Светлой памяти тех,
кто отдал свою жизнь
за Советы на Амуре
Автор

ЛЮБОВЬ АНТОНОВА
РОМАН
Хабаровское
книжное
издательство
1973
ДВ Р2
А 72
3-7-2
Хабаровское книжное издательство, 1973 г.
73
4
пролог
Серебряной стрелой, пущенной из тугого лука Туку-
рингры, мчится полноводная Зея и с размаха врезается
в темный и ленивый плес Амура. Удар так силен, что
Амур, дрогнув, резко отклоняется к югу и долго течет
потом в чуждых ему берегах, не поддаваясь очарованию
дерзкой незнакомки и не спеша смешать столь различ-
ные воды. А мятежная Зея, достигнув цели, становится
вся доверчивость и нежность, смирение и покорность,
пока ее ледяные, постепенно бронзовеющие струи не
растворятся в его могуществе и тепле.
5
С незапамятных времен селились по берегам Зеи и
ее притоков простые бесхитростные племена, занимав-
шиеся хлебопашеством, охотой и рыбной ловлей.
Куда ушли эти люди? Ни камня, ни ямки не осталось
в устье Селемджи от богатого и щедрого города Молдо-
кита. Молчаливо хранят свою тайну заросшие травой и
полусравнявшиеся с землей рвы и валы Чигиринского
городища, на краю солнечной долины, врезанной в раму
двух могучих рек и цепи невысоких белых гор.
По Зее (Джи) спускались на Шилькар (Амур) кочи
Василия Пояркова. Ставил в ее устье городок Ерофей
Павлович Хабаров. Спустя два века сплыли вниз по
Амуру пятьдесят забайкальских казаков под командо-
ванием сотника Травина и поставили Усть-Зейский пост.
Двадцать шесть из них отдали богу душу в первую же
зимовку от бескормицы и цинги. По весне прибыл в но-
вый пост генерал-губернатор Восточной Сибири граф
Муравьев, выбранным казаками местом остался недово-
лен. Отъезжая, переименовал пост в Усть-Зейскую ста-
ницу, наказав рубить дома на три версты ниже, на ме-
сте своей бывшей ставки. И начался на Амуре «великий
сплав» пионеров и первооткрывателей его несметных
богатств. А когда вдоль зеленой релки вытянулись це-
почкой первые бревенчатые строения, переименовали ста-
ницу в Благовещенскую, и вскоре повысилась она ран-
гом — стала городом Благовещенском.
Года за два до этого, в далекой от здешних мест Тав-
рии, красивые и гордые люди, внешним обликом напо-
минавшие древних эллинов, отказавшись поклоняться
«деревянному богу», побросали в огонь иконы, перестали
ходить в церкви, пить вино, есть свинину и соблюдать
посты. Дело о вероотступниках дошло до Священного
Синода. Новая вера получила наименование «молокан-
ской ереси», а ее последователи за свое вольнодумство
были приговорены к высылке в малонаселенные края.
Старики, бывало, потом шутили, что «ехали, мол, сна-
чала на волах, потом на верблюдах, а там уж добира-
лись на комарах».
В сопроводительной грамоте значилось: «...и поселить
тех сектантов на десять верст выше устья Зеи, вдали от
прочих людей». Оставив забайкальцев на левом берегу
Амура, чиновник приказал выходцам из Таврии строить-
ся на правом берегу Зеи.
6
Казалось, на том и закончилась месть «деревянного
бога». Земли молокане получили много. Зеленым барха-
том стлались между рекой и сопками бескрайние залив-
ные луга. Назвав будущую деревню Астрахановкой, тав-
ричане, не теряя времени, начали ставить мазанки и
дома.
А забайкальские казаки жить в новом городе отка-
зались сами, поднялись верст на восемь вверх по Амуру
и положили начало хутору, названному ими Верхне-Бла-
говещенским.
Новый же город рос себе да рос. К началу двадца-
того столетия были в нем церкви и школы и был первый
поэт, казачий офицер Леонид Волков, посвятивший Бла-
говещенску песню, которую пели все, от мала до вели-
ка, не слишком вдумываясь в значение слов:
Перестаньте играть...
В этой дикой стране
Непонятны такие мотивы.
Здесь под снегом глубоким,
В глухой тишине,
Замирают святые порывы...
В городе селились штрафные солдаты, сектанты и
старообрядцы, административно-ссыльные — до дна ис-
пившие чашу горечи Сахалина и Кары, уволенные в за-
пас нижние чины и офицеры, искалеченные защитники
Порт-Артура. «Грех по дороге бег да к нам забег», —
шутят эти люди, но от города, ставшего для них второй
родиной, они ждут не только пристанища, а и счастья.
Но немало оседало здесь и накипи, темного элемента,
вошедшего в историю города под выразительным наиме-
нованием «амурских волков».
Металась на полунощных улицах благовещенская
леди Макбет — Юдиха и творила леденящие кровь де-
ла: гибли целые семьи. Золотая горячка туманила го-
ловы, вкладывала в руки отточенный нож, «фомку» и
отмычки, выводила на темную дорогу — веселись, душа,
ищи свой фарт! Что ни утро — находили по городу уби-
тых и ограбленных.
Но не тугая мошна и не «амурские волки» опреде-
ляли лицо города. В девятьсот пятом году бастовала в
Благовещенске почтово-телеграфная контора. Первый
казачий съезд требовал упразднения казачьего сосло-
вия. Только все осталось по-старому, если не считать,
7
что шестьдесят участников забастовки и делегатов съез-
да предстали перед судОхМ и одни из них были пригово-
рены «к лишению всех прав и бессрочной ссылке», а
другие пошли на каторгу. Первые, еще бескровные
жертвы...
Военный генерал-губернатор Путята, подытоживая
происходившие в Благовещенске революционные собы-
тия, в конце 1905 года пишет:
«Годами накопилось много лиц, принадлежащих к
интеллигентным слоям общества, сумевших создать‘се-
бе некоторое обеспеченное положение, благодаря легко-
сти устроиться не только на частной службе в банках,
конторах, на приисках, в пароходных обществах, но и
на правительственной службе в других, кроме министер-
ства внутренних дел, ведомствах. Такие лица не прекра-
щали связи с революционными организациями России,
причем Томск и Иркутск служили связующими пунк-
тами».
Путята не ошибался. Благовещенский Союз прогрес-
сивных групп, куда входили представители от партий
социал-демократов, социалистов-революционеров и ли-
бералов, возглавляли врач Дацков, административно-
ссыльный студент Зеленский, агроном Людевиг, зубной
врач Рошковская, фармацевт Руфин, преподаватель Ду-
ховной семинарии Алексеевский и машинист парохода
Рихтер. Этот состав «прогрессистов», без лишних слов,
свидетельствует о том, что промышленность в городе еще
неразвита и пролетариат разрознен.
Тавричане меж тем обжились над Зеей. Быстро смек-
нув выгоду соседства с пограничным городом, они стали
снабжать воинские части сеном, поставлять обывателям
дрова. В зимнее время занимались извозным промыс-
лом — водили обозы на прииски. Отовсюду шла копей-
ка! Богатели, отстроили молитвенный дом и школу. На
месте мазанок ставили каменные дома. Приняли «в об-
щество» единоверцев из Самарской губернии, без этого
было не обойтись, того и гляди все бы перероднились.
Смешалась южная горячая кровь с кровькгстепенных, рос-
лых волгарей. Народилось новое племя— амурцы, от-
чаянные охотники и рыболовы.
Сыновей и дочек, не крестьянской стати и красоты,
молокане старались протолкнуть в гимназии и реальное,
Коммерческое училище и Речное. Гордились, что их од-
а
8
носельчанин Гриднев заимел на въезде в Астрахановку
собственный винокуренный завод и переселился в го-
род... Значит, если при деньгах, не было им теперь уже
ни в чем помехи.
В одном были упрямы бородачи: колодцев не рыли.
От каждой усадьбы первого порядка спуск к Зее: дере-
вянная лестница, с бесчисленным количеством крутых
и узких ступеней. Горделиво закинув головы, с коромыс-
лами на плечах, вышагивали по тем ступеням деревен-
ские красавицы. А когда обосновалась в Астраханов-
ском затоне военная флотилия, высматривали на тех
ступенях бравые матросы себе по сердцу невест.
Железнодорожная ветка, что пролегла с годами чуть
западнее селения, тоже пришлась на пользу: зятья и мо-
лодь, отойдя от крестьянства, могли зашибать немалую
деньгу и опять-таки несли не из дома, а в дом. Сидели
молодые астрахановцы на складах и в конторах, бороз-
дили на судах Амур от верховьев до самого Николаев-
ска, поднимались по Зее в приисковые районы к городу
Зее и Дамбукам.
А со стороны Благовещенска подступали уже к Аст-
рахановке спичечная фабрика, городская бойня да лет-
ние дачи — терема толстосумов-золотопромышленников
и других предпринимателей и дельцов. В сопках же обо-
сновались не то хутора, не то усадьбы, а по-местному
заимки, Шадрипская и «Беркутово Гнездо». Война с гер-
манцем чуть задела Астрахановку, повыхватывала из-
под родимых крыш десяток-другой молодых парней, но
урона большого не причинила. В марте восемнадцатого,
когда зажиточный казак хутора Верхне-Благовещенско-
го, бывший прапорщик, бывший член Государственной
думы, бывший школьный учитель и правый эсер в на-
стоящем, ставший неведомыми путями наказным атама-
ном Амурского казачьего войска, Иван Михайлович Га-
мов возглавил в городе контрреволюционный мятеж,
попала неприметная Астрахановка на страницы истории.
А дело это начиналось так.
часть первая
1
— Дай-ка я, — сказал Алеша.
— Я и сам с усам!'А ну отойди, — огрызнулся Евге-
ний и затоптался у порога, пытаясь развязать прихвачен-
ный мерзлым шпагатом, залубеневший на морозе куль.
— Полоснул бы ножом, только и делов,— посочув-
ствовал Евгению, видя, как тот припал к узелку зубами,
медноволосый смешливый богатырь. — Или тебе вере-
вочку жалко?! Жила...
— Жалко, — подтвердил Евгений с досадой.
Несмотря на ранний час, казарма была полна дело-
витой суеты. Матросская братва брилась, перебирала
пожитки в сундучках. Кто-то сидел у стола, под приспу-
щенной с потолка электрической лампочкой, заслонив-
шись газетным листом. Рядом латали изношенную тель-
няшку и толстый, домашней вязки носок.
Потрескивая, разгорались печи. За изузоренными мо-
розом окнами, за черными деревьями, за кудрявыми
дымами заводской и мельничной труб, над устьем Зеи
разливалась широким потоком неяркая малиновая заря.
Подхватив туго набитый мешок, Евгений вывалил
улов прямо на пол и, посмеиваясь, отошел в сторонку.,
Матросы загоготали, повскакали с мест, кто с намылен-
ной недобритой щекой, кто с распяленным на руках кле-
шем.
— Гляди, сом! Широченный, что подошва сапога...
— Сазан-то, сазан, весь светится, будто из серебра
литой!
— Чудак! Это не сазан. Амуром белым рыба про-
зывается.
— Сам ты амур белый! Выдумает же человек...
В веселых пререканиях и толкотне только Алеша и за-
10
метил, как неслышно распахнулась дверь и в казарму
вошел плотный человек в желтом дубленом полушубке
с заиндевелым воротником. Отогнув этот воротник и
обмахнув крупное лицо и усы клетчатым платком, он
потянул с головы треух и спросил густым, приятным бас-
ком:
— Не признаете, товарищи?
Медноволосый матрос, только что рьяно толковавший
про белого амура, шагнул ему навстречу, пытаясь по-
лучше разглядеть, и удивленно воскликнул:
— Федор Никанорович?! Милости прошу к нашему
шалашу!..
Оттесняя медноволосого, раннего гостя окружили со
всех сторон с возгласами, в которых сквозило почтитель-
ное удивление, малосвойственное этим людям:
— Товарищ Мухин! Да как же это вы, не предупре-
дивши?..
— А зачем предупреждать? — ответил вопросом на
вопрос председатель Амурского исполкома. — Ну, здрав-
ствуйте, товарищи!
Ему ответили дружным хором, приняли от него полу-
шубок, подвели к столу и усадили. Крышки сундучков
захлопывались, их торопливо заталкивали под койки,
оправляли постели. Матросы, успевшие натянуть фор-
менки, рядком усаживались на длинную скамью. Празд-
нично заголубели мытые-перемытые в щелочах гюйсы.
Засияли молодые улыбки и глаза.
— Экое племя, — любовно усмехнулся Мухин, заку-
ривая трубку, и сказал, как бы продолжая давно на-
чатый разговор: — Посоветоваться нам нужно, ребята!
Белые в городе зашевелились.
— С чего бы это? — поинтересовался, примащиваясь
на корточках у самого порога, медноволосый.
— Не перебивай, Померанец! Дай человеку выска-
заться, поймешь все и сам.
— Д-да... зашевелились они, — Мухин глубоко за-
тянулся и, весь окутавшись едким махорочным дымом,
пояснил: — Сладкой их жизни подходит конец, вот с
чего.
Матросы загалдели вразнобой:
— А что им делается? И дома щи с наваром едят,
и в «Чашке чая» голых дамочек не натощак слушают!
А в ресторане «Афины»..,
11
Мухин поднялся, положил на край стола трубку,
оперся на него обеими руками и, зорко вглядываясь в
молодые загоревшиеся лица, невесело усмехнулся:
— Знаю, как у нас, так и у вас негусто хлебово, да
и жиру поверху плавает небогато. Разве что Зея порой
выручает, — он повел взглядом в сторону уже прикры-
той мешком рыбы. — Верно я говорю?
— Да чего уж там... ЖалобитЬся не жалобимся, а
без ^ыбки-то подтянули бы пояски.
— Вот то-то и оно. А причина? А суть? Давайте-ка
попытаемся разобраться вместе. Начнем не с царя-ко-
саря и царицы-чечевицы, а с текущего момента... — Он
умел разговаривать с самыми различными людьми, этот
недавний монтер Мухин. Потирая прочерченный резкими
морщинами лоб, он продолжал: — Украдено в ночь на
тридцатое января из продовольственной управы 362 ты-
сячи народных денег? Украдено! В феврале прибрали
чьи-то руки с линии железной дороги пять тысяч пудов
закупленного в Монголии мяса? Прибрали, да и спря-'
тали так, что днем с огнем не сыщешь! А добрые дяди
из земства только руками развели: «Что, мол, с воза
упало, то пропало...»
— Да неужто управы на них нет?! — возмутился Ев-
гений и глянул на младшего брата: «Вот, мол, слушай
да на ус мотай!»
— Управы на них не было, потому что они сами бы-
ли управой, — резанул ребром ладони воздух Мухин.—г
Но это еще были цветики, товарищи, а к середине фев-
раля и ягодки подсозрели, да еще какие! На главной
улице Благовещенска обосновалась банда черносотен-
цев. Оказывается, и на то была божья воля! Городской
голова Прищепенко, бия себя в грудь, клялся, что хозя-
ин хазы Белокопытов — чище горного хрусталя! Не по-
верили мы, копнули поглубже, а у него, этого белоко-
пытого ангела, в подвале оружие, целый склад патронов.
— Подзапаслись, значит!
— Да что, товарищи, автомобилями раздобылось
офицерье!
— Ото гады! Не в оловянные солдатики, видно, соби-
рались играть!
— Как схватили мы их за руку, покочевряжились
сначала они, а потом взахлеб стали каяться. Вооружен-
ное восстание готовили они, с дымом, с кровью... — Лицо
12
Мухина побагровело. Ему подали кружку с водой. Му-
хин жадно глотнул раз-другой, и голос его посвежел: —
Ну дали мы тому голове по шапке. А дальше что?
— Гнать всю учредиловку нужно в шею!
— Буржуй буржуйке из собственного интересу за-
всегда поможет, а с трудящего при таких порядках по-
следние портки слетят!
— Портки, брат, дело наживное. Головы, как каву-
ны, полетят, а их опосля к телу не пришьешь!
— Верно, товарищи, — подтвердил Мухин. — Сейчас,
как вам известно, проходит Четвертый областной кресть-
янский съезд. Делегаты съезда наказы своих односель-
чан привезли. Люди в разных концах области живут —
одинаково мыслят: в один голос требуют упразднить об-
ластные земства и передать всю власть Советам. Об
этом на съезде который уже день речи идут и решения
принимаются.
— Все за? — живо поинтересовался Померанец.
Мухин повертел в пальцах потухшую трубку.
— В день открытия мы объединенное заседание про-
вели делегатов съезда и депутатов Совета рабочих и
солдат нашего города. Двести семьдесят четыре чело-
века проголосовали за то, чтобы власть в городах и се-
лах области была передана Советам. Казачество будет
решать этот вопрос на своем войсковом круге. Ну а ше-
стеро, — он усмехнулся в густые усы, — воздержались!
— Только-то...
— Эт они на съезде воздержались. А какие речи за
его стенами ведутся, об этом, товарищи, догадайтесь са-
ми, — сказал матрос Журкин.
— Хотят уничтожить советскую власть?!
— Ну шестерым это не под силу! Это только согля-
датаи, а за ними стоят другие. — Мухин опять скольз-
нул взглядом по лицам. — Будем говорить, товарищи,
начистоту: в городе у нас два пехотных полка. Держат
они, допустим, нейтралитет. Опять же в городе есть ка-
заки, судить да рядить до войскового круга, чем они
дышат, — мудрено. Наказной же их атаман Гамов су-
лит им златые горы. Сулит, если пойдут за ним, былые
привилегии вернуть. Ясно, кто побогаче, кинутся за ним
в огонь и в- воду. Опять же, не день уже и не два из реа-
листиков да гимназистов создаются в городе отряды са-
мообороны...
13
— Пускай создают! В поле-то две воли, чья возь-
мет — неизвестно! — крикнул не в меру горячий Поме-
ранец.
Мухин пристально на него посмотрел. Что-то вспых-
нуло в глубине его усталых глаз и погасло. Он помол-
чал и спросил решительно и сурово:
— Ну а вот вы, товарищи-матросы, ответьте прямо:
с кем вы? Может советская власть на вас рассчитывать?
Оправляя обеими руками ловко пригнанный бушлат,
па середину помещения выступил любимец всего эки-
пажа унтер-офицер Островский и сказал:
— Мы имеем на вооружении пять пулеметов, две
пушки и две гаубицы; боеприпасы к ним имеются. Если
белые сюда сунутся — нас им не взять!
Следом за Островским высказались другие. Черня-
вый Марк Варягин, как бы подытоживая, заявил:
— Передайте, товарищ Мухин, рабочему классу, пус-
кай в нас не сомневаются. Каждый из нас будет драть-
ся за четверых. Есть у нас командиры: капитан 2-го ран-
га Шутов и штабс-капитан Бекман. Здесь они не присут-
ствуют и, надо полагать, что и дальше им будет с нами
не по пути.
Мухин тихо и проникновенно спросил:
— Ну а если они на правах командиров прикажут
вам следовать за собой, как вы поступите, друзья?
— А камень им на шею да в воду! — крикнул опять
Померанец.
Матросы загудели, как растревоженные шмели:
— Верно, верно! Судить будем своим судом и каж-
дому по заслуге!
Мухин встал и повел округ рукой:
— Здесь вам, товарищи, не развернуться. Окружат
вас в казармах, перебьют; на худой конец измором возь-
мут. А сделать нужно так: при первом же сигнале вы
забираете оружие и отступаете в Астрахановку. Желез-
нодорожная ветка останется в ваших руках, подойдет
по ней и подмога.
Желающих высказаться больше не нашлось, и обла-
датель отличного баритона Журкин запел «Интернацио-
нал». Все встали и пели стоя. Пел и Мухин. Его Голос
отчетливо выделялся в хоре молодых, слаженных голо-
сов:
«Это есть наш последний и решительный бой...»
14
...Извещенный о том, что матросы митингуют, штабс-
капитан Бекман, отдуваясь от быстрой ходьбы, узрел
под ветвистым вязом лошадь с кошевкой, услышал пе-
ние и, потоптавшись у входа в казарму, зашагал к свое-
му начальнику, чтобы доложить «о бесчинстве».
Капитан 2-го ранга Шутов, командовавший Благове-
щенским отрядом Амурской флотилии, выслушав Бек-
мана, пожал плотными, обтянутыми стеганой курткой
плечами и предложил чашечку кофе. Наблюдая, как
Бекман, сосредоточенно думая о чем-то другом, разме-
шивает ложечкой сахар, постарался его успокоить:
— Стоит ли придавать значение; верьте мне, всеэто
от скуки.
Эти слова свидетельствовали о полной неосведомлен-
ности Шутова об истинном положении вещей. Бекман
знал много больше, но не пожелал делиться своими све-
дениями. Мужицкий съезд признал правильным роспуск
Учредительного собрания, принял решение о роспуске
земства, постановил... Э, мало ли что они там напоста-
новляли... Он .потрогал в кармане кителя копию отправ-
ленной большевиками в центр телеграммы. Показывать
ее Шутову не имело смысла. Что от этого изменится?
Допив в молчании кофе, Бекман поспешил откозырять.
Евгений набил кошелку рыбой и вручил младшему
брату:
— Дуй домой, Алешка! А то мама заждалась!..
— В политехникум я уже опоздал, — смущенно при-
знался Алеша.
— В город я тебя подкину, — пообещал Мухин, услы-
шав их негромкий разговор. Созданный год назад по-
литехникум был его любимым детищем; представлялась
возможность расспросить кое о чем по дороге.
Над горбылевскими домишками поднимались розовые
столбы дыма, бесследно растворяясь в безоблачной си-
неве высокого неба — здесь оно всегда высокое и удиви-
тельно ясное. Повернувшее уже на весну солнце зажи-
гало в наметенных вдоль белой стены архиерейской да-
чи сугробах ослепительные искры. Пушистые воробьи
прыгали по тонким веткам диких яблонь, склевывая
мерзлые ягоды и весело оповещая друг друга своим из-
вечным «жив, жив»...
15
— Ну и шельмецы, — усмехнулся в усы Мухин, жад-
но вдыхая вкусный морозный воздух. Заприметив мат-
роса, наклеивавшего на воротах дачи им же самим при-
везенную листовку, он попридержал коня. — Преосвя-
щенный-то Евгений прочитает, в обморок упадет!
— Бог того не допустит, — засмеялся Алеша. — По-
слушники примерзшую бумагу зубами сгрызут! Да
и в город ездит он на белых конях, не глядя по сто-
ронам.
Матрос прошагал за угол к чугунной тумбе и стал
клеить другую листовку. Лошадь осторожно ступила
на зейский лед.
Когда Бекман вышел на улицу, лошади с кошевкой
уже не было под вязом. След полозьев, круто срезав
угол, заворачивал к Зее. Чтобы не идти мимо казармы,
штабс-капитан сделал порядочный крюк, заверяя само-
го себя, что решил прогуляться.
«До того, скотина, нализался, что спутал тумбу с
бабой и полез обниматься», — вознегодовал он и при-
остановился, вглядываясь в широкую спину приплясы-
вающего в легких штиблетах матроса. Но когда тот от-
качнулся в сторону, Бекман узнал Померанца и понял,
что ошибся: матрос приклеивал какое-то воззвание. Вот
он заправил под шапку выбившиеся на лоб бронзовые
кудри, сунул голые руки в карманы бушлата и зашагал
через снежный пустырь, ни разу не оглянувшись.
Штабс-капитан приблизился к тумбе и стал вчиты-
ваться в маслянисто-блестящие строки на продолгова-
том прямоугольнике оберточной бумаги:
«IV крестьянский съезд Амурской области, открыв-
ший заседание 25 февраля по текущему моменту, шлет
горячий привет Совету Народных Комиссаров, Исполни-
тельному Комитету Всероссийского Совета рабочих, сол-
датских и крестьянских депутатов, восхищаясь их рабо-
той, шлет крепкое рукопожатие мужика-переселенца да-
лекой окраины вождю всемирного пролетариата Влади-
миру Ильичу Ленину и всем истинным борцам на благо
крестьян и рабочих. Знайте, дорогие наши защитники,
выразители наших чаяний и надежд, что возврата к
прошлому нет...»
Внутренне холодея, Бекман перечитывал уже знако-
16
мый ему текст. Бритые губы его непроизвольно криви-
лись.
Сколько же нашлепали таких вот листочков, если
клеят их даже в таком пустынном месте? Но дело не
в этом! Выставлена на всеобщее обозрение та самая те-
леграмма, копию которой он с неимоверным трудом раз-
добыл накануне и поопасался показать даже инертному
Шутову. А эти... большевики, оказывается, ни из чего
не делают тайны. А может быть, в этом и есть их сила?
Он достал аккуратно исписанный и безжалостно из-
мятый листок, сложил вдвое, разорвал на узкие полос-
ки, потом на более мелкие клочья, швырнул их в снег,
припечатал каблуком и злобно выругался. Прогулка
была безнадежно испорчена. Штабс-капитан поспешил
домой.
Открывая на звонок дверь, кокетливая горничная ве-
село сообщила Бекману, что за ним прислали от Гамо-
ва. Запряженная лошадь стояла во дворе. Завидев
штабс-капитана, из кухни выбежал коренастый казачок
и поспешно откинул волчью, крытую синим сукном по-
лость. Бекман сел в кошеву и укутал ноги.
Выехав за ворота, штабс-капитан скользнул взгля-
дом по фасаду дома и увидел в окне гостиной улыбаю-
щееся лицо жены. Он ответно улыбнулся и помахал ей
рукой. Женская рука перекрестила его и медленно опу-
стила штору.
2
Гамов ехал по пустынной Большой, пристально вгля-
дываясь в ее новый облик: наглухо закрытые ставнями
окна особняков, запертые изнутри массивные подъезды
и высокие резные ворота.
Вначале все складывалось как нельзя лучше: Первый
Амурский казачий полк, вернувшийся с германского
фронта в полном боевом снаряжении, сомкнул вокруг
атамана свои сотни; верные люди доносили, о чем тол-
куют на Четвертом съезде хлеборобов. Но когда съезд,
признав правильным роспуск Учредительного собрания
и высказавшись за власть Советов как единственную
власть в центре и на местах, принял ряд важных поста-
новлений, в том числе о Красной Армии и об организа-
17
ции Красной гвардии, стало ясно, что медлить больше
нельзя. Вечером, после заседаний съезда, руководители
амурских большевиков собрались в помещении Совета
депутатов, чтобы наметить план будущей работы. Тогда
он лично сам повел преданный ему Первый Амурский
казачий полк. Окружив здание бывшей Земской управы,
он захватил всех участников совещания. Пешими их по-
гнали в тюрьму, а он во главе «групп самообороны» и
отборной казачьей сотни отправился разоружать воен-
ный городок. Проснувшись утром, городские обыватели
с удивлением узнали, что советская власть в области
низложена и главой нового «войскового правительства»
является Иван Михайлович Гамов.
Гамовский мятеж... Черта с два! Это войдет в исто-
рию как восстание его имени. Вызов судьбе брошен.
История повторяется: не так ли дерзнул в свое время
маленький корсиканец Буонапарте?!
Однако вскоре обнаружилось, что матросы и рабо-
чие организованно отступили в Астрахановку и стали
формировать там вооруженные роты. Пришлось обра-
титься за подмогой в японское консульство. «Войско-
вому правительству» горячо посочувствовали. Японские
резиденты, члены общества «Черного Дракона», — па-
рикмахеры, владельцы прачечных и домов терпимости —
встали под ружье. Но положение нового правительства
все еще оставалось шатким.
Скользнув рассеянным взглядом по белому фасаду
резиденции золотопромышленника Ларина, Гамов вы-
тянул нагайкой своего Звездочета и поскакал обратно.
Свежий мартовский ветер свистел в ушах и обжигал
щеки. Нужно вернуть город к жизни! Нужно поднимать
молодежь и вышвырнуть вон тех, кто засел в Астра-
хановке и кому нет и не может быть возврата в город.
Гамов резко осадил коня возле здания реального
училища. Бросив поводья и нагайку ординарцу, он взбе-
жал по ступеням невысокого крыльца и, скосив глаза,
проследил, как спешивается его личная охрана.
Бородатый швейцар широко распахнул двери и, низ-
ко кланяясь, пропустил атамана в темноватый, тепло
натопленный вестибюль.
«Ждали», — самодовольно подумал Гамов и огля-
делся. В вестибюле толпились озабоченные учителя.
Окружив плотным кольцом атамана и бормоча привет-
18
ствия, они стали почтительно пожимать его мясистую
руку, потом плотный, лысеющий, с Владимиром в пет-
лице господин выступил вперед и, слегка волнуясь, ска-
зал:
— Такая честь... Смею вас заверить, дорогой атаман,
наши питомцы ждут вас с нетерпением. Позвольте вашу
бекешу, дорогой атаман. У нас тепло...
Гамов рванул застежки ворота, швырнул ему на ру-
ки бекешу и по-юношески легко взбежал на второй
этаж.
Солнце било в высокие окна актового зала, золотя
легкий пушок на округлых щеках подростков. Юноши в
задних рядах глядели независимо и гордо. Щуря глаза,
атаман окинул плотные ряды реалистов быстрым оце-
нивающим взглядом и громко, как на смотре, произнес
слова приветствия. Ему ответили дружно, непринужден-
но. Лысеющий господин торжественно провозгласил:
— Дорогие юноши! Нам выпала великая честь при-
ветствовать в этих стенах героя. Наказной атаман Амур-
ского войскового казачества Иван Михайлович Гамов
свергнул противозаконную и богопротивную власть
большевиков. Их вожаки: Мухин, Шадрин, Сюткин и
другие — брошены в тюрьму. Да поможет бог нашему
атаману довести начатое дело до победного конца. Бу-
дем же радушными хозяевами и выслушаем с благого-
вейным вниманием слово истины, которое нам скажет
высокочтимый гость. — Он сделал легкий полупоклон
в сторону Гамова и отступил к сгрудившимся у дверей
педагогам.
Гамов шагнул вперед, обласкал светлым взором
юные лица и сказал:
— Милые дети и дорогие юноши! Век наш — век
мрачного пессимизма. У современного передового чело-
века нет ни счастливых грез, ни веры в высокое. Его
оставили идеально-чистые мечты, которые вели великих
людей к славе бессмертных подвигов...
В задних рядах реалистов прошло легкое движение.
— А между тем, — в глазах Гамова блеснуло пламя
искусственного восторга. Как опытный актер, он сделал
шаг вперед, и голос его загремел: — Именно сейчас, в
наши дни, когда взбунтовавшаяся чернь пытается сокру-
шить многовековые достижения человеческого разума,
когда все, во что мы верили и чему поклонялись, пре-
19
дается огню и мечу... — Гамов, казалось, задыхался. Он
поднял руку и... неожиданно чихнул. Подростки звонко
расхохотались, сведя на нет торжественность минуты.
— Верьте мне, что нет ничего превыше, к!ак отдать
свою жизнь за мать Россию, за торжество разума и света
над тьмою, как пойти путем бранного подвига и сла-
вы! — Гамов скорбно покачал головой и проникновенно
вопросил: — Родина-мать, позвала вас, юноши, что от-
ветите вы, избранные ею?
Задние ряды реалистов дрогнули, раздался преры-
вистый шепот. Невысокий, хорошо ухоженный юноша
рванулся вперед и звонко закричал:
— Дорогой наказной атаман! Разве мы можем быть
не с вами?! Берите наши жизпи, мы бросаем их на ал-
тарь отечества! Так повелевает наш долг и наша со-
весть, мы...
— Дурак! Трепло! — кудрявый реалист с пылающи-
ми гневом глазами оттер его плечом и презрительно бро-
сил: — Болтаешь тут, запродаешь наши души!
— Вы с ума сошли, Бондаренко! — визгливо крик-
нул лысеющий господин. — Где вы воспитывались? Я
приказываю вам замолчать!
— Я поступил сюда из высшеначалыюго, — усмех-
нулся юноша, — а там, как вам известно, учатся дети
тех, кого здесь только что назвали чернью!
— Замолчите!..
— Нет, отчего же... продолжайте, — вкрадчиво по-
ощрил реалиста Гамов. — Мы слушаем очень внима-
тельно.
— Что ж... вы, кажется, учитель, атаман Гамов? —
спросил Бондаренко, глядя в упор на атамана большими
яркими глазами.
— Да, я учитель... в прошлом. Я даже был членом
Государственной думы. Но что из этого следует, мой
юный друг? — сохраняя достоинство, поинтересовался
Гамов.
— А то, что вы должны бы знать, что те, кого вы
именуете чернью, называются еще как-то и по-другому.
— Я что-то запамятовал, как. Может, вы подскаже-
те?— иронически прищурился новоиспеченный прави-
тель.
— Народом! — ликующе крикнул реалист. — И гнев
его бывает ужасен.
20
Гамов покосился на распахнутую в коридор дверь,
казаков не было видно. «Черт бы их побрал»,— с раз-
дражением подумал он и опять обернулся к юноше. Тот
как будто ждал этого взгляда, кинулся к дверям, озорно
бросив на ходу:
— До встречи, атаман, на поле бранном!
— Взять! — крикнул Гамов. — Немедленно взять,
слышите?! — Он выскочил в коридор, из дальнего конца
которого бежали, гася на бегу цигарки, привлеченные
шумом казаки, и разразился неистовой бранью. Гремя
сапогами по железным ступеням, выхватывая из ножен
шашки и остервенело матюкаясь, казаки посыпались
вниз. Атаман, ни с кем не прощаясь, спустился вслед
за ними и не спеша оделся.
— Где они? — отрывисто спросил он, выйдя на крыль-
цо, у ординарца.
— Да вон идуть, — с глуповатой ухмылкой ответил
тот, кивнув в сторону Торговой улицы, откуда прибли-
жались казаки.
— Так что убег, — доложил Гамову старший из ох-
раны.
— Проворонили! — скривил презрительно губы ата-
ман и вскочил на коня. — Столько здоровых болванов
и с одним мальчишкой не справились!
— А он, паря-зараза, бравый! — неожиданно восхи-
тился один из казаков. — Добег до чуринского оптово-
го — и через забор! Ну, мы то, ее... покеда достучались,
покеда сторож открыл...
— Остолопы! — Гамов вытянул нагайкой ни в чем не
повинного койя. — Спиртоносы! Сволочи!..
Дробный цокот копыт Звездочета заглушил брань
взбешенного атамана.
3
Ранним утром Алеша вместе со своим однокурсником
Макаром Королевьш заскочил в дом Семена Федорови-
ча Рудых и крикнул с порога:
— Собирайся, Шурка, пошли!
Рослый, черноглазый Александр, завтракавший с ма-
терью на кухне, полыхнул румянцем, выскочил из-за
21
стола. Мария Григорьевна обхватила сына обеими ру-
ками, закричала отчаянно:
— И не думайте, не сбивайте с толку! Не пущу!
Шура отвел материнские руки, сверкнул глазами:
— Чем я хуже других?! Ростом, что ли, не вышел?
Гляди-ка, Лешка мне по плечо!
— Ты несовершеннолетний, — ответила она серди-
то,— не затем я тебя родила, вскормила-вспоила, чтобы
ты голову сложил на семнадцатом году. Сиди дома и
не рассуждай! — и выпроводила ребят. — Отцу родному
такое в голову не пришло: уходил — слова не сказал.
А вы... Идите, идите, не баламутьте, а то, как возьму
скалку, узнаете, почем фунт лиха!
Еще с вечера, минуя казачьи пикеты, трудовое на-
селение города в обход по сопкам бежало в Астраха-
новку: глава войскового правительства объявил мобили-
зацию. Засвистели казачьи нагайки и шомпола. Тогда
кинулись уходить через Зею.
Политехники шли степью, по колено в снегу. «В го-
роде идут массовые аресты. Тюрьма переполнена. Клас-
сы реального и подвалы мужской гимназии превращены
в казематы». Такова была принесенная ими в Астраханов-
ку горчайшая правда. Однако люди не падали духом.
Унтер-офицер Сухоруков установил связь с узловой
станцией Бочкарево и просил сообщить по линии:
«Благовещенские рабочие вступили в бой с мятежни-
ками. Силы малы. Находимся в 7 километрах от Бла-
говещенска в деревне Астрахановке. Штаб Красной
гвардии».
В это же самое время паровозный машинист Аксенов
разослал по поручению штаба экстренное воззвание к
населению области, в котором, после краткого сообще-
ния о событиях, говорилось:
«...Товарищи крестьяне, помогите рабочим и матро-
сам».
В амурских селах и деревнях загудел набат. На схо-
дах принимались суровые решения:
«Всем без исключения идти в Астрахановку бить бур-
жуев, освободить Ф. Н. Мухина и его товарищей, восста-
новить советскую власть, срочно выслать на фронт 2300
человек и 30 подвод с продуктами». — Таков был ответ
22
трудовых крестьян села Ивановки на контрреволюцион-
ный мятеж. Столь же кратки и безоговорочны были ре-
шения и других хлеборобов.
Вскоре Астрахановка была не в силах вместить всех
бросившихся на подмогу, и тогда жители расположен-
ной на левом берегу Зеи деревни Владимировки широко
распахнули для них двери.
В белокаменном домике на краю Астрахановки, где
помещался штаб, на простом некрашеном столе росла
горка телеграмм. . Начальник военно-революционного
штаба Моисей Губельман, которого многие называли
запросто дядей Володей, знал каждую из них чуть ли
не наизусть:
«Высылаем 500 человек Красной гвардии при ^пу-
леметах и 4 орудиях», — сообщали владивостокцы. Не
отмолчались и в Никольске-Уссурийском: «Отправляем
12-й полк полном боевом снаряжении». Чита лаконично
извещала: «Вам отправлено 15 платформ, груженных
орудиями и снарядами». Чудаки — ни словом не обмол-
вились о живом составе. А люди будут. Непременно бу-
дут! Где всех разместить? Э, пустое... станут жить в ва-
гонах. Солдатам не привыкать. Чудесно, что Благове-
щенск лишь в ста верстах от главной железнодорожной
магистрали, а ветка в наших руках, в наших... Уже
.подъехали деповские со станции Бочкарево и вооружен-
ные орудиями и пулеметами рабочие хабаровских арсе-
нала и затона.
Высокий молодой человек распахнул дверь и остано-
вился на пороге/ сияя огромными бархатными гла-
зами.
— Ты что-то хочешь сказать мне, Комаров?
— Так точно! Со станции Гоидатти прибыли желез-
нодорожники во главе с инженерами Шимановским и
Чесноковым. И еще... — он запнулся.
— Говори, говори... — поощрил Губельман.
— Прибыли бывшие фронтовики. Их много. Откуда,
я не упомнил.
Губельман коротко рассмеялся. Хотелось сказать:
«Тебе двадцать пять. Ты единственный здесь офицер.
Тебя избрали командующим. Не старайся, милый, пока-
зать себя твердокаменным. Люди знают, что ты из пло-
ти, крови и нервов, но они верят тебе, и в этом глав-
ное».
23
Но Комаров уже склонился над столом и, хмуря чер-
ные брови, читал новую телеграмму.
— Вот подсчитай-ка наши резервы, Анатолий, —
сказал Губельман, придвигая ему списки и телеграм-
мы, — а я пойду немного разомнусь.
Вновь прибывшие разместились в школе. Большие и
неуклюжие за ученическими партами, они за обе щеки
уписывали наваристый флотский борщ. Померанец, при-
несший бачки с обедом, стоя спиной к двери, знакомил
новичков с обстановкой:
— В классах они людям зубы крошат, в зале реалис-
тов умасливают: «Идите к нам, ребятки, станете бан-
дитами первый сорт!» Сам атаман Гамов до них приез-
жал. «У нас, говорит, почта, у нас, говорит, телеграф,
у нас казначейство, у нас...» Он гуран хитрый, знает что
сказать...
Черноусый человек с усталыми, в веерках морщин,
глазами улыбнулся дяде Володе, видимо, приняв его за
рядового красногвардейца, и заключил:
— Земля и небо за них, а народ против, так, что- ли,
выходит?
— Вот-вот, — радостно подтвердил Померанец.
Губельман осторожно прикрыл дверь и, пройдя через
школьный двор, заглянул в угловой домик. Внутри бы-
ло прибрано, вымыто. Флотский фельдшер Диденко, на-
грев в больших чугунах воды, не пожалел ни рук, ни
мыла. Он даже успел смастерить топчан, накрыл его
простыней и расставил на выструганном столе баночки
и склянки с лекарствами.
— Хороший у тебя, Евстратий Иванович, лазарет
получился!
— Да уж какой есть, а без него не обойтись, — ото-
звался фельдшер, озабоченно разглядывая хирургичес-
кие инструменты. — Лампу бы побольше, а то так, коп-
тилочка...
Губельман обещал прислать лампу. Он заходил во
многие дома, разговаривал с разными людьми. Настрое-
ние у всех было бодрое. Простая одежда и широкая,
окладистая борода Губельмана многих вводили в за-
блуждение. Он был рад, что никто не считает его на-
чальником, и с видом бывалого бойца разъяснял моло-
дежи, что дело предстоит жаркое, что нужна дисципли-
на и соваться в пекло поперед батьки, то есть без коман-
24
ды, не следует. Ребята на шутку отвечали шуткой, ве-
личали начальника штаба отцом и наперебой угощали
самосадом и махоркой. Так, проверяя свое хозяйство,
Губельман обошел полдеревни и вскоре вернулся к
штабу.
Снятую с канонерки трехдюймовую пушку уже под-
няли на кручу. Вокруг нее сгрудился народ. Издали
было видно высокую, статную фигуру Комарова.
— Идите скорее сюда! — крикнул Анатолий. — Сей-
час эту красавицу увезут! — «Красавица» лежала на
подтаявшем снегу. Возле нее на коленях стоял крупный,
медвежеватый человек с обветренным лицом и спокой-
ными синими глазами. При виде начальника штаба он
встал, отряхнулся от снега и неловко подал руку.
— Это слесарь министерских мастерских товарищ
Брагин, — пояснил Комаров. — Сейчас поставят пушку
на платформу и хоть сегодня в поход. Поставите, Илья
Михайлович?
— Пустяки делов! — басовито отозвался слесарь.—
Сначала мы ей послужим, а уж потом она, матушка,
послужит нам, да так, что у атамановцев пятки засвер-
кают!
В это время доложили, что вернулись разведчики.
Комаров быстрым шагом направился к штабу.
...Родители Комарова уже много лет жили порознь.
Отец его служил начальником Белогорского разъезда.
Мать' учительствовала в одной из горбылевских школ.
Большой серый особняк Комаровых помещался на Ли-
тейной, напротив флотских казарм. Еще в гимназичес-
кие годы Анатолий участвовал во всех матросских спек-
таклях, неизменно играя «барышень». В первые месяцы
войны он окончил Иркутскую школу прапорщиков и
ушел на германский фронт. В декабре шестнадцатого
получил тяжелое ранение и, находясь на излечении в
одном из петроградских госпиталей, вступил в партию
большевиков. Он участвовал в штурме Зимнего и един-
ственный из благовещенцев слышал выступления Ле-
нина.
В Астрахановку Анатолий пришел с матросами и со
своим младшим братом Виктором. Вскоре на дрезине
приехал из Белогорья отец Комаровых, маленький, ху-
денький и очень боевитый георгиевский кавалер. Сыновь-
ям стоило немалого труда уговорить его вернуться об-
25
ратно. Только узнав, что по железной дороге будут идти
важные грузы и воинские эшелоны, старик успокоился
и на той же дрезине помчался обратно.
Вечером Анатолий приказал младшему брату и Але-
ше Гертману возвратиться в город. Они должны были
переночевать у матери Комаровых на Литейной, а потом,
нацепив повязки оборонцев, погулять по улицам и раз-
ведать, в каких зданиях укрепились мятежники.
Не успели ребята войти в дом, как приехал Бек-
ман, — они едва не попались ему на глаза. Комарова
провела штабс-капитана в гостиную и засокрушалась,
что ее сыновья за два дня до таких событий уехали по-
гостить к отцу.
— А вы не могли бы съездить за ними? — спросил
Бекман. — На беркутовском рысаке. Кучера мы вам да-
ли бы надежного и... даже охрану!
— Что вы, что вы?! Разве моих удержишь на разъ-
езде! Они взяли с собой охотничьи ружья. Конечно, если
пошарить по окрестностям... В Беркутовом гнезде у них
друзья, и на стекольном заводе Лукина тоже... Но я
слабая женщина...
— Упустить такой момент, — вздохнул Бекман. —
Стал бы Анатолий моей правой рукой, да, видно, не
судьба.
— Одного боюсь: не попали бы мальчики в руки
большевиков! Ну а у вас как? Гамов, говорят, решителен
и смел. А обаятельный капитан Шутов?!
Бекман что-то промямлил и поднялся. Он едва ли ей
поверил. Пообещав наведаться еще, штабс-капитан от-
был восвояси.
Алеша с Виктором «гуляли» по городским улицам
до обеда. Встретили знакомых ребят с такими же сине-
белыми, как у них, повязками. До одури курили, спле-
вывая в серый, по-весеннему ноздреватый снег. Ели в
переполненных «оборонцами» «Афинах» жирные пирож-
ки, покупали у Чакальяна тянучки. Выходя из кондитер-
ской, повстречались с сыном коннозаводчика Донатом
Беркутовым, угостили и его. Донька, лениво жуя, ругал
казаков за то, что они держатся особняком, и тоже по-
интересовался, где Анатолий.
— А ты не знаешь? — прикинулся удивленным Вик-
тор и только что собрался поведать грустную историю
о том, что старший брат вывихнул на охоте ногу и от-
26
леживается в Беркутовом гнезде, как Донат расплылся
в самодовольной ухмылке:
— Это я-то не знаю?! Они с Бекманом план гене-
рального сражения готовят. Чтобы раз... и нет, и не
было большевиков! Верно?!
— Верно, — подтвердил чуточку струхнувший Вик-
тор: а вдруг встретится кто-нибудь более осведомлен-
ный?! Алеша потянул его за руку: пора, мол, тикать!
Но от Доньки не так-то легко было отделаться. Он стал
звать их в свой отряд, патрулирующий от платоновского
магазина до гостиницы Кондрашова. Виктор присвист-
нул:
— Ты думаешь, мы просто так прохлаждаемся?! У
нас, брат, дела, да еще какие...
У Беркутова загорелись глаза:
— В залетаевском доме пикетируете?
•— Хватай выше!
— Неужели на вокзале? Вот это крепость! А Сашка
Рифман в гимназии: скукота — каталажка!
Они торопливо распрощались. Повязки на рукавах ни
в ком не вызывали подозрения. К тому же многие знали
младшего Комарова как брата доблестного офицера,
недавно вернувшегося с фронта. На вокзале, пошатав-
шись по залам ожидания, они поднялись на второй этаж.
Интересовались пулеметами, и пухленький докторский
сынок Илька, по прозвищу «Сдобный», мечтая через
Виктора познакомиться с его сестрой, был воплощенная
любезность.
— Да вы с лупы свалились, пулемета не видели?! —
и повел их к превращенным в бойницы окнам. — Неде-
лю, месяц будем жить, как боги, и не подпустим никого!
У нас в реальном Гамов выступал, так я...
— Ну мы пошли, Илька! — Реалист немного огор-
чился, что не успел поведать о своих заслугах, но он по-
нимал, что задерживать брата офицера, чуть ли не пра-
вой руки — ему намекнули и на это — самого Гамова,
не совсем удобно. Алеша с таинственным видом шепнул,
что хорошо бы с вокзала двинуть в разведку к красным.
Илька, полный молчаливого восхищения, проводил их
до охраняемого выхода на перрон и важно пояснил:
— Эти со мной. Кто? Уполномоченные главы войско-
вого правительства. — Их пропустили беспрекословно.
За кирпичными заводами ребята сменили нарукавные
27
повязки и степью направились в Астрахановку. Через
полчаса они рассказывали о своих похождениях Кома-
рову.
4
На одной из центральных улиц матросам повстречал-
ся конный казачий патруль. Молодой, чубатый сотник,
спрыгнув на землю, крепкой рукой ухватился за повод
Зазнобы:
— А ну слезавай с кошевки!
— Если ты атаман Гамов, то сей минут, — с готов-
ностью отозвался Марк Варягин.
Казаки загоготали:
— Наш Епишка — большая шишка, атаману близ-
кая родня: два раза вместях в Амуре купалися, да па
одном солнце портянки сушили!
Скулы у сотника побелели от гнева. Он сверкнул уз-
ким глазом на своих подчиненных:
— Неча зубы мыть, станичники! — и, свирепея, на-
кинулся на матросов: — Расселися, как баре, а конь,
поди, краденый. В кутузку их, опосля разберемся!..
Два-три казака стали спешиваться. Высочин сплю-
нул сквозь стиснутые зубы:
— Ты что, сказився? Делегация мы к атаману ва-
шему, ведите до него!
Казаки отъехали, посовещались. Однако высадить
матросов не решились и, с гиканьем, проводили их до
бывшего губернаторского дворца, где обосновался вой-
сковой правитель.
Гамов, только что пообедавший, чуточку хмельной
и благодушный, сидел в своем, со вчерашнего дня, ка-
бинете, утонув в широком кожаном кресле, и неумело
обрезал толстую сигару — владелец табачного мага-
зина Лазариди прислал в подарок целый ящик. На-
против главы войскового правительства, в таком же
кресле и с такой же, зажатой в руке, гаваной восседал
штабс-капитан Бекман и делился планами скорейшего
укрощения матросов и красногвардейцев.
— Без штурма Астрахановки не обойтись, — глубо-
комысленно заключил он и щелкнул зажигалкой. — Я
не понимаю, чего мы медлим?
Гамов справился наконец со своей сигарой и принял
28
от него зажигалку, тщательно обдумывая свой ответ.
— Можно ли штурмовать пустоту? — вопросил он,
досадуя, что пауза несколько затянулась. Речь истори-
ческого лица должна быть краткой и выразительной,
действия стремительны и живы. — Большевики и сами
рассеются как дым. Им же не на кого опереться: вожа-
ков мы упрятали в тюрьму, а темная масса...
Зазвонил телефон. Гамов нехотя поднял трубку, но
лицо его тут же выразило живейший интерес.
— Так ведите их сюда! — закричал он. — Ведите,
только пускай оставят внизу оружие. Безоружны?! Нет,
следует все же проверить. Да, да, обыщите... — Бросив
трубку на рычаг аппарата, войсковой правитель не без
лукавства глянул на Бекмана и рассмеялся. — Пришли
с повинной, а вы говорите...
— Кто пришел? — стряхивая сигарный пепел прямо
на ковер, поинтересовался Бекман.
— Ваши храбрые матросы, — усмехнулся Гамов.
Штабс-капитан молча пожал плечами.
А матросы и на самом деле оказались храбрыми.
Подойдя к столу и глядя прямо в лицо Гамова, — Бек-
мана они постарались не заметить, — Высочин от имени
революционных матросов, рабочих и крестьян потребо-
вал немедленно выпустить из тюрьмы незаконно бро-
шенных туда большевиков и сдать город без боя, а Марк
Варягин пояснил, что в противном случае будут приняты
самые решительные меры.
— Угрозы? — взвизгнул, вскакивая, Бекман. — Да
знаете ли вы...
Глава войскового правительства остановил его ве-
личественным жестом и глянул на матросов:
— Передайте тем, кто вас сюда послал, что мною
ни одно из этих предложений не принимается, так как
я ваших призрачных сил не страшусь. Я постараюсь
разогнать их и тем самым доказать, что я есть власть
и сила в Амурской области. А теперь идите. Если... не
желаете очутиться с теми, за кого вы только что хлопо-
тали.
Бекман проводил парламентеров тяжелым, ненави-
дящим взглядом. Спиной почувствовав этот взгляд, Ва-
рягин обернулся в дверях и раздельно произнес:
— Это есть узурпаторство! Пока не поздно, крутите
катушку обратно!
29
Высочин вытащил его за дверь:
— Этих словом не прошибешь, а головы потерять
можно запросто.
Не владея больше собой, Бекман выбежал в кори-
дор и крикнул тонким прерывающимся голосом:
— Вас там горстка таких храбрых! Придем — в по-
рошок разотрем. На колени поставлю подлецов!
В пустом и гулком коридоре не было ни души. Он
вытер лицо платком. «Нервы... Черт бы их побрал, эти
нервы! . А Гамов невозмутим, как бронзовый Будда. О,
этот добьется своего».
В третьем часу утра сторож винокуренного завода
Гридневых, по прозвищу Семафорыч, обходил террито-
рию завода, как делал это в течение десятков лет, без
прогулов и отпусков. Было так тихо, что явилось иску-
шение отворить ворота и выглянуть на волю. Но старик
был мудр и знал, что делать этого не следует. Он нере-
шительно топтался на снегу, как вдруг послышались
чьи-то быстрые шаги и конский топот. Кто-то бежал.
Ему кричали: «Слой!» А он, будто не слыша, затоптался
у самого забора. Кони пролетели дальше, и враз оста-
новились. Снег захрустел под ногами людей, послыша-
лись голоса, и тот, что жался к забору, вдруг закричал,
а потом захрипел и повалился.
От того крика у Семафорыча шевельнулись под шап-
кой волосы и захолонуло сердце. Кричал Павел Павло-
вич — управляющий завода, но какая причина выгнала
его из дому об эту пору? А те, что гнались, уже обша-
ривали карманы и ругались, что нет денег. Потом поска-
кали назад.
В то, что Павел Павлович убит, у Гридневых сначала
не поверили. Потом разахались, велели сказывать все
по порядку. Подивились, куда его понесло ночью. Пора-
довались, что завод остался непорушенным. Стали су-
дить да рядить, кто бы этакое мог сделать.
Семафорыч хотел сказать, что убийство совершили
казаки, — он узнал их по говору — но вовремя прику-
сил язык. В городе казачья власть, еще потянут к ответу.
А чем докажешь? Лукерья Федотовна захлопотала у
стола. А Лексей Фаддеич погладил бороду и сказал:
— Ты вот что, мил-человек, поешь, отдохни чуток
30
да трогай обратно. Сам знаешь, милок, этакая махина
завод — без присмотру. Долго ль до греха? А тебя боль-
шаки не тронут! Кака-така им в тебе корысть? Ты им,
навроде, свой брат — пролетарий.
«Пролетарий» степенно пил чай с ватрушками и та-
рочками, идти к мертвому Пал Палычу ему ой как не
хотелось, но понимал, что это неизбежно. Хозяин его за-
верил, что ноне же, к ночи, из Астрахановки вышибут
большаков, и он самолично приедет обряжать безвинно
убиенного. И Семафорыч, повздыхав и потоптавшись у
порога, поплелся с узелком гостинцев под мышкой до
дома.
А Гриднев никуда не ходил. Он подсел к телефону и
позвонил: сначала своему компаньону Макарову, потом
бывшему городскому голове Прищепенко, потом еще ко-
му-то и еще... Через час весь город знал, что в Астраха-
новке бесчинствуют красногвардейцы: убили управляю-
щего, разграбили винокуренный завод, все до единого
перепились и похваляются идти на город. Доколе же
терпеть?!
Когда эта весть дошла до Бекмана, он весь затряс-
ся. С Павлом Павловичем его связывала многолетняя
дружба. Штабс-капитан ворвался к Гамову и заявил,
что ни на какую подмогу от атамана Семенова рассчи-
тывать не приходится, что ждать больше нечего, а надо
сию же минуту отправляться в поход.
Гамову эта запальчивость даже понравилась, хотя у
него самого были несколько иные планы. Он успел свя-
заться со Сретенском и знал, что ему на подмогу идет
дивизия генерала Шильникова. Те, что в Астрахаиовке,
постарались бы не пропустить железнодорожный состав
в город и не устояли бы перед ответным орудийным ог-
нем. Вот тогда-то казаки и оцепили бы деревню, перебив
всех красных на месте. Обладая живым воображением,
Гамов уже видел усеянный трупами астрахановский луг
и втайне радовался, что атаман Семенов даже не от-
кликнулся на его призыв. Сами дойдем теперь до Боч-
карево, перекинемся на главную железнодорожную ма-
гистраль и победоносным маршем двинем на восток.
Перед его мысленным взором пали Хабаровск, Спасск,
Никольск-Уссурийский и, наконец, порт Владивосток.
Вот уж тогда сухопутному Семенову с ним бы не потя-
гаться! Может, и к лучшему, что он не отозвался на при-
31
зыв. Все равно двум атаманам не ужиться вместе, а на
второстепенную роль он, Иван Михайлович Гамов, не со-
гласен. Не тех он обычаев и кровей! Но теперь, когда
Бекман воспылал благородным нетерпением, не рискнуть
ли обойтись и без Шильникова? Позабыв осторожность,
Гамов намекнул об этом штабс-капитану. Бекман от
изумления лишился дара речи. Как? Ведутся переговоры
с генералом, а ему — командующему — об этом ни
слова, а потом сообща дадут пинка?! Но он сдержался,
не сказав ни слова, хотя и затаил обиду; Было решено
незамедлительно идти бить красных.
5
Лихая, с посвистом, казачья песня оборвалась за
последним горбылевским домом. Узкая дорога вывела
в поле. Ноги коней проваливались в слежавшийся снег.
Из-за дальних сопок накинулся встречный ветер, засту-
дил, выжимая слезы, лица, путал и отбрасывал на сто-
рону конские гривы и хвосты.
Бекман сидел на коне неуклюже, нахохлившись.
Можно было повести казачьи сотни большаком, но ему
не терпелось взглянуть на свой покинутый дом. Все ока-
залось в порядке: замок не порушен, ставни на окнах
целы. Он плюнул с досады: жить бы здесь да жить!
Чужое гостеприимство в горле комом. Детишки каприз-
ничают. Жена в вечной тревоге. Устроить семью в гос-
тинице он не рискнул. На ее чердаке установлены пуле-
меты. Возможен и ответный огонь красных... Славный,
уютный домик, но сюда они больше не вернутся. Есть
шикарные дома в центре, урезывать себя теперь будет
ни к чему.
Молодежь, озоруя, вырвалась из строя и, размахи-
вая пиками, понеслась по снежной равнине к сказочно
рассиявшимся над Зеей узорным теремам — летним
дачам золотопромышленников и судовладельцев. Потом
прямо перед глазами замаячила одинокая как перст
труба винокуренного завода. Красные перепились, это
нам на руку: перебьем чуть тепленьких. Эх, Павел Пав-
лович, не дожил ты до дня и часа нашего торжества.
И нет, любезный друг, тепла, что отогрело бы твои хлад^
ные руки..
Красные ударили неожиданно из глубокой промоц-
32
ны, сбегавшей с крутого берега к Зее. Подпустив моло-
дых казаков совсем близко, они дали два залпа. Увидев
убитых, молодые необстрелянные парни рванули вправо,
и тут резанула пулеметная очередь. Вой и стон пронесся
над степью. Остальные казаки, вместо того чтобы бро-
ситься на прорыв, повернули назад и опомнились толь-
ко у городской бойни. Подсчитали потери: шестьдесят
человек. Неудача не обескуражила штабс-капитана. Он
велел казакам ехать отдыхать — предстояли жаркие
дела — и помчался в японское консульство.
Выразив Бекману соболезнование и придвигая ча-
шечку чаю, японский консул, господин Сибата, на мгно-
вение задумался и вдруг, зорко глянув поверх очков,
торжественно объявил, что члены общества «Черного
Дракона» не сидели сложа руки, а... изобрели (он так
и выразился — «изобрели») бронепоезд.
—> Изобрели бронепоезд?! — поперхнулся чаем
штабс-капитан. — Нет, вы шутите, господин Сибата! —
Но Сибата вовсе не намерен был шутить. Любезно улы-
баясь, он помог Бекману одеться, вывел его во двор,
усадил в кошевку, и, они помчались на вокзал.
«Бронепоезд» — несколько платформ, обложенных
кирпичом и мешками со смерзшимся песком — выгля-
дел внушительно. Черные глазки пулеметов вызывающе
поблескивали в амбразурах. Из открытых ящиков сви-
сали пулеметные ленты. Японцы — маленькие, немного-
словные, в суконных пальто и высоких ботах, деловито
топтались вокруг своего детища. Наскучавшиеся в зда-
нии вокзала оборонцы, окружив Бекмана, радостно
твердили, что теперь большевикам крышка, — можно
по телеграфу заказывать ужин на узловой станции Боч-
карево. Штабс-капитан отвечал на шутки шутками. Бы-
ли розданы оставшиеся в буфете вокзала папиросы и
конфеты. Илька, разгрызая острыми зубами грильяж,
пересчитывал по пальцам отсутствующих сверстников и
членов «Союза учащейся молодежи». Его подняли на-
смех:
— Попал пальцем в небо, сдобная булочка! Это для
тебя на вокзале свет клином сошелся. Знаешь, сколько
наших патрулирует по городу?!
— Ну я знаю... — «Сдобный» опять начал загибать
розовые пальцы: — Беркутов, Рифман, Пономаренко,
но Бондаренко и Гамберг...
2 Заслон
33
— Заткнись! С Бондаренкой вы посчитаетесь, а Вень-
ке у красных делать нечего. Он наш, с потрохами! —
«Сдобного» подхватили под руки, потащили к вы-
ходу.
Бронепоезд, лязгая буферами, нехотя полз от вокза-
ла. Оборонцы, неумело построившись, шагали за ним,
спотыкаясь о шпалы. Донат Беркутов и хлыщеватый
полковничий сын Сашка Рифман, примчавшиеся из го-
рода на рысаке, пристроились тоже. Сашка громко со-
крушался, что доверил японцам отцовский «цейс».
— Мой старикан с ним три войны не разлучался.
Свернут япоши биноклю голову, не уцелеть и моей.
— Не свернут, — успокоил его Беркутов. — «Нип-
пон» народец аккуратный, не то что наши тюхи-матюхи
да колупай с братом.
— По-моему, красные из Астрахановки уже чеса-
нули! — крикнул кто-то впереди.
— Тем лучше для них, — вскинул голову Рифман.
— Возвращаться не станем! Отдых только в Бочка-
рево, — засовывая в рот конфету, заверил Илька. Саш-
ка опять начал клясть японцев:
— Чертовы самураи, без мыла в душу влезут. Дер-
нула ж меня нелегкая, вырвался на часок и здрасте...
Миновали спичечную фабрику. Разглядывая дере-
вушку в бинокль, японцы потихоньку переговаривались.
Бронепоезд начал притормаживать. На повороте, за
кустами диких яблонек и черемух, чернело что-то —
не то изба, не то развороченный стожок сена. Вдруг ма-
шинист резко подал паровоз назад, но было уже поздно:
из-за кустов начался обстрел.
Брагинская пушка работала исправно. Двинув зад-
ним ходом, бронепоезд смешал ряды своей пехоты и,
многих передавив, помчался обратно. На развороченных
платформах валялись убитые и раненые японцы/ В до-
вершение беды оставшийся на вокзале Бекман, не разо-
бравшись и заподозрив подвох со стороны красных, дал
команду стрелять. Со второго этажа ударили пулеметы,
и только потому, что уже темнело, у гамовцев не при-
бавилось потерь... Сконфуженные оборонцы занесли в
здание вокзала раненых и решили до утра не высовы-
вать из него носа.
Бекман и Сибата уехали в город. Следом за ними
умчались Беркутов и Рифман.
34
...Алеша и Виктор оделили $сех, кого могли, папиро-
сами, которыми угостил их Илька. Плотно пообедали.
Алеше очень хотелось пойти во Владимировку, где вме-
сте с другими матросами находился Евгений, но про-
ситься было неудобно. От нечего делать ходили по де-
ревне и пели песни. Часу в девятом завалились спать.
После вылазок казаков и японцев стало очевидным,
что пора действовать и самим. Губельман положил креп-
кую руку на плечо Комарова:
— Анатолий Николаевич, сколько?
— По моим подсчетам, около тринадцати тысяч.
— Можно начинать?
Анатолий прихмурил ровные брови, кивнул:
— Время.
К утру сильно подморозило. Над Зеей стоял туман,
но небо было высоким и ясным. Мерцали и переливались
звезды. Из-за сопок налетал порывами сухой и въедли-
вый ветер. Город начали зажимать в кольцо с северо-
востока.
Анатолий вел красногвардейцев лугом, смерзшимся
и кочковатым. Железнодорожная линия все время оста-
валась слева, по ней с великим напряжением катили
платформу с пушкой. На, полдороге Комарова нагнали
связные из Владимировки и сообщили, что отряд, нахо-
дившийся там, вышел в назначенное время.
Крестьяне-ополченцы получили задание перейти ре-
ку у министерского затона, пробиться до казачьих ка-
зарм и, разоружив казаков, двигаться к тюрьме. Глав-
ные силы должны были проникнуть в город со стороны
вок'зала и тоже пробиваться к тюрьме.
В городе меж тем еще с вечера творилось нечто
странное. Не успел дважды трепанный Бекман вернуть-
ся с вокзала, как глава войскового правительства, утра-
тив всякий интерес к военным действиям, срочно занялся
выяснением состояния областного бюджета. Вытребо-
ванный им грузный казначей, едва вместившись в за-
скрипевшее кресло, захрустел пальцами и монотонно за-
гнусавил:
— Мы имеем керенки, японские иены, китайские
даяны. Американских долларов, к сожалению...
— К черту доллары, — отбросив учтивость, нетерпе-
ливо перебил его Гамов. — Керенки уже не деньги.
Золотой фонд — вот что незыблемо и вечно! — Золотой
2*
35
фонд был гордостью областного казначея. К счастью,
большевики мало смыслили в финансовых делах и не
успели «пустить его по ветру». Гамов вкрадчиво по-
яснил:
— Предстоят большие траты: встреча генерала
Шильникова, возмещение убытков чернодраконов-
цам.
Областной казначей тонко улыбнулся:
— О да, да... На одном заведении, я сам видел, вы-
вешен аншлаг: «Мадама вся уехала». Каковы шельме-
цы, а? Если город заполнило казачество...
Глава войскового правительства поджал губы, давая
понять, что фривольные шутки неуместны.
— Все войдет в свое русло. До веселья ли теперь?
Темный элемент распоясался. В министерском затоне
найден убитым капитан парохода Городецкий. Инже-
нера Чернышева застрелили на пороге собственного до-
ма. А трагические события на заводе Гриднева? Смерть
вошла в город и шагает из квартала в квартал, волоча
свои черные крылья...
— Да, да... все это прискорбно и ужасно. — Казна-
чей вытер платком внезапно похолодевший лоб.
— Бремя власти тяжело, — вздохнул Гамов и с жа-
ром заговорил о необходимости вознаграждений и по-
ощрений. Казначей закивал лысеющей головой.
Сделка состоялась. Ключи от казначейства легли на
зеленое сукно стола в обмен на клочок бумаги с паукооб-
разным двуглавым орлом вверху и размашистым авто-
графом атамана понизу. Казначея доставили домой на
правительственном автомобиле. А час спустя тот же
черный с поднятым матерчатым верхом автомобиль въе-
хал во двор казначейства. За ним тотчас же захлопну-
лись массивные железные ворота.
На исходе дня от казачьих казарм до Зеи с пиками
наперевес оголтело носились верховые казаки. Молодые
озоровали страшно. На бульваре рубили внамет «боль-
шевистское насаждение» — молодые топольки. Разби-
вали китайские киоски. В сумерки нагрянули в женский
монастырь и, скаля белые зубы на скуластых, темных
лицах, просились пустить «погретца». Древняя игуменья,
мать Евстолия, — урожденная княжна Оболенская —
36
вышла к ним с крестным знамением и благословением,
но дальше порога не пустила:
— Не взыскуйте, чада. Не положено сие пребывание
в обители мужеску полу. Будем молиться всевышнему.
Он вас не оставит.
Казаки подмигивали старухе. Несусветно гоготали.
Ушли, а ей все чудилось: пахнет в тихих покоях конским
потом и табачищем.
Ветер резко переменился, подул с «гнилого угла».
Резвачи притомились. Шутники приумолкли. Разудалым
стало не по себе. Провезли казаков побитых, следом
мертвяков-чернодраконцев. Стылая земля скрипела под
полозьями, звенела под копытами копей. На том берегу
Амура, в Сахалине, замигали в фанзах огоньки. На на-
шей стороне было глухо, уныло. Ветер раскачивал на
перекрестках темные фонари. Богатеям что, спят, уто-
нув в пуховых перинах, а тут езди, храни их покой, так-
растак... Кто-то подлил масла в огонь:
— Гамов, слышь, к своим в Верхне-Благовещенск
подался. Ему чо — правитель!
— Кой ляд, у кажинного, паря, есть семья. Кажин-
ному в баньке попариться не повредит...
Ближе к полуночи смекнули разложить костер. Пере-
махнув через забор, разжились дровишками у доктора
Маршада. Набрали березовых, сухих. Оттащили в за-
тишье, к дому Масюковых, под бугор. Завели коней во
двор. Оружие поклали снаружи, пики к стенке присло-
нили. Выметнувшееся жаркое пламя приглушили по-
рубленными топольками. Сели кругом, как в стародав-
ние времена деды и прадеды сиживали. Сыпали байки
про попов да про монахов. Обложили мать Евсто-
лию:
— Старая ведьма, монашки, чай, были бы раде-
хоньки!
Тут кто-то кого-то поманил во двор. Вышли ухмы-
ляючись, подтолкнули дружков, сходили и те. Все хо-
дили в дальний угол, за курятник, причащались китай-
ской ханой из жестяного банчка. Деньги положили в
кучку: чтобы честно. Кивали на ворота, хотя там уж
ничего не было, перемигивались. Заговорили складно:
— Сладка хана на морозе, по усам не текет, вся до
капли в рот идет.
— Сядем-потяпем, сродников помянем... — Разогре-
37
лись. Устаток как рукой сняло. Стали притопывать но-
гами:
В Сахалян-город ходила,
Долго спиртопосила,
Сорок, банок потопила,
«Лопато» забросила...
Заплескали ладонями; ноги сами в пляс пошли.
«И-эх, однова на свете живем!»
Казаки постарше качали головами:
— Не к добру рассодомились, не к добру.
— А чо, в сам деле, или мы не люди?! — Но головы
уже клонились долу: лечь бы соснуть.
Владимировка поднялась с первыми петухами, под-
поясалась кушаком, сунула за пазуху горбушку хлеба
да кус мерзлого сала. Крепкий, хозяйственный зазей-
ский мужик все предусмотрел; он и вожаков-матросов
обрядил на свой мужицкий лад. Розвальни и кошевки
доверху набиты пахучим сеном. Под завязку наполнены
отборным овсом тонкие, домотканого холста, кули. Буд-
то не на Благовещенск поднялись идти, а до самого Пи-
тера. Не прошло и получаса, тронулся, заскрипел по
накатанной дороге длинный обоз. Ни дымка, ни цигар-
ки, ни лишнего слова. И будто знобит, и будто в жар
кидает. Молодежи и любопытно, и боязно. Те, Кто по-
старше, думку додумывают:
«Это и есть наш последний... Стряхнем подлюгу Га-
мова, заживем: ни тебе урядника, ни чинаря, поп — и
тот над душой станет не властен. Своя, простая будет
власть...»
Под высокими худинскими тополями остановили ко-
ней, вскинули на плечи ружьишки. Не давали наказа
тем, что остаются возле лошадей. Сами знают, что надо
делать, коль хозяевам не будет обратного пути. Благо-
вещенск через реку замигал холодными огнями. Нико-
му не ведомо, что сулят те огни. Спустились к вмерзшим
в лед баржам перевоза. Возили летом на тех баржах
муку и кавуны, мед и масло, и не думалось тогда, что
придется перемеривать реку в ночи, пехом, по ледяному
насту.
Хрустит лед, дробится на стылых косах в мелкую
крошку. Гляди под ноги, ребята, не бухнись в прорубь
38
удалой головой. Нет прорубей. Нет троп и стежек. Ста-
рые баржи и причалы снегом перемело. Чудно. Дико.
Будто в мертвое царство пришли. А был же город жи-
вым и теплым, полным заманчивых тайн, особливо для
молодых.
Черная лава вклинивалась в покатый берег, расте-
калась по улицам. Люди, подтягиваясь, смахивали иней
с замохнатившихся ресниц. Первым отстал со своими
Высочин — по Зейской улице пошли. Журкин вел людей
по Большанке. Варягинцы к берегу Амура подались.
Выходило: и будто все вместе, голос подашь — слыш-
но, и в то время каждую улицу прочесывают порознь.
А комаровцы уже штурмовали железнодорожный
вокзал. Вой и свист обрушившихся на здание снарядов,
ответный пулеметный огонь — все вдруг утонуло в оглу-
шительном грохоте и треске, и густая чернильная тьма,
упавшая откуда-то сверху, прорвалась диким, стоголо-
сым воплем ужаса и боли.
Дверь вокзала со стороны перрона была заперта из-
нутри. Красногвардейцы теснились в узкой калитке, пры-
гали через ограду палисада, взбегали по скользким за-
мусоренным ступеням главного входа, где дверь стояла
настежь, — кто-то успел удрать. В здании вокзала, в
теснящей дыхание известковой пыли били копытами и
предсмертно ржали кони, заглушая крики и стоны уми-
рающих. Слабо, как детские хлопушки, щелкали в тем-
ноте одиночные выстрелы. В провале развороченного
снарядом потолка пылала синим огнем звезда.
6
Высочиицы первыми дошли до Станичной, глядь,
сбоку выметнулось пламя и будто песней дохнуло:
Ай, жги, говори,
Приговаривай!..
Мать честная, никак казаки пляшут. Ж-жахнуть бы
враз, да нельзя, своих побить можно: уговаривались,
до Зейской — журкинская сторона. А ну, хлопцы, за
угол! Кинутся сюда казаки, не возрадуются. Нашим
подмога потребуется, враз мы тут.
Журкин тоже увидел казаков. Ну и шабаш! Разду-
мывать было некогда.
39
— Пли! — Рванула воздух нестройная трескотня
винтовочных выстрелов. Сгасло пламя костра, сбитое
падающими в пего казаками. Снова грянул залп. Сто-
ном и воем отдалось от костра. Поднялись живые огнен-
ные столбы и тут же попадали в снег, стали кататься, за-
бились в судорогах. Растерянная, безоружная казачья
ватага метнулась в сторону Зейской и напоролась на
высочинцев, а с берега Амура уже бежали, привлечен-
ные выстрелами, варягинцы. Вместе и завладели ору-
жием. Шашки, пики покидали в огонь, — ни к чему
они. Так бесславно пала казачья застава.
Бросились в мужскую гимназию, выставили у дверей
охрану: не попасть бы в ловушку. Бежали гулкими ко-
ридорами, отбирая по пути оружие у желторотых обо-
ронцев.
— Эй вы, сопляки, живы быть хотите, ведите в под-
вал к нашим!
Глядели жалобно. Вели. Сашка Рифман откуда-то
выметнулся. Оторопел, увидев Гамберга: «Ты?!»
Венька только бровью повел:
— Давай свои игрушки! Отвоевался. •— Не перечил
Сашка, отдал отцовский наган, обиженно губы закусил.
Народ в подвале раздетый, разутый, исполосованный
шомполами, не евши по два-три дня. Эх вы, горемыки,
не пошли из города, понадеялись па буржуйскую спра-
ведливость. Нате — ешьте. Поделили и горбушки и са-
ло. Управляйтесь, как знаете, а нам недосуг.
Оборонцев из гимназии уже как ветром выдуло, кое-
кто наподдавал им коленкой пониже спины:
— Идите к маме и не грешите!
В памяти Алеши навсегда остался стремительный, до
колотья в боку, бег по татарскому кладбищу. Люди
спотыкались, падали, хватали зубами синий крупичатый
снег и снова бежали. Мелькали по сторонам домишки
пригорода Забурхановки, стлались под ноги промерзшие
болотца и пустыри. Обогнув Вознесенскую церковь, вы-
бежали на Иркутскую улицу — прямой путь к тюрьме.
Светало. На углу Артиллерийской вспорола вдруг впе-
реди дорогу пулеметная очередь. Стреляли с чердака
кирпичного дома бывшего полицмейстера Залетаева.
Комаров, в разорванном на плече полушубке, в белой,
40
обсыпанной известью и кирпичной крошкой папахе, вы-
метнулся вперед, широко расставил руки и стал теснить
людей назад. Возбужденная, беспорядочная толпа от-
ступала перед ним шаг за шагом.
— Десять человек, — крикнул он хрипло, — десять
пойдут со мной. Остальные ни с места!—Алеша шагнул
к нему, увидел рядом Виктора, реалиста Бондаренко,
еще каких-то незнакомых.
— Я сказал десять! Эти вот пойдут и эти... — Он
повел их в сторону смежного с Залетаевским двора, пя-
терым приказал спрятаться за поленницу, с остальными
по пожарной лестнице поднялся на чердак. Белогвардей-
ские пулеметчики простреливали улицу сосредоточенно
и деловито и даже не обернулись. По-домашнему шипел
посредине чердака примус, в большом зеленом чайнике
булькала вода.
Все было кончено в одно мгновение. Оба пулемета
умолкли. Человек в вытертой козьей дошке привернул
горелку примуса.
— Кипяточек, — сказал он с сожалением, — горя-
ченький...
Не взглянув на убитых, они спустились по внутрен-
ней лестнице вниз — дом казался необитаемым — и вы-
шли с парадного хода.
Владимировские снова растеклись по своим улицам.
На площади, у кафедрального собора, вылетел навстречь
казачий разъезд и без единого выстрела крутанулся об-
ратно. Еще прошли квартал, и тут с Кондрашевской го-
стиницы зататакали пулеметы. Упал Журкин, и рядом
с ним полегло еще четверо. Послали связного к варягин-
цам: «Обойдите, мол, со дврра, нам к Кондрашевке не
подступиться». Похватали убитых и кинулись к Амери-
канскому переулку, а там невесть что творится. Из мак-
кормиковского склада, что чуток наискось от гостиницы,
повытасканы конные грабли, косилки, жатки да выстав-
лены поперек дороги, а за ними нагромождены прилав-
ки и всякая магазинная рухлядь. Ни пройти ни про-
ехать: белые с пулеметом за баррикадой залегли. Поли-
вают улицу свинцом вдоль и поперек. И назад уж хода
нет — отчаянная пальба. Тут высочинский отряд выру-
чил журкинцев, — зашел белым в тыл, ударил. Рвану-
лись оборонцы вперед, в жатках, косилках запутались,
под конные грабли прячутся.
41
— Бей их, ребята, нещадно!
— За Журкина, за товарищей наших!
От гостиницы варягинцы подоспели, управились и
там. А к белякам подмога от реального бежит. Сошлись
лоб в лоб, в рукопашную стали биться. Гимназисты, ре-
алисты, хлипкие, тонконогие, в коротких шинелях, побро-
сали оружие, к Амуру кинулись. Пусть уходят подобру,
никто за ними не гнался. Подобрали своих раненых и
убитых, занесли в женскую гимназию, синюю. Выстави-
ли охрану, а сами — тут все па пятачке — в бывшую
Земскую управу:
— Даешь Гамова!
— И Бекмана, шкуру, в придачу!
Вышибли двери: темно и пусто. Рядом казначейст-
во, там и того темнее. Ресторан «Венеция» зеркальными
окнами подмигнул. К черту! У всех одна думка: глав-
ных закоперщиков захватить и судить судом народным.
Не упустить бы, эх, не упустить!
— Не упустим! Накроем. В губернаторском доме
они. Сыпь, братва, туда! — Бежали, пригнувшись, город-
ским садом. Остановились с опаской у распахнутых
дверей. Ветер те двери качает, и горят по всему дому
лампы в сто и более свечей. Никого...
— Чудно!
— Ай все подохли?!
— Гамова бы изловить!
— Изловим! Не иначе в казармы убег!
— Будет прохлаждаться! Три квартала отсель все-
го...
В казачьих казармах тоже ни души. Смущенно пере-
глядываются красногвардейцы: не на Верхне-Благове-
щенск же идти. Не было от штаба такого приказу. Вдруг
почудились выстрелы. Выстрелы и есть.
— Братцы, то ж варягинцы бьются на берегу!
Срывая на ходу сине-белые повязки и подхватывая
полы шинелей, катилось на Сахалин по амурскому льду
белое полчище. Смеялись им вслед зазейские хлеборобы
и матросы:
— Швыдче тикайте, швыдче! Как бы завтрак не ос-
тыл!
Слева, над устьем Зеи, навстречу беглецам поднима-
лось солнце.
42
...Начальник тюрьмы, с острым, иссиня-бледным ли-
цом, представительный мужчина, встретил красногвар-
дейцев у ворот и протянул связку ключей:
— Милости прошу, давно поджидаю.
— Что за шутовство, — вспыхнул Комаров. — Где
члены Совдепа? Мухин где?
— Куда ты наших законопатил? Живы ли? — вы-
крикнуло с тревогой несколько голосов.
— Слава богу, все в порядке, — клацая зубами, за-
верил тюремщик, — слава...
— Ты, богомолец, нам зубы не заговаривай, — вы-
двинулся вперед Померанец, — пусть охрана оружие
сложит. Тут вот у ворот!
— Охрана бежала-с, — торопливо заверил началь-
ник, смущенно поигрывая ключами. — Честное благо-
родное, бежала! Вчера выпустили всех уголовных. К по-
литическим я не допустил. Вот ключи от камер, вот...
Членов Совдепа вынесли из камер на руках и стали
качать на утрамбованном дворе. Начальник тюрьмы
умильно улыбался, тюремщик хотя и спасал свою шку-
ру, но сказал чистейшую правду. Еще накануне, едва
Гамов, очистив казначейство, умчался в Верхне-Благо-
вещенск, его клевреты порешили, наводнив город отребь-
ем, терроризовать жителей и, расправившись с руково-
дителями большевиков, объявить это действиями наро-
да. Но тюремщик не выдал им политических, мотивируя
свой отказ отсутствием на отношении подписи Гамова.
— Это особо важные преступники, — твердил он, —
подписи начальника конвоя недостаточно. Уж поверьте,
я знаю свое дело.
Его педантичность и спасла жизнь большевикам, вер-
нее, отсрочила расправу.
Месяц спустя после гамовского мятежа полковник
французского генерального штаба Пишон в своем до-
кладе французскому же посланнику в Пекине расценил
это событие так:
«...На Амуре казаки, которых было около 35 тысяч,
не смогли ничего сделать. Дисциплина у них пошатну-
лась, и вообще наблюдается разложение. Атаман Гамов
в Благовещенске сумел поднять против большевиков
лишь совершенно незначительное количество казаков,
43
именно тех, которые подпали под его непосредственное
влияние...»
Пишон мог бы к этому добавить, что незадачливый
атаман удрал в Сахалин, прихватив и деньги из казна-
чейства, и семью еще до начала боя.
Не покрыли себя лаврами и поверившие атаману
члены «Союза учащихся средних учебных заведений»,
пытавшиеся огнем и мечом утвердить в родном городе
«войсковое правительство». Сбегав в Сахалин, они поти-
хоньку возвращались обратно, убедившись, что Гамов
не даст и ломаного гроша для удовлетворения их сильно
разыгравшегося от прогулки за Амур аппетита.
В конце марта 1918 года в Благовещенске собрался
5-й войсковой круг Амурского казачьего войска, приняв-
ший решение:
«Амурское казачье войско, как отдельную сословную
единицу, упразднить и слиться в одну семью со всем
крестьянством Амурской области для совместной рабо-
ты на благо всего трудового народа».
А десять дней спустя объединенный съезд крестьян
и казаков постановил, что «...отныне Амурская область
является автономной Амурской Социалистической Со-
ветской Республикой как составная часть Великой Рос-
сийской Советской Республики».
С первых же дней своего существования молодая рес-
публика была отзывчивой и щедрой. Председатель Со-
вета Народных Комиссаров Федор Мухин изыскивал
сахар, икру и рыбу для голодающих Петрограда, сред-
ства на ремонт и постройку школ, артиллерийское сна-
ряжение революционной Чите, деньги для Иркутска,
крупу и муку для Нерчинска.
«...Все рабочие железнодорожных мастерских станций
Гондатти, Ерофей Павлович, Магдагачи и целого ряда
других пунктов отправились на фронт. Мастерские за-
крыты. Подъем духа среди рабочих небывалый». Так
ответили амурцы на контрреволюционный мятеж во
Владивостоке. Нет, никогда, ни через полстолетие, ни
через тысячу лет, амурцы не будут краснеть за своих
предков!
Амурская республика национализировала частные
лечебницы и отдала их пароду, установила хлебную мо-
44
пополню и твердые цены на хлеб и зерно. Разоружала
националистов. Выпускала денежные знаки. На ее счету
великое множество больших и малых дел, и все это в
условиях осадного положения.
Вражеское кольцо сжималось: к половине сентября
в руках белогвардейцев были Сибирь, Забайкалье. Бе-
лая опасность нависла и со стороны Хабаровска.
Амурские большевики наметили пункты будущих та-
ежных партизанских баз, сосредоточили на пристанях
двадцать пароходов и шестнадцать барж для эвакуации.
Вложили через подставных лиц в китайский банк Са-
халина полтора миллиона рублей для нужд уходящей
в подполье партийной организации. И вот настал день,
когда жители города в последний раз услышали взвол-
нованную речь своего председателя Совнаркома:
— Мы уходим под напором японских штыКов, —
говорил Мухин. — Но мы не побеждены. Мы только
отступаем в тайгу, чтобы там, набравшись сил, вновь
прийти сюда и восстановить власть Советов. Прощайте,
товарищи рабочие, мужайтесь, крепитесь, мы скоро при-
дем.
Так заверил Мухин собравшихся на митинг перед
эвакуацией, но сам он не уехал, а остался для руковод-
ства подпольем, и когда в Благовещенске снова устано-
вилась советская власть, его уже не было в живых. Фе-
дор Мухин стал одной из бесчисленных жертв японской
интервенции. *
Медленно, медленно... навсегда запечатлеваясь в па-
мяти, отодвигалась алебастровая белизна зданий, свер-
кающих в тронутых осенней позолотой тополях. Дети
махали вслед отъезжающим платками и картузами, с
тревогой поглядывая на маньчжурский берег, где уже
копошились стервятники, заполняя грязно-желтые хал-
ки и приземистые катера.
В устье Зеи в разгоряченные лица ударил резкий
и холодный ветер, будто напоминая, что едут не на про-
гулку, что впереди их ждут бездомовье и зима.
Едва скрылся за поворотом последний пароход, как
из-за Амура под защитой японских знамен и тесаков
хлынули белогвардейцы.
Снова на улицах Благовещенска загарцевал на сво-
45
ем снежно-белом Звездочете заметно раздобревший Га-
мов. А в бывшем губернаторскохм дворце застрочил свои
декреты бывший прогрессист Алексеевский:
«Все возникшие за время советской власти городские,
волостные, станичные, поселковые советы, земельные и
продовольственные комитеты, комиссариаты и прочие
органы сим упраздняются...»
И в первые же дни бело-японского владычества за-
стенки контрразведки и тюрьма приняли более двух ты-
сяч граждан бывшей Амурской республики, заподозрен-
ных в приверженности к большевизму.
7
Алеша стоял у левого борта и тоскливо смотрел, как
уплывает назад родной город.
— Ты один здесь? А братья? — Маленькая теплая
рука коснулась его плеча, он вздрогнул и обернулся.
Молодая женщина, видимо, обрадовалась встрече и пы-
талась улыбнуться, но жгучие, в густой бахроме ресниц
глаза невольно выдавали ее растерянность и муку.
— Братья? Федя и Евгений ушли еще вчера. А Коль-
ка, он же маленький, остался дома с мамой.
— Не лучше ли было остаться и тебе?
Алеша промолчал. Евдокия с детства была дружна
с их семьей. Она играла с Евгением в любительских
спектаклях, и Алеше казалось, что’ брат увлечен этой
всеми признанной красавицей, но вскоре после гамов-
ского мятежа она стала женой Анатолия Комарова.
— Рад видеть тебя, ветеран, — протолкавшийся
сквозь толпу на палубе парохода Анатолий обнял Але-
шу за плечи и тоже спросил про братьев.
Дымный шлейф стлался в сторону города от высо-
кой трубы винокуренного завода. Засверкали на к'ру-
том берегу чисто промытыми окнами астрахановские до-
мишки. На деревянном помосте внизу под кручей бабы
колотили вальками белье.
— Ты бы сошла в Белогорье, — обратился к жене
Анатолий. — Папа приютит тебя на разъезде.
Евдокия отрицательно качнула головой, пристально
вглядываясь в пологий берег.
— Здесь никто не знает, что ты жена военкома. Сде-
лай это, душа моя..,
46
Она прикрыла рот мужа маленькой ладошкой, досад-
ливо повела плечом:
— Нет, нет и нет!
Желтое зданьице Белогорского разъезда осталось
позади. Анатолию показалось, что за деревьями мельк-
нула седая голова отца. Берег из сыпучего серебра, ис-
хоженный вдоль и поперек еще в детстве. Узенькая троп-
ка вдоль рельсов, по которой впервые побежал в шко-
лу. Как все это дорого и неотрывно от сердца, и бог зна-
ет, увидится ли вновь...
Встречное течение притормаживало ход перегружен-
ного заднеколесиика, на котором уже начинала налажи-
ваться походная жизнь. От терпкого осеннего ветра го-
рели щеки, от пронизанной солнцем воды веяло холод-
ком и покоем. На выметенной свежим березовым вени-
ком палубе люди развязывали узелки с домашней сне-
дью. Запахло малосольными огурцами.
— Пойдемте в каюту, — сказала Евдокия. — Я тоже
не без припаса.
— Мост проедем, тогда. Ладно?
— Ох, уж этот мне домострой! — беспечно рассмея-
лась молодая женщина.
На приземистых диких яблоньках, высаженных вдоль
железнодорожного полотна, .шустрые парнишки набива-
ли отдувшиеся пазухи рубашонок кисло-сладкими пло-
дами. Алеше вспомнились вот такие же деревца, скло-
нившиеся над белокаменной стеной архиерейской дачи,
и воробьи, прыгающие по тоненьким веткам, и мудрая
усмешка Мухина, и их задушевный разговор, увы —
единственный...
Пароход привлек внимание деревенских мальчишек,
но ненадолго. Слишком много прошло их сегодня вверх
по Зее. Все же они помахали руками и этому. Вдруг
они замахали отчаянно и так всполошились, что едва
не попадали на землю. Поддаваясь их яростной жести-
куляции, Алеша оглянулся назад. Обернулся и Ко-
маров.
Быстро, наперерез идущей от парохода волне, их
настигала сизая канонерка под развевающимся белым
полотнищем с ярким пятном посредине. Белый флаг —
вот что поразило детей, безотчетно встревожившихся за
судьбу парохода под красным вымпелом, таким знако-
мым и близким.
47
Алеша слетел по трапу в кочегарку. Ребята только
что испекли картофель и в предвкушении обеда торо-
пились набить топку березовыми дровами.
— А вот и подмога! Дело, брат...
— Японцы!
— Шутишь! Где?
— У правого борта! — Больше не обмолвились ни
словом. Топка загудела.
Анатолий расположил вдоль борта людей. Было
странно видеть Евдокию с винтовкой в руках, но винтов-
ку она держала умело, а волосы успела убрать под ко-
сынку, отчего лицо казалось суше и строже. Комаров,
не взглянув на жену, залег у пулемета. Алеша подтянул
к себе связку гранат. Пароход нырнул под пролет Бело-
горского моста. Пенные буруны вздыбились, заклокота-
ли вокруг каменных быков, обдав палубу брызгами и
прохладой.
Солнце осталось по ту сторону моста. День потускнел,
будто его смяла вынырнувшая из соседнего пролета
японская канонерка. Развернувшись, она скользнула уз-
ким корпусом у носа парохода, развернулась вторично
и пошла наравне, притираясь к левому борту и тесня
пароход к широкому острову, густо поросшему ивняком.
Японцы снисходительно и пагло скалили зубы, показы-
вая жестами, как они станут прыгать на борт парохода.
Он все же вырвался вперед. На канонерке раздался ору-
дийный выстрел, пенный бурун вскипел у заднего коле-
са парохода, красные щепки замелькали на волнах. В
тот же миг по борту канонерки стеганула пулеметная
очередь и одновременно грянул винтовочный залп. Але-
ша распрямился и бросил на канонерку, в гущу тел,
свою смертоносную связку. Над ее бортом взмыли кло-
чья фуражек и лакированных козырьков. Пароход
вздрогнул и начал оседать.
Кочегары уже спускали на воду лодки. Анатолий
дал еще одну пулеметную очередь и схватился за плечо.
По зеленоватой рубахе поползла кровь. Алеша обхва-
тил Комарова и, оттолкнувшись от полускрытого водой
борта, прыгнул в лодку. Евдокия с винтовкой сосколь-
знула следом. Уцелевшие на канонерке японцы, опом-
нившись, открыли пальбу по лодкам. Одна тут же пере-
вернулась — люди бросились к берегу вплавь.
Лодка, в которой были Комаровы и. Алеша, укры-
48
лась в островном ивняке. Канонерка, расстреливая
плывших к берегу людей, прошла вдоль острова с про-
тивоположной стороны и устремилась дальше, вперед
па север.
Все сошли па берег. Евдокия сняла косынку и сде-
лала мужу перевязку. Анатолий, бледный от потери
крови, снова предложил ей идти на разъезд. Парень,
родители которого жили неподалеку па заимке, вызвал-
ся проводить ее по сопкам. Стиснув зубы, она так гляну-
ла па того и другого, что оба смущенно умолкли.
Вечером снова тронулись в путь. Вскоре увидели на
берегу небольшой костер. Им замахали горящей веткой,
и они приняли на лодку еще троих. Шли вверх по Зее
всю ночь. Евдокия гребла вместе с мужчинами. Под
утро причалили к пустынному острову. Лодку спрятали
в кустах и весь день отсыпались в зарослях черемухи
и черной смородины. Парень, знаток здешних мест, ока-
зался сущим кладом. Он наковырял в какой-то тинистой
заводи из ила вьюнов и испек их на угольях. Ели без
соли и хлеба, но рыба казалась необыкновенно вкусной.
Вечером снова поплыли. Зея прибывала, и встречное
течение было очень сильным. К утру добрались до На-
тальино. Здесь решили бросить лодку и углубиться в
тайгу. Все были очень голодны, но идти в деревню опа-
сались. Натальинские староверы были нетерпимы к вла-
сти вообще, а к новой в особенности. Меткие охотники,
круглый год промышлявшие зверя и птицу, они были
хорошо вооружены. Убить человека у «семейских» не
почиталось за грех.
Молчаливый старик, из тех, кого приняли с берега,
вызвался сходить за провиантом. Он достал из кармана
кисет, порылся в отсыревшем табаке и вынул два обру-
чальных кЪльца.
— Вот... к внучке на свадьбу собирался. Учительст-
вует.,
Его стали отговаривать. Светло улыбаясь, старик
ушел. Вернулся он не скоро, но зато принес козлятину,
яйца, хлеб и пирог с голубикой.
— Ешьте, детки, я уже поснедал. Это все только за
одно колечко. Но нужно тикать отсюда, пока баба по
всему селу не раззвонила. Я ей обсказал: приискатель,
мол, в лесу вещички. Как бы не поинтересовались...
Обошли деревню стороной. Лежали под обрывом,
49
у ручья. Ели, тихонько переговариваясь, — денег было
много, но это были амурские боны, «мухинки», можно ли
теперь на них что-нибудь купить — продукты, одежон-
ку? Подкрепившись, сразу же пошли, но не сделали и
пяти верст, как их окликнули из густых зарослей сос-
няка. Алеша вскинул единственную на всех винтовку.
— Лешка, черт, положи, а то уронишь!
Алеша узнал голос брата прежде, чем увидел его
самого. Начались взаимные расспросы. Оказалось, что
их тоже обстреляла канонерка. Пароход потопили, но
и японцам не поздоровилось. Жаль, погибли и свои ре-
бята. Евгений был такой же, как всегда: широколицый,
с серыми пристальными глазами, по в его загорелом до-
черна лице появилась непривычная озабоченность.
— Жень, ты здесь один?
— Нет, со мной ребята. Притомились. Легли.
“ Веди к своим.
— Сами подойдут. Эй, братва!
Подошли Померанец и с ним еще двое. У матросов
оказался размокший шоколад. Ужин получился знат-
ный. Обхватив руками колени и глядя на язычки пламе-
ни догоравшего костра, Евгений рассмеялся:
— Семейно воюете, Анатолий, а? Хошь кому бы та-
кую жену!
Анатолий потрогал подвязанную руку. Сжал и рас-
прямил пальцы.
— Да и ты не в одиночку. Братишка вот. Он япон-
цам дал-таки жару!
— С ним особый разговор. — Евгений прихмурил
брови, посмотрел на Алешу. — ,Отойдем-ка, Алексей.—
Братья стали в тени могучей сосны. Посмотрели друг
другу в глаза. Они были почти одного роста, но Алеша
был тоньше и оттого казался выше.
— Мать на кого оставил? — строго спросил Евге-
ний. — Мы с Федей, едва крылья отросли, вылетели. Те-
перь ты вслед за нами.
— Время такое.
— Это ты хорошо сказал. Только оно для каждого
овоща свое бывает. Понял?
— Я эту пословицу с детства знаю.
— Тем лучше. Ты еще зелен-виноград. В гамовское
но-мальчишеству побаловался и хватит. Тут другой раз-
говор пойдет. Таежный. Суровый. Не для детей.
50
— Не дитя и я.
— Значит, должен понимать: мама с дитем на руках
осталась* Кольку еще растить надо. Она всех нас одна
поднимала. А теперь, выходит, одного кормить, по тро-
им сердце на части рвать.
— Выгоним японцев — вернемся все трое.
— А если ни один?
— Я ему тоже говорила, — неслышно подойдя к ним,
вмешалась Евдокия. — Не храбрись, Алеша! Думаешь,
все из города ушли, бросили его за здорово живешь?
Там большие дела будут! И мы бы остались, да уж
больно Анатолий приметен, а я за ним, как нитка за
иголкой... — Она сделала жест, будто шила. И Алеша
вдруг отчетливо увидел мамины руки, хрупкие, как у
подростка, и голос ее услышал: «Не уходи, сын! Пожа-
лей, не себя, не меняла младшего брата». Он ушел кра-
дучись, не взяв с собою ничего, и ему тогда не было ни
больно, ни стыдно. Но сейчас... Алеша резко повернулся
и зашагал в сторону такого далекого теперь и уже утра-
тившего знакомый облик города.
Маленький отряд мерил глухомань тринадцать суток.
Похоже было, что заблудились; за все время пути не
встретили ни одной деревушки, ни одной заимки. Пита-
лись, как шутила Евдокия, «изысканно»: дичью, грибами
и ягодами. Голубица натощак пьянила: г кружились го-
ловы, заплетались ноги. Как-то после ночевки не под-
нялся старик, надевший незадолго до этого на исхуда-
лый палец Евдокии плоское золотое колечко. Подошли,
стали будить, а он был мертв. Не выдержало старое
сердце трудного перехода. Похоронили его на пригорке,
неподалеку от ручья. Поставили крест и надписали имя»
Имя у него было сказочное: Гвидон. Был он из поляков
и профессии самой мирной: садовник. Евдокия положи-
ла на свежий бугорок пучок багряных веток. Спи, Гви-
дон, никто тебя не потревожит.
Целый день потом Евдокия была молчаливой и все
озиралась, будто каждый куст таил опасность. Но посте-
пенно отошла, стала опять ровной и веселой. Шутливо
сожалела о том, что нет среди них умельца лапти пле-
сти: обувь у всех поизносилась, ноги распухли и крово-
точили.
51
Когда неожиданно вышли к станции Гондатти, то бы-
ло страшно показаться на люди, так все позаросли и
отощали. Двадцатилетняя Евдокия высохла и почернела,
как мумия, и все же ей безопаснее, чем другим, было
идти в разведку.
В густом перелеске она повстречала местную фельд-
шерицу, собиравшую чагу, и рассказала ей, что скры-
вается от японцев. Добрая женщина — у нее и фамилия
была Добродушная — разахалась, провела ее к себе, на-
кормила и вымыла. Тогда Евдокия перестала перед нею
таиться и поведала все как есть.
Трое суток прятались беглецы у фельдшерицы на
сеновале. На станции стояли японцы. Добродушная пе-
ремыла всех в бане, снабдила обувью и одеждой, пере-
стирала и перелатала белье. Выяснилось, что идти к пар-
тизанам, в тайгу, Евдокии нельзя. Нужно было остаться
и ждать рождения ребенка. Евдокия разрыдалась, бро-
силась фельдшерице на грудь и сказала, что не мыслит
и дня, прожитого без мужа. Тогда было решено, что Ко-
маровы поедут в Хабаровск, где их никто не знает, а
остальные уйдут в верховья Зеи, на партизанскую базу.
8
Утонув по плечи в сугробах, в тяжелых снеговых
шапках, зимуют на полях суслоны хлеба. А ведь не было
еще такого в этих краях, чтобы, сжав и повязав в снопы
золотую пшеницу, позабыли ее обмолотить. Пусто на
токах. Застыли на добротных клунях пугающих разме-
ров замки...
Громыхнет у колодца обледенелая бадья, промельк-
нет с коромыслом на плечах до бровей закутанная узор-
ной шалью статная молодайка — и снова тихо на ши-
рокой улице — ни живой души; только дымки над оп-
рятными, крытыми тесом и оцинкованными американским
железом домами да прижатые изнутри к оконным стекь
лам носы изнывающих от скуки ребятишек.
Но вот посреди сельской улицы появилась группа
странных, нездешнего вида людей, в теплых иманьих
шубах, в мохнатых шапках, с суконными перевязями на
бронзовых узкоглазых лицах. И будто отдунулоот окон
ребятишек и забились тревожно сердца матерей и жар-
52
ко шепчут побелевшие губы старух: «владычица, проне-
си... пречистая, спаси и помилуй»...
Так заканчивался в Мазаново старый год и начинал-
ся новый, девятнадцатый, так шла его первая неделя.
А в конце педели в селе началось восстание. К маза-
новцам присоединились жители окрестных сел. Восстав-
шими руководили товарищи, связанные с областным под-
польным комитетом партии большевиков.
При первом же столкновении с восставшими японцы
потеряли около ста человек убитыми. Остатки разгром-
ленного отряда интервентов бежали в город Свободный.
В Мазаново была восстановлена Советская власть. Но
просуществовала она только два дня, а на третий в селе
появился карательный отряд японцев. Повстанцы, их
было около тысячи человек, отступили в село Сохатино.
Ворвавшиеся в Мазаново каратели перебили стариков,
женщин и детей из семей повстанцев и сожгли их дома.
В эти дни погибли председатель революционного шта-
ба член ВЦИКа Кулинич и его секретарь Новиков.
Мазановское восстание было подавлено 9 января.
А уже на следующий день в село Ильиновку съехались
подпольные работники Зазейского района и приняли
решение дать интервентам и белогвардейцам такой от-
пор, чтобы они почувствовали и мощь амурцев и волю
их к победе. Партизанская война... каждый из присут-
ствовавших на съезде понимал, что в этой войне у них
не будет тыла: фронт позади, фронт впереди и здесь же,
на линии фронта, самое дорогое, неотрывное от серд-
ца — матери и отцы, невесты и жены, подростки и кро-
хотные дети...
Вся власть Советам! Под этим лозунгом, ровно че-
рез неделю после Ильиновского съезда, партизаны столк-
нулись с интервентами у Черновского разъезда и приня-
ли неравный бой. А 19 января на подпольном област-
ном съезде амурских рабочих и крестьян, в селе Крас-
ный Яр, Федор Мухин сообщил, что благовещенские ра-
бочие готовы к восстанию и твердо надеются на под-
держку крестьян.
Съезд избрал областной военно-революционный штаб,
в который* вошли Безродных, Бородавкин, Патрушев,
Лашкевич, Лавриненко и другие товарищи.
Вскоре партизаны вместе с делегатами съезда дви-
нулись из Красного Яра на Борисоглебку, Лазаревну,
63
Андреевку, ликвидируя на своем пути белую милицию
и привлекая под повстанческие стяги крестьянскую мо-
лодежь.
В эти же дни партизанский отряд под командовани-
ем Ильи Безродных у деревни Кутилово вступил в бой
с японским и белоказачьим отрядами. Потеряв несколь-
ко человек убитыми, партизаны отступили в Андре-
евку.
Вечером 3 февраля Мухин выехал из Андреевки
в Благовещенск.
В ту же тихую звездную ночь по скованной крепким
морозом дороге уходили из Андреевки первые партизан-
ские роты. «Большинство партизан было вооружено са-
мым разнокалиберным оружием, — рассказывает об
этом переходе Безродных. — Здесь можно было найти
вооружение всех наций и всех периодов, начиная от
Крымской войны и до наших дней включительно: трех-
линейки, берданы, игольчатки, штуцера, немецкие и ав-
стрийские винтовки, японские «арисака» обоих выпус-
ков, винтерли, винчестеры, маузеры, и бесконечный ряд
других каких угодно систем винтовок и револьверов до
дробовых ружей, с приготовленными к ним свинцовыми
орехами в сто граммов весом, включительно».
Скрипели полозья саней растянувшегося на несколь-
ко верст обоза. Заиндевелые лошаденки добросовестно
вышагивали в подернутую морозной дымкой даль. Пе-
ребрасываясь шутками, бежала рядом с ними не ню-
хавшая пороху безусая молодежь. Сосредоточенно дыми-
ли цигарками бившие уже и немца и японца степенные
бородачи.
Вот, наконец, и Виноградовские заимки, и пылающий
в печах огонь, к которому можно протянуть иззябшие
на тридцатиградусном морозе руки. Утомленные труд-
ным переходом парни завалились на отдых. Люди бы-
валые тщательно осматривали и чинили снятую с натру-
женных ног обувь.
Розовато-синие отсветы восхода лежали на снежной
равнине, когда черными точками замелькали на ней кон-
ные разведчики японцев. Боевая тревога разом нару-
шила мирное течение зарождающегося дня:
— Стройся!
Быстро построились подразделения и, подчиняясь не-
громкой команде, залегли в укрытиях.
54
Со стороны Андреевки вылетел японский разъезд.
Сдерживая резвых коней, интервенты внимательно про-
сматривали местность. И тут случилось непонятное: со
стороны Виноградовских заимок грянул одинокий выст-
рел. Разведчики повернули обратно. Несколько послан-
ных вдогонку выстрелов окончательно демаскировали
партизан. И тогда, из-за увала, на них двинулись япон-
ские цепи...
По свидетельству одного из участников этого боя,
«редкая повстанческая пуля проходила мимо цели». И
думалось, что победителями выйдут из боя амурцы. Но
ожидавшееся из Ивановки подкрепление запаздывало,
и, расстреляв все патроны, партизаны были вынужде-
ны отступить. Ночью, измученные до предела, они дви-
нулись на Ивановку. Над Виноградовскими заимками
взметнулось багровое пламя...
Пылали амурские села и деревни. Переполненная до
отказа благовещенская тюрьма уже не вмещала жертв
произвола. Рос и ширился с каждым днем грозный вал
народного гнева. Под боевые знамена повстанческой ар-
мии вставали сотни и тысячи новых бойцов. И тогда
было принято мудрое решение: вступать в бой только
с небольшими отрядами противника, чтобы постепенно
обеспечить людей оружием и боеприпасами за счет вра-
га, и, по возможности, обучить их боевым действиям.
Донесения о стихийно растущей народной армии тре-
вожили интервентов. Они решили зажать ее в кольцо и
уничтожить.
Из Благовещенска на Ивановку был двинут трехты-
сячный отряд японцев. Такой же мощный отряд шел из
Завитой через Песчано-Озерское на Анновку. И нако-
нец, третий японский отряд и обосновавшаяся в Алек-
сандровке большая японо-казачья застава создали серь-
езную угрозу повстанцам. Штаб партизанской армии
решил выходить из окружения через Андреевку, минуя
вражеские заслоны. В пути к повстанцам примкнуло не-
сколько разрозненных отрядов, имеющих пулеметы и не-
большую пушку — «траншейку». Армия держала путь
на Малую Перу, Чудиновку и Нижне-Бузули, откуда
можно было свободно двигаться в любом направлении.
В середине февраля в Малой Пере произошло слия-
ние первого и второго партизанских районов под единое
командование Генриха Дрогошевского. Впервые, расквар-
55
тировавшись у крестьян, бойцы многотысячной армии
получили возможность отдохнуть.
