались, а Зем1ли, по которым они проходили, увядали. Но что было ему до проклятий областей, до воплей государей? Его войско боготворило его, и самое преступление давало ему возможность смеяться над всеми его последствиями.
Было бы несправедливостью ставить все эти безобразия императорских армий в счет самому императору. Если бы Фердинанд заранее знал, что он отдает в жертву своему полководцу все государства Германии, то он неизбежно понял бы, какую для него самого представляет опасность полководец, столь неограниченно могущественный. Чем теснее были узы между армией и ее вождем, от которого исходило всякое счастье, всякое повышение, тем более ослаблялись эти узы между ними обоими, с одной стороны, и императором — с другой. Правда, все делалось от имени последнего. Но Валленштейн пользовался величием главы империи лишь для сокрушения всякого другого авторитета в Германии. Отсюда — усвоенное этим человеком правило: явно унижать германских государей, уничтожать постепенно все ступени и ранги между этими государями и главою империи и поднять авторитет последнего на недосягаемую высоту. Если император будет единственной законодательной властью в Германии, кто сравнится тогда с визирем, которого он избрал исполнителем своей


Подпись Валленштейна 1628 г.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
359
золи? Самого императора изумила высота, на которую возвел его Валленштейн; но так как это величие господина было творением его слуги, то создание Валленштейна неминуемо должно будет погибнуть, раз перестанет его поддерживать рука его создателя. Не напрасно доводил он всех государей Германии до возмущения против императора: чем яростнее их вражда против Фердинанда, тем необходимее будет для императора тот человек, который один имеет возможность охранить его от их злых намерений. Его план, очевидно, состоял в том, чтоб его повелитель не боялся во всей Германии никого, кроме одного человека — того, кому он обязан этим могуществом.
Шагом к этой цели было требование Валленштейна предоставить ему в качестве временного залога только что завоеванный Мекленбург, пока ему не будут возмещены издержки, понесенные им до сих пор в походах для императора. Еще ранее Фердинанд, очевидно для того, чтобы дать своему полководцу преимущество пред баварским, возвел его в сан герцога Фридландского. Но обыкновенная награда не могла, конечно, удовлетворить честолюбие Валленштейна. Напрасно подымались даже в императорском совете недовольные голоса против этого нового повышения за счет двух государей империи; напрасно протестовали даже испанцы, которых давно уже оскорбляла надменность Валленштейна. Сильная партия приверженцев среди советников императора, державшая его сторону под влиянием подкупа, одержала верх: Фердинанд хотел во что бы то йи стало обязать благодарностью этого необходимого слугу. Придравшись к незначительному проступку, лишили наследия представителей одного из старейших владетельных домов Германии, чтобы их достоянием вознаградить императорскую креатуру (1628).
Вскоре затем Валленштейн стал именовать себя генералиссимусом императора на море и на) суше. Город Висмар был взят, и таким образом приобретена точка опоры на балтийском побережье. От Польши и ганзейских городов были потребованы суда для того, чтобы перенести войну через Балтийское море, преследовать датчан в самых недрах их государства и принудить их к миру, который должен был открыть путь к еще более важным завоеваниям. Связь нижнегерманских чинов со скандинавскими государствами была бы разорвана, если бы императору удалось стать между ними и окружить Германию от Адриатического моря до Зунда непрерывной


360
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
цепью своих земель (лежавшая по пути Польша зависела от него)- Если таковы были намерения императора, то у Валленштейна* были свои основания преследовать ту же цель. Прибалтийские владения должны были послужить краеугольным камнем могущества*, мечты о котором давно тешили его честолюбие и которое должно было дать ему возможность обходиться впредь без своего господина-
Чтобы добиться этой цели, было в высшей степени важно овладеть городом Штральзундом на балтийском побережье. Его превосходная гавань и легкая переправа отсюда на шведский и датский берега делали его в высшей степени пригодным опорным пунктом в случае войны с обоими государствами. Город этот, шестой в Ганзейском союзе, пользовался под охраной герцога Померанского весьма важными привилегиями. Не имея никаких связей с Данией, он до сих пор не принимал в настоящей войне ни малейшего участия. Но ни этот нейтралитет, ни привилегии не могли спасти его от вожделений Валленштейна, распространившего на него свои замыслы.
Предложение Валленштейна принять императорский гарнизон было с достойной твердостью отвергнуто штральзундским магистратом; было отказано также в коварной просьбе пропустить его войско. Тогда Валленштейн начал осаду города.
Для обоих скандинавских королей было равно важно сохранить независимость Штральзунда, без которой свободное плавание по* Бельту не могло считаться безопасным. Общая опасность победила, наконец, личную вражду, давно уже разъединявшую обоих королей* По договору в Копенгагене (1628) они взаимно обязались защищать ПГгральзунд соединенными силами и сообща бороться со всякой иноземной державой, которая с враждебными намерениями покажется в Балтийском море. Христиан IV тотчас же отправил в Штральзунд достаточный гарнизон и личным присутствием воодушевил мужество граждан. Несколько военных кораблей, присланных на помощь императорскому полководцу королем Польским Сигиз- мундом, были пущены датским флотом ко дну, и так как и город Любек отказался дать Валленштейну свои корабли, то генералиссимусу на море и суше нехватало кораблей даже для того, чтобы запереть гавань одного лишь города.
Казалось, не было большей авантюры, чем попытка взять превосходно укрепленную морскую крепость, оставляя открытым ее-


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
3611
порт. Валленштейн, до сих пор не знавший сопротивления, хотел на этот раз преодолеть также природу и победить непобедимое. Штральзунд, открытый с моря, продолжал без всяких препятствий получать жизненные припасы и подкрепляться новыми войсками. Тем не менее Валленштейн обложил его с суши и старался пустыми: угрозами заменить недостаток более действительных средств. «Я возьму этот город, хотя бы он был прикован цепями к небу»,— говорил он. Сам император, быть может раскаиваясь в начинании, которое не могло иметь для него славного исхода, с удовольствием воспользовался мнимой покорностью и некоторыми подходящими предложениями граждан Штральзунда и приказал своему полководцу отступить от города. Валленштейн пренебрег этим приказом и продолжал теснить осажденных непрерывными штурмами. Так как датский гарнизон, значительно уменьшившийся, был не в состоянии: справиться с тяжелой непрерывной работой, а король не имел никакой возможности отправить в этот город больше войска, то Штральзунд с разрешения Христиана обратился за помощью к королю Шведскому. Датский комендант, оставив крепость, уступил место шведскому, который продолжал оборону с исключительным успехом. Счастье Валленштейна разбилось об этот город, и впервые в жизни ему с его гордостью пришлось испытать чувствительное поражение: после целого ряда потерянных месяцев и с уроном в двенадцать тысяч убитых он отказался от своего намерения. Но созданная им для города необходимость прибегнуть к шведской помощи обеспечила тесный союз между Густавом-Адольфом и Штральзун- дом, что в дальнейшем немало облегчило появление шведов в Германии.
До сих пор удача сопровождала оружие лиги и императора, и Христиан IV, побежденный в Германии, вынужден был искать убежища на своих островах. Однако Балтийское море остановило это завоевательное движение. Недостаток кораблей не только воспрепятствовал преследованию короля, но даже грозил победителю потерей уже сделанных завоеваний. Опаснее всего было возможное соединение обоих северных монархов, которое совершенно лишало императора и его полководца возможности играть какую-либо роль на Балтийском море или сделать высадку в Швеции. Если бы, однако, удалось столкнуть интересы обоих государей и особенно обеспечить себя дружбой датского короля, то можно было бы надеяться


362
ИСТОРИЯ ТРИДЦ4ТИЛЕТНЕЙ войны
легко осилить оставшуюся в одиночестве шведскую державу. Страх пред вмешательством других государств, крамола протестантов в его наследственных владениях, громадные расходы по войне и более всего буря, грозившая разразиться во всей протестантской Германии, склоняли императора к миру, и его полководец, по совершенно противоположным побуждениям, спешил исполнить это желание. Весьма мало склонный желать мира, который должен был из блеска величия и могущества ввергнуть его во тьму частной жизни, он хотел только перенести театр войны на новое место и путем этого одностороннего мира затянуть лишь всеобщую смуту. Дружбу Дании, соседом которой он сделался в качестве герцога Мекленбургского, была весьма важна с точки зрения его широких планов, и он решил, хотя бы и в ущерб своему повелителю, связать благодарностью короля Датского.
Договором в Копенгагене Христиан IY обязался не заключать без участия Швеции отдельного мира с императором. Несмотря на это, предложение, сделанное ему Валленштейном, было принято с готовностью. На конгрессе в Любеке (1629), участие в котором шведских послов, явившихся ходатайствовать за Мекленбург, было с нарочитым пренебрежением отклонено Валленштейном, датчане получили от императора обратно все отнятые у них земли. Король обязался впредь вмешиваться в дела Германии лишь постольку, поскольку дает ему на то право звание герцога Голштинского, ни в каком случае не присвоивать нижнегерманских церковных владений и, наконец, предоставить мекленбургских герцогов их судьбе. Христиан сам вовлек обоих этих государей в войну с императором; теперь он жертвовал ими, чтобы сделать одолжение тому, кто похитил их владения. Одним из важнейших побуждений, заставивших его начать войну с императором, было восстановление курфюрста Пфальцского, его родственника, на престоле, — и об этом государе не было упомянуто в Любекском мирном договоре ни единым звуком; наоборот, в одной из статей его была признана законность курфюршеских прав Баварии. Так бесславно сошел со сцены Христиан IY!
Теперь спокойствие Германии было вторично в руках Фердинанда, и от него только зависело превратить мир с Данией во всеобщий мир. Изо всех областей Германии неслись к нему вопли несчастных, умолявших его положить конец их терзаниям. Неистовства


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
363
«его солдат, корыстолюбие ею полководцев перешли все границы. Наводненная опустошительными бандами Мансфельда и Христиана -Брауншвейгского и страшными отрядами Тилли и Валленштейна, Германия, окровавленная, истощенная и опустошенная, молила о покое. Могуче было стремление к миру у всех имперских чинов, могуче было оно у самого императора, который, втянувшись в Верхней Италии в войну с Францией, был обессилен текущей войной в Германии и боялся счетов, по которым он должен был платить. Но, к несчастью, условия, на которых обе религиозные партии соглашались сложить меч в ножны, были прямо противоположны. Католики хотели окончить войну с выгодой для себя; протестанты хотели того же; император, вместо того чтобы с мудрой умеренностью согласовать требования обеих партий, стал сторонником одной из них,— и в результате Германия снова была ввергнута в ужасы страшной войны.
Уже сразу после прекращения чешского восстания Фердинанд занялся искоренением реформации в своих наследственных владениях; однако из уважения к некоторым евангелическим чинам мероприятия эти проводились здесь с умеренностью. Но победы полководцев императора в Нижней Германии придали ему смелости, и он сбросил с себя всякие узы. Сообразно с этим решением, всем протестантам в его наследственных владениях было предложено отказаться или от их веры, или от отечества — страшный, бесчеловечный выбор, вызвавший ужасное возмущение среди австрийских крестьян. В пфальцских владениях вскоре после изгнания Фридриха Y реформатское богослужение было воспрещено, и преподаватели этого вероучения были изгнаны из Гейдельбергского университета.
Эти новшества были лишь преддверием к еще более значительным. На собрании курфюрстов в Мюльгаузене католики потребовали от императора, чтоб он* возвратил католической церкви все перешедшие со времени Аугсбургского религиозного мира к протестантам архиепископства, епископства, самостоятельные и подчиненные аббатства и монастыри и таким образом вознаградил католических чинов за все потери и неприятности, которые они претерпели в текущей войне. Этот намек, сделанный столь строго католическому государю, как Фердинанд, не мог остаться без результатов; но император находил пока несвоевременным возмущать всю протестантскую Германию столь решительным шагом. Не было протестантского


364
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
государя, для которого это отобрание церковных владений не являлось бы потерей части его земель. Там, где доходы с них шли не' полностью на светские цели, они обращались в пользу протестантской церкви. Многие государи обязаны были этим поступлениям значительной частью своих доходов и своей силы. Всех без исключения должно было до крайности возмутить отнятие церковных владений. Религиозный мир не лишал их права на них, хотя это право и не было бесспорным. Но долгое, у многих почти вековое обладание ими, молчание четырех сменивших друг друга императоров, закон справедливости, который давал им равное право с католиками на создания их предков, — на все это они могли ссылаться как на полное основание их права. Кроме действительной потери, которую претерпевали вследствие возвращения церковных владений их могущество и юрисдикция, кроме необозримой смуты, какая должна была явиться следствием всего этого, немалым ущербом было для них и то, что вновь назначенные католические епископы, очевидно, должны были усилить католическую партию в имперском сейме таким же количеством новых голосов. Столь чувствительные потери протестантской партии давали императору повод ожидать самого упорного сопротивления с их стороны, и, прежде чем пламя войны в Германии не было погашено совершенно он не хотел несвоевременно возбуждать против себя целую партию, столь опасную в своем единстве и имевшую могущественную опору в лице курфюрста Саксонского. Поэтому он произвел предварительно опыт в малом масштабе, чтобы испытать, как будет это принято в большом. Несколько имперских городов в Верхней Германии и герцог Вюртембергский получили приказ передать католикам разные захваченные церковные учреждения.
Положение вещей в Саксонии дало императору возможность сделать здесь некоторые еще более смелые попытки. В епископствах Магдебургском и Гальберштадтском протестантские каноники позволили себе выбрать епископа своего вероисповедания. Оба епископства, за изъятием только города Магдебурга, были теперь переполнены войсками Валленштейна. Случайно епископство Гальберштадт- ское было теперь свободно вследствие смерти администратора, герцога Брауншвейгского Христиана, а Магдебург — вследствие отрешения Христиана-Вильгельма, Бранденбургского принца. Фердинанд воспользовался этими обоими обстоятельствами, чтобы вручить Галь—


А
Ш
ЭВ
О
м
эн
ф
а
ä
н
ч
В
а
о
н
о
a
»
С гравюр Энднера по рисункам Ходовецкого


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
365
берштадтское епископство католику, да еще принцу из своего же дома. Чтобы предупредить такое насилие, магдебургский капитул поспешил выбрать архиепископом сына курфюрста Саксонского. Но папа, самовольно вмешавшись в это дело, присудил архиепископство Магдебургское австрийскому принцу. Нельзя было не удивляться -ловкости Фердинанда, который при всей благочестивейшей ревности к делам веры не забывал заботиться о благе своих родственников.
Наконец, когда после Любекского мира императору уже не приходилось бояться Дании и германские протестанты были как будто совершенно разгромлены, а требования лиги становились все громче :и настоятельнее, Фердинанд подписал (1629) пользующийся такой печальной известностью реституционный эдикт (указ о возвращении церковных владений), представив его предварительно на утверждение каждого из четырех католических курфюрстов. Во введении он заявляет о своем праве, в силу полноты императорской власти, давать толкование смыслу религиозного мира, различное понимание которого до сих пор служило предлогом для всяких смут, и в качестве верховного посредника и судьи выступать третейским судьей между обеими враждующими сторонами. Это право он основывал на обычае своих предшественников и на давнишнем согласии самих же протестантских чинов. Курфюршество Саксонское, действительно, признало за императором это право; теперь выяснилось, как много вреда причинил этот двор протестантскому делу своей приверженностью Австрии. Если, однако, буква религиозного мира в самом деле могла явиться предметом различных толкований, что в достаточной степени доказали вековые раздоры обеих [религиозных партий, то, разумеется, император, который сам был католическим или протестантским имперским государем и таким образом сам принадлежал к одной из партий, никак не мог решать религиозный спор между католическими и протестантскими чинами, не нарушая важнейшего постановления религиозного мира. Он не мог быть судьей в своем собственном деле, не обращая свободу германских государств в пустой звук.
И вот в силу этого незаконно присвоенного права толковать религиозный мир Фердинанд издал постановление, по которому с момента заключения этого мира всякое обращение протестантами в свою собственность как самостоятельного, так и подчиненного церковного владения противоречит смыслу этого договора и, как нару¬


366
ИСТОРИЯ ТРИДДА.ТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
шение такового, подлежит отмене. Он определял далее, что религиозный мир не обязывает католического государя разрешать своему протестантскому подданному что-либо, кроме свободного выезда из> его владений. Сообразно этому решению все незаконные владельцы церковных владений — стало быть все протестантские чины империи без различия — под страхом имперской опалы обязаны были без замедления выдать это незаконное достояние императорским комиссарам.
В списке значились два архиепископства и двенадцать епископетв,- кроме того бесчисленное множество монастырей, присвоенных протестантами. Этот эдикт был громовым ударом для всей протестантской Германии; он был страшен уже тем, что фактически отнимал сейчас, он был еще страшнее тем, что предрекал в будущем и предвестником чего являлся. Теперь протестанты не сомневались, что император и католическая лига решили стереть с лица земли их веру, а вслед затем и свободу Германии. Вопреки всяким представлениям были назначены комиссары и собрана армия, чтобы обеспечить им повиновение. Дело начали с Аугсбурга, где заключен был мир. Город должен был возвратиться под юрисдикцию своего епископа, и шесть протестантских церквей были закрыты. Таким же образом был принужден герцог Вюртембергский отдать свои монастыри. Эта нешуточная решительность повергла в ужас всех евангелических государей империи, но не могла воодушевить их к деятельному сопротивлению. Слишком могуществен был страх пред мощью императора; большая часть начала уже склоняться к уступкам. В виду этого надежда достигнуть мирным путем исполнения своего желания побудила католиков продлить еще на год приведение эдикта в исполнение, и это спасло протестантов. Прежде чем истек этот срок, успехи шведского оружия совершенно изменили положение вещей.
На собрании курфюрстов в Регенсбурге, где лично присутствовал Фердинанд (1630), решено было употребить все усилия для полного* успокоения Германии и удовлетворения всех жалоб. Последние исходили от католиков не в меньшем количестве, чем от протестантов, — как ни уверял себя Фердинанд, что он достаточно облагодетельствовал^ всех членов лиги реституционным эдиктом, а вождя ее — дарованием курфюршеского сана и пожалованием большей части пфальцских владений. Хорошие отношения между императором и государями*


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
367
лиги чрезвычайно поколебались со времени йоявлейия Валленштейна. Привыкший играть в Германии роль законодателя и даже распоряжаться судьбою императора, гордый- курфюрст Баварский заметил^ что полководец императора сразу сделал его совершенно ненужным и что все его прежнее значение исчезло вместе с авторитетом лиги. Другому суждено было пожать плоды его побед и покрыть забвением все его прежние заслуги. Высокомерный характер герцога Фридландского, для которого наивысшим торжеством была возможность проявлять пренебрежение к сану государей и раздувать авторитет своего господина до вызывающих ненависть размеров, в немалой степени усиливал раздражительность курфюрста. Недовольный императором, исполненный недоверия к его замыслам, он вступил в союз с Францией, в котором подозревали и остальных государей лиги. Страх перед завоевательной политикой императора, недовольство наличными вопиющими злоупотреблениями заглушали в них всякое чувство благодарности. Вымогательства Валленштейна стали совершено невыносимыми. Бранденбург оценивал свои убытки в двадцать миллионов, Померания — в десять, Гессен — в семь, остальные — в той же пропорции. Отовсюду неслись всеобщие мольбы о помощи; напрасны были всякие представления; в э т о м единственном вопросе между католиками и протестантами разногласий не было. Испуганного императора забросали массою петиций, сплошь направленных против Валленштейна, и совершенно ошеломили самыми ужасающими описаниями всевозможных насилий. Фердинанд не был варваром. Если он и. был отчасти виновен в гнусностях, которые творились его именем в Германии, он все же не знал всей безмерности их и потому, не долго думая, уступил требованиям государей и распустил восемнадцать тысяч кавалерии из своих войск. Когда происходило это уменьшение армии, шведы уже деятельно готовились к походу в Германию, и большая часть отпущенных императорских солдат поспешила стать под их знамена.
Эта уступчивость Фердинанда дала лишь повод курфюрсту Баварскому выступить с более решительными требованиями. Торжество императорского авторитета было неполно, пока герцог Фрид- ландский оставался главнокомандующим. Жестоко мстили теперь государи этому полководцу за высокомерие, гнет которого чувствовали' все они без различия. Поэтому отставки его требовали все курфюрсты и даже испанцы, с единодушием и горячностью, изумившими,


368
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
императора. Но именно единодушие и ярость, с которой враги императора настаивали на отставке Валленштейна, должны были убедить его в значении этого слуги. Валленштейн, уведомленный о кознях, которые ковались против него в Регенсбурге, не замедлил выяснить императору истинные замыслы курфюрста Баварского. Он явился сам в Регенсбург, но с такой пышностью, которая затмила самого императора и дала лишь новую пищу ненависти его врагов.
Долго не мог решиться император. Тяжела была жертва, которой от него требовали. Всем своим превосходством он был обязан герцогу Фридландскому; он чувствовал, как много он теряет, принося Валленштейна в жертву ненависти государей. Но, к несчастию, он нуждался как раз теперь в благосклонности курфюрстов. Он задумал передать императорский престол сыну своему Фердинанду, избранному королем Венгерским, для чего ему необходимо было согласие Максимилиана. Это обстоятельство было для него в высшей степени важно, и он нс поколебался предать своего лучшего слугу, чтобы купить благоволение курфюрста Баварского.
На том же съезде курфюрстов в Регенсбурге присутствовали также французские послы, уполномоченные предотвратить войну, грозившую вспыхнуть между императором и их повелителем в Италии. Герцог Мантуанский и Монферратский Винченцо умер, не оставив наследников. Его ближайший родственник Карл, герцог Невер- ский, поспешил овладеть наследством, не исполняя своего долга по отношению к императору, как ленному сюзерену этих герцогств. Опираясь на поддержку французов и венецианцев, он упорно отказывался отдать эти земли императорским комиссарам впредь до решения о его праве. Фердинанд, подстрекаемый испанцами, для которых в качестве владетелей Милана близкое соседство французского вассала было в высшей степени нежелательно и которые были очень рады возможности сделать при помощи императора кой- какие приобретения в этой части Италии, взялся за оружие. Вопреки всем усилиям папы Урбана VIII, который боялся допустить войну в этих краях, император отправил через Альпы немецкую армию, внезапное появление которой привело в ужас все итальянские государства. В то время как все это происходило в Италии, его оружие одерживало победу за победой но всей Германии. Под влиянием все преувеличивающего страха в этом видели внезапное возрождение старых замыслов Австрии — стать всемирной монархией. Ужасы гер-


о
-sé
о SI д ^
3
и ^ ад ^
§и
ад J
Ф Ö
И rfô н
ф
01
о
&
о
о
ou
о
н
о
S
С гравюр Энднера по рисут


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
369
зманской войны распространились теперь также на благословенные поля, орошаемые рекою По. Город Мантуя был взят приступом, и все окрестные территории были обречены терпеть опустошительное пребывание необузданных полчищ. К проклятьям, окружавшим по всей Германии имя императора, присоединились теперь проклятия Италии, .и даже в конклаве возносились тихие моления об успехе протестантского оружия.
Испуганный всеобщею ненавистью, навлеченной на него этим итальянским походом, и утомленный настоятельными требованиями курфюрстов, ревностно поддерживавших представления французских министров, император принял предложение Франции и обещал утвердить в лене нового герцога Мантуанского.
Столь важная услуга со стороны Баварии заслуживала ответной услуги Франции. Заключение трактата дало уполномоченным Ришелье удобный случай опутать императора во время их пребывания в Регенсбурге коварнейшими интригами, возбудить против него и без того уже недовольных государей лиги и дать всем решениям собрания курфюрстов неблагоприятное для императора направление. Превосходным орудием этих козней явился капуцин патер Жозеф, присоединенный Ришелье к посольству в качестве совершенно незаметного спутника. Одной из первых инструкций, данных ему, было — всячески добиваться отставки Валленштейна. С уходом полководца, умевшего вести их только к победе, австрийские войска теряли большую часть своей силы; целые армии не могли возместить потерю одного этого человека. Главная хитрость политики Ришелье заключалась в следующем: в тот момент, когда победоносный король, имевший целиком в своих руках инициативу военных действий, готовился к бою против императора, — отнять у императорских войск единственного полководца, равного ему по воинской опытности и авторитету. Войдя в соглашение с курфюрстом Баварским, патер Жозеф постарался преодолеть нерешительность императора, которого держали как бы в осаде испанцы и весь совет курфюрстов. «Было бы хорошо, — так полагал он, — угодить в этом отношении государям и таким образом заручиться их согласием на передачу римской короны сыну императора. Пусть только пройдет буря, а Валленштейн всегда будет готов опять занять свое прежнее место». Хитрый капуцин был слишком уверен в своем собеседнике и ничем не рисковал, приводя такой утешительный довод.
768
24


370
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
Голос мопаха был для Фердинанда II голосом божьим. «На земле- не было для него ничего священнее особы священнослужителя,—пишет его собственный духовник. — Он часто говорил, что если бы он встретил в одном месте и одновременно члена духовного* ордена и ангела, то он раньше поклонился бы монаху, а затем ангелу». Отставка Валленштейна была решена.
В благодарность за его благочестивое доверие капуцин с такою* ловкостью действовал в Регенсбурге против императора, что все старания последнего обеспечить своему сыну, королю Венгерскому,- римскую корону окончились полной неудачей. В особой статье только что заключенного договора французские министры во имя этой .короны обязались сохранять полнейший нейтралитет по отношению ко всем врагам императора, между тем как Ришелье уже вел переговоры с королем Шведским, подстрекал его к войне и навязывал ему содействие своего государя. Но и от этой лжи он отказался, как только она произвела свое действие, и патеру Жозефу пришлось поплатиться заточением в монастырь за якобы дерзкое- превышение своих полномочий. Слишком поздно узнал Фердинанд,, как над ним издевались. «Дрянной капуцин, — сказал он однажды,— обезоружил меня своими четками и уложил целых шесть курфюр- шеских шапок в свой маленький капюшон».
Обман и козни торжествовали, таким образом, над императором в тот самый момент, когда в Германии его считали всемогущим и где он в самом деле был таковым благодаря своему оружию. Потеряв; пятнадцать тысяч солдат, лишившись полководца, который возмещал для него потерю целого войска, он покинул Регенсбург, не добившись исполнения желания, ради которого он принес все жертвы. Прежде чем шведы успели разбить его на поле битвы, Максимилиан Баварский и патер Жозеф нанесли ему неисцелимую рану. На этом самом достопамятном съезде в Регенсбурге была решена война со Швецией и покончена война с Мантуей. Напрасно ходатайствовали, здесь государи пред императором за герцогов Мекленбургских; столь же напрасно клянчили английские послы о назначении ежегодного содержания пфальцграфу Фридриху.
Когда весть об отставке дошла до Валленштейна, он стоял во* главе почти стотысячной армии, обожавшей его. Большинство офицеров были его креатурами, мановение его руки было приговором судьбы для простого солдата. Безгранично было его честолюбие..*


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
37Î
непреклонна его гордость; его властный дух не был способен претерпеть оскорбление, не отомстив за него. Один миг низвергал его теперь с высоты всемогущества в ничтожество частного существования. Для того чтобы привести в исполнение такой приговор против такого преступника, требовалось не менее искусства, чем для того, чтобы добиться его осуждения от судьи. Поэтому доставить эту неприятную весть Валленштейну предусмотрительно поручили двум лучшим его друзьям, которые должны были по возможности смягчить ее самыми льстивыми уверениями в неизменной благосклонности императора.
Когда посланцы императора явились к Валленштейну, все содержание их поручения было давно известно ему. Он имел достаточно времени, чтобы придти в себя, и на лице его была написана радость, тогда как страдание и ярость бушевали в его груди. Но он решил повиноваться. Приговор захватил его врасплох, прежде чем созрела обстановка и закончены были приготовления для решительного шага. Его обширные поместья были рассеяны в Чехии и Моравии; конфискацией их император мог перерезать жизненный нерв его силы. От будущего ждал он удовлетворения, и в этой надежде укрепили его пророчества одного итальянского астролога, водившего этот неукротимый дух на помочах точно ребенка. Сени — так было его имя — прочитал в звездах, что блестящее поприще его господина далеко еще не завершено, что будущее уготовило для него счастье^ еще более лучезарное. Можно было и не беспокоить звезды, чтобы предсказать с достаточной вероятностью, что такой враг, как Густав- Адольф, не позволит долго обходиться без такого полководца, как Валленштейн.
«Императора обошли, — ответил Валленштейн посланным, — я жалею его, но прощаю ему. Он, очевидно, во власти высокомерного баварца. Правда, я огорчен, что он так легко пожертвовал мною, но я повинуюсь». Он по-царски одарил послов и в смиренном письме просил императора не лишать его своей милости и сохранить за ним пожалованные ему звания. Всеобщий ропот армии сопровождал весть об отставке полководца, и лучшая часть офицеров не замедлила покинуть императорскую службу. Многие последовали за ним в его чешские и моравские владения; других он привязал к себе большими пенсиями, чтобы при случае иметь возможность немедленно воспользоваться их услугами.


372
ИСТОРИЯ ТРИДЦ4ТПЛЕТНЕЙ войны
Удаляясь в тишину частного существования, он меньше всего думал о покое. Он окружил себя королевской пышностью в этом уединении, как бы для издевательства над унизительным приговором. Шесть ворот вели ко дворцу, в котором он жил в Праге. Сотни домов были разрушены, чтобы очистить место для двора его замка. Такие же дворцы были выстроены в его остальных многочисленных поместьях. Представители знатнейших родов добивались чести служить ему. Императорские камергеры возвращали свой золотой ключ, чтобы исполнять те же обязанности при Валленштейне. Он держал шестьдесят пажей, обученных лучшими преподавателями; его прихожую охраняли всегда пятьдесят телохранителей. Его обычный стол состоял не меньше чем из ста блюд; его домоправитель был важный сановник. Во время путешествий свита и обоз, следовавшие за ним, занимали сто шести- и четырехконных упряжек; его двор следовал за ним в шестидесяти каретах с пятьюдесятью запасными лошадьми. Великолепие ливрей, блеск экипажей и убранство комнат соответствовали прочей обстановке. Шесть баронов и столько же рыцарей состояли неизменно при его особе для исполнения каждого его желания; двенадцать патрулей совершали обход вокруг его дворца, чтобы везде царила мертвая тишина. Его вечно работавшей голове была необходима эта тишина; шум колес не должен был доноситься до его жилища, и для этого улицы нередко преграждались цепями. Безмолвие, окружавшее его, царило и в его обращении. Мрачный, замкнутый, непроницаемый, он был скуп на слова гораздо больше, чем на подарки, и то немногое, что он говорил, произносилось крайне неприятным тоном. Он никогда не смеялся, и соблазны чувственности были неизвестны его ледяной крови. Всегда занятый, всегда поглощенный обширными замыслами, он отказался от всяких пустых развлечений, на которые другие расточают драгоценную жизнь. Своей обширной перепиской, охватывавшей всю Европу, он занимался сам; большинство бумаг он писал собственноручно, чтобы как можно менее полагаться на молчание других. Он был высок и худощав, с желтоватым лицом, рыжеватыми короткими волосами, маленькими, но сверкающими глазами. Страшная, тягостная сосредоточенность лежала на его челе, и лишь его расточительная щедрость удерживала трепещущую толпу его челяди.
В этой напускной безвестности тихо, но не бездеятельно дожидался Валленштейн решительного часа и близкого момента мести. Он


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
373
уже предвкушал его, когда вскоре началось победоносное продвижение Густава-Адольфа. Он не отказался ни от одного из своих заносчивых планов; неблагодарность императора освободила его честолюбие от всяких стеснительных обязательств. Ослепительное сияние его частной жизни выдавало гордый полет его замыслов, и расточительный, точно монарх, он как будто считал вожделенные блага уже своим бесспорным достоянием.
После отставки Валленштейна и высадки Густава-Адольфа надо было назначить нового главнокомандующего; в то же время было, казалось, необходимо соединить в одних руках до сих пор разделенную власть над войсками императора и лиги. Максимилиан Баварский мечтал об этом назначении, которое могло сделать его властелином императора; но именно потому-то последний хотел предоставить этот пост королю Венгерскому, своему старшему сыну. В конце концов, для того, чтобы отделаться от обоих соискателей и не обидеть никого, главнокомандующим назначили полководца лиги Тилли, который тем временем переменил баварскую службу на австрийскую. Войско Фердинанда в Германии после отделения отрядов Валленштейна, состояли из сорока тысяч человек; почти столько же насчитывала армия лиги; обе армии были поручены превосходным офицерам, имели опыт многолетних походов и гордились длинным рядом побед. Во главе такого воинства можно было не бояться появления короля Шведского, тем более что армии эти занимали Померанию и Мекленбург, единственные пути, через которые он мог ьторгнутъся в Германию.
После злополучной попытки короля Датского остановить успехи императора Густав-Адольф оставался единственным государем в Европе, в котором погибающая свобода могла найти защитника, и в то же время — единственным, кого побуждали к тому серьезнейшие политические причины, кому давали на это право вынесенные оскорбления, а силу — личные способности, вполне соответствовавшие этому рискованному начинанию. Важные политические соображения, общие с Данией, побудили его еще до начала войны в Нижней Саксонии предложить себя лично и свои войска для защиты Германии; тогда, к своему несчастью, его отстранил король Датский. С тех пор надменность Валленштейна и деспотическое высокомерие императора достаточно раздражали его лично и указывали, в чем его монарший долг. Императорские войска помогали королю Польскому Сигизмунду


374
ИСТОРИЯ ТРИДЦ1ТИЛЕТНЕИ войны
защищать Пруссию от шведов. Король, жаловавшийся Валленштейну на эти враждебные действия, получил ответ, что у императора слишком мн'ого солдат — он должен помогать ими своим добрым друзьям. Тот же Валленштейн с оскорбительным упорством настаивал на удалении шведских послов с Любекского конгресса и, когда они не испугались этого, пригрозил, что с ними обойдутся вопреки международному праву. Фердинанд позволил оскорбить шведский флаг и перехватил депеши короля в Семиградье. Он продолжал затруднять заключение мира между Польшей и Швецией, поддерживал притязания Сигизмунда на шведский престол и отказывал Густаву- Адольфу в королевском титуле. Настойчивые представления Густава он не удостоивал вниманием и вместо того, чтобы дать ему удовлетворение за нанесенные старые оскорбления, присоединял к ним новые.
Наличие столь многих личных побуждений, соединенное с важнейшими государственными и религиозными соображениями и подкрепленное настоятельными призывами из Германии, должно было произвести сильнейшее впечатление на душу государя, который тем больше был склонен относиться ревниво к своей королевской чести, чем больше оспаривали ее у него, пламенно жаждавшего славы защитника угнетенных и страстно любившего войну как истинную стихию своего гения. Но прежде чем перемирие или мир с Польшей не развязали ему руки, он не мог серьезно думать о новой и опасной войне.
Заслуга такого перемирия с Польшей принадлежит кардиналу Ришелье. Этот великий государственный человек, держа в одной руке кормило Европы, а другою укрощая ярость партий и высокомерие вельмож в недрах Франции, среди забот бурного правления непоколебимо преследовал свой план ■— остановить гордый бег возрастающего могущества Австрии. Но обстоятельства, окружавшие его, создавали для осуществления этих замыслов немалые препятствия, ибо и великому человеку не проходит безнаказанно презрение к предрассудкам своего времени. Министр католического короля и, в сане кардинала, сановник римской церкви, он не осмеливался еще в союзе с врагом своей церкви открыто напасть на державу, которая сумела в глазах толпы освятить свои честолюбивые притязания именем религии. Уступки, которые Ришелье вынужден был делать ограниченным воззрениям, своих современников, ограничивали также


ГУСТАВ-АДОЛЬФ
С портрета маслом Ван-Дейка


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
375
«его политическую деятельность, которая могла проявляться лишь в осторожных попытках действовать тайно и исполнять замыслы его светлой головы чужой рукой. После напрасных стараний воспрепятствовать заключению мира между Данией и императором он прибегнул к Густаву-Адольфу, герою своего века. Ничто не было упущено, чтобы заставить этого короля решиться и вместе с тем дать ему средства для выполнения его решения. Шарнас, не возбуждавший подозрения агент кардинала, появился в польской Пруссии, где Густав-Адольф вел войну с Сигизмундом, и, переезжая от одного короля к другому , старался привести их к перемирию или миру. Густав- Адольф давно был готов на мир; наконец, французскому министру удалось открыть глаза королю Сигиэмунду на его истинные интересы и на коварную политику императора. Между обоими королями заключено было шестилетнее перемирие, в силу которого Густав сохранял за собой все свои завоевания и, наконец, получал вожделенную свободу обратить оружие против императора. Французский агент предложил ему для этого союз своего короля и значительную субсидию, которой не приходилось пренебрегать. Но Густав-Адольф не без основания боялся, что, приняв деньги, он очутится в зависимости от Франции, которая, чего доброго, свяжет его среди побед, а также опасался возбудить недоверие протестантов союзом с католической державой.
Насколько необходима и справедлива была эта война, настолько же были благоприятны обстоятельства, при которых Густав-Адольф начинал ее. Правда, страшно было имя императора, неистощимы источники его сил, непреодолимо доселе его могущество; всякого другого устрашила бы столь рискованная игра, но не Густава. Густав предвидел все препятствия и опасности, стоявшие на пути его начинанию; но он знал также способы, которыми он надеялся победить все это. Невелика была его армия, но превосходно дисциплинирована, закалена суровым климатом и долгими походами, приучена в польской войне к победам. Бедная деньгами и людьми и истомленная •свыше сил восьмилетней войной, Швеция была энтузиастически предана своему королю, что позволяло ему надеяться на самоотверженную поддержку своих чинов. В Германии имя императора было по меньшей мере столь же ненавистно, сколько страшно. Протестантские государи ждали только появления освободителя, чтобы свергнуть невыносимое иго тираний и открыто стать на £т6рону Швеции.


376
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
Да и католическим чинам было лишь выгодно появление противника*, ограничивающего чрезмерное преобладание императора. Первая победа, одержанная на германской территории, решала успех его дела — она должна была определить решение еще колеблющихся государей, поднять мужество его сторонников, усилить приток солдат под его знамена и привлечь богатые средства для продолжения войны. Если большинство немецких земель весьма пострадало от пережитых бедствий, то богатые ганзейские города были избавлены от них и ничем не рисковали, предотвращая общее разорение незначительным добровольным пожертвованием. Чем большее количество земель освобождалось от императорских войск, тем более должны были уменьшаться в численности эти войска, так как они могли: жить лишь за счет стран, где стояли. Несвоевременная отправка^ войск в Италию и Нидерланды и без того ослабила силы императора; Испания, ослабленная потерей своего американского флота с серебром и занятая решительной войной с Нидерландами, могла оказать- ему лишь незначительную помощь. Наоборот, Великобритания обещала королю Шведскому значительные субсидии, а Франция, только что достигшая внутреннего умиротворения, встретила его начинание- самыми выгодными предложениями.
Но лучший залог счастливого исхода своих Замыслов нашел Густав-Адольф в самом себе. Благоразумие требовало, чтоб он обеспечил себя всеми иностранными источниками помощи и таким образом оградил себя в своем начинании от упрека в самонадеянности. Лишь в своей груди черпал он, однако, мужество и отвагу. Густав- Адольф был бесспорно первым полководцем своего века и храбрейшим солдатом в своем войске, которое он сам создал. Хорошо знакомый с тактикой греков и римлян, он был изобретателем усовершенствованного военного искусства, послужившего образцом величайшим полководцам последующих времен. Большие неповоротливые эскадроны он уменьшил, чтобы сообщить движениям кавалерии большую легкость и быстроту; для той же цели он увеличил расстояние между батальонами. Он располагал свою армию в бою не одной линией, как делали до сих пор, а двумя, так что если первая шеренга начинала уступать, могла наступать вторая. Недостаточную численность конницы он возмещал тем, что между кавалеристами размещал пехотинцев, что очень часто решало победу; о значении пехоты в бою Европа узнала от него. Вся Германия изумлялась дисциплине*.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
377
которою так доблестно выделялись шведские войска в начале своего пребывания на немецкой земле. Всякое распутство преследовалось строжайшим образом, а строже всего — богохульство, грабежи, игра и поединки. Шведские военные законы предписывали умеренность, и в шведском лагере, не исключая палатки короля, не было видно ни золота, ни серебра. Полководец так же внимательно следил за нравственностью солдат, как и за их храбростью. Каждый полк сходился для утренней и вечерней молитвы вокруг своего пастора, и богослужение отправлялось под открытым небом. Во всем этом законодатель был первым образцом. Естественно-живая богобоязнь возвышала мужество, одушевлявшее его великую душу. Равно свободный от грубого неверия, разнуздывающего дикие похоти варвара, и от пресмыкающегося лицемерия Фердинанда, которое ползает червем пред божеством и чванливо попирает выю человечества, он и в упоении своим счастьем оставался всегда человеком и христианином, и в смирении своей молитвы — героем и королем. Все тяготы войны он переносил наравне с последним рядовым; в черном дыму сражений в душе его царил свет; везде присутствуя своим взглядом, он забывал о смерти, окружавшей его; на пути к страшнейшей опасности можно было всегда найти его. Его природная смелость слишком часто заставляла его забывать, что он должен дорожить собой как полководец, и он закончил свою царственную жизнь как рядовой солдат. Но вслед за таким полководцем трус и храбрец равно шли к победе, и от его всеохватывающего орлиного взгляда не скрывался ни один геройский подвиг, вдохновленный его примером. Слава повелителя пробуждала во всем народе воодушевление и чувство собственного достоинства. Гордясь таким королем, финляндский и готландский крестьянин охотно забывал свою бедность, солдат радостно проливал свою кровь, и высокое одушевление, которое сообщал один человек всему народу, еще надолго пережило своего творца.
Насколько казалась бесспорной необходимость войны, настолько все расходились относительно способа, как должно ее вести. Наступательная война казалась слишком смелой даже мужественному канцлеру Оксеншерна; силы бедного и честного короля казались слишком слабыми в сравнении с необъятными богатствами деспота, который распоряжался всей Германией как своим достоянием. Осторожность и опасения министра были опровергнуты дальновидными соображениями героя. «Если ждать неприятеля в Швеции, — говорил


378
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОЙНЫ
Густав, — то, потеряв одно сражение, мы потеряем все; наоборот, если мы начнем счастливо в Германии, то мы победили. Море велико, и в Швеции нам придется охранять ее обширное побережье. Если неприятельский флот проскользнет мимо нас или наш флот будет разбит, то мы ничем не сможем воспрепятствовать высадке неприятеля. Во что бы то ни стало надо отстоять Штральзунд. Пока эта гавань в наших руках, мы господствуем на Балтийском море и будем всегда иметь свободное сообщение с Германией. Но для того чтобы Защищать Штральзунд, нам нельзя прятаться в Швеции, нам необходимо переправиться с армией в Померанию. Поэтому не говорите мне больше ничего об оборонительной войне, в которой мы потеряем наши важнейшие преимущества. Сама Швеция не должна видеть в своих пределах неприятельского знамени, а вашим планом мы сумеем воспользоваться, если нас побьют в Германии».
Решено было, таким образом, двигаться в Германию и напасть на императора. Приготовления велись самым энергичным образом, и меры, принятые Густавом, обнаруживали столько же благоразумия, сколько его решение — смелости и величия. Прежде всего необходимо было в виду войны в столь дальних пределах обеспечить самое Швецию от подозрительных намерений ее ближайших соседей. При личном свидании с королем Датским в Маркареде Густав обеспечил себе дружбу этого монарха; московские границы были прикрыты войсками; Польшу, если бы ей вздумалось нарушить перемирие, можно было держать в страхе из Германии. Шведский уполномоченный фон-Фалькеиберг, объезжавший Голландию и немецкие дворы, привез своему господину самые льстивые уверения со стороны многих протестантских государей, хотя никто еще не имел достаточно мужества и самоотвержения, чтобы заключить с ним формальный союз. Города Любек и Гамбург выказали готовность дать ссуду деньгами и принимать в уплату шведскую медь. Доверенные лица были посланы также к князю Семиградскому, чтобы побудить этого непримиримого врага Австрии поднять оружие против императора.
Между тем в Нидерландах и Германии был открыт набор солдат в шведскую армию, пополнены старые полки, сформированы новые, добыты суда, флот приведен в полную исправность, провиант, амуниция и деньги собраны в возможно большем количестве. Вскоре тридцать военных кораблей были готовы к отплытию, пятнадцатитысячная армия стояла под ружьем,, и двести транспортных судов


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
3Ï9
ждали ее для переправы. Больше войск Густав-Адольф не хотел переправлять в Германию; к тому же содержание их было бы не по силам его королевству. Но если мала была эта армия, то состав ее был превосходен по дисциплине, воинскому мужеству и опытности, и, достигнув Германии и одержав первую победу, эта армия могла явиться крепким ядром большого войска. Оксеншерна, полководец и канцлер одновременно, стоял .с десятью тысячами человек в Пруссии для защиты этой области от Польши. Некоторое количество регулярных войск и значительный корпус территориальной милиции, служивший питомником для главной армии, оставались в Швеции, чтобы в случае неожиданного нападения вероломного соседа королевство не оказалось беззащитным.
Таким образом безопасность государства была обеспечена. Не меньшую предусмотрительность проявил Густав-Адольф в заботах о внутреннем управлении. Регентство было вручено государственному совету, финансы — пфальцграфу Иоганну-Казимиру, шурину короля; супруга его, столь нежно любимая им, была удалена от всех государственных дел, слишком важных для ее ограниченных способностей. Точно на смертном одре распоряжался он своим достоянием. 20 мая 1630 года, закончив все приготовления и совершенно готовый к отплытию, король появился на сейме в Стокгольме сказать йоследнее трости государственным чинам. Держа в руках свою четырехлетнюю дочь Христину, уже в колыбели объявленную его наследницей, он показал ее чинам как их будущую государыню, заставил их, на случай, если ему не суждено вернуться, возобновить их присягу и приказал прочитать указ о регентстве во время его отсутствия или малолетства его дочери. Все собрание разразилось рыданиями, и король сам не сразу овладел собой, чтобы обратиться с прощальной речью к земским чинам.
«Не с легким сердцем, —так начал он, — ввергаю я снова себя и вас в эту опасную войну. Всемогущий бог — свидетель, что я воюю не из удовольствия. Император жесточайшим образом оскорбил меня в лице моих послов, он поддерживает моих врагов, он преследует моих друзей и братьев, он топчет ногой мою веру и протягивает руку к моей короне. Слезно молят нас о помощи угнетенные чины Германии, и, если богу угодно, мы поможем им.
Я знаю опасности, которым подвергается моя жизнь. Я никогда те избегал их и едва ли спасусь от них. ^Правда, до сих пор всемогу¬


380
ИСТОРИЯ ТРИДЦ4ТИЛЕТНЕЙ воины
щий чудесно хранил меня, но вс© же, в конце концов, мне суждено- умереть, защищая родину. Вручаю вас покровительству неба. Будьте справедливы, будьте честны, храните правду, — и мы встретимся в вечности.
К вам, мои советники, обращаюсь я прежде всего. Да просветит вас господь и исполнит вас мудростью, дабы вести по пути блага мое королевство. Вас, храбрые дворяне, поручаю защите господа бога.. Будьте попрежнему достойными потомками тех готских героев, мужество которых повергло в прах древний Рим. Вас, служители церкви, призываю к терпимости и согласию; будьте сами образцом добродетелей, которые вы проповедуете, и не употребляйте во зло вашу власть над сердцами моего народа. Вам, представителям горожан и крестьян, желаю благословения небесного, радостной жатвы вашему прилежанию, изобилия вашим житницам, избытка всех благ жизни. За всех вас, отсутствующие и присутствующие, воссылаю я искренние моления к небу. Всем вам со всей нежностью говорю прости —- быть может, навеки».
В Эльфснабене, где стоял флот, была произведена посадка войск на суда. Бесчисленная толпа народа стеклась сюда, чтобы быть свидетелем этого столь же величественного, сколь трогательного зрелища. Сердца зрителей были преисполнены различных чувств, смотря по тому, что больше привлекало их внимание, — величие подвига или величие героя. Среди важнейших офицеров, командовавших этим войском, многие блестяще прославили свое имя; таковы Густав Горн, рейнграф Отто Людвиг, граф Генрих-Матвей Турн, Ортенбург, Баудиссен, Баннер, Тейфель, Тотт, Мутсенфаль, Ф.алькенберг, Книп- гаузен и другие. Флот, задержанный противными ветрами, лишь в июне мог поднять паруса и 24-го числа достиг острова Рюгена у берегов Померании.
Густав-Адольф первый вступил здесь на землю. Пред лицом своих спутников он преклонил колени на германской почве, благодаря небо за сохранение своей армии и флота. На островах Воллине и Узедоме он высадил войска. При их приближении императорские гарнизоны поспешили покинуть укрепления и бежали. С быстротой молнии появился он пред Штеттином, чтоб овладеть этой важной крепостью ранее, чем его успеют предупредить императорские войска. Богуславу XIY, герцогу Померанскому, болезненному и пожилому государю, давно уже были в тягость неистовства, совершонные*


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
381
и совершаемые императорскими войсками в его стране. Но, бессильный противиться им, он с тихим ропотом склонялся перед силой. Появление спасителя не только не вдохнуло в него мужества, но внушило страх и сомнения. Как ни истекала кровью его страна от ран, нанесенных ей императорскими войсками, он все же не мог решиться открытым союзом с шведами навлечь на себя месть императора. Густав-Адольф, расположившись лагерем пред штеттинскими пушками, потребовал от города принятия шведского гарнизона. Богуслав сам явился в лагерь короля, чтоб отклонить принятие гарнизона. «Я являюсь к вам другом, а не врагом, — ответил Густав. — Не с Померанией и не с Германией веду я войну, а с их врагами. В моих руках я буду свято хранить это герцогство, и по окончании похода вы получите его от меня обратно в большей сохранности, чем от кого- либо другого. Посмотрите на следы императорских войск в вашей стране и сравните их с пребыванием моей армии в Узедоме и выбирайте, кого вы хотите иметь другом — меня или императора. Чего вы ждете от императора, если он овладеет вашей столицей? Будет он милостивее, чем я? Или вы хотите положить предел моим победам? Время не терпит; примите определенное решение и не вынуждайте меня прибегнуть к более решительным средствам».
Тягостен был выбор для герцога Померанского. Здесь, у ворот его столицы,— король Шведский с грозной армией; там — неизбеж- ная месть императора и ужасающий пример столь многочисленных немецких государей, которые скитаются жалкими жертвами этой мести. Более близкая опасность разрешила его колебания. Ворота Штеттина были открыты королю, шведские войска вошли в город и таким образом опередили императорскую армию, которая усиленными переходами поспешно подвигалась вперед. Занятие Штеттина дало королю опорный пункт в Померании, господство над течением Одера и плацдарм для армии. Герцог Богуслав не замедлил оправдать сделанный шаг пред императором необходимостью и наперед избегнуть упрека в измене. Но, убежденный в непримиримости этого монарха, он вступил в тесный союз со своим новым защитником, чтобы обеспечить себя шведской дружбой от австрийской мести. Этим союзом с Померанией король приобрел в Германии важного сторонника, который прикрывал его с тылу и обеспечил ему свободное сообщение со Швецией.


382
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ воины
Густав-Адольф считал себя свободным от обычных формальностей по отношению к Фердинанду, который первый напал на него в. Пруссии и без объявления войны открыл враждебные действия. Перед европейскими государями он оправдывал свое поведение в особом манифесте, где приводил все вышеуказанные причины, заставившие его взяться за оружие. Между тем успехи его в Померании продолжались, войска увеличивались с каждым днем. Толпами стекались под его победоносные знамена офицеры и солдаты из войск, сражавшихся под предводительством Мансфельда, герцога Христиана Брауншвейгского, короля Датского и Валленштейна.
При императорском дворе нападению короля Шведского не придали того значения, какого оно, как вскоре оказалось, заслуживало. Австрия с ее надменностью, раздутой благодаря неслыханному счастью до крайней степени, смотрела с презрением на государя, который явился с кучкой солдат из глухого угла Европы и всеми своими успехами — так думали в Австрии — был обязан исключительно неумению неприятеля, еще более слабого, чем он. Пренебрежительное описание шведской армии, не без намерения сделанное Валленштейном, усилило уверенность императора. Как мог он относиться с уважением к врагу, которого его полководец предлагал прогнать из Германии розгами! Даже быстрые успехи Густава-Адольфа в Померании не могли пересилить этих предрассудков, которым ирония кур- тизанов неизменно давала новую пищу. В Вене его называли снежным величествОхМ, которое держится благодаря холодам севера, но, яесомнеипо, растает, как только приблизится к югу. Даже курфюрсты, собравшиеся в Регенсбурге, не удостоили его представления ни малейшим вниманием и из слепой угодливости к Фердинанду отказали ему даже в королевском титуле. В то время как в Регенсбурге и. Вене издевались над Густавом-Адольфом, в Померании и Мекленбурге одна крепость за другой переходила в его руки.
Несмотря на это пренебрежение, император выказал готовность уладить переговорами недоразумения со Швецией и для этой цели отправил в Данциг уполномоченных. Но из их инструкций было ясно видно, как несерьезны были его намерения, так как он попрежнему отказывал Густаву в королевском титуле. Его намерения, очевидно, заключались в том лишь, чтобы свалить с себя ответственность первого нападения на короля Шведского и тем скорее рассчитывать на помощь имперских чинов. Как и следовало ожидать, встреча в Дан¬


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
383
циге оказалась совершенно безуспешной, и ожесточение обеих сторон возросло до крайности под влиянием обмена резкими нотами.
Между тем императорский полководец Торквато Конти, командовавший армией в Померании, тщетно старался вырвать Штеттин из рук шведов. Императорские войска сдавали одну крепость за другой: Дамм, Штаргард, Камин?, Вольгаст перешли один за другим в руки короля. Чтоб отомстить герцогу Померанскому, императорские войска по приказу своего командира совершали во время отступления вопиющие неистовства против жителей Померании, и так уже свирепо истерзанной его алчностью. Все опустошалось и уничтожалось якобы для того, чтобы лишить шведов всех жизненных припасов, и часто, когда императорские войска, не имея возможности держаться долее в какой-нибудь местности, отступали, они сжигали здесь все, чтобы врагу не досталось ничего, кроме пепла. Но все эти варварства служили лишь для того, чтобы тем ярче оттенить противоположное поведение шведов и привлечь все сердца к их человечному королю. Шведский солдат платил за все, в чем он нуждался, и во время продвижения шведов чужое достояние оставалось неприкосновенным. Города и села принимали поэтому шведов с распростертыми объятиями; императорских солдат, попавших в руки померанских крестьян, убивали без пощады. Многие померанцы вступили в ряды шведских войск, и чины этого истощенного края с радостью предложили королю контрибуцию в сто тысяч гульденов.
Не имея возможности вытеснить короля Шведского из Штеттина, Торквато Конти — превосходный полководец при всей жесткости своего характера — старался по крайней мере сделать обладание этим городом бесполезным для короля. Он окопался в Гарце, выше Штеттина по течению Одера, чтобы господствовать над этой рекой и отрезать городу всякую возможность сообщаться по реке с остальной Германией. Ничто не могло заставить его вступить в открытый бой с королем Шведским, который превосходил его численностью войск; еще менее удавалось последнему взять неприступные окопы императорской армии приступом. По недостатку войск и денег Торквато не мог и думать о наступательном движении на короля, но рассчитывал при помощи этой тактики дать графу Тилли время придти на защиту Померании, чтобы тогда уже вместе с этим полководцем двинуться на короля Шведского. Он даже воспользовался однажды отсутствием короля и попытался внезапным нападением овла¬


384
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
деть Штеттином, но не застиг шведов врасплох. Стремительное нападение императорских войск было отбито со стойкостью, и Торквато отступил с большим уроном. Нельзя отрицать, что таким удачным началом Густав-Адольф был столько же обязан счастью, сколько своему военному опыту. После отставки Валленштейна императорские войска в Померании дошли до крайнего разложения. Жестоко мстили им теперь за себя их неистовства; опустошенная, истощенная ^страна не могла больше содержать их. Дисциплина исчезла, приказы офицеров не выполнялись; численность армии уменьшалась с каждым днем вследствие частых побегов и громадной смертности, вызванной резкими холодами в этом непривычном для нее климате. При таких обстоятельствах императорскому полководцу оставалось только стремиться к покою, чтобы дать войскам отдых на зимних квартирах. Но он имел дело с врагом, для которого под немецким небом зимы вовсе не было. Солдаты Густава были предусмотрительно снабжены овчинами и самое суровое время года могли проводить на воздухе. Императорские уполномоченные, явившиеся для переговоров о перемирии, получили поэтому неутешительный ответ, что шведы всегда солдаты — зимою, как и летом — и совсем не склонны еще дольше высасывать соки из бедного крестьянина. Императорские войска могут поступать, как им угодно, шведы же не собираются сидеть сложа руки. После этого Торквато Конти сложил с себя звание, от которого нельзя было больше ожидать славы, да и на доходы было мало надежды.
При таком неравенстве сил перевес естественным образом склонился на сторону шведов. Шведы непрестанно тревожили императорские войска на зимних квартирах. Грейфенгаген, важная крепость на Одере, был взят приступом, и, наконец, города Гарц и Пи- риц были также оставлены войсками императора. Во всей Померании в их руках оставались только Грейфсвальд, Деммин и Кольберг, к немедленной осаде которых король готовился с величайшей энергией. Отступавший неприятель бежал по направлению к Бранденбургу, теряя массами артиллерию, обозы и людей, которые попадали в руки преследовавшим шведам.
Взятие проходов при Рибнице и Дамгартене открыло Густаву путь в герцогство Мекленбургское, подданные которого предварительно были призваны особым манифестом возвратиться под власть их законных государей и изгнать все, что носило имя Валленштейна.


тилли
С гравюры Иодена по портрету Ван-Дейка


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
385
Но императорским войскам удалось обманом овладеть важным городом Ростоком, который мешал королю, неохотно дробившему ,свои силы, в его дальнейшем движении. Между тем изгнанные герцоги Мекленбургские тщетно искали в Регенсбурге милости императора при помощи ходатайства курфюрстов; напрасно стараясь покорностью снискать благосклонность императора, они отвергали сначала союз со шведами и всякий путь к самостоятельности. Однако, доведенные упорным отказом императора до отчаяния, они теперь стали открыто на (Сторону короля Шведского, набрали войско и вручили начальство над ним герцогу Францу-Карлу Саксен-Лауэнбург- скому. Последний, действительно, овладел несколькими крепостями на Эльбе, но вскоре вынужден был уступить их посланному против него императорскому полководцу Паппенгейму. Осажденный вскоре затем этим последним в городе Рацебурге, он после неудачной попытки бежать вынужден был сдаться в плен со всем своим отрядом. Так снова исчезла у этих несчастных государей надежда на восстановление их владений, и лишь победоносной руке Густава-Адольфа суждено было оказать им эту справедливость.
Бросившись в Бранденбург, бежавшие императорские войска превратили его в арену своих неистовств. Не довольствуясь произвольными контрибуциями и обременением обывателей постоями, эти звери перерывали всю домашнюю обстановку, разбивали и взламывали все, что было заперто, забирали все запасы, подвергая невероятным мучениям всякого, кто осмеливался оказать им сопротивление, насиловали женщин даже в церквах. И все это происходило не в неприятельской стране — все это совершалось над подданными государя, ^который ничем не задел императора и, несмотря на все это, даже ожидал, что государь выступит с оружием против короля Шведского. Зрелище этих отвратительных зверств, на которые они по недостатку авторитета и денежных средств должны были смотреть сквозь пальцы, возмутило, наконец, даже императорских генералов, и их главнокомандующий граф Шаумбург хотел от стыда подать в отставку. Имея слишком мало солдат, чтобы защищать свою страну, и оставленный без помощи императором, который отвечал молчанием на самые настоятельные представления, курфюрст Бранденбургский особым указом повелел, наконец, своим подданным отвечать насилием на насилие и беспощадно убивать всякого императорского солдата, пойманного на грабеже. Ужасы бесчинств и бессилие правительства
25
768


386
ИСТОРИЯ тридцатилетие! воины
дошли до такой крайности, что государю не оставалось ничего, кроме отчаянного средства — предписать своим подданным месть.
Императорские войска привлекали за собой в Бранденбург шведов, и лишь отказ курфюрста открыть королю крепость Кюстрин удержал его от осады Франкфурта-на-Одере. Он отступил, чтобы, закончить завоевание Померании взятием Деммина и Кольберга; между тем на защиту Бранденбурга двинулся фельдмаршал Тилли.
Этому полководцу, который мог похвастаться тем, что не проиграл еще ни одного сражения, победителю Мансфельда, Христиана Брауншвейгского, маркграфа Баденского и короля Датского, пришлось теперь, наконец, в лице короля Шведского встретить достойного соперника. Тилли происходил из знатного льежского рода и получил воинское воспитание в нидерландской войне, тогдашней школе полководцев. Вскоре затем он получил случай проявить свои дарования в правление императора Рудольфа II в Венгрии, где он быстро возвышался от одной ступени к другой. По заключении мира он перешел на службу к Максимилиану Баварскому, который назначил его главнокомандующим с неограниченной властью. Введя ряд усовершенствований в организацию баварской армии, Тилли сделался ее создателем, и ему главным образом был обязан Максимилиан своим военным превосходством. По окончании чешской войны ему было поручено начальство над войсками лиги, а теперь, после отставки Валленштейна, — высшая власть над всей императорской армией. Столь же суровый к своим войскам, столь же кровожадный по отношению к врагу, столь же мрачный, как Валленштейн, он далеко превосходил его скромностью и бескорыстием. Слепой религиозный фанатизм и кровожадная нетерпимость, в соединении с природной дикостью его характера, сделали его ужасом протестантов. Причудливая и ужасающая наружность соответствовала его внутреннему миру. Маленький, тощий, с впалыми щеками, длинным носом, широким; морщинистым лбом, торчащими усами и заостренным подбородком, он ходил обыкновенно в испанском камзоле из светлозеленого атласа с разрезными рукавами, в маленькой шляпе с красным пером, сдвинутой на затылок. Весь вид его напоминал укротителя Фландрии, герцога Альбу, и это впечатление усиливалось его поведением. Таков был полководец, стоявший теперь против скандинавского героя,
Тилли был очень далек от пренебрежительного отношения к своему сопернику. «Король Шведский, — так говорил он на собрании


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
387
курфюрстов в Регенсбурге, — это враг великой мудрости и такой же храбрости, закаленный в войне, в расцвете сил. Его распоряжения превосходны, его средства немалы; сословия его страны выказали чрезвычайную преданность ему. Его армия, состоящая из шведов, немцев, ливонцев, финнов, шотландцев и англичан, благодаря слепому повиновению объединена в одну нацию. Это такой игрок, что не потерять в игре с ним — уже значит выиграть очень много».
Успехи короля Шведского в Бранденбурге и Померании заставили нового главнокомандующего не терять времени, тем более что командовавшие там генералы настоятельно требовали его присутствия. С максимальной быстротой собрал он императорские войска, рассеянные по всей Германии. Однако много времени прошло, пока ему удалось заготовить необходимые военные припасы в опустошенных и истощенных областях. Наконец, среди зимы он появился во главе двадцатитысячной армии у Франкфурта-на-Одере, где присоединил к себе остатки войск Шаумбурга. Поручив этому полководцу оборону Франкфурта с достаточно сильным гарнизоном, он сам поспешил в Померанию, чтобы спасти Деммин и освободить Кольберг, уже доведенный шведами до крайности. Но прежде чем он успел выйти из пределов Бранденбурга, Деммин» весьма неудачно защищаемый герцогом Савелли, сдался королю, и Кольберг после пятимесячной осады тоже вынужден был уступить вследствие голода. Так как пути в Переднюю Померанию были заняты сильными отрядами, а лагерь короля при Шведте оказался неприступным, то Тилли отказался от своего первоначального плана — вести наступательную войну — и двинулся обратно по Эльбе для того, чтобы осадить Магдебург.
Взятие Деммина давало королю возможность вторгнуться беспрепятственно в пределы Мекленбурга, но более важное дело отвлекло его оружие в другую сторону. Едва Тилли начал отступление, как король вдруг снялся с лагеря в Шведте и со всеми войсками двинулся на Франкфурт-на-Одере. Этот город был укреплен плохо, но имел гарнизон в восемь тысяч человек, по преимуществу из остатков тех неистовых банд, которые грабили Померанию и Бранденбург. Наступление велось весьма энергично, и уже на третий день город был взят приступом. Уверенные в победе шведы отвергли капитуляцию, хотя неприятель два раза предлагал сдаться, и воспользовались страшным правом возмездия. Дело в том, что Тилли, явившись в этот край, захватил в Нейбранденбурге замешкавшийся шведский


388
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
гарнизон и, раздраженный стойким сопротивлением, приказал изрубить его до последнего человека. Об этой жестокости вспомнили шведы, ворвавшись во Франкфурт. «Нейбранденбург!» — отвечали каждому императорскому солдату, молившему о пощаде, и безжалостно убивали его. Несколько тысяч было избито или взято в плен, многие утонули в Одере, остатки бежали в Силезию; вся артиллерия попала в руки шведов. Уступая возбуждению своих солдат, Густав- Адольф вынужден был разрешить трехчасовой грабеж.
Между тем как король переходил от одной победы к другой, а мужество протестантов от этого возрастало и сопротивление их становилось все энергичнее, император продолжал до крайности раздражать их проведением в жизнь реституционного эдикта и чрезмерными требованиями. Теперь он по необходимости должен был держаться того пути насилия, на который вступил первоначально лишь из самовластия; затруднений, с которыми он встретился бла- тодаря произволу, он мог избегнуть теперь лишь путем нового произвола. Но в столь искусственно созданном государственном организме, каким был и остается германский, рука деспотизма необходимо должна была вызвать безграничное потрясение. С изумлением смотрели государи на то, как понемногу извращается весь государственный строй и как водворившийся первобытный порядок вещей вынуждает их к самопомощи, единственному средству спасения при первобытном состоянии. Наконец, открытые шаги императора против евангелической церкви сбросили с глаз Иоганна-Георга повязку, которая так долго скрывала от него коварную политику этого государя. Устранением сына Иоганна-ГеоргЗ от архиепископства Магде- бургского Фердинанд лично оскорбил последнего, а фельдмаршал фон-Арнгейм, новый любимец императора и министр, старался всеми способами растравить эту обиду. Бывший императорский генерал под командой Валленштейна и все еще преданный его друг, он старался теперь отомстить императору за своего старого благодетеля и за себя и отвлечь курфюрста Саксонского от содействия австрийским интересам. Появление шведоЗ в Германии должно было предоставить ему средства для этого. С присоединением протестантских государей к Густаву-Адольфу он стал бы непобедимым, и ничто не беспокоило императора более этого. Пример Саксонии мог увлечь за собой других, и судьба императора оказывалась в известном смысле в руках Иоганна-Георга. Хитрый временщик


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
389
сумел разъяснить честолюбивому государю все выгоды его положения и посоветовал ему припугнуть императора угрозой вступить в союз со шведами и добиться от испуганного императора того, чего нельзя было ожидать от его благодарности. Он, однако, был того мнения, что не следует заключать со шведами действительный союз, чтобы сохранить свой вес и свободу. Он вдохновлял его гордыми замыслами (которые нуждались только в более умелом исполнителе) стать средоточием всей партии протестантов, образовать в Германии третью силу и, балансируя между Швецией и Австрией, поставить решение в зависимость от своей воли.
Этот план тем больше льстил самолюбию Иоганна-Георга, что ему было равно невыносимо попасть в зависимость от Швеции и оставаться дольше под тиранией императора. Он не мог равнодушно смотреть, как руководство немецкими делами переходит к иноземному государю, и как ни мало был он способен играть первую роль, тщеславие его все-таки не мирилось с второстепенным положением. Он решил поэтому извлечь возможно большие выгоды из успехов шведского короля и в то же время продолжать свою собственную политику независимости от последнего. Для этой цели он вошел в соглашение с курфюрстом Бранденбургским, который по таким же соображениям был озлоблен на императора и не доверял шведам. Уверившись на сейме в Торгау в намерениях своих земских чинов, согласие которых было необходимо для выполнения его плана, он созвал всех евангелических чинов империи на совещание, которое было открыто в Лейпциге 6 февраля 1631 года. Бранденбург, Гес- сен-Кассель, многие государи, графы, имперские чины, протестантские епископы явились сами или через уполномоченных на это собрание, которое было открыто саксонским придворным проповедником, Гоэ-фон-Гогенеггом, громовой проповедью. Напрасно старался император распустить этот самовольный съезд, который, очевидно, имел целью организацию самопомощи и в виду присутствия шведов в Германии был в высшей степени опасен. Съехавшиеся государи, одушевленные успехами Густава-Адольфа, настаивали на своих правах и по истечении двух месяцев разошлись, вынеся замечательное постановление, поставившее императора в чрезвычайно затруднительное положение. Содержание этого постановления заключалось в единодушной настоятельной просьбе императору об отмене реституционного эдикта, об удалении его войск из их резиденций и кре¬


390
ИСТОРИЯ ТРИДДАТИ.1ЕТНЕЙ войны
постей, о приостановке поборов и о вознаграждении за все злоупотребления. Пока же было постановлено собрать сорокатысячную армию, чтобы в случае отказа со стороны императора своими силами добиться своего права.
К этому присоединилось еще одно обстоятельство, в немалой степени способствовавшее усилению решимости протестантских государей. Победив, наконец, опасения, удерживавшие его от соглашения <с Францией, король Шведский 13 января того же 1631 года вступил в формальный союз с этой державой. После весьма существенного разногласия относительно будущей судьбы католических государей империи, которых Франция принимала под свою защиту, а Густав, наоборот, хотел подвергнуть действию закона возмездия, и после менее важного спора относительно титула величества, в котором французы высокомерно отказывали гордым шведам, Ришелье уступил, наконец, по второму пункту, а Густав-Адольф — по первому, и союзный договор был подписан в Бервальде (в Нейхмарке). Обе державы обязывались помогать друг другу вооруженной рукой, защищать своих общих друзей, возвращать изгнанным имперским государям их земли и как на границах, так и внутри Германии восстановить положение в том же виде, как оно существовало до начала войны. Для этой цели Швеция обязывалась содержать на свой счет в Германии тридцатитысячную армию, а Франция — выдавать шведам ежегодное пособие в четыреста тысяч талеров. Если счастье будет благоприятствовать оружию Густава, то в завоеванных местностях он должен свято соблюдать свободу католической религии и имперские законы и ничего не предпринимать ни против первой, ни против последних. Всем чинам и государям, даже католическим, внутри и вне Германии разрешается свободно вступать в этот союз. Одна сторона без ведома и согласия другой не имеет права заключать с неприятелем сепаратный мир; срок действия договора определяется в пять лет.
Решение принимать от Франции жалованье и отказаться от полной свободы в ведении войны стоило королю Шведскому тяжелой внутренней борьбы. Но этот союз с французами имел решающее значение для его положения в Германии. Лишь теперь, когда он опирался на самую значительную державу Европы, у имперских чинов Германии появилось доверие к его замыслу, за успех которого они до сих пор — и не без основания — трепетали. Лишь те-


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
391
мерь становился он страшным для императора. Даже католические государи, желавшие унижения Австрии, смотрели теперь с меньшим недоверием на его успехи в Германии, потому что союз с католической державой обязывал его относиться с терпимостью к их религии. Как появление Густава-Адольфа было защитой евангелической религии и германской свободы от непомерного могущества императора Фердинанда, так теперь вмешательство Франции являлось охраной католической религии и свободы Германии от того же Густава- Адольфа, если бы упоение удачей увлекло его за пределы умеренности.
Король Шведскии не замедлил сообщить участникам лейпцигского союза о заключенном с Францией договоре и вместе с тем пригласить их к более тесному сближению. Франция также поддерживала его в этом предложении и не жалела никаких представлений для воздействия на курфюрста Саксонского. Если протестантские государи считали теперь еще слишком рискованным для себя вступать с ним открыто в союз, Густав-Адольф соглашался удовольствоваться хоть тайной помощью. Многие государи соглашались на принятие его предложений, как только они смогут вздохнуть свободнее; Иоганн-Георг, все еще исполненный зависти и недоверия к королю Шведскому и все еще поглощенный своей своекорыстной политикой, никак не мог принять определенное решение.
Постановление лейпцигского съезда и союз между Францией и Швецией — таковы были два известия, равно тягостные для императора. Против первого он прибегнул к громам своих императорских приговоров, и лишь недостаток военных сил мешал ему показать всю силу своего раздражения против Франции. Участники лейпцигского союза получили послания, строжайшим образом воспрещавшие им вербовать войска. Они ответили горячими жалобами, оправдывали свое поведение естественным правом и продолжали готовиться к войне.
Между тем императорские полководцы вследствие недостатка войск и денег были доведены до неприятного выбора — оставить без внимания либо короля Шведского, либо германских государей, потому что они не могли, раздробив свои войска, бороться одновременно и со шведами и с немецкими протестантами. Военные действия протестантов сосредоточивали их внимание на внутренних областях империи. Успехи короля в Бранденбурге, угрожавшие уже


392
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
наследственным владениям императора, заставляли их обратить свое оружие в эту сторону. После взятия Франкфурта король двинулся против Ландсберга на Варте, а Тилли, после запоздалой попытки спасти город, вынужден был возвратиться к Магдебургу и по-настоящему продолжать начатую осаду.
Богатое архиепископство, средоточием которого был город Магдебург, было издавна достоянием евангелических принцев из Бранденбургского дома, которые ввели сюда свою религию. За связи с Данией Христиан-Вильгельм, последний администратор, был лишен покровительства законов, вследствие чего соборный капитул, опасаясь, что месть императора обратится на архиепископство, формально отрешил его от сана. На место его был предложен второй сын курфюрста Саксонского, принц Иоганн-Август, но император отверг его, желая доставить архиепископство своему сыну Леопольду. Тщетно раздавались при императорском дворе бессильные жалобы курфюрста Саксонского. Христиан-Вильгельм Бранденбургский принял более действительные меры. Убежденный в преданности народа и магистрата магдебургского и возбужденный химерическими надеждами, он рассчитывал победить все препятствия, которые были созданы для его восстановления приговором капитула, соперничеством двух могущественных соискателей и реституционным эдиктом. Он совершил путешествие в Швецию и старался обещанием важной диверсии в Гёрмании обеспечить себе поддержку Густава. Король отпустил его не без некоторых надежд на активную защиту, но требовал от него благоразумного поведения.
Едва узнав о высадке своего защитника в Померании, Христиан- Вильгельм, переодетый, тайно проник в Магдебург. Неожиданно появившись в городском совете, он напомнил магистрату обо всех притеснениях, испытанных городом и страной от императорских войск, о пагубных замыслах Фердинанда, об опасности, грозящей евангелической церкви. После этого вступления он объяснил им, что настал час освобождения и что Густав-Адольф предлагает им свой союз и всякое содействие. Магдебург, один из богатейших городов Германии, пользовался под управлением своего магистрата республиканской свободой, одушевлявшей его граждан геройской отвагой. Славные доказательства этого его граждане дали в борьбе против Валленштейна, который, соблазнившись богатством Магдебурга, предъявлял им самые невыполнимые требования; они отстояли свои


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
393
права мужественным сопротивлением. Вся их область испытала* правда, разрушительное неистовство его войск, но -сам Магдебург избежал его мести. Таким образом администратору было нетрудно склонить на свою сторону умы, еще полные свежего воспоминания об испытанных злодеяних. Между городом и королем Шведским был заключен союз, по которому Магдебург предоставлял королю свободное движение чрез свою область и город и разрешил производить вербовку солдат в своих владениях; за это ему была обещана самая основательная поддержка в его борьбе за его религию и привилегии.
Администратор тотчас же собрал солдат и открыл военные дейт ствия, прежде чем Густав-Адольф явился ему на помощь со своей армией. Ему удалось разбить несколько императорских отрядов по соседству, сделать несколько мелких завоеваний и даже захватить врасплох Галле. Но приближение императорского войска тотчас же заставило его с большой поспешностью и не без потерь отступить к Магдебургу. Густав-Адольф, правда, недовольный этой поспешностью, прислал ему в лице Дитриха фон-Фалькенберга опытного офицера для руководства военными действиями и помощи администратору советами. Этого Фалькенберга магистрат назначил комендантом города на все время войны. Войско принца, увеличиваясь с каждым днем вследствие скопления людей из соседних городов, многократно удачно справлялось с императорскими полками, посланными против него, и в продолжение нескольких месяцев вело партизанскую войну с значительным успехом.
Наконец, окончив поход против герцога Саксен-Лауэнбургского* к городу подошел граф фон-Паппенгейм. Вытеснив очень быстра войска администратора из всех окружающих окопов, он таким образом отрезал ему всякие сношения с Саксонией и не на шутку приступил к осаде города. Явившийся после него Тилли потребовал в грозном письме к администратору не противиться более реституционному эдикту, покориться воле императора и сдать Магдебург. Ответ принца, горячий и смелый, заставил императорского полководца показать ему всю силу оружия.
Осада, вследствие успехов короля Шведского, отвлекавшего внимание императорских полководцев, замедлилась на некоторое время, а раздоры командовавших в отсутствие Тилли генералов дали Магдебургу еще несколько месяцев отсрочки. 30 марта 1631 года Тилли появился, наконец, вновь, чтобы теперь ревностно взяться за осаду.


394
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
В непродолжительном времени были взяты все внешние укрепления, и Фалькенберг вынужден был стянуть в город их гарнизоны? которые нельзя уже было спасти иначе, и разрушить мост на Эльбе. Так как войск для защиты этой обширной крепости с предместьями было недостаточно, то пришлось предместья Зуденбург и Нейштадт предоставить неприятелю, который не замедлил обратить их в пепел. Паппенгейм отделился от Тилли и перешел при Шенебеке через Эльбу, чтобы подступить к городу с другой стороны.
Гарнизон, ослабленный прежними стычками в наружных укреплениях, едва насчитывал две тысячи пехоты и несколько сотен кавалерии— весьма малое количество для столь обширной и притом неправильно построенной крепости. Для восполнения этого недостатка вооружили граждан — мера отчаяния, принесшая гораздо больше вреда, чем пользы. Горожане, уже сами по себе весьма посредственные солдаты, довели своими раздорами город до гибели. Бедный был недоволен тем, что на него взваливают все трудности, предоставляют его всем тягостям, всем опасностям войны, в то время как богатый, высылая на стены города свою челядь, благодушествовал у себя дома. Неудовольствие перешло, в конце концов, в открытый ропот; одушевление сменилось равнодушием, бдительность и осторожность — тоскою и нерадивостью. Эти раздоры в связи с возрастающей нуждой понемногу усиливали малодушие, и многие начали пугаться дерзости своего начинания и трепетать пред могуществом императора, с которым город вступил в бой. Но религиозный фанатизм, пламенная любовь к свободе, непреодолимая ненависть к имени императора, надежда на близкую помощь отгоняли всякую мысль о сдаче; и как ни велика была рознь во всем остальном, в одном все были единодушны — в решении защищаться до крайности.
Надежда осажденных на помощь покоилась на вполне достаточных основаниях. Они знали о вооружении лейпцигского союза, о приближении Густава-Адольфа; для тех и других было равно важно отстоять Магдебург, а король Шведский мог в несколько переходов явиться под стенами города. Все это было очень хорошо известно и графу Тилли, и именно потому он так спешил каким бы то ни было образом овладеть Магдебургом. Он посылал уже к администратору, к коменданту и магистрату герольда с различными предложениями сдаться, но получил в ответ, что граждане предпочитают смерть сдаче. Бодрая вылазка граждан показала ему, что мужество


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
395
осажденных нимало не охладело, и появление короля в Потсдаме и рейды шведов вплоть до Цербста внушали ему беспокойство, а обывателям Магдебурга — самые радостные надежды. Второй герольд, присланный к ним, и смягченный тон его предложений усилили их уверенность, однако это лишь увеличило их беспечность.
Между тем осаждающие приблизились своими траншеями к городскому рву и яростно обстреливали из развернутых батарей вал и башни. Одна башня была совершенно разрушена, однако не облегчила дела нападавшим, так как свалилась не в ров, но набок, прислонившись к валу. Несмотря на беспрерывную бомбардировку, вал пострадал очень мало, и действие раскаленных ядер, которыми предполагалось зажечь город, было предотвращено удачными мерами предосторожности. Но запасы пороха в осажденном городе приходили к концу, и орудия крепости понемногу переставали отвечать осаждающим. Необходимо было, чтоб осада была снята прежде, чем будет приготовлен новый порох, или Магдебург погиб. Теперь надежды города были напряжены до крайности, и все взгляды со страстным вожделением были прикованы к окрестностям, где должны были показаться шведские знамена. Густав-Адольф был так близко, что мог на третий день явиться под Магдебург. С надеждой возрастает уверенность, и все усиливает ее. 9 мая неприятельская канонада неожиданно умолкает; из многих батарей увозят пушки. В императорском лагере царит мертвая тишина. Все убеждает осажденных, что спасение близко. Большая часть часовых, граждан и солдат, оставляет рано утром свой пост на валу, чтобы после долгих трудов насладиться, наконец, сладким сном. Но дорого обошелся сон, и страшно было пробуждение.
Отказавшись окончательно от надежды овладеть городом прежним способом до прибытия шведов, Тилли решил снять осаду, но ранее испробовать общий приступ. Трудности были чрезвычайно велики, так как бреши в стене еще не было и укрепления были почти нетронуты. Но военный совет, собранный Тилли, высказался за приступ, ссылаясь при этом на пример Мастрихта, который был взят штурмом рано утром, когда граждане и солдаты удалились на покой. Приступ должен начаться одновременно с четырех сторон; вся ночь с 9-го на 10-е была проведена в необходимых приготовлениях. Все были наготове, и, как было условлено, ждали ровно в пять часов пушечного выстрела. Знак был дан, но на два часа позже, так


396
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
как Тилли, все еще неуверенный в успехе, собрал новый военный совет. Паппенгейм получил приказ сделать нападение на укрепления предместья Нейштадт; ему помог в этом отлогий вал и сухой, не слишком глубокий ров. Большая часть граждан и солдат ушла со стен, а немногие часовые покоились в глубоком сне. Таким образом этот генерал без особенного труда первым поднялся на вал.
Фалькенберг, услыхав мушкетную пальбу, бросился с кучкой солдат из ратуши, где был занят ответом второму посланцу Тилли, к нейштадтским воротам, уже взятым неприятелем. Отбитый здесь, храбрый полководец летит в другую сторону, где другой неприятельский отряд взбирается на вал. Напрасное сопротивление: в самом начале боя он падает, сраженный вражеской пулей. Страшная пальба мушкетов, набатный трезвон, все увеличивающийся шум заставляют, наконец, проснувшихся граждан понять грозящую им опасность. Они поспешно одеваются, хватаются за оружие, бросаются в тупом беспамятстве на врага. Есть еще надежда отбить его, но комендант| убит, плана в нападении нет; нет конницы, чтобы ворваться в ряды неприятеля; нет, наконец, пороха для того, чтобы продолжать огонь. Остальные двое ворот, до сих пор нетронутые, покинуты защитниками, чтоб отвратить еще большую опасность в городе. Не теряя времени, неприятель пользуется возникшим от этого беспорядком и занимает эти позиции. Упорное сопротивление продолжается до тех пор, пока четыре императорских полка, овладев валом, не нападают на граждан с тылу и таким образом не довершают их поражение. Храбрый офицер, по имени Шмидт, который среди всеобщего замешательства ведет еще раз горсть смельчаков против врага и счастливо заставляет его отступить до ворот, падает смертельно раненный, а с ним и последняя надежда Магдебурга. До полудня взяты все укрепления, город в руках врагов.
Теперь штурмующие открывают двое ворот пред главной армией, и Тилли вводит в город часть своей пехоты. Она тотчас же занимает главные улицы, и пушки, расставленные здесь, загоняют граждан в дома, чтобы ожидать там решения своей участи. Недолго оставляют их в неизвестности: два слова графа Тилли решают судьбу Магдебурга. И более человечный полководец напрасно пытался бы давать приказ таким войскам о пощаде; Тилли же даже и не пытался это сделать. Солдат, ставший благодаря молчанию .полководца властелином над жизнью граждан, врывается внутрь домов, чтобы здесь


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
397
удовлетворить все необузданные вожделения своей скотской души. Быть может, молящая невинность находила кое-где пощаду пред немецким ухом, но не пред немым ожесточением валлона из войск Паппенгейма. Едва началась эта резня, как распахнулись все остальные ворота, и на несчастный город бросилась вся кавалерия и страшные банды хорватов.
Открылось страшное избиение, для воспроизведения которого нет языка у истории, нет кисти у искусства. Ни невинное детство, ни беспомощная старость, ни юность, ни пол, ни положение, ни красота не обезоруживают ярости победителя. Женщин насилуют в объятиях их мужей, дочерей у ног их отцов, и у беспомощного пола есть одно лишь преимущество — быть жертвой удвоенной ярости. Ничто — ни потаенность места, ни святость его — не могло спасти от всюду проникавшей жадности. В одной церкви нашли пятьдесят три обезглавленных женщины. Хорваты забавлялись тем, что бросали детей в огонь; валлоны Паппенгейма закалывали младенцев у груди матерей. Некоторые офицеры лиги, возмущенные этими невероятными неистовствами, позволили себе напомнить графу Тилли, что следовало бы прекратить резню. «Придите через час, — ответил он, — я посмотрю, что можно будет сделать. Надо же вознаградить солдата за его труды и за опасности». Ужасы продолжались без перерыва, пока, наконец, дым и пламя не остановили грабежа. Для того чтобы усилить замешательство и сломить сопротивление граждан, еще с самого начала в некоторых местах подожгли дома. Теперь поднялась буря, разнесшая огонь по всему городу, и пожар со страшной быстротой охватил все. Ужасна была сутолока среди чада и трупов, среди сверкающих мечей, среди обрушивающихся домов и потоков крови. Воздух накалился, и невыносимый жар заставил, наконец, даже этих убийц искать убежища в лагере. Менее чем в двенадцать часов этот многолюдный, укрепленный, обширный город, один из лучших городов Германии, был обращен в пепел, за исключением двух церквей и нескольких хижин. Администратор Христиан-Вильгельм, весь израненный, был взят в плен вместе с тремя бургомистрами; многие храбрые офицеры и члены магистрата нашли завидную смерть на поле битвы. Четыреста богатейших граждан были спасены от смерти благодаря корыстолюбию офицеров, которые рассчитывали получить от них богатый выкуп. Это человеколюбие выказали, главным образом, офицеры лиги, и в сравнении со свирепой


398
ИСТОРИЯ ТРПДЦ4ТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
резней императорских солдат их поведение заставляло смотреть на них как на ангелов-хранителей.
Едва затих пожар, как толпы императорских солдат явились снова, полные жажды добычи, чтобы грабить в пепле и развалинах. Многие задохлись от дыма, многие поживились хорошо, так как граждане попрятали свое добро в погреба. Наконец, 13 мая, после того как главные улицы были очищены от трупов и мусора, в городе появился сам Тилли. Чудовищно, ужасно, возмутительно было зрелище, представшее здесь пред человечеством. Оставшиеся в живых выползали из груды трупов, дети искали родителей с разрывающими душу воплями, младенцы сосали мертвые груди матерей. Чтобы очистить улицы, пришлось выбросить в Эльбу более шести тысяч трупов; неизмеримо большее количество живых и мертвых сгорело в огне; общее число убитых простиралось до тридцати тысяч.
Вступление генерала, последовавшее 14 мая, положило конец грабежу, и всему, что спаслось до сих пор, была дарована жизнь. Из собора было выпущено около тысячи человек, которые провели здесь в непрестанном страхе смерти и без всякой пищи три дня и две ночи. Тилли объявил им прощение и приказал дать хлеба. На следующий день в этом соборе отслужена была торжественная месса, и под гром пушечных выстрелов к небу вознеслось: «Тебя, бога, хвалим». Полководец императора проехал по улицам города, чтобы в качестве личного свидетеля иметь возможность донести своему повелителю, что с разрушения Трои и Иерусалима не было видано- такой победы. И в этом сравнении не было никакого преувеличения, если величину, благосостояние и значение погибшего города сопоставить с яростью его разрушителей.
Слух об ужасающей судьбе Магдебурга объял ликованием всю католическую Германию и поверг в трепет и страх всю протестантскую ее половину. Но скорбь и негодование повсюду обвиняли особенно короля Шведского, который, несмотря на свою близость и силу, оставил союзный город без помощи. Даже при самом беспристрастном отношении трудно было оправдать бездеятельность короля, и Густав-Адольф во избежание безвозвратной потери сочувствия народа, для освобождения которого он явился сюда, был вынужден в особом оправдательном послании изложить миру причины своего поведения.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
399
Он только что напал на Ландсберг и взял его 16 апреля, когда до него дошла весть об опасном положении Магдебурга. Приняв тотчас же решение освободить осажденный город, он двинулся со всей своей кавалерией и десятью полками) пехоты по направлению к Шпре. Положение, в котором находился этот король в Германии, обязывало его считаться с требованиями благоразумия и не делать ни шага вперед, не защитив себя с тылу. Лишь с недоверием и осторожно мог он двигаться по стране, где был окружен двусмысленными друзьями и могущественными открытыми врагами, где один поспешный шаг мог отрезать его от его королевства. Курфюрст Бранденбургский уже открыл раз свою крепость Кюстрин пред бегущими императорскими солдатами, закрыв ее пред преследовавшими их шведами. Если бы Густава теперь постигла в борьбе с Тилли неудача, то этот самый курфюрст мог опять открыть императорским войскам свои крепости, и тогда король, окруженный врагами спереди и с тылу, погиб бы безвозвратно. Чтобы не рисковать таким оборотом при данной операции, он требовал, чтобы курфюрст, прежде чем он двинется к Магдебургу, впустил его в крепости Кюстрин и Шпандау до тех пор, пока он не освободит Магдебург.
Ничто, казалось, не могло быть справедливее этого требования. Важная услуга, которую Густав-Адольф недавно оказал курфюрсту, изгнав из бранденбургских земель императорские войска, очевидно, давала ему право на его благодарность, а поведение, которого шведы держались до сих пор в Германии, оправдывало его притязания на доверие курфюрста. Но передачей этих крепостей курфюрст делал короля Шведского в известной степени господином своей страны, не говоря уже о том, что он этим окончательно разрывал связь с императором и обрекал свои владения на неминуемую месть императорских войск. Долго выдерживал Георг-Вильгельм тягостную борьбу с самим собою, но малодушие и эгоизм взяли, наконец, верх. Равнодушный к судьбе Магдебурга, равнодушный к религии и к германской свободе, он видел пред собою лишь свои опасности, и эта боязнь была доведена до крайности его министром фон-Шварцен- бергом, получавшим от императора тайное вознаграждение. Между тем шведские войска приблизились к Берлину, и король остановился у курфюрста. Заметив малодушные колебания этого государя, он не мог воздержаться от выражения своего неудовольствия. «Путь мой лежит на Магдебург, — сказал он, — не для моей пользы, но


400
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ воины
в интересах протестантов. Если никто мне не поможет, то я тотчас же отступаю, предлагаю императору мирное соглашение и отправляюсь обратно в Стокгольм. Я убежден, что какие бы условия мира я ни поставил, император согласится на них. Но если Магдебург погибнет и император перестанет бояться меня, то вы увидите, что с вами будет». Эта угроза, брошенная во-время, а быть может, и вид шведской армии, которая была достаточно сильна, чтобы доставить королю путем оружия то, в чем ему отказывали добром, сломили, наконец, сопротивление курфюрста, и он передал королю Шпандау.
Теперь перед королем лежало два пути на Магдебург: один из них, западный, проходил по истощенной стране и среди неприятельских войск, которые могли помешать ему переправиться через Эльбу; другой, южный, проходил через Дессау или Виттенберг, где были мосты для перехода через Эльбу и где можно было получигь из Саксонии жизненные припасы. Но все это требовало разрешения курфюрста Саксонского, к которому Густав питал основательное недоверие. Поэтому, прежде чем двинуться в поход, он просил курфюрста разрешить ему свободный пропуск и доставить необходимые для его войск жизненные припасы за наличные деньги. В этой просьбе ему было отказано, и никакие представления не могли заставить курфюрста отказаться от нейтралитета. Пока тянулись переговоры, пришло известие о страшной судьбе Магдебурга.
Тилли объявил о ней всем протестантским государям тоном победителя и, не теряя ни минуты, спешил воспользоваться всеобщим ужасом. Авторитет императора, значительно ослабленный успехами Густава, вырос сразу и стал грознее, чем когда-либо, после этого решительного события, и перемена положения нашла наиболее резкое выражение во властном языке, которым он заговорил теперь с протестантскими чинами. Постановления лейпцигского союза были отменены императорским решением, особым декретом распущен самый союз, всем непокорным чинам пригрозили судьбой Магдебурга. В качестве исполнителя императорского указа Тилли отправил тотчас же свои войска против епископа Бременского, который был членом лейпцигского союза и набирал солдат. Устрашенный епископ поспешил тотчас же уступить их Тилли и подписал отмену лейпцигских постановлений. Императорская армия, возвращавшаяся в это самое время из Италии под предводительством графа фон*Фюрстеяберга, поступила таким же образом с администратором Вюртембергским.


