ЛЕВ ЯРУЦКИЙ
МАХНО И МАХНОВЦЫ
МАРИУПОЛЬ
1995

ЛЕВ ЯРУЦКИЙ
МАХНО И МАХНОВЦЫ
МАРИУПОЛЬ
1995

ISBN 985-6191-03-3
Книга издана за счет средств Николая Николаевича
Специального,
Авторские права принадлежат Яруцкому Льву Давидовичу.
Лев Яруцкий — известный краевед, почетный гражданин города
Мариуполя, лауреат Донецкой областной литературной премии,
автор книг "Мариупольская старина"(М.: Советский писатель,
1991), "Пушкин в Приазовье", "Выдающиеся греки-мариупольцы",
"Мариупольские храмы вчера и сегодня". В своей новой книге он
рассказывает о крестьянской войне на Украине в 1918— 1921 гг.
под предводительством Нестора Махно. Здесь дана и общая
характеристика явления, вошедшего в историю под именем
"махновщина", и прослежены судьбы людей, с ним связанных:
прежде всего самого Махно, а также видного махновского коман-
дира, кавалера ордена Красного Знамени Василия Куриленко,
начальника штаба Революционно-Повстанческой армии Украины
Виктора Белаша, контрразведчика Левки Задова (Л. Н. Зинь-
ковского), личного телохранителя батьки Ивана Лепетченко и
др. Отдельные главы посвящены личной жизни Нестора Ивановича,
его жене Г. А. Кузьменко, дочери Елене Несторовне.
В книге использованы материалы из архива КГБ, до недавнего
времени недоступные для изучения и публикации. Некоторые
материалы публикуются впервые.
В приложениях публикуются документы и материалы по теме.

ОТ АВТОРА
Крестьянская война на Украине 1918—1921 годов под
предводительством Нестора Махно охватила огромную тер-
риторию от Дона до Днестра, в нее были вовлечены сотни
тысяч и даже миллионы людей. Но книга о махновщине,
которую вы сейчас открыли, написана краеведом из Мариу-
поля, и это определило ее содержание. Здесь дана махновщина
с мариупольским акцентом. Однако избранные автором темы
вынуждали его покинуть "свою территорию" и выходить за
пределы Мариупольского уезда, оказавшегося в означенные
годы в эпицентре махновского движения. Следуя за повстан-
ческими тачанками, уходившими порой из Приазовья и
Гуляй-Поля в стремительные тысячеверстные походы, автору
пришлось, прослеживая судьбы своих персонажей, "посе-
тить" различные грады и веси, а также "побывать" в Румы-
нии, Польше, Чехословакии, Германии, Франции.
Автор не ставил себе цель выстроить фабулу жизни и
деятельности Нестора Ивановича Махно, в последовательном
порядке зарегистрировать события махновского движения.
Это сделано в содержательных и весьма солидно документи-
рованных книгах, как, например, монография В. Ф. Верстюка
"Махновщина" (К., 1991) и в сборнике "Нестор Иванович
Махно. Воспоминания, материалы, документы", составлен-
ном этим же исследователем. К тому же стали доступны
нашему читателю трехтомные воспоминания Нестора Ивано-
вича, доведенные, к сожалению, только до 1918 года.
Меня же привлекает история, показанная через челове-
ческие судьбы, и персонажами моих рассказов (чисто доку-
ментальных, без единого вымышленного имени или эпизода)
стали выдающийся махновский командир, герой освобожде-
ния Мариуполя, кавалер ордена Красного Знамени Василий
Куриленко, контрразведчик Лева Задов (Л. Н. Зиньковский),
телохранитель батьки Иван Лепетченко, Герой Советского
Союза генерал-майор Максим Козырь, в мае 1919 года воин
Третьей бригады, раненный под Волновахой в бою с конни-
3

ками Шкуро, и мариупольские анархисты, оказавшиеся спут-
никами Махно во время отступления весной 1918 года.
Отдельные главы посвящены жене Нестора Ивановича Г. А.
Кузьменко и его дочери Елене Несторовне.
Пусть читатель не удивится, встретив в этой книге рас-
сказы о Павле Дыбенко и Александре Колонтай. Нет, они не
были махновцами. Но вместе с Третьей бригадой батьки
Махно штурмовали в марте 1919 года Мариуполь. И для
краеведа это обстоятельство — вполне достаточное основание,
чтобы сделать их персонажами книги, посвященной Махно,
махновцам и махновщине.
Автор надеется, что краеведческие очерки, акцентирую-
щие внимание в основном на эпизоды, происшедшие на
Мариупольщине, создают все же мозаичную картину, верно
отражающую характерные черты махновщины как истори-
ческого явления. И что некоторые подробности, не привлек-
шие внимание известных махноведов и изложенные им в
этом издании, представляют интерес для широкого читателя,
но в особенности приазовского, в особенности мариупольского.
Надеюсь, читателю будут также интересны и приложения
к этой книге, где он найдет архивный вариант рассказа
известного писателя Всеволода Вишневского "Махновцы" и
наш комментарий к нему, а также ряд документов о махнов-
ском движении на Мариупольщине.
Автор отважился на попытку нарисовать психологический
портрет Нестора Махно, на анализ этой противоречивой, но
необыкновенно яркой и весьма неординарной личности.
Большинство краеведческих рассказов этого сборника в
сокращенном газетном варианте публиковались на страницах
"Приазовского рабочего", коллективу которого я многим
обязан. В особенности главному редактору газеты Вере Ни-
колаевне Черемных, мужественно решившейся напечатать
мой первый очерк о Махно, когда еще не была отменена 6-я
статья Конституции СССР и мы находились под неусыпным
вниманием недреманного ока горкома партии.
Выпуская в свет свою пятую книгу, я не могу не вспомнить
тех людей, которые помогли моим рукописям пробиться к
типографскому станку. Это и талантливый поэт Даниил
Чкония, который в бытность свою редактором московского
издательства "Советский писатель" покровительствовал, ре-
дактировал и способствовал выходу в свет моей первой книги
"Мариупольская старина". Это и человек большой душевной
чуткости Игорь Каримович Каримов, без решающей поддерж-
ки и помощи которого не вышла бы ни "Мариупольская
старина", ни "Пушкин в Приазовье".
4

И, наконец, эта книга о Несторе Махно и махновщине
выходит в свет благодаря меценатству Николая Николаевича
Специального и его фирмы, а также поддержке Мариуполь-
ского общества "Мемориал" и его председателя Галины Ми-
хайловны Захаровой.
Этим благородным людям, а также не названным здесь,
всем, кто помогал мне в написании и издании моих книг,
мой земной поклон и сердечная благодарность.
Мариуполь, июль 1993 г.

ВЫРОС В МАРИУПОЛЕ?!
Нестор Иванович любил говорить: "Я прежде всего рево-
люционер, а потом уж — анархист".
Революционеры нынче упали в цене.
Так почему же никогда не умирал интерес к Махно, к
махновщине?
Прежде всего потому, конечно, что запретный плод сладок.
Десятилетия замалчивания рождали естественное любопыт-
ство. Но, главное, думаю, — его противоборство с большеви-
ками. Воспоминания батьки и книги о нем содержались в
спецхранах, а КГБ не случайно брало на заметку тех, кто
проявлял интерес к Махно. Потому что это было проявлением
неосознанного, может быть, протеста против большевистского
единодержавия. Как и ностальгические песни о поручике
Голицыне и корнете Оболенском.
Махно рубил головы этим поручикам и корнетам, но он
же вступал в единоборство с буденовцами и добивался
поразительных успехов. Он, противостоявший Ленину и
Троцкому, бивший Деникина и Врангеля, не уступивший
Фрунзе и Петлюре, — личность по-своему исключительная.
Не потому ли он неудержимо привлекал художников слова,
что так нестандартен, ярок, даже экзотичен. И Алексей
Толстой обратился к этому персонажу гражданской войны
не только потому, что "хождение по мукам" его героев
пролегло и через Екатеринославщину, родину махновского
движения. И случайно ли Сергей Есенин, автор "Пугачева",
задумал, к сожалению, неосуществленную поэму "Гуляй-
Поле"?
Нестор Махно стал поистине легендарным и без преуве-
личения народным героем.
Полностью вычеркнуть его имя даже советская историо-
графия, беззастенчиво вымарывавшая целые главы из лето-
писи нашей жизни, не могла. Но представляли его бандитом,
воплощением зла и жестокости, атаманом кулацкой контрре-
волюции.
6

Знали ли мы, что "дурят нашего брата, ой, дурят"?
Конечно. Приведу только один пример.
Д. Л. Голинков в книге "Крушение антисоветского под-
полья в СССР" в полном соответствии с истиной пишет, что
10 апреля 1919 года махновский штаб, вопреки запрещению
советского военного командования, созвал 3-й Гуляйпольский
районный съезд, на котором присутствовали представители
72 волостей Александровского, Мариупольского, Бердянско-
го и Павлоградского уездов, а также делегаты от воинских
частей. Он также без искажений цитирует строки из резолю-
ции съезда: "Требуем полной свободы слова, печати, собраний
всем левым течениям, то есть партиям и группам, и непри-
косновенности личности работников партий левых револю-
ционных организаций".
Каков же комментарий Д. Л. Голинкова? — "Это были
демагогические, псевдореволюционные требования".
Подобную чушь (то есть такие выводы и комментарий) мы
пропускали мимо ушей, но спасибо Д. Л. Голинкову и таким,
как он, историкам, что они, критикуя своих идеологических
противников, пробалтывались и сообщали нам, что Махно,
оказывается, был за демократическое развитие общества, что,
хоть и не готов был разрешить деятельность правых сил, но
критики левых не боялся, подобно большевикам, и предос-
тавил им свободу слова, печати, собраний и прочее.
Однажды, вращаясь среди мариупольских книголюбов,
познакомился с Михаилом Ивановичем Тарасенко. Проник-
нувшись ко мне доверием, он рассказал, что среди раритетов
его домашней библиотеки есть тома серии "Революция и
гражданская война в описаниях белогвардейцев", что кто-то
на него настучал, и явились к нему "искусствоведы в штат-
ском" с обыском. Тома эти изъяли, но Михаил Иванович
проявил мужество и настойчивость (издание советское, цен-
зурой дозволенное), и — шла хрущевская оттепель — эти
книги ему вернули.
Так я познакомился с мемуарным очерком К. В. Гера-
сименко "Махно". Я был потрясен не только новыми све-
дениями о махновщине и ее вожде, которые начисто отсут-
ствовали в писаниях советских авторов, но и тем, как тесно
переплелась судьба Нестора Ивановича с Мариуполем. О
том, что он освобождал наш город от деникинцев в марте
1919 года, я уже знал из рассказа Всеволода Вишневского
"Бронепоезд "Спартак" (см. в приложении 1 рассказ "Мах-
новцы"). Но выяснилось, по К. В. Герасименко, что этим
не исчерпываются мариупольские страницы биографии
Махно.
7

Автор этого очерка пишет, что Махно был сыном гуляй-
польского малоземельного крестьянина, занимавшегося
скупкой рогатого скота и свиней по заказам мариупольских
мясников.
Посещая церковно-приходскую школу, юный Махно по-
могал отцу в разделке свиных туш. Однажды, отвезя их в
Мариуполь, Иван Махно оставил там своего одиннадцатилет-
него сына, определив мальчика в один из галантерейных
магазинов.
С первых дней службы в магазине для всех было ясно, что
приказчик из Махно не получится.
— Это был, — как рассказывал впоследствии старик-при-
казчик, у которого Махно ходил в учениках, — настоящий
хорек, молчаливый, замкнутый, сумрачно смотрящий взгля-
дом необыкновенно блестящих глаз. Он одинаково злобно
относился как к служащим, так и к хозяину и покупателям.
За три месяца я обломал на его голове и спине безо всякой
пользы до сорока деревянных аршинов: наша наука ему не
давалась.
"От мальчика, — пишет К. В. Герасименко, — требовалось
покорности, почтительности и выполнения мелких услуг, но
будущий крестьянский вождь, презирая старших, вместо
скучного дела за прилавком, предпочитал ловлю бычков в
море или шатание с шумной ватагой уличных мальчишек по
порту или окрестностям города".
На побои, которыми щедро награждали его со всех сторон,
мальчик отвечал местью: он ловко и незаметно отрезал
пуговицы с костюмов приказчиков, подливал касторовое
масло в чайник с чаем, а своего учителя приказчика однажды,
после порки, сгоряча облил кипятком так, что старика в
обморочном состоянии отвезли в больницу. Однажды, когда
жене хозяина вздумалось выдрать мальчика за уши, он до
крови искусал ей руки и, боясь наказания, сбежал из мага-
зина".
Хозяин вызвал из Гуляй-Поля Ивана Махно. Мальчика
разыскали, выпороли и устроили в типографию для обучения
делу наборщика.
Типографское дело, рассказывает далее К. В. Герасименко,
пришлось Махно по вкусу: он с интересом присматривается
к работе наборщиков, расспрашивает их, учится разбирать
шрифт, проявляет бойкость, сметливость. В типографии его
начинают ценить, поощрять, и это вернее всяких побоев
достигает цели: Махно с утра до вечера просиживает в
типографии, он уже умеет держать в руках верстатку, его
рука быстро и ловко бегает по клеточкам кассы.
8

Так упоительно интересно живописал К. В. Герасименко
мариупольское отрочество Нестора Махно, и нетрудно пред-
ставить себе, каким восхитительным чтением были эти стра-
ницы для краеведа, коллекционирующего выдающихся лю-
дей, чьи биографии связаны со скромным городом на берегу
Азовского моря. Правда, чтобы обнародовать эти сенсацион-
ные сведения в печати в то время не могло, разумеется, быть
и речи. Но устно я их пропагандировал. (Замечу в скобках,
что на моих глазах не хватали людей за политические
анекдоты и тому подобное, и мы, зная, что КГБ о нас неустанно
"заботится", как начали в хрущевскую оттепель болтать
напропалую, так и продолжали болтать и в брежневские
застойные времена).
Мои друзья-журналисты, подтрунивая надо мной и паро-
дируя заголовки "рассказов краеведа" о знаменитостях, свя-
занных с нашим городом, с добродушной иронией спраши-
вали , когда я принесу материал " Батько Махно и Мариуполь ".
Они также интересовались, какая надпись украсит мемори-
альную доску на Дворце культуры "Азовстали" (бывший дом
Томазо), где располагалась типография братьев Гольдрин. В
Мариуполе в начале века были и другие типографии, но я в
тех шутливых разговорах решил поместить будущего батьку
именно в эту, в центре города, чтобы мемориальную доску
могли лицезреть в этом людном месте многие. Тем более, что
в мариупольской типографии, по сведениям К. В. Гераси-
менко, работал не только будущий командующий Революци-
онно-Повстанческой армией (махновцев), но и будущий пред-
седатель Военно-Революционного Совета РПА. Да-да, К. В.
Герасименко так и пишет: "На мальчика обращает внимание
работавший в той же типографии анархист Волин, который
и помогает ему пройти дома курс городского училища. После
ареста Волина занятием Махно руководит эсер Михайлов. По
его совету Махно сдает экзамен на звание сельского учителя
и в 1903 году получает место учителя в одном из сел
Мариупольского уезда".
Что Махно никогда не был учителем, я знал уже тогда.
Что родился он не в 1884 году, как утверждает Герасименко,
тоже знал: в БСЭ указан 1889-й. (Сейчас выяснилось, что
родился Нестор Иванович в 1888-м. Похоже, батько и сам не
знал в точности даты своего рождения). Знал, что осужден
он был не в 1907-м, а тремя годами позже, что не содержался
в Орловском централе и не отбывал каторгу в Акатуе и
Зерентуе.
Все это не выдумки К. В. Герасименко, а легенды, услы-
шанные им, добросовестно воспроизведенные и выдаваемые
9

за чистое золото подлинных фактов. Что сам Махно отрица-
тельно отнесся к очерку К. В. Герасименко, понятно: батько
нередко представлен в неприглядном виде, да и выдумки у
этого автора слишком много. Гораздо больше в очерке не
соответствует действительности, чем я здесь перечислил.
Поэтому и специалисты-махноведы не принимают его всерьез.
И напрасно. Потому что, когда автор излагает не то, что он
услышал о Махно, а то, что видел своими глазами, ему можно
верить. Но не в случае, когда он изображает отрочество Махно,
якобы проведенное в Мариуполе. Хотя психологический
портрет Нестора-подростка сделан, думаю, в общем-то доста-
точно проницательно.
В моих краеведческих изысканиях я уже встречался с
лжемариупольцами. Так, я обрадовался, когда узнал, что
известный революционер-народник, ученый-этнограф и поэт
Тан-Богораз родился в Мариуполе. Я ликовал: коллекция
наших знаменитых земляков пополнилась еще одним уважа-
емым именем. Но как только начал собирать материалы,
выяснилось, что документ, по которому зафиксировали в
паспорте Богораза место и дату рождения, был фальшивым
и не отражал подлинные факты.
В другой раз пришлось отбиваться от зловещей знамени-
тости, которую навязывал нам в земляки... Солженицын. На
страницах его "Архипелага..." утверждается, что один из
создателей ГУЛАГа и самых выдающихся палачей Нафтули
Френкель до революции жил в Мариуполе, где ворочал
большими делами. Пришлось доказывать, что Френкель —
лжемариуполец, не был он здесь лесоторговцем и не издавал
газету "Копейка".
К сожалению, поверив К. В. Герасименко ("ах, обмануть
меня нетрудно, я сам обманываться рад"), я уже успел
протрубить в "Приазовском рабочем", который в то время
выходил 130-тысячным тиражом, о мариупольском отрочес-
тве Махно. По неисчерпаемой иронии судьбы материал был
опубликован 1 апреля (1989). Так что я могу отшутиться:
первоапрельская, дескать, шутка. Но приношу извинения
мариупольскому читателю: я ввел его в заблуждение.
Но...
Как только утвердилась у нас гласность, Харьковское
отделение СП "Интербук" выпустило очерк К. В. Герасименко
брошюрой (вместе с отрывком из "Очерков русской смуты"
А. И. Деникина). Стотысячный тираж книжки разошелся
мгновенно и теперь сеет о батьке Махно всяческие небылицы.
Как же на самом деле прошло детство и отрочество
предводителя гражданской войны на Украине?
10

Пятый, самый младший сын бывшего крепостного кресть-
янина, Махно не помнил своего отца: Иван Родионович
скончался, когда его последышу минуло только одиннадцать
месяцев. И что же ожидало этого младенца? Детство, полное
лишений, бедное радостями. Учеба во 2-й гуляйпольской
начальной школе, похвалы учителя, гордость матери за
младшенького, который в классе все схватывает на лету.
Вроде вполне подходит к нему знаменитое "В детстве у меня
не было детства".
Но нет, не вполне. Замерзшая река, самодельные коньки
и катание с утра до вечера. При этом, исправно сложив книги,
отправлялся в школу, вечером деловито возвращался после
многотрудного дня... с катка.
"Это многих славных путь".
Однажды он провалился под лед, но не утонул. Одежда
на нем мгновенно задубела, но бежать домой побоялся.
Спасения искал у родного дяди. "Когда явилась встрево-
женная мать, — вспоминает он, — я, растертый спиртом,
сидел уже на печке. Узнав, в чем дело, она разложила меня
через скамью и стала лечить куском толстой скрученной
веревки".
Урок матери подействовал совсем не так, как воспитатель-
ные меры упомянутого К. В. Герасименко приказчика (был,
оказывается, такой в действительности, но не в Мариуполе,
а в Гуляй-Поле). "Помню, пишет Махно, долго после этого я
не мог как следует сидеть на парте, но помню также, что с
тех пор я стал прилежным учеником".
Ребенок как ребенок, никакой не хорек.
Другим он стал потом.
Пишут, что ни одна драка в Гуляй-Поле не обходилась без
юного Нестора.
Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой.
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.
И навстречу испуганной маме
Я цедил сквозь кровавый рот:
"Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет"
Так написал о себе Сергей Есенин, так мог сказать о себе
Нестор Махно. Нет, не в Мариуполе встретился он с анархис-
том Волиным, чье мастерство произнесения митинговых
речей сравнивали с ораторским искусством Троцкого. Наем-
ный пастушок помещичьих коров и овец, маляр, слесарь и
литейщик, Нестор Махно пришел к анархистам-террористам
11

после кратковременного пребывания у пресных и разговор-
чивых меньшевиков.
С высоты моего нынешнего возраста и знаний мне трудно
назвать то, что делал в начале века Нестор Махно в
Гуляй-Поле, революционной деятельностью. Это скорее
похоже на банальную уголовщину: грабежи, стрельба,
кровь.
Арест, тюрьма, расстрельный приговор. Сомневаюсь, что-
бы Нестор Иванович читал Достоевского, в частности его
роман "Идиот". Но 52 дня просидел он в камере смертников
и вполне квалифицированно мог бы проэкзаменовать вели-
кого писателя: правильно ли тот передал чувства, которые
испытывает человек в ожидании, что сейчас с грохотом и
скрежетом откроется дверь камеры и его поведут к виселице
или под дула расстрельной команды.
А он, Махно, испытал эти чувства не один раз. В 1918-м,
когда уходил от наступавших на Украину немцев и австрий-
цев, арестовали его по недоразумению. Ему грозил расстрел,
но обошлось, как в первый раз, в 1910-м. Тогда Евдокия
Матвеевна, мать Нестора, обратилась с письмом к царице, к
Александре Федоровне. Та заступилась за сына беднячки из
Гуляй-Поля, но не зачлось ей это через восемь лет в Ипать-
евском доме. Николай II собственноручной резолюцией заме-
нил Махно смертную казнь на двадцатилетнюю (по другим
источникам — бессрочную) каторгу.
Вряд ли грозный батько в 1921-м вспомнил заступни-
чество императрицы-матери, спасшей ему жизнь, когда дру-
гая мать-украинка бросилась ему в ноги, умоляя не погубить
продкомиссара, отпустить ее единственного Мишеньку. И он
отпустит мальчишку, чтобы мир мог потом читать "Тихий
Дон". Только за то, что пощадил шестнадцатилетнего Шоло-
хова, много грехов можно скостить батьке Махно.
Он, лучше многих других знавший чувства человека,
ждущего смертного приговора, не раз и не два мог непрек-
лонно решить сотни, а, может быть, и тысячи судеб". "Рас-
стрелять!" И как Гришка Мелехов, литературный герой
пощаженного им продкомиссара, будет с обнаженной саблей
исступленно рубить единокровных братьев, русских и укра-
инцев, которых считал своими и всех трудящихся смертель-
ными врагами. И будет истерически кричать своим однодум-
цам: "Плена нет! Рубить, рубить беспощадно!"
Но это будет потом. Ему еще предстоит пройти через
Бутырки, из которых — после многих лет ношения ручных
и ножных кандалов — освободит его в марте 1917 года
Февральская революция. Он вернется в родное село, станет
12

организатором и признанным руководителем революционных
крестьян Гуляйпольского района.
Я не пишу об этих месяцах его жизни не потому, что они
не представляют интереса, — напротив, они необычайно
содержательны и соблазнительны для писательского пера, —
а потому, что меня не прельщает роль регистратора событий,
фиксирующего их в строго хронологическом порядке, и я
пользуюсь своим правом выбора тех эпизодов жизни батьки
Махно, которые мне нужны для книги рассказов краеведа.

ТОВАРИЩ НЕСТОР, ЕГО ПОДРУГИ И
МАРИУПОЛЬСКИЕ АНАРХИСТЫ
В мои школьные годы нам вдалбливали, что революцио-
нерами в России были только большевики, а все остальные —
псевдо. Авторы исторических очерков о Жданове (Мариупо-
ле), изданные до горбачевской перестройки, убедительно
продемонстрировали, что школьную премудрость они усвои-
ли превосходно. Правда, меньшевикам и эсерам они позво-
лили взойти на свои страницы, но последние понадобились
исключительно как "мальчики для битья". Чтобы ярче по-
казать, какие они были глупые, какие бяки и предатели, а
большевики — сплошь мудрецы, народные радетели и бла-
годетели, умело выведшие трудящиеся массы из мрака за-
блуждений и ведущие их к светлому будущему — от победы
к победе.
Анархистам в той схеме места не оставалось вовсе. Ко-
нечно, они не были организованы и сплочены в монолитную
партию с железной дисциплиной, как большевики, и сущес-
твенной роли в российской революции не сыграли, это правда.
Но были же они все-таки, эти анархисты, ведь ни один фильм
на так называемую историко-революционную тему без них
не обходится.
На Юзовском металлургическом заводе в первые десяти-
летия XX века анархистская организация была и действовала,
о чем мы знаем из известной ныне биографии Левы Задова
(Л. Н. Зиньковского). А на мариупольских "Никополе" и
"Провидансе"?
— Нет, у нас организации анархистов не было, — убеж-
денно заверяет меня коллега-краевед, много лет отдавший
изучению истории Мариуполя.
Но вот за дело берется молодой исследователь — Александр
Фомичев. И выясняется, что Мариуполь обзавелся собствен-
ными, доморощенными, так сказать, анархистами ничуть не
позже всемирно знаменитого в этом отношении Гуляй-Поля,
а одновременно с ним, то есть в 1907 году. Именно тогда
14

заявила о себе в городе группа так называемых анархистов-
коммунистов, ставившая своей целью "насильственное свер-
жение существующего в России государственного и обще-
ственного строя и замену его строем коммунистическим или
анархическим коммунизмом".
Новорожденные радетели за установление безвластного
коммунистического рая немедленно перешли от слов к делу,
то есть к грабежам, которые они изящно именовали экспро-
приациями, а сокращенно — эксами.
В один прекрасный вечер к мариупольскому купцу Елеф-
терию Кефели явились двое молодых людей и вручили
письмо, не отличавшееся тонкостью стиля, но зато преиспол-
ненного решимости действовать. Вот что гласило это рожден-
ное в муках и корявым почерком написанное сочинение, если
исправить в нем орфографические и пунктуационные
ошибки: "Группа анархистов-коммунистов. Требование ка-
питалисту Кефели. На сумму 3000 рублей. В случае будет с
вашей стороны отказ, то группа задала себе целью получить
от вас означенную сумму или уничтожить вашу жизнь. Смерть
или деньги".
"Прочитав письмо, — пишет А. Фомичев, — Кефели
выхватил револьвер (тому, что оружие было у мирного
обывателя, удивляться не стоит: на дворе 1907 год, револю-
ция), анархист-коммунист тоже, и в результате короткой
перестрелки вымогатели бежали, а один из них получил
ранение в руку. Что стало далее с неудачливыми анархиста-
ми — неизвестно".
Виктор Белаш, частый гость на страницах этой книги,
рассказывает в своих воспоминаниях, как в декабре 1918 года
он оказался в Мариуполе. Остановился он в хате старого
рыбака, которая служила подпольщикам явочной квартирой.
Два сына рыбака работали на "Русском Провидансе", причем
старший был большевиком, а младший — анархистом. "Гости
скоро будут, — сказал старик Белашу, — приехал делегат от
Махно".
И в воспоминаниях самого Нестора Ивановича мы находим
сведения о Мариупольской организации анархистов, относя-
щиеся к еще более раннему периоду — к весне 1918 года.
В апреле того года шли на Украину дивизии германо-ав-
стро-венгерской армии. Революционные силы, неумело огры-
заясь и терпя поражение от регулярных воинских частей,
уходили в Россию — в Таганрог, Царицын. Был в этом потоке
и Нестор Иванович Махно.
Уже в Ростове встретил он "товарища Григория Борзенко,
серьезного товарища, работавшего в свое время в Одессе и
15

Харькове". Лично они друг друга не знали, и Махно в скобках
мимоходом замечает: "Нас познакомила тов. Рива, один из
членов Мариупольской группы анархо-коммунистов".
Рива — не фамилия, а еврейское женское имя. В среде
анархистов было принято такое обращение: "товарищ" с
добавлением не фамилии, а только имени. К Махно, напри-
мер, обращались: "Товарищ Нестор". Впрочем, в этом отно-
шении анархисты мало отличались от большевиков. Помните,
как Павка Корчагин обращается к "партайгеноссе" Устино-
вич: "Товарищ Рита". Так вот, мариупольчанка "товарищ
Рива" неоднократно встретится нам во втором томе "Воспо-
минаний" Махно, но мы так до конца и не узнаем ее фамилии.
Помимо прочего, Нестора Ивановича в Ростове занимали
поиски членов сельскохозяйственных коммун Гуляйполев-
ского (так пишет Махно) района, которые тоже эвакуирова-
лись и, по его расчетам, должны были проследовать через
этот город.
После многочисленных перипетий он все-таки встре-
тился — уже в Царицыне — с коммунарами, которые были
уверены, что Махно вернулся на Украину для борьбы с
немцами и подобной встречи не ожидали.
"Лишь моя подруга, — пишет он не без нежности, —
милая Настенька — она была накануне родов — и слышать
не хотела о том, что я не постараюсь встретиться с нею перед
родами. Она ожидала меня каждый день. Иногда тосковала
о том, что ее ожидания, по рассказам коммунаров, могут
оказаться напрасными.
О "подругах" Махно существует огромная литература,
почти целиком относящаяся к области мифов. Мы сэкономим
много времени и места, если не станем ее анализировать
всерьез, а процитируем ироничный обзор, написанный Мар-
ком Алдановым:
"Ни один Стенька Разин в литературе неприемлем и
невозможен без "стрежня", без "простора речной волны" и
без прекрасной княжны. Персидской княжной при Махно
оказалась роковая еврейка/— было бы крайне странно, если
бы роковой еврейки не оказалось. Как сообщают мемуаристы,
звали ее Соней и была она курсисткой и дочерью богача.
Махно хотел было сжечь ее живьем ("зажарить я ее хотел"),—
но, разумеется, тотчас влюбился в нее без памяти. Соню
крестили, она стала называться Нина Георгиевна, батько на
ней женился в Гуляй-Поле, — "на тачанках, покрытых
дорогими коврами, по ковровой дороге ехали в церковь Махно,
его невеста и почетные гости..." П. Е. Щеголев, по старой
привычке к исторической точности, нерешительно выражал
16

сомнения относительно женитьбы этого странного героя эпо-
са. Можно было бы и в самом деле написать целое исследо-
вание только на тему о том, как звали роковую подругу Махно.
Сведения советских писателей не вполне согласуются со
сведениями эмигрантских. У г. Пильняка, например, подруга
батьки именуется Марусей; у г. Яковлева она Федора. Анар-
хист же Аршинов утверждает, что при Махно находилась его
законная жена Галина Андреевна Кузьменко.
Соня—Нина—Маруся—Федора тоже были без памяти
влюблены в Махно. Но относительно ее роли при нем сведения
несколько расходятся. Естественно было бы, по всем правилам
словесности, предположить, что она была злым гением бать-
ки. Однако эмигрантский мемуарист пишет: "1918 год принес
батьке Махно не только кровавую славу, но и жгучую любовь
странной девушки... У нее было прелестное, матово-розовое
лицо с правильными тонкими чертами, ласково темно-серые
красивые глаза с длинными ресницами, стройная изящная
фигура. Слабая улыбка освещала ее лицо и делала ее детски-
милым". Нет, она была не злым гением, а добрым ангелом
Махно: "Соня быстро выпрыгнула вслед за ним и горячо,
держа за руку Махно, стала просить пощадить пленных
офицеров. — Прогнать... Отпустить их, и только, — бросил
Махно конвоирам..."
В этом ироничном "обзоре" матримониальных дел Нестора
Ивановича вполне достоверно лишь одно: законной (но не
единственной) женой Махно действительно была Галина
Андреевна Кузьменко (ей мы посвятили отдельную главу —
"Первая дама Гуляй-Поля").
Очерк Марка Алданова написан в 1936 году. А что мы
имеем, как говорится, на сегодняшний день?
Не один биограф Махно пытался классифицировать
"подруг" Нестора Ивановича, но окончательную ясность в
этот вопрос все же не сумели внести. Так, В. Ф. Верстюк
в книге "Махновщина" считает, что на женщине, которая
родила Махно "антихриста", то есть мальчика, появивше-
гося на свет сразу с зубами (мы еще расскажем об этом в
главе "Первая дама Гуляй-Поля") стала его первой женой,
но не после возвращения Нестора Ивановича с каторги, а
"до того".
Тарас Беспечный в документальном очерке "Нестор
Махно — бунтарь с рождения", опубликованном в газете
"Донбасс", пишет, что мать и братья юного Нестора, чтобы
отвлечь от анархистских похождений, "женили его на простой
крестьянской девушке. Но, увидев Нестора за работой в
"Союзе бедных хлеборобов", она навсегда ушла от него в
17

соседние Пологи, где прожила в одиночестве до глубокой
старости".
Тарас Беспечный располагает сведениями об еще одной
подруге Нестора Ивановича — "возлюбленной девушке
Нюсе", с которой познакомился еще до ареста. "Это случи-
лось, — рассказывает он в упомянутом очерке, — после
бегства от Нестора первой жены. Нюся его ждала почти десять
лет. Нестор писал ей из тюрьмы нежные, полные любви
письма. Она отвечает ему тем же. Теперь (после освобождения
из Бутырок. — Л. Я.), встретившись со своей любимой,
женится на ней".
"Голос Украины" в свою очередь утверждает, что "двою-
родный внук Махно" Виктор Иванович Яланский встретился
и беседовал с первой женой батьки — Настей Васецкой. Таким
образом, появляется еще одна претендентка на звание первой
жены Нестора Махно.
Сам батька своих "подруг" не нумеровал и — обычно —
даже не поименовывал, но в данном случае, по-видимому,
Настя Васецкая и "милая Настенька", с которой Нестор
Иванович так трогательно встретился в эвакуации, — одно
и то же лицо.
Подругой товарища Нестора она стала в коммуне близ
Гуляй-Поля, в организации которой Махно принял горячее
участие. Больше того: он сам состоял ее членом и трудился
там два дня в неделю.
Газета "Индустриальное Запорожье" пишет об этой
"образцовой коммуне анархистов", что здесь никто не
работал, но зато все ели, пили, бездельничали. А для
пополнения припасов подручные атамана Лепетченко и
Василевский подвозили в бывшую экономию помещика
Классеня вина, коньяки, ликеры из купеческих подвалов,
а из ближайших хуторов поставлялись свиньи, гуси,
другой провиант. Жизнь в такой коммуне представляла
сплошную оргию.
Если бы земляки великого анархиста (считаю, что Махно
более чем кто-либо другой заслуживает такого эпитета) за-
глянули в его мемуары, они увидели бы там совершенно
другую картину. Создатель гуляйпольских коммун описывает
их быт восторженно, но не потому, что они состояли из
сплошных гулянок да пиров: "В одной из них, пожалуй,
самой большой, — вспоминает он, — я уделял два дня в
неделю своего физического труда: во время весенних посевов
в поле за буккером или сеялкой, до посевов и по окончании
последних — на домашних работах: на плантациях или возле
механика электромашины и прочее. Остальные четыре дня
18

недели я работал в Гуляй-Поле в группе анархистов-комму-
нистов и в районном Революционном Комитете".
Через восемь лет в Париже, уже зная, что созданные им
коммуны не выдержали испытания временем, он писал о них
с умилением:
"И свободные труженики-коммунисты (коммунары? —
Л. Я.), под звуки свободных песен о радости, песен, отража-
ющих собою дух революции, тех борцов, которые многие годы
проповедовали ее или умерли или остались живы и непоко-
лебимы в борьбе за ее "высшую справедливость", которая
должна восторжествовать над несправедливостью, окрепнуть
и стоять путеводительницей жизни человека, — засевали
поля, расчищали сады и огороды, веря в самих себя, в свое
искреннее и чистое намерение впредь не допустить более
поселиться на завоеванной земле тем, кто никогда на ней не
трудился, но, по праву государства, владел ею и стремился
снова завладеть".
Вот здесь, в этой коммуне, "под звуки свободных песен о
радости" и расцвела любовь товарища Нестора и "милой
Настеньки".
В Царицыне Нестор Иванович помог коммунарам устро-
иться на хуторе Ольшанском и объявил им о своем намерении
к началу июля вернуться в Гуляй-Поле для борьбы с герма-
но-австро-венгерскими оккупантами и гетманцами. "Моя
подруга, пишет он, долго крепилась, все не поддавалась
тяжелому, перед родами в особенности, чувству одиночества,
и теперь плакала..."
Расставание было тяжелым. Приведу еще одну цитату.
Она пространна, но обладает большим преимуществом перед
тем, что писали и пишут махноведы различных эпох, —
достоверностью.
"Я подготовлял свою подругу к тому, чтобы она мужес-
твенно на время рассталась со мною, живя вместе с комму-
нарами, как жила до сих пор, всегда помня, что я оставляю
ее во имя великого дела украинских тружеников, которые
задыхаются в петле немецко-австро-венгерской реакции.
Подруга соглашалась со всеми моими доводами о том, что
не могу праздно сидеть возле нее, я должен быть к июлю
месяцу в Гуляй-Поле во что бы то ни стало; но чувства брали
перевес над разумом, и она, словно дитя, рыдала. Все это
создавало во мне удручающее состояние духа. Все это натал-
кивало меня на мысль взять ее с собой, ибо вдвоем с близким,
дорогим, легче умирать у дела... Но такое решение она и сама
считала безумием. Она уже мало ходила, больше лежала в
постели...
19

Наконец, под стоны и всхлипывания моей подруги, под
плач некоторых матерей-коммунарок и всех детей и под звуки
песен моих славных товарищей мужчин-коммунаров, я рас-
прощался со всеми..."
Но вернемся к товарищу Риве, анархистке из Мариуполя,
с которой Махно встретился, как мы помним, еще в Ростове.
Рива была, видимо, анархо-коммунисткой со стажем и
большими связями в этой среде. Она познакомила Нестора
Ивановича не только с Григорием Борзенко, но и с Аней
Левин, ветераном анархистского движения: за плечами у нее
были годы царской каторги. Узнав от товарища Ривы, что
Аня Левин лежит в больнице, товарищ Нестор попросил ее
сходить вместе с ним навестить "испытанного и искреннего
товарища".
В Саратове Махно встретился с еще одним членом Мари-
упольской группы анархо-коммунистов. Если Риву Нестор
Иванович называет только по имени, то этого — только по
фамилии: "товарищ Любимов (матрос)". Мариупольских
анархистов, Нестора Ивановича и Васильева (анархист из
Юзовки) объединяло то, что все они направлялись в Москву.
Но тут произошло столкновение прибывшего в Саратов одес-
ского отряда анархистов-террористов с местными чекистами,
и нашим путникам пришлось спастись бегством от очень
вероятных крупных неприятностей. Они сели на первый
попавшийся пароход. Оказалось, что он идет не вверх по
течению, а вниз. Делать было нечего, и через некоторое время
они оказались в Астрахани.
Здесь Любимов устроился матросом, а Нестор Иванович
был зачислен членом отряда агитотдела Астраханского кра-
евого совета на паек хлеба и бесплатную квартиру. "От
квартиры, — пишет он о своих воспоминаниях, — я отказался,
так как уже нанял с тов. Любимовым".
Что касается товарища Ривы, то ей не удалось найти работу
на пишущей машинке, и Махно потерял ее из виду. Они еще
раз встретились в Москве, и тогда товарищ Рива бесповоротно
разочаровала товарища Нестора. Вот прощальные строки,
какие он посвятил ей в своих мемуарах: "Хороший была
товарищ, но как-то быстро покатилась по наклонной плос-
кости от анархизма к большевизму, нашла себе друга боль-
шевика и затерялась в рядах большевиков до полного рево-
люционно-политического обезличения".
Между тем в Астрахани Нестор Иванович выступил перед
революционными солдатами и говорил, конечно, совсем не
то, что хотелось большевикам, почему и получил в политот-
деле "особое замечание". Ему недвусмысленно напомнили:
20

"Вы, кажется, стремитесь в Москву?" — и выдали ему деньги
на дорогу.
Он заглянул к Любимову на работу и попросил его сходить
на пристань и купить ему билет на любой пароход до Саратова.
"Товарищ Любимов пошел за билетом, но не купил его,
вспоминал уже в Париже Махно. — Вернулся ко мне без
билета и заявил, что я ошибся, дав ему деньги на билет до
Саратова. "Тебе, говорит, билет нужен до г. Царицына; ведь
там твои друзья-коммунары и твоя жена находится под
Царицыном..."
Он был простодушный парень, этот мариупольский мат-
рос-анархист Любимов, но послушайте, что дальше пишет
товарищ Нестор: "Словно кипятком ошпарил меня тов. Лю-
бимов..."
Вы, конечно, подумали, читатель, что Махно "словно
кипятком ошпарило" потому, что поступок и слова Любимова
напомнили ему о том, о чем он, Нестор Иванович, закрутив-
шись в водовороте анархистских дел, совсем-совсем забыл:
ведь он оставил на хуторе Ольшанском под Царицыном свою
безутешно плачущую подругу в последние предродовые дни!
Нет, ничуть не бывало.
Продолжим цитату: "Словно кипятком ошпарил меня
тов. Любимов, не взяв мне билета потому, что я, дескать,
ошибся, куда мне нужно было ехать. Я с ума сходил от
досады...
Лишь когда я ему объяснил, что могу опоздать вовремя
вернуться на Украину и что мне теперь не до коммунаров и
не до жены, поселившихся на крестьянских квартирах и
живущих в мирной обстановке, он смутился. От злости теряю
равновесие, тычу ему в нос кучу газет, кричу: На смотри и
читай, что делается на Украине: всюду шомполуют, стреляют,
вешают революционных крестьян и рабочих, а ты мне гово-
ришь, что я ошибся в названии места, до которого нужно
было купить мне билет. Ты, говоришь, будто я думал взять
билет до Царицына, а сказал тебе до Саратова. Сумасшедший
ты, дружище!"
Немного успокоившись, они душевно беседовали почти до
утра — гуляйпольский анархист и его устыдившийся мари-
упольский товарищ по партии.
Но заметим, что когда Махно бежал из Саратова, он тоже
не вспомнил свою коммунарскую подругу милую Настеньку.
Хотя ничего чрезвычайного тогда не было. А ведь пароход,
везший его не в Москву, а в противоположное направление
остановился в Царицыне, и Нестор Иванович мог сойти, чтобы
увидеться с близкими. Это, кстати сказать, только сократило
21

бы ему маршрут. Но он почему-то предпочел проследовать в
Астрахань.
Но не столь уж бессердечным был он, Нестор Иванович.
Возвращаясь из Астрахани в Саратов, он, находясь в несколь-
ких верстах — рукой подать — от милой Настеньки, на этот
раз все же вспомнил о ней:
"Пароход подходил к Царицынской пристани. Зная, что
он здесь пристанет, я подумал: "А может быть, заехать на
день-два к своим коммунарам, к подруге, которая, вероятно,
уже родила мне сына или дочь?... (Видите, какая последова-
тельность: сначала коммунары, а подруга с новорожденным
дитем, которого папа еще ни разу не видел, — потом. Ну
какой же ты революционер, если не будешь ставить общест-
венное выше личного? Даже если ты уже остыл от пыла
схватки и спокойно пишешь в Париже свои мемуары. Но —
продолжим цитату). Повидаться бы со всеми... Обнять, по-
целовать дитя..." Но сомнение было мимолетным: нет, не
поддался товарищ Нестор соблазну, мгновенно укротил он
свои вполне естественные, истинно человеческие чувства: "И
тут же вспомнил, что ведь Москва должна была взять у меня
недели две, так как в центре бумажной революции я лелеял
мысль встретить многих и разного направления революцио-
неров... Я принужден был отказать себе в счастье увидеть
своих родных, дорогих, близких. Я ограничился тем, что
написал им несколько теплых приветственных слов на от-
крытке и опустил ее в почтовый ящик".
Как я понимаю, и на этот раз не "милой Настеньке", а
прежде всего коммунарам. " Ну а девушки? А девушки потом ".
Но — и на том спасибо.
И все, больше ни одного слова о "подруге", о ребенке. Ни
единого слова, хотя написал он еще полтора тома своих
воспоминаний и довел повествование до конца 1918 года.
Впрочем, к этому времени стал уже батькой (не в смысле
"родителем", а — атаманом, командиром) и подруга у него
была уже другая.
Прежде чем рассказать о ней, хочу заметить вот что. Когда
в одной из своих публикаций я написал, что батько отнюдь
не был однолюбом, один из махноманов (появились и такие)
возмущенно позвонил мне: "Как вы смеете обливать грязью
поистине народного героя, столь беспардонно оклеветанного
большевиками!"
Нынешняя идеализация Махно, явственно ощущающаяся
в некоторых публикациях, пришла на смену вчерашнему
огульному охаиванию этого поистине легендарного и поисти-
не народного героя вполне закономерно: когда перегибают
22

палку, то, чтобы выпрямить, надо ее перегнуть в другую
сторону. Эта идеализация — тоже ложь, и она нисколько не
лучше большевистской.
Да, я пишу эту главу не без некоторой иронии. Но вовсе
не потому, что хочу нанести ущерб личному достоинству
Нестора Ивановича. Просто некоторые места из мемуаров
Махно невозможно читать без иронической улыбки. Он-то
писал их "на полном серьезе", а сегодня они производят
комический эффект. Что делать, эпоха нынче другая. Сов-
сем-совсем другая. Даже прожженные коммунисты, и те
признали наконец превосходство (они говорят: "приоритет",
так ученей) общечеловеческих ценностей над классовыми.
Итак, была уже осень 1918 года, уже произошли события
в Дибровке (Большой Михайловке), после которых повстанцы
решили: "Теперь ты, Нестор Иванович, наш батько. Батько
всех повстанцев Украины".
Чтобы не утомлять читателя подробностями, приведу
лишь название XII главы третьего тома "Воспоминаний"
Махно: "Наша стоянка в деревне Темировка. Налет на нас
одного из карательных отрядов мадьярских частей австрий-
ской армии и его победа над нами".
В самый разгар этого неудачного для махновцев боя, когда
мадьяры уже выбили их из Темировки, Нестору Ивановичу
кричат:
— Ваша, батько, жена, с подводой осталась в деревне.
— Ничего, теперь уже поздно спасать ее.
Из дальнейшего текста мемуаров мы узнаем, что "подруга"
(Нестор Иванович только так называл любимых женщин)
осталась жива. Правда, это была не "милая Настенька", а
дибривская телефонистка по имени, как пишет Белаш, Тина.
В. Ф. Верстюк в книге "Махновщина" со слов того же
Виктора Белаша излагает следующую историю.
Махно был очень увлечен Тиной и находился под ее
сильным влиянием (по его флегматичной реплике "Ничего,
теперь уже поздно спасать ее" я бы этого не сказал). Ближай-
шему окружению батьки, которое считало, что только оно
имеет монопольное право влиять на Махно, это, естественно,
не нравилось. Тогда за спиной Нестора Ивановича было
решено, что Шусь ("красавец-матрос" — пишет о нем батько
в своих "Воспоминаниях"), который пользовался невероят-
ным успехом у женщин, приударит за Тиной, добьется ее
благосклонности и тем самым скомпрометирует ее в глазах
Махно, положит конец их союзу.
Так оно и получилось. Тина исчезла из жизни Нестора
Ивановича навсегда.
23

О времена, о нравы!
А вот цитата из упомянутого очерка Тараса Беспечного:
"Вторая жена (имеется в виду Нюся, которая десять лет
ждала своего суженого. — Л. Я.) родит ему сына. Но так как
семейные заботы отвлекали его от борьбы с буржуазией, то
его единомышленники из "черной сотни", им же созданной,
пришли к выводу, что надо арестовать молодую жену. Что,
разумеется, осуществили. Нестор Махно заявляет своим од-
нодумцам решительный протест. Те отступили, но затем
провели бесчеловечную акцию. Они принудили молодую мать
уехать из Гуляй-Поля. Так навсегда исчезает жена и сын
будущего грозного батьки Махно. Их судьба неизвестна и
сегодня. Бывший начальник штаба махновской армии, да-
вавший показания в ГПУ, высказал мысль, что их тайно
убили члены "черной сотни."
Добавим, что В. Ф. Верстюк зафиксировал слух о том, что
"антихрйста"(то есть младенца с зубами) родила ему еще до
суда первая жена Нестора Ивановича.
Вот и поди разберись со всеми батькиными женами и
подругами при столь разноречивой информации.
В самом деле, с одной стороны, из очерка Т. Беспечного
вытекает, будто первый брак Нестора Махно был бездетным.
В. Ф. Верстюк, излагая слухи, сообщает, что именно первая
(докаторжная) жена родила ему сына. До этого момента все
более или менее приемлемо. Дальше — хуже.
Если Т. Беспечный прав и второй женой Махно сразу же
после возвращения из Бутырок стала Нюся, то куда же
вписать коммунарскую подругу, с которой он сожительство-
вал не позднее лета 1917 года? Причем "милая Настенька"
имеет несомненные преимущества перед остальными претен-
дентками на роль пассии Махно, потому что о ней рассказывает
сам Нестор Иванович на страницах своих воспоминаний.
Далее. Если мы признаем "милую Настеньку" второй
женой Махно (что вполне логично), тогда не только не остается
места Нюсе с ее сыном, но и Тину следует считать третьей
женой Нестора Ивановича, а не второй, как утверждает
Виктор Белаш.
Я только позволю себе усомниться в том, что влияние
махновского окружения было настолько сильным, что подав-
ляло более чем незаурядную волю Нестора Ивановича. И хотя
и С. Волин (В. М. Эйхенбаум) тоже свидетельствует, что батько
легко поддавался влиянию своего ближайшего окружения,
я не могу поверить, чтобы он позволял своим единомышлен-
никам решать за него, какую женщину ему любить, а какую
удалить с глаз долой. Тем более женщину, родившую ему
24

сына. Это, по-моему, не в характере человека, который умел
противостоять огромнейшему авторитету Ленина и Троцкого,
который не испугался ни мощи австро-германской армии, ни
угроз Врангеля, Деникина, Петлюры. Если действительно
были приняты меры по отношению к близким ему женщинам,
то не иначе, как по его собственной воле.
Мы видели, как жестоко и бессердечно отнесся он к
"милой Настеньке" на Волге, где возле него не было таких
сильных личностей, как Федор Шусь, Семен Каретник (во
многих случаях он упоминается как Каретников), Алексей
Чубенко и другие. И как он реагировал в Астрахани на
"давление" мариупольского матроса Любимова, посчитав-
шего по простоте душевной, что в тех условиях товарищу
Нестору не увидеться с женой и новорожденным просто
бесчеловечно.
Я уже упомянул, что в тот прощальный вечер Махно и
Любимов беседовали почти до утра. Нестор Иванович в
высшей степени обладал даром убеждения. Мариупольский
матрос был захвачен идеей своего гуляйпольского единомыш-
ленника пробраться на Украину, чтобы бороться с инозем-
ными захватчиками и гетманскими предателями. "Товарищ
Любимов заявил мне, — писал в своих мемуарах Махно, —
что и он едет со мною, но я ему отсоветовал, мотивируя тем,
что я сам еще не знаю путей через границу, которая, по
сведениям, на всем своем протяжении бдительно охраняется
немцами. Мы условились, что я из Москвы, а в крайнем
случае из Курска, напишу ему подробности о границе, и он
немедленно покинет Астрахань".
Написал ли Нестор Иванович своему мариупольскому
товарищу, приехал ли к нему Любимов и как сложилась его
судьба в круговерти гражданской войны — это мы не знаем.
Зато известен другой факт, относящийся к Мариуполю и
пребыванию в нем анархистов.
Году в шестьдесят шестом познакомился я с Василием
Демьяновичем Алейниковым и написал очерк под штампо-
ванным, но очень мне нравившимся заголовком "Рядовой
революции". Он действительно в 1917—1918 годах был ря-
довым красногвардейцем в отряде Василия Афанасьевича
Варганова, вершившего в то время власть в Мариуполе. Я
узнал от Алейникова много интересного, в том числе и о том,
как он по долгу службы побывал в особняке, облюбованном
анархистами. Спящие матросы, шумные споры каких-то
субъектов в немыслимо экзотических одеяниях, прилип-
шие к потолку окурки, мусор, грязь, безалаберщина —
словом, все то, что мы видели в советских кинофильмах,
25

когда те воспроизводили "быт и нравы" анархистов. Судя
по воспоминаниям самого Махно, воспроизводили вполне
правдиво.
Таким образом, в Великий Октябрь, именем которого
определилась Вторая Великая Русская Революция (с про-
писной буквы обозначал это событие Нестор Иванович
Махно) Мариуполь не был обделен ничем, в том числе и
анархистами.