Но пристально следившие за продвижением повстан-
цев интервенты высадили на разъездах Черновском и
Юхте несколько эшелонов своих войск, перебросив часть
их на Чудиновку и тем самым закрыв для повстанцев
единственный свободный выход. Узнав об этом маневре,
восьмитысячная армия снова была на ногах и двинулась
на Чудиновку.
Труден был ночной переход через речку Перу. У Пе-
ры причудливый нрав и извечные капризы. В ту траге-
дийную'ночь она дала глубокую наледь, над которой
густыми клубами поднимался туман. Обувь идущих
вброд повстанцев быстро намокла, и многие из них полу-
чили здесь тяжкие, неизлечимые недуги. Но тогда не
время было думать об этом, впереди предстоял бой, и
они стремились к бою...
Засевшие в сопках неподалеку от Чудиновки японцы
встретили русских пулеметным огнем. Повстанцы оце-
пили сопки. Под завесой тумана, без единого выстре-
ла, ориентируясь на беспорядочную трескотню вражес-
ких винтовок, они поднимались вверх по заснеженным
склонам. И только полностью окружив интервентов, от-
крыли ураганный огонь. За три часа этого беспример-
ного боя повстанцы полностью уничтожили японский от-
ряд в четыреста человек и захватили добрые трофеи:
пулеметы, винтовки, ящики снарядов и патронов, теплое
обмундирование и медикаменты.
Не успели остыть от боя и перевязать раненых, как
разведка донесла, что на разъезде Юхта высадился но-
вый полуторатысячный отряд японцев и они уже дви-
нулись на Чудиновку. Повстанцы окружили и этот от-
ряд, но силы их уже иссякали, после нескольких часов
упорного боя японцы прорвались в деревню. Здесь они
перебили размещенных в школе раненых и обморожен-
ных партизан и завладели частью обоза.
Однако в это же самое время повстанцам удалось
захватить японскую батарею и ее повернули в сторону
Черновского разъезда, на который прибыл еще один
крупный японский отряд. Вскоре загорелись располо-
женные справа и слева от разъезда деревянные мосты.
Не ожидавшие такого приема интервенты приказали ма-
шинисту дать полный ход и направить состав через го-
56
рящий мост. Но он выполнил только первую часть при-
каза: дав задний ход, машинист выпрыгнул из паровоза.
Никем не управляемый состав, проскочив горящий мост,
рухнул под откос...
От боя к бою шла повстанческая армия, мужествен-
но перенося голод, холод и бессонные ночи.
9
В Павловке выяснилось, что японцы стянули сюда
крупные силы и повстанцы окружены. Положение было
неблагоприятно для повстанцев: вокруг лежало откры-
тое пространство, отступить незаметно некуда, от врага
не уйти. Взвесив все, штаб принял решение дать бой.
японцам.
Подойдя к небольшому холму, двигавшаяся со сто-
роны Бочкарево головная колонна японцев развернулась
и пошла в атаку. Подпустив врага на близкое расстоя-
ние, повстанцы ударили из шести пулеметов и одну за
другой скосили четыре вражеские цепи; но из-за холма
выдвигались новые колонны, и казалось, им не будет
конца.
В самый разгар боя несколько снарядов попало в
японский обоз; дико заржав, перепуганные кони броси-
лись врассыпную, и три груженные снарядами подводы
попали в руки повстанцев. Однако под натиском пре-
восходящих сил противника правый фланг повстанцев
уже начал отступать...
Бой у Павловского кладбища, начавшийся ранним
февральским утром, закончился только к ночи. В этом
бою повстанцы пойесли тяжелые потери: двести шестна-
дцать человек было убито и около трехсот ранено. По-
тери японцев исчислялись тысячами.
И как обычно, ворвавшиеся в Павловку интервенты
добили расквартированных у крестьян раненых пов-
станцев.
...Белый террор гуляет по области, белый террор за-
хлестнул Благовещенск.
9 марта, после нелепой комедии суда, предатель-
ски был убит захваченный интервентами Федор Никано-
рович Мухин. 22-го запылала поилица и кормилица
амурских партизан бесстрашная Ивановка.
57
Было по-весеннему солнечное утро. Безмятежно го-
лубело небо. Деревня праздновала день сорока святых
великомучеников.
Степенно шествовали в церковь старики и старухи,
матери несли на руках младенцев. Бежали, дробно по-
стукивая каблучками, принарядившиеся девчата, весе-
лыми стайками озоровала звонкоголосая детвора.
Праздничная обедня близилась К концу, когда что-
то со свистом пронеслось над церковью, тяжело грохну-
лось на ледяную гладь озера и разметало во все сто-
роны острые осколки льда. В зияющей пробоине вспе-
нилась темная вода.
— Никак бьют из орудия! — подивился вслух Аким
Кирей, бывший участник русско-японской войны, и, по-
чуяв неладное, стал проталкиваться к выходу. За ста-
риком кинулись односельчане, в дверях началась давка.
Когда выбрались на паперть, оказалось, что в селе уже
загорелось несколько домов. Перепуганные жители боль-
шого и богатого села бросились в сторону полей, к за-
имкам, но подошедший из Дмитриевки отряд японских
солдат уже оцепил Ивановку и не выпускал из нее ни-
кого. Артиллерия била по селу, кавалеристы рубили
саблями тех, кто пытался вырваться из окружения. А в
разных концах села вспыхивали все новые и новые до-
ма. Только к двум часам дня прекратился орудийный
обстрел. В село входил карательный отряд.
Началась дикая расправа над мирным населением:
японцы и казаки врывались в дома и убивали старого
и малого.
Кому могли причинить зло сточетырехлетний Андрей
Баринов, или молоденькая Хмелева с грудным младен-
цем на руках? Ребенка успел выхватить ее деверь, почти
подросток. У кого поднялась рука, чтобы заколоть шты-
ком и его и ребенка? Дмитрий Макаренко, отец одинна-
дцати малолетних детей, поставил перед собой двоих
близнецов:
— Я не воевал с вами и не стану. Мне нужно под-
нимать ребятишек.
Он был убит наповал.
В восточной части села интервенты согнали на усадь-
бу Мысака захваченных мужчин. Восемнадцать из них
они расстреляли, а остальных живыми сожгли в амба-
ре, наполненном зерном.
58
На берегу речки Будунды ивановцы сумели сберечь
чудесную березовую рощу* Живя в безлесной амурской
степи, они топили печи соломой, ездили за десятки верст,
чтобы прикупить дровишек, и строго взыскивали с де-
тей за каждую сломанную ветку. Роща была их гордо-
стью и радостью.
И вот сюда, на сбегавшую к речке солнечную по-
ляну, каратели согнали более сотни мужчин. Поставили
их на колени в таявший под весенним солнцем снежок
и скосили из пулемета.
Старика Бамбуру казаки отвезли на заимку, зверски
пытали и сожгли живьем. Молодую жену партизана Лу-
керью Вивдич японцы вывели за село и прикололи к
мерзлой земле штыком. Когда загорелась министерская
школа, пятнадцатилетняя ученица этой школы, Нюра
Куцева, собрала перепуганных малышей и бросилась с
ними к дому, в восточную часть села. Все они благопо-
лучно миновали мост через речку Маньчжурку, но здесь
детей схватили каратели и расстреляли.
Двести пятьдесят семь мужчин, женщин и детей сож-
жено и убито при разгроме Ивановки. Двести пятьдесят
семь великомучеников, погибших в день легендарных
сорока святых!
А на следующий день командующий японскими вой-
сками в Амурской области генерал-майор Ямада объ-
явил: «...печальная участь села Ивановского постигнет
всякий населенный пункт, который оказывает содействие
большевикам или же сделает попытку выступить про-
тив японской армии...»
В ночь на 26 марта японцы взяли из благовещенской
тюрьмы 18 партийных и советских работников. Только
двоим из них удалось спастись, остальные были зверски
казнены у каменного карьера.
Интервенты сожгли дотла деревню Круглую, пожа-
рищами и трупами отметили свое пребывание в Чернов-
ской, Красном Яре, Павловке, Васильевке, Рождествен-
ке, Сохатино...
Измученная непрерывными переходами и отягощен-
ная огромным обозом с больными и ранеными, являв-
шимся удобной мишенью для врага, повстанческая ар-
мия была уже не в силах предотвратить эти зверства.
Весна принесла с собой вязкое бездорожье, бескор-
мицу и нужду. Неудачные бои под Павловкой и Боч-
59
карево оставили партизан без боеприпасов. А крестьян-
ские руки властно, как магнитом, притягивала к себе
земля, ноздри жадно втягивали ее добрые запахи. Под*
ходила пора пахоты и сева и будила дремавшие втуне
инстинкты амурских хлеборобов. Многим-многим за-
хотелось в эти дни домой.
29 марта 1919 года в деревне Соколовке состоялось
последнее заседание штаба повстанческой армии под
председательством Генриха Дрогошевского. Было при-
нято постановление прекратить в области военные дей-
ствия и распустить народную армию, «за исключением
отдельных боевых единиц, которые необходимы для вы-
полнения отдельных боевых функций». В такой форме
была выражена мысль о создании легких кавалерийских
отрядов, которые должны были подчиняться не сложив-
шему своих полномочий штабу Народной рабоче-кресть-
янской армии.
Дрогошевакий издал свой последний приказ:
«Приказываю всем командирам отрядов и началь-
никам команд с получением сего привести в негодность
пути сообщения, сжигать переправы и тем всячески за-
держивать отправку войск, снаряжения и вооружения
и держать противника под угрозой. Этим мы дадим воз-
можность Красной Армии беспрепятственно и победно
продвигаться на восток. Каждый командир и боец дол-
жен помнить, что всякая задержка, хотя и временная,
как войск, так и вооружения — дают возможность Крас-
ной Армии беспрепятственно двигаться вперед. Но те-
перь, товарищи, к делу».
С трехдюймовых пушек сняли замки, спрятали их в
надежном месте, а пулеметы и легкие «траншейки» рас-
пределили между остающимися в отрядах горожанами,
намеревающимися переждать распутицу в глубине
тайги.
Так закончилась эта беспримерная в истории челове-
чества ледовая эпопея. Но жизнь, подсказывающая но-
вые формы и методы борьбы, шла вперед. И впереди
была еще победная песня.
А новой песне нужен и новый запев и молодые сла-
женные голоса тех, чьи ноги не месили ледяную кашицу
ночной Перы, чье горло не обжигал в сорокапятиверст-
ном переходе сорокаградусный мороз, а в конце его це-
лительная кружка первача — самогона.
60
Видно, не даром говорится: все приходит в свое вре-
мя для тех, кто умеет ждать.
А теперь... дай руку, мой добрый друг — читатель,
и я приведу тебя к тем, кого мы оставили на перепутье.
10
С тех пор как Алеша возвратился в Благовещенск и
вскоре умерла мама, в жизни его произошло столько пе-
ремен, что хватило бы на целую повесть. Придя домой
с кладбища, они с братишкой ощутили не только холод
одиночества, но и полное отсутствие денег. Маленькие
мамины сбережения целиком ушли на дорогостоящего
частного доктора, на лекарства и похороны. След .стар-
ших братьев затерялся. Рассчитывать на чью-либо по-
мощь не приходилось.
Здравый смысл подсказывал, что нужно продать ве-
щи, но не так-то уж много их имелось у вдовы — учи-
тельницы церковноприходской школы. Было только са-
мое необходимое. Лишними оказались одни мамины
платья. Платья — заботливо сшитые ее милыми рука-
ми. Платья — каждая складка которых хранила запах
ее любимых духов. Платья — согретые теплом воспо-
минаний.
Алеша прижимался лицом к этим таившим частицу
ее самой скромным нарядам и, орошая их горькими, си-
ротскими слезами, просил прощения за то, что они уй-
дут теперь в чужие руки. Он пытался оправдать себя
в своих собственных глазах, ведь лично для себя ему
нужно так мало. Он как-нибудь обошелся бы — но надо
же кормить долговязого Кольку, покупать ему учебники
и, хотя бы изредка, давать деньги на кинематограф.
Так невысокий ростом и хрупкий, как девочка, за-
стенчивый Алеша стал главой семьи, а это обязывало
принимать быстрые и безоговорочные решения. Второ-
курсник горного отделения политехникума, уже давно
вывешивавший у ворот объявления: «Репетирую и готов-
лю по математике» и всегда имевший учеников — двух-
трех богатых и ленивых маменькиных сынков, он рань-
ше помогал семье. Одно лето плавал масленщиком на
пароходе, другое — проработал с изыскательской парти-
ей в тайге. Алеша и теперь нашел бы себе дело по душе,
61
но беда редко ходит в одиночку, так и эта — смерть ма-
мы — привела за собой другую.
...Шли росными, незасеянными полями парни: иванов-
ские, анновские, ерковецкие, к'озьмодемьяновские, жа-
риковские, богородские. Да разве всех перечтешь? Это
про них писала белогвардейская газета «Амурская
жизнь»:
«...На сборный пункт не явилось подавляющее число
родившихся в 1900 и 1901. гг., подлежащих призыву в
Колчаковскую армию...»
Шли парни в тайгу, к партизанам, искать правду для
Амурской земли. К сельским парням примыкали город-
ские — благовещенские, Свободненские. Не было с ни-
ми Алеши. Не мог он бросить на произвол судьбы ма-
лолетнего Кольку. Все ушли, а он остался, и его моби-
лизовали белые. Братишка оказался не в счет.
Алеша нес караульную службу в Никольске-Уссурий-
ском, но вскоре его отправили под Владивосток, на Рус-
ский остров, обучаться артиллерийскому делу. При пер-
вой же поездке в город он бежал. На Второй речке чи-
сто случайно повстречался с юношей, назвавшим себя
Саней Бородкиным, и они с двух слов поняли друг дру-
га. Вскоре Алеша со своим новым знакомым и его това-
рищами Гришей и Петей сели на пароход и уехали на
Сахалин. Там они стали работать на рыбных промыслах.
На Сахалине Алеша заболел воспалением легких.
Его вывезли на материк, в Николаевск, и положили в
больницу. В больнице было холодно и кормили скудно.
Иногда в ночное время в палатах бряцали оружием
японцы, подходили к койкам, сбрасывали одеяла. Учи-
няли перепуганным сестрам допросы: нет ли раненых
партизан?
— Рыбак с Сахалина, — шептал над головой Алеши
трепетный девичий голос. — Аната, разрешите прикрыть
больного одеялом. Пожалуйста, он очень слаб, у него
двухстороннее воспаление легких. Аната, больному ну-
жен покой. Прошу вас, пройдите дальше.
Они прошли-таки дальше и в соседней палате под-
няли кого-то на штыки. Может, это было бредом? Он
был так слаб, что сны мешались с явью. В феврале в го-
род вошли партизаны под командованием Тряпицына и
с ними Комаровы. Ка/к знать, если бы не Евдокия, ос-
тался ли бы он в живых? Она заботилась о нем, как
62
мать, и только он начал поправляться, перевезла к се-
бе. А потом он снова вошел в коммуну «трех мушкете-
ров»: Сани, Гриши и Пети.
Вскоре им довелось встретиться с японцами и очень
близко. И это осталось в памяти.
— Нитцво... нитцво... моя тозе-о бурсовика-о... — па-
ясничал на банкете в штабе партизанской армии пору-
чик Цукомото. Выставляя желтые, как клавиши игру-
шечного пианино, зубы, приторно улыбался майор Иси-
кава. А их европеизированный консул, господин Ямаза-
ки? Казалось, он тогда боялся только одного: запачкать
в соусе или облить вином свои белоснежные ман-
жеты.
— Известно ли вам, господин майор, — спросил тог-
да Яков Тряпицын, командующий партизанской ар-
мией Николаевского округа, — что в Хабаровске гото-
вится выступление японцев против красных?
Выслушав переводчика, старательно переводившего
этот вопрос, майор и консул долго совещались. Ответил
почему-то Ямазаки и к тому же по-русски:
— Нашему командованию нитцево неизветцно.
— Вот как? — удивился начальник штаба Наумов.—
И когда же это станет вам известно?
Консул аккуратно отодвинул в сторону нож и вилку,
поправил манжеты, взглянул на карманные часы:
— Когда станет изветцно — неизветцно, — протянул
он, загадочно ухмыляясь, и встал из-за стола. За ним,
весело гогоча и перебрасываясь отрывистыми фразами,
поднялись остальные японцы.
Ямазаки был явно доволен собою. И манжеты чи-
сты, и ответил, как настоящий дипломат. Пряча за тол-
стыми стеклами очков хитрые глаза, он долго жал всем
присутствующим руки и даже поднес к губам руку Нины
Лебедевой, передавшей подарок для его хорошеньких
дочек. Этих маленьких мусмэ, одетых в одинаковые бе-
личьи шубки и такие же пушистые капорчики, знал весь
город. А вот знал ли их так удачно состривший отец,
что часы жизни малюток уже сочтены?
Японцы ушли с банкета в двенадцать ночи. Два ча-
са спустя они начали артиллерийский обстрел партизан-
ского штаба, и сразу же загорелся подожженный сна-
рядом его деревянный верх. Тряпицын был ранен в ногу
у телефона, когда пытался выяснить причину обстрела!
63
Не принимавший участия в пирушке Комаров бросился
на батарею и открыл огонь. Это отвлекло японцев. Все
же, пока партизаны выбирались из пылающего дома,
они потеряли много людей, и в том числе начальника
штаба Наумова. Выбитые из казарм японцы укрылись
в квартале Сим ада и не прекращали стрельбы ни днем
ни ночью, пока не запылал и этот квартал.
На третий день непрерывных боев, когда японский
гарнизон был уже полностью уничтожен, здание консуль-
ства, где засели с семьями и слугами организаторы по-
боища, черным дымом поднялось к небу. Японцы взо-
рвали его изнутри, теша себя напоследок, что и своею
смертью сумели насолить врагу. Бедные маленькие мус-
мэ, успели ли они съесть посланные им конфеты и апель-
сины, прежде чем взлетели к дымчатым, как их шубки,
облакам?
Никто из партизан не сомневался, что вместо погиб-
шего Наумова начальником штаба станет Комаров, но
командующий Тряпицын, вопреки воле и желанию мно-
гих, назначил на эту должность Лебедеву. Время, обна-
руживало в молодом командующем такие качества, о
которых прежде и не подозревали. Природа одарила его
щедро. Высокий, статный, с искрометной улыбкой, к то-
му же безрассудно храбрый, он умел располагать к себе
людей. После боя с белыми под Киселевкой партизаны
вверили Якову Тряпицыну свою судьбу. С тех пор про-
шло всего несколько месяцев, а его будто подменили.
Диктатор по натуре, анархист по убеждениям, — он за-
метно бравировал этим, — Тряпицын окружил себя бес-
шабашными людьми, чья политическая платформа была
неясна даже им самим. Эти авантюристы разжигали его
честолюбие, прочили великую будущность и, умело ис-
пользуя его болезненную мнительность, не гнушались
наветов. Одной из жертв этой мнительности и явился
Анатолий Комаров. Но для открытой расправы он был
слишком заметен. Партизаны его уважали. Для того
чтобы удалить Комарова из Николаевска, в первых чис-
лах апреля была затеяна экспедиция на Орские при-
иски.
Ничто не указывало на близость разлуки. Евдокия
притащила и со смехом плюхнула на стол рыбный пи-
рог. Пока Анатолий разрезал его острым охотничьим
64
ножом и раскладывал по тарелкам большие ломти, на
столе появилась красная, посыпанная колечками лука
икра и миска с вареным картофелем — обычное уго-
щение амурцев.
— Пища богов, а не человеков! — дурашливо воск-
ликнул Бородкин, чем и заслужил быстрый взгляд и
лукавую усмешку чернобровой хозяйки. Эта женщина с
лицом библейской Юдифи — такой, какой он видел ее
па репродукции в журнале «Нива», — странно волнова-
ла воображение Сани с первого же дня их встречи. Он
был искренне огорчен, что уже не увидит ее завтра.
— Водочки бы сюда, — подмигнул Харитонов, — ма-
ленькую бы чаплашку. Сухой кус в горле дерет.
— А вы его, Иван Васильевич, чайком размочите,—
подавая ему фарфоровую кружку с нарисованными на
ней пушистыми ветлами и ветряной мельницей, посове-
товала Евдокия.
— От рюмки-другой и я бы не отказался. Да вот
комендантша моя, — притворно вздохнул Комаров. —
По каким дебрям я ее ни возил, какие лихоманки нас
ни трепали, а зеленого змия и на дух не подпускает.
Ох и вредная же ты, душа моя!
Он притянул за талию присевшую рядом жену и по-
целовал ее в смуглую, с горяч'им румянцем щеку.
— Да ну тебя, Толь, оконфузил при всем честном
народе! — прикрывая стрельчатыми ресницами задорно
блеснувшие глаза, отстранилась Евдокия и обернулась
к Алеше: — А ты что сидишь, как засватанный, Лелик?
Тебе, милый, поправляться надо! Вон какой худющий
после болезни. Да к тому же ты и растешь!
Алеша густо покраснел и склонился над тарелкой.
Завтра уже никто не назовет его так, как звала, быва-
ло, в детстве мама. Евдокия выходила его от болезни,
но дает ли ей это право обращаться с ним, как с маль-
чишкой?
— Споемте, друзья, — сказал, откидываясь на спин-
ку стула, Анатолий. — Свидимся ли еще, бо зна...
Зеленый дубочек на яр похилився,
Молодой чумаче, чого зажурився...
Молодой чумаче, чого зажурився,
Чи волы присталы, чи с дорожки збився?..
Песня лилась легко и свободно, будто эти люди толь-
ко тем и занимались, что пели вместе, и под растрескав-
3 Заслон
65
шийся потолок николаевской комендатуры их свело не
народное горе, а общее стремление к радости и беспе-
чальной жизни.
Волы не присталы,
С дорожки не збився,
Батька с мамкой вмерлы,
А я не женився...
Задумчиво поглаживая отросшую в скитаниях золо-
тисто-каштановую бороду, выводил красивым, сочным
баритоном этот припев Харитонов. И только сейчас, гля-
дя на него, Алеша по-настоящему вспомнил, что с Са-
халина его вывез этот вот всегда уравновешенный и
спокойный человек}.
Евдокия разложила на краю стола перед Саней се-
мейные фотографии.
— Это мы с Толиком, ничего интересного... А вот
это, — она высоко подняла карточку пожилого челове-
ка, с узким лицом и зачесанными назад седеющими во-
лосами, — Анатолия папаня. Видите, георгиевский ка-
валер, а ростом, этому вот своему сыночке, по плечо!
— Авдотья! Не разглашай фамильные тайны!
<— Вот еще! Тут все свои... Это он в мать, товари-
щи, таким уродился. А характер отцов! Анатолий мой
тоже за храбрость на германском...
-— Пошла... поехала... Ты бы чайку горяченького со-
грела, жена!
Евдокия вскочила, провела рукой по его волосам:
— В марте восемнадцатого мой Комаров гамовцев
из Благовещенска выбивал. В марте девятнадцатого с
калмыковцами на Амуре дрался. В марте двадцатого
япошей в Николаевске колошматил. Где мы будем в мар-
те двадцать первого, мой комендант? Куда ты меня за-
везешь?!
Анатолий не успел ответить. В окно постучали уве-
ренно и властно. Все переглянулись: час был поздний,
и от визита в эту пору добра ждать не приходилось. По-
дойти к окну тоже было небезопасно. Анархистствующие
молодчики с некоторых пор распоясались. Могли попот-
чевать и гранатой. Ни для кого уже не было секретом,
что командующий им потворствует и, что было страшнее,
крепко недолюбливает коммуниста Комарова. И, словно
в ответ на эти мысли, за окном послышался голос Тря-
пицына:
66
— Ну что вы там затаились, как мыши? Это мы t
Ниной. Анатолий, выдь сюда на минуту, если в избу не
хочешь пускать!
Комарова с тревогой взглянула на мужа. «Пустяки,--
ответил он взглядом, — открыто они на мокрое дело
не пойдут. У нас же люди».
— Заходите, там не заперто! — крикнул он, подойдя
к окну, и обратился к жене: — Ты бы встретила их,
Дуся. Посвети в сенцах. Лебедева там, как-никак вы
знакомы...
11
Первым в комнате появился командующий партизан-
ской армией Яков Тряпицын. Он просунулся в дверь
как-то боком, окинул сидящих за столом пытливым
скользящим в сторону взглядом, насупился и приостано-
вился, увидев тех, кого не ожидал здесь встретить.
— Проходи, Яков, проходи! — сразу же разгадав
его настроение, шумно приветствовал позднего гостя Ко-
маров. — Товарищи вот заглянули на огонек. Хочешь
чаю?
— С пирогами, — весело пообещала входившая сле-
дом за Ниной Лебедевой Евдокия.
— Какие тут чаи, — небрежно отмахнулась белой
ручкой начальник штаба. — Мы к Анатолию по делу.
— По делу? Ну тогда раздевайтесь, садитесь. —
Комаров недовольно хмурил брови, размышляя, какое
дело могло привести их в столь поздний час, накануне
его отъезда.
Раздевшись и повесив дошку, Лебедева глянула с
чуть приметной гримаской на Комарову:
— А вы, милая Дуся, не суетитесь и идите-ка спать.—
Эти слова прозвучали как приказ, но смягчились обво-
рожительной улыбкой. — Вам же завтра чуть свет в по-
ход. Верно? Гости поймут. Не осудят. Все мы здесь
солдаты революции, нам не до китайских церемоний, —
закончила она «воркующим голоском и протянула хо-
зяйке дома руку.
Евдокия тоже улыбнулась, поправила движением
плеча соскальзывающий платок, кивнула веем и вышла.
Сразу же после ее ухода шагавший из угла в угол Тря-
пицын заговорил о том, как ловко провел его управля-
3*
67
ющий американским акционерным обществом Дайер,
вызванный им с Орских приисков в Николаевск.
— Я хотел заставить его, как специалиста горно-
рудного дела, сделать доклад о состоянии разработок
недр Нижнего Амура, а он, прибыв в город, метнулся
в китайское консульство, под дипломатическую защиту!
Ну не сволочь ли, а? Да, нужно немедленно вывозить с
приисков все оборудование и продовольствие в Амурскую
область!
Анатолий молчал. Обо всем этом было говорено уже
не раз. К чему эта прелюдия, если завтра на Орские вы-
ступает отряд? Говорил бы прямо, что привело его сюда.
Нина Лебедева, не принимая участия в разговоре,
беззаботно вычерчивала причудливые арабески на под-
вернувшемся листке бумаги, время от времени пытливо
вглядываясь в лица мужчин. Она не была красавицей,
но ее пышные с золотым отливом волосы и живые, широ-
ко поставленные глаза привлекали внимание, а резкость
суждений подчас обескураживала. К тому же она была
властна, нетерпима к человеческим слабостям, начитана
и женственно-лукава. Ее влияние на Тряпицына было
безграничным. Обычно невнимательная к людям, Лебе-
дева вот уже около месяца, (с тех пор как заняла долж-
ность погибшего Наумова), сама того не замечая, делала
мысленную оценку каждому, как бы производя отбор
тех, на кого можно будет опереться в трудную минуту.
Итак, слева от нее сидит Александр Бородкин. Офи-
циальная его должность — статистик земской управы,
а обязанностей не счесть. Он член президиума и один
из секретарей Сахалинского областного комитета
РКП (б). Большевик до мозга костей, хотя очень молод
и в партии недавно. Он член редколлегии зубастенькой
газетки «Трибуна молодежи». С его легкой руки в го-
роде появился Социалистический Союз Молодежи. Мо-
лодежь валом валит в эту организацию. Большевики
ему верят. Но можно ли на него надеяться тем, кто не
верит большевикам?
Лебедева задержала взгляд на Алеше. Пока это ни
рыба ни мясо — парнишечка неприметный. Рвется в
Амурскую область, ну и бог с ним, пусть уезжает. Она
даже не вспомнила, как его зовут. А рядом с ним сидит
работник комиссариата просвещения Харитонов. О, это
уже фигура! Он и председатель Пролеткульта и член
68
редакционного коллектива «Усть-Амурской правды».
Старенькая фуфайка с заплатой на локте. Очки в скреп-
ленной нитками железной оправе. Честен до святости
или прибедняется? Вот и бороду отпустил, а лицо тон-
кое, умное. И руки нерабочие. Типичный интеллигент и
прекрасный агитатор. А какая выдержка: молчит и слу-
шает, гладит бороду и молчит.
Комендант Николаевска-на-Амуре Комаров — с виду
всем взял, о таких в народе говорят «кровь с молоком», а
удача ему на роду не написана. Век проходит на вто-
рых ролях. Да и долог ли будет этот век при его строп-
тивом характере? И жену взял себе под стать — благо-
вещенская мещаночка. Ездит за ним повсюду, а на деле
только и способна пироги печь, да «Белое покрывало»
в дивертисментах читать. И все ж таки этот человек опа-
сен, и его необходимо убрать, пока в «места не столь
отдаленные», на прииска, а там видно будет.
А Яков — умница. Что ему директивы центра, если
чувствует он в себе неуемную силу и знает, что люди
пойдут за ним...
— Возвращение сюда? — крикнул зло Тряпицын.—
Какая глупость говорить о возвращении! Камня на кам-
не не останется от Николаевска, когда мы уйдем отсюда.
Камня на камне! — громыхнув стулом и припадая на
раненую ногу, он шагнул к окну и трясущимися от бе-
шенства руками стал отворачивать медный шпингалет.
Лебедева вскочила. Обутая в щегольские сапожки,
она неслышными шажками скользнула к печке и стала
ворошить в ней клюкой, ища под серым налетам пепла
тлеющую головню. Она вздрогнула и уронила тяжелую
клюку, когда Комаров шагнул к Тряпицыну и сжал его
обтянутое черным сукном рубахи крутое плечо.
— Не дури, Яков, — сказал он сквозь стиснутые зу-
бы. — У тебя появилась скверная манера: с виду со-
ветоваться, а на деле преподносить готовые решения.
Уничтожить город, который мы не строили! Бред!..
Тряпицын ударил рукой по раме. Створки распахну-
лись. Резкий порыв апрельского ветра сорвал со стола
и закружил в голубом махорочном дыму разрисованный
бумажный листок.
— Да иди ты к дьяволу, — высвобождая плечо и
приглаживая вздыбленные ветром волосы, буркнул анар-
хист. — Может, ты ратуешь от имени народа? Кто же
69
тебя уполномочил? Нужно быть без головы, чтобы оста-
вить этот порт японцам. Москве было семьсот, а ее сож-
гли. И погубили этим не Россию, а Наполеона! — Он вы-
сунул голову из окна, подставляя разгоряченное лицо
студеному ветру. Все было в движении. Земля и небо.
Небо и земля. Летело к морю пепельно-серое месиво об-
лаков. И ветер бил в лицо, прямо в лицо. На Амуре бес-
новалась непогода: разламывала и дробила подтаявшие
рыхлые льдины. А люди нежатся в теплых постелях,
не помышляя о том, что скоро сорвутся со своих на-
сиженных гнезд. Он сдвинет их с места, эти обомшелые
камни, и уведет в... область неизведанного! Так хочет
он, Яков Тряпицын. Так диктует жизнь, и нельзя не под-
чиниться ее зову, ее приказам!..
— Уж не мнишь ли ты себя мудрее всех? — спро-
сил вдруг Харитонов.
Тряпицын откинулся назад, глянул на него шалыми,
раскосыми глазами:
— Что ты сказал? Я не расслышал.
— Я сказал, что толку носить на плечах голову, если
не иметь в ней мозга, — спокойно ответил Иван Ва-
сильевич. — Николаевску семьдесят лет. Предать огню
этот старейший в крае город — преступление.
— Преступление оставить его японцам! — Тряпи-
цын вернулся к столу. В глубине его зрачков вспыхивал
и гас зеленовато-острый волчий огонек. — Это мое мне-
ние, и я не изменю его пи на йоту! — сказал он
глухо.
— Твое мнение ничем не обосновано, -— возразил
Харитонов. — Так может рассуждать только тот, кто
не верит, что мы сюда вернемся. Ты не веришь в это,
Яков Тряпицын? Ты сам сказал, что не веришь. А я ве-
рю, и другие верят!
Белая полоска зубов сверкнула на темном лице анар-
хиста и погасла. Он покачал головой, пряча глаза, на-
ливавшиеся бешенством и кровью.
— Какое тебе и всем вам дело до моей веры?! —
закричал он хрипло. — Чего вы от меня хотите?! Я не
меняю своих решений. Понятно?
— А мы хотим, чтобы ты понял нас, — сказал мол-
чавший все это время Бородкин. — Мы ведь не дети
и кое-что повидали до того, как стали жить по твоей
указке. И к голосу Анатолия Николаевича ты мог бы
70
прислушаться. Что ты цыкаешь на него, как на гимна-
зистика первого класса?
— За его широкими плечами подавление мартовско-
го выступления японцев, — напомнил Харитонов. — С
того времени немногим больше месяца прошло. Или
ты забыл, как ранило тебя осколком снаряда? Не болит?
Не ноет?
— Вот как вы заговорили?! — вскинул широкие бро-
ви Тряпицын. — Хорошие речи приятно послушать. Что
здесь было до нашего прихода? Сговор?! — В его го-
лосе явственно прозвучала угроза. Обращаясь к Бород-
кину и Харитонову, он явно предназначал свои слова
хозяину дома. Глаза их встретились. Черные, блестя-
щие глаза Комарова раскрывались все шире и шире,
будто они впервые видели этого человека. А глаза Тря-
пицына суживались и еще более мрачнели, и рука неволь-
но тянулась к кобуре маузера, болтавшегося на поясе
под просторной рубахой. Вдруг Анатолий улыбнулся, и
в этой улыбке было столько презрения, что Тряпицын
вздрогнул, отвернулся и, глядя в сторону, неуверенно
бросил:
— Ладно. Потрепались и хватит.
— Нет, отчего же! Говорят, у себя дома и угольщик
мэр! — бросил с вызовом Комаров, перебегая пылаю-
щими глазами с одного лица на другое.
Прикрыв маленькой ладошкой рот, Лебедева, каза-
лось, дремала у печки. Алеша, весь подавшись вперед,
смотрел на Комарова широко распахнутыми, детски чи-
стыми глазами. Бородкин насмешливо улыбался. Хари-
тонов все так же спокойно поглаживал свою бороду, еле
приметно и согласно кивая головой.
— Атаман Гамов вывез из Благовещенского казна-
чейства все ценности, — присев на подоконник, продол-
жал Комаров. — Японцы скосили цвет Амурской пар-
тийной организации. Вытоптали и залили кровью зем-
лю. Летом девятнадцатого на ней не поднялось ни ко-
лоса. Некому было сеять: мирные хлеборобы били интер-
вентов. Они первыми на Амуре сбросили японское иго.
И в эту весну там окажется немало рук, соскучивших-
ся по оралу. Но есть ли там зерно, которое можно кинуть
в почву, чтобы оно дало обильные всходы, или деньги
для закупа его па стороне?!
— Верно! Верно! — воскликнул Алеша. — Амурцы
71
делятся последней краюшкой с теми, кто, спасаясь от
произвола, бежит к ним и с запада и с востока. Но что
там будет, если город захлестнут волны беженцев из
Николаевска?
— И как они назовут тех, кто предал огню целый
город? — поддержал его Харитонов.
— Ах, оставьте, — подала голос и Лебедева. — Уж
я-то знаю ваш хваленый Благовещенск! Амурцы жит-
ного хлеба отродясь не едали... Пусть подтянут пояски.
Потеснятся. Уплотнятся. Тогда и с других станет не до
спросу! — Она подбежала к висевшей на стене карте и
стала водить по ней карандашом, поясняя тоном, не до-
пускающим возражений: — Вот здесь мы перекроем гор-
ловину Амура и отрежем японцам доступ к городу. Лю-
дей из Николаевска выведем двумя путями. Из Керби на
Веселую Горку, оттуда на прииск Софийский, на Поло-
винку, затем по Бурее спуск в Амур, и уже по Амуру
подъем на судах до Благовещенска. Это наиболее корот-
кий путь, но и более легкий попасть черту в зубы! Бело-
гвардейцы не утерпят учинить с правого берега какую-
нибудь пакость. Не отстанут от них и японцы. Могут
всех перебить, могут угнать в Маньчжурию, да мало ли
что... Второй путь вот этот: от Софийского свернуть на
Экимчан и потом плыть по Селемдже и Зее. Здесь не
грозят, — она усмехнулась, — роковые встречи, идти
через тайгу и горные хребты хотя и труднее, но безо-
паснее...
— Но ведь мы находимся не в Керби, а в Никола-
евске, — резко возразил Комаров. — Это значит, что
проплыть по Амуру и Амгуни и пройти пешком по тай-
ге нужно в общей сложности еще более пятисот верст.
Бросить так беспечно на таежное бездорожье женщин,
детей, стариков... Сколько же здесь будет преждевре-
менных и неотвратимых смертей?
Бледное лицо Лебедевой порозовело. Туго обтянутая
гимнастеркой грудь высоко вздымалась. Бегло скольз-
нув взглядом по лицу Комарова, опа закончила, будто
ее и не прерывали:
— Мы выведем людей в Амурскую область! Будем
действовать немедленно, чтобы избежать в дальнейшем
ненужных и кровавых жертв.
— Брависсимо, Нина! — воскликнул Тряпицын. —
Светла твоя голова, и мысли здравы...
72
— Да мерзко же слушать паникерские речи, — оберну-
лась к нему Лебедева. — Нам, солдатам революции, ни
терять, ни жалеть нечего! Всего-то богатства нажито,
что шоколадка с ореховой начинкой, — тронула она ви-
севшую у пояса маленькую гранату, потом подбросила
и поймала па лету крохотный браунинг. — С нами пой-
дут те, у кого не висит на ногах груз прошлого, те, кто
молод телом и душой! Молчишь, Саня, — наклонилась
она к Бородкину. — А пу беги, поднимай по тревоге со-
юзных ребятишек! Посылай всех ко мне: я им гостин-
чиков припасла! Подкину лимонок и... еще что-нибудь
найдется для их острых зубок! — С сестринской лаской
обнимая юношу за узкие плечи, она заглядывала в его
сумрачные глаза, ища в них ответа.
Бородкин осторожно высвободился, поднял с пола
исчерченный бумажный листок, мельком глянув на него,
положил на стол.
— Ничего я не обещаю, Нина, — ответил он просто.—
Не могу обещать. Совесть не позволяет. Об одном про-
шу: давайте забудем все, что здесь было. Людей надо
собирать: решать с ними, а не гнать перед собой, как
стадо баранов на убой. Ведь город-то им родной. Не
мы его строили, не нам и стирать его с лица земли!
— Да ты знаешь ли, милый, — поднялась на носки
Лебедева, — за такие речи по законам военного
времени... — и она выразительно поиграла браунин-
гом.
Юноша посмотрел на нее пристально и сурово.
— Если я не прав, стреляй в затылок, — сказал он
и, повернувшись, нарочито медленно переставляя ноги,
направился к двери.
— Пойдем и мы, — тронул за руку Алешу Харито-
нов.
— Так-то лучше, — насмешливо протянула Лебеде-
ва, — а нам торопиться некуда. Дела, дела...
Во всем городе не светилось ни огонька. Ветер выл
на седых пепелищах бывших японских казарм. Грызлись
и рычали одичалые псы, а может, и хищные звери. Было
неприкаянно и жутко, пока не потянулись деревянные
крашеные заборы и рубленые домишки. Харитонов уда-
рил рукой по стене одного из домов. За высокими воро-
73
та ми загремела железом цепи и залилась надрывным
лаем чуткая дворняга.
— Смола в этих бревнышках окаменела. Они год
от года становятся крепче, — сказал он. — Даурская
сосна, нетленная в веках, а поднеси спичку — запылает
ярче пасхальной свечи. Семьдесят лет... по бревнышку,
по камешку... и пустить все по ветру!
— Народ этого не простит, Иван Васильевич! — вос-
кликнул Алеша. — Никогда не простит!
— Тут не о прощении нужно думать, о расплате, —
повернувшись к нему, живо ответил Харитонов. — И
платить мы станем все вместе и сполна! В преступле-
ниях нет ни правых, ни виноватых, а есть только пре-
ступники и жертвы. И есть еще суровая Немезида, ка-
рающая и тех, кто совершал преступления, и тех, кго
оставался безучастным зрителем.
Анархия — мать порядка... а, как вам это нравит-
ся? — презрительно усмехнулся Бородкин и приостано-
вился: — Зачем они все-таки там остались?
Харитонов и Алеша не нашлись что ответить.
Едва за гостями Комаровых закрылась дверь, как
Тряпицын провел крепкой ладонью по лицу, будто сди-
рая с него плотно прильнувшую маску, и раздельно ска-
зал:
— Сядь ближе, Анатолий, поговорим по душам. Вре-
мя терпит: с отъездом придется тебе повременить.
Лебедева подошла и села с ним рядом, посмотрела
на Комарова и засмеялась:
— Имеющий уши да слышит, имеющий разум да
поймет! Разъясни ему, наконец, Яша, что к чему!
В десятых годах нашего столетия приютившийся на
пересечении Зеи с железнодорожной магистралью кро-
хотный поселок Суражевка стал необычайно разрастать-
ся. Его возникновение было вызвано необходимостью
разместить рабочих, занятых на строительстве железно-
дорожного моста, но с годами он приобрел совершенно
новое значение, став крупной перевалочной базой. Хле-
бородный юг Амурской области уже успешно торговал
пшеницей, снабжая Маньчжурию и частично Приморье.
74
Китайские товары теперь мало кого удовлетворяли. В
неограниченном количестве требовались уже и русский
сахар, и русский ситец, и русская кожа, и русские ла-
комства.
Были, и другие требования. Матушку-соху здесь от-
крыто не уважали. О молотьбе цепами не могло быть
и речи. Амурские стодесятинники только посмеивались,
вспоминая, как бились на клочке земли с такой «спра-
вой» их прадеды, деды, отцы. А на Амуре добрый аме-
риканский дядя Мак-Кормик взял на себя немалую за-
боту: наводнил область красочными прейскурантами и
разбитными коммивояжерами, незамедлительно выпол-
няющими заказы на сеялки, веялки, конные грабли, жат-
ки, паровые молотилки. Только плати. Многим просто
не верилось ни в океанские пароходы, доставлявшие эту
технику во Владивосток, ни в длительное путешествие
ее по железной дороге до Суражевки. Американская
разворотливость создавала впечатление, что все это рас-
тет, как грибы, здесь же на месте.
Огромное значение имела Суражевка и для север-
ных, горнопромышленных районов, где золото не толь-
ко рыли, но нередко находили и на поверхности зем-
ли. Приискательский «фарт» кружил зачастую и самые
трезвые головы. Слово «старатель» на Амуре исстари
овеяно романтикой. Однако в повседневной жизни столь
легендарная личность была довольно-таки бескрылой.
Он был самый обыкновенный потребитель, и при всей
скромности его каждодневных запросов ему нужно бы-
ло и есть, и пить. Ему нужен был плис на штаны и шел-
ковые полушалки для «зазнобы». Нужен был спирт, и
«лампасеи», и «махра», и все это шло опять-таки через
Суражевку. Во время летних паводков Зея затопляла
Суражевку, снося и дома, и складские помещения.
А всего в каких-нибудь двух верстах колыхалось зе-
леное марево деревьев.
Мысль построить на этом возвышенном плато город
не была ни шальной, ни случайной. Новый город ста-
новился просто необходим быстро растущему краю и
был заложен в торжественный день тезоименитства це-
саревича. Имя нового города звучало мягко и необычно:
Алексеевск. Ему прочили счастливую будущность, каза-
лось, стоят у его колыбели три вещие сестры: Смелость,
Независимость, Удача.
75
После революции Алексеевск был переименован в
Свободный. Было городу в то время пять лет. Люди
ехали и шли в него со всех концов земли амурской. Об
этом-то городе и заговорил Тряпицын, оставшись наеди-
не с Лебедевой и Комаровым.
Евдокия лежала, согнув ноги в коленях и накрыв-
шись пуховой шалью. В соседней комнате нарастали воз-
бужденные голоса. Тряпицын и Лебедева убеждали в
чем-то Анатолия. Он не соглашался.
— Какого ляда не видали мы в Благовещенске?! —
крикнул вдруг анархист. — Создадим Свободненскую
республику, на манер Желтуги, а? Даю тебе слово: гла-
зом мигну — набегут к нам сотни удальцов, кому черт
не брат! Вооружим их, двинем па Японию. Говори, со-
гласен?!
— Ты сумасшедший, — так же громко ответил ему
Анатолий. — Знаешь пословицу: похвалялась синица
море поджечь? Поди проспись...
Тут заговорила Лебедева горячо и быстро. Слов
было не разобрать. Внезапно сердце Евдокии сжало
предчувствие близкой и неотвратимой беды. О эти нена-
вистные, чужие и чуждые голоса, зачем они нарушили
в полуночный час тишину ее мирного дома?! Она сжала
руками виски, сунула голову под подушку и разрыда-
лась.
12
Николаевск был в тревоге. Дошли слухи об апрель-
ском выступлении японцев в Хабаровске и Приморье, о
трагической гибели вождя дальневосточных партизан
Сергея Лазо и его боевых соратников Всеволода Сибир-
цева и Алексея Луцкого. Стало известно, что у Алексан-
дровска-на-Сахалине в полной готовности стоит эскадра
военных японских судов. Нетрудно было догадаться, что
враг ждет, когда устье Амура очистится ото льда, что-
бы двинуть на Николаевск и учинить расправу за мар-
товские события, когда был уничтожен весь японский
гарнизон.
Энергия Тряпицына заряжала всех. Впрочем, он по-
ступил очень дальновидно, распылив силы сопротивле-
76
ния. В верховья Амгуни был направлен с каким-то по-
ручением Харитонов. Отбыл на Орские прииски и Кома-
ров. Перед самым его отъездом командующий без оби-
няков заявил, что Евдокия должна остаться в Николаев-
ске и эвакуироваться вместе с городским населением в
Благовещенск.
— Так, друг сердечный, будет лучше для вас обо-
их. Не время бабу за собой по тайге таскать, на одной
ножке перед ней вытанцовывать. Молодые, налюбитесь
еще. А в Благовещенске у вас родные: притулят, приго-
лубят. — Голос Тряпицына, казалось, звучал искренне,
но глаза косили больше обычного и, зная цену этому
взгляду, Анатолий вспыхнул, ио сдержался и ответил
сухо:
— В советах не нуждаюсь. Давай ближе к делу. Ка-
кие будут распоряжения?
— Они тебе известны. Груз идет до Свободного! А
в остальном... делай, как знаешь,- только не пришлось
бы потом пожалеть об этом, — заключил с кривой ус-
мешкой командующий.
Было ясно, что Тряпицын ему не доверяет и намерен
оставить Евдокию в качестве заложницы. О роли Ле-
бедевой в жизни этого человека все уже знали. Евдо-
кию она недолюбливала, а может, и презирала. Анато-
лий едва не сказал об этом, вся кровь в нем вскипела
от негодования. Если бы только Тряпицын знал, кем
была для него Дуся! Оставить ее здесь, где все так
неустойчиво и шатко, было бы хуже предательства. С
восемнадцатого года она делила с ним все невзгоды и
ратные подвиги. С восемнадцатого года!..
В занятом интервентами Хабаровске они прожили
тогда три месяца. Два из них Евдокия пролежала в
больнице: роды были преждевременны и неблагополуч-
ны. Чтобы не возбудить подозрений, он устроился сани-
таром в той же больнице. Ему удалось установить связь
с подпольной организацией, и едва Евдокия поправи-
лась, они влились в ряды приамурских партизан. Вме-
сте с отрядом Тряпицына они участвовали в боях на
Нижнем Амуре. Избирали его командующим после боя
под Киселевкой. Вместе с ним вошли в Николаевск. Но
теперь пути их расходились. Доверить Евдокию Тряпи-
цыну, имевшему темные стремления и цели, было бы
рискованно и нечестно. Не смогла убедить Анатолия и
77
Лебедева, заверявшая, что они будут с Евдокией, «как
сестры». Комаровы выехали вместе.
Едва отбыла экспедиция на Орские прииски, как
все трудоспособное население Николаевска было моби-
лизовано на подготовку к эвакуации. Грузились камнем
баржи и шаланды. Днем и ночью выводили их морские
катера к устью северного фарватера, очищавшегося ото
льда раньше, чем южный, и затопляли, преграждая путь
вражеской эскадре. Чтобы не подпустить японцев со
среднего течения реки, Амур заминировали выше устья
Амгуни, у села Софийского.
Грузили на пароходы и шхуны продовольствие и бое-
припасы. Под надежной охраной были отправлены в
Амурскую область валюта и золотые слитки. Об унич-
тожении Николаевска не было и речи. Тряпицын громо-
гласно заявлял, что как только будут вывезены женщи-
ны и дети, мужчины встанут под ружье для защиты го-
рода.
Алеша, Саня, Петя Нерезов и Гриша Билименко яв-
лялись домой за полночь. Вместо ужина грызли сухую
хурму, не раздеваясь, валились на топчаны и засыпали.
Иногда ребят тут же поднимали, требовали в штаб. По-
рой удавалось выспаться, и тогда их будил первый луч
солнца.
Николаевские женщины исходили слезами. Одни пла-
кали потому, что не стало в семье кормильца — убит
японцами, другие — что подобрались зимние запасы,
скоро рыбалка, а тут бросай все и уходи; третьим при-
ходилось еще горше: ни кормильца, ни припасу, а де-
тишки ни с того ни с сего стали болеть глотошной бо-
лезнью, уносившей десятки нерасцветших жизней.
Бывалые же старики, измерившие по тайге не одну
тысячу верст, вместо утешения толмачили свое:
— Шутка ли дело, поднимать об эту пору тыщи лю-
дей! А иттить-то, эт тебе не с корзиночкой по ягоды, вон
куды. До Керби отселева пятьсот верст с гаком. Плыть
Амуром да Амгуныо-матушкой — всякое могет случить-
ся, а еще тайга... А в Керби-то кто нас ждет-пождет?
Опять же дальше иттить тайгой неезженой, нехоженой,
через дебри валить, через хребты, аж до самого Эким-
чана. Эт будет чуток помене, а все же кус немалый. Да-
ле-боле... плыть по той Селемдже до Норского Складу,
а там на Зею выгребать и спущаться прямым уже хо-
78
дом До Благовещенска-на-Амуре. И опять же таки верст
пятьсот, и опять же с гаком, А в Благовещенске том кто
нас ждет-пождет?
Такне и подобные разговоры велись каждодневно,
неотвратимые, назойливые, как сказочка про белого
бычка:
— А тайга-то дремуче-непролазная, а края-то незнае-
мые, а реки-то бурливые, перекатные, а зверь-то непу-
ганый, а люди-то там нездешние, а обычаи-то левашин-
ские, не таковы... Кто дойдет, а кто косточки оставит
при дороге...
По городу прокатился вой: тряпицынцы забирали ро-
гатый скот для угона в тайгу, пока не развезло весен-
ней распутицей крепкого наста.
Приказ штаба партизанской армии был краток и
прост:
«Эвакуироваться всем. Брать имущества, включая
харчи, не более пуда на человека».
Напуганные хозяйки горестно и тихо забивали до-
машнюю птицу, коптили и сушили мясо. Рыли в подпо-
лах ямы, припрятывали все, что казалось ценным и нуж-
ным: отрезы тканей, зимнюю одежду и обувь, посуду,
постелы-юе и столовое белье. И каждой верилось и не
верилось в то, что должно случиться в ближайшие дни.
Петра Нерезова назначили уполномоченным особой
экспедиции по эвакуации. Он взял себе в помощники Са-
ню Бородкина и Гришу, прихватил и Алешу, который
с нетерпением ждал открытия навигации, чтобы ехать
в Благовещенск с секретным поручением Комарова. Экс-
педиции предстояло проторить дорогу беженцам: поза-
ботиться о питательных пунктах, молоке для грудных
младенцев, подводах для немощных и еще о многом та-
ком, что и не снилось ребятам прежде.
До села Архангельского ехали на буксире «Анна».
Отсюда «Анна» пошла в Тахту за нефтью — таков был
приказ Тряпицына, — и путь_продолжили уже на лод-
ке. От того времени сохранилась маленькая записная
книжка в темно-зеленом переплете, своеобразный путе-
вой дневник' Петра Нерезова.
«20 мая. Спали всего два часа. Въехали в протоку
Чля. В 1 час приехали в Маго. В 7 часов в Пальво. В
этот же вечер сходка.
79
21.	Сходили на прииск «Благодатный». Смотрели про-
мывку золота. Вечером прибыли в Пестово.
23.	Утром прибыли в Киязево. В четыре часа при-
были в Сергиево-Мих. Часов в 9 остановились в Удин-
ском складе. Закончили работу в два часа ночи. Ребята
говорили горячо, с увлечением о принципах советской
власти, трудовой мобилизации, земстве, экономическом
положении Советов...
24.	Холодно. Нестерпимо болит голова».
Пять дней провалялся в незнакомой избе уполномо-
ченный особой экспедиции. Старуха с коричневым, не-
улыбчивым ликом отпаивала его горячим молоком с топ-
леным барсучьим салом. Его спутники не теряли вре-
мени даром. Ездили по окрестным деревням, говорили
до хрипоты, решали, где и что будет приготовлено для
встречи пароходов, и несказанно обрадовались, когда
Петр снова оказался в состоянии сесть на верховую
лошадь. После долгого перерыва в записной книжке по-
явилась новая запись:
«1 июня. Ехали весь день и всю ночь. Переутомились.
Въехали па Веселую Горку. Дел полно».
На другой день ребята с вол'йением прочли -послед-
ние сообщения из Николаевска. Спазмы сдавили горло
Нерезова. Он еле дочитал.
В тот же час они выехали из Веселой Горки. Пара
добрых коней домчала их быстро. В Керби было уже
много эвакуированных из города.
Что же так взволновало славных «трех мушкетеров»
и Алешу? Тряпицын выполнил свою угрозу. В ночь на
первое июня Николаевск запылал со всех концов. Горь-
ко было осознавать, для чего пригодилась привезенная
па «Анне» нефть. Впрочем, никто ничего толком не знал.
Дни тянулись в мучительном и бесплодном ожидании.
Николаевцы размещались в наспех сколоченных сара-
юшках и балаганах. Отправлять людей дальше не пред-
ставлялось возможным: от Керби до Экимчана шло
сплошное бездорожье. Нужно было корчевать деревья
и прокладывать дорогу, устраивать на перегонах пита-
тельные пункты и завозить продовольствие.
В скупой летописи тех дней, дневничке уполномочен-
ного экспедиции, мы читаем:
«7 июня. Выехали на Веселую Горку. Едем дальше.
Возможно, что доеду до Благовещенска. Саня, Гриша,
80
без вас ехать не хотелось. Эх, ребята, и сжился же я с
вами. Страшно тяжело от вас уезжать».
Проводив Нерезова и Алешу, Бородкин и Билименко
остались в Керби. Вершитель воли Тряпицына Воль-
ный приказал им дожидаться пароходов «Пионер» и
«Альбатрос», па которых едут женщины и дети, чтобы
сопровождать их дальше, по тайге. От Нерезова прихо-
дили малоутешительные вести:
«Дорога на Софийск скверная, но двигаться можно.
Подъем семь верст, не очень'крутой, но требует поправ-
ки. Свалились две лошади под откос. Едва вытащили.
Травы нет. На станке «Бурейка» некому печь хлеб.
Проехал границу Приморской и Амурской областей.
Еду дальше вьюком. Два раза пересек Бурейку. Река
быстрая. Приступили к постройке моста. С Софийского
послал 80 рабочих поправить дорогу. Она требует толы
ко ремонта.
Хлеба на прииске Павловском нет. Некому печь...»
В Норском Складе, на Селемдже, Алеша распрощал-
ся с Нерезовым и на вертлявом суденышке «Комета» по-
ехал в родной Благовещенск.
Боцманом на этом пароходе был его старый знако-
мец Померанец. Он рассказал, что старший брат Алеши
Федор служит теперь в Благовещенске в стрелковом пол-
ку, и Колька с февраля, когда установилась советская
власть, не беспризорен. К сожалению, Померанец ничего
не мог сказать о Евгении.
Они были с ним в партизанском отряде Бондаренко.
Померанца ранило в бедро в том самом бою, под Тар-
богатаем, где погиб их юный командир. Подлатали в
таежном госпитале и... вот пришлось...
Алеше было искрение жаль, что, служа на частном
судне, бравый Померанец заметно опустился. Он неде-
лями ходил в нечищенных ботинках и столь же редко
расчесывал свою жесткую шевелюру, падавшую круп-
ными, отливавшими медью кольцами на высокий и буг-
ристый лоб. И все же этот человек по-прежнему нравил-
ся Алеше. Чем? Он не смог бы на это ответить. Может,
взглядом, независимым и дерзким, может, горделивой
посадкой головы, а скорее всего тем, что всегда резал
правду-матку. В конце пути он предложил Алеше посту-
пить на этот пароход матросом. Алеша с радостью со-
гласился.
81
Капитан «Кометы» Тихон Игнатьевич Савоськин был
для команды малодосягаем. Первым человеком после
него на судне слыл рулевой Федор Андреевич, белобо-
родый великан с суровыми серыми глазами под кустис-
тыми, цвета пыльной кудели бровями, глянувший на
Алешу, когда тот впервые пришел на пароход, неприяз-
ненно и удивленно. Позднее Алеша узнал, что этот че-
ловек был одним из самых почитаемых проповедников
молоканской общины. Сотни людей вслушивались в
каждое оброненное им слово, и, зная цену своим сло-
вам, рулевой, по возможности, беседовал только с богом.
Не нашлось у Алеши общих интересов и со своими
сверстниками. Один из них, отчаянно тараща белесые
глаза, поинтересовался, пьет ли он «хану» или предпочи-
тает водку? Другой спросил напрямик: хаживает ли он
на берегу к девчатам и какие Алеше больше по вкусу,
белобрысенькие, как он сам, или же «брунетки»?
Присутствовавший при этом разговоре Померанец
без лишних слов предложил разделить с ним свою тес-
ную каюту:
— Перебирайся-ка, парень, из кубрика ко мне. Ме-
ста хватит. Да авось и мне станет веселее.
13
Веселее... Да из него, этого недавнего весельчака и
балагура, слова, бывает, не вытянешь. Что-то он уж
слишком часто по-стариковски вздыхал или уходил из
каюты и, часами стоя у борта, плевался, как верблюд.
Погруженный в себя, он, казалось, не замечал, что Але-
ша был весь во власти тягостных воспоминаний, и ин-
стинктивно тянулся к нему. Но Померанец не сделал ни
единой попытки узнать, что испытал он тогда, в сентяб-
ре 18-го, возвратясь в покинутый город, как жилось ему
все это время и почему он снова плыл в Благовещенск,
полноводной Зеей, сам не свой, растерянный и угасший.
Он, конечно, и не догадывался, что растерянность эта
пришла той октябрьской ночью, когда Алеша случайно
забрел на Иркутскую улицу, был схвачен патрулем и
неожиданно доставлен на Суворовскую, в контрразведку,
где его потребовалось допросить, уже прославившемуся
своими зверствами, подполковнику Лебедеву.
82
В кабинете подполковника было по-домашнему уютно
и тепло натоплено. И сам хозяин, не худой и не тол-
стый, в ладно пригнанном мундире, белолицый и гладко
выбритый, с тонюсенькой ниточкой пробора в густых,
припомаженных волосах, держался подчеркнуто учтиво:
— Знаете ли вы, юноша, — спросил он, придвигая
к Алеше изящную коробочку «Репомэ», — кто живет на
том квартале, где вас задержали?
Алеша отрицательно повел головой и ответил: «Нет».
— Тогда объясните мне, пожалуйста, какого же чер-
та вы торчали там, в неположенное время?
— Я ищу работу и...
— Оригинально! Ночью ищете работу?
— У меня нет часов, и я не думал, что уже так
поздно.
— А что вы делали, разрешите вас спросить, днем?
— Днем я был занят на разгрузке прибывшего с ры-
балок парохода.
— Случайный заработок, а? На грузчика вы, во вся-
ком случае, не похожи.
— Заработок случайный: мы выкатывали из трюма
бочки и выгружали японские туки, а когда кончили ра-
боту, я решил пойти к Беркутовым, у них большое по-
местье, и я думал...
— Вы направлялись к Беркутовым? — заинтересо-
вался Лебедев и окинул критическим взглядом всю его
непрезентабельно выглядевшую фигуру. — Что же, если
идти с пристани, то это, действительно, по пути. И вы,
вероятно, очень с ними накоротке, если допускаете столь
поздний визит?
— Мне этого не приходило в голову. Я просто шел
спросить/не нужны ли им рабочие. Мы могли бы с млад-
шим братом уехать на заимку на все лето и...
— Погодите... — Лебедев обстоятельно продумал от-
вет Алеши и каверзно спросил: — Но почему же вы сра-
зу не отправились непосредственно туда?
— Но эта мысль пришла так внезапно, а мы с бра-
том очень нуждаемся, и я решил сегодня же попытать
счастья.
Вполне возможно! Возможно, я и поверил вам,
юноша. Но оставим это, и я вам дам, как говорится, оте-
ческий совет: даже днем за версту обходите тот квар-
тал, где вас изловили сегодня. И если вы находите столь
83
уж необходимым навестить высокочтимых всеми нами
Беркутовых и предложить им свои услуги, в которых
они едва ли нуждаются, то сделайте свой подход с со-
вершенно, совершенно противоположной стороны. На-
деюсь, вам теперь все ясно?
— Но почему же, почему? — вырвалось вдруг, и
вполне искренне, у Алеши.
И Лебедев, страшный Лебедев, по достоинству оце-
нил его искренность:
— Да потому, младенец вы этакий, — ответил он,
резко отшвырнув свою папиросу, — что полковник Риф-
ман еще не вышел из игры, что с ним приходится счи-
таться даже мне, и дом его, как вы в этом успели убе-
диться, тщательнейшим образом охраняется. — Подпол-
ковник тут же взял недокуреиную папиросу и, досадуя
на свою вспышку, старательно притушил ее в массивной
пепельнице из бронзы, затем, все еще держа ее в холе-
ных, с остро отточенными ногтями пальцах, доверитель-
но пояснил: — Впрочем, дело даже не в этой старой пе-
речнице... На Иркутской улице, было бы вам известно,
находится резиденция городского головы Прищепенко.
Ре-зи-ден-ция... — проскандировал он, — а вы изво-
лите там прохлаждаться, образно говоря, только станет
смеркаться немножко. Ищете, говорите, работу. А ка-
кого черта вам искать, когда мы, днем с огнем, ищем
вот таких, как вы. Интеллигент! В какие лохмотья не
рядитесь, вы интеллигент, это сразу же видно, вы, мо-
жет быть, аристократ духа, и вы, в наше время, оказа-
лись не у дел. Да как вам не стыдно, юноша. Подумай-
те над моими словами, подумайте и приходите сюда. Я
вас приму в любре время. А теперь, будьте счастливы
и... свободны.
Учтивость контрразведчика простерлась до того, что
он проводил Алешу до выхода из кабинета и бросил
в кажущуюся пустоту:
— Пропустить! — И его, несмотря на поздний, час,
беспрепятственно пропустили.
Отойдя с полквартала от контрразведки, ошеломлен-
ный всем происшедшим, Алеша оглянулся. Неяркая
лампочка у подъезда мигала вполне миролюбиво и, ка-
залось, пыталась просигналить: «А ты дешево отделался,
паренек. Ведь здесь редко кому удается выйти через ту
же дверь, что и вошел. Я таких почти не видела, отсюда
84
гостей чаще выносят, и не через парадный ход, а там
по черному и во двор. Выносят... выносят... выносят, —
нестерпимо замигала она, — выносят-с, трупы...»
Чувство гадливости, будто шею его обвила скользкая
змея и пытливо заглянула в глаза, возникшее при раз-
говоре с Лебедевым, уже не оставляло Алешу. К этому
примешивалось еще чувство полнейшего одиночества и
неприкаянности, но его не тянуло к людям. Он, в пол-
ном смысле этого слова, «больше одного не собирался»,
если не принимать в расчет молчаливого и насупленного
Кольку.
В ту бесконечно долгую зиму он хватался за любую
работу. Пусть постыдно унизительную, никчемную, выма-
тывающую без остатка, но все же работу, работу, за-
ставляющую забывать о гнусных соблазнах подполков-
ника Лебедева, свирепствовавшего в своем тепло натоп-
ленном застенке. И вся эта окружающая приглушенная,
приземленная жизнь отупляла, засасывала, и порой ему
казалось, что он не живет, а судорожно барахтается,
чтобы удержаться на поверхности, не упасть и не увлечь
за собою Кольку, которого в свой последний, смертный
час доверила ему мама.
После нового года его начала мучить хотя и кури-
ная, но совсем как всамделишная слепота. Он опасал-
ся выходить вечером на улицу, стал глухо покашливать,
и даже Колька понимал, что старшему брату нужно
серьезно лечиться, но денег на докторов у них не води-
лось, да и на лекарства тоже.
Весною их, попросту говоря, спас зеленый лук-ба-
тун, а позднее, когда уже очистилась ото льда Зея, ди-
кий лук и щавель, в изобилии лезшие на свет божий на
лугах. А когда появились первые немудреные ягоды,
прояснились и зрение, и мысли; повестка, призывавшая
явиться на сборный пункт, уже не испугала. И пошел,
уверенный, что его оставят, признав непригодным.
И когда усатый доктор щупал и мял холодными паль-
цами его обглоданное постоянным недоеданием тело и
недовольно хмыкал, его уверенность все возрастала, и
он дышал все спокойнее и ровнее. А доктор вдруг ткнул
его в грудь всей растопыренной пятерней и вопреки
здравому смыслу, бросив «годен», вразвалку направил-
ся к жестяному умывальнику и с видом исполненного
85
долга стал тщательнейшим образом мыть свои волоса-
тые руки.
Уже потом, когда Алеша ответил на все заданные
ему вопросы, до него дошел смысл этого «годен». И он
понял, что и на самом деле годен для того, чтобы его
убили, и годен для того, чтобы убивать самому, а боль-
ше от него ничего и не требовалось. И поскольку он был
для всего этого еще годен, то доктор, в конце концов,
оказался прав, рекомендуя его не жизни, а смерти.
И затем, в черный-черный день, когда вопреки пред-
смертному желанию мамы, ему пришлось оставить на
произвол судьбы Кольку, он познал минутное успокое-
ние, услышав, что в ближайшее время его не пошлют
на фронт, ни на Читинский, ни на Восточный, а станут
еще чему-то учить и для этого отправят под Владивос-
ток, на какой-то Русский остров.
14
На Русском острове Алеше сказали, что он будет со
временем артиллеристом. Он учился там сложному ис-
кусству наводки и прицельного огня и даже, как ему
говорили, делал успехи, но ни днем ни ночью его не ос-
тавляла страшная, в своей обнаженности, мысль:
«Когда ты овладеешь мастерством убивать себе по-
добных, ты повернешь свое смертоносное орудие в сто-
рону братьев: сначала ты убьешь, по-старшинству, Фе-
дора, потом Евгения, и если гражданская война затя-
нется, то не миновать той же участи и Кольке». Он чув-
ствовал, как на голове начинают шевелиться волосы, и
видел убитыми и Марка, и даже Шуру и безжалостно
заключал: «Да, так и будет — сначала погибнут братья
по крови, а потом братья по духу, и останешься ты на
земле выжженной и бесплодной, одинокий, как волк,
потому что люди, с которыми ты делишь казарму и ешь
из одного котла, чужие тебе и ты им чужой, хотя, быть
может, их терзают те же думы., что и тебя».
О эти думы! Они могли свести с ума, по высказать
их вслух было еще опаснее. Случалось, что люди, делив-
шиеся своими мыслями, исчезали бесследно. Нет, лучше
было молчать, всегда молчать и только молчать... И лю-
ди молчали, не доверяя друг другу, мрачнели и даже
86
было два или три, точно никто не знал, случая самоубий-
ства. А ведь их сытно и вкусно кормили и давали воз-
можность развлекаться в шумном портовом городе,
слывшем, с некоторых пор, уже международным. В этом
городе,, к услугам военных, были чайные домики, в чи-
сто японском вкусе, и китайские притоны-опиекурильни,
на стяжавшей себе дурную славу Миллионке, и комфор-
табельные, с налетом немецкой семейственности, дома
свиданий и полубезмолвные, с мягким приглушенным
светом, игорные казино, и сверкающие в ночи, как мая-
ки порока, шумные кафе-шантаны, с раззолоченных эст-
рад которых увеселяли публику томные французские
этуали и яркие, огненные латиноамериканки.
Все это имелось в изобилии и все это продавалось и
покупалось, были бы деньги. И деньги тоже были, в этом
многоязычном Вавилоне они легко доставались и также
легко проскальзывали меж пальцев. Но хотя Алеша, во-
преки своей натуре, долго копил эти самые деньги и,
пожалуй, еще дольше вынашивал план бегства, все же
осуществилось оно с завидной легкостью. Хотя он ча-
сто потом задавал себе вопрос, что ожидало бы его в
незнакомом городе, не повстречайся ему Саня Бородкин
и не уверуй они друг в друга с первого же взгляда?
Да, Саня в него поверил, и этого было достаточно:
пи тени подозрительности не мелькнуло и у принявших
его в свою среду друзей Сани. Но сейчас, когда он вер-
нулся в родные края, ему, кажется, не доверял даже По-
меранец. Во всяком случае, матросская душа не была
распахнута, как прежде, а скорее застегнута на все
крючки и пуговицы, как бушлат в глухую осеннюю по-
ру. И вот однажды ночью, когда им обоим не спалось,
а на беззащитную «Комету» обрушился многочасовой,
прямо тропический ливень, Алешу вдруг прорвало:
— Лучше бы я не возвращался, — с горечью сказал
он в темноту, — всем здесь чужой, и каждый вправе
упрекнуть: отсиделся, мол, в стороне, а то и похуже ска-
жут: «с красными тебе было не по пути, а вот с белыми
быстренько договорился».
— Не скажут, — мрачно обнадежил его Померанец,
и только тут до него дошло, что Алеша расспрашивал
его не из пустого любопытства и как больно он пережи-
вает, что в самое решающее для родной области время
был где-то на отшибе и не внес в ее борьбу за осво-
87
божденис от интервентов хотя бы самую скромную
лепту.
— Не скажут, — повторил Померанец и пересел иа
Алешину койку. Он помолчал и заговорил глухо: — С
Евгением мы... ну, да ты сам знаешь... но и Федя не под-
качал, он, как Уссурийский фронт белые разгромили,
в Забайкалье подался и там семеновцев бил нещадно.
Все вы, Гертманы, правильные ребята, и никому в голову
не придет считать тебя обсевком в поле. Никому... А ес-
ли я когда на твой вопрос и смолчал, так не от недове-
рия то шло, а боялся я лишний раз бередить и свою,
да и твою, хлопец, душу.
Он закурил, помолчал и заговорил глухо:
— Я не был в том деле, когда поганые япошки на-
ших ребят под Суражевкой побили. Там, понимаешь, та-
кое дело произошло: наш Амурский Совнарком дал ука-
зание тот Суражевский мост подорвать, оставить только
проход., чтобы наши суда проскочить смогли, а предсе-
датель поселкового Совета, в общем-то и толковый му-
жик и свой, свой в доску, пожалел того моста. Батька
его тот мост строил, дядья, а может, и сам руку прило-
жил, шут его знает... Пожалел и все. А японцы прорва-
лись к тому мосту с линии дороги, опередили, значит,
наших и приспособили его... Да это же ужасть, что бы-
ло! Нагнали на мост, значит, бронепоездов, а на них по-
наваленохвсякого якова: тут тебе и спаренные вагонные
колеса, и битый кирпич, и пироксилиновые шашки... Вот
они этим всем и встретили наш караван судов. То, что
за Белогорским мостом произошло, так это шуточки и
цветочки: обстреляли два парохода и сами ушли на под-
битой канлодке и кого повезли, живых али мертвых, не-
знаемо-негадаемо и по сей день. А там, в караване-то,
ого-го сколько пароходов было и шестнадцать груженых
барж в придачу. Шутишь? Там, на одном или двух па-
роходах, золото везли, рассыпное и в слитках. Там, мо-
жет, у Зеи дно с тех пор золотое, да не о нем сейчас
речь. Что там золото? Придет время, его сыщут и под-
нимут, и заиграет оно, заискрится на нашем солнышке
жарком. А людей не поднять, живу душу в них не вду-
нуть, кровь горячую, от которой голубая зейская волна
и потеплела и поголубела, в жилочки им обратно не
влить, сердцам молодецким вновь не забиться... То ж
дружки наши, с Евгением, были, товаришки наши... Мы
88
с ними, помнишь, на Зее рыбу глушили. Мы с ними в га-
мовское вместях, плечо к плечу шли, власть народную
отбивали от шатии белой. А тут их самих... и кто — чуж-
чуженины' узкоглазые! Думу думаешь об этом — вся
кровь вскипает... а и сам я покалеченный, на ненастную
погоду нога ноет и ноет... Так-то на погоду, а сердце,
веришь, и при солнце и при луне, и в такую вот мокреть
болит. О них вот всех без времени погибших и пе пол-
ностью отомщенных.
Я тебе как на духу признаюсь: дивчина у меня была.
Такая... Душу она у меня выпила своими зелеными гла-
зами. Я, бывало, не ходил, а летал. День, бывало, как
птаха звонкой песней встречал. Так вот ее, ту дивчину,
японцы... Э, да что теперь душу бередить... Куда пой-
дешь — кому скажешь? Завоеватели... Они на штык де-
тей поднимали, они детных матерей им к земле прикалы-
вали. А дивчина им что? Так, забава: мусмэ... мусмэ...
позабавлялись, столкнули в яму и землей присыпали.
Земля шевелится, а им смешки... Вот так это было.
Я их под Вииоградовкой бил, под Чудиново бил, бил
на Малой Пере и в Бочкарево. И ни одна пуля меня не
задела, понимаешь, ни одна. Всей Антанте не понять,
как амурские большевики в ту зиму развернулись, тут
такая стратегия и тактика была, почитай, Академия Ге-
нерального штаба. Уж так мы в ту зиму повывчились,
так все превзошли, что на полгода вперед все предви-
дели и видели...
Ливень постепенно шел на убыль. Померанец вдруг
спохватился, что Алеше утром заступать на вахту, обо-
рвал свой сбивчивый рассказ, перекочевал обратно на
остывшую уже койку и сразу же затих. Но Алеша долго
еще не мог заснуть, все раздумывал о только что услы-
шанном и жалел, что так и не узнал ничего об отряде
Георгия Бондаренко, в котором был потом бравый По-
меранец. А тот уже, успокоившийся и умиротворенный,
всхрапывал во сне, и Алеше ничего не оставалось, как
последовать его примеру.
«Комета» возила мелкие грузы и случайных пасса-
жиров до Свободного и через некоторое время снова
направилась в Норский Склад с грузом муки и рыбы. Но
веселья что-то не получалось, если не считать, что в Чер-
товом Огороде едва не сели на мель. Зато в Норском
Алешу встретил на берегу Нерезов, назначенный, по ука-
89
занию Амурского облревкома, комендантом этого важ-
нейшего эвакуационного пункта.
Алеша рассказал Петру, как встревожились в обл-
ревкоме, узнав от него о намерениях Тряпицына создать
«Свободненскую республику». Нерезов слушал его с ин-
тересом, но.вдруг потер виски и без всякой связи ска-
зал:
— За своих «мушкетеров» тревожусь. В Приморье
мы оставили д’Артаньяна, а если еще и эти... Там в
Керби такое творится!
15
Шура Рудых и Макар Королев — его все привыкли
называть Марком — обрадовались Алеше, пожалуй,
больше, чем Колька. Им было что порассказать друг
другу. Марк партизанил. Шура оставался в городе и че-
рез семью Шафиров был связан с подпольем. Впрочем,
ответы на многочисленные вопросы Алеши получались
убийственно однообразными, какую бы он ни назвал
знакомую фамилию, в ответ слышалось: убит... убит...
убит... Убиты и все те, кого они вызволили в гамовское
восстание из тюрьмы. Тело застреленного японцами Му-
хина было выставлено в морге городской больницы для
всеобщего обозрения. Мучительной и страшной была
смерть бывшего комиссара земледелия Сергея Полуэк-
товича Шумилова, с которым Алеша и Шура работали
на изысканиях в Хинганской тайге. Не было в живых
многих веселых матросов, политехников и простой, зна-
комой ребятни. Но город, казалось, уже забывал свои
увечья. Новые люди пришли на смену павшим, Вениа-
мин Гамберг, вскоре после того как в город вошли крас-
ные, объединил молодежь в Амурский Юношеский Со-
юз. Марк и Шура были членами этого союза, вступил в
него и Алеша.
Драпали из Благовещенска буржуи. Ребятам из ком-
фракции Союза Молодежи поручили описывать и охра-
нять брошенное имущество и особняки. Смущаясь и ди-
вясь, бродили они по комнатам, носившим следы по-
спешного бегства. Так попали они и в рифмановский
дом.
90
Алеше было просто противно прикасаться руками ко
всему этому великолепию, пропахшей нафталином одеж-
де, к пышным пуховикам.
В немом восхищении застыли ребята в кабинете. Их
прельстили не книги в дорогих переплетах, не огромный
стол, на котором, казалось, можно было устраивать
сражения, а развешанное над кожаным диваном, на чер-
но-красном персидском ковре, оружие.
— Глядите-ка, кинжал в серебряных ножнах, с насеч-
кой! Мне бы такой. Повесил бы на пояс...
— Девчата бы за тобой гужом... Лафа!,
— Тю на тебя, кинжал... У полковника Рифмана
сабля, говорят, была золотая, жалованная самим Рен-
ненкампфом!
— А* вот эта штука, — неуверенно говорит тощий
парень в стоптанных солдатских ботиках, — называет-
ся ятаганом. Турецкий ятаган...
— .Ой, гадство! Он здесь здорово почистил! Видите,
на ковре пустые места? Видно, и саблю золотую за Амур
уволок!
— Давайте перепишем все скорее и айда отсюда.
Ленька Люцифер, пиши: ятаган, значит, турецкий...
И Люцифер — белобрысый, с оспинами на лице, су-
туловатый юнец, присвоивший из озорства такую устра-
шающую фамилию, — старательно выводит в тетрадке:
«Ятаган турецкий. Два револьвера (системы «Маузер»
и «Браунинг») без патронов. Кинжал кавказский, в нож-
нах, и охотничье ружье, марки...»
Ребята переписывают мебель и ковры. Серебряный
чернильный прибор и канделябры, разношенные шлепан-
цы и лакированную трость вносят в список, даже зон-
тик.
А от этой комнаты веет чем-то знакомым, хотя ни
у кого из них не было детской. Конечно же, здесь жил
мальчишка! Закапанный чернилами стол с изрезанными
перочинным ножиком краями — вот что напоминает им
собственное детство, а не репродукция с «Мадонны»
Рафаэля, висевшая у изголовья узкой койки, и не ак-
вариум с плавающими вверх брюшком мертвыми золо-
тыми рыбками.
— Сашкино логово, братцы. Спартанское воспитанни-
це, а?!
— Ты его знал, что ли?
91
— Морду бил. На семинарском мостике. И к тому
же двукратно!
— Ты ему или он тебе?
— Платили взаимностью. Я ему больше, он мне по-
меньше.
— А злющий же он был, ребята! И череп, как цыган.
— Копчепый-то? Говорят, он у белых выслуживается!
Эх, попадись он мне...
— В гамовское не попался, а теперь попадется! Дер-
жи карман шире. Они теперь в Амурскую область ни
ногой.
— Кто зна... Пошевеливайся, Ленька: тут и писать-
то нечего, одна шелуха!
В столовой во всю стену резной, как алтарь, буфет.
А чашки в нем малюсенькие и хрупкие, такие, что луч-
ше к ним и не прикасаться. Под лампой на столе аль-
бомы: черные японские лаки с инкрустациями из перла-
мутра, коричневая кожа, вишневый бархат... Алеша за-
глянул в тот, где в овале на темных корках наклеен сни-
мок! смеющегося мальчугана, верхом на узкомордой
борзой. Так вот как блистательно, оказывается, входят
в жизнь полковничьи дети! Чуть ли не каждый их
шаг запечатлен услужливым объективом фотоаппа-
рата.
Мальчишка лежит на кружевной подушке голый.
Мальчишка в штанишках ест малину. Мальчишка ка-
чается на качелях. Мальчишка учит уроки, целует ручку
дамы, делает гимнастику. Мальчишка хмурится. Маль-
чишка плачет. Но чаще, гораздо чаще, он смеется. Смеет-
ся с ранцем за плечами, смеется с ружьем в руках и
болтающейся на поясе убитой птицей, смеется в обним-
ку с друзьями. Их лица знакомы Алеше. Он вгляделся:
да, ошибки быть не может, один из этих друзей —
Венька Гамберг! А на обороте такая странная надпись.
Ой, как нехорошо! И, не раздумывая больше, он взял
фотографию и спрятал ее в карман.
16
Обычно тихого поселка Керби было теперь не узнать.
Над полноводной Амгунью впритык лепились шалаши,
к ним жались пестрые палатки из толстых шалей и лос-
92
кутных одеял. Дымили костры, над ними булькало в
котелках варево. Переругивались женщины. Хныкали
ребятишки. Умильно заглядывая в глаза, выпрашивали
подачку пушистые лайки.
Только что подошел шатавшийся где-то по тайге от-
ряд Вольного. Рослые, пропеченные солнцем парни про-
важивали тощих копей. Кашевар полоскал в ведерке
пшено для кулеша. Его подручные рушили для костра
чей-то плетень. Гармонист, привалившись спиной к об-
лупленной березе, нехотя наигрывал «Подгорную». Две-
три беженки, не отходя от своих временных жилищ, виз-
гливо на весь лагерь вопрошали:
— Да иде же он есть, тот Тряпицын? Ждем-пождем,
все жданки прождали.
Вольный — коренастый крепыш, несмотря на жару,
обтянутый, как панцирем, кожаными штанами и курт-
кой, — хлопая по сапогу плетеной нагайкой, удивился:
— Вот те и раз! Да неужто его все нету?!
— Разуй глазыньки да погляди! Школа котору неде-
лю пустая стоит, того штаба дожидается. А мы тут с
дитенками, как тая скотиняка!
Вольный не стал больше слушать. Все так же похло-
пывая по начищенному сапогу нагайкой, он не спеша на-
правился к школе. Саня Бородкин преградил ему путь:
— Не пустого любопытства ради спрашивают. Где
может быть Тряпицын?
— А леший его ведает! Ты бы взял человек с пяток
да в розыск. А, как ты на это смотришь?
— Куда и на чем?
— Часть моих хлопцев на моторе подъехала. Боль-
ные там, амуниция, имущество, одним словом.
— А медикаменты там есть? — думая о своем, спро-
сил Саня.
Анархист замялся, заморгал короткими, выгоревши-
ми ресницами:
— Во, во!.. Целая аптека: капельки разные, спирт...
Забитая грузом «Анна» стояла в протоке. Прежде
чем убрали сходни, люди Вольного сволокли на берег
ящики с бутылями и спрятали в кустах. Проводив бук-
сир, анархист вернулся к отряду. Скинув рубахи, усе-
лись ужинать прямо на земле.
Кулеш получился наваристый. В нем попадалась и
добытая неведомыми путями поросятина, и куриная
93
ножка. Неразведенный спирт хлестали из эмалирован-
ных кружек, вкруговую. Поев, попив, стали забавляться
песнями.
Пели про объятого думой Ермака, про расписные
Стеньки Разина челны и калинушку. Охрипнув, полезли
в Амгунь купаться.
В черной воде дробились звезды. Их ловили руками.
Хватали друг друга за волосатые ноги, в шутку топили.
Свист, хохот и отборная матерщина не умолкали до
зари. Утром троих недосчитались, — видно, утопли спья-
ну — горевать не стали, даже посмеялись: «Поехали
разгораживать заезки». Веселье шло и весь следующий
день. К вечеру надумали идти на радиостанцию, объяв-
лять Японии войну.
Начальник радиостанции Тихомиров встретил незва-
ных гостей сурово. Велел идти проспаться: «Дурь тогда
сама из головы уйдет». Его взяли за грудки. Тихомири-
ха, женщина спокойная, рассудительная — в Керби ее
все любили как опытную акушерку — бросилась с ухва-
том вызволять мужа. Ее сбили с ног, заломили руки.
Оглушив начальника радиостанции, его вместе с истер-
занной женой бросили в реку. Они сразу же пошли ко
дну. Пьяный разгул продолжался.
«Анна» поднялась по Амгуни верст на полтораста.
Заходили в тунгусские стойбища и русские деревни.
Всюду был один ответ: «Тряпицына видом не видывали,
слыхом не слыхивали». Пришлось вернуться в Керби
ни с чем.
Отряд Вольного бесчинствовал по-прежнему. Отби-
рали у жителей одежду, обменивали лошадей. Ввали-
вались в балаганы и сараюшки — приставали к жен-
щинам. Беженки слезно молили Бородкина избавить их
от опасного соседства. Отправить женщин не представ-
лялось возможным. Вольный со своим отрядом уходить
из Керби не собирался. Опухший от беспробудного пьян-
ства, тупо соображая, он требовал беспрекословного
подчинения. Избегая с ним открытой ссоры, Саня и
Гриша вылавливали в живом человеческом потоке ребят
из Социалистического Союза Молодежи и пытались на-
ладить охрану лагеря. И они предотвратили много горя
и слез, эти первые народные дружины.
В эти дни вынужденного и тревожного безделья мо-
лодые горожане самозабвенно полюбили приамгуньскую
94
тайгу. Она начиналась сразу же за береговой полосой.
Кудрявились плакучие ивы. Теснились густо заплетен-
ные цепкими лианами гибкие дикие яблони. Высоко под-
нимали серебристые головы трепетные осины. Прямые
и звонкие, устремлялись ввысь могучие лиственницы.
Светлым, девичьим хороводом кружили у чистых полян
березы.
От крика, от слез, от неустроенности бытия моло-
дежь спасалась «на природе». И она, с каждым днем
становясь все щедрее и ярче, творила чудеса: девушки
расцветали на глазах, юноши крепчали телом и духом.
А великая чародейка-любовь нашептывала: «Это навеч-
но — от таежного бездорожья столбовая дорога вместе,
на всю остатнюю жизнь».
Вечером 3 июля в Керби пришли пароходы «Му-
ром» и «Амгунец». В окружении шумной свиты на берег
сошли Лебедева и Тряпицын, но вскоре вернулись об-
ратно.
Глухие, просачивавшиеся стороной слухи подтверди-
лись: Николаевск развеялся пеплом. Упрямые старики
и старухи, не пожелавшие уйти со всеми, в последнюю
минуту были вывезены в тунгусские стойбища. Снова
плакали и ломали руки женщины: где искать обездо-
ленных близких, если нет обратного пути, а впереди та-
кие места, куда и ворон костей не заносил.
Осунувшийся, то и дело покашливающий Харитонов
(он приехал на «Муроме») с гневом рассказывал о зло-
ключениях, невольным свидетелем которых он стал:
— Добрался я до Николаевска в ночь под первое
июня. Город в огне. Кинулся к Тряпицыну. Он меня слу-
шать не стал. «До Керби ли, говорит, теперь. Скоро
буду там. Разберусь на месте, почему задержка с от-
правкой. Сейчас у меня забота другая: проскочили ли
в устье Амгуни наши суда, не напоролись ли на япон-
цев. Будем пробиваться на Амгупь вьюком, а там под-
нимемся вверх пароходом и решим все сообща».
Рассуждение как будто дельное. Сели мы на коней.
Отступили с последним отрядом в тайгу. Далее полу-,
чилось как в сказке: «Скоро сказывается, да не скоро
делается». Бродили мы по тайге без дорог и троп. Ло-
шади падали от бескормицы. Выбившись из сил, пита-
95
лись мы той кониной. В отряде уже ропот, а от Тряпи-
цына ни доброго слова. Одержимый, да и только... Ду-
мали, и конец там примем. Глазам своим не поверили,
как вышли на Чуринскую резиденцию, в районе Орских
приисков. Вот это отмахали! Комаров встретил нас, как
родных. Накормил. Обогрел. Помылись в баньке. Это
ли не счастье? С жильем там хорошо: датчане и аме-
риканцы, как уезжали, не порушили ничего. Провианта
вволю. Решили денек-другой передохнуть.
Вечерком позвали нас к Комаровым. Дуся, как всег-
да, ведь вы ее знаете, с пирогами. Лебедева отговорилась
головной болью, не пришла. Тряпицын здорово захмелел
тогда. Тормоза сдали, тут он и раскрыл свои карты:
«Что мне, говорит, Благовещенск! Пустая затея — две
тысячи верст проехать да из чужих рук киселя хле-
бать». — И знай подливает себе вина, благо, никто ему
не перечит.
Анатолий все хмурился, а потом и сказал: «Зря ты
мою родину хаешь! Воли там тебе такой, конечно, не бу-
дет. Там хоть и привечают буфер, но большевики у вла-
сти стоят, да какие! Многие вступили в партию еще в
начале века, все прошли — и тюрьмы, и царские ссылки,
и «вагоны смерти». Ты со своей платформой перед ними
желторотый воробей. А податься-то тебе больше не-
куда!»
«Знаю, — отвечает Тряпицын, — знаю, что станут
они меня в свою веру обращать. Только и мы не лыком
шиты! Птица я вольная, да стреляная, в пороховом и
прочих дымах прокопченная. Вот так-то, друг мой сердеч-
ный!»
Вижу, у Комарова левый уголок рта подергиваться
начинает, знак недобрый, быть грозе. Однако сдержал
он себя, усмехнулся: «Видно, не хватает у меня разу-
ма, чтобы понять мудреные речи. Говори проще, Яков,
чего ты хочешь?» — «Воли я хочу! — крикнул Тряпи-
цын и грохнул кулаком по столу. — Безграничной во-
ли... Говорил я тебе про Свободный-городок?» — «Не
выйдет! — возразил Комаров. — Не суждено тебе на
берегу Зеи солнечные ванны принимать». —’ «Уж не со-
общил ли ты амурцам о моих планах?» — спросил вдруг,
будто даже протрезвев, Тряпицын. «А ты думаешь, смол-
чал? — не моргнув глазом, ответил Анатолий. — Нельзя
жить, Яков, отгородись высоким забором от того, что
96
есть боль, и страдание, и горькое счастье народа твоего!
Напустил ты туману, не прочихнешь. Подумай над мои-
ми словами. Может, завтра сам смеяться станешь над
тем, что спьяну нагородил».
Тут Тряпицын расхохотался прямо-таки дьявольским
смехом: «Да я трезвее вас всех вместе взятых! Ты при-
знайся прямо: струсил? Только поздно, брат, поздно...
крутись — не крутись, не выкрутишься! Мы с тобой од-
ной веревочкой связаны. На одной перекладине нам и
болтаться, если не станем хозяевами своей судьбы».
Анатолий выслушал это молча. Только побледнел
и вижу, руки у него под столом ходуном ходят. Сцепил
он пальцы, встал и говорит: «Вот и хорошо, что ты до
конца раскрылся, до самого донышка черной своей ду-
ши. Но запомни одно: я в преступлениях твоих не участ-
вовал и ответ нести за них не намерен. А теперь, гость
дорогой, вот тебе бог, а вот и порог. Не обессудь. Час
поздний. Хозяевам покой нужен».
Тряпицын поднялся, посмотрел на него пристально
и пошел к двери, ровнехонько, по одной дощечке. На
пороге обернулся: «Ладно, не кипятись. Делай поскорее,
что тебе приказано, вывози в Амурскую область приис-
ковое оборудование, а поплывешь мимо Свободного, —
он опять засмеялся, — заворачивай к нам, с хлебом-
солью встречать выйдем». — «Да кто вас самих-то кор-
мить станет?! «Анархия — мать порядка!» — этому ло-
зунгочку следовать — наготу станем дубовым листочком
прикрывать», — и Комаров широко распахнул дверь.
«Послушай моего совета: не спускайся до Благовещен-
ска, — прошипел, бледнея, Тряпицын, — всем нам там
будет не климат. Да и о жене подумай: ехать ей все же
с нами, другой дороги нет!» — С этими словами команду-
ющий выскочил в сени и так хлопнул дверью, что за-
звенели посуда и оконные стекла.
Только ушел он, на Анатолия насели Железин и
Нечаев. Это, мол, мальчишество — речи пьяного до по-
ложения риз насерьез принимать. Яков просто шутил,
прощупывал, чем ты дышишь. Он себя еще покажет и
в историю впишет не одну славную страницу. Комаров
с сомнением покачал головой. Железин вспылил: «То,
что делается, вызвано революционной необходимо-
стью. Я большевик. Был учителем. Был председателем
Николаевского облисполкома. Перед партией и наро-
4 Заслон
97
дом считаю себя правым, а Тряпицыну верю во всем.
Свободненская республика — пустой разговор. Это он
тебя на бога берет».
«А я обе руки подниму, чтобы обосноваться в Сво-
бодном, — перебил его Нечаев, — сами посудите: зачем
нам телепаться до самой маньчжурской границы?!»
Но Анатолий их уже не слушал. Тряпицынские откро-
вения ударили его в самое сердце. Не успели мы уйти,
как на улице послышался рев животных, крики, щел-
канье бичей. Это подоспели Корнеев и Ганемидов с гур-
тами истощенного дальней дорогой и бескормицей ско-
та. Анатолий поспешил к ним и с той ночи, кажется, не
ложился спать. Нужно было подкормить животных пе-
ред новым перегоном, обеспечить фуражом. Да и люди
требовали внимания. Дуся варила на всех, обстирывала,
чинила одежонку, даже врачевала. Оба они совсем за-
крутились.
У Анатолия не клеилось с демонтажом оборудования:
не было слесарей и необходимых инструментов, а враг
мог нагрянуть не сегодня — завтра. Тряпицын ни во что
не вмешивался, только однажды у него прорвалось:
«Смотрю-терплю, не вывезешь в срок — пеняй на
себя...»
Иван Васильевич вдруг замолчал. Стремительной
походкой, волоча по траве кавказскую бурку, прошел
высокий смуглый человек, повел в их сторону матовым,
с'желтоватым белком, глазом. Бросив бурку у воды, он
растянулся на ней сам и, насвистывая, стал, как в зер-
кало, смотреться в прозрачные струи реки.
— Ангел смерти, — шепнул Саня, — пойдемте от-
сюда.
Харитонов сжал его руку:
— Чтобы возбудить подозрение? Лучше болтайте
какие-нибудь пустяки.
Гриша и Саня наперебой стали рассказывать о ла-
герной жизни, рисуя все в самом розовом свете.
Оцевилли-Павлуцкий, вслушиваясь, прижмурил гла-
за: до чего же все самовлюбленны и глупы! Рыбная лов-
ля, цветочки... А на самом деле?..
«Иван, ты меня понял?» — спросил тогда Тряпицын.
Он кивнул головой. В ту ночь выпили немало, но и не
больше,.чем обычно, и расходились на рассвете. Он шел
аллеей молодых березок. Они уже выпустили клейкие
98
листочки. Он срезал ветку, но она оказалась слишком
короткой; бросил ее и отделил от ствола другую. В кон-
це аллеи белел дом управляющего приисками, в нем
жили теперь Комаровы. Жили, но уже не будут. Здесь
вообще никто не будет жить. Все уедут. Сегодня. В семь
часов. Мысли путались. Он поднялся на крыльцо. Хо-
тел постучать в дверь веткой, но она была слишком тон-
кой. Так, прутик... но пахла хорошо. Он стоял лицом к
двери и так вот размышлял. А за спиной всходило солн-
це. Розовое. Он узнал это потому, что светлая дверь ста-
ла вдруг теплого, телесного цвета. А потом она распах-
нулась, и в ней, как в раме, появилась Комарова. В бе-
лой кофточке, а лицо ее, освещенное солнцем, было ро-
зовым, и неубранные волосы рассыпались по плечам.
— Вы? — удивилась она. Она всем говорила «вы»
и всегда удивлялась. — За нами? Так рано? Видите, еще
не открыты ставни...
— Я их открою, — он облизнул сухие губы, — от-
крою...
— Что ж, за такую любезность я угощу вас кофе,—
засмеялась она. — Открывайте все, а я возьму молоко.
Он распахнул створки ставней на одном из окон. Он
очень торопился проникнуть в дом, пока она еще в кла-
довке, и бесшумно перемахнул сени. В темной комнате,
на круглом столе, горела спиртовка: синий язычок пла-
мени и над ним высокий кофейник.
— Душа моя, ты? — послышался из соседней ком-
наты голос Комарова.
Он метнулся на этот голос. Анатолий в белой ру-
башке сидел па постели и натягивал сапог. Солнце било
в окно. Комаров поднял голову. Пуля ударила в висок,
он даже не вскрикнул и откинулся на белые подушки,
сразу же окрасившиеся кровью. Вдруг стало страшно:
что если жена убитого услышала выстрел, убежала и
поднимет тревогу? Нужно было запереть ее.в кладовке.
Он выбежал в холодном поту. Она тоже вошла из се-
ней с кувшином, до краев наполненным молоком.
— Почему... — начала было она, но он не дал ей на
этот раз удивиться и выстрелил. Пуля попала в кувшин
и оцарапала ей руку, иона стояла. Тогда он выстрелил
почти в упор еще и еще, и она упала лицом вниз. Крови
было очень много, и она смешалась с молоком, а повер-
ху поплыли тонкие черные волосы. А спиртовка зашипе-
4*
99
ла и погасла: убежал закипевший кофе. Очень сильно
пахло тогда кофе, и лучи солнца пробивались из спаль-
ни, и...
Оцевилли-Павлуцкий заскрежетал зубами, поднялся
и пошел, волоча по траве свою бурку.
— Наконец все было готово, — продолжил свой
рассказ Харитонов. — В семь утра должны были вы-
ступить. В пять все были подняты страшным известием,
что убиты Комаровы. Всем нам эти люди за короткое
вместе прожитое время стали дороги и близки. Многие
восприняли эту смерть как дурное предзнаменование.
Один Тряпицын, казалось, не был удивлен и даже не по-
пытался скрыть своего злорадства. «Собаке собачья
смерть», — только и сказал он и стал торопить с отъ-
ездом, даже не взглянув на убитых.
Зато Лебедева засуетилась, стала с горячностью до-
казывать, что Анатолий, перезаряжая револьвер, неча-
янно застрелил жену и в состоянии аффекта застрелился
сам. Никто этому не верил. Люди прятали глаза и мол-
чали, потому что каждое слово могло оказаться послед-
ним. Все помнили, как Тряпицын за день до прихода на
Орские прииски застрелил голодного партизана, взяв-
шего из переметной сумы Лебедевой початую плитку
шоколада,
Даже погрузившись на пароходы, мы не могли стрях-
нуть с себя чувства скованности и страха. Человек не
верил человеку. Это походило на массовый психоз... —
Иван Васильевич, взволнованный своим же рассказом,
крутил папиросу за папиросой, закуривал, обжигая
пальцы, тут же отбрасывал ее в сторону и принимался за
новую. Саня и Гриша молчали, подавленнее всем услы-
шанным.
Во взбудораженном страшными новостями поселке до
самого рассвета никто не сомкнул глаз. А на утренней
зорьке восставшими партизанами был снят с «Амгунца»
всесильный диктатор Яков Тряпицын и его гражданская
жена — начальник штаба — Нина Лебедева.
17
Раздеваясь на берегу Амура, Вениамин вглядывал-
ся в маньчжурский берег. Он теперь купался каждый
день, ни на минуту не забывая о том, как всего неделю
100
назад ясным днем с противоположного берега реки были
обстреляны дети. Троих ребятишек убили наповал. Дво-
им удалось спастись. Они даже не были ранены, пото-
му что, упав на песок, притворились мертвыми и лежа-
ли так до наступления темноты.
Выпущенная ко дню похорон листовка со стихами
политехника Шурки Рудых гневно клеймила засевших
в Сахалине белогвардейцев. Если бы еще можно было
назвать их имена! Вениамин повторил вслух заключи-
тельные строки реквиема:
...Смеясь беспечно, ребенок не знал,
Что каждый прибрежный цветок
Глазами смерти смотрит в глаза
И пулей метит в висок...
Он потрогал воду узкой босой ступней. Вода у бе-
рега была теплая, густо насыщенная крохотными, верт-
лявыми, как серебряные веретенца, мальками. Галька
под тонкой пеленой воды казалась россыпью гигантских
самоцветов. Врезавшись с разбега в отливающую туск-
лой позолотой воду и подгребая ее редкими взмахами
худых и длинных, как у подростка, рук, Вениамин поплыл
к середине реки. Смуглое гибкое тело качалось на упру-
гой волне, то обволакиваясь дразнящим теплом, то
вздрагивая от идущих из темных глубин ледяных струй.
Течение медленно сносит его в сторону устья Зеи.
А маньчжурский берег все ближе и ближе. Пахнувший
в лицо ветер доносит горький чад бобового масла. Над
окраинными фанзами Сахалина застыли легкие, пушис-
тые облака.
Вениамин делает крутой разворот. Родной город плы-
вет ему навстречу. Солнце щедро припекает затылок.
Солнце бликами дробится в воде. Солнце слепит глаза
сверкающими на фасаде гостиницы золотыми буквами,
складывающимися в чудесное слово «Россия».
Россия... Россия... Россия! — поет и трепещет сердце.
Он возвращается в свою Россию с гордым сознанием
преодоленной опасности. Он единственный купающий-
ся в Амуре с тех пор, как были расстреляны те малыши.
С тех пор ни один мальчишка и ни одна девчонка не бе-
гают больше на Амур. Задыхаются от жары и пыли, но
не идут.
Живущих в восточной части города выручает Зея,
водам которой старожилы приписывают целебную силу.
101
Но она протекает далеко от центральных улиц, и вода
в Зее родниковая, холодная как лед, и течение стреми-
тельное, совсем не то, что спокойный, родной с пеленок
Амур. Видно, недаром говаривали в старину: «Близ гра-
ницы не строй светлицы». Впрочем, отец вспоминает эту
пословицу совсем по другому поводу. Все тоскует старик
по своим нижне-амурским рыбалкам, а они теперь не
то у белых, не то у японцев, что, в сущности, одно и
то же.
Пригладив рукой черные влажные волосы, Вениамин
торопливо одевался. Эти заплывы в сторону Маньчжу-
рии всегда странно волновали его, но, кажется, никогда
еще не будоражили так, как сегодня. Тринадцатый раз
за истекшие дни искупался он, и никто не выстрелил ему
в лицо, и никто — в этом он еще не совсем уверен —
не пошлет ему вдогонку пулю... И никогда еще не было
ощущения такого полного, ни с чем не сравнимого сча-
стья.
Стремительно и легко взбежал он на высокий берег,
свернул возле кафедрального собора на Большую улицу
и зашагал вдоль обсаженного молодыми тополями буль-
вара. Было начало июля, они цвели, и тополиный пух су-
гробами лежал на сникшей траве и песчаной дорожке.
На бульваре было прохладно и тихо. Пахло свежеиспе-
ченным хлебом, раскуренной на ходу папиросой.
Вениамин переходит дорогу, сворачивает за угол; Пе-
ред глазами фасад нелепо-вычурной громады мужской
гимназии со слепыми, никогда не видящими солнца ок-
нами и тяжелой дубовой дверью. Загорелая рука уве-
ренно дотрагивается до литой из бронзы дверной ручки
и вдруг отдергивается назад, будто ее ударило элек-
трическим током.
Уже не впервые стоит он вот так, уронив руки, пе-
ред этой дверью, в смутном ожидании каких-то сверше-
ний. Она просто пугала его, много-много лет назад,
когда он прибегал сюда маленьким вихрастым гимна-
зистиком в серой, длинной до пят шинели.
Но шло время, и дверь становилась податливее, а он
сильнее. И наконец она стала распахиваться перед ним
с единого маха. Тогда он просто перестал ее замечать,
поглощенный молчаливой и упорной борьбой за первен-
ство в классе. О, многие сразу же сдались, стоило ему
включиться в эту увлекательнейшую игру. Позднее дру-
102
гих отступил темнокожий, будто вымазанный ореховым
маслом, Сашка Рифман. Но до последнего дня и часа
их на арене все же было двое: он и Донат Беркутов.
Оба они яростно боролись за золотую медаль, и он
прямо-таки в последнюю минуту выхватил ее у Доньки
из-под самого носа.
В тот знаменательный день он вышел в эту дверь
внешне спокойным и так хлопнул ею, что она застонала
и затряслась, как от физической боли. Словом, он с нею
расквитался и даже не подумал о том, что когда-нибудь
войдет в нее снова. Но была еще мартовская ночь раз-
грома гамовцев, когда здесь вот, мимоходом, они вновь
повстречались с Рифманом...
А сегодня ему предстоит перешагнуть этот порог
еще раз. Он идет. Он призван. Кто посмеет ему сказать,
что он не по праву примет участие в Первой конферен-
ции. амурских большевиков? Его могут упрекнуть про-
исхождением. Его могут укорить юностью. Но никто не
сможет умалить его заслуг. Он будет равным среди рав-
ных, и что бы ему ни сказали, он ответит гордо:
«Я ровесник века и буду шагать с ним в ногу, не
забегая вперед и не отставая ни на шаг».
— Сезам, отворись! — Вениамин засмеялся и взял-
ся за дверную ручку. В этот миг чья-то рука опустилась
на его плечо; Он вздрогнул и обернулся.
— Как хорошо, что мы встретились, Венька! — ра-
достно воскликнул Алеша, выпуская его плечо и при-
нимаясь шарить в нагрудном кармане потрепанной курт-
ки, — вот хорошо-то... — Он улыбался детски пухлыми,
бледными губами, щурясь и вскидывая кверху короткие
брови.
— Чего тебе? — неприязненно, сверху вниз, глянул
на него Вениамин и поспешил добавить: — Я очень то-
роплюсь, Лешка! Когда-нибудь в другой раз. Ладно?
— Я тебя не задержу, Гамберг. Мне и самому нуж-
но... Я только хотел отдать вот это... — Алеша все еще
шарил в кармане, озабоченный, забавный. Вениамин не
смог скрыть своего нетерпения, а в это утро так хотелось
быть внимательным и добрым.
— Ладно. Можно и без заявления, — снисходитель-
но уронил он. — Какая у тебя просьба? Я все, что смогу,
сделаю.
— У меня не заявление... да где же она завали-
103
лась? Наконец-то! — Алеша засиял большими серыми
глазами и засмеялся, показав два ряда белых сплошных
зубов. — Ну-ка, получай мою находку.
Вениамин принял из рук Алеши небольшой кусочек
картона. Глянул на него удивленно, поднес к глазам,
быстро перевернул, прочел надпись на обороте и, меня-
ясь в лице, сдавленно спросил:
— Откуда у тебя это, а? — И тут же, не дожидаясь
ответа, пустился в сбивчивые пояснения сам: — Ну сни-
мались мальчишками... Это же давно забытое. Я просто
не понимаю...
Кусок картона и на самом деле был старой, пожел-
тевшей от времени фотографией, запечатлевшей черты
трех загорелых, одетых в ослепительно белые матроски
мальчуганов.
С правого края скалил острые зубы Сашка Рифман,
в центре самодовольно ухмылялся Донька. Третий, сня-
тый рядом с ними, был он сам, Вениамин. Об этом сви-
детельствовала и надпись на обороте карточки. В па-
мяти вдруг отчетливо всплыл весь этот безалаберный и
суматошно веселый день на беркутовской заимке, когда,
вдоволь накатавшись на необъезженных жеребчиках,
хмельные от запаха разогретых солнцем сосен и цвету-
щего багульника, от дикой воли, они тайком хлебнули
спиртного и торжественно поклялись в вечной дружбе.
А потом заезжий землемер сфотографировал их на фоне
самой высокой сопки. Вениамин снова перевернул кар-
тон, перечел надпись и сказал как можно беспечнее:
— Видишь, 1912 год... двенадцатилетние. А сейчас
нам по двадцати и... дороги у нас разные. Как к тебе
попала фотография? — спросил Вениамин, снова подда-
ваясь внезапному раздражению и неясной тревоге. —
Я тебе, Лешка, помнится, ничего не даривал. Ведь так?