д
я
эв
о
я
5В
ф
g
ф
*1
я
н
ей
Hl
В
н
§
&
о
н
ф
а
С гравюр Энднера по рисункам Ходовецкого


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
401
Герцог принужден был подчиниться реституционному эдикту и всем декретам императора и кроме того обязался делать ежемесячный взнос в сто тысяч талеров на содержание императорских войск. Та- кая.же дань была наложена на города Ульм и Нюрнберг и на округа Франконский и Швабский. Страшен был гнет императора в Германии. Внезапный перевес, достигнутый им вследствие падения Магдебурга, скорее призрачный, чем действительный, завел его за пределы прежней умеренности и заставил сделать несколько поспешных п насильственных шагов, которые, наконец, преодолели нерешительность германских государей в пользу Густава-Адольфа. Как ни печальны были, таким образом, ближайшие следствия гибели Магдебурга для протестантов, следствия более отдаленные были благодетельны для них. Первое изумление очень быстро уступило место активному негодованию. Отчаяние сообщало силы, и германская свобода воскресла из пепла Магдебурга.
Среди государей, заключивших лейпцигский союз, курфюрст Саксонский и ландграф Гессенский были гораздо опаснее всех других, и власть императора в их странах не могла считаться устойчивой, пока не были обезоружены эти два государя. Тилли обратил оружие прежде всего против ландграфа и прямо от Магдебурга двинулся в Тюрингию. Саксоиско-Эриестинские и Шварцбургские земли испытали во время этого похода страшное разорение. Франкенгаузен был на глазах Тилли безнаказанно разграблен и обращен его солдатами в пепел. Страшно поплатился несчастный крестьянин за то, что его повелитель благоприятствовал шведам. Эрфурту, ключу Саксонии и Франконии, пригрозили осадой, от которой он откупился добровольной поставкой провианта и денежной данью. Отсюда Тилли отправил уполномоченного к ландграфу Кассельскому с требованием немедленно распустить свои войска, отказаться от участия в лейпцигском союзе, впустить императорские полки в свою страну и в свои крепости, уплатить контрибуцию и определенно заявить себя другом или врагом. Такое обращение приходилось терпеть германскому государю от слуги императора. Но это чрезмерное требование было подкреплено сопровождавшей его страшной военной силой, а свежее воспоминание о потрясающей судьбе Магдебурга должно было усилить его впечатление. Тем большей похвалы достойно бесстрашие, с которым ландграф ответил на это предложение: впускать в свои зкрепости и в свою столицу чужих солдат он совершенно не соби-
768 ?6


402
ИСТОРИЯ тридцатилетие! войны
рался и не собирается; войска его нужны ему самому; от нападения он сумеет защититься. Если у генерала Тилли нехватает денег и жизненных припасов, то пусть отправляв!ся в Мюнхен: там многа того и другого. Ближайшим следствием этого вызывающего ответа было вторжение двух императорских отрядов в Гессен, но ландграф так встретил их, что они не могли делать ничего значительного. Когда же сам Тилли двинулся вслед за ними со всем своим войском, то, конечно, несчастной стране пришлось бы дорого заплатить за стойкость своего государя, если бы движения короля Шведского во-время не отвлекли императорского полководца.
Густав-Адольф принял весть о гибели Магдебурга с чрезвычайною скорбью, которая усилилась еще вследствие того, что теперь Георг-Вильгельм, согласно договору, потребовал возвращения крепости Шпандау. Потеря Магдебурга скорее усилила, нежели ослабила, основания, по которым для короля было так важно обладание Этой крепостью; и чем больше приближалась необходимость решительного боя между ним и Тилли, тем тяжелее было ему отказаться от единственного убежища на случай несчастного исхода. Истощив напрасно всевозможные представления и просьбы пред курфюрстом Бранденбургским, упорство которого, напротив, возрастало с каждым днем, он отдал, наконец, своему коменданту приказ очистить Шпандау, но одновременно заявил, что с этого дня будет относиться к курфюрсту как к неприятелю.
Чтобы придать вес этому заявлению, он появился со всей своей армией пред стенами Берлина. «Я не хочу, чтобы со мной обходились хуже, чем с генералами императора, — ответил он посланным ошеломленного курфюрста, когда они явились в его лагерь. — Ваш повелитель принял их в свои владения, снабдил всеми жизненными припасами, передал им все крепости, какие они хотели, и путем всех Этих любезностей не мог добиться даже того, чтоб они обходились человечнее с его народом. Все, чего я от него требую, это обеспечение моего движения, немного денег и хлеба для моих войск; за это я обещаю ему охранять его владения и избавить его от войны. Но я не могу Не настаивать на моих требованиях, и пусть брат мой курфюрст спешно решит, хочет он иметь меня своим другом или хочет предать свою столицу опустошению». Этот решительный тон произвел впечатление, а пушки, направленные на город, победили все колебания Георга-Вильгельма. Через несколько дней был подписан


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
403
союзный договор, по которому курфюрст обязался вносить ежемесячно тридцать тысяч талеров, оставлял Шпандау в руках короля и обещал всегда, когда понадобится, впускать его войска и в Кюстрин. Это решительное соединение курфюрста Бранденбургского со шведами встретило в Вене не лучший прием, чем раньше такое же решение герцога Померанского. Но неблагоприятный поворот счастья, который вскоре испытало оружие императора, не позволил ему выразить свое раздражение чем-либо кроме слов.
Удовольствие короля по поводу этого счастливого события было вскоре усилено еще приятным известием, что Грейфсвальд, единственная крепость в Померании, остававшаяся еще в руках императорских войск, перешла к нему, и теперь вся страна очищена от этого злобного врага. Явившись снова в герцогстве, он насладился упоительным зрелищем всеобщего народного ликования, виновником которого был он сам. Минул год с тех пор, как Густав вступил на немецкую землю, и годовщина этого события была отпразднована во всем герцогстве Померанском всеобщим торжеством. Несколько ранее царь Московский приветствовал его через своих послов, предлагая возобновить дружбу и даже помочь войсками. Миролюбивые намерения русских были тем более приятны для короля, что в той опасной войне, которой он шел навстречу, для него было в высшей степени важно не терпеть беспокойства от враждебного соседа. Вскоре затем в Померании высадилась его супруга, королева Мария- Элеонора, с подкреплением в восемь тысяч шведов. Необходимо упомянуть также о прибытии шести тысяч англичан под предводительством маркиза Гамильтона — необходимо тем более, что история ничего, кроме этого прибытия, не может сообщить о подвигах англичан в Тридцати летнюю войну.
Во время тюрингенского похода Тилли Паппенгейм занимал область Магдебурга, но не мог помешать шведам перейти в нескольких местах Эльбу, уничтожить несколько императорских отрядов и взять много укрепленных мест. Сам он, испуганный приближением короля, настойчиво звал графа Тилли назад и действительно заставил его быстрыми переходами возвратиться поскорее в Магдебург. Тилли расположился лагерем по сю сторону реки, в Вольмирштедте; Густав-Адольф разбил свой лагерь с той же стороны у Вербена, недалеко от впадения Гавеля в Эльбу. Уже самое прибытие его в эти страны не предвещало Тилли ничего хорошего. Шведы рассеяли


404
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
три его полка, расположенные в деревнях далеко от главной армии, отняли половину их обоза и сожгли другую. Напрасно приближался Тилли со своей армией на расстояние пушечного выстрела к лагерю короля, вызывая его на бой; Густав, который был вдвое слабее Тилли, благоразумно избегал сражения; его лагерь был укреплен слишком хорошо, чтобы неприятель мог решиться на нападение. Пришлось ограничиться канонадой и несколькими стычками, в которых победителями неизменно оставались шведы. Во время отступления и Вольмирштедт армия Тилли уменьшилась от частых побегов. После магдебургской резни счастье покинуло его.
Тем неизменнее сопровождало оно с этого времени короля Шведского. Пока он стоял лагерем в Вербене, его генерал Тотт и герцог Адольф-Фридрих завоевали почти весь Мекленбург, и он испытал царственное наслаждение — восстановить на престоле обоих герцогов. Он отправился сам в Гюстров, где отпраздновано было это восстановление, чтобы своим присутствием усилить блеск торжества. Со своим спасителем посредине, окруженные блестящей свитой князей, вступили в город оба герцога в торжественном шествии, обращенном радостью подданных в трогательнейшее празднество. Вскоре после возвращения его в Вербен появился в его лагере ландграф Гессен-Кассельскии, чтобы заключить с ним тесный оборонительный и наступательный союз; это был первый государь Германии, добровольно и открыто заявивший себя противником императора; правда, он имел на это более чем достаточное основание. Ландграф Вильгельм обязался бороться с врагами короля как со своими собственными, открыть ему свои города и всю свою страну, доставлять ему жизненные припасы и все необходимое. Король в свою очередь провозглашал себя его другом и защитником и обещался не заключать мира, не доставив ландграфу полного удовлетворения от императора. Обе стороны честно сдержали слово. Гессен-Кассель вплоть до конца этой долгой войны оставался верным шведскому союзу, и он имел основания хвалиться в Вестфальском мирном трактате шведской дружбой.
Тилли, для которого этот смелый шаг ландграфа не мог оставаться тайной, отправил против него графа Фуггера с несколькими полками. Вместе с тем он пытался посредством подметных писем возмутить гессенских подданных против их государя. Его письма принесли так же мало пользы, как и его полки, недостаток которых


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
405
он вскоре затем испытал очень чувствительно в брейтенфельдском сражении. Гессенские земские чины не могли ни минуты колебаться между защитником своего достояния и его грабителем.
Но гораздо более, чем Гессен-Кассель, беспокоило императорского генерала двусмысленное поведение курфюрста Саксонского, который, вопреки императорскому запрещению, продолжал военные приготовления и не отказывался от лейпцигского союза. Теперь, в виду близости короля Шведского, когда каждую минуту могло разразиться решительное сражение, ему казалось в высшей степени опасным позволить Саксонии оставаться вооруженной, готовой каждое мгновение стать на сторону врага. Усилившись двадцатью пятью тысячами солдат из испытанных войск, приведенными ему Фюрстен- бергом, и твердо веруя в свою мощь, Тилли был убежден, что он сможет одним страхом своего прибытия обезоружить курфюрста или, по крайней мере, без труда разбить его. Но прежде чем покинуть свой лагерь под Вольмирштедтом, он потребовал чрез уполномоченных от курфюрста открыть свои владения императорской армии, распустить свои войска или соединить их с армией императора и в союзе с ними изгнать короля Шведского из Германии. Он напомнил ему, что из всех германских стран больше всех щадили до сих пор Саксонию, и пригрозил ему в случае упорства самым ужасным опустошением.
Тилли выбрал весьма неблагоприятный момент для своего грозного предложения. Преследования, испытанные его единоверцами и союзниками, разрушение Магдебурга, неистовства императорских солдат в Лузапии, — все соединилось для того, чтобы возбудить в курфюрсте крайнее негодование против императора. Как ни мало имел он права на защиту Густава-Адольфа, близость этого государя наполняла его мужеством. Он воспретил расквартирование императорских солдат в своей стране и твердо объявил, что не намерен приступить к разоружению. Как ему ни странно — прибавил он — видеть, что императорская армия идет на его владения в тот момент, когда она и без того занята изгнанием короля Шведского, он, однако, не ожидает, что вместо обещанных и заслуженных наград ему заплатят неблагодарностью и разорением его страны. Послам Тилли он после роскошного приема дал еще более ясный ответ. «Господа,— сказал он, — я вижу, что решили, наконец, подать на стол саксонское угощение, которое приберегалось так долго. Но в него обыкно-


406
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ воины
веыы'о входят всякие орехи и показные сласти, которые раскусить очень нелегко; смотрите, как бы вам не пришлось сломать о них зубы».
Теперь Тилли, снявшись с лагеря и производя страшные опустошения, двинулся к Галле и отсюда возобновил свое предложение курфюрсту в еще более настойчивом и угрожающем тоне. Если вспомнить все предыдущее поведение этого государя, который под влиянием личной склонности и внушений своих подкупленных министров был предан интересам императора даже за счет своих священнейших обязанностей, которого до сих пор удавалось с такой малой затратой искусства удерживать в полнОхМ бездействии, то остается удивляться ослеплению императора или его министров, которые как раз в такой опаснейший момент отказывались от прежней политики и насильственным образом действий доводили этого податливого государя до крайности. Или это именно и было целью Тилли? Быть может, он считал нужным превратить двусмысленного друга в явного врага, чтобы таким образом освободиться от необходимости щадить землю этого государя, к чему он был до сих пор принужден тайным приказом императора? Или, быть может, сам император намеренно доводил курфюрста до враждебного шага, чтобы таким образом разом расквитаться с ним и получить возможность разорвать обременительный счет? Но и в таком случае нельзя не удивляться наглому высокомерию Тилли, который не боялся пред лицом страшного неприятеля создавать себе нового врага, и той беспечности, с какой этот полководец позволил беспрепятственно соединиться обоим своим противникам.
Доведенный до отчаяния вторжением Тилли в Саксонию, Иоганн- Георг не без большой борьбы бросился в объятия короля Шведского.
Тотчас после отъезда первого посольства Тилли он спешно отправил своего фельдмаршала фон-Арнгейма в лагерь Густава, обращаясь с просьбой о скорейшей помощи к монарху, которым он пренебрегал так долго. Король скрыл внутреннюю радость, испытанную при этом давно жданном обороте событий. «Мне очень жаль курфюрста, — ответил он послу с деланной холодностью: — если бы он во-время обратил внимание на мои неоднократные представления, то страна его не видала бы неприятеля, да и Магдебург был бы цел и невредим. А теперь, когда иного исхода нет, обращаются к королю


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
407
Шведскому. Нет, скажите ему, что я совсем не собираюсь губить себя и своих союзников ради курфюрста Саксонского. Да и кто поручится мне за верность государя, министры которого состоят на австрийской службе и который покинет меня, как только император скажет ему ласковое слово и отзовет свои войска от его границ? Войска Тилли получили за последнее время значительные подкрепления, но это не помешает мне смело пойти на него, как только я буду] прикрыт с тыла».
В ответ на эти упреки саксонский министр не сумел сказать ничего кроме того, что хорошо покрыть былое забвением. Он настоятельно просил короля объявить условия, на которых тот согласен помочь Саксонии, и наперед ручался за принятие таковых. «Я требую, — ответил Густав, — чтобы курфюрст уступил мне крепость Виттенберг, ^вручил мне своего старшего сына в качестве заложника, уплатил моим войскам трехмесячное жалованье и выдал мне предателей из министерства. На этих условиях я готов оказать ему помощь».
«Не только Виттенберг, — воскликнул курфюрст, получив этот ответ и погнав поскорее своего министра в шведский лагерь, — не только Виттенберг открою я ему, но и Торгау и всю Саксонию. В заложники я отдам ему хоть всю мою семью, а если ему этого мало, то я сам буду заложником. Поспешите к нему и передайте ему, что я готов выдать ему изменников, которых он мне назовет, что я буду платить жалованье его войскам и что отдам жизнь и все мое достояние за правое дело».
Король хотел только испытать новые планы Иоганна-Георга. Тронутый этою искренностью, он отказался от своих тяжелых требований. «Недоверие, выказанное мне, когда я хотел придти на помощь Магдебургу, — сказал он, — вызвало мое недоверие; нынешнее доверие курфюрста заслуживает, чтобы я ответил тем же. Я буду доволен, если он будет платить ежемесячное жалованье моей армии, и надеюсь, что и за такое вознаграждение смогу охранить его».
Тотчас по заключении союза король перешел через Эльбу и на еледующий день соединился с саксонцами. Между тем Тилли, вместо того чтобы воспрепятствовать этому соединению, двинулся к Лейпцигу и потребовал, чтобы город принял императорский гарнизон. В надежде на скорую помощь комендант города Ганс фон-дер-Пфорта юта:л готовиться к обороне и для этой цели приказал сжечь Галле- ское предместье. Но дурное, состояние укреплений сделало сопроти¬


4Q8
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ войны
вление невозможным, и уже на второй день осады ворота были открыты* Тилли расположился в доме одного могильщика — единственном, который остался цел во веем предместье; здесь он подписал капитуляцию, и здесь было решено нападение на короля Шведского. При взгляде на нарисованные черепа и скелеты, которыми хозяин дома украсил свой дом, Тилли изменил себе. Против всякого ожидания с Лейпцигом обошлись милостиво.
Между тем в Торгау король Шведский и курфюрст Саксонский в присутствии курфюрста Бранденбургского собрались на большой военный совет. Теперь необходимо было принять решение, от которого бесповоротно зависела судьба Германии и евангелической веры,, благоденствие многих народов и участь их государей. Жуткое чувство, охватывающее и души героев пред важным решением, как будто охватило на мгновение высокий дух Густава-Адольфа. «Решаясь на сражение,— сказал он, — мы ставим теперь на карту одну корону и две курфюршеских шапки. Счастье изменчиво, и неисповедимые решения неба могут, грехов наших ради, даровать победу врагу. Правда, моя держава, даже потеряв меня и мое войско, еще сохраняет надежду на спасение. Отдаленная от неприятеля, охраняемая значительным флотом, оберегаемая своими границами и защищаемая храбрым народом, она, по крайней мере, не подвергается опасности окончательной гибели. Но что спасет вас, теснимых врагом, если жребий выпадет против нас?»
Здесь Густав-Адольф проявил скромное сомнение героя, которому сознание своей силы не мешает видеть размеры опасности. Иоганн-Георг выказал самонадеянность бессильного, человека, который чувствует, что на его стороне стоит герой. Полный нетерпения по возможности скорее очистить свои владения от двух тягостных армий, он жаждал боя, в котором не рисковал потерять старые лавры. Он хотел сам двинуться со своими саксонцами на Лейпциг и сразиться с Тилли. Наконец, Густав-Адольф согласился с ним, и было решено без замедления напасть на неприятеля, прежде чем он соединится с подкреплениями, которые вели ему генералы Альтрин- гер и Тифенбах. Соединенная шведско-саксонская армия перешла через Мульду; курфюрст Бранденбургский уехал домой.
Рано утром 7 сентября 1631 года сошлись неприятельские армии. Тилли, не успев уничтожить саксонскую армию до ее соединения со шведами, решился ждать спешившие к нему вспомогательные


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
409
войска и разбил у Лейпцига укрепленный и удобный лагерь, в котором, как он надеялся, никому не удастся принудить его к бою. Энергичные настояния Паппенгейма заставили его, однако, при наступлении неприятельских войск переменить, наконец, свою диспозицию и двинуться левой стороной к холмам, тянувшимся от деревни Варен до Линденталя. У подножия этих высот выстроилась его армия в одну линию; его артиллерия, расположенная по холмам, могла обстреливать всю Брейтенфельдскую равнину. Отсюда приближалась построенная в две колонны шведско-саксонская армия, которой предстояло у Подельвица, — села, расположенного пред фронтом Тилли, — перейти Лобер. С целью затруднить ей переход через этот ручей сюда был отправлен Паппенгейм с двумя тысячами кирасир, но лишь после долгого сопротивления Тилли и со строгим приказом Ни в коем случае не вступать в бой. Несмотря на это запрещение Паппенгейм начал стычку с шведским авангардом, но после краткого сопротивления вынужден был отступить. Чтоб удержать неприятеля, он зажег Подельвиц, что, однако, не воспрепятствовало обеим армиям продолжать наступление и выстроиться в боевом порядке.
Справа расположились шведы, разделенные на две линии, посредине пехота в маленьких батальонах, легко подвияшых и способных производить самые быстрые передвижения без нарушения порядка; на флангах — кавалерия, разделенная таким же образом на маленькие эскадроны вперемежку с многочисленными мелкими отрядами мушкетеров, которые скрывали ее малочисленность и должны были обстреливать неприятельскую конницу. Центром командовал полковник Тейфель, левым флангом — Густав Горн, правым — сам король, имея против себя графа Паппенгейма.
Саксонцы были отделены от шведов широким промежутком — по требованию Густава, которое впоследствии было оправдано исходом сражения. Боевую диспозицию составил сам курфюрст вместе со своим фельдмаршалом; король удовлетворился согласием на нее. Он как будто тщательно старался обособить шведскую доблесть от саксонской, и счастье не смешало их.
На западных высотах растянулись неприятельские ряды необозримой линией, вполне достаточной для того, чтобы окружить шведскую армию; пехота разделена была на большие батальоны, конница — на столь же большие, неповоротливые эскадроны. Ору,-.;:я неприятельского войска были расположены за ним на высотах, и та¬


410
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
ким образом оно было выстроено под своими же снарядами, перелетавшими через него. Из такого положения артиллерии, — если вообще можно доверять этому сообщению, — было видно, что Тилли намерен был скорее ожидать врага, чем наступать, так как это расположение войск не давало им возможности продвигаться вперед, не становясь жертвой своих собственных пушек. Тилли командовал центром, Паппенгейм — левым флангом, граф фон-Фюрстенберг — правым. Численность всех войск императора и лиги не превышала в этот день тридцати четырех — тридцати пяти тысяч человек; столько же было приблизительно и в соединенной шведско-саксонской армии.
Но если бы их стояли и миллионы друг против друга, этот день не мог бы быть кровавее, важнее, решительнее. Ради этого дня Густав-Адольф переплыл Балтийское море, подвергался опасностям в далекой стране, вручил неверному счастью свою жизнь и державу. Два величайших полководца своего времени, оба до сих пор непобедимые, подвергались последнему испытанию в сражении, которого избегали так долго; один из них должен был расстаться на этом поле битвы со своей славой. Со страхом и трепетом ждут обе половины Германии наступления рокового дня; с содроганием ждет весь мир его исхода, и отдаленное потомство будет его благословлять или проклинать.
Решимость, никогда не оставлявшая графа Тилли, покинула его в этот день. У него не было ни определенного решения вступить в бой с королем, ни твердой решимости избегнуть сражения. Паппенгейм увлек его против его воли. Неведомые до сих пор колебания бушевали в его груди, черное предчувствие тяготело над его всегда свободным челом. Словно дух Магдебурга витал над ним.
Двухчасовая канонада открыла сражение. Дул западный ветер и гнал в лицо шведам со свежевспаханных сухих полей густые облака пыли и порохового дыма. Это заставило короля незаметно передвинуться к северу, и быстрота, с которой был произведен маневр, помешала неприятелю воспрепятствовать ему.
Наконец, Тилли, покинув свои холмы, решился двинуться на шведов, но, отбитый их яростным огнем, он двинулся направо и напал на саксонцев с таким бешенством, что части их разделились, и смятение охватило все войско. Сам курфюрст опомнился лишь в Эйлен- бурге. Немногие полки держались еще некоторое время стойко на поле битвы и своим мужественным сопротивлением спасли честь сак-


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
411
«юнцев. Едва только начался между ними беспорядок, как хорваты приступили к грабежу, и были уже отправлены гонцы в Мюнхен и Бену с вестью о победе.
На правое крыло шведов обрушился всей силой своей кавалерии граф Паппенгейм, но не мог сдвинуть его с места. Здесь командовали сам король и под его начальством генерал Баннер. Семь раз возобновлял Паппенгейм свою атаку, и семь раз она была отбита. Он бежал с большими потерями, оставив поле битвы неприятелю.
Между тем Тилли, опрокинув остаток саксонской армии, бросился со своими победоносными полками на левое крыло шведов. Но король, заметив беспорядок в саксонской армии, быстро сообразил отправить на помощь три полка, чтобы прикрыть фланг, обнаженный бегством саксонцев. Густав Горн, командовавший здесь, оказал неприятельским кирасирам стойкое сопротивление, которому немало помогло распределение пехоты между эскадронами. Неприятель начинал уже изнемогать, когда здесь появился Густав-Адольф, чтобы дать решительный толчок исходу боя. Левое крыло императорских войск было разбито, и шведские солдаты, уже не имевшие пред собой врага, могли себе найти лучшее употребление где-нибудь в другом месте. Поэтому он повернул своим правым крылом и главным отрядом налево, по направлению к холмам, на которых была расположена неприятельская артиллерия. Вскоре она была в их руках, и неприятелю пришлось испытать огонь собственных пушек.
Обстреливаемое сбоку артиллерией^ теснимое спереди страшным напором шведов, дрогнуло непобедимое войско. Поспешное отступление было все, что оставалось Тилли. Но само отступление должно было теперь производиться через неприятельские ряды. Смятение овладело всей армией, за исключением четырех полков седых, закаленных солдат, которые никогда до сих пор не бежали с поля битвы и теперь не хотели бежать. Сомкнутыми шеренгами пробились они через ряды победителей и с оружием в руках достигли маленького леска, где снова выстроились против шведов и бились до наступления ночи, пока число их уменьшилось до шестисот человек. С ними бежали остатки армии Тилли, и исход сражения был решен.
Густав-Адольф бросился на колени среди раненых и убитых, и пламенная радость победы вылилась у него прежде всего в горячей молитве. Бегущего врага преследовала его кавалерия вплоть до наступления глубокой ночи. Колокол набата поднял во всех окрест¬


412
ИСТОРИЯ ТРИДЦА.ТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
ных деревнях народ, — и горе несчастному, который попадал в руки озлобленному крестьянину. С остальным войском король расположился лагерем между полем битвы и Лейпцигом, так как невозможно было напасть в ту же ночь на город. Семь тысяч неприятельских солдат остались на месте, более пяти тысяч попало в плен и было ранено. Вся неприятельская артиллерия, весь лагерь, более ста знамен и штандартов достались победителю. Саксонцы потеряли две тысячи, шведы — не более семисот человек. Поражение императорских войск было так Еелико, что Тилли во время своего бегства в Галле и Гальберштадт не мог собрать более шестисот человек, Паппен- гейм — не более тысячи четырехсот. Так быстро исчезло это страшное войско, приводившее еще так недавно в ужас всю Италию и Германию*
Сам Тилли был обязан своим спасением только случайности* Покрытый множеством ран, он не хотел сдаться в плен шведскому ротмистру, который, схватив его, готов уже был с ним покончить, когда выстрел из пистолета во-время поразил шведа. Но неизмеримо страшнее смертельной опасности и ран было для него тягостное сознание, что он пережил свою славу и в один день потерял все труды своей долгой жизни. Все прошлые его победы обращались в ничто, раз была потеряна та, которой как раз надлежало увенчать все остальные. От всех его блестящих подвигов оставались ему одни проклятия человечества, которыми они сопровождались. С этого дня веселье не возвращалось к Тилли и счастье навеки покинуло его. Даже последнего его утешения, мести, лишил его строгий приказ его повелителя: не осмеливаться более вступать в решительный бой* Тремя ошибками объясняется, главным образом, неудача этого дня: во-первых, Тилли расположил свою артиллерию за армией на хол- ма!х; во-вторых, он удалился затем от этих холмов, и, наконец, в-третьих, он позволил неприятелю беспрепятственно выстроиться в боевой порядок. Но как легко можно было бы исправить эти ошибки, если бы не холодное благоразумие и не гениальное дарование его противника! Тилли бежал из Галле в Гальберштадт, откуда, едва дождавшись, чтобы зажили его раны, поспешил к Везеру, чтобы подкрепиться императорскими гарнизонами в Нижней Саксонии.
Тотчас по миновании опасности курфюрст Саксонский не замедлил явиться в шведский лагерь. Король поблагодарил его за совет вступить в бой, и Иоганн-Георг, пораженный этим благодушным


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
413
приемом, в чаду первой радости обещал ему. . . римскую корону. Предоставив курфюрсту заботиться о возвращении Лейпцига, Густав двинулся на следующий день к Мерзебургу. Пять тысяч императорских солдат, собравшихся снова и по дороге попавших ему в руки, были частью изрублены, частью взяты в плен; большинство последних вступило в его армию. Мерзебург сдался тотчас же, вслед затем взят был Галле, куда к королю после взятия Лейпцига явился курфюрст Саксонский сговориться с ним относительно дальнейшего плана действий.
Победа была одержана, но лишь при умелом использовании ее можно было превратить в решительную победу. Императорская армия была разбита, в Саксонии не оставалось ни одного неприятельского солдата, и бежавший Тилли передвинулся в Брауншвейг. Преследовать его здесь — значило бы возобновить войну в Нижней Саксонии, которая едва успела оправиться от бедствий предыдущей войны. Было поэтому решено перенести войну в неприятельские земли, которые, будучи открыты и незащищены вплоть до самой Вены, звали к себе победителя. Можно было двинуться направо на земли католических государей, можно было направиться налево, вторгнуться в наследственные владения императора и привести его в трепет в его столице. Было решено сделать и то и другое, и вопрос заключался теперь лишь в распределении ролей. Во главе победоносной армии Густав-Адольф встретил бы слабое сопротивление по пути от{ Лейпцига к Праге, Вене и Пресбургу; Чехия, Моравия, Австрия, Венгрия не имели защитников. Угнетенные протестанты этих стран жаждали перемены. Сам император не мог считать себя в безопасности в своем дворце — при первом нападении Вена в испуге раскрыла бы свои ворота пред победителем. Со странами, отнятыми у неприятеля, последний лишался также средств, на которые он вел войну, и Фердинанд охотно согласился бы на мир, удаляющий столь страшного врага из самых недр его владений. Завоевателю улыбнулся бы этот смелый военный план, и, быть может, счастливый исход оправдал бы его. Но Густав-Адольф, столь же осторожный, сколько смелый, и более государственный человек, чем завоеватель, отказался от этого плана, потому что имел в виду более высокие цели, потому что не хотел доверить исход борьбы лишь счастью и отваге.
Если бы Густав предпочел поход на Чехию, то Франкония и Верхний Рейн должны были быть предоставлены курфюрсту Сак-


414 ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
сотскому, но Тилли начал уже из остатков своей разбитой армии, из гарнизонов в Нижней Саксонии и подкреплений, доставленных ему, собирать на Везере новое воинство, во главе которого он, конечно, не замедлил бы двинуться против неприятеля. Было невозможно противопоставить столь опытному полководцу какого-нибудь Ари- гейма, способности которого были испытаны в битве при Лейпциге с весьма сомнительными результатами. Но какую пользу принесли бы королю самые быстрые и блестящие успехи в Чехии и Австрии, если бы Тилли вернул свое могущество в имперских землях, если бы он новыми победами вдохнул мужество в католиков и обезоружил союзников короля? К чему послужит изгнание императора из его наследственных владений, если Тилли завоюет ему всю Германию? Он, конечно, не мог надеяться стеснить императора более, чем его стеснило двенадцать лет тому назад чешское восстание, которое ведь нс поколебало же упорства этого государя, не истощило его средств и из которого он вышел еще более грозным, чем прежде.
Менее блестящими, но гораздо более основательными были выгоды, которых король мог ожидать от личного нападения на владения лиги. Решающее влияние могло иметь здесь появление его вооруженных сил. Государи в это время собрались по поводу реституционного эдикта на имперском сейме во Франкфурте, где Ферди-^ ианд истощал все ухищрения своей коварной политики, чтобы склонить устрашенных протестантов к поспешному и пагубному для них соглашению. Лишь приближение их защитника могло вдохнуть в них стойкое сопротивление и уничтожить замыслы императора! Густав-Адольф мог надеяться своим победоносным присутствием обтэединить всех этих недовольных государей, остальных же оторвать от императора страхом своего оружия. Здесь, в центре Германии, следовало перерезать жизненный нерв императорского могущества, которое не могло держаться без помощи лиги. Здесь он мот вблизи следить за своим двусмысленным союзником Францией, и если, для достижения его сокровенного замысла ему необходима была дружба католических курфюрстов, то необходимо было прежде всего стать владыкой их судьбы, чтобы великодушным снисхождением приобрести право на их благодарность.
Поэтому он выбрал путь к Франконии и Рейну, предоставив курфюрсту Саксонскому завоевание Чехии.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КНИГА ТРЕТЬЯ
Славное сражение при Лейпциге произвело громадную перемену как во всем дальнейшем поведении Густава-Адольфа, так и в воззрениях его врагов и друзей. Он померялся теперь силами с величайшим полководцем своего времени, он испытал силу своей тактики и мужество своих шведов в борьбе с ядром императорских войск, лучших в Европе, и победил в этом поединке. Начиная с этого момента, он стал питать твердую веру в себя, а вера — мать великих подвигов. С этих пор во всех воинских замыслах короля Шведского заметен более смелый и уверенный размах, в самых тяжелых положениях—большая решимость, более самоуверенное презрение к опасности, более гордая речь с неприятелем, больше самостоятельности в отношениях с союзниками и даже в его мягкости — больше снисхождения повелителя. Его природное мужество поддерживалось мечтательным полетом его воображения; он легко смешивал свое дело с делом неба, он видел в поражении Тилли решающий приговор господа, осуждающий его противника, в себе же — орудие божеского возмездия. Оставив далеко за собой свою державу, свое отечество, он несся теперь на крыльях победы вглубь Германии, которая на протяжении многих столетий не видала в своих недрах иноземного победителя. Воинственный дух ее граждан, бдительность ее многочисленных государей, искусная связь ее государств, множество ее укрепленных замков, течение ее многочисленных рек уже с незапамятных времен сдерживали завоевательную жадность соседей. И как ни часты были бури в пределах этого обширного государствен-


416
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
ного организма, глубин его не коснулось чужеземное вторжение. Издавна пользовалась эта страна двусмысленным преимуществом быть лишь своим собственным врагом и оставаться непобедимой извне. Да и теперь лишь раздоры ее составных частей и изуверская нетерпимость проложили шведскому победителю путь внутрь ее государств. Давно уж распалась связь между чинами, делавшая государство непобедимым, и в самой Германии Густав-Адольф почерпал силы, которыми он покорил Германию. С таким же умением, как и мужеством, он пользовался тем, что ему давал благоприятный момент, и равно искусный и в кабинете и на поле сражения, он разрывал сети коварной политики с такой же легкостью, как разрушал стены городов залпами своих орудий. Неудержимо передвигался он от победы к победе, от одной границы Германии к другой, не теряя ариадниной нити, которая обеспечивала ему обратный путь, и на берегах Рейна так же, как у устья Леха, он неизменно старался оставаться поближе к своим владениям.
Ужас императора и католической лиги, вызванный поражением Тилли при Лейпциге, был едва ли сильнее, чем изумление и смущение шведских союзников по поводу неожиданной удачи короля. Она была больше, чем ожидали, больше, чем было желательно. Одним ударом было уничтожено страшное войско, останавливавшее его успехи, ограничивавшее его честолюбие, ставившее его в зависимость от их благосклонности. Один, без соперника, без равного ему противника, он стоял теперь лагерем в сердце Германии; ничто не могло удержать его движения, ничто не могло ограничить его притязания, если бы он в упоении успехами попытался злоупотреблять ими. Если прежде трепетали пред могуществом императора, то теперь было не меньше оснований из-за произвола чужеземного победителя бояться за целость государства, из-за религиозной ревности протестантского короля — за католическую церковь в Германии. Вновь воскресли недоверие и зависть некоторых союзных держав, усыпленные на некоторое время еще большим страхом пред императором, и едва Густав-Адольф своим мужеством и успехами успел оправдать их доверие, как уже издалека начали подготовлять срыв его замыслов. В неустанной борьбе с коварством врагов и недоверием своих собственных союзников приходилось ему отвоевывать свои победы. Но его решительное мужество, его проницательный ум победили все эти препятствия. Внушая тревогу его могущественным союзникам,


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
417
Франции и Саксонии, счастье, сопровождавшее его оружие, одуше- иляло мужество более слабых, которые теперь лишь осмелились выступить на свет божий со своими истинными помышлениями и открыто принять его сторону. Не соперничая с величием Густава- Адольфа и не боясь его честолюбия, они тем большего ожидали от великодушия этого могущественного друга, который обогащал их достоянием их врагов и охранял их от гнета сильных. Его мощь скрывала их бессилие, и, незначительные сами по себе, они получали значение в союзе со шведским героем. Так было с большинством имперских городов и особенно с более слабыми протестантскими чинами. Они указали путь королю внутрь Германии и прикрывали его с тыла. Они снабжали его войска жизненными припасами, принимали его отряды в свои крепости, проливали за него кровь в его сражениях. Его дальновидное мягкое отношение к немецкой гордости, его откровенность, несколько блестящих образцов справедливости, его уважение к законам, — все это сковывало подозрительность германских протестантов, а вопиющие злодеяния императорских солдат, испанцев и лотарингцев оттеняли самым благоприятным образом умеренность его и его войск.
Если Густав-Адольф был почти всем обязан своему собственному тению, то нельзя отрицать и того, что немало ему благоприятствовали счастье и стечение обстоятельств. На его стороне было два больших преимущества, дававших ему решительный перевес над неприятелем. Перенося театр войны в земли лиги, привлекая в ряды своих войск всю тамошнюю молодежь, обогащаясь добычей и распоряжаясь доходами бежавших государей как своею собственностью, он отнимал у неприятеля всякую возможность упорно бороться с ним и получал полную возможность вести дорогую войну с ничтожными издержками. Если затем его противники, государи лиги, враждующие между собой, руководимые совершенно различными, часто противоположными интересами, действовали без единодушия, а потому и без настойчивости; если их полководцам недоставало полной власти, их войскам—дисциплины, их рассеянным армиям — единства; если полководец не имел ничего общего с законодателем и с государственным человеком, — то все это, наоборот, соединялось в Густаве-Адольфе. Он был единственным источником, из которого истекала всякая власть, единственной целью, на которую обращены были в сражении взоры воинов; он был душой всей своей партии,
27
768


418
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
создателем военного плана и в то же время исполнителем его. В нем,, таким образом, дело протестантов получало единство и гармонию, которых совершенно не было у противной партии. Нет ничего удивительного, что, имея такие преимущества, стоя во главе такой армии, одаренный таким умением пользоваться ею и руководимый такой политической мудростью, Густав-Адольф был непобедим.
С мечом в одной руке и милостью в другой он проносится теперь по всей Германии, из конца в конец, как покоритель, законодатель и судья, проносится в такое короткое время, какое другой употребил бы на обозрение ее во время увеселительной поездки; точно прирожденному государю страны подносят ему ключи города и крепости. Нет для него неприступного замка, реки не останавливают его победоносного шествия; часто он' побеждает одним звуком своего страшного имени. Вдоль всего Майна развеваются шведские знамена. Нижний Пфальц очищен, испанцы и лотарингцы выбиты за Рейн и Мозель. Точно бурный поток хлынули шведы и гессенцы на майнцские, вюрцбургские и бамбергские владения, и три бежавшие епископа вдали от своих престолов искупают свою злополучную преданность императору. Наконец, за предводителем лиги, Максимилианом, наступает очередь испытать в своих владениях бедствия, которые он готовил другим. Ни страшная судьба его союзников, ни мягкие предложения Густава, который среди своих завоеваний протягивал руку для заключения мира, не могли сломить упорство этого государя. Через труп Тилли, который, как херувим с мечом, стоит у врат Баварии, хлынула война в ее пределы. Подобно берегам Рейна кишат теперь берега Леха и Дуная шведскими солдатами. Укрывшись в своих замках, предоставляет разбитый курфюрст свои беззащитные земли неприятелю, которого благословенные, еще не тронутые войной поля призывают к грабежу, а изуверство баварского крестьянина — к таким же насилиям. Сам Мюнхен открывает свои ворота пред непобедимым королем, и бежавший пфальцграф Фридрих Y на минуту находит себе утешение в потере своих владений, сидя в покинутой резиденции своего соперника.
Между тем как Густав-Адольф расширяет свои завоевания у южных границ Германии и с непреодолимой силой уничтожает всякого неприятеля, его союзники и полководцы одерживают такие же победы в остальных областях. Нижняя Саксония свергает императорское иго; неприятель покидает Мекленбург; оба берега Везера и:


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
т
Эльбы очищены от австрийских гарнизонов. В Вестфалии, на Верхнем Рейне все бежит пред ландграфом Гессенским Вильгельмом, в Тюрингии — пред герцогами Веймарскими, в курфюршестве Трирском— пред французами; на востоке вся почти Чехия перешла в руки саксонцев. Турки готовятся уже к походу на Венгрию, а в средоточии австрийских владений готово вспыхнуть страшное восстание. Безутешно бросает император Фердинанд взоры ко всем дворам Европы, ища чужеземной поддержки против столь многочисленных врагов. Напрасно призывает он испанские войска, отвлеченные нидерландским мужеством за Рейн; тщетно старается он поднять римский двор и всю католическую церковь на свою защиту. Оскорбленный папа точно издевается своими пышными крестными ходами и бессильными проклятиями над тягостным положением Фердинанда, а вместо просимых денег ему указывают на опустошенные равнины Мантуи.
Со всех сторон своей обширной монархии он окружен вражеским оружием. От смежных с ним государств лиги, теперь наводненных неприятелем, его не отделяют больше никакие окопы, за которыми так долго чувствовала себя в безопасности австрийская держава, и пламя войны свирепствует уже у ее беззащитных границ. Обезоружены его преданнейшие союзники; его могущественнейшая опора, Максимилиан Баварский, еле держится сам. Его войска, ослабленные дезертирством и неоднократными поражениями и удрученные долгими неудачами, забыли под командой разбитых генералов о той военной отваге, которая, будучи плодом победы, обеспечивает наперед новую победу. Опасность дошла до крайней степени; лишь что-либо чрезвычайное могло спасти могущество императора от столь глубокого унижения. Нужнее всего — полководец, а между тем интриги зависти отняли у армии единственного полководца, от которого можно ожидать восстановления прежней славы. Так глубоко пал грозный император, что он вынужден теперь предлагать позорные договоры своему оскорбленному слуге и подданному и власть, которую он сам постыдно отнял у надменного герцога Фридландского, еще постыднее вынужден навязывать ему. Новый дух начинает оживлять полумертвое тело австрийской державы, и быстрый поворот в ходе событий выдает твердую руку, которая руководит ими. Неограниченному королю Шведскому противопоставлен теперь столь же неограниченный полководец, победоносный герой — победоносному герою.


420
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОЙНЫ
Обе силы внрвь вступают в отчаянный бой, и победа, наполовину уже добытая Густавом-Адольфом, снова колеблется в тяжкой борьбе. Пред Нюрнбергом друг против друга грозно останавливаются две тучи, чреватые бурей, — две враждующие армии; обе глядят друг на друга! e трепетным уважением; обе жаждут мгновения; обе боятся мгновения, которое в пылу битвы сольет их воедино. Взоры всей Европы со страхом и любопытством прикованы к роковому полю битвы, и трепетный Нюрнберг ожидает, что именем его будет названо сражение, еще более решительное, чем битва при Лейпциге. Но вдруг расходятся тучи, военная буря исчезает из Франконии, чтобы тем ужаснее разразиться на равнинах Саксонии. Недалеко от Лю- цена ударил гром, грозивший Нюрнбергу, и наполовину потерянная победа вновь добыта ценой королевского трупа. Счастье, никогда не покидавшее короля на всем его жизненном пути, даровало ему и на смертном одре редкую милость — умереть во всей полноте своей славы; во всей чистоте своего имени. Своевременной смертью ангел-хранитель спас его от неизбежной судьбы человека: на вершинах счастья отучиться от скромности, на высоте могущества — забыть о справедливости. Позволительно усомниться, заслужил ли бы при более продолжительной жизни Гу став-Адольф те слезы, которыми Германия оплакала его кончину, то восхищение, которым потомство почтило единственного в мире справедливого завоевателя. В случае ранней смерти крупного вождя есть основание опасаться гибели целой партии, но для силы, правящей миром, нет незаменимых людей. Два великих политика, Аксель Оксеншерна в Германии и Ришельё во Франций, принимают кормило войны, выпавшее из рук усопшего героя; над его прахом свершаются непреложные судьбы, и еще целых шестнадцать лет пламя войны свирепствует над давно забытой могилой.
Позвольте мне теперь дать краткий очерк победоносного шествия Густава-Адольфа, всего театра войны, на котором он остается единственным действенным героем, и затем уже, когда будет выясне- но* как счастье шведов дошло до высшего предела и в ряде неудач вновь изменило им и как Австрия, согнувшаяся под давлением ряда неудач, опустилась со своей гордой высоты до жалких средств, продиктованных отчаянием, опять привести нить истории к императору.
Не сразу был установлен план войны королем Шведским и курфюрстом Саксонским в Галле, и не сразу было решено, что послед¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
т
ний нападает на Чехию, а первый вторгается во владения лиги; не сразу были заключены союзы с соседними государствами Веймара и Ангальта и сделаны приготовления к освобождению епископства Магдебургского; все это было сделано лишь тогда, когда король подвигался уже к границам Германии. Он шел теперь навстречу серьезному неприятелю. Император был еще могуществен в Германии; во всей Франконии, Швабии и Пфальце крепости были заняты императорскими гарнизонами, у которых всякую значительную населенную местность приходилось отнимать с мечом в руке. По Рейну его ждали испанцы, заполнившие все земли изгнанного пфальцграфа, занявшие все крепости и охранявшие все переправы через реку. В тылу был Тилли, уже набиравший новое войско; лотарингские вспомогательные отряды готовы уже были стать под знамена последнего. В груди каждого паписта ожидал короля ожесточеннейший враг — религиозная ненависть; и однако его отношения к Франции не позволяли ему действовать вполне свободно против католиков. Густав-Адольф ясно видел все эти препятствия, но он видел также способы победить их. Императорские войска стояли гарнизонами по всей стране, а он имел то преимущество, что нападал на них соединенными силами нераздельной армии. Если религиозный фанатизм католиков и страх мелких имперских чинов пред императором был против него, то он мог ожидать деятельной помощи от расположения протестантов и от их ненависти к австрийскому гнету. Неистовства императорских и испанских войск в этих странах проложили ему путь; давно уже истерзанный крестьянин и горожанин порывались к освободителю, и многим даже перемена этого ига на новое уже казалась облегчением. Вперед были посланы агенты с пору^ чением склонить на сторону шведов важнейшие имперские города, особенно Нюрнберг и Франкфурт. Эрфурт был первой крепостью, приобретение которой было в высшей степени важно и которую король не мог оставить в тылу без своего гарнизона. Полюбовное соглашение с гражданами-протестантами открыло ему без помощи меча ворота города и крепости. Здесь, как и во всяком другом значительном населенном месте, впоследствии попадавшем ему в руки, он прежде всего заставил обывателей принести ему присягу, а со своей стороны обеспечил себя достаточно сильным гарнизоном. Его союзнику, герцогу Веймарскому Вильгельму, было вручено командование войсками, которые тот должен был набрать в Тюрингии. Городу


422
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
Эрфурту он вверил также свою супругу и дал обещание расширить его права. Затем шведская армия прошла двумя отрядами через Готу и Арнштадт весь Тюрингенский Лес, вырвала мимоходом графство Геннебергское из рук императорских войск и на третий день вновь соединилась у Кенигсгофена на границе Франконии.
Франц, епископ Вюрцбургский, ожесточеннейший враг протестантов и ревностнейший участник католической лиги, был первым, испытавшим тяжелую руку Густава-Адольфа. Нескольких слов угрозы было достаточно для того, чтобы в руки шведов перешла его пограничная крепость Кенигсгофен, а с нею ключ ко всей области. Известие об этом внезапном захвате ошеломило всех католических владетелей округа; епископы Вюрцбургский и Бамбергский содрогались в своих замках. Они видели уже, как колеблются их престолы, осквернены их храмы, повержена во прах их вера. Злоба врагов короля Шведского распространила ужаснейшие слухи о его нетерпимости и о поведении его войск. Ни многократные уверения короля, ни самые яркие примеры человечности и снисходительности не могли вполне рассеять эти слухи. Боялись испытать от другого то, что сделали бы сами в подобном случае. Многие богатейшие католики спешили уже теперь скрыть от кровожадного изуверства шведов свое имущество, свою веру и свою особу. Пример подданным подал сам епископ. Среди пламени, которое он зажег суеверным своим фанатизмом, он покинул свои владения и бежал в Париж, чтобы попытаться по мере возможности восстановить французское министерство против общего религиозного врага.
Между тем успехи, сопровождавшие дальнейшее движение Густава-Адольфа в епископстве, вполне соответствовали счастливому началу. Покинутый императорским гарнизоном, сдался ему Швейн- фурт, а затем Вюрцбург; Мариенберг пришлось взять приступом. В эту крепость, считавшуюся неприступной, укрыли массу жизненных припасов и военного снаряжения; все это досталось теперь неприятелю. Чрезвычайно приятной для короля находкой была библиотека иезуитов, которую он отправил в Упсалу; еще более приятным открытием для его солдат — роскошные винные погреба прелата. Сокровища свои епископ успел увезти во-время. Примеру столицы последовало вскоре все епископство: все покорилось шведам. Король заставил всех подданных епископа принести присягу и за отсутствием законного правителя назначил регентский совет, наполо-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
423
звину состоящий из протестантов. В каждой католической местности, переходившей к Густаву-Адольфу, он давал свободу протестантской религии, не мстя, однако, папистам за гнет, под которым они так долго держали его единоверцев. Лишь к тем, которые сопротивлялись ему с оружием в руках, применялось страшное право войны. За отдельные злодеяния, какие в слепой ярости нападения позволяло -себе иногда разнузданное солдатьё, нельзя, конечно, делать ответственным гуманного полководца. Беззащитный и покорный встречал милостивое обращение. Священнейшим заветом Густава-Адольфа было щадить кровь врагов так же, как своих.
Тотчас за первым известием о вторжении шведов епископ Вюрцбургский, невзирая на договоры, которые он для выигрыша времени предлагал королю Шведскому, обратился к полководцу лиги с мольбой скорее спасти епископство. Разбитый Тилли, собрав в это время на Везере остатки своей рассеянной армии, подкрепился императорскими гарнизонами Нижней Саксонии и соединился в Гессене с двумя подчиненными генералами, Альтрингером и Фуггером. Ъо главе этой значительной армии граф Тилли горел нетерпением смыть с себя блестящей победой позор своего первого поражения. В лагере на Фульде, куда он двинулся с войсками, он нетерпеливо ждал от герцога Баварского разрешения вступить в бой с Густавом- Адольфом. Но, потеряв армию Тилли, лига осталась бы совершенно беззащитной, а Максимилиан был слишком осторожен, чтобы рисковать всей судьбой своей партии в игре случайностей. Со слезами на глазах принял Тилли от своего господина приказ, повелевавший ему оставаться в бездействии. Поход этого полководца в Франконию был таким образом замедлен, и Густав-Адольф выиграл время, чтоб овладеть всем епископством. Напрасно Тилли, подкрепившись затем в Ашафенбурге двенадцатью тысячами лотарингцев, спешил с преобладающими силами освободить город. Город и цитадель были уже в руках шведов, и общий голос, быть может не вполне безосновательно, обвинял Максимилиана Баварского, что он своими колебаниями ускорил гибель епископства. Вынужденный избегать сражения, Тилли удовольствовался тем, что препятствовал продвижению неприятеля, но ему удалось отбить у отважных шведов лишь очень немногие места. После напрасной попытки подкрепить слабый императорский гарнизон города Ганау, переход которого к королю давал ему слишком большой.перевес, он перешел при Зелигенштадте


424
ИСТОРИЯ тридцатилетие! войны
через Майн и двинулся по горной дороге, чтобы защитить пфальц- ские владения от вторжения победителя.
Граф Хилли был не единственным врагом, которого нашел на. своем пути и гнал пред собой Густав-Адольф во Франконии. Герцог Лотарингский Карл, знаменитый в летописях тогдашней Европы своим непостоянным характером, своими тщеславными замыслами и своими неудачами, также замахнулся своей ручонкой на шведского героя, чтобы выслужить себе у императора Фердинанда II курфюр- шескую шапку. Глухой к требованиям разумной государственной политики, он следовал лишь внушениям своего буйного честолюбия,, помощью императору раздражил своего страшного соседа, Францию,, и, гоняясь в чужих странах за призраками, вечно от него убегавшими, открыл неприятелю свои владения, в которые подобно бур* ному потоку вторглась французская армия. В Австрии за ним признавали ту высокую заслугу, что он, подобно другим государям лиги, разоряется для блага императорского дома. Упоенный тщеславными надеждами, этот принц собрал войско в семнадцать тысяч человек, во главе которого думал лично двинуться на шведов. Если его солдаты уступали шведским войскам в дисциплине и мужестве, то они имели привлекательный вид благодаря блестящей внешности. Скрывая пред лицом врага свою храбрость, они тем щедрее проявляли ее по отношению к беззащитному горожанину и крестьянину, на защиту которых были вызваны. Против беззаветной отваги и суровой дисциплины шведов не могла устоять эта щегольски наряженная армия. Панический страх охватил ее, когда на нее ринулась шведская кавалерия; лотарингцы были легко выбиты из их расположения в Вюрцбургской области. Неудача нескольких полков вызвала’ всеобщее бегство остальных войск, и жалкие остатки армии поспешили укрыться от мужественных северян в некоторых городах по ту сторону Рейна. Под градом насмешек и покрытый позором проскакал ее предводитель чрез Страсбург домой и был более чем счастлив, когда ему удалось униженным извинительным письмом умиротворить гнев своего победителя, который сперва разбил его в сражений и лишь затем потребовал у него отчета в его враждебных действиях. Рассказывают, что какой-то мужик из прирейнской деревни, простер свою смелость до того, что ударил лошадь герцога, когда тот во время бегства скакал мимо него. «Живей, барин, — сказал му¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
425
жик, — если бежишь от великого Шведского короля, надо удирать поскорей».
Неудачный пример соседа внушил епископу Бамбергскому более благоразумное поведение. Чтобы избегнуть опустошения своих земель, он явился к королю с мирными предложениями, которые, однако, имели целью лишь замедлить движение его войск, пока явится помощь. Густав-Адольф, сам слишком честный, чтобы бояться чужого коварства, охотно принял предложение епископа и определил условия, на которых он может пощадить епископство от всяких неприязненных действий. Он выказал тем большую склонность к миру, что и без того не собирался терять время на завоевание Бамберга, а прочие планы призывали его в прирейнские земли. Поспешность, с какой он выполнял эти планы, вызвала недостаток в деньгах, которые он при долгом пребывании во Франконии мог бы легко добыть от беспомощного епископа, ибо этот хитрый прелат поспешил прекратить переговоры, как только военная буря удалилась от его границ. Едва успел Густав-Адольф повернуть к нему тыл, он бросился в объятия к графу Тилли и предоставил императорским войскам те самые города и крепости, которые он только что предлагал королю Шведскому. Но этим коварством он ненадолго отсрочил опустошение своего епископства: оставшийся во Франконии шведский полководец решил наказать епископа за такое предательство, и в результате епископство сделалось злополучным театром войны, который равно опустошали и друзья и враги.
Бегство императорских войск, грозное присутствие которых до сих пор связывало решения франконских чинов, и человечное обращение короля побудили дворянство и города этой области встретить шведов благосклонно. Нюрнберг торжественно отдался под покровительство короля. Благосклонность франконского рыцарства он снискал льстивыми манифестами, в которых снизошел до извинения за то, что он, чужеземец, появился в их стране. Благосостояние Франконии и совестливость, с которой шведский государь обычно относился к гражданам страны, обеспечили изобилие в королевском лагере. Любовь дворянства всего края, умело приобретенная королем, изумление и почтение, возбуждаемые его блестящими подвигами даже в рядах неприятеля, богатая добыча, которой можно было ждать на службе у неизменного победителя, — все это было ему весьма полезно при наборе войск, необходимом в виду распределе¬


426
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
ния большей части армии по гарнизонам. Со всех сторон Франконии стекались толпы, как только где-либо раздавался барабан вербовщика.
Король не мог терять на занятие Франконии больше времени, чем нужно было на то, чтобы поспешно пройти по ней. Закончить покорение всей области и закрепить за собой завоеванное было поручено Густаву Горну, одному из лучших полководцев Густава- Адольфа, с восьмитысячным отрядом. Сам король с главной армией, усиленной наборами во Франконии, поспешил к Рейну, чтобы на границе Германии оградить себя от испанцев, обезоружить духовных курфюрстов и добыть в этих богатых землях новые средства для продолжения войны. Он шел по течению Майна; Зелигенштадт, Ашафенбург, Штейнгейм, вся страна по обе стороны реки покорилась ему. Редко ждали императорские гарнизоны его появления: удержаться им никогда не удавалось. Еще ранее его полководцу посчастливилось внезапным нападением отбить у императорских войск город и цитадель Ганау, о сохранении которых так заботился граф Тилли. Радуясь избавлению от невыносимого гнета солдат Тилли, владетельный граф Ганау охотно подчинился менее тягостному игу короля Шведского.
Внимание Густава-Адольфа, который везде в Германии неизменно соблюдал правило прикрывать себя с тылу дружбой более значительных городов и их занятием, теперь сосредоточено было по преимуществу на городе Франкфурте. Франкфурт был одним из первых имперских городов, которые король еще из Саксонии подготовлял к своему прибытию, и теперь он еще раз отправил из Оффенбаха уполномоченных с просьбой разрешить ему пройти через город и принять его гарнизон. Город с радостью уклонился бы от тягостного выбора между королем Шведским и императором, ибо на какую бы сторону он ни стал, ему пришлось бы бояться за свои привилегии и свою торговлю. Тяжким ударом пал бы на него гнев императора, если бы он слишком поспешно покорился королю Шведскому, а последний оказался бы недостаточно сильным, чтобы защитить своих германских приверженцев от императора. Но гораздо страшнее была немилость непреодолимого победителя, который стоял со страшной армией как бы у самых ворот города и мог наказать за упорство уничтожением всей его торговли и благосостояния. Напрасно городские послы ссылались на опасности, грозящие их ярмар-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
427
жам, их привилегиям и, быть может, даже их имперским вольностям, <если они, примкнув к шведам, навлекут на город гнев императора. Гу став-Адольф выразил удивление, что город Франкфурт в столь важном деле, как свобода всей Германии и судьба протестантской церкви, говорит о своих ярмарках и жертвует своим земным выгодам великое дело родины и совести. До сих пор — прибавил он с угрозой — он находил ключи ко всем крепостям и городам от острова Рюгена до Майна, найдет их и к городу Франкфурту. Единственная цель его вооруженного появления — благо Германии и свобода протестантской церкви. В сознании справедливости своего дела он, конечно, не позволит- какому-нибудь препятствию преградить ему путь. Он видит, что франкфуртцы хотят протянуть ему только один палец, но ему нужна вся рука, чтобы было за что держаться. Он следовал со всей своей армией за депутатами города, несшими его ответ, и в полном боевом порядке ждал у Саксенгаузена окончательного решения городского совета.
Если город Франкфурт колебался подчиниться шведам, то это только из страха пред императором. Личная же склонность граждан не позволяла даже минутного колебания между угнетателем германской свободы и ее спасителем. Грозные приготовления, под давлением которых Густав-Адольф требовал теперь от них принять решение, могли смягчить в глазах императора преступление их измены, а видимость подневольного согласия могла оправдать шаг, которому в глубине души они были очень рады. Итак, перед королем Шведским распахнулись ворота, и его армия в поразительном порядке и блестящем великолепии торжественно вошла в имперский город. Шестьсот человек были оставлены в Саксеигаузене; сам король с остальной армией двинулся тем же вечером на майнцский город Гёхст, который был взят до наступления ночи.
Пока Густав-Адольф совершал эти завоевания по течению Майна, успех венчал действия его генералов и союзников в Северной Германии. Росток, Висмар и Демиц, единственные крепости в герцогстве Мекленбургском, еще томившиеся под игом императорских гарнизонов, были взяты их законным владетелем, герцогом Иоганном- Альбрехтом, под руководством шведского полководца Ахатия Тотта. Напрасно пытался императорский полководец, граф Вольф фон- Мансфельд, отнять у шведов епископство Гальберштадтское, захваченное ими тотчас вслед за лейпцигской победой; ему пришлось


428
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
вскоре оставить в их руках также Магдебург. Шведский полководец Баннёр, оставленный с восьмитысячным отрядом на Эльбе, держал город Магдебург в осаде и разбил уже ряд императорских полков, присланных на помощь этому городу. Его защищал, правда, сам граф Мансфельд с чрезвычайной стойкостью, но, слишком слабый для того, чтобы оказывать долгое сопротивление многочисленному войску осаждавших, он уже подумывал об условиях,, на которых сдаст город, когда на помощь ему явился генерал Паппенгейм, отвлекший неприятельские войска в другую сторону. Тем не менее Магдебург,, или, вернее, жалкие хижины, печально глядевшие из развалин некогда большого города, был впоследствии добровольно очищен императорскими войсками и тотчас же занят шведским гарнизоном.
И чины Нижней Саксонии, в виду удачных действий короля, осмелились, наконец, поднять голову после удара, нанесенного им Валленштейном и Тилли в злополучную датскую войну. Они съехались в Гамбурге, где постановлено было набрать три полка, с помощью которых они рассчитывали избавиться от невыносимо тягостных императорских гарнизонов. Не удовольствовавшись этим, епископ Бременский, родственник короля Шведского, набрал для себя особое войско и приводил им в страх беззащитных попов и монахов, но, к своему несчастью, был вскоре разбит императорским полководцем графом фон-Гронсфельдом. Равным образом перешел на сторону Густава-Адольфа герцог Люиебургский Георг, бывший некогда полковником в войсках Фердинанда. Набрав несколько полков, он отвлекал императорские войска в Нижней Саксонии к большой выгоде короля.
Еще более важные услуги оказывал королю Вильгельм, ландграф Гессен-Кассельский, победоносные войска которого привели в трепет большую часть Вестфалии и Нижней Саксонии, епископство Фульдское и даже курфюршество Кельнское. Выше было уже указано, что после союза, заключенного между ландграфом и Густавом-Адольфом в Вербенском лагере, были отправлены графом Тилли в Гессен два императорских генерала, Фуггер и Альтрингер, с поручением наказать ландграфа за его отпадение от императора. Но этот государь мужественно противостоял неприятельскому оружию, так же как его земские чины — прокламациям графа Тилли, призывавшим их к мятежу; а вскоре затем битва под Лейпцигом избавила его от этих грабительских толп. Он воспользовался их уходом.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
429
столь же смело, сколько решительно: быстро овладел Фахом, Мюнхеном и Гекстером и быстрыми успехами привел в трепет Фульду, Падерборн и другие смежные с Гессеном епископства. Повергнутые в ужас, эти области спешили своевременной покорностью положить предел его победоносному движению и спасались от грабежа большими суммами, добровольно поднесенными ему в виде выкупа. После ;этих удач ландграф соединил свое победоносное войско с главной армией Густава-Адольфа, а сам явился во Франкфурт к шведскому монарху сговориться с ним о дальнейшем плане действий.
Одновременно с ним прибыли во Франкфурт многие государи и иноземные послы преклониться пред величием Густава-Адольфа, молить его о милости или смягчить его гнев. Наиболее известным среди них был изгнанный король Чешский и курфюрст Пфальцский Фридрих У, поспешивший сюда из Голландии, чтобы броситься в объятия своему защитнику, который отомстил за него. Густав-Адольф оказал «ему одну только внешнюю честь, приняв его как коронованную особу, н старался благородным участием облегчить его горе. Но как ни велики были виды Фридриха на могущество и счастье своего защитника, как ни велики были его расчеты на его справедливость и великодушие, бесконечно ничтожны были надежды на восстановление этого несчастного на его потерянном престоле. Бездействие и бессмысленная политика английского двора охладили пыл Густава- Адольфа, и раздражение, которого он не мог подавить в себе, заставило его в этом случае забыть о славном призвании защитника угнетенных, которое он так громко провозгласил при своем первом появлении в Германии. Страх пред непреодолимым могуществом и неизбежной местью короля побудил к своевременной покорности также ландграфа Гессен-Дармштадтского Георга. Связь этого государя с императором и его малое усердие к делу протестантской религии не были тайной для короля, но он удовольствовался презрением к столь бессильному врагу. Так как ландграф был слишком мало знаком тн с собственными силами и с политическим положением Германии, -чтобы не попытаться самонадеянно и без знания дела взять на еебя роль посредника между обеими партиями, то Густав-Адольф обыкновенно с насмешкой называл его «миротворцем». Часто, играя с ландграфом и выигрывая у него, король говорил, что радуется вдвойне: «во-первых, потому, что это выигрыш, а во-вторых, потому, что это — императорская монета». Лишь своему родству с курфюрстом


430
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
Саксонским, к которому Густав-Адольф имел причины относиться осторожно, обязан был этот государь тем, что король Шведский удовлетворился занятием его крепости Рюссельсгейм и обещанием соблюдать в течение этой войны строгий нейтралитет. Явились к королю во Франкфурт также графы Вестервальда и Веттерау, чтобы вступить с ним в союз и предложить ему свою помощь против испанцев^ которая впоследствии была ему очень полезна. Город Франкфурт имел все основания быть вполне довольным пребыванием монарха,, который своей королевской властью охранял его торговлю и самыми энергичными мерами восстановил безопасность ярмарок, весьма пострадавших от войны.
Шведская армия теперь усилилась десятью тысячами гессенцев,, которых привел королю ландграф Кассельский Вильгельм. Густав- Адольф приказал уже наступать на Кенигштейн; Костгейм и Флёрс- гейм сдались ему после непродолжительной осады; он был теперь господином всего течения Майна, и в Гёхсте поспешно сооружались суда для переправы войск через Рейн. Эти приготовления привели в трепет курфюрста Майнцского Ансельма-Казимира, который ни минуты не сомневался, что над ним первым разразятся ужасы войны. В качестве приверженца императора и одного из деятельнейших участников католической лиги он не мог рассчитывать на лучшую участь, чем та, которая уже постигла обоих его коллег: епископов Вюрцбургского и Бамбергского. Так как его владения были расположены у Рейна, это делало' их необходимыми: для неприятеля. К тому же этот благословенный клочок земли был непреодолимым соблазном истощенного войска. Но слишком мало знакомый с своими силами и противником, курфюрст льстил себя надеждой противопоставить силу силе и неприступностью своих окопов сломить шведское мужество. Он приказал поспешно исправить укрепления своей резиденции, обеспечил ее всем необходимым для долговременной осады и впустил в свой город две тысячи испанцев под начальством испанского генерала дона Филиппа де-Сильва. Чтобы сделать невозможным подступ шведских судов, он приказал заградить устье Майна множеством вбитых свай, грудами камня и целыми кораблями, здесь затопленными. Сам он вместе с епископом Вормсским и своими ценнейшими сокровищами бежал в Кельн, предоставив город и страну жадности грабительского гарнизона. Все эти приготовления, обличавшие не столько истинное мужество, сколько бессильное упрям¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
431
ство, не помешали шведской армии двинуться на Майнц и очень основательно готовиться к нападению на город. Между тем как часть войск, рассеявшись по Рейнгау, уничтожала все, что там осталось испанского, и собирала громадные контрибуции, другая сжигала католические города Вестервальда и Веттерау; главная армия расположилась уже у Кастеля против Майнца, а герцог Веймарский Бернгард взял на противоположном берегу Рейна Мышиную башню и замок Эренфельс. Густав-Адольф деятельно готовился к переправе через Рейн и к осаде города со стороны суши, но успехи графа Тилли заставили его поспешно снять осаду и дали курфюрсту — правда, лишь кратковременный — покой.
Опасное положение Нюрнберга, которому граф Тилли во время пребывания Густава-Адольфа на Рейне грозил осадой и — в случае сопротивления—страшной судьбой Магдебурга, заставило короля Шведского поспешно удалиться от Майнца. Чтобы не подвергнуться вторично упрекам всей Германии за то, что он покинул союзный город и отдал его в жертву жестокому врагу, он спешил ускоренными переходами освободить этот важный имперский город, но, узнав уже во Франкфурте о стойком сопротивлении нюрнбергцев и отступлении Тилли, не теряя ни мгновения, обратился опять к Майнцу. Так как ему не удалось переправиться через Рейн у Кастеля под пушечными выстрелами осажденных, то он направился по нагорной дороге, чтобы подступить к городу с другой стороны, захватил на этом пути все значительные места и явился вторично на берегах Рейна у Штокштадта, между Гернсгеймом и Оппенгеймом. Вся нагорная дорога была очищена от испанцев, но противоположную сторону Рейна они продолжали защищать с большим упорством. Для этой цели они частью сожгли, частью потопили все суда по соседству и стояли по ту сторону реки, готовясь к отчаянному сопротивлению, если бы король решился переправиться здесь через реку.
Смелость короля подвергла его в этом случае чрезвычайной опасности попасть в руки неприятеля. С целью осмотреть противоположный берег он переплыл в маленьком челноке реку; но едва он вышел на берег, как на него бросилась кучка испанских кавалеристов, из РУК которых его спасло только поспешное бегство. Наконец, ему удалось добыть у соседних корабельщиков несколько судов; на двух из них он переправил графа де-Браге с тремястами шведов. Не успел последний окопаться на противоположном берегу, как на него броси«


432
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
лись четырнадцать рот испанских драгун и кирасиров. Как ни велик был перевес на стороне неприятеля, граф Браге мужественно защищался со своим маленьким отрядом, и его геройское сопротивление дало королю возможность лично поддержать его во-время со свежими войсками. Теперь испанцы, потеряв шестьсот человек убитыми, обратились в бегство: одни бросились в укрепленный город Оппен- гейм, другие укрылись в Майнце. Мраморный лев на высокой колонне с обнаженным мечом в правой лапе и со шлемом на голове еще семьдесят лет спустя указывал путнику то место, где бессмертный король переправился через главную реку Германии.
Тотчас вслед за этой удачей Густав-Адольф переправил через Рейн артиллерию и большую часть войск и осадил Оппенгейм, который был взят приступом 8 декабря 1631 года после отчаянного сопротивления. Пятьсот испанцев, с такой храбростью защищавших город, все до одного пали жертвой бешенства шведов. Известие о переходе Густава через Рейн привело в трепет всех испанцев и лотарингцев, расположенных по ту сторону реки и считавших себя огражденными ею от мести шведов. Поспешное бегство было их единственным спасением; всякое ненадежное укрепление покидалось как можно скорее. После длинной вереницы насилий над беззащитными гражданами лотарингцы очистили город Вормс, ограбив его пред уходом в последний раз со злобной жестокостью. Испанцы спешили укрыться в Франкентале, так как надеялись, что эта крепость устоит против победоносного оружия Густава-Адольфа.
Теперь король, не теряя времени, принялся за осуществление своих намерений относительно Майнца, где укрылось ядро испанских войск. Пока он подступал к этому городу с той стороны Рейна, ландграф Гессен-Кассельский подошел к нему с этой стороны реки, овладев по дороге многими укрепленными городами. Осажденные испанцы, хотя и запертые с обеих сторон, сначала обнаружили много мужества и решимости стойко переносить что угодно, и непрерывный яростный град ядер в продолжение нескольких дней осыпал шведский лагерь, что лишило короля не одного храброго солдата. Но несмотря на это мужественное сопротивление шведы все подвигались вперед и, наконец, подошли так близко к городскому рву, что стали серьезно готовиться к штурму. Тогда мужество покинуло осажденных. Вполне понятно, что они содрогались при мысли о бешеном неистовстве шведских солдат, страшный образец которого последние


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
433
представили в Мариенберге близ Вюрцбурга. Ужасный жребий ожидал Майнц, если бы город был взят приступом, и неприятель легко мог впасть в искушение отомстить этой богатой и великолепной столице католического государя за трагическую судьбу Магдебурга. Не столько ради спасения собственной жизни, сколько ради города испанский гарнизон сдался на четвертый день, получив от великодушного короля свободу и охрану до Люксембурга, но большинство испанцев, как бывало не раз и раньше, вступило в шведскую армию.
13 декабря 1631 года король Шведский совершил торжественный въезд в покоренный город и поместился во дворце курфюрста. Восемьдесят пушек достались ему в качестве военной добычи, и граждане откупились от грабежа, поднеся ему восемьдесят тысяч гульденов. Этот выкуп не касался евреев и духовенства, которые должны были внести за себя особо более значительные суммы. Завладев библиотекой курфюрста, король подарил ее своему канцлеру Оксен- шерна, который в свою очередь передал ее гимназии в Вестересе; но корабль, перевозивший библиотеку в Швецию, погиб, и Балтийское море поглотило это невозместимое сокровище.
После потери Майнца неудачи продолжали преследовать испанцев в прирейнских странах. Незадолго до взятия этого города ландграф Гессен-Кассельский овладел также Фалькенштейном и Рейфен- бергом. Крепость Кенигштейн сдалась гессенцам. Рейнграфу Отто Людвигу, одному из королевских генералов, удалось разбить девять испанских эскадронов, подходивших к Франкенталю, и овладеть важнейшими городами по течению Рейна от Боппарта до Бахараха. После того как графы Веттерау при помощи шведов взяли крепость Браунфельс, испанцы потеряли последнюю опору в Веттерау, а во нсем Пфальце они могли — за исключением Франкенталя — спасти лишь очень немногие города. Ландау и Кронвейсенбург открыто перешли на сторону шведов. Шпейер предлагал набирать войска для короля, Маннгейм был взят благодаря благоразумию молодого герцога Веймарского Бернгарда и нерадивости тамошнего коменданта, который вследствие этой неудачи был привлечен в Гейдельберге к военному суду и обезглавлен.
Военные действия короля затянулись вплоть до глубокой зимы, и, очевидно, сама суровость этого времени года была причиной постоянного превосходства шведских солдат над неприятелем. Но теперь истомленные войска нуждались в отдыхе на зимних квартирах, 768 28


434
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
почему Густав-Адольф и разрешил им после взятия Майнца расположиться в окружающих его местностях. Сам он, воспользовавшись приостановкой военных действий, вызванной этим сезоном года, занимался со своим канцлером политическими делами, вел € неприятелем переговоры о нейтралитете и улаживал с союзной державой некоторые политические недоразумения, для которых он давал до сих пор повод своей деятельностью. Своей зимней квартирой и местом для ведения этих государственных дел он выбрал город Майнц, к которому вообще чувствовал большую склонность, чем это мирилось с интересами немецких государей и с кратковременным визитом, который он предполагал сделать Германии. Не довольствуясь новым сильнейшим укреплением города, он заложил против него в углу, образованном слиянием Майна и Рейна, новую крепость, названную по имени ее основателя Густавсбург, но более известную под названием Пфафенрауб или Пфафенцванг.
В то время как Густав-Адольф, овладев Рейном, угрожал своим, победоносным оружием трем пограничным курфюршествам, его бдительные враги в Париже и Сен-Жермене, пуская в ход все политические уловки, старались лишить его содействия со стороны Франции и по возможности даже вовлечь его в войну с этой державой. Сам он неожиданным и двусмысленным перенесением военных действий к Рейну изумил друзей и дал своим противникам средства возбудить опасное недоверие к своим намерениям. После покорения епископства Вюрцбургского и большей части Франконии он имел, полную возможность вторгнуться через епископство Бамбергское и Верхний Пфальц в Баварию и Австрию. Столь же распространенным, сколько и естественным было ожидание, что он не замедлит напасть на императора и герцога Баварского в средоточии их сил и, победив этих двух главных врагов, скоро окончит войну. Но, к немалому изумлению обеих враждующих сторон, Густав-Адольф не пошел но пути, который ему намечался общественным мнением, и, вместо того- чтобы обратить оружие направо, двинул войска налево, чтобы дать почувствовать свое могущество менее виновным и менее опасным прирейнским государям. Тем самым он предоставил двум важнейшим своим врагам возможность собраться с новыми силами. Казалось, этот непонятный шаг объяснялся только одним: после изгнания испанцев он хотел восстановить на престоле злосчастного пфальцграфа Фридриха Y, и надежда на скорое восстановление Фридриха сна¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
435
чала заставила в самом деле умолкнуть подозрения его друзей и клеветы его врагов. Но теперь Нижний Пфальц был совершенно очищен от врагов, а Густав-Адольф не отказывался от новых завоевательных планов по Рейну и не передавал завоеванного Пфальца его законному владетелю. Напрасно напоминал победителю посол короля Английского о том, чего требует от него справедливость и что сам он своим торжественным обещанием сделал долгом своей чести. Густав-Адольф отвечал на это предложение горькими жалобами на бездействие английского двора и энергично готовился двинуть в ближайшем будущем свои победоносные войска в Эльзас и даже в Лотарингию.
Теперь недоверие к шведскому монарху прорвалось наружу, а ненавидевшие его противники с величайшей энергией занимались распространением самых злокозненных слухов относительно его намерений. Давно уже министр Людовика XIII Ришелье смотрел с беспокойством на приближение короля к французским границам, а недоверчивый дух его господина становился слишком легкой жертвой дурных предположений, которые делались по этому поводу. Франция была в это время вовлечена в междоусобную войну с протестантской частью своих граждан, и можно было в самом деле не без основания бояться, что приближение победоносного короля, принадлежащего к их партии, снова вдохнет в них ослабевшее было мужество и воодушевит к непримиримейшему сопротивлению. Это могло иметь место даже и в том случае, если бы Густав-Адольф был бесконечно далек от того, чтобы подавать им какие-либо надежды и r самом деле изменить своему союзнику, королю Французскому. Но мстительность епископа Вюрцбургского, который старался при французском дворе возместить потерю своих владений, ядовитое красноречие иезуитов и деятельные старания баварского министра представили этот опасный союз между гугенотами и королем Шведским уже как факт и сумели запугать боязливого Людовика самыми ужасными опасениями. Не только глупые политиканы, но и многие благоразумные католики совершенно серьезно верили, что король в ближайшем будущем вторгнется внутрь Франции и, соединившись с гугенотами, искоренит католическую религию во всем королевстве. Фа^ натичные изуверы видели уже, как он перебирается с армией через Альпы и свергает в Италии наместника Христова с его престола. Как ни невероятны были россказни такого рода, все же нельзя было отри¬


436
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
цать, что военные действия Густава на Рейне давали серьезные основания для недоверия со стороны его противников и до некоторой степени оправдывали подозрение, что его оружие готово направиться не столько против императора и герцога Баварского, сколько против католической религии вообще.
Всеобщий крик негодования против союза Франции с врагами церкви, поднятый под влиянием иезуитов католическими дворами, заставил, наконец, кардинала Ришелье сделать решительный шаг к обеспечению своей религии и сообщить всему католическому миру ‘одновременно о глубокой преданности Франции своей вере и о своекорыстной политике церковных чинов империи. В полном убеждении, что намерения короля Шведского, так же как его собственные, направлены лишь против Австрийского дома, он без всякого колебания обещал государям лиги полный нейтралитет Швеции, как только они откажутся от союза с императором и отзовут свои войска. Т£акое бы решение ни приняли теперь государи, цель Ришелье была достигнута. Разрыв их с австрийской партией оставлял Фердинанда 'беззащитным в полном одиночестве против соединенных войск Франции и Швеции, и Густав-Адольф, освободившись от всех своих остальных врагов в Германии, мог со всей своей уже нераздробленной армией вторгнуться в наследственные владения императора. Падение Австрийского дома было бы в таком случае неизбежно, и эта великая конечная цель всех стараний Ришелье была бы достигнута без ущерба для католической церкви. Наоборот, неизмеримо меньше был бы успех в том случае, если бы государи лиги вздумали упорствовать и оставались и впредь верными союзу с Австрией. Но тогда для всей Европы было бы очевидно, что Франция, доказавшая свою преданность католической религии, исполнила долг, лежащий на каждом члене римской церкви. Государи лиги явились бы в таком случае единственными виновниками всяких злоключений, в какие неминуемо повергало католическую Германию продолжение войны. Они одни своей упрямой приверженностью к императору сделали напрасными все старания своего защитника, повергнув церковь в крайнюю опасность и погубив самих себя.
Ришелье тем деятельнее преследовал этот план, чем настойчивее докучал ему курфюрст Баварский многократными просьбами о помощи со стороны французов. Мы указывали уже, что этот государь, с тех пор как получил основание не верить искренности императора,


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
437
вступил в тайный союз с Францией, чем рассчитывал укрепить за собой Пфальцское курфюршество в случае возможной перемены симпатий Фердинанда. Как ни ясно было уже из происхождения этого договора, против какого врага он направлен, Максимилиан достаточно произвольно распространял теперь его статьи и на поход короля Шведского и без всякого стыда требовал помощи, обещанной ему лишь против Австрии, также против союзника французской державы^ короля Шведского. Поставленный в затруднение этим противоречивым союзом с двумя враждебными друг другу державами, Ришелье мог выпутаться из него только скорейшим прекращением военных действий между ними. С одной стороны, он не хотел жертвовать Баварией, с другой стороны, он не имел возможности защищать ее в силу своего договора с шведами; поэтому он со всем рвением хлопотал о нейтралитете как единственном средстве, которое могло бы примирить его противоречивые союзы. Особый уполномоченный, маркиз де-Брез, был отправлен им к королю Шведскому в Майнц, чтоб ознакомиться с его взглядами на этот счет и добиться у него благоприятных условий для союзных государей. Но насколько основательны были причины, заставлявшие Людовика XIII добиваться этого нейтралитета, настолько серьезны были основания у Густава- Адольфа желать противоположного. Убежденный многочисленными примерами, что отвращение государей лиги к протестантской религии непреодолимо, их ненависть к чужеземному владычеству шведов неугасима, их преданность Австрийскому дому неистребима, — он не столько боялся их открытой вражды, сколько не доверял нейтралитету, так сильно противоречившему их склонностям. Так как он кроме того вынужден был вследствие своего пребывания на германской территории продолжать войну за счет неприятеля, то он, очевидно, терял в том случае, когда, не приобретая новых друзей, уменьшал число своих открытых врагов. Неудивительно поэтому, что Густав-Адольф проявлял весьма мало склонности жертвовать уже сделанными приобретениями ради нейтралитета католических государей, который приносил ему так мало пользы.
Условия, на которых он разрешал курфюрсту Баварскому нейтралитет, были чрезвычайно тягостны и вполне соответствовали этим его взглядам. Он требовал от католической лиги полного бездействия, отделения ее войск от императорской армии и удаления их из всех взятых крепостей, из всех протестантских земель. Кроме тога


438
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ воины
он требовал уменьшения войск лиги до самого незначительного числа. Все владения лиги должны быть закрыты для императорских войск с обязательством не снабжать Австрию ни людьми, ни провиантом, ни военными припасами. Как ни тягостны были эти условия, предложенные победителем побежденному, французский посредник льстил себя надеждой, что убедит курфюрста Баварского согласиться на них. Для облегчения переговоров Густав-Адольф согласился дать последнему перемирие на четырнадцать дней. Но в то самое время, как шведский монарх получал от французского агента непрестанные уверения в успешном ходе переговоров, в его руки попало письмо курфюрста к генералу Паппенгейму в Вестфалию, обнаружившее все коварство этого государя, который путем переговоров старался только выиграть время для защиты. Очень мало склонный связывать договором со шведами свои военные действия, двуличный курфюрст ускорял военные приготовления, пользуясь спокойствием, дарованным ему неприятелем, для того, чтобы тем деятельнее готовиться к обороне. Таким образом, все разговоры о нейтралитете не привели ни к чему, послужив' лишь к тому, что военные действия между Баварией и Швецией возобновились с еще большим ожесточением.
Увеличение войск Тилли* которыми этот полководец собирался наводнить Франконию, настоятельно требовало присутствия короля в этой области. Но раньше необходимо было очистить Рейн от испанцев и лишить их возможности действовать против германских земель из Нидерландов. С этой целью Густав-Адольф предложил курфюрсту Трирскому Филиппу фон-Цельтерну нейтралитет под условием, что тот передаст ему трирскую крепость Германштейн и разрешит шведским войскам свободное движение через Кобленц. Но как ни тяжело было курфюрсту видеть свои земли в руках испанцев, он еще менее мог решиться вручить их подозрительной охране еретика и сделать шведского победителя властелином своей судьбы. Однако, не имея все-таки никакой возможности сохранить независимость меж двух столь страшных соискателей, он попытался укрыться от обоих под могучим крылом Франции. С обычной дальновидностью воспользовался Ришелье затруднительным положением курфюрста для того, чтобы увеличить могущество Франции и доставить ей важного союз- ника на границе Германии. Многочисленная французская армия должна была охранять трирские владения, а крепость Эрснбрейт-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
439
штейн — принять французский гарнизон. Но намерение, побудившее курфюрста решиться на такой рискованный шаг, не могло быть целиком приведено в исполнение, так как раздраженный Густав-Адольф успокоился только тогда, когда и шведским войскам было разрешено свободное движение чрез трирские владения.
Между тем как велись эти переговоры с Триром и Францией, полководцы короля очистили все архиепископство Майнцское от остатка испанских гарнизонов, а сам Густав-Адольф взятием Крейц- наха лично закончил покорение всей области. Для охраны завоеванных владений был оставлен на среднем течении Рейна канцлер Оксеншерна с частью армии, а главные силы под предводительством самого короля двинулись против неприятеля во Франконию.
Из-за этого края боролись тем временем с переменным счастьем граф Тилли и шведский генерал фон-Горн, которого Густав-Адольф оставил здесь с восьмитысячным отрядом. Епископство Бамбергское было одновременно предметом их спора и ареной их опустошений. Отвлеченный от прочих своих планов к берегам Рейна, король предоставил своему полководцу наказание епископа, возбудившего его гнев своим предательским поведением, и выбор короля был оправдан деятельностью Горна. В короткое время он подчинил шведскому оружию большую часть епископства, и сама столица, покинутая императорским гарнизоном, досталась ему после яростного приступа. Тщетно молил изгнанный епископ о помощи курфюрста Баварского, который, наконец, соблаговолил прекратить бездействие Тилли. Получив повеление от своего государя восстановить права епископа, Тилли собрал свои войска, рассеянные в Верхнем Пфальце, и подступил к Бамбергу с двадцатитысячной армией. Густав Горн, твердо решившись не уступать завоеванного города несмотря на численное превосходство неприятеля, ожидал за стенами Бамберга, но вынужден был отдать авангарду Тилли то, что он надеялся отстоять от всей -его армии. Замешательство среди его войск, которое не удалось прекратить присутствию духа самого полководца, предало в руки неприятеля город, так что едва удалось спасти войска, обоз и орудия. Плодом этой победы было возвращение всего епископства Бамбергского. Но несмотря на всю быстроту преследования графу Тилли не удалось догнать шведского полководца, который в полном порядке переправился через Майн. Появление во Франконии шведского короля, которому Густав Горн привел в Кицинген остаток своего отряда,


ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
быстро положило конец успехам Тилли, заставив его искать спасения в поспешном отступлении.
В Ашафенбурге король произвел общий смотр своим войскам, численность которых, по соединении с Густавом Горном, Баннером и герцогом Веймарским Вильгельмом, простиралась почти до сорока тысяч. Ничто не мешало теперь его походу через Франконию, так как граф Тилли, слишком слабый, чтобы встретить столь сильного врага, быстрыми переходами скрылся за Дунаем. Чехия и Бавария были теперь в равном расстоянии от короля, и Максимилиан, оставаясь в неизвестности, куда направит свой путь победитель, не мог принять скорого решения. Путь, по которому направился Тилли, должен бьих теперь решить выбор короля и судьбу обеих стран. Опасно было в виду приближения столь страшного врага оставить беззащитной Баварию для того, чтобы прикрыть границы Австрии. Еще опаснее было, впустив Тилли в Баварию, привлечь за ним в эту страну неприятеля и сделать ее ареной опустошительной войны. Заботливость государя победила, наконец, колебания политика, и: Тилли получил? приказ защищать со всей своей армией границы Баварии, к чему бы это ни привело.
С ликованием и торжеством принял имперский город Нюрнберг защитника протестантской веры и германской свободы, и восторжен^ ное одушевление граждан вылилось при виде его в трогательное проявления радости и восхищения. Сам Густав не мог скрыть изумления, что видит себя в этом городе, в средоточии Германии, где он никогда не надеялся водрузить свои знамена. Его прекрасная, благородная осанка увенчивала впечатление, произведенное его славными подвигами, а благосклонность, с которой он отвечал на приветствия горожанг в несколько мгновений покорила ему все сердца. Теперь он лично подтвердил союз, заключенный с городом еще на берегах Балтийского моря, и вдохновил всех граждан к пламенному самоотвержению и братскому единодушию против общего врага. После кратковременного пребывания в стенах Нюрнберга он последовал за своей армией к Дунаю и появился пред пограничной крепостью Донаувертом, когда здесь совсем не ждали врага. Многочисленный баварский гарнизон защищал это укрепление, и комендант его, Рудольф-Максимилиан герцог Саксен-Лауэнбургский, обнаружил сначала мужественнейшую решимость держаться до прихода Тилли. Но настойчивость, с которой Густав-Адольф приступил к осаде, заставила его вскоре поду¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
441
мать о быстром и верном отступлении, что он и выполнил удачно под сильнейшим огнем шведских орудий.
Взятие Донауверта открыло королю противоположный берег Дуная, и от Баварии его отделял лишь ничтожный Лех. Близкая опасность, грозящая его владениям, возбудила в Максимилиане всю его энергию. И если он до сих пор облегчал неприятелю приближение к самому порогу своей страны, то с тем большей решительностью старался он затруднить ему последний шаг. По ту сторону Леха, у небольшого городка Райна, расположился Тилли укрепленным лагерем, который, будучи окружен тремя реками, казался неприступным. Все мосты через Лех были разрушены, все течение реки до Аугсбурга охранялось сильными отрядами, а верность этого имперского города, который уже давно с нетерпением собирался последовать примеру Нюрнберга и Франкфурта, была обеспечена размещением здесь баварского гарнизона ,и обезоружением граждан. Сам курфюрст со всеми войсками, какие ему удалось собрать, заперся в лагере Тилли, как будто с этим единственным местом связаны были все его надежды и как будто счастье шведов должно было разбиться об этот пограничный оплот.
Вскоре на берегу, как раз против баварских окопов, показался Густав-Адольф, уже захвативший всю окружающую Аугсбург область по сю сторону Леха и открывший своим войскам обильный прйток жизненных припасов из этой области. Был март, когда река Лех от частых дождей и снега, тающего в Тирольских горах, подымается до необычайного уровня и несется меж крутых берегов с бешеной быстротой. Верная могила ожидала отчаянного смельчака в волнах реки, а на противоположном берегу зияли пред ним смертоубийственные жерла неприятельских пушек. Если же ему удалась бы эта почти невозможная переправа чрез яростные волны под огнем неприятеля, то на другой стороне истощенные войска ждал свежий и мужественный враг в неприступном лагере, готовя им бой вместо отдыха. Истощив все свои силы, они должны были бы карабкаться на неприятельские окопы, непреодолимость которых как будто делала бессмыслицей всякое нападение. Поражение на этом берегу непосредственно вело их к гибели, ибо та самая река, которая затрудняет путь к победе, преграждает им в случае неудачи все пути к бегству.
Шведский военный совет, собранный королем, настаивал на всей важности этих доводов, чтобы удержать короля от столь рискован¬


Ш2 ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ войны
ной операции. Храбрейшие колебались, и почтенное собрание поседевших в боях воинов не стыдилось сознаться в своих опасениях. Но решение короля было неизменно. «Как! — сказал он Густаву Горну, говорившему от лица других, — через Балтийское море, через столь многие большие реки Германии мы могли перейти; неужели пред таким ручьем, как этот Лех, мы откажемся от своего замысла?»
Осматривая местность, — что он совершил с опасностью для жизни,
он сделал уже открытие, что этот берег заметно выше противоположного, чем обеспечивается перевес шведской артиллерии над неприятельской. Быстро и сообразительно воспользовался он этим обстоятельством. Он приказал немедленно расположить на том месте, где левый берег Леха приближается к правому, три батареи, откуда семьдесят два орудия открыли перекрестный огонь по неприятелю. Между тем как эта яростная канонада отдалила баварцев от противоположного берега, он приказал как можно скорее навести мост через Лех. Густой дым, подымавшийся от зажженных дров и сырой соломы, долго скрывал от глаз неприятеля это сооружение, а непрерывный грохот орудий заглушал стук плотничьих топоров. Своим личным примером возбуждал король мужество в войсках и собственной рукой отправил более шестидесяти снарядов. С такой же энергией отвечали в продолжение двух часов на канонаду баварцы, но с гораздо меньшим успехом, так как обстреливавшие их батареи шведов господствовали над противоположным низким беретом с высоты, которая к тому же прикрывала их от неприятельских выстрелов. Напрасно старались баварцы разрушить с берега неприятельские окопы, более сильная артиллерия шведов держала их в отдалении, и им приходилось видеть, как чуть не на их глазах заканчивается постройка моста. В этот страшный день Тилли напрягал все свои усилия, чтобы вдохнуть мужество в свои войска, и никакая опасность не могла удалить его от берега. Наконец, его настигла смерть, которой он искал: снаряд из фальконета раздробил ему ногу, а вслед за ним был опасно ранен в голову также Альтрингер, его не менее храбрый соратник. Лишившись одушевляющего присутствия обоих этих полководцев, дрогнули, наконец, баварцы, и сам Максимилиан против (своего желания был вынужден принять малодушное решение. Поддавшись убеждениям умирающего Тилли, обычная твердость которого была побеждена приближением смерти, он преждевременно счел потерянной свою неприступную позицию, а открытие шведами


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
443
брода, которым их конница собиралась переправиться через реку, ускорило его малодушное отступление. В ту же ночь, прежде чем хоть один неприятельский солдат перешел через Лех, он покинул •свой лагерь и, не дав королю времени потревожить его во время отступления, в полном порядке1 двинулся в Нейбург и Инголынтадт. Велико было изумление Гу став а-Ад о ль фа, когда, перейдя на другой день через реку, он нашел неприятельский лагерь пустым, и бегство курфюрста еще более поразило его, когда он ознакомился с неприступностью покинутого лагеря. «Будь я герцогом Баварским, — воскликнул он в изумлении, — никогда — хоть бы мне бомбой оторвало бороду и подбородок — никогда я не покинул бы такой позиции, как эта, и не впустил неприятеля в мои земли!»
Итак, Бавария была открыта теперь победителю, и военная буря, бушевавшая до -сих пор лишь у границ этой страны, впервые пронеслась по ее благословенным равнинам, пощаженным до сих пор войной. Но прежде чем король решился на завоевание всей враждебно настроенной страны, он освободил имперский город Аугсбург от баварского ига, принял присягу его граждан и обеспечил себе их верность своим гарнизоном. Затем поспешными переходами он двинулся на Инголынтадт, чтобы взятием этой важной крепости, которую защищал сам курфюрст с большей частью своего войска, обеспечить свои приобретения в Баварии и стать твердой ногой на Дунае.
Вскоре после прибытия в Инголынтадт раненый Тилли окончил в стенах этого города свой жизненный путь, испытав все прихоти неверного счастья. Сокрушенный могучим воинским гением Густава- Адольфа, он видел на закате своих дней, как вянут все лавры его прежних побед, и длинная вереница несчастий была справедливым возмездием судьбы за грозную тень погибшего Магдебурга. В нем армия императора и лиги теряла незаменимого руководителя, католическая религия — ревностнейшего из своих поборников, а Максимилиан Баварский — преданнейшего из своих слуг, смертью запечатлевшего свою верность и даже на смертном одре еще исполнявшего обязанности полководца. Последним его заветом, обращенным к курфюрсту, был совет занять город Регенсбург, чтобы сохранять господство над Дунаем и не терять связи с Чехией.
С уверенностью, обычным плодом столь многих побед, приступил Густав-Адольф к осаде города в надежде под натиском первого приступа преодолеть его сопротивление. Но неприступность укреплений


444
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
и мужество гарнизона противостояли ему в качестве такого препятствия, с каким ему не приходилось иметь дела со времени брейтен- фельдского сражения. Стены Инголынтадта едва не положили предел его подвигам. Во время разведки перед крепостью двадцатичетырех- фунтовый снаряд убил под ним лошадь, а вскоре затем осколок ядра поразил подле него его любимца, молодого маркграфа Баденского. Не теряя присутствия духа, король вскочил на ноги и, продолжая тотчас же путь на новом коне, успокоил своих испуганных солдат.
Занятие баварцами Регенсбурга, хитростью захваченного курфюрстом по совету Тилли и охраняемого крепким гарнизоном, быстро изменило военный план короля. Он сам льстил себя надеждой захватить этот имперский город, склонный к протестантизму, и найти в нем не менее преданного союзника, чем Нюрнберг, Аугсбург и Франкфурт. Переход Регенсбурга к баварцам отдалил на долгое время исполнение его заветного желания — овладеть Дунаем и отрезать своему противнику всякую помощь со стороны Чехии. Он быстро покинул Инголыптадт, у стен которого так бесцельно приходилось тратить людей и время, и вторгся вглубь Баварии, чтобы оттянуть курфюрста на защиту его владений и таким образом лишить берега Дуная их защитников.
Вся страна до самого Мюнхена была открыта победителю. Ему покорились Мосбург, Ландсгут, все епископство Фрейзингенское; ничто не могло противиться его оружию. Но если на своем пути он не встречал организованных войск, то тем более непримиримого врага находил он в груди каждого баварца: его религиозный фанатизм. Солдаты, не верящие в папу, были в этой стране явлением новым, неслыханным; слепое изуверство попов рисовало их крестьянину чудовищами, исчадьями ада, а их полководца — антихристом. Нет ничего удивительного, что люди считали себя свободными от всяких естественных обязанностей и человечности по отношению к этим детищам сатаны и позволяли себе самые ужасающие злодейства. Горе одинокому шведскому солдату, который попадался в руки этим зверям! Несчастная жертва подвергалась всем пыткам, какие может измыслить изобретательная ярость, и вид их обезображенных тел вызывал в шведской армии жажду страшного возмездия. Только Густав-Адольф мог не запятнать своей геройской славы ни единым поступком, продиктованным местью. Недоверие баварцев к его христианским чувствам не только не освобождало его от исполнения за¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
445
ветов человеколюбия по отношению к этому несчастному народу, но, наоборот, вменяло ему в священнейший долг прославлять свою веру проявлением строжайшей умеренности.
Приближение короля распространило страх и ужас в столице; покинутая защитниками и знатнейшими жителями, она могла искать спасения только в великодушии победителей. Она рассчитывала успокоить его гнев безусловным добровольным подчинением и выслала к нему в Фрейзинген послов — положить у ног его ключи от города. Как ни был раздражен король бесчеловечием баварцев и враждебными намерениями их повелителя, как ни велико было искушение воспользоваться со всей жестокостью правами завоевателя, как ни настоятельно требовали от него даже немцы отомстить за судьбу Магдебурга столице его губителя, — его великое сердце отвергло с презрением эту низкую месть, и беззащитность врага обезоружила его гнев. Довольствуясь благородным триумфом, — торжественно введя пфальцграфа Фридриха в резиденцию государя, бывшего главным орудием его падения и захватившего его владения, — он увеличил великолепие своего въезда прекрасным блеском мягкости и милосердия.
Король нашел в Мюнхене лишь пустой дворец, так как все сокровища курфюрста перевезены были в Верфен. Великолепие замка поразило его, и он спросил у смотрителя, показывавшего ему комнаты, имя строителя. «Сам курфюрст», — ответил тот. «С удовольствием взял бы такого строителя и отправил бы в Стокгольм», — сказал король. «Этот строитель сумеет уберечься от этого», — возразил смотритель. В цейхгаузе нашли только лафеты без пушек. Последние были так искусно спрятаны под полом, что их невозможно было найти, и если бы не измена одного работника, то обман не был бы раскрыт. «Восстаньте из мертвых, — воскликнул король, — и придите на суд!» Пол был поднят, и под ним нашли около сорока орудий; некоторые из них, захваченные по преимуществу в Пфальце и Чехии, были огромной величины. Тридцать тысяч золотых дукатов, скрытые в одной из самых больших пушек, увенчали удовольствие, которое получил король от такой драгоценной находки.
Но гораздо более приятным событием было бы для него появление самой баварской армии. Он ведь вторгся в глубь Баварии лишь для того, чтобы выманить ее из укреплений. В этой надежде король обманулся: неприятель не появлялся; самые настоятельные мольбы


446
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
подданных курфюрста не могли заставить его поставить на карту последние остатки своей силы. Запершись в Регенсбурге, он ждал помощи, которую ему должен был привести из Чехии герцог Фридланд- ский, а в ожидании ее пытался прервать деятельность неприятеля новыми переговорами о нейтралитете. Но благодаря обострившемуся недоверию короля эта цель не была достигнута, а умышленная медлительность Валленштейна делала Баварию добычей шведов.
Так далеко зашел Густав-Адольф, переходя от победы к победе* от завоевания к завоеванию и не встретив на пути равного себе врага. Часть Баварии и Швабии, франконские епископства, Нижний Пфальц, архиепископство Майнцское были в его власти; непрерывная удача сопровождала его вплоть до самых границ австрийской монархии, и блестящий успех был оправданием операционного плана, начертанного им после брейтенфельдского сражения. Если ему и не удалось, как он рассчитывал, организовать союз протестантских государей, то он обезоружил или ослабил участников католической лиги, вел войну главным образом на их счет, уменьшил средства императора, усилил мужество слабых чинов и проложил себе путь в земли Австрии чрез разоренные владения императорских союзников. Там, где он не мог принудить к повиновению силой оружия, ему оказывала важнейшие услуги дружба имперских городов, которые он умело привязывал к себе двойными узами политики и религии, и пока он имел военный перевес, он твердо рассчитывал на их рвение. Его победы на Рейне отрезали от Нижнего Пфальца испанцев, если бы нидерландская война позволяла бы им еще принимать участие в германской; равным образом и герцог Лотарингский после своего неудачного похода предпочел оставаться нейтральным. Как ни многочисленны были гарнизоны, оставленные королем на пути его похода в Германии, они не уменьшили численности его армии; столь же свежая, как в самом начале похода, стояла, она теперь в глубине Баварии, готовая морально и физически к. тому, чтобы перенести войну в Австрию.
Между тем как Густав-Адольф вел так удачно войну в Германии, не меньшие успехи имел на другом театре войны его союзник, курфюрст Саксонский. Мы знаем, что на совещании в Галле после лейпцигского сражения между обоими государями было решено* что курфюрст Саксонский приступит к завоеванию Чехии, а король направит путь в земли лиги. Первым плодом этой победы при Брей-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
447
тенфельде, доставшемся королю, было возвращение Лейпцига, за которым вскоре последовало освобождение всей области от императорских гарнизонов. Подкрепившись солдатами, перешедшими к нему из неприятельских войск, саксонский генерал фон-Арнгейм на- нравился в Лузацию, которую занял императорский полководец Рудольф фон-Тифенбах для того, чтобы покарать курфюрста Саксонского за его переход на сторону неприятеля. Он приступил уже к обычному опустошению этой беззащитной области, захватил многие города и своим грозным приближением привел в трепет самый Дрезден. Но эти быстрые успехи были внезапно прекращены решительным и повторным повелением императора прекратить военные действия в саксонских владениях.
Слишком поздно понял Фердинанд ошибки политики, которой он довел курфюрста Саксонского до крайности и чуть не насильно доставил королю Шведскому этого важного союзника. То, что он прежде испортил несвоевременным упорством, он хотел исправить столь же неуместной мягкостью и, желая загладить первую ошибку* совершил вторую. Чтобы лишить своего неприятеля столь сильного союзника, он возобновил при посредстве испанцев переговоры с курфюрстом, а для облегчения хода последних Тифенбаху приказано было немедленно очистить все саксонские земли. Но это самоунижение императора не только не произвело желательного действия, но, наоборот, показало курфюрсту стесненное положение его врага и его собственное значение и заставило его лишь энергичнее пользоваться уже достигнутыми преимуществами. Да и мог ли он, не опозорив себя постыднейшей неблагодарностью, отречься от союзника, которому принес клятвенные уверения в своей верности* которому был обязан спасением своих владений и даже своего кур- фюршеского сана?
Саксонская армия, освобожденная таким образом от похода к Лузацию, двинулась в Чехию, где победа была для нее как будто наперед обеспечена благодаря стеченшо благоприятных обстоятельств. Искра раздора все еще тлела под пеплом в этом королевстве, первом театре всей пагубной войны, а неустанный гнет тирании давал каждый день новую пищу для раздражения народа. Куда ни посмотреть, всюду носила эта несчастная страна следы печальных перемен. Целые округа сменили своих владетелей и стонали под ненавистным игом католических господ, которым по милости


448
ИСТОРИЯ ТРИДЦ4ТИЛЕТНЕЙ войны
императора и иезуитов было роздано достояние изгнанных протестантов. Другие воспользовались общественным бедствием для того, чтобы скупить по дешевой цене конфискованные имения изгнанников. Кровь лучших бойцов за свободу была пролита на плахе, а те, кого своевременное бегство спасло от гибели, скитались в нищете вдали от родины, между тем как податливые рабы деспотизма расточали их наследие. Но невыносимее гнета этих мелких тиранов было насилие над совестью, тяготевшее над всей протестантской партией королевства без различия. Ни внешняя опасность, ни отчаянное сопротивление народа, ни отталкивающий опыт не могли обуздать ревностный прозелитизм иезуитов: если нельзя было взять добром, то загоняли заблудших овец в церковь при помощи солдат. Тяжелей всего пришлось обитателям Иоахимсталя — в пограничных горах между Чехией и Мейсеном. Два императорских комиссара, подкрепленные таким же количеством иезуитов и пятнадцатью мушкетерами, появились в мирной долине, чтоб учить еретиков евангелию. Там, где не действовало красноречие первых, старались достигнуть цели насильственным размещением в крестьянских домах солдат, угрозами изгнания, денежными штрафами. Но на этот раз правда победила, и мужественное сопротивление этого' маленького народца заставило императора с позором отменить свой вероисповедный указ. Пример двора служил путеводной нитью для поведения католиков во всем королевстве и оправданием для всевозможных угнетений, которому их своеволие подвергало протестантов. Нет ничего удивительного, что эта угнетенная партия была поборницей перемены и с вожделением ждала своего освободителя, который теперь показался на границе.
Саксонская армия подходила уже к Праге. Императорские гарнизоны бежали отовсюду, где она появлялась. Шлекенау, Течен, Ауссиг, Лейтмериц перешли один за другим в руки неприятеля, всякая католическая местность делалась жертвою грабежа. Ужас объял всех папистов королевства, и, помня о своих злодеяниях, жертвой которых были протестанты, они не решились ждать появления карающего протестантского войска. Всякий, кто носил католическое имя и мог потерять что-либо, спешил укрыться в столице, чтобы с такою же быстротой покинуть и ее. Сама Прага совершенно не была готова к появлению неприятеля и имела слишком слабый гарнизон, чтобы выдержать долгую осаду. Слишком поздно реши¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
44У
лись при венском дворе послать на защиту столицы фельдмаршала Тифенбаха. Прежде чем приказ императора достиг главной квартиры этого полководца в Силезии, саксонцы были уже неподалеку от Праги. Полупротестантское население не обещало большой стойкости, а на долгое сопротивление слабого гарнизона рассчитывать было невозможно. В этом опасном положении католические граждане Праги ждали спасения от Валленштейна, который жил в стенах города в качестве частного человека. Но, совершенно не собираясь воспользоваться своей военной опытностью и своим авторитетом для спасения города, он, наоборот, был рад удобному случаю удовлетворить свою месть. Если не он привлек саксонцев в Прагу, то, несомненно, его образ действий облегчил им взятие этого города. Как ни мало был последний готов к долгому сопротивлению, он все же не был лишен возможности защищаться до прибытия помощи, и один из императорских военачальников, граф Марадас, в самом деле предполагал взять на себя оборону. Но, не имея приказа и толкаемый на это рискованное предприятие лишь своим пылом и храбростью, он не решался приступить к делу за свой страх и риск, без одобрения старшего. Он просил поэтому совета у герцога Фридландского, одобрение которого могло служить заменой императорского полномочия и к которому, согласно прямому приказу двора, должно было обращаться в крайних случаях чешское военное начальство. Но, коварно сославшись на свою отставку, на свое полное удаление от политических дел, Валленштейн поколебал решимость подчиненного опасениями, которые были ему видны как власть имущему. Общая паника дошла до крайней степени, когда сам герцог покинул со всем своим двором город, от перехода которого к неприятелю он лично так мало рисковал. И город погиб именно потому, что он погубил его своим отъездом. Его примеру последовало все католическое дворянство, военное начальство с войсками, все духовенство, все чиновники; вся ночь прошла в бегстве и спасении имущества. Все дороги вплоть до Вены были покрыты беглецами, которые оправились от своего ужаса лишь в стенах столицы. Сам Марадас, потеряв надежду на спасение Праги, последовал за остальными и перевел свой маленький отряд в Табор, где хотел ждать исхода.
Глубокая тишина царила в Праге, когда саксонцы на другое утро появились под ее стенами; не было видно никаких пригото- 768 29


450
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
влений к защите, ни один выстрел с укреплений не возвестил о го- товности граждан к обороне. Наоборот, вокруг саксонцев собралась толпа зрителей, которых привлекало из города любопытство взглянуть на неприятельское войско; и мирная доверчивость, с которой они приближались, походила более на дружественное приветствие, чем на неприязненный отпор. Из единогласных показаний этих людей узнали, что солдат в городе нет, а начальство бежало в Буд- вейс. Это неожиданное и необъяснимое отсутствие сопротивления возбудило недоверие Арнгейма, тем более что поспешное приближение помощи из Силезии не было для него тайной и саксонская армия была слишком малочисленна и недостаточно снабжена осадными орудиями, чтобы осадить такой большой город. Боясь засады, Арнгейм удвоил бдительность. Он оставался в состоянии страха, пока домоправитель герцога Фридландского, которого он заметил в толпе; не подтвердил невероятного известия. «Город наш без взмаха меча», — крикнул изумленный Арнгейм своим офицерам и немедленно приказал трубачу потребовать сдачи.
Граждане Праги, постыдно покинутые своими защитниками, давно приняли решение; вопрос был только в том, как бы обеспечить выгодной капитуляцией свободу и достояние обывателей. Как только капитуляция была подписана полководцем саксонским от имени его государя, ворота города были открыты без сопротивления, и 11 ноября 1631 года армия торжественно вступила в город. За нею последовал вскоре сам курфюрст, чтобы лично принять присягу своих новых подопечных, потому что только под этим названием сдались ему три части города Праги. Тем самым их связь с австрийской монархией оставалась неразрывной. Насколько велик был страх папистов пред репрессалиями саксонцев, настолько приятно поразили их снисходительность курфюрста и дисциплина в его войсках. Особенно подчеркивал фельдмаршал фон-Арнгейм свою преданность герцогу Фридландскому. Не довольствуясь тем, что еще в походе он приказал щадить все поместья последнего, он приставил теперь стражу к его дворцу, чтоб отсюда ничто не было похищено. Католикам города была предоставлена полная свобода совести, и из всех церквей, отнятых ими у протестантов, последним^ было возвращено всего четыре. Лишь на иезуитов, которых общий голос обвинял во всех прежних обидах, не были распространены блага этой терпимости, и они были изгнаны из королевства.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
т
Даже в качестве победителя Иоганн-Георг не отбросил смирения и покорности, которые внушало ему имя императора, и он не позволил себе поступать в Праге с императором так, как несомненно поступил бы с ним в Дрездене императорский генерал вроде Тилли или Валленштейна. Он старательно отличал неприятеля, с которым вел войну, от главы Германии, которому был обязан почетом. Он не позволил себе коснуться утвари второго, но без всяких колебаний забрал, как хорошую добычу, пушки первого и отправил их в Дрезден. Слишком скромный, чтобы поселиться в комнате того, у кого он отнимал королевство, он жил не в императорском дворце, а в доме Лихтенштейнов. Если бы нам рассказали о таком поведении со стороны великого человека и героя, это справедливо привело бы нас в восхищение. Но характер государя, о котором это сообщают, оставляет нас в сомнении, проистекала ли эта умеренность от избытка скромности или же перед нами мелкие расчеты слабого человечка, которого даже счастье не окрыляет смелостью и даже свобода не освобождает от привычных цепей.
Взятие Праги, за которым вскоре последовала сдача большинства городов, вызвало важную и быструю перемену во всем королевстве. Многие протестантские дворяне, дотоле скитавшиеся в нищете по свету, снова появились в своем отечестве, и граф Турн, известный зачинщик чешского восстания, имел удовольствие вернуться победителем на былое поприще своего преступления и наказания. По тому же мосту, на котором головы его приверженцев, вздетые на копья, рисовали ему страшную картину его неминуемой участи, совершил он теперь торжественный въезд в столицу, и первым делом его было — удалить эти страшные символы. Изгнанникам были тотчас же возвращены их поместья, нынешние собственники которых бежали. Не заботясь о том, кто возместит последним затраченные суммы, вернувшиеся захватили все, что было некогда их достоянием, даже в том случае, когда сами продали его и получили деньги, и многие из них имели полное основание воздать хвалу умелому управлению своего предшественника. Поля и стада улучшились в новых руках. Комнаты блистали дорогой утварью; погреба, которые они оставили пустыми, были полны; конюшни населены; кладовые набиты добром. Но, не веря счастью, которое так неожиданно хлынуло на них, они спешили отделаться от этого неверного достояния,
превратить недвижимую собственность в движимое имущество.
♦


452
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ войны
Присутствие саксонцев вдохнуло мужество во всех склонных и протестантству, и во всем королевстве, в деревне, как и в столице, целые толпы народа спешили во вновь открытые евангелические церкви. Многие, которых лишь страх удерживал в покорности папству, обратились теперь открыто к новому учению, и не один иэ новообращенных католиков с радостью отказался от насильно навязанной ему веры, чтобы следовать своим прежним убеждениям. Несмотря на всю терпимость нового правительства, нельзя было сдержать в угнетенном народе взрыв справедливого негодования против губителей его священнейшей свободы. Страшно воспользовался он своими вновь обретенными правами, и ненависть к навязанной религии была во многих местностях погашена лишь кровью ее служителей.
Между тем вспомогательные войска, которые вели из Силезии' императорские полководцы Гец и Тифенбах, явились в Чехию, где к ним присоединилось несколько полков графа Тилли из Верхнего Пфальца. Для того чтобы рассеять это войско, прежде чем оно усилится, Арнгейм двинулся на него из Праги с частью своей армии и при Нимбурге на Эльбе произвел смелое нападение на его окопы. После горячего боя ему удалось, наконец, не без большого урона выбить неприятеля из его укрепленного лагеря, принудить его яростным орудийным огнем отступить обратно за Эльбу и уничтожить мост, по которому перешел неприятель. Но он не мог воспрепятствовать императорским войскам нанести ему урон во многих мелких стычках, а набеги хорватов доходили даже до стен Праги. Как ни блестяще и многообещающе было начало чешского похода саксонцев, успех ,их совершенно не оправдал ожиданий Густава- Адольфа. Вместо того чтобы воспользоваться добытыми преимуществами, пробиться с неудержимой силой через покоренную Чехию навстречу шведской армии и вместе с нею напасть на средоточие императорского могущества, саксонцы истощали свои силы в длительной малой войне, где выгода была не всегда на их стороне, а время, предназначенное для более важного дела, расточалось бесцельно. Но дальнейший образ действий Иоганна-Георга раскрыл побуждения, мешавшие ему воспользоваться своим перевесом над императором и целесообразными операциями способствовать выполнению планов короля Шведского.
Большая часть Чехии погибла теперь для императора, и саксонцы двигались отсюда на Австрию, между тем как король Шведский


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
453*
пролагал себе путь в наследственные земли императора через Франконию, Швабию и Баварию. Долгая война поглотила силы австрийской монархии, истощила земли, уменьшила армии. Исчезли слава их побед, дух непобедимости, повиновение и дисциплина войск и все это дало столь решительный перевес шведскому полководцу. Союзники императора были разбиты или под натиском грозной опасности поколебались в своей верности. Сам Максимилиан Баварский, могущественнейшая опора Австрии, как будто склонялся к соблазнительному предложению хранить нейтралитет; подозрительный союз этого государя с Францией давно уже поселил в императоре опасения. Епископы Вюрцбургский и Бамбергский, курфюрст Майнцский, герцог Лотарингский были изгнаны из их владений или трепетали под угрозой; Трир собирался перейти под французское покровительство. Испанские войска, изгнанные Густавом-Адольфом из прирейнских стран, были отвлечены мужественными голландцами в Нидерланды. Польша была связана перемирием с королем Шведским. Венгерским границам угрожал семиградский князь Рагоци; преемник Бетлен Габора и наследник его беспокойного духа; даже Порта была занята подозрительными приготовлениями, рассчитывая воспользоваться благоприятным моментом. Большинство протестантских чинов, набравшихся храбрости под влиянием успеха их защитника, открыто и деятельно приняло сторону противников императора. Все средства, которые в былое время выжимало из этих земель бесстыдство Тилли и Валленштейна посредством насилия и вымогательства, теперь истощились. Все эти вербовочные пункты, эти склады, эти убежища были потеряны для императора, и войну нельзя было вести, как некогда, на чужой счет. IJ довершению его стеснительного положения в землях за Инном вспыхивает опасное восстание. Несвоевременный прозелитизм правительства вооружает протестантское крестьянство, и фанатизм потрясает своим факелом в то время, как неприятель врывается уже в ворота государства. После столь долгого счастья, после столь блестящего ряда побед и столь великих завоеваний, после стольких потоков бесцельно пролитой крови австрийский монарх видит себя вторично на краю той пропасти, в которую он едва не был ввергнут при вступлении на престол. Если Бавария согласится на нейтралитет, Саксония будет противостоять соблазнам, а Франция решится напасть на испанцев одновременно в Нидерландах, Италии и Катало¬


454
ИСТОРИЯ ТРИДДА.ТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
нии, то рухнет гордое здание величия Австрии, союзные державы поделятся добычей, и полное преображение ждет государственный организм Германии.
Длинная вереница этих несчастий началась брейтенфельдской битвой, злополучный исход которой сделал очевидным давно решенное падение австрийского могущества, прикрытого лишь мишурным блеском великого имени. Если вдуматься в причины, обеспечившие шведам столь страшный перевес на поле битвы, то их нетрудно найти главным образом в неограниченной власти их вождя, который в одной руке объединял все силы своей партии и, не связанный в своих действиях никаким высшим авторитетом, полный хозяин каждого благоприятного момента, владел всеми средствами для осуществления своей цели и повиновался только самому себе. Но после отставки Валленштейна и после поражения Тилли мы видим на стороне императора и лиги нечто совершенно противоположное. Генералам недоставало власти над войсками и столь необходимой свободы действий, солдатам — повиновения и дисциплины, рассеянным отрядам — единодушного действия, чинам — энергии, начальствующим — согласия, быстроты в принятий решений и твердости в их исполнении. Не численное превосходство, но лучшее применение своих сил — вот что давало врагам императора столь решительный né- ревес. Не средств не было у лиги и императора, но таланта, который умел и мог бы применить их. Если бы даже граф Тилли и не утратил сзоей славы, то недоверие к Баварии не позволило бы вручить судьбы монархии человеку, который никогда не отрицал своей преданности Баварскому дому. Таким образом всего необходимее был Фердинанду полководец, достаточно опытный, чтобы создать и повести в бой армию, и в то же время слепо преданный Австрийскому дому.
Поиски такого полководца давно уже были самой важной проблемой для тайного совета императора и предметом раздоров среди его членов. Для того чтобы противопоставить государю государя и своим личным присутствием возбудить мужество в войсках, Фердинанд в первом порыве страсти предложил было сам вести войска; но нетрудно было заставить его отказаться от решения, которое было внушено лишь отчаянием и было отвергнуто после зрелого размышления. Но то, что было недопустимо для императора вследствие его сана и лежавшего на нем бремени правления, обстоятельства позволяли его сыну, способному и мужественному молодому че~


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
455
ловеку, на которого граждане Австрии взирали с радостными надеждами. Самим рождением предназначенный для защиты монархии, из корон которой он уже был увенчан двумя, Фердинанд III, король Чешский и Венгерский, соединял с прирожденным саном наследника уважение войск и любовь народа, помощь которых была ему так необходима для ведения войны. Лишь любимый народом наследник мог позволить себе возложить на обремененного подданного новые тяготы; лишь его личное присутствие в армии могло подавить пагубное соперничество военачальников и силой его имени восстановить во всей строгости упавшую дисциплину распущенных войск. Если этому молодому человеку недоставало необходимой зрелости суждений, рассудительности и военной опытности, которые даются только временем, то этот недостаток мог быть возмещен счастливым выбором советников и помощников, располагающих высшей властью под прикрытием его имени.
Как ни сильны были доводы, которыми поддерживала э*го предложение часть министров, недоверие, а быть может даже, и зависть императора, в связи с критической обстановкой, создали для осуществления этого большие трудности. Как опасно в самом деле вручить судьбу целого государства юноше, который сам не может обойтись без чужого руководства! Как рискованно противопоставить величайшему полководцу своего времени новичка, пригодность которого для столь важного поста ничем не доказана на опыте, имя которого, не отмеченное еще славой, недостаточно громко, чтобы наперед быть гарантией победы для потерявшей мужество армии! Какие громадные новые тяготы для подданного вытекают из необходимости содержать дорогой штат свиты, соответствующей сану такого полководца и неразрывно связанной, согласно предрассудкам того времени, с его присутствием при войске! Как страшно, наконец, для самого принца начать свое политическое поприще на посту, делающем его бичом своего народа и угнетателем стран, над которыми ему суждено впоследствии властвовать!
К тому же мало было найти полководца для армии — надо было еще найти армию для полководца. После насильственного удаления Валленштейна император защищался более при помощи лиги и Баварии, чем посредством своих войск. Именно этой зависимости от двусмысленных друзей желали теперь избегнуть назначением собственного главнокомандующего. Но каким образом без всемогущей


456
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОЙНЫ
силы золота и без одушевляющего имени победоносного полководца вызвать к жизни армию и притом такую армию, которая могла бы по дисциплине, по воинскому духу и по сноровке сравняться с многоопытными войсками победителя? Во всей Европе был один только человек, способный на этот подвиг, и этого единственного человека оттолкнули смертельным оскорблением.
Настал, наконец, день, давший неслыханное удовлетворение оскорбленной гордости герцога Фридландского. Сама судьба взяла на себя роль мстителя, и непрерывный ряд несчастий, постигших Австрию со дня его отставки, вырвал у самого императора признание, что с этим полководцем он лишился правой руки. Каждое новое поражение его войск растравляло эту рану, каждое потерянное укрепление бросало обманутому монарху упрек в слабости и неблагодарности. Он был бы счастлив, если бы потерял в оскорбленном полководце лишь предводителя своих войск, лишь защитника своих владений, но он нашел в нем врага, врага, быть может, опаснейшего из всех, ибо ничто не могло охранить его от покушений такого изменника.
Удаленный с театра войны и осужденный на мучительное бездействие, в то время как его соперники пожинали лавры на полях славы, гордый герцог с притворным равнодушием смотрел на перемену счастия, и за сверкающим великолепием театрального героя скрывались мрачные замыслы деятельного духа. Снедаемый всепожирающей страстью, но внешне демонстрируя лишь деланные спокойствие и беспечность, он втайне носился со страшными замыслами мести и честолюбия и медленно, но верно приближался к цели. В его памяти погасло все, чем он был обязан императору; лишь то? что он сделал для императора, ярко сверкало в его воспоминании. Для его неутолимой жажды величия и могущества была как будто кстати неблагодарность императора, дававшая ему возможность порвать свои обязательства и освобождавшая его от всякого долга по отношению к виновнику своего счастия. Правыми и безгрешными казались ему теперь замыслы его честолюбия в оболочке справедливого возмездия. Его надежды возрастали по мере того, как суживались пределы его внешней деятельности, и его мечтательное воображение терялось в безбрежных планах, которые для всякого другого были безумием. Его заслуги вознесли его так высоко, как только могут поднять человека его собственные силы; все, доступное длт


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
457
частного человека и гражданина в пределах его обязанностей, было дано ему счастием. Вплоть до самого момента его отставки желания его не знали отказа, его честолюбие не встречало преград. Удар, поразивший его на регенсбургском сейме, показал ему разницу между властью самостоятельной и заимствованной и расстояние, отделяющее подданного от повелителя. Пробужденный этим ошеломляющим толчком судьбы от угара своего величия, он стал сравнивать ту власть, которою он обладал, с тою, которая лишила его могущества, и честолюбие его легко заметило те ступени, по которым он мог подняться еще выше по лестнице счастья. Лишь после того, как он во всей тягостной реальности испытал на себе весь гнет насилия высшей власти, он жадно протянул к ней руки; грабеж, жертвой которого он стал, сделал его грабителем. Не раздраженный оскорблением, он послушно совершал бы свой путь вокруг лучезарного престола, довольный гордым сознанием, что он — самый блестящий из его спутников. Лишь после того, как его насильно столкнули с его орбиты, он спутал систему, к которой принадлежал, и ринулся сокрушающей громадой на свое солнце.
Густав-Адольф победоносно прошел весь север Германии; один город за другим переходили в его руки, и при Лейпциге было уничтожено ядро императорской армии. Слух об этом поражении быстро донесся до Валленштейна, который, скрываясь во тьме частной жизни, наблюдал из спокойного отдаления грозу военной непогоды* То, что наполняло сердце каждого католика тревогой, возвещало ему счастье и силу; лишь для него работал Густав-Адольф. Едва начал последний обращать на себя внимание своими военными подвигами, герцог Фридландский, не теряя ни мгновения, поспешил предложить ему свою дружбу, чтобы действовать заодно со счастливым врагом Австрии. Изгнанный граф Турн, давно уже поступивший на службу к королю Шведскому, взялся передать королю поздравления Валленштейна и предложение вступить в союз с герцогом. Лишь пятнадцать тысяч человек желал получить от короля Валленштейн и за это брался при помощи этого отряда и армии, которую он обязывался набрать сам, покорить Чехию и Моравию, напасть на Вену и изгнать в Италию императора, своего повелителя. Как ни неожиданно было это предложение, как ни велико было недоверие Густава- Адольфа, возбужденное этим неожиданным предложением и явно- преувеличенными обещаниями, он, однако, был слишком проница¬


4S8
ПСТОРПЯ ТРИДЦ4ТИЛЕТНЕИ ВОИНЫ
тельным ценителем чужих заслуг, чтобы хладнокровно отвергнуть столь важного сторонника. Но когда Валленштейн, ободренный благоприятным исходом этой попытки, возобновил вслед за брейтен- фельдским сражением свое предложение, требуя определенного ответа, осторожный король не решился связать свою славу с химерическими планами этой отчаянной головы и доверить честности человека, который являлся к нему в качестве изменника, столь многочисленные воинские силы. Сославшись на слабость своей армии, которой по пути в Австрию должно повредить столь значительное уменьшение, король по чрезмерной осторожности потерял, быть может, случай покончить войну одним взмахом. Впоследствии он пытался возобновить прерванные переговоры, но было слишком поздно: благоприятный момент прошел, и оскорбленная гордость Валленштейна никогда не могла простить ему этого пренебрежения.
Но этот отказ короля, очевидно, лишь ускорил разрыв, неизбежный между этими двумя натурами. Оба рожденные повелевать, а не исполнять чужие веления, они никак не могли действовать заодно в одном деле, более, чем какое-нибудь другое, требующем уступчивости и взаимных жертв. Валленштейн был ничем, раз он переставал быть всем; он должен был действовать с самой неограниченной свободой или не действовать совсем. Так же страстно ненавидел и Густав-Адольф всякую зависимость; и он едва не разорвал столь важный союз с французским двором лишь потому, что требования последнего связывали его самостоятельность. Первый погиб для партии, раз он не мог стать во главе ее; второй был еще менее способен ходить на помочах. Если повелительные требования этого союзника были бы столь тягостны для герцога Фридландского при их совместных действиях, то они стали бы совершенно невыносимыми для него позже, когда дело дошло бы до раздела добычи. Гордый король мог снизойти до принятия помощи мятежного подданного против императора и с королевской щедростью вознаградить за эту важную услугу; но он никогда не мог бы забыть до такой степени свой сан и сан всех королей, чтобы согласиться на ту награду, которой осмеливалось требовать необузданное честолюбие герцога: он никогда не решился бы заплатить за выгодную измену короной. Именно от него, даже в случае молчания со стороны всей Европы, мог ожидать Валленштейн страшного противоречия, когда протягивал руку к чешской короне: король Шведский был во всей


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
459
Европе единственным человеком, который мог наложить действительное вето на это его стремление. Возведенный рукой Валленштейна в сан диктатора Германии, он мог обратить оружие против него и считать себя свободным от всякого долга благодарности по отношению к изменнику. Очевидно, рядом с таким союзником не было места для такого человека, как Валленштейн, и, вероятно, именно на это обстоятельство, а не на свои сомнительные виды на императорский престол, намекал он в своих известных словах, сказанных после смерти короля: «Счастье для меня и для него, что он умер! Германии не нужны были две такие головы».
Первая попытка отомстить Австрийскому дому не удалась, но решение оставалось неизменным, и перемена коснулась лишь средств. Он рассчитывал добыть с меньшими трудностям и большими выгодами от курфюрста Саксонского то, что ему не удалось получить от короля Шведского, руководить которым было так же немыслимо, как легко было управлять курфюрстом. В неизменном согласии с Арнгей- мом, своим старым другом, он старался теперь заключить союз с Саксонией, посредством которого рассчитывал стать равно страшным для императора и для короля. Он мог надеяться тем легче склонить Иоганна^-Георга на сторону проекта, который в случае удачи лишал короля Шведского его влияния в Германии, что зависть саксонского государя была уже раздражена могуществом Густава- Адольфа и его расположение к королю Шведскому, без того весьма слабое, было охлаждено непомерными требованиями короля. Если бы ему удалось порвать связь между Швецией и Саксонией и в союзе с последней образовать третью партию в империи, то исход войны был бы в его руках, и ему одним этим шагом удалось бы одновременно отомстить императору, отомстить за пренебрежение его дружбой королю Шведскому и на гибели их обоих основать собственное величие.
Но каким бы путем он ни шел к исполнению своих замыслов, он не мог выполнять их без содействия вполне преданной ему армии. Эту армию, однако, нельзя набирать тайно, так, чтобы не возбудить при императорском дворе подозрения и чтобы планы его не были сорваны в самом их начале. Эта армия до поры до времени не должна была знать ничего о своем противозаконном назначении, так как нельзя было ожидать, что она захочет повиноваться зову изменника и сражаться против своего законного властелина. Таким


460
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
образом Валленштейну необходимо было набирать войско открыто и от имени императора, и от самого императора получить право неограниченной власти над этим войском. Это, очевидно, может произойти лишь в том случае, если он будет восстановлен в отнятом у него звании главнокомандующего и ему всецело будет предоставлено ведение войны. Между тем ни его гордость, ни его интересы не позволяли ему искать этого поста и выпрашивать у императорской милости ограниченную власть, когда было необходимо вынудить у него страхом власть неограниченную. Чтобы диктовать условия, на которых он принимает власть над войсками, Валленштейн должен ждать, пока император навяжет ее ему. Таков был совет,, поданный ему Арнгеймом, и к этой цели он стремился с неустанной энергией и тонкими подходами.
Убежденный, что лишь крайняя необходимость может победить нерешительность императора и преодолеть противодействие Баварии* и Испании, его жесточайших врагов, он изо всех сил старался теперь помочь успехам неприятеля и ухудшить тягостное положение своего государя. Весьма вероятно, что по его приглашению и увещанию саксонцы, двинувшиеся уже в Лузацию и Силезию, повернули в Чехию и наводнили своими войсками это беззащитное королевство.- Их быстрые успехи в этой стране были равным образом делом его< рук. Прикидываясь малодушным, он подавил всякую мысль о сопротивлении, а его поспешный отъезд отдал столицу в руки победителя.- Во время свидания с саксонским генералом в Каунице, якобы дли мирных переговоров, были, очевидно, окончательно решены подробности заговора, и завоевание Чехии было первым плодом этой интриги. Способствуя по мере сил увеличению злоключений Австрии и пользуясь в этом деятельной помощью шведов, быстро подвигавшихся по Рейну, он при посредстве своих добровольных и нанятых клевретов в Вене распространял громкие жалобы на это общественное бедствие, причем единственной причиной испытанных, поражений выставлялась отставка прежнего полководца. «Будь Валленштейн у дел, до этого никогда не дошло бы!»—взывали теперь тысячи голосов, и это мнение находило пламенных сторонников; даже1 в тайном совете императора.
Но и без этого постоянного давления монарху, находившемуся в стесненном положении, были очевидны все заслуги его полководца' и опрометчивость его удаления. Зависимость от Баварии ш лигш


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
461
давно уже стала для него невыносимой, но именно эта зависимость не позволяла ему выказать свое недоверие и раздражать курфюрста восстановлением власти герцога Фридландского. Теперь, однако, когда затруднения возрастали с каждым днем, а слабость баварской помощи становилась все очевиднее, он уже не задумывался над тем, чтобы выслушать друзей герцога и обсудить их совет призвать к власти этого полководца. Несметные его богатства, всеобщее уважение, которым он пользовался, быстрота, с которой он шесть лет назад выставил сорокатысячную армию, ничтожные издержки, которых требовало содержание этого многочисленного войска, подвиги, совершенные им во главе последнего, наконец самоотверженность и верность, проявленные им по отношению к императору, — все это было еще живо в памяти монарха, и герцог казался ему наилучшим орудием для того, чтобы восстановить равновесие между враждующими сторонами, спасти Австрию и сохранить господствующее положение католической религии. Как ни тягостно и ни унизительно было для гордости императора столь недвусмысленно признаться в своей прежней ошибке и нынешней беде, как ни трудно было ему с высоты своего1 величия снизойти до просьб, как ни сомнительна была верность столь жестоко оскорбленного и столь непримиримого человека, как ни громко и настоятельно было, наконец, неодобрение, открыто выражаемое испанскими министрами и курфюрстом Баварским по поводу этого шага, — безвыходность положения победила всякие другие соображения, и друзьям герцога было поручено осведомиться о его намерениях и намекнуть ему на возможность его нового назначения.
Осведомленный обо всем, что говорилось в кабинете императора в его пользу, Валленштейн достаточно владел собой, чтобы скрыть внутреннее торжество и разыгрывать видимость равнодушия. Пробил час мести, и его гордое сердце ликовало при мысли о том, что императору с лихвой будет возвращено за его оскорбление. С чрезвычайным красноречием распространился он о тихом блаженстве частной жизни, какое он испытывает после удаления с политической арены. Он слишком долго, — заявил он, —наслаждался прелестями независимости и досуга, чтобы жертвовать ими ради ничтожного призрака славы и неверной милости государей. Угасли все его стремления к величию и могуществу, и покой — единственная цель его желаний. Чтобы не выказать нетерпения, он не принял приглашения


462
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОИНЫ
явиться ко двору, но переехал в Цнайм, в Моравии, чтобы удобнее было вести переговоры с двором.
Сначала пытались ограничить передаваемую ему власть тем, что- предполагали назначить к нему особого наблюдателя, и этой уловкой хотели успокоить курфюрста Баварского. Уполномоченным короля, Квестенбергу и Верденбергу, через которых, как старых друзей герцога, велись эти щекотливые переговоры, было поручено упомянуть в их предложениях о короле Венгерском, который будет также находиться при армии с целью изучения военного искусства под руководством Валленштейна. Но одно упоминание об этом имени чуть не прервало все переговоры. Герцог заявил, что никогда и ни в каком случае он не потерпит в своем деле помощника, хоть бы сам бог захотел разделить с ним его власть. Но даже и тогда, когда отказались от этого неприемлемого условия, любимец императора и министр князь фон-Эггенберг, стойкий друг и защитник Валленштейна, лично присланный к нему, долго истощал напрасно все свое красноречие, чтобы победить притворный отказ герцога. Монарх потерял в Валленштейне драгоценнейший камень из своей короны, — сознавался министр, — лишь под чужим влиянием и против своей воли сделал он1 этот шаг, в котором не переставал раскаиваться. Его уважение к герцогу неизменно, его благосклонность к нему непреложна. Решительным доказательством этого может служить исключительное доверие, которое он теперь питает к его верности и дарованиям, считая его способным исправить ошибки его предшественников и изменить весь ход событий. Великодушно и благородно будет пожертвовать справедливым негодованием благу отечества; великодушно и достойно его победить коварные наговоры противников тем,, что он удвоит свою энергию и свое рвение. Эта победа над собой, *— говорил в заключение Эггенберг, — увенчает прежние бесценные заслуги герцога и сделает его величайшим человеком своего времени.
Столь постыдные признания, столь льстивые уверения как будто обезоружили, наконец, гнев герцога. Но лишь отведя душу в упреках против императора, распространившись е хвастливой торжественностью о всем величии своих заслуг и глубочайшим образом унизив монарха, нуждавшегося теперь в его помощи, соблаговолил он выслушать соблазнительные предложения министра. Якобы уступая лишь силе убеждений, он с надменным великодушием согласился на то, что было зазетным желанием его души, и осчастливил посла:


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
463-
лучом надежды. Но, совсем не склонный вывести императора сразу из его затруднительного положения безусловным и полным согласием, он добился исполнения одной части своих требований, чтобы ^повысить цену на другую, более важную, половину. Он принимал начальствование, но лишь на три месяца; он соглашался набрать армию, но отказывался предводительствовать ею. Он хотел лишь этим созданием армии представить доказательство своего умения и: силы и показать императору размеры той помощи, которую может ему при желании оказать один Валленштейн. Убежденный, что армия, призванная к жизни из небытия одним его именем, возвратится в небытие без своего творца, он пользовался ею лишь как приманкой, чтобы вырвать у своего повелителя более важные уступки. Однако Фердинанд радовался, что добился хоть этого.
Недолго медлил Валленштейн исполнением своего обещания, над химеричностью которого издевалась вся Германия и которое сам Густав-Адольф находил чрезмерным. Но почва для этого дела была подготовлена уже давно, и теперь он лишь привел в действие механизм, который строил для этой цели в течение многих лет. Едва распространился слух о том, что Валленштейн набирает войско, со всех сторон австрийской монархии стали стекаться толпы удальцов, чтобы попытать счастье под знаменами этого опытного* полководца. Многие, уже ранее сражавшиеся в его войсках, бывшие восторженными свидетелями его величия и испытавшие его великодушие!, откликнулись на этот зов из тьмы неизвестности,, чтобы снова делить с ним славу и добычу. Размеры обещанного жалованья привлекали тысячи охотников, и обильное пропитание, которое они получали за счет крестьянина, было для последнего непреодолимым соблазном лучше самому вступить в ряды войска, чем страдать под его гнетом. Все австрийские земли были обременены налогами на этот дорогой поход; никто не был освобожден от обложения: ни саны, ни привилегии не спасали от подушного налога. Испанский двор и король Венгерский согласились дать значительную субсидию; министры делали чрезвычайные взносы, и Валленштейн сам.издержал двести тысяч талеров из своих денег для ускорения вооружения. Бедных офицеров он содержал на свои средства, а более богатых заставил своим примером, блестящим движением по службе и еще более блестящими обещаниями набирать войска на свой счет. Всякий, собравший на свои деньги отряд, становился его коман¬


464
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
диром. Религия не играла при назначении офицеров никакой роли; важнее веры были богатство, храбрость й опытность. Это беспристрастие по отношению к различным вероисповеданиям, а еще более заявления, что теперешний поход не имеет ничего общего с религией, успокоили протестантских подданных и побудили их принять равное участие в общественных тяготах. В то же время герцог, не теряя времени, вел от своего имени переговоры с иноземными государствами насчет войск и денег. Он снова соблазнил герцога Лотарингского выступить за императора; Польша должна была доставить ему казаков, Италия — военные припасы. Не прошло трех месяцев, как армия, собранная в Моравии, выросла до сорока тысяч человек, набранных главным образом в остальной чаюти Чехии, Моравии, Силезии и в германских владениях Австрийского дома. В короткое время, к изумлению всей Европы, Валленштейн сделал то, что всем казалось неисполнимым. Волшебная сила его имени, его денег, его гения собрала под его знамени тысячи солдат там, где, по общему мнению, другие не собрали бы и сотен. С избытком снабженное веем необходимым, под начальством опытных офицеров, одушевленное энтузиазмом, это новорожденное войско ждало лишь мановения своего вождя, чтобы доказать подвигами, что оно достойно его.
Герцог исполнил обещание — армия стояла готовая к бою. Теперь он отступил на второй план, предоставляя императору назначить ей руководителя. Но дать ей в предводители кого-либо, кроме Валленштейна, было так же трудно, как создать вторую армию наряду с первой. Это многообещающее войско, последняя надежда императора, обратилось бы в призрак, если бы исчез волшебник, призвавший его к жизни; Валленштейн был причиной его бытия, и без него оно превращалось в прежнее небытие, как создание магической силы. Офицеры были его должниками или теснейшим образом связаны с его интересами, с устойчивостью его власти в качестве его кредиторов; полками командовали его родственники, его креатуры, его любимцы. Лишь он один мог сдержать пред войсками те чрезмерные обещания, которые привлекали всех на его службу. Его слово было единственной порукой в исполнении смелых ожиданий каждого; слепая вера в его могущество была единственной связью, объединявшей разнообразные побуждения в живое единство духа. Каждому приходилось расстаться с мыслью о выгодах, раз не было того, кто за них ручался.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
465
Как ня притворны были отказы герцога, они послужили ему действительным средством для того, чтобы припугнуть императора и вынудить у него согласие на чрезмерные требования Валленштейна. Успехи неприятеля делали положение опаснее с каждым днем, а помощь была так близка. От одного человека зависело разом положить конец всеобщему бедствию. И князь фон-Эггенберг получил в третий и последний раз приказ побудить своего друга ценою каких бы то ни было тяжелых жертв принять власть над войсками.
Он нашел в Цнайме, в Моравии, Валленштейна, где он выставил напоказ окружавшие его войска — войска, которые так хотел иметь император. Гордый подданный принял посла своего повелителя как какого-то ничтожного просителя. Никоим образом, — ответил он, — не может он верить в это восстановление на своем посту, чем обязан лишь критическому положению, а не справедливости императора. Теперь, правда, когда стесненное положение достигло крайней степени и спасения можно ждать только от е г о руки, идут к нему. Но когда он окажет помощь, он будет снова забыт, и когда снова будет восстановлена безопасность, вновь это кончится неблагодарностью. Если он обманет надежды, возлагаемые на него, он рискует всей своей славой; он рискует своим благополучием и покоем, если ему удастся удовлетворить их. Вновь воскреснет старая зависть, и государь, зависимый от других, не задумается снова принести в жертву разным особым соображениям слугу, в котором больше не нуждается. Лучше он теперь и по своей воле покинет пост, с которого его рано или поздно свергнут интриги его врагов. Лишь в тишине частной жизни обретет он безопасность и спокойствие, и лишь ради императора покинул он на некоторое время против своей воли этот счастливый покой.
Утомленный этой затянувшейся комедией, министр принял теперь более внушительный тон и пригрозил упрямому полководцу безграничным гневом монарха, если он будет дольше настаивать на своем отказе. Величие монарха достаточно унижено, — сказал он, — но вместо того, чтобы пробудить великодушие Валленштейна, это унижение лишь раздразнило его гордыню и усилило упрямство. Если и эта великая жертва окажется напрасной, то министр боится, как бы проситель не превратился в повелителя и как бы монарх не отомстил за свое оскорбленное достоинство мятежному подданному. Как бы ни провинился Фердинанд, как император он имеет право трете s 30


466
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ воины
бовать повиновения; человек может совершить ошибку, но властелин не должен сознаваться в своей опрометчивости. Если герцог Фридландский пострадал от незаслуженного приговора, то всякая потеря может быть возмещена, и его величество в силах исцелить все раны, нанесенные им. Если герцог требует обеспечения его особы и его сана, то император с его справедливостью не откажет ни в каком разумном требовании. Но никакое раскаяние не может загладить оскорбление величества, и непослушание повелителю уничтожает самые блестящие заслуги. Император нуждается в услугах герцога и требует их в качестве императора. Какой бы& цены за это ни потребовали, император согласен заранее. Но он. требует повиновения, или тяжесть его негодования сокрушит непокорного слугу.
Валленштейн, обширные владения которого были рассеяны по- Австрии и могли в любую минуту попасть во власть императора, живо чувствовал, что это не пустая угроза. Но не из страха оставил он, наконец, свое притворное упорство. Именно этот повелительный тон слишком ясно выдавал ему слабость и отчаяние, которыми он; был продиктован, а готовность императора согласиться на все ето требования убеждала его, что он у цели своих желаний. Он согласился, делая вид, что убежден красноречием Эггенберга, и оставил его, чтобы установить свои требования.
Не без трепета ожидал министр послания, в котором надменнейший из подданных решился ставить требования надменнейшему из- государей. Но как ни слабо было его доверие к умеренности своего друга, чрезмерные условия, заключавшиеся в послании, превзошли самые боязливые его ожидания. Валленштейн требовал беспредельной высшей власти над всеми немецкими войсками Австрийского и Испанского домов и безграничных полномочий карать и награждать по своему усмотрению. Не только король Венгерский, но и сам император должны отказаться от права являться в армию, а тем более давать здесь какие бы то ни было распоряжения. Император не смеет ни делать назначения в армии, ни раздавать награды; его жалованная грамота не имеет значения без утверждения Валленштейна. Всяким достоянием, конфискованным или завоеванным в империи, распоряжался герцог Фридландский единолично, без вмешательства всех императорских или имперских судов. В качестве обыкновенного вознаграждения ему должна быть передана одна из наследствен¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
467
ных земель императора, в виде чрезвычайного подарка — одна из земель, завоеванных в Германии. Любая австрийская область должна быть в случае необходимости открыта для его убежища. Кроме всего этого он требовал, чтобы ему обеспечили при заключении будущего мира герцогство Мекленбургское и формально известили его заблаговременно об отставке, если сочтут нужным лишить его вторично звания главнокомандующего.
Тщетно убеждал его министр умерить эти требования, лишающие императора всех его верховных прав над армией, унижающие его до степени креатуры его же полководца. Валленштейну слишком ясно раскрыли всю его незаменимость, чтобы возможно было с успехом торговаться из-за цены, которую приходилось платить за его услуги. Если император согласился на эти требования под давлением обстоятельств, то не одни побуждения мстительности и надменности заставили герцога ставить их. План будущего мятежа был готов, и при этом Валленштейн не хотел отказаться от преимуществ, которыми мог обеспечить себя в договоре с двором. Этот план требовал, чтоб император был лишен' всякого авторитета в Германии, и власть его перешла в руки его полководца. Эта цель достигнута, раз Фердинанд согласился на условия герцога. Употребление, какое Валленштейн задумал сделать из своей армии, — разумеется, бесконечно далекое от цели, ради которой она была ему подчинена, — не допускало никакого раздела власти, а тем более какого-либо более высокого авторитета над ней, чем его собственный. Чтобы быть единственным господином над ее волей, он должен был стать для войск единственным вершителем судеб. Чтоб незаметно занять место своего повелителя и перенести на себя все верховные права, лишь на время уступленные ему высшей властью, он должен был старательно отдалять последнюю от взоров армии. Вот истинная причина того, почему он так упорно не хотел позволить какому-либо принцу Австрийского дома быть при армии. Свобода распоряжаться по своему усмотрению всем конфискованным и завоеванным в Германии имуществом давала ему могучее средство приобретать приверженцев и покорные орудия своих замыслов и возможность играть в Германии большую роль, чем роль императора в мирное время, — играть роль диктатора. Право пользоваться в случае нужды убежищем в австрийских землях давало ему полную возможность держать императора чуть не в плену в его собственном государстве
*


468
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ войны
и посредством его собственной армии высасывать все соки из этих земель, подрывая в корне основы австрийского могущества. Как бы потом ни решила судьба, условия, добытые им от императора, обеспечивали его достаточно хорошо. Если бы обстоятельства благоприятствовали осуществлению его дерзновенных замыслов, то этот договор с императором облегчал их исполнение; если бы обстоятельства сделали их осуществление невозможным, то этот самый договор вознаграждал его наилучшим образом. Но как он мог считать действительным договор, исторгнутый силой у государя и основанный на преступлении? Как мог он надеяться связать императора условиями, которые были смертным приговором для того, кто имел дерзость продиктовать их? И все же этот достойный казни преступник был теперь необходимейшим человеком во всей монархии, и Фердинанд, искушенный в, притворстве, согласился на все, чего требовал Валленштейн.
Итак, наконец, императорская армия получила главу, заслуживающего этого имени. Всякая другая власть в войсках, не исключая власти самого императора, теряла силу в тот самый момент, как Валленштейну был вручен жезл главнокомандующего, и все, проистекавшее не от его особы, было лишено всякого значения. От берегов Дуная до Везера и Одера все почувствовали животворное появление нового светила. Новый дух одушевляет солдат императора; начинается новая эпоха войны. Свежие надежды ободряют папистов, и протестантский мир с тревогой наблюдает перемену ситуации.
Чем выше было вознаграждение, ценой которого пришлось купить нового полководца, тем большие надежды считал себя в праве питать императорский двор. Но герцог не торопился осуществлять эти надежды. Ему достаточно было лишь появиться вблизи Чехии со своим грозным войском, чтобы разбить ослабленные войска саксонцев и начать свой блестящий дебют возвращения этого королевства под власть императора. Но, удовлетворяясь ничего не решающими стычками хорватов с неприятелем, он отдал в жертву грабежам неприятеля лучшую часть этого государства и шел мерными и тихими! шагами к своей заветной цели. Не уничтожить саксонцев, но соединиться с ними — таков был его план. Поглощенный этим важным замыслом, он не брался пока за оружие, чтобы тем вернее победить путем переговоров. Всевозможными способами


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
461?
старался он порвать союз курфюрста со шведами, и сам Фердинанд, все еще склонный к миру с Саксонией, одобрял этот образ действий;, Но громадные услуги, оказанные шведами, были еще слишком свежи в памяти саксонцев, чтоб они могли пойти на столь позорную измену. И если бы они в самом деле чувствовали себя склонными к этому, то двуличие Валленштейна и дурная слава австрийской политики не внушили бы им никакого доверия к искренности его обещаний. Он слишком хорошо был известен как вероломный политик, чтоб ему поверили в том единственном случае, когда по всем вероятиям он не собирался обмануть. Но обстоятельства еще не позволяли ему раскрыть истинные свои побуждения и поставить вне всякого сомнения искренность своих намерений. Таким образом он против своей воли решился добыть силой оружия то, чего не удалось достигнуть посредством переговоров. Быстро собрав войска, он появился пред Прагой, прежде чем саксонцы могли придти на помощь столице. После непродолжительной обороны осажденных капуцины предательски открыли одному из его полков вход в города и укрывшийся в замке гарнизон положил оружие на позорных условиях. В качестве господина столицы он рассчитывал на более благосклонное отношение саксонского двора, но при этом, возобновляя переговоры с генералом фон-Арнгеймом, не преминул подкрепить их решительным ударом. Для того чтобы отрезать саксонской армии отступление на родину, он приказал поспешно занять проходы между Аусигом и Пирной. Однако быстрота Арнгейма счастливо избавила саксонцев от опасности. После отступления этого генерала сдались победителю последние убежища саксонцев — Эгер и Лейтмериц, и Чехия была возвращена своему законному государю еще скорее, чем была потеряна.
Занятый не столько интересами своего повелителя, сколько осуществлением своих собственных планов, Вдлленштейн собирался теперь перенести войну в пределы Саксонии, чтобы опустошением этой страны принудить ее курфюрста к заключению сепаратного договора с императором, или, вернее, с герцогом Фридландским. Но как ни мало привык он подчинять свою волю требованиям обстоятельств, он понял всю необходимость временно отказаться от своего сокровенного замысла для более важного дела. В то время как он изгнал саксонцев из Чехии, Густав-Адольф одерживал вышеописанные победы на Рейне и на Дунае и через Швабию и Франконию перенес


470
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
уже войну к границам Баварии. Разбитый на Лехе и после смерти графа Тилли лишенный своей лучшей опоры, Максимилиан молил императора как можно скорее прислать ему на помощь из Чехии герцога Фридландского и обороной Баварии отвратить опасность от самой Австрии. Обратившись с этой просьбой к самому Валленштейну, он настоятельно убеждал его, до появления его самого с главной армией, пока помочь ему хоть несколькими полками. Фердинанд поддерживал эту просьбу всей силой своего авторитета, и один курьер за другим летели теперь к Валленштейну, чтобы заставить его двинуться к Дунаю.
Но теперь-то выяснилось, какую великую долю своей ‘власти принес в жертву император, передав в руки Валленштейна войска и начальство над нимй. Равнодушный к мольбам Максимилиана, глухой к многократным повелениям императора, он оставался в полном бездействии в Чехии, предоставляя курфюрста его судьбе. Память о том, как некогда на регенсбургском сейме Максимилиан постарался насчет его удаления, глубоко запечатлелась в непримиримом сердце герцога, и недавние старания курфюрста воспрепятствовать его назначению также не остались для него тайной. Теперь настал час мести за это оскорбление, и тяжко расплатился курфюрст за то, что восстановил против себя мстительнейшего человека на свете. Невозможно — так ответил Валленштейн — оставить Чехию беззащитной. Австрия будет защищена лучше всего в том случае, если шведская армия растратит свои силы пред баварскими крепостями. Так наказывал он своего врага рукою шведов. И в то время как одна крепость за другою переходила в их руки, он цредоставлял курфюрсту тщетно жаждать в Регенсбурге его прибытия. Лишь тогда, когда полное покорение Чехии лишило его последних доводов, а завоевания Густава-Адольфа в Баварии стали непосредственно грозить опасностью самой Австрии, он снизошел к настоятельным просьбам курфюрста и императора и решился на вожделенное соединение с первым, что, по ожиданиям всех католиков, должно было решить судьбу всей войны.
Сам Густав-Адольф, слишком слабый войсками, чтобы бороться даже с одной армией Валленштейна, боялся соединения двух столь сильных армий, и понятно удивление, почему он не старался более энергично воспрепятствовать этому соединению. Кажется, он слишком рассчитывал на ненависть, которая разделяла обоих предводи-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
471
'гелей и препятствовала слиянию их войск для общей цели. Было слишком поздно исправлять эту ошибку, когда его предположение было уже опровергнуто событиями. Правда, при первом достоверном известии об их намерениях он поспешил в Верхний Пфальц, чтобы •преградить путь курфюрсту, но тот предупредил его, и соединение произошло под Эгером.
Этот пограничный город избрал Валленштейн ареной замышленного им торжества над гордым противником. Не довольствуясь тем, что видел его у своих ног в роли просителя, он заставил еще •его оставить беззащитными свои земли, придти издалека на поклон к своему защитнику и этим длинным переходом унизительно расписаться в своей беде и нужде. И такому унижению покорно подчинился гордый государь. Тяжелой борьбы стоило курфюрсту прибегнуть к спасающей руке того, кто никогда не имел бы этой власти, •если бы все шло согласно его желаниям. Но раз решившись, он имел достаточно мужества, чтобы перенести всякое оскорбление, вытекающее из его решения, и достаточно владел собой, чтоб отнестись с презрением к мелким страданиям, если это было нужно для достижения великой цели.
Но если такой дорогой ценой куплена была лишь возможность этого соединения, то еще труднее было сговориться относительно условий, на которых оно состоится и вступит в силу. Для достижения цели соединения было необходимо вручить власть над соединенными войсками одному человеку, а между тем обе стороны были одинаково мало склонны подчиняться чужому высшему авторитету. Если Максимилиан опирался на свой курфюршеский сан, на знатность своего происхождения, на свое значение в империи, то Валленштейн основывал свои неменьшие притязания на своей военной славе и неограниченной власти, врученной ему императором. Насколько царственная гордость первого возмущалась необходимостью подчиниться приказам императорского слуги, настолько льстила высокомерию герцога мысль отдавать повеления столь властному человеку. Возникли упорные пререкания, окончившиеся соглашением в пользу Валленштейна. Ему предоставлялась высшая нласть над обеими армиями, вполне неограниченная, а курфюрст отказывался от права менять не только боевые диспозиции, но и маршрут армии. У него осталось только право наказывать и награждать •своих собственных солдат и свободно пользоваться ими в том


472
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
случае, если они не заняты совместными действиями с императорскими войсками.
После этих приготовлений будущие союзники решились, наконец, увидеться лично друг с другом, но это произошло лишь после того, как они дали взаимное обещание предать полному забвению все происшедшее и точнейшим образом были определены все внешние формальности обряда примирения. Согласно условию, оба герцога обнялись пред лицом своих войск, давая друг другу взаимные обещания хранить дружбу, в то время как сердца их кипели злобой- Максимилиан, опытный в науке притворства, достаточно владел собою, чтобы ни одним движением не выдать своих истинных чувств. Но в глазах Валленштейна сверкало злобное торжество, и принужденность, которая была заметна во всем его поведении, обнаруживала всю силу страстей, обуревавших его гордое сердце.
Соединенные императорско-баварские войска составляли армию почти в шестьдесят тысяч, большею частью закаленных солдат, пред которыми шведский монарх не смел показаться в поле. После того как попытка воспрепятствовать их соединению не удалась, он поспешно отступил во Франконию и ожидал здесь решительного движения врага, чтобы сообразоваться с его действиями. Положение, занятое соединенной армией между границами Саксонии и Баварии, оставляло некоторое время еще неизвестным, перенесет ли она театр войны в первую из этих стран или постарается изгнать шведов с Дуная, чтоб освободить Баварию. Арнгейм, который эавоевы-. вал в это время Силезию, оттянул войска из Саксонии, не беэ тайного расчета — как его обвиняли—облегчить герцогу Фркд- ландскому вторжение в курфюршество и толкнуть нерешительного Иоганна-Георга на договор с императором. Сам Густав-Адольф, уверенный, что Валленштейн двинется против Саксонии, чтобы не оставить своего союзника без помощи, поспешно отправил туда значительное подкрепление, твердо решившись последовать за ним со всеми своими войсками, как только позволят обстоятельства. Но передвижения армии Валленштейна скоро показали ему, что она идет на него самого, а поход герцога чрез Верхний Пфальц ставил это вне всяких сомнений. Настал час подумать о своей собственной безопасности, биться не за владычество в Германии, а за свое существование, и искать средств к спасению в изобретательности своего гения. Приближение неприятеля застигло его врасплох, прежде


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
473
чем ему удалось стянуть свои войска, рассеянные по всей Германии* и призвать на помощь союзных государей. Имея слишком мало сил, чтоб удержать надвигающегося неприятеля, он должен был выбирать одно из двух: или броситься в Нюрнберг с опасностью, что будет здесь заперт всей армией Валленштейна и погибнет от голода, или, пожертвовав этим городом, ожидать под пушками До- науверта подкреплений. Равнодушный ко всяким тяготам и опасностям и руководствуясь лишь человеколюбием и велениями чести, он без колебаний выбрал первое, твердо решившись скорее похоронить себя со всей своей армией под развалинами Нюрнберга, чем купить спасение гибелью этого союзного города.
Тотчас приступили к укреплению города со всеми его предме- стиями непрерывной цепью окопов, а внутри его стали устраивать укрепленный лагерь. Многие тысячи рук принялись немедленно за огромное дело, и всех обитателей Нюрнберга одушевляло геройское стремление отдать кровь, жизнь и достояние за общее спасение. Вся линия укреплений была окружена рвом в восемь футов глубины и двенадцать ширины; линии защищались редутами и бастионами, входы — люнетами. Река Регниц, протекающая чрез Нюрнберг, разделяла весь лагерь на два полукруга, соединенные многими мостами. Около трехсот орудий стояло на городских стенах и окопах лагеря. Крестьяне из окрестных селений и граждане Нюрнберга работали вместе со шведскими солдатами, так что уже на седьмой день армия могла занять лагерь, а на четырнадцатый была закончена вся гигантская работа.
Между тем как все это происходило за стенами города, магистрат Нюрнберга был занят наполнением магазинов и снабжением города всеми военными и жизненными припасами, какие могли понадо? биться для продолжительной осады. При этом не были упущены из виду строгие санитарные меры к охране здоровья жителей в связи с возможными опасностями от большого скопления людей. Чтоб иметь возможность в случае нужды помочь королю, молодежь гр? рода училась владеть оружием, наличная городская милиция была значительно усилена, и вооружен новый полк из двадцати четырех рот, с названиями по буквам старого алфавита. Сам Густав между тем требовал вспомогательных войск от союзников, от герцога Вильгельма Веймарского и ландграфа Гессен-Кассельского, и разослал приказы своим генералам на Рейне, в Тюрингии и Нижней Сак¬


474
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
сонии поспешно двинуться в путь, чтобы присоединиться со своими войсками к нему у Нюрнберга. Армия его, расположенная внутри укреплений этого имперского города, насчитывала несколько более шестнадцати тысяч человек, стало-быть, не достигала и трети неприятельского войска.
Между тем последнее, медленно подвигаясь вперед, дошло до Неймаркта, где герцог Фридландский произвел общий смотр. При виде этой могучей силы он не мог воздержаться от мальчишеской хвастливости. «Через четыре дня будет решено, — воскликнул он, — кому из нас двоих быть владыкой мира: королю Шведскому или мне!» Но несмотря на все превосходство своих войск он не делал ничего, чтобы привести в исполнение это высокомерное обещание, и даже упустил случай разбить неприятеля наголову, когда тот осмелился двинуться ему навстречу из окопов. «Довольно было сражений, — ответил он тем, которые побуждали его к нападению,— пора держаться иного метода». Уже здесь выяснилось преимущество вождя, чья прочная слава не нуждается в рискованных предприятиях, на которые поспешно идут другие, чтобы составить себе имя. Убежденный, что мужество отчаяния заставит неприятеля очень дорого продать победу, а неудача, испытанная в этих местах, безвозвратно погубит дело императора, Валленштейн удовлетворился решением: истощать воинский пыл своего противника долговременной осадой и, лишив его всякой возможности бурного натиска, отнять у него преимущество, до сих пор делавшее его столь непобедимым. Не предпринимая поэтому никаких действий, он расположился по ту сторону Регница напротив Нюрнберга сильно укрепленным лагерем и благодаря этой удачно избранной позиции отрезал как городу, так и шведскому лагерю всякий подвоз припасов из Франконии, Швабии и Тюрингии. Таким образом он осадил короля в городе и надеялся медленно, но тем более верно подорвать голодом и болезнями мужество противника, которое не собирался испытать в сражении.
Но слишком мало знакомый со средствами и силами противника, он недостаточно позаботился о том, чтоб оградить самого себя от той судьбы, которую готовил королю. Крестьяне со своими запасами покинули всю окрестную страну, а за скудные остатки провианта герцогским фуражирам приходилось драться со шведскими. Король щадил городские запасы, пока возможно было получать про¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
475
виант иэ окрестных деревень, и эти обоюдные набеги приводили к постоянным столкновениям между хорватами и шведскими отрядами, пагубные следы которых были видны во всех окрестностях. С мечом в руке приходилось добывать жизненные припасы, и без значительного вооруженного прикрытия обе стороны не решались «отправляться на фуражировку. При наступлении нужды город Нюрнберг, правда, открыл королю свои кладовые, но Валленштейн вынужден был добывать продовольствие для своих войск издалека. Большой обоз съестных припасов, закупленных в Баварии, подвигался к нему, и тысяча человек были отправлены для того, чтобы конвоировать его до лагеря. Уведомленный об этом, Густав-Адольф поспешил отправить конный полк, чтоб овладеть этим транспортом, а темнота ночи помогла успеху экспедиции. Весь обоз вместе *с городом, где он остановился, попал в руки шведов; императорское прикрытие было изрублено, около тысячи двухсот волов угнано, а тысяча телег с хлебом, которые невозможно было увезти, сожжены. сСемь полков, двинутых герцогом Фридландским к Альтдорфу на защиту этого нетерпеливо ожидаемого обоза, были разбиты королем, также выступившим, чтобы прикрыть возвращение своих солдат, и вынуждены были после упорного боя укрыться в императорском лагере с уроном в четыреста человек убитыми. Эти многочисленные злоключения и неожиданная стойкость короля заставили герцога Фридландского раскаиваться, что он упустил случай к сражению. Теперь неприступность шведского лагеря делала всякое нападение невозможным, а вооруженная молодежь Нюрнберга служила королю неистощимым военным резервом, из которого он быстро пополнял всякую потерю в людях. Недостаток «съестных припасов, который чувствовался в императорском лагере не менее, чем в шведском, делал по меньшей мере весьма -сомнительным, какая из обеих сторон раньше принудит другую лг отступлению.
Прошло уже две недели, как обе армии под охраной равно неприступных укреплений стояли лицом к лицу, не решаясь на что- либо кроме легких набегов и незначительных стычек. С обеих сторон заразительные болезни, естественные следствия дурного питания и скопления народа, уменьшили численность армий более, чем неприятельский меч, и бедствия эти возрастали с каждым днем. Наконец, в шведском лагере появились долгожданные вспомогатель¬


476
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! воины
ные войска, и значительные подкрепления позволили теперь королю руководствоваться требованиями своего природного мужества и разорвать путы, связывавшие его до сих пор.
Согласно его требованию герцог Веймарский Вильгельм поспешно составил из гарнизонов Нижней Саксонии и Тюрингии отряд, к которому присоединились у Швейнфурта во Франконии четыре саксонских полка, а вслед затем у Кицингена рейнские войска, отправленные на помощь королю ландграфом Гессен-Кассельским. Вильгельмом и пфальцграфом Биркенфельдским. Канцлер Оксен- шерна взялся вести этот корпус к месту назначения. Соединившись в Виндсгейме с герцогом Веймарским Бернгардом и шведским генералом Баннёром, он двинулся ускоренными переходами к Бруку и Зльтерсдорфу, где переправился через Регниц и счастливо достиг шведского лагеря. Это подкрепление насчитывало до пятидесяти тысяч человек с шестьюдесятью орудиями и обозом в четыре тысячи подвод. Таким образом Густав-Адольф оказался во главе почти семидесятитысячной армии, не считая ополчения города Нюрнберга, который мог в случае нужды выставить в поле тридцать тысяч граждан, — страшная сила, которой противостояла другая, не менее страшная. Вся война как будто сосредоточилась в одном сражении, чтобы здесь, наконец, решить последний исход. Трепетно взирала разделенная на партии Европа на это поле битвы, где точно в фокусе грозно сосредоточились силы обеих враждующих сторон.
Но если еще до прибытия подкрепления была велика нужда в хлебе, то это бедствие достигло теперь в обоих лагерях (так как Валленштейн тоже получил новое подкрепление из Баварии) ужасающих размеров. Кроме ста двадцати тысяч солдат, стоявших друг против друга с оружием в руках, кроме массы — более пятидесяти тысяч — лошадей в обеих армиях, кроме жителей Нюрнберга, далеко превосходивших численностью шведское войско, в одном только лагере Валленштейна было до пятнадцати тысяч женщин и столько же погонщиков и слуг, и не менее того — в шведском. По обычаю того времени солдат мог брать с собой в поход свое семейство. За императорским войском следовало бесчисленное множество незамужних женщин, а строгий надзор за нравами в шведском лагере, где не допускался никакой разврат, способствовал по той же причине законным бракам. Для молодых поколений, которым:


Шведский лагерь под Нюренбергом
Из aTheatrum Euro рейт» 1638 г.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
477
этот лагерь служил отечеством, были устроены настоящие походные школы, где воспитывались превосходные солдаты, так что армии во время продолжительной войны могли пополняться собственными резервами рекрутов. Нет ничего удивительного, что эти кочующие народы истощали всякую страну, где они разбивали свой стан, и жиз* ненные припасы вследствие этого ненужного придатка, от этого нароста, подымались в цене до чрезвычайности. Все мельницы вокруг Нюрнберга не успевали молоть зерно, которое он поглощал ежедневно, и пятьдесят тысяч фунтов хлеба, которые город ежедневно поставлял в лагерь, лишь возбуждали голод, но не удовлетворяли его. Поистине поразительная заботливость нюрнбергского магистрата не могла спасти большинство лошадей от гибели вследствие недостатка фуража, а возрастающая страшная сила заразных болезней уносила каждый день более ста человек.
Чтобы положить конец этому бедствию, Густав-Адольф, в надежде на превосходство своих сил, покинул, наконец, на пятьдесят пятый день окопы, дйинулся в полном боевом порядке на неприятеля и открыл огонь по лагерю Валленштейна из трех батарей, расположенных по берегу Регница. Но герцог оставался без движения в своих укреплениях, удовлетворяясь тем, что издали отвечал на этот вызов, мушкетным и пушечным огнем. Он обдуманно решился истомить короля бездействием и победить его упорство голодом, и ни представления Максимилиана, ни нетерпение его армии, ни издевательства неприятеля не могли поколебать этого решения. Обманутый в своей надежде и теснимый возрастающей нуждой, Густав- Адольф решился на невозможное: взять приступом лагерь, неприступный вдвойне: вследствие соединенных усилий природы и
искусства.
Поручив охрану лагеря нюрнбергскому ополчению, в день св. Варфоломея, пятьдесят восьмой день, со времени его вступления с армией в укрепления, он двинулся вперед в полном боевом порядке и перешел у Фюрта через Регниц, где без труда заставил отступить неприятельские форпосты. Главные силы неприятеля были расположены на крутых высотах между Бибером и Регницем, под названием Старая Крепость и Альтенберг, а сам лагерь тянулся необозримо по полям у подножия холмов. Вся артиллерия была расположена на этих холмах. Глубокие рвы окружали неприступные укрепления, частые засеки и колючие палисады загромождали до¬


478
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОЙНЫ
ступ к крутой горе, с вершины которой Валленштейн, спокойный и уверенный, как бог, метал свои молнии сквозь черные облака дыма. За брустверами ждал штурмующего смельчака коварный огонь мушкетов, и верная смерть смотрела на него из сотен открытых пушечных жерл. На этом опасном пункте сосредоточил Густав- Адольф нападение, и пятьсот мушкетеров, подкрепленных незначительным количеством пехоты (большее количество не могло в этой тесноте действовать разом), имели незавидное преимущество броситься первыми в открытую пучину смерти. Яростен был приступ, страшен отпор; под бешеным огнем неприятельских орудий, без прикрытия, полные ярости перед лицом неизбежной смерти, эти бесстрашные воины взбираются на холм, который в одно мгновение превращается в пылающую Геклу и с грохотом извергает на них железный град. В то же время тяжелая кавалерия врывается в бреши, сделанные неприятельскими ядрами в сомкнутых колоннах, тесные ряды разрываются, и непоколебимые герои, побежденные соединенными усилиями природы и людей, обращаются в бегство, оставя на месте сотни убитых. Густав-Адольф небеспристрастно предоставил кровавую честь первого приступа немцам. Раздраженный их отступлением, король повел на приступ своих финляндцев в расчете, что их северная отвага пристыдит немецкую трусость. Но и его финны, принятые таким же огненным дождем, уступают численности, и свежий полк, сменяющий их, возобновляет нападение так же безуспешно. Его сменяет четвертый, и пятый, и шестой, так что в продолжение десятичасового боя все полки постепенно сменяют друг друга, и все, истерзанные и изрубленные, отступают с поля битвы. Тысячи изувеченных трупов покрывают место побоища, и Густав, не побежденный, продолжает нападение, а Валленштейн непоколебимо защищает свои окопы.
Тем временем между императорской конницей и левым крылом шведов, расположенным в чаще у Регница, завязывается яростный бой, где неприятель с переменным счастьем становится то побежденным, то победителем, и на обеих сторонах равно струятся потоки крови, равно свершаются чудеса храбрости. Под герцогом Фрид- ландским и принцем Веймарским Бернгардом убиты кони; у короля осколок ядра отрывает подошву от сапога. С неустанной яростью возобновляются нападение и отпор, пока, наконец, над полем битвы не спускается ночной мрак, призывая ожесточенных бойцов к покою.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
479
Но шведы слишком далеко подвинулись вперед, чтобы начать безопасное отступление. Между тем как король ищет офицера, чтобы передать через него приказ об отступлении, ему встречается полковник Геброн, храбрый шотландец, который, движимый лишь природным мужеством, покинул лагерь, чтобы разделить опасности этого дня. Разгневанный на короля, который недавно при одном опасном поручении предпочел ему младшего офицера, он поклялся, что никогда не обнажит своей шпаги за короля. К нему обращается теперь Густав-Адольф и, сопровождая свое поручение похвалами его мужеству, предлагает ему вести полки обратно. «Государь,— отвечает храбрый солдат, — вот единственная услуга, в которой я не могу отказать вашему величеству: тут есть чем рисковать», — и тотчас же покидает короля, чтобы исполнить это поручение. Хотя в пылу сражения герцог Веймарский Бернгард овладел одной из высот над Старой Крепостью, откуда можно было обстреливать гору и весь лагерь, однако проливной дождь, ливший всю ночь, сделал склон горы таким скользким, что невозможно было втащить наверх орудия, и таким образом пришлось добровольно покинуть эту позицию, купленную потоками крови. Не доверяя счастью, которое ему изменило в этот критический день, король не решился возобновить с истощенными войсками приступ на следующий день, и побежденный впервые, потому что впервые не был победителем,— он отвел свои войска обратно за Регниц. Две тысячи убитых, оставленные им на месте, свидетельствовали о его потерях, а герцог Фрид- ландский остался в своих окопах непобежденным.
Еще целых две недели после этого столкновения обе армии стояли лагерем друг против друга, каждая в расчете принудить другую выступить ранее. Чем более таяли с каждым днем скудные жизненные припасы, тем ужаснее возрастали бедствия голода, тем более ожесточались солдаты и терпели окрестные крестьяне от их зверского хищничества. Возрастающая нужда расшатывала порядок и дисциплину в шведском лагере. Особенно отличались насилиями над другом и недругом без различия немецкие полки. Слабая рука одного человека не могла преодолеть беззаконие, которое получило видимое одобрение благодаря молчанию низших начальников и даже поощрялось их собственным пагубным примером. Больно терзало короля это позорное разложение военной дисциплины, которою он до сих пор так справедливо гордился, и сила,


480
ИСТОРИЯ ТРИДДАТИЛЕТНЕИ ВОИНЫ
с которой он упрекал немецких офицеров в их халатности, указывает на всю ярость негодования. «Вы, немцы, — воскликнул он,— вы грабите ваше собственное отечество и терзаете ваших единоверцев. Бог свидетель, я презираю вас, я чувствую к вам отвращение, и сердце мое переполняется горечью, когда я смотрю на вас. Вы не исполняете моих приказаний, вы — причина того, что мир проклинает меня, что меня преследуют слезы неповинной нищеты, что мне приходится открыто слышать: король, наш друг, приносит нам больше горя, чем наши злейшие враги. Ради вас я опустошил казну моей державы и истратил более сорока бочек золота, а от вашего государства германского не получил даже на жалкую одежонку. Я отдал вам все, чем бог наделил меня, и с радостью разделил бы между вами все, что он может мне пожаловать в будущем, лишь бы вы только слушались моих повелений. Ваше неповиновение убеждает меня, что вы замышляете недоброе, хотя я не могу не похвалить вашу храбрость».
Несмотря на чрезвычайные усилия Нюрнберга прокормить в течение одиннадцати недель невероятную массу народа, скопившуюся в его стенах, все средства, наконец, иссякли, и король, как сторона более многочисленная, должен был первый решиться на отступление. Нюрнберг похоронил более десяти тысяч своих жителей, а у Густава-Адольфа война и зараза отняли более двадцати тысяч солдат. Все окрестные поля были вытоптаны, деревни обращены в пепел, ограбленные крестьяне умирали от истощения по дорогам, миазмы отравляли воздух, заразительные болезни, вызванные недостаточным питанием, скоплением такой массы народа, множеством гниющих трупов, летней жарой, свирепствовали среди людей и животных, и долго еще после ухода армий бедствия и нищета лежали тяжким гнетом на стране. Тронутый общим бедствием и потеряв надежду преодолеть упорство герцога Фридландского, король снялся В сентября с лагеря и покинул Нюрнберг, оставив здесь на случай приступа достаточный гарнизон. В полном боевом порядке прошел он мимо неприятеля, который остался недвижим и не сделал ни шагу, чтобы помешать его отступлению. Он направился к Нейштадту на Айше и Виндсгейму, где остановился на пять дней, чтобы дать отдых своим войскам и оставаться поблизости от Нюрнберга на случай, если бы неприятель вздумал предпринять что-нибудь против этого города. Но Валленштейн, не менее нуждавшийся в отдыхе,