"МАРИУПОЛЬ С ПОБЕДОЙ ПРОШЛИ МЫ..."
Дыбенко прибыл под Мариуполь весной 1919 года. Город
был занят деникинцами, в порту стояла французская эскадра.
Павлу Ефимовичу в ту пору только-только стукнуло 30.
Был он в расцвете сил и броской своей мужской красоты.
Богатырского сложения, высокий и стройный, он над любой
толпой возвышался на целую голову.
За ним прочно укрепилась репутация храбреца. Один из
его сподвижников вспоминает: "Словечко "храбрый" не по-
дойдет для его характеристики. Храбрый — это каждый из
нас. Ему была свойственна ошеломляющая храбрость".
Был он человеком редкой воли, умел подчинить себе и
орущую ораву анархиствующих матросов, и деморализован-
ных в бою, охваченных паникой и страхом бойцов, превращал
их в бесстрашную силу, в железный поток, сметающий все
на своем пути.
Сколько раз в жизни ходил он на виду у смерти, но ни
пуля, ни штык не тронули его. Сколько раз стоял он перед
беснующейся толпой, вооруженной и опасной, выкрикиваю-
щей антисоветские лозунги. И "басом, окрепшим над реями
рея", не напрягая голоса, перекрывал шум любого сборища,
оставаясь несокрушимо спокойным. Силой своей убежден-
ности сплачивал он людей и вел их в победный бой.
Сын черниговского крестьянина, он в юношеском воз-
расте включился в революционное движение. Большевиком
стал в 1912 году. В разгаре первой мировой войны руководил
антивоенным выступлением матросов на линкоре "Импе-
ратор Павел". Испытал обычные будни революционера:
тюрьма, фронт, снова арест за антивоенную пропаганду. На
этот раз из заключения его освободила Февральская рево-
люция.
Матросы избирают Павла Дыбенко председателем Центро-
балта — Центрального Комитета Балтийского флота. В дни
подготовки и проведения Октябрьского переворота Центро-
балт был надежной опорой большевиков.
27

Вчерашний рядовой матрос стал наркомом по морским
делам в первом советском правительстве. Это он, Дыбенко,
для защиты новорожденной советской власти формировал
отряды революционных матросов. Это он командовал ими
под Гатчиной и Красным Селом, когда на революционный
Питер шли в наступление Краснов и Керенский. И весьма
успешно командовал. Успешно бился с немцами, шедшими
задушить революцию. Словом, Дыбенко — герой Октября,
один из тех, кто стоял у колыбели Красной Армии.
Герой Октября.
Кто мог тогда поверить, что это звание, наполнявшее его
гордостью, заменят другим: враг народа. Всего через каких-
нибудь два десятка лет. И та самая власть, которую он
устанавливал в семнадцатом и защищал от бесчисленных
врагов, загонит его в пыточную камеру, посадит в железную
клетку, где ему, богатырю, уместиться было немыслимо.
И он, презиравший смерть, не выдержит истязаний и, плача
от унижения, подпишет все, что продиктуют ему следова-
тели.
Его вычеркнут из жизни и из истории, где он занял
заслуженное место. Потом опять настанет просветление, и
его вырвут из забвения, напишут о нем книги, где он опять
предстанет героем Октября, воевавшим за окончательную
справедливость.
Но — ненадолго. Потому что через семьдесят с лишним
коммунистических лет люди, ради счастья которых он не
жалел жизни своей, окажутся не в процветающей свободной
стране, а у разбитого корыта так и не осуществившихся
утопий. И они откажутся праздновать годовщину Октября,
принесшего им бесчисленные бедствия, Октября, который
они столько лет называли Великим и героем которого был
честный и мужественный революционер Павел Дыбенко. И
многие другие, тоже честные и самоотверженные, искренно
верившие: "Мы наш, мы новый мир построим"...
И я вспоминаю блоковские строчки, написанные, правда,
совсем по другому поводу:
Что же делать, если обманула
Та мечта, как всякая мечта?
Если жизнь безжалостно стегнула
Грубою веревкою кнута...
С лета 1918 года Дыбенко ведет подпольную работу на
Украине. Белым удалось его арестовать. Ему грозил расстрел,
но правительство Ленина обменяло Дыбенко, щедро "запла-
тив" за него целой группой пленных немецких генералов и
офицеров. "Переплаты" не было: Дыбенко стоил того.
28

В конце восемнадцатого года Павел Ефимович командует
группой советских войск на Екатеринославском направлении.
У современного читателя слова "группа войск" рождает
представление о монолитной, хорошо организованной, дис-
циплинированной, технически оснащенной военной силе.
Ничего похожего не представляла собой "группа войск",
которую возглавил Дыбенко. Это были разрозненные, плохо
вооруженные, недостаточно обученные партизанские отряды,
которые Дыбенко объединил и объявил боевой частью Крас-
ной Армии.
Взяв Екатеринослав и Синельниково, Дыбенко посылает
Махно телеграмму с предложением выслать представителя
для переговоров о дальнейших действиях.
У батьки с большевиками были принципиальные разно-
гласия, но в приазовских портах — Мариуполе, Бердянске,
Геническе — высадились крупные десанты белогвардейцев
на помощь генералу Май-Маевскому — в общей сложности
около 20 тысяч штыков и сабель. С севера на махновский
район надвигалась Красная Армия. При этом у Махно, не
ощущавшего недостатка в людях, остро не хватало оружия
и боеприпасов.
О том, чтобы воевать и с белыми и с красными, не могло
быть и речи. Но если деникинцы шли восстанавливать поме-
щичье землевладение, большевики были все-таки свои с их
лозунгом "Земля —крестьянам". Хотя тоже крутили с му-
жиком, не желая отдавать ему национализированную землю,
а решили оставить ее за госхозами и совхозами.
Махно послал к Дыбенко Алексея Чубенко, наказав ему
политических переговоров не вести, а только просить оружия
и боеприпасов. Они встретились в Новомосковске. Чубенко
вернулся, привезя полмиллиона патронов. Вслед ему
Дыбенко прислал бронепоезд, так отличившийся позднее при
взятии Мариуполя.
Первый "брак по расчету" между махновцами и больше-
виками был заключен.
Примерно такое же положение было у атамана Григорьева,
чьи многочисленные отряды действовали на Херсонщине.
В феврале девятнадцатого года командующий группой
войск Харьковского направления А. Е. Скачко издал вот
такой приказ: "Войска, входящие во вверенную мне группу,
приказано свести в дивизии, а посему приказываю из частей,
находящихся под командованием тт. Дыбенко, Махно, Гри-
горьева, образовать одну стрелковую дивизию, которую
впредь именовать Заднепровской украинской советской ди-
визией.
29

Начальником этой дивизии назначается т. Дыбенко.
Из отрядов атамана Григорьева образовать 1-ю бригаду...
Из 19-го и 20-го Полков образовать 3-ю бригаду под
командой т. Махно".
Так была создана дивизия, которая могла бы войти в
историю как Мариупольская, если бы в то время было
принято, как в Великую Отечественную, присваивать воин-
ским соединениям имена городов, при взятии которых они
отличились.
Каждому, кто хоть мало-мальски знаком с историей граж-
данской войны, понятно, какое своевольное воинство попало
под руку Павла Ефимовича Дыбенко. Однако ничего, воевали.
Как в песне поется: "Партизанские отряды занимали города".
Отряды, наспех переформированные в полки, батальоны,
роты, взводы. В которых чаще всего были люди из одного
села, с одной деревенской улицы. Что является верным
признаком партизанщины.
Антонов-Овсеенко, откровенно симпатизировавший Нес-
тору Ивановичу Махно и всячески его защищавший, тем не
менее пишет: "Вторая бригада Заднепровской дивизии (та,
которую сформировал сам Дыбенко. — Л. Я.) была лучшая,
наиболее дисциплинированная и наиболее стойкая из состав-
ных частей дивизии".
Создавалась эта бригада из тех же партизанских отрядов,
что и остальные бригады, но ее формировал не анархист
Махно и не авантюрист Григорьев, а коммунист Дыбенко,
усвоивший наказы Троцкого: никакой партизанщины, соз-
давать регулярную армию, где демократия должна быть
сведена к нулю, — нужна только железная дисциплина.
Правда, и сам начдив еще не излечился полностью от парти-
занщины, но об этом мы скажем позже.
20 марта 1919 года Скачко приказывает атаману Григорь-
еву развить наступление на Одессу, а "начдиву 1-й Заднеп-
ровской дивизии т. Дыбенко частями 2-й бригады произвести
решительное наступление на Новоалексеевскую с целью ов-
ладения железнодорожным путем через Чонгарский полуос-
тров, чем принять все меры, чтобы не дать противнику
взорвать Чонгарский мост. В то же время поддерживать
бригаду т. Махно, которому решительным, энергичным нас-
туплением на восток выйти на линию Платоновка-Мариу-
поль, закрепляя за собой узлы железных дорог, завладеть
указанными пунктами и уничтожить живую силу противника".
22 марта в разговоре по прямому проводу со Скачко
Дыбенко говорит: "Сегодня в 2 часа я уезжаю под Мариуполь.
Боевые задания выполняются под непосредственным руко-
30

водством Махно и Озерова как начальника штаба. Судьба
Мариуполя решится, вероятно, сегодня".
Но нет, не решилась она ни в тот день, ни на следующий,
хотя главком Вацетис и приказал "до 23 марта захватить
линию Мариуполь-Платоновка". Потребовалось личное при-
сутствие Дыбенко, его рука и воля, его неиссякаемая энергия,
чтобы штурмом овладеть Мариуполем.
Он имел полное право заявить в телеграмме Совнаркому
Украины: "Взятие Мариуполя велось под моим командова-
нием". Если читатель проявит терпение и любознательность
и заглянет в приложения к этой книге, он найдет там и
полный текст победной телеграммы Дыбенко, и взгляд на
взятие Мариуполя белогвардейцев, материалы о состоянии
Третьей бригады батьки Махно и о восстаниях против дени-
кинцев в приазовских греческих селах. Эти документы и
сегодня сохраняют аромат эпохи и рассказывают о ней лучше
самых красноречивых историков.
Между тем начдив Заднепровской получил донесение,
что части его 2-й бригады заняли Чонгарский и Перекоп-
ский перешейки. Задача запереть белых в Крыму была
выполнена, но бригада, не встречая серьезного сопротив-
ления и не получив своевременного приказа остановиться,
5 апреля начала втягиваться в Крым. И вот тогда у Дыбенко
и возник фантастический план захватить полуостров, пе-
реправиться через Керченский пролив и ударить в тыл
белым.
И хотя обстановка требовала перебросить силы восточней
Мариуполя, где за станцией Ново-Николаевской (ныне г. Но-
воазовск) наступление на Таганрог захлебнулось, Дыбенко
оставил этот участок ненадежному воинству Махно и поспе-
шил в Крым.
Ленин был категорически против такого необдуманного
решения. "Насчет планов Дыбенки, — телеграфировал он
Совнаркому Украины, — предостерегаю от авантюры —
боюсь, что кончится крахом и он будет отрезан. Не разумнее
ли его силами заменить Махно и ударить на Таганрог и Ростов.
Советую трижды обдумать, решайте это, конечно, сами".
(ППС, т. 50, с. 283).
Между тем не дремал и противник. В феврале—марте
Деникин провел массовую мобилизацию на Северном Кавказе,
создал Кубанскую (позднее Кавказская) армию, переформи-
ровал действовавшие в Донбассе войска в Добровольческий
армейский и Кубанский конный корпуса. Он рассылал лож-
ные Приказы о наступлении на Луганск. Красное командова-
ние на эту дезинформацию клюнуло. На самом же деле
31

Деникин скрытно перебросил конный корпус Шкуро из-под
Луганска на гришинское направление.
И очень точно угадал уязвимое место в позиции красных.
Надо вспомнить, что еще до взятия Мариуполя главком
приказал передать Третью бригаду Южному фронту. Коман-
дующий Украинским фронтом очень недипломатично, в край-
не резкой форме ответил, что делать это нецелесообразно, что
в условиях, когда Дыбенко формирует свою дивизию и
прекрасно ею командует, не следует ему мешать, лишая его
одной бригады. Между тем Вацетис 2 апреля еще раз наста-
ивает на переброске махновской бригады на Гришинское
направление: оно было крайне слабым, почти обнаженным.
И снова приказ не был выполнен.
Едва начдив Заднепровской ушел из Мариуполя, как
Шкуро нанес удар именно по Гришинскому слабому участку
фронта и сразу же прорвал фронт в районе станции Еле-
новка.
Скачко, находившийся в это время в частях Григорьева,
чтобы лично руководить взятием Одессы, телеграфирует
Дыбенко "по месту нахождения": "Предписываю вам немед-
ленно приехать из Крыма на ваш левый фланг для личного
руководства операциями у Волновахи, где положение прини-
мает угрожающий характер".
Не получив никакого ответа командарм-2 Скачко в тот же
день 12 апреля отбивает вторую телеграмму: "Начдив Ды-
бенко. Бригада Махно осталась в полном вашем подчинении.
Вы ответственны за нее и за левый фланг группы. Предпи-
сываю вам сосредоточить на левом фланге все силы, какие
имеются в вашем распоряжении, хотя бы из-за этого и
произошел ущерб Крымской операции, и решительным уда-
ром ликвидировать прорыв на стыке бригады Махно и 9-й
дивизии".
Но Дыбенко был сыном своего времени. Он впитал в себя
не только лучшие качества эпохи. Борясь с анархической
расхлябанностью, с недисциплинированностью, он сам порой
мог не подчиниться приказу.
Скачко был совершенно прав. Чтобы закрыть брешь,
образовавшуюся во фронте, он бросил из-под Харькова резер-
вные формирующиеся полки — больше ничего не было. Но
Дыбенко сохраняет невозмутимость, он и не думает выпол-
нять приказ командарма. "Ввиду сложившихся обстоятельств
Крыма, требующих моего личного присутствия, — ответил
он, — сегодня выехать не могу. Все меры приняты восста-
новления положения 3-й бригады".
В тот же день, 12 апреля, шкуровцы заняли Волноваху.
32

На следующий день Дыбенко взял Симферополь. Затем
после небольшой передышки подошел к Малахову кургану и
18 апреля был восторженно встречен жителями освобожден-
ного им Севастополя.
А на Мариупольском направлении дела шли все хуже и
хуже. Махновцы, отбившие Волноваху, снова были вынуж-
дены оставить ее. Узловая станция, имевшая важное страте-
гическое значение, несколько раз переходила из рук в руки.
Между тем части Третьей бригады подверглись удару из-под
Таганрога, откатились на северо-запад, в степной район
Приазовья.
Ныне, когда на смену огульному охаиванию Махно пришла
мода идеализировать его, исследователи всячески оправды-
вают это отступление, как в свое время это делали Скачко и
Антонов-Овсеенко. Да, бригада, находившаяся три месяца в
беспрерывных боях, была измотана, да, ее плохо, а то и совсем
не снабжали, в особенности оружием, да, она была вынуждена
самостоятельно заботиться о продовольствии. Да, есть до-
кумент за подписью Скачко, санкционировавшего отход
бригады.
В то же время, правда и то, что рассказывали мне очевидцы
и участники тех событий: махновские подводы и тачанки
вихрем промчались через Мариуполь на запад, в родные
приазовские села, в Гуляйпольский район. На их плечах
белогвардейцы ворвались в город, снова овладели им. В тот
же день в приказе красного главкома говорилось: "Действия
Н. Махно на Мариупольском направлении имеют характер
поспешного отступления".
Эти события встревожили Москву. 22 апреля Ленин те-
леграфирует в Киев: "Антонову. Копии Подвойскому и Ра-
ковскому. Сокольников телеграфирует, что Деникин в Дон-
бассейне великолепно использовал отсрочку, укрепился и
собрал более свежие силы, чем наши. Опасность громадная.
Украина обязана признать Донбассфронт важнейшим укра-
инским фронтом и немедленно выполнить задание главкома
дать солидное подкрепление на участке Донбассейн-Мариу-
поль". (ППС, т. 50, с. 286).
В другой телеграмме он решительно настаивает: "Пере-
бросить украинские войска для взятия Таганрога обязательно
тотчас и во что бы то ни стало".
(Не хочу упустить случай и напомнить, что упомянутый
в Ленинской телеграмме Сокольников, который через нес-
колько лет блестяще проведет денежную реформу в СССР,
укрепит ее финансы и сделает рубль конвертируемым, кон-
фиденциально предлагал использовать поражение Махно под
33

Мариуполем и падением в связи с этим его престижа, чтобы
расправиться с батькой).
28 апреля 1919 года Махно во второй раз взял Мариуполь.
Забегая вперед, скажу, что он возьмет этот город еще раз 6
октября того же года, когда Деникин будет уже недалеко от
Москвы.
Но вернемся к тревожным ленинским телеграммам.
Подвойский (они были адресованы и ему) восторженно
докладывал об успехах Дыбенко, а Антонов-Овсеенко требо-
вал изменений разграничительной линии между Украинским
и Южным фронтами, подчинения себе основной части войск,
действовавших в этом районе, и из местнических интересов
оба они задержали переброску войск на участок Донбассейн-
Мариуполь, как того требовал Ленин.
Позднее Антонов-Овсеенко признал свою ошибку. "Фан-
тастическая мечта. — писал он, — прорваться в Керчь, оттуда
создать угрозу тылам Добровольческой армии, фантастичес-
кая благодаря господству на Черном море враждебного нам
союзного флота, увлекал командукра. Конечно, в вырисовы-
вающейся обстановке следовало во всяком случае отказаться
от активных операций в Керченском направлении и две трети
сил П. Дыбенко перебросить на Таганрогское направление".
В начале мая 1919 года ЦК ВКП(б) объявил выговоры
нарокомвоенмору Украины Н. И. Подвойскому и командую-
щему Украинским фронтом В. А. Антонову-Овсеенко за
задержку переброски войск в Донбасс.
А что же Дыбенко?
За взятие Мариуполя и Севастополя он был награжден
своим первым орденом Красного Знамени. В приказе Ревво-
енсовета Республики говорится, что в период с 25 марта по
10 апреля 1919 года под гг. Мариуполь и Севастополь он,
умело маневрируя вверенной ему дивизией, лично руководил
боем, проявил истинную храбрость, мужество и преданность
делу революции; своим примером воодушевлял товарищей
красноармейцев; способствовал занятию вышеуказанных
пунктов и полному уничтожению противника на северо-вос-
точном побережье Черного и Азовского морей".
О том, что было после 10 апреля приказ Реввоенсовета
Республики умалчивал. Но пройдет совсем немного времени,
и пророчество Ленина исполнится. Дыбенко будет отрезан, а
остатки его Крымской армии попадут под командование
строптивого Махно.
Но в Красной Армии сохранится такая воинская часть —
3-я Крымская дивизия. Она свято хранила свою боевую
историю, в том числе и память о боях за Мариуполь, так как
34

считала себя преемницей 1-й Заднепровской дивизии. Когда
в середине 30-х годов создали "Песню 3-й Крымской дивизии",
в ней звучали и такие строки:
Мариуполь с победой прошли мы
Бить врагов, не добитых еще...
На политзанятиях, рассказывая о боевом пути части, о
комбриге Махно не упоминали. Другое дело Павел Ефимович
Дыбенко: о нем говорили с гордостью. Но — недолго.
Этого человека трижды приговаривали к смертной казни.
Три раза. В двух случаях судьба была к нему благосклонна.
Но в третий раз он попал в руки ежовских палачей. Его
расстреляли 29 июля 1938 года.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИТОТДЕЛА
У входа в гостиницу "Континенталь" один из часовых, дол-
говязый, в потертой мерлушковой папахе, преградил ей дорогу.
— Эй, дамочка, ты куда разогналась? Нонче буржуям
сюды хода нету.
— Ты що, сказывся? — толкнул его в бок приземистый
напарник. — Це ж Коллонтай. Проходьте, будь ласка, Лик-
сандра Михайливна.
И когда она исчезла за дверью:
— Дурень, це ж жинка нашого начдива Павла Юхимовича
Дыбенка.
В нетопленном номере Александра Михайловна сразу же
направилась к большому — во всю стену зеркалу, про-
стреленному в верхнем левом углу. Навстречу ей шагнула
статная женщина в элегантной шубке, изящных сапожках
на тонком каблуке, с гордо посаженной головой.
День был суматошный, но ведь не трудней других. Так
почему же она так устала сегодня и какое-то свербящее
чувство тревоги не отпускает ее. Ах да, та женщина, которую
она приняла в политотделе, по-южному смуглая, темноволо-
сая, с выразительными черными глазами.
— Домонтович Елизавета Феоктистовна, представилась
она, и Александра Михайловна, улыбнувшись, не удержалась
от шутливого вопроса:
— Родственница моя, что ли?
И на недоуменный взгляд посетительницы объяснила:
— Домонтович — моя девичья фамилия.
Но нет, у отца Коллонтай, Михаила Алексеевича Домон-
товича, родовитого дворянина и заслуженного генерала, род-
ственников в Мариуполе не водилось.
Ее однофамилица рассказала, что она дочь бывшего ди-
ректора местной гимназии покойного Феоктиста Авраамовича
Хартахая. В молодости ее отец учился в Петербургском
университете, сотрудничал в "Современнике", был знаком с
Чернышевским, Добролюбовым, Шевченко.
36

— Прошлой ночью, — рассказывала посетительница,
задыхаясь от волнения, — ворвались к нам ваши махновцы
и под предлогом поиска попрятавшихся деникинских офи-
церов основательно почистили квартиру. Мне не жаль дра-
гоценностей, которые они унесли, но они забрали также
"Кобзарь", подаренный Тарасом Григорьевичем отцу, экзем-
пляр, в который Шевченко собственноручно вписал строки,
не пропущенные цензурой.
"Ваши махновцы". Рыцари революции не жалеют своей
крови и жизни для нее, и вот на глазах они становятся
грабителями и насильниками.
Она все еще стояла перед зеркалом. "Н-да, дамочка. На
комиссара и впрямь мало похожа", — подумала Александра
Михайловна и пригладила и без того безукоризненно уложен-
ные волосы.
В годы гражданской войны к ней часто так обращались:
дамочка. Рассказывают, что однажды она приехала в Киев,
когда там открылась армейская партийная конференция.
Женщина в изящном белом костюме, воздушной белой
шляпке вошла в зал и села у входа. На нее начали недоуменно
оборачиваться. В президиум полетела записка: "Здесь при-
сутствуют беспартийные". Закрыли двери, чтобы никто не
мог выйти, начали проверку партийных документов. По-
дошли к женщине в белом костюме:
— Дамочка, ваши документы.
Она предъявила партийный билет и мандат представителя
Центрального Комитета РКИ(б).
Писательница Галина Серебрякова слушала Коллонтай на
митинге в Киеве в том же 1919 году, когда Александра
Михайловна побывала и в Мариуполе: "...На подмостки
поднялась стройная, хрупкая женщина в изящном синем
платье и огромной соломенной шляпе. Дымчатый прозрачный
шарф обхватывал тулью и небрежно ниспадал вниз. Уверен-
ным движением женщина вытащила длинную шпильку,
сняла и положила на стол головной убор, тряхнула пепель-
но-русыми вьющимися волосами и начала говорить".
"Коллонтай умеет всегда быть нарядной и праздничной",—
так, не без, думаю, некоторой зависти, сказала о ней Надежда
Константиновна Крупская.
Александре Михайловне, дочери генерала, жене преуспе-
вающего офицера В. Л. Коллонтая, была уготована безоблач-
ная судьба великосветской дамы. Но в 1898 году, двадцати
шести лет, она порывает с мужем, меняет благополучную и
обеспеченную жизнь на полную опасностей и лишений судьбу
профессионального революционера.

Она прожила большую и яркую жизнь, занимала в боль-
шевистской партии высокие посты. Коллонтай — первая в
историй женщина-посол, достойно представлявшая Совет-
ский Союз в ряде стран Европы и Америки.
Первый весенний месяц 1919 года был в ее жизни пере-
насыщен событиями, как и вся революционная биография
А. М. Колонтай. Сначала она участвует в работе первого
конгресса III Интернационала. Через день после закрытия
конгресса начал работу VIII съезд РКП(б), делегатом которого
она была. 22 марта на утреннем заседании съезда Александра
Михайловна выступила с докладом о работе среди женщин,
а через три дня после окончания работы съезда она была уже
в составе 1-й Заднепровской дивизии, штурмовавшей Мари-
уполь и освободившей его от деникинцев.
Она оказалась здесь потому, что этой дивизией командовал
Павел Ефимович Дыбенко.
О любви этих двух людей революции написано много.
Они впервые встретились весной 1917 года, а в восемнад-
цатом соединили свои жизни гражданским браком. Алексан-
дра Михайловна гордилась тем, что это был первый граждан-
ский брак, оформленный в Советской России. Занятые по
горло неотложными делами, они редко бывали вместе. За
пять лет их брака они лишь один раз не расставались три
месяца подряд. Это было на Южном фронте, начиная с
Мариуполя.
Здесь, в Мариуполе, Александра Михайловна встретила
свой день рождения. Ей исполнилось сорок семь лет.
Однажды ее спросили: "Как вы решились связать свою
жизнь с человеком, который был на семнадцать лет моложе
вас?". Александра Михайловна ответила: "Пока нас любят,
мы молоды ".
Знавшие ее в годы гражданской войны описывают ее так:
"Она по-прежнему полна обаяния и привлекательности.
Стройная фигура, глубокие и выразительные голубовато-се-
рые глаза, светло-каштановые вьющиеся волосы, красиво
очерченные губы. Все в ней гармонично и непосредственно,
просто и изящно".
Была в этой женщине какая-то покоряющая внутренняя
сила, непонятная власть, которая заставляла окружающих
относиться к ней с особенным уважением и даже почтением.
Самые разнузданные матерщинники проглатывали язык,
потому что и им чутье подсказывало, что при этой женщине
нельзя произнести грязное слово. Даже Махно, при всей
прямоте и грубоватости, обычно не затруднявший себя в
выборе выражений, при Александре Михайловне вел себя
38

подчеркнуто сдержанно. Создавалось впечатление, что он, не
боявшийся ни бога, ни черта, в присутствии этой женщины
как будто робеет.
Будучи начальником политпросветотдела 1-й Заднепров-
ской дивизии, она занималась организацией агитпоезда,
раздобыла вагон с киноустановкой, создала бригаду по про-
ведению митингов-концертов.
3 апреля 1919 года митинг-концерт состоялся и в Мари-
уполе, в бывшем цирке братьев Яковенко.
Это самое большое помещение в городе было рассчитано
на тысячу зрителей. Но в тот вечер здесь собралось гораздо
больше людей: они стояли в проходах, тесными рядами
уселись на полу, прямо на арене. Красноармейские шинели
перемежались с матросскими бушлатами, рабочими куртка-
ми, разномастными полушубками крестьян-повстанцев из
Третьей бригады батьки Махно.
Они встретили ее холодно и неодобрительно, насторожен-
ные необычным обликом этой женщины, столь непохожей
на затянутых в кожанки комиссаров, каких они привыкли
видеть. Но в первую же минуту она овладела вниманием
тысячеголового зала. Ее не зря называли пламенным трибу-
ном революции. Один из ее слушателей так рассказывает о
Коллонтай-ораторе: "Сильный голос, напоминающий звук
виолончели, артистическая дикция, умные и доходчивые
слова, в которые облачались мысли, сила ораторского воз-
действия поражали".
К огромному залу она обращалась как к одному человеку,
доверительному собеседнику:
— Ты знаешь пчел, товарищ? Когда человек или зверь осмелится
потревожить улей, что делают пчелы? Они, не рассуждая, бросаются
жалить врага, нарушителя их медового трудового царства. Что из
того, что, лишившись жала, пчела осуждена на смерть. Некогда
думать о себе, надо спасать улей, добро, скопленное общими силами,
надо спасать жизнь других пчел...
Образная речь этой женщины была понятна и тем ее
слушателям, которые "не разжевали даже азбуки соль".
— А разве рабоче-крестьянская республика не такой же
пчельник? И разве те из нас, кому дорого наше новое свободное
рабоче-крестьянское государство, не должны поступать, как
поступают пчелы? Неужели мы окажемся неразумнее пчел?
Неужели мы дадим деникинской своре, бандитам и петлю-
ровцам разорить наше рабоче-крестьянское государство, заб-
рать себе ту власть, что завоевали сами кровавой ценой?
— Нет!..
— Нет! — раскатом грома громыхнул зал.
39

Она, как всегда, нашла ключ к сердцам слушателей.
— Если хочешь, чтоб семья была обеспечена, — звенел ее
голос под сводами Мариупольского цирка, — цель в золотопо-
гонников, стойко отражай нападки Деникина и кулацких банд.
Если хочешь, чтобы хлеб твоей полосы был убран и село
твое родное не знало голода и разорения, — защищай до
конца с винтовкой в руках власть рабочих и крестьян против
врагов-белогвардейцев.
Если хочешь победы, хочешь свободной, мирной жизни,
то стой же крепко в цепи, не дай позорной трусости овладеть
собой, будь подобен пчеле, что жертвует собой во спасение
родного улья.
Нестор Иванович не верил этим песням о свободной жизни
в государстве рабочих и крестьян. Он вообще не признавал
никакого государства, считал, что большевики, нынешние
его союзники против Деникина, оседлали революцию, чтобы
командовать народом. Но и он попал под обаяние речи
Коллонтай, и он разделял восторг слушателей в битком
набитом мариупольском цирке.
Через несколько дней Дыбенко и Коллонтай с частью
Заднепровской дивизии направились из Мариуполя в Крым.
Там Павел Ефимович стал командующим созданной им Крым-
ской армией, а Александра Михайловна — председателем
политуправления Крымской республики.
Из Мариуполя они выступили по Бердянской дороге в
солнечный апрельский день. Слева празднично сверкало
Азовское море, справа зеленели бескрайние поля. В самом
разгаре была весна. Вторая весна революции.
* * *
Здание Мариупольского цирка не сохранилось: его взор-
вали гитлеровцы. Память о нем осталась только в названии
переулка — Цирковый. Там, где этот переулок вливается в
Итальянскую улицу, на угловом доме укреплена мемориаль-
ная доска. На ней они, Павел Ефимович и Александра
Михайловна, снова рядом, снова вместе, как в то самое
счастливое для них время. Под их барельефными портретами
высечены строчки: "3 апреля 1919 года на митинге в бывшем
здании цирка выступили П. Е. Дыбенко — начальник 1-й
Заднепровской дивизии, освободившей Мариуполь от дени-
кинцев, и А. М. Коллонтай — видный деятель Коммунисти-
ческой партии и Советского государства.
О том, что в этих событиях приняла участие не менее
влиятельная в том апреле супружеская пара — Нестор Иванович
Махно и его жена Галина Андреевна Кузьменко, во времена,
когда установили эту доску, говорить было не принято.
40

ЖИЗНЬ И ГИБЕЛЬ ВАСИЛИЯ КУРИЛЕНКО
27 марта 1919 года 1-я Заднепровская дивизия Павла
Дыбенко штурмом овладела Мариуполем. Главную роль при
освобождении города сыграла Третья бригада имени батьки
Махно. Командовал ею, конечно, Нестор Иванович.
В телеграмме Совнаркому Украины начдив 1-й Заднеп-
ровской писал: "Взятие Мариуполя велось под моим коман-
дованием. В боях отличились 8-й и 9-й полки, артдивизион,
разбив наголову противника, захватив богатую военную до-
бычу. Стойкость и мужество полков было неописуемое. При
наступлении полки обстреливались со стороны противника
и французской эскадры с 60 орудий. Несмотря на губительный
огонь противника, полки шли без выстрела до соприкосно-
вения с противником, после чего под командованием доблест-
ного командира 8-го полка т. Куриленко бросились в атаку.
Укрепления врага были взяты штурмом..."
В своем телеграфном рапорте Павел Дыбенко просил
правительство Украины наградить 8-й и 9-й полки и артди-
визион особыми красными знаменами, командира 8-го
полка — орденом Красного Знамени, а командиру 8-го полка
Тахтамышеву объявить благодарность.
Итак, в этом документе лишь два участника освобождения
Мариуполя названы по фамилии — Куриленко и Тахтамы-
шев.
Портрет второго из них представлен в экспозиции Мари-
упольского краеведческого музея среди героев гражданской
войны. Командир 9-го полка Третьей бригады имени батьки
Махно (этот полк во многих источниках именуют еще и
Греческим, потому что состоял он из повстанцев села Старый
Керменчик и других греческих сел Мариупольщины) Влади-
мир Феофанович Тахтамышев в том же 1919 году был
награжден орденом Красного Знамени. После окончания
гражданской войны он поселился в Мариуполе, возглавил
строительство рыбоконсервного комбината и стал его первым
директором. В 1935 году тяжелая болезнь вывела из строя
41

закаленного бойца, и умер он, приходится сказать, очень
вовремя. Иначе не избежать бы ему в тридцать седьмом
ложного обвинения в участии в выдуманной энкаведистами
греческой националистической повстанческой организации,
позорного ярлыка врага народа и модного в то время ВМН —
высшей меры наказания.
А почему же нет сегодня рядом с портретом Тахтамышева
другого героя освобождения Мариуполя — кавалера ордена
Красного Знамени Василия Куриленко?
На этот вопрос можно бы ответить очень коротко, но
лучше, думаю, подробно рассказать об этой поистине траги-
ческой фигуре братоубийственной гражданской войны.
Родом Василий Куриленко был из Новоспасовки, станицы,
основанной потомками запорожцев, ушедших после ликви-
дации Сечи за Дунай, а затем вернувшихся под скипетр
русского царя и создавших Азовское казачье войско.
К тому времени, когда он родился, — по моим подсчетам,
1895 год — Азовское казачье войско уже давно было упразд-
нено и расформировано, а казаки с их семьями причислены
и сословию крестьян-собственников. Но старинные казачьи
традиции свято сохранялись в Новоспасовке, дух вольности
и свободолюбия, столь свойственный запорожцам, переда-
вался из поколения в поколение. В бывшей станице культи-
вировались воинская доблесть и отвага, чувство собственного
достоинства и чести. Все это наложило неизгладимый отпе-
чаток на новоспасовцев, в том числе и на Васю Куриленко.
Уроженец Новоспасовки Виктор Белаш (в другой транс-
крипции — Билаш), начальник штаба махновской армии,
человек, превосходивший, как утверждают, военным талан-
том самого Нестора Ивановича, не забыл упомянуть в своих
воспоминаниях выдающегося односельчанина: "Куриленко
Василий — сапожник, с 1910 года член новоспасовской
группы анархо-коммунистов, активный участник восстания
против гетманщины в 1918 году, командир первого новоспа-
совского отряда".
После ухода с Украины австро-германских оккупантов в
Приазовье закрепились деникинцы. В первые месяцы 1919
года начали они на Мариупольщине насильственную моби-
лизацию в Добровольческую армию. Крестьяне не хотели
служить белым, а на действия деникинских карателей отве-
тили восстаниями, созданием вооруженных отрядов, сумев-
ших весьма успешно постоять за себя. Все эти отряды,
возникшие в русских и украинских селах Приазовья, а также
в греческих селах — Мангуше, Ялте, Урзуфе, Старом Кер-
менчике и других, и были объединены в Третью бригаду,
42

которая влилась, как уже упоминалось, в 1-ю Заднепровскую
дивизию.
Анархисты, пользовавшиеся сильным влиянием среди
махновцев, выдвинули лозунг: "Власть рождает паразитов.
Анархия — мать порядка". Тем не менее современники
свидетельствуют, что в Третьей бригаде имени батьки Махно
никакого порядка не было, а царил полнейший разброд. Яркие
воспоминания об этом оставил С. С. Дыбец. Нам еще не раз
придется черпать сведения из этого источника, поэтому
прервем наш рассказ, чтобы познакомиться с автором мему-
аров.
Семен Степанович Дыбец был революционером. Скры-
ваясь от жандармов, лет десять провел в Америке, где стал
анархо-синдикалистом. Членский билет этой партии получил
из рук Билла Хейвуда, того самого, который похоронен в
Кремлевской стене. После революции вернулся из эмиграции,
попал в Бердянск, где прошел путь от анархиста-коммуниста
(таковым считал себя и Махно) до убежденного большевика.
В Бердянске Дыбец возглавил ревком, участвовал в граж-
данской войне, общался с Лениным и пользовался его
уважением. Затем он возглавил Главное управление авто-
мобильной и тракторной промышленности СССР. Амери-
канские газеты называли Дыбеца "красным фордом" и
очень высоко оценивали его организаторские способности
и деловые качества.
В 1935 году Александр Бек, тогда безвестный "беседчик"
из "Кабинета мемуаров", созданного А. М. Горьким, а впос-
ледствии знаменитый писатель, записал воспоминания Сте-
пана Семеновича Дыбеца, которые должны были быть изданы
в 1937 году. Однако в том роковом году жизнь Дыбеца
оборвалась, книга "Люди двух пятилеток" света не увидела,
а записи его воспоминаний исчезли. К счастью, в архиве
Александра Бека сохранился отрывок из воспоминаний Ды-
беца, относящийся к 1919 году и освещающий события,
связанные с махновщиной вообще и ратной деятельностью
нашего героя Василия Куриленко в частности.
Итак, мы остановились на том, что в канун наступления
на Мариуполь в Третьей бригаде имени батьки Махно царила
полнейшая анархия, то есть неорганизованность. Это позднее,
усвоив через Дыбенко уроки Троцкого, батька понял, что без
дисциплины и организованности по-настоящему боеспособ-
ная армия невозможна. А в то время Третья бригада состояла
не из полков и батальонов, а из отрядов. Назывались они по
фамилии командира (выборного) или села, крестьяне которого
его создали, и отличались чрезвычайной текучестью состава.
43

Пришли Дыбец с Озеровым (тогдашним начальником
штаба Третьей бригады) в отряд Федора Шуся — правой руки
Махно. Числилось в отряде две тысячи бойцов, а налицо
оказалось только триста. На следующий день — пятьсот.
—Откуда появились двести человек, которых вчера не
было?
— Подошли из деревни.
— А куда девались остальные? Ведь у вас числится две
тысячи?
— Ушли в деревню.
Правда, в этом хаосе были и исключения. Их-то как раз
и составляли греческие отряды и новоспасовский батальон
(будущие 9-й и 8-й полки).
В Новоспасовке, например, в то время был такой порядок:
в селе находился штаб тыла батальона (именно так, а не
отрядом они сразу же назвали свою воинскую часть), который
они выставили на фронт (он проходил тогда между Бердян-
ском и Мариуполем). Штаб регулярно снабжал свой батальон
продовольствием и ежедневно получал сводку о наличии
бойцов в ротах — не сбежал ли кто. Ушедших в самоволку
подвергали старинному казачьему наказанию —секли нагай-
ками. Норма — 25—50 "горяченьких".
Дубец рассказывает: "Побывали мы в новоспасовском
батальоне на фронте. Увидели настоящий военный порядок:
окопы, сторожевое охранение, часовые, связь. Командиром
батальона был двадцатичетырехлетний парень Куриленко,
военная косточка, лихой кавалерист. Он, крестьянин из
середняков, не очень развитой, тоже разделял махновские
воззрения. Но управлял твердо. В батальоне имелась кавале-
рия. Для нее были взяты лучшие кони из села. Обзавелись
и пулеметами".
Командира батальона Дыбец обрисовал так: "Это был
действительно красавец-воин двадцати четырех лет, белоку-
рый, лихой".
Приведу еще несколько строчек из воспоминаний Дыбеца,
не имеющих отношения к Куриленко:
"На каком-то другом отрезке фронта, ближе к Мариуполю,
мы нашли греческий отряд. В греческих селах офицеры-ка-
ратели учинили беспощадную расправу за революционные
дела. Греки возненавидели белых. Так возненавидели, что
только прикажи — пойдут в бой. Железная дисциплина была
введена в греческом отряде".
Я не случайно позволил себе небольшое отклонение от
темы этой главы. Если у читателя достанет терпения загля-
нуть в приложение-II этой книги, он там найдет документы
44

1919 года, подтверждающие полное соответствие действи-
тельности тех фактов, какие излагал Александру Беку Дыбец
в середине 30-х годов. Мемуарный жанр относится к числу
самых субъективных. Степан Семенович Дыбец был в своих
воспоминаниях предельно правдив и объективен, я полностью
им доверяю и хочу такое же отношение к ним вызвать у
читателя.
27 марта 1919 года Дыбенко назначил Куриленко началь-
ником гарнизона освобожденного Мариуполя. (Любопытно,
что белогвардейский источник, рассказывающий о боях за
Мариуполь, отмечает, что в рядах красных действовало два
регулярных полка. Вот какую высокую оценку получил 8-й
новоспасовский полк Куриленко и 9-й Греческий Тахтамы-
шева не только со стороны красного командования, но и
белогвардейского). В тот день и еще два дня, пока белые еще
удерживали порт под прикрытием корабельных батарей фран-
цузской эскадры, стоявшей на мариупольском рейде, в городе
был относительный порядок. В том смысле, что грабежей не
было. Но как только белогвардейцы и интервенты скрылись
за горизонтом, начались грабежи, мародерство, массовое
пьянство.
Сегодня мы можем сказать, что явление это — грабежи—
характерны для всех сил, участвовавших в гражданской
войне. Грабит Морозка из "Разгрома" Фадеева, грабят крас-
ноармейцы из "Чапаева" Фурманова и "Железного потока"
Серафимовича, грабят буденовцы в "Конармии" Бабеля. О
грабежах и насилиях над гражданским населением белогвар-
дейцев с жестокой правдивостью писал в "Очерках русской
смуты" А. И. Деникин. Об этом же выразительно повествуют
многие страницы документальной прозы В. В. Шульгина.
Но почему-то принято считать, что махновцы грабили с
особенным упоением.
Кроме "законных" грабежей в Мариуполе, которые про-
водились под руководством братьев Задовых, прикрывав-
шихся интеллигентными словечками "экспроприяция" и
"контрибуция", в городе свирепствовал стихийный массовый
разгул беззаконий. Но грабили не крестьяне из Мангуша,
Ялты, Урзуфа, не бывшие азовские казаки из Новоспасовки.
Занимались грабежами уголовные элементы, в изобилии
примкнувшие к Махно, дезертиры из Красной и белой армий,
деклассированные бывшие матросы военного флота.
Именно последние и составляли немалую часть махнов-
ской армии, которых крестьяне-повстанцы иначе не называ-
ли, как ироническим словом "ракло". Думаю, что К. В.
Герасименко, при всех ошибках его очерка "Махно", правдив,
45

когда рисует картину того, как забавлялось это "ракло" в
захваченных городах:
"Неизменными и постоянными спутниками основного
ядра армии были грабеж, пьянство, буйство. Рядом с пуле-
метами на тачанках, прикрытых дорогими коврами, поме-
щались бочки с вином и самогоном. Видеть махновцев в
трезвом состоянии было трудно. Махновцы самовольно сни-
мались с позиций, являлись в ближайший город, заезжали
в любой двор и открывали невероятный, дикий кутеж,
привлекая к участию в нем всех, кто подворачивался под
руку, открывая тут же во дворе ради своего развлечения на
улице пулеметную стрельбу..."
Такая же вакханалия началась и в Мариуполе, особенно,
когда в первых числах апреля начдив Дыбенко выехал к той
части своей дивизии, которая втянулась в Крым.
Опыт пресечения грабежей у Куриленко был. К снабжению
своего батальона (выросшего в полк) новоспасовцы привлекли
и соседние села, так что бойцы были полностью обеспечены
продовольствием. "Сапоги, например, — рассказывает Дыбец,—
были новыми у всех бойцов. Но уж если какой-нибудь боец
отнял лошадь у крестьянина — получай пятьдесят—сто нагаек.
— Стрелять не буду, — объяснял Куриленко, — а шкуру
спущу".
Но справиться с тем, что вытворяло все махновское войско
в Мариуполе, храбрейший военный комендант и начальник
гарнизона Василий Куриленко не сумел. Не сумели также
навести порядок в городе и вышедший из подполья военно-
революционный комитет во главе с Г. А. Македоном — он не
имел своей воинской силы.
Отметим еще эпизод, когда под рукой Куриленко был
Мариупольский полк, тот самый, которым командовал хоро-
шо известный в нашем городе Кузьма Апатов. Вот строки из
донесения командующему 2-й Украинской армией А. Скачко
от 27 мая 1919 года:
"Доношу, что 1-я повстанческая Заднепровская дивизия
состоит из следующих частей:
Начальник дивизии батько Махно, начальник штаба —
Озеров, начальник оперативно-полевого штаба Родионов.
Первая бригада: КОМБРИГ КУРИЛЕНКО, начштаба Бо-
чаров.
Первая бригада имеет три полка: 1-й повстанческий, 2-й
МАРИУПОЛЬСКИЙ и 8-й Заднепровский советский Укра-
инский. Количество штыков — 7300, 300 — кавалерии, 250
чел. пулеметной команды" (Нестор Иванович Махно, К., 1991,
с. 145. Курсив мой. — Л. Я.).
46

Таким образом, через два месяца после штурма Мариупо-
ля, героем которого он стал, Куриленко был уже комбригом
и командовал не только своим 8-м Новоспасовским полком,
но еще двумя, в том числе и Мариупольским, а всего под его
рукой находилось восемь тысяч без малого бойцов.
Правда, указанные в документе должности начдива, ком-
брига бытовали только в махновском войске. Официально
Махно продолжал числиться командиром Третьей бригады,
хотя она разрослась по своему составу до двух дивизий.
Красное командование отклонило предложение назначить
комбрига Махно начдивом. Конфликт батьки с большевиками
был гораздо серьезней, чем спор из-за должностей — ком-
брига ли, начдива ли. В конце мая 1919 года Махно сам
сложил с себя должность командира Третьей бригады и
ушел за Днепр. Подробней об этом эпизоде мы поговорим
в другом месте.
Я знавал мариупольца, который лично общался с Кури-
ленко. Это был Иван Лукьянович Чубаров.
В гражданскую войну воевал он в отряде Марка Тимофе-
евича Давыдова, едва ли не самом крупном на Мариуполь-
щине. Впоследствии М. Т. Давыдов стал генералом, и вот что
я прочитал в его мемуарах: "Память народа — самая долго-
вечная и правдивая летопись, и в ней среди тысяч славных
имен записано имя Ивана Лукьяновича Чубарова.
О боевых подвигах его батальона и его командире хорошо
известно было по всей Мариупольщине. Он был самым стой-
ким и самым надежным. Перед ним я ставил наиболее
ответственные боевые задачи. Не один раз батальон спасал
положение всего отряда и полка, действуя зачастую и по
собственной инициативе".
Как и все партизанские формирования Приазовья, отряд
Давыдова взаимодействовал, конечно, с Махно, о чем до
недавнего времени считалось неудобным говорить. Как бы то
ни было, но Василия Куриленко Иван Лукьянович знал
хорошо и отзывался о нем очень неодобрительно. Дело в том,
что в мае 1919 года под Токмаком кавалеристы генерала
Шкуро наседали на часть, в которой Чубаров командовал
батальоном, а Куриленко не подошел на помощь. Батальон
был разбит в дым, а сам Чубаров попал в плен к шкуровцам,
и только чудо спасло его от расстрела.
Происходил наш разговор в середине 60-х годов. О мах-
новщине я тогда почти ничего не знал, интересоваться этой
темой считалось признаком дурного тона. Так что личность
коварного Куриленко не привлекла тогда мое внимание. Но
позднее эпизод, когда Куриленко отказался вести в бой свой
47

полк на выручку попавшим в беду товарищам, я нашел в
воспоминаниях Дыбеца.
Был такой эпизод, был.
Куриленко оправдывался таким образом: он не ударил по
белым, когда те рвались к Токмаку, потому что в полку
оставалось лишь по двенадцать патронов на бойца. "Я, —
вспоминает Дыбец, — в то время не очень разбирался в
подобного рода делах. Возможно, Куриленко схитрил, не
хотел идти туда, где дрались махновские отряды — он тогда,
как уже говорилось, все решительней разрывал с махновщи-
ной, — и, по-моему, не дал полка, рассудив так: ничего не
выйдет, кроме того, что полк будет разбит".
Дыбенко приказал отстранить Куриленко от командова-
ния новоспасовским полком и отправить к нему в Никополь.
Выполнение приказа долго оттягивали ("полк очень крепкий,
наша опора, так пусть Куриленко остается "). Но просматривая
как-то дислокацию полков, Дыбенко увидел фамилию Кури-
ленко и подтвердил свое распоряжение. Пришлось Василию
Куриленко проститься со своими новоспасовцами.
Однако к Дыбенко его не отправили: еще расстреляет под
горячую руку, — а спрятали у себя в штабе боевого участка.
Долго мучился бездельем опальный воин, умирал с тоски.
Потом не выдержал и пришел к Дыбецу:
— Больше не могу. Или расстреливайте, или дайте дело.
— Вот тебе боевое задание, — сказал ему Дыбец. —
Формируй кавалерийский полк. Лошадей нет, седел нет,
сабель нет, ничего нет. Но ты старый партизан, старый
фронтовик. Выполнишь задание.
У Куриленко на глазах сверкнули слезы:
— Спасибо за доверие. Через неделю полк в конном строю
пройдет перед тобой.
И, действительно, через неделю он показал Дыбецу вновь
сформированный полк — разномастный, плохо вооруженный,
но вполне боеспособный. В боях куриленковцы добыли все,
чего им не хватало: и добрых коней, и снаряжение. "Мы
крепко опирались на полк Куриленко, — рассказывал Дыбец.
— Двадцатичетырехлетний командир, которого я как-то
назвал старым партизаном, старым воином, ввел примерную
дисциплину. Если где-нибудь обнаруживалась неустойчи-
вость, мы подбрасывали туда этот полк. И не было случая,
чтобы Куриленко не выполнил приказа".
Куриленко был анархистом с 15 лет, с дореволюционным,
так сказать, стажем, и его мировоззрение совпадало, конечно,
со взглядами Махно. Почему же его явственно тянуло к
кpaсным? Причин тут, очевидно, несколько, одна из них —
18

врожденная любовь к дисциплине. Дисциплина и организо-
ванность, которые "железной рукой" насаждал в Красной
Армии Троцкий, были ему ближе, чем расхлябанность и
разброд, которые в то время царили в махновском войске.
Я писал о том, что грабили городское население не кресть-
яне из греческих сел Приазовья и не потомки азовских
казаков из Новоспасовки. Писал не из местного патриотизма:
дескать, "наши" — лучше. С удовлетворением узнал я из
ряда источников, что среди махновских командиров выделя-
лась "южная группа". Она был за решительную борьбу против
пьянства, грабежей, за твердую дисциплину. И вообще была
за крестьянскую порядочность, так бы я это сформулировал.
Так вот, к командирам "южной группы" прежде всего отно-
сились Виктор Белаш и Василий Куриленко.
О том, какой отчаянной храбрости был этот человек,
говорит хотя бы такой факт.
Сформировав новый полк Красной Армии, Куриленко
попросил Дыбеца: "Дай мне такого комиссара, который мне
в работе не вязал бы рук. И притом кавалериста".
Вскоре такой комиссар был подобран, но Куриленко,
прежде чем проникнуться к нему доверием, устроил ему
весьма оригинальный экзамен. Он дал новоназначенному
военкому посмотреть в бинокль на село, расположенное в
пяти-шести верстах.
— Казачий разъезд на улице видишь?
— Вижу.
— Так поехали туда молоко пить.
Куриленко стегнул свою лошадь, комиссар — за ним.
Подъехали к ближайшей хате — казачий разъезд в другом
конце села, — попросили у бабы молока. Куриленко сунул
ей ворох керенок — эти деньги всюду тогда еще ходили. Баба
мгновенно притащила молоко.
Подъехал казак.
— Откуда вы, какой части?
— А ты какой части? Вижу, донец. — Разговаривая, Кури-
ленко потягивает молоко. — Много вас тут? Сотня где стоит?
— Там-то.
— А кто командир сотни?
— Такой-то.
— Ага, так я и думал. Поворачивай и доложи своему
командиру, что приезжал в гости молоко пить красный
полковой командир Куриленко. Понял, что я тебе говорю?
Казак с места не может сдвинуться, оцепенел. Это же
нахальство... Покончив с молоком, Куриленко вытаскивает
свой маузер.
49

— Если не поедешь докладывать, стреляю.
Казак — вихрем от него. А Куриленко с комиссаром
хорошей рысцой возвращаются к своим.
— Теперь вижу, — сказал Куриленко комиссару, — что
ты настоящий военком. С таким работать можно.
Изложив этот эпизод со слов военкома, Дыбец восхищенно
восклицает:
— Вот вам бывший махновец Куриленко во всей своей красе!
Смельчак! Это создавало ему славу. И весь полк на него
равнялся в лихости. Самые дерзкие налеты удавались кури-
ленковцам.
Еще в мае 1919 года Махно сам с себя сложил должность
командира Третьей бригады, разросшейся до двух дивизий,
и ушел за Днепр. Но в Красной Армии батько оставил бомбу
замедленного действия: во главе частей, ходивших под его
рукой, остались махновские командиры. Бывший комбриг-3
совершенно точно рассчитал, что рано или поздно это взорвет
Крымскую армию Дыбенко (выросшую из 1-й Заднепровской
дивизии).
Так оно и случилось.
Уже за Днепром, куда отступили части Дыбенко, теснимые
деникинцами, в самый критический момент восстал 6-й
Заднепровский полк бывшего махновца Калашникова. При
поддержке других махновских командиров — Дерменджи,
Буданова — он арестовал всех военкомов, всех политработ-
ников, штаб боевого участка, где комиссаром был Дыбец, и
объявил, что большевики — предатели.
— Пойдем на соединение к Махно, — провозгласил Ка-
лашников. — Батька поведет нас в наступление.
Части, присоединившиеся к Калашникову, насчитывали
двенадцать тысяч человек.
Как же повел себя в этой обстановке Василий Куриленко?
Ни полк, которым он командовал, ни новоспасовский,
который он возглавлял прежде, к махновцам не присоеди-
нились. Оказавшись в окружении мятежников и вынуж-
денные в общем потоке следовать в расположение Махно,
они объявили, что придерживаются особой политической
линии.
Пленниками мятежников оказалась и жена Дыбеца, Роза
Адамовна, революционерка со стажем, которую Махно знал
еще по Одессе, где они сидели в одной тюрьме. От немедленной
расправы арестованных спасло заявление куриленковцев и
новоспасовцев, что если что-нибудь случится с теми, кого
взяли под стражу, то они перестреляют весь 6-й Заднепров-
ский полк. Они выделили вооруженную делегацию, которая
50

сопровождала подводы с арестованными, чтобы следить за
тем, как с ними обращаются.
Более того: когда в пути удалось установить телефонную
связь с Махно, трубку взял комполка Куриленко:
— Махно, слышишь меня? Говорит Куриленко. Если
расстреляешь штаб боевого участка, пусть ни один махновец
не ждет от нас пощады. И Дыбеца не тронь. Иначе, кого ни
встретим из махновцев, будем резать беспощадно. До сих пор
церемонились, а теперь всех вас предадим анафеме.
Немного находилось смельчаков, которые осмеливались
говорить с батькой в таком ультимативном тоне! Одним из
них был Василий Куриленко.
Встреча с частями Махно состоялась на станции Помощ-
ная, в местечке Добровеличкове Херсонской губерний в
начале августа 1919 года. Уму непостижимо, каким образом
Куриленко сумел все-таки вырваться и отступить вместе с
красными. Но случилось это именно так.
Вот что пишет П. Аршинов в своей "Истории махновского
движения", характеризуя лучших командиров батьки: "Ва-
силий Куриленко. Крестьянин с. Новоспасовка. Анархист.
Образование начальное, неполное. Командир кавалерийских
полков. Как опытный кавалерист в 1919 году, после объяв-
ления махновцев вне закона, был приглашен красным ко-
мандованием на пост командира конных частей. С согласия
Махно и других товарищей принял это предложение и задер-
живал наступление Деникина в районе Екатеринослава. До
1920 года был пять раз ранен в боях с белыми и красными.
Массовый агитатор".
Как бы то ни было, но в августе 1919 года Куриленко
примкнул к частям Федько, вместе с Красной армией отступил
с Украины на север. Со своим полком он был влит в бригаду
"червоных казаков", которыми командовал прославленный
Виталий Примаков. И в рядах Красной Армии Куриленко
героически отличился. В середине февраля 1920 года, получив
отпуск, он, не заехав даже в родную Новоспасовку, прежде
всего разыскал своих махновских друзей.
В его отсутствие батько совершил беспримерный рейд по
деникинским тылам, чем поставил добровольческую армию
на край катастрофы. Если деникинцы, стоявшие уже под
Тулой, не вошли в Москву, то в этом огромная и несомненная
заслуга Махно, его сокрушительного 500-километрового рей-
да по тылам белых.
Махновцы чувствовали себя героями и с радостью встре-
чали Красную Армию, рассчитывая на дальнейшее сотруд-
ничество. Однако большевики проявили твердое намерение
51

искоренить махновщину. Без труда был найден предлог, и
героя Махно во второй раз объявили вне закона.
Между тем махновскую армию косил жестокий тиф.
Только в одном Никополе в горячечном бреду метались 15
тысяч тифозных повстанцев из армии батьки. Чекисты хва-
тали махновских командиров и расстреливали их, больных
ли, здоровых ли. Сам батько тоже лежал в тифу, и сохранились
трогательные рассказы, как крестьяне прятали своего лю-
бимца, перенося из одной хаты в другую, жертвуя собой,
чтобы спасти его от чекистской пули.
Вот такова была обстановка, когда Василий Куриленко
разыскал своих старых боевых друзей на Николаевских
хуторах.
Он был возмущен репрессиями, предпринятыми больше-
вистскими властями против повстанцев.
— Гонения не помогут, — убежденно говорил он. — Наивно
думать, что репрессиями можно разрешить все расхождения
между селом и городом, между Красной Армией и махнов-
цами.
О чем думал и говорил тогда в начале 1920 года Куриленко,
мы узнаем из воспоминаний В. Билаша (Белаша). Прежде
чем привести цитату, несколько сведений об их авторе,
почерпнутых из книги П. Аршинова "История махновского
движения",(1923): Виктор Белаш, родом из Новоспасовки.
Анархист. Образование начальное. До весны 1919 года—ком-
полка и ходил на Таганрог. Позднее — начальник штаба
махновской армии. Деникинцы убили его отца, деда, двух
братьев и сожгли хозяйство. Захвачен большевиками в 1921
году.
Новоспасовцы выдвинули еще одного выдающегося мах-
новского командира — Вдовиченко. Опасаясь, что не найду
возможность в другом месте сказать о нем, позволю себе
несколько отклониться от темы и привести данные о нем,
сообщаемые П. Аршиновым: "Командир особой группы пов-
станческих войск. Пользовался огромной популярностью и
любовью среди крестьян всего Приазовья, а также во всей
повстанческой среде. В 1921 году в тяжелых ранениях за-
хвачен большевиками. Судьба неизвестна".
— Троцкий идет к победе над украинским повстанчеством.
Везде, где я проезжал, — рассказывал Куриленко, — Киев-
щину, Черниговщину, Полтавщину, Екатеринославщину —
всюду проливается невинная кровь. Красная Армия вместо
прямой задачи — преследования отступающего Деникина,
сейчас занята повстанчеством. Я думаю что она своими
действиями заново организует его: это неизбежно. Создается
52

положение, при котором террор и насилие над махновщиной
только увеличат сопротивление. Историей доказано, что идеи,
которые власти стремятся подавить грубой силой штыка, а
не добрым словом, обыкновенно делаются более близкими
народной массе, более популярными. Народ к ним тяготеет
и готов на страдания. В настоящее время, когда махновское
повстанчество перед Советами покорно сложило оружие,
борьба с последним во имя партийных принципов есть контр-
революция.
Сомневаюсь, чтобы именно таким языком выражал свои
мысли Куриленко, но так зафиксировал их в своих воспоми-
наниях его земляк Виктор Белаш.
Понятно, что в свою красноармейскую часть Куриленко
уже не вернулся, он остался при батьке.
О деятельности нашего героя в последующие семь месяцев
конкретными сведениями не располагаю. Есть глухое упоми-
нание о том, как Куриленко разоружил покушавшихся на
Махно, что, вероятно, могло бы стать сюжетом для детектив-
ного рассказа, но отсутствуют документальные подробности.
Достоверно известно, что отважный Куриленко был самым
решительным сторонником вооруженной борьбы с Врангелем
и заключения для этого союза с советским правительством
Украины и Красной Армией. Не удивительно, что когда
Махно послал делегацию в Харьков, тогдашнюю столицу
Украины, в ее составе (пожалуй, даже руководителем) был
Василий Куриленко. Вместе с ним поехали Буданов, один из
махновских командиров, совершивших вместе с Калашнико-
вым переворот в частях Крымской армии Дыбенко, и Д. И.
Попов, тот самый, что в Москве "прославился" во время
лево-эсеровского мятежа.
Они приехали в Харьков 27 сентября 1920 года, а через
пять дней был заключен договор между правительством
Украины и Революционно-повстанческой армией имени бать-
ки Махно (РПА). Военную часть соглашения подписали
командующий Южным фронтом Михаил Фрунзе, члены Во-
енного Совета фронта Бела Кун и Сергей Гусев, а с махновской
стороны — кто бы вы подумали? Да, вы совершенно точно
догадались — Василий Куриленко, герой освобождения Ма-
риуполя, его бывший начальник гарнизона и военный комен-
дант, двадцати пяти лет от роду. Политическую часть согла-
шения заверил своей подписью Я. Яковлев (тоже, между
прочим, двадцати пяти лет, будущий "герой" сталинской
коллективизации), а со стороны РПА — тот же В. Куриленко.
Махновцы обязывались вместе с Красной Армией вести
борьбу "против отечественной и мировой контрреволюции".
53

Куриленко было стыдно перед хозяйкой дома, в котором
остановилась делегация, за пьяные оргии, которые устраивал
Д. И. Попов, за невероятную матерщину, грубость и грязь.
Но он терпел и был доволен своей дипломатической деятель-
ностью, которую пришлось продолжить в Харькове, потому
что не сразу удалось достигнуть соглашения но четвертому
пункту договора.
Он не мог представить себе, что ровно через два месяца
прославленный, благородный Фрунзе, пользовавшийся лю-
бовью бойцов революции, коварно нарушит заключенное
соглашение.
Но это произошло в Крыму, когда Врангель при помощи
махновцев был разгромлен и большевикам они больше не
были нужны. Арестована была и махновская делегация в
Харькове. Известно, что Д. И. Попова расстреляли, а каким
образом Куриленко избежал этой участи и снова оказался у
непокорного Махно — об этом никаких сведений мне обна-
ружить не удалось. Известно только, что до конца он был
предан батьке.
8 июля 1921 года он участвовал в бою, завязавшемся у
хутора Марьевки. Силы были неравны, слишком неравны.
Его загнали в овраг, сдаться он не захотел, в яростной
рукопашной схватке был зарублен вместе с еще двумя десят-
ками махновцев.
ПОСТСКРИПТУМ. Рукопись этой книги была вполне
закончена и уже несколько месяцев лежала, ожидая сдачи в
набор, когда попалась мне в руки "Дороги Нестора Махно"
(Киев — РВЦ "Проза" — 1993). Эту книгу составил Александр
Викторович Белаш из сохранившихся фрагментов рукописи
своего отца, начальника штаба махновской армии, и много-
численных документов, отчасти опубликованных прежде,
отчасти впервые публикуемых в названном издании.
Александр Белаш в составленных им примечаниях к
"Дорогам Нестора Махно" дает словник многих персонажей
его в соавторстве с отцом книги, в том числе и справку о
В. Куриленко. Сведения об этом человеке несколько расхо-
дятся с теми, какие я почерпнул из воспоминаний С. С. Дыбеца.
Так, например, Дыбец считал, что в 1919 году Куриленко
было 23—24 года. По справке А. Белаша — 28. К этому
времени у Куриленко был, оказывается, опыт армейской
службы и участия в боях первой мировой войны. Впрочем,
вот полная справка о нашем герое, составленная А. Белашем:
"КУРИЛЕНКО ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (1891 —
1921) — родился в семье батрака с. Новоспасовки Мариу-
польского уезда. В раннем детстве остался без отца. Един-
54

ственный кормилец матери и сестры. По профессии сапожник.
С 1910 г. член новоспасовской группы анархо-коммунистов.
В 1912 г. призван на службу, служил в уланских частях. В
первые дни Октябрьской революции — председатель полко-
вого комитета. С июня 1918 г. — активный участник восста-
ния против гетманщины и командир первого новоспасовского
отряда. С декабря 1918 г. — начальник гарнизона станции
Царевоконстантиновки, член оперативного штаба. С января
по июнь 1919 г. — командир 8-го Заднепровского полка,
начальник Мариупольского гарнизона и начбоеучастка Та-
ганрогского направления. С сентября 1919 г. по апрель
1920 г. — красный командир 8-й дивизии Червонных каза-
ков. С мая 1920 г. по июль 1921 г. начальник администра-
тивно-организационного отдела Совета Революционных пов-
станцев Украины (махновцев). Храбрый боец и хороший
тактик. Убит в бою с красной конницей близ Лозовой в июле
1921 г."
О гибели Куриленко Виктор Белаш пишет так: "В этот же
день повстанцы достигли с. Константиновки, где был бой.
Форсировав реку Орель у с. Перещепины и Сомовка, левая
колонна повстанцев под командованием Куриленко 8-го июля
имела бой в районе с. Марьевка (30 верст северней г. Ново-
московска), где была разбита и из отряда уцелело лишь 30
человек, остальные погибли или рассеялись. В этом бою погиб
и Куриленко".