Черные глаза его, помимо воли, загорелись вызовом.
— Ты что, сыщиком заделался? Доморощенным Шер-
локом Холмсом или Пат Пинкертоном?! Рыщешь-ищешь
криминал? Ты со мной эти штучки брось, — голос его
зазвенел: — Я в гамовский мятеж в первых рядах с крас-
ной повязкой шел. Я и после у белых не выслуживал-
ся, с анархистами не якшался! Понял? И если ты меня
вздумал этим вот... Если досье-доносье готовишь...
— Вот ты, оказывается, какой! — Алеша отступил
и смотрел на него с каким-то детским любопытством.
104
Кровь медленно приливала к его бледным щекам. Это
был стыд, мучительный стыд, но не за себя, а за дру-
гого. — Рифманы за границу подались. Беркутов у бе-
лых служит. Ты знаешь об этом? — спросил он после
недолгого молчания.
— Представь себе, знаю! — запальчиво подтвердил
Гамберг. — А дальше что?!
— Мы у Рифманов вещи описывали. В гостиной, на
круглом столе, альбомы. Я стал один смотреть и уви-
дел вот это, — Алеша кивнул на фотографию, которую
все еще держал в руке Вениамин. — Ну и прочел над-
пись. Ну и взял... Сам не знаю, зачем взял. Может,
подумал, что тебе будет неприятно, если еще кто увидит.
Может, удивился, что ты с буржуятами в обнимку... Те-
перь я и сам не разберусь! — Он тронул руку Вениами-
на маленькой крепкой рукой. — Я тебе правду говорю,
Венька. Считай, что я ничего не видел. Ну, я пошел!
— Ладно, так и запишем! — отрывисто хохотнул Ве-
ниамин, хлопнул его по плечу и толкнул тяжелую дверь.
Она распахнулась почти бесшумно, но, возвращаясь в
исходное положение, заскрипела так насмешливо и от-
вратно, как будто в чем-то предостерегала.
В передней Вениамин еще раз рассмотрел лица сво-
их бывших друзей и подумал, что нужно сегодня же
разыскать дома такой же вот снимок и уничтожить.
Странно, что он не. вспомнил об этом раньше. Забыл
напрочно? Пожалуй, да. Но разве такая надпись послу-
жит ему на пользу?
— А, пропади вы пропадом! — и, внезапно ожесто-
чившись, он стал рвать фотографию на мельчайшие ча-
сти. Швырнув в угол то, что осталось от снимка^ Вениа-
мин облегченно вздохнул, поднялся по гремучим ступе-
ням широкой, развернутой на два марша лестницы и на
цыпочках вступил в тот самый зал, где три года назад
ему торжественно вручили аттестат зрелости и такую
весомую и значительную для каждого, стремящегося
первенствовать в жизни, золотую медаль.
С этой наградой его не поздравили ни Беркутов, ни
Рифман. Было понятно, что в Доньке заговорило оби-
женное самолюбие. Но второй... Что сделал он второму?
Смущаясь и кляня себя за опоздание, Вениамин
скользнул быстрым взглядом по тесным рядам делега-
тов, выискивая свободное местечко. Сидевший у края
105
скамьи худой и жилистый человек в латаной гимнастер-
ке что-то бор мотнул и завозился, тесня соседа. Воспри-
няв это как приглашение сесть, Гамберг примостился
с ним рядом.
18
Было девять тридцать утра. Руководитель амурских
большевиков Михаил Трилиссер приветствует делегатов
от имени областного комитета партии и объявляет кон-
ференцию открытой. Стиснув руки, он на мгновение за-
думывается и пристально смотрит в зал. Какие картины
проходят в этот миг перед его мысленным взором: Свеа-
боргское восстание моряков, возглавленное им в 1905
году, или бескровные лица товарищей, с которыми он
отбывал семилетнюю каторгу и томился в ссылке?
Лишь Февральская революция вернула ему долго-
жданную свободу* И с того.времени ни одного дня пере-
дышки! Трилиссер редактирует в Иркутске газету и пред-
седательствует в комитете по борьбе с контрреволюци-
ей. Многие из сидящих в этом зале знают Трилиссера
как начальника штаба Забайкальского фронта. Вместе
с ними пришел он в Амурскую область в ноябре восем-
надцатого. А в девятнадцатом, когда руководители амур-
ской партийной организации были почти поголовно ис-
треблены, он вошел в состав подпольного обкома.
На узких и длинных скамьях сидели представители
коммунистических ячеек города, области, Хабаровского
и Забайкальского фронтов. На хорах сгрудились пред-
ставители профсоюзных организаций. Рдели кумачовые
косынки делегаток, вдов и матерей погибших героев,
подпольщиц и партизанок — самоотверженных красных
сестер таежного лазарета. Сегодня впервые они собра-
лись так вот открыто, и, несмотря на понесенные тяжкие
потери, кажется, что никогда еще организация не была
так несгибаемо сильна.
Трилиссер^ улыбнулся, изможденное лицо его подо-
брело и стало на редкость привлекательным. Простым
и будничным тоном он предложил избрать президиум
Первой партийной конференции амурских большевиков.
Кто-то пылко воскликнул: '
Идите, честные бойцы, за дело родины святое,
Что наши сделали отцы, от вас потребуется вдвое!..
106
Невысокая плотная женщина, в неумело повязанной
косынке на коротко остриженных седых й кудрявых во-
лосах, встала и запела срывающимся от глубокого вол-
нения голосом. Стоголосый хор пением похоронного
марша почтил память павших бойцов. Их скорбные те-
ни вместе с живыми вводили в почетный президиум вож-
дей мирового пролетариата: Карла Маркса, Ленина,
Карла Либкнехта, Розу Люксембург и народных героев
Дальневосточной окраины: убитого в Благовещенске
Федора Мухина, сожженного в паровозной топке Сергея
Лазо, застреленного в поезде парламентера Уткина,уби-
того во Владивостоке Костю Суханова и еще многих
и многих...
А перед глазами Вениамина, помимо воли, проходи-
ли картины восьмилетней давности.
Вот залитая солнцем столовая беркутовского город-
ского дома. Донат веером раскинул снимки:
— Каждый пишет, что ему вздумается. Но, друзья,
это, как договор с дьяволом, скрепляется кровью!
Идет? — Гримасничая, как обезьяна, он отошел в сто-
рону, уступая первенство гостям.
Вскинув вверх узкие с изломом брови и закусив
губу, Сашка Рифман ткнул перочинным ножичком в па-
лец левой руки и, подхватив новеньким пером «рондо»
каплю крови, склонился над столом. Когда он отошел,
на обороте всех трех фотографий виднелась одинаковая
четкая надпись:
«На нашем родовом гербе девиз — «Верность!»
Барон фон Рифман».
Юный барон прислонился к холодной изразцовой
печке, и в его прищуренных и мрачноватых глазах скво-
зило явное презрение.
Злясь и негодуя — в Благовещенске не было родо-
витой знати, и баронство Сашки могло оказаться чистей-
шей липой — и к тому же испытывая острую боль — в
сердцах он сильно поранил палец, — Вениамин небреж-
но вывел:
«Гамберги без титулов и традиций, но клятве не из-
менят.
Вениамин».
Прежде чем приложить руку, организатор этой затеи
перечел обе надписи и, довольно хмыкнув, сделал третью
приписку, полную дерзкого бахвальства:
107
«Тот, кто дружбу предаст, — смерти достоин. Че-
стью и кровью скреплено в Беркутовом Гнезде.
Донат».
«Беркутовым Гнездом» назывался большой хутор —
по-местному заимка, — принадлежавший отцу Доната.
«Дедовское поместье», — утверждал подросток, хотя в
городе еще помнили, как его отец торговал квасом; а
нажился не то на продаже опиума, не то на поставках
армии, а вернее — не обошел ни того, ни другого.
Что же касается фамильного герба Рифманов, то
если таковой и существовал, то радости от него было
мало. Старый полковник Рифман — некогда правая ру-
ка карателя Ренненкампфа, — очутившись на пенсии,
оказался плохим дельцом. Приобретенный им на Се-
лемдже прииск давал пока только одни убытки. В этом
окружении Вениамий не мог не гордиться своим папа-
шей. Лазарь Моисеевич Гамберг, не гонясь за титулом
и большими прибылями, сумел так поставить дело на
своих рыбных промыслах, что гамберговские копчения
и соления пользовались спросом не только в России,
но и за границей.	*
Вениамин усмехнулся: революция и гражданская
война на Дальнем Востоке смешала карты стариков
и разъединила молодежь. Казалось бы, все дороги ве-
ли его в лагерь белых. Там его приняли бы с распрос-
тертыми объятиями, а он участвовал в подавлении их
мятежа, партизанил. Он не бегал и не побежит через
Амур. Но отчего же так ноет и болит сердце, как будто
те, о ком он уже успел позабыть, пришли, сели рядом и
требуют отчета?
Председательствовавший на конференции Владимир
Бородавкин, крупный человек с грубоватым и реши-
тельным лицом, увидев в зале Вениамина, укоризненно
качнул головой и поманил его рукой. Вениамин вскочил
и, выйдя в коридор, прошел за кулисы.
— Садись в секретариат, будешь .вести протокол,—
шепнул Бородавкин.
— Я же с приветствием... — начал было Вениамин.
— Помню. Не мельтеши перед глазами... — И он
тут же объявил: — От имени коммунистической секции
Амурского Союза Молодежи слово имеет товарищ Гам-
берг.1
Вениамин шагнул к самому краю сцены. Волна го-
1Q8
рячей крови туго ударила в виски. Щеки запылали. Пе-
ред глазами мелькнули на миг кривляющиеся рожи
Рифмана и Доньки, и, будто отвечая на их молчаливый
вызов, он бросил в безмолвный зал пламенные слова:-
— ...Все мы, юноши и девушки Красного Амура, до
последнего дыхания преданы партии большевиков и до-
кажем это не на словах, а на деле. Если потребует пар-
тия, мы вновь оставим отчий дом. Нас не остановят ни
слезы матерей, ни мольбы любимых. Мы вернемся толь-
ко со щитом или на щите. Пусть же слышат нас и тре-
пещут те, кто стряхнул с ног родную землю и прячется
сегодня за Амуром, мешая нам жить и мстя подленько
и трусливо. Взявший меч от меча и погибнет!
Взволнованный, Вениамин отступает за кулисы и са-
дится к столику, где его ждут перо и бумага. Он очень
удивился бы в эту минуту, если бы кто-нибудь сказал,
что те, о ком он только что думал и говорил, изнывая от
скуки, бродят по пыльным улицам Сахалина.
19
Алеша ускорил шаг. Обида теснила грудь. Он жесто-
ко корил себя: нужно же было стянуть эту фотографию
да еще вручать ее Гамбергу! Пустая затея. Своих забот
невпроворот... Конечно, он скопит за лето малую толику
денег, можно будет купить кое-что из одежды и себе, и
Кольке, вон он как растет, чертенок! Но все дыры не
заткнешь, по-прежнему будет являть великий соблазн
всякая оторвавшаяся от забора доска или валяющаяся
на дороге щепка. По-прежнему нужно будет возиться
с тупоголовыми мальчишками и корпеть до петухов над
собственными чертежами. А приготовление пищи, а убор-
ка комнаты, постирушки, штопка. Все это отнимает уй-
му времени, обедняет и сушит душу...
Но ведь это неизбежно, он же обещал маме «выве-
сти в люди» младшего братишку. И он сдержит свое
слово, как бы это ни казалось трудно. Уходишь в рейс,
а Колька остается один-одинешенек. Изредка, получив
увольнительную, его навещает брат Федя. Он служит
здесь же в городе, в стрелковом полку. Но что он может
узнать за эти короткие посещения? А разве знает он сам,
чем заполнено время подростка, предоставленного само-
му себе?
109
Мальчишка может связаться с бойскаутами и ходить
по городу с голыми коленками, дразня дурацким посо-
хом собак. Брат большевика в буржуазной юношеской
организации — стыда не оберешься! Но и это еще пол-
беды... А вдруг Колька поведется с карманниками? Он
не раз пытался побеседовать с младшим братом, как
мужчина с мужчиной, но Колька все отмалчивается.
Нужно будет, обосновавшись на берегу, попытаться све-
сти его с товарищами из Союза Молодежи, хотя Устав
этой организации звучит слишком уж по-церковному
елейно:
«...Воспитание деятельной, животворной любви к тру-
довым и пролетарским массам через изучение их исто-
рии, быта и духа, через широкое ознакомление с их
нуждами, желаниями и возможностями».
Здорово накручено! А что если бы автор Устава
Венька Гамберг был не сыном богатого рыбопромыш-
ленника, а знакомился бы с нуждами и желаниями
«пролетарских масс» на собственной шкуре? Интересно,
какие бы строки полились тогда из-под его пера? Но
Колька, Колька... совсем отбился' от рук мальчиш-
ка! Вот о чем думалось неотступно, и эта мысль была
несносна.
Председатель Амурского облревкома Степан Шилов
встретил Алешу, как старого знакомого. Он не забыл,
как полтора месяца тому назад этот неприметный с виду
парнишка — посланец николаевских большевиков пере-
ступил порог его кабинета и толково изложил замыслы
и планы анархистов. Облревком принял тогда срочные
меры: в Норском Складе создана комендатура, ведаю-
щая всеми делами прибытия и отправки эвакуирован-
ных, а это довольно частое сито. Попасть в Свободный
Тряпицыну, теперь будет не так-то просто.
Алеша не успел и рта раскрыть, как Шилов закричал:
— Понимаешь,' паря, атаман Семенов сдрейфил и
перед японским наследным принцем слезу пустил. Пи-
шет ему: «...прошу повергнуть к стопам его Величества,
Вашего Державного родителя, императора Великой Япо-
нии мольбу об отсрочке эвакуации японских войск хо-
тя бы на четыре месяца...» Ха! — Высокий, черноволо-
сый, он вскочил и зашагал из угла в угол большой по-
110
лупустои комнаты с выдвинутым на ее середину массив-
ным письменным столом.
— Чует кошка, чье сало съела! — продолжал он,
ероша свои густые волосы. — Знает, что Чита не сегод-
ня-завтра откроет семафор и «защитнички» зададут ла-
таты. Вот уж верно, что верно: «Как пирог с грибами,
так все с зубами; а как кнут с узлом, так и прочь с куз-
лом». А куда ж денешься, голубчик?! Ах, сукин сын, пар-
дона запросил, к стопам повергается! Туфлю микадо...
туфлю, без зазрения совести, готов лизать, подлец.
Тьфу!..
— Японцу кланяться — станет пуще чваниться, го-
ворят наши речники, — сказал Алеша, неловко примос-
тившийся на краю широкого кожаного кресла, и поро-
зовел, приподнимаясь, как школьник, перед быстро шаг-
нувшим к нему Шиловым. Тот захохотал, положил ему
на плечи свои крупные руки и, как-то вдвинув его в глу-
бину кресла, опустился на стоявший рядом стул. Пере-
став смеяться, он заговорил уже более сдержанно и спо-
койно о временном прекращении военных действий в Вос-
точном Забайкалье, о переговорах, которые должны
закончиться не сегодня-завтра и не сулят ничего хоро-
шего ни Семенову, ни его покровителям-японцам.
— Вот так-то обстоят дела, брат Алеха, чуешь?
Алеша молча смотрел на него широко распахнутыми
серыми глазами и, казалось,-не слыхал вопроса. Слож-
ность обстановки поразила его воображение своей не-
ожиданностью и новизной. Если так пойдет и дальше,
то скоро Федор и Евгений... Не получив ответа, Шилов
недовольно хмыкнул и потянул из кармана яркий каше-
мировый кисет. Его собеседник тут же спохватился, ще-
ки его снова полыхнули румянцем.
— Да они уйдут, Степан Самойлович, уйдут японцы-
то! — воскликнул он, по-мальчишечьи ликуя. — Тут уж
Семенову никакие мольбы не помогут.
Шилов тронул руку Алеши своей горячей рукой:
— Уйти-то они уйдут, это ясно! Только уйдут, обо-
брав жителей до нитки, а рабочий люд в Забайкалье
мрет с голодухи и теперь. Сегодня ночью, паря, на вне-
очередном заседании облревкома было решено: как
только освободится Сретенск, незамедлительно послать
туда пароход с провиантом. — Он сверкнул глазами: —
Николаевцам мы помогаем крепко и сретенцам помо-
111
жем! От себя оторвем, а пошлем им и муку, и рыбу,
и кирпичный чай, и круп... да хоть немного сахара и под-
солнечного масла. Надвигается зима. Понимаешь? Ррд-
ное Забайкалье...
Кровинка истого забайкальца сказывалась во всем
облике Степана Шилова и повадке: в здоровой смуг-
лоте темнобрового и яркого лица, в буйной копне смо-
ляных кудрей, в мятежном огоньке, вспыхивавшем то
и дело в, глубине его узковатых и жарких глаз. Алеша
понимал, что, говоря и думая сейчас о Забайкалье, Ши-
лов вызывал в памяти не бездушный пейзаж, а своих
земляков: стойких и отзывчивых, мужественных и сер-
дечных, в чьих жилах мирно уживалась кровь кандаль-
ников и варнаков с кровью беззащитных и покорных воле
случая бурят и дауров. И, зная этих близких ему по
крови людей, Шилов живо представлял, что несет им су-
ровая зима, когда только и остается, что сидеть у пыла-
ющей печки да потягивать густой слпвап из старой, вы-
щербленной, — здесь умеют беречь вещи — еще дедов-
ской чашки. Вот почему и не видя земляков, а только
чувствуя каждым ударом своего большого сердца их
нужды, председатель Амурского облревкома заранее ре-
шал, как лучше сделать то, что предстоит делать, быть
может, в ближайшие же дни. И он не мог при этом не
думать о своем младшем брате Дмитрии, командующем
Забайкальским фронтом, который гнал в три шеи с род-
ной земли интервентов.
— Родное Забайкалье, — повторил, как бы подыто-
живая его и свои мысли, Алеша, который и сам родил-
ся в Верхнеудинске, и улыбнулся.
— Груз-то дороже золота! — засверкал ответно гла-
зами и улыбкой Шилов. — Соль, спички, сарпинка,
дрель, даба... — Улыбка скоро сбежала с его лица. Он
загибал один за другим смуглые до черноты пальцы,
озабоченно поясняя: — Кожа там для ичиг... Ребятиш-
ки-то осенью в школу побегут. Одеть, обуть надо, накор-
мить! А капитан у вас надежный? — спросил он без
перехода, снова проводя рукой по своим хмелем вью-
щимся волосам. — Как ты думаешь, Гертман, не пере-
махнется он на ту сторону, а?
— Да нет... Савоськин вроде бы человек ничего...
Выпить, правда, любит, но хозяева с него за это не
взыскивают, — тщательно подбирая слова, ответил Але-
112 ’
ша, крайне польщенный тем, что с ним советуются в
таком щекотливом деле. — Яс этим капитаном уже
больше месяца плаваю. Ничего... — хмурил он для со-
лидности светлые мальчишеские брови.
— Ссадить твоего Савоськина мы не имеем права,
судно-то частновладельческое, — развивал свою мысль
Шилов, — доверять ему тоже нет оснований: ничем
он своей лояльности к большевикам не проявил. А су-
денышка с такой осадкой, чтобы проскользнуло вверх
по мелководью, кроме вашей «Кометы», нет!
— Да. В верховьях Амура нужен глаз да глаз,—
солидно согласился с ним Алеша. — Чуть что — ока-
жешься на мели.
— И этим глазом будешь ты! — торжественно изрек
Шилов. — На Верхнем Амуре на такую мель можно
напороться — концы в воду, и поминай как звали. По-
нял? .
— Понял, — подтвердил Алеша, только сейчас начи-
ная догадываться, зачем его позвали.
— Вот и хорошо, паря, что не нужно тебе разжевы-
вать да в рот класть. Ты там единственный коммунист.
С судна, понимаешь, ни на шаг. Присматривайся к
команде. Уясняй, на кого бы ты мог опереться в трудную
минуту. Изучай лоцию, астрономию там, если потре-
буется, — пряча в глазах смешинку, поучал Шилов,—
но дело чтобы было сделано так: комар носа не под-
точит!
Алеша ушел из облревкома поздно, преисполненный
сознания собственной значимости, полностью уяснив,
что предстоящий рейс по обмелевшему Амуру является
не совсем обычным рейсом. Он благодарил судьбу, за-
бросившую его на старенькую «Комету», — по причине
своей дряхлости не национализированную у взбалмош-
ной барыньки мадам Поповой, — ничем не примечатель-
ное суденышко с малой осадкой, ползавшее по здешним
водам без малого полвека.
Захваченный этими мыслями, он не замечал ни тени-
стых аллей бывшего губернаторского сада, ни узкой
пыльной набережной, ни длинных оцинкованных пакга-
узов. Но стоило ему взлететь по скрипучим сходням на
пароход, как мысли его тотчас же «легли совсем в дру-
гое русло».
Отправляясь в облревком, матрос, разумеется, обя-
113
зан был доложить об этом, капитану. Но он и не подо-
зревал, что Савоськин в свою очередь пошлет с этой
вестью нарочного к самой хозяйке.
— Какая наглость! — воскликнула мадам Попова,
прочитав наспех набросанную записку. — Два парохода
конфисковали и ведут подкоп под третий! Ну погоди-
те же...
— Не посмеют, окаянные, хоть и креста на них нет,—
горячо заверила хозяйку старая Перфильевна, оставшая-
ся изо всей многочисленной прислуги и жившая теперь
в доме «за свою». — Не кручинься, матушка, найдется
и на них управа. Водицы вот испей, с лица-то стала,
что твой белый плат.
— Ну погодите же... — мадам Попова задыхалась,
пылая местью к ненавистным большевикам. — Ото-
льются вам мои слезки!
Сыновей как на грех не было дома. Немного успоко-
ившись, пароходовладелица велела позвать извозчика,
тронула пуховкой лицо, накинула легкое чесучовое паль-
то, вооружилась кружевным зонтом и покатила на при-
стань. К приходу Алеши извозчик, картинный бородач
в плисовой безрукавке и малиновой'рубахе, обмахнув от
пыли лакированную пролетку на высоких шинах и рас-
правив щегольскую сетку на серой в яблоках кобылице,
беззаботно дремал в тени, а «сама» карающей Неме-
зидой металась по палубе и вопила, что всюду грязь и
непорядок, дверные ручки не надраены, а из трюма та-
кой запах... Хотя пахло всего-навсего, крепко и неистре-
бимо, соленой кетой и джутовой мешковиной. За ба-
рыней, отступив, прилику ради, на два шага, шествовали
седобородый Федор Андреич и весь в белом разутюжен-
ный Савоськин. Завидев Алешу, все трое разом остано-
вились. Судовладелица поманила его пальцем:
— Где это вы гулять изволили, а?
— В облревкОм меня вызывали.
— В облревком? — круглые, цвета пива глаза ма-
дам Поповой полезли из орбит. Лицо пошло пятнами.
Она стукнула ручкой зонтика по бортовой сетке, еле
сдерживаясь, спросила: — Значит, большевик, так?
- Да.
— А служишь-то, промежду прочим, у меня! —
взвизгнула она и тут же, жмурясь на маньчжурский бе-
рег и будто черпая в этом силу, небрежно уронила: —
114
Оно, конечно, всяко бывает... Дак об чем был раз-
говор?
— О делах.
— Твои дела — мои дела. — Ручка зонтика еще не-
терпеливее забарабанила по бортовой сетке. — Нанял-
ся — продался! Понял?!<
— Не всегда! — голос Алеши прозвучал четко, раз-
дельно. Он повернулся и зашагал в каюту. Мадам По-
пова уронила зонтик:
— Люди добрые, слыханное ли дело, мой хлеб-соль
ест и мне же мораль читает! — Дробно отщелкивая
высокими каблуками зашнурованных до самых колен
гетр, она метнулась в каюту капитана и, хлопнув дверью,
крикнула несдержанно, во весь голос:
— Неча сказать, дожила! Да и вы... набрали коман-
ду, молодец к молодцу!
Савоськин грустно улыбнулся в усы:
— Марь Миколавна, вы же дама понимающая... Ну
что я их сам нарожал, что ли? Присылают — беру. Эн-
тот вон, хромой черт, Померанец, в партизанах, говорят,
пострадавши. Попробуй-ка, откажи... Имя у теперешних
почет. Опять же полутехника возьмем энтого, ведь маль-
чонка видом, ему не до кого притулиться — сирота, был
бы рад да рад... А мысли разве прочтешь? Может, он
в тот самый облревком каждый день шастает. Эх, кабы
моя воля!
Федор Андреич отчаянно затряс белой бородой,
смиренно забубнил:
— Мы тебе, матушка ты наша, верой-правдой слу-
жили и служим. А что другие в безбожную коммунию
ударились, налево пошли, дак за то их господь покарает,
по седьмое колено включительно.
— Вижу... вижу. Понимаю! — Марья Николаевна
обмахнула лицо платочком, облизнула сохнущие гу-.
бы: — Прикройте-ка поплотнее двери. Или вот что: едем-
те ко мне. Чайку напьемся. Поговорим...
По сходням ее вели под руки медленно, как архие-
рея. Каблучки скользили. Заречный ветер трепал концы
белого кружевного шарфа. Мадам Попова вскрикивала,
похохатывала и жалась к капитану. Боцман Померанец
не утерпел, схватил тальянку и заиграл «барыню». Иг-
рал лихо, с перебором. Судовладелица забрюзжала
снова:
115
— Раздобылись хромым бесом: непоседлив, вертляв!
Судно запустил. Из трюма чумой несет. Ручки не на-
драены...
Федор Андреич уныло соглашался:
— Эдак... эдак... эдак...
Капитан молчал, размышляя о том, как бы выпы-
тать у парня, зачем его вызывал Шилов.
*
20
Доклад Дмитрия Трофимова «О деятельности обл-
компарта с момента свержения власти Колчака в Амур-
ской области» делегаты слушали, затаив дыхание. Ве-
ниамин старался не проронить ни слова. Открывалась
новая страница истории; в ее создании принимает уча-
стие и он, двадцатилетний, нашедший единственно пра-
вильный путь.
—> ...Второй раз советская власть утвердилась в об-
ласти полгода назад, но положение остается напряжен-
ным. От Советской России мы отрезаны заполонившими
Забайкалье семеновцами и японцами. На востоке япон-
ская военщина, а на юге, за Амуром, вынашивают новые
планы нашествий белогвардейские банды. Сегодня нам
не враждебен лишь безлюдный и безмолвный север.
Связь с внешним миром почти отсутствует. Случайные
сообщения из Советов идут далеким и кружным путем,
через радиостанцию Петропавловска-на-Камчатке. Пе-
кинские газеты дают слабое и не всегда верное пред-
ставление о том, что творится в большом и сложном
мире...
Враг не дремлет: апрельское выступление японцев в
ряде городов Приморья смяло регулярные революцион-
ные силы. Хабаровск вновь захватили японцы. Область
опять оказалась под ударом. Страшные, не поддающие-
ся осмысливанию дела произошли в Николаевске-на-
Амуре. Зашевелились было и семеновские головорезы
на нашей западной границе. Одиночными, но меткими
выстрелами напомнил о себе Сахалян...
Доклад следует за докладом. Вениамин торопится
записать все с точностью стенографиста.
«...оторванные от центра, окруженные тесным коль-
цом интервентов, не упадем мы духом, гордо и смело
пойдем навстречу любой опасности»..,
116
«Верно! — бьется восторгом сердце, — до чего же
все верно!»
— На повестке текущий мбмент. Слово предостав-
ляется товарищу из Центра.
Невысокий, дочерна загорелый человек кашлянул,
одернул гимнастерку. Он пришел в Амурскую область
через Якутию, минуя «читинскую пробку». По таежным
тропам их сюда пробиралось двое. Если бы один погиб,
другой донес бы в Благовещенск голос Ленина, голос
партии большевиков. Который из них говорит: Дикий
или Жигалин? Не все ли равно? Это говорит партия.
Слушайте ее волю:
— ...Поскольку советская власть имеет боеспособную
и сильную армию, поскольку ведется агитация среди про-
летариата Запада, поскольку позиция ее закреплена...
Мирно поскрипывает перо. Голос докладчика креп-
нет:
— На Дальнем Востоке положение иное. Тут совет-
ской власти приходится сталкиваться с большими исве*
жими силами японского империализма. — Докладчик
шагнул к школьной карте, коснулся ее загорелой нерв-
ной рукой: — Перед партией встала дилемма — или
вступить в борьбу с этими силами или пойти на уступ-
ки. Так возникла идея создания буферного государства.
Необходимость существования «буфера» настолько ясна,
что в ЦК партии этот вопрос не вызвал горячих пре-
ний.
Вздох, вырвавшийся из многих десятков грудей, про-
несся по огромному залу. Представитель Центра спо-
койно разъяснил:
— Буфер — явление временное. И он нужен постоль-
ку, поскольку содействует укреплению советской власти.
Впоследствии, вопрос должен быть пересмотрен.
Лицо докладчика посветлело, будто озарилось изну-
три. Он повысил голос:
— Запомните, товарищи, коммунистическая партия
в буферном государстве продолжает так же определен-
но проводить свои идеи. Каждый член ее должен неук-
лонно выполнять все директивы ЦК. Некоторые уступ-
ки, незначительные по существу, при создании буфера
будут сделаны. Но эти уступки временные. Следует
разъяснить массам, что идеи буфера проводятся с со-
гласия Советской России, по директивам ЦК партии.
117
Прежде чем сказать свое мнение о буфере, Карл
Кошарш почему-то находит важным рассказать о себе.
Пестрота его биографии никого не удивила. Обычный
путь интернационалиста. Кошарш обводит зал голубы-
ми, как подснежники, глазами:
. — Я в партии с мая восемнадцатого года, — поды-
тоживает он. — Для того чтобы иметь влияние в буфер-
ном государстве, партии нужно удесятерить свою дея-
тельность среди широких масс населения. А Красная
Армия, как оплот революции, должна оставаться под
постоянным и неослабным влиянием нашей партии...
— Некоторые товарищи здесь говорили, что буфер
навязывают нам враги, — негромко начал свою речь
редактор «Амурской правды» Караваев. — Замечание
дельное: естественно, если бы не было врагов, то ника-
кого буфера здесь и не создавалось бы. Мы должны
образовать буфер, выгодный нашей революции, в про-
тивовес семеновскому, выдвигаемому Японией. Нам не-
обходимо выполнить директиву Центра, чтобы не сде-
лать ошибок, не повторить николаевских и владивосток-
ских событий.
Караваева сменяет на трибуне человек стремитель-
ный и гневный:
— Все население области против создания буферно-
го государства, — хрипло говорит он. — Все! — Он на-
ливает воды и выпивает ее залпом. — Но... создание бу-
фера необходимо, — дрогнувшим голосом уточняет он,—
чтобы не ослабить сил, борющихся на польском фронте.
Рука устала писать. Эти речи волнуют и жгут, но
нужно оставаться спокойным. Протокол должен быть то-
чен и правдив.
— Товарищи! — голос Трилиссера загремел и вы-
плеснулся из распахнутых окон в золотую, пронизанную
солнцем пучину хня. — Поскольку буфер дает Центру
возможность укрепить советскую власть, буфер прием-
лем!
По огромному залу прошло еле приметное движе-
ние. Кто-то пожал рядом сидящему товарищу руку. Кто-
то шепнул с внезапно заблестевшими глазами: «А как
же иначе? Там знают...»
Будто звонкоголосый ливень упал на истомленные
зноем травы, и они зашумели, прямясь под свежим вет-
ром.
118
— Ленин, — пронеслось из конца в конец огромного
зала. — Сам Ленин!.. ‘
— Да, Ленин, — спокойно подтвердил Трилиссер,—
именно Ленин выдвинул это предложение. Громадные
размеры разрухи в хозяйственной жизни страны требу-
ют напряжения всех сил на борьбу за укрепление ее
экономического положения. А для этого необходимо
прекращение любых военных действий. — Трилиссер
помолчал и закончил тихо и проникновенно: — Времен-
но отказываясь от власти Советов на Дальнем Востоке,
мы делаем дело Красной Москвы. Помните об этом, то-
варищи, повседневно.
Так думали, так говорили, так решали судьбу своей
области испытанные — ставшие не по своей воле амур-
цами — большевики.
Сумрачный зал быстро пустеет. Вениамин пронуме-
ровывает исписанные листы и, прыгая через ступеньку,
сбегает вниз. В темном вестибюле еще толпятся люди.
— Нам нужно, кроме того, подумать о детях, — до-
носится до него прерывистый от волнения женский го-
лос, — которым мы должны смело смотреть в глаза, и
сделать из них стойких в борьбе за правду людей, щ не
сытых зверей...
Вениамин потеснил угрюмо молчавших делегатов и
увидел седую женщину в сбившейся на сторону так не
идущей ей красной косынке и тоненькую девушку, бе-
режно обнимавшую ее за округлые плечи. Он знал Ъх
обеих — старую большевичку Татьяну Исаевну Шафир
и Лену Вотинцеву, работавшую вместе с ним в комфрак-
ции Союза Молодежи. Он тронул локоть Елены и сдер-
жанно сказал:
— Старые письма мы напечатали в день похорон
жертв революции. Это было уместно, но тревожить па-
мять погибших сегодня...
— Они и сегодня в рядах борцов, — воскликнула
с горящими глазами Татьяна Исаевна и выпрямилась,
став как будто выше ростом. — В архивах контрраз-
ведки обнаружены документы об убийстве у каменолом-
ни. Те шестнадцать и сегодня вопиют о мести!
Она помолчала и вновь глянула в лицо Вениамину:
—- Анания убили японцы под Черновским разъез-
дом, отца зарубили в благовещенской каменоломне. А
младший... — он был твоим ровесником, мой Володя,—
119
погиб под Анучино, в Приморье. Я... я горжусь своими
сыновьями и мужем — кровь Шафиров пролита за пра-
вое дело! Но уверен ли ты, что при буфере Максы и
Ванечки, «усмирявшие» таких вот, как мои, не станут
нам протягивать свои окровавленные лапы?
В глубоком молчании расходились по домам люди.
С тем, что они сегодня услышали, соглашается разум, но
еще не приемлет сердце. Так много было жертв. Еще
горят и кровоточат раны. Нужно все взвесить, обдумать:
для совести, для будущего своих детей, для всех тех, кто
верит тебе и послал тебя сюда.
...Смятенным бродит по городу Вениамин. Она в чем-
то права, эта старая женщина. Мертвые не уходят бес-
следно, но долго еще влияют на судьбы живущих. Ка-
жется, не было в городе дома, где дышалось бы так
легко и радостно, как у Шафиров. Яков Григорьевич лю-
бил пошутить:
— Сын и дочка :— говорят в народе — золотые дет-
ки. А нам с Танюшей их отпущено вдвойне.
Он не уставал рассказывать молодежи о 3-м Всерос-
сийском съезде Советов, делегатом которого ему дове-
лось быть от Красного Амура. Это он создал интерна-
циональный клуб, где находили общий язык русский и
мадьяр, китаец и латыш, эстонец и кореец. Он привил
Вениамину вкус к журналистике и усидчивость в изу-
чении языков. Он и его сыновья сделали большевиками
многие десятки людей и в том числе его — Вениамина.
Снова вспомнились проводы Анания. В граненых
стаканах пенился игристый, с изюминкой, хлебный квас.
Звенели струны гитары. Задушевно и проникновенно пе-
ли молодые, слаженные голоса:
Узор судьбы чертит незримый след.
А счастье, милый друг, так близко...
Якова Шафира арестовали ровно год спустя: 19 сен-
тября 1918 года. А в марте следующего года... Смерть
Федора Мухина была только двумя неделями отделена
от расправы с его восемнадцатью соратниками, совет-
скими и партийными работниками. Их безоружных, свя-
занных попарно, вывели ночью за город и изрубили шаш-
ками. Только двоим из них — Повилихину и Вшивко-
ву — удалось бежать. Остальные закончили свой жизнен-
120
ный путь на дне каменного карьера. Узор судьбы... Нет,
они и сегодня с нами и присоединяют свои голоса к го-
лосам живых.
21
В сыроватом трюме «Амгунца» сумрачно и прохлад-
но. Судно покачивается на ленивой волне, как большая
люлька: «Спи, Нина, спи...» Но сон бежит от усталых,
воспаленных глаз. Неужели это конец? Конец смелым
мечтам и надеждам? Свободненская республика... Пожа-
луй, было чуточку безрассудно решиться на подобный
шаг. В конце концов не так уж плох и Благовещенск.
Каких-нибудь полтора года назад ее, Нину Лебедеву,
привечали там, как родную. С увлечением работала она
тогда в подпольном Красном Кресте. Зачем вспоминает-
ся все это в такую неподходящую минуту? Ах, да... С
вечера все же задремала, й приснилось ей, будто при-
ехала в этот город. Прибежала в маленький домик и
припала головой к седеющим волосам старой Шафир.
«Ой, как я запуталась, запуталась, будто муха в тене-
тах... Помогите хоть добрым словом!»
— Растеряла я все слова, — печально ответила Та-
тьяна Исаевна, — мужа моего и сыновей убили японцы.
Ты их помнишь: Якова, Анания, Володю. — И тут тихо-
тихо зазвучала заупокойная молитва: «В блаженном ус-
пении вечный покой...»
— Не надо! — закричала в испуге и проснулась в
холодном поту. *— Не надо... не надо такого покоя.
«Мы — солдаты революции»... как часто и бездумно
произносились эти ни к чему не обязывающие слова!
Мы — солдаты... но почему же шесть дней тому назад,
когда пришли их арестовывать, она взяла в руки не ле-
жавший на столе браунинг, а карманное зеркальце?
Мы — солдаты революции... пустой и бессмысленной
кажется теперь эта' декларация. Фраза, только
фраза...
Да неужели это не сон, что их заперли в сыром, про-
пахшем соленой кетой трюме и будут судить завтра,
нет, уже сегодня, народным судом? Ее и Якова будут
судить сто три человека. Сто три! А может, и хорошо,
что судей так много. Если пятьдесят два выскажутся
в ее пользу, то ее оправдают и она начнет совсем иную,
121
хорошую и светлую жизнь. Ведь в двадцать пять лет
это совсем не поздно... Ее, несомненно, оправдают. Да
в чем, в сущности, она виновата? В том, что тринадца-
того марта — после того как погиб Наумов — стала
начальником штаба, ничего не смысля в военном деле?
А третьего июля их уже арестовали. А скитания по тай-
ге, разве не зачтутся все эти мучения, когда сама жизнь
висела на волоске? Мы — солдаты революции... Пустое.
Она всегда была только женщиной, и, если быть правди-
вой до конца, слабой и безвольной женщиной. Правда,
за последнее время вокруг стало слишком много трупов.
Гибли командиры партизанских отрядов и депутаты Со-
ветов. На Орских приисках опять две жертвы — Кома-
ровы. Еще до этого Яков открыто застрелил за пустяч-
ную провинность партизана. В тайге тоже терялись лю-
ди. Может, их попросту пристреливали?.. И даже здесь,
в Керби, убиты начальник радиостанции и его жена. Но
к смертям в конце концов и привыкают.
Сожжен дотла Николаевск. Этого не следовало де-
лать. Но не она же поджигала город, к которому не ус-
пела даже привыкнуть. Нет, самым правильным будет
отрицать все обвинения. Все до единого отрицать! Ах,
как она устала, как смертельно устала. «...Не пылит
дорога, не дрожат листы. Подожди немного, отдохнешь
и ты...» С гимназических лет полюбились эти лермон-
товские строки. Где же он, где этот давно обещанный
отдых?
Приносят завтрак. В трюм проскальзывает солнеч-
ный луч, и на шпангоутах пляшет веселый зайчик. День
будет томительный и жаркий. Щебечут птицы. Нет, это
звенят детские голоса. Где-то совсем близко купаются
ребятишки. Странно слышать их из этой проклятой тем-
ницы.
— Нина! Ты спишь, Нина? Вставай, будем есть. Ско-
ро придут за нами.
Она лежит, накрывшись с головой желтоватой бя-
зевой простынкой. Тряпицын отодвигает нетронутую еду.
Ему очень сейчас одиноко. Обменяться бы хоть единым
словом. Но о чем говорить? Кажется, обо всем уже пе-
реговорили.
— Подсудимый Тряпицын, выходите!
Снова заплясал по трюму озорной солнечный зай-
чишка, тронул щеку, запутался в волосах. Какой неосто-
122
рожный этот Яков, уронил что-то. Кажется, и роиять-
то здесь нечего. Говорит нарочито громко:
— Сейчас выйду! — Наклонился, горячее дыхание
обжигает щеку. — Ты спишь, Нина?
— Нет! — Открыла лицо, глянула в косящие гла-
за, слабо улыбнулась. Взяла его руку, прижала к щеке.
И вдруг будто током ударило: «Если я ни в чем не ви-
новата, значит во всем виноват он один? Почему же
один? Будут судить многих. Эти многие й будут вместе
с ним виноваты. Я одна-единственная женщина среди
подсудимых. Пусть же судьи поймут и осознают это».
Слегка пожав, оттолкнула руку. Губы все еще улыба-
лись: — Иди.
Тряпицын спускался по скрипучим сходням. Солнце
слепило глаза после полумрака трюма. Свежий ветер
с Амгуни холодил лицо и путал волосы. Пробегавший
внизу мальчишка в закатанных выше колен штанах за-
смотрелся на него, споткнулся, уронил нанизанных на
тонкую хворостинку гольянов. Вспомнилось свое босо-
ногое детство, широкая и плавная в низких зеленых бе-
регах Ока... Он замедлил шаг: вот так же скрипели и
гнулись сходни, когда работал грузчиком во Владивос-
токском порту и таскал на плечах тяжелую кладь в трю-
мы океанских пароходов. А потом была безрассудная
удаль в боях, была шумная Анастасьевская конферен-
ция, была слава и вот...
— Поторапливайся, подсудимый Тряпицын, — слы-
шит он, как сквозь сон, голос конвоира. — Народ ждет,
томится.
— Тряпицын! — ахнул мальчишка. — Сам Тряпи-
цын!.. — И, ухватив своих гольянов, побежал прочь так
быстро, что засверкали пятки.
На площади, у самого большого здания поселка —
школы, волновалось море голов; сотни, тысячи людей.
Анархист увидел суровые лица. Его поразило тягостное
молчание, как перед лицом чьей-то смерти.
— Что это? — спрашивает он, невольно коснувшись
рукой пояса, где еще так недавно болтался маузер. —
Чего все всполошились? — И вдруг светлеет догадкой:
вот они собрались, ждут и сейчас бросятся, чтобы осво-
бодить его из-под стражи.
— Чего они хотят? — голос Тряпицына звучит по-
прежнему властно. Он вновь чувствует себя силь-
123
ным той несгибаемой силой, что влекла и покоряла
людей.
— Подойдешь — узнаешь, -— нехотя бросает один
из конвоиров.
•— Народ потребовал; чтобы судили тебя гласно, —
поясняет другой. — А куда их вместишь, зтакую-то про-
рву людей! Вот и будут стоять у открытых дверей и
окон.
— Сбежались на даровой спектакль, — горько усмех-
нулся Тряпицын и увидел осуждающие, уже осудившие
глаза. И впервые за все эти дни ему становится не по
себе. Нет, даже страшно.
...Сначала идут общие вопросы: фамилия, имя, отче-
ство, возраст, место рождения, партийная принадлеж-
ность? Тряпицын отвечает быстро, уверенно, звонким,
слышным далеко за пределами школы голосом. Но вот
спрашивают уж не о нем самом, а «по существу состава
преступления».
— Скажите, подсудимый Тряпицын, почему и по
чьему распоряжению был сожжен город Николаевск?
— По распоряжению реввоенштаба и согласно те-
леграммы из Центра.
— Вы помните содержание этой телеграммы? Може-
те его огласить?
— Текст телеграммы? — на миг анархисту изменяет
выдержка. Он стискивает дрогнувшие руки: Густые бро-
ви сливаются в одну линию, и серые косящие глаза
смотрят в сторону, в какую-то одному ему видимую
точку.
— Текст телеграммы был такой: «Вы должны во что
бы то ни стало удержать город Николаевск. Этим вы
оказываете неимоверную услугу Советской России. В
противном случае ответственность падает на вас». — И
впервые до него доходит, что текст этот нужно было
расшифровать иначе: удержать — не означает уничто-
жить. Он сознавал это давно, но только сейчас, когда уже
ничего не исправить, не изменить, понял, как сурово за
это с него спросят. Его допрашивают, как ему кажется,
бесконечно долго. Судьи устали. На побледневших ли-
цах бисеринки пота, покрасневшие, мученические глаза.
Зачитываются документы со штампом Военно-рево-
люционного штаба, от 24 мая 1920 года. Один из них,
предписание командиру минной роты, гласит:
124
«Штаб Округа предписывает Вам расстрелять указанных
т. Молодцовым двух партизан вверенной Вам роты, фамилии
которых неизвестны. Об исполнении донести.
Командующий Красной Армией Николаевского Округа
Тряпицын.
Начальник штаба Лебедева».
— Это ваше предписание?
— Мое.
— Это ваша подпись?
— Не отрицаю.
Июльское солнце палит нещадно. Губы Якова Тряпи-
цына пересохли, но он отвечает все тем же звонким,
слышным в самых дальних концах площади голосом:
— Да, я не отрицаю, что был диктатором, что не
шел по программе большевиков. Но прошу объяснить:
обвиняюсь я как революционер или как контрреволюцио-
нер?
— Вы обвиняетесь как диктатор, — отвечает спо-
койно и глуховато председатель суда Воробьев, — укло-
нившийся от основ советской власти, как виновник унич-
тожения мирного населения, как виновник сожжения го-
рода, расстрела советских деятелей Будрина, Мизина и
других.
Бывший командующий не нашелся, что возразить,
и, когда его уводили, шел сквозь расступающуюся толпу
не спеша, припадая на раненую ногу, и пристально вгля-
дывался в лица, ища сочувственного взгляда. Но лица
мужчин были непроницаемо суровы, а женские глаза
блестели слезами ненависти и гнева.
Саня Бородкин, знавший Лебедеву около полугода,
был поражен ее видом. Она предстала перед судом «ста
трех» с исхудалым лицом и померкшим взглядом. От
глаз к вискам протянулась тонкая сеточка морщинок,
горькие складки опустились от носа к уголкам поблед-
невших губ. Даже ее густые и блестящие природно вью-
щиеся волосы как-то поблекли и висели прямыми тускло-
коричневыми прядями. Лебедева была в своем лучшем,
отлично сшитом костюме, но и он сидел теперь на ней
мешковато. Она задыхалась от жары, и все ее движения
были скованны и неловки.
На вопросы председателя суда Лебедева отвечала
отрывисто и кратко, но, пытаясь держаться с достоин-
125
ством, скоро стала сбиваться с тона, и голос ее стал
трескучим и ломким. Это была уже совсем не та само-
уверенная, упивавшаяся собственным красноречием жен-
щина-трибун, какой знали ее в Николаевске. Сейчас
Лебедева, и довольно неискусно, прикидывалась мало-
опытной, ничего не смыслящей в делах канцеляристкой.
— Когда я защищала кого-нибудь, мне говорили,
что я защищаю потому, что я женщина, — сказала она
плаксиво. Женщина... женщина... женщина... Это звучало
назойливо. Не слишком ли она злоупотребляла этим
словом?
Снова листаются свежие, еще не успевшие пожелтеть
документы, и один из них, без даты, за № 205, громом
звучит среди ясного безоблачного неба:
«Орские прииска
Комарову
Предписание о расстреле контрреволюционного элемента на
приисках...
Комармией Тряпицын
Начштаба Лебедева».
Вот так — без суда и следствия, по одному только
подозрению, а за неисполнение... смерть.
— Вообще не понимаю, в чем меня обвиняют и за
что я подвергаюсь оскорблениям? — Это были послед-
ние слова начальника штаба партизанской армии. По-
следняя вспышка. И уходила она из суда с низко опу-
щенной головой, подавленная и жалкая, потерявшая и
тех немногих сочувствующих и друзей, что у нее были
до этого часа.
— Оцевилли-Павлуцкий... — Толпа содрогнулась. Из
конца в конец огромной площади пронесся шепот:
Ангел смерти. Он!
...Его именем матери пугали детей. День и ночь рыс-
кал этот человек по Николаевску, выискивая «гадов-со-
глашателей», которых нужно «коцать». А таким мог ока-
заться каждый, кто вздумал бы ему перечить. Это он,
Оцевилли-Павлуцкий, ознаменовал свое появление в го-
роде тем, что вывесил в одном из общественных зданий
черное полотнище, кричащее мертвенно-белыми полу-
аршинными буквами: «Долой культуру!» Это он, высту-
пая публично, призывал партизан и всех граждан Ни-
колаевска «идти на Токио и сбросить японцев с остро-
вов». И это он же, не моргнув глазом, убил отважного
126
командира Первого Амгуно-Кербинского горного парти-
занского полка, коммуниста и члена исполкома Будри-
на. И опять-таки он, беснуясь от радости, поджигал и
взрывал и лучшие здания Николаевска, и обывательские
домишки и справил кровавую тризну на Орских при-
исках.
^Страшными в своей обнаженности явились открове-
ния этого бывшего шахтера. Худой, черный и мрачный
человек, чем-то неуловимым напоминавший Тряпицы-
на, — хотя скорее всего это быЯо не внешнее сходство,
а чисто духовное родстро, сходство характеров и убеж-
дений, — ни в чем не раскаивался и ничего не отрицал.
Л4ногое в речах Оцевилли-Павлуцкого звучало как бред
безумца, и хотя после ареста он на нервной почве поте-
рял голос, его жуткий полушепот вызывал ужас и леде-
нил кровь у сидевших вблизи от него членов суда. Кро-
вавые убийства и массовые поджоги — все, по его мне-
нию, было правильным и закономерным. Черным вих-
рем промчится по земному шару анархия и, разрушив
все до основания, из руин и пепла воссоздаст новый —
свободный от общечеловеческих устоев и традиций —
жизненный уклад и взаимоотношения избранных.
Таково было кредо этого страшного человека, не ве-
давшего, что творит, и обнародовавшего это в своем по-
следнем слове. С горящими ненавистью глазами он ут-
верждал, что жил как подлинный, революционер и, слепо
выполняя самые бесчеловечные поручения Тряпицына,
действовал во имя свободы и счастья.
Бывший председатель исполкома Федор Железин за-
явил, что считает суд «ста трех» скоропалительным и
несправедливым. Он не отрицал, что знал о зловещей
роли в делах Тряпицына бывшего командира отряда
лыжников Лапты — провокатора, выдавшего калмыков-
цам членов Хабаровской подпольной организации боль-
шевиков, и деятельного участника допросов в «вагоне
смерти». Живыми из этого вагона не выходили, но Бо-
рису Жданову удалось бежать, и, боясь разоблачений,
провокатор Лапта кинулся в низовья Амура, где и стал
вершителем судеб многих и многих людей, а потом
скрылся снова.
— Поступало ли из Центра распоряжение об унич-
тожении Николаевска? — спросил Железина председа-
тель суда.
127
— Я ничего об этом пе знаю, — торопливо заверил
бывший председатель Николаевского исполкома. Он
оперся обеими руками о школьную парту и горячо и
сбивчиво пояснил: — Фактической связи с Советской
Россией я не имел. Не имели и другие члены исполко-
ма. — Он подумал и уточнил: — За исключением Тря-
пицына и, быть может, Лебедевой. Я прошу учесть од-
но... — голос Железина дрогнул, — что бы я ни делал,
я верил в правоту этого дела. Я был честен... — Он за-
крыл лицо руками и заплакал.
В верхних стеклах распахнутых настежь окон бьются
жирные зеленые мухи. Ни дыхания ветерка. Молчали-
вой стеной стоят под палящим солнцем люди. И никогда
еще не было у них такого ясного сознания, что долгие
дни они жили и действовали, как в гипнозе, не зная и не
понимая, чего от них ждут и хотят. Все взрослое насе-
ление поселка было взволновано до предела, и это нерв-
ное возбуждение каким-то таинственным образом пере-
давалось и детям. Судил народ и в гневе своем был
ужасен. И хотя этот суд был далек от нашего тепереш-
него представления о суде—в нем не было ни прокурора,
ни защитников, а следствие проведено в неслыханно ко-
роткий срок — все же ему была свойственна и большая
гуманность. Семнадцать человек были приговорены к
расстрелу. Пришло возмездие к тем, кто во зло обратил
свою волю и данную им самим народом власть. Многие
были осуждены на различные сроки заключения, но мно-
гих и оправдали. И каждый день зачитывался л приво-
дился в исполнение приговор...
Был теплый и ласковый вечер, когда первая партия
осужденных, в которую входили Тряпицын, Нина Лебе-
дева, Оцевилли-Павлуцкий, Железин и еще трое, при-
говоренных к высшей мере наказания, вышли из трюма
«Амгунца» и в сопровождении конвоя направились в
подступавший к самому поселку трепещущий свежей ли-
ствой молодой березовый лесок.
Говорить им было уже не о чем, но, как всегда бы-
вает, когда человек освободится от житейских мелочных
забот и предоставлен самому себе, все чувства их были
обострены до предела. В распахнутые окна домишек
было видно, как семьи усаживались за накрытые к ужи-
128
ну столы. Пахло парным молоком и смолистым дымком
от разожженных сосновыми шишками самоваров. На
противоположном берегу Амгуни в голубоватом сумра-
ке надвигавшегося вечера разгорался небольшой кос-
тер. Он то вспыхивал, то угасал и вдруг выметнул к за-
горавшимся в вышине звездам золотисто-червонное пла-
мя. Вниз по течению скользили две лодки. На веслах
сидели девушки в светлых кофточках и венках из поле-
вых цветов и, смеясь, перекликались друг с другом.
Слышно было, как в одном из балаганов мать, укачивая
ребенка, напевала бездумно песенку про серенького ко-
тика-уркотика.
Эта песенка растрогала Лебедеву до слез. Стало
вдруг больно за свои неумело и нескладно прожитые
годы, за то, что ее маленькие — которыми она так гор-
дилась — руки омыты чужой кровью и что скоро не ста-
нет и ее. Это было так горько, что она обернулась па-
мятью к своему беспечальному детству, не самому ран-
нему, а подростковому периоду, когда становились осо-
знанными и желанными радости привилегированного
круга, к которому принадлежала их семья. Вспомнилось,
как ее мать, искусно гримирующаяся темнобровая и на-
рядная дама, собравшись как-то на близлежащий ку-
рорт, прихватила с собой и ее, Нину, голенастую дев-
чонку в коротеньком платьице и с прозрачным бантом
в кудрявых волосах. На курорте было превесело. А од-
нажды приехал отец и вечером повез их на длинном, с
откидным парусиновым верхом автомобиле в березовую
рощу.
— Слушайте, кукушка... — шепнул Оцевилли-Пав-
луцкий и горько усмехнулся: — Считай не считай, боль-
ше получаса не прожить.
* И тогда, в той березовой роще из далекого детства,
так же звонко и отчетливо куковала кукушка. Нина,
устав считать напророченные ей долгие годы жизни, по-
бежала в чащу, чтобы рассмотреть вещую птицу, а мать
сердилась и кричала, что от росы испортятся новенькие,
только что привезенные отцом туфельки.
— Здесь, — брякнули ружьями остановившиеся кон-
воиры. И сразу же за полосой измятой травы Лебедева
увидела желтые осыпающиеся холмики песка и длинные
узкие ямы и, вздрогнув от ужаса, осознала, что одна из
этих ям скоро станет ее могилой. Старательно, будто-по-
5 Заслон
129
дытоживая длинный счет недожитых всеми имЪ лет,
опять закуковала совсем уже близко кукушка.
«Не мне, — подумалось с болью и тревогой, — не
мне...»
Тряпицын, со сведенными в сплошную линию боль-
шими бровями, глядя в какую-то одному ему видимую
точку, сказал взволнованно и громко:
— Что ж, видно, отвоевались. Не думалось, что так
скоро... — он обнял Лебедеву за плечи, не склоняясь,
подтянул до высоты своего огромного роста, коснулся
горячего лба губами и поставил ее на землю: — Про-
щай... Прощайте и вы, соратники, друзья!..
22
На шестой день работы партийной конференции был
принят Устав Амурской областной организации Россий-
ской компартии, и в тот же день, скромно потупив горя-
чие глаза, Вениамин Гамберг зачитал резолюцию сек-
ции по работе среди молодежи: *
«Принимая во внимание все возрастающую потреб-
ность советской власти в новых сознательных борцах за
идеи коммунистической рабоче-крестьянской революции
и то, что многие испытанные товарищи сложили свои го-
ловы на многочисленных фронтах Советской республи-
ки... В это ответственное время на долю пролетарской
и крестьянской молодежи выпадает тяжелая, но благо-
роднейшая задача — принимать все более активное уча-
стие в строительстве народной жизни и готовиться к ус-
пешному проведению в жизнь принципов коммунизма.
Учитывая все это, Первая Амурская областная конфе-
ренция партии коммунистов постановляет: все сущест-
вующие в области союзы молодежи переорганизовать по
примеру Российского Коммунистического Союза Моло-
дежи...»
Долго, нарочито медленно, Вениамин складывает в
стопку мелко исписанные листы. Его о чем-то спраши-
вали. Он отвечал невпопад. В зале погасили свет. Деле-
гаты конференции делились табачком, весело перекли-
кались:
— Тыгдинцы, черти! — кричали в коридоре. — То-
варищи, кто видел тыгдинских делегатов?!
— Бачьте, хлопцы, це ж наш Кошуба! Как живешь-
130
можешь, Лука Викентьевич? Как тебе комиссарится на
той почте-телеграфе?
— Ходим до мэнэ, побачите! Без вас меня РаечКа и
на порог не пустит.
Голоса удалялись, снова возникали под окнами, не-
внятные, заглушаемые шагами. И вот все стихло. Неяс-
но, как далекая звездочка, мерцала на хорах забытая
лампочка. Вениамин остался один во всем огромном
здании. Сердце вдруг защемило, будто он остался один
во всей вселенной.
Внизу, в углу  маленькой передней, все еще белели
на полу притрушенные пылью ’клочки изорванной им
фотографии. Он покосился на них и рассмеялся: «При-
зраки прошлого, вы не страшны тому, кто живет с от-
крытым сердцем!» — Внезапно он остановился: «А что
если судьба вновь сведет с Рифманом или Беркутовым?
Ну что ж, постараемся не разминуться!» — Он пронзи-
тельно свистнул, толкнул дверь и выбежал на улицу.
Улица была пустынна.
Идти домой не хотелось. Он устал видеть молчали-
вый упрек в глазах отца: они не разговаривают уже
полгода. Если бы не мать, он ушел бы из дому совсем,
и ему стало бы легче. Бедная мама... Задержись он до
полуночи, и она не ляжет спать, будет скользить легкой,
неслышной походкой от черного крыльца до калитки и
обратно, тоненькая, с огромными печальными глазами.
Увидит его, и все в ней оживет. Рассияется всеми мор-
щинками рано увядшее лицо, блеснут, как вспышка мол-
нии, зубы. Коснется невесомой ладонью его руки, и за-
журчит ее ласковый голос:
— Беня, Венечка... ты пришел, сынок! А я ужин со-
брала тебе. Там, на кухне... Папа и дети легли. Ты уж,
милый, потише. Ладно?
Он вымоет руки, съест все, что стоит на столе, и уй-
дет в свою комнату. С матерью говорить ему почти не
о чем, хотя любит ее крепко. Разве она поймет, если ей
сказать, что ему поручили организацию Коммунистиче-
ского Союза Молодежи?
— Беня, — всплеснет она сухонькими ручками,—
Беня, детка моя, да зачем тебе это? А если папа узна-
ет, Беня? Ведь если бы не большевики, то наши рыбал-
ки... Не водись с ними, Беня-, они сделают тебя комму-
нистом! .
5*
131
А он давно уже коммунист. «Если папа узнает...»
Вениамин горделиво вскидывает красивую голову. Все
равно рано или поздно узнает и, всего вероятнее, зав-
тра, если прочтет газету. Пусть узнает. Пусть... Нужна
же к*акая-то разрядка.
Его вдруг неудержимо потянуло на Амур. Искупать-
ся, освежиться,- сбросить усталость, чтобы снились лег-
кие, волшебные сны!
Он ничуть ие удивился, столкнувшись па спуске к
Амуру, за кафедральным собором, лицом к лицу с Але-
шей, и радостно воскликнул:
— Лешка, ты?! Здорово!
— Здравствуй, — сдержанно ответил Алеша. Вид у
пего был измученный, под глазами тени. Мадам Попова
проявила-таки хозяйскую власть и заботу: «старую по-
судину» вычистили и обмыли от трюма до капитанского
мостика. Нет, хватай выше, включая и трубу. Бездель-
ничать судовладелица не любила.
— Очень домой торопишься? — спросил Вениамин.
— Да нет, — ответил с заминкой Алеша. — Ждать-
то меня некому.
— Тогда пошлц, — не выпуская Алешиной руки, Ве-
ниамин повлек его к слабо мерцающей маслянисто-чер-
ной воде. У самого берега скрипел и покачивался огром-
ный плот. Пылающими столбами отражались в реке огни
Сахалина. С пристани доносился неясный гомон: только
что пришел снизу пароход.
От воды тянуло запахом тины и въедливым холодком.
Алеша зябко повел плечами и предложил подняться
на «Комету» за курткой.
— Хорошо у тебя здесь, Алексей, — вздохнул Гам-
берг, усаживаясь на палубную скамейку. — Река, огонь-
ки и даже музыка...
Из стоявшего на набережной дома с распахнутыми
неосвещенными окнами доносились приглушенные рас-
стоянием звуки рояля. /Музыка казалась пленительной
и нежной. Это была песня, впервые прозвучавшая в этом
городе более двадцати лет назад. Уловив знакомый мо-
тив, Вениамин стал вполголоса напевать:
...Перестаньте играть, эта сила огня,
Эти нежные, страстные звуки,
Как ребенка, рыдать заставляют меня,
Вызывая забытые муки..,
132
Алеша тоже любил эту песню. Но сейчас ему, уста-
лому и голодному, показалось, что Вениамин держится
на «Комете» слишком развязно.
.— Ты только затем и позвал меня, чтобы развле-
кать, или у тебя дело? — спросил он не очень друже-’
любпо.
— Конечно, дело, — ответил, вставая, Вениамин. —
Да я тебя, если хочешь знать, уже несколько дней
ищу!
— Мы в рейс ходили, недальний, потом дровами
запасались в Купеческой протоке. Чистились в Бурха-
новском затоне, — сдержанно пояснил Алеша.
— В общем-то я, как говорится, в курсе... Хотелось
потолковать с тобой по душам.
— Ну что ж, если явилось такое желание. Мне,ска-
жут «иди», я иду. Скажут «стой» — стою. — Разговор
принимал нежелательный оборот. Вениамину стала вдруг
смешна задиристость Алеши.
. — Вот чилим-то! — воскликнул он сквозь смех. —
Вот орешек-то водяной, отовсюду, где ни тронь, колючки
торчат. А нам, брат, вместе шагать да шагать, быть мо-
жет до самого смертного часа!
— Ты так думаешь? — улыбнулся и Алеша. — Ну
ладно, выкладывай, что за важное дело по ночам тебе
спать не дает.
— Як тебе как к коммунисту обращаюсь, — ответил
после небольшой паузы Вениамин. — Партийная конфе-
ренция постановила: «Все члены РКП (б), до 20 лет
включительно, должны облкомпартом и местными орга-
низациями откомандироваться в Российский Коммуни-
стический Союз Молодежи для участия в его работах».
Ну а ты, как ни быстро растешь, из этого возраста еще
не вышел. — И он стал увлеченно рассказывать, что те-
перь вся огромная территория от Байкала до Тихого оке-
ана будет объединена в единую Дальневосточную рес-
публику.
Вениамин притянул Алешу к себе:
— И борьбой за освобождение этой республики от
белогвардейцев и интервентов станет руководить Даль-
бюро ЦК РКП (б). Необходимо начать работу с моло-
дежью и в освобожденных от семеновцев городах За-
байкалья. В первую очередь нужно будет организовать
Коммунистические Союзы Молодежи в Сретеиске и Нер-
133
чинске. Вот такие дела, братуха! Везет тебе, как ты ни
прибедняйся.
— Так ты уже знаешь, что я еду? — воскликнул
удивленно Алеша.
— Дитятко, я знаю многое такое, что и не снилось
древним мудрецам, — с напускной важностью провоз-
гласил Вениамин. Он закурил и протянул коробку* «Ло-
пато» Алеше. Тот взял папиросу, прикурил от огонька,
неумело затянулся.
’— Вот ты говоришь — «буржуята», — протянул на-
смешливо Гамберг. — Да мы здесь такие дела развер-
нем, чертям в аду станет жарко, а не то что белякам за
Амуром. Мы им покажем, всем этим фонам и баронам!
Но это все прелюдия: дела же у тебя в Сретепске пред-
стоят такие...
Они ушли с «Кометы» за полночь. В доме па берегу
были закрыты все ставни?Сухо пощелкивала под ногами
галька. В реке всплескивала рыба. Маленький парохо-
дик на приколе пыхтел, будто лез в гору, и окутывался
облаками пара. Алеша уже не жалел, что.ему повстре-
чался Вениамин.
23
Собираясь на свою Первую конференцию, амурские
большевики едва ли знали, что неделей раньше в Саха-
лине состоялся, тоже первый на Дальнем Востоке, бело-
гвардейский съезд. Одним из участников съезда это ка-
залось чистой случайностью. Другие считали, что тут
принято во внимание стратегическое значение городка:
в хороший цейс можно рассмотреть «большевистский
рай» — Благовещенск. Мысль же о 'том* что в данном
случае оказалась притягательной фигура обосновавше-
гося там Гамова, не приходила в голову младшим по чи-
ну, старшие же об этом попросту умалчивали. А между
тем этот не старый еще казак, сумевший утянуть из Бла-
говещенского казначейства тридцать семь .миллионов зо-
лотом, и был гвоздем всей программы. Заставить его
раскошелиться «на дело спасения родины» этак на
пять-шесть миллионов — вот была цель, ради которой
и затевалась вся эта кутерьма. Злые языки утверждали,
что Гамов крепко не поладил с генералом Сычевым, ко-
торый не единожды высказывался в том духе, что «зпа-
134
менитое» гамовское восстание было затеяно с единствен-
ной целью — грабануть казну. На самом же деле, зная
об этих разговорах, Гамов относился к генералу терпи-
мо, хотя и считал его выскочкой и зазнайкой. «Деньги не
пахнут» — эту истину экс-атаман усвоил давно и не счи-
тал нужным вступать в пререкания с теми, кто не имел
их вовсе. Не беспокоило его и то, что все меньше нахо-
дилось желающих завернуть к нему «на огонек», и не-
когда торная дорога к каменному особняку в тупике
«Вечного Блаженства» постепенно зарастала травой. А
званых обедов за последние полгода не было совсем.
Вот почему Гамов крайне удивился, когда «сам Сычев»—
командующий белогвардейскими частями, расквартиро-
ванными по среднему Амуру, — нанес ему визит и без
обиняков предложил устроить обед в честь генерала Са-
харова.
Гамов попытался было сослаться на занятость и не-
здоровье. Кругленький, с жиденькими желтыми бачка-
ми Сычев округлил выпуклые глаза, хлопнул его по ко-
ленке, до смерти напугав примостившуюся там серую ан-
горскую кошку, многозначительно хохотнул:
— Знаем мы, батенька, ваше нездоровье, знаем,
знаем...
Тогда Гамов стал мотивировать отказ тем,’что не дер-
жит китайского повара, довольствуясь незатейливой
стряпней жены. Сычев схватил его руку и'с сочувствием
потряс, горячо заверяя, что* это как раз то, что и нужно.
Разве у белого офицерства, в каких бы стесненных об-
стоятельствах оно ни оказалось, не найдется средств,
чтобы по русскому обычаю попотчевать дорогого гостя?
Правда, Сахалин дыра, но и здесь есть неплохие ресто-
раны, где смогут приготовить и зеленый черепаховый
суп, и утку по-пекински, а на-десерт подадут и сыр «рок-
фор», и самбук из свежих абрикосов. Или у Чурина не
найдется доброго вина? И вино будет, старое, выдержан-
ное вино...
— Друг мой, да не в этом ведь счастье! Не пойми,
Иван Михайлович, превратно, не набиваемся мы па гос-
теприимство. Отнюдь нет!.. Все мы люди, все мы чело-
веки, все мы патриоты своей несчастной отчизны и ски-
тающиеся на чужбине солдаты. Спим мы на походной
коечке, забыли о теплом рукопожатии, о женской ласке;
о милых сердцу глазах. Что нам парадность, лакеи во
135
фраках, все эти масседуаны и консомэ?! — Сычев как
будто искренне расчувствовался, полез за носовым плат-
ком.
— Русских штец похлебать хоцца! — воскликнул он
горестно. — Кулебяки, расстегайчиков, блинцов с икор-
кой отведать. Да чтоб не порциями было отмеряно, а ле-
жало славной горкой да плавало в маслице, как бывало
у маменьки родной! — Губы генерала стали маслеными,
голос смиренным и просительным, что странно противо-
речило настороженному, колючему взгляду, в котором
явственно читалось: «А ну-ка попробуй откажи...»
И Гамов сдался.,
— Оно, конечно, — сказал он после недолгого раз-
думья, — только хлопотно очень, да и боязно: такая
персона, вдруг да не угодишь...
— А чего тебе угождать-то, Мйхалыч, — шумно об-
радовался Сычев. — Карьеры ты, слава богу, не дела-
ешь и не собираешься! Живешь, как тебе бог на душу
положит. Отдыхаешь па покое... Может, ты расходов
боишься? Так скажи прямо. Я плачу!
Гамов замахал обеими руками, заклялся, забожился,
и вопрос был решен. Они еще немного побеседовали, и,
повздыхав: «Будь здесь моя старушка, разве стал бы
я так навязываться», — Сычев вручил хозяину калли-
графически выписанный па золотообрезном картоне при-
гласительный билет на съезд ш отбыл восвояси. И когда
настало время, Гамов пошел на съезд представителей
белогвардейской рати просто так, из любопытства: «Са-
харов с приветом от Вильсона. Что ж,, послушаем, куда
.теперь ветер дует...»
Никогда еще старенькое казино, стоявшее на одной
из тихих, мощенных булыжником ули!; пограничного го-
родка, не видало в своих стенах более изысканного об-
щества, чем в это июльское утро. Белогвардейцы съеха-
лись в Сахалин со всего Дальнего Востока. Здесь были
офицеры всех мастей и расцветок и всех видов оружия:
от сумрачных и поджарых, с математически ясным умом
артиллеристов и вытанцовывающих, как балерины, пехо-
тинцев до седенького, давно уже разучившегося возво-
дить какие-либо укрепления отставного фортификатора
и грузного адмирала.
136
Это сборище казалось испуганным сахалинцам наше-
ствием саранчи. Бегали и искали у Чурина и Ти Фан-
тая анчоусов и сухих вии вышколенные денщики. Реза-
лись в карты и жаждали приключений молоденькие адъ-
ютанты. Не все было скромно, не все пристойно, но ни-
кто не жаловался на гостей. Любой урон с лихвой воз-
мещался деньгами, - ссориться с сахалинским населе-
нием белым было не с руки.
Возвратившийся недавно из Вашингтона генерал
Сахаров не скупился на расходы и был шокирован фри-
вольностью обстановки, в которой ему предстояло со-
общить о результатах своей миссии. Эти резвящиеся на
сиреневом пртолке нимфы, эти шелковые ширмочки на
окнах и огромное, во всю стену, трюмо, мутно отража-
ющее все, что происходит в зале, действовали ему на
нервы.
Высокий и статный генерал то и дело подносил к
носу батистовый платок и окидывал собравшихся быст-
рым взглядом карих с прозеленью глаз. Топкий с гор-
бинкой нос, широкие и редкие, тронутые сединой и смы-
кающиеся над переносьем брови, высокий гладкий лоб,
вьющиеся волосы делали лицо Сахарова незаурядным и
запоминающимся с первого взгляда.
Сахаров, сняв белые замшевые перчатки, аккуратно
складывает носовой платок, округлым и заученно-краси-
вым жестом берет графин и наливает в стакан воду. Спо-
койствие... спокойствие... Лучше помолчать лишнюю ми-
нуту, чем сказать то, чего не следует говорить. Какое
ожидание написано на этих истомленных духотой и жиз-
ненной усталостью лицах! Что это там, на боковом пан-
но? Орфей в аду? Очень хорошо. .Он охотно возьмет на
себя роль Орфея. Успокоить их, зачаровать, усыпить...
И в разрисованный с тусклой позолотой зал полетели
слова успокоения и надежды:
— Господа офицеры! В Белом Доме президент Виль-
сон горячо меня заверил, что Америка не остановится
на полпути и станет помогать нам до тех самых пор,
пока русскому дворянству не будут возвращены все его
привилегии и утраченные материальные ценности. Имен-
но это он и просил передать вам, господа. — «Черта с
два; — копошилась где-то па задворках сознания пре-
дательская мыслишка. — Вильсон менее всего намерен
рисковать. Эта ходячая добродетель откровенно заяв-
137
ляет, что Дальний Восток на дашЮхМ этапе не может рас-
сматриваться как плацдарм для похода иностранных и
белогвардейских войск в Сибирь и за Уральские горы.
Средства для дальнейшей борьбы с большевиками нуж-
но изыскивать нам самим».
Но вслух Сахаров произносил нечто совершенно про-
тивоположное своим мыслям: ласкающее слух и убаю-
кивающее, как сказка: о симпатиях и антипатиях правя-
щих кругов Америки, о надеждах, возлагаемых «самой
демократической страной в мире» па свободную Рос-
сию.,. Он берет наполненный до краев водой хрусталь-
ный стакан, поднимает его и как бы в задумчивости про-
должает:
— Мы сидели с президентом иа веранде его загород-
ной виллы за чашкой кофе. Президент Вильсон сказал:
«Война между Японией и Советской Россией неизбеж-
на...».
— Дай-то бог, — шумно выдохнул кто-то в зале.
— Бог этого не даст, — вкрадчиво сказал Сахаров,
поставил стакан *и возвысил голос: — Господа офицеры,
прославленные полководцы, заслуженные генералы и
вы, надежда империи, еще ничем не отличившаяся золо-
тая молодежь! Сейчас США более чем когда-либо го-
товы протянуть нам руку помощи, в чем бы опа ни вы-
ражалась: в теплом обмундировании или. в консервиро-
ванном1 беконе, в долларах или в живой силе. Слово, дан-
ное в Белом Доме, не прозвучит впустую. Это перст
судьбы, и судьба ваша в ваших руках, господа! Вы, свя-
щенная белая рать, должны сделать все от вас завися-
щее, чтобы война Японии с Советской Россией началась
как можно скорее. Война приведет к ослаблению обеих
сторон, и вот тут-то в решающий момент Америка и на-
ложит свое «вето». Я зову вас в бой, господа, в бой до
последнего дыхания. И родина-мать увенчает вас лав-
рами!
— В бой! — экзальтированно выкрикнул толстый
лысоватый полковник и вскочил, громко рукоплеща мяг-
кими ладонями. Все встали, гремя стульями и бряцая
шпорами. Воинственные клики потрясли пыльные порть-
еры. Молодежь ринулась на сцену покачать вновь яв-
ленного пророка, но виновник торжества сделал протес-
тующий жест и отступил в глубь эстрады. Ретивые почи-
татели ораторского искусства Сахарова, опрокинув ста-
138
кап с водою и подмочив лежавшие на столе листки с
набросками доклада, попрыгали обратно в зал.
Сделав легкий полупоклон и мелодично позванивая
шпорами, генерал сошел с золоченой эстрады, с которой
обычно увеселяли публику заезжие шансонетки, в охва-
ченную ликованием толпу. Ему жали руки, кто-то пред-
ложил хранимое рядом с собой кресло, а он шел по ис-
тертой ковровой дорожке, показывая в широкой улыб-
ке зубы, к дальней ложе, где ждал его адъютант. Когда
Сахаров уселся, председательствовавший на съезде ге-
нерал Сычев хитренько улыбнулся и сказал с едва за-
метной ехидцей:
— А сейчас, господа офицеры, я предлагаю с глубо-
чайшим вниманием выслушать мнение аборигена здеш-
них мест, главы войскового правительства Ивана Ми-
хайловича Гамова.
Вздремнувший было под шумок Гамов крякнул, про-
вел рукой по редеющим волосам и кинул недобрый
взгляд на Сычева. Он никак не ожидал такого подвоха:
попробуй тут выкрутись, когда продремал добрую поло-
вину доклада. «Стукнуть розовую ехидну по плеши или
оттягать за редепькие бачки, чтобы не выставлял дура-
ком», — подумал нерассудливо Гамов и глянул испод-
лобья вокруг.
Он увидел приветливые лица. Все улыбались. Саха-
ров привстал с кресла в своей ложе и, снисходительно
похлопывая ладонями, пропел своим звучным барито-
ном:
— Просим, наказного атамана, нижайше просим!..
Незаметным движением водворив па место верхнюю
пуговицу парадных касторовых с желтыми лампасами
брюк и поскрипывая мягкими сапожками, экс-атаман
ленивой поступью направился к золоченой эстраде. Улы-
бающийся Сычев розовым амуром подлетел к ее краю,
протянул ему руку и почти втащил по узенькой лесенке
наверх.
— Смелее, смелее... — свистящим шепотом задышал
он в ухо. — Мы все вас любим и ценим. Нужно же сде-
лать кому-нибудь великий почин!..
Гамов приосанился, прижмурил светлые глаза. От
него ждут речи. Что ж, он произнесет ее, как произно-
сил уже однажды по ту сторону Амура. В то время она
была неплоха, а теперь, два года спустя, так неожидан-
139
но предоставился случай ее повторить, к тому же никто
из сидящих в зале ее и не слышал. Это, пожалуй, даже
к лучшему, что он не собирался сегодня говорить, не ло-
мал голову над чем-либо новым. Лучше не придумаешь,
ей-богу, нужно изменить форму обращения и только. И
как тогда, в марте восемнадцатого, когда он звал благо-
вещенских реалистов под знамена затеянного им мяте-
жа, Гамов шагнул вперед, обласкал взглядом тесные
ряды офицеров, картинно поклонился и начал:
— Дорогие соратники, дорогие гости! Век наш —
век мрачного пессимизма! У современного передового
человека нет ни счастливых грез, ни веры в высокое; его
оставили идеально-чистые мечты, которые вели людей
великих к славе бессмертных подвигов...
Речь, видимо, производила впечатление: по залу про-
несся шелест голосов. Экс-атаман возвысил голос:
— Невыносимо тяжело должно быть нравственное
состояние человека, который не утратил еще веры в то,
что он — образ и подобие бога. Представьте себе юношу,
окончившего курс наук; у него много знаний, перед ним
широко открыты двери к разносторонней, полезной для
отечества деятельности...
— Ну, уж это слишком! — гневно перебил его тем-
новолосый, сидевший во втором ряду офицер, вскидывая
смуглое скуластое лицо и рубанув рукою воздух. Он
вскочил, бесцеремонно двинув своего соседа, шагнул к
эстраде и повернулся лицом к сидящим в зале. Темные
глаза его пылали.
— Ваше превосходительство, — обратился он, не за-
быв при этом щелкнуть каблуками, к генералу Сыче-
ву. — Не мне указывать вам, старшему по чину, как
вестй столь ответственное собрание, к тому же мы все
ваши гости, но то, что сказал здесь атаман Гамов, не
вселяет в наши сердца бодрости и... простите... звучит
несколько экстравагантно, если не сказать больше! Та-
кие речи на съезде белого офицерства явно неуместны.
Мы не мальчишки! И даже те из пас, кто сидел год-два
назад на школьной скамье, оросили своей кровью не
одну пядь родной земли, прежде чем перешли Рубикон
и стали скитаться по чужим городам и весям. И Маньч-
журия для нас — сторонушка не дальняя да печальная!
Там, за Амуром, мы оставили все, что нам дорого. Не
вернуть этого — значит пулю в лоб! Каждому... каждо-
го
му, кто сидит в этом зале. И нет иного выхода, и не
будет!
— Кто это? — спросил Сахаров у адъютанта. Вего
холодных глазах блеснуло что-то похожее на любопыт-
ство, но он тотчас же опустил их и стал внимательно
разглядывать свои крупные белые рук?и.
— Это представитель ставки Семенова, ваше высоко-
превосходительство, — почтительно привставая, ответил
вполголоса адъютант, — поручик Беркутов.
— Вы с ним знакомы, Городецкий?
— Так точно, — краснея от удовольствия, подтвер-
дил синеглазый и румяный адъютант. — Мы с ним учи-
лись в Благовещенской...
— Отлично! Вы его мне потом представите. Умница!
Как он отчитал этого... этого... — Не найдя нужного
слова, генерал Сахаров весь подался вперед и стал са-
мым внимательным образом смотреть и слушать.
Беркутов пренебрег раззолоченной эстрадой. Он сто-
ял внизу — там, где обычно сидели музыканты, — под-
тянутый и строгий, сверля своих слушателей напряжен-
но-острым взглядом небольших, глубоко посаженных
глаз, и после коротенькой паузы заговорил уже более
спокойно, без жестов, с вытянутыми по швам руками.
— Да простит мою дерзость наказной атаман Га-
мов, — а он должен меня простить, — мы с ним земля-
ки и оба скорбим о судьбах земли амурской, — но ни я,
ни присутствующие здесь молодые офицеры, мы не мо-
жем с ним согласиться. «Широко открыты двери к раз-
носторонней полезной деятельности», — проскандиро-
вал он с едкой усмешкой. — Вы слыхали? Это на чужой-
то стороне, где и сокола зовут вороною?! Нет... у нас
иная дорога! Мы, двадцатилетиие, посвятили свою жизнь
оружию и мщению!
— Верно, Донат! Молодец, Беркутов! — раздалось
в зале. Несколько человек вскочили на ноги, кто-то
прокричал «Ура!»
— Слава творцу! — поручик поднял руку, глаза его
сверкнули. — В наших рядах нет двурушников, я могу
говорить откровенно, не боясь, что выдам военную
тайну...
Лица сидящих в зале отливали тусклой бледностью
мертвечины, но глаза жили. Многие из них, как палые
листья, подхваченные октябрьским вихрем, докатились
141
до берегов Тихого океапа от Балтики и от Черного мо-
ря, питаясь скудной надеждой на победоносное возвра-
щение в рядах интервентов. Изгои... Они всюду были
теперь пришельцами, и Дальний Восток был только эта-
пом па их непродуманном пути.
А молодые... Беркутов знал, как в застенках контр-
разведки они воспитывали в себе храбрость. Они выре-
зывали на спинах истязуемых кровавые звезды, мелан-
холично напевая: «По небу полуночи ангел летел». Они
срывали у своих жертв ногти. Они закапывали людей
живыми в землю... Вот сидит двадцатичетырехлетний
прапорщик Пономаренко. Волосы встанут дыбом, если
он поведает, как взял из Благовещенской тюрьмы «ко-
миссаров», шестнадцать из которых были потом заруб-
лены у брошенной каменоломни.
Беркутов понимал, что от него зависело, выйдут ли
они сегодня отсюда с верой в себя или,- трезво глянув
на дно своей могилы, потихоньку отойдут в небытие.
Он рванул из-за борта мундира руку, поднял ее, как
для присяги: *
— Господа офицеры! Мне посчастливилось быть пол-
номочным представителем атамана Семенова в Токио. И
я беру на себя смелость утверждать, что, ведя лириче-
ские собеседования с «товарищами-большевиками»,
японское командование неослабно и тайно готовит удар.
Раздались дружные рукоплескания. Беркутов пожал
широкими плечами, низко поклонился. Темные гладкие
волосы упали ему на глаза. Выпрямляясь, Донат резким
движением откинул их назад и стал спокойно излагать,
каких уступок ждут японцы от ДВР. Потом, зорко вгля-
дываясь в лица, зашагал в дальний конец зала. Он сде-
лал всего несколько шагов, коТда к нему подскочил Горо-
децкий.
— Пойдем со мной, друже, — шепнул, обнимая Бер-
кутова за плечи, адъютант, — мой патрон горит жела-
нием познакомиться с тобой.
Чтобы скрыть охватившее его ликование, Беркутов
взъерошил светлые кудри своего бывшего однокашника
и спросил на ухо:
-т- Мед пить или биту быть, Игорек?
Городецкий не успел ответить. Генерал. Сахаров
шагнул им навстречу и, как равному, протянул Берку-
тову обе руки.
142
24
Тщательно выбритый, благоухающий и свежий, Га-
мов встречал гостей у садовой калитки, приветливо улы-
баясь, жал руки, проводил в гостиную. Когда все оказа-
лись в сборе, пригласил откушать:
— Прошу, господа, прошу... — гостеприимно возгла-
шал он, распахивая дверь в прохладную, со спущенными
жалюзи, столовую и пропуская вперед себя «цвет рус-
ского оружия». — Я рад, душевно рад, — приговаривал
он, рассаживая вокруг большого овального стола офи-
церов.
— Не обессудьте, дорогие гости, китайского повара
мы не держим: прихоть жены, она у меня брезглива,
как кошка. Впрочем, по кухонной части он-a кое-что ма-
ракует, в этом вы сейчас убедитесь. — Усадив последне-
го гостя, Гамов подошел к ведущим во внутренние ком-
наты дверям, сложил руки рупором и крикнул: — Ма-
рина, Мариночка, где ты запропала, ау?!
Дверь распахнулась, и в ее проеме, как в раме, пока-
залась экс-атаманша. Несмотря на жаркий день, она
была в черном, наглухо застегнутом платье, с малень-
ким аметистовым кулоном на груди и бледной розой в
высоко поднятых густых и тонких волосах.
— Моя супруга Марина Михайловна, — представил
ее Гамов.
Марина молча улыбнулась, молча поклонилась. Ли-
цо ее слегка порозовело, пухлые губы остались полуот-
крытыми, за ними белели ровные зубы. Несмотря на
перенесенные житейские передряги, Гамова казалась
все еще молодой и привлекательной.
Гости вскочили и стали прикладываться к ручке. Пер-
вым после положившего начало этой церемонии Саха-
рова подлетел к Марине толстенький и коротконогий
Сычев. Последним склонился перед нею тощий седой
полковник Краевич. Глядя на него сверху вниз, Марина
жалостливо, по-бабьи, подумала: «А этот куда? Сидел
бы дома, качал бы внуков».
Марина села за стол и, улыбаясь все той же немного
смущенной и растерянной улыбкой, попросила «не по-
брезговать и отЁедать хлеба-соли». Гости приступили к
закускам, расставленным вперемежку с винными бу-
тылками и графинчиками разноцветных настоек.
143
Зернистая икра перекочевывала из двух фарфоро-
вых бочоночков на тарелки. Сахаров взял полупрозрач-
ный, истекающий жиром ломтик лососины. Сычев при-
двинул к нему маринованные груздочки и затейливый
салат из крабов.
— Не правда ли, ваше превосходительство, все очень
мило?
Сахаров благосклонно улыбнулся. Серебряные чароч-
ки, до краев наполненные «Зейскими брызгами», звяк-
нули, опустошились и стали на место.
— Чем бог послал, чем бог послал... — потирал руки
радушный хозяин. — Черри-бренди, джип... все это че-
пуха, доложу я вам, господа!
— Можно подумать, что, живя в Сахалине, вы теперь
всему предпочитаете ханшин, — засмеялся Беркутов.
— О, нет, Донат Павлович! — улыбнулся ответно
Гамов. — Вкусы мои остаются неизменными. Еще
по стопочке горного дубнячка, господа!
—' Мне все равно. Веселие Руси есть пити, — бле-
стя темными глазами, усмехнулся Беркутов, принимая
очередную чарку.
— Наша дань матушке Рассее, — нарочито растянув
последнее слово, поддержал его Сахаров. — Помянем
ее добрым словом и на чужбине.
Он поднял рюмку и потянулся через стол к хозяину.
Гамов вскочил и, расплескивая вино, бросился к нему
по скользкому паркету.
Гости шутили и смеялись, хвалили равиоли из ряб-
чика и осетрину в белом вине с шампиньонами и лимо-
ном, пили за утраченную родину, за здоровье хозяйки
и, быстро захмелев, просили туфельку.
Марина дать туфельку отказалась. Она чокалась со
всеми и пригубливала рюмку, но пила мало.
— Скушно что-то, — сказала она громко. — Вы
бы, молодые, песню какую, а?
— Браво, Марина- Михайловна! — воскликнул Сы-
чев. — Слышишь, Саша, нужно уважить даме, — об-
ратился он к своему чернявому адъютанту Рифману.—
Ну-ка, нашу застольную!
Рифман немного поломался и вдруг запел с бесша-
башной удалью:
ч — Разольем, друзья, по жилам
Золотую кровь Шампаньи...
144
Он повел пушистой бровью в сторону Беркутова и
Городецкого, и они тут же подхватили:
Чтобы головы вскружило
Безрассудностью желаний...
' Гамов подмигнул жене. Марина вышла, и сразу внес-
ли шампанское.
Сахаров не стал есть последнего блюда, потыкал
вилкой и задумчиво катал зеленую горошину из гар-
нира.
«Скучает, — думал, поглядывая па пего с опаской,
Сычев. — Чем бы его развлечь? Эх, не догадались под-
садить в беседку музыкантов!»
Гамов подливал себе вина, уже забывая о своих обя-
занностях хозяина. Обычно он пил мало, но его клонило
в сон; он привык спать в это время и теперь искусствен-
но возбуждал себя.
В квадратной столовой становилось душно. Жалюзи
были подняты, и окна распахнуты в сад. Слабый вете-
рок колыхал плотные чесучовые шторы. Тускло поблес-
кивал хрусталь. Грязным пятном возле каждого прибо-
ра выделялась па белой скатерти скомканная салфет-
ка. Даже цветы в высоких и хрупких вазах поникли.
«Не нужно было смешивать ландыши и розы, — ус-
тало думала Марина. — Они убивают друг друга». — Ей
нужно было пойти распорядиться, чтобы дес.ерт подали
на веранду, но лень было сдвинуться с места. Бойка-
китайчонок спросил ее о чем-то. Марина, не расслышав,
утвердительно кивнула головой. Внесли землянику со
взбитыми сливками. Крупные, сочные ягоды в белоснеж-
ной пене. Все обрадовались, как дети.
Никто и не заметил, как в комнату бочком просунул-
ся семилетний Мишенька. Смотреть со стороны — дитя
как дитя. А он подкрался к столу, схватил лежавший
с краю-.первый попавшийся кусок, запустил в него бе-
лые зубы, да вдруг шваркнул кусок об пол и завыл дур-
ным голосом:
— Мня... мня... мня...
Марина Михайловна побледнела, вскочила со стула
и, схватив за руку, потащила упиравшегося сына вон.
Сахаров вздрогнул, торопливо достал платок и стал вы-
тирать лицо. Все переглянулись, стало отчего-то нелов-
ко. Сквозь неплотно притворенную дверь было слышно,
как хозяйка дома выговаривала кому-то:
145
— Все Мишка поел, говоришь? Нет, тут уж не ина-
че твоя рука приложилася! Я ж тебе, зараза, по-хоро-
шему говорила... — сердитая речь прервалась звонкой
пощечиной и чьим-то приглушенным плачем. — Земля-
ничка-то, она скусная ягодка, на даровщинку-то... Скус-
ная, а?
Гамов побагровел, быстро встал и прихлопнул дверь.
Никто не притрагивался к землянике. Экс-атаман рас-
пахнул двери па веранду и предложил освежиться сига-
рами и кофе.
На веранде под „защитой полосатой маркизы было
прохладно и тихо. От недавно политой клумбы тянуло
мятной свежестью и резедой. Полукруглые ступени вели
в запущенный, сбегающий к Амуру сад. На шестигран-
ных столиках топорщились туго накрахмаленные ска-
терки, вокруг них теснились светлые плетеные 'кресла.
Пожилой лакей с помятым лицом, задыхающийся
в своем черном фраке и размякших воротничках, и шу-
стрый бойка в свежей курточке, с тонкой косичкой па
затылке, видимо только что умывшийся, румяный и
круглоглазый, внесли лакированный с крохотными фар-
форовыми чашечками поднос, большой серебряный ко-
фейник и корзинку с сухариками и пирожными «Мика-
до». Появились пузатенькие зеленые бутылочки с бени-
диктином. Извинившись за все еще отсутствовавшую
жену, Гамов неумело принялся разливать кофе.
Молодежь, гремя шпорами, ринулась в залитый кло-
нящимся к западу солнцем сад. Белокурый адъютант
Сахарова Игорь Городецкий подбежал к качелям, вско-
чил на них с размаху и стал раскачиваться, заливаясь
счастливым смехом. Два других офицера, тоже хохоча
во все горло, пытались стащить его за длинные ноги и
болтали, как скворцы, пересыпая свою речь английски-
ми фразами, что считалось большим шиком, — по-анг-
лийски говорили американцы и свободно- изъяснялись
союзники-японцы.
«Жеребцы стоялые, — подумал с внезапным раздра-
жением Гамов, — жируют от безделья. Я в их годы се-
но косил, коня сам ковал, в лес за дровами ездил на
утренней зорьке. Эх...» И внезапно до боли захотелось
вернуть то далекое время, и все, казавшееся когда-то
будничным и трудным, вдруг растрогало п умилило до
слез.
146
Генерал Сычев, примостившийся со своей чашкой
па широких перилах, задумчиво прихлебывал обжигаю-
ще-горячий кофе.
Сахаров шагал по уставленной карликовыми дерев-
цами в кадках веранде. Было отвратно сознавать, что
здесь, в благополучном гамовском доме, он, как в оскол-
ках разбитого зеркала, вдруг увидел карикатурное изо-
бражение собственной судьбы. Он тоже пытался орга-
низовать восстание в Муроме — когда был еще всего-
навсего подполковником — и потерпел фиаско. С тех
пор он сделал блистательную карьеру, но слава главаря
неудавшегося мятежа сопутствует ему повсюду. Что и
говорить, Гамов не гнался за чинами. Этот казак ока-
зался дальновиднее: он разбогател на своем мятеже и
при первом удобном случае отошел от дел. Живя в до-
вольстве, Гамов и не подозревает о том, что существует
еще нечто, роднящее их обоих. И у него есть шестилет-
ний сын , Борис, единственный наследник его сомнитель-
ной славы. Все, +как у Гамова, все... И даже хуже! Не-
измеримо хуже. Сахаров вдруг заговорил хрипловато и
гневно:
— Я ехал из Америки окрыленным, но что же я уви-
дел по возвращении? Ведь это, господа, преступно! Пре-
ступно в отношении самих себя! Я ждал здесь на съез-
де от людей, умудренных опытом и годами, мудрых, про-
никновенных речей, а услышал детский лепет. Призна-
юсь, только речь поручика Беркутова меня искренне
порадовала и взволновала. В этом юноше бьется сердце
истинного патриота. Расшевелить и заставить мыслить
мозг погруженного в Нирвану морфиниста или кокаи-
ниста — подвиг. Но подвигом вдвойне было бы расше-
велить вас, господа.
Осторожно поставив па пригретые солнцем перила
пустую чашку, генерал Сычев соскочил на пол.
— Я вас, ваше превосходительство, не совсем пони-
маю, — жалобно протянул он. — Наши люди в состоя-
нии полной депрессии. Чем тут поможешь? Да пусть...
пусть американцы берут себе Камчатку и Чукотский по-
луостров, пусть отторгнут Сахалин, ну... даже часть При-
морья.
Сахаров презрительно фыркнул и повернулся к Га-
мову. Экс-атаман машинально приподнялся, изо всех
сил втягивая выпиравший живот,
147
— Вот вы, атаман Гамов! — крикнул Сахаров, уже
не владея собой. — Вы, сильный и волевой в начале лю-
бого дела, пасуете перед малейшими трудностями. Вас
ничему не научили ни Дума, ни большевики! Вы заби-
лись в тихую заводь, спрятали голову под крыло и ре-
шили отсидеться, не так ли? Что ж, если вы боитесь сно-
ва быть битым, так не пожалейте хоть на святое дело
денег. У вас миллионы, а вы трясетесь над ними, как
Гобсек! Одумайтесь, пока не поздно, иначе не видать
вам России, кроме как отсюда, с правого берега Аму-
ра!— Все уставились на Гамова. Прищурив светлые гла-
за и выпятив нижнюю губу, он, казалось, всем своим ви-
дом говорил: «А мне и так хорошо. Да, мне чертовски по-
везло. Что ж, ищите и вы свою удачу». Он не обмолвился
ни словом.
«Хам, —' подумал обиженно Сахаров, — педагогусь...
урвал жирный кусок и доволен. Правильно заметил Бер-
кутов, что эта ворона нам не оборона!» — Генерал уже
жалел, что дал волю своим чувствам, и стал натягивать
перчатки. Задвигали стульями и остальные. В это время
за садом раздались выстрелы и какие-то крики.
Молодым офицерам вскоре прискучили качели. Они
пошли по едва заметной дорожке в тенистую, расступа-
ющуюся с каждым шагом глубь запущенного сада. Горь-
ковато пахло черемухой и омытым недавним дождем
серебристым тополем. Над усыпанной одичалой ромаш-
кой куртиной гудели пчелы. Дальше, до самой каменной
стены, замыкавшей сад со стороны Амура, тянулась
лужайка, испестренная колокольчиками и сараной.
Смуглый до черноты Рифман и нежнолицый, как ба-
рышня, не поддающийся загару Городецкий, бросив-
шись наперегонки, легко перемахнули низкую стену и
скатились по зеленому откосу к реке. Беркутов шел за
ними не спеша и улыбаясь с чувством явного превос-
ходства, снисходительно и нагловато.
Они все трое были оттуда, из-за Амура. Гамовский
мятеж был их боевым крещением: они вместе бежали
сюда в марте восемнадцатого и вернулись в Благове-
щенск в сентябре. И все же он был неизмеримо выше их
обоих: Рифман откровенный садист, без совести и чести,
он не внушает даже простого доверия. А Городецкий...
148
Городецкий еще опаснее и хуже: он колебался. Жизнен-
ный же путь Доната предопределен раз и навсегда.
Беркутов присел у самой воды на широкий и плос-
кий, горячий от солнца камень. Сцепив па коленях руки,
он стал вглядываться в русский берег, узнавая — и по-
чти не веря в это — очертания знакомых зданий. Трех-
этажная гостиница «Россия», каменные особнячки...
Амурские волны бьются о камень и обдают лицо и
руки водяной пылью. Река вспыхивает бликами всех от-
тенков- перламутра, отливает эмалевой синевой. Если
переплыть... если идти прямо-прямо по деревянным мост-
кам тротуара, то всего четыре квартала — и отчий дом...
В сущности это пытка! Мучительная, изо дня в день
повторяющаяся пытка: смотреть вот так и не быть в со-
стоянии что-либо предпринять. Да, радость, с которой
он ехал на съезд, давно померкла. Он не узнал ничего
нового об оставшихся на той стороне, ни о мачехе — она
была такая добрая, заботливая, — ни о Маргарите, ко-
торая по какому-то молчаливому сговору вот'уже годы,
как считается его невестой: «вот только бы прогнать
большевиков...» А большевики гонят их самих все даль-
ше, вместе с союзниками-японцами. Тут уж не до сва-
деб! Сначала он обрадовался встрече с Игорем, но тот
или не догадывается о его чувствах к сестре или не хо-
чет их понять.
Рифман и Городецкий лежали на серебряной косе,
подставляя высоко подстриженные затылки солнцу. Саш-
ка черен, как негр. Нет, как его душа. Тело Игоря тепло
розовеет на песке. Наверное, такое же тело у Маргари-
ты. Как странно, что она все еще в том городе, где дик-
туют свои законы большевики. Донат вымыл руки. Во-
да была теплая. Он любил купаться в Амуре, но сейчас
он боялся, что если войдет в воду, левобережье притя-
нет его, как магнитом притягивается иголка.
На том берегу купаются ребятишки, оглашая воздух
доносящимся до Маньчжурии визгом. Здесь же пустын-
но и тихо, только у еле приметной ведущей в гамовский
сад калитки маячит часовой. Он тоже загляделся на ре-
бятишек. Может, они напомнили солдату его собственное
детство?
Впоследствии Донат и сам не мог вспомнить, как очу-
тился он возле часового и'протянул руку к ружью. Сол-
дат был невысок и плотен, с широким лицом и коротким
149
тупым носом. И ружье он держал неуклюже, вцепившись
в пего обеими руками.
— Не положено, — испуганно залепетал часовой, —
ваше... это самое, не положено... Уйдите, стрелять бу-
ду! — крикнул он отчаянно. — Не велите греха на душу
брать!
' — Никто и не узнает, дурашка, —' сказал Беркутов
почти ласково. — Дай-ка я пугну этих шельмецов! —
Он потянул к себе винтовку. Солдат выпустил ее почти
без сопротивления. В глазах его стояли слезы. С ружьем
наперевес Донат метнулся к1 берегу.
— Эй вы там, — крикнул он лежащим на косе, —
смерти или живота? — Это должно было напомнить им
то безмятежное время, когда все они бегали в коротень-
ких штанишках и играли — только играли — в войну.—
Сдаетесь? Руки вверх!
— Сумасшедший, — донеслось до него с косы. —
Вот быдло! — Шутка, видимо, не понравилась. Рифман
и Городецкий разом очутились в‘воде. Беркутов выстре-
лил в зыбкую рябь реки, и белый бурупчик пены взмет-
нулся около пловцов. Рифман нырнул, а Городецкий,
смеясь, перевернулся на спину и отдался течению.
Игры не получилось. Внимание Доната вновь привлек
противоположный берег: там все еще копошились дети.
‘ Лет семь-восемь назад и он сам, и его друзья почти
па том же самом месте- играли в индейцев, сокрушаясь
лишь о том, что в Амуре нет ила для раскраски тел. А
теперь сердце полно горечи и пепла несбывшихся на-
дежд. Чужая земля и.*, чужая земляника. Считанные
ягодки... А там все по-прежнему. Прыгают, веселятся,
как черти. Жрать нечего, а веселятся. Натощак, а пля-
шут! Ах» так... — Хмель ударил ему в голову., Донат
вскинул винтовку, прицелился и... почти сразу же увидел,
как на том берегу, нелепо взмахнув руками, упала одна
фигурка.
— Допрыгались, большевистские отродья! Получай-
те еще, нате!.. — Теперь Беркутов прыгал сам и хохотал,
как белозубый дьявол. — Заметались?! Только двух под-
стрелил! Кто там следующий?
— Что ты делаешь, безумец?! Это же дети! — Горо-
децкий повис на его „руке.
' — Ваше благородие, ваше... — плакался тут же,
по-бабьи закрывая лицо руками, белобрысый часовой.
150
Рифман не спеша оделся в сторонке и подошел к ним,
приглаживая расческой влажные, лаково блестевшие во-
лосы.
— Да уймись ты, быдло! — прикрикнул он на солда-
та.— На, возьми свою игрушку и чтоб духу твоего здесь
не было! — Он вырвал у Беркутова винтовку и отдал ее
солдату. — Разиня, сам себя под расстрел ведешь,—
буркнул он сквозь стиснутые зубы.
— Это неслыханная жестокость! Это злодейство... —
трясся в нервном ознобе Городецкий. — Это преступле-
ние!..
— Ты смешон! — Рифман смерил его взглядом, улыб-
нулся и брезгливо передернул плечами: — Смешон и не-
приличен! Сначала оденься, пай-мальчик, а потом уже*
пускай пузыри. — И обернулся к Беркутову: — Дай-ка я
тебя поцелую, Дон, — сказал он, глядя своими непрони-
цаемыми глазами в брызжущие бешеным весельем глаза
Беркутова. — Так их и надо: всех, от мала до велика, под
корешок! — И, расцеловав Беркутова в обе щеки, береж-
но обнял его за плечи и повел к садовой калитке.
Генерал Сычев сердито пробежался по заросшей до-
рожке. Дразнить большевиков цз Сахалина глупо и не-
дальновидно. Беркутов, да и другие, не сегодня-завтра
уберутся отсюда, а ты как-никак здесь живешь. Мало
того, что подрывается престиж белой армии, так рукой
подать и до международных осложнений. Найдутся пи-
саки, раззвонят по радио-телеграфу... Остановившись пе-
ред Беркутовым и приподнимаясь на цыпочки, генерал
сердито забубнил ему в лицо:
— Дорогой Донат Павлович, не ожидал от вас, чест-
ное благородное слово, не ожидал! Ну добро, нанесли
бы вы врагу непоправимый урон, а то курам на смех:
подстрелили оборвыша или сопливую девчонку, а за-
чем— и сами не объясните толком. Рукоблудие!.. Озор-
ство!
Беркутов недобро усмехнулся: сделанного не попра-
вить пи длинными нотациями; ни жалостливыми слова-
ми. Чего же от него ждут? Чтобы он вытянул руки по
швам и, склонив голову, смиренно попросил: «Простите
меня, я больше не буду?..»
Горят хищническим пламенем глаза у Сашки. Риф-
151
ман пойдет теперь за ним в огонь и воду. Он и восхи-
щается, п завидует. А Игорь плачет где-нибудь под ку-
стом. Донат тряхнул головой и глянул на Сахарова. Тот
откровенно любовался молодым офицером, но, встретив-
шись с ним взглядом, приличия ради счел нужным его
пожурить.
— Беды... да мы что, доктора?! — грубовато вмешал-
ся Гамов. — Видели убитых? Шумим^шумим не знай из-
за чего, а те, может, давно дома. Аж в горле пересохло,
ей-богу! Пойдемте-ка, господа, чего-нибудь выпьем.
25
Сразу же после партийной конференции в Благове-
щенске начался IX Чрезвычайный съезд трудящихся
Амурской области, на котором вовсю распоясались анар-
хо-максималисты.
— Не надо нам никакого буфера! — надрывался один
из лидеров.
— Товарищи, вы все обмануты: большевики хотят
нас сдать японцам, — вторил ему другой.
Хозяйственные амурские хлеборобы слушали всех
«орателей» и в коридорах под шумок обменивались мне-
ниями. Идти под «японца» никому не хотелось. Еще не
заросли в деревнях травой пожарища и могилы убитых
и сожженных заживо людей. Не верилось, что те самые
большевики, которые истребили тысячи интервентов, а
остальных прогнали с амурской земли, стали бы вдруг
с ними якшаться.
Обнаружилось, что анархо-максималисты успели
склонить на свою сторону интернациональный полк, до-
бровольно вступивший в ряды Красной Армии и уже го-
товый к отправке на Восточный фронт.
— Отправляйте нас на запад, — заявили интернацио-
налисты.— Мы поедем только домой. — Им пытались
растолковать, что Семенов не пропустит поезд через Чи-
тинскую область.
В ответ раздались выкрики:
— Прорвемся силой! Семенову не до нас!
Находились и такие, что хладнокровно заявляли о го-
товности договориться с атамановцами.
Самым же тревожным в этой истории было то, что
полк имел на вооружении четыре танка. Родиной этих
152
танков была Франция. Мильерановское правительство в
свое время направило их в дар адмиралу Колчаку. Но
не успел дорогой подарок доплыть до Владивостока, как
судьба Колчака была решена. История же танков толь-
ко начиналась. Едва они очутились во владивостокском
порту, как и!ии заинтересовались японцы и попытались
прибрать к рукам.
Владивостокские железнодорожники, затеяв очень
сложные маневры, перегоняли платформы с танками из
одного тупика в другой и однажды ночью погнали их на
Хабаровск. После апрельского выступления японцев ха-
баровские большевики переправили танки в Амурскую
область, и здесь благовещенцы передали их интернацио-
нальному полку. Теперь анархо-максималисты склоняли
полк к вооруженному восстанию, разъясняя, что больше-
вики заключили договор с японцами о передаче всей вла-
сти буржуазии, а бывших военнопленных — белогвар-
дейцам. Свою пропаганду они подкрепляли рассказами о
расстреле атаманом Калмыковым венгерских музыкан-
тов в Хабаровске.
В тот же день , интернационалисты перебрались из
здания духовной семинарии на дачи, беленькие, слов-
но кораблики, домики, разбросанные по обнесен-
ной высоким забором роще, напротив недостроенного,
добора.