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
481
ждал лишь отступления шведов, чтобы двинуться в путь со своими войсками. Через пять дней он покинул и свой лагерь у Цирндорфа, обратив его предварительно в пепел. Сотни клубов дыма, вздымавшихся из подожженных деревень в окрестностях, возвестили о его отступлении и показали успокоенному городу, какой участи избегнул он сам. Поход по направлению к Форхгейму был ознаменован невероятнейшими опустошениями. Но Валленштейн был уже слишком далек, чтобы королю удалось настигнуть его. Тогда последний разделил свою армию, которую не могла прокормить истощенная страна, на две части, чтобы одну оставить для защиты Франконии, а самому вместе с другою частью продолжать свои победы в Баварии.
Между тем императорско-баварская армия двинулась в епископство Бамбергское, где герцог Фридландский произвел ей вторичный смотр. Это шестидесятитысячное войско вследствие побегов, войны и болезней сократилось до двадцати четырех тысяч человек, четвертую часть которых составляли баварцы. Таким образом пребывание у Нюрнберга ослабило обе стороны более, чем два больших потерянных сражения, нисколько не приблизило окончания войны и не удовлетворило напряженных ожиданий европейского мира ни одним решающим событием. Правда, диверсия у Нюрнберга на некоторое время остановила продвижение короля в Баварии и даже обеспечила Австрию от его вторжения. Но отступление императорских войск от Нюрнберга снова дало ему полную возможность сделать Баварию театром войны. Не заботясь о судьбе этой страны и тяготясь вынужденным союзом с курфюрстом, герцог Фридландский с жадностью ухватился за возможность отделаться от неудобного спутника и с новым жаром отдаться своим сокровенным замыслам. Все еще настаивая на своем первом намерении отделить Саксонию от Швеции, он избрал первую страну для зимнего пребывания своих войск, надеясь этим тягостным присутствием в ней принудить курфюрста к сепаратному миру.
Обстоятельства благоприятствовали такому плану в высшей степени. Саксонцы вторглись в Силезию, где они в союзе с бранденбургскими и шведскими вспомогательными войсками одерживали над императорской армией победу за победой. Отвлекая курфюрста в его собственные владения, можно было спасти Силезию, и это было тем легче, что силезская война оставила без защитников Саксонию,
768
81


482
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
открытую неприятелю со всех сторон. Необходимость спасти одну иэ наследственных земель Австрии парировала все возражения курфюрста Баварского, которым можно было безопасно пожертвовать под маской патриотических забот об интересах императора. Оставляя в добычу королю Шведскому богатую Баварию, можно было надеяться, что он не будет мешать военным действиям в Саксонии, а возрастающая холодность между ним и саксонским двором не давала оснований бояться, что он будет особенно стараться о спасении Иоганна-Георга. Таким образом снова покинутый своим коварным защитником, курфюрст отделился в Бамберге от Валленштейна, чтобы с жалкими остатками своих войск оборонять свою беззащитную страну, в то время как императорская армия под предводительством Валленштейна двинулась чрез Байрейт и Кобург к Тюрингенскому Лесу.
Императорский генерал фон-Гольк с шеститысячным отрядом был уже отправлен вперед в Фохтланд для опустошения этой беззащитной области огнем и мечом. Вслед за ним был послан второй полководец герцога и столь же верное орудие его бесчеловечных приказаний, Галлае. Наконец, из Нижней Саксонии был вызван также граф Паппенгейм, чтобы подкрепить ослабленную армию герцога и довершить бедствия Саксонии. Разрушенные церкви, сожженные деревни, уничтоженные жатвы, ограбленные семьи, трупы убитых отмечали путь этих варварских орд. Вся Тюрингия, Фохтланд и Мейсен пали под ударами этого тройного бича. Но это были лишь предвестники гораздо большего бедствия, которым грозил злополучной Саксонии сам герцог с главной армией. Оставив на пути чрез Франконию и Тюрингию чудовищнейшие следы своего неистовства, он появился со всем своим войском под Лейпцигом и после кратковременной осады принудил город сдаться. Он предполагал продвинуться к Дрездену и, заняв всю страну, стать повелителем курфюрста. Он приближался к Мульде, чтобы раздавить численным превосходством саксонскую армию, прошедшую по направлению к нему до Торгау; но появление короля в Эрфурте положило неожиданный предел его завоевательным планам. Стиснутый между саксонскими и шведскими войсками, которые еще намеревался подкрепить из Нижней Саксонии герцог Люнебургский Георг, Валленштейн поспешно отступил к Мерзебургу, чтобы соединиться здесь


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
48а
с графом Паппенгеймом и решительно выбить отсюда вторгнувшихся шведов.
С чрезвычайной тревогой следил Густав-Адольф за уловками Испании и Австрии, употреблявших все усилия, чтоб отвлечь от него союзника. Чем важнее был для него союз с Саксонией, тем основательнее были причины бояться непостоянства Иоганна-Георга. Между ним и курфюрстом никогда не было искренних дружеских отношений. Для государя, гордого своим политическим значением и привыкшего смотреть на себя как на главу своей партии, было, конечно, весьма подозрительно и тягостно вмешательство сторонней силы в германские дела, и недовольство, с которым он смотрел на успехи этого незваного чужака, могло быть временно заглушено лишь крайне стесненным положением его государства. Возрастающий авторитет короля в Германии, его решающее влияние на протестантских государей, недвусмысленные доказательства его честолюбивых замыслов, достаточно подозрительные, чтобы вызвать настороженность имперских чинов, породили в курфюрсте тысячи тревог, которые сумели искусно поддержать и усилить агенты императора. Каждый шаг короля, каждое, хотя бы самое справедливое, требование, обращенное им к германским государям, служило для курфюрста поводом к горьким жалобам, как бы предвещавшим близкий разрыв. Даже между полководцами обеих сторон, как только им приходилось действовать совместно, постоянно возникали отголоски соперничества, разделявшего их государей. Врожденное отвращение Иоганна-Георга к войне и не вполне подавленная преданность его Австрии благоприятствовали стараниям Арнгейма, который, не прерывая сношений с Валленштейном, неустанно старался склонить своего государя к сепаратному соглашению с императором. И если его представления долгое время оставались безуспешными, то исход событий показал впоследствии, что они все-таки оказали свое действие.
Густав-Адольф, справедливо опасавшийся последствий отпадения столь важного союзника его партии для всего его будущего пребывания в Германии, всеми способами старался удержать курфюрста от этого опасного шага, и до сих пор его представления производили некоторое действие на курфюрста. Но грозное войско, которым император подкреплял свои соблазнительные предложения, и бедствия, какими он грозил Саксонии в случае дальнейшего сопро-
*


484
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
тивления, должны были, наконец, преодолеть твердость курфюрста, оставленного без помощи в жертву врагам; и равнодушие к столь важному союзнику могло навсегда уничтожить доверие всех остальных друзей Швеции к их защитнику. Это соображение заставило короля вторично уступить настоятельным призывам стесненного курфюрста и пожертвовать спасению союзника всеми своими блестящими перспективами. Он решил уже двинуться вторично на Инголыптадт, и слабость курфюрста Баварского давала ему основание надеяться, что теперь его истощенный враг будет, наконец, вынужден согласиться на нейтралитет. Крестьянское восстание в Верхней Австрии откроет ему затем путь в эту страну, и, прежде чем Валленштейн успеет явиться на помощь, резиденция императора будет в его руках. Но всем этим ослепительным надеждам он предпочел спасение союзника, который не* стоил такой жертвы ни по своим заслугам, ни по своим намерениям, который в момент, требовавший только единодушия, с мелочным эгоизмом думал лишь о своих выгодах, который имел значение не с точки зрения пользы, которую мог принести, но с точки зрения вреда, которого можно было от него ожидать. И трудно воздержаться от раздражения, если вспомнить, что как раз на пути к спасению этого государя великий король нашел предел своим подвигам.
Быстро сосредоточив войска во Франконии, он последовал за армией Валленштейна чрез Тюрингию. Герцог Веймарский Бернгард, высланный против Паппенгейма, присоединился у Арнштадта к королю, увидавшему себя теперь во главе двадцатитысячного испытанного войска. В Эрфурте он простился со своей супругой, которой суждено было вновь увидеть его лишь в Вейсенфельсе —уже в гробу; грустное, поспешное прощание было как бы предвестником вечной разлуки. Он прибыл в Наумбург 1 ноября 1632 года, прежде чем отправленный сюда отряд герцога Фрид л андского мог овладеть этим городом. Толпами стекался народ из окрестностей взглянуть на героя, на мстителя, на великого короля, который год тому назад явился здесь подобно ангелу-хранителю. Клики ликования сопровождали его везде, где он появлялся. С молитвами повергалось все пред ним на колени. Спорили из-за счастья коснуться ножен его шпаги, края его платья. Скромного героя возмущала эта невинная дань искреннейшей благодарности и восхищения. «Этот народ как будто делает меня богом, — говорил он спутникам. — Дела наши идут хорошо; но


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
485
я боюсь, что небесное возмездие покарает меня за эту дерзновенную комедию и слишком рано раскроет этой дурацкой толпе, что я лишь слабый смертный человек». В каком привлекательном свете является пред нами Густав в момент, когда мы прощаемся с ним навсегда! Даже на высоте своего счастья, преклоняясь пред судом Немезиды, он отвергает поклонение, подобающее лишь бессмертным, и его право на наши слезы удваивается именно тогда, когда он близок к тому, чтобы вызвать их.
Между тем герцог Фридландский двинулся навстречу приближающемуся королю вплоть до Вейсенфельса, для того чтобы сохранить за собой зимние квартиры в Саксонии хотя бы ценой сражения. Его бездействие под стенами Нюрнберга навлекло на него подозрение, будто он не решается померяться силами с северным героем, и вся слава его подвергалась опасности, если бы он вторично уклонился от сражения. Численное превосходство его войск, правда, далеко не столь значительное, как в первое время пребывания под Нюрнбергом, давало ему чрезвычайные надежды на победу, если бы ему удалось вызвать короля на бой до его соединения с саксонцами. Но нынешняя уверенность его покоилась не столько на численности его армии, сколько на уверениях его астролога Сени, который прочитал в звездах, что счастье шведского короля закатится в ноябре. К тому же непрерывная горная цепь и протекающая вблизи Заала образуют между Еамбургом и Вейсенфельсом тесные проходы, чрезвычайно затруднявшие шведской армии дальнейшее движение вперед; немного войск требовалось, чтобы запереть их совершенно. Тогда у короля не было бы другого выбора, как с величайшею опасностью пробиться чрез эти теснины или предпринять тяжелое отступление через Тюрингию с потерей значительной части войск в опустошенной земле, совершенно лишенной жизненных припасов. Быстрота, с которой Густав-Адольф взял Наумбург, уничтожила этот план, и теперь ждать нападения пришлось самому Валленштейну.
Но он обманулся в этом ожидании, когда король, вместо того чтобы двинуться на него к Вейсенфельсу, начал окапываться у Наумбурга, ожидая здесь подкреплений, которые собирался доставить ему герцог Люнебургский. В колебании, что предпринять — идти ли на короля чрез теснины между Вейсенфельсом и Ыаумбур- гом или оставаться в бездействии в лагере, — он собрал военный


486
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
совет, чтобы осведомиться о мнении своих испытаннейших генера лов. Никто из них не считал целесообразным нападение на короля в его выгодной позиции, а энергия, с которой он укреплял свой лагерь, указывала достаточно ясно, что он вовсе не собирается покинуть его так скоро. Но приближение зимы также не позволяло затягивать долее кампанию и истощать столь утомленную армию продолжением военных действий. Все единогласно высказались за окончание похода, тем более что имевшему важное значение городу Кельну на Рейне серьезно угрожали голландские войска, а успехи неприятеля в Вестфалии и на Нижнем Рейне настоятельно требовали помощи в этих местностях. Признав всю серьезность выслушанных доводов, герцог Фридландский почти в полном убеждении, что король не решится на нападение в это время года, отпустил свои войска на зимние квартиры, но так, что они могли быть немедленно собраны, если бы неприятель против всякого ожидания отважился на выступление. Граф Паппенгейм был поспешно отправлен с большей частью войска на помощь Кельну с поручением овладеть по дороге крепостью Морицбургом вблизи Галле. Отдельные корпуса расположились зимними квартирами в наиболее подходящих окрестных городах, чтоб иметь возможность отовсюду наблюдать за движением неприятеля. Граф Коллоредо стоял с гарнизоном в замке Вейсен- фельсе, а Валленштейн сам с остальными войсками остановился неподалеку от Мерзебурга, между Флосграбеном и Заалой, откуда он предполагал двинуться чрез Лейпциг, чтоб отрезать саксонцев от шведской армий.
Но едва Густав-Адольф получил весть об уходе Паппенгейма, он внезапно покинул лагерь у Наумбурга, чтобы со всем своим войском атаковать наполовину ослабленного неприятеля. Форсированным маршем двинулся ой на Вейсенфельс, откуда слух о его наступлении быстро дошел до неприятеля, повергнув герцога Фридланд- ского в величайшее изумление. Но здесь было необходимо поспешное решение, и герцог не замедлил принять соответственные меры. Хотя двадцатитысячному войску неприятеля возможно было противопоставить лишь немного более двенадцати тысяч человек, однако была надежда продержаться до возвращения Паппенгейма, который мог уйти самое большее на пять миль по направлению к Галле. Тотчас же полетели гонцы, чтобы воротить его, а сам Валленштейн перешел на широкую равнину между Флосграбеном и Люценом,


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
487
где в полном боевом порядке ожидал короля, отрезав его таким образом от Лейпцига и саксонцев.
Три пушечных выстрела, сделанные графом Коллоредо с Вей- сенфельсского замка, возвестили о приближении короля, и по этому условному сигналу передовые отряды Валленштейна стянулись под начальством предводителя хорватов Изолани, чтобы занять лежащие по течению Риппаха деревни. Их слабое сопротивление не остановило наступающего неприятеля, который у деревни Риппах перешел через речку того же имени и расположился ниже Люцена против боевой линии императорской армии. Большая дорога из Вейсен- фельса в Лейпциг перерезана между Люценом и Маркранштедтом каналом Флосграбен, который тянется от Цейца до Мерзебурга, соединяя Эльстер с Заалой. В этот канал упиралось левое крыло императорских войск и правое — короля шведского, но таким образом, что кавалерия обеих сторон стояла по ту сторону канала. На север за Люценом расположено было правое крыло Валленштейна, а на юг от этого городка — левое крыло шведов. Фронт обеих армий был обращен к большой дороге, проходившей посредине между ними и отделявшей одну боевую линию от другой. Но вечером накануне сражения Валленштейн, к большому неудобству для противника, занял эту дорогу, приказав углубить окаймляющие ее с обеих сторон канавы и расположив в них стрелков, так что переход чрез дорогу был сопряжен с чрезвычайными трудностями и опасностями. За дорогой возвышалась батарея из семи больших орудий с целью подкрепить огонь мушкетов из канав, а у ветряных мельниц за Люценом было расположено четырнадцать полевых орудий меньшего калибра, из которых можно было обстреливать большую часть равнины. Пехота, разделенная на пять больших и неповоротливых колонн, стояла в боевом порядке в трехстах шагах за дорогой, а конница прикрывала фланги. Чтобы не мешать движениям частей, весь обоз был отправлен в Лейпциг, и лишь боевые припасы стояли на подводах за войсками. Чтобы скрыть слабость армии, посадили на коней и присоединили к левому крылу всех погонщиков и слуг, но лишь до прибытия отряда Паппенгейма. Все это было сделано во мраке н1очи, и уже до наступления рассвета все было готово к встрече неприятеля.
В тот же вечер на противоположной стороне равнины появился Густав-Адольф, располагая свои войска к сражению. Боевой поря¬


488
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
док был тот же, благодаря которому год тому назад была одержана победа при Лейпциге. Пехота перемежалась небольшими эскадронами; среди кавалерии были там и сям расположены группы стрелков. Вся армия выстроена была двумя линиями, имея Флосграбен по правую руку и позади себя, дорогу перед собою и город Люцен налево. В центре находилась пехота под начальством графа де- Браге, кавалерия — на правом и левом флангах, артиллерия — перед фронтом. Германскому герою, герцогу Веймарскому Бернгарду, была поручена немецкая кавалерия левого крыла, а на правом сам король предводительствовал своими шведами в расчете возбудить соревнование обоих народов в этом благородном поединке. Таким же образом расположена была вторая линия войск, за которой стоял вспомогательный корпус под начальством шотландца Гендерсона.
Приготовясь таким образом, ждали войска кровавой зари, чтобы приступить к бою, ужасному и замечательному не столько важностью возможных последствий, сколько долгим ожиданием его, не столько количеством, сколько качеством войск. Напряженные ожидания Европы, обманутые под стенами Нюрнберга, должны были разрешиться на равнинах Люцена. Два таких полководца, столь равные авторитетом, славой и дарованиями, не имели еще в течение всей этой войны случая померяться силами в открытом бою; никогда еще отвага не стояла пред таким состязанием, никогда еще столь чрезвычайная награда не одушевляла надежды. Наступающий денх> откроет Европе ее величайшего полководца и даст победителя доселе непобедимому. Наступающий день должен решить окончательно, гений ли Густава-Адольфа или только неумелость его противника даровала ему победы на Лехе и у Лейпцига. Завтра победа Фридланда оправдает выбор императора и величием героя перевесит цену, за которую он был куплен. Ревниво разделял каждый солдат армии славу своего вождя, и под каждым панцырем сменялись те же чувства, что бушевали в груди полководцев. Неизвестно было, кто победит, но несомненны труды и кровь, которых победа должна была стоить и победителю и побежденному. Каждая сторона хорошо знала неприятеля, с которым предстояло столкнуться, и трепет, который тщетно старались подавить, являлся славным свидетелем мощи противника.
Наконец, занимается роковая заря, но непроницаемый туман* покрывающий все поле битвы, оттягивает нападение до полудня.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
489
Коленопреклоненный пред фронтом, творит король молитву; вся армия, л пав на колени, оглашает в то же время поля трогательным песнопением, и военная музыка сопровождает хорал. Затем король садится на коня, и в одном кожаном колете и суконном кафтане (старая рана не позволяла ему носить панцырь) он объезжает ряды, чтобы поднять отвагу войск до степени твердой уверенности, которой нет в его собственной пророческой груди. «С нами бог!»—таков боевой клич шведов; «Иисус, Мария!»—возглашают императорские солдаты. К одиннадцати часам начинает расходиться туман, и неприятель становится виден. Глазам открывается объятый огнем Люцен, подожженный по приказу герцога, чтобы с этой стороны нельзя было на него напасть. Гремит сигнал, — конница мчится на врага, пехота движется на канавы у дороги.
Встреченные страшным огнем мушкетов и расположенных за дорогой тяжелых орудий, эти храбрые батальоны продолжают наступать с непоколебимым мужеством; неприятельские стрелки покидают свою позицию; канавы уже остались позади, батарея взята и тотчас же направлена на неприятеля. С неудержимой силой продолжают они идти вперед; первая из пяти колонн Валленштейна опрокинута, за ней следует вторая, и третья обращается в бегство, но не теряющий присутствия духа герцог останавливает их напор. С быстротою молнии является он здесь, восстановляя порядок своей пехоты, и его могучее слово удерживает бегущих. Подкрепленные тремя конными полками, уже разбитые колонны сйова выстраиваются против неприятеля и бурным натиском разрывают его ряды. Загорается смертный бой. Близость неприятеля не позволяет действовать огнем, ярость нападения не дает заряжать оружие, бьются врукопашную, один-на-один, бесполезное ружье сменяется мечом и пикой, а искусство — бешенством. Уступая численности, истомленные шведы отступают, наконец, за канавы, причем взятая уже батарея переходит обратно к неприятелю. Тысячи изувеченных трупов покрывают уже землю, и никто не подвинулся еще вперед ни на одну пядь.
Между тем правое крыло короля под его личным предводительством бросается на левое крыло неприятеля. Уже первый могучий натиск тяжелых финских кирасир рассеял легкую кавалерию поляков и хорватов, примыкающих к этому крылу, и их беспорядочное бегство вызывает страх и замешательство в рядах остальной конницы. В


490
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
Это мгновение доносят королю, что его пехота отступила за канавы и что его левое крыло под страшным обстрелом неприятельских орудий, расположенных у ветряных мельниц, также дрогнуло. Быстро сообразив, он поручает генералу Горну преследовать разбитое уже левое крыло неприятеля, а сам во главе полка Стенбока мчится, чтобы восстановить порядок во всем левом крыле. Стрелою мчит его благородный конь через канавы, но переход этот дается труднее следующим за ним эскадронам, и лишь немногим всадникам, среди которых должно назвать Франца-Альберта, герцога Сак- сен-Лауэнбургского, удалось остаться при нем. Он скачет прямо к тому месту, где особенно стеснена его пехота, и когда он ищет глазами вокруг, стараясь высмотреть более слабое место во вражеских рядах, чтобы сюда направить нападение, его близорукость подводит его слишком близко к неприятелю. Императорский ефрейтор, заметив, что все почтительно расступаются пред этим несущимся впереди всадником, велит одному мушкетеру прицелиться в него. «Стреляй в того, — кричит он: — это, должно быть, важный барин!» Солдат спускает курок и раздробляет королю левую руку. В это мгновение являются его эскадроны, и крик «Король в крови — король убит!» распространяет страх и ужас среди прибывших. «Ничего — за мной!» восклицает король, собрав все свои силы; но, ослабев от боли и теряя сознание, он по-французски просит герцога Лауэнбургского вывести его незаметно из давки. Между тем как последний, стараясь скрыть это удручающее зрелище от упавшей духом пехоты, делает большой объезд и поворачивает с раненым к правому крылу, новый выстрел, поражающий короля в спину, лишает его последних сил. «Конец, брат! — восклицает он слабеющим голосом. —■ Спасай свою жизнь». Свалившись с лошади, пораженный еще несколькими выстрелами и покинутый всеми своими спутниками, он испускает дух под разбойничьими руками хорватов. Вскоре его окровавленный конь, несущийся без всадника, приносит шведской коннице весть о кончине* короля, и она неистово бросается вперед, чтобы вырвать из рук жадного врага эту священную добычу. Кровопролитный бой завязывается вокруг его трупа, и изувеченное тело погребено под кучей убитых.
Страшная весть быстро проносится по всему шведскому войску. Но вместо того, чтобы убить отвагу этих храбрых солдат, она зажигает в них новое бешеное, всепожирающее пламя. Жизнь теряет


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
491
пену, так как погибла священнейшая из всех жизней, и смерть не пугает солдата после того, как она не пощадила коронованной главы. С львиной яростью бросаются вторично упландские, смоландские, финские, ост- и вестготские полки на левое крыло неприятеля, едва державшееся против генерала Горна и теперь совершенно выбитое из, позиции. В то же время осиротевшее войско шведов получает в лице герцога Веймарского Бернгарда даровитого вождя, и дух Густава-Адольфа снова ведет в бой его победоносные полки. Левое крыло быстро приведено в порядок и с могучим натиском атакует правое крыло императорских войск. Орудия у ветряных мельниц, осыпавшие шведов столь убийственным огнем, переходят в их руки, и залпы их обращены теперь против самого неприятеля. И в центре шведская пехота, под начальством Бернгарда и Книпгаузена, снова движется к дороге, счастливо переходит чрез канавы и вторично овладевает семипушечной батареей. С удвоенным остервенением бросаются теперь шведы на тяжелые батальоны неприятельского центра; они противостоят все слабее и слабее, и случай вступает в союз с шведской отвагой, чтобы довершить их поражение. Огонь охватывает зарядные ящики в армии императора, и куча гранат и бомб разрывается со страшным грохотом. Ошеломленный неприятель считает себя обойденным с тыла, между тем как шведские войска атакуют его спереди. Мужество покидает его. Его левое крыло разбито, правое близко к поражению, орудия в руках неприятеля. Битва клонится к исходу; судьба всего дня зависит от одного мгновения — и вдруг на поле битвы появляется Паппенгейм с кирасирами и драгунами. Все добытое шведами погибло, и начинается совершенно новое сражение.
Приказ, призывавший этого генерала обратно в Люцен, настиг его в Галле как раз в то время, когда его солдаты были заняты еще разграблением этого города. Немыслимо было собрать рассеянную пехоту с той быстротой, какой требовали спешный приказ и нетерпение этого воина. Не ожидая сборов, он приказал восьми полкам кавалерии сесть на коней и во главе их понесся в карьер к Люцену, чтобы принять участие в кровавом празднестве. Он прискакал вовремя, чтобы явиться свидетелем бегства левого крыла императорских войск, разбитого Густавом Горном, и сначала даже сам был увлечен этим бегством. Но, не теряя присутствия духа, он вновь собирает бегущих солдат и снова ведет их на неприятеля. Увлеченный своей


492
ИСТОРИЯ ТРПДЦАТИЛЕТНЕЙ войны
дикой отвагой и нетерпением сразиться с самим королем, который, по его предположениям, должен был предводительствовать этим крылом, он бешено врывается в малочисленные и истомленные победой шведские полки, у которых хватает сил лишь на то, чтобы погибнуть после отчаянного сопротивления под этой лавиной врагов. Угасшее мужество императорской пехоты тоже вспыхивает вновь вследствие неожиданного появления Паппенгейма, и герцог Фрид- ландский быстро пользуется благоприятным мгновением, чтобы снова выстроить ряды в боевой порядок. Тесно сомкнутые шведские батальоны после кровопролитного боя опять оттеснены за канавы, и дважды потерянные пушки снова вырваны из их рук. Желтый полк, лучший из всех, давших в этот кровавый день доказательства своей геройской отваги, целиком ложится костьми на поле битвы, покрывая его своими трупами в том же прекрасном боевом порядке, в каком он с таким стойким мужеством защищал его при жизни. Та же участь постигла другой, синий полк, после бешеной борьбы уничтоженный графом Пикколомини с императорской конницей. Семь раз возобновлял атаку этот превосходный полководец; семь лошадей пало под ним, и шесть мушкетных пуль пронзили его. Но он покинул поле битвы лишь тогда, когда его увлекло отступление всей армии. Сам герцог, не пугаясь града пуль, хладнокровно объезжал ряды, всегда готовый дать помощь стесненному, наградить похвалой храбреца и покарать грозным взглядом труса. Вокруг него падают его солдаты, и плащ'его пронизан множеством пуль; но боги мести охраняют сегодня его грудь, для которой уже отточен иной клинок; на смертном одре Густава-Адольфа не суждено было Валленштейну расстаться с его преступной жизнью.
Не так счастлив был Паппенгейм, Теламон армии, страшнейший воин Австрийского дома и церкви. Пламенное желание встретиться в бою с самим королем увлекло неистового графа в средину кровавой свалки, где он надеялся непременно найти своего благородного врага. И Густав тоже питал пламенное желание сойтись с этим уважаемым противником, но их стремление к вражеской встрече не осуществилось, и лишь смерть соединила примиренных героев. Две мушкетные пули пробили изрубленную грудь Паппенгейма, и окружающим пришлось насильно вынести его из сражения. В то время как его уносили за боевую линию, до слуха его донеслась весть, что тот, кого он искал, пал на поле битвы. Когда подтвердилась


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
493
справедливость этого слуха, лицо его просветлело и последний огонь сверкнул в его взоре. «Так передайте герцогу Фридланд- скому, — сказал он, — что я лежу без надежды на жизнь, но радостно расстаюсь с нею, ибо знаю, что этот непримиримый враг моей веры пал в один день со мною».
С Паппенгеймом покинуло счастье ряды императорских войск. Потеряв своего победоносного вождя, раз уже разбитая и им спасенная кавалерия левого крыла сочла все потерянным и с малодушным отчаянием обратилась в бегство. Такое же смятение охватило правое крыло, за исключением немногих полков, удержанных в строю мужеством их вождей: Геца, Терцки, Коллоредо и Пикколомини. Шведская пехота с быстрой решительностью пользуется смятением неприятеля. Чтобы заполнить прорехи, сделанные в их передних рядах смертью, обе линии смыкаются в одну для последнего, решительного натиска. В третий раз переходят шведские войска через канавы, и в ^третий раз расположенные за ними орудия — в их руках. Солнце склоняется уже к западу, когда оба войска снова сталкиваются. Яростнее кипит бой при конце, последние силы борются с последними силами, опытность и ожесточение делают крайние усилия, чтобы в последние драгоценные минуты возвратить то, что потеряно за весь день. Напрасно каждая сторона превосходит другую в отчаянии, — никто не может победить, никто не хочет уступить, и тактическое искусство на этой стороне пускает в ход все свои чудеса, чтобы применить на другой новые, никогда не виданные, никому не известные приемы. Наконец, туман и ночь заканчивают битву, которую не давало окончить бешенство. Нападение прекращается, потому что невозможно найти неприятеля. Обе армии расходятся по молчаливому соглашению, раздаются радостные звуки труб, и каждое войско, объявляя себя непобежденным, покидает поле сражения.
За отсутствием лошадей, которые разбежались, артиллерия обеих сторон оставалась всю ночь на поле битвы; она могла бы стать одновременно и наградой и доказательством победы для того, кто овладел бы полем битвы. Но в поспешности, с которой герцог Фрид- ландский покинул Лейпциг и Саксонию, он забыл забрать свое достояние с поля битвы. Вскоре по окончании боя показалась в количестве шести полков пехота Паппенгейма, которая не могла догнать своего спешившего полководца. Но все было кончено. Несколько


494
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
часов ранее это значительное подкрепление решило бы, вероятно? бой в пользу императора, и даже теперь, овладев нолем битвы, прибывшие могли бы спасти артиллерию герцога и захватить шведскую. Но, не получив никакого приказа и не зная ничего об исходе сражения, эти полки направились к Лейпцигу, где рассчитывали присоединиться к главной армии.
Сюда отступил герцог Фрид л андский; без пушек, без знамен и почти 6eß всякого оружия последовали за ним на следующее утро рассеянные остатки его армии. Повидимому, между Люценом и Вей- сенфельсом герцог Бернгард дал шведской армии отдых от трудов этого кровавого дня в достаточно близком расстоянии от поля битвы, чтобы помешать всякой попытке неприятеля овладеть им. Более девяти тысяч человек из обеих армий осталось на поле битвы; еще гораздо больше было число раненых, особенно среди императорских солдат, между которыми не было почти ни одного, не пострадавшего в сражении. Вся равнина от Люцена до Флосграбена была покрыта ранеными, умирающими, убитыми. С обеих сторон пали многие представители знатнейших родов; заплатил смертью за свое любопытство и за свой неуместный религиозный пыл аббат Фульдский, вмешавшийся в битву в качестве зрителя. О пленных история умалчивает — еще одно доказательство остервенения армий, не дававших или не просивших пощады.
Паппенгейм скончался на следующий день в Лейпциге от ран — незаменимая потеря для императорской армии, которую так часто водил к победе этот замечательный воин. Пражское сражение, в котором он участвовал вместе с Валленштейном, командуя полком, было началом его геройского поприща. Опасно раненный, он с небольшим отрядом, благодаря своей бешеной отваге, опрокинул целый полк неприятеля и в продолжение многих часов лежал на поле сражения под лошадью в груде прочих трупов, пока его солдаты, грабившие мертвецов, не нашли его. С небольшим войском он усмирил сорок тысяч мятежников в Верхней Австрии, разбив их в трех разных сражениях; в битве под Лейпцигом он долгое время своей храбростью задерживал поражение Тилли и доставил ряд побед императорскому оружию на Эльбе и Везере. Его дикая, безудержная отвага, презиравшая самую несомненную опасность и доходившая до грани невозможного, делала его страшнейшим орудием в руках полководца, но совершенно неспособным для роли главнокомандую¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
495
щего. Если верить словам Тилли, битва при Лейпциге была проиграна из-за его бешеной горячности. Ион омыл свои руки в крови Магдебурга. Его ум, получивший раннее развитие благодаря юношескому прилежанию и многочисленным путешествиям, одичал в военной среде. На лбу его запечатлелись две красные, похожие на мечи черты, которыми природа отметила его при самом рождении. И в зрелых летах всякий раз, когда страсть волновала его кровь, эти пятна выступали на его челе. Суеверные люди верили, что грядущее призвание этого человека отмечено было уже на лбу ребенка. Такой слуга имел самое несомненное право на благодарность обеих линий династии Габсбургов, но он не дожил до самого блестящего выражения этой благодарности. Гонец, везший ему из Мадрида орден Золотого руна, был в пути, когда смерть настигла его в Лейпциге.
Хотя во всех австрийских и испанских землях отслужены были благодарственные молебны за одержанную победу, но уже та поспешность, с которой сам Валленштейн покинул Лейпциг, а затем всю Саксонию, отказавшись от зимних квартир в этой стране, была громким и открытым признанием своего поражения. Правда, он сделал еще слабую попытку захватить как бы с налету славу победы, выслав на другое утро своих хорватов объехать поле битвы, но вид шведского войска, стоявшего здесь в полном боевом порядке, рассеял мгновенно эти легкие толпы, и герцог Бернгард, заняв поле сражения, а вскоре за этим и Лейпциг, вступил в бесспорное право победителя.
Но как дорога была эта победа и как печально торжество! Лишь теперь, когда остыла ярость сражения, стала очевидной вся громадность потери, и: ликование победителя утонуло в тоскливом и мрачном отчаянии. Не вернулся с боя о н, кто вел их к победам. Там, на поле выигранного сражения, лежит он в куче простых мертвецов. После долгих напрасных поисков находят, наконец, прах короля подле большого камня между Флосграбеном и Люценом, камня, известного уже сотни лет, но после достопамятного несчастия этого дня получившего название Шведского камня. Изувеченный ранами и залитый кровью до неузнаваемости, истоптанный лошадьми и раздетый руками мародеров, он лежит под кучей мертвецов, откуда его вытаскивают, переносят в Вейсенфельс и передают стенаниям войска и последним объятиям его жены. Первой дани требовало возмез¬


496
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
дие, и кровь текла в жертву монарху; теперь любовь вступает в свои права, и тихие слезы льются о человеке. Общее горе поглощает всякие личные страдания. Еще не пришедшие в себя от ошеломляющего удара, окружают его гроб вожди в мрачном оцепенении, и никто не может измерить всю громадность этой потери.
Император — повествует Кевенгиллер — при виде окровавленного колета, снятого с короля на поле битвы и отправленного в Вену, выказал приличное случаю волнение, которое, вероятно, было искренним. «Охотно пожелал бы я долгой жизни и радостного возвращения на родину этому несчастному, — воскликнул он, — лишь бы в Германии воцарился мир». Однако, если новейший католический писатель с признанными заслугами находит достойным высшей похвалы это выражение не вполне еще подавленных человеческих чувств, которые диктуются простым внешним приличием, вынуждаются даже у бесчувственнейшего сердца простым эгоизмом и которые недоступны лишь самой одичавшей душе, если он сопоставляет поведение императора с великодушным отношением Александра к памяти Дария, то этими преувеличенными похвалами он только возбуждает в нас глубокое недоверие к остальным достоинствам своего героя или — еще хуже — к своему собственному идеалу нравственного достоинства. Однако и такая похвала много значит для человека, которого приходится очистить от подозрения в цареубийстве.
Едва ли можно было ожидать, чтобы люди, с их непобедимой склонностью к необыкновенному, могли допустить, что славная жизнь Густава-Адольфа может быть прервана естественным путем. Смерть этого страшного противника была слишком важным событием для императора, чтобы не возбудить в противной партии весьма естественной мысли, что император постарался насчет того, что было ему так нужно. Но для исполнения этого злодеяния императору нужна была чужая рука, и этим исполнителем общественное мнение назвало Франца-Альберта, герцога Саксен-Лауэнбургского, Благодаря своему сану он имел свободный доступ к шведскому королю, не возбуждая подозрений, и именно это почетное положение должно было бы ставить его вне всяких подозрений в столь гнусном преступлении. Надо, однако, доказать, что этот принц был способен на такое злодеяние и что он имел достаточные побуждения действительно совершить его.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
497
Франц-Альберт, младший из четырех сыновей Франца И, герцога Лауэнбургского, связанный через свою мать узами родства с династией Вазы, был в юности весьма радушно принят при шведском дворе. На одну неприличную выходку, которую он позволил себе в комнате королевы-матери по отношению к Густав у-Адольфу, пылкий юноша, как передают, ответил пощечиной. Правда, он тотчас же раскаялся и дад обиженному полное удовлетворение, но в мстительной душе герцога зародилась непримиримая ненависть к Густаву. Впоследствии Франц-Альберт, вступив в ряды императорской армии, где он командовал полком, сошелся очень близко с герцогом Фридландским, и на него было возложено поручение, делавшее мало чести его положению, — вести тайные переговоры при саксонском дворе. Затем, без достаточных причин, неожиданно оставив австрийские войска, он является в Нюрнберге в лагере короля, предлагая ему услуги в качестве добровольца. Усердием к делу протестантов и вкрадчивым обращением он овладевает сердцем короля, который, несмотря на тщетные предостережения Оксеншерна, относится дружелюбно и расточает милости этому подозрительному пришельцу. Вскоре затем происходит сражение при Люцене, где Франц-Альберт неизменно, точно злой дух, остается при короле и покидает его лишь после его гибели. Сам он остается невредимым среди неприятельских выстрелов, потому что носит зеленую перевязь — цвет императорских войск. Он первый сообщает своему другу, герцогу Фрид- ландскому, весть о гибели короля. Тотчас вслед за этим сражением он меняет шведскую службу на саксонскую, и, привлеченный к суду после убийства Валленштейна в качестве сообщника герцога, он избегает казни, лишь отрекшись от своей веры. Наконец, он появляется снова в роли командующего императорской армией в Силезии и умирает при Швейднице от ран. В самом деле, трудно без всяких колебаний поручиться за невиновность человека, прожившего так свою жизнь. Но если на основании вышеназванных фактов можно допустить нравственную и физическую возможность столь отвратительного поступка, то уже при поверхностном рассмотрении их видно, что они недостаточны для бесспорного убеждения в его виновности. Известно, что Густав-Адольф подвергал себя опасности, как последний рядовой в его войске, и, конечно, он легко мог найти смерть там, где гибли тысячи. Б а к он нашел ее — остается неразъясненной тайной. Но здесь, более чем где-либо, необходимо исхо-
768
32


498
ИСТОРИЯ ТР ИД IJ & Т ИЛЕ ТНЕИ воины
дить из принципа, что нельзя позорным обвинением унижать достоинство человека там, где все может быть достаточно объяснено обычным ходом вещей.
Но от чьей бы руки ни пал король, мы должны рассматривать эту его необычную участь как продукт естественного хода вещей. История, столь часто обреченная на одно скучное повествование об однообразной игре человеческих страстей, иногда получает в награду явления, которые подобно нежданному удару с небес вмешиваются в размеренный механизм человеческой деятельности и убеждают мыслителя в существовании высшего порядка вещей. Именно так действует на нас мгновенное исчезновение со сцены Густава- Адольфа; одним ударом оно останавливает весь ход политической машины и сводит к нулю все расчеты человеческой мудрости. Вчера еще всеоживляющий дух, великий и единственный двигатель своего творения, сегодня неумолимо сраженный в своем орлином полете, оторванный от своих планов, грубо лишенный зреющих плодов своих надежд, — он оставляет за собой осиротевших и безутешных союзников, и в груде развалин лежит гордое здание его тленного * величия. Нелегко расстается протестантский мир с надеждами, которые возлагали на этого непобедимого вождя, и боится похоронить с ним все свои прежние успехи. Но под Люценом пал уже не благодетель Германии — Густав-Адольф уже прошел лучшую часть своего поприща, и величайшая услуга, какую он мог оказать еще свободе Германии, это — умереть. Всепоглощающая мощь одного человека рушится, и многие начинают пробовать свои силы; двусмысленная помощь всемогущего защитника сменяется более почетной самопомощью германских чинов, которые перестают быть орудиями его возвышения и лишь теперь начинают работать для самих себя. В своем собственном мужестве находят они теперь средства к спасению, которые опасно было получать из рук могучего государя, и шведская держава, лишенная возможности превратиться в угнетательницу, возвращается к скромной роли союзницы.
Честолюбивый шведский монарх, несомненно, стремился в Германии к такому могуществу, которое было несовместимо со свободой чинов, а также к закреплению за собой владений в центре империи. Целью его был императорский трон, и этот сан, подкрепленный его силой и деятельностью и наполненный содержанием, мог вето руках явиться источником гораздо худших злоупотреблений, чем те.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
т
каких можно было ожидать от австрийской династии. Рожденный в чужой земле, воспитанный в идеях неограниченного самодержавия, фанатик и отъявленный ненавистник папистов, он не был создан для роли хранителя святыни германских законов и не мог питать достаточного уважения к свободе чинов. Подозрительная присяга, которую, не говоря о многих других городах, вынужден был принести шведской короне имперский город Аугсбург, явно характеризует его не столько как защитника империи, сколько как завоевателя. Этот город, больше гордившийся названием королевского города, чем славными преимуществами имперской свободы, льстил себя заранее надеждой сделаться столицей его новой империи. Довольно явственные притязания его на архиепископство Майнцское, которое он сначала предназначал принцу Бранденбургскому в качестве приданого своей дочери Христины, а затем своему канцлеру и другу Оксеншерна, показывали с достаточной ясностью, как много мог он себе позволить в нарушении основных законов империи. Протестантские государи, заключившие с ним союз, требовали от него благодарности, которую могли получить лишь за счет других владетелей, особенно за счет непосредственных церковных владений, и, возможно, был готов уже проект разделения завоеванных владений, как общей добычи, между его германскими и шведскими, соратниками по примеру тех древних варваров, орды которых некогда хлынули на Римскую империю. По отношению к пфальцграфу Фридриху он совершенно не проявлял великодушия героя и священного облика защитника: Пфальц был в его руках, и долг как справедливости, так и чести требовал возвращения этой захваченной испанцами области ее законному собственнику в неприкосновенном виде. Но уловками, недостойными великого человека и позорящими славное имя защитника угнетенных, он освободился от этой обязанности. Он смотрел на Пфальц как на добычу, доставшуюся ему от врага, и считал себя в праве распоряжаться им по своему усмотрению; поэтому он передал пфальцграфу его владения не1 из сознания долга, но из милости, в виде лена шведской короны, на условиях, наполовину уменьшавших их ценность и низводивших этого государя на степень ничтожного вассала Швеции. Одно из условий, предписанных пфальцграфу, — «по окончании войны содержать часть шведских войск по примеру других государей», — позволяет нам с достаточной ясностью предвидеть судьбу, грозившую Германии при


500
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
дальнейших успехах короля. Его внезапная кончина обеспечила Германии свободу, а ему самому — лучшую славу, быть может, избавив его даже от огорчения видеть своих союзников своими врагами и потерять все плоды своих побед в результате невыгодного мира. Саксония уже склонялась к разрыву с ним; Дания с тревогой и завистью смотрела на его величие, и даже Франция, его важнейшая союзница, встревоженная грозным ростом его могущества и все более гордым его тоном, искала новых (союзников уже тогда, когда он только переходил через Лех, и старалась остановить победоносное шествие этого гота, чтобы восстановить политическое равновесие Европы.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Слабые узы солидарности, с помощью которых Густав-Адольф с трудом удерживал протестантских членов империи, распались после его смерти. Союзники возвращались к прежней свободе или же должны были искать единства в новом союзе. Первое лишало их всех выгод, добытых ими ценою потоков крови, и подвергало их неизбежной опасности пасть жертвой врага, с которым они могли сравняться или даже стать сильнее только благодаря своему единству. Отдельно ни Швеция, ни любой государь Германии не мог бы бороться с императором и лигой, и потому мир, полученный при таких обстоятельствах, означал бы необходимость соглашаться на всякие условия, поставленные неприятелем. Союз, стало быть, был равно необходимым условием как в случае заключения мира, так и в случае продолжения войны. Но мир в этом положении мог быть заключен не иначе, как во вред союзным государствам. Со смертью Густава-Адольфа у неприятеля появились новые надежды, и как ни шатко было его положение после битвы при Люцене, гибель этого опаснейшего противника была слишком пагубным для союзников и слишком благоприятным для императора обстоятельством, чтобы не породить в нем самых блестящих ожиданий и не побудить его к продолжению войны. Неизбежным следствием гибели короля Шведского должен был быть, по крайней мере, временный разрыв между союзниками, — а как выгоден был для императора и для лиги такой разрыв в среде врагов! Чрезвычайными выгодами, каких можно было ожидать при теперешнем обороте дел, он не мог пожертвовать для мира, в котором о н не выигрывал больше других; да и союзники


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
501
не могли согласиться на такой мир. Естественнейшим решением было, таким образом, продолжение войны, а неизбежным средством для этого считалось объединение.
Но как возобновить это объединение и где набрать сил для продолжения войны? Не могущество шведского государства, а только дарования и личный авторитет его усопшего властелина доставили ему преобладающее влияние в Германии и столь огромную власть на/д умами; и даже ему удалось связать государей слабыми и ненадежными узами объединения лишь после бесконечных трудностей. С н и м исчезло все, что было обязано своим происхождением лишь ему, лишь его личным качествам, и связь между чинами рушилась вместе с надеждами, на которых она была основана. Многие из государей нетерпеливо свергают с себя узы, которые они несли не без возмущения; другие спешат схватиться за кормило, которое они с неудовольствием видели в руках Густава, но не имели достаточно силы оспаривать при жизни короля. Одни, искушенные соблазнительными обещаниями императора, покидают общий союз; другие, удрученные тяготами четырнадцатилетней войны, малодушно ищут какого бы то ни было, хотя бы пагубного для них, мира. Предводители армий, главным образом германские государи, не могут сговориться о назначении одного главнокомандующим, и никто не хочет унизиться до исполнения приказаний другого. Нет согласия ни в совете, ни на поле битвы, и общему делу грозит опасность погибнуть вследствие такого духа раздора.
Густав не оставил королевству Шведскому преемника мужского пола; естественной наследницей его престола была его шестилетняя дочь Христина. Неизбежные недостатки регентства были несовместимы с силой и решительностью, какие Швеция должна была выказать в этот критический момент. Могучий гений Густава-Адольфа завоевал слабому и незаметному государству такое место в ряду европейских держав, какого оно не могло сохранить без удач и гения своего создателя и от которого не могло отказаться без позорного признания своего бессилия. Несмотря на то, что германская война велась главным образом на средства Германии, уже и та незначительная прибавка людьми и деньгами, какую должна была давать Швеция из своих средств, истощила это бедное государство, и крестьянин изнемогал под бременем тягот, которые пришлось возложить на него. Богатства, добытые в Германии, обогащали лишь


502
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
некоторых дворян и солдат, но Швеция сама была попрежнему бедна. Правда, некоторое время национальная слава льстила и заставляла мириться подданных с этими тяготами, и на уплачиваемые ими налоги можно было смотреть как на ссуду, которая приносит прекрасные проценты в счастливой руке Густава-Адольфа и будет возвращена с приростом этим благодарным государем по заключении славного мира. Но надежды эти испарились со смертью короля, и обманутый народ с грозным единодушием требовал освобождения от удручавшего его бремени.
Но дух Густава-Адольфа жил еще в тех выдающихся людях, которым он вверил управление государством. Как ни страшна была для них внезапная весть о его гибели, она не лишила их мужества, и дух древнего Рима времен Бренна и Ганнибала одушевляет это благородное собрание. Чем дороже пришлось уплатить за добытые выгоды, тем менее возможно было добровольно отказаться от них; никто не согласен терять короля без компенсации. Шведский государственный совет, вынужденный или решиться на бедствия сомнительной й истощающей войны, или пойти на полезный, но позорный мир, мужественно выбирает путь опасности и славы, и мир с радостным изумлением взирает на этих почтенных старцев, которые начали действовать со всей бодростью, свойственной юности. Окруженный активными врагами, внутренними и внешними, в кольце опасностей на всех границах государства, сенат вооружается против них с дальновидностью и мужеством и стремится к расширению границ государства, едва имея силы отстоять его существование.
Кончина короля и малолетне его дочери Христины дали новый толчок старым притязаниям Польши на шведский престол, и сын Сигизмунда, король Владислав, старался всякими переговорами приобрести сторонников в Швеции. Поэтому регенты, не теряя ни минуты, провозглашают в Стокгольме государыней шестилетнюю королеву и учреждают регентство. Все, состоящие на государственной службе, должны присягнуть новой повелительнице. Всякая переписка с Польшей воспрещена, и все заявления предыдущих королей, направленные против потомства Сигизмунда, подтверждены торжественными актами. Предусмотрительно возобновляется дружба с царем Московским, чтобы силой оружия этого государя успешнее сдерживать враждебную Польшу. Зависть Дании исчезла после смерти Густава-Адольфа, а вместе с ней и опасения, стоявшие ранее на


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
503
пути к доброму согласию между соседями. Старания врагов вооружить против Швеции Христиана IV не встретили теперь сочувствия, а живейшее желание сочетать браком своего сына Ульриха с юной королевой, исходя из дальновидных политических расчетов, удерживало его в состоянии нейтралитета. В то же время Англия, Голландия и Франция передают шведскому государственному совету обнадеживающие уверения в неизменной дружбе и содействии, единогласно поощряя его энергично продолжать столь славную войну. Насколько серьезные основания имела Франция радоваться смерти шведского героя, настолько ясна была для нее необходимость оставаться в союзе со Швецией. Не подвергаясь величайшей опасности, нельзя было допустить поражения этой державы в Германии. Недостаток собственных средств принуждал Францию или решиться на немедленный и невыгодный мир с Австрией, при котором она лишалась плодов всех усилий, направленных на ограничение этой опасной силы, или же нужда и отчаяние научили бы армии содержать себя своими средствами во владениях католических государей, и Франция явилась бы тогда изменницей перед государствами, которые отдались под ее могучую защиту. Гибель Густава-Адольфа не только не разорвала связи Франции со Швецией, но, наоборот, сделала эту связь еще более необходимой для обоих государств и гораздо более выгодной для Франции. Лишь теперь, когда не стало того, кто простер свою руку над Германией и охранял пределы этого государства от жадности французов, могла Франция беспрепятственно осуществить свои виды на Эльзас и тем более дорогой ценой продать свою помощь немецким протестантам.
Усиленные этими союзами, обеспеченные внутри и защищенные извне хорошей пограничной охраной и флотами, правители Швеции ни на мгновение не колебались продолжать войну, в которой Швеция, мало рискуя чем-либо своим, могла в случае удачи своего оружия получить одну из германских областей как вознаграждение за издержки или в качестве военной добычи. Чувствуя себя в безопасности за морем, она рисковала одинаково мало как в случае изгнания ее войск из Германии, так и в случае добровольного их удаления оттуда. Между тем первое было столь же почетно, сколько второе постыдно. Чем больше смелости выказывала она, тем более она внушала доверия союзникам и уважения врагам, тем больших выгод можно было ожидать при заключении мира. Если бы она и ока¬


504
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
залась слишком слабой, чтобы привести в исполнение широчайшие замыслы Густава, то во имя его великой памяти она была обязана напрячь все силы, считаясь лишь с одним-единственным препятствием — необходимостью. Жаль только, что своекорыстные побуждения были главным двигателем славного решения, и это не позволяет безоговорочно восхищаться им. Тем, кто, не испытав бедствий войны, наоборот, обогащался ею, конечно, было весьма нетрудно подать голос за ее продолжение, ибо, в конце концов, все тягости войны падали ведь на одну Германию, и Швеции дешево должны были достаться те области, на которые она рассчитывала, если принять во внимание, что численность войск, которые она отныне посылала на войну, была ничтожна, что она только ставила своих полководцев во главе войск главным образом из немецких солдат и дешево отделывалась почетным наблюдением за ведением войны и переговоров.
Но именно это наблюдение не мирилось с отдаленностью шведского регентства от театра войны и с медленностью, неизбежной при коллегиальном управлении делами. Одному всеобъемлющему уму следовало вручить власть заботиться об интересах Швеции в самой Германии, по своему разумению решать вопросы о мире и войне, о необходимых союзах и распоряжаться сделанными приобретениями. Необходимо было облечь этого чрезвычайного сановника диктаторскими полномочиями и окружить всем обаянием власти, которую он воплощал, чтобы поддерживать ее достоинство, чтобы согласовать общие действия, чтобы сообщить авторитет ее распоряжениям и таким образом во всех отношениях заменить замещаемого им государя. Такой человек был найден в лице канцлера Оксеншерна, первого министра и, что еще важнее, друга покойного короля. Посвященный во все тайны своего повелителя, хорошо знакомый со всеми делами Германии и других европейских государств, он бесспорно являлся наилучшим исполнителем замыслов Густава-Адольфа во всем их объеме.
Оксеншерна был как раз на пути в Верхнюю Германию, где предполагал созвать представителей четырех верхних округов, когда в Ганау его настигла весть о кончине короля. Этот страшный удар, поразивший мягкое сердце друга, лишил сознания государственного человека. Он потерял все, к чему была привязана его душа. Швеция потеряла лишь короля, Германия—только защитника, Оксеншерна


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
505
потерял творца своего счастия, друга своей души, создателя своих идеалов. Но всех тягостнее пораженный общим несчастьем, он первый преодолел его своими силами, так как никто кроме него не мог исправить того, что произошло. Его проницательный взгляд видел все препятствия по пути к исполнению его замыслов: малодушие
чинов, интриги неприятельских дворов, раздоры в среде союзников, зависть вождей, отвращение имперских государей к чужеземному руководству. Но именно это понимание обстановки, раскрывшее пред ним всю громадность зла, указало ему также способы справиться с ним. Все дело было в том, чтобы поднять упавшее мужество более слабых имперских чинов, справиться с тайными происками врагов, умиротворить зависть более могущественных союзников, добиться активной помощи со стороны дружественных держав, а особенно Франции, но прежде всего собрать воедино осколки германского союза и тесными и прочными узами связать рассеянные силы партии. Смятение, в какое повергла немецких протестантов гибель их вождя, могло с такой же легкостью побудить их к более тесному союзу со Швецией, как и к поспешному миру с императором, и лишь от дальнейшего поведения зависел их выбор между этими двумя решениями. Все могло погибнуть при малейшем признаке малодушия. Лишь уверенность Швеции в своих силах могла возбудить в немцах благородную веру в себя. Все старания австрийского двора отвлечь их от союза со Швецией будут бесцельны, когда удастся выяснить им их истинные выгоды и побудить их к открытому и формальному разрыву с императором.
Конечно, прежде чем эти меры были приняты и установлен необходимый контакт между правительством и его министром, было упущено много драгоценного времени для действий шведской армии, чем превосходно воспользовался неприятель. Если бы император внял разумным советам герцога Фридландского, он имел бы в этот момент полную возможность совершенно уничтожить силу шведов в Германии. Валленштейн советовал ему объявить полную амнистию и обрадовать протестантских государей выгодными предложениями. Когда еще не прошел первый страх, охвативший всю партию под влиянием гибели Густава-Адольфа, такое заявление произвело бы самое решающее действие и вернуло бы менее непримиримых государей к стопам императора. Но ослепленный неожиданной удачей и сбитый с пути науськиваниями Испании, он ожидал блестящего


506
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
успеха от оружия и вместо того, чтобы внять предложениям о посредничестве, спешил усилить свои войска. Испания, обогащенная десятиной с церковных имуществ, дарованной ей папой, поддерживала императора значительными субсидиями, вела за него переговоры с саксонским двором и поспешно вербовала в Италии войска для военных действий в Германии. Курфюрст Баварский также значительно усилил свои войска, и герцог Лотарингский с его неспокойным характером тоже не оставался в бездействии при этом счастливом повороте событий. Но в то время как неприятель столь деятельно старался воспользоваться несчастьем шведов, Оксеншерна также делал все возможное, чтобы ликвидировать его пагубные последствия.
Боясь не столько открытого врага, сколько зависти союзных держав, он покинул Верхнюю Германию, обеспеченную завоеваниями и союзами, и лично отправился в путь с целью удержать нижнегерманских государей от полного разрыва с ним или образования частного союза между ними, что было бы для Швеции не менее пагубно. Оскорбленный притязательностью, с которой канцлер брал на себя руководство делами, и до крайности раздраженный мыслью, что ему приходится принимать приказания от шведского дворянина, курфюрст Саксонский снова решился на опасный разрыв со Швецией, и вопрос был лишь в том, примириться ли совершенно с императором или сделаться главой протестантов, чтобы вместе с ними образовать третью партию в Германии. Такие же намерения имел и герцог Брауншвейгский Ульрих, достаточно ясно раскрывший их тем, что он воспретил шведам производить набор войск в своих владениях и пригласил чинов Нижней Саксонии в Люнебург для заключения союза. Один лишь курфюрст Бранденбургский из зависти к тому влиянию, какое могла получить Саксония в Нижней Германии, выказывал некоторую преданность интересам шведской короны, которую он в мечтах видел уже на голове своего сына. Хотя Оксеншерна был оказан при дворе Иоганна-Георга самый почетный прием, однако неопределенные уверения в неизменной дружбе было все, чего ему удалось добиться от этого государя, несмотря на личное предстательство курфюрста Бранденбургского. Больший успех имел он у герцога Брауншвейгского, с которым говорил гораздо решительнее. Швеция владела тогда архиепископством Магдебургским, епископ которого имел право собирать нижнесаксонский сейм. Канц¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
507
лер отстоял это верховное право своей державы, и благодаря его энергичному заявлению на этот раз это опасное собрание не состоялось. Но общего союза протестантов — главной цели его нынешнего путешествия и всех его дальнейших усилий — ему не удалось добиться ни теперь, ни впоследствии; и он вынужден был удовлетвориться отдельными непрочными союзами в саксонских округах и еще более слабой помощью Верхней Германии.
В виду господствующего положения, занимаемого баварцами на Дунае, собрание четырех верхних округов, местом которого был избран Ульм, было перенесено в Гейльброн», куда прибыли представители двенадцати имперских городов и блестящая толпа докторов, графов и князей. Прислали своих уполномоченных также иностранные державы, Франция, Англия и Голландия, и Оксеншерна появился на нем со всей пышностью представителя короны, держав- ность которой ему предстояло утверждать. Он сам руководил собранием и делал доклады, которые давали направление совещанию. Получив от всех собравшихся здесь чинов уверения в непоколебимой верности, преданности и единодушии, он потребовал от них формального и торжественного объявления императора и лиги их врагами. Но насколько для шведов было важно довести враждебные отношения между императором и чинами до формального разрыва, настолько мало были склонны чины решительным шагом отрезать себе всякую возможность примирения и таким образом отдать всю свою судьбу в руки шведов. Они находили, что формальное объявление войны, давно уже начатой фактически, бесполезно и ненужно, и их стойкое сопротивление заставило канцлера умолкнуть. Еще более оживленные споры вызвал третий и важнейший пункт, который предусматривал средства на продолжение войны и взносы чинов на содержание войск. Правило Оксеншерна — взваливать по возможности наибольшую часть общих тягот на германские государства — не мирилось с принципом чинов — давать как можно меньше. Здесь познакомился шведский канцлер с той неприятной истиной, которую до него испытали тридцать императоров, что из всех тягостных дел нет на свете дела тягостнее, как получать от немцев деньги. Вместо того, чтобы согласиться давать необходимые для вновь организуемых армий деньги, ему красноречиво исчисляли все бедствия, причиненные уже существующими, и требовали облегчения от прежних тягот в тот момент, когда надо было взять на себя новые. Дурное


508
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
настроение, вызванное в чинах денежными требованиями канцлера, породило тысячи жалоб, и злоупотребления войск во время переходов и постоев были изображены с ужасающей правдивостью.
Находясь на службе у двух неограниченных государей, Оксен- шерна не привык к формальностям и медленному ходу республиканских совещаний и не был способен испытывать свое терпение при возражениях. Всегда готовый к действию, когда выяснялась необходимость этого, и непоколебимый в решении, раз оно уже принято, он не понимал непоследовательности большинства людей, которые жаждут цели и ненавидят ведущие к ней средства. Настойчивый и горячий от природы, он являлся таковым здесь и по принципу, ибо теперь все зависело от того, чтобы твердым и самоуверенным языком прикрыть бессилие Швеции и, усвоив себе повелительный тон, стать в самом деле повелителем. Нет ничего удивительного, что с приемами такого рода он чувствовал себя среди немецких ученых и чинов совсем не в своей сфере и доходил до отчаяния от немецкой обстоятельности — характерной черты немцев во всех их общественных совещаниях. Пренебрегая обычным порядком, которому принуждены были подчиняться могущественнейшие императоры, он отверг все письменные рассуждения, столь любезные немецкой медлительности; он не понимал, как можно десять дней рассуждать о статье, которую, казалось ему, надо было принять, как только было внесено предложение. Но как ни суровы были его отношения к чинам, он нашел их вполне готовыми и склонными согласиться на четвертый пункт, касающийся его самого. Когда он перешел к необходимости дать учреждаемому союзу главу и руководителя, эта честь была единогласно присуждена Швеции, и его всепокорнейше просили послужить общему делу своим просвещенным умом и взять на себя бремя высшего надзора. Но чтобы обеспечить себя от злоупотребления высшей властью, которую этим назначением отдавали в его руки, к нему, не без внушений Франции, приставили под названием помощников некоторое число надзирателей, которые должны были заведывать кассой союза и имели голос в вопросах набора, расположения и передвижения войск. Оксеншерна энергично восстал против такого ограничения своей власти, затруднявшего выполнение каждого дела, требующего быстроты или тайны, и лишь с большим трудом отвоевал себе свободу поступать в военных делах по своему усмотрению. Наконец, канцлер коснулся также щекотливого вопроса о вознагра¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
509
ждении, какого Швеция может ждать от благодарности своих союзников по окончании войны, и льстил себя надеждой, что ему назовут Померанию, которую прежде всего имела в виду Швеция, и обещают деятельную поддержку чинов для приобретения этой области. Но все ограничилось общими и ненадежными уверениями, что при предстоящем мире все будут отстаивать друг друга. Что сдержанность чинов в этом вопросе не проистекала из уважения к имперской конституции, доказывается той щедростью, какую предполагали выказать канцлеру за счет священнейших законов империи. Ему едва не предложили в вознаграждение архиепископство Майнцское, которым он и так владел по праву завоевания, и лишь с трудом удалось французскому послу предотвратить этот шаг, столь же неполитичный, сколь и постыдный. Как ни мало соответствовал исход совещания желаниям Оксеншерна, он достиг своей важнейшей цели: верховное главенство над всем делом было вручено ему и его родине, чины четырех верхних округов были связаны более тесными и прочными узами, а на содержание армии был определен ежегодный взнос в два о половиною миллиона талеров.
Такая уступчивость со стороны чинов заслуживала благодарности со стороны Швеции. Через несколько месяцев после смерти Густава-Адольфа, снедаемый тоской, закончил свою печальную жизнь пфальцграф Фридрих. Этот жалкий государь в течение восьми месяцев увеличивал придворный штат своего покровителя и, гоняясь в его свите за ним повсюду, расточал ничтожные остатки своего достояния. Наконец, он приблизился к цели своих желаний, и более светлое будущее раскрылось пред ним, когда вдруг смерть унесла его покровителя. Но то, что ему казалось величайшим несчастием, имело самые благоприятные последствия для его наследника. Густав-Адольф мог позволить себе задержку с возвращением его владений и ослабить ценность подарка тягостными оговорками; Оксеншерна, для которого дружба Англии, Голландии и Бранденбурга и вообще доброе расположение протестантских чинов были неизмеримо важнее, вынужден был исполнить долг справедливости. Поэтому на том же собрании в Гейльброне он передал наследникам Фридриха как все завоеванные уже, так и могущие быть завоеванными в будущем пфальцские земли, за исключением лишь Мангейма, который должен был остаться в руках шведов до возмещения военных издержек. Канцлер не ограничивал своей любезности


510
ИСТОРИЯ ТРИДЦ4ТИЛЕТНЕИ войны
Пфальцским домом; другие союзные государи, правда, несколько позже, также получили от Швеции доказательства признательности, которая стоила этой державе очень мало.
Долг беспристрастия, священнейший долг историка, обязывает к признанию, не делающему чести защитникам немецкой свободы. Как ни кричали протестантские государи о справедливости своего дела и о чистоте своих намерений, они действовали главным образом под влиянием весьма корыстных побуждений; и они возобновляли враждебные действия, по крайней мере, столько же из желания пограбить, сколько из страха стать жертвой грабежа. Густав- Адольф скоро заметил, что эти нечистые побуждения могут дать ему гораздо больше, чем патриотические настроения, и постарался воспользоваться ими. Каждому из государей, заключивших с ним союз, он обещал ту или другую уже отнятую у неприятеля или могущую быть отнятой область, и лишь смерть помешала ему исполнить эти обещания. То, что для короля было заветом благоразумия, являлось для его преемника велением необходимости. И если для последнего было важно продолжать войну, то он должен был делиться добычей с союзными государями и обещать им выгоды от смуты, которую деятельно поддерживал. Таким образом он обещал ландграфу Гессенскому епископства Падерборн, Корбей, Мюнстер и Фульду, герцогу Веймарскому Бернгарду — франконские епископства, герцогу Вюртембергскому — расположенные в его землях церковные владения и австрийские графства, все в виде шведского лена. Самого канцлера так удивляло это странное зрелище, делавшее столь мало чести немцам, что он едва мог скрыть свое презрение. «Пусть сохранится в нашем архиве для вечного воспоминания, — сказал он как-то, — что германский государь мог требовать чего-либо подобного от шведского дворянина и что шведский дворянин жаловал нечто подобное германскому государю на германской земле».
После столь удачных приготовлений можно было с честью выступить в поход и с новой энергией возобновить войну. Вскоре после победы при Люцене саксонские и люнебургские войска соединяются со шведской армией, и в короткое время во всей Саксонии не остается ни одного императорского солдата. Затем эта соединенная армия разделяется. Саксонцы направляются в Лузацию и Силезию, чтобы здесь вместе с графом Турном действовать против австрийцев; одну часть шведской армии ведет герцог Бернгард во


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
51t
Франконию, а другую — Георг, герцог Брауншвейгский, в Вестфалию и Нижнюю Саксонию.
Завоевания по течению Леха и Дуная защищались от баварцев во время похода Густава-Адольфа в Саксонию пфальцграфом Бир- кенфельдским и шведским генералом Баннёром. Но не располагая достаточными силами, чтобы бороться с победоносным наступлением баварцев, поддерживаемых военной опытностью и храбростью императорского полководца фон-Альтрингера, они вынуждены были призвать на помощь из Эльзаса шведского генерала Горна. Покорив шведам города Бенфельд, Шлетштадт, Кольмар и Гагенау, этот опытный полководец поручил защиту их рейнграфу Отто-Людвигу, а сам поспешил через Рейн на помощь Баннеру. Но несмотря на то, что войско последнего возросло теперь до шестнадцати тысяч человек, ему не удалось помешать неприятелю стать твердой ногой на швабской границе, взять Кемптен и подкрепиться семью полками из Чехии. Для обороны важных берегов Леха и Дуная пришлось оставить беззащитным Эльзас, где рейнграф Отто-Людвиг по уходе Горна с трудом мог защищаться от восставшего крестьянства. Ему пришлось подкрепить также своими войсками дунайскую армию, а когда и это подкрепление оказалось недостаточным, то обратились к герцогу Веймарскому Бернгарду с настоятельной просьбой защитить своими войсками эту область.
В самом начале похода 1633 года Бернгард овладел городом Бамбергом и всем епископством Бамбергским и готовил ту же судьбу Вюрцбургу. По призыву Густава Горна он, не мешкая, выступил в поход на Дунай, разбив по дороге баварское войско под начальством Иоганна фон-Верта, и соединился со шведами под Донаувертом. Эта многочисленная армия под предводительством превосходных полководцев грозит Баварии страшным вторжением. Все епископство Эйхштетское занято войсками, и один изменник обещает предать шведам даже Инголынтадт. Активность Альтрингера связана строгими приказами герцога Фридландского, и потому, оставленный без помощи со стороны Чехии, он не может противостоять натиску неприятельской армии. Стечение благоприятнейших обстоятельств обеспечивает шведам победу в этой стране, как вдруг деятельность армии приостанавливается вследствие мятежа офицеров.
Всеми успехами в Германии шведы были обязаны лишь своему оружию. Даже самое величие Густава-Адольфа было делом армии.


512
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
плодом ее дисциплины, ее отваги, ее стойкого мужества среди бесконечных опасностей и трудностей. Как ни искусны были планы, составляемые в кабинете, исполнительницей их была, в конце концов, лишь армия, и по мере того как расширялись предначертания вождей, неизменно увеличивались ее тяготы. Важнейшие успехи в течение всей этой войны были завоеваны поистине варварским самопожертвованием солдат в зимних походах, форсированных маршах, приступах и открытых сражениях; правилом Густава-Адольфа было не отказываться от победы, если она стоила ему одних только людей. Для солдата недолго могло оставаться тайной его значение, и он с правом требовал своей доли в добыче, приобретенной его кровью. Но в большинстве случаев ему едва уплачивали следуемое ему жалованье, и корыстолюбие отдельных вождей или потребности государства обыкновенно поглощали большую часть выжатых денег и добытых владений. За все трудности, испытанные им, ему оставались лишь сомнительные надежды на грабеж или на повышение; и в том и в другом случае ему слишком часто приходилось уступать место другим. Правда, пока жил Густав-Адольф, страх и надежда удерживали всякие взрывы неудовольствия. Но после его кончины общее раздражение прорвалось наружу, и солдаты воспользовались самым опасным моментом, чтобы вспомнить о своем значении. Два офицера, Пфуль и Митшефаль, известные уже при жизни короля как беспокойные головы, подали в дунайском лагере пример, которому в течение нескольких дней последовали почти все офицеры армии. Дана была общая взаимная клятва не повиноваться приказаниям начальства, пока не будет уплачено следуемое за долгие годы жалованье и кроме того не назначено будет каждому соответственное вознаграждение деньгами или недвижимым имуществом. Громадные суммы — говорилось при этом — вымогаются ежедневно посредством контрибуции, и все эти деньги тают в руках немногих. В снег и стужу гонят солдат, а благодарности за эту нескончаемую работу не видно никогда. В Гейльброне вопят о своеволии солдат, об их заслугах никто не думает. Ученые трубят по миру о завоеваниях и победах, а разве не солдатские руки одержали все эти победы? Армия недовольных увеличивается с каждым днем; посредством пи- еем, к счастью, перехваченных, они пытаются возмутить также войска на Рейне и в Саксонии. Ни убеждения Бернгарда Веймар- екого, ни суровые выговоры его строгого помощника не могли пода-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
513
ззить это брожение, а горячность последнего даже усилила упорство бунтовщиков. Они требовали, чтобы каждому полку были назначены определенные города для взыскания задержанного жалованья. Шведскому канцлеру был дан четырехнедельный срок для удовлетворения этих требований; в случае отказа они грозили самовольно получить вознаграждение и не обнажать никогда меча за Швецию.
Это дерзкое требование, предъявленное в момент полного истощения военной казны и падения кредита, не могло не повергнуть канцлера в величайшее затруднение. Необходимо было принять меры раньше, чем эта зараза охватит остальные войска и придется сразу остаться среди врагов без всякой армии. Из всех шведских полководцев один только пользовался авторитетом и уважением «среди солдат, достаточным для того, чтобы прекратить это недоразумение: герцог Бернгард был любимцем армии; его благоразумная умеренность доставила ему доверие солдат, а его военная опытность — их глубочайшее восхищение. Он взялся успокоить недовольную армию. Но, сознавая свое значение, он не упустил этого благоприятного случая для того, чтобы позаботиться прежде всего о самом себе и воспользоваться стесненным положением шведского канцлера для осуществления своих собственных вожделений.
Еще Густав-Адольф подавал ему надежды на создание для него герцогства Франконского, которое должно было составиться из двух епископств: Бамбергского и Вюрцбургского; теперь герцог Бернхард настаивал на исполнении этого обещания. Он требовал вместе с тем высшей военной власти в качестве шведского главнокомандующего. Эта попытка герцога употребить во зло свое значение привела Оксеншерна в такое бешенство, что он в порыве негодования отказал ему от шведской службы. Но затем он опомнился и, прежде чем пожертвовать столь важным полководцем, предпочел какою бы то ни было ценою связать его со шведскими интересами. Поэтому он отдал ему в качестве лена шведской короны франконские епископства, удержав, однако, крепости Вюрцбург и Кенигсгофен, которые должны были быть заняты шведами; при этом он от имени своей короны обязался защищать власть герцога над этими землями. В главном начальствовании над всей шведской армией ему было отказано под благовидным предлогом. Герцог Бернгард поспешил отблагодарить за эту важную жертву: используя влияние и энергию, он быстро успокоил бунт в армии. Большие суммы наличными день-
33
768


5Н
ИСТОРИЯ ТРИДЦ4ТИЛЕТНЕИ войны
гами были распределены между офицерами, получившими еще более Эначительные вознаграждения поместьями, ценность которых достигла пяти миллионов талеров и на которые Швеция не имела никакого права, кроме права завоевания. Между тем время, удобное для: осуществления важных планов, было потеряно, и союзные вожди. разделились, чтобы бороться с неприятелем в других местах.
Вторгшись на некоторое время в пределы Верхнего Пфальца1 и овладев Неймарктом, Густав Горн направился к швабской границе,, где императорские войска успели за это время значительно усилиться и грозили Вюртембергу опустошительным нашествием. Испуганные его приближением, они двинулись к Боденскому озеру, но лишь для того, чтобы указать шведам путь в эту страну, еще незнакомую им. Иметь крепость у врат Швейцарии было в высшей степени важно для шведов, и город Констанц представлялся особенно- удобным для связи с швейцарцами. Поэтому Густав Горн немедленно- приступил к его осаде, но, не имея орудий, которые пришлось доставить из Вюртемберга, он не мог повести это мероприятие с необходимой быстротой, так что неприятель имел достаточно времени, чтобы подать городу помощь, которую и так легко было получить со стороны озера. Поэтому после безуспешной попытки взять город Горн оставил его и на берегах Дуная столкнулся с грозной опасностью.
По требованию императора кардинал-инфант, брат Филиппа IV Испанского и наместник миланский, собрал армию в четырнадцать тысяч человек, предназначенную для действий на Рейне и защиты Эльзаса независимо от распоряжений Валленштейна. Эта армия появилась теперь в Баварии под начальством испанца герцога Фериа~ Чтобы тотчас же обратить ее против шведов, Альтрингер получил приказ немедленно присоединиться к ней со своими войсками. Услышав о ее появлении, Густав Горн поспешил вызвать к себе с берегов Рейна пфальцграфа Биркенфельдского и, соединившись с ним в Штокахе, отважно двинулся навстречу тридцатитысячной неприя^ тельской армии. Неприятель направился через Дунай в Швабиюг где Густав Горн подошел к нему однажды так близко, что обе армии разделяло расстояние не более полумили. Но вместо того чтобы принять этот вызов на бой, императорские войска двинулись вдоль Рейна в Брейсгау и Эльзас, куда они прибыли достаточно своевременно, чтобы спасти Брейзах и положить конец победоносному дви¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
51$
жению рейнграфа Отто-Людвига. Последний незадолго перед тем» овладел шварцвальдскими городами и при помощи пфальцграфа Биркенфельдского, освободившего Нижний Пфальц и разбившего герцога Лотарингского, снова доставил в этих местах перевес шведскому оружию. Правда, теперь он вынужден был уступить численному превосходству неприятеля, но вскоре Горн и Биркенфельд явились к нему на помощь, и после непродолжительного успеха императорские войска были снова изгнаны из Эльзаса. Суровая осень,, застигшая их в этом несчастном походе, погубила большую часть итальянцев, и сам их предводитель герцог Фериа не мог пережита Этой неудачи.
Между тем герцог Веймарский Бернгард с восемнадцатью полками пехоты и ста сорока эскадронами кавалерии занял позицию на Дунае, чтобы прикрыть Франконию и наблюдать за движениями баварско-императорской армии по берегам этой реки. Едва Альтрин- гер покинул эти границы, чтобы присоединиться к итальянским войскам герцога Фериа, Бернгард, воспользовавшись его уходом; по^ спешил через Дунай и с быстротой молнии очутился под Регенсбургом. Обладание этим городом решало судьбу всех действий шведок- в Баварии и Австрии. Оно давало им точку опоры на Дунае и верное убежище в случае неудачи. Только владение Регенсбургом обеспечивало прочность приобретений в этих местах. Сохранить Регенсбург — таков был последний настойчивый совет, данный умирающим Тилли курфюрсту Баварскому, и Гуетав-Адольф считал невозместимой неудачей то, что баварцы ранее его заняли этот город* Heoim> суем был поэтому ужас Максимилиана, когда герцог Бернгард внезапно явился под Регенсбургом и начал деятельно готовиться к его- осаде.
Всего пятнадцать рот, главным образом из новобранцев, составляли гарнизон города — число, более чем достаточное для того; чтобы утомить и сильнейшего противника, если гарнизон поддерг живают сочувствующие и воинственные граждане. Но последние как раз и были опаснейшим врагом баварского гарнизона* Протестантские яштели Регенсбурга, равно преданные и своей вере и своей государственной свободе, с недовольством переносили баварский гнет и давно уже с нетерпением ждали освободителя. Они встретили появление Бернгарда под стенами их города с живейшею радостью, и приходилось сильно опасаться, как бы они внутренним мятежом


316
ПСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ войны
не поддержали действия осаждающих. В этом стесненном положении курфюрст направляет к императору и к герцогу Фридландскому трогательнейшие послания с мольбами помочь ему всего пятью тысячами человек. Семь гонцов один эа другим отправлены Фердинандом о этим поручением к Валленштейну, который обещает не медленную помощь и действительно извещает курфюрста о скором прибытии двенадцати тысяч человек под командой Галласа, но под страхом смертной казни воспрещает этому полководцу двинуться в путь. Между тем баварский комендант Регенсбурга в расчете на скорую помощь сделал все приготовления к обороне, вооружил католических крестьян, протестантских же граждан, наоборот, обезоружил и бдительно следил за ними, чтобы они не могли предпринять ничего опасного для гарнизона. Но так как помощь не явилась, а неприятельские орудия с неустанной яростью бомбардировали укрепления, то он выговорил себе и гарнизону приличные условия капитуляции, а баварских чиновников и духовенство предоставил милости победителя.
С занятием Регенсбурга планы герцога Бернгарда расширяются, ш даже Бавария становится слишком тесным поприщем для его отваги. Он хочет проникнуть к пределам Австрии, возмутить протестантских крестьян против императора и возвратить им прежнюю свободу совести. Он захватил уже Штраубинг, между тем как другой шведский полководец овладел северным берегом Дуная. Несмотря на суровую погоду он во главе своих шведов доходит до устья Изара и, на глазах баварского генерала фон-Верта, расположившегося здесь лагерем, переправляет через реку свои войска. Теперь трепещут Пассау и Линц, и объятый ужасом император повторно посылает увещания и приказы Валленштейну спешить на выручку Баварии. Но здесь победоносный Бернгард сам добровольно кладет предел своим завоеваниям. Имея пред собой Инн, охраняемый рядом крепостей, в тылу — две неприятельские армии, враждебную страну и Изар, где ни одно укрепление не прикрывает его с тыла, а замерзшая земля не позволяет окопаться, в страхе столкнуться со всей армией Валленштейна, который, наконец, решился двинуться к Дунаю, он посредством своевременного отступления избегает опасности быть отрезанным от Регенсбурга и окруженным врагами. Он спешит через Изар и Дунай, чтобы спасти от Валленштейна свои приобретения в Верхнем Пфальце, и даже не укло!-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Ж
няется от сражения с этим полководцем. Но Валленштейн, который и не собирался совершать великие подвиги на Дунае, не дожидается его приближения и, не дав баварцам порадоваться своему приходу* опять исчезает в Чехии. Тогда Бернгард заканчивает свой славный поход и дает своим войскам заслуженный отдых на зимних квартирах в неприятельской стране.
Между тем как Густав Горн в Швабии, пфальцграф Биркен- фельдский, генерал Баудиссин и рейнграф Отто-Людвиг на Верхнем^ и Нижнем Рейне, а герцог Бернгард на Дунае с таким успехом вег дут войну, слава шведского оружия в Нижней Саксонии и Вестфалии с таким же блеском поддерживается герцогом Люнебургским и ландграфом Гессен-Кассельским. Крепость Гамельн взята герцогом Георгом после упорного сопротивления, а над императорским генералом фон-Гронсфельдом, командующим на Везере, одержана соединенной армией шведов и гессенцев блистательная победа при Ольдендорфе. В этом сражении показал себя достойным своего отца граф Вазабург, побочный сын Густава-Адольфа. Шестнадцать пушек, весь императорский обоз и семьдесят четыре знамени достались шведам; окола трех тысяч неприятель оставил на месте и почти столько же взято- в плен. Город Оснабрюк взят шведским полковником Книпгаузеном, а Падеборн — ландграфом Гессен-Кассельским, но зато пришлось уступить императорским войскам весьма важный для шведов город Бюкебург. Почти во всех концах Германии победа была на стороне шведского оружия, к в течение года, прошедшего после смерти Густава-Адольфа, не чувствовалось пока никаких следов потери, понесенной в лице великого вождя.
При описании важнейших событий, которыми были ознаменованы военные действия 1633 года, естественное изумление вызывает бездействие человека, возбуждавшего наибольшие ожидания. Среди всех полководцев, деяния которых занимали нас в эту кампанию, никто не мог сравниться по опытности, дарованиям и военной славе с Валленштейном, а между тем именно он скрывается из виду после люценского сражения. Гибель его великого противника предоставляет ему нераздельно все поприще славы. Вся Европа напряженно ждет от него подвигов, коюрые должны изгладить память о его поражении и показать миру его воинский гений. А между тем он остается в Чехии, не подавая никаких признаков жизни, в то время как потери императора в Баварии, в Нижней Саксонии, на Рейне


518
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИ ЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
настоятельно требуют его присутствия. Он остается непроницаемой загадкой для друга и недруга, предметом ужаса и в то же время последней надеждой для императора. С непонятной поспешностью он удаляется после поражения при Люцене в Чехию, где назначает строжайшее следствие о поведении своих офицеров в этом сражении. Те, кого военный суд признал виновными, были с неумолимой суровостью приговорены к смертной казни; отличившиеся награждены с королевской щедростью, а память усопших увековечена великолепными монументами. Всю зиму он отягощал императорские земли громадными контрибуциями и зимними квартирами, которые он с умыслом занял не в неприятельских землях для того, чтобы высосать все соки из австрийских владений. Вместо того, однако, чтобы со своей отдохнувшей и отборной армией открыть военные действия при наступлении весны 1633 года прежде всех, чтобы подняться во всем величии своего военного гения, он появился в поле последним и театром войны и на этот раз сделал наследственную землю императора.
Из всех австрийских провинций Силезия подвергалась наибольшей опасности. Три различных армии — шведская под начальством графа Турна, саксонская под начальством Арнгейма и герцога Лауэн- бургского и бранденбургская под командой Боргсдорфа — одновременно начали кампанию в этой провинции. Они овладели уже важнейшими крепостями, и даже Бреславль перешел на сторону союзников. Но именно это множество военачальников и армий сохранило императору эту область, ибо зависть генералов и взаимная ненависть шведов и саксонцев не позволяли им действовать единодушно. Арнгейм и Турн враждовали из-за первенства; бранденбуржцы и саксонцы действовали единодушно против шведов, на которых они смотрели как на тягостных иноземцев и которым старались вредить, где возможно. Наоборот, саксонцы были в гораздо лучших отношениях с императорскими войсками, и нередко офицеры обеих враждующих армий навещали и чествовали пирами друг друга. Императорским войскам позволялось беспрепятственно увозить свое имущество, и многие саксонцы не скрывали даже, что получают из Вены большие суммы. Среди таких двуличных союзников шведы чувствовали себя проданными и преданными; думать о серьезных действиях при таких раздорах было невозможно. Генерал Арнгейм отсутство-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
519
звал почти все время, а когда он, наконец, снова прибыл к войскам, .Валленштейн уже приблизился к границе со страшной армией.
Он наступал с сорокатысячным войском, а союзники могли выставить против него не более двадцати четырех тысяч человек. Они, однако, хотели рискнуть на сражение и появились у Мюнстерберга, где он расположился укрепленным лагерем. Но Валленштейн продержал их здесь целую неделю, не делая ни малейшего движения; затем, покинув свои укрепления, он гордым, спокойным шагом прошел мимо их лагеря. И после отхода, когда расхрабрившийся неприятель следовал за ним по пятам, он не воспользовался случаем. Настойчивость, с которой он уклонялся от сражения, объясняли страхом. Однако Валленштейн, имея столь многолетнюю военную славу, мог спокойно относиться к такому упреку. Тщеславные союзники не замечали, что он играет ими и что он великодушно отказывается от их поражения, потому что победа над ними была теперь для него бесполезна. Но чтобы показать им, что он господин положения и что не страх перед их силой удерживает его в бездеятельности, он приказал заколоть коменданта одного укрепленного замка, попавшего ему в руки, за то, что тот не сразу сдал укрепление, которое нельзя было защищать.
Девять дней стояли обе армии друг против друга на расстоянии мушкетного выстрела, как вдруг из лагеря Валленштейна появился в лагере союзников граф Терцки с трубачом, чтобы пригласить Арнгейма на переговоры. Переговоры свелись к тому, что Валленштейн, несмотря на свое превосходство, предлагал шестинедельное перемирие. Он говорил, что пришел для того, чтобы заключить вечный мир со шведами и имперскими государями, заплатить солдатам и дать каждому удовлетворение. Все это зависит от него, и если в Вене не захотят подтвердить это соглашение, то о н соединится с союзниками и (это, правда, он шепнул Арнгейму только на ухо) пошлет императора ко всем чертям. При втором свидании он высказался пред графом Турном еще определеннее. Все привилегии — заявил он — будут подтверждены заново, все чешские изгнанники возвращены и получат все свое достояние; он сам первый возвратит им свою часть. Иезуиты, как виновники всех прежних притеснений, будут изгнаны, со Швецией рассчитаются деньгами, платежи им будут рассрочены на известное время, все остальные войска обеих сторон будут отправлены против турок. Последний пункт содержал


S20
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
ключ ко всей загадке. Если о н получит чешскую корону, то все изгнанники будут славить его великодушие, в королевстве воцарится полная свобода совести, Пфальцский дом будет восстановлен в своих прежних правах, и маркграфство Моравское вознаградит герцога за* потерянный Мекленбург. Затем союзные армии идут под его начальством на Вену, чтобы с оружием в руках заставить императора подтвердить этот договор.
Итак, спал покров с замысла, над которым герцог трудился целые годы в таинственном безмолвии. Сами обстоятельства указывали, что пора без замедления приступить к его осуществлению. Лишь слепое доверие к военному счастью и могучему гению герцога Фридландского внушило императору твердость, с которой он, вопреки всем представлениям Баварии и Испании, в ущерб своему собственному авторитету, вручил этому властолюбивому человеку столь неограниченную власть. Но эта вера в непобедимость Валленштейна была давно поколеблена его долгим бездействием и почти совершенно подорвана после его поражения при Люцене. Снова закопошились теперь его прежние враги при дворе Фердинанда, и недовольный император, обманувшийся в своих надеждах, внимательно выслушивал все наговоры. Все поведение герцога подвергалось здесь язвительной критике, настойчиво подчеркивались пред завистливым государем его надменное упорство и неповиновение приказам императора, вспоминались жалобы австрийских подданных на его невероятные грабежи, подвергалась сомнению его верность, и был сделан страшный намек на его тайные намерения. Эти обвинения, нахо«^ дившие убедительные подтверждения во всех прочих действиях герцога, произвели глубокое впечатление на Фердинанда. Но шаг был сделан, и громадная власть, которою облечен был герцог, не могла- быть у него отнята без большой опасности. Урезать ее незаметно — вот все, что оставалось императору. Для того чтобы выполнить это с некоторым успехом, необходимо было разделить ее и прежде всего постараться выйти из зависимости от его произвола. Но и этого права лишал императора договор, заключенный с Валленштейном. Собственноручная подпись императора защищала Валленштейна от всякой попытки императора дать ему в товарищи другого полководца или отдавать непосредственные приказания его армии. Так как невозможно было ни соблюдать, ни уничтожить этот пагубный договор, то оставалось вывернуться путем коварной уловки. Валленштейн?


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
т
был императорским главнокомандующим в Германии, но далее пределы его власти не простирались, и он не мог иметь притязаний на начальство над иноземной армией. Поэтому в Милане организовали испанскую армию и отправили ее в Германию под начальством испанского генерала. Валленштейн перестает, таким образо.м, быть безусловно необходимым, ибо он уже перестал быть единственным и в случае нужды есть кого обратить против него.
Герцог сразу и верно понял, откуда исходит и на что направлен этот удар. Напрасно он протестовал пред кардиналом-инфантом против такого противного договору новшества, — итальянская армиям двинулась в Германию, и его принудили послать ей на помощь гене-* рала Альтрингера с подкреплением. Правда, ему удалось строгими предписаниями так связать руки последнему, что итальянская армия в Эльзасе и Швабии завоевала очень мало славы. Но этот самовольный поступок двора лишил его прежнего спокойствия и предупредил о надвигающейся опасности. Чтобы не расстаться вторично с властью, а вместе с нею с плодами всех своих стараний, он должен был поторопиться с выполнением своих замыслов. Устранив подозрительных офицеров и щедро награждая остальных, он обеспечил себе преданность своих войск. Всеми остальными сословиями государства. всеми заветами справедливости и человечности пожертво-s вал ой благу армии, — и он рассчитывал на ее признательность. Замышляя дать миру невиданный пример неблагодарности к творцу своего счастия, он основывал все своё благополучие на благодарности, которую должны были выказать ему другие.
Предводители силезских армий не имели от своих правителей таких полномочий, которые позволяли бы им самостоятельно согласиться на чрезвычайные предложения Валленштейна, и даже требуемое им перемирие решились заключить не более, чем на четырнадцать дней. Прежде чем герцог решился высказаться пред шведами и саксонцами, он счел полезным при своем отважном замысле обеспечить себе покровительство со стороны Франции. С этой целью при посредстве графа Кинского велись тайные, но весьма осторожные переговоры с французским уполномоченным в Дрездене Фекье- ром, исход которых вполне соответствовал желаниям герцога. Фекьер получил от своего двора приказание обещать всякую помощь со стороны Франции и в случае нужды предложить герцогу значительную денежную субсидию.


