H . Г . ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
ПОЛНОЕ
СОБРАНИЕ С О Ч И Н Е Н И Й
В ПЯТНАДЦАТИ Т О М А Х
ПОД О Б Щ Е Й РЕДАКЦИЕЙ
В. Я. КИРПОТИНА, Б. П. КОЗЬМИНА, П. И. ЛЕБЕДЕВА-ПОЛЯНСКОГО
Н. Л. МЕЩЕРЯКОВА , И. Д. УДАЛЬЦОВА,
H. M. ЧЕРНЫШЕВСКОЙ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1951

H . Г . ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
ПОЛНОЕ
СОБРАНИЕ С О Ч И Н Е Н И Й
ТОМ X
СТАТЬИ И РЕЦЕНЗИИ
1862—1889
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1951

Подготовка тома
Н. А. Алексеева и С. С. Борщевского

1862—1863
МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ БИОГРАФИИ
Н. А. ДОБРОЛЮБОВА
Бывши одним из людей, близких к Добролюбову, я разобрал
бумаги, оставшиеся после него, и теперь занимаюсь собиранием
других материалов для его биографии. Дело это требует довольно
долгого времени; и пока я успею исполнить долг, лежащий на
мне, считаю полезным напечатать некоторые из материалов, уже
находящихся в моих руках.
Н. Чернышевский.
Михаил Алексеевич Костров, муж сестры Николая Алексан-
дровича, Антонины Александровны, прислав мне письма Николая
Александровича к сестрам и к нему, приложил к этому собра-
нию небольшую записку о детстве покойного, которому он давал
уроки до поступления Николая Александровича в семинарию. Вот
отрывки из этой записки:
«Домашнее обучение его (Николая Александровича) начато
было очень рано, а вместе с этим очень рано начала сказываться
и его талантливая натура. Уже лет трех, со слов матери своей
(это была умная, прекрасная женщина, и не даром о ней доселе
все родные и знакомые так много жалеют) он заучил несколько ба-
сен Крылова и прекрасно произносил их перед домашними и чу-
жими, ибо покойный родитель его, не скрывая своей радости и сво-
их восторгов от своего даровитого Коли, любил иногда похва-
статься им и перед чужими, приходившими к нему в гости или по
делу. Я сказал, что он заучивал эти басни со слов мамаши своей.
Действительно, так как отец его, занятый то службою церковного,
то училищною (он был несколько времени законоучителем в здеш-
нем канцелярском училище), то уроками частными, а особенно
стройкою своих домов, не мог большею частию даже и быть дома
подолгу, а не то, чтобы много заниматься с детьми, — то вообще на
первое развитие сына его по необходимости должна была иметь
влияние мать. Мать же выучила его и читать, да, кажется, я пи-
S

сать азбуку. Когда ему стало 8 лет (с половиной, кажется), то
приглашен был в учители для него кончивший курс семинарии —
Садовский; но этот последний занимался с ним не более двух ме-
сяцев, потому что поступил сам в священники. Тогда был при-
глашен к нему я. Я был в это время переведен в философский класс
и немного известен был родителям Николая Александровича, по-
тому что квартировал у родственников их, Благообразовых. По-
ступив к нему в учители, я старался, во-первых, заохотить его к
учению, чтобы «учиться» обратилось для него в главную и насущ-
ную потребность; а во-вторых, доводить его до ясного, по воз-
можности полного и отчетливого понятия о каждом предмете, не
слишком заботясь о буквальном заучивании им уроков (конечно,
при обучении латинскому и греческому языкам приходилось огра-
ничиваться только, впрочем совершенно достаточным, знанием
всяких правил грамматических и синтаксических). Покойная мать
его не раз тут замечала, что из нашей классной комнаты почти
только и слышно: «почему», «отчего» да «как» и т. д. Отец его,
видя, что сын его, при своей отличной восприимчивости, при усер-
дии и любознательности, оказывал отличные успехи, и что вообще
наше учение идет в порядке, не мешал нам и свободно предавался
своим служебным и хозяйственным занятиям, — только иногда
наведывался об его успехах и давал ему те или другие вопросы по
тому или другому предмету. Таким образом наше учение про-
должалось около трех лет, если из этой цифры не исключать ме-
сяцев пяти или шести его болезней или моих каникул. Тогда он,
т. е. по прошествии трех лет, был представлен в духовное учи-
лище, из которого через год и был переведен третьим учеником в
семинарию. В семинарии он учился пять лет, и шел все первым.
С словесности же он начал читать все, что только могло попа-
даться ему под руку; светские журналы он доставал или (иногда)
у семинарских наставников, или (всего более) у квартировавших
в его доме генерала Улыбашева и князя Трубецкого и у некото-
рых прихожан. Семинарское образование не могло удовлетво-
рить его, как он нередко говорил и мне об этом; не надеялся он
удовлетвориться и в духовной академии, а непременно желал
ехать в какой-нибудь университет. Отец его непрочь был и сам
отпустить его туда, но затруднительное положение кошелька
(ибо он был кругом в долгу по выстройке дома своего) было при-
чиной, что решено было отправить его в С.-Петербургскую ака-
демию, по-каковому поводу бывший тогда у нас преосвящен-
ный Иеремия 1 дал ему даже рекомендательное письмо к ректору
оной.
В «С.-Петербургских ведомостях» 2 кто-то сказал, что покой-
ный Николай Александрович был всегда слабого сложения. Ре-
шительно сказать этого нельзя, хотя и точно он был золотушного
сложения; золотуха обнаруживалась у него и у маленького, и ле-
чился он от нее и в бытность свою студентом Педаг. института,
6

Конечно, усиленные занятия в семинарии, а отчасти и в училище,
и по поступлении в институт, могли иметь не очень благоприятное
влияние на его здоровье; но останься в живых его отец и мать,
все обошлось бы для него недурно, и он жив был бы и (относи-
тельно говоря) здравствовал бы доселе. Решительное влияние на
расстройство его здоровья произвела смерть его матери, а потом
и отца, за которыми последовали, как неизбежное следствие, его
еще более усиленные и непрерывные работы и во время институт-
ской жизни и после, которые, при грустном настроении духа его,
и доконали его. Смерть родителей и особенно, кажется, матери,
подле которой он до 17-ти лет находился неотлучно, для которой и
он был любимым сыном, и не только сыном, но и лучшим дру-
гом, — потому что отец, по службе своей, чаще всего отсутство-
вал, — и которую и сам он любил, как другому и не удастся лю-
бить, была таким ударом для него, от которого он не опомнился
до смерти своей. «На что мне и жизнь-то теперь» (т. е. без ма-
тери), говорил он нам при последнем нашем свидании: «разве
только для братьев и сестер; ну, для них-то я еще лет пять-шесть
поживу». Эта смерть родителей имела влияние не только на фи-
зическое, но и нравственное состояние его».
Сущность нравственной перемены, о которой говорит М. А. Ко-
стров, будет видна читателю из напечатанных в этой книжке
«Современника» стихотворений Ник. Ал-вича: «Благодетель» и
«На гробе отца». Она видна также из следующих слов М. А. Ко-
строва, который, упомянув об этих стихотворениях, продол-
жает:
«Он (H.A.) был самым набожным человеком в Нижнем»,—
то есть до отъезда в Педагогический институт, — «считал за грех
напиться чаю в праздничный день до обедни, после исповеди до
причастия даже воды не пил, усердно всегда молился и с глубо-
ким чувством. Но вот он, получив известие о болезни матери, с та-
ким чувством и так же горячо и усердно молился богу об ее вы-
здоровлении. Бог не внял его молитвам. Этого мало: через пять
месяцев умер и отец, оставив восемь человек детей, мал-мала мень-
ше. «Что ж это такое?» — подумалось ему».
Из этих слов читатель уже видит, что перемена, о кото-
рой упоминал выше М. А. Костров, состояла в падении прежних
убеждений Н. А. и в появлении иного взгляда на законы все-
ленной.
Но колебание прежних убеждений началось в Н. А. еще рань-
ше отъезда в Петербург; это мы знаем из разговоров с Н. А.,
и то же самое свидетельствует любопытная в психологическом от-
ношении подневная записка очень оригинального характера, уце-
левшая в его бумагах. Вот начало этого дневника, для кото-
рого Н. А. придумал заглавие «Психаториум» 3 — углубление
в душу.
7

«ПСИХАТОРИУМ»
«7 марта, 1853 г. 1-й час пополудни.
Ныне сподобился я причащения пречистых таин христовых и
принял намерение с этого времени строже наблюдать за собою.
Не знаю, будет ли у меня сил давать себе каждый день отчет в
своих прегрешениях, но, по крайней мере, прошу бога моего, что-
бы он дал мне положить хотя начало благое. Боже мой! Как мало
еще прошло времени * и как уже много лежит на моей совести!
Вчера, во время самой исповеди, я осудил духовника своего и п о с -
том скрыл это, не покаялся; кроме того, я сказал не все грехи, и это
не потому, что позабыл их или не хотел, но потому, что не решился
сказать духовнику, что еще рано разрешать меня, что я еще не все
сказал. Потом я сетовал на отца духовного, что он не о многом
спрашивал меня **; но разве я должен ожидать вопросов, а не
сам говорить о своих прегрешениях? Только вышел я из алтаря,
и сделался виновен в страхе человеческом ***, затем человеко-
угодие **** и, хотя легкий, смех с товарищами присоединились
к этому. Потом суетные помышления славолюбия и гордо-
сти, рассеянность во время молитвы, леность к богослужению,
осуждение других — увеличивали число грехов моих», и т. д.
и т. д.
Этот ежедневный список своих «прегрешений», с благочести-
выми укоризнами себе, вел Н. А. с 7 марта до 9 апреля, так что
набралось целых 32 страницы за эти 34 дня. Все дни, разумеется,
похожи один на другой; вот, например, 29-я страница «Психато-
риума»;
«4 апреля, 12 час пополудни.
Опять те же грехи в эти два дня: леность к молитве, рассеян-
ность и легкомыслие, осуждение и насмешка, неприязнь к ближ-
нему, вольные суждения, ложь, хитрость, притворство, призыва-
* То есть со времени принятия св. таин.
** Таким образом, все предыдущие прегрешения объясняются очень
просто: духовник, исповедуя 17-летнего юношу, жизнь и нравы которого,
конечно, знал очень хорошо и без исповеди, по домашнему или учитель-
скому знакомству с ним, и за которым не было никаких особенных про-
ступков, не почел нужным напрасно длить исповедь, а Н. А. посовестился
затруднять его просьбою о продолжении исповеди, когда духовник пре-
кратил ее разрешительною молитвою.
*** Каким образом? — не объяснено; по всей вероятности, поклонился
какому-нибудь отцовскому знакомому, которого не уважал в душе, или что-
нибудь подобное.
**** В чем оно состояло? — опять не объяснено; вероятно, не возразил
какому-нибудь товарищу на неправильное мнение, чтобы не раздражать
человека напрасным спором в церкви, или что-нибудь подобное.
8

ние лукавого *, честолюбие и славолюбие, предание чувственно-
сти **, чревоугодие и лакомство» ***, и т. д.
Список этих «прегрешений» заключается словами:
«Господи! Спаси мя, не остави мене погибающа! »
Но в том же «Психаториуме» среди длинных перечней всяких
мелочей, возводимых на степень «прегрешений» усердием Н. А. к
самообличению, среди красноречивых укоризн себе за эти «пре-
грешения» и воззваний о помиловании и спасении, мы находим
следующие строки:
(7 марта). «Возникало во мне несколько раз сомнение о важ-
нейших истинах спасения».
(12 марта). «Допустил в себе сомнение о святой церкви и ее
постановлениях».
Подобные заметки встречаются почти каждый день. Да и са-
мое ведение «Психаториума» было не больше как искусственною
попыткою подогреть в себе остывавшее благочестие: постоянно
замечает Н. А., что ему скучно вести этот дневник покаяния, что
он продолжает его только в исполнение правила, которое раз по-
становил себе при благочестивом настроении, овладевшем на ми-
нуту его душою после исповеди и причащения: каждый день ис-
писывать страницу перечнем своих «прегрешений» и укоризнами
себе за них. Вот, например, отрывок со стр. 30-й.
«7 апреля, 12 час пополудни.
Вот месяц прошел, как я предпринял доброе дело — давать
себе каждый вечер отчет в том, как я провел день, — а уже как я
изленился, как извратил свое дело! Вместо сокрушения и созна-
тельного раскаяния ограничиваюсь только холодным перечисле-
нием моих грехов; я забочусь, чтобы только исписать страницу, и,
оставляя добрую цель в стороне, отягощаюсь и чувствую уже, что
я не могу еще долго продолжать свою исповедь перед собою».
М. А. Костров говорит о благотворном влиянии Зинаиды Ва-
сильевны на первое развитие ее сына и о чрезвычайно нежной
любви его к ней. Об этом осталось много свидетельств в переписке
ее с Н. А., в письмах его к родным и другим лицам после ее смер-
ти до самой смерти его, в стихотворениях, найденных нами в его
бумагах; наконец мы знаем это и из разговоров с ним. Но, остав-
ляя до будущего времени извлечение материалов для его биогра-
* Это значит, ч т о употреблял ф р а з ы вроде: « ч о р т знает» и л и « ч о р т
возьми».
** Это значит, к а к видно из других страниц «Психаториума», ч т о
долго спал и, проснувшись, несколько минут ленился вставать.
*** Чревоугодием, к а к о п я т ь видно из других страниц «Психаториума»,
называет он то, что пил много чаю, который тогда очень любил; лаком-
ство— то, что после обеда ел в а р е н ь е , к о т о р ы м п о д ч и в а л а его м а т ь .
9

фии из его писем и из личных наших воспоминаний о нем, мы те-
перь приведем только следующий отрывок, писанный, как видно
по разным признакам, через несколько недель после ее смерти,
еще до каникул 1854 года. Первые страницы этого размышления
затерялись, и уцелел только полулист, который начинается сло-
вами:
«...получил я * свои лучшие качества, с ней сроднился я с пер-
вых дней моего детства; к ней летело мое сердце, где бы я ни был,
для нее было все, все, что я ни делал. Она понимала эту любовь; но
я не успел показать ее на деле, не успел осуществить то, чем хотел
ее радовать.... Мало радостных минут доставил я ей. Я был слиш-
ком горд; я не хотел прежде времени высказывать даже ей, моей
дорогой, своих гордых планов и надежд, думал, что будет
время — на деле увидит она, какого сына имеет и сколько он лю-
бит ее.... Не случилось так.... И почему же не верить мне, что она
смотрит на меня с высоты небес, радуется.... Нет, нет, нет, — если
это правда, если она видит меня, мою тоску, мои терзанья, мои
сомненья, она умолит бога, чтобы он послал ее вразумить бедного,
жалкого сына. Иначе ей будет рай не в рай, если только она не
разлюбила меня. Мать моя! Милая, дорогая моя! Я всего лишился
в тебе! Видишь, я плачу.... Мне тяжело, мне горько!... Помолись
за меня, чтобы бог остановил меня на краю гибели!... Ведь ты
чистая праведница, и бог услышит тебя. Явись мне, утешь меня....
Дай мне веру, надежду.... С надеждою можно жить в мире.... Не-
ужели же расстояние между нами так непроходимо, что и мате-
ринское сердце не услышит мольбы страдающего сына?... Или я в
самом деле должен думать, что ты не существуешь более и что я
тоже машина.... Но зачем же эта странная тоска, эта грусть, эти
сомнения? Мать моя! Верю, что ты любишь меня.... Вразуми и
научи беспомощного!... Заставь меня верить и утешаться буду-
щим!... Мое положение так горько, так страшно, так отчаянно, что
теперь ничто на земле не утешит меня. Самая сильная радость
обратится у меня в печаль, самая громкая слава, огромное богат-
ство, всевозможные успехи только заставят содрогнуться мое
сердце при одной мысли — что, если бы это знала мамаша, — как
бы мы с ней порадовались!... И эта мысль тяжко, громадным кам-
нем падет мне на сердце, и не будет мне счастья в счастье одино-
кого эгоизма...»
Этот отрывок замечателен как памятник кратковременного пе-
риода борьбы прежних убеждений с новыми в душе Николая
Александровича. Тут он еще страшится беспредельного простора,
открывающегося его мыслям и деятельности; этот простор еще
представляется ему ужасною бездною; но он уже видит, что не
удержится за прежними своими рамками, и делает последнее уси-
* Очевидно, что надобно дополнить эту фразу так: от нее (от матери)
получил я...
10

лие, чтобы подставить опору для падающей преграды. Он ищет
эту опору даже в том самом чувстве, оскорбленною силою кото-
рого влечется он на свободный простор.
Характеристичен и самый этот источник новой умственной
жизни. Натуры, в которых преобладает отвлеченный ум, приходят
к разрыву с мнениями детства уже и вследствие одних только тео-
ретических соображений. Я не встречал человека с более сильным
и светлым умом, чем какой был в Николае Александровиче. Но
при этом было в нем такое живое сердце, что чувство постоянно
служило ему первым возбудителем и мыслей и дел. От этого его
убеждения и намерения всегда были реальны, его стремления
всегда были чрезвычайно определенны, — определенны до кон-
кретности, и, при всей беспредельности своей теоретической про-
граммы, он все силы свои обращал на исполнение той части ее,
которая могла быть осуществлена непосредственно, чтобы эта ча-
стная перемена служила средством для осуществления дальнейших
замыслов. Пользуясь представившимся фактом его жизни, я хочу
представить пример свойственного ему хода мыслей.
Ряд их начинается конкретным фактом: умерла женщина,
смертью которой расстроена жизнь многих людей и навсегда опе-
чалены некоторые из них. Она умерла от неудовлетворительности
отношений, в которые была поставлена. Не годится, чтобы оста-
валось так. Обстановка человеческой жизни должна быть изме-
нена, чтобы не умирали преждевременно люди. Но в этом общем
стремлении к пересозданию всей человеческой жизни остается ему
памятен частный факт, возбудивший все стремление в нем. Дело
шло о женщине, для которой теперь все зависит от семейных от-
ношений. А в семейных отношениях тяжеле всего теперь грубость
отношений всякого старшего к младшим. Потому ненависть сосре-
доточивается на грубом авторитете, господствующем над патри-
архальною семьею. Вот объяснение страстной силы, с какою вос-
ставал Николай Александрович против него, заклеймив его име-
нем самодурства. Из сердца, обливавшегося кровью, лились его
слова. Когда он писал, перед его мыслью неотступно стояли кон-
кретные факты действительной жизни, стояли фигуры людей, с ко-
торыми он сроднился в жизни, скорбь которых он прочувствовал.
Его статьи — как будто эпилоги к биографическим и автобиогра-
фическим рассказам.
О времени, которое провел Николай Александрович в семи-
нарии, написал по моей просьбе следующие воспоминания М. Е.
Лебедев, бывший его товарищем во все время семинарского его
учения.
«В 1846 году 12—15-летние ученики высшего отделения ниже-
городского духовного уездного училища, только что перешедшие
из низшего отделения и имея уже за плечами четыре года неслад-
кой работы над горькими корнями учения, были несколько не-
11

приятно поражены, что к ним в сентябре месяце ректор училища
привел 10-летнего мальчика Добролюбова учиться. «Прямо в
четвертый класс!» — говорили ученики, удивлялись и завидовали.
«Да что ему!—объясняли наиболее практические и опытные
с досадой. — У него отец-то Никольский священник, богатый;
дом какой! каменный. А наш Лебедьков поросенка примет и сде-
лает что угодно». — «Семь копеек принял от матери Скороду-
мова», — поясняет другой с азартом. «Три горшка от моей тетки
принял и к рождеству за неделю отпустил меня домой», — ядо-
вито откровенничает третий.... У первых учеников шел другой толк.
«Говорят, братцы, подготовлен хорошо. А латинский как знает!
Книг много у отца... Он уж Карамзина прочитал (Карамзина
когда-то еще удастся им самим почитать, года через четыре: та-
ков порядок был там в распределении книг для чтения). Вот бу-
дет качать!» И первые ученики заранее уже назначали, кого из
них должен сшибить Добролюбов; о возрасте его судили весьма
одобрительно. Начали присматриваться. Прежде всего оказалось,
что мальчик очень нежной, барской наружности, с очень мягкими
руками; увидали, что очень скромен и застенчив, как девочка,
дичится всех, чуждается. В переменах классных и до прихода учи-
теля ни с кем не якшит, а читает книжки, которые из дому носит.
Книжки были все по предметам, проходимым в классе. В этом
классе уже начиналось изучение латинского синтаксиса; учитель,
преподававший его весьма дельно, хотя и с мерами, строгими до
жестокости, задавал переводы с русского языка на латинский та-
ким манером, что сам назначал только немногие латинские слова и
фразы, наиболее трудные, а остальные приискивались самими уче-
никами. Тогда-то Добролюбов поразил всех новостью: самостоя-
тельно фразируя некоторые примеры, насколько знал латинский
язык, он вставлял в данные сентенции совершенно новые и умест-
ные мысли, так что с первого же опыта получил отметку наставни-
ка: ter optime; следующие затем отметки были: eximie, egregie, ter
eximie, и ниже optime * никогда не спускались. Кроме того, наибо-
лее замечательные из его упражнений учитель с искренним удо-
вольствием читал и разбирал в классе при всех. Успех этот был
поразителен: первые ученики бросились за ним в погоню; изуче-
ние латинского языка сделалось весьма интересным (конечно,
только для меньшинства и для учителя). Пытались объяснить сна-
чала успех Добролюбова посторонней помощью, но скоро разубе-
дились. Когда учитель заставлял в классе учеников фразировать
по-латыни русские предложения и рассказывать по-латыни своими
словами из «Корнелия Непота» 4 и «Латинской хрестоматии», то
Добролюбов постоянно отличался при всех. Наконец и собствен-
ные опыты подражателей его уверили, что это довольно возможно
и без посторонней помощи. С таким же успехом Добролюбов за-
• В е с ь м а хорошо, отлично, превосходно, сверх отлично, хорошо. —Ред.
12

нимался священной историей, географией, арифметикой и другими
науками, занял повсюду 4-й № в списках и в 1848 г. перешел во
2-е отделение словесности (низшее отделение семинарии, по мно-
жеству воспитанников делившееся на два параллельные отде-
ления). В семинарии, с течением времени, Добролюбов погру-
жается в ученые занятия. От товарищей держится так же далеко,
хотя принимает к себе всех, кому угодно его посетить. Но все сво-
бодное от посещений время занят книгами. Он читал русских авто-
ров, ученые сочинения, журналы — и дома и в классе. В его уп-
ражнениях по классу реторики и пиитики постоянно было видно
знакомство с лучшими русскими литераторами, что и выставлялось
на вид учителем словесности. В немногих упражнениях, какие
были по истории всеобщей, была видна та же начитанность. Его
возражения, например, по математике профессору-монаху, по исто-
рии — против учебника Кайданова 5 — были выслушиваемы уче-
никами с участием, которое возрастало, когда профессор не решал
возражений, а заминал их своим авторитетом, невозможностью
распространяться по причине недосуга и другими уловками.
В среднем отделении семинарии Добролюбов поражал громад-
ными сочинениями по философским темам, особенно об учении
отцов церкви, отчасти из русской церковной истории. Надо заме-
тить, что способы писания задач в семинарии были истинно ори-
гинальны. Задавалась, например, тема на какой-нибудь предмет;
наибольшая часть тем давалась философского сорта, изредка ис-
торического; в классе профессор говорил почти то же, что в сухих,
коротких учебниках; предмет темы никогда обстоятельно не
разъяснялся; источников почти никогда не указывали и совер-
шенно никогда не давали в руки ученикам; между тем обществен-
ное мнение в семинарии, благодаря самостоятельной деятельности
лучших учеников, было в пользу больших (и дельных, впрочем)
сочинений; но требовало, чтоб сочинитель сам писал свои задачи,
т. е. сам своей головой доходил до решения заданных тем; а как
скоро задача отличалась начитанностью, то же общественное мне-
ние обвиняло автора в заимствованиях: дескать, он списал, сдул.
Таким образом, ученик был поставлен в необходимость или раз-
бавлять реторической водицей и без того жидкие сведения учеб-
ника и летучие заметки профессора, или самостоятельно ломать
голову над вещами, которых не знал, или же претерпевать уко-
ризну от товарищей за сдувательство и уженье своих задач из
книг. Добролюбов, еще до знакомства с такой странной теорией
писания задач, постоянно сопровождал свое чтение выписками из
книг, постоянно сверял с подлинниками те цитаты в разных сочи-
нениях, которые прочитывал, так что значительную часть отыскан-
ных по смерти его записок составляют именно подобные выписки,
веденные им с того времени — или по рубрикам различных пред-
метов, или по алфавиту, или по журналам, с указанием, где что
напечатано. Ясно, что задаваемые в семинарии темы большею
13

частию встречали его уже совсем готового к ответу; поэтому упраж-
нения его отличались обилием мыслей и знаний и множеством
цитат: все это становило втупик профессоров и семинаристов.
Сначала, как водится, на него косились ученики и обвиняли в
сдувательстве. Но скоро заметили, что Добролюбов делает вы-
писки, не стесняясь ни задаваемыми темами, ни даже проходи-
мыми в семинарии науками. Это ошеломило их и в то же время
убедило, что тут дело ведется никак не меньше, как на академию
или на университет, — словом, на ученость, потому что ни фило-
логия, например, ни литература, ни история да и ничто другое в
таких широких размерах не годится просто для семинарских клас-
сов, тем, списков и аттестатов. Так тем и покончили, занялись сво-
ими делами, и результатов никаких. В свою очередь косились и
профессора. Нельзя, например, ученику обойтись без выговоров,
и Добролюбову иные профессора делали замечания, потом и вы-
говоры, за то, что он не слушал их в классе, а читал принесенные
с собою книги. Добролюбов почтительно представлял резон, что
нечего слушать, когда спрашивают учеников одно и то же (систе-
ма учения была зубрильная); иногда профессор успокоивался
простым увещанием, что все же что-нибудь можно услышать но-
вое и при спрашивании уроков; но были случаи, что Добролюбова
ловили на классе какой-нибудь Кайдановой или Устряловой6
истории, греческом или латинском языках за журналом, повестью,
романом. Тогда с выговором бралась книга, клалась на стол, но
не смела рваться и зажиливаться, как у многих других, потому
что Никольский священник ведь тут налицо, в Нижнем... В числе
профессоров, претендовавших на внимание, был, например, про-
фессор логики, «чистый разум» которого ученики, по отзыву сво-
их предшественников и собственному опыту, характеризовали та-
кими силлогизмами, подслушанными даже у самого профессора:
«Когда дитя кричит, значит, ему больно, потому что его бьют...»
ах, нет, не так: «Когда дитя бьют, то ему больно, потому что оно
крич...» ах, нет: «Когда бьют, то оно кричит, потому что ему боль-
но...» ну, да там сами сделаете после»... Окончательный вывод об
этом профессоре выражался силлогизмом: «В углу палка стоит,
следовательно, на дворе дождик идет». Другой, профессор догма-
тики, бывший профессор латинского языка и умевший сыпать
кстати и некстати цитаты из латинских писателей, не мог освобо-
диться от своей привычки и тогда, как читал (по учебнику) дог-
матику, совершенно новый и незнакомый для него предмет. Этот
профессор прибавлял новые выговоры за то, что язык в сочине-
ниях Добролюбова слишком чист и напоминает журнальные обо-
роты... Обыкновенно эти профессора в своих выговорах руководи-
лись вслух формальностью, голословным запрещением. Но втайне,
вероятно, была причина проще, — общая причина всех формаль-
ностей: что как-то неловко смотреть, как ученик в ваших глазах
и за вашими часами как раз узнает больше вас самих... По край-
14

ней мере На это слегка намекнул один профессор за веселой ком-
панией. — Впрочем, Добролюбов не был в семинарии феноменом,
предметом молвы или гордости семинаристов. Феномен в семина-
рии составлял молодец на возражения профессорам, вскакивав-
ший и дельно отвечавший при первом вопросе наставника: «кто
скажет?», прочитывавший библию на еврейском языке, говорив-
ший по-латыни и особенно тот, кто постоянно сидел за картами
или кутил и все-таки шел в первых. Добролюбов же только в пер-
вые года в семинарии дерзал на возражения, а потом благоразум-
но утих. А что касается до огромной его начитанности, это скром-
ное препровождение времени за книгами и особенно занятие
литературой, всемирной историей и тому подобными посторон-
ними предметами не давало ему права быть феноменом; об нем
не кричали, кроме тех случаев, когда он представлял задачи в 30,
40 и 100 листов. Но такая параллель с его молчаливым поведе-
нием в классе была скорее в ущерб той молве, какую порождала
задача. Со стороны товарищей возникали неудовольствия на До-
бролюбова по поводу требования от него книг для чтения; подоб-
ные требования не всегда и не для всех возможно было выполнить
по их множеству, и не всегда безопасно для целости книг со сто-
роны учеников, а еще более их пестунов. Эти обстоятельства, вме-
сте с постоянными занятиями Добролюбова, давали повод считать
его как бы чуждым, как бы отдаляющимся от товарищей. Такому
мнению помогала особенно природная и привитая дикость семина-
ристов, боявшихся ступить ногой к его отцу, городскому священ-
нику, в дом. Словом, семинария ни по личным, ни по классным
отношениям не сходила с ума от Добролюбова, хотя знала и ува-
жала его. Сам Добролюбов не водил большой компании с това-
рищами; когда приходили товарищи к нему в гости, он был оди-
наково любезен со всеми; но как и из этих смельчаков многие
трусили посещать его в собственном его доме чаще разу в месяц,
то оставалось не более троих, четверых постоянных его гостей, ко-
торые имели случай не только удостовериться, что Добролюбов
не был букой, гордым или тому подобное, но и сами могли в его
обществе и семействе стряхнуть с своих костей привитую семинар-
скую дикость. Между профессорами он нашел одного или двоих,
впрочем не из своего отделения, которые отчасти напоминали со-
бою гоголевского Александра Петровича 7. В 1853 году был вы-
зов из богословского класса (высшее отделение семинарии) в
С.-Петербургскую духовную академию. Отправили двоих, в том
числе Добролюбова. Прибывши в Петербург, он разом держал
два приемных экзамена: в Педагогическом институте и духовной
академии. Как скоро ход дела показал, что его примут в институт,
он прекратил сдачу экзамена в академии. И только тогда семина-
рия (ученики собственно) огласилась именем Добролюбова:
«В Педагогический принят!» — «Сам Ленц был доволен экзаме-
ном!»— «Сам Лоренц похвалил!»8—«Благодарность прислали
15

за него!» — говорили восторженные товарищи, протягивая семи-
нарскую лямку в 53/54 год, которым оканчивался полный учеб-
ный курс, не конченный Добролюбовым».
Для читателей, не знакомых с семинарскими порядками, нужно
будет объяснить некоторые подробности этой записки. Например:
что такое значит «делать возражения?» В семинарском препода-
вании осталось очень много средневековых обычаев; к числу их
принадлежат «диспуты» ученика с учителем. Кончив объяснение
урока, учитель говорит: «Кто имеет сделать возражение?» Ученик,
желающий «отличиться», — отличиться не столько перед учите-
лем, сколько перед товарищами, — встает и говорит: «Я имею
возражение». Начинается диспут; кончается он очень часто руга-
тельствами возразившему от учителя; иногда возразивший посы-
лается и «на колени»; но зато он приобретает между товарищами
славу «гения». Надобно сказать, что каждый курс в семинарии
имеет человек пять «гениев», перед которыми совершенно прекло-
няются товарищи. Я описываю порядок, бывший лет 15 или 20
тому назад в семинарии, где я учился.
M. E. Лебедев упоминает о «задачах». Не знаю, как теперь, а в
мои времена достоинство лучших учеников оценивалось в семи-
нарии не по знанию уроков, а по достоинству «задач» или сочине-
ний на темы, задаваемые преподавателем. Уроки спрашивались у
учеников только начиная с осьмого или десятого имени в списке,
который составлялся не по алфавитному порядку, а по успехам.
Первый «пяток» в мое время вовсе никогда и не учил уроков, зная,
что никогда не будет спрошен в учебное время. Зато он работал
над «задачами», собрание которых приносилось каждым учеником
и на экзамен. У кого эти задачи составляли толстую кипу, тому
было обеспечено благоволение всего экзаменующего начальства.
Не мешает объяснить и термин «сдувать», употребляемый
M. E. Лебедевым. Количество тем, находившихся в обращении при
задавании задач, было не слишком многочисленно: «страдания
приближают нас к богу», «о пользе терпения», «дурное общество
развращает нравы» и т. п. — в реторическом классе, или низшем
отделении семинарии; «о различии рассудка и разума», «о разли-
чии души и тела», «о преимуществе умозрительного метода над
опытным» и т. п. — в философском классе, или среднем отделе-
нии; всех различных тем, задававшихся в течение целых 5 или
6 курсов, т. е. 10 или 12 лет, набралось бы, вероятно, не боль-
ше 100; а каждый год писалось несколько десятков «задач»,
стало быть, одни и те же темы очень часто повторялись. Поэтому
старые «задачи» заботливо хранились, передавались от одного
курса к другому в наследство на случай неизбежного повторения
тех же тем. У меня были товарищи, у которых по большому сун-
дуку было набито таким запасом. «Гении», конечно, презирали
этот способ отличаться чужим трудом, и он носил имя «сдува-
тельства». В руках у семинаристов бывало очень мало книг, как
16

упоминает и M. E. Лебедев; потому списыванье чужих «задач»
было почти единственным доступным для них способом пользо-
ваться какими-нибудь пособиями при сочинении «задачи»; от
этого всякое пользование какими-нибудь пособиями было подво-
димо общественным мнением семинаристов под обыкновенный слу-
чай «сдувательства».
Отсутствие близких дружеских отношений между Николаем
Александровичем и его товарищами по семинарии достаточно
объяснялось бы уже одним тем обстоятельством, которое выстав-
лено и у M. E. Лебедева: Николай Александрович был сын город-
ского священника, пользовавшегося почетом у епархиального на-
чальства. Чтобы могли понять это люди, не знакомые с семинар-
ским бытом, скажу о своих отношениях с товарищами. Мой отец
был также священник губернского города в богатом (!) приходе
(доходы моего отца от службы простирались до 1500 рублей ас-
сигнациями, и мы жили безбедно). Все товарищи были мне прия-
тели; человек десять из них были со мной задушевные друзья.
Сколько раз мяли мы бока друг другу в шуточной борьбе, — счета
нет; словом сказать, в классе и «бурсе» (куда я ходил чуть не каж-
дый день для дружеской беседы) со мною церемонились товарищи
так же мало, как и со всяким другим. Но в гости ко мне ходили
только двое или трое из товарищей, и то изредка; и надобно ска-
зать, что они вовсе не были из числа ближайших моих друзей:
они были не больше как приятели; но они не совестились посещать
меня в моем семействе потому, что у них была приличная одежда и
обувь. Ничто не может сравниться с бедностью массы семинари-
стов. Помню, что в мое время из 600 человек в семинарии только
у одного была волчья шуба, — и эта необычайная шуба представ-
лялась чем-то даже не совсем приличным ученику семинарии,
вроде того, как если бы мужик надел брильянтовый перстень.
Помню, как покойный Миша Левитский, не имевший другого ко-
стюма, кроме синего зипуна зимой и желтого нанкового халата
летом, — помню, как этот первый мой друг не решался навестить
меня, когда я недели три не выходил из дому, будучи болен лихо-
радкой; а между тем мы с Левитским не могли пробыть двух
дней не видавшись, и когда он не ходил в класс, я каждый день
приходил к нему 9. Короче сказать, как ни умеренна была степень
знатности и богатства моей семьи, но почти для всех моих това-
рищей войти в мой дом казалось так же дико, они чувствовали
бы себя в нем такими же бедняками и ничтожными людьми, как я
чувствовал бы себя в салоне герцога девонширского. С той поры,
конечно, многое изменилось в нашей семинарии; но не настолько,
чтобы рассказ мой сделался совершенно обветшавшею стариною.
Очень может быть, что и в нижегородской семинарии около
1850 г., когда учился Николай Александрович, было не совсем
так, как в мое время, около 1845 г., в саратовской семинарии; но
не думаю, чтоб разница была значительная.
17

Теперь, как я слышу, в многих, а быть может, и во всех семи-
нариях уменьшилось или совсем вывелось пьянство. Но в мое
время в саратовской семинарии никакое сходбище семинаристов
не могло не быть попойкою. Николай Александрович был на-
столько моложе своих товарищей, что не годился бы быть участ-
ником попоек, если б жизнь в семействе и не удерживала его от
подобной наклонности. Вот другая причина, по которой он доволь-
но редко виделся с товарищами вне классов (впрочем, в «бурсу»
он довольно часто ходил к товарищам, навещал и товарищей, жив-
ших на квартирах, как видно будет из его семинарского дневника,
напечатанного на следующих страницах). Не думаю, чтобы в ни-
жегородской семинарии кутили тогда так сильно, как в саратов-
ской в мои времена, более старые и грубые. Но M. E. Лебедев
упоминает, что его товарищи все-таки сильно кутили. А потом
еще — разница лет: когда я перешел в реторику, из моих 122 че-
ловек товарищей только четверо имели по 14 лет и только один
был 13 лет, — и мы смотрели на него, как на ребенка. Этот юно-
ша кутил очень сильно и с необычайным усердием выделывал
всякие молодецкие штуки; но все его ухарство было недостаточно,
чтобы товарищи смотрели на него, как равного себе. Николай
Александрович перешел в реторику, имея только 12 лет. Он дей-
ствительно не мог по своим летам войти в жизнь товарищей.
Делаю эти замечания для людей, не знакомых с семинарскими
обстоятельствами, в предупреждение недоразумений. Но для се-
минариста довольно было бы знать: отец — член консистории;
в гостях у отца бывают важные чиновники, иногда заезжает к нему
даже сам архиерей; сын не пьет вина, и при переходе в реторику
имеет только 12 лет, — ясно, что домашнее знакомство с этим
учеником невозможно почти ни для кого из товарищей и участни-
ком интимной жизни своих товарищей он не может быть.
Возвращаемся к записке M. Е. Лебедева. Вот как он рассказы-
вает об отношениях Николая Александровича к его бывшим то-
варищам по отъезде его в Петербург:
«В его первых письмах из Петербурга выражалось совершен-
ное невнимание к красотам столицы, полное хладнокровие к ним,
которое он заметно старался передать и тем, кто требовал от него
подробных описаний. А как у семинаристов водится описывать
всякий город, куда метнет их судьба учиться, то молчание Добро-
любова было очень неприятно для его товарищей. Нашлось до-
вольно людей, которые, нисколько не сговариваясь между собой,
прямо осудили его за то, что он корчит из себя уж очень умного
человека, на которого будто не действует никакая внешность.
Упреки в гордости, в невнимательности к товарищам и тому по-
добное посыпались отовсюду... Зато, без всякой просьбы с их сто-
роны, Николай Александрович делился с знакомыми теми идеями,
какие он встретил или развил в институте; он высылал целые те-
традки выписок, печатные листки, по почте или с верными людьми,
18

к некоторым знакомым, к профессорам; он звал их на честную,
благую деятельность, рисовал им идеалы обязанностей, преиму-
щественно священнических; в приезды в Нижний он довершал
такие сношения лично. Но всегда его хлопоты оставались без-
успешны. Правда, он трогал, шевелил сердце, видел, что убежда-
лись его доводами, но большая часть возражала одним страхом и
опасениями за его будущность, советовала бросить завиральные
идеи; очень немногие, сознавая бессилие, горевали с ним граждан-
ским горем и никто не попробовал приложить разобранных с ним
идей к делу... Были люди, которые после выражения сочувствия
ему выражали более сочувствия питейному откупу... С появлением
его в литературе развилась в семинарии преимущественно гор-
дость похвальбы им; были упреки в дерзости; задавались вопро-
сом, чем-то он кончит; более ничего».
В первых письмах Николая Александровича из Петербурга к
родным виден тот же самый характер, которым обижались его то-
варищи. Матери, отцу, двоюродному брату, теткам он точно так
же говорит, что описывать Петербурга он не хочет, что мало и
смотрел на него, да и нельзя ясно изобразить Петербурга людям,
не видавшим ничего, кроме Нижнего. В письмах к родным этот
отказ от описаний, конечно, уже не происходил от гордости. Даль-
ше увидит читатель из слов самого Николая Александровича, что
он, собираясь ехать в Петербург, не интересовался его зданиями,
а занят был другими мыслями.
Факты об усилиях Николая Александровича пробудить своих
нижегородских товарищей к лучшей умственной и гражданской
жизни находятся между прочим в дневнике, который вел он не-
сколько времени в начале 1857 г., когда был в IV курсе Педаго-
гического института.
Кроме этого дневника, мы нашли в его бумагах другой днев-
ник, веденный в Нижнем, до отъезда в Петербург. Помещаем его
здесь почти весь, за исключением лишь немногих страниц, лишен-
ных интереса *.
Впрочем, мы не совсем правильно назвали дневником эти за-
писки, веденные в Нижнем-Новгороде: в течение пятнадцати ме-
сяцев Н. А. принимался за продолжение начатых мемуаров толь-
ко 11 раз. Сначала, как видно, он действительно хотел записывать
каждый день, но с первого же раза запустил время так, что уже
* Весь он состоит из шести тетрадок, в каждой по 8 страниц; мы вы-
пускаем из 48 страниц около 14. Имена и фамилии, напечатанные здесь
только одними начальными буквами, так и написаны у Н. А., конечно,
только потому, что не было надобности писать вполне имена, слишком зна-
комые. Ряды точек не обозначают пропусков, сделанных нами или нахо-
дящихся в самом дневнике: это просто привычка Н. А. ставить ряды то-
чек в отрывистой речи. С такими беспрестанными рядами точек написаны
все его статьи, и теперь мы видим, что манера писать так явилась у него
очень рано. Пропуски, действительно сделанные нами, мы обозначим на
своих местах особыми оговорками.
19

поздно было даже и вспоминать день за днем. Потом он садился
записывать только как будто по особенным случаям, когда про-
исходила особенно важная новость в его жизни. Вот начало днев-
ника.
«1 января, 1852 г.
Вот и еще один год «юркнул в вечность!» И еще год прошел,
и еще годом сократилась жизнь моя. Грустно встретил я этот год,
которого ждал я, можно сказать, с нетерпением. Много я надеялся
на него и от него.... Но вот пришел он, и при самом вступлении
его надежды мои рассыпаются прахом. Грустно, невесело!... Тя-
желый день провел я ныне. Теперь (12-й час вечера) на дворе «бу-
шует ветер, злится буря, свистит и воет и бурлит», и это доволь-
но близко к состоянию души моей. Я не сделал ныне ничего доб-
рого и полезного. Встречая новый год, не хотел я спать всю ночь,
но в два часа «лег полежать», — не больше, — и задремал, и ус-
нул.... А свеча осталась на столе непогашенная, а книга лежала
раскрытая. К счастию, огарок был невелик и, вероятно, скоро до-
горел и погас сам собой. Впрочем, может быть, погасила и няня.
Я не говорил об этом ни слова, но целое утро был в каком-то сму-
щении. Наделал было я дела, — подумал я проснувшись и прямо
бросился в другую комнату к столу, свече и книге и, нашед все в
целости, немало был удивлен и еще более обрадован.... Потом я
поздно пришел к обедне, простоял у порога, сконфузился при ис-
полнении нелепой фантазии, пришедшей мне в голову — поздра-
вить в церкви А. Н. Ник.... 10, которая мне только кивнула на мое
приветствие, и ушел, не достояв молебна. Потом вздумалось мне
итти поздравить мать крестную — Л. В. П. 11 ; я пошел, встретил
сухой прием, проскучал лишние полчаса в жизни, был раздосадо-
ван невниманием к себе, получил поручение, которое потом поза-
был исполнить, и не знаю еще — как отделаюсь.... Дома оскорбил
маменьку, но вскоре помирился. В половине 6-го пошел к одному
из товарищей, хорошему знакомому В. В. Л.... 12, просидел там
часа два ни скучно, ни весело, хотя смеялся очень много.... Оттуда
мне чрезвычайно хотелось, необыкновенно хотелось побывать у
постояльцев наших Щ.... 13 и поиграть там с их прекрасными деть-
ми.... особенно одна.... Там было бы так весело!... Все это думал я
дорогой; но дома ждало меня достойное заключение этого чудного
дня.... Нужно было случиться, чтоб у нас в этот день сбежала со
двора наша корова.... Папенька и так ныне был довольно в худом
расположении духа, по некоторым обстоятельствам; но когда ска-
зали ему об этом, он окончательно расстроился; и, пришедши до-
мой, я застал его в крайне мрачном расположении, особенно по-
тому, что это случилось в новый год, и, следовательно, предве-
щало несчастия в будущем, — предрассудок, оказавший, однако,
сильное влияние на папашу. К вящему несчастию, мамаша с
старшей моей сестрой уехали к А. И. Н. на вечер, папаша был
20

один, и я должен был подвергнуться неприятностям. Сначала па-
паша пожалел о корове, побранил заочно работницу, — за дело! —
и принялся писать свои дела.... Я подумал, что ждать мне больше
нечего, взял свечу и пошел к себе в комнату. Но папаша позвал
меня к себе и сказал, что «если б я мало-мальски радел отцу, жалел
его, если бы у меня хотя немного было мозгу в голове, то я за-
нялся бы этим делом, а не оставил его без внимания, будто мне
все равно, хоть все гори, все распропади».... После этого нечего
было ждать ласкового слова. Я-таки испугался предстоящей сцены
и поскорее, по приказанию папаши, сошел в кухню и расспросил
кухарку об успехах ее поисков, которые были совсем безуспешны.
Узнавши это, я в точности донес папаше. Он стал что-то говорить,
и вдруг, бог весть как, разговор перешел ко мне, и тут-то я дол-
жен был выслушать множество вещей, которых теперь и не при-
помню в подробности. Но только главный смысл их был таков:
«Ты негодяй; ты не радеешь отцу, не смотришь ни за чем; не лю-
бишь и не жалеешь отца; мучишь меня и не понимаешь того, как
я тружусь для вас, не жалея ни сил, ни здоровья. Ты дурак; из
тебя толку не много выйдет; ты учен, хорошо сочиняешь, но все
это вздор. Ты дурак и будешь всегда дураком в жизни, потому
что ты ничего не умеешь и не хочешь делать. Вы меня не слушае-
те, вы меня мучите; когда-нибудь вспомните, что я говорил, да
будет поздно. Может, я недолго уж проживу. От таких беспо-
койств, тревог и неприятностей поневоле захочешь умереть; лучше
прямо в могилу, чем этак жить. Ничего в свете нет для меня ра-
достного; нигде не найду отрады; весь свет — подлец; все твои
науки никуда не годятся, если не будешь уметь жить. Умей беречь
деньгу; без денег ничего не сделаешь; деньги, — ох! — трудно до-
стаются: надо уметь, да и уметь приобретать их; как меня не бу-
дет, вы с голоду все умрете; никакие твои сочинения тебе не по-
могут!... Из тебя ничего хорошего не выйдет; хило-гнило, хило-
гнило; немного в тебе мозгу; а еще умным считаешься». Все это,
на. разные манеры повторяемое, я слушал от 8 до 11 часов, —
ровно три часа.... Каково это вынести? Не в первый и не в послед-
ний раз слышал я эти упреки, но ныне они особенно были тяжелы
для меня. Они продолжались три часа; произносились не с серд-
цем, не в гневе, но очень спокойно, только в необыкновенно мрач-
ном и грустном тоне. Я не видел никакого повода к такому обо-
роту разговора, хотя большею частию и сознавал относительную
справедливость высказываемых замечаний. Но все это ничего бы:
особенно поразили меня упреки в нелюбви, нерадении к отцу, про-
роческие слова о том, что из меня ничего не выйдет; всего же бо-
лее эти жалобы на свои труды и беспокойства, на то, что недолго
ему остается жить. Чуть не плачу и теперь, припоминая это. Од-
нако мне не хочется верить, и я не смею верить этим словам. Но
когда папаша говорил, я не смел, я не мог произнести ни одного
слова, если он сам не спрашивал меня; «Так ли?» — на что я от-
21

вечал только: Так-с.... Я бы нашелся, что сказать; но у меня не
доставало духу говорить.... Не понимаю, что это такое. А папаше
это, видимо, неприятно.... Но что же делать? Не так, не так надо
со мной говорить и обращаться, чтобы достигнуть того, чего ему
хочется. Нужно прежде разрушить эту робость, победить это
чувство приличия пред родным отцом, будто с чужим, смирить
эту недоверчивость, и тогда уже явится эта младенческая искрен-
ность и простота.... Впрочем, что винить папашу? — я виноват,
один я причиной этого. Должно быть, я горд, и из этого источ-
ника происходит весь мой гадкий характер. Это, впрочем, кажется,
у нас наследственное качество, хотя в довольно благородном зна-
чении.... Однако чудный денек! Все так встречают новый год? Не
правда ли?... Можно повеселиться!...»
«8 января, 4 часа утра...
Вот неделя прошла нового года, а я еще только раз открывал
мой дневник. А все эта неотразимая лень, сильная своей «энер-
гией слабости». Она даже уверила меня, что в эти дни нечего
было записывать, и еще когда-нибудь уверит, что в моей ничтож-
ной жизни вовсе нечего записывать, и потому дневник мой на-
добно прекратить... Но прежде чем сделать это, я спешу, — тем
более, что опоздал извиниться перед новым годом за мои неспра-
ведливые нарекания, которые я делал ему и в стихах и в прозе.
Право, он вовсе недурен для начала. Год как год. Ничего особен-
но страшного. Немножко, правда, холоден: градусов 20 и свыше
с 2 или 3 числа стоит постоянно; но это еще не великая беда. Од-
нако не мешает припомнить что-нибудь по порядку.
2 числа, в среду, корова нашлась. Папаша успокоился, был
очень весел, но за обедом все-таки, — не помню, по какому по-
воду, — повторено мне было извлечение из вчерашнего нравоуче-
ния, с особенным ударением на то, что во мне мозгу нет, и с
приполнением таковым, что, дескать, напрасно я написал огром-
ную задачу, где напорол множество чуши, а между тем своего дела
не знаю. Нужно сказать здесь, что перед рождеством я написал
сочинение о мужах апостольских, листов в 35, опустил при этом
несколько казенных задач, и уже несколько раз мне доставалось
за это... В этот день вечером ходил я к Ник., относил книгу —
«Письма Святогорца» 14, взял 2-ю часть их же; слышал там, что
у них в тот день был преосвященный. Я спрашивал, не говорил
ли он чего о папаше, но сказали, что ничего не поминал. Когда
я, пришедши домой, сказал об этом папаше, он сказал: «Ну, уж
от Ник. не жди добра, опять чего-нибудь напутают, наговорят.
Все зло, ежели я что получил, так от них....» Вот подозритель-
ность! Вот преувеличение! Жаль, что пишу я эти слова.... У И.
видел я, между прочим, madame, приставленную к детям Н. Л.
Наз.15 Это что-то новое для меня. По романам я представлял
гувернантку именно таким несчастным существом, как ее описы-
22

вают; но это совершенно другое дело! Она жеманится, важни-
чает, жалуется на угар, сердится, говорит: «я не могу», «я не
хочу»; а ей все смотрит в глаза, все за ней ухаживает, все ей
кланяется. Мне кажется, она весь дом заберет скоро в свои руки,
если уж не забрала» *.
«3 января. В четверток была у нас — «Ангел мой! Христос
с вами! Душка мой! Ангел мой!...» — К. П. 3. 16 — Странная
женщина!... Нежна до приторности, чувствительна до обидчивости
и слезливости, деликатна до сантиментальности. Словечка в про-
стоте не скажет: все с ужимкой.... 17 Раз я играл с ней в карты....
Возможности нет; только и слышишь: «Позвольте мне спаше-
вать», или: «Николичка! ангел мой! Будьте так добры, — пере-
дайте мне прикупку....» или: «А мне повистовать позволите?...»
И все с такой раздирающей душу приторно-жеманной гримасой,
таким рассыпающимся нежным голосом, с такой кисло-сладкой
улыбкой, что я едва удерживался, чтоб не воскликнуть: «Прошу
тебя: не мучь меня!...» Часто она пишет письма к папаше, такие
же, как она сама; так и веет от них К. П — ною, как от аптеки
лекарствами. Признаюсь, и впечатление они на меня производят
такое же, как аптека. Начинает она обыкновенно очень романи-
чески, например: «Хижина в селе Борцове», — так называет она
свой господский дом. Папашу обыкновенно зовет она в письмах
вместо милостивый государь такой-то «Всегда благородный и
никогда незабвенный духовник мой!...» или: «Всегда мне милый!
Благодетель мой!...» Кроме того, в конце или в начале каждого
письма пишет: «Цалую драгоценнейшие ручки ваши и детей
ангелов цалую». Весьма приятная и образованная женщина!...
Впрочем, мне еще придется поговорить о ней.... Она обещала
прислать мне книгу «Апостолы», по духу очень похожую на нее.
На другой день я получил эту книгу и прочитал уже. Дрянная
книжонка какого-то г. Яковлева, впрочем очень хорошая для по-
добных К. П. 3. Может быть, автор на них и рассчитывал».
«16 января.
(Вот как я ленив! Когда я дописал тот лист, под рукой не
было другого — я поленился встать и вынуть его, и таким обра-
зом провел больше недели!.. Каково?..)»
Биографическая важность рассказа, относящегося к 1 и 2
января, видна сама собою. Рассказ, относящийся к 3 января, по-
казался нам интересен потому, что он показывает, как зорко под-
мечал 16-летний семинарист пошлость в людях, кажущихся идеа-
лом изящества для других юношей того круга, в котором воспи-
тывался Н. А. Вслед за тем идет место, рассказывающее нам пер-
* Здесь выпущено н а м и несколько строк, говорящих о женитьбе одного
из родственников Н. А.
23

вый случай, или один из первых случаев, проявления мечты об
университете; судя по тону рассказа, надобно полагать, что Н. А.
уже и прежде думал об этом, но еще не говорил ни с кем:
«4 был я у Л. Ив. С. 18 Заговорили о Н. А. В., отправившемся
в нынешнем году в университет, и Л. И. сказал, что он пишет к
нему, что экзамен сдал хорошо и легко, что заниматься там лег-
че, чем даже в семинарии. А уж чего легче заниматься в семи-
нарии. Я нисколько не занимаюсь, и все-таки из первых не вы-
хожу. Я сказал, что и мне хотелось бы поступить туда же. Л. И.
даже обрадовался этому, очень охотно стал со мной говорить об
этом, сам вызвался написать к Н. А. о моем желании и сказал
даже, что «он (то есть Н. А.) и программой может послужить».
Кроме того, он давал мне несколько советов, как вести себя в
семинарии, чтоб успеть приготовиться и чтобы меня не стали
удерживать в семинарии, и еще сказал: «Нет ли из ваших при-
хожан кого-нибудь знакомого с Погодиным? 19 Он может одним
благосклонным словом сделать для вас многое». Это надо при-
нять к сведению. Мы разошлись, и Л. И. сказал, что мы еще об
этом потолкуем.... Но после я был у него раза два и нам еще
«потолковать» не удавалось.... Впрочем с тех пор я начал серьезно
об этом подумывать. Главное затруднение теперь в том, что я
плохо знаю языки: латинский довольно хорошо, греческий плохо,
немецкий еще хуже, а французского вовсе не знаю. А учителя для
меня теперь нельзя нанять, потому что я учусь на фортепиано,
а платить двум учителям вдруг тяжело.... Впрочем, из чего можно,
я готовлюсь».
После этого я пропускаю 11 страниц, не заключающих в
себе ничего интересного*. Последние из этих выпущенных страниц
писаны 22 февраля и содержат окончание рассказа о поездке с
отцом в гости к дяде, бывшей 16 января, и о том, что 17 января
Н. А. ходил смотреть с хор залы благородного собрания на про-
исходившие тогда дворянские выборы. Это писано, как мы за-
метили, 22 февраля, — таким образом, Н. А. отстал слишком на
месяц в записывании своих воспоминаний и после того на четыре
месяца бросил записывание. Прямо за строками о 17 января,
писанными 22 февраля, следует:
«/7 июня.
Пора возобновить забытый мой дневник, излить в нем новые
живые впечатления, которые я ныне получил. Да, это стоит того,
чтобы записать, и я займусь этим теперь же, пока еще не про-
шел первый пыл моего восторга, который, надо заметить, про-
ходит необыкновенно скоро. Оставлю все свои воспоминания и
заметки: теперь не до них, когда-нибудь в другое время. Я слиш-
* Далее выброшена по той же причине одна страница между тем, что
написано 24 января и 15 марта 1853 г.
24

ком занят настоящим. Нынешний день я познакомился с Иваном
Максимовичем Сладкопевцевым*, — давнишнее мое желание и
цель, к которой я стремился с пламенной ревностью, но которая
никогда бы не была, вероятно, достигнута без особенно счастли-
вого стечения обстоятельств 20. Вот в чем дело. Иван Максимо-
вич после пасхи нынешней стал учить у нас немецкому языку,
вместо П. А.21, который отказался по случаю определения сво-
его в попы к Покрову. По этому случаю Иван Максимович не-
много узнал меня, особенно потому, что он уже познакомился с
папашей на свадьбе у Лебед.... 22 Потом женился товарищ и быв-
ший друг Ивана Максимовича, А. А. К.23, взял дочь Гордеев-
ского священника, в которой-то степени родственницу моей тетуш-
ке, В. В. К. 24 — Иван Максимович был шафером; тетушка была
на свадьбе: они познакомились. После того как-то Иван Макси-
мович был и у них, то есть у моего дядюшки Л. И. К.25 с те-
тушкою В. В., и тут-то был разговор обо мне. Тетенька, которой
я уши прожужжал Иваном Максимовичем, сказала ему о моей
чрезвычайной привязанности к нему; Ив. Максимович очень
ловко отклонил от себя это довольно щекотливое обстоятельство,
похвалил меня, заговорил о моих занятиях и сказал даже, что
он бы желал со мною познакомиться. Все это было довольно
давно; но он с тех пор не переменил своего обращения со мною,
и на немецких классах не подавал ни малейшего вида, что от-
личает меня от других. Поэтому я боялся, или, лучше, совестился —
ни с того, ни с сего итти к нему и ожидал все, не представится
ли случай обратиться к нему как к наставнику. Но такового не
представилось, и я все не был знаком с ним, хотя и пламенно
желал этого, то есть так пламенно, как только могу я желать;
а у меня натура довольно холодная. Наконец представился до-
вольно благовидный предлог, под которым мог я явиться к Ивану
Максимовичу и по крайней мере посмотреть, что из этого будет.
Я спрашивал в семинарской библиотеке книгу; мне сказали, что
она у Ивана Максимовича, что он взял ее очень давно и что я
могу попросить эту книгу у него. В самом деле — не было ничего
проще, и к кому-нибудь другому я бы, ни минуты не задумав-
шись, сходил и взял. Но при мысли, что нужно итти к Ивану
Максимовичу, мне было как-то неловко, как-то боязно, и я все
не мог решиться сходить к нему и, вероятно, не пошел бы вовсе,
если бы не помогли тут особенные счастливые обстоятельства,
которые как-то вообще довольно ко мне благосклонны, особенно
во всем, что касается внешности. В самое время моего глубокого
раздумья, которое обыкновенно начиналось во мне всякий раз,
* Это имя у Н. А. написано сокращенно, мы печатаем его вполне. Мы
не знаем, жив ли г. Сладкопевцев; но если он жив, пусть он знает, какою
привязанностью платил ему бывший его ученик за то, что он обращался с
семинаристами по-человечески и не скрывал своих честных мнений от мо-
лодых людей, искавших истины.
25