Меж тем местные финансовые тузы, узнав о близя-
щемся «перевороте», окружили вниманием будущих «за-
щитников». С винокуренного завода привезли в рощу
бочонок спирта. Владелец табачного магазина прислал
ящик отменных папирос. Пивовар Залесский и кондитер
Чакальян тоже внесли свою лепту, не ударили в грязь
лицом и другие. Налетели девицы не весьма высокой
добродетели. Заиграла музыка. На полянках под дубка-
ми закружились пары.
Пробравшиеся в Благовещенск тряпицынские выуче-
ники уже потирали руки.
...Внеочередное заседание облревкома заняло не бо-
лее десяти минут. Трилиссер, не вставая с места, зачитал
решение:
«1. Принять срочные меры по обеспечению в городе
революционного порядка.
153
2. Предотвратить выступление анархистствующих эле-
ментов.
3. Вывести без кровопролития с территории, занятой
мятежным полком, танки».
Он помедлил и спросил:
— Но, может быть, прежде чем приступим к практи-
ческим шагам, попытаться договориться мирно, разъяс-
нить интернационалистам суть буфера? Как смотрите,
товарищи?..
Решение было единогласное: организовать митинг,
воззвать к пролетарской совести интернационалистов,
растолковать им идею буфера.
В отличие от прежних митингов — шумных, полных
истерических выкриков анархиствующих молодчиков, па
этот раз мадьяры слушали оратора с огромным внима-
нием. Говорил Трилиссер, которого они знали как стой-
кого большевика. Рядом с ним . находились посланцы
партии из Москвы.
Трилиссер говорил спокойно, не давая воли своему
темпераменту, чтобы переводчик мог продублировать его
для тех, кто плохо понимал русский язык. Буфер — идея
Ленина. Буфер — временная уступка, чтоб избежать вой-
ны с Японией и дать окрепнуть Советской России...
Ленину мы верим, — заявили интернационалисты. —
Нашими руками буржуазия не воспользуется. Мы защи-
щали Советскую власть, и останемся ей верны...
Зарождавшийся конфликт был ликвидирован, попыт-
ка анархо-максималистов использовать венгров в своих
черных целях потерпела провал.
26
Анархо-максималисты, узнав о состоявшемся митин-
ге, утратили интерес к интернациональному полку. Девя-
тый Чрезвычайный съезд единогласно голосовал за бу-
фер. Отрезвившиеся интернационалисты выехали на
Восточно-Забайкальский фронт бить Семенова.
В городе появилась первая книга Ленина «Детская
болезнь левизны в коммунизме». Ее неотразимая поле-
мика с левацкими заскоками развеяла все сомнения
амурских большевиков, помогала им разрешать самые
сложные вопросы. Книгу читали по ночам, устраивали
154
громкие читки в организациях, но это был единственный
.и уже обветшавший экземпляр. Жить ему оставалось не-
долго.
— Эту книгу должен прочесть каждый, — сказал Ве-
ниамин, наблюдая, как бережно укладывает ее на верх-
нюю полку несгораемого шкафа редактор «Амурской
правды» Караваев. — Нужно ее переиздать.
— Если бы у нас была хорошая бумага, — грустно
улыбнулся'старый большевик.
— Издадим на оберточной! — пылко воскликнул Ве-
ниамин. — Потомки с нас за это не взыщут.
На другой день ему поручили переиздание и редак-
тирование книги. Л вскоре стало известно, что нужно по-
слать представителя амурской молодежи па Третий
съезд комсомола в Москву. Вениамин нервничал, ему ка-
залось, что не найдется достойного парня. О девушке и
говорить не приходилось, любой не по плечу предстоя-
щая дорога. Но на заседании Оргбюро Амурского ком-
сомола отпали все сомнения: решено было послать Пет-
ра Мацюпу. Мацюпе выдали мандат, в котором значи-
лось: «Постановили: принимая во внимание, что с экспе-
дицией, которая едет на днях в Верхнеудинск, предостав-
ляется возможным послать тов. на 3:й Всероссийский
съезд молодежи в Москву... Представителем не выбор-
ным, а по назначению Оргбюро решено послать тов. Ма-
.цюпу Петра».
Вшивая в подкладку пиджака многократно сложен-
ную бумажку, ширококостный и медлительный в движе-
ниях парень неожиданно для себя разволновался. Отда-
вая его в духовную семинарию, — пристроить сына в дру-
гое учебное заведение мужику не представилось воз-
можным — отец заявил ему напрямик:
— Ив мыслях не держу видеть тебя долгогривым по-
пом. Кончишь нужные классы — ив деревню учителем.
— Хорошо, батя.
— При школе всегда клочок земли найдется. Сад по-
садишь. Пчел разведешь. Земля наша амурская щедра
безмерно. Худо то, что народ здесь все пришлый, все ог-
лядывается назад: «У нас в Рассее, да у нас в Рассее...»
А пора бы про это уже и забывать! Волковские вон каза-
ки вздумали было вернуться на Терек, а он их не принял.
Переболели все трясучкой — которые даже померли
там, — а остальные снова на Амур вернулись. Наша ро-
156
дина теперь здесь, ее и надо украшать. Нет вольготнее
здешних мест!
В апреле восемнадцатого отец заявился к Мухину и
сказал, что на берегу Бурей облюбовано иркунскими му-
жиками большое земельное угодье, и они намерены соз-
дать сельскохозяйственную коммуну.
— Что ж, дело задумано хорошее, — ответил предсе-
датель Совнаркома. — Разрешение дать тоже нетрудно.
Л что вы там, на голой земле, голыми руками станете
делать?
— Да мы не голыми руками за землю хватаемся, —
прищурил Семен Мацюпа лукавые хохлацкие глаза. —
То ж кулацкий хутор, и там такая справа! Хозяин его
добре запоганил себя в гамовском мятеже и как сиганул
на китайскую сторону, так о нем и доси ни слуху ни ду-
ху. — Разрешение на организацию коммуны было полу^
чено, и отец направился в семинарию.
— Учишься, сынок?
— Учусь, батя.
— А не думаешь ли ты, что твоя наука могла б те-
перь на доброе дело сгодиться?!
В тот же день они выехали к себе в Иркун и деятель-
но взялись за организацию коммуны. К ним примкнула
деревенская беднота. Богатеи посмеивались в бороды, но
ни с осудой, ни с помощью не вязались. Просуществова-
ла же коммуна только до середины сентября. Хлеб еще
стоял в суслонах, когда обоим Мацюпам пришлось взять
винтовки и уходить в тайгу, партизанить. Обмолачивал
богатый урожай уже вернувшийся из Маньчжурии «хо-
зяин».
Как бы рад был сейчас старый Семен Мацюпа, как
бы он был рад! Но отъезд в Москву был так неожидан
и скор, что даже нет времени написать родным письмо.
Теплый южный ветер врывается в распахнутое окно
бревенчатого, из нетленной лиственницы, гамберговского
особняка, шелестит исчерченными размашистым почер-
ком гранками будущей книги. Уронив на руки голову,
спит у стола Вениамин... За стеной, ворочаясь на осев-
шем под грузным телом пуховике, тяжко вздыхает Ла-
зарь Моисеевич: «Был сын маленьким — спать не давал,
вырос сын — сам не засну».
156
Босая, с повязанной белым платочком головой, про-
скальзывает в комнату своего любимца Лия Борисовна,
захлопывает окно и гасит свет.
...Тяжело щлепая плицами, поднимается вверх по
Амуру «Комета». Гаснут звезды и в воде, и ъ небе, буд-
то кто-то снимает их одну за другой, как цветные игруш-
ки с рождественской елки. Ветер перебирает светлые во-
лосы Алеши, раскачивает высокие черемухи в хуторе
Верхне-Благовещенском, стучится в забитые окна поки-
нутого гамовского куреня.
...Вооруженные винтовками и наганами, выходят из
вагона на маленьком таежном полустанке трое. Отпра-
вив поезд, начальник полустанка опасливо покосился на
приезжих и, не обмолвившись и словом, поспешно про-
шел в здание. Свои ли, чужие, кто их разберет? А время
тревожное — излишнее любопытство может стоить го-
ловы.
— Ну вот... — неопределенно протянул стройный па-
рень, в котором, несмотря на немудрящую одежонку, все
же угадывался военный. — Вроде бы приехали.
— Сядем. Покурим, — предложил другой, темно-
волосый и синеглазый. — Развидняется, зашагаем
дальше.
Петр Мацю'па в синей, из китайской дабы, туго под-
поясанной и топорщившейся на спине рубахе промолчал
и, сняв с плеча винтовку, присел на лежавшие грудой
старые шпалы. Оба спутника последовали его примеру,
блаженно вытянув ноги в тяжелых, с обмотками, солдат-
ских ботинках.
Из-за желтого станционного здания вышел корена-
стый человек в брезентовом дождевике и лихо сдвину-
той на затылок мохнатой бараньей папахе. Подойдя к
приезжим, он поздоровался, будто нехотя спросил:
— Откуда путь держите? — И услышав короткое «из
Благовещенска», сделал знак следовать за.собой. Мацю-
па глянул на своих спутников. Они посмотрели на него,
потом все трое разом взглянули на незнакомца.
— Может, тут кто к теще на блины приехал, — ска-
зал тот, гася в узковатых глазах усмешку, — тогда зви-
няйте, что обеспокоил. Я только по тайге... проводник. —
Он повернулся к ним спиной и, неслышно ступая обуты-
ми в мягкие ичиги кривоватыми и крепкими ногами, по-
шел к шумевшему на предрассветном ветерке лесочку.
157
Тогда они, все трое, тоже вскочили и. пошли за ним. Раз-
двигая руками'росистые ветки, незнакомец вывел их в
низинку, где паслись стреноженные кони. Расстегнув во-
лосяные путы, проводник аккуратно повесил их на ближ-
ний куст, раздал всем поводья.
— Ну, по коням, что ли? — Его немолодое, тронутое
оспой лицо стало на миг грустно проникновенным. —
Дай бог благополучно начать и счастливо завершить.
Чтобы кому в первый раз, да не в последний...
Петр Мацюпа вдруг ощутил сильное волнение, толь-
ко сейчас осознав, какой им предстоит долгий и опасный
путь. Прощай, родная сторона! 
27
' По унылой Северной Маньчжурии мчался поезд, тес-
ные купе которого были до отказа забиты «спасающи-
мися от большевистских зверств» небрежно одетыми да-
мами, капризничающими без нянек детьми и одуревши-
ми от вина и скуки семеновскими и каппелевскими офи-
церами.
Из опущенного окна пахнуло угарным дымом, посы-
пались мелкие, как манна, крупинки угля, запорошили
руки и книгу, которую читал лежавший на верхней пол-
ке тоненький русоволосый юноша в штатском. Он маши-
нально закрыл окно и глянул вниз синевато-серыми, об-
метанными тенями из-за дурно проведенной ночи гла-
зами.
Примостившие к откидному столику свои чемоданы и
игравшие в преферанс офицеры шумно выразили неодо-
брение, но тут же успокоились, приняв его объяснения,
и загалдели снова. Впрочем, они галдели всю ночь, в'кон-
це концов к этому можно быдо и привыкнуть. Подперев
голову руками, юноша стал смотреть в окно. За тусклы-
ми запылившимися стеклами мелькади — стяжавшие се-
бе горькую славу — сопки Маньчжурии.
Пусты, голы и утомительно однообразны эти,волни-
стые цепи, сплошь покрытые приземистым монгольским
дубняком. Нищенски убоги стайки глинобитных фанзу-
шек, лепящихся по берегам речек и озер. Чисты, будто
причесаны гребенкой, четкие прямоугольники влажно по-
блескивающих, уже убранных рисовых и гаоляновых
полей.
158
Разразившийся внизу скандал прервал его наблюде-’
ния. Свесив голову, юноша пытался сквозь облако папи-
росного дыма уяснить себе, что же там произошло. Од-
нако разобраться в этом было совершенно невозможно:
не то кто-то кого-то оскорбил, не то была передернута
карта, а скорее всего имело место и то и другое.
Белокурый красавец в распахнутом на груди мунди-
ре стоял с трясущимися губами, сжимая в руке малень-
кий, как игрушка, дамский браунинг. И опять было не-
понятно, хочет ли Он всадить пулю в кого-то из присут-
ствующих или же намерен застрелиться сам.
Пожилой низенький и желтолицый, смахивающий на
японца капитан удерживал его руку и примирительно
твердил:
— Поручик Городецкий! Умоляю вас, поручик... Ей-
богугвам это просто почудилось, поручик...
— А ну вас к черту! — басовито сказал кто-то и ушел,
сильно хлопнув дверью.
— Почудилось?! — повел плечами Городецкий. —
Все может быть... Башка трещит. Двое суток не спал! —
воскликнул он и сел, уткнув лицо в раскрытые ладони.
— Давайте кутить, господа, — предложил третий,
сгребая карты и насмешливо поблескивая из-под густых
бровей умными, широко расставленными глазами. Пере-
хватив взгляд пассажира.с верхней полки, он улыбнулся
и жестом пригласил его спуститься вниз.
— Кутить так кутить! — обрадовался капитан, поти-
рая свои короткопалые ручки, и потянул стоявший верх-
ним желтый, довольно легковесный чемодан.
— Накурили, хоть топор вешай, — поморщился Го-
родецкий И'Шагнул, пошатываясь, к двери. Распахнув ее,
обернулся: — Я сейчас, — и исчез в проеме.
— Капитан Саханов, что вы думаете о Городец-
ком? — спросил инициатор кутежа, шаря в кармане
френча с погонами поручика, и, найдя перочинный нож,
стал откупоривать плоскую жестянку сардин.
— Что я думаю о поручике Городецком? Эк, батень-
ка, куда вы хватили! — Глаза капитана спрятались за
набрякшими веками. Он противно захихикал. — Я, в
данном случае,, пас.
— А все-таки? — бесстрастно уточнял его собесед-
ник.
— Как говорится, не смею сметь свое суждение
159
иметь... — приглаживая встрепанные седеющие волосы,
жеманничал капитан.
— Да? Любопытно, почему?! — глянув мельком на
капитана, поручик щелкнул ножиком и спрятал его в
карман.
— Видите ли... — посерьезневший капитан, видимо,
колебался, но тут же махнул рукой. — Э, да все равно!
Надеюсь, Донат Павлович, вы не сочтете за -бахвальст-
во, но генерал Сахаров мой, так сказать, однокашник по
кадетскому корпусу, а мнение его об этом юноше... Сло-
вом, он возлагает на поручика Городецкого большие на-
дежды. Игорь Александрович отлично воспитан, скромен,
как институтка, красив, как Нарцисс! Так что, мой до-
рогой, я лично... — он развел руками.
— Я так и предполагал, — успокоил его Донат. —
Говорите, генерал Сахаров вам близок? Любопытно!..
— Как же! Я ведь у них Бореньку крестил, — само-
довольно усмехнулся капитан. — Генеральша-то, Мария
Андреевна, только кумом меня и зовет.
— Ну я от этого испытывал бы только неловкость,—
вернувшийся Городецкий поставил на откидной столик
бутылки с вином и уселся на перевернутый чемодан. —
Ведь Боренька-то, между нами говоря, под стать гамов-
скому Мишеньке, кретин.
— Ребенку шесть лет, — смутился капитан. — Мо-
жет...
— Ваше «может» тут не поможет, — убежденно за-
явил Городецкий и стал откупоривать бутылку. — Что
ж, господа, приступим!
— А вы, молодой человек?! — вспомнил про молча-,
ливого попутчика Донат. — Забились наверх и сидите,
как сыч на суку, слушаете наши скучные разговоры. —
Он вскинулся, как пружина, и выпрямился во весь свой
высокий рост. Теперь его глаза, темные, с голубоватыми
белками, испещренными сетью кровавых жилок, смот-
рели в упор в спокойные-глаза незнакомца.
— Разделите с нами трапезу, — пригласил он и без
тени улыбки пояснил: — Если вы добрый человек.
— Благодарю. Я не привык есть так рано.
— Охотно вам верю. Жаль, очень жаль. — Офицер
скользнул взглядом по измятому костюму юноши. — Вы
человек штатский, можете жить сообразно своим вкусам.
А, собственно, почему вы штатский? — взгляд его стал
160
напряжепно-колючим. Он понизил голос: — Может, вы
путешествуете инкогнито? Или, мягко выражаясь, дезер-
тируете от военной службы?
Юноша спокойно выдержал этот взгляд и, улыбнув-
шись одними уголками рта, пояснил:
— Годы мои не вышли. Вот в мае будущего мне,
может...
— В мае будущего года?! Что ж, вашими устами да
мед... — поручик явно обожал русские пословицы. Он
находил им применение по любому поводу, но тут осек-
ся. Получилась неловкая пауза, неприятная вдвойне, по-
тому что ее причины были понятны им обоим.
— Поручик Беркутов всегда к вашим услугам, — тут
же нашелся офицер и протянул незнакомцу смуглую, с
тщательно отделанными ногтями, руку. Его собеседник
неловко приподнялся и не подал, а только показал свою
худенькую, измазанную углем ладонь.
— Булыга.
— Простите... как? Я не расслышал.
— Александр Булыга. — Чуть помедлив, он пояс-
нил: — Еду в Айгун. Там у меня...
— Слушай, Городецкий, у тебя тут попутчик объ-
явился, — смеясь, перебил его Беркутов. — Ты его по
дороге обработай! Он, видишь ли, не желает доброволь-
цем. Ждет своего дня и часа.
— А ну его к дзяблу! Правильно делает, между про-
чим, — не совсем твердо выговорил Городецкий и повер-
нулся к капитану, продолжая прерванный разговор:
— Честно говоря, я не верю в реальность вербовки
среди белоэмигрантской молодежи. Пустая затея! Ну
кто пойдет теперь служить к каппелевцам или Семенову,
когда даже японцы запросились домой, к маме. Я вас
спрашиваю, капитан, кто пойдет? Кто?!
Беркутов, слегка приподняв брови, с минуту вслуши-
вался в этот бессвязный лепет и вдруг очутился рядом с
Городецким, и все купе заполнил его бесшабашно-весе-
лый голос:
— Допустим, берем этот крюшон: он составлен по
всем правилам искусства. Вы не возражаете, господа?
Ха! Крюшон теплый, как помои, и ни крупицы льда!
— Нет, вы ответьте честно, капитан, — с настойчи-
востью пьяного не унимался Городецкий. — Верите вы
в успех этой затеи?
б Заслон
161
— Какой затеи? — жмуря, как кот, масленые глаза»
переспросил капитан.
— Вы меня отлично понимаете, тыкая прямо перед
собой вилкой с болтающейся на ее конце обезглавленной
килькой, выкрикивал Городецкий. — Не прикидывайтесь
несмышленышем. Мы в своей среде, и нам незачем хит^
рить друг перед другом! Я лично не верю...
— Ты пьян, Игорь, и потому не веришь ни в чох, ни
в смерть, ни в птичий грай, — до приторности ласково
сказал Беркутов и обнял его за плечи. — Ложись-ка,
сосни. Мальчику нужно бай-бай... Приляг, приляг! Я на-
крою тебя пледом.
Тяжелые винные пары, вперемешку с папиросным ды-
мом, поднимались вверх и теснили дыхание. Булыга вновь
опустил окно. Резковатый порыв ветра ударил ему в ли-
цо, напомнив свежее дыхание тайги и всю прелесть но-
чевок под открытым небом. Брови его сошлись к пере-
носью. Глаза закрылись. Верхняя губа четким треуголь-
ничком выделилась над нижней, будто припечатывая ее
и обрекая хранить молчание.
— В сущности, я чуждаюсь политики, — плавно по-
водя рукой и расплескивая содержимое расписной
маньчжурской чашки на синие диагоналевые брюки, раз-
глагольствовал внизу капитан. — Я в душе поэт. И как
поэт я радуюсь, что мне выпало счастье общаться с высо-
кокультурными союзниками-японцами. Я имел возмож-
ность постичь... э-э... так сказать, из первых рук, плени-
тельную свежесть японской танки.
На черном шелке самураи,
На черном шелке — шелковое солнце.
И крылья чаек изогнуты, как брови.
Надломлены,
Как брови у японца...
— Правда, прелесть? — Саханов потянулся за пуза-
той бутылкой с ямайским ромом. — Выпьем за наших
союзников...
— А я с вами не согласен, — грубо оборвал его при-
тихший было Городецкий. — Японские стишки. Япон-
ские вышивки. Все это ширма! А натурально они еще в
минувшую зиму грелись у догорающих русских изб! —
выкрикнул Городецкий. — И русские партизаны их здо-
рово колошматили и вымораживали из области, как та’
ракдиов!
162
— Прекрати, Игорь, ты пьян как сапожник, — угро-
жающе тихо произнес Беркутов.
— Да, я пьян, но на вещи смотрю трезвее многих, —
наклонил к нему побелевшее от гнева лицо Городец-
кий. — И уж если нам поручено умасливать и вербовать
в притонах Харбина и Айгуна всякую шушеру, значит,
дело белой армии швах и песенка ее спета!
— Твоя-то, во всяком случае, да, — отрезал Берку-
тов. — Я не пожалел бы на тебя пули у первого же при-
дорожного столба!
— А я разрядил бы* в тебя свой браунинг в любую,
братец, минуту, — отпарировал Городецкий, вновь вски-
дывая на ладони свою опасную игрушку. — Жаль толь-
ко, что ничего не изменится, если одной сволочью станет
на свете меньше! — Городецкий швырнул на колени ка-
питана свой браунинг и, хватаясь за стены, вышел из
купе.
— Я тебе припомню, милый друг детства, эти слова,
только в более подходящей обстановке, — тихо, не ме-
няя тона, сказал вслед ему Беркутов.
— Господи, да что же это такое?! — взмолился ка-
питан и, подняв вверх глаза, встретился с непроницаемо-
ясным взором Булыги.
Беркутов тоже глянул на него и неожиданно улыб-
нулся:
— Как видите, в семье не без урода! Впрочем, этот
инцидент, сам не знаю почему, вселяет в меня уверен-
ность, что мы с вами встретимся значительно раньше
обусловленного срока.
— Всегда рад встретиться с вами, поручик. А теперь,
надеюсь, будет тихо? Чертовски захотелось спать. — И,
не сдерживая зевоту, Булыга повернулся лицом к стен-
ке и закрыл глаза.
«Да, дела у них неважнецкие», — с удовлетворением
подумал он, анализируя все, что ему довелось увидеть и
услышать за проведенное в вагоне — по выезде из Гро-
деково — время. Так он узнал, что, когда началась эва-
куация японских войск из Читы, встревоженное военное
министерство провело в Токио секретное заседание и, не
доверяя телеграфу, откомандировало во Владивосток
специального дипкурьера, привезшего штабу Сибирской
экспедиционной армии далеко не радостное сообщение.
Суть его заключалась в том, что военное министерство,
б*
163
опасаясь объединения русских партизан и частей Народ-
но-революционной армии, предлагает приостановить все
операции против Амурской области и все же держать
войска в полной боевой готовности, потому что именно
Амурская область и представляет для них наибольшую
опасность.
«Область, где я буду работать, — радостно подумал
Булыга. — Да, немало пожгли японцы там крестьянских
изб, но сейчас у них самих горит под ногами земля, и
едва ли они уже вернутся туда».
Александр ехал в Благовещенск по заданию Влади-
востокского партийного комитета. Ехал не один: в сосед-
них купе находились его двоюродный брат Игорь Си-
бирцев и Тамара Головнина. В партийном комитете их с
Игорем снабдили в дорогу документами, которые впол-
не сойдут за настоящие даже при самой тщательной про-
верке. Что касается Тамары, то...
Студентка Высших женских курсов в Томске, Тама-
ра стала партизанкой, вдоль и поперек исходила примор-
скую тайгу и была откомандирована штабом отряда во
Владивосток для связи с партийным комитетом. На об-
ратном пути она была арестована при посадке в поезд.
Осенью Тамару судили за «вооруженное восстание
против существующей власти» и приговорили к расстре-
лу. На пути в тюрьму из окружного военного суда де-
вушка бежала из-под конвоя и скрылась в пригороде
«Черная речка» и всю зиму потом работала в подполь-
ной типографии газеты «Красное знамя», мечтая про-
должить образование в красной Москве. Летом Влади-
востокский партийный комитет дал Тамаре разрешение
на выезд. Разрешение было напечатано на кусочке по-
лотна, вшитом затем в плечико блузки. При обыске пле-
чи, как правило, не прощупывались. Она обменила в лат-
вийском консульстве выданный ей подпольным «Крас-
ным Крестом» паспорт и стала латышкой Амалией Маль-
вине Нератнис. Но для того чтобы попасть в Москву,
нужно* было проехать через белое Приморье, пересечь
Маньчжурию, проникнуть в красный Благовещенск, обой-
ти по тайге семеновскую Читу...
Беркутов лежал на спине, подложив под голову со-
гнутые в локтях руки, и, скосив глаза, сверлил взглядом
164
затылок Булыги. Ему очень не нравился этот юнец с
крепко сжатыми губами, не нравилась сдержанно-веж-
ливая форма его ответов. Было похоже, что он внима-
тельнее, чем следовало бы, прислушивался к речам ны-
тика Городецкого и тех двух каппелевцев, что резались
с ними ночь напролет в карты, а теперь отсыпаются где-
то в соседнем купе. Он сказал: «Встретимся в мае буду-
щего года», а взгляд был проницательным и дерзким,
будто он хотел сказать совсем другое. Несомненно одно:
он умнее, чем хочет казаться, этот мальчишка. А что, до-
рогуша, если шепнуть кому следует, чтобы тебя попыта-
ли в Харбине с пристрастием? И он почти с ненавистью
вглядывался в русые волосы подозрительного пассажи-
ра: спит или притворяется? Вдруг Булыга, будто почув-
ствовав его острый взгляд, зашевелился и, резко повер-
нувшись, глянул Беркутову прямо в глаза:
— А знаете, — сказал он негромко, — скажу вам от-
кровенно, мне просто отвратно тащиться в этот неведо-
мый Айгун. Невеселая, так сказать, перспектива — жить
до будущей весны, держась за подол тетушки, как бы
она ни была приветлива и добра.
— Да, по совести сказать, я вам не завидую, — по-
сочувствовал Беркутов.
— Она еще, чего доброго, заставит меня картонки с
шляпами по заказчицам таскать. У нее модный магазин,
и дела как будто идут недурно.
Лицо Беркутова стало озабоченным. Он приподнялся
и облокотился на локоть:
— Ума не приложу, чем бы вам помочь? — сказал он
как бы в раздумье, не спуская глаз с лица Булыги. —
Вот если бы вы знали английский, я бы устроил вас...
— Ол райт! — радостно воскликнул тот, вспыхивая
румянцем. — Дайте мне свой харбинский адрес, и я бу-
ду с вами тотчас, как только вы захотите! — Все это бы-
ло произнесено на чистейшем английском. Серовато-си-
ние глаза Булыги выражали так много чисто детской до-
верчивости, что у Беркутова отлегло от сердца.
— А знаете, — вырвалось у него помимо воли, — я
было подумал, что вы нацеливаетесь на Благовещенск.
Там ведь теперь «большевистский рай», — улыбнулся он
тонкой, многозначительной улыбкой. — Так вот, слово
офицера, я намеревался всерьез прощупать вас в Хар-
бине.
165
Булыга, пожав плечами, сделал огорченное лицо.
Беркутов продолжал:
— Лежите. Молчите. Мотаете себе на ус, хотя у вас
на усы еще и намека нет, все это показалось мне крайне
подозрительным. Я ведь старый воробей, меня на мяки-
не не проведешь! А большевички учат нас всегда быть
начеку. Учат, черт их побери, учат!.. — Он рассмеялся,
и сразу стало видно, что поручик еще очень и очень мо-
лод, хотя внутренне собран необычайно и как бы готов в
любую минуту на какой-то решительный и необратимый
шаг. Булыга вторил ему, сияя глазами и тоненько, по-
девичьи, взвизгивая. Его густые, зачесанные на пробор
волосы растрепались, над пылающими щеками ярко про-
свечивали крупноватые для этой мальчишеской головы
и необычайно нежные уши.
«Да это, ребенок, совсем ребенок и к тому же преми-
лый... Как я мог о нем такое подумать?» — умилился
Беркутов и, вырвав из записной книжки чистый листок,
вывел на нем адрес Харбинского вербовочного пункта:
Пекинская, 18.
— Через полчаса мы в Харбине, — сказал он, не-
брежно глянув на наручные часы. — Отдохнете, почисти-
тесь и приходите. Стучите, и отверзят вам! — Он стал
собирать разбросанные по всему купе вещи.
За пыльными стеклами мелькало предместье: боль-
шое и неопрятное скопище торговых помещений и убого-
го человеческого жилья. Наносило въедливым запахом
сточных вод, гниющих отбросов и табачных фабрик.
— Вот они, дары цивилизации. Смотрите: междуна-
родная клоака — Харбин! — воскликнул, появляясь в
купе, Городецкий.
28
Булыга пообедал в маленьком китайском ресторане,
неподалеку от вокзала. Пока он поглощал с завидным
аппетитом «суп трех ароматов», в низкой комнате по-
явился коренастый человек в сером потертом пиджаке и
матерчатых туфлях на босу ногу. Он уселся за соседним
столиком, развернул газету и, полузакрывшись ею, ел, не
торопясь, то и дело взглядывая на Булыгу.
«Странный тип, — подумал Булыга с неприязнью. —
Кажется, я его где-то видел. Что если его «приставил»
166
ко мне Беркутов? — От этой догадки по спине пробежал
холодок, по он тотчас же себя успокоил: — Сейчас мы
его проверим. Беру на абордаж».
— Вы с поезда? — спросил он у незнакомца, вгляды-
ваясь в бледное, чуть одутловатое лицо.
— Я? Нет.
«Шпик, — заключил Булыга. — Мама родная, как же
от него избавиться?»
— А вы? — спросил «шпик»,.ото двигая пустую тарел-
ку и складывая желтоватый газетный лист. Голос у него
был грудной, приятного тембра. Глаза внимательные, но
без настороженности.
Булыге опять показалось, что он уже видел эти глаза
и слышал этот голос. Немного поколебавшись, — юноша
воспитывал в себе спартанскую неприхотливость, — он
попросил мороженого.
— Мороженое и мне, — сказали рядом.
Молодой китаец в белом, стриженный по-европейски,
поставил перед ними бокальчики с мороженым. Булыге
вдруг вспомнилась пьяная болтовня Городецкого о том,
что в Харбине у них предстоит встреча с генералом Пе-
пеляевым, от которого многое зависит. Что именно за-
висит, поручик не уточнял, да это было и не важно. «Ну
погоди же... я от японцев ушел, я от Беркутова ушел, а
уж тебя, «серый», обставить проще простого!» Помеши-
вая ложечкой в тающем мороженом, Булыга нарочито
небрежно спросил:
— Вы мне не скажете, далеко отсюда резиденция ге-
нерала Пепеляева?
— Откуда мне знать, я человек пришлый. У вас к не-
му поручение?
— Угу, — бормотнул Булыга. — Простите, я опазды-
ваю. — Он сунул китайцу кредитку и, не дожидаясь
сдачи, выбежал на улицу.
Стремительно прошагав до первого угла, он оглянул-
ся. Улица была пустынна. «Серый» все еще прохлаждал-
ся в ресторане. И вдруг он вспомнил, что видел этого че-
ловека в Никольске-Уссурийском, слушал его выступле-
ние па партийной конференции п что фамилия его —
Жданов. Что могло привести его в этот город?
Августовский день был жарок и душен. У обочин
тротуаров, как где-нибудь на окраине Владивостока, ко-
пошились в пыли пестрые хохлатки. Проехал велосипе-
167
диет, русский, в чесучовом костюме и белом тропиче-
ском шлеме «здравствушпрощай» с двумя козырьками,
спереди и сзади. Увидев одинокого пешехода, он замед-
лил бег своего металлического коня, видимо, хотел что-
то спросить, но раздумал и проехал мимо; на повороте
обернулся и опять глянул на Булыгу.
«Кажется, я внушаю подозрение. Не хватает еще по-
встречаться с теми офицерами, они живо «забреют», —
подумал юноша и свернул в переулок. Здесь все до смеш-
ного напоминало владивостокскую Миллионку: дешевая
харчевня, звучные лавчонки жестянщиков, крохотные
прачечные, кустарные красильни.
Заливались на все голоса разносчики горячей снеди.
Галдели ее потребители — рабочий люд, визжали ребя-
тишки. И так же, как на Миллионке, трудились на солн-
цепеке уличные парикмахеры и желтолицые «доктора»,
дающие исцеление от всех недугов. Все-все, вплоть до
воздуха, пропитанного смешанными запахами жареного
бобового масла, чеснока и пота, было здесь знакомо.
При помощи трех-четырех китайских слов и вырази-
тельной жестикуляции Булыга уточнил, как пройти на
пристань. Мумиеподобный кассир, закатывая глаза, разъ-
яснил ему, когда отправляется пароход на Сахалин, и
вручил билет третьего класса.
Мутноватая Сунгари плавно катила свои воды. Булы-
га лег на прибрежный песок, подставляя лицо щедрому
маньчжурскому солнцу, и вдруг с тревогой подумал о
своих друзьях, уехавших осенью из Владивостока. Живы
ли и где они теперь? Где ты, черноглазый и ясный, как
полдень, Гриша Билименко? Где медлительный в дви-
жениях и не по летам рассудительный Петя Нерезов?
Где «славный молодой человек» — как он любил назы-
вать себя в шутку — Саня Бородкин? Все ли еще вместе
«три мушкетера»? Помнят ли они еще своего верного
д’Артаньяна?
Жданов дочитал свою газету, расплатился и вышел
на улицу.
— К Пепеляеву так к Пепеляеву, — сказал он не-
громко и, щуря глаза на солнце, рассмеялся: — Забав-
ный, однако, парнишка. Похоже, что он умеет читать чу-
жие мысли. — Он быстро зашагал по улице, глядя себе
168
под ноги. Бледное лицо его стало озабоченным и хму-
рым.
После зноя и духоты улицы зеленоватый полумрак
заплетенной диким виноградом веранды был успокоите-
лен для глаз. Впрочем, гостю даже не предложили са-
диться. Молодой узкоплечий генерал встал при его входе
и выпрямился во весь свой высокий рост, застегивая
мундир, под которым виднелась белейшая рубашка. Двое
других, тоже в генеральских мундирах, с подчеркнутым
вниманием склонились над шахматными фигурами. У
одного из них можно было рассмотреть теперь только
просвечивавшую сквозь редкие и пушистые волосы лыси-
ну; у другого — гладкий срез оливково-смуглой щеки,
взметнувшуюся кустистую бровь и кончик закрученного
уса. Зато скуластый поручик, стоявший чуть поодаль, по-
смотрел на пришельца чересчур внимательно и с недоб-
рой усмешкой отвернулся.
«Знает, зачем я пришел, — подумал Жданов. — Э,
да все равно... Только бы не прирезали потом где-нибудь
в темном переулке».
Генерал Пепеляев учтиво извинился перед партнера-
ми по шахматам, что вынужден их оставить.
- — Пройдемте, — обратился он к Жданову. Тот не
двинулся с места. Мгновение они изучали друг друга.
У Пепеляева было узкое с впалыми щеками лицо,
тонкий нос, густые брови, внимательный и усталый
взгляд темных, глубоко запавших глаз. «Сегодня его зо-
вут Морозовым, — думал он, глядя на невысокого со
спокойными серыми глазами человека. — Нелепо уточ-
нять, как его звали вчера и совершенно непостижимо,
как он станет называться завтра... Печально, что не
большевики, а мы сами затеяли эти переговоры. Прихо-
дится быть и снисходительным, и терпеливым, и даже
гостеприимным».
«Вы крикнули «сос!», а теперь трусите, как нашко-
дившие мальчишки, — думал другой. — Посмотрим, что
из всего этого выйдет».
— Пройдемте, — повторил Пепеляев и улыбнулся.
Улыбка его четко очерченных губ была грустной и кра-
сивой. Она тут же погасла, и он пошел во внутренние
комнаты, слегка сутулясь, не оглядываясь и не зовя за
собою гостя.
— Вот здесь мы можем поговорить спокойно, — ска-
169
зал генерал, распахивая дверь одной из отдаленных ком-
нат, и отступил в сторону, пропуская посланца благове-
щенских большевиков. — >1 ждал вас несколько позд-
нее, — пояснил он, войдя следом и опуская на окне, в
которое било солнце, штору.
Тихо. Пахнет дорогим одеколоном. На краю письмен-
ного стола в графине тонкого стекла поблескивает вода.
Жданов опустился на обитый кожей с блестящими мед-
ными гвоздиками стул и окинул беглым взглядом обтя-
нутые серым армейским сукном стены и покрытую та-
ким же одеялом узкую походную койку. Простота каби-
нета нравилась ему и в то же время чем-то насторажи-
вала. Испещренная флажками карта на стене, завален-
ный бумагами стол, пепельница с грудой неубранных
окурков — все свидетельствовало о том, что в этом доме
не всегда играют в шахматы и ведут переговоры не толь-
ко с благовещенскими большевиками.
— Курите... — Пепеляев придвинул к нему массив-
ный портсигар, отодвинулся к окну и скрестил на груди бе-
лые худые руки с обручальным кольцом на указатель-
ном пальце правой. — Как доехали?
— Ничего. Обыкновенно.
— Может, рюмочку абрикотина? — генерал шагнул
к видневшемуся в углу маленькому поставцу.
— Благодарствую. Не потребляю. — И, как бы про-
должая давно начатый разговор, хотя виделись они
впервые, Жданов спросил спокойным, чуточку глухова-
тым голосом: — Скажите, генерал, к какой партии вы
принадлежите? И еще... это ваш брат был председателем
Совета министров у Колчака и вместе с ним расстрелян?
Пепеляев медлил с ответом. Что-то давнее, полуза-
бытое и неизъяснимо нежное шевельнулось у него в гру-
ди. Вспомнился зеленый луг, синие колокольчики, тре-
пещущие на ветру, косой дождь и испуганные крики бе-
гущих навстречу ему и братишке горничной и няни.
«Получил пулю, в лоб», — говорят о смерти брата.—
Непостижимо... Вика... — так называли его в детстве —
беленький смешливый Вика обвинен в тягчайших пре-
ступлениях против своего народа, расстрелян, и его тело
гниет где-то в сибирской земле. В имении, где проходи-
ло их детство, хозяйничают большевики, а он отсюда, из
Маньчжурии, поторопился предложить им свои услуги.
И теперь представитель большевиков в сером измятом
170
пиджаке уже' явился сюда и требует у него отчета. Не-
постижимо...
Пепеляев провел рукой по лбу, отгоняя тягостные
воспоминания. Лицо его стало суровым.
— Я трудовик, — сдержанно ответил он, — и борол-
ся за Учредительное собрание. Я был в оппозиции к
Колчаку, тешившемуся химерой о восстановлении цар-
ского строя. А брат... брат принадлежал к партии каде-
тов. Да. Большевики его расстреляли. Но разве я в от-
вете за поступки брата? Что вас еще интересует в моем
прошлом?
Он тяжело дышал. Желтоватая кожа гладкого лба
блестела от испарины. Руки, несмотря на видимое уси-
лие овладеть собой, дрожали. Жданов смотрел на него
с изумлением. Как этот человек, некогда командовавший
Сибирской белой армией, прочтя декрет Совнаркома,
гласивший, что все белогвардейцы, не запятнавшие себя
палаческой деятельностью, могут вернуться в Советскую
Россию и сразу же пославший в Благовещенск для пере-
говоров своих полковников, как он мог так взволновать-
ся при первых же вопросах? Или он не так чист, как ему
хотелось бы казаться, или же готов цойти на попятную?
Это нужно выяснить во что бы то ни стало. Ему нет дела
до генеральских нервов. Он обязан выполнить волю тех,
кто его послал, иначе неделя пути по Амуру и Сунгари
и еще более долгий обратный путь — время, растрачен-
ное впустую. Пепеляев должен ответить на все вопросы,
даже если это повлечет за собой приступ генеральской
истерики или с ним вдруг приключится родимчик.
— Ваше отношение к японской интервенции?
Пепеляев повернулся на каблуках и зашагал по ка-
бинету.
— Я русский человек, — сказал он глухо, — пони-
маете вы — русский до мозга костей. Вот почему я раз-
говариваю сейчас с вами, а не с ними!
Бесстрастное лицо Жданова оживилось: кажется, ге-
нерал не играет в патриотизм. Но вдруг память жестоко
воскресила калмыковский «вагон смерти», и как саднило
кожу рук, когда отдирал промерзшую решетку от окна
вагона, и бегство в одном окровавленном белье по снеж-
ным сугробам, и выстрелы в ночи. Вот что делают гене^
ралы и атаманы, когда они в добром здравии и силе.
Сытый тигр в тысячу раз милостивее их и сердечней! И
171
он тут же упрекнул себя: расчувствовался, вместо того,
чтобы выполнять задание.
— Ваше участие в подавлении Кулундинского вос-
стания? — спросил Жданов, глядя в смятенное лицо ге-
нерала.
— Я был тогда па фронте. Я нс каратель. Я фронто-
вик.
— Хорошо... теперь ответьте прямо: как вы относи-
тесь к советской власти? Да бросьте вы метаться! Мне
трудно разговаривать, когда не смотрят мне в глаза.
— Я сяду, если вы этого хотите. — Лицо Пепеляева
было смертельно бледным, когда он сказал: — Мы не--
сколько лет воевали с большевиками, но пришли к кра-
ху. Это сила, заставляющая думать. Мучительно думать.
И я понял, что мы, в сущности, боремся за одно и то же,
за единую и неделимую Россию. И вот я... мы — потому
что я не один — хотим вернуться на родину и быть ис-
пользованными в качестве военных специалистов. Гаран-
тируете ли вы такую возможность?
— Я не уполномочен разрешать такие вопросы, —
ответил, вставая, Жданов. — Я рядовой работник Амур-
ской кооперации и прибыл сюда по случаю закупа... не-
которых недостающих у нас товаров.
— Так зачем же вы пришли сюда? — крикнул гневно
Пепеляев. — Чтобы посмотреть, как выглядит затравлен-
ный зверь в своей берлоге? Взять интервью и тиснуть
в какой-нибудь большевистской листовке? — Трясущи-
мися руками он налил стакан воды и выпил, его залпом.
Жданов пожал плечами, как бы говоря: «А это уж
мое дело», и тут же задал вопрос сам:
— Имеете ли вы связь с каппелевцами и Семеновым?
— С каппелевцами связан, не скрываю, — бросил от-
рывисто генерал, — с Семеновым, ставленником Японии,
нет и никогда! — Он взял из стоявшей на поставце рез-
ной шкатулки папиросу и торопливо закурил. — Так и
передайте вашим: никогда!
— Вопрос об использовании вас на военной работе
может быть решен только в Благовещенске. Но вы долж-
ны уже сейчас принять все меры, чтобы не допустить
связи каппелевцев и семеновцев, — сказал Жданов, на-
правляясь к двери.
Пепеляев бросился следом и слегка потеснил его
плечом:
172
— Я устрою вам встречу со своим штабом. О време-
ни и месте извещу особо. Он опять шел впереди, не
оглядываясь и широко распахйъдя двери.
Генералов на веранде не было. В саду бушевал ветер,
настоящий тайфун, мял и рвал виноградные листья.
Шахматные фигуры валялись в беспорядке, как трупы
па покинутом поле боя. Пепеляев приостановился на по-
роге, приглаживая волосы, улыбнулся:
— Надеюсь, мы еще встретимся? Прошу вас, не уез-
жайте, не доведя начатое до конца.
Жданов кивнул головой и вышел на главную улицу
Нового города. По ней неслись тучи пыли. Над витрина-
ми магазинов надувались, как паруса, полосатые марки-
зы. С визгом падали железные жалюзи. В глубине су-
мрачных помещений вспыхивал мертвенный, свет элек-
трических ламп.
— О черт! — выругался он. — Душно, как перед гро-
зой. Даже в горле пересохло. — Он не хотел больше ду-
мать о Пепеляеве и почти жалел, что приехал в этот го-
род. Впрочем, дела с Харбинским отделением Центро-
союза шли значительно лучше, чем переговоры с белы-
ми. На валюту здесь можно было приобрести и оружие
и патроны для НРА.
На следующий день Жданов был снова принят у ге-
нерала. Его провели с парадного хода в большую, строго
обставленную комнату, где в креслах и на стульях удоб-
но расположилось около двух десятков военных и штат-
ских. Нетрудно было догадаться, что одетые в штатское
тоже были военными, но сочли возможным проявить из-
вестную вольность.
Неестественно оживленный Пепеляев представил им
Жданова как «посланца родины и вестника мира».
Никто не улыбнулся на эту шутливую тираду. Все мол-
чали, рассматривая большевика с пристальным вни-
манием.
«Уставились, будто я с луны свалился», — подумал
Жданов с неприязнью и, кашлянув, спросил, не будет ли
каких-либо вопросов.
Вопросов оказалось много, даже слишком много. От
него ждали каких-то откровений, исключая возможность
спрашивать самому. Жданов записывал каждый вопрос,
а ответил всем разом, слово в слово повторив то, что уже
было им сказано Пепеляеву. Снова воцарилось тягост-
173
ное молчание, и опять первым нарушил его Жданов, гру-
бовато и просто спросив:
— Что ж, так и будем в молчанку играть? Вы не за
других, вы всяк за себя скажите: кто едет, а кто остает-
ся? Этак дело быстрей пойдет.
— Паазвольте... этот тон... — взвился вдруг толстяк
с малиновой плешью, в чесучовой тройке. — Мы не на
конюшне воспитывались и находимся не в Совдепии, а
у себя. Да, да, у себя!
Жданов едва приметно усмехнулся. Наливаясь кро-
вью, толстяк прохрипел:
— Это мне напоминает... паазвольте, господа офице-
ры, задержать ваше внимание. Я, как вы знаете, господа
офицеры, был по роду своей деятельности тесно связан
с майором Такаянаги...
— Вот оно что, — протянул насмешливо Жданов. —
Но таких мы и не при...
— Паазвольте, молодой человек, я вас слушал, —
запальчиво перебил его толстяк. — Так вот, в связи с
наступлением Нового года майору пришла идея мирно
договориться с амурскими большевиками. Но, как спра-
ведливо заметил Гельвеций, все, что недоступно чувст-
вам, непостижимо и для ума. Майор обратился к ним так
гуманно, интеллигентно, и вот, извольте видеть, ответ...
Он выхватил из жилетного кармана объемистый бу-
мажник, стал в нем рыться. Пачка банкнотов выпала ему
на колени, соскользнула на пол.
Пепеляев вскочил, поднял деньги, втиснул их в руку
толстяка:
— Не разбрасывайтесь, ваше превосходительство.
— Гран-мерси... Вы позволяете мне, господа офи-
церы?
— Сделайте одолжение, ваше превосходительство! —
раздалось разом несколько голосов.
— Гран-мерси. — Далеко отставив от выпуклых стар-
ческих глаз истрепанный листок машинописной копии, он
начал читать с придыханием и свистом, откуда-то с се-
редины:
«Итак> майор Такаянага, у нас с вами разговоров бу-
дет мало: слаживать оружие мы не намерены. Разруше-
ния железнодорожной линии не бросим, ибо это парали-
зует движение ваших банд, и мы даем возможность вести
успешнее борьбу Нашим советским войскам... Наше мне-
174
ние по поводу находящихся японских войск в Сибири из-
ложено в резолюции пбчекущему моменту Областного
комитета революционного съезда трудящихся крестьян и
рабочих Амурской области, которая вручена паразиту
Ямада, а поэтому излагать нашехдонение на особицу вам
мы считаем излишним...»
Его превосходительство закашлялся, судорожно
вздохнув, прохрипел:
— Читать дальше превыше моих сил, просто как в
письме турецкому султану... — и, сложив листок, сунул
обратно в бумажник. — Теперь вы видите, что это за лю-
ди? — спросил он посвежевшим голосом и сам же отве-
тил: — Ехать к ним все равно, что сунуть голову в вол-
чью пасть. Разве нельзя было с союзниками догово-
риться?
— Стало быть, нельзя, — ответил Жданов, — а ос-
тальное все верно: выгнали их к чертовой матери из об-
ласти — и дело с концом! Такаянага ваш... — Спохва-
тившись, не сказать бы лишнего, он встал и шагнул к
двери. И тотчас же поднялись и пошли за ним молодой
полковник Буров и бывший командующий колчаковской
дивизией полковник Бондарев.
— С этого момента между нами все кончено! — гор-
танно выкрикнул сидевший в углу весь в черном, с вы-
бритыми до синевы щеками горбоносый человек. — Вы
еще пожалеете об этом, дорогуши!
— Князь Чечуа, оставьте. Выездом из Харбина ве-
дает Гиринское бюро, — тихо уронил Пепеляев и не дви-
нулся с места, стиснув на коленях худые руки.
После ухода Жданова и офицеров все ощутили ка-
кую-то неловкость и стали расходиться один за другим,
по-английски, не прощаясь. Оставшись один, Пепеляев
молча постоял посредине приемной. В дверь заглянул
вестовой. Лицо у солдата было глуповато-испуганное.
— Уберешь тут, — отрывисто бросил генерал и, вый-
дя в коридор, легким шагом направился во внутренние
комнаты.
29
Очутившись на борту «Чайны», еще недавно русско-
го судна, запроданного китайцам бежавшим в Шанхай
владельцем, Булыга и его спутники затерялись среди
175
других пассажиров. Английские таможенники, проверяв-
шие документы, не обратили на них внимания, по зато
долго и придирчиво пытали невзрачно одетого человека,
назвавшегося амурским кооператором Морозовым Пав-
лом — хотя Булыга голову отдал бы на отсечение, что
его фамилия Жданов.
При помощи переводчика, русского, средних лет,
желчного господина, два крепко сбитых парня пытались
уяснить, что потребовалось в Харбине этому пришельцу
из чужого и враждебного им мира.
Жданов вразумительно и не спеша толковал про
Центросоюз, харбинскую муку и нанкинские ткани. Жел-
чный господин брезгливо морщился: этого нужно было
ожидать, хлебороднейшие амурские земли заросли сор-
ными травами, мужики ударились в комиссары, бабы
разучились трепать лен и коноплю, а паче того прясть.
Англичанам он переводил отрывисто и бойко:
— Народ на Амуре голодает, гол и разут. Большеви-
ки клянчат помощь у соседей. Это их посол.
Слушая его, англичане ухмылялись. Один из них,
темноволосый, с несомненным наличием кельтской кро-
ви, жуя на американский манер резипку, небрежно уро-
нил:
— Вид такого посла хоть у кого отобьет охоту вер-
нуться в Советы. Вы согласны со мной, мистер?
— Ради бога... — переводчик сделал испуганное ли-
цо. — Мои лары и пенаты преданы поруганию, а я был
всего-навсего скромный интеллигент: обучал в кадет-
ском корпусе детей да служил верой и правдой своему
государю.
— Пошли, Генри, — толкнул в бок товарища другой
таможенник, с глазами цвета бирюзы и мускулами бок-
сера. — Пожелаем кэптэну, как это по-русски, а?
—Ни суха ни мокра!
Но идти к капитану им не пришлось. Квадратный
здоровяк сам порхнул им навстречу с грацией раздоб-
ревшей балерины. Он был тертый калач, этот капитан, с
звучной фамилией Потемкин,<и переводчик сразу же ре-
тировался, зная, что тот может изъясняться на любом
языке.
— Надеюсь, все в порядке? — залебезил перед тамо-
женниками Потемкин. — У меня всегда все в ажуре. К
вашим услугам, господа, есть превосходные каюты.
176
и
Не угодно ли прокатиться до Саи-Сипя или до Лаха-
сусу?
Таможенники заржали. Генри, выплюнув па палубу
резинку, пояснил:
— Служба, кэптэн, служба! А когда получишь закон-
ный отпуск, отчего и не прокатиться... только домой, до-
мой!
Потемкин зашелся смехом. Шея его побагровела.
Глаза исчезли в мягких подушечках щек:
— Шучу, сэры, я всегда шучу, — и тонко польстил:—
Британия — владычица морей и океанов. Спроси англи-
чанина: где ваш дом? Он ответит — вселенная! Не так ли?
Англичане, перебрасываясь остротами, стали угощать
Потемкина сигаретами. Посылая их в душе к черту, ка-
питан с шумным радушием пригласил таможенников в
каюту «раздавить по стаканчику виски». Впрочем, эта
процедура заняла совсем немного времени: через два-
дцать минут «Чайна» окуталась густыми клубами дыма,
дико взревела и отвалила от причала.
Свой первый сюрприз пассажирам, а заодно и тамож-
не, Потемкин преподнес очень скоро: пароход пи с того
ни с сего остановился под сунгарийским мостом. Пасса-
жиры заволновались, по капитан прислал на верхнюю
палубу своего помощника, который разъяснил, что ниче-
го страшного в этом нет: просто нужно принять на борт
двоих отставших. Через минуту к «Чайне» подошел част-
ный моторный катер, и благополучно миновавшие та-
можню Бондарев и Буров поднялись на пароход.
Потемкин встретил их с распростертыми объятиями.
О том, что накануне этого радостного события ему была
вручена изрядная толика денег, он, как истый джентль-
мен, не обмолвился ни словом. Капитан провел офицеров
в отдельную каюту, пояснил, чем и в какое время их бу-
дут потчевать, крепко ругнув англичан, докучающих в
китайских водах.
— На Сунгари они чувствуют себя полными хозяе-
вами: на больших пристанях заявляются на пароход и
шныряют по каютам. Но мы сделаем так: только они на-
грянут, я к вам доверенного матроса пришлю. Он вас
в тыл этим сэрам-холерам и проведет. Будьте спокой-
неньки, ни один из них еще ни разу назад не оглянул-
ся. Такая гордая нация, думают, умнее их и на све-
те нет!
177
По лукавым глазам капитана было видно, что отка-
лывать такие номера ему не в диковину. Но капитан
умел держать слово, если за это хорошо платили.
Вскоре обнаружилось, что Потемкин не дурак вы-
пить, и, когда вошли в обмелевший Амур, «Чайна» раз
за разом стала садиться на мель. Снимались с мели под
львиный рык капитана, командовавшего: «лево руля —
право руля», или «полный вперед — полный назад!» Он
приводил в трепет важного китайского чиновника, вез-
шего из Харбинского банка крупную сумму даянов. Не
надеясь на свою вооруженную охрану, чиновник смер-
тельно боялся нападения хунхузов.
Иван Иванович, как именовал себя этот важный ман-
дарин, выбегал из каюты и метался по палубе, всплески-
вая пухлыми с длиннейшими ногтями руками. Облачен-
ный, несмотря на жару, в черный шелковый халат, чер-
ную шелковую шапочку и туфли на высоченной войлоч-
ной подошве, он обмахивался бумажным веером и взвол-
нованно твердил:
— Иссе палахода ходи, наша обязательно посадиса.
Этта сталая дулака капитана, иссе водка пей, хана пей...
Наша плопадайла, совсем плопадайла! — И случалось,
что не успевал прорицатель закончить свои прогнозы,
как пароход снова сидел на мели. Пассажиры покатыва-
лись со смеху, но Булыга и Селезнев — в документах Си-
бирцева значилась эта фамилия — не смеялись. Они са-
ми недавно испытали немалый страх, а повинна в этом
была их бесстрашная подружка Тамара...
На пароходе все они сторонились друг друга: провал
одного мог стать гибелью и для остальных. «Амалия»
уже привыкла к своему одиночеству и всей полнотой ду-
ши наслаждалась красотами природы.
Девушка сидела на верхней палубе, когда сюда под-
нялись таможенники,, и один из них стал выкрикивать
по списку фамилии пассажиров «Чайны». Тамара слуша-
ла с интересом. Обнаружилось, что нервный «Иван Ива-
нович» зовется Чен Де-ваном, пассажиры, которых при-
няли на судно под сунгарийским мостом, не появились
вовсе, хотя не сошли ни на одной из пристаней, и нако-
нец, долго не откликалась какая-то Амалия Мальвине
Нератнис. Тамара даже оглянулась, ища ее среди пас-
сажиров, и только тут, встретившись с умоляющим взгля-
дом Саши, вспомнила, что это ее новое имя.
178
— Я! — спохватившись, крикнула она излишне гром-
ко и покраснела: — Я Амалия Мальвине.,.
Молодые англичане снисходительно улыбались, от-
неся ее замешательство на свой счет. А Тамара и ее дру-
зья не знали, каким богам молиться, что беседа с пред-
ставителями англо-саксонской расы не была продолже-
на на берегу и не закончилась водворением «в тюремный
замок».
Неприглядный Сахалин заговорщицки подмигнул
мутными окошечками прибрежных фанз. Маленькая
юли-юли завертелась на месте, рванулась вперед, в рас-
плавленное золото реки, и понеслась наперерез волне,
обдающей мелкими брызгами лицо.
«Вот она, земля обетованная», — подумал Булыга,
глядя, как приближается город, и в памяти вдруг от-
четливо возник насмешливый голос Беркутова: «больше-
вистский рай — Благовещенск...»
Они предъявили «на рогатке» документы и прошли
•под высокой аркой — «царскими воротами», воздвигну-
тыми на грани двух столетий в честь приезда наслед-
ника престола. Сразу за этими воротами начинался го-
род, и первому же встречному можно было задать во-
прос: «Куда идти?»
— В облком партии — направо, а облревком — на-
лево, — следовал неизменный ответ. Но самим пришель-
цам никто не задавал вопросов, так привычен здесь стал
облик усталых, в пропыленной и мятой одежде людей.
Город молча принимал в свои объятия всех, кто в него
шел с чистым сердцем и открытой душой. Он кормил,
одевал, заслонял от непогоды сотни ринувшихся в него
из Приморья и нижнего Приамурья большевиков, кото-
рым там угрожали расстрелы и пытки.
Заслон — этим именем называли его все чаще и ча-
ще, ибо Благовещенск содержал еще и два фронта,
грудью заслоняя обожженную, израненную и кровью умы-
тую Россию.
30
«Мы, молодежь города Сретенска, недавно освобо-
дившаяся от атамановщины, сегодня на общем собрании,
организовав Союз Молодежи...»
J7?
Алеша сидел в президиуме улыбающийся и счастли-
вый. Разгружали «Комету» ночью, при свете фонарей, по-
том его привели в этот большой, пустой и неприкаянный
дом, и он рассказывал молодым сретенцам о комсомоле.
И вот уже создана новая организация и спешит заявить
о себе «Благовещенскому комитету партии и Российско-
му Союзу Молодежи». Возвращаясь на «Комету» уже на
рассвете, Алеша телеграфировал облревкому, что коман-
да справилась с заданием и получит в обратный рейс не-
много груза. Но вскоре случилось непредвиденное.
Савоськин «смылся» на берег еще до начала разгруз-
ки, даже прежде чем с вверенного ему суденышка сошел
последний пассажир. Без участия капитана парохода бы-
ли распределены потом в сыроватом и тесном трюме не-
сколько воздушно-легких кип верблюжьей шерсти и два-
три цыбика байхового чая, который, как известно, не в
чести у коренных забайкальцев и очень высоко расцени-
вается прирожденными амурцами.
Не пришел капитан на свою «старую калошу» и когда
были закончены все приготовления к отъезду. Впрочем,
команда не роптала. Все развлекались как могли: руле-
вой Федор Андреич зачастил в молитвенный дом «к бра-
тьям и сестрам по духу» и даже принял участие в бога-
тых похоронах, боцман Померанец зачитывался Дюма,
матрос Пронька Донцов познакомился с девушкой и ус-
пел влюбиться, у другого матроса в Сретенске обнару-
жилась тетка, третий сам был отсюда родом. И все они
скопом ходили на «барахолку», в надежде приобрести
что-нибудь полезное для дома. Исключение составлял
только Алеша. Оп был настолько озабочен, что потерял
и сон и аппетит. Наконец он решил, что только Поме-
ранец сможет дать ему нужный и толковый совет.
Боцман выслушал его внимательно и, почесывая ног-
тями синий контур резвящейся на его могучей груди ру-
салки, высказал предположение, что капитан схлестнул-
ся на берегу со своими старыми дружками и не иначе
намерен пробиться в Кяхту.
— В Кяхту? — выгнулись от изумления тонкие Але-
шины брови. — Да зачем ему понадобилась Кяхта?
— Как зачем? А он, милок, через Монголию пробе-
рется в Китай да и станет водить собственный парохо-
дишко по Сунгари, а то и по Амуру. В Харбине, слышь,
живут его тесть и теща.
J80
— Этого он не сделает. У Савоськина в Благовещен-
ске жена и детишки.
—Вытребует семью — и все!
— Ну если бы он задумал такое дело, бежал бы через
Сахалин. Дорога-то проторенная, как «из варяг в'греки».
— А если ему там несподручно? Попадется с чем
ценным — тюрьма! Я же сльийал, как он вел такой раз-
говор. — Померанец кивнул головой на берег.
— Что же ты, Филя, не сказал об этом раньше?
— А что бы ты с ним исделал?
— Это верно, улик-то у нас никаких. Что же делать?
— Тю на тебя! А то и делать, что подождать еще
денек-другой. Авось у Савоськина это дело не выгорит.
— Держался авоська за небоську, да оба в воду и
упали, — вспылил Алеша. — А если выгорит? Значит, в
обратный рейс мы пойдем без капитана да и зазимуем
где-нибудь на плесе.
— Беды! — оживился боцман, и по его сумрачным
глазам будто проскакал веселый солнечный зайчик. —
С голодухи не помрем: чай есть! Да я такие лыжи сма-
стерю — ив станицу какую и в китайскую ямынь добе-
ремся. Муки раздобудем, чумизы. Станем рыбку — по-
мнишь, как на Зее, — ловить. В сопки охотиться пойдем.
Косуль по Амуру тьма-тьмущая. А фазаны! Фр... так из-
под ног и взлетают. Красота! Опять же на зайцев силков
понаставим, жратвы будет!..
— Мне хоть пешком, но до Благовещенска нужно,—
перебил его Алеша. — Хоть пешком, — повторил он тоск-
ливо.
— Домой торопишься, — вздохнул Померанец и ог-
лядел Алешу с головы до ног. — Невеста, поди, ждет?
— Ну вот, ты скажешь... В ученье я отстану. Понял?
— В ученье, — вспыхнули опять глаза Померанца, и
весь он будто осветился изнутри какой-то новой и яркой
мыслью.
— В будущем году кончать, а теперь вот... — безна-
дежно махнул рукой Алеша.
— Ай, ай, беда! Зря я тебя в наше дело ввязал. Си-
дел бы ты на берегу, в школу бы с книжками бегал.
— А Колька? Кто бы его стал кормить?
— Ты вот что, парень, ты не горюй! — оживился пос-
ле иедолгого раздумья Померанец. — Филя-то я Филя,
да не простофиля! — Он запахнул на груди бушлат, на-
181
хлобучил старенькую, затрепыхавшую на ветру ленточ-
ками бескозырку и стал торопливо зашнуровывать бо^
тинки. — Я счас, счас его приволоку... — и живо обер-
нулся, услышав, что Алеша ведет с кем-то негромкий,
деловитый разговор.
— Он теперь у Матани озорует, — пояснял широко-
лицый, с носом кнопочкой, паренек. — А мы этот вертеп
давно уже на прицеле держим.
— Мы как узнали про твово капитана, сюда бе-
гом, — захлебывался словами другой, в очках и пышно-
волосый. — Нечистое, ой нечистое дело! Добрые-то лю-
ди тот дом за версту обходят.
— Вот что, Филипп, — твердо сказал Алеша, — оста-
вайся тут, а мне ребята помогут. Станет Савоськин со-
противляться, найдем на него управу! — крикнул он, уже
сбегая на берег, и помахал боцману рукой.
Шел третий час дня, но с юго-востока дул отврати-
тельный пыльный ветер, наносивший громоздкие, черные
тучи, и было так пасмурно, и бесприютно, будто уже на-
ступает ночь.
«Вертеп» находился в глубине большого,- без деревца
и травинки, двора. Был он низок и непригляден с виду,
но уже в сенях пахло жареным и пареным, а в распах-
нутую дверь была видна под образами широкая скамья,
покрытая свисавшим до пола ковром таких ярких кра-
сок, что рябило в глазах. На ковре возлежал собствен-
ной персоной Савоськин и нескладно тянул:
Корабель идет,
Аж волна гудет.
Ширококостная баба с черными пронзительными гла-
зами расставляла на столе посуду; другая, помоложе, с
маленьким узкогубым лицом, в наброшенной на голые
плечи шелковой малиновой шали гадала на картах.
— Любовь будет... совет будет, — гортанно, подра-
жая цыганкам, прочила она толстухе. — Дорога даль-
няя, известие из казенного дома. Все у тебя, тетка Мата-
ня, лыко к лыку вяжется. Удачливая!
Она стала тасовать колоду карт. Матаня уперла ру-
ки в бока:
— Путаешь, милка моя. Кака-така дорога? Да ни в
жисть... Ты на короля мне кинь, на трефового короля. —
Увидев комсомольцев, она ловко метнулась и прикрыла
18?
дверь в горницу. Алеша все же успел заметить, что
там, на высокой постели, кто-то утонул головой в груде
развороченных подушек.
— Ой, до чего ж я испужалася, — заулыбалась Ма-
таня. — Сердце трепыхается, как телячий хвост. Нервен-
пая стала я, пужливая, страсть. Все японец, треклятый,
наделал. Теперь бы при своей трудящей власти вздых-
нуть, ан неможется пуще прежнего.
— Ладно, ты нам зубы не заговаривай. Ты и при
японцах как сыр в масле каталась, — сказал один из
сретенцев.
— А нынче по какому случаю пир? — поинтересо-
вался его товарищ.
— Ну уж и пир, — поджала губы баба. — Брат
двуюродный как с неба упал, племянница-беженка. Вот
собрались: сродников помянем, по-семейному посове-
туемся, как да чо... А вы, не знай, как звать-величать,
каким ветром сюды задунуты?
— Это который же двоюродный брат? Тот, что в гор-
нице прячешь, или этот вот певень?
— Тихон Игнатьевич, я за вами. Пойдемте на па-
роход.
Савоськин с минуту рассматривал Алешу, потом по-
вернулся лицом к стенке.
— Не желаю, — изрек он. — Всякая козявка будет
мне указывать^ Петь хочу. Гулять хочу! А ну кыш от-
седова!
— Нет, вы пойдете. Так нужно.
— Матаня, гони их метлой и закрой ворота, — гарк-
нул Савоськин, приподнимаясь на локте. — Девка, чего
пригорюнилась? Бери таз, играй походный марш гостям
незваным! И-их, и пить будем, и гулять будем, а смерть
придет — помирать будем...
— Ах ты гад ползучий, — тихо произнес кудрявый
сретенец, — долго ты над людьми изголяться будешь?
А ну, живо! И вы, красавицы, собирайтесь, — обратился
он к женщинам. — Забирайте свои разносолы, пообе-
даете в каталажке.
Баба всплеснула толстыми руками, запричитала.
«Племянница» огрызнулась:
— А я чо? Я его держу, энтого борова, чо ли? Да
пущай он катится на легком катере к чертовой матери.
— Давай-ка, хозяйка, веревку, — засмеялся парень
183
с носом кнопочкой. — Мы его, как бычка, на веревочке
поведем. То-то смеху будет в городе!
— Тихон Игнатьевич, вам придется подчиниться, —
сказал Алеша. — А о вашем безобразном поведении бу-
дет разговор в Благовещенске. В этом я вам ручаюсь.
— А я тебя еще до него семь раз в ложке воды утоп-
лю, — буркнул Савоськин, но полез под лавку за обу-
вью.
— Отдавай команду! — потребовал Померанец, едва
изрядно помятый капитан очутился на палубе «Коме-
ты». — Да живо шевелись, а не то пришью на месте и
отвечать не буду. Саботажник! Гнида!
— Это за что же такоича? — спросил оторопело Са-
воськин.
— А вот за это за самое. Чтобы не шкодил и тому
подобное!
Капитан благоразумно промолчал и, косясь в сторо-
ну воинственно настроенного боцмана, приказал подни-
мать пары. Шепнув Алеше, что сейчас вернется, он побе-
жал в каюту переодеться. Алеша поблагодарил молодых
сретенцев за помощь:
— Приезжайте к нам, ребята! — крикнул он им вдо-
гонку. — Нам такой народ нужен!
Они тоже что-то крикнули и помахали руками, но по-
рыв ветра отнес в сторону голоса. Белозубые улыбки ос-
ветили по-осеннему мрачный день.
Очутившись на борту парохода без капли спиртного,
Савоськин держался молодцом. К Алеше он решил не
придираться по-пустому. Парнишка пичуга малая, а ко-
готок востер. Пообломают ему коготки, пообломают и
без нас. Рулевой Федор Андреич ходил мрачнее тучи и
поглядывал на Алешу осуждающе, а с капитаном имел
секретный разговор:
— Выходит, мы, Марь Миколавну обманули. Здря
она нам доверилась, так, что ли? Сурьезней, ой сурьезней
надо было вести себя, Тихон Игнатьич, а у тебя душа
взыграла! Как мы теперь в ее глазыньки поглядим?
— Скоро только сказки сказываются, — поскреб Са-
воськин небритый подбородок. — Да вот вешают еще:
голову в петлю сунут, скамейку из-под пог вышибут —
и готов! Такие ли мы дела обделывали? А и тут... все
184.
было на мази. Вдруг приходют, вдруг требуют, вдруг ве-
дут, как арестанта. Нет, я к такой жизни непривычный.
Покрутив бородой, Федор Андреич не мог с ним не
согласиться:
— Эдак... эдак... эдак!
А вскоре среди бела дня едва не наскочили на мель.
И повинен был в этом сам капитан, изрядно хлебнувший
из жестяного банчка, пожертвованного ему па стоянке
за какую-то давнюю услугу знакомым контрабандистом.
Словом, вздремнул Тихон Игнатьич у штурвала, и, если
бы не расторопность команды, не видать бы ему до но-
вой навигации ни пригожей жены, ни любимых деток.
Боцман Померанец, сверкая глазами, заорал, что из-
за этого растяпы путь от Сретенска до Благовещенска
стал втрое длинней, чем весной или летом. Его дружно
поддержала вся команда:
— Ведь не супротив течения, а по воде! По воде...
— Нас, поди, семьи ждут, а мы за трех дурных чер-
томелим!
— Сменить капитана! Савоськип нам боле не указ! —
крикнул озорно Пропька.
— Нянькаемся с ним, как при старом прижиме, —
подытожил кочегар. — Ссадить его на остров, чтоб в
другой раз было неповадно!
Савоськин попытался было проявить свою власть,
ждал поддержки от Федора Андреича, но старик предпо-
чел отмолчаться. Банчок с недопитой «ханой» полетел за
борт, а капитан очутился в своей каюте под домашним
арестом. Он грохал кулаком в дверь, кричал про бунт
и самоуправство, но вскоре затих, видимо, завалился
спать. По единогласному решению команды власть на
судне перешла в руки Алеши, смущенного и далеко не
обрадованного выпавшей на его долю честью.
. Этот последний рейс «Кометы» был нс только труд-
ным, но и опасным. Опасность таилась в свинцовых во-
дах Амура, прятавших под собой длинные песчаные ко-
сы и бешеиог бурливших на перекатах, в густых и липких
туманах, наползавших под вечер в русло изменчивой и
непостоянной с верху до низу реки.
Ночами стояли в туманной мгле, и все это время поч-
ти без перерыва, хрипло, как раненый изюбр, надрывал-
185
ся пароходный гудок. Мало ли кому могло взбрести в
голову шарить об эту пору по Амуру. Лодка ли спирто-
йосов, таможенный лй катер наскочит в ночи — горя не
оберешься. Но всего страшнее, что идут по реке днем и
ночью, боясь обледенения, грузные плоты. Плывет такая,
в полверсты длиной, махина, а плотогоны, бывает, что
спят вповалку. Протаранит корпус судна бревнышком в
два обхвата или врежется плот в корму и располосует
ее, и тогда амба, каюк и точка! А кому ж охота пойти
на откорм ленивым усатым сомам?
Изматывали немногочисленную команду долгие ноч-
ные вахты, но.днем «Комета» неустанно стремилась впе-
ред и вперед, к родному городу.
А в это же самое время Мацюпа и его спутники ухо-
дили от него все дальше и дальше на запад.
Проводник вел их без тропы. Он был в тайге как у
себя дома, но то и дело вытаскивал из ножен шашку и с
каким-то недобрым старанием тесал сосну за сосной.
— Зачем ты портишь деревья? — не удержался от
вопроса Петр.
— Подрастешь — узнаешь, — усмехнулся проводник
и неутомимо продолжал свою работу.
К вечеру их обстрелял рыскавший по тайге конный
разъезд белоказаков. Проводник велел всем спешиться,
нырнул в чащобу с лошадьми и, появившись снова, увел
всех на вершину кудрявой сопки.
— Ничего, — сказал он беспечно, поглядывая вниз
из-за плоского каменного уступа, — бросились догонять
по затесам. Пускай ловят ветра в поле! А я вас таким
буреломом проведу, леший ногу сломит, не то что че-
ловек.
Август был на исходе. В тайге еще стояли душные,
по-летнему томительные дни, но уже холодало по ночам.
Ярко румянели среди поредевшей листвы дикие яблочки
и боярка. Осыпалась в траву перезрелая черемуха. По-
хрустывали под ногами в прелой листве белотелые груз-
ди. А в одну безлунную ночь налетел ветер, закачал, ис-
хлестал деревья, засыпал все вокруг ржавой, отжившей
свое время листвой. К утру хлынул дождь и промочил
всех до нитки. Стало очень холодно — это был район
вечной мерзлоты, — дрожали, как в ознобе, а дождь все
186
лил и лил. И нельзя было развести костер, чтобы обсу-
шиться.
С наступлением дня проводник решил попытать сча-
стья на одинокой заимке. Засев в волглых кустах, они
долго присматривались и, только убедившись, что на
заимке один хозяин и нет посторонних, решились зайти.
Их снаряжали в путь дальновидные люди. В дорож-
ных мешках у ребят были и «Николаевки», и «керенки»,
и «амурские боны», и даже японские иены и китайские
даяны. Плотно пообедав, они предложили немногослов-
ному хозяину оплату па выбор. Мельком глянув на день-
ги, тот усмехнулся в седоватые усы и, ткнув пальцем в
их скудную поклажу, дал провианта и на дорогу. Таков
неписаный закон тайги: пи о чем не расспрашивай, на-
корми, обогрей и в дорогу снаряди.
Чем ближе к цели, тем опаснее становился путь. В Чи-
тинской области группу несколько раз обстреливали се-
меновцы. Один раз погоня длилась около четырех часов.
Выручили добрые забайкальские лошадки. Провизия
кончилась. Два дня питались ягодами. Все приуныли.
— На грибках да на ягодках фронт не перейдешь,—
сказал угрюмо проводник. Ему никто не ответил. Он ото-
шел и исчез в кустах. Бросил?
В дальней пойме .грянул одинокий выстрел. Камнем
пала, рассекая свистящий воздух, тяжелая, отучневшая
на вольных кормах птица. Метнулся к ней человек, под-
нял трясущимися от азартного волнения руками, подул
в тугие глянцевитые перьяЛ в невесомый под ними пух,
обнажив кожу, под которой просвечивал нежно-желтый,
как сливочное масло, жирок.
Поужинали гусятиной, хотя и без хлеба. Но трево-
жить таежную тишь выстрелами было небезопасно. При-
ходилось опять, соблюдая предосторожности, наведы-
ваться на одинокие заимки и хутора.
Из тайги вышли, когда Чита осталась далеко позади.
Проводник довел амурцев до станции Петровск-Забай-
кальский и усадил в поезд. И только отоспавшись в теп-
ле, кто-то из них спохватился, что они так и не узнали
его фамилию. Звали проводника Иннокентием, но это
имя так распространено среди сибиряков, что найти че-
ловека уже почти не представлялось возможным.
В Иркутске Мацюпа сердечно распрощался со свои-
ми спутниками, СергеехМ и Николаем.
187
31
В эту ночь беженцы из Николаевска перевалили вы-
сокий горный хребет Эзоп и в полном изнеможении рас-
положились у его подножия на отдых. Руководивший пе-
реходом Бородкин чувствовал себя неважно. Его то ки-
дало в жар, то знобило, но сознание ответственности за
всех этих людей — главным образом женщин и детей —
давало ему силы «не распускаться», как думал о себе он
сам, или «забывать себя», как мыслили о нем другие.
Когда была разбита последняя палатка, Саня не нашел
в себе сил подойти к костру, вокруг которого сгрудились
немногочисленные в этой партии мужчины, и растянулся
перед палаткой на загрубевшей к осени траве.
Ему хотелось сразу же заснуть, чтобы, набравшись во
сне сил, не показаться утром растерянным и слабым.
Этого он больше всего боялся в свои неполные двадцать
лет и никогда не простил бы себе, если бы такое случи-
лось на самом деле. Но сон не пришел к нему, так ве-
лика была его озабоченность и почти нечеловеческое на-
пряжение всех духовных и физических сил. «Славный
молодой человек» — как любил он называть себя в шут-
ку — лежал, закутавшись в шинель, с закрытыми глаза-
ми, а ему казалось, что он все еще в движении, что нуж-
но преодолеть еще какое-то препятствие, и тогда он уже
сможет дышать полной грудью и отдыхать. Вдруг он
осознал себя совсем в другой обстановке и не удивился
ни тому, что его окружало, ни тому, что он услышал и
увидел.
С чуть отсвечивающего в темноте залива налетал по-
рывами влажный ветер, обдавал лицо мельчайшими хо-
лодными брызгами, а под нависшим обрывом было сов-
сем по-домашнему славно и тепло. Смутно белели юные,
совсем юные — это угадывалось даже по чистоте дыха-
ния —«лица. Вспыхивали яркие улыбки, блестели не ом-
раченные житейскими невзгодами глаза. Стоило только
протянуть руку, чтобы ощутить пожатие тонкой девичьей
или мужественной и крепкой руки друга, но было просто
лень сделать даже это незначительное движение или
произнести хотя бы слово.
А может, это и было наивысшим счастьем — молчать
и мечтать, мечтать и молчать в тесной дружеской среде?
Может, такого и не случится больше? Кто знает, по ка-
188
ким дорогам поведет их дальше «великая разлучница
жизнь», — как сказал однажды Саша Фадеев — милый
д’Артаньян!
— Ах, Саня, кого вы мне сейчас напомнили, Саня? —
Близко-близко склонилось девичье лицо, что-то и тре-
вожное и грустное было в этом голосе, полнозвучном и
трогательно нежном. Он радостно улыбнулся, узнав этот
голос.
•— Зачем вы сказали это, Ася? — не только подума-
лось, но и вымолвилось вслух. И ушла, отступила вспуг-
нутая тишина, зазвенели высокие девичьи и срывающие-
ся на басок юношеские голоса, посыпались прерываемые
смехом шутки. Полетела на легких крыльях негромкая,
убаюкивающая песня:
Не плачь, Саня, не плачь, маленький.
Купит мама, купит сыну валенки.
Баю-баю-баю, сына я качаю.
Баю-баюшки-баю, у Эзопа на краю.
Баю-баю-баю, сына я качаю...
Сон мешался с явью. Кто-то спрашивал нетерпеливо:
— Интересно, что сказал бы в данном случае Эзоп?
— Язык мой — враг мой: все ему доступно,
Он обо всем болтать привык...
— Ах оставьте ваш «эзоповский» язык! Клянусь, ве-
ликий раб разразился бы здесь еще одной чудесной бас-
ней!
— Слушайте, друзья, я горжусь, что наш Эзоп отро-
дясь тутошний: водораздел Ниманской и Селемджин-
ской систем...
«И все же мы одолели этот хребет. Добрались по ка-
меньям до вершины и спустились вниз. Великан склонил
голову перед упорством и мужеством женщин и детей».—
Это было радостно сознавать даже и во сне.
— Ой, да тут товарищ Бородкин! — раздался над
самой головой прерывистый шепот, заглушаемый отча-
янным детским плачем. И тревога, всюду сопутствовав-
шая Сане в эти труднейшие месяцы его жизни, подняла
его на ноги. Он увидел прямо перед собой молодое испу-
ганное женское лицо. Темные вишни-глаза и виноватая
улыбка смутили и растрогали его одновременно. Небо
уже светлело, и было видно, что на одной руке женщина
держит завернутого в стеганое одеяльце-ребенка, а дру-
189
гой торопливо застегивает пуговки на смятой ситцевой
кофтенке. Видимо, она только что кормила грудью, на-
певая при этом бесхитростную песенку, которую он слы-
шал сквозь сон. Бородкин еще более смутился, отвел от
нее глаза и улыбнулся ребенку, тотчас же показавшему
в ответной улыбке четыре белейших зуба и малиновые,
еще не заполненные десны за ними. Было просто уди-
вительно видеть, как этот отчаянно оравший минуту
назад человечек тянул к нему пухлые ручонки и смеял-
ся. Мать, опустив ресницы, сбивчиво объясняла:
— В палатке так душно. И блохи... А тут, на ветер-
ке-то, гляньте, он сразу посвежел!
Сколько ему могло быть, этому карапузу, — год, пол-
тора? Теряясь, Саня спросил об этом у матери. Она вся
рассиялась от гордости.
— Ему только девятый месяц пошел. Но он реши-
тельно все понимает! — воскликнула женщина с наив-
ным тщеславием молодых матерей и тут же усомнилась
в искренности Бородкина: — А он в самом деле пока-
зался вам таким большим?! Смотрите, как он к вам по-
тянулся. Саня, хочешь на ручки к дяде? — обратилась
она к сыну. — Дядя Саня хороший. Смотри, какой пака
дядя!
Ребенок по-прежнему тянул к Бородкину ручки и
смеялся. Что-то ребячье мелькнуло и в синих глазах юно-
ши, мягко светившихся под густыми, темными бровями.
Губы его снова раскрылись в ответной улыбке, теперь
уже и матери и сыну:
— Что ж, давай познакомимся, малец! — Снова чув-
ствуя себя здоровым и сильным, он принял на руки ре-
бенка, бережно прикрыл его поверх одеяльца полой ши-
нели и пошел по росистой траве, сбивая искристые брыз-
ги и оставляя за собой широкий темный след. Он шел в
сторону от привала, левее и выше, туда, где сквозь ли-
ловый туман проступали контуры величественного хреб-
та. Гладкая каменная плита, будто нарочно кинутая у
вертлявого, как серебряная змейка, ручейка, привлекла
его внимание. Саня опустился на эту плиту, покачивая
доверчиво прильнувшего к нему ребенка.
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана...
Эту песенку часто пели там, в городе его юности —
190
Владивостоке. Ее очень любил д’Артаньян и опи —
«мушкетеры». Ее пели хором. Лия аккомпанировала на
рояле. Потом опа* уехала в Америку, а они стали под-
польщиками, партизанили, скрывались, наконец уехали
на Сахалин, оставив во Владивостоке Сашу. События
последних месяцев разлучили и «трех мушкетеров». Где-
то позади, может еще в приамгуньской тайге, ведет такую
же партию беженцев Гриша. А Петя Нерезов забежал
далеко вперед и поставлен комендантом Норского Скла-
да. Саня достал'из кармана и перечел в свете разгораю-
щегося утра полученную накануне с оказией записку:
«Работаю, как вол. С одними пароходами что стоит
повозиться: «Таежник», «Тарнах», «Якут», злосчастный
«Якут»... 13 июля ездил в Благовещенск. На следующий
день по приезде в город узнал о перевороте в Керби. Как
громом поразило».
Друг мой Петро, тебя только «как громом поразило»,
а нам пришлось труднее: мы смывали эту накипь. Не
все ли равно теперь, чем, подписывая ли смертный при-
говор или приводя его в исполнение?.. И ты еще не зна-
ешь, что до нас с Гришей дошел слух о Саше. Он был
ранен в бою под Спасском, во время апрельского выступ-
ления японцев. Жив, но след его снова затерялся...
Сквозь навевавший дремоту звон ручья было слыш-
но, как где-то в редколесье, всхрапывая и позванивая
железными путами, пасутся стреноженные кони. Опу-
стив на бледные щечки длинные ресницы, спал под влаж-
ной от росы солдатской шинелью ребенок, маленький
сгусток человеческого тепла и боли, доверчиво и нежно
прильнувший к своему большому тезке.
...Утром вдаль она умчалась рано,
По лазури весело играя...
Повседневное, обыденное, живое вытеснило воспоми-
нания и оборвало песню на полуслове. С плоского камня
хорошо были видны поседевшие от росы палатки еще
сонного лагеря. По ночам уже подмораживает. Север
дает себя знать. Трудно приходится тем, кто в дождеви-
ках. Хорошо, что у Норского Склада их ждут прислан-
ные из Благовещенска пароходы. Там теплая одежда, там
провиант и даже коровы. Детям нужно молоко. Все они
бледненькие, искусанные таежным гнусом; ведь только
первые заморозки и убили эту нечисть.
191
Истомленные трудным переходом, люди спали тяже-
лым и тревожным сном. Бодрствовала только охрана ла-
геря да обремененные большими семьями матери, уже
тащившие охапки сушняка, чтобы готовить завтрак веч-
но голодной и крикливой детворе.
Постепенно лагерь у подножия Эзопа просыпался.
Дымили костры. Плескалась вода. Звенели котелки.
Надрывались в плаче ребятишки, чьи колыбели были
преданы огню, отцы убиты, а матери были готовы уме-
реть, но не приняли бы и крохи из рук поработителей-
интервентов. Они знали, что в Приморье власть находит-
ся в руках земской управы, что в Чите еще властвует
атаман Семенов. На красный Амур несли они по таеж-
ному бездорожью своих детей, лечили их отварами из
трав и кореньев, а подчас и хоронили у каменных отро-
гов в безымянных могилах, к которым уже никогда не
найдут дороги.
В фиолетовых облаках со светящимися каймами за-
трепетало красное солнце. Саня сбежал вниз, крепко
прижимая к груди спящего ребенка, и, отдав его матери,
направился к телегам проверить их готовность к пути,
поудобнее устроить больных, приткнуть ребятишек и на-
править отдыхавших ночью мужчин на расчистку пути
от камней и бурелома.
...Бескрайняя тайга выступала из тающего тумана
причудливым сплетением коричневых стволов, оранже-
во-желтой листвы, изумрудной хвои и контрастных све-
тотеней. Она дышала испарениями земли, устланной су-
хими иглами и гниющей листвой. Манила кроваво-крас-
ными ягодными полянами и отпугивала топкими маря-
ми и болотами, где вместо человека остается лишь тре-
петный блуждающий огонек.
Да не такое ли гиблое место осветил своим пылаю-
щим сердцем Данко?!
32
К задней степе кабинета примыкала небольшая ком-
ната, у которой не было названия, и единственное, выхо-
дившее в сад окно было замуровано по приказанию ге-
нерала.
Пепеляев чиркнул спичкой и зажег в высоких под-
свечниках толстые витые свечи. Трепетное пламя осве-
192
тило обтянутый темной материей аналой, серебряное
распятие, ковер на полу и скамейку с грудой тяжелых,
в кожаных переплетах с застежками книг. Генерал опу-
стился на колени и закрыл лицо руками.
— Господи, владыко живота моего, в минуту скорби
к тебе прибегаю. Осени меня своим святым покровом,
даруй мне силы... — Слова звучали страстным заклина-
нием, и знакомое с детства умиление, заполонив разум,
обволакивало тело и укачивало на невесомых волнах. Он
был так близок, этот чудный миг полного отрешения от
действительности, когда стирались грани между грешной
землей и небесами и с богом можно было беседовать,
как с самим собой...
Скрипнула половица. Пепеляев недовольно обернул-
ся. В незакрытых дверях стоял смеющийся бес отрица-
ния — Беркутов.
— Простите, — шепнул он, делая скорбное лицо, —
здесь было открыто. Еще раз простите... — Он попятил-
ся и прикрыл за собою дверь.
* Близости к богу как не бывало. Пепеляев вско-
чил на ноги и крикнул:.
— Дон, не уходите, вы мне очень нужны!
Дверь снова распахнулась.
— Я слушаю вас, мой генерал, — сказал, появляясь
на пороге, Беркутов.
Потом они сидели в соседней комнате на низком ту-
рецком диване и молчали, думая об одном и том же.
Вернулась «Чайна». Бондарев прислал с нею короткое
письмо, в котором сообщал, что в Благовещенске их при-
няли хорошо, и просил генерала еще раз пересмотреть
свое решение остаться за границей. И в сотый, а может
в тысячный раз, память обоих перемалывала то, что
предшествовало отъезду офицеров.
Спохватившись, что Городецкий, встретив на парохо-
де единомышленников, не останется в Айгуне, а поедет
на родину, Беркутов прибежал тогда в этот дом, решив
сделать все, чтобы не допустить отъезда друга. Он хотел,
как всегда, щегольнуть заранее отточенной фразой:
«Ваше превосходительство, от вас всецело зависит,
чтобы одним падшим ангелом было меньше», — но она
не пригодилась. Несмотря на ранний час, Пепеляев был
уже не один. На затемненной веранде, отделенные от хо-
зяина хрупким столиком для шахматной игры, сидели
7 Заслон
193
Бондарев и Буров. По их напряженным лицам было вид-
но* что забрели они сюда неспроста. Пепеляев в белой,
заправленной в чесучовые брюки рубашке и парусино-
вых туфлях, с длинным прозрачным мундштуком в зу-
бах казался еще. более молодым, чем на самом деле. Уви-
дев Беркутова, он весело расхохотался:
— Поздравьте их, Дон! Нашего полку прибыло: дру-
зья раскаялись в своих прегрешениях и остаются с нами.
Беркутов посмотрел на полковников долгим, непро-
ницаемым взглядом.
— В единении сила, — сказал он веско. — Поздрав-
ляю, если это раскаяние всерьез и надолго!
— Все мы люди, все мы человеки... — Пепеляев от-
вел руку с мундштуком, стряхнул пепел и грустно улыб-
нулся. — Только зачем же было так резко, господа,
рвать все нити? В Гиринском бюро в визе на выезд им
отказали, — пояснил он Беркутову. — Что ж, этого сле-
довало ожидать.
— И поделом, — не удержался Беркутов. — Дурные
примеры заразительны. Наш долг остеречь от подобной
ошибки и других... Но склонны ли вы сами, ваше превос-
ходительство, миловать ренегатов?
— Я? Диктатором я не был и, надеюсь, не стану.
Штаб принял решение: все должны ему подчиниться.
Пусть скажут свое слово остальные офицеры и, если
нужно, судят судом чести!
Воцарилось неловкое молчание. Бондарев и Буров пе-
реглянулись, встали и откланялись. Когда они вышли,
Пепеляев сказал:
— Извините меня, Дон, что я принимаю вас неглиже,
но эти молодцы явились чуть свет и едва не подняли ме-
ня с постели.
— Это вы должны меня извинить, что я ворвался
следом за ними, — поспешил ответить поручик. — Но
меня тревожит судьба Городецкого. Мы с ним, как бра-
тья! Но...
Пепеляев быстро глянул на молодого офицера, тот
поспешил закончить:
— Но... как вы уже знаете, в приказе генерала Оой
от второго августа командующему четырнадцатой япон-
ской дивизией говорится, что наступление на Амурскую
область должно быть начато не позже конца августа
этого года.
194
— Это вас тревожит? — вскинул брови генерал.
— Даже брату... даже родному брату я не доверил
бы столь радостное известие, но порой мне кажется, что
Городецкий все уже знает и не это ли обстоятельство
толкает его на такое безрассудство?
Они долго тогда беседовали и нашли способ удер-
жать Игоря от рискованного шага, однако упустили Бон-
дарева и Бурова. И вот результат...
Молчание длилось слишком долго, и Ии один не пы-
тался его нарушить. Только когда Пепеляев поднял опу-
щенную голову и потер бледные щеки ладонями, будто
пытаясь вызвать на них румянец, Беркутов спросил без-
различным тоном:
— И к какому решению пришли вы, мой генерал?
Или сие есть тайна великая? — Его умные желтовато-
карие глаза светились лукавством. Он понимающе ус-
мехнулся: — Молчу. Молчу...
— Нет, отчего же... — И Пепеляев вдруг, дивясь са-
мому себе/ передал этому бывшему семеновцу пе только
содержание полученного письма, но поделился и вновь
охватившими его сомнениями.
— Знаете, Дон, — сказал он в заключение с несвой-
ственной ему искренностью и теплотой, — голова идет
кругом. Вы... как бы это сказать? Ну моложе, что ли, да
и нервишки у вас покрепче. В общем, мне интересно
знать, как воспринимаете сложившуюся обстановку вы?
Я просто запутался. Ответьте прямо: есть у нас какая-
нибудь надежда?
— Вне сомнения! Подумаешь, Бондарев и Буров по-
плыли против течения, сумев обвести вокруг пальца и
нас самих и англичан. А есть ли гарантия, что они вновь
не прибегут сюда с покаянием, бия себя в грудь и по-
сыпая власы пеплом? Простите, ваше превосходительст-
во, но мне горько видеть вас колеблющимся, как трост-
ник.
- — «Человек хруйок, как тростник, но человек — это
мыслящий тростник», — процитировал со своею груст-
ной улыбкой Пепеляев. — Вы не помните, Дон, кто из
древних сказал это?
— Древние много чего наболтали, — сморщив 'лоб,
будто собираясь чихнуть, уклонился от прямого ответа
Беркутов. — А большевички, не тратя лишних слов, бе-
рут быка за рога! Сдавайтесь, мол, пока цела шкура, а
7*
195
не то заарканим и освежуем. А что они, в конце концов,
могут нам предложить? Снизиться вместе с ними до
уровня первобытного дикаря?!
Пепеляев поднял обе руки ладонями вперед, будто
защищаясь:
— Дон, я рассчитывал на вашу поддержку, по вы
все воспринимаете в таком гротесковом плане.
Беркутов вскочил и щелкнул каблуками:
— Прошу прощения, если я позволил себе забыться.
Не я так воспринимаю, мой генерал; так все обстоит па
самом деле. Идти на поклон к большевикам?! Жрать, из-
вините, с ними японские туки и строить «новую Рос-
сию»?! — Он расхохотался: — Я бы пошел к ним! Кля-
нусь, я бы пошел... с единой мыслью заложить, куда сле-
дует, бикфордов шнур, и пускай летит все в тартарары!..
Пепеляев подавленно молчал. Донат взял с журналь-
ного столика толстенький томик в сиреневом переплете.
— О, мой любимый Анри де Репье! — он перелист-
нул несколько страниц:
Вся наша жизнь — лишь горсть
Песчинок золоченых,
На время взятая
У вечных берегов...
Беркутов захлопнул книгу и поднялся.
— Нет, чечевичной похлебкой им нас с вами, познав-
ших тончайшие наслаждения ума и чувств, не прель-
стить! Думали ли вы когда-нибудь, ваше превосходи-
тельство, о Якутии? — спросил он без перехода. — Это
же блаженная страна: оттуда большевикам можно и со-
лить и перчить! Мой совет: подумайте об этом.
Беспечно напевая себе под нос, он спускался по ши-
роким ступеням ярко освещенного подъезда и вдруг, за-
видев темную фигуру, отделившуюся от круглой тумбы
для наклейки афиш, метнулся обратно.
— А ты, оказывается, не из храбрых, — раздался
насмешливый голос Городецкого. — Снова под генераль-
ское крылышко, дарлинг?!
Беркутов презрительно свистнул и сбежал на панель.
— Просто я тебя не узнал, Игорь! А для рыцарей
темной ночи я имею в кармане вот это! — Смеясь, он
показал свою правую руку, на полусогнутых пальцах ко-
торой темнели какие-то странные шипы. — Стальная
перчатка, видишь? Вряд ли кому захочется отведать это-
196
го всерьез! А у тебя что за маскарад? В шинели... И вы-
глядишь ты, братец, как... взъерошенный воробей.
— Пусть... — Городецкий тоже засмеялся: — Не гу-
лял с кистенем я в дремучем лесу, а был... Угадай, что
это?
Улица была пустынна и темна. Беркутов лениво уро-
нил:
— У меня не кошачьи глаза. Какая-то Дульцинея
Харбинская назначает тебе рандеву? А я и не предпола-
гал, что вопросы любви могут здесь решаться при помо-
щи бумажных цидулок и без звонкой монеты. Впрочем,
тот, кто красив, как Нарцисс...
— Ладно, ладно, старый циник, ты-прекрасно узрел,
что это пароходный билет! Слава аллаху, уж завтра-то
«Чайна» увезет наконец меня от этих гнусных берегов и
навсегда избавит от твоих пошлых острот.
— Опять проклятая «Чайна»! Ты, Игорь, бредишь,
или я ослышался?
Сырой, вязкий сунгарийский ветер расхлестывал по-
лы шинели Городецкого. Он зябко передернул плечами
и поднял воротник.
— Нет, ты не ослышался, хотя я, кажется, схватил
здесь желтую лихорадку или инфлюэнцу. Скажи, Донат,
это бывает летом?
— Бывает, все бывает! — с наигранным смехом хлоп-
нул его по'плечу Беркутов. — Ясно, как апельсин, со
здоровой головой никто не сунется в большевистскую
петлю!
Некоторое время они молча шагали длинным и узким
переулком. Донат обдумывал услышанное, потом, слег-
ка коснувшись руки Городецкого, сказал тоном, не допу-
скающим возражений:
— Агенты Гиринского бюро задержат тебя при по-
садке. Сдай билет, пока не поздно, Игорек, иначе плака-
ли твои денежки, а их у тебя не так-то уж много.
— Гиринское бюро — чепуха! Мы ведь здесь не при-
писаны, — напомнил Городецкий.
Низкие, кособокие домишки кончились. Потянуло бо-
лотной сыростью. Где-то совсем близко плескалась вода.
Темные деревья простирали к ним обломанные ветви.
— Фу, дьявол! — Донат круто остановился. — Куда
это мы забрели в своем дурацком споре? Слушай, Игорь,
в последний раз предупреждаю: выбрось эту дурь из го-
197
ловы. Давай поскорее выгребать к городу. Поужинаем
где-нибудь — ив постели.
И вот тут-то, в этом страшном, незнакомом месте,
между ними и разгорелся костер взаимной ненависти и
вражды, искра которого начала тлеть еще в поезде и бы-
ла только на время притушена желтыми ручками капи-
тана.
Беркутов вернулся в гостиницу, где занимал номер
вместе с Городецким, в исходе двенадцатого ночи. Смуг-
лое лицо его, с обтянутыми скулами, казалось усталым
и постаревшим. На высоких сапогах желтел такой тол-
стый слой пыли, будто он исходил весь город и часть
округи в придачу. В квадратном холле, заставленном
широкими и низкими креслами, было тихо. Спрятавшись
за высокую конторку, тощий портье клевал носом, то и
дело вскидывая узкие петли век. Завидев офицера, он
вскочил, изогнулся и, угодливо осклабившись, протянул
ему номерной ключ.
— Разве офицер еще не вернулся? — спросил Бер-
кутов хрипловато и удивленно. — Странно... — протянул
он, вертя на пальце ключ, — очень странно!
— Его молодой... туда-сюда ходи, барышня мала-ма-
ла провожай, — осторожно, страшась быть назойливым,
высказал свои соображения портье.
— Барышня? Да, возможно. Вполне возможно... Ког-
да мой друг придет, скажи, чтобы он там потише. И ут-
ром чтобы меня не будил. Понял?
— Поняла, капитана, ошень поняла. Моя скажу, ка-
питана.
Тяжело передвигая ноги, Беркутов поднялся по широ-
кой, устланной ковровой дорожкой лестнице на второй
этаж. Его сопровождал китайчонок-бойка.
— Да, вот что, Мик... — Беркутов шагнул к нему и
пытливо поглядел в глаза. — Когда придет тот, другой
офицер, сними ему сапоги в коридоре. Скажи, я так ве-
лел. Скажешь?
Мик закивал головенкой, как болванчик, заулыбался:
— Моя все скажу, капитана. Моя все понимай: капи-
тана сыпи-сыпи мала-мала...
Войдя в номер, Беркутов повернул в двери ключ, по-
стоял, к чему-то прислушиваясь.
198
Конечно же, во всем виноват сам Игорь. Зачем он
вдруг стал кичиться своим всезнайством. Сашка Рифман,
видимо, спьяна, сболтнул ему про землемера, что сни-
мал их в детстве, а потом оказался большевиком. В во-
семнадцатом он нарезал беркутовские земли белогор-
ским и ново-троицким мужикам. Зорил «Беркутово Гнез-
до»! Что же, с ним было цацкаться, когда он попался в
руки? Потом эти ребятишки... Он и прапорщика Поно-
маренко помянул, стал пророчествовать: таких-де, как
вы, не примет амурская земля.
А какое ему до этого дело? Не каждому дано пройти
по земле с чистыми руками. Может, только у труса и не
капала с пальцев чужая кровь.
Беркутов подошел к окну и отодвинул тяжелую што-
ру. Пустынная улица была залита призрачным лунным
светом.
Утро застало Беркутова в табачном дыму с покрас-
невшими от бессонной ночи глазами, но рассудочного и
трезвого, со стиснутыми, до желваков на скулах, зуба-
ми. Он отпер дверь и позвонил. Пушинкой влетел робко
улыбающийся бойка.
— Капитана? — китайчонок весь изогнулся в во-
просе.
— Воды для бритья. Постой... Офицер не приходил?—
спросил он строго, косясь на несмятую постель Городец-
кого.
— Миюла, — вздохнул бойка. — Ночью его не при-
ходи. Моя не спала. Его не приходи.
— Ладно, не спала... Неси воду для бритья.
В этот ранний час утра в полицейском участке было
тихо. Два полицейских дремали на широких лавках. Тре-
тий, с широким, как блин, лицом пытался играть на ман-
долине.
В кабинете начальника зазвонил телефон. Пускай зво-
нит. Только дурак может звонить в такое время. Началь-
ник приходит в шесть утра и сидит до десяти. Потом он
приходит в шесть вечера и опять сидит до десяти. В это
время ему и нужно звонить.
Размышления были прерваны появлением тучного и
неповоротливого начальника участка. Полицейские вско-
чили и отдали ему честь. Появился еще один полицей-
199
ский и пронес в кабинет начальника свежезаваренный
зеленый чай. В это самое время порог участка перешаг-
нул молодой русский офицер. Его тотчас же провели в
кабинет.
Тучный начальник привстал, чуть не опрокинув чаш-
ку с чаем, и, сложив руки ладонь к ладони, сказал тон-
ким голосом, почти без акцента:
— Прошу садиться, очень прошу садиться. Чем могу
служить господину поручику?
Оба сели и помолчали. Тучному начальнику нужно
было отдышаться. Поручик^заметно волновался. Наконец
он сказал:
— У меня случилось несчастье.
— Вас обокрали? — спросил начальник учтиво. Офи-
цер покачал головой.
— У меня случилось несчастье, — повторил он. Рука
офицера, державшая на колене фуражку, слегка дрожа-
ла, на лбу выступили бисеринки пота. — Я потерял дру-
га, — пояснил он, несколько овладев собою. — Всю ночь
не спал. Что с ним могло случиться?
— Харбин — веселый город,' — начальник участка
улыбнулся. — Молодые люди часто не ночуют дома, а
утром появляются свежее чайного цветка.
— Это исключено. Ему еще нет двадцати. Поверьте,
мы были как братья. Я очень обеспокоен, иначе не стал
бы тревожить вас.
Чай, конечно, уже остыл. Может, офицер волнуется
совсем не напрасно? И потом, по его лицу видно, что,
выйдя отсюда, он поднимет на ноги весь город. Тучный
начальник сменил маску: лицо его стало озабоченным и
печальным.
Скажите, когда вы видели своего друга в послед-
ний раз? — спросил он, уже кладя руку на телефонный
аппарат.
— Вчера перед вечером. Видите ли... сегодня он дол-
жен был уехать на «Чайне». Вчера я засиделся у гене-
рала Пепеляева. Поручик Городецкий должен был зайти
за мной, мы с ним условились поужинать в одном из рес-
торанов, но не зашел. Я прождал его до десяти часов,
потом вернулся в гостиницу. Окна нашего с ним номера
не были освещены. Я пошел его искать. Обошел почти
весь город...
Начальник яростно крутил ручку телефонного аппа-
200
рата. Его долго не соединяли. Он швырнул трубку, но
тут же схватил ее снова и заговорил по-китайски, пове-
лительно и властно. Он, видимо, кого-то распекал. Голос
его звенел на высокой ноте, в углах рта вскипала пена.
Наконец, забыв о посетителе, он выругался зло и непри-
стойно, после чего стал’слушать сам.
Положив трубку, китаец помолчал, хрипло и натру-
женно дыша. Беркутов весь подался вперед, но не пре-
рывал тягостного молчания. Начальник облизнул пере-
сохшие губы.
— Ваш друг, — сказал он после длительной пау-
зы, — к сожалению, не сможет отбыть на пароходе «Чай-
на». Он никуда не поедет. Ваш друг, к сожалению... убит.
Черт бы побрал эти китайские церемонии: он начал
выражать свое сочувствие, как будто от этого могло что-
нибудь измениться. Беркутов почти с ненавистью смот-
рел на его длинные желтые ногти.
— Трудно поверить... Может, это все же ошибка?—
Он глянул в глаза своего собеседника. — Невероятно
трудно поверить!
Тот привстал в своем венском кресле:.
— Крайне прискорбный случай. Убит кастетом сза-
ди. Разбита вся затылочная часть.
— Ограбление?! — быстро спросил Беркутов.
Китаец отрицательно мотнул головой:
— К сожалению, — при чем здесь сожаление? — все
как будто цело. Часы и деньги остались при покойном.
В отношении гм... всего остального вы сможете убедиться
в городской мертвецкой.
— Как это ужасно, — простонал Беркутов и встал со
стула. — Благодарю вас за хлопоты.
’ Он вопросительно глянул в лицо начальника. Тот под-
нял обе руки:
— Это наш долг... долг... долг! Несчастный юноша...—
вздыхая и бормоча сочувственные фразы, он проводил
Доната до дверей и потребовал, чтобы принесли свеже-
го чаю.
— Друг мой, ваше чуткое сердце вам подсказало, что
я в большом смятении. Я так рад вас видеть! Садитесь
вот сюда.
— Ваше превосходительство, — ответил поспешно
Беркутов, — я счастлив, что смогу быть вам полезен,
201
но если кому-нибудь и нужно сегодня утешение, так это
мне.
— Я вас слушаю, Дон, но предупреждаю, — Пе-
пеляев весь окутался душистым облаком голубоватого
дыма, — если вы вздумали менять свои позиции, разре-
шите вам не поверить!
— Городецкий убит!. Понимаете... накануне своего
отъезда туда. Гиринское бюро было ему не помехой.
Помешал кто-то другой. Кто?! Я, кажется, сойду с ума,
если не разгадаю эту тайну. Мы были с ним, как бра-
тья... — Беркутов скрипнул зубами.
Пепеляев тронул его руку своею узкой, с виду бес-
сильной, рукой:
— Не сокрушайтесь, что не смогли уберечь. Все мы
солдаты, но не всем суждено пасть в открытом бою.
Гибель возможна и от руки проходимца. Возьмите себя,
мой друг, в руки и не поддавайтесь скорби. — Он опять
окутался папиросным дымом и сказал уже совсем дру-
гим, чуточку насмешливым тоном:
— Живите, живые, живее, как взывал один непри-
тязательный философ. На вас лица нет, идемте-ка по-
завтракаем вместе.
Когда они проходили через скудно обставленную, за-
литую солнцем гостиную, Пепеляев указал на низкий
турецкий диван:
,— Отдохните здесь. Я пойду распоряжусь. Когда все
будет готово, пришлю за вами.
Откинувшись головой на спинку дивана, Беркутов
закрыл глаза. Свершилось! Боже мой, свершилось... Это
еще страшней, чем с тем землемером. Кровавую тризну
справили они тогда в разрушенном «Беркутовом Гнез-
де» и омыли в прозрачном студеном ручье свои окро-
вавленные руки. Там девочка, лесникова дочка, мельк-
нула или померещилась в лесной чаще’. Черт бы ее по-
брал, ундину эту, если она все видела! Это она стояла
перед глазами, когда стрелял в ребятишек на том бе-
регу.