УГОЛЬ ДЛЯ ПИТЕРА
Телеграмма Совнаркому Украины.
26 мая 1919 года. Секретно.
"Совет обороны предлагает немедленно присту-
пить к энергичной погрузке угля из Мариуполя
в Петроград, командиру порта. В случае сопро-
тивления Махно, немедленно получить уголь то-
варообменом с ним, направив кратчайшим пу-
тем в Мариуполь ткани и другие предметы.
ПРЕДСОВОБОРОНЫ ЛЕНИН".
Ленинский сборник XXXIV, с. 151).
29 марта 1919 года оперативная сводка Харьковской
группы войск сообщила (по состоянию на 12 часов): "На
Мариупольском направлении после ожесточенного боя нами
заняты станция Сартун (явная опечатка: следует, конечно,
читать "Сартана". — Л. Я.) и город Мариуполь. Противника
поддерживает артиллерия французских судов. Бой за обла-
дание портом продолжается".
К упомянутым иностранным судам мы должны присмот-
реться внимательно, потому что в эпизоде с углем, который
Ленин требовал доставить в Питер, они были активно дей-
ствовавшими персонажами.
На Мариупольском рейде в конце марта 1919 года стояли
французский крейсер и два миноносца. Эта небольшая, но
первоклассно вооруженная эскадра представляла собой вну-
шительную военную силу, особенно грозную из-за того, что
у Красной Армии в этом месте каких-либо военных кораблей
не было. К тому же немногочисленная артиллерия штурмо-
вавшей Мариуполь 1-й Заднепровской дивизии не была даль-
нобойной, и французы имели возможность совершенно без-
наказанно обстреливать город.
Вот почему белогвардейцы, выбитые из города еще утром
27 марта, под прикрытием дальнобойных стволов интервентов
еще двое суток удерживали в своих руках порт.
Предельно занятый неотложными делами Дыбенко о взя-
тии Мариуполя телеграфировал правительству Украины не
56

27-го и даже не 29-го марта, а лишь 2 апреля. 0 том, как он
"разошелся" с боевыми кораблями Франции, начдив сообщил
предельно лаконично: "Французская эскадра после предъяв-
ленного нами ультиматума спешно покинула порт".
На самом деле за этими скупыми строчками скрываются
небезынтересные драматические события.
Одна из версий этого эпизода изложена в показаниях
Чубенко, данных им на следствии в ГПУ в начале 20-х годов.
Алексей Чубенко, рабочий-железнодорожник, металлист,
был приближенным батьки, видным махновским команди-
ром. Из его рассказа следует, что, когда Третья бригада заняла
Мариуполь, французы прислали делегацию, чтобы им выдали
уголь, который был им запродан деникинцами. Махновцы
ответили, что уголь является их военной добычей. Тогда
французы предложили прислать к ним на корабль делегацию
для переговоров. Махно остался на берегу, а на крейсер послал
членов своего штаба Чубенко, Чучко, Михайлова-Павленко
и Васильева. "Когда мы приехали, — рассказал следователю
Чубенко, — нас приняли очень хорошо, а затем стали гово-
рить: "Хорошо, что в России революция, но плохо, что у вас
скверный сосед т. Ленин и т. Троцкий". Затем они стали
говорить, что если мы не будем зависимы от коммунистов-
большевиков, то они с нами могут вести товарообмен и
торговые сношения, а если мы будем с коммунистами-боль-
шевиками, то они и говорить не хотят".
Делегация отказалась обсуждать этот вопрос и предложила
говорить только об угле. Махновские представители, по
словам Чубенко, обещали выдать уголь, но в обмен на средства
производства, а не на оружие. Французы же предлагали
пароход с оружием за сырье, но делегация отклонила эти
предложения, заявив, что в этом армия Махно не нуждается.
Переговоры ни к чему не привели.
Между тем пароход с оружием, предложенный француза-
ми, махновцев очень и очень прельщал. Батько, однако,
оказался дальновидней своих приближенных. "Когда мы
возвратились обратно на берег, — говорит Чубенко, — и
сделали доклад, то Махно сказал, что надо иметь на всякий
случай в виду относительно того, чтобы обменять сырье на
оружие. Тем не менее уголь был погружен и увезен в Гуляй-
Поле".
Оружие махновцам нужно было крайне: у них было больше
двадцати тысяч резерва, готового стать в строй, но вооружить
людей было нечем. Нестор Иванович опасался, однако, что
сделка с интервентами его скомпрометирует. И был совер-
шенно прав. Даже невинные переговоры с эскадрой, привед-

шие к мирному уходу интервентов из Мариуполя, дали повод
недругам батьки обвинить его в союзе с Антантой, в получении
помощи от нее. Помимо этого, в тот момент Махно считал
разрыв с Красной Армией преждевременным. И, наконец,
ему приходилось учитывать настроения мариупольских ра-
бочих. Вот строки из документов того времени:
"Еще в начале 1919 года у Махно было столкновение с
мариупольскими рабочими по вопросу об увозе ценных частей
и запасов сырья с мариупольских заводов "Русский Прови-
данс" и других в Гуляй-Поле. Тогда Махно приказал прибег-
нуть к силе оружия".
Вот другое свидетельство: "С заводов г. Мариуполя, пере-
оборудованных рабочими этих предприятий для изготовления
военных припасов, Махно силой вывозил в "промышленный
центр" (т. е. в Гуляй-Поле) всю продукцию. Рабочие требовали
ответа: "Наш ли Махно или предатель? Если предатель, то
почему не поступают с ним по всей строгости революционного
времени?"
В любом случае в апреле вывезти уголь в махновскую
"столицу" батька не мог: в конце первой декады белые опять
овладели Мариуполем и выбить их из города удалось только
в конце месяца. Если махновцы, предположим, вывезли уголь
в мае (а его было захвачено ни мало ни много — более трех
с половиной миллионов пудов), то скорее всего не было бы
телеграммы, текст которой вынесен в эпиграф этой главы.
Между тем Ленину в мае сообщили, что уголь, столь необхо-
димый Петрограду, находится в Мариуполе, и информация
эта соответствовала действительности.
Вообще к показаниям Чубенко следует относиться с осто-
рожностью, полного доверия они, конечно, ни в коем случае
не заслуживают. В самом деле, он изображает дело так, будто
Дыбенко вообще в этот момент в Мариуполе не было. Вполне
допускаю, что начдив не во всем и не всегда был в состоянии
контролировать положение в освобожденном городе и что
строптивый комбриг-3 предпринимал и самостоятельные
шаги, не согласуя их с Дыбенко. Но не по таким серьезным
вопросам, как переговоры с французской эскадрой и вывозка
из Мариуполя такого ценного сырья, как крайне дефицитный
в то время донецкий уголь.
Существует другая версия событий, связанных с француз-
ской эскадрой и углем в Мариупольском порту.
Ее изложил писатель Всеволод Вишневский в рассказе
"Махновцы" (название опубликованного варианта — "Броне-
поезд "Спартак"). У читателя есть возможность познакомить-
ся с первым вариантом этого рассказа в первой части прило-
58

жений к нашей книге. Поэтому не стану излагать версию
Всеволода Вишневского, выстроенную на основе свидетельств
очевидцев и участников тех событий. Скажу только, что, по
моему мнению, документальному рассказу "Махновцы"
можно верить не только не меньше, но, убежден, гораздо
больше, чем показаниям Чубенко.
Последний был прав, когда сообщал, что уголь из Мари-
уполя вывозили. Но только не в Гуляй-Поле. Вот что сообщал
Дыбенко в своей телеграмме правительству Украины 2 апреля
1919 года: "Захвачено более 3,5 миллиона пудов угля... За
один день из порта вывезено 300 тысяч пудов угля. Погрузка
угля продолжается. Средства пока отпущены. Из дивизии
требуется срочно комиссия для отправки и распределения
угля".
А Всеволод Вишневский в своем мариупольском рассказе
пишет: "Половина товарищей уголь грузит, с боем возвра-
щенный. Грузит Харькову, грузит Питеру. Балтике эшелон
угольных пульманов".
Так было в конце марта — начале апреля 1919 года. Так
почему же в мае Ленин настоятельно требует, чтобы уголь
из Мариуполя продолжали отправлять в революционный
Питер и даже предлагает товарообмен, если этому воспроти-
вится Махно?
С отправкой угля все было хорошо, пока в Мариуполе
распоряжался Дыбенко. Но как только он отправился в Крым,
куда победно ворвалась остальная часть его дивизии, полно-
властным хозяином огромного района, куда входил и Мариу-
поль, стал "товарищ батько Махно", как именовали Нестора
Ивановича даже в официальных тогдашних документах.
Имея принципиальные разногласия с большевиками-го-
сударственниками, Махно сочувствовал революционному Пи-
теру и Москве, проявлял солидарность с трудящимися этих
городов. В начале 1919 года, оттеснив деникинцев к Азов-
скому морю, махновцы захватили около 100 вагонов хлеба в
зерне. Решили помочь русским голодающим братьям. Это
решение бурно приветствовалось повстанцами. Один эшелон
ушел под лозунгом: "Голодающему пролетариату Петрограда
от батьки Махно", другой ушел в Москву. Сопровождающие
хлеб махновские делегации были горячо встречены Москов-
ским и Петросоветом.
Но ко времени, к которому относится телеграмма Ленина,
поведение Махно и его окружения становилось все более
откровенно антибольшевистским.
В махновскую "столицу" с военной миссией ездили такие
видные большевики, как Антонов-Овсеенко, Бела Кун. В
59

начале мая приехал в Гуляй-Поле на переговоры Л. Б.
Каменев, один из самых ближайших соратников Ленина.
Он приветствовал собравшихся для торжественной встречи
влиятельного гостя крестьян и повстанцев как героев, своими
усилиями освободивших район от гетмана, отстоявших его
от Петлюры и Деникина.
Переговоры были трудными. Обе стороны отлично пони-
мали, что их союз — брак по расчету, но не хотели идти на
разрыв. Уезжая, Каменев горячо распрощался с махновцами,
высказал благодарность и всякие добрые пожелания, расце-
ловался с Нестором Ивановичем, уверяя, что с махновцами,
как с подлинными революционерами, у большевиков всегда
найдется общий язык, что с ними можно и должно работать.
Но в телеграмме Ленину Каменев сообщил горькую правду:
"...Махно не выпускает (из своего района. -- Л. Я.) ни угля,
ни хлеба и, вероятно, не будет выпускать, хотя мне лично
обещал все и клялся в верности".
Вот почему отправляя три недели спустя приведенную
телеграмму, Ленин был вынужден положить свою гордость
в карман и дать согласие задобрить Махно тканями и другими
дефицитными товарами.
Выполнил ли Совнарком Украины предписание Ленина?
Думаю, что нет.
Вряд ли Совнарком Украины, даже если он мгновенно
принял меры по ленинской телеграмме, успел что-нибудь
сделать. Потому что через день после отправления этого
документа из Кремля Махно сложил с себя командование
Третьей бригадой и ушел за Днепр создавать новые воору-
женные формирования.
Исследуя этот вопрос, я обнаружил совершенно ошеломи-
тельные факты. Вот сообщение энциклопедического справоч-
ника "Великий Жовтень і громадянська війна на Украіні"
(К., 1987): "23. V. 1919 денікінці, підтрумовані франц. віск,
кораблями, знову вступили до Маріуполя" (с. 328). Добавим,
что Волноваха была взята белыми еще раньше, исключив тем
самым возможность противной стороне вывезти что-либо по
железной дороге.
Выходит, что Ленин требовал отгрузить уголь из города,
который вот уже несколько дней находился в руках дени-
кинцев. Неужели Председатель Совета Обороны не был ин-
формирован об изменениях на "участке Донбассейн—Мари-
уполь", как он сам называл этот фронт?
Выходит так.
К теме нашего рассказа имеет отношение и Троцкий.
Приехав со своим знаменитым поездом на Южный фронт,
60

председатель Реввоенсовета Республики занял по отношению
к махновскому движению самую непримиримую позицию.
Для него, создавшего регулярную Красную Армию на фун-
даменте беспрекословной дисциплины, махновская вольница
была, конечно, неприемлема. В издававшейся в поезде Троц-
кого газете "В пути" Лев Давидович метал громы и молнии
против "малоизвестного государства — Гуляй-Поле". В но-
мере 51 от 2 июня 1919 года он, в частности, писал: "В
Мариупольском уезде много угля и хлеба. А так как махновцы
висят на мариупольской железной ветке, то они отказываются
отпускать уголь и хлеб иначе, как в обмен на разные припасы.
Выходит так, что, отрицая "государственную власть", соз-
данную рабочими и крестьянами всей страны, махновские
верхи организовали свою собственную, мелкую, полуразбой-
ничью власть, которая осмеливается стать поперек дороги
советской власти Украины и всей России. Вместо целесооб-
разного организованного хозяйства страны по общему плану
и замыслу и вместо артельного социалистического, равномер-
ного распределения всех необходимых продуктов (вот как
уже тогда складывалась командно-административная систе-
ма! — Л. Я.) махновцы пытаются установить хозяйничание
шаек и банд: кто что захватил, тот им и владеет, а потом
выменяет на то, что ему не хватает. Это не продуктообмен, а
товарограбеж".
Гневно осудив наглость Махно, предлагавшего бартерные,
как мы сказали бы сегодня, сделки вместо безвозмездных
большевистских реквизиций (вот это был настоящий про-
дукто- и товарограбеж), Троцкий в этой статье еще раз
упомянул мариупольцев. Не пролетариев, конечно, а, верный
своему классовому принципу, враждебных элементов. "Гу-
ляйпольские кулаки, мариупольские спекулянты, - темпе-
раментно писал он, -с восторгом подпевают махновцам:
"Мы не признаем государственной власти, которая требует
угля и хлеба. Что мы захватили, тем и владеем..."
В конфликте из-за мариупольского угля Троцкий проявил
ту непреодолимую страсть большевиков к "игре в одни
ворота", которая в полной мере проявилась позднее, после
упрочения "диктатуры пролетариата": ты отдай все свои
богатства: хлеб, мясо, нефть, газ, уголь, золото, алмазы, --
а взамен получишь ноль целых и сколько-то десятых, если
вообще получишь хоть что-нибудь.
Махновская бригада в Красной Армии была поставлена в
положение пасынка. Незадолго до ленинской телеграммы,
вынесенной нами в эпиграф этого рассказа, штаб Махно
сообщал: "Отсутствие налаженной срочной доставки патронов
61

заставило оставить многие позиции и приостановить наступ-
ление. Кроме того, части совершенно не имеют патронов, и,
продвинувшись вперед, находятся в угрожающем положении
на случай серьезных контрнаступлений противника. Мы свой
долг выполнили, но высшие органы задерживают питание
армии патронами".
Некоторые историки считают, что махновцам были выда-
ны итальянские винтовки не без умысла: русские патроны к
ним не подходили, а итальянские можно было получить
только из центра, который, таким образом, получал возмож-
ность держать на веревочке батьку.
Не думаю, что у Дыбенко был такой коварный план, когда
он заключал союз с Махно и выделил ему итальянские
винтовки. Но объективно получилось так, что, израсходовав
патроны к ним, махновцы оказались в зависимости от Мос-
квы, которая снабжала Третью бригаду с катастрофическими
перебоями.
Командарм-2 Скачко телеграфировал в штаб фронта: "Про-
тивопоставить противнику нечего, ибо 3-я бригада Махно,
находясь беспрерывно более трех месяцев в боях, получая
только жалкие крохи обмундирования и имея в придачу
таких ненадежных соседей, как 9-я дивизия, совершенно
истощилась..."
В этих условиях волевой и решительный Нестор Иванович
не стал "ждать милостей от природы": он перекрыл ("наложил
эмбарго", так говорят сегодня) вывоз ценностей из своего
района и соглашался отдавать их только в обмен на боепри-
пасы. Троцкий пытался прорвать эту блокаду словесными
угрозами в адрес Махно, а то и военной расправой с
непокорным союзником. Последнее входило и в планы
Ленина, но Владимир Ильич считал, что время для таких
решительных мер еще не пришло и до взятия Таганрога и
Ростова с махновцами следует вести себя дипломатично. И
он мудро предложил товарообмен. Бартер, говоря по-сегод-
няшнему.
С ленинской телеграммой получился, как мы убедились,
конфуз. Оказалось, что Владимир Ильич не вполне был в
курсе дел на фронте Донбассейн-Мариуполь. Такое роняло
честь всевидящего, всезнающего и непогрешимого вождя.
Поэтому этот документ не был включен ни в одно из его
собраний сочинений. Хорошо еще, что опубликовали в сра-
внительно малотиражном Ленинском сборнике, воздержав-
шись от комментариев.
Какова же все-таки судьба угля, хранившегося в "незабы-
ваемом 1919-м" в Мариупольском порту? Его след я обнару-
62

жил в брошюре В. В. Комина "Махно: мифы и реальность"
(М., 1990, с. 29):
"В мае (1919 г. — Л. Я. ) Совнарком Украины получил
следующее сообщение: "Уголь, предназначенный для Бал-
тийского флота и заводов г. Николаева, выполнявших заказы
Красного флота, захвачен махновцами и отправлен в Гуляй-
Поле".
Вот так.
Умел батько настоять на своем.
ПОСТСКРИПТУМ.
18 мая 1919 г. командарм-2 Скачко телеграфировал Л. Б.
Каменеву: "...В Мариуполе погрузка угля для Центра оста-
новилась благодаря отсутствию денег у эвакуационной ко-
миссии. Уголь расхищается. Требуется энергичное распоря-
жение о немедленной доставке уполномоченному округа пу-
тей сообщения Бакаю, находящемуся в Мариуполе, двухсот
тысяч рублей..."
Набатовцы убеждали Махно: "Уголь нам необходим, его
надо привезти в Гуляй-Поле, которое должно стать анархи-
ческой крепостью, военной базой, ибо без этого мы не упра-
вимся с врагами народа!"
И, как свидетельствует Белаш: "Последнее время одежда,
сырье, металл, уголь, плуги, косилки — все шло в Гуляй-
Поле".
"Но, пишет тот же автор, договорившись с Куриленко, мы
все же грузили и отправляли большими составами уголь из
Мариуполя на север через Волноваху — Рутченково — Гри-
шино до тех пор, пока железная дорога была в наших руках".
(Дороги Нестора Махно. С. 215, 234, 235).

КАВАЛЕР ОРДЕНА КРАСНОГО ЗНАМЕНИ № 4
Осенью 1990 года меня познакомили с письмом, посту-
пившим в редакцию "Приазовского рабочего" как своеобраз-
ным откликом на мою публикацию о Махно "Человек, кото-
рый не знал, за что боролся". Автор письма Виктор Ивано-
вич Яланский — внучатый племянник Нестора Ивановича —
родился и живет в Гуляй-Поле в доме своего деда Карпа
Ивановича Махно, зверски замученного белогвардейцами. В
этом доме одно время находился штаб махновской армии.
Многие годы В. И. Яланский собирает материалы о Н. И.
Махно. Любопытная деталь: своего сына Виктор Иванович
назвал Нестором.
Трижды приезжала к нему в Гуляй-Поле Галина Андре-
евна Кузьменко, вдова Махно. В последний раз в 1976 году,
на восьмидесятом году жизни. С ее слов В. И. Яланский
записал рассказ о том, как Н. И. Махно был вручен орден
Красного Знамени.
Редакция "Приазовского рабочего" попросила меня под-
готовить к печати письмо В. И. Яланского и прокомменти-
ровать его. При этом по возможности учесть просьбу Виктора
Ивановича не сокращать его текст — в своем письме он
трижды повторяет эту просьбу.
Пожелания Виктора Ивановича я выполнил и позволил
себе только минимальные стилистические поправки и сокра-
щения, совершенно необходимые и нисколько не искажаю-
щие суть записанного им со слов Галины Андреевны. Заго-
ловок, предложенный записчиком рассказа Г. А. Кузьменко,
относится к затасканным газетным штампам, но коли автор
письма настаивает, пусть предлагаемая публикация так и
называется:
НАГРАДА РОДИНЫ
"Гуляй-Поле, 4 июня 1919 года, 7 часов утра. Я подошла
к штабу. Стояли часовые. Они мне ласково улыбнулись и
сказали: "Проходите, Галина Андреевна". Часовые никогда
не проверяли у меня пропуск, они меня знали.
64

Я вошла в здание. Здесь сидел наш штабной писарь Вася
Харламов. Он улыбнулся мне и сказал: "Галина Андреевна,
вы к Нестору?" — "Да". — "Сегодня у нас большой праздник,
к нам приезжает Ворошилов". Я ответила, что знаю об этом.
Харламов открыл дверь, и я вошла в кабинет Нестора. Он
сидел за столом, рядом с ним были телохранители Петр Лютый
и Сидор Лютый. Потом пришли начальник штаба Виктор
Белаш, Лева Задов, родные братья Махно — Григорий и
Савелий, Семен Каретник, Алексей Марченко и другие това-
рищи. Нестор скзал мне: "Ты, Галя, руководи, чтобы стол
был накрыт всем, чем надо". А Григорию он велел взять
тройку лошадей, несколько всадников и поехать на станцию
(она находится в семи километрах от Гуляй-Поля) и встретить
Ворошилова.
При встрече Ворошилов спросил: Где Махно?". Григорий
ответил: "Вас ждут в штабе в Гуляй-Поле". Вскоре лихая
тройка подкатила к штабу. Нестор и я вышли на крыльцо.
Под звуки духового оркестра, игравшего "Интернацио-
нал", Ворошилов подъехал к выстроившимися перед штабом
партизанами. Махно доложил: "На фронте держимся ус-
пешно, идут бои за Юзовку и Мариуполь. От имени револю-
ционных повстанцев Екатеринославщины приветствую вас".
Крепкое рукопожатие. Махно представил Ворошилову
членов Гуляйпольского исполкома. Ворошилов осмотрел бой-
цов запасного полка и кавалерийские сотни. Здесь были наши
пулеметчики Саша Пузанов, Иван Логвиненко, Семен Пан-
ченко, Петр Гавриленко, Прокоп Середа и другие. Одеты кто
во что.
Потом состоялся митинг, на котором Нестор заверил
советское правительство, что он верен дружбе с ним, обещал
помочь в военных действиях против белых.
Затем сели за стол. Ворошилов сел напротив Нестора.
Рядом с Махно сидела его мать Евдокия Матвеевна, я — тоже
рядом с Нестором. Возле стояли Петр Лютый и Сидор Лютый.
Были тут Виктор Белаш, Лева Задов, Федор Шусь, Аршинов,
Волин, Алексей Марченко, Семен Каретник. Ворошилов под-
нялся и сказал: "По поручению Реввоенсовета разрешите вам
вручить, Нестор Иванович, орден Красного Знамени за обо-
рону Южного фронта и взятие Екатеринослава".
Нестор взял орден и ответил: "Я воюю не за ордена, а за
победу революции. Я крестьянин, и наша цель — уберечь
революцию от белых. Выпьем за светлое будущее".
Потом заиграл духовой оркестр, человек 16—18. Нестор
сказал: "Давайте мою любимую", и оркестр заиграл "Амур-
ские волны". Мы с Нестором пошли танцевать. После корот-
65

кого веселья, во время которого танцевали и пели песни,
Ворошилов и Нестор ушли в штаб".
На второй день Ворошилов уехал, а вскоре из штаба
Красной Армии Махно прислали машину и самолет. Нестор
часто на самолете осматривал фронт".
Насколько соответствуют истине факты, изложенные в
рассказе Г. А. Кузьменко?
Начнем с того, что телохранители Петр и Сидор-Исидор
Лютые — одно и то же лицо. Махно часто упоминает его в
своих мемуарах, причем после имени Исидор всегда в скобках
пишет: "Петр". Но в кабинете у батьки в тот день, видимо,
действительно было два телохранителя. Кроме Исидора
(Петра) Лютого, был там, очевидно, и Иван Савельевич
Лепетченко, о судьбе которого мы еще расскажем на страни-
цах этой книги (после гражданской войны он жил и работал
в Мариуполе).
Волин не мог присутствовать на обеде 4 июня в Гуляй-Поле,
потому что к Махно он присоединился только в августе 1919
года.
Но это, так сказать, мелочи, совсем не существенные, они
могли возникнуть в результате либо ошибок памяти или
оговорок рассказчицы, либо неточностей, допущенных запис-
чиком. Но обратимся к более существенным деталям этого
очень незаурядного эпизода.
О первых героях-краснознаменцах современный читатель
узнал сравнительно недавно, после того, как возвращены
были нашей истории имена жертв сталинского террора.
Первым кавалером ордена Красного Знамени — высшей по
тому времени наградой Революции за воинские подвиги —
стал Василий Константинович Блюхер, орденский знак под
номером 2 был вручен Ионе Эммануиловичу Якиру. То
были прославленные полководцы времен гражданской вой-
ны, люди высокого мужества и чести, настоящие рыцари
революции. Они были гордостью и любимцами страны, но
в 1937 году второго кавалера расстреляли как врага народа,
причем под неправедным приговором стояла подпись обла-
дателя ордена Красного Знамени № 1. Через год дошла
очередь и до маршала Блюхера (а ведь сложись иначе, мог
бы и Махно стать Маршалом Советского Союза), но Василия
Константиновича не расстреляли. Не успели. Потому что
он умер под пытками в следственной камере московской
тюрьмы.
Не знаю, кто третьим удостоился этого высокого ордена,
но четвертым в списке краснознаменцев стал Нестор Иванович
Махно. Наградили его, правда, не за Екатеринослав, как
66

прозвучало в приведенном рассказе, а за взятие Мариуполя
в марте 1919 года.
Долгое время четвертая строка в упомянутых списках
была густо замазана черной краской. Теперь имя поистине
легендарного и поистине народного героя восстановлено, и
это, конечно, глубоко справедливо. Так что главная суть
рассказа Г. А. Кузьменко соответствует действительности и
воссоздает интересный эпизод биографии Нестора Ивановича,
который прежде писавшие о нем не освещали.
Будучи в Киеве на учредительной конференции Украин-
ского "Мемориала", познакомился я с Христианом Валерие-
вичем Раковским. Его дед, выдающийся революционер, пять
лет возглавлял правительство Советской Украины, был каз-
нен Сталиным. Христиан Валериевич показал мне любитель-
скую фотографию: Махно с женой и Ворошилов с супругой,
с членами махновского штаба. Не исключено, что снимок
сделан в тот самый день, о котором повествует запись В. И.
Яланского.
Смущает меня только вот какое обстоятельство. Если орден
Красного Знамени вручался, со слов Г. А. Кузьменко, дей-
ствительно 4 июня 1919 года, то как это вяжется с тем, что
29 мая 1919 года бригада Махно отказалась повиноваться
командованию Красной Армии и самовольно ушла с фронта
в район Гуляй-Поля, начав открытую борьбу против советской
власти (см. БСЭ, 3-е изд., т. 15, стлб. 1516)? Может быть,
Ворошилов приехал "задобрить" батьку орденом? Но всего
лишь через четыре дня, 8 июня, Махно и его приближенные
были объявлены вне закона.
Я занялся исследованием этого вопроса, и вот что выяс-
нилось.
Разногласия между союзниками — махновцами и боль-
шевиками — существовали с самого начала. Основным был,
конечно, вопрос о земле. Правительство Украины решило
почти всю национализированную землю отдать госхозам и
совхозам, а крестьяне хотели поделить ее между собой.
Популярность Махно в крестьянской среде была высока еще
и потому, что раздел помещичьих земель в своем районе он
осуществил еще до октябрьского переворота, при Временном
правительстве.
Поддержку у крестьян находил также махновский лозунг:
"Долой чрезвычайки — современные охранки". Сегодня мы
хорошо знаем, как чекисты, борясь с контрреволюцией, били
по своим. А вот что писал в то время А. Е. Скачко, коман-
дующий 2-й Украинской армией, в состав которой входила
3-я бригада: "Мелкие местные чрезвычайки ведут усиленную
67

кампанию против махновцев, и в то время, когда они проли-
вают кровь на фронте, в тылу их ловят и преследуют за одну
только принадлежность к махновским войскам... Так дальше
продолжаться не может: работа местных чрезвычаек опреде-
ленно проваливает фронт и сводит на нет все военные успехи,
создает такую контрреволюцию, какой ни Деникин, ни Крас-
нов создать не могли..."
19 апреля 1919 года состоялся 3-й Гуляйпольский район-
ный съезд Советов. В нем участвовали делегаты четырех
уездов, в том числе, конечно, и Мариупольского. Они пред-
ставляли 72 волости с населением свыше двух миллионов.
Съезд принял резолюцию, которую наши историки до недав-
него времени называли анархистской, демагогичной. Но
читаешь сегодня этот документ и видишь: он поистине де-
мократический. Посудите сами:
"Требуем немедленного удаления всех назначенных лиц
на военные и гражданские ответственные посты... Требуем
проведения правильного и свободного выборного начала...
Требуем социализации земли, фабрик и заводов... Требуем
изменения в корне продовольственной политики — замены
реквизиционных отрядов правильной системой товарообмена
между городом и деревней... Требуем полной свободы слова,
печати, собраний всем политическим левым течениям, т. е.
партиям и группам, неприкосновенности личности работни-
ков партий левых революционных организаций и вообще
трудового народа... Диктатуру какой бы то ни было партии
категорически не признаем. Левым социалистическим пар-
тиям предоставляем свободно существовать только лишь как
проповедникам путей к социализму, но право выбора остав-
ляем за собой".
Понятно, что для большевиков, строивших тоталитарное
общество, эти требования были совершенно неприемлемы.
Между тем Третья бригада пополнялась крестьянами-
добровольцами и, несмотря на чувствительные потери, все
разрасталась. Она уже включала в себя одиннадцать
полков, то есть значительно превосходила по составу ди-
визию. Ее командир так и подписывался: начдив батько
Махно. Точно так же считало и командование 2-й Украин-
ской армии — дивизия Махно. Де факто, так сказать. Но
не де юре.
В том же мае Махно задумал реорганизовать третью
бригаду в дивизию — и де факто, и де юре. Армейское
командование не возражало. Однако штаб Южного фронта
запретил реорганизацию, о чем 28 мая 1919 года Реввоенсовет
фронта поставил в известность махновский штаб.
68

Честолюбивый и вспыльчивый Махно воспринял это как
личное оскорбление. Ответ его был молниеносным и, как
казалось ему, испепеляющим. В телеграмме штабу фронта
он говорит, что никогда не добивался более высокого звания,
что он рядовым в низах принесет больше пользы революции,
что с сего дня 28 мая, с двух часов пополудни не считает себя
начдивом и, соответственно, комбригом-3, что он просит
только прислать человека принять у него дела. И пусть
каждая бригада, входящая в состав 1-й повстанческой диви-
зии (так он именовал свое воинское подразделение), переходит
в распоряжение Южного фронта или (прозрачная подсказка!)
разбивается на самостоятельные отряды и действует в инте-
ресах народа — на то их воля.
На фронте сложилась критическая обстановка, и отступать
Махно нельзя было, на что Нестор Иванович, несмотря на
вспышку гнева, под влиянием которого он писал телеграмму
командованию Южного фронта, и рассчитывал. Но больше-
вистский союзник, не знавший, как избавиться от махнов-
щины и тайно готовившийся полностью ее уничтожить, не
брезгуя никакими средствами, демарш комбрига-3 принял с
олимпийским спокойствием, едва ли не со злорадством. Того
же 28 мая был отдан приказ начдиву-7 Е. Чикваная (кстати
сказать, так по ряду причин и не выполненный) выехать в
Гуляй-Поле и принять у Махно бригаду.
Еще через несколько часов, но уже 29 мая, махновский
"штаб первой повстанческой дивизии" телеграфирует во все
инстанции — командованию Южного и Украинского фронтов,
Раковскому в Киев, Каменеву в Харьков и самому Ленину в
Кремль — о своем несогласии с решением штаба Южного
фронта, которое может иметь роковые последствия. Все
одиннадцать полков повстанцев считают Махно своим при-
родным вождем. Они предупреждают, что в случае лишения
Махно его поста бригады не примут никакого другого коман-
дования. (Таким образом, Большая Советская Энциклопедия
не так уж далека от истины, когда пишет, что 29 мая бригада
Махно отказалась повиноваться командованию Красной Ар-
мии, хотя на самом деле все было гораздо сложнее и в конце
концов она подчинилась Южному фронту, что, в свою очередь,
имело непростые последствия).
В телеграмме указывалось, что штаб постановил: Махно
остаться при своих обязанностях и полномочиях; преобразо-
вать махновские части в самостоятельную повстанческую
армию, руководство которой поручить т. Махно.
Забегая вперед, скажем: так в общем-то и получилось.
Большевики не хотели Махно-начдива, они получили Махно-
69

командарма — командующего грозной РПА — Революци-
онно-повстанческой армией.
Но это случилось позже, а тогда положение было поистине
критическим для обеих сторон.
4 июня 1919 года, в тот самый день, когда, по рассказу
Г. А. Кузьменко, Ворошилов чокался с Махно и вручал ему
революционный орден, тот же самый Ворошилов, только что
назначенный командующим 14-й армией (бывшая 2-я Укра-
инская) одним из первых приказов на новой должности
запретил созыв очередного съезда советов Гуляйпольского
района, намеченный на 15 июня. В тот же день такой же
запрет последовал и приказом председателя Реввоенсовета
Республики Троцкого.
Так мыслимо ли, чтобы в этот же день Нестору Ивановичу
как ни в чем не бывало вручили орден Красного Знамени
№ 4? Может быть, Галина Андреевна запамятовала точную
дату события или Виктор Иванович Яланский что-то перепу-
тал, записывая ее рассказ?
Похоже, нет.
Вот что писал П. Аршинов в своей "Истории махновского
движения": "Надо заметить, что большевики, выпустив про-
тив махновцев ряд приказов, первые дни держались с ними
внешне лояльно, словно ничего между ними не произошло.
Это была тактика, имевшая целью наиболее верно захватить
руководителей махновщины".
Теперь позволим себе коротенькое отступление и проком-
ментируем слова Г. А. Кузьменко относительно присылки
Ворошиловым Махно самолета: "Нестор часто на самолете
осматривал фронт". Признаться, ничего подобного в литера-
туре о Махно я не встречал.
Махно и самолет — это, согласитесь, непривычно, неожи-
данно. Махно на горячем коне — да. Махно на лихой
тачанке, — конечно, да. Но крестьянский батька на аэро-
плане...
Между тем еще во время штурма Мариуполя в марте
девятнадцатого 1-й Заднепровской дивизии была придана
аэрогруппа. Не исключено, что, уезжая в Крым, Дыбенко
оставил Третьей бригаде если не всю группу, то хотя бы один
самолет.
Аршинов утверждает, что в апреле 1919 года большеви-
ками была сделана попытка убить Махно из-за угла. (Между
прочим, в наши дни обнаружены документы, свидетельству-
ющие о том, что большевики, декларировавшие свое отрица-
тельное отношение к индивидуальному террору, не раз пы-
тались расправиться с непокорным батькой путем элементар-
70

ного убийства последнего. Одно покушение, рассказывают,
раскрыл Василий Куриленко и пресек его. Была тогда по-
пытка подкупить Леву Задова. Безуспешная, конечно).
Так вот, о покушении на батьку в апреле 1919 года.
Командир одного полка Падалка, подкупленный большеви-
ками, взял на себя их поручение — напасть со стороны
Покровского на Гуляй-Поле, когда там будет Махно, захва-
тить его и штаб. Заговор был раскрыт самим Махно, когда
он находился в Бердянске. Под рукой батьки оказался само-
лет, на котором он долетел до своей "столицы" всего лишь
за два часа с минутами, застал организаторов врасплох,
схватил их и расстрелял.
Так что авиацию батько уважал.
Не знаю, действительно ли Ворошилов прислал своему
вроде бы отставленному комбригу самолет, но бронепоезд с
самим командармом-14 действительно прибыл. Продолжим
цитату из книги П. Аршинова: "7 июня они (большевики. —
Л. Я.) прислали в распоряжение Махно бронепоезд, прося
его держаться до последней возможности. Действительно на
станции Гайчур, отстоящую в 20 верстах от Гуляй-Поля,
прибыло со стороны Чаплино несколько эшелонов красных
войск; прибыли военный комиссар Межлаук, Ворошилов и
др. Был установлен контакт между красным и повстанческим
командованием, создалось нечто вроде общего штаба. Меж-
лаук, Ворошилов находились в одном бронепоезде с Махно,
совместно с ним руководя военными действиями. Но в это
же самое время на руках Ворошилова был приказ Троцкого
схватить Махно, всех ответственных руководителей махнов-
щины, разоружить повстанческие части, сопротивляющихся
расстрелять. Ворошилов выбирал более удобный для этого
момент. Махно был вовремя предупрежден и сообразил, что
ему делать..."
Схватить батьку Ворошилову не удалось. Зато были им
схвачены его приближенные, члены махновского штаба Бур-
бига, Михалев-Павленко (состоял, между прочим, в делега-
ции, которая в Мариуполе вела переговоры с французской
эскадрой насчет угля), Алейников, Костин, Полунин, Добро-
лобов и Озеров (последний вслед за Махно подал заявление
об отставке с поста начштаба бригады, мотивируя тем, что
51 ранение, полученное им в боях, сделало его инвалидом) и
расстрелял их.
После этого батько уже открыто говорил на митингах о
своих антисоветских взглядах. С небольшой группой верных
ему людей он ушел за Днепр формировать новые отряды для
борьбы не только с деникинцами, но и с большевиками.
71

Видимо, тогда и родился знаменитый лозунг махновцев: "Бей
белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не посинеют".
Что же касается вручения ордена Красного Знамени, о
котором рассказала Г. А. Кузьменко, то ход событий, рас-
смотренный в этой главе, позволяет утверждать, что оно, это
вручение, сколь это ни кажется парадоксальным на первый
взгляд, вполне могло состояться именно 4 июня 1919 года.
На этом можно было бы и закончить эту главу, но прежде
чем поставить точку, хочется добавить еще одно рассуждение.
Махно гордился взятием Мариуполя в марте девятнадца-
того года и считал этот эпизод одним из кульминационных
моментов своей боевой революционной деятельности. И был,
конечно, прав. Этот подвиг сделал его заметной фигурой среди
командного состава Красной Армии, а уж среди крестьян
рейтинг батьки (позволю себе термин нашей эпохи) возрос до
невообразимых высот.
Но случилось так, что успешный штурм Мариуполя
Третьей бригадой совпал по времени со взятием Одессы
Первой бригадой той же дивизии Дыбенко. Командовал
Первой Заднепровской бригадой печально известный в нашей
истории Григорьев, очень скоро выродившийся в чистого
бандита, "без подмесу".
Мариуполь с Одессой ни в какое сравнение, конечно, не
идет. Тем более, что со взятием последней Ленин и больше-
вики, горячие сторонники мировой революции, связывали
планы посылки войск на помощь Венгерской советской рес-
публике и вообще с мыслью революционного похода на Запад:
"Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем". Понятно,
что взятие Одессы и связанная с ней эйфория большевистского
руководства несколько отодвинули в тень героический штурм
Мариуполя махновцами.
Когда девятого апреля 1919 года Христиан Раковский
отправил телеграмму командованию Украинского фронта,
он от имени правительства Украины пространно привет-
ствовал освободителей Одессы и предложил представить к
почетным наградам командиров и части, особо отличивши-
еся в этой операции. И только мимоходом, как бы подвер-
сткой к телеграмме председателя Совнаркома Украины
прозвучала фраза: "Одновременно с ними (освободителями
Одессы. — Л. Я.) представить к почетным наградам крас-
ноармейские части, которые отличились под Мариуполем,
и их командиров".
Нестор Махно свой орден Красного Знамени №4 получил.
Получил свой орден и атаман Григорьев. В. Ф. Верстюк в
своей солидной, убедительно документированной монографии
72

"Махновщина" (К., 1991) не без иронии, но называет Гри-
горьева "кавалером ордена Красного Знамени".
Под каким номером орденский знак вручили атаману? У
меня нет, к сожалению, возможности проверить и докумен-
тально подтвердить свою догадку, но по логике вещей — № 3.
Конечно же № 3.
Итак, если моя догадка верна, первые четыре кавалера
прославленного ордена: Блюхер, Якир, Григорьев, Махно...
Ирония истории поистине неисчерпаема.
* * *
"Существует стойкая легенда, многократно запечатленная
в бульварной литературе, нашей и зарубежной, — пишет
С. Семанов в книге "Под черным знаменем", — что комбрига
Махно наградили орденом Красного Знамени. Никаких до-
кументальных подтверждений (или опровержений) до сих
пор не обнаружено".
Статью о Махно как кавалере ордена Красного Знамени
№ 4 опубликовали "Аргументы и факты", как обычно, "с
фактами в руках". Вряд ли эту газету можно отнести к желтой
бульварной прессе. Думаю, что в этом отношении автор книги
"Под черным знаменем" несколько "отстал от жизни". Но
любопытен записанный им рассказ Галины Андреевны об
этой награде, опровергающий его же, С. Семанова, скепсис
относительно того, было ли вообще такое награждение.
— Нестор был действительно награжден орденом Красного
Знамени, — сказала Г. А. Кузьменко С. Семанову в 1968
году. — Но когда это случилось, я не помню, но сам орден
помню очень хорошо, он был на длинном винте, его полагалось
носить, проколов верхнюю одежду, но Нестор не надевал его
никогда. Хранился он у меня, а во время бегства мы побросали
все вещи, видимо, среди них и орден".
Как видим, Виктору Ивановичу Яланскому повезло боль-
ше: в 1976 году он услышал от Галины Андреевны гораздо
более подробный рассказ о награждении Махно орденом
Красного Знамени, чем Сергей Семанов в 1968-м.
73

ТАК КТО ЖЕ ОН ВСЕ-ТАКИ, ЛЕВА ЗАДОВ?
Петр Аршинов, справедливо отвергая измышления, будто
на махновщине лежит грех антисемитизма, приводит немало
аргументов, убеждающих в обратном. В своей "Истории
махновского движения" он пишет, что "в армии махновцев
немалую роль играли евреи-революционеры, из которых
многие отбывали каторгу за революцию 1905 года или жили
в эмиграции в государствах Западной Европы и Америки".
Он, говорит Аршинов, мог бы привести длинный список, но
по мотивам конспирации (писал он в 1921 году) называет
только пять фамилий. Перечислим их.
КОГАН. — Помощник председателя высшего органа дви-
жения — районного Гуляйпольского Военно-Революционного
Совета. Рабочий. Но еще до революции 1917 года, по мотивам
духовного характера, ушел с фабрики к земледельческому
труду в беднейшую еврейскую земледельческую колонию. В
бою с деникинцами под Уманью был ранен, а затем, будучи
раненным захвачен в уманьском лазарете деникинцами, по
сообщению, зарублен ими.
ЕЛЕНА КЕЛЛЕР. — Секретарь культпросветотдела армии.
Участница профессионального рабочего движения в США.
Работница. Одна из организаторов Конфедерации "Набат".
ИОСИФ ЭМИГРАНТ (ГОТМАН). — Член культпросвет-
отдела армии. Рабочий. Один из организаторов Конфедерации
"Набат".
ЯКОВ АЛЫЙ (СУХОВОЛЬСКИЙ). — Рабочий. Член
культпросветотдела армии. Отбывал каторгу по политичес-
кому делу. Один из организаторов и член секретариата
Конфедерации "Набат".
Вторым в этом списке П. Аршинов называет Л. Зиньков-
ского (Задова) и дает ему такую характеристику: "Начальник
армейской контрразведки, а впоследствии комендант особого
кавалерийского полка. Рабочий. До революции пробыл свыше
10 лет на каторге (!? — Л. Я.) по политическому делу. Один
из активнейших деятелей революционного повстанчества".
74

Характеристика вроде бы и лестная, но я убежден, что
Л. Зиньковский, более известный как Лева Задов, отнюдь не
относится к числу лиц, составляющих гордость еврейского
народа. Но, как из песни слова не выкинешь, так из махнов-
щины не выкинешь Леву Задова.
Его прославил незабвенный наш классик Алексей Толстой.
Вот строки из заключительного тома трилогии "Хождение
по мукам": "Сейчас же вошел, несколько переваливаясь от
полноты, лоснящийся, улыбающийся человек в короткой
поддевке, какие в провинции носили опереточные знамени-
тости и куплетисты...
— А ну, подивись на меня, — не слушая его, сказал человек
в поддевке. — Я Лева Задов, со мной брехать не надо. Я тебя
буду пытать, а ты будешь отвечать..."
Слово "пытать" Лева Задов употребил в его украинском
значении — "спрашивать", но читатель понимал его по-руски:
подвергать пыткам. Ясно ведь: перед нами палач. Да Толстой
об этом прямо пишет в книге, которая многие годы включа-
лась в школьную программу: "Имя Левки Задова знали на
юге все не меньше, чем самого батьки Махно. Левка был
палач, человек такой удивительной жестокости, что Махно
будто бы даже не раз пытался зарубить его, но прощал за
преданность..."
Еще несколько строчек: "Левка Задов сидел, пышно куд-
рявый, румяный, наслаждаясь властью над человеком, ужа-
сом, который он внушал." Он смотрит на Рощина взглядом,
"в котором не было ничего разумного и человеческого..."
Алексей Толстой, пользуясь как художник правом на
вымысел, своего Левку Задова выдумал. Как и Всеволод
Иванов, по сценарию которого мариуполец Леонид Луков
поставил фильм "Александр Пархоменко", где батьку Махно
карикатурно сыграл знаменитый в свое время и популярный
Борис Чирков. Несомненна и "заслуга" талантливого актера
Владимира Белокурова, в запомнившемся всем исполнении
которого ("Хмурое утро" Г. Рошаля) Левка Задов предстал
приблатненным, разухабистым уголовным типом. Беда в том,
что вымышленный персонаж был наделен именем реально
существовавшего человека — Льва Николаевича Задова
(Зиньковского), дети которого живы по сей день, а также
внуки и правнуки.
Алексей Николаевич Толстой придумал Леве Задову такую
вот дореволюционную биографию:
"— ...Непонятно, как ты раньше обо мне не слыхал, —
рассказывает Левка Рощину. — Одесса же меня на руках
носила: деньги, женщины... Надо было иметь мою богатыр-
75

скую силу. Эх, молодость! Во всех же газетах писали: Задов —
поэт-юморист. Да ну, неужто не помнишь? Интересная у меня
была биография. С золотой медалью кончил реальное. А
папашка — простой биндюжник с Пересыпи. И сразу я — на
вершину славы. Понятно: красив, как бог, — этого живота
не было, — смел, нахален, роскошный голос — высокий
баритон. Каскады остроумных куплетов. Так это же я ввел
в моду коротенькую поддевочку и лакированные сапожки:
русский витязь!.. Вся Одесса была обклеена афишами. Эх,
разве Задову чего-нибудь жалко, — все променял шутя!
Анархия — вот жизнь! Мчусь в кровавом вихре".
На уроках литературы я, учитель, зачитывал вслух эти
строки — "в назидание потомству". А еще до этого, подрос-
тком с увлечением читал эти страницы о коварном батьке
Махно и его палаче Левке Задове. Читал и верил каждой
строчке, каждому слову.
А следовало ли так верить?
Когда вышло в свет " Хмурое утро ", а также фильмы нашего
земляка Леонида Лукова, Лев Задов был уже расстрелян как
агент зарубежных разведок. Сам он, понятно, не мог высту-
пить с опровержением, а из знавших правду, кто решился
бы встать на защиту разоблаченного "врага народа".
Чтобы это стало возможным, должно было пройти полвека
и еще три года.
* * *
На самом деле Лева Задов был не одесситом: он родился
в 1893 году в еврейской земледельческой колонии Веселая в
семье крестьянина. На страницах этой книги мы, видимо, не
раз повторим, что в Мариупольском и Александровском
уездах было 17 еврейских сел (их называли колониями),
население которых занималось хлебопашеством. Они оказа-
лись в эпицентре махновщины.
Пишут, что у отца Левы были всего лишь две десятины
земли и одиннадцать детей. В 1900 году семья переехала в
Юзовку, где ее глава занялся извозом. Таким образом Алексей
Толстой в общем-то был прав, когда писал, что Левка Задов
был сыном биндюжника, но только не с Пересыпи, а из
Юзовки.
Замечу, что дата переезда Задовых в Юзовку представля-
ется сомнительной: брат Л. Задова — Даниил Зотов-Задов —
родился в Юзовке в 1898 году. Следовательно переезд из
Веселой в Юзовку состоялся двумя-тремя годами раньше.
Полковник юстиции Н. Л. Анисимов и капитан 1 ранга
В. Г. Опоков в обширном очерке "Слуга анархии и порядка"
(Военно исторический журнал. 1 990. №№ 2, 4,10; 1991, № 11)
76

подробно разбирают, когда Л. Задов стал Зиньковским — в
1917 году или уже в Румынии, где его младший брат Даниил
взял себе фамилию Зотов.
Вопрос об именах, фамилиях и псевдонимах этих персо-
нажей гражданской войны на Украине, пожалуй, и в самом
деле представляет некоторый интерес.
Работая над книгой "Евреи в Приазовье" (параллельно с
этой), я набрел на любопытнейший документ: подворную
перепись еврейской земледельческой колонии Веселая за 1890
год. И выяснилось, что никаких Задовых в Веселой, основан-
ной в 1845 году переселенцами из еврейских местечек Моги-
левской и Витебской губерний, никогда не было. Зато были
Зодовы. Перечислим их, зафиксированных в подворной пе-
реписи за три года до рождения Левы Задова.
Зодов Моше Аврумович проживал в доме из одной комна-
ты, правда, большой. Ни земледельческих орудий, ни скота
не имел. На земле не работал, а надел свой отдал зятю,
колонисту той же колонии Морозову Эле. Последний поло-
вину прибыли отдавал тестю. Три дочери Эли вышли замуж,
так что Моше Зодов был, по-видимому, пожилым человеком,
раз он имел замужних дочерей.
Другой Зодов, Юдель Гиршевич, в колонии не жил вообще,
а свою половину надела отдавал в наем.
Зодов Ицхок Гиршевич (видимо, брат Юделя) в 1890 году
имел уже четыре сына (в примечании сказано: "два сына еще
малы") и две дочери. Был у него дом в две комнаты и конюшня,
крытые соломой. "В порядочном состоянии", фиксирует под-
ворная перепись. Ицхок Гиршевич владел бричкой, катком,
парой лошадей, растил двух телят и лошака. Сельскохозяй-
ственных машин не было. Обрабатывал полнадела вдвоем со
старшим сыном, наемных рабочих не держал.
Тут надо сказать, что переселенцы из Белоруссии и При-
балтики получили наделы по 40 десятин. Правда, в некоторых
еврейских колониях выделили только по 30, а остальное шло
в общественный фонд, из которого можно было арендовать
дополнительную площадь. Таким образом, полнадела Ицхока
Гиршевича составляла 15 десятин (другая половина принад-
лежала, надо полагать, Юделю Гиршевичу). Арендовал он из
общественного фонда еще три десятины, то есть всего обра-
батывал 18 десятин. В среднем на семью в еврейских колониях
приходилось по 14 десятин. Если выяснится, что Ицхок отец
Левы Задова, то заявление последнего, что их семья распо-
лагала только двумя десятинами, — обычная в ту эпоху
формула "хорошего" происхождения — "из бедной кресть-
янской семьи".
77

Но в том-то и дело, что затруднительно определить, кто
из перечисленных Зодовых — отец героя нашего рассказа.
Понятно, что наивно было бы искать в колонии Веселой
Николая — таких имен евреи-крестьяне своим детям не
давали. Я разработал несколько версий происхождения Левы
Задова, но все они неудовлетворительны, противоречивы и
не проясняют вопроса. Поэтому не стану утомлять читателя
подробностями своих рассуждений и разысканий. Скажу
только: русифицировав впоследствии свои имена, выбрав себе
православное отчество, один из братьев изменил в своей
первородной фамилии — Зодов — гласную и стал Задовым,
а другой — согласную и стал Зотовым.
Лева Задов, если принять во внимание его природные
способности, вполне мог бы окончить с золотой медалью
реальное училище (как придумал А. Толстой), если бы он
туда поступил. Но Левку отдали в хедер (начальная еврейская
школа), где меламед два года учил его читать и писать. В
русской школе, как я понимаю, он вообще не учился. С трудом
представляю себе, как мог начальник контрразведки махнов-
ского корпуса, а впоследствии полковник госбезопасности
НКВД составлять деловые бумаги, а ведь приходилось же
писать рапорты, отчеты, докладные записки, протоколы,
наконец, приговоры.
Но до этого еще далеко.
Что же касается воспитания, то нетрудно понять, почему
Левка не усвоил тонких великосветских манер. Когда я думаю
о его отце (он умер в 1910 году), мне почему-то вспоминается
фраза Бабеля о том, что отец Бени Крик даже среди биндюж-
ников считался грубияном.
М. Е. Земцов, автор книги "Еврейские крестьяне" (1908),
в начале века писал об обитателях еврейских земледельческих
колоний Екатеринославской губернии: "Обычные черты го-
родских ремесленников — бледность, худоба и физическая
недоразвитость — все еще видны в колониях, но в ряду с
этим попадается другой тип — деревенских здоровяков-хле-
боробов, с тем особым отпечатком физической силы и неук-
люжести, который так свойственен земледельцам".
Лева Задов принадлежал ко второму типу. Знавшие его
взрослым вспоминают о нем как о высоком атлете, обладав-
шем богатырской силой. Один мой читатель позвонил: "Ар-
тист Белокуров внешне очень похож на своего персонажа,
только Задов был более рослым, более мощным". Так что
классик наш попал пальцем в небо, когда писал: "Махно
поднялся с диванчика, сжал сухой кулачок и ударил Левку
в лицо, в губы, в нос..." Если бы батька и впрямь захотел
78

так "повоспитать" Задова, то ему пришлось бы стать на
табуретку. Но умный Нестор Иванович при всей своей вспыль-
чивости предпочитал не связываться с Левкой, а дружить с
ним.
Левка был совсем еще мальчишкой, когда уже начал
подрабатывать на мельнице: таскал тяжелые мешки с зерном,
мукой. А потом, здоровый, сильный, он устроился в доменном
цехе Юзовского металлургического завода каталем.
На заводе в то время действовала небольшая организация
анархистов — человек 5—6. Задов становится анархистом,
распространяет нелегальную литературу, организовывает ми-
тинги и стачку. Так пишут о нем сегодня. Мне, откровенно
говоря, не верится что-то в это. Сам Зиньковский на допросах
в НКВД заявил, что он беспартийный, а с 1913 по 1921 год
был анархистом-коммунистом. На дореволюционный стаж
он, как видим, не претендовал. Но что совершенно вне
сомнений: в грабежах он участвовал. Правда, они их назы-
вали красивым словом "экспроприации", сокращенно:
эксы. Добывали, дескать, средства на партийную револю-
ционную деятельность. Лева показал себя очень способным
экспроприатором: только в одном 1912 году он трижды
участвовал в подобных делах. В Рутченково они напали на
артельщика местного рудника, на станции Дебальцево —
на железнодорожного кассира, а в Карани ("возле Мариу-
поля", уточнит Лева для энкэвэдешного следователя) он
ограбил — будем называть вещи своими именами — поч-
товую контору. В 1913-м — арест, суд, и Лева получает
8 лет каторги.
Следствие длилось два года, которые Лева провел в Юзов-
ской тюрьме, затем сидел в Бахмуте, Луганске, Екатерино-
славе. Февральская революция освободила его как политзак-
люченного. Задов снова в Юзовке на металлургическом заво-
де. Металлурги и шахтеры выбирают его депутатом город-
ского Совета.
Весной 1918 года он записался добровольцем в красно-
гвардейский отряд, вместе с ним отступал из Донбасса в
Царицын, участвовал в тяжелых боях, в которых проявил
смелость и смекалку, из рядового скоро вырос в командира.
Но — ненадолго. Вот его собственные признания:
"В августе 1918 года к нам в отряд прибыло распоряжение
из Царицына о том, что мы становимся регулярной частью
Красной Армии. Были присланы деньги для выплаты зар-
платы. Мне как начальнику штаба полагалось 750 рублей, а
рядовому красноармейцу — 50 рублей. Я как анархист с этим
положением не согласился. И с согласия командира отряда
79

Черняка выехал в Козлов в штаб Южного фронта, а оттуда
был направлен на Украину, в тыл немцам..."
Последнее не совсем точно, не направлен он был, а сам
направился. Впоследствии ему напомнили об этом, посчитав
дезертиром. Как бы там ни было, на оккупированной немцами
Украине он примкнул к Махно. Было в то время Леве Задову
25 лет, и вряд ли он мог в разговоре с Рощиным по-стариковски
жалеть об ушедшей молодости, как изобразил это А. Н.
Толстой.
В своих мемуарах Нестор Иванович пишет: "В городских
группах было много анархистов-евреев. Для села, для неев-
рейского населения деревни, в этот момент бунта и револю-
ции, они были, как пропагандисты, не пригодны. После
прихода на Украину немецко-австрийских экспедиционных
войск мещанско-купеческое еврейство дало здесь слишком
много, в наших районах по крайней мере, шпионов, преда-
телей и провокаторов штабам этих войск. Благодаря этим
отдельным негодяям, село, видевшее их гнусную роль, отно-
силось с недоверием к евреям вообще. В этой области село
нуждалось в серьезной ломке его мнения о евреях вообще. И
ломку эту можно было бы сделать скоро и успешно лишь при
помощи еврейских же революционеров-анархистов, которые
не относились бы к широким массам авантюристически. Л
таких товарищей евреев я не знал".
Нестор Иванович здесь не вполне точен: по крайней мере
двух таких евреев анархистов он знал. Ими были братья Лев
и Даниил Задовы. Лева был назначен пропагандистом по
вовлечению крестьян в махновские отряды. Вместе с ним
работал Даня, и весьма успешно.
Они участвовали во всех крупных операциях и походах
Махно. В том числе и в штурме Мариуполя в марте 1919 года.
Здесь была создана так называемая инициативная группа, в
обязанности которой входило получение от буржуазии нало-
женной на нее махновцами контрибуции и реквизиция
одежды для партизан-повстанцев. Входили в эту комиссию,
чуть ли не возглавляли ее Лев и Даниил Задовы. Старший
из братьев показал потом на следствии, что "работал" он в
Мариуполе до середины или конца мая. Эти показания точны.
Кстати, в Мариуполе жила одна из шести сестер Левы
Задова (остальные жили в Юзовке). Это сведения на 1937 год.
Не знаю ее фамилии по мужу, неизвестна мне ее судьба: то
ли она успела эвакуироваться, то ли легла со своими детьми
и близкими в противотанковый ров у Агробазы вместе в
десятью тысячами других мариупольских евреев, расстре-
лянных гитлеровцами в октябре 1941 года.
80

Но вернемся в девятнадцатый год.
Алексей Чубенко, один из приближенных Махно, расска-
зывает о положении в Мариуполе весной 1919 года: "Когда
я пошел в город, то там только и говорилось о махновской
контрразведке. Одни говорили, что их ограбили, другие, что
кого-то убили, третьи, что кого-то изнасиловали".
Надо учесть, что свидетельства Чубенко, как и Виктора
Федоровича Белаша, зафиксированы следователями на доп-
росах в ГПУ уже после разгрома махновщины. Нередко они
подписывали не то, что они показывали, а то, что диктовали
им гепеушные следователи. Но насчет того, что творилось в
Мариуполе в рассматриваемое время, Чубенко не отклоняется
от истины. Тому есть достаточно заслуживающих доверия
подтверждений.
В "инициативной группе" в Мариуполе активно действовал
и Яшка Глазгон, известный анархист. Когда в мае "инициа-
тивная группа распалась, он с группой единомышленников
(Петр Шестерин, Казимир Ковалевич, Любка Черная, При-
ходько, Александр Барановский, Маруся Никифорова и ее
муж Витольд-Бжостик) отправился в Москву. Звал он с собой
и братьев Задовых, но они отказались. И поступили весьма
благоразумно. Названные лица бросили бомбу в зал заседаний
Московского горкома партии в тот момент, где там должен
был находиться Ленин. 55 человек было ранено, 12 убито,
в том числе и секретарь горкома Загорский (в его честь
назвали подмосковный город с Троице-Сергиевой Лаврой).
Ленин в том заседании не смог принять участие, что и
спасло его от крупных неприятностей. Быть бы Леве и Дане
Задовым расстрелянными чекистами вместе с организато-
рами теракта в Леонтьевском переулке, но тогда судьба их
хранила. Предназначенные им пули будут ждать своего
часа еще 19 лет.
Впрочем, у Левки Задова было немало шансов схлопотать
пулю и от белых, и от красных, и от самого батьки. Взять
хотя бы случай с "манцевскими шпионами".
Однажды (дело было летом 1920 года, когда штаб Махно
расположился в селе Туркенцовка) к батьке подошел Федор
Глущенко, сказал, что ему надо сообщить нечто очень важное.
У Махно были срочные дела, он отмахнулся: "Доложи моему
заместителю Куриленко".
Куриленко, как и Махно, Федора Глущенко знал. При 1-м
Донецком корпусе, которым командовал Калашников, осенью
1919 года была создана контрразведка во главе с Л. Зиньков-
ским-Задовым. Ее штат состоял из 8-10 человек. Был среди
них и Федор Глущенко. Уже летом он куда-то пропал. И вот
81