ш
ИСТОРИЯ ТРЛДЦАТИДЕТНЕЙ ВОИНЫ
Но именно эти сверхмудрые старания обеспечить себя со всех сторон погубили герцога. G величайшим изумлением узнал француз^ ский посол, что замысел, который, более чем какой-либо другой, нуждался в сохранении тайны, открыт шведам и саксонцам. Саксонское министерство, как было всем известно, было предано интересам императора, и условия, предложенные шведам, слишком мало соответствовали ожиданиям саксонцев, чтобы вызвать их согласие. Поэтому Фекьер считал совершенно непонятным, как герцог может серьезно рассчитывать на поддержку первых и молчание последних. Он открыл свои сомнения и опасения шведскому канцлеру, который питал столь же большое недоверие к намерениям Валленштейна и еще меньше приходил в восторг от его предложений. Хотя для Heiro не было тайной, что герцог и ранее вел такие же переговоры с Густавом-Адольфом, он все же не мог понять, каким образом ему удастся склонить к измене целую армию и выполнить свои неисполнимые обещания. Столь фантастический план и столь безрассудный образ действий не согласовались, по его мнению, с замкнутым и недоверчивым характером герцога, и все это он объяснял притворством и обманом, ибо скорее позволительно было сомневаться в честности герцога, чем в его уме. Колебания Оксеншерны сообщились, нако^ нец, самому Арнгейму, который в полном доверии к искренности Валленштейна отправился к канцлеру в Гельнгазуен, чтоб убедить ’его отдать в распоряжение герцога свои лучшие полки. Возникло подозрение, что все предложение есть лишь искусная западня, расставленная для того, чтобы обезоружить союзников и отдать лучшую часть их войск в руки императора. Достаточно известные моральные качества Валленштейна не опровергали этого подозрения, а противоречия, в которых он запутался впоследствии, вызвали, в конце концов, полное недоверие к нему. Стараясь вовлечь в союз шведов и даже требуя от них лучших войск, он говорил Арнгейму, что надо начать с изгнания шведов из Германии. А в то время как саксонские офицеры, считая себя обеспеченными перемирием, гостили у него в большом числе, он сделал неудачную попытку захватить их в плен. Он первый нарушил перемирие, которое несколько месяцев спустя возобновил лишь с большими усилиями. Всякое доверие к его искренности исчезло, и, в конце концов, во всем его образе действий стали видеть одну сеть обманов и гнусных уловок для того, чтобы ослабить союзников и усилиться самому. Этого oHj


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
523
правда, достиг, так как его армия увеличивалась с каждым днем, а войска союзников уменьшились больше чем наполовину вследствие побегов и дурного содержания. Но он не сделал из своего перевеса того употребления, какого ждали в Вене. В то время>, когда все рассчитывали на решительный удар, он вдруг возобновил переговоры. А когда перемирие вполне успокоило союзников, он вдруг начал военные действия. Все эти противоречия коренились в двойственном и совершенно непримиримом намерении разом погубить императора ш шведов и заключить с саксонцами сепаратный мир.
Недовольный медленностью переговоров, он решил, наконец, показать свою силу, тем более что стесненное положение империи и возрастающее недовольство венского двора не позволяли ему оставаться долее в бездействии. Еще до заключения последнего перемирия генерал фон-Гольк вторгся из Чехии в Мейсенскую область, уничтожая огнем и мечом все, что лежало на его пути, загнал курфюрста в его крепости и даже взял Лейпциг. Но перемирие в Силезии приостановило его грабежи, а последствия его распутства свели его в могилу в Адорфе. По окончании перемирия Валленштейн снова как будто собирался напасть чрез Лузацию на Саксонию и распустил слухи, что Пикколомини уже вторгся туда. Узнав об этом, Арнгейм немедленно покидает свой лагерь в Силезии и спешит вслед за ним на помощь курфюршеству. Но вследствие этого он оставляет без прикрытия шведов, стоявших в очень небольшом числе у Штейнау-на-Одере под начальством графа Турна; это именно и было желательно герцогу. Заставив саксонского генерала отойти на шестнадцать миль в Мейсенский округ, он неожиданно повернул обратно к Одеру, где ошеломил своим появлением шведскую армию. Шведская кавалерия была разбита посланным вперед генералом Шафгочем, а пехота целиком была окружена при Штейнау следовавшей за ним армией герцога. Валленштейн дал графу Турну полчаса на размышление, решается ли он с двумя с половиною тысячами человек драться против двадцати тысяч или сдается на милость победителя. При таких обстоятельствах колебаться было невозможно. Вся армия сдается, и без пролития крови одержана полнейшая победа. Знамена, обоз и орудия достаются победителю, офицеры взяты под стражу, рядовые распределены по полкам. И вот, наконец, после ^четырнадцатилетних скитаний, после бесчисленных превратностей «судьбы зачинщик чешского восстания,.чуть не первый виновник всей


524
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ войны
этой пагубной войны, ославленный граф Турн — в руках своих врагов. С кровожадным нетерпением ожидают в Вене прибытия этого* страшного преступника и в злобном торжестве заранее наслаждаются предстоящим закланием такой знатной жертвы на алтаре справедливости. Но лишить иезуитов этого наслаждения было торжеством гораздо более сладостным — и Турн был выпущен на свободу. К счастью для него, он знал больше, чем должны были знать B“ Вене, и враги Валленштейна были также и его врагами. Поражение- простили бы герцогу в Вене; этой обманутой надежды не могли ему простить никогда. «Да что мне было делать с этим сумасшедшим? — пишет он с злобным издевательством министрам, требовавшим объяснения по поводу столь неуместного великодушия. — Дай бог, чтобьг у неприятеля все генералы были вроде этого. Во главе шведских войск он нам будет гораздо более полезен, чем в темнице».
За победой при Штейнау непосредственно следовало взятие Лиг- гаща, Грос-Глогау и, наконец, Франкфурта-на-Одере. Шафгоч, оставшийся в Силезии для того, чтобы закончить покорение этой области, осадил Бриг и тщетно теснил Бреславль, так как этот вольный город дорожил своими привилегиями и оставался верен шведам. Полковников Илло и Геца Валленштейн отправил к Варте с приказом вторгнуться в Померанию и проникнуть до берегов Балтийского моря, и они в самом деле овладели ключом к Померании Ландсбергом. Между тем как курфюрст Бранденбургский и герцог Померанский трепетали за свои владения, сам Валленштейн вторгся с остальной армией в Луэацию, где он взял приступом Гер лиц и принудил к сдаче Бауцен. Но он намерен был, не пользуясь добытыми преимуществами, лишь напугать курфюрста Саксонского, и с мечом в руке продолжал делать Бранденбургу и Саксонии мирные- предложения, также не увенчавшиеся, правда, успехом, так как он длинным рядом противоречий погубил всякое доверие к себе. Теперь Валленштейн мог обратить все свои силы против злополучной Саксонии и достиг бы, наконец, своей цели силой оружия, если бы обстоятельства не заставили? его покинуть эти земли. Победы герцога1 Бернгарда на Дунае, грозившие непосредственной опасностью самой Австрии, настоятельно требовали его присутствия в Баварии, а из^ гнание саксонцев и шведов из Силезии лишало его всякого предлога противиться долее императорским приказаниям и оставлять без помощи курфюрста Баварского. Итак, он двинулся с главной армией/


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
525
5К Верхнему Пфальцу, и его отступление навсегда избавило Верхнюю Саксонию от этого страшного врага.
Пока было возможно, Валленштейн затягивал спасение Баварии и издевался над приказами императора посредством самых искус- ственных уверток. Правда, после многократных просьб он послал, sHaKOHe^ из Чехии несколько полков на помощь графу Альтрингеру, который старался отстоять Лех и Дунай от Горна и Бернгарда, но <5 неизменным приказанием не покидать оборонительного положения. В ответ на все мольбы императора и курфюрста он ссылался на Альтрингера, получившего от него, как он утверждал официально, неограниченные полномочия, в то время как тот на самом деле был связан строжайшими инструкциями с угрозой смертной казни за неисполнение приказаний. Вслед за появлением герцога Бернгарда под стенами Регенсбурга и вследствие новых настоятельных просьб императора и курфюрста о помощи он посулил было прислать на Дунай генерала Галласа с значительным войском. Но и это не было сделано, и вслед за епископством Эйхштетским перешли к шведам теперь Регенсбург, Штраубинг и Хам. Но когда уклоняться от исполнения настойчивых приказаний двора стало решительно немыслимо, он начал архимедленно подвигаться к баварской границе, где обложил взятый шведами Хам. Услышав, однако, что шведы деятельно стараются отвлечь его при посредстве саксонцев в Чехию, он воспользовался этим слухом, чтобы, возможно скорее и не сделав ровно ничего, возвратиться в Чехию. Прежде всего другого—утверждал ■он — охрана и защита императорских владений. И потому он оставался, точно прикованный, в Чехии и охранял это королевство, как будто оно было уже его собственностью. Император повторил еще более настойчивым тоном приказание двинуться к Дунаю и воспрепятствовать опасному пребыванию герцога Веймарского на австрийских границах. Но Валленштейн закончил уже кампанию этого года и снова расквартировал свои войска на зиму в истощенном королевстве.
Столь неизменное упорство, столь беспримерное пренебрежение ко всем приказаниям императора, столь преднамеренное невнимание к общему благу, в связи с крайне двусмысленным образодо действий по отношению к неприятелю, должны были, наконец, убедить императора в справедливости зловещих слухов, давно уже гулявших по всей Германии. Долго удавалось. Валленштейну прикрывать призраком


ж
ПСТОРПЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
законности преступные переговоры с неприятелем и убеждать все еще благосклонного к нему императора, что целью этих тайных сношений служит мир Германии. Но как ни был он убежден, что замыслы его непроницаемы, все его поведение в совокупности вполне оправдывало обвинения, которыми его противники прожужжали уши императору. Чтоб удостовериться в основательности или неосновательности этих обвинений на месте, император не раз уже посылал соглядатаев в лагерь Валленштейна, но они возвращались с одними предположениями, так как герцог остерегался давать что-либо письменное. Однако, когда, наконец, сами министры, неизменные защитники Валленштейна при дворе, владения которых герцог разорял такими же вымогательствами, стали на сторону его противников; когда курфюрст Баварский пригрозил, что он примирится со шведами, если Валленштейн не будет отставлен; когда, наконец, его отставки настоятельно потребовал испанский посол, грозя в случае отказа прекращением субсидий от своего двора, — император вторично счел себя вынужденным отставить Валленштейна.
Самовластные и непосредственные распоряжения императора по армии не замедлили уяснить герцогу, что договор с ним считается расторгнутым и что отставка его неизбежна. Один из его помощников в Австрии, которому Валленштейн под угрозой смертной казни запретил повиноваться двору, получил непосредственно от императора приказ присоединиться к курфюрсту Баварскому, и самому Валленштейну передано было строжайшее повеление послать несколько полков на помощь кардиналу-инфанту, шедшему с армией из Италии. Все эти распоряжения доказывали герцогу, что принято твердое решение — мало-помалу обезоружить его, а затем, слабого и беззащитного, уничтожить одним ударом.
Во имя собственного спасения он должен был теперь спешить с осуществлением замысла, первоначально предназначенного лишь для его возвышения. Он медлил его исполнением дольше, чем позволяло благоразумие, потому что он все еще не мог дождаться благоприятного сочетания звезд, или — как он обыкновенно успокаивал нетерпение своих друзей — «потому что еще не настало время»- Время не настало и теперь, но настоятельная необходимость не позволяла ему дожидаться благосклонности звезд. Прежде всего было> необходимо удостовериться в верности главных начальников, а затем испытать преданность войск, которую он считал столь безграничной-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
527
Три вождя, полковники Кинский, Терцки и Илло, давно уже были участниками заговора, а первые два были связаны с ним узами родства. Равное честолюбие, равная ненависть к правительству и надежда на неслыханные награды связывали их теснейшими узами с Валленштейном, который не пренебрегал гнуснейшими средствами для увеличения числа своих приверженцев. Полковника Илло он как-то убедил ходатайствовать в Вене о графском титуле, обещая ему при этом свою могущественную поддержку. Но втайне он написал министру, чтобы тот отказал в просьбе Илло, так как иначе, по его словам, явятся еще многие, имеющие такие же заслуги, и станут требовать такой же награды. По возвращении Илло в армию Валленштейн прежде всего спросил об исходе его ходатайства, я когда тот сообщил ему о полной неудаче, герцог разразился страшным негодованием против двора. «Вот чего добились мы за нашу верную службу, — воскликнул он, — вот как ценят мои просьбы: за ваши заслуги отказывают в такой ничтожной награде! Кто захочет далее служить такому неблагодарному повелителю! Нет> что до меня, то я отныне отъявленный враг Австрийского дома». Илло согласился^ и тесный союз был заключен между ними.
Но что было известно этим трем наперсникам герцога, долго оставалось непроницаемой тайной для остальных, и уверенность, с которой Валленштейн говорил о преданности своих офицеров, основывалась исключительно на благодеяниях, которые он им оказывал^ и на их недовольстве двором. Но прежде чем снять маску и решиться на открытый шаг против императора, необходимо было обратить это шаткое предположение в уверенность. Граф Пикколомшш, тот самый, который в битве при Люцене выказал столь беспримерное мужество, был первым, чья верность подвергнута была испытанию. Герцог обязал этого генерала большими подарками и оказывал ему предпочтение пред всеми, потому что Пикколомини родился под одним созвездием с ним. Он объяснил ему, что вследствие неблагодарности императора и неизбежной опасности он принял непоколебимое решение покинуть сторону Австрии, перейти с лучшей частью армии к неприятелю, бить по Австрийскому дому во всех пределах его могущества до тех пор, пока он не будет искоренен совершенно. В этом деле он рассчитывает прежде всего на Пикколомини и давно .уже придумывал для него блистательнейшую награду. Когда тот, чтобы скрыть замешательство, вызванное в нем столь ошеломляющим


528
ИСТОРИЯ тридцатилетней войны
предложением, заговорил о препятствиях и опасностях, связанных со столь рискованным предприятием, Валленштейн посмеялся над его страхом. В таких рискованных делах, — воскликнул он, — тяжело только начало; звезды ему благоприятствуют, лучших обстоятельств нельзя желать — немножко надо доверять и счастью. Его решение неизменно, и если иначе не выйдет, то он готов искать спасения хоть во главе тысячи всадников. Пикколомини не решился долгими возражениями возбудить недоверие герцога и с деланною готовностью уступил его доводам. Так велико было ослепление герцога, что он, несмотря на все предостережения графа Терцки, ни на минуту не усомнился в искренности человека, который, не теряя ни мгновения, поспешил сообщить об этом чрезвычайном открытии в Вену.
Чтобы сделать, наконец, решительный шаг к цели, Валленштейн в январе 1634 года созвал всех военачальников в Пильзен, где он расположился после своего отступления из Баварии. Последние требования императора — избавить его землю от военных постоев, отобрать Регенсбург в это суровое время года и уменьшить армию на шесть тысяч человек кавалерии для подкрепления кардинала-инфан- та — были достаточно важными обстоятельствами, чтобы подвергнуть обсуждению всего военного совета, и этот благовидный предлог скрывал от любопытных истинную цель съезда. Сюда же были тайно приглашены также шведы и саксонцы для мирных переговоров с герцогом Фридландским; с начальниками более отдаленных отрядов предполагалось снестись письменно. Из приглашенных командиров явилось двадцать, но в числе их не было самых важных: Галласа, Коллоредо и Альтрингера. Герцог послал им новое, более настойчивое приглашение, а пока, в ожидании их скорого прибытия, приступил к делу.
Не легкая задача предстояла ему теперь: гордое, мужественное и щепетильно-бдительное к своей чести дворянство объявить способным на позорную измену, явиться сразу негодяем, соблазнителем, мятежником в глазах тех, которые доселе привыкли чтить в нем отблеск верховного величия, судью своих поступков, хранителя законов. Нелегко было поколебать в основах законную, укрепленную веками, освященную религией и законами власть, разрушить все чары воображения и чувств — грозных хранителей законного престола, насильственной рукой искоренить те неистребимые чувства долга, которые так громко й так мощно говорят в груди каждого подданного


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
529
за природного государя. Но ослепленный блеском короны Валлен- штейн не заметил пропасти, разверзшейся у его ног, и в захватывающем живом ощущении своего могущества он забыл — обычный удел сильных и отважных душ — оценить по достоинству и обдумать все препятствия. Валленштейн не видел пред собой ничего, кроме армии, отчасти равнодушной ко двору, отчасти раздраженной против него, — армии, привыкшей слепо преклоняться пред его властью, дрожать пред ним, как пред своим законодателем и судьей, с трепетным благоговением исполнять его приказания подобно велениям рока. В безграничной лести, расточаемой его всемогуществу, в дерзких издевательствах над двором и правительством, которые позволяла себе разнузданная военщина и извиняла дикая лагерная распущенность, ему слышались истинные помышления армии, а смелость, с которой решались порицать действия самого монарха, казалась ему порукой готовности войск отказаться от верности столь презренному государю. Но страшнейшим препятствием оказалось для него именно то, что он считал таким легким: все его расчеты разбились о верность его войск долгу. Опьяненный могуществом над этими необузданными толпами, он приписывал все своему личному величию, не различая, в какой степени он обязан самому себе и в какой — своему сану. Все трепетало пред ним потому, что он был носителем законной власти, потому, что повиновение ему было долгом, потому, что его авторитет опирался на величие престола. Величие само по себе может вызвать изумление и страх, но лишь законное величие вызывает благоговение и покорность. Этого незаменимого преимущества он лишался с того мгновения, как открыто объявил себя преступником.
Фельдмаршал Илло взялся разведать помыслы командиров и подготовить их к шагу, которого от них ожидают. Он начал с того, что изложил пред ними последние требования, предъявленные двором к герцогу и армии, и, ловко придав неблагоприятное толкование этим требованиям, он без труда воспламенил негодование всего собрания. После такого подходящего вступления он с большим красноречием распространился о заслугах армии и ее вождя и о неблагодарности, которою император обычно платил за это. «Каждый шаг двора, — говорил он, — подсказан Испанией, министерство получает жалованье от Испании; лишь герцог Фридландский боролся до сих пор с этой тиранией и тем навлек на себя смертельную ненависть испанцев. Давно уже, — продолжал он, — заветнейшей целью их стре-
768
34


530
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ воины
млений было добиться его отставки или совсем избавиться от него-, а пока им удастся то или другое, они стараются лишить его властна над войсками. Вот почему так стараются передать начальство королю Венгерскому — лишь для того, чтобы в бою водить по своему произволу на помочах этого принца, как покорную игрушку чужих, внушений, и тем тверже укрепить испанское владычество в Германии. Теперь требуют отправки шести тысяч человек к кардиналу- инфанту исключительно с целью уменьшить армию. Лишь для того, чтобы истощить ее зимним походом, настаивают на взятии Регенсбурга в это суровое время года, затрудняют всякую возможность содержать армию, в то время как иезуиты и министры обогащаются потом провинций и расточают деньги, предназначенные для войск. Герцог сознается в своем бессилии сдержать слово, данное армии, потому что двор ставит ему препятствия. За все услуги, оказанные им в течение двадцати двух лет Австрийскому дому, за все трудности, понесенные им, за все богатства, истраченные им ради службы императору, его ждет теперь вторичная позорная отставка. Но он заявляет, что не допустит этого. Он добровольно отказывается от начальства прежде, чем у него вырвут из рук власть. Бот что, — продолжал оратор, — поручил мне герцог передать командирам. Пусть каждый сам спросит себя, желательно ли лишиться такого полководца.. Пусть каждый подумает, кто возместит ему суммы, издержанные на императорской службе, и где получит он заслуженную награду за свою храбрость, когда не будет того, на чьих глазах он выказал ее».
Общий крик, что допустить отставку герцога невозможно, прервал оратора. Четверо знатнейших из присутствовавших избраны для того, чтобы передать герцогу желание собрания и молить его не покидать армии. . После притворного отказа и второй депутации герцог сдался. Эта уступчивость сего стороны, очевидно, заслужила некоторой благодарности от них. Так как он обязался не подавать а .отставку без ведома и согласия командиров, то он, со своей стороны, потребовал от них письменного обещания сохранить верность ему, никогда не разлучаться с ним, не позволять разлучить его с ними и не щадить за него последней капли крови. Тот, кто откажется от союза, будет считаться предателем и изменником, и остальные будут с ним обходиться как с общим врагом. Прямая оговорка : «пока Валленштейн будет употреб лятьармию-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
531
ко благу императора» устраняла всякое недоумение, и никто иэ собравшихся командиров не усомнился безусловно одобрить столь невинное с виду и столь справедливое требование.
V Чтение этого документа происходило непосредственно перед банкетом, данным фельдмаршалом Илло исключительно с этой целью; по окончании пиршества должны были приступить к его подписанию. Хозяин постарался притупить сознание своих гостей крепкими напитками и подал бумагу к подписи лишь тогда, когда заметил, что» они совершенно одурманены винными парами. Большинство легкомысленно начертало свое имя, не разбирая, что подписывает. Лишь немногие, более любопытные или более подозрительные, пробежали еще раз акт и с изумлением открыли, что прибавка: «пока Валленштейн будет употреблять армию ко благу императора» пропущена. Действительно, Илло с ловкостью умелого фокусника подменил* первый экземпляр другим, где этой оговорки не было. Обман раскрылся, и многие отказывались теперь дать свою подпись. Пикколо- мини, понимавший этот обман и присутствовавший здесь лишь для того, чтобы сообщить обо всем двору, забылся под влиянием винных паров до такой степени, что предложил тост за здоровье императора. Но тут встал граф Терцки и объявил всякого, кто теперь откажется, гнусным предателем. Его угрозы, мысль о неизбежной опасности, сопряженной с дальнейшим сопротивлением, пример толпы и красноречие Илло победили, в конце концов, колебания — и документ был подписан всеми без исключения.
Итак, Валленштейн достиг своей цели, однако совершенно неожиданное сопротивление командиров разом исторгло его из сладостных мечтаний, в которых он витал до сих пор. К тому же большинство имен было нацарапано так неразборчиво, что в этом нельзя было не видеть дурного умысла. Но вместо того чтобы под влиянием этого предостерегающего перста судьбы отдаться размышлению, он дал исход своему раздражению в недостойных жалобах и проклятиях. Созвав к себе командиров на следующее утро, он лично изложил им все содержание речи, которую вчера держал пред ними Илло. Излив свое негодование против двора в горчайших упреках и насмешках, он напомнил им об их вчерашнем сопротивлении и заявил, что это открытие заставляет его взять свое обещание назад. Безмолвно и удрученно разошлись командиры, но после негтродол-


532
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОИНЫ
жительного совещания вновь явились в приемной, извиняясь во вчерашнем случае и предлагая подписаться снова.
Теперь оставалось получить такое же обещание и от неявившихся генералов или же в случае сопротивления лишить их свободы. Поэтому Валленштейн возобновил приглашение, настойчиво побуждая их поспешить приездом. Но прежде чем они прибыли, до них уже дошла молва о том, что случилось в Пильзене; это заставило их не торопиться. Альтрингер под предлогом болезни остался в крепости Фрауэнберге. Галлае же хотя явился, но лишь для toço, чтобы в качестве очевидца дать императору более точные сведения о грозящей ему опасности. Сообщения его и Пикколомини сразу превратили опасения двора в самую ужасную уверенность. Такие же открытия, сделанные в то же время в других местах, не позволяли более сомневаться, а быстрая смена комендантов в силезских и австрийских крепостях как будто указывала на весьма подозрительное начинание. Опасность была близка и требовала неотложных мероприятий. Однако, находя неудобным начать с исполнения приговора, собирались поступить по строгой справедливости. Поэтому главным начальникам, на преданность которых полагались вполне, были переданы тайные приказы взять каким бы то ни было образом герцога Фрид л андского вместе с его двумя приверженцами Илло и Терцки под стражу и отправить в безопасное местом где они могли бы быть допрошены и дать отчет в своих поступках. Если же будет невозможно выполнить это мирным путем, то в видах общественной безопасности они должны быть схвачены живыми или мертвыми. В то же время генерал Галлае получил открытый лист, коим доводилось до сведения всех командиров и офицеров это императорское распоряжение, вся армия освобождалась от своих обязанностей по отношению к изменнику и до назначения нового главнокомандующего поручалась генерал-лейтенанту Галл асу. Чтобы облегчить обманутым провинившимся возвращение к исполнению их долга, не повергая их в отчаяние, было объявлено полное прощение за все, что совершено было в Пильзене против его императорского величества.
Генерал Галлае не был рад оказанной ему чести. Он находился в Пильзене, на глазах того, чья судьба зависела от него, во власти врага, в распоряжении которого были сотни глаз для того, чтобы следить за ним. Если Валленштейн откроет тайну поручения, возложенного на него, то ничто в мире не спасет его от мести и отчаяния


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
герцога. Если так трудно было скрывать такое поручение, то неидме- римо страшнее было привести его в исполнение. Помышления командиров были неизвестны, и можно было по меньшей мере сомнем ваться, захотят ли они, сделав уже такой шаг, поверить уверениям императора и радом отказаться от всех блестящих надежд, которые они связывали с Валленштейном. И, наконец, какое дерзновенное деяние — наложить руку на особу сановника, который до сих пор считался неприкосновенным, который в результате долговременного отправления высшей власти — повиновения, обратившегося в привычку, обратился в предмет глубочайшего благоговения и был вооружен^ всем, что может дать внешний блеск и внутреннее величие, один взгляд которого внушал рабский трепет и который одним мановением решал жиднь и смерть! Схватить, как простого преступника, такого человека среди телохранителей, окружающих его, в стенах города, очевидно, слепо ему преданного, предмет столь укоренившегося глубокого преклонения обратить радом в предмет жалости или издевательства — пред таким поручением мог остановиться и храбрейший человек. Так глубоко коренились в груди его солдат страх и преклонение пред ним, что даже такое чудовищное преступление, как государственная измена, не могло вырвать с корнем их чувств к нему.
Галлае понял неводмояшость исполнить полученное поручение на глазах герцога, и заветнейшим желанием его было, прежде чем решиться на какой-нибудь шаг, предварительно переговорить с Альт- рингером. Так как продолжительное отсутствие последнего начало уже возбуждать подозрения герцога, то Галлае вызвался лично отправиться в Фрауэнберг и заставить Альтрингера, как своего родственника, явиться в Пильзен. Валленштейн принял эго доказав тельство его усердия с такою благосклонностью, что отправил его в своем экипаже. Весьма довольный успехом своей хитрости, Галлае поспешил оставить Пильзен, предоставив графу Пикколомини следить да действиями Валленштейна; сам, однако, не преминул, где возможно, сделать употребление ид императорского указа, который был принят войсками гораздо благоприятнее, чем он мог ожидать^ Вместо того чтобы привезти с собой своего друга в Пильзен, он, наоборот, отправил его в Вену для охраны императора от угрожающего ему нападения, а сам направился в Верхнюю Австрию, где приближение герцога Веймарского Бернгарда вызвало чрезвычайную тревогу. В Чехии города. Будвейс и Табор были снова заняты


534
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
войсками императора, и приняты все меры для того, чтобы быстро и решительно отразить всякий шаг изменника.
Так как и Галлае, очевидно, не думал о возвращении, то Пикколомини решился еще раз испытать легковерие герцога. Он испросил у него позволение поехать за Галласом, и Валленштейн во второй раз дался в обман. Это непонятное ослепление мы можем объяснить лишь как естественное порождение его гордости, под влиянием которой он никогда не отказывался от раз составленного мнения о человеке и не позволял самому себе сознаться в возможной ошибке. Графа Пикколомини он отправил также в своем экипаже в Линц, где тот не только не замедлил последовать примеру Галласа, но сделал еще один шаг далее. Он обещал Валленштейну возвратиться; он и возвратился, но во главе целой армии, для того чтобы напасть на герцога в Пильзене. Другое войско, под начальством генерала Суйса, спешило в Прагу, чтобы занять этот город для императора и охранять его от нападения мятежников. В то же время Галлае возвещает всем рассеянным армиям Австрии, что отныне он является единственным начальником, приказания которого обязательны для всех. Во всех императорских лагерях распространяются указы, в которых герцог вместе с четырьмя его приверженцами объявлен вне закона и .армии освобождены от всяких обязательств по отношению к изменнику.
Примеру, поданному в Линце, следуют все; память изменника •предана проклятию; все армии отпадают от него. Наконёц, когда уж •и Пикколомини не возвращается, падает повязка с глаз Валленштейна, и страшно его пробуждение. Но и теперь еще он верит в правдивость звезд и в преданность армии. В ответ на известие об отпадении Пикколомини он объявляет во всеуслышание, что впредь не должно повиноваться никакому приказанию, не исходящему от него непосредственно или от Терцки и Илло. Он поспешно готовится к выступлению в Прагу, где предполагает, наконец, сбросить маску и объявить себя открыто врагом императора. Под Праюй должны собраться все войска и отсюда с быстротой молнии броситься на Австрию. Герцог Бернгард, принявший участие в заговоре, должен был поддержать шведскими войсками действия герцога и сделать диверсию на Дунае. Уже Терцки спешил в Прагу, и лишь недостаток в лошадях мешал герцогу последовать за ним с остальными сохранившими верность полками. Но, с великим нетерпением ожидая из*


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
535
шестий из Праги, он узнает, что город этот потерян, его генералы изменили ему, его войска бежали, весь его заговор раскрыт и Пикко- ломини, поклявшийся погубить его, идет на него с ужасающей стремительностью; рушатся все его замыслы, обманывают его все его надежды. Одинокий стоит он, покинутый всеми, кого он облагодетельствовал, преданный всеми, на кого надеялся. Но именно в такой обстановке познаются великие натуры. Обманувшись во всех своих надеждах, он не отказывается ни от одного из своих замыслов: он ничто не считает потерянным, потому что не погиб еще он сам. Теперь настал момент, когда невозможно обойтись без вожделенной помощи шведов и саксонцев и когда исчезло всякое сомнение в искренности его намерений. Убедившись в серьезности его действий и в затруднительности его положения, Оксеншерна и Арнгейм также ее колеблются долее воспользоваться благоприятным случаем и обещают ему поддержку. Со стороны саксонцев поручено герцогу Францу-Альберту Саксен-Лауэнбургскому доставить ему четыре тысячи; от шведов он должен получить чрез герцога Бернгарда и пфальцграфа Биркенфельдского Христиана шесть тысяч человек испытанных войск. Покинув Пильзен с полком Терцки и немногими окружающими, которые остались или притворялись верными ему, Валленштейн поспешил в Эгер, к границе королевства, чтобы быть ближе к Верхнему Пфальцу и тем легче соединиться с герцогом Бернгардом. Приговор, объявивший его открытым врагом и изменником, не был еще ему известен. Лишь в Эгере громом поразил его этот удар. Он рассчитывал еще на армию генерала Шафгоча, стоявшую в Силезии наготове для него, и попрежнему льстил себя надеждою, что многие даже из тех, которые изменили ему, вновь возвратятся и нему при первом проблеске удачи. Даже во время бегства в Эгер — так мало потрясло страшное испытание его отчаянную душу — он -еще лелеял чудовищный план свергнуть императора с престола. При этих обстоятельствах один из окружавших попросил позволения подать ему совет. «Для императора, — начал он, — ваше высочество остаетесь известным, великим и весьма уважаемым сановником; для неприятеля вы — сомнительный король. Благоразумно ли рисковать известным ради неизвестного? Неприятель воспользуется вашей особой, потому что ему это удобно, но ваше высочество останетесь для него всегда в подозрении, и он всегда будет бояться, что вы с /жим когда-нибудь поступите так же, как теперь с императором.


536
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
Поэтому возвратитесь, пока не поздно». — «Что ж будет тогда?» воз- разил герцог. — «У вас в сундуках сорок тысяч «солдат» (золотых с вычеканенными на них латниками), — ответил тот. — Захватив их, прямо отправьтесь к императорскому двору. Объясните там, что вы поступали до сих пор таким образом исключительно для того, чтобы испытать верность императорских слуг и отличить благонамеренных от подозрительных. И так как многие оказались склонными к измене, то вы и явились предостеречь его императорское величество от этих опасных людей. Таким образом каждого, кто хочет вас сделать преступником, вы сделаете изменником. При императорском дворе вас с сорока тысячами золотых примут, разумеется, с распростертыми объятиями, и вы снова станете важной особой». — «Совет недурен,— ответил Валленштейн после некоторого раздумья, — да чорт его знает!»
Между тем как герцог деятельно вел из Эгера переговоры с неприятелем, вопрошая звезды, и отдавался новым надеждам, чуть не на его глазах оттачивался кинжал* положивший конец его жизни. Императорский приговор, объявлявший его вне закона, возымел свое действие, и мстительная Немезида судила неблагодарному пасть под ударами неблагодарности. Среди своих офицеров Валленштейн, отличая особой благосклонностью одного ирландца по имени Лесли, облагодетельствовал этого человека. Вот кто почувствовал себя призванным привести в исполнение смертный приговор над герцогом и заслужить кровавую награду. Едва этот Лесли успел появиться в свите герцога в Эгере, он поспешил раскрыть коменданту этого города, полковнику Буттлеру и обер-лейтенанту Гордону, шотландцам и протестантам, все злые замыслы герцога, который необдуманно доверил ему их по пути. В них Лесли нашел людей, способных на решительный шаг. Предстоял выбор между изменой и долгом, между законным повелителем и беглым, всеми покинутым мятежником. То, что последний был всеобщим благодетелем, не могло, ведь, ни на мгновение поколебать их выбор. Они дают друг другу торжественную клятву непоколебимо хранить верность императору, а это требует самых стремительных действий против общего врага. Обстоятельства благоприятствовали им — и злой дух герцога сам отдает его в руки мести. Но, чтобы не лишать правосудие его законной жертвы, было решено предоставить ее суду живой, и заговорщики расстаются, приняв отважное решение схватить полководца живым. Глубокая тайна


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
537
облекает этот мрачный заговор, а Валленштейн, не помышляя о нависшей над ним гибели, наоборот, льстит себя уверенностью, что в эгерском гарнизоне найдет храбрейших и вернейших своих защитников.
В то же время ему вручают императорские указы, содержащие приговор и обнародованные во всех лагерях. Теперь он сознает размеры опасности, угрожающей ему, всю невозможность отступления, весь ужас своего одиночества, всю необходимость сдаться на произвол врага. Все раздражение своей раненой души он изливает пред Лесли, и исступление бешенства исторгает у него его последнюю тайну. Он открывает этому офицеру свое решение сдать пфальцграфу Биркенфельдскому ключи к королевству, Эгер и Эльбоген, и в то же время сообщает ему о предстоящем вскоре прибытии в Эгер герцога Бернгарда, о чем он получил спешное известие в минувшую ночь. Это открытие, поспешно сообщенное Лесли участникам заговора, заставляет их изменить первоначальное решение. Близкая опасность не позволяет думать о пощаде. Эгер может каждую минуту перейти в руки неприятеля, и внезапный переворот вновь даст свободу их пленнику. Чтобы избежать этого несчастья, они рёшают в следующую ночь убить его вместе с его приверженцами.
Чтобы было как можно меньше шума, решено было покончить дело во время пиршества, данного полковником Буттлером в эгерском замке. Все прочие явились; лишь Валленштейн, слишком взволнованный, чтобы принять участие в веселом обществе, отказался, прислав извинение. Пришлось, таким образом, по отношению к нему переменить план; с остальными решено было поступить по уговору. Ничего не подозревая, явились все три полковника — Илло, Терцки и Вильгельм Бинский, а с ними также ротмистр Нейман, весьма способный офицер, которому Терцки обыкновенно поручал всякое сложное дело, требовавшее сообразительности. До их прибытия в замок ввели надеяшейших Солдат из гарнизона, также участвовавшего в заговоре, заняли все выходы, а в каморке у столовой спрятали шесть буттлеровских драгун, которые по условному знаку должны были выскочить и перебить изменников. Не помышляя об опасности, уже висевшей над их головами, беспечные гости предались наслаждениям пиршества, и с полными бокалами провозглашались тосты за здоровье Валленштейна — уже не царского слуги, а самодержавного государя. Вино вызвало, их на откровенность, и Илло с чреэвы-


538
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТПЛЕТНЕЙ войны
чайной самоуверенностью заявил им, что через три дня здесь будет армия, равной которой не было еще под рукой Валленштейна. «Да, —прервал Нейман, — и тогда он надеется омыть руки в австрийской крови». Среди этих разговоров подают десерт, и тут Лесли дает условный знак занять подъемный мост и берет все ключи от замка. Столовая вдруг наполняется вооруженными людьми, которые с нежданным приветствием: «Да здравствует Фердинанд!» становятся за креслами обреченных гостей. Ошеломленные, все четверо в предчувствии гибели вскакивают из-за стола. Кинского и Терцки закалывают сразу, прежде чем они успели схватиться за оружие; Нейману удается во время смятения бежать во двор, где, однако, часовые узнают его и немедленно убивают. Один Илло сохранил достаточно присутствия духа для защиты. Прислонившись к окну, он осыпал горькими упреками в предательстве Гордона, вызывая его на честный и рыцарский бой. Лишь после мужественной самозащиты, убив двоих из своих врагов, он пал, подавленный численным превосходством нападавших и пораженный десятью ударами. Тотчас после этого Лесли поспешил в город, чтобы предупредить возможные беспорядки. Увидя, как он бежит задыхаясь, часовые у ворот замка выстрелили в него, думая, что это один из изменников, но не попали. Эти выстрелы встревожили стражу во всем городе, и лишь благодаря скорому прибытию Лесли караульные успокоились. В обстоятельном рассказе он раскрыл им весь ход заговора герцога и меры, уже принятые против него, судьбу четырех мятежников и участь, ожидающую самого вожака. Встретив со стороны солдат полную готовность содействовать ему, он снова заставил их присягнуть — оставаться верными императору и жить и умереть за правое дело. После этого из з&мка в город отправлено сто буттлеровских драгун с поручением объехать все улицы, чтобы задержать приверженцев герцога и предотвратить всякую смуту. В то же время все ворота города Эгера €ыли заняты и всякий доступ к замку герцога, выходившему на площадь, прегражден многочисленным и надежным отрядом, так что герцог не мог ни ускользнуть, ни получить помощь извне.
Но прежде чем приступить к делу, заговорщики долго еще совещались в замке, убить ли в самом деле герцога или удовлетвориться его арестом. Обагренные кровью и над трупами перебитых сообщников Валленштейна эти свирепые сердца содрогнулись пред чудовищным деянием — покончить столь славную жизнь. Они видели


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
539
его вождем в сражении, в дни его счастья, окруженного его победоносной армией, в полном блеске его властного величия, — и снова привычный страх охватывает их трепетные сердца. Но мысль об угрожающей им опасности подавляет эту мимолетную слабость. На память приходят угрозы, высказанные за столом Илло и Нейманом; пред взором их саксонцы и шведы приближаются уже к Эгеру с грозной армией, и единственное спасение — в немедленной гибели изменника. Первоначальное решение остается таким образом неизменным, и приготовленному уже убийце, ирландцу капитану Деверу, отдан кровавый приказ.
Между тем как в эгерском замке три заговорщика решали участь Валленштейна, сам он, совещаясь с Сени, старался прочитать ее в звездах. «Опасность не миновала», — изрек пророчески астролог. «Опасности нет, — ответил герцог, точно желая подчинить само небо своей воле, — но что ты в ближайшем будущем очутишься в темнице, — продолжал он так же пророчески, — это, друг мой Сени, написано в звездах». Расставшись с астрологом, Валленштейн был уже в постели, когда капитан Деверу явился пред его дворцом с шестью алебардщиками и свободно был впущен в замок часовыми, которые не раз видели его входящим к генералу в необычное время и выходящим от него. Встретив на лестнице пажа, который хотел закричать, его закололи пикой. В комнате у спальни убийцы натыкаются на камердинера, который, выйдя из спальни своего господина, запер ее только что на ключ. Приложив палец к устам, испуганный раб подает им знак не шуметь, так как герцог только что заснул. «Теперь, любезный, — восклицает Деверу, — как раз пора шуметь!» С этими словами он бросается к запертым дверям, припертым и изнутри засовом, и выбивает их ударом ноги.
Пробужденный ружейным выстрелом от первого сна, Валленштейн бросился к окну, чтобы позвать стражу. В этот момент из окон смежного флигеля доносятся до него рыдания и вопли графинь Терцки и Кинской, только что получивших известие об убийстве их мужей. Прежде чем он успел подумать об этом страшном событии, Деверу с убийцами был уже в комнате. В одной рубашке, как он вскочил с постели, Валленштейн стоял у окна, прислонившись к столу. «А, это ты, мерзавец, вздумал предать врагу войско императора и сорвать корону с главы его величества? — кричит Деве- 1РУ-—Так умри же!» Он задержался на несколько мгновений, как


540
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
бы ожидая ответа. Но изумление и надменность замыкают уста герцога. С распростертыми руками он принимает смертельный удар алебардой в грудь и падает в крови, не издав ни звука.
На следующий день является от герцога Лауэнбургского гонец е известием о немедленном прибытии этого принца. Его задерживают и отправляют к герцогу другого слугу в ливрее Валленштейна, чтобы заманить принца в Эгер. Хитрость удается, и Франц-Альберт сам отдается в руки неприятеля. Герцог Бернгард Веймарский, уже находившийся на пути в Эгер, еле избежал такой участи. К счастью, он во-время получил известие о гибели Валленштейна и быстрым отступлением избежал опасности. Фердинанд пролил слезу над участью своего полководца и приказал отслужить в Вене три тысячи панихид по убитом. При этом он не забыл, однако, вознаградить убийц золотыми цепями, камергерскими ключами, почестями и рыцарскими поместьями.
Так окончил Валленштейн, пятидесяти лет от роду, свою полную славы, необыкновенную жизнь. Вознесенный честолюбием и честолюбием повергнутый во прах, при всех своих недостатках большой и удивительный человек, он был бы достоин восхищения и недосягаемо велик, если бы соблюдал меру, Добродетели повелителя и героя, ум, справедливость, твердость и мужество исполински выступают в его натуре; но он был лишен простых добродетелей человека, какие украшают героя и обеспечивают любовь повелителю. Страх был его волшебным жезлом; не зная меры ни в наказаниях, ни в наградах, он умел держать рвение своих подчиненных в неустанном напряжении, и таким повиновением, какое оказывали ему, не может похвастать ни один полководец средних и новых веков. Покорность своим велениям он ценил выше храбрости, так как вторая есть орудие солдата, а первая — орудие полководца. Он упражнял повиновение своих войск сумасбродными приказаниями и награждал за послушание даже в ничтожных мелочах с расточительной щедростью, потому что он ценил самую покорность выше того, чему она служила. Однажды он под страхом смертной казни запретил всей армии носить какие-либо другие перевязи кроме красных. Один ротмистр, едва услышав об этом приказе, сбросил с себя затканную золотом перевязь и растоптал ее ногами. Узнав об этом, Валленштейн тотчас же произвел его в полковники. Его взор всегда схватывал всю совокупность вещей, и при всей кажущейся произвольности он ни-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
541
жогда не терял из виду целесообразности. Грабежи солдат в дружественных землях вызвали строгие приказы против мародеров, и каждому уличенному в краже грозила виселица. И вот однажды Валленштейн, встретив в поле солдата, без всякого расследования приказал схватить его как нарушителя закона и обычным страшным словечком, не допускавшим противоречия: «Повесить бестию!»,
приговорил его к смерти. Солдат клялся и доказывал свою невинность, но невозвратный приговор произнесен. «Так пусть тебя повесят без вины, — произносит бесчеловечный Валленштейн, — тем больше будут трепетать виновные». Уже готовятся исполнить приговор, как солдат, видя неминуемую гибель, решается в отчаянии отомстить перед смертью. В неистовстве бросается он на своего судью, но прежде чем он успел привести в исполнение свой замысел, он был обезоружен толпой окружающих. «Теперь отпустите его, — говорит герцог, — теперь будут бояться». Его щедрость имела источником громадные доходы, доходившие до трех миллионов ежегодно, не считая несметных сумм, получавшихся под предлогом контрибуций. Его свободный дух и проницательная мысль ставили его выше религиозных предрассудков его времени, и иезуиты никогда не могли простить ему того, что он насквозь понимал их систему и видел в папе лишь римского епископа.
Но так как еще со времен пророка Самуила никто из бывших в раздоре с церковью не кончал счастливо, то и Валленштейн тоже умножил число ее жертв. Происки монахов лишили его в Регенсбурге власти над армией и в Эгере — жизни; монашеские козни лишили его, быть может, того, что дороже жизни и власти, — его честного имени и доброй славы в потомстве. Ибо, в конце концов, нужно во имя справедливости признать, что история этого необычайного человека передана нам не вполне честными перьями и что сообщения об измене герцога и его видах на корону Чехии опираются не на строго доказанные факты, а лишь на вероятные предположения. Пока еще не найдено документов, которые с исторической достоверностью вскрыли бы тайные пружины его действий, а из известных и вполне достоверных его поступков нет ни одного, который не мог бы проистекать из совершенно чистых мотивов. Многие из его шагов, вызывавших наибольшие порицания, доказывают лишь неподдельную склонность его к миру, а большинство других объясняется и оправдывается вполне понятным недоверием к императору и извинительным стре¬


542
ИСТОРИЯ тридцатилетием войны
млением сохранить свой авторитет. Правда, его отношения к курфюрсту Баварскому свидетельствуют о неблагородной мстительности ш. злопамятности. Но ни один из его поступков не дает нам права считать его измену доказанной. Если, наконец, тягостное положение и. отчаяние заставили его действительно заслужить приговор, павшиы. на невинного, то это не может служить оправданием самому приговору. Так пал Валленштейн — не потому, что был мятежником, но стал мятежником потому, что пал. Горе живому, который избрал своим врагом победоносную партию; горе мертвому, что этот рраг пережил его и написал его историю.
КНИГА ПЯТАЯ
Смерть Валленштейна требовала назначения нового генералиссимуса,, и император уступил, наконец, убеждениям испанцев и вручил этот пост сыну своему Фердинанду, королю Венгерскому. Действительное начальство лежало на графе Галласе, который исполнял обязанности главнокомандующего, между тем как принц собственно лишь украшал этот пост своим именем и саном. Вскоре под знаменами Фердинанда собирается значительная армия; герцог Лотарингский лично ведет ему вспомогательные войска, а ид Италии является на помощь кардинал-инфант с подкреплением в десять тысяч человек. Чтобы вытеснить неприятеля с берегов Дуная, новый главнокомандующий предпринимает то, чего нельзя было добиться от его предшественника, — осаду Регенсбурга. Напрасно герцог Веймарский Бернгард вторгается в самые недра Баварии, чтобы отвлечь неприятеля от этого города; Фердинанд ведет осаду с непреклонной настойчивостью, и после упорного сопротивления имперский город открывает пред ним свои ворота. Вскоре Донауверт постигает такая же участь; затем приступают к осаде Нердлингена в Швабии. Потеря столь многих имперских городов была тем чувствительнее для шведской партии, что дружба их была до сих пор столь необходима для успехов шведского оружия; тем меньше можно было допустить равнодушие к их судьбе. Неизгладимым позором покрыли бы себя шведы, покинув своих союзников в этом тягостном положении и отдав их в жертву мести неумолимого победителя. По этим мотивам швед« ская армия под предводительством Горна и Бернгарда Веймарского направляется к Нердлингену, чтобы спасти город хотя бы ценой сражения.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
543
Трудно было надеяться на удачу, так как перевес был явно на стороне неприятеля; при этих обстоятельствах уклониться от боя было тем благоразумнее, что неприятельские войска должны были вскоре разделиться, так как итальянские отряды были предназначены для Нидерландов. Пока, однако, можно было занять такую позицию, которая прикрывала бы Нердлинген и отрезала бы неприятелю подвоз припасов. На всех этих соображениях настаивал Густав Горн в шведском военном совете, но его доводы не нашли отклика в умах, опьяненных продолжительным военным счастьем и поэтому считавших, что советы благоразумия продиктованы лишь страхом. Уступая по необходимости авторитету герцога Бернгарда, Густав Горн вынужден был против воли согласиться на сражение, о несчастном исходе которого ему заранее говорило мрачное предчувствие.
Было очевидно, что исход боя зависел от занятия одного холма, господствующего над императорским лагерем. Попытка занять его ночью не удалась, так как затруднительное передвижение орудии через просеки и тропинки задерживало движение войск. Когда к полуночи подошли сюда, неприятель уже занял холм и укрепил его сильными окопами. Пришлось ждать дня, чтобы взять укрепление штурмом. Неукротимая отвага шведов проложила себе путь чрез все препятствия; полукруглые шанцы были взяты всеми назначенными частями; но так как оба отряда вторгаются в укрепления одновременно с обеих сторон, то они бросаются друг на друга и приходят в замешательство. В это злополучное мгновение взлетает на воздух пороховая бочка, и это производит величайшее смятение- в шведских войсках. Императорская кавалерия врывается в расстроенные ряды, и все обращаются в бегство. Никакие увещания вождя не могут заставить бегущих перейти снова к нападению.
Тогда для удержания этой важной позиции он решает двинуть сюда свежие войска; но она уже занята несколькими испанскими полками, и всякая попытка овладеть ею отбивается этими войсками с геройским мужеством. Семь раз идет на приступ один из посланных Бернгардом полков и семь раз отступает. Вскоре ущерб, причиненный погерей этой позиции, дает себя знать. Огонь неприятельской артиллерии производит с холма страшное опустошение в смежном крыле шведов, и Густав Горн, командующий им, вынужден отступить. Вместо того чтобы прикрыть отступление своего помощника и удержать преследующего врага, герцог Бернгард сам оказался


544
ИСТОРИЯ ТРИДЦ \ТИЛЕТНЕИ войны
вытесненным численным превосходством неприятеля на равнину, где его бегущая кавалерия производит сумятицу в полках Горна и тем довершает общее поражение и бегство. Почти вся пехота взята в плен или перебита, более двенадцати тысяч человек осталось на тюле битвы, восемьдесят орудий, около четырех тысяч телег и триста штандартов и знамен достаются императору. Сам Густав Горн вместе с тремя другими генералами взят в плен. С трудом спасает герцог Бернгард жалкие остатки армии, которые вновь собираются под его знаменами лишь во Франкфурте.
Нердлингенское поражение стоило канцлеру Оксеншерне второй бессонной ночи в Германии. Необозримы были причиненные поражением потери. Шведы сразу утратили свое боевое превосходство, а вместе с ним доверие всех союзников, которое опиралось лишь на военные успехи первых. Опасный разрыв грозил гибелью всему протестантскому союзу. Страх и ужас охватил всю партию, а католическая партия с высокомерным торжеством поднялась из своего глубокого падения. Швабия и смежные земли испытали первые следствия нердлингенского поражения, и Вюртемберг особенно терпел от победоносных войск. Все члены гейльбронского союза трепетали при мысли о мести императора; все, что могло бежать, укрылось в Страсбурге, и беззащитные имперские города с содроганием ждали решения своей участи. Некоторая мягкость по отношеншо к побежденным возвратила бы более слабых под ^ласть императора. Но суровость, «с которою обошлись даже с теми, кто подчинился добровольно, довела остальных до отчаяния и одушевила их к энергичнейшему сопротивлению.
В этом тягостном положении все искали совета и помощи у Оксеншерны. Оксеншерна искал того же у германских чинов. Не было армий; не было денег для создания нового войска и для уплаты жалованья, которого бурно требовали старые войска. Оксеншерна обращается к курфюрсту Саксонскому, который разрывает союз со шведами и вступает в Пирне в переговоры с императором о мире. Ой требует помощи от нижиесаксонских чинов, но они, давно уже истощенные денежными требованиями и притязаниями шведов, заботятся теперь лишь о себе, а герцог Люнебургский Георг вместо того, чтобы спешить на помощь в Верхнюю Германию, осаждает 1Минден, чтобы сохранить его за собой. Покинутый своими германскими союзниками, канцлер старается заручиться помощью ино-


Развалины зала в Эгере, где были перебиты полководцы Валленштейна
С фотографии


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
545
странных держав. Он просит денег и войск у Англии, Голландии, Венеции и под гнетом крайней необходимости решается на тягостный шаг, которого избегал так долго, — бросается в объятия Франции.
Настал, наконец, день, которого так долго с жадным нетерпением ждал Ришелье. Лишь полная невозможность спастись иначе могла заставить протестантских государей Германии поддерживать притязания Франции на Эльзас. Это безвыходное положение наступило; Франция стала необходимой и заставила дорого заплатить себе за деятельное участие, которое она отныне принимает в германской войне. С честью и славой выступила она теперь на политическом поприще. Уже Оксеншерна, которому ничего не стоило жертвовать правами и землями Германии, уступил Ришелье имперскую крепость Филиппсбург и другие потребованные Францией укрепления; теперь и верхнегерманские протестанты отправили от своего имени особое посольство, предлагая отдать под покровительство Франции Эльзас, крепость Брейзах (которою еще предстояло завладеть) и все укрепления на Верхнем Рейне, бывшие ключом к Германии. Что означает французское покровительство, — показывала судьба епископств Мец- ского, Тулльского и Верденского, которые Франция охраняла уже несколько столетий даже от их законных владетелей. Трирская ■область была уже занята французскими гарнизонами; Лотарингия могла считаться завоеванной, так как каждую минуту могла быть наводнена французскими войсками, не имея никакой возможности тягаться своими силами с страшным соседом. Теперь Франция питала основательные надежды присоединить к своим обширным владениям также Эльзас, а затем — в виду предстоящего раздела Испанских Нидерландов между французами и голландцами — сделать Рейн своей естественной границей со стороны Германии. Так позорно были проданы права Германии германскими чинами этой вероломной, жадной державе, которая под маской бескорыстной дружбы стремилась лишь к расширению своих владений и, бесстыдно присваивая себе почетное звание защитницы, думала только о том, как бы раскинуть свои сети и попользоваться в общей смуте.
За эти важные уступки Франция обязалась устроить диверсию для шведских войск войной с испанцами и, в случае открытого разрыва с самим императором, держать по сю сторону Рейна армию в двенадцать тысяч человек, которая в союзе со шведами и немцами ■будет действовать против Австрии. Желательный предлог для войны
768 35


546
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
с испанцами был подан ими самими. Они напали из Нидерландов на город Трир, изрубили расположенный здесь французский гарнизон, овладели, вопреки международному праву, особой курфюрста, бывшего под покровительством Франции, и отправили его как пленника во Фландрию. Когда кардинал-инфант в качестве наместника Испанских Нидерландов не дал королю Французскому удовлетворения и отказался освободить пленного курфюрста, то Ришелье по старинному обычаю объявил ему формально через герольда в Брюсселе войну, которая, действительно, была начата одновременно тремя французскими армиями: в Милане, Вальтелине и Фландрии. Меньшее значение придавал, очевидно, французский министр войне с императором, обещавшей меньше выгод и больше трудностей. Тем не менее в Германию была отправлена через Рейн, под начальством кардинала де-ла-Валетта, четвертая армия, которая, соединившись с войсками герцога Бернгарда, двинулась без предварительного объявления войны на императора.
Гораздо более чувствительным ударом, чем даже поражение под Нердлингеном, было для шведов примирение курфюрста Саксонского с императором, которое, после многократных попыток с обеих сторон воспрепятствовать или содействовать ему, совершилось, наконец, в 1634 году в Пирне, а в мае следующего года было закреплено формальным миром в Праге. Курфюрст Саксонский никогда не мог примириться с притязаниями шведов в Германии, и его отвращение к этой чужеземной державе, предписывавшей законы в Германской империи, возрастало с каждым новым требованием, обращенным Оксеншерна к имперским чинам Германии. Это нерасположение к шведам находило сильнейшую поддержку со стороны испанского двора, стремившегося примирить Саксонию с императором. Утомленный неудачами столь долгой и опустошительной войны, печальной ареной которой были главным образом саксонские земли, тронутый всеобщим страшным бедствием, в какое враги и друзья без различия повергали его подданных, и склоненный соблазнительными предложениями Австрийского дома, курфюрст покинул, наконец, общее дело и, мало помышляя об участи других чинов и о германской свободе, он думал лишь о том, как бы поправить свои дела хотя бы за счет общего блага.
И действительно, бедствия в Германии достигли столь крайнего продела, что миллионы языков молили лишь о мире, и самый невы¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
547
годный мир казался уже благодеянием небес. Пустыни простирались там, где прежде трудились тысячи бодрых и деятельных людей; где природа изливала самые благостные свои дары, где царили благополучие и зажиточность, — там воцарилась теперь пустыня. В полном запустении лежали одичавшие поля, покинутые трудолюбивым пахарем, и где прежде всходили молодые побеги или приветливо наклонялись книзу хлеба, там проход одного отряда уничтожал труды целого года, последнюю надежду измученного народа. Сожженные земли, запущенные поля, погоревшие деревни тянулись на протяжении многих миль, являя картину страшного разрушения, между тем как их обнищавшие обитатели сами умножали число этих разбойничьих отрядов, страшными насилиями вымещая на своих спасшихся согражданах то, от чего пострадали сами. Было одно спасение от мучений — стать самому мучителем. Города стонали под бичом разнузданных грабительских гарнизонов, поглощавших достояние граждан и с невероятным своеволием дававших чувствовать, что такое вольности войны, преимущества их профессии и требования необходимости. Если уже от одного краткого прохождения армии целые области становились пустынями, если другие нищали от зимних квартир или истощались контрибуциями, то все это были лишь преходящие бедствия, и прилежание одного года могло изгладить следы нескольких мучительных месяцев. Но не знали этого отдыха те* в жилищах которых или по соседству был расположен гарнизон. •Даже перемена военного счастья не могла избавить их от несчастной судьбы, потому что по стопам побежденного являлся на его место победитель, и друг и недруг были равно безжалостны. Запущенные поля, уничтоженные жатвы, все увеличивающиеся армии, проносившиеся бурей по истерзанным землям, несли с собой, как неизбежное следствие, голод и дороговизну, а в последние годы все эти ужасы были довершены еще неурожаем. Скопление людей в лагерях и по- * стоях, недостаток на одной стороне и пресыщение на другой породили моровую язву, опустошавшую земли более, чем меч и пламя. Все основы порядка были расшатаны на протяжении этого длительного потрясения; исчезло уважение к человеческим правам, страх пред законами, чистота нравов; сгинула вера и верность, и лишь одна сила царила под своим железным скипетром. Пышно разрослись под покровом анархии и безнаказанности все пороки, и люди одичали вместе с пажитями. Никакое положение не удерживало


548
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
необузданного своеволия, никакое достояние не могло спастись от нужды или алчности. Солдат (вот слово, в одном звуке выражающее все бедствия этого времени), солдат царил повсюду, и нередко могущество этого грубейшего из деспотов давало себя знать даже его начальникам. Начальник армии был более важной особой в стране, где он появлялся, чем ее законный государь, которому нередко приходилось прятаться в своих замках. Вся Германия кишела такими маленькими тиранами, и земли ее одинаково жестоко страдали как от своих врагов, так и от своих защитников. Все эти раны причиняли особенно большие страдания при мысли, что Германия страдала от алчности иноземных держав, которые нарочно затягивали бедствия войны для достижения своих корыстных целей. Германия истекала кровью под бичом войны для обогащения и завоеваний Швеции. Ради величия Ришелье во Франции должен был неугасимо пылать в Германии факел раздоров.
Но не только своекорыстные голоса высказывались против мира. Если шведы, как и германские имперские чины, желали продолжения войны из нечистых мотивов, то за нее говорила и здравая политика. Можно ли было после нердлингенского поражения ждать от императора справедливого мира? И если невозможно, то неужели в продолжение семнадцати лет сносили все тяготы войны, истощая все силы лишь для того, чтобы, в конце концов, не приобрести ничего или даже выйти из войны с ущербом? За что пролита вся эта кровь, если все останется по-старому, если не получат никакого удовлетворения права и требования, если все, добытое с таким трудом, придется вернуть по мирному договору? Не лучше ли сносить еще два- три года так долго переносившиеся тяготы, чтобы пожать, наконец, плоды двадцатилетних страданий? Между тем невозможно было сомневаться в выгодном мире, если только шведы и германские протестанты на поле битвы и в политике стойко будут выступать совместно и бороться за свои общие интересы, соединив свои силы и оказывая взаимную поддержку друг другу. Лишь их раздоры делают врага сильным и отдаляют надежду на устойчивый и благостный мир. И это величайшее зло причинил протестантскому делу курфюрст Саксонский, заключивший отдельный мирный договор с Австрией.
Еще до нердлингенского сражения он начал переговоры с императором, но несчастный исход сражения ускорил заключение дого¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
549
вора. Исчезла вера в помощь шведов, и явилось сомнение, сумеют ли они когда-нибудь оправиться от этого тяжкого удара. Раздоры между их вождями, неповиновение в войсках и истощение шведского государства не позволяли более ожидать от них каких-либо великих подвигов. Тем более казалось нужным поскорее воспользоваться великодушием императора, который и после нердлингенской победы не отказывался от своих предложений. Оксеншерна, собравший чины во Франкфурте, предъявлял требования; император, наоборот, давал; не много надо было думать, чтобы решить, на чью сторону стать.
Между тем хотели избежать такого впечатления, будто отступают от общего дела во имя своих собственных выгод. Все германские имперские чины и даже шведы были приглашены оказать содействие этому миру и принять в нем участие, хотя курфюршество Саксонское и император были единственными участниками договора, самовольно объявлявшими себя, таким образом, законодателями для всей Германии. В договоре шла речь о жалобах протестантских чинов; их отношения и права определялись этим самовластным судом, и даже участь вероисповеданий решалась здесь без участия столь заинтересованных в этом государей. Предполагался всеобщий мир, проводимый в качестве закона для всей империи; он должен был быть обнародован и приведен в исполнение, как законное имперское постановление, имперской экзекуционной армией. Кто отказывался от него, становился врагом империи, и таким образом всякий, вопреки всем правам чинов, обязан был признать закон, изданный помимо него. Таким образом уже по форме пражский мир являлся актом произвола; тем же был он и по своему содержанию.
Главной причиной разрыва между курфюршеством Саксонским и императором был реституционный эдикт; поэтому при их примирении главное внимание надлежало обратить на него. Не уничтожая его прямо и формально, пражский мир постановлял, что все непосредственные церковные владения, а из несамостоятельных те, которыми овладели протестанты после пассауского договора, еще в течение сорока лет’останутся в том положении, в каком застал их реституционный эдикт, но без голоса в имперском сейме. Еще до истечения этих сорока лет комиссия, составленная из равного числа представителей обоих исповеданий, должна мирно и законно распорядиться ими, и если и тогда не будет постановлен окончательный приговор, то обе стороны вступят снова в те права, которыми пользова¬


550
ПСТОРПЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
лись до издания реституционного эдикта. Таким образом этот выход, весьма далекий от того, чтобы искоренить семя раздора, лишь отдалял на время его пагубные следствия, и искра новой войны таилась уже в этой статье пражского мирного договора.
Архиепископство Магдебургское закрепляется за принцем Августом Саксонским, а Гальберштадтское — за эрцгерцогом Леопольдом-Вильгельмом. От магдебургских земель отрезан ряд округов и подарен Саксонии; с администратором магдебургским Христианом- Вильгельмом Бранденбургским рассчитываются иным образом. Герцогам Мекленбургским, в случае их присоединения к этому миру, возвращаются их земли, которыми они, к счастью, давно уже владели по милости Густава-Адольфа; Донауверту возвращены его имперские вольности. Несмотря на всю важность избирательного голоса пфальцских наследников для протестантских партий империи, настойчивое требование их совершенно обойдено в договоре, потому что лютеранский государь не обязан справедливостью по отношению к реформату. Все завоеванное протестантскими чинами, лигой и императором в этой войне друг у друга возвращено первоначальным владетелям; все присвоенное иноземными государствами — Швецией и Францией — должно быть у них отнято сообща. Войска обеих договаривающихся сторон соединяются в одну имперскую армию, которая, получая от империи содержание и жалованье, должна вооруженной рукой привести в исполнение постановления этого мира.
Так как пражский мирный трактат имел значение общеимперского закона, то те статьи его, которые не касались империи, были присоединены к нему в виде отдельного договора. Здесь курфюрст Саксонский получал Лузацню в качестве лена Чехии, и особо определялась религиозная свобода в этой стране и в Силезии.
Все евангелические чины были приглашены прйнять участие в пражском мире и на этом условии получали амнистию, за исключением государей Вюртемберга и Бадена, земли которых, уже захваченные, было нежелательно возвратить без всяких условий, и за исключением подданных Австрии, поднявших оружие на своего государя, и тех чинов, которые под председательством Оксеишерна составляли совет верхнегерманских округов. Это изъятие было сделано не для того, чтобы продолжать с ними войну, но для того, чтобы подороже продать мир, ставший для них необходимым. Земли их удерживались в качестве залога до повсеместного принятия мира,


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
551
когда все будет возвращено и все приведено в прежнее положение. Одинаково справедливое отношение ко всем, быть может, восстановило бы взаимное доверие между главой и членами, между протестантами и папистами, между реформатами и лютеранами, и шведам, покинутым всеми своими союзниками, пришлось бы с позором удалиться из Германии. Но это неодинаковое отношение усилило недоверие и упорство обойденных чинов и дало шведам возможность поддержать пламя войны и сохранить своих приверженцев в Германии.
Пражский мир, как и следовало ожидать, встретил весьма различный прием в Германии. Старались сблизить обе партии, а в результате только навлекли на себя упреки со стороны обеих. Протестанты жаловались на ограничения, навязанные им этим миром; католики находили, что с этой отвратительной сектой обходятся слишком хорошо за счет истинной церкви. По и х мнению, нерушимые права церкви были нарушены тем, что евангелисты получали сорока- летнее пользование церковными имуществами. С точки зрения пер - в ы X, протестантскую церковь предали тем, что не отстояли религиозной свободы их единоверцев в австрийских владениях. Но самые яростные упреки обрушились на курфюрста Саксонского, которого старались изобразить в печатных произведениях вероломным перебежчиком, предателем религии и имперской свободы и сообщником императора.
Но курфюрст находил утешение и видел свое торжество в том, что большинству евангелических чинов поневоле приходилось согласиться на этот мир. Курфюрст Бранденбургский, герцог Веймарский Вильгельм, князья Ангальтские, герцоги Мекленбургские, герцоги Брауншвейг-Люнебургские, ганзейские города и большинство имперских городов присоединились к нему. Ландграф Гессенский Вильгельм колебался или только притворялся колеблющимся некоторое время для того, чтобы выиграть время и действовать, смотря по ходу событий. С мечом в руке он овладел богатыми землями в Вестфалии, из которых черпал главные ресурсы для ведения воины и которые в силу мирного договора обязан был возвратить. На герцога Бернгарда Веймарского, владения которого существовали только на бумаге, смотрели не как на сторону, ведущую войну, а прежде всего как на воюющего полководца. По обоим этим мотивам он должен был с негодованием отвергнуть пражский мир. Все его богатство заключалось в его храбрости, все его владения — в его шпаге. Лишь


552
ИСТОРИЯ ТРИДЦ4ТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
война делала его сильным и значительным; лишь война могла осу- ществить его честолюбивые замыслы.
Но из тех, кто протестовал против пражского мира, громче всех заговорили шведы, и никто не имел более основательных причин для этого. Призванные в Германию самими немцами, спасители протестантской церкви и государственной свободы, за которую было заплачено ценою потоков их крови и священной жизни их короля* они видели теперь, что их позорно покинули, что они обманулись во всех своих расчетах, что их изгоняли без вознаграждения, беэ благодарности из страны, за которую они проливали кровь, и что их предали на издевательство врагам те самые государи, которые были им всем обязаны. Об удовлетворении их, о возмещении их убытков, о вознаграждении за завоевания, которых они теперь лишались, не было упомянуто в пражском мире ни единым словом. Они должны были теперь уйти беднее, чем пришли, или, в случае сопротивления, их изгнали бы из Германии те самые люди, которые их сюда призвали. Правда, в конце концов курфюрст Саксонский упомянул о вознаграждении их, исключительно денежном и всего в сумме двух с половиной миллионов гульденов. Но шведы издержали гораздо больше своих денег. Это позорное предложение удовлетворить их одними деньгами задело их своекорыстие и возмутило их гордость. «Курфюрсты Баварский и Саксонский, — отвечал Оксен- шерна, — в вознаграждение за помощь, которую они по обязанности, в качестве вассалов, оказали императору, заставили себе уплатить значительными областями, а нас, шведов, отдавших за Германию своего короля, хотят выпроводить домой с жалкими двумя с половиною миллионами». Для шведов тем больней было обмануться в своих надеждах, чем уверенней были их расчеты получить в вознаграждение герцогство Померанское, нынешний владетель которого^ был стар и не имел наследников. Но Померания была по пражскому миру обещана курфюрсту Бранденбургскому. К тому же против водворения шведов на этой границе империи возражали все соседние государства.
Никогда в течение всей войны положение шведов не было хуже, чем в 1635 году, непосредственно вслед за обнародованием пражского мира. Многие из их союзников, особенно среди имперских городов, покинули их, чтобы насладиться благами мира; другие были принуждены к этому победоносным оружием императора. Аугсбург,


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
553
побежденный голодом, покорился на тяжелых условиях; Вюрцбург и Кобург достались австрийцам. Гейльбронский союз был формально распущен. Почти вся Верхняя Германия, средоточие шведских войск, признала главенство императора. Саксония, опираясь на пражский мир, потребовала удаления войск из Тюрингии, Гальбер- штадта, Магдебурга. Филиппсбург, плацдарм французской армии, был захвачен врасплох австрийцами со всеми запасами, и эта важная потеря подорвала активность Франции. К довершению стеснительного положения Швеции как раз теперь приблизился срок перемирия с Польшей. Вести одновременно войну с Польшей и Германией было совсем не по силам Швеции, которой предстоял выбор, от кого из этих двух неприятелей избавиться. Гордость и честолюбие продиктовали продолжение германской войны, как бы ни были тяжелы жертвы по отношению к Польше. Но для того чтобы внушить должное уважение Польше и при переговорах о перемирии или мире не потерять совершенно своей свободы, все-таки необходима была армия.
Со всеми этими несчастиями, одновременно постигшими Швецию, мужественно боролся непреклонный и неистощимый в средствах Оксеншерна. Его проницательный ум подсказал ему, как обратить злоключения, свалившиеся на него, в свою же пользу. Отпадение столь многих имперских чинов от шведской партии лишало его, правда, большинства его прежних союзников, но оно в то же время избавляло от необходимости щадить их. И чем больше становилось число его врагов, тем больше было земель, по которым могли распространяться его армии, тем больше складов открывалось ему. Вопиющая неблагодарность чинов и высокомерное презрение, выказанное ему императором (который не удостоил его даже непосредственных переговоров о мире), пробудили в нем мужество отчаяния и благородную настойчивость бороться до конца. Самая неудачная война не могла сделать дела шведов хуже, чем они были теперь, и если им было суждено очистить Германию, то приличнее и благороднее сделать это, по крайней мере, с мечом в руке, уступая силе, а не страху.
Отчаянное положение, в котором оказались шведы в результате предательства их союзников, заставило их обратить взоры прежде всего к Франции. Последняя ответила им самыми ободряющими предложениями. Интересы обеих держав тесно соприкасались.


554
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОИНЫ
Франция, давая погибнуть армии шведов в Германии, повредила бы себе самой. Беспомощное положение шведов давало основание для Франции соединиться с ними теснее и принять более деятельное участие в германской войне. Уже после заключения со шведами договора в Бервальде в 1632 году Франция оружием Густава-Адольфа воевала с императором без открытого и формального разрыва, оказывая денежную помощь его противникам и стараясь увеличить число его врагов. Но, встревоженная неожиданно быстрыми и чрезвычайными успехами шведского оружия, она как будто упустила из виду на некоторое время свою первоначальную цель, чтобы восстановить равновесие сил, нарушенное превосходством шведов. Она старалась договорами о нейтралитете защитить католических государей Германий от победоносного шведа, и когда эти попытки завершились неудачей, собиралась сама вступить в борьбу с ним. Но едва смерть Густава-Адольфа и беспомощность шведов рассеяли эти опасения, как Франция с новой энергией вернулась к своим первоначальным замыслам и щедро оказывает неудачникам ту поддержку, в которой она отказывала им, когда они имели успех. Не встречая теперь противодействия, которое оказывал ее завоевательным планам честолюбивый и бдительный Густав-Адольф, она пользуется благоприятной ситуацией после нердлингенского поражения, чтобы взять в свои руки руководство войною и предписывать законы тем, кто нуждается в ее могущественном покровительстве. Обстоятельства благоприятствуют самым смелым ее замыслам, и то, что раньше было лишь прекрасной химерой, делается отныне обдуманной и вполне оправдываемой обстоятельствами целью. Итак, теперь Франция посвящает германской войне все свое внимание, и, обеспечив договором с немцами свои частные цели, она выступает на политической арене в качестве активной и господствующей силы. Пока участники войны истощали себя в многолетней борьбе, она щадила свои силы и в течение десяти лет вела войну лишь своими деньгами. Теперь, когда обстоятельства призывают ее к непосредственной деятельности, она берется за меч и позволяет себе начинание, повергающее в изумление всю Европу. Она одновременно высылает в моря два флота, отправляет шесть различных армий и содержит на свои день- ти целую державу и многих германских государей. Ободренные на- деждой на ее могущественную защиту, шведы и немцы воспрянули из своего глубокого уныния, рассчитывая с мечом в руке добыть


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
555
более славный мир, чем пражский. Покинутые прежними союзниками, примирившимися с императором, они тем теснее соединяются с Францией, которая удваивает свою помощь по мере того, как растет нужда в ней, принимая в германской войне все большее участие, хотя все еще негласно, пока, наконец, не сбрасывает маску и не вступает в непосредственную борьбу с императором.
Чтобы обеспечить шведам полную свободу действий против Австрии, Франция начала с того, что освободила их от войны с Польшей. При помощи своего посланника графа д’Аво она склонила обе стороны заключить в Штумедорфе, в Пруссии, дальнейшее перемирие на двадцать шесть лет, правда, не без большого ущерба для Швеции, которая одним взмахом пера лишилась почти всей Польской Пруссии — приобретения, столь дорого стоившего Густаву-Адольфу. Бервальдский договор с некоторыми коррективами, которых требовали обстоятельства, был возобновлен на более долгий срок сперва в Компьене, затем в Висмаре и Гамбурге. Разрыв с Испанией произошел еще в мае 1635 года, и энергичное нападение французов на эту державу лишило императора весьма важной поддержки из Нидерландов; содействие, оказанное ландграфу Кассельскому Вильгельму и Бернгарду Веймарскому, дало большую свободу шведскому оружию на Эльбе и Дунае, а сильная диверсия на Рейне принудила императора раздробить свои силы.
В результате война возгорелась еще яростнее, и хотя император уменьшил пражским миром число своих противников внутри Германии, он увеличил пыл и энергию своих внешних врагов. Он добился безграничного влияния в Германии и сделался, если не считать некоторых чинов, хозяином всего государственного организма и его сил, так что мог отныне действовать снова в качестве императора и владыки Германии. Первым следствием этого было возведение его сына Фердинанда III в сан короля Римского, решенное подавляющим большинством голосов несмотря на возражения Трира и пфальцских наследников. Но он довел шведов до отчаянного сопротивления, вооружил против себя всю мощь Франции и вовлек ее во внутренние дела Германии. Отныне обе державы составляют вместе со своими германскими союзниками одну цельную, самодовлеющую силу, а император с преданными ему германскими государствами — другую. Отныне шведы не выказывают уже прежней умеренности, потому что теперь они бьются уже не за Германию, а за соб-


556
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
ствениое существование. Они действуют быстрее, свободнее и смелее, потому что избавлены от необходимости справляться с желаниями своих германских союзников и отдавать им отчет в своих намерениях. Битвы становятся более упорными и более кровопролитными, но менее решительными. Совершаются более громкие подвиги мужества и военного искусства, но все это — обособленные действия; поскольку они не руководятся единым планом, не пользуются всенаправляющим духом, они поэтому оказывают лишь слабое влияние на дела всей партии и мало изменяют ход войны.
По пражскому миру Саксония обязалась изгнать шведов из Германии; отныне, таким образом, саксонские знамена соединяются с императорскими, и два бывшие союзника превращаются в двух непримиримых врагов. Архиепископство Магдебургское, обещанное по пражскому миру саксонскому принцу, было еще в руках шведов, и все попытки побудить их к его мирному возвращению были безуспешны. Таким образом открылись военные действия, которые курфюрст Саксонский начал с того, что отозвал так называемыми «аво- каториями» (отзывными указами) всех саксонских подданных из армии Баннёра, расположенной по берегам Эльбы. Офицеры, давно уже недовольные задержкой жалованья, повинуются этому призыву и покидают один пункт за другим. Так как саксонцы двинулись в то же время по направлению к Мекленбургу с целью отнять Демиц и отрезать неприятеля от Померании и Балтийского моря, то Баннер поспешил туда, выручил Демиц и разбил наголову саксонского генерала Баудиссина с семитысячной армией; около тысячи человек осталось на месте и столько же попало в плен. Подкрепившись войсками и артиллерией, до сих пор расположенными в Польской Пруссии, но после штумсдорфского договора здесь ненужными, э^от отважный и энергичный воин вторгся в следующем 1636 году в курфюршество Саксонское, где он, руководимый своей старой ненавистью к саксонцам, пролил много крови. Озлобленные многолетними оскорблениями, которые испытал он и его шведы от надменности саксонцев во время их общих походов, и до крайности взбешенные теперь изменой курфюрста, они выместили свое негодование и раздражение на несчастных цодданных курфюрста. С австрийцами и баварцами шведские солдаты бились больше по обязанности. С саксонцами они воевали из личной ненависти и с личным озлоблением, потому что« презирали их как предателей и изменников, потому что ненависть


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
557
двух прежних друзей всегда самая яростная и непримиримая. Энергичная диверсия, сделанная тем временем против императора герцогом Веймарским и ландграфом Гессенским на Рейне и в. Вестфалии, не позволила ему оказать саксонцам достаточную помощь, и таким образом все курфюршество было обречено в жертву неистовым грабежам одичалых полчищ Баннера. Наконец, курфюрст, соединившись с императорским генералом фон-Гацфельдом, двинулся к Магдебургу, которому тщетно старался помочь поспешивший сюда Баннер. Теперь соединенная саксонско-императорская армия заняла Бранденбург, отняла у шведов многие города и готовилась оттеснить их к Балтийскому морю. Но, вопреки всем ожиданиям, уже погибший, по общему мнению, Баннер напал 24 сентября 1636 года на союзную армию у Витштока и одержал крупную победу. Нападение было страшно; вся масса неприятельских войск обрушилась на правое крыло шведов, которым командовал сам Баннер. Долго бились на обеих сторонах с равным упорством и ожесточением; в рядах шведов не было ни одного эскадрона, который не бросался бы десять раз вперед и не был бы десять раз отбит. Когда, наконец, Баннер принужден был .уступить превосходству неприятеля, его левое крыло продолжало бой до наступления ночи, а шведские резервы, еще не принимавшие участия в бою, готовы были продолжать его на следующее утро. Но курфюрст Саксонский не хотел ждать этого второго нападения. Его армия была истощена вчерашним сражением, а погонщики разбежались со всеми лошадьми, так что нельзя было употребить в дело артиллерию. Поэтому он бежал в ту же ночь вместе с графом фон-Гацфельдом, оставив поле сражения шведам. В армии союзников легло на месте около пяти тысяч человек, не считая тех, которые были убиты шведами во время бегства или попали ъ руки разъяренным крестьянам. Полтораста штандартов и знамен, двадцать три пушки, весь обоз вместе с серебряной утварью курфюрста да еще вдобавок около двух тысяч пленных достались победителю. Эта блестящая победа, одержанная над неприятелем, гораздо более сильным и занимавшим выгодные позиции, сразу окружила шведов прежним уважением; их враги дрогнули, их друзья почувствовали новый прилив мужества. Воспользовавшись счастьем, столь очевидно перешедшим на его сторону, Баннер поспешил перейти через Эльбу и гнал императорские войска через Тюрингию и Гессен


558
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
вплоть до Вестфалии. Затем он повернул обратно и расположился на зимних квартирах; в Саксонии.
Но если б Бернгард и французы не облегчили ему положения своими действиями на Рейне, ему было бы не так легко одержать эти громкие победы. После нердлингенского поражения герцог Бернгард собрал остатки своей разбитой армии в Веттерау. Но покинутый гейльбронским союзом, который вскоре затем был окончательно ликвидирован пражским миром, и получая слишком слабую поддержку от шведов, он увидел, что совершенно лишен возможности содержать армию и совершать во главе ее славные подвиги. Нердлинтен- ское поражение лишило его Франконского герцогства, и бессилие Швеции отняло у него всякую надежду добиться успехов при помощи этой державы. Недовольный к тому же необходимостью выно- сить повелительное обращение шведского канцлера, он обратил взоры на Францию, которая могла ему помочь тем, в чем он только нуждался — деньгами, и встретил с ее стороны полную готовность к этому. Ришелье больше всего добивался уменьшить влияние шведов на германскую войну и под прикрытием чужого имени заполучить руководство ею. Для достижения этой цели он не мог найти лучшего средства, как отнять у шведов их храбрейшего полководца, связать его теснейшим образом с интересами Франции и воспользоваться им для выполнения своих замыслов. Такого государя, как Бернгард, который не мог держаться без помощи посторонней силы, Франции нечего было бояться, так как и самый счастливый исход не мог поставить его вне зависимости от этой державы. Бернгард лично прибыл во Францию и в октябре 1635 года заключил в Сен- Жермене-ан-Ле уже не в качестве шведского генерала, а от своего имени, договор, по которому он получал ежегодный оклад в полтора миллиона ливров для себя и четыре миллиона на содержание армии, которою должен был командовать под верховным начальством короля. Чтобы еще больше подогреть его рвение и ускорить при его помощи завоевание Эльзаса, не постеснялись в тайном договоре обещать ему в награду эту область — щедрость, от которой на самом деле были очень далеки и которую сам герцог умел оценить по достоинству. Но Бернгард верил в свое счастье и свою руку и боролся с коварством путем притворства. Раз он будет так силен, что сможет отнять Эльзас у врага, то, конечно, в случае нужды сумеет отстоять его и от друзей. Таким образом он набрал на французские деньги^


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
559
свою собственную армию, которою он командовал номинально под верховенством Франции, но на деле почти неограниченно и притом не разрывая совершенно своей связи со Швецией. Он открыл военные действия на Рейне, где другая французская армия под начальством кардинала де-ла-Валетта действовала против императора еще с 1635 года.
Против этой последней, после покорения Швабии и Франконии, двинулись под начальством Галласа главные силы австрийской армии, одержавшие великую победу при Нердлингене, и с таким же успехом заставили ее удалиться к Мецу, освободили Рейн и отняли у шведов занятые ими города Майнц и Франкенталь. Но важнейший замысел этого полководца — занять зимние квартиры во Франции — встретил со стороны французов энергичное сопротивление, заставившее его возвратиться с войсками в истощенный Эльзас и Швабию. С открытием военных действий в следующем году он перешел Рейн у Брейзаха и готовился перенести войну вовнутрь Франции. Он, действительно, вторгся в графство Бургундское, между тем как испанцы, двинувшись из Нидерландов, действовали с успехом в Пикардии, а Иоганн фон-Верт, грозный полководец лиги и знаменитый партизан, совершал набеги вглубь. Шампани и пугал даже Париж своим страшным появлением. Но храбрость императорских войск была сокрушена под стенами одной незначительной крепости в Франш-Конте, и им вторично пришлось отказаться от своих планов.
Зависимость от французского полководца, делавшего больше чести своей рясе, чем шпаге, до сих пор слишком тяготила деятельного герцога Бернгарда, и хотя он вместе с ним взял Эльзас-Цаберн, ему не удалось удержаться на Рейне в 1636—1637 годах. Неудачи французских войск в Нидерландах отразились на военных действиях в Эльзасе и Брейсгау; но тем более блестящий оборот приняла в этих землях война в 1638 году. Освободившись от прежней зависимости и сделавшись полновластным господином своих войск, герцог Бернгард уже в начале февраля покинул покой зимних квартир в епископстве Базельском и против всякого ожидания появился на Рейне, где в это суровое время были менее всего готовы к нападению. Шварцвальдские города Лауфенбург, Вальдсгут и Зекингеи были захвачены врасплох и взяты, а Рейнфельден осажден. Командовавший здесь императорский генерал герцог Савелли поспешил


560
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
ускоренными переходами на помощь этому важному укреплению, действительно выручил его и заставил герцога Веймарского отступить с большим уроном. Но, вопреки всяким человеческим предположениям, последний на третий день (21 февраля 1638 года) снова появляется пред флангом императорских войск, беспечно наслаждающихся победой, одержанной у Рейнфельдена, и разбивает их в большом сражении, где взяты в плен четыре императорских генерала — Савелли, Иоганн фон-Верт, Энкефорд и Шперрейтер — и две тысячи солдат. Двух генералов, фон-Верта и фон-Энкефорда, впоследствии отвезли по приказанию Ришелье во Францию, чтобы польстить тщеславию французского народа видом столь славных пленников и прикрыть общественное бедствие мишурным блеском одержанных побед. С той же целью были торжественно внесены в собор Парижской богоматери отбитые знамена и штандарты, трижды преклонены пред алтарем и отданы на сохранение святилищу.
Занятие Рейнфельдена, Ретельна и Фрейбурга было ближайшим следствием победы Бернгарда. Его войско значительно разрослось, а вслед за удачами рождались более широкие планы. Крепость Брей- зах на Верхнем Рейне господствовала над этой рекой и считалась ключом к Эльзасу. Не было укрепления в тех местах более важного для императора; ни об одном не заботились с таким вниманием. Удержать Брейзах было главнейшим назначением итальянской армии под начальством Фериа. Неприступность его окопов и его удобное положение делали его непобедимым, и императорские генералы, отправленные сюда, получили приказ не щадить ничего, лишь бы отстоять это укрепление. Но Бернгард верил в свое1 счастье и решился напасть на крепость. Недоступная силе, она могла быть взята лишь голодом, — и беспечность ее коменданта, который, не боясь нападения, обратил свои хлебные запасы в деньги, ускорила ее судьбу. Так как при таких обстоятельствах она не могла выдержать продолжительной осады, то необходимо было, не теряя времени, выручить ее или снабдить жизненными припасами. Поэтому императорский генерал фон-Гец поспешно двинулся к ней во главе двенадцати тысяч человек с тремя тысячами телег провианта, который он хотел передать городу. Но разбитый герцогом Бернгардом под Виттевейером, он потерял весь свой отряд, уменьшившийся до трех тысяч человек, и весь обоз, который сопровождал. Такая же судьба постигла на Оксенфельде у Танна герцога Лотарингского, ко-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
561
чорый также шел на выручку крепости с пятью-шестью тысячами человек. После того как и третья попытка генерала фон-Геца спасти Брейзах завершилась неудачей, эта крепость, измученная страшным голодом, после четырехмесячной осады 7 декабря 1638 года сдалась своему победителю, столь же гуманному, сколь настойчивому.
Взятие Брейзаха открыло безграничное поприще для честолюбия герцога Веймарского, и с этих пор роман его надежд начинает переходить в действительность. Весьма далекий от мысли отказаться в пользу Франции от того, что добыто его мечом, он предназначает Брейзах себе одному и обнаруживает это намерение уже в присяге, которую он требует от побежденных для себя и в которой не упоминается ни о какой другой державе. Опьяненный своими блестящими успехами и увлеченный смелыми надеждами, он вообразил, что не нуждается ни в ком и что ему удастся удержать за собой плоды своих побед даже вопреки воле Франции. В эпоху, когда все могло быть добыто храбростью, когда личная сила имела еще некоторое значение, а войска и полководцы ценились больше целых областей, было позволительно такому герою, как Бернгард, переоценивать себя и во главе превосходной армии, чувствовавшей себя под его властью непобедимой, не останавливаться ни пред каким замыслом. Чтобы иметь среди массы врагов, на которых он теперь шел, хоть одного друга, он обратил внимание на ландграфиню Гессенскую Амалию, вдову недавно умершего ландграфа Вильгельма, особу, одаренную в равной мере умом и решительностью и имевшую -возможность отдать вместе со своей рукой боевую армию, прекрасные завоевания и значительное государство. Соединение приобретений Гессена и Бернгарда в одно государство и обоих войск в единую армию могло образовать в Германии сильную державу и, быть может, даже третью партию, от которой зависел бы исход войны. Но смерть положила преждевременный конец этому много обещавшему замыслу.
«Не падать духом, отец Жозеф! Брейзах наш!» — крикнул упоенный этой радостной вестью Ришелье в ухо капуцину, который готовился уже отправиться на тот свет. Он поглощал уже мысленно Эльзас, Брейсгау и все смежные австрийские владения, не помышляя об обещании, данном герцогу Бернгарду. Решительное намерение последнего удержать Брейзах за собою, обнаруженное им весьма недвусмысленным образом, повергло кардинала в чрезвычайное заме-
7«Я
36