как мне было нечего больше думать, моя тетушка сообщила мне
о своем разговоре с Иваном Максимовичем. Дядюшка сказал мне
о желании его, чтобы я пришел к нему; а с другой стороны
И. А. В. 26 как-то сообщил мне, что итти к наставнику и выпро-
сить книгу, взятую им из семинарской библиотеки, нет ничего
легче, что это делается очень часто и вообще всеми принимается
как вещь самая обыкновенная. Я наконец решился (надо заме-
тить, что г. И. Г. Ж. 27 прежде отговаривал меня от этого, пред-
ставляя, что это неловко); но, решившись, просбирался с не-
делю и наконец ныне зашел к нему почти нечаянно, почти не
думая итти к нему. Вот судьба! Впрочем некогда, некогда —
спрятать скорее, завтра окончу рассказ о своих похожде-
ниях».
«11 ноября.
Вот и завтра!... Оно продолжалось до сих пор, и теперь уже
поздно описывать подробности моего знакомства с ним, когда
оно так неожиданно прерывается. Да, я с ним познакомился, и
даже наши отношения достигли некоторой короткости, но я был
недостоин этого счастия, и оно улетело от меня. Теперь не бу-
дет вокруг меня ни одной души, к которой я чувствовал бы сер-
дечную привязанность (исключая, разумеется, ближайших род-
ных— отца и матери), с которой мог бы отдохнуть в веселом
или умном разговоре от пустоты моей жизни.... Боже мой! Люди
пристращаются к красотам природы, к картинам, к статуям,
к деньгам, и они не имеют препятствий для наслаждения ими.
Все эти вещи могут принадлежать им, быть их неотъемлемой
собственностью, если только не принадлежат всем, что также
не мешает всякому наслаждаться ими... Чем же виноват я, что
привязываюсь к человеку, превосходнейшему творению божию?
Чем я несчастлив, что моя душа не любит ничего в мире, кроме
такой же души? Ужели преступление то, что я инстинктивно от-
гадываю ум, благородство, доброту человека и, отгадавши, всеми
силами души моей привязываюсь к нему? И за что же наказы-
вать меня, за что отнимать у меня мое счастие, когда оно так
чисто, невинно и благородно? Сколько ни имел я привязанно-
стей, всегда злая судьба умчит от меня далеко любимый пред-
мет, и в душе — тоскливое воспоминание и горькое сознание
своего отчаяния... Я рожден с чрезвычайно симпатическим серд-
цем: слезы сострадательности чаще всех вытекали, бывало, из
глаз моих. Я никогда не мог жить без любви, без привязанности
к кому бы то ни было. Это было так, что я себя ни запомню.
Но эта постоянная насмешка судьбы, по которой все мои на-
дежды и мечты обыкновенно разлетались прахом, постоянно
сушит и охлаждает мое сердце, и нет ничего мудреного, что ско-
ро оно будет твердо и холодно, как камень. Вот хоть бы и те-
перь — что вдруг понадобилось Ивану Максимовичу в Тамбо-
26

ве? Чем ему нехорошо здесь? Что за обстоятельства?... А между
тем я страдаю, и еще как страдаю — тем более, что мне этого
ни перед кем нельзя выказывать: все станут смеяться. Я бешусь
только внутренно и произношу тысячу проклятий. Но какие
проклятия, какие слова выразят то, что я чувствую теперь в
глубине души моей! Я пробовал все энергические восклицания
русского народа, которыми он выражает свои сильные ощуще-
ния, но все, что я знаю, — слабо, не выражает.... и я попрежнему
взволнован, и попрежнему в душе моей кипит и бурлит страш-
ное беспокойство. Я теперь наделал бы чорт знает что, весь мир
перевернул бы вверх дном, выцарапал бы глаза, откусил бы
пальцы тому.... * который подписал увольнение Ивана Максимо-
вича. Но, увы! это ни к чему не поведет, и мне остается только
стараться смирить свои бешеные порывы.... И еще считают меня
за человека хладнокровного, чуть не флегматика!... Тогда как
самые пламенные чувства, самые неистовые страсти скрываются
под этой холодной оболочкой всегдашнего равнодушия. Если бы
мне вдруг сказали, что меня исключают из семинарии, это не
поразило бы меня так, как известие об отъезде Ивана Максимо-
вича. О, как огромно это бедствие, как незаменима моя потеря!
С кем теперь могу я провести вечер так незаметно, так счаст-
ливо, как с ним? В чьем разговоре могу отвести я душу, забыть-
ся от этих мелких неудовольствий, составляющих несчастие моей
жизни? Я никогда не поверял ему сердечных тайн, не имел даже
надлежащей свободы в разговоре с ним; но при всем том, одна
мысль — быть с ним — делала меня счастливым, и после сви-
дания с ним, и особенно после вечера, проведенного с ним на-
едине, я долго-долго наслаждался воспоминанием и долго был
под влиянием обаятельного голоса и обращения. Что-то особенно
привлекало меня к нему, возбуждало во мне более, нежели про-
сто привязанность, — какое-то благоговение к нему. При всей
короткости наших отношений я уважал его, как не уважал ни
одного профессора, ни самого ректора или архиерея, — словом,
как не уважал ни одного начальника. Ни одним словом, ни од-
ним движением не решился бы я оскорбить его; просьбу его я
считал для себя законом. Вздумал бы он публично наказать
меня, я послушался бы, перенес наказание, и мое расположение
к нему нисколько бы от того не уменьшилось.... Как собака я был
привязан к нему, и для него я готов был сделать все, не рассуж-
дая о последствиях. За него я стоял горой и готов был возне-
навидеть человека, который стал бы доказывать, что Иван Мак-
симович нехороший человек. Но, к счастию, этого никогда не
случалось: его любили и хвалили все. Его душа, благородная и
высокая, во всех более или менее возбуждала чувство любви
и уважения. Но, конечно, никто не любил его более меня.... Я сле-
* Здесь выпущено нами несколько слов.
27

дил за каждым его взглядом, за каждым движением, подмечал
каждое изменение его голоса, и все в нем казалось мне совер-
шенным, превосходным.... и вдруг, о боже мой!... лишиться всего
этого, лишиться так внезапно, так неожиданно! Как хотите —
это жестоко, невыносимо.... «О жизнь, жизнь, — говорил он, —
чего-то в ней не случается, куда-то не кидают нас обстоятель-
ства!» Но он едет на родину, к друзьям и знакомым, он не остав-
ляет здесь ничего, что бы ему было особенно дорого — что ему?
Побудет там месяц-другой и позабудет всех нижегородцев, с
которыми он не успел еще сродниться. Да и что могло предста-
виться ему интересного, достойного его внимания? Все пошло,
глупо, мелко, ничто не удовлетворяет порывов высокого ума,
глубоко чувствующего сердца. Но я остаюсь без него, как в пу-
стыне без проводника и товарища, от меня он уносит лучшую
половину души моей, так же, как уносит мои лучшие надежды
и желания. Нынешний вечер сидел я у него, и чудные, непо-
нятные желания томили меня.... Голова моя горела; мне хотелось
то расплакаться, то разбить себе череп, то броситься к нему на
шею, расцеловать его, расцеловать его руки, припасть к ногам
его. С грустным отчаянием смотрел я на него, наглядываясь,
может быть, в последний раз, и никогда еще, казалось мне, чер-
ные волосы его не лежали так хорошо в чудном беспорядке на
голове его, никогда смуглое, мужественное лицо его не было так
привлекательно, никогда в темноголубых глазах его не отра-
жалось столько ума, благородства, добродушия и этого огня
и блеска, в котором высказывалась сильная и могучая душа его.
Я мысленно прощался с ним, и сердце мое надрывалось. И вот
жизнь наша: были знакомые, в хороших отношениях, души наши
сроднились несколько, и вдруг — несколько сот верст расстоя-
ния разделяют нас, и мы ничего не знаем друг о друге, и мы
чужие один другому, и нет между нами ничего общего. Я даже
не могу иметь и последнего утешения разлучающихся — не могу
просить от него тех «несколько строк», которые так жадно полу-
чил бы я от него! Не знаю даже, станет ли у меня духу выска-
зать ему, как я был привязан к нему, высказать хоть сотую
долю истины? Господи! Неужели же мы расстанемся, как про-
стые знакомые, которые случайно сошлись и должны разойтись
также случайно? О, не дай господи! Даруй мне силу открыть
ему мое сердце, и ему внимание — выслушать меня и благо-
склонно принять мои признания не с легким смехом, но хоть с
легким чувством!...»
«19 ноября 1852 года.
Он наконец окончательно простился со мной, кумир души
моей, мой идеал, мой добрый гений!... Коротко и неожиданно
было для меня наше прощание, и я не успел высказать многого,
что хотел сказать, и только едва успел выпросить у него по-
28

зволения — писать к нему. Ныне после класса я зашел к не-
му, — нет дома. Посидев у подлекаря в больнице, я опять пошел
к нему, опять не застал, походил и побыл еще в больнице, и
наконец нашел его дома. Он был несколько расстроен, зани-
мался сборами, на меня обращал очень мало внимания, и нако-
нец, напившись чаю, он собрался итти на именины к А. Е. 28,
в последний раз провести вечер в кругу нижегородских знако-
мых. Я пошел вместе с ним; дорога была очень неровная и
скользкая, ночь очень темная, разговаривать было очень не-
ловко. Однакоже я начал было что-то, надеясь высказать ему
очень многое, но вдруг он сказал, что надо взять извощика,
крикнул: «Извощик», тотчас же явился какой-то, и только успел
я сказать ему: «Прощайте же, Иван Максимович», он пожал мне
крепко руку, поцеловал трижды, пожелал быть счастливым, но
не так, как он, и сел в сани. Тут я просил позволения писать
к нему, хоть не отсюда, а из другого места. Он сказал, что
ему «будет очень приятно, и что отсюда ему будет еще интерес-
нее, а уж если вы будете в академии, то разумеется...» Потом он
еще раз сказал мне: прощайте, пожал мне руку и скрылся из
глаз моих в темноте ночи. Вот и прощанье наше! Мне чрезвы-
чайно грустно и как-то тяжело на сердце, особенно потому, что
я ему не высказал всего, что хотел высказать, и расстался с ним
просто, без всяких особенных объяснений. Но я напишу к нему.
Подожду месяц, уверюсь окончательно, что мое теперешнее чув-
ство не порыв разгоряченного воображения, не пустая фантазия,
не обман сердца, и тогда выскажу ему все, что волнует душу
мою. Но чтобы навсегда была драгоценна для меня память его,
я даю обещание перед своею совестью.... * я решительно хочу
оградиться этим воспоминанием, как щитом и покровом... Да и
от какой низости не удержит образ этого благородного, муже-
ственного, доброго и вполне умного человека?... Во мне всегда
мысль о его достоинствах возбуждала благородное чувство и
стремление к подражанию, и я с новой силой, с новой энергией
принимался за дело; и ум мой как будто прояснялся и терпение
возрастало, и все существо мое оживлялось и возвышалось, и
какое-то священное одушевление разливалось во мне и поддер-
живало меня в моих занятиях. О, как жаль, что я теперь не могу
жить одним воспоминанием и что не может теперь уже повто-
риться влияние его на меня, столько благотворное для меня и
делавшее меня так счастливым, так веселым, так довольным...
Прощай — все!..»
Приостанавливаемся тут, потому что в бумагах, оставшихся
после Н. А., нашелся отрывок, который надобно поместить
здесь, в дополнение к этой части дневника.
* Здесь мы выбрасываем восемь строк, заключающих в себе домашние
тайны, о которых и не нужно и неинтересно было бы знать публике.
29

«Нижний-Новгород,
31 дек. 1852 г .
M Г.
И. М.
Давно уже хотелось мне злоупотребить данным вами позво-
леньем — писать к вам. Но меня все удерживала мысль, что я
должен купить это удовольствие ценою вашей скуки. Долго я
не решался; наконец придумал средство — удовлетворить по-
требности сердца, не докучая вам. Я решился писать и потом
оставлять у себя написанное. Когда-нибудь, может быть через
несколько месяцев, а может и через несколько лет, я передам вот
эту тетрадку, и вы зараз отделаетесь от всей этой скуки, если,
разумеется, захотите прочитать это писание. По крайней мере я
выскажу на бумаге то, чего никогда не решался сказать вам на
словах. А много еще, много хотел бы я сказать вам, много со-
бирался открыть заветных мыслей — обо мне и о вас... Судьба
судила иначе, и я расстался с вами, не успев, с обыкновенной
робостью моей, в пять месяцев знакомства с вами высказать да-
же того, сколько я был к вам привязан. Но вы сами заметили
это и более нежели слишком вознаградили меня: иначе, чему же
приписать мне ваше благосклонное внимание, ваше сближение
со мною, который дорожил каждым вашим словом, старался под-
мечать каждый взгляд ваш?... Благодарю вас за все, — вот что
только могу я сказать теперь; но что же вам моя благодарность,
что моя привязанность? Вы не можете быть уверены, подобно
мне, что никто не любил и не уважал вас столько, как я. Другие,
может быть, умели сказать вам это прежде, а я решаюсь гово-
рить только теперь, когда не вижу вас перед собою, когда вы
не видите пылающего лица моего, не слышите дрожащего моего
голоса.... А как, бывало, хотелось иногда поговорить с вами от-
кровенно, со всем увлечением юношеского сердца, со всеми по-
рывами, которые я так тщательно скрывал от всех! Иногда я
даже заводил подобный разговор и делал несколько неясных на-
меков, — оставалось произнести несколько решительных слов,
после которых рекою полились бы признания, — но этого-то я и
не мог.... Со мною сбывалось то, что говорит Огарев в «Испо-
веди»:
Что т о л ь к о л и ш ь сказать хочу,
Как вдруг в лице весь вспыхну,
Займется дух, и я молчу
И головой поникну....
Конечно, может быть мои признания навели бы на вас ску-
ку; но зато сколько был бы счастлив я, счастлив в эти минуты
тем эгоистическим счастьем, которое занимается только собою и
не обращает внимания на других, даже виновников этого сча-
стья. Но зато хоть теперь позвольте мне рассказать вам отры-
вок из моей душевной жизни, именно о знакомстве с вами. Про-
30

стите мне, — я знаю, что для вас нисколько не интересно знать,
что думал и говорил о вас один мальчик из ваших бывших уче-
ников, который не имеет теперь к вам никакого отношения; но
говорю вам, что я пишу собственно для своего удовольствия,
чтобы удовлетворить неодолимому желанию сердца, а не для
того, чтобы сколько-нибудь занять вас. Еще раз простите меня,
пожалуй не читайте дальше; но я не могу не писать, не могу
допустить мысли, что мы теперь совершенно чужды друг другу
и что все сношения наши прерваны. Мне стыдно, мне жалко
своего ничтожества пред вами, я вполне чувствую, что беспо-
кою вас, надоедаю вам своим вздором; но при всем том, что-то
чудное, для меня самого неразгаданное, заставляет меня доку-
чать вам. Иван Максимович! будьте снисходительны ко мне,
как прежде, и простите юношеское увлечение, которое тем силь-
нее, чем дольше было от всех скрываемо!
Итак: —как теперь помню я первую весть и первый отзыв о
вас, когда вы только еще приехали в нижегородскую семинарию.
В двенадцать часов, шедши из классов, услышал я от одного
из ваших тогдашних учеников, что у них в классе был новый
профессор — Сладкопевцев. При этом, не знаю почему, я тот-
час спросил: «Да как же его зовут?» — «Иван Максимович»,—
отвечали мне. «Ну, что же, каков?» — «Молодец во всех отноше-
ниях: и умен, и благороден». — «Из петербургской акаде-
мии?» — «Из петербургской». — «Надобно будет посмотреть.
Каков он собой-то?» — «Черен только очень, а то хорош».—
«Как-нибудь надо увидать....» Мы разошлись, и этим разговор
кончился. И после этого, повидимому пустого, разговора, я уже
не мог успокоиться. Смутно я постигал что-то прекрасное в этом
соединении понятий: брюнет, из петербургской академии, мо-
лодой, благородный и умный... Не говоря уже об уме и благо-
родстве, надо заметить, что я особенно люблю брюнетов, чрез-
вычайно уважаю петербургскую академию и молодых профес-
соров предпочитаю старым. Я с нетерпением ждал минуты, когда
увижу вас, и во все это время я чувствовал что-то особенное....
Чего ищешь, то обыкновенно скоро находишь: на следующий же
день я с полчаса прогуливался по нижнему коридору, и дождал-
ся-таки вас. Правда сказать, при моей близорукости, я не мог
хорошо рассмотреть вашей физиономии; но и один беглый взгляд
на вас достаточен был, чтобы произвести во мне самое выгодное
впечатление. Я люблю эти гордые, энергические физиономии,
в которых выражается столько отваги, ума и мужества. При-
знаюсь, я несколько ошибся тогда, признавши вас существом гор-
дым и недоступным; но это было тогда полезно мне тем, что я
стал с того времени считать вас чем-то высшим, неприступным,
пред чем я должен только благоговеть и смиренно посматривать
вслед, жалея, что не могу взглянуть прямо в глаза. И тем прият-
нее было мне после разувериться, и тем совершеннее было мое
31

счастие.... Вскоре после того разнеслась весть о вашем поступке
с учениками В. и С. Много было тогда шума, много толков по
всей семинарии.... Боже мой! Сколько пересудов, сколько брани,
сколько ожесточенных угроз посыпалось на вашу голову! Я не
мог терпеть этого: горой встал я за вас, ссорился со всеми, кто
только мог со мной ссориться, спорил, бросал на ваш поступок
взгляды философские, рассматривал его на основании закона
христианского и решительно не мог найти в нем ничего предо-
судительного. И один только голос отозвался вначале на мои
крики, голос Ив. Злат., известного вам ученика вашего. Все про-
чие назвали нас подлецами; а один, считавший себя моим дру-
гом, говорил даже мне: «Что ты, дескать, больно по новом-то
ревнуешь? Против него теперь просто все озлоблены; смотри, не
попадись!...» Пожалуйста, не беспокойся, говорил я ему; вот, по-
смотри, пройдет какой-нибудь месяц, и все станут говорить то же,
что я, — что лучше Ивана Максимовича не бывало профессора
в нашей семинарии. И действительно скоро все заговорили иначе:
вы умели привлечь к себе этих озлобленных учеников, от которых
ваша жизнь могла быть в опасности, как уверял Л. Ив.!... Такова
сила душевного превосходства над самыми грубыми людьми, ка-
ковы наши бурсаки!»
«6 января 1853 года.
С тех пор три дня особенно заметил я в своей памяти до дей-
ствительного знакомства с вами: 29 ноября 1851 и 23 января
и 7 февраля 1852 года. В первый из этих дней вы приходили к
нам на немецкий класс вместо П. А. и спрашивали меня. Сколько
мечтаний пробудилось тогда во мне! Сколько надежд приятно
ласкали меня еще в то время, когда я шел в класс! Теперь при-
поминаю я подобное нетерпение и ожидание в то время, когда,
за год с лишком перед тем, ждали в Нижний великих князей
Николая Николаевича с Михаилом Николаевичем. Но то ожи-
дание было ничто в сравнении с нетерпением, с которым я ждал
вашего прихода в класс! Наконец вы явились* меня, заставили
переводить; мы переводили о крестовых походах; спросили кста-
ти, в котором веке жил Григорий VII? 29 Я не знал тогда этого
и сказал, что в XIII. Вы заметили мне, что нет, и я сконфузился
и покраснел, как сказавший ужасную глупость и заслуживший от
вас невыгодное мнение. Долго горел я от стыда, что показал
перед вами свое незнание, и только тогда немного успокоился,
когда, справившись, увидел, что Григорий жил в конце XI и в
начале XII века. «Ну, еще это ничего, — подумал я. — Иван
Максимович подумает, что я как-нибудь ненарочно смешал, одно
столетие ничего не значит». Таким образом, хоть ложными
аргументами, я на этот раз успокоился.
* Здесь оторван угол листа, и мы не можем разобрать слова, первая
половина которого оторвалась; вероятно, что-нибудь вроде: «вызвали».
32

В другой раз приходили вы к нам на латинский класс, 23 ян-
варя 1852 г. В этот раз вы также спрашивали меня переводить
и заметили, что не нужно очень скоро читать и что не в этом со-
стоит достоинство хорошего чтения. Это было для меня очень
чувствительно, потому что действительно до этого времени я по-
лагал, по крайней мере частию, и в этом достоинство хорошего
чтения. По-латыне я знал хорошо и перевел тогда не дурно, но
все-таки не отличился. А отличиться чем-нибудь в ваших гла-
зах было необходимою потребностью души моей. Но отличиться
было нечем. Тщетно искал я случая и возможности, тщетно при-
думывал разные глупые средства. Здравый смысл всегда меня
удерживал при одних предположениях. Зато случай как-то пред-
ставился сам: я встретился с вами в четверг на масленице, 7 фев-
раля 1852 г., в коридоре. Не знаю, слышали ли вы что-нибудь
обо мне, знали ли моего папеньку, или просто так заговорили
со мной, но вы заговорили, и я вдруг исполнился какого-то востор-
га и, кажется, чрезвычайно поглупел и растаял. — Я снял фуражку
перед вами в почтительном отдалении *, едва отвечая на ваш во-
прос о том, где собрались ученики философии. Вы заметили мне,
чтоб я надел фуражку; но мне казалось это нестерпимою дерзо-
стью, и я продолжал стоять без фуражки, ничего не отвечая, так
что вы усомнились, есть ли со мной фуражка, и спросили меня
об этом. Наконец я решился послушаться вас в этом случае, —
и это, вероятно, один из тех весьма редких случаев, когда бы я
не послушался вас с первого слова. Потом вы начали говорить
со мной так хорошо, но главное так ласково и откровенно, что
я решительно был вне себя от радости, и удовольствие слушать
вас смешалось во мне с гордостью и самодовольствием, оттого что
я был и говорил с вами. Это были счастливые минуты для
меня».
«15 января 1853 г.
Но это была только заря благодатного дня. После этого
с лишком четыре месяца я не имел с вами никаких отношений,
и не знали вы, проходя тогда мимо меня, с какою любовью гля-
дел я на вас, каким участием к вам было наполнено это сердце.
Я принимал близко к сердцу всякую перемену в вашем положе-
нии, всякую, даже ничтожную весть о вас. Я, например, стра-
шился за вас, когда слышал о вашем будто бы близком знаком-
стве с А. А. К., когда говорили мне, что драгоценный наш О. П.
невыгодно отзывался о вас пред архиереем, и т. п.; радовался,
слыша о вас хорошие отзывы, когда, например, вас расхваливали
все ученики за первый экзамен, на котором вы были; когда моя
тетушка Варвара Васильевна восхищалась вашим умом и обра-
зованием. Но особенно беспокоился я о вас во время вашей дву-
* Для не знающих семинарского быта заметим, что таково правило,
которого нарушать не дозволяется.
33

кратной болезни, когда так хорошо заставили вас, еще не совер-
шенно здорового, явиться на небывалый экзамен перед рожде-
ством. На святках я несколько раз приходил в семинарию, чтобы
спросить подлекаря Сокол, о вашем здоровье, и не мог довольно
нарадоваться, когда узнал, что вы выздоровели. Но что же было
со мной, когда наконец я сошелся с вами ближе?... Но я не могу
утерпеть, чтобы не припомнить некоторых, скучных для вас, но
интересных собственно для меня, подробностей.
Дело было таким образом. Мне нужна была одна книжка
«Христианского чтения» 1847 года, и я пошел в библиотеку.
Хозяин библиотеки Е. Понятовский сказал мне, что эта книга
у вас. Это представляло мне прекрасный случай по крайней мере
побывать у вас, и я решился им воспользоваться. Но — увы! —
решительность моя тотчас исчезла, как только я пошел к вам.
Мне представлялось это почему-то неловким, дерзким; я думал,
что это может быть неприятно для вас. С половины дороги воро-
тился я и потом больше недели собирался сходить к вам. Однаж-
ды встретились вы мне в коридоре и я хотел спросить о книге;
но тотчас представилось мне, что, «если И. М. скажет, что книги
нет у него, — и только, то случай быть в его квартире опять по-
терян для меня, и может быть невозвратимо». И хорошо, что не
спросил я тогда. Наконец 17 июня я решился.... С каким трепе-
том отворил я заветную дверь; как билось мое сердце, когда, во-
шедши в прихожую, услышал я шаги ваши в смежной комнате!...
Чуть слышным дрожащим голосом объяснил я вам причину сво-
его прихода и покраснел, когда вы сказали: «нет....» С смущением
и сожалением хотел уже я уйти, как вдруг, — не скажу неожи-
данно, но вопреки всем моим расчетам, — вы пригласили меня по-
сидеть у вас. Я давно уже мечтал о знакомстве с вами, и это
была одна из любимейших дум моих; но я всегда и оставлял ее
как мечту, несбыточную в настоящем моем положении. Никак не
полагал я, чтобы вы были столько снисходительны. Поэтому хотя
ваше приглашение отвечало тайной мысли моего сердца, однако
я с удивлением услышал ваши приветные слова, смешался еще
более, а счастие было так полно, что я не имел сил притвориться,
и остался у вас, хотя сам не понимая хорошенько, что же из этого
выйдет.... Напрасно старался бы я описать весь тогдашний восторг
мой, все счастье, которым я наслаждался, слушая вас и смотря
на благородные черты лица вашего вблизи, так, что в первый раз
тогда я хорошо рассмотрел вас. Совершенно забывшись, вне себя
от восторга, я часа четыре пробыл у вас и, уходя, не позаботился
даже извиниться, даже не подумал, что я утомил вас: я думал
только о себе. Как великому счастью, как великой милости судь-
бы, радовался я тому, что мог услужить вам, оставивши у вас
книжку «Современника». Притом это открывало мне возмож-
ность продолжать вперед свои посещения... Давно не радовался я
так искренно и полно, как в тот день.
34

К сожалению, я недолго пользовался своим счастьем: через
месяц наступили вакации, и вы уехали. Но прежде этого случи-
лось еще одно обстоятельство, которое также надолго останется
для меня памятным. Это было на экзамене. Спрашивали по ва-
шему предмету: сидели вы и Андреи Егорыч. Вызвали меня, и
досталось мне читать по психологии о памяти: статья очень зна-
комая и простая сама по себе, но очень запутанная и отрывистая
в наших лекциях. Я стал читать, остановился, снова принялся,
опять встал и сбился. А. Е. сидел как пень и что-то отыскивал в
конспекте. Вы мне и давали вопросы и возражения, и поправляли,
и выручали меня. Но о. ректор заметил, что я не твердо читаю,
и спросил А. Е.: есть ли у меня память. При всем том, что я был
в довольно неприятном положении, не мог я не улыбнуться, когда
А. Е. вдруг встал, вытаращил глаза на ректора, потом на меня,
заикнулся и высунул язык.... Так он и простоял, да промычал что-
то; вы же заметили, что у меня более развит рассудок. Не знаю,
хотели ли вы только выручить меня, или в самом деле подметили
во мне эту черту, но только вы сказали правду; и я в ту же самую
минуту пожелал только, чтоб ваши слова были искренни. В этот
же день вы еще раз показали свою внимательность ко мне, когда
меня спросили из латинского языка. Из нашего отделения меня
вызвали первого, а между тем ректор хотел продолжать то же, что
переводили ученики первого отделения. Я не мог найти места,
о. ректор рассердился и хотел отослать меня не спросивши; А. Е.
забился куда-то в угол; к счастию, вы были тут: тотчас дали вы
мне в руки свою книгу, указали место, и я стал переводить вместе
с вами. За этот раз я благодарен был вам чуть ли не больше, чем
за первый: там не так досадно было срезаться, потому что уро-
ков я действительно не учил; но не ответить из латинского языка,
при хорошем знании его, было бы уже особенно досадно. Не-
смотря на ваше заступление, я был очень недоволен этим экза-
меном и особенно сокрушался о том, что вы будете уже нехоро-
шего мнения о моих познаниях.... Но и эта мысль на другой же
день была почти совсем уничтожена вами: вы так снисходи-
тельно отозвались о моем ответе, так хорошо успели оправдать
меня, что я совершенно успокоился на этот счет....
Не удалось мне проводить вас в июле месяце на родину....
Через несколько минут после вашего отъезда вошел я в вашу
опустелую квартиру, пожалел, что не застал уже вас, поговорил
о вас с подлекарем Соколовым, от всего сердца пожелал вам мыс-
ленно счастливого пути и благополучного возвращения и грустно
пошел домой, раздумывая, что лучше было бы, если бы вы здесь
остались.... Да, лучше было бы!... Лучше, — может быть, вы и сами
с этим согласитесь....»
Теперь, милостивые государи, называвшие нашего друга че-
ловеком без души и сердца, — теперь честь имею обратиться к
35

вам, и от имени моего, от имени каждого прочитавшего эти стра-
ницы, в том числе и от вашего собственного имени, — да, и вы
сами повторяете себе то, что я говорю вам, — теперь имею честь
назвать вас тупоумными глупцами. Вызываю вас явиться, дрян-
ные пошляки, — поддерживайте же ваше прежнее мнение, вызы-
ваю вас...
Вы смущены? Вижу, вижу, как вы пятитесь.
Помните же, милые мои, что напечатать имена ваши в моей
воле и что с трудом удерживаю я себя от этого 30.
Продолжается дневник Николая Александровича:
«24 января 1853 года.
Сегодня минуло мне 17 лет, и потому я хочу написать что-
нибудь в моих записках, или mémoires *, как я называл их год
тому назад. Не знаю, что мне писать здесь, но, по обык-
новению моему, думаю заняться рассмотрением прошедшего года
в отношении ко мне. Но для этого надобно подумать, а я ничего
не помышлял об этом до сего часа... Начну с этих записок. Хоть
передо мной и нет теперь первых листов их за прошлый год, но
я помню ясно, что в тот год я хуже писал: нынче у меня рука
тверже, и как-то размашистее пишу я. Во-вторых, я припоминаю,
что в начале прошлого года я записал спор свой и поражение
В. С. **; теперь я иначе смотрю на это, и мне стыдно, что обратил
внимание на подобную мелочь. Нынче подобных вещей со мной
было уже с десяток, но. я не внесу их сюда. Вот другое приобре-
тение, довольно важное. Потом, тогда я все собирался ехать
в университет и между тем ничего не делал; нынче мои пред-
положения определеннее, и я готовлюсь их выполнить. Тогда
мне представлялось, что в университете лучше учиться, чем
в академии. Но я считал тогда совершенно излишним думать о
том, что будет по окончании курса; теперь я подумал об этом и
нашел, что разница между тем и другим самая малая, а между
тем сберегается в 4 года около 1 000 р. сер. — вещь немаловаж-
ная. Кроме того, заметно даже мне самому (впрочем, это не диво:
я люблю наблюдать за собой), что я сделался гораздо серьезнее,
положительнее, чем прежде. Бывало, я хотел все исчислить, все
понять и узнать; науки казались мне лучше всего, и моей стра-
стью к книгам я хотел доказывать — для себя самого — беско-
рыстное служение и природное призвание к науке. Ныне я в своих
мечтах не забываю и деньги, и, рассчитывая на славу, рассчи-
тываю вместе и на барыши, хотя еще не могу отказаться от пла-
на — употребить их опять-таки для приобретения новой славы.
* Воспоминания, записки. — Ред.
** Этот спор действительно записан б ы л по 9 я н в а р я 1852 г . , на
стр. 16 дневника, но он неинтересен и потому мы его не напечатали.
36

Страсть мою к книгам я не называю нынче влечением к науке,
а настоящим ее именем, и вижу в ней только признак того, что
я большой библиофил, потому что я люблю книги, какого бы
рода они ни были, и сгораю желанием, увидя книгу, не узнать
то, что в ней написано, но только узнать, что это за книга, какова
и проч. Самому чтению какой бы то ни было книги я большею
частию предаюсь только для удовольствия сказать себе: я читал
то и то; эта, и другая, и третья, и десятая книга мне известны...
Поэтому-то я так люблю ныне читать журналы и преимуществен-
но отдел библиографии и журнальные заметки. Недавно при-
соединилось сюда и другое побуждение: я читаю иное для того,
что это пригодится на приемном экзамене. Далее пока я не про-
стираюсь. Литературные цели мои достигаются пока только за-
писыванием, списыванием и писанием. Кстати замечу, что в де-
кабре прошлого года послал я 12 стихотворений своих в редак-
цию «Сына отечества»31, приняв поэтическое имя Владимира
Ленского. Нынче я уже не объявлял никаких требований, — не
то что в ноябре 1850 г., когда я просил от редакции «Москви-
тянина» 100 рублей, обещая прислать 40 плохих стихотворений.
Это давно лежит у меня на совести; и если когда-нибудь выведут
меня на чистую воду, то я не знаю, что еще может быть для меня
стыднее этого?.. Писал я также три статейки для Нижегородских
ведомостей32; но одну цензор не пропустил, — невиннейшую
статью — о погоде; другие две, кажется, сгибли у редактора,
по крайней мере я доселе остаюсь для них, т. е. они для меня
остаются, во мраке неизвестности. Но это все пока вздор;
гораздо важнее для меня приобретение некоторых положитель-
ных познаний, кой-какой навык — малый — в немецком языке и
большая установленность или твердость взгляда и убеждений.
В начале прошлого года я как-то все сбивался: хотел походить
на Печорина и Тамарина, хотел толковать, как Чацкий, а между
тем представлялся каким-то Вихляевым и особенно похож был
на Шамилова33. Изображение этого человека глубоко укололо
мое самолюбие, я устыдился и если не тотчас принялся за дело,
то по крайней мере сознал потребность труда, перестал зано-
ситься в высшие сферы и мало-помалу исправляюсь теперь.
Конечно, много здесь подействовало на меня и время, но не
могу не сознать, что и чтение «Богатого жениха» также способ-
ствовало этому. Оно пробудило и определило для меня давно
спавшую во мне и смутно понимаемую мною мысль о необходи-
мости труда и показало все безобразие, пустоту и несчастие
Шамиловых. Я от души поблагодарил Писемского. Кто знает, —
может быть он помог мне, чтобы я со временем лучше мог по-
благодарить его!?... Нужно заметить еще одно приятное приоб-
ретение: я освободился наконец от влияния В. Л—ого. Вообще,
степенью моего уважения и расположения к этому человеку я
измеряю мои нравственные и умственные успехи. Было время,
37

я как-то боялся его: замечал каждое его слово, которое могло иметь
отношение ко мне, не смел противоречить его мнениям, любил
выставлять себя перед ним с хорошей стороны и пр. Ныне я уже
не имею к нему столько уважения, не смеюсь его остротам, сво-
бодно могу высказывать при нем свое мнение, не боюсь пока-
зывать ему свои сочинения, говорить с ним о том, что я делаю,
смеяться над тем, чем он восхищается, и уважать то, над чем
он смеется. Только еще, как памятник давно прошедшего, оста-
лось во мне желание говорить с ним о моей душевной жизни
и удовольствие — пересказывать ему все, что встретится мне
смешного. Но надеюсь скоро избавиться и от этого. Чудное
дело, как подумать, что значит школьный товарищ. Не сойдись
бы я с ним, — я уверен, что мое развитие пошло бы совершен-
но иначе. Я-то на него, конечно, не имел влияния; но он на
меня — довольно значительное. Не могу еще решить, хорошо
или худо было это влияние, но оно состояло вот в чем: он на-
учил меня, по природе серьезного, смеяться над всем, что только
попадется на глаза; он заставил меня, человека довольно осно-
вательного и медленного, смотреть на предметы поверхностно,
произносить о них суждение, посмотревши только форму и не
касаясь содержания; из ума моего он сделал остроумие, из пре-
зрения ко многому — насмешку над этим многим, из внима-
тельности — находчивость. Быть может, это мне и пригодится;
но теперь это дурно, не говоря уже о том, что от этого страж-
дет теперь мое необъятное самолюбие. Но довольно о нем;
обращусь к другому человеку, другому знакомому прошлого года,
который успел оставить во мне самое чистое, самое сладост-
ное воспоминание. Это — Иван Максимыч!... Я уже писал здесь
о моей к нему привязанности. Теперь могу только прибавить,
что она не уничтожается с течением времени, как я опасался, а
продолжается все так же, как и прежде. Даже теперь я как буд-
то все более и более начинаю понимать его, как будто в отда-
лении он представляется мне в большем свете, и я лучше могу
рассмотреть превосходные черты великой души его. Положа
руку на сердце, говорю, что я не знаю никого лучше Ивана Мак-
симыча, без всяких исключений. Великость моей к нему при-
вязанности я могу выразить вот чем. От природы добрый, но
нестерпимо гордый, я не отвечаю обыкновенно на оскорбления
(разумеется, действительное оскорбление, а не на шутку какую-
нибудь или неосторожное слово), но мое молчание продолжается
очень надолго, если не навсегда. Точно так же, если я замечу,
что меня принимают слишком сухо и презрительно, — я пере-
стаю туда ходить и после того не внимаю уже первому зову.
Это у меня случается даже с родными. Но в отношении к Ивану
Максимычу я чувствую совершенно не то. Я смело говорю, что
если б он меня обидел, — если б случилось такое несчастие, —
то я заплакал бы от досады на себя, наделал бы кучу неприят-
38

ностей другим, но ничего худого не подумал бы об Иване Мак-
симыче. Напротив, я постарался бы заслужить от него проще-
ние в том, что мог заслужить от него упрек, мог довести его
до оскорбления, — его, который так великодушен, так высоко-
благороден. Если бы он не захотел принимать меня, то я, от-
ложив гордость в сторону, пришел бы к нему со слезами умо-
лять его, чтобы он позволил мне снова наслаждаться его бе-
седой... Многие не поймут в этом ничего; но человек, имеющий
в себе гордость, поймет из этого всю великость моей привязан-
ности. А что я не лгу — свидетель в этом совесть моя. Что я не
обманываюсь — свидетель мой рассудок, который, кажется,
довольно уже окреп и довольно ясно различает ложь от истины,
по крайней мере в своей душе. Я хотел еще записать кое-что;
но это воспоминание так хорошо, этот предмет так прекрасен
для меня, что на нем хочу я окончить нынешний день, с жела-
нием, чтоб и ночью посетило меня во сне мое прелестное виде-
ние, мой идеал — в образе Ив. Максимыча».
«15 марта 1853 года.
Свершились желания. Давно задуманное и жданное испол-
нено! Что же я так равнодушен, что же так холодно принял из-
вестие об окончании моего дела? Или я привык уже к этой мысли,
или сомнение, все еще тревожащее меня, препятствует мне радо-
ваться вполне? Или я даже разочаровался?... Не знаю; я еще не
разберу хорошенько своих чувств и мыслей касательно этого
предмета. Верно только то, что чувств, мне кажется, совсем нет,
а мыслей, непосредственно сюда относящихся, также немного....
Однако замечу здесь все, что нужно, и расскажу историю моего
дела.
Август и сентябрь прошлого года были бурны для моей ду-
шевной жизни. Во мне происходила борьба, тем более тяжелая,
что ни один человек не знал о ней во всей ее силе. Конечно, я не
проводил ночей без сна, не проливал ведрами слез, не стонал и
не жаловался, даже не молился, потому что подобные выходки не
в моем характере, а молиться — сердце мое черство и холодно к
религии, а я тогда даже и не заботился согреть его теплотой
молитвы. Это самое, вероятно, делало еще тяжеле борьбу мою.
Я совершенно опустился, ничего не делал, не писал, мало даже
читал.... Что-то такое тяготило меня и, указывая на всю суету
мирскую, говорило: к чему? Что тебя здесь ожидает? Тебе суж-
дено пройти незамеченным в твоей жизни, и при первой попытке
выдвинуться из толпы обстоятельства, как ничтожного червя,
раздавят тебя.... И ничего ты не сделаешь, ничего не можешь ты
сделать, несмотря на всю твою самонадеянность, и припоминался
мне желчный стих Лермонтова:
Не верь, не в е р ь себе, м е ч т а т е л ь молодой!.. 34
39

А между тем все дело было очень просто, причины такого
состояния очень нехитрые — мне непременно хотелось поступить
в университет. Папенька не хотел этого, потому что при его сред-
ствах это было невозможно. Но он не говорил мне этого и пред-
ставлял только невыгоды университетского воспитания и пре-
восходство академического. Тогда этого рода доказательствами
меня невозможно было убедить: я был непоколебимо уверен, что
если могу где-нибудь учиться в высшем заведении, то это только
в университете. Но между тем я видел ясно, что для моего отца
действительно очень трудно, почти невозможно было содержать
меня в университете. Конечно, будь я порешительнее, я бы объ-
явил, что хочу этого и что проживу там на 50 целковых в год,
только бы учиться в университете. Но я не хотел и не мог этого;
решительного объяснения не было, а во мне кровь кипела, вооб-
ражение работало, рассудок едва сдерживал порывы страсти.
Счастье или несчастье мое, что у меня нет крепкой воли!... А то
бы наделал я дела. Теперь же случилось так, что, по пословице —
«Сила есть, да воли нет», — и все дело окончилось тем, что я
раза три поговорил с родными, так грустно и жалобно, с таким
отчаянным видом, — который однакож никого не тронул, —
походил несколько времени, повеся нос, помурлыкал про себя
Кольцова:
Долго ль буду я
Сиднем дома жить?.. 35
да
Путь широкий давно... 36
да из Лермонтова:
Не верь себе...
И
В минуту жизни трудную... 37
да еще из Баратынского:
Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найти...38
Жутко было мне тогда; но наконец папенька сказал, что мое
желание выполнить невозможно, что тысячу рублей ассигна-
циями в год он мне определить не может, а меньше нельзя. Боль-
ше он слушать ничего не хотел, как ни уверял я его, что поло-
вины этой суммы для меня слишком достаточно. И как только
сказали, что этого нельзя, я успокоился, потому что добиваться
невозможного я никогда не стараюсь. И стихи Гёте:
Невозможное возможно
Человеку одному...
не для меня писаны.
Но при всем том, я не мог помириться с мыслью — остаться
еще на два года в семинарии, где ученье было очень незавидное.
Благородный отзыв Ивана Максимовича о петербургской акаде-
мии решил дело: ему первому сообщил я мысль отправиться туда;
40

он сказал: «Хорошо», и его одобрение было для меня очень
довольно, чтоб начать дело. На это дело папенька согласился
легче; не было возражений о трудности учиться, ни о возможно-
сти поступить туда; сказано было только несколько слов о моей
молодости, но я представил, что молодому еще легче учиться,
и дело было слажено. До отъезда еще Ивана Максимовича я мог
уже (в начале ноября) сообщить ему, что я решился непременно
ехать в петербургскую академию. Превосходный этот человек с
участием принял мои слова, дал несколько советов и даже про-
говорил прошение, которое я должен был подать графу Прота-
сову, так что я написал теперь прошение почти с его слов. В де-
кабре начал приставать уже к папеньке, чтобы сходил к нашему
о. ректору и спросился его. Но в декабре не собрались, а в январе
начали уже возникать сомнения насчет выгод и пользы учения в
петербургской академии. Думали и сомневались, решались и пере-
думывали, ходили к ректору, не заставали его дома и опять раз-
думывали целый месяц. Наконец 3 февраля папенька сходил к
ректору, тот одобрил и мое желание, и меня самого. В этот же
вечер написал я просьбу к графу Протасову, обер-прокурору свя-
тейшего синода; но долго еще лежала она без употребления; на-
конец получил я приказание переписать ее, и 18 февраля папенька
снова ходил к о. ректору, показал просьбу, и ректор несколько
поправил ее. 19 февраля папенька пошел к архиерею и просил
также его благословения на это дело. Преосвященный Иеремия
принял даже участие в этом деле и приказал принести к нему
просьбу, обещаясь послать ее от себя. 24 февраля папенька при-
нес к преосвященному мое прошение, он посмотрел и сказал:
«Хорошо; подавайте». Папенька удивился такому обороту дела
и сказал: «Ваше преосвященство! эта просьба написана на имя
графа; не прикажете ли переменить и написать на ваше имя?»
Тогда преосвященный еще посмотрел прошение и сказал, что
«если уж так, то нужно подать просьбу еще на мое имя. Вы уже
подайте от своего имени». 26 числа, в четверток, на маслянице,
папенька подал преосвященному просьбу к нему о моем желании,
приложив и мое прошение к обер-прокурору. В это время был у
преосвященного и отец ректор семинарии, они поговорили между
собой, и преосвященный сказал моему отцу: «Ваше желание бу-
дет исполнено». 27 числа, на другой день, архиерей сдал мое дело
в семинарское правление с резолюцией: «Представить мне семи-
нарского правления справку о его поведении и успехах обстоя-
тельную». На первой неделе делами преосвященный не зани-
мался, и потому эта справка, состоящая из моего аттестата, по-
дана была ему уже 9 марта. 10 он сдал все дело в консисторию,
чтобы там некто Городков заготовил от него письмо обо мне к
графу. В этот же день вечером моя просьба была еще раз пере-
писана, потому что нашлась в ней ошибка и каплюшка салом.
11 марта черновое письмо подано к преосвященному, и он,
41

исправив его, снова дал в консисторию переписать. 12 марта пере-
писали и подали ему, 13-го отослали с отходящей почтой в С.-Пе-
тербург. Вот моя история, не длинная и не важная. По оконча-
нии дела мне бы следовало радоваться, а я очень равнодушен.
Правду сказать, я и теперь еще не уверен в превосходстве ака-
демического образования, и мысль поступить в университет не
оставляет меня. Впрочем это по обстоятельствам. Главным об-
разом соблазняет меня авторство, и если мне хочется в Петер-
бург, то не по желанию видеть Северную Пальмиру, не по рас-
четам на превосходство столичного образования: это все на втором
плане, это только средство. На первом же плане стоит удобство
сообщения с журналистами и литераторами. Прежде я безотчетно
увлекался этой мыслью, а теперь уже начинаю подумывать, что:
То кровь кипит, то сил избыток... 39
Надежда на журналистов для меня очень плоха, потому что, не
доучившись год в семинарии, я в академии должен буду зани-
маться очень сильно, и времени праздного у меня не будет, и при-
том я не знаю новых языков, — следовательно, переводное дело
уже не по моей части, а иначе как начать?... Подумаешь, поду-
маешь, пишешь стихотворение:
Мучат сомнения душу тревожную...40
и потом опять какая-то апатия нападает на душу, как будто это
до меня и не касается. Одна надежда на премудрый промысл
поддерживает меня. С тех пор как благодетельная уверенность в
благости и неусыпной заботливости о нас божией посетила меня,
мне кажется, что я даже несравненно легче снесу, если меня и
прогонят назад в Нижний из академии. Этого я также имею при-
чины опасаться, хотя и не теряю надежды сдать хоть кое-как
приемный экзамен. Много теперь нужно мне трудиться, необы-
чайная энергия требуется, чтобы поддержать себя, а между тем
я как будто и не думаю об этом, и едва-едва, потихоньку, при-
нимаюсь готовиться. А тут еще классные уроки, задачи и пуще
всего надоедающие классы, особенно о. П., драгоценного моего
инспектора и бесценного преподавателя догматического богосло-
вия, с присловьями Цицерона и Квинтилиана 41, с анекдотами Су-
ворова и Балакирева 42 с допотопными понятиями о науке и лите-
ратуре и при всем этом с совершенным отсутствием здравого
смысла, с пустейшей головой, с отвратительной претензией на под-
лое (плебейское) остроумие и наконец с положительной бездар-
ностью преподавания!... Скоро ли то я избавлюсь от этого пе-
данта, глупца из глупцов?... А что, ежели придется воротиться к
нему?...»
Этими словами кончается последняя страница мемуаров, на-
чатых 1 января 1852 года,
42

О поступлении H. A. в Педагогический институт и об ин-
ститутской его жизни прислал в редакцию «Современника» сле-
дующую статью г. Радонежский 43, бывший товарищем Николая
Александровича :
«В августе 1853 года, за Обводным каналом в Петербурге,
против здания духовной академии, в бедном трехоконном домике
служителя Александро-Невской лавры, встретил я в первый раз
Николая Александровича на его квартире, как теперь помню,
с историею Смарагдова 44 в руках. Как он, так и я, и много дру-
гих семинаристов только что приехали в Петербург, с целию по-
ступить в духовную академию....
В то время, о котором я говорю, в квартире Добролюбова
было человек пять таких кандидатов на академиков.... Семина-
ристы во всей неприкосновенности.... в столице.... пред решитель-
ными днями вступительных экзаменов, имевших решить наше:
«быть или не быть» — поддержать или уронить пред академиче-
ским трибуналом честь своих семинарий, в лице нашем послав-
ших, каждая из своего рассадника, по одному лучшему экзем-
пляру из своих развитых растений, на окончательную пробу, —
все мы, еще незнакомые между собою, собранные воедино волею
начальства, робко выражали друг другу свои надежды и опа-
сения, говорили о том, когда какой экзамен, по какому предмету,
строг ли тот или другой экзаминатор, и в то же время каждый
из нас читал пытливым глазом на лицах товарищей-соперников
степень ума, развития, подготовленности, жадно вслушиваясь в
каждое слово другого.... Что до меня, — я с первого взгляда на
свежее, молодое (Добролюбову в то время было семнадцать лет),
слегка румяное лицо Николая Александровича, на очки, прида-
вавшие его умной, строгой физиономии какую-то оригинальную
смелость, отличил его от прочих.... Особенно мне бросились в
глаза очки на носу семинариста, по моему тогдашнему убежде-
нию так дерзко нарушавшие законы скромной семинарской,
а тем более академической моды, — законы, по духу которых но-
шение очков, пальто, сюртуков и панталонов, сшитых не по ка-
зенной мерке семинарской, означало либерализм, заподозривало
в тенденциях светских *, далеко не согласных с идеалом истин-
ного воспитанника семинарии и тем более воспитанника, избран-
ного быть впоследствии, по выходе из академии, наставником
духовного юношества....
Впечатление на первый раз Добролюбов произвел на меня
особенное, нежели все другие, виденные также в первый раз, бу-
дущие мои товарищи: «Какая умненькая физиономия! недаром
очки носит (не знаю, почему очки это доказывали)... еще такой
* «Эти наружные тенденции были причиною непоступления многих в
число академических студентов в наше время...» Л. Р.
45

молоденькой... Ужели и он в академию?..» — размышлял я. И мне
тотчас же захотелось познакомиться с очками....
— Вы из какой семинарии?
— Из нижегородской...
— Ваша фамилия — позвольте?
— Добролюбов.
— Надеюсь, также в академию? — пытал я.
— Да... — отвечал мне как-то неохотно Добролюбов. Потом
он повернулся к окну, взглянул за канал на фасад академиче-
ского здания, как раз против окон его квартиры. «Смотрите, •—
прибавил он, обращаясь ко мне с мало скрытою ирониею и ука-
зывая глазами на академию, — в академии тринадцать окон, это
что-то плохой знак... Я едва ли буду держать экзамен там...
Боюсь...»
И действительно, Добролюбов экзамена в академии не дер-
жал. Он мог это сделать, потому что приехал на свой счет и по-
тому жил на своей квартире. Я и многие другие, присланные на
казенный счет и потому жившие уже в академии, должны были
сдавать страшные экзамены.... В то время, когда мы держали
экзамены, в академии пронесся слух, что нижегородский студент
(претенденты на академиков звались уже тогда студентами)
держит отлично экзамен в Педагогическом институте. Чрез не-
сколько времени и сам Добролюбов зашел в академию к нам,
уже испытывавшим неудобства затворнической жизни (прежде
чем мы получили права ее адептов), и объявил, что он удачно кон-
чил свои экзамены в институте... Я вместе с другими, не обольщен-
ными прелестями предстоявшей нам жизни и карьеры, помню,
от души позавидовали счастию Добролюбова....
Наконец и наши экзамены в академии кончились. Переклика-
ны были имена избранных, потом имена только званых. В числе,
кажется, пятнадцати имен последних я скоро услышал и свое....
Тогда же четверо из нас, «попяченных назад академиков»,
как тогда мы себя и нас называли другие, отправились на квар-
тиру к Добролюбову....
— И прекрасно, господа, — поступайте в институт, — уте-
шал нас Добролюбов. — И там не сладко, но по крайней мере не
будем сидеть за 13 окнами...
В тот же день мы, оскорбленные и униженные, поехали ис-
кать счастья в институт...
Нас там, сравнительно с строгим академическим приемом,
очень вежливо и ласково встретил бывший тогда инспектор ин-
ститута А. Н. Тихомандритский 45, поговорил с каждым из нас,
дал нам необходимые инструкции, как приступить к новому, еще
более решительному экзамену.... На другой день мы экзаменова-
лись в институте, а через несколько времени нам было объявлено,
что мы приняты — мы спасены....
44

Горькие, отчаянные чувства убитости, унижения, испытанные
многими очень незаслуженно от своей a l i m a mater * — академии
духовной, в нас быстро исчезли перед восторгом от сознания вос-
становленного самолюбия судом светским, — судом людей, кото-
рые в глазах наших стояли много выше, по своему образова-
нию, наших прежних экзаминаторов. О радость! мы — студенты
института — мы, отверженные, неизвестно за что, нашею
матерью! **
Правда, много горя мы испытали и в институте; но что это
горе в сравнении с тем, что нас ожидало, если бы мы вернулись
опять в семинарию?!...
Вскоре по приеме в институт, студентов, вновь принятых, раз-
местили по камерам. Нас, «попяченных академиков», как тогда
нас называли другие студенты, записавшихся на один филоло-
гический факультет, поместили всех в одну камеру, где к вели-
кому моему удовольствию я прочел в списке студентов этой ка-
меры, повешенном на стене, и имя Н. Добролюбова, подчеркну-
тое рукою директора. А против фамилии Добролюбова написано:
«Старший» — тою же рукою. Старшим Добролюбова у нас сде-
лали потому, что он отлично держал экзамен по всем предметам,
исключая математики, и физики, и французского языка. С фран-
цузским языком Добролюбов уже познакомился в институте на
втором году совершенно основательно по роману: Mystères de
Paris 46. Целых два месяца, не выпуская из рук, носился он с «Па-
рижскими тайнами» и наконец-таки одолел многотомный роман.
С первого дня нашей институтской жизни и до последнего я
в камере сидел рядом за одним столом с Николаем Александры-
чем. Мне было интересно следить за ходом занятий его, скоро
приобревшего над своими товарищами большое влияние.... Скоро
все товарищи Добролюбова убедились в его превосходстве над
собою. Как у словесников, у нас часто заходили споры о литера-
туре. В этих спорах скоро Добролюбов показал и свою начитан-
ность, какую было трудно представить в семинаристе, и силу го-
рячего убеждения, и недоверчивость к словам с кафедры.... Все
это дало нам возможность заметить в Добролюбове раннюю са-
мостоятельность. Помню, все мы как-то неохотно приступали к
славянской филологии.... Добролюбов с первой же лекции
И. И. Срезневского 47 полюбил и предмет и профессора. Про-
фессор впоследствии сам горячо полюбил своего слушателя и, не
в пример прочим, иногда звал его на лекции по имени и отче-
ству ***.
* Матери-кормилицы. — Ред.
** «В академии баллов, полученных нами на приемном экзамене, не чи-
тали, и нам доселе неизвестно, почему так решили нашу судьбу». — Л. Р.
*** В институтском дневнике Н. А. есть много теплых слов о г. Срез-
невском, у которого был он принят, к а к домашний, в последнее время инсти-
тутского курса. — Н. Ч.
45

Добролюбов владел особенным искусством на лету схваты-
вать мысль профессора, и записывал так, что записки его по всем
предметам в продолжение всего курса служили источником, от-
куда каждый студент, обязанный поочередно составлять лекции
профессору, брал все необходимое. Через год Добролюбов дошел
до такого уменья записывать профессорские лекции, что, не опу-
ская в них ничего существенно важного, успевал еще пародиро-
вать иную лекцию. Эти пародии иногда со смехом читались в
аудиториях и дортуарах....
Если не все любили Добролюбова, не все соглашались с ним,
то положительно говорю — все его уважали. Смело можно ска-
зать: все мы, его товарищи, обязаны многим и многим Николаю
Александрычу, как студенту, откликавшемуся на все, за всем
современным следившему. Большая часть из нас у него искали
разъяснения на многие вопросы, с которыми не могли сами со-
владеть. Много было резкого в его приговорах; но эти убежде-
ния его были свои, — этот пыл, эта искренняя откровенность
были всегдашнею, неизменною принадлежностию благородной на-
туры незабвенного Добролюбова, горячо оскорблявшегося всем,
что, по его убеждению, не было добро и правда....
Как-то вечером, часов в десять после ужина, сидели мы в
своей камере за столом: Добролюбов, я и еще три студента. До-
бролюбов читал что-то, сдвинувши на лоб очки. Является от зна-
комых один студент, некто N, считавший себя аристократом
между нами, голышами, как помещик.... N стал рассказывать од-
ному студенту новость: будто бы носятся слухи об освобождении
крестьян (это было в начале 1857 года). Передавая этот слух,
N выразил оттенок неудовольствия, как помещик.... Добролюбов,
не переставая читать, доселе довольно покойно слушал рассказ N.
Но когда N сказал, что подобная реформа еще не довольно со-
временна для России, и что интерес его личный, интерес поме-
щичий, через это пострадает, — Добролюбов побледнел, вскочил
с своего места и неистовым голосом, какого я никогда не слыхал
от него, умевшего владеть собою, закричал: «Господа, гоните
этого подлеца вон! Вон, бездельник! Вон, бесчестье нашей ка-
меры!..» И выражениям страсти своей и гнева Добролюбов дал
полную волю....
Добролюбов, при отличных способностях, владел каким-то
особенным тактом в занятиях. Довольствуясь записыванием лек-
ций в аудитории, он никогда не терял времени на «черную» ра-
боту, т. е. на переписку, на составление лекций, на репетиции, как
большая часть студентов. Он читал, читал всегда и везде, по
временам внося содержание прочитанного (хотя он и без того
хорошо помнил) в имевшуюся у него толстую, в алфавитном по-
рядке писателей, библиографическую тетрадь. В столе у него
было столько разного рода заметок, редких рукописей, тетрадей,
корректур, держа которые в первое время он заработывал себе
46