теперь вернулся с неизвестным махновцам человеком, кото-
рый назвался Яковом Дурным.
Разыскав Куриленко, Глущенко честно признался, что
был захвачен красными и в Харькове чекисты пытались его
завербовать. Чтобы вырваться, он дал согласие убить Махно.
С этим его и отпустили в сопровождении Якова Дурного.
Куриленко немедленно разоружил и арестовал "манцев-
ских шпионов", как назвали их по фамилии В. Манцева,
возглавлявшего Всеукраинское ЧК. Их расстреляли без дол-
гих разговоров, но в рассказе Глущенко была еще одна деталь:
ему дали еще задание "прощупать" Леву Задова и постараться
завербовать его. И некоторые члены штаба потребовали, чтобы
Лева Задов тоже был расстрелян.
Последний в это время находился в пехотном полку, где
исполнял обязанности помощника комполка. Дела эти были
ему знакомы: еще в конце восемнадцатого организовал он на
Мариупольщине полк, и повстанцы избрали его помощником
командира полка. С этой должности он ушел, когда заболел
тифом, а после выздоровления его включили в "инициатив-
ную комиссию", о которой мы писали выше.
Смерти Задова требовали очень влиятельные люди: Алек-
сей Марченко, Пузанов, Левка Голик, начальник махновской
контрразведки. По тем горячим временам схлопотать бы
Левке Задову пулю от своих, то есть от махновцев, и закон-
чилась бы его молодая жизнь в украинском селе Туркенцовка.
Но его спасла Галина Андреевна Кузьменко. "Мать" Галина
вместе с Левой работала в комиссии контрразведки, которая
ведала жизнью и смертью "клиентов" (это когда контрраз-
ведку лишили карательных функций и она не могла больше
убивать без разрешения). Тогда она его и узнала хорошо,
прониклась к нему доверием и симпатией. Влиятельная
супруга батьки вступилась за него, и это решило дело.
В одном из следственных документов НКВД Л. Н. Зинь-
ковский-Задов фигурирует как близкий личный друг жены
Махно — Галины. Не делаю никаких намеков: за что купил,
за то и продаю.
Вот что в 1924 году писал И. Тепер (Гордеев), идейный
анархист-коммунист, перебежавший потом к большевикам:
"Были случаи, когда только представители от сходов могли
вырвать из-под рук Гаврюши и Левки (махновских палачей)
председателей комнезамов, готовых уже к рубке".
Признайтесь, читатель, что встретив в этих строчках имя
Левки, вы без колебаний решили, что речь идет о Зиньков-
ском-Задове. (Псевдоним "Зиньковский" Лева взял себе после
освобождения из тюрьмы в семнадцатом). А собственно,
82

почему? Ведь здесь, может быть, имеется в виду другой
Левка — Голик. Более того: именно Голик возглавлял, как
мы уже упомянули, махновскую контрразведку, а не Зинь-
ковский-Задов, который этот пост никогда не занимал.
Но капризная дама — слава — прилипла к Левке Задову,
не оторвать. По сей день.
Даже Петр Аршинов, сам участник махновщины и ее
осведомленный историк, называет Л. Зиньковского-Задова,
явно желая ему польстить, начальником армейской контрраз-
ведки, что не соответствует действительности.
"В Екатеринославе... Левке из-за недостатка времени
приходилось своими собственными руками давить белогвар-
дейских офицеров, вместо того, чтобы расстреливать их", —
пишет все тот же И. Тепер, и мы снова не сомневаемся: это
не Левка Голик, а Левка Задов.
А как же иначе думать, если этот автор в своей книге
"Махно. От "идейного анархизма" к стопам румынского
короля" (Киев, 1924) на странице 77 утверждает: "Существо-
вала еще так называемая контрразведка, которую возглавля-
ли два брата — Левка и Данька, оба евреи, оба старые
уголовные, услугами которых еще в дореволюционное время
пользовались анархисты при экспроприациях".
Все было не совсем так, как излагает Тепер. Этот автор
вообще отличается пристрастием к припискам. Так он в той
же книге приписал Левке Задову честь убийства атамана
Григорьева. Цитирую: "Сам убийца (Григорьева. — Л. Я.),
знаменитый махновский палач Левка Задов, вдохновитель
контрразведки, рассказывал мне этот эпизод, и из его рассказа
вскрывалась истинная подоплека этого убийства. "Он мешал,
и батько приказал его снять" (с. 40).
Л. Н. Зиньковский-Задов не протестовал ни против того,
что ему приписывают ликвидацию атамана Григорьева (что
может сойти за подвиг), ни против того, что его называют
уголовником и палачом. Впрочем, в 1924 году, когда вышла
книга И. Тепера, он был еще в Румынии или, перейдя
государственную границу СССР, уже сидел в советской
тюрьме. Но он не протестовал ни в 1927, когда вышла книга
М. Кубанина "Махновщина", где Л. Зиньковский предстает
в неприглядном свете как человек, на котором много
безвинной крови, ни в 1928, когда В. Руднев в своей книге
повторил слова Тепера о палаче Задове, ни в 1933-м, когда
С. Черномордик (П. Ларионов) в книге "Махно и махнов-
щина" привел его фамилию с теми же позорными эпитета-
ми.
Видимо, нечем было крыть.
83

Когда в январе 1990 года дело Льва Николаевича Зинь-
ковского-Задова было пересмотрено, и его реабилитировали,
в периодике появились статьи об этом сенсационном событии,
неприкрыто идеализировавшие невинно пострадавшего ге-
роя-чекиста. Слов нет, никаким румынским или еще каким-
нибудь шпионом Зиньковский, конечно, не был. И высокий
суд пришел к совершенно справедливому выводу, что все
обвинения в адрес полковника госбезопасности, ответствен-
ного работника иностранного отдела в городе Одессе безосно-
вательны.
Но вот я читаю обвинительное заключение по делу Ежова
Николая Ивановича. Да-да, того самого, который в 1937 году
взял страну в "ежовые рукавицы": "Изобличен в изменни-
ческих, шпионских связях с кругами Польши, Германии,
Англии, Японии. Запутавшись в своих многолетних связях
с иностранными разведками и начав с узко шпионских
функций передачи им сведений, представляющих специально
охраняемую государственную тайну СССР, Ежов затем по
поручению правительственных кругов Германии и Польши
перешел к более широкой изменнической работе, возглавив
в 1936 году антисоветский заговор в НКВД и установив
контакт с нелегально-заговорщицкой организацией в РККА".
(Совершенно секретно. 1992, № 4. С. 6—7).
Здесь каждое слово —ложь. Никаким шпионом Н. И. Ежов
не был, никакие сведения кругам Польши, Германии, Англии
и Японии, конечно, не передавал, а контакт с нелегально-за-
говорщицкой организацией в РККА установить не мог, пос-
кольку таковой в природе не существовало. Так что есть все
основания Ежова Николая Ивановича, пунктуально испол-
нявшего волю Сталина и уничтожившего миллионы людей,
реабилитировать, потому что приведенное выше обвинение
очевидно безосновательно. И, таким образом, зачислить Ни-
колая Ивановича в жертвы незаконных сталинских репрес-
сий.
Помню, как летом 1953 года студентом университета,
"когда легковерен и молод я был", услышал об аресте "же-
лезного Лаврентия". Даже тогда мне, основательно, но не
полностью оболваненному большевистской идеологией и про-
пагандой, абсолютной и несомненной ложью показалось ут-
верждение, что Берия — агент империализма и английский
(кажется, так это тогда формулировалось) шпион. Так что
есть законный повод для реабилитации, во всяком случае для
снятия с Лаврентия Павловича хотя бы этого обвинения.
Однако никому не приходит в голову прославлять Ежова
и Берия в качестве компенсации за то, что их в известной
84

степени оклеветали, обвинив в том, в чем они виновны не
были.
Конечно, моему герою никак не сравниться с упомянутыми
выше злодеями невиданных в истории масштабов. Но вот
после реабилитации публикуется в печати отзыв о Леве Задове
Е. П. Орлова. Последний входил в десятку молодцов, состав-
лявших контрразведку 1-го Донецкого корпуса махновской
армии. В том же девятнадцатом году Орлов перебежал к
красным и сумел — дай ему Бог — благополучно дожить до
наших дней. Так вот, в прежнем своем начальнике Л. Н.
Зиньковском-Задове Е. П. Орлов отмечает массу достоинств:
порядочность, честность, справедливость и человечность.
(См.: Военно-исторический журнал. 1991. № 11. С. 72).
Но несколько ранее в руки совкового читателя попал 1
том антологии "Литература русского зарубежья", и там он
прочитал такие строки: "Случайно застигнутая у моста
женщина с девочкой, оказавшаяся женой какого-то не
местного профессора, успевшего уйти с добровольцами,
была отправлена в махновскую контрразведку, и когда Лева
Задов, начальник контрразведки, услышал, что муж ее там,
на той стороне, он сразу в упор пальнул из тяжелого нагана.
Не зная, как поступить с рыдавшим над трупом матери
ребенком, Задов произвел еще один выстрел, и у трупа
матери калачиком навеки свернулся минуту назад плакав-
ший ребенок".
Эти строки написал в Берлине 20 июля 1922 года Зиновий
Юрьевич Арбатов (Екатеринослав в 1917—1922 годах. Лите-
ратура русского зарубежья. М., 1990. Т. 1. С. 102).
Левка Задов, вручную душивший деникинских офицеров,
чтобы, видимо, сэкономить боеприпасы, на этот раз патронов
не пожалел.
Конечно, Юрий Арбатов при этой расправе лично не
присутствовал. Он слышал разговоры в Екатеринославе о
"подвигах" Левы Задова, и никакой порядочный суд не
принял бы его рассказ за действительный факт. И все же,
все же, все же...
Н. Л. Анисимов и В. Г. Опоков пишут, что Виктор Белаш
дал на допросах в ОГПУ показания, ставшие для Л. Н.
Зиньковского-Задова роковыми.
Петр Аршинов в своей "Истории..." сообщает о Белаше:
"Захвачен большевиками в 1921 году. Судьба неизвестна".
Теперь известно, что на допросах он дал показания,
представляющие собой по объему солидную книгу. Я этих
показаний не читал, кроме отрывка, опубликованного в
третьем номере журнала "Літопис революції" за 1928 год. Да
85

еще цитат из покоящихся в архивах его показаний, приве-
денных в публикациях о махновщине.
Полностью согласен с авторами очерка "Слуга анархии и
порядка", у которых сложилось мнение, что долгое время
махновщина изучалась и оценивалась по следственным по-
казаниям одного человека — В. Ф. Белаша. "Конечно, —
пишут Н. Л. Анисимов и В. Г. Опоков, — за 30 месяцев
нахождения в заключении и под следствием можно нагово-
рить всякого, можно припомнить немало подробностей. Но
то, что изложил двадцативосьмилетний малограмотный мах-
новский командир, пожалуй, не под силу подготовленному
историку и летописцу. Он не только отразил преступный путь
войска Махно по различным губерниям Украины и России в
течение нескольких лет, но и с педантизмом и кропотливостью
доки-бухгалтера подсчитал и изложил на бумаге все, что за
это время было украдено, разграблено, сожжено, пожалуй,
в каждом уезде, в каждой волости. В протоколе допроса
поражает обилие фамилий и цифр расстрелянных и обесче-
щенных граждан. Просто по памяти такой обстоятельный
"отчет" составить невозможно, для этого нужна справочная
литература или услужливая помощь следовательского аппа-
рата. Конечно, многое Белаш знал, многое запомнил. Но
основную работу выполнили следователи, а от обвиняемого
требовалось только со всем согласиться и подписать этот
многостраничный обвинительный приговор махновщине".
Виктор Белаш, человек изумительной храбрости и бес-
страшия в бою, подписал все, что сочинили его "соавторы".
Да и все махновцы, оказавшиеся в руках ОГПУ-НКВД "рас-
кололись", насколько мне известно, и стали либо открытыми
сотрудниками этих органов, либо сексотами.
Виктор Белаш подписал и в 1924 году был выпущен из
тюрьмы. Два месяца он находился на поруках, а затем
состоялся суд, по приговору которого его сослали в Туркестан
на три года. Далее мы узнали из показаний Ивана Лепетченко
на допросе в Мариуполе в 1935 году, что Белаш живет и
работает в Краснодаре. Вряд ли такой человек, как Белаш,
мог пережить тридцать седьмой год, но покладистостью на
допросах и прогрессивными, как утверждает И. Тепер (и я
этому очень верю), взглядами в махновском движении он
продлил свою жизнь.
С такой же осторожностью, уверен, надо относиться к
"воспоминаниям" Алексея Чубенко в следственной камере
ОГПУ: у него тоже были "соавторы". И все же, думаю, что в
показаниях Виктора Федоровича Белаша против Левы Задова
больших преувеличений не было.
86

Конечно, в 1938 году Л. Н. Зиньковский-Задов не подлежал
суду за махновские деяния, так как еще 2 ноября 1927 года
постановлением Президиума ЦИК СССР "Об амнистии" мах-
новцев освободили от ответственности за действия во время
гражданской войны.
Но амнистия не реабилитация. Это отпущение грехов,
прощение, но не констатация того, что состава преступления
не было.
Преступления были, и еще какие.
Но, чтобы правильно понять и события, и поступки,
которые совершались "на той далекой, на гражданской", мы
должны судить о них в контексте времени. Ведь тогда не
только Ленин считал, что революцию в белых перчатках не
делают. Точно такого же мнения придерживались и мах-
новцы. Да и контрреволюцию делали, обходясь без этой
детали аристократического туалета: тому в истории белого
движения "мы тьму примеров слышим".
Вот, например, каким вошел в "Историю махновского
движения" Калашников, тот самый, у которого Лева Задов
был начальником корпусной контрразведки. Очень молодой
повстанец. Сын рабочего. Окончил низшее городское учили-
ще. С 1917 года — секретарь гуляйпольской организации
анархистов-коммунистов. Необычайно смелый и талантли-
вый командир. Главный организатор переворота среди крас-
ных войск на Новом Буге летом 1919 года. Командовал 1-й
бригадой, а затем 1-м Донецким корпусом махновской армии.
Летом 1920 года в бою с красными был убит попавшим в него
артиллерийским снарядом. Осталась жена, ребенок.
А вот что об этом герое-махновце пишет В. Руднев в книге
"Махновщина". Когда Калашников командовал 7-м полком
и взял Бердянск, то учинил там пытки и издевательства:
выкалывал пленным глаза вилкой, резал перочинным ножом,
привязывал пленных к столбу и взрывал бомбами (то есть
ручными гранатами).
А сами махновцы могли бы рассказать, как белые
раздели донага их товарища, положили его, связанного, на
железный лист и, постепенно подливая масло, заживо его
зажарили.
И нынче, в сентябре 1992 года, когда я пишу эту книгу в
русской деревенской избе, репродуктор бесстрастно расска-
зывает о том, как за хребтом Кавказа вооруженные люди
ворвались в курортный причерноморский город, и сразу же
начались дикие грабежи и насилия. Как изящно выразился
один корреспондент: "некорректное" отношение вооружен-
ных людей к мирному населению.
87

Какая страшная вещь— гражданская война! А об ужасах,
которые творились "на той далекой, на гражданской", мы и
по сей день знаем чуть-чуть. Слишком долго нам подавали
ту братоубийственную бойню в обольстительной романтиче-
ской дымке. Теперь она рассеялась, и мы увидели, что хороши
были все: и белые, и красные, и зеленые, и махновцы, и
григорьевцы, и петлюровцы.
И что интересно: творились эти немыслимо, невыразимо
жестокие дела во имя счастья народа, его светлого будущего,
полной социальной справедливости и других не менее благо-
родных идей.
Когда Маяковский, строкой, "нигде не бывшею в найме",
прославлял "октябрьское руганое и пропетое, пробитое пуля-
ми знамя", это я еще понимаю: он сознательно "поставил
свое перо на услужение большевистской партии". Но Есенин...
Он, так проницательно предвидевший грядущее раскресть-
янивание, конец деревни, он, столь скептически относивший-
ся к большевикам, с несомненной искренностью писал: "Я
тем завидую, кто жизнь провел в бою, кто защищал великую
идею. А я, сгубивший молодость свою, воспоминаний даже
не имею".
Левка Задов тоже был убежден, что "защищает великую
идею", и воспоминаний у него накопилось более чем доста-
точно.
Еще Дмитрий Фурманов, помнится, задумывался над
вопросом, почему люди, не менее умные, храбрые, талантли-
вые, чем Чапаев, имевшие не меньше, а может, и больше
военных заслуг и подвигов, не стали легендарными, как
Василий Иванович. Вот и я пытаюсь понять, но не могу
объяснить, почему народная память не сохранила имя на-
чальника деникинского Освага (осведомительное агентство),
где работали костоломы почище махновских контрразведчи-
ков. Почему нет рассказов и легенд о палачах ЧК, которые
тоже были неплохими специалистами по части пыток и
зверств? Почему так наглухо забыт Левка Голик, подлинный
начальник махновской разведки, на счету которого было
вполне достаточно "подвигов"? А вот имя Левки Задова живет
и пользуется пусть печальной, но известностью и по сей день.
Неужели только благодаря таланту Алексея Толстого и эк-
ранизации его трилогии?
Но проследим путь нашего героя до конца.
Лева Задов был рядом с батькой на всех извилистых путях
его походов и судьбы. Постоянно держа возле себя Даньку,
младшего брата, он вместе с махновской армией совершил
головокружительный рейд по деникинским тылам и "строил"
88

анархическую "безвластную республику" со столицей в Ека-
теринославе.
Когда красные, разгромив Деникина при весьма сущес-
твенной помощи украинских повстанцев, вернулись, они
по-прежнему враждебно отнеслись к махновцам. Армия бать-
ки побеждена была сыпным тифом, она больше не существо-
вала. Лева и Даня Задовы были в числе 40—50 человек,
которые спасли больного тифом батьку. Когда Нестора Ива-
новича устроили в надежном безопасном месте, братья дви-
нулись в Юзовку.
Лева прятался у сестры, а Даня — у матери. Недели через
две из уголовного розыска пришли два человека и арестовали
Даню. Любопытная деталь: не чекисты пришли, а из угро-
зыска. Даньке не было еще и 22 лет, но жизненного опыта
он поднакопил порядочно. По дороге в отделение милиции
он пообещал своим "ангелам-хранителям" хорошее возна-
граждение. Если они его отпустят, он выроет махновские
клады и — век свободы не видать — принесет им. И Даньку
отпустили, не доведя до милиции.
Он — немедленно к старшему брату. Ранней весной 1920
года они оба снова были у Махно.
Осенью того года после примирения батьки с советской
властью братья участвовали в разгроме Врангеля. Для опе-
рации в Крыму Махно выделил две группы: кавалерийскую
и пехотную. Последней командовал Петренко, а Лева Задов
был назначен ее комендантом. Что это за должность такая,
сказать трудно. Особистом, что ли, был при пехотной группе
Лева Задов, или своеобразным комиссаром? Но факт: Сиваш
он форсировал, в боях участвовал, Когда же Фрунзе, веро-
ломно нарушив условия договора, начал разоружать махнов-
цев, Лева вместе с группой бойцов (среди них был и Данька)
сумел вырваться из Крыма. В чем в чем, а в мужестве и отваге
Леве Задову никто не отказывал. Только в декабре 1920 года
он добрался со своей группой в махновские места и присое-
динился к Нестору Ивановичу.
В метаниях Махно по Украине и России после того, как
советская власть в третий раз объявила его вне закона, братья
Задовы были рядом с батькой, как никогда раньше. Нестор
Иванович сам писал, что Зиньковский выносил его, раненого,
из огня "почти на руках", что последние сотни Километров
он находился под неусыпной охраной своего верного сорат-
ника.
В книге М. Кубанина "Махновщина" имеются такие строки:
"6/III (1921 г.) в с. Белоцерковке Бердянского уезда
Запорожской губернии по распоряжению Зиньковского (на-
89

чальник контрразведки. — М. К.) изрублено два милиционера
и 1 предкомнезаможа.
14/III в Мелитопольском уезде, в с. Рубашевке, по распо-
ряжению Зиньковского и жены Махно убит один председатель
комнезаможных и три милиционера.
27/III в с. Ивановке Криворожского уезда по распоряже-
нию Зиньковского были изрублены 1 предкомнезаможа и 2
милиционера.
30/III в с. Вырбове Б. Токмакского уезда Запорожской
губернии до распоряжению Зиньковского и Галины (жены
Махно) расстреляны 1 комнезама и 2 совработника...
12/VII в с. Андреевке Гришинского уезда изрублены по
распоряжению Махно и Зиньковского 1 комнезаможник и 1
милиционер..."
Н. Л. Анисимов и В. Г. Опоков подвергают сомнению
достоверность этих фактов. Явно пытаясь идеализировать
реабилитированного "героя-чекиста", С. Турченко в статье
"Лев Задов — в литературе и жизни" ("Красная звезда" от 3
февраля 1990 г.) пишет: "Нужно сказать, что против него ни
в одном деле нет конкретных доказанных обвинений в звер-
ствах и убийствах".
Но вот что писал уже в эмиграции Нестор Иванович,
хорошо информированный о делах своей контрразведки:
"Отрицали ли когда-нибудь повстанцы-махновцы то, что
они на своем пути уничтожали иногда большевистских аген-
тов по продразверстке, а также милиционеров и председате-
лей?.. Я заявляю — нет! Повстанцы-махновцы никогда этого
не отрицали и не намеревались отрицать. Наоборот, они всегда
говорили — да, мы агентов по продразверстке убивали, да,
мы председателей кое-где на своем пути расстреливали, как
расстреливали мы также и только кое-где и милиционеров.
Но расстреливали мы их совсем не за то, что они агенты по
продразверстке, председатели комнезаможных и милиционе-
ры из рядов бедноты... За выслеживание и указание чекист-
ским отрядам лечившихся по деревням раненых и больных
махновцев и сочувствовавших махновскому движению тру-
жеников-крестьян мы их уничтожали".
28 августа 1921 года израненный Махно с небольшим
отрядом в 77 человек подошел к Днестру, пограничной в то
время реке между СССР и Румынией. И здесь снова отличился
Лева Задов. Переодевшись красноармейцем, он отвлек вни-
мание пограничников, которых ловко обезоружили. Между
городком Каменка и селом Подойница махновцы вплавь
добрались до правого берега Днестра и сдались румынским
пограничникам.
90

Обезоруженных, их повезли сначала в Рашков, потом в
Бельцы и, наконец, в Брашов, где оборудовали лагерь для
интернированных. Исключение было сделано только для
самого Махно, его жены Галины Андреевны, да еще для
Л. Задова и его брата — им разрешили жить в Бухаресте.
Жить, однако, было не на что. Задовы добровольно отпра-
вились в лагерь для интернированных, затем попали в город
Гимеш, где работали на лесопилке. Влачили они там жалкое
существование.
А куда же делись, правомерно спросить, те сокровища,
которые, по рассказам, награбили руководители махновщи-
ны? Вот что, вольно или невольно идеализируя махновского
контрразведчика, пишет Е. Турченко в упомянутой статье:
"Но, может быть, Задов во время бегства не успел прихватить
"награбленное состояние"? Если бы оно было, то прихватил
бы. Ведь известно, что Махно перед бегством в Румынию
выкопал в лесу и забрал с собой немало ценностей, которые
позволили ему безбедно существовать в Берлине и Париже
до своей кончины в 1934 году. Видимо, Лева Задов был
все-таки не того поля ягода".
Просто поразительно, как наш пишущий брат падок под-
хватывать на лету легенды и с легкостью в мыслях необык-
новенной выдавать их за подлинные факты и тем самым
самому творить легенды. Кто же не знает, что вождь кресть-
янской войны на Украине в эмиграции бедствовал и умер в
нищете?
Но клады были. И немалые. И уж кто-кто, а Лева Задов
знал место их захоронения. Однако перед бегством за рубеж
махновский отряд подвергался такому беспощадному пре-
следованию, что не в воле батьки было выйти к месту зарытых
сокровищ.
В 1924 году румынская сигуранца создала террористичес-
кую группу для заброски ее в СССР. Л. Н. Зиньковский-Задов
согласился эту группу возглавить. Переправившись через
Днестр, Задов воскликнул:
— Ребята, ну его к черту, этот террор. Пошли сдаваться.
С братьями Задовыми — Зиньковским и Зотовым (в
Румынии Даня взял себе этот псевдоним) — чекисты обошлись
более чем любезно. Подержали, правда, немного в тюрьме:
потерпите, пока проверим ваши показания. Через каких-ни-
будь три месяца освободили. Мало того: обеспечили жильем,
трудоустроили. На приличные должности с неплохим жало-
ванием. И где? В ГПУ.
Невероятно!
Но — факт.
91

Человеку с такой громкой известностью на Украине, какой
пользовался Лева Задов, сразу же "за просто так" простили
все прегрешения против советской власти!
В этом интригующем месте нашего повествования я дол-
жен рассказать о человеке, с которым в 70-е годы, наезжая
в Кишинев, вел знакомство. Этот человек, Алексей Самойло-
вич Яроцкий, попал на Колыму не в классическом тридцать
седьмом, а гораздо раньше, и провел в том благословенном
краю лет двадцать пять, если не больше. Он поражал меня
сильным характером, аналитическим умом и энциклопеди-
ческой осведомленностью о людях и событиях, на упоминание
которых в те времена был наложен строжайший запрет. Меня
поразили его мемуары — четыре общие тетради, исписанные
убористым почерком. Он слушал "из-за бугра" "Архипелаг..."
не во всем был согласен с Солженицыным и называл мне
имена других авторов, тоже пишущих о лагерных мытар-
ствах. Когда наступила горбачевская гласность, я встретил в
"Крутом горизонте" Лидии Гинсбург фамилию Яроцкого,
затем у Анатолия Жигулина.
Мы подолгу беседовали с Алексеем Самойловичем на
различные темы, в том числе и о Махно, которым я уже в те
годы интересовался. Однажды Алексей Самойлович сказал
мне:
— Знаете ли вы, что Левка Задов купил себе теплое
местечко в ГПУ—НКВД, выдав чекистам места, где были
захоронены клады батьки Махно?
Что Нестор Иванович в бытность свою в Париже пытался
"выцарапать" с Украины запрятанные там сокровища — это
неопровержимый факт. Что с этой целью посылал он в родные
места верных людей — тоже факт доказанный: об этом
читатель может подробней узнать из главы "Личный тело-
хранитель". Так столь ли уж невероятно предположение, что
батько такое же поручение дал и верному Левке Задову.
Правда, Зиньковский утверждал, что после бегства Нес-
тора Ивановича в Польшу, после того, как тот осел в Париже,
никаких контактов с батькой он не имел. Это неправда. С
Аршиновым, жившим в Берлине, он переписывался. Через
Аршинова многие махновцы узнали адрес Зиньковского.
Наконец, прежде, чем принять предложение румынской
сигуранцы, Лев Николаевич написал своему "близкому лич-
ному другу" Галине Андреевне Кузьменко и получил от нее
ответ.
Но если даже Зиньковский-Задов перешел 9 июня 1924
года советскую границу, не имея деликатного поручения
Махно, а лишь с единственной целью вернуться на родину и
92

там легализоваться, он был, несомненно, тем человеком,
который знал, где укрыты махновские сокровища. И совер-
шенно определенно знал, что взять их с собой Махно не смог.
Поручиться, что версия, которую сообщил мне Алексей
Самойлович Яроцкий, не легенда, а факт, я не могу, но
представляется более чем вероятным, что великодушие че-
кистов себе и своему брату Зиньковский-Задов купил, выдав
ОГПУ махновские клады.
Что же было дальше?
Лев Николаевич Зиньковский оказался способным чекис-
том, в Одессе ведал заграничной разведывательной сетью,
раскрыл несколько групп террористов. Не липовых, а всам-
делишных.
Вот список его поощрений. 1929 год. Благодарность ГПУ
УССР и денежная премия за ликвидацию крупного дивер-
санта. Зиньковский брал его лично и был при этом ранен в
руку. В том же году ему вручили маузер с золотой монограм-
мой: "За боевые заслуги". Через три года Одесский облиспол-
ком награждает его именным боевым оружием — за активную
и беспощадную борьбу с контрреволюцией. 1934 год. Денеж-
ное вознаграждение за ликвидацию группы террористов.
Его арестовали 3 сентября 1937 года. Обвинили в связях
с иностранными разведками, прежде всего с румынской.
Однако никаких доказательств следствие представить не
сумело. Даже такой нецеремонившийся орган, как Особое
совещание НКВД СССР, не утвердил обвинение и направил
дело на доследование. Тогда следователь Я. М. Шаев-Шнайдер
применил к Зиньковскому "особые методы".
Я пишу эту книгу не в безвоздушном пространстве и о
бурлящей в наши дни волне антисемитизма знаю не пона-
слышке. Понимаю, что многие страницы рассказа о Леве
Задове доставят тем же "памятникам" достаточно поводов и
для зубоскальства, и для злопыхательства. Тем "памятни-
кам", которые считают, что во всех бедах России виноваты
евреи. И только евреи.
В очерке "Слуга анархии и порядка" описывается окру-
жение Зиньковского-чекиста. Воспользуюсь словами вышед-
шего ныне из моды Маяковского: "Какой однообразнейший
пейзаж". Сплошные евреи. Ни одного "инородца", то есть
украинца или русского. И все, разумеется, мерзавцы и
негодяи.
Я не склонен думать, что авторы очерка, откровенно
берущие под защиту своего героя, "малограмотного еврейско-
го парня", как они выражаются, тенденциозно подбирали
фамилии. Еще меньше я склонен встать на защиту доблестных
93

чекистов 30-х годов. Но не могу не заметить: евреями они
себя не ощущали.
Когда вскоре после Октябрьского переворота делегация
питерских евреев пришла к Троцкому за защитой, как раньше
они искали ее у Николая II через Арона Симановича, лучшего
друга "старца" Распутина, Лев Давидович им заявил: "Я не
еврей, я интернационалист".
Таковыми ощущали себя в революции евреи — комиссары
и чекисты, большевики и комсомольцы. Вместе с миллионами
Макарами Нагульновыми они убежденно служили мировой
революции и нетерпеливо "ее, любушку, дожидались".
В делах ныне реабилитированных, о которых писал и
продолжаю писать, я не раз видел евреев по разные стороны
чекистского стола. Вот, например, Рабинович — не из еврей-
ских анекдотов, а реальный чекист 30-х годов — устраивает
очную ставку Я. С. Гугелю, первому директору "Азовстали",
с первым секретарем Мариупольского горкома партии А. Г.
Дисконтовым. И вот в следственной камере четыре еврея,
четыре коммуниста: Гугель и Дисконтов, с одной стороны, и
их палачи Рабинович и Авербух — с другой.
Тогда Сталин еще был интернационалистом, это потом он
станет классифицировать свои жертвы по национальному
признаку, это позже "он мог на целые народы обрушить свой
верховный гнев". Но и тогда уже началась "деевреизация",
как выразился один мой знакомый, руководящих кадров.
Вслед за Гугелем и Дисконтовым расстреляны были и Раби-
нович с Авербухом. Потом уже, после Гитлера, Сталин
задумается над "окончательным решением еврейского вопро-
са". Но тогда одним евреям в НКВД еще доверяли подводить
под расстрел других евреев.
Следователь Я.М. Шаев-Шнайдер применил "особые ме-
тоды", и Лев Зиньковский признал, что он работал на ру-
мынскую, английскую и еще какие-то разведки.
Самого Шаева-Шнайдера расстреляли в 1939-м, установив,
что тот занимался фальсификацией следственных дел. Но к
тому времени Лев Николаевич Зиньковский-Задов уже год
лежал, расстрелянный, в земле сырой.
Что стало с семьей Л. Н. Зиньковского-Задова, догадаться
нетрудно. Для начала его жену с двумя детьми и старушкой-
матерью выселили из трехкомнатной квартиры. Потом Веру
Матвеенко, уроженку Кременчуга, посадили в тюрьму, но, к
счастью, вскоре — через год с лишним — выпустили. Ее и
Левы Задова дочь Алла погибла в бою, защищая Севастополь.
А сын — Вадим Львович, 1926 года рождения, с января сорок
четвертого в Красной Армии, фронтовик, награжден боевыми
94

орденами. В 1977 году Вадим Львович Зиньковский вышел
в отставку в звании полковника. Два его сына — внуки
Левы Задова — стали офицерами Советской Армии. Под-
растают четыре правнука Льва Николаевича Зиньковско-
го-Задова.
Да, ничего не скажешь, с историей нашей не соскучишься,
если вчерашние герои оказываются преступниками, а прес-
тупники (в кавычках и без) — героями.
Не скрою, мне трудно избавиться от стереотипов, полу-
ченных в юности, в частности при чтении трилогии Алексея
Толстого.
Я рассказал все (почти все), что знаю о Леве Задове, и
пусть теперь читатель сам себе ответит на вопрос, вынесен-
ный в заголовок этой главы.
* * *
Путь этой книги к печатному станку оказался длинней,
чем я поначалу предполагал. Но нет худа без добра. Пока
рукопись дожидалась своего часа, "Дружба народов" (1993,
№ 1) напечатала повесть "Жили-были дед да баба". Корни ее
автора, известного писателя Леонида Лиходеева, — в еврей-
ской земледельческой колонии Сладководная. Оттуда его дед
вынужден бежать во время гражданской войны в Юзовку.
Вот что, в частности, пишет Леонид Лиходеев в своей авто-
биографической повести:
"Махновцев же или, по крайней мере, близких к ним
людей я помню детской памятью.
Наискосок от деда жили какие-то Задовы. Они жили
рядом с Маринкиным домом и занимались извозом, как
мой дед. Говорили, что Задовы — отец и братья знаменитого
Левки Задова — начальника махновской контрразведки.
Так это было или нет, я не знаю. Но чем дальше, тем
утвердительней звучала эта версия. Старик умер, кажется
в тот же год, что и мой дед. (На самом деле в 1910 году,
как мы уже писали.— Л. Я.). А братья дожили до сорок
первого года, когда городок наш заняли немцы... Задовы
не эвакуировались. А через две недели по приходе немцы
собрали евреев и повели их кидать в шурф шахты Кали-
нинской. Повели они и Задовых. И тогда Гришка Задов,
прежде чем свалиться в шурф, сграбастал двух конвоиров
и кинулся вместе с ними. Это были неукротимые люди,
которые задорого отдавали свою жизнь..."
Когда в "Приазовском рабочем" был опубликован мой
очерк о Л. Н. Зиньковском, мне позвонил один читатель и
сообщил, что потомки Задовых и по сей день живут в Донецке
в районе Южного автовокзала. Значит, не все Задовы остались
95

в оккупированном Донецке. Некоторые из них, пройдя через
фронт, эвакуацию, все же выжили.
Разыскивать Задовых-дончан я, признаться, не стал.
ПОСТСКРИПТУМ.
Моя книга росла, как дерево: прибавляя новые кольца.
Вот что я прочитал в "Труде" 24 июня 1993 г.: "Полковник
в отставке Вадим Львович Зиньковский: "...Я в жизни не
слышал от отца не только матерщины, но даже грубого слова.
На примере отца и матери я не представлял, что в семьях
могут быть скандалы. Отец был только "Левушка", мама —
"Верунчик" или "Верусик". Он был добр и ласков — такое
не забывается никогда, хотя ни силушкой, ни характером
твердым судьба его не обидела".
Из статьи Николая Седова я узнал также, что старший
внук Левы Задова — Валерий — недавно получил звание
полковника. Это уже третий полковник в семье Зиньковских,
но — не последний: Сергей, младший внук Левы Задова, уже
подполковник. А ведь подрастают еще и правнуки...
"Сын за отца не отвечает", — сказал Иосиф Виссарионович.
На самом деле приходилось отвечать и за дедушку, и за
прадедушку. Тем не менее само по себе изречение вождя и
учителя справедливо.
А вот отец за сына — отвечает. Всегда. Задумывался ли
над этим Иосиф Виссарионович? Не отец народов, а отец
Василия Иосифовича и Светланы Иосифовны? Не знаю. Но
нам известны итоги, и они печальны.
Обычно я свыкаюсь с героями своих книг, даже, не скрою,
влюбляюсь в них. После книги "Пушкин в Приазовье" мне
трудно было перейти к Махно: великий поэт и предводитель
крестьянской войны — "дистанция огромного размера". Боль-
шевистские источники рисовали отталкивающий образ батько.
Но вот расширился круг источников, и я понял логику Махно
(а она присутствует в его действиях), привязался к нему.
А Василия Куриленко полюбил сразу, красивого, талант-
ливого, отважного. Полюбил Виктора Белаша и горько разо-
чаровался в нем — об этом речь еще впереди. Жалею, что не
могу собрать материал о Трофиме Вдовиченко, крестьянине
из Новоспасовки Мариупольского уезда. Он командовал кор-
пусом махновской армии и взял Мариуполь 14 октября 1919
года, чем, между прочим, спас Ленина и Троцкого, потому
что в это время Деникин подходил к Москве и вожди
пролетариата уже прятали ценности, на которые можно было
бы безбедно жить в подполье или за границей. Он был
всеобщим любимцем повстанцев, Трофим Вдовиченко.
96

А вот предубеждение против Левки Задова я сохранял
долго, почти до самого конца работы над книгой. И только
теперь помягчел к нему душой. В частности, за детей и внуков
его. Могучий корень был у Льва Николаевича Зиньковского,
крепкие ветви и хорошие плоды дало его дерево. И то, что
дети его не жалели себя на фронте, защищая Родину, то, что
внуки его служат ей верно и преданно, реабилитирует в моих
глазах Левку Задова гораздо убедительней, чем постановле-
ния самых высоких судебных инстанций.
Отец за сына отвечает. Всегда!
ПОСТПОСТКРИПТУМ.
О роли Левы Задова при переходе Днестра в Румынию
28 августа 1921 года рассказывает в своих воспоминаниях
Виктор Белаш. Сам бывший начштаба махновской армии в
том эпизоде не участвовал, значит писал по рассказам оче-
видцев, возможно, самого Л. Н. Зиньковского, с которым в
20-е годы встречался в Харькове.
"27-го августа к вечеру достигли реки Днестр.
Здесь Махно выступил с речью, в которой подвел итог и
осветил дальнейшую перспективу повстанческого движения.
Повстанцев, которые не пожелали сложить оружие и уйти
за границу, организовали в отряд и поручили (с целью отвлечь
от переправы силы красных) завязать бой северней г. Ка-
менки. Леве Задову поручалось изучить и организовать пе-
реправу.
Задов с отрядом человек в 20 выехал к реке. Вскоре они
под видом красного карательного отряда, преследующего
махновцев, сблизились с отрядом пограничников. Дабы усы-
пить бдительность пограничников, Задов кричал им: "Это вы
вызывали нас на помощь? Где махновцы? Пора кончать!"
Отряды сблизились, и махновцы без выстрела обезоружили
пограничников.
Через границу была переправлена первая пробная группа,
которая была нормально принята румынами, и после пере-
говоров с ними был дан сигнал к переходу Днестра остальными
повстанцами.
Уже у самой воды Задов снял с пальца золотое кольцо с
камнем и отдал его беременной Галине Андреевне (жене
Махно), объяснив, что это единственная ценность на весь
отряд, и, возможно, румыны не посмеют ее обыскивать, и
это, хоть как-то, на первых порах, сгладит нужду, которая
их ждет на том берегу.
А на том берегу повстанцы были обезоружены и интерни-
рованы".
97

Читатель может сравнить этот эпизод с описанием пере-
хода границы Нестором Ивановичем в повести Давида Мар-
киша "Полюшко-поле" (оно приведено в главе "Личный
телохранитель"). Писатель воспользовался правом на худо-
жественный домысел. У него в переправе через Днестр учас-
твует и известный махновец Фома Кожин. На самом деле в
том же августе 1921 года Ф. Кожин был ранен в мочевой
пузырь, под видом красноармейца сдан в советский госпиталь,
где и скончался на операционном столе.
9 сентября 1921 года в разведсводке Штаба войск Украины
сообщалось, что "из опроса местных жителей подтверждается
маршрут банды Махно, указанный в разведсводке Штабвойск-
укркрыма от 31/8. Банда, минуя населенные пункты,
лесными дорогами 28/8 подошла к Днестру и переправилась
на Румтерриторию против д. Бурсук (8 верст. юга Каменка)".
Село Бурсук входило в Вертюжанский район, тех самых
Вертюжан, где десять лет спустя после описываемых событий
родился автор этой книги. Знай он эту подробность в юности,
мог бы, пожалуй, найти людей, которые слышали хоть что-то
о переправе Махно через Днестр. Впрочем в других источни-
ках называются другие села, через которые батько ушел за
рубеж, но в основном из Каменского, соседнего — через
Днестр — с Вертюжанским.

ЛИЧНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ
После гражданской войны многие бывшие махновцы осели
в Мариуполе. Помимо жителей близлежащих сел, преиму-
щественно греческих, были среди них и уроженцы получив-
шего международную известность Гуляй-Поля.
Ах, если б кто-нибудь догадался тогда записать их расска-
зы, сколько сюжетов дошло бы до нас, да таких, что ни в
жизнь не придумаешь, хоть проглоти перо.
Но небезопасно это было, и бывшие махновцы помалки-
вали, хоть и вышла им полная амнистия к десятилетию
Октябрьского переворота.
Когда приближалось пятидесятилетие Великого Октября
(так — оба слова с большой буквы — обозначал это истори-
ческое событие и Нестор Иванович. Он только считал, что
большевики предали Октябрь, исказили его идеалы), задумали
в Мариуполе выпустить книгу-газету "Октябрьское эхо". Ини-
циатором был тогдашний заместитель редактора "Приазов-
ского рабочего" Николай Митрофанович Сальков. Мы (меня
тоже привлекли к этой работе) должны были выпустить 50
номеров газеты, полностью посвященных истории города. По
одной главе (газетному номеру) на каждый советский год.
Вот тогда я написал цикл очерков о старых большевиках,
членах партии с 1917—1920 годов, тех, кого в свое время
начал поднимать Никита Сергеевич Хрущев. По молодости
и неинформированности я поначалу смотрел на этих людей,
если не как на святых, то во всяком случае как на настоящих
коммунистов — "не то, что нынешнее племя".
Но однажды один из них доверительно сказал мне: "Да
все мы, мариупольские большевики, члены партии с 1917
года, побывали у Махно. И грабили, и пятки калили". От
него я впервые услышал это страшное выражение: калить
пятки. То есть прикладывать раскаленное железо к пяткам,
чтобы жертва указала, где у нее запрятаны драгоценности.
Это основательно излечило меня от романтического воспри-
ятия героев Октября.
99

Один из старых большевиков, о котором я написал очерк
"Место в строю", излагая мне свою биографию, упомянул,
что в отцовский дом после продолжительного отсутствия
он пробирался из Полог. Сегодня я бы мгновенно понял,
что человек этот побывал у батьки Махно. Но что я тогда
знал о махновщине, кроме разве строчек Маяковского:
"Били Деникина, били Махно. Так же любого с дороги
смахнем"?
В то же время написал я очерк об И. Ф. Малокуцко, члене
партии с 1919 года. Весной того года участвовал он во взятии
Мариуполя в составе 9-го полка. Сегодня все ясно: это один
из лучших полков Третьей бригады имени батьки Махно. И
командир этого Греческого, как его еще называли, полка стал
коммунистом и кавалером ордена Красного Знамени. Илья
Феопентьевич все сокрушался, что его обошли наградой, что
и в Отечественную заслужил он орден Красного Знамени,
но — "то ли в списке наградном вышла опечатка" — не дали.
Много рассказывал мне о себе Илья Феопентьевич Малокуцко,
но что он не только старый большевик, но и бывший махно-
вец — об этом, конечно, ни слова. (Вспоминаю, как счастлив
он был, когда к 50-летию Октября его тоже наградили и он
смог наконец нацепить на грудь столь обожаемый в годы его
молодости орден Красного Знамени).
Тогда же я беседовал с Саввой Алексеевичем Котесовым,
участником штурма Зимнего дворца. Пока он рассказывал о
событиях в Петрограде 1917 года, все было ясно и понятно.
Но вот вернулся он в свое греческое село Игнатьевку, что на
Мариупольщине, и началась заварушка на целых три года.
Рассказ Саввы Алексеевича об этом времени сразу стал
каким-то путаным и неконкретным: шли, отступали, под
Уманем... Сегодня я понимаю: Савва Котесов участвовал в
знаменитом бою под Перегоновкой и махновском рейде по
белогвардейским тылам, чем он мог бы законно гордиться.
Он не знал, что в Кремле в те дни уже отданы были распо-
ряжения на случай, если Деникин возьмет Москву. И если
эти распоряжения не пришлось выполнять, то потому, что
махновский рейд спас Ленина и большевиков от полного
поражения.
Савву Котесова я застал в жалкой развалюхе в Ильичев-
ском районе. Человек, бравший в семнадцатом Зимний,
громивший деникинские тылы в составе махновской армии,
воевавший с врангелевцами в составе Красной Азовской
флотилии, умирал в нищете. Но даже на смертном одре он
боялся признаться, что участвовал в героическом походе
батьки Махно.
100

В 1968 году пришел ко мне пожилой человек с просьбой
помочь ему добиться какой-то незначительной льготы. Не-
смотря на пенсионный возраст, мой гость продолжал трудить-
ся. Он работал кочегаром. "Я, — сказал он мне, — участник
штурма Зимнего дворца". Престарелый кочегар одет был,
скажем так, бедно и как-то "не внушал доверия". Во всяком
случае не был похож на победителя, который в октябре
семнадцатого взял Зимний и помог большевикам захватить
власть. Но гость протянул мне архивную справку, которая
подтверждала, что Назаренко Александр Михайлович в со-
ставе команды учебного судна "Народоволец" принимал учас-
тие в штурме Зимнего дворца.
— Александр Михайлович, что же вы молчали? Где вы
были несколько месяцев назад, когда отмечали 50-летие
Октября?
Назаренко пробормотал мне в ответ что-то невнятное.
Горком партии, который, казалось бы, должен был окружить
героя Октября вниманием и заботой, отнесся к судьбе этого
полунищего старика с полным равнодушием. Как и к судьбе
Саввы Котесова и Тихона Хромченко (последнего, правда,
после моего очерка "Матрос с "Авроры" одели в специально
для него сшитую морскую форму и затаскали по школам для
выступлений перед учащимися). Скорее всего потому, что
были все эти участники штурма Зимнего беспартийными. А
может быть, они поглубже копнули биографию Александра
Михайловича. И обратили внимание на детали, которые я в
полной мере оценил только сегодня. В июле 1919 года А. М.
Назаренко оказался на станции Помошная. То есть там, куда
Калашников привел в распоряжение Махно восставшие крас-
ноармейские части. И, значит, Александр Михайлович На-
заренко был среди тех махновцев, которые совершили леген-
дарный рейд по деникинским тылам.
Мою статью о Назаренко "Приазовский рабочий" напе-
чатал в день 51-й годовщины Октября под заглавием "Он
брал Зимний". Не знаю, помогла ли она Александру Ми-
хайловичу, — я его больше не видел. Но до сих пор помню,
как не лез он в герои и как опасался, чтобы не стали
копаться в его прошлом и не добрались до того, чем он имел
право гордиться — службой в РПА Украины (махновцев) —
Революционно-повстанческой армии в "незабываемом
1919-м".
Вскоре после моего разговора с Саввой Алексеевичем в
"Приазовском рабочем", в нашем "Октябрьском эхе", появи-
лась фотография Котесова. В полной форме матроса револю-
ционного времени. В траурной рамке... Коротенький некролог
101

(без упоминания об участии в махновщине, разумеется)
написал И. Л. Чубаров.
С Иваном Лукьяновичем читатель уже встречался на
страницах этой книги. Отряд коммуниста М. Т. Давыдова, в
котором он командовал батальоном, не раз взаимодействовал
с частями Махно. В 1967 году в ходе юбилейных октябрьских
торжеств Ивана Лукьяновича тоже наградили орденом Крас-
ного Знамени, заслуженным им, вне сомнений, еще в граж-
данскую войну. Он все ждал переоценки махновского движе-
ния, но, хотя суждено ему было завидное долголетие, так его
и не дождался.
Посчастливилось другому мариупольцу — махновцу Ми-
хаилу Антоновичу Белоконю.
Весной 1992 года позвонила мне Клавдия Кирилловна
Колодяжная, судья Ильичевского района:
— Я читала ваши публикации из цикла "Махно и махнов-
щина". Так вот, мне попался любопытный "клиент" для вас —
махновец. Старику 96 лет, но он в здравом уме и ясной памяти.
Я поехал по указанному адресу. Встречные, к которым я
обращался с расспросами, ввели меня в заблуждение. Я долго
плутал, и, когда вышел к нужному дому по улице Макара
Мазая, у меня уже не осталось времени на беседу. Я решил
приехать в выходной день и неторопливо записать рассказ
Михаила Антоновича. Теперь я был "в материале", знал и
историю, и географию махновщины, имена командиров,
названия отрядов. Я предвкушал удовольствие от встречи с
человеком, которому посчастливилось дожить до времени,
когда он мог с гордостью сказать: "Я — махновец", как
когда-то другие говорили: "Я — буденовец", "Я — чапаевец".
Но...
То выпало пасхальное воскресенье, и я счел неудобным в
такой день явиться к Михаилу Антоновичу, то привалила
двухнедельная командировка в Москву со счастливым сиде-
нием в архивах и бывшей Ленинке, то навалились другие
неотложные дела, так что к знакомому уже мне дому я
подошел только 26 июля 1992 года Никто на мой стук не
вышел. Соседка сказала мне то, чего я больше всего боялся
услышать:
— Михаил Антонович умер.
— Когда?
— 5 июля.
Узнав, зачем я его разыскиваю, посыпала мне солью рану:
— Это была ходячая энциклопедия. Он столько рассказы-
вал о Махно и том времени. До последнего дня. И все мечтал,
что к нему придет корреспондент.
102

Подробную биографию одного махновца, проживавшего в
Мариуполе, я все же узнал. Потому что старательно записали
ее следователи НКВД в 1937 году.
2.
"Братья Лепетченко — Иван и Александр — кресть-
яне с. Гуляй-Поля. Анархисты. Одни из первых
поднявшие восстание против гетманщины на
Украине. Активнейшие работники революционного
повстанчества как на фронте, так и в тылу. Алек-
сандр Лепетченко был расстрелян большевиками
весной 1920 года в Гуляй-Поле как активный и
ответственный махновец. Иван Лепетченко до пос-
леднего времени нес ответственный пост в армии
повстанцев-махновцев'.
П. Аршинов, "История махновского движения",
Берлин, 1923.
"Махно кричав: "Бий отамана! (Григорьева) — в
спину якого і без того вже гриміли постріли
Каретникова, Лепетченко, Трояна і Чалого..."
В. Ф. Верстюк, "Махновщина", Киев, 1991.
"Вместе с лошадьми полетел в воду и кучер, и
перевернулась тачанка... И тут же подбежал
Ваня Лепетченко и ухватил заднее колесо та-
чанки..."
Г. А. Кузьменко (жена Махно). Дневник. 17 марта
1920 г.
"Подъехал Фома Кожин, за ним Иван Лепетченко.
— Я ухожу, — сказал Махно (за Днестр, то есть в
Румынию. — Л. Я.). — Кто со мной — пошли.
— Не вернемся, батько? — спросил Лепетченко. —
Навсегда?
— Навсегда смерть бывает, Иван, — сказал Махно,
— ты и сам знаешь. Вернемся?
Оттуда уже не возвращаются...
...А Лепетченко Иван, свистнув сорока всадникам,
державшимся поодаль, повел их в реку галопом, как
вел третьего дня в атаку на красную пулеметную
команду в селе Николаевка".
Давид Маркиш, " Полюшко-Поле", Иерусалим,
1988.
Иван Лепетченко, упоминающийся во всех приведенных
эпиграфах, шесть лет перед своей безвременной смертью,
прожил в Мариуполе.
103

Эта моя книга о Махно и махновцах была в основном
закончена в последних числах сентября 1992 года в мертвой
русской деревне Дубник близ Ростова Великого. Здесь я
спасаюсь от буйно цветущей в Мариуполе амброзии, от
которой в августе-сентябре мне житья нет, — аллергия. В
этом благословенном для меня месте я провел замечательные
месяцы своей жизни, работая над этой и другими моими
книгами.
В ту осень оставалось мне дописать только одну главу —
о личном телохранителе Махно Иване Лепетченко. Его су-
дебное дело тогда же по моей просьбе заказала службе
безопасности в Донецке председатель Мариупольского общес-
тва "Мемориал" Галина Михайловна Захарова. Обычно СБ
старается не ссориться с "Мемориалом", к нашим просьбам
относится внимательно. На этот раз работники, имена кото-
рых мне не хочется здесь увековечивать, почему-то заарта-
чились. Несколько месяцев они вообще не отвечали, а потом
прислали отказ с невразумительной мотивировкой. Странное
дело: нынешние работники СБ даже просто по возрасту
непричастны к преступлениям своих предшественников ста-
линских времен. Казалось бы, зачем им прикрывать тех
преступников? Но вот, поди ж ты...
Письмо-протест написал я, свое требование повторила
Галина Михайловна Захарова. Еще три месяца молчания. И
вот я наконец держу в руках следственное дело № 21129-2Ф
по обвинению Лепетченко Ивана Савельевича.
Сначала я его проглотил — прочитал залпом, воображая
при этом, как я эффектно его перескажу. Ведь тут имеются
подробности, которые я не нашел ни в одном доступном мне
источнике, содержатся детали, еще не вошедшие, как принято
говорить, в научный оборот. Такие подробности ни в жизнь
не придумаешь.
По размышлении я отказался от этого замысла: пусть
говорят документы, подлинные протоколы допросов, прове-
денных в Мариуполе.
Конечно, Иван Лепетченко, получивший, как сказано в
одном месте, "домашнее образование", то есть весьма мало-
грамотный человек, отвечал на допросах иным языком, чем
изложил его ответы мариупольский следователь Владимир-
ский. И все же это документы эпохи, в них ощущается воздух,
атмосфера того времени.
Итак:
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
обвиняемого 1935 г., апреля месяца, 19-го дня. Уполно-
моченный ОО (особого отдела) Мариупольского горотдела
104

НКВД Сталинского (Донецкого) облотдела НКВД — Влади-
мирский, допросил в качестве обвиняемого ЛЕПЕТЧЕНКО
ИВАНА САВЕЛЬЕВИЧА, 1899 г. рождения, уроженца мес-
течка Гуляй-Поле Чубаровского района Днепропетровской
обл. По соцположению сын урядника, неимущий, украинец,
гражданства УССР, образование домашнее, женат, на военном
учете состоит как пулеметчик К-2, по профессии сапожник,
работает завмагом ОРСа завода имени Ильича № 45 и 38 (со
слов), был под следствием в 1924 г. Харьковским ГПУ
освобожден и в 1931 г. Сталинским ГПУ арестовывался и
тоже — освобожден. Беспартийный, состоит в профсоюзе
металлистов. Проживает: территория з-да Ильича, Садки,
1 район, № 8 (дом Марченко). Соц. и политич. прошлое:
телохранитель и личный адъютант Н. Махно.
Допрос начат 11 ч. 03 мин.
Допрос окончен 13 ч. 15 мин.
ВОПРОС: расскажите подробней всю вашу биографию.
ОТВЕТ: Родился 25 декабря 1899 года в м. Гуляй-Поле.
Отец мой был урядником в этом местечке. Когда мне испол-
нилось 8 лет, умер мой отец. С 11-ти до 12-ти я посещал один
год сельскую школу и с 13-ти лет поступил на работу к
сапожнику м. Гуляй-Поле гр. Белоцерковскому. У последнего
я работал два года и потом перешел на работу к одному
маляру-немцу. У него я проработал полтора года.
Позже, то есть в 1915 г., точно не помню в каком месяце,
я перешел к другому красильщику, по фамилии я его не
помню, у него я работал до 1917 года. В 1917 году я также
работал несколько месяцев у одного еврея-пекаря по фамилии
Уманский. И с этого времени я больше не работал. В 1917
году, точно месяц не помню, по возвращении из тюрьмы из
г. Москвы приехал в село Гуляй-Поле Нестор Иванович
Махно.
По прибытии в село Н. И. Махно организовал сельсовет,
Райсовет и Реввоенсовет. Также он организовал отряды, так
называемые "По спасению революции".
Я тогда по приглашению Махно — это было в 1917 г. —
поступил в этот отряд. В отряде я числился бойцом и принимал
участие, под руководством Махно, в разграблении помещи-
ков.
Имея цель на вовлечение в ряды отряда большего коли-
чества крестьян, мы раздавали отобранное у помещиков
крестьянам, чем и привлекали на нашу сторону — в отряды.
В том же году — 1917-м, ввиду усиленного наступления
на нашу территорию немцев и австрийцев, наш отряд присо-
единился к проходящему партизанскому отряду Беленкевича
105

и вместе с ним эшелонами отступили к Царицыну. (На самом
деле это произошло не в семнадцатом, а весной 1918 года. —
Л. Я.) В Царицыне весь отряд наш перешел в 14-ю Вороши-
ловскую армию, и я вместе с отрядом тоже перешел в
Ворошиловскую армию.
До 1919 г. я был в этих частях, и, когда с Царицынского
фронта армия снялась и ушла с боями на Украину до Лозовой,
меня петлюровские части (кажется, третий курень) взяли в
плен вместе с другими красноармейцами.
Точно месяц я не помню, но в это время уже таял снег и
к Лозовой подошел отряд Махно, который разгромил петлю-
ровские части и забрал много людей в плен к себе, в том числе
и меня.
Этот отряд махновцев, которые нас взяли в плен, был
организован Нестором Махно в конце (?!) 1919 года, когда он
вторично вернулся на Украину. Тогда под его руководством
было организовано несколько отрядов до 100 000 человек. (!).
Когда меня взяли махновцы в плен, т. е. отбили от
петлюровцев, это было в 1919 г., начальник штаба отряда
Горев, имени не знаю, мне предложил вместе с ним поехать
в Гуляй-Поле по месту пребывания штаба. Горев меня знал,
так как еще в 1917 году при организации первого махновского
отряда он был в Гуляй-Поле и меня запомнил.
По прибытии в Гуляй-Поле меня встретил Махно и, так
как петлюровцы меня раздели, он приказал обуть и одеть
меня. Через несколько дней Махно встретил на улице и
предложил зайти к нему в штаб, он мне предложил остаться
у него в качестве телохранителя по его личной охране. Я
согласился и остался у него, Махно, телохранителем.
1920-й год я уже служил у Махно и вместе с Махно
передвигался по всей Украине. С 1919 г. я вместе с отрядом
уже выступал против красных войск.
У Махно я, как телохранитель, пользовался большим
доверием. Не помню точно, в каком году: 1920 или 1921, но
вернее 1921-м, 28 августа, мы перешли границу на сторону
Румынии. Отступили мы к Румынии по той причине, что
Махно был 17 раз ранен и уже не был в состоянии больше
руководить отрядами. Я лично тоже вместе с Махно убыл в
Румынию.
В Румынии в г. Плоешты я был полтора меяца. Там я
служил у одного помещика. Махно был тогда в Бухаресте, и
оттуда он прислал ко мне какую-то девушку — поповскую
дочь — с запиской (от Нестора Махно), о том, чтобы у того
помещика, у которого я служил, изъял имеющееся у него
оружие и прибыл в Бухарест — в его распоряжение. Я забрал
106