562
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИ ЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
шательство, и все средства были пущены в ход, чтобы сохранить победоносного Бернгарда на службе Франции. Его пригласили ко двору, чтобы показать ему, с каким почетом вспоминают здесь о его- победах; Бернгард понял, в чем дело, и избежал западни соблазна. Ему сделали честь, предложив в супруги племянницу кардинала, но высокородный германский государь отказался, не желая бесчестить саксонскую кровь неравным браком. Тогда стали смотреть на него как на опасного врага и обращаться с ним как с врагом. Его лишили денежной помощи; подкупили губернатора и важнейших офицеров Брейзаха, чтобы хотя после смерти герцога овладеть завоеванными им землями и его войсками. Эти козни не остались тайной для Бернгарда, и меры, принятые им во взятых городах, доказали его недоверие к Франции. Но эти недоразумения с французским двором оказали самое пагубное влияние на его дальнейшие замыслы. Приготовления, которые он должен был сделать для защиты своих приобретений от нападения французов, принудили его раздробить армию, а неполучение денег замедлило открытие военных действий. Он намерен был перейти через Рейн, чтобы выручить шведов и действовать против императора и Баварии на берегах Дуная. Он открыл уже свой операционный план и обещал Баннеру, который собирался перенести войну в пределы Австрии, сменить его, как смерть, унесла его среди его богатырского бега на тридцать шестом году от роду в Нейбурге на Рейне в июле 1639 года.
Он умер от заразы вроде чумы, унесшей в его лагере около четырехсот человек в течение двух дней. Черные пятна, проступившие на его теле, собственные слова умирающего и то, что его внезапная кончина была так кстати для Франции, возбудили подозрение, что он был жертвой французского яда; но это предположение в достаточной степени опровергается родом его болезни. Союзники потеряли в нем крупнейшего полководца, какого они имели после Густава-Адольфа, Франция — грозного соперника в борьбе за Эльзас, император — своего опаснейшего врага. Став героем и полководцем в школе Густава-Адольфа, он шел по стопам этого высокого образца, и лишь ранняя смерть помешала ему достигнуть его славы, а может быть и превзойти его. С храбростью солдата он соединял холодную и спокойную проницательность полководца, с твердым мужеством зрелого человека — отважную решительность юноши, с неистовым пылом бойца — достоинство государя,-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
56$
умеренность мудреца и добросовестность человека чести. Не склоняясь иод несчастиями, он быстро и с новыми силами подымался после самых тяжких ударов. Никакое препятствие не могло уменьшить его отвагу, никакая неудача не могла победить его непреодолимое мужество. Его дух стремился к великой, быть может недосягаемой, цели; но люди этого склада повинуются не тем законам благоразумия, по которым мы привыкли измерять людскую толпу. Чувствуя силы совершить нечто большее, чем другие, он питал более смелые замыслы. В новой истории Бернгард является прекрасным образом той могучей эпохи, когда личное величие имело еще некоторое значение, храбрость добывала земли и геройская доблесть возвела немецкого рыцаря на императорский трон.
Лучшим наследием герцога была его армия, которую он вместе с Эльзасом завещал брату своему Вильгельму. Но на эту самую армию считали себя в праве предъявлять притязания Швеция и Франция: одна — потому, что армия была набрана от ее имени и принесла ей присягу; другая — потому, что армия содержалась на ее деньги. Мечтал об этой армии и наследник Пфальцский, желая воспользоваться ею для завоевания своих владений^ он и попытался — сначала чрез своих агентов, а затем лично — привлечь ее на свою сторону. Даже со стороны императора были сделаны попытки заполучить эту армию. Это обстоятельство не должно нас удивлять, потому что в эту эпоху в соображение принималась не справедливость защищаемого дела, но лишь плата за оказанные услуги, и храбрость, как всякий другой товар, продавалась тому, кто платил дороже. Однако Франция, как более богатая и более решительная из всех соискателей, одержала верх. Она подкупила генерала фон-Эрлаха, коменданта Брейзаха, и остальных начальников, благодаря которым и получила в свои руки Брейзах и всю армию. Молодой пфальцграф Кар л-Люд виг, выступавший уже несколько лет тому назад в неудачный поход против императора, потерпел и здесь неудачу. Предполагая действовать против Франции, он имел безрассудство избрать путь через эту страну. Кардинал, опасаясь пфальцграфа, боровшегося за правое дело, был рад всякому предлогу расстроить его планы. Поэтому, вопреки всем обычаям международного права, он приказал задержать его в Мулене и выпустил на свободу лишь тогда, когда переход к Франции веймарской армии осуществился. Таким образом в распоряжении Франции оказалась значительная и опытная армия


ш
ИСТОРИЯ ТРГ1ДЦА.ТПЛЕТ11ЕИ ВОИНЫ
в Германии, и лишь теперь собственно начинает она вести с императором войну от своего имени.
Но уже не на Фердинанда II двинулась она теперь как на открытого врага. В феврале 1637 года смерть унесла императора на пятьдесят девятом году его жизни. Война, порожденная его честолюбием, пережила его. За время своего восемнадцатилетнего правления он не выпускал из рук меча. За все время, проведенное на престоле империи, он не испытал благодеяний мира. Имея от природы дарования хорошего правителя, украшенный многими добродетелями, на которых покоится счастье народов, мягкий и человечный от природы, он, вследствие ложного представления о долге монарха, превратился в орудие и в то же время в жертву чужих страстей и не выполнил своего благодетельного назначения: из поборника справедливости он обратился в угнетателя человечества, во врага мира, в бич своих народов. Деликатный в частной жизни, достойный уважения в качестве правителя, но дурно руководимый в своей политике, он концентрировал на своей особе благословения своих католических подданных и проклятия всего протестантского мира. В истории были деспоты больше и хуже, чем Фердинанд II, а между тем лишь он один был причиной Тридцатилетней войны. Но для того чтобы честолюбие этого одного человека имело столь гибельные последствия, оно должно было, к несчастью, столкнуться именно с такой эпохой, с такой обстановкой, с такими семенами раздора. В более мирное время эта искра не нашла бы пищи, и честолюбие одного человека было бы задушено мирным настроением целого века. Теперь злополучная молния ударила в груды давно накопившихся горючих материалов — и пожар объял Европу.
Сын его, Фердинанд III, за несколько месяцев до смерти отца возведенный в сан короля Римского, унаследовал его престолы, его воззрения и его войну. Но Фердинанд III, видевший ближе бедствия людей и истощение стран, чувствовал глубже и живее необходимость мира. Менее зависимый от иезуитов и испанцев и более справедливый к чужой вере, он легче, чем отец, мог внять голосу умеренности. Он внял ему и даровал Европе мир, но лишь после одии- надцатилетней войны мечом и пером и лишь тогда, когда всякое сопротивление стало бесплодным и безвыходная необходимость продиктовала ему свои условия, как железный закон.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
565:
Его вступление на престол было ознаменовано счастьем: его оружие одерживало победы над шведами, которые под сильной рукой Баннера обременяли зимними постоями Саксонию после победы при Витштоке и открыли военные действия 1637 года осадой Лейпцига. Мужественное сопротивление гарнизона и приближение имие- раторско-курфюршеской армии спасли этот город, и Баннеру, чтобы не быть отрезанным от Эльбы, пришлось отступить к Торгау. Но превосходство императорских войск заставило его удалиться и отсюда, и, окруженный неприятельскими отрядами, задерживаемый реками и преследуемый голодом, он вынужден был предпринять в высшей степени опасное отступление в Померанию, смелость и удача которого граничат со сказкой. Вся армия переправилась через Одер вброд у Фюрстенберга, и солдаты по горло в воде сами тащили орудия, потому что лошади упирались. Баннер рассчитывал по ту сторону Одера найти находившегося здесь помощника своего Врангеля и, подкрепившись его войсками, двинуться на неприятеля. Но Врангеля здесь не оказалось, а вместо него у Ландсберга стояло императорское войско, преграждая путь отступающим шведам. Тогда Баннер увидел, что он попал в гибельную западню, от которой нет спасения. Позади была истощенная земля, императорские войска и Одер; слева — Одер, через который нельзя было переправиться, так как его охранял императорский генерал Бухгейм; впереди — Ландсберг, Кюстрин, Варта и неприятельское войско; справа Польша, которой, несмотря на перемирие, доверять было трудно, и Баннер считал себя погибшим, если не случится чуда, и императорские войска уже праздновали его неминуемую гибель. В своем справедливом негодовании Баннер обвинял в этом несчастье французов. Они не сделали обещанной диверсии на Рейне, и их бездействие дало императору возможность бросить все свои силы на шведов. «Если когда- нибудь, — вскричал взбешенный генерал французскому уполномоченному, бывшему в шведском лагере, — если когда-нибудь нам придется вместе с немцами сражаться против Франции, то мы не станем столько размышлять, перейти ли нам через Рейн». Но теперь все упреки были уже напрасны. Безвыходное положение требовало решимости и энергии. В расчете отвлечь неприятеля от Одера ложным следом Баннер притворился, будто хочет уйти чрез Польшу, и в самом деле отправил в этом направлении большую часть обоза, а свою жену вместе с другими офицерскими женами также послал по


566
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
этому пути. Для того чтобы преградить ему путь, императорские войска спешат к польской границе, Бухгейм также покидает свою шозицию—й Одер свободен. Во мраке ночи Баннер бросается ^обратно к реке и без мостов, без судов переправляет через иее свои войска вместе с обозом и артиллерией в одной миле выше Кюстрина, как прежде у Фюрстенберга. Без всяких потерь добивается он до Помераиии, чтобы приступить к ее защите вместе vc Германом Врангелем.
Но императорские войска под начальством Галласа вторгаются в это герцогство у Рибзеса и наводняют его. Узедом и Вольгаст взяты приступом, Деммин сдается на капитуляцию, и шведы оттеснены вглубь Померании. А между тем теперь важнее чем когда-либо утвердиться в этой земле, так как в этом году умер герцог ТЗогуслав XIY, и Швеция должна была осуществить свои притязания на Померанию. Чтобы не дать курфюрсту Бранденбургскому осуществить свои права на герцогство, основанные на родстве и пражском мире, Швеция напрягает все силы, чтобы как можно лучше подкрепить своих полководцев деньгами и солдатами. В других областях империи дела шведов также получили более благоприятный оборот, и они начали оправляться от глубокого падения, в которое их повергло бездействие Франции и отпадение союзников. Ибо после поспешного отступления в Померанию они теряли в Верхней Саксонии одну крепость за другой; герцоги Мекленбургские, теснимые императорскими войсками, начали склоняться на сторону Австрии, и даже герцог Люнебургский Георг перешел в ряды врагов Швеции. Эренбрейтштейн, побежденный голодом, открыл свои ворота баварскому генералу фон-Верту, а австрийцы овладели всеми возведенными на Рейне укреплениями. Франция потерпела неудачу в борьбе с испанцами, исход которой совсем не соответствовал тем раздутым приготовлениям, какими были открыты военные действия против этой державы. Потеряно было все добытое шведами во внутренней Германии; держались только крепости в Померании. Один поход выводит их из этого глубокого унижения, и мощная диверсия, сделанная против императорских войск победоносным Бернгардом на берегах Рейна, быстро дает всему ходу войны совершенно новый оборот.
Недоразумения между Францией и Швецией были, наконец, устранены, и прежний трактат между обеими державами подтвер¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
567
жден наново в Гамбурге с новыми выгодами для шведов. В Гессене умелая правительница ландграфиня Амалия после смерти супруга своего Вильгельма взяла., с согласия чинов, в свои руки кормило правления и с большой твердостью отстояла свои права против возражений императора и Дармштадтской линии. Ревностно преданная шведско-протестантской партии, она уже по религиозным побуждениям -ожидала лишь благоприятного случая открыто и деятельно стать на ее сторону. Между тем ей удалось разумной сдержанностью и ловкими переговорами удержать от активных действий императора, пока не был заключен тайный союз ее с Францией и победы Берн- тарда не дали благоприятного оборота делам протестантов. Тогда, сразу сбросив маску, она возобновила старую, дружбу со Швецией. Успехи Бернгарда заставили и наследника Пфальцского попытать счастья против общего врага. Набрав на английские деньги войска в Голландии, он устроил склады в Меппене и соединился в Вестфалии с шведской армией. Правда, склады его погибли, а армия была разбита графом Гацфельдом при Флото, но действия его отвлекли неприятеля на некоторое время и облегчили операции шведов в других местах. Ожили также некоторые другие друзья шведов, как только счастье явно перешло на их сторону; достаточным успехом было для них уже то, что нижнесаксонские чины объявили нейтралитет.
Воспользовавшись этими благоприятными обстоятельствами и подкрепившись четырнадцатью тысячами человек свежего войска из Швеции и Лифляндии, Баннер, полный наилучших надежд, открыл военные действия в 1638 г. Императорские войска, занимавшие Переднюю Померанию и Мекленбург, большею частью покидали свои позиции или толпами переходили под шведские знамена, чтобы спастись от голода, своего злейшего врага в этой разграбленной и обнищавшей стране. Походы и постои до такой степени истощили земли между Эльбой и Одером, что Баннер, опасаясь до вторжения в Саксонию и Чехию погибнуть со всей своей армией от голода, вынужден был двинуться из Средней Померании в Нижнюю Саксонию окольным путем и уже через Гальберштадт вступил в курфюршество Саксонское. Нижнесаксонские области, стремившиеся как можно скорее вновь избавиться от этого голодного гостя, снабдили его необходимыми припасами, так что он получил хлеб для своей армии в Магдебурге — в стране, где под влиянием голода уже преодолели


568
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
отвращение к человеческому мясу. Саксония дрожала в страхе от его опустошительного появления; но не на эту истощенную страну, а на наследственные владения императора были обращены его взоры. Победы Бернгарда придали ему смелость, а богатые области Австрийского дома возбуждали его алчность. Разбив императорского генерала фон-Салиса при Эльстербурге, уничтожив саксонскую армию при Хемнице и овладев Пирной, он с непреодолимой силой ворвался в Чехию, переправился через Эльбу, поставил под угрозу Прагу, взял Брандейс и Лейтмериц, разбил генерала фон-Гофкир- хена с десятью полками и распространил трепет и опустошение на всему беззащитному королевству. Все, что можно было унести, становилось добычей; все, чего нельзя было потребить на месте и разграбить, уничтожалось. Чтобы забрать с собой как можно больше хлеба, срезали колосья со стеблей, все остальное истребляли. Более тысячи замков, местечек и деревень было обращено в пепел, и часто сотни их были объяты пожаром в одну ночь. Из Чехии Баннер делал набеги на Силезию, и даже Моравии и Австрии пришлось пострадать от его грабежей. Для борьбы с этой бедой сюда спешили граф Гацфельд из Вестфалии и Пикколомини из Нидерландов. Для того чтобы исправить ошибки своего предшественника Галласа и поднять глубоко павшую армию, жезл главнокомандующего был вручен эрцгерцогу Леопольду, брату императора.
Результаты показали, насколько была необходима такая замена, и поход 1640 года имел весьма дурной оборот для шведов. Постепенно их вытесняют в Чехии из одной позиции за другой, так что они, стараясь только спасти добычу, вынуждены поспешно отступить чрез Мейсенские горы. Но, преследуемые неприятелем и в Саксонии и разбитые у Плауэна, они должны искать убежища в Тюрингии. Получив в течение одного лишь лета перевес, они с такою же быстротою снова впадают в состояние бессилия, чтобы снова воспрянуть, быстро переходя от одной крайности к другой. Ослабленная армия Баннера, чуть не погибшая совершенно в своем ла- гере у Эрфурта, внезапно воскресает. Герцоги Люнебургские, отрекшиеся от пражского договора, ведут к нему на помощь те самые войска, которые они несколько лет тому назад отправляли против него. Гессен присылает помощь, и герцог Лонгвильский с прежней армией герцога Бернгарда становится под знамена Баннера. Став снова сильнее императорских войск, Баннер вызывает их на бой у


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
563*
Заальфельда. Но предводитель их Пикколомини благоразумно избе- гает сражения, избрав слишком хорошую позицию, чтобы его можно было принудить к битве. Когда, наконец, баварские войска, отделившись от императорских, направляются к Франконии, Баннер делает попытку напасть на этот отдельный отряд, но благоразумие баварского предводителя Мерси и быстрое приближение главной императорской армии делают эту попытку безуспешной. Затем обе армии направляются в истощенный Гессен, где неподалеку друг от друга занимают укрепленный лагерь, оставаясь здесь, пока, наконец, нужда и суровое время года не заставляют их покинуть эту обнищавшую страну. Пикколомини предполагает занять зимние квартиры на обильных берегах Везера, но, предупрежденный Баннёром,. он вынужден уступить их шведам и обременить своим визитом франконские епископства.
В это самое время в Регенсбурге собрался имперский сейм, где предполагалось выслушать жалобы чинов, позаботиться об успокоении империи и порешить вопрос о войне и мире. Присутствие императора, большинство католических голосов в совете курфюрстов, преобладание епископов и уменьшение числа протестантских голосов дали направление совещанию в пользу императора, и этому имперскому сейму многого недоставало, чтобы явиться истинным представителем всей Германии. Не без некоторого основания протестанты смотрели на него как на заговор Австрии и ее креатур против протестантской партии, и в их глазах уже и попытка помешать работам этого собрания или разогнать его являлась заслугой.
Баннер решился на этот дерзкий шаг. Слава его оружия была запятнана последним отступлением из Чехии, и необходимо было предпринять что-либо для того, чтобы восстановить свою славу. Не сообщая никому о своем намерении, он в самые суровые холода зимою 1641 года покинул свои квартиры в Люнебурге, как только замерзли дороги и реки. Сопровождаемый маршалом де-Гебрианом, командовавшим французской и веймарской армиями, он двинулся чре^ Тюрингию и Фохтланд к Дунаю и явился под стенами Регенсбурга, прежде чем сейм мог быть предупрежден насчет его появления. Неописуемо было замешательство собравшихся чинов, и в порыве первого ужаса все послы приготовились к бегству. Лишь император объявил, что он не покинет города, и примером своим ободрил остальных. К несчастью для шведов, наступила оттепель, так что>


570
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
Дунай вскрылся, и ни по льду, вследствие сильного ледохода, ни на судах переправиться было невозможно. Но чтобы сделать хоть что-нибудь и тем уязвить гордость германского императора, Баннер позволил себе грубость отсалютовать городу пятьюстами пушечных выстрелов, которые, однако, причинили ему мало вреда. Обманутый в своих расчетах, он решил двинуться вглубь Баварии и в беззащитную Моравию, где его истомленные войска ожидала богатая добыча и более спокойные квартиры. Но ничто не могло заставить французского полководца последовать за ним: Гебриан боялся, что
шведы задумали удалить веймарскую армию от Рейна и отрезать ее от Франции, а затем или переманить ее на свою сторону, или лишить его возможности действовать самостоятельно. Предполагая поэтому возвратиться к Майну, он отделился от Баннера, и последний оказался вдруг лицом к лицу со всей императорской армией, которая, собравшись между Регенсбургом и Инголыптадтом, шла на него. Оставалось прибегнуть к быстрому отступлению, которое, в виду массы неприятельской конницы, среди рек и лесов, в стране, сплошь неприязненной, могло удаться лишь благодаря чуду. Он поспешно двинулся в лес, чтобы уйти в Саксонию через Чехию, но при этом ему пришлось бросить три полка у Нейбурга. Засев за какой-то дрянной стеной, они спартанским сопротивлением удерживали императорские войска в течение четырех дней, что дало возможность Баннеру выиграть время. Он* спасся через Эгер в Аннаберг; Пикко- ломини преследовал его ближайшим путем через Шлакенвальд, и лишь из-за получасового опоздания императорскому генералу не удалось перехватить Присницкий проход и истребить все шведское войско. В Цвиккау Гебриан снова соединился с армией Баннера, и оба, после тщетной попытки защитить Заалу и помешать австрийцам переправиться, направились к Гальберштадту.
В Гальберштадте Баннер нашел, наконец (в мае 1641 года), предел своим подвигам, убитый одним только ядом невоздержания и досады. Хотя не с постоянным счастьем, он с большой славой поддерживал честь шведского оружия в Германии и вереницей побед показал себя достойным учеником своего великого наставника в искусстве войны. Он имел всегда много планов, которые хранил в тайне и выполнял быстро, был рассудителен в опасностях; в превратностях судьбы он обнаруживал больше силы, чем в счастливой обстановке, и страшнее всего был тогда, когда его считали на краю


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
571
гибели. Но добродетель героя соединилась в нем со всеми оезобра- зиями и пороками, какие воспитывает или, по крайней мере, поддерживает военное ремесло. Равно властный как в обращении, так и перед фронтом армии, грубый, как его ремесло, и гордый, как завоеватель, он заставлял страдать германских государей в равной мере как от своего высокомерия, так и от опустошения их земель. За военные тяготы он вознаграждал себя наслаждениями любви и пиршествами, неумеренность которых привела его, наконец, к преждевременной смерти. Но полный жизни, как Александр и Магомет II, он с равной легкостью бросался из объятий сладострастия в военную отраду, и в тот момент, когда армия роптала на неженку, он являлся вдруг пред нею во всем величии могучего вождя. Более восьмидесяти тысяч человек пало в многочисленных сражениях, данных им, и до шестисот неприятельских штандартов и знамен, отправленных им в Стокгольм, были свидетельством его побед. Потеря этого великого полководца скоро чувствительнейшим образом дала себя знать шве- .дам, и была опасность, что он окажется незаменимым. Дух разнузданности и мятежа, сдерживаемый высоким авторитетом этого грозного полководца, ожил с его смертью. Офицеры с грозным единодушием требуют невыплаченного жалованья, и mi один из четырех генералов, сменивших Баннера, не внушает достаточного почтения, чтобы удовлетворить или заставить замолчать дерзких просителен. Падает дисциплина; возрастающая нужда и императорские отзывные послания уменьшают армию с каждым днем; французско-веи- марские войска обнаруживают мало энергии; люнебуржцы покидают шведские знамена, так как государи Брауншвейгского дома примирились после смерти герцога Георга с императором; наконец, гессенцы также отделяются от них, чтобы занять лучшие квартиры в Вестфалии. Неприятель пользуется этим пагубным междуцарствием, и несмотря на двоекратное поражение ему удается сде- .лать крупнейшие успехи в Нижней Саксонии.
Наконец, явился вновь назначенный шведский главнокомандующий с деньгами и солдатами. Это был Бернгард Торстенсен, воспитанник Густава-Адольфа и лучший преемник этого героя, пажом которого он состоял еще во время польской войны. Разбитый подагрой 1И прикованный к носилкам, он побеждал всех своих противников i быстротою. Его планы обладали крыльями, в то время как тело было ^обременено страшнейшими из оков. При нем меняется театр войны


572
ИСТОРИЯ ТРПДЦ1ТИЛЕТНЕЙ воины
и воцаряются новые правила, предписанные необходимостью и: оправданные успехом. Земли, из-за которых до сих пор сражались, обнищали окончательно, а Австрийский дом, имея нетронутыми свои отдаленные владения, не чувствует бедствий войны, под гнетом которых истекает кровью вся Германия. Торстенсен первый доставляет ему этот горестный опыт, кормит своих шведов от обильного стола Австрии и забрасывает факел пожара к самому трону императора.
В Силезии неприятель одерживает значительные успехи над шведским полководцем Стальгантшем и оттесняет его к Неймарку. Торстенсен, соединившись в Люнебурге с главными силами шведской армии, присоединил его войска к себе и в 1642 году чрез Бранденбург, который под властью великого курфюрста начал соблюдать вооруженный нейтралитет, внезапно вторгся в Силезию. Глогау был взят без апрошей, без бреши, открытым штурмом. Герцог Лауэн- бургский Франц-Альбрехт разбит и пал при Швейднице; сам Швейд- ниц покорен, как и вся почти Силезия по сю сторону Одера. Затем с неудержимой силой он вторгается в недра Моравии, куда не проникал еще ни единый враг Австрийского дома, захватывает Ольмюц и заставляет дрожать самую столицу. Между тем Пикколомини и эрцгерцог Леопольд успели собрать сильную армию, которая вытеснила шведского завоевателя из Моравии, а затем — после неудачной попытки взять Бриг — и из Силезии. Подкрепившись отрядом Врангеля, он, правда, решился снова двинуться на превосходящего его силами врага и освободил от осады Грос-Глогау. Но он не мог ни принудить неприятеля к бою, ни привести в исполнение свои планы в отношении Чехии. Поэтому он занял Лузацию, где в виду неприятеля взял Циттау и после непродолжительной остановки продолжал свой путь через Мейсен к Эльбе, которую и перешел у Тор- гау. Теперь он грозил осадой Лейпцигу и надеялся добыть в этом богатом, в течение десяти лет не тронутом войною городе обильные склады провианта и наложить на него чрезвычайную контрибуцию.
Немедленно императорские войска, под начальством Леопольда и Пикколомини, направляются через Дрезден на выручку Лейпцигу, и Торстенсен, чтобы не оказаться зажатым между армией и городом, смело и в полном боевом порядке идет им навстречу. По необычайному стечению обстоятельств столкновение произошло на том: самом месте, которое одиннадцать лет тому назад ознаменовалось


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
573
решительной победой Густава-Адольфа. Геройская доблесть предков возбудила в потомках благородное соревнование на этой священной земле. Шведские генералы Стальгантш и Вилленберг с таким неистовством бросаются на левое крыло австрийцев, еще не совсем готовое к бою, что опрокидывают всю прикрывавшую его кавалерию и выводят ее из строя. Но и левому крылу шведов грозила такая же участь, когда на помощь ему явилось победоносное правое крыло, напавшее на врага с тылу и с флангов и прорвавшее его ряды. Подобно стене стояла с обеих сторон пехота и, когда весь порох вышел, защищалась мушкетными прикладами, пока, наконец, императорские войска, окруженные со всех сторон, не вынуждены были после трехчасового боя очистить поле. Предводители обеих армий делали крайние усилия удержать свои бегущие войска, и эрцгерцог Леопольд со своим полком был первым при нападении и последним в бегстве. Эта кровопролитная победа стоила шведам более трех тысяч человек я двух лучших генералов, Шлангена и Лилиенгука. Императорские войска потеряли пять тысяч человек убитыми и почти столько же пленными. Вся их артиллерия из сорока шести орудий, серебряная утварь и канцелярия эрцгерцога, наконец, весь обоз армии достались победителю. Слишком ослабленный этой победой, чтобы преследовать неприятеля, Торстенсен двинулся к Лейпцигу, а разбитая армия направилась к Чехии, где бежавшие полки собрались снова. Эрцгерцог Леопольд не мог успокоиться после этого поражения; кавалерийский полк, бегство которого было причиной этого несчастия, испытал на себе всю ярость его гнева. В Раконице, в Чехии, в присутствии всех остальных войск герцог объ- •явил полк лишенным чести, отобрал у него всех лошадей, оружие и знаки отличия, приказал разорвать его знамена и приговорил к смерти многих его офицеров и каждого десятого из рядовых.
Лучшей добычей победителя был Лейпциг, взятый через три недели после сражения. Город был вынужден заново обмундировать всю шведскую армию и откупился от разграбления тремя бочками золота, для чего поборы взимались также с иностранного купечества, имевшего здесь склады. Еще зимою Торстенсен двинулся к Фрей- бургу и в течение многих недель боролся под стенами этого города при суровой непогоде, надеясь сломить своим упорством мужество осажденных. Но он только напрасно терял войска: приближение императорского полководца Пикколомини заставило его, наконец,


574
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
отступить с ослабленной армией. Но он все-таки считал себя в выигрыше, потому что, добровольно отказавшись от отдыха на зимних квартирах, он лишил этого отдыха и неприятеля, который потерял в этом тяжелом зимнем походе более трех тысяч лошадей. Затем, направившись к Одеру, чтобы подкрепиться гарнизонами Померании и Силезии, он вдруг с быстротой молнии оказался вновь на границе Чехии, пронесся через это королевство и освободил Ольмюц в Моравии, жестоко теснимый императорскими войсками. Разбив свой лагерь при Добитшау, в двух милях от Ольмюца, он оказался властелином всей Моравии, которую угнетал тяжкими поборами, и в своих набегах доходил вплоть до венских мостов. Тщетно старался император побудить к защите этой области венгерское дворянство: оно ссылалось на свои привилегии и отказывалось служить вне родины. На эти бесплодные переговоры уходило время, столь нужное для активного сопротивления, и вся Моравия стала добычей шведов.
Между тем как Бернгард Торстенсен своими походами и победами повергал друзей и врагов в изумление, армии союзников не оставались в бездействии и в других частях империи. Гессенцы и веймарцы, под начальством графа фон-Эберштейна и маршала де-Геб- риана, вторглись в архиепископство Кельнское, чтобы расположиться здесь на зимние квартиры. На защиту от этих непрошенных гостей курфюрст призвал императорского генерала фон-Гацфельда и: собрал свои войска под начальством генерала Ламбуа. Напав на последнего при Кемпене (в январе 1642 года), союзники разбили его в большом сражении, где было убито две тысячи человек и столько же еще взято в плен. Эта важная победа дала им в руки ключ ко всему курфюршеству и смежным землям, так что они не только расположились здесь квартирами, но и получили значительное подкрепление людьми и лошадьми.
Предоставив гессенским войскам защищать свои приобретения на Нижнем Рейне от графа фон-Гацфельда, Гебриан направился в Тюрингию, чтобы поддержать действия Торстенсена в Саксонии. Но вместо того чтобы соединить свои отряды со шведскими, он поспешно возвратился к Майну и Рейну, от которых отошел дальше, чем следовало. Так как баварцы опередили его в маркграфстве Баденском под начальством Мерси и Иоганна фон-Верта, то он в течение многих недель вынужден был скитаться при суровой непогоде и без крова, обычно располагаясь лагерем на снегу, пока, наконец, не


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
57S
нашел жалкого пристанища в Брейсгау. Правда, следующим летом: он снова открыл военные действия и отвлек баварскую армию в Швабию, так что она не могла выручить город Тионвиль в Нидерландах, осажденный Конде. Но вскоре он был оттеснен сильным неприятелем в Эльзас, где ожидал получить подкрепление.
Смерть кардинала Ришелье в ноябре 1642 года и перемена на троне и в министерстве, вызванная смертью Людовика XIII в мае 1643 года, отвлекли на некоторое время внимание Франции от войны в Германии и были причиной этого военного затишья. Но Мазарини, наследник власти, принципов и замыслов Ришелье, преследовал цели своего предшественника с новым жаром, как ни дорого платили французские подданные за это политическое величие Франции. Если Ришелье направлял главную силу армий против Испании, то Мазарини обратил их против императора и, уделяя такое большое внимание германской войне, оправдывал вполне свое изречение, что немецкая армия есть правая рука его короля и оплот Франции. Тотчас после взятия Тионвиля он отправил значительный отряд в Эльзас на помощь фельдмаршалу де-Гебриану, и для того,, чтобы вдохнуть в эти войска больше решимости переносить тяготы германской войны, во главе их был поставлен славный победитель при Рокруа, герцог Ангиенский, впоследствии принц Конде. Теперь Геб- риан снова почувствовал себя достаточно сильным, чтобы с честью действовать в Германии. Он поспешил обратно за Рейн, чтобы расположиться на более удобных зимних квартирах в Швабии, и действительно овладел Ротвейлем, где в руки его попал баварский интендантский склад. Но за эту позицию было заплачено дороже,, чем OHà стоила, и она была потеряна скорее, нежели добыта. Геб- риан получил рану в руку, которая вследствие невежества его врача оказалась для него смертельной, и всю важность этой потери французам пришлось испытать в самый день его смерти.
По взятии Ротвейля французская армия, заметно уменьшенная походом в это суровое время года, двинулась в область Дутлингена, где, не допуская мысли о неприятельском нападении, расположилась на отдых с чувством полной безопасности. Между тем неприятель собрал значительную армию с целью воспрепятствовать опасно му- утверждению французов по сю сторону Рейна, в такой близости к Баварии, и уберечь последнюю от грабежей. Императорские войска под предводительством Гацфельда соединяются с баварской


576
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОЙНЫ
армией под начальством Мерси, и герцог Лотарингский, которого в течение всей этой войны вообще можно встретить где угодно, кроме его герцогства, присоединяется со своими войсками к их объединенным силам. Было принято решение обрушиться на французские постои в Дутлингене и смежных деревнях, т. е. напасть на них врасплох: весьма употребительный в эту войну род экспедиций, обыкновенно стоивших — вследствие неизбежно сопряженной с ними сумятицы — больше жертв, чем правильное сражение. Такой набег имел тем больше смысла, что французский солдат, неопытный в таких операциях, имел о немецкой зиме совсем иное представление и считал себя совершенно гарантированным суровостью времени года от всякого неожиданного нападения. Иоганн фон-Верт, мастер военных действий подобного рода, с некоторого времени сменивший Густава Горна, руководил экспедицией и выполнил ее удачно сверх всякого ожидания.
Нападение было сделано с той стороны, откуда его менее всего можно было ожидать вследствие множества теснин и зарослей, а глубокий снег, выпавший в этот день (24 ноября 1643 года), скры- ъал приближение авангарда, пока он не остановился пред Дутлинге- ном. Вся артиллерия, стоявшая за городом, равно как расположенный вблизи замок Гонбург были взяты без сопротивления. Весь Дут- лиыген был окружен приблизившейся армией, и всякое сообщение ыежду отрядами неприятеля, рассеянными по окрестным деревням, прервано быстро и бесшумно. Таким образом французы были уже побеждены до первого пушечного выстрела. Кавалерия спаслась лишь благодаря быстроте лошадей и тем нескольким минутам, на которые она опередила преследовавшего ее неприятеля. Пехота была перебита или добровольно прложила оружие. Около двух тысяч человек осталось на месте; семь тысяч — в числе их двадцать пять штаб-офицеров и девяносто капитанов — взято в плен. За всю эту войну это было, вероятно, единственное сражение, которое произвело почти одинаковое впечатление на проигравшую и выигравшую стороны: и те и другие были немцы, а осрамились французы. Память об этом злополучном дне, который был повторен сто лет спустя при Росбахе, была, правда, впоследствии заглажена доблестными подвигами Тюренна и Конде, но немцы были правы, отплатив за все бедствия, которые обрушились на них из-за французской политики, уличной песенкой о французской храбрости.


Замок Валленштейна во Фридланде в теперешнем виде С фотографии


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
577
Между тем это поражение французов могло быть пагубным для шведов, так как теперь против них направлены были целиком все силы императора и число их врагов увеличилось за это время еще одним. Неожиданно покинув в сентябре 1643 г. Моравию, Торстен- сен направился в Силезию. Никому не были известны причины его выступления, а частыми изменениями своего направления он еще увеличивал неизвестность. Из Силезии он разными поворотами приблизился к Эльбе; императорские войска следовали за ним до Луза- ции. Приказав у Торгау навести мост через Эльбу, он распустил слух, что предполагает вторгнуться через Мейсен в Верхний Пфальц и Баварию. При Барби он снова сделал вид, будто хочет перейти через реку, но двигался все далее по Эльбе, пока, наконец, у Гавель- берга вдруг объявил своей изумленной армии, что ведет ее в Голштинию против датчан.
Король Христиан IV давно уже возбуждал негодование шведов пристрастием, которое он проявил в своей роли посредника, завистью, с которой он противодействовал успехам их оружия, препятствиями, которые он ставил шведскому судоходству в Зунде, и поборами, которыми обременял развивавшуюся шведскую торговлю. Эти оскорбления, переполнившие чашу терпения, требовали возмездия. Сколь ни опасным казалось решиться на новую войну в то время, когда государство после одержанных побед стояло на краю гибели под бременем старой, жажда мести и многолетняя национальная ненависть пересилили эти колебания шведов, и самые затруднения, в которые вовлекла государство война в Германии, являлись лишним мотивом испытать счастье против Дании. Дело, дошло, наконец, до того, что война велась лишь затем, чтобы дать войскам работу и хлеб, бились почти исключительно из-за зимних квартир, и богатые стоянки армии ценились дороже, чем выигрыш генерального сражения. Но почти все области Германии были опустошены и истощены: не было ни провианта, ни лошадей, ни людей, а всем этим изобиловала Голштиния. Если здесь удастся навербовать солдат, накормить лошадей и людей и добыть коней для кавалерии, то уже этот успех стоит трудов и опасностей. Затем, в виду открытия мирных переговоров, очень важно было не допустить пагубного влияния Дании, спутать интересы, по возможности отдалить самый мир, который, казалось, не обещал быть очень выгодным для Швеции, и — так как дело шло о размерах вознаграждения — увеличить 768 37


578
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
число своих завоеваний, чтобы тем вернее обеспечить за собой хоть одно, которое желательно было заполучить. Дурное государственное: устройство Дании позволяло надеяться на еще больший успех, если, замысел будет выполняться быстро и без огласки. Действительно, в Стокгольме соблюдали тайну так тщательно, что датские министры и не подозревали об этом, и в тайну не были посвящены ни Франция, ни Голландия. Война была объявлена открытием военных действий, и Торстенсен явился в Голштинию прежде, чем там могли подумать о неприятеле. Не встречая сопротивления, шведские войска хлынули потоком в это герцогство и захватили все крепости, кроме: Рендсбурга и Глюкштадта. Другая армия вторгается в Схонен, который также оказывает слабое сопротивление, и лишь непогода препятствует предводителям переправиться через Малый Бельт и перенести войну в Фионию и Зеландию. Датский флот был разбит у Фе~ марна, и сам Христиан, находившийся при нем, потерял правый глаз, выбитый осколком. Отрезанный от далекой помощи императора, своего союзника, король стоит перед- опасностью захвата всего- своего королевства шведами. Казалось, что в самом деле исполняется предсказание, будто бы сделанное знаменитым Тихо Браге, что в* 1644 году Христиан IY должен будет покинуть свое государство с одним посохом.
Но император не мог равнодушно допустить, чтобы Дания пала, жертвой шведов, которые усилились бы за счет этого королевства. Как ни велики были затруднения, представляемые столь далеким походом по сплошь опустошенным землям, он не замедлил отправить в Голштинию армию под начальством графа Галласа, которому,, после отставки Пикколомини, было снова поручено главное начальство над войсками. Галлае, действительно, прибыл в герцогство, взял Киль и надеялся совместно с датчанами запереть шведскую армию в Ютландии. В то же время гессенцы и шведский генерал Ке- нигемарк были отвлечены нападением Гацфельда и архиепископа Бременского, сына Христиана IY; последний вынужден был, вследствие движения на Мейсен, удалиться в Саксонию. Но Торстенсен, проскользнув в незанятый проход между Шлезвигом и Стапельголь- мом, двинулся навстречу Галласу с армией, пополненной свежими силами, и оттеснил его вверх по Эльбе к Бернбургу, где императорские войска расположились укрепленным лагерем. Торстенсен перешел Заалу и занял позицию в тылу у неприятеля, отрезанного та«-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
57$
ким. образом от Саксонии и Чехии. Тут в неприятельском лагере разразился голод, уничтоживший большую часть армии; отступле^ ние к Магдебургу ничем не улучшило ее отчаянного положения. Кавалерия, пытавшаяся скрыться в Силезию, была настигнута и рассеяна Торстенсеном у Ютербока; остальная армия после тщетной попытки пробиться с мечом в руке была почти вся уничтожена под Магдебургом. От всего войска Галласу осталось лишь несколько тысяч человек, да слава никем не превзойденного мастера в истребле^ нии собственной армии. После этой неудачной попытки спасти короля Датского последний стал просить мира и получил его в Брем- зебро в 1645 году на очень тяжелых условиях.
Торстенсен развивал дальше успехи своего оружия. Между тем как один из его помощников, Аксель Лилиенстерн, тревожил Саксонию, а Кенигсмарк овладел Бременом, сам он во главе шестнадцатитысячной армии вторгся с восемьюдесятью орудиями в Чехию,, стараясь опять перенести войну в наследственные земли Австрии. Узнав об этом, Фердинанд сам поспешил в Прагу, чтобы личным присутствием возбудить мужество войск и чтобы — в виду отсутствия способного главнокомандующего и несогласия между многочисленными командирами — иметь возможность быстрее и энергичнее действовать самолично вблизи театра войны. По распоряжению императора Гацфельд собрал все австрийские и баварские войска и 24 февраля 1645 года у Янкова, или Янковица, против своей воли и вопреки советам, которые он давал, двинул их — последнюю армию императора и последний оплот его государства — навстречу наступающему неприятелю. Фердинанд полагался на свою кавалерию, превосходившую неприятельскую на три тысячи коней, и на помощь девы Марии, явившейся ему во сне и обещавшей верную победу.
Численный перевес императорских войск не устрашил Торстен- сена, вообще не привыкшего считать врагов. Уже при первом напа* дении левое крыло, заведенное генералом лиги фон-Гецом в очень неудобную местность среди болот и лесов, было совершенно расстроено; сам командир с большинством солдат остался на месте, и почти все военные припасы армии достались неприятелю. Это нет удачное начало решило судьбу всего сражения. Наступая непрерывно, шведы овладели важнейшими высотами и после восьмичасового кровопролитного боя, после бешеной атаки неприятельской кавалерии и самого мужественного сопротивления пехоты остались хозяе¬


580
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОЙНЫ
вами поля битвы. Две тысячи австрийцев легли на месте, и Гац- фельд сам был взят в плен с тремя тысячами. Так погибли в о д и н день лучший полководец и последняя армия императора.
Эта решительная победа при Янковице сразу открыла неприятелю путь во все австрийские земли. Фердинанд поспешно бежал в Вену, чтобы позаботиться о защите этого города и обеспечить безопасность себе самому, своим сокровищам и семье. Недолго пришлось ждать победоносных шведов, которые буйным потоком ринулись на Моравию и Австрию. Покорив почти всю Моравию, осадив Брюнн, овладев всеми крепостями и городами до Дуная и даже укреплением у Вольсбрюке, неподалеку от самой Вены, они появились, наконец, под стенами столицы, и основательность, с которой они укрепляли занятые места, доказывала, что они рассчитывали не на временное пребывание. После долгого и опустошительного движения по всем областям Германии поток войны кружным путем возвращается, наконец, к своему истоку, и грохот шведских орудий напоминает жителям Вены о ядрах, пущенных в императорский дворец ^чешскими мятежниками двадцать семь лет тому назад. Прежний театр войны—прежние способы нападения: как чешские мятежники призвали некогда Бетлен Габора, так теперь Торстенсен призывает на помощь его преемника Рагоци. Его войска уже наводнили Верхнюю Венгрию, и каждый день опасались его соединения со шведами. Иоганн-Георг Саксонский, доведенный до крайности постоями шведов в его владениях, оставленный без помощи императором, который после янковицкого сражения не в силах сам защитить себя, ищет, наконец, спасения в единственном и последнем средстве — заключить со шведами перемирие, которое в результате ежегодных отсрочек затягивается до общего мира. Император теряет друга в тот момент, когда у порога его государства встает против него новый враг, когда его войска тают и когда его союзники в других местах Германии терпят поражение за поражением. Ибо и французской армии удалось загладить блестящим походом позор дутлинген- ского поражения и отвлечь все силы Баварии на Рейне и в Швабии. Подкрепившись свежими войсками, которые привел из Франции терцогу Ангиенскому великий Тюренн, уже прославленный тогда своими победами в Италии, французы появились 3 августа 1644 года под стенами Фрейбурга, который незадолго перед тем был взят генералом Мерси, охранявшим его со всей своей сильно укрепившейся


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
58t
армией. Безудержная храбрость французов разбилась, правда, о твердость баварцев, и герцог Ангиенский, потеряв напрасно шесть тысяч человек, должен был принять решение об отступлении. Маза- рини проливал слезы, узнав об этой громадной потере, на которую, однако, не обращал внимания бессердечный и чувствительный только к славе Конде. «Одна ночь в Париже, — говорил он, — дает жизнь большему количеству людей, чем убито в этом бою». Однако это кровопролитное сражение до такой степени ослабило баварцев, что они не могли даже сохранить за собой берега Рейна, не говоря уже о том, чтобы спасать стесненную Австрию. Шпейер, Вормс, Мангейм сдаются неприятелю, неприступный Филиппсбург побежден голодом, и даже Майнц спешит обезоружить победителя выражением своевременной покорности.
То, что спасло Австрию и Моравию в начале войны от чехов,, спасло ее и теперь от Торстенсена. Правда, Рагоци со своим двадцатипятитысячным войском прорвался до берегов Дуная к самому шведскому лагерю, но эти недисциплинированные и неистовые полчища лишь опустошали страну и усиливали нужду в шведском лагере, вместо того чтобы целесообразными операциями помогать выполнению планов Торстенсена. Добыть от императора дань, от подданного деньги и добро — такова была цель, вовлекавшая Рагоци, как и Бетлен Габора, в войну, и оба возвращались во-свояси, как только эта цель была достигнута. Чтобы избавиться от него, Фердинанд согласился на все требования этого варвара и ничтожной жертвой освободил свои владения от столь страшного врага.
Между тем главная армия шведов была крайне ослаблена долговременной стоянкой под Брюнном. Торстенсен, сам руководивший здесь операциями, тщетно истощал в продолжение четырех месяцев все свое осадное искусство. Сопротивление не уступало натиску, и отчаяние придавало мужество коменданту де-Сушу, шведскому перебежчику, который не мог рассчитывать на прощение. Вспышки разных эпидемий, порожденных нуждой, грязью и незрелыми плодами в этом изнурительном и зараженном лагере, и быстрое отступление князя Семиградского заставили, наконец, шведского полководца снять осаду. Так как все проходы по Дунаю были заняты, а армия его уже очень уменьшилась вследствие болезней и голода, то Торстенсен отказался от своих планов в отношении Австрии и Моравии, удовлетворившись тем, что оставил в занятых крепостях шведские


ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
ш
гарнизоны и сохранил в своих руках ключ к обеим областям. Он направился в Чехию, куда следовали за ним императорские войска под предводительством эрцгерцога Леопольда. Все потерянные крепости, не отобранные еще этим последним, были взяты после его ухода императорским генералом Бухеймом, так что австрийская граница в следующем году была снова совершенно очищена от неприятеля и дрожавшая в трепете Вена отделалась одними страхами. В Чехии и Силезии шведы также защищались с весьма непостоянным счастьем и метались из одной провинции в другую, не имея сил удержаться в них. Но если успех военных действий Торстенсена не вполне соответствовал их многообещающему началу, то для Швеции он имел самые важные последствия: Дания была принуждена к миру, Саксония—ж перемирию; император во время мирного конгресса был уступчивее, Франция — мягче, и сама! Швеция чувствовала себя в отношении к другим державам самоувереннее и смелее. Выполнив столь блестящим образом свой великий долг, виновник этих успехов, увенчанный лаврами, возвратился в тишину частной жизни в поисках облегчения от своего мучительного недуга.
Хотя по отступлении Торстенсена император мог не бояться неприятельского вторжения со стороны Чехии, вскоре, однако, на австрийские границы надвинулась новая опасность со стороны Швабии и Баварии. Тюренн, отделившись от Конде и повернув на Швабию, был в 1645 году разбит у Мергентгейма генералом Мерси, и победоносные баварцы под начальством своего храброго предводителя вторглись в Гессен. Но герцог Ангиенский тотчас же поспешил на помощь разбитому войску из Эльзаса, Кенигсмарк — из Моравии, гессенцы — с Рейна, и баварцы были оттеснены до противоположных границ Швабии. У деревни Аллерсгейм, неподалеку от Нердлингена, они остановились, наконец, чтобы прикрыть границы Баварии. Но бешеная отвага герцога Ангиенского не знала препятствий. Он повел свои войска на неприятельские окопы, дал большое сражение, которое превратилось в одно из упорнейших и кровопролитнейших вследствие геройского сопротивления баварцев; но, наконец, смерть незаменимого Мерси, хладнокровие Тюренна и железная стойкость гессенцев решили бой в пользу союзников. Однако и это новое варварское жертвоприношение человеческими жизнями не оказало большого влияния на ход войны и мирных переговоров. Французская лрмия, истощенная этой кровавой победой, была еще более ослаб¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
583
лена уходом гессенцев, а баварцы получили от императора вспомогательные войска, приведенные Леопольдом и заставившие Тюренна поспешно отступить за Рейн.
Отступление французов дало теперь неприятелю возможность обратить все свои силы против шведов в Чехии. В 1646 году главнокомандующим шведской армией, в которую — кроме летучего отряда Кенигсмарка и множества рассеянных в империи гарнизонов — входило еще до восьми тысяч конницы и пятнадцати тысяч пехоты, "был назначен Густав Врангель, достойный преемник Баннера и Торстенсена. Подкрепив свою двадцатичетырехтысячную армию двенадцатью конными полками баварской кавалерии и восемнадцатью полками пехоты, эрцгерцог Леопольд двинулся на Врангеля и рассчитывал раздавить его своим численным превосходством раньше, чем тот успеет соединиться с Кенигсмарком или французы сделают диверсию. Но Врангель, не ожидая его, поспешил через ТЗерхнюю Саксонию к Везеру, где взял Гекстер и Падерборн. От- еюда он двинулся в Гессен на соединение с Тюренном и, расположившись лагерем в Вецларе, присоединил к своему войску летучий 'Отряд Кенигсмарка. Но Тюренн, связанный приказами Мазарини, который был рад положить конец военным успехам и возрастающей .заносчивости Швеции, сослался на настоятельную необходимость обратиться к защите нидерландских границ Франции, так как в этом году голландцы не сделали обещанной диверсии. Так как Врангель, однако, продолжал настаивать на своем справедливом требовании и так как дальнейшее упорство могло возбудить в шведах подозрение и, пожалуй, даже склонить их к отдельному миру с Австрией, то Тюренн получил, наконец, желанное разрешение подкрепить шведскую армию.
Соединение войск произошло у Гиссена, и теперь союзники чувствовали себя достаточно сильными, чтобы встретиться с неприятелем. Войска императора преследовали шведов вплоть до Гессена, чтобы лишить их средств к жизни и воспрепятствовать соединению их с Тюренном. То и другое не увенчалось успехом. Императорские войска, отрезанные от Майна, испытывали после потери своих складов чрезвычайную нужду. Воспользовавшись их бессилием, Врангель выполнил маневр, давший войне совершенно иное направление. Он также держался правила своего предшественника — стараться ^перенести войну в пределы Австрии; но, устрашенный неудачей


584
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ ВОИНЫ
Торстенсена, он рассчитывал вернее и более основательным образом осуществить ту же цель другим путем. Он решил двигаться по течению Дуная и вторгнуться в Австрию через Баварию. Такой план намечал еще Густав-Адольф, но не успел привести его в исполнение, так как мощь Валленштейна и опасность, грозившая Саксонии, слишком рано отвлекли его с его победоносного пути. Его примеру следовал герцог Бернгард. Ему везло больше, чем Гу ставу-Адольфу, и его победоносные знамена развевались уже между Изаром и Инном, но численность и близость неприятельских войск остановили его* победоносное шествие и заставили отступить. То, что не удалось им обоим, рассчитывал теперь счастливо выполнить Врангель, тем более, что императорско-баварские войска стояли далеко за ним по течению Лана и могли прибыть в Баварию лишь после весьма продолжительного пфхода через Франконию и Верхний Пфальц. Поспешив к Дунаю, он разбил баварский корпус у Донауверта и перешел эту реку, так же как и Лех, не встретив сопротивления. Но в результате неудачной осады Аугсбурга он дал императорским' войскам достаточно времени выручить этот город и оттеснить его самого до Лауингена. Когда, однако, они снова обратились против Швабии с целью отвлечь войну от границ Баварии, он воспользовался случаем, перешел оставленный без прикрытия Лех и сам преградил через него путь императорским войскам. Вход в беззащитную Баварию был открыт пред ним; французы и шведы хлынули в страну бурным потоком, и солдаты чудовищными насилиями, грабежами и вымогательствами вознаграждали себя за все испытанные опасности. Прибытие императорских и баварских войск, наконец, переправившихся у Тиргауптена через Лех, лишь увеличило бедствия страны,- которую грабили друг и недруг без различия.
Теперь, наконец, в первый раз за всю эту войну, дрогнуло непоколебимое мужество Максимилиана, не поддававшееся самым тяжким испытаниям в течение двадцати восьми лет. Фердинанда И, его сверстника и друга его юности в Инголыптадте, не было уже на свете. Со смертью этого друга и благодетеля разорвана была одна иэ крепчайших нитей, соединявших курфюрста с интересами Австрии. С отцом связывали его привычка, сердечная склонность и благодарность; сын был чужд его сердцу, и лишь государственные интересы* могли заставить его сохранять верность этому государю.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
585
Последнее средство и было пущено в ход коварными французами, чтобы отвлечь его от союза с Австрией и склонить к прекращению военных действий. Не без серьезных намерений затаил Маза- рини свою зависть к возрастающему могуществу Швеции и позволил французским войскам сопровождать шведов в Баварию. Бавария была обречена на все ужасы войны для того, чтобы несчастия и отчаяние преодолели, наконец, упорство Максимилиана, и император лишился первого и последнего своего союзника. Бранденбург под властью своего великого курфюрста склонился к нейтралитету. Саксония вынуждена была сделать то же; война с французами не позволяла испанцам принять участие в германской войне; Данию удалил с театра войны мир со Швецией; Польша была обезоружена долговременным перемирием. Если бы удалось в заключение отвлечь от союза с Австрией и курфюрста Баварского, то у императора во всей Германии не осталось бы ни одного приверженца, и он оказался бы беззащитной жертвой произвола держав.
Фердинанд III понял угрожавшую ему опасность и всеми возможными средствами старался отвратить ее. Но курфюрсту Баварскому внушили пагубное убеждение, что противниками мира являются одни испанцы и что император противится перемирию только вследствие воздействия Испании; а Максимилиан ненавидел испанцев и никогда не мог простить им, что они были против его притязаний на Пфальцское курфюршество. И в угоду этим ненавистным врагам жертвовали теперь его народом, опустошали его страну, губили его самого, тогда как перемирие выводило его из всех затруднений, давало его народу столь необходимый отдых и тем самым,, быть может, ускоряло всеобщий мир! Все его колебания исчезли. Убежденный в неизбежности этого шага, он решил, что исполнит свой долг по отношению к императору, если него сделает участником перемирия.
В Ульме собрались представители трех держав и Баварии, чтобы определить условия перемирия. Однако из инструкций австрийских уполномоченных скоро выяснилось, что император принял участие в конгрессе не для того, чтобы заключить перемирие, но для того, чтобы расстроить его. Важно было не оттолкнуть суровыми условиями от перемирия шведов, которые были в более выгодном положении и могли не бояться, а желать продолжения войны. Наоборот, надо было склонить их к перемирию. Ведь победителями были они,.


■586
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
-Я император высокомерно продписывял им условия. Возмущенные этим, шведские послы внячяле едвя не покинули конгресса, и, чтобы удержать их, фрянцузям пришлось прибегнуть к угрозам.
Когда курфюрсту Баварскому, несмотря на все его усилия, не удалось таким способом сделать императора участником перемирия, он счел себя в праве позяботиться о сямом себе. Кяк ни тяжелы были условия, ценою которых его заставили купить перемирие, он со- тласился на него без долгих колебаний. Он предоставил шведам возможность расположиться квартирами в Швабии и Франконии, а сам ограничил себя Баварией и пфальцскими землями. Все завоеванное в Швабии надлежало возвратить союзникам, которые, со своей стороны, отказались от всех своих приобретений в Баварии. Кельн и Гессен-Кассель также считались участниками перемирия. По заключении этого трактата, 14 марта 1647 года, французы и шведы покинули Баварию, избрав, во избежание столкновений, места для постоя в различных землях: первые — в герцогстве Вюртембергском, вторые — в Верхней Швабии, вблизи Боденского озера. В юго-восточном углу этого озера, на самой южной оконечности Швабии, оставался неприступным для неприятеля, благодаря узкому и крутому проходу, австрийский город Брегенц, и все окрестные жители спасали свою жизнь и достояние в этой природной крепости. Богатая добыча, которую могло представить укрытое здесь добро, и преимущества, связанные с обладанием проходом, ведущим в Тироль, Швейцарию и Италию, соблазнили шведского генерала попытаться сделать нападение на эту неприступную, по общему мнению, теснину и на город. Его попытка увенчалась успехом несмотря на сопротивление крестьян, которые, заняв проход в количестве шести тысяч человек, сделали все, чтобы отстоять его. Между тем Тюренн, согласно уговору, двинулся в Вюртемберг, откуда С1Илой оружия заставил ландграфа Дармштадтского и курфюрста Майнцского согласиться, по примеру Баварии, на нейтралитет.
Наконец-то была близка к осуществлению главная цель французской политики — лишить императора всякой поддержки со стороны лиги и его протестантских союзников, обезоружить пред лицом соединенных армий обеих держав и с мечом в руке продиктовать ему условия мира. Самое большее — двенадцать тысяч человек — вот все, что осталось ему от его страшной силы, и даже во главе этих остатков он вынужден был поставить кальвиниста, гессенского пере-


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
587
•бежчика Меландера, потому что война унесла всех его даровитых полководцев. Уже много раз давала эта война примеры поразительнейших капризов счастья, когда неожиданная случайность спутывала все расчеты политики. И на этот раз исход обманул все ожидания, и глубоко павшая могущественная Австрия после непродолжительного кризиса снова возвращает себе свое грозное величие. Зависть Франции к шведам не позволяла этой державе совершенно уничтожить императора и тем настолько усилить влияние шведов в Германии,, что оно могло бы, в конце концов, оказаться пагубным для самой Франции. Поэтому французский министр не воспользовался беспомощным положением Австрии, армия Тюренна отделилась от Врангеля и направилась к нидерландским границам. Правда, двинувшись из Швабии на Франконию, взяв Швейнфурт и присоединив его гарнизон к своему войску, Врангель пытался самостоятельно 'вторгнуться в Чехию и осадил Эгер, ключ к этому королевству. На -выручку этой крепости император отправил свою последнюю армию и лично был при ней. Но, принужденная сделать громадный крюк, чтобы не пройти через поместья председателя военного совета фон- ТНлика, она опоздала, и Эгер был потерян до ее прибытия. Обе армии близко подошли друг к другу, и не раз ожидался решительный бой, так как и та и другая страдали от недостатка припасов; численный перевес был на стороне императорской армии, и нередко оба лагеря и боевые линии отделялись друг от друга лишь временными укреплениями. Но императорские войска удовлетворялись тем, что, -следуя за неприятелем по пятам, изнуряли его мелкими стычками, голодом и тяжелыми переходами, пока начатые с Баварией переговоры не увенчаются успехом.
Нейтралитет Баварии — вот рана, с которой не мог примириться императорский двор; после тщетных попыток воспрепятствовать ему решено было извлечь из него единственно возможную выгоду. Многие офицеры баварской армии были возмущены этим шагом своего повелителя, внезапно обрекшим их на бездействие и сковавшим тяжкими цепями их жажду независимости. Во главе недовольных стоял сам доблестный Иоганн фон-Верт. Подстрекаемый императором, он составил заговор с целью отнять у курфюрста всю армию и привести ее под знамена императора. Фердинанд не постыдился оказывать тайное покровительство этой попытке предать вернейшего «союзника своего отца. Он распространил среди войск курфюрста


583
ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ!! ВОЙНЫ
официальные отзывные послания, в которых напоминал им, что они«, собственно, имперские войска, коими курфюрст командует только» от имени императора. К счастью, Максимилиан во-время открыл заговор и предупредил его осуществление быстрыми и целесообразными мерами.
Недостойный поступок императора давал Максимилиану право» на возмездие, но он был слишком старым политиком, чтобы слушаться голоса страсти там, где должен повелевать только рассудок. Он ошибся насчет тех выгод, которых ждал от перемирия. Ровно ничем не ускорив заключения общего мира, это одностороннее перемирие, напротив, вызвало неблагоприятный оборот переговоров в Мюнстере и Оснабрюке и сделало союзников смелее в требованиях^ Французы и шведы были удалены из Баварии; но, потеряв квартиры в Швабии, курфюрст был вынужден предоставить своим войскам высасывать соки из собственных земель, если бы он не решился распустить их и безрассудно сложить меч и щит в эту эпоху кулачного права. Из этих двух несомненных зол он не выбрал ни одного, а» предпочел им третье, которое по крайней мере было еще сомнитель* ным, а именно : отказаться от перемирия и снова взяться за оружие.
Его решение и поспешная помощь, отправленная им императору в Чехию, грозили шведам величайшей опасностью, и Врангель был принужден как можно скорее покинуть Чехию. Он направился через Тюрингию в Вестфалию и Люнебург с целью присоединить к себе французские войска под начальством Тюренна. Императорско- баварская армия под начальством Меландера и Гронсфельда следовала за ним вплоть до Везера. Если бы неприятелю удалось настигнуть его до соединения с Тюренном, — он погиб, но то, что прежде спасло императора, выручило теперь и шведов. В разгаре борьбы ход войны направлял холодный расчет, и бдительность дворов возрастала по мере приближения мира. Курфюрст Баварский не мог допустить, чтобы император получил такой решительный перевес, и внезапная перемена обстоятельств отдалила мир. Накануне заключения договора всякий односторонний перевес счастья мог иметь чрезвычайное значение, и нарушение равновесия между державами, вступающими в договор, могло разом уничтожить создание многолетних трудов, драгоценный плод труднейших переговоров и замедлить умиротворение всей Европы. Если Франция держала в благодетельных тисках свою союзницу Швецию, copa3Mepais еван* по¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
589
мощь с ее успехами и неудачами, то курфюрст Баварский молча исполнял ту же роль при своем союзнике, императоре, благоразумно стараясь помогать ему лишь настолько, чтоб оставаться регулятором могущества Австрии. Теперь мощь императора грозила быстро вырасти до опасных размеров — и Максимилиан внезапно останавливает движение против шведской армии. Он боялся также возмездия со стороны Франции, которая уже пригрозила двинуть на него все войска Тюренна, если он позволит своим войскам перейти Везер.
Меландер, которому баварцы помешали преследовать Врангеля, вторгся чрез Иену и Эрфурт в Гессен и в качестве грозного врага появился в той самой земле, которую некогда защищал. Если он избрал Гессен ареной своих грабежей действительно из жажды отомстить своей прежней повелительнице, то он утолил эту жажду самым чудовищным образом. Гессен истекал кровью под его игом, и бедствия этой многострадальной страны дошли при нем до крайней степени. Но вскоре ему пришлось раскаяться, что при выборе места для расквартирования им руководила мстительность вместо благоразумия. В истощенном Гессене армия терпела величайшую нужду, в то время как Врангель набирался свежих сил в Люнебурге и посадил свои полки на коней. Слишком слабый, чтобы удержать за собой свои неудачные квартиры, Меландер при открытии зимней кампании 1648 года и движении шведского генерала на Гессен вынужден был позорно отступить и искать спасения на берегах Дуная.
Снова обманув ожидания шведов, Франция, несмотря на всяческие представления Врангеля, удерживала армию Тюренна на Рейне. Шведский полководец отомстил тем, что присоединил к своим войскам веймарскую кавалерию, отказавшуюся от французской службы. Но этот факт дал как раз новую пищу зависти Фран- ции. Наконец, Тюренн получил разрешение соединиться со шведами, и обе армии выступили в поход — последний в эту войну. Они тнали Меландера вплоть до самого Дуная, доставили провиант в Эгер, осажденный императорскими войсками, и разбили по ту сторону Дуная императорско-баварскую армию, которая преградила им путь у Зусмарсгаузена. Меландер был в этом сражении смертельно ранен, а баварский генерал фон-Гронсфельд расположился с остальной армией по ту сторону Леха, чтобы оградить Баварию от вторжения неприятеля.


590
ПСТОРПЯ ТРИДЦ4ТИЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
Но Гронсфельд не был счастливее Тилли, который на этой самой позиции пожертвовал жизнью ради спасения Баварии. Врангель и Тюренн избрали для переправы место, ознаменованное победой Густава-Адольфа, и довершили ее, воспользовавшись тем же преимуществом, которое когда-то дало перевес королю. Снова хлынули н Баварию неприятельские войска, и баварские подданные были жестоко наказаны за то, что их государь нарушил перемирие. Максимилиан укрылся в Зальцбурге, а шведы, перейдя Изар, продвинулись до Инна. Продолжительный проливной дождь, превративший в течение нескольких дней эту незначительную речку в бурный поток, еще раз спас Австрию от грозной опасности. Десять раз пытался неприятель навести через Инн пловучий мост, и десять раз река разрушала его. Ни разу за всю войну ужас католиков не достигал такой степени, как теперь, когда неприятель стоял в сердце Баварии и не было вождя, которого можно было бы противопоставить таким полководцам, как Тюренн, Врангель, Кенигсмарк. Наконец, из Нидерландов явился отважный герой Пикколомини, чтобы стать во главе жалких остатков императорской армии. Опустошив Баварию, союзники сами затруднили себе более продолжительное пребывание в этой стране, и нужда заставила их отступить в Верхний Пфальц, где весть о мире‘положила конец их деятельности.
Кенигсмарк со своим летучим отрядом направился в Чехию, где Эрнст Одовальский, отставной ротмистр, изувеченный выстрелом на императорской службе и затем уволенный без всякого вознаграждения, сообщил ему план, как овладеть врасплох «Малой стороной» Праги. Удачно осуществив этот план, Кенигсмарк таким образом прославился тем, что закончил Тридцатилетнюю войну последним блестящим делом. Всего одного человека стоил шведам этот решительный удар, положивший, наконец, предел колебаниям императора. Но «Старый город» — большая часть Праги, расположенная по ту сторону реки Молдавы, — истощил энергичным сопротивлением и пфальцграфа Карла-Густава, наследника Христины, прибывшего из Швеции со свежими войсками и собравшего под стенами Праги всю шведскую армию из Чехии и Силезии. Наконец, зима заставила осаждающих разойтись по зимним квартирам, и здесь дошла до них весть о мире, подписанном 24 октября в Оснабрюке и Мюнстере.
Каким исполинским делом было заключение этого нерушимого и священного договора, ставшего известным под именем вестфаль¬


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
591
ского мира; сколько непреодолимых на первый взгляд препятствий пришлось здесь преодолеть; сколько противоположных интересов^ пришлось примирить; какая длинная вереница случайностей должна была совпасть, чтоб осуществить это сложное, драгоценное и непреходящее создание политической мудрости; как трудно было только начать переговоры; чего стоило после их начала поддерживать их в условиях переменного счастья непрекращающейся войны; чего стоило формально утвердить уже выяснившиеся условия и привести в исполнение торжественно обнародованный договор; что было содержанием этого мирного договора; что приобретал или терял в нем тот или иной отдельный боец ценою тридцатилетних тягот и страданий; какое воздействие — полезное или вредное — мог он оказать на все европейское общество в его совокупности, — все это нужно предоставить рассказать другому автору. Как история войны представляет собой одно громадное целое, так и история вестфальского мира есть также особое громадное целое. Краткий очерк ее превратил бы любопытнейшее и своеобразнейшее творение человеческой мудрости и страсти в безжизненный остов и отнял бы у нее именно то, чем она могла бы приковать внимание тех читателей*, для которых я писал и с которыми теперь расстаюсь.


В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ
МИРОВОЙ ИСТОРИИ
и
КАКОВА ЦЕЛЬ ЭТОГО ИЗУЧЕНИЯ


Милостивые государи!
Привлекательна и почетна для меня предстоящая мне задача — пройти с вами по той области, которая открывает для мыслящего наблюдателя так много поучительного, которая деятельному светскому человеку дает такие великолепные образцы для подражания, философу — данные для столь важных выводов и всем без различия — богатые источники для благороднейшего наслаждения, — пройти с вами по огромному и широкому полю всеобщей истории. Когда я вижу перед собой так много и столь превосходной молодежи, которая собралась вокруг меня из благородной любознательности и среди которой зреет не один творческий ум для грядущего века, лежащий на мне долг превращается в удовольствие, но вместе с тем я чувствую серьезность и важность этого долга во всем его объеме. Чем больше тот дар, который я должен буду вам вручить — ибо что может один человек передать другому более ценного, чем истина? — тем больше должен я беспокоиться за то, чтоб ценность этого дара не уменьшилась в моих руках. Чем живей и чем непосредственней ваша восприимчивость в этот самый благоприятный период вашей умственной деятельности и чем быстрей воспламеняются ваши юношеские чувства, тем обязательней для меня остерегаться того, чтоб этот энтузиазм, пробудить который имеет право одна лишь истина, не был растрачен недостойным образом на обман и иллюзии.
Богата и обширна область истории, в круг ее входит весь нравственный мир. Она сопровождает человека во всех обстоятельствах


596
В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
его жизни и переживаний, во всех переменах его взглядов, во всем, что он делает глупого или мудрого, во всем, что его портит или облагораживает; она должна вести учет всего того, что он получал и что давал. Нет среди вас никого, кому история не имела бы сказать чего-либо важного. Как бы ни были различны пути будущего назначения каждого из вас, они где-либо неизбежно встретятся с ней. Но одно назначение обязательно для каждого из вас без различия: это то, ради чего вы родились на свет — выработать из себя людей, и вот именно к людям обращает свою речь история.
Но прежде чем определить, милостивые государи, более точно тот предмет, на который должно быть направлено ваше прилежание, и установить его связь с теми различными дисциплинами, которые составляют объект вашего специального изучения, я считаю нелишним остановиться сначала на самой этой цели ваших занятий. Предварительное рассмотрение этого вопроса, которое я считаю уместным и необходимым перед вступлением в наше будущее академическое знакомство, даст мне возможность тут же остановить ваше внимание на самой важной стороне всеобщей истории.
Учебный план, который устанавливает для себя ученый, работающий из-за заработка, отличается от учебного плана, который составляет философский ум. Первый, если он прилежен, заботится лишь о том, чтобы выполнить условия, вытекающие из его служебных обязанностей, и пользования связанными с этим выгодами. Свои умственные силы он использует для улучшения своего материального положения и для того, чтоб удовлетворить свое мелкое самолюбие. Вступая на путь академической деятельности, такой ученый считает для себя наиболее важным прежде всего отделить самым тщательным образом те дисциплины, которые он называет хлебными, от всех прочих, которые удовлетворяют дух как таковой. Он считал бы время, посвященное этим последним дисциплинам, растратой за счет своего будущего призвания и никогда не простил бы себе этой потери. Все свое прилежание он направляет на удовлетворение тех требований, которые могут быть предъявлены ему со стороны будущего вершителя его судьбы, и считает, что сделал все для него необходимое, если добился возможности не бояться этой инстанции. Когда он закончил свой курс и цель его стремлений достигнута, он прощается со своими руководительницами, ибо зачем теперь ему ут- руяедать их? Самое важное для него теперь это выставлять напо¬


В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
£97
каз накопленные сокровища памяти и заботиться о том, чтоб они не падали в цене. Всякое развитие его хлебной науки беспокоит его* потому что требует от него нового труда или делает бесполезным прежний труд. Каждая важная научная новость пугает его, потому что разбивает устаревшие школьные истины, усвоенные им с таким трудом, и создает для него опасность того, что весь труд его про» шлой жизни окажется потерянным. Кто громче всего кричал всегда против реформаторов, как не куча хлебных ученых? Кто больше их ставит препятствий для назревшей революции в области науки? Всякий свет, зажженный в любой науке счастливым гением, выставляет напоказ все их убожество. Они борются с ожесточением, с отчаянием* борются коварно, потому что, защищая систему школьных знаний* они тем самым борются за свое существование. Поэтому нет врага более непримиримого, нет товарища по службе более завистливого, нет сеятеля раздоров более усердного, чем ученый ради хлеба. Чем меньше дают ему удовлетворения знания сами по себе, тем больше добивается он воздаяний извне. Для оценки заслуг и ремесленника и работника умственного труда у него только один масштаб: потраченный труд. Поэтому никто не жалуется так горько на неблагодарность, как ученый для хлеба; он ищет себе награды не от сокровищницы своего ума, а от признания извне, от почестей, от материального обеспечения. Если для него отсутствует последнее, хлебный ученый является самым несчастным человеком. Выходит, что он жил, бодрствовал и трудился напрасно. Поскольку истина не превратилась для него в деньги, в похвальные отзывы в газетах, в благосклонность правительствующих особ, он бесполезно трудился над исследованием истины.
Жалок такой человек: располагая благороднейшими из всех орудий— наукой и искусством, он не стремится создать и не создает ничего более высокого, чем поденщик со своими самыми примитивными орудиями, и в царство совершеннейшей свободы тащит с собой свою рабскую душу! Но еще более жалок тот одаренный талантом молодой человек, прекрасные природные способности которого направлены на этот ложный и достойный сожаления путь под влиянием пагубных жизненных примеров и который позволяет склонить себя к этому жалкому, скаредному накоплению во имя своей будущей карьеры. Наука, которую он избрал своей специальностью, скоро начинает ему надоедать, как какая-нибудь поштучная ремеслен¬


598
В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
ная работа. В нем пробуждаются желанияг которых не может удовлетворить такая наука, его талант восстает против его профессии. Все, что он делает, представляется ему какими-то обрывками; он не видит цели своей работы, и в то же время эта бесцельность кажется ему невыносимой. Кропотливый труд его профессии гнетет его, потому что он не может противопоставить ему радостной бодрости, которая знакома только светлому уму, предчувствующему завершение своих творческих усилий. Он чувствует свою оторванность и разобщенность от совокупной связи вещей, потому что не постарался включиться своей деятельностью в великое целое мира. Правовед начинает чувствовать отвращение к своей юриспруденции, Ko^ä на более высоком умственном уровне ему делаются очевидны все ее пробелы, хотя именно теперь он должен был бы стремиться к творчеству нового и преодолеть замеченные недостатки науки, используя полноту своих духовных сил. Врач испытывает разочарование в своей профессии, когда крупные неудачи доказывают ему всю ненадежность медицины. Теолог теряет доверие к своей системе, когда у него начинает колебаться вера в непогрешимость его учения.
Какая огромная разница в сравнении с тем, как действует философский ум! С той же тщательностью, с какой ученый ради хлеба обособляет свою специальную дисциплину от других, первый стремится, наоборот, расширить область своей науки и восстановить связь ее с прочими науками — я говорю восстановить, потому что эти границы, эта разобщенность наук друг от друга созданы абстракцией ума. Философский ум соединяет то, что разъединяет ученый для хлеба. Он: рано убеждается в том, что в умственной области, так же как и в чувственном мире, все находится во внутренней связи, и его мощное стремление к единству не может мириться с отдельными кусками и обрывками целого. Все его стремления направлены к совершенству и полноте его знания. Он не может успокоиться в своем благородном нетерпении, пока все его понятия не сольются в одном гармоническом целом, пока он не проникнет в самое сердце своей науки, своего искусства и не получит возможность с удовлетворением обозревать всю ее область. Новые открытия в сфере его деятельности, наносящие удар ученому для хлеба, восхищают философский ум. Иногда они заполняют пробелы, которые делали незаконченной совокупность системы его понятий, или кладут последний недостающий камень в идейное здание, которое он заканчивает


В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ 599*
постройкой. Но если даже они могут разрушить это здание, если новое явление в области природы, вновь открытый закон в физическом мире опрокидывают все его научное построение, то любовь к истине у него всегда выше, чем любовь к своей системе, и он охотно заменит прежнюю дефектную систему новой и более совершенной. Но даже если никакой толчок извне не потрясет его идейного здания, двиншмый постоянным и действенным стремлением к совершенствованию, он сам первый начинает перестройку своей системы, чтобы восстановить ее в более совершенном виде. Переходя от одних построений к другим, все более и более улучшенным, философский ум идет вперед по пути к совершенству, в то время как ученый для хлеба в обстановке умственного застоя боязливо держится за бесплодное однообразие своих школьных понятий.
Никто не является более справедливым судьей чужих заслуг, чем философский ум. Он достаточно проницателен и талантлив, чтоб использовать работу другого, и в то же время он достаточно беспристрастен, чтобы ценить даже самого скромного деятеля науки. Все умы работают за него и для него, л все они работают против ученого для хлеба. Первый способен превращать в свою собственность все, что думается и делается вокруг него, ибо для мыслящих умов существует внутренняя общность на все их идейное имущество; завоевание одного в царстве истины является завоеванием для всех. Ученый для хлеба отгораживается от всех своих соседей, он завидует их свету и их солнцу и тщательно охраняет ту шаткую перегородку, которая так слабо защищает его от победоносного разума. Что бы ни предпринимал ученый для хлеба, поощрение и стимулы к этому он находит лишь вовне, в то время как философский ум находит свой стимул и свою награду в самом предмете своих занятий, в самом своем труде. Насколько больше его воодушевление, с которым он берется за дело, насколько больше его усердие, насколько сильней его бодрость и его активность, когда одна его работа омолаживает другую! В его творческих руках малое становится великим, потому что перед его глазами всегда стоит то великое, которому он служит, в то время как ученый для хлеба даже в великом видит лишь малое. Для философского ума характерно не то, чем он занимается, а к а к он этим занимается. Где бы он ни находился и что бы ни делал, он всегда находится в центре целого. Как бы ни отдалял его предмет занятий от его остальных коллег, он всегда остается им род¬


600
В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
ственным и близким благодаря гармоническому творчеству своего» разума; он встречается с ними в сфере, где находят друг друга все светлые умы.
Стоит ли мне продолжать еще на эту тему, милостивые государи, или я могу надеяться, что вы уже приняли решение насчет того, какой из нарисованных персонажей вы возьмете себе за образец? От вашего выбора между тем и другим будет зависеть, стоит ли рекомендовать вам заниматься всеобщей историей или же освободить вас от этого. Я имею дело лишь с наукой второго рода, ибо если посвятить себя первой, это далеко отбросит самую науку от ее высокой цели, и маленькая выгода будет куплена слишком дорогой ценой.
Условившись с вами насчет той точки зрения, с которой надлежит определять ценность науки, я могу теперь перейти к самому понятию всеобщей истории, т. е. к предмету моей сегодняшней лекции-
Открытия, которые сделали европейские мореплаватели в отдаленных морях и отдаленных континентах, дают нам столь же много- поучительного, сколь и интересного. Omi познакомили нас с народами, которые находятся на самых различных ступенях культуры и сходны с детьми различных возрастов, которые стоят вокруг взрослого и на живом примере напоминают ему, чем он сам был прежде и из чего вырос. Как будто какая-то мудрая рука сохранила для нас эти дикие народы до того времени, когда мы в нашем культурном развитии шагнули достаточно далеко вперед, чтобы из этого открытия сделать полезное применение для самих себя и в этом зеркале увидеть потерянное начало нашего рода. Как унизительна и как мрачна та картина нашего детства, которую дают эти народыÏ И однако эта ступень, на которой мы их видим, не является первой ступенью. Начало человеческого существования было еще ужасней. Мы видим этих людей уже в качестве народов, в качестве политических организмов. Но человек лишь в результате необычайных усилий мог подняться до уровня политического общества.
Что же рассказывают нам путешественники об этих дикарях? Многих из этих дикарей они находили в состоянии незнакомства- с самыми необходимыми искусствами, без употребления железа, плуга и даже огня. Многие еще вели борьбу с дикими зверями за пищу и за жилище, у многих язык еле только поднялся от звериных криков к членораздельным звукам. У одних не существовало самых эле¬


В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
601
ментарных брачных связей, другие не имели никакого представления о собственности, у третьих неразвитый интеллект не в состоянии даже удерживать данные опыта, переживаемого ежедневно. Можно было наблюдать дикарей, беспечно бросающих ложе, на котором они спали сегодня, потому что им не приходит в голову, что завтра им тоже надо будет спать. Наоборот, все были знакомы с войной, и мясо побежденного врага нередко служило наградой победителю. У других племен, которые уже знакомы со многими жизненными удобствами и поднялись на более высокую ступень культуры, существуют ужасающие формы рабства и деспотизма. Вот африканский деспот, который продает своих подданных за глоток водки; вот его подданные, которых убивают на его могиле, чтоб они могли служить ему на том свете. Здесь набожный глупец падает ниц перед жалким фетишем, здесь — перед ужасающим чудовищем. В лице своих богов человек рисует свой собственный портрет. Насколько здесь его гнетут рабство, глупость и суеверие, настолько там он несчастен из-за другой крайности—не ограниченной никакими законными рамками свободы. Всегда готовый к защите, и нападению, дикарь боязливо прислушивается к пустыне. Все, что ново, то является для него врагом, и горе чужестранцу, которого шторм выбросит на его берег! Перед ним не задымится ни один домашний очаг, его не порадует никакое гостеприимство. Но даже там, где человек поднялся от враждебной отчужденности до общества, от нужды к благосостоянию, от страха к радости, — насколько странным и диким кажется он нам! При грубости своего вкуса он ищет наслаждения в опьянении, красоты — в уродовании, славы — в неумеренных крайностях. Даже его добродетель внушает нам отвращение, а то, что он называет счастьем, отталкивает нас и вызывает лишь чувство жалости.
Такими были и мы сами. Восемнадцать столетий тому назад Цезарь и Тацит нашли нас не в лучшем состоянии.
Чем мы являемся теперь? Разрешите мне на минуту остановиться на том веке, в котором мы живем, и на теперешнем состоянии мира, в котором мы обитаем.
Человек со своим прилежанием обработал этот мир и победил непокорную почву своим упорством и своей ловкостью. Здесь он отвоевал у моря часть суши, там оросил засушливую землю. Человек смешал пояса земли и времена года и нежные растения Востока


<50*2
В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
закалил для более сурового климата. С одной стороны, он перенес Европу в Вест-Индию и к Южному океану, с другой стороны — водворил Азию в Европе. Веселое небо светится теперь над лесами Германии, которые раздвинули и сделали доступными лучам солнца сильные человеческие руки, и в водах Рейна отражаются виноградные лозы Азии. На его берегах возвышаются многолюдные города, и бодрая жизнь в них наполнена трудом и наслаждением. Находясь здесь один среди миллиона других, человек пользуется в мире плодами своего труда с полной безопасностью, в то время как раньше он лишал себя сна из страха перед одним своим соседом. Равенство, потерянное им при вступлении в общество, он обрел снова благодаря мудрым законам. От гнета случайности и нужды он нашел себе пристанище под более мягким господством общественного договора и пожертвовал свободой хищного зверя во имя более благородной человеческой свободы. Он осуществил плодотворное разделение своего труда и своих забот. Тяжелая нужда не приковывает его теперь к плугу, и враг не отрывает его от плуга, чтобы сражаться за отечество и домашний очаг. Труд земледельца наполняет амбары хлебом, оружие воина защищает страну. Его собственность находится под охраной закона, и ему обеспечено драгоценнейшее право самому выбирать свою профессию.
Как много было создано произведений искусства, какие чудеса сотворило прилежание, какой свет был пролит на все отрасли знания, с тех пор как человек не расточает бесплодно своих сил для своей вынужденной самозащиты, с тех пор как от его собственной воли зависит как бороться с нуждой, от которой ему не дано освободиться полностью, с тех пор как он получил драгоценнейшее преимущество распоряжаться своими способностями и следовать своим духовным призваниям! Какая оживленная деятельность царит повсюду с тех пор, как многообразные потребности дали новый толчок человеческой изобретательности и открыли новые области для труда! Прорваны преграды, которые были созданы между нациями и государствами враждебным эгоизмом. Все мыслящие умы объединены теперь космополитическими узами, и гений нового Галилея или Эразма будет освещен светом всего их века.
С тех пор как законы пошли навстречу слабостям человеческой природы, человек также пошел навстречу законам. Со смягчением законов смягчились и люди, как раньше суровые законы огрубляли


В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
603
н человека. Вслед за исчезновением варварских наказаний исчезли и варварские преступления. Великий шаг в деле облагораживания человека заключается уже в том, что законы являются добродетельными, хотя люди еще не стали таковыми. Когда человек освобождается от обязанностей, принудительно накладываемых на него, над ним начинает господствовать нравственное начало. Кому не страшны никакие наказания и никакие угрызения совести, того сдерживают законы приличия и чести.
Правда, и в наше время еще осталось много пережитков прежнего варварского периода — эти порождения случая и насилия, которые не должен был бы увековечивать наш век разума. Но даже и этому варварскому наследию древних и средних веков человеческий разум придал так много целесообразности. Насколько безвредным и даже насколько полезным делает он часто то, что не осмеливается еще ниспровергнуть! На грубом базисе анархической ленной системы Германия построила систему своей религиозной и политической свободы. Тень римского императора, которая сохранилась по эту сторону х4пеннин, творит для мира несравненно больше блага, чем его страшный прообраз в древнем Риме, потому что он поддерживает полезную государственную систему единогласием, в то время как тот подавлял деятельную человеческую энергию рабским единообразием. Кто не заметит даже в нашей религии — как яда искажена она теми ненадежными руками, из которых мы ее получили, — облагораживающего влияния лучшей философии? Наши Лейбницы и Локки имеют такие же заслуги по отношению к догматам и морали христианства, как кисть Рафаэля и Корреджио по отношению к священной истории.
Возьмем, наконец, наши государства. Как крепко и как искусно они связаны друг с другом, ,и насколько прочней эта связь, продиктованная благодетельной нуждой, в сравнении с торжественными договорами прошлого! Мир охраняется теперь постоянной готовностью к войне, и эгоизм одного государства стоит на страже благоденствия другого. Общество европейских государств превратилось как бы в одну большую семью. Ее члены могут враждовать друг с другом, но, надо надеяться, уже не будут раздирать на части друг друга.
Как противоположны эти картины! Кто мог бы узнать в утонченном европейце XVIIÏ века лишь ушедшего вперед в своем развитии теперешнего канадца или. древнего кельта? Все эти усовершен¬


604
В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
ствования, стремление к искусству, завоевания опыта, все эти произ*“ ведения разума выражены и развились в человеке лишь на протяжении немногих тысячелетий. Все эти чудеса искусства и гигантские создания его трудолюбия вызваны к жизни из него самого. Что вызвало к жизни первые и создало вторые? Через какие состояния прошел человек, пока он дошел от одной крайности до другой, от уровня дикого обитателя пещеры до талантливого мыслителя, до образованного светского человека? Всеобщая история дает ответ на этот вопрос.
Один и тот же народ на одной и той же территории является перед нами бесконечно различным, если мы наблюдаем его в различные периоды. Не менее разительным является различие между людьми одного и того же поколения, но живущими в разных странах. Какое разнообразие в обычаях, государственном устройстве, нравах! Какая быстрая смена тьмы и света, анархии и порядка, благосостояния и нищеты, если только мы присмотримся к человеку лишь в одной небольшой части земного шара — в Европе. Он — свободный человек на Темзе и обязан этой свободой лишь самому себе. Здесь* он недосягаем среди своих Альп, там непобедим среди своих искусственных каналов и болот. На берегах Вислы он слаб и беден вследствие своих раздоров, по ту сторону Пиренейских гор он слаб и беден в результате своего покоя. В Амстердаме человек пользуется благосостоянием и благоденствует, не собирая жатвы. Несчастным и нищим является он на берегах Эбро — этого неиспользованного рая~ С одной стороны, мы видим два народа, отделенные друг от друга огромным океаном и в то же время превратившихся в близких соседей благодаря общим потребностям, искусству, трудолюбию и политическим связям. С другой стороны, на берегах одной и той же реки живут люди, непримиримо разъединенные различными религиозными обрядами. Что принесла вглубь Америки испанская власть через Атлантический океан и не могла перенести за Тахо и Гвадиану? Почему так много престолов сохранилось в Италии и Германии и все, вплоть до последнего, исчезли во Франции? Всеобщая история отвечает на этот вопрос.
Даже тот факт, что м ы сошлись с вами здесь в данный момент^ на данной ступени национальной культуры, с этим языком, нравами* гражданскими правами, свободой совести, — быть может, даже это» есть результат всех предшествовавших событий мировой истории».