копейку; в шкапе столько книг, что и ящик в столе и полки в
шкапе ломились.... Но что бы Добролюбов ни делал, каким бы
серьезным и срочным трудом ни занимался, всегда он с удоволь-
ствием оставлял занятие для живого разговора, откровенной бе-
седы, которые при его участии, начинаясь литературою или про-
фессорскими лекциями, всегда сводились на вопросы житейские....
Он еще и тогда относился к этим последним слишком строго для
17-летнего юноши.... Направление таланта Добролюбова, впо-
следствии так ярко обнаруженное им в напечатанных статьях,
прорывалось еще очень рано.
Если не ошибаюсь, в феврале 1855 года я отправился в лаза-
рет. В лазарете я нашел Добролюбова здоровым. Он по вечерам
там что-то писал и записывался иногда далеко за полночь. Я по-
любопытствовал спросить: «Что ты пишешь, Николай?» —
«А вот слушай». И он мне прочел отрывок из предполагаемого
романа. Отрывок этот составлял первые главы. В них, помню,
дело шло о воспитании двух мальчиков. Один из них был ари-
стократенок — маменькин сынок, другой — приемыш — соеди-
ненный брат, служивший компаньоном барчонку.... Мне особен-
но памятны те страницы, где автор говорил о деспотических от-
ношениях первого к последнему, — и сцена, где мальчик приемыш-
сирота однажды отдал встреченной им на улице девушке-нищей,
босой, с окровавленными ногами, свои сапоги, за что барыня-
мать больно высекла своего приемного сына.... Я долго слушал
этот рассказ, полный горячего сочувствия к сироте и читанный
Добролюбовым с большим одушевлением.... На глазах у меня
навернулись слезы.... Потом эти мальчики были отданы в одно
заведение учебное, вместе учились, кончили курс удачно. Бар-
чонок жил и учился с протекцией.... Сирота — сам собою, без
помощи, всегда в борьбе с нуждою и людьми, под влиянием чего
характер последнего выработался симпатичный, твердый, само-
стоятельный. Чтение, помню, кончено было (тут же был и конец
рукописи будущего большого романа) на том месте, когда эти
два героя начинают служебную карьеру, как и следовало ожи-
дать, различными путями. Маменькин сынок поступает под
крыло какого-то директора департамента, а сирота сам где-то
находит для себя место.... Заглавия этого романа мне тогда До-
бролюбов не сказал, вероятно, и сам еще не знал, как его назвать;
но заметил мне, что пишется легко, что вовсе не такой труд, как
он прежде думал, писать повести.... Кажется, этой повести или
романа покойный Добролюбов так и не кончил.
Когда Добролюбов кончил чтение, я спросил: «Ужели ты, Ни-
колай, способен писать романы? Я считал тебя более серьезным...»
«Недаром у меня ничего и не выходит. «Воображения» у меня
вовсе нет. Я, замечаешь, резонерствую, а это скверно... Впрочем,
покажу Чернышевскому, что он скажет», — отвечал мне Добро-
любов.
47

На той же неделе он отправился, кажется, с неоконченною
повестью, к Чернышевскому. После того он мне передал резуль-
тат литературного консилиума. «Чернышевский мне положитель-
но сказал, чтобы я не совался в беллетристику, что я пишу не
повесть, а критику на сцены, мною придуманные...» Это слова
буквально-подлинные Добролюбова.
Сейчас приведенный факт очень важен в жизни Добролюбова
как решительный толчок, давший литературному призванию его
окончательное направление — критическое...
Первые два года пребывания в институте у Добролюбова
были отравлены двойным ужасным горем. Из частой переписки
его в то время с родными, и особенно с матерью, видно было,
что он питал к ней нежнейшую привязанность. Родители, в свою
очередь, до страсти любили своего первого сына и баловали его,
как ребенка. Часто, бывало, Добролюбов получал с почты при-
сылаемые из дому, из Нижнего-Новгорода, конфеты от матери,
которыми он после ужина угощал своих товарищей. Однажды
вечером Добролюбов получает от отца письмо за черною пе-
чатью, извещавшее о смерти любимой им матери, которая скон-
чалась от родов. Это ужасное известие так сильно подействовало
на Добролюбова, что все товарищи приняли участие в его горе,
и, кажется, этот удар много имел влияния на самые заветные
убеждения дорогого нашего товарища....
— За что так строга судьба? — сказал он мне однажды, пе-
речитывая печальное письмо. — Матушка моя была так рели-
гиозна.... так набожна.... и так необходима малолетней семье на-
шей.... Зачем было отнимать ее у нас?... Поневоле задумаешься....
Не успела еще зажить, да едва ли и зажила когда эта рана в
сердце Добролюбова, как новая, не менее глубокая, нанесена
была судьбою его любящему сердцу.
В 1854 году, в июне месяце, после экзаменов, мы втроем от-
правились на каникулы по железной дороге «вместе с волами»,
как выразился Добролюбов, — т. е. на тяжелом поезде, до Твери.
В Твери мы сели на пароход, с тем чтобы отправиться по Волге:
я — в Ярославль, еще товарищ — в Кострому, а Добролюбов —
в Нижний. Всю дорогу наш Николай Александрович был как-то
особенно печален. К тому же он поместился на палубе, и его бук-
вально испекло жарким июньским солнцем. На пароходе с нами
ехали два болгарских монаха; он с ними всю дорогу проговорил
о болгарском языке, о жизни болгар.... Оттого ли, что у Добро-
любова не было денег, или он не хотел их тратить, или ему на-
скучила дорога, или не был хорошо здоров, или его томило не-
доброе предчувствие — не знаю; но он всю дорогу грустил,
ничего почти не ел и не пил в продолжение двух суток.... Послед-
ствия оправдали его чуткую грусть: дома на этих каникулах
посетило его семью новое горе.
В конце августа, на обратном пути из дома в Петербург,
48

я встретил Добролюбова на железной дороге, уже ехавшего на
этот раз с каким-то барином-земляком во II классе.
— Что нового у вас, Николай, в Нижнем?
— Отец умер, — отвечал он.
В холодном тоне ответа, сказанного Добролюбовым с язви-
тельною улыбкою, мне послышалось проклятие, посланное судь-
бе.... Да, он смеялся, сообщая мне эту грустную новость, но так
смеялся, что меня покоробило.
Эти грустные семейные обстоятельства, быстро следовавшие
одно за другим, имели сильное влияние на Николая Александ-
ровича. С этой минуты его душа навсегда простилась с мечтами....
и жизнь, жизнь со всею ее реальностию стала предметом его
изучения.
Я, помню, восхищался при покойном только что тогда напе-
чатанным в «Современнике» «Пахарем» Григоровича 48. Добро-
любов с жаром принялся доказывать всю несостоятельность по-
вести, с особенным напором указывая на идеализацию, с кото-
рою автор описал последние минуты умирающего пахаря....
Я любил стишки, иногда напевал романсы.... Однажды, в ми-
нуту певучего настроения, я запел в присутствии Добролюбова
какой-то романс...
«Радонежский! перестанешь ли ты сердечные романсы распе-
вать? Ужели ты не имеешь в запасе для пения чего-нибудь по-
лучше? На вот, пой...» и Добролюбов сунул мне стихотворения
Некрасова. «Оставь, пожалуйста, любовь и цветы, пой «жизнь» —
или плачь: это одно и то же, — ну, свисти!..» Песня, иногда пе-
тая мною: «Не слышно шуму городского», особенно нравилась
Добролюбову, и он, вообще не любивший пения, очень часто про-
сил меня ее петь и всегда слушал с особенным вниманием.
Покойный Николай Александрович не любил мишуры нигде
и ни в чем, не любил рисоваться и всегда ратовал против наряд-
ного чересчур мундира, особенно ловкого поклона, заискивающего
разговора, подобострастного отношения к кому бы то ни было....
На танцклассе, куда он являлся в четыре года, может быть, пять
раз, смешил танцмейстера своею неловкостию, и мудростей кад-
риля французского не постиг....
Во время коронации студентам института были присланы две
ложи даровые в Александринском театре. Бросили жребий, кому
из студентов ехать. Добролюбову и мне достались также места.
Давали «Парашу-Сибирячку» и еще что-то. В одной из них иг-
рал покойный Максимов 49. Во время действия за некоторые мо-
нологи вызывали Максимова после того, как он кончал
свое явление. Максимов имел привычку выходить раскланиваться
и, разумеется, своим выходом нарушал художественную иллю-
зию.... В то время, когда все хлопали являвшемуся на вызов
Максимову, хотя, по ходу действия, явление его не следовало,
Добролюбов вставал с своего места и, высунувшись из ложи,
49

кричал громко: «Невежа, лакей!» — шикал и свистал. (То же
было с Добролюбовым, когда Максимов в другой раз при нем
играл Чацкого.) И всегда потом, если заходила речь об Александ-
рийском театре, он ругал Максимова....
Добролюбов не скрывал никогда и ни к кому своей антипа-
тии. В выражениях о нелюбимом лице, и всегда нелюбимом за
что-нибудь особенно, по его убеждению, дурное, он не стеснялся
ничем. Там, где дело шло о правде, об интересах студентов, —
он первый брал на себя ответственность протеста, рискуя поте-
рять многое для себя....
При выпуске Добролюбов не получил золотой медали....
Зато иная медаль, с изображением покойного нашего общего
друга, осталась вычеканенною в сердце каждого товарища его....
Не знаю, что жизнь сделала с Добролюбовым после, вне инсти-
тута.... Но студенческое имя Николая Добролюбова для его то-
варищей, так его любивших, и прежде было, и долго будет са-
мым светлым, задушевным, ободряющим, путеводным голосом....
Немалую долю в вынесенных из студенческой жизни добрых на-
чалах товарищи Николая Александровича заняли из его прекрас-
ной, даровитой, любимой нами всеми до страсти благородной
души. Не берусь решить, что потеряла литература в — бове 50,
но мы, товарищи по институту, с Николаем Александровичем
Добролюбовым потеряли много смелых надежд, много светлых
упований, потеряли красу и честь нашего молодого студенческого
кружка, гордость и утешение нашего курса».
От времени институтской жизни Н. А. сохранилась тетрадь
дневника, начатого 1 января и доведенного до 11 февраля 1857 г.
На этот раз Н. А. записывал совершенно последовательно, не
пропуская ни одного дня, и очень подробно: 42 дня занимают
88 страниц в 4-ю д. л., исписанных плотно, так что если бы на-
печатать весь дневник, он занял бы около 75 страниц; на внут-
ренней стороне обертки тетради написано:
«Прошу всех, кому попадется в руки эта тетрадь, положить
ее на место, не читая, потому что в ней записал я несколько тайн,
не принадлежащих мне и частию даже угаданных мною».
По причине, указываемой этою надписью, большая часть днев-
ника должна пока остаться ненапечатанною, и только некоторые,
немногие отрывки можно сообщить публике теперь.
Сцена с товарищем по случаю слуха об освобождении кре-
стьян рассказана в дневнике Н. А. так:
«9 января. В теперешнем своем настроении я рад всякой жи-
вой душе, которой мог бы говорить о своих душевных тревогах....
Чувства мои рвутся наружу с страшной силой. И что, если я
встречу сочувствие?... А между прочим, тревожное состояние
души моей выразилось вчера очень оригинальным образом. Еще
с утра, на лекции Срезневского, по поводу какого-то слова, со-
50

вершенно ничтожного, у меня вдруг родился целый ряд идей О
том, как можно бы и как хорошо бы уничтожить это неравен-
ство состояний, делающее всех столь несчастными, или по край-
ней мере повернуть все вверх дном: авось потом как-нибудь по-
лучше установится все. Этот странный порыв, конечно, скоро был
успокоен холодным рассуждением, доказавшим, что подобное на-
мерение глупо. Но все-таки в душе осталось чувство, что надо же
делать, если делать, что нечего сидеть сложа руки. В таком на-
строении был я, когда получил следующее известие. В «Сенат-
ских ведомостях» напечатан был указ, в котором говорилось что-
то о крепостных51. Весть об этом распространилась по городу,
и извощики, дворники, мастеровые и т. п. толпами бросились в
сенатскую лавку — покупать себе вольные.... Произошла давка,
шум, смятенье. Указы перестали продавать. К. ходил вчера в се-
натскую лавку. Чиновник ответил на его вопрос об указе каса-
тельно крепостных: «Нет и не было....» Но тут же, в две минуты,
которые К. пробыл в лавке и возле, человек 15 разного звания
приходили спрашивать об этом указе, и всем тот же ответ. Го-
ворят, что многие извощики оставили своих хозяев, рассчитав,
что теперь им оброку платить не нужно, и, следовательно, от
себя работать можно, что гораздо выгоднее. С. встретил треть-
его дня вечером двух пьяных мужиков, из которых один гово-
рил, что мы, дескать, вольные с нового года, а другой ему возра-
зил: «Врешь, с первого числа». Это меня возбудило и настроило
как-то напряженно. Вечером заговорили опять об этом указе,
и N 52, думая сострить, самодовольно заметил, что для студен-
тов эта новость не может быть интересной, потому что у них
нет крестьян. У. 53 стал, по обычаю, очень тупо острить на этот
счет, и я, видя, что дело, святое для меня, так пошло трактуется
этими господами, я горячо заметил N неприличие его выходки.
Он хотел что-то отвечать и, по обычаю, заикнулся, и, стоя предо
мной, только производил неприятное трещание горлом. Я сказал,
что его острота обидна для всех, имеющих несчастие считать его
своим товарищем, и что между нами много есть людей, которым
интересы русского народа гораздо ближе к сердцу, нежели ка-
кой-нибудь чухонской свинье. Выговоривши это слово, я уже по-
чувствовал, что сделал глупость, обративши внимание на слова
пошлого мальчишки; но начало было сделано. N сказал мне сам
какую-то грубость, и я продолжал ругаться с ним, пока не за-
ставил его замолчать грозным движением, которое можно было
растолковать, как намерение прибить N. Движение это было уже
не искренно, а просто рассчитано. Через пять минут я совсем эту
историю позабыл, увлекшись течением мыслей — в одной из ста-
тей первой книжки «Современника», которую стал читать, чтобы
успокоиться».
Вот еще два отрывка, в которых высказывается суждение
Николая Александровича о своем характере и отчасти опреде-
51

ляются его тогдашние убеждения и стремления. 12 января, расска-
зывая о восстановлении хороших отношений своих с одним из
товарищей, с которым прежде был дружен, потом на некоторое
время расходился, Н. А. говорит, что примирением с этим това-
рищем он доволен, но прежняя дружба между ними не восстано-
вится, и продолжает:
«Каждая вещь, которую мы делаем, основывается, конечно,
на эгоизме, — тем более такая вещь, как дружба. Приятно быть
дружным с тем, кто нам сочувствует, кто может понимать нас,
кто волнуется теми же интересами, как и мы. В этом случае мое
самолюбие удовлетворяется, когда я нахожу одобрение моих мне-
ний, уважение того, что я уважаю, и т. п. Но с Z * у нас общего
только честность стремлений, да и то немногих: в последних це-
лях мы расходимся54. Я — отчаянный социалист, хоть сейчас
готовый вступить в небогатое общество с равными правами и об-
щим имуществом всех членов, а он признает неравенство прав и
состояний даже в высшем идеале человечества.... Я полон какой-
то безотчетной, беспечной любви к человечеству и уже привык
давно думать, что всякую гадость люди делают по глупости, и,
следовательно, нужно жалеть их, а не сердиться; противодействуя
подлостям, я делаю это без гнева, без возмущения **, а просто
по сознанию надобности и обязанности дать щелчок дураку.
Z, напротив, отличается страстностью действий, и потому они
принимают у него всегда личный характер; все затеянное им на-
чиналось с него и к нему непосредственно относилось; все за-
теянное мной касалось меня менее, чем всех других, потому что
лично я никогда ничем не был обижен от нашего начальства.
....Я более люблю Поржницкого ***, которого 10 числа прово-
дил в Казань55. Это — благородный человек, с энергическим,
постоянным желанием добра и участием к бедным ближним; он
ужасно много потерпел и приобрел энергию и опытность, каких
мне, может быть, никогда не удастся приобрести. Страшно поду-
мать, как мало во мне жизни, как мало страсти! Хорошо еще, что
попал я на благородные, честные убеждения.... Отсутствием жи-
вого начала в моей натуре объясняю я и то, что разлука с Порж-
ницким произвела на меня очень слабое впечатление, до того сла-
бое, что на другой день я позабыл о ней и не вписал даже ее в
свою тетрадь. А между тем мое уважение и любовь к этому чело-
веку совершенно искренни, — и был горяч поцелуй наш прощаль-
ный, крепко было пожатие рук».
25 января, замечая у другого институтского товарища сход-
ство с собою по характеру, Н. А. продолжает:
«Для него вопросы социальные — вопросы внутренние, стрем-
* Имя товарища, о котором идет речь.
** То есть надобно подразумевать: «душевного, а с хладнокровием».
*** Г. Поржницкий был тогда студентом медико-хирургической акаде-
мии и должен был уехать в Казань по неудовольствию начальства...
52

ления души его, а никак не внешние, навязанные обстоятельства-
ми увлечения, как у большей части других из нам известных.
Только у него натура ужасно слабая и способная к увлечениям,
и я боюсь, что, попавши в дурной кружок, он легко распростится
с своими убеждениями. Этого бояться даже за самого себя я имею
основание; но как же не сознаться — хоть и себе самому, — что
во мне (что ни говори Z) * внутренних сил гораздо больше, пре-
зрение к людским авторитетам и к житейским выгодам гораздо
сильнее и что к высшим вопросам, к последним решениям я по-
дошел гораздо ближе, гораздо смелее взглянул им в лицо, не-
жели N? 56 Меня своротить с моей дороги ужасно трудно, тем
более, что я до сих пор не тратил своих сил на серьезную внеш-
нюю борьбу, и в случае нужды могу явиться смелым и свежим
бойцом. Кроме того, у меня есть еще шанс: я уже успел себя
очень хорошо поставить между людьми, которых уважение мне
дорого. Если я сгибну, то они обо мне искренно пожалеют, и пе-
ред концом меня не будет мучить мысль, что вот были у меня
силы, да не успел я их высказать и умираю безвестным, без
шума и следа».
Тут мы видим, между прочим, повторение обычной укоризны
Н. А. себе за холодность и бесчувственность. Но теперь читатель
уже знает его натуру настолько, чтобы видеть совершенную не-
основательность его недовольства собою с этой стороны. Он был
человек чрезвычайно впечатлительный, страстный, и чувства его
были очень порывисты, глубоки, пылки. Мне довольно часто по-
падались люди, мучащиеся мыслью, что в них недостает именно
тех способностей или качеств, которые очень сильно развиты у
них. Например, покойный И. И. Введенский57 ужасно мучился
тем, что у него слаба память. Но, кроме общих впечатлений моих,
свидетельствовавших противное, я имел положительный случай
видеть, что память у него чрезвычайно сильна: когда он гото-
вился к магистерскому экзамену, он занялся при моем содействии
славянскими наречиями, о которых не имел никакого понятия,
и я видел замечательную быстроту и прочность, с какою врезы-
валось у него в памяти все, начиная от грамматических мелочей
до тонкого подбора фактов для общих научных соображений.
Точно так же находил довольно слабой свою память и Н. А.,
имевший изумительную память. Разумеется, мнимою слабостью
своей памяти он не огорчался, потому что важность дела не в
том, какова память. Но, подобно ему, большая часть встречав-
шихся мне людей замечательно твердого характера были мучимы
недовольством собою за бесхарактерность. Переходя от ложного
недовольства собою за мнимые недостатки хорошего к подобным
примерам недовольства мнимым недостатком дурного, каждый
читатель может припомнить, как много встречал он людей изво-
* Имя товарища, о котором шла речь в предыдущем отрывке.
53

ротливого и фальшивого характера, недовольных собою за мни-
мый недостаток изворотливости. Только очень немногие негодяи
считают себя негодяями; огромное большинство людей этого
разряда приписывает все свои неудачи в жизни только недо-
статку подлости в своем характере. Эта иллюзия относительно
собственных качеств объясняется очень просто. Человек, у кото-
рого есть сильная способность к чему-нибудь, имеет очень ясное
представление о том, что такое значит сила этой способности; он
очень живо и рельефно представляет себе идеал ее, а перед идеа-
лом факт действительно неудовлетворителен; и вот он считает
себя слабым именно в том, в чем гораздо сильнее других лю-
дей. Разумеется, такие люди только в этом последнем отношении
ошибаются, — только в том, что прилагают к себе мерку отвле-
ченного совершенства, пренебрегая мерять себя беспристрастным
сравнением с другими людьми по качеству, недостатком которого
в себе сокрушаются. Если они умны, то нетрудно заставлять их
сознаваться в этой ошибке, уличая в том, что качеством, за не-
достаток которого они порицают себя, они одарены сильнее, чем
люди, признанные за богато одаренных тем же самым качеством.
Так, бывало, делаешь с Н. А., когда он начнет слишком печа-
литься своею «бесчувственностью» или «бесхарактерностью»:
«Ну, вот возьмите г. N или г. NN — они известны как люди
впечатлительные, живые» или «как люди твердые; ну, что же,
как вы думаете об ваших качествах сравнительно с ними?» —
«Еще бы сравнительно с ними не казался я вам человеком жи-
вым и твердым. Разумеется, я потверже их, и чувства у меня по-
сильнее». — «Ну, за что же вы браните себя в таком случае?» —
«Да какое мне утешение в том, что другие хуже меня? Я хотел
бы быть таким, каким сам хочу быть, каким мне нужно быть для
довольства собою».
Но кроме этого общего повода к иллюзиям подобного рода,
было у Н. А. другое, частное основание воображать себя холод-
ным и бесчувственным. Он имел чрезвычайно сильный характер.
По обыкновению людей, одаренных таким характером, он счи-
тал себя лишенным твердой воли и, как я уже говорил, сильно
мучился этим. Но каким бы ни считал он себя, я расскажу со
временем множество дел, доказывающих удивительную силу его
характера, а теперь пока укажу на один факт, известный всей
публике: никто никогда не действовал с такою полною независи-
мостью от всех окружавших, как он. Никакие личные отношения
не могли поколебать его, когда он считал нужным поступить так
или иначе. Например, ему известно было, что я одобрял устрой-
ство диспута в Пассаже между гг. Смирновым и Перрозио 58. Он
очень хорошо знал, как неприятно мне будет обнаружение глупо-
сти этого дела, в котором разыграл я самую жалкую роль. Пуб-
лика могла не знать, но мы с ним оба очень хорошо понимали,
что его статья «Любопытный пассаж» убийственнее для меня,
54

нежели для кого бы то ни было другого. Перечитайте же эту
статью, — смягчалась ли в ней насмешка привязанностью ко мне?
А между тем он любил меня, я имею на это доказательства. Но
что указывать частные случаи?—Литературный мир знает, как
неизменно выдерживал он принцип: не сближаться ни с кем из
тех, с кем не стоило сближаться по его убеждению. Тут напрасны
были всякие просьбы. При этой твердости характера и при ран-
ней привычке к обдуманному действованию Н. А. очень рано
приобрел очень замечательную силу сдерживать внешние прояв-
ления своих чувств. Например, в течение четырех лет беспре-
станных свиданий с ним (с лета 1856 г. до отъезда за границу)
я только три раза был причиною или свидетелем того, что он
изменялся в лице, вспыхивал и возвышал голос; а, разумеется,
были десятки случаев, в которых он сильно досадовал на тот или
другой мой поступок, и были сотни случаев, когда разговор наш
шел о предметах, волновавших его. Кроме трех случаев (из кото-
рых два уже рассказаны г. Пятковским в «Книжном вест-
нике») 59, я никогда не видел его теряющим власть над голосом,
ни разу не видел делающим тревожные движения. Эту сдержан-
ность он принимал за холодность, между тем как она только сви-
детельствовала о силе его воли.
Читатель видел страстность натуры Н. А. в двух направ-
лениях чувства, — в любви к матери и в дружеской привязанно-
сти. Дневник, веденный в Педагогическом институте, заключает в
себе много страниц, относящихся к собственно так называемой
любви. Разумеется, мы не имеем права печатать этих его воспоми-
наний, хотя в них нет ровно ничего предосудительного с какой
бы то ни было стороны для лиц, которые в них являются. Но
над понятиями общества об этих вопросах еще господствует пош-
лость, требующая тайны. Те отрывки институтского дневника,
которые говорят о тогдашней любви Н. А., должны оставаться
не напечатанными до той поры, когда никто не найдет их обна-
родование нарушением общественных условий, и мы печатаем
только те страницы, которые показывают, как пробуждалась в
Н. А. жажда любви.
3 января, рассказав, что был в театре на «Ревизоре», Н. А.
продолжает:
«За «Ревизором» шла пьеса «Уедет или нет», дрянь какая-то
гр. Ростопчиной 60, пьеса, которой бы никто смотреть не стал,
если бы ее не играла N 61, на которую все время наведены были
все имевшиеся в театре бинокли. Она действительно очень хоро-
ша собой. Странное дело: несколько дней тому назад я почув-
ствовал в себе возможность влюбиться; а вчера ни с того ни с
сего вдруг мне пришла охота учиться танцовать. Чорт знает, что
это такое. Как бы то ни было, а это означает во мне начало
55

примирения с обществом*. Но я надеюсь, что не поддамся такому
настроению: чтобы сделать что-нибудь, я должен не убаюкивать
себя, не делать уступки обществу, а, напротив, держаться от него
дальше, питать желчь свою. При этом разумеется, конечно, что
я не буду делать себе насилия, я стану ругаться только до тех
пор, пока это будет занимать меня и доставлять мне удоволь-
ствие. Делать то, что мне противно, я не люблю. Если даже ра-
зум убедит меня, что то, к чему имею я отвращение, благородно
и нужно, — и тогда я сначала стараюсь приучить себя к мысли
об этом, придать более интереса для себя этому делу, — словом,
развить себя до того, чтобы поступки мои, будучи согласны с
абсолютной справедливостью, не были противны и моему лич-
ному чувству. Иначе, если я примусь за дело, для которого я
еще не довольно развит и, следовательно, не гожусь, то во-пер-
вых, выйдет из него — «не дело, только мука», а во-вторых, ни-
когда не найдешь в своем отвлеченном разуме столько сил, что-
бы до конца выдержать пожертвование собственной личностью
отвлеченному понятию, за которое бьешься».
(8 января) за обедом в одном семействе 62, где давал уроки
Н. А., зашла речь об убийстве Сибура Вержесом, — случае, на-
делавшем тогда много шума на целую Европу 63. Ужаснее всего
казалось, что Вержес совершил убийство открыто, в публичном
месте, среди многолюдной толпы. Собеседники Н. А. говорили в
этом тоне.
«Я сказал, что оправдывать убийство вообще нельзя, но не
нужно и так строго обвинять (Вержеса) только за то, что оно
совершено открыто и честно, а не подло и скрытно. Отсюда раз-
говор легко перешел, конечно, к ослиной добродетели, которой
Н. П. 64 произнесла панегирик, а я захохотал. Смех мой ее оза-
дачил и даже несколько оскорбил. Начался спор, в котором я
доказывал, что честный и благородный человек не может и даже
не имеет права терпеть гадостей и злоупотреблений, а обязан
прямо и всеми своими силами восставать против них. Вместо вся-
кого ответа на мою диссертацию в этом смысле Н. П. только
руками всплеснула: «Ах, какой он вольнодумец, господи боже
мой!» Скоро однакоже она согласилась, что вольнодумство это
очень благородно, но прибавила, что оно может быть гибельно.
В этом я с нею согласился...
В. А. 65 стала просить меня прочесть что-нибудь. Но читать
было нечего. Обратились к старым книжкам «Современника».
С. П. 66 сказал, что очень хороши «Записки учителя музыки» 67,
и В. А., вместе с Н. П. 68, стали меня просить прочесть их. Отка-
заться было нельзя; но я их читал прежде, повторять не
хотелось, и я озлился. Мгновенно стал я мрачен, в сердце была
* Точнее выразился бы Н. А., если бы сказал: «начало того, что я
вовлекаюсь в жизнь».
56

какая-то ярость, тяжело было, и чорт знает какое скверное рас-
положение духа пришло при мысли о необходимости читать для
других то, чего бы я сам не хотел читать. Я все старался оття-
нуть чтение.... К счастью, судьба бросила под руку В. А.
первый том «Легкого чтения»; я вызвался прочесть для
них «Дневник лишнего человека» 69. Они согласились, и в ту же
минуту дурное расположение мое прошло, мне стало легко и спо-
койно. Но как я страдал, приятно страдал, читая первую полови-
ну рассказа, никем не тревожимый и не прерываемый!... На по-
ловине нам помешали, и впечатления раздвоились. Пришел
M.-fils *, а потом M.-pére ** 70, стали толковать о родовой чести, о
потере которой он очень сожалел, чем возбудил во мне желчный
смех. Потом Н. П. отправилась делать чай, и чтение на время
прекратилось. Мы остались вдвоем с В. А. и я стал ей говорить
совершенно беззастенчиво о своей застенчивости, неловкости,
незнании светских приличий, неуменье держать себя в обществе
и т. п. Она согласилась, что я действительно не боек, но утешала
меня тем, что все означенные достоинства находятся во мне не
в столь высокой степени, как я думаю. А в самом деле, какое-то
ужасающее сходство нашел я в себе с Чулкатуриным 71. Я был
вне себя, читая рассказ; сердце мое билось сильнее, к глазам
подступали слезы, и мне так и казалось, что со мной непременно
случится рано или поздно подобная история. Чувства же, подоб-
ные чувствам Чулкатурина на бале, мне приходилось не раз ис-
пытывать. Вообще, с некоторого времени какое-то странное, со-
вершенно новое, неведомое мне прежде расположение души посе-
тило меня. Я томлюсь, ищу чего-то, по пятидесяти раз на день
повторяю стихи Веневитинова 72:
Теперь гонись за жизнью дивной
И каждый миг в ней воскрешай,
На каждый звук ее призывный
Отзывной песнью отвечай.
Жизнь меня тянет к себе, тянет неотразимо. Беда, если я
встречу теперь хорошенькую девушку, с которой близко сой-
дусь, — влюблюсь непременно и сойду с ума на некоторое время....
Итак, вот она начинается, жизнь-то.... Вот время для раз-
гула и власти страстей.... А я, дурачок, думал в своей педаго-
гической и метафизической отвлеченности, в своей книжной сосре-
доточенности, что уже я «пережил свои желанья» и «разлюбил
свои мечты....» 73 Я думал, что выйду на поприще общественной
деятельности чем-то вроде Катона Бесстрастного или Зенона
Стоика 74. Но, верно, жизнь возьмет свое. И как странно началось
во мне это тревожное движение сердца! В первый раз шевельну-
лось оно во мне, когда я услышал от Б. К. 75, что кн. Трубецкая,
* Сын. — Ред.
** Отец. — Ред.
57

очень бедная девушка, выходила за Морни 76. Не могу опреде-
ленно вспомнить своих чувств в ту минуту, но знаю положи-
тельно, что с тех пор я не знаю покоя и социальные вопросы
переплелись в моей голове с мыслями об отношениях моих к об-
ществу, в котором мне именно суждено жить. Вместо теорети-
ческих стремлений начинается какая-то лихорадочная жажда дея-
тельности, — и деятельности живой, личной, а не книжной, не-
определенно безличной и отвлеченной. Что-то будет?... Может
быть, конец моих учебных подвигов совершенно испортится те-
перешним моим расположением, но противиться ему я не в
силах....»
29 января, записав, что был в театре на представлении «Горе
от ума» и что пьеса шла дурно, Н. А. продолжает:
«При всем том, я доволен, что видел «Горе», хотя в другой
раз уже не пойду смотреть его, — разве для того, чтобы любо-
ваться N 77. Она в самом деле поразительно хороша, и ее кра-
сота именно в моем роде: я всегда воображал себе такою мою
будущую bien-aimée....* Эти тонкие, прозрачные черты лица, эти
живые, огненные, умные глаза, эти роскошные волосы, эта грация
во всех движениях и неотразимое обаяние в каждом малейшем
изменении физиономии — все это до сих пор не выходит у меня
из памяти. Но впечатление, произведенное на меня N, именно
подходит к тем, которые Пушкин называет «благоговеньем бого-
мольным перед святыней красоты» 78. Смотреть на нее, следить
за чудными передвижениями ее лица и игрою глаз есть уже для
меня достаточное наслаждение. Совсем другого рода чувства вол-
новали меня, когда танцовала Жебелева с Богдановым79 мазу-
речку....»
«30 января. Несколько дней уже я ношусь с Гейне и все
восхищаюсь им. Ни один поэт еще никогда не производил на
меня такого полного, глубокого, сердечного впечатления. Лер-
монтова, Кольцова и N читал я с сочувствием; но это было, во-
первых, скорее согласие, нежели сочувствие, и, во-вторых, там
возбуждались все отрицательные... чувства, желчь разлива-
лась, кровь кипела враждой и злобой, сердце поворачивалось от
негодования и тоскливого, бессильного бешенства: таково было
общее впечатление. Гейне не то: чтение его как-то расширяет
мир души, его песнь отдается в сердце сладкой, тихой, задумчи-
вой тоской.... У Гейне есть и.... страшные, иронически отчаянные,
насмешливо-безотрадные пьесы.... но теперь не эти пьесы осо-
бенно поразили меня. Теперь с особенным мучительным наслаж-
дением читал и перечитывал я intermezzo. Верно, и мне пришла
серьезно пора жизни — полной, живой, с любовью и отчаянием,
со всеми ее радостями и горестями. Сердце мое бьется особенно
сильно при мысли об этом; я чего-то жду страстно и пламенно
* Возлюбленную. — Ред.
58

и даже нахожу особенное удовольствие в том, чтобы себя экзаль-
тировать.
Сегодня утром я подумал о NN * и удивился, что стал так хо-
лоден к ней. Вот что значит посмотреть на лучшее **, после кото-
рого не нравится уже хорошее. «Ни одна не станет в споре кра-
сота с тобой» 80 вот чего бы я хотел для моей bien-aimée. Дождусь
ли когда-нибудь такого счастья?...»
«31 января. Впечатления сменяются впечатлениями и зовут
меня жить, бороться, наслаждаться....
Два часа спустя я сидел у ZZ ***, и в комнату вошли мать и
сестра А. Я в первый раз увидел его сестру при свете81. Как-то
раз прежде я ее встретил в комнате, но тогда было темно и еще
не было подано свечей. Теперь я разглядел ее близко и хорошо....
Это чудо, что такое! Ей, должно быть, лет 15 или 17. Она —
великолепная брюнетка, небольшого роста, с чрезвычайно выра-
зительными чертами лица. Если я ее никогда больше не увижу,
я никогда не забуду этого лица. Я был в каком-то диком опьяне-
нии восторга после того, как она чрез три минуты вышла из ком-
наты. Она не сказала ни одного слова, она посмотрела на меня
с видом небрежного покровительства, но я не досадовал за это,
потому что она сразу стала в моем сердце выше всякой досады.
Впрочем, несмотря на всю силу моего очарования, я довольно
спокойно и рассудительно продолжал потом толковать с А.» 82
Останавливаюсь пока на этом.
Ко всем бывшим товарищам Николая Александровича и к
его друзьям обращаюсь я с просьбою: сообщать мне свои вос-
поминания о нем и передать мне на время те его письма и бумаги,
которые сохранились у них.
Смею уверить, что всеми сообщаемыми мне воспоминаниями
и документами я буду пользоваться для печати лишь настолько,
насколько мне будет разрешено лицом, сообщившим этот мате-
риал. Едва ли надобно прибавлять, что все бумаги, доставленные
мне, будут мною бережно сохранены и возвращены по желанию
доставившего. Письма и посылки прошу присылать на мое имя
по следующему адресу: в Петербург, близ Владимирской церкви,
в доме Есауловой, Николаю Гавриловичу Чернышевскому.
* Имя девушки, с которой он был тогда в дружбе.
** Это выражение надобно относить к впечатлению, оставленному на-
кануне театром.
*** В доме ZZ Ник. Александрович был уже несколько раз; но только
официальным образом, не будучи еще принят в домашний круг.
59

ОПЫТЫ ОТКРЫТИЙ И ИЗОБРЕТЕНИИ
«Оборотни не должны быть
смешиваемы с упырями, хотя те и
другие вредны. Оборотнями назы-
ваются люди, превращающиеся в жи-
вотных, обыкновенно нечистых; упы-
ри же, сохраняя человеческий вид,
сосут кровь из беззащитных людей.
Против оборотня достаточно зачу-
раться; против упырей столь легкое
средство недостаточно; от них можно
избавиться не иначе, как...» и т. д.
Сказания русского народа»
И. Сахарова 1.
При отменной остроте ума, я обогатил умственную и мате-
риальную жизнь рода человеческого многими важными откры-
тиями. Но, по несчастной судьбе моей, всегда оказывалось, что
в каждом сделанном мною изобретении уже предупредил меня
кто-нибудь другой. Человечество нимало не теряло от этого ро-
кового для меня обстоятельства; людям было даже гораздо вы-
годнее, что ход усовершенствований подвигался вперед, не до-
жидаясь моей изобретательности. Но каково было видеть мне
себя лишающимся признательности и славы, какими награж-
даются благодетели рода человеческого и творцы новых эпох в
науках? Каково было видеть мне, что предвосхищен кем-нибудь
каждый из бесчисленных лавровых венков, заслуженных мною?
От этого развилась во мне хандра. По природе человек веселый,
я с утра до ночи хохочу: самые угрюмые люди увлекаются зара-
зительным, добродушным моим смехом. Меня даже не впускают
в те семейства, где есть грудные малютки, ибо раскаты моего сме-
ха не дают им спать, и трое младенцев уже подверглись падучей
болезни, будучи внезапно пробуждены громогласными взрывами
моей веселости. Но не знают люди, что рак скорби пожирает
сердце мнимого весельчака. Я мучусь день и ночь вышеупомяну-
тым убийственным обстоятельством.
Ряд предвосхищений моей славы начался с самой ранней
юности, когда я открыл металлический термометр; через три ме-
60

сяца я прочел [в прекрасном руководстве к физике, г. Ленца], что
это изобретение гораздо раньше меня сделал Брегет 2. Я проклял
злонамеренного часовщика, сунувшегося не в свое дело, как буд-
то нарочно с целью напакостить мне. [Упомянув имя г. Ленца,
отступлю от хронологического порядка, чтобы пожаловаться
также и на нашего знаменитого электро-магнитиста. Он сыграл
со мной штуку точь-в-точь такую же, как Брегет: в прошлое во-
скресенье неимоверным напряжением мысли я открыл, что особы
женского пола, бывавшие когда-либо на университетских лекциях,
все принадлежат к презреннейшему разряду женщин и что ни-
когда нога честной девушки или женщины не вступала в здешнее
святилище наук. Но едва я высказал это открытие в кругу зна-
комых, как они хором отвечали мне, что та же самая мысль офи-
циально выражена почтенным академиком, бывшим деканом, мно-
го раз исправлявшим должность ректора С.-Петербургского уни-
верситета, г. Ленцем 3. Отдавая должную честь благородству и
смелости заслуженного заштатного профессора, — да и как не
отдал бы я справедливости ему, когда сам по опыту знаю, какая
редкая сообразительность, какая высокая правдивость и какое
меднолобое бесстыдство нужно для произнесения подобных
слов, — отдавая полную справедливость замечательным качествам
ума и сердца знаменитого естественника, не могу с тем вместе
не восхвалить и образцовую терпимость нашего общества к уче-
ному старцу. Я был не так счастлив и в этом отношении. Едва
я высказал мысль, сходную с его открытием, как подвергся не-
приятностям от моих собеседников и теперь веду жизнь анахо-
рета, потому что все мои знакомые отказали мне от дома. Я го-
тов страдать за правду; но почему же так несправедлива судьба,
что я один своим лицом почувствовал невыгодные последствия
сделанного мною вместе с г. Ленцем открытия? Игра судьбы,
поистине, беспримерная! На университетских лекциях бывали
сотни дам и девиц. У каждой из них есть родственники, которым,
вероятно, не показались же безобидными слова почтенного ака-
демика... Но высокая терпимость удержала их. Говорите после
этого, что нет у нас свободы мнений!
Возвращаюсь к рассказу о моих открытиях в хронологиче-
ском порядке.]
По изобретении металлического термометра я обратил свою
мысль от физики к математике и открыл Ньютонов бином; но
через две недели узнал, что открытый мною бином есть Ньюто-
нов. Занявшись через несколько времени русскою историею, я
открыл гениальность и благотворность в действиях Иоанна IV
Васильевича, а потом, размыслив о политической экономии, по-
стиг необходимость не допускать привоза машин из-за границы
в Россию. Но оказалось, что первое открытие предвосхищено у
меня знаменитым нашим историком г. Соловьевым 4, а второе от-
печатано в журнале, редактором которого был глубоко уважае-
61

мый мною Иван Кондратьевич Бабст, также профессор Москов-
ского университета. С ними обоими сходился я в мыслях неодно-
кратно 5. [В особенности согласен я с ними, что студенты Москов-
ского университета — буйные мальчики, которых надобно сечь.] 6
Тревожит меня только то, что я не уверен — разделяют ли мне-
ние мое, г. Соловьева и г. Бабста, во всей [выраженною мною] силе
его, молодые ученые профессора Московского университета,
г. Ф. Дмитриев и г. Чичерин? В г. Леонтьеве 7 я уверен; но до-
стигла ли молодая пара той определительности последнего вывода,
какою гордимся мы, ученые вполне зрелые (я, г. Соловьев и
г. Бабст)? Принцип г. Чичерина основателен: наука сама по себе,
жизнь сама по себе, и науке нет до нее дела 8. Из этого, конечно,
следует, что если не только учащегося юношу, но хотя бы и вполне
ученого мужа стали мы сечь, это нимало не помешало бы его успе-
хам в науках: ведь сечение—дело жизни, а не науки, и розга нима-
ло не прикасается к благородным, скрытым под черепом органам,
которыми познается научная истина: ученый, разделяющий прин-
ципы гг. Ф. Дмитриева и Чичерина, может безмятежно мыслить
о leges barbarorum * и областных учреждениях [в то время, когда
его порют] 9. Так, я льщу себя надеждой, что г. Ф. Дмитриев
увлечет за собою к этому положению своих друзей английского
московского клуба 10, a г. Чичерин примет его среди аудитории.
Но я только льщу себя надеждой, а полной уверенности у меня
еще нет.
Мои открытия не ограничивались общими научными истина-
ми: я глубоко прозревал и конкретные факты. Например, при по-
явлении «Очерков Англии и Франции» г. Чичерина я прозрел
философским взором, что молодой ученый скоро будет понимать
обязанности полицейского служителя в совершенстве, какого
не достигают сами полицейские чиновники. Но и это открытие
предвосхитил у меня некто 11, написавший еще в 1859 году:
«Г-н Чичерин не замедлит сделаться мертвым схоластиком и будет фи-
лософскими построениями доказывать историческую необходимость каждо-
го предписания земской полиции, сообразно теории беспристрастия. Потом
историческая необходимость может обратиться у него и в разумность»
(«Современник]», 1859 г. № 5. Критика, стр. 58).
Я мог бы бесконечно продолжать перечень открытий, предвос-
хищенных у меня отчасти современниками, отчасти предками.
Чтобы говорить только о современниках, скажу, что, кроме одно-
го только человека, — которого я за то и любил, — кроме Кон-
рада Лилиеншвагера 12, не было ни одного известного писателя,
который не предвосхитил бы у меня каких-нибудь хорошеньких
мыслей. Например:
* Законы в древнем Риме для иностранцев, не пользовавшихся правами
римского гражданства.
62

Имя предвосхитившего. Предвосхищенная им у меня мысль.
Г. Альбертини Письмо из Турина, напечатанное в № 3
«Совр[еменника]» 1861 г., проникнуто ненави-
стью [к свободе] и пропитано гнусным обску-
рантизмом, унижающимся до омерзительной
клеветы 13.
Г. Ив. Аксаков Безумные поляки... 14 Нам не нужно суда
присяжных.
[Г. Бестужев-Рюмин В «Полемических красотах» г. Чернышев-
ского нет ни одного слова правды.] 15
Г. Громека Благоразумный человек может желать
только того, чтобы наказание невинному было
уменьшено, а не того, чтобы он был признан
невинным 16.
Г. Буслаев Суеверие полезно 17.
Г. Дудышкин Кто пишет ясно, тот плохой писатель 18.
Г. Леонтьев Рим погиб от того, что плебеи имели зем-
лю; мужику земля не нужна 19.
Г. Катков С учащегося надобно брать штраф за то,
20
что он учится .
[Г. В. Ржевский Надобно заботиться о средствах к уве-
личению пролетариата.] 21
Г. Н. Костомаров Не должно подчиняться деспотизму
уличной толпы 22.
[Г. Погодин Вот вам, православные, красное яичко.]23
Г. Кавелин Буду сотрудником «Нашего Времени»,
издаваемого Н. Ф. Павловым 24.
Г. Чернышевский Сталь состоит из железа с примесью кис-
лорода 25.
Гг. Достоевские Мы оторвались от почвы 26.
Г. Лонгинов Белинский принес больше вреда, чем
пользы 27.
Остановлюсь. В другой раз докончу этот едва начатый спи-
сок. Тогда покажу в десять раз больше имен и против каждого
человека выставлю по десятку и больше мыслей, предвосхищен-
ных им у меня. Теперь довольно данных приведено для моей це-
ли. Цель состоит в том, чтобы объяснить публике причину, за-
ставившую меня приняться за дело, объясняемое далее.
Убеждаясь десятками и сотнями опытов, что напрасно мне
самому добиваться славы изобретателя хороших мыслей, что
всякий раз всякое мое открытие будет предвосхищаемо другим,
но с тем вместе пламенея желанием приносить моему отечеству
пользу и честь благими изобретениями и усматривая в то же
время, сколь многие такие изобретения, проходя незамеченными,
остаются неприносящими надлежащего блага, я посвящаю себя
бескорыстной заботе о доставлении хотя другим изобретателям
63

той заслуженной известности, которой столь долго и напрасно
искал я для себя. Судьба не дозволяет мне разделять прекрас-
ную репутацию г. Бабста, [г. Ленца,] г. Чичерина; попробую ис-
кать хвалы более скромной, но все-таки приятной; пусть ска-
жут обо мне: «Лишенный злым роком всякого случая блистать
собственным талантом, он по крайней мере раскрывал своему
милому отечеству глаза, чтобы восхищалось оно блеском та-
лантов в других»; хочу, чтобы мог я сказать о себе, подражая
певцу Руслана и Людмилы:
И долго буду я народу тем любезен,
Что мысли дивные в писаках открывал,
Что ловкостью живых намеков был полезен
И низость чувств изобличал 28
Итак, идем на поиск.
[На ловца зверь бежит! Да что один зверь: десятки, сотни
зверей, — то самого уморительного, то самого отвратительного
вида. И какие занимательные свойства обнаруживаются в этих
милых передовых сынах нашего любезного отечества! Сами
гг. Катков, Леонтьев и Дудышкин, так хорошо познакомившие-
ся, при помощи г. Юркевича 29, с книгами Льюиса, рассказы-
вающими такие занимательные вещи о жизни кур, лягушек и
тритонов с вырезанным мозгом, — сами они не поверят возмож-
ности каким бы то ни было существам жить и действовать с таким
малым запасом мозга, какой оказался достаточен для некоторых
замечательных российских деятелей, продолжающих себе здрав-
ствовать, даже рассуждать, даже писать, даже стараться приоб-
рести посильное влияние на устройство судьбы любезного отече-
ства 30.
Какие великолепные подвиги, какие чудные изобретения от-
крываются нашему взору!
Вот, например, прения об университетском вопросе31.
И было все глухо во мгле подо мной
В убийственном сумраке там;
Все спало для слуха в той бездне немой;
Но виделось страшно очам,
Как двигались там безобразные груды
Уродов морских несказанные чуды.
Я видел, как в черной пучине кипят,
В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей — однозуб,
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой * ненасытный, гиена морская 32.
А Московский университет! О, как я хвалю состав москов-
ского университетского совета, все ученые члены которого (за
* Рыба — морской волк, род акулы. — Ред.
64

исключением только двух человек чуть ли не из целой полсотни)
явились достойными сотоварищами г. Чичерина и вместе с ним
учили неповоротливую полицию исполнять ее долг, пробуждали ее
зоркость, объясняли ей необходимость спасать погибающий перво-
престольный град33, — о, совет Московского университета! ты
достоин сохранения своих корпоративных привилегий! О каждом
из твоих сочленов, за исключением только двух отщепенцев 34, на-
добно сказать словами поэта:
Аще мир сокрушен распадется,
Сей муж николи ж содрагнется35.
Говорите такому мужу о стыде, — он будет только глазами
хлопать.
Благую часть избрал себе г. Стасюлевич! Он защищал приви-
легии достойных корпораций.
Но г. Чичерин, как человек молодой, далеко превзошел высо-
ким парением мыслей и широтою взгляда обоих петербургских ры-
царей.
Odi profanum vulgus et arceo:
Favete linguis 36, —
восклицает он, или в русском переводе г. Леонтьева:
«Терпеть не могу вас, буяны, осмеливающиеся судить о профес-
сорах (odi profanum vulgus)! Я вас всех в квартал отправлю
(et arceo)! Молчать! (favete linguis)»37.
Истины, изрекаемые г. Чичериным, были так возвышенны и
убедительны, что не мог никто оспоривать его: он и не желал, что-
бы никто не мог спорить с ним; но, по сущности дела, никто не
мог итти на состязание, к которому он вызывал 38.
На просторе опричник похаживает,
Над плохими бойцами подсмеивает.
Трижды громкий клич прокликал он,
А никто и с места не тронулся,
Лишь стоят да друг дружку подталкивают 39.
Г-н Чичерин был когда-то западником, быть может и теперь
им остается, — а все-таки в нем истинно русопетская удаль:
Исполать тебе, детинушка,
Что ты речь держал свою по совести;
Мы за то тебя, детинушку, пожалуем,—
как пожалуем, это, конечно, подсказывает г. Чичерину собственное
сердце: г. Леонтьев поднесет ему coronam civilem pro urbe salvata*;
все благонамеренные люди протянут ему руки и предложат сде-
лать для него все, что могут; все неблагонамеренные люди уже по-
Почетный венец за освобождение города. — Ред.
65

вернулись к нему спиной, но какие ему дело до этого последнего
обстоятельства ?
Пускай толпа клеймит презреньем
Наш неразгаданный союз 40, —
скажет ему кто-нибудь, находящий в его речи отголосок своих мыс-
лей, оправдание своих действий: «Ты за все будешь награжден
добрым моим мнением о тебе». Конечно, не век же станут молчать
о тебе, — заговорят о тебе тоном, какого ты должен был ждать; но
Когда пред общим приговором
Ты смолкнешь, голову склоня,
И будет для тебя позором
Речь тупоумная твоя41,—
тогда не унывай,
Но пред судом толпы лукавой
Скажи, что судит нас иной, —
и приди,
Приди в чертог ко мне златой,
Приди, Чичерин дорогой 42 .
Г-н Чичерин говорил так убедительно, понимал вопрос так глу-
боко, что, читая речь его, благонамеренный человек совершенно
соглашался с ним; но точно так же тот же самый благонамерен-
ный человек соглашался и с г. Стасюлевичем, когда читал статьи
г. Стасюлевича, и с г. Костомаровым, когда читал статьи его. Уже
из этого можно было видеть, что каждый из трех красноречивых
профессоров обнял своею мыслью только часть истины и что ну-
жен труд нового многообъемлющего ума для формулирования об-
щественной мысли об университетах, во всей ее всесторонней жиз-
ненности; что или г. Жеребцов 43, или г. Даль, или кто-нибудь из
двух гг. Безобразовых возьмется довершить дело, начатое достой-
ным каждого из поименованных публицистов. Но они были заня-
ты каждый своими делами: г. В. П. Безобразов, устроитель зем-
ских банков, писал письма из деревни 44, о которых сам откровенно
замечал, что они изображают крестьянский вопрос в слишком ро-
зовом свете 45. Господа Н. Безобразов и Жеребцов готовили речи к
московским дворянским выборам 46; г. Даль читал корректуры сво-
его словаря 47; никто из них не имел времени для писания статей об
университетском вопросе. Мы приходили в отчаяние, не надеясь,
чтобы кто-нибудь мог заменить этих мыслителей. Но заговорила
«Современная летопись Русского вестника», и — мы утешились 48.
Она возвела к единству разноречащие мнения трех профессоров,
взяв от каждого из них все безусловно прекрасное. С г. Костома-
ровым согласилась она, что Санкт-Петербургский университет на-
добно соединить с Академиею наук 49; с г. Стасюлевичем — в том,
что прежние профессорские корпорации превосходны; с г. Чичери-
ным — в том, что университеты должны быть совершенно чужды
жизни; но справедливо выставила она, что важнее всего тут уста-
66

новить солидный налог на просвещение; отбросив слишком ори-
гинальную, придуманную г. Костомаровым форму взимать этот
налог посредством ключей, она сосредоточила свое внимание на
существе дела, на необходимости взимать налог, и доказала ее са-
мым блистательным образом. Да ведь и правда, как не брать на-
лога с учащихся? Во-первых, у кого нет денег, тому не следует
учиться; во-вторых, во Франции, Англии, Германии, Италии бе-
рется плата за слушание лекций и за дипломы на степени. Как же
не быть налогу на ученье у нас? В налоге находится лучшее сред-
ство примирить все разномыслия: г. Костомарову хочется унич-
тожить корпорации, г. Стасюлевичу — сохранить их. Установим
налог надлежащей высоты, — тогда в университете не будет сту-
дентов, следовательно, не будет университета, то есть не будет и
университетской корпорации; желание г. Костомарова удовлетво-
рится. Но не будет университета только на факте, а на бумаге он
может существовать и сохранять корпоративное устройство; сле-
довательно, будет удовлетворен и г. Стасюлевич. Что же до г. Чиче-
рина, он, очевидно, будет удовлетворен вполне: когда не будет ни-
какой жизни в университете, то, разумеется, будет устранена всякая
возможность соприкосновения науки в университете с жизнью.
Сколько мы сделали открытий по одному университетскому
делу! Припомним главнейшие:
1) Всякая жизнь должна быть изгнана из университетов
(г. Чичерин).
2) Надобно существовать налогу на ученье («Современная ле-
топись»).
3) Налог этот надобно взимать посредством ключей (г. Ко-
стомаров).
4) С.-Петербургский университет должен принять в себя пре-
красные элементы Академии наук (мысль г. Костомарова, совер-
шенно сходная, однако, с мыслью г. Чичерина. См. № 1).
5) Профессора должны составлять касту (г. Стасюлевич).
Какое удивительное умение отыскать существенные стороны
вопроса и найти просвещенное решение для него!
Но кроме пяти прекрасных открытий, сделанных нами по уни-
верситетскому вопросу, есть у нас все по тому же вопросу еще ше-
стое открытие, или, точнее сказать, находка: одному из наших
друзей удалось отыскать в ящике у одного из здешних студентов
следующий отрывок:
«Август, 1861.
Больше половины моих товарищей не имеют гроша за душою.
Они бьются, как рыба об лед; многие из них по целым неделям не
пьют чаю, не имеют табаку. Требовать деньги с этих людей за
ученье! Боже, да лучше бы велели им выкалывать по одному
глазу — ведь они стали бы только кривыми, а теперь хотят, чтобы
они были слепыми. Говорят, что в наши времена нет чудес и мало
мучеников. Из 1300 студентов здешнего университета около
67

1000 человек — мученики своего стремления образоваться, стать
порядочными людьми. Они не умирают с голоду, они успевают до-
стигать своей цели — образования; это ли вы не назовете чудом?
Их считают людьми беспокойными и опасными. Разумеется, вещь
невозможная, чтобы молодые люди были так осторожны в словах,
как их мудрые порицатели. Но зачем же добиваются этой невоз-
можности? Дело решается просто: запретите людям быть моло-
дыми, прикажите, чтобы за детством следовала не юность, а пря-
мая старость. А если это трудно, можете принять меру менее за-
труднительную: запретите людям учиться долее 15-летнего или
12-летнего возраста; тогда у вас не будет беспокойной учащейся
молодежи. Впрочем, этот второй способ решения уничтожит толь-
ко учащуюся беспокойную молодежь, а не уничтожит он беспокой-
ную молодежь. Люди остывают с летами, а в молодости люди
всегда горячи, учатся в университете или вовсе нигде не учатся,
называются ли студентами, или кадетами, или прапорщиками, все
равно, они благородны и неопытны, потому во всяком случае бу-
дут склонны к увлечениям. Решайте же, нужны ли вам образован-
ные люди или нет; если не нужны, вы будете иметь буйную, гру-
бую молодежь, которая станет делать вам гораздо больше беспо-
койства, чем когда-нибудь могли или могут сделать студенты.
Если же вы не в состоянии обойтись без образованных людей, в
таком случае рассудите, что образовываться люди должны в мо-
лодости, а молодые люди — всегда молодые люди.
Говорят, что мы поступаем слишком неосторожно. Но разве
мы сами желаем быть неосторожными? У нас нет опытности; но
мы были бы рады выслушивать советы людей, более нас живших
на свете. Никто не берет на себя обязанности быть нашим другом
и советником. Мы покинуты всеми старшими нас на произвол
судьбы. Что ж, мы понимаем, отчего никто не хочет входить в наш
круг, обдумывать вместе с нами наши нужды и желания. Каждый
боится компрометировать себя сношениями с нами. Да и как не
бояться при окружающей нас подозрительности? Ведь у многих
из нас вовсе нет привычки быть молчаливыми; тотчас разойдутся
по городу толки о всяких пустяках, каждое слово будет преувели-
чено, и тот, кто вошел в наш круг затем, чтобы сдерживать и успо-
коивать нас, прослывет подстрекателем, а нас, сближавшихся с
ним из потребности искать благоразумных и умеренных советов,
назовут его сообщниками и припишут бог знает какие замыслы
ему и нам. При таком взгляде подозрительных, при силе их вре-
дить подозреваемым, конечно, каждый благоразумный и осторож-
ный человек должен избегать сближения с нами. Не говоря о по-
сторонних людях, такой системы держатся даже наши профессора.
Я их не виню; но из этого могут произойти серьезные неприятно-
сти им, нам, да и многим другим. Я, впрочем, не разделяю всеоб-
щего сожаления моих товарищей о недостатке близких отношений
между нами и профессорами. Студенты, приезжающие из Москвы
68