болгарский наган и с этим наганом приехал в Бухарест. Махно
в Бухаресте также заимел 20-й номер браунинга. Махно там
издавал(!) мемуары, и я жил при нем — на его иждивении.
В Бухаресте меня арестовали за незаконное хранение
оружия и отправили в Торговиты, где был посажен в тюрьму.
Там я просидел четыре месяца и оттуда бежал в Бухарест на
квартиру Махно.
Спустя три дня после моего побега, Махно, я и еще 19
человек-махновцев ушли в горы "партизанствовать". За ряд
незаконных действий: изъятие оружия (обезоружение) поли-
ции румынское правительство нас всех арестовало и пере-
бросило в Польшу — это было в 1922 году.
Польское правительство нас приняло и отправило в Щел-
ковские лагеря, там мы сидели шесть месяцев. За связь Махно
с русским (советским) консульством дефензива арестовывает
нас всех, в том числе и меня, и отправляет в Варшавскую
тюрьму. Там я сидел шесть месяцев — это уже в 1923 году.
Махно, по решению суда, должен был оставить Варшаву и
выехать в Торун, и я вместе с ним выехал туда. Там я работал
сапожником.
К концу 1923 года Махно получил визу на выезд в Данциг,
а я, не имея визы, выехал в Варшаву и в консульстве получил
устное разрешение выехать в СССР — на Украину, в Гуляй-
Поле. На Украину я прибыл в начале 1924 года.
Начиная с 1925 года до 1928 года я проживал в Гуляй-Поле,
где работал сапожником, с 1928 года работал в Сталино — в
конторе Донугля, с 1931 года работал на станции Большая
Анадоль (Велико-Анадоль. — Л. Я.), кажется, с декабря я
работаю в Мариуполе на заводе Ильича, раньше коммерчес-
ким агентом, а теперь завмагом".
Среди мелких неточностей, скорее всего неумышленных,
Иван Лепетченко допустил на допросе и умышленную. Его
отец, гуляйпольский урядник, не умер, а был убит. Анархи-
стами. Более того: Нестором Махно. Так считалось, и за это
убийство будущий вождь крестьянской войны на Украине
попал в Бутырки.
Однако на самом деле в смерти урядника Савелия Лепет-
ченко Махно не был виноват. Он взял на себя вину своих
товарищей, чтобы спасти их от расстрельного приговора, так
как его самого, несовершеннолетнего на момент совершения
преступления, по тогдашним законам не могли казнить. Так
оно и получилось, и Махно заменили смертную казнь на
долголетнюю каторгу.
Вот что, в частности, говорится в донесении начальника
Екатеринославского жандармского управления в департа-
107

мент полиции от 5 сентября 1908 года "О задержании шайки
разбойников в селе Гуляй-Поле Александровского уезда":
"28 июня 1908 года в селе Гуляй-Поле, у дома Леваднева,
в убийстве урядника Лепетченко и вооруженном сопротивле-
нии полиции участвовали: оба Семенюты, Левадний, Зуй-
ченко и Шевченко, причем после того, как Лепетченко,
раненый в живот, упал, к нему подбежали Левадний и
Зуйченко, первый пристрелил раненого в голову, второй взял
у убитого браунинг" (Дружба народов. 1991. N 6. С. 111.
Публикация В. Ф. Верстюка).
У убитого осталась большая семья. Все его дети воевали
потом на стороне мнимого убийцы их отца — батьки Махно.
Мария Савельевна Лепетченко будет работать в Махновской
контрразведке. В 1919 году ее расстреляют белые. В ночь с
27 на 28 января 1920 года, когда армия Махно, скошенная
тифом и чекистским террором, уже распалась, небольшой
отряд в составе 25 человек напал в Шангарове на красноар-
мейский полк. Было убито два красноармейца. Участвовав-
ший в этом эпизоде Александр Савельевич Лепетченко был
схвачен красными и расстрелян ими. Павел Савельевич
Лепетченко стал секретарем махновского штаба, в граждан-
скую войну выжил, по словам брата на приведенном допросе
в Мариуполе, в 1935 году, проживал на станции Рутченково,
где работал коммерческим агентом. По нашим сведениям, в
тридцать седьмом расстрелян.
Тогда же Иван Савельевич показал на допросе, что его
брат Дмитрий Савельевич Лепетченко "работает где-то в
России, но где именно, не знаю". Этот, пожалуй, мог и
спастись в тридцать седьмом. Назвал он Сергея Савельевича
Лепетченко, работавшего на тот момент помощником дирек-
тора Макеевского хлебозавода. Там же, в Макеевке, жил тогда
и Алексей Савельевич Лепетченко, сменный инженер завода
имени Томского. Эти, думаю, вряд ли пережили тридцать
седьмой год.
В одном документе об Иване Лепетченко сказано: роста
высокого, сухопарый, физически сильный, молчаливый и
даже замкнутый. Проницательный Махно, умевший безоши-
бочно оценивать людей, разглядел в девятнадцатилетнем
юноше храброго и преданного телохранителя.
Мы убедились, что скупой на слова Иван Лепетченко
достаточно подробно отвечал на вопросы мариупольского
следователя. А мог бы рассказать и гораздо больше, жаль
Владимирский не поинтересовался и не расспросил его о
важнейших событиях махновщины: будучи долгое время
рядом с батькой, Лепетченко пережил с ним много, по
108

выражению "матери Галины", всяких сенсаций". В том числе
и убийство атамана Григорьева.
12 мая 1919 года в Гуляй-Поле пришла телеграмма от
Л. Б. Каменева о мятеже Григорьева. Большевикам необхо-
димо было заручиться поддержкой Махно. Если бы махновцы
объединились с григорьевцами, советской власти на Украине
пришел бы конец.
В главном махновском штабе решили фронт против Дени-
кина держать, а насчет Григорьева — подождать с решением
до выяснения обстановки. А пока в войска полетела теле-
грамма:
"Мариуполь. Полевой штаб армии,Махновцев. Копия всем
начальникам боевых участков, всем командирам полков,
батальонов, рот и взводов. Предписываю прочесть во всех
частях войск имени батьки Махно. Копия Харьков, чрезвы-
чайному уполномоченному Совета Обороны Каменеву.
Предпринять самые энергичные меры к сохранению
фронта. Ни в коем случае недопустимо ослабление внешнего
фронта революции. Честь и достоинство революционера за-
ставляют нас оставаться верными революции и народу и
распри Григорьева с большевиками из-за власти не могут
заставить нас ослабить фронт, где белогвардейцы стремятся
прорваться и поработить народ. До тех пор, пока мы не
победим общего врага в лице белого Дона, пока определенно
и твердо не ощутим завоеванную своими руками и штыками
свободу, мы останемся на своем фронте, борясь за свободу
народа, но ни в коем случае не за власть, не за подлость
политических шарлатанов.
Комбриг батько Махно.
Члены штаба (подписи)".
Н. А. Григорьев был человеком беспринципным и поли-
тически неграмотным. Бывший штабс-капитан царской ар-
мии, он сначала поддержал Центральную Раду, потом гетмана
Скоропадского, затем стал петлюровским атаманом. Тоже
ненадолго — неполных два месяца. В январе 1919 года он со
своими отрядами перешел на сторону Красной Армии. 18
февраля он вошел в состав 1-й Заднепровской дивизии Павла
Дыбенко, которую мне так и хочется назвать Мариуполь-
ской — в честь освобождения ею этого города. Но если 3-я
бригада этой дивизии наступала на Таганрог, григорьевская
1-я бригада шла на запад и добилась крупных успехов: взяла
Николаев, Херсон, Одессу.
После этих побед Григорьев отвел свою дивизию на отдых
в Елизаветград. Никого не спрашивая. 7 мая он объявил на
109

митинге свой "универсал", в котором призвал к всеукраин-
скому восстанию против советской власти. Бесчинства гри-
горьевцев сразу же приняли чудовищные размеры. Только
за два дня погрома в Елизаветграде было убито 1526 человек.
В Александрии пьяный Григорьев скакал впереди погромщи-
ков и рубил встречных мирных жителей.
Объединение Махно с Григорьевым все же произошло, не
тогда, в мае, а позднее. Батько к тому времени тоже поссо-
рился с большевиками, но его союз с атаманом был лишь
тактическим маневром. Заранее решили убить Григорьева,
разоружить его отряды, переформировать их и влить в
махновскую армию.
Операция была подготовлена тщательно.
27 июля 1919 года в селе Сентове близ Александрии
собрался крестьянский сход. Алексей Чубенко, заканчивая
свою речь, сказал, что хотя махновцы во временном контакте
с Григорьевым, но все-таки Григорьев контрреволюционер,
царский слуга, офицер, и у него в глазах до сих пор блестят
золотые погоны. Григорьев, конечно, возмутился, но Махно
сказал: "Пусть кончает, мы его спросим". Дальше воспроиз-
ведем рассказ Чубенко, которого чекисты в начале 20-х годов
спросили то, о чем, допрашивая в Мариуполе тридцать пятого
года И. С. Лепетченко, не догадался спросить Владимирский.
После митинга Чубенко пошел в помещение сельского
Совета. Туда же направился и Григорьев, а за ним Махно,
Чалый, Каретников, Колесник, Троян, Лепетченко (тот са-
мый, "наш" Иван Савельевич) и телохранитель Григорьева,
какой-то грузин.
"Зайдя в помещение сельсовета, — рассказывает А. Чу-
бенко, — я зашел за стол, вынул из кармана револьвер
"библей" и поставил его на боевой взвод. Это я сделал так,
чтобы Григорьев не заметил, и, стоя за столом, держал в руке
револьвер. Когда зашли все остальные, то Григорьев стал
около стола против меня, а Махно рядом с ним с правой
стороны, Каретников сзади Махно; с левой стороны Григорь-
ева стали Чалый, Троян, Лепетченко и телохранитель Гри-
горьева".
Начали выяснять отношения, говорили, пока Григорьев
не схватился за револьвер. Но Чубенко опередил его. Броса-
ется, однако в глаза, что в этом эпизоде прославленные вояки
стреляли на удивление плохо. Выстрелив в упор, Чубенко только
ранил Григорьева и, судя по всему, легко. Григорьев крикнул:
"Ой, батько, батько!" Махно крикнул: "Бей атамана!"
Далее Чубенко утверждает, что он добил Григорьева, когда
тот выбежал из помещения. Но В. Ф. Верстюк в своей книге
110

"Махновщина" (К., 1991, с. 160—161) сообщает подробности,
которых нет в рассказе Алексея Чубенко.
Еще до того, как Махно крикнул "Бей, атамана!", в спину
выбегавшего из помещения Григорьева гремели выстрелы
Лепетченко, Каретникова, Трояна, Чалого. Все они кинулись
к дверям вслед за Григорьевым. Казалось бы, атаман должен
был от этих выстрелов раз десять умереть. Ничуть не бывало:
с револьвером в руке тот еще успел выбежать на улицу и
только тогда споткнулся и упал. К нему подбежал махновец
Катин и добил атамана выстрелом в затылок.
Прославленный стрелок Нестор Махно в том эпизоде тоже
сплоховал. Как только Чубенко выстрелил в Григорьева,
грузин, телохранитель атамана, выхватил маузер и хотел
застрелить Махно. Однако коллега Ивана Лепетченко, второй
телохранитель батьки Колесник, успел схватить его за руку.
Между ними завязалась борьба, дюжий грузин явно одолевал
махновца. Нестор Иванович метался по комнате, пытаясь
застрелить григорьевского телохранителя. Он сделал восемь
выстрелов, но семь его пуль попали в Колесника и только
одна — в григорьевца. Неизвестно, чем кончилось бы дела,
если не вернулся бы в помещение Каретников. Его меткая
пуля сразила телохранителя Григорьева. Окровавленный Ко-
лесник сквозь зубы процедил на батьку: "Дурень". Самолю-
бивый Нестор Иванович смущенно промолчал.
Так что Лепетченко мог бы многое рассказать мариуполь-
скому следователю, если бы тот его хорошенько попросил.
Иван Савельевич, как мы только что убедились, был не только
очевидцем, но и участником убийства атамана Григорьева.
Он мог бы рассказать о том, как Махно запретил хоронить
тело своего вчерашнего союзника. Он наказал сельским влас-
тям отдать труп атамана собакам. Сегодня опубликованы
донесения разведчиков-чекистов, извещавшие Москву, что
еще долго труп Григорьева валялся за селом в овраге.
Да, много интересного мог еще рассказать мариупольскому
следователю Иван Лепетченко, но Владимирского почему-то
больше занимал вопрос о связях обвиняемого с... НКВД. Его
он и задал Лепетченко 25 апреля 1935 года. Лепетченко
отвечал на него с 10 часов 35 минут до 13 часов 50 минут. И
вот что он рассказал за эти три с лишним часа.
"В 1924 году, во время моего пребывания в Варшаве,
явился я к советскому консулу и рассказал ему, что по
поручению Махно я должен выехать в Россию, на территорию
Гуляйпольского района с целью изъятия ценностей у жите-
лей. (Предал, все-таки предал своего батьку Ваня Лепет-
ченко! — Л. Я. (Консул Петренко, точно фамилию не помню,
111

сказал, что он может мне помочь в поездке в том случае, если
я выполню для него поручение. Последнее сводилось к тому,
что я должен осветить настроения польских анархистов,
проживающих в Варшаве. Это задание я выполнил, и после
этого он мне предложил поехать в СССР. В Славуте меня
встретили сотрудники Харьковского МШУ Тепер и еще один,
фамилию второго я не знаю. С ними я поехал в Харьков, там
я пробыл около месяца и выехал вместе с сотрудниками ГПУ
(фамилии их не знаю) в Гуляйпольский район для изъятия
золота. После вернулись обратно в Харьков. Там я получил
задание ГПУ от тт. Горожанина, Штаха и др. указание о
выезде за кордон к Н. Махно с целью того, чтобы привезти
Н. Махно в Харьков. Меня привезли ночью к границе (район
Славуты), а с польской стороны — Бабий завод, и я этой же
ночью переправился без сопровождающих на польскую тер-
риторию. В Харьковском ГПУ мне велели в Варшаве обра-
титься в н/консульство (наше консульство, так надо пони-
мать. — Л. Я.) к т. Петренко (точно фамилию не помню) за
получением денег. По прибытии в Варшаву я явился к
указанному товарищу в консульство и, получив от него
деньги, выехал в г. Данциг, по месту жительства Нестора
Махно. В г. Данциге Махно не оказался. Хозяйка его квартиры
мне рассказала, что как будто бы к Махно приехали два немца
и он вместе с ними выехал на пароходе в Париж.
В Данциге я ни у кого больше не был и отправился в
Варшаву. В поезде, во время проверки пассажиров, я был
арестован полицейским чином, так как у меня не было
документов (хорошо же подготовил Ивана Лепетченко совет-
ский консул Петренко, даже документами его не снабдил. —
Л. Я.). Сняв меня с поезда, они меня продержали под стражей
при станции двое суток, а потом направили при конвоире в
Варшаву. Не помню, на какой станции я дал конвоиру, чтобы
он мне купил что-нибудь из еды, а я тем временем, пользуясь
темнотой, спрыгнул с поезда и скрылся в лесу. Из леса я
направился пешком в с. Панюховск, по месту жительства
жены. На следующий день я направился к консулу и сказал
ему, что Махно нет в Данциге. Консул мне выдал на обратную
поездку в Россию, и я вместе с моей женой, Бурымой —
б. нач. подрывного отряда банды Махно, и петлюровцем
Волжаном нелегально перешли границу и по прибытии в
СССР — Славуту. Я вместе с ними явился в ГПУ и заявил о
нашем нелегальном переходе. Нас всех арестовали и напра-
вили в Харьков. Там нас всех допросили, в том числе и меня,
при допросе расспрашивали по сути данного мне задания, я
рассказал, что Махно уехал из Данцига и поэтому я его не
112

видел. Нам всем выдали документы, и мы выехали на
жительство: я и жена — в Гуляй-Поле, Бурыма — в Конские
Раздоры, Волжанин — в Каменку.
Приблизительно через три недели — это было в 1924 году
в июне или августе месяце — меня вызвали в Харьковское
ГПУ и там предложили сотрудничать. Мне дали кличку
"Федя". Мне дали задание по работе среди махновцев. Из
Харькова я обратно выехал в Гуляй-Поле, я в то время
занимался сапожным промыслом, а летом изготовлял моро-
женое. В Харькове, в ГПУ, мне поручили связаться с Запо-
рожским окротделом ГПУ тов. Александровским. Как раз в
это время к нам в местечко приехал из-за кордона нелегально
анархист Исааков и привез мне журналы махновского толка,
историю махновского движения и на полотне какую-то за-
писку. Содержание этой записки мне сейчас трудно припом-
нить. Все эти материалы я передал в Запорожское ГПУ тов.
Александровскому. Последний меня связал для работы с т.
Зеленым. В 1928 году меня Запорожский окротдел ГПУ
арестовывает и требует от меня передачи им моей корреспон-
денции с Махно. Также Зеленый потребовал от меня в части
моей связи с польской дефензивой. Я просидел три месяца,
и потом меня отправили в Харьков в ГПУ Украины, там меня
принял т. Хозе из ГПУ УССР и предложил поехать работать
в г. Сталино. В Сталинский окротдел ГПУ я явился с письмом
к начальнику, фамилию последнего не помню. Из Сталино я
уехал на Ворошиловский керамический завод, где меня ГПУ
устроило работать в качестве пожарника. Там я проработал
до 1931 года и за все время пребывания в пожарной команде
на заводе я ни с кем не был связан, меня только лишь
несколько раз вызывали в Сталино ГПУ. Никаких интересных
и заслуживающих внимания материалов я в то время не
давал.
В 1931 году меня обратно перебросили в Сталино, где я
работал в Буденовском рудоуправлении. В этом же году,
спустя два месяца, меня перебросили в Мариуполь. Здесь я
нахожусь до сего времени и все время связан с горотделом
НКВД. До переброски в Мариуполь меня Сталинское ГПУ
также арестовало, и я сидел под арестом шесть дней, после
чего отправили в Мариуполь".
Итак, личный телохранитель Нестора Ивановича Иван
Лепетченко, прошедший рядом с батькой через огонь, воду
и медные трубы, преданный ему душой и телом, стал секрет-
ным агентом ГПУ, сокращенно — сексотом.
Чему удивляться? В том же 1924 году знаменитый Левка
Задов (Л. Н. Зиньковский), на дружеские отношения с кото-
113

рым указывает, между прочим, на допросах И. С. Лепетченко,
стал не секретным, а явным сотрудником ГПУ и дослужился
у большевиков до звания полковника госбезопасности. Не
столь блестящую, но тоже неплохую карьеру сделал и его
младший брат Даниил (Д. Н. Зотов). Бывший начальник
штаба махновской армии Виктор Билаш, рассказав на до-
просах, все, что чекисты хотели, и подписав все, что от него
требовали, после короткой ссылки в Туркестан жил в Крас-
нодаре и занимался, как заявил Лепетченко, изобретатель-
ством. Даже П. Аршинов (Марин), которому Махно доверял
бесконечно (батько говорил: на Украине есть только три
анархиста: я, Аршинов и Таратута), тот самый Аршинов,
который написал Историю махновского движения" (ее, как
мы видели, нелегально переслали в Гуляй-Поле Ивану Ле-
петченко, чтобы тот полюбовался: и ты вошел в историю)
отказался от анархизма, снова стал большевиком, каким и
начал свою революционную деятельность, и вернулся из
эмиграции в СССР. Жил он здесь, уверен, не дольше, чем до
тридцать седьмого года.
Да что и говорить, если у самого батьки были намерения
вернуться на родину и искал связи и даже союза с больше-
вистскими правителями Украины. Не верите? Об этом я
расскажу ниже, а пока вернемся к Ивану Лепетченко.
Странным сексотом он был — Иван Лепетченко. За три-
надцать лет сотрудничества с ГПУ-НКВД он не сообщил ни
одного представляющего серьезный интерес факта. Вот Вла-
димирский предлагает ему на допросе: "Изложите подробней
следствию о Вашей работе в пользу органов госбезопасности
после вторичного возвращения из Польши".
Лепетченко: С 1924 года я все время связан с органами
ГПУ, а ныне НКВД. Работая в Запорожском, Сталинском
округах, а теперь в г. Мариуполе, особо заслуживающих
внимания материалов я за это время не дал.
Владимирский: Объясните причину непредставления
Вами особо заслуживающих внимания материалов, ведь среди
махновцев Вы, как личный телохранитель Махно, пользуе-
тесь большим доверием.
Лепетченко: Мне ничего неизвестно о нынешней контрре-
волюционной деятельности бывших махновцев, и к тому я
был очень занят по моей работе — непосредственной службе.
Владимирский: Кто Вас устроил на работу?
Лепетченко: Органы НКВД.
Иван Савельевич не только ни на кого не "настучал", он
вообще избегал гепеушников-энкаведистов, которые его
"вели", не являлся на их вызовы, месяцами "пропадал" из
114

их поля зрения. Не случайно они его систематически сажали
и допрашивали. Но в то время "еще закон не отвердел", к
10-летию Октября махновцы были амнистированы, да и
прежде им объявлялись амнистии, и сколько ни разматывали
следователи эпизод, когда Иван Лепетченко по распоряжению
Левы Задова расстрелял одного повстанца, пытавшегося бе-
жать с поля боя, высшее начальство напомнило, что он не
подсуден — амнистия все списала.
На сексотскую пассивность своего подопечного жаловался
еще в 1928 году Зеленый, который "вел" Лепетченко как
уполномоченный Запорожского окротдела ГПУ. Он составил
на него обвинительное заключение, требуя упрятать неради-
вого сексота в концлагерь. Если не все, то многое в этом
документе, составленном Зеленым, было подлинной правдой.
Например:
"Поселившись на родине в Гуляй-Поле, Лепетченко с
первых дней стал группировать вокруг себя бывший коман-
дный состав махновской армии, высказываясь в их среде как
ненавистник соввласти, что власть грабит крестьян налогами,
что Махно за границей не спит, он скоро снова появится и
проч. С того же момента Лепетченко установил связи с Махно
за границей и до последнего дня его (Лепетченко. — Л. Я.)
ареста вел переписку с ним, сообщая ему сведения о жизни
в СССР, о советских работниках в Гуляй-Поле и округе,
пересылая в письмах ему документы, имеющие отношение к
прошлому махновского движения".
Думаю, что здесь все правда, как и в утверждении Зеле-
ного, что "Лепетченко систематически пьянствовал, во время
чего проявлял себя как отъявленный хулиган, иногда пере-
ходивший в форму политического хулиганства". Верю также
свидетелю Д. В. Цыбе из Успеновки, показавшего, что "в
сентябре месяце 1928 года в с. Гуляй-Поле он встретился с
Лепетченко И. С, который напал на него, в результате чего
отбил ему половину уха".
В показаниях И. С. Лепетченко "царапает" подробность о
том, что Махно в Румынии "партизанствовал". Ни в одном
из изученных мной источников о махновщине этот эпизод не
освещается. Мариупольский следователь Владимирский тоже
ухватился за эту подробность в показаниях Лепетченко и на
одном из последующих допросов (всего их было пять в 1935
году, во всяком случае сохранились пять протоколов) он
возвращается к этому вопросу. Лепетченко повторил свой
рассказ о том, как он похитил у помещика в Плоештах
болгарский наган и приехал к Махно. "В Бухаресте, —
продолжает он, — я прожил у Махно несколько дней, после
115

чего Махно организовал группу из семнадцати человек, в том
числе и я, и мы наняли в Бухаресте автомашину и выехали
за город, где и начали партизанить".
ВЛАДИМИРСКИЙ: Как понять Ваше выражение "парти-
занит", что именно вы делали и чем занимались?
ЛЕПЕТЧЕНКО: Партизанство выражалось в том, что у
встречных крестьян мы отбирали лошадей и уводили в горы.
Ах, Нестор Иванович, Нестор Иванович, до чего же вы
докатились! Даже в самом начале своего пути, когда гуляй-
польские анархисты чисто по-бандитски нападали на мирных
обывателей, они прикрывались политическими одеждами,
такими красивыми словами, как экспроприация, теракт —
во имя революции. Но в 1922 году в чужой стране, счастливо
избежавшей революцию и братоубийственную гражданскую
войну, вы грабите крестьян, говорящих на неведомом вам
языке и воспринимающих вас не как борцов с большевизмом,
а как чистейшей воды бандитов, и только. Как же это вяжется
с "честью и достоинством революционера", о которых вы
всегда говорили — до последнего предсмертного вздоха?
Под рукой не было ни белых, ни красных, на склады и
обозы которых можно было нападать и снабжаться, поэтому
17 махновцев, а с ними батько и "мать Галина", стали
разоружать румынских полицейских, ибо как еще обзавес-
тись оружием?
Румынские власти бандитов, конечно, выловили. И как
же с преступниками поступили? Приговорили к высшей мере?
Посадили в тюрьму?
Ничуть не бывало.
Их всех, целых и невредимых, передали Польше. И
Польша их приняла. Потому что польский генштаб в своих
планах строил расчеты и на Махно. Но пока что батьку, его
жену и семнадцать молодцов (среди них и Иван Лепетченко)
заключили в концлагерь под строжайшую охрану. А потом
часть из них и вовсе перевели в Варшавскую тюрьму, где
содержали при подготовке к суду по обвинению Махно в связи
с... чекистами.
Ну абсурд, чистейшая глупость: Махно и связь с чекиста-
ми. Так я думал поначалу, пока не добыл информацию,
объясняющую этот эпизод биографии батьки (см. брошюру
В. Н. Волковинского "Батько Махно", Киев, 1992).
Дыма без огня все же не бывает. Оказывается, Галина
Андреевна Кузьменко 22 июля 1922 года посетила консуль-
ский отдел посольства УССР и попросила разрешения поехать
в Харьков для ведения переговоров с правительством Укра-
116

ины. Она рассказала, что махновцы, заключенные в лагерь
для интернированных, планируют восстание в Галиции, на-
мекнула заведующему консульским отделом, что (далее
В. Волковинский цитирует недавно обнаруженные доку-
менты) "если бы правительство Украины оказало бы нам хотя
бы небольшую помощь деньгами (каких-нибудь 330—400
тысяч польских марок) и 6—8 револьверов, мы могли бы
выскочить из лагеря и перебраться с ведома Укрправительства
на Украину, а оттуда — на Гуцульщину, в Галичину".
Одновременно она подала заявление с предложением за-
ключить новый союз махновцев с советской властью. Но это
предлагал не тот Махно, у которого было под рукой тысячи
и тысячи повстанцев, вооруженных не только винтовками,
но и бесчисленными пулеметными тачанками и артиллерией,
и который в каждом селе имел "и стол, и дом", а заключенный
концлагеря, который мечтал о полдюжине револьверов как
о спасении. К тому же нэп набирал силу, и крестьяне,
освобожденные от продразверстки и прочих прелестей "воен-
ного коммунизма", уже не имели никакой охоты снова стать
под знамена знаменитого батьки. Удивительно ли, что пра-
вительство Украины категорически отказалось вести какие
бы то ни было переговоры с Махно.
Итак, Нестор Иванович, его ждущая ребенка жена Галина
Андреевна Кузьменко, И. Хмага и Я. Дорошенко сидят в
столице Польши в тюрьме в ожидании суда над ними по
обвинению в связях с миссией УССР в Варшаве и подготовке
восстания в Западной Галиции с целью присоединения ее к
Советской Украине. Что же наш Иван Лепетченко, оставший-
ся на свободе?
Вызывает удивление и даже восхищение, как этот мало-
грамотный человек в чужой стране, в чужом городе взялся
освободить батьку.
Да-да, он задумал налет на Варшавскую тюрьму, не
больше и не меньше. И не просто задумал, а действовал,
причем весьма энергично и результативно. Он нашел связи,
людей, добыл средства и оружие. Эта дерзкая операция
осталась неосуществленной лишь потому, что Лепетченко
получил письмо от Махно, велевшего отменить налет. Дело
в том, что к тому времени уже стало ясно: суд оправдает
Махно, который утверждал (и совершенно справедливо), что
он воевал со всеми, но только не с Польшей. Напротив, когда
в 1920 году ему приказали перебросить армию на польский
фронт, он отказался это сделать, за что был объявлен боль-
шевиками вне закона. К тому же он препятствовал Первой
Конной армии, когда та направлялась с Северного Кавказа
117

на польский фронт. Махно и его товарищи были судом
оправданы.
Неясной остается и такая страница биографии нашего
персонажа. В 1925 году, во время второго своего прибытия
в Польшу, Лепетченко вместе с анархистами Черняком,
Харламовым, Померанцем и Зайцевым поехал в Ковель
(Каунас) с намерением взорвать там железнодорожный мост
и пороховой погреб. Кто дал им такое задание, кому и зачем
потребовался такой теракт — неясно. К счастью, польские
жандармы в пути арестовали анархистов, кроме Лепетченко,
которому удалось избежать ареста. Последнее обстоятельство
и питало подозрения чекистов, что Лепетченко — агент
польской разведки.
Но вернемся к эпизоду, когда Иван Лепетченко согласился
принять задание ГПУ и поехал в Польшу, чтобы привезти
Махно в Харьков.
Батьку, как мы уже знаем, он в Данцинге не застал. А
если бы застал? Какую роль сыграл бы в этом случае Иван
Лепетченко? Чистосердечно признался бы, что дал согласие
сотрудничать с чекистами, чтобы переиграть их? Или стал
бы добросовестно выполнять чекистское задание и убедить
батьку поехать на Украину, где его арестовали бы и судили
"за преступления перед народом"? Как это случилось с
Борисом Савинковым в том же 1924 году, когда чекист А. П.
Федоров выманил последнего из Парижа?
Мне хочется думать, что Лепетченко, глядя в глаза Нес-
тору Ивановичу, не смог бы предать батьку.
Но ведь предал же он его однажды, когда без ведома Махно
явился в советское консульство в Варшаве. Вот как он
рассказал о поручении Махно изъять клад и привезти его к
нему в Польшу на допросе в Мариуполе 22 июля 1935 года:
ВЛАДИМИРСКИЙ: Расскажите подробно, когда, по
чьему указанию и куда Вы выезжали для изъятия драгоцен-
ностей.
ЛЕПЕТЧЕНКО: В 1920 или 1921 году, точно не помню,
мною были оставлены, по указанию Махно, ящик с разными
драгоценностями: браслетами, часами, платиной, бриллиан-
тами и др. вещами, похищенными нами в Днепропетровском
(!) ломбарде, на хранение в с. Гавриловке, находящемся в 50
километрах от Гуляй-Поля, у одного крестьянина. Фамилию
последнего сейчас не припоминаю, но во время нашего опе-
рирования в том районе мы часто у него останавливались."
Здесь мы прервем показания Ивана Лепетченко, чтобы
воспроизвести эпизод из воспоминаний М. Гутмана. Они
относятся к Екатеринославу времен "безвластной республи-
118

ки" батьки Махно и проливают свет на происхождение
ценностей, которые Лепетченко должен был доставить за
границу Нестору Ивановичу.
Гутман рассказывает о том, что, когда добровольцы гене-
рала Шкуро, вступив в Екатеринослав, начали грабить город,
жители потащили свои драгоценности и дорогую одежду в
ломбард, куда сдали на хранение. Ломбардов деникинцы не
трогали. Махно же велел конфисковать ломбарды, таким
образом, все, что уцелело от казаков, попало в руки махнов-
цев. В дни "безвластной республики" в Екатеринославе вы-
ходили газеты революционных партий. Те стали осуждать
батьку за ограбление горожан. Под давлением этой газетной
агитации Махно распорядился возвращать из ломбардов за-
логи тем лицам, которые докажут, что они заложили вещи
из нужды. Однако мало кому удалось воспользоваться этой
"льготой": ломбарды к тому времени были уже "очищены".
"Нередко на улицах Екатеринослава, — пишет М. Гутман, —
можно было видеть типичного бородатого махновца в укра-
инской свитке, с ружьем через плечо и с огромной дамской
золотой цепью на шее или с бриллиантами на руках". Однако
самое ценное батько оставил для себя. Не лично для себя —
я верю в его бессребренничество, — но, как он говорил, для
дела анархистов.
И вот в трудные дни эмиграции этот момент настал, и в
1924-м батько велел Ивану Лепетченко привезти ему драго-
ценности, заимствованные из екатеринославского ломбарда
и припрятанные по его указанию в надежном месте. Вот тут
преданный Ваня Лепетченко и выкинул фортель. Вот как он
об этом рассказал мариупольскому следователю одиннадцать
лет спустя:
"В 1924 году, во время моего пребывания вместе с Махно
в Польше, Махно мне поручил перебраться на Украину с
целью получения в с. Гавриловке оставленных на хранение
драгоценностей. Для более благополучного перехода границы
со стороны Польши в Советский Союз мне Махно поручил
связаться с местными анархистами и с ними посоветоваться
по вопросу выбора места перехода".
А Лепетченко без ведома батьки, по его собственному
признанию, пошел в советское консульство, как мы уже знаем
из предыдущих протоколов допросов. Однако, думаю, что тут
в цепи событий отсутствует одно важное звено. К анархистам
Лепетченко, скорее всего, все-таки пошел, как батька нака-
зал. Последние по-своему объяснили ему обстановку и уве-
рили, должно быть, что песня махновщины спета и возрож-
дение этого движения не предвидится. Вот тогда он и явился
119

к консулу Петренко и чистосердечно рассказал о сокровищах,
припрятанных в селе Гавриловке. То есть предал Махно.
Петренко эти сведения, конечно, тотчас же передал "куда
надо", и чекисты изъяли клад, не дожидаясь, пока Лепет-
ченко доставят в Харьковское ГПУ. Однако непонятно, по-
чему они дальше вели игру с поисками сокровищ. "Из
Харькова с отрядом ГПУ — до 10 человек — выехал в
Гавриловку, — показывает Лепетченко. — По прибытии к
этому крестьянину последний заявил, что все оставленные у
него драгоценности изъяты органами ГПУ".
В середине 80-х годов оказался я в командировке в
Пологах. Дело было на заре горбачевской перестройки. Я
писал тогда очерк о В. Я. Чубаре, в биографии которого есть
мариупольский год его работы на "Провидансє". Собирая
материалы о расстрелянном Сталиным Власе Яковлевиче, и
поехал я в его родное село.
Вернувшись из Чубаревки и ожидая в Пологах автобус,
прогуливался я по перрону, расположенному рядом с путями
железнодорожного вокзала. Вчитывался в строки мемориаль-
ной доски, напоминающей о митинге по поводу приезда сюда
знаменитого земляка, главы правительства Советской Укра-
ины В. Я. Чубаря.
Но кипели на этой площади и иные митинги. Отсюда
отправлялись в стремительные рейды махновские отряды,
плясали здесь под гармонь пьяные повстанцы и орали невесть
кем сочиненную песню:
Мы их же порежем,
Да мы их же побьем.
Последних комиссаров
Мы в плен заберем.
Теперь кипит здесь другая жизнь, и, как сказано у
Есенина, "другие юноши поют другие песни".
Увидев на столбике расписание гуляйпольского автобуса,
отправлявшегося ежечасно, купил я за три гривенника билет
(ну и цены были, поверить трудно) и покатил в бывшую
махновскую столицу, в Махновград, как его когда-то назы-
вали.
Пробежав через веселые зеленые поля, автобус втянулся
в бесконечно длинную улицу, уставленную добротнейшими
домами-хоромами с непременными гаражами возле них. Что
сказал бы батько, взглянув на эти явные приметы достатка
гуляйпольцев, которых большевики гнули в бараний рог,
раскулачивали, коллективизировали, морили голодом, рас-
крестьянивали, а он, народ, все-таки жив курилка.
120

Центр Гуляй-Поля с его унылыми хрущевскими пяти-
этажками и прочими стандартами нынешнего времени, разо-
чаровал меня: своеобразие и самобытность стародавнего ук-
лада жизни вытиснены начисто.
Вспомнив, как Рощин в фильме Г. Рошаля "Хождение по
мукам" идет по гуляйпольскому базарчику, решил я сходить
на рынок в надежде обнаружить там хоть намек на дух
ушедшего в историю времени. Увы, базарчик из "Хождения
по мукам" соорудили, видимо, мосфильмовские декораторы,
а я попал на заурядный рынок с обитыми современным
пластиком стойками, даже в те времена пустыми.
Семидесятилетняя ночь большевистского единодержавия
тогда лишь едва-едва дрогнула, совсем почти еще незаметно,
и расспрашивать людей о Махно, о котором я уже многие
годы собирал материалы, значило смертельно их напугать.
Да и самому небезопасно это было. На автостанции, на улицах,
в автобусе я вглядывался в лица людей, потомков лихих
бойцов повстанческой армии, вслушивался в их спокойные
будничные разговоры и ни в чем не находил ни капли
"махновского".
Я до сих пор не могу понять и объяснить, почему крестьяне,
прошедшие школу Нестора Махно, покорно снесли грабеж
со стороны большевистской власти, почему не полыхнула
бывшая "безвластная республика" восстанием, когда кресть-
ян "дуриком" загоняли в колхозы, высылали их в студеные
края на вымирание и подвергли голодомору. Может быть,
Иван Лепетченко никого не "заложил" и ни на кого не
настучал не только из нравственных соображений, а потому,
что махновцы действительно безропотно покорились больше-
вистской власти и не помышляли о борьбе с ней?
Приведу еще несколько строк из протоколов мариуполь-
ских допросов И.С. Лепетченко.
ВЛАДИМИРСКИЙ: С кем из махновцев вы встречались
после возвращения из-за кордона?
ЛЕПЕТЧЕНКО: С Василием Лысенко, бывшим начальни-
ком артиллерии махновской армии, Шаровским, бывшим
начальником батареи, Зуйченко, бывшим членом Реввоенсо-
вета махновской армии.
Лепетченко доложил в ГПУ, что эти люди сожалеют о
репрессиях против Махно в Польше, о репрессиях советской
власти против махновцев. То есть ничего криминального о
них Лепетченко не сообщил.
ВЛАДИМИРСКИЙ: Чем же объяснить, что Вы на протя-
жении 10 лет сотрудничества с нашими органами ничего
ценного не сообщили о деятельности бывших махновцев,
121

больше того, Ваше недобросовестное отношение к нашим
заданиям доходило до того, что Вы месяцами уклонялись от
встреч с нашими сотрудниками?
ЛЕПЕТЧЕНКО: Махновцы никакой антисоветской рабо-
той в настоящее время не занимаются, и поэтому мне не было
о чем сообщать.
Когда в 1965 году я получил квартиру в благословенной
хрущебе, где провел лучшие — что ни говори — годы своей
жизни и где пишу сейчас эти строки, с моего балкона
открывался "живописный" вид на... тюремный замок. Так
называли это заведение в старом Мариуполе. Когда-то он
находился за городом, но, уходя от азовстальского дыма и
копоти, Мариуполь устремился на запад и плотным кольцом
многоэтажек окружил старинное здание тюрьмы.
Мои остроумные друзья тотчас же вспомнили анекдот:
"Вы знаете Абрамовича?" — "Того, что живет напротив
тюрьмы?" — "Да. Так вот, теперь он живет напротив своего
дома".
Повторяя этот диалог они вместо фамилии собирательного
Абрамовича подставляли вполне конкретную мою и весело
хохотали. Я смеялся вместе с ними, но, признаюсь, ощущал
в груди легкий холодок, ибо не зря же говорится на Руси, что
от сумы да от тюрьмы... Тем более, что хрущевская оттепель
к тому времени уже закончилась и снова начали закручивать
гайки.
Неприятная для меня острота умерла в 1969 году, когда
тюрьму "по камешку, по кирпичику" снесли на моих глазах.
Но четыре года до этого оконные стекла на лестничной клетке
нашего подъезда выбивались с удивительным постоянством.
Не успеет уборщица замести осколки, а жэковский плотник
застеклить рамы, как они снова смотрели на мир божий
пустыми газницами.
Злоумышленники, творившие эти черные дела, поднима-
лись на верхние этажи нашего подъезда в строго определенные
часы. С этой высоты тюремный двор открывался как на
ладони. Пришельцы напряженно вглядывались в заключен-
ных, которых выводили из камер в тесные боксы на прогулки.
И так как застекленные рамы мешали лицезреть среди
прогуливающихся родственников и знакомых, наблюдатели
превращали стекло во множественное число — в мелкие
дребезги.
Читая следственное дело И. С. Лепетченко, я вспомнил
давний вид с моего балкона (теперь под ним шелестит листвой
густой парк), мариупольский тюремный замок, клетушки-
122

боксы и гуляющих по ним зэков. В 1935 году был среди них
и Иван Савельевич. В одной камере с ним сидел и некий
Борисов Михаил Федорович, 1904 года рождения, уроженец
Москвы. Вряд ли Лепетченко запомнил своего сокамерника,
а чтобы замкнутый и молчаливый Иван Савельевич беседовал
с ним да еще раскрыл душу, — в это уже совершенно
невозможно поверить.
Тогда, в 1935-м, после серии допросов Лепетченко в
очередной раз выпустили из тюрьмы: никаких конкретных
доказательств его вины перед законом Владимирский так и
не нашел. Но в тридцать седьмом "закон уже отвердел".
Лепетченко снова бросили в тюрьму (ордер на арест под-
писан 9 августа 1937 года). На сей раз многочасовых допросов
не вели, во всяком случае никакие протоколы в деле не
сохранились.
28 августа вызвали Козьму Леонтьевича Глухенького,
заведующего тем мариупольским магазином, у которого по-
мощником работал Лепетченко, и предложили ему рассказать
о контрреволюционной деятельности последнего. Благород-
ный Козьма Леонтьевич подтвердил, что своего помощника
он действительно знает, но всего лишь три месяца с неболь-
шим, никаких разговоров с ним не вел, "да он вообще старался
не разговаривать со мной, почему, не знаю". И далее заявил:
"О контрреволюционной пропаганде, проводимой Лепет-
ченко, я ничего показать не могу, так как мне не приходилось
ничего слышать. Могу сказать, что Лепетченко как продавец
обращался с покупателями очень грубо".
За хамское обращение с покупателями даже большевики
не расстреливали, поэтому оперуполномоченному 3-го отдела
УГБ Мариупольского отдела НКВД Остапченко (на этот раз
он вел дело Лепетченко) ничего не осталось, как отпустить
Глухенького с миром. Может быть, он даже скаламбурил в
том смысле, что Козьма Леонтьевич, видимо, и впрямь
глухенький, раз он не слышал ничего от своего помощника.
Не знаю, в протоколе это не зафиксировано. Зато следователь
пришел в отличное расположение духа, когда месяца через
полтора нашел он Борисова. Это был не свидетель — клад.
Остапченко ни секунды не сомневался, что Борисов покажет
и подпишет все, что надо. Еще бы: М. Ф. Борисов заведовал
складом... НКВД.
Я не могу сказать, что в показаниях Борисова, вернее в
тексте, составленном следователем Остапченко и с готов-
ностью подписанном свидетелем-энкаведистом, нет ни слова
правды. Многие мысли Лепетченко в этом "сочинении" уга-
даны весьма точно. Неправда только, что Иван Савельевич,
123

тертый калач, делился своими сокровенными мыслями в
камере мариупольской тюрьмы с первым встречным. И уже
полная ложь, что он сообщил сокамернику будто работает на
польскую разведку. Даже если бы работал, то, понятно, не
сказал бы об этом ни Борисову, ни кому-либо другому.
Мы живем при жесточайшем дефиците бумаги, тем не
менее донос Борисова хочу воспроизвести здесь полностью.
Пусть останется свидетельство того, как это делалось в
тридцать седьмом.
На вопрос Остапченко: "Знаете ли Вы Лепетченко Ивана
Савельевича, если да, то расскажите следствию, что Вам
известно о его контрреволюционной деятельности?" Михаил
Федорович Борисов (русский, гражданство СССР, образование
низшее, беспартийный. В 1935 году был осужден по ст. 104
УК СССР к 4-м годам заключения, освобожден досрочно в
1937 г. 21.01". И сразу же взят на должность в системе НКВД.
За какие заслуги, позвольте спросить?) словоохотливо ответил:
"Да, знаю, познакомился я с Лепетченко И. С. в 1935 году
в Мариупольской тюрьме, где я вместе с ним содержался в
одной камере около трех месяцев. Будучи в одной камере с
Лепетченко, в беседах он проявлял себя, как непримиримый
враг советской власти. (Пусть читатель не судит меня за
стиль: так выражал свои мысли следователь Остапченко. —
Л. Я.).
Лепетченко рассказывал мне, что он во время гражданской
войны служил в банде Махно с 1917 по 1921 гг. до разгрома
махновской банды красными, после чего он, как личный
телохранитель — адъютант Махно с остатками его банды
бежал в Румынию, оттуда он вместе с Махно перешел в
Польшу, где находился до 1924 года. (Сам Иван Савельевич
на допросах, как заметил читатель, постоянно оговаривается:
"кажется", "точно не помню". У Борисова же "отличнейшая"
память, он говорит, как по писаному, "шпарит" даты, не
запинаясь. — Л. Я.).
Будучи в Польше, Лепетченко все время находился вместе
с Махно и якобы по заданию Махно был переброшен в
Советский Союз.
Лепетченко мне говорил, что будучи в Польше, он имел
связь с польскими разведывательными органами, по заданию
которых выявлял подпольные коммунистические организа-
ции и отдельных коммунистов, которых выдавал разведыва-
тельным органам, а последние расправлялись с этими ком-
мунистами.
Лепетченко мне рассказывал, что он, состоявший на
службе у Махно, расстреливал и рубал саблей беспощадно
124

коммунистов, красноармейцев и бедняков, которые попада-
лись в плен к Махно.
Находясь в камере со мной, он в моем присутствии
высказывал недовольство и советской властью, дискредити-
ровал вождей коммунистической партии и правительства
СССР, называл их проходимцами и другими похабными
словами, одновременно с этим восхвалял Махно, называл его
способным полководцем.
Лепетченко заверял меня, что если бы Махно победил во
время гражданской войны, то он, Лепетченко, безусловно
занял бы пост командующего войсками.
Лепетченко также заверял меня, что советская власть и
коммунистическая партия существуют временно, что в ско-
ром будущем будет переворот в стране и тогда он покажет
большевикам за их идею и за то, что они, большевики, якобы
разорили крестьянство.
Лепетченко говорил мне, что в стране имеется много
недовольных советской властью и что он знает много махнов-
цев — его знакомых с гражданской войны, которые в любую
минуту готовы выступить против советской власти и ожидают
удобного момента.
Лепетченко говорил мне, что в одесском областном аппа-
рате работает активный махновец, фамилию коего сейчас не
помню, который все время воевал против советской власти,
он обеспечивал повстанцев оружием, лошадьми и другими
боеприпасами и снаряжением (уже копают на Л. Н. Зиньков-
ского — Левку Задова, которого вскоре арестуют и расстре-
ляют. — Л. Я.)
Во всех беседах, которые я имел с Лепетченко, он проявил
себя как непримиримый враг советской власти.
В 1936 году, в июле и начале августа месяца, я несколько
раз встречался с Лепетченко в магазине Донпищеторга, где
он работал п/заведующего магазином (вы же тогда в тюрьме
сидели, многонеуважаемый Михаил Федорович Борисов, вас
же досрочно освободили только 21 января 1937 года. Как же
вы могли летом 1936 года встречаться на воле с Лепет-
ченко? — Л. Я.) Будучи в магазине, Лепетченко в присутствии
покупателей проводил явную контрреволюционную агита-
цию, распространял провокационные слухи, а также дискре-
дитировал т. Сталина. В магазине тогда кто-то из покупателей
сказал: "Почему у вас черствый хлеб?" Он ответил ему: "При
советской власти нечего разбираться с качеством — какой
дают, такой и берите, народ не собаки, поест все".
Во второй раз также в моем присутствии кто-то из поку-
пателей спросил, почему у вас нет муки. Лепетченко ответил:
125

"Это вам не старое время, сейчас раньше испортят продукт,
а потом пускают его в продажу, знают, что рабочие поедят
все".
В этот же раз во время моего пребывания в магазине одна
из продавщиц, укладывая хлеб на полку, как-то случайно
зацепила портрет т. Сталина, который слетел с гвоздей и
повис на веревочке, на которой был прикреплен. Лепетченко
увидел это и иронически сказал вслух этой продавщице: "Еще
в стране спокойно, а он уже летит с трона. Повесь его на
место, пускай висит".
Допросил п/оперуполномоченный 3-го отдела УГБ Ма-
риупольского горотдела НКВД сержант госбезопасности
ОСТАПЧЕНКО".
Допрос состоялся 19 октября 1937 года. А на следующий
день...
ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА № 35
Тройки УНКВД по Донецкой области от 20 октября 1937 года.
Слушали: дело Мариупольского ГО НКВД № 168 по
обвинению Лепетченко Иван(а) Савельевича, 1899 г. р., сын
урядника, служил в банде Махно личным телохранителем.
После разгрома банды бежал в Румынию. В 1924 г. возвра-
тился в СССР. Обвиняется в том, что проводил активную к/р
деятельность, дискредитировал вождей партии и правитель-
ства.
Постановили: Лепетченко Иван(а) Савельевича
РАССТРЕЛЯТЬ,
имущество конфисковать.
И тут же расписка: приговор приведен в исполнение. В
тот же день.
24 июля 1971 года Лепетченко Виктор Иванович из поселка
Южно-Курильск Сахалинской области обратился в прокура-
туру РСФСР с просьбой сообщить ему о судьбе его отца,
Лепетченко Ивана Савельевича.
Майор Батин, занявшийся проверкой дела, по адресам,
где проживал в Мариуполе расстрелянный личный тело-
хранитель Махно, не нашел ни одного человека, который
помнил бы Лепетченко И. С. Не обнаружил он также
никаких следов ни Борисова М. Ф., ни членов его семьи.
Не был найден и благородный К. Л. Глухенький, уроженец
с. Урзуф.
Провели тщательный юридический анализ дела и 5 января
1972 года письменно сообщили Виктору Ивановичу Лепет-
ченко, что его отец РЕАБИЛИТИРОВАН.
126

ПРЕДСМЕРТНАЯ ИСПОВЕДЬ ВИКТОРА БЕЛАША
В "Истории махновского движения" П. Аршинова, в
которой Белаш справедливо занимает почетное место, сооб-
щается, что Виктор Федорович родом из приазовского села
Новоспасовки, анархист, образование начальное. До 1919 года
был командиром полка, ходил на Таганрог (то есть участвовал
во взятии Мариуполя). С 1919 года — начальник штаба
махновской армии. Деникинцы убили его отца, деда, двух
братьев и сожгли все хозяйство. "Захвачен большевиками в
1921 году. Судьба неизвестна".
Последние два слова из книги, изданной в Берлине в 1923
году, временем опровергнуты. Судьба Виктора Федоровича
Белаша ныне очень хорошо известна. Последний штрих на
портрет этого виднейшего участника повстанческого движе-
ния в Приазовье и на юге Украины кладет его следственное
дело 1937 года.
Говорили и писали, что военным талантом он превосходил
батьку. Принадлежал он к так называемой "южной группе"
командиров (Куриленко, Вдовиченко, Белаша), боровшихся
за железную дисциплину в повстанческих рядах, решительно
искоренявших пьянство и грабежи. Они всегда тяготели к союзу
с Красной Армией в борьбе против Деникина и Врангеля.
В фундаментальной монографии В. Ф. Верстюка "Махнов-
щина" Виктор Белаш фигурирует на 49 страницах, причем
на иных он упоминается по нескольку раз. Для сравнения:
такие крупные фигуры времен революции и гражданской
войны, как Ленин, встречаются в упомянутой монографии 41
раз, Троцкий — 34, Деникин — 30, Раковский — 29.
Столь частое обращение этого и других махноведов к
Виктору Белашу объясняется не только той несомненно
выдающейся ролью, которую этот человек сыграл в кресть-
янской войне на юге Украины, но и тем, что оставил он после
себя обширнейшие воспоминания, отчасти изданные, час-
тично ждущие опубликования, но сохранившиеся, к счастью,
в архивах и ставшие ныне доступными исследователям.
127

Отношение к этим уникальным документам двойственное.
В. Ф. Верстюк очень высоко оценивает воспоминания Белаша
(эту фамилию он приводит в украинской транскрипции —
Билаш), потому что они охватывают весь период махновщины
и позволяют увидеть это движение изнутри, понять причины
тех или иных поворотов в политике и практической деятель-
ности руководителей махновщины.
Другие исследователи считают, что с воспоминаниями
этого человека не все "чисто". Попав в руки чекистов в 1921
году, Белаш провел в тюремной камере два с половиной года,
так что у него было вполне достаточно времени вспомнить не
только то, что было, но и то... чего не было.
Дело в том, что Румыния, а затем и Польша, куда ушел
батько после разгрома махновщины, отказались выдать
советскому правительству Нестора Махно, мотивируя тем,
что он революционер, политический деятель, а не уголов-
ный преступник. Поэтому в Москве и в особенности в
Харькове (тогдашней столице Украины) стали готовить
процесс, который должен был доказать, что Махно —
чистейшей воды уголовник и кровавый бандит. Делом
занялась обширная группа следователей, собравшая (во
многих случаях — сфабриковавшая) огромное количество
сведений, которые должны были подтвердить большевист-
скую версию роли Махно во время революции и граждан-
ской войны.
Вот тут-то и пригодился Виктор Белаш, ближайший спод-
вижник батьки.
Конечно, бывший начальник штаба махновской армии
многое знал и многое помнил. Однако его обширнейшие
показания-воспоминания (целая объемистая книга) насыще-
ны таким множеством мельчайших подробностей — цифрами,
датами, документами, — что не остается сомнений: такой
"отчет" под силу составить только многочисленной группе
следователей и бухгалтеров, да и то в результате многомесяч-
ной кропотливой работы. Виктор же Белаш, оказавшийся в
чекистской тюрьме весьма покладистым, написал и то, что
досконально знал и твердо помнил, и то, что подсказали ему
"солдаты железного Феликса".
В. Ф. Верстюк с этой точкой зрения, видимо, знаком и,
не вступая в прямую полемику, утверждает, что Белаш,
работая над своими воспоминаниями, пользовался дневником
штаба армии, который сам же вел в 1920 году и "где
фиксировались передвижения, бои, потери и трофеи повстан-
цев, оперативных документов, махновской, анархистской и
советской периодики, а также листовок".
128

Шаткость этого аргумента самоочевидна. Достаточно за-
дать вопрос: где он, дневник штаба махновской армии за 1920
год, которым якобы пользовался Белаш в тюрьме ГПУ?
Почему в литературе о махновщине нигде, никто и никогда
не ссылается на этот документ? Дневники Г. А. Кузьменко
и Л. Голика сохранились и вошли в научный оборот, а вот
тот, которым пользовался Белаш, нигде не обнаружен. Не
потому ли, что у Виктора Федоровича не этот документ был
во время следствия, а большой коллектив "соавторов", весьма
дотошных, но и весьма тенденциозных.
Предсмертные же "Собственноручные показания" 1937
года пестрят ремарками: "Фамилии не помню", "не помню
точно", "не помню", и это вполне определенно свидетельствует
о том, что память "мемуариста" была не столь уже феноме-
нальной.
Я оставляю в стороне героическую главу боевой биографии
Виктора Белаша, когда его авторитет в среде повстанцев был
очень высок: о его выдающейся роли в махновском движении
писал он сам, а с его слов — многие авторы.
Начнем с дня 21 июля 1921 года, когда в селе Исаевке
Таганрогского округа состоялось заседание штаба и совета
"армии", то есть того, что осталось от махновской армии.
Огромной и даже просто внушительной она, эта армия,
быть уже не могла хотя бы потому, что весной и летом 1921
года не выпало в Приазовье (и в других местностях) ни капли
дождя. Засуха привела к неурожаю, год вошел в историю как
голодный. Интендантств белых армий, за счет которых под-
кармливался Махно, уже не было, а заставить голодающих
крестьян кормить многочисленную, как было прежде, армию,
значило бы рубить сук, на котором сидишь.
Но дело было не только в этом.
В последние годы застоя шла, помнится, на наших экранах
лента "Малая война", сделанная на студии "Молдова-фильм".
Она повествовала о том, как Фрунзе (молдаванин по отцу,
поэтому и гордились тогда "славным сыном молдавского
народа") разгромил Махно. На самом деле было далеко не
так. Совсем не так.
После разгрома Врангеля Фрунзе двумя третями сил,
участвовавших в разгроме "черного барона", обрушился на
Махно. Но удар был нанесен по воздуху. И так случалось
каждый раз: когда страшный кулак Красной Армии, имевшей
ошеломительное превосходство в людях и вооружении, обру-
шивался на Махно, батьки там не оказывалось. Фрунзе,
несомненно, выдающийся полководец, честно признал свою
129

неудачу, тем самым подтвердив высокое военное мастерство
Махно, которого не без оснований называют гением парти-
занской войны.
Но изумительные победы этот гений одерживал лишь в
тех случаях, когда крестьянство (все, а не только, как иные
считают, кулаки) поддерживало его. И по существу Махно
ушел с военной арены непобежденным. Я бы сказал даже:
победителем. Потому что НЭП — это была победа Махно. Его
и кронштадтцев, поднявших восстание против военного ком-
мунизма, и антоновщины на Тамбовщине, и рабочих, басто-
вавших во многих городах России.
Но победа Махно (введение большевиками новой эконо-
мической политики) стала и его поражением. Однако победил
его не Фрунзе, а Ленин, и то была не военная, а политическая
победа.
Крестьянин получил землю, невыносимо грабительскую
продразверстку заменили терпимым продналогом, к тому же
вышла амнистия тем, кто во время гражданской войны
воевал против советской власти. Батько крестьянам больше
не был нужен.
Все эти обстоятельства сделали существование махновщи-
ны абсолютно бесперспективным.
Вот в такой критический момент и состоялось 21 июля
1921 года в Исаевке Таганрогского округа заседание махнов-
ского штаба и совета.
Здесь Махно предложил идти в Западную Галицию на
помощь украинскому национальному движению. Белаш тоже
не был против оказать поддержку борцам за национальную
свободу, но предлагал отправиться в Турцию и влиться в ряды
Мустафы Кемаля, получившего впоследствии фамилию Ата-
тюрк (отец турок).
Весьма любопытные и, скажем прямо, неожиданные
планы. Ничего общего с так называемым крестьянским
практицизмом и просто здравым смыслом они не имеют.
Мы помним, как батько Махно шел на разрыв с советской
властью, не страшился быть объявленным вне закона, но
категорически отказывался переместиться на польский
фронт или на Северный Кавказ, как приказывали больше-
вики. Потому что отлично понимал: армия у него парти-
занская, и оторвись он с ней от родных очагов, как сразу
же утратит поддержку населения. Да и боеспособность
полков катастрофически упадет. И если при всем при этом
летом 1921 года Махно решился уйти в чужие края, то
лишь потому, что у него и небольшой части "спортсменов
130