В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
605
ЗВо всяком случае, нужна вся мировая история, чтоб объяснить этот отдельный момент. Чтобы мы оказались теперь христианами, нужно 'было, чтоб эта религия, подготовленная бесчисленными революциями, возникла из иудейства, чтоб она нашла римское государство таким, каким она его нашла, быстро и победоносно распространилась по всему миру и, в конце концов, даже завоевала трон цезарей. Наши дикие предки в тюрингенских лесах должны были покориться франкам чтоб перенять от них их веру. Лишь благодаря росту своего богатства, невежеству народа и слабости государей духовенство получило возможность злоупотреблять своим авторитетом и сменить свою мирную внутреннюю, моральную силу на светский меч. Нужно 'было, чтоб церковная власть в лице Григория и Иннокентия обрушила все свои ужасы на человеческий род, и невероятная испорченность нравов и неслыханный скандал в царстве духовного деспотизма толкнули бесстрашного августинского монаха поднять знамя раскола и исторгнуть из рук римской церкви половину Европы. Все это должно было произойти, чтоб мы могли сойтись здесь с вами в качестве христиан-протестантов. Чтобы это могло произойти, нужно было оружие наших князей, чтоб принудить Карла Y к заключению религиозного мира, Густаву-Адольфу^ нужно было отомстить за нарушение этого мира, и новому договору — установить мир на ц е- л ы е столетия. Чтоб ремесло и торговля могли процветать, чтоб богатство могло вызвать к жизни искусство, чтоб государство стало уважать полезный труд земледельца и чтобы наше среднее сословие — этот творец всей нашей культуры — мотло создать предпосылки для прочного счастья человечества, должны были подняться города Италии и Германии, открыть свои ворота для труда, сбросить цепи крепостного права, вырвать судебную власть из рук невежественных тиранов и заставить уважать себя с помощью воинствующей Ганзы. Нужно было, чтоб германские императоры расточили свои силы в ■столетних войнах с папами, со своими вассалами и завистливыми соседями, Европа похоронила в Азии опасные излишки своего населения и непокорная ленная знать истощила свой мятежный дух в кутанном праве, итальянских походах и походах крестоносцев, — и в результате этого был преодолен дикий хаос, борющиеся силы государства пришли в состояние благодетельного равновесия, плодом чего является наш теперешний досуг. Чтобы вырвать наш дух из цепей невежества, в которых-его держал гнет духовной и светской


606
В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
власти, должны были снова дать ростки семена учености несмотря: на все бешеные преследования ее, и Аль-Мамун должен был вернуть науке то, что было грабительски отнято у нее Омаром. Нашим предкам нужно было пройти через невыносимые страдания варварства* чтоб от кровавого суда божьего придти к гуманному человеческому суду; нужны были опустошительные эпидемии, чтобы повернуть медицину о ложного пути к изучению природы. Монашеский досуг должен был исподволь готовить противоядие против того зла, которое было причинено деятельностью монашества, в то время как прилежание светских людей сумело сохранить в монастырях до века книгопечатания оставшиеся обрывки эпохи Августа. Придавленный дух северных варваров должен был выпрямиться на образцах Греции и Рима, и наука должна была заключить союз с музами и грациями, чтобы найти путь к сердцу и заслужить звание воспитательницы человека. А разве Греция могла бы создать Фукидида, Платона, Аристотеля* а Рим — Горация, Цицерона, Вергилия и Ливия, если б оба эти государства не поднялись на ту ступень политического благосостояния,- которой они действительно достигли, — одним словом, если б прелюдией к этому не была вся и х история? Как много открытий, изоб- ретений, политических и религиозных революций должно было произойти в одно и то же время, чтоб эти новые и еще нежные побеги науки и искусства могли развиться и получить распространение! Сколько нужно было вести войн, сколько заключить, расторгнуть и снова заключить союзов, чтобы привести, наконец, Европу к тому состоянию мира, который один позволяет гражданам и государствам сосредоточить их внимание на самих себе и сосредоточивать их силы на достижении разумных целей!
Даже в повседневных отправлениях нашей гражданской жизни мы неизбежно являемся должниками прошлых веков. Паша культура получает проценты с самых различных периодов человеческой истории, как наша роскошь питается дарами самых отдаленнейших частей земного шара. Разве без Колумба, открывшего Америку, и без Васко де-Гама, обогнувшего Африку, мы могли бы иметь те платья, которые мы носим, те приправы к нашим кушаньям и по теперешним ценам, могли бы иметь все сильно действующие лечебные средства, а равно много пагубных орудий нашего разрушения?
Так протянулась цепь событий от настоящего момента до зачатков существования человеческого рода, событий, связанных между


В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
607
собой как причина со следствием. Лишь бесконечный разум в состоянии охватить их все и в полном объеме; человеку же поставлены более узкие границы. I. Бесчисленное количество этих событий не оставило никаких человеческих свидетельств и не было объектом человеческого наблюдения или не оставило о себе никаких следов. Это относится к событиям, которые имели место до появления человека и до изобретения письма. Источником всякой истории является предание, а органом передачи его — язык. Весь период до возникновения языка, какое бы важное значение ни имел он для мира, является потерянным лля мировой истории. II. Но и после возникновения языка и связанной с ним возможности описывать все происходящее и передавать об этом другим эта передача происходила сначала сомнительным и ненадежным путем — посредством легенд. Одно поколение передавало другому об этих событиях из уст в уста, а так как передача шла через среду, которая изменялась и продолжает изменяться, то вместе с этим менялось и содержание передаваемого. Поэтому живое предание и изустные саги являются очень ненадежными источниками для истории. Поэтому и все события, которые происходили до возникновения письменности, почти пропали для мировой истории. III. Но и сами письменные документы не вечны. Вследствие случайностей и разрушительного действия времени погибло огромное количество памятников прошлого, и лишь немногие остатки минувшего дожили до века книгопечатания. Гораздо большая их часть потеряна для истории со всей той информацией, которую
мы могли бы почерпнуть из них. IY. И, наконец, из того немногого, что пощадило время, большая часть искажена до неузнаваемости под влиянием пристрастия, недомыслия, а часто и благодаря таланту того, кто описывал события. Недоверие возбуждают даже самые древние исторические памятники, и это недоверие не покидает нас даже при чтении хроники современных событий. Если нам с трудом удается выяснить из противоречивых показаний свидетелей истинную картину события, которое произошло в наши дни, среди людей, с которыми мы живем, в городе, где мы обитаем, то насколько трудно получить правильные * сведения о временах и народах, которые отдалены от нас различиями своего быта и нравов еще больше, чем многими тысячелетиями. Небольшое количество событий, которое остается после всех сделанных нами оговорок, составляет мате¬


608
В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
риал для истории в самом широком смысле этого слова. Что же из этого исторического материала составляет объект всеобщей истории?
Из всей суммы этих событий историк прежде всего извлекает те, которые имели существенное, серьезное и совершенно очевидное влияние на существующее положение в мире и на ныне живущее поколение. При собирании материала для всемирной истории важно иметь в виду, в какой связи находится тот или иной исторический факт с теперешним положением в мире. Всеобщая история исходит таким образом из принципа, прямо противоположного фактической последовательности событий. Фактический ход событий есть переход от начала вещи к ее теперешнему состоянию. Наоборот, историк отправляется от теперешнего положения вещей и идет назад к их генезису. Когда он пробегает мысленно от текущего года и столетия к непосредственно им предшествовавшему и встречается здесь с историческими фактами, которые объясняют ему последующие события, когда он прослеживает весь процесс до самого начала — не начала мира, для чего у него не может быть путеводителя, — до начала появления памятников, тогда он получает возможность пойти обратным путем и, имея своей путеводной нитью отмеченные им факты, легко и беспрепятственно спуститься от начала памятников до новейшего времени. Это и есть та мировая история, которую мы имеем и которая будет вам преподана в моих лекциях.
Так как мировая история зависит от богатства или бедности своих источников, то в ней будет неизбежно столько же пробелов, сколько их имеется в предании. Насколько необходимо, последовательно и обусловленно вытекают друг из друга события мирового развития, настолько же случайно и отрывисто связываются они между собой в историческом изложении. Существует поэтому явное несоответствие между ходом вещей в действительном мире и ходом их в мировой истории. Ход действительного мирового развития можно было бы сравнить с непрерывным течением реки, в то время как в мировой истории отражаются лишь то одна, то другая волна этой реки. Далее. Так как легко может произойти, что связь какого-либо отдаленного мирового события с текущим моментом раньше бросается в глаза, чем связь его с явлениями, которые ему предшествовали или происходили одновременно с ним, то столь же неизбежно, что события, которые находятся в теснейшей связи с современностью, нередко представляются изолированными в том веке, когда они про¬


В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
609
исходили. В качестве фактического примера этого можно было бы лривести, например, происхождение христианства и в особенности христианской морали. Христианская религия принимала столь всестороннее, участие в формировании современного мира, что возникновение ее является важнейшим фактом мировой истории. Но ни то время, когда она зародилась, ни тот народ, среди которого -она появилась, не дают (за отсутствием источников) никаких удовлетворительных объяснений причин ее возникновения.
В результате наша мировая история никогда не могла бы стать чем-либо иным, кроме агрегата отдельных отрывков, и не заслуживала бы названия науки, если б ей на помощь не пришла философия. Искусственно соединяя эти отрывки промежуточными звеньями, философия превращает этот агрегат в систему, в разумное и закономерно связанное целое. Основанием для этого является тот факт, что законы природы, равно как и законы человеческого духа, едины и неизменны. Именно это единство является причиной того, что при совпадении аналогичных внешних условий события, имевшие место в отдаленнейшей древности, могут повторяться в новейшие времена, вследствие чего, отправляясь от новейших явлений, лежащих в круге нашего наблюдения, ретроспективно можно делать выводы и проливать свет на явления, которые теряются в доисторических временах. Метод заключений по аналогии всюду является мощным вспомогательным средством, в том числе и в истории. Но употребление этого метода должно оправдываться достаточно вескими причинами, и применяться он должен с разумной и необходимой осторожностью.
Философский ум недолго может задерживаться на материале всемирной истории; в нем появится новое стремление, непреодолимое стремление ассимилировать все окружающее его в своей собственной, разумной натуре и поднять всякое происходящее перед ним явление на высшую ступень, на ступень мысли. Чем чаще и чем с большим успехом он возобновляет свои попытки связывать прошедшее с настоящим, тем больше он будет склонен то, что он рассматривает как причину и следствие, связывать одно с другим как цель и средство. Одно явление за другим начинают ускользать от слепого случая и необусловленной закономерно свободы и в качестве отдельного звена присоединяются к гармонически связанному целому (которое существует, конечно, лишь в его представлении). Скоро ему становится уже трудно убедить себя, что эта последовательность явлений, ко- 768
39


610
В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
торая выглядит в его представлении столь закономерной и разумной,, отсутствует в мире действительности. Ему трудно снова вернуться в царство слепой необходимости, которая под отраженным светом* разума начинала получать столь привлекательный вид. В результате он заимствует эту гармонию из своего внутреннего мира и пересаживает ее вовне, в мир вещей, то есть он привносит разумную* цель в мировой процесс и телеологическое начало в историческую науку. С этим последним он снова пробегает историю и подвергает исследованию каждое явление, с которым он встречается в этой громадной области. Тысяча фактов подтверждает телеологический принцип, и такое же количество фактов опровергает его. Но пока* в цепи мировых событий отсутствует ряд важных промежуточных звеньев, пока судьба отсрочивает свое окончательное заключение па поводу столь большого количества событий, он объявляет вопрос открытым. Побеждает же тот взгляд, который обеспечивает максимальное удовлетворение для разума и максимальное чувство радости для сердца.
Вряд ли нужно упоминать о том, что создание науки мировой, истории в вышеупомянутом духе достижимо лишь в более отдаленном будущем. Преждевременное применение такого широкого масштаба легко могло бы соблазнить исторического исследователя на. то, чтобы насиловать исторические факты и тем самым отодвинуть, для мировой истории наступление этого счастливого момента, вместо того чтобы его приблизить. Но никогда^не рано слишком привлекать внимание к этой стороне всемирной истории, одновременно и ясной и наиболее игнорируемой, хотя этой своей стороной она примыкает к самому возвышенному объекту человеческих стремлений.. Уже одно только предчувствие этой, пусть только лишь возможной* цели должно служить живейшим стимулом для исследователя и его отрадой. Для него будет важно даже самое малое усилие, направленное к тому, чтоб он или сам лично или через своих позднейших, последователей участвовал в разрешении проблем мирового порядка, где он встречается с высочайшим духом в самых прекрасных проявлениях его творческой деятельности.
Штудирование всемирной истории, милостивые государи, если. подходить к нему именно таким образом, будет настолько же полезным, насколько и приятным занятием. Оно озарит светом ваш разум и воспламенит благотворным энтузиазмом ваше сердце. Она


В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
611
предохранит ваш дух от вульгарного и мелочного подхода к нравственным проблемам и, раскрывая перед вашими глазами великую картину времен и народов, будет корректировать ваши слишком поспешные заключения, сделанные под влиянием минуты, и предохранит от ограниченных суждений, продиктованных эгоизмом. Приучая человека рассматривать себя в связи со всем его прошлым и подготовляя его к выводам в отношении отдаленнейшего будущего, изучение истории стирает границы между зарождением и смертью, которые замыкают в столь тесные и столь гнетущие границы индивидуальную человеческую жизнь, и своей оптической иллюзией удлиняет его краткое существование до бесконечности, делая незаметным переход от индивидуума к роду.
Человек изменяется и уходит со сцены; вместе с ним изменяются или исчезают его воззрения. Лишь одна история остается неизменно на сцене — бессмертная гражданка всех времен и народов. На кровавые деяния войны, как и на мирное существование народов, безмятежно питающихся молоком своих стад, она взирает одинаково светлым взором гомеровского Зевса. Как бы ни обращалась как будто произвольно человеческая свобода с ходом мирового развития, она спокойно взирает на всю эту путаницу, потому что своим проницательным взором она уже нащупывает момент, когда эту безудержную и мятущуюся свободу возьмет в свои вожжи необходимость. То, что скрывает она от папы Григория или Кромвеля, терзаемых угрызениями совести, то она охотно раскрывает перед человечеством, а именно: хотя самолюбивый человек может преследовать и низкие цели, но бессознательно он содействует часто самым благородным.
Ее не может ослепить никакой фальшивый свет; она защищена от предрассудков века, потому что питается окончательными результатами законченных процессов. Все, что перестало существовать, для нее просуществовало свое положенное время. Для нее не увядает лавровый венок, завоеванный действительными заслугами, и она разбивает обелиски, воздвигнутые тщеславием. Раскрывая перед нами тот тонкий механизм, посредством которого рука природы планомерно развивает в тиши человеческие силы и с точностью регистрирует, что сделано в каждый промежуток времени во исполнение этого великого плана природы, она восстанавливает правильный масштаб для оценки счастья и заслуг, который всячески иска¬


612
В ЧЕМ СОСТОИТ ИЗУЧЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ
жается иллюзиями, господствующими в данном веке. Она предохраняет нас от преувеличенного преклонения перед древностью и от детского пристрастия к прошедшим временам. Сосредоточивая наше внимание на том, что является нашим собственным достоянием, она не заставит нас желать возвращения пресловутых времен Александра и Августа.
Все прошлые века, не сознавая того или не достигая своей цели, напряженно работали над тем, чтобы достигнуть нашего человеческого века. Все сокровища, добытые трудом и талантом, разумом и опытом на протяжении долгого существования мира, принадлежат, в конце концов, нам. Только история в состоянии научить вас правильно ценить те блага, за которые мы не чувствуем благодарности только потому, что мы к ним привыкли и получили их без борьбы; между тем эти блага стоили крови лучших и благороднейших людей, и для завоевания их нужен был тяжелый труд столь многих поколений! И кто из вас, обладающих ясным умом и чувствительным сердцем, может вспоминать об этом великом долге без тайного желания заплатить грядущему поколению тот долг, который он уже не может вернуть прошлому! Мы должны гореть благородным стремлением приобщить и нашу долю к тому богатому наследству истины, нравственности и свободы, которое мы получили от прошлого, и в приумноженном виде передать последующим поколениям и закрепить каше кратковременное существование связью с той вечной цепью, которая соединяет между собой все человеческие поколения. Как бы ни было различно то назначение,^ которое ожидает вас в гражданском обществе, все вы можете вложить вашу лепту в это дело. Каждая заслуга есть путь к бессмертию, мне кажется, к тому истинному бессмертию, когда дело живет и быстро развивается, хотя бы имя его инициатора и осталось в тени.


ПРИЛОЖЕНИЕ
ЗА ГО В О Р
МАРКИЗА ФОН-БЕДЕ МАРА
ПРОТИВ
ВЕНЕЦИАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
в 1 6 1 8 Г.


Среди других итальянских государств Венецианская республика наиболее твердо держалась своих свободных учреждений, и ее поведение, характеризовавшееся мудростью и постоянством, с давних пор служило ей защитой от папских захватов. Потрясения, вызванные реформацией, и политическое объединение европейских государств достаточно научили сторонников папской власти, что пора уже спуститься с высот их церковного деспотизма и отказаться от принципов папы Григория VII, когда в начале XVII столетия папа Павел V сделал попытку снова пустить их в ход против Венеции. Поводом к этому выступлению послужил случай, когда светская и церковная юрисдикции столкнулись между собой. Строгое и быстрое правосудие, составлявшее один из краеугольных камней этой республики, не дожидалось вмешательства папы, чтобы наказать какого-либо представителя духовенства за совершонное им преступление. Павел отвечал на эту дерзость проклятиями и интердиктами, но его стрелы отскакивали от цели. Монархи и священники, преимущественно иезуиты, которые в каждой стране являлись чем-то вроде постоянной армии папства, были изгнаны из Венецианской республики. Этот конфликт, в котором венецианцы держали себя так храбро, мог иметь для них неприятные последствия, потому что их враги начали строить козни, чтобы вмешаться в спор. Однако Генрих IV, которому Венецианская республика оказала большие услуги во время его борьбы за французский престол, стал в этом конфликте на сторону венецианцев, и спор был улажен благодаря его посредничеству. Хотя Испания делала всяческие попытки принять участие в этом примирении и в роли посредника между спорящими сторонами добиться влияния на республику, которое она, несомненно, использовала бы во вред последней, однако венецианцы


616
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
сумели устранить эту державу от всякого участия в переговорах*, и пока Генрих был жив, Испания должна была сносить это оскор- бление. Поэтому после его смерти она воспользовалась первым подходящим случаем, чтоб начать беспокоить республику.
В землях, принадлежащих Австрийскому дому на побережье Адриатического моря и граничащих с Венецианской областью, поселился один народ, все занятие которого состояло исключительно в пиратстве. Этот народ назывался ускоки. Он произошел от потомков тех беглецов, которые, направлялись в соседние места, спасаясь частью от тирании турок, частью от строгости византийских законов. Подданные Венецианской республики подвергались бесчисленным насилиям со стороны этих разбойников и не находили никакой защиты у эрцгерцога Фердинанда Грацского, владельца этих земель. Фердинанд, впоследствии ставший королем, был весьма справедливым государем, но его советники делили добычу с ускоками, а так как они были преданы испанскому двору, они воспользовались случаем отмстить венецианцам. Император Матвей, под влиянием справедливых жалоб республики, добился в феврале 1612 года заключения в Вене соглашения по этому вопросу. Но условия этого соглашения так плохо выполнялись герцогом, что, в конце концов* дело дошло до открытой войны, проходившей без решительного успеха, на который рассчитывали в Испании. Венецианцы, которым ничто не угрожало со стороны турок, легче могли переносить тяжести войны, чем эрцгерцог. Последнего император все время склонял к миру, потому что султан угрожал Венгрии. И сам он кроме того нуждался в больших средствах, чтобы обеспечить себе чешскую корону, которую он вскоре и получил. Испанцы охотно оказали бы ему помощь, но война, которую они вели с своей стороны с герцогом Савойским Карлом-Эммануилом, не позволяла им делить свои силы* тем более что, в конце концов, герцог Савойский состоял в союзе с венецианцами, и его силы значительно увеличились благодаря их мощной поддержке. Все старания испанцев подорвать благополучие этого опасного врага оказались тщетными испанское министерство, к своему большому негодованию, всюду сталкивалось на своем пути с венецианцами. Но Филипп III был слабым государем; при нем управляли его любимцы, а любимцем его в это время был герцог фон-Лерма, которому также нехватало мужества на великие предприятия, как и его королю. У них не было никаких средств преодолеть


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
617
сопротивление их врагов. Наконец, нашелся один человек, у которого было меньше терпения и больше ума, чем у них, и который взялся положить конец этому состоянию. Это был дон Альфонсо де-ла-Куэва, маркиз фон-Бедемар, полномочный посланник испанского двора при Венецианской республике, один из крупнейших и опаснейших умов, которых когда-либо выдвинула Испания. Из оставшихся после него сочинений можно видеть, что из произведений старых и новых историков он извлек все, что могло способствовать формированию экстраординарной человеческой личности. Он сравнивал те таланты, описание которых находил у этих историков, с талантами своего времени. Он прослеживал сходства и различия в деятельности тех и других и то, что из этого должно было следовать. Как только он знакомился с планами какого-либо предприятия и элементами его выполнения, он делал вывод о его возможном исходе. Если его предсказание оказывалось ошибочным, он тщательно исследовал корни своей ошибки. Это изучение дало ему возможность усвоить, какой путь, какие средства и какие решающие обстоятельства способны обеспечить благоприятные результаты для самых широкообъемлющих планов. Его мнения о будущем рассматривались в государственном совете Испании почти как пророчества: настолько эти постоянные упражнения над прочитанным, собственные размышления и наблюдения над мировой торговлей обострили его проницательность. При этом глубоком знании существа великих дел он обладал редчайшей способностью заниматься ими практически, обладал величайшим инстинктом понимания людей, способностью писать и говорить с непреодолимой прелестью, с внешней веселостью и откровенностью, скорее пылкой, чем серьезной, вплоть до имитации наивного простодушия, соединенного с ласковой и свободной откровенностью, которая была тем более непроницаемой, что каждому она казалась вполне естественной; мягкая, покоряющая и льстящая на- тура — качества, благодаря которым он проникал в тайны замкнутых сердец; полная иллюзия совершенной свободы духа при сильнейших внутренних потрясениях.
Испанские посланники пользовались тогда привилегией играть господствующую роль при дворах, при которых они были аккредитованы; и маркиз фон-Бедемар был уже в 1607 году назначен в венецианское посольство, на самый трудный из внешнеполитических постов, единственный пост, где ничего нельзя было добиться


618
ЗАГОВОР МАРКПЗА ФОН-БЕДЕМАРА
с помощью женщин, монахов и фаворитов. Испанское министерство было настолько довольно им, что через шесть лет не могло решиться его отозвать, как ни нужен он был в других местах. Столь долгое пребывание дало ему возможность понять всю подноготную этого правительства, проследить все тайные его пружины, изучить все его сильные и слабые стороны, все его преимущества и недостатки. Он решился что-либо предпринять, чтобы помешать позорному миру, который, повидимому, был вынужден заключить эрцгерцог. При тогдашнем состоянии республики ему казалось возможным овладеть «ю. Связи, которые он имел в государстве, и поддержка, на которую он рассчитывал, укрепляли его в этой мысли. Запасы оружия для армий были истощены, и почти все способные здоровые граждане были заняты войной. Полный веры в блестящее состояние своего флота, сенат никогда не чувствовал себя столь уверенно. Между тем этот непобедимый флот был прикован к берегам Истрии, т. е. к месту военных действий. Сухопутные силы также были не ближе, и сама Венеция была беззащитна в случае внезапного нападения испанского флота. Чтобы обеспечить дело наверняка, маркиз хотел овладеть, как самыми важными пунктами, площадью св. Марка и арсеналом. Но пока в городе царило спокойствие, осуществление этого плана было невозможно. Поэтому он решил поджечь город одновременно в нескольких пунктах и тщательно обследовать те места, в которых огонь мог быстрей всего распространиться и которые важней всего было бы спасать. В то же время он не хотел посвящать двор в сущность своего предприятия. Он знал, что государи предпочитают оставаться в стороне от подобных предприятий, вплоть до момента, когда нужно только санкционировать достигнутый успех. Депеша, которую он послал тогда первому государственному секретарю, герцогу фон-Узеда, не заключала в себе почти ничего особенного. Бывают положения, писал он в ней, когда сама природа и государственный разум заставляют отказаться от обычных правил и когда обязанность каждого верноподданного состоит в том, чтоб найти средства избавить своего государя и отечество от угрожающего им неизбежного позора. Обстановка, по его мнению, как раз оправдывает такое его исключительное поведение, потому что высокомерное поведение венецианцев и позорные мероприятия, направленные к заключению мира, предпринимаемые в Вене и в других местах, угрожают величайшими унижениями для


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВЕДЕМАРА
619
Австрийского дома. Если он не ошибается на этот счет, то именно ему надлежит позаботиться о соответствующих выводах, ибо он, находясь на теперешнем своем посту, лучше всего может видеть источники всего зла, с которым должен бороться, и лучше, чем кто-либо другой, может судить о средствах для достижения этой цели. Впрочем, он надеется выполнить этот свой долг таким образом, чтобы его усердие не могло повредить королевскому достоинству. Герцог Узеда знал Бедемара достаточно хорошо, чтобы понять весь грозный смысл того, что скрывалось за этими словами. Но так как благоразумие требует как можно меньше входить в планы подобного рода, насколько только это возможно, то он не высказал первому министру своих предположений и отвечал маркизу в общих выражениях, похвалил его за его рвение и сказал, что помимо всего прочего он полагается на его благоразумие. Маркиза не обескуражили эти холодные слова, потому что ничего другого он и не ожидал. Его единственной заботой было так подготовить все предприятие, чтобы испанский двор не отказался в конце санкционировать его результат.
Ни одна монархия не была столь неограниченной и самодержавной, как власть венецианского сената над республикой. До самых мельчайших вещей соблюдалась неизмеримая дистанция, отделявшая знать от людей, к знати не принадлежащих. Только одни люди из знати могли управлять странами, которые находились под властью республики, и люди высокого положения, люди первого ранга в этих странах рассматривали представителей этой знати не как штатгальтеров, а как суверенных государей. Если республика назначала иногда на первые места в армии чужаков, то эти последние были, естественно, обязаны выполнять волю венецианского генералиссимуса, и вся их роль была чисто исполнительная. Так как всякая война дает всегда видимый предлог, чтоб налагать тяготы на народ* то и данная война с ускоками представила знати благоприятный случай для обогащения. Эта война требовала огромных расходов, и, кроме денег, которые текли в Пьемонт, впоследствии появилась необходимость держать третью армию в Ломбардии, потому что каждую минуту можно было ожидать диверсии со стороны миланского штатгальтера в пользу эрцгерцога. Руководителям республики казалось, что благое дело, на которое идут эти расходы, оправдывает новые тяготы, в то время как народ не видел никаких


620
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
оснований терпеливо выносить их. Эти тяготы войны увеличились настолько, что маркиз рассчитывал не без основания, что удар, который он замышлял, будет на первых порах встречен низами народа настолько сочувственно, насколько он будет гибелен для верхов. И даже среди этих верхов были различные элементы, которые были недовольны правительством. К ним принадлежали преимущественно сторонники римского двора. Большинство их было уязвлено тем, что в конфликте с римским двором действовали вопреки их советам. Жажда мести толкала их к тому, чтобы идти на все и делать все возможное, чтобы вырвать власть у тех, кто ею владел. И бедственное положение государства только льстило их тщеславию, потому что причину этого они видели в неправильных, с их точки зрения, мероприятиях их противников. Другие по наивности хотели: быть более католиками, чем сам папа. Последний в своем договоре- с республикой сильно урезал свои требования, но к этой уступчивости его толкали политические соображения, в то время как эти элементы боялись какой-либо скрытой оговорки в соглашении, на основании которой его святейшество снова будет настаивать на отлучении республики от церкви. Среди этой группы было несколько сенаторов, которые имели так же мало власти, как и ума. Маркиз Бедемар сумел в дальнейшем очень хорошо использовать их, поскольку убедил их, что после ряда благодеяний, которые он для них сделал, им по совести трудно оставаться венецианцами.
Как ни строго было запрещено знати вступать в сношения с иностранцами, он нашел, однако, способы прочно привязать к себе наиболее нуждающихся из них и наиболее недовольных. Если кто- либо из них имел близкую родственницу в монастыре или # был откровенен с какой-либо любовницей или священнослужителем, он вступал в знакомство с этими лицами, чего бы это ни стоило, и осыпал их дорого стоящими подарками под предлогом, что это—редкостные вещи из чужой страны. Эта щедрость маркиза, мотивов которой они не понимали, возбуждала у них желание обязать его к: еще большей щедрости. С этой целью они не только удовлетворяли его любопытство в отношении некоторых вещей, но и старались в сравнении с теми, которые давали ему неточную информацию, сами получать необходимые сведения. А так как его осведомленность превосходила все их ожидания, то они не успокаивались, пока не


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
621
ш состоянии были перещеголять своих высокопоставленных покровителей в этой области. Нужно думать, что для этой группы решающее значение имело их затруднительное материальное положение и что они не могли мириться с таким положением, когда целиком от них зависевшие люди делались богаче их самих, в то время как расточительно-щедрые дары маркиза должны были бы в сущности принадлежать им. Во всяком случае, с этого времени ни одно совещание сената не составляло тайны для испанского посла, — он был осведомлен обо всех его решениях, и военные мероприятия становились известными генералам герцога раньше, чем генералы республики получали приказы об их выполнении.
Кроме этих связей маркиз хотел рассчитывать и на определенное количество военных сил. В Ломбардии стояла сильная испанская армия, которая могла оказать поддержку, его планам, с тех пор как миланский штатгальтер делал с ним общее дело. Но Мендоца, который тогда занимал этот пост, находился в слишком тесных связях с герцогом Савойским, чтоб участвовать в таком плане. Он только что перед этим подписал договор в Асти, при заключении которого венецианцы и французы выступили в качестве посредников. Маркиз фон-Бедемар, которому было известно, что эти переговоры не должны были встретить одобрения в Испании, написал туда о необходимости его отзыва. Дон Педро Толедо, маркиз фон-Виллафранка, ближайший друг Бедемара, стремился под влиянием его внушений возбудить подозрение насчет верности Мендоцы и добился для себя самого поста штатгальтера в Милане. В конце 1615 года дон Педро получил приказ немедленно отправиться в Милан и занять место Мендоцы. Как только он туда прибыл, он послал об этом уведомление в Венецию через маркиза фон-Лара. Бедемар рассказал последнему о своем плане, осветив лишь его положительную сторону, и поручил ему разузнать, можно ли будет склонить нового штатгальтера дать ему на это предприятие полторы тысячи лучших его солдат. Дон Педро был восхищен величием всего замысла и решил помочь делу изо всех сил, не думая о том, чтобы спастись в случае неудачного исхода предприятия. Он вторично послал маркиза фон-Лара в Венецию, чтобы дать своему другу заверения в этом. С другой стороны, он просил его взвесить, что ему приводится тщательно выбрать эти войска; если бы Бедемар по своей неосторожности подверг этих храбрых солдат опасности, он должен был бы нести тягчайшую


№
ЗАГОВОР МАРКИЗА фон-бедемара
ответственность в случае гибели в этом предприятии. Впрочем, он обещал послать столько войск, сколько только сможет, и выбрать их так, чтоб Бедемар мог полагаться на них, как на самого себя.
Для посла было самым важным предупредить всякую возможность мирного соглашения. В этих целях он побудил маркиза фон- Лара от имени миланского штатгальтера сделать сенату неприемлемые мирные предложения. Сенат принял их с негодованием, как это и можно было предвидеть, и отказался обсуждать их. Дон Педро, с своей стороны, не упустил ничего, чтобы обострить отношения до* крайней степени. Герцог Мантуанский не очень был склонен согласиться на амнистию для своих мятежных подданных, что он был обязан сделать на основании договора в Асти; его подстрекали не уступать и продолжать экзекуции, которые он против них начал.- Герцогу Савойскому делались предложения насчет выполнения договора, который он заведомо не мог принять, и избегали осуществить разоружение, которое должно было быть произведено, под, предлогом войны в Фриуле, которую Испания не могла закончить с честью. Венецианская армия перешла через Лизонцо и осадила Градиску, главный город провинции эрцгерцога. Испанское министерство угрожало выступить, если продвижение против этого князя будет продолжаться. Тогда кончилось недоразумение между испанской и немецкой линиями Австрийского дома, которое продолжалось со времени спора сына и брата Карла V за наследство в империи. Первым доказательством примирения было то участие, которое приняли испанцы в этой войне. Дон Педро двинул свои войска, и вице- король неаполитанский, который крейсировал вместе с испанским флотом в Средиземном море, угрожал напасть на герцога Савойского. Он перехватил все пути для подвоза морем припасов в республику, он был способен в любой момент появиться в Венецианском заливе и этим держал венецианский флот в постоянном страхе.
Так как венецианские посланники при всех дворах жаловались на эти насилия, Бедемар попытался оправдать их. Готовя свое предприятие, он в то же время старался ликвидировать тот почтительный страх, который питала вся Европа к республике на протяжении многих столетий. Во время недавнего конфликта с папским двором в многочисленных произведениях по поводу свободы было поднято больше шума, чем когда-либо, и эти произведения считались все еще неопровержимыми, хотя много способных людей из про¬


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
6*23
тивоположной партии пытались возражать против них. Маркиз проштудировал их заново и на немногих страницах дал опровержение многочисленным томам венецианских писателей, не называя ни одного из них. Нет ни одной вещи, насчет которой человек с хорошей головой не мог бы посеять сомнения. Так, например, он, под предлогом защиты прав императора на Венецию, утверждал, что независимость республики и ее господство на море являются чистой иллюзией. Исходя из своих намерений, он скрывал, что является автором этого сочинения. Он пустил в оборот это сочинение с такой осторожностью, что, пока он был жив, никто не подозревал ни малейшего участия его в этом деле, и еще в настоящее время некоторые сомневаются в том, что именно он является автором Sqiiittîno della libertà Veneta» — так называлось это сочинение, — хотя допускают, что по его инициативе оно было написано и напечатано. Трудно понять, каким образом он мог остаться вне подозрения в этом деле. Но, по всей вероятности, венецианцы слишком мало его знали. Им прежде всего бросался в глаза его живой и страстный темперамент, и у человека с таким горячим характером они не подозревали способности к такой холодной и утонченной политической сатире. В этом, небольшом произведении как будто господствовали беспристрастие и объективность. Даже отдельно вкрапленные декларации против несправедливых мероприятий венецианцев были так смягчены кажущейся умеренностью выражений, что уже это одно производило большое впечатление. Это «Squittino» произвело огромный шум. Так. как не было обнаружено, кто его автор, то подозрение естественно пало на римский двор, с которым уже были связаны вышеупомянутые сочинения аналогичного характера. Ученые люди из сената думали, что каждый должен был так же, как и они, чувствовать силу доводов этого неизвестного; проигранное сражение было бы для них менее чувствительно. Пауль Сарпи или, как он иначе назывался, фра Паоло (один из лучших писателей своего времени, который имел мужество принести в жертву в решающем пункте свои интересы монаха интересам республики и тем вызвал против себя удвоенную ненависть папского двора) получил приказ разобрать знаменитое произведение. Но он заявил, что на это произведение нельзя ответить, не проливая света на некоторые обстоятельства, которые лучше держать под спудом прошлого. Если же сенат того мнения, что такое молчание несовместимо с достоинством республики, то*


624
ЗАГОВОР МАРКПЗА ФОН-БЕДЕМАРА
он берется ответить таким образом, что римскому двору впору будет только защищаться и не придется даже думать о нападении. Этот совет под горячую руку был тогда принят, а фра Паоло получил счастливую возможность издать свое любимое произведение — «Историю Тридентского собора», которая, не будь этого повода, вряд ли появилась бы при его жизни.
Тем временем война 1616 года продолжалась без заметных успехов для той и другой стороны, и герцог Савойский так же мало, как и венецианцы, был склонен подвергать завоеванную славу вторичному испытанию. Поэтому венецианский посол в Мадриде Петер Гритти получил предписание от республики снова завязать переговоры. Но испанцы, раздраженные тем упрямым сопротивлением, с которым они встречались, выставляли такие неприемлемые требования, что все дело снова расклеилось. Блокада Градиски продолжалась. Враждебные действия перенеслись и на зиму, а весной армии выступили в поход с таким воодушевлением, что это обещало блестящий успех. Перемирие с Голландией освободило для Испании часть ее войск. В связи с этим французские и немецкие авантюристы оказались вынужденными искать счастья где-либо в другом месте, и восемь тысяч голландцев и валлонов, под предводительством графов фон-Нассау и Левенштейна, предложили свои услуги республике. Испанцы обратились к папе с настойчивыми жалобами на то, что таким образом венецианцы распускают еретическую заразу по всей Италии, но венецианский посол в Риме сумел убедить папу, что испанцы не столько думают об интересах религии, сколько озабочены выступлением против них двух могущественных республик.
Маркиз Бедемар меньше всего мог бы смутиться тем, что венецианцы будут вынуждены напустить на папу этих еретиков. Так как солдаты, которые служат чужому государству, думают обыкновенно лишь о собственной выгоде, то он надеялся за известную сумму денег и обещанием богатой добычи втянуть предводителей этих наемных войск в свое предприятие. Приступая к этому делу, он обратил внимание на известного Николая Рено, светлую голову и предприимчивого человека, который по неизвестным причинам бежал в Венецию. Маркиз давно уже встречался с ним у французского посла, в доме которого был принят. На основании нескольких разговоров по случайным поводам Рено познакомился с теми большими талантами, которые приписывались маркизу, а последний, которому


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
625
двееьма желательно было иметь такого друга в доме французского посла, вступил в тесные сношения с Рено. Как ни беден был последний, благородство для него было выше богатства, а слава — выше добродетели. Если б дело шло о недозволенных средствах, чтобы добиться славы, то он был готов ради этого на любое преступление. Из сочинений древних он воспринял редкое равнодушие к жизни и смерти, которое сопровождает все необычайные предприятия. Часто мечтал он вернуть те блестящие времена, когда еще заслуга отдельного человека могла решить судьбу государства и когда ценные люди всегда находили средства и случай проявить себя. Бе- демар, который знал всю подноготную его души и нуждался в таком человеке, как он, которому он мог бы, не опасаясь, полностью доверить руководство предприятием, познакомил его с своим планом и признался Рено, что как только ему пришла мысль об этом, он тотчас же стал рассчитывать на него. Он знал, что ничто не может так польстить честолюбию Рено, как это уверение. Преклонный возраст Рено не мешал ему брать на себя обязательства подобного рода. Чем меньше лет оставалось ему жить, тем меньше он ставил на карту. По его мнению, ту небольшую отсрочку, которую ему предоставляла смерть, он в состоянии лучше всего использовать, если постарается сделать свое имя бессмертным. Маркиз дал ему необходимые полномочия и доверенности, чтобы вести переговоры с голландцами. Впрочем, по той инструкции, которую от него получил Рено, настоящая цель его переговоров должна была оставаться неизвестной голландским войскам. Их предстояло втянуть в дело только под тем предлогом, что испанский посол при взаимном ожесточении между республикой и Австрийским домом должен беспокоиться за свою безопасность в Венеции, если он не в состоянии рассчитывать на известное число верных и решительных друзей, которые были бы готовы защитить его от ярости черни, когда дело дойдет до взрыва. Предлог был не из очень тонких, но при предприятиях подобного рода и прозрачное покрывало может быть весьма полезно. Здесь не имеет значения, если люди знают, что тут есть какая-то тайна^ лишь бы сама тайна оставалась неизвестной. Таким образом он рассчитывал связать отборную часть сухопутной армии венецианцев. А остальное, что оставалось, было так слабо, что дон Педро легко мог бы отбить эти силы, если бы они, после выступления заговорщиков, вздумали двинуться на помощь го-
768
40


626
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
роду. Наоборот, гораздо страшней были морские силы венецианцев. Они находились в постоянном союзе ■ с победой и могли быть легче и быстрей переброшены для спасения Венеции. Экипаж флота состоял большей частью из коренных граждан республики, которые были самым непосредственным образом заинтересованы в том, чтобы спасти от гибели свое отечество. Надежда на то, что испанский флот может победить эти силы, была неосновательной, и было бы неосторожно успех предприятия, которое и без того было крайне рискованным, базировать на счастливой случайности. Таким образом приходилось искать средства сделать для флота невозможным придти на помощь городу. Посол, который в морских делах был не столь опытен, как вице-король неаполитанский, командовавший испанским флотом, считал необходимым просить у последнего совета. Этот вице-король, которому Бедемар предназначал первую роль в своей трагедии, был герцог Оссуна, такая же предприимчивая натура, как дон Педро и маркиз Бедемар. Вследствие сходства характеров между этими тремя государственными людьми установились очень тесные взаимоотношения. Дон Педро и герцог Оссуна не были большими политиками, в особенности герцог способен был на причуды, которые переходили всякие границы благоразумия. Но та готовность, с которой они оба полагались на широкий ум Бедемара, в значительной мере возмещала отсутствие у них должной гибкости.
Большая добыча от морского разбоя, когда пираты находятся под сильной защитой, привлекла ко двору неаполитанского короля всех знаменитых корсаров Средиземного моря. Вице-король давал им защиту не столько ради той доли добычи, которая приходилась на его долю, — он был скорее расточителен, чем скуп, — сколько ради того, чтобы постоянно иметь вокруг себя известное число людей, достаточно храбрых для участия в его отчаянных предприятиях, с которыми он всегда носился. Он не удовлетворялся только тем, что принимал тех, которые к нему обращались, но и сам искал людей, имевших необычайные заслуги, и предоставлял им такие выгоды, что они всегда тянулись к нему. Так он поступил с известным атаманом Жаком Пьером из Нормандии, который так великолепно действовал в своем деле, что его сограждане считали за величайшую честь у него учиться. Психологическое нутро этого человека оказалось нетронутым дикой и жестокой природой его ремесла. Как только он достаточно заработал, чтоб обеспечить себе


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
627
приличную жизнь, он решил отказаться от пиратства несмотря наг то, что еще был в расцвете своих сил. Он избрал своим убежищем государство герцога Савойского. Этот государь, любивший всех людей с необычайными талантами и умевший ценить их тем лучше* что и его самого природа не обидела на этот счет, разрешил атаману Пьеру, которого он считал одним из храбрейших людей его времени, поселиться в Ницце. Каждый моряк, который выходил здесь на берег, к какому бы рангу и состоянию он ни принадлежал, считал нужным засвидетельствовать ему свое почтение. Советы Пьера расценивались как изречения оракула. Он был третейским судьей во всех спорах моряков, и они питали чувство безграничного удивления перед человеком, имевшим достаточно величия для того* чтобы отказаться от жизни и деятельности, в которой он так ярко блистал и от которой так трудно оторваться. Среди его почитателей был Винчени-Роберт Марсельский, который при его прибытии в Сицилию так радушно был принят герцогом Оссуна, что перешел на его службу. Герцог знал, что Роберт находится в тесном знакомстве с Пьером. В интимном разговоре он сетовал на последнего за то, что он при выборе своего места жительства предпочел государство герцога Савойского территории его государства. Наряду с этим он сделал необычайное заверение о том, как высоко он ценит мужество капитана и его опыт в морском деле, и в заключение заявил, что не пожалеет ничего, что только находится в еге власти, чтобы привлечь человека с такими заслугами к своему двору. Роберт взял на себя роль посредника в этом деле, и это посредничество было подкреплено такими заманчивыми предложениями Пьеру со стороны герцога, что капитан не смог противостоять им и вместе с женой и детьми переселился в Сицилию. Когда море было у него перед глазами, его страсть не могла совершенно потухнуть. Вице-королю надо было строить такие прекрасные военные корабли, а в то же время несколько богатейших турецких караванов шли под таким слабым прикрытием, что прямо нельзя было не попробовать. И он не имел оснований жалеть об этом рецидиве старой болезни. Его добыча была неисчислимой, и герцог Оссуна, с которым он с этого времени находился в братских отношениях, уделял ему добрую часть от нее;. Он должен был только обещать герцогу следовать за ним в Неаполь, куда он был откомандирован, и


62g
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
оттуда отправиться в провинцию и переманить на его службу всех бравых моряков, которых он знал на этом побережье. Капитан завербовал ему известное количество этих людей, которых хватило для экипировки пяти больших военных кораблей, принадлежащих герцогу и поступивших в его безраздельное распоряжение. С этим небольшим флотом капитан безнаказанно грабил левантийские берега. Свой первый поход он закончил нападением на значительную эскадру турецких галер, из которых он часть взял в плен, а остальные пустил ко дну.
Именно в это время маркиз Бедемар сообщил герцогу Оссуна о своем плане и просил его совета в связи с трудностями, с какими было связано это предприятие. Герцог стремился к господству над соседним морем и ничего не желал так страстно, как гибели державы, которая одна стояла ему все время на пути и с которой он не мог разделаться так легко, как с турками. Он познакомил капитана с намеченным предприятием и с трудностями его выполнения. Капитан не счел эти трудности непреодолимыми. Несколько дней продолжались тайные совещания, и в результате всего капитан покинул Неаполь с крайней поспешностью, а объятый ужасом Оссуна разослал всюду людей, которые получили приказ захватить его живым или мертвым. Все дороги были перехвачены, за исключением лишь той, по которой он как раз направлялся. Его жена и дети были арестованы и для виду содержались в большой строгости. Все его состояние было конфисковано, и гнев герцога был так страшен, что привел в изумление даже неаполитанцев, достаточно знавших его неукротимо буйный характер. А так как атаман имел такую же буйную голову, как и герцог, то весь этот обман легко было принять всерьез, и все были убеждены, что беглец что-то задумал против Испании и тайных намерений герцога. Пьер второй раз бежал в ту же Савойю. Герцог Савойский находился в открытой войне с Испанией и считался великодушнейшим государем в мире. Хотя он и был задет тем обстоятельством, что капитан покинул его страну и уехал в Сицилию, однако мистификатор не побоялся искать защиты именно у него. Он прежде всего познакомил герцога с мнимыми планами вице-короля против Венеции, одна мысль о которых должна была внушать ужас, но которые не имели ничего общего с его действительными планами. Он не мог по совести участвовать в этих предприятиях и поэтому стал принимать меры, чтобы спастись


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВБ Д ЕМ АР А
629
из Неаполя вместе с семьей и своим состоянием. Его приготовления,- однако, стали известны герцогу, и он оказался вынужденным, спасаясь от его ярости, пойти на это трагическое бегство, оставив в руках этого страшнейшего из людей самое дорогое, что было у него в мире. Этот страшный рассказ тронул герцога, и он принял хитрого обманщика с распростертыми объятиями. Интересы республики были ему столь же дороги, как и его собственные, и он взялся вознаградить его сам за услугу, оказанную общему делу, даже если бы сами венецианцы не захотели это сделать. Кроме того он считал, что капитану самому следовало бы информировать сенат о намерениях вице-короля. Он ободрял капитана мужественно перенести свое несчастье, помог ему всем необходимым и, щедро наградив его, отправил в Венецию с собственноручными верительными документами. Венецианцы проявили к нему такое же участие, как и герцог. Бегство капитана, его отчаяние, атаманский клич и надежда,, что он завербует на сторону венецианцев храбрых моряков, с которыми он вел переговоры от имени вице-короля, но прежде всего замыслы вице-короля, которые он им выдал, сумев придать им вполне правдоподобный вид, — все это так сильно говорило в его пользу, что ему тотчас же доверили команду над одним кораблем. Хотя Контарини, венецианский посол при папском дворе, и предупреждал сенат в своем письме, что нельзя так слепо верить человеку, который непосредственно пришел от вице-короля, однако страх и на этот раз оказал свое обычное действие: он сделал венецианцев легковерными, и мудрое предостережение осталось без внимания. Между тем капитан всячески искал случая показать себя с наилучшей стороны и вырвать почву у всякого недоброжелательства. Когда вскоре же после этого флот отплыл в море, он составил план преследования ускоков и вскоре добился такого перевеса над ними, что после его возвращения ему без колебания доверили командование еще одиннадцатью кораблями.
Пьер известил герцога Оссуну об этом благоприятном результате их хитрости и закончил свое сообщение следующими словами: «Если эти панталоны дадут себя так же одурачивать и дальше, смею уверить ваше сиятельство, что я хорошо использую мое пребывание здесь». В то же время он написал всем своим товарищам, которых оставил в Неаполе, и уговаривал их пойти на службу к венецианцам. Ему было нетрудно переманить их в Венецию. Вице-король после


<630
ЗАГОВОР МАРКИЗА. ФОН-БЕДЕМАРА
бегства их друга обращался с ними настолько же плохо, насколько раньше хорошо, и при всяком удобном случае демонстрировал мнимое недоверие к ним. Он открыто выражал свое страшное возмущение тем, что Венеция предоставила их другу защиту. В отместку он взял к себе на службу всех ускоков, которые были изгнаны венецианцами из своих убежищ. Они возобновили свои нападения, захватили большой корабль, который плыл из Корфу в Венецию, и с публичного одобрения герцога начали распродавать захваченную добычу. Qh нарушал свободу мореплавания, по малейшему поводу обрушивался серьезнейшими репрессиями, упрямо сопротивлялся всем приходившим из Испании приказам о возвращении обратно захваченной добычи и выпустил манифест, в котором он изложил мотивы этого своего неповиновения. Он послал большой флот, крейсировавший в Адриатическом море, и с триумфом доставлял в Неаполь захваченную у венецианцев добычу. Он подрывал их торговлю даже в ущерб самим неаполитанцам, и когда некоторые из самых видных купцов королевства попробовали жаловаться на это, он грозил их повесить. Хотя между Испанией и Венецией война и не была объявлена, венецианцы, к своему изумлению, не имели никакого покоя от этого беззакония. Большинство относило все это к известному всем характеру Оссуны; те же, кто был поумней, хорошо понимали, как полезны бывают иногда такие сорви-головы, когда они вовремя выступают на сцену, и потому они полагали, что самодурство герцога — только ширма для испанцев, чтобы его руками делать то, что они сами не смогли бы открыто ни поддерживать, ни позволять. Он постоянно повторял, что он будет нападать на порты Истрии, принадлежащие Венеции, будет грабить ее острова и, если окажется возможным, совершит нападение на самую Венецию. Он говорил со своими приближенными об этом плане. Он заполнил все окрестности искусными мастерами, строил шлюпки, бригантины и другие виды легких судов, которые могли бы проходить по любым каналам; все время делал испытания, чтоб определить, какого объема и какого веса грузы могут поднимать суда в зависимости от глубины воды; непрерывно изобретал все новые машины, чтоб уменьшить тяжесть кораблей и облегчить движение. Спинелли, венецианский резидент в Неаполе, посылал обо всем этом сенату конфиденциальные донесения. Маркиз Бедемар находился в большом затруднении и начал раскаиваться, что вступил в связь с такими


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВЕДЕМАРА
631
неосторожными людьми. Но его опасения были напрасны. Вице-король так открыто выступал со всеми этими планами, что венецианцы только посмеивались над этим. Даже самые благоразумные из них переставали верить, что за всеми этими откровенными безрассудствами есть что-либо серьезное. Герцог развертывал свои подготовления так широко, как только хотел, не вызывая никаких подозрений, и его необдуманность, которая могла погубить предприятие, двигала дело вперед больше, чем осторожность Бедемара. Однако, чтоб не оставлять венецианцам времени для зрелого обсуждения всего этого, Бедемар решил торопиться с выполнением плана. Кроме того он беспокоился теперь и о собственной безопасности, потому что его. жизнь ежедневно стояла на карте. Ложный слух о победе над испанцами, поводом к которому послужило весьма незначительное обстоятельство, настолько усилил заносчивость венецианской черни, что сенат был вынужден дать послу охрану, чтобы спасти его самого и его дом от большой опасности.
В это время пришли известия из лагеря под Градиской, которые были утешительными среди этих неудач. Обстоятельства складывались так благоприятно, что Рено высказывал надежду в очень короткий срок справиться с солдатами. По приказу Бедемара он снова отправился в Милан. Здесь дон Педро осыпал его любезностями — приманка, которой власть имущие усыпляют сознание своих жертв, пока они слепо идут на гибель за чужие интересы. Дон Педро согласился с ним, что на территории республики на континенте нужно иметь еще один город, которым необходимо было овладеть одновременно с захватом Венеции, потому что этот пункт должен был тогда держать в узде остальные венецианские владения, служить плацдармом для испанской армии и оборонительным пунктом против венецианцев. Рено посетил важнейшие из городов и на некоторое время задержался в Кремоне, чтоб организовать там комплот с помощью французского лейтенанта, по имени Берара, одного итальянского капитана и одного прапорщика из Прованса, которых дон Педро уже подкупил. Эти трое взялись спрятать в городе 500 испанских солдат, не вызывая подозрений у венецианского коменданта, и через неделю овладеть этим пунктом. Рено произвел обследование всего этого на месте и убедился, что при таком количестве людей вряд ли есть основание беспокоиться за неудачу предприятия. Все дело сводилось лишь к тому, чтобы справиться с малень¬


632
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ЕЕДЕМАРА
ким гарнизоном, состоявшим из территориальной милиции, потому что все регулярные войска республики были расквартированы в укрепленных пунктах Фриуля или находились в армии.
Кроме того и герцог Оссуна убеждал маркиза, что они должны иметь в своем распоряжении какую-нибудь бухту на венецианской территории, чтобы помогать ускокам и эрцгерцогу и иметь наготове убежище для испанского флота, если он в этом море случайно будет иметь потребность в таковом. Для этой цели был избран пункт Мурано, укрепленное место на одном из островов, граничащих с Истрией, с гаванью, которая могла вместить весь флот. Один итальянский офицер, по имени Мацци, около сорока лет жил на этом острове и имел на нем такой же авторитет, как и губернатор. Посланец Оссуны за солидную сумму и в результате уговоров от имени правительства получил от Мацци обещание по первому приказу убить губернатора острова и от имени Испании овладеть городом. Этот план было очень легко осуществить. Губернатор Лоренцо Тиеполло всецело доверял Мацци, а так как он имел кроме того еще звание проведитора и в качестве такового в военное время имел много всяких дел на границе, он во всем, что касается внутренних дел своего укрепления, полагался на Мацци, которого он знал как самого строгого, самого опытного из офицеров. Теперь, наконец,, Бедемар думал, что ему осталось сделать один последний шаг. Хотя он мог бы, если б он подождал немного, обеспечить еще ряд мероприятий, однако он знал, что для предприятия подобного рода нет ничего опасней промедления. Различные мероприятия, обеспечивающие успех, не всегда могут быть пущены в ход одновременно в нужный момент. В то время как подготовляется одно, с другим происходит какое-либо изменение; а когда, наконец, все как будто складывается благоприятно, чтобы пустить в ход достаточное количество нужных средств, какая-нибудь оплошность заставляет отказаться от использования этого решающего и драгоценного момента для выступления.
Для престижа испанской короны имело исключительно важное Значение, чтобы в случае неудачи предприятия нельзя было доказать участие в нем ее представителя. Поэтому Бедемар решил никому не открывать своего участия в деле, кроме Рено и атамана. Даже эти оба не знали друг друга; они бывали у него исключительно лишь цо его вызову, и он был достаточно осторожен, чтобы


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
назначать им различные часы приема во избежание их встречи.. Если б они были раскрыты, для него было гораздо выгоднее, чтоб они никогда не находились в связи друг с другом. Из этих соображений он предпочел бы и в дальнейшем, чтоб каждый из них действовал, не зная о другом. Но после зрелого размышления он нашел такое положение невозможным; он считал, что успех всего предприятия будет сомнителен, если ему не удастся создать тесный союзг между этими двумя людьми. Как ни трудно это было для него, он решился переступить эту черту. Оба эти человека соединяли в себе мужество и разум. Но Рено считал делом чести провести так все подготовления, чтобы выполнение было легко и успех неизбежен. Наоборот, капитан, который, несмотря на свой возраст, не научился такому холодному расчету, с огромным талантом брался за выполнение труднейшего предприятия, проявляя исключительную решимость в отпаянном положении. Маркиз рассказал капитану о различных переговорах Рено; об его опыте, который позволял ему из каждого положения находить выход; об его уменье убеждать людей и его ловкости в деле вербовки новых соучастников; о его способности ко всяким делам, требовавшим письменных сношений и столь многочисленных, так как постоянно надо было получать новые сведения о состоянии флота, провинций, армии. Продолжая, Бедемар сказал, что, по его мнению, такой человек во многом облегчит работу капитана. Он — старый человек с огромным опытом и в то же время обладает мужеством и твердостью, но его возраст и его характер, которые делают его более пригодным для кабинетной работы, чем для войны, не позволяют ему разделить с капитаном славу успешного завершения предприятия. Рено же он сказал о капитане как о доверенном человеке герцога Оссуны, от которого именно поэтому не следует ничего скрывать. Он заклинал Рено приспособиться к специфическому характеру корсара, поскольку это* необходимо для их цели, и проявлять уступчивость по отношению к нему, которая должна льстить его чрезмерному самолюбию. После того как Бедемар потратил столько труда, чтобы обеспечить хорошие взаимоотношения между этими двумя людьми, он был безгранично удивлен, когда при первой встрече в его доме они вдруг подошли друг к другу и обнялись с большой нежностью. Даже сильный ум способен допустить неверный вывод, когда встречается с фактом, способным вызвать величайшее изумление. Первой мыслью


634
ЗАГОВОР МАРКИЗА. ФОН-БЕДЕМАР4
Бедемара было, что он предан. Он не мог понять, зачем этим людям надо было скрывать, что они знают друг друга* но тайна быстро раскрылась. Он узнал, что они встречались в доме одной известной гречанки. Благодаря своим заслугам эта женщина поднялась значительно выше своего ранга, и убедительным доказательством этого был данный случай. Каждый из них взял с нее обещание не выдавать никому их имен, и она сдержала обещание в отношении обоих. Ее конспиративность была тем более удивительной, что она знала, с каким огромным уважением относятся друг к другу Пьер и Рено. Это объяснение рассеяло полностью изумление маркиза, и теперь он мог только радоваться, что тот союз, которого он желал, имеет под собой прочную базу. В процессе разговора они сознались, что каждый из них пришел к мысли уговорить другого для участия в крупном предприятии. Они оба слишком были захвачены своими планами, чтобы в разговорах, которые они вели у гречанки, не затрагивать иногда этой темы. Хотя никто ничего не выдал друг другу и это не было намерением ни одного из них, но они добровольно признались маркизу, что в увлечении разговором они зашли однажды слишком далеко и познакомили друг друга со своей тайной в большей степени, чем этого хотели. Бедемар советовал им использовать урок этого случая и на будущее время быть осторожней, потому что в столь ответственном деле важно не только ничего не говорить и Не делать, что имеет к нему отношение, а нужно даже самому забыть о том, что знаешь.
В этот день Рено сообщил послу благоприятные сведения о настроении голландских войск. Когда к концу месяца снова возобновились слухи о мире, венецианское командование стало держаться высокомерно в отношении их, недовольство голландских войск возросло в равной степени вследствие смерти графа фон-Нассау, уважение к которому действовало на них сдерживающим образом. На фронте Градиски они держали себя очень плохо, и их злостная пассивность при несении войсковой службы заставляла генерала республики опасаться восстания с их стороны. Чтоб его избегнуть^ он распределил их на различных отдаленных друг от друга постах. Но как раз это проявление недоверия довело их возмущение до крайней степени, и так как они отказались, в конце концов, выпол* нят!ъ распоряжения сената, генерал приказал казнить несколько человек, наиболее беспокойных. Но и отпустить их он не мог, потому


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВЕДЕМАРА
635
что республика была не в состоянии с ними расплатиться. Он ограничился поэтому лишь тем, что изгнал в Падую их вожаков, а остальные войска разбросал по разным местам Ломбардии. Лейтенант графа Нассау, одно из виднейших лиц, с которыми Рено имел переговоры, был направлен в Брешию; он предложил передать город в руки дона Педро. Рено просил маркиза принять решение по этому частному случаю, так как этот лейтенант настаивал на решительном ответе. Но маркиз отверг это предложение — отчасти потому, что эту часть территории лучше было оставить в покое, пока не будет захвачена Венеция, отчасти потому, что здесь было достаточно захвата Кремоны и не стоило дробить силы в двух комплотах. Хотя он хотел бы, для поддержания такого благоприятного настроения у голландцев, лишь отодвинуть выполнение плана под разными предлогами, но если эта оттяжка могла привести к преждевременному взрыву, он предпочитал совсем отказаться от этого предприятия. Кроме того лейтенант Рено вел переговоры еще с тремя французскими дворянами: с Дюраном из полка Левенштейна, Бренвиллем и Брибе; затем с савойцем Терноном, который раньше участвовал в эскаладе на Геную, с голландцем Теодором, итальянским инженером Равеллидо и двумя другими итальянцами, которые раньше занимали должности в арсенале, с Людвигом фон Вилла-Меццана и Вильгельмом Ретрози. Он признался, что считал необходимым без промедления открыться этим девяти лицам, но вместе с тем он ручался головой за их верность. Для доказательства их усердия он привел тот факт, что во время его пребывания в лагере он уже завербовал для предприятия более двухсот офицеров,, из которых никто, однако, не был информирован более подробно. На его последний запрос, сколько войска они в состоянии ему привести, они ответили, что по крайней мере две тысячи человек из левенштейнов- ского отряда и две тысячи триста из войск графа Нассау готовы перейти на испанскую службу. А поскольку он весьма серьезно и на стойчиво добивался, чтоб офицеры сообщили число точно, без вся ких преувеличений, все они! дали персональное поручительство за точность своих слов. Эти войска уже долго живут надеждой на поход, в который их поведут, как только они распрощаются с венецианцами, и во время выступления они беспощадно рассчитаются за все беды, что они претерпели. Нечего также опасаться, что более


636
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВЕДЕМАРА
близкое ознакомление их с характером предприятия может их оттолкнуть, потому что резко ухудшившееся обращение с ними сената настолько их озлобило, что они с радостью воспользуются каждой возможностью отомстить за это. Впрочем, не представляется затруднительным— для большей гарантии — задержать объявление о предприятии до тех пор, пока не останется никакого сомнения в успешном исходе, и, наконец, перспектива разграбить Венецию и: обогатиться на всю жизнь этим быстрым и надежным путем является непреодолимым искушением для их самолюбия.
Все эти расчеты были ясны и достаточно удовлетворительны, на уже при первом, предварительном размышлении по поводу этого заговора Бедемар решил отодвинуть его выполнение, пока он не будет иметь в совокупности гораздо больше средств, чем это необходимо для обеспечения его успеха, и пока эти средства не будут так независимы и изолированы друг от друга, что в случае провала с одним из них можно было бы с помощью других довести дело до благополучного конца. Как ни твердо он мог рассчитывать на обещание дона Педро и на переговоры Рено с руководителями голландских войск, он предпринял еще кроме этого меры, чтобы получить войска и от герцога Оссуны. Он с одинаковой энергией подготовлял каждое! из этих средств и каждое стремился так обеспечить, как если бы два остальных он считал весьма ненадежными jï все три были предназначены для выполнения трех различных предприятий. Теперь дело шло о том, чтобы точно установить время, когда Оссуна мог появиться со своими войсками перед Венецией. А так как решения герцога были слишком переменчивы, чтобы на его слова можно было слепо полагаться в столь важном деле, оказалось необходимым послать к нему кого-либо, кто мог бы на месте установить, в состоянии ли он сдержать свои обещания. Отсутствие Пьера было бы слишком заметно для венецианцев. Рено был совершенно незаменим здесь на месте. Поэтому выбор пал на одного из французских дворян, с которым Рено связался в Фриуле. Так как Брибе намеревался уехать, ему было приказано заняться вербовкой войск у венецианцев на сторону Испании и было решено не отрывать его от этого дела. Вместо него послали в» Неаполь 1 января 1618 года боевого товарища атамана Пьера, Лоренцо Ноло из Франш-Конте.
Бедемар считал теперь необходимым объясниться с испанским министерством. Чтобы предупредить все возражения, он изложил:


ЗАГОВОР МАРКПЗА ФОН-БЕДЕМАРА
637
‘свой план с величайшей обстоятельностью, и так как он знал медлительность своего двора при принятии решения, он послал одновременно особую депешу герцогу Лерме, в которой с величайшей серьезностью настаивал на получении скорого и решительного ответа. Он писал, что опасность, в которой он находится, дает ему право говорить столь решительно, и если его курьер будет задержан дольше чем на восемь дней, то он будет рассматривать это как приказ ликвидировать все предприятие. Ответ последовал в назначенный им срок, но он не был таким определенным, как он того добивался. Ему писали, что если он не в состоянии дальше откладывать выполнение своего плана, то здесь далеки от того, чтобы связывать ему руки; было бы, однако, весьма желательно, чтобы он, если время еще позволяет, дал для двора обстоятельное и правдивое описание состояния республики. Посол был уже подготовлен для этой задачи, и в самый короткий срок был готов тот доклад, который испанцы характеризовали как шедевр их политики. Та цель, которой подчинен весь доклад, не упоминается автором ни единым словом, и в то же время в докладе нет ни единого слова, которое не было бы подчинено этой цели. Доклад начинается с жалобы на трудность такого рода работы вследствие того, что режим, который он должен описать, с давних пор все держит в величайшем секрете. Он рассыпается дальше в похвалах этому режиму, которые скорее относятся к более раннему периоду существования республики, чем к ее теперешнему состоянию. Это приводит его к столь же трагической, сколь возвышенной оценке общей печальной участи человечества, поскольку как раз самые совершенные произведения человеческого духа больше всего подвержены разложению и гибели. В самых мудрых законах этого государства лежит первоисточник его теперешнего распада. Полное устранение народа от государственных дел привело к тирании знати. Система отношений, при которой духовное сословие находится в подчинении у высшей правительственной власти, служила для народа примером в его высокомерном отношении к римскому двору. В качестве примера Бедемар приводит те преступления, которые безнаказанно совершали голландцы в Фрнуле. В своем описании он усердно сгущает краски и вместе с тем выражает изумление, как народ без узды религии в состоянии терпеть весь гнет со стороны своих правителей. Особенно подробно описывает он последних и ни в малейшей степени не отступает от исти¬


638
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
ны; он умеет в то же время представить их в отвратительном свею. Знать в состоянии распоряжаться по своему произволу честью, жизнью и имуществом народа; у нации со столь сильной страстью к славе; к наживе, к наслаждениям господство правящей верхушки, при теперешней конституции государства, естественно, должно быть жестоким и несправедливым. Наконец, Бедемар анализирует состояние сената, провинций и армии. Сенат разделен на различные партии. Он не намерен скрывать того, что он сам лично знает много лиц из недовольной знати. В провинциях он не видит ничего, кроме бедности и запустения. Одни провинции разорены войной с уско- ками, другие слишком истощены, чтоб им помочь. Гарнизоны в Ломбардии содержатся так плохо, что в каждом едва ли можно насчитать трех офицеров, которые получили свое жалованье, и республика может в любой момент потерять их, если только найдется какой-либо предприимчивый человек, чтобы ими овладеть. Такие же слабые стороны он находит и в армии. Местное население настолько истощено в результате ряда возмущений и ликвидации их подстрекателей, — причины этих возмущений он описывает с большой тщательностью, — что все оставшиеся силы состоят из кое-как сколоченной жалкой милиции, у которой нет ни мужества, ни опыта, ни дисциплины. Наконец, флот — ггишет он — с некоторого времени превратился в свободное государство постыднейших пиратов Средиземного моря. Эти люди не заслуживают названия солдат, и республика может рассчитывать на них лишь до того момента, когда они не будут достаточно сильны, чтобы направить свое оружие против нее самой. После того как он обрисовал всю картину в столь сильных выражениях и столь совершенной форме, он пытается сделать правильные выводы о будущей судьбе и длительности существования республики. Он доказывает, что теперь она находится в последнем периоде своей слабости и немощи. Ее болезни — говорит он — такого1 рода, что без полного переворота во всей форме управления нельзя ожидать никакого спасительного кризиса, никакого средства к улучшению.
Теперь Бедемар получил от государственного совета Испании разрешение действовать так, как находит нужным. Но Ноло не возвратился обратно, и на это препятствие натолкнулись все приготовления. Маркиз был удручен, что в столь важном деле он зависит от настроения герцога Оссуны, хотя он должен был знать его характер^


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
639
При тогдашних условиях такая отсрочка могла иметь тягчайшие последствия. После того как испанцы завоевали Верчелли, Градиска была тесно обложена венецианцами, и испанский двор не нашел другого средства спасти этот город, как возобновить мирные переговоры. С согласия обеих сторон в Мадриде было выпущено сообщение, которое содержало важнейшие пункты мирного договора, но постоянные акты неподчинения со стороны герцога Оссуны принудили венецианцев взять обратно полномочия у их послов и перенести переговоры во Францию, где смерть маршала Анкра открывала для них благоприятные перспективы. Мир был заключен 6 сентября в Париже, и вскоре после этого штатгальтер миланский начал переговоры в Павии с графом Бетюна, чтобы распространить действие договора на взаимоотношения с герцогом Савойским. Но вместе с тем штатгальтер продолжал беспокоить венецианцев и захватил у них даже несколько небольших местечек в Ломбардии. Венецианцы энергично протестовали против этого и с удвоенной энергией начали военные приготовления, пока маркиз Бедемар не высказал в сенате своего одобрения миру и не обещал выполнения его условий. Этот шаг он сделал не столько по приказу своего двора, сколько затем, чтобы сгладить дурное впечатление, которое создалось у сената по отношению к нему за прошлый период. С этой целью он проявлял видимость величайшей радости, когда выполнял эту обязанность этикета, и ему удалось так пустить пыль в глаза венецианцам, которые хотели того, что он им обещал, что они оказались совершенно согласны с ним по вопросу об установлении перемирия. Это перемирие имело решающее значение для испанцев и было шедевром работы Бедемара. Градиска вряд ли могла держаться больше двух недель, военные же действия должны были бы быть прекращены лишь в течение двух месяцев, потому что требовался именно этот срок, чтобы осуществить всестороннюю ратификацию и подготовиться к выполнению договора. Перемирие же позволяло Градиске избежать сдачи на протяжении этого времени, и испанцы, которые не имели теперь основания настаивать на полной реализации мирных условий, получили полную свободу действовать на будущее время так, как это соответствовало их намерениям. Хотя герцог Оссуна в результате повторных приказов своего двора и настоятельных представлений папы был вынужден согласиться на возвращение венецианцам захваченных у них кораблей, однако о возвращении товаров он не


*640
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВЕДЕМАРА
хотел даже слышать, потому что он не знал, куда они делись. Между тем они продавались в самом Неаполе на глазах у самого резидента, и Оссуна снова послал крейсировать в Адриатическое море значительный флот. Сенат хотел жаловаться маркизу Бедемару на эти беззакония, но Бедемар сам жаловался на них в еще более сильных выражениях. Он заявил, что не намерен поддерживать герцога Оссуну и что сам король не поддерживает их. Среди всех этих проявлений дружелюбия и других любезностей, какие только были ему оказаны со времени его пребывания в Венеции, он имел только одну неприятность, а именно он узнал, что поведение вице-короля Неаполя приписывается его советам. Он не имел ни малейшего отношения к этому делу, и надо было знать герцога Оссуну, чтобы убедиться, что он не руководился никем и ничем, кроме капризов собственного настроения. О том, что думал Бедемар, можно было бы, впрочем, судить по мирному поведению штатгальтера миланского, инициатором чего он с гордостью мог бы назвать себя. Этот штатгальтер действительно выполнял провозглашенное перемирие; но он не сложил оружия, а чтобы это казалось менее странным, он снова искал ссоры с герцогом Савойским. Отозванные войска этого государя остались в кантоне Во, чтобы там ожидать выполнения всех условий договора; этим дон Педро мотивировал перед графом Бе- тюна, почему он не складывает оружия, как он обещал это в Павии. Кроме того он убедил также и герцога Мантуанского под различными предлогами оттянуть выполнение его обещаний. Граф Бетюна опубликовал официальный протест против действия их обоих, на который Бедемар ответил, приведя в оправдание убедительнейшие мотивы, какие только он был способен находить.
Из всего этого легко понять, как важно было торопиться с выполнением всего обширного плана, потому что в таком промежуточном положении лишь с большим трудом можно было рассчитывать на благоприятные возможности. Тем временем Ноло все еще не вернулся обратно от вице-короля. Посол был в отчаянии; он приказал ^тому человеку выяснить причины такой несвоевременной отсрочки, чего бы это ни стоило. Наконец стало известно, в чем заключается причина. После того как атаман Пьер поступил на службу республики, Оссуна, желавший иметь информацию о венецианском государстве из разных источников, послал в качестве шпиона в Венецию одного итальянца по имени Александр Спиноза. Этот человек,


ЗАГОВОР МАРКИЗА. ФОН-БЕДЕМАРА
641
^которого никто не знал, скоро устроился на службу, как и все авантюристы, приезжавшие с той же целью в Венецию. Он хорошо видел, что герцог готовит какое-то важное предприятие, но ему не могло придти в голову, что присутствие Пьера в Венеции было одной из важнейших пружин во всем плане. Тем временем у него родилось подозрение, что этот корсар находился не в столь плохих отношениях с герцогом, как это было принято думать. Спиноза предложил вице-королю убить капитана, но Оссуна отклонил это предложение иод тем предлогом, что успех его не гарантирован. Спиноза знал герцога слишком хорошо и был достаточно сообразителен, чтобы усомниться насчет мотивов такой осторожности. Оссуна не был таким человеком, который согласился бы без достаточно веских оснований отказаться от мести либо в виду опасности, либо по совестливости. В то же время он дал ему поручение разузнать про деятельность жорсара либо затем, чтобы отвести от него подозрения, либо потому, что принадлежал к числу людей, которые никому не доверяют полностью и целиком. Поскольку дело обстояло так, ему хотелось воспользоваться возможностью и проверить, насколько информации Спинозы и капитана совпадают. Для выполнения задачи Спиноза искал общества нескольких французов, которых он знал в Неаполе и которые очень часто посещали капитана в Венеции. Эти люди, которые были участниками заговора, рассказали капитану всю правду о разведках Спинозы насчет него, и они узнали даже, что этот шпион, со своей стороны, пытался составить комплот и старался завербовать для герцога Оссуны несколько смелых авантюристов. Пьер был не столько удивлен, сколько возмущен этим недоверием со стороны герцога; он считал, что коварство Спинозы может ослабить и расколоть его партию, а с другой стороны, было бы неосторожностью открыться перед человеком, который к нему послан в качестве шпиона. Бедемар и Рено были того же мнения и считали, что они оба будут находиться в большой опасности, пока не удастся убрать этого шпиона. Но та роль, которую он играл, вынуждала его быть все время настороже, и надо было опасаться, что если против него будет задумано вероломное убийство, он дорого продаст свою жизнь. Пьер был вынужден, наконец, решиться выдать его совету десяти, как шпиона герцога Оссуны. Французы, с которыми он находился в общении, дали столь обстоятельные и столь внушавшие доверие показания, что он был в тот же день взят и задушен. Все, что он мог рас¬
7«'
41


642
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
сказать против корсара, не произвело ни малейшего впечатления на? судей, потому что корсар был его обвинителем и, кроме того, у Спинозы не было никаких доказательств. Это дело в сильной степени увеличило то доверие, которым капитан пользовался в Венеции; тем не менее оно означало чувствительную неприятность для маркиза Бедемара, потому что заставляло венецианцев относиться с большей осторожностью к иностранцам, которых они имели у себя на службе. Когда Ноло прибыл в Неаполь, Оссуна узнал о смерти Спинозы, о виновнике которой он догадывался. Он был очень рассержен, что Бедемар ничего не написал ему об этом, и в этом состоянии бурного возбуждения он еще не знал, на что ему решиться. Тем временем войска Левенштейна снова восстали и в начале февраля по приказу сената были помещены в Лазаретте, в двух милях от Венеции. Бедемар опасался соглашения между ними и республикой, которое принудило бы их к отбытию; через их руководителей он направлял дело к тому, чтобы они не удовлетворялись тем жалованьем, которое им сначала было предложено. Заговорщики послали специального курьера к Ноло, чтобы уведомить через него вице-короля, что на протяжении всего этого месяца почти пять тысяч человек могли бы находиться в их распоряжении. Ноло делал, со своей стороны, все, что мог, но герцог, гнев которого еще не прошел, затягивал дело с ним, и в результате шести недель напрасного ожидания руководители этих войск столковались с республикой. Им приходилось опасаться того, что их солдаты, находившиеся в стесненном положении, сами без них договорятся, и заговорщики, которые не могли этому помешать, дали свое согласие на это. Десять дней спустя вернулся из Неаполя Ноло и привез окончательный ответ герцога Оссуньь Ответ был такой, какого и желали, но адресован он был на имя товарища атамана, Роберта Брюлларда. Бедемар и Пьер были слишком поглощены стремлением выйти из затруднения, чтобы обратить внимание на эту выходку. Оссуна писал, что он готов в любой момент по их указанию послать достаточное количество лодок, бригантин и других небольших судов, которые подходят по осадке к гавани и каналам Венеции и на которых будет до шести тысяч человек, еслнг в них есть нужда. Ноло сам видел войска и суда, и он уверял, что они находятся в полной готовности. Капитан приказал исследовать глубину гавани и каналов, которые лежали у них на пути, прежде


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
643*
чем они могли бы достигнуть площади св. Марка. Благодаря служебному посту он имел иод своим командованием много моряков, которые могли появляться всюду, не привлекая к себе внимания, и с помощью которых он получал точнейшие измерения. Теперь оставалось только помешать отправке войск Левенштейна. На это не жалели денег, а неблагоприятное по погоде время года служило предлогом замедления. Большая часть их еще оставалась в Лаза- ретте, а тех из них, которых уже отправили к моменту возвращения Ноло, также можно было задержать на небольшом расстоянии от города.
Дело развернулось теперь так широко, что не могло выполняться' одним капитаном и Рено. Они считали поэтому необходимым выбрать по крайней мере восемнадцать человек, на твердость и рассудительность которых они всецело могли положиться. Кроме девяти офицеров, которых Рено завербовал во Фриуле, среди друзей капитана, прибывших с ним из Неаполя, было девять других, которых можно было использовать. Это были, прежде всего, пять капитанов кораблей: Винченц-Роберт из Марселя, Лоренцо Ноло, Роберт Брюл- лард, о которых уже была речь, другой Брюллард, по имени Лоренцо, и Антон Жаффье из Прованса, затем два брата из Лотарингии, Карло и Иоганн Боло, один итальянец Иоганн Риццардо, все трое отличные мастера огневого дела, и один француз Ланглад, которого считали самым искусным бомбардиром в мире. Он был настолько знаменит, что получил разрешение работать в арсенале тотчас же после своего прибытия. Через него получили свободный доступ три его товарища, а кроме того Вилла-Меццана и Ретрози^ которые устроились там на службу еще раньше. Эти шестеро имели такое полное представление об арсенале, что другие, которые его никогда не видели, могли судить о нем столь же правильно, как сами работавшие там. В этой работе им помогали два офицера и^ самого арсенала, которые были подкуплены капитаном. Он заметил, что они были недовольны своей службой, вполне подходили для его намерений, достаточно отчаянные головы, чтобы оказать ему содействие, поскольку имели от этого для себя выгоду, и достаточно’ честные, чтобы быть верными своему слову. Успех подтвердил его расчеты. Он подкреплял лесть, которую расточал при всяком удобном случае, таким солидным количеством испанских пистолей, кото¬


644
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВБДЕМАРА
рые он имел для раздачи, что они себя чувствовали обязанными слепо следовать за ним во всем, чего только он требовал. Ланглад и они жили в арсенале. Рено трех из своих друзей — Брибе, Брен- еилля и Лоренцо Брюлларда — поместил у себя, в доме французского посла. Три мастера артиллерийского дела жили у маркиза Бедемара, который снабжал их порохом, другими материалами и необходимыми инструментами, но кроме этого не имел с ними никакого общения. Они уже изготовили более чем нужно петард и бомб, и дворец посла так был заполнен ими, что уже невозможно было вселить к нему кого-либо еще, кроме них.
Капитан жил на своей прежней квартире, но один, чтобы не возбуждать никакого подозрения на случай, если за ним имелось наблюдение. Других он скрыл в доме гречанки, в котором он познакомился с Рено. Их уважение к этой женщине с тех пор еще больше возросло. Она родилась на одном из греческих островов в Архипелаге и была настолько знатного происхождения, насколько только это можно было на территории, которая находилась под венецианским управлением и где венецианцы не признавали никакой другой знати, кроме их собственной. Один из представителей венецианской знати, управлявший островом от имени республики, соблазнил ее заманчивыми обещаниями, а когда ее отец напомнил ему о его обещании, то был убит. Дочь отправилась в Венецию, чтобы преследовать там убийцу по суду, но ее поездка оказалась бесполезной. После того как она потратила на это дело небольшое состояние, которым владела, она оказалась вынужденной пустить в ход свою красоту, чтобы положить конец своему несчастному положению, причиной которого была также ее красота. Но в ее душе горела непримиримая ненависть к людям, которые ее принудили взяться за столь позорное ремесло. Она с восхищением узнала о планах обоих своих друзей и не боялась никакой опасности, чтобы помочь их успеху. Она сняла один из самых больших домов в Венеции и под тем предлогом, что он нуждается еще в некоторых доделках, перевезла туда лишь часть своей утвари, оставив часть ее в своей прежней квартире, которая находилась неподалеку. В этих двух домах жили почти полгода одиннадцать человек из головки заговорщиков. Там ее посещали все люди с положением, как иностранцы, так и венецианцы, а так как этот большой наплыв мог привести к раскрытию ее друзей, то она отказалась от приема гостей, чтобы освободиться от всякой лиш¬


ЗАГОВОР МАРКИЗ А ФОН-ВЕДЕМАРА
645"
ней обузы. Кто знает, с какой деликатностью принято обращаться в Италии с комнатами женщин этого рода, тот легко поймет, что ее дом благодаря этому делается недоступен для тех, кому там нечего было искать. Заговорщики выходили из него лишь ночью, а собрания устраивались днем. На этих собраниях Рено и капитан доложили прочим заговорщикам то, о чем они договорились с маркизом Беде- маром, чтобы выслушать их мнение и обсудить с ними пути выполнения плана. Когда они должны были идти к маркизу, они соблюдали величайшую осторожность, потому что тогда в Венеции дома послов, и в особенности дом маркиза, находились под самым тщательным наблюдением. Он уже давно решил, что перед выступлением необходимо иметь в Венеции тысячу солдат. Но так как представлялось опасным, чтобы они прибыли в город вооруженными, Бедемар имел у себя запас оружия более чем для пятисот человек. Это он легко мог сделать незаметно, так как гондолы послов никогда не осматривались, откуда бы они ни шли, и нужен был лишь благоприятный момент, чтобы ввести в город эту тысячу людей никем не замеченными.
Дож Донато умер, и на его место был избран Антон Приули, который имел тогда задание от республики в Фриуле следить за выполнением условий мирного договора. Генерал, командующий флотом, получил приказ представиться ему со всеми морскими силами. Канцлер и министры должны были на далеком расстоянии от Венеции встретить его с герцогской шапкой. Двенадцать знатнейших сенаторов должны были следовать за ними, каждый в отдельности на вооруженной и роскошно декорированной бригантине в сопровождении большой свиты. Сам сенат должен был отправиться далеко в море на Буцентавре, чтобы встретить его и во главе этого кортежа направиться обратно в город. Так как лица, избранные дожами, очень редко находились в Отсутствии из Венеции, то это празднество привлекло необычайно большое количество любопытных. Бедемар, который это предвидел, как только узнал об избрании Приули, послал вторично Ноло в Неаполь с приказом самолично присутствовать при отправке бригантин герцога Оссуны и по возможности ускорить эту отправку. Чтобы избежать оттяжки, он отдал распоряжение капитану дать описание всего плана, насколько это было только возможно в это время, и послать это герцогу, но


'646
ЗАГОВОР МАРКИЗА. ФОН-БЕДЕМАРА
•в первую очередь дать ему подробный отчет обо всем, что произошло во время первого путешествия Ноло в Неаполь. Капитан сделал еще больше: он всячески старался считаться с самолюбием вице- короля и, чтобы доказать ему, что у них нет никаких оснований жаловаться на него, он приписал промедление в первом случае какой-то ошибке, которую допустил Ноло.
Ноло отправился 7 апреля. Тем временем Рено приказал всем офицерам подкупленных войск прибыть в Венецию, чтобы познакомиться с городом, знать свои посты и в ночь выступления не оказаться дезориентированными. Перед своим прибытием они выбрали из голландских войск тысячу человек, которые каждый момент должны были быть готовы к выступлению, а чтобы мобилизация этой тысячи человек была менее заметна, они из предосторожности взяли из каждого пункта на континенте, где они были рассеяны, одинаковое количество солдат. Чтобы привести всех этих людей, каждый из офицеров должен был снять максимальное количество квартир, какое только можно было снять, не вызывая подозрения. Хозяйкам сообщалось, что квартиры предназначались для иностранцев, которые должны были прибыть в Венецию по случаю торжеств. Сами офицеры жили у девиц легкого поведения, где они за деньги были в большей безопасности, чем где-либо в другом месте.
Теперь оставалось лишь утвердить более детальный план заговора. Бедемар, Рено и Пьер постановили совместно следующее: тотчас же по наступлении ночи те из тысячи солдат, которые явились невооруженными, должны получить оружие в доме посла. Пятьсот человек отправляются на площадь св. Марка к капитану. Больше половины из остальных пятисот вступают в связь с Рено в районе арсенала. Остальные же овладевают всеми лодками, гондолами и другими судами, которые находятся у моста Риальто, чтобы на них с максимальной быстротой доставить около тысячи других солдат из войск Левенштейна, которые еще находились в Лазаретте. При поездке предлагалось вести себя по возможности мирно и не обнаруживать враждебных намерений до прибытия этих солдат. Если же благодаря какому-либо преждевременному выступлению придется идти в открытую, то капитан укрепится на площади св. Марка, Рено, как видно будет ниже, захватит арсенал, а затем бригантинам герцога Оссуны, которые должны стоять наготове перед Венецией, двумя выстрелами из пушки будет дан сигнал приблизиться, с тем


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОЫ-БЕДЕМАРА
647
■•чтобы подкрепить находящимися на них испанцами недостаточные по численности войска из Лазаретты. Если же не будет необходимости открыться, то когда эти валлоны дойдут до площади св. Марка, капитан прибавит к этим пятистам человек еще пятьсот, и Дюран станет во главе их. Эта тысяча человек должна стоять на площади в боевом порядке. Затем капитан с двумястами подобранных для этого солдат должен овладеть дворцом дожей и прежде всего его складом оружия, чтобы придти на помощь своим и лишить оружия врагов. Сто других солдат под предводительством Брибе овладевают Цеккой, а сто следующих под руководством Бренвилля — про- курациями. Им должны оказать помощь несколько человек, которые днем должны проникнуть в крепость. Последние сто должны стоять на карауле в этой крепости, пока продолжается беспорядок, чтобы не дать возможности ударить в набат. Проходы всех улиц, ведущих к площади св. Марка, занимаются другим караулом, и во всех этих проходах устанавливаются пушки, обращенные дулами к улицам. Пушки, если они еще не будут доставлены из арсенала, должны быть взяты на фусте совета десяти, потому что это судно находится вблизи и легко может быть снабжено экипажем. Во всех этих местах, которые должны быть захвачены и заняты караулом, всякое препятствие должно быть сметено. Дюран же с остатком войск все время должен стоять посреди площади в боевом порядке, что бы вокруг него ни происходило. Впрочем, все это должно быть выполнено с минимальным шумом. После того как двери арсенала будут взорваны петардой, можно начать открывать смысл выступления. Во время шума от взрыва восемь заговорщиков, — которые ждут этого момента и находятся за дверями, — бомбами, приготовленными вместе с петардами для этой цели! в доме посла, устраивают взрыв на четырех углах арсенала и убивают высших офицеров. Среди всеобщего замешательства это будет нетрудно выполнить, потому что офицеры не имеют никакого подозрения на заговорщиков. Они устремляются после этого к Рено, если он уже ворвался в арсенал, и вместе заканчивают полный разгром. Солдаты направляют необходимое количество пушек во все места, где они требуются, как, например, на нижний немецкий двор, соляные магазины, башню прокураций, мост Риальто и другие командующие высоты, с которых можно обстреливать город в случае сопротивления. В то время как Рено штурмует арсенал, капитан разбивает тюрьму св. Марка и дает оружие эаклю-


648
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВЕД ЕМ IP А
ченным. Знатнейшие из сенаторов должны быть убиты. В сорока отдельных пунктах города должны быть поставлены выделенные- люди, по возможности на большом расстоянии друг от друга, чтоб усилить замешательство. В то же время после взятия арсенала по данному сигналу испанцы герцога Оссуны также должны причалить к площади св. Марка, чтобы тотчас же направиться по разным кварталам города, как квартал св. Георгия, Еврейский квартал и другие, под руководством девяти других заговорщиков. Кричать нужно лишь одно слово: «Свобода», и только когда все это будет выполнено, можно начинать грабить. Но под страхом смертной казни солдатам должно быть запрещено что-либо брать или что-либо причинять иностранцам, и никто из них не должен быть взят, кроме лиц, оказавших сопротивление.
В Неаполе все было так хорошо подготовлено, что тотчас же после прибытия Ноло шесть тысяч человек отплыли под руководством англичанина Хейлота. Чтобы вызывать меньше подозрений, герцог Оссуна направил свои большие корабли дальним окружным путем в назначенные им пункты, в то время как бригантины Хейлот направил кратчайшим путем. На второй день своего плавания малый флот встретил иностранных корсаров, которые на него напали. Так как флот этот не был вооружен для больших сражений, он очень пострадал от пушек варваров. Он был предназначен лишь для того, чтобы доставить войска на место их назначения, и масса людей, которая на него погрузилась в Неаполе, .не имела достаточно пространства для защиты в строю, в то время как бригантина корсаров, наоборот, была значительно легче и лучше вооружена. Тем не менее испанские солдаты, состоявшие из отборных кадров, оказали такое храброе сопротивление, что это нападение корсаров кончилось бы для последних плохо, если бы в разгаре сражения не начался сильный шторм, который разбросал противников в разные стороны. Но малый флот так сильно пострадал от всего этого, что в течение некоторого времени не рисковал опять отправиться в море. Эта неудача не позволила маркизу Бедемару расстроить празднества, и он появился на них с большой пышностью. Он выразил новому дожу свои пожелания счастья и заверил перед всем сенатом, что он особенно рад его возвышению, так как надеется, что трон не изменил его благожелательных намерений, которые он демонстрировал в Фриуле в интересах осуществления мира.