и других университетов, говорят, что в нашем составе профессор-
ского сословия лучше, чем в других местах. Оно правда, между
нашими профессорами целая половина — люди хорошие, по край-
ней мере не обскуранты. Но присматривался я к ним: нет ни од-
ного, который мог бы иметь прочное влияние на студентов,
если б и захотел добиваться его, а не бегал от нас. Человека три-
четыре, правда, пользуются некоторым авторитетом между нами.
Но ведь это потому, что они толкуют с нами только об отвлечен-
ных ученых предметах. В этих вещах они, точно, знатоки своего
дела. Но войти в нашу жизнь, сочувствовать нашим интересам,
заслужить наше доверие в жизненных наших делах никто из них
не сумел бы. Они отвыкли понимать молодежь, долго бывши при-
нуждены сторониться от нее. Живая связь могла бы у нас быть
скорее с некоторыми из людей, чуждых университету 50. Но те уже
положительно подвергали бы себя опасностям, если бы захотели
сойтись с нами.
А как легко было бы успокоиться насчет наших будто бы опас-
ных мыслей, если бы перестали мешать своими подозрениями
сближению нас с людьми, которых могли бы мы уважать. Ведь
мы, наконец, не бешеные же звери. Мы могли бы понять, что воз-
можно и что невозможно, если бы стали говорить с нами об этом
люди, отрезвленные житейским опытом. Но теперь мы покинуты
всеми, и наша беспомощная неопытность может наделать напрас-
ных бед нам и тревог другим.
Хотя бы, по крайней мере, оставили нас в покое, не раздражали
нас совершенно ненужными грубостями; хотя бы, по крайней мере,
не мешали нам учиться. Сами мы никогда не поднимем шума.
Но нас язвят, обижают, обманывают, — наша честность возму-
щается коварством... И нет никого, кто поговорил бы с нами
прямо и честно... До чего же, наконец, доведут нас?»
Прочитав этот отрывок, я просветлел надеждою, что вот, на-
конец, удастся мне поступить с другим так, как поступили со мною
Ньютон, г. Ленц, г. Соловьев и другие (см. выше): предвосхитить
открытие и получить награду. Я даже унизился до коварства: с
притворным пренебрежением сказал я моему другу, нашедшему
эту бумагу в чужом ящике, что прочитанный мною листок —
вздор, который надобно бросить, — и бросил; потом тайком под-
нял с мыслью: объявлю, что открыл этот листок я (некто из не-
опытных юношей качает головой, думая про меня: «Однакоже,
хорош гусь! имеет друзей, которые лазят по чужим ящикам, и сам,
повидимому, не прочь от этого»). Что ж, я не стыжусь того, что
готов на все для блага отечества.
Но что ж? — О. горькая участь! понес я приобретенный ли-
сток к кому следует *; оная особа **, прочитав доставленный мною
* Здесь должно разуметь: в редакцию какого-либо журнала.
** Следует разуметь: заведующая означенным журналом.
69

документец, сказала, что открытия никакого тут нет, потому что
весь город уже говорит то самое, что написано в моем листке, и что
награды мне никакой не будет. Итак, опять неудача в открытии!
О, нет же, злая судьба, ты не одолеешь! Я выйду победителем
из борьбы с тобою! Из самой неудачи извлеку я удачу; на осно-
вании открытия, оказавшегося вовсе не открытием, построю дру-
гое открытие, которое уже непременно будет новостью. Вот оно.]
[Седьмое и] окончательное открытие по университетскому во-
просу, никем у меня не предвосхищенное.
Об университетском вопросе напечатано было в течение четы-
рех последних месяцев 4444 статьи51; ни одна из них даже и не
упомянула о существенной стороне дела , о которой толковали
500 000 человек в Петербурге, 400 000 в Москве, 75 000 в Одессе,
70 000 человек в Саратове и т. д. (см. список городов Российской
империи в «Месяцеслове» на 1862 г.).
Вот так открытие! Сплетайте мне венок из того самого лав-
рового листа, который продается в овощной лавке Бабикова
(на Литейной, близ Невского) и из которого был сплетен венок,
недавно возложенный на юную главу г. А. Майкова! 53
— Грозное видение! Кто ты и чего от меня хочешь? — вопро-
шаю я в трепете, видя представшее предо мной существо, форму
которого не мог я рассмотреть от страха.
— Ты ошибаешься, — отвечала мне тень: — я не имею фор-
мы, тебя страшащей; я не более, не менее, как душа г. Лонгинова
(пользующегося, впрочем, добрым здоровьем); он спит теперь,
и я воспользовалась свободными часами, чтобы прогуляться, —
и вот явилась пред тобою, чтобы уличить тебя в грубом невеже-
стве, происходящем от незнакомства с трудами твоих предшест-
венников в русской литературе. Возьми и читай.
Тень подала мне книгу, я прочел:
«Вы радуетесь на вашу литературу, будто бы она в самом деле зани-
м а е т с я ч е м - н и б у д ь полезным: желаю в а м радоваться. Какую пользу можно
извлечь из ваших смутных рассуждений, искажающих до микроскопиче-
ского размера все, ч е г о к а с а е т с я в а ш а р е ч ь ? Одно тут может б ы т ь влияние:
мельчают понятия, мельчают и надежды тех, кто вздумает искать в ваших
рассуждениях ответа на занимающие его вопросы. — Если говорить правду,
люди, довольные нашею литературою, не имеют понятия о том, что такое
литература, достойная этого имени. — Кто захотел бы следить по н а ш е й
литературе за тем, что происходит в нашей жизни, тот знал бы один, да и
то самый ничтожный из 1000 фактов, о которых будет говорить история,
да и этот факт показывает литература в а м в искаженном виде».
Тень произнесла торжественным голосом: «Это напечатано в
XII кн. «Современника» за 1857 г. в «Современном обозрении»
на стр. 305—308, passim 54. Твое открытие запоздало с лишком
пятью годами».
Тень исчезла, оставив по себе запах прелой бумаги.
70

Что ж такое? — подумал я про себя. — Из этого можно в ы -
вести новое открытие, которое будет удачней.
[Восьмое] открытие, — самое окончательное.
В пять лет литература наша не подвинулась ни на один шаг;
а так как литература служит отражением жизни, то значит, что
ни на один шаг не подвинулась и наша жизнь.
Но едва мелькнула эта мысль в моей голове, как застыла кровь
в моих жилах от ужаса: что скажет о таком бездушном скептициз-
ме пламенный г. Громека! Да еще хорошо бы, если бы вознегодо-
вал только г. Громека! Есть публицист несравненно более зна-
менитый и гораздо более пылкий, который так и крикнет: «very
dangerous!», и назовет меня «окаменелым титулярным советни-
ком» или «ископаемым кандидатом» 55.
В самом деле, какая безрассудная забывчивость бездушного
скептицизма! как мог я забыть, что в эти пять лет совершено осво-
бождение крестьян!
Другой на моем месте окончательно растерялся бы, будучи
уличен в том, что не заметил такого факта. Но человеку, имею-
щему idée fixe, каков я, все нипочем: с ним что ни случись, он все
гнет к пункту своего помешательства; всякий факт, всякое слово
обращается для него только в средство к удовлетворению его не-
разумной страсти. Так, г. Майков на все смотрит, как на предлог
для написания пышных стихов: едет кто-нибудь в коляске, — он
сейчас напишет стихи в честь проезжему; объявят рекрутский на-
бор, — он напишет стихи в честь рекрутского набора 56; полагаю,
что если бы случилось землетрясение (от которого спаси нас бог!
но опять-таки: все мы под богом ходим), — он написал бы стихи в
честь землетрясения. Так вот и я: мне что ни попадись на глаза,
о чем ни подумай я, все обращается в повод искать открытий. Как
только подвернулась мне мысль об освобождении крестьян, так
вот и подмывает сделать какое-нибудь открытие по этому вопросу.
И что же вы думаете? Ведь не замедлил сделать открытие. Но
важность его требует отдельной статьи с особым заглавием 57.
МАГИСТР Н. ДЕ-БЕЗОБРАЗОВ —ПСЕВДОНИМ!
БИБЛИОГРАФИЧЕСКОЕ ОТКРЫТИЕ!!
(Посвящается немецкому философу Фихте
и русскому библиографу M. H. Лонгинову.)
Благородная Россия с глубоким сочувствием читала изданную
некогда за границею брошюру, в которой предлагался очень лег-
кий способ совершить начинавшееся тогда дело освобождения кре-
постных крестьян. По мнению брошюры, не нужно было изменять
71

никаких действительных отношений, — достаточно было заменить
название «крепостных крестьян» именем «крестьян, поселенных
на помещичьих землях», и затем уже более ничего не требовалось:
барщина, оброк, вотчинная власть оставались бы в прежнем виде,
а крестьяне все-таки могли бы называться освобожденными и
были бы совершенно довольны.
Столь остроумное содержание брошюры заставило всех разуз-
навать о ее авторе, который подписался именем магистра Н. Безо-
бразова. Оказалось, что магистр такого имени действительно су-
ществует; нашлись люди, утверждавшие, что они знакомы с ним;
через несколько времени многие жители Петербурга встречались
с ним в обществе или видели его на улице; потом такие же факты
повторялись в Москве. Словом сказать, подлинность существова-
ния г. Николая Безобразова являлась непоколебимо подтвержден-
ною свидетельством внешних чувств 1.
Но просвещенный читатель знает, что знаменитейшие фило-
софы отвергали достоверность показаний наших внешних чувств.
С особенною убедительностью изложено это так называемое идеа-
листическое учение немецким мыслителем Фихте. Исходя от поло-
жения
Я = Я,
то есть в применении к индивидуальному случаю, нас занимаю-
щему:
г. магистр Н. Безобразов есть г. магистр Н. Безобразов,
Фихте рядом неопровержимых логических выводов доказы-
вает, что
Я = не Я,
то есть в применении к тому же индивидууму:
г. магистр Н. Безобразов есть не г. магистр Н. Безобразов,
а некто другой.
Рождался вопрос: кто же этот некто другой, который тоже-
ствен с г. магистром Н. Безобразовым?
Долго все исследования оставались напрасны. Сначала повели
розыски философским путем; но г. Страхов успел только доказать
(в статье о жителях планет, «Время», 1861 г., № 1)2, что на луне
есть существа, по физиологическому строению очень близкие к
г. магистру Н. Безобразову; но действительно ли кто-либо из них
есть подлинный вышеупомянутый магистр, этого не мог решить
г. Страхов.
Философия сделала свое дело: разрушила заблуждение, воз-
будила к исследованию истины, показала ее в общем, неопреде-
ленном очертании; но до реальной истины довести не могла. Убе-
дившись в необходимости прибегнуть к помощи опытных наук,
прежде всего поручили разъяснение вопроса нашим знаменитым
историкам. Г. Чичерин [»обнаружив в себе свойства Мономаха,]3
72

не мог разъяснить ничего, потому что сам оказался относящимся
к временам хазарским и половецким 4, далее которых ничего не
в состоянии видеть, а вопрос о брошюре и ее авторе принадлежит
второй половине XIX столетия. Итак, оставались г. Костомаров
и г. Соловьев. Они разошлись между собою во взглядах на пред-
мет.
Г-н Костомаров доказывал, что люди, имеющие образ мыслей
г. магистра Н. Безобразова, называются в летописях наших варя-
гами. Этого никто не мог оспорить. Но далее следовал вопрос:
какой же варяг г. Н. Безобразов? Г. Костомаров, находя в литов-
ском лексиконе Нессельмана слова: sin, предлог без; eus, существ.
женск. рода = рожа, лицо, образ, — принимал г. магистра Н. Бе-
зобразова за Синеуса *. Но г. Соловьев принимает имя «магистр
Н. Безобразов» не более как прозванием Иоанна IV Грозного,
основываясь на словах летописца: «царь же Иванъ (IV) обра-
зомъ ,бе нелепъ»,— действительно, «образомъ бе нелепъ» и «Бе-
зобразов» — одно и то же 5.
Против той и другой догадки были важные возражения: о Си-
неусе летопись не упоминает, чтобы он печатал какие-либо бро-
шюры за границею, следовательно, надобно еще доказать этот
факт какими-нибудь другими данными; что же касается мнения
г. Соловьева, то при всем своем остроумии оно совершенно неос-
новательно: мы положительно знаем, что при Иоанне IV Василье-
виче в России знали только одного магистра **, и, следовательно,
в имени г. магистра Н. Безобразова не могла бы явиться пристав-
ка «магистр», если бы под этим именем разумелся Иван IV Гроз-
ный.
Видя, что история только запутывает дело, мы прибегли к биб-
лиографии, стали рыться в журналах, в газетах, и скоро блеснул
нам луч истины. В 7-м нумере газеты «День» мы нашли статью
«Уставная грамота» 6 — статью, с которой стоит познакомиться
поближе. Написана она в форме разговора между каким-то «кня-
зем» *** и «Тверитиновым». «Князь» затрудняется составлением
уставной грамоты, потому что «крестьяне не поддаются на его
предложения», хотя он «не употреблял во зло своей власти» (чи-
татель вспомнит, что летописец также не винит Синеуса ни в ка-
ких злоупотреблениях власти. Догадка о Синеусе сильно подтвер-
ждается). Тверитинов говорит: если крестьяне не хотят подпи-
сывать уставную грамоту, то можно обойтись и без их согласия. —
Так вот что-с, г. Тверитинов: можно обходиться и без согласия
крестьян, по-вашему-то? Замечаем, замечаем, ушко-то чье выгля-
дывает из-под вашей маски, г. Тверитинов. А ведь под маскою
* Sin-eus — Синеус, Безобразов. Действительно, сходство порази-
тельное.
** Именно, великого магистра Ливонского ордена.
*** Просвещенный читатель помнит, что Синеус был князь; догадка
г» Костомарова приобретает новую, довольно твердую опору.
73

Тверитинова скрывается автор статьи, — так все газеты и жур-
налы объявили *.
Кому-нибудь другому было бы извинительно говорить такие
вещи; но г. Тверитинов не убаюкивает себя объяснениями, заим-
ствуемыми из второстепенных, побочных обстоятельств: из без-
грамотности, из невежества, из боязни письменных документов
и т. п.—из вещей, которыми обыкновенно довольствуются при рас-
суждениях о несогласии крестьян подписывать уставные грамоты;
г. Тверитинов смотрит, по прекрасному правилу Кузьмы Прут-
кова, «в корень». Корень оказывается очень толстый и крепкий.
Вот подлинные слова Тверитинова. На замечание князя (Синеу-
са?), что «сколько он ни толковал крестьянам, они попрежнему
ни на что не соглашаются», г. Д. Самарин устами Тверитинова
отвечает:
« Т в е р и т и н о в . Да, об этом несогласии слышно со всех сторон: но
именно потому, что это явление общее во всей России, полезно бы вникнуть
в причину этого глухого, пассивного... несогласия. Ведь в а м известно, что
крестьяне под волею понимают: освобождение их от барщины и от оброка».
На важность последних слов напирает сам г. Самарин, печа-
тая их особенным шрифтом. Вопрос в такой откровенной поста-
новке должен бы казаться очень затруднителен для господ, подоб-
ных Тверитинову, желающему, чтобы князь продолжал полу-
чать с крестьян прежний доход. В самом деле, как сделать, чтобы
люди, не желающие платить, стали платить с удовольствием?
Но для такого умного человека, как автор статьи, г. Д. Самарин,
ничего не стоит разрешить задачу как нельзя лучше. Тверитинов
говорит:
«По моему мнению, желательно было бы, чтобы повинности, оставаясь
в том же размере, перестав быть повинностями за пользование землею, вно-
сились не помещику, а в казну, к а к подать, и вместе с податью;, а поме-
щика вознаградите из казны ежегодною рентою. Тогда вопрос решится
весьма легко: нужно, чтобы оброк, платимый крестьянами, проходя через
казну, к а к б ы изменился в с а м о м п р и н ц и п е своем, хотя н а с а м о м деле изме-
нения в размере никакого нет».
Ура! ура! Искомое найдено, совершено мною открытие, над
которым напрасно ломали голову г. Страхов, г. Костомаров и
г. Соловьев: подлинный г. магистр Н. Безобразов найден! Да это
* Друзья автора закричат: «Клевета! г. Д. Самарин никогда не мог
предложить, чтобы устройство коестьянского быта совершалось без согласия
крестьян!» Нет-с, извините: г. Д. Самарин прямо говорит это. Вот подлин-
ные слова:
«Князь. Они (крестьяне) не соглашаются подписать уставной
грамоты.
Т в е р и т и н о в . Мне кажется, что и незачем этого слишком доби-
ваться.
К н я з ь . Я с вами согласен, что можно обойтись и без их подписи».
Тверитинов не отвечает, что князь неправильно понял его мнение,
74

он, г. Д. Самарин. Абсолютное тожество этих двух имен оче-
видно.
В самом деле: разницы между ними нет никакой.
Г-н магистр Н. Безобразов говорил: недовольство мужиков
крепостным правом весьма легко устранить одною переменою
имени: надобно только переименовать крепостных в поселенных на
помещичьих землях, оставив их отношения к помещику в прежнем
виде; вот и будет исчерпан весь вопрос о крепостном праве.
Г-н Д. Самарин говорит: недовольство мужиков оброком
весьма легко устранить одною переменою имен: надобно только
переименовать оброк в подать, оставив его в прежнем размере; вот
и будет исчерпан весь вопрос об оброке.
Не было на земле двух Аристотелей; не может быть в России
двух людей, способных к изобретению таких гениальных решений.
Никто, кроме Ньютона, не мог открыть закон всеобщего тяготе-
ния; никто, кроме г. Д. Самарина, не мог изобрести мысль, вы-
сказанную в брошюре г. магистра Н. Безобразова.
Какое торжество моей проницательности! какое торжество и
для философии! Аналитическим методом, путем многотрудного
опытного исследования, подтверждена безусловная истина двух
основных формул философии Фихте:
я = я,
то есть г. магистр Н. Безобразов есть г. магистр Н. Безобразов, и
Я = н е Я,
то есть г. магистр Н. Безобразов есть не г. магистр Н. Безобра-
зов, а есть г. Д. Самарин.
Предлагаю дать достойные награды всем активным и пассив-
ным участникам этого великого события:
1) Награда немецкому философу Фихте. Предлагаю постано-
вить, чтобы ему, а по воспоследовавшей его смерти его законным
наследникам, получать от г. Д. Самарина оброк под именем по-
дати.
2) Награда мне. Подносится в подарок полное собрание сочи-
нений г. магистра Николая Безобразова (г. Д. Самарина тож),
переплетенных в одну книгу, с изображением на переплете оной
книги двойного портрета, золотым тиснением: г. Д. Самарин,
изображенный в виде г. магистра Николая Безобразова, и г. ма-
гистр Н. Безобразов, изображенный в виде г. Д. Самарина.
3) Г-ну Д. Самарину. Переименовать его в магистра Николая
Безобразова.
4) Г-ну магистру Николаю Безобразову. Переименовать его в
г-на Д. Самарина,
75

Возгордившись таким великим открытием, как абсолютное
тожество г. Д. Самарина и г. магистра Николая Безобразова, я
отдыхаю на лаврах, услаждаясь созерцанием дивной мысли
г. Д. Самарина, и ее величие растет, растет в моих глазах:
«Оставаясь в том же размере, оброк изменяется в самом прин-
ципе своем, хотя на самом деле изменения в размере никакого нет!»
«Оставаясь в том же размере, оброк изменяется в самом прин-
ципе своем, хотя на самом деле изменения в размере никакого
нет!»
«Оставаясь в том же размере, оброк изменяется в самом прин-
ципе своем, хотя на самом деле изменения в размере никакого
нет!»
Ну, наконец-таки удалось мне сделать открытие, которого ни-
кто у меня не предвосхитил и не предвосхитит.
Г-н магистр Николай Безобразов есть псевдоним г-на Д. Сама-
рина,
Слава мне! Преклоняйте предо мною колена, изумленные
соотечественники !
Но тот, кто долго был злополучен, становится недоверчив,
мнителен; а как проникло в душу сомнение — уже нет возмож-
ности безмятежного наслаждения блаженством, и счастие исче-
зает. Так было и со мною. «Но действительно ли достоин я того,
чтобы преклонялись предо мною соотечественники? — стал ду-
мать я не дальше, как через полчаса. — Точно ли сделал я откры-
тие?» От сомнения до отрицания один шаг. Сам г. Д. Самарин
еще требует нового исследования. Другое дело, если бы отыскал
я под псевдонимом г. магистра Николая Безобразова какое-нибудь
знаменитое подлинное лицо — например, г. И. Аксакова, — тогда
дело было бы кончено. Конечно, я могу сделать эту догадку:
г. И. Аксаков — редактор газеты, в которой помещена статья, под-
писанная именем «Д. Самарин». Аргумент сильный. Но, с другой
стороны, несомненно, что г. И. Аксаков тожествен не со всеми ли-
цами, именами которых подписаны статьи его газеты, следова-
тельно, полного доказательства для моей догадки еще нет. Я до-
казал только тожество г. магистра Николая Безобразова с г. Са-
мариным. Но кто такой сам г. Д. Самарин? Быть может, он также
псевдоним? — это даже несомненно по принципу Фихте, нами
принятому. Станем же продолжать исследование.
По формуле
Я = не Я
очевидно, что
Г-н Д. Самарин не есть г-н Д. Самарин, а есть некто другой.
Нам должно узнать, что за человек этот некто. Но чтобы
узнать этот предмет, должно анализировать его отличительные
свойства. Станем анализировать свойства лица, скрывающегося
под псевдонимом г. Д. Самарина.
76

Первое свойство. Г - н Д. Самарин говорит, что думает о благе
народа.
Второе свойство. Г - н Д. Самарин во всем соглашается с поня-
тиями князя (Синеуса?) и хлопочет о сохранении его интересов.
Свойство третье. Он толкует об устройстве крестьянского дела
только потому, что князь находится в затруднительном поло-
жении.
Соединив эти три свойства, мы получаем четвертое качество:
польза народа служит г. Д. Самарину только прикрытием хлопот
о пользе князя. Из этого легко открывается:
Пятое свойство. Интерес крестьян он приносит в жертву вы-
годам князя.
Вот пять отличительных признаков, по которым должен быть
узнан «некто», скрывающийся под псевдонимом г. «Д. Самарина».
В ком найдутся эти признаки, тот и есть искомый нами «некто».
Боже мой, что я наделал над собою! Я отнял у себя всякую
возможность определенно указать на одно какое-либо лицо, как
на имеющее исключительные права быть узнану под псевдонимом
г. Д. Самарина. Десятки, сотни, тысячи людей, толкующих и хло-
почущих об устройстве крестьянского дела, представляются мне,
и, за исключением двух, трех между ними, все остальные обнару-
живают свойства, соответствующие псевдониму г. Д. Самарина.
Что ж я за несчастливец после этого: можно ли назвать раскры-
тием псевдонима, когда находишь, что он принадлежит не одному
человеку, а тысячам людей?.. 7

О РОСПИСИ ГОСУДАРСТВЕННЫХ РАСХОДОВ
И ДОХОДОВ 1
Роспись доходов — то же самое, что перечень пожертвований,
требуемых с населения страны для поддержания государственного
организма. Читатель знает, что у нас, кроме денежных пожертво-
ваний или собственно так называемых податей и налогов, суще-
ствуют в очень значительных размерах так называемые натураль-
ные повинности. Из них самые большие: военная служба 2, постой-
ная повинность, подводная повинность, дорожная повинность3.
Мы говорим здесь только о повинностях, распространяющихся на
всю страну, не упоминая о повинностях, лежащих только на кре-
стьянах той или другой особенной местности, потому что эти мест-
ные повинности имеют более характер крепостного права, чем на-
лога, и правительство уже приступило к их отменению, например,
к освобождению крестьян, приписанных к казенным заводам, от
обязательной заводской работы 4 и т. д. Возвращаясь к натураль-
ным повинностям, соответствующим не крепостному праву, а на-
логу, взимаемому натурою, мы должны сказать, что этот невы-
годный способ удовлетворения государственных надобностей до
сих пор сохраняет у нас огромные размеры. В какую денежную
сумму надобно оценить пожертвования, требуемые натуральными
повинностями, этого никто не может определить с точностью. Но
мы останемся гораздо ниже действительных величин, если оста-
новимся на следующей приблизительной оценке.
Военная повинность. Работник приобретает в год средним чис-
лом, конечно, гораздо более 50 руб. сер.; но положим только
50 руб. сер. В 1859 г. считалось в русских войсках 1 271 660 чело-
век нижних чинов 5. Считая по 50 руб. в год на человека дохода,
от приобретения которого отвлекает его служба, мы должны ска-
зать, что с этой стороны военная повинность обходится стране
более чем в 63 500 000 руб. сер. Если с 1859 г. численность войск
уменьшена, то надобно помнить, что оценка заработка в 50 руб.
принята у нас слишком низкая; поэтому оценка стоимости всей
78

повинности, несмотря на уменьшение армии, все-таки не будет в
действительности ниже цифры, принятой у нас.
Эта цифра 63 500 000 не имеет никакой претензии на точность,
имея только одно основательное право считаться погрешающею
против действительной величины не тем, чтоб была выше, а разве
тем, что ниже ее. Еще труднее оценить приблизительную величину
пожертвования, возлагаемого на страну постойною повинностью.
Положив, что третья часть войска имеет свое собственное поме-
щение, а две трети получают его чрез повинность от населения,
и оценив квартиру солдата в 10 руб. сер., офицера и генерала в
50 руб., мы получили бы следующие цифры:
Из 1 271 660 нижних чинов две трети составляют около
850 000; по 10 руб. на человека, будет 8 500 000. Из 35 103 офи-
церов и генералов две трети составляют около 24 0006; по
50 руб. — 1 200 000 руб. Итого 9 700 000 руб.
Читателю известно, что по приблизительным сметам постой-
ная повинность оценивается вдвое выше цифры, принимаемой
нами: полагают, что величина пожертвования, ею возлагаемого на
страну, простирается до 20 миллионов руб. Это может служить
доказательством тому, до какой чрезмерности низки принимаемые
нами оценки повинности.
Подводная повинность по общему впечатлению, производимо-
му ею на население страны, составляет пожертвование не меньшее,
чем постойная повинность; итак, оценим ее также в сумму около
10 мил. руб.
Дорожную повинность вместе с разными мелкими повинностя-
ми оценим также в эту сумму.
Таким образом, положим, что все повинности вместе с воин-
скою составляют около 90 мил. руб. сер.
Эта цифра должна быть гораздо ниже действительной, как мы
видели из примера, относящегося к постойной повинности. Есть
еще другой факт, убеждающий в том же самом. В 1850 г. та часть
натуральных повинностей, которая заменена денежными сборами,
оценивалась в 21 202 234 руб. 59 коп.7 Тут вовсе не считалась
воинская повинность, так что сумма эта составлялась только из
частей остальных повинностей (постойной, подводной, дорожной
и других, более мелких); а все эти повинности вошли в наш итог
только суммою около 27 мил. руб. Но каждому известно, что
только меньшая половина их обращена в денежные сборы; и если
эта меньшая половина составляла более 21 мил. руб., то вся сумма
должна составлять не 27 мил., как принято в нашем итоге, а бо-
лее 40 мил. руб.
Все это мы говорим к тому, что цифра государственных дохо-
дов, вошедшая в обнародованную табель, представляет собою не
всю сумму пожертвований, делаемых страною на общественные
надобности.
79

Притом из самого заглавия обнародованной росписи видно, что
она не заключает в себе и полного перечисления всех денежных
доходов и расходов по всем частям общего правительственного
устройства. Почти каждое ведомство имеет у нас свои особен-
ные источники доходов, которые не поступали до сих пор в госу-
дарственное казначейство, а оставались в распоряжении самих от-
дельных ведомств. Эти доходы и производимые из них расходы,
вероятно, не вошли в обнародованную роспись, как видно, по сде-
ланному нами замечанию, из самого ее заглавия: «Табель доходов
и расходов государственного казначейства». В подтверждение это-
го объяснения приведем два примера. Духовное ведомство полу-
чает довольно значительный доход от продажи восковых свеч в
церквах. Этот доход не составляет местного дохода самих церквей
или епархий, а представляется ими в центральное управление ду-
ховного ведомства и остается в его непосредственном распоряже-
нии, не поступая в государственное казначейство. Потому и не
вошел он в обнародованную роспись доходов. Точно так же не
вошли в обнародованную роспись расходов покрываемые преиму-
щественно этим, так называемым свечным, сбором издержки по
содержанию учебных заведений православного исповедения в ве-
ликороссийских, малороссийских и сибирских губерниях. По этой
статье внесены в роспись расходов только 29 269 руб. «на содер-
жание духовно-учебных заведений в западных губерниях»8, —
то есть только та часть расходов, на которую отпускается сумма
из государственного казначейства. Точно так же из податей, взи-
маемых с удельных крестьян, внесена в роспись прихода только
«подушная подать» по 1 рублю с каждого лица 9. При подробном
рассмотрении надобно было бы перечислить очень много подоб-
ных отраслей прихода и расхода не местного, а общего государ-
ственного, не вошедших в роспись собственно потому, что не вхо-
дили они доселе в счеты государственного казначейства.
Таким образом, мы видим теперь, что, кроме цифр, вошедших
в обнародованную роспись, существуют три главные разряда не
вошедших в нее сборов, повинностей и другого рода доходов, взи-
маемых с страны на общественные потребности.
1. Натуральные повинности для общих государственных надоб-
ностей.
2. Частные источники доходов отдельных ведомств общего
государственного управления.
3. Местные налоги, сборы и повинности на надобности мест-
ного управления и устройства.
Если бы мы захотели составить себе приблизительное понятие
о сумме всех этих трех разрядов государственного и местного до-
хода, не внесенных в обнародованную роспись, мы могли бы найти
только следующую, конечно, вовсе не точную, опору для сравнения.
В 1858 г. сумма всех доходов, полученных с государственных
имуществ, простиралась до 45 412 886 руб.; из них в государствен-
80

ное казначейство поступило 32 656 063 руб. Таким образом, оста-
лись не вошедшими в роспись доходов государственного казначей-
ства 12 756 823 руб. Это значит, что по ведомству государствен-
ных имуществ на каждый рубль дохода, внесенного в роспись госу-
дарственного казначейства, приходилось еще 39 коп. дохода, не
внесенного в нее. Сделав, конечно, вовсе не точное, заключение,
что и по другим ведомствам пропорция этих двух частей дохода
была такова же, мы получили бы следующий вывод:
Итог дохода, доставленного налогами и другими сборами,
обозначен в росписи государственного казначейства цифрою
295 861 839 руб. На эту цифру 39% составляют 115 386 117 руб.
Эта добавочная цифра 115 386 117 руб. представляла бы со-
бою ту часть не вошедших в государственную роспись сумм общих
государственных и местных сборов и повинностей, которая взи-
мается деньгами. А те натуральные повинности, которые не пере-
ведены на денежный счет, все-таки остались бы не вошедшими в
нее. Из этих повинностей одна воинская должна быть оценена
не меньше как в 60 мил. руб. Вот уже составляется сумма более
чем 175 мил руб. Она должна быть дополнена частями дру-
гих натуральных повинностей, не переведенными в денежные
сборы.
Мы очень хорошо понимаем, как неточно основание, принятое
нами для выводов о величине платежей и повинностей, не вошед-
ших в обнародованную роспись. Но мы можем утверждать три
следующие заметки как факты достоверные.
Во-первых, точного исчисления этой суммы, которая дополняет
собою обнародованную роспись, никто не в состоянии ныне пред-
ставить. Общее финансовое управление государства не имеет точ-
ных сведений о величине этой суммы. Отдельные ведомства имеют
точные сведения также только о некоторых частях своего отдель-
ного дохода, не поступающего в государственное казначейство, а не
обо всех частях его. Наконец важная половина этого дохода, со-
стоящая в повинностях, отправляемых натурою, вовсе и не может
быть оценена с точностью.
Во-вторых, отлагая всякую претензию на точность, можно,
однакоже, составить себе приблизительное понятие о величине
этой дополнительной суммы, руководясь впечатлением, какое про-
изводит она в населении страны. Общее впечатление то, что нату-
ральные повинности и денежные сборы, не вошедшие в роспись
государственного казначейства, служат для населения страны при-
чиною расхода или пожертвования, не слишком многим меньшего,
чем подати и налоги, вошедшие в роспись государственного казна-
чейства. А эти подати и налоги составляют около 300 мил. руб.;
потому сборы и повинности, не вошедшие в роспись, должны быть
считаемы приблизительно в 200 мил. руб. или несколько больше,
и, таким образом, надобно полагать, что весь бюджет налогов и
повинностей, взимаемых теперь как на общие государственные, так
81

и на местные общественные расходы, составляет сумму около
500 мил. руб.
Третье. Из огромной суммы повинностей и сборов, не вошед-
ших в роспись государственного казначейства, только меньшая
половина имеет или такую форму взимания, или такую форму упо-
требления, которая давала бы хотя некоторую соразмерность до-
стигаемого результата с делаемым пожертвованием. Что же ка-
сается до наибольшей половины этих сборов и повинностей, они
составляют пожертвование, несоразмерное достигаемому резуль-
тату. Мы говорим тут не о злоупотреблениях, не о том, например,
что некоторые чиновники пользуются иногда подводною повинно-
стью для разъездов по частным надобностям, или лесною повинно-
стью для насаждения частных садов или обработки частных полей;
эти вещи должно назвать пустяками, которые может выставлять
на первый план только такая жалкая литература, как наша. Мы хо-
тим говорить не о злоупотреблениях, а о правильном взимании или
отправлении этих сборов и повинностей, не вошедших в роспись
государственного казначейства, и о правильном их употреблении.
Например, если бы постройка или наем помещений для войска
производились хотя с тою невысокою степенью расчетливости и
добросовестности, какая обыкновенна у нас в подобных делах,
если бы, например, нанимались помещения, действительно стоя-
щие 12 тыс. руб., когда достаточно было бы помещений на 10 тыс.
руб., и за эти помещения, действительно стоящие 12 тыс., плати-
лось 15 тыс., — все-таки помещения войск в построенных, куплен-
ных или нанятых для того зданиях стало бы обременять страну
втрое меньше того, чем ныне обременяет постойная повинность.
Известно, что она в некоторых городах и селах даже отвращает
население от постройки домов. Не говорим уже о том, какое рас-
стройство хозяйства и семейного быта производится тем, что в од-
ной комнате с семейством хозяев помещается, без их желания и
выбора, посторонний человек.
То же надобно сказать о подводной повинности. Каковы бы ни
были злоупотребления по вытребованию прогонов и путевых сумм
в излишнем количестве против действительных издержек на разъ-
езды и передвижения, действительно нужные, все же покрывать
эти требования общим налогом было бы для страны в пять раз
легче расстройства, происходящего от подводной повинности.
Полная безуспешность дорожной повинности очевидна для
всех.
Известно также, что отдельные ведомства принуждены бывают
действовать гораздо экономнее, когда должны требовать на из-
вестный расход деньги из государственного казначейства, чем
тогда, когда могут употребить на этот расход свои собственные
средства, не передаваемые в государственное казначейство. Каж-
дому из нас знакомо, как легко расходуются так называемые «эко-
номические суммы» 10.
82

Словом сказать, те из обращаемых на общие государственные
надобности сумм и повинностей, которые не внесены в обнародо-
ванную роспись, во многих случаях не приносят государству и той
пользы, какую получает оно от расходов, внесенных в эту роспись,
так что неполнота ее невыгодна для страны.
Устранение этой неполноты, проистекавшей из формальной
особенности счетоводства, доселе существовавшего, составляет,
если мы не ошибаемся, предмет заботы самого правительства
при том преобразовании порядка отчетности, о котором говорится
и в официальном предисловии, предшествующем обнародованной
росписи. Вот подлинные слова предисловия:
«По известному уже публике преобразованию порядка отчетности по
государственному контролю, между прочими предположениями, находится и
изменение образа составления сметы министерств и главных управлений, с
более подробным и ясным изложением всех статей расходов, каковой поря-
док и будет введен с будущего 1863 года».
Предполагаемое введение большей подробности также будет
очень полезным улучшением. В росписи, обнародованной ныне,
некоторые статьи образованы из соединения нескольких различ-
ных частей. Например, соединены в одну сумму доходы от подуш-
ной подати «с мещан, цеховых и других городских жителей, пла-
тящих подать по разным окладам от 22 коп. до 2 руб. 50 коп.» 11;
далее встречаем также соединенными в одну сумму разные оклады
подушной подати от 15 коп. до 2 руб. 67 коп. 12 с следующих раз-
нородных классов сельского населения: «государственных кресть-
ян сибирских губерний, поселян приписных к фабрикам и заводам,
вольных людей, евреев-земледельцев, малороссийских казаков,
юртовских, емешных и крымских татар». Таких примеров нахо-
дится еще несколько в росписи прихода 13. Статьи в росписи рас-
ходов имеют наружный состав менее сложный. Но и в них встре-
чаются соединения разнородных частей. Например, «пенсии воен-
ным и гражданским чинам» показаны одною суммою 14. Другие
статьи, хотя и не соединяют расходов по разным ведомствам,
много выиграют точностью, когда будут разделены по различию
предметов расхода; например: в расходах «по военному ведом-
ству» 15 важно было бы различить суммы комиссариатского рас-
хода, провиантского расхода, жалованья и т. д. К тому или дру-
гому из этих двух разрядов принадлежат почти все главные статьи
росписи расхода.
Обращаясь от формы росписи к сущности дела, мы видим, что
общая сумма прихода по государственному казначейству показана
в 310 619 739 руб.; в том числе 14 757 899 руб. 72 коп. должны
быть взяты из «чрезвычайных сумм по последнему 41/2 % займу»16,
и затем собственно доходов остается 295 861 839 руб. 27 коп.
(доли копеек мы пропускаем). В этой сумме важнейшие части
таковы:
83

1) С податных сословий: подушной подати 28 258 861 руб.
90 коп.; оброчной подати 25 256 733 руб. 26 коп.; разных сборов17
1 740 333 руб. 52 коп.; всего: 55 255 928 руб. 68 коп.
2) Из «доходов экономических» 18 к тому же разряду отно-
сятся следующие статьи: с арендных имений 2 655 702 руб.
40 коп.; от добычи на казенных горных заводах металлов (потому
что этот доход получается посредством обязательного труда, за-
меняющего оброк) 2 108 844 руб. 30 коп.; в сложности обе статьи
составляют 4 764 546 руб. 70 коп.
Соединяя обе суммы, мы видим, что прямые подати с по-
датных сословий доставляют государственному казначейству
60 020 475 руб. 38 коп.
Это, впрочем, не вся сумма, доставляемая податями, лежащи-
ми на податных сословиях. К ней надобно было бы отнести неко-
торые доли из других статей, поставленные под рубрику «доходов
экономических»; например: из статьи «с бывших поиезуитских
фундушовых имений 19 и капиталов оных»; но по невозможности
отделить в этой статье часть, получаемую с капиталов, от части,
получаемой прямо с имений, мы не можем ввести в счет эту
статью; по той же причине не считаем и некоторых других,
которые по-настоящему должны были бы увеличить собою
сумму доходов, доставляемых прямыми налогами на податные
сословия.
Из числа пошлин винный акциз 20 доставляет следующие сум-
мы: от питейных, откупных, акцизных, чарочных и пр. пошлин по
губерниям великороссийским, Ставропольской, сибирским, запад-
ным, малороссийским, новороссийским и Бессарабской области,
трем остзейским и г. Нарве— 123 022 580 руб. 75 коп.; от свиде-
тельств на шинки в привилегированных губерниях — 1 272 000;
итого: 124 294 580 руб. 73 коп.
От распродажи по государству соли — 9 500 000 руб.; с пас-
портов — 1 943 000 руб.
Из «доходов, поступающих из разных источников на опреде-
ленные предметы», тот же характер имеют: за вино, отпускаемое
откупщикам сверх определенной порции по заготовительной цене,
7 377 107 руб.; пошлин с иностранной соли, привозимой в Царство
польское, и акциза на соль цехоцинского завода— 1 135 000 руб.;
итого: 8 512 107 руб.
Слагая эти суммы, мы видим, что доходы, собираемые исклю-
чительно с податных сословий (как подушная и оброчная подати)
или почти исключительно с них (как паспортная пошлина, винный
акциз, соляной акциз), доставляют государственному казначей-
ству 204 270 163 руб. 11 коп.
Сумма эта, как мы говорили, еще не полна; к ней надобно
было бы прибавить некоторые части из некоторых других статей;
но и останавливаясь на том, что уже сосчитано нами, и принимая
для облегчения сравнений круглые цифры, мы видим, что из
84

296 000 000 руб. всего дохода с податных сословий собирается
204 мил., то есть около 7/10 частей всего государственного дохода.
Это в значительной степени объясняет нам нужду, замечаемую
в массе нашего населения, и вполне объясняет малую сумму дохо-
дов, получаемых государством. Главная масса платежей на покры-
тие государственных издержек требуется с людей, еще не успевших
сделаться зажиточными, и великость уплат, требуемых с них, не
допускает их делаться зажиточными. А с людей бедных нельзя
получить много, как бы требовательны ни были сборы с них. По-
тому в итоге получается сумма незначительная. Исправить это
неудовлетворительное для самой казны положение дел можно не
иначе, как изменив самое распределение количества требований с
разных классов. Если бедные будут платить меньше, они скорее
могут стать зажиточными; если с зажиточных и богатых будет
требоваться больше, то и доход казны будет обильнее. Достичь
удовлетворительного для самой казны бюджета доходов можно
только перенесением главной тяжести налогов с сословий, доселе
плативших слишком много, на сословия, платившие слишком мало.
Изменения же только в способе взимания налогов нисколько не
приведут к этой цели; достичь ее можно только отменою одних
налогов, уменьшением размера других, возвышением третьих и
установлением новых, падающих на предметы и классы, доселе не
дававшие казне ничего или почти ничего. Общая сумма государ-
ственного прихода увеличится только тогда, когда будет сделано,
чтобы вовсе исчезли из бюджета или потеряли важность в нем
налоги, бывшие до сих пор главными, и заняли главнейшие места
в нем налоги новые или не бывшие важными.
[В росписи расходов мы прежде всего должны сказать о пред-
мете очень щекотливом — о расходах императорского двора и ве-
ликокняжеских дворов. Многие думают, что величина этих статей
расхода значительно нарушает равновесие бюджета и сокращением
их могло бы оно восстановиться. Заявить это мнение многих —
дело щекотливое в отношении к правительству. Но еще щекотливее
по отношению к публике будет высказать наше мнение об этом
предмете. На то, чтобы окружена была всевозможным блеском
царствующая фамилия, Россия может давать всякие требуемые
суммы не обременяясь. Этот расход, каков бы он ни был, до-
вольно незначителен сравнительно с другими. В росписи расходов
государственного казначейства он представляется следующими
статьями: «на основании учреждения об императорской фами-
лии»— 495 000 руб.; «на содержание императорского двора» —
4 574 145 руб. 69 к.; «на дополнительные штатные расходы по со-
держанию великокняжеских дворов, сверх сумм, отпускаемых из
удельного ведомства»,—134 002 руб. 75 коп. Итого: 5 203 148 руб.
44 коп. Суммы, идущие на тот же предмет из доходов удельного
ведомства, не обозначены, потому что не проходят чрез государ-
ственное казначейство; но никто из людей, имеющих самые пре-
Р5

увеличенные понятия об этих суммах, не полагает, чтобы они пре-
вышали 10 000 000 руб.; напротив, приблизительно известно, что
они довольно много меньше этой цифры. Таким образом, всю
сумму расходов государственного казначейства и удельного ведом-
ства по предмету, о котором мы говорим, надобно считать доволь-
но далеко не доходящею до 15 мил. руб. Но если бы простиралась
и до 15 мил. руб., все же она составляла бы менее одной двадца-
той части в бюджете расхода, превышающего 300 мил. руб. по од-
ному счету государственного казначейства. А если мы возьмем в
соображение расходы центральных ведомств, не внесенные в эту
роспись по причине, объясненной нами (по отдельности некоторых
доходов от счетов государственного казначейства), если прибавим
расходы местных управлений, также не вошедшие в роспись, и если
примем вероятнейшую цифру придворных расходов (миллионов
12 или 13), то окажется, что расходы эти составляют разве трид-
цатую часть всех национальных расходов по государственным и
административным делам. Следовательно, нечего обращать боль-
шое внимание на эту статью, маловажную в общей сумме. Если мы
хотим сбережений, действительно могущих облегчить бюджет рас-
ходов, гораздо полезнее будет заняться другими статьями, не-
сравненно более тяжелыми или совершенно напрасными.]
Скажем несколько слов о переменах, произведенных или про-
изводимых в двух главных наших налогах, — подушном и винном.
Официальным образом подушная подать состоит из двух ча-
стей: собственного так называемого подушного оклада и поземель-
ного оброка. То, что правительство находит существенную разни-
цу между этими двумя частями, подтверждает, между прочим,
следующие два факта: оброк взимается только с крестьян, посе-
ленных на государственной земле; бывшие крепостные крестьяне,
поселенные не на государственной земле, платят только подушный
оклад, а того оклада, который называется казенным оброком, они
не платят. Но само население не знает разницы между этими
двумя частями подати: государственные крестьяне всю платимую
ими в казну сумму называют подушным окладом. Разницу в вели-
чине своих платежей в казну и платежей, требуемых казною с кре-
постных крестьян, они приписывают только тому обстоятельству,
что, не будучи обязаны повинностями помещику, они в состоянии
заплатить казне больше, чем может она получить с помещичьих
крестьян, с которых требует она меньше только потому, что не мо-
гут они платить столько, как государственные крестьяне.
Действительно, государственные потребности должны привести
к установлению такого порядка, при котором не будет никакой раз-
ницы в отношениях земли к налогам, как бы ни называлась земля.
Например, до сих пор дворянская земля не платила или ничего,
или почти ничего в государственную казну. Но теперь само дворян-
ство начинает находить, что эта привилегия должна быть отменена,
86

По винному акцизу взимание налога посредством откупов за-
меняется прямым взиманием налога через государственных чинов-
ников. Но при этом хотели сохранить казне всю ту сумму дохода,
какую получала она от этого налога при откупе. Единственным
средством к достижению этого результата было найдено устано-
вить акциз такой высоты, что он много превышает цену, в какую
обходится производителю самый продукт. А при такой величине
акциза официальный надзор едва ли в состоянии будет предотвра-
тить очень сильное развитие корчемства, выгода от которого бу-
дет чрезвычайно велика. Вся прибыль, получаемая контрабанди-
стами по тайному провозу товаров из-за границы, совершенно нич-
тожна пред громадными суммами, какие можно будет получать
через тайную продажу водки. Поэтому мы опасаемся, что расчет,
которым руководились при установлении акциза, окажется неве-
рен. Казна будет введена в чувствительный недочет контрабан-
дою, и обнаружится надобность сделать одно из двух: или пони-
зить акциз, или возвратиться к системе откупов. Нечего и гово-
рить о том, что первый исход гораздо лучше для государства.
Но едва ли можно ожидать, что казна получит 125 миллионов руб-
лей с вина от такой величины акциза, которая не вызывала бы
слишком сильной контрабанды при казенном управлении и не при-
нуждала бы снова прибегнуть к откупам. Потому мы думаем, что
надобно теперь же заняться установлением налогов для замены
уменьшения в доходах от винного акциза.
Самый легкий и самый справедливый источник для покрытия
этого недочета представляет подоходный налог 21, на основаниях,
подобных тем, какие он имеет в Англии. При совершенной нераз-
работанности вопроса о величине доходов частных лиц в России,
трудно сказать о цифрах, какие может он дать, что-нибудь опре-
делительнее вывода, основанного только на видимом впечатлении
и на оценке слишком валовой. Представим же хотя эти приблизи-
тельные соображения, не имеющие никакой претензии на точность.
По общему принципу всякого подоходного налога, от него дол-
жны быть свободны доходы, не достигающие известной величины,
едва достаточной для сносного содержания семейства. В Англии
этот minimum принят в 100 ф., около 600 руб. У нас деньги до-
роже, чем в Англии, потому надобно принять за minimum меньшую
сумму, — положим, рублей 300.
В Англии количество доходов, подлежащих налогу, далеко пре-
вышает 1 500 мил. руб. серебром.
Если предположить, что русское население даже в 4 раза бед-
нее английского, — пропорция, конечно, уже слишком низкая, —
то все-таки Россия, имея с лишком вдвое больше населения, чем
Англия, представляла бы основанием для налога сумму доходов,
только вдвое меньшую, чем Англия. Можно полагать поэтому, что
количество доходов, подлежащих налогу, оказалось бы у нас от 800
до 1000 мил. руб. Налог в 5 коп. с рубля дал бы от 40 до 50 мил.
87

Столь же затруднительно по неразработанности данных ска-
зать, какую часть ренты 22 понадобилось бы брать налогом для за-
мены сумм, доставляемых ныне разными видами подушной подати
под разными именами. Но, судя опять только по приблизитель-
ному впечатлению, надобно думать, что средняя величина ренты
с земель, занятых пашнями и лугами, составляет не менее 1 руб.
50 коп. с десятины. Таких земель считают более 100 мил. десятин
(мы говорим исключительно о Европейской России). Прибавив
сюда ренту, даваемую лесами и другими угодьями, мы увидим, что
общую сумму ренты не следует предполагать меньше 200 мил. руб.
сер.: по всей вероятности, она гораздо больше. Но если и не боль-
ше, то все-таки налог, берущий только от 1/5 до 1/4 части ренты,
давал бы около 50 мил. руб.
Установление этих двух налогов — специального налога с
ренты и общего подоходного налога, — которые вместе давали бы
около 100 мил. руб. сер., открыло бы возможность отменить по-
душную и так называемую оброчную подать и понизить винный
акциз до величины, которая не была бы обременительна и не
порождала бы корчемства. А такая реформа открыла бы путь к
быстрому улучшению материального быта массы, то есть и к уве-
личению доходности налогов, лежащих на промышленной и ком-
мерческой деятельности.
Таков, по нашему мнению, самый верный или, лучше сказать;
единственный верный путь к увеличению государственного дохода:
установление налога с ренты и подоходного налога, с отменением
подушной подати во всех ее видах и названиях, с понижением вин-
ного акциза и, по замечанию, сделанному нами выше, с заменением
повинностей денежными сборами.
Мы нимало не скрываем от себя, что проведение подобной ре-
формы в системе налогов, при всей своей простоте, требовало бы
очень большой твердости и последовательности. До какой степени
осуществимо это условие, которое одно только и нужно было бы
для успеха дела, могут судить лица, знающие положение дел.
В росписи расходов мы займемся только двумя статьями, са-
мыми большими и представляющими наиболее возможности к ог-
ромным сбережениям.
«Платежи по внутренним и внешним долгам» составляют
54 296 187 руб. 91 коп. Почти все они делаются по 5% займам.
Если бы фонды наши поднялись до такой степени, чтобы можно
было заменить 5% облигации 4%, ежегодные расходы по платежу
процентов уменьшились [бы] с лишком на 10 мил. руб. сер. Нельзя
сказать, что цель эта недостижима, и притом в довольно короткое
время, — лет в пять фонды могли бы подняться до высокого курса,
нужного для подобного оборота. Но кредит возвышается только
экономностью и прогрессивностью общего управления государст-
вом. Возможность сбережения по процентам государственных дол-
гов зависит от сбережений и реформ по другим частям бюджета.
88

Из них самая важная — военные расходы.
Расходы по военной части показаны в следующих статьях: по
военному министерству—106 575 892 руб. 39 коп.; по главному
управлению военно-учебных заведений — 3 535 959 руб. 7 коп.; по
эмеритальной кассе военного ведомства— 1 527 730 руб. 19 коп.
Итого — 111 639 581 руб. 65 коп. 23.
По морскому министерству — 20 589 830 руб. 74 коп.; сюда же
должна быть отнесена большая часть превышающей 2 мил. руб.
сер.24 статьи «помильная плата» пароходным обществам; на долю
Русского общества пароходства и торговли [»напрасно обременяю-
щую государственный бюджет,] приходится тут гораздо более мил-
лиона. Итого: около 22 000 000 руб.
К расходам по содержанию военных сил принадлежит и зна-
чительная часть превышающей 13 мил. статьи «пенсии военным и
гражданским чинам»; но, не зная, сколько тут приходится на долю
военных чинов, не будем вовсе считать этой статьи; уже и без нее
из ДВУХ прежних сумм составляется итог — с лишком в 133 мил.
руб. Весь итог расходов на военные силы еще значительнее, как
показывает уже одна статья о пенсиях; кроме нее, к тому же итогу
должно было бы причислить значительные доли некоторых дру-
гих статей, например, арендных выдач (1 461 509 руб. 6 коп.) и
строительных расходов (9 128 213 руб. 84 коп.); из этих статей
к расходам по военному ведомству принадлежат: аренды военным
чинам, расходы по крепостям, казармам и т. п. Соображая все это,
надобно полагать, что общая сумма всех расходов государствен-
ного казначейства по содержанию военных сил простирается до
145 мил. или больше.
За вычетом суммы около 55 миллионов 25, идущей на уплату
процентов по долгам, остается из бюджета расходов около 255 мил.
расхода, производимого по текущим делам; 145 мил. расхода по
содержанию военных сил составляют около трех пятых частей
этой цифры.
Вот предмет, самый удобный для забот об облегчении бюд-
жета и обещающий самые крупные сбережения.
Если бы расходы по военным силам могли быть сокращены на
одну третью часть, это дало бы около 50 мил. руб. сбережения.
При одном этом сбережении не было бы уже никаких следов де-
фицита и оставалось бы много денег в казне на всякие действи-
тельно полезные дела.
[Пишем эти немногие замечания по поводу обнародования рос-
писи прихода и расхода государственного казначейства собственно
с той целью, чтобы узнать, составляет ли это обнародование дей-
ствительно важную меру или только одну формальность. Если
наши замечания будут напечатаны в том виде, как написаны, то
обнародование этой росписи — серьезный факт государственной
жизни; если же нет, то нет.]