Кровь... всюду кровь, и все в кровавом тумане...
— Вы, кажется, вздремнули, Дон? Мой разиня ден-
щик потоптался у двери и не решился вас обеспокоить.
Пришлось идти самому.
202
Пепеляев успел переодеться. Его светлые волосы бы-
ли тщательно причесаны. Он взял Доната под руку и
повел в столовую.
Только взглянув на поджаренную грудинку, Берку-
тов ощутил вдруг чудовищный аппетит и вспомнил, что
ничего не ел со вчерашнего обеда. Взяв хлеба, он, сдер-
живая нетерпение, потянулся за горчицей.
— Хочется остроты, — улыбнулся Пепеляев, при-
двигая к нему горчицу, — но не злоупотребляйте этим.
У меня есть отличные маслины, сейчас их подадут. — Он
позвонил и распорядился, чтобы принесли маслины. Бер-
кутов, взглянув на генерала, впервые за все утро улыб-
нулся и приступил к еде. Вскоре то, что произошло но-
чью, стало казаться ему далеким и неправдоподобным
сном.
часть вторая
1
Сдвинув на затылок бескозырку, Померанец стоял
у штурвала.
Алеша спустился на палубу. Старая вертушка «Ко-
мета» лениво шлепала плицами по обмелевшему плесу
верхнего Амура. Багровое солнце лежало где-то там, за
Маньчжурией, на вершине широкой и плоской горы, и
Алеше казалось, что оно, довольно ухмыляясь, озирает
пройденный за день путь. Уходя на покой, оно превра-
щало в поток расплавленной лавы темные воды Амура,
а островерхие сопки — в скопища розового хрусталя. Да-
же старая, потрепанная «Комета» сейчас со стороны вы-
глядит, наверное, как нарядная прогулочная яхта. В гу-
стом сплетении прибрежного орешника и монгольского
дубняка уже шло едва приметное движение: закипала
И всклубливалась ночная темь.
Зачарованный неповторимостью этих мгновений, Але-
ша не заметил, как скатилось с плоской горы солнце.
Но от посиневшей воды дохнуло резковатым холодком,
и, будто* в чем-то обманувшись, вспенились и заплеска-
лись волны. Все вокруг поблекло, посерело, и разом, без
сумерек, без перехода, наступила томительно-длинная и
тревожная сентябрьская ночь.
Корпус «Кометы» судорожно вздрогнул, загремела
за тонким бортом грузная якорная цепь, и взмывший к
вызвездившему небу тоскливый голос сирены покатился
вдоль реки, надрывно предупреждая: «Эй, берегись...
берегись... берегись!..» и будя в сопках эхо, похожее на
отдаленный волчий вой.
Над капитанской рубкой вспыхнула электрическая
лампочка. Красная, в полнакала, спиралька в узком
стеклянном пузырьке не разгоняла ночную тьму, а толь-
204
ко робко предупреждала, что здесь, на «Комете», в вы-
нужденном безделье томятся люди.
Алеша зябко повел костлявыми плечами, сдвинул
на затылок фуражку, открывая свежему ветру высокий,
гладкий лоб и, не касаясь рукой холодных поручней
трапа, сбежал в узкую каюту, пахнувшую в лицо — едва
была открыта дверь — сухим и терпким, отдающим мас-
ляной краской теплом. Не зажигая света и не раздева-
ясь, он растянулся на жесткой постели. Было отрадно
сознавать, что трудная вахта осталась позади, что мож-
но до хруста костей потянуться и, глотнув остывшего
чая, крепко заснуть до самого утра.
За тонкой переборкой в тесном и жарком помеще-
нии кубрика бузила, громыхая тяжелыми сапожища-
ми и взрывами безудержного хохота, матросская братва.
Коноводил, как всегда, неустанный враль и хвастуниш-
ка Пронька Донцов.
Алеша представил себе светлые, прозрачные до са-
мой глубины Пронькины глаза, кудрявый чуб, падаю-
щий на пшеничные брови, большой улыбчивый рот с от-
лично подвешенным языком, улыбнулся сам и невольно
прислушался. Парень упоенно выкрикивал:
*— А как подбегал я к кладбищу, то и вовсе стем-
нело, а они все бегут за мной, все бегут, и слышно — на-
стигают. И тут я под ноги уже не смотрел, и ничего не
разбирал, и прыгйул на какой-ся бугор, и сиганул в ка-
кею-то яму, и схватился рукой за какеи-то волосья...
Алеша уже не раз слышал эту длинную маловеро-
ятную историю о побеге из белогвардейской предварил-
ки, ведущими персонажами которой являлись находчи-
вый Пронька и рогатый козел, волею случая очутив-
шийся в одной и той же свежевырытой могиле.
Он приподнялся на койке и стукнул кулаком в гул-
кую деревянную переборку. Пронька ругнулся сквозь
зубы и умолк ненадолго, потом снова заговорил вполго-
лоса, подчеркнуто беспечно:
— А то вот еще, братцы, был в моей жизни случай...
Но его уже не слушали. Поднялась возня, видимо,
укладывались па ночь. Скрипнула дверь. В каюту вошел
Померанец. Невидимый в темноте, припадая на раненую
ногу, он добрался до своей постели и, присев на край
койки, стал стягивать сапоги.
— Гертман, спишь? — спросил он негромко.
205
Алеша не ответил, но, когда копошившийся рядом и
все вздыхавший боцман наконец угомонился и задышал
ровно и спокойно, он потихоньку выскользнул на палубу
к вахтенному:
— Вдвоем будет веселее!
После полуночи разыгрался ветер. Алеша поднял
воротник. Серая стена тумана уползала вниз по тече-
нию, и вдогонку ей свивались и выравнивались кольца
могучего Амура.
Под надрывный пароходный гудок, как в большой
качающейся люльке, спала вся команда, а ему дума-
лось почему-то о «трех мушкетерах». Где они, что с ни-
ми теперь?
Осыпается по низинам голубика. Шуршат прелой
прошлогодней листвой продирающиеся на свет божий
рыжики и сыроежки. Алеет брусника. И веет от всего
этого тревожным и терпким дыханием осени.
Улетают в теплые края птицы. Забиваются в норки,
устланные сухой травой и пухом, зверюшки. И только
люди да увязавшиеся за ними две-три верные лайки,
не покидающие их, несмотря на все лишения и невзго-
ды, все еще скитаются по тайге.
Крепчают утренние заморозки. Студеной и синей,
вся в серебряных блестках, стала ручьевая вода, и плы-
вут по ней разноцветные прозрачные -листья. Поздняя
осень настигла в пути николаевских беглецов.
Еле передвигают поги тощие кони. Ползут по без-
дорожью, ныряя в ухабы, скрипучие телеги. Плачут под
ненадежными завесами из дерюг дети. Пробивает на-
сквозь изношенную одежонку мелкий, въедливый дож-
дик. Хлещет по лицу ветер. Спотыкаясь’о пни и кочки,
как слепые, бредут люди,- отчаявшиеся, ничего не жду-
щие впереди и страшащиеся оглянуться назад. Там, по-
зади, пепел родного города, кровь, и слезы, и длинные
ряды страшных, безвременных могил...
Утро пролило золотой дождь солнечных лучей, раз-
двинуло синие дали, пригрело берега. Небо было безоб-
лачным, посветлевшая вода холодной и спокойной. Про-
дрогший за ночь Алеша отогревался в кочегарке. Работа
206
была чистая и приятная: топили березовыми дровами.
В капитанской рубке опять хозяйничал Померанец. Са-
воськин спал в своей каюте, а болтавшийся без дела
Пронька принял на борт пассажира и сломя голову по-
мчался докладывать об этом чрезвычайном происшест-
вии Алеше.
— Двое их на лодке было. Гребутся незнамо куда
и, видать, пристали крепко. Как завидели «Комету»,
зачали руками махать и кричат — не разберешь что.
Подумалось, бедствие терпят, я и кинул им конец. Один
сразу за него ухватился и подтянулся на руках, груза-то
у него ни шиша, а другой к берегу зачал грести. Вот так
оно нашего полку, значит, и прибыло, — философски
заключил Донцов.
— Нужно было поначалу мне сказать, — укорил
его Алеша. — Наберете с бору да с сосенки бог знает
кого, а я буду в ответе. Что за пассажир, что он собой
представляет, ты хоть этим поинтересовался?
— Пассажир? — захлопал белесыми ресницами
Пронька. — Да так, парнишка, навроде нас с тобой.
Пассажир как пассажир... кричит: «Возьмите, христа
ради!» Ну я и взял. А если что не так, можно и сса-
дить. И ссадим! Мне-то что, я свой долг завсегда
сполню.
Слушая такие безответственные речи, Алеша сплю-
нул в рубиновые угли: ссадить человека в пути! Дело
было не в случайном попутчике, а в том, что Пронька
нарушил дисциплину. Если так пойдет и дальше, добра
не жди. Кинув Донцову: «Пошуруй-ка здесь!» — Алеша
поднялся наверх.
Пассажир не замедлил ему представиться. Был он
высокий и тоненький, большеухий, с узким обветренным
липом и пытливым взглядом серовато-синих глаз, пока-
завшихся Алеше знакомыми.
— Так это ты и есть «пятнадцатилетний капитан»? —
спросил пассажир как-то очень по-свойски, прислоняясь
к борту и небрежно помахивая снятой с головы старень-
кой фуражкой.
Алеша досадливо поморщился. Покрасневшие от бес-
сонных ночей глаза жгло и резало ярким светом. Он
прикрыл их ладонью. Пассажир больше не шутил. Он
смотрел на осунувшееся лицо, на загрубелые от непо-
сильной работы руки и терпеливо ждал вопросов сам.
207
— А тебя, — спросил после затянувшейся паузы
Алеша, — каким ветром к нам занесло?
— Как бы это тебе объяснить? Словом, я из орг-
бюро РКСМ и это мой район. Двести пятьдесят верст
пришлось на лодке отмахать. Устали как черти, и если
бы не ваш воздушный корабль... А места-то какие ска-
зочные, посмотри!
— Насмотрелся я, — ответил Алеша. — Значит, в
Благовещенск путь держишь?
— Да хотелось бы, если не ссадите на тот .вон ост-
ров! — Этой шуткой безбилетный пассажир окончательно
расположил к себе Алешу. А тот, уже посерьезнев, по-
яснил: — До Джалинды я с вами. Там железнодорожная
ветка на Рухлово, а мне еще в несколько мест загля-
нуть. — Он пытливо посмотрел в глаза: — Сам-то ты
в комсомоле состоишь?
Алеша ответил утвердительно. Рассказал об орга-
низации комсомола в Сретенске, приведя по памяти
текст посланной в Благовещенск телеграммы.
— «Ближайший орган по культурно-просветительной
работе...» — повторил его собеседник. — Узковато по-
нимают ребятки задачи организации. Комсомол — это
ступенька к партии большевиков. Время покажет, на
что мы годимся.
— Я партийный, через это мне и доверие такое. —
Алеша вдруг застеснялся, что сказал лишнее, и грубо-
вато спросил: — Да ты ел ли что? Пойдем в каюту, я
тебя напитаю. А потом ложись на мою койку и дрыхни
до самой Джалинды. Пошли, брат, пошли!
...До конца пути оставалось совсем немного. Алеша;
стоя у штурвала, то и дело взглядывал на хутор Верх-
не-Благовещенский, пытаясь разглядеть в кущах ого-
лившихся деревьев школу и рядом с нею дом бывшего
атамана, когда тяжелая рука панибратски хлопнула его
по плечу. Обернувшись, он увидел развеселые глаза Са-
воськина, глядевшие из своих подушечек ну прямо в
Душу.
— Иди-ка, хлопче, в мою каюту да пропусти рю-
машечку рома для сугрева, — сказал беспечно капи-
тан, — а я и без тебя как-нибудь управлюсь..
— Не пойду, — сдержанно ответил Алеша. — Иди-
208
те, Догревайтесь сами. Семь верст до города оста-
лось.
— Ты что же это, бунтовать? — тихо спросил Са-
воськин. Глаза его сузились. Мохнатые брови встали
торчком. — Да ты посмотри, на кого ты похож! — от-
чеканил он раздельно. — Красноглазый, будто кролик с
перепоя. Стыдобушка моя за такую команду!
— Постыдитесь за себя, а мы не ваша печаль.
•— Пет врешь, моя! Кто в ответе за судно перед хо-
зяйкой? Я! — Савоськин стоял чисто выбритый, уверен-
ный в себе, строгий. — По какому такому праву меня
лишили власти? — допрашивал он. — Ударил я кого?
Надерзил? Да ежели такое дело было, у вас должны
быть факты. У вас должен быть протокол!
— Факты есть: вы задержали «Комету».
— Ну задержал. Что ж из того? — Савоськин при-
валился к Алешиному плечу и жарко задышал в ухо: —
У меня причины были, да-с! И не тебе, сосунку, я ответ
держать буду. У меня хозяйка есть, Марь Николавна.
Я у ей из доверия не вышел. Ей и доложу. А теперь
сыпь отседова, покапитанничал, хватит. Судно-то част-
ное, понял? Меня капитаном хозява поставили, я и при-
веду!
В рубку, кряхтя, влез Федор Андреич и заполнил
все тесное помещение. Стало нечем дышать.
Глядя на Алешу неприязненно и удивленно, старик
забубнил привычное:
— Эдак... эдак... эдак!
— Товарищ рулевой, — обратился к нему Алеша,—
попрошу вас выйти. Займитесь делом и не мешайте ра-
ботать мне.
— Ай, зубастый какой!. — изумился Федор Андре-
ич. — Ай, перец ядучий! — Однако не посмел ослу-
шаться, выбрался на волю и плотно прикрыл за собою
дверь.
— Здря ты так с почтенным человеком, — отечески
пожурил Алешу Савоськин. — Кабы не он, сидеть бы
вам всем на косе да просить у добрых людей «соску».
— Это вы кричали бы «сос»! Вы едва не посадили
«Комету» на мель.
— Да не посадил же, дурачок. Здря ты Померанца
слушал, — басил Тихон Игнатьевич, потихоньку оттирая
Алешу плечом. — Парень па мое место метил, да про-
209
считался, мозгами хлипок! Я его еще по весне собирал-
ся па берег списать, да пожалел па свою голову хромо-
го черта! Ты посуди: двадцать пять годов по Амуру
плаваю, каждый камушек на ем знаю, а вы с Померан-
цем меня отстранять! Да ведь это же курям на смех! —
Несмотря на развязный тон, Савоськин поглядывал на
Алешу испытующе, проверяя, какое впечатление произ-
водят его слова. Матерый волк не прочь был теперь при-
кинуться и кроткой, безобидной овечкой.
— Смейтесь вместе с ними, — сказал Алеша, —
смейтесь, если вам от этого становится легче, но управ-
лять пароходом я вас не допущу. И в городе расскажу,
кому следует, о ваших художествах.
— Вали, вали! — развеселился Савоськин. — Фу-
ты ну-ты — ножки гнуты: приехала баба из города, при-
везла вестей три короба. А к Степке-то Шилову не по-
бегишь, нетути его в Благовещенском! Смылен! Ха-ха-
ха!..
И по этому раскатистому хохоту Алеша безошибоч-
но определил, что на душе у капитана тревожно и он
дорого бы дал, чтобы все оставалось по-прежнему.
— Поди... почисть перышки-то, чтобы невеста не ис-
пугалась, — глумился Савоськин. — Скажет: миленком
моим пароходскую трубу чистили алп вместо обтирки
жгутиком его скручивали...
— Послушайте, — оборвал его Алеша, — вы... вы...—
от негодования он не мог подобрать нужного слова. Хо-
тел сказать, что нет у него никакой невесты, но пере-
думал и в свою очередь потеснил Савоськина.
— Ах, так! — капитан замахнулся, но дверь неожи-
данно распахнулась,, и они увидели чуть ли не всю
команду, видимо, давно уже слушавшую их словесный
поединок. Вобрав голову в плечи и с опаской погляды-
вая на сгрудившихся у входа в рубку людей, Савоськин
крякнул, отвалился от Алеши и, вытирая взмокший лоб
платком, молча сошел в свою каюту.
Деревянные домишки спешили навстречу пароходу.
Из-за высоких тополей горделиво кивнула круглая баш-
ня рогатки. Оранжевая листва взметнулась над город-
ским садом. С черного мола замахали белыми платками
истомившиеся в ожидании женщины и дети...
210
«Комета» дала гудок, радостный, призывный. Встре-
чающие кинулись к причалу.
Как и в Сретенске, Савоськин сошел на берег пер-
вым, даже не оглянувшись на судно. Его встречали разо-
детая жена и дети. Перецеловав всех, он уселся в из-
возчичью пролетку и покатил на Муравьевскую, к хозяй-
ке. Жена недоуменно смотрела ему вслед: такого еще
никогда не бывало. Сунулась за разъяснениями на па-
роход, но ее не пустили.
Алеша сменил сатиновую косоворотку на белую в
полоску рубашку с отложным воротничком, глянул ми-
моходом в зеркальце и, собрав пожитки, сошел на берег,
строго наказав Померанцу не пускать на судно капитана
«вплоть до выяснения».
Померанец расчесал пятерней свои бронзовые куд-
ри и уселся на палубе с явным намерением «добить»
толстенный том Дюма. Его некому было ждать. Книга
и табачок, две его привязанности, имелись в избытке, и
он радовался наступившей наконец тишине.
Алеша поднялся пологим берегом к торговым рядам
Чуринского базара и увидел впереди, под триумфаль-
ной аркой, в окружении жен и ребятни, горделиво при-
жимавшей к груди скромные подарки, всю свою коман-
ду. Неожиданно для себя он позавидовал этим людям.
Вот и он тоже купил Кольке добротные ботинки, да что
радости, если мальчишка не удосужился даже встре-
тить. Другое дело, если бы жива была мама. Она при-
бежала бы с цветами. Он невольно замедлил шаг и
оглянулся.
Маньчжурский берег таял в мутной мгле. По желтым
водам Амура плыли редкие куски «сала». Холодно. Але-
ша почти побежал в сторону Большой. Привычные за-
боты обступили его. Дома ли Колька? Может, шляется
где-нибудь неприкаянный, босоногий. А Степан Шилов...
неужели правда, что он уехал?'
Он свернул в переулок, называвшийся Американ-
ским, где помещался облкомпарт.
Стриженая девушка, столкнувшаяся с Алешей в пе-
редней, сказала, что секретарь занят и придется обо-
ждать. «Наверное, приезжая, — подумал он.— Много
людей понаехало за это время. А мушкетеры?»
211
— Какая нелепость, и почему вы думали найти их
именно здесь? — донесся до него через плохо прикрытую
дверь чей-то голос.
— Но почему же нет? — горячо возразил ему другой,
свежий, юношеский, до странного знакомый. — Алек-
сей Луцкий прекрасно знал Благовещенск...
— Позволь... позволь, — перебил его первый, — все
это крайне прискорбно, но верить в то, что Лазо, Луцкий
и Сибирцев живы, уже не приходится. Не в характере
наших врагов терзать свои жертвы долго и бесплодно...
— А ты что томишься здесь, товарищ?
В маленькой комнате вспыхнул свет. Алеша не успел
ответить.
— Жив, здрав, невредим! Алеш, да неужто это ты
собственной персоной?! — весело сыпал словами стояв-
ший перед ним Нерезов. — Рад страшенно! Облобызать
бы тебя, прилечь на плечико, но тороплюсь: дан приказ
прибыть сей же час! Если ты к секретарю облкома, то ша-
гай со мной, — закончился уи^ё более серьезно.
— Мне женщина какая-то велела подождать здесь.
— Никогда не слушай женщин. У нас здесь просто:
входи, входи!
Нерезов пропустил вперед Алешу и приостановился
на пороге, окидывая быстрым взглядом небольших свет-
лых глаз кабинет, в углах которого уже начинали сгу-
щаться сумерки.
Секретарь облкома партии стоял, прислонившись к
письменному столу, и курил. Густые, слегка вьющиеся
волосы падали ему на высокий лоб. Весь обратившись
в слух, он не замечал вошедших. Но сидевший к ним
чуть боком тоненький узколицый юноша, бегло глянув
на Алешу, дружески ему улыбнулся. Это был тот самый
комсомолец, что ехал на «Комете» до Джалинды. Вдруг
он изменился в лице, вскочил и бросился к ним.
— Петр, — сказал он негромко, — неужто ты?
— Саша! Д’Артаньян! — в голосе бывшего комен-
данта Норского Склада прозвучала ликующая радость.
«Так вот кто этот таинственный д’Артаньян, о кото-
ром столько говорилось и в Николаевске, и в Керби!» —
Алеша только теперь вспомнил, что видел его во Вла-
дивостоке при посадке па пароход.
Ребята тискали друг друга в объятиях, хлопали по
плечу, смотрели в глаза, обнимались снова. Оба они
212
были растроганы до слез, оба пытались скрыть это и
потому смеялись.
— У меня от прошлого одно имя осталось. Прошу
любить, жаловать и помнить: величают теперь Булыгой.
— Нет, Саша, неужели это ты?! — Они опять рас-
смеялись: Булыга звонко, заливисто, Нерезов медли-
тельно и негромко, будто подсмеиваясь над самим со-
бою.
— Ну будет вам, — сказал наконец секретарь обл-
кома. — Угадай-ка, зачем я тебя позвал? — обратился
он к Нерезову.
Тот пожал широкими плечами, грубовато хмыкнул:
— Сам черт не угадает, что у тебя на уме, Сергей.
— Ага, сдаешься, — лицо секретаря сияло от удо-
вольствия. — Ни в жизнь тебе не угадать! — Смеясь, он
выбежал из кабинета.
— Вот, — не то сердясь, не то восхищаясь,-сказал
Нерезов, — ему бы елочным дедом-морозом быть, боль-
но любит одаривать! Значит, и ты к нам прибился, Са-
ша. Добре! Добре!
— Так ведь кесарю кесарево, слесарю слесарево, а
большевику красный Амур! А где же... — Саша не до-
кончил фразу, вернулся секретарь облкома, так же стре-
мительно и шумно, как и вышел. Он тащил кого-то за
руку, тот со смехом упирался:
— Да я сам пойду, сам...
— Вот рекомендую: наш новый инструктор облкома!
Ну как, встречались? — включая верхний свет, спросил
секретарь.
.Посредине комнаты, жмурясь от яркого света,, стоял
Бородкин.
— Саня! — крикнули в один голос Булыга и Нере-
зов. — Друг!
— Братцы мои! Ребята... — глаза. Сани полыхнули
синим пламенем. Пушистые ресницы заморгали. Он об-
нял друзей и приник к ним по-детски трогательно и про-
сто.
Секретарь облкома партии поманил Алешу рукой и
вышел вместе с ним из кабинета. В маленькой, окнами
во. двор, комнатке он усадил его на стул, примостился
сбоку письменного стола сам и пытливо глянул в глаза:
— Что там стряслось у тебя, Гертман? Сразу увидел,
что невмоготу тебе, да видишь, с ребятами как оберну-
213
лось. Вылетели все они из Орлиного Гнезда, да попали
в непогодь, в тайфун великий. Разметало их в разные
стороны, ну как было не свести всех вместе?!
По тому, как насторожился секретарь облкома при
первых же его словах о вынужденном простое «Кометы»
и о поведении Савоськина в пути, Алеша понял, что
пришел сюда не напрасно.
— Свой парень, видать по всему, — сказал секретарь
о Померанце, — а колеблется. Почему он не в партии?
Ты не задумывался над этим, Гертман?
Алеша смутился и чистосердечно признался:
— Нет.
— Партия — авангард рабочего класса и обязывает
быть чутким. Ни один стоящий человек не должен вы-
падать из поля зрения коммуниста. А ты проплавал с
человеком целое лето, из одной чашки с ним ел и пил,
а в нем самом не разобрался.
— Что же мне теперь делать?
— Разыщи завтра с утра этого парня и скажи, чтобы
он зашел ко мне. А Савоськина твоего мы найдем и са-
ми, прощупаем, чем он дышит, поговорим о жизни. По-
нял? И свяжись ты как можно скорее с Гамбергом, ему
энергичные помощники ой как нужны! Ну и меня, ста-
рика, не обходи стороной. — Секретарь облкома улыб-
нулся, показав веселую белизну зубов. Он явно щеголь-
нул этим словом «старика». Секретарю Амурского обл-
кома недавно «стукнуло» двадцать четыре. Старость бы-
ла так далеко, что и не верилось, придет ли она когда-
нибудь, эта старость. Впрочем, это был возраст по тем
временам солидный. Над могилами жертв интервенции
и белого террора поднималась молодая поросль, имею-
щая, несмотря на молодость, и боевой опыт и политиче-
скую закалку.
Обхватив Алешины плечи, секретарь облкома вышел
с ним в узкий коридор.
— Уже пошел? — спросил он, столкнувшись лицом
к лицу с Нерезовым. — Что больно скоро наговори-
лись?
— Мне в затонской ячейке выступать. Пока добегу...
Спасибо, Сергей, что свел нас вместе. В эдаком кипе-
нии не скоро бы узналось, что и эти ребята уже амур-
скую землю топчут, наш амурский хлеб едят! — выкрик-
нул Нерезов, сбегая вниз по звонким ступеням.
214	1
2
Братишка сидел, чуть не прижавшись носом к лам,
пешке с подвернутым фитилем, — чтобы меньше шло ке-
росине — и читал какую-то книгу.
— Колька! — окликнул его с порога Алеша.
Вихрастый подросток не обрадовался и не удивил-
ся; захлопнув книгу, он посмотрел на брата, будто про-
буждаясь от волшебного сна.
— Приехал? — буркнул он, диковато глядя в сто-
рону.
— Как видишь! Как ты тут? Федор часто бывает?
Мальчишка пожал угловатыми плечами и выбежал
из комнаты. Алеша снял фуражку и огляделся. Пол был
чисто вымыт. На столе скатерка. Опрятная постель не
смята. Он остался доволен осмотром.
Колька притащил запотевшую бутылку молока, по-
ставил на стол хлеб, картошку, соленые огурцы. Раз-
говор не клеился.
Младший брат не прикоснулся к пище, на вопросы
отвечал односложно, сам не спрашивал ни о чем, и все
косился на свою книгу. Видимо, он привык читать во
время еды, но опасался, что это не понравится Алеше.
Хромовые ботинки пришлись Кольке по душе. Он
примерил их сразу же после чая, походил по комнатке.
Ботинки поскрипывали. За тонкой переборкой перего-
варивались женщины.
Подобревший подросток пояснил:
— Беженки из Николаевска. Понаехало их в город
страсть как много, и еще, говорят, едут.
Алеша занялся своими чертежами. Аккуратно свер-
нутые в толстый валик и занимавшие очень мало места,
они заполонили теперь стол, кровать, разлеглись на по-
лу и, когда был найден нужный, снова были свернуты
и скромно уместились в уголке. Он внимательно разгля-
дывал чертеж продольной штольни. Идущие в разные
стороны штреки заинтересовали и младшего. Чертеж в
целом напоминал сильно разветвленное дерево. По тому,
как Алеша ерошил свои белокурые волосы, Колька вы-
вел заключение, что в чертеже есть какая-то неточность.
Он знал, что этот чертеж стоил Алеше многих бессон-
ных ночей, и мальчишке стало вдруг жалко брата. За-
хотелось сказать ему что-нибудь приятное, но это было
215
не так-то просто, если человек в свои пятнадцать лет
знал, что ласковые слова говорят одни девчонки, и пре-
зирал их за это. Примостившись в углу кровати, он си-
дел, тихонько болтая ногами, любовался новыми ботин-
ками и терпеливо ждал, когда Алеша глянет ненароком
в его сторону.
— Шурка и Марк не приходили?
— Н-нет... — растерянно ответил Колька и с важ-
ностью всезнайки добавил: — Им теперь шибко не-
когда.
— Много ты понимаешь, — опять склонился над
чертежом Алеша.
— А что... Шурку и мать по целым дням не видит.
Все, говорит, одна да одна сижу, хоть бы ты когда за-
шел, Коля...
— Ладно, званый какой. Уроки:то выучил? Смотри
у меня, я за тебя возьмусь! Значит, ребята все в поли-
техникуме пропадают?
— А вот и нет! У них теперь все собрания да засе-
дания. А Мацюпу они в Москву послали, на какой-то
съезд. Третий. Чтобы он там послушал и всем расска-
зал. А за главного у комсомолов Венька Гамберг и то-
же съезд проводить собирается.
— Какой съезд? — Алеша решительно отодвинул
чертеж и стал свертывать его в трубку. — Какой съезд?
— А я знаю, — внешне равнодушно уронил Коль-
ка, радуясь, что отвлек брата от его скучного занятия,
и, подумав, добавил: — Съезд Красной Молодежи Аму:
ра, вот какой!
— Ну и когда этот съезд будет?
— А я знаю...
— От тебя прямо все отскакивает. Живешь, как в
лесу!
— Пускай, как в лесу, — согласился Колька и
уткнулся в книгу.
— Видали молодчика?.. Ему все безразлично. —
Алеша потянулся за фуражкой. — Ты вот что, если я
припоздаю, ложись и спи. Понял?
— Понял, — откликнулся Колька, — а ты не при-
паздывай, — ворота рано запирают, придется лезть че-
рез забор.
Алеша пересек большой запущенный двор. Поздоро-
вался за воротами с лузгавшими семечки женщинами.
216
Плотная, в цветастом платье хозяйка глянула испод-
лобья маленькими глазками и поздравила с приездом.
Другая, худощавая, в темном, надвинутом на глаза
платке, ничего не сказала, только ниже опустила го-
лову.
«Беженка, — подумал Алеша, — вот они какие».
— Куда бог понес? — донеслось усмешливо кинутое
вдогонку хозяйкой дома. — Не сидится с Колюшкой,
аль какие дела?
— Дела, дела! — ответил Алеша, не оборачиваясь.
Сейчас, немного передохнув и убедившись, что дома
все в порядке, он попросту не мог оставаться в четырех
стенах. Разбирая чертеж, не смог сосредоточиться, так
его волновали события на «Комете». По словам Савось-
кина, все выглядело крайне невинно, и он явился жерт-
вой излишней подозрительности и произвола, а винов-
ники этого должны понести заслуженное наказание. Кто
же, в конце концов, прав: Савоськин или Померанец?
Верно сказал секретарь облкома, что он должен был
во всем этом разобраться сам'. Но что же делать, если
у него не хватило смекалки, жизненного опыта?! Вот и
понесли его ноги через весь город на судно. Там он ос-
танется до утра, а может, и до решения этой трудной
задачи.
Алеша и не подозревал, как много говорилось о нем
в этот вечер в семьях вернувшихся речников... Матро-
сы и кочегары превозносили перед своими домашними
его находчивость и сметку: «Силен парень, без капита-
на, об эдакую пору, а привел пароход. Когда ёл, когда
спал, никто не видал, вот и выгребли... А Савоськин,
царь водяной, как пить дать подвел бы под монастырь».
Однако сам Савоськин в это же время, изливая ду-
шу перед мадам Поповой, мазал Алешу наичернейшим
дегтем:
— Золоторотец, гольтепа... шагу не давал ступить!
Комсомолию в Сретенске для слежки за мной исделал.
Куды я, туды и они следом шасть, следом, следом... Ни
в жисть я, Марь Николавна, с эдаким сбродом не по-
плыву. Сяду на берегу и сомов стану ловить, аль в собор
певчим устроюсь. Откапитанничал, и через кого?
Марья Николаевна подливала капитану чаю.
— Шпиен, сразу видно, что шпиен... — вздыхала
она. — Простота наша: взяли не знай кого. Ой, крутень-
217
ку заварили кашу! Ну да ничо, утро вечера мудренее,
посмотрим, кто кого.
«Дела... вот приду на «Комету» и уберу сходни, —
размышлял Алеша. >— До утра на пароход чтобы никто
ни ногой. Даже хозяйку не пущу. Пускай судят, как
хотят!»
Пышные облака, теснившиеся вокруг полнотелой лу-
ны, вдруг закрыли ее совсем. Все сдвинулось, потемнело.
В вершинах тополей засвистал, потрескивая сучьями,
ветер.
— Не найдется ли у тебя, браток, спичек?
Алеша остолбенел от неожиданности — перед ним
стоял Померанец.
— Спичек тебе?! Послушай, Филипп, как же ты мог
уйти? Я на тебя понадеялся. Иду вот сменять, а ты оста-,
вил судно. Ты же обещал!
— В том-то и дело, что обещал, — боцман протяжно
свистнул. — Ав аккурат через часок опосля того, как
ты ушел, нагрянули гости, пошуровали в каютах да и
говорят: «Вали-ка ты, парень, домой».
— Гости! — схватил его за руку Алеша. — А я тебе
что говорил? Я говорил: будь здесь хозяином. Эх ты...
— А ты не кипятись, — отвел его руку Померанец.—
Пришли они, значит, все честь по комедии, вооружен-
ные до зубов. Мандат на обыск старшой предъявил и,
первым делом, в капитанскую каюту. А там, мать чест-
ная, семь пудочков золота припрятано, ей-ей, не вру! И
еще что-то такое нашли, бумаги какие-то важные. То
ли Савоськин их кому-то должон был передать, то ли
их Савоськину передали... Ну да там, куда его поведут
или уже повели, разберутся. Там его, сукиного сына,
поспрошают! — Померанец сплюнул и, повеселев, доба-
вил: — А что я тебе говорил? Чуяло мое сердечко, чуяло
ретивое! Ну, айдате домой!
Но идти домой Алеше не хотелось. Простившись с
боцманом, он пошел по Большой улице, в сторону цен-
тра.
3
Старый, грузный, Лазарь Моисеевич Гамберг в край-
не удрученном состоянии захлопнул массивный талмуд,
в котором искал ответа на мучившие его сомнения, по-
218
гасил Свет и выглянул в коридор. Там было темно и
тихо, только из-под двери, ведущей в комнату старшего
сына, Пробивалась узенькая полоска света и слышались
молодые приглушенные голоса. «Так и есть, у Беньки
опять гостюет кто-то».
Крадучись, старик выскользнул на крыльцо. Предан-
ная Альфа, взвизгивая от радости и припадая на все
четыре лапы, подползла к нему на брюхе и лизнула ру-
ку. Хозяин пнул собаку ногой, спустился во двор и —
порядок прежде всего — пошел посмотреть, заперты ли
ворота. За ним, ковыляя на толстых лапках, побежал
щенок — рыженький Омега. Альфа предостерегающе
тявкнула — хозяин, мол, не в духе! — и бросилась
наперерез.
— Боишься?! Дрожишь за своего звереныша, глу-
пая. Ну? — неожиданно для себя старик погладил со-
баку, глядевшую на него умными, понимающими глаза-
ми, схватил щенка, подкинул и тотчас же подхватил его
своими крепкими, жилистыми руками. Щенок тявкнул,
Альфа скулила и жалась к ногам хозяина.
Старый Гамберг глянул вверх и вдруг увидел звез-
ды, подивился их переливчатому сиянию, этим вдруг
открывшимся перед ним бесчисленным мирам. Он никог-
да не задумывался о их существовании, так влекли и
занимали его всегда неотложные земные дела. Он ни-
чего не знал в звездном мире, кроме Млечного Пути и
Большой Медведицы. Да и это зацепилось в памяти
еще с той поры, когда он был таким же юнцом, как его
Бенька. Полно, был ли он когда-нибудь таким рослым
и красивым? Нет, конечно... В юности он был костлявым,
никогда не наедавшимся досыта местечковым бедным
евреем, торговавшим пряниками в грошовой лавчонке
отца и мечтавшим о богатстве.
И вот оно пришло, это богатство. Ой и не спраши-
вайте, какими путями оно пришло! Там, в Книге Судеб,
записано, как он денно и нощно, не щадя здоровья и
сил, «насаждал свой виноградник». И пускай этот вино-
градник крепко припахивает рыбным рассолом, и пускай
далеко не все считают старого Гамберга праведником...
Что ж из этого? Иегова знает, как это непросто, как
нелегко стать купцом первой гильдии даже здесь, на
Амуре. Ой, как нелегко! Но зато еще так недавно к го-
лосу Лазаря Моисеевича прислушивались многие. Да
219
что там, все уважаемые люди города! Все, кроме соб-
ственного сына...
Кто-то брякнул щеколдой калитки, потоптался на
тротуаре, снова несмело потрогал щеколду. Странный
гость, почему он не позвонит с парадного? Медлит у во-
рот, видимо, раздумывая, не уйти ли совсем? И старый
Гамберг ощутил неясную тревогу, что неизвестный вдруг
уйдет и никогда больше не постучится в эти ворота.
— Стойте! Стойте, я сейчас отопру! — Старик за-
торопился к воротам, прижимая к груди тепленького
присмиревшего Омегу, и, только отодвинув засов и рас-
пахнув калитку, понял, что поздний гость ему мало при-
ятен и что он подсознательно ждал кого-то другого.
Невысокий и хрупкий юноша, казалось, тоже не об-
радовался этой встрече, но Лазарь Моисеевич отрезал
ему путь к отступлению, захлопнув калитку и даже на-
валившись на нее всем своим тяжелым телом.
— Так... — сказал он ворчливым тоном, — в моем
доме идет заседание, и я выполняю обязанности швей-
цара. Очень вам благодарен, молодые люди, спасибо!
— За что? — удивился юноша и поправился еще бо-
лее неловко: — Пожалуйста... Я хотел сказать... — Он
окончательно запутался и, чтобы скрыть свое смущение,
погладил по спине Омегу. Альфа зарычала. Старик, вне-
запно раздражаясь, кинул щенка ей на спину и схватил
юношу за плечи:
— Меня вовсе не интересует, что вы хотели мне со-
общить. Нисколько не интересует! Но я хочу, чтобы вы
послушали меня. Да, да, послушайте! Вы думаете, я вас
не знаю? Я вас знаю и насквозь вижу. Ведь вы Герт-
ман? Гертман!
Алеша утвердительно кивнул головой и тоскливо
посмотрел вслед убегавшей Альфе.
— Ай, ай, — продолжал старик, — сын почтенных
родителей, вы приходите в чужой дом ночью, крадучись,
с черного хода. Спрашивается, почему это? О, вам труд-
но ответить на столь простой вопрос. Трудно? Да,
трудно!
— Позвольте, я только сегодня приехал из Сретен-
ска. Я пришел к Вениамину.
— Он пришел к моему* Веньке! Он пришел в мой
дом, потому что мой дом уже становится не моим до-
мом, и мой сын — не моим сыном. Значит, я уже не
220
всеми уважаемый Лазарь Гамберг, а кто-то такой, что
со мною стыдно поздороваться на улице и даже слушать
меня зазорно.
— Лазарь Моисеевич, я этого не говорю и не думаю.
Я с удовольствием вас выслушаю, но я не понимаю...
— Он меня не понимает! И Бенька мой не понимает
тоже. Он, видите ли, окончил гимназию с золотой ме-
далью, и он уже не понимает родного отца. Я ему ска-
зал: «Беня, у тебя светлая, математическая головка, и
ты должен стать зубным доктором или адвокатом. Нуж-
но знать свою выгоду, Беня». А он мне ответил... Знаете,
что мне ответил мой Беня? Он сказал: «Я организовал
Амурский Союз Молодежи, и я один из организаторов
Амурского комсомола». Вот что он мне ответил, мой
Беня. После этого я должен был выгнать его из своего
дома, но я сдержал свой гнев и сказал ему так: «Оду-
майся, Беня! Старый Лазарь знает, что говорит: в ком-
сомол идут те,- кому нечего сегодня покушать и кто зав-
тра станет искать в амбарах твоего отца, чем бы набить
свой живот». Вот что я сказал своему сыну. А он... знае-
те, что он сделал? Он стал разглядывать свои ногти и
засвистел, как на конюшне, а потом пришла мать и
увела его, потому что она дрожит за него, как Альфа
за своего Омегу, и потому, что к нему пришли эти... «то-
варищи»... И Беня мой ушел от меня, потому что с това-
рищами ему веселее.
— Почему вы так думаете? — возразил Алеша. —
Комсомольцы решают очень, важные дела.
— Да, у них важные дела! — взорвался старый Гам-
берг. — Очень, очень важные дела. Я это знаю рас-
прекрасно и без вас. Эти дела начались в марте восем-
надцатого, когда одни юноши надели красные повязки, а
другие — белые. Эти дела начались в тот день, когда
сына уважаемого доктора Хоммера принесли домой с
пробитой пулей головой и мать бедного юноши, добрая
Мария Яковлевна, плакала у его изголовья...
Алеша уже не слушал старого Гамберга. И хотя он
по-прежнему глядел на теснившиеся вдоль дорожки
уже тронутые заморозками георгины, мысли его были
далеко. И Гамберг почувствовал это. Он сильнее вцепил-
ся в плечи Алеши холодными пальцами и закричал в са-
мое ухо:
— Да вы, никак, спите?! —«и горестно пожевал гу-
221
бами: — Не мечите бисера перед свиньями, да не попрут
его ногами... — и закончил язвительно и горько: — А
свиньи — это безумцы, не слушающие правильных ре-
чей. Идите же, — сказал он устало, — идите, вас
ждут... — Он помедлил и добавил уже без тени сарказ-
ма: — ваши товарищи, — выпустил Алешино плечо и
указал на распахнутую дверь.
Алеша взбежал на высокое крыльцо, пересек застек-
ленную веранду и вступил в длинный коридор, по обеим
сторонам которого тянулись белые, двустворчатые, плот-
но прикрытые двери. Он никогда прежде не бывал в этом
доме. До недавних пор Гамберги жили замкнуто и бо-
гато. Решение пойти к Вениамину пришло внезапно, по-
сле встречи с Померанцем, но сейчас он уже сожалел
об этом. Слыша за собой шаркающую походку старика
и опасаясь, что тот втолкнет его в первую же попавшу-
юся комнату и продолжит свою полубезумную речь,
Алеша распахнул ближайшую дверь и сразу же при-
крыл ее за собою.
В ярко освещенной комнате находились трое. Они
сгрудились у письменного стола и склонились над ним
так низко, что головы их соприкасались. Когда один из
них ненадолго выпрямился, Алеша увидел тонкий про-
филь и горячие глаза Вениамина. У него правильные,
слегка надменные черты лица, и все же чем-то неулови-
мым он напоминает своего отца.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал он
резковато, — но ей-же-ей, я бы поискал другой вы-
ход! — Ему никто не ответил. Бородкин продолжал свой
рассказ о событиях в Керби.
— Погоди, — прервал его темнорусый, сидевший спи-
ной к двери, в котором Алеша сразу узнал по голосу
Булыгу. — Я никак не пойму, чего добивался этот са-
мый Тряпицын?
— Видишь ли, Саша, Советская Россия, Ленин, на-
пример, считают, что создание буферного государства
ДВР — временная мера, поскольку мы сейчас не в си-
лах вести войну с Японией и должны все сделать, чтобы
ее избежать или хотя бы отдалить. Тряпицын же считал,
что эта война неизбежна и даже необходима...
— Безумие так мыслить! — крикнул гневно Гам-
берг. — Удариться в новую воййу, когда на стороне пан-
ской Польши все союзники, а Япония только и ждет
222
предлога, чтобы двинуть свои войска в Сибирь. Я бы
пулю не пожалел на того, кто раздувает такое пламя!
— Но его все-таки расстреляли, •=— невозмутимо по-
дытожил Саня. — А засиделись мы в Керби потому, что
вначале народно-революционный комитет оказался ма-
лодеятельным. Его председатель Прокопенко показал
себя, как бы это помягче выразиться?..
— А ты не смягчай, — сказал Вениамин, откиды-
ваясь на спинку стула и расстегивая медлительным дви-
жением ворот своей сатиновой рубахи. Он поднял го-
лову и, увидев Алешу, не смог скрыть чувства досад-
ливого удивления.
— Фу, черт, как ты напугал, однако! — воскликнул
Вениамин и, громыхнув стулом, шагнул ему навстре-
чу. — Каким тебя ветром задунуло? — спросил он, кла-
дя на плечо Алеши руку чисто отцовским жестом.
— Шел вот... шел и зашел. Я вам помешал, Вениа-
мин? — спросил Алеша, глядя снизу вверх своими свет-
лыми, правдивыми глазами. Тот отрицательно покачал
красивой, горделиво посаженной головой и тронул паль-
цами распахнутый ворот рубахи.
— Нисколько! Историческое мгновение: «бойцы вспо-
минают минувшие дни». Это приморские партизаны в
прошлом и великие конспираторы в настоящем. Не то
что мы с тобой, святая простота. Знакомься, работать
вместе придется и... — он засмеялся, — приласкай их.
— Вот именно, приласкай нас, — подмигнув Алеше,
полунасмешливо протянул Бородкин. Все вдруг засмея-
лись, задвигали стульями, чтобы усадить Алешу. И
опять Алеша удивился, как заразительно весело, будто
озорная девчонка, смеется человек с такой странной
фамилией — Булыга. Но Вениамин уже снова склонился
над картой.
— Так как же вы все-таки выбрались из Керби?
— Да честно сказать, не подоспей уполномоченный
Амурского облревкома Днепровский с пароходами, гру-
женными продовольствием, дело бы кончилось плачев-
но! Щи да каша — пища наша, знаете сами. Но когда
этого нет...
— А тряпицынские поскребыши вас больше не тре-
вожили?
— Была одна стычка у Горелого зимовья, есть такое
прелестное местечко. Бандиты засели в чащобе и не
223
миловали никого. Было их до полусотни, вооруженных
до зубов. Командовал головорезами некий Павличенко.
Ну, пришлось их ликвидировать...
— И ты участвовал в этом? — быстро спросил Гам-
берг и посмотрел на руки Сани, спокойно лежавшие на
зеленом сукне стола.
— Ну и я тоже. Я что, святой? — Он вдруг заго-
ворил о Комаровых. Алеша слушал его со смешанным
чувством горечи и страха. И опять вспоминал, как Дуся
прибегала к ним, когда была еще девушкой, как готови-
лась вместе с мамой к любительским спектаклям. А по-
том в Николаевске она сама создала Народный театр,
ставила пьесы Островского и готовила к постановке
«Дни пашей жизни» Андреева, но спектаклю уже не
суждено было состояться. И всегда она была веселая
и напевала какую-нибудь песенку.
— А знаешь, Игорь искал здесь этого Комарова,—
сказал Сане Булыга. — Он ведь был фронтовым това-
рищем Всеволода Сибирцева.
Разговор стал общим, но Алеша не принял в нем
участия. От зеленых изразцов голландки тянуло лас-
ковым теплом, и у него стали слипаться глаза.
— Да ты, никак, спишь, Алексей? — Он тут же оч-
нулся. Рука Вениамина лежала на его плече, и мягкие
черные волосы щекотали разгоревшуюся щеку.
— Притомился, сердяга? — спросил не свойственным
ему озабоченным тоном Гамберг. — Может, приляжешь
на мою кровать?
— Нет, мне пора домой. — Алеша вскочил на ноги
и, застенчиво улыбаясь, пояснил: — Я ночь на вахте
стоял, а днем отдохнуть не удалось.
— Бывает. Это бывает... — Булыга внимательно по-
смотрел ему в глаза и встал, высокий и тоненький, как
лозинка, пропуская из-за стола Алешу.
Бородкин бережно свертывал старую, потрепанную
карту, а Вениамин, распахнув окно в ночь, — пусть тут
немного проветрится, — пошел впереди Алеши, чтобы
придержать собаку и закрыть ворота. Проходя по дво-
ру мимо освещенного окна своей комнаты, он вскочил
на цоколь дома, просунул внутрь голову и сказал:
— Вы вот что, буйны головы, располагайтесь у меня,
как дома, а я где-нибудь приткнусь. Я тебя, Булыга,
разбужу к поезду!
224
4
В годы интервенции в Свободном стояли японцы. От-
сюда они совершали кровавые набеги на Черновку, Ма-
заново и Бочкарево, растекались по всей области и воз-
вращались в него снова. Убитых «защитниками» сво-
бодпепцев находили тогда па болотистых берегах Дже-
луна и Бардагопа, на песчаных откосах Зеи, на подсту-
пающих к городу сопках. Когда японцы схлынули в При-
морье, город стал большой деревней без прошлого, —
потому что здесь не занимались сельским хозяйством,
и без настоящего, — потому что не было и намека на
промышленность. В Свободном насчитывалось свыше
семи тысяч жителей, обреченных на безработицу и го-
лод. Отцы семейств ринулись в поисках удачи на при-
иски. В городе остались только старики, женщины и де-
ти да несколько десятков железнодорожников, на обя-
занности которых лежало поддерживать дорогу да из-
редка встречать и провожать приползающие из синих
далей полуживые поезда.
Булыга приехал в Свободный ранней осенью, когда
окружающие город кольцом березняки еще трепетали на
ветру прозрачно-желтой листвой. Было в окрестностях
Свободного странное очарование, но сам город поражал
мертвящей пустотой и скукой. Люди боялись надвигаю-
щейся зимы и в каком-то оцепенении почти ничего не
предпринимали для ее встречи. Основное в этом суро-
вом климате было обеспечить себя топливом. Вокруг
шумела тайга, но горожане идти в дебри в одиночку
опасались — мало ли какие могут произойти встречи! А
вывозить? Город обезлошадел: японцы загубили нема-
ло коней, и оставшиеся ломовые извозчики заламывали
такие цены, что волосы вставали дыбом.
Сашу приютили на одной из центральных улиц, в
домике Орликов. Глава семьи подался на заработки, и
вот уже второй месяц о нем не было ни слуху ни духу.
Хозяйством заправляла Екатерина Мефодьевна, мать
шестерых детей, не старая еще, худощавая женщина с
тронутым оспой желтоватым лицом. Она не удивилась,
когда шестнадцатилетний Митька привел в дом незна-
комого парнишку, •— он недавно записался в комсомол,
и теперь можно было ждать от него чего угодно, — но
украдкой вздохнула: с хлебом было туговато.
8 Заслон	225
Пока доваривалась картошка и девочки накрывали
на стол, Дмитрий увел Булыгу в сарай, и они принялись
за укладку наваленных грудой обрезков досок.
— Старшая сестра твоя тоже комсомолка? — поин-
тересовался Булыга.
. — Муська-то? Нет, опа епархиальное окончила в
Благовещенске.
— Работает?
— А где? Кабы отец не сглуповал — завез нас сю-
да — может, там и устроились бы. В Благовещенске
школ много.
— Как будто здесь нет школ?
— Здесь нас никто не знает. Отец и то нигде не смог
устроиться. Разруха.
— Ты, выходит, в доме за старшего?!
— Ага. У нас в семье девчонок четыре, да меньшой
брат Ванюшка. Он во вторую ступень бегает.
За скудным ужином разговор взрослых вертелся во-
круг Благовещенска. Младшие девочки поглядывали на
гостя с чисто детским любопытством. Тринадцатилетний
мальчик заметно дичился и закрывался задачником. Сра-
зу же после ужина Митька потащил инструктора облко-
ма в железнодорожную мастерскую, где их уже ждали.
Цементный пол был сбрызнут водой и чисто выметен.
Ребята в старенькой заплатанной одежонке умыты и
причесаны, только у одного, сидевшего, скрестив ноги,
на полу, лицо казалось пропыленным.
— А ну, Орлик, докладывай, кого ты к нам привел?—
спросил парнишка, весело поблескивая узкими глаза-
ми. — Чи он тебе брат, чи сват, что ты зараз, как с ним
поздоровкался, к себе домой потащил?
— Я бы и тебя прихватил, кабы знал, что ты пре-
жде чем на собрание идти, не догадаешься помыться!
— Что я — барышня-белоручка? Видишь, какие мо-
золи? — показал он измазанные солидолом руки.
— Знаещь, поди умойся, потом будем говорить.
— Ладно, — покраснел вдруг слесарепок. — Отку-
да человек-то? — спросил он уже серьезно, старательно
вытирая лицо кинутой кем-то обтиркой.
— Этот товарищ из Благовещенского РКСМ, — ска-
зал Орлик, окинув лица ребят быстрым ^взглядом. —
Зовут его Сашкой, а фамилия ему Булыга. Хочет он нам
рассказать о текущем моменте.
226
Ребята пошептались, и худенький паренек в огром-
ных солдатских ботинках с обмотками и в сдвинутой
на затылок кепке негромко попросил:
— Пусть про РКСМ расскажет. Что нам нужно де-
лать, как мы есть комсомолы, и откуда такое взялось?
Митька сделал свирепое лицо: выходит, все, что он
им внушал, летело на ветер? Он кашлянул и сказал:
— Как будто ты не знаешь, что нам нужно делать!
Советскую власть, вот что! Возьмем, к примеру, это
электричество, — он ткнул пальцем в висевшую под по-
толком лампочку, — оно теперь твое и мое, а месяц то-
му назад им Данилиха одна владела. «Моя, говорит,
электростанция, захочу — и будет коммуиия при лу-
чинке свои собрания проводить». Отобрали у нее элек-
тростанцию. Это есть борьба с частным капиталом. Вер-
но я говорю? — обратился он к Булыге.
— Верно, — подтвердил, любуясь его молодым за-
дором, Саша.
— Наша электростанция, наши мастерские... — гор-
деливо повел руКой ободренный поддержкой Орлик. В
этот миг электричество погасло, и ребята грохнули хо-
хотом. . Громче всех смеялся Булыга. Насмеявшись вво-
лю, он высказал предположение, что электростанция
еще не привыкла к своим новым хозяевам.
— Да ша ей дров нету, — подал голос кто-то неви-
димый в темноте. — Подкормить, вот и привыкнет.
— Ну это дело нетрудное, — послышался голос Бу-
лыги. — Не такие люди комсомольцы, чтобы стукаться
в потемках лбами. А что ж мы, братцы, станем делать?
— Договоримся с городскими ребятами идти в тайгу,
валить деревья.
— А на чем повезешь?!
— Ша! — крикнул примолкнувший было Митька и
деловито стал выяснять, у кого есть пилы, у кого топо-
ры и сколько в городе ломовиков.
А
Петр Мацюпа, с пустым мешком под мышкой, вышел
из дверей Ярославского вокзала на Каланчевскую пло-
щадь и под моросящим дождем стал* пытать встречных
и поперечных, как добраться до Центрального комите-
та РКСМ. У Красных Ворот он поскользнулся и чуть не
попал под трамвай. Мясницкая показалась ему беско-
8*
227
нечпо длинной и холодной, как погреб. У здания Глав-
ного почтамта на вращающейся тумбе пестрели яркие
заплаты плакатов.
«Вот кто является прямым разносчиком сыпного ти-
фа!» — тыкал чей-то. перст в гигантскую, вошь. В ле-
гоньком пиджаке парня познабливало, кружилась голо-
ва: уж больно хотелось есть. Рыбного бы пирога да с
горячим чаем! Но в Москве пирогами и не пахло. Небо
было низким, неприветливым. Дома безлики.
Еле волоча ноги, Мацюпа побрел к Лубянке, и толь-
ко там молодой, улыбчивый милиционер, выслушав его
толком, объяснил, что нужно ехать на Садово-Кудрин-
скую в Третий Дом Советов, где размещаются делега-
ции съезда, и усадил на площади в переполненный трам-
вай.
У большого здания, где должен был состояться
съезд, Мацюпу притиснули к стене. В широко распах-
нутые двери вливались делегации, кто-нибудь один
предъявлял у входа документы и шутливо рекомендо-
вал:
— Наш Ванюха! Вы его не знаете, зато помнят бе-
ляки!
— Мы питерцы, — звучало здесь гордо: трепыхали
ленточками бескозырок балтийцы-моряки, выборжцы
держались за руки, чтобы не потеряться в толпе. Строй-
ной колонной прошагали уральцы, за ними двинули
коренные москвичи.
Как предъявить здесь свою мятую бумажку? Не рас-
скажешь же о полуторамесячном пути и о том, что ого-
лодал и пообносился. Но главное, поспел же к сроку!
И у него есть теперь койка с белыми простынями, есть
талоны на обед, а уж сюда-то он как-нибудь да про-
бьется.
Высокий моряк вскочил на повергнутую тумбу, раз-
двинул ноги, как на корабельной палубе. Серые сумер-
ки посветлели от белизны его зубов. Светлый чуб упал
на развеселые глаза, зычный голос перекрыл все шумы
и песни:
Там,
За горами горя,
Солнечный край непочатый.
За голод,
За мора море
Шаг миллионный печатай!
228
Глаза Мацюпы увлажнились: он из того края. Край
тот зовется Амурским! Да, и голод познал, пока сюда
добрался, и горы видел, и чуть ли не на каждой оста-
новке грузил дрова. Следом за матросом он пробился
в зал. Вихрастый парень, в распахнутом пиджаке, из-
под которого виднелась синяя дабовая рубаха, и в стоп-
танных сапогах, не привлек ничьего внимания. Ведь та-
ких же, как он, Мацюпа, было большинство. Они гро-
мили банды Махно и Петлюры, били Колчака и Врангеля
и сейчас мечтают о том, как вышибить из западных об-
ластей белополяков, а из восточных — японцев.
Эти парни заставляли работать саботажников и ста-
вили к стенке предателей, но говорить о подвигах здесь
было бы так же неуместно, как заплакать. Они ничего
не ставили себе в заслугу. Ничего...
— Ленин! Ленин! Ленин!..
Петр Мацюпа весь подался вперед. В двух шагах
от него, снимая на ходу пальто, проходил невысокий,
еще не старый человек с волевым и спокойным лицом
и высоким лбом мыслителя. Глаза у него были чуточку
прищуренные, усмешливые и зоркие. Он положил в сто-
ронку пальто и кепку и остался в пиджаке. Рубашка
на нем была очень белая, с отложным воротником и
при галстуке. Он сказал что-то сидящим за столом и
склонился над блокнотом. Его приветствовали, а он буд-
то не замечал, и тогда ребята в зале стали потихоньку
вставать и протискиваться к нему ближе... Они усажи-
вались на стулья, а потом подъезжали к нему, а кото-
рые смелее, вроде бы и заглядывали уже через плечо,
как ученики, что это он, мол, там пишет. Мацюпа тоже
стал раздумывать, а не податься ли на сцену и ему?
Но тут он заопасался, а вдруг Ленин заговорит с ним.
— Петр Мацюпа? — спросит он. — Это хорошо, что
вы с Дальнего Востока, но скажите нам, — он непре-
менно скажет «нам», — кого вы представительствуете
здесь, на съезде?
А что сможет сказать Петр об организации, если
тогда она только что рождалась?..
— Товарищи, мне хотелось бы сегодня побеседовать
на тему о том, каковы основные задачи Союза комму-
нистической молодежи и в связи с этим — каковы долж-
ны быть организации молодежи в социалистической рес-
публике вообще. — Голос у Ленина негромкий, чуточ-
229
ку картавый и даже как будто знакомый, уже слышан-
ный когда-то. Мацюпа впервые видел оратора, расхажи-
вающего по сцене, не поучающего, а как бы советовав-
шегося сб всеми сидящими в зале.
— ...И вот, подходя с этой точки зрения к вопросу
о задачах молодежи, я должен сказать, что эти задачи
молодежи вообще и союзов коммунистической молоде-
жи и всяких других организаций в частности можно бы-
ло бы выразить одним словом: задача состоит в том,
чтобы учиться.
Он ни слова не говорит о войне, разрухе, он не при-
зывает к самоотречению. Он говорит о мирном строи-
тельстве, о счастье созидания:
— ...Мы знаем, что коммунистического общества
нельзя построить, если не возродить промышленности и
земледелия, причем надо возродить их не по-старому.
Надо возродить их на современной, по последнему слову
науки построенной, основе. Вы знаете, что этой основой
является электричество...
«Как, этот маленький стеклянный пузырек с витой
спиралькой?» — недоумевает Мацюпа, кляня свое бо-
гословское образование.
— ...Вы прекрасно понимаете, что к электрификации
неграмотные люди не подойдут, и мало тут одной про-
стой грамотности. Здесь недостаточно понимать, что та-
кое электричество: надо знать, как технически прило-
жить его к промышленности, и к земледелию, и к от-
дельным отраслям промышленности и земледелия. Надо
научиться, этому самим, надо научить этому все подра-
стающее трудящееся поколение.
— Верно! Верно! — аплодирует что есть силы Ма-
цюпа. Все встают и шумно приветствуют человека, кото-
рый умеет так просто и ясно сказать о самом главном
в жизни. Ленин делает протестующий жест, он не при-
вык терять хотя бы минуту. Становится тихо. Голос его
по-прежнему негромок, но отчетливо слышен и в даль-
них рядах огромного зала:
— ...Мало того, что вы должны объединить все свои
силы, чтобы поддержать рабоче-крестьянскую власть
против нашествия капиталистов. Это вы должны сде-
лать. Это вы прекрасно поняли, это отчетливо представ-
ляет себе каждый коммунист. Но этого недостаточно. Вы
должны построить коммунистическое общество...
230
Никогда еще не видел амурский парень таких вни-
мательных глаз и радостно-изменчивых лиц, чутких к
каждой интонации, к каждой фразе. Сидящий рядом с
ним в залатанной шинели хлопец ткнул Мацюпу локтем
в- бок: чувствуешь, мол? Петр отмахнулся от него.
— ...Вы должны быть первыми строителями комму-
нистического общества среди миллионов строителей...
Вы должны воспитать из себя коммунистов... Надо, что-
бы все дело воспитания, образования и учения совре-
менной молодежи было воспитанием в ней коммунисти-
ческой морали.
Нет, они не отзвучали, они врезались в сердце и ос-
тались в нем навсегда, эти ленинские слова. Эх, ребя-
та, амурские ребята, зачем вы послали меня одного?!
Как я хочу, чтобы вы сейчас уже знали, что поколение
пятнадцатилетних будет жить при коммунизме. А если
ты ровесник века? Если тебе уже двадцать? Но чем луч-
ше будут жить люди, тем они будут жить дольше. И мы
сделаем все, чтобы нашим людям жилось хорошо. Да,
в конце концов, важно не это. Разве Ленин не будет
жить при коммунизме, заложив фундамент здания, ко-
торое строить нам, молодым и сильным? И впервые Пе-
тру приходит мысль о бессмертии человека, чьи мысли,
чья жизнь отданы народу. И будто в ответ на его тре-
петное волнение звучат удивительные, вещающие новую
эру человечества стихи:
Зарей крылатою одеты,
Мы в небо дерзостно взлетим,
Громкокипящею кометой
Прорежем млечные пути...
...Ночью Петр Мацюпа бродит по уснувшей Москве.
Он не знает, найдет ли дорогу обратно, в общежитие; но
если все равно не заснуть в эту ночь, так стоит ли бес-
покоиться о крыше над головой?
Он проходит по Красной площади мимо угрюмо-
молчаливых стен Кремля. Лобное место с гремучей ржа-
вой цепью, не единожды обагрявшееся кровью лучших
сынов России. Расписной, как игрушка, собор Василия
Блаженного. Широкий и гулкий в ночи Москворецкий
мост.
Мацюпа облокачивается на перила. Внизу смутно
поблескивает вода, и столбы света с Софийской набе-
231
режной дробятся в ней, совсем,как в Амуре сахалинские
огни. Озаренное внутренним пламенем грубоватое лицо
Петра становится прекрасным. Ребята, амурские ребята,
если бы вы только знали, что придет время, когда то,
что говорится в Москве, в тот же час можно будет слу-
шать в любом городе страны. А сколько чудес произой-
дет, когда мы научимся пользоваться электричеством!
Петр Мацюпа углубляется в кривые переулки За-
москворечья, идет мимо заколоченных лабазов и мага-
зинов, мимо каменных громад и подслеповатых домишек
Большой Полянки. Люди будущего познают Москву
иной: она помолодеет, станет одним из красивейших го-
родов мира, на ее залитых светом просторных улицах
будут шуметь высокие деревья и расцветать диковин-
ные цветы. Такой сделает ее рабочая молодежь, если
станет жить по заветам Ленина.
Еще там, слушая Ленина в огромном зале, он, Ма-
цюпа, дал себе слово быть таким, чтобы при новой встре-
че не опустить глаза перед живым и проницательным
взглядом вождя и достойно ответить на любой его во-
прос. Внезапно ему приходит мысль, что фамилия Ма-
цюпа звучит для будущего крайне неблагозвучно, и он
тут же решил, что отныне станет называться Милослав-
ским.
В этот поздний предрассветный час, когда преиспол-
ненное восторга сердце Мацюпы рвалось к родной зем-
ле, в Благовещенске было уже утро, и, что его несказан-
но удивило бы, в городском театре возник разговор и о
нем.
Съезд Красной Молодежи Амура... Двенадцать*мо-
лодежных организаций объединились в одну — комму-
нистическую. Комсомольцев в области стало три тысячи.
Девять обстоятельных докладов, сообщения с мест,
выборы областного бюро РКСМ, все это было ново,
волнующе, необычно для крепких парней в картузах и
сапогах гармошкой, для девушек в длинных, чуть не до
пят, платьях; их глаза горели огнем вдохновения и сча-
стья.
В это утро они собрались в последний раз на веран-
де театра в ожидании фотографа.
—- А Мацюпа?! — крикнула стриженая девушка в
синей курмушке примостившемуся на перилах Булыге.—
232
Ты же обещал про него рассказать, а то выбрали, не
знавши, слова от него не слыхавши... И о съезде...
Булыга засмеялся, спрыгнул с перил.
— Второй съезд комсомола, — начал он негромко,—
состоялся год тому назад. Всего год, но враг тогда был
еще всюду. В Благовещенске сидели японцы. Они были
в Свободном. Они были в Приморье. На юге России
бесчинствовали деникинцы...
— Л в Сибири? -- быстро спросил светловолосый
паренек, сидевший на ступеньке лестницы. — В Омске?
— Сейчас отвечу и тебе, омич! — Разговор двоих
становился общим. — Второй съезд комсомола принял
решение мобилизовать в прифронтовой полосе и поста’
вить под ружье сто процентов комсомольцев, а во всех
других организациях РКСМ — тридцать.
— Я стрелять не умею, — пояснила девушка.
— Ты бы этому скоро научилась, — успокоил ее Са-
ша. — Да, товарищи, все комсомольцы тогда, в том
числе и девушки, ушли па фронт... Вот тогда-то и были
разгромлены в Сибири войска «правителя Омского»
Колчака.
— А от нас, от амурцев, был кто-нибудь на том съез-
де? — весело спросил Орлик,
— Нет. Связь с центром была прервана из-за фрон-
тов. Но вот на днях в Москве открылся Третий съезд
комсомола, и делегатом на него мы послали Петра Ма-
цюпу, которого вы вчера, так же как и меня, выбрали
в бюро облкома. Тут вот говорят: знать не знали, кого
выбирали. И немудрено! Ведь па съезд он пошел еще
в августе, чтобы быть в Москве к октябрю. Когда-нибудь
этому не поверят: пешком пошел па съезд. Дети ваши
не поверят, не говоря уже о внуках!
Все засмеялись, уж очень смешно это было сказано:
дети, внуки...
— Так .ведь «читинская пробка» была, — напомнил
кто-то из задних рядов. — Да и Москва... что ж тут по-
делаешь, если она такая дальняя!
— Придет время, и наши делегаты станут летать в
Москву на аэроплане, — сказал Булыга. — Да и вы
тоже, если окажутся там дела.
— Я? Они? — стриженая девушка даже покраснела
и, показывая пальцем па товарищей, уточнила: — Мы —
на аэроплане?!
233
— Все достижения науки станут доступны трудя-
щимся, тем, кто строит новое общество. Иначе не может
быть! За это умирают наши отцы и братья и, может
быть, умрем мы сами, — ответил девушке Саша.
— А мы и не боимся смерти! — выкрикнул кто-
то. — Сколько наших японцы и белые побили, а из об-
ласти убрались, и сюда им хода — тю-тю!
— Да, среди амурцев было немало героев, и буду-
щие герои есть среди вас. Но еще мы должны думать
и о мирном строительстве нашей республики. Сказать по
правде, я более всего озабочен, успел ли к съезду наш
Мацюпа.
— Ну как же можно не успеть? — с детской обидой
произнесла стриженая девушка.
— А мог и задержаться! — Булыга пошел вдоль
первого ряда, вглядываясь в юные взволнованные ли-
ца.— Я вот много поездил по области. Мой район весь
по линии железной дороги, так ведь не раз бывает: по-
езд стоит, а пассажиры идут добывать дрова. Ну а если
так повсеместно?! Посчитайте-ка, сколько станций от
Сибири до Москвы! Нужно, чтобы дрова были у нас в
школах, на вокзалах, в семьях народоармейцев, нужно
обогреть осиротевших от рук интервентов. Вот тогда мы
будем настоящими комсомольцами.
— Ставлю вопрос на голосование! — закричал Ор-
лик. Его потянули за полу пиджака. С желтой треногой
в руках подошел фотограф.
5
Вениамин Гамбсрг обладал хорошим слогом, и ему
поручалось составление протоколов, обращений, резолю-
ций. Закрывая расширенное бюро облкома РКСМ, он
счел нужным ознакомить товарищей с воззванием, над
которым трудился сегодня:
«ГРАЖДАНЕ И ГРАЖДАНКИ!
Амурским областным комитетом помощи голодающим По-
волжья получена телеграмма с запросом: «Сколько может
Амурская область прокормить детей?»
От вашей отзывчивости зависит ответ голодным детям,
которые уже направлены в Сибирь. Маленькие страдальцы,
оторванные от матерей, едут с детской доверчивостью в су-
ровый и холодный край — они ждут, что взрослые укроют,
накормят и скажут им ласковое слово, в котором так нуж-
дается ребенок...»
234
Когда он окончил чтение, Сарра- Шкляревская ска-
зала:
— Я могла бы взять, и даже не одного... но вы же
знаете, ребята.
Ребята знали: после калмыковского /<вагона смерти»
Сарра болела туберкулезом. Дни девушки были сочте-
ны. Кто-то, поерошив лохматые волосы, буркнул, что и
он бы не отказался, да вот не знает, как воспитывать...
— Ой, уморили! — будто не поняв серьезности ми-
нуты, залился смехом Булыга. — Да кто же нам с вами
доверит детей? А ну выше чубы! Давайте думать, чем
мы можем быть полезны на данном этапе? Тут скорее
нужна наша мускульная сила!
Заговорили о воскреснике в пользу голодающих, о
разъяснительной работе в школах. Вениамин подытожил:
— И чтобы все присутствующие, все, кто состоит на
учете, вышли, как один. Это будет смотром наших сил.
Ясно?
Все ответили, что ясно. Секретарь Центрального рай-
кома РКСМ Шура Рудых тут же попросил Алешу высту-
пить в школе второй ступени, которую, по старой при-
вычке, все еще называли «Алексеевкой». Алеша сразу
же согласился.
Когда на следующий день он поднялся на сцену свет-
лого актового зала, зал был переполнен. В первых ря-
дах сидели учительницы и очкастые учителя. Дальше,
до самой задней стены, волновалось море светловолосых
и темных голов девушек и ребят. Алеша не готовился
к выступлению, но речь его лилась легко и свободно,
когда он говорил о том, что волновало его в данную
минуту. Он шагнул к краю сцены и сказал:
— Друзья! Знаете ли вы, какой страшный голод ца-
рит в Советском Поволжье? Губительные суховеи и за-
суха превратили там землю в бесплодный пепел. Наша
молодая, еще не окрепшая Страна Советов не в силах
вырвать из костлявых рук голода 25 миллионов простых,
как мы с вами, русских людей... — Лицо юноши горело.
Он простыми, доходчивыми словами рисовал страшные
картины народного горя и в то же время неотступно
думал:
«Это ничего, что здесь половина буржуйских детей.
Не станут же они жить прошлым, а дорога в будущее
только с нами. Сегодня мы находим общий язык, зав-
235
тра пас сблизит общая работа. Так стираются грани,
так...»' — Усилием воли он отогнал эти мысли и закон-
чил, слегка повысив срывающийся от волнения голос:
— Мы, молодые, мы, сильные телом и духом, с чи-
стыми сердцами и помыслами выйдем завтра на воскрес-
ник. Этими вот руками, — Алеша поднял над головой
свои тонкие руки, — мы заработаем деньги.и отдадим
их голодающим детям. Пусть хлеб, купленный на наши
трудовые рублевки, вернет отчаявшихся к жизни. Пусть
среди нас не окажется баричей и равнодушных. Пусть
ни один из нас не останется в стороне от этого святого
дела. Пусть никого не станет потом мучить совесть, что
он...
— А зачем? — раздался из глубины зала презри-
тельно-холодный вопрос.
— Что ты сказал? Повтори, я не расслышал! —
приказал Алеша. Стало тихо, и в этой тишине зловеще
прозвучал чей-то ехидный смешок.
— Итак... — сказал Алеша.
— И совсем не так, — передразнил его кто-то из’
задних рядов. Алеша поднял гневные глаза, но голос его
прозвучал спокойно:
— Кто хочет говорить, пусть выйдет сюда и открыто
скажет, чем он недоволен. — В ответ затопали и замя-
укали в темном коридоре. Широкая стеклянная дверь
с шумом распахнулась, насмешливый и злобный голос
прокричал, должно быть, в рупор:
— Пускай их Совдеп кормит! Совдеп! А не наша
демократическая республика! Нам и самим мало. По-
нял, комса?! И убирайся...
Высокий, грузный математик Боголюбов .встал и шаг-
нул к двери, но в коридоре было уже пусто. Он вер-
нулся на свое место, неся в руках измятую географиче-
скую карту. Худощавая «англичанка» с седеющими во-
лосами быстро-быстро вертела в пальцах тонкий батис-
товый платок. Смуглолицый географ Иванов тщательно
расправлял взятую у математика карту. Тишина вдруг
прорвалась бешеным хохотом и свистом. «Один, совсем
один, — с горечью подумал Алеша, — а они беснуются,
как спущенная свора».
— Эй, вы, трусы! — крикнул он. — Поднимитесь сю-
да и станьте со мной рядом, перед лицом честных лю-
дей. Ну, кто смелый не под лавкой, выходи!
4*
236
Тоненькая девушка, со светлой косой, в коричневом,
гимназическом платье, шла по проходу и не спеша под-
нялась на сцену. На нее смотрели с удивлением.
— Да, они трусы, — сказала она звонким голос-
ком, — и они привели на подмогу своих дружков, не
имеющих никакого отношения к нашей школе.
— Правильно! — крикнули из зала. — Гоните чужа-
ков!
Несколько парней, пригибаясь, чтобы не видно бы-
ло их лиц, побежали к выходу. Их провожали не очень
лестными эпитетами. Стало шумно и весело. Боголюбов
поднял опущенную голову. Только вчера его, первого из
учителей города, приняли в партию большевиков, и он
только что мучительно размышлял, как бы помочь этому
славному юноше. Боголюбов был заика, и, когда волно-
вался, речь его становилась невнятной. Он встал, подо-
шел к столу, открыл портфель, вынул из него разграф-
ленную бумагу и своим размашистым почерком открыл
список идущих на воскресник. Следом за ним расписался
географ. Историк Телятьев с присущей ему галантно-
стью уступил первенство дамам: чопорной англичанке
и словеснице, внучке знаменитого сказочника-поэта, Ер-
шовой, а потом уже расписался сам. Приложили руку
и другие учителя. А потом потянулись юноши в сатино-
вых косоворотках, девушки в бумазейных платьях —
юные представители пригородов Забурхановки и Горбы-
левки, получившие возможность учиться в одном’из са-
мых привилегированных в недавнем прошлом учебных
заведений города. Они давали молчаливый отпор тем,
кто показал сейчас свое звериное нутро.
Зал быстро пустел. Алеша свернул список и сунул
его в карман. Невысокий человек, с румяным лицом и
яркими черными глазами, — заведующий хозяйством
школы Трофим Иванович, — положив руку на выклю-
чатель, ждал его у двери, сокрушаясь вслух об испорчен-
ной карте:
— Такую вещь изничтожили, лоботрясы. Заставь
сделать — мозгов не хватит ни у одного!
«Какое у нее лицо! — думал в это время Алеша.—
И коса, будто сплетенная из солнечных лучей, и голос...»
И перед его мысленным взором стояло, как беленькая
девушка неуверенным, детским еще почеркохм выводит
свою фамилию.
237
Размышляя обо всем этом, он торопливо соглашался
с завхозом:
— Да, да... конечно. И у нас, в политехникуме, то-
же очень трудно с учебными пособиями. — Он взял в
руки карту: — А знаете, ее еще можно разгладить утю-
гом.
Ранним утром, столкнувшись с кем-то в полутемном
коридоре облкомпарта, Алеша посторонился, но тот схва-
тил его за обе руки и весело закричал:
— Алексей свет Николаевич! Много на улице на-
рода собралось?!
— Ни единой души! — досадливо поморщился узнав-
ший Бородкина Алеша и посетовал: «Чему он радует-
ся? Список живых людей не заменит».
— А нет, так подождем! Сейчас собираются по рай-
онам, а к семи., часам... Да вот уже первая ласточка
голос подает. — Он потащил Алешу в одну из комнат и
распахнул окно. Вместе со свежестью раннего утра в
него влилась отдаленная расстоянием песня. Пели мо-
лодые, слаженные голоса:
»
Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой.
Братский союз и свобода —-
Вот наш девиз боевой...
В такт ритму угадывалась и мерная поступь. Алеша
пожал плечами:
— Первая ласточка не делает весны. Это курсанты
политшколы, а речь шла...
— За своих второступенцев беспокоишься? Да у них
еще когда больше двухсот набралось!
— Выдумываешь, — вспыхнул Алеша. — Откуда
такие сведения?
— А мне сорока на хвосте принесла, — отшутился
Саня. — Славненькая такая, голосочек, звонкий!
— Я так и думал! Да тебе-то, друг, не к лицу рас-
пространять сорочьи вести!
— Ты, чижик-пыжик мой дорогой, не дерзи! — по-
вел лазоревыми глазами Саня. — Мне только что ска-
зали об этом по телефону. И о тебе справлялись, вот
не сойти с этого места, не вру! — засмеялся он.
— Чего ты заливаешься? — обиделся Алеша.
238
— Да ты не сердись, — тряхнул его за плечи Бо-
родкин. — Я сам над собой смеюсь: с самого утра у
меня птичья терминология в-ход пошла. Ты меня одер-
гивай, если что. Пойдем-ка на улицу, славный молодой
человек.
Алеша расцвел: это была высшая похвала в устах
Сани. Обычно он так с легкой иронией отзывался о себе
самом — славный молодой человек... Он и на самом де-
ле был очень славным.
Американский переулок, — где в нарядном особня-
ке бывшего Русско-Азиатского банка помещался обл-
компарт, — был запружен народом. Пестрая и шумная
народная волна, затопившая его на грани дня и ночи,
всполошила обывателей.
Но эти люди не походили ни на мятежников, ни на
анархистов. Они были веселы, беспечны, и рука об ру-
ку с мужчинами и женщинами шли подростки и даже
дети. Когда стройные колонны разлились двумя пото-
ками, древние, как библейские пророки, деды — сторо-
жа музея и магазина — вышли па середину переулка и
долго обсуждали происшествие, так и не 'докумекав, что
к чему.
Городские пошли на Амур., в район Загородной, и
ответственными за эту колонну были Бородкин, Гертман
и Булыга. Забурхановцы и горбылевцы под водительст-
вом своих секретарей райкомов направились на берег
Зеи.
Алеша пробежал вдоль школьной колонны и насчи-
тал свыше трехсот человек. Но это были еще не все.
Учителя, убоявшись пыли, вышагивали по тротуару, мно-
гие из девушек, узнав, в чем будет заключаться работа,
побежали домой переодеться. Пыль поднималась над
идущими тонким золотистым облаком. Солнце только
что проглянуло, и покрытые дубняком дальние сопки
пламенели, будто на их склоны набросили сказочное зо-
лотое руно. Сразу же за городским театром колонна ста-
ла спускаться к реке.
Амур лежал в песчаных берегах, как лиловая змея,
блистая чеЩуйками холодной и влажной спины.
Горбатый плот качался у берега. На бревнах стай-
кой сидели девушки. Гамберг, в вязаной фуфайке и
шапке-ушанке, убеждал в чем-то раскрасневшегося Бу-
лыгу; тот приседал, откидывал назад длинное гибкое
239
тело, делая быстрые движения руками. Губы его были
плотно сжаты, уголки их усмешливо вздернуты кверху.
— Фома неверующий, — сказал он громко, — гим-
настика-то, если хочешь знать, и греет, а одежонка...
К Бородкину, — видимо, признав его за начальни-
ка, — подошел кряжистый плотовщик, сунул ему моток
веревок и показал рукой на плот.
— На укладку направьте женщин, — сказал ему
Саня. — Так... приступим! — Он стал снимать кожаную
куртку.
Булыга и Алеша наперегонки бросились к плотам.
Их обогнал Бородкин. В светлой вышитой по вороту и
подолу васильками рубашке он напоминал отрока с ка-
кой-то очень знакомой картинки. На ногах Сани были
легкие, выше колен бродни. Он ступил в ледяную воду
и стал подводить под конец бревна веревку.
— Нет, Саша, не надо! — крикнул Бородкин, видя,
что Булыга хочет последовать его примеру. — Засту-
дишься в своих ботиночках. Беритесь с Гертмапом за
пилу! — По быстрым и уверенным движениям Сайп бы-
ло видно, что ему не холодно и он чувствует себя здесь
так же уверенно и просто, как под надежной крышей
облкомпарта, когда он названивает по телефону и одно-
временно готовится к очередному занятию в политшко-
ле или докладу в какой-нибудь ячейке.
Несколько человек в сапогах и броднях уже канто-
вали на берег красноватые и шершавые лиственничные
бревна. Зазвенели пилы. Высоко взмахивая колуном,
Шура Рудых, сильный и ловкий, раскалывал первые
чурки.
— Давай пилить вместе, Саша, — тронул руку Бу-
лыги Алеша.
— А пила?
— Уже взята у того вон дада-всёведа, — указал
Алеша на тощего старичка в распахнутой на груди ру-
бахе и сбитой назад армейской шапке, вертевшегося
неподалеку. — У него весь «струмент»!
— Молодца! — похвалил Булыга. — Пила острая,
как зубы дракона.
Они уже пилили, когда к ним подошел Шура, выти-
рая тыльной стороной ладони смуглый лоб:
— Ребята, я вам зрелище покажу. Хотите?
— Еще как! Ну?
240
— Вон, видите: наш дипломат к девчатам примос-
тился. Видите, Елена Кужелева с Еленой Гуревич, а за
ними Гамбергс Еленой Вотинцевой пилят.
— Мать честная! Три Елены разом, — рассмеялся
Булыга. — Тут сам Парис здорово голову бы поломал,
кому свое яблоко преподнести!
— Не смотреть! — озорно крикнул Гамберг. — Ищи-
те свое счастье на укладке! — Разогнувшись, все посмо-
трели в з у сторону, где берег взбегал круто и в окру-
жении поблекших ив женщины и девушки укладывали
в штабеля побуревший.от времени и непогоды швырок.
Косынки и платки полыхали, как диковинные маки, и
такими же яркими казались разгоряченные работой и
ветром молодые лица. Алеша сразу узнал вчерашнюю
девушку по ее робким, неуверенным движениям.
«Ты всех меньше и всех милее, — подумал он с неж-
ностью, — и всех сильнее, потому что никто не попенял
бы, если бы ты и не пришла. А ты, такая хрупкая, здесь,
с пами...»
Побагровев от натуги, Боголюбов катил от воды с
каким-то подростком тяжелое, неподатливое бревно.
— Передохни минутку, — шепнул Алеше Булыга и
кинулся к учителю, но его опередил Вениамин.
— Владимир Иванович, дайте-ка я! — Просто не
верилось, что Венька может быть таким заботливым,
а он, откатив бревно, картинно подбоченился и деловито
приказал второступенцу:
— Достань мне, малец, топоришко поострее! — По-
хвастался: — Я, как Николай Второй, люблю дровишки
колоть! Меня только за такую полезность батя пока из
дому не выгнал! — Глаза Вениамина блеснули сухим,
недобрым блеском. Он выхватил из рук подбежавшего
мальчишки топор и рассчитанно точными движениями
быстро, будто играючи, стал колоть тяжелые чурки.
Время летело быстро. К полудню на песчаном берегу
стояли десятки остро пахнущих смолой штабелей дров.
Бородкин ходил вдоль них с саженкой в руках и об-
мерял, как заправский десятник. Глухо стукнув о стылую
землю, упала последняя чурка. Булыга отбросил пилу:
— Конец — делу венец! Домой сейчас пойдем, —
и деловито осведомился: — Ну как, есть мозоли?
— У кого же их не бывает, — пряча сбитые ладони,
ответил Алеша.
241
— Ребята! — кричал Саня, размахивая записной
книжкой. — Знаете, сколько мы заробили? Учтите: пла-
тить будут золотой валютой!
— Не меньше полста монет! — сказал убежденно
Булыга.
— Распилено и выставлено шестьдесят две сажени
Дров.
— Ты, как всегда, увлекаешься, — отшутился началь-
ник политшколы Кислицын.
— А ты, как всегда, спешишь, потому что у тебя в
кармане ключи от вашего клуба, — дружелюбно отпа-
рировал Саня. — «Фигаро здесь, Фигаро там...» Да на-
ши женщины и девушки тоже подзаработали на уклад-
ке, да на Зее еще... Сколько голодных ребятишек можно
будет накормить за эти деньги!.. — И ему вдруг вспом-
нилось далекое утро у подножия седого Эзопа и чужой
ребенок, доверчиво приникший нежной щечкой к колю-
чему сукну его простреленной шинели. Сколько еще де-
тей он обогреет, защитит, выведет на свободный путь и
спасет от смерти, прежде чем у него будут свои?! И Саня
улыбнулся мечтательно и нежно, радуясь, что никто, да-
же верный д’Артаньян, не прочтет его мысли.
— Принимай, сынок, свою одежу, — сказал плотов-
щик, подойдя к ним и набрасывая на плечи Сани его
щегольскую кожаную куртку. — Добрая одежина, я не
девка, да и то загляделся!
— По Сеньке и шапка! — воскликнул Вениамин. —
А девчата действительно заглядываются, только на ту-
журку ли, на хозяина ли — вопрос не решенный. Вон ле-
тят сюда, как мухи до меда!
— Так там же первой летит твоя Елена, — поддраз-
нил его Булыга.
— Неужели славный молодой человек удостоен та-
кой чести? — сделал испуганно-забавное лицо Саня и
подкрутил несуществующий ус. — Безгранично сомне-
ваюсь!
— Однако освобождай мою чурку! Пускай девчата
видят, что я один не сижу здесь сложа руки! — И, рас-
смеявшись, Гамберг снова взмахнул тяжелым колуном.
Близился вечер, но никто не спешил домой. Ночи
несли амурцам не покой и отдых, не беспечное веселье,
а тревоги и скрытую опасность. А сейчас было так хо-
рошо всем вместе под осенним негреющим солнцем.
242
6
Город — под высоким и ясным небом, город — омы-
тый прозрачными реками, город — продутый всеми ве-
трами, город — первым па Дальнем Востоке вышвыр-
нувший интервентов и белых, неужели тебе суждено
навеки остаться в памяти людской городом худой сла-
вы?!
Правый берег Амура, чужая сторона, чужое безза-
коние... Но что же нужно сделать, чтобы жили, не тре-
пеща за свою судьбу, люди на левом берегу?
Принесли в Михайло-Архангельскую церковь девять
гробов: мать, отец и восемь ребятишек. Плачут женщи-
ны: меньшенький только народился, а горлышко перере-
зано. Лежит без кровинки, что ангелочек восковой. Зло-
действо какое: всю фамилию скосили под корешок!
— Нет, не всю,. — уточняют досужие люди. — Дев-
чоночка одна уцелела. В больнице, в беспамятстве ле-
жит.
— И вовсе не в беспамятстве, — утверждают более
дотошные. — В твердом уме она теперь и в здравой па-
мяти. А сказала такое — хошь верь, хошь не верь —
волосья дыбом! — Сбивается кружок теснее, голоса пе-
реходят на полушепот:
— Сказала, говорит, комсомольский патруль. Ска-
зала, говорит, с обыском. Денег не было, говорит, пото-
му всех порешили комсомольцы те.
— Бредит девчонка. Комсомолы на такое не пойдут.
Анархистов или хунхузов работа!
— Ан не бредит. Русские парни, говорит, молодые,
здоровые, оружием обвешаны от ушей до ног.
Поползли по городу слухи один другого страшнее:
комсомольцы грабят, убивают, не пускайте их на порог.
Девчонка будто всех признала, что были в ту ночь в па-
труле.
И опять здравые голоса:
— Провокация! Никого опа не признала. Те, — ска-
зала, — трое их было или четверо, — рослые, румянец
во всю щеку, в полушубках, в унтах, а у комсомолов
шубки на рыбьем меху, подметки к сапогам веревками
приторочены.
Ищи ветра в поле: троих или четверых, с румянцем
во всю щеку. Дом убитых опечатали. Девчонку опреде-
243
лили в приют. А тут снова, на Ремесленной улице, вы-
резана семья: старуха с сыном, невестка да четверо вну-
чат. И «почерк» у бандитов тот же: вспороты все по-
душки, бито да не граблено. Опять искали'деньги — зо-
лотые романовКи.
«Это они», — идет по городу молва, а кто «они»,
никто не знает, и опять клеплют на комсомол.
Голод. Страхи. Спасибо, в школах хлеб и кету ре-
бятишкам стали давать. Разутых, раздетых бесплатно
приодели. А в мучном лабазе, слышно, бабы пустыми
мешками исхлестали продавца и муку повычерпали при-
горшнями. И еще «буферные» чудеса: работы у людей
разные, а оплата и того разнее. Одним платят мороже-
ной брусникой, другим сапожными гвоздиками, кому
шоколадки дают на зубок, а кому колючую проволоку.
В лесничестве же вдруг заплатили китайскими даянами.
Одного лесника баба у колодца хвасталась без удержу:
— Как принес мой те серебряные даяпы, мы, дева,
на базар! Накупили всякова-разнова: и муку, и лампа-
сеи, и сало, ребятишкам на платьишки да на штанишки.
Еле извозчик увез. Ей-богу, не вру!
— Если б так-то да кажинный месяц, — сдержанно
поддакивала собеседница. — Тады б можно и при бух-
вере этом не загнуться, — и поджимала губы.
— Сказывали, так и будет, — ликовала счастливая
лесничиха. — Живы будем — не помрем.
Такие разговоры далеко, видно, шли. Лесничество
на отшибе стоит, за семинарской горкой. И вскоре на
домик, что аккурат к лесному питомнику прилегал, по-
среди бела дня сделай был налет, на тупицыпекую по-
ловину. Лесник в этот час во дворе в стайке чертомелил,
а жена в горнице справу себе шила и тихонечко, под нос,
напевала. Вдруг рыпнула дверь и парень в белом полу-
шубке влетел да прямо к ней:
—- Деньги живо или не быть тебе живой.
Тупицына была женщина здоровущая, а пуще того
голосистая, извернулась к двери и завыла в голос:
— Степа-а, грабют! — А Степа тоже не лыком шит,
уже с ружьем на пороге, в налетчика целит.
— Руки вверх! — а на лице смятение: «в супруже-
ницу не угодить бы невзначай».
Незваный гость сообразил, что дело его швах, при-
гнулся, боднул хозяина в живот да и тягу: выскочил в
244
сенцы, загремел по ступеням, не оглядываючись, шварк-
нул на высокое крылечко гранату-лимонку и к калитке
бегом. Хозяин же прямо с порога всадил ему пулю про-
меж лопаток и пригвоздил налетчика к воротам. Гра-
ната, не взорвавшись шут ее знает по какой причине,
скатилась с крыльца и лежит себе в сторонке сиротой. А
лесник распалился, перепрыгнул через мертвое тело, вы-
скочил за ворота и на извозчика вторую пулю издержал.
Часом позже разобрались, что парнишка был грабителю
не пособник, а взят на извозчичьей бирже-стоянке. По-
вез седока, как путного, а назад вернуться не довелось.
Дом у отца с матерью загляденье, два легковых выезда
и один-разъединый сын. Звали Колей, голубей любил
до самозабвения, по той причине и учиться бросил. Вот
и вся история-биография. Плачь не плачь, мертвого не
воскресить.
У налетчика документов не оказалось, и в лицо ни-
кто его не признал. Лежит на снегу бровастый, губы
плотно сжаты, лицо белое, без кровинки. Молодой, лет
двадцати пяти, а может и того не прожил. Может, мать
ждет где, может, все глаза проплакала, а он вон какими
делами занимался. Легких денег ему хотелось, теперь
ничего не надо. Судебный эксперт, доктор Тауберг,
вскрытие делал — дивился меткому выстрелу: прямо в
сердце угодила пуля, хоть и вошла со спины. Всех бы
их таких-то, да вот так! Они и Николаевск по ветру пу-
стили.Душ-то, душ что загублено!
Вдруг все это дело другой стороной повернулось.
Приоткрылась завеса, да такое показала... Кровью про-
питанную бумажку в кармане налетчика нашли. Мятый
клочок и весь слипся, по до чего ж народ доходит: время
затратили, а написанное на той бумажке прочли, доко-
пались до смысла, значит... А и стояло в той бумажке
всего два слова: «Белогорье — Кузины». Ах, едят тебя
мухи! Все помнит народная власть, а про братьев Ку-
зиных забыла. Давненько про них ни слуху ни духу, а
ведь делывали дела. В восемнадцатом Мишка, Ванька
да Федька выдавали себя за партизан, а сами грабили
окрестные села. Были изловлены па деле, посажены в
тюрьму, а тут сентябрьский переворот. Очутившись на
воле, они с японцами дружбу повели, как «пострадав-
шие от советской власти». Японцы с Кузиными нянька-
лись, привечали их. Потом братья рыскали с карателями
245
по области, жгли и грабили, но в своей деревне не тро-
гали никого. Мать их Марфа, овдовев лет десять назад,
с казачьим урядником сошлась. Он, как советская власть
пришла, на ту сторону подался. И у Марфы дорожка
туда проторенная была: ездила справлять у купцов ки-
тайский Новый год. Она и сама, что купчиха была —
контрабандой приторговывала. Сыновей тоже к труду не
приобычивала. Старшие-то и статью и характером по-
шли в нее: не из дома несли, а в дом. Возами везли, а
мать не докучала вопросами: откуда да почем?
Все вспомнили про братьев Кузиных, да уж так, что
позабыть не смогли. Поинтересовались, там ли они. жи-
вут. Живут, да еще как живут!.. Селяне на них не в
обиде: уважительные, гладкие, и веселые же, черти! Дев-
ки кличут их комиссарами за широкие в боках штаны,
за шелковые рубахи да с кисточками пояса. Еще узна-
лось, что прикуривают братья Кузины от лампы сотен-
ными бумажками и в дому всегда людно: наезжает го-
стей со всех волостей.
«Вот она, матушка-загогулинка, — решили в мили-
ции. — Нужно брать «комиссаров». Но брать их было
дело нешуточное — обратились за подмогой к комсо-
мольцам.
Прошло не более часа, как ребята высадились в Бе-
логорье. Начальник разъезда Комаров предложил им
свою комнату, мимоходом пояснив:
— Подальше от лихого глаза. — Это было резонно:
Кузиных могли предупредить. Ему все же возразили:
— А как же вы? Выходит, как в песне: ходи хата,
ходи печь — хозяину негде лечь.
— Мне к поезду выходить. — Старик пожевал бри-
тыми губами. — А вы ложитесь на мою постель, Саня.—
Было заметно, что он благоволит Бородкину, но едва
ли кто, кроме Алеши и Саши, знал, что Комаров видит
в нем не начальника оперативной группы, а друга своего
погибшего сына Анатолия. — Ложитесь, Саня, — по-
вторил он свое приглашение, — путь до деревни не близ-
кий, да еще как обернется дело... — И, будто испугав-
шись, что сделал недоброе пророчество, он тут же вы-
шел.
— Ложись, Саня, в постельку, — очень удачно ими-
тируя медлительный говор старика, сказал Померанец.—
246
И за как14е только заслуги тебе такая нега предостав-
ляется? Другие вповалку, а тебе хозяйское ложе...
— Занимай ты ложе, если завидки берут, а мне и с
ребятами будет хорошо, — -Бородкин опустился на пол,
рядом с Булыгой.
— Дурак буду, если откажусь. — Померанец присел
на край кровати и стал стягивать валенок. — Мой дед
сто четвертый год на свете живет, а я, может, послед-
нюю ночь на земле ночую, да чтобы как попало! Дума-
ешь, меня отсюда скинут, а?
— Да я, если хочешь знать, недостойный внук свое-
го достойного деда, уже спал на этой кровати.
— Спал... — недоверчиво протянул Померанец. —
Это в какое же время и при каких погодах?
— Когда из Николаевска приехал, — понизил голос
Саня. — Пришлось завернуть сюда с недоброй вестью.
— А ты, видно, Анатолия знал, — догадался Поме-
ранец. — Вот был человек... — и, не выпуская из руки
снятый валенок, стал рассказывать о гамовском мятеже.
За тонкой перегородкой скрипели половицы. Громых-
нуло пустое ведро. Кто-то, хлопнув дверью, вышел на
крыльцо. Вдруг дикий, несуразный вой резанул ухо, пе-
реходя в нарастающий лязг и скрежет. Станционный
домик закачался, будто под ним дрогнула земля. Алеша
испуганно приподнялся'и сел на полу. На окне, по колен-
коровой занавеске плясали причудливые тени. Красные
искры упали огненным каскадом откуда-то сверху, и ра-
зом все стихло и потемнело. Поезд, не останавливаясь,
промелькнул мимо маленького полустанка, отбрасывая
считанные версты последнего перегона. Лежавший ря-
дом Бородкин тронул Алешу за руку:
— Подремли, я скажу, когда нужно.
Алеша не ответил и лег, повернувшись спиной к
окошку. У стены, прислонившись к ней плечом, сидел
Булыга и курил. Огонек папиросы, вспыхивая, освещал
его сильно исхудавшее лицо, и Алеша подумал, что ку-
рить ему не следовало бы, а одеваться нужно потеплее,
но выговорить это вслух не решился и закрыл глаза.
7
...Шли в обход деревни, мерзлым болотом. Булыга,
тонкий, голенастый, прыгал с кочки на кочку. Парень
247
здорово пообносился. В облкоме ему исхлопотали какую-
то куртку, но он не успел ее получить, только вечером
приехав из своего района. В этой операции Булыга мог
бы не участвовать, но разве мог он отсиживаться у печ-
ки, если пошли «брать бандитов» Бородкин и Нерезов?
— Мерзнешь, Саша? — спросил тихо Петр. По-
терпи, скоро станет жарко. — Вместо ответа Булыга
ткнул его под ребро. Они оба упали и со смехом покати-
лись по редкой, иссушенной ветрами и заморозками
осоке.
— Смерти или живота? — грозно вопросил Нерезов,
прижимая к земле вьюном извивающегося Булыгу. —
Смерти или... — Но Булыга уже вывернулся и насел
сверху, подмяв под себя коренастого, крепко сбитого
Петра. Заливаясь смехом, он вполголоса пропел:
— Май кэт, май литл, май пусси кэт... — и потребо-
вал: — а ну пой дальше.
<— Поди к черту! — ругнулся Нерезов, пытаясь вы-
свободиться.
— Пусти его, Александр. Ну что вы, право, как ма-
ленькие, в деревне всех бы собак всполошили, — с на-
пускным недовольством сказал Бородкин. Он и сам был
не прочь побарахтаться, но командирское звание обязы-
вало быть строгим. Как-никак, под началом шестнадцать
человек.
Болото кончилось. Узкая тропка вилась у подножий
сопок. Она была удобна для ходьбы, только идти при-
ходилось по-китайски, гуськом. Скоро стала видна де-
ревня, протянувшаяся вдоль железнодорожного полот-
на: две цепочки белых домиков, осененных высокими де-
ревьями, и на широкой площади общественный пожар-
ный сарай. Потом вынырнул из-за поворота дом, стоя-
щий на отшибе. Он стоял на взгорье. Когда подошли
ближе, стало видно, как в выходивших во двор занаве-
шенных окнах движутся какие-то тени. Несмотря на
поздний час, в доме не спали.
Отряд остановился в густых зарослях, у маленького
незамерзающего ключа. Вода журчала в длинном жело-
бе и с тихим звоном падала в каменистое русло. Бород-
кин кратко повторил план облавы. Дом нужно было оце-
пить со всех сторон и, по возможности, не стрелять вну-
три пего, так как там могли оказаться женщины и де-
ти. Теперь'роли были распределены заново: двое станут
248
в Зарослях, у этого вот ручейка, трое поднимутся на соп-
ку, к кладбищу, трое хитростью проникнут в дом, а ос-
тальные оцепят его с севера и востока, чтобы лишить
братьев-разбойников отступления в деревню, где у них
есть родня и немало доброжелателей, готовых и при-
нять, и спрятать «комиссаров». Войти в этот дом дур-
ной Славы было рискованно. Саня решил идти сам, вы-
брав в спутники Булыгу и Алешу. Саша заявил, что
он тронут и восхищен. Алеша напомнил, что немного
знает Кузиных и это теперь может пригодиться.
— Я тоже Мишку Кузина знавал, — сообщил По-
меранец. — Только мне не след в эту берлогу соваться:
он, падла, бушлат у меня в восемнадцатом стянул и де-
зертировал в нем.
— Еще подумают, что ты за тем бушлатом явился,
и пойдут на абордаж первыми, — засмеялся Саша. —
Нет, со славным молодым человеком ты не пойдешь.
Постоишь на воле, только гляди в оба.
Померанец наклонился к желобу напиться.
— До чего ж вкусна!’ — сказал он, вытирая тыльной
стороной ладони рот. — Вот она живая вода, а я, ду-
рень, не верил, что на свете есть такая! — и побежал,
придерживая ружье, вдоль ручья к задам усадьбы.
'Ребята подошли к запертой калитке. Окна дома, вы
ходившие в улицу, были на ставнях, с болтами...
— Я перелезу и отопру, — сказал Алеша.
Нет, так не годится. — Саня стукнул прикладом
в крайнее окошко. Никто не отозвался. Он постучал
сильнее.
— Кто? — послышался негромкий женский голос. —
Кого там принесло?
— Откройте, люди добрые. Заблудились мы.
— А много ли вас? — настороженно спросила жен-
щина.
— Да всего трое, отбились от своих.
— Вы кто такие будете? — спросила женщина, с
кем-то посовещавшись.
— Да как вам сказать? Выйдите да поглядите, толь-
ко не испугайтесь горе-охотников. Мы с оружием, а на-
род-то, в общем, мирный!
— Чудно, право, — произнесла она в замешатель-
стве. — Шли бы в деревню, что ли. У нас и так тесно.
Да и ребятенки малые, приболели.
249
— А мы ночевать и не просимся, — смиренно заве-
рил Бородкин. —-Нам бы чуток обогреться.
В доме опять посовещались, потом уже мужской го-
лос грубовато-беспечно обнадежил:
— Счас открою. — Однако отпирать не спешили.
Внутри дома что-то скрипнуло, зазвенело, грохнуло, буд-
то упала тяжелая западня. Потом хлопнула избяная
дверь и как-то нехотя приоткрылась на .застекленной
веранде другая. В проем высунулась круглая голова с
падающими на лоб прямыми волосами, и квадратный
парень, в рубахе распояской, шагнув через порог, не спе-
ша направился к калитке, с напускным добродушием
ворча:
— Носит вас, полуночников, людям спать не даете.
— Припозднились, это верно, — поспешил согласить-
ся с ним Саня, — с дороги сбились, а ребята у меня
хлипко одеты. Насквозь пробрало. Ну и запирушек у
вас, —.удивился он, стремясь излишней болтовней не
оставить места для расспросов.
— На отшибе живем. Всякий народ округ шатает-
ся, — пояснил парень, водворяя на место замысловатый
запор. Двор был опрятен. На крыльце лежала соломен-
ная циновка.
— Отколь бредете-то? Впереди деревня, позади тай-
га, полустанок сбоку, опять же сходят с поезда и у мо-
ста... — Парень не спешил с приглашением войти. Он
в чем-то усомнился и, казалось, не прочь был отпра-
вить их обратно, но тут вмешался Алеша:
— Мы думали в Беркутовом Гнезде обосноваться и
поохотничать, в городе, сам знаешь, голодно.
— Ну и что же?
— Куда... полный разор. Вроде бы к знакомому
попали, а не признаю, кто.
— Ия тебя будто где-то видел. — Лицо парня рас-
плылось в улыбке. — Знакомый лик будто сквозь воду
проступает.
— Пошли-поехали... — поощрил Булыга. — Далее в
лес — более дров. В избе не разобрались, бы, да ты что-
то не больно привечаешь?
Парень промолчал, так старательно возясь с двер-
ным засовом, что невольно припомнились пророческие
слова на воротах дантовского ада: «Оставь надежду на-
всегда». Дверь, обитая войлоком, наконец распахнулась.
250
Резанул глаза свет приспущенной над столом лампы-
молнии. У стола сидели два рослых парня, перед ними
были раскинуты карты. Они вскочили, как по уговору,
вопросительно глядя на вновь пришедших. Кутаясь в
теплую вязаную шаль, в дверях, ведущих во внутренние
комнаты, появилась плотная, немолодая женщина. Ли-
цо у нее было нахмуренное, губы недобро кривились.
Она не ответила па приветствие и всем своим видом
напоминала наседку, готовую грудью защищать своих
птенцов.
— Тетка Марфа, — шагнул к ней Алеша. — Вот
довелось встретиться. Да вы ничуть не изменились, а
ведь столько лет прошло, как мы в соседях жили!
— А ты кто таков будешь? — спросила, не изъяв-
ляя особенной радости, женщина. — Постой, уж не Герт-
манов ли ты меньшой? Так и есть! Ну, не больно же ты,
парень, возрос, а мои-то молодцы вон какие вымаха-
ли! — Сказано это было горделиво, с вызовом и плохо
скрытой насмешкой.
— Да уж что говорить! Лесные жители — медве-
жатники, нам, городским, до них... — начал было Бу-
лыга. .
— Садитесь, в ногах правды нет, — бесцеремонно
перебила его Марфа. Она вышла на кухню и села на
лавку, поджимая под цветастую юбку ноги в шерстяных
чулках. — Мать-то как? — обратилась она к Алеше. —
Померла?! Вот и мой тоже померши; а ведь какой был
дубина! Правой рукой у старого Беркутова был. Ото
люди были!
Алеша сочувственно поддакивал, охотно отвечал на
расспросы и все же расположил ее в свою пользу, пра-
вильно назвав сыновей. Тот, что впустил их, был сред-
ний — Ванька, рябоватый и широкий в кости двадцати-
летний парень. Старший, Мишка, был жилистый, канат-
но-крепкий, с узким, медно-красным лицом. Младший,
Федька, выгодно отличался от того и другого. Такой,
наверное, была и Марфа в восемнадцать лет, когда не
спускались от крыльев носа жесткие борозды и глаза
сияли мягко, а не жгли сухим настороженным огнем.
Братья за столом переглядывались, перешептывались.
Мать, не дослушав Алешу, стала жалобиться на плохие
времена:
— Ни тебе сахару, пи тебе чаю, ни тебе керосину...
251
— И не говорите, — поддержал беседу Бородкин. —
Но все это временное. Вот прогоним беляков из При-
морья...
— Да это бабушка надвое сказала. Беркутов мо-
лодший забегал, да... — Перехватив укоризненный
взгляд одного из сыновей, Марфа осеклась и поджала
губы.
— Это Донька, что ли? — обрадовался Алеша. —
Он, что же, вернулся с той стороны?
Баба будто не слышала вопроса. Заныла, что некуда
пристроить сыновей: по крестьянству не привыкши, а в
городе чистой работы нет.
— С работой теперь, действительно, трудновато,—
подтвердил Булыга, — но если, так сказать, в руках
есть ремесло, то это дело в скором времени поправимое.
— Рукомесла у моих ребят нету, — вздохнула Мар-
фа. — Отец до управляющего «бегами и скачками» про-
изошел: сыты, одеты, обуты были. Росли, как жеребят-
ки на воле, веселые. Помер сам, Михайла в приказчики
к Платонову поступил. Ванятку туда ж метили. А тут
заваруха началась. Мишку во флот забрали, а какой
из него флотский? Вот в деревню обратно и подались...