войны", для которых война уже стала образом жизни, выбора
не было.
Но подавляющее большинство повстанцев не заинтересо-
вало ни предложение батько, ни идея начальника штаба.
Смертельно измученные неравной борьбой, махновцы в глу-
бине души мечтали воспользоваться амнистией и вернуться
под родной кров. Но в тот день они еще не разбежались (это
случится очень скоро), а раскололись на две группы: привер-
женцев Махно и сторонников Белаша.
На следующий день бывший начальник штаба РПА на-
всегда, как выяснилось позднее, расстался с командармом, и
каждый со своим отрядом направились в разные стороны.
Через два месяца, когда Нестор Иванович с женой уже
обосновался в Бухаресте, в кубанской станице Должанской
чекисты арестовали Белаша.
С тяжелым сердцем пишу я эту главу, потому что мне
придется рассказать в ней о весьма неблаговидных подроб-
ностях его, Белаша, биографии. У нас немало любителей,
которым доставляет наслаждение "сжигать то, чему покло-
нялись", — я не из их числа. Как радовался я, когда
реабилитировали Виталия Примакова, отважного командира
червонного казачества, и как больно было узнать потом, что
сломали его на следствии. И невыносимо было представить
себе этого красивого и гордого человека жалким и унижен-
ным.
Такое же чувство испытал я, когда недавно узнал о
последних часах Александра Пархоменко. Люди моего поко-
ления подростками смотрели фильм мариупольца Леонида
Лукова, и начдив 14-й вошел в наше сознание как образец
храбреца-героя.
И вот узнаю из показаний Белаша, что, когда начдив 14-й
3 января 1921 года чисто случайно попал в руки махновцев,
он униженно умолял Марченко и Махно сохранить ему жизнь.
Мало того, что он дал все сведения о красных частях, какие
от него требовали, он показывал письмо своего брата, анто-
новского командира Пархоменко, анархиста. Он уверял, что
сам является последователем анархизма, что поддерживает
тесную связь со своим братом.
Тем не менее Александра Яковлевича впопыхах расстре-
ляли, о чем Махно, между прочим, жалел. Он говорил:
"Пархоменко можно было простить расстрел дедушки Мак-
сюты".
Эти сведения из показаний Белаша начала 20-х годов до
недавнего времени не публиковались: они противоречили
131

романтическому образу рыцаря революции без страха и
упрека, который создали наша литература и искусство. Но эти
строки Белаш писал, думаю, с особенным удовольствием:
малодушие Александра Пархоменко в момент смерти в ка-
кой-то степени оправдывало далеко не героическое поведение
самого Виктора Федоровича в чекистской тюрьме.
Во второй раз его арестовали 18 декабря 1937 года в
Краснодаре, где он жил с февраля 1934 года, работал меха-
ником по ремонту пишущих машинок в мастерской Союза
охотников, занимался изобретательством и, как он сам гово-
рил, литературным творчеством (при обыске изъяли две
папки с рукописями, исчезнувшие бесследно). В деле нет
обычных протоколов допроса, состоящих из диалога: вопрос
следователя, ответ обвиняемого. Лейтенанту Госбезопасности
Исакову повезло: ему попался многоопытный подследствен-
ный, который охотно согласился написать все, что интересо-
вало НКВД. Он и в наводящих вопросах не нуждался. Писал
он свои показания целую неделю с лишним, закончил 26
декабря, потом их перепечатывали, Белаш их вычитывал
после машинки и делал от руки поправки, заверял своим
автографом каждый лист показаний.
Этот документ содержит 60 страниц на машинке с соб-
ственной нумерацией. На каждой странице "Собственноруч-
ных показаний" тушью проставлена общая нумерация дела.
Поскольку я собираюсь выдвинуть против Виктора Федоро-
вича Белаша очень серьезные обвинения, то буду ссылаться
на его показания, указывая в интересах точности страницу
этого документа, а в скобках номер страницы уголовного дела
B. Ф. Белаша N 37008. Например: "Все, что было недобитое
или законспирированное, — пишет Белаш в "Собственноруч-
ных показаниях", — я все отдал (во время сидения в чекист-
ской тюрьме в 1921 —1924 гг. — Л. Я.) органам ЧЕКА".
C. 36(42).
Нуждается ли в комментариях это признание? Можно ли
еще сомневаться в том, как вел себя на допросах после первого
ареста и во время сидения в советской тюрьме Виктор Белаш?
(Кстати сказать, суда над ним так и не было тогда: отсидев
два с половиной года, он был выпущен на свободу).
Документ написан в своеобразной форме. Это не доклад
сексота (секретного сотрудника) НКВД "о проделанной рабо-
те", и в то же время он им является. Очень возможно, что
следователь коварно велел соблюдать "подписку о неразгла-
шении" и не указывать в показаниях, что их автор — тайный
агент НКВД. Ему, следователю, это нужно было для того,
чтобы обвинить потом Белаша в контрреволюционной дея-
132

тельности, предпринятой по собственной инициативе, а не по
заданию органов госбезопасности (как было на самом деле) и
подвести таким образом подследственного под расстрельную
статью. Но возможно и такое предположение. Автор "Соб-
ственноручных показаний" пишет так, будто опасается, что
рано или поздно тайное станет явным, и не желает оставлять
против себя улик на случай, если на смену нынешним властям
придут другие, и они обнародуют имена и дела стукачей
ГПУ—НКВД. Но он проговаривается.
Приведу пример. Вот Белаш "собственноручно" показы-
вает: "В течение этого промежутка времени (с конца 1925-го
до февраля 1934 года. — Л. Я.) вплоть до 1931 года я вел
работу в аппарате Югостали, Стали и Гипроруде среди слу-
жащих и инженеров. ("Вел работу" в чью пользу? Разумеется
не анархистов, а НКВД. Написано, однако, неопределенно,
расплывчато. — Л. Я.) Кроме того, по заданию организации
(здесь в машинописном тексте интервал, оставленный, оче-
видно, для неразборчивого слова. — Л,Я.) я дважды выезжал
в махновские районы с целью выявить контрреволюционные
махновские элементы, особенно командный состав". (Можно
подумать, что пославшая его "организация" — анархистская,
подпольно действовавшая тогда в Харькове. Но тогда почему
же он должен был выявить КОНТРРЕВОЛЮЦИОННЫЕ эле-
менты? Все очень просто: на странице 41 (47) он пишет, что
целью рейда, куда он был направлен известным вам учреж-
дением, было "кое-кого выявить". Не "организация" а "УЧ-
РЕЖДЕНИЕ". И оно нам действительно известно: его назва-
ние содержит всего лишь четыре прописные буквы — НКВД.
Как ни странно, Белаш говорит истинную правду, когда
утверждает, что ездил по махновским районам по заданию и
"организации" и "учреждения". Потому что на эти команди-
ровки его благословили и энкаведисты, и подпольщики-анар-
хисты. ( Л. Я.)
Каковы же были успехи "путешествия" Виктора Белаша
по махновским местам? Выпишу всего лишь несколько стро-
чек со страницы 6(12) "Собственноручных показаний": "В
результате этого была нащупана группа Буданова, которая
открыто ставила своей целью в 1927 году свержение советской
власти на Мариупольщине. Но эта группа провалилась в своих
расчетах, и в Харькове Буданов и Белочуб были расстреляны,
а остальные 7—8 человек получили по 10 лет. В этот же
промежуток времени был арестован Пантелей Каретников,
который имел уголовную банду и который изъял махновские
ценности. Он был приговорен к высшей мере, но потом это
было заменено 10 годами". Если у кого-то еще были сомнения
133

насчет провокаторской роли Белаша, то заключительные
строки анализируемого абзаца их окончательно рассеивают:
"Как результат этой поездки был арестован и Иван Лепетченко
за то, что он в Польше посадил в тюрьму анархистов —ему
дали 10 лет".
Итак, в середине 20-х годов среди бывших махновцев были
люди, которые замыслили свержение советской власти на
Мариупольщине. Кто они?
Белочуб Пантелей Федорович (имя, отчество сообщили его
односельчане) был командиром махновской батареи. Работу
проводил в греческом селе Старый Крым (ныне входит в
состав города Мариуполя). В анархистских кругах был хоро-
шо известен, раз его собирались пригласить на подпольный
съезд "Набата", намечавшийся в августе 1924 года в Харькове.
Не сохранилось имя-отчество (даже инициалы неизвестны)
второго организатора заговора, но зато фамилия у него
громкая — Буданов. На страницах истории махновского
движения эта фамилия встречается часто.
Это он, Буданов, вместе с Калашниковым и Дерменжи
подняли в июне 1919 года мятеж в Красной Армии, будучи
командирами бывшей махновской Третьей бригады. Они
привели батьке в район Добровеличковки — Помощной ряд
полков — всего 12 тысяч вооруженных бойцов. (См. главу
"Жизнь и гибель Василия Куриленко"). Тогда же в Добро-
величковке был избран новый состав Военно-революцион-
ного совета Революционно-повстанческой армии Украины
(махновцев), в состав которого вошел также Буданов (как
и Виктор Белаш). Он был избран также членом штаба
армии, который возглавлял в то время, напомню, тот же
Виктор Белаш.
Далее из документов следует, что Буданов назначается
командиром инициативной группы по Старобельскому уезду
для организации повстанческого движения. Это было уже в
1920-м. 26 мая того же года был избран новый состав ВРС РПА
(махновцев), и снова Буданов — среди избранных.
Когда начались переговоры о заключении военно-полити-
ческого союза между махновцами и Красной Армией, в
Харьков поехал Буданов во главе делегации РПА. Там же он
был арестован большевиками 25 ноября 1920 года, когда
Фрунзе, вероломно нарушив договор, начал операцию против
вчерашних союзников. Остается неясным, каким образом
остались в живых Василий Куриленко, входивший в состав
делегации и подписавший советско-махновские соглашения,
и сам Буданов, в то время как И. Д. Попов и другие делегаты
были расстреляны ЧК.
134

Как бы то ни было, Буданов вместе с Белочубом в середине
20-х годов в районе Мариуполь — Таганрог ведут подготовку
к антисоветскому восстанию. Уверен, это не выдумка НКВД,
что весьма характерно для тридцать седьмого года, а подлин-
ный факт. То есть, их расстреляли не "ни за что", как это
было принято в тридцать седьмом, а за "что-то": за дело.
Несмотря на громкое махновское прошлое, Белочуб был
избран в Старом Крыму председателем сельсовета. (Вообще
из показаний Белаша следует, что бывшие махновцы, убеж-
денные "безвластники", весьма активно стремились занять
ключевые места в структурах советской власти. И что странно,
добились в этом отношении заметных успехов. Правда, время
от времени большевики "чистили" соратников Нестора Ива-
новича, невзирая на амнистии, что вызывало недовольство
бывших махновцев). С этой должности его, однако, сняли
накануне визита Белаша, заменив его кооптированным с
завода имени Ильича, то есть не избранным, а назначенным.
Белочуб занимался своим хозяйством и демонстративно не
хотел участвовать в общественной работе.
Пантелей Федорович оказался тертым калачом и с Бела-
шом, несмотря на его громкий авторитет среди махновцев,
вел себя осторожно, подозревая бывшего начштаба в прово-
каторстве. Он выдавал себя "за усталого и передыхающего
анархиста". Правда, он сказал Белашу, что Буданов живет
где-то поблизости на хуторе, но где именно, благоразумно не
сообщил. Белочуб пообещал Белашу повидаться с Будановым
и рассказать ему о госте из Харькова. "Это было нечестно, и,
как после выяснилось, Буданов стоял во главе заговора в
районе между Мариуполем и Таганрогом", — пишет Виктор
Белаш. Он еще рассуждает о честности!
Осторожничая, Пантелей Федорович предложил тем не
менее Белашу написать ему из Харькова. По-видимому,
Буданов больше, чем Белочуб, доверял своему боевому другу,
с которым вместе состоял в махновском руководстве, и на
письма старого соратника отвечал. Причем достаточно откро-
венно. О том, что из этого получилось, Белаш пишет не без
гордости: "Переписка эта проводилась, и вскоре эта заговор-
щицкая группа была ликвидирована ГПУ, Буданов и Белочуб
расстреляны, а остальные получили по 10 лет". Стр. 24(30).
Жертв Белаша среди мариупольцев могло быть больше,
он пытался найти связи на заводе имени Ильича. Но — не
успел. Свое путешествие он совершал на велосипеде и од-
нажды на большом ходу врезался во встречных лошадей с
телегой. "Я чувствовал себя весьма избитым и не мог приехать
под Таганрог, в Новониколаевскую станицу (ныне г. Ново-
135

азовск Донецкой области. — Л. Я.), где в свое время было
много местных махновцев", — искренно сокрушается и как
бы оправдывается перед энкаведистами Белаш.
В 1924 году жители Харькова Рейдман, Цемник, супруги
Немерицкие и Долинские обратились в ГПУ с просьбой выдать
им на поруки арестованного Виктора Федоровича Белаша.
Все эти граждане чекистам были хорошо известны как
анархисты-подпольщики. Поэтому Белаша они отпустили на
свободу с удовольствием, но не без задания. Анархистам тоже
в рот палец не клади, они Белаша проверяли, поначалу не
давали никаких заданий, мотивируя тем, что после длитель-
ной отсидки он нуждается в отдыхе.
Прежде чем продолжить рассказ, хочу заметить, что
энциклопедический справочник "Великий Жовтень 1 Грома-
дянська війна на Украіні" (К., 1984. Тогда, как видим,
говорили еще НА, а не В Украине) не сочла нужным дать на
своих страницах статью о "Набате", конфедерации украин-
ских анархистов, взявших на себя идейное руководство мах-
новщиной. Не сделало это и третье издание БСЭ. А вот
справочник "Гражданская война и военная интервенция в
СССР" (М., 1983) поместила такую справку, сообщив в ней,
что в ноябре 1920 года ЧК Украины ликвидировала "Набат",
а его главари были высланы за границу. Имеются в виду
Волин (В. М. Эйхенбаум. Кстати сказать, родной брат Бориса
Михайловича Эйхенбаума, видного литературоведа, о кото-
ром можно прочитать и в БСЭ, и в Краткой литературной
энциклопедии), П. Аршинов и др.
Однако харьковские чекисты знали то, что неведомо было
энциклопедистам 1980-х годов. Они знали, что набатовцы
восстановили конфедерацию "Набат", ее группы успешно
действовали в Харькове, Курске и других городах. Забегая
вперед, скажу, что украинские анархисты оказались един-
ственной из известных мне организаций, которая пыталась
оказать сопротивление организаторам голодомора на Ук-
раине.
На июль—август 1924 года намечен был съезд анархистов
Украины (подпольный, разумеется). Предполагалось, в час-
тности, пригласить также попутчиков из махновского лагеря,
в том числе, как уже упоминалось, Белочуба из Старого
Крыма.
К этому времени набатовцы уже начали мало-помалу
доверять Белашу. Считаю, что именно поэтому съезд не
состоялся. Внезапно были арестованы 70 активных анархис-
тов. Из этой группы трое были отправлены в Нарымский
136

край, трое в более благоустроенный Ташкент. В том числе и
Виктор Белаш. Оставить его на свободе — значило раскрыть
его как провокатора и сексота. И пришлось Виктору Федо-
ровичу прокатиться в весьма отдаленные места.
Более подробно об этих и подобных делах читатель узнает
из "Собственноручных показаний", которые, хоть и безумно
дорога бумага, я все же решил опубликовать полностью в
приложениях.
Итак, Виктор Белаш в Ташкенте. Он получает поздрави-
тельную новогоднюю открытку из Парижа за подписями
вождей анархизма: Волина, Нестора, Галины, Мрачного и
др. Тем не менее среди однодельцев зреет подозрение, что
Белаш — ренегат. К сожалению, не все разделяли это мнение.
Не удержусь и приведу еще один пример работы Белаша в
пользу ГПУ. Почта анархистов шла через легальные каналы.
Ревекка (та, которая больше всех была убеждена в предатель-
стве Белаша) настаивала на нелегальные каналы — через
"окно" на границе. Против этого возражал Белаш. "Возражал
я потому, — пишет он, — что подобная корреспонденция
могла бы легко пройти мимо меня". И тогда, следовательно,
славные гепеушники не имели бы от своего агента полной
информации о действиях анархистов.
Последние стали скрывать свои действия от Белаша,
таким образом, его присутствие в Ташкенте утратило смысл.
"Подшефных Белаша отправили в студеные края, а самого
Виктора Федоровича досрочно освободили из ссылки и вер-
нули в Харьков.
Следующий этап провокаторской деятельности бывшего
начальника штаба махновской армии — конец 1925 года —
февраль 1934-го. Именно в этот период он совершил два рейда
по махновским местам, от которых многим не поздоровилось.
Зато мы узнаем, как сложились судьбы бывших махновцев.
Многие вполне успешно "врастали в социализм", оставались
партийцами (многие из них имели большевистские партби-
леты), получили удостоверения красных партизан (сражались
же в рядах Красной Армии). Будучи лидерами по характеру
и природе, они избирались своими односельчанами, среди
которых пользовались большим авторитетом, в органы
власти. ГПУ вербовало среди них агентов, следило за настро-
ениями бывших махновцев, всячески ограничивали их хо-
зяйственную и общественную деятельность. Были и непри-
мирившиеся. Но в общем "бывшие махновцы сложили ору-
жие и теперь рыбалят и пьют вино". Один из собеседников
Белаша даже сказал, что если бы явился сейчас Махно, его
бы связали и сдали властям.
137

Все это было в сравнительно благополучное нэповское
время. Почему молчали бывшие лихие махновцы, когда их
дуриком загоняли в колхозы, ссылали в студеные края и
морили голодом — это "информация для размышлений".
Зуд разоблачительства мне чужд совершенно. Мне ис-
кренно жаль Виктора Федоровича Белаша, личность незау-
рядную, человека талантливого, мужественного, наконец,
просто умного. Почему же он сломался, почему с таким
упоением стал предавать своих вчерашних боевых друзей и
соратников? Из идейных соображений? Всегда ведь склонялся
к идее сотрудничества с красными, а теперь, разочаровавшись
в анархизме, убежденно помогал большевикам? Но ведь сама
идея предательства и роль провокатора должны были казаться
отвратительными порядочному человеку, каким представ-
лялся мне Виктор Белаш. Так что же? Страх за свою жизнь,
желание во что бы то ни стало, любой ценой сохранить ее?
Он, многократно проявивший отвагу, мужество, бесстрашие?
Может ли такое случиться с человеком?
Похоже, может. Все может случиться с человеком. Как
бы то ни было, но друзей своих и товарищей он предавал с
каким-то злорадством. Может быть, потому, что, обличая их
в прислужничестве закордонным разведкам, он внутренне
оправдывал собственное предательство?
Не один Белаш изменил Махно и анархизму: гражданская
война кончилась победой большевиков, и надо было как-то
жить. Но даже в этих условиях "смены вех" люди вели себя
по-разному: одни сохранили достоинство, а другие пустились
во все тяжкие, предавали все и всех, лишь бы сохранить свою
жизнь и относительное благополучие, а то и откровенно желая
выслужиться перед советской властью.
К сожалению, приходится признать, что Виктор Белаш
относится не к первой из перечисленных категорий.
Иван Лепетченко, которого Виктор Федорович в "Показа-
ниях" высокомерно аттестует: "Очень ограниченный махно-
вец-рубака", тоже был по возвращении в СССР завербован
чекистами. На допросе в Мариуполе в 1934 году, когда его
спросили, с кем из махновцев он поддерживает связь, назвал
Виктора Белаша и Леву Задова (Л. Н. Зиньковского). Но ни
одного дурного слова о них не сказал. Как не донес ни на
кого из своих старых боевых друзей-махновцев, за что и был
преследуем НКВД.
Виктор же Белаш в своих показаниях подробно убеждает
следователя, что Лепетченко, по всей видимости, агент поль-
ской дефензивы и всячески старается его "заложить", как и
138

всех прочих, в том числе и Махно, которого представляет
платным агентом той же охранки.
Левка Задов (Зиньковский) стал работником НКВД, от-
рекся — совершенно искренне — от анархизма, к чему
призывал и Белаша. Выйдя на свободу из советской тюрьмы,
куда попал после возвращения в СССР, он разыскивает
Белаша, пишет ему письмо в Ташкент, затем часто по-дру-
жески встречается с ним во время приездов в Харьков. Он
перетягивает к себе в Одессу и устраивает на работу Пантелея
Каретникова, видного махновца, приговоренного к расстрелу,
но помилованного; он предлагает помощь Ивану Лепетченко,
зовет его в Одессу, обещает устроить, всячески помогает
другим бывшим махновцам.
Белаш же еще в 1921 —1924 годах, давая в тюрьме пока-
зания чекистским следователям, обливает грязью Левку
Задова. Часть этих показаний попала в книгу М. Кубанина
"Махновщина". В "Собственноручных показаниях" Белаш
невозмутимо пишет о том, как Зиньковский (Задов) и его
жена возмущались им за это. Сам он угрызений совести по
поводу того, что публично — после публикации М. Кубани-
на — очернил своего товарища, не испытывает. Более того,
подробно донося, кому из бывших махновцев Л. Зиньковский
помог и собрал возле себя в Одессе, он настораживает следо-
вателя: может, и для хорошего дела так действует Зиньков-
ский-Задов, а может, и в пользу румынской разведки.
Когда в камере краснодарской тюрьмы Белаш строчил донос
на Лепетченко, Иван Савельевич уже лежал в земле сырой под
Мариуполем с чекистской пулей в затылке, а полковнику
госбезопасности Зиньковскому-Задову ломали кости в пыточной
камере НКВД "за все, в чем был и не был виноват".
Умный Белаш, видимо, понимал, что его специфические
заслуги перед НКВД могут не спасти его от смертоносной
мясорубки массовых репрессий, принявших к концу 1937
года ужасающий характер. Под конец своей многостраничной
исповеди он зачастил, стал лихорадочно припоминать слу-
чайных знакомых, "ругливых против советской власти",
каяться, что не выдал старого анархиста, бывшего народни-
ка, — "это мое преступление". Жалеет, что, слушая бытовые
мещанские разговоры, не придавал им значения и не доносил.
"В этом я глубоко и глубоко виноват". "Я не передавал их,
куда следует". Он просит дать ему возможность исправить
свою вину перед советской властью, он готов опять доносить
и доносить, "здесь или на Украине".
Грустно читать эти строки.
139

Предчувствие не обмануло Белаша. 26 декабря 1937 года
младший лейтенант госбезопасности Самойлов, прочитав по-
казания Белаша, сделал вид, что ничего не понял, то есть
работу, которую подследственный в течение многих лет
проводил по заданию чекистов, посчитал контрреволюцион-
ной и "установил следующее":
"Белаш, в прошлом начальник штаба банды Махно, за
активное участие в анархическом движении ссылался в
Ташкент. После возвращения из ссылки в 1926 году борьбы
с соввластью не прекратил, поддерживал связи с анархо-син-
дикалистскими кругами за кордоном. Поддерживал органи-
зационные связи с анархистским подпольем на Украине.
Неоднократно объезжал районы Украины и связывался с
махновцами с целью организации борьбы с соввластью.
До последнего дня проводил контрреволюционную работу,
направленную против соввласти, поддерживал контрреволю-
ционные связи с анархистами-махновцами и ставил своей
целью борьбу с соввластью".
Доказательства? — "Изобличается показаниями обвиняе-
мого Белаша".
Самойлова, — столь беспардонно исказившего суть дела,
вскоре расстреляли — за фальсификацию, — "но разве от
этого легче"?
30 декабря 1937 года Белаш Виктор Федорович тройкой
УНКВД по Краснодарскому краю был приговорен к расстрелу.
"Собственноручные показания" изобилуют грамматически-
ми, пунктуационными и стилистическими ошибками. Часть
из них я исправил. Скажем, неправильное употребление
предлогов ИЗ и С (приехал с Харькова"), часть оставил в
авторской редакции (Смеется с выборов вместо "смеется над
выборами", "Узнал ЗА Мацесту" ит. д. ит. п.). Оставил без
правки неуклюже сконструированные фразы — они создают
своеобразный колорит рукописи.
В. Ф. Белаш, сам того не желая, написал историю мах-
новцев и анархизма на Украине в 1921—1937 гг.
Я уже приводил сведения об анархизме и, в частности, о
"Набате", которые дают советские справочные издания. Но
вот, к примеру, что пишет Белаш: "На следующий день после
моего отъезда (на Кубань — Л. Я.) славное ГПУ прекратило
существование "Набата". Не в 1920 году, а в 1934-м "анархизм
разбился" и разгромлен был "Набат".
"Собственноручные показания" Виктора Белаша имеют
несомненное научное значение. К их внимательному изуче-
нию и анализу историки, уверен, будут обращаться не раз.
140

ПЕРВАЯ ДАМА ГУЛЯЙ-ПОЛЯ
В статье "Человек, который не знал, за что боролся"
("Приазовский рабочий" от 1 апреля 1989 г.) я цитировал
дневник Феодоры Лукьяновны Гаенко о чудачествах батьки
и жестокостях махновцев. Этот документ я представил как
дневник жены Махно.
Вскоре после публикации этой работы встретил меня в
редакции Лазарь Аронович Друян, уважаемый в городе
человек, почетный азовсталец, и сказал мне, что я ошибся:
женой Махно была Галина (по паспорту — Агафья) Кузь-
менко, а Гаенко — подруга его жены, тоже учительница.
Я воспитанно постарался скрыть свое скептическое отно-
шение к словам Лазаря Ароновича: документ цитировал по
книге известного военачальника Р. П. Эйдемана, которого
соплеменники-эстонцы называют Эйдеманисом. Роберт Пет-
рович держал в руках упомянутый дневник, захваченный в
одном из боев с махновцами. В той же книге красный
командарм сообщает, что Феодора Гаенко — жена Махно.
В ходе нашей беседы с Л. А. Друяном мой скептицизм все
более улетучивался, зато рос восторг от невероятной удачи:
я и помыслить не мог, что встречу человека, который маль-
чишкой держал в поводу лошадь Махно, когда Нестор Ива-
нович приезжал в их двор на свидание к юной красавице, за
которой в то время ухаживал. Нет, это была не "мать Галина",
на ней батька женился позднее.
Лазарь Аронович, уроженец Гуляй-Поля, в те баснословные
годы был гимназистом, и украинский язык ему преподавала
молодая и красивая Агафья Андреевна Кузьменко. Когда она
стала женой Нестора Ивановича и каким образом превратилась
в Галину — этого мой собеседник не знал, но что его гимнази-
ческая учительница Агафья Андреевна и "мать Галина" одно
и то же лицо — это ему известно доподлинно.
Забегая вперед, скажу, что, когда я позднее занялся
изучением этого вопроса, рассказ Л. А. Друяна подтвердился
почти во всех деталях.
141

Зная из многих источников, что Махно отнюдь не был
однолюбом, я проникся симпатией к женщине, которая
разделила с Нестором Ивановичем все невзгоды гражданской
войны, была с ним и в румынском лагере, и в Польше, и в
Германии, и в Париже, оставалась — в моем представлении —
верной и любящей и в дни поразительных побед этого чело-
века, и во время его эмигрантской нищеты и униженности.
Такое впечатление создалось у меня о ней по письмам Виктора
Ивановича Яланского, внучатого племянника Махно, кото-
рый принимал у себя Галину Андреевну, когда она после
многолетних мытарств приехала незадолго до своей смерти
в Гуляй-Поле.
Поэтому был шокирован, когда в еженедельнике "Голос
Родины" (1991, № 15, с. 11) прочитал о Галине Кузьменко:
"Любила ли женщина атамана? Возможно. Изменяла ли?
Постоянно. Знал ли об этом Махно? Безусловно. От угодливых
доносчиков небрежно отмахивался: "Для семейного счастья
у меня нет свободной минуточки".
Так разухабисто и безапелляционно пишет журналист
Вадим Кассис в упомянутом еженедельнике. Приведем еще
несколько строк из его обширной публикации "Батька Махно
на Украине и в Париже":
"В годы германской оккупации Франции Галина влюби-
лась в немецкого офицера и уехала с ним в Берлин. Махно
продолжал тянуть лямку неустроенного, обкраденного мо-
рально и физически жалкого эмигранта".
Гитлеровцы оккупировали Францию в 1940 году. Махно
умер в тридцать четвертом, о чем В. Кассису хорошо известно.
Как же мог батька через шесть-семь лет после своей кончины
"продолжать тянуть лямку...", искать встреч с журналистами
и "не отказываться от зеленого змея"?
Сказать, что автор "Голоса Родины" все высосал из пальца,
нельзя, определенными источниками он пользовался. Но как?
Судите сами.
Близкая к Махно во время его пребывания в Париже
женщина —И. Метт— пишет в своих воспоминаниях: "Если
я не ошибаюсь, во время немецкой оккупации Франции
Галина Кузьменко сблизилась с немецким офицером и ока-
залась в Берлине вместе с дочерью, где и погибла под
бомбежкой. Может быть, это не так, и она доживает где-ни-
будь. Не исключено, что и в России". (Нестор Иванович
Махно. Воспоминания, материалы и документы. Киев, 1991,
с. 127).
Как видим, Вадим Кассис бесстрашно убрал все вводные
словосочетания, употребленные мемуаристкой, чтобы выра-
142

зить предположительный характер сообщаемых сведений, и
предпочел категоричность человека, располагающего абсо-
лютной истиной.
Но оставим в покое не слишком добросоветного журна-
листа. Мало ли было их, клеветнических публикаций о
Несторе Ивановиче Махно, его делах, победах и поражениях,
его личной жизни. Появляются они, к сожалению, и сегодня.
Попытаемся лучше по доступным нам источникам воссоздать
образ женщины, которая стала матерью единственной дочери
Махно.
Когда в марте 1919 года 1-я Заднепровская дивизия
штурмом взяла Мариуполь, рядом с начдивом Дыбенко и
комбригом-3 Махно были их жены. Александру Михайловну
Коллонтай, супругу Дыбенко, мы знаем хорошо: о ней напи-
саны книги, сняты фильмы, ее имя вошло в историю россий-
ской революции.
А что мы знаем о Галине Андреевне Кузьменко?
Вот портретная зарисовка этой женщины, сделанная
Н. Сухогорской: "Очень красивая брюнетка, высокая, строй-
ная, с прекрасными темными глазами и свежим, хотя и
смуглым цветом лица, подруга Махно внешне не походила
на "разбойницу". По близорукости она носила пенсне, которое
ей даже шло".
В другом месте эта же мемуаристка пишет: "Жена Махно
производила впечатление не злой женщины... В котиковом
пальто, в светлых ботах, красивая, улыбающаяся, она каза-
лась элегантной дамой, а не женой разбойника".
Весной 1919 года Павел Дыбенко и Александра Коллонтай
жили в просторном номере гостиницы "Континенталь", а
Нестор Махно и Галина Кузьменко — в штабном вагоне на
станции Мариуполь: после Бутырок батька страдал боязнью
больших замкнутых помещений (эта болезнь, если не оши-
баюсь, называется клаустрофобией) и дворцам предпочитал
крестьянские хаты или штабные вагоны.
К жене начдива Галина Андреевна питала сложные чув-
ства. Она и завидовала этой женщине и восхищалась ею. Ей
странно и непонятно было то безграничное обожание, с
которым относился к сорокасемилетней Коллонтай тридца-
тилетний Дыбенко, двухметроворостый красавец, рядом с
которым ее Нестор, тщедушный и невидный, казался хилым
подростком.
Она присутствовала на митинге в Мариупольском цирке
3 апреля 1919 года. Галина Андреевна испытала укол само-
любия, когда после энергичной речи Дыбенко начал говорить
143

Махно. Он и здесь проигрывал начдиву. Нестор, по правде
сказать, оратором был неважным, но зато как завороженно
слушали его. повстанцы Украины!
Затем неописуемый восторг вызвала совершенно изуми-
тельная речь начальника политотдела 1-й Заднепровской
дивизии Александры Коллонтай. Нет, так произносить за-
жигательные речи она, Галина Андреевна, не умеет. Зато она
умеет ходить в атаку и в бою стрелять из пулемета.
Рассказывают, что она на месте преступления собственно-
ручно застрелила несколько махновцев за грабежи и насилия
над женщинами. Это очень похоже на правду и случиться
могло и в Мариуполе, в котором вскоре после его взятия
начались грабежи и насилия.
И все же повстанцы ее любили, и если Махно называли
батькой, то ее — матерью Галиной. В бой они шли с песней:
"За матушку Галину, за батьку за Махна". Н. Сухогорская
пишет: "Я видела Махно с женой, въезжавших в село на
чудной тройке мышиной масти коней, в прекрасной, обитой
голубым сукном коляске. Народ стоял и кланялся, снимая
шапки, а батька с супругой милостиво отвечал подданным,
кивая головой. Настоящий гуляйпольский монарх".
В рассказе Л. А. Друяна о том, как его учительница Агафья
Андреевна вышла за Махно, есть такие подробности. Ухажи-
вания батьки Кузьменко решительно отвергла, и тогда он
пригрозил ей, что отвезет ее родителей —богатых людей —
в Бердянск и там собственноручно утопит их в море. После
такого ультиматума Агафья Андреевна сдалась.
Уже будучи первой дамой Гуляй-Поля и его окрестностей
Галина Андреевна (в новом положении она посчитала не-
уместным простонародное имя Агафья и сменила его на более
благозвучное и, как она считала, аристократичное), расска-
зывала Н. Сухогорской, что "первые попытки Махно ухажи-
вать за ней встретили с ее стороны решительный отпор". Это
лишний раз подтверждает рассказ Л. А. Друяна. Но родители
Кузьменко вряд ли были богатыми людьми. Во всяком случае
не помещиками (есть и такой вариант), однако у них хватило
средств дать своей дочери приличное образование.
Товарищ Нестор (так до получения звания "батько" обра-
щались к нему в Гуляй-Поле) был не на шутку влюблен в
Галину Андреевну, если уступил ее желанию венчаться в
родном селе. Свадьбу сыграли с лихими тройками, оркестра-
ми, обильным застольем, песнями и плясками — по всем
правилам.
Галине Андреевне все это нужно было, видимо, не только
для того, чтобы угодить родителям (которые были вскоре из
144

мести убиты белыми, а по другим источникам — красными).
Она, судя по всему, была верующей. Во всяком случае по ее
инициативе в гуляйпольских школах не отменили препода-
вание закона божьего. Она считала, что это могло бы отри-
цательно сказаться на народной нравственности. Не без ее
влияния Махно, будучи атеистом, нередко появлялся в цер-
квях во время венчаний, поздравлял молодых. Он не считал
грехом подобные поступки, справедливо полагая, что в этом
случае следует терпимо относиться к многовековой народной
традиции.
По признанию Галины Андреевны, постепенно она при-
выкла к Махно и, должно быть, искренно полюбила его. Была
она женщиной в известной степени интеллигентной. По
свидетельству Сухогорской, "Агафья Андреевна была неглу-
па, и ее рассказы были интересны и содержательны". Учи-
тельницу сельской школы привлекла, думаю, полная голо-
вокружительных приключений жизнь почитаемого народом
всемогущего батьки, человека, о котором слагали легенды и
пели: "Наш Махно и царь и Бог с Гуляй-Поля до Полог".
Говорят, что батько на практике осуществлял теорию
"свободной любви", но весьма сомнительно, чтобы он при-
знавал такое же право за "матерью" Галиной, как это, не
утруждая себя доказательствами, уверенно утверждает
В. Кассис. Неизвестно, каким источником пользовался жур-
налист "Голоса Родины", я же обращусь к весьма сведущему
свидетелю Л. Голику — это он, а не Лева Задов (Зиньковский),
как ошибочно утверждают, был начальником махновской
контрразведки. Приведу полностью запись из его дневника
от 26 февраля 1920 года: "В Святодухове провели митинг.
После Махно напился и сдуру разбрасывал крестьянам день-
ги, а в штабе дрался с Каретниковым. ХОТЕЛ РАССТРЕЛЯТЬ
ПОПОВА ЗА ТО, ЧТО ТОТ УХАЖИВАЛ ЗА ГАЛИНОЙ".
(Разрядка моя — Л. Я.).
Как видим, батька не отмахивался, когда ему, по утвер-
ждению В. Кассиса, нашептывали о супружеской неверности
Галины Андреевны, и застрелить соперника — подлинного
или мнимого — было для него, как говорится, раз плюнуть.
Ревнив был батька и знал, конечно, о каждом шаге своей
супруги.
Так что если бы даже первая дама Гуляй-Поля и вознаме-
рилась завести роман на стороне, то сомневаюсь, чтобы
нашелся смельчак, который бы отважился наставить рога
грозному батьке.
Выпишем еще несколько строк из мемуарных источников
о Галине Андреевне: "В кутежах и пьянстве Махно она не
145

участвовала (где же, интересно, находилась она в это вре-
мя? — Л. Я.), в карты же играть любила, причем играла
крупно, благо было много денег, заработанных не трудом, а
грабежами".
Сама же Г. А. Кузьменко пишет о своем муже: "Много
мне с ним пришлось пережить всяческих невзгод и сенсаций
во время гражданской войны".
В ту пору вошло в моду, чтобы жены "вождей" были не
только боевыми подругами, но и общественными деятельни-
цами. Галина Андреевна не могла позволить себе отстать от
моды. Мало того, что она была неофициальным наркомпросом
Гуляй-Поля: ведала культурой, просвещением и, надо ска-
зать, немало полезного сделала в этой области. Она еще заняла
влиятельный пост в контрразведке.
Об этом органе махновской армии мы подробно говорим
в главе о Леве Задове. Здесь скажем только, что совмещал
этот орган разведку с карательными функциями. Произвола
там было более чем достаточно, однако, думаю, и не больше,
чем в большевистском ЧК или белогвардейской контрраз-
ведке.
Позднее, чтобы навести хоть какой-нибудь порядок в этой
области, у махновской контрразведки отняли карательные
права и передали их особой "комиссии", председателем ко-
торой и стала Галина Андреевна Кузьменко.
Главным вдохновителем карательной политики махновцев
был Д. И. Попов, активнейший участник лево-эсеровского
мятежа в Москве 6 июля 1918 года. После подавления мятежа
он бежал к Махно, у которого занимал видное положение.
Людям старшего поколения он хорошо знаком по так назы-
ваемым историко-революционным фильмам, в частности, по
картине "6 июля". Мемуаристы пишут, что это был садист-
дегенерат, поклявшийся собственноручно убить 300 комму-
нистов и сумевший довести свою работу до 200, пока его
самого не "разменяло ВЧК".
Когда карательное дело перешло в руки "комиссии" во
главе с Г. А. Кузьменко, "то варварские массовые расправы,
обычно применявшиеся контрразведкой, уменьшились, —
пишет В. Руднев ("Махновщина", Харьков, 1928, с. 75).
Заслуга, согласитесь, немалая. Однако тот же автор добав-
ляет: "Но правилом "комиссии" осталось не оставлять в
живых ни одного коммуниста".
Видимо, здесь у нее установились доверительные отноше-
ния с Левой Задовым (Л. Н. Зиньковским). В Румынии, когда
махновцы оказались в Брашове в лагере для интернирован-
ных, исключение было сделано для Левы Задова и его брата
146

Даниила, которые вместе с супругами Махно поселились в
Бухаресте.
Об их дружеских отношениях говорит и такой факт. Когда
Л. Н. Задов решил с братом перейти советско-румынскую
границу, он счел нужным посоветоваться не с Нестором
Ивановичем, не с Аршиновым (Мариным), с которым, кстати
сказать, находился в переписке, а с Галиной Андреевной. Она
"в ответном письме, — рассказал на допросе Л. Н. Задов-
Зиньковский, — мне сообщила, что она лично мой переход
одобряет, но сам Махно иного мнения, потому что он стре-
мился сдерживать махновские кадры".
Как бы то ни было,мы должны признать, что если в то
беспощадное время Галина Кузьменко сумела хоть в какой-то
степени смягчить террор махновской контрразведки, то это
говорит, несомненно, в ее пользу.
"По убеждению, — пишет о Г. А. Кузьменко Н. Сухогор-
ская, — она была щирой украинкой и стояла за самостий-
ность". Махно тоже был за независимую Украину, но крайне
отрицательно относился к какому бы то ни было проявлению
украинского шовинизма. Он боролся за самостийную Украину
трудящихся: украинцев, русских, евреев, греков, болгар —
независимо от национальности.
Не хочется цитировать И. Тепера, утверждавшего, что до
1922 года Г. А. Кузьменко оставалась довольно сильно шо-
винистически настроенной, и через нее, дескать, "украинские
националисты" оказывали дурное влияние на Махно. Прав,
думаю, Сергей Семанов, когда пишет: "Это явное преувели-
чение. Галина Андреевна была и осталась до конца дней своих
украинской патриоткой, но без всяких крайностей; кстати,
с мужем и дочерью они говорили по-русски".
О "легком" поведении Галины Андреевны в эмиграции
Вадим Кассис пишет, опираясь на воспоминания И. Метт. Мы
уже убедились, что использовал он этот документ весьма
своеобразно.
И. Метт, эмигрантка из России, знала Махно в Париже в
течение трех лет. Встречалась она с ним, когда Нестор
Иванович жил порознь с Галиной Андреевной. Между ними
все чаще возникали ссоры, они "множество раз сходились и
расходились, пытались начать совместную жизнь". В это
время, судя по всему, И. Метт была для Махно больше, чем
добрая приятельница, то есть связывали их не чисто плато-
нические отношения. Поэтому строки ее воспоминаний, по-
священные Галине Андреевне, следует принимать с осторож-
ностью: в них, на мой взгляд, присутствует женская ревность
к сопернице. "Жена, — пишет она о 1922 годе, — вероятно
147

уже не любила Махно и, кто знает, любила ли она его вообще
когда-нибудь".
Но прежде чем изложить сведения из мемуаров И. Метт,
послушаем саму Галину Андреевну о ее жизни с Махно в
эмиграции: "Пришлось нам в Париже очень трудно. С боль-
шим трудом Махно устроился простым рабочим в киносту-
дию, а я определилась прачкой в богатый дом. Здесь мы
прожили долго. Нестор, туберкулезный, все время болел.
Изредка и понемногу работал, сапожничал, работал по ус-
тройству декораций в киностудии, потом при одной француз-
ской газете. Писал Нестор свои воспоминания (мемуары)".
Материальная скудость эмигрантского быта, ужасающая,
если прямо сказать, нищета явилась, конечно, серьезным
испытанием для семьи Махно, и можно поверить в то, что
отношение Галины Андреевны к мужу за границей было уже
не таким, как на Украине, в дни "величия" батьки.
"Часто на людях, — пишет И. Метт, — жена всячески
пыталась скомпрометировать Махно, морально его унизить.
Однажды в моем присутствии она сказала о ком-то: "Это
настоящий генерал, не то, что Нестор...", явно желая
подчеркнуть, что не считает мужа полководцем. Впрочем,
Галина прекрасно знала, что во время пребывания Махно
в Румынии румынское правительство оказывало ему по-
чести, соответствующие высокому званию крупного воена-
чальника".
К чести И. Метт надо сказать, что в тех случаях, когда
она не располагает собственными наблюдениями или точными
фактами, мемуаристка решительно избегает категорических
утверждений.
Мы уже имели случай убедиться, что Вадим Кассис не
придерживается этого благородного правила. Вот как он
объясняет происхождение страшного шрама, который тя-
нулся через всю щеку Махно до нижней губы: "Когда Махно
узнал, например, что у нее (Галины Андреевны) сложились
"особые" отношения с одним петлюровским офицером, он
буквально потерял голову (автор забыл, что несколькими
абзацами выше он утверждал, что Нестор Иванович был
совершенно равнодушен к времяпрепровождению своей жены
и досадливо отмахивался, когда ему доносили о ее супруже-
ской неверности, а тут, видите ли, характер его круто изме-
нился — Л. Я.). А завершилась бурная ссора практически
криминально: Галина напала на спящего мужа с ножом и
нанесла ему ранения".
И. Метт тоже считает, что шрам на щеке Махно — "след
от удара, нанесенного ему женой Галиной, пытавшейся убить
148

его спящего". "Случилось это, — пишет она, — в Польше;
кажется, тогда она была влюблена в петлюровского офицера".
Вводное слово "кажется", придающее высказанному пред-
положительный смысл, представляется мемуаристке недо-
статочным, и она честно добавляет: "В достоверности я не
знаю, что послужило причиной этого дикого поступка".
В Польше, куда Махно с семнадцатью своими верными
соратниками попал 11 апреля 1922 года, у Галины Андреевны
действительно были приключения, но совсем иного характе-
ра. Вот как она об этом сама рассказывает: "Здесь мы были
заключены в лагерь интернированных. Просидели в лагере
шесть месяцев. Потом Нестора, Домашненко, Хмару и меня
поляки посадили в тюрьму в Варшаве (обвинили в организа-
ции вооруженного восстания в Польше, но суд 1 декабря 1923
года оправдал Махно и его приближенных). Здесь в тюрьме
я родила Елену" ("Донбас", 1990, № 4, с. 173).
Судите сами, кому больше верить: И. Метт и ее интерпре-
татору Вадиму Кассису или Галине Андреевне Кузьменко?
Как бы то ни было, но семья Махно—Кузьменко сохрани-
лась до самой кончины Нестора Ивановича.
Как же сложилась жизнь вдовы батьки в дальнейшем?
"Любвеобильная Галина, — пишет Вадим Кассис, — тут
же вышла замуж за Волина, которого в свое время Махно по
недоразумению назначил редактором газеты "Повстанец".
Атаман слишком мало знал тогда этого крайнего анархиста
в ту пору. Возможно, его подкупили подчеркнуто заискива-
ющий тон Волина и отрешенный взгляд преданного пса".
Здесь правда лишь то, что Галина Кузьменко стала женой
Волина, все остальное нуждается в уточнении.
Об этом человеке мы могли бы прочитать в энциклопедиях,
если бы их составители былых времен не придерживались
принципа, что революционерами в России были большевики,
и только.
Волин (В.М. Эйхенбаум) был выдающимся деятелем анар-
хистского движения в России, великолепным оратором и
публицистом.
К Махно он примкнул только в августе 1919 года. Его
избрали председателем ВРС РПА (махновцев), то есть Военно-
Революционного Совета Революционно-Повстанческой ар-
мии. В теории Волин стоял над Махно как председатель ВРС,
но на деле полновластным хозяином в армии был, конечно,
Нестор Иванович.
Неоднозначную характеристику Волину дает в своих вос-
поминаниях С.С. Дыбец: "Человек доктринерского ума, не
умевший и не желавший видеть действительной жизни, лично
149

мне известный еще по Америке. Он мог бесконечно разгла-
гольствовать, но всегда терял нить мысли. По любому вопросу
готов выступить с докладом или лекцией, растекается, гово-
рит по три часа... В политотделе махновской армии Волин
был, пожалуй, наиболее чистой личностью".
А вот что пишет о нем К. В. Герасименко: "Волин был,
несомненно, самой яркой фигурой среди махновских поли-
тических "деятелей"... Лет пятидесяти, преждевременно со-
старившийся и поседевший, среднего роста, с беспокойным
взглядом, направленным куда-то вдаль, Волин производил
своей растрепанной фигурой, мало знакомой с водой, щеткой
и гребнем, впечатление человека, только что выскочившего
из дома умалишенных".
Если верить характеристикам, данными двумя очень раз-
ными авторами, трудно понять, чем прельстилась Галина
Андреевна и почему она стала женой Волина. Но продолжим
цитату из очень своеобразной брошюры К. В. Герасименко:
"Преображался Волин лишь в минуты, когда произносил свои
блестящие речи, довольно удачно лавируя среди зловещей
махновской действительности, так как крестьяне, совер-
шенно не понимая и мало интересуясь идеями, проповедуе-
мыми Волиным, довольствовались своей упрощенной идео-
логией, смысл которой сводился к возможности избавиться
от властей, осмелившихся требовать от них выполнения
государственных повинностей, а также к грабежу городов,
называемому ими возвратом всего того, что городские пауки
повытянули у них за прежние годы".
Повстанцы добродушно называли его "дядя Волин".
После разгрома махновщины Волин попал в руки ЧК,
посидел в Бутырках, потом был подвергнут "высшей мере
социальной защиты": выдворению за пределы СССР.
В Париже у него был, как он пишет сам, "личный конфликт
с Нестором Махно". Далее он пишет: "Незадолго до смерти
Н. Махно мои личные отношения с ним несколько налади-
лись".
Вот, собственно, все, что мне известно о человеке, ставшем,
по утверждению И. Метт и др., мужем Кузьменко после
смерти батьки. Еще одну подробность сообщает нам Вадим
Кассис: "Женщина (Г. А. Кузьменко — Л. Я.) не сказала всю
правду до конца, умолчала о том, что вместе со своим
любовником Волиным они выкрали в госпитале из-под по-
душки Нестора Ивановича его дневник, с которым он не
расставался никогда. Даже на смертном одре..."
Таким образом, автор приведенных строк утверждает, что
между Галиной Андреевной и Волиным еще при жизни
150

Нестора Ивановича установились интимные отношения. Ос-
тавим это утверждение на совести В. Кассиса, но что это за
история с дневником?
И. Метт, у которой, как мы видели, были причины
относиться к Галине Андреевне пристрастно, утверждает в
своих мемуарах, что Махно вел дневник на протяжении всех
лет эмиграции. Какой смысл был Кузьменко и Волину
"красть" этот документ и не допустить его публикации — не
знаю. Зато доподлинно известно, что после смерти Нестора
Ивановича Волин отредактировал второй и третий тома его
воспоминаний и издал их со своими комментариями.
О жизни Галины Андреевны во время второй мировой
войны опубликованы сведения, отличающиеся от версии
Вадима Кассиса. Например: "Во время оккупации Парижа
немцами Галину с дочерью вывезли на работу в Германию".
("Донбас", 1990, № с. 174).
После разгрома рейха они попали в английскую зону. По
требованию советских властей англичане их выдали. Галину
Андреевну в СССР приговорили в 10 годам лагерей, Елену
сослали в Казахстан на 5 лет.
После смерти Сталина, отсидев 8 лет и 9 месяцев, Кузь-
менко была освобождена. Она поселилась у дочери в Джам-
буле. Ей было около восьмидесяти, когда она приехала в
Гуляй-Поле, где прошли столь феерические годы ее жизни.
Она остановилась у Виктора Ивановича Яланского, внука
родного брата Нестора — Карпа, казненного белогвардейцами.
Дом Яланского она узнала: здесь одно время размещался штаб
армии Махно, где она часто бывала.
К сожалению, я не знаю подробностей того ее приезда: какие
воспоминания всколыхнулись в ней, какие мысли и чувства?
Как встретили ее гуляйпольцы, те, которые помнили Нестора
Ивановича? Какая прекрасная тема для хорошего пера!
Я видел фотографию Галины Андреевны 70-х годов. Спо-
койный взгляд много повидавших в жизни глаз, доброе лицо,
даже в таком возрасте сохранившее следы былой красоты,
как пишут в старинных романах. Ни ожесточения, ни зло-
бы — мудрая доброта.
Если за ней, с точки зрения большевиков, и числились
"грехи" в годы махновщины, они сами отпустили их ей
амнистией к 10-летию Октября. А около девяти лет ее держали
за колючей проволокой безо всякой вины, только за то, что
она была женой Нестора Ивановича Махно. И все равно
простить ей этого не могли. Реабилитация пришла посмерт-
но — 13 сентября 1989 года, когда оптом "простили" всех
репрессированных без суда и следствия.
151

* * *
Рукопись этой книги была, в сущности, уже готова к сдаче
в набор, когда попалась мне на глаза брошюра В. Н. Волко-
винского "Батько Махно" (К., 1992). В ней я нашел много
интересных фактов, отсутствующих в источниках, которыми
я пользовался, работая над этой книгой. В том числе и о
Галине Андреевне Кузьменко.
Выясняется, что жена Махно была дочерью не помещика,
как мне сказал покойный Л. А. Друян, не богатого кресть-
янина, а... жандарма. Так утверждает В. Н. Волковинский,
не указывая источник, откуда эти сведения почерпнуты.
Отставной жандарм, осевший в селе Песчаный Брод, изо всех
сил стремился дать дочери образование. Далее цитирую
указанную брошюру в моем собственном переводе с украин-
ского: "Судьба ее сложилась нелегко. Довелось ей побывать
в Червоногорском женском монастыре и учиться в Доброве-
личской женской семинарии, познать неразделенную любовь
и стать причиной самоубийства одного из многочисленных
ее поклонников. В конце концов она получила образование
и была направлена учительствовать в Гуляйпольскую дву-
классную школу, где в конце 1918 года познакомилась с
Махно". (Указ. соч., с. 27).
После ссоры с большевиками в июне 1919 года и в
ожидании наступления деникинцев на Гуляй-Поле батько
отправил Галину Андреевну к родителям, пообещав заехать
за ней и Песчаный Брод и забрать ее с собой.
Завернул он в это село 1 июля 1919 года, когда заключал
(из тактических соображений) союз с атаманом Григорьевым
и тайно готовил "ликвидацию" последнего.
Добравшись до Песчаного Брода, Махно сразу направился
к хате Андрея Кузьменко. Встретив во дворе Галину, Нестор
Иванович сразу же заявил ее отцу, что он, Махно, и Галина
вот уже год как женаты. Старый жандарм был вне себя, он
кричал, что никаких гражданских браков не признает, а
действительным считает только церковный. Зятек, не при-
выкший, чтобы ему перечили, тут же пригрозил тестю, что
расстреляет его как бывшего жандарма и, следовательно,
врага революции.
Но дюжий жандарм тоже был не робкого десятка. Он стал
гнать Нестора Ивановича со двора, прилюдно называя его
бандитом, и клянясь, что только через его труп дочка Галина
станет женой головореза. В свару вмешалась Галина Андре-
евна, пытаясь помирить отца с мужем. Неизвестно, чем бы
кончилась первая (и, кажется, последняя) встреча зятя с
тестем, если бы не теща. Она шепнула Махно, что старик не
І52

дурак выпить, а когда захмелеет, становится добродушным
и сговорчивым. "Нестор швыдко послав Чубенка за пляшкою
горілки", — пишет В. Н. Волковинский, во что я не верю,
ибо не могу поверить, чтобы батько путешествовал, не имея
при себе про запас добрую чарку. Но как бы там ни было, а
тесть и зять хорошенько угостились, и старый жандарм дал
согласие на брак дочери с Нестором Ивановичем, пояснив
отступление от своих принципов трудностями военного вре-
мени. Впрочем, по В. Ф. Верстюку, никакого отступления и
не было, потому что сразу же была сыграна свадьба с венча-
нием в церкви и в полном соответствии с народными обыча-
ями.
Эпизод, изложенный Волковинским, источником своим
имеет, думаю, фольклор, устное народное предание, как и
свадьба, которую описывает Верстюк ("Махновщина", К.,
1991, с. 158), хотя последний и ссылается несколько туманно
на какие-то безымянные "письменные воспоминания":
"Махно, не дивлячись на свою Ідеальну анархічність, надав
законності своєму шлюбові у церкві. Шлях із дому Кузьменків
аж до престолу Божого в церкві "синки батька атамана"
застелили килимами, по яких і підійшли наречені під вінець.
Перед тим були змобілізовані всі місцеві "ґуральні" —
самогонні апарати. Такого весілля в Піщаному Броді не було
до того ніколи й, певно, більше не буде. Iли і пили всі, хто
лише хотів, до безпам'яті. Гриміло декілька молдаванських
оркестрів, "рипали батьківскі гармоністи", танцювали до
упаду... Стріляли із кулеметів та рушниць так собі в повітря
для доповнення зфектів".
На "закуску" Махно подбил крестьян напасть на больше-
виков, которые сосредоточивались в шести верстах на станции
Помошная. Большевиков разбили, захватив много ценного
военного имущества и казну 14-й большевистской армии. Все
самое ценное махновцы забрали с собой.
Андрей Кузьменко погиб вскоре от рук бойцов отряда В. П.
Затонского, расстрелявшего в селе Песчаный Брод человек
двадцать "кулаков", в том числе и старого жандарма.
* * *
Не успел я перепечатать на машинке это дополнение к
главе "Первая дама Гуляй-Поля", как попалось мне, наконец,
в руки исследование Сергея Семанова о Махно и махновщине
("Роман-газета", № 4, 1993). Его работа "Под черным знаме-
нем батьки Махно" вышло по объявлению, в 1991, но в бывшей
Ленинке, где я работал над этой книгой осенью девяносто
второго, этого издания не оказалось, а из донецкой научной
библиотеки ответили: "Не поступало".
153

Сергей Семенов был, пожалуй первым, кто после много-
летнего перерыва, наступившего в конце 20-х — начале 30-х
годов, обратился к махновской теме да еще с либеральных,
позволю себе так сказать, позиций. Его солидная статья
"Махновщина и ее крах" ("Вопросы истории", 1966, № 9)
лично для меня стала, в сущности, отправной точкой, с
которой я начал всерьез заниматься этой темой. Заинтересо-
вала она в то время очень многих, в том числе и Галину
Андреевну Кузьменко. Из казахстанского города Джамбул
написала она автору статьи в "Вопросах истории", которую
прочитала не сразу же по выходе журнала, а несколько
позднее, видимо по подсказке тех ее знакомых, которые
знали, чья она вдова.
Переписка Г. А. Кузьменко с С. Н. Семеновым, запись их
бесед при личной встрече в Джамбуле в 1968 году легли в
основу документального повествования "Под черным знаме-
нем" и составляют ее безмерную ценность.
В то же время надо помнить, что документы, опублико-
ванные С. Н. Семановым, не всегда полностью соответствуют
истине: некоторые факты, наученная горьким опытом жизни,
осторожная Галина Андреевна переиначивала умышленно,
некоторые — по ошибкам памяти, а кое-что оставила "про
себя".
Вот ее "Автобиография":
"Родилась я, Галина Андреевна Кузьменко, в городе Киеве
28 декабря 1896 года. Отец мой, крестьянин Андрей Иванович
Кузьменко, служил тогда на железной дороге. (О том, что
А. И. Кузьменко был жандармом, она, составляя цитируемый
документ в 50-е годы для МВД, благоразумно умалчивает —
Л. Я.). Мать, Доминика Михайловна Ткаченко, по происхож-
дению крестьянка. Когда мне было лет десять, отец бросил
службу и переехал с семьей в родное село Песчаный Брод
Херсонской губернии, Елизаветградского уезда, взяв у брать-
ев свой надел земли, шесть десятин, и стал заниматься
земледелием. По окончании двухклассной школы я поступила
в Добровеличскую учительскую гимназию, которую и окон-
чила в 1916 году. Первое учительское место получила в селе
Гуляй-Поле Екатеринославской губернии в двухклассной
школе. Учительствовала здесь один учебный год 1916—1917.
На следующий учебный год уехала в Киев и поступила в
университет св. Владимира. Одновременно работала в Минис-
терстве труда в качестве заведующей столом личного состава
Министерства. Через год вернулась снова в Гуляй-Поле и
стала преподавать украинский язык, физику и естествознание
в гимназиях мужской и женской. (Покойный Л. А. Друян
154