ПИСЬМА БЕЗ АДРЕСА
I
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
С.-Петербург, 5 февраля.
Милостивый государь!
Вы недовольны нами. Это пусть будет как вам угодно: над
своими чувствами никто не властен, и мы не ищем ваших одоб-
рений. У нас другая цель, которую, вероятно, имеете и вы: быть
полезными русскому народу. Стало быть, не от нас вы и не от вас
мы должны ждать настоящей признательности за ваши и наши
труды. Есть для них судья вне вашего круга, очень малочислен-
ного, и даже нашего круга, который хоть и гораздо многочислен-
нее вашего, но все-таки составляет лишь ничтожную частичку в
десятках миллионов людей, благу которых мы и вы хотели бы со-
действовать. Если бы этот судья мог произносить с сознанием
дела оценку вашим и нашим работам, всякие объяснения между
вами и нами были бы излишни.
К сожалению, этого нет. Вас он знает по имени, но, будучи
совершенно чужд вашего круга понятий и вашей обстановки, ре-
шительно не знает ни ваших мыслей, ни причин, руководящих ва-
шими действиями; а нас он не знает даже и по имени. Согласи-
тесь, милостивый государь, что такое положение дел фальшиво.
Работать для людей, которые не понимают тех, кто работает для
них, — это очень неудобно для работающих и невыгодно для ус-
пеха работы. Думаешь, что какое-нибудь дело принесет пользу, —
и видишь, что оно остается неисполненным по недостатку сочув-
ствия в людях, для которых предпринято. Вы испытывали это при
каждом хорошем вашем деле. То же очень часто испытывали и мы.
Это печалит и под конец сердит. Становишься мнителен и раз-
дражителен. Не имеешь духа объяснить свою неудачу настоящею
ее причиною — недостатком общности в понятиях между собою и
людьми, для которых работаешь; признать эту причину было бы
слишком тяжело, потому что отняло бы всякую надежду на успех
всего того образа действий, которому следуешь; не хочешь при-
90

знать эту настоящую причину и стараешься найти для неуспеха
мелочные объяснения в маловажных, случайных обстоятельствах,
изменить которые легче, чем переменить свой образ действий. Та-
ким образом, вы сваливаете вину своих неудач на нас; некоторые
из нас винят в своих неудачах вас. Как хорошо бы оно было, если
б эти некоторые из нас или вы были правы в таком объяснении
своих неуспехов! Тогда задача разрешилась бы очень легко устра-
нением внешнего препятствия успеху дела. Но грустно то, что
никакие наши действия против вас или ваши против нас не могут
привести ни к чему полезному. Апатичен 1 остается народ: какой
же результат могли бы произвести ваши заботы или наши хло-
поты о < е г о > пользах, хотя бы вы или мы и остались на поле
действия одни?
Вы говорите народу: ты должен итти вот как; мы говорим ему:
ты должен итти вот так. Но в народе почти все дремлют, а те
немногие, которые проснулись, отвечают: давно уж раздаются
призывы к народу, чтобы он шел так или иначе, и много раз про-
бовал он слушать призывов, но пользы от них не было. Звали
народ выручать Москву от поляков, — народ пошел, выручил, и
оставлен был в положении, хуже которого не было прежде и не
могло бы быть при поляках. Потом ему сказали: выручай Мало-
россию; он выручил, но ни ему, ни самой Малороссии не стало от
этого лучше. Ему сказали: завоюй себе связь с Европой, — он
победил шведов и завоевал себе вместе с балтийскими гаванями
только рекрутчину и подтверждение крепостного права. Потом, по
новым призывам, он много раз побеждал турок, захватил Литву,
разрушил Польшу и опять-таки не получил себе никакой пользы.
Двинули его против Наполеона: он завоевал своему государству
первенство в Европе, а сам был оставлен все в прежнем положе-
нии. Такую же пользу он получал себе и от призывов, которые
были после. Зачем же ему увлекаться теперь какими бы то ни
было новыми призывами? Он не ждет себе от них другой пользы,
как и от прежних 2.
Виноваты ли в этом недоверии народа вы или мы, нынешние
люди? Нынешнее расположение народных мыслей устроилось
долгим ходом событий, бывших раньше вас и нас. Постараемся
понять это.
Истина одинаково горька для вас и < д л я > нас. Народ не ду-
мает, чтобы из чьих-нибудь забот о нем выходило что-нибудь дей-
ствительно полезное для него. Мы все, отделяющие себя от народа
какими-нибудь именами, — именем ли власти, именем ли того или
другого привилегированного сословия, — мы все, предполагающие
у себя какие-нибудь особенные интересы, различные от предметов
народного желания, — интересы ли дипломатического и военного
могущества, или интересы распоряжения внутренними делами, или
интересы личного нашего богатства, или интересы просвещения, —
мы все смутно чувствуем, какая развязка вытекает из этого рас-
91

положения народных мыслей. Когда люди дойдут до мысли: «ни
от кого другого не могу я ждать пользы для своих дел», они непре-
менно и скоро сделают вывод, что им самим надобно взяться за
ведение своих дел. Все лица и общественные слои, отдельные от
народа, трепещут этой ожидаемой развязки 3. Не вы одни, а так-
же и мы желали бы избежать ее. Ведь между нами также распро-
странена мысль, что и наши интересы пострадали бы от нее, даже
тот из наших интересов, который мы любим выставлять как един-
ственный предмет наших желаний, потому что он совершенно чист
и бескорыстен, — интерес просвещения. Мы думаем: народ неве-
жествен, исполнен грубых предрассудков и слепой ненависти ко
всем отказавшимся от его диких привычек. Он не делает никакой
разницы между людьми, носящими немецкое платье; с ними со
всеми он стал бы поступать одинаково. Он не пощадит и нашей
науки, нашей поэзии, наших искусств; он станет уничтожать всю
нашу цивилизацию.
Потому мы также против ожидаемой попытки народа сложить
с себя всякую опеку и самому приняться за устройство своих дел.
Нас так ослепляет страх за себя и свои интересы, что мы не хотим
даже рассуждать, какой ход событий был бы полезнее для самого
народа, и мы готовы для отвращения ужасающей нас развязки
забыть все: и нашу любовь к свободе и нашу любовь к народу 4.
Под влиянием этого чувства обращаюсь к вам, милостивый го-
сударь, с изложением моих мыслей о средствах, которыми можно
отвратить развязку, одинаково опасную для вас и < д л я > нас.
Делая это, я понимаю, что делаю.
Я изменяю народу.
Изменяю потому, что, руководясь личными опасениями за
вещь более драгоценную для меня, нежели для народа, — за про-
свещение, я уже не думаю о том, полезна ли для народа забота о
разрешении запутанностей положения русской нации вашими и
нашими усилиями, а, напротив, не выиграл ли бы народ чрез не-
зависимое от нас занятие национальными делами больше, чем от
продолжения наших хлопот о нем. В этом случае, для своей вы-
годы, я подавляю в себе убеждение, что ничьи посторонние заботы
не приносят людям такой пользы, как самостоятельное действова-
ние по своим делам. Да, я изменяю своему убеждению и своему
народу; это низко. Но мы принуждены были делать уже столько
низостей, что одна лишняя ничего для нас не значит 5.
А я предчувствую, что она будет совершенно лишнею, что оста-
нется недостигнутою та жалкая цель, для которой изменяю я на-
роду. Никто не в силах изменить хода событий. Одни хотели бы,
но не имеют средств; у других есть средства, но не может быть
желания.
Из-за чего же я становлюсь изменником народу, когда сам
знаю, что не помогу ни вам, ни себе? Не лучше ли продолжать
молчание? Да, было бы лучше; но презренная писательская при-
92

вычка надеяться на силу слова отуманивает меня. Я не в состоя-
нии держаться на точке зрения житейского благоразумия, с кото-
рой очень ясно вижу, что всякие объяснения напрасны; едва я
поднимаюсь на нее, меня сбивает с толку обыкновенная наша пи-
сательская мысль: «Ах, если бы можно было объяснить дело! оно
уладилось бы». Поэтому я и молчал более двух лет 6 только оттого,
что не имел возможности бить воздух словами, и, как видите,
возобновляю этот пустой труд с первой же минуты, как мне пока-
залось, что можно мне возобновить его.
Почему мне так показалось? В какой журнал, в какую газету
я ни загляну, везде я нахожу признаки того, что как будто бы
почувствовалась надобность в наших объяснениях. Очень веро-
ятно, что признаки эти обманчивы 7. Но пристрастие добиваться
хороших результатов посредством объяснений так сильно в писа-
телях, что я увлекаюсь им.
Это увлечение неизвинительно после стольких опытов. Но я
усиливаюсь прикрыть в собственных глазах жалкую забавность
его, твердя себе о фактах, которые действительно таковы, что вы,
милостивый государь, действительно могли бы желать объясне-
ния. Вот некоторые из них. Бывшие помещичьи крестьяне, назы-
ваемые ныне срочно-обязанными 8, не принимают уставных грамот;
предписанное продолжение обязательного труда оказалось невоз-
можным; предписанные добровольные соглашения между земле-
владельцами и живущими на их землях срочно-обязанными кре-
стьянами оказались невозможными; будучи поставлены в безы-
сходное положение этою неисполнимостью предположенного ре-
шения, помещики ропщут и предъявляют требования, о которых
не отваживались говорить не больше как год тому назад; в госу-
дарстве появилось и усиливается общее безденежье; курс падает,
что равнозначительно возвышению ценности звонкой монеты срав-
нительно с бумажными деньгами, или, что то же, падению ценно-
сти бумажного рубля; одних этих фактов внутренней жизни рус-
ского народа уже достаточно, и я не имею надобности касаться ни
многих других значительных фактов ее 9, ни других не менее важ-
ных явлений, принадлежащих отношениям русского народа к
жизни других народов, входящих ныне в состав одного с ним
целого 10.
Примите, милостивый государь, уверение в искренности
чувств, склонивших вступить в эти объяснения вашего покорней-
шего слугу, каким имею честь, и проч.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
6 февраля.
Источником тех затруднений во внутренней жизни русского
народа, о которых я упомянул в конце первого письма, считается
многими, не только в вашем, милостивый государь, но и в нашем
93

кругу, так называемый крестьянский вопрос. Я не имею нужды
доказывать вам, м. г . , что вы не ошиблись, обратив на него первое
ваше внимание11. Но смею заключать из некоторых ваших слов,
что не излишним будет разъяснить вам, почему он приобрел та-
кую важность в ваших глазах. Часто человек не замечает отноше-
ния внешних побуждений к его собственным действиям, а при этой
неизвестности он может ошибаться и относительно характера
своих действий: может казаться ему возникшим из его воли та-
кой факт его жизни, который произведен не зависевшими от него
внешними обстоятельствами.
Необходимость заняться крестьянским вопросом наложена
была на Россию ходом последней нашей войны. В народе ходил
слух, что император французов требовал уничтожения крепостного
права и согласился подписать мир лишь тогда, когда внесена была
в договор тайная статья, постановлявшая, что крепостным кре-
стьянам дается воля. Не знаю, мил. гос., известна ли вам эта
молва, принимавшаяся за истину всем нашим народом; но если
она достигала вас, вы, конечно, еще лучше моего знали совершен-
ную несправедливость столь странного мнения. Напрасно было
бы, однакоже, приписывать его только невежеству и легковерию
простолюдинов; от этих качеств произошло только то, что инстин-
ктивное предчувствие неизбежной связи событий вылилось у на-
рода в грубую форму, нелепость которой очевидна не только для
вас, мил. гос., но и для каждого, имеющего понятие о междуна-
родных отношениях. А предчувствие, выразившееся в столь смеш-
ном для нас виде, было верно; оно говорило народу, что Крым-
ская война сделала необходимостью освобождение крестьян. Связь
этих двух фактов такова: военные неудачи обнаружили для всех
слоев общества несостоятельность того порядка вещей, в котором
оно жило до войны. Я не имею надобности перечислять вам, мил.
гос., те силы, которые могуществом своим должны были, пови-
димому, обеспечить торжество русского оружия; вам лучше, не-
жели мне, известна громадность средств, которыми располагала
тогда Россия. Многочисленность наших войск была безмерна;
храбрость их несомненна. При тогдашнем непоколебимом и, смею
сказать, беспечном до слепоты доверии к нашей денежной системе
и к нашим кредитным учреждениям и при нашем порядке установ-
ления налогов не могло, повидимому, быть недостатка в денежных
средствах. Потому русское общество нимало не превосходило меру
возможного, когда ожидало в начале войны, что мы возьмем Кон-
стантинополь и разрушим Турецкую империю. Когда война полу-
чила совершенно иной ход, этого разочарования нельзя было при-
писать ничему, кроме непригодности механизма, располагавшего
нашими силами. Открылась надобность изменить неудовлетвори-
тельное устройство. Самою заметною чертою его считалось тогда
крепостное право. Конечно, оно было только одним частным при-
ложением принципов, на которых был устроен весь прежний по-
94

рядок; но внутренней связи этого частного факта с общими прин-
ципами большинство нашего общества тогда еще не понимало. По-
тому общие принципы прежнего порядка были оставлены в покое
и вся реформационная сила общества обратилась против самого
осязательного из его внешних применений.
Надобно заметить вам, м. г . , что это настроение общественного
мнения страдало самою неудачною непоследовательностью. Кре-
постное право, конечно, заключало в себе возможность многих зло-
употреблений, и вам очень хорошо известны случаи жестокости
или алчности, или цинического насилия, проистекавшие из крепо-
стного права. Но при всей их многочисленности надобно согла-
ситься с словами бывших адвокатов крепостного права, что все эти
вопиющие нарушения закона были исключением из общего пра-
вила и что огромное большинство помещиков составляли люди
вовсе не злые и не преступавшие прав, какие давались им над кре-
стьянами законом или утвердившимся под влиянием закона обы-
чаем. Тяжела была для крепостных крестьян и вредна для госу-
дарства законная сущность крепостного права. Но она сообразна
была всему порядку нашего устройства; потому сам в себе он не
мог иметь силы, чтобы отменить ее. А между тем общество пред-
полагало отменить крепостное право силою старого порядка.
Эта ошибка, столь заметная ныне для всех, показывает, что
причина, заставившая общество приняться за опыт отменения кре-
постного права, была недостаточно сильна для возбуждения в об-
ществе совершенно отчетливых понятий об основаниях прежней
его ЖИЗНИ. Да и действительно, вы лучше меня знаете, м. г., что
Крымская война, при всех своих неудачах и при всей своей обре-
менительности, не нанесла России удара слишком тяжелого. Не-
приятель едва коснулся наших границ на двух окраинах, далеких
от коренных русских обитателей; можно сказать, что чувствитель-
но было его прикосновение даже только к одной окраине, Черно-
морской, потому что стоянка союзного флота под Петербургом,
бомбардирование Свеаборга и мелкие высадки на финляндском
берегу не могли считаться серьезными нападениями и доставляли
нам больше поводов к насмешкам, нежели к основательным беспо-
койствам. Но что же такое Крым, Таганрог и Керчь для жителей
Великой России? Это — отдаленные колонии, о которых коренной
русский никогда много не думал. Притом же, благодаря характеру
местности и своему незнанию, отчасти, быть может, и по расчету
императора французов, неприятель и в этой окраине не проникал
далее нескольких верст от берега. Самые его победы над нами не
были окончательными разгромами военных сил, организованных
старым порядком. Армии наши отступали, но не бежали; ослабе-
вали, но не уничтожались и все еще сохраняли твердость и могу-
щество, внушавшие уважение неприятелю. Не могло исчезнуть и
в нас уважение к старому порядку: оно также только поколеба-
лось, но не пало.
95

Такова была степень глубины впечатления, обратившего нас
к заботам о реформах. Оно было мелко, поверхностно. Англо-
французы (как мы тогда называли союзников) прорвали неболь-
шую прореху в нашем платье, и мы думали на первый раз, что
надобно только починить ее 12; но, начав штопать, мы постепенно
замечали ветхость материи на всех местах, до которых приходилось
нам дотрогиваться; и вот вы видите теперь, милостивый государь,
что все общество начинает высказывать потребность одеться с
ног до головы в новое: штопать оно не хочет 13. Говоря проще,
наше общество, занявшись отменением крепостного права, приня-
лось за дело очень серьезное. Принялось оно за него с легкомыс-
ленною и беспечною недальновидностью, думая, что отделаться от
этой задачи можно столь же незначительными переделками преж-
них внутренних наших трактатов, сколь ничтожны были переделки
прежних дипломатических трактатов, оказавшиеся достаточными
для заключения Парижского мира. Но внутреннее дело вышло не
таково, как внешнее. Над ним поневоле стало учиться наше обще-
ство серьезности. Пришлось обществу много думать, и вы видите
теперь, м. г., как широко развивается труд пересоздания, которому
первоначально поставлялись такие узкие границы.
И, странное дело, м. г . , как бывает иногда верен инстинктив-
ный, почти бессмысленный шопот людей, которые громко и созна-
тельно говорят совершенно иное. Вы можете припомнить теперь,
что при самом же начале крестьянского дела поднялась темная
молва, предсказывавшая то самое движение дворянства, которое
обнаруживается теперь 14.
Молва об этом движении, возникшая при самом же начале
крестьянского дела, казалась пустою и смешною людям, судившим
о будущих событиях не на основании самого характера затронутых
этим делом общественных отношений, а только по прежним дейст-
виям дворянства при прежних отношениях, теперь изменившихся.
Они видели, что дворянство всегда являлось робким в делах с
существующею властью, искало себе выгод только от угождения
ей, и потому ожидали, что оно не выкажет энергии и по вопро-
сам, возникавшим из уничтожения крепостного права. Они видели,
что дворянство очень пристрастно к своим привилегиям, и потому
не ожидали, чтобы оно могло предъявить гражданские требова-
ния. Почти все просвещенные люди считали его бессильным для
гражданской деятельности. Но они забывали принимать в расчет
логическую силу событий, которая дает смелость боязливым, по-
литический ум людям, не думавшим прежде ни о чем, кроме мел-
ких личных расчетов. Осмеливаюсь думать, судя по некоторым ва-
шим словам, что и вы, м. г., разделяли это заблуждение. 15 Этого
нельзя ставить в порицание вам, потому что ошибались вместе с
вами почти все наши передовые люди. Но тем не менее ошибка рас-
крывается теперь фактами, и, научаемые опытом, все теперь мо-
гут видеть, что с самого начала надобно было ожидать исполнения
96

той молвы, которая показалась им пустою болтовнею раздражен-
ных крепостников.
В самом деле, каково было положение фактов при начатии кре-
стьянского дела? Существовали четыре главные элемента в этом
деле: власть, дотоле имевшая бюрократический характер; просве-
щенные люди всех сословий, находившие нужным уничтожение
крепостного права; помещики, желавшие отсрочить это дело из
опасения за свои денежные интересы, и, наконец, крепостные кре-
стьяне, тяготившиеся этим правом. В стороне от этих четырех эле-
ментов находилась вся остальная половина населения — государ-
ственные крестьяне, мещане, купцы, духовенство, то большинство
беспоместных чиновников, которое не получало больших выгод от
бюрократического порядка. Из всех этих сословий, как и из самих
помещиков, некоторые люди, — наиболее просвещенные, — состав-
ляли одну партию, которую выше назвали мы «партиею просве-
щенных людей» и которая стала в последние годы называться у
нас либеральною партиею. Но здесь мы говорим не об этих от-
дельных лицах, более или менее возвысившихся над своими
сословными понятиями, более или менее думавших об обществен-
ных делах; мы говорим здесь о той массе всех сословий, кроме
крепостного и дворянского, которая знала только свои сословные
или личные расчеты. О ней мы говорим, что она стояла в стороне
от крепостного вопроса, когда он начинал разыгрываться. Не имея
расчета поддерживать крепостное право, она готова была по есте-
ственному человеческому чувству симпатизировать его уничтоже-
нию; но, по своей неопытности в общественных делах, еще не заме-
чала, что собственными своими интересами она будет принуждена
принять участие в нем. Это едва начинает обнаруживаться для нее
только теперь, и, с вашего дозволения, м. г., я коснусь впоследст-
вии как неизбежности участия этой массы остальных сословий в
крестьянском деле, так и влияния, какое окажет она на ход собы-
тий своим неизбежным вмешательством. А теперь, сделав эту ого-
ворку о первоначальном безучастии других общественных элемен-
тов, мы займемся рассмотрением первоначальных отношений меж-
ду четырьмя элементами, принимавшими в нем участие с самого
начала.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
13 февраля.
На шесть дней был я оторван мелкими хлопотами своего жур-
нального ремесла от беседы с вами, м. г., о деле, которое, однакоже,
для меня гораздо важнее всех личных моих дел, не только мелких,
но и важных. Вот как идет наша жизнь: некогда бывает по целым
неделям, месяцам удосужиться ни на четверть часа для мыслей о
предмете, который сам ставишь выше всего. Упоминаю об этих
недосугах не для того только, чтобы выставить их своим извине-
нием перед вами, м. г., в недостатках моего изложения: те же са-
97

мые недосуги ставлю я оправданием и для вас, м. г., в том, что вы,
как заметно по многим вашим выражениям, не углублялись до-
статочно в предмет, нас занимающий 16. В самом деле, м. г., не-
смотря на всю разницу вашего положения от моего, в отношении
к недосугам разницы между нами мало, да и у всех людей жизнь
с этой стороны идет почти так же. Вы имеете очень большие до-
ходы, я — довольно умеренные, другой — очень малые; вы живете
очень богато, я — так себе, другой и вовсе бедно; вас повсюду
встречают с большим почетом, меня — так себе, другого и вовсе с
пренебрежением. А недосугов почти у всех людей одинаковое ко-
личество. И у вас, и у меня, и у всякого другого пропасть времени
уходит на пустые разговоры, которых ни избежать нельзя, ни
вести не стоит; на семейные дела, не имеющие никакой связи с об-
щественными; на развлечения, от которых нельзя отказаться, хотя
и ни к чему они не нужны: один из нас таскается по театрам, дру-
гой сидит за вистом, третий читает легкие книги, четвертый трется
в светском обществе, — словом, каждый по-своему, а все-таки каж-
дый как-нибудь убивает время попусту. И за всеми этими мело-
чами, неважными, но необходимыми, мало остается времени на
серьезные занятия. А в серьезных занятиях опять-таки у каждого
дня своя забота, мимолетная, ни к чему прочному не ведущая, а
все-таки безотлагательная. Так и летит время, и когда увидишь
надобность взяться за дело действительно важное, не имеешь до-
суга ни приготовиться к нему, ни сообразить его и начинаешь
почти что на-авось, и ведешь его на-авось, и сам не заметишь, как
оно от этого веденья на-авось выходит вовсе не тем, чем ждал его
видеть. С полною готовностью применять к вам все извинения,
вытекающие из этого обыкновенного хода нашей жизни, прошу и
вас, м. г., столь же снисходительно, по той же причине, смотреть
на недостатки моей корреспонденции.
Поверьте, я ценю всю важность принятой мною на себя обя-
занности разъяснить вам положение наших дел, и сам первый
жалею о том, что могу беседовать с вами лишь урывками, спеша,
кое-как; но что же делать, когда и у меня, и у вас слишком мало
времени для основательных занятий.
Прежнее письмо к вам я кончил тем, что из характера и вза-
имных отношений четырех общественных элементов, с самого на-
чала участвовавших в крепостном вопросе, надобно было предви-
деть, к чему пойдет это дело. Мы видели, что тут было четыре
элемента: власть, просвещенные люди, или либеральная пар-
тия, дворянство и крепостные крестьяне. Подумаем о роли каж-
дого из них при первоначальном постановлении крепостного
вопроса.
Крепостное право было создано и распространено властью;
всегдашним правилом власти было опираться на дворянство, ко-
торое и образовалось у нас не само собою и не в борьбе с властью,
как во многих других странах, а покровительством со стороны
98

власти, добровольно дававшей ему привилегии. Почему же власть
принималась за отменение той из установленных ею самой приви-
легий, которою наиболее дорожило дворянство? Ответ уже дан
во втором моем письме. Неудачная политика, подвергнувшая стра-
ну несчастной войне, доставила силу так называемой либеральной
партии, требовавшей уничтожения крепостного права. Таким обра-
зом, власть принимала на себя исполнение чужой программы, осно-
ванной на принципах, не согласных с характером самой власти.
Из этого разноречия сущности предпринимаемого дела с каче-
ствами элемента, бравшегося за его исполнение, должно было про-
изойти то, что дело будет исполнено неудовлетворительно. Источ-
ником неизбежной неудовлетворительности был привычный, про-
извольный способ ведения дела. Власть не замечала того, что бе-
рется за дело, не ею придуманное, и хотела остаться полною
хозяйкою его ведения. А при таком способе ведения дела оно
должно было совершаться под влиянием двух основных привычек
власти. Первая привычка состояла в бюрократическом характере
действий, вторая — в пристрастии к дворянству.
Дело было начато с желанием требовать как можно менее по-
жертвований от дворянства. А бюрократия по самой сущности
своей всего более занимается формалистикою. Потому и результат
оказался такой, что изменены были формы отношений между по-
мещиками и крестьянами с очень малым, почти незаметным изме-
нением существа прежних отношений. Этим думают удовлетворить
помещиков.
Но тотчас же оказалось, что решение сделано было неудобо-
исполнимое. Предполагалось сохранить сущность крепостного
права, отменив его формы. Но без форм нельзя сохранить и сущ-
ности. И что же вышло? Помещики увидели себя не в состоянии
пользоваться выгодами, которые были оставляемы за ними; вы-
годы эти исчезали без всякого вознаграждения для них, потому
что власть и не предполагала, чтобы выгоды эти на самом деле
исчезали.
А между тем дворянство видело, что власть старалась сделать
для него все, что могла. Из этого естественно следовал вывод:
итак, власть не в состоянии ничего сделать для сохранения соб-
ственности помещиков или для их вознаграждения. А из этого
вывода еще легче следовал другой: итак, помещики должны сами
позаботиться о сохранении той части собственности, какая может
остаться за ними, и о получении вознаграждения за ту часть, ко-
торую теряют. А из этого вывода неизбежно следовал третий: но
до сих пор помещики держались не собственною силою, а посто-
роннею опорою; теперь, когда прежняя опора оказывается слиш-
ком слаба, надобно им отыскать для себя новые опоры. Выбор тут
был незатруднителен.
Мы видели, что при начале крепостного вопроса масса других
сословий, до которых не касался он прямо, оставалась равнодушна
99

к нему. Но нельзя ей было сохранить равнодушие, когда она уви-
дела развязку, приготовленную бюрократическим решением дела.
Крепостные крестьяне не поверили, чтобы обещанная им воля
была ограничена теми формальными переменами, какими ограни-
чило ее бюрократическое решение. Из этого повсюду произошли
столкновения между крепостными крестьянами и властью, старав-
шеюся провести свое решение. Произошли сцены 17, которых
нельзя было видеть хладнокровно. Массою других сословий овла-
дело сострадание к крепостным крестьянам. А между тем крепост-
ные крестьяне, несмотря на все внушения и меры усмирения, оста-
лись в уверенности, что надобно ждать им другой, настоящей воли.
От этого их расположения должны будут произойти новые столк-
новения, если надежда их не исполнится. Таким образом, страна
подверглась смутам и опасается новых смут. А смутное время бы-
вает тяжело для всех. Из этого стала развиваться в массе других
сословий мысль, что нужно изменить решение крестьянского
вопроса для отклонения смут. Раз будучи принуждены обстоя-
тельствами думать об общественных делах, все сословия, есте-
ственно, перешли от частного вопроса, давшего их мыслям такое
направление, к общему положению вещей и, разумеется, не за-
труднились сообразить, согласно ли оно с их собственными выго-
дами. Тотчас же заметили они, что находятся в настоящем
порядке черты, одинаково невыгодные для всех сословий, и соеди-
нились в желании изменить эти черты.
Вам известно, м. г., каких общих перемен стали желать все сосло-
вия, которых прямо не касался частный вопрос о крепостном праве.
Все они чувствовали обременение от произвольной администрации,
от неудовлетворительности судебного устройства и от многослож-
ной формалистичности законов. Дворянство точно так же стра-
дало от этих недостатков, как и другие сословия. Таким образом,
само собою открывался ему способ найти нужную для него опору.
Оно сделалось представителем стремления к реформам, нужным
для всех сословий 18.
Вот в каком положении находятся ныне дела. После сделанных
мною объяснений могу ли я надеяться, м. г . , что вы избежите двух
заблуждений, последствия которых были бы прискорбны.
Во-первых, м. г . , вы не припишите каким-либо частным < и л и >
сословным побуждениям дворянства тех желаний общей реформы,
представителем которых оно теперь выступает. Эти желания не
имеют ничего общего с раздражением некоторой части дворянства
на власть за уничтожение крепостного права 19. С его уничтоже-
нием огромнейшее большинство дворянства уже совершенно при-
мирилось, как с фактом безвозвратным. Если остаются в дворян-
стве особенные сословные желания по этому делу, не принадле-
жащие вполне и всем другим сословиям, то эти желания относятся
только к размеру выкупа. Тут возможен спор, и еще неизвестно,
какой размер выкупа будет одобрен или допущен другими сосло-
100

виями 20. Но совершенно иной характер имеют желания дворян-
ства относительно предметов, выходящих за пределы этого част-
ного вопроса. В мыслях о реформе общего законодательства, об
основании администрации и суда на новых началах, о свободе
слова дворянство только является представителем всех других
сословий, и представителем их выступило оно даже не потому,
чтобы в нем сильнее были эти желания, чем в других сословиях,
а единственно потому, что оно одно имеет при нынешнем порядке
организацию, дающую возможность выражать желания. Если бы
другие сословия имели законные органы для выражения своих
мыслей, они высказались бы по этим предметам в том же самом
смысле, как и дворянство, только с большею решимостью, потому
что всякое другое сословие еще более дворянства чувствует обре-
менительность тех общих недостатков нынешнего устройства, об
устранении которых говорит дворянство. Если вы, м. г., спросите
купечество или духовенство, мещан или крестьян, или даже массу
чиновников (за исключением немногих чиновников, которым ны-
нешний порядок выгоден), вы услышите от каждого из этих
сословий те же самые мысли о законодательстве, администрации
и суде.
Если бы вы пожелали убедиться в этом, вы отстранили бы от
себя всякую возможность другого важного заблуждения. Вы со-
вершенно освободились бы от мысли, что можно принимать ка-
кие-нибудь меры против общего стремления, начинающего обна-
руживаться 20а. Его проявления кажутся еще слабыми, но ведь
это потому только, что они еще первые. Присмотревшись к делу,
вы заметите, что сила их очень быстро растет; очень жаль, что,
при отдаленности вашей от маленьких людей, вы лишены удобств
лично делать эти наблюдения. А мы, — наблюдающие вблизи
жизнь всех слоев общества, кроме вашего круга, — мы видим очень
быстрое распространение мыслей, о которых я имею честь беседо-
вать с вами, и замечаем, что общество уже недалеко от решитель-
ного или единодушного заявления их.
Этим кончаю я, м. г., общий очерк настоящего положения дел.
Для многих он был бы уже совершенно достаточен. Но я никак
не смел надеяться, что он покажется достаточно полон для вас,
мало занимавшегося рассмотрением дел с той точки зрения, кото-
рая одна только разъясняет их. Для вас этот краткий очерк может
иметь только значение предисловия, перечисляющего предметы,
о которых далее будет говориться подробнее, показывающего
надобность заняться ими и обещающего, что автор постарается
разъяснить их вам.
Мы видели, что главным пунктом, около которого стало груп-
пироваться все остальное, было дело об уничтожении крепостного
права. Я займусь им в следующем письме.
101

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
13 февраля.
Каким неровным током идет наша жизнь, м. г.! Шесть дней
не мог я улучить минуту для беседы с вами, а ныне вот в один
день отправляю уже второе письмо. Так и во всем важном, как
в этом мелочном случае. Иной раз тянутся долгие годы, и не за-
метно никаких перемен в существующих отношениях. А то при-
ходит такое время, что беспрестанно совершаются новости и вся
обстановка жизни быстро переделывается. Возьмите, например,
прошлый год. Смуты в Варшаве, смуты внутри России, загадочное
появление программы 21, порицаемой одними, хвалимой другими,
но принимаемой к сведению всеми, небывалое движение молодежи
в самом Петербурге, странная развязка этого движения 22, слухи
о предполагаемых требованиях дворянства, приготовления его к
занятию общественными вопросами 23, — вот сколько в один год
новостей, из которых каждая передвигала общество все дальше и
дальше по одному направлению 24. Едва ли кому был приятен
какой-нибудь из этих сюрпризов; но они все-таки случались, про-
изводимые натянутостью отношений. Не следует ли позаботиться
о том, чтобы избавиться от* их повторения, а избавиться от них
можно только прекращением натянутости отношений. А чтобы
прекратить ее, надобно разобрать, отчего отношения сделались
натянуты. Мы начнем разбором самого главного и самого натя-
нутого отношения, т. е. вопроса об освобождении крепостных кре-
стьян.
Я не знаю, м. г., имеете ли вы точное понятие о свойствах
вещи, называемой бюрократическим порядком. Но если вы дозво-
лите, я объясню вам натуру этой вещи одним примером.
Целый угол моей комнаты завален многотомным изданием
«Материалов Редакционных комиссий для составления положений
о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости» 25. Конечно,
только очень немногие люди прочитали весь этот сборник журна-
лов и протоколов, постановлений и докладов, справок и соображе-
ний; к огромному же числу людей, принимавшихся за это чтение
и покинувших его, принадлежу и я. Не знаю, по каким причинам
покидали чтение этих материалов другие, но про себя могу сказать,
что я был остановлен не многотомностью издания и не сухостью
бесчисленных подробностей, — по такому важному делу можно бы
жадно прочесть не десятки, а сотни томов, — меня остановило со-
вершенно другое обстоятельство, отпечатанное на первых же стра-
ницах 1 - г о тома, так что я не дочитал бы «Материалов», если б
они составляли всего одну тоненькую брошюрку, страничек во сто.
Вот это обстоятельство, сделавшее для меня ненужным тратить
время на чтение «Материалов»: Редакционные комисии 26 открыты
были 4 марта 1859 г.; это первое заседание было только пригото-
вительным, и журнал его занимает с небольшим одну страницу;
102

для действительного начала своих занятий Редакционные комис-
сии собрались на другой день, 5 марта, и вот что мы читаем в са-
мом же начале журнала этого второго заседания:
«Председатель27 предложил на обсуждение Комиссий извлеченные из
печатных и литографированных его мнений некоторые основные мысли,
которые, по его убеждению, не бесполезно было бы принять к соображе-
нию, а именно...». 28
Предложения председателя состояли из 9 пунктов: переписы-
вать здесь все их было бы излишне, потому что некоторые имели
только формальную важность, другие относились к предметам,
которые уже были поставлены вне круга вопросов, предоставлен-
ных рассмотрению Комиссий. Обращаю внимание только на сле-
дующие пункты, относившиеся к вопросам, в которых мнение Ко-
миссий не было, повидимому, связано ничем. Вот они:
«2) Одновременно с личным освобождением крестьян необходимо дать
им возможность приобретать в собственность от помещиков, по доброволь-
ному с ними соглашению, достаточное количество земли для упрочения
своей оседлости и обеспечения своего быта».
«4) Обязательные барщинные повинности, и при срочно-обязанном по-
ложении, будут составлять все-таки вид крепостного права, но лишь под-
чиненного законным правилам. Посему они все-таки не могут не быть для
крестьян тягостны, а для помещиков и правительства могут сделаться источ-
ником важных затруднений, что не соответствовало бы благим намерениям
государя о действительном прекращении крепостного состояния. В этих ви-
дах обязательные повинности должны быть рассматриваемы л и ш ь к а к мера
переходная, и если Комиссиям удастся сократить срок или умерить действие
оной, то улучшение быта может быть упрочено даже и на время срочно-обя-
занного периода».
«6) Помещики должны получить справедливое, вполне достаточное
вознаграждение за те земли и угодья, которые крестьяне у них выкупят».
Смотрите же, м. г., что следует в журнале прямо за изложе-
нием предложений председателя:
«По выслушании сего, члены Комиссии единогласно изъявили полное
сочувствие в ы р а ж е н н ы м председателем о с н о в н ы м соображениям, к а к в п о л н е
согласным с их убеждениями, а потому и просили о внесении сих соображе-
ний в журнал Комиссий для непременного руководства. Председатель не
встретил препятствий ко внесению всего этого в журнал, предоставляя, од-
накоже, каждому из членов высказывать искренно свои убеждения, если бы
они были, в чем бы то ни было, и не согласны с его мыслями».
Вы можете видеть из этого, м. г., что такое значит бюрократи-
ческий порядок. Старший говорит: «Я полагаю, что надобно ре-
шить дело вот так и вот так; согласны ли вы, господа? Я нимало
не навязываю < в а м > своих мнений. Возражайте против них,
если не согласны; можете совершенно отвергнуть их, если они не-
правильны». На это все младшие сотоварищи единогласно отве-
чают: «Ваши мнения совершенно согласны с нашим убеждением,
и мы вполне принимаем их».
105

Теперь м. г., попробуемте же рассудить, правдоподобная ли
вещь была, чтобы ни один из десяти тогдашних членов Комиссий
не имел ни по одному из 9 предложенных председателем пунктов
никакого взгляда, различного от решений, предложенных предсе-
дателем, даже никакого сомнения в невозможности улучшить или
дополнить хотя в чем-нибудь, хотя одно из этих 9 решений? Вы
бываете в обществе, м. г . , вы знаете, что если разговор ничем не
связан, то никак не обходится дело без расспросов, объяснений,
споров; конечно, могут согласиться, наконец, все единодушно, но
ведь не с первого же слова. В заседании Редакционных комиссий,
судя по журналу, было не так. Это показывает, что свободы мне-
ний в Редакционных комиссиях не было.
«Но ведь председатель нимало не стеснял ее, — он приглашал
членов возражать и отвергать». Конечно, так, м. г.; но опять-таки
прошу вас вспомнить, что вы сами, конечно, замечали в обществе.
Есть случаи, в которых на всякие приглашения выражать свое
мнение свободно каждый человек, в ком есть хоть капля рассудка
и чувства приличий, ответит не иначе, как условной фразой, кото-
рая вперед известна. Например, во время кадрили дама спраши-
вает кавалера: не скучает ли он? Даю голову на отсечение, он не-
пременно будет отвечать, что он нимало не скучает, что ему очень
приятно танцовать с ней. А ведь она вызвала его высказаться,
и ведь он, по всей вероятности, очень скучал с ней, иначе не было
бы и повода к ее вопросу. Но как же вы хотите иначе, м. г.? На все
есть свои законы приличия. Или другой пример: хозяин любит
сам делать салат; сделал и спрашивает гостей: вкусен ли салат;
все в один голос отвечают всегда: «Очень, очень хорош!» Я хотел
сказать, м. г., что во всяком разряде житейских вещей есть свои
правила благоразумия, свои обязанности благоприличия, которых
никто не нарушает, кроме людей неблаговоспитанных или сума-
сбродных. В том разряде дел, который называется бюрократиче-
ским порядком, принято за правило соглашаться во всем с стар-
шим членом, который председательствует в собрании. Быть мо-
жет, вам покажется это правило странным, но покажется разве
только по незнакомству с основаниями, из которых оно вытекло.
Дело в том, что тут всегда предполагается, что председатель, —
или как бы там ни назывался старший член собрания, — всегда
имеет более точные сведения о целях высшего правительства, сооб-
разуется с ними, служит истолкователем планов, уже принятых
высшим правительством. Вы знаете, м. г., что не всегда так бывает:
иногда высшее правительство еще не приняло определенного ре-
шения по вопросу, переданному для разработки в бюрократиче-
скую комиссию, иногда оно готово изменить свое мнение о вопросе,
хотя бы оно и было уже составлено у него. Но такие случаи бы-
вают только исключением, а правила для образа действий возни-
кают не из исключительных случаев, и при бюрократическом по-
рядке всегда уже все приглашаемые на совещание убеждены, что
104

они приглашены только работать по инструкции, изменить кото-
рой уже нельзя и хранителем которой избран старший член их
собрания. Напрасно стал бы сам он уверять в противном, — ему
никто не поверит, что каждое его слово не должно приниматься
за основание выработываемого постановления. Это настроение
мыслей, — настроение совершенно неизбежное при бюрократиче-
ском порядке, — действует с такою обаятельною силою на предсе-
дателя, что как бы ни готов он был вначале различать свои лич-
ные мнения от неизменных решений правительства, он скоро
спутывает эти понятия, и ему начинает уже представляться, что
каждое его слово — действительно закон; «я орган правительства,
я знаю его виды, я хочу того, чего оно хочет, значит, — чего я
хочу, того оно хочет». Угодно ли вам, м. г., чтобы я подтвердил
примером это неизбежное увлечение? Вы видели, что в заседании
5 марта председатель еще представлял свои мнения только как
свои личные мнения, которые только «не бесполезно было бы при-
нять к соображению»; через два с половиной месяца, в заседа-
нии 20 мая, он уже выражался следующим образом:
«Выкуп крестьянами земли, как уже было мною изъяснено, должен
быть на основании высочайшей воли не обязательный, а полюбовный, то есть
выкуп не может происходить без формального согласия помещика продать,
а крестьян купить поземельные угодья, за исключением усадеб, продажа
коих обязательна для тех помещиков, которые не изъявят согласия на про-
дажу угодий полевых».
За этим вступлением следовал ряд соображений, изложив ко-
торые, председатель говорил совершенно в духе заключения, какое
мы видели в журнале 5 марта; он и теперь, 20 мая, тоже пригла-
шал членов Комиссий не стесняться его мнением, давал им свободу
отвергать это мнение.
«В заключение повторяю, что все эти мои соображения я не предлагаю
в основу суждений Финансовой комиссии; Комиссия имеет полное право не
только изменить их, но и совершенно их отвергнуть, и что цель моя при
предъявлении этих моих соображений состоит единственно в том, чтобы
объяснить Комиссии: в какие данные может быть ныне вставлен вопрос о
выкупе крестьянами полевых угодий, и что выкуп этот я признаю весьма
исполнимым».
Все это очень либерально; но изволите припомнить, м. г., ка-
кие <выражения> встречаются в начале речи, имеющей такое
заключение: председатель упоминает о «высочайшей воле»; а по-
том, излагая свои соображения, он выражается так: «правитель-
ство должно, крестьяне должны, оценка должна быть; правитель-
ство покрывает своими средствами, правительство найдет возмож-
ность» и т. д. и т. д., — эти обороты речи выставляют каждую
мысль председателя как дело, уже решенное правительством. Ка-
кое же существенное влияние могли бы иметь заключительные
слова, что члены Комиссии могут изменять и отвергать мнение
председателя, когда по тону всей предшествующей речи следовало
Принимать эти мнения за неизменную инструкцию, <так как>
105

представлены они в связи с высочайшею волею. О чем же тут рас-
суждать? — Надобно принимать к исполнению.
Редакционные комиссии так и сделали.
Посмотрите же, м. г., что из этого выходило. Вы очень хорошо
знаете, с какою целью были назначены эти Комиссии. Высшее
правительство, определив некоторые, самые общие принципы дела,
нашло нужным, чтобы им занялись специалисты. Их основатель-
ному исследованию оно желало предоставить определение всего
устройства дела. Что же мы видим? — Едва собрались эти спе-
циалисты, ни за что еще не успели приняться, а уже определи-
лось, как будет устроено дело. Но ведь дело еще не исследовано,
ведь они еще не знают, какие основания были бы найдены ими для
него, — нужды нет, эти основания уже готовы. Как же они при-
готовлены? Очень просто. У каждого есть о каждом предмете
какое-нибудь мнение или предположение. Разумеется, было и о
крестьянском деле какое-нибудь мнение или предположение у лица,
назначенного председательствовать в этих Комиссиях, как были
у него мнения и предположения о всяком другом предмете, — и
о том, что Виардо 29 хорошая певица, и о том, что Вольтер был
остроумный писатель, и о том, что Пулковская обсерватория хо-
рошо устроена. Предположите же теперь, что начали бюрократи-
ческим порядком рассуждать об итальянской опере, об английской
литературе, об астрономии. Собирают специалистов, председатель
высказывает свои мнения об этих предметах, с которыми очень
мало знаком, но о которых все-таки имеет же какое-нибудь мне-
ние, — что из этого следует по бюрократическому порядку? —
то, что специалисты тотчас восклицают: совершенно согласны и
вполне принимаем основания, предлагаемые вами, г. председа-
тель.
Скажите, м. г., хорош ли вышел бы обед, если бы повар стал
безусловно принимать все ваши или мои мнения о том, как ва-
рить суп или жарить ростбиф? А ведь вы или я, мы имеем об
этом деле некоторые понятия. Но вы и я даже и не высказываем
своего мнения об этом повару, которому поручили готовить нам
обед. И мы очень хорошо делаем, что не высказываем тут своего
мнения. А по бюрократическому порядку это дело пошло бы вот
так. Повар руководился бы не своим знанием и опытностью, а ста-
рался бы разведать, как мы думаем об устройстве кухонной плиты,
о форме кастрюль и жаровень, о времени, сколько нужно держать
кушанье на плите, и т. д. и т. д. Разумеется, если бы стали к нам
приставать с этими разведываниями, забегать и справа, и слева,
вовлекать нас во всякие разговоры и ловить каждое наше слово
для исполнения, — разумеется, выведали бы от нас что-нибудь
об этих предметах, — и о кастрюлях, и о жаровнях, и о том, как
топить печь, и т. д., и т. д.; и каждое наше слово об этом, дошед-
шее до повара бог знает чрез сколько уст и бог знает как перетол-
ковывавшееся в каждых устах, становилось бы инструкцией
И»

для повара. Как вы полагаете, хорош был бы у нас порядок на
кухне и вкусен выходил бы наш обед, как бы хорош ни был наш
повар?
А ведь мы в самом деле не думали связывать его, ничего не
хотели предписывать ему; мы хотели только, чтобы обед был хо-
рош, и думали, что он будет готовить его, как сам знает. Нет, если
повар будет к нам в бюрократических отношениях, это наше же-
лание неисполнимо: повар непременно будет только подмастерьем
нашим, поварская часть будет управляться нами.
Вот точно так вышло и в Редакционных комиссиях.
Будем говорить серьезно. При бюрократическом порядке со-
вершенно бесполезны ум, знание, опытность людей, которым
поручено дело. Люди эти действуют, как машины, у которых нет
своего мнения, они ведут дело по случайным намекам и до-
гадкам о том, как думает про это дело то, или другое, или
третье лицо, совершенно не занимающееся этим делом. Что из
этого выходит, мы увидим все на том же примере Редакционных
комиссий.
Первою чертою дела для примера пусть послужит так назы-
ваемая гласность, — это, м. г., бюрократическое выражение, при-
думанное для замены выражения «свобода слова», и придуман-
ное по догадке, что выражение «свобода слова» может показаться
неприятным или резким кому-нибудь, — итак, м. г., первою чер-
тою для моего примера я беру так называемую гласность по кре-
стьянскому делу.
По фактам, которые приведены мною выше, могло казаться,
будто председатель Комиссии действовал по своему убеждению.
Остальные члены были работники, не могшие действовать по
своим убеждениям, а трудившиеся по инструкциям председателя.
Но, по крайней мере, председатель поступал сообразно своему
убеждению. Оно могло быть составлено без основательного зна-
комства с делом; но каково бы оно ни было, все-таки оно было
его убеждением, и если оно определяло характер комиссионных
работ, все-таки в этих работах могла быть какая-нибудь опреде-
ленная мысль и внутренная связность. Нет, м. г., и это наше пред-
положение оказывается ошибочным. Мы видели председателя в
его отношениях к членам. Перед ними действительно он был чело-
век самостоятельный. Но ведь он был в сношениях не с ними од-
ними, а со множеством лиц, в числе которых было несколько чело-
век, занимавших относительно его точно такое же положение, ка-
кое занимал он относительно членов Редакционных комиссий.
По бюрократическому порядку, он тоже, в свою очередь, выведы-
вал мнения лиц, более заслуженных, чем он; тоже строил догадки
о их мнениях и тоже принимал всякое их слово и всякую свою
догадку о их мнениях за инструкцию, которую должен исполнять.
Можно было бы найти множество подтверждений тому в воспо-
107

минаниях, еще свежих у каждого из нас. Но я хочу опираться
только на факты, формально засвидетельствованные в протоколах
Комиссий, и укажу вам один из них.
Через месяц по открытии Комиссий, в заседании 6 апреля,
председатель, наученный опытом, высказал убеждение, что ни он
сам, ни Редакционные комиссии никак не могут удовлетворительно
исполнить порученного им дела, если не привлекут к помощи их
труду всю публику; он видел, что ему и Комиссиям необходимо
опереться на общественное мнение, он видел, что, не будучи под-
держиваемы общественным мнением, он и Редакционные комиссии
не найдут в себе сил действовать как нужно для успеха дела. Вот,
м. г., подлинные слова председателя Редакционных комиссий,
написанные в журнале заседания 6 апреля.
«Возбужден был вопрос: какую степень гласности должны иметь за-
нятия Комиссий?
По мнению, выраженному председателем, занятия эти составляют дело
всей России, — дело, с которым тесно связано и спокойствие, и благосостоя-
ние целого государства как в настоящем, так и в будущем. Опыт показал, что
хотя поднятый вопрос живо затронул интересы всего народа, но Россия, в
полном доверии к своему государю, осталась спокойною; что спокойствие
это можно частию приписать и некоторой гласности, с которой, с самого на-
чала, по высочайшему повелению, было ведено дело. Притом же Комиссии,
совершая труд, столь близкий интересам всех сословий, обязаны честным
отчетом в своих действиях перед всею Россиею. Дать этот отчет, успокоить
всех и каждого можно только посредством полной откровенности, потому
что, где дело ведется открыто, там нет места ни превратным слухам, ни
ложным опасениям, ни нелепым толкованиям. Наконец на Комиссиях лежит
святая обязанность уяснить вопрос и самим себе со всех сторон. Как бы ни
был добросовестен труд Комиссий, как бы ни было велико стремление их
быть беспристрастными и неодносторонними, они, при всей опытности своих
членов, вряд ли избегнут таких ошибок, которые, при применении к действи-
тельной местной жизни, могут оказать неблагоприятное влияние на успех
дела. А потому и здесь необходимо предать себя общему суду, призвать на
помощь общее участие, которое прольет свет на каждую оставшуюся в тени
сторону вопроса, дополнит недостающие факты и исправит во-время каждую
ошибку Комиссии».
Вникните в эти слова, м. г., взвесьте их, они заслуживают того.
Какой сильный и твердый тон, какое честное и широкое понятие
о деле. Хорошо; но слушайте же, какой вывод делается из такого
основания, какое применение получает такой принцип, какая прак-
тика извлекается из этой теории:
«Вследствие всех сих соображений, председатель полагал бы полезным:
1) Все журналы и труды Комиссий печатать в значительном количестве
экземпляров.
2) Напечатанные экземпляры рассылать гг. членам Главного коми-
тета30, министрам и главноуправляющим отдельными частями, генерал-гу-
бернаторам, начальникам губерний и губернским предводителям дворян-
ства (сим последним в нескольких экземплярах).
3) Предварить всех означенных лиц, что подлежащие обсуждению Ко-
миссий вопросы будут разрешаемы не ранее прибытия членов-экспертов,
108

а затем труды Комиссий будут предъявляемы депутатам губернских коми-
тетов, для сообщения замечаний и с их стороны.
4) Просить всех лиц, которым будут рассылаемы такие «Труды», сооб-
щать свои замечания к определенному сроку, на особом по каждой главе
листе, и по возможности кратко, чтобы комиссии могли принять их в сообра-
жение своевременно, тотчас же разделять по отделениям и иметь физиче-
скую возможность прочесть и обсудить их».
М. г., вы твердо убеждены, что председатель Редакционных
комиссий был человек очень умный. Я совершенно согласен с вами;
посмотрите же, м. г., может ли умный человек, если руководится
своим умом, делать такой вывод из такого основания. «Дело
Редакционных комиссий — дело всей России»; «Комиссии обя-
заны честным отчетом в своих действиях пред всею Россиею».
Самим Комиссиям, для успеха в своих занятиях, «необходимо пре-
дать себя общему суду, призвать на помощь общее участие». Что
же надобно сделать? как исполнить эту обязанность? как полу-
чить эту помощь? «Экземпляры трудов Редакционных комиссий
рассылать начальникам губерний и губернским предводителям
дворянства, прося их сообщать Редакционным комиссиям свои
замечания». М. г., скажите сами: разве начальники губерний и гу-
бернские предводители дворянства—«целая Россия»? Разве суд
их—«общий суд целой России»? Разве отчет перед ними — от-
чет перед всею Россией? Думаете ли вы, м. г . , что он, человек
умный, не был внутренно сконфужен перед самим собою несооб-
разностью своего заключения с своим началом? Думаете ли вы,
что он мог прямо смотреть в глаза членам Редакционных комис-
сий, когда переходил от своего начала к своему заключению?
Я этого не думаю; потому что думать так — значило бы оскорб-
лять его память с той стороны, с которой уже никак нельзя отзы-
ваться о нем дурно, — со стороны ума.
Чем же можно объяснить такую странную несвязность мыслей,
такое явное несоответствие принимаемого решения с собственными
желаниями? Конечно, только тем, что председатель Редакцион-
ных комиссий и сам был совершенно связан в своих решениях.
И кем же был он связан в этом случае? Я говорю с вами, м. г.,
прямо и открыто, потому выскажу сам свое убеждение, вперед
свидетельствуя, что вы ошибетесь, если сочтете его неверным.
Председатель Редакционных комиссий не был связан тут твердою
и обдуманною волею того лица или тех лиц, волю которых он обя-
зан был исполнять по закону; он был связан мнениями, опасе-
ниями, привычками множества других лиц, которые даже не имели
законного права обнаруживать влияние на Редакционные комис-
сии. Он был связан мнениями целого круга, от которого, по фор-
мальному своему полномочию, был совершенно независим. Вот
для вас, м. г., случай убедиться, что при бюрократическом по-
рядке нет ни у кого независимости. В мелочах, особенно в поступ-
ках с подведомственными лицами, каждый имеет при бюрократи-
ческом порядке много произвола. Но следовать своим убеждениям
109

в делах серьезных никто не властен; все связаны безгласною и
незаконною взаимною зависимостью, потому что все тут осно-
вано на слухах, догадках, то есть на уменье угождать всякому,
кто мог бы распустить невыгодный слух, если бы человек не
угодил ему.
Если вы сравните практическое заключение председателя Ре-
дакционных комиссий о сообщении «Трудов» Комиссий губерна-
торам и губернским предводителям с теоретическим стремлением
председателя призвать все общество к участию в этих «Трудах» и
давать отчет о них целой России, то вы увидите, милостивый
государь, каков бывает ход дел при бюрократическом порядке:
начинают тем, что видят надобность чего-нибудь существенного
и великого, стремятся к нему и успевают сделать лишь нечто
очень маловажное и вовсе не существенное, а только формальное.
Вы согласитесь, м. г., что мнения губернаторов и губернских пред-
водителей никак не могли придавать новой силы правительствен-
ному делу, потому что сами губернаторы имеют только силу, за-
имствованную от правительства, и губернские предводители нахо-
дились тогда в таком же положении: они не имели значения, не
зависимого от правительства; не могло иметь самобытного веса
и их мнение. Таким образом, Редакционные комиссии никак не
могли найти в них подкрепления, в котором чувствовал необходи-
мую нужду председатель Комиссий. Что же касается до содействия
этих лиц разъяснению дела замечаниями на труды Комиссий,
< т о > в этих замечаниях Комиссии не могли найти ничего нового
для себя: губернаторы смотрели на дело с правительственной
точки зрения, подобно самой Комиссии, следовательно, не могли
указать Комиссиям важных сторон в деле, которых не замечали бы
и сами Комиссии; а губернские предводители могли делать заме-
чания только с помещичьей точки зрения, которая уже и без того
была очень знакома Комиссиям. Итак, необходимо нуждаясь в
опоре и критике для своих «Трудов», Редакционные комиссии ис-
кали их у людей, которые были для них совершенно бесполезны в
этих отношениях, и принуждены были работать, не имея ни под-
держки, ни критики в своих трудах.
В следующем письме я постараюсь объяснить вам, м. г., к чему
это привело. А теперь покончу несколькими замечаниями речь
о предмете, наполнившем собою все нынешнее мое письмо, — о ха-
рактере бюрократического порядка. Припомните, м. г., какие
странные факты видели мы засвидетельствованными в журналах
Редакционных комиссий. Созываются люди, чтобы рассмотреть
дело, но с первого же раза им предлагают заключения, которыми
уже решается все дело; а ведь оно еще не рассмотрено ни ими, ни
лицом, предлагающим эти решения. И эти лица принимают пред-
лагаемые им решения. Что же после того они будут делать? Они
будут не рассматривать дело, а только будут заниматься подбира-
нием и прилаживанием мелких подробностей, то есть их работа
110

будет работа каменщиков, смазывающих кирпичи один к другому,
хотя и предполагали те, которые созывали их, что созывают их
обсудить план здания. Как произошла такая перемена в их на-
значении? — Этого никто не знает. По чьей воле произошла
она? — Ни по чьей, потому что никто этого не хотел. Она произ-
ведена силою бюрократического порядка, против которой ничего
не в силах сделать никто, хотя бы стоял и в самой главе всего
управления. Вы хотите только спросить, — ваш вопрос прини-
мают за решение; вы хотите посоветоваться — ваши слова прини-
мают за приказание; вы ищете опоры, — все, до чего вы касае-
тесь, гнется перед вами. Так уже заведено в бюрократическом по-
рядке, и ничего иного не добьетесь вы от него.
И посмотрите же, м. г., какая удивительная вещь произведена
натурою бюрократического порядка. Думал ли кто-нибудь в выс-
шем правительстве, что крепостное право должно быть сохранено
при провозглашении его отмены? Конечно, никто этого не хотел
в высшем правительстве. Хотел ли того председатель Редакцион-
ных комиссий? — Конечно, нет, вам известно это. Хотели ли того
члены Редакционных комиссий? — Нет, это всем известно. Что же
вы видели, м. г., в самой же первой выписке, приведенной мною
из журналов Редакционных комиссий? Вы видели, что Редакцион-
ные комиссии начали свои работы принятием принципа: при про-
возглашении освобождения крестьян крепостное право должно
быть сохранено. Припомните подлинные слова журнала «Заседа-
ния» 5 марта: «обязательные барщинные повинности и при сроч-
но-обязанном положении будут составлять все-таки вид крепост-
ного права». Это говорит председатель Комиссий. «По выслушании
сего члены Комиссий единогласно изъявили полное сочувствие»
к этим словам председателя и внесли их в журнал «для непре-
менного руководства» себе. Снова спрашиваю, как могло это слу-
читься, что в основание дела кладется решение, не согласное ни
с убеждением членов Комиссий, ни с желанием их председателя,
ни с намерением высшего правительства? Случилось это по неиз-
бежному характеру бюрократического порядка: председателю Ко-
миссий показалось по какой-то догадке, что хотят этого какие-то
лица, которым необходимо угождать; членам Комиссий показа-
лось, что слова председателя должны служить выражением неиз-
менной решимости высшего правительства, а высшее правитель-
ство, увидев такое решение Комиссий, убедилось, что нельзя
<уничтожить> крепостного права, если уже специалисты, и при-
том известные противники крепостного права, решают, что на-
добно сохранить его.
Точно так же определились и все другие черты дела: выкуп
земель не обязательный, а по добровольному соглашению, размер
надела, величина повинностей и платежей крестьянских и т. д.
Никто не может принять на себя ответственности за устройство
дела в таком виде — ни высшее правительство, ни Редакционные
111

комиссии, решительно никто, потому что никто не желал устроить
дело так; его так устроил собственно бюрократический порядок,
независимо от воли и убеждения лиц, чем бы то ни было —
работами ли своими, желаниями ли своими, подписями ли свои-
ми, — участвовавших в ведении этого дела.
Но посмотрите же, м. г., что из этого вышло? Я открою вам
тайну, которая до сих пор оставалась неизвестною не только
вам, — от которого укрывается столь многое, — неизвестною даже
лицам, составлявшим Положение об освобождении крестьян, —
открою тайну, которая удивит как неожиданная новость всякого,
кроме освобожденных крестьян, с первой же минуты почувство-
вавших на своих карманах действие этого секрета.
П И С Ь М О ПЯТОЕ
16 февраля.
Открытием секрета, который хочу сообщить вам, обязан я,
м. г., случайному обстоятельству. Несмотря на гласность, которую
непременно хотел придать «Трудам» Редакционных комиссий их
председатель, я целые два года даже не видывал этих изданий,
так мало было их в обращении между публикою. Нужно было
заводить знакомства и прибегать к просьбам, чтобы достать эти
книги. Так у нас все делается, м. г.: без знакомств и просьб — ни-
чего; с ними — все. Но писать о крестьянском вопросе нельзя
было, потому я и не хлопотал, чтобы достать материалы, которыми
не мог бы воспользоваться. Наконец, когда приблизился срок
обнародования манифеста об освобождении крестьян, разнесся
слух (неосновательный, как обнаружилось впоследствии), будто
бы по его обнародовании разрешено будет разбирать Положе-
ния 31. Тогда я захотел иметь «Труды» Редакционных комиссий.
Это издание состоит, как вам известно, из двух отделов: один,
напечатанный в 8 д. л., содержит в себе материалы, более или
менее переработанные самими Комиссиями; другой отдел, напе-
чатанный в 4 д. л., под названием «Приложений к Трудам Ко-
миссий» 32, заключает в себе статистические данные о поместьях,
имеющих более 100 душ. Тут обозначены: имя владельца и по-
местья, количество душ и тягол в каждом поместье, общее коли-
чество земли при поместье, количество каждого рода угодий, вхо-
дящих в эту общую цифру, величина существовавшего надела и
размер повинностей, отбываемых или платимых за него. Этот
отдел я успел получить раньше, чем достал первый отдел, в кото-
ром переработаны Комиссиями данные второго отдела. Не имея
под руками этих сделанных Комиссиями выводов и даже не зная,
до какой степени выработаны они, я должен был заняться сам
разработкою цифр, представлявшихся мне описаниями поместий.
Мне хотелось получить приблизительное понятие о том, какая
перемена производится Положениями в существовавшем наделе
112