Проживаемся тута...
Федька засмеялся, ямочки на щеках проступили рез-
че. Мать покачала головой.
— Ему все смешки, а у меня на руках еще четверо.
Да и то сказать, сидит, будто красна девка на выданье:
и за холодну воду не брался. А те у меня мал мала
меньше, хошь ложись и помирай.
И, будто в ответ на ее слова, в подполье кто-то за-
шелся глухим, надрывным кашлем. Парни задвигали та-
буретками, загалдели, мать опять понесла околесицу:
про петуха, вон как горло дерет, про поздний час, про
керосин, что не ко времени жжется.
— И.то, загостевались мы, — поддержал ее Булы-
га. — Хозяевам покой нужен. — И шагнул к двери.
— Ку-уда?! — вскочили и завопили парни.
— Я сейчас, может, ребята наши подошли.
— Каки-таки ребята? — всполошилась и Марфа.
— Свистни там, — сказал Саня. — Время трогать.
— Шли бы вы в одну дверь. — Грудь Марфы зако-
лыхалась. — В избу больше никого не велю пускать.
Настудят, а у меня детишки малые.
252
Алеша и Саня не шелохнулись. Саша вышел на ве-
ранду, за ним посунулись Мишка и Ванька.
— Ты слышал? Мать верно сказала: в избу больше
никому ходу не будет, — сказал Ванька.
— А вы хоть до утра оставайтесь, — позолотил пи-
люлю Мишка.
— Будем, так сказать, смотреть. — Булыга, как под
конвоем, спустился по ступенькам, подошел к калитке,
потрогал затвор: — Мудреная штука! А пу откройте,
я па волю гляну, — он присвистнул.
Ванька нехотя повиновался. Мишка отпихнул Булыгу
и высунулся наружу, и тут случилось невероятное: его
тотчас же схватили чьи-то руки. Ванька завизжал:
— Я те посвищу, — и, оттолкнув Булыгу, кинулся
в избу. Дверь захлопнулась, и тотчас же в доме послы-
шался отчаянный грохот. В одно из запертых окон били
изнутри чем-то тяжелым, неслись какие-то вопли.
Булыга, Нерезов и другие ребята стояли растерянные;
бегство Ваньки наделало бед: в начавшейся баталии
Алеше и Сане могло несдобровать. Ни в чьи расчеты не
входило оставить их в ловушке. Мишка, лежа на земле
со связанными руками и ногами, в бессильной ярости
грозился:
— Вы еще, лягвы, попляшете! Вас, как путных, пу-
стили, обогрели, а вы на хозяев нападать, хунхузье ла-
таное! Живого человека морозить, за это вам отломится,
не старый прижим! — Ему и в самом деле было холодно.
Он вышел в одной рубахе, но что можно было предпри-
нять, если в доме стоял такой рев, будто там рухнула
кровля, расплющив все, а оно оставалось еще живое,
стонущее. Наконец они различили в шуме-гаме голос
Бородкина и кинулись к окну.
— Сань, мы здесь! Мы...
— Тащите болт, — кричал Саня. — бо-о-лт! — Зве-
нели стекла. Дрожал ставень. Слышались чьи-то всхли-
пывания. Мишка катался по земле, пытаясь ослабить
свои путы и подливая масла в огонь отборными руга-
тельствами. Наконец вытащили тяжелый болт и рас-
пахнули створки ставней. Цепляя ногами бумажные по-
лосы и вату, — рамы были выбиты и лежали на полу,—
в оконный проем выскочил Саня, за ним Алеша. Вслед
им несся свист и улюлюканье младших отпрысков этой
малопочтенной семьи.
253
Оказалось, что Ванька влетел в дом с боевым кли-
чем: «Бей головастиков!» — Ив тот миг из подполья
полезла какая-то шушера. Увидя явное превосходство
сил противника, Алеша и Саня отступили в маленькую
залу, оттуда в спальню и забаррикадировали дверь ко-
модом, после чего Алеша отбивал яростную атаку маль-
чишек, которым мать подавала из-за двери команду:
смять врага и немедленно впустить ее, а Саня громил
окно, чтобы вырваться из плена. Младшие Кузины дра-
лись самозабвенно, пускали в ход и зубы, и ногти, и но-
ги и вдобавок выли от обиды и злости.
Странным казалось полное невмешательство Ваньки
и Федьки. Но вскоре разъяснилось и это: па болоте, от-
делявшем усадьбу от деревни, разгорелась яростная пе-
рестрелка. Большаки Кузины вместе с отсиживавшими-
ся в подполье гостями бежали через распахнутое кухон-
ное окно. Ребята, слишком поздно обнаружившие этот
маневр, бросились на подмогу своим, поручив Алеше
опекать связанного Мишку. Мишка, щелкая зубами, за-
просил пардона: какую ни на есть одежонку. Алеша со-
общил в окно о состоянии старшого, и оттуда полетели
тулуп и шапка-ушанка, после чего оконный проем стали
заделывать изнутри одеялами и узлами.
Закутанный в тулуп (просунуть в рукава связанные
руки было нельзя) Мишка был усажен на скамейку у
ворот и, еще не оттаяв, стал сулить Алеше золотые го-
ры, если тот его развяжет и отпустит. Алеша в свою
очередь попытался выяснить взаимоотношения Кузиных
с Донатом, но Мишка сразу же скис и замолчал.
— Отпусти, — заныл он через минуту. — Развяжи
руки. Я через сопки уйду, скажешь — мне подсобили.
Хочешь, я тебе руки для близиру свяжу? Молчишь? Ведь
я тебя мальчонком знал, в ремешки играл ты вместях
с братьями на беркутовском подворье, помнишь?
— Начисто забыл, — ответил Алеша. — Буду пом-
нить теперь, как мать твоя подполье открыла, а оттуда
бандюги с ножами лезут.
— А вы не бандюги, нападать на мирных жителев?
— Да вы разве мирные? У вас и ребятишки за здо-
рово живешь горло перегрызть могут.
— И перегрызут! Вы имя прикрылися, а то наши
жжахнули бы гранатой — и ваших нет! Опосля разби-
райся, кто.на кого напал и все такое прочее.
254
Привели со связанными руками Ваньку и Федьку,
потом еще двух каких-то типов, пойманных на болоте
у самой деревни. Всей ватагой ввалились в кухню. Дверь
была уже отперта. Марфа, увидев сыновей, запричитала:
— И что это на свете деется, не пойму: пришли,
напали, окна побили, дитенков перепужали, хозяев по-
вязали. Я жалиться стану, до самых главных комиссаров
дойду...
И тут принесли Померанца. На высоком лбу — крас-
ная звездочка от револьверной пули. И хотя не было
сомнений в его смерти, Алеша расстегнул ворот рубахи
боцмана и приложил ухо к его груди. Она была холод-
ной и безмолвной, и даже русалка, резвившаяся в ее
золотистой поросли, как-то съежилась и потемнела.
— Кто это его? — полюбопытствовала Марфа.
— Твой,— ответил Саня. — Вот этот, — указал он
на Федьку.
— Феденька, да рази ж так можно? — притворно
разжалобилась Кузиха. — Несмышленое ты дитя, что
теперь с тобой исделают! — «Несмышленое дитя» усмех-
нулось криво, уставилось глазами в пол. В дверях залы
толпились другие несмышленыши, взъерошенные и тор-
жествующие, что у Алеши в кровь расцарапаны ими
руки.
Пришлось Марфе накинуть шубейку и вести Саню
и Сашу к местной власти. Мужик спросонок долго не
мог понять, чего от него хотят. Кузиха плакала и при-
читала, что на ее дом учинили нападение вот эти вот
самые, а те, на кого она указывала, твердили, что нуж-
ны понятые, что все случившееся найдет отражение в
акте, а бандиты, которые ими изловлены, получат по
заслугам.
Сельсоветчик наконец оделся, расправил бороду, при-
хватил печать и, наказав Марфе, кого звать в понятые,
напрямик, через болото, направился в дом своей одно-
сельчанки. Оказалось, что намерзшиеся ребята догада-
лись растопить печку и даже нагребли в подполье чу-
гунок картошки и поставили на огонь. А в подполье том
обнаружили тайничок, в котором были и. винтовки, и
гранаты и который бандиты впопыхах оставили откры-
тым.
Слова, вместе с понятыми, полезли в подполье. Оно
было отделано на славу: с нарами, которые предиаз-
255
начались вовсе не для хранения овощей. Но самое
страшное открытие было сделано во дворе, в пустующей
стайке. Прислоненный к степе и прикрытый японскими
циновками, стоял замороженный труп молодого парня.
Стоял он, видимо, ужё давно. Кузиным было недосуг
или лень отвезти его и спустить на Зее в прорубь.
— Ново-троицкий, — тихо ахнул один из понятых
и потянул с головы шапку.
— Племяш мой, Сережка, — простонал другой. —
Да как же он напоролся на них? А мы-то думали, он в
городу на электростанции монтерит. Писем матери дол-
го не шлет, дак это, мол, ничего, не беда, а оно, вишь,
какое дело... — Из глаз катились слезы. Задрожали
руки и у сельсоветчика. Ребята неотрывно смотрели на
убитого. Это был их сверстник, невысокий, темноволосый,
с милым, чуть скуластым лицом.
Все время, пока производился обыск, писался про-
токол, Марфа снаряжала в путь сыновей: складывала в
узелки чистое белье, совала то кусок мыла, то банную
мочалку, то теплые носки, кормила их жареной утяти-
ной и жалостливо вздыхала и причитала о беззаконии,
о том, как легко обидеть бедную вдову.
— Змея ты, Марфа, — не утерпел дядя убитого.—
Змеища подколодная, и сыны в тебя пошли. Свалить
твой змеиный выводок на болоте в кучу, облить кероси-
ном да поджечь! Такого парня загубили... Дорогу он
твоим перешел?! Скажи за ради бога, в чем тут дело?!
— Не ведаю, о чем пытаешь, — поджала губы Ку-
зиха. — Мало ль кого могли к нам в стайку подкинуть.
Их ведь эвон сколько навалилось, разве за каждым
углядишь?
Это неслыханное бесстыдство лишило людей дара
речи. А в кухонные окна уже заглядывало солнце, пред-
вещая трудный и радостный для всех живущих день.
8
Амурский облком РКСМ принял решение поручить
Александру Булыге район от станции Ерофей Павлович
до Нерчинска, не подозревая о том, что это в корне из-
менит его дальнейшую судьбу.
Славная спутница Саши в его поездке из Владивос-
256	*
тока в Благовещенск, Тамара Головнина, не поехала
учиться в Москву. В Благовещенске она получила на-
значение в политотдел 2-й Амурской дивизии и отбыла
на Забайкальский фронт. На этом же фронте был со
своей стрелковой бригадой и второй спутник Саши, его
двоюродный брат Игорь Сибирцев. Узнав о сожжении
японцами старшего брата Всеволода и его боевых со-
ратников Сергея Лазо и Алексея Луцкого, Игорь муже-
ственно перенес утрату. Но когда ему предложили ехать
в Москву учиться в Военной Академии, он ответил:
— Я не поеду на запад, пока на нашем Дальнем Во-
стоке будет оставаться хотя бы один японец!
Саша тоже рвался па фронт, но он был моложе Иго-
ря и Тамары, уступчивее, мягче... Однакоч первая же по-
ездка в Нерчинск привела его не только к неожиданным
открытиям и встречам, но и к решениям.
Раскрылась тайна пассажиров, севших на «Чайну»
под Сунгарийским мостом. Младший из них — Буров —
был теперь начальником штаба фронта. Бондарев коман-
довал 2-ой головной бригадой. Политработником ока-
зался скромный «кооператор» Павел Морозов — он же
Борис Жданов. Но больше всего взволновала Булыгу
встреча в пути с Тамарой. Девушка восторженно расска-
зывала о людях, которые ее теперь окружали.
Потом, когда они уже расстались, Саша смотрел на
мелькавшие за окном чуть притрушенные снегом соп-
ки и, морща лоб, что-то мучительно припоминал.
«Есть время собирать камни, есть время и бросать
их», — пришли ему вдруг на память слова древнего
Екклезиаста. Сумрачные глаза Булыги посветлели. Да,
это время для него уже наступило.
Приползший поздним вечером поезд, пыхтя, оста-
новился у Благовещенского вокзала. Булыга вошел в
зал ожидания, глянул мельком на своих недавних по-
путчиков, поудобнее устраивавшихся на жестких дива-
нах, чтобы скоротать здесь ночь, и направился к выходу
в город.
— Эй, парень, — неслось ему вдогонку, — на ули-
цах-то шалят ночами!
Тронув в кармане наган, он весело отшутился:
— А мы сами с усами, — и вышел на пустынную
() 3 г» с дон
257
привокзальную площадь. Здесь было темно и бесновал-
ся ветер. Вдоль Садовой улицы гудели тополя, мигали
редкие фонари. От нее веером расходились узкие улочки
Забурхановки и Горбылевки. Друзья Саши временно
помещались на 3-й Забурхановской, или, как они ее
именовали в шутку, «Третьей авеню». Путь туда неблиз-
кий.
За оконцами белых мазанок билась и трепетала не-
ведомая ему жизнь. Стлались над низкими крышами
легкие дымки. Неужели судьбой снова уготован вечер
в обществе Лысачихи? А так много нужно рассказать
своим мушкетерам. Настасья Карповна, женщина по
натуре добрая, станет опять сокрушаться, что он «тонок,
как хворостиночка», что тужурка у него хоть и стеганая,
да коротка, что фуражка исхлестана дождями и вет-
рами, а ботинки, хоть и крепкие, но в зиму им не сдоб-
ровать. Вообще-то жилось ему... Даже презиравший
нежности и сентименты Вениамин, задержав как-то на
нем рассеянный взгляд своих агатово-черных глаз, не-
ожиданно сказал:
— Отлежись день-другой, а то свалишься. Климат
наш, что ли, тебе не по нутру? — Он даже хотел позво-
нить какому-то доктору, чтобы тот осмотрел «ответствен-
ного работника облкома», но Булыга обернул все в
шутку:
— Пускай медведь в берлоге отлеживается, у него
жира много, а комсомолец должен быть поджарым, на
ногу легким. — На этом забота о здоровье и кончилась;
не то время, чтобы, сидя у печки, микстурки глотать.
У распахнутых настежь калиток топтались женщины.
Визгливо перекликались:
— Из грязи да в князи! Забурхановская слобода...
— Слобода?! Да виданное ли дело, милушка, чтобы
слобода! Забурхановка, и все тут. Брешут, что слобода.
— Ан и не брешут! Справку мне выдали: «Дана
жительнице Забурхановской слободы Лукерье Галуш-
ке...»
— Батюшки-светы, уж и справки выдают! Да на что
тебе, Луша, тая справка потребовалась?
— Нужна мне справка, как тополи бантик! Спирт у
меня нашли. Пять банчков взяли, злыдни. Так вот, что-
бы не сумневалась, бумажку оставили.
— Святушки! Коммуния спирт по чужим избам ищет!
258
По мне, если выпить захотелось, выкладай деньги чи-
стоганчиком.
— Вер-рна! Ты бы, Лушка, так и сказала: мой
спирт, хочу — пью, хочу — по шее надаю!
— Не выпить они берут, а борются! Контрабанд,
говорят, нынче не положен, говорят.
— Ну и что ж, что контрабанд?! На том контрабан-
де Забурхановка стояла и стоять будет. И Горбылевка
тожеть. Поди, она теперь, по-ихнему, тожеть слобода?
— А ляд ее знает... — Заметив одинокого пешехода,
бабы приумолкли, посунулись за калитку. Булыга "улыб-
нулся, прибавил шагу.
Из домика напротив высыпала пьяная ватага. Запе-
ла в умелых руках гармонь. Подхватили разухабистые
голоса:
Эх, тешша моя,
Тешша ласковая.
Из кармана все даяны
Повытаскивала...
Анастасия Карповна заперла ставеньки своего доми-
ка, потрогала рукой болты, крикнула громко: «Вложите
чекушки, што ль!» — но вспомнила, что там ни души,
запахнула шубенку и стала в калитке, невысокая, улыб-
чивая, кутаясь в теплый, с узорной каймой, платок. Ка-
тилось серединой улицы чужое веселье. В который уже
раз пересматривала женщина свою нелегкую жизнь. Ху-
дое началось по осени восемнадцатого, когда ушли крас-
ные в тайгу, а сын ее, Кешка, остался в городе и пошел
в белую милицию служить. Соседки с Карповной тогда
и здороваться перестали, а которые побойчее, нет-нет
да и кольнут:
— Иуда тоже продался за тридцать серебренников,
а потом и подвесился на сухой осине. Так-то... Погодите,
возвернутся обратно наши.
Молчала, терпела, плакала по ночам. Появлялись в
доме чужие люди, прятались в подполье, и нельзя было
их ни приветить, ни по имени-отчеству назвать. Полегча-
ло на душе, когда узнала, что остался Иннокентий в го-
роде не с дурной головы, а по заданию партийного ко-
митета. Снабжал он подпольщиков оружием, таскал из
белой милиции печати и штампы да старые паспорта.
Смывали те паспорта в бане у соседа Чупина вместе с
ребятами из подпольной боевой дружины. Булыга, слу-
9*
259
шая ее, не удивлялся. Разве не такой была скромная
сельская фельдшерица — его мама и ее сестра-учитель-
ница — мать Всеволода и Игоря Сибирцевых? Разве
не хранили они молчаливо сыновние тайны и не прята-
ли оружия?
...Горше горького стало ей, как призвали Кешку в
колчаковскую армию и пришел он домой прощаться
в новеньком военном обмундировании, а потом уходил
по улице, как сквозь строй. Боялась, что отчаянные пар-
нишки сына камнями побьют, боялась на их матерей
глаза поднять. Шутка ли дело, у всех мужья да сыны
партизанят, у которых уже и побиты, а у нее один-разъ-
единый сын, да и тот, что обсевок в поле, — белым при-
служивается. Уехал-сгииул, опять молчи-терпи. Потом
сосед, Захарка Мордвинов, весть принес: дезертировал
Кешка от Колчака. Сам-то Захарка — зелье не нашего
поля — в охранке работал и обнаглел же, продажная
душа. Дохлыми цыплятами стал в огород кидаться, лю-
бимого кота Моську поймал, освежевал и на заборе под-
весил: — То же и Кешке твоему будет! — кричит. Ню-
рашка — девчонка еще совсем была, и ей прохода не
стал давать, как увидит, дразнится: — Ты роду не про-
стого — воровского...
Сколько мук приняла. Эти грозятся, и от тех поща-
ды не жди: поймают сына, не помилуют — расстрел.
Вдруг Кешка знак подал, что обосновался в партизан-
ском отряде старого дружка Макарова-Зубарева. Тут
уж от сердца немного отлегло. А как пришло время и
выбили белых с японцами с Амура, партизаны. те и
дальше пошли, то стал ее Кешка в городе Нерчинске
в начальниках ходить. Ну да Саша знает его теперь..
Чужая мать вводит его в дом. Молча, плечом к плечу
сидят они у остывающей плиты.
Булыга встал, начал одеваться. В падавшем из окна
мутном свете он казался еще выше, еще тоньше. Вот
непоседа, как его удержать в стынь такую!
— Саш, давай ужинать соберу? — Нет, мотнул го-
ловой. Стесняется. Никогда не сядет без ребят. Оде-
лась Анастасия Карповна тоже, вместе на улицу вышли.
Прошла с полными ведрами соседка, потопталасьпа
снегу у своей калитки, спросила:
— Может, постояльцев своих поджидаете? В ночлеж-
ке один.
260
— Бреши боле, в ночлежке... — обиделась Карпов-
на. — Чи я добрым людям в крыше отказала? Чи я ве-
черять им не сгодувала, шо он вцепился в то треклятое
место?
— Та они из ночлежки клуб якойсь роблют. Будет,
кажут, в нем просторно да красовито. И девок моих на
подмогу звали, та я не пустила.
Покачала Карповна головой и ответила шуткой на
приветливую речь:
— Ну и я пойду да загоню своего домой батожиной
доброй! — А мороз крепчал, хватал за нос, и не пошли
они с Сашей, а побежали.
ч
...Желтый мрачноватый дом сиял огнями. В длинном,
холодном коридоре ночлежки раскрасневшиеся девушки
терли голиками некрашеный пол и смывали водой из
ведер. От горячей воды поднимался пар, оседал на тем-
ных бревенчатых стенах, и они блестели, будто их про-
шибло потом. Круглолицая девушка подняла голову,
узнала Лысачиху.
— Помогать пришли или просто так?
— Нахлебник мой где-то тут заблукался, не помо-
жешь ли найти?
— А вы пройдите в залу, там все. — Девушка толк-
нула рукой дверь и придержала створку красной, рас-
паренной рукой. Они шагнули в ярко освещенную комна-
ту. Свежепобеленные стены отливали снежной белиз-
ной. Пахло смолистым деревом от новеньких подмост-
ков, скамеек и столов. Забурхановские девушки и ребята
окружили Булыгу с криком:
— Оратель пришел!
— Ты нам про самурая не толкуй, — крикнула бе-
лобровая, лет шестнадцати, девица в сбившейся на ухо
косынке. — Ты про комсомол давай.
— Выкладывай, с чем его едят, чтоб не больно было,
как мамка станет за косы тягать, — ввернула другая.
Разрумянившийся, с папироской, сунутой кем-то из
ребят, Булыга не успевал отвечать на сыпавшиеся со
всех сторон вопросы. Быть может, чаще, чем обычно,
употребляя свое «так сказать», он говорил об организа-
ции, из-за которой не только с косой, но и с головой
не жаль расстаться. Его слушали, как завороженные.
261
— Про отцов, про братьев ваших старших песни, ле-
генды в народе будут жить. А вы, кто воевать был мо-
лод, чем станете гордиться? Да тем, что не простояли
в сторонке, а засучили рукава и принялись, так сказать,
за дело. Сегодня вы создадите клуб рабочей молодежи.
Завтра придете в него с тетрадками и станете овладе-
вать грамотой, которая еще вчера была недоступна вам...
— Настасья Карповна, вы за мной? — крикнул со
сцены Нерезов.
— А то за кем же, непутевый? — притворно рассер-
дилась она. — Картошка в печурке стынет. Карасями
разжилась, зажарила, перестоялись, поди. Саша с хо-
лоду, с устатку, на ногах еле держится, а тут эти еще
его допекли.
— Погодите, я мигом! — Нерезов ударил молотком
по рейке, к которой была прикреплена собранная пыш-
ными складками материя, и, потрогав рукой, прочно ли
она держится, соскочил на помост. Стоя внизу, он полю-
бовался на свою работу и, опуская закатанные рукава
косоворотки, спросил:
— Если Сашок опять приткнется у нас, мы вас, Кар-
повна, не стесним?
— Да будет тебе! Где есть хлеб и угол на четверых,
там и пятому выкроится и шестому отломится. Только
Саня не придет, поди, — вздохнула она заботливо.
— Этого я вам сказать не могу. День у него дол-
гий — в полночь краем врезается. Кулак под голову
да в облкоме и переспит.
— Вот скажет так скажет, — посмеялась Карпов-
на. — Зови дружка-то.
— Саша! — крикнул Нерезов. — Булыга!
— Иду! — откликнулся тот, но не поторопился. Он
был в своей среде. Забыл про ужин, уходить не хотелось.
— Ишь как строчит! Он что же, из наших, из хох-
лов? — поинтересовалась Карповна.
— А вы у него спросите, — хмыкнул Нерезов. —
Да... нам ведь комнату дали, на Соборной. Завтра бу-
дем перебираться.
— В час добрый. Найкращего вам счастья! — А
сердце сжалось: постояльцы — ребята серьезные, боль-
шими делами заворачивают. Глядючи на них, перестают
уже люди при встрече с нею отворачиваться да в спину
шипеть: «Опять перекрасились, сволочи». Но нельзя же
262
им и в зиму у нее оставаться. Комнатенка мала, двоим
и то тесно, а как Саша с Гришей наедут, на полу все
вповалку спят. И еще забота: Нюрашка стала уже де-
вица на выданье, а в доме парни холостые. Того и гля-
ди, что соседки чего-нибудь наплетут...
Она оглядела влажно заблестевшими глазами поме-
щение, спросила:
— Это что.же, представления здесь будете устраи-
вать, живые картины?
— Думаю, что и картины! — Нерезов спрыгнул в
зал, вразвалку подошел к молодежи. — Всего в один
вечер, Саша, не обскажешь. Приходите все сюда зав-
тра.
— Придем! Мыч теперь каждый вечер станем сюда
бегать! — раздались звонкие голоса.
— Договорились! А ну, Саша, одевайся, пойдем жа-
реного карася есть. Хозяйка пришла уже нас домой за-
гонять.
— Я, когда был маленький, — рассмеялся Булы-
га, — свято верил: забегаешься допоздна на улице —
выскочит из подворотни веник и заметет домой.
— Видать, в деревне росли? — деликатно осведоми-
лась Карповна.
— В деревне. Чугуевкой деревня та прозывается. —
Лицо его на миг стало мечтательным и грустным.
— Ну пошли, пока веник не замел! — зашагал к
выходу Петр, твердо ставя сильные ноги и всей своей
повадкой напоминая добродушного, уже прирученного
людьми медведя.
9
В длинной и узкой комнате три топчана, треногий,
покрытый газетой стол. В ящике стола зазубренная
бритва и зачитанный до дыр томик Оскара Уайльда.
Есть еще тут высокий табурет и сиротливо приткнув-
шийся у двери обшарпанный веник.
С утра в комнате сумрачно. Днем она залита све-
том — одно из окон обращено на юг, два другие на за-
пад. Вечером комната освещается спускающейся с по-
толка на длинном шнуре лампочкой, горящей обычно в
полнакала. На белой, оштукатуренной стене висит устра-
шающий плакат:
263
ЕСЛИ ЛУЧИ СОЛНЦА БУДУТ ЛАСКАТЬ
ЛИШЬ ВЗОР БУРЖУАЗИИ, МЫ ПОТУШИМ СОЛНЦЕ
Неизвестно, чья рука потрудилась над этим плакатом.
Хозяев комнаты двое, но третье ложе не пустует: на нем
спят валетом одновременно нагрянувшие из области
Саша и Гриша. «Три мушкетера и д’Артаньян», называ-
ют они в добрую минуту себя и сейчас. Они теряли сво-
его д’Артаньяна, но всегда надеялись на встречу, хотя
бы и двадцать лет спустя... И она состоялась в Благове-
щенске осенью двадцатого года, и в доме Лазарева на
Соборной создалась маленькая коммуна...
Самым сильным и волевым из коммунаров был Не-
резов, более известный на нижнем Амуре как Иван Се-
менов, самым беспечным Гриша Билименко, называв-
шийся еще и Судаковым, самым мечтательным Саша
Булыга, носивший фамилию Фадеев, а самым сдержан-
ным Бородкин, именовавшийся в подполье Седойкиным
Семеном.
Петра Нерезова они признавали и самым красивым.
Наглядным подтверждением этого служила хранящаяся
под томиком Уайльда маленькая записная книжка в
темно-зеленом переплете с трогательной надписью на
одной из ее страничек: «Славному и хорошему мальчи-
ку Ванюше от шалуньи-девочки Лелюши».
Однако тот, кому адресовались эти нежные строки,
прибегнув к помощи Оскара Уайльда, сделал под дарст-
венной записью вывод словами последнего: «Главное —
это быть». Стремительный в словах и поступках Гриша
счел необходимым здесь же сообщить:
«Берта, Леля, Толя, Леонид и много других. Пусть
память о них всех останется у меня. Билименко».
Нерезов набросал в книжке тезисы своего доклада:
«Истина одна, к которой стремится и пролетариат и ин-
теллигенция, — справедливость.
И большевики в конечной цели идут к истине.
...Труд — истинный капитал, труд можно организо-
вать с малым капиталом; а самый большой капитал без
труда ничего не производит».
Саня помянул добрым словом Николаевский ежене-
дельный орган «Трибуна Молодежи», перечислил его ак-
тив и заключил: «Единосущная и нераздельная трои-
ца — Ванюша, Саня, Аширг. Прочно только с бою
взятое».
Потом книжка долго лежала без употребления, и
вдруг в ней появилась запись:
«Получил карточку от Гутика». — И следом за ней
другая: «На воскреснике узнал от Фриды, что Гутя уеха-
ла в Японию. Это конец». — Тот, кто обманулся в своей
Гуте, не поставил подписи, но и не зачеркнул ее записи:
«Помни Гутика. 17 мая 1920 года. 1 час 18 минут.
Николаевск».
Женские имена и почерки больше не появлялись на
страницах книжки. Теперь пишет главным образом Не-
резов, сдержанно и сурово отмечая памятные даты:
«...10 мая тронулся лед».
Это была запись, сделанная около полугода тому на-
зад в Николаевске-на-Амуре. А теперь великая река от
верховьев до устья была скована ледяным панцирем.
И от цветущего города осталось одно название. Исчез-
нувший город...
Булыга щеголял теперь в военном обмундировании
и, зная, что его ждут крупные неприятности, не спешил
показываться в облкоме РКСМ. Все свое свободное вре-
мя он отдавал «трем мушкетерам» перед новой и долгой
разлукой, а когда их не было дома, снова и снова ли-
стал заветную записную книжку.
Вот переписанное зачем-то Нерезовым в Софийске
объявление командующего японскими войсками генерал-
лейтенанта Сиромидзу.
А запись коменданта Норского Склада о себе самом
без ложного тщеславия гласила:
«Чужая нижняя рубашка, верхней нет. Чужие штаны,
кальсон нет. 29 июля 1920 г.».
В этой записи был весь Нерезов — рыцарь без стра-
ха и упрека, их первый мушкетер. Через его руки про-
ходили десятки тысяч пудов груза для эвакуируемых, и
это был не только провиант и фураж для скота, но и
одежда, и обувь, но к его пальцам не пристало даже
нитки. А разве не такими были Саня и Гриша? А вот,
кстати, и его последняя памятка:
«1920 год. 28 октября.
Я член Российской Коммунистической партии (боль-
шевиков).
Членский билет №625, Благовещенский компарт».
Вот и нет среди мушкетеров беспартийных! Как же
было удержаться и не сделать ликующую приписку са-
265
мому. И хотя была уже глубокая осень, Саша Булыга
написал: «И по миру всему в эти дни расцветала красной
жизни весна!»
...В бывшей ночлежке открылся ликбез, и комсомоль-
цы, заглянув в каждую хибарку, терпеливо разъяснили
забурхановцам и горбылевцам значение этого непонят-
ного слова. И вот, конфузясь, сели за ученическую пар-
ту и стали неумело листать буквари восковолицые де-
вушки со «Спички», табачницы, суровые кожевники, —
чьи пальцы были так выдублены кислотами, что не мог-
ли перевернуть страницу букваря, — железнодорожники
и литейщики. «Камчатку» же скопом заполнили друж-'
ные и бесшабашные речники.
С трепетом были выслушаны первые лекции: Булы-
ги — «О мировой революции» и Нерезова — «Учреди-
тельное собрание Дальневосточной республики». Чудом
из чудес показался «волшебный фонарь», при помощи
которого удалось побывать в Африке, увйдеть, как рас-
тут кораллы, и даже узнать, что видит ученый в капле
воды под микроскопом. А* бесплатные кинокартины! Раз-
ве забудется, как грузно протопал по беленой стене
«Отец Сергий» и как он смотрел на сидевших в зале
полными скорби огромными «мозжухинскими» глазами?
А еще в бывшей ночлежке танцевали, пели хором песни,
брали на дом книги, устраивали громкие читки и игра-
ли в домино. Все это на глазах меняло быт городской
окраины, вытесняя' ее извечную гордость — поножов-
щину и кулачные бои.
В эти же дни, встретившись с Бородкиным, Вениа-
мин дал волю своему раздражению:
— Что это ваш дружок задумал?! Выходит, РКСМ
ему — пхе! Или он попросту сдрейфил? Проторенной
дорожкой легче идти!
— Чушь несешь. Человек уходит на фронт, а ты его
называешь трусом. И вообще, так вот, на ходу, решать
чужую судьбу... Твоя-то храбрость в чем прояви-
лась?!
— Чуть что, вы сразу на дыбки. А ваш д’Артаньян...
— Сплетничать не будем. Вызывай Александра на
бюро, там и разберитесь. Решайте в открытую.
— И вызовем. И решим. И запишем!..
266
— Ну-ну, действуй. Вольному воля!
Вениамин поинтересовался мнением Нерезова. Тот
был еще более краток:
— Булыга хочет идти на фронт. Кто вправе удержи-
вать его в тылу? Я этого парня знаю. Он не из тех, кого
водят на помочах.
— Это все, что ты можешь сказать в его оправда-
ние? — вспыхнул Вениамин.
— В оправдании ни в моем, ни в твоем Булыга не
нуждается. А сказал я даже больше, чем хотел, — и
Нерезов положил телефонную трубку.
— Гудеть, так сказать, будут ребятишки, — пошутил
Булыга, получив вызов на бюро облкома. — А ведь
каждый, окажись на моем месте, поступил бы точно
так же.
В перетянутом ремешком армейском полушубке Са-
ша казался повзрослевшим и держался независимо.
Встретившись с хмурым взглядом Вениамина, глаза его
засияли еще ярче.
— Явился? — спросил Гамберг.
— Как видишь. А что?
— Он еще спрашивает, что. Ты должен отчитаться
в своей работе.
— Изволь..., тебя, собственно, что интересует? Ведь
за Свободный и Ерофей Павлович я, так сказать, дал
письменный отчет.
— Это неважно. Пускай бюро послушает и сделает
выводы, почему ты дезертировал. Сарра, пиши.
Булыга пожал плечами. Худенькая Сарра Шклярев-
ская зашуршала бумагой и стала смотреть ему в рот,
будто ждала каких-то жутких откровений.
— В Свободном? Ну что ж... в Свободном мы не-
плохо поработали. — Булыга переступил с ноги на но-
гу. — Мобилизовали лошадей и подвезли к линии желез-
ной дороги и к школам дрова. Сначала валили лес, об-
рабатывали его. Да, тощая лошаденка, так сказать, спас-
ла железную дорогу. Думаю, там и теперь это дело
движется.
— Тут не думать нужно, а знать.
— Я же колесил по линии железной дороги. На
станции Ерофей Павлович не было комсомольской орга-
низации, пришлось, так сказать, организовывать.
267
— Ну и какой результат? Не взяли тебя ерофеевцы
в штыки?
-т- Нет, не взяли, — улыбнулся Булыга. — Вступило
в организацию двадцать семь человек и сразу, так ска-
зать, на приступ: «Вон, в двух шагах от станции, дом
бывшего урядника пустует. Ты бы помог его оттягать».
А тут и помогать было нечего. Стоит хоромина без окон,
без дверей. Ветер по комнатам свищет. Печи, пол, все
разбито, порушено. Хозяин, когда в бега пускался, так
сказать, все привел к одному знаменателю. Остатки,
кому не лень, растащили. Ребята по дворам пошли: там
оконную раму, там стол выудили — несут обратно. Ок-
на на первых порах досками забили. На дверях боль-
шущий замок повесили.
— Нас замки меньше всего интересуют, — помор-
щился Вениамин, — нам важна работа.
— Работа есть и будет. Это, так сказать, несомненно.
— Ладно. Увидим. Что ты делал дальше?
— Дальше я, так сказать, встретил Постышева, и
мы с ним решили...
— Знаем. Вы, что же, и раньше были знакомы?
— Это неважно. Мы решили...
— Бюро облкома отменяет ваше решение. Тебе при-
дется подчиниться.
— Это невозможно, — спокойно ответил Булыга, и
только по его потемневшим глазам можно было дога-
даться, чего стоило ему это спокойствие.
— Это невозможно, — повторил он, — завтра мы
уходим на фронт! — Он повернулся и, четко чеканя шаг,
направился к двери. Все молча смотрели ему вслед. В
дверях Булыга обернулся. — Жаль, что мы так расста-
емся, ребята, — сказал он, и впервые за весь вечер в
голосе Булыги прозвучали теплые нотки. — Но я с сем-
надцати лет в партии и подчиняюсь ее зову. Верю: ког-
да-нибудь вы меня поймете. — Он притворил дверь так
осторожно, будто боялся причинить ей боль. Потом в ко-
ридоре прозвучали шаги и стало тихо. Все поняли, что
он ушел навсегда.
Первым нарушил молчание Вениамин:
— Сарра, пиши, — сказал он невозмутимо. — Пи-
ши так: «Товарищ Булыга, как член облкома, выдвину-
тый съездом, не может быть взят политотделом и ос-
тается при своих обязанностях у облкома...»
268
...Подставляя лицо холодному — было уже второе но-
ября — ветру, Булыга шагал на Соборную к ребятам
:и думал о том времени,.когда он так стремился в этот
город. Вспомнились бражничавшие в поезде офицеры,
разговор с Беркутовым, истеричность Городецкого и то
странное чувство, которое он испытал недавно, просма-
тривая старые харбинские газеты и наткнувшись на из-
вещение: «...Отпевание убиенного состоится в Покров-
ском соборе». Значит, поручик убит. Но кто же убийца?
«Я ведь сам благовещенский», — отчетливо возник
вдруг в памяти голос Беркутова. Стало зябко при мыс-
ли, что они могли бы встретиться вот на этой, слабо осве-
щенной улице. Здесь они не разошлись бы так мирно,
как тогда в Харбине. Здесь игра пошла бы в открытую.
Ветер стих, и, будто решив порадовать Булыгу напо-
следок, в воздухе закружились крупные снежные хлопья.
10
Этой осенью Вениамину жилось дома не сладко. Отец
с ним не разговаривал. В Лии Борисовне появилась ка-
кая-то обреченность: опа таяла на глазах. Руки стали
прозрачными. Глаза запали, и слезы делали благое де-
ло, смягчая их сухой и горячечный блеск. Когда Вениа-
мин находился под родительским кровом, атмосфера
сгущалась до предела и каждую минуту могла разра-
зиться гроза. И все же он не мог покинуть этот дом.
живя здесь ради матери, дни которой были уже со-
чтены.
Наступила третья годовщина Великого Октября. Две
первые годовщины, под пятой интервентов, были отме-
чены кровавыми репрессиями и слезами, вот почему эта
вылилась в шумный и веселый общенародный празд-
ник. Сразу после демонстрации на городских площадях
начались концерты и шумные хороводы, продолжавшие-
ся до поздней ночи. Зажигательно рассказывали с ма-
леньких трибун делегаты Народно-революционной ар-
мии о том, как очищалось от интервентов Забайкалье,
а в клубах уже взвивались занавесы и начинались спек-
такли.
В Центральном клубе £ потрясающим успехом про-
шла пьеса «Террористы». Вениамина в заглавной роли
269
было просто не узнать. Он был весь обвешан бомбами
и говорил с таким пылом, что девчатам хотелось пла-
кать. Многие и на самом деле расплакались, когда его
наконец убили. Чтобы не портить эффекта, Вениамин
не вышел на вызовы и сразу же, как разгримировался,
исчез из клуба. Кое-кто из неискушенных зрителей ос-
тался убежденным, что этот отчаянный парень погиб и
на самом деле. ,Их не разубеждали. В двадцатом году
на Амуре не боялись смерти: она запросто гуляла по
городу и входила во многие дома.
Выйдя на ярко иллюминированную улицу, Вениамин
пожалел,, что родной дом находится в двух шагах от
клуба. Идти туда не хотелось. Он повернул в противо-
положную сторону, постоял над Амуром, дошел до го-
родского сада. Всюду горели цветные лампочки, пля-
сала молодежь.
На второй депь праздника за обедом Вениамин от-
казался от какого-то блюда. Мать испуганно заморгала,
а гнев отца*семейства прорвался градом упреков:
— Макаронник ему не по вкусу, — побагровел Ла-
зарь Моисеевич, — ему налимью печенку подавай или
седло дикой косули под смородинным соусом. — Старый
Гамберг в свое время слыл большим гурманом, и те-
перь, называя блюда, он как бы смаковал их и злился,
ощущая вкус и запах, но не насыщаясь ими. В заклю-
чение он- процитировал две строки из ставшей совсем не-
давно очень ходкой, глупейшей частушки:
Комсомольцы ходят голы,
Кобылятину едят.
Непостижимо, откуда чопорный старик мог узнать
такое? Мать смотрела страдальческими глазами. Лю-
бочка и Юра переглядывались и могли включиться в
действие и слезами и смехом. Вениамин решил обра-
тить все в шутку:
— А ей-богу, было бы недурственно отведать мяс-
ца, — сказал он веселым тоном. — Как это я не доду-
мался сходить сегодня на охоту? Впрочем, еще не позд-
но. Я пойду... — Это было сказано полувопросительно.
Лазарь Моисеевич сразу же остыл, хмыкнув:
— Охотничек, — он уткнулся в тарелку и стал есть
с завидным аппетитом. Лия Борисовна заволновалась:
— На шуга, а в сопках что за охота? Зайцы,
поди, и то попрятались, на улице метет.
270
Все это было верно, но на Вениамина напало какое-
то детское упрямство:
— Мне что заяц, что косуля, лишь бы не серый волк.
Впрочем, волчья шкура к кровати тоже не помешает! —
Он чуть не засвистел от радости, что нашел предлог уйти
из дома, но вовремя спохватился и, поблагодарив
мать за обед, прошел в свою комнату. Сборы были не-
долги: старый гимназический костюм, шерстяные носки
и унты. Рассовав по карманам дошки патроны, он на-
двинул на брови отцов треух, перекинул через плечо
ружье и выбежал из дома.
В небе крутились серые мохнатые облака, готовые
вот-вот сыпануть мокрым снегом. Ветер бешено выл,
кидался под ноги, распахивал полы дошки и задувал
в карманы. Но эта непогодь только бодрила. Веселое
озорство охватило Вениамина, он почти пробежал три
квартала и через барахолку, через кладбище, мимо
Охотничьего сада и заразных бараков, зашагал в сторо-
ну Китайского квартала. Этот квартал пользовался
дурной славой, как гнездилище пороков. Говорили, что
там бесследно исчезают люди. В него знали дорогу спир-
тоносы, курильщики опия и азартные игроки в маджан
и карты. Но те, кому не было в этом нужды, обходили
его засветло и стороной.
А что если зайти в одну из этих фанз? Китайцы
очень гостеприимны, а Вениамин к тому же пользовался
у них особым почетом: от рабочих рыбалки он узнал
сотню-другую слов на гиринском наречии и даже писал
некоторые иероглифы. Но сунуться к незнакомым он
все же не решился.
Разумеется, ни о какой охоте не могло быть и речи.
Ночь надвигалась из-за сопок. Пуржило. И все же это
была славная прогулка: щеки горели, от свежего дыха-
ния ветра, казалось, обновилась кровь. Вениамин повер-
нул обратно. Неважно, что он вернется домой с пустыми
руками, никто и не ждет добычи. Мать будет рада. Отец
уже остыл и притворится, что не заметил ни его отсут-
ствия, ни прихода. А он сам, обогатившись чем-то наеди-
не с собою, уже не позволит ни сегодня, ни завтра вторг-
нуться в свою жизнь пустоте и скуке. Город сиял ему
навстречу огнями.
Вениамин подошел к дому, потоптался у калитки:
«Пройду еще до Амура и лады!» — Но ему не было
271
суждено дойти до реки. Канареечно-желтый дом с гале-
реей по второму этажу вдруг привлек его внимание. Теп-
лый оранжевый свет струился сквозь кисейные занавес-
ки верхних окон. Он знал, кому принадлежат эти окна.
Он бывал в этом доме, и, кажется, ему были рады. А
что если зайти? Час не поздний, но и не такой уж ран-
ний. Посмеиваясь, он поднимался по узким выщерблен-
ным ступеням и не совсем уверенно тронул пуговку
звонка.
Дверь распахнулась. Он увидел Елену в длинном
теплом халате. В глазах девушки мелькнуло удивление..
Она его не сразу узнала. Потом глаза заблестели: опа
что-то сказала, засмеялась. Вениамин шагнул в перед-
нюю и захлопнул дверь. Они стояли совсем близко друг
от друга. Зеленый цвет халата скрадывал яркость ее
лица.
— Откуда ты, прелестное дитя? — спросила, смеясь,.
Елена. Он не ответил, вспомнив вдруг, что родители ее
уехали и вернутся не скоро. Девушка тоже подумала об
этом. Она не предложила ему раздеться, повернулась и:
пошла в свою комнату. Вениамин шел следом.
В этой комнате ему все было знакомо: и узкая по-
стель, и серый, с алыми розами, ковер, и приземистая от-
томанка, на одном из валиков которой лежала раскры-
тая книга. Белые стены были без украшений, па поли-
рованном столе в узкой вазе стояла сосновая ветка, на
одном из окон — весь осыпанный нежно-розовыми звез-
дочками какой-то цветок. Опа стояла посредине комнаты
и, не предлагая садиться, ждала, что он скажет.
— Я пойду разденусь, — сказал Вениамин. Елена:
молча кивнула, глядя неотрывно на его охотничье ружье..
— И, если можно, умоюсь?
— Да, конечно... Хочешь есть? — озабоченно спро-
сила она..
— Если можно, стакан чаю, пожалуйста.
— Да, конечно, — повторила она и пошла на кухню,,
достала из буфета домашний кекс, варенье. Начищен-
ный до блеска медный чайник кипел на плите. Было-
слышно, как в ванной льется из отвернутого крана вода.
Девушка прошла в комнату матери и вынула из ши-
фоньера купальную простыню, стукнула в дверь ванной
и повесила ее на дверной ручке. Сильно пахло табаком.
Он, наверное, курил там.
272
Вениамин вошел в комнату, кутаясь в мохнатую
простыню, как римский патриций в тогу. Он сел на от-
томанку и протянул к ней руки:
— Как чудесно!
Елена отстранилась. Мальчишка, он был- совсем как
мальчишка! Влажные волосы падали ему на искрящие-
ся глаза. В нем ничего не оставалось от того избалован-
ного девичьим вниманием красавчика, каким она знала
его прежде. И он сказал, будто разгадав ее мысли:
— Мне здесь хорошо.
Опа опять промолчала.
— Лучше, чем дома, — уточнил Вениамин. Теперь
она знала, что привело его сюда: слишком разные люди
сведены судьбой под добротной крышей гамберговского
дома. И она ощутила радость и гордость, что он не по-
шел к кому-то другому, а к ней, к Елене. Все в ней
пело и ликовало, но она спросила будничным тоном:
— Тебе крепкого чаю?
— Пожалуйста, покрепче и погорячее. — Он выпил,
обжигаясь, нестерпимо горячий чай и сцепил на колене
пальцы рук. На книжной этажерке лежало большое, ру-
мяное яблоко. Елена взяла его, разломила пополам и
сказала о горском обычае: съесть двоим одно яблоко —
залог большой дружбы. И они съели его, с кожицей и
сердцейиной,'смущаясь и дивясь самим себе.
Елена ни о чем не спрашивала. Все, что ,он найдет
нужным сказать, он расскажет и сам. И Вениамин, буд-
то оттаивая, стал говорить о семье, и.о себе самом. Это
была горькая исповедь: отец считает его отступником,
ребята карьеристом. Он мечтает уйти на фронт, с ору-
жием в руках доказать, на что он способен, но нельзя
оставить мать. Врачи опасаются за ее рассудок. Уйти —
это обездолить брата и сестренку. Она погладила его во-
лосы:
— Мы живем в очень сложное время, Веня, и отец
твой не каменная глыба, а человек, который рано или
поздно поймет, что законы Иеговы обветшали и требу-
ют замены. Верь,, милый, все встанет на свое место, все
будет хорошо.
Вениамин неумело поцеловал ее руку. Помолчали.
— Я у тебя останусь до утра?
— Я же одна в квартире. Что скажут соседи? — за-
протестовала Елена.
273
— Они не скажут ничего: я уйду до рассвета.
— Нет, нет... это невозможно!
*— Но куда я пойду? — В голосе Вениамина прозву-
чала растерянность. Он встал, забыв расправить склад-
ки своей тоги, и она обвисла, став обыкновенной купаль-
ной простыней, из-под которой смешно торчали босые
ноги.
Все в ней протестовало, а к горлу подступила до слез
обидная, обидная для Вениамина жалость. Он всегда
был такой гордый и вот пришел с открытым сердцем,
а ему указывают на дверь. Что из того, что он прове-
дет еще час в этой комнате и уйдет отсюда умиротворен-
ным? Пусть это станет для него праздником души. Зав-
тра снова наступят суровые будни, и в них не найдется
места даже для воспоминаний. Елена быстро постелила
постель.
— Спи спокойно. — Уходя из комнаты, она выклю-
чила свет. Мылась долго, вода приятно холодила кожу,
потом не спеша растиралась полотенцем. В кабинет отца
прошла на цыпочках, прилегла на диван, свернулась ка-
лачиком под наброшенным сверху пледом. Было очень
тихо. На столе тикали часы, и тревожно билось сердце,
но когда Вениамин вошел и взял ее на руки, чтобы уне-
сти к себе, опа не воспротивилась, приняв и это как
должное.
Он встал, когда уже занималась заря. Тревоги его
отошли, он рассказывал о проказах сестренки и, уже
одеваясь в передней, — дверь в комнату оставалась
открытой — несколько раз со смехом повторил:
— Все патроны расстрелял. — И Елена смеялась
вместе с ним. Потом, уже одетый, он снова вошел в ком-
нату и опять стал что-то рассказывать, стоя спиной к
окну.
— Оглянись, — сказала Елена. И он, недоумевая,
оглянулся на посветлевшее окно.
— Гонишь?
— Гоню... — Они оба рассмеялись, и Елена, притя-
нув голову, расцеловала его в обе щеки.
Дня через четыре она сумерничала в своей комнате,
не зажигая огня. От матери пришла телеграмма: отцу
сделали операцию, но он очень слаб, и она задержится
до его выздоровления. Елена думала об отце и матери
с нежностью, жизнь их казалась ей безупречной. И они
274
жестоко осудили бы дочь, узнав, как дурно она распо-
рядилась своей молодостью и свободой. От этих мыслей
хотелось плакать, но слез не было.
«И это все... — размышляла она. — Что ж, этого
нужно было ожидать». В передней неуверенно и поэто-
му противно задребезжал звонок. Идти, открывать и
вести с кем-то совершенно ненужные разговоры было
выше ее сил. Елена сунула голову под подушку. Звонок
задребезжал настойчивее, как будто звонили над самым
ухом. Может, опять телеграмма? Может, отцу стало ху-
же? Она бросилась в переднюю и распахнула дверь. За
дверью стоял Вениамин.
С этого вечера он не обходил дом Елены стороной.
Когда вернулись из Хабаровска родители, она перешла
жить в гамберговский дом.
Теперь их всюду видели вместе. Они ходили, взяв-
шись за руки, разговаривали вполголоса о чем-то своем
и умолкали, если к ним кто-нибудь подходил. Когда за-
седание бюро облкома затягивалось, Елена звонила му-
жу из редакции по телефону, а потом появлялась и са-
ма, в притрушенной снегом шубке. Вениамин вскакивал,
снимал с нее шубку, отряхивал снег и при этом улыбал-
ся чуточку смущенно. И облкомовцы, прервав заседание,
молчаливо ждали, пока он усадит свою молодую жену.
Брачные отношения были для них окутаны тайной. Ве-
ниамин й Елена были первыми, кто познал ее без помо-
щи попа, золоченых венцов и грозного возгласа: «Жена
да убоится му-ужа!»
Елена, конечно, не боялась мужа. Он был внимате-
лен к ней и снисходителен к ее слабостям. Но вскоре
у Вениамина начались нелады с вернувшимся из Моск-
вы Мацюпой, избранным после доклада о делах съезда
председателем Исполбюро.
11
В Алеше ощутимо билась унаследованная от матери
артистическая жилка, и он охотно брался за организацию
комсомольских вечеров. К тому же он был замечатель-
ным танцором. Но, подчиняясь ритму танца, Алеша ни-
когда не задумывался над тем, какую власть имеет над
ним музыка. Не помышлял он о музыке и тогда, когда
райкомам Зейского района был отдан под клуб пусту-
275
ющий дом бывшего начальника Управления Водных пу-
тей, сбежавшего, по примеру многих, за границу, пока
в сарае не обнаружили новехонький рояль.
— Ну к чему вам рояль? — досадливо поморщился
председатель облпрофсовета Трофимов, когда ему ска-
зали, что рояль желательно оставить при клубе. — На-
зовите мне хоть одного из вас, кто смог бы сыграть «чи-
жика-пыжика» на этой мудреной штуке.
— Будет рояль, найдутся и музыканты, — упрямо
твердил Алеша.
— В два счета испортите инструмент, а вещь доро-
гая!
— За сохранность я головой ручаюсь.
— Нужна мне твоя голова, если ты ее так запросто
под обух подводишь!
От Трофимова Алеша метнулся к секретарю райкома
партии Бородкину. Саня обласкал его лучистым взгля-
дом:
— В облкоме велено все эти «струменты» брать на
учет и чтобы без разрешения ни-ни... понимаешь? Вот
Трофимов и струсил. Так в рогоже, говоришь, и стоял?
— Ага. Мы рояль из рогожи вынули, обдули, в дом
занесли, привыкли, а теперь отдай дяде...
— Привыкнуть, положим, вы еще не успели. Ну и
как, не попортился без надзора?
— Да как будто нет. Клавиши звучат...
— Как? Как, повтори? — залился неудержимы^ хо-
хотом Саня. — Звучат, говоришь? Звучат... — Насме-
явшись вволю, он сказал: — Нужно все-таки взглянуть,
из-за чего копья ломать придется. Может, эта «фисгар-
мония» так звучит, что уши вянут. Я в этом деле чуточ-
ку смыслю, и слон мне вроде на ухо не наступал.
— Вот видишь, такого красавца — и упустить! —
волнуясь и трепеща, подвел его к роялю Алеша.
— Да это же «Беккер». Превосходный «Беккер!» —
Саня присел к инструменту, поднял крышку: — А ну, дру-
же... — пальцы скользнули по клавиатуре, брызнули кас-
кадом незнакомые Алеше, нежные и пленительные звуки.
— Что это, Сань? — спросил он.
— Вспомнилось вот, — поднял Бородкин задумчи-
вое, побледневшее лицо. — Девушка одна играла во
Владивостоке. Это, братец, Чайковский. — И вскочил на
ноги: — Рояль у вас останется. А ну, ходу в облком!
276
Пройдя один квартал, чтобы сократить путь, они во-
шли во двор ремесленного училища и оттуда через
брешь в заборе проникли на территорию женского мо-
настыря. В Шадринском соборе только что закончилась
всенощная, и неожиданно для себя Саня и Алеша очу-
тились в густой толпе богомольцев. К широко распах-
нутым, чугунного литья воротам тянулись сгорбленные
старушки, дамы. Обогнав их, рабята поравнялись с груп-
пой мужчин в крытых сукном шубах с каракулевыми
и бобровыми воротниками. Невысокий черноусый чело-
вечек громко сказал:
— Пускай потешатся! У меня кондитер озабочен те-
перь не тем, что кардамона на этой стороне пи за какие
деньги не сыщешь, а зубрит, какие ему права конститу-
цией ДВР дадены. Смешно и грешно. Да на что ему
свобода, если я свои кондитерские завтра закрою? В
брюхе-то станет — щелк! — И кондитер басовито рас-
хохотался.
— Поднимается белая священная рать... — вкрад-
чиво начал осанистый и плотный мужчина и осекся, за-
метив внимательный взгляд Алеши. — А морозец, я вам
скажу, господа... — бодро попытался он выправить по-
ложение.
— Вот попали в переплет, — сказал Бородкин, ког-
да они были уже за воротами. — Я эту контру чуть по
уху не съездил. «Священная белая рать»... А, как это
тебе нравится, Гертман?
— Брат пишет из Хабаровска: подсыпают ей наши
перцу!
— А эти торгаши чего затабунились?
— Так сегодня же Николы зимнего, — пояснил Але-
ша. — Я в церковных праздниках дока — бывший се-
минарист. — Снег поскрипывал под старенькими ботин-
ками Алеши. Бородкин шагал бесшумно, его расшитые
поверху оленьи торбаса привлекали внимание прохо-
жих...
Зорко глянув по сторонам, два-три, из отстоявших
в Шадринском соборе всенощную, бывших предприни-
мателя и негоцианта свернули на Муравьевскую, к особ-
няку мадам Поповой. Тому было две причины: младший
сын Марьи Николаевны, Коля, был сегодня именинник,
277
а зачастивший в ее дом, после отправки жены и сына
в Шанхай, присяжный поверенный Родзаевский, что не
день, задыхаясь от смеха, плел в «своем кругу» были
и небылицы, и это не только развлекало, но, в значи-
тельной степени, и успокаивало.
Так было и на этот раз: отведав именинного пирога,
всесветный враль начал свое очередное сообщение:
— Представляете... бывшая горничная моей жены —
кухарок мы, слава богу, не держали, у нас всегда был
повар-китаец, — так вот эта, с позволения сказать, пар-
дон, женщина является ко мне, ну и... хоть стой, хоть
падай, просит готовальню или хотя бы «циркуль зава-
лященький». Я, разумеется, держусь джентльменом, при-
глашаю сесть. Она принимает это как должное, плю-
хается в кресло. Представляете, картина? Спрашиваю,
елико можно, участливее: «Да зачем вам, милая, все это
понадобилось?» Всхлипнула, знаете, натурально всхлип-
нула, даже прослезилась и ответствует мне: «Сынок у
меня учится на полутехника, а инструментика у него
нетути. Будьте такие добрые...» А я ей в ответ: «Ай-ай-
ай! Да что же вы, милая, так обмишурились? Учили бы
сразу на техника!» — Тут она и ручищами замахала:
«Куда уж нам, ежели этого самого нехватка... На вас
вся надежа...»
Смеялись долго: мужчины сочно, утробно, дамы пры-
скали в надушенные «Оригн-Коти» платочки. Глядя на
рассказчика влюбленными глазами, хозяйка дома умо-
ляюще шептала:
— Продолжайте, Виталий Казимирович, умоляю,
продолжайте...
— Ну и как вы? — вскинулись в сторону Родзаев-
ского «люди своего круга».
— Помилуйте! Да я-то откуда возьму? Я теперь сам
стопроцентный пролетарий! После отъезда моих за гра-
ницу у меня такой бедлам: запонок собственных не най-
ду. В общем, я ей предложил навести у меня порядок,
и если найдет «это самое» — пускай забирает. Не най-
дет — плачу на выбор: бумажные мухинки или в звон-
кой монете.., Вообще-то, в любом случае плачу. Слава
богу, я не эксплуататор какой-нибудь и в милостыньке
тоже пока не нуждаюсь! Ха, ха... ха! Пускай берет, черт
с ними, с готовальнями и прочей дребеденью. Не пове-
зу Же я их с собой...
27$
— А вы, все-таки, думаете?! — осторожно поинтере-
совалась разливавшая уже кофе Марья Николаевна.
— Господи, боже мой! Думаю ли я? Сплю и во сне
вижу! Давеча, сам, собственноручно, носовой платок вы-
стирал. Вот полюбуйтесь: моя работа. И для этого я за-
канчивал университет и ехал к черту на рога? Боже мой,
боже...
=— Довели... довели, как говорится, «товарищи» до
ручки. Тут теперь никакой буфер не поможет.
— Частная инициатива задавлена...
— А я, знаете, все же верю... — Мадам Попова ос-
торожно поставила на поднос кофейник. — Кончится
все это... не впервые ведь, вот увидите.
—' Кончится... кончится, — мрачно заверил, недав-
но выпущенный из тюрьмы под поручительство парохо-
довладелицы, Савоськин. — Мне вот тесть из Харбина
сообщает: не дотянуть большевикам до весны!
— Поднимается белая священная рать. В воскресенье
сам преосвященный Евгений открыто с амвона говорил.
— Скажите... И не боится?
— А чего ему бояться? У него за плечами обществен-
ное мнение.
— Европа. Просвещенная Европа!
— Да... но как союзники могли оставить им Читу?
Что там ни говорите, а мостик для воссоединения с Со-
ветами перекинут. И очень, очень прочный мостик.
— Политика... О, это тонкая политика, уверяю вас.
— Слово теперь за Вашингтоном.
— О, американцы им покажут, — не совсем уверен-
но выговаривая русские слова, подтвердила юная англи-
чанка, младшая сноха владельца чугунолитейного заво-
да, Бетти Чепурина, и, заалев нежным лицом, низко скло-
нилась над кофейной чашкой.
В изразцовой голландке потрескивали сухие дрова,
бросая мягкие отсветы на фарфор, на багет и бронзу.
Было уютно и тепло. Пахло французскими духами и до-
машней сдобой. Сплетни выдавались за действитель-
ность, действительность за сплетни.
«Свой круг» сдвигался все теснее.
Было еще рано, но сквозь запертые на болты ставни
пробивались уже пучочки света. Засветло прятался в
279
эти дни в свои домики-креиостцы благовещенский обы-
ватель и не высовывал носа до восхода солнца.
Город попеременно был то на военном, то на осад-
ном положении. Партийцы и комсомольцы, за исключе-
нием учащихся, ночевали в райкомах. И те и другие бы-
ли готовы в любую минуту выехать на фронт.
12
После перерыва, когда в зале открыли все форточки
и сделали грозное предупреждение, что каждый, принес-
ший с собой семечки, будет изгнан из Зейского клуба на
вечные времена, начался дивертисмент.
Миша Бешенов прочитал собственные стихи. Потом
сестры Циплухины исполнили дуэтом «Коробушку» и,
совсем еще крохи, сестры Волковинские протанцевали
матросский танец «матлот». Все это было не бог весть
какое искусство, но каждый делал вклад в общее ве-
селье от души. Да и зачем было создавать комсомоль-
ский клуб, если бы все в нем началось с запретов?
Музыканты струнного оркестра сидели в первом ряду
и восхищались не менее других, но когда какая-то де-
вушка с блеском прочла «Белое покрывало», они вдруг
поднялись и в полном составе — прихватив и девуш-
ку — отбыли на какой-то другой вечер. В безмятежном
веселье произошла заминка: танцев, оказывается, не бу-
дет. Оставалось спеть хором несколько песен и разой-
тись по домам. Вот тут-то и подошла к роялю та девуш-
ка с удивительно светлыми косами, которую Алеша за-
помнил со дня своего выступления в школе, а затем ви-
дел на воскреснике.
Сердце дрогнуло и остановилось: «Как это я не за-
метил ее прежде!» Забыв обо всем на свете, он загля-
делся, как порхают по клавишам ее маленькие руки.
Алеша не знал, что она играла, но это было что-то уди-
вительно хорошее> неслыханное. Когда девушка кончила
играть, он, неожиданно осмелев, похвалил ее игру. Она,
видимо, тоже его узнала и, потупив глаза, скромно воз-
разила, что игра по памяти, без нот, едва ли может быть
хорошей.
Любуясь ее белым личиком, дивясь ее смущению и
еще боле смущаясь сам, Алеша посоветовал прихватить
в следующий раз ноты. Потом, спохватившись, хотел
280
сказать, что позаботится об этом сам, только бы она
приходила. Но тут его позвали в фойе: кто-то бросил в
окно камень.
Когда Алеша вернулся в опустевший наполовину зал,
девушка уже исчезла. Ему оставалось только пожалеть,
что он даже не узнал ее имени и не знает, как ее найти.
После занятий в политехникуме Алеша пошел к ма-
тери Шуры Рудых посоветоваться, не отправить ли Коль-
ку в открывающуюся в Чите военпросветшколу. Федор
настаивал на этом, ио Алеша был полон сомнений. Ко-
нечно, если бы жива была мама... Рано было парнишке
куда-то ехать и начинать самостоятельную жизнь. Луч-
ше бы, конечно, растить его здесь, на глазах, но живется
им так трудно.
Мать Шуры обрадовалась ему.
— Забыл, совсем забыл ты нас, Алеша, — ласково
выговаривала она, скрестив на груди округлые руки. —
Трудно тебе, я знаю, а все же друзей не нужно обхо-
дить стороной: чем смогут, тем помогут. Так ведь? Шур-
ка-то у меня, сам знаешь, какой, ему приласкать —
слова искать. В душе-то у него и есть эти самые слова,
а сказать стесняется. Тут и Маркушкино влияние сказы-
вается, знаешь ведь, какой он непоколебимый. Я же
люблю, чтобы человек был помягче, чтобы он и ошибить-
ся мог, и согрешить, и покаяться, и поплакать вместе.
— А я будто такой, — усмехнулся Алеша.
— Ты такой. Вся душа видна. — Она взяла его за
руку, ввела в столовую. — Не идешь долго, я Шуре
толмачу: узнай, что да почему? Ты рубашки-то, рубаш-
ки принеси и свои, и Колькины. Я постирну, а где надо
и залатаю, — Мария Григорьевна поила его чаем, и,
улучив минутку, Алеша сказал ей о своей заботе. Ока-
залось, что она уже читала про эту школу в газете.
— Подходит, и не сомневайся, подходит по всем
статьям, — сказала она, сияя всем своим красивым,чуть
тронутым увяданием лицом.
«О чем она говорит? — растерялся Алеша. — Шко-
ла подходит для Николая или он для школы?» — Серд-
це его сжалось, но он тут же решил: «Да, нужно отправ-
лять. Разлука неизбежна».
Проводив братишку в Читу, Алеша приналег на за-
281
нятия. Суровая дальневосточная зима вступила уже в
свои права. Идя по утрам в политехникум или возвра-
щаясь вечером из клуба, он слышал, как на Амуре, буд-
то под чьими-то тяжелыми шагами, потрескивает лед.
Все более длинными и извилистыми трещинами покры-
вался высокий берег, а в трехэтажном здании политех-
никума, бывшей гостинице «Россия», промерзали углы.
От холода лупилась краска на стенах. В коридорах ко-
робился узорный линолеум. Сломалась помпа. Воду
стали брать из проруби на Амуре. Никто не следил за
зданием, не убирал и не замечал мерзости запустения.
Да и кому было замечать?
Политехники сидели на занятиях в верхней одежде
и головных уборах. Те, кто имел, не снимали варежек
и перчаток, остальные — по возможности — грели ру-
ки в карманах. Окна оттаивали только к вечеру. Все
это еще можно было перетерпеть. Беда была в том, что
учащиеся не имели самого необходимого для занятий:
ни учебных пособий, ни готовален, ни бумаги для чер-
тежей, ни туши, ни простых карандашей, не говоря уже
о стипендиях.
Совет политехникума обратился через областную га-
зету с воззванием о помощи: «Кто что может». Но ре-
зультат был плачевный. У рабочих и служащих не ока-
залось ни кальки, ни ватмана. А торговцы и остатки
бывшей городской знати злорадствовали:
— Политехники помогали большевикам установить
их власть, пускай теперь большевики помогают им
учиться. Это большевикам потребовались горные техни-
ки, строители и механики, а мы, слава богу, жили...
— Лучшую гостиницу города превратили в свинар-
ник! Это символично, господа, то ли еще будет. До фи-
гового листочка «товарищи» доведут, до райского состо-
яния и блаженства, кхе, кхе, кхе...
Им очень хотелось, чтобы это созданное большеви-
ками учебное заведение умерло естественной смертью.
13
Петр Мацюпа стал неузнаваем. Горизонты его рас-
ширились, и он находил, что работа идет из рук вон
плохо.
282
— Засиделись в кабинетах, — сказал он едко. —
Газеты почитываем, в кинематографы, в театры поха-
живаем. Что ни день — диспут.
* — Ты отрицаешь культуру?! — вспыхнул Вениамин.
— Мы не несем ее на село.
— Ездят же наши инструктора.
— По линии железной дороги.
— И не только!.. — Вениамин умолк, заметив вспых-
нувший в глазах Петра насмешливый огонек.
— Есть в облкоме бородатый дядя, Ротоносов ему
фамилия, есть у дяди конь. Вместе они и служат. Рото-
носову положено жалованье инструкторское, а коню вы-
плачивается 8200 рубликов. А зачем в юношеском дви-
жении старые инструктора, да еще платные кони? Верно
я говорю?
— Ну верно, — неохотно согласился Гамберг. Он
клял себя, что не смог додуматься до этого сам. Ох уж
этот финансовый вопрос! Сколько раз доводилось до
сведения Дальбюро, что «существование организации в
области без денег критическое», а Петр и эту беду рукой
отвел. Сделав два-три доклада о съезде комсомола в
городских клубах и гарнизоне, .он отправился в область,
заявив, что пойдет по партизанским тропам.
Неугомонного парня в заячьем треухе и тулупе ви-
дели и в сельских клубах, и в школах. Рассказывая
о съезде комсомола, он не уставал напоминать о недав-
них боях с интервентами. Рисуя картины радостного
завтра, призывал зорче глядеть вокруг —- враг был еще
всюду. Свои огромные, разношенные валенки он скоро
сменил на легкие лосиные унты. Где-то дали ему теплые
рукавички, кто-то замотал шею вязаным шарфом. Он
не думал о ночлеге, не заботился о еде и был желанным
посланцем самого Ленина в амурских селах.
Кажется, это было в Екатеринославке. Петру пока-
зали протокол Исполбюро облкома от десятого декабря.
Два пункта повергли его в недоумение:
«1. О снятии т. В. Гамберга с юношеского движения
в Амурской области.
2. О приглашении деревенских организаций на рож-
дественский праздник».
Этого еще не хватало! Петр читал, перечитывал и не
верил своим глазам. Одно стало ясно: в организации
неблагополучно, нужно возвращаться.
283
...Вениамина отстранили от комсомольской работы по
причине весьма курьезной. Областной комитет РКП (б)
утвердил его делегатом на партсовещание в Читу. За-
мещавший Мацюпу Гаркуш воспротивился этому. Вени-
амин все же поехал. Появился странный документ, в ко-
тором поездка на совещание ставилась ему в вину.
Ознакомившись с этим решением, Вениамин назвал
Гаркуша твердолобым. Ему приписали тактическую вы-
лазку, подрыв авторитета и даже эгоцентризм. Когда
Петр вернулся, исправить промах оказалось невозмож-
ным. Гамберг клялся, что ноги его не будет в молодеж-
ных клубах, и утверждал, что китайская грамота ему
дается легче, чем разговор с некоторыми... Он замкнул-
ся в себе, и даже Лазарь Моисеевич счел нужным посо-
чувствовать своему первенцу, сказав, что предвидел все
это с самого начала.
Анархо-максималисты издавали в Благовещенске
свой журнальчик «Хочу быть совершенным». Редактиро-
вал его некий Фома Грех, поспешивший предложить Ве-
ниамину свое покровительство, если тот порвет с пар-
тией и уйдет из областной газеты. Это было уже слиш-
ком! Вениамин чуть не избил Фому. Сделав неожидан-
ное открытие, что у него стало достаточно свободного
времени, Вениамин занялся изучением китайского языч-
ка, надеясь со временем поступить на восточный факуль-
тет университета.
Алеша показал Бородкину коротенькое сообщение
на странице «Красной Молодежи»: «15 января на стан-
ции Ерофей Павлович сгорел Народный дом, где нахо-
дился и клуб союзной молодежи. Пожаром уничтожено
все дотла. Областным комитетом принимаются срочные
меры к снабжению пострадавших всем необходимым
для восстановления этого культурного очага. Товарищи
ерофеевцы, не вешайте рук, принимайтесь с новой энер-
гией за дело! Докажите, что можете бороться с любым
врагом».
Бородкин бережно спрятал голубоватый газетный ли-
сток, чтобы показать его со временем Саше. Нет, он
не должен угаснуть, этот маяк новой жизни, зажженный
их синеглазым другом, а если это и случилось, то только
на время.
284
— Так что мы пожертвуем погорельцам? — спро-
сил он у Алеши и, не дожидаясь ответа, решил: — От-
дадим часть библиотеки, картину... — Они смотрят на
старую церковку, осененную безлистыми березами с гне-
здящимися на них птицами, ла тающий снег и прозрач-
ный воздух — уму непостижимо, как художник мо-
жет нарисовать воздух, которого обычно и не заме-
чаешь.
— Хорошая, правда? — уважительно спросил Саня.
Ему легко, он, может, только сейчас ее и заметил, а
сколько уже раз стоял перед нею Алеша! Бородкин про-
шел в свою комнатушку, позвонил по телефону:
— Буду через полчаса. Ну да, прямо в цехе.
Нужно отдать другую, решает Алеша, и что-то зна-
комое ему проступает вдруг в прекрасной копии савра-
совской «Весны». «Это же совсем как у нас за Зеей. Мо-
жет, художник приезжал сюда и заприметил рощицу
со вросшей в землю одинокой хатой, рассмотрел на го-
ризонте волковскую церковь?»
«Вот они собственнические инстинкты, вот когда они
разыгрались, — вспыхивает до корней волос Алеша. —
Там кулачье уничтожило все, а мне с картиной расстать-
ся жалко. А если потребуется жизнь?» — И он поспеш-
но снимает со стены и «Грачи прилетели» и «Весну».
— Трудишься? — вбежал в распахнутой тужурке
Саня. — Ну, славный молодой человек пошел. — Похо-
дя, он скользнул рукой по крышке рояля: — Вот и эту
бы штуку отдать, чего она тут задарма пылится.
— Нет, рояль им ни к чему, — горячо возразил Але-
ша и покраснел. — Едва ли у них музыканты найдутся,
а у нас тут одна девушка...
— Что-то я не слыхал. Ну раз девушка... А она не
рыжая, между прочим?
Алеша обиделся и промолчал. Почему рыжая? У нее
косы из солнечных лучей. Он подошел к роялю. Почему
же она больше не приходила?
' 21 января 1921 года, каждый у себя в райкоме, Бо-
родкин и Нерезов заполняли анкету для членов партии.
Не сговариваясь, секретари Зейского и Забурхановского
райкомов почти одинаково ответили на некоторые во-
просы. Так, ответ на шестой вопрос в анкете Бородкина
285
Александра Николаевича гласил: «Права наследования
не признаю, а посему ничего не имею».
Ответ же в анкете Нерезова Петра Александровича
был еще более краток: «Гол как сокол».
Анкета в чем-то не удовлетворяла Саню. В ней было
какое-то упущение. Наконец он догадался и сделал при-
писку: «Какое оружие имеете, №, система и количество
патронов?» И тут же ответил: «Револьвер «Наган»
№ 5022 (10 штук патронов), карабин японский № 30773
(10 шт. патронов)». Он только расписался, как пришла
рыжая девушка, села, закинув нога на ногу, закурила
папиросу и, вся окутавшись дымом, пояснила:
— В партию записаться хочу. Примешь?
— Может, ты из другого района. Ты прежде назови
себя, скажи, чем занимаешься да где живешь?
— Зовут Августа Бесфамильная. Живу тут по со-
седству, в женскОхМ монастыре.
— Монашка, значит. Таких не принимаем, хоть ты
и в красном платке.
— Чудак-человек! Да я ж комсомолка. Работала на
табачной фабрике, а теперь буду в типографии.
— Шутишь? Комсомолка в монастыре... Такого не
бывает.
— Там же теперь общежитие, глупый! Девчата фаб-
ричные живут. — Она раздражала всем своим видом.
Разговаривать с нею было трудно. Саня спросил:
— Ну и как, веселая у вас жизнь?
Рыжая бросила в угол потухшую папиросу, негром-
ко рассмеялась:
— У игуменьи, у матери Евстолии, попугай...
— Ты думаешь, мне про него необходимо узнать?
— Попугай — птица редкая: зеленый, как трава, а
хохолок красный и клюв изогнутый, вот так, — она очень
искусно показала 'изогнутость клюва. — И разумник
он большой, по-божественному говорить умел. Стукнут
в дверь, а он... — Августа хмыкнула и умолкла. Она
придвинула свой стул к столу, положила на него руки
и уставилась в глаза Сани черными блестящими глаза-
ми. Он спросил с неожиданным для себя интересом:
— Сама-то давно живешь там?
— С тех пор, как себя помню. При монастыре был
детский приют. Небольшой, а все же... — Теперь секре-
тарь райкома слушает ее очень внимательно и не пере-
286
бивая. Такая у него манера слушать и терпеливо ждать,
когда из сбивчивых полуанекдотических историй прорас-
тет золотое зерно истины, осветив тайное тайных души
сидящего перед ним человека. Но на этот раз ничего та-
кого не случается. Он никак не может уяснить себе глав-
ного: отчего этой разбитной девице вздумалось вступить
в партию большевиков, что она может дать партии, да
и понимает ли она, что такое партия?
И вдруг она обрывает свой рассказ на полуфразе,
встает и уходит гордая и замкнутая, будто прочитав его
мысли. Он тоже встает и смотрит, как она проходит пе-
ред окнами клуба и ветер треплет выбившуюся из-под
косынки непокорную прядь ее огненных волос, и ему от-
чего-то становится не по себе. А девушка идет и размыш-
ляет, что этот дом и дом, в котором она живет, разделя-
ет всего один квартал, но они так же не похожи, как она
сама и этот только что оставленный ею человек. Рыжая
входит в монастырские ворота. По разметенной в снегу
дорожке углубляется в сосновую рощицу, к чугунным
оградкам, за которыми стынут на могильных холмиках
мраморные ангелы и выбеленные вороньем черные литые
кресты. Ей внушали с пеленок, что под этими соснами
уготовано место и ей; сначала монастырь, потбм это, и
других путей не было и нет. И вдруг оказалось, что мир
не втиснут в каменную громаду собора и черницы одна
за другой покидают свои клетки-кельи, будто у них вы-
растают крылья.
В синий-синий, как его глаза, вечер увидела она
впервые этого человека, укрепляющим древко красного
знамени на крыше клуба, и он показался ей крылатым,
и с тех пор она не может его забыть. А сегодня она по-
шла к нему и поняла, что ему с нею было и будет скуч-
но... И с внезапным озлоблением девушка выговорила
вслух:
— Ты, как в первый раз в школу шел, гебя мамка
сладкими пирожками накормила, а я...
«Зачем бесконечно возвращаться памятью к тому,
что пронеслось, подобно дуновению ветерка, и, может,
давно уже забыто ею», — твердил себе Алеша, но белень-
кая девушка с косами непрестанно стояла перед его гла-
зами: то такая, какой он видел ее в школе, то на вос-
287
креснике. Особенно ярким и памятным было ее появление
в клубе, по прошло уже больше месяца, а она в нем не
появлялась больше.
Однажды субботним вечером его неудержимо потя-
нуло в клуб, и, хотя работы было по горло, Алеша ото-
двинул незаконченный чертеж, накинул свою вытертую
тужурку и метнулся туда, будто его ждали.
Поднимаясь по широким ступеням внутренней лест-
ницы, он услышал музыку. Торжественная и печальная
мелодия лилась ему навстречу, по сердце дрогнуло ра-
достью, и тут же подумалось, что этих-то звуков и не
хватало ему долгие, долгие дни. Снова в пустом и по-
лутемном зале играла она по памяти, без йот... Остано-
вившись в дверях, Алеша видел светлое сияние ее волос,
тонкую, склоненную, как стебель цветка, шею. Он по-
стоял и вышел незамеченный и долго шагал по фойе,
ступая на носки, чтобы не спугнуть эти удивительные
звуки, и убежал прочь, едва они умолкли.
С этого дня девушка стала постоянной посетительни-
цей клуба. Оказалось, что тогда она гостила у бабушки.
Бабушка очень болела и недавно умерла, и вся их семья
переселилась в ее маленький белый домик на берегу
Амура. Олин папа преподавал потную грамоту и соль-
феджио в музыкальной школе Кнауф-Каминской. А мама
была, как все мамы: готовила завтраки и обеды, учила
Олю аккуратности и была бы очень огорчена, если бы
ее девочка стала подолгу задерживаться в клубе.
Итак, ее звали Олей. Ей недавно исполнилось семна-
дцать. Ходить в школу Оле было теперь далеко, но она
любила свою вторую ступень, своих подруг, своих учи-
телей и ни за что не согласилась бы перевестись в дру-
гую школу. Они поговорили о знакомых учителях. Учи-
теля эти, по мнению Оли, были славные. Они не сабо-
тировали, но они так напуганы, так боятся всего нового,
и особенно комиссара просвещения, который то и дело
появляется в школе и запретил преподавать закон
божий.
Разговаривать с Олей можно было часами. Опа бы-
ла спокойной, доброжелательной, откровенной и совер-
шенно непохожей на тех девушек, которых Алеша знал
прежде. В комсомол Оля бы не пошла, — чтобы не
огорчить маму, а может быть и папу, — но на рояле
играла охотно и даже объявляла названия исполняемых
288
номеров. В клубе к ней скоро привыкли и называли ее
то Оленькой, то Олей, а то и просто Олькой. Многие ос-
танавливались возле нее и смотрели, как порхают по
клавишам ее маленькие руки. Останавливался и Алеша;
он и сам не знал, о чем думалось в эти минуты. Вспоми-
налась мама, маленький Верхнеудинск, где он родился
и который был одно время столицей ДВР, детские шало-
сти, школьные годы, и меньше всего думалось о ней, бу-
дившей эти сладкие до боли воспоминания. Но однажды
Оля подняла на него голубые, со смешинкой глаза и
еле уловимым движением пепельных ресниц попросила
перевернуть страницу нот. От неожиданности он расте-
рялся, а спустя несколько минут только и ловил ее
взгляд, ожидая молчаливого приказа. Это было чудес-
ное время, и когда намного позже других Алеша понял,
что к нему пришла любовь, он никак не мог осмелиться
спросить, любят ли его, хотя и часто провожал теперь
Олю до ее беленького дома.
«Любить важнее, чем быть любимым, — размышлял
он, распрощавшись с нею и глядя на мерцающие в Са-
халине огни. — Было бы чудом, если бы такая удиви-
тельная девушка полюбила такую' серую заурядность,
как я. Ее любовь нужно заслужить — это величайшее
счастье...»
Неожиданно вернулся из Читы Колька. Он ехал до-
мой с опаской: как рассказать старшему брату, что ис-
пугался военной дисциплины, скудного пайка, холодных,
нетопленых общежития и классов. Мальчишка еще в до-
роге решил ни в чем не перечить Алеше, учиться хорошо
и жить так,, будто его и нет на свете.
Алеша встретил братишку насмешливым прищуром
светлых глаз:
— Дезертировал? — спросил он не то в шутку, не
то серьезно. Посиневший от стужи Колька промолчал.
Он сам сходил в школу и договорился, чтобы его приня-
ли в тот класс, из которого он выбыл в связи с отъез-
дом. Он вступил в комсомол. Даже рыбная ловля была
для него теперь не просто забавой: рыба шла уже не на
утеху хозяйкиному коту, а стала немалым подспорьем в
их скудном рационе.
«Шелковый стал, — писал про него Евгению в Ха-
баровск Алеша. — Как-никак, а нашему Николаю шест-
надцатый год».
Ю Заслон
289
14
Комсомольцы города готовились к антирелигиозному
карнавалу, намереваясь приурочить его к пасхе. Но тут
произошли события, которые нельзя было оставить без
внимания. У старичков Казанцевых., на углу Иркутской
и Садовой обновились иконы. Два дня спустя прошел
слух, что на всех городских церквах обновились кресты,
а в Будундинском мужском монастыре, заи Зеей, сами
по себе зазвонили колокола.
— Кайтесь, православные, кайтесь! — завопили с ам-
вонов попы. Духовенство- явно било на то, чтобы в
страстную субботу молодежь оказалась не в клубах, а в
домах божьих.
Мацюпа позвонил по телефону Шуре Рудых:
— Вывесь афишу, что сегодня антирелигиозная лек-
ция. Докладчика я пришлю.
Секретарь Центрального райкома комсомола запу-
стил пальцы в свои густые волосы, а через минуту, по-
ручив ребятам писать афишу, помчался домой сказать
матери, что вернется поздно, да, кстати, и пообедать.
Возвращаясь в клуб, он еще издали увидел красоч-
ную афишу и успокоился: народ валом валил в широко
распахнутую дверь. Шла не только молодежь, но и по-
жилые. В тесной комнатушке за сценой Шуру уже ожи-
дал агитпроп облкома Алексей Гончаров, недавно вер-
нувшийся с фронта, где он редактировал фронтовую га-
зету забайкальский «Красный клич», и работавший
теперь в областной газете.
Через минуту Гончаров стоял на сцене в накинутой
на плечи армейской шинели и щурил в зал свои серо-
голубые глаза. Он показал в улыбке свои сахарные зу-
бы, передернул плечами, поправляя сползавшую шинель,
и сказал негромко:
— Отец и мать мои были Неграмотными, — необыч-
ное начало настораживало, каждый второй из сидящих
в зале то же самое подумал и о своих родителях. — Они
были совершенно неграмотными, — уточнил Гончаров.—
Но они видели, что грамотным, или, как говорил отец,
«ученым» людям жилось легче, и решили во что бы то
ни стало дать мне образование...
Шуру позвали к телефону. Он сразу же узнал хрип-
ловатый и как будто недовольный голос Мацюпы:
290
— Ну как, народ собрался?
— Полон зал. Слушают внимательно.
— Ладно, пускай слушают. У меня к тебе, Рудых,
разговор. Ты меня слышишь?
— Слышу! Слышу! — обрадовался Шура, — Как
будто ты здесь рядом!
— Очень хорошо, — хмуро одобрил Петр. — Так
вот*тебе задание... — он помедлил, будто припоминая.—
Ты про «Детское общество» слышал? У меня тут ма-
терьялец любопытный обнаружился. Весной восемна-
дцатого года, когда Амурская республика была, Мухин
распорядился организовать в городе шесть детских пло-
щадок. Чувствуешь?
•— Ну чувствую, — неуверенно отозвался Шура.
— А ты слушай и не перебивай. Это- лучше бы не по
телефону, да у^мепя тут... Площадки были при Народ-
ном доме, при детской библиотеке, и городском саду, в
саду Туристов, в саду Охотников и при школе имени
Ломоносова, это в Горбылевке... Ты меня слышишь?
— Да слышу, слышу, — опять заверил его Шура.
. — Ладно, сейчас иду. Это я не тебе, Рудых, это меня
на совещание зовут. Так вот, площадки эти были обору-
дованы, и при них были гимнастические • городки. На
•площадках, понимаешь, ребятишек учили сокольской
гимнастике, дорожки плести из телеграфных лент, выши-
вать стебельком. Еще собачек они лепили из глины, ри-
совали. Вообще, развивались... А куда это все подева-
лось, ты об этом не задумывался, Рудых?
— Нет, не задумывался, — честно признался Шу-
ра. Куда подевались собачки из глины, я не задумы-
вался. Может, раскисли под дождем?
— Сказано, не перебивай! — вспылил вдруг Петр.—
Остряк какой нашелся, я тебе не про раскисших со-
бачек, а про живых детишек. Куда наши детишки летом
будут бегать? Чем их займем? Весна-то не за горами!
Бойскауты не сегодня-завтра заголятся. Я сегодня го-
родским садом поинтересовался, так там от площадки
синь-пороха не осталось. А ребенок любит, чтобы гужи,
горки та.м разные, мячики, понимаешь?
— Понимаю, — все еще ничего не понимая, подтвер-
дил Шура.
— Да бегу, бегу, не разорваться мне надвое! —
крикнул сердито его собеседник и заторопился. — Ты
10*
291
завтра в Охотничий сад прогуляйся, посмотри, как там
и что. Да с собой кого-нибудь прихвати, лучше деваху
какую-нибудь — они в этом деле больше нашего смыс-
лят. Потом мы все соберемся и потолкуем, чтобы наши
детишки... да не рви ты из рук трубку... Сам иду, Руд...—
Звякнул звонок отбоя. Шура неудержимо расхохотался,
представив себе молчаливого обычно Петра, обеспоко-
енного судьбой «наших детишек», в то самое время, ког-
да их отцы ждут его на какое-то совещание, а он, навер-
няка, и пообедать-то не успел, и скудный ужин будет у
него нескоро.
«Наши детишки» — трудно представить, что у этого
увальня будут когда-нибудь свои дети, что он может
полюбить и быть внимательным и нежным к кому-то
другому, когда так безразличен к самому себе. Наши
детишки... Но кого же взять завтра в «Охотничий сад?
Петро сказал: «Лучше деваху». Легко ему сказать. Но
если я пойду один и чего-нибудь недосмотрю, он с меня
шкуру спустит. А что это он говорил про стебелек? У
кого бы узнать, что это за штука? Шура вышел в кори-
дор и столкнулся с Рыжей.
— А, ты здесь, — обрадовался он. — Послушай, ты
знаешь, что такое стебелек?
— Сам ты стебелек! — фыркнула Рыжая. — Как
думаешь, он когда-нибудь кончит трепаться? — кивнула
она головой на приоткрытую в зал дверь.
— Думаю, что кончит, — ответил серьезно Шура и
посмотрел на девушку. Обрамленное крупными кольца-
ми густых и ярких волос, лицо ее матово белело в полу-
темном коридоре. Под тонкими темными бровямц влаж-
но поблескивали черные круглые глаза.
— А тебе что, не нравится доклад? — осторожно
спросил.он. — Ведь слушают же другие.
— Ну и пусть слушают, а я чуть не заснула.
Он знал, что она училась в церковноприходской шко-
ле, что выросла в монастырском приюте, но когда од-
нажды заговорил с нею об этом, она только повела пле-
чами:
— Вот еще, если я рыжая... — и убежала, и была
весь вечер бесшабашно веселой, с неугасающим в глазах
недобрым огоньком.
«Вот перец, да еще красный», — подумал тогда Шу-
ра и стал думать о ней что-то уж слишком часто.
292
Рыжая глянула мимоходом в зеркало и пошла к две-
ри: большая, сильная, неслышно ступая подшитыми ва-
ленками.
— Послушай...
— Ты, кажется, что-то сказал? — обернулась она.
— Видишь... видишь ли, — заторопился Шура. —
Тут поручение одно: нужно обследовать сад Охотников.
Надо посмотреть, йто осталось от детской площадки, что-
бы наши детишки...
— Какие детишки? — удивилась она, приостановив-
шись и внимательно разглядывая прорванную на боль-
шом пальце варежку. — Ты бредишь? У тебя темпера-
тура?
— Почему температура? — обиделся Шура. — Это
городские, это всех дети! Еще Мухин открывал для них
площадки. Потом война была гражданская. Японцы.
Мухина убили, и дело это развалилось. А ребятишки не
бегали тогда без присмотра, не тонули в Амуре. Я Ду-
маю, надо составить смету, — неожиданно для себя за-
ключил он.
— Ладно, — хлопнула варежкой по ладони Ры-
жая, — схожу завтра, посмотрю. Только я во всем этом,
как баран в библци.
— Это неважно, — обрадовался Шура, — наше дело
посмотреть и сказать Мацюпе, что там осталось.
— А ты тоже будешь смотреть?
— Так ведь комиссия же... Разве я тебе не сказал?
От каждого района по два человека. — Они условились
встретиться завтра, в три часа, прямо в саду Охотников.
Ночью с теплым южным ветром из-за Амура приле-
тела весна. Они и раньше бывали — такие погожие
деньки, только Шура их не замечал. Звенела капель.
Звонко, до одури, чирикали воробьи. Зримо набухали
почки на деревьях, и хотелось петь. Волнуясь и спеша,
он набросал на клочке бумаги начальные строки буду-
щего стихотворения:
А я влюблен... в свой светлый город,
На берегах двух рек лежащий...
Здесь улицы прямей аллей,
Здесь запах свежий и бодрящий
Набухших почек тополей...
Но времени было в обрез, пришлось взяться за чер-
тежи. .
293
...Шура родился в приленской тайге, в семье потомст-
венного охотника и зверолова. Как заведено было еще
дедами, отец впервые взял его на охоту/ едва мальчику
минуло девять лет. Это была их последняя зима в Си-
бири: прошел слух, что в краю непуганого зверья, на да-
леком Амуре, двинулось в гору пушное дело. Деляги-
американцы с руками рвут там не то что соболя или
енота, но и серого волка метут. Цены же кладут, какие
и& вздумается, потому что нет в тех краях настоящих
пушников, тех, что красную цену любому зверю знают
и шкурку так умеют выделать, что товар заиграет и сам
за себя заговорит. Заманчивы были и речи о щедрости
благовещенских купцов.
С горделивой мечтой выбиться в люди, а пуще того
дать в руки сына золотую жар-птицу — образование и
тронулся Семен Федорович Рудых со своей статной и
величавой Марией Григорьевной и шустрым Шуркой на
Амур. Вместе с ними поехали из Сибири знатные пуш-
ники: старик Кузьмич и разбитной Федька Наумов.
Радушно приняли их в Благовещенске богатые мехо-
торговцы Минский и Левентас: дали на обзаведение де-
нег. Скоро трое односельчан купили вскладчину на ти-
хой Иркутской улице большой бревенчатый дом и стали
понемногу обрастать хозяйством.
Из этого-то пятистенного, под железной крышей до-
ма и побежал осенью Шурка в церковноприходскую
Михайло-Архангельскую школу, что стояла напротив
недостроенного собора почти впритык к маленькой, сия-
ющей куполами и голубыми стенами церкви. И в пер-
вый же школьный день случилось такое, что не могло про-
изойти в таежной глухомани. Долго потом казалось
Шуре, что люди, да и звери, которых знавал он прежде,
были и сердечнее и приверженнее к доброму, чем горо-
жане.
Маленькая, похожая на лису-огневку девчонка не ото-
звалась на перекличке. Оказалось, что она не знала
своего имени. С удивлением и даже страхом смотрел он
на это неказистое существо: неужели она всю жизнь
прожила бы так, не зная, как ее зовут, до самой смерти?
Страшным и затхлым показалось ему неслыханное до
этого слово «приют». Был он готов убить мальчишку,
смеявшегося над той девчонкой, и жестоко разодрался
с ним на первой же перемене. Их оставили без обеда...
294
...Мать принесла* газету. Не выпуская из пальцев рейс-
федер, он просмотрел'страничку «Красной Молодежи».
— Смотри-ка, мама, на пристани Бурея в комсомол
вступило семнадцать ребят, и первое, что они сдела-
ли,— устроили воскресник по заготовке дров. А дрова
они сдали в кооператив и на эти деньги приобрели столы
и скамейки для клуба. Коммунистический Союз Моло-
дежи — не чета прежнему союзу: там только болтали
о самоусовершенствовании!
Мария Григорьевна, раскрасневшаяся от кухонного
жара — по воскресеньям она топила русскую печь и
пекла хлебы и пирог — улыбнулась сыну. Когда Шура
был дома, все ее тревоги отходили в сторону. Она тогда
верила в пользу его дела, и, казалось, будь моложе,
сама бы вступила в комсомол.
— Дело-то рук человеческих всегда лучше самых
распрекрасных слов. Однако бросай свою газету, Шур-
ка! Мой руки да сядем обедать, у меня все поспело. —
За столом она заговорила о младшем Гертмане:
— И что ему могло в Чите не понравиться? Вот
шалавый! Сыт был, одет, обут, да еще учили. Глядишь,
в люди бы вышел. Насел опять на Алешу, ни охнуть
парню, ни вздохнуть — воспитывай, а он сам еще дите.
— Не очень-то они там сыты были, — возразил
Шура.
— А у брата, небось, слаще живется? — рассерди-
лась мать. — У Алеши и без Кольки ни отдыха, ни ве-
селья, одни заботы да хлопоты. К нам и то не выберется
на ча'сок.
Шура, не ответив, глянул на часы. Третий час был
уже на исходе, нужно было поторапливаться. Он побла-
годарил мать за обед и вышел в переднюю.
— Ну я пошел! — крикнул он, одевшись.
— С богом, — она вышла, чтобы запереть за сыном
дверь и залюбовалась, глядя, как он, в обход первых
весенних луж, пересекает большой общий двор.
Садом Охотников называлась сосновая роща, рас-
положенная в северо-западной части города на неболь-
шой возвышенности, за Переселенческим управлением.
Шура спешил к месту встречи заболоченными пусты-
рями, но, сократив расстояние, мало выиграл во вре-
295
мени. Солнце растопило лежавший здесь еще вчера тем-
ный ноздреватый снег. Между кочками, в блестящих
лужицах, дотаивали кусочки льда. Шура выбрался на
ровное место. Почва расползалась под ногами, увязав-
шими по щиколотку в холодной и вязкой жиже. У побу-
ревших от времени ворот сада он увидел на влажной
земле отпечатки маленьких ног. Вот здесь оца остано-
вилась и вытерла ноги о сухую траву. Обратно она не
выходила. Шура толкнул калитку.
Девушка сидела на перилах открытой веранды и бол7
тала ногами. Красная косынка пламенела на солнце, во-
лосы тоже-. Шура не менее тщательно, чем это было
сделано ею, стал вытирать о траву свои облепленные
грязью сапоги. Рыжая наблюдала за ним насмешливыми
глазами. От этого становилось не по себе, уж лучше бы
она его окликнула, ругалась бы, что ли.
— А, ты уже здесь, — сказал он, как будто только
что ее увидел, и остановился на ступеньке, упираясь ру-
кой в точеный столбик балюстрады. — Ты сердишься
на меня? — спросил он тихо; в темных его глазах скво-
зило беспокойство.
Рыжая легко соскочила на дощатый пол, отшвырнула
ногой обломок какой-то глиняной игрушки и пошла к
нему, приминая сухие, лежавшие здесь с осени листья.
— Мог бы и не приходить, — сказала она просто,—
смотреть-то нечего. Ну были когда-то гужи, вон там
остался один столб. Навес этот уцелел, вот и все богат-
ство.
— Как хорошо здесь! — воскликнул он радостно.
— Да, хорошо. — Девушка окинула сад спокойным,
оценивающим взглядом до самых дальних его кущ. —
Только сосны вершинами шумят. Здесь и. воздух дру-
гой, чем в городе. Чувствуешь? — Тонкие ноздри ее не-
большого точеного носа раздувались, в черных глазах
вспыхивали и гасли искорки.
— Стихи здесь сами складываются...
— Стихи? Какие стихи? — тон у нее был недовер-
чивый. Он не решился произнести вслух" зазвучавшие в
сердце песенные строки.
Возвращались кладбищенской окраиной. Мимо брат-
ских могил, безымянных холмиков. Жиденький коло-
кольный звон разнесся* вокруг, в церковке кого-то отпе-
вали.
296
— Ну и дорогу ты выбрала, — сказал Шура. — Ты
и сюда шла кладбищем?
— Я как-то не задумывалась над этим. — И неве-
село улыбнулась: — Для меня кладбище — не это, а
там, возле монастыря — заменяло всю природу. Ся-
дем, — предложила она, завидев двигавшуюся им на-
встречу похоронную процессию, и опустилась на глад-
кую могильную плиту. Шура сел с нею рядом. — Вот
у тебя фамилия Рудых... Тебе это не кажется странным?
— У каждого есть какая-нибудь фамилия. И моя
мне кажется не хуже других. Рудых... Что же в ней
странного? — переспросил он недоумевая.
— Все фамилии, говорят, произошли от прозвищ.
По-украински рыжий называется рудым. Это значит,
что кто-то из твоих предков был такой же рыжий, как...
я. Вот у тебя темные волосы, а ты все же называешься
так, как твой далекий предок.
— Пусть будет так, —. поспешно согласился Шура,
сделав приятное открытие, что она умеет говорить не
одни грубости. — Может, по этой причине твои волосы
и кажутся мне самыми красивыми на свете.
Она не оценила тонкости его комплимента, достала
из кармана жакетки табак и бумагу, скрутила провор-
ными пальцами длинную, тощую папирусу и закурила.
Пальцы ее вздрагивали, как-от озноба.
— Ты помнишь, как мы впервые пришли в шко-
лу? — спросила она, быстро глянув ему в лицо своими
черными, с влажным блеском глазами.
— Помню. Я все помню. — Он коснулся ее руки.—
Зачем ты куришь?	(
Девушка резким движением откинула папиросу и
вскочила на ноги.
— Пойдем. Ноги мерзнут. — Она была в тех же ва-
ленках, что и вчера, пропитавшихся водой и еще более
неприглядных при солнечном свете.
— Да как же ты... — начал было он.
—• Дальше нам не по пути, — прервала она нетер-
пеливо. — Тебе туда, а мне в эту сторону. Ну чего так
смотришь? Тут монашки наши бывшие живут недалеко,
зайду к ним, обсушусь.
...Шура шагал по подмерзшим к вечеру лужам, мимо
раскрашенных, как пасхальные яйца, домов и размыш-
лял: «А живется-то ей несладко. Если она и не голода-
297
ет, то недоедает-то уж повседневно...» Но как помочь
ей? Мог ли он, не спросив у матери, вынести из дому хо-
тя бы крупицу? Ведь она’ с тех самых пор, как он себя
помнит, славится своею бережливостью. Можно было
бы взять Августу за руку, привести в дом и сказать:
«Вот, мама, моя невеста!» Но еще неизвестно, как от-
неслась бы к такому заявлению мама. Да и пошла ли
бы с ним девушка — тоже вопрос нерешенный. Вон ее
опять потянуло к монашкам.
А Рыжая шла по параллельной улице в ту же сто-
рону, что и Шура, и вспоминала до мельчайших подроб-
ностей тот день, когда увидела его впервые.
15
...Ее разбудил какой-то шорох, возня у кровати, пре-
рывистый шепот:
— А мы уйдем потихоньку... Пускай Рыжая спит.
Пускай дрыхнет. Опоздает в школу, ее и не примут, ей-
богу, не примут. Зачем, скажут, нам такая? В первый
день — и опоздала... тоже ученица!
— А я и не сплю! — Рыжая в гневе сбрасывает с
себя одеяло и садится на кровати: — Я все слышала! Я
вперед вас проснулась и в школу приду первая! Вот!..
Две взлохмаченные головенки ныряют под серые бай-
ковые одеяла, и в наступившей тишине приходит горь-
кое сожаление о сказанном. «Как же я найду эту шко-
лу?! — размышляет она в смятении. •— Нужно заклю-
чить мировую. И за что только эти девчонки возненави-
дели меня? Я маленькая, я сегодня в первый раз иду
в школу, а они бегали уже и в ту зиму».
Девчонки снова начинают шушукаться. Вдруг одна
из них радостно восклицает:
— Глянь-ка, платье-то новое! Глянь!
— И у меня платье новое и передник новый, — го-
ворит несмело Рыжая, — вот...
— Ой, и у меня передник! Погляди, Нюрка, погля-
ди! —' восторгается Настя.
Пытаясь наладить отношения, она упрямо утвер-
ждает:
— И у меня новое... и передник... и башмаки...
Серенькое платье пахнет краской и крахмалом. Оно
298
шуршит, как бумага, и длинное, до самых пят. Воротник
передника тугим ошейником сжал горло. Долго-долго
возится девочка с башмаками: они ничуть не новые, бу-
рые, ссохшиеся за лето и сначала отказываются нале-
зать на ноги, а потом сдавливают их, как клещи. Пока
она умывалась, мрачная, невыспавшаяся монахиня, мать
Серафима, охая и зевая, успела причесать одну из
школьниц и вплетала в косу другой розовую атласную
ленту.
«А помириться-то надо, надо...» — Эта мысль не да-
ет ей покоя, и она начинает беспечно, нараспев, как
будто бы нечего и не случилось:
— И у меня лента. Вот, видите, лента!..
Тогда черненькая, шустрая, как мышонок, Настя на-
чинает смеяться:
— У нее лента! Ха-ха-ха! Мы взяли себе голубую
и розовую, а тебе оставили зеленую!
— Все не как у людей, — заключает толстенькая, с
глазами-щелками Нюрка, — тьфу!..
— Да, зеленую! — продолжает Настя, — и она ко-
роче, вот на эстолько! А пойдешь по улице, тебя корова
забодает. Оно уж всегда так, если лента зеленая. По-
тому что корова думает, будто это трава. Она как замы-
чит: м-му... А рога у .нее длинные-предлинные, а гла-
за...
Рыжей становится страшно. Она бледнеет и начинает
тяжело дышать.
‘— Ну-ну, слухай их, дурочек, — успокаивает мать
Серафима. — Они тебе наскажут. Полно вам, бесстыд-
ницы, маленькую забижать, — прикрикивает она на дев-
чонок. — А еще ученицы!
— Ты, девонька, им не верь, — продолжает настав-
лять, расчесывая ее редко видевшие гребешок вихры,
мать Серафима. — Корова зеленый цвет любит. Опа
красный не обожает, а зеленый ей по карахтеру, ры-
женькая! Да.,. Ну, с богом: науку тебе обрести, горшка
с кашей в платке не нести! — и она растроганно крес-
тит склоненную головку с зеленой ленточкой в огненной
кЪсичке.
Гулко ударил большой колокол. Привратница рас-
пахнула маленькую боковую калитку. Девочки шагнули
на тротуар. Путаясь в длинном платье и едва поёпевая
за двумя подругами, Рыжая вдруг вспомнила, что толь-
299
ко второй раз за всю свою жизнь она вышла с монас-
тырского двора.
Впервые это случилось зимой, в Крещенье. Она тог-
да увязалась с крестным ходом на Амур — «Иордань».
Улица тогда была покрыта снегом. Снег лежал всюду:
на крестах, на деревьях, на крышах домов.. Выбившиеся
из-под платка кудряшки так заиндевели, что ее никто
уже не назвал бы рыжей. Мороз больно пощипывал
пальцы на руках и йогах. Потом так сильно захотелось
спать. Из глаз катились слезы и застывали, и тело стало
превращаться в ледышку, а вокруг колыхался синий
туман. Как попала она домой, не помнила, хотя от ма-
тери Серафимы слышала не раз, будто упала без созна-
ния на лед и ее на извозчике привезли обратно в приют.
На извозчике... Как это интересно! А что такое извоз-
чик?!
Ногам стало жарко. А улица была тихая, вся порос-
шая влажной и прохладной травой, и ей вдруг нестер-
пимо захотелось скинуть башмаки и побегать по этой
траве босиком. Она еще никогда не бегала босая по тра-
ве. Трава не росла на мощеном монастырском дворе, а
на примыкавшем к нему маленьком кладбище трава бы-
ла высокая и переплеталась с одичавшей малиной, пу-
талась с жгучей крапивой и обнималась с колючим ши-
повником. Разве по такой траве побежишь, не исколов
до крови ноги, как исколот терновым венцом лоб рас-
пятого на кресте Иисуса? Мраморные ангелы стыли над
могилами, и дети приходили в этот сад смерти лишь за-
тем, чтобы чистыми, ангельскими голосами спеть «веч-
ную память» тому, кто навсегда скрывался под землей.
...В школьном коридоре приютские девочки смеша-
лись с другими детьми, и она осталась одна. Прижав-
шись к стенке, первоклассница испуганными глазами на-
блюдала маленьких и больших людей, вслушивалась и
пыталась понять их разговоры. Перед нею открывался
новый, неведомый мир, и она вдруг увидела себя со сто-
роны: маленькую, заброшенную, смешную и непохожую
ни на кого. И голубенькая тетрадка в руках, и остро
отточенный карандаш казались ненужными, стыдными
до слез. А еще она поняла, как необходим самый обык-
новенный носовой платок. Но платка у. нее не было, и
она вытирала нос шуршащим рукавом новенького платья.
• Дрожат в солнечном луче золотые пылинки, плывут,
300
искрятся.:. Пахнет масляной краской, известью, столяр-
ным клеем. Эти запахи необычны и новы, как и эти,
окружающие ее со всех сторон, люди.
— Вера Афанасьевна, здравствуйте! Это мой сы-
ночек...
— Ах какой румяный бутуз! Как тебя зовут, детка?
— Шура.
— А фамилия?
— Рудых, — отвечает черноглазый мальчуган.
' — Умнйца. Надеюсь, ты хорошо будешь учиться, Шу-
ра Рудых, — говорит учительница и, коснувшись рукой
его наголо остриженной головы, проходит дальше.
— Девочка, девочка, давай дружиться, а? Не хо-
чешь? Молчит, дурочка какая-то...
«Ах, зачем я промолчала!» — запоздало спохватилась
Рыжая. Вот уже подбежала к другой девочке беленькая
толстушка в коротком платьице и ботиночках, которые
не жмут. И уже обнялись, шепчутся:
* — Не подходи к этой... Она приютская... у них вши!
— А мы в деревне были. Целое лето! Там гусята
жж... желтенькие!
— Танечка, детка, вынь пальчик из носика. — Та-
нечка держится за руку матери, у нее сумка, ах какая
сумка! — само солнышко в нее, как в зеркало, гля-
дится...