сказал мне подлинную правду, когда сообщил, что учился в
Гуляйпольской гимназии у Агафьи Андреевны Кузьменко. —
Л. Я.). Весной 1919 года сошлась с Нестором Ивановичем
Михненко—Махно, который в то время был командиром
повстанческой армии и держал фронт белых под командова-
нием Деникина".
Махно в то время командовал не Повстанческой армией,
а Третьей бригадой, но Галина Андреевна явно хотела под-
черкнуть в глазах тех, для кого она писала "Автобиографию",
заслуги батько перед революцией. Обратим внимание, что
она не "вышла замуж" за Махно, а "сошлась с ним".
Среди гуляйпольских учителей 1917 года, которые "стре-
мились помогать ей там, где рабочие и крестьяне, шедшие в
авангарде, находили их помощь полезной", Махно в своих
"Воспоминаниях" называет и Г. Кузьменко (хотя в то время
она была еще Агафьей). Между тем их первое знакомство
носило отнюдь не идиллический характер.
"Летом семнадцатого года я служила учительницей в
Гуляй-Поле, мне было двадцать лет. Я увлеклась тогда, как
и многие молодые, учением анархистов. Приходила к ним в
помещение, помогала разбирать почту и литературу; многие
были малограмотны. Однажды в комнату, где я работала,
вошел Нестор с кем-то еще, его я уже видела. Получилось
тесно, я уронила со стола стопку каких-то листовок (или
брошюр, не помню). Нестор закричал на меня: "Поднимите
сейчас же!" Я рассердилась на его крик: "Не подниму".
— Подними, — кричит, — это написано кровью!
— Не подниму.
Он выхватил пистолет из кобуры и снова: "Поднимите".
Я ни за что не подняла бы тогда. Хлопцы успокоили его, он
извинился и вышел из комнаты. Вот так мы познакомились,
потом стали изредка встречаться, потом я уехала в Киев..."
Так через полвека с лишним рассказала об этом эпизоде
С. Семанову Галина Андреевна. Какой же увидел он ее, автор
повести "Под черным знаменем" в 1968 году?
В Джамбульском аэропорту он встретил "сухую худоща-
вую женщину — того типа, что уже давно, невзирая на
возраст, не заботятся о своей внешности: простенький плато-
чек, какое-то платьице домашнего изготовления, кофточка
не первого года носки, стоптанные туфельки. Все это выгля-
дело просто, естественно и уж никак не нарочито".
"Галина Андреевна, — продолжает С. Семанов, — значи-
тельно превосходила средний женский рост (в молодости она
явно возвышалась над своим низкорослым, согбенным после
каторги, а позже — хромым от ранения мужем). Обращали
155

на себя внимание высокий лоб, крупные, правильные черты
лица, но особенно глаза —темно-карие, глубоко сидящие, с
внимательным и сосредоточенным взглядом. И сразу же,
сквозь полувековой исторический туман, после перемен столь-
ких жизненных декораций, становилось ясно: да, в такую
женщину мог влюбиться, а главное — прислушиваться к ней.
знаменитый, лихой и беспощадный атаман!"
Сергей Семанов считает, что семья Махно в Париже
распалась. Правда, он избегает категоричности и честно
пишет: "Не говорила мне прямо Галина Андреевна, ДАЖЕ
НЕ НАМЕКАЛА (курсив мой), но полагаю, и имею основания
предполагать, что семейная жизнь их распалась. Жили они
врозь, Елена воспитывалась в семьях знакомых анархов,
училась во французской школе, украинский язык не знала
вовсе, русский быстро забыла".
Думаю, что ближе к истине Ида Метт, воспоминания
которой мы уже цитировали. С ее слов, в семье Махно было
неблагополучно, это правда: "В то время они с женой жили
порознь, множество раз сходились и расходились снова,
пытались начать совместную жизнь". Тем не менее в своих
воспоминаниях о Махно, написанных уже после второй
мировой войны, И. Метт фактически говорит о том, что
семья Нестора Ивановича все-таки сохранилась до самой
его смерти. Вдумайтесь в такие строки Иды Метт: "В
1926—1927 годах (то есть именно в то время, когда семья
Махно подверглась особенно сильным испытаниям на проч-
ность. — Л. Я.),она (Г. А. Кузьменко. — Л. Я.) обратилась
к советскому правительству с просьбой о возвращении в
Россию. Насколько мне известно, Москва отклонила ее
просьбу. Я не думаю, что Махно был в состоянии простить
ей это письмо. Скорее ИХ ПРОДОЛЖАЮЩИЙСЯ СОЮЗ
ОБЪЯСНЯЕТСЯ ВЗАИМНОЙ СЛАБОСТЬЮ И НЕВОЗ-
МОЖНОСТЬЮ РАЗОРВАТЬ ОТНОШЕНИЯ". (Курсив
мой — Л. Я.).
В других главах этой книги мы еще не раз коснемся
некоторых подробностей феерической биографии Г. А. Кузь-
менко, а теперь я выпишу у Сергея Семанова, что сама Галина
Андреевна рассказывала о судьбе своих родителей:
— Летом 1919 года расстреляли моего отца, мать просила
его скрыться, но он сказал, что не может отвечать за дочь,
которая без его согласия сошлась Бог знает с кем. Расстре-
ляли его после митинга вместе со священником и учителем,
который преподавал махновцам атеизм, — всего их было
семь человек. Мать моя умерла от голода на Украине в 1933
году.
156

* * *
Рассказ о "матери Галине" будет неполным, если не
коснуться двух дневников — Нестора Ивановича и самой
Галины Андреевны.
В книге С. Семанова есть такие строки: "Слабограмотный
атаман повстанцев писать связно не мог, — Галина Андреевна
спокойно рассказывала мне об этом и о том, что составляли
мемуары мужа совсем иные лица".
Думаю, что эти слова Галины Андреевны сказаны и
Сергеем Семановым повторены без должного уважения к
истине.
Батько "академиев, как и незабвенный Василий Иванович
Чапаев, не проходил", но он учился — и весьма успешно —
в Бутырском "университете". Он общался там с весьма эру-
дированными людьми, много читал и даже писал стихи. Не
стану утверждать, что напечатанное им в 1918 году в Астра-
хани в газете "Мысли самых свободных людей" стихотворение
"Призыв" (под псевдонимом Скромный) свидетельствует о
большом поэтическом таланте Нестора Ивановича. Но сам
факт версификаторства (скажем так) говорит о каком-то
навыке владения пером. Многолетняя привычка вести днев-
ник этот навык безусловно усовершенствовала.
Ида Метт рассказывает, что однажды ей довелось пере-
печатывать на машинке воспоминания Нестора Ивановича.
Она обратила внимание на то, что факты, представляющие
исторический интерес, перемежаются в мемуарах Махно с
отрывками речей, произнесенных в первые месяцы рево-
люции и не отличавшихся оригинальностью. Махно-мему-
аристу нужен был редактор, но мемуары он написал соб-
ственноручно и вполне связно, вопреки утверждению Га-
лины Андреевны.
Подтверждает это и Волин, отредактировавший после
смерти Нестора Ивановича и издавшего в Париже второй и
третий тома "Воспоминаний" Махно. "Считаю необходи-
мым, — пишет Волин в предисловии к ним, — прежде всего
отметить, что моя редакторская задача сводилась исключи-
тельно к приданию запискам Махно минимально литератур-
ной формы. Я не только не делал в тексте никаких изменений,
которые могли бы хоть отдаленно повлиять на смысл, но
больше того: насколько это было возможно, я сохранил
нетронутым и самый стиль подлинника, своеобразный и
местами очень красочный".
Таким образом, письма и высказывания Г. А. Кузьменко,
опубликованные Сергеем Семановым, очень, бесспорно, цен-
ные, не всегда, повторяю, заслуживают полного доверия.
157

* * *
Ида Метт обвиняет Г. А. Кузьменко в том, что она вместе
с Волиным выкрали из-под подушки скончавшегося Махно
его личный дневник. "Эта уникальная рукопись,—пишет она,-
так никогда не увидела свет".
Что Нестор Иванович усвоил привычку регулярно вести
дневник, явствует из его воспоминаний. Рассказывая о своем
пребывании в Царицыне в 1918 году, он пишет: "Наутро я
поднялся, сбегал в столовую позавтракать и заполнил пропу-
щенную часть дневника".
В Астрахани он ушел из отеля, где жила шумная анар-
хистская братия, и поселился на квартире вместе с мариу-
польцем Любимовым. "Я, — пишет Махно, — хотел уеди-
ниться, хотя бы в ночное время, от споров и крика. Я вел
записи о своем отступлении из Украины, о связанном с ним
путешествии".
Видимо, эта привычка доверять бумаге свои мысли и
чувства стала для Нестора Ивановича душевной потреб-
ностью, от которой он уже не смог отказаться до конца жизни.
Вот свидетельство Иды Метт: "Махно вел дневник на протя-
жении всего своего пребывания в эмиграции, записывая
впечатления о товарищах, их деятельности и многое другое.
Я знаю об этом достоверно..."
Значит, в существовании такого документа сомневаться
не приходится. Уже это обстоятельство лишний раз убеждает
в том, что Нестор Иванович умел вполне самостоятельно и
связно письменно излагать свои мысли, в чем ему (не беспри-
чинно, думаю) отказывает Г. А. Кузьменко. И тот факт, что
дневник Махно, в отличие от второго и третьего томов его
мемуаров, изданных, как уже говорилось, Волиным, бес-
следно исчез, не может не бросить тень на Галину Андреевну
и ее второго мужа. Видимо, у них были веские основания не
желать обнародования дневника, многие страницы которого,
надо полагать, изображали их в невыгодном свете. А может
быть, там были всего лишь подробности семейной жизни в
Париже, когда супруги Махно то расходились, то сходились
опять, и Галине Андреевне не хотелось, чтобы ее грязное
белье выставили напоказ, то есть предали гласности дневник
ее мужа, где в своих записях он вряд ли всегда был объективен.
В горячке гражданской войны Махно не имел, понятно, времени
предаваться дневниковым записям. Тогда он посадил в своем
штабе одного гимназиста, которого специально держали для
ведения дневника. Вела дневник и Галина Андреевна.
Затруднения с бумагой наблюдались и тогда, поэтому
"матушка" Галина воспользовалась подарком своей подру-
158

ги — общей тетрадью в линейку, на которой было обозначено
имя владелицы: Феодора Гаенко. Галина Андреевна имя
дарительницы не перечеркнула, а только дописала: "Дневник
жены Махно". Недель через пять, в последние дни марта 1920
года (батько тогда в очередной раз был в ссоре с большевиками)
Галина Андреевна вместе с Феней Гаенко (У С. Семенова она
почему-то названа Фаней) ехали на условленную встречу с
батько. По дороге их остановили красные кавалеристы. Се-
доков не тронули, но выпрягли лошадей, оставив своих
загнанных. Попутно прихватили чемодан с вещами Галины
Андреевны, лежавший на второй подводе. В этом-то чемодане
и лежала общая тетрадь в линейку, куда Г. А. Кузьменко с
19 февраля по 28 марта 1920 года аккуратным почерком
учительницы младших классов хорошим украинским лите-
ратурным языком вносила свои записи.
Через несколько месяцев в Харькове вышла брошюра Р. П.
Эйдемана "Борьба с кулацким повстанчеством и бандитиз-
мом" (1921), где есть строки, которыми я воспользовался в
своей давней публикации о Махно и — ошибся (я еще раз с
благодарностью вспоминаю Лазаря Ароновича Друяна, кото-
рый, как помнит читатель, первый и, как выяснилось, с
полным знанием дела указал мне на ошибку). Вот эти строки:
"29 марта 1920 года во время разгрома махновской банды
в Гуляй-Поле отрядом 42-й дивизии была убита жена
Махно — Феодора Лукьяновна Гаенко. В ее походной сумке
был найден дневник, в котором она вела записи с 19 февраля
по 28 марта 1920 года. В этом дневнике она день за днем
рассказывает о жизни банды, Махно, своей".
Красноармейцы, ограбившие Галину Андреевну, ее тет-
радку с дневниковыми записями за полной, как я понимаю,
ненадобностью передали командиру, тот — выше, пока она
не попала в руки двадцатипятилетнего Р. П. Эйдемана,
командовавшего группой войск, боровшихся с Махно. Роберт
Петрович, прочитав на обложке: "Феодора Лукьяновна Га-
енко. Дневник жены Махно", решил, что указанная фамилия
принадлежит автору дневника, о чем и написал в своей
брошюре.
Теперь, после беседы С. Семанова с Г. А. Кузьменко в 1968
году, мы доподлинно знаем, как все было на самом деле. Феня
Гаенко была не женой Махно, а любовницей Левки Задова.
И не была она убита в бою в Гуляй-Поле. И не из ее полевой
сумки была взята эта тетрадь, а из чемодана Галины Андре-
евны.
Можем мы теперь в полной мере оценить и утверждение
Петра Аршинова, уверявшего читателей "Истории махнов-
159

ского движения", что жена Махно никогда дневника не вела
и, следовательно, его не теряла, а опубликованные выдерж-
ки — фальсификация чекистов.
Ложью не брезговали все противоборствующие стороны.
* * *
Мы уже отметили, что дневник "матери Галины" написан
превосходным украинским литературным языком. Однако
убедиться в этом не смогли: документ опубликован в переводе
на русский язык. Поэтому представляет интерес листовка,
автором которой является Галина Андреевна Кузьменко.
Цель листовки — объяснить повстанцам причины и необ-
ходимость заключить союз с красными против барона Вран-
геля. 29 сентября 1920 года Махно подписал текст Галины
Андреевны, который был распространен как воззвание к
повстанцам Украины. Вот отрывок из этого документа:
"Тяжкі часи настали на рідній Украіні. Знову на змучену
батьківщину насуваються грозові хмари. Із заходу йде нена-
висний кожному украінцеві історичний ворог — польска
шляхта. З півдня нестримно врізається все глыбше в серце
Украіни душитель народу німецький барон Врангель.
Комуністи й комісари, що втратили було почуття міри,
дістали знову гарний урок. Довелося ім визнати, що без
украінського народу і вільного повстанства вони вдіяти що-
небудь безсилі. З іншого боку, Радареволюційно-повстаньскоі
арміі (махновців) дійшла висновку, що, залишаючись у даний
момент безстороннім глядачим, украінські повстанці сприяли
б утверждению на Украіні або історичного ворога — польского
пана, або знову царскоі влади, яку очолив би барон. Як одне,
так і друге смерті подібне для селянства Украіни".
Как видим, не только из пулемета умела стрелять Галина
Андреевна Кузьменко, — она и пером владела блестяще.

"Я ВОСПИТАЛ В СЕБЕ ГЛУБОКУЮ НЕНАВИСТЬ К
АНТИСЕМИТИЗМУ..."
"В современных социальных движениях она
(махновщина) — одно из немногих, где абсолютно
не интересовались ни своей, ни чужой
национальностью, ни своей, ни чужой религией, но
где главным почитались труд и свобода человека".
Аршинов П. История махновского движения, Берлин, 1923,
с. 205.
"Там, где еврейское население соприкасалось с
махновцами, оно находило в последних лучших
защитников себе от антисемитских проявлений.
Еврейское население Гуляй-Поля, городов Алексан-
дровски, Бердянска, Мариуполя, все земледельческие
еврейские колонии, расположенные в донецком районе,
могут самым полным образом свидетельствовать о
том, что в лице махновцев они имели неизменных
друзей революционеров и что благодаря суровым и
решительным действиям последних антисемитские
старания контрреволюционных сил в этом районе
рубились в корне".
Там же, с. 208—209.
Среди бесчисленных легенд о батьке Махно едва ли не
самая злостная и невероятно живучая — легенда о том, что
он был антисемитом. Когда я утверждаю обратное, то даже
в наши дни, через три четверти века, люди, для которых
гражданская война — глубокая история, состоявшаяся за-
долго до их рождения, убеждают меня: разнузданные еврей-
ские погромы — дело рук махновцев, и только махновцев.
Гуляй-Поле первых десятилетий XX века — большое
украинское село с довольно значительным еврейским насе-
лением. Не случайно Еврейская Энциклопедия, начавшая
выходить сразу после событий 1905 года, поместила на своих
страницах отдельную статью о Гуляй-Поле, как значитель-
ном, по ее мнению, еврейском центре.
161

По переписи 1897 года, сообщает этот источник, здесь
было 9497 жителей, из них евреев 1173, то есть 12,5 процента.
(С. Семанов в повести "Под черным знаменем", опираясь на
труд Семенова-Тян-Шанского "Россия. Полное географичес-
кое описание", утверждает, что в 1900 году в Гуляй-Поле
проживало 500 душ. Если читатель проанализирует сведения
Н. Сухогорской о том, что представляло собой Гуляй-Поле
всего лишь через 18 лет, то вряд ли цифра, названная
С. Семановым, покажется ему точной). "В виде изъятия из
"Временных правил 1882 года", — пишет Еврейская энцик-
лопедия, — Гуляй-Поле стало открытым с 1903 года для
водворения евреев. В 1909 году здесь было открыто еврейское
общественное мужское училище".
М. Кубанин в своей книге "Махновщина" (М., 1927)
совершенно прав, когда объясняет отсутствие в определенной
степени антисемитизма в махновском районе тем, что здесь
еврей-крестьянин был свой брат, находившийся в одинаковых
отношениях с помещиком, как и крестьянин украинец. В
Александровском и Мариупольском уездах имелись в то время
17 еврейских земледельческих колоний, и труженики этих
поселений так же поливали потом возделываемые ими поля,
как и украинцы, русские, греки, немцы, болгары — все
многонациональное крестьянство района.
В некоторых губерниях правобережной Украины евреи-
торговцы составляли три четверти, или даже 98 процентов.
"Торговый капитал, — пишет М. Кубанин, — разорявший
крестьянина низкими ценами на продукты сельского хозяй-
ства, наживавшийся за счет разорения крестьянской массы,
персонифицировался в сознании крестьянина лесостепи в
фигуре еврея-торговца, бывшего почти монополистом на
рынке сельскохозяйственных товаров лесостепи. Такого пред-
ставления о еврее, как о причине своих бед, не могло создаться
у крестьянина Таврии и Екатеринославщины, поскольку
евреи-торговцы продуктами сельского хозяйства были в срав-
нительном меньшинстве".
Здесь главным эксплуататором крестьян был помещик, а
он принадлежал к национальности основной массы кресть-
янства, то есть был чаще всего украинцем. Поэтому, делает
вывод М. Кубанин, "классовая борьба с помещиком не обле-
калась в форму национальной борьбы и должна была идти
под интернационалистическими лозунгами".
Удивительно ли, что в годы первой российской революции
крестьяне в Гуляй-Поле не допустили еврейского погрома.
Махно с гордостью рассказывал и писал в Париже, что
когда громилы из "Союза истинно-русских людей" в 1905
162

году прислали из Александровска своих гонцов в Гуляй-Поле
для организации еврейского погрома, то местные крестьяне
на своих общественных сходах высказались против погром-
щиков и осудили гнусные дела черносотенцов.
А вот каким увидела Гуляй-Поле летом 1918 года Н. Су-
хогорская: "Это большое селение, где считается до двух тысяч
домов. При мне там было три гимназии (в Мариуполе, меж-
ду прочим, столько же— Л. Я.), высшее начальное училище,
с десяток приходских школ, 2 церкви, синагога, банк, почтовое
отделение, много мельниц и маслобоек, кинематограф. Насе-
ление — в подавляющем большинстве украинцы. Великорос-
сов в Гуляй-Поле мало — больше учителя, служащие. На-
оборот — довольно много евреев — купцов и ремесленников,
очень дружно живших с украинским селянством".
Вот так: очень дружно.
Заметим еще, что крестьянам украинцам чужды были и
националистические предрассудки или, как это называет
Махно, шовинизм. И когда в конце семнадцатого — начале
восемнадцатого года начались в Александровске бои между
красногвардейцами и гайдамацкими отрядами, гуляйполь-
ское крестьянство выступило против политики Центральной
Рады, агенты которой, разъезжая по району, травили всякого
и каждого революционера, называя его "предателем неньки
Украины" и защитником "кацапів". Последних эти агитаторы
призывали убивать "як гобитилів мові".
"Такая идея, — пишет в своих мемуарах Махно, —
оскорбляла крестьян. Они стягивали с трибуны проповедни-
ков и били, как врагов братского единения украинского
народа с русским".
И в это время несколько богатых гуляйпольских евреев
совершили поступок, до глубины души возмутивший Нестора
Ивановича. В его отсутствие в Гуляй-Поле состоялось общее
собрание, на котором агенты Рады призывали фронтовиков
взять в своп руки власть над безвластным районом. При этом
было оглашено несколько анонимных записок о том, что в
Гуляй-Поле и районе существует какое-то богатое общество,
которое готово оказать организации частей Центральной Рады
денежную помощь.
Махно энергично занялся поисками этого общества и очень
скоро вышел на автора анонимок Альтгаузена, который дал
такое объяснение: "Еврейская община в Гуляй-Поле боялась
украинцев-шовинистов и поэтому решила заранее связаться
с ними, оказав им денежную помощь, чтобы, на случай
торжества их власти, последняя знала, что евреи стоят за
Украину и за тех, кто боролся за нее".
6* 163

Все это вызвало возмущение украинского населения Гу-
ляй-Поля, решительно настроенного, как мы уже говорили,
против Центральной Рады. Махно с гордостью писал о том,
что он приложил много труда и усилий, чтобы не раздувать
это дело. В своем докладе сходу крестьян и рабочих он просил
их не поощрять ненависти ко всему еврейскому обществу за
акт, совершенный несколькими лицами. Он жалел, что бу-
дущие историки лишены возможности лично побывать на
этом сходе. Тогда они смогли бы убедиться, как "труженики
серьезно и в то же время с величайшей осторожностью
подходили к этому вопросу, который в других местностях
Украины безусловно вызвал бы погром и избиение невинных,
всеми и вся гонимых в русской и украинской истории, не
знавших до сих пор покоя — бедных евреев". (Нестор Махно.
Воспоминания. Париж, 1929, т. 1, с. 149).
Но очень скоро воинствующий интернационализм Нестора
Махно и его единомышленников подвергся со стороны гу-
ляйпольских евреев еще одному, гораздо более тяжкому
испытанию.
Уже заключен Брестский мир. Гайдамацкие формирова-
ния Центральной Рады ведут за собой на Украину шестисот-
тысячную австро-германскую армию, чтобы подавить рево-
люцию. Гуляйпольцы готовятся дать им отпор. В округе
создаются вольные батальоны, в том числе и в Гуляй-Поле.
Батальоны состояли из шести рот по 200—220 человек каж-
дая. Интеллигенция городка по инициативе (далее следует
аттестация Нестора Ивановича) всеми уважаемого в Гуляй-
Поле доктора Абрама Исаковича Лося организовала санитар-
ные отряды, подготовила здания под лазареты.
Еврейское население городка тоже выделило из своей
среды роту бойцов, которая влилась в гуляйпольский баталь-
он. Вот она-то и влипла в историю —в буквальном смысле и
самом неприглядном виде.
В ночь на 16 апреля 1918 года местные шовинисты (так
их называет Махно) А. Волох, Ив. Волков, Осип Соловей,
начальник артиллерии В. Шаровский и др. организовали в
Гуляй-Поле переворот. Вольный батальон, находившийся на
позициях под Чаплином, ложным распоряжением за поддель-
ной подписью Махно отозвали с фронта и в пути разоружили.
А в самом Гуляй-Поле дежурной назначили еврейскую роту.
Организаторы переворота обманным путем заставили эту роту
арестовать всех членов Ревкома и Совета крестьянских депу-
татов. Затем бойцов еврейской роты пустили на поимку
отдельных членов Совета, стариков-крестьян и рабочих
анархо-коммунистов.
164

Оборона против немцев и гайдамаков, все то, что Махно
с таким трудом организовал, рухнуло.
Мстительность была свойством его натуры. Ветхозаветное
"око за око" его не удовлетворяло. Он воздавал два ока за
око, три зуба за зуб. Примеров, леденящих кровь, можно
было бы привести слишком много.
"Может быть, и стыдно революционеру-анархисту питать
в себе мысли о мести, но они поселились во мне..." — это его
слова, Нестора Ивановича. Ему нередко случалось поддавать-
ся чувству, но на этот раз он руководствовался доводами
разума. Он говорил тогда своим товарищам:
— Теперь в Гуляй-Поле, да и во всем его районе, можно
ожидать со стороны крестьян и рабочих крайне нежелатель-
ной для дела революции недостойной ненависти к евреям
вообще. Сознательные и несознательные враги революции
могут эту ненависть использовать, как они захотят. И мы,
так много потрудившиеся над тем, чтобы убедить тружеников
неевреев, что еврейские рабочие им братья, что их необходимо
втянуть в дело общего социально-общественного строитель-
ства на равных и свободных началах, — мы может очутиться
перед фактом еврейских погромов.
Переворот в Гуляй-Поле и предательство еврейской роты
глубоко потрясли Махно, терзали его душу (выражение
Нестора Ивановича) и много лет спустя, но, вернувшись
нелегально в Гуляй-Поле в том же 1918 году, он удерживает
своих единомышленников от расправы с теми, кто сыграл
15—16 апреля гнусную роль. Он наказал им, ''чтобы они не
трогали никого из евреев и не возбуждали против них никого
из населения, так как это может создать почву для зарождения
антисемитизма".
Позднее в махновском войске была создана еврейская
батарея. Она имела полуроту прикрытия, которая тоже со-
стояла из одних евреев. В июне 1919 года эта батарея под
командованием А. Шнейдера геройски сражалась с деникин-
цами до последнего снаряда и вся до единого полегла, защи-
щая Гуляй-Поле.
Еврейские трудовые колонии, пишет П. Аршинов, во
множестве разбросанные в Мариупольском, Бердянском,
Александровском уездах, принимали самое активное участие
в районных съездах крестьян, рабочих и повстанцев, имея
на них, а также в Военно-Революционном Совете своих
представителей.
"Местное трудовое еврейское население, — пишет тот же
автор, — относилось к революционному повстанчеству с
глубоким чувством солидарности и революционного единства.
165

По зову ВРС пополнять армию повстанцев-махновцев добро-
вольцами-бойцами, еврейские колонии дали из своей среды
значительное количество бойцов в ряды повстанческой ар-
мии".
Широко известно, что когда Лев Борисович Каменев в
сопровождении Пятакова, Ворошилова, В. Межлаука прие-
хал 4 мая 1919 года в "маленький Петроград", то первое, что
он увидел на вокзале в Гуляй-Поле, был антисемитский
лозунг. Встречавший влиятельных гостей Махно тут же
застрелил повстанца, вывесившего этот лозунг. Собственно-
ручно.
Батько любил эффектные жесты, и в данном случае его
можно было бы заподозрить в желании угодить Чрезвычай-
ному Уполномоченному Совета Обороны, еврею по националь-
ности. Можно подумать, что работал он, как говорится, на
публику. Поэтому интересна версия П. Аршинова, изложив-
шего этот же эпизод.
Дело было не в Гуляй-Поле, а на станции Верхний Токмак,
через которую Махно проезжал, спеша с фронта в свою
"столицу", где его уже целый день ожидал Каменев с членами
правительства Украины. На этой станции Нестор Иванович
увидел плакат с надписью: "Бей жидов, спасай революцию,
да здравствует батько Махно!"
Надпись эту сделал партизан, лично известный батьке,
принимавший участие в боях с Деникиным и в общем человек
неплохой. Махно велел привести его и, когда тот явился, тут
же расстрелял.
"Махно уехал в Гуляй-Поле, — пишет далее П. Арши-
нов, — но в течение всего дня и всего совещания с уполно-
моченными Республики находился под влиянием этого при-
скорбного случая. Он сознавал, что с повстанцем поступил
жестоко, но в то же время видел, что в обстановке фронта и
наступающего Деникина такие плакаты могут принести ог-
ромное бедствие еврейскому населению и вред революции,
если против них не действовать быстро и решительно".
Расстрел боевого повстанца, имевшего заслуги в борьбе с
контрреволюцией, относился, бесспорно, к "непопулярным
мерам". Думаю, многим махновцам это не понравилось. Но
батько ненавидел унижение национального достоинства, по-
нимал опасность разжигания межнациональной розни. И он
не дипломатничал, не подсчитывал, сколько голосов потеряет
на выборах и как это отразится на его рейтинге (если уж
говорить о той эпохе языком нашего времени), если отчетливо
выскажется против антисемитизма. Конечно, Нестор Ивано-
вич поступил импульсивно, но в полном соответствии со
166

своими убеждениями и в духе той суровой эпохи, не призна-
вавшей такие "буржуазные предрассудки", как бесконечное
следствие и долгий суд.
Для полноты нашего рассказа приведем и вариант секре-
таря Каменева об эпизоде, когда батько застрелил махновца-
антисемита.
— Как у вас с антисемитизмом? — спрашивает у приехав-
шего из Мариуполя Махно Каменев.
— Вспышки бывают, но мы с ними жестоко боремся. По
дороге сюда на одной из станций вижу, какие-то плакаты
расклеены. Читаю: погромного характера. Вызываю комен-
данта, требую объяснений. Он ухмыляется. Хвастает, что
вполне согласен с тем, что написано. Я застрелил его.
Воинствующий интернационализм Махно сказался и в
воззвании "Кто такой Григорьев", выпущенном вскоре после
того, как атаман поднял мятеж и объявил свой националис-
тический "Универсал".
"Что говорит Григорьев? С первых слов своего "Универ-
сала" он говорит, что Украиной правят люди, распявшие
Христа, и люди, пришедшие из "московской обжорки".
Братья! Разве вы не слышите в этих словах мрачного призыва
к еврейскому погрому? Разве вы не чувствуете стремление
атамана Григорьева порвать живую братскую связь револю-
ционной Украины с революционной Россией?"
И Григорьев попал пальцем в небо, когда позднее, зайдя
в штаб Махно, решившего из тактических соображений
объединить свои силы с отрядами атамана, начал со слов:
— У вас жидов тут нет?
Кто-то ему ответил:
— Есть.
— Значит, будем бить.
Прежде чем убить Григорьева, махновцы поставили ему
в вину и его антисемитизм, и погром в Елизаветграде, во
время которого погибли тысячи евреев.
В резолюции общего собрания повстанцев, на котором
председательствовал Махно, есть такие строки: "Считать
убийство атамана Григорьева 27 июля 1919 года в с. Сентове
Александрийского уезда Херсонской губернии идейными
представителями повстанцев батько Махно необходимым и
нужным фактом истории, ибо политика его (Григорьева),
действия и намерения были контрреволюционны, что дока-
зывают еврейские погромы и вооружение кулаков".
й все же один еврейский погром на счету махновцев есть.
12 мая 1919 года успенский отряд под командой члена штаба
Демержи (уроженец одного из болгарских сел Приазовья,
167

бывший матрос с броненосца "Потемкин") учинил в еврей-
ской земледельческой колонии Горькая погром. Были убито
33 человека, тяжело ранены двое.
Дыбенко требовал расстрела Демержи, но Махно медлил:
ему не хотелось терять талантливого командира.
П. Аршинов печальный эпизод в Горькой излагает мягче.
Он утверждает, что были убито не 33, а около 20 человек.
Штаб махновцев для расследования немедленно назначил
комиссию, которая установила, что совершившие убийства
были крестьяне из соседнего села Успеновки, 7 человек. Они
не являлись бойцами повстанческой армии, считает нужным
подчеркнуть Аршинов. Погромщики были задержаны и рас-
стреляны. Как видим, никакого упоминания имени Демержи.
Но известно, что махновский командир П. Могила в газете
"Путь к свободе" выразил свой протест против погрома в
Горькой, и там, очевидно, фамилию Демержи назвал (пишу
"очевидно", потому что в бывшем спецхране бывшей Ленинки
из махновских газет я обнаружил только два-три экземпляра).
Но П. Аршинов прав, когда утверждает: "после было
установлено, что этот случай и попытки к другим подобным
случаям находились в связи с деникинскими отрядами,
просочившимися в Гуляйпольский район и подготовлявшими
подобными актами благоприятную почву для общего наступ-
ления деникинской армии на Украину.
Характерен случай, о котором Галина Андреевна Кузь-
менко рассказала в 1968 году Сергею Семанову:
"Остановились мы в Добровеличкове близ станции Помош-
ная, еврейское местечко, там меня знали, пришел один еврей,
сказал, что махновцы грабят евреев. Я бросилась к Нестору,
сказала, что надо прекратить; он сказал, да, надо немедленно.
Верхом поехали Петренко, Махно и я. Действительно, бойцы
собирали одежду (эту дань в пользу армии, не имевшей
интендантства, батько разрешил собирать с населения, ис-
полнители же забирали не только "лишнее", как распоря-
дился Махно, но и кое-что сверх того — Л. Я.), в том числе
женскую, варенье какое-то, которое один из бойцов жадно
ел из банки. Некоторых тут же разложили и выпороли.
Помню, Петренко отчитывает какого-то бойца, говорит мне:
"Ну, что с ним, Галина, делать?" Я говорю: "Стреляй, раз он
ничего не понимает". Петренко и застрелил его. Потом был
устроен митинг".
Так почему же до сих пор так живуче мнение, что махновцы
сплошь были антисемитами и погромщиками? Лица с анти-
еврейскими настроениями среди повстанцев, конечно, были.
В особенности этим отличались люмпены, деклассированные
168

элементы, бывшие уголовники, приставшие к махновскому
войску совсем не из идейных соображений — пограбить и
порезвиться. По отношению к последним махновцы вели
очень неосторожную и недальновидную политику. Взяв город,
они обычно в первую очередь взрывали тюрьму как символ
ненавистной им государственности. Предварительно выпус-
тив, конечно, всех заключенных. В том числе и уголовников.
Те немедленно начинали грабить население и бесчинствовать.
Да и слово АБСОЛЮТНО в мысли, выраженной в первом
эпиграфе к этой главе, вряд ли точно отражает подлинные
нравы в махновщине.
Думаю, что те погромы, какие учиняли белогвардейцы и
петлюровцы, в сознании населения слились воедино с бес-
чинствами всех калейдоскопически сменявшихся властей и
создали такую же репутацию и махновцам.
Среди последних были, как мы уже говорили, грабители,
но грабили они как интернационалисты, сколь ни парадок-
сально это звучит, то есть не интересуясь национальностью
жертвы. В 1920—1921 годах грабили они уже не только
население городов и местечек, но и крестьян — украинцев,
русских.
Владимир Моисеевич Сорокин, происходящий из еврей-
ской земледельческой колонии Сладковолной, рассказал мне
со слов своего отца о таком случае. Деникинцы ворвались в
колонию и потребовали, чтобы группа колонистов на своих
подводах отвезли их в какое-то село. Под дороге на обоз
напали махновцы и перебили всех: и белогвардейцев, и
евреев-подводчиков.
Н. Сухогорская на вокзале в Пологах видела потерпевших
от налетов махновцев на поезда. Вернее — родных потерпев-
ших. "Особенно запомнилась мне, — пишет она, — мать-ев-
рейка, у которой по дороге в Александровске были вытащены
бандитами из поезда и убиты 3 сына, один из них мальчик-
гимназист 16 лет". Примерно такое же в подобных случаях
постигало и русских, и украинцев.
Но даже враждебно относящиеся к Махно авторы пишут,
что погром в колонии Горькой в 1919 году был нетипичным
явлением для повстанческой армии.
Сразу же после событий в Горькой Махно выпустил воз-
звание к рабочим, крестьянам и повстанцам. Он призывал
"пресечь в корне всякую национальную травлю и беспощадно
расправляться со всеми виновниками еврейских погромов".
Приведем еще несколько строк из этого документа: "На
светлом, ярком фоне революции появились темные несмыва-
емые пятна запекшейся крови бедных мучеников — евреев,
169

которые в угоду злой реакции являются теперь, как и раньше,
напрасными невинными жертвами завязавшейся классовой
борьбы... Творятся акты позора... Происходят еврейские
погромы.
Крестьяне, рабочие и повстанцы! Вы знаете, что в страшной
пропасти бедноты прозябают одинаково рабочие всех нацио-
нальностей: и русские, и евреи, и поляки, и немцы, и армяне
и т. д. Революция и честь трудящихся обязывает всех нас
крикнуть громко, так, чтобы содрогнулись все силы реакции,
о том, что мы ведем борьбу с одним общим врагом — капиталом
и властью, одинаково угнетающими тружеников: русских,
поляков, евреев и т. д."
Подобного содержания листовок в то время было много.
Их писал не сам батько. Их писали "подкованные" анархисты
из конфедерации "Набат". Но то, что они писали, выражало
твердые убеждения Махно. Он имел все основания заявить в
своих "Воспоминаниях": "Я воспитал в себе глубокую нена-
висть к антисемитизму еще со времен 1905—1906 годов".
Если эта книга увидит свет и у нее найдутся читатели (на
что я очень надеюсь), то многие из них будут удивлены, узнав,
что Махно не был антисемитом, а напротив, выступал актив-
ным, а не просто сочувственно вздыхающим защитником
евреев. А многие в это вообще не поверят. Как я не поверил,
прочитав недавно в одной газете, что антисемитом не был...
Петлюра.
У петлюровцев в этом отношении весьма громкая и пе-
чальная слава. Организованные ими погромы на Украине во
время гражданской войны с их многотысячными жертвами
по чудовищным масштабам уступают разве что только гит-
леровскому "окончательному решению еврейского вопроса".
Я был еще юношей, тщательно огражденным советской
системой ото всего, что могло бы "пагубно" отразиться на
моем мировоззрении, когда мой отец, малограмотный чело-
век, с восхищением рассказал мне о Шварцбарде, который в
Париже подошел на улице к Симону Петлюре и застрелил
его — за еврейские погромы в Украине. Этот акт мести и
последовавший за ним громкий процесс над убийцей вско-
лыхнул тогда весь мир, рассказывал отец. Шварцбарда за-
щищал знаменитый адвокат Торез ("Как — думал я, — разве
вождь французских коммунистов был адвокатом?" Как будто
во Франции, кроме Мориса, других Торезов и быть не могло).
Шварцбарда оправдали.
Я не очень верил этому рассказу, пытался в печатных
источниках найти подтверждение ему, но по тогдашним
временам, разумеется, безуспешно. И только в 1975 году
170

убедился, что рассказ отца соответствует истине, когда про-
читал в третьем издании БСЭ о Петлюре: "Убит Ш. Шварц-
бардом из мести за еврейские погромы на Украине".
А вот что рассказала в 1968 году Сергею Семанову Галина
Андреевна Кузьменко:
— Убийца Петлюры Шварцбард был анархист и знаком с
Махно, болел туберкулезом, часовых дел мастер. Он входил
в еврейскую анархистскую группу. Собирались по праздни-
кам в кафе, Махно и я это кафе посещали, там же и
познакомились с ним. Он был из русских евреев и хорошо
говорил по-русски. После убийства еврейская обществен-
ность, даже не анархистская, ему очень помогла. Защищал
его знаменитый адвокат Торез (он, кстати, помогал мне
уладить конфликты с французской полицией). После оправ-
дания он (Шварцбард, разумеется - Л. Я.) вернулся к
профессии часовщика. Махно все это не нравилось, он гово-
рил, что сам Петлюра, безусловно не был погромщиком, а
если его отряды этим и занимались, то сам Петлюра вряд ли
бы это одобрил. Махно писал об этом либо в "Деле труда",
либо в "Рассвете". Знакомы они лично не были, Махно не
любил Петлюру. До войны Шварцбард дожил, дальнейшая
судьба его мне не известна. (Роман-газета. 1993, № 4, с. 33).
Лев Никулин, встретив Махно в Париже в 1926 году,
записал: "Он... временами тревожно озирался вокруг".
Марк Алданов, увидевший Нестора Ивановича в Париже
на похоронах одного известного политического деятеля, пи-
шет, что при описании этого человека уместно было бы клише
"озирался, как зверь". Цитирую: "Махно быстрым подозри-
тельным взором оглядывал всякого, кто к нему подходил".
Нестор Иванович мог ожидать мести от многих русских
эмигрантов, осевших в Париже. Он, воевавший со всеми, мог
получить пулю и от деникинца, и от врангелевца, и от
петлюровца, и от тайного гепеушника. Но самой несправед-
ливой и обидной была бы еврейская пуля, которой он, как я
предполагаю, тоже опасался. Потому что ее он никак не
заслужил: среди многочисленных грехов батьки, подлинных
и мнимых, греха антисемитизма не было.
Вот почему, думаю, судьба Петлюры, застреленного на
парижской улице в 1926 году, так взволновала Нестора
Ивановича, хотя тот и был его политическим и — в свое
время—военным противником.
К счастью, вождю крестьянской войны на Украине выпало
умереть пусть преждевременной — из-за болезней и ран,
полученных в тюрьмах и сражениях, — но все-таки своей
смертью.
171

Показательно, что единственным неанархистским издани-
ем, откликнувшимся сочувственным некрологом на смерть
Нестора Махно, была парижская еврейская газета.
И в наши дни израильский писатель Давид Маркиш, сын
крупнейшего советского еврейского поэта Переца Маркиша,
расстрелянного сталинскими гебистами в 1952 году, в повести
"Полюшко-поле" с любовью и глубоким уважением нарисовал
образ Нестора Ивановича Махно, посвятившего лучшие годы
своей жизни защите трудящихся всех национальностей, в
том числе евреев.
ПОСТСКРИПТУМ
Доказывая, что Махно не был антисемитом, я вовсе не
утверждаю, что отряды и воинские части, которыми коман-
довал батько, пылали юдофильством. Документы свидетель-
ствуют, что в Третьей бригаде и в других частях, действовав-
ших в наших местах, то есть в Приазовье, на юге Украины,
сильны были антиеврейские настроения и велась — предста-
вителями различных политических группировок — антисе-
митская пропаганда. Но Махно погромов не организовывал—
это непреложный факт. Он не только пресекал их, не только
вел антипогромную агитацию, но и лично расстреливал по-
громщиков — это тоже факт.
Послушаем, наконец, Иду Метт, мемуаристку, правдивую
и в известной степени хорошо информированную:
"Был ли Махно антисемитом? Уверена, что нет. Он считал
евреев способным и умным народом, быть может, слегка даже
завидовал им, но в его отношениях с евреями никогда не
было заметно никакой враждебности. Обвинения в антисеми-
тизме его несомненно огорчали, а поскольку в прошлом он
был тесно связан с идеологией интернационализма, то живо
чувствовал серьезность подобного обвинения. Махно гордился
расстрелом атамана Григорьева и утверждал, что слухи о
погромах, якобы совершенных махновцами, гнусная ложь".

ОНИ ЗАЩИЩАЛИ СВОЙ ДОМ
Мариупольские греки и Махно
Когда в конце 1918 года немецко-австрийская армия ушла
с Украины и с новой яростью заполыхала гражданская война,
мариупольские греки решительно выступили против бело-
гвардейцев.
Не думаю, что здесь применимо расхожее объяснение:
крестьяне не хотели победы белых, потому что это означало
реставрацию помещичьего землевладения и пр. Мариуполь-
ские греки, то есть крестьяне сел, основанных в Приазовье
в последней четверти XVIII века переселенцами из Крыма и
в последующие годы их потомками, не знали в свое время
крепостного права и помещичьего землевладения.
Тем не менее, когда деникинцы, хозяйничавшие на Ма-
риупольщине после ухода оккупантов, объявили мобилиза-
цию, это встретило вооруженное сопротивление местного
населения. О том, как разворачивались события в южных
селах Мариупольского уезда — Мангуше, Ялте, Урзуфе, —
красноречиво рассказывает доклад Мариупольского партко-
ма КП(б)У от 20 марта 1919 года. Не стану пересказывать
этот документ: он приводится целиком в приложении 2 к
этой книге.
Зная из собственного горького опыта, что большевистские
источники весьма вольно обращались с историческими фак-
тами, а часто не гнушались прямой лжи, я поместил в
упомянутом приложении и рапорт белогвардейского коман-
дира Мариупольского военного порта о занятии Мариуполя
советскими частями, движении крестьян и восстании рабочих
в тылу деникинцев (начало апреля 1919 г.). Этот документ
не только подтверждает полную правдивость доклада мари-
упольских большевиков, но и значительно дополняет его.
А вот цитата из воспоминаний генерала М. Т. Давыдова,
командовавшего весной 1919 года на Мариупольщине круп-
ным повстанческим отрядом:
173

"В конце апреля в Старую Карань пришли два делегата
от сел Бешева и Ласпы (греческие села — Л. Я.). Они просили
защиты от частей Добровольческой армии, наезжавших в эти
села за продуктами и фуражом.
Ласпинский делегат говорил:
— Верите, Марк Тимофеевич, житья не дают. Каждый
день делают набеги, берут все, что им понравится, даже
девушек уводят. Помогите!" (Давыдов М. Т. В партизанах.
"Звезда", 1959, № 2, с. 155).
Вот почему греки Приазовья выступили против деникин-
цев.
Миролюбивые по своему характеру, мариупольские греки
за все время после своего переселения из Крыма в Приазовье
ни разу не вступали в конфликт со своими разноплеменными
соседями, а только мирно сотрудничали с ними, весьма
успешно и взаимовыгодно. В развернувшейся братоубий-
ственной междуусобице они вообще не хотели участвовать.
Об этом свидетельствует эпизод, запечатленный в воспоми-
наниях того же М. Т. Давыдова:
"Под Велико-Анадолем партизаны подобрали на поле боя
унтер-офицера. Ранен он был легко и на поле боя остался,
чтобы перейти к партизанам. Он рассказал:
— В роте двести человек, все греки, мобилизованные
насильно. Направили на фронт для пополнения убыли в белой
армии. Но вчера утром на станции Розовка вооружили и под
командой русского капитана и двух подпоручиков переотпра-
вили поездом, в котором ехали священники, на станцию
Волноваха и дальше на Велико-Анадоль. Во время ночного
перехода почти половина бежала. Мы, — добавил унтер-офи-
цер, — сговорились тоже бежать, только боимся своих офи-
церов. С вами воевать не будем. Наступайте, и мы непременно
разбежимся. Стрелять для вида будем, но только вверх.
— Почему же вы не перебили своих офицеров?
— Мы, греки, — заявил он, — не хотим вмешиваться в
дела русских. Как вы решите, так и будет. Офицеров перебить
боимся: они русские. Вот если вы их перебьете, будет хорошо".
Ирония ситуации состоит в том, что многонациональный
отряд Давыдова, в котором было много украинцев и русских,
состоял в основном из греков. Сам Давыдов был родом из
Старой Игнатьевки. Это село было основано грузинами и
волохами (румынами), переселившимися в Приазовье вместе
с греками. Мариупольские греки дали основанным ими в
Приазовье селам названия тех населенных пунктов, в которых
они жили в Крыму. Грузины же и волохи были военноплен-
ными, числились рабами частных лиц и не имели на полу-
174

острове своих сел. При переселении они основали село,
названное ими Игнатьевкой, в честь вдохновителя и руково-
дителя переселения митрополита Игнатия. Позднее волохи
отселились и основали Новую Игнатьевку, а прежнее стало
называться Старой Игнатьевкой. Иван Лукьянович Чубаров
рассказывал мне, что отец Марка Тимофеевича был грузином,
а мать — армянкой. К началу гражданской войны в Старой
Игнатьевке проживало большое количество греков.
Как ни желали греки Приазовья не ввязываться в брато-
убийственную междуусобицу, но во имя защиты родного
крова пришлось вооружиться и организоваться. Весной 1919
года во многих селах Мариупольского уезда возникли парти-
занские отряды, воевавшие с деникинцами.
У меня сохранилась машинописная копия лекции Ивана
Лукьяновича Чубарова "Партизанское движение на Мариу-
польщине в 1918—1919 гг.", датированная 16 февраля 1966
года. Помимо отряда Давыдова, где И. Л. Чубаров командовал
им самим созданным греческим батальоном, здесь перечис-
лены партизанский отряд В. Ф. Тохтамышева, воевавший в
районе сел Старый Керменчик, Ново-Петриковка, Ново-Ка-
ракуба, Большой Янисоль и др.; партизанские отряды под
командованием Спруцко, Цололо и Богадицы, действовавшие
в районе сел Малый Янисоль, Чердаклы, Келлеровка, Маке-
доновка, Сартана; отряды Мангушева, Алексея Лукьянова и
В. П. Шурды и греческих сел Мангуш и Ялта.
Наиболее крупным был отряд Давыдова, насчитывавший
к апрелю 1919 года около трех тысяч штыков и 300 сабель.
Впоследствии коммунист М. Т. Давыдов стал генералом
Советской армии, а принявший от него командование отрядом
Г. 3. Сигаров — полковником.
Историки советского периода все эти отряды называли
коммунистическими. Несомненно, большевики сыграли
выдающуюся роль в организации народного отпора Добро-
вольческой армии. Но действовали и представители других
партий: левые эсеры, социал-демократы (меньшевики), в
особенности анархисты-коммунисты. Последние пользова-
лись среди крестьян Приазовья и юга Украины особенно
сильным влиянием. Махно объединял многочисленные
крестьянские повстанческие отряды под своим командова-
нием. В своих воспоминаниях он пишет, что немало было
случаев, когда в некоторых селах крестьяне давали создан-
ным ими отрядам имя батьки Махно без его, Нестора
Ивановича, какого-либо давления или вмешательства. Это
правда. К тому времени имя батьки Махно уже стало
легендарным.
175

Этот процесс вполне естественно коснулся и повстанческих
отрядов, возникших в греческих селах Мариупольщины. Мы
уже писали о том, что в составе Третьей бригады имени батьки
Махно, в марте 1919 года штурмом взявшей Мариуполь, особо
отличился 9-й (Греческий) полк, а его командир Тохтамышев
стал кавалером ордена Красного Знамени. (См. главу "Жизнь
и гибель Василия Куриленко".)
Среди махновскои вольницы греческие отряды отличались
крепкой дисциплиной, организованностью, стойкостью. Они
не участвовали в грабежах и пьяных дебошах. Вот отрывок
из воспоминаний уже упоминавшегося нами Степана Семе-
новича Дыбеца. Он относится к весне 1919 года: "На каком-то
другом участке фронта, ближе к Мариуполю, мы нашли
греческий отряд. В греческих селах офицеры-каратели учи-
нили беспощадную расправу за революционные дела. Греки
возненавидели белых. Так возненавидели, что только прика-
жи — пойдут в бой. Железная дисциплина была введена в
греческом отряде".
Этот же мемуарист рассказывает, что в махновском войске
греческие отряды были самыми стойкими и надежными
частями, своеобразной гвардией, которую батька в критичес-
кие моменты бросал на наиболее опасные участки.
Но и те отряды, состоявшие преимущественно из греков
и находившиеся под влиянием коммунистов, и эти повстан-
ческие формирования, не входившие в Третью бригаду, тоже
взаимодействовали с Махно. Вот что пишет М. Т. Давыдов в
своих воспоминаниях:
"В бою с Дроздовским полком мы израсходовали большое
количество боеприпасов. Патронов осталось не больше, чем
на один бой. Кутненко поехал на станцию Волноваха, где
стоял штаб бригады Махно. О том, что Махно возглавит
кулацкое контрреволюционное движение на Украине, нико-
му из нас тогда в голову не приходило. Мы знали понаслышке,
что Махно анархист, что он в начале 1919 года выступил
против белых и его бригада занимала соседний с нами участок
фронта.
Возвратившись, Кутненко доложил:
— В штабе мне заявили, что бригада нам помочь не может.
Тогда я обратился с просьбой дать нам патроны лично к
Махно. Он долго колебался, но потом согласился отпустить
25 000 штук, потребовав от нас взамен пятьсот овец. В этом
уже сказалась кулацко-торгашеская сущность махновской
душонки и его войск. Делать было нечего. Обмен состоялся".
Оставим без внимания штамп большевистской пропа-
ганды: "Махно — руководитель кулацко-контрреволюцион-
176

ного движения на Украине". Умный Давыдов, думаю, не мог
не понимать, что Махно был третьей силой, защищавшей
крестьян как от белой диктатуры, так и от красной, но
написать иначе, чем написал, в начале 50-х годов он не мог.
Но вот уж насчет "торгашеской сущности махновской ду-
шонки" — тут он явно взял грех на душу. Так он мог и не
писать, никто его не принуждал. Не должен был Давыдов
так написать, даже если не знал, что из-за неснабжения
Третьей бригады патронами Махно боролся с самим Лениным
и Троцким. Многих бойцов его бригады, как мы уже писали,
вооружили итальянскими винтовками, боеприпасы к кото-
рым вскоре были израсходованы в боях, а русские патроны
к ним не подходили. Впрочем, в бригаде и "русских" патронов
было в обрез. И Нестор Иванович оторвал от себя, можно
сказать, последнее, отдав все-таки Давыдову 25 тысяч пат-
ронов. А что потребовал взамен полтысячи овец, так ведь
интендантство Красной Армии, комбригом которой был тогда
Махно, снабжением его не баловало, а бойцов следовало
кормить. Он, как мы уже видели на страницах этой книги
(глава "Уголь для Питера"), и самому Ленину хлеба и угля
не давал без "бартера" — обмена на патроны и другие
дефициты.
О других случаях взаимодействия отряда Давыдова с
Махно рассказывает полковник Г. 3. Сагиров в своей книге
"В пороховом дыму" (Баку, 1968).
Однажды Махно вызвал к прямому проводу Давыдова и
предложил совместно наступать на станцию Иловайскую,
Матвеев Курган и дальше к Дону. Вскоре в отряд поступила
телеграмма: "Село Старая Карань. Давыдову. Приезжай сей-
час станцию Карань, где я жду тебя по очень важному делу.
Батько Махно".
Сцену встречи Давыдова и его заместителя Сагирова на
станции Карань с Махно читать без отвращения невозможно,
столько в ней фальши и стремления унизить последнего.
Батько, "низкорослый курносый человечек, одетый в темный
щегольский френч, в красные галифе, снятые с какого-то
белогвардейского офицера", предложил Давыдову влить его
отряд в Третью бригаду, чтобы вместе бить белых. "Однако
на следующий день, — пишет Сагиров, — на военном совете
мы решили пробиваться на соединение с Красной Армией —
наступать на Мелитопольщину".
Махно тогда сам был Красной Армией. К тому же спра-
шивается: где Дон, откуда наступали белые, и где Мелито-
польщина. "Наступать на Мелитопольщину" — это значило
открыть фронт и уходить в глубь Украины. Но стоит ли
177

тратить столько пороху на разоблачение большевистских
писаний о Несторе Ивановиче Махно? Однако хочется пре-
дупредить читателей книги "В пороховом дыму", шестиде-
сятитысячный тираж которой разошелся в основном в Дон-
бассе: будьте осторожны. В этой книге немало и умышленной
лжи, и перевранных фактов — иногда по забывчивости,
иногда по недостаточной осведомленности мемуариста.
Обратимся к воспоминаниям самого Нестора Ивановича.
Еще во время австро-германской оккупации Украины
Махно задумал рейд по ее юго-восточной части — Бердянск,
Мариуполь, Юзовка — с целью поднять население на восста-
ние. После боя в Большой Михайловке, когда повстанцы
постановили: "Будь нашим батьком", Махно начал свой рейд
с того, что направился в село Комарь ("греческое местечко",
комментирует это слово мемуарист).
В этом селе махновцы разогнали гетманскую варту и
созвали все население на митинг. Выступили Махно и Мар-
ченко, рассказали о злодеяниях оккупантов в Дибровке и
призвали население восстать с оружием в руках против
буржуазии и ее защитников — немецко-австрийских войск.
"В селе Комарь, — пишет Махно, — к отряду сразу же
присоединилось несколько человек греческой крестьянской
молодежи на своих лошадях".
Отсюда, продолжает мемуарист, мы направились на та-
тарское село Богатырь и провели в нем большой митинг.
(Богатырь населен греками-урумами, говорящими на крым-
ско-татарском языке — Л. Я.). Потом завернули на Большой
Янисель (тоже греческое село) и Времьевку".
Таким образом, еще в 1918 году на призыв Нестора Махно,
только что ставшего "батьком", первыми откликнулись
крестьяне греческих сел Мариупольщины.
И, может быть, не так уж далек от истины И. Тепер
(Гордеев), когда писал в своей книге "Махно", изданной в
Киеве в 1924 году: "Махновщина вышла из целого ряда бога-
тых греческих сел, как-то: Комарь, Богатырь, Большой и
Малый Янисоль и т. д.".
Тепло пишет о мариупольских греках и "мать Галина"
в своем дневнике, который она вела в феврале-марте 1920
года, то есть уже после победы над Деникиным, но перед
походом на Врангеля, когда батько был в ссоре с больше-
виками.
16 марта Галина Андреевна записывает, что махновцы
приехали в уже знакомый нам Комарь. На следующий день
178

они переместились в Богатырь. В этих греческих селах батька
чувствует себя как дома.
Вот запись от 18 марта. Место действия — село Богатырь:
"Провели тут митинг. Арестовали по доносу трех человек,
но греки стали их горячо отстаивать, и мы их освободили.
Оставили тут т. Огаркина и выехали в Большой Янисель".
В этом греческом селе они встретили Дашкевича. Убегая
от коммунистов, он чудом спасся. При этом сумел вывезти
из Гуляй-Поля четыре с половиной миллиона "общих" денег.
Когда его спросили об этой сумме, Лашкевич замялся.
"Тем временем, — записывает в своем дневнике Г. А. Кузь-
менко, — к штабу стали подходить бывшие партизаны-греки
и с возмущением рассказывать, какую разгульную жизнь вел
Лашкевич: швырял деньги, как сам хотел, устраивал балы,
вечеринки, делал богатые подарки любовницам, платил им
по 200 000 за "визит" и так далее. Греки говорят, что деньги,
которые добыты жизнью, здоровьем и кровью многих из
повстанцев, так легко, так бессовестно расходуются их ко-
мандирами, и что теперь с такими командирами они не пойдут
воевать, а пойдут сначала перебьют всех тех, кто за спиной
честных повстанцев нажился и теперь роскошествует, а потом
уже пойдут на фронт".
Расследование показало, что из четырех с половиной
миллионов махновской казны у Лашкевича осталось только
сто пять тысяч рублей.
Растратчик, однако, нисколько не потерял присутствие
духа. "Сделав отчет, — пишет двадцатитрехлетняя жена
Махно (и я выписываю эти строки только потому, что в них
очень сочные бытовые детали и атмосфера того времени), —
Лашкевич пригласил нас всех к себе поесть новое для нас
греческое блюдо чир-чири, или чебуреки. Я и Феня (Феодора
Лукьяновна Гаенко, которую чекисты ошибочно посчитали
женой Махно и автором дневника. На самом деле она была
подругой Галины Андреевны и доброй приятельницей Левки
Задова — Л. Я.) пошли. Нестор рано лег спать и отказался.
Мы пришли и застали там Старика и Буданова. Познакоми-
лись с хозяином, очень симпатичным греком. Выпили по
чарке, попробовали чир-чири, которые нам очень понрави-
лись, и разошлись. Лашкевич нас провожал до дома и нес
тарелку с чебуреками для батьки. У нас дома еще поиграли
в "дурачка" и разошлись".
На второй день Лашкевича расстреляли в Большой Яни-
соли. Вот как это было:
"Скоро пришел батька и прочие. В центре собрались люди.
Лашкевичу связали руки и вывели на площадь расстреливать.
179