земли и в повинностях, отбываемых или платимых крестьянами
помещику. Работу свою я хотел ограничить великорусскими губер-
ниями, о которых об одних я и хотел писать, потому что сам лично
знаком только с их бытом и обычаями. Но и тут я не мог перера-
ботать всех цифр по всем великорусским уездам, — цифр, напол-
няющих целые четыре тома: у меня недостало бы на то времени.
Я должен был взять только некоторые уезды, чтобы судить по
ним о всем целом. Но я хотел, чтобы разработанная мною часть
действительно могла служить точною представительницею всего
целого и чтобы никому нельзя было заподозрить какого-нибудь
произвола во мне при выборе тех или других уездов для пробы
целого. Поэтому я перед началом работы принял два следующие
правила:
1) Составив список уездов в том самом порядке, в каком они
следуют один за другим в «Приложениях к Трудам Редакционных
комиссий», я стал отбрасывать те уезды, в которых общее число
описанных поместий заключает менее 10 тысяч душ крепостных
крестьян, оставляя в своем списке только уезды, имеющие более
этого числа. Цель этого приема понятна: я хотел работать только
над уездами, представляющими достаточную широту основания
для выводов о действии производимой Положениями перемены.
Таким образом, осталось у меня 175 уездов, из которых в каждом
описано состояние более чем 10 тысяч душ.
2) Из них я решился взять те, которыми будет начинаться
каждый десяток, то есть первый уезд, одиннадцатый уезд, два-
дцать первый уезд и т. д. *.
Таким образом, досталось мне взять для разработки цифр
следующие уезды:
Александровский — Владимирской губернии
Бирюченский — Воронежской »
Спасский — Казанской »
Дмитровский — Курской »
Клинский — Московской »
Горбатовский — Нижегородской »
Орловский — Орловской »
Пензенский — Пензенской »
Новоржевский — Псковской »
. Михайловский — Рязанской »
Саратовский — Саратовской »
Алатырский — Симбирской »
Козловский — Тамбовской »
Нерехтский — Костромской »
Росславльский — Смоленской »
Корчевский — Тверской »
Епифанский — Тульской »
Мьгшкинский — Ярославской »
* Прилагаю сделанный мною список на тот случай, если бы вы, м. г., по-
желали удостовериться в правильности его составления. Чернышевский. —
См. стр. 115. — Ред.
113

Надеюсь, м. г., что правилами, принятыми мною при этом вы-
боре, отстранена всякая возможность подозревать какую-либо про-
извольность в нем. Посмотрите же, м. г., что открылось из
разбора цифр по этим 18 уездам.
Прежде всего я занялся счетом того, каков будет назначаемый
Положениями новый оброк при назначаемом ими новом наделе,
сравнительно с прежним оброком и наделом, в тех поместьях,
которые прежде были на оброке и останутся на оброке по Поло-
жению.
Общее число душ в оброчных имениях, внесенных в «Прило-
жения к Трудам Редакционных комиссий», по всем 18 уездам:
125 324 души. Прежний надел их показан в 419 40672 десятин.
Всего оброка за этот надел при крепостном праве платили они по-
мещикам 842 728 руб. 50 коп. Таким образом, при прежнем кре-
постном праве, средним числом, бралось с крестьян за одну деся-
тину надела: 2 руб. 9 коп. По правилам, данным новыми Поло-
жениями, из прежнего надела должно отойти к помещику
101 7673/4 десятины. Остается за крестьянами 317 6383/4 десятины.
За них установлен оброк 731 346 руб. 80 коп. То есть за «одну
десятину земли своего надела крестьяне должны по новым пра-
вилам платить: 2 руб. 301/2 коп. Иначе сказать, по новым Поло-
жениям освобождаемые крестьяне должны платить помещику:
1 руб. 10 коп. вместо каждого рубля, который платили ему при
прежнем крепостном праве.
Ожидали ли вы, м. г., такого результата?
Не смею долее утруждать вашего внимания. Но если бы я смел
предполагать, что сведения, мною доставляемые вам, будут при-
ниматься вами с тою же единственною мыслью о драгоценности
правды, с какою я старался приобрести эти сведения, то я поста-
вил бы себе за удовольствие изложить вам во всей подробности
вопрос о судьбе оброчных имений по новому Положению; потом
перешел бы к вопросу о поместьях, состоящих на барщине; нако-
нец представил бы вам сведения о действительном значении тех
сторон нового устройства, которые одинаково касаются тех и дру-
гих поместий. Но я уже довольно много времени потратил на
непрошенную беседу с вами, м. г., и не могу тратить его больше,
не зная, не будет ли оно совершенно потерянным. Во всяком слу-
чае, вы теперь можете судить о том, каков был бы характер даль-
нейших моих бесед с вами; следовательно, вы сами можете судить,
нужны ли они для вас.
Я понимаю, м. г., что нарушил правила приличия, напраши-
ваясь с своими объяснениями к человеку, нимало не вызывавшему
меня на них; поэтому не будет для вас странным, если я не
соблюду этих правил и в заключении своей корреспонденции,
и не подпишусь, по обычаю, «готовый к услугам» или «ваш по-
корнейший слуга», а подпишусь просто —
Н. Чернышевский
114

список
уездов великороссийских губерний, в которых Приложениями к Трудам
Редакционных комиссий описано состояние более чем 10 000 душ кре-
постных крестьян
ВЛАДИМИРСКОЙ ГУБ.
I. Александровский.
Гороховецкий.
Ковровский.
Муромский.
Покровский.
Шуйский.
Юрьевский.
ВОЛОГОДСКОЙ ГУБ.
Вологодский.
Кадниковский.
ВОРОНЕЖСКОЙ ГУБ.
II. Воронежский.
Бирюченский.
Бобровский.
Валуйский.
Задонский.
Землянский.
Новохоперский.
Острогожский.
Павловский.
ВЯТСКОЙ ГУБ.
Яранский.
КАЗАНСКОЙ ГУБ.
Лаишевский.
27. Спасский.
КАЛУЖСКОЙ ГУБ
Жиздринский.
Козельский.
Лихвинский.
Медынский.
Мещовский.
Мосальский.
Тарусский.
КУРСКОЙ ГУБ.
Белгородский.
Грайворонский.
31. Дмитриевский.
Льговский.
Новооскольский.
Путивльский.
Рыльский.
Старооокольский.
МОСКОВСКОЙ
Московский.
Богородский.
Бронницкий.
ГУБ.
Волоколамский.
41. Клинский.
Коломенский.
Можайский.
Подольский.
Рузский.
НИЖЕГОРОДСКОЙ ГУБ.
Нижегородский.
Ардатовский.
Арзамасский.
Балахнинский.
Васильсурский.
51. Горбатовский.
Княгининский.
Лукояновский.
Макарьевский.
Сергачский.
НОВГОРОДСКОЙ ГУБ.
Новгородский.
Боровичский.
Демьянский.
Устюжский.
Череповецкий.
ОРЛОВСКОЙ ГУБ.
61. Орловский.
Волховский.
Дмитровский.
Елецкий.
Карачевский.
Кромский.
Ли венский.
Малоархангельский.
Мценский.
Севский.
ПЕНЗЕНСКОЙ ГУБ.
71. Пензенский.
Городищенский.
Инсарский.
Керенский.
Мокшанский.
Нижнеломовский.
Саранский.
Чембарский.
ПСКОВСКОЙ ГУБ.
Псковский.
Великолуцкий.
81. Ново ржевский.
Опочецкий.
Островский.
Порховский.
Торопецкий.
РЯЗАНСКОЙ ГУБ.
Рязанский.
Данковский.
Егорьевский.
Зарайский.
Касимовский.
91. Михайловский.
Раненбургский.
Ряжский.
Сапожковский.
Спасский.
САМАРСКОЙ ГУБ.
Самарский.
Бугурусланский.
Бузулукский.
Николаевский.
Ставропольский.
САРАТОВСКОЙ ГУБ.
101. Саратовский.
Аткарский.
Балашовский.
Вольский.
Петровский.
Сердобский.
Кузнецкий.
Хвалынский.
ПЕТЕРБУРГСКОЙ ГУБ.
Петербургский.
Лужский.
СИМБИРСКОЙ ГУБ.
111. Алатырский.
Ардатовский.
Корсунский.
Курмышский.
Сенгилеевский.
Сызранский.
ТАМБОВСКОЙ ГУБ.
Тамбовский.
Борисоглебский.
Елатомский.
Кирсановский.
121. Козловский.
115

Моршанский.
Темниковский.
Шацкий.
КОСТРОМСКОЙ ГУБ.
Варнавинский.
Ветлужский.
Галицкий.
Кинешемский.
Кологривский.
Макарьевский.
131. Нерехтский.
Юрьевецкий.
ПЕРМСКОЙ ГУБ.
Пермский.
Оханский.
Соликамский.
СМОЛЕНСКОЙ ГУБ.
Вельский.
Вяземский.
Гжатский.
Дорогобужский.
Ельнинский.
141. Рославлъский.
Сычевский.
Юхновский.
ТВЕРСКОЙ ГУБ.
Тверской.
Бежецкий.
Весьегонский.
Вышневолоцкий.
Зубцовский.
Калязинский.
Кашинский.
151. Корчевский.
Новоторжский.
Осташковский.
Ржевский.
Старицкий.
ТУЛЬСКОЙ ГУБ.
Тульский.
Алексинский.
Белевский.
Бэгородицкий.
Веневский.
161. Епифанский.
Ефремовский.
Каширский.
Крапивинский.
Новосильский.
Одоевский.
Чернский.
ЯРОСЛАВСКОЙ ГУБ.
Ярославский.
Даниловский.
Мологский.
171. Мышкинский.
Пошехонский.
Романо-Борисоглеб-
ский.
Ростовский.
Угличский.

В ИЗЪЯВЛЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ
ПИСЬМО К г. 3 —НУ
Прочитав статью вашу в январской книжке «Библиотеки для
чтения» 1, хотел я, милостивый государь, просить у вас свида-
ния, чтобы в частном разговоре раскрыть вам глаза на нелов-
кость, сделанную вами в этой статье. Но скоро я передумал: вы
отличились публично; стало быть, публично надобно и показать
вам, как вы отличились.
Вы имеете на деятельность Добролюбова взгляд, различный
от нашего; это еще не заставило бы меня входить с вами в пре-
ния: ваше мнение не так важно, чтобы кому-нибудь стоило
обращать на него внимание. Но есть в вашей статье несколько
строк, претендующих определить мое отношение к Добролюбову,
с похвальными эпитетами мне. Вы хотите засвидетельствовать
для истории литературы факт, который был бы очень почетен
для меня; если я оставлю ваши слова без ответа, то должно
показаться, что я без возражений принимаю их за правду. Такую
роль я не могу взять на себя.
На страницах 38 и 39 вашей статьи вы говорите, что в лите-
ратурном кругу, к которому принадлежал Добролюбов, был
человек, более его замечательный по дарованиям; этого человека
вы почитаете учителем Добролюбова; вы приписываете этому
человеку энергию убеждений, гораздо большую той, какую нахо-
дите в Добролюбове2. На 34 стр. вы о том же человеке гово-
рите: «мы совершенно искренно уважаем некоторых из друзей
покойного — бова, в особенности одного, о лицемерном непризна-
вании заслуг которого мы, кажется, первые сказали, что оно
переступило меру». Очевидно, что вы тут упоминаете статью
обо мне, помещенную в одной из осенних книжек вашего журнала
за прошлый год 3. Очевидно, что под человеком, который был
учителем Добролюбова, превосходил его талантом и энергиею,
вы разумеете меня. Это принуждает меня разъяснить вам мои
отношения к развитию образа мыслей Добролюбова, сказать, как
представляется мне самому отношение моих сил к силам его и
117

какая разница действительно существует, по степени энергии,
между мною и им.
Учителем Добролюбова я не мог быть, во-первых, уже
и потому, что не был его учителем никто из людей, писавших
по-русски. Довольно много пользы принесли ему статьи Белин-
ского и других людей того литературного круга. Но не под их
главным влиянием сложился его образ мыслей. Поступив в Пе-
дагогический институт летом 1853 г., он скоро привык читать
книги по-французски, а с немецкими книгами начал знакомиться
еще до поступления в институт. Если же даровитый человек в
решительные для своего развития годы читает книги наших об-
щих западных великих учителей, то книги и статьи, писанные
по-русски, могут ему нравиться, могут восхищать его (как и
Добролюбов восхищался тогда некоторыми вещами, писанными
по-русски), но ни в каком случае не могут уже они служить для
него важнейшим источником тех знаний и понятий, которые по-
черпает он из чтения.
Что же касается влияния моих статей на Добролюбова, этого
влияния не могло быть даже и в той, не очень значительной сте-
пени, какую могли иметь статьи Белинского. Я не имел тогда важ-
ного влияния в литературе 4. В доказательство сошлюсь на «Со-
временник» 1855 и 1856 гг. Пересмотрев эти годы журнала, вы
увидите незначительность и неопределенность тогдашней моей
роли *. Когда же это успел я до появления Добролюбова в лите-
* В корректуре вместо этой фразы: «Того, чтобы иметь работу в жур-
налах, я добился только к весне 1854 г.; еще с год прошло прежде, чем
получил я возможность писать так и о таких предметах, чтобы сколько-
нибудь проглядывали мои особенные понятия в моих статьях. Да и то все
продолжали мешать ясности и значительности моих работ разные условия,
находившиеся отчасти в личных недостатках моего характера, отчасти
в тогдашних журнальных отношениях к тогдашним литературным знамени-
тостям. В доказательство сошлюсь на первые книжки «Современника»
1855 г. В первых четырех книжках его помещены статьи: «О мысли в про-
изведениях изящной словесности по поводу последних произведений гг. Тур-
генева и Л. Н. Т. (графа Л. Толстого)», статья В. П. Анненкова; «Первые
драматические опыты Шекспира», статья В. П. Боткина. Если бы мой голос
был тогда значителен в «Современнике», то понятно, что ни г. Боткин, ни
г. Анненков не почли бы приятным и не нашли бы удобным печатать в этом
журнале свои статьи. Позволю себе для разъяснения дела коснуться неко-
торых случаев частной жизни, характеризующих тогдашнее мое положение
в литературе. Я тогда пользовался благосклонным покровительством г. Тур-
генева и г. Боткина; такой факт решительно показывает, что в моей лите-
ратурной деятельности тогда еще не выступали заметным образом особен-
ности, которые лишили бы меня их милостивого одобрения. Эти отношения,
показывающие незначительность и неопределенность тогдашней моей роли,
продолжались весь 1855 и почти весь 1856 гг. В свидетельство беру первые
четыре книжки «Современника» 1856 г. В них были между прочим поме-
щены статьи: «Георг Крабб и его произведения» А. В. Дружинина, «Герои-
ческое значение поэта» В. П. Боткина, статья о путешествии г. Гончарова,
не подписанная, но, очевидно, принадлежащая тому же направлению, как
и разбор «Семейной хроники» С. Аксакова, подписанный П. В. Анненко-
вым».
118

ратуре приобрести такой заметный голос в «ей, чтобы могли тогда
быть у меня ученики? Ведь Добролюбов начал помещать статьи
в «Современнике» с половины того же 1856 г.
Для человека сообразительного было бы довольно фактов, от-
печатанных курсивными и заглавными шрифтами в оглавлениях
тогдашнего «Современника». Но для вас, милостивый государь,
быть может, мало иметь факты, к которым самому надобно при-
лагать некоторое соображение; быть может, вам необходимы
готовые, пережеванные заключения. Вы могли бы слышать их от
каждого, имеющего близкие сведения об отношениях Добролю-
бова ко мне. Число этих людей не так мало, чтобы не приводилось
встречаться с ними каждому, находящемуся в порядочном лите-
ратурном кругу. Я должен заключить, милостивый государь, что
или вы совершенно чужды ему, или не умеете понимать разговоров,
в которых участвуете. Но в том и другом случае все-таки остается
неизвинительна ваша опрометчивость. Вы имели в печати прямое
мое свидетельство о факте, который совершенно опровергает вашу
фантазию, будто я был учителем Добролюбова. Г. Пятковский
вскоре по смерти Добролюбова напечатал в «Книжном вестнике»
его некролог 5, в котором прямо говорил, что биографические дан-
ные о Добролюбове получил от меня. Тут рассказывает он между
прочим, что когда Добролюбов познакомился со мною, его образ
мыслей уже был вполне установившийся; стало быть, с этой сто-
роны я не мог иметь на него влияния. Всякому другому на вашем
месте, милостивый государь, было бы понятно, что в этом случае
г. Пятковский основывается на моем собственном признании.
Вам не случилось знать или не удалось понять ничего этого,
иначе не могла бы вам притти в голову фантазия, будто я был
учителем Добролюбова. Но вы оказываетесь незнающим и не
умеющим понимать уже не каких-нибудь частных фактов, а и
ровно ничего, когда фантазируете об отношениях моих дарований
к дарованиям Добролюбова. Положим, вы не заглядывали
в «Современник» 1855—1856 годов; положим, вы не читали того,
что писалось о Добролюбове по его смерти; положим, вам не
случалось встречаться ни с кем из людей порядочного литератур-
ного круга, — ни из «Отечественных записок» или «Русского
слова», ни из «Времени» или «Современника»; но все-таки ведь
читали же вы какие-нибудь статьи Добролюбова и какие-нибудь
мои статьи; вы сами говорите, что читали многие из них. Как же
могли вы не заметить, что слишком смешно ставить написанное
мною выше написанного им? *
* В корректуре после этих слов: «После этого вы способны ставить
:г. Островского выше Гоголя, г. Тургенева выше Пушкина. С другим человеком
не нужно было бы рассуждать о разнице силы дарований во всех этих трех
параллелях: он сам мог бы замечать ее. Но вам, милостивый государь, на-
добно, как я выразился, давать совершенно пережеванную пищу. Потому
сообщу вам факты с прибавкою выводов из них».
119

С той поры, как Добролюбов мог беспрепятственно отдаться
литературной деятельности до самого отъезда его за границу
я не «писал о тех предметах, о которых писал он. Я уже не раз-
бирал ни одной беллетристической книги и ни одной книги по
предметам, имеющим близкую связь с русскою жизнью. Отчего
это могло происходить? Неужели ни разу в эти три с половиною
года не приходила мне охота написать что-нибудь по этой отрасли
дела, по которой прежде писал я постоянно и иногда не без
внутреннего влечения к такой работе? Нет, я просто понимал,
что для меня было бы невыгодно, если бы мои статьи могли быть
сближаемы с статьями Добролюбова для сравнительной оценки
нас обоих 6. Поэтому я старался вовсе не писать для отдела кри-
тики и библиографии; а когда Добролюбов говорил мне, что он
не успеет наполнить этих отделов в какой-нибудь книжке журнала
и что нужна для них моя статья, я брал предметы, не входившие
в круг его обыкновенных работ, — писал, например, об Англии
и Франции по поводу книги г. Чичерина или о Тюрго 7 по поводу
диссертации г. Муравьева 8. Даже в первую половину прошлого
года, — когда он, оставаясь за границею, уже не имел под руками
новых русских книг и потому необходимо стало мне писать для
отдела критики, — я все-таки не писал ничего о беллетристических
книгах и о сочинениях по тем отраслям литературы, которыми
прежде занимался он. Я хотел избегать невыгодного для меня
сравнения, надеясь, что он возвратится к нам, поправившись здо-
ровьем, и возобновит свою деятельность *.
Всем известно, что через год или меньше по начале своего
* В корректуре после этих слов: «перед которою моя казалась бы слаба.
Вот видите ли, милостивый государь: приписывая мне такие преиму-
щества, допускать присвоение которых себе было бы с моей стороны недо-
бросовестно, вы забыли указать во мне одно достоинство, за которое, когда
меня не станет, помянут меня добрым словом все знавшие меня: каковы бы
ни были мои дарования, но, если я встречу в другом превосходство передо
мной, я умею понимать такой факт и принимаю его; и я делаю это с искрен-
нею радостью, что вот нашелся человек, который лучше меня может служить
делу, которому обрекла и меня служить природа; и я делаю все от меня
зависящее, чтобы открыть простор для деятельности такого человека, и, на-
сколько допускает слабость моего характера, стараюсь оградить этого чело-
века от стеснительного влияния разных литературных авторитетов.
Вот эта черта действительно существовала в моих первоначальных от-
ношениях к Добролюбову. Когда он начал писать, я был уже не молод.
Печатным образом могли называть тогда и могут еще много лет называть
меня мальчишкою; но, видя мое лицо уже и тогда, в 1856—1857 гг., видели,
что не одну пару бритв износил мой подбородок, а в разговорах со мной за-
мечали, что я давно пережил увлечения молодости и совершенно степенен.
Притом же, я и тогда имел хотя не бог знает какое видное, но все-таки
некоторое прочное положение в литературном кругу: с оттенком покрови-
тельства, но не с совершенным пренебрежением удостоивали меня знакомства
наши тогдашние литературные знаменитости в это время, когда Добролюбов
только что кончил курс и еще имел 21 год от роду и не был знаком ни с кем
120

постоянного сотрудничества, к лету 1858 года или даже несколько
раньше, Добролюбов имел уж преобладающее влияние в журнале.
Почему это могло быть, когда тут был и я? Я не могу объяснить
этого ничем другим, кроме его превосходства. Слава богу, на-
столько-то все же есть у меня ума и добросовестности, чтобы
понимать подобные факты.
Но, если вам мало моего собственного суждения об этом пред-
мете, вы могли бы, милостивый государь, узнать то же самое от
кого вам угодно из людей не совсем глупых и не совсем ничего не
знающих о «Современнике». Они рассказали бы вам следующие
факты: когда Добролюбов только что начал писать в «Современ-
нике» *, его статьи приписывались мне, — но с прибавками, не
лестными для моего самолюбия. «Из ваших статей в нынешней
книжке самая удачная вот такая-то», — говорил мне какой-нибудь
знакомый и называл статью не мою, а Добролюбова **. Но очень
недолго было время, когда статьи Добролюбова смешивались с
моими. А в конце 1858 и в начале 1859 годов уже не было ни
одного человека в порядочных литературных кругах, который не
выражался бы в том смысле, что Добролюбов — самый сильный
талант в «Современнике». Наш круг знал это и гораздо раньше.
Из этого вы можете видеть, милостивый государь, как не верны
ваши слова, будто бы мы считали его «меньшим из своих братий,
второстепенным человеком своего кружка» (стр. 30) и будто бы
«друзья покойного — бова ни при его жизни, ни после его смерти
никогда не могли думать о — бове, чтобы он был первым чело-
из почтенных в литературе людей. Благодаря солидности моих лет мне уда-
лось несколько облегчить Добролюбову путь к беспрепятственной деятель-
ности в «Современнике». Я говорил кому было нужно, что этот человек
обладает великим умом и талантом и что наш брат не должен опекунство-
вать над ним; когда доходил до меня слух, что ту или другую статью его
находят неосновательною люди, имевшие тогда голос в литературном кругу
нашего журнала, я отвечал, что он умнее их и основательнее понимает вещи.
Это могло до некоторой степени уменьшать число стеснительных для него
столкновений. Этою заслугою перед ним я горжусь. Но не очень продолжи-
тельно было время, когда мое дружеское охранение от вмешательства стес-
нительных влияний могло быть нужно ему. Через год или меньше по начале
его постоянного сотрудничества, к лету 1858 года или даже несколько рань-
ше, ему уже не требовалось ничьей поддержки в этом отношении. Он уж:
имел преобладающее влияние в журнале».
* В корректуре после этих слов: «не подписывая своей фамилии, и за
пределом нашего небольшого дружеского круга никому в литературе не было
еще известно, что существует человек, имеющий фамилию Добролюбов».
** В корректуре после этих слов: «Во многих других на моем месте та-
кие отзывы возбуждали бы зависть; иных, пожалуй, настроили бы к тому,
чтобы стараться оттеснить или затереть Добролюбова. Я поступал наобо-
рот, но в этом не вижу особенной доблести: я мог бы сообразить, что за-
тереть такого человека мне не удастся, и старания об этом только выказали
бы меня человеком слишком пошлым. Но ценю я себя за то, что не было мне
надобности обуздывать такими соображениями внешние проявления зави-
сти, потому что не было зависти, а была двойная радость: радость тем, что
121

веком между ними или даже вторым, или даже третьим»
(стр. 31). Мы не были, милостивый государь, так тупы и глупы,
чтобы не считать его первым человеком в своем кругу *. Но вы
можете не поверить моему свидетельству. Сообщу же вам два из
многих случаев, бывших со мной. Первый из них относится к кон-
цу 1858 г. Я сидел у г. Кавелина, в доме которого Добролюбов
стал близким человеком с начала того года. «Странное дело, —
сказал мне между прочим г. Кавелин, — я не могу чувствовать
к Добролюбову того мирного расположения, как, например, к вам.
Отчего это? образ мыслей у нас, повидимому, одинаков; а как
человек он — превосходнейший человек; мое мнение о его сердце
и характере доказывается тем, что я допустил его совершенно
овладеть мыслями моего сына, чего не сделал бы, если б мог счи-
тать что-нибудь дурным в Добролюбове. Но отчего же я чувст-
вую, что он совершенно чужд мне, между тем как, например, вы
не вовсе чужды?» — Я сказал тогда: «Это оттого, что в Добро-
любове нет тех слабостей и шаткостей в мыслях и характере, ко-
торые дают вам некоторые точки опоры, чтобы притягивать мой
образ мыслей и поступков в некоторое согласие с вашими требо-
ваниями. Взгляд его тверже и яснее, чем у меня, потому не
остается для вас возможности понимать его в вашем смысле, как
можете вы в значительной степени делать с моим взглядом». —
«Да, — сказал г. Кавелин с искренностью чувства, которое вле-
чет к нему как к человеку, сколько бы ни желал иной раз по-
сердиться на него, — да, — сказал он, — вот вы принадлежите к
поколению, которое должно итти дальше нашего, а поколение
Добролюбова должно находиться в таком же отношении к вашему;
между нами и вами есть связь; между вами и ими тоже есть связь;
а между нами и ими, видно, уже нет связи. Что ж делать? Это
грустно для нас; но так нужно для прогресса». — Сходный с этим
разговор имел я через несколько времени, в начале 1860 г., с
г. Тургеневым. Это было на первом литературном чтении в пользу
«Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым» 9.
Члены комитета этого общества и лица, участвовавшие в чтении,
собрались в галлереях, окружающих залу Пассажа, где проис-
ходило чтение. В одной из них случилось как-то остаться троим
или четверым из нас, в том числе г. Тургеневу и мне. Он был
тогда недоволен одною из статей Добролюбова и в заключение
является человек, способный лучше меня служить общему делу, и тем, что
мне случилось узнать и полюбить этого человека не только как обществен-
ного деятеля, но и как человека. Такое чувство относительно людей, подоб-
ных Добролюбову, надеюсь, никогда меня не покинет, да и теперь вновь
я испытываю относительно одного человека. Но возвращаюсь к внешним
фактам».
* В корректуре после этих слов: «Да и не мы одни, а все порядочные
люди в литературном мире находили то же самое, как я уже имел честь
сказать вам».
122

спора со мною о ней сказал: «Вас я могу еще переносить, но Доб-
ролюбова не могу».—«Это оттого,—сказал я,—что Добролюбов
умнее и взгляд на вещи у него яснее и тверже». — «Да, — отвечал
он с добродушной шутливостью, которая очень привлекательна в
нем, — да, вы —- простая змея, а Добролюбов — очковая змея».
Вот вам, милостивый государь, два случая, показывающие, как
понимались отношения мои к Добролюбову. Вы можете видеть из
них, что он давно уже считался самым полным представителем
того направления, которое далеко не с такою определенностью и
силою выражалось во мне.
Для совершенной точности определения должен я прибавить
еще третье слово: и далеко не с такою непреклонностью. Для
объяснения этой прибавки следует коснуться личных характеров
Добролюбова и моего, насколько нужно для показания вам, как
смешна ваша догадка, будто Добролюбов уступал мне энергиею
натуры. У меня характер уклончивый до фальшивости; это свой-
ство, сходное с мягкостью в личном обращении, может очаровы-
вать моих знакомых; действительно ли очаровывает или возбуж-
дает в них некоторую долю презрения, я не знаю. Но как бы то
ни было, вы согласитесь, что при таком изгибающемся, податли-
вом характере никак не могу я сравниваться энергиею чувства
с людьми прямого и, сказать без церемоний, честного характера.
В Добролюбове такого, как во мне, недостатка решительно не
было.
Вот, милостивый государь, кончены мои объяснения для вас,
и остается начинать заключительную часть письма с обычным ее
содержанием, — изъявлением чувств пишущего к получающему
письмо. *
Вы принудили меня в опровержение ваших вздорных сообра-
жений выставлять самому такие черты моей литературной дея-
тельности и моего личного характера, которыми не слишком до-
волен я сам. Человек, принужденный выставлять свои слабости
и недостатки, досадует на того, кто принудил его к этому.
Вы наговорили мне комплиментов, очень пошло отзываясь
о статьях Добролюбова, которые лучше моих. Какое чувство
должно было родиться во мне от этого? «Вот господин, который
не в состоянии ценить действительно хорошего; а мои статьи он
высоко ценит. Что же это значит? Есть молодцы, которым не
нравится Гоголь; эти молодцы хвалят повести гр. Соллогуба 10
и комедии г. Львова11: неужели от подобного свойства моих
статей произошли похвалы им со стороны г. 3 — на?» — Это не-
избежное впечатление от вашей статьи было для меня очень оскор-
бительно.
* В корректуре после этих слов: «если бы обнаруженные вами размеры
знаний и сообразительности не показывали мне надобности изложить вам
еще одну сторону дела, которая и без моих слов была бы ясна для».
123

А ведь по всему видно, что вы вовсе не хотели оскорблять
меня, — напротив, вы ждали, что я буду очень доволен. Вы не
могли сообразить, в какое положение меня ставите. Я проникаюсь
состраданием к вашей умственной слабости.
Но сострадание мое, смешанное с досадою и чувством обиды,
соединяется, — извините это резкое слово, — соединяется с от-
вращением. Ругаясь над мертвым, льстить живому! Да, впрочем,
понимали ли вы, что именно это вы делаете? 12

САМОЗВАННЫЕ СТАРЕЙШИНЫ
На-днях попалась мне в руки брошюра: «К сербам. Посла-
ние из Москвы». Под посланием этим выставлены подписи:
«Алексей Хомяков, Михаил Погодин, Александр Кошелев, Иван
Беляев, Николай Елагин, Юрий Самарин, Петр Бессонов, Кон-
стантин Аксаков, Петр Бартенев, Федор Чижов, Иван Аксаков»;
на другой странице те же подписи выставлены в сербской
форме, — например, «Георгие Самарин, Iован Аксаков» и т. п.;
послание напечатано на двух языках — в русском тексте и в серб-
ском переводе. Набор подписей показывает, что брошюра хочет
являться перед сербами выражением мнений не отдельного лица,
а целой группы русского общества или и целого русского общества.
Это заставляет нас обратить на нее внимание 1.
Послание писано в 1860 г. по поводу того, что в сербском
княжестве народ, прогнав прежнего князя, изменявшего нацио-
нальным интересам, возвратил власть Милошу, своему лю-
бимцу2. Лица, подписавшие послание, поздравляют сербов
с этою переменою и говорят, что радуются за них, как за своих
кровных братьев: «для нас, сербы (говорят подписавшиеся лица),
вы земные братья по роду и духовные братья по Христу. Нам
любезен ваш наружный образ, свидетельствующий о кровном
родстве с нами; любезен язык, звучащий одинаково» и т. д., —
далее, быть может, и все верно, но в приведенных строках есть
странная вещь. Каждому известно, что сербский тип вовсе не схо-
ден с русским. Мы, русские, то есть народ, занимающий бессейны
Волги и Оки с прилежащими странами, — мы люди белокурые,
широколицые, а сербы — народ смуглый, с римскими носами.
Сербы больше похожи лицом на итальянцев, чем на нас; мы более
похожи лицом на финнов или даже на немцев, пожалуй, хоть на
шведов или англичан, чем на сербов. Что мы с сербами кровные
братья, это правда; но зачем же подтверждать правду ссылкою на
сходство по лицу, которого нет? — По сочувствию к вам, сербам,
продолжают подписавшиеся, «да будет позволено нам, вашим
братьям, любящим вас любовью глубокою и искреннею, обра-
125

титься к вам с некоторыми предостережениями и советами. Мы
старше вас в действующей истории», — здесь опять надо при-
остановиться. Во-первых, что это такое действующая история?
По-русски понять нельзя, справимся с сербским переводом; в нем
сказано: «ми смо старiи одъ васъ у исторiи», то есть просто: «мы
старше вас в истории», ну, это понятно. Однакоже, как это мы,
русские, старше сербов в истории? Ведь на самом-то деле сербы
являются в истории несколькими веками раньше, чем мы. Справь-
тесь-ко у Шафарика 3, когда начинают упоминать о сербах визан-
тийцы? Нехорошо хвастаться старшинством, когда сам моложе.
Или «глубина и искренность любви» состоит в самохвальстве и в
желании сделать младшим перед нами того, кто старше нас и кого
мы уверяем в своей любви? Не прикрывается ли тут именем
любви просто кичливость?
Итак, подписавшиеся, неосновательно присвоив себе стар-
шинство, начинают давать сербам предостережения и советы
не как равные равным, а как старшие младшим. Посмотрим, ка-
ковы эти предостережения. Первое направлено — против чего бы
вы думали? — против гордости. «Первая и величайшая опас-
ность» для сербов, по мнению подписавшихся старейшин, «за-
ключается в гордости». Для человека, как и для народа, воз-
можны три вида гордости: гордость духовная, гордость умствен-
ная и гордость внешних успехов и славы. «Во всех трех видах
она может быть причиною совершенного падения человека или
гибели народной, и все три встречаем мы в истории и в мире
современном». Вред гордости духовной можно видеть на нынеш-
них греках; от умственной гордости погибают «все западные на-
роды: ослепленные своими успехами, они сделались вполне равно-
душными к высшему благу — вере» —позвольте, здесь опять
надобно остановить вас, гг. старейшины. Какой же это из запад-
ных народов сделался «вполне равнодушен» к вере: немцы ли,
у которых протестантская часть в своей массе так набожна, а ка-
толическая во всем слушается своего духовенства? в Баварии или
в Тироле нашли вы равнодушие к вере? или равнодушны к вере
англичане или ирландцы? да и в самой Франции масса поселян
разве не в руках клерикальной партии? Нет, господа старей-
шины, слишком еще рано вам говорить о равнодушии к вере в
массах западных народов. Скорее можно было бы находить и на
Западе в массах излишек сектантской нетерпимости и суеверия.
Напрасно вы расказываете сербам неправду. Но слушаем далее:
они (речь идет о всех западных народах) «сделались врагами
человечества», — да, именно так и напечатано на стр. 14. Это
нехорошо; но заглянем в сербский перевод, так ли там. «Они су
постали неприятельи човечанства» — да, и по-сербски то же
самое. Вот это уже очень дурно. Говорить дикие пошлости в
своем домашнем, русском кругу, — это бы еще ничего: русские
126

знают, что думать о г. Погодине и его товарищах; но что, если
сербы, услышав от них такую фразу, почтут их за представите-
лей русского образа мыслей? Ведь мы станем в глазах сербов
страннее китайцев. Продолжаем слушать самозванных старейшин.
«Горький опыт слишком ясно доказал славянам», по словам
старейшин, что все западные народы враги человечества. Но
итальянцы, португальцы, испанцы, французы, бельгийцы, англи-
чане, шотландцы, ирланцы, датчане, норвежцы, вероятно, ведь
тоже западные народы; когда же какой вред делали они славя-
нам? Умысел тут был, очевидно, на одних немцев; так зачем же
было приплетать к ним все западные народы? Ведь эдак я, по-
жалуй, скажу, что все азиатцы говорят по-арабски или что вся
Америка говорит по-испански. Что же за охота рассказывать
пустяки.
Но, охаявши все западные народы, наши старейшины впа-
дают в раскаяние: мы, говорят они, «не можем скрыть и своей
вины»: мы гордились своею «вещественною силою, которою мы
были отличены перед другими народами, и не думали о духов-
ном усовершенствовании»; но теперь, прибавляют они, «мы по-
каялись» и обратились к «смирению». А если «обратились»,
так что же вы суетесь к другим с своими советами и предосте-
режениями? Разве покаяние и смирение состоят в том, чтобы на-
прашиваться в советники и руководители? «Нашим нечистым
рукам не предоставил бог совершить чистое дело облегчения
участи» юго-восточных славян. Ну, коли руки у вас не чисты,
то не хватайте ими людей более чистых, каковы по вашему, да
и по нашему мнению — сербы. А коли и сам бог не предостав-
ляет вам хватать их с успехом, так уж и бросьте эту замашку, за
которую, по вашим же словам, «бог поразил» вас.
Так вот, заключают наши старейшины, не впадайте в трой-
ственную гордость, братие наши сербы, и держитесь «братолю-
бия». Что ж, это хорошо. Только не стоило из-за этого писать
послание на двух языках. Сербы, пожалуй, ждали от вас совета,
имеющего близкое соотношение с их частными обстоятельствами;
а вы им проповедуете пользу смирения и братолюбия. Этак я,
пожалуй, стану писать увещательные послания к каким хотите
народам, например: «милые братья бельгийцы! Будьте смиренны
и братолюбивы», — и, пожалуй, перевод сделаю на их язык;
точно так же обращусь и к чувашам, и к англичанам, и к бра-
зильцам, и к мадагаскарцам: «милые братья, будьте смиренны и
братолюбивы». А написавши дюжину таких посланий, обращусь
к нашим старейшинам и возглашу им: «милые братья! будьте
братолюбивы; окажите мне, прилично ли человеку в здравом
уме обращаться к целым народам с нравоучениями, которые
у каждого народа давно уже написаны в его азбуках и из кото-
рых нельзя выжать ничего живого?» Но слушаем далее: «милые
братья сербы, — говорят им наши московские старейшины, —
127

сколько в летописях ваших междоусобного кровопролития, бра-
тоубийств и даже отцеубийств, чем и язычники гнушаются!»
А ведь это все «пороки», — хорош «порок», отцеубийство! —
По-русски-то говорить выучились бы вы, милые московские
братья. — За такие пороки «господь бог наказывает», назидают
наши старейшины сербов. — Вот в самом деле новость-то ска-
зали они сербам, что господь бог не велит сыну убивать отца.
А не мешало бы тоже объясниться относительно других «по-
роков», что, дескать, и людоедство дело нехорошее, и идолопо-
клонство нехорошо; — да помилуйте, преданы ли сербы таким
«порокам»? Разве они, в самом деле, имеют, что ли, привычку
резать своих отцов, как баранов, или занимаются междоусо-
биями? Ведь то, от чего вы предостерегаете сербов, было еще
при Стефане Душане 4 и до него, в те времена, как русские покло-
нялись «Хорсу, и Мокоши, и Симарглу, и Вилам, и Берегыням»! 5
Какое отношение подобная давным-давно забытая народом ста-
рина имеет к нынешним обстоятельствам? «Это говорим мы
(то есть предостерегаем вас, сербы, от порока отцеубийства),
конечно, не с тем, чтобы оскорбить вас, наших дорогих и ува-
жаемых братий, но с тем, чтобы, уразумев свои вины, вы стре-
мились вперед ко всякой добродетели», — заключают наши само-
званные старейшины. Ах ты, господи милостивый!—да ведь
этак, пожалуй, они могут и на нас с вами, читатель, накинуться
за то, что Святополк Окаянный убил Бориса и Глеба 6, да еще
прибавят, чтобы мы не обижались этим назиданием, а стреми-
лись вперед ко всякой добродетели. Но, укорив сербов за заме-
ченную в них наклонность к отцеубийствам, наши старейшины
не лишают их и своего одобрения. «Вы все-таки, — говорят
они, — народ хороший (с наклонностью-то к отцеубийству?) и
счастливый: сами вы еще не знаете, как вы счастливы и как ве-
лики ваши преимущества перед другими народами», — так бук-
вально и сказано «преимущества», — ну, как же это научить
людей смирению, толкуя им, что они преимуществуют перед дру-
гими людьми? —Так вот, говорят, мы укажем вам ваши преиму-
щества и блаженство.
«Первое, важнейшее и неоценимое счастие ваше, сербы, —
это единство ваше в православии, то есть в высшем знании и
в высшей истине, в корне всякого душевного» и т. д., — это все
хорошо, только вот в чем дело: именно этого-то единства и нет
в сербском народе. Наши самозванные старейшины и настав-
ники сербов забыли, что в Босне есть очень много сербов-му-
сульман. А еще вот что: чем отличаются от сербов кроаты? Ведь
они чистейшие сербы и по языку, и по всему, а разнятся от дру-
гих сербов только своим католическим исповеданием. Да ведь
этак, пожалуй, я скажу, что все немцы — протестанты; надобно
только будет не считать немцами тех племен немецкого народа,
которые держатся католического исповедания. Точно таким спо-
128

собом наши старейшины достигают возможности сказать сер-
бам: «таково ваше единство в вере, что слова серб и православ-
ный кажутся однозначущими».
Слушайте же, что выходит из понятий, внушаемых сербам
самозванными русскими старейшинами: «здоровое общество
гражданское основывается на понятии его членов о братстве,
правде, суде и милосердии; а эти понятия не могут быть одина-
ковыми при различных верах. И у христиан, кроме истинной
православной церкви, нет ни вполне ясного понятия, ни вполне
искреннего чувства братства». Этого понятия не может быть ни
у папистов, ни у реформатов. «Оттого и славянин вполне сла-
вянином вне православия быть не может». Итак, не говоря уже
о поляках, специально порицаемых людьми подобного воззре-
ния, лужичане, словаки, чехи, хорутане, кроаты не должны счи-
таться вполне славянами. Каково чувство славянской любви
у господ, держащихся такого взгляда! Но они хороши тем, что
не хотят оставлять своих прекрасных чувств только бесплодными
чувствами, — они советуют сербам устроить государственный
быт по этим понятиям, совершенно соответствующим духу папы
Иннокентия III, так отлично понимавшего отношения альбигой-
цев к другим французам 7. Кто не принадлежит к православной
церкви, говорят сербам наши старейшины, тот у вас «да не будет
уже ни законодателем, правителем, ни судьею, ни членом обще-
ственного схода: ибо иная совесть у него, иная у вас. Поэтому
иноверец не должен быть полноправным гражданином или сыном
великого сербского дома, судящим с братьями в делах обще-
ственных».
Этими понятиями был бы очень доволен герцог Альба; ими
совершенно оправдывается Филипп II испанский8. Но в ны-
нешнее время они совершенно неудобоприменимы. Возьмем са-
мые простые случаи. Положим, у сербов война с турками. К сер-
бам являются храбрые волонтеры из Англии, Франции, из Че-
хии: отвергнут ли сербы готовность этих волонтеров умирать за
святое дело сербской свободы? Неужели, например, греки во
время своей войны за независимость должны были отвергнуть
Байрона и его друзей 9, которые ведь были не одного исповеда-
ния с греками? А если иноверные волонтеры приняты на службу
и находятся между ними отличные офицеры, то как же не дать
им голоса в военных делах? А ведь военные дела связаны с граж-
данскими делами; стало быть, и в гражданских делах иноверные
офицеры будут иметь голос. В войске необходим суд. Кто офи-
цер, тому в военное время часто приходится играть роль судьи;
следовательно, волонтеры будут и судьями. Нет, сербы не дол-
жны допускать этого по решению наших старейшин; а не до-
пустить этого нельзя иначе, как прогнав от себя волонтеров;
итак, волонтеры должны быть прогнаны. Любопытно было бы
знать, как думают наши старейшины о запорожских казаках, —
129

не отщепенцами ли от чистоты славянских начал, не врагами ли
славянства представляются им запорожцы? Ведь запорожцы
не разбирали, какой кто веры, лишь бы хотел он верно стоять за
казацкое дело: в казацких рядах бывали не только католики и
реформаты, бывали даже социниане 10. [Попробуем приложить
понятия наших старейшин хотя к русской истории. По их прави-
лу не* был бы русским генералом Барклай де Толли, не был бы
русским адмиралом Грейг 11.] — Это о военных делах. Возьмем
самый обыкновенный случай гражданского быта. Поселяется в
сербском городе французский или английский негоциант и поку-
пает себе дом. Он не должен иметь голоса в городских делах.
Другой случай: католик и католичка, живущие в сербском го-
роде, хотят повенчаться. Дозволителен ли брак между ними по
законам католической церкви? Истолкователем католических цер-
ковных законов католический священник должен иметь право-
славного судью или чиновника, потому что католики ведь не мо-
гут иметь ни судебной, ни административной власти у сербов.
Или, может быть, и самая свадьба этих католиков по католиче-
скому обряду должна быть совершена православным священни-
ком? Оно по-настоящему так и следует из принципа наших ста-
рейшин. Ведь брак есть акт, касающийся гражданских и обще-
ственных отношений; для его совершения нужно лицо, власть
которого признавалась бы обществом; а сербское общество не
должно признавать никакой власти ни за каким иноверцем. Да,
оно, повидимому, выходит так: крестить детей у католиков, вен-
чать католиков, хоронить их должен будет православный свя-
щенник. То же разумей и о всех других иноверцах.
Трудная обязанность возлагалась бы на православного свя-
щенника законом, составленным по принципу наших старей-
шин,— обязанность, которая противоречила бы его совести: со-
вершать обряды чуждых ему исповеданий — католического,
лютеранского, реформатского, совершать даже обряды мусуль-
манские и языческие. У нас в России нет такого противоестествен-
ного требования от наших православных священников, но по
принципу наших самозванных старейшин это должно считаться
одною из «наших ошибок». Хотите ли знать другую нашу
ошибку, или, вернее сказать, другое «наше безумие»? Извольте;
это история длинная, но, наверное, она не будет скучна для вас,
потому что очень оригинальна.
«Известно всем, что прежде императора Петра Первого берега Чер-
ного моря принадлежали Турции, и только одно устье Днепра было в руках
русских казаков, наших братьев запорожцев. Не было у них кораблей, ни
возможности строить корабли. На легких челноках, часто на однодеревках
и душегубках, пускались они в бурное море, исстари страшное мореплава-
телям, страшное даже и теперь, при всех усовершенствованиях, и тысячами
налетали на берега вечных врагов имени христианского. От Батума до Ца-
реграда гремела их гроза. Трапезунт и Синоп и самые замки Босфора дро-
жали перед ними. Турецкие флоты, смело гулявшие по Средиземному морю
130

и нередко грозившие берегам Франции, Италии и Испании, прятались в
пристани пред лодками запорожскими. Не из хвастливости, но по истинной
правде говорим мы: свидетелями нам самые турецкие летописи и еще теперь
не забытые предания. Не было в целой Европе ни одного народа, который
мог бы похвалиться такими дивными подвигами мужества на морях, — и
опять без хвастливости можем мы сказать, что люди северные ничем не
уступали своим южным братьям. Не следовало ли думать, что с такими
людьми русский флот далеко превзойдет флоты других народов, когда
лодки заменятся могучими и сильно вооруженными судами? * Такой успех
был вероятен. Смело скажем, он был несомненен, но ожидания не сбы-
лись **: в этом должны мы признаться, несмотря на бесспорное мужество
наших моряков. Отчего ж такая неудача? отчего люди, далеко превосхо-
дившие на море всех своих соперников, стали едва равными им? Причина
весьма проста. Они стали не теми людьми, которыми были прежде. Импера-
тор Петр начал первый у нас строить большие корабли по образцу голланд-
скому (и за то ему честь и слава!); но к разумному делу он примешал
страшное неразумие. Название всех частей корабельных, все слова, относя-
щиеся до мореходства, все слова команды принял он также от голландцев.
Какие же вышли последствия? Этих немецких слов, этих названий, вовсе
бессмысленных для русского уха и не представляющих ничего русскому
уму, набрались тысячи. Теперь поступает на корабль будущий моряк, че-
ловек, которого бог одарил и ловкостью, и смелостью необычайною, чело-
век, подобный тем, которые в старые годы на узких лодках громили бе-
рега Черного моря, потрясали Царьград и уничтожали флоты турецкие; но
он теперь поступает не в моряки, а в школьники. Ему надо твердить ты-
сячи бессмысленных и дико звучащих слов, — и в этом бессмысленном уче-
нии проходят года его горячей и живой молодости. Вместо любви к своему
делу, вместо опытности моряка, он приобретает равнодушие и даже как бы
отвращение от своего занятия, от своего корабля, от самого моря. Прой-
дут года, и морской богатырь обратится в полумертвый немецкий словарь.
Правда, он будет исправлять свою обязанность, потому что он христианин
и русский; но истинный моряк уже погиб в нем безвозвратно».
Этот прекрасный эпизод совершенно изменяет наш взгляд
на дело — не о русском флоте, а о советах, даваемых сербам
г. И. Аксаковым и компаниею. Читая свирепые советы отнять
все политические права у иноверцев, читая фанатическое пра-
вило, что кто католик, тот уже не может считаться настоящим
* Милые братья русские, советователи сербов! Неужели вы не пони-
маете, что из храбрости в одном деле никак не следовало заключать об
успехах в другом деле, совершенно различном? Ведь плавать на лодках по
прибрежью — это не имеет ровно ничего сходного с искусством, какое
нужно матросу большого военного корабля. Понимаете ли вы, милые братья,
что хороший ямщик может быть очень плохим машинистом, если его за-
ставят возиться с локомотивом. Милые братья, поверьте, что это очень мо-
жет случиться и что ничего удивительного тут не будет.
** Милые братья, да ведь кроме вас никому никогда и в голову не
приходили такие неосновательные ожидания, что казаки окажутся подго-
товлены к матросскому искусству своими казацкими набегами. Иное дело
беломорские рыбаки, к которым, вероятно, относится упоминание о каких-
то северных людях, не уступавших южным: они хорошие моряки. Но, ми-
лые братья, ведь беломорские рыбаки составляют очень маленькую горсть
людей. Если бы их всех поголовно забрать в матросы, то, может быть, не
набралось бы из них полного экипажа на один линейный корабль. Милые
братья, постарались бы вы понять, что сотни людей недостаточны там, где
нужны десятки тысяч.
131

славянином, мы воображали, что слушаем извергов фанатизма,
духовных потомков Торквемады 12 и герцога Альбы. Теперь
обнаружилось, что дикую свирепость принимают они на себя
только по своему ребяческому непониманию вещей — самых
ясных. Отчего русский военный флот не так силен, как англий-
ский или французский? Да откуда же может взяться сильный
военный флот, когда нет большого коммерческого флота? Ведь
если нет коммерческого флота у какой-нибудь нации, это зна-
чит, что не развито у ней дело кораблестроения, нет у ней мно-
жества опытных моряков и хороших матросов; а если нация не
имеет многочисленных матросов и не умеет строить кораблей, то
каким же манером будет силен у ней военный флот? Ведь это
вопросы вроде того, почему бывает плоха артиллерия у народа,
плохо знакомого с литейным искусством, почему не подкованы
лошади у народа, скудного железом, почему холодно зимою в
нетопленных комнатах, почему бывает сумрачно, когда небо по-
крыто облаками, почему нельзя рубить деревьев там, где их нет,
и т. д. и т. д. Наши мудрые советники, вероятно, отвечали бы на
все эти вопросы в таком роде: в безлесном месте нельзя рубить
деревьев потому, что английские купцы притесняют нас; в сумрач-
ную погоду не светит солнце оттого, что немцы порицают наш
климат, как слишком холодный; в нетопленных комнатах холодно
оттого, что мы приняли чужую, немецкую физику, а не выдумали
свою собственную; не имея железа, нельзя подковывать лоша-
дей потому, что русская сметливость убита подражанием За-
паду; а без хороших литейщиков нельзя иметь хорошей артилле-
рии потому, что Петр Великий одел наших артиллеристов в
иностранные мундиры. Право, так отвечали бы наши умные со-
ветники, — иначе не догадались бы они, что причиною всех недо-
статков нашего флота служит иностранная терминология в на-
шем кораблестроении. Какой ребяческий взгляд на вещи! — Бе-
рут в матросы на фрегат человека, который не видывал морских
судов. Ему надобно узнать тысячи вещей, о которых он не имел
понятия; у каждой вещи есть имя — ведь какое бы оно ни было,
он приучится понимать его лишь тогда, когда узнает самую вещь.
Вот, например, если мы с вами не видывали, как плетут лапти,
знаем ли мы, что такое за штука «кочедык», которым плетут
их, — решительно не знаем, хоть это слово и не голландское.
А если бы мы вздумали научиться плести лапти, то изменился ли
бы срок, нужный для достижения мастерства в этом занятии,
каким бы именем ни назывался кочедык? А то вот еще: я не могу
бить белок в глаз, как должен бить хороший охотник; отчего это
происходит? Уж не оттого ли, что мудрены для меня слова —
винтовка, порох, пуля, заряжать, стрелять? Назову винтовку
ружьем, стану говорить «прикладываться» вместо «прицели-
ваться», — и тогда наверное не дам ни одного промаха по белке,
хотя сроду не стрелял из ружья! Надобно полагать, что и в охот-
132

ничьем деле, и в матросском деле, как и во всяком другом деле,
трудность состоит в хорошем ознакомлении с самими вещами и
в достижении требуемого искусства обращаться с ними, а не в
словах. Если б не самое дело было трудно для матросов, а только
слово, матросы наверное придумали бы легкие слова вместо труд-
ных; а если не придумали, значит, собственно словами-то они и
не затрудняются.
Разгадка брошюры найдена: ребяческое непонимание самых
простых вещей. Перечитываем с этою мыслью брошюру, дикость
которой прежде вызывала у нас строгое порицание лицам, напи-
савшим и подписавшим ее, — и, пересматривая ее с этой новой
точки зрения, мы уже чувствуем умиление; да и как не чувство-
вать его, читая следующие советы, обращенные к целому народу
с целью наставить его на путь политической мудрости:
«Счастие и благоденствие преисполнены соблазна, и многие,
сохранившие достоинство в несчастиях, предались искушениям,
когда видимое несчастие от них удалилось».
«Гибельное семя дает и гибельный плод».
«Гордость сил вещественных унизительнее, чем гордость
умственная и гордость душевная».
«Успех в борьбе часто зависит от обстоятельств, которых
самое отчаянное мужество победить не может».
«Телесное здоровье есть одно из лучших благ для чело-
века».
«Наука расширяет пределы богом данного нам разума,
уясняет наши понятия, просветляет наши умственные взоры,
раскрывает тайны мира божьего и чудеса его творческой пре-
мудрости. Приобретать науку не только необходимо для жизни
общественной, но и обязательно для исполнения воли божией,
давшей нам разум как поле многоплодное, которое не должно
лежать в залежи и порастать терниями невежества и ложных
мнений, но украшаться жатвою знания и истины».
«Приобретение высшего нравственного развития есть высшая
задача для человека».
«Гордость есть великий и гибельный порок».
«Честно и праведно сражаться за родину».
«Сохраняйте простоту своих нравов».
«В самых почестях и знаках отличия будьте осторожны».
«Общество отличает и награждает службу общественную, но
это не должно подавать повода к тщеславию».
«Презирайте роскошь».
«Не смешивайте предметов, служащих к истинному удобству
жизни, с предметами роскоши! Одни улучшают жизнь, как, на-
пример, лучшее освещение, крепкие и легкие ткани; а другие слу-
жат только к неге».
«Не употребляйте богатства на негу и роскошь».
133

«Показывая уважение к людям порочным, общество делается
участником их пороков».
«Правда и милосердие в наказаниях заключаются в том,
чтобы всякая ненужная жестокость была устранена, и чтобы
невинный нисколько не страдал за виновного».
«Дайте совести место в суде гражданском».
«Да будет у вас правда выше всего».
«Всякая неправда — от лжи и темного духа».
«Обличайте неправду».
«Себялюбие говорит о праве; братолюбие говорит об обя-
занности».
«Уважайте своих пастырей духовных».
Такие назидания очень хороши в прописях; употребительны
и в азбуках. Но напичкивать ими программу, которая состав-
ляется для руководства народа в государственной жизни, растя-
гивать каждое из этих назиданий на целые страницы, и этими
рассуждениями о вреде пороков и достоинствах добродетелей,
о хороших свойствах правды и о дурных качествах дьявола, отца
лжи, наполнять политический памфлет могут только люди, до
крайности скудные разумением обстоятельств и потребностей
исторической жизни, да и всяким разумением чего бы то ни было.
Для того чтобы написать или подписать такую хрию, нужно
стоять на той степени политического образования, на какой
стояли Афанасий Иванович с Пульхериею Ивановною и Иван
Иванович с Иваном Никифоровичем 13. Приятно видеть, что и
в таких людях существует наклонность покалякать об обще-
ственных делах.
Но пусть бы они калякали между собою, в своем уголке, а не
совались в наставники другим народам. Какое право имеют они
срамить нас перед нашими славянскими братьями, выдавая себя
перед ними за представителей русского народа?
Бедные люди! они не знают, что у последнего мужика в рус-
ской ли, в сербской ли земле, или в какой угодно другой земле,
больше знания государственной жизни, больше способностей по-
нимать политические дела, чем у них. Жалкие люди! они вообра-
жают, что постигли бог знает какую новую истину, додумавшись
до того, что гордость вредна, а наука полезна, и с важным докто-
ральным видом поучают сербов этой неслыханной между сер-
бами премудрости. Понимают ли они, как оскорбительно должно
быть для сербов подобное назидание?
Вообразите себе, что чехи вздумали бы написать к нам, рус-
ским, послание такого рода: «милые наши братья, русские! мы
опытнее вас в государственной жизни. Потому выслушайте наши
братские предостережения и советы; узнайте, милые братья, что
телесное здоровье есть одно из лучших благ для человека, по-
тому старайтесь избегать болезней, не пресыщайтесь яствами;
ибо многоядение расстроивает силы телесные; кроме того, оно
134

усыпляет силы душевные. Милые братья наши, русские! если
неприятели нападут на вашу родину, то знайте, что вам надобно
будет защищаться от них, ибо сражаться за родину есть дело
честное и праведное. Но паче всего, о милые наши братья, сохра-
няйте чистоту нравов и не предавайтесь порокам, как то: рос-
коши, отцеубийству, братоубийству: вы, может быть, не знаете,
что грешно заниматься разбоем, — спросите об этом своих па-
стырей духовных, которых уважайте, о милые братья», и т. д.,
и т. д. Что подумали бы мы, русские, прочитав такое послание
к своему народу? Не знаю, как другие русские, а я до глубины
души возмутился бы таким тупоумным высокомерием и почел бы
людей, подписавших послание, ни больше, ни меньше, как само-
званцами, которые только называют себя чехами, а на самом
деле — готтентоты.