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
649
Как только эта аудиенция кончилась, он вызвал к себе Рено и капитана. С первых же слов он спросил их, нужно ли, по их мнению, ликвидировать все дело. Они ответили, что неудача с флотом ни в какой степени не сразила ни их, ни их товарищей и что все они готовы дожидаться благоприятного случая, чтобы пустить в ход необходимые средства для сохранения всего в теперешнем состоянии. Бедемар задал им этот вопрос с огромным волнением, но теперь он обнял их, полный восторга. С веселостью и решимостью, которые способны придать мужество и смелость даже самым слабым душам, он сказал им, что неблагоприятные случайности подобного рода, которые в обычной обстановке способны лишить людей самообладания, в предприятиях необычайного характера являются естественными и не имеют значения: они только позволяют испытать твердость духа, и те люди, которые перенесли их спокойно и непоколебимо, обладают необходимым мужеством для выполнения великих планов. Выполнение заговора было, в конце концов, перенесено на день вознесения, до которого оставалось недолго. Этот день выбрали потому, что никакой другой праздник в Венеции не празднуется столь торжественно. Бедемар и его два доверенных решили удержать войска до этого дня на тех местах, где они находились, и, чтобы с ними ничего не произошло, не щадили денег для их вождей. Из трехсот человек, которым было приказано прибыть в Венецию, часть более высокого ранга должна была быть задержана в городе отчасти как залог верности остальных. Более низших чинов предполагалось послать обратно к их войскам, отчасти чтобы держать в повиновении солдат, отчасти чтобы не вызвать подозрения таким большим скоплением офицеров в городе. Оставшихся предполагалось так основательно занять и столь приятным для них времяпровождением, чтобы они не скучали в ожидании и не имели времени раздумывать о создавшемся положении. Кроме того двадцати из наиболее выдающихся заговорщиков было дано поручение тщательно наблюдать за ними. А чтобы республика не была склонна настаивать на скорейшем отбытии левенштейновских войск и на отпуске войск Нассау, штатгальтер миланский и неаполитанский вице-король должны были не выполнять условий мирного договора.
Что касается до человеческой изобретательности в поисках предлогов, которые оправдывали бы необходимость защищаться вопреки всякому здравому смыслу, то придумыванием их был занят Беде-


650
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
мар, сообщая их дону Педро и герцогу Оссуне. Тем не менее с каждым днем они должны были шаг за шагом приближаться к миру, с какой бы неохотой им ни приходилось это делать. Испанское министерство не могло рисковать, рассчитывая на такое малонадежное предприятие, как успешный заговор. Франция, которая поддерживала парижский мир, убеждала венецианцев согласиться на то, чтобы герцог Савойской отозвал войска, которые еще стояли в Пеи- де-Во и которые служили для штатгальтера миланского предлогом для невыполнения мирного договора. Когда это затруднение было устранено, Бедемар старался убедить герцога не освобождать пунктов, занятых им в Монферрато, и в связи с этим пустил слух, что герцог Мантуанский намерен начать переговоры с испанцами об этих землях, как только он там снова укрепится. В это же время дон Педро по ничтожному поводу заставил посла герцога Савойского, прибывшего вместе с французским посланником в Милан, покинуть город. Герцог, раздраженный этой выходкой, отозвал обратно французов и приостановил освобождение занятых местностей. Когда же послы дали ему понять, что он благодаря этому попадает в ловушку, расставленную ему доном Педро, он отдал сразу все. Удивление дона Педро было так велико, что он не мог даже скрыть этого в своей речи. Тем временем это вынудило его в свою очередь отпустить всех пленных и отдать обратно наименее значительные пункты. При отдаче же Верчелли, которая считалась главным пунктом, он создал такие невероятные трудности, что испанский двор угрожал отозвать его до установленного срока. Он говорил, во-первых, что для него было позором отдать это место, в то время как французская миссия находилась в Милане, чтобы давить на него своим присутствием. Затем он заявил, что герцог Савойский должен сначала вернуть некоторые земельные владения, которые принадлежали мантуанским подданным. Эти владения были возвращены, но по поводу Верчелли не было достигнуто никакого соглашения. Наконец, французское министерство, которое хотело заключить брак между сестрой короля и принцем Пьемонтским, так решительно стало настаивать на возвращении этого пункта, что дон Педро был вынужден начать эвакуацию из Верчелли артиллерии и продовольствия. Но это происходило с недопустимой медленностью. Несмотря на это, Бедемар писал дону Педро, что он слишком торопится. Тогда он придумал потребовать от герцога Савойского новых гарантий в


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
651
"пользу герцога Мантуанского, пока мантуанские министры, которым надоела эта канитель, не объявили в официальном письме, что они не требуют этих гарантий.
Еще неприятней, чем это письмо, было для Бедемара поведение терцога Оссуны. Он продолжал еще препятствовать судоходству на море, и так как у него уже не оставалось никаких аргументов, то на настойчивые жалобы венецианцев он ответил, что не прекратит этого, пока они будут держать у себя на службе злейших врагов короля, его государя. Если вспомнить те невероятные усилия, которые делал Бедемар, чтоб удержать от' отправки именно эти голландские войска, на которые жаловался герцог, то легко себе представить то отчаяние, в какое его ввергла эта выдумка герцога. Но случай и на этот раз посмеялся над мудростью Бедемара. Тот самый демон, который толкал Оссуну на глупости, внушил венецианцам решение, которое противоречило как их намерениям, так и интересам. Сенату было сделано представление, что республика достаточно уже показала свое стремление к миру, что именно испанцы отказываются его реализовать, что вице-король, если ему пойти навстречу в этом пункте, вздумает еще предписывать законы для венецианцев и что необходимо не только не отпускать голландцев, но даже войска Левенштейиа, которые уже было решено отпустить, следует задержать до полного проведения в жизнь всех условий мирного договора.
Радость, которую испытал Бедемар от этого решения сената, была омрачена открытием заговора в Кремоне. Французский прапорщик и итальянский капитан, которых там подкупили, поссорились во время карточной игры и стрелялись. Смертельно раненый капитан для очищения своей совести перед смертью открыл венецианскому коменданту весь заговор. Прапорщик, предвидевший нечто подобное, после того как он сразил противника, сбежал вместе с теми из соучастников заговора, кого он успел предупредить. Остальные были арестованы, в первую голову французский лейтенант, который был руководителем предприятия. Так как Рено был известен заговорщикам как агент из Милана и они не знали, чем 'ОН стал в дальнейшем, то вина за это дело целиком пала на дона Педро. Такой же неудачей кончился неделю спустя и заговор в Му- ■рако. Итальянец, который должен был сдать город, в каких-то мелочах обидел камердинера проведитора и одного пенсионера рес¬


652
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
публики. Чтобы ему отомстить, эти люди в его отсутствие захватили его чемоданы и изъяли его деньги и бумаги. Среди последних находились письма, которые открывали тайну. Так как итальянец никого не знал, кроме уполномоченного от герцога Оссуны, который его подкупил, то он никого не мог обвинять кроме герцога. Но он принял более благородное решение: при ужасающих пытках он повторял постоянно, что никакое сознание не спасет его от смерти и что он предпочитает его соучастникам, если они есть, дать возможность лучше отомстить за его смерть, чем без всякой нужды погубить их вместе с собой. В Венеции публично служили благодарственные молебны по случаю открытия этих двух заговоров. И все же предприятие Бедемара стало от этого еще надежней, чем раньше. Сенат думал, что он, наконец, открыл тайные пружины незакономерных действий испанцев, и, так как оба эти заговора потерпели крах, он воображал, что больше уже нечего опасаться и что в ближайшее время испанцы должны будут приступить к выполнению договора.
Момент для выступления, наконец, пришел. С воскресенья перед праздником вознесенья до троицына дня в Венеции происходила одна из самых знаменитых ярмарок в мире. Огромный приток купцов позволял тысячам солдат смешаться с ними и незаметно проникнуть в город. Им было так же легко покинуть венецианские города, по которым они были рассеяны, так как с некоторого времени часть их дезертировала, чтобы скорей вернуться на родину. И поде- сты не пытались бороться против этого, так как республика не платила этим людям жалованья. А чтобы не казалось удивительным, что так много людей отбывает сразу в течение короткого времени, большинство перед своим отбытием говорили, что хотят посетить ярмарку в Венеции. Они переодевались всевозможным образом. Тех, которые говорили на разных языках, из предосторожности воздерживались селить вместе, чтобы никто не подозревал существования между ними сговора. Каждый должен был действовать, как будто ничего не знает о другом. Пятьсот испанцев, которые были предназначены для Кремоны, были в то же время посланы доном Педро в район Брешии, чтобы использовать комплот, который составил лейтенант графа Нассау в этом городе, и овладеть городом, как только придет известие о счастливом исходе заговора. Руководители этих солдат имели задачей по первому приказу Рено направиться* прямо в Венецию.


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
653
Венецианский флот спокойно стоял в Далмации, но в виду постоянных передвижений герцога Оссуны находился в готовности, чтобы в любой момент выйти в море. Капитан Пьер послал тем офицерам, которые командовали двенадцатью кораблями в его отсутствие, очень сильные бомбы, чтобы за день до восстания распределить их по прочим кораблям. Так как этих офицеров никто ни в чем не подозревал, они могли это выполнить без всяких затруднений. Он приказал им готовить фитили таким образом, чтобы взрыв по возможности произошел одновременно. Если бы какой- либо корабль ускользнул от этого, то они должны были настигнуть его и овладеть им или пустить ко дну пушечными выстрелами. Затем, не теряя времени, они должны были направиться в Венецию и быть готовы проделать все эти вещи на месте. Начинать же они должны были по новому приказу. Назначенным днем было воскресенье перед вознесеньем, с которого начиналась ярмарка.
На этот раз Оссуна так хорошо вел свой малый флот, что он без всяких инцидентов прибыл на расстояние шести миль от Венеции. Флот был разделен на две части, которые шли в некотором отдалении друг от друга, чтобы не вызывать подозрений. Большая часть флота состояла из судов, выглядевших как рыбацкие лодки, а другая — из бригантин корсарского типа. В субботу утром Хейлот получил приказ на следующее утро покинуть свой пост, чтобы к сумеркам иметь возможность появиться перед Венецией. Он должен был поднять флаг св. Марка, по пути овладеть несколькими маленькими островами, которые были незащищены, и отсюда сообщить о своем прибытии в Венецию. Затем он должен был без всякого страха проплыть между двумя замками: Лидо и Маламокко, потому что было известно что там не было никакого гарнизона. Он должен был остановиться на расстоянии пушечного выстрела и прислать спросить, может ли он идти дальше. С той же лодкой, которая привезет от него это известие, капитан пошлет ему нескольких матросов в качестве лоцманов, чтобы он не наткнулся на отмели, которые делают лагуну Венеции такой опасной для плавания, или не разбил свои суда о скалы, которые так затрудняют вход в гавань незнакомым с фарватером.
Чтобы в последний раз иметь совещание с заговорщиками, Рено и капитан намечали это сделать днем раньше, так как весь следующий день предполагалось употребить на приготовления к ночи.


654
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
Была уже ночь, когда они все собрались. Тут были три француза,, жившие у Рено, лейтенант графа фон-Нассау, три мастера огневого дела, Ланглад, два офицера из арсенала, Вилла-Меццана и Ретрози, Ноло, оба Брюлларда, Жаффье, Роберт, Теодор, Тернон и Ревел- лидо. Эти двадцать человек заперлись с Рено и капитаном у гречанки в самом потайном месте ее дома. Рено взял слово. Он начал с простого обстоятельного изложения теперешнего состояния всего дела, с оценки сил республики и заговорщиков, кратко коснулся всех тех средств, которые нужно пустить в ход, чтобы обеспечить верный успех. «Мы можем ввести в город десять тысяч человек, — говорил он, — а нам могут противопоставить едва две тысячи. Мы можем рассчитывать также на иностранцев и на народ: рабы охотно объединятся против своих тиранов, и кроме того трудно противостоять соблазну такой богатой добычи. Лучшие корабли флота находятся в нашей власти, остальным не удастся спастись. Сам арсенал, чудо для европейцев и ужас для неверных, почти что в наших руках. Если бы даже мы не ожидали никакой поддержки извне, если бы мы не имели ни войск из Лазаретты и сухопутной территории, ни флота Хейлота, ни 500 человек штатгальтера, ни двадцати венецианских кораблей капитана, ни больших кораблей вице-короля, ни испанской армии из Ломбардии, то даже с нашей 1000 солдат и сочувствующими, которых мы найдем в городе, мы рассчитываем на верный успех. И все наши вспомогательные средства и силы так расположены и так увязаны, что они могут взаимно помогать и в то же время не могут вредить друг другу. Все мероприятия должны удаться, хотя достаточно одного из них, чтобы иметь успех«. Счастливый исход ясен и очевиден для нас. Какого еще сверхъестественного залога успеха мы можем требовать? Наш план уже потерпел пять неудач, из которых самая малая, по всем человеческим вероятностям, должна была бы его похоронить. Смерть Спинозы, отбытие войск Левенштейна, несчастье с флотом, открытие заговора в Кремоне, заговора в Мурано, — кто не поверил бы, что каждая из этих случайностей была способна раскрыть и погубить наше предприятие! Следы вели к нам, но никто не пошел по ним. Никогда еще не было такого глубокого спокойствия накануне столь огромного потрясения. Счастливая звезда нашей судьбы ослепила проницательнейших из людей, боязливых превратила в храбрецов, усыпила самых бдительных и навела затмение на самых умных. Та¬


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
655
кое упрямое, такое настойчивое счастье может быть лишь делом высшего духа. И что на свете более достойно божеской помощи, чем наше предприятие? Мы должны низвергнуть отвратительнейший из всех режимов; мы спасаем несчастным бедным подданным этого государства их добро, которое неизбежно стало бы добычей жадных тиранов; мы сохраним их женам и дочерям честь, которая не будет пощажена грубым вожделением разнузданных сластолюбцев; мы призовем к жизни несчастных людей, которых эти злодеи по малейшему поводу привыкли делать жертвами своей мести. Покарать таких преступников — значит выступить представителями высшего судьи на земле».
Рено изложил еще раз перед всеми заговорщиками все задания, которые они должны выполнить в следующую ночь, и обстоятельным образом изложил последовательно отдельные части большого предприятия. Собравшиеся выразили свое одобрение. Но Рено, от которого не ускользнула ни одна деталь в выражении лиц его слушателей, заметил, что Жаффье, один из довереннейших людей капитана, несколько раз менялся в лице и что он, наконец, от напряженнейшей внимательности перешел к непонятному беспокойству, которое он напрасно старался скрыть. Теперь он видел на его лице нечто такое, что свидетельствовало о необычайном душевном волнении. Рено сообщил об этом капитану, который сначала не хотел даже слышать об этом, но после того как сам понаблюдал некоторое время за своим другом, он также заметил в нем эти изменения. Рено, прекрасно знавший ту неизбежную связь, которая существует между сокровеннейшими душевными переживаниями и незаметными внешними их проявлениями, на основании того, что он прочитал на лице Жаффье, хотел убедить капитана, что этот человек ненадежен. Капитан, знавший Жаффье как одного из храбрейших людей, считал такой вывод преждевременным и преувеличенным. Но Рено упрямо настаивал на своем подозрении и убедил, наконец, капитана, что за Жаффье по меньшей мере надо следить. Капитан полагал, что хотя Жаффье и потрясен чем-то для него малопонятным, однако у него уже слишком мало времени, чтобы принять решение и выдать их и что во всяком случае уже поздно составлять план новых мероприятий. Рено возразил, что есть одно средство избежать всего этого : кинжал в грудь Жаффье в эту же ночь — и всей неопределенности будет конец. После этого предложения капитан


656
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОЫ-БЕДЕМАРА
некоторое время оставался немым. Наконец он ответил, что не может решиться пожертвовать своим лучшим другом по одному только подозрению. И вообще это кровавое решение может иметь самые худшие последствия и восстановить против них всех прочих заговорщиков. Будут считать, что мы захватили себе диктатуру и хотим сделаться суверенными судьями над жизнью и смертью своих собратьев. Нельзя рассчитывать на то, что все так же поймут необходимость этой жертвы, как понимают они оба. Каждый заговорщик будет со страхом считать свою жизнь в опасности, если хотя бы одному из них эта мысль придет в голову. Малейшие изменения в том напряженном положении, в каком находятся их души, могли бы иметь важнейшие последствия, потому что все принимаемые решения сделались бы шаткими. Если же от них скрыть, куда исчез Жаффье, то либо они будут думать, что его раскрыли, либо, что он их всех выдал, а это было бы еще хуже. Короче говоря, какое бы объяснение ни придумать, его отсутствие в день выступления вызовет у других деморализацию.
Рено был уже почти убежден этими доводами, как другой, более важный факт изменил дело. Вышел приказ сената о том, что все прикомандированные к флоту должны рано утром следующего дня отбыть к своим постам. В то же время они получили сообщение от посла, объяснявшее причину этого приказания: герцог Оссуна покинул Неаполь, направляясь к своему большому флоту, не так уже конспиративно, чтобы шпионы республики не донесли об этом. А так как он отдал приказ на протяжении известного времени не пропускать никого, кто едет в Венецию, и задержать идущую туда почту, венецианцы до этого дня ничего не могли узнать о его отбытии. Эрцгерцог, который недавно сделался королем Богемии, просил Оссуну оказать ему помощь против некоторых взбунтовавшихся подданных, и так как вице-король хвалился, что он направит эту помощь от залива Гольфо до гаваней эрцгерцога в Истрии, венецианцы через самого же этого государя просили Оссуну гизбрать другой путь. А так как герцог Оссуна руководился в своих действиях не такими мотивами, как другие люди, венецианцы, когда узнали об его отъезде, не сомневались, что он изберет (именно этот путь. Они могли бы отказать ему в праве прохода, но разрыв не входил в их расчеты, и они приняли более умеренное решение, а именно — послать свой флот к берегам Истрии, где должны были высаживаться войска Ос-


s
s
at
ф
»
з
s
ф
О
Рн
CS
S
PQ
С рисунка неизвестного художника


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
657
суны, наблюдать за ним и удерживать его от покушений, которые он мог сделать в отношении их морских баз, находившихся у него перед глазами.
Самые твердые решения людей покоятся большей частью на ясном сознании тех опасностей, с которыми они связаны. Это сознание приучает, в конце концов, дух к самым страшным сторонам этой опасности. Но в то же время успешный результат принятого решения в такой степени зависит от этих деталей опасного плана, что незадолго до выполнения его нелегко что-либо менять в нем, не угрожая крахом всему делу. Этого как раз опасались теперь Рено и капитан в отношении своих соучастников в заговоре. И внезапная мобилизация венецианского флота была для них очень чувствительным ударом, потому что им во всяком случае надо было что-то менять в своем плане. Была уже слишком глубокая ночь, чтобы начать выступление немедленно. Прежде чем будут приняты необходимые мероприятия со стороны малого флота и войск из Лазаретты, наступит день. Хейлот обязательно натолкнулся бы на людей, которые возвращаются к флоту. То распоряжение, которое было сделано по венецианскому флоту, было так благоприятно, как только могли желать заговорщики: этот флот уходил в другую сторону от кораблей Хейлота. Взвесив все, решили предоставить этому флоту необходимое время, чтоб удалиться. Единственный вопрос заключался в том, должны ли капитан, Ланглад и три бомбардира выполнять приказы сената. Присутствие их, и особенно капитана, в Венеции для участия в выступлении казалось обязательным. Но как раз именно он меньше всего мог освободиться от обязательств, которые на него накладывало решение сената, так как тот видный пост, который он занимал во флоте, делал его отсутствие более заметным, чем кого-либо другого. Так как большинство других моряков-заго- ворщиков несло службу на его кораблях, то его присутствие во флоте возмещало их отсутствие там, и больше того — он мог сделать их отсутствие там незаметным. Было поэтому решено, что уехать должен только он один вместе с Лангладом, который по своей службе был подчинен генералу флота. Иначе обстояло дело с тремя бомбардирами: отпустить их значило поставить на карту все предприятие. Генерал спросил о них, как только увидел капитана. Капитан ответил: он-де подозревает, что они скрываются у проституток, как и некоторые офицеры с его кораблей, которых он 768
42


658
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОД-БЕДЕМАРА
нигде не находит, и та поспешность, с которой пришлось возвращаться, не дала ему возможности всех их найти. Но именно эта спешка помешала генералу произвести строгое расследование и ожидать его результатов.
Перед своим отплытием капитан постарался на минуту повидать наедине Жаффье и просил его быть его заместителем при Рено в ночь переворота. Он уверял Жаффье, что он никогда не решился бы покинуть теперь своих друзей, если бы не имел полной уверенности в его мужестве; на него же он полагается, как на самого себя* Во время этих слов он внимательно смотрел в лицо Жаффье, но последний, которого действительно тронули эти знаки внимания и почтения, отвечал с выражением величайшего усердия, верности и благодарности, которые должны были ликвидировать все подозрения. Это была последняя вспышка его умирающей решимости. Когда он уже не имел перед глазами единственного человека, который еще мог его удержать, он снова оказался во власти мучительной неизвестности. Трагические чувства обуревали с некоторого времени его душу. Теперь, когда решающий момент был так близок, его охватил непреодолимый страх. Опустошение, огонь, кровавая баня, которая нависла угрозой над венецианцами, вызывали чувство глубокого сострадания, и его воображение рисовало ему в ужасающих красках всю эту картийу. Со всех сторон слышался ему крик детей, стариков, которых убивали, вопли женщин, предоставленных грубой распущенности солдат. Обрушивающиеся дворцы и храмы, охваченные огнем, священные места, залитые невинной кровью, — все эти картины неотступно стояли перед его глазами. Венецию, этот трагический город, достойный того, чтобы его оплакивать, когда-то владычицу моря, которая сломила счастие оттоманов и гордость Испании, — он видел ее теперь в пепле и в цепях, залитую кровью своих жителей. Каждый шаг по улицам города увеличивал это чувство возмущения. Дома знатнейших лиц республики были теперь уже помечены тайными знаками — частью для распознавания их намеченными поджигателями, частью затем, чтобы заговорщики могли их отличить и верней наметить свои жертвы. Мимо этих знаков смерти проходили ежедневно обитатели этих домов, не подозревая их смысла. Ужасающая дрожь охватила Жаффье при взгляде на все это. Он был уже не в силах отогнать от себя эти ужасающие образы. Более упрямые, чем фурии из сказок, они преследовали его


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
659
повсюду и не оставляли его ни на минуту в покое. Но предать своих друзей — бесстрашных, умных, незаменимых каждый в той роли, которую он выполнял! Нужно было бы несколько столетий, чтобы свести вместе такое количество необыкновенных людей. И теперь, когда они намерены сделать свои имена незабвенными для последующих поколений и пожать плоды величайшего предприятия, которое когда-либо могло придти в голову обыкновенному человеку, теперь он должен вырвать у них эти плоды и уготовить им столь же позорную, сколь и страшную смерть! Ибо кто не знает тайного суда венецианцев или их тюрем, которые больше, чем самые страшные пытки других народов, способны поколебать мужество самых стойких. Эти последние размышления ударили по слабой струне души Жаффье и укрепили его в первоначальных намерениях. Сострадание в отношении его друзей превысило в его душе жалость к городу, подлежавшему разрушению, и в таком состоянии нерешительности он оставался до вознесенья, каковой день был назначен теперь для выступления.
Уже утром этого дня получилось известие от капитана. Он писал, что находится во флоте и что его нужно известить о том, когда выступают левенштейновские войска из Лазаретты; его можно найти вместе с флотом в районе Мурано. Он будет ожидать этих известий, прежде чем начнет действовать сам. Хейлоту были посланы обещанные проводники. Некоторые из подговоренных заговорщиками лиц проникли в башню Прокураций на площади св. Марка и по случаю праздничного дня устроили попойку с караульными солдатами, с которыми они были знакомы. Они подсыпали усыпительного снадобья в их напитки, и это очень скоро оказало свое действие. Тем временем офицерам были даны необходимые распоряжения, чтобы захватить дома наиболее опасных сенаторов и умертвить их владельцев. Каждому был указан тот дом, которым он должен был овладеть, а также каждому из главарей заговорщиков и других офицеров указаны места, которые они должны были занять, группы солдат, которыми должны предводительствовать, место, где их нужнр принять, пароль, который надо назвать, и путь, по которому надо их вести. Такие же очень точные указания были сообщены войскам Ле- венштейна, испанцам с малого флота и тысяче голландцев, которые уже находились в городе. Наконец, не вызывающие подозрений


660
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВЕДЕМАРА
люди были посланы на корабль (фуста) совета десяти; они нашли пушку корабля годной для стрельбы.
Жаффье был приглашен присутствовать на бракосочетании дожа с морем, так как это был последний день церемонии. Вид этого общественного подъема и веселья усилил его чувство сострадания. Спокойствие несчастных венецианцев, которые были так далеки от мысли, что стоят на краю гибели, терзало его душу, и он вернулся в состоянии еще большей нерешительности, чем когда-либо. Но делу двенадцати столетий и такого количества выдающихся умов не могло быть суждено погибнуть от мести одной чужеземной любовницы и кучки отчаянных злодеев. Гений-хранитель республики указал Жаффье путь, на котором он рассчитывал спасти и Венецию и своих друзей. Он посетил секретаря совета десяти Бартелеми Ко- мино, сказав ему, что он немедленно должен раскрыть нечто, касающееся блага республики. Но сначала дож и совет десяти должны вынести решение о помиловании и обязаться торжественной клятвой провести это решение через сенат. Это помилование касается жизни двадцати двух заговорщиков, которых он назовет. В противном случае пусть они не надеятся вырвать у него его тайну самыми страшными мучениями. Без этого обещания о помиловании ничто на свете не в силах вырвать у него хотя бы одно слово. Совет десяти был немедленно созван, и он тотчас же послал за дожем, чтобы получить от него то обещание, которого требовал Жаффье. Ни дож, ни совет десяти не отказывались его дать, и Жаффье, который теперь вполне успокоился, открыл им весь заговор. Дело показалось им столь ужасным и столь чудовищным, что они не могли сразу этому поверить. Но так как было легко убедиться в правильности сообщения но любой детали заговора, то Комино был послан для этого в Прокурации. Он сообщил, что застал весь караул в состоянии глубокого сна. Затем его послали в арсенал. Здесь он долго не мог найти никого из офицеров, которых назвал Жаффье. Наконец, один из служителей, напуганный его угрозами, показал ему одну маленькую дверь, которую он приказал взломать, после того как несколько раз тщетно стучался в нее. Он нашел офицеров у трех бомбардиров, которые заканчивали приготовление бомб. Он спросил их, почему они работают в такой большой праздник и почему они не открыли ему на его стук. Они ответили ему, нисколько не смущаясь, что бомбардиры намерены завтра утром отплыть во флот; генерал флота


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
661
приказал им привести с собой большое количество бомб. Так как наличие их было недостаточно, они попросили других помочь им в их приготовлении. В виду того, что дело очень срочное, они не могли праздновать этот день, а чтобы не вызывать нареканий, они заперлись в уединенном месте арсенала, где он их и нашел. Хотя Комино ничего не мог возразить на такой ответ, он приказал их арестовать. Совет десяти, страх которого все возрастал, послал теперь к гречанке, но там никого не нашли. Люди, которые усыпили караул на башне, как только увидели Комино, упали на пол и притворились пьяными вместе с другими. Когда же он удалился, они так изобразили угрожающую им опасность, что Ноло, Роберт, Равел- лидо, Вилла-Меццана, Дюран, Тернон и Роберт Брюллард, которые все время находились у гречанки, не теряя минуты, сели все вместе с нею в одну из лодок, которые были предназначены для переброски левенштейновских войск из Лазаретты, и благополучно выехали из Венеции. Это бегство было большой неудачей для совета десяти. Было решено немедленно произвести обыск в домах испанского и французского послов. Пришедшие очень вежливо попросили впустить их, так как дело идет о благе республики. Французский посол согласился без возражения, и Рено был взят вместе с Лоренцо Брюллардом и Брибе, но Бедемар категорически воспротивился обыску. Он ссылался на все прерогативы своего поста, и когда, в конце концов, к нему вошли насильно, он выразил резкое возмущение и заявил самый решительный протест против этого беззакония. В его доме было найдено оружие больше чем на пятьсот человек, шестьдесят петард, огромное количество пороха, бомб и других вещей этого рода. В его присутствие была произведена точная опись всего этого при непрерывных издевательских замечаниях с его стороны.
В тот момент, когда эта опись была доставлена в совет десяти, Бренвилль и Теодор, двое из главарей заговорщиков, вместе с одним аристократом из дома Вальер, попросили их принять. Они также узнали уже, что все открыто, и так как для них были отрезаны все пути к бегству, поскольку после отплытия гречанки все выходы из гавани были закрыты, они изобразили дело так, что они добровольно явились предупредить совет о заговоре. На этот пугъ толкнул их этот аристократ, которого они раньше знали по Фландрии. Они были задержаны, а тем временем были произведены облавы во


662
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
всех трактирах, гостиницах и известных местах, где могли жить иностранцы. Были арестованы все имевшие офицерское звание голландцы, французы, испанцы, валлоны, неаполитанцы, миланцы — всего в количестве более четырехсот человек.
Почти в то же время, когда это происходило, в Венецию с чрезвычайной поспешностью прибыли два французских дворянина: Валтасар Жувен и Габриэль Монтекассино. Они были приглашены своими земляками прибыть в город, чтобы принять участие в большом заговоре, который был накануне выполнения. Но коннетабль Ле- дигьер, штатгальтер Дофине, с которым они находились в родственных отношениях, категорически отсоветовал им участвовать в столь темном деле. И, наоборот, по его совету они отправились в Венецию, чтобы предупредить об этом сенат, пока еще не поздно. Их очень горячо благодарили и просили подождать, пока сенат не обсудит вопрос о той награде, которую им надлежит получить. Тем временем наступил день, сенат собрался, и маркиз Бедемар потребовал аудиенции. Она была ему дана из простого любопытства. Теперь слух о заговоре распространился уже по городу, смятение и возмущение были неописуемы. Чернь в общем узнала, что инициаторами заговора были испанцы, и направилась ко дворцу посла, чтобы туда ворваться. Наиболее разъяренные собрались даже поджечь его, когда прибыли люди из сената, которые должны были сопровождать маркиза на его аудиенцию. Народ надеялся, что сенат теперь жестоко расправится с ним, и выпустил его из дома. Сопровождаемый проклятиями, предстал он перед сенатом. Он начал с энергичного протеста против тех насилий, которые были допущены в отношении его дома, и сопровождал свой протест гордыми открытыми угрозами, что он не оставит это нарушение международного права безнаказанным. Большинство сенаторов было немо от изумления. Они боялись, что он, быть может, еще имеет неизвестные им возможности, чтобы привести свой план в исполнение. Наконец, слово взял дож и сказал, что Бедемару ответят на всю эту неуместную брань, если он предварительно объяснится по поводу тех военных приготовлений, которые были у него обнаружены. Так как он является как будто сторонником мира, то все эти приготовления нельзя не считать весьма подозрительными. Бедемар возразил, что он не понимает, как люди, способные следовать голосу разума, в состоянии оправдывать подобное оскорбление столь грубым предлогом.


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
663
Они знают так же хорошо, как и он, что он много раз хранил у себя такие же запасы оружия для посылки их в Неаполь и в Тироль. Ведь всему миру известно, что нигде его не вырабатывают лучше, чем в городах республики. Что же касается бомб и других вещей этого рода, то несколько весьма искусных мастеров этого дела предложили ему свои услуги, и он из любопытства заказал им кое-что сделать в его доме. Здесь дож прервал его и сказал, что эти мастера были презренные люди — позор человеческого рода. Вместе с тем он показал послу рекомендательное письмо штатгальтеру миланскому, которое было найдено в бумагах Рено наряду с другими письмами от герцога Оссуны. Бедемар ответил, что заявлял уже достаточно часто, что не думает считать себя ответственным за поведение этого герцога: рекомендательное письмо, насколько он помнит, было дано одному французскому дворянину, которого ему рекомендовал французский посол и который хотел иметь этот документ в Милане в связи с одним обстоятельством частного характера; впрочем, он не считал нужным вмешивать республику в эти частные дела. Дож увидел из этих ответов Бедемар а, что он может давать их без конца. Он ограничился лишь тем, что со всей серьезностью указал на все злодейство его замыслов и закончил заверением, что никто из них не допускает мысли о малейшем участии во всем этом деле короля, его повелителя. Бедемар ответил на это выражением величайшего возмущения со стороны благородного человека, честь которого незаслуженно запятнана: он принадлежит к нации, ум и храбрость которой настолько известны, что ей не надо выдумывать никаких фальшивых средств, чтобы погубить своих врагов; король, его повелитель, имеет полную возможность раздавить их открытой силой без всяких заговоров, и в этом они, быть может, скоро убедятся. После этого он покинул зал, не поклонившись, без слова прощания. Сопровождавшие попросили его подождать несколько минут в соседней комнате, пока сенат отдаст необходимое распоряжение относительно его отъезда. Вне себя от ярости он не ответил ни слова и позволил вести себя куда угодно. Народ, собравшийся на площади, хотел его растерзать, как только он будет отпущен из сената. Но в этот промежуток времени люди, посланные сенатом в его дом вместе с караулом, отправили водой его слуг и его драгоценности. После этого его самого провели потайным ходом под надежной охраной на хорошо воору¬


664
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВЕДЕМАРА
женную бригантину. Народ бушевал по случаю того, что он ускользнул, делал чучела, изображавшие его и герцога Оссуну, и расправлялся с ними так, как хотел бы расправиться с ними живыми, если б они попали в его руки.
Одновременно генералу флота был послан приказ немедленно сбросить в море капитана Жака Пьера, Ланглада и других офицеров, которые были связаны с капитаном. Так как ожидали, что все они находятся наготове, то самый приказ был доставлен на судне не венецианской постройки, дабы не было предположений, что оно идет из Венеции. Экипажу судна было дано предписание сделать большой кружный путь и тем создать впечатление, что судно идет не со стороны Венеции, а с другой (Стороны. После этого стало известно, что капитан всю ночь находился в состоянии ожидания и перебрался на лучший свой корабль, как только прибыло судно, как если бы он подозревал истину и на всякий случай хотел подготовиться к защите. Вероятнее же, что он воздерживался пойти в открытую, потому что страх еще не был основательным. Генерал, не теряя ни минуты времени, послал двух надежных и не вызывавших подозрений людей на корабль капитана. Они появились на корабле, скрыв оружие, нашли его одного, приблизились к нему как ни в чем не бывало, вонзили ему в грудь свои кинжалы и сбросили его в море так, что никто ничего не заметил. Таким же путем и так же тайно были убраны с дороги Л англ ад и 40 офицеров.
Рено тем временем был подвергнут в Венеции допросу и держался так, будто он ничего не знает. Напрасно предъявляли ему найденные у него рекомендательное письмо к дону Педро, испанский паспорт во все страны, находящиеся под испанским господством, различные векселя на значительные суммы и тысячу золотых пистолей. Он заявлял: ни с испанским послом, ни с штатгальтером Милана он незнаком, паспорт и рекомендательное письмо подложил в его бумаги какой-либо злоумышленник, векселя и деньги он признает своими, это — последние остатки его состояния. Он выдерживает весь арсенал пыток и не говорит ничего кроме того, что он — бедный, честный старик, благородный человек, и бог покарает за него. Ему обещают освобождение от наказания, но он упрямо молчит. Наконец, после того как его много раз подвергали всевозможным истязаниям, он был удушен в тюрьме и, как изменник, повешен публично за одну ногу. Так же были наказаны три бомбардира, лейте¬


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
665
нант графа фон-Нассау, Брибе, Лоренцо Брюллард и два офицера из арсенала, после того как они вынесли пытки с такой же твердостью. Бренвилль, Теодор и более трехсот офицеров были тайно задушены или утоплены.
Напрасно напоминал несчастный Жаффье дожу и совету десяти о клятвенном обещании. Это обещание было нарушено лишь после долгого и зрелого обсуждения. Многие были даже за то, чтоб его выполнить в точности. Но всеобщее возмущение и еще не прошедшее чувство страха оказались сильней добросовестности. Для оправдания нарушения клятвенного обещания приводился тот довод, что о заговоре стало известно своевременно и без Жаффье от двух французских дворян и что поэтому сенат в праве считать открытие заговора Жаффье несуществующим. Впрочем, делалось все возможное, чтобы облегчить ему его долю. Ему предлагали деньги, предлагали службу. Он отверг все это, он требовал только сохранения жизни его друзей и, полный отчаяния, покинул Венецию. Когда сенат узнал об этом, он послал ему распоряжение в течение трех дней, под страхом смертной казни, покинуть пределы Венецианской области, а также четыре тысячи цехинов, которые его заставили взять. Но совесть продолжала его мучить. Тем временем он узнал, что предприятие под Брешией еще могло удаться. Жажда отомстить сенату толкнула его отправиться в Брешию. Но в бумагах заговорщиков сенат нашел указание на это предприятие. Немедленно туда были посланы войска, чтоб овладеть важнейшими пунктами и предупредить выступление. Некоторое количество испанцев пробралось в город, и все погибли. Жаффье, который отчаянно дрался во главе их, был схвачен, привезен в Венецию и несколько часов спустя сброшен в море.
Со смертью этого несчастного спокойствие вновь восстановилось в этом большом городе, и первой заботой сената было получить от испанского двора другого посла. На этот пост был назначен дон Луи Браво с приказанием немедленно отправиться на место. Беде- мар, как полагалось, дал ему необходимые инструкции, которые почти целиком сводились только к двум пунктам. Пункт первый: он должен при всяком случае открыто порицать поведение своего предшественника и в маловажных вещах делать обратное тому, что делал Бедемар. Пункт второй: во всех обстоятельствах, когда дело


666
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
будет идти о прерогативах республики, руководствоваться сочинением «Squittino della libertà Veneta». Выражения, в которых он в различных местах инструкции упоминает об этом сочинении, как бы ни были они осторожны, позволяют судить о его явно любовном отношении к этому произведению.
Сенат издал во всех областях венецианского государства распоряжение, категорически запрещающее приписывать какое-либо участие в заговоре испанскому королю или испанцам. Два француза, которым хотели выразить признательность за открытие заговора, получили дар в тридцать тысяч дукатов. Дон Педро отозвал полностью все свои войска и передал Верчелли. Герцог Оссуна выпустил на свободу жену и детей капитана и осыпал их благодеяниями. Маркиз Бедемар был назначен своим двором штатгальтером Фландрии и несколько лет спустя получил от Рима звание кардинала. Но, разумеется, ничто в мире не могло уже возместить такому человеку, как он, того, что он потерял в Венеции.


П РИМ ЕМАН ИЯ


ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ ОТ ИСПАНСКОГО ВЛАДЫЧЕСТВА
2. 	Филипп II. . . страшная сила которого грозит поглотить всю Европу•.. После того как отец Филиппа, Карл Y, сложил с себя корону в пользу сына, Филиппа II, Испания владела в Европе следующими странами и провинциями: Франш-Конте, Нидерландами, Миланом, Неаполем, Сицилией, Сардинией, а при Карле Y — австрийскими владениями Габсбургов. Кроме того в 1580 г. была завоевана Португалия.
3. ... свободная бедность — его высшее благо, его слава, его добродетель. Шиллер здесь имеет в виду жителей прибрежной полосы, т. е. население Голландии и Зеландии.
— ... торговый люд... бдительно хранящий законы, ставшие его благодеш телями. В данном случае говорится об областях Нидерландов с наиболее развитой 'торговлей, как Брабант и Фландрия.
— Новая истина, отрадная даря которой. . . Речь идет о протестантизме.
— ... опереться на старинный трактат... Здесь Шиллер мог иметь в виду либо «Общественный договор» Руссо, согласно которому государственные устои сложились в древности на основе общественного договора (см. сочинение Руссо «Contrat social»), либо конкретный договор нидерландских провинций с князьями, например так называемую «Большую привилегию», полученную штатами от гер- :цогини Марии.
4. .. корыстолюбие его наместника. Речь идет о герцоге Альбе.
— ... гродит преждевременной могилой ее нежной молодости. Нидерландцы в борьбе с испанскими войсками несколько раз сами сносили плотины и заливали свою землю морскими водами.
5. Карл Анжуйский делает покушение.. . Карл Анжуйский, совершивший в 1583 г. нападение на Антверпен.
— ... на радвалипах своего соседа. . . Имеется в виду Германия, которая испытала огромное опустошение в Тридцатилетнюю войну. Часть ее населения эмигрировала в другие страны, в том числе и в Нидерланды.


670
ПРИМЕЧАНИЯ
5. ... бер рксплоатации своей страны. . . Испания, кроме доходов от своих европейских владений, получила огромное количество драгоценных металлов из этих американских колонии, прежде всего богатых серебром Перу и Боливии.
6. ... вместе с «Армадой»... «Армада» — огромный флот в 160 судов, который был послан Филиппом II в 1588 г. на завоевание Англии. Флот был разбит бурей и потерял половину больших судов и треть экипажа.
— По мере того как деньги становились дешевле. .. В результате открытия Америки с ее огромными запасами золота и серебра добыча благородных металлов резко удешевилась, а благодаря уменьшению затрат труда на производство золота и серебра поднялись все цены. Вместе с тем в огромной степени возросло и производство этих металлов. По данным Зетбера, мировое производство золота равнялось:
1432—1520 гг.: золота— 5 700 кг
серебра — 47 000 »
1581—1660 гг.: золота— 7 370 »
серебра — 419 000 »
При этом доля Испании равнялась:
1581—1600 гг. — по золоту — 4 390 кг
35 серебру — 347 600 »
Иными словами, больше половины производства золота и почти все производство серебра было монополизировано Испанией.
Что касается роста цен, то этот рост за полтора столетия после открытия Америки определяется исследователями с большими колебаниями, но в среднем в 2,25 раза, а рост цен на хлеб в Испании гораздо больше.
7. ... укрепляла свои ост-индские владения. Для установления непосредственных сношений с Индией, продукты которой (главным образом пряности) нидерландцы получали раньше через Лиссабон, была организована «Компания для дальних стран» («Compagnie Van Verre»), пославшая первую торговую экспедицию в Индию в 1593 г. После этого был организован ряд компаний, и нидерландцы постепенно вытеснили из Ост-Индии торговлю испанцев и португальцев.
9. .. . брарды правления. . . держала в своих руках женщина. Маргарита Пармская, сестра короля Филиппа II.
11. ... возглавила своим принцем крови.. . Франциск Анжуйский, младший брат французского короля Генриха III.
13. Клавдии Цивилис — предводитель батавов и других германских племен, восставших против римского владычества в 70-х гг. н. э.
14. «Компромисс» — Филиппу II. «Компромиссом» назывался союз нидерландского дворянства, заключенный 4 ноября 1565 г. Он обязался сохранять верность королю и в то же! время оберегать свободу и права своей страны.


ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
671
19. .. . она была придумана. Имеется в виду последующее присоединение Нидерландов к Испании.
20. ... произведениям Востока был открыт новый путь в Европу. .. В данном случае Шиллер говорит о X и XI столетиях. Новый путь восточным товарам в Европу открыли в этот период венецианцы, которые господствовали со своим флотом в Адриатическом море и вели торговлю с арабами Египта и Сирии. В Западную Европу эти товары проникали через Бреннерский проход в Альпах. После крестовых походов эта роль Венеции еще более усилилась, особенно в сношениях с Левантом (Тир, Сидон и т. д.). К венецианцам перешла тогда глав ная часть торговли Византии. Позже через Средиземное море пошли в Европу товары из Индии, которые до этого шли сухим путем до Черного моря, а из Черного моря попадали в Балтийское по Днепру.
22. Английская шерсть, которую импортировали на кораблях. .. Как известно, Англия до XVI века большую часть своей шерсти вывозила в Нидерланды. Ее суконная промышленность начала быстро развиваться лишь с XVI века, когда вывоз шерсти составлял 80°/о всего ее экспорта.
— От вендских городов... Так называлась группа городов в Ганзейском союзе, в числе которых были Любек, Штральэунд и другие.
23. Ганзейский союз — союз германских торговых городов, возникший в средние века и создавший торговые артерии между юго-западом и северо-востоком Европы. В Нидерландах основным центром был Брюгге.
— ... обширным источником обогащения. Хотя Амстердамский банк был основан лишь в 1600 г., но частные банкирские конторы существовали значительно раньше. Особенно развивалась их деятельность во время ярмарок.
27. . .. гордой надписи, украшавшей ее. Надпись на Антверпенской бирже гласит.: S. P. Q. A. In usum negotiatorum cujuscumque nationis ac linguae, urbisque adeo suae ornamentum anno MDXXXI a solo extrui cur, т. e. «Совет и граждане Антверпена построили в 1531 г. это здание для пользы купцов всех стран и языков, а также для украшения родного города».
28. ... предприимчивых купцов. Словами wagende Kaufleute Шиллер передает англиское merchants adventurers, т. е. купцы-авантюристы, купцы, занимавшиеся внешней, преимущественно заокеанской, торговлей.
— ... изобретено книгопечатание. В тексте Шиллера ошибочно указан 1482 г. вместо 1428 г. Кроме того в дальнейшем было установлено, что книгопечатание было изобретено не голландцем Костёром, а немцем Гутенбергом.
41. .. . трехсот фландрских миль.. . Фландрская, или бельгийская, миля равняется километру.
— . .. имуществ духовенства. Английский король Генрих VIII провозгласил себя, в 1534 г. главой церкви и конфисковал имущество монастырей. Кроме того духовенство обязано было платить королю одну десятину всех своих доходов.
44. ... во время управления короля-мальчика. Французский король Карл IX вступил на престол в возрасте десяти лет.


672
ПРИМЕЧАНИЯ
44. ... бедствиями и мерзостями. Шиллер говорит здесь о гражданской войне и последствиях войны с Испанией.
— ... еще не окрепшую церковь, т. е. англиканскую церковь, основанную после разрыва с Римом.
56. ... военные приготовления Солимана... Солиман Великий или Великолепный— знаменитый турецкий султан (1520—1566), отвоевавший у христиан ряд территорий, в том числе большую часть Венгрии.
61. ... в рыцари Золотого руна... Об ордене Золотого руна см. примечание к стр. 495.
71. ... ужасающий обет спасителю. Выйдя на берег, король, как передают, сказал, что провидение спасло его, чтоб он искоренил еретиков.
72. Тридентский, или Триентский, собор, созванный папой Павлом II в городе Триенте в 1544 г. и открывшийся в декабре 1545 г., был собран по настоянию Карла V для борьбы с злоупотреблениями римской церкви и разрешения ряда сложных вопросов вероисповедания, главным образом для осуждения про* тестантства.
После длительных заседаний и перерывов закрыт по решению папы Пия IV, в 1564 г. утвердившего его постановления. В декретах собора изложены дощаты католической веры, в которых предано анафеме учение протестантизма. Постановления собора были приняты сразу Португалией, Савойей, Венецией и Польшей. Филипп II приказал опубликовать в своих владениях постановления собора с некоторыми оговорками.
74. Он не надел присланного ему из Рима пурпура... Кардиналы носят пурпурные мантии, служащие внешним признаком их сана.
81. Радостным въездом (joyeuse entrée) называлось торжество въезда владетельного принца в свою провинцию или город; при этом въезде он давал обычно какие-либо новые привилегии или подтверждал старые. В данном случае речь идет о клятве, которую давали герцоги Брабанту в том, что будут блюсти свободу страны.
84. ... после поражения, нанесенного ему турками. .. Испанцы потеряли в результате этого поражения} Джерба в Тунисе.
86. ... из рук жандармов... Шиллер употребляет здесь итальянское слово «сбирро» (sbirro), что означает сыщик, жандарм.
94. ... легла в основу герба республики. Эти связки стрел, которые были, вероятно, символом борьбы против испанской монархии, превратились впоследствии в государственный герб семи объединенных провинций.
95. .. . смеялась над «панталонами» Мазарини.. . Во время управления Маза- рини, который, как и Гранвелла, был кардиналом, боровшиеся с ним широкие круги оппозиции создали целую литературу (сатиры, эпиграммы, памфлеты ит. д.), которая была направлена лично против него и носида название «мазарн- над». О многочисленности этой литературы говорит тот факт, что Моро набрал для издания ее в 1863 г. целых пят?» томов.


ИСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
673
99. . .. доверил ему, наконец, свои испанские земли. .. Гранвелла не был испанцем. Король же не хотел иметь в составе самых близких советников не- испанца. Этим объясняется то, что он долго держал Гранвеллу на ответственных постах за пределами Испании.
101. ... он был бы, пожалуй, Томасом Мором или Ольден-Барневельдом. Томас Мор — знаменитый автор «Утопии». Иоганн Ольден-Барневельд (1547— 1619) — один из выдающихся политических деятелей Нидерландов, руководитель республиканцев, в области религиозной — сторонник арминьян. Был казнен в возрасте 72 лет якобы за нарушение Утрехтской унии (Утрехтская уния — союз протестантских провинций Нидерландов).
105. . . . отомстить за смерть ртого невинного. Дело идет о смертной казни «бывшего монаха ордена кармелитов Христофа Смедта (известного под именем Фабрициуса), порвавшего с католичеством и проповедывавшего в Амстердаме евангелие.
108—109. . . . отвергнув его посла. .. При возникшем споре между представителями Франции и Испании по вопросу о председательствовании на соборе папа не поддержал представителя Филиппа II.
127. ...уполномоченных адмирала Колиньи. . . Граф Колиньи, получивший в ^дальнейшем чин адмирала, — известный вождь французских протестантов в религиозных войнах. В 1560 г. открыто объявил себя кальвинистом. Совместно с Конде был руководителем гугенотов в междоусобных войнах. Погиб во время "Варфоломеевской ночи.
138. Император Юлиан, страшнейший враг. . . Император Юлиан, или Юлиан Отступник, как его принято называть в христианской церкви, пытался реставрировать язычество. Проявил большой талант и ловкость в борьбе с христианством. Погиб в 363 г. во время персидского похода.
141. . . . рнаменитый Балдуин.. . Франц Балдуин (1520—1573) — знаменитый французский юрист, историк и теолог. Был профессором права в Бурже, Гейдельберге, Дуэ, Париже, Анжере. За симпатии к реформации был приговорен ç изгнанию, после отречения прощен в 1563 г. Старался примирить католиков с протестантами. В Брюссель был приглашен Вильгельмом Оранским. Автор многочисленных работ по праву, истории и религиозным вопросам. Наиболее крупные его работы: «Исторический опыт комментария юстиниановских институций», «За- зконы 12 таблиц», «Введение в курс римского права», «Константин Великий», «О всеобщей истории и ее связи с юриспруденцией».
144. Отсюда и вралось название — «гёры». .. Эта версия происхождения слова «гёэы» не является единственной и безусловно достоверной.
147 Анабаптисты, или перекрещенцы, —наиболее демократическое и революционное течение в религиозных движениях XYI века, опиравшееся на трудящиеся низы, на эксплоатируемые массы крестьянства, ремесленников городов, мелкой буржуазии. Это религиозное течение резко отличалось от реформацион- яного движения буржуазии, как кальвинизм, и от лютеранства своими далеко иду- 7КЯ 43


674
ПРИМЕЧАНИЯ
щими плебейскими тенденциями в деле переустройства на началах мелкобуржуазного равенства всех социальных отношений тогдашнего общества. В анабаптизме- имелось огромное множество отдельных мелких течений и разветвлений, враждовавших между собой. Особенно интересно левое крыло анабаптизма, возглавлявшееся Томасом Мюнцером, руководителем крестьянского восстания в 1525 г_ В г. Мюнстере в течение двух лет (1533—1535) левые анабаптисты при поддержке городской бедноты держали в своих руках власть, образовав религиозно-коммунистическую общину. Кроме революционного крыла с «коммунистическими» уравнительными тенденциями, отрицанием частной собственности и т. д. и методами вооруженной борьбы с господствовавшими классами, существовало крыло непротивленцев, ждавшее избавления и наступления «царства божьего» мирным* путем. Анабаптисты делали целый ряд опытов организации трудовых коммун с общностью имущества. Наиболее известны коммуны моравских анабаптистов, которые существовали довольно долго, но затем разложились с развитием капитализма.
170. . .. нищими и грабителями. .. В этом месте, как и в ряде других, Шиллер обнаруживает свою неспособность понять революционный и по существу исторически прогрессивный характер наиболее демократических, плебейских религиозных движений. Он находится здесь во власти поповско-католической клеветы на движение народных низов против римской церкви и церковной* иерархии.
172. . .. много памятников, важных для истории и дипломатики. Дипломатикой называется прикладная дисциплина, имеющая своим предметом изучение подлинности исторических документов. Существует огромная литература, посвященная методам и приемам дипломатики, начиная с сочинений Конринга (1672), Папеброха (1675) и др.
174. ...спустя полстолетия. Неточность — надо «спустя столетие», потому7 что отец Адольфа Гельдернского, заключенный последним в тюрьму, умер там в 1477 г.
206. . .. граждане от всех четырех наций. Четыре нации, о которых идет, здесь речь, это — немцы, французы, итальянцы и испанцы.
219. ... из всей семьи он оставил только своего старшего сына... Король Филипп II приказал отправить младшего сына Вильгельма Оранского, известного под именем гр,афа Бейрена, в Мадрид и воспитать его там в преданности католической религии.
234. ... принц Конде и адмирал де-Колиньи.. . Принц Конде и адмирал Ко- линьи, как выше было уж© сказано (см. примеч. к стр. 127), были руководителями французских протестантов и тем самым противниками католической Испании. Вполне естественно, что они хотели напасть на испанские войска, отправлявшиеся на подавление протестантского движения в Нидерландах, и нанести^ им в пути поражение, когда им трудней всего было бы защищаться, не имея своего тыла. Карл IX отклонил предложение о мобилизации для этой цели армии* из гугенотов, потому что это войско усилило бы гугенотов и их вождей внутри*. Франции.


ПСТОРИЯ ОТПАДЕНИЯ ОБЪЕДИНЕННЫХ НИДЕРЛАНДОВ
675
235. ... в которых возродилась древняя македонская фаланта... Македонская фаланга, как особый вид построения войска, была введена царем Филиппом Ma- кедонским, отцом Александра Македонского, и очень сильно способствовала успехам македонского оружия. Построение ее состояло в том, что задние ряды выставляли вперед свои длинные копья, которые вместе с копьями передних рядов составляли одну сплошную стену копий, что дезорганизовало и опрокидывало противников, не умевших сражаться этим строем и не сразу научившихся принимать против фаланги контрмеры.
237. ... сделал потом пловучнн мост.. . Дело идет о сражении при Мюльберге в 1547 г., в котором император Карл V одержал победу над своими противниками — протестантами Шмалькальденского союза.


ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИ ЛЕТНЕЙ ВОИНЫ
259. . . . вплоть до Мюпстерского мира. Мюнстерский мир, или иначе Вестфальский мир, завершил Тридцатилетнюю войну. Он был заключен в 1648 г. в Мюнстере и Оснабрюке, в Вестфалии, оттуда и его название. Более подробно об этом мире см. конец последней книги настоящего сочинения.
— ... враждебные акты, которые предпринимал Филипп II против королевы английской Елизаветы. . . Об испанском короле Филиппе II см. в настоящем томе работу Шиллера «История отпадения объединенных Нидерландов от испанского владычества».
Елизавета (1533—1603) была королевой Англии с 1558 г. Она поддерживала гугенотов — во Франции, протестантов —1 в Германии и находилась во вражде с Испанией, в основном, разумеется, не по религиозным мотивам, а потому, что стремилась ослабить крупнейшие государства на континенте Европы, которые угрожали политическому могуществу Англии и были конкурентами в мировой торговле. Основное противоречие интересов по этой линии Англия имела с Испанией и Францией, отчасти с Австрией. Руководивший политикой Франции в период малолетства Людовика XIY кардинал Мазарини был правоверным католиком, но это не помешало ему поддерживать протестантских князей Германии в войне с Австрией и заключить формальный союз с протестантской Швецией, лишь бы ослабить Австрию, которая была так же католической державой, как и Франция.
Разгром «Армады» (см. примеч. к стр. 6) имел огромное значение для усиления прежде всего английского морского владычества и торговли.
— ... в жертву более чем столетней смуте. .. Имеется в виду весь период религиозных движений и войн, начиная с выступления Лютера в 1517 г. в Виттенберге.
260. Но свободной и непорабощенной вышла Европа ид ртой страшной войны. .. Та оценка, которую дает Шиллер последствиям Тридцатилетней войны, имеет мало общего с исторической действительностью. Эта война, не давшая решающего перевеса ни одной из борющихся сторон, но страшно истощившая всех, в особенности германские земли, задержала на целые полтора-два столетия •экономическое и политическое развитие Германии.


ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТИЕМ войны
677
261. Если бы не властолюбие Гиров... К могущественному дому Гизов принадлежал наряду с другими Генрих Гиэ, герцог Лотарингский, который в союзе с Филиппом II Испанским и папой воевал с французскими гугенотами. По приказу короля был убит его брат Карл Гиз, ставший после смерти брата во главе католической лиги, боровшейся с гугенотами.
262. ... были привержены папскому престолу. .. В отношении всей Италии это утверждение неправильно, потому что Венеция не была предана папскому престолу и на протяжении долгого периода находилась в резкой вражде с Римом.
266. . . . Шмалькальденским союзом. .. Шмалькальденский союз, в который вошли протестантские князья, был заключен в г. Шмалькальдене. В него вошли: курфюрст Саксонский, ландграф Гессенский, граф Мансфельдский и другие князья, а также города Бремен и Магдебург. В дальнейшем в союз вошел ряд других княжеств и городов. Союз имел своей целью оборону против Карла V Испанского, поставившего себе задачей подавление протестантизма в Германии и покорение протестантских государств. Шмалькальденская война (1546—1547) завершилась поражением союзников при Мюльберге. Мориц Саксонский, воевавший с протестантскими князьями, после этой победы изменил Карлу Y. Император был вынужден заключить в 1552 г. перемирие в Пассау, по которому воевавшие с Карлом Y князья получили амнистию. В 1555 году был подписан Карлом Y Аугсбургский религиозный мирный договор, согласно которому князья и вольные города получили право на свободу так называемого аугсбургского исповедания.
По этому миру был признан известный принцип: cujus regio, ejus est religio (буквально — чья страна, того и религия), т. е. народ должен был исповедовать веру своего правителя.
Основные положения аугсбургского исповедания были изложены сподвижником Лютера -— Меланхтоном.
272. Учение, распространенное Цвингли в Цюрихе и Кальвином в Женеве. . . Цвингли (1484—1531) — глава швейцарских протестантов. Кальвин (1508—
1564) происходил из северной Франции. Создатель и руководитель особого крыла в протестантизме, носящего его имя, т. е. кальвинизма.
274. ...вселенский собор... в Триденте (или Триенте). .. См. об этом примечание к стр. 72.
275. ... Фердинанд I. . . и его выдающийся сын, Максимилиан II.. . Фердинанд I — император германо-римский (1503—1563) ; Максимилиан II — сын Фердинанда, племянник Карла Y (1507—1576).
275. ... секта чешских и моравских братьев. .. Так называлась религиозная секта, основанная в XY веке Петром Хельчицким. С 1467 г. последователи секты отреклись от католичества и сами выбирали себе духовных руководителей. Отказались участвовать в войне против Шмалькальденского союза протестантов, за что; были изгнаны из Австрии.
Учение основано на возврате к первоначальному христианству, на безбрачии, отказе от войны и государственной службы.


ПРИМЕЧАНИЯ
678
282. ... католические чины опирались на компактаты.. . После победы гусси- тов при Таусе в 1433 г. было заключено соглашение с ними, названное «компактаты». По этому соглашению было признано за гусситами право причастия под обоими видами, а другие их требования признаны лишь условно и в сущности ликвидированы многими оговорками.
289. Многие члены соборного капитула в Кельне. . . Капитулом называется в системе католической церкви коллегия, состоящая при епископской кафедре и выбирающая епископа (утверждаемого потом папой).
290. Четыре протестантских голоса.*. Курфюрстами назывались князья Германии и архиепископы, которые имели право выбирать императора (от немецкого слова küren — выбирать).
Это право с XII века имели три духовных князя: архиепископы Майнцский, Кельнский и Трирский и четыре светских государя: пфальцграф Рейнский и герцоги Швабский, Баварский и Саксонский, а в дальнейшем, с XIV века, четырьмя -светскими курфюрстами были: пфальцграф Рейнский, герцоги Саксонский, Моравский и король Богемский.
292. ... из швабского имперского вольного города... Имперские вольные города имели права самостоятельных княжеств и на имперском сейме пользовались правами князей.
294. .. . согласно предписаниям Золотой буллы... Золотой буллой, принятой на Нюрнбергском сейме в 1356 г., назывался статут, устанавливавший порядок выбора императора курфюрстами и определявший права и обязанности самих курфюрстов. Золотая булла установила, в частности, неделимость владений курфюрстов и право наследования их.
295. ... юлихское наследство.. . Так называлось наследство герцога Иоганна- Вильгельма, умершего в 1607 г. и не оставившего наследников для своих владений: Юлиха, Берга и графства Марка и Ревенштейна. Спор длился до 1666 г., когда все эти владения, кроме Ревенштейна, были поделены между Филиппом, сыном Иоганна-Вильгельма, и курфюрстом Бранденбургским.
298. ...вражда Ганнибала к народу Ромула.., По древнему преданию, Ромул и Рем были первыми царями Рима. «Народ Ромула» — римский народ.
299. Кинжал Равальяка спас Австрию. . . Равальяк убил короля Генриха IV 14 мая 1610 г.
314. . .. герцог Савонский... — Карл-Эммануил I (1580—1630).
315. ... лично отправился в Лорето. .. Лорето — город в итальянской провинции Анкона с домом, где, по преданию, жила божья матерь. Это место пЬ- сещалось большим количеством католиков.
330. Заслуги его предка Морица. .. Имеется в виду герцог Мориц Саксонский (1521—1553), о котором говорилось выше в примечании к стр. 266.
333. Быстро раздувшаяся до громадных размеров при помощи бесплодного золота... Как известно, в результате открытия Америки испанцы получили в свои


ЫСТОРПЯ ТРИДЦ\ТИЛЕТНЕЙ войны
679
$)уки богатейшие золотые
и серебряные источники.
Их доля в мировой продук-
щии золота и серебра увеличивалась в следующих
темпах:
Годы
Доля золота
Доля серебра
1490—1519
13%
9°/о
1520—1544
41%
78%
1545—1560
64%
77%
1561—1580
85%
76%
1581—1600
59°/0
83 %
В рассматриваемом периоде начала Тридцатилетней воины, а именно 1601— Т620 гг., мировая продукция золота равнялась 8520 кг в год, или 23,1 миллиона золотых марок; мировая продукция серебра равнялась 423 тыс. кг, или 96,4 миллиона марок.
Располагая огромным запасом драгоценностей, полученных на основании обмена на продукты промышленности и земледелия, на обнове грабежа туземцев Америки и дешевой добычи в богатейших и поч*ги нетронутых месторождениях долота и серебра, испанцы предъявляли большой спрос на продукты промышленности и питания, производимые в других странах. Ценности за этот период быстро растут на всех рынках Европы и прежде всего в самой Испании, в стране, предъявлявшей наибольший спрос на продукты на тогдашнем очень узком мироном рынке. Рост цен на пшеницу в рассматриваемый период можно видеть из следующих данных: 1503 г. —100, 1558 г.—288, 1582 г.—433, 1600 г. — 556. Именно это обстоятельство дало основание Шиллеру говорить о бесплодном испанском золоте и о непрочности всех территориальных завоеваний испанцев.
334. ... приписывали министерству Филиппа III.*. Филипп III (1590—1621) — испанский король, сын Филиппа II. Наибольшим влиянием среди его министров пользовался герцог Дерма. Филипп III наследовал от отца огромный государственный долг в 140 миллионов дукатов, который из года в год увеличивался. Во время его правления было изгнано более 500 тыс. мавров, что очень подорвало сельское хозяйство и промышленность Испании.
В международных делах еще быстрее, чем при Филиппе II, начало сказываться в это время общее ослабление Испании.
337. . .. жертвой которой он и пал в конце концов. Речь идет о казни английского короля Карла1 Стюарта в 1649 г. во время английской революции.
— Христиан IV, король датский (1547—1643).
338. Густав Ва?аь король шведский (1496—1560).
— Густав-Адольф (1594—1632).
— Иоганн III, сын Густава Вазы от второй жены (1537—1592).
— Сигнуму ид (1566—1632).
339. Карл IX, король шведский, был регентом с 1599 по 1604 г. и королем «с 1604 по 1611 г.


680
ПРИМЕЧАНИЯ
339. ... шведская держава увеличилась на востоке значительными областями~ В 1627 году между Россией и Швецией был заключен Столбовский мир, по которому шведы получили Ингерманландию и Карелию.
340. ßra шведско-польская война. . . Вторая шведско-польская война продолжалась с 1617 по 1629 г., первая — с 1601 по 1611 г.
358. . .. шестьдесят миллионов талеров. У Шиллера в тексте стоит шестьдесят миллиардов талеров, что является очевидной ошибкой.
376. .. . Испания, ослабленная потерей своего американского флота с серебром.. . Этот флот шел из Мексики в Гаванну в 1628 г. и состоял из 20 судов, груженных серебром и колониальными товарами, общей стоимостью в 12 миллионов гульденов. Флот был захвачен адмиралом Голландско-Вест-индской компании-
390. . .. пособие в четыреста тысяч талеров. Талер — монета, имевшая в разное время различное содержание серебра. Наиболее известен прусский талер, равный 30 грошам по 12 пфеннигов в каждом. Стоимость талера в переводе и» серебряный рубль была от 1 до 1,75 рубля.
419. .. . быстрый поворот в ходе событий... Шиллер говорит здесь о вмешательстве Валленштейна в ход событий и дальше в своем изложении несколько» забегает вперед.
422. .. . библиотека иезуитов, которую он отправил в Упсалу. .. В Упсале был основан в 1477 г. знаменитый университет, которому Густав-Адольф пожертвовал свои фамильные богатства.
431. . . . взял на противоположном берегу Рейна Мышиную башню... Знаменитый замок на Рейне у Бигена, где, по преданию, погиб от посланных на него* мышей епископ Гаттон. Эта легенда передана в известной балладе В.- Жуковского.
442. . .. снаряд из фальконета... Фальконетом называлась старинная пушка небольшого калибра, стрелявшая свинцовыми ядрами.
458. .. . осторожный король не решился связать свою славу с химерическими планами зтой отчаянной головы... Фактически дело обстояло иначе, чем изображено здесь Шиллером: именно Густав-Адольф первым завязал в октябре 1630 г. сношения с Валленштейном. В начале 1631 г. он вместе с английским королем снова предложил Валленштейну выступить против Баварии и императора.
459. .. . мог наложить действительное вето на зто его стремление. Наоборот* сам Густав-Адольф, всегда отвергавший предложение чешских эмигрантов принять чешскую корону, предложил Валленштейну сан вице-короля чешского.
— Германии не нужны были две такие головы. Буквальные слова Валленштейна были: «Два петуха не могут ужиться на одной куче навоза».
462. Монарх потерял в Валленштейне драгоценнейший камень из своей короны. .. Шиллер намекает здесь на шутку, которая была в ходу в то врем»


ИСТОРИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ войны
68 t
в Вене и была основана на игре слов: тогда говорили, что у императора есть, шесть любимцев, а именно: три благородных камня (Edelsteine)—князья Лихтенштейн, Дитрихштейн и Валленштейн и три больших горы (Berge) — князь Эгген- берг, граф Верденберг и) барон Квестенберг.
476. ... Густав-Адольф оказался во главе почти семи десятитысячной
армии... Сам Густав-Адольф насчитывал у себя 16 тыс. кавалерии, 32 тыс. пехоты и 104 орудия.
483. . .. смотреть на себя как на главу своей партии. . . т. е. как на главу партии немецких протестантов.
490. ... он испускает дух под разбойничьими руками хорватов. Паж короля, который был тяжело ранен и все время оставался у трупа короля, передавал обстоятельства смерти Густава-Адольфа иначе, а именно: после второго выстрела герцог Лауэнбургский взял к себе на лошадь смертельно раненого и потерявшего сознание короля, положив его спереди перед собой, но, когда подвергся нападенйю всадников Валленштейна, бросил его и сам ускакал.
492. ... Паппенгейм, Теламон армии... Теламон прозвище Атланта, который, согласно греческому мифу, поддерживал своими плечами небесный свод. В греческой архитектуре теламонами назывались мужские фигуры, которые поддерживали вместо колонн крыши зданий.
495. .. . везший ему из Мадрида орден Золотого руна. .. Орден Золотого руна — один из самых древних орденов, учрежденный в 1430 г. в Брюгге герцогом Филиппом Добрым. Он был учрежден в связи с предполагавшимся новым крестовым походом, походом за «новым золотым руном» новых аргонавтов. (Аргонавты, по греческим сказаниям, были мореплаватели, отправившиеся добывать на корабле Арго золотое руно барана, увезшего Фрикса и Геллу.) Кавалерами ордена назначались лишь представители самых древних и знатных аристократических родов. Гросмейстерами ордена были представители испанской линии Габсбургов.
496. .. . если новейший католический писатель. . . Шиллер говорит здесь о И. Шмидте и его «Истории немцев», которую он многократно использовал в своей «Истории Тридцатилетней войны».
498. Целью его был императорский трон. .. Оксеншерна, наиболее осведомленный о намерениях короля, утверждал, что Густав-Адольф никогда не думал о германской короне и его цели ограничивались лишь Балтийским морем и его побережьем, Померанией и организацией протестантского союза германских государств.
500. .. . остановить победоносное шествие ртого гота... Так назвал Людовик XIII Густава-Адольфа.
502. Бренн — предводитель галлов, разбивший римлян на реке Аллии в 388 г^ до н. э- и захвативший весь город Рим, кроме Капитолия. Был разбит затем Ка- миллом.
— ...сын Сигизмунда, король Владислав... Польский король (1632—1648)-


682
ПРИМЕЧАНИЯ
521. . . . против такого противного договору новшества. .. Привлечение на театр военных действий союзной иностранной армии, не подчиненной Валленштейну, являлось явным нарушением договора, который был заключен между ним и императором.
539. . .. ирландцу капитану Деверу отдан кровавый прикар. Обстоятельства, предшествовавшие убийству Валленштейна,! и роль в этом отдельных лиц описаны у Шиллера не совсем точно, но эти отдельные частности не настолько существенны, чтобы на них останавливаться.
547. ...моровую BßBy, опустошавшую ремли более, чем меч и пламя. Моровая язва, или чума, вместе с тифом, дизентерией и массой всяких желудочных заболеваний, вызванных голодом и загрязнением питьевых вод, унесла миллионы человеческих жизней во время Тридцатилетней войны. Кроме того во время этой войны происходила массовая эмиграция немцев как в европейские страны, так и в Америку. Если во время нидерландо-испанской войны много нидерландцев эмигрировало в Германию, то теперь, наоборот, около десятка тысяч немцев ■бежали от ужасов этой войны в Нидерланды. В отдельных провинциях, например в Вюртемберге, население сократилось более чем в восемь раз. Во всей Германии, по Рюмелину, население сократилось вдвое. Если в 1620 г., по расчетам Шмоллера, население Германии равнялось 15 миллионам, то оно только в 1700 г., т. е. через 80 лет, вернулось к этой цифре., Потребовалось почти столетие, чтобы залечить раны Тридцатилетней войны. В огромной степени сократилось количество хозяйств как в деревне, так и в городе. Например, в Фрейбурге (Баден) в 1632 г. было 1765 хозяйств, а в 1650 г. — лишь 725. В Брегенце, на основании податных списков, в 1625 г. было 435 хозяйств, а в 1648 г. — лишь 300. Данные по другим городам дают ту же картину. Опустошения в сельском хозяйстве были еще более чувствительны. В хрониках, опубликованных Ламмертом, приводятся ужасающие факты из этого периода о людоедстве, об убийстве детей родителями для утоления голода, о пожирании крыс, мышей, трупов животных и людей. В Аугсбурге в 1634 г. поедали трупы людей, умерших от эпидемических заболеваний. В Нейштадте (Пфальц) в 1635 г. голодные вырывали из могил трупы, и кладбища приходилось охранять от такого вида мародерства. Подобные факты зарегистрированы в целом ряде немецких городов этой эпохи.
564. Сын его, Фердинанд III... Фердинанд Ш (1608—1657) продолжал Тридцатилетнюю войну до Вестфальского мира. После, заключения мира до 1654 г. должен был принимать меры к очищению территории от многочисленных остатков воинских отрядов и банд, грабивших население. Был довольно известным музыкантом и композитором.
571. Но полный }KHßHHf как Александр и Магомет II. . . Магомет II эль-Фа- тих (т. е. завоеватель) или Магомет Великий (1430—1481), сын султана Мурада. В 1453 г. взял Константинополь и закончил покорение Византии. Имел ряд побед и территориальных завоеваний в войнах в Сербии, Боснии, Персии, с венециан- цами и генуэзцами. Известен своей варварской жестокостью и безудержным развратом.


ПСГОРПЯ ТРИДЦА.ТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
683
572. ... в течение десяти лет не тронутом войною городе... Это не совсем ^так, потому что в 1637 г. город выдержал тяжелую осаду со стороны армии Баннера.
575. ... перемена на троне и в министерстве, вызванная смертью Людовика Kill.., Людовику XIII наследовал его сын Людовик XIV (1643—1715). В виду его малолетства страной управляли его мать и кардинал Мазарини. Последний
^умер в 1661 г.
576. Память об этом злополучном дне, который был повторен сто лет спустя при Росбахе... При Росбахе, близ Мерзербурга (в Пруссии), в 1757 году произошло знаменитое сражение между французско-имперской армией под командованием Субиза и армией Фридриха Великого. В этом сражении Фридрих, имевший в два с половиной раза меньше солдат, разбил французскую армию.
— ... у личной песенкой о французской храбрости. В связи с этим поражением тогда была в ходу острота: французы проиграли свой процесс в Ротвейле (местопребывание верховного имперского суда) и апеллировали в Лауфенбург (по-немецки «лауфен»—бежать).
578. ... предсказание, будто бы сделанное знаменитым Тихо Браге. .. Тихо Браге (1546—1601)—знаменитый датский астроном. На острове Гвеен, подаренном ему королем, была построена обсерватория, оборудованная для ученых занятий. В 1597 г. покинул Данию и поступил на службу к императору Рудольфу. Почти все его астрономические инструменты, купленные Рудольфом, погибли при сражении на Белой горе.
580. ...великий Тюренн... Тюренн, виконт Генрих де-ла-Тур д’Овернь, внук Вильгельма Оранского. Во время Тридцатилетней войны начал службу в качестве рядового, быстро выдвинулся, был назначен скоро полковником, а в 1644 г. 3,а быстрое взятие крепости Трино в Пьемонте произведен в маршалы. В 1648 г. действовал вместе с Врангелем в Баварии. Во время Фронды вместе с Конде воевал против правительства, но потом перешел на сторону последнего и был амнистирован. Известен рядом походов, например военными действиями против "Испании, походом во Фландрию в 1667 г. и т. д. Был убит в 1675 г. при Засбахе. Считался одним из лучших полководцев своего времени.
586. В юго-восточном углу этого озера. .. У Шиллера написано nördlich, что является очевидной опиской.


ПРИЛОЖЕНИЕ
ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА ПРОТИВ ВЕНЕЦИАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ В 1618 ГОДУ
615. .. . от караться от принципов папы Григория VIL . . Папа Григорий' VII Гильдебранд защищал идеал законченной теократии, т. е. полного и безусловного господства церкви во всей общественной жизни, лолного и безусловного- подчинения светской власти власти духовной. Все государи должны получать свою* .власть от церкви, неограниченным владыкой которой является папа. Григорий пытался проводить эти принципы в своей политике, и в отношении некоторых более слабых государей ему это удалось. Был на папском престоле с 1073 по 1085 г.
— ... Павел V сделал попытку снова пустить их в ход против Венеции. Павел V (Камилло Боргезе, 1522—1621), был избран папой в 1605' г. С большой энергией» защищал прерогативы папской власти в католических странах и имел серьезный конфликт на этой почве с Венецией, который кончился для него неудачно. Поводом к конфликту послужило то, что совет десяти присудил к тюрьме двух священников, обвинявшихся в педерастии. Папа потребовал’ их освобождения,, потребовал вообще отказа светского суда от разбора дел духовенства в общегражданских преступлениях, отказа от закона, запрещавшего духовенству приобретать земли и строить церкви без резрешения правительства. Все эти требования, которые отнюдь не вытекали ни из установившейся практики, ни из соотношения сил между республикой и Римом, были отвергнуты Венецией. Тогда папа наложил интердикт, т. е. запрет общественного богослужения, на всю- Венецианскую область. Венецианский сенат объявил интердикт недействительным, изгнал с территории республики иезуитов, а также всех священников, которые- не подчинялись распоряжениям государственной власти.
— ... спор был улажен. .. Венецианцы сделали лишь несколько чисто формальных уступок, по существу же папе пришлось отказаться от его претензии и даже согласиться на изгнание иезуитов с территории республики.
616. Этот народ нарывался ускоки. Ускоками назывались славяне, которые- бежали от турецкого ига к селились преимущественно на побережье и островах.


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-ВЕДЕ МАР \
685
Адриатического моря. Средоточием их была сначала крепость Клис, а по взятии ее турками — крепость Сень. Отсюда и из других своих мест поселения ускоки производили набеги на турок. Ускоков поддерживали Австрия, Венгрия и другие противники Венецианской республики. С Венецией ускоки находились во враждебных отношениях и совершали пиратские набеги также и на венецианские корабли. Для борьбы с ускоками венецианцы увеличили свой флот, крейсировавший близ побережья Далмации, увеличили гарнизоны в далматинских городах, но не могли окончательно раздавить и искоренить ускоков, которые меняли свои опорные пункты, пользовались поддержкой местных жителей и вели партизанскую борьбу. Их внутренняя организация напоминала организацию казаков и гайдамаков.
616. ... с герцогом Савойским Карлом-Иммануилом... Карл-Эммануил Савойский (1580—1630), сын Зммануила-Флиберта, значительно расширившего владения герцогства; вел многочисленные войны, в том числе с Францией.
619. ...кроме денег, которые текли в Пьемонт... Герцог Савойский, который владел частью Пьемонта, находился в дружеских отношениях с венецианцами и воевал с Испанией из-за Монферрато. Он истощил свои денежные ресурсы в этой войне и, получал финансовую поддержку от Венеции, за что в свою очередь обещал ей военную поддержку.
— ... можно было ожидать диверсии со стороны миланского штатгальтера.. . Милан находился тогда в руках Испании.
621. Он только что перед ртим подписал договор в Асти. . . Хотя по этому договору между герцогом Савойским и Испанией герцог и не получил Монферрато, однако заключенный мир был для него почетным. Виновником неудачной для Испании войны считали в Мадриде штатгальтера Мендоцу, который был затем отозван, а присланный вместо него дон Педро Толедо решил снова начать войну.
622. . . . под предлогом воины в Фриуле... Дело идет о войне венецианцев с эрцгерцогом Фердинандом на территории графств Герц и Градиска. Война Венеции с Австрией 1616—1617 гг. развертывалась вокруг Градиски.
623. «Squittino della liberté Veneta»—«Исследование о венецианской свободе». Достоверно не известно, принадлежит ли это произведение перу самого Беде- мара или оно лишь издано по его инициативе. В этом историческом сочинении доказывается, что Венеция находилась под властью римских и византийских императоров, и свобода, которую она себе завоевала, была свободой лишь для знати, а не для всего народа.
— Пауль Сарпи или... фра Паоло (1552—1623). Юношей был членом ордена сервитов, т. е. служителей божьей матери, был в дальнейшем генерал-прокуратором в Риме. Из-за преследований со стороны иезуитов покинул Рим и отправился в Венецию, которая избрала его перед этим своим представителем при вышеупомянутом конфликте с папой Павлом Y. Сарпи удачно защищал пером интересы Венеции в этом споре и возбудил к себе ярую ненависть со стороны папистов. В своих сочинениях защищал тот принцип, что нужно проводить раз¬


686
ПРИМЕЧАНИЯ
личие между партией римского папы и католической церковью. Был против признания папской непогрешимости и против вмешательства церкви в светские дела- Его главным произведением является «История Тридентского собора» (Storia del concïio Tridentino»). Кроме того он написал ряд других исгорических работ, например историю ускоков, написал по поручению венецианского сената описание^ заговора маркиза Бедемара и т. д.
Произведение Сарпи о Тридентском соборе подвергалось ожесточенным нападкам со стороны правоверных католиков и вызвало к жизни огромную полемическую богословскую литературу. Произведение появилось первый раз в Лондоне под псевдонимом Пиетро Соаве-Полано.
624. 	... обратил внимание на известного Николая Рено... Николай Рено (Nicolas Renault) из Невера — один из тех французских авантюристов, каких немало было в те времена во всех странах. Он был одним из доверенных людей герцога1 Оссуны и другом Жака Пьера, о котором ниже сказано подробно.
626. Так он поступил с известным атаманом Жаком Пьером. .. Жак Пьер- был родом из Нормандии. С раннего возраста он сделался пиратом и проявил в этом деле необычайные способности и отвагу. Он долгое время пиратствовал на- Средиземном море и Архипелаге и особенно часто нападал на турецкие суда. Нар грабив достаточно для спокойной жизни, он решил оставить свое ремесло и поселился в Ницце. Здесь его застало приглашение герцога Оссуны перейти; к нему на службу, т. е. быть пиратом по договору.
629. Если зти панталоны дадут себя так одурачивать и дальше... Венецианцы носили тогда широкие, неудобные штаны — отсюда это насмешливое прозвище их.
630. ... строил шлюпки, бригантины. .. Бригантины — небольшие бриги,, с двумя-тремя мачтами-однодеревками, которые можно сложить и переходить на движение с помощью весел. Употреблялись пиратами. Бак мелко сидящие суда, могли пройти в Венецианскую бухту и по каналам Венеции.
632. . .. имел кроме того еще звание проведитора. .. Титул проведитора относился к целому ряду административных и судебных должностей Венеции.
634. .. . вследствие смерти графа фон-Нассау... На основании договора, заключенного между Венецией и Нидерландами в 1616 г., последние обязались предоставить республике войско в количестве 4 тыс. с лишним наемных солдат под командованием графа Иоганна-Эрнста Нассауского, двоюродного внука Морица Оранского. Граф Нассауский действительно привел с собой 4 тыс. голландских солдат в Венецию.
635. .. . участвовал в зскаладе на Геную... Эскаладой называется нападение^ с помощью штурмовых лестниц. В данном случае имеется в виду неудачный налет Карла-Эммануила Савойского на Геную в 1602 г.
639. . . . смерть маршала Анкра. Маркиз Анкр, или по настоящему Кончино- Кончини, был фавориюм Марии Медичи, матери короля Людовика XIII (1610— 1643). Он руководил политикой Франции в благоприятном для Испании духе- В 1617 г. был умерщвлен с согласия молодого короля.


ЗАГОВОР МАРКИЗА ФОН-БЕДЕМАРА
687
640. Кантон Во находится в районе Лозанны, на северном берегу Женевского озера.
645. ... Дож Донато умер, и на его место был Hß6paH Антон Приули.. . Доне. Донато был избран в 1618 г. и в том же году умер. Приули был дожем целых пять лет.
— Сам сенат должен был отправиться далеко в море на Буцентавре.. Буцентавром в греческой мифологии называлось чудовище, полубык-получеловек. В Венеции так называлась великолепная государственная галера, на которой, дожи выплывали в день праздника вознесенья в море и бросали в воду перстень. Эта церемония называлась бракосочетанием дожа с морем. Церемония была символом господства венецианцев над морем. Есть основание думать, что буцентавр происходит от ducentorum, так как в приказе о постройке галеры говорилось:. «Построить судно на двести человек» (ducentorum).
646. ... у моста Риальто... Мост Риальто — самый большой и красивый мост' Венеции, перекинутый через Большой канал. Он замечателен тем, что построен, целиком из прекрасного истрийского мрамора. Начат постройкой в 1588 г. и> закончен в три года.
647. ...овладевают Цеккои... Цекка — монетный двор Венеции, построенный.', в 1536 г.
...под руководством Бренвилля — Прокурациями. Прокурации — жилища, высших сановников республики. Прокурации старые построены архитектором Бартоломео Буоно в 1500 г., Прокурации новые — архитектором Скамоцци в 1584 г..
— Пушки... должны быть вßяты на фусте совета десяти. Фустой называлось небольшое гребное быстроходное судно каперского типа. Такое судно стояло постоянно наготове в распоряжении совета десяти, чтобы приводить в исполнение^ его решения или быстро извещать о них.
Совет десяти был создан в начале XIV века в качестве временной верховной, следственной комиссии и состоял из десяти патрициев. Постепенно этот совет превратился в постоянный орган, в который выбирали патрициев из разных фамилий в возрасте не моложе 40 лет. В дальнейшем совет десяти превратился фактически в совет семнадцати, потому что в него входили: дож со своими шестью членами совета и десять патрициев по выбору. Но он продолжал и после- этого сохранять старое название совета десяти. Совет десяти был не только следственной, но и высшей судебной комиссией.
652. И подесты не пытались бороться против ßroro... Подестой называется • начальник или бургомистр маленького итальянского города.
653. . . . проплыть между двумя замками: Лидо и Маламокко. .. Эти замки господствовали над входом в гавань Венеции.
655.. ... Рено. .. яаметил, что Жаффье... Согласно другим источникам, роль предателя сыграл не Жаффье, а Монтекассино. Один его земляк, которому стало« известно об участии Монтекассино в заговоре, так напугал последнего, что тот все рассказал сенату. Он повел с собой посланное с ним одно лицо из знати ис из-за деревянной стены дал ему возможность слышать и видеть заговорщиков.


ш
ПРИМЕЧАНИЯ
660. . . . присутствовать на бракосочетании дожа с морем. . . Этот национальный праздник был введен впервые в 997 г. в ознаменование побед в Далмации и над пиратами. Но бракосочетание дожа с морем было прибавлено ко всем прочим церемониям в 1170 г., после знаменитой сцены примирения между императором Фридрихом Барбароссой и папой Александром III. Церемония состояла в том, что дож в сопровождении иностранных послов, высших чинов государства и знати, по выходе из дворца,, под звон колоколов и пальбу пушек, отправлялся к молу Пьяцетта, где находилось судно Буцентавр. Под управлением генерала, заведующего арсеналом, Буцентавр направлялся к острову св. Елены, где забирал с собой патриарха Венеции с духовенством, который устраивал на корабле процедуру окропления «святой водой», после чего отплывал на некоторое расстояние в открытое море. Затем открывалась дверь, устроенная за троном дожа, дож выходил и бросал в море золотое кольцо, произнося при этом следующие сакраментальные слова на латинском языке: «D'esponsamus te, marie, in signum veri perpetuique dominii», т. e. «Море, мы вступаем в бракосочетание с тобой в знак нашего подлинного и постоянного господства». После богослужения в церкви св. Николая вся процессия тем же порядком возвращалась в Венецию.
В этот день в Венеции открывалась большая ежегодная ярмарка, где выставлялись на продажу все товары, которые производились в Венеции или которыми торговали венецианские купцы, причем на ярмарку съезжалось огромное количество иностранцев. Ярмарка начиналась под день вознесенья и продолжалась две недели. (См. М. Léon G а 1 i b e r t, Histoire d!e la République de Venise, 1847 r.)
662. .. . предупредить об ртом сенат, пока еще не пордно. Когда Жувен прибыл в Венецию, Монтекассино давно уже был там. Так как Жувен был ожесточенным врагом Испании, то не мог сочувствовать заговору, о котором узнал от Монтекассино, и, наоборот, отправился к дожу с Монтекассино, не знавшим его намерений, рассказал дожу обо всем и заставил Монтекассино во всем тут же признаться.
663. . .. провели. .. па хорошо вооруженную бригантину. В действительности после раскрытия заговора Бедемар оставался в Венеции больше месяца.
В заключение необходимо сделать одно общее замечание об этой работе Шиллера. Описание заговора Бедемара Шиллер взял из старого французского сочинения Реаля «Испанский комплот против Венецианской республики в 1618 г.» («Conjuration des Espagnols contre la République dé Venise en l’année 1618»), появившегося в Париже в 1674 г. Изложение Реаля далеко не всегда соответствует в точности документально установленным фактам об этом заговоре.
В русском переводе эта работа Шиллера появляется впервые.


ПЕРЕЧЕНЬ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
Титульный лист первого издания «Истории отпадения Нидерландов». 14—15
Филипп II. — С портрета маслом Антонио Моро 1549 —1550 г 48—49
Маргарита Пармская. — С портрета маслом Антонио Моро 1562 г.
Государственный музей в Берлине 68—69
Антуан Перрено, кардинал Гранвелла. — С портрета Антонио Моро
1549 г. Венская галлерея 80—81
Вильгельм Оранский. — С портрета маслом Антонио Моро 1555 —1556 г.
Галлерея в Касселе 96—97
Эгмонт.—С гравюры неизвестного художника XVI в. Кабинет гравюр
в Амстердаме 112—ИЗ
Передача «компромиссного прошения» Маргарите Пармской в 1566 г.—
С гравюры пз М. Aitsinger «De leone belgico» 1583 г 144—145
Замок Эгмонта. - С картины Беркхоута. Государственный музей
в Амстердаме 176—177
Развалины замка Бредероде в Голландии, близ Гарлема. — С Фотографии 214—215
Герцог Альба. — С портрета маслом Антонио Моро 1557 г. Галлерея
Испанского общества в Нью-Йорке 230—231
Взятие Антверпена испанцами в 1576 г. — С гравюры из М. Aitsinger
«De leone belgico» 1583 г 236—237
Расправа испанцев после взятия Антверпена в 1576 г. — С гравюры
из М. Aitsinger «De leone belgico» 1583 г 240—241
Казнь нидерландских дворян по приговору герцога Альбы в Брюсселе.—С гравюры из М. Aitsinger «De leone belgico» 1583 г. . . . 246—247 Титульный лист «Historischer Kalender für Damen» на 1791 г., в котором были напечатаны 1-я и 2-я книги «Истории Тридцати летней
войны» 260—261
«История Тридцатилетней войны». — С гравюры Энднера по рис.
Ходовецкого 320—321
Альбрехт Валленштейн. — С гравюры Питера Иссельбурга 352—353
Подпись Валленштейна 1628 г 358—359
«История Тридцатилетней войны». — С гравюры Энднера по рис.
Ходовецкого 364—365
768 44


690
«История Тридцатилетием войны». — С гравюры Энднера по рис.
Ходовецкого 368—369
Густав-Адольф. — С портрета маслом Ван-Дейка. Пинакотека
в Мюнхене 374—375
Тилли. — С гравюры Иодена по портрету Ван-Дейка 384—385
«История Тридцатилетней войны». — С гравюры Энднера по рис.
Ходовецкого 400—401
Шведский лагерь под Нюрнбергом. Из «Theatrum Europeum» 1638 г.. 476—477 Развалины зала в Эгере, где были перебиты полководцы Валленштейна. — С Фотографии 544—545
Замок Валленштейна в Фридланде в теперешнем виде. — С Фотографии 576—577
Вид арсенала в Венеции. — С рис. неизвестного художника. Museo
civico Correr 6 Венеции 656—657


СОДЕРЖАНИЕ
История отпадения объединенных Нидерландов от испанского владычества. Перевод С. Фру мала, (кн. I и И) и И. Смидович (кн.
III и IV) 1
История Тридцатилетней войны. Перевод А. Горпфелъда 257
В чем состоит изучение мировой истории и какова цель этого
изучения 593
Приложение
Заговор маркиза Фон-Бедемара против Венецианской республики
в 1618 г • 613
Примечания 667


Редактор А. И. Семенова. Художественная редакция М. П. Сокольников. Лит.-технич. наблюдение В. В. Чешихина. Техн. редактор Л. А. Чалова. Наблюден, на производстве Г. А. Б а т к о в.
*
Сдано в набор 28/VI.1936. Подппс. к печ. 16.IV 1937. Тираж 16.300, Уполномоч. Главлита Л Б-9072. Инд. А-1. Изд. Л 243. У.-а. л. 42,7. Формат бумаги 82X1101/ie- Бум. л. 21,87. Заказ «Ns 768.
*
Отпечатано во 2-й типографии ОГИЗа РСФСР треста «ПолиграФкнига» «Печатный Двор» им. А. М. Горького. Ленинград, Гатчинская, 26.
Цена Р. 12— Переплет Р. 3 —


Стр.
Строка
8
6 СВ.
304
4 сн.
404
9 св.
443
2 сн.
607
10 св.
600
i
со
616
6 СН.
671
12 »
677
7 »
ОПЕЧАТКИ
Напечатало:
получила
так
и Вольмирштедт под натиском лля
всестороннее,
тщетными
англиское
275
Следует:
получала
Так
в Вольмирштедт натиском
ДЛЯ
всестороннее
тщетными:
английское
282
Шиллер т. у И