— ГлП-ка, ребята, косичка, как морковка красная,
а лента зеленая! А лицо-то, лицо, веснушки — во! Не
личко, а кукушкино яичко. Смехота!
— Рыжий красного спросил: чем ты голову красил?..
«Это обо мне, — вспыхивает Рыжая, — почему, как
морковка? Морковка бывает в супе. Она кружочками...
А яйца? Их же на пасху едят. Разве мальчишки этого
не знают? Сначала яйца красят: луковой шелухой, зе-
леным и красным порошком, завертывают в цветные лос-
кутки и кипятят. Потом их цатирают постным маслом,
чтобы блестели, потом святят в церкви. После этого яй-
ца можно есть.ДЭии очень вкусные. Но что это значит:
«Кукушкино яичко»? И зачем* меня толкнул этот маль-
чишка?» — Новый мир, при всей своей занимательности,
становился враждебным, и у Рыжей, как у загнанного
зверька, один за другим возникали планы самозащиты.
Громкий голос учительницы возвестил:
— Дети, становитесь попарно. Сейчас мы пойдем
301
в церковь и помолимся боженьке, чтобы он помог нам
учиться.
Рыжая идет в паре с Танечкой. Церковь здесь же,
во дворе. Она голубенькая, как школьная тетрадка. Сад
густой и еще, несмотря на осень, тенистый, подступает к
церковным стенам. В окна, забранные решетками, за-
глядывают маленькие желтые груши и красные ранетки.
— Решетки — это затем, чтобы богомольцы груши
не крали? — спрашивает Танечка, доверчиво глядя в
глаза новой подруги своими васильковыми глазами.
— Угу, — отвечает Рыжая, внутренне теплея от лас-
кового голоса и взгляда. И вдруг неожиданно для себя
начинает горячо и убежденно шептать: — Если бы не
решетки, богомольцы все бы потаскали. Раз — ив кар-
ман, раз — ив карман!
Потребность в общении так велика, что опа ничуть
не раскаивается в том, что сказала неправду.
Танечка звонко хохочет. Мать наклоняется к ней и
что-то говорит вполголоса. Покосившись на приютскую,
она увлекает дочку в сторону. Невнятно, себе под нос,
причитает о чем-то седенький батюшка. Оглушительно
рявкает гривастый дьякон. Все торопливо крестятся.
Мальчишка в синей рубашке запускает руку в карман
и гремит бабками. Батюшка устало и небрежно помахи-
вает кадилом.
Каждый день она видит, как кадят богу росным ла-
даном. Каждый день с тех самых пор, как она себя пом-
нит, наблюдает за тем, как синий дым поднимается вы-
соко-высоко, к самому богу Саваофу, сидящему на по-
толке. Бог Саваоф — старенький и добрый... если его
не рассердить. Ведь выгнал же он из рая Адама и Еву,
когда они перестали его слушаться и съели яблоко —
большую ранетку, — подаренную змеем... Бог вездесущ.
Бог всемогущ: он сотворил мир за шесть дней и создал
человека по образу и подобию своему. «Значит, и у него
были веснушки, — делает она странное открытие и тут
же спохватывается: — нет, это так некрасиво!» Бог сле-
пил первого человека —* Адама из глины и вдунул в
него живую душу: А человечицу —• Еву бог сделал из
Адамова ребра. Но почему он делал Еву из ребр*а, мо-
жет, у него не хватило глины? Все это выше ее пони-
мания, и, морща лоб, она начинает сердиться: «Ах, какое
мне дело до них, когда я не знаю, кто создал меня. И
302
никто не знает. Я подкинутая...» Скорбно, по-монаше-
ски, Рыжая поджимает губы, но тут же расцветает в
улыбке: «Помолюсь доброму боженьке, и он даст мне
все, что я захочу. Господи, господи, сегодня я начну
учиться, я хочу...» Кто-то больно дернул за косу. Это,
наверное; мальчишка с бабками в кармане. «Не оглянусь.
Назло не оглянусь! Вот сейчас ему будет». '
— Господи, господи, тебе сверху виднее. Стукни его,
добрый боженька, по башке! — громко шепчет она со
страстной верой в торжество справедливости. Опять
дернул. Тогда наступает время упреков тому, кому толь-
ко что возносилась молитва:
— Тебе, наверное, смешно? Еще бы не смешно: тебе
ведь не больно, — разъясняет она богу Саваофу. —
Ну, скажи, зачем этот мальчишка трогает мое плечо?
Вот обернусь и покажу ему язык. Господи! Да это ж учи-
тельница!
— Не смотри, девочка, в потолок, — шепчет учи-
тельница, — закрой рот, а то ворона влетит. Встань на
колени и поклонись боженьке в землю.
Первоклассница с готовностью выполняет все, что ей
приказано. Но служба уже закончилась, и все потяну-
лись к алтарю. Батюшка мажет по лбу мягкой кисточ-
кой, тычет в губы холодный крест и теплую руку. Лоб
стягивает от клейкого миро. Все...
Дети выходят из церкви беспорядочной гурьбой. На-
бежавшая тучка ударила крупным дождем. Ребятишки
с визгом кинулись бежать. Учительницы подобрали длин-
ные юбки. Танечкина мать распустила огромный зонт
и скрылась под ним вместе с дочерью. Кто-то звонко
крикнул:
— Дождик, дождик, перестань!.. — Другие школь-
ники подхватили. Впереди мелькнули две знакомые лен-
ты: голубая и розовая. Рыжая бросилась за ними вдо-
гонку, запуталась в большом, не по росту платье и упа-
ла. Ког^а она поднялась, все уже были на школьной
террасе и смеялись над нею:
— Рыжая! Рыжая, ты под дождичком лежала,, в
луже голову держала!
...В классе все стены увешаны картинками. Елизаве-
та Васильевна раскрывает большую черную книгу. В
303
классе становится тихо. Все сидят прямо и смотрят на
учительницу.
* — Артюхин Иван? — говорит она.
Встает мальчишка с бабками в кармане, шмыгает
носом, рот его в улыбке растягивается до ушей. Он с
достоинством произносит:
— Это я, — и, подмигнув классу, садится.
— Афонина Стефанида?
— Я, — жалобно пискнула остриженная наголо де-
вочка.
— Нужно вставать, когда отвечаешь старшим, — бег-
ло глянув на нее, говорит учительница. — Сядь.
— Архангельская Татьяна? — Вскакивает пухлень-
кая, кудрявая Танечка и, улыбаясь учительнице, с. лег-
ким удивлением говорит:
— Я. Но меня никогда..,.
— Садись, Таня. Бесфамильная Августа? — глаза
учительницы скользнули по классу: — Бесфамильной
Августы нет? — Она делает пометку в своей большой
книге.
— Белый Виктор? Садись, — приветливо кивает она
чистенькому мальчику, растерянно мигающему светлыми
ресничками, — сядь, Витя.
— Рудых Александр? Рудых Александр отсутству-
ет?! — повышает голос учительница.
— Нет, я здесь! — румяный черноглазый мальчик
вскакивает, улыбаясь милой, застенчивой улыбкой.
И снова фамилии и имена, имена и фамилии, но слу-
шать уже неинтересно, а лучше из-под ладошки опять
рассматривать картинки.
Потом учительница ходит между рядами парт, пере-
считывает учеников. Губы ее шевелятся. Дойдя до по-
следней парты, она тяжело вздыхает.
— Пятьдесят! Вас пятьдесят, — говорит она, — а
откликнулось только сорок девять. Кто из вас не от-
кликнулся, дети? — Учительница заглядывает в свою
черную книгу и поясняет: — Не откликнулась Бесфа-
мильная Августа. Бесфамильная Августа, встань и по-
кажись всему классу, — говорит она нетерпеливо. Потом,
помолчав и уже не скрывая своего раздражения, снова
задает вопрос:
— Дети, кто из вас знает Бесфамильную Августу?
— Эта, — говорит Артюхин Иван, — эта самая! —
304
Он громко шмыгает носом и пальцем тычет в лицо Ры-
жей, сидящей в соседнем с ним ряду на предпоследней
парте. Он захлебывается от восторга:
— Она все молчит. Немуха! Я ей наступил на но-
гу — молчит! Дернул за мышиный хвостик — молчит.
Ущипнул...
— Щипаться в школе нельзя, — сдвигает брови учи-
тельница. — Это что еще за мышиный хвостик? Вот я
тебя оставлю без обеда. Сядь и молчи!
Лицо мальчишки гаснет. Виновницей «торжества»
становится молчаливая девочка. Сорок девять пар ребя-
чьих глаз смотрят на нее с недоумением и глубочайшим
любопытством.
Учительница подходит к ней, склоняется низко. Она
берет девочку за подбородок и смотрит ей в глаза:
— Ты немая?! Покажи мне язык.
Рыжая охотно показывает ей узкий розовый язык
и произносит:
— Не знаю.
Первоклассники хохочут. Нос учительницы синеет.
— Не знаешь? Чего ты не знаешь, гадкая девчон-
ка? — Губы учительницы начинают дрожать. — Ах ка-
кая шалунья. Я это еще в церкви заметила. Все моли-
лись, а она... — Повернув к девочке тусклое лицо, учи-
тельница* говорит строго и непреклонно: — Я напишу
твоей маме записку. Пускай она тебя высечет. Да... да,
высечет ремнем и поставит в угол: на колени, на горох!
И поделом — не кощунствуй, уважай старших.
— Язва! — солидно подтверждает Артюхин Иван.—
Гы, гы, хитрющая, стерва!
— Пошел вон! — истерически кричит учительни-
ца. — Такие слова... в класре. Это не дети, это наказа-
ние божие!
По щекам девочки катятся крупные горошины слез.
Она думает в эту минуту, что один бог знает, какая она
хорошая, и удивляется: почему он молчит?
Елизавета Васильевна смотрит на нее растерянно. У
нее мелькнула мысль: «Нет, это не закоренелая озорни-
ца, есть еще пути к ее исправлению. Артюхин Иван куда
страшнее».	♦
— Ну зачем ты плачешь? — обращается она к уче-
нице. Нашалила и вот... — Голос учительницы
теплеет: — Успокойся, скажи, что ты не станешь боль-
305
ше так делать, и я тебя прощу. Ведь ты Бесфамильная
Августа?
— Не знаю, — закрывает лицо руками девочка, —
не знаю... У меня нет мамы, и я не знаю...
— Это приютская! — кричит кто-то с задней парты.
— Тише, дети! — учительница поднимает руку. —
Тихо! Ты приютская? — обращается она к девочке. —
А как тебя зовут в приюте?
— Р... Рыжая, — падая головой на парту, шепчет
девочка. — Р... Рыжая, — кричит она с болью и оби-
дой, топая ногами и колотясь•головой о черную лаки-
рованную доску парты.
Класс молчит.
16
После весенней распутицы, пыльных и въедливых
ветров наступило томительно-жаркое лето. Так уж пове-
лось с незапамятных времен, что с открытием навига-
ции обезлюдевали Забурхановка и Горбылевка; моло-
дежь валом валила в низовья Амура, на рыбные про-
мыслы. Ездили в Николаевск и семьями. Но теперь о
тех вольготных временах только вспоминали со вздо-
хом.
В пищу шла уже и сухого засола рыба, завезенная
японцами в тюках и брошенная при поспешном бегстве.
Прихотливые амурцы брезговали поначалу заморским
гостинцем, но к весне, как подвело животы, пришлось
смириться и есть то, что «японский бог послал».
Необъятный Дальневосточный край, с его «златыми
горами» и чудо-рекой Амуром, был разбит вражескими
клиньями на три части. Богатейшими рыбными промыс-
лами Николаевска-на-Амуре владели теперь японские
промышленники и, — зная, что это недолговечно, —
хищничали в захваченных водах.
В начале июня на японском пароходе «Киодо-Мару»
прибыл в бухту Золотой Рог атаман Семенов. «Верхов-
ный правитель» был озабочен организацией нового по-
хода для... «освобождения от большевиков всей Сиби-
ри». Консульский корпус Владивостока не разрешил ему
высадку на 6ej)er, а меркуловское правительство пред-
306
дожило полмиллиона золотом, если он отбудет обратно
в Порт-Артур, где обосновался после изгнания из За-
байкалья. Семенов заартачился. По его поручению на-
чальник Гродековской вооруженной группы заключило
представителем японской военной миссии договор о вы-
даче атаману 50 тысяч иен и боевого снаряжения. За
эту «добрую услугу» с легкой руки атамана Японии пе-
редавались: охрана Владивостока, контроль падКВЖД
и Уссурийской железной дорогой, рыболовные, охотни-
чьи, лесные и горные концессии в Сахалинской, Кам-
чатской, Приморской, Амурской и Забайкальской обла-
стях. Дело было за малым: нужно было только при под-
держке японского оружия завладеть снова всеми этими
областями. К концу своей одиссеи они становились все
более щедрыми, эти люди без родины, без совести, без
чести, лебезившие перед интервентами и питавшиеся
крохами с чужого стола.
Те же, кто любил и украшал своим трудом родную
землю, или лежали теперь в братских могилах, или сра-
жались под знаменами Народно-революционной армии,
или в поте лица восстанавливали залитую кровью и рас-
терзанную окраину земли советской, называвшуюся те-
перь ДВР.
Еще в феврале, собравшись на «беспартийную» кон-
ференцию, амурские хлеборобы кинули.в народ клич:
все трудоспособное население городов и поселков — на
полевые работы!
С серпами и косами — маК-кормиковские жатки сто-
яли без шпагата — подались первыми на село амурские
речники, чтобы пропитаться самим да принести в за-
плечном мешке что-нибудь и для семьи. Навигация не
открывалась: слишком плачевно закончились первые
рейсы; были случаи, когда, обстреляв пароход и пере-
бив команду, пираты двадцатого века перекрашивали
судно* и пускали его по Амуру или Сунгари под флагом
другой страны.
Благовещенск оставался на осадном положении.
Алеша и Бородкин руководили военной подготовкой мо-
лодежи.
В это неспокойное время в областной газете появи-
лось объявление:
307
«Игоря . Михайловича Сибирцева — бывшего воен-
кома 2-й Амурской стрелковой бригады — прошу со-
общить свое местожительство по адресу: Москва, Рож-
дественка, гостиница «Савой», представительство ДВР—
И. Дольникову, для передачи А. Фадееву».
Отыскался след Тарасов! — Бородкин и Нерезов,
прочитав это объявление, плясали от радости. Напля-
савшись вволю, они отгрохали ответ. Правда, про Игоря
они ничего сообщить не* могли, но строки, посвященные
Саше, уступали по своей выразительности только клас-
сическому письму запорожцев турецкому султану. В сво-
ем ответном письме Булыга, принимая все их упреки,
разразился целой исповедью.
Оказывается, он громил в Забайкалье семеновцев,
потом был делегирован от воинской части в Москву, на
Десятый съезд партии. Ушел со съезда на подавление
Кронштадтского мятежа. Был ранен и провалялся пол-
года в госпитале. Добросовестно изложив все это, д’Ар-
таньян полностью реабилитировал себя в глазах своих
«мушкетеров». К тому же он готовился поступать в Гор-
ную академию, жил в комнате их боевой подружки
Тамары Головниной и, несмотря на тесноту, звал их
всех к себе.
Переписка стала очень оживленной, ио ехать в Мо-
скву пока никто не собирался. Дел полно было и тут,
как любил говорить Нерезов.
— Пять в яблочко! Здорово, браток Алеша! А ну
дай-ка я!
— Получай! — радостно возбужденный Алеша пере-
дал ружье Марку. Тот приложил к щеке холодный при-
клад, прищурил глаз и выстрелил.
— Промазал, — рассмеялись толпившиеся за спина-
ми стрелков болельщики. — Послал за молоком!
— Это бывает! — Марк повел бровью и выстрелил
снова. Висевшая на дереве мишень упала. На зелено-
вато-сером стволе молоденькой осины появилось круг-
лое отверстие. Методично, одну за другой, Марк стал
всаживать в него пули. Отверстие росло, ширилось.
Осинка вздрагивала и роняла на землю листву.
— Перестань, Марк! — крикнул Алеша. — Слы-
шишь, перестань. Это же варварство! Чем дерево вино-
308
вато? Я тебе говорю, Королев! — Он вскочид на ноги.
Щеки его пошли пятнами. Казалось, еще мгновение •—
и Алеша бросится вперед и заслонит собой тощее де-
ревцо.
Марк глянуд на него шалыми глазами с блуждаю-
щей улыбкой, сунул ружье черноглазому подростку
Витьке Адобовскому и растянулся на сухой земле. Але-
ша опустился с ним рядом и, закинув за голову руки,
стал смотреть на взбитые в пену облака.
— Черт вселился в эту девку! — крикнул Марк. —
Смотри, она отобрала у парнишки ружье и выделывает
такое...
— Ну к ней-то как раз не придерешься, •— возразил
Алеша, с восхищением наблюдая, как Рыжая меткими
выстрелами сбивает с той же злополучной осинки ба-
гряную листву.
— Ты не имеешь права! — кричал Адобовский. —
Вцепилась, как кошка! Я не хуже* тебя стреляю!
— Тебе это ни к чему! Ребятишек на фронт не бе-
рут.
— А тебя возьмут?! Подумаешь, выросла дылда, так
и задается!
— Меня-то возьмут.
— Дудки! Только тебя там и не хватало...
Алеше надоела эта перебранка. Он опять улегся в той
же позе.
«Влюбился наш Алешка, — подумал Марк и нахму-
рился, — мечтательный стал. Не увела бы его эта дев-
чонка в сторону от нас. Беленькая, тихая, нежная... надо
бы к? ней присмотреться».
«Разве я был бы сейчас так спокоен душой, если бы
не знал Оли, — размышлял в это время Алеша. —
Жаль, что она уехала на лето к тете.-..»
Оба они не обращали внимания на стоящий вокруг
гомон и суету. Марк закурил дешевую папиросу. Алеша
отвел рукой пахнувший в лицо дым.
— Не нравится?! — усмехнулся Марк. Странная у
него была усмешка резко очерченных, неулыбчивых губ,
от нее не потеплели глаза.
— Что с тобой? — пытливо вглядываясь в него, спро-
сил Алеша, только сейчас заметив, как обострилось и
потускнело лицо Марка. — Болен ты, что ли?
309
— Ни-че-го, — раздельно отчеканил Марк. — На-
прасно ты всполошился.
— .Нет, ты не виляй. Думаешь, я не замечаю, как
ты стаял?
— Стаял... Снегурочка я, что ли? Нечего и замечать,
узоры на мне не написаны.
— Ладно! — вскипел Алеша. — Я в чужую душу
лапу засовывать не намерен. — Он вскочил на ноги.
Марк потянул его за край рубахи, и они снова очути-
лись рядом.
— Видишь ли, Леха... — Марк ткнул папиросу го-
рящим концом в землю. — Я давно думаю...
— Да ты не мямли. Не маленький, пойму.
— Решил на фронт проситься! — резанул ладонью
воздух Марк. — Надоели мне эти тары-бары-растаба-
ры. Разве.v нас нет сил... — Он задохнулся от волнения
и стиснул зубы так, что они заскрипели.
— А ученье? — спросил Алеша.
— Отсиживаться за партой, когда в Приморье, что
ни час, люди гибнут?!
— Не тот разговор! — опять вскочил на ноги Але-
ша. Марк поднялся тоже. — Не отсиживаться, а каж-
дый день приобретать знания, которые очень скоро при-
годятся.
— Мне? Для собственной шкуры?! Да .мне, лично,
ничего не нужно. Там огонь, кровь, смерть на каждом
шагу, а я буду бояться кляксу на чертеж посадить? Если
бы и в девятнадцатом мы так рассуждали, стонать бы
нам всем и теперь под японцами!
— Чудик;! То время другое было.
— Значит, если в нашей области враг, то мы на нёгб
скопом? А приморцы пускай отбиваются сами? Моя
область, мол, с краю, я ничего не знаю?
— Ой дурень! С голыми-то руками не навоюешь, а?
— Зачем с голыми? Оружие дадут! _
— А для того, чтобы было что давать, деньги тре-
буются. Ты разуй глаза и погляди вокруг: все прииски,
все рудники принадлежат нам, народу. А где специали-
сты — инженеры, техники, штейгеры, где? Я тебе от-
вечу: тех, что шли с народом, белогвардейцы прикон-
чили, те, что были контрой, границу перемахнули и идут
с «белой ратью». Знания-то твои в первую очередь рес-
310
публике нужны. Пролетариату, который тебя кормит и
учит.
— Все это мне ведомо, — сказал упрямо Марк.
— А ведомо, — Алеша приподнялся на носки и опу-
стился снова, — так раскинь мозгами, где твое место.
.Неслышным шагом подкрался Шура, обнял обоих
за плечи:
— Об чем, братишки, разговор?
— О погоде, — огрызнулся Алеша. — Ему, видишь
ли, прискучило с нами, — кивнул он на Марка. — Тес-
но стало его богатырской натуре. На фронт задумал
проситься.
— Только-то, — протяжно свистнул Шура. — Не
горюй, Маркуша, придет и наш черед. У белых новый
герой объявился — Молчанов, генерал. Сила! Выходи-
те, говорит, во чисто поле, я...
— Где объявился? — перебил его Марк.
— Ну где? Известно, в Приморье, куда все охвостье
скатывается.
— Я и говорю: на фронт идти надо. Шурка, пода-
димся вместе?
— А тут тебе не фронт? Забыл Прошлую зиму, когда
каждую ночь мирных граждан режут, колют, давят?
Граница-то вот она, рядом...
— Вот и нужно врагов вышвырнуть с земли нашей
и границы на замок запереть! — взорвался Марк. —
И это должны сделать мы, чоновцы, а мы книжками от
жизни отгородились!
— Да сотни амурских комсомольцев рвутся на
фронт, — не менее горячо возразил ему Алеша. — А ди-
ректива крайкома требует усиления военного обучения
и укрепления среди членов союза воинской дисципли-
ны. Эх, жаль, Мацюпу у нас отозвали, он бы тебе разъ-
яснил! Времена партизанщины прошли. Жди, когда по-
зовут. И пойдешь* когда скажут: «Иди!»
Все так же придерживая за плечи, Шура повернул
их к выходу и помахал рукой сидевшей на скамейке с
другими девушками Рыжей,
— Посидели бы с нами, — пригласили девчата.
—•' Некогда, девочки, государственной важности дела
решаем!
— На кого он опирается, Молчанов этот? — оза-
боченно спросил Марк.
311
— Да уж не на самого себя, — торопился выгово-
риться радостно оживленный Шура. — Америка его при-
голубливает. Японский микадо по головке гдадит. У
него Поволжская бригада сабель в тысячу, говорят, а
командует ею какой-то Сахаров.
— Молчанов... Сахаров... — протянул Алеша, в раз-
думье. Он наклонился и, подняв лежавшую у забора
астру, стал расправлять привядшие лепестки. — В са-
мом деле, не слыхать было про таких.
— Колчак, Семенов, Кдппель, Калмыков, Мерку-
лов... теперь вот эти! Сколько их еще повылазит на на-
шу голову? — спросил, не ожидая ответа на свой во-
прос, Марк.
Озорно приподнявшись на цыпочки, Алеша взъеро-
шил темную россыпь Шуриных волос:
— Может, Сахаров последний, и суждено нашему
Макару срубить эту сахарную голову. Ведь срубишь,
Марк, если пойдешь?!
— Или он срубит мне, — снова помрачнел Марк.
Шура и Алеша переглянулись.
— А у него руки коротки! — беспечно воскликнул
Шура и, запрокинув голову, негромко запел:
Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы счастия ключи...
Алеша и Марк подхватили знакомый мотив.
17
Густые сумерки окутали притихший город. Электри-
чество не горело. По необъяснимой причине на электро-
станции опять выбыли из строя котлы. Пустынным бе-
регом Амура в сторону Рогатки шел комсомольский пат-
руль. Река медленно и бесшумно катила навстречу свои
тяжелые волны. В прибрежных фанзах Сахалина вспы-
хивали неяркие огоньки, и казалось, что тьма здесь, на
левом берегу, с каждым шагом становилась гуще, таин-
ственней и опасней.
Алеша, поправляя на плече ремень новенькой вин-
товки, приотстал от ребят и не спешил их догонять. Небо
над головой было в низких клубящихся тучах, а память
настойчиво воскрешала пронизанные солнцем дни, когда
312
вот так же с ружьем за плечами, уходил он с братом
Евгением в сопки. Охотились на фазанов, случалось за-
стрелить и косулю. Как это было давно. Ведь тогда еще
жива была мама. Она могла и порадоваться их удаче,
и ласково пожурить, если припоздали, и. приготовить
из дичи вкусный обед.
Что-то долго нет писем от Евгения. Придет ли в вос-
кресенье Федор? Хорошо бы показать ему, как оружей-
ному мастеру, эту вот винтовку... Да, все чаще и чаще
приходится теперь довольствоваться дома обществом
Кольки. Чего доброго они скоро станут вместе ходить на
реку и ловить на удочку чебаков и косаток. Сюда вот,
на мол... Бр... какая скука! Он глянул на длинное бре-
венчатое сооружение, вдававшееся в Амур чуть ли не
до его середины, и вдруг бросился догонять идущих
впереди ребят.
— Слушай, ты ничего не заметил? — спросил он
обернувшегося на его шаги Шуру.
— Нет, а что я, собственно, должен был заметить?
— Видишь, огонек? — указал Алеша на дальний ко-
нец мола. — Он то вспыхивает, то угасает. Видишь?
Видишь?
— Что за дьявол, сигналит кто-то. Слышь, Петро,—
окликнул он старшего их группы, Кузьмина. — Кто-то
знак на ту сторону подает. Алешка первый заприметил,
но я тоже видел.
Петр со всех ног бросился к молу. Алеша и Шура,
придерживая винтовки, бежали следом.
— Нет, так негоже... — приостановился Кузьмин.—
Ты, Рудых, беги и веди сюда остальных ребят. Про-
щупаем, кто тут безобразит.
Движения у Петра легкие, быстрые. Алеша невольно
подражает своему командиру. Они крадутся вдоль мо-
ла, бесшумно, как большие темные кошки. Ветер раз-
метал тучи. Небо прояснилось, и сразу посветлело.
Слышно только слабое шуршанье гальки да прерыви-
стое дыхание Кузьмина. Он не может дышать иначе.
Петр до недавнего времени был литейщиком — у него
затронуты легкие. Две недели тому назад он стал секре-
тарем Горбылевского райкома комсомола.
— Ведь не померещилось же вам? — Кузьмин по-
вернул к Алеше худое лицо, облизнул пересохшие гу-
бы. — Никого...
313
Комсомольцы наклонились над парапетом: внизу
обесцвеченная временем бревенчатая стена, под нею га-
лечник. В конце мола, где дно реки сильно углублено,
бурлит и плещется вода. За нею, вот она — рукой по-
дать — чужая сторона. Кому чужая, а кому...
И будто в ответ на тревожное раздумье, мигнул на
маньчжурском берегу огонек-светлячок. Вот опять
вспыхнула звездочка голубая. Алеша машинально стал
считать голубые отблески: мигнет-потухнет, мигнет-по-
тухнет...
— Чуешь? Девять ра£ подряд. А внизу лодка. Вон
на волнорезе болтается, — показал рукой Кузьмин.
Они склонились ниже, стали рассматривать ее свер-
ху. Лодка как лодка, чьи-то заботливые руки привязали
ее к ввернутому в стенку мола кольцу. Сухие весла вы-
нуты из уключин и уложены на дно.
— Он, гад, еще не успел удрать, — шепнул Кузь-
мин. — Оставайся здесь, Лешка, глаз с Сахалина не
спускай, да и назад поглядывай, как бы кто под девя-
тое ребро ножом не ткнул. А я пойду хозяина по-
шукаю.
Снова бесшумно движется вдоль перил Кузьмин.
Над Сахалином сгрудились облака, там теперь темно и
тихо.
— Стой, стой, сволочь! — крикнул внизу Петр. И на
правом берегу тревожно заметалось голубое пламя. Але-
ша съежился, по спине пробежал холодок. Снова девять
вспышек. Что же это значит?
Где-то в отдалении грохнул выстрел, и сразу же, как
горох по пустому ведру, защелкали внизу другие. Кто-
то негромко вскрикнул. Вцепившись в парапет, Алеша
соскользнул по шершавой стенке мола, падая, больно
зашиб коленку, но тут же поднялся и сорвал с плеча
винтовку. В этот миг что-то громыхнуло, обожгло глаза.
Столб мелкого щепья, песка и гальки хлестнул по лицу
и отбросил его на стенку мола. w
Алеша очнулся от холодной струи, обтекавшей лицо
и шею. В голове гудело. Рот был полон густой и вязкой
слюны с солоноватым привкусом крови. Веки, будто
склеенные, не раскрывались. Звучали чьи-то голоса, но
смысл слов не доходил до сознания. Он слабо застонал
314
и попытался подняться. Его подхватили сильные руки и
снова опустили на что-то мягкое, с приподнятым изго-
ловьем.
— Осторожнее, он тоже ранен! — донесся, будто из-
под земли, голос Шуры, и на лоб легла теплая рука: —
Лежи, лежи, на дошке теплее.
— Нет, его просто оглушило, — это голос Вениами-
на. — Счастлив твой бог, Лешка! Угол-то у мола вон
как расщепило гранатой!
— Эх, контра ушла! Своими бы, суслика, руками!
— Петро, Петро! И нужно же было случиться тако-
му...
— Если бы мы .на тех двух не напоролись, вовремя
бы поспели: этот внутри мола отсиживался. Сделал де-
ло и ушел.
— Ушел на веслах. Вдогонку палить не станешь:
чужой город прикрыл бандита.
— Лешку и Петра отвезем, потом вернемся за те-
ми. Трупы на ту сторону не сбегут. Там их два?
— Обоих уложили. Видно, они этого прикрывали.
А вот и подвода!
— Куда их понесло? Повылазило им, что ли, обрат-
но заворачивают!
— Не кипятись. Боязно людям: время за полночь.
Догнать надо.
— Лады, ребята, пошли!
...Алеша открыл глаза. Прямо* в лицо светила полная
луна. У ног его лежал Кузьмин, без шапки — белый,
спокойный, с плотно сжатыми губами. Теплый ветер, ле-
тевший из Маньчжурии над самой водой, перебирал его
волнистые волосы, разглаживал морщинку меж бровей,
пытался приподнять. тонкие веки, навсегда закрывшие
впалые глаза. Крови было немного. Она стекала темной
струйкой к ногам убитого и закрашивала ’торчавший из
протоптанного бродня ’пучок соломы. Пальцы его были
сжаты, будто Петр пытался что-то удержать в них и уне-
сти с собой. Алеша поднялся на колени и попытался
распрямить эти пальцы. Они не поддались его усилиям,
крепко зажав песок и речную гальку.
«Земля... родная наша амурская земля. Я ведь тоже
мог бы вот так же», — подумал Алеша. Он попытался
315
встать на ноги, но голова закружилась, и он снова упал
на распростертое тело товарища.
Пароконный тарантас, на железном ходу, был вмес-
тительный, удобный, до верха набитый сеном. Сначала
подняли и положили убитого Петра, потом, чуть в сто-
ронке от него, все еще не подававшего признаков жизни,
^лешу.
— Езжай с ними, Марк, — сказал непривычно сдер-
жанно Гамберг. — Здесь к больнице не подняться, при-
дется берегом крюк давать и по Большанке...
Марк утвердительно кивнул, вспрыгнул на тарантас
и стал моститься в . изголовье лежащих, чтобы удобнее
было принять на колени голову Алеши. Галька скрип-
нула под колесами, завизжала истошно, кони дружно
рванули вдоль Амура. Возница тронул вожжой, и они
стали забирать влево, пока не вымахнули на пологий
спуск, между травянисто-зеленой Духовной семинарией
и серой громадой Кафедрального собора.
Молодая луна в высоком небе равнодушно светила
в меловые лица. Если бы не легкая, ощущаемая паль-
цами, теплота, Алешу тоже можно было принять за
мертвого. Марк закрыл глаза: лунные ночи, светлые но-
чи, которые так нередки на Амуре осенью, уже не будили
в Марке счастливых воспоминаний. Два года тому на-
зад, в ночь с 28 на 29 августа, он с группой таких же
безусых, каким он был тогда, партизан приступили «к
капитальному ремонту Амурки». Сколько железнодорож-
ных мостов запылало в ту ночь, он затруднился бы те-
перь сказать. Мосты были деревянные, устоявшиеся, вы-
сохнувшие под жарким, амурским солнцем, и осветили
они округу не менее ярко, чем эта полноликая луна. Опе-
рация удалась на славу, но не порадовала никого. Все
они знали, что на смену этим мостам придут железные,
вечные, по все равно было жалко неказистых, прежних,
как все, что создано живой и пытливой мыслью, запечат-
лено сначала на бумаге и кальке и воплощено в жизнь,
как творение многих и многих человеческих рук. Страш-
ным усилием воли он отогнал это воспоминание. Но
память уже услужливо воскрешала другие безрадост-
ные картины, и он подумал, что боль', сжавшая сердце,
там, на берегу, была уже не первой его болью, а той,
прежней, затаившейся где-то в самом дальнем уголке
сердца, и никогда не затихавшей болью. Нет, ни одна
316
из прожитых им ночей не оставила ему добрых и свет-
лых воспоминаний. Он морщил лоб и в памяти, неожи-
данно, возникло утро. Утро, сулившее так много.
Легкий ветерок срывает с придорожных кустов смор-
щенные листья и гонит их вдаль вместе с клочьями си-
неватого тумана. Солнце только что взошло. В его лучах
искрятся сухие былинки, вздрагивают, будто оживая
вновь, блеклые осенние цветы.
Выпрямившись во .весь свой высокий рост, Георгий
Бондаренко жадно вдыхает свежесть раннего утра. Он
явно взволнован и, пытаясь скрыть волнение, быстро,
раз за разом, проводит рукой по спутанным волосам.
Люди знали .его, как смелого разведчика, как молодую
и славную ветвь боевитой семьи Бондаренко, из кото-
рой шестеро, не задумываясь ни на минуту, кинули сы-
тую, насыщенную трудом и смыслом, жизнь в родном,
еще дедовом, доме и разделили судьбу амурских пар-
тизан, со всеми ее превратностями и невзгодами, от ле-
дового похода повстанческой армии до этих, последних
дней.
И вот они, бывалые партизаны, греясь на осеннем,
негреющем солнце, дымят едким самосадом, перекиды-
ваются негромкими шутками и взглядывают добрыми,
Отцовскими глазами на юного, только что избранного
командира, разделяя и его волнение и его справедли-
вую гордость. И он очень хорош *и открыт в эту ми-
нуту, с сияющими смелыми и честными глазами, в лов-
ко облегающей крупное тело гимнастерке и начищенных
до блеска высоких, хромовых сапогах.
А потом над степью плыла, вот такая же, лунная
ночь, и дядя Георгия, Василий — он теперь в правитель-
стве ДВР — сидя у стога сена, говорил молодому коман-
диру отряда и его связному Марку:
— Начало славное, ребята! Будем и в дальнейшем
разрушать телеграфные линии и железнодорожные пути
и мосты, будем взрывать подвижной состав врага. Толь-
ко запомните одно: на этом этапе борьбы с белыми и
интервентами, как никогда, нужна взаимная выручка
и поддержка, нужна полная согласованность всех дей-
ствий.
— Я анархии в своем отряде не допущу! — пылко
воскликнул тогда Георгий. И тут речь пошла о вновь
созданном пропагандистско-издательском отделе и о
317
том, что скоро у партизан будет,своя таежная газета, с
простым и призывным названием «Красный клич». Они
мчались тогда, а не шли, партизанские дни и ночи, от
которых и врагу и небу становилось жарко.
И когда разведчики принесли весть, а военно-поле-
вой коллектив отдал приказ, партизанский отряд Геор-
гия Бондаренко одним из первых был у волостного села
Тарбогатая, где кулацкая семейщина затеяла недобрые
дела.
Еще до т^рвых заморозков у тарбогатайцев шла ли-
хорадочная работа: рылись окопы, строились бревенча-
тые укрытия, все село опоясывалось проволочными за-
граждениями, принимая все более суровый и непривет-
ливый вид. Кулацкая верхушка договорилась с интер-
вентами — не по'-староверски хлебосольно был принят
и размещен большой японский отряд. А вскоре в Тар-
богатай стали съезжаться богатеи и из Листвянки, За-
ливки, Селитьбы, Николаевки. Ополчалась богатая се-
мейщина на новую, народную Советскую власть. Стяги-
вались и партизанские отряды. Было принято решение
штурмовать мятежников в ближайшую же ночь. Но за
несколько часов до боя обнаружилось, что не пришел
один из крупных партизанских отрядов.
— Собираются, как на свадьбу, — сказал командир
Бондаренко, узнав об этом, и вдруг вспылил: — Терпеть
этого больше невозможно. Дисциплина для всех одна.
Бой начнем точно в назначенное время. А об этом от-
ряде ск'ажем свое слово потом...
Он знал, что людей не хватало и сам вызвался с
группой партизан проникнуть в село и вызвать панику
и растерянность изнутри. И вот они бесшумно крадутся
по затихшей к ночи сельской улице. За тесовыми забо-
рами, гремя цепями, негромко взлаивали чуткие сторо-
жевые псы. У волостного правления зияли окопы, с чер-
дака, в смотровую щель, зловеще подмигивал глазок пу-
лемета.
Семнадцать домов вспыхнуло тогда в одно мгнове-
ние, и ночь стала светлой, почти такой, как сегодня, толь-
ко на белый снег падали красноватые отсветы, и он пла-
вился и дымился. Они выбрались из села огородами,
присоединились к своим, и, не мешкая ни минуты, Ге-
оргий повел их на приступ. Село будто обезумело: на
улицах с винтовками и берданами в руках метались се-
318
мейские, визжали бабы, пытаясь спасти свое добро, ре-
вел, вылетая из распахнутых стаек, испуганный рогатый
скот. Зябко поеживаясь, в наспех накинутых иманьих
шубах, топтались японцы. И, как всегда в рассветную
пору, звонкоголосо горланили самодовольные петухи.
— А ведь мы маху дали, — сказал кто-то из пожи-
лых партизан. — Нужно было нападать врасплох. Взба-
ламутилось все село, и светло, как Днем.
— Нам на руку эта паника, — сказал Бондаренко.—
Вперед, за мной!
На первой же улице, у большого бревенчатого дома,
завязалась ожесточенная перестрелка. А в узком пере-
улке, слева, поднялась какая-то непонятная возня и кто-
то приглушенно крикнул:
— Сюда, товарищи, сюда!
Бондаренко только мигнул ему, Марку, и бросился
на крик.
— Кто идет? — окликнули их из-за угла дома.
— Командир отряда Бондаренко, — отозвался Ге-
оргий.
Дружный залп заглушил его слона. Георгий упал
навзничь.
— Беги, зови... '— может, это тогда только послы-
шалось. Марк кинулся к своим.
— Бондаренку убили, — крикнул он и пошатнулся,
у ног его набегала темная,, лужа крови, левая рука ви-
села, как плеть. Ему стали делать' перевязку. Он твер-
дил, как в горячечном бреду:
— Их там немного. Возьмем живыми...
Но к староверам уже подоспело подкрепление. Их
меткие выстрелы держали партизан на расстоянии и
никто из них не знал, что Георгий был еще жив. Семей-
ские раздели его и бросили замерзать на снегу. Уже
развиднялось, когда бывший фронтовик Яков Назаренко
волоком вытащил молодого командира за поскотину. За-
вернув в тулуп, его вместе с Марком уложили на паро-
копку и повезли на ближайшую мельницу. Георгий по-
терял много крови. Его лихорадило и он скоро начал
бредить.
— Марк, — спрашивал он раз за разом, — отряд еще
не подошел?
Марк, глотая слезы, пытался ему ответить. Но го-
лос не доходил до сознания командира.
319
— Дисциплина у них... — сказал он внятно. — Го-
ворил я дяде Василию... говорил...
Молоденький партизан, гнавший лошадей во весь
опор, откидывал ворот тулупа и проводил рукой по вы-
пуклому лбу командира, Георгий умолкал, потом спра-
шивал еще более нетерпеливо:
— Где мой Гнедко? Гнедко мой где?
— Нет твоего Гнедка, — отвечал ему Марк, — нету.
— Раздели, сволочи, — видимо, приходя в себя, ска-
зал Бондаренко. — И кольт мой взяли, а я его в бою до-
был, кольт...
Слова Георгия стали невнятными. Он опять потерял
сознание и очнулся уже на мельнице. Лежа с закрытыми
глазами, он улыбнулся:
— Раз на мельнице, — значит, я еще маленький. Все
хорошо... Просто мне нужно выспаться. Очень хочется
спать. А сегодня мне исполнилось девятнадцать. Девят-
надцать лет, хлопцы, вашему командиру! — Он вытянул-
ся, гаснущим уже взором глянул в склонившиеся над
ним лица. — Теперь уже скоро, — сказал он внятно, и
с этими словами умолк навсегда...
— Никак сон сморил тебя, парень?
Марк вскинул глаза. Лошади стояли. Бородатый воз-
ница смотрел на него вполоборота. Над широкими сту-
пенями, робко пытаясь соперничать с луной, чуть мер-
цала тусклая лампешка Красного Креста. Справа, за
решетчатой оградой, шумели серебристыми вершинами
тополя городского сада.
— Нет, я не спал. — Он соскочил на землю и под-
хватил обеими руками вытянувшееся тело Алеши. Оно
было легким, податливым и гибким, и все это убежда-
ло, что в нем еще теплилась жизнь.
Марк стал подниматься по каменным ступеням. Лун-
ный свет падал на полудетское лицо Алеши холодно,
безжалостно и ярко. Густые тени тополей скользнули по
лицу, как тени распада, и вдруг, не ко времени, подума-
лось, что этому лицу, может, и не суждено повзрослеть.
18
...Двумя часами раньше перестрелки правым берегом
Амура возвращались с прогулки генерал Сахаров и Ма-
рина Гамова. В руках генерала была гибкая только что
320
срезанная им лозина. Он похлопывал ею по своим анг-
лийским крагам, негромко напевая:
Невольно к этим грустным берегам
Меня влечет неведомая сила...
— Почему я сюда приезжаю, Марина Михайловна,
вы должны догадаться сами, — сказал он, приостанав-
ливаясь, и, взяв крупноватую руку казачки, поднес к
своим подстриженным и раздушенным усам. — Так ред-
ко вижу вас, по, когда это возможно, вознагражден пол-
ностью, Я счастлив! Но почему вы никогда не бываете
в городе: в кинематографе, в казино?
— Право, не знаю. Я привыкла: мы всегда жили
так уединенно, — ответила Гамова.
•— Зачем же вам уединяться? — Сахаров глянул ей
прямо в лицо своими выпуклыми глазами. — Конечно,
я вам верю, что Сахалян не вызывает особого интере-
са, но... вы могли бы отсюда уехать. Харбин, Шанхай...
Токио... Там общество, где вы могли бы блистать, не
размениваясь на мелочные заботы. Скажите, о чем вы
мечтаете, и я осуществлю эту мечту! Итак, на выбор —
Осака, Вашингтон, Нью-Йорк? — Сахаров облизнул гу-
бы. — Ведь у вашего мужа чертовски много денег. Я мог
бы на него повлиять...
Бледно-розовые губы Марины раскрылись и тихо про-
шелестели:
— Мне бы в наш Верхне-Благовещенск. Каждый
день хожу и на него смотрю. Верите, когда черемуха
там цвела, белая, как кипень, места я себе пе находила:
выйду на берег, упаду и плачу. Машет черемуха ветками,
манит меня, зовет! У нас возле школы и дома, на задах,
видимо-невидимо ее было... Вплавь бы пустилась, я ведь
в девичестве Амур переплывала и сюда и обратно! Ля-
жешь, бывало, на косе, отдохнешь... Думалось ли тогда,
что здесь мыкаться придется?! А теперь, атаман мой го-
ворит, пристрелить могут. Чудно... наши, русские, по
мне, по женщине, палить начнут. Не верю! Это наши по
ихним ребятишкам стреляли! Беркутов этот, страсть-то
какая... парнишка молоденький, а хуже палача натво-
рил. Не примет земля амурская такого. Вплавь бы пу-
стилась, — повторила она тоскливо.
— Верю, — притворяясь растроганным, сказал Саха-
ров. — Верю и преклоняюсь. Я сам патриот... — он шаг-
11 Заслон
321
нул к Марине, обнял ее за плечи. Гамова глянула на
него удивленно, вывернулась, отступила, прижалась к
дереву и спрятала лицо в ладони. Плечи ее тряслись.
Сахаров не мог понять; плачет она или смеется. Он стал
целовать ее волосы и шею.
— Я вам не игрушка, — сказала вдруг, выпрямля-
ясь, Марина.
— Простите, я вас не совсем понимаю, — отступая
на шаг, бормотнул смущенно Сахаров.
— Ну, я-то вас распрекрасно поняла: не в ту дверь
стучитесь, ваше превосходительство. Вам бы к Хорвату
податься.
— О чем вы, дорогая?
— Об этом самом: денежки-то, амурские, что ду-
шеньку вашу тревожат, у него, у всероссийского прави-
теля.
— Да что вы говорите? — невольно вырвалось у ге-
нерала.
— У него, у него! Через моего дуралея он теперь
миллионщиком стал. А Иван человек маленький, что и
пристало к пальцам, так уж не про господ, а про свой
расход. Поняли теперь? Уйдите-ка подобру!
— Хорошо, я подчиняюсь вашему приказанию, —
щелкнул каблуками генерал.
— Нет, постойте! — Марина схватила Сахарова за
руку. Ногти ее впились в генеральскую ладонь, другой
она охватила его шею и горячо зашептала в ухо: — За-
будьте про Приморье, верните нас домой. Ничего не по-
жалею!.. Я знаю, вам деньги нужны. Много денег... На
такое дело я у мужа из сейфа выкраду, подпись его под-
делаю на чеке, коли на то пойдет. Только верните сна-
чала...
На садовой дорожке зашуршал гравий, не спеша, в
развалку навстречу им шел Гамов в распахнутой беке-
ше и матерчатых, на толстой войлочной подошве, туф-
лях. На его губах играла благодушная усмешка.
— Ты бы, Марина, кормила нас скорей, — сказал
он, беспечно помахивая цепочкой с ключами. — Беги,
вели на стол подавать. Да чтобы все кипело, с паром,
с жаром, только бы с огня!
— Все у тебя еда на уме, — недовольно ^поморщи-
лась Марина и заторопилась: — Я сейчас, сейчас... —
Она почти бежала по дорожке. Мужчины шли за нею
322
следом, любуясь легкостью походки и очертаниями таю-
щей в синеватом сумраке стройной фигуры.,
— Какова? — сказал, посмеиваясь, Гамов. — Это я
ее нарочно поддел. Люблю, когда сердится! Короле-
ва, а?!
— О, да! Вам повезло, атаман. — Сахаров не нашел-
ся, что еще добавить. Ему вдруг стало невыразимо тоск-
ливо, и он с предельной ясностью ощутил, ,что, завладей
он сейчас не только миллионами Гамова и Хорвата, но и
всеми сокровищами Голконды, не вернет он этой жен-
щине кусок родной земли, где она впервые увидела свет
и в которой хотела бы покоиться после смертного часа.
Сахаров хмурился и смотрел себе под ноги. Под деревь-
ями было темно, и, не видя лица расстроенного генерала,
Гамов стал поддерживать его под локоток, опасаясь, что
тот может споткнуться.
— Распорядитесь, чтобы в девять просигналили на
ту сторону, — сказал сухо Сахаров. — Я жду Беркутова
уже третий день. — Он остановился, вслушиваясь в
дробный перестук молотков. — Где это заколачивают...
будто крышку гроба? — спросил брюзгливо гене-
рал.
— Должно, мальчонка озорует, пойти надрать по-
стреленку уши! — Гамов быстро зашагал к дому. Са-
харову вовсе незачем было знать, что в задних комна-
тах готовят к отъезду сундуки. Экс-атаМ’ан решил уехать
без помпы, попросту говоря, тайно. Куда? Об этом не
знала пока даже Марина. Покидая старых друзей, Иван
Михайлович вовсе не собирался заводить новых.
Остановившись под огромным вязом, Сахаров за-
курил папиросу и, любуясь .деревом, провел рукой
по коре.
«Экий исполин! — Вдруг он вздрогнул, вспомнив,
что в тот злополучный день, когда были убиты на ле-
вом берегу дети, под этим деревом застрелился старый
полковник Краевич. — Чудак... сдали нервишки.
Смерть — это тлен... распад... забвение! А в жизни
есть все для того, чтобы быть счастливым, и нужно овла-
деть только одним искусством: брать, ничего не давая
взамен».
Беспечно насвистывая арию из «Русалки», генерал
направился на призывные огни незашторенных окон га-
мовской столовой.
11*
323
...Беркутов вернулся бы в тот вечер и без сигналов.
С ним должны были приехать связные, проникшие в
Амурскую область со стороны Якутии. Их он и поджи-
дал у мола, когда засигналили из Сахалина, а он имел
глупость ответить. Пришлось уходить одному. А как же
иначе? Броситься на выручку, подставить лоб под пу-
лю? Нет уж, пожалуйста, увольте...
Донат выпрыгнул из лодки. Она покружилась на ме-
сте, и течение медленно повлекло ее вниз. Весла в уклю-
чинах то поднимались, то опускались, как крылья под-
битой птицы, которой никогда уже пе взлететь.
Увязая по щиколотку в рыхлом песке, Беркутов вы-
брался на крутую извилистую улочку и начал подни-
маться вверх. Сахалин, казалось, спал, по это был дур-
ной и тревожный сон. За щелястыми ставнями хибарок
слышались стук игральных костей и возбужденные гор-
танные голоса. Хозяин опиекурильни, уложив гостей, си-
дел на пороге, обхватив руками иссохшие колени, и, ти-
хонько подвывая, мечтал о лучших временах.
Было уже за полночь, когда Беркутов добрался до
пристанища. Белый дом с железными ставнями походил
на маленькую крепость. В саду потрескивали ветки и
шуршала сухая листва. «Мой дом — ваш дом», — лю-
бит приговаривать, потирая ручки, генерал Сычев.
Врет! Когда-нибудь он отыграется на своем гостеприим-
стве.
Донат открыл дверь своим ключом. Дремавший на
покрытых вытертой лосиной баулах денщик вскочил и
обалдело уставился на офицера.
— Ладно уж, дрыхни, чертов защитник. Впрочем,
приготовь мне помыться. — Беркутов опустился ,на ни-
зенькую скамейку: — Сними сапоги.
Став на колени и стараясь не дышать, солдат осто-
рожно стащил намокшую обувь. Беркутов в шерстяных
носках прошел в облицованную кафелем ванную. Ден-
щик вошел за ним следом, пошуровал в узкой печурке,
подкинул смолистых поленьев. Под серым пеплом забе-
гали огоньки, вывернулись, охватили дровишки.
Вода лилась из обоих кранов. Беркутов, медленно
раздеваясь, смотрел на нее не мигая. Много воды утек-
ло с тех пор, как он вылетел из родного гнезда и стал
скитаться по чужим городам. О если бы так же текуча
и невозвратима была память! Игорь Городецкий истлел
324
в маньчжурской земле. Рифман расплевался с Сычевым
и удрал в Приморье. Парнишка с булыжной фамилией
оказался большевиком. Гамберг подвизается в красной
прессе. И только в его судьбе нет зримых перемен. Вид-
но, черт и на самом деле его с Сахаровым веревочкой
связал...
— Ваше благородие, горячо?..
— Спрашивают тебя, дубина! Поди прочь! — Толь-
ко когда за денщиком закрылась дверь, Донат осознал,
что солдат спрашивал, какой должна быть вода, а ему
почудилась насмешка. Нервы!..
Горячая вода подействовала успокаивающе. Все-та-
ки хорошо, что, бывая наездами в Сахалине, можно не
пользоваться услугами гостиницы «Черный Дракон».
Донат расчесал волосы. Побрился. Сунув ноги в мяг-
кие туфли, приоткрыл дверь и выглянул в столовую,
из которой был ход в мезонин. Сычев истуканом сидел
у остывшего самовара, уткнув нос в книгу. Лицо у него
было жеваное. На круглые плечи поверх шерстяного
белья накинут стеганый атласный халат. Скрипнула по-
ловица. Истукан вскинул мутные глаза. Губы поползли
вверх, лицо оживилось.
— Вы?! Неожиданно и мило. Ну как съездилось?
От Сахарова за вами присылали уже дважды. Сейчас
прикажу подать ужин! Так каковы успехи?
— Как видите, здрав и невредим. — Донат ухватил-
ся за перильца лестницы. — Прошу не беспокоиться. Я
не голоден. Чертовски хочется спать!
— А я, знаете, страдаю бессонницей. Перечитываю
Мольтке. Вы знакомы с трудами Мольтке?
Гася улыбку, Беркутов ответил как по разговорнику:
— Нет, я не знаком с трудами Мольтке.
— Жаль. Очень жаль.
— Я тоже сожалею, — ответил Донат и стал подни-
маться к себе.
В мезонине, пропитанном застарелыми запахами пси-
ны, табака и пыли, он расстелил на тахте клетчатый
плед и лег, не раздеваясь.
Ужин, столь поспешно отвергнутый, тревожил вооб-
ражение. Спуститься вниз? Но Сычев вопьется, как го-
лодная пиявка. Ему нужен собеседник, вернее, терпели-
вый слушатель. Возникнет нудный, как жевательная ре-
зинка, разговор. Значит, Сахаров снова в Сахалине? К
t
325
черту! Сведения, добытые на той стороне, едва ли всерь-
ез обрадуют генерала.
Валяешься здесь, как собака, и башка трещит от
раздумий, а часом раньше ее чуть не просверлили пу-
лей. И эта вот рука опять кого-то там укокошила. Черт
их носит вдоль Амура, эти патрули. И те два дурака на-
верняка погибли, А генералы тешат себя химерой, что
в Амурской обл^ш-Мржно подготовить взрыв изнутри.
Черта с два1нетерпим к Советам, давно от-
туда убралис^й|^^^|^ЙТился, при буфере перекраси-
лись и не	он красный, красный!.. У
одних	выезды, другие имеют
еще	откровенно признаются,
что разруха ^^^^р^^^Шриносит им большие бары-
ши. Еще бы!	не попадает в Советскую
Россию, а устремля^тСя^через Амур в Маньчжурию. Бой-
кие негоцианты перепродают смолотую в Харбине из
амурской пшеницы муку в Забайкалье. Забайкальский
скот опять-таки гонится в Маньчжурию, а белое При-
морье закупает у китайцев мясо. Попробуй разберись
в этом круговороте! Но те, у кого крепки старые связи,
отлично разбираются и делают дела. А их милые чада,
томясь по «настоящей жизни», танцуют в уютных особ-
нячках танго, невнятно бормоча, что «все это ненадол-
го, вот придут наши»., И этот стонущий, надрывный, пе-
ремахнувший Амур мотивчик, и эти мерзостные слова:
В лохмотьях сердце,
В лохмотьях сердце,
Эй, рвань Харбина,
Танцуй канкан...
Рвань Харбина — это мы, белое офицерство. Да,
да! Рядимся в лохмотья, как тати, в ночи пробираемся
на породившую нас землю, и нет у нас на ней ни от
ветру затулья, ни от дождя покрышки. Голы и нищи мы
на ней телом и духом. Мысли кружились, как по закол-
дованному кругу...
Беркутово Гнездо развеялось по ветру. Маргарита
вышла замуж и куда-то уехала. Во всем, что с ним слу-
чается, виноваты большевики. А Бондарев? А Буров?
А Булыга... нет, кто бы мог подумать? Упрятаны в тюрь-
му даже чудные дети природы братья Кузины. Они-то
знали, что делать, и все учащали свои визиты в город.
Какая случайность их погубила?!
326
В дверь поскребся денщик и глухим голосом сооб-
щил, что прислали от генерала Сахарова. Беркутов
скрипнул зубами и стал торопливо обуваться.
19
С тех пор как в бухту Золотой Рог вошел японский
крейсер «Ивами», а следом за ним английский «Суф-
фолк», хмурый Владивосток уже ничему не удивлялся.
Сколько сменилось правительств? Сколько пролито
крови? Кто был страшнее: прискакавший из Харбина
генерал Хорват, объявивший себя «временным правите-
лем России», или владивостокские спекулянты братья
Меркуловы, поклявшиеся вытравить из людской памяти
само слово Советы?
Вот уже годы, как Владивосток отрезан от центра
страны — от Москвы.
Двое суток ревел над городом свирепый тайфун, сы-
пал сухим и колючим снегом, тут же сметая его в бухту
Золотой Рог и покрывшийся тонкой ледяной коркой
Амурский залив. На третий день, — когда тайфун осла-
бел и сквозь рваные облака проглянуло бледное, боль-
ное солнце, — по городу пронеслась весть, что генерал
Молчанов отправляется в «крестовый поход на Моск-
ву». И это тоже никого не удивило. Мало ли перебывало
во Владивостоке1 шалых генералов, мало ли какие бре-
довые идеи приходили в их головы? В поход так в по-
ход, в крестовый — скатертью дорога!..
Иной обыватель уточнял:
— Затеряется Молчанов, как другие затерялись, по-
тешившись напоследок.
Однако сам Молчанов был, как никто, уверен в ус-
пехе. Ему импонировало, что генерал Сахаров подчи-
нился ему беспрекословно. Перейдя возле Имана грани-
цу, Сахаров провел свою кавалерийскую бригаду через
Хулин и вот уже десятые сутки двигался по китайской
земле вдоль границы, не теряя из виду Уссури.
Генерал Молчанов лично проследил, как грузились
его войска. Сосредоточенный и хмурый, он прошагал
вдоль длинного состава, осеняя крестным знамением
327
каждую теплушку. Дойдя до конца поезда, генерал огля-
нулся на покидаемый город.
Глазастыми ласточкиными гнездами лепились по
склонам сопок деревянные домишки. Сиял золотыми
главами собор, где час тому назад был отслужен тор-
жественный молебен. Когда пели: «Возбранному воево-
де победительная», дамы сморкались в надушенные пла-
точки, генерал растрогался, и теперь ему казалось стран-
ным, что никто не провожает его, как героя. Никто! А
ведь он знал, что сюда уже не вернется. Выполняя исто-
рическую миссию спасения России, можно быть уверен-
ным, что благодарная родина не отпустит больше сво-
его избавителя от большевизма в столь отдаленные и
неприветливые края. Владивосток еще вспомнит о нем
и пожалеет.
— С нами бог! — тягостно вздохнул Молчанов и по-
вернул к своему вагону. Рослые адъютанты подхватили
генерала под руки и подняли на прикрытую ковровой
дорожкой ступеньку салон-вагона. Молчанов дал знак
к отправлению.
Подняв блестящие, как у архангелов, медные трубы,
музыканты грянули «Боже, царя храни». По дряблым
щекам генерала катились бисеринки слез. Лязгнули бу-
фера. Дымное облако окутало паровоз и траурным
шлейфом потянулось за вагонами, теплушками и откры-
тыми платформами, на которых стояли затянутые бре-
зентом орудия, походные кухни и ящики медикаментов.
«Крестовый поход» начался. Было 21 ноября 1921
года.
В этот самый день и час шустренькая машинистка
из канцелярии политехникума приоткрыла дверь ауди-
тории, где шли занятия по сопротивлению материалов, и
тоненьким голоском пропела:
— Алексею Гертману срочная телефонограмма!
Алеша вскочил и вопросительно посмотрел на пре-
подавателя, инженера Троицкого. Тот высоко вскинул
брови, собрав гармоникой лоб, приготовился к отпору.
Он хотел пояснить, что во времена его студенчества в
аудитории не врывались стриженые девицы и студенты,
сидя на лекциях, не отвлекались посторонними делами.
«Вот поэтому-то мы и стали специалистами своего де-
328
ла», — хотелось ему закончить эту длинную тираду. Но
он сдержался, пожевал сухими губами и негромко ска-
зал:
— Что ж, идите, если там так срочно, — и отва-
жился на колкость: — Вы становитесь государственным
деятелем, политехник Гертман. Если так пойдет и даль-
ше, наша сухая проза станет для вас излишней обузой.
Надеюсь, вы великодушно простите, если мы не станем
вас дожидаться и продолжим свои занятия?
— О, разумеется! — невольно вырвалось у Алеши.
Прервав свои объяснения, инженер пристально сле-
дил, как Алеша складывает учебные пособия и, теряясь
под его неприязненным взглядом, делает все невпопад:
уронил циркуль, потом, линейку и наконец, оправив на
рубахе пояс, быстрым и легким шагом направился к две-
ри. Заметив встревоженный взгляд Марка, он улыбнул-
ся: «Что бы это значило?» — спрашивал тот глазами.
Алеша пожал плечами и вышел.
— Из облкомпарта, — сказала поджидавшая его в
коридоре канцеляристка, — срочно на совещание, — и,
сунув узенькую бумажку, где добросовестно было изло-
жено то, что она уже успела сообщить на словах, побе-
жала по коридору.
Совещание уже началось, и когда Алеша вошел в
переполненную комнату, на пего даже не взглянули.
— Эхма! Да об чем разговор? Мы, коммунисты, по-
ка еще не живем, а находимся в отпуске у смерти! И
жены знают об этом, и детишки догадываются! — вос-
кликнул Николай Печкин, в недавнем прошлом мель-
ничный рабочий, заведовавший теперь продотделом обл-
исполкома. — Вот оно, товарищи, как аукнется, так и
откликнется. Это я к тому говорю, что неспроста у Аме-
рики с Японией эти печки-лавочки начались... — По залу
прошло легкое движение, словосочетание, употреблен-
ное Печкиным, высекло искорку веселья. Секретарь обл-
кома укоризненно покачал головой:
— Товарищи, товарищи, текущий момент... Продол-
жайте, товарищ Печкин.
— В июле, значит, — развивал свою мысль не до-
гадывавшийся о причине смеха Печкин, — Америка при-
глашает Японию на Вашингтонскую конференцию, где,
ни много ни мало обсуждается «Сибирский вопрос».
Пили, значит, они чаи, разговаривали и договорились...
329
В августе, когда открылась Дайренская конференция,
значит, представителей нашей Дальневосточной респуб-
лики и Японии, та Япония, как на тарелочке, преподно-
сит нам своих «семнадцать требований». Вот такие печ-
ки-лавочки. Ясно, товарищи, я говорю?
— Ясно! Ясно! Яснее быть не может! — раздались
с мест молодые голоса. Печкин отпил воды и сцепил
пальцы рук:
— У Японии, значит, после американских чаев аппе-
тит разыгрался: подавай им Владивосток ’— они сдела-
ют его вольным городом! Рыбку и морского зверя из
наших морей-океанов станут до последнего малька вы-
черпывать, до последнего белька бить, ты слова им не
моги сказать. Так?! Требуют подорвать и потопить весь
наш флот, военный флот, на нашем Тихом океане и ни-
когда не иметь его более. Этта же... этта же удумать
такое! Этта же вам не крейсер «Варяг», а ведь мы его,
до сей поры, без слезы петь не можем. Не знаю, как вы,
а я вот пою и плачу, плачу и пою. И таких требований,
ровным счетом, семнадцать, как на блюдечке препод-
несли... Вот, товарищи, все. Я кончил.
«Мобилизация», — запоздало подумал Алеша ц ог-
ляделся. Вениамин сидел рядом с Еленой, взволнован-
ный, с пылающими щеками. Она взяла его тонкую руку
и пожала. Вениамин глазами указал ей на заведующего
областным отделом народного образования Харито-
нова.
Иван Васильевич не спеша протирал стекла очков,
в старенькой, перевязанной ниткой оправе. Алеше вспом-
нился Николаевск, горячий ночной спор с Тряпицыным,
пустынные улицы, бешеный, дробивший на Амуре лед,
ветер и тоскливое смятение, охватившее его тогда при
мысли, что чего-то уже не исправить и не изменить.
— Слово предоставляется товарищу Харитонову.
— В августе этого года, — негромко начал Иван Ва-
сильевич, — доблестные части Красной и Народно-рево-
люционной армии, в совместных действиях с монголь-
скими партизанами, разгромили и уничтожили японских
наймитов, возглавляемых бароном Унгерном. Кажется,
мог бы и микадо и его кабинет призадуматься. А они,
через каких-нибудь пару дней, вот такие семнадцать тре-
бований предъявили. О них товарищ Печкин сказал, по-
вторяться не стану, а добавить могу. Подмахни этитре-
330
бования, и станет нашими предками честно добытый,
кровью народной омытый, Дальний Восток японской ко-
лонией. Мы им твердо ответили: нет, никогда не бы-
вать такому! Наглости же Японии предела не было и
нет. Ее представители в гримасе-улыбочке ощерили зуб-
ки, с дьявольской невозмутимостью пояснили: «Нет так
нет, настаивать не станем, но найдем другое русское
правительство, которое с радостью договор этот подпи-
шет». Ясно младенцу, что ориентир у них был на влади-
востокских белогвардейцев. И теперь вот ноябрь. И что
мы видим?! - Снова затеян поход на Москву. Тридцати-
тысячная армия из офицерских чинов и кулацких сын-
ков — чалдон и староверов посажена на коней и в бро-
нированные вагоны. Враг снова топчется на подступах
к Амурской области. Было время, он исходил ее вдоль
и поперек: выгребал хлеб и сало, свертывая головы и лю-
дям и птице, тащил овчинные тулупы и угонял добрых
коней. Но не запылают вновь амурские села, не станут
рыться на пепелищах обездоленные сироты и вдовы. Да,
пришло и наше'время брать оружие и отправляться на
фронт. И одна нас гложет сегодня забота: оставить на
своем месте людей, способных во вражеском окружении
отстаивать так же уверенно, как это делали мы, не да-
рованные, а добытые ценою тяжких лишений и жертв
свободы...
Низко склонив темнокудрую головку, быстро строчи-
ла протокол глухо покашливавшая и еще более поху-
девшая Сарра Шкляревская. Мужские лица были со-
средоточены и суровы. Речь шла уже не об уходе на
фронт, что было делом решенным, а о том, как расста-
вить силы, чтобы оставшиеся видели и знали, что в го-
роде и области твердая рабоче-крестьянская власть.
Составляли список добровольцев. Елена протисну-
лась к столу записаться одной из первых. Вениамин
громко запротестовал. Бородкин обернул все в шутку и
передал ручку Алеше... Стало весело и шумно... Расхо-
диться не торопились, будто собралась вместе большая
дружная семья и было жаль расстаться хотя бы на ко-
роткое время.	*
Алеша шел домой не спеша, с радостным сознанием
выполненного долга, но, когда вошел в свою комнатуш-
ку, увидел, что его дожидаются Марк и Шура. Колька
уже спал, разметавшись на кровати. Они оба покоси-
331
лись на спящего мальчишку и приглушенно в один го-
лос спросили:
— Мобилизация?!
— Да нет, с чего вы взяли? — улыбнулся Алеша,
и вдруг ему стало жаль, что вот он уедет, а они оста-
ются. Марк никогда не простит ему этого, как измену.
Посерьезнев, он тут же добавил: — Но, похоже, будет.
Завтра опять примемся за военную подготовку. — Ис
подчеркнутым вниманием стал расспрашивать Марка о
заданиях на завтра.
Проснувшийся Колька сердито забубнил, что ждал
его к обеду, а теперь пускай ест холодное. Сладко зев-
нув, мальчишка свернулся калачиком и сразу же заснул.
Все трое рассмеялись, и Алеша только сейчас понял, что
он очень голоден и взволнован надвигающимися собы-
тиями.
20
Алеша сидел с матерью Шуры в ее маленькой, опрят-
ной столовой.
— Ой, как хорошо, что хоть ты пришел, Алешень-
ка, — вздохнула она. — Все ли у тебя благополучно?
Хорошо? Ну и слава богу! Сейчас я напою тебя чай-
ком;
Видимо, Шура еще ей ничего не сказал, и Алеша,
боясь проговориться, отказался от чая и хотел идти.
Мария Григорьевна всплеснула руками:
— И не думай, и не думай, не пущу!.. — Все, реши-
тельно все было как год тому назад, когда он прихо-
дил сюда советоваться о Кольке.
— Что же ты стоишь у порога, как нищий? Сбегай
на кухню, руки ополосни! — Спорить с этой женщиной
было бесполезно. Алеша положил шапку, вымыл руки и
присел к столу.
— Вот так-то, милок, будет лучше. — Она ходила,
неслышно ступая мягкими войлочными туфлями по бе-
лым домотканым дорожкам. Чашки и ложечки мело-
дично позвякивали от ее легких прикосновений. Из бу-
фета пахло ванилью и домашней сдобой. От всего здесь
веяло милым обжитым уютом, которого так давно со
смертью мамы был лишен Алеша. Будто угадывая неве-
332
селые мысли гостя, Мария Григорьевна певуче расска-
зывала о своем житье-бытье:
— Времена-то тяжкие пошли: за деньги ничего не
купишь. Мы, будто в молодые свои годы, охотой теперь
живем. Семен Федорович мой все в тайге пропадает.
Волчья этого развелось! Белки, колонка нынче тьма, о
косулях я уже и не говорю... Шкурки вот выделываю и
сдаю. Охотничий припас на них идет, а за мясо мучку
вымениваю. Оно и Шура мог бы кой в чем подсобить,
да от ученья отрывать грешно.
Она пошла на кухню. Серенькая книжечка, спрятан-
ная под шаль при встрече, выскользнула из своего укры-
тия и лежала, распластавшись, на полу. Алеша поднял
ее. Это был «Устав Амурского Союза Молодежи». Он
положил книжечку на край стола. Мария Григорьевна
вошла с кипящим самоваром, маленьким и блестящим,
как елочная игрушка, поставила его на край стола, при-
двинула корзинку с румяными тарочками, наложила в
розетку варенья, посмотрела в глаза и спросила:
— А может, Алешенька, скушаешь тарелочку борща?
— Давайте подождем Шуру.
— Да разве я знаю, когда он придет? — вздохнула
она и, ополоснув чашки, стала разливать чай. И пот-
чуя Алешу вкусным, с начинкой из черемуховой муки пе-
ченьем, и расспрашивая о старших братьях, и советуя
держать Кольку как можно строже, — время-то, время
какое! — она все вздыхала и, когда он уже собрался
уходить, спросила:
— А как тебе нравится, Алешенька, ваш РКСМ?
Алеша ответил, что у Коммунистического Союза Мо-
лодежи высокие цели и задачи. Шурина мать страшно
разволновалась, лицо ее пошло пятнами, она всплеснула
руками:
— Боже ж мой! Да это же политическая организа-
ция, Алеша! Пусть политикой занимаются взрослые, а
вам, мальчикам, нужно только учиться.
Он возразил, что они уже не ^мальчики. Мария Гри-
горьевна замахала обеими руками:
— Это вам только кажется!
— Но ведь вы же не возражали, когда Шура состо-
ял в Амурском Союзе Молодежи. А это был переходный
этап. Ничто не может находиться в состоянии застоя,
а, совершенствуясь, принимает новые формы, — с удов-
333
летворением повторил он услышанные недавно от Бо-
родкина и запомнившиеся ему слова.
— Да как же я могла возражать, ведь там, в уста-
ве-то, какие золотые слова были записаны! — восклик-
нула она с горькой обидой.
— Настало, видно, время перейти от слов к
Делу!
— Да вы что, сговорились, что ли? Слово в слово
толмачишь, что и мой Шурка. А совершенствование?
Шура-то и Марк смеются теперь над этим. Все твердят
о классовой борьбе да о солидарности с рабочими! Я-
то загадывала — выйдет мой сын в люди, будет сам
себе господин, что ему тогда с рабочими якшаться? А
теперь... да что это деется, Алешенька, что?!
И будто приподнялась нёвидимая завеса, и Алеше
стала понятна огромная житейская драма. Мать чувст-
вовала себя курицей, высидевшей не совсем обычного
птенца, превратившегося на ее глазах в большого и кра-
сивого лебедя. Лебедь уверенно выплывает на большую
воду, а курица остается на берегу, и мечется, и трепещет,
и бьет себя крыльями по бокам, а он плывет все дальше
и дальше. Он-то верит в свою счастливую звезду, а серд-
це матери сжимается от боли. И глубокая жалость охва-
тила Алешу к этой чужой и доброй маме, начинающей
понимать, что она отстала от сына на самом трудном
перевале и что он уходит от нее все дальше и дальше,
и поздно, поздно...
О как хотелось Алеше поскорее уйти из этого доб-
ротного, с его видимым благополучием дома, где, как
во все века и времена, разыгрывается извечная траге-
дия отцов и детей. А Мария Григорьевна удерживала
его своими сильными, округлыми руками и в безысход-
ном отчаянии твердила:
— У отца-то моего, Григория Даниловича, было нас
десятеро дочерей да сынов четверо. И все слушались
его и маменьку, не перечили словом! А вы?., да знаю я,
знаю, когда это началось, в гамовское восстание, вот
когда. Вы еще тогда увести Шурку с собой хотели, да
я не дала,, уберегла. Не сбили его с панталыку...
— Но разве мы имели право сидеть сложа руки, ког-
да решалась судьба родного города? — сурово спросил
Алеша и сам же ответил: — Каждый идет туда, куда
велит идти его сердце, без призывов и понуканий!
334
С минуту она смотрела на него молча, потом ска-
зала печально:
— Хорошо, Алеша, что у тебя нет матери. Я знаю,
что это жестоко — говорить так, но она тоже страдала
бы, как страдаю я... Ты же знаешь Гамбергов, — у них
дом полная чаша, — а Вениамин, вместо того чтобы ра-
довать родителей, повелся бог знает с кем. И жену, стри-
женую комсомолку, в дом привел, — не спросясь, не
благословясь. Думаешь, родителям это легко? Мать-то
поплачет — простит, а отец, что и сын, кременной. Жи-
вут — как два зверя в одной берлоге. А... как ты ду-
маешь? Это старшенький такое выделывает, а за ним
еще двое подрастают, готовься ко всему. А у нас Шура...
один, как перст...
— Прощайте! — воскликнул Алеша, не в силах вы-
нести ее слез. — Спасибо вам, Мария Григорьевна, за
все, за все... — и он выбежал в холодные сени.
Тоненько и жалобно звякнул в передней электриче-
ский звонок. Лия Борисовна возилась на кухне. В сто-
ловой шумно играли дети. Лазарь Моисеевич выглянул
из кабинета, не спеша направился в переднюю и, что
случалось с ним крайне редко, не спрашивая «кто?» —
распахнул дверь.
На пороге стояла Елена. Он посторонился, чтобы
пропустить сноху в жарко натопленные комнаты, и при-
стально, и сурово глянул в ее смятенное лицо. Нос мо-
лодой женщины покраснел, веки были припухшие, глаза
полны непролитых слез.
«Опять поссорились», — со злым удовлетворением
подумал старик, но вдруг внезапная тревога сдавила
ему сердце. Он схватил Елену за руку:
— Где Бенька? — закричал он хрипло. — Я не ви-
жу сына уже вторые сутки...
— Он идет под Хабаровск, — губы Елены дрогнули
и скривились. — Добровольцем, — выдохнула молодая
женщина. — Я тоже хотела с ним, а он... — Елена при-
крыла лицо концом пуховой шали, послышались всхли-
пывания. Лазарь Моисеевич смотрел на нее растерянно.
Сам не зная зачем, спросил:
— Он у них за главного?
335
— Нет... Но все равно это ужасно. Жена вдруг ста-
ла ему помехой! — воскликнула она с отчаянием.
Старый Гамберг пожевал губами и промолчал.
— Он какой-то одержимый. Уедет завтра, и больше
мы его никогда не увидим, — закончила Елена совсем
тихо, пытаясь высвободить свою руку из его цепких
пальцев.
— Пришлешь его ко мне, когда он вернется, — при-
казал Лазарь Моисеевич и, шаркая туфлями, побрел к
себе.
— Вы ему скажете? Я здесь не останусь... — Елена
запнулась и, откинув платок, с надеждой глянула в спи-
ну свекра.
— Как только он придет, слышишь? — крикнул он,
не оборачиваясь и избегая называть ее по имени, и так
хлопнул дверью, что перепуганная Любочка заплакала
навзрыд, а мать, вытирая передником руки, прибежала
узнать, что с нею приключилось и почему так гневается
папа.
Елена прошмыгнула в свою комнату и, бросившись
в постель, стала мучительно размышлять, как трудно ей
живется в этом большом и скучном доме, где все боятся
старика и где без мужа все станет ей окончательно чуж-
дым и постылым. А Вениамин... Небрежно и скупо он
дал ей коснуться богатств своей души и уже идет даль-
ше, не ожидая и не ища в ней никаких открытий. Ни-
чего... Да, он оказался неспособным на большую, всепо-
глощающую любовь. А на дружбу? Вспомнилось, как
однажды, — когда он был еще на комсомольской рабо-
те, — притушив приспущенными ресницами жаркий и
колючий огонек зрачков, он сказал ей нарочито не-
брежно:
— Следует не забывать и мне самому, что я сын
купца первой гильдии. Денно и нощно нужно помнить.
— Зачем об этом помнить? — возразила тогда опа.—
Ты стал большевиком сознательно и честно, так чего
же еще?
— А затем... — как он старательно обдумывал свой
ответ, раскуривая папиросу. — А затем, дорогуша, что
когда я совершенно забуду об этом, кто-нибудь потес-
нит меня широким плечом да и напомнит.
И, будто в подтверждение его слов, два-три дня спу-
стя в облкоме она стала свидетельницей глубоко возму-
336
тившей ее сцены. Речь шла о трудоустройстве молоде-
жи, и Вениамин сказал Мацюпе, что это дело было пу-
щено на самотек.
— Я плохо заботился о трудоустройстве, — злове-
ще тихо протянул Петр, — но нельзя же объять необъ-
ятное. Пускай я не потянул, я не снимаю с себя ответ-
ственности. Но ведь даже ты, Гамберг, не смог бы по-
мочь мне в этом, потому что рыбные промыслы твоего
папаши находятся теперь не в его руках. Не так ли? Вот
и посуди... Трудоустраивать-то было некуда!
— Что ты колешь мне глаза отцом? — взвился Вениа-
мин. — Как будто люди вольны выбирать себе родите-
лей! — Он тогда дал блестящий отпор Мацюпе. Но та-
кие наскоки могут повториться до бесконечности и дру-
гими. Да, Вениамин умен и самолюбив, но он честен.
Так почему они не могут и дальше идти плечом к плечу?
Ведь она-то всегда его понимала, — он и сам не раз
говорил об этом, — и он дорог ей, как никто на свете.
Елена сунула голову под подушку и горько, безудержно
разрыдалась.
Лазарь Моисеевич тоже размышлял о сыне: «Нет, он
никогда и никого не умел щадить, этот мальчишка! Это
можно понять даже по тому, как он властно и нетерпе-
ливо нажимает на обыкновенный электрический звонок.
Ну погоди же!» — Опережая жену и Елену, старик с
юношеской резвостью метнулся в переднюю и отпер
дверь.
— Зайди ко мпе, — коротко бросил он не ожидав-
шему этой встречи сыну.
— Хорошо, — ответил Вениамин, старательно отря-
хивая снег с пушистой кепи. — Хорошо, отец, — повто-
рил он. — Я сейчас приду.
— Вот ты собрался на войну, — сказал старый
Гамберг, едва его первенец переступил порог обшир-
ного кабинета. — Завтра ты уезжаешь, а ни я, ни мать
ничего не знаем об этом. Ты даже не нашел нужным
нам сказать. Есть ли этому оправдание?
Вениамин, досадливо передернув плечами, промол-
чал. Этого было достаточно, чтобы Лазарь Моисеевич
утратил самообладание и заговорил резче и грубее, чем
обычно слышали эти уставленные книжными шкафами
стены:
— Вояка! — закричал он. — Видели вы этого во-
337
яку? Ему все нипочем: мать, отец, жена! «Мы наш, мы
новый мир построим», — горланят эти байструки. А из
каких, спрашивается, черепков? У тебя все есть, что
требуется человеку: дом, родители, образование, здо-
ровье... — он запнулся, едва не выкрикнув: «деньги»!—
Что же ты молчишь, как пень? А что ты можешь мне
сказать?! Жена молодая плачет. Мать высохла от забот
и горя, и ты добиваешь ее! Ну скажи, в кого ты такой
уродился?! — Старик не знал, чем закончит свои вы-
крики: может, ударит сына, может, укажет ему на дверь.
Он хотел одного: выговориться, сказать наконец Беньке
все, что мучило его уже годы. И пусть Бенька не ждет
помощи. Никто не войдет в эту полуприкрытую тяжелой
портьерой дверь. Никто не посмеет перечить здесь обе-
зумевшему от горя отцу. Сын должен понять его и сми-
риться. Он же не дитя. Бешеный в своем гневе, старый
Гамберг медлил произнести решительное слово и вдруг
испытал странное облегчение, увидев притаившуюся за
бархатной портьерой, с золотой бахромой и бомбошка-
ми, свою робкую и пугливую жену, делавшую таинствен-
ные знаки любимчику Бене. А тот, казалось, целиком
поглощенный своими ногтями, не замечал ее манипуля-
ций.
— Чего тебе? — грубо спросил Лазарь Моисеевич,
подступая к жене и вытягивая жилистую, в пупырышках
шею, зашипел, как рассерженный гусак: — Подслуши-
ваешь? Юбкой прикрыть собираешься?! Юбкой, да?! Ты
знаешь, что ему взбрело в голову? — Он кричал на нее
так же несдержанно, как только что кричал на сына.
Он мог бы прибить ее, так велико было его горе.
— Оставь, отец, слышишь? — услышал вдруг он
прерывавшийся от гнева и боли голос сына. Вениамин
стоял между ними с пылающими глазами и нервно по-
дергивающимся уголком рта.
— Мама, уйди, — обратился он к Лии Борисовне.—
Уйди, умоляю тебя, мама...,— эти слова прозвучали так
нежно и убедительно, что мать не смогла ослушаться
и отступила за дверь.
— Как ты неумен и жесток! — крикнул Лазарю Мои-
сеевичу сын. — Как ты можешь требовать, чтобы все
мыслили одинаково с тобой и жили по обветшавшим
'законам моисеевых скрижалей? Твой мир рухнул и рас-
сыпался прахом. Да, да, да!..
338
— Ах ты щенок! — старый Гамберг отступил по-
трясенный. Да когда же он успел так вырасти, этот
Бенька? Как он смеет смотреть на отца сверху вниз, как
он смеет произносить такие слова, как он смеет?
— Я прокляну тебя, если ты не образумишься! —
взвизгнул отец.
— Нет, — ощерил зубы сын.
— Я проклинаю тебя, слышишь?
.— Твои проклятия не сделают меня иным, чем созда-
ла меня природа. Прощай! — Вениамин выбежал из
кабинета и, сознавая свою беспомощность, Лазарь Мои-
сеевич стал пятиться от двери. Он пятился до тех пор,
пока не уперся спиной в кадку с огромным филодендро-
ном, спускавшим от самого потолка свои плети, корич-
невые и скользкие, как паучьи лапы. В бессильной яро-
сти старик схватил одну из этих плетей и дернул. Вы-
скользнув, она ударила его по лицу. Пробравшись бо-
ком к своему покойному креслу, он опустился в него и,
глянув вокруг взглядом затравленного зверя, понял, что
остался один.
В комнате было темно и тихо. Тревожно тикали в
нагрудном карманчике пиджака часы: купленный им
сегодня по случаю новогодний подарок сыну.
— Мам, — раздался в коридоре беспечный голос
дочурки, — Веня опять ушел куда-то.' Он поцеловал ме-
ня и сказал, что больше не вернется. Я закрыла за ним
дверь.
Старый Гамберг уронил седую голову в ладони и за-
плакал.
21
— Колька! Я ухожу на фронт!
Младший Гертман отодвинул «Остров сокровищ»
Стивенсона, обалдело посмотрел на брата, и ему пока-
залось, что это продолжение все того же приснившегося
недавно сна, когда Шура и Марк спрашивали в один
голос: «Мобилизация?», а Лешка улыбался и отвечал:
«Ну с чего вы взяли?»
Но сейчас никто не пытал об этом Алешу. Это он
сам влетел в комнату и, обычно сдержанный, прокри-
чал с порога такие значительные слова. Как и всякий
подросток, Колька был очень любопытен, но он умел
339
сдерживать свое любопытство и спросил без особого ин-
тереса:
— Какой фронт? Ты что, спятил?
— Нет, не спятил! Ты про генерала Молчанова слы-
хал? Так вот... впрочем, куда тебе. Молодо-зелено, что
ты в этом понимаешь! — В новеньком черном полушуб-
ке Алеша казался выше и еще более тонким, чем обыч-
но. Колька невольно залюбовался братом,, растеряв в
смятении слова. Потоптавшись у порога, Алеша выбе-
жал на улицу.
«К Оленьке своей побежал», — чуть завистливо по-
думал Колька, легонько вздохнул и подошел к окну.
Начинало смеркаться. Редкими, крупными хлопьями па-
дал снег.
«Ну вот ои опять уедет, — бессвязно думал маль-
чишка;— останусь я один. Все равно, тут и одному луч-
ше, чем в Чите. Все братья у меня теперь военные, все
трое. А я не хочу... Мне бы не воевать, а дома строить
или что-нибудь такое... Как же я все-таки буду жить?»
Алеша очень бы удивился тому, что братишка зна-
ет, куда он пошел. Все, что было между ним и Олень-
кой, казалось Алеше окутанным величайшей тайной. Да
и было ли что?
Он сразу же увидел Олю, лишь только вошел в фойе
клуба. Девушка, стоя у зеркала, поправляла пшеничные
косы. Алеша знал, что над нею подсмеиваются, считая
эти косы «мещанством», и боялся, что в один недобрый
день она решится их обрезать, тем самым навсегда утра-
тив частицу свойственного только ей обаяния. Но сей-
час косы были на месте, и он чуть не задохнулся от
радостного волнения, увидев Олю. А вдруг ее не оказа-
лось бы в клубе? От этой мысли ему стало даже страшно.
Все было, как обычно: сидевшие на скамейке девча-
та нестройно тянули песню. Курносенькая толстушка ди-
рижировала хором:
— Олька, скоро ты управишься со своей гривой? —
спросила она, не оборачиваясь. — Подыграла бы нам,
что ли...
— Я... — начала было Оля и запнулась, увидев в
большом зеркале Алешу. В его лице было что-то новое,
значительное.
Растерявшись, она шагнула ему навстречу. Он взял
ее горячую ладошку и потянул к себе.
340
— Оденься, выйди на минутку.
Оля понимающе кивнула.
— Я сейчас.
Не дожидаясь девушки, он вышел на крыльцо и спу-
стился в сад. За калиткой на нетронутом снегу лежали
желтые полосы света, падавшего из разузоренных моро-
зом окон фойе. Пригнув голову, Алеша шагнул в кру-
тящийся вихрь снежинок.
В дальнем углу сада, за кустами заиндевевших яб-
лонь и хрупких желтых акаций, есть искусственная гор-
ка, возле нее — облепленный снегом, кудрявый, не по-
хожий на другие куст, а под ним дерновая скамья.
Сколько бы лет ни прошло, где бы Алеша ни жил, он
всегда будет помнить эту скамью и сиреневый куст над
нею. А может, это вовсе и не сирень? Нет, сирень. Так
сказала Оля.
Она прибежала по протоптанным Алешиными вален-
ками следам, взяла его за уши маленькими, теплыми
руками;
— Ой какие холодные!
— А ты без платка, — сказал укоризненно Алеша
и залюбовался ею. Снежинки искрились на ресницах
Оли. Легкой, пуховой шапочкой оседали на волосах.
— Ну говори скорее, — воскликнула она, смеясь.—
Что случилось? Что-нибудь большое, важное или... про-
сто так? — Сколько в ее звонком голоске милого лукав-
ства. И это было очень странно, но только сейчас, с ее
приходом, до его сознания дошли слова песни, которую
пели там, в полутемном фойе:
Благослови-ка, мать родная,
Быть может, я на смерть иду.
Быть может, меткая винтовка
Сразит меня из-за куста...
Нет у Алеши матери. Есть только братья и эта де-
вушка со смеющимися, ничем не омраченными глазами.
Вот она стоит здесь рядом и спрашивает со смехом:
— Алеша-Леша, о чем задумался, маленький?
— Так... ни о чем... А помнишь, Оля?..
Конечно, она помнит. Это было так недавно, минув-
шей осенью. После какого-то воскресника впервые при-
шли они к этой скамейке. Сначала они вот так же стоя-
ли, не решаясь сесть, хотя скамья была усыпана не сне-
гом, а палыми листьями. Потом сели и долго молчали,
341
и вдруг заметили, что уже вечер и на небе высыпали
звезды.
«Почему мы молчим?» — спросил тогда себя Алеша,
и сам же себе мысленно ответил вычитанным где-то:
«Уста хранят молчание, чтобы слушать речь сердца».
Ему тут же стало стыдно этих чужих, книжных слов и
того, что он не умеет говорить свои большие, хорошие
слова, которые могли бы выразить его мысли, его душев-
ное состояние. И вдруг, испугавшись, что эта девушка, —
которая, помимо всего того, что учат другие, училась
еще и музыке, — примет его за глупца, он неожиданно
для себя взял Олину руку и поднес к губам. Она вырва-
ла тогда руку, и ему показалось, что рассердилась. Но
Оля, спрятав руки за спину, сказала просто:
— Дрова были такие смолистые, даже под ногтями
траур.
Значит, она спрятала руки потому, что у нее, всегда
такой аккуратной, были не в порядке ногти. Но сты-
диться этого тогда не следовало, ведь на воскреснике
Оля трудилась не меньше других. Нужно было сказать
ей об этом, но как медлительно складывались в уме
самые простые фразы, и он молчал, пугаясь своего мол-
чания. Похлопывая рукой по шершавым веткам этого
вот куста, Оля тогда сказала:
— А это сирень. Куст белой сирени!
— Почему сирень? — удивился он. — Откуда это
тебе известно, Оля?
— Оттуда, что когда она цвела, я сидела на этой
скамье целыми днями и все пропитывалось запахом си-
рени: и платье, и книга, и волосы.
— И волосы... — повторил Алеша и наклонился так,
что почти коснулся губами ее волос. — И теперь еще
они пахнут сиренью, —* сказал он и сам испугался своей
дерзости.
— Домой пора! — спохватилась Оля. — Оба мы
такие чумазые и голодные. Правда, голодные?
«Как с нею хорошо и просто», — подумалось тогда,
но нельзя было не согласиться, чтоъи на самом деле
пора домой.
— А когда снова расцветет сирень, мы будем читать
здесь вместе, — выговорилось как-то само собою,
вслух. — Правда, Оля?
— О, да ты мечтатель! Как ты далеко загадываешь...
342
И она, смеясь, повернулась к нему лицом. Алеша
опустил глаза, чтобы Оля не прочитала в них только
что пришедшие смелые и неожиданные мысли.
«Когда расцветет этот куст, — думалось в тот теп-
лый осенний вечер, — я поцелую твои пахнущие белой
сиренью волосы, я поцелую твои пахнущие белой си-
ренью руки, я поцелую твои пахнущие б$лой сиренью
губы, и я скажу тебе...»
.— Что же ты молчишь? — бросив в него снежным
комом, прервала эти дорогие сердцу воспоминания
Оля.’— Бог мой, какой тяжелодум! — продолжала она
со смехом. — Посмотри, я превратилась в снежную ба-
бу! Посмотри, наша сирень стала такая белая, будто
уже покрылась цветами! А как замерзли мои руки!
— Наша сирень, — повторил Алеша, — наша... —
И он взял ее маленькие, озябшие ручки и стал согревать
своим дыханием. — Ты Снежная королева, — сказал
он. — Только не злая, а самая добрая изо всех королев.
Моя королева! А сирень и в самом деле расцвела, и
сегодня я скажу тебе то, что хотел сказать только вес-
ною.
Тяжелыми и мохнатыми, как венчики ромашек, ка-
зались ему ресницы Оли.
И вся она была, как березка, колеблемая ветром и
осыпающая с себя искристый снег.
— Что же ты сказал бы мне весной? — озорно взмах-
нула ресницами девушка и вновь прикрыла ими блес-
нувшие, как звездочки, глаза. Алеша глотнул морозный
воздух так, что перехватило дыхание, жадно глотнул еще
раз-другой и ответил:
— Я... я сказал бы, что уже закончил политехникум
и должен ехать далеко-далеко на север, туда, где много
золота и очень мало людей. И что ты окончила свою
вторую ступень, и что будет очень хорошо, если мы уедем
вместе. -— Он смотрел на Олю с тревогой, досадуя, что
так нескладно прозвучали слова, и радуясь, что они на-
конец произнесены. Только почему так долго нет ответа?
Вдруг Оля легонько толкнула его кулачком в грудь и
побежала по присыпанным снегом следам к клубу.
— Оля! — отчаянно крикнул он. — Оленька!
— Ну что? — зазвенел ее счастливый голос. — Ле-
ша, глупенький, ведь тебе это все приснилось! Посмотри
кругом: зима! Где ты увидел цветы? Никто не кончал
343
политехникума, никто не кончал вторую ступень, и ни-
кому никуда не нужно ехать! Пусть все будет так, как
прежде. Ладно? До весны...
«Любит, — благодарно подумал он, — любит и бо-
ится признаться в этом даже самой себе. Милая... пусть
все будет так, как ты хочешь».
— Пусть- будет так, — сказал он громко. — Спи
спокойно, Оля!
— Спокойной ночи, — уже стоя на крыльце клуба,
ответила девушка и помахала ему рукой. Алеша вышел
на улицу и осторожно прикрыл калитку.
«Вот и простились, — подумал он, пускаясь в обрат-
ный путь. — Зачем ее тревожить? Я вернусь назад пре-
жде, чем Оля успеет заметить мое отсутствие. А когда
расцветет сирень, я напомню ей и этот вечер, и ее сло-
ва...»
Снег уже не падал. Притрушенные им улицы каза-
лись еще более широкими. Вид у них был торжествен-
ный, под стать Алешиным мыслям.
Дома его ждали. За столом, на котором стояла жес-
тяная банка с монпансье и фаянсовые чашки, тесно, пле-
чом к плечу, сидели Шура, Марк и старший брат Федор.
Чуть в сторонке, прикрыв ладонями уши, уткнулся но-
сом в книгу Колька. Увидев Алешу, он захлопнул книгу
и метнулся на кухню. Алеша повесил свой новый полу-
шубок рядом с дошкой Шуры и потрепанной шинелью
брата.
— Пришел-таки, — сказал он с довольной улыбкой,
здороваясь с Федей за руку. — А я, когда звонил по те-
лефону, боялся, что не передадут. Если бы ты не при-
шел, я бы дунул сейчас в казарму!
— Как можно, чтобы не передали, — вскинул па
него узкие, монгольского разреза, глаза Федор. — Уволь-
нительная — вот она! — хлопнул он себя по карману и
затянулся самокруткой.
— Четыре брата, и все вы друг на друга не похо-
жие, — сказал с улыбкой Шура. — У Алеши, поди, со
мной сходства больше, чем с тобою, Федя.
— И не говори, — пожал плечами Федор, — будто
мы не от одной матери, что по наружности, что по ха-
рактеру. Я вот, к примеру, оружейником работаю. Сыз-
344
мальства у меня эта страсть: разбирать механизмы да
складывать. А то и свое что-нибудь придумаешь, ей-богу,
не вру! Бывало, младшим братишкам игрушки мастерю,
маме примус там или мясорубку налаживаю, и счастли-
вей меня человека нет. Ни книжкой меня, ни кинемато-
графом, ничем, бывало, от этого дела не отвлечешь. А
брат Евгений, шут его знает, ведь вместе росли, только
о театре и помышлял. Ему бы все представлять, переоде-
ваться и всё такое... Ну, Алешку вы лучше меня знаете.
Он вроде бы к технике тоже способность имеет, опять
же — песню любит до самозабвения, танцует так, будто
для того и на свет родился. Взять же Кольку... что из
него получится — не пойму! Вот Алексей уедет, так он
и картох себе не испечет, натощак книжки глотать бу-
дет...
— Много ты знаешь, — огрызнулся Колька, ставя
на стол чугунок с вареной в мундире картошкой и та-
релку с нарезанной ломтиками кетой, посыпанной сверху
колечками лука.
— Что у вас, военных, о Молчанове говорят? — по-
интересовался Марк, перебрасывая с руки на руку го-
рячую картофелину. — В самом деле он так силен или
на бога берет?!
— Разное болтают, — ответил степенно Федор. —
В одном сходятся: каждый беляк теперь зверь — не
человек!
— Да ну? — переспросил мечтательно улыбавший-
ся Алеша. Он все время думал об Оле, о ее маленьких
озябших ручонках.
— Вот тебе и ну! Лучше им в руки не попадаться.
Живьем кожу слупят!
—. А мы и не попадемся, — разглядывая свою креп-
кую белую руку с выпуклыми ногтями, сказал Марк.
— Не. затем идем, — подхватывая вилкой кусочек
рыбы, подтвердил Алеша.
— Ты, Алешка, маленький, мы тебя в случае опас-
ности загородим, — шутливо пообещал Шура.
— Очень я нуждаюсь в твоей защите. Ел бы луч-
ше, чем язык распускать, — дернул плечом Алеша. Он
не любил, когда его называли маленьким. Другое дело,
если так говорила Оля.
— Спасибо, я поужинаю дома, — по лицу Шуры
скользнула тень. — В последний разок с мамой.
345
— Я был у вас, она все глаза проглядела, дожидаю-
чись тебя.
— Ты ей сказал? — испугался Шура.
— Что я — мальчик?
— Да, чуть было не забыл, — сказал озабоченно
Федор. — Говорят, там на первых ролях бывшие благо-
вещенские гимназисты ходят.
— Не вспомнишь, кто?! — живо откликнулся Шу-
ра. — Я из последних выпусков всех наперечет знаю.
— Полковника Рифмана отпрыск и этот, как его?..
Забыл, хоть убей! Да у них еще рысаки на ипподроме
бегали?
— Донька Беркутов?!
— Он. Он самый! Так что берегитесь, ребята. Эти
щадить не станут, уж больно вольготно и сладко им
здесь жилось.
— Да, Беркутов с Рифманом крепко дружили в гим-
назии, да и жили они по соседству. Старика Беркутова
в гамовское восстание убили. Полковник Рифман с се-
мьей успел сбежать за границу, — размышлял вслух
Шура. — А детки мстили и будут мстить...
— Эти будут, — подтвердил Марк. — По трупам
станут шагать, по колено в крови и даже под ноги не
взглянут.
После ужина, пригнувшись к краю стола, Федор
строчил письмо Евгению в Хабаровск. Колька гремел
на кухне посудой. Алеша приводил в порядок свои лек-
ции и чертежи. А Шура и Марк, разложив на койке
карту, путешествовали по Приморью и Приамурью.
— Все равно генералам здесь крышка, — говорил
Марк. — Тут вот хребты идут, здесь тайга вековая, в
Хабаровске наши. Смотри, белякам, кроме как, за гра-
ницу, податься некуда.
— Конец, разумеется, конец! — подтвердил Шура.—
А народ-то от нас какой идет! Повоевали многие изряд-
но: Бородкин, Харитонов, Мирошниченко...
— Не считая меня, — откликнулся Алеша. — Я-то
маленький.
— Экий ты злопамятный, — вскинул изогнутые брови
Шура. — Кабы в росте, брат, было дело. Нас из Бла-
говещенска будет ведь не двое, не трое, а сто человек.
Заслон. Вдумайся в это слово: заслон!
346
22
Заспешивший в казарму Федор обнял на прощанье
брата, тиснул его плечи:
— Женьку там за меня отругай! Пишет, черт, слова
будто через сито цедит. Поди, все представляется, ар-
тист!.. Ты так ему и скажи: «Федор, мол, сердится. Сер-
дится Федор!» И сам пиши, ладно? — Глаза у Феди по-
дозрительно заблестели, стали еще уже. Он оттолкнул
Алешу и стал застегивать шинель.
— Ты за Колькой-то присмотри, — строго, как стар-
ший, наказал Алеша. — Пристроить бы его куда на
это время.
— Присмотрю. А насчет пристройства — не успеет
он оглянуться, как вы уже дома! Верно я говорю, ре-
бята?!
— Там видно будет, — усмешливо повел плечом
Марк. Возвращаться домой до окончательного разгрома
белых он не собирался. -
Шура улыбнулся тоже. Оба они поднялись, как по
уговору.
— А вы куда? — шагнул к ним растроганный и пы-
тавшийся скрыть это Алеша. — Посидели бы, погово-
рили...
*— Нет, завтра рано подниматься, — твердо сказал
Марк, — да и Федя мне попутчик добрый!
— Идем, идем, — обрадовался Федор, — вдвоем-то
шагать веселее.
~ Втроем, — поправил его, накидывая на свои, лад-
ные плечи пушистую дошку, Шура и торопливо пояс-
нил: — Мне в типографию нужно... К секретарю ячейки.
Алеша глянул на него удивленно, но промолчал и
склонился над койкой, заботливо прикрывая высунув-
шиеся из-под одеяла босые ноги братишки.
— К секретарю так к секретарю, — с шумоватой
готовностью подхватил Федор. — Так и запишем: на-
шего полку прибыло! Айдате, хлопцы, за мной. — Они
гурьбой вывалились на крылечко, Федор еще раз тис-
нул Алешу: — Евгения повидай сразу как приедешь.
Узнай, в чем его оправдание, а то я на Женьку ужас
какой сердитый!
— Ладно, постараюсь... Шагай швидче, а то всып-
лют наряд за опоздание.
347
— И то верпо! Ну, Алеша, накостыляй там белым и
за меня! — Широко расставляя ноги, Федор зашагал
по заснеженному двору, прокладывая тропу, за ним дви-
нулись детальные. В калитке он обернулся. Алеша все
еще стоял на пороге, невысокий, стройненький, как де-
вочка-подросток. Он помахал старшему брату рукой и
таким остался в его памяти навсегда.
— Эк его задувает! Будь ты неладен! — воскликнул
в сердцах Федор, поднимая воротник вытертой шине-
ленки. — Сиверко из Якутии, и не задерживают его пи
хребты, ни тайга...
— Ой-ой, дует ветер верховой, — притопнул подши-
тым валенком Марк. Он взял Федора под руку и хохот-
нул: — Хватай, Александр, бойца с того боку, защитим
его своими телесами.
Шура обнял сунувшего голые руки за пазуху наро-
доармейца. Разговор не клеился. Каждый думал о сво-
ем: Шура — что уходит, не повидавшись с отцом и не
сказавшись матери; Марк прикидывал, хватит ли мате-
ри и сестре дровишек до весны и кто накосит им летом
сена для Пеструхи, если он к тому времени не вернется;
Федор дивился про себя, как незаметно поднялись и
выровнялись его младшие братья. «Этак не успеешь ог-
лянуться — и Колька встанет в строй, а давно ли я его
манной кашкой с ложечки кормил и Алеше сказки ска-
зывал!»
— Идет коза рогатая, идет коза бодатая... — вырваг
лось у него вслух, и он покосился на ребят.
— Зовут ту козу, генералом Молчановым, — в тон
ему отозвался Марк. — Может, мы ей все-таки рожки*
то пообломаем! Ну мне сворачивать, ребята. — Крепко,
по-мужски, он пожал им руки, погрозил Шуре: — Смо<
три не проспи завтра! Знаем мы этих секретарей кудря-
вых и беседы с ними до утренней зорьки! — Он побе-
жал, размахивая руками, вниз по Мастерской.
— Ого... как бы не < опоздать, — прибавил шагу
Шура.
— Нажмем! — поддержал его Федор и доверительно
шепнул: — Ты, если что, к Алешке поближе держись.
Эх, не думалось, что и ему воевать придется! Ей-ей, не
думалось. Как-то все это враз сотворилось. Ума не при-
ложу: к худу ли, к добру?
— Конечно, к добру! Любой ценой надо вышибать
348
эту белую сволочь! Пускай мы все погибнем, но верь,
не топъать им больше амурской земли. Всласть попиро-
вали здесь. Хватит. Точка!
— Эх, Шуренок, да разве ж я не понимаю?! — Они
стояли перед двухэтажным особняком типографии.
Сквозь двойные стекла узких окоп доносился 'глухой
гул машины. В тускло освещенном помещении двигались
неясные тени.
— Скажи, которая тебя ждет? — подмигнул Фе-
дор. — Жаль, считанные минуточки у меня остаются. По-
знакомил бы. Я б за ней доглядел...
— Никого у меня не было и нет, — голос Шуры
прозвучал неожиданно грустно. — Прощай, Федя, не
поминай лихом!
— Зачем «прощай» говоришь? До свиданья, Шур-
ка, до скорого!
— До свиданья, Федя, до свиданья! — Они неловко
обнялись, тут же оттолкнув друг друга. Федор побе-
жал в сторону Суворовской, а Шура нырнул в непри-
метную с улицы калитку. Старик сторож в огромном
тулупе поднялся с перевернутой вверх дном‘бочки, но,
видимо, приняв Шуру за своего, ничего не спросил и,
крякнув, опустился на прежнее место.
Шура вошел в помещение типографии и присел под
лестницей на тощий бумажный рулончик. С недавних
пор Рыжая работала в наборной, помещавшейся на
втором этаже. Вход туда посторонним был строго запре-
щен. Они виделись не часто, только на собраниях ком-
сомольской организации района. И, как всегда на лю-
дях, девушка держалась подчеркнуто беспечно, была
насмешлива и несдержанна на язык.
Когда возобновились занятия по военной подготов-
ке, — а проводились они в этом самом здании, — Шу-
ра очень обрадовался. Случалось, что обучавший их
военному мастерству Василий Садовников, тощий, на
редкость деликатный петроградец, закинутый на Амур
суровым октябрьским ветром, говаривал в перерыв ко-
му-нибудь из ребят:
— А ну сбегай-ка к типографским, газету свежень-
кую попроси. Да вежливенько попроси! Не на раскурку,
скажи, а для пользы дела. Узнать, мол, хотим, что тво-
рится на белом свете.
Но на долю Шуры ни разу не выпало такое счастье.
349
А уж он тогда бы не удержался, взлетел бы по .этим
гремучим ступеням и... Гудела печатная машина. Шур-
шала бумага. Наносило запахом типографской краски,
клея и керосина. Душное тепло расслабляло, а дома в
чистой прохладной комнате ждала с ужином мама...
«А может, Августа уже дома? — тревожился он.—
Где она теперь живет? Ой, как глупо, что я ни разу не
спросил об этом». — И вдруг... — до чего же легкие у
нее ноги, — бежит, беспечно перепрыгивая через сту-
пеньку, дробненько постукивая каблучками. Значит, ва-
леночки поизносились, в ботиночках ходит, а на улиЦе-
то декабрь. Шура шагнул из своего укрытия и, прежде
чем глянуть в ее лицо, скользнул взглядом, по ботинкам.
Сильно поношенные, видимо, купленные на барахолке,
не дотянуть им до весны.
Рудых, ты? Почему так поздно? — остановилась
на предпоследней ступеньке, смотрела сверху присталь-
но, без улыбки. Не обрадовалась. Нет.
— Ты не подумай, — выдохнул он через силу. —
Я только проститься. Завтра утром я уезжаю, Авгус-
та. — Он впервые произнес вслух ее имя и удивился,
как легко оно выговаривается. Когда он вернется, он
всегда будет называть ее только так, и другие тоже: Ав-
густа...
— Ты уезжаешь? Завтра утром? Ничего не понимаю!
Сделай милость, разъясни толком! — Августа взяла его
за руку и потащила на улицу. В свете фонарей выбив-
шиеся из-под платка завитки ее волос казались
тяжелыми, будто литыми из золота. — Значит, уез-
жаешь?
Шура кивнул головой. Странное это было чувство:
словно растерял все слова.
— Да. На фронт, — выдавил он сквозь стиснутые
зубы.
— Это хорошо, что ты пришел. — Она сжала его
руку. — Ты не думай, что я такая... — Девушка сказала
это отрывисто, почти сердито, и замолчала.
— Тебе холодно в ботинках? — спросил Шура.
— Нет, я привыкла.