Гаврик, сказавши ему, за что, прицелился и взвел курок.
Осечка. Второй раз — тоже осечка. Лашкевич бросился
удирать. Стоявшие тут же повстанцы дали по нему залп,
второй. Он бежит. Тогда погнался за ним Лепетченко (тот
самый, которому мы посвятили обширную главу "Личный
телохранитель" — Л. Я.) и пулями из нагана сбил его (с ног).
Когда он упал, а т. Лепетченко подошел, чтобы пустить ему
последнюю пулю в голову, он повел глазами и сказал: "Зато
пожил..."
На этом публичная казнь в Большой Янисоли (правильная
транскрипция Большого и Малого Янисоля — через О, а не
Е, как у Г. А. Кузьменко: Янисель) не кончилась. "Через
несколько минут, — пишет Галина Андреевна, — привели
еще одного повстанца, который быстро разбогател (за счет
грабежей, понятно — Л. Я.) и тут же на площади расстреля-
ли. После этого был проведен митинг, где пояснили и про
казнь этих двоих. Селяне остались довольными. Кое-кто из
селян высказывался: "Видимо, что тут закон есть, вот чужого
все-таки не трогай..."
Как видим, батько Махно и матушка Галина пишут и
отзываются о мариупольских греках с большой симпатией. Тем
большим диссонансом звучат строки из дневника Г. А. Кузь-
менко от 24 февраля 1920 года: "После обеда выехали из
Гавриловки через Андреевку в Комарь. Тут был митинг. Греки
страшно хотели видеть батько, но он отказался выйти. Они
постояли возле квартиры и разошлись".
Прежде чем объяснить причину неудовольствия, выражен-
ного Нестором Ивановичем жителям верного ему села Комарь,
приведу еще одну выдержку из воспоминаний С.С. Дыбеца,
относящуюся к маю 1919 года, в канун первого разрыва Махно
с большевиками:
"Белые собрали около Большого Токмака сильный кулак
и решили, видимо, расправиться с махновской армией. Махно
чувствовал, что решается его судьба. Или он докажет совет-
ской власти, что он сила, и тогда найдет дорогу к примирению,
останется в какой-то командной роли, или будет окончательно
разбит, раздавлен. И он сконцентрировал все свои наиболее
сильные отряды (за исключением Новоспасовского полка,
который уже не исполнял его приказы), сконцентрировал
греческие части, которые, как я уже упоминал, славились и
ненавистью к белым, и дисциплиной.
В течение целой недели шло сражение в районе Большого
Токмака. Дольше Махно выдержать не мог. Он там положил
все отряды греков, свой оплот. Белые расколошматили Махно,
хотя и у них погибли лучшие полки. Но они одержали верх,
180

потому что были лучше вооружены, да и военная выучка
сказалась".
Так почему ж теперь, девять месяцев спустя, батько в селе
Комарь высказал уцелевшим в боях и оставшимся ему вер-
ными грекам такое неуважение?
Заглянем в другой дневник — Левки Голика. Именно он,
напомним еще раз, а не Левка Задов был начальником
махновской контрразведки. Вот что произошло на второй
день, то есть 25 февраля 1920 года в греческом селе Большой
Янисоль: "Утром выехали в Б. Янисоль, где убили одного
продкомиссара и двух красноармейцев. Ударили в набат и
провели митинг. ГРЕКИ НЕ ХОТЯТ ВОЕВАТЬ" (Разрядка
моя — Л. Я.).
После победы над Деникиным махновская армия, столь
успешно и победоносно громившая его, перестала существо-
вать. Она была скошена тифом и чекистскими репрессиями.
Часть повстанцев разбрелась по своим селам, часть была
поставлена под ружье в Красной Армии. Когда батько, во
второй раз объявленный большевиками вне закона и спасен-
ный от расправы своими верными соратниками, выкараб-
кался из тифозной горячки, то есть выздоровел,, он увидел,
что оказался полководцем без армии. Хуже того: он с горечью
убедился, что бывших повстанцев, закаленных в боях бойцов,
будто подменили. Они больше не хотели воевать.
Помню, как с недоумением читал я в брошюре Р. П. Эйдемана
(1921) отрывки из дневника жены Махно и думал (некоторые
продолжают так считать и сегодня, хотя Галина Андреевна
подтвердила С. Семанову подлинность документа), что цити-
руемые Робертом Петровичем строки — фальшивка, сочине-
ние чекистов. Такие, например:
"Приехали в Гуляй-Поле (7 марта 1920 года — Л. Я.).
Тут под пьяную команду батько начали вытворять нечто
невозможное. Кавалеристы начали бить нагайками и при-
кладами всех бывших партизан, каких только встречали на
улице.
Сегодня воскресенье, день ясный, теплый, людей на улице
много. Все вышли, смотрят на приехавших, а приехавшие,
как бешеная орда, налетает на невинных людей, ни с того ни
с сего начинают бить, приговаривая: "Это тебе за то, что не
берешь винтовку!" Двум хлопцам разбили головы, загнали
по плечи одного хлопца в речку, в которой еще плавает лед.
Люди испугались, разбежались. Стали ворчать тихонько
гуляйпольцы по углам, а открыто боятся высказывать свое
недовольство против махновцев — страх напал на всех... Да
и правда, как забитым, замученным, обобранным, обессилен-
181

ным всякими властями крестьянам протестовать против на-
силия пьяных махновцев — их сейчас сила, их и воля".
Чтобы народный любимец, предводитель крестьян и их
защитник, такое вытворял, и над кем? Не над австрийскими
оккупантами (этих солдат, считая их невиновными, отпускал
с миром, выдав им денег на дорогу и по бутылке водки), не
над красноармейцами, выступившими против него с оружием
в руках (этих тоже чаще всего отпускал с миром), а над
героями-партизанами, которые стяжали славу батьке и ге-
ройски сражались под его знаменем.
Невероятно!
Эти же дни в Гуляй-Поле нашли отражение и в дневнике
Левки Голика: "5, 6, 7 марта. Стояли в Гуляй-Поле. Батько
запил еще с Федоровки. Он ходит с ребятами по знакомым
и под гармошку танцует. Крестьяне смеются, а он злится и
с "библея" стреляет повстанцев, сидящих дома и не желаю-
щих воевать. Со своими "холуями " он сел на лошадь и посещал
повстанцев, обругивая их по-матерному. Встречая на улице
бывших махновцев, он избивал их плеткой. Двум даже разбил
головы, а одного загнал в реку на лед. Тот провалился, а
потом, выкарабкавшись, обмерзший бежал на Бочаны. (Ок-
раина Гуляй-Поля — Л. Я.)... Собрали митинг, но крестьяне
не явились, а бывшие махновцы, не желая с красными войны,
от нас попрятались".
Вот еще две впечатляющие записи из дневника Л. Голика:
"23—28 марта. Стояли в селах Всесвятском и Павловском.
Здесь... расстреляли 4-х махновцев, которые не желали с
нами уходить.
29 марта — 1 апреля. Проходили Владимировку, Констан-
тиновскую и расстреляли 5 махновцев за отказ поступать в
отряд". Милостивей оказался батько на второй день в Марь-
евке: "Бывшие махновцы, пишет Л. Голик, не хотели вступать
к нам в отряд, и Махно на них кричал и ругался".
Как видим, не одни только "греки не хотели воевать". Так
что в Комари, по сравнению с населением других сел, где
Махно порол и расстреливал, они еще легко отделались.
Но доставалось им и от большевиков, и не только от них.
22-й советский карательный полк в марте 1920 года расстре-
лял в селе Комарь 7 человек, в Богатыре — 10, сжег две хаты;
в Константине — 12 человек и сжег одну хату. Доставалось
им и от махновцев. Снова свидетельствует Л. Голик: "23
апреля. Тронулись в село Б. Янисоль, где изрубили один взвод
22-го полка и расстреляли двух махновцев-греков, передав-
шихся на сторону красных и начавших организовывать
комитет бедноты".
182

Но оторвемся наконец от дневников жены Махно и на-
чальника его контрразведки и обратимся к документам про-
тивостоявшего лагеря, то есть большевистским, относящимся
к тому же времени — весне 1920 года.
В сводке начуправкома, располагавшейся в Приазовье
13-й армии 3 марта 1920 года отмечается недовольство на-
селения продразверсткой, особенно когда она проводилась
бессистемно, когда крестьянин не получал причитающейся
ему денежной компенсации. О положении в Мариупольском
уезде в этом документе говорится следующее: "В городе и
уезде чувствуется махновское настроение. Проходящими час-
тями войск и агентами упродкома забираются скот, фураж
и продукты, за что не платят денег, а выдают только расписки.
В настоящее время Конармия мобилизует лошадей, выдавая
за забранное также расписки. Все это возмущает крестьян,
питает махновщину, и есть опасения, что бессистемные рек-
визиции не дадут возможности крестьянам засеять поля".
Через три дня после составления этого документа в Мари-
уполе состоялся уездный съезд волисполкомов. Он указал,
что мобилизация подвод и реквизиция проходит без системы.
"Крестьянство постановило, — сообщает сводка о съезде, —
давать хлеб по твердым ценам армии и рабочим", но загото-
вители уже не уплачивали и твердых цен. Удивительно ли,
что сводка от 19 марта 192.0 года 13-й армии отмечает:
"Мариуполь. Общее настроение рабочих великолепное, обы-
вателей — колеблющееся. В уезде свирепствует махновщина".
Вот таковы были дела на Мариупольщине даже по свиде-
тельствам большевистских источников.
Как же отвечал Махно на "бессистемные реквизиции", то
есть на самый прямой и беззастенчивый грабеж большевиков?
Вчитайтесь в строки дневника Г. А. Кузьменко, в которых
она рассказывает, что увидела, когда утром 17 марта выехала
на Богатырь. В Андреевке хозяйничала 3-я рота 22-го кара-
тельного полка. Махновцы ее разгромили, взяли в плен
человек сорок.
Этих пленных, пишет Г. А. Кузьменко, "раздевали до
расстрела. Когда они разделись, им приказали завязывать
друг другу руки. Все они были великороссы, молодые здоро-
вые парни. Отъехав немного, мы остановились. По дороге под
забором лежал труп. Тут на углу стояли селяне с бричкою,
запряженной четверкой, на которой был взятый у красных
пулемет. Тут же стояла еще одна подвода с винтовками.
Вокруг крутились наши хлопцы и собралось много селян.
Селяне смотрели, как сначала пленных раздевали, а потом
стали выводить по одному и расстреливать. Расстрелявши
183

таким образом нескольких, остальных выставили в ряд и
резанули в них из пулемета. Один бросился бежать. Его
догнали и зарубили".
Как же реагировали андреевские крестьяне на эту крова-
вую расправу? "Селяне стояли и смотрели. Смотрели и
радовались".
Боже, какая нечеловеческая жестокость! — воскликнет
читатель, и я с ним полностью соглашусь. Но продолжим
цитату: "Они рассказывали, как в эти дни этот отряд хозяй-
ничал в их селе. Пьяные разъезжают по селам, требуют, чтобы
им готовили лучшие блюда, бьют нагайками селян, бьют и
говорить не дают".
Жестокость рождает жестокость.
Изучая несомненно достоверные документы, начинаешь
понимать, почему крестьяне-повстанцы выдвинули лозунг:
"Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не
посинеют!" Потому что притесняли обе противоборствующие
стороны: белогвардейцы несли с собой кнут и восстановление
помещичьего землевладения (в "Истории русской смуты"
А. И. Деникин приводит убедительное признание князя
Гр. Трубецкого: "Помещики торопились возместить себе за
то, что потерпели, и взыскивали, когда могли, с крестьян
втрое за награбленное"), а когда приходили красные, начи-
налась вакханалия чека, реквизиции в пользу армии, прод-
разверстка. Очень емко это положение выражено в знамени-
том фильме "Чапаев": "Белые приходят — грабят, красные
приходят — грабят. Куды бедному крестьянину деться?"
На юге Украины он шел к Махно.
И предельно правдивы строки "матушки Галины" о том,
как в Большом Янисоле "очень симпатичный грек" (хозяин
дома, где она остановилась) и его односельчане встревожи-
лись, узнав, что в соседней Павловке стоят коммунисты,
которые забирают у крестьян хлеб и прочее. "Янисельцы
и времьевцы, — пишет она, — очень встревожены и напу-
ганы этим известием. (Времьевка — село Мариупольского
уезда, вошедшее в историю махновского движения благо-
даря эпизоду, когда Махно публично повесил здесь вран-
гелевского эмиссара, привезшего предложение барона Нес-
тору Ивановичу чина генерал-майора и землю крестьянам.
— Л. Я.) Не сегодня-завтра нужно и сюда ждать страшных
гостей, которые придут грабить добытое тяжелым трудом
крестьянское добро. Павловцы послали двух мужичков в
погоню за батьком Махно, чтобы пришел со своим отрядом
и помог селянам прогнать русских грабителей и насильни-
ков".
184

Оставим на совести Галины Андреевны последнее выра-
жение. В то время большевики еще были интернационалис-
тами, как и Нестор Махно, и в продотрядах состояли люди
различных национальностей, а не только русские.
Но вернемся к ситуации в Павловке. (Это село, между
прочим, родина видной революционерки-народоволки Софьи
Гинсбург, закончившей свою молодую жизнь в одиночке
Шлиссельбургской крепости). К кому еще могли они, пав-
ловские крестьяне, обратиться за помощью и защитой, если
не к батьке Махно?
Возродить повстанческое движение и махновскую армию
Нестору Ивановичу помогли... большевики. И, разумеется,
врангелевцы.
Листаю мариупольскую газету за 1920 год и вижу, как
менялся ее тон по отношению к Махно с января по октябрь.
Сначала это банда, а сам батька — предатель, продавшийся
Врангелю. Затем было объявлено, что произошла ошибка,
документ о союзе Махно с Врангелем оказался подделкой.
Отряды Махно почтительно именуются уже не бандами, а
Украинской партизанской армией Махно или РПА — Рево-
люционно-Повстанческой армией с добавлением в скобках:
махновцев. Под этим названием они фигурируют и в приказах
Фрунзе.
Еще в июле батька, как утверждает П. Аршинов, слал в
Москву и Харьков телеграммы с предложением нового союза.
Столицы России и Украины молчали. Однако к осени, когда
Врангель вышел из Крыма и захватил Мариуполь, дошел до
Синельникова, захватил гуляйпольский (то есть махновский)
район, этот союз был подписан в Харькове: обе стороны
нуждались в объединении сил для разгрома общего врага.
Махновцы во главе с Каретниковым хорошо "пошуровали"
во врангелевском тылу (сообщение о подписании союза даже
попридержали на несколько дней, чтобы отряды батьки
успели благополучно просочиться через белогвардейский
фронт). Затем они вместе с красноармейскими частями штур-
мовали Перекоп и вброд форсировали Сиваш. Позднее, когда
махновцы были снова и на всю большевистскую эпоху объ-
явлены вне закона, а имена и деяния их никогда не появля-
лись в положительном контексте, многие подвиги Революци-
онно-повстанческой армии приписали красноармейцам.
Рассказывают, что генералу Я. А. Слащеву, когда он
вернулся из эмиграции и преподавал в Москве в военной
академии, задали вопрос: почему врангелевцы не предусмот-
рели удар Красной Армии через Сиваш. Яков Александрович
ответил, что они не могли предположить, что у красных
185

найдется такой военачальник, который погонит бойцов в
ледяную воду. Это было бы равносильно их неизбежной
гибели. Человек, побывавший даже недолго в такой ледяной
купели, был обречен на смерть. Слащев утверждал, что не
видел ни одного живого участника форсирования Сиваша в
ноябре 1920 года.
Махновцы вместе с красноармейцами Сиваш преодолели
и нанесли белогвардейцам смертельный удар.
Через неделю с небольшим после полного разгрома Вран-
геля Фрунзе приказал переформировать махновские части,
влить их в красноармейские и перебросить на Северный
Кавказ. Это было вероломное нарушение харьковского дого-
вора, который гарантировал махновцев от подобного пере-
формирования.
Махновцы, конечно, отказались подчиниться, и в ночь с
24 на 25 ноября Фрунзе окружил их и нанес мощный удар.
Предательски был убит Каретников и многие махновские
командиры. И только отчаянный Марченко сумел с неболь-
шим отрядом всадников перемахнуть через перекрытый по
приказу Фрунзе перекопский перешеек и пойти на соединение
с Махно.
Прежде чем рассказать о том, как состоялось это соеди-
нение, хочу изложить малоизвестный факт из истории того
времени.
Махновские части, расположенные в других местах, после
предательского нарушения большевиками харьковского со-
глашения начали активно противодействовать Красной Ар-
мии. В частности, ими была предпринята попытка захватить
Мариуполь, в то время база Красной Азовской флотилии. Об
этом эпизоде не упоминает, насколько мне известно, ни один
историк, молчат и краеведы. Но вот строки из "Записки о
военных действиях на Азовском море в 1920 году", состав-
ленной, что называется, по горячим следам событий Сергеем
Колбасьевым, впоследствии известным писателем-маринис-
том: "Восстание махновцев в Мариуполе. Часть махновцев,
перешедших на сторону Красной Армии, оставалась в районе
Мариуполя и уже после оккупации Крыма внезапно восстала.
Гарнизон Мариуполя был очень слаб и только присутствие
флота спасло город. Суда обстреливали махновцев и отогнали
их от города".
Сам батько в крымском походе не участвовал: он остался
в Гуляй-Поле залечивать тяжелую рану, полученную в бою.
В начале третьей декады ноября 1920 года Махно получил
сведения от секретного сотрудника 42-й дивизии Красной
Армии о том, что в Гуляй-Поле направлены разведчики для
186

уточнения местонахождения повстанческих частей. Им пред-
писывалось также узнать, где живут Махно и его видные
командиры, чтобы в случае внезапного ночного захвата Гу-
ляй-Поля расправиться с ними в первую очередь.
Что же предпринял Нестор Иванович, получив такие
сведения? На этот вопрос отвечает Виктор Белаш: сейчас
же было собрано совещание Совета вместе с командирами
частей. Решили в случае нападения красных отвести войска
"в район Б. Янисоля, что в 60 верстах восточнее Гуляй-
Поля".
Через несколько суток, в ту же ночь, когда махновцев
окружили в Крыму, блокировано было и Гуляй-Поле. Разбив
окружившую его дивизию, Махно узнал пароль и, пользуясь
им, прошел со своим отрядом через линию советских войск
как красноармейская часть. И направился, как и было
запланировано, в район греческих сел, где его, защитника
крестьян от произвола белых и красных, хорошо знали и
любили. В одном из этих сел — Старом Керменчике —и
соединились отряды батько и чудом вырвавшегося из Крыма
Алексея Марченко. Вот как об этом рассказывает Петр Аршинов
в "Истории махновского движения".
7 декабря прибыл в Керменчик гонец с известием, что
через несколько часов прибудет группа Марченко. Все насе-
ление вышло на окраину села встречать воинов. "Но когда в
отдалении, — пишет П. Аршинов, — увидели двигавшуюся
конную группу, сердце у всех сжалось. Вместо могучей
конницы в 1500 человек, возвращался небольшой отряд в
250 человек. Подъехали передовые части вместе с Марченко
и Тарановским.
— Имею честь доложить — крымская армия вернулась, —
заговорил Марченко.
Все улыбнулись. "Да, братики, продолжал Марченко, —
вот теперь-то мы знаем, что такое коммунисты". Но Махно
был угрюм. Вид разбитой, почти уничтоженной знаменитой
конницы сильно потряс его".
В этой же книге я встретил название "греческого села
Константин", на самом деле, конечно, Константинополь, под
которым "гению Махно было предъявлено величайшее испы-
тание". Его трехтысячный отряд был окружен войском в 150
тысяч (по утверждению П. Аршинова), но Махно оказался
победителем. Красноармейцев он брал в плен многими тыся-
чами, тут же их отпускал. Однако комиссары отпущенных
сразу же ставили в строй и опять вели на Махно. Вот в такой
трагической ситуации оказался батько после того, как совет-
ская власть в очередной раз объявила его вне закона.
187

* * *
В середине 60-х годов, когда шла подготовка к полувеко-
вому юбилею Октябрьской революции, в Мариуполь приехал
В. А. Варганов. В 1917—1918 годах этот человек возглавлял
местных большевиков. Как водится, "бойцы вспоминали
минувшие дни". Коснулись и участия мариупольских греков
в революции и гражданской войне. Василий Афанасьевич
нахмурился, процедил сквозь зубы:
— Кулачье, махновцы...
Тогда же старый партизан Иван Лукьянович Чубаров,
рассказывая мне, что лично знал отважного командира Ва-
силия Куриленко, с надеждой спросил:
— Говорят, отношение к махновскому движению переме-
нилось, считают, будто они боролись за народ, против Дени-
кина, Врангеля. Правда ли это?
— Нет, — ответил я, — ничего не изменилось.
Со стыдом вспоминаю, что сказал это холодно, почти
враждебно.
Сегодня я ответил бы на вопрос Ивана Лукьяновича
утвердительно.
* * *
Слушаю выступление премьер-министра Украины:
— Махновщины я не допущу.
Слушаю ведущего телеканала "Останкино":
— Только бы не было у нас махновщины.
Ну что ты будешь делать? Слово "махновщина" воспри-
нимается нами как бранное, а "махновец" — как синоним
своевольного, недисциплинированного человека, а то и поху-
же — грабителя и насильника. Одним словом — бандита.
Слов нет, к батьке приставали и разного рода деклассиро-
ванные элементы, уголовники, люмпены, "подвиги" которых
принесли печальную славу крестьянскому движению на юге
Украины. Но ведь крестьяне из разноплеменных сел При-
азовья стали под знамена Махно, чтобы защитить свой дом,
свою землю. Наибольшей дисциплинированностью среди них,
по общему признанию, отличались жители греческих сел
Мариупольщины. Для них Нестор Иванович Махно был
вождем в борьбе за справедливость, и они выражали ему свою
преданность, свою верность. Что и отразилось в дневнике
Г. А. Кузьменко.
Этот документ попал сначала в Музей революции СССР.
Однако вскоре и на многие десятилетия он стал недоступен
исследователям: им занялись другие специалисты. Чекисты
тщательно подчеркивали в дневнике Галины Андреевны
фамилии и факты симпатий местных жителей к махновцам.
188

Эти подчеркивания выстрелили (можно даже сказать: в
буквальном смысле) в 1937—1938 годах.
Большевики тогда еще были интернационалистами и ре-
прессировали миллионы людей независимо от их националь-
ной принадлежности. Исключение было сделано только для
мариупольских греков, немногочисленного народа, живуще-
го в Приазовье с XVIII века. Их обвинили в создании по-
встанческой контрреволюционной, вооруженной подпольной
организации, поставившей себе якобы цель оторвать часть
территории СССР и присоединить ее к Греции.
Ничего нелепей выдумать было, конечно, невозможно, но
на греков Приазовья обрушили такие массовые репрессии,
которые иначе, как геноцидом, назвать нельзя. Не сомнева-
юсь, что этот геноцид был местью большевиков за то, что во
время гражданской войны многие крестьяне греческих сел
Мариупольщины (как и всех разноплеменных сел Приазовья)
стали под знамена Нестора Махно, чтобы защитить свой кров,
свою землю, своих жен и детей, свою честь и человеческое
достоинство как от белых насильников, так и от красных
грабителей, и проявили при этом образцы стойкости, воин-
ского мужества и отваги. Они были махновцами в том лучшем
и благородном значении этого слова, которому еще предстоит
утвердиться в нашем сознании.
И это — будет!
ПОСТСКРИПТУМ.
Вот строки из воспоминаний Виктора Белаша о том, как
дрались греки в мае 1919 года, когда корпус Шкуро прорвал
фронт 13-й армии и Третьей бригады Махно:
"Надо было ликвидировать корпус Шкуро в нашем тылу.
Сильного кулака 13-я армия не имела, и Шкуро безнаказанно
занял Гришинский район — тыл 13-й армии. Затем Шкуро
свернул из Гришино к нам в тыл. Следовало жертвовать всем
во имя спасения фронта. И штабом 2-й бригады Повстанческой
дивизии, навстречу прорвавшимся белым войскам, немед-
ленно был брошен 9-й греческий полк, снятый из села Бешево,
и 12-й кавалерийский.
21 мая они встретились в с. Б. Янисоль на реке Мокрые
Ялы. От исхода сражения зависела судьба фронта, отчего наши
командиры особое внимание обращали на маневрирование и
огонь полка. Надо сказать, что 9-й полк состоял преимущес-
твенно из греков Б. Янисольского района, где шкуровцы успели
расправиться с их родными и Советами. Руководимые чувством
мести, они, как львы, набросились на Янисоль, выволакивая
из домов на улицу казаков и расстреливая их.
189

Но час был недобрый. Со стороны сел Комарь, Константины
и Богатырь появились новые полки Шкуро. Естественно,
силы были неравны, да к тому же недостовало патронов.
Однако полк жестоко дрался в течение целых суток. Шку-
ровцы ходили в атаку, наш кавалерийский полк в контратаку,
давая возможность пехполку отступить на Керменчик.
Повстанцы защищали свои семьи, свои хаты, были еди-
нодушны, так как подразделения состояли из односельчан.
Трусов не было. И рубка была страшная. Раненых и пленных
не было.
Командир полка Морозов был зарублен, а с ним легли и
все шестьсот кавалеристов. Пехота, выбившись из сил, из-
расходовав патроны, парировала штыками, пока, наконец, у
с. Керменчик не была окружена и целиком изрублена. Лишь
комполка да остаток в 400 человек успели уйти, и только они
остались в живых — все остальные погибли.
Итак, наших двух полков не стало. Шкуровцы, понеся
серьезные потери, замедлили движение и, видимо, отдыхали,
чтобы снова напасть". (Белаш А., Белаш В. Дороги Нестора
Махно. С. 207).
* * *
Когда я расспрашивал И. Л. Чубарова, куда исчез коман-
дир знаменитого на мариуполыцине партизанского отряда
М. Т. Давыдов, впоследствии генерал Красной Армии, Иван
Лукьянович и его боевые друзья отвечали: "Вызвали в Мос-
кву, в военную академию". О том, что Марк Тимофеевич
вскоре вернулся в Приазовье и одно время был начальником
штаба 2-й бригады 1-й повстанческой дивизии имени батьки
Махно, они умалчивали. Еще раз убеждаюсь, что ВСЕ пар-
тизанские формирования Приазовья непременно участвовали
в махновском движении, даже коммунистические.
190

ГЕНЕРАЛ МАКСИМ КОЗЫРЬ
Революционно-повстанческая армия (махновцев) насчи-
тывала немало выдающихся командиров, вышедших, как
говорится, из гущи народа. Не имея не только военного, но
даже общего образования <в анкетах они писали: неокончен-
ное начальное), они были удивительными самородками, ко-
торым революция позволила раскрыть их незаурядные воин-
ские таланты.
То же самое в те годы наблюдалось повсеместно: и в
буденовских, скажем, частях, и в чапаевской дивизии. Но
если из Первой Конной выдвинулся, например, Семен Кон-
стантинович Тимошенко, не очень удачливый маршал, кото-
рому выпало стоять во главе Красной Армии в самый траги-
ческий период Великой Отечественной войны, если в той
войне заметную роль сыграл начальник артиллерии 25-й
Чапаевской дивизии Николай Михайлович Хлебников, гене-
рал-полковник, Герой Советского Союза, командовавший
артиллерией ряда фронтов, то интересно бы знать: кто из
махновских командиров отличился на полях сражений в
1941—1945 годах?
Трудно предположить, что махновцы, трижды проклятые
советской властью, могли "дойти до степеней известных" в
Красной Армии, если даже первородные коммунисты, истин-
ные герои гражданской войны, почти все попали в кровавую
мясорубку сталинских репрессий 1937—1938 годов.
Одного такого человека я все-таки нашел. Пусть он не стал
крупным полководцем, а командовал в Великую Отечествен-
ную всего лишь дивизией, но характер у него был самобыт-
нейший и во многих отношениях, я бы сказал, истинно
махновский.
Мое знакомство с Максимом Евсеевичем Козырем, уро-
женцем села Богатое Екатеринославской губернии (класси-
ческие махновские места) произошло в 1974 году, когда
журнал "Дружба народов" начал печатать военные дневни-
191

ки Константина Симонова под названием "Разные дни вой-
ны".
Из этой публикации я узнал, что весной 1944 года Симонов
побывал в дивизии генерал-майора Козыря, стоявшей в Ру-
мынии. "Меня глубоко заинтересовала, — пишет он, —
фигура самого командира дивизии, человека высоких душев-
ных качеств, своеобразного обаяния и, как мне показалось,
большого природного ума. Много лет спустя, вспоминая этого
человека, его взгляды на жизнь, повадки, манеру разговора
с подчиненными, я написал одного из действующих лиц своего
романа "Живые и мертвые" — генерала Кузьмича".
Думаю, каждый, кто читал трилогию Константина Симо-
нова, запомнил генерала Кузьмича, проникся к нему симпа-
тией и сочувствием. В самом деле, Кузьмич — один из самых
обаятельных, полнокровных и самобытных персонажей этого
романа.
Под Сталинградом, когда Серпилина, главного героя "Жи-
вых и мертвых", назначили начальником штаба армии, на
смену ему прислали "маленького, щуплого, птичьего роста
генерала".
В первый раз мы видим его, когда он встречает только что
прибывшее пополнение. Он выбежал из землянки, когда
последние солдаты еще подравнивались в строю и начал речь
не совсем обычными словами:
— По случаю мороза агитация отменяется. В Сталинград
взойдем, тогда и поговорим. А взойтить туда надо первыми, в
чем и есть суть вопроса для меня, для вас, для всей Советской
России. Пока в Сталинград не взойдем, отдыха не будет, только
бой. Взойдем — отдохнем. Я — ваш командир, звание —
генерал-майор, фамилия Кузьмич, Иван Васильевич. Будете
между собой Кузьмичом или дядей Ваней звать, не обижусь,
если вне строя, а в строю — за это, безусловно, наряд.
Переждав вспыхнувший в шеренгах смех, Кузьмич сказал:
— Биография моя простая: в германскую был, как вы,
солдат. В гражданскую — полком командовал, а в эту —
дивизией. Чего и вам желаю.
Этот генерал, сменивший очень авторитетного Серпилина,
своей простотой и душевностью, спокойным мужеством и
глубоким знанием солдатского дела сразу же стал всеобщим
любимцем дивизии. Не случайно замполит Бережной, харак-
теризуя отношение к Кузьмичу, говорит о любви с первого
взгляда.
Вопрос о реальных прототипах известных литературных
героев всегда волнует читателей, занимает умы исследовате-
192

лей. И все же я вряд ли стал бы так подробно интересоваться
человеком, послужившим Симонову прообразом Кузьмича,
если бы не такое обстоятельство: Максим Евсеевич Козырь в
своем рассказе военному корреспонденту там, в Румынии,
упомянул, что он, выходец из крестьян Екатеринославской
губернии, подростком уехал в Донбасс.
При этих словах забилось ретивое сердце краеведа: в каком
именно городе Донбасса прошла юность генерала Козыря?
Может быть, в Мариуполе, на одном из металлургических
заводов? В пользу этого предположения говорила и такая
деталь: 17 мая 1919 года Козырь был ранен под Волновахой.
Значит, в гражданскую он воевал, в частности, на Мариу-
польщине.
Я сделал запрос в Главное управление кадров Министер-
ства Обороны СССР. Мне сообщили дату рождения и гибели
Героя Советского Союза генерал-майора Козыря Максима
Евсеевича: "других интересующих Вас данных в Главном
управлении кадров МО нет". И посоветовали обратиться в
Центральный Государственный архив Советской Армии, лю-
безно указав его адрес.
Таким образом, выяснилась неожиданная (а может, и не
такая уж неожиданная) подробность: оказывается, генерал
Козырь, ставший литературным героем, был им в самом
прямом смысле слова в жизни — Героем Советского Союза.
В журнальном варианте дневников Симонова об этом не
упоминалось.
Нетрудно представить себе, с каким душевным трепетом
в заветный день взял я в руки личное дело генерала Козыря,
развязал бязевые тесемки, открыл объемистую архивную
папку. С фотографии глянули на меня мудрые глаза пожилого
человека, много повидавшие в жизни, человека, которого и
впрямь можно скорее принять за строгого старшину, чем за
командира дивизии, если бы не генеральские погоны на
помятом кителе.
За многие годы военной службы в личном деле генерала
Козыря накопилось множество документов: автобиографий,
характеристик, рапортов, аттестаций, наградных листов. На
некоторых документах автографы крупных военачальни-
ков — маршалов, генералов армии.
Конечно, личное дело кадрового военного не роман, но
читаются все эти бумаги с неослабевающим интересом, потому
что строгие скупые строчки, начисто лишенные сантиментов,
рисуют человека незаурядного, с характером сложным, про-
тиворечивым, но удивительно самобытным. Но знакомясь по
документам из пухлой папки с биографией генерала Козыря,
193

я испытывал и недоумение, сравнивая то, что в них сообща-
лось, с тем, что Максим Евсеевич рассказывал Константину
Симонову. Чтобы мое чувство стало понятным, надо нам
выписать строки из автопортрета, который в марте сорок
четвертого набросал сам Козырь, а Симонов с доступной его
скорописи точностью зафиксировал в своем военном дневни-
ке:
Судьба моя была ретивая, но люблю ей ходить наперерез.
(Эти слова в романе произносит генерал Кузьмич — Л. Я.).
На военной службе с десятого года. В четырнадцатом году,
перед войной, летом, на международных стрелковых сорев-
нованиях в Кишиневе взял четвертое место по стрельбе стоя.
(В довоенных аттестациях, где Козыря и поругивали, отме-
чали хорошую стрелковую подготовку его бойцов, добавляя,
что сам командир стреляет только на хорошо и отлично —
Л. Я.). ...В четырнадцатом году взамен четырех солдатских
Георгиев с бантом золотой крест дали с бантом и тем самым
в подпрапорщики произвели... В гражданскую войну был
выбран командиром 134-го Феодосийского полка. А потом
командующим Первой повстанческой армии. За гражданскую
войну два ордена Красного Знамени получил и имею документ
один хороший: семнадцатого мая 1919 года на станции
Волноваха получил телеграмму от Владимира Ильича Лени-
на. Тогда я получил первый орден, и желтый костюм в подарок
мне привез Затонский. Я был как раз ранен в тот день в
правую ногу и лежал".
И еще отрывочек, который нам понадобится по ходу дела:
"Под Брест-Литовском собрались мы все генерал-майоры,
голосовали, как в гражданскую войну. Был выбран я времен-
ным командующим 4-й армией и остатки ее выводил из
окружения. Вывел".
10 сентября 1943 года заместитель командующего войска-
ми Московского военного округа генерал-майор Цыганов,
характеризуя нашего героя, отметит "вранье и ложь в до-
кладах и донесениях" М. Е. Козыря.
Я привожу эти слова, чтобы облегчить свое положение:
мне придется в своем рассказе коснуться такой деликатной
темы, как "вранье и ложь" очень уважаемого и заслуженного
человека.
Не сомневаюсь, что найдутся читатели, которые возму-
тятся: зачем перетряхивать грязное белье человека, верно
служившего Родине и отдавшего за нее свою жизнь, кавалера
высоких боевых орденов, Героя Советского Союза?
Из дальней дали, из бесконечно далеких школьных лет
вспоминается мне, как Дмитрий Фурманов, приступая к
194

роману о Чапаеве, рассуждал: показать ли Василия Ивановича
идеальным героем или дать "со всей требухой"? Недосуг мне
сейчас перечитывать фурмановские страницы, но твердо
помню решение писателя: дать Чапаева "со всей требухой".
Надеюсь, что не нанесу ущерба чести и достоинству Мак-
сима Евсеевича Козыря, если не стану, как делал это в
предыдущую эпоху, умалчивать о "неудобных" эпизодах его
биографии, а дам его "со всей требухой". Потому что я твердо
верю: оскорбить правдой нельзя — оскорбительна только
ложь.
Так вот. Сопоставим "автопортрет" Козыря с документами
из его личного дела. И выяснится следующее. В 1944 году
ему было не пятьдесят шесть, как он сказал Симонову, а
пятьдесят четыре. В армии служил не с 1910 года — его
призвали в ноябре 1911-го. За гражданскую войну действи-
тельно имел орден Красного Знамени, но никак не два: ко
второму его представили только 6 января 1943 года. О том,
что он командовал повстанческой армией, и речи быть не
может (странно, что Симонов сразу же не засек рассказчика.
Впрочем, когда закончилась махновская эпопея, будущему
писателю и шести лет не было, а когда он подрос и стал
интересоваться историей, на такие темы говорить было уже
не принято). Но повстанческим полком Козырь действительно
командовал. Надо ли объяснять, что между полком и арми-
ей — дистанция огромного размера?
Что ранен он был под Мариуполем, а точнее на станции
Волноваха, — в этом нет сомнений. Однако то, что он в тот
день получил там телеграмму от Ленина, — чистая выдумка.
Фамилии Козыря нет в именном указателе к Полному собра-
нию сочинений в 55 томах, а на мой запрос, нет ли такого
документа среди неопубликованных ленинских материалов,
Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС ответил отри-
цательно. Да и кто такой был весной 1919 года Максим
Козырь, чтобы Ленин лично ему телеграфировал?
Теперь насчет событий под Брестом, где в сорок первом
"собрались мы все генерал-майоры". Полковнику М. Е. Ко-
зырю воинское звание "генерал-майор" присвоено постанов-
лением СНК СССР от 11 февраля 1942 года. Был ли он
временным командующим 4-й армией — этот факт я не
проверял, однако представляется он мне весьма сомнитель-
ным. Но из окружения Козырь выходил и, легко поверить,
не один, а с группой бойцов.
Представляю себе, каким блаженным отдыхом для кор-
респондента "Красной звезды" были те памятные три дня,
195

проведенные в дивизии генерала Козыря во время затишья
на фронте. За доброй чаркой (как говорит генерал Чарнота в
"Беге" Михаила Булгакова: "Уж коли встречались, значит,
пили") слушал он рассказы старика, каким, несомненно,
казался Максим Евсеевич молодому (28 лет) Константину
Симонову. Может быть, именно доброй чаркой и объясняются
неосторожные заявления Максима Евсеевича насчет повстан-
ческой армии, а также о дорогом подарке, полученном им из
рук еще до войны расстрелянного "врага народа" Затонского.
Он и в документах, идущих в личное дело, не раз рисковал
прихвастнуть, но еще больше — благоразумно умолчать.
Вот он пишет в автобиографии: "В начале февраля 1919
года назначен командующим войсками группы Одесского
направления".
Правдой здесь может быть то, что в означенное время
Максим Козырь попал в 1-ю Заднепровскую дивизию Павла
Дыбенко, в ее 1-ю бригаду, которой командовал атаман
Григорьев. Других командующих "группой войск Одесского
направления" в то время не было. В другом документе Козырь
пишет, что с января по май 1919 года он воевал против
французов и англичан в районе Николаева, Херсона, Одессы.
Это маршрут григорьевской бригады, в которой Козырь мог
быть вместе со своим повстанческим полком. А вот с мая
1919-го он уже воевал против Деникина в районе Таганрога,
то есть у Махно, которого он, как и Григорьева, не упоминает.
Войдем в положение Максима Евсеевича: мог ли он афи-
шировать, что воевал в составе частей таких сомнительных
личностей? Вот он пишет, что в 1918 году партизанил против
немцев и гетманцев вместе со Щорсом. Хотя действовал его
отряд под Ново-Московском, то есть в махновском районе.
Но Щорс, погибший в 1919 году, был канонизирован боль-
шевиками, не то что атаман Григорьев или батько Махно.
Я не знаю, как объяснить "передислокацию" Козыря с
Одесского направления на Таганрогское, из Первой бригады
Заднепровской дивизии в Третью, что в конце весны 1919
года на станции Волноваха, которую обороняли только мах-
новские части, он был ранен, — это святая правда.
Что же произошло тогда, в мае 1919 года под Волновахой
и вообще на фронте, который Ленин называл фронтом Дон-
бассейн-Мариуполь?
Советская (большевистская) историография настаивает на
такой схеме: махновская бригада быстро разложила примы-
кавшую к ее левому флангу 9-ю дивизию (ею командовал
Николай Владимирович Куйбышев, родной брат известного
196

большевика Валериана Владимировича) и как только кава-
леристы Шкуро нанесли удар, в панике бежали и увлекли за
собой и красноармейцев 9-й. И вообще Махно, которому
отказали в должности начдива, открыл белым фронт.
Но еще Антонов-Овсеенко утверждал обратное: сначала
бежала Девятая дивизия, а стойким махновцам с обнаженным
флангом ничего не оставалось, как отступить.
Антонов-Овсеенко защищает Махно не совсем бескоры-
стно: Ленин возложил на него личную ответственность за
Третью бригаду. Командукр (то есть командующий Украин-
ским фронтом) лично съездил "посмотреть на маленький
свободно-революционный Гуляй-Поле—Петроград". Это
было 29 апреля 1919 года. Его вывод: "Махно, его бригада и
весь район — большая боевая сила. Никакого заговора нет.
Сам Махно не допустил бы его... Он убежденный анархист.
Лично честный, за спиной которого совершалась всякая
пакость... Карательные меры — безумие..."
Он поручился за Махно, а потом вышли такие вот непри-
ятности. И он доказывает, что в случившемся виноват не
батько.
Отчасти он прав.
Я не поверю, что Антонов-Овсеенко умышленно не снабжал
Третью бригаду оружием и боеприпасами, на что жаловались
махновцы. Да, у них, случалось, не было патронов, чтобы
встретить атакующих деникинцев. Махновцы ходили в шты-
ковые, добывая боеприпасы у врага. Дорогой, разумеется,
ценой. Штурмуя Кутейниково, они потеряли 3000 человек.
Но и соседняя 9-я дивизия была в точно таком же поло-
жении. Да и другие, видимо, тоже.
Однако в ответ на неснабжение решительный Махно "за-
крыл", как уже говорилось, свой район, не позволял вывозить
из него материальные ценности. Он предложил большевикам
товарообмен: вы мне оружие — я вам уголь, вы мне патроны —
я вам хлеб.
Такие требования выходили за компетенцию комбрига.
Но ведь Махно был не только командиром бригады в составе
Красной Армии, но еще и народным вождем, признанным и
авторитетнейшим руководителем грандиозного крестьянско-
го восстания на Украине.
Но именно это и не устраивало большевиков.
Вчитаемся внимательно в телеграмму В. И. Ленина
Л. Б. Каменеву: "С войсками Махно временно, пока не взят
Ростов, надо быть дипломатичным, послав туда Антонова
лично и возложив на Антонова лично ответственность за
войска Махно" (ПСС, т. 50, с. 307).
197

Обратите внимание: ВРЕМЕННО! Дескать, возьмем Ростов
(в том числе руками и кровью махновцев), разберемся с
Деникиным, тогда примемся за Нестора Ивановича. А пока —
дипломатничайте.
Удивительно ли, что на более низком (но достаточно
высоком) уровне все время лелеялась тайная мечта уничто-
жить махновщину и лично ее вождя. И не только лелеялась,
но и выстраивалась в конкретные планы, которые батько
срывал весьма успешно.
Военные деятели — Антонов-Овсеенко, Скачко, Ды-
бенко, — хорошо знавшие положение, уверяли: Махно будет
сражаться с Деникиным до последнего. За спиной махновцев
были их родные села, их земля, в том числе и поделенная
ими помещичья, которую деникинцы хотели отнять. Там
были их семейные очаги, жены и дети, отцы и матери,
которых они готовы были защищать.
Но партаппаратчики (позволю себе еще раз употребить
термин нашего времени) ничего этого знать не хотели. Среди
махновцев распространилось мнение, что большевики рас-
суждают так (цитирую по П. Аршинову): "Лучше отдать всю
Украину Деникину, нежели допустить дальнейшее развитие
махновщины. Деникинщину, как открытую контрреволю-
цию, всегда можно разложить классовой агитацией. Махнов-
щина же идет в низах масс и, в свою очередь, подымает массы
против нас".
П. Аршинов пишет: "За несколько дней до этих событий
(наступления Корпуса Шкуро — Л. Я.) Махно сделал сооб-
щение штабу и Совету, что большевики сняли несколько
своих полков с гришинского участка, чем открыли свободный
проход деникинцев в гуляйпольский район с боковой северо-
восточной стороны. Действительно, казачьи орды ворвались
в район не со стороны повстанческого фронта, а с левого фланга,
где стояли красноармейские части. Благодаря этому армия
махновцев, державшая линию Мариуполь — Кутейниково —
Таганрог, оказалась обойденной деникинцами. Последние вли-
лись громадными силами в самое сердце района".
Так что запрещение Троцкого переформировать махнов-
скую бригаду в дивизию после того, как на это поступило
согласие фронта, было только поводом, а не причиной разрыва
Махно с большевиками.
Махно с презрением писал о "распрях Григорьева с боль-
шевиками за власть". Но у него самого этих "распрей" хватало
с избытком.
Такова, коротко говоря, была обстановка, когда в мае 1919
года деникинцы нанесли свой удар по фронту, который
198

держали 3-я бригада махновцев и красноармейская 9-я ди-
визия. Более удобный момент выбрать было невозможно.
Конный корпус Шкуро сразу же прорвал оборону проти-
воборствующей стороны. Кубанских кавалеристов поддержи-
вали танки. Командующий 2-й Украинской армией Скачко
докладывал: "Волновахский прорыв собственными силами
армии (а в ней, кроме махновской бригады, к тому времени
уже никаких войск не оставалось — Л. Я.) не только не может
быть ликвидированным, но не представляется возможным
остановить успех врага, который развивается".
Вот в эту заваруху и попал под Волновахой Максим Козырь.
В бою с корпусом Шкуро погиб его брат Михаил (три других
его брата — Елизар, Петр и Яков — сложили головы на
царской войне, как называли в народе первую мировую в
отличие от гражданской). Сам Козырь был в тот день серьезно
ранен.
Он стал одним из первых кавалеров ордена Красного
Знамени: за разгром дроздовского полка ему вручили орден
с номерным знаком 71. (В махновском районе действовала
часть полковника, затем генерала Дроздова. Его полк разгро-
мил Козырь. Не путать с полковником, затем генералом
Дроздовским. В его честь одна из дивизий Добровольческой
армии была названа Дроздовской. Но это, как говорится, из
другой оперы).
Кавалер ордена Красного Знамени № 71. Боже мой, какой
высокой честью это считалось когда-то и как мало это значит
сегодня!
Гражданскую Максим Козырь довоевал благополучно,
если не считать, что схлопотал еще одну рану. Таким образом,
в империалистическую он был ранен трижды, в граждан-
скую —дважды. Ему предстоит получить еще два ранения —
в Отечественную, если не считать восьмую, рану, навсегда
остановившую его неугомонное сердце.
После войны он командовал различными полками, когда
в августе 1921 года получил назначение командиром четвер-
того полка 2-й Донецкой дивизии. Часть стояла в Артемовске,
но он, в новеньком буденновском обмундировании с "разго-
ворами" , специально съездил в Юзовку, на шахту N 5, которая
когда-то принадлежала чугунно-литейному заводу Новорос-
сийского акционерного общества. Перед призывом в армию
он три года — 1909—1911 — работал здесь сначала "поверх-
ностным" рабочим, а затем и в забое, коногоном. Прихваст-
нуть он любил, что греха таить, водилась за ним такая
слабость, но больше всего хотелось ему показать, какие
возможности открыла родная советская власть перед про-
199

стыми людьми: вот стал же вчерашний коногон полковым
командиром.
В калейдоскопе назначений и перемещений Максима Ко-
зыря мелькнет и такая строчка: с августа 1924 года по январь
1925 г. — помощник командира 7-го стрелкового полка 3-й
Крымской дивизии. Той самой, которая считала себя преем-
ницей хорошо знакомой Козырю 1-й Заднепровской дивизии.
Но образование его по-прежнему оставалось неоконченным
начальным. Только в 1929 году, на пороге своего сорокалетия,
сдал он экстерном экзамены за семь групп, как сказано в его
личном деле. Сидеть за школьной партой Козырю совсем не
хотелось, и во всех довоенных аттестациях это лыко ставят
ему в строку. Так же, как и не выветрившийся дух парти-
занщины, утвердившийся в нем со времен махновской воль-
ницы.
1931 г. "Решительный, волевой, энергичный командир
полка. Имеет неизжитый дух партизанщины. Мало или
совсем над собой не работает. Груб, высокомерен".
1932 г. "Абсолютно над собой не работает".
1933 г. "Принял полк, находившийся в большом прорыве.
Полк вышел на "отлично". Умеет подойти и влиять на массы.
Вместе с тем т. Козырь продолжает оставаться недостаточно
подготовленным во всех отношениях, за исключением огне-
вого дела. Большой партизан, самолюбив".
Перед началом Великой Отечественной войны полковник
Максим Козырь служил у самой западной границы. Семья
его, жена Зинаида Прокофьевна и четырнадцатилетний сын
Вячеслав, жила поначалу в Березе Картузской, в ста с
небольшим километрах от Бреста. 15 июня 1941 года, в
последнее мирное воскресенье, Козырь перевез их к себе и
поселил в доме неподалеку от знаменитой крепости. А в
следующее воскресенье, 22 июня, их разбудил оглушитель-
ный грохот.
— Зина, Слава, в подвал! — только и крикнул Максим
Евсеевич, на ходу затягивая ремень. Он не знал тогда, что в
последний раз видит жену и сына.
Как же полковник Максим Евсеевич Козырь, старый
вояка, прошедший две войны "от звонка до звонка", выдержал
экзамен Великой Отечественной?
Скажем прямо: по-разному.
Как он воевал с 22 июня по ноябрь 1941, в его личном
деле никак не отражено. Но догадаться нетрудно: от Бреста
добирался из окружения к фронту, который все отодвигался
на восток. К своим попал глубокой осенью, в ноябре. И был
200

назначен командиром Особой бригады 1-й Ударной армии
Западного фронта. В "автопортрете" небольшие расхождения:
"Приехал в Москву зимой в сорок первом. Она пустая,
снежная. Ехал через Химки в морскую бригаду и вспомнил,
как с женой, бывало, танцевал здесь в морском вокзале.
Командиром бригады был назначен прямо перед шестым
декабря и пошел в наступление. Моряки воюют — красоти-
ща".
То была бригада морской пехоты.
В этой должности и стал генералом, получил свой второй,
а в Великую Отечественную первый орден — Красного Зна-
мени. В наградном листе говорится: "84-я Особая бригада под
командованием Козыря освободила от немецких оккупантов
свыше 50 населенных пунктов, в том числе рабочий поселок
Бородино под Клином и райцентр Терпляева Слобода. На
Северо-Западном фронте в февральских боях вышел юго-за-
паднее Старой Руссы. Тяжело ранен в этих боях".
Наградной лист был почему-то составлен с опозданием на
год, и указ о награждении вышел только 14 февраля 1943
года.
Командующий войсками 27-й армии, в составе которой
воевала 84-я Особая бригада, генерал-майор Озеров пишет,
что Козырь проявил себя решительным командиром. "Так-
тически подготовлен хорошо. Решения принимает быстро и
правильно. Решительно проводит в жизнь боевые приказы.
Лично дисциплинирован и исполнителен. Пользуется дело-
вым и политическим авторитетом".
Но далее следует приписка, то ли продиктованная жела-
нием избавиться от комбрига, то ли искренней заботой о его
здоровье: "Состояние здоровья т. Козырь неудовлетворитель-
ное. Целесообразно использовать в тылу".
С такой же заботой сталкивается и генерал Кузьмич в
романе К. Симонова: все время его пытались спихнуть в тыл.
Из самых лучших побуждений. Их-то Кузьмич, как и его
прототип генерал Козырь, боялся гораздо больше немецких
пуль.
Командующий 1-й Ударной армией генерал-лейтенант
Кузнецов в комбриге разобрался глубже. В характеристике,
которую он ему дал, есть такие строки: "Современные боевые
операции понимает, но организует их по старинке, без учета
возросшей мощи техники и огневых средств". Их зловещий
смысл понятен: потери в боях были велики. Но разве один
Козырь переучивался воевать по-новому. От факта никуда не
денешься: эта командирская учеба была оплачена большой
кровью.
201

Но продолжим чтение боевой характеристики: "В бою
хладнокровен, решителен и инициативен. Храбрый коман-
дир, не раз увлекавший бойцов и командиров своим личным
примером на героические подвиги".
Вот это — сущая правда: его личная храбрость была
безупречной.
Судя по характеристике, можно подумать, что дух парти-
занщины окончательно выветрился из боевого командира
Красной Армии Максима Козыря: "дисциплинирован, испол-
нителен".
Диссонансом врывается в эту характеристику замечание
командарма: любит выпить. В последний раз в документах
упоминалось, что в день празднования десятой годовщины
Октября Козырь крепко перебрал, за что и получил выговор
по партийной линии. Одиннадцать лет он носил его, пока в
тридцать восьмом не сняли.
Сменивший Озерова на посту командарма 1-й Ударной
генерал-лейтенант Романовский, видимо, считал, что не такая
уж "беда, коль выпьет лишнего мужчина", и дал Козырю (он
к тому времени уже месяц, как командовал 391 стрелковой
дивизией) лапидарную характеристику: "Имеет богатый бое-
вой опыт. В сложной обстановке не теряется. В бою ведет
себя хладнокровно и уверенно. Решения принимает правиль-
но и доводит до конца. Энергичный и дисциплинированный
командир".
Чего еще желать от комдива? И высшее начальство со-
глашается с командармом: "Генерал-майор Козырь дол-
жности командира стрелковой дивизии соответствует и под-
лежит утверждению в ней. Командующий Северо-Западным
фронтом Маршал Советского Союза Тимошенко".
Тридцать два года спустя мне показали письма Николая
Степановича Баркова из Алма-Аты. Он ветеран 391-й Режиц-
кой Краснознаменной дивизии, которой полгода командовал
М. Е. Козырь. О нем вспоминает тепло, сердечно. Пишет, что
с именем генерала Козыря связана целая глава в славной
истории дивизии.
Выпишем несколько строк из романа Константина Симо-
нова "Солдатами не рождаются":
"За эти пять дней Артемьев успел убедиться, что Кузь-
мич — человек золотой души, непривычной, даже лишней
откровенности в разговорах и той устойчивой, молчаливой,
истинно русской твердости в бою, которая раз навсегда
выразила себя в имевшейся у него на все случаи жизни
поговорке: "Надоть — так надоть!" Были у него и другие
202

присказки, к которым Артемьев тоже успел привыкнуть за
пять дней. Когда Кузьмич удивлялся чему-нибудь, говорил
скороговорочкой: "Туточки вам пожалуйста!"; когда упрекал,
спрашивал: "Почему без меня не смикитили? Вас много, а я
один. Это и есть вся история нашего военного искусства". А
когда не уважал кого-нибудь, отзывался с усмешкой: "Ничего
не могу об нем плохого сказать, а еще меньше — хорошего".
Понятно, что генерал Кузьмич в романе — образ собира-
тельный, что писатель воспользовался своим правом на вы-
мысел, изменил некоторые детали биографии Козыря (Кузь-
мич в романе старше Козыря на пять лет, Козырь не коман-
довал дивизией под Сталинградом и пр.). Но после многочис-
ленных документов, с которыми мне пришлось познакомить-
ся, возникает твердое убеждение: приведенная характерис-
тика Кузьмича полностью применима к реальному герою —
Максиму Евсеевичу Козырю.
Но надо сказать больше: Козырь гораздо сложней, чем
романный Кузьмич, сложней и противоречивей. Литератур-
ный герой автора трилогии получился бы несколько иным,
если бы Симонов расшифровал такой факт биографии прото-
типа: "командовал повстанческой армией". Сделай он это,
неизбежно понял бы, что элемент партизанщины не мог не
остаться в душе и характере героя, что махновская вольница,
ее быт и нравы не могли исчезнуть бесследно, что должно
было от этого что-то сохраниться в нем, как крупинки угля
на лице шахтера: не избавишься от них, сколько ни отмывай.
Но Симонов заглянул в личное дело генерала Козыря не
когда писал "Живых и мертвых", а работая над "Разными
днями войны". К тому времени генерал Кузьмич стал уже
литературным фактом.
В романе Симонова командующий армией Батюк недово-
лен Кузьмичом, по его мнению, тот не дорос до командира
дивизии:
— "Ишь ты", "поди ж ты", "надоть", "мабуть"... Можно
подумать, что не с генералом, а со старшиной разговариваешь.
— Вы не совсем правы, Иван Капитонович, — возражает
ему Серпилин. — Як своей бывшей дивизии, сами пони-
маете, отношусь ревниво, но командует он ею неплохо... И
воюет, надо отдать ему должное, грамотно, и, я бы сказал,
находчиво, хотя человек своеобразный... Надо к нему при-
выкнуть.
— А мне время не отпущено ко всем привыкать.
Вот от таких командиров, которым "не отпущено", не
только романный, но реальный генерал Козырь натерпелся,
или как он сам бы сказал, "нахлебался по ноздри и выше".
203

В марте 1943 года Козырь принял командование 7-й
гвардейской дивизией. Что-то у него не заладилось на этом
посту, и через месяц-полтора его сняли с должности как
несправившегося. В личном деле сохранился его рапорт от
18 апреля 1943 года: "В настоящее время чувствую себя очень
плохо, а потому прошу освободить меня от занимаемой
должности".
Какие события стоят за этим документом, из личного дела
не видно, но в первых числах мая он сдал командование 7-й
гвардейской дивизией.
До 17 мая он был в распоряжении Военного Совета
Северо-Западного фронта, потом неделю в распоряжении
Главного Управления кадров Наркомата Обороны, потом его
снова отфутболили— почти на два месяца — в распоряжение
ВС С-ЗФ. И только в июле вышло распоряжение: назначить
генерала Козыря начальником филиала курсов "Выстрел"
Московского военного округа.
Ничего более нелепого придумать было невозможно.
Максим Евсеевич Козырь, хотя в одном документе и
значится, что в 1929 году экстерном сдал за семь групп, а в
другом — что в том же году окончил вечерний агрономический
институт (!), в сущности оставался при своем неполном
начальном образовании и в преподаватели годился меньше
всего.
Вот тут и появилась зубодробительная характеристика
заместителя командующего войсками МВО генерал-майора
Цыганова, того самого, который отметил, если читатель
помнит, "вранье и ложь" (тоже блестящим стилистом не был)
в донесениях Козыря. С тяжелым сердцем привожу эту
характеристику, не имея оснований назвать ее неточной и
несправедливой:
"В военном отношении т. Козырь малограмотный человек,
в учебном деле ничего не понимает и не знает, учить офицер-
ский состав не может.
Воспитательной работы вести не может — приемы воспи-
тания ограничиваются сплошной матерщиной и оскорблени-
ями подчиненных.
Систематически пьет, злоупотребляя спиртными напит-
ками, трезвым почти не бывает. Вызванный мной к 12 ч.
9 сентября явился ко мне пьяный, держал себя грубо. Вы-
нужден был прекратить разговор".
10 сентября 1943 года, в день написания этой зубодроби-
тельной характеристики Козырь от должности начальника
курсов "Выстрел" отстранен по несоответствию занимаемой
должности. Он пишет рапорт вышестоящему начальству:
204

"Моя личная просьба: скорее оформить дело с отправкой меня
на фронт, дать назначение непо