ФРАНЦУЗСКИЕ ЗАКОНЫ ПО ДЕЛАМ
КНИГОПЕЧАТАНИЯ
При объявлении об учреждении комиссии для пересмотра 1,
дополнения и изменения постановлений по делам книгопечатания
выражено было желание, «чтобы литература наша несколько
ближе ознакомила публику с вопросами, до законодательства
о печати относящимися». Тут же было высказано мнение, что
«сравнительное изложение законодательств других образованных
государств и теоретическая оценка их могли бы приготовить
общественное мнение к правильному разумению силы и значе-
ния новой системы законодательства о книгопечатании» 2.
В Западной Европе и в Америке существуют две главные
системы законодательных и правительственных отношений к де-
лам книгопечатания.
Первая система, господствующая в Англии, в Швейцарии
и в Северо-Американских Штатах, утверждается на том общем
принципе, что делам книгопечатания не придается никакого спе-
циального значения или исключительного положения: закон и
правительство не делают никакой существенной разницы между
этими и другими подобными делами, подлежащими только дей-
ствию общих законов. Так, во-первых, типографская сторона
книгопечатания ставится в одно положение со всеми обыкновен-
ными фабричными производствами или мастерствами. Если
не нужно никакого особенного разрешения, чтобы основать сто-
лярное или токарное заведение, суконную фабрику или свечной
завод, то не требуется никакого разрешения и на заведение типо-
графии. Ее может открыть всякий, у кого есть охота и сред-
ства. — Точно так же, если суконный фабрикант или шляпный
мастер волен выставлять или не выставлять свое имя на изделии,
то и типографщик волен печатать книги с обозначением или без
обозначения своего имени на них. Но если шляпный фабрикант
или зонтичный мастер выставит на своем изделии имя другого
мастера или фабриканта, он, по жалобе этого мастера или фабри-
канта, подвергается известному наказанию за подлог. Тому же
136

наказанию подвергается типографщик по претензии другого типо-
графщика, если выставит его имя на книге, которую напечатал.
Словом сказать, нет особенных законов и особенных наказаний
для типографщиков, как нет особенных законов и наказаний для
каретников, шорников, портных, трубочистов.
Точно так же нет особенных законов и наказаний для книго-
продавцев, как нет особенных законов и наказаний для купцов,
торгующих мылом или салом, шелковыми материями или зерка-
лами. Как без всякого разрешения открывается чайный магазин
или мелочная лавочка, точно так же и книжная лавка.
Что касается писателей, сотрудников, редакторов, собствен-
ников статей, газет, журналов и книг, они также считаются обык-
новенными людьми, вовсе не заслуживающими такого великого
внимания со стороны законодательства и администрации, чтобы
обращаться с ними по каким-нибудь особенным правилам, чем
с другими людьми. Как и всякие другие люди, они могут совер-
шать действия, противные закону; но не предполагается, чтобы
способ совершения таких действий посредством маленьких ве-
щиц, отливаемых из сплава, называющегося гартом, и посред-
ством черной масляной краски, заключал в себе нечто специ-
ально-чародейственное и чтобы от этого способа изменялся
характер самого действия, так что уже недостаточны против по-
ступка, таким способом совершенного, те законы, которые доста-
точны против того же поступка, совершенного всяким другим
способом. Например, человек может оклеветать или обесславить
какое-нибудь лицо разными способами: распуская исподтишка
изустные слухи, или рассказывая громко в обществе, или рас-
сылая письма; если есть закон, достаточный для наказания кле-
веты, для уменьшения охоты к ней, для восстановления чести
оклеветанного лица во всех этих случаях, — то считается, что
этот закон достаточен для достижения той же цели и при совер-
шении клеветы посредством печати. — Точно так же человек
может очень различными способами возбуждать других людей
к нарушению общественного порядка: он может делать это тай-
ными разговорами наедине, громкими разговорами в обществе,
рассылкою анонимных или подписанных писем; может вести лю-
дей к тому же какими-нибудь своими хитрыми действиями, при-
водящими их в раздражение не против него, а против закона или
администрации, или вводя их в положения, ставящие во вражду
к порядку, и действия эти, совершаемые ими под его влиянием,
могут быть сами по себе или преступны (например, дать чело-
веку сделаться вором — значит, сделать его готовым и к дей-
ствиям против правительства, от которого будет он опасаться
наказания), или могут быть сами по себе не преступны (напри-
мер, дать человеку выпить лишнее, тут еще нет преступления;
но пьяный человек готов на многое такое, чего не сделает трез-
вый), — Если общий закон, охраняющий спокойствие страны
137

и ее правительственные формы, достаточен для наказания за
эти многоразличные способы возбуждения и для обуздания
охоты пользоваться ими, то предполагается, что он достаточен
и против возбуждений, которые бы могли делаться посредством
печати.
Такой взгляд утвердился, как мы сказали, в некоторых стра-
нах: в печати нет ничего столь важного, или опасного, или осо-
бенного, чтобы нужно или полезно было иметь для нее особенные
законы; достаточно для общественной и частной безопасности
прилагать к делам печати те самые законы, какие прилагаются
вообще ко всяким делам.
Но на континенте Западной Европы преобладает другой
взгляд, дающий делам печати какое-то исключительное значение
и потому ставящий их в исключительное положение. Предпола-
гается, что типографский станок имеет какую-то специфическую
силу вроде белладонны, серной кислоты, гремучего серебра, —
вещей очень полезных, но только при чрезвычайно бдительном
надзоре за их употреблением, и мгновенно могущих наделать
страшных бед при малейшей оплошности. Попадись пакет с гре-
мучим серебром в руки неосторожного или злонамеренного, раз-
рушится целый дом, погибнут, пожалуй, сотни людей. Такое
мнение, приписывающее чрезвычайную вредоносную силу нано-
сить неисцелимые раны, существовало или существует и относи-
тельно очень многих предметов, не имеющих в себе ровно ничего
такого. [Например, известно, как трепещут очень многие во-
робья, влетевшего в окно: он, видите ли, приносит смерть, и этой
смерти несчастный жилец комнаты не может избежать никаким
другим средством, кроме того как чтобы поймать вредоносную
птицу и свернуть ей шею: тогда, значит, злодейственный воробей
принес смерть себе самому, и дальнейшей беды от него не воспо-
следует. Не менее страшную силу имеют три свечи, просыпанная
соль, зуд в переносице.] Наше личное мнение не расположено
к ожиданию ненатурально-вредоносных результатов от предме-
тов и действий, в которых нет силы производить такие бедствия.
Мы думаем, что для произведения общественных бед типограф-
ский станок слишком слаб. Ведь нет на нем столько чернил,
чтобы, прорвавшись как-нибудь, затопили они страну, и нет
в нем таких пружин, чтобы, сорвавшись как-нибудь и хлопнув
по гартовым литерам, стрельнули они ими, как картечью. Нам
кажется, что без достаточной причины не может произойти ни-
какое потрясение или ниспровержение, да и вообще никакое дей-
ствие; а если есть достаточные причины, то действие произойдет,
как там ни хлопотать об устранении способов и поводов про-
изойти ему: какие-нибудь способы и поводы все-таки предста-
вятся. Например, если нет людям достаточных причин быть
недовольными, то и не внушишь им недовольства никакими сло-
вами, изустными ли, письменными ли, печатными ли. Это де-
138

лается не словами, а фактами жизни, — общественными отно-
шениями и великими историческими случайностями вроде
какого-нибудь неурожая или другого бедствия, которому ни со-
действовать, ни противодействовать типографский станок не
может.
Но мы знаем, что и в этом деле, как в очень многих других,
наш простой взгляд на дело кажется не довольно эффектен,
не довольно мелодраматичен для большинства, которому везде
грезятся романические фокусы, чудные сцепления, непостижимые,
особенности, производящие то колоссальную пользу, то неизме-
римый вред посредством самых слабых сил и недостаточных ма-
териалов. Во многом тут причиною сами литераторы, до забав-
ности преувеличивающие важность своего ремесла, по слабости,
свойственной людям всякого звания. По примеру мольеровского
ювелира, рассматривавшего все на свете с точки зрения ювелир-
ного мастерства, литераторы слишком часто провозглашают
литературу тою осью, на которой вращается земля. Послушать
их, так все великие события производились литературой. Неуди-
вительно, что они подвержены такому самообольщению; но
смешно, что посторонние-то люди, образованная-то публика и
просвещенные-то администраторы во многих странах еще верят
этой похвальбе и приходят — кто в удивление, кто в благогове-
ние, кто в огорчение, кто в озлобление перед «великою, всевоз-
буждающею, всесовершающею» силою литературы над государ-
ственною жизнью. Ведь не верят же они сапожникам, думающим,
что всего важнее сапожное искусство; смеются же они над порт-
ными, воображающими, что люди живут на свете только их
услугами. Как, повидимому, не рассудить посторонним людям,
что всякое ремесло важно в своей специальной сфере, а земля
вертится и история движется вовсе не этим мастерством, а си-
лами несравненно более и могущественными и простыми. Сапож-
ник важен по части обуви, а в других делах ничего не значит.
У литературы тоже свое особенное дело, — конечно, гораздо бо-
лее возвышенное, но тоже специальное, и важна она только в этой
специальной отрасли жизни, а общий ход жизни не зависит от
нее. Литература излагает наблюдения, мысли, сообщает теорети-
ческие сведения. В этом деле она чрезвычайно важна. Но разве
от приобретения теоретических сведений человек чувствует голод
и холод, раздражается обидами, радуется счастливому устрой-
ству своих обстоятельств? Это все делается в нем совершенно
с одинаковою силою, грамотен ли он, или безграмотен. С лите-
ратурою и без литературы все равно стремится он к одним
и тем же целям, возбуждается теми же чувствами. Только он
менее просвещен без литературы, вот и вся разница. Правда,
разница очень важная, оказывающая великое влияние и на ха-
рактер исторических событий. Мы неверно сказали, что история
не зависит от литературы, — нет, много зависит; только в чем?
139

Не в сущности событий, а в их форме. Форма действий человека
определяется степенью его образованности. Рассердится очень
грубый человек, — он бьет в зубы того, на кого рассердился;
если он немножко образован, он уже не станет драться, — он
стыдится драки, да и знает, что она — дело лишнее: он умеет
достаточно уязвить противника грубыми словами. Но если он
еще более развит, он и грубые-то слова находит лишними: в мяг-
ких, совершенно приличных выражениях он сумеет обнаружить
свое раздражение и достигнет той же цели. Значит, дело не
в том, бывают ссоры или не бывает их: это зависит от обстоя-
тельств жизни, чаще всего от денежных дел, а не от степени
просвещения; она определяет только то, какая форма избирается
для ссоры: грубая или благопристойная.
Но мы повторяем, что вовсе не ждем, чтобы так уж сейчас же
показалось такое мнение справедливым большинству общества
у нас ли, или даже на континенте Западной Европы, кроме
одной Швейцарии. Эти страны еще слишком мало познакоми-
лись с размером литературного влияния при такой же свободе
действий литературного занятия, какими пользуются все заня-
тия, поставленные только под общий закон, не стесненные ника-
кими специальными ограничениями и надзорами. Это большин-
ство восхищается или тревожится суеверными обольщениями
относительно силы литературы производить исторические пере-
вороты. А мнение большинства, — справедливое или несправед-
ливое, все равно, — господствует над всеми общественными
отношениями, и между прочим оно определяет общественное по-
ложение литературы. Оно внушает и держит во Франции,
в Пруссии, в Австрии специальные законы и специальные меры
предосторожности против литературы. Нельзя думать, чтобы
в нашем обществе, еще менее опытном и рассудительном по этому
делу, мог волшебным образом установиться другой взгляд. По-
этому, если мы хотим говорить о правдоподобном, то должны
обратить внимание не на ту систему, которая подчиняет литера-
туру только общему закону [:такой порядок дел еще не может
водвориться у нас обыкновенным путем], а на систему, считаю-
щую необходимым специальное законодательство для лите-
ратуры.
Из специальных законодательств по литературным делам
самое образцовое — нынешнее французское законодательство.
Называем его образцовым не потому, чтобы оно было самое луч-
шее для правительства или для общества (а для литературы оно
самое худшее: это всем известно), — нет, оно образцовое потому,
что фактически служило и служит образцом для других законо-
дательств той же системы, как и вообще вся французская госу-
дарственная жизнь служила и служит образцом для континен-
тальных стран Западной Европы, не успевших подняться еще
и на ту степень исторического развития, какой достигла Фран-
140

ция. Браните Францию, хвалите Францию, как хотите, а все-таки
она — передовая страна европейского континента и теперь, как
была с давних пор, и все-таки другие страны учатся у нее.
Но ученики не могут хорошенько разбирать, что именно хорошо
и что дурно у француза, — если б они умели разбирать это, они
были бы опытнее и разумнее учителя, то есть уж и не были бы
его учениками, а сделались бы его наставниками. Мы хотели
сказать очень не новую мысль, что вместе с огромным количе-
ством хорошего континентальные страны перенимают у Франции
и довольно много дурного. Речь не о том, к хорошему или к дур-
ному принадлежит то, что они перенимают от нее специальное
литературное законодательство, — мы думаем только, что это
вещь неизбежная.
Итак, прежде всего нам надобно изучить французское лите-
ратурное законодательство. Мы хотим сделать это самым солид-
ным и холодным образом и начнем прямо переводом важнейших
французских постановлений по делам печати. Они не сведены
в один кодекс, а состоят из нескольких отдельных законов. Мы
представим существенные статьи главных из этих законов.
Перевод займет довольно много страниц, и страницы эти
будут совершенно сухи, очень скучны. Но кто хочет верить на
слово заключениям, которые мы сделаем из них, тот может и во-
все не заглядывать в эти страницы голого перевода. А кто
захочет проверить наши соображения, тому обязаны же < м ы >
представить самый текст законов, о которых будем судить.
ТЕКСТ В А Ж Н Е Й Ш И Х ФРАНЦУЗСКИХ
ПОСТАНОВЛЕНИЙ ПО ДЕЛАМ ПЕЧАТИ
ЗАКОН 21 ОКТЯБРЯ 1814
Статья 11. Ни типографщиком, ни книгопродавцем не может
быть никто иначе, как по патенту от правительства и по прине-
сении присяги.
Статья 12. Патент может быть взят назад у каждого типо-
графщика или книгопродавца, признанного по судебному при-
говору виновным в нарушении законов и правил.
Статья 13. Тайные типографии подвергаются уничтожению,
а их владельцы и хранители наказываются штрафом в 10 тысяч
франков и 6-месячным заключением в тюрьму. Тайною считается
всякая типография, не объявленная в общем управлении книжных
дел и для которой не было получено разрешения.
Статья 14. Типографщик не может печатать сочинения,
не объявив предварительно, что намерен печатать его, и не мо-
жет каким бы то ни было образом выпускать его в продажу или
обнародовать без предварительного представления предписанного
141

числа экземпляров: в Париже — в секретарство общего правле-
ния книжных дел, а в департаментах — в секретарство префек-
туры.
Статья 15. Задержка и секвестр сочинения происходят:
1) если типографщик не представит расписок в объявлении и в
представлении сочинения по предыдущей статье; 2) если на
каждом экземпляре не выставлено истинного имени и истинного
жительства типографщика; 3) если сочинение предано суду за
свое содержание.
Статья 16. Недостаток предварительного объявления до пе-
чатания и недостаток предварительного представления до обна-
родования, обнаруженный по смыслу предыдущей статьи, нака-
зывается каждый в отдельности штрафом в 1000 франков
в первый раз и в 2000 франков во второй.
Статья 17. Недостаток выставления своего имени и своего
жилища типографщиком наказывается штрафом в 3000 фран-
ков. — Выставление ложного имени и ложного местожительства
наказывается штрафом в 6000 франков, независимо от тюрем-
ного заключения, установленного уголовным кодексом.
Статья 18. Экземпляры, задержанные по причине простого
нарушения настоящего закона, возвращаются по уплате штрафов.
Статья 19. Книгопродавец, у которого будет найдено сочи-
нение без имени типографщика или который будет уличен в том,
что продавал или раздавал такое сочинение, подвергается штрафу
в 2000 франков. Штраф уменьшается до 1000 франков, если
книгопродавец укажет типографщика.
ЗАКОН 28 ФЕВРАЛЯ 1818
Когда сочинение было задержано по 15 статье закона
21 октября 1814, приказ и протокол о его задержании теряют
свою силу, если не будут объявлены в течение 24 часов лицу,
у которого должна быть произведена задержка и которое может
протестовать против нее.
ЗАКОН 1 7 М А Я 1 8 1 9
Глава I
О публичном возбуждении к преступлениям
и проступкам
1. Кто речами, криками или угрозами, произнесенными в об-
щественных местах или собраниях, или сочинениями и всякими
печатными вещами, рисунками, гравюрами, картинами или
эмблемами, проданными или розданными, продающимися или вы-
ставленными в общественных местах или собраниях, или объ-
явлениями и афишами, выставленными на виду публики, возбу-
142

дит виновника или виновников какого-либо действия, призна-
ваемого преступлением или проступком, к совершению этого
поступка, — признается соучастником этого поступка и наказы-
вается, как соучастник.
2. Если кто одним из способов, исчисленных в статье 1 - й ,
сделает возбуждение к совершению какого-либо преступления
или каких-либо преступлений, но это возбуждение останется без
всякого последствия, — тот наказывается заключением в тюрьму
от 3 месяцев до 5 лет и штрафом от 50 франков до 6000 франков.
3. Если кто одним из тех же способов сделает возбуждение
к совершению какого-либо проступка или каких-либо проступков,
но это возбуждение останется без всякого последствия, то на-
казывается заключением в тюрьму от 3 дней до 2 лет и штрафом
от 30 франков до 4000 франков или только одним из этих двух
наказаний, смотря по обстоятельствам; кроме тех случаев, в ко-
торых закон постановляет менее тяжелое наказание самому ви-
новнику проступка, — в этих случаях наказание, определенное
виновнику, налагается и на возбуждавшего к проступку.
6. Возбуждение одним из этих способов к неповиновению за-
конам подлежит наказаниям, установленным статьею 3-ею.
Г л а в а II
Об оскорблениях общественной и религиозной
нравственности или добрых нравов
8. Всякое оскорбление общественной и религиозной нрав-
ственности или добрых нравов одним из способов, исчисленных
в статье 1 - й , наказывается заключением в тюрьму от 1 месяца
до 1 года и штрафом от 16 франков до 500 франков.
Г л а в а III
Об оскорблениях королю
9. Кто одним из способов, исчисленных в ст. 1 - й настоящего
закона, сделается виновным в оскорблении лицу короля, наказы-
вается заключением в тюрьму от 6 месяцев до 5 лет и штрафом
от 500 франков до 10 000 франков. — Виновный, сверх того,
может быть лишен некоторых или всех прав, упомянутых в
статье 42 уголовного кодекса, на время, равное сроку тюремного
заключения, на которое он осужден; это время считается с того
дня, в который он подвергается наказанию.
(Ст. 42 уголовного кодекса. Исправительные судилища могут в извест-
ных случаях лишать вполне или отчасти следующих общественных, частных
и семейных прав: 1) права голоса на выборах; 2) права быть избираемым;
3) быть призываемым или назначаемым в звание присяжного или другие
общественные звания, или административные должности, или исполнять
эти звания или должности; 4) права носить оружие; 5) права участвования
143

и Голоса в семейных советах; 6) права быть опекуном, попечителем, кроме
как своих детей и только по решению семейного совета; 7) быть экспер-
том или свидетелем в актах; 8) быть свидетелем в суде иначе как просто
для сообщения сведений, не возбуждающих спора).
Г л а в а IV
О публичных оскорблениях членам королевской
фамилии, иностранным государям и главам
иностранных правительств
10. Оскорбление одним из способов, исчисленных в ст. 1,
членов королевской фамилии наказывается заключением в тюрьму
от 1 месяца до 3 лет и штрафом от 100 до 5000 франков.
12. Оскорбление одним из тех же средств иностранных госу-
дарей или глав иностранных правительств наказывается заклю-
чением в тюрьму от 1 месяца до 3 лет и штрафом от 100 до
5000 франков.
Глава V
О публичных обесславлении и обиде
13. Приведение или взведение на какое-либо лицо или кор-
порацию факта, вредящего чести или уважению этого лица или
этой корпорации, есть обесславление. — Оскорбительное выра-
жение, презрительное или нападчивое слово, не заключающее
в себе взведения никакого факта, есть обида.
14. Обесславление и обида, совершенные одним из способов,
исчисленных в статье 1-й настоящего закона, наказываются по
следующим различиям.
16. Обесславление облеченного общественною властью или
служащего лица за факты, относящиеся к его должности, нака-
зывается заключением в тюрьму от 8 дней до 1 1/2 года и штра-
фом от 50 до 3000 фр. — Заключение в тюрьму и штраф в этом
случае могут назначаться оба вместе или только одно из них,
смотря по обстоятельствам.
17. Обесславление посланников, полномочных министров,
послов, поверенных по делам или других дипломатических аген-
тов, аккредитованных у короля, наказывается заключением
в тюрьму от 8 дней до 11/2 года и штрафом от 50 до 3000 фр. или
только одним из этих наказаний, смотря по обстоятельствам.
18. Обесславление частных лиц наказывается заключением
в тюрьму от 5 дней до 1 года и штрафом от 25 до 2000 фр. или
только одним из этих двух наказаний, смотря по обстоятельствам.
19. Обида лицам, означенным статьями 16 и 17 настоящего
закона, наказывается заключением в тюрьму от 5 дней до 1 года
и штрафом от 25 до 2000 фр. или только одним из этих двух
наказаний, смотря по обстоятельствам. — Обида частным лицам
наказывается штрафом от 16 до 500 фр.
144

Г л а в а VI
Общие распоряжения
24. Типографщики, напечатавшие сочинения, авторы которых
подвергнутся суду по силе настоящего закона, если исполнили
обязанности, предписанные законом 21 октября 1814 г., не мо-
гут быть предаваемы суду за самый факт напечатания этих сочи-
нений, если не действовали умышленно.
ЗАКОН 26 МАЯ 1819
1. Преследование преступлений и проступков, совершенных
посредством печати или другим способом обнародования, проис-
ходит от официальной власти и по требованию королевского
прокурора, с нижеследующими видоизменениями.
2. В случаях оскорбления обеим палатам или одной из них,
преследование происходит не иначе, как по разрешению палаты,
которая сочтет себя оскорбленной.
3. В случаях того же проступка против лица иностранных
государей и глав иностранных правительств, преследование про-
исходит не иначе, как по жалобе или требованию государя или
главы правительства, который почтет себя оскорбленным.
4. В случае обесславления или обиды правительственных
мест, судилищ и других правительственных учреждений, пресле-
дование происходит не иначе, как по совещанию этих учрежде-
ний в общем присутствии и по решению их требовать пресле-
дования.
5. В случае тех же проступков против облеченного обще-
ственною властью или служащего лица, против иностранного
дипломатического агента, аккредитованного при короле, или про-
тив частного лица, преследование происходит не иначе, как по
жалобе лица, которое почтет себя обиженным.
7. Немедленно по получении прокурорского обвинительного
акта или по получении жалобы следственный судья может секве-
стровать сочинения, афиши, рисунки, гравюры, эмблемы или
другие средства обнародования. — Приказ о секвестре и прото-
кол секвестрования должен быть в течение 3 дней по совершении
секвестра объявлен лицу, в руках которого находился секвестро-
ванный предмет; иначе секвестр теряет свою силу.
8. В течение 8 дней от вышесказанного объявления след-
ственный судья обязан сделать доклад палате совета, которая
поступает по силе уголовного следственного кодекса, кн. 1-й,
гл. IX, кроме видоизменений, установляемых ниже.
9. Если палата совета единогласно думает, что нет основания
к преследованию, она отменяет секвестр.
10. В противном случае или в случае протеста королевского
145

прокурора или истца против решения палаты совета следствен-
ные акты немедленно передаются генерал-прокурору, который
обязан в пятидневный срок по их получении сделать доклад па-
лате, рассматривающей вопросы о предании суду, которая обя-
зана постановить решение в течение 3 дней.
11. По несоблюдению какого-либо из этих сроков секвестр
тем самым уже уничтожается, и лицо, хранению которого вручен
секвестрованный предмет, обязано возвратить его собственнику
по простому предъявлению экзекуторского удостоверения в том,
что распоряжения в срок не сделано. — Экзекутор обязан по пер-
вому требованию давать такое удостоверение под страхом штрафа
в 300 франков и, сверх того, уплаты могущих быть проторей
и убытков.
14. Проступки обесславления и обиды посредством печати
частным лицам судятся трибуналами исправительной полиции.
20. Не дозволяется доказывать истину обесславливающих
фактов, кроме как в случае взведения их на лица, облеченные
общественною властью, или служащие, когда эти взводимые на
них факты относятся к исполнению ими должности и совершены
ими в официальном характере. В этом случае факты могут быть
доказываемы пред уголовным судом всеми обыкновенными пу-
тями. — Доказательство взведенных фактов ставит взведшее
лицо вне всякого наказания, независимо, впрочем, от наказаний,
налагаемых за всякую обиду, не зависящую необходимо от этих
самых фактов.
23. Жалующийся на обесславление или обиду может пред-
ставлять свидетелей в защиту своей нравственности. Обвиняе-
мому им в обесславлении или обиде не дозволяется представлять
свидетелей против нравственности жалующегося.
26. Приговор, осуждающий виновных или соучастников пре-
ступлений и проступков, совершенных посредством опубликова-
ния, всегда должен повелевать уничтожение или разрушение
секвестрованных предметов. — Публикация приговора в газетах
или посредством афиш может быть приговором постановляема
на счет осужденного.
29. Преследование преступлений и проступков, совершенных
путем печати или каким-либо другим способом публикации,
не может уже быть начинаемо по истечении 6-месячного срока
со времени обнародования.
ЗАКОН 9 И Ю Н Я 1819
3. Газетный залог исключительно назначается на издержки,
протори, и убытки, и штрафы, которым могут подвергаться соб-
ственники или издатели. В случае его недостаточности взыска-
ние производится с имущества ответственных собственников или
146

издателей газеты или журнала и авторов и редакторов осужден-
ных статей.
4. Штрафы должны быть уплачены и залог пополнен
в 15 -дневный срок от объявления приговора; по истечении
15 дней без пополнения залога, газета или журнал перестает
выходить, пока залог будет пополнен.
6. Кто выпустит в свет газету или журнал без удовлетворе-
ния условиям, предписанным статьею 4 настоящего закона, под-
вергается исправительному наказанию заключением в тюрьму
от 1 до 6 месяцев и штрафом от 200 до 1200 франков.
8. Всякая газета обязана помещать присылаемые ей прави-
тельством для напечатания официальные сообщения на следую-
щий же день по получении этих бумаг, под одним условием
уплаты издержек их напечатания.
9. Собственники или ответственные издатели газеты или
журнала, или авторы, или редакторы напечатанных в нем статей,
преданных суду, будут преследуемы и судимы по формам и сте-
пеням, установленным относительно всех других публикаций.
10. В случае осуждения они подвергаются тем же наказаниям;
но штрафы могут быть увеличиваемы вдвое, а в случае повторе-
ния преступления или проступка увеличиваемы в четыре раза,
независимо от установляемых уголовным кодексом наказаний за
повторение проступка или преступления.
(По проступкам, повторением проступка называется то, когда до исте-
чения года со времени первого приговора совершается тем же лицом новый
проступок (Уголовный кодекс, ст. 483).
Уголовный кодекс, ст. 58. Виновные, осужденные на исправительное
наказание заключением в тюрьму более чем на год, присуждаются, в слу-
чае нового проступка, к высшей мере наказания, установленной законом,
и это наказание может быть увеличиваемо вдвое. Сверх того, они подвер-
гаются особенному надзору правительства от 5 до 10 лет).
Это относится к случаям, когда подвергающее наказанию дей-
ствие составляет по французскому закону только проступок, а не
преступление, а к повторению преступлений относятся следующие
статьи:
(Ст. 56. Кто, будучи осужден на карательное или бесславящее наказа-
ние (бесславящим наказанием называется по французскому закону лишение
каких-либо прав), совершит второе преступление, влекущее за собою по-
терю гражданских прав, тот подвергается изгнанию. Если второе преступ-
ление влечет за собою заключение в тюрьму, он подвергается высшей мере
этого наказания, могущей быть увеличиваемою вдвое.
Уголовный кодекс, ст. 57. Кто, будучи наказан за преступление, совер-
шит проступок, влекущий за собою исправительное наказание, подвергается
высшей мере наказания, и она может быть удвоена).
12. Нарушение ст. 8 наказывается штрафом от 100 до
1000 фр.
13. Преследование за нарушение ст. 8 не может быть начи-
наемо по прошествии трех месяцев со времени нарушения.
147

ЗАКОН 25 МАРТА 1822
О наказании
1. Кто одним из способов, исчисленных в ст. закона 17 мая
1819, оскорбит или обратит в смех государственную религию, на-
казывается заключением в тюрьму от 3 месяцев до 5 лет и штра-
фом от 300 до 6000 фр. — Тем же наказаниям подвергается тот,
кто оскорбит или обратит в смех всякую другую религию, суще-
ствование которой законно признано во Франции.
4. Кто одним из тех же способов будет возбуждать к нена-
висти или презрению против правительства короля, наказы-
вается заключением в тюрьму от 1 месяца до 4 лет и штрафом
от 150 до 5000 франков. Настоящая статья не нарушает права
подвергать обсуждению и порицанию действия министров.
5. Обесславление или обида, одним из тех же способов, пра-
вительственных мест, судилищ, законных учреждений, обществен-
ных властей и администрации наказывается заключением в
тюрьму от 15 дней до 2 лет и штрафом от 150 до 5000 франков.
6. Публичное оскорбление каким-либо способом одного или
нескольких членов палат, или лица, состоящего на службе, или
служителя государственной религии, или какой-либо из религий,
существование которых законом признано во Франции, за его
служебные обязанности или в его служебном характере, наказы-
вается заключением в тюрьму от 15 дней до 2 лет и штрафом
от 100 до 4000 франков. Такой же проступок против присяжного
за его обязанности или против свидетеля за его показания нака-
зывается заключением в тюрьму от 10 дней до 1 года и штрафом
от 50 до 3000 франков.
7. Неверность и недобросовестность в газетных и журналь-
ных отчетах о заседаниях палат, правительственных мест и
судилищ наказывается штрафом от 1000 до 6000 франков. В слу-
чае повторения или когда отчет будет оскорбителен для той или
другой палаты или для кого-либо из пэров и депутатов, или оби-
ден для правительственного места, судилища или кого-либо из
судебных сановников, присяжных или свидетелей, — издатели
газеты, сверх того, наказываются заключением в тюрьму от 1 ме-
сяца до 3 лет. В тех же случаях может быть запрещаемо на время
или навсегда собственникам и издателям осужденных газеты или
журнала помещать отчеты о законодательных или судебных пре-
ниях. Нарушение этого запрещения подвергается наказаниям,
указанным этою статьею, в удвоенном размере.
10. Кто одним из средств, исчисленных 1 статьею закона
17 мая 1819 г . , будет стараться нарушать общественное спокой-
ствие, возбуждая граждан к презрению или ненависти против
какого-либо класса или каких-либо классов, наказывается заклю-
чением в тюрьму от 15 дней до 2 лет и штрафом от 100 до
4000 франков.
148

11. Собственники или издатели газеты или журнала обя-
заны помещать в 3-дневный срок от получения или в ближайшем
нумере, если издание не выходило до истечения 3-дневного срока,
ответ всякого лица, поименованного или обозначенного в газете
или журнале, под страхом штрафа от 50 до 500 фр., независимо
от других наказаний и проторей и убытков, могущих возникнуть
из обвиненной статьи. Это помещение должно быть бесплатное,
и ответ может иметь размер вдвое больший статьи, на которую
он делается.
ЗАКОН 18 И Ю Л Я 1828
1. Всякий совершеннолетний француз, пользующийся граж-
данскими правами, может, без предварительного разрешения,
издавать газету или журнал, сообразуясь с постановлениями на-
стоящего закона.
2. Собственники или издатели газеты или журнала обязаны
до начала издания представить залог.
3. Изъемлются от всякого залога: 1) газеты или журналы,
выходящие только раз в месяц или реже; 2) газеты или жур-
налы, исключительно посвященные математическим, физическим
и естественным наукам или ученым трудам и исследованиям, или
механическим и свободным искусствам, то есть наукам и искус-
ствам, которыми занимаются академии наук и словесности; 3) га-
зеты и журналы, чуждые политике и исключительно посвященные
словесности или другим отраслям знания, не обозначенным выше,
если выходят не более двух раз в неделю; 4) периодические изда-
ния, чуждые политике и выходящие не на французском языке;
5) периодические листы, исключительно посвященные объявле-
ниям, известиям о ценах и прейскурантам.
6. Газета или журнал, подлежащие залогу, не могут изда-
ваться без предварительного объявления, содержащего: 1) имя
газеты или журнала и сроки выхода; 2) имя всех собственников,
их жительство и их участие в предприятии; 3) имя и место жи-
тельства ответственных редакторов; 4) заявление, что эти соб-
ственники и редакторы имеют качества, требуемые законом (каче-
ства эти определяются статьею 980 гражданского кодекса следую-
щим образом: они должны быть мужчины, совершеннолетние,
подданные императора, пользующиеся гражданскими правами);
5) указание типографии, в которой будет печататься газета или
журнал; о всякой перемене в имени издания, сроках его выхода,
в собственниках, или ответственных издателях, или в типографии
должно быть заявляемо власти в течение 15 дней, следующих за
переменою. Эта обязанность лежит на ответственных редакторах;
за неисполнение они наказываются штрафом в 500 франков.
8. Всякий № издания подписывается в корректуре ответствен-
ным редактором. Этот подписанный экземпляр представляется
149

местному королевскому прокурору, а в городах, в которых нет
трибунала первой инстанции, мэру, под страхом штрафа в
500 франков. В предъявлении подписанного экземпляра дается
расписка. — Подпись печатается на всех экземплярах. — Лицо
подписавшее ответствует за содержание подписанного номера и
подвергается всем наказаниям, могущим последовать за него,
независимо от ответственности автора статьи, как соучастника.
Потому судебное преследование может быть ведено как против
лиц, подписавших номер, так и против автора или авторов обви-
ненной статьи.
15. В случае повторения преступления или проступка тем же
ответственным редактором, судилища, независимо от постановле-
ния статьи 10 закона 9 июня 1819 г., могут, смотря по важности
проступка, приостанавливать издание газеты или журнала на
время от 10 дней до 2 месяцев.
ЗАКОН 8 ОКТЯБРЯ 1830
1. Все проступки, совершаемые способом печати, подлежат
производству в ассизных судах.
6. Политические проступки также подлежат производству в
ассизных судах.
ЗАКОН 29 НОЯБРЯ 1830
1. Нападение одним из способов, исчисленных статьею 1 за-
кона 17 мая 1819 г., против королевского достоинства, порядка
престолонаследия, прав, имеемых королем по желанию француз-
ской нации и по конституционной хартии, против его конститу-
ционной власти, неприкосновенности его особы, против прав и
власти палат, наказывается заключением в тюрьму на время от
3 месяцев до 5 лет и штрафом от 300 до 6000 франков.
ЗАКОН 14 ДЕКАБРЯ 1830
2. Неизменная штемпельная пошлина с газет и журналов
установляется в 6 сантимов с каждого листа величиною в 30 квад-
ратных дециметров и меньше, и в 3 сантима с каждого полулиста
в 15 квадратных дециметров и меньше. — Газета или журнал,
печатаемые на полулисте более 15 и менее 30 квадратных деци-
метров, платят по прибавочному сантиму за каждые 5 квадратных
дециметров. — Не берется прибавочной пошлины за дробь, мень-
шую 5 дециметров. — Не берется пошлины с прибавления, не пре-
вышающего 30 квадратных дециметров, выдаваемого при газетах,
печатаемых на листе в 30 квадратных дециметров и меньше,
150

ЗАКОН 10 СЕНТЯБРЯ 1835
О т д е л первый
О преступлениях, проступках и
нарушениях правил
1. Всякое возбуждение одним из средств, исчисленных в
статье 1 закона 17 мая 1819 г., к преступлениям, предусмотрен-
ным статьями 86 и 87 уголовного кодекса, будет ли оно иметь
последствие, или останется без последствий, есть преступление
против государственной безопасности. — Если оно будет иметь
последствия, то наказывается сообразно ст. 1 закона 17 мая
1819 г. (то есть как государственное преступление подлежит на-
казанию, определенному статьею 87 уголовного кодекса). — Если
оно останется без последствий, оно наказывается лишением лич-
ной свободы и штрафом от 10 000 до 50 000 франков.
(Уголовный кодекс, ст. 87. Преступление, имеющее целью низвер-
жение или изменение правительства, или порядка престолонаследия, или
возбуждение граждан к поднятию оружия против императорской власти,
наказывается ссылкою в крепость.
Ст. 88. Только исполнение или попытка к исполнению составляют пре-
ступление (то есть один замысел, не сопровождавшийся никакою попыткою
исполнения, не составляет преступления).
Лишением свободы (detention) называется по французскому уголовному
кодексу наказание более сильное, чем простое заключение в тюрьму
(emprisonnement). Заключение в тюрьму бывает простым исправительным,
а не уголовным наказанием; лишение свободы — всегда уже уголовное на-
казание. — Заключение в тюрьму имеет сроки и очень непродолжительные,
например, несколько дней; а лишение свободы назначается всегда на срок
не менее 5 лет. Наконец заключение в тюрьму есть заключение в обыкно-
венную тюрьму, а лишение свободы есть заключение в крепость. Вот опре-
деление лишения свободы по статье 20 уголовного кодекса: «Осужденный
на лишение свободы запирается в одну из крепостей, находящихся на кон-
тинентальной территории империи. — Он имеет сношения с лицами, нахо-
дящимися в месте его заключения или вне того места, по полицейским ре-
гламентам» (то есть свидания с ним и переписка его подлежат более стро-
гому ограничению и надзору, чем у лица, подвергнувшегося простому
заключению в тюрьму). «Лишение свободы налагается на время от 5 до
20 лет». — Наконец, по статье 47 уголовного кодекса, человек, подвергнув-
шийся лишению свободы, остается по окончании своего наказания на всю
жизнь под надзором политической полиции, которому не подлежит лицо,
подвергнувшееся простому заключению).
2. Оскорбление королю, совершенное теми же способами,
когда оно имеет целью возбудить к ненависти и к презрению его
особы или его конституционной власти, есть преступление против
государственной безопасности. Виновный в нем судится и нака-
зывается по предыдущей статье.
3. Всякое другое оскорбление королю наказывается по ст. 9
закона 17 мая 1819 г.
4. Кто переносит на короля порицание или ответственность за
действия его правительства, наказывается заключением в тюрьму
151

сроком от 1 месяца до 1 года и штрафом от 500 до 5000 франков.
5. Нападение на принцип или форму правительства, установ-
ленного конституцией 1830 г., есть государственное преступление
против безопасности государства, когда имеет целью возбудить
к низвержению или перемене правительства. Виновный в нем
судится и наказывается по ст. 1 настоящего закона.
6. Всякое другое нападение, предусмотренное законом
21 ноября 1830 г., остается подлежащим наказанию, установлен-
ному тем законом.
7. Наказаниям, упомянутым в предыдущей статье, подлежат
те, которые публично признают всякую другую форму правитель-
ства, приписывая права на французский престол лицам, навсегда
изгнанным по закону 10 апреля 1832 г. (то есть Бурбонам стар-
шей линии) 3, или кому-либо, кроме Людовика-Филиппа I и его
потомства; или принимая название республиканца или иное, не-
совместное с конституциею 1830 г.; или выражая желание,
надежду или угрозу о низвержении конституционного монархи-
ческого порядка или о восстановлении низложенной династии.
8. В случаях, предусмотренных предыдущею статьею настоя-
щего закона и статьею 8 закона 17 мая 1819 г . , судилища могут,
смотря по обстоятельствам, возвышать наказание до двойного
размера означенной в том законе высшей степени.
9. Во всех случаях обесславления, предусмотренных законами,
установленные наказания могут, смотря по важности обстоя-
тельств, быть увеличиваемы до двойного размера высшей степени
наказания как относительно заключения в тюрьму, так и относи-
тельно штрафа. — Сверх того, виновный может быть лишаем всех
или некоторых прав, исчисляемых статьею 42 уголовного кодекса,
на время, равное сроку заключения в тюрьму.
(Ст. 42 уголовного кодекса приведена выше.)
11. Воспрещается публично открывать или объявлять подпи-
ски, имеющие целью вознаградить штрафы, издержки, протори
и убытки, наложенные судебными приговорами. Нарушение этого
наказывается заключением в тюрьму от 1 месяца до 1 года и штра-
фом от 500 до 5000 франков.
12. В случае вторичного осуждения того же ответственного
редактора или той же газеты в течение одного года судилища мо-
гут приостанавливать издание газеты на время до 4 месяцев, если
осуждение было за преступление (то есть не за простой про-
ступок).
О т д е л второй
Об ответственном редакторе газет
и журналов
13. Залог вносится деньгами в казначейство, которое платит
по нему проценты. Залог определяется следующий. Если газета
или журнал выходит более двух раз в неделю, залог должен быть
152

100 000 франков. Он должен быть в 75 000 франков, если газета
или журнал выходит только два раза в неделю. Он должен быть
в 50 000 франков, если газета или журнал выходит один раз
в неделю. Он должен быть в 25 000 франков, если газета или
журнал выходит только более одного раза в месяц. (Эти размеры
залога определяются для изданий, выходящих в департаментах
Сены, Сены и Уазы, Сены и Марны, т. е. в Париже и его окрест-
ностях.) Залог ежедневных газет, выходящих в других департа-
ментах, кроме трех поименованных, должен быть в 25 000 фран-
ков в городах, имеющих 50 000 жителей и более; он должен быть
в 15 000 франков в городах, имеющих менее 50 000 жителей. Он
равняется половине этих сумм для газет и журналов не еже-
дневных.
14. Продолжают быть изъяты от всякого залога газеты и
журналы, упомянутые в статье 3 закона 18 июля 1828 года.
15. Ответственный редактор должен владеть на свое частное
имя третьею частью залога. Если эта часть подвергается умень-
шению или по частной сделке, или по взысканию с нее штрафа,
ответственный редактор в течение 15-дневного срока должен сме-
ниться или пополнить эту часть; иначе издание останавливается.
16. По статье 8 закона 18 июля 1828 г. ответственный редак-
тор обязан подписывать каждый номер своего издания. Наруше-
ние этого правила наказывается штрафом от 500 до 3000 франков.
17. Ответы, упоминаемые ст. 11 закона 25 марта 1822 г.,
должны быть помещаемы в полном составе и бесплатно в нумере,
следующем за днем их получения, под страхом наказаний по ска-
занному закону. Но если ответ имеет размер, превышающий
двойную длину статьи, на которую делается, то за печатание
превышающей части берется плата по таксе объявлений.
19. В случае заключения в тюрьму ответственного издателя
за преступление или проступок по делам печати или за наруше-
ние правил по этим делам, издание во все время его заключения
и лишения гражданских прав не может выходить иначе, как с но-
вым ответственным редактором.
ЗАКОН 16—23 И Ю Л Я 1 8 5 0
О т д е л первый
О залоге
1. Для департаментов Сены, Сены и Уазы, Сены и Марны
залог газет определяется следующий: если газета или журнал
выходит более 3 раз в неделю, залог должен быть 24 000 фран-
ков. — Он должен быть в 18 000 франков, если газета выходит
только 3 раза в неделю или реже. — В городах, имеющих 50 000
жителей и более, залог газет, выходящих более 5 раз в неделю,
153

должен быть 6000 франков. Он должен быть 3600 франков в дру-
гих департаментах. Газеты и журналы, выходящие 5 раз в неделю
или реже, должны иметь залог в половину этих сумм.
(После февральской революции как залог, так и штемпельный налог были
совершенно отменены декретом 4 марта 1848 года.)
3. Всякая статья, рассуждающая о политике, философии и ре-
лигии, должна быть подписана своим автором под страхом штрафа
в 500 франков за первое нарушение, 1000 франков в случае его
повторения. Фальшивая подпись наказывается штрафом в
1000 франков и заключением в тюрьму на 6 месяцев как лица,
фальшиво подписавшегося, так и против автора статьи и ответ-
ственного редактора.
4. Постановления предыдущей статьи прилагаются ко всем
журнальным статьям, в которых рассуждается о действиях или
мнениях граждан и индивидуальных или коллективных инте-
ресах.
О т д е л второй
О штемпеле
12. Газеты и журналы, выходящие нумерами меньше 10 ли-
стов от 25 до 32 квадратных дециметров или меньше 5 листов
от 50 до 72 квадратных дециметров, подвергаются штемпельной
пошлине 4. Она установляется в 5 сантимов с листа в 72 квад-
ратных дециметра и меньше в департаментах Сены и Сены и Уазы
и в два сантима с газет и изданий в других департаментах.
(72 квадратные дециметра равняются 380 квадратным вершкам, так
что лист этого размера будет иметь около аршина в длину или высоту
и около 11/2 аршина в ширину ( 1 6 X 2 4 = 384). Парижские газеты боль-
шого формата имеют лист около 15 вершков в длину или высоту и около
21 вершка в ширину, то есть около 315 квадратных вершков. Из наших
изданий почти таков формат «Санктпетербургских ведомостей» и «Совре-
менной летописи», «Русского вестника». Размер печатного листа наших
журналов вдвое меньше; например, лист «Отечественных записок» имеет
около 11 вершков в высоту и около 14 вершков в ширину, то есть около
155 квадратных вершков.)
13. За каждые 10 квадратных дециметров или долю их свыше
размера в 72 дециметра взимается 11/2 сантима.
14. Роман, печатаемый в фельетоне журнала или в прибав-
лении к нему, подвергается штемпелю в один сантим с нумера.
15. Штемпель служит франкированием: штемпель в 5 санти-
мов за пересылку и раздачу по всему пространству республики,
а штемпель в 2 сантима — за пересылку и раздачу в департа-
менте, где печатается издание, и в прилежащих к нему депар-
таментах.
18. Прибавление, не превышающее 72 квадратных децимет-
ров, при газетах, выходящих более 2 раз в неделю, освобождается
154

от штемпеля, если посвящено исключительно политическим изве-
стиям, прениям законодательного собрания и трибуналов, пере-
печатке и обсуждению правительственных актов.
20. Уступка одного процента из штемпеля делается издателям
на макулатурную растрату бумаги.
22. Сборники и издания, бывшие избавленными от штемпеля
до декрета 4 марта 1848 г . , останутся изъятыми от него.
24. За нарушение этих правил газетами и журналами, неза-
висимо от возвращения утаенной пошлины, налагается штраф
в 50 франков за каждый нештемпелеванный лист или часть листа.
В случае повторения штраф удвоивается. — В других сочинениях
(то есть в отдельных брошюрах) каждое нарушение наказывается,
кроме возвращения утаенной пошлины, штрафом, равным удвоен-
ной сумме этой пошлины и ни в каком случае не меньше
200 франков.
ДЕКРЕТ 31 ДЕКАБРЯ 1851 — 3 ЯНВАРЯ 1852
Президент республики декретирует:
1. Ведение всех проступков, предусмотренных законами о пе-
чати, передается трибуналам исправительной полиции.
(То есть дела эти изъемлются от суда присяжных, ассизного суда,
исключительному ведению которого были предоставлены прежними зако-
нами. Трибуналы исправительной полиции имеют судопроизводство глас-
ное и словесное, но без присяжных.)
ОРГАНИЧЕСКИЙ ДЕКРЕТ 17—23 ФЕВРАЛЯ 1852
П р е з и д е н т республики декретирует:
Глава первая
О предварительном разрешении и залоге газет
и журналов
1. Никакая газета или журнал, говорящие о политических
делах или общественной экономии, будут ли они выходить в
определенные сроки или выпусками в неопределенные сроки, не
могут быть основаны или издаваемы без предварительного раз-
решения правительства. Это разрешение может быть даваемо
только французу, совершеннолетнему, пользующемуся граждан-
скими и политическими правами. — Предварительное разрешение
правительства также необходимо для всякой перемены в лично-
стях ответственных редакторов, главных редакторов, собственни-
ков или администраторов газеты.
155

4. В департаментах Сены, Сены и Уазы, Сены и Марны и
Роны * залог установляется следующий: у газет и журналов, вы-
ходящих более 3 раз в неделю, 50 000 франков; у выходящих
только 3 раза в неделю и реже — 30 000 франков. В городах,
имеющих 50 000 жителей и более, залог газет и журналов, выхо-
дящих более 3 раз в неделю, должен быть 25 000 франков, а в
других городах—15 000 франков, и половина этих сумм — для
изданий, выходящих 3 раза в неделю или реже.
5. Издание газеты или журнала без предварительного разре-
шения, без залога или без пополнения залога наказывается штра-
фом от 100 до 2000 франков за каждый нумер или выпуск, из-
данный с нарушением этих правил и заключением в тюрьму от
1 месяца до 2 лет. — Издатель газеты или журнала и типограф-
щик оба подлежат ответственности. — Газета или журнал пере-
стает издаваться.
Глава вторая
О штемпеле
6. Газеты и журналы, имеющие меньше 10 листов от 25 до
32 квадратных дециметров или меньше 5 листов от 50 до 72 квад-
ратных дециметров, подлежат штемпельной пошлине. Она уста-
навливается в 6 сантимов с листа в 72 квадратных дециметра и
меньше в департаментах Сены и Сены и Уазы и в 3 сантима
в других департаментах. За каждые 10 квадратных дециметров
платится 11/2 сантима в департаментах Сены и Сены и Уазы и
1 сантим в других департаментах.
9. Непериодические сочинения, говорящие о политических
предметах или общественной экономии, издаваемые одним или
несколькими выпусками менее 10 печатных листов от 25 до
32 квадратных дециметров, подвергаются штемпелю в 5 сантимов
с листа. За каждые 10 квадратных дециметров и каждую дробь
их сверх этой величины платится 11/2 сантима.
11. Нарушение этих правил в газетах и журналах наказы-
вается, независимо от уплаты утаенной пошлины, штрафом в
50 франков с каждого листа или части листа без штемпеля. Сумма
штрафа не может превосходить цифру залога. В других периоди-
ческих изданиях нарушение, независимо от уплаты утаенной
пошлины, наказывается штрафом, равным удвоенной сумме
пошлины. Этот штраф не может быть меньше 200 франков, ни
выше 50 000 франков.
13. Сверх штемпельной пошлины, определяемой настоящим
законом, восстановляется плата за пересылку по почте, существо-
вавшая до закона 16 июля 1850 года.
* В департаменте Роны находится Лион.
156

Глава третья
Проступки и нарушения правил, не предусмотренные
прежними законами. — Подведомственность дел. —
Право приостановки и запрещения
15. Обнародование или перепечатка ложных известий, под-
ложных, измененных или лживо приписываемых кому-либо доку-
ментов наказывается штрафом от 50 до 1000 франков. Если
обнародование или перепечатка сделаны злоумышленно или могут
нарушить общественное спокойствие, они наказываются заключе-
нием в тюрьму от 1 месяца до 1 года и штрафом от 500 до
1000 франков. Если обнародование или перепечатка и сделаны
злоумышленно и могут нарушить общественное спокойствие, то
определяется высший размер этого наказания.
17. Запрещается печатать отчеты о процессах по проступкам
в делах печати; но приговор во всяком случае может быть публи-
кован. Судилища могут запрещать печатание отчетов о процессе
во всех делах гражданских, исправительной полиции и уголовных.
Это запрещение не применяется к приговору, который всегда
может быть публикован.
18. Нарушение статьи 17 настоящего закона наказывается
штрафом от 50 до 5000 франков, независимо от наказаний, усы-
новляемых законом за то, если отчет неверен и злонамерен.
19. Ответственный издатель обязан помещать на первом месте
в газете официальные документы, подлинные сведения, отчеты и
исправления, присылаемые ему официальным лицом. Они должны
печататься в 1-м нумере, выходящем после дня получения бу-
маг. — Печатаются они бесплатно. — Нарушение наказывается
штрафом от 50 до 1000 франков. Сверх того, газета может быть
приостановлена в издании административным путем на время,
не превышающее 15 дней.
20. Если обнародование газеты или журнала, приостановлен-
ных или запрещенных административным путем, продолжается
под тем же заглавием или под прикрытым заглавием, авторы,
ответственные редакторы или типографщики подвергаются тю-
ремному заключению сроком от 1 месяца до 2 лет и все сово-
купно — штрафу от 500 до 3000 франков за каждый нумер или
лист, изданный с нарушением правил.
21. Запрещается печатание всякой статьи о политических
предметах или общественной экономии, написанной лицом, осуж-
денным на карательное и бесчестящее или только на бесчестящее
наказание. — Издатели, ответственные редакторы, типографщики,
содействовавшие этому напечатанию, наказываются все совокупно
штрафом от 1000 до 5000 франков.
(Уголовный кодекс, ст. 7. Карательные и бесчестящие наказания суть:
1) смертная казнь, 2) вечная каторга, 3) ссылка, 4) временная каторга,
5) лишение свободы, 6) заключение в смирительный дом.
157

Наказания бесчестящие суть: 1) изгнание, 2) лишение гражданских
прав.
Приведем некоторые примеры тому, за какие преступления человек
подвергается одному из этих наказаний. Угол. код., ст. 305. «Письменная
угроза убийством наказывается каторжною работою, если сопровождалась
приказанием исполнить что-либо».
Ст. 309. «Заключением в смирительный дом наказывается всякий, кто
нанес раны или удары, если от того произошла болезнь или неспособность
заниматься трудом более нежели в течение 20 лет. — Если удары или
раны, нанесенные без намерения причинить смерть, причинят ее, виновный
наказывается временною каторжною работою».
Из этих примеров видно, что карательному и бесчестящему наказанию
может подвергнуться человек за поступок, совершенный в порыве страсти
или по случайному стечению обстоятельств и нимало не свидетельствую-
щий против способности его вообще рассуждать о делах здравым и спокой-
ным образом.)
24. Кто занимается книжною торговлею без получения па-
тента, требуемого 11 статьею закона 2 октября 1814 г., наказы-
вается заключением в тюрьму от 1 месяца до 2 лет и штрафом
от 100 до 2000 франков. Его заведение закрывается.
25. Трибуналами исправительной полиции судятся: 1) про-
ступки, совершаемые способом печати по ст. 1 закона 17 мая
1819 г. и подлежавшие прежде ассизному суду; 2) нарушения
правил о печати, предусмотренные прежними законами; 3) про-
ступки и нарушения, поименованные в настоящем законе.
28. Представление свидетелей для доказательства действи-
тельности фактов обидных или бесславящих ни в каком случае
не допускается.
32. Одно осуждение за преступление, совершенное посредством
печати, два осуждения за проступки или нарушения правил, со-
вершенные в течение двух лет, безусловно влекут за собою запре-
щение газеты, ответственный редактор которой был осужден. —
После осуждения за проступок или нарушение правил по делам
печати правительство в течение двухмесячного срока может опре-
делить или временную приостановку, или запрещение газеты. —
Газета может быть приостановлена министерским решением, хотя
бы и не подвергалась никакому осуждению, после двух мотивиро-
ванных предупреждений, на срок не свыше двух месяцев. — После
судебной или административной приостановки также может быть
запрещена, но только особенным декретом императора по сообра-
жению общественной безопасности.
Глава шестая
Переходные меры
33. Собственники существующих ныне газет и журналов осво-
бождаются от надобности в разрешении, требуемом статьею 1 на-
стоящего закона.
158

ЗАКОН 27 ФЕВРАЛЯ —2 МАРТА 1858
1. Кто каким бы то ни было способом будет публично воз-
буждать к преступлениям, поименованным в статьях 86 и 87 уго-
ловного кодекса, если это возбуждение останется без последствий,
наказывается заключением в тюрьму от 2 до 5 лет и штрафом
от 500 до 10 000 франков.
(86 ст. уголовного кодекса говорит о преступлениях лица против им-
ператора и особ императорской фамилии. Статья 87 уголовного кодекса
приведена выше.)
2. Кто, с целью нарушить общественное спокойствие или воз-
будить к ненависти или презрению против императорского пра-
вительства, ведет интриги или сношения в пределах или за пре-
делами империи, наказывается заключением в тюрьму от
1 месяца до 2 лет и штрафом от 100 до 2000 франков.
4. Лица, осужденные по предыдущим статьям, могут быть
лишаемы всех или некоторых прав, поименованных в 42 ст. уго-
ловного кодекса, на время, равное сроку тюремного заключения,
которому подверглись.
5. Всякое лицо, осужденное за один из проступков, преду-
смотренных настоящим законом, может быть для ограждения об-
щей безопасности отправляемо на безвыездное жительство в один
из департаментов империи или в Алжирию или изгоняемо из
французской территории.
8. Власть, даваемая правительству 5 статьею настоящего
закона, должна прекратиться 31 марта 1865 г., если не будет
возобновлена до того времени.
Мы пожертвовали почти полутора печатными листами на
скучный и по-настоящему лишний перевод, которого почти никто
не прочтет; зато теперь, имея возможность отправлять каждого
недоверчивого читателя за справками к предыдущим страницам,
мы чувствуем себя вправе утверждать, что выводы из изучения
французских законов по делам печати, представляемые нами
здесь, не подлежат никакому дельному опровержению.
Во-первых, мы не хотим пропустить без внимания цифр годов
и месяцев, выставленных на этих законах.
Первые шесть законов принадлежат эпохе реставрации (21 ок-
тября 1814; 17 мая 1819; 26 мая 1819; 9 июня 1819; 25 марта
1822; 18 июля 1828). Известно, в каком отношении к нации на-
ходилось правительство реставрации. Оно было установлено во
Франции иностранцами, завоевавшими Францию. Мы не гово-
рим о том, хорошо или дурно оно было само по себе, — это уже
все равно после такого факта, как происхождение от иностранных
завоевателей. Вообразим себе, что какое-нибудь учреждение было
159