Взявшись за руки, как дети, шли они по большой
улице в сторону Зеи, мимо магазинов со спущенными
жалюзи, мимо уснувших кинематографов, мимо уютных
особнячков с закрытыми на болты ставнями. Шли и мол-
350
чали. Скрипел под ногами свежевыпавший, нерастоптан-
ный снежок'.
Августа вдруг спросила:
— А Бородкин? Он что — тоже?
И тогда Шура понял, что он мог бы и не приходить.
23
Рослый, румяный человек, конфузливо обнимая пла-
чущую жену и ребятишек, — люди-то, люди-то смот-
рят, — сказал, как-то по-особенному четко напирая
на «о»:
— Эвон нас армия какая! Да ежели по каждом бу-
дут так-то слезы лить, полный паровозный котел слезы
той наберется. А машинисту по теперешним временам
в дровах нужды больше! Ну будет, будет тебе, Таня!
Береги ребятишек. А я, может, к Новому году домой
обернусь.
— Дай-то бог, дай бог! — подняла к нему заплакан-*
ные глаза миловидная женщина в теплой, домашней вяз-
ки, шали и стеганой курмушке. — Уж так-то я буду
ему молиться, Федя. — Она припала головой на широ-
кое плечо мужа и притихла, будто в забытьи...
— Нечего тут глазеть, ребята, — растроганно сказал
черноусый Кошуба, — дело житейское... — Он извлек из
туго набитого мешка медный солдатский котелок: —
Сбегай-ка, Николай, добудь кипятку!
Брат его жены Николай Шастин, худой, голенастый,
с горящими черными глазами на бледном лице, побежал
вдоль состава, размахивая котелком*
— Болен парнишка-то, Лука Викентьевич, — сказал,
глядя ему вслед, Харитонов. — Отговорил бы ты его
сниматься с места. Не на прогулку ведь собрались.
— Разве не говорено? — встрепенулся Кошу б а.—
Осталась теща с кучей ребятишек, он-то самый старшой,
да у моей Раечки на руках двое.
— Молодая, говорят, у тебя жена, Викентьевич?
— Да уж куда моложе: двадцать два годочка стук-
нуло. Сам-то я был уже в летах, как поженились. — Ко-
шуба отошел от Ивана Васильевича и-задумался. Вер-
нувшийся Шастин мрачно сообщил, что кипятку на стан-
ции нет, и полез на верхнюю полку.
351
Паровоз свистнул. Женщина на платформе вздрог-
нула, прижала к себе детей. Федор вспрыгнул на под-
ножку вагона и сделал пальцами козу. Ребятишки засме-
ялись, улыбнулась и Таня. Он быстро шагнул в вагон.
— Принимайте нового бойца, — сказал он, взяв под
«козырек» шапки-ушанки, и шутливо отрекомендовал»
ся: — Федор Яковлевич Потехин, Свободненский комму-
нист, из крестьян Нижнегородской губернии Ардатовско-
го уезда Хрипуновской волости, деревни Билейко, 41 года
от роду, бывший сормовский рабочий. Ну, кажись, выло-
жил все!
— Что ж, — откликнулся командир территориально-
го отряда Тимофей Матвеев, — ты, Федор Яковлевич,
промеж нас, выходит, самый старый. Кидай свой мешок
на лавку, не гостем, хозяином здесь будь!
Следом за Потехиным в вагон ввалилось еще несколь»
ко человек. Один из них ткнул в руки Кошубы какую-
то бумажку. Лука Викентьевич, напрягая зрение, стал
вчитываться в нечетко отпечатавшиеся слова и, как бы
проверяя себя, выговаривал их вслух:
«Предъявитель сего Высоцкий Иван командируется
в город Благовещенск в распоряжение облкомпарта по
мобилизации, согласно телеграмме за № 4778 от 5.XII
с. г. в числе пяти мобилизованных коммунистов. Товари-
щу Высоцкому разрешается иметь при себе всякого рода
оружие и патроны. Ответственный секретарь Бочкарев-
ского укома РКП (б) А. Сердюк».
Кошуба подкрутил ус и передал бумажку комиссару
отряда Бородкину. Тот пробежал ее глазами, сложил
вдвое и вернул парню в потертой шинели и ботинках с
обмотками.
— Пятеро вас, говоришь? Ну вот что, ребята, те, кому
удалось сюда залезть, оставайтесь с нами, а кто еще
на подходе, пусть идут в соседний вагон, там простор-
ней.
— Значит, в Благовещенск ехать не нужно? —уточ-
нил Высоцкий.
— Выходит так, раз территориальный отряд'к вам
самим подъехал.
— Ладно, черти, оставайтесь, — прозвучало снару-
жи скорее насмешливо, чем с обидой. — От Илюшки
всем низкий поклон!
Дверь вагона захлопнулась. Бочкаревцы пошли* по
352
узкому проходу,, задевая расположившихся на отдых лю-
дей и высматривая себе свободное местечко. Поезд
лязгнул буферами, задрожал от великой натуги и пополз
со скоростью запаленной лошадки.
В вагоне стоял приглушенный говор. Кошуба докон-
чил свой , рассказ про тыгдинского парнишку Сметани-
на, как тому удалось спастись от японцев, бежать из-
под расстрела. Помолчав, он обратился к листавшему
потрепанную записную книжку Бородкину:
— Что-то поезд ползет, как черепаха, ты бы поинте-
ресовался, Саня.
Сунув в карман книжку, Бородкин побежал к маши-
нисту и попытался выяснить, не заночуют ли они среди
бескрайней амурской степи. Бывалый машинист, тая тре-
вогу, отводил глаза и заверял, что ничего такого не слу-
чится.
— От Бочкарево всегда ползем, как в гору, а уж от
Завитой, как подкинем дровишек, завей горе веревоч-
кой! — И тут же торопливо попросил: — Только вы уж,
ребята, подсобите.
— Да мы тебя завалим дровами, довези до этой За-
витой!
Синели снега, и, как всегда в сумерки, вдали от люд-
ского жилья было бесприютно и немного грустно. Ни
огня, ни черной хаты, ни полосатых верст. Лязгают па-
стью голодного волка буфера. Гудят рельсы. Не огляды-
ваются амурцы назад, не пытают судьбу о завтрашнем
дне. Может, смерть притаилась там, за первым поворо-
том? Где бы ни был русский человек, беда ли его на-
стигла, заполонила ли неуемная радость, всегда у него
есть в запасе заветная, доходчивая до сердца, простая
и живительная песня. Сидя тесно, плечом к плечу, и ко-
ротая долгий декабрьский вечер, пели песни и тербат-
цы — так теперь называли себя бойцы территориально-
го батальона.
В пути не стояли, но до Завитой добрались только
на вторые сутки. За ночь народа в вагонах поприбави-
лось. Мобилизованные коммунисты и добровольцы под-
саживались чуть ли не на каждой остановке. В Завитой
тоже поджидали поезд четыре человека. Их старанием
и легли почти у самых рельсов длинные лиственничные
стволы, облепленные снежными комьями.
Тербатцы высыпали из вагонов. Зазвенели пилы. За-
12 Заслон
353
стучали топоры. С рук на руки стали передавать в паро-
воз и вагоны пахнущие смолкой и морозом колотые дро-
ва. Растопили печурки, вскипятили чай, напекли кар-
тошки, и снова как-то само собой возникла и поплыла
по вагону песня:
Кто-то сделал глубокий надрез на березе,
Просто так долбанул топором и ушел, —
начал негромко Шура Рудых.
И бегут по коре ее светлые слезы,
И дрожит от комля до вершины весь ствол, —
вступили задумчиво Алеша и Марк.
Над ее головой пролетают свободные птицы,
И подснежник у ног ворошит прошлогоднюю прель.
Истекающей соком прозрачным, сегодня ей снится
Вот такой же далекий, как юность, апрель.
Он лежал головой на корнях у нее, у березы,
Партизан наш амурский, боец молодой.
От багульника сопки тогда были розовы,
По вершинам их месяц гулял золотой... —
слились вместе десятки молодых голосов. Простая,
бесхитростная песня воскрешала в памяти недавние же-
стокие битвы за свободу.
Он лежал и лицом был белее коры ее белой.
На виске запеклась почерневшая кровь.
А вокруг все цвело, и смеялось, и пело.
«Мне бы каплю воды... я бы встал и пошел...»
С чьих запекшихся губ слетели впервые эти слова?
Шура уже не пел созданную им самим песню. Два ге-
роя стояли перед его глазами, когда, волнуясь и трепе-
ща, набрасывал он на клочке бумаги свою весеннюю
сказку: убитый под Тарбогатаем девятнадцатилетний
командир партизанского отряда Георгий Бондаренко и
девятнадцатилетний разведчик Николай Щукин, заму-
ченный японцами на вершине Архаринской сопки. А что
ждет их самих? Не надо об этом думать. Не надо! А ма-
ма уже, наверное, узнала...
И она встрепенулась, склонилась. Ветвями
Обняла его, обвила его, подняла.
И шепнула: «Ведь нож-то найдется в кармане,
Ведь весною береза не только бела...»
354
И с отцом не удалось проститься. Он бы понял, благос-
ловил. Родные мои, я не мог поступить иначе, поймите
меня, не мог!
Он березовым соком напился, умылся.
Он ушел освеженный по несмятой траве.
И сегодня он снова березе приснился,
На последней ее заре...
Не мог же я и в девятнадцать отсиживаться возле
мамы, как тогда, в гамовское. Совесть бы заела. Я на-
пишу вам из Хабаровска. Любимые, ждите!
После Завитой командир территориального отряда
Матвеев совсем расклеился, глухо покашливая, глотал
какие-то пилюли, тоскливо вглядываясь в синевшую за
окном степь. Лука Викентьевич по доброте сердечной
пытался было его отпаивать чаем. Матвеев отвел его
руку с жестяной кружкой:
— Не... это снадобье не по мне. Чай, он хорошо по-
домашнему, когда баба рядом, а тут выйдешь на стынь,
дух захватит. — Он повздыхал: — Боюсь, хуже бы не
стало.
Кошуба укрыл его с головой полушубком, сверху на-
кинул чью-то шинель. Бормотнув благодарность, Матве-
ев забылся сном.
Время близилось к полуночи. Набирая предельную
скорость, поезд мчался по просторам Приамурья. Люди
пробирались к своим, уже обжитым углам и уклады-
вались спать.
Вагон сильно качнуло, Алеша стукнулся об стенку
коленом и проснулся. Привалившись головой к его пле-
чу, негромко всхрапывал во сне Шура. На соседней пол-
ке, по-детски подложив под щеку левую руку, спал Марк.
Рядом с ним прикорнул улыбавшийся во сне Вениамин.
Укладываясь спать, Шура и Алеша разулись и, подло-
жив под голову дошку, укутали ноги полушубком. Но
теперь полушубок оказался сбитым на сторону, и его
накрепко пригвоздила к стенке вагона Шурина голая
пятка. В закопченном фонаре медленно угасала свеча,
и в ее неверном.свете было видно, что лоб Шуры весь
покрыт мелкими бисеринками пота.
12*
355
«Вот и у меня, наверное, так же», — подумал Алеша
и провел по лицу рукой. Кожа показалась ему неприят-
но липкой, и тут же захотелось освежить, ее холодной
водой. Он нашарил внизу валенки и, сунув в них ноги,
пошел вдоль вагона. Всюду белели босые ноги и ши-
роко разметанные, большие, знакомые со всякой работой
руки. В тусклом свете трудно было различить лица спя-
щих. Да и какая в этом необходимость: со многими из
них Алеша встретился здесь впервые.
«А если всех нас ждет смерть?» — подумал вдруг он
и приостановился. Вспомнилось, как тяжело и страшно
умирала мама от болезни, которую внаяале считала пу-
стяшной. Какая ранняя и нелепая смерть! И вот она
умерла, учительница и актриса, а жизнь идет своим че-
редом, и будет так же идти, если не станет и его, Алеши.
Но ведь все живое обречено на смерть. Значит, и не нуж-
но ее бояться. Нужно только не угаснуть, как эта вот
свеча, а умереть во имя идеи, зная, что твоя смерть
спасет сотни и тысячи других жизней. И ведь так,
только так будут умирать эти безмятежно спящие
люди...
Теплая волна неизбывной нежности прихлынула к
сердцу юноши. Повлажневшими глазами смотрел он на
спящих, осторожно пробираясь вдоль вагона, чтобы не
задеть и не разбудить кого-нибудь, как будто вокруг ле-
жали дети, а не здоровые парни и загрубевшие в тяже-
лом труде и схватках с врагом, бойкие на словцо и соле-
ную шутку мужчины.
Свеча позади угасла, но впереди замаячила другая,
и,.как огромный кровавый глаз, запылало жерло раска-
ленной чугунной печки. Вокруг нее двигались люди,
звучали громкие голоса.
«Вот полуночники, — подумалось Алеше, — что это
они размитинговались в такую пору?»
— Добрый вечер, — сказал он, поравнявшись, и хо-
тел пройти мимо.
— Вечер? — чуть насмешливо переспросил сидевший
к нему спиной человек. — Нет, браток, у нас уже утро!
Мы народ простой, привыкли вставать рано. — По звуч-
ному голосу, с беспечной, не наигранной смешинкой, он
узнал Николая Печкина. Сидевший рядом с Печкиным
человек толкнул его в бок локтем и засмеялся:
— Я же говорил, продкомиссар, что на запах нашей
356
печеной картошки сбежится весь территориальный от-
ряд! *
— Ну и пущай, — усмехнулся в темные усы Печ-
кин, оборачиваясь лицом к Алеше. — А мы ее, карто-
шечки-то, еще подсыплем! А ну садись, — подвинулся он
на длинном березовом чурбане, высвобождая место
Алеше.
— Да ты не стесняйся, — сказал коренастый Кошу-
ба и ловко поставил прямо на пол широкую, покрытую
газетным листом доску, на одном конце которой лежа-
ли ломтики кеты, а на другом — аккуратно нарезанный
серый, но пышный и ноздреватый хлеб. Посреди доски
белела тряпица с горсткой соли.
— Эх, лучку-то захватить позабыли! — воскликнул
огорченно Лука Викентьевич и повел в сторону печки
густыми черными бровями: — Картофель-то готов, Ва-
ня?
— Чревоугодник ты, я смотрю, — отозвался сидев-
ший у печной дверцы Харитонов. — И имя тебе дали
подходящее: Лука! Луке луку захотелось. Не мне, не
ему вот, а Луке...
Жмурясь от жара, он стал выхватывать из раска-
ленной печки крупные картофелины с твердой золоти-
сто-коричневой кожурой.
— Чревоугодник, а... слыхали, товарищи? — притво-
ряясь обиженным, вопросил Кошуба. — А ведь я об
общественном благе пекусь...
— Чревоугодник и есть, — не сдался Иван Василье-
вич. — Куда прикажешь свои чертовы яблочки класть? —
обратился он к Луке Викентьевичу и вдруг, швырнув
картофелину обратно, стал обдувать свои тонкие белые
пальцы. — Жжется, а он себе и в ус не дует, — восклик-
нул с шутливой досадой Харитонов. — Хорошо чужими-
то руками...
— Картофель, промежду прочим, выгребается из пе-
чи палочкой. Дай-ка я... — слегка толкнул его Кошуба
и заслонил своей спиной печную дверцу.
— Нет, вы подумайте: чревоугодник! — трагически
вскинул он свои косматые брови, водрузив рядом с со-
лью картофельную пирамидку. — Конечно, если я быв-
ший почтово-телеграфный чинуша, то на меня можно
вешать всех собак и по-всякому изголяться! Однако ты,
357
брат Ваня, учти: и в жизни этого чинуши были, так
сказать, чудные мгновенья...
— Да ты не кипятись, Лука, — потянул его за полу
пиджака Алексей Клинков. — Вот тебе мое слово круп-
чатника, Викентьич, что за тебя вступятся народные
массы!
— Золотое ты слово молвил, Алексей, — опускаясь
на обрубок рядом с Клинковым, балагурил Кошуба.—
Вернемся из похода, а жена твоя к тому времени раз-
решится. Сынка или дочку тебе подарит! Вот народу-то
и поприбавится, буду я, как за каменной стеной!
— Да я не о том... — смутился будущий отец.
Все рассмеялись и, как по уговору, стали лупить кар-
тофельную кожуру.
— А ты чего не ешь, парнишка, — обратился к Але-
ше Печкин, — или у тебя в дороге аппетит отбило?
Алеша весело ответил, что после погрузки дров ап-
петит у него отменный, и тут же доказал это на деле.
— Как это вы надумали, на фронт да с картош-
кой? — спросил он с набитым ртом.
— А мы и не думали, — отозвался Печкин, смеясь
огромными лучистыми глазами. — Это жены наши ее,
матушку, к поезду приволокли. Мы ведь народ семей-
ный, не то что вы, желторотая молодежь! Всухомятку
ведь, а?
— Всухомятку, — признался Алеша.
— Во! Я ж говорю! А мы коммуной живем: Мирош-
ииченкин хлеб, — кивнул он на черноглазого красав-
ца, — чья картошка, чья там рыбешка. У нас даже пель-
мени были!
— Только без уксуса и перца, — ввернул хозяйст-
венный Кошуба. — Да ты бери, бери картошку-то, —
поощрил он Алешу, — и про рыбку, нашу извечную
кормилицу, не забывай. Видно, не даром говорится: ми-
лые горбуша и кета, без вас и жизнь была б не та!
Вкусно ведь?
— Вкусно, Лука Викентьевич, — сказал Алеша и
неожиданно для себя добавил: — Это не зазейский кар-
тофель.
— Откуда ты знаешь? — вскинул косматые брови
Кошуба.
— За Зеей сплошь чернозем, там картофель водя-
нистый, а этот с песчаной почвы.
358
— Гляди, как рассудил, лешак, что твой агроном! —
засмеялся Печкин и, смягчая грубоватость шутки, пояс-
нил: — Что верно, то верно. Картошка из Белогорья.
А ты ешь, ешь, да расти побольше.
Алеша ел и прислушивался к тому, что говорил Иван
Васильевич, пристально разглядывавший свою узкую
руку, на тыльной стороне которой краснел свежий ожог:
— Вам-то, благовещенцам, надобно знать, что Кома-
ров в тряпицынских зверствах неповинен. У него на
авантюристов свой, особый нюх был. И Тряпицына "он
разгадал одним из первых. — Харитонов помолчал и до-
бавил тихо: — Николаевскую трагедию вы своему зем-
ляку в вину не ставьте во веки веков*
— Да кто виноватит-то? — завозился на своем ме-
сте Клинков. — Интересуемся, и все... Здесь он у всех
нас был на виду. Командующий, потом военком. А Ни-
колаевск — дело дальнее! Всякое тут болтали, до сути-
то не скоро доберешься.
— А надо бы с него это публично снять, — сказал
Печкин. — Нехорошо ведь получается: родители у него
тут, брат Витька, бывший партизан, сестренка! Дом их
аккурат против флотских казарм стоит. Сходил бы,
разъяснил или через газету...
— Книгу написать обо всем этом мысль держу, —
ответил Харитонов, доставая из кармана мятую пачку
папирос. — Нате, угощайтесь! — Пачка пошла гулять
по рукам. — Только когда писать-то, — продолжал Иван
Васильевич. — До Благовещенска добрался — избра-
ли николаевские беженцы делегатом на конференцию
областных правительств в Читу. Вернулся, благовещен-
цы поручили заведование областным отделом народного
просвещения. Едва освоился с этим делом, — в области
со школами такой ералаш был, — воевать вот прихо-
дится.
— Да... вся жизнь на колесах, — поддержал разго-
вор Алеша.
— Вот уж как вернусь... — Харитонов раскурил
папиросу, глубоко затянулся. — У отца-то его мы с Са-
ней Бородкиным были. Вещицы кое-какие, документы,
письма Анатолия отвезли. Вещей он не взял. Сане от-
дал. «Носите, говорит, и унты и куртку, нам на это и гля-
деть будет больно». Седенький такой, обходительный
старичок. Ростом мне по плечо...
359
«В который уже раз слышу я эту историю, — по-
думал Алеша, — А где же Бородкин? Неужели еще
спит?» — И, будто в ответ на свои мысли, услыхал его
голос: -
— Подъезжаем к Хабаровску!
Подойдя неслышным шагом, Саня, в черной кожанке
и сбитой на затылок серой шапке, стал подтягивать к
поясу нарядно расшитые поверху оленьи торбаса, засте-
гивать куртку.
— Поленился встать, комиссар, когда тебя будили,
так питайся теперь сухой корочкой, — сказал Кошуба и
сунул ему в карман увесистую горбушку хлеба. Свернув
газету с остатками пиршества, он кинул все это в печку.
Бумага вспыхнула ярко, озарив девичьи свежее лицо Бо-
родкина с твердо очерченным ртом и крылатыми бро-
вями.
— Можете оставить, Лука Викентьевич, себе, —
улыбнулся Саня. — У меня в Хабаровске сестра. — По
мечтательному выражению его глаз было видно, что
Саня любит сестру и ждет от предстоящей встречи не-
мало радостных минут.
— А у меня там брат! — воскликнул Алеша.
— Значит, вспомним детские озорства напоследок!—
Бородкин притянул к себе Алешу, обняв его за плечи, и
близко глянул в глаза. — Что ж, сынку, немало ска-
зано нами во славу республики горячих слов, пришло
время показать себя и в деле. При любых обстоятель-
ствах коммунисты не побегут прятаться в кусты. Так,
что ли?
— А как переправа? — подал голос с верхней полки
Матвеев. Сон, видимо, пошел ему на' пользу. Голос зву-
чал бодро.
— Как-нибудь переправимся, — успокоил его Бород-
кин. — Мост, говорят, подорван, но не повернем же
вспять. Надо будет, — перейдем Амур пехом. Ты-то, Ти-
мофей Тимофеевич, как себя чувствуешь?
— Да вроде бы оклемался.
Алеша, видя, что Саня перестал обращать на него
внимание и принялся за хлебную горбушку, побежал
будить своих, Вениамин стоял у окна, насвистывая ка-
кой-то бравурный мотив.
— Какие люди! — вырвалось восхищенно у Алеши,
когда он расталкивал Марка. — Какие люди!
360
— Что ты там бормочешь? — осведомился проснув-
шийся Шура.
— Ничего! Подъезжаем, ребята! — Посветлевший от
вновь зажженных свечей вагон наполнился веселым го-
моном и шумом. Полураздетые люди выбегали в там-
бур посмотреть, как поезд осторожно, будто выбирая
дорогу, ползет .по уложенным прямо на лед рельсам.
На противоположном берету сквозь рассветную синь
намечались прозрачные очертания города. Это был Ха-
баровск.
24
— Все еще недужится чтой-то. Может, ты один сле-
таешь в штаб фронта? — шепнул Сане Матвеев.
— Это от вагонной духоты. Отлежись день, Тимофе-
ич, завтра будешь свеж, как огурчик! — глядя в его
посеревшее лицо, посочувствовал Бородкин.
— Доложишь, а? — обрадовался командир отряда.—
Ну ты парень —‘ гвоздь! Вали, комиссар, скажешь, все,
мол, в порядке. Я часом позже буду, маленечко отды-
шусь.
— И не вздумай! Посиди зд^сь, на вокзале. — Ха-
ритонов взял его вещевой мешок. — Главное, не унывай:
мы что-нибудь сообразим. Город ведь, кругом медици-
на.— Он кинулся догонять Саню. — Скис наш коман-
дир: дышит, как рыба на суше.
— Отдышится! Я уж прямо в штаб. Кусок в горло
не пойдет, пока не узнаю обстановку. — Город вселял
тревогу не одному Сане. Двое суток в пути. За это вре-
мя столько могло произойти... Тербатцы, смущенно пере-
глядываясь, топтались на привокзальной площади. Го-
лые деревья звенели промерзшими ветвями. Под ноги
летели клочья не то воззваний, не то афиш.
Оставшись один в промозглом помещении, Матвеев
пытался порасспросить дежурного по вокзалу, но тот
как воды в рот набрал. У Матвеева глаза полезли на
лоб от смертной тоски.
Молчит, а может, недоброе замышляет? Боком, бо-
ком посунулся Тимофеич к двери и заковылял на пло-
щадь.
— Я уж с вами, — кинулся он к своим. — Я уж
как-нибудь...
361
Громыхая обледенелой бочкой, проехал заросший до
бровей водовоз, покосился на отряд.
У домика с замурзанным крылечком жалась оче-
редь: закутанные шалями молчаливые женщины, непро-
спавшиеся подростки в самых немыслимых одеяниях.
Должно, за хлебом. Прошли двое в крытых сукном шу-
бах, в высоких котелках, переглянулись, опустили-глаза.
Вынырнул из-за угла народоармсец, в жидкой шинелеш-
ке, в пудовых ботинках с обмотками, увидев вооружен-
ных людей, попятился, застыл на месте, улыбаясь на-
пряженным, испуганным лицом. У него и распытали, как
добраться до штаба фронта. Народоармеец посветлел
глазами, засмеялся, показав слишком яркие для его
неприметного облика зубы, вызвался проводить.
Алеша хотел проситься в напарники к Бородкину, но
его опередил Харитонов:
— Яс тобой, комиссар, — и обернулся к народоар-
мейцу: — Ну как у вас тут жизнь?
— Ничего. Не очень, чтобы очень, и не так, чтобы
как! — уклонился тот от прямого ответа.
— Понятно больше половины. Ну шагай, куда путь
держал. Дорогу я знаю.
Не успели Бородкин и Харитонов сделать и десятка
шагов, как их догнал Матвеев.
— Отпустило маленько. Свежий воздух подейство-
вал, пользительный.
— Носом дыши, а то легкие застудишь, — вразум-
лял его Харитонов.
— Вот это опора! — восхитился Саня. — Да слав-
ный молодой человек за вами двумя, как за каменной
стеной! — Матвеев подтянулся и попытался подстроиться
к нему в ногу.
Бежали в школы вприпрыжку румяные от мороза де-
ти, и не помышляя о том, что где-то на подступах к го-
роду бродит по сопкам смерть. Один малец приостано-
вился, долго смотрел вслед тербатцам, размышляя, не
пойти ли за ними. Нет, без музыки это было неинте-
ресно.
В штабе фронта хмурый небритый человек, узнав,
кто они и откуда, выразил брюзгливое недовольство:
— Не очень торопились. С тринадцатого ждем.
362
— Тринадцатого и выехали. Не на крыльях же ле-
тели, — обиделся Матвеев.
— Отрядом я распоряжусь, а вы пройдите к това-
рищу Серышеву, он ответственный за оборону. — И
буркнул что-то насчет холоду, который тот нагонит.
Помглавкома Серышев, выслушав Матвеева, невнят-
но промямлившего о численности и самочувствии тербат-
цев, велел всем садиться.
Иван Васильевич и Саня сели. Матвеев, стиснув зу-
бы, судорожно вцепился пальцами в спинку скрипнув-
шего стула.
— Да вы сами-то как? — спросил Серышев, склоняя
к нему пепельно-бледное, с обострившимися чертами
лицо.
— Сердце заходится, — рванул Матвеев воротник
полушубка. — Дыхнуть не дает.
— Н-да... придется вас госпитализировать. Идите,
там все устроят, — помглавкома, махнул рукой в сто-
рону комнаты, из которой они вошли.
Матвеев сделал шаг и привалился к стенке. Саня
бросился к нему и, неловко обняв, повел к двери. На
столе звякнул телефон. Серышев нетерпеливо схватил
трубку:
— Да. Обстановка? — он на мгновение полузакрыл
глаза, и, когда открыл вновь, они блеснули, как лезвия
бритвы. — В основном белые группируются в районе Вя-
земской. Изменения? Из общего числа наступающих
выделилась Поволжская бригада Сахарова. Числен-
ность? До восьмисот сабель и около двух тысяч двига-
ющейся следом пехоты. Да. По Уссури. В обход Хех-
цира. И еще, — он метнул взгляд на Харитонова, — и
еще по железной дороге наступает корпус генерала Смо-
лина. Да. Бронепоезд, артснаряжение и пулеметы. Не-
пременно... — Серышев положил трубку, сунул руку за
поясной ремень и посмотрел в незанавешенное окно. Все
еще бежали в школы дети. Он думал о тех ребятишках,
что в районе базы флотилии всю ночь вывозили на ле-
вый берег Амура на салазках оборудование ремонтных
мастерских и станки. Дорога была каждая минута, и бес-
ценна любая пара этих озябших детских ручонок. Фор-
мирующийся эшелон необходимо было срочно отпра-
вить в неприступную цитадель большевиков — Благове-
щенск.
363
— Мы вас, товарищи, ждали, — сказал помглавко-
ма, когда вернулся Саня, — для укрепления нашей ар-
мии политработниками. Стремительные действия про-
тивника поломали наши планы. Хабаровска нам не удер-
жать. Принять бой мы сейчас не в силах. Важно задер-
жать врага на подступах к городу. Это даст нам воз-
можность не пропустить белых в Амурскую область, не
поставить под удар Забайкалье, не отдать на поруга-
ние Дальневосточную республику, не открыть врагу се-
мафор на Сибирь. Задержать на несколько часов. Если
потребуется, — ценою жизни.
Глаза помглавкома были суровы и ясны, как зимнее
небо. Он ждал ответа. Бородкин ответил с гордостью
за своих амурцев:
— Мы все к этому готовы.
— Политработниками мы были и будем, а бойцами
не переставали и не перестанем быть, — просто сказал
Иван Васильевич.
Серышев шагнул к висевшей на стене карте:
— Вот здесь,'под Казакевичево, генерал-майора Са-
харова необходимо задержать. К вам присоединится от-
ряд под командованием Сун-фу. Он будет и вашим
командиром. Подкрепление, 4-й кавэскадрон, вышлем
следом. — Помглавкома пожал им обоим руки: — Пе-
редайте вашим товарищам, что в их руках судьба рес-
публики. Враг может налететь внезапно. Будьте гото-
вы к бою каждую минуту. Победить или погибнуть, ино-
го пути пет. Вы, коммунисты и комсомольцы, должны
оправдать свое высокое звание... — Снова зазвонил те-
лефон. Серышев сделал знак, чтобы они уходили.
— Да, — крикнул он в телефонную трубку. — Сей-
час выступают.
Бородкин осторожно прикрыл дверь. В проходной
комнате, привалившись к спинке венского диванчика,
полулежал Матвеев.
С улицы вбежал обвешанный оружием ладный, лет
сорока пяти, крепыш с кирпично-красными скулами и
быстрым взглядом матово-черных глаз из-под летящих
вверх бровей. Он метнулся в кабинет помглавкома, сразу
же выскочил оттуда, заулыбался, тыча дощечкой смуг-
лую руку, представился:
— Командир отряда имени Карла Либкнехта Алек-
сандр Сун-фу. Пощли, други, пощли!
364
По дороге Сун-фу сообщил, что отряд, которым он
командует, был сформирован дня два тому назад.
— Только, признаюсь прямо, наломали мы дров.
Большинство коммунистов взято из аппарата госучреж-
дений. Многие в военном деле ни в зуб ногой.
— Обмундированы? Вооружены?
— Ага. Вчера приодели. Винтовки выдали. Ну а ва-
ши как?
Суетливость Сун-фу раздражала. Саня сдержанно от-
ветил:
— Наши разуты, раздеты. Оружием обеспечены про-
центов на тридцать.
Иван Васильевич тронул локоть Сун-фу:
— Надо бы о них позаботиться, командир. По земле
ходим, о земном думать приходится.
— Об чем разговор? — хлопнул себя по округлым
бедрам Сун-фу. — Винтовки дадим. Насчет обмундиро-
вания туго: припоздали вы, Хабаровск эвакуируется. Ко-
нечно, я с своей стороны... — не закончив фразу, он ныр-
нул в какие-то ворота.
— Резвый, а без толку, — сказал Бородкин. — Не по
нутру мне это.
— Да, что-то тут не того...
Едва тербатцы успели позавтракать в чистом, тепло
натопленном помещении, как вернулись из штаба фронта
Бородкин и Харитонов и объявили, что отряд перебрасы-
вается сейчас, сию минуту, под Казакевичево. Следом за
ними влетел Сун-фу в сопровождении пулеметчика Ана-
толия Востокова и выделяющегося своей военной вы-
правкой Ильинского — помощника командира отряда.
События развертывались стремительно и живо. Подо-
шли* хабаровские тербатцы. Отряд разбили на взводы.
Благовещенцы подивились, встретив здесь старого зна-
комца — Витюшку Адобовского. Когда формировался
отряд, они отказались от малолетка наотрез, но он про-
явил завидную настойчивость, опередив их и доказав,
что без его участия не обойтись. Черные глаза парниш-
ки сияли, он. не мог скрыть своей радости, как ни ста-
рался.
Город амурцам понравился. Красивых каменных зда-
ний было, правда, немного, но небо высокое и ясное, как
365
в Благовещенске, и солнце светило так же ярко. Чувство
скованности, охватившее Вениамина, когда он выбежал
из родного дома, постепенно проходило. Он выразил со-
жаление, что не удалось сходить даже в музей.
Шуру Рудых удручало, что не написано письмо до-
мой и что Августа таки пришла на вокзал, стояла в сто-
ронке, но он-то заметил, на кого она смотрела неотрыв-
но. Марк, шагая рядом с ним, беспечно улыбался. Все
складывалось так, как ему мечталось. Это ли не счастье?!
— Ты что приуныл, Шурка? — спросил он.
— Я ничего... Жаль, Алешка вот не повидал брата, —
почти весело ответил Шура.
— А Женька сидел возле печки и меня поджидал, —
озорно присвистнул Алеша. — Флотские, поди, давно
уже на фронте!
За Хабаровском было снежно. Солнце и снег слепили
глаза. Бил в лицо резковатый ветер. От мерной поступи
тербатцев в морозном воздухе, далеко разносилось:
ж-жик... ж-жик... ж-жик... Шагали налегке. На единст-
венной подводе лежал пулемет, узелкитербатцев да куль
с пшеном — весь запас провианта, выданный перед по-
ходом.
Кошуба, тешивший поначалу ребят побасенками, —
он их знал великое множество, — скоро выдохся. Никто
не поддержал напускного веселья, да и своя морока под-
ступала. Он вполголоса поверял Ивану Васильевичу се-
мейные дела. Характер у Николая Шастина не медовый,
а бедовый. Еще дома ему было говорено: «Не суйся в
пекло: батьки в доме нема, мать на ладан дышит, а се-
стренок и братиков хоть отбавляй. Уйду я, и мою ме-
люзгу да жинку сюда же плюсуй. Ты старшой, на тебе
семья станет держаться». Какое там... уперся, что вол.
«Да ты ж разутое, раздетое». В Хабаровске, говорит, об-
мундируют. С тем подались, оторвав от себя теплые жен-
ские руки.
— Обмундировали в Хабаровске... как же, в самый
раз этим было заниматься: в чем пришли, в том и даль-
ше пошли.. По горсти пшена на брата — вот все снаря-
жение. Хорошо, что не весь Мирошниченкин хлеб при-
ели, да у Печкина за пазухой картошек с десяток при-
прятано. Если на привале сальцем раздобыться, кулеш
знатный можно сварить. Нужно будет поспрошать про
сало...
366
Мороз пробрал Шастина до синевы. Пришлось отдать
ему свою вязаную фуфайку. Другой бы с благодарностью
принял, а этот стал препираться. Кошуба набросил ему
фуфайку на плечи, а он возьми да и стряхни ее в снег.
Тут уж Лука Викентьевич не выдержал:
— Ну, уросливая зараза, я ж тебя зануздаю! — И
принялся бороться со свояком. Николай, разогревшись,
смилостивился, поднял и надел фуфайку. А валенки-то
подшитые ползут по швам. Вот горе-гореваньице, с ра-
достью бы отдал Николке и свои унты, да нога у Луки
Викентьевича маленькая, — он и сам-то не. очень ве-
лик, — а у длинного, тощего Николая ножищи — дай
боже! Гляди на него теперь, казнись...
Бородкин нежненько, как невеста жениху, повязал
Марку гарусный шарф. Тот тоже было заартачился. Са-
ня на него прикрикнул:
— Дают — бери! Думаешь, я в этом облачении ро-
дился? Меня самого старик Комаров с головы до ног
одел. Объясняй каждому! — Марк глянул на него бла-
годарными глазами и поправил на шее обновку. Ильин-
ский, приглядывавшийся к Сане, подал голос:
— Знатная вещь! — Сам он был обмундирован с
иголочки.
Бородкин спросил в упор:
— Вы бывший офицер?
— Это имеет значение? — пожал обтянутыми беке-
шей плечами Ильинский.
— Еще какое!
Нарочито медленно отвернув побелевший от мороза
воротник, Ильинский выставил вперед острый подборо-
док:
— Чудны дела твои, господи! — Он зевнул, прикры-
вая рот перчаткой. — Нельзя ли, дитя мое, поточнее?
— Извольте, — Саня весь поджался, будто готовясь
к прыжку, и сказал раздельно: — Сун-фу передоверил
командование своему помощнику. Так?
— Допустим, диагноз верен. Что из этого следует,
моя радость?
Бородкин постарался не заметить ни его фамильярно-
сти, ни язвительности тона.
— Я отвечаю за амурцев и обязан знать, кто их
командиры.
— Слушай, мальчик... — рот Ильинского повело на
367
сторону. Он помолчал, бросил сквозь стиснутые зубы:—
Если ты чинишь допрос, я не обязан отвечать. Если это
детское любопытство, тем более. Тот, кто послал меня
сюда, знает, кто я. Квиты?!
— Не наводи тень на плетень, — сказал спокойно
Саня, — не уклоняйся от прямого ответа на простой во-
прос. Вина не наша, что знакомимся так вот, на пере-
путье;
— Ну ладно, ладно, — смягчился Ильинский. Я,
знаешь, излишней подозрительности не выношу. Не бу-
дем, как козлы, трясти бородами, ища подвоха там, где
его нет и в помине. А вот и Ново-Троицкое! — восклик-
нул он. — Сделаем здесь привал, отдохнем, а завтра
чуть свет тронемся дальше. Не возражаешь, комиссар?
— Какие могут быть возражения? Люди притоми-
лись.
— Парень ты, должно, не плохой, но не вяжи ты мне,
за ради бога, руки. Положись на мой военный опыт. Я
же не виноват, что кто-то в чем-то ни уха ни рыла. —
Ильинский полной грудью вдохнул морозный воздух. —
Давай заночуем в одной избе, вот rf узнаем друг друга
ближе.
Саня согласился. Они прибавили шагу, догоняя иду-
щих впереди.
Вечерело. Косые тени от плетней лежали на синем,
нетронутом снегу. На голых ветках черемух стрекотали
воробьи. Над вытянувшимися цепочкой деревянными до-
миками курились мирные дымки. Веяло по морозцу печ-
ным теплом, горячим варевом, сытой, ухоженной скоти-
ной. Сгрудившись посреди безлюдной улицы, тербатцы
братски делились табачком.
25
Алеша, Марк и Шура держались вместе. Домишко,
куда их поместили на постой, был маленький, ветхий,
но чисто выбеленный и снаружи и внутри. У порога, в
отгороженном жердочками углу, на подстилке из свежей
соломы выбрыкивал дымчатый, с белой звездочкой на
лбу теленок. Ребята сидели в красном углу на табурет-
ках за непокрытым крашеным столом. Напротив них жа-
лись на длинной скамье спинами к печке хозяйкины де-
тишки-погодки, лет шести—восьми. Были они все на однс
368
лицо: скуластенькие, с торчавшими ежиком темными во-
лосами, с пытливыми узкими глазенками.
У Марка еще сохранилась взятая из дому кое-какая
снедь. Ссыпав вместе полученное пшено, политехники
отдали его хозяйке, и женщина занялась за переборкой
приготовлением каши.
— Дядь, а дядь, — осмелел средний из казачат, —
вы партизаны или просто так, охотники?
— Охотники, мужичок с ноготок, — ответил Марк. —
Да еще какие!
— Не, вы партизаны, — недоверчиво протянул стар-
ший. — Вы наших или ихних бить пришли? — с недет-
ской озабоченностью поинтересовался он.
— А кто это ваши? — спросил Алеша. Старший из
мальцов чем-то напоминал ему Кольку, даже глухова-
тый голос, казалось, был похож. — Ну кто же ваши? —
повторил он, вставая, со своей табуретки и подсаживаясь
к ребятишкам.
— Ну, которые жители... которые сами по себе, —
протянул мальчонка, отодвигаясь и тесня при этом брат-
цев.
— Сами по себе, запомни, казак, люди не бывают,—
присоединился к ним Шура и тронул пальцем нос мень-
шого: — Гляди-ка: нос плюский, глаз узкий, да это ж
наш иркутский! — Он мастерски изобразил удивле-
ние. Мальчишки взвыли от восторга.
— А ну кыш отсюдова! — прикрикнула на них мать,
внося в большой миске кашу. Дети переглянулись и
юркнули за переборку.
— Ешьте, ребята, горяченькое. Я тут маслица подло-
жила. — Спрятав под залатанный передник большие на-
труженные руки, она горестно вздохнула: — Был бы у
меня хозяин...
— А где он? — поинтересовался Марк, разглядывая
затейливую резную ручку деревянной ложки.
— Да я и сама, паря, не знаю. — Женщина неуве-
ренно переступила с ноги на ногу, размышляя, можно ли
довериться этим людям. Лампешка коптила. Она подо-
шла и убавила нагоревший фитиль.
— Не солоно ль, милята?
Тербатцы похвалили кашу, заскребли ложками по
дну миски, выгребая остатки.
— Пойти чайник принести. — В дверях хозяйка при-
13 Заслон
369
остановилась: — Забрали моего-то калмыковцы. Увез-
ли — ни слуху ни духу, вот уж, почитай, год скоро. Дол-
жно, порешили... — Казачка говорила спокойно, притер-
певшись к мысли, что уже не увидит мужа. Но когда
Алеша попытался ее утешить, что-то дрогнуло в молодом,
рано поблекшем лице. Она резко повернулась и вышла.
Постелила хозяйка ребятам на полу. Прикрыла со-
лому чистым рядном, бросила поверху бараний тулуп и
старшего парнишку приткнула с ними рядом. Сама лег-
ла с меньшими на старую деревянную кровать, задерну-
ла ситцевый полог и все сморкалась да шептала что-то.
И этот невнятный шепот в чужой и душной избе напо-
мнил Алеше почему-то маму, ее лучистые глаза, мягкий
голос и теплые, ласковые руки. И опять ему подумалось
о Кольке, о Федоре, о том, что он не выполнил его прось-
бу, не увидел Евгения. Ворочался без сна и Шура. Он
опять не написал письма: хозяйка потушила лампешку,
едва постелив постели. Зато Марк спал как убитый и да-
же не видел снов.
Плохо спалось в Ново-Троицком и Бородкину. Недо-
молвки были не в ходу среди тех, с кем вот уже годы де-
лил свои радости и горести Саня. Высокомерие Ильин-
ского сбивало его с толку, разговор с ним встревожил.
Он поделился своими сомнениями с Харитоновым. Иван
Васильевич, не раздумывая, ответил:
— Мне тоже этот Сахар Медович не по вкусу при-
шелся. — Он задумчиво потрогал свою золотисто-каш-
тановую бороду. — Да и Сун-фу фрукт хороший: назы-
вается командиром, а глядит помощнику в рот. Если бы
Матвеева не скрутило, о них бы и речи не пошло.
— Да. Некрасиво получается.
— Хуже не придумать, Саня. Но с тобой-то они долж-
ны считаться. Тебя утвердил комиссаром облкомпарт.
Помни об этом и не иди на все уступки. — Они беседо-
вали в углу большой и неприкаянной избы, долго пере-
ходившей из рук в руки. Осенью вдруг заявился откуда-
то хозяин, зажиточный казак Грязев и навел порядок:
застеклил окна, засыпал завалинку, починил обвалив-
шийся тын. Вернулся он без семьи. Тербатцам Грязев
вроде бы даже обрадовался. Вместе с ними таскал соло-
му для спанья и все похохатывал:
— Не красна изба углами, а красна пирогами. — Но
пирогов у него не оказалось. Сварили в русской печи
370
чугун жиденького кулеша. Даниил Мирошниченко оде-
лил всех хлебом, — у его дяди в Благовещенске была
своя пекарня, — по дядины дары уже подходили к кон-
цу. Повеселевший Вениамин шутливо провозгласил:
И обед приносят капитанам
Из трехсот китайских знаменитых блюд...
Подают им гнезда саланганы,
Плавники акульи подают../
Он дочитал стихи до конца. Было похоже, что Ве-
ниамин и является их автором. Ему похлопали и, смеху
ради, дали еще один уполовник варева. Саня сказал, что
это честно заработанный им гонорар.
Бородкин съел свой кулеш, покурил, послушал, как
Кошуба рассказывает занимательные истории. Хозяин
завалился спать на печи. Стали укладываться и тербат-
цы. Пожелав всем спокойной ночи, комиссар отправился
в «ставку», как в шутку окрестили амурцы большой
бревенчатый дом, куда Сун-фу врезался с ходу, даже не
поинтересовавшись, как расквартируется отряд. На под-
ходе к дому его догнал Ильинский.
— Ну как? — спросил он безразличным тоном Саню
и долго обметал в сенцах травяным веником свои ще-
гольские бурки.
Старик хозяин, дремавший у стола в просторной кух-
не, сказал им, что Сун-фу уже отдыхает, и крикнул сно-
хе, чтобы собирала на стол. Ильинский вымыл над ло-
ханью руки, пригладил негустые волосы. С лица, наж-
женного ветром и морозом, быстро сбежали живые крас-
ки. Он был неразговорчив и явно чем-то озабочен.
Бородкин сказал, что уже поужинал. Старик провел
его в тускло освещенную прохладную залу и вернулся
на кухню. Саня осмотрелся в полумраке и лег на широ-
кую лавку, под образами. Над головой потрескивал фи-
тилек зеленой лампады. Пахло деревянным маслом. Сун-
фу спал на огромной кровати, уткнувшись лицом в цве-
тастую наволочку, и не проснулся даже когда Ильинский
стал через него перелазить, чтобы улечься к стенке. Но-
чью Сун-фу всхрапывал, раза два вставал и ходил на
кухню пить воду. Ильинский спал сном младенца. Под
утро забылся сном и Саня, но скоро проснулся в неяс-
ной тревоге.
Ильинский, позевывая, сидел в ногах постели и натя-
гивал бурки. Сквозь щели в переборке было видно, что
13*
371
на кухне пылает лампа. Молодуха месила тесто. Умы-
ваясь, Ильинский разговаривал с нею, поинтересовался,
сколько верст отсюда до Казакевичево.
Казачка ответила, жеманясь, что замуж шла убегом и
не успела версты те сосчитать. Она, видимо, любила
побалагурить, посмеяться. Ильинский небрежно уронил:
— Своих девок здесь не хватило или были, да не та-
кие красивые?
— Да уже призабылось, что к чему, — скромничала
молодуха и смешливо ввернула: —г Папаньке там моему
поклон. Ксюша, мол, наказывала. У него и остановитесь.
Первый дом на станице, Шереметьевыми мы прозы-
ваемся.
— Ладно, передам. Через часок можно будет переку-
сить?
— Да я сю минуту! Рань-то какую всполошилися...
Ильинский хлопнул дверью. Бородкин в незастегну-
той куртке кинулся за ним следом.
На улице было морозно и тихо. Вкрапленные в чер-
ный купол неба звезды казались такими большими и яр-
кими, будто приспустились к земле.
— А, комиссар, — обернулся на Санины шаги Иль-
инский. — Я-то думал, тебе еще сладчайшие сны снялся.
— Будем делать побудку? — спросил Бородкин.
— Кто идет? — отделилась от стены бревенчатого
дома темная фигура.	О
— Свои. Это ты, Гамберг?
— Как видишь. Дай-ка огонька. — Они закурили. Са-
ня стал расспрашивать о минувшей ночи.
— Шастин заболел, — ответил Вениамин. — Всю
ночь в жару метался. И еще ребята пообморозились. Ха-
ритонов толкует: надо их на подводе отправить в Хаба-
ровск.
— Маменькины сынки, вырядились, как на прогулку.
Цацкайся теперь с ними! И в Хабаровске они нужны,
как... — Ильинский выругался сквозь зубы. — Пойти
посмотреть...
— Прыткий, — сплевывая в истоптанный снег, серди-
то выдохнул Вениамин... — «Подь сюда, сделай это...»
Ребята всю ночь в карауле, как цуцики, дрогли. Эй, ку-
да вы? — крикнул он выбежавшим из дома тербатцам.
Один из них поскользнулся па обледенелой ступеньке, не-
уклюже поднялся и стал растирать ушибленное колено.
372
— Куда это вы? — спросил у него Бородкин.
— Помкомандира велел оповестить, чтобы винтовки
тащили сдавать.
— Что? — не веря своим ушам, крикнул Бород-
кин.— Какие винтовки?
— Обыкновенные. Какие были дадены... — Не дослу-
шав, Саня влетел в темные сенцы, рванул избяную дверь.
На бревенчатой стене чадно мерцала семилинейная лам-
па. Грязев выкладывал в огромной печи березовые по-
ленья. Тербатцы топтались по разбросанной на полу со-
ломе. Ильинский, подбоченясь, выговаривал кому-то:
— Гусиным салом пяточки нужно было помазать! Ка-
юсь, обмишурился, не припас, каюсь! Тце, тце... — пре-
зрительно пощелкал он языком, — ничего себе картина!
И это бойцы...
— Что там такое? — спросил комиссар.
— Да вот... медвежья болезнь наши ряды пошатну-
ла, —цинично пояснил Ильинский. Саня отодвинул его
плечом и шагнул в комнату. Дыхание захватило от въед-
ливого запаха копоти и пыли. Тускло светил каганец —
плавающий в чашке с постным маслом фитилек. У само-
го входа, упираясь головой в стенку, лежал Николай
Шастин, по углам скорчились другие.
Бородкин насчитал двенадцать человек.
— Как дальше будем жить, ребята?
Кошуба подошел сзади, положил на плечо руку, хо-
тел что-то сказать.
— Пускай решают сами, — отвел его руку комиссар.
Шастин поднял кудлатую голову, дико повел гла-
зами. Щеки его за ночь еще больше ввалились и пылали
недобрым румянцем.
— Не бросайте нас здесь, — прохрипел он, — бе-
лые кругом рыщут, поднимут на штыки.
— Хозяин поет соловьем, смотрит волком, — отклик-
нулись из дальнего угла. — Уйдете вы, спалит вместе
с хатой.
— Ладно, что-нибудь придумаем, — ввернул Ильин-
ский.
— И думать неча: раньше надо было этим займаться!
— Отряд!.. Ни тебе фершала, ни тебе аптечки. Гуси-
ным салом попрекнул, а оно бы в самый раз...
— Иде его взять, того сала? Иде тот гусь, что для
нас вырос?!
373
— Отправим вас обратно в Хабаровск, пока дорога
свободна, — твердо сказал Бородкин. — Достанем тулу-
пы и лошадей. Я займусь этим.
Ильинский, хмуря брови, посторонился в дверях. На
кухню, в распахнутую дверь валом валили тербатцы:
ставили в угол винтовки, ссыпали в кучу патроны.
Комиссар тронул в кармане куртки наган.
— Труса празднуешь? — усмехнулся наблюдавший
за ним Ильинский. — Зашагаем дальше налегке.
— Как налегке?! — крикнул хабаровчанин в огром-
ной иманьей папахе. — Пехом и без оружия, а если бе-
лые наскочат, драться на кулачки?
— В Казакевичево, товарищ Голионко, получите дру-
гие!
— Не наводи тень на плетень, — вспылил Бород-
кин. — Кто их нам приготовил?
— Приказ дан, надо его выполнять. — Ильинский
глянул на наручные часы: — Через полчаса выступаем.
— Твой приказ нахМ не указ, — возразил Иван Ва-
сильевич. ’— Я послал за командиром. И вообще... мы не
мальчики здесь собрались.
— Даешь командира! — озорно выкрикнул Витюшка
Адобовский.
— Может, тебе мама больше требуется? — осадил его
Ильинский. — Навезли сосунков!
Стремительно влетел Сун-фу и остановился, перебе-
гая глазами с одного лица на другое.
— По чьему приказу разоружается отряд? — спро-
сил его комиссар.
Сун-фу захлопал короткими ресничками, горячо за-
верил, что его помощник напутал. Речь шла — везти
оружие на подводах, и только.
— Тут есть больные, их нужно накормить и органи-
зовать транспорт на Хабаровск, без этого мы не уйдем,—
сказал Харитонов.
— Ну конечно же, накормить и отправить, — расси-
ялся Сун-фу. — Кто же возражает?
Тербатцы, смущенно переговариваясь, разбирали сва-
ленные винтовки и пересчитывали патроны, — накануне
каждому было выдано по шестьдесят штук.
— И клюнули ж на такое!
— Да уж ясное дело: винтовка бойцу плечо не оття-
нет!
374
— Дисциплина, говорит, выполняйте. Показал бы я
ему кузькину мать...
У порога дома заржала. лошадь. Заиндевелые окна
протирала сизая лапа рассвета.
26
Казакевичевские жители встретили отряд хмуро. Ус-
тупив тербатцам чистые горницы, они колготились на
кухнях, перешептывались, ели втихомолку, никого' не зо-
вя к столу. На вопросы отвечали неохотно, пряча глаза,
взвешивая каждое слово:
— А кто его знат, паря, наезжают которые, на лбу
думка у них не написана... Уезжают — нам не докла-
дают. Пришли — ушли... Какое наше дело?
Староста Свешников, ставя людей на постой, обошел
самый видный дом. Кошуба с шутками стал пытать у
него: почему? Не старей еще казак, поколебавшись, не-
хотя пояснил, что это дом бывшего станичного атамана.
Обстановка в станице была сложной. Поговаривали,
что Сахаров имеет здесь «своего человека». Человеком
этим был Мартемьян Шереметьев — бывший атаман,
выдавший калмыковцам вернувшихся с фронта больше-
виков-односельчан: Павла Трухина, Павла Соснина и
своего родного брата, тоже Павла. Но это были свои,
внутренние дела, о них не рассказывалось тем, кто наез-
жал или захаживал в станицу. Конечно, беднота, как и
всюду, стояла за советскую власть, шумела на сходках,
требуя отмены казачьего сословия, перечисляя по паль-
цам, какой разор несла казаку «действительная» служ-
ба: «Конь с седлом — раз, мундиры — строевой и парад-
ный — два, сапоги и бродни новые — три, да белья хо-
лодного и теплого по две смены, да сундук, да...» Иной
казак, снаряжая сына, по уши залезал в долг к тому же
Мартемьяну. Но тербатцы ни р чем этом так и не узнали.
В Казакевичево Сун-фу стал на редкость разворотли-
вым. Не дав передохнуть, отправил на хутор Чирки сто-
рожевую заставу из двадцати трех человек во главе ,с
Ильинским. Были посланы разведчики в район Черняе-
во, обследованы лесной массив и поселок «Корейские
фанзы». Гамберг с группой ребят перешел на китайскую
сторону и побывал в ямыне Тю-тю-пай, куда в случае
опасности бегали с.семьями казаки.
375
Низкие, серые, все на одно лицо домики станицы жа-
лись у подножия хребта, цепочкой вытянувшись вдоль
берега схваченной ледяным панцирем Уссури. Выста-
вив на въезде сторожевой пост, люди разошлись на от-
дых.
Отогревшись и перекусив, Шура и Алеша написали
домой письма и понесли их на почту. Почтовик Федор
Свешников, сидя у стола, беседовал с Вениамином:
— Мы, Свешниковы, фамилия плодовитая, нас пол-
станицы...
Почта стояла на взгорье. В просветы между торчав-
шими на окнах угрюмыми кактусами и осыпанными цве-
том геранями было видно, как смуглолицые, с надраен-
ными бодягой щеками молодухи зазывают домой ребяти-
шек, как коренастые кривоногие «хозяева» шествуют
вразвалку на заваленные навозом базы и поплотнее при-
крывают двери обмазанных глиной стаек.
В сбитой на затылок шапке и распахнутой куртке
вбежал рородкин. Нужно было срочно дать телеграмму
штабу фронта в связи с данными разведки:
«Отряд стоит под угрозой разгрома. Шлите срочно
подкрепление».
Ребята попрощались со Свешниковым и пошли по из-
бам посмотреть на житье-бытье своих.
В доме Федора Башурова дым стоял коромыслом,
хотя хозяин был в отлучке, а молодая хозяйка управля-
лась во дворе со скотиной. Тербатцы натаскали кадку
воды, накололи дров, и теперь Кошуба, растопив плиту,
рассказывал охотничьи истории. Хозяйские парнишки
Мишка и Николка ловили каждое его слово, и, лишь Лу-
ка Викентьевич умолкал на минуту, жалостливо просили:
— Дядь, расскажите еще! Ну дядя же...
Бородкин и Харитонов, разутые, разрумянившиеся в
тепле, как после бани, покатывались со смеху.
— Тебе бы в цирке выступать, Викентьич!
— Всего в жизни хватил, дополна и через край, а вот
об этом не задумывался. Что ж, если ребятенков этим
пропитать можно... — солидно отвечал Кошуба, а глаза
смеялись.
Проходил час за часом, а подкрепления из Хабаров-
ска все не было. Комогорцев, дойдя до протоки «Рыбка»,
прислал с Даниилом Мирошниченко донесение:
376
«На берегу обнаружены подозрительные следы, будто
кто-то скакал внамет, рубил красную талу».
— Казаки? — высказал предположение Вениамин.
— Сдается мне, не они, — покачал головой Бород-
кин. — Видел я в соседнем дворе татарское седло. Но-
вое..., спросил хозяина — откуда? Молчит. За горло ведь
не возьмешь.
— Татары и есть, — подтвердил догадку Харито-
нов. — У его превосходительства еще на Оке были тата-
ры. От Мурома до Нерчинска Сахаров со своей бригадой
докатился. Оттуда в Приморье, а когда подсыпали им
перцу, схлынула вся банда за границу. Отъелись на дар-
мовых харчах, погарцевали и назад вернулись.
— С семнадцатого года с коня не слазит, — подыто-
жил Кошуба. — А кого, слышь, ведет за собой — наем-
ников! Им все равно где и с кем воевать. Пыль, подхва-
ченная ветром, которую несет неведомо куда и зачем.
Иван Васильевич взялся было за валепки. У него
имелось много знакомых среди сельских учителей, и он
надумал сходить в школу, но тут влетел Сун-фу и, сдви-
нув на край стола чашки-ложки, разложил на нем карту
района.
Саня проводил Алешу до калитки. Ветер с Уссури
бил в крутые бока Хехцира. Над его вершиной изумру-
дом горела одинокая звезда.
Что же несла с собою эта наполненная шорохами и
тревогой мглисто-морозная ночь?..
В ночь на 19 декабря Марк и Шура несли дозор на
окраине станицы. В морозном воздухе была разлита ти-
шина. Даже собаки, с вечера забившиеся в теплые ко-
нуры, не подавали голоса. Они уже притерпелись к тер-
батцам и считали их за своих.
Комсомольцы были добротно одеты, — дозорных сна-
ряжали всем отрядом, — сыты, их не тянуло под крышу,
но под утро стало нестерпимо клонить в сон. С минуты
на минуту должна была подойти смена. А Шуре вдруг
пригрезились картины далекого прошлого, когда он с
отцом ходил на охоту и мечтал о повенькохМ собственном
ружье... Марк толкнул его под бок:
— Ты слышишь, Шурка? — Да, он слышал. Что-то
надвигалось на них из темноты непонятное, страшное,
377
неотвратимое, как снежная лавина. И тревога Марка пе-
редалась Шуре, стушевав в памяти и то, что было уже
далеко и невозвратно, и то, что с недавних пор стало его
радостью и болью...
— Они? — спросил он дрогнувшим голосом.
— На подводах? Едва ли... —сделав ему знак стоять
на месте, Марк подполз к уходившей в чащу дороге,
но скоро вернулся и шепнул: — Беги, поднимай
отряд!..
В эту ночь Алеша тоже ночевал в доме Башуровых.
Ему и Сане предстояло сменить на рассвете Рудых и Ко-
ролева. Хозяйка пообещала поднять их «до вторых пе-
тухов». Башурихин Колька был завтра именинник. Пред-
стояло семейное торжество, и сама она рассчитывала
встать пораньше. Но будить тербатцев ей не пришлось.
Они проснулись сами, вышли на крыльцо выкурить по
папироске и неожиданно разговорились.
— Послушай, Саня, я давно хотел тебя спросить, где
теперь Булыга?
Бородкин глянул-на Алешу с удивлением:
— Вот странно, что ты заговорил о нем в такое вре-
мя, когда и я думаю неотступно. Мне все кажется: по-
дойдет подкрепление и я встречусь с его двоюродным
братом Игорем, а потом буду писать об этом д’Артанья-
ну в Москву.
— Почему в Москву?
— Он там в Горной Академии учится. Мы с ним, как
говорится, от младых ногтей... Вместе учились, партиза-
нили на Сучане, в-одной роте были, в Новолитовской, по-
том... — Саня вдруг умолк и стал вглядываться в бегу-
щего через огороды человека.
Узнав от Шуры, что к станице движутся какие-то
подводы, Бородкин велел Алеше поднимать отряд и, как
было условлено заранее, всем собираться на площади, у
общественного сарая. Подошел Марк и сообщил, что на
подводах возвратилась застава из Чирков, обнаружив-
шая у «Корейских фанз» конные колонны противника,
которые двигаются на станицу по Уссури. Четко, не тра-
тя лишних слов, доложил о том же комиссару, и Сун-фу
вернувшийся Ильинский.
— Будем готовиться к бою, — сказал командир от-
378
ряда и обнародовал перед строем полученную из Хаба-
ровска телеграмму:
«От занятых позиций не отходить. На помощь вам
идет Четвертый кавалерийский полк».
Подбежал запыхавшийся разведчик Василий Безде-
нежных, коротко доложил: за сопками вражеская кон-
ница.
— Летит во весь опор, — добавил он, глотнув горстку
снега. — Впереди знаменосец с андреевским флагом.
— По местам! — скомандовал Сун-фу. Тербатцы бро-
сились к окопам. Вениамин помогал устанавливать Вос-
токову пулемет, а мысли его в этот момент были далеко.
Оранжевый шар поднимавшегося в морозной дымке
солнца напомнил ему теплый свет абажура девичьей
комнаты Елены. И тот вьюжный вечер, когда он пришел
к ней, и нежную доверчивость ее тела, когда эти вот руки
обняли ее и понесли. «Все патроны расстрелял...» По-
чему-то эти слова казались тогда ему озорной и веселой
шуткой, а она смеялась. Что делает она сейчас в- это вот
морозное утро? Плачет, что он не взял ее с собой? Пла-
чет потому, что ушел, не простясь? Плачет потому, что
не написал ей ни строки? О если бы можно было вернуть
хотя бы на одно мгновение частицу того, что оставалось
в прошлом!
— Ложись! — крикнул Сун-фу и, пригибаясь, побе-
жал в дальний конец станицы к третьему взводу.
Ребята легли в обледенелый окоп, подминая под себя
вороха промерзшей картофельной ботвы.
— Ложись-ка, Алешка, в серединку, — предложил
Шура. — Алеша передвинулся в пушистый снег, между
ним и Марком.
Поросший рыжим монгольским дубняком гребень
сопки вдруг почернел, задвигался и рухнул вниз сверка-
ющей лавиной.
— Смотри, что это?
— А это они и есть, — ответил Марк, — сабли наго-
ло — пугают черти! Я живым в руки не дамся, — хму-
ря брови, сообщил он. Шура понимающе кивнул головой.
— Тут двух решений быть не может! Верно, Алеха?
Как тихий шелест, прошла по цепи команда Бородки-
на: «Готовься к бою!..»
Равнина закружилась вихрем, забрасывающим снеж-
ными комьями все видимое пространство. Пулемет, от-
379
бив первую атаку белых, дал еще очередь и вдруг отка-
зал. Сомкнувшись, сахаровцы бросились в новую атаку.
Тербатцы встретили их залпом, тех, кто выметнулся впе-
ред, забросали гранатами. Востоков, подхватив пулемет,
кинулся к зарослям осинок, теснившихся по склону не-
высокой сопки. Вениамин поспешил ему на подмогу, не
почувствовав вгорячах, что его ранили уже вторично и,
по странной случайности, в ту же ногу.
Несколько всадников окружили пулеметчика. Восто-
ков упал на пулемет, но тут же приподнялся, бросил в
белых связку гранат и выстрелил из нагана себе в висок.
В ярком свете разгорающегося утра сверкнули саб-
ли. Вениамин закрыл глаза.
— Анатолий! — крикнул он беззвучно и, теряя созна-
ние от жгучей боли, прислонился к выбеленной време-
нем и дождями поскотине. Кипящая лавина всадников
катилась к центру станицы. Востоков остался на снегу с
рассеченным черепом и перерубленной шеей.
Сахаровцы обрушились на второй взвод с диким уха-
ньем и свистом.
— Стреляй! — услышал Шура будто издалека сры-
вающийся от волнения голос Марка.
— Стреляй! — крикнул отчаянно он сам, срываясь
с места, и голос его оборвался, замер.
Алеша прижал к плечу винтовку, целя в надвигаю-
щуюся на него черную лохматую фигуру. Грузный всад-
ник, — Алеша так и не увидел его лица, — качнулся в
седле и свалился, будто ваточная кукла. Конь попятил-
ся, наступил на мягкое, податливое тело, дико всхрапнул
и помчался к реке, увлекая за собой запутавшегося но-
гой в стремени мертвеца.
Молодой чубатый казачок на сытой лошадке налетел
на Шуру, блестя зубами и саблей. Шура выстрелил не
целясь. Казачок откинулся назад и выпустил из рук
саблю.
Странное, двойственное чувство овладело Бородки-
ным, едва им был сделан первый выстрел, сразивший
кого-то безликого, уткнувшего лицо в иманий воротник
шубы и надвинувшего до самых глаз серую лохматую па-
паху. Он бил потом без промаха, ясно видя цель, и все
же ощущая себя вне времени и пространства. «Я прожил
двадцать один год и неполных четыре месяца, — думал
он. — В Шкотово, в Аиучино и на Имане меня знали как
380
Сомова. На Сахалине, в Николаевске я был Семеном Се-
дойкииым, и только в Благовещенске вернул себе имя,
которое ношу с детства...» Рядом с ним, плечом к плечу,
сражались трое. «Совсем как в Новолитовской роте, ког-
да со мною рядом были Саша, Петр и Гриша, — поду-
мал он опять. — Дрался с калмыковцами, боролся с тря-
пицынщиной...» В снежном облаке возникла, проплыла
и рассеялась тень женщины с лицом библейской Юдифи,
вспоминавшейся все реже и реже. «Ой и густо же идут
сахаровцы, как осенняя кета...» Вдруг он увидел Харито-
нова, без очков, с разрубленным лицом.
— Иван Вас... — крикнул отчаянно Саня, и голос его
оборвался. Он упал, сраженный сабельным ударом.
Очнувшись, Вениамин машинально коснулся левой
стороны груди, где в подкладке теплой куртки был за-
шит комсомольский билет № 6, полученный им в июле
1920 года. Казалось, он и теперь еще согревает его серд-
це. Придерживаясь рукой за поскотину, Гамберг дви-
нулся в сторону станицы, куда уже промчался враг.
Вдруг сознание его прояснилось, и он понял, что отре-
зан от своих. План созрел молниеносно: спуститься к ре-
ке и перейти на ту сторону. Стиснув зубы, он заковылял
к Уссури, оставляя на снегу кровавые следы.
— Вот мы и встретились с тобой, биг бой Гамберг!
Узнаешь?! — Скаля зубы, Сашка Рифман, по прозвищу
«Копченый», потеснил его конем. — Узнаешь?!
Вениамин промолчал. Конь Рифмана все еще теснил
его к сопке. В валенке хлюпало. Все тело наливалось
стылой болью.
— Сдать оружие! Тебе приказываю, мерзавец! — С
минуту они меряли друг друга глазами, в детстве — со-
перники, в юношестве — враги. «Этот не пощадит, —
подумал Вениамин. — А как бы поступил на его месте я
сам?» Он вдруг вспомнил, как еще до гимназии оба они,
в матросских костюмчиках, резвились вокруг рождест-
венской елки, и жена губернатора Грибского, приняв их
за близнецов-братишек, одарила ворохом игрушек и сла-
стей. Как давно это было!
И теперь до рождественской елки остались считанные
дни, но напрасно прозвучит торжественный хорал:
«На земле мир и в человецех благоволение...»
381
Нет мира на земле. Нет беспечно танцующих детей.
Нет сверкающих огнями и мишурой рождественских
елок, и прежде чем зажгутся в домиках станицы вечер-
ние огни, один из них будет мертв и безмолвен/как эта
вот стылая земля.
Гамберг молчал, покусывая обветренные губы. Он
пошевелил онемевшйми пальцами в набухшем от крови
валенке и поморщился от боли.
Черные пронзительные глаза Рифмана полыхнули
бешенством и сузились, как у кошки. Гибким стреми-
тельным движением Сашка наклонился к Вениамину:
— Молчишь, сволочь?! Говорить заставлю. Этого мне
сохраните! — бросил он подскакавшим казакам. — Го-
ловами ответите, если что-нибудь... А может, прикончить
на месте?! — Небрежным движением он потянул из но-
жен шашку и, кинув ее обратно, рассмеялся; — Клянусь,
ты передо мной еще попляшешь! Мы с Донькой такое
для тебя придумаем: блондинчиком в землю ляжешь. Те-
перь-то барона фон-Рифмана не спутают с торгашом-ев-
реем, можешь в этом быть уверен! — Сашка рванул с
плеча бурку. Она упала и распласталась на истоптанном,
окровавленном снегу.
— Заверните его, — приказал он властно. — Леон-
тий, с тебя спрошу! — крикнул Рифман пожилому казаку
и умчался, лихо заломив серую каракулевую папаху.
Казаки молча накинули на Вениамина душную, пропах-
шую табаком и «Пармской фиалкой» бурку. Он забился
в ней, как большая птица, и тут же потерял сознание.
Множество убитых и раненых лежало на въезде в
станицу. Сколько убил или ранил каждый из оставших-
ся в живых? Не время было размышлять об этом. Тер-
батцы знали и помнили только одно: «Из Казакевичево
ни шагу!» Таков был приказ командования, и они —
посланцы Хабаровской и Амурской партийных организа-
ций — выполняли его.
Алеша и Марк подняли и несколько шагов пронесли
Саню. Он очнулся, попросил их остановиться и неверны-
ми шагами, шатаясь, шел по тому пути, где всего час
назад они прошли стройной шеренгой. Их оставалось
совсем немного. Сахаровцы кричали:
— Сдавайтесь, красные, ничего вам не будет!
382
Тербатцы отвечали выстрелами, с боем отступая к
позициям третьего взвода. Станица казалась вымершей.
Окна оставались прикрытыми ставнями. Калитки были
на засовах. Обороняясь и теряя последние силы и все
еще надеясь на подкрепление, тербатцы шаг за шагом
вышли на ту самую площадь, откуда был начат этот
смертный путь, и каждый из них мысленно сказал себе:
«Дальше ни шагу».
Но что это? Третий взвод во главе с Сун-фу кинулся
в сторону Хехцира. Маленький Адобовский, что-то кри-
ча, метнулся к ним, но Сун-фу схватил его за руку и по-
тащил за собой. Витюшка упирался. Это было непости-
жимо: командир первым покидал поле боя, подавая этим
сигнал к бегству.
И тогда бойцы второго взвода поняли, что им сужде-
но остаться здесь навсегда. Но все еще смутно вери-
лось, что, может быть, на подступах к станице уже пока-
залось подкрепление, что еще одумаются, вернутся те,
кого увлек за собой Сун-фу. С отчаянной решимостью
биться до последнего патрона коммунары сомкнули свои
ряды.
Снова Шура и Марк были возле Алеши. Шура драл-
ся справа. Он давно потерял свок> шапку, ветер трепал
его заиндевевшие волосы. С рассеченного лба скатыва-
лись капли крови. Слева от Алеши, белый как мел, со
стиснутыми зубами, пулю за пулей посылал во врага
Марк. И, как тогда, на стрельбище, ни одна из них не
пропала даром.
Рядом с Марком, неуклюжий в своем тяжелом полу-
шубке, медведем на коротких лапах крутился Кошуба.
Таежный охотник, он в совершенстве владел искусством
стрельбы. Вот он уложил одной пулей поджарого каза-
чьего есаула и широколицего смуглого парня остервене-
ло рвавшего с пояса гранаты и швырявшего их под ноги
«красным». Шумно радуясь своей удаче, Кошуба пере-
дернул затвор и вдруг повалился навзничь. Он был толь-
ко ранен. Алеша видел это по его страдальческим гла-
зам, по тому, как судорожно хватала перемешанный с
землей снег темная рука, и скорее понял, чем услышал,
сорвавшееся с его губ проклятье.
Алеша вскрикнул и выстрелил в налетавшего на него
черноусого всадника. Пуля попала в лошадь. Падая, она
увлекла за собой скалившего хищные зубы хозяина. Вто-
383
рая пуля Алеши пробила ему висок. В тот же миг ^уби-
того, и Кошубу заслонил рухнувший на них Саня* С ди-
ким воплем к нему бросились трое спешившихсяхс коней
сахаровцев. Один из них стал остервенело рвать петли
его кожаной куртки, двое других тянули с ног торбаса.
Почти не целясь, Алеша выстрелил в среднего маро-
дера и увидел, как он, выпустив из рук куртку, ткнулся
носом в снег. Алеша взял на мушку второго сахаровца,
но тут Марк с необычной силой толкнул его в грудь. Он
покачнулся и, внутренне холодея, увидел, как рука дру-
га, спасшая его от сабельного удара, отделилась от за-
пястья и отлетела в сторону. Марк вскрикнул тонким
срывающимся голосом, рванул другой рукой с пояса гра-
нату и бросился в гущу всадников. Сбитый с ног новым,
еще более сильным ударом, Алеша упал и больше не
поднялся.
С высотки было видно, как угрюмый Хехцир прижал
домики станицы к стылой и гладкой, как скатерть, Уссу-
ри. Заслон! Сколько человек должно было встать здесь,
чтобы задержать оснащенную и посаженную .на коней
бригаду?! Преклоните же головы перед горсткой тех, кто
сдерживает, ее силой своей воли и незащищенной грудью.
Мужество одного из них равно подвигу десятерых. Сла-
ва им, слава! Думая обо всем этом, Витюшка Адобов-
ский заплакал, что не разделит их горькую участь и не
примет рядом с ними смерть. Только вчера он пришивал
оторвавшуюся пуговицу и откусил нитку, а Лука Викен-
тьевич пожурил его, совсем как папа:
— Никогда не делай этого, хлопчик! Щербину в зу-
бах наживешь.
А сегодня он нажил щербину в сердце. Неужели он
никогда больше не услышит этого голоса, не увидит лу-
каво прищуренных глаз и горьких складочек, резко обо-
значившихся у рта, когда Кошуба писал вечером послед-
нее в своей жизни письмо. Шура, Саня, Алешка... не ваши
ли тела чернеются там на истоптанном снегу?
— Нюни не распускать, — гаркнул по-командирски,
Сун-фу. — Уноси голову, пока цела! Пошли... — Оказы-
вается, он не считал это бегством и как прежде требовал
подчинения. Проваливаясь по колено в снег, понурив го-
лову, третий взвод брел за командиром тербата к верши-
не хребта.
384
...Генерал-майор Сахаров наблюдал^за боем со своего
белого аргамака на расстоянии, недоступном пуле. Щу-
ря в полевой бинокль глаза и потирая бритую, собирав-
шуюся у мерлушкового воротника в дряблые складки
щеку, он упивался кровавой бойней. Было занятно смот-
реть, как его «молодцы» расправляются с горсткой этих
безрассудно решивших потягаться с ним безумцев. От-
куда они взялись в это ясное утро? Куда шли и чего ис-
кали? Но каковы бы ни были их помыслы, здесь они
найдут только смерть.
Хвала всевышнему! Единственный пулемет сразу же
отказал. Пулеметчик потащил к лесу эту ставшую бес-
полезной игрушку, вместо того чтобы удирать налегке
самому. Вот его заметили, окружили. Кони гарцуют, как
на параде... Неужели пристрелят? Взять живьем! Но что
это? Конники кинулись врассыпную. Двое свалились вме-
сте с лошадьми. Изрубленный пулеметчик остался на
снежной поляне один. Трусы. О трусы,же! Пулеметчик
успел встретить их гранатой и разрядить в себя револь-
вер. Они расправлялись уже с мертвым. Мир праху тво-
ему, молодой большевик, хотя и топчут тебя конями. Я
б£>1 охотно взял тебя к себе. Охотно... Вот упал стройный
юноша в расшитых оленьих торбасах и блестящей кожа-
ной куртке. Судя по одежде, он является их вожаком.
Немного же осталось у него подначальных. Сахаров
злобно выругался, увидев, как его люди набросились на
повергнутого красного.
— Чертовы живоглоты! — воскликнул он. — Не тер-
пится обобрать еще тепленького. Да вас же перестре-
ляют, как... Ну вот, один уже готов!
Сахаров опустил бинокль и взмахом руки подозвал
завороженного жестокой сечей адъютанта.
— Поручик Беркутов, этих взять живыми, — бросил
он небрежно.
Донат посмотрел на него вопросительно и преданно
бездонными от расширившихся зрачков глазами. Эта
преданность всегда чем-то тревожила генерала. Игорь
Городецкий был куда беспечнее и проще, с ним было,
пожалуй, хлопотливее, но дышалось легче. Мальчишка
погиб в Маньчжурии при обстоятельствах загадочных и
странных. Вот тогда-то и попал в генеральскую орбиту
этот исполнительный и корректный офицер.
— Ах да... — спохватился генерал. — Ну, разумеет-
385
ся, допросить и... “ он подумал: — И ликвидировать до
наступления ночи.
— Будет исполнено! — козырнул Беркутов.
— Постойте, поручик! Если... — Сахаров помед-
лил, — если найдутся желающие перейти в мое войско,
доставить их лично ко мне.
Тронув повод аргамака, генерал медленно поехал
вдоль улицы, брезгливо отворачиваясь от лежавших" на
каждом шагу убитых.
Когда Алеша очнулся, его поразила разлитая вокруг
тишина; потом эта тишина налилась тонким, еле улови-
мым звоном. И-вот уже над самой головой, гудя наба-
том, раскачивается огромный колокол, опускающийся
все ниже и ниже, пока не накрыл его совсем. Гудение
колокола было невыносимым, казалось, еще миг — и лоп-
нут барабанные перепонки. И вдруг все стихло. Медлен-
но возвращалась память. В глазах рябило, как от цвет-
ных китайских фонариков. Затылок стыл тупой, ноющей
болью. Он явственно ощутил под своей щекой чужую,
заледеневшую руку и понял, что это отрубленная рука
Марка, и ужаснулся. Где же они сейчас: Марк, Шура?..
Алеша вспомнил всех, кто пришел с ним на станичную
площадь, и застонал от раскалывающей мозг жгучей
боли и от сознания непоправимости того, что произо-
шло. Он попытался открыть глаза, но смерзшиеся веки
не разжимались. Где-то далеко-далеко, будто в тумане,
мелькнуло лицо Оли, и он вдруг мучительно осознал,
что никогда уже не увидит светлого девичьего лица, ни
того, как расцветает по весне сирень. Тут чьи-то грубые
руки оторвали его от земли и попытались поставить на
ноги.
27
После сытного обеда в доме бывшего станичного ата-
мана Шереметьева Сахаров приказал двигать бригаду
к Амурской протоке. Адъютант распорядился увести ку-
да-нибудь на время ребятишек. Дети обычно раздража-
ли генерала, как бы тихо они себя ни вели. И его пре-
восходительство час-другой понежился на мягком пухо-
вике.
386
Отдохнув, генерал благодушно осведомился у адъю-
танта о судьбе пленных. Беркутов ответил, что согласно
его приказанию все уже кончено.
— Отлично! — воскликнул Сахаров и тут же поинте-
ресовался, что доносят дозоры.
— Вокруг, ваше превосходительство, — щелкнул
каблуками адъютант, — никаких признаков жизни!
Генерал отхлебнул вина и согласно кивнул, как буд-
то отсутствие жизни и было тем естественным состоя-
нием, к которому должно стремиться все живое.
Беркутов, слегка склонившись к нему, доверительно
сообщил:
— По-моему, это был дикий, самостийно возникший
отряд, о существовании которого никто даже не подо-
зревает.
— Вы так думаете? Великолепно! Великолепно... —
Сахаров закурил. Его крупное, с припухлостями у глаз
и чуть оплывшее книзу лицо было безмятежно спокойно.
Но вскоре брови генерала сместились к переносью, и
Донат понял, что спокойствие было деланым и что ге-
нерала мучает какая-то неотвязная мысль.
— Я могу идти? — вполголоса осведомился Берку-
тов..
— Да, вы свободны. Хотя нет, постойте... Сколько их
было? — спросил отрывисто Сахаров, окутываясь души-
стым дымом папиросы.
— Двадцать восемь! — с готовностью ответил Бер-
кутов. Он не сомневался, что генерал спрашивает о за-
хваченных в плен.
— Ну и как? — спросил вкрадчиво генерал. — Какие
данные допроса?
— Они молчали, — смутился адъютант. — Да... Мол-
чали.
— Молчали? Двадцать восемь — и все молчали? —
Сахаров приподнялся со стула и в изумлении уставился
на адъютанта. — Значит, так допрашивали, — сказал он
многозн ачител ьно.
— Допрашивали, ваше' превосходительство, по всем
правилам. В ход были пущены все средства! — пылко
возразил Беркутов и, помолчав, добавил: — Было много
благовещенцев, а с ними у нас особые счеты.
— И все же все молчали? — кривясь недоброй ус-
мешкой, переспросил генерал. Донат вспыхнул от едко-
387
го тона, которому предпочел бы самый несправедливый
и бестактный разнос.
— Некоторые ругались, — сказал он после минутно-
го раздумья. — Я просто не в силах передать...
— Я и не прошу вас об этом, — надменно бросил Са-
харов и вдруг закричал: — Коня! Дайте мне коня!
...Некоторое время они ехали молча. На снегу лежа-
ли багряные отсветы заката, напоминавшие свежепро-
литую кровь. Как бы подготавливая генерала к зрели-
щу, которое вот-вот предстанет перед его глазами, Бер-
кутов смущенно пояснил:
— Наши молодчики не постеснялись их раздеть.
— Бр... какой, однако, собачий холод! — Сахаров
поднял воротник бекеши и дал шпоры коню. Снова еха-
ли молча. Генерал как бы невзначай спросил: — Что же,
вы встретили среди них своих старых знакомых?
— Нет, — поспешно ответил Беркутов. Перед ним
мелькнуло окровавленное лицо Шуры Рудых. Он ото-
гнал это видение и пояснил: — Одно лицо показалось
мне знакомым. Оказалось, бандит знал моего отца, но
я так и не вспомнил, где его видел. Может, это был кто-
нибудь из наших бывших служащих. Их было так много,
всех не упомнишь.
— Говорят, ваш отец был сказочно богат. Это прав-
да?
— Говорят, ваше превосходительство, но теперь я
этого уже не ощущаю...
Сахаров сочувственно вздохнул. Оба они теперь были
наемники. Обоим платили иностранные капиталисты.
Генерал не мог не одобрить места, выбранного для
расправы. Пять верст от населенного пункта, крутой яр,
и внизу скованная льдом протока. Это послужит хоро-
шим уроком другим, это гарантия спокойствия на буду-
щее! Однако нельзя не отдать им справедливости — дра-
лись эти красные отважно. Он вымолвил это вслух. Бер-
кутов запоздало признался:
— Четверо не сдались в плен: трое застрелились из
наганов, один взорвал себя гранатой.
Сахаров метнул в него недобрый взгляд:
— А эти двадцать восемь? По-вашему, выходит, что
они стали пленными по доброй воле?
388
. — Не... не совсем. Они были так изранены... Одни
в азарте не замечали своих ранений, другие были... в бес-
сознательном состоянии, и с ними -пришлось повозиться,
чтобы привести их в чувство...
— Если руководствоваться принципами гуманности,
им требовалось оказать медицинскую помощь и отпус-
тить восвояси. А их пытали... — Глаза Сахарова блесну-
ли и погасли: — Что ж, жизнь есть жизнь. Все же лучше,
что не мы попали к ним, а они к нам.
...Генерал увидел их сразу. Они лежали неподалеку
от проезжей дороги, в странных, неудобных позах, глядя
широко распахнутыми глазами в белесое небо. Он объ-
ехал вокруг убитых, равнодушно пересчитал тела и вдруг
с непонятным самому себе любопытством стал рассмат-
ривать каждого в отдельности. Улыбаясь, как доброму
знакомому, он смотрел на того, кто, по его предположе-
нию, еще так недавно был обладателем великолепных
торбасов и кожаной куртки.
«Они таки обобрали вас, эти мерзавцы! Уму непо-
стижимо, как можно было идти пять верст этими вот бо-
сыми ногами». — Обутым в меховые бурки ногам гене-
рала стало зябко. Он невольно пошевелил пальцами и
отъехал.
— Несомненно, этот красный был из хорошей се-
мьи, — сказал он, задержав коня возле тела Харитоно-
ва. — Какое тонкое, одухотворенное лицо. Странно, что
он связался с этим сбродом. А, бог ему судья, в таком
случае он получил по заслугам!
Долго рассматривал генерал полуобнаженное, все в
колотых и рубленых ранах тело Шуры Рудых, прекрас-
ное даже в смерти, с темными пушистыми бровями, лицо.
— Эк его разделали! — воскликнул он, отъезжая.
Беркутов поморщился. Когда он, следуя приказанию
генерала, прекратил бойню, этот парнишка уже не стре-
лял, а бился прикладом, потом рванул с пояса гранату.
Его успели оглушить. Там, в общественном сарае, где их
пытали, он сказал этому бывшему гимназисту:
— Ты дрался отважно. Хочешь, я доложу о тебе ге-
нералу, и он сохранит твою жизнь?
— Разве это будет жизнь? — прозвучал дерзкий во-
прос. — Ведь вы заставите служить тем, кому служите
сами, став стервятниками, живущими за счет чьей-либо
смерти!
389
— Ты бился отважно, — повторил Донат, играя ру-
коятью нагайки. — Теперь остынь и взгляни на вещи
трезво: тебе девятнадцать, не так ли? — Вместо ответа
этот красный кинул взгляд, от которого по спине пробе-
жал холодок. Стоило ли после этого проявлять к нему
особую терпимость? Или вот этот, черноусый...
— Я тебя знаю, — сказал он черноусому, — ты быв-
ший чиновник, и, если будешь говорить правду, мы оста-
вим тебе жизнь. Хабаровск здорово лихорадит?
Разбитые губы шевельнулись, не то силясь произне-
сти слово, не то складываясь в подобие улыбки:
— Ия тебя знаю, — глядя в глаза из-под нависших
бровей, ответил пленник. — Отец твой был зверь, но и
он сейчас переворачивается в гробу, почуяв, как его сы-
нок терзает истекающих кровью людей. Убей меня, но
Лука не был Иудой и не станет. — Когда его пороли
шомполами, он лишился чувств, но шел сюда бодро и
даже поддерживал кого-то. Странные люди. Может, им
незнакомо чувство боли?
«Восемь рубленых ран на полове, — подсчитал Са-
харов, остановив коня возле тела Алексея Клинкова, и
продолжил свой подсчет: — Шея перерублена, на
уровне правой лопатки две резаных раны, на груди две
колотых,, ступня правой ноги полуотрублена, руки свя-
заны». — Он невольно поморщился:
— Все же можно было и поосторожнее...
Беркутов воспринял это замечание как личную обиду.
— Осмелюсь доложить, — сказал он, с преувеличен-
ным вниманием изучая шов «дерби» на своей перчатке. —
Осмелюсь доложить, что все они держали себя вызываю-
ще дерзко.
— Даже эти мальчуганы?
— Мальчуганы... В Маньчжурии у меня была встре-
ча: ребенок, глаза, как у Леля, и... запоминающаяся фа-
милия: Булыга. Он мне. врет — я ему верю, так нату-
рально у него все получается. Потом узнаю: в Благове-
щенске Заворачивает комсомолом.
— Любопытно!
— Попадается мне фотография съезда так называе-
мой «красной молодежи Амура», вижу старого знакомца,
но ищи ветра в поле.
— Фотография чепуха, всегда можно ошибитьЖ.
— Нет, не роковое сходство, не двойник! Он. И под
390
Карымской снова мимолетная встреча, а он уже комис-
сар, и они гонят нас из Забайкалья. Такая метаморфо-
за! Всевышний простит пашу беспощадность даже к де-
тям. Так нужно! — жестко заключил Беркутов и, стег-
нув коня, отъехал.
Алеша показался генералу растерзанной девочкой.
Он воздержался от замечаний, но долго и неотрывно
смотрел на изрубленное шашкой лиЦо, па пересыпанные
снегом белокурые волосы. Крутила поземка. Снег осе-
дал в запавших глазницах замученных.
Зачем, во имя*'чего пролиты сегодня потоки крови,
если завтра на место этих убитых встанут сотни новых
бойцов, которые будут драться столь же ожесточенно,
ибо знают, чего хотят... Знают.
Быстро темнело. Налетающий порывами ветер вздыб-
ливал волосы мертвецов и тоскливо завывал под кручей.
— К черту! — дико- закричал генерал, чувствуя, что
еще миг — и он присоединится к этому вою. — К чер-
ту! — повторил он, когда страшное место гибели тербат-
цев осталось позади и кони уже скакали по гладкому
льду Уссури на китайский берег.
Шокированный нервозностью генерала, Беркутов не
отставал от него ни на шаг, не решаясь признаться, что
он допустил некоторую вольность в толковании приказа
генерала. Где-то там, в Казакевичево, еще оставался жи-
вой свидетель кровавого Николина дня — Вениамин
Гамберг. Рифман поклялся, что в ход будут пущены са-
мые изощренные пытки и вырванные у Веньки призна-
ния будут приятным сюрпризом генералу. Но их бывший
однокашник затерялся, как иголка в сене. Казак, кото-
рый отвечал за его сохранность, позарился на чьи-то са-
поги и получил пулю. А двух других бывших с ним ка-
заков Сашка не запомнил. Вернуться же в Казакевиче-
во после расправььу яра, он уже не смог: эскадрон ушел
бы без командира. Сашка перепоручил поиск и распра-
ву ему, но генерал спутал все карты своим неуместным
любопытством, а теперь они мчались в противоположную
сторону от станицы.
Да, про таких, как Гамберг, недаром говорится: ро-
дился с серебряной ложкой во рту. Во всем ему удача!
Ведь не растворился же он в воздухе? И сбежать он не
мог, раненный в ногу. Если бы возвратиться, хотя бы на
час! Но теперь это невозможно. Сахаров ударился в па-
391
нику. Типичный неудачник, и в серьезном деле генералу
не сдобровать.
Таков был вывод'Беркутова, впервые призадумавше-
гося над тем, не пора ли сменить хозяина. После Каппе-
ля Семенов, после Семенова Сахаров... А кто будет пос-
ле него? Донат смотрел на генерала с плохо скрытым
презрением: как он ссутулился и поник головой! Когда
в Харбине вот так же захандрил Городецкий, он знал,
что делать. Но хлюпик с белыми, как у деда-мороза,
бровями ему просто противен, и только.
«Где вы все, — думал Сахаров устало, — те, что по-
хвалялись отнять у большевиков Россию? Под каким вы
греетесь солнцем, перед чьими богами падаете ниц?» —
К генералу медленно возвращалось спокойствие. Он
размышлял; «Почему я должен идти еще на Хабаровск?
Один, как клятый... Ночью... Почему, даже мертвые, по-
беждают они, а не мы?» Эта мысль поразила генерала
своей новизной, но он не побоялся развить ее до конца:
«Полураздетые, голодные, они стояли насмерть. А что
скажут те, кого веду я, если им завтра перестанут пла-
тить или запретят мародерствовать и грабить?»
— Да, нужно возвращаться! — воскликнул Сахаров.
«Но куда?» И тотчас же мелькнула успокоительная
мысль: «Мир велик!» Генерал решил сделать привал в
городке с баюкающим, как колыбельная песенка, назва-
нием Тю-тю-пай, где так призывно и радостно вспыхива-
ли первые вечерние огоньки.
28
г*
...Ночь билась в сознание испуганной птицей. Неясно
и чадно горела под потолком керосиновая лампа. Хло-
пала раз за разом избяная дверь. Звенела посуда и ору-
жие. Кто-то ругался площадной бранью. За дощатой пе-
реборкой заходился в крике ребенок. Его никто не ука-
чивал, не брал на ’руки, не утешал. Мать пекла сахаров-
цам блины. Отец бражпичал вместе с ними. Кто-то ус-
пел смотаться в Тю-тю-пай, и китайская хана лилась ре-
кою.
«Придет — не придет? — эта мысль была мучительна
и неотвязна. — Бежать, ускользнуть в этой суматохе...»—
Сбросив жаркую и душную бурку, Вениамин попытался
392
приподняться. Острая боль в ноге рванула его обратно
на жесткую скамью.
— Очухался, паря? — спросил, склоняясь над ним,
пожилой усатый казак и, потянув за Край бурку, стал
кутать ему ноги.
— Пить... — прошелестел пересохшими губами Ве-
ниамин. Теплая вода переливалась через край жестяно-
го ковша. Зубы стучали по острому краю.
— Худо тебе, паря? Спокою нет, вот беда. Ночь, а
здесь, как на ведьмячем шабаше.
— Что там, на воле? — осторожно спросил Вениа-
мин. — Как там наши, а?
Казак запустил в густые лохмы руку и метнул из-под
бровей быстрый, обжигающий взгляд.
— Наши... ваши... Дело табак, паря. Были ваши, да
все вышли... Да и энтих полегло, не счесть. Вот придут
подводы из Чирков, и повезем и раненых, и мертвых, как
генерал наказал... Один ты остался, паря. Как перст,
один.
— Что ты плетешь?! — крикнул гневно Гамберг. —
Что ты каркаешь тут, как ворон?
Лицо казака пожелтело, стало расплываться. Жест-
кая ладонь, захватив и сминая лицо Вениамина, прида-
вила губы. Задыхаясь, весь покрывшись испариной и
дрожа мелкой, знобкой дрожью, Вениамин не в силах
был сбросить эту руку.
— Молчи, чудик, — обдавая его чесночным запахом,
зашептал в ухо казак. — Молчи. Сам фон-барон нака-
зал тебя стеречь. Как бог свят, сам. Молись, паря, свое-
му богу, какой он у тебя ни на есть. Лютую смерть тебе
принять суждено.
— Смерть? — прошептал тербатец, и впервые холод
значения этого слова дошел до его разума и сжал дрог-
нувшее сердце. — Спаси меня, казак, — попросил он жа-
лобно. — Во имя детей своих спаси. Достань мне коня.
— От смерти не ускачешь. А и нет у меня никого, —
казак перекрестился. — Был сынок, Ванятка, твой, дол-
жно, одногодок, да порешили его. Сгинул с конем
вместе. Прими, господи, его душу, — он опять перекрес-
тился.
— Кто же его убил?
— Эх кабы я знал да ведал, паря. — Казак опасливо
оглянулся и шепнул: — Бают, калмыковцы, паря. — Он
393
помолчал, испытующе глядя на Вениамина, наклонился
и снова зашептал: — Почтарь кручинился по тебе, паря.
Пойду скажу ему, а ты лежи. — Вздыхая и бормоча себе
под нос, он вышел.
Вскоре казак вернулся с каким-то* человеком, и они
унесли покрытого буркой Вениамина вместе со скамьей.
Ни пьяный хозяин, ни гости не заметили исчезновения
тербатца.
На почте Вениамина спрятали в жилой половине, за
печью. Ему опять стало дурно. Он не чувствовал, как
Свешников делал ему перевязку. Не услышал, как за-
скрипели на улице подводы.
Тербатцы не только задержали на несколько часов
катившуюся на Хабаровск Поволжскую бригаду гене-
рал-майора Сахарова, но и заставили ее изменить свой
маршрут. Свернуты были не покрывшие себя славой зна-
мена. Длинен до бесконечности обоз, увозивший ночью
из станицы сахаровцев — раненых и убитых.
В тот страшный час, когда Рифман со своим эскадро-
ном творил расправу над безоружными людьми, в Амур-
скую область со станции Покровка уходил эшелон с обо-
рудованием флотилии и всем ценным, чем располагал об-
реченный Хабаровск.
Командование Народно-революционной армией при-
нял герой Перекопа Василий Блюхер. А через сутки на-
чалось организованное отступление наших воинских ча-
стей на левый берег Амура.
Сдерживая на подступах к Хабаровску полчища бело-
гвардейцев и прикрывая отступающих, ожесточенно сра-
жались в этот день с врагом подразделения 3-й конной
бригады НРА, морской отряд Амурской флотилии и Осо-
бый Амурский полк. Но в ночь на 22 декабря вынужде-
ны были отступить за Амур, в Покровку и они. А в во-
семь утра 23 декабря, после упорного боя и больших по-
терь с той и другой стороны, оставили и этот населенный
пункт.
В этом бою был тяжело ранен в обе ноги комиссар
Игорь Сибирцев. Окруженный врагами, истекающий кро-
вью, он отстреливался до последнего патрона, и этим по-
следним патроном убил себя. Прекрасная, героическая
смерть!
394
Пал Хабаровск. Окрыленный удачей, генерал Молча-
нов повел наступление на запад.
В эти беспросветно горькие дни благовещенская пар-
тийная организация, потерявшая под Казакевичево своих
лучших сынов, снова бросила в народ призыв: «Все для
фронта!» Сн.ова шли эшелоны с бойцами на восток. Вдо-
вы слали народоармейцам одежду, которую никогда
больше не наденут их убитые мужья. Осиротевшие дети
посылали им самодельные, вышитые «стебельком» кисе-
ты с табаком.
Снова расточительно щедрым был Благовещенск, Го-
товясь к обороне, он отдавал оружие и боеприпасы, пе-
ревязочные средства и медикаменты. Голодая сам, под
метелку очищал кладовые и склады и отгружал для HP А
провиант.
Казакевичево в эти дни кишело белогвардейщиной
всех мастей и расцветок. На смену дикой Поволжской
бригаде генерала Сахарова пришел «голубой» офицер-
ский отряд полковника Ширяева. Ширяевцев сменил
имени атамана Семенова Оренбургский казачий полк.
За ним появились пластуны, потом нахлынули желтолам-
пасные бывшие калмыковские части, и не было им чис-
ла...
Чуть ли не на другой день после занятия Хабаровска,
Молчанов потребовал созвать «казачий круг». Поддерж-
ка местного населения пришлась бы как нельзя кстати.
Но белогвардейцам пришлось жестоко разочароваться:
от всего «Уссурийского казачьего войска», «на круг» яви-
лось только восемь представителей, да и те привезли на-
казы своих одностаничников, что все они впредь будут
считать себя крестьянами и в военных действиях против
красных участвовать не станут. Гленовский округ, в ко-
торый входила станица Казакевичево, не прислал ни од-
ного человека.
Генерал Вишневский, базировавшийся со своими под-
разделениями в Казакевичево, сделал из всего этого
разумный вывод: «Уссурийские казаки «расказакова-
лись», так не станут ли они стрелять нам в спину?»
Это опасение было небезосновательным, в каждой
пограничной станице, с незапамятных времен, имелись
отлично вооруженные группы «самозащиты от хунхузов».
395
В Казакевичево начальником самозащиты был Марте-
мьян Шереметьев. Генерал‘потребовал его к себе. О чем
они беседовали, неизвестно, но все винтовки и патроны
пришлось сдать в белогвардейский штаб беспрекослов-
но. Казакевичевцы легко вздохнули: ни перед кем не при-
дется ломить больше шапку. Это ли была не радость!
Снова рекой полилась тю-тю-паевская хана...
Как-то незаметно в этой сумятице прошло появление
в Казакевичево двух молодых женщин. Одна из них,
Людмила Ивановна Фомина, опознала среди лежавших
в общественном сарае убитых тело своего мужа — Ана-
толия Михайловича Востокова. Подрядив кого-то из ста-
ничников, опа тайком увезла его в Хабаровск и похоро-
нила на больничном кладбище. Другая, в изношенных
башмаках и платочке на ярко-рыжих волосах, так ниче-
го и не узнала о благовещенцах.
Только в доме Башуровых ей сказали, что после боя,
в сенях, под застрехой, были найдены два партийных би-
лета. Молодая хозяйка запомнила, что в них значились
фамилии Бородкина и Кошубы, но сохранить партбилеты
поопасалась и сожгла их в печи.
Часами стояла Рыжая на берегу Уссури, вглядываясь
вдаль, будто кого-то поджидая па условленном месте.
Сердобольные казачки, считая девушку тронутой умом,—
а она и в самом дел-е обезумела от горя, — зазывали ее
в избы, кормили и давали ночлег. Вскоре она куда-то ис-
чезла, так и не проведав, что на почте скрывается ране-
ный Вениамин.
29’
...Шел грозный февраль 1922 года. Полураздетые и
жестоко страдающие от лютых морозов народоармейцы
готовились к штурму Дальневосточного Перекопа —
Волочаевки. Более полутора месяцев они не знали над
головой крова, ели конину и мороженую рыбу, но более
чем когда-либо верили в победу. В их числе был и пятна-
дцатилетний Виктор Адобовский, благовещенский терба-
тец, то и дело возвращавшийся памятью к казакевичев-
ским дням.
Волочаевские дни. Февральские метелицы и морозы...
В ночь на 11 февраля в железнодорожную полуказарму,
где размещалась ставка Блюхера и находился походный
396
госпиталь, свозились и сносились раненые и обморожен-
ные народоармейцы. Когда тесное помещение заполни-
лось до отказа, вокруг полуказармы развели костры и
раненых стали класть на оттаявшую землю. А красные
сестрички и санитары делали все новые и новые вылазки
и приносили уже утративших способность двигаться, за-
мерзавших в дозорах бойцов, отогревая их своим дыха-
нием и сердечным теплом. Из одной такой вылазки не
вернулась юная рыжеволосая девушка. Ее нашли потом
в снегу замерзшей и похоронили в братской могиле, так
и не узнав, кто она*и откуда.
Общее наступление было назначено на семь часов
утра. Старые, бывалые народоармейцы надели чудом
сбереженные к этому дню чистые рубахи. В три часа но-
чи обходная колонна южнее сопки Июнь-Корань по-
встречалась с разъездом белых и захватила его в плен.
А спустя час в том же районе народоармейцы наткну-
лись на Поволжскую бригаду генерала Сахарова.
Завязался неравный бой. На стороне Сахарова был
численный перевес, но военное счастье переменчиво. Из
Нижне-Спасской подошел Троицкосавский полк, и на бе-
лых обрушился огонь двух орудий. Ряды противника ста-
ли быстро таять, и растерявшийся Сахаров, опасаясь
плена, обратился в бегство. Разгром Поволжской брига-
ды завершился быстро. Побросав орудия и пулеметы, ее
разрозненные части бросились в Дежневку, но вскоре
были выбиты и оттуда. В эту ночь сахаровцы потеряли
более трехсот человек убитыми и в их числе эскадрон,
изрубивший на берегу «Рыбки» пленных тербатцев. Не
сносил головы и командир эскадрона Рифман.
Ровно в семь утра выстрелы из 120-миллиметрового
орудия «виккерс» по станции Волочаевка и бронепоезду
врага возвестили о переходе в общее наступление всех
войск НРА. Ураганный огонь артиллерии и двух крас-
ных бронепоездов обрушился на позиции белых у сопки
Июнь-Корань. Непрерывный огневой бой длился четыре
с половиной часа. В 11 часов 32 минуты на вершине соп-
ки Июнь-Корань взвилось и гордо зареяло на февраль-
ском ветру красное с синим знамя ДВР.
Два дня спустя после падения Волочаевки войска
Народно-революционной армии вступили в Хабаровск.
397
...К этому времени жители Казакевичево, обнаружив на
берегу «Рыбки» двадцать восемь трупов тербатцев, пере-
везли их в селение и сложили в общественный сарай.
Почти оправившийся от ранений и живший в Казаке-
вичево под видом учителя Орляпского Вениамин Гам-
берг опознал среди убитых двенадцать своих товарищей
по оружию. Остальные же были так изуродованы, что
утратили какие-либо человеческие черты.
Вскоре началось «расследование обстоятельств изу-
вечения и убийства». Допрошенный по этому делу жи-
тель Казакевичево Иван Алексеевич Душечкин показал:
«Я был в обозе Сахарова и ехал самым последним. С на-
ми, в обозе, вели пленных народоармейцев, захваченных
при взятии Казакевичево, в сопровождении первого ка-
валерийского эскадрона. Доехав до протоки «Рыбка»,
пленных почему-то остановили и они стали раздеваться,
здесь же остановился и эскадрон, а обоз пошел дальше.
Когда обоз уже завернул за поворот, то я видел из-за
поворота, что пленных выстроили в ряды, а затем уви-
дел, что стоящие в ряд пленные почему-то стали падать
в яр, и я подумал, что их расстреливали, хотя выстрелов
не было слышно, так как мешал шум идущих подвод».
Иван Душечкин был последним человеком, видевшим
тербатцев живыми. Те, кто творил над ними расправу
уже не были людьми...
...Они возвращались. В вагоне было сумрачно и ти-
хо. Никто теперь не смеялся, не шутил и не пел песен.
Была уже середина марта. Солнце пригревало все
жарче и жарче. На всем протяжении пути у оттаявших
обочин железнодорожного полотна стояли аккуратные
штабеля дров, и черномазый машинист, останавливая
поезд, брал их ровно столько, сколько требовалось до
конца перегона.
Первым покинул вагон Федор Потехин. Его вынесли
в Бочкарево. И, как тогда зимой, на перроне стояли его
жена и дети. Но теперь она не узнала мужа и, померт-
вев, упала на чьи-то руки, а когда очнулась, страшный
вагон уже уплывал в солнечный простор амурской степи,
и не было сил его остановить, и не было голоса, чтобы
крикнуть:
— Верните мне того, живого, теплого, что умел те-
398
тешкать детей, что смеялся сердечно и играючи переплы-
вал Волгу!
Стыли слезы. А легкий весенний ветерок шевелил
тронутые сединой волосы Федора и ласкал изрубленное
офицерской шашкой лицо.
Саня Бородкин, Алеша Гертман, Шура Рудых, Марк
Королев, Иван Харитонов, Лука Кошуба, Даниил Ми-
рошниченко, Николай Печкин, Ефим Пучкин, Василий
Безденежных и Алексей Клинков прибыли в Благове-
щенск только под вечер. Погибших героев встречал весь
город.
Их тела были преданы земле 19 марта 1922 года, ров-
но через три месяца после Казакевичевского боя.
СОДЕРЖАНИЕ
Пролог .	•	*	9	•	V	5
Часть первая	•	•	•	•	•	.	10
Часть вторая	•	•	•	V	•	, 204
Антонова Любовь Ивановна
А 72 Заслон. Хабаровск, Кн. изд., 1973
400 с. («Дальневосточная героика»). 65 000 экз. 82 коп.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за
установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интер-
вентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написан-
ные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией
за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев
области, отдавших жизнь за Советы.
7-3-2
*73	ДВ Р2
Любовь Ивановна Антонова
ЗАСЛОН
Для старшего школьного возраста
Редактор В. И. К л и п е л ь. Художник Э. В. Шевелев. Художественный
редактор П. К. П у с т о в о й. Технический редактор Н. А. Л ызов а. Коррек-
тор В. М. С о с н о в с к а я. Сдано в набор 23/III 1973 г. Подписано к печати
3/V 1973 г. ВЛ 00234. Бумага типографская № 3. Формат 84X108/32. 21 усл. п. л.
23,19 уч.-изд. л. Тираж 65 000 (1—30 000) экз. Заказ 2323. Цена 82 коп.
Хабаровское книжное издательство Государственного комитета Совета Мини-
стров РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли, г. Ха-
баровск, ул. Серышева, 31.
Типография № 1 краевого управления по делам издательств, полиграфии и
книжной торговли, г. Хабаровск, ул. Серышева, 3L


82 коп
* € Г В О