бы установлено Наполеоном I в 1812 г. в русских провинциях,
которые он занял своими войсками. Будь это учреждение очень
хорошо само по себе, мы, русские, немедленно постарались бы
уничтожить его, заменить чем угодно, лучшим ли, худшим ли,
только заменить чем-нибудь своим, не наложенным на нас волею
иностранного завоевателя. Точно таково было отношение фран-
цузской нации к правительству реставрации. Она все время
только и думала о том, чтобы уничтожить его. Оно очень хорошо
чувствовало это; оно понимало, что ему надобно опасаться фран-
цузов, держать себя с управляемою нациею, как нациею, враж-
дебною ему. Оно не могло существовать иначе, как подавляя
национальные чувства.
Это несчастное положение продиктовало реставрационные за-
коны по делам печати. Вот почему ремесло типографщика было
подчинено особенному надзору, вот откуда взялась надобность,
чтобы никто без особенного разрешения не мог завести типогра-
фию или открыть книжную лавку (Закон 21 октября 1814,
ст. 11). Французы вообще были враги французского правитель-
ства. Без выбора допускать каждому желающему заводить типо-
графию или книжную лавку, значило бы увидеть, что из тысячи
типографий и книжных лавок девятьсот девяносто принадлежат
врагам правительства (как из тысячи ткацких станков, из тысячи
купеческих прилавков за девятьюстами девяносто станками и
прилавками сидели враги правительства). Люди, согласные не
то что поддерживать, а хотя бы равнодушно переносить тогдаш-
нее правительство, были во Франции исключениями, стало быть,
допускать людей становиться хозяевами типографий и книжных
лавок можно было только по выбору. Но правительство было так
ненавистно и образованному обществу, и простому народу, что
не могло рассчитывать на постоянство и этих немногих избран-
ных в их преданности: они ведь были люди, они могли поддаться
общему чувству, которое втолковывали им все встречные и попе-
речные, стало быть, необходима была предосторожность против
измены и этих немногих избранных. Вот откуда возникло поста-
новление, что разрешение содержать типографию может быть
отнято во всякое время (тот же закон, ст. 12). Но как сделать,
чтобы всегда мог найтись благовидный предлог к отнятию разре-
шения? — Для этого были составлены правила, изложенные в
статьях 14 и следующих того же закона. Затеряйся какая-нибудь
квитанция, окажись на каком-нибудь листе по оплошности на-
борщика неисправность в имени или адресе типографщика, по-
падись какая-нибудь книжонка без этого имени и адреса, — вот
и есть по закону предлог закрыть типографию или книжную
лавку.
По этой же самой причине нужны были специальные законы
для ограждения правительственных лиц (закон 17 мая 1819 г.).
Если бы нация была не то что привержена, а хотя равнодушна к
160

правительству, не у многих являлась бы охота оскорблять печат-
ным словом короля или его родственников, или его министров и
их чиновников, — если люди равнодушны к кому-нибудь, то они
никому не допустят оскорблять его безнаказанно: поднимается
в обществе гвалт против обидчика, и человек, к которому прежде
было оно безучастно, сделается предметом сочувствия, когда
оскорблен кто-нибудь. Для охранения каждого, не находящегося
в особенной неприязни с обществом, достаточно общих законов.
Но французские правительственные лица времен реставрации
находились в исключительно неприязненных отношениях к об-
ществу, потому для их охранения и нужны были исключитель-
ные законы (тот же закон, ст. 9, 10, 11, 16). Только в соответ-
ствие этим статьям явились и исключительные наказания для
охранения иностранных правительств (тот же закон, ст. 12, 17)—
неловко было бы не сделать в пользу других правительств такой
же привилегии, как в свою пользу. — Только от этой же при-
чины явилась надобность и в специальном законе для охранения
религии и нравственности (тот же закон, ст. 8) — правительство
покровительствовало клерикальной партии, потому католиче-
ская церковь разделяла непопулярность правительства; а нрав-
ственность поставлена тут лишь для благозвучия, — нельзя
же, упомянув о религии, не замолвить слова и за нравствен-
ность.
Если бы не эти исключительные обстоятельства и соображе-
ния, не было бы никакой нужды в целом законе 17 мая 1819,—
не к чему было бы постановлять особенным законом, что «дей-
ствия, объявляемые в уголовном кодексе преступлениями и про-
ступками, подвергаются наказанию, когда совершаются способом
печати» (тот же закон, ст. 1), — ведь уж определил уголовный
кодекс, т. е. общий закон, что эти действия, каким бы способом
ни совершались, все равно преступны; так что же еще толковать
о них? Но дело в том, что общественная мысль была неприяз-
ненна правительству, и надобно было сделать новые постановле-
ния, чтобы подвести под наказание как можно большее число ее
проявлений и чтобы наказывать их как можно сильнее. Для этой
последней цели даже придумано было странное средство, проти-
воречащее коренному правилу юриспруденции, постановляю-
щему, что за одно преступление двух наказаний не бывает. В об-
щем законе это правило соблюдено. Например, за оскорбление
официального лица при исполнении его обязанностей общий за-
кон постановляет заключение в тюрьму от 1 - г о до 6-ти месяцев
(уголовный кодекс, ст. 243). — Закон 17 мая 1819 г. говорит,
что такое оскорбление, нанесенное способом печати, подвергается,
сверх заключения в тюрьму, еще денежному штрафу; да и тюрем-
ное заключение доводится до полутора года вместо общего полу-
годового срока (ст. 16). Вообще все наказания в законе 17 мая
1819 г. двойные: заключение в тюрьму само по себе, да сверх
161

того денежный штраф. Откуда эта надобность? Очевидно от-
куда: главная сила заключения в тюрьму состоит в том, что об-
щество теряет часть уважения к человеку, сидевшему в тюрьме;
но в делах, за которые хотел наказывать закон 17 мая 1819 г.,
общество сочувствовало человеку, запираемому за них в тюрьму,
и уважение к нему не уменьшалось, а увеличивалось от этого на-
казания; вот и оказывалось оно недостаточным, — его не стыди-
лись и потому мало боялись; значит, нужно было бить по кар-
ману.
Но всего этого было еще недостаточно. Правительство нахо-
дилось в такой непопулярности, что не могло быть уверено даже
в готовности судилищ заступаться за него. Судьи опять-таки
были люди, могли поддаться общественному мнению, не при-
знать преступлением такого действия, которому сочувствовала
вся нация. Поэтому нужно было отыскать для предания суду и
для денежных штрафов такой предлог, который был бы чужд
правительственной непопулярности. Вот и был составлен специ-
альный закон о наказаниях за «обесславление» частных лиц,
опять с денежными штрафами. Теперь было достаточно попасть
в газету какому-нибудь слову о каком-нибудь купце, что он про-
дает товары дорого или дурного качества, — вот и готово нака-
зание (закон 17 мая 1819 г., ст. 13 и 18). А чтобы нельзя было
избавиться от наказания доказательством справедливости пори-
цания, постановлено было, что доказательства справедливости
не принимаются в оправдание (закон 26 мая, ст. 23).
Но всего этого было мало, — ведь наказания и штрафы все-
таки частные случаи, постигающие только отдельные лица и из-
дания; а правительство имело против себя всю нацию и все про-
явления национальной мысли; то есть и всю литературу. Надобно
было принять общие меры против всей этой отрасли деятельно-
сти постараться вообще подрезать ее. Для этого послужили за-
лог и штемпель. Залог отнимал возможность деятельности у лиц,
не располагающих значительным количеством наличных свобод-
ных денег, то есть у огромного большинства людей. Штемпель
возвышал цену газет и брошюр, то есть уменьшал распростра-
ненность их в публике.
Кажется, было довольно. Но оказалось мало: закон 25 марта
1822 г. постарался увеличить число действий, за которые можно
было наказывать, и увеличил меру наказаний. Известно, при ка-
ких обстоятельствах был издан он. Фанатик из простолюдинов
заколол герцога беррийского5. Человек этот не имел никакой
связи ни с кем из литературного или хотя бы вообще образован-
ного общества. Экзальтированная ненависть его к Бурбонам раз-
вилась без всякой помощи какого бы то ни было чтения. Его
ожесточили материальные страдания простолюдинов, высокомер-
ные поступки чиновников и других людей правительственной
партии. Но ужас, наведенный его делом на правительственную
162

партию, затмил в ней всякую рассудительность: она провозгла-
сила соучастниками в его деле не только литераторов, но и близ-
ких к королю придворных, которыми была недовольна, в том
числе министра Деказа6, личного друга короля. Деказ и все
другие сколько-нибудь рассудительные люди были выгнаны из
дворца и правительства, а литература подвергнута новым стесне-
ниям.
Какую пользу принесло все это, известно каждому. Бурбоны
пали. Но Людовик-Филипп, занявший их место, захватил власть
путем не очень чистым, — он интриговал против Бурбонов, вы-
казывая им величайшую преданность на словах; он точно так же
обманывал и врагов прежнего правительства, которые скоро уви-
дели, что вручили власть лицу, не думающему исполнять данных
обещаний. А для массы народа ничего не было сделано, и ею
овладела досада на то, что она переменила правительство совер-
шенно безуспешно. Таким образом, Людовик-Филипп стал и к
образованному обществу, и к нации точно в такое же положение,
в каком были Бурбоны: число людей, не только преданных пра-
вительству, а хотя бы только согласных переносить его, было
очень невелико сравнительно с массою французов, неприязнен-
ных ему. Поэтому и должны были оставаться законы, стесняв-
шие проявление национальной мысли.
Скоро они были усилены новым законом 9 сентября 1835 г. 7.
Это постановление было издано при таких обстоятельствах. Два-
три фанатика, опять из простолюдинов, не имевших ни связей в
литературном или образованном обществе, ни привычки к чте-
нию, покушались на жизнь короля 8. Панический страх, овладев-
ший правительственною партиею, внушил ей, что прежние меры
для стеснения политической жизни и для ограждения правитель-
ства от покушений недостаточны. Отсюда новые стеснения для
журналистики, хотя она и ровно ничем не участвовала в поку-
шениях.
Но сваливание всей беды на журналистику было такою оче-
видною натяжкою, что самому правительству, несмотря на его
паническое ослепление, чувствовалась недостаточность стеснений
для своего укрепления. Оно чувствовало, что слабость его и опас-
ности для него возникают не от журналистики, а совершенно от
другого обстоятельства: оно не имело приверженцев в нации; на-
добно было придумать что-нибудь, чтобы приобрести их. По
внушению этого инстинкта, оно попробовало склонять общество
на свою сторону доказыванием, что семейное спокойствие, без-
опасность собственности и все материальные интересы связаны с
существованием тогдашних правительственных форм; что их по-
трясение было бы равнозначительно междоусобной войне между
сословиями. Отсюда и в законы по делам печати проникла надоб-
ность в специальном постановлении, ограждающем собственность
и доброе согласие между различными классами (закон 9 сен-
163

тября 1835 г., ст. 8). Специальные наказания проступков посред-
ством печати по этим вещам были просто средством доказывать
обществу, что существовавшее правительство должно считаться
за привилегированную партию защитников собственности.
Дальнейшие усиления стеснительных мер по делам печати
почти не нуждаются в объяснениях, потому что еще всем памятны
события, из которых они возникли.
Декретом 4 марта 1848 г. (вследствие февральской револю-
ции) были уничтожены стеснения литературной деятельности,
в том числе залог и штемпель. Эта мера объясняется мнением
тогдашнего правительства, что на его стороне масса нации и что
общественное мнение в его пользу. — Нам нет надобности раз-
бирать, каковы были отношения и события, вследствие которых
выбор президента республики и потом выборы депутатов в зако-
нодательное собрание произошли в направлении, противном су-
ществовавшим формам. Для нашей цели достаточно знать тот
факт, что президентом республики было избрано лицо 9, считав-
шее нужным учредить на место республики империю, а большин-
ство нового собрания составилось из лиц, считавших нужным
восстановить королевскую власть, которую одни из этих лиц хо-
тели возвратить Бурбонам, а другие — Орлеанскому дому10.
Таким образом, обе отрасли правительственной власти, исполни-
тельная и законодательная, стремились к низвержению сущест-
вовавшей правительственной формы; общество от этого трево-
жилось ожиданием новой катастрофы, которая казалась тем
страшнее, что в самом правительстве шла борьба между тремя
партиями, думавшими сражаться между собой во время ката-
строфы: эта борьба, повидимому, должна была удлинить ката-
строфу, довести ее до продолжительной междоусобицы. Страшась
этого бедствия, общество становилось в неприязнь к правитель-
ству, приводившему своими действиями к такой развязке. По-
нятно после этого, что правительство нашло нужным стеснить
проявления общественного мнения, — и вот объяснение декрета
16 июля 1850 г., восстановившего залог и штемпель. Придуманы
были даже новые меры стеснения; из них особенно важно было
постановление, чтобы каждая статья, имеющая отношение к по-
литике, была подписана автором. В этом не было надобности для
целей собственно карательных: ни один сколько-нибудь заметный
писатель никогда не прятался за анонимность, если его неподпи-
санная статья предавалась суду. Но анонимность статей нужна
была газетам для того, чтобы являться представительницами
направления целой известной партии, а не выражением личных
взглядов того или другого писателя. Неподписанная статья —
мнение самой газеты и всех лиц, сочувствующих газете; это об-
щее значение пропадает в личном характере мнения, если статья
подписана. Итак, постановление о необходимости подписей слу-
жит одним из бесспорных признаков того, что закон 16 июля
164

1850 года был порожден не другими какими-нибудь соображе-
ниями, а именно тем, что правительство чувствовало необходи-
мость ослабить журналистику, как представительницу враждеб-
ного ему общественного мнения.
Но при всем желании подавить ее, тогдашнее правительство
находило надобность показывать, что оно считает себя более по-
пулярным, чем дореволюционное орлеанское правительство. По-
тому в закон 16 июля 1850 г. были введены некоторые правила,
смягчавшие суровость мер, принимаемых против журналистики.
Например: штемпель восстановлен в размере, несколько меньшем
прежнего: прежде бралось 6 сантимов с листа в 30 квадратных
дециметров (закон 14 декабря 1830 г.), теперь — только 5 сан-
тимов с допущением листа с лишком вдвое большего формата
(закон 16 июля 1850 г.). При этом штемпель восстановлялся под
видом платы за пересылку газеты по почте (тот же закон, ст. 15),
а не просто в прежнем виде чистого налога. Залог был восста-
новлен в размере, гораздо меньшем прежнего. Прежде ежеднев-
ная газета в Париже должна была представлять 100 000 франков
залога (закон 10 сентября 1835 г., ст. 13); теперь от нее требова-
лось только 24 000 франков залога.
Вскоре произошла перемена, поставившая правительство в не-
обходимость принять более сильные меры против выражений
общественного мнения. После катастрофы 2 декабря 1851 г. 11
президент республики, уничтоживший парламентскую форму
правления и потому имевший своими врагами всех приверженцев
этой формы, должен был устранить присяжных от решения про-
цессов по делам печати, потому что суд присяжных не казался
достаточно ограждающим новое правительство (декрет 31 декаб-
ря 1851). Таким образом, журналистика была отдана под власть
судей, назначаемых самим правительством.
То отношение правительства к общественному мнению, кото-
рое решительно обрисовалось после катастрофы 2 декабря, ока-
залось не мимолетным явлением, как надеялось новое правитель-
ство: неприязнь не ослабевала, а оставалась непреклонна. По-
тому правительство убедилось в необходимости более сильных
мер для обуздания общественного мнения и принуждено было
издать декрет 17 февраля 1852 г.12, дававший ему безусловную
власть над журналистикой. Кроме полного восстановления всех
стеснительных мер, существовавших при Орлеанском доме, и
кроме новых мер, установленных законом 16 июля 1850 г., декрет
17 февраля 1852 г. окончательно установляет устранение суда
присяжных от всяких дел по печати я, находя недостаточным
даже то обеспечение, какое дается правительству преданностью
судей, назначаемых самим правительством, предоставляет уже
чисто административным сановникам приостановлять издание
газет или журналов и запрещать их без суда и следствия (декрет
17 февраля 1852 г., ст. 32).
165

Наконец после орсиньевского дела 13 понадобилось правитель-
ству еще более действительное средство для ограждения своей
безопасности, и декрет 2 марта 1858 г. постановил, что оно имеет
право в случае нужды отсылать на жительство в отдаленную про-
винцию или в Алжирию каждое лицо, заслужившее его неблаго-
склонность.
На этом общем очерке происхождения французских законов
по делам печати мы пока и остановимся. Они могли бы казаться
странны, если бы мы стали рассматривать их с какой-нибудь дру-
гой точки зрения, кроме чисто исторической. Перечитайте все
их, — вы увидите в них только одно желание: по возможности
затруднить и стеснить литературную деятельность. Но что ж
делать, — это было необходимостью для французских прави-
тельств по их отношению к нации и к общественному мнению;
потому с исторической точки зрения, которую старались мы разъ-
яснить, эти законы совершенно естественны. Если правительство
Бурбонов, потом правительство Людовика-Филиппа, потом пра-
вительство, возникшее после февральской республики, — чувство-
вали себя непопулярными, имеющими против себя общественное
мнение, то нельзя находить, что они были непоследовательны,
принимая всевозможные меры против обнаружения обществен-
ного мнения. Для этой цели действительно очень хорошими сред-
ствами надобно признать и залог, и штемпель, и выдачу специаль-
ного разрешения на открытие типографий с правом отнимать это
разрешение, и специальные законы о проступках по делам печати,
и право административной власти приостанавливать и запрещать
газеты и журналы. Если бы французские правительства могли
считать себя имеющими общественное мнение на своей стороне,
могли думать, что нация имеет преданность или хотя доверие
к ним, тогда действительно они могли бы обойтись без этих спе-
циальных законов. Ведь для ограждения собственности короля
Людовика-Филиппа, или бывшего президента республики, или
нынешнего императора французов, или их министров, или их
судей и чиновников не требуется никаких специальных законов,
потому что в этих случаях общественное мнение на их стороне:
вор, укравший деньги у министра или чиновника, не поддержи-
вается общественным мнением, потому не нужно против него
исключительных законов. Но власть французского правительства
не ограждается общественным мнением, и потому для ее безопас-
ности действительно необходимы исключительные меры.
Мы не имеем ни времени, ни охоты разбирать здесь, до какой
степени положение других континентальных западных прави-
тельств сходно с положением французского и до какой степени
необходимы для них исключительные законы по делам печати,
действительно необходимые для французского правительства: мы
166

не будем разбирать потому, что подобное исследование было бы
совершенно напрасно: мы уже говорили, что Франция, как пере-
довая страна, имеет неотразимое влияние всеми, и хорошими и
дурными, сторонами своей жизни на другие континентальные
страны Западной Европы и что по самому превосходству ее над
ними в огромном количестве выработанного ею хорошего не могут
они не заимствовать из нее и довольно многого дурного. Что де-
лать? Тут еще не от чего унывать.
По той же самой причине мы не будем разбирать теперь во-
проса, до какой степени нужны были бы у нас специальные за-
коны по делам печати. Если б и оказалось, что они не нужны,
все-таки из этого вывода ровно ничего не вышло бы. Мы все-таки
не обошлись бы без них. А что, если бы оказалось, что они дей-
ствительно нужны у нас? Тогда мы вновь заслужили бы имя
обскурантов, врагов прогресса, ненавистников свободы, панегири-
стов деспотизма и т. д., как уже много раз подвергали себя такому
нареканию. Вот другая и, по правде сказать, важнейшая причина
тому, что мы не хотим исследовать вопроса о надобности или
ненадобности специальных законов по делам печати у нас: мы
опасаемся, что добросовестное исследование привело бы нас к от-
вету: да, они нужны.

НАУЧИЛИСЬ ЛИ?
В «С.-Петербургских академических ведомостях» напечатана
и перепечатана в «Северной пчеле», а быть может, еще и в дру-
гих газетах, статья под заглавием: «Учиться или не учиться?»
[Хорошо ли сделали те, которые напечатали эту статью, мы уви-
дим из того, явятся ли в печати мысли, вызванные ею в нас.
Каждый может иметь о всяком предмете свое мнение и посту-
пает хорошо, если предлагает его на обсуждение общества; если
статья «Учиться или не учиться?» предлагает на обсуждение об-
щества взгляд, ею выражаемый, лица, поместившие эту статью
в наших газетах, поступили хорошо. Но в таком случае пусть же
они не отнимают у общества права обсуждать этот взгляд. Если
же считают они ненужным для себя или неудобным для кого-
нибудь или для чего-нибудь выслушивать и принимать к сообра-
жению публичные ответы на свой взгляд, если они хотят, чтобы
этому их взгляду общество только повиновалось, не рассуждая об
его основательности, в таком случае он должен был высказы-
ваться в форме приказания, распоряжения, циркуляра или указа,
а не в форме рассуждающей статьи, и придавать ему такую фор-
му — было дело не хорошее. Посмотрим же, можно ли кому-ни-
будь, кроме автора статьи «Учиться или не учиться?» и людей,
одобряющих его взгляд, публично рассуждать о предметах, к рас-
суждению о которых повидимому вызывает эта статья.]
Начинается она тем, что «и смешно и грустно, а приходится
сделать вопрос: хотим мы учиться или нет?» Кто это «мы»? По
грамматическому смыслу ближе всего тут разуметь автора статьи
и людей, составляющих одно с ним. Если бы он предлагал свой
вопрос в этом смысле, было бы, пожалуй, «и смешно и грустно»
для общества, но полезно для этих «мы», что они пришли, нако-
нец, к сознанию, не нужно ли им хоть немножко поучиться. Смеш-
но и грустно было бы для общества узнать от самих этих «мы»,
что они еще не знают, полезно ли учиться; но для самих этих
«мы» было бы уж очень большим шагом вперед то, что от преж-
ней уверенности в ненужности и вреде учения они перешли к со*
168

мнению об этом предмете и начинают подумывать, что, может
быть, и нужно им учиться; это служило бы для общества предве-
стием тому, что когда-нибудь и убедятся в надобности учиться.
Но автор статьи, очевидно, относит не к себе и к своим еди-
номышленникам, а к русскому обществу свое сомнение о суще-
ствовании охоты учиться. Он говорит, что, повидимому, кажется,
будто общество хочет учиться. Признаками тому как будто слу-
жат «сотни новых журналов, десятки воскресных школ». — Сотни
новых журналов, да где же это автор насчитал сотни? А нужны
были бы действительно сотни. И хочет ли автор знать, почему
не основываются сотни новых журналов (вероятно, он хотел ска-
зать: газет), как было бы нужно? Потому, что по нашим цензур-
ным условиям невозможно существовать сколько-нибудь живому
периодическому изданию нигде, кроме нескольких больших горо-
дов. Каждому богатому торговому городу было бы нужно иметь
несколько хотя маленьких газет; в каждой губернии нужно было
бы издаваться нескольким местным листкам. Их нет, потому что
им нельзя быть. Говорят, что это скоро переменится; дай бог 1.
«Десятки воскресных школ». — Вот это не преувеличено, не
то что «сотни новых журналов»: воскресные школы в империи,
имеющей более 60 мил. населения, действительно считаются толь-
ко десятками. А их нужны были бы десятки тысяч, и скоро могли
бы, точно, устроиться десятки тысяч, и теперь же существовать,
по крайней мере, много тысяч. Отчего же их только десятки?
Оттого, что они подозреваются, стесняются, пеленаются, так что
у самых преданных делу преподавания в них людей отбивается
охота преподавать 2.
Если это неправда, потрудитесь доказать противное и попро-
буйте в доказательство обнародовать некоторые записки и сове-
щания, результатом которых были разные правила и инструкции
относительно воскресных школ.
Но, по мнению автора статьи, эти признаки желания общест-
ва учиться, то есть небывалые сотни новых журналов и действи-
тельные десятки (удивительное число!) воскресных школ — при-
знаки обманчивые: «послушаешь крики на улицах, скажут, что вот
там-то случилось то-то, и поневоле повесишь голову и разоча-
руешься...» Позвольте, г. автор статьи: какие крики слышите вы
на улицах? Крики городовых и квартальных, — эти крики и мы
слышим. Про них ли вы говорите? — «Скажут, что вот там слу-
чилось то-то, а здесь вот то-то» — что же такое, например? Там
случилось воровство, здесь превышена власть, там сделано при-
теснение слабому, здесь оказано потворство сильному, — об этом
беспрестанно Говорят.
От этих криков, слышных всем, и от этих ежедневных раз-
говоров в самом деле «поневоле повесишь голову и разочаруешь-
ся». Но автор статьи ведет речь не о том. Он толкует о так назы-
ваемых историях со студентами. Что ж, и об этих историях мы
169

умели бы рассказать много любопытного. Например, захваты-
вались все люди, которых заставала полицейская или другая ко-
манда на известном пространстве набережной, служащей един-
ственным путем сообщения между двумя частями города, и все
эти люди держались не один месяц в заключении, без разбора
даже того, каким образом кто из них находился на опальном
пространстве в несчастную минуту, — не проходил ли кто-нибудь
из них через это пространство с Васильевского острова в Гости-
ный двор для покупки сукна или сапог; не проходил ли другой
с этой стороны города на бывшую тогда выставку картин в Ака-
демии художеств, — не только без всякого отношения к студен-
ческой истории, но, быть может, и без понятая о том, что суще-
ствуют на белом свете люди, называемые студентами. Если угодно,
можно будет указать сотни подобных сторон в делах, называемых
студенческими историями. Но автор статьи говорит не об этих
многочисленных сторонах, но только об одной той, которая, по
его мнению, может быть обращена в порицание студентам. По
его словам, «поколение», которое ныне должно кончать свое обра-
зование, отказалось от ученья, оно может обойтись и без науки:
это поколение косвенным образом содействовало закрытию Петер-
бургского университета и прямо — прекращению публичных лек-
ций. Будем говорить о деле даже только в тех слишком узких
границах, в которых угодно рассуждать о нем автору статьи.
Первым доказательством тому, что молодое поколение, пред-
ставляемое студентами здешнего университета, отказалось от
ученья, он выставляет события, вследствие которых был закрыт
университет. Чем были вызваны эти события? Теми «правилами»,
которые сделались известны под именем матрикул3. Чем были
недовольны студенты в этих правилах? Общий дух правил со-
стоял в том, что студентов, людей, вообще имеющих тот воз-
раст, в котором, по законам нашей же империи, мужчина может
жениться и становиться отцом семейства, возраст, в котором, по
законам нашей же империи, человек принимается на государ-
ственную службу, может быть командиром военного отряда[, хо-
зяйством которого будет управлять, над людьми которого будет
иметь очень большую дискреционную * власть], может быть то-
варищем председателя гражданской или уголовной палаты [и ре-
шать самые многосложные гражданские дела о миллионах или
приговаривать людей к плетям и каторге, может быть даже управ-
ляющим палатою государственных имуществ или удельною кон-
торою, то есть иметь очень значительную самостоятельную власть
над сотнями тысяч], — студентов, людей этого возраста, «пра-
вила» хотели поставить в положение маленьких ребят. Удобно ли
это вообще? — Пусть рассудит автор статьи. Мы ограничимся
только тою стороною дела, о которой угодно рассуждать ему.
* П р о и з в о л ь н у ю . — Ред.
170

Если люди признаны недостойными или неспособными нахо-
диться в ином положении, чем маленькие ребята, значит, эти
люди признаны неспособными и науку изучать в таком виде,
в каком сообщается она взрослым людям и в каком должна пре-
подаваться в университете; значит, общий дух «правил» необхо-
димо вел к обращению университета со стороны преподавания в
училище малолетних ребят, в низшие классы гимназии, в уезд-
ные училища. Значит ли, что взрослый человек отказывается от
учения, когда недоволен тем, что его хотят учить, как маленького
ребенка? Это пусть знает автор статьи относительно общего духа
«правил». Кроме того, были в них два отдельные постановления,
в особенности возбудившие неудовольствие студентов. Эти два
постановления были: во-первых, отнятие права у университетского
начальства освобождать недостаточных студентов от взноса платы
за слушание лекций 4 и воспрещение студенческих сходок. Разъ-
ясним автору статьи значение этих постановлений.
Плата за слушание лекций составляет 50 руб. в год. Большин-
ство студентов — люди, не имеющие совершенно ничего и живу-
щие самыми скудными и неверными доходами, из-за приобрете-
ния которых они бьются бог знает как. Кто из этих бедняков
имеет какие-нибудь уроки, тот уже счастливец. Не имея верного
рубля серебром на чай и сахар, не имея никогда хотя бы 20 руб.
свободных денег, каким образом могли бы эти люди взносить по
полугодиям 25 руб., требуемые в начале каждого семестра? Пре-
кращение права университетского начальства освобождать бед-
ных студентов от взноса платы за слушание лекций равнялось
отнятию у большинства студентов права слушать лекции. Если
они почувствовали неудовольствие на такое распоряжение, зна-
чит ли, что они не имели охоты учиться?
Людям, перебивающимся такими малыми и неверными дохо-
дами, как большинство студентов, беспрестанно бывают очень
важны какие-нибудь 10 или 20 рублей. Через месяц, через два
студент как-нибудь перевернется, — получит уроки, достанет не-
сколько листов перевода, и будет уделять рубли на уплату долга;
через три, четыре месяца доходы опять иссякнут и опять придется
занимать. Понятна важность кассы взаимного вспоможения для
общества людей, живущих в таком положении. Понятно также,
что этою кассою никто не может управлять, кроме товарищей тех
людей, которым она должна помогать. Тут нужно до мельчай-
ших точностей знать дела и характер каждого просящего денег.
Ведь обеспечения в уплате нет никакого, кроме личного харак-
тера; а видимое положение почти всей массы таково, что, кроме
близких знакомых, никто не может различить, действительно ли
нужно пособие требующему его, или требование неосновательно.
Ни профессора, никакое начальство не может заменить студентов
в управлении их кассой. Также никто, кроме студентов, не в со-
стоянии и проверять добросовестность или беспристрастие
171

распорядителей кассы. Значит, при существовании кассы необхо-
димы сходки студентов для выбора депутатов, распоряжающихся
кассой, для поверки их отчетов, для обсуждения многочисленных
случаев, в которых сами распорядители кассы будут чувствовать
надобность спрашивать советов. Значит, запрещение студенче-
ских сходок равнялось уничтожению студенческой кассы, столь
необходимой.
Понятно ли теперь автору статьи и его единомышленникам,
какой смысл имело недовольство студентов воспрещением сходок
и непременною обязанностью платы за слушание лекций с каж-
дого студента? Тут дело шло не о каких-нибудь политических
замыслах, а просто о куске хлеба и о возможности слушать лек-
ции. Этот хлеб, эта возможность отнимались.
Или это не так? Попробуйте доказать противное; попробуйте
напечатать документы, относящиеся к этому периоду дела.
[Угодно ли слушать, что было далее? Студенты, которым
сходки еще не были воспрещены, собрались, чтобы путем, кото-
рый они считали законным и который тогда еще не был незакон-
ным (потому что «правила» еще не были приведены в действие,
и потому студенты даже и формально еще не имели основания
считать воспрещенным для них в эти дни то, что не было им вос-
прещаемо прежде), — чтобы законным путем просить высшее
начальство университета ходатайствовать перед правительством
об отменении «правил», искажавших характер университетского
преподавания и отнимавших у большинства студентов возмож-
ность слушать лекции. Начальство это находилось в здании уни-
верситета. Но, узнав о предполагавшемся представлении просьбы,
оно исчезло. Надобно было отыскивать, где оно. Натуральнее
всего было предположить, что надобно искать его на его квар-
тире. Студенты пошли к этой квартире. Они шли совершенно
спокойно 5.
Или это не так? Но ведь это известно всему городу.
Виним ли мы кого-нибудь? Нет, мы еще только пробуем,
можно ли и без всяких обвинений против кого-нибудь объяснить
автору статьи и его единомышленникам, что напрасно винят они
студентов в нежелании учиться. Мы еще сомневаемся, допущено
ли будет говорить хотя в этом тоне. Но если из допущения этих
замечаний мы увидим, что можно сделать дальнейшую пробу
публичного разбора этих дел, тогда мы прямо попробуем сказать,
кого тут следует винить и за что.
Итак, студенты вынуждены были перейти из здания универ-
ситета в другую часть города, чтобы отыскать свое начальство
для представления ему просьбы, на представление которой оста-
валось за ними законное право и были у них такие уважительные
причины, как желание учиться и забота о куске хлеба для воз-
можности учиться. Найденное ими начальство пригласило их
возвратиться в здание университета. Они сделали это с радо-
172

стью, как только получили от начальства обещание, что оно также
отправится туда для выслушания их просьбы.
Образ их действий был так мирен и законен, что само это
начальство почло себя вправе уверить студентов на совещании с
ними в здании университета, что никто из них не будет арестован
или преследуем за события того дня. На другой день поутру жи-
тели Петербурга и в том числе студенты были встревожены из-
вестием, что ночью арестовано значительное число студентов 6.
Виним ли мы кого-нибудь за эти аресты? Нет, мы еще не
пробуем теперь делать этого, как уже и говорили выше.
Но весь город недоумевал при несоответствии факта с увере-
нием, которое публично дано было накануне университетским на-
чальством. Студенты желали, чтобы начальство разъяснило им
это недоумение и сообщило им, насколько то удобно по обстоя-
тельствам, в чем обвиняются их арестованные товарищи, чего
ждать этим товарищам и всем другим студентам.
Узнать это желал весь город.
Вследствие попытки студентов узнать, не может ли универси-
тетское начальство сколько-нибудь разъяснить им это дело и
сколько-нибудь успокоить тревогу каждого из них за самого се-
бя — были новые аресты.
Опять повторяем, что мы еще не пробуем винить кого бы то
ни было. Посмотрим, откроется ли нам впоследствии возмож-
ность к этому. Но если откроется, то, разумеется, мы восполь-
зуемся ею.]
Продолжать ли изложение дальнейшего хода осенней студен-
ческой истории, следствием которой было закрытие здешнего
университета? Если угодно будет автору статьи и его единомыш-
ленникам, мы готовы будем сделать это для пополнения их све-
дений о ней. Но для нашей цели довольно изложенных фактов.
Автор статьи выставляет закрытие здешнего университета след-
ствием или признаком нежелания студентов учиться. Мы дока-
зали, что события, имевшие своим следствием закрытие универ-
ситета, произошли от недовольства студентов «правилами», отни-
мавшими у большинства их возможность учиться.
Рассматривать ли вопрос, до какой степени имелась в виду
при составлении «правил» эта цель — отнятие возможности учить-
ся у большинства людей, поступавших в студенты университета.
Мы не будем рассматривать этого вопроса теперь; но если автор
статьи или его единомышленники считают нужным доказать, что
эта цель нисколько не имелась в виду при составлении «правил»,
пусть они напечатают документы, относящиеся к тем совещаниям,
из которых произошли «правила».
Но, во всяком случае, какую бы цель ни полагали себе лица,
занимавшиеся составлением «правил», «правила» вышли таковы,
что необходимым их последствием было бы именно отнятие воз-
можности учиться у большинства студентов и возбуждение не-
173

довольства в студентах этим отнятием. Таково было мнение не
одних студентов, а также и большинства профессоров здешнего
университета и многих других лиц, [занимавших или занимаю-
щих теперь в министерстве народного просвещения места более
высокие.]
Если автор статьи и его единомышленники хотят опровергнуть
это наше свидетельство, пусть попробуют они напечатать доку-
менты, относящиеся к заседаниям совета здешнего университета
по вопросу о тогдашних университетских «правилах», и другие
документы, связанные с этим вопросом.
Если же они захотят утверждать, что разделяемое нами мне-
ние этих лиц о тогдашних «правилах» неосновательно, то пусть
они докажут, что мы ссылаемся на факты, выдуманные нами 7,
когда говорим, что в скором времени после закрытия здешнего
университета правительство учредило комиссию для пересмотра
этих «правил»; что председателем этой комиссии было назначено
лицо, формально осудившее эти «правила» при самом же их об-
народовании и отказавшееся приводить их в исполнение в своем
университете 8; что теперь эти «правила» совершенно отвергнуты
правительством.
Когда будет доказано, что мы лжем, указывая на эти факты,
только тогда будет доказано и то, что ошибочно было впечатле-
ние, произведенное этими «правилами» на студентов здешнего
университета, и что причиною закрытия здешнего университета
были не именно эти «правила», а нежелание студентов учиться.
Переходим к другому факту, выставляемому у автора статьи
вторым доказательством нежелания студентов учиться. Этот
факт — прекращение публичных лекций весною нынешнего года.
Мы думаем, что автор статьи и его единомышленники не найдут
вредящим убедительности своего мнения об этом происшествии
то, что мы не делаем попытки к изложению обстоятельства, за
несколько дней перед прекращением лекций возбудившего очень
сильные толки в целом городе9; надеясь на то, мы не будем
касаться этого предварительного обстоятельства [, рассмотрение
которого не необходимо для частного вопроса о степени виновно-
сти студентов в прекращении публичных лекций. Для нашей цели
достаточно будет начать изложение дела несколькими днями
позже этого первоначального случая.
Мы слышали, что за два дня до прекращения лекций, объяв-
ленного в четверг, 8 марта, было (во вторник, 6 марта, вечером)
на квартире одного профессора собрание профессоров, читавших
лекции; что на этом собрании эти профессора приняли решение
прекратить лекции; что, будучи спрошены, свободно ли и по
собственному ли убеждению они приняли это решение, они отве-
чали, что приняли его совершенно свободно, по собственному
убеждению 10. Мы желаем знать, может ли быть отрицаема до-
стоверность этого слышанного нами рассказа; и пока не будет нам
174

доказано, что она может быть отрицаема, мы считаем делом из-
лишним доказывать какими-либо другими соображениями, что
прекращение публичных лекций не должно быть приписываемо
студентам. Если же автор статьи или его единомышленники захо-
тят опровергать слышанный нами и сообщенный здесь рассказ
о собрании профессоров вечером во вторник 6 марта, то мы пре-
дупреждаем, что он может быть опровергаем только свидетель-
ством самих профессоров, бывших на этом собрании, и что это
свидетельство будет заслуживать рассмотрения только тогда,
когда будет скреплено их подписями.]
Мы посвятили несколько страниц разбору нескольких строк,
которыми начинается статья «Учиться или не учиться?» Теперь
можем итти быстрее.
Автор статьи, «разочаровавшись» в нынешних студентах,
спрашивает себя, каковы будут будущие студенты: «будут ли они
грозить кафедрам свистками, мочеными яблоками и т. п. улич-
ными орудиями протестующих», т. е. нынешних студентов. Сви-
стки и моченые яблоки употребляются не как «уличные орудия»:
уличными орудиями служат: штыки, приклады, палаши; пусть
вспомнит автор статьи, студентами ли употреблялись эти улич-
ные орудия против кого-нибудь, или употреблялись они против
студентов, и пусть скажет, если может, была ли нужда употреб-
лять их против студентов[; и если вздумает говорить, что нужда
в этом была, то пусть объяснит, было ли в то время разделяемо
такое мнение высшим начальством расположенного в городе от-
дельного гвардейского корпуса.] Итак, отлагаем речь об употреб-
лении уличных орудий во время студенческой истории до той
поры, когда автор статьи покажет нам возможность подробнее
заняться этим предметом. — Что же касается свистков и моче-
ных яблок, эти орудия протеста употребляются за границею в
театральных и концертных залах, а не на улицах; но находился
ли хотя один свисток в руках у кого-нибудь из студентов и было
ли хотя одно моченое яблоко брошено в кого-нибудь на какой-
нибудь лекции или студенческой сходке? Мы не слышали ничего
подобного и будем полагать, что ничего подобного не было, пока
автор статьи не докажет противного. Впрочем, он, вероятно, только
не умел выразиться с точностью или увлекся красноречием, а в
сущности намерен был сказать только, что 8 марта в зале город-
ской думы было шиканье и свист. Кто свистал и шикал? По
одним рассказам, большая половина присутствовавших, по другим
рассказам — меньшинство, но очень многочисленное. Между тем
известно, что студенты составляли лишь небольшую часть пу-
блики, находившейся в зале. И если бы не хотела свистать и
шикать публика, то голоса студентов были бы заглушены ее
аплодисментами, если бы и все до одного студенты шикали.
А притом известно, что многие из них не свистали и не
шикали.
175

Следовательно, многочисленность свиставших и шикавших по-
казывает, что шикала и свистала публика. Это положительно ут-
верждают и все слышанные нами рассказы: часть публики апло-
дировала, другая часть шикала. Если шиканье было тут дурно
или неосновательно, то извольте обращать свои укоризны за него
на публику, а не на студентов. Пропуская несколько тирад, со-
держащих в себе вариации на строки, нами разобранные, заметим
слова, относящиеся также к прекращению публичных лекций:
студенты «стали требовать от профессоров, чтобы они пристали
к их протестациям и демонстрациям». Когда это было? Сколько
мы знаем, этого никогда не было. «Конечно, последние отказа-
лись». Как они могли «отказываться» от того, к чему их никогда
не приглашали и чего никогда не предполагали делать сами сту-
денты? «Это вызвало со стороны учащихся ряд неприличных
выходок» — каких это выходок? Когда они были? (—«что и
публичные лекции должны были закрыться». Решение прекратить
публичные лекции как мы сказали, было принято профессорами
вечером 6 марта свободно и по их собственному убеждению, как
они тогда же объявили, и никакие выходки со стороны студентов
не предшествовали этому свободно принятому профессорами ре-
шению.]
Далее автор статьи рассуждает о «свободе» человека «иметь
в религии, политике и т. д. такие убеждения, какие почитает луч-
шими», и порицает наших «либералов» за то, что они стесняют
эту свободу во всех других людях. В доказательство тому приве-
дена фраза из одной моей статьи; впрочем, она совершенно на-
прасно выставляется уликой против либералов, которые всегда от-
вергали всякую солидарность со мною и порицали мои статьи
не меньше, чем автор статьи порицает студентов. А главное
дело в том, что чем же студенты-то виноваты в моих статьях
или в неблагонамеренности либералов? Разве я советуюсь с сту-
дентами, когда пишу свои статьи? или разве наши «либе-
ралы», — имя, под которым разумеются люди более или менее
не молодые и чиновные и уж ни в каком случае не студенты,—
разве они набираются своих мнений от студентов? Впрочем, ав-
тор только не умел начать речь так, чтобы понятно было, к чему
он ведет ее, — а он ведет ее не к тому, чтобы винить студентов
за неблагонамеренность наших «либералов», каковых он оби-
жает совершенно напрасно, выставляя их солидарными со мною,
с которым не хотят они иметь ничего общего, а к тому, чтобы
убедить студентов перестать верить этим «либералам», которых
он выставляет похожими на «турецких пашей» и имеющими
привычку «грозить побоями» людям других мнений. Но, во-
первых, студенты никогда и не верили нашим «либералам»,
всегда считали их людьми пустыми, даже и не турецкими па-
шами, а просто пустозвонами; во-вторых, если статья имеет
целью подольститься к студентам и разочаровать их насчет «ли-
176

бералов» (забота совершенно излишняя), то статья не должна
была бы так несправедливо винить самих студентов и тем отни-
мать у них расположение к мыслям, в ней изложенным.
Потом идет речь о каких-то «деспотах» и «инквизиторах»,
под которыми автор статьи разумеет все тех же наших «турец-
ких пашей», то есть, по его мнению, «либералов». Они между
прочим сравниваются с двумя Наполеонами,— тем, который хо-
дил в Москву, и тем, который управляет теперь Франциею, и
которые «оба были республиканцами». Но это последнее слово
уж никак неприложимо к нашим «либералам», которые от рес-
публиканских понятий гораздо дальше, чем от понятий, свойст-
венных автору статьи. Вот удивятся они, что успели прослыть
республиканцами !
Затем автор «от души жалеет тех молодых людей, которые,
еще не искушенные опытом жизни, увлекаются обманчивой и
ласковой наружностью лжелибералов», — успокойтесь, почтен-
ный автор: ни лжелибералами, ни просто либералами молодые
люди никогда и не увлекались [,когда собирались просить свое
начальство об отмене «правил», из-за которых произошли со-
бытия, имевшие своим последствием закрытие университета;
а прекращение публичных лекций было следствием решения,
принятого, как мы уже говорили, профессорами, читавшими лек-
ции]. Затем опять идет речь о «миньятюрных бонапартиках и
кромвельчиках», которые были будто бы «коноводами» студен-
тов. Любопытно было бы знать, на каких основаниях автор
статьи полагает, что во время, предшествовавшее закрытию
здешнего университета, или во время, предшествовавшее прекра-
щению публичных лекций, у студентов были «коноводы» из
людей, не принадлежавших к студенческому обществу? Мы по-
ложительно говорим, что никаких таких «коноводов» студенты
не имели 11. Если же автор статьи желает опровергнуть это, то
пусть попробует напечатать следственные дела, производив-
шиеся по поводу осенней студенческой истории или по другим
процессам, в которых падало подозрение на каких-нибудь сту-
дентов, — тогда мы увидим, подтверждается или опровергается
этими документами мнение автора о каких-то будто бы сущест-
вовавших тогда связях между студентами и какими-то «коно-
водами». Пока не будут обнародованы документальные доказа-
тельства подобных отношений, мы будем утверждать, что ни в
каких документах ничего подобного отыскать нельзя, а во мно-
жестве документов должно находиться множество фактов, поло-
жительно уничтожающих всякую возможность хотя сколько-
нибудь основательного предположения о существовании этих
мнимых связей.
Но вслед за обличением «миньятюрных бонапартиков и
кромвельчиков», которые губили студентов, мы читаем успоко-
ительное уверение, что теперь студенты уже отвергли этих
177

прежних своих зловредных коноводов: «высказавшись слишком
рано, они (миньятюрные бонапартики и кромвельчики) во-
время оттолкнули от себя тех, которые сначала поверили было
искренности их стремлений», т. е. оттолкнули от себя студентов.
Ну, вот и слава богу. Далее следует уверение, еще более отрад-
ное: по словам автора, скоро и вовсе провалятся в общественном
мнении миньятюрные бонапартики или кромвельчики. Вот в
подлиннике это чрезвычайно утешительное предуведомление:
«До сих пор еще, впрочем, условия ценсуры несколько затрудняли об-
щественное разочарование; если же (как носятся слухи) печать будет, в
скором времени, более облегчена, тогда мыльные пузыри или миражи рас-
сеются сами собою, и тогда вряд ли будут увлекаться даже наивнейшие из
самых наивных людей. Это будет первой и огромной пользой, которую при-
несет за собою облегчение печати.
Когда можно будет говорить свободнее, тогда лжелибералы встретят
себе сильный отпор в людях, истинно преданных какой-нибудь мысли;
тогда никто не будет стеснен: на один полунамек, темный, неясный, обман-
чивый и двусмысленный, ответят десятью ясными и здравыми словами.
Внутренняя пустота, скрывающаяся теперь под наружными формами ка-
ких-то убеждений, должна будет уступить полноте убеждений истинных».
Дай бог, дай бог, чтобы поскорее пришло такое хорошее
время!
Но дальше автор статьи как будто несколько сбивается в
словах: «обществу», говорит он, «нужны коноводы»; ну, на что
же это похоже, что он желает всему обществу стать в послуша-
ние «коноводов», когда сам же так сильно напустился на студен-
тов по одному неосновательному подозрению, что они имели
«коноводов»? Ай, ай, ай, ведь это уж вовсе нехорошо! Да то ли
еще провозглашает автор статьи: мало того, говорит, что обще-
ству нужны «коноводы», — «народу нужны полководцы», — с на-
ми крестная сила, что это такое значит? какие это полководцы
нужны народу? Разве народ надобно поднимать против кого-
нибудь, вооружать? вести в какие-нибудь битвы? Странно,
странно читать такие вещи, напечатанные в «С.-Петербургских
ведомостях», и перепечатанные оттуда в «Северной пчеле». Ну,
договорился благонамеренный автор статьи до того, что остава-
лось бы ему только тут же закончить статью восклицанием про
себя: «Язык мой — враг мой!» Но он, нимало не конфузясь,
продолжает: «довольно мы слышали всяких возгласов; нам те-
перь нужны дело и люди дела». Я совершенно разочаровываюсь
в благонамеренности автора и кричу: «слово и дело!» Что же
это, в самом деле, автор хочет, чтобы у нас образовалось то, что
в Италии называется «партия действия»? 12
[Выразив это желание, которое так удивительно видеть на-
печатанным в петербургских газетах, автор возвращается от за-
бот о ведении народа в какие-то битвы снова к студентам. Ну,
думаем, авось-либо поправится, обнаружит прежнюю благона-
меренность; не тут-то было. Он говорит, например, что если бы
178

публичные лекции не были прекращены демонстрацией) 8 марта
в зале городской думы, то «сочувствие общества принадлежало
бы» студентам «вполне, потому что в таком случае все их преж-
ние демонстрации имели бы смысл». — Позвольте, позвольте:
а какой смысл имеют эти слова? Дело студентов испорчено пре-
кращением публичных лекций, — без этого случая «прежние их
демонстрации имели бы смысл, и сочувствие общества принад-
лежало бы студентам вполне» — так; значит, до этого случая
оно не было испорчено, и «сочувствие публики вполне принадле-
жало студентам» и их «прежние демонстрации» казались пуб-
лике (или даже и автору статьи?) «имеющими смысл»? Так,
так. А ведь решение прекратить публичные лекции было при-
нято профессорами; значит, только профессора испортили дело
студентов, а то оно «вполне» пользовалось сочувствием публи-
ки, — ну, хорошо; только уже не слишком ли автор выставляет
профессоров порицанию публики!
К этому, что ли, хотел привести речь автор статьи, что сту-
денческое дело испорчено только профессорами?]
Хорошо, хорошо, слушаем, что будет дальше.
Дальше автор говорит, что столичные университеты безна-
дежны, погубили себя безвозвратно (или он не то хочет сказать?
Ведь у него не разберешь, — ведь, может быть, [он и профес-
соров не хотел выставлять людьми, испортившими студенческое
дело, и народ не хотел вести на борьбу против каких-то врагов)],
и что «остается надежда» только «на провинциальные универси-
теты» — что это значит? Предположено уничтожить здешний и
Московский университеты? Или это только неуменье автора вы-
ражаться? Должно быть, только неуменье выражаться, потому
что вслед затем статья оканчивается уведомлением о возобно-
влении лекций в здешнем университете и вопросом: «какие слу-
шатели соберутся» в здешний университет, когда он снова
откроется, и будут или не будут они «учиться»? На эти
вопросы отвечать очень легко: соберутся в университет все
те не успевшие кончить курса слушатели его, которые будут
иметь средства и получат дозволение собраться; а учиться они
будут, пока им не помешают учиться.
Но автор статьи, вероятно, только не умел выразить свою
настоящую мысль и хотел спросить вовсе не об этом, а о том,
будут ли новые демонстрации со стороны студентов при откры-
тии или по открытии университета? И на это можно отвечать
очень определенно: студенты решили до последней крайности
воздерживаться от всяких демонстраций, и, насколько делание
или неделание демонстраций зависит от воли студентов, демон-
страций не будет. Но ведь не всесильны же студенты — мало ли
что делается против их желания? Вот, например, публичные лек-
ции они устраивали с мыслью держать себя совершенно спо-
койно и удерживали спокойствие в залах лекций, пока могли;
179

а все-таки произошла демонстрация 8 марта. Студенты нака-
нуне решали, что не нужно делать демонстрации; но обстоятель-
ства сложились против их воли так, что она была произведена
публикою.
Прошедшие события должны служить уроком для людей, ко-
торые думают, что демонстрации вредны. Эти люди должны
предотвращать такие обстоятельства, из которых рождаются де-
монстрации.
О, если бы эти люди приобрели хотя наполовину столько са-
мообладания и благоразумия, сколько имеют студенты — тогда,
конечно, не было бы никаких демонстраций.
Посмотрим, как эти люди будут держать себя при открытии
и по открытии университета, и тогда увидим, научились ли они
рассудительности. [А мало надежды на это, если люди, о кото-
рых мы говорим, разделяют взгляд, выразившийся в статье, на-
ми разобранной.]13

БЕЗДЕНЕЖЬЕ
I
Когда товар бывает дешев: когда его находится слишком мало
или слишком много?
По этому головоломному вопросу не имеют никаких сомнений
простые люди: мужики, мещане, канцелярские чиновники, кухар-
ки, хозяйки небогатых семейств и т. д. и т. д. Сидишь, бывало,
поутру за чаем и слушаешь разговор старших родственников,
возвратившихся с рынка, и их знакомых, завернувших к ним ото-
греться после двухчасовых поисков дешевой провизии на рынке.
«Мало нынче было подвезено дров, и приступу к ним нет: ломят
по два рубля (ассигнациями) за воз». — «Вот то-то и есть, про-
пустили вы прошлую среду: покупали по рублю за воз; а я вам
говорил тогда, берите, такого большого подвозу не будет
после». — «Думала, батюшка, что навезут еще больше, и куплю
по 80 копеек». На другое утро сидишь, бывало, опять за чаем,
и опять слышишь такой же разговор: «Уж сколько нынче на-
везли сена, просто ужас, — ну и покупали дешево: я взяла три
воза за пять рублей». — «А я, матушка, в прошлую пятницу за-
платил за один воз четыре рубля, потому что очень мало сена
было привезено». Такие разговоры слушаешь, бывало, изо дня в
день, и слушаешь по целым долгим годам. Однообразно и потому
скучновато; но очень полезно.
В самом деле, человеку, прослушавшему в детстве за чаем та-
кой курс живой экономической мудрости, совершенно ясно и не-
опровержимо все дельное и справедливое в книжной ученой по-
литической экономии. Его уже ничем не собьете вы, например,
с мысли, что если товар падает в цене, то значит, что количество
этого товара слишком велико.
Но кто не знает, как идут экономические дела в самой корен-
ной действительности, в жизни той массы, которая своими руками
производит все национальное богатство и хлопочет с утра до
ночи, чтобы как-нибудь переколотиться на свете, — кто не узнал
181

эту жизнь, так что не может забыть о ней, тот почти что ничего
не умеет разобрать и в книжной мудрости; отвлеченные понятия
и отвлеченные статистические цифры вертятся у него в голове,
складываясь и раскладываясь по прихотям фантазии и производя
всякую любую путаницу, какую только захочется ему сочинить
из них 1. К вопросу о дороговизне вещей и упадке ценности де-
нежных знаков эти мудрецы приступают, например, таким ма-
нером: 2
«Все жалуются на дороговизну вещей, которая с ученой точки
зрения должна быть названа понижением цены денежных знаков
сравнительно с общею массою товаров. Но можно ли объяснять
этот упадок излишним увеличением количества денежных зна-
ков, находящихся в обращении? В таком-то году, когда ценность
денежных знаков не находилась в упадке, Россия имела в обра-
щении столько-то миллионов звонкой монеты, столько-то мил-
лионов кредитных билетов, столько-то миллионов процентных би-
летов разных кредитных учреждений и других бумаг, заменяв-
ших собою деньги; итого было у нас тогда, — в каком-нибудь
1850 или 1852 году, столько-то миллионов денежных знаков.
Ныне находится в обращении по каждому из этих разрядов
столько-то миллионов, итого сумма всех денежных знаков, нахо-
дящихся в обращении, составляет столько-то миллионов. Из это-
го мы видим, что...»
Тут разногласие между мудрецами, потому что видны по их
расчетам оказываются вещи, совершенно разные: одним видно,
что сумма денежных знаков, находящаяся ныне в обращении,
меньше той, какая была прежде; другим видно, что она равна
ей; третьим видно, что она несколько больше, но не настолько,
насколько увеличился размер торговых и промышленных оборо-
тов нашего общества за последние годы; эти противоречащие
очевидности нимало не мешают всем трем партиям мудрецов
после своего небольшого разногласия в очевидности снова сой-
тись в общем выводе, и они в один голос заключают:
«Из этой очевидности (которая по одним состоит в том, что
количество денежных знаков увеличилось, а по другим — в том,
что оно уменьшилось) столь же очевидно следует, что количе-
ство денежных знаков, находящихся ныне в обращении у нас, не-
достаточно при громадном развитии наших производительных сил
в последние годы и при возникшем из того огромном увеличе-
нии торговых сделок в стране. Действительно, если предположим,
что сумма этих оборотов удвоилась, то не очевидно ли, что недо-
статочна стала для их совершения масса денежных знаков, не
превышающая или мало превышающая ту, какая находилась в
прежнее время при размере оборотов, вдвое меньшем».
К этому заключению мудрецы сходятся, хотя и расходились
по дороге; сходятся потому, что и в мыслях у них было не то,
182

чтобы держаться прямого пути, а только чтобы какими бы то ни
было изворотами дойти до такого результата.
Соединившись тут во взаимных объятиях, они продолжают
в один голос: «вывод, нами сделанный из сравнения нынешней
суммы денежных знаков с бывшею прежде у нас, получает еще
более осязательности, если мы просто сравним количество настоя-
щих денег в тесном смысле этого слова с числом нашего населе-
ния. Звонкой монеты у нас теперь так мало, что не стоит и счи-
тать ее; кредитных билетов находится в обращении около
700 миллионов3, а население Российской империи составляет
около 70 миллионов человек 4; стало быть, на каждого жителя
империи приходится средним числом всего по 10 руб. монеты. Не
очевидно ли, что эта цифра слишком мала. Из этого очевидно,
в чем находится причина промышленных, торговых и финансовых
наших затруднений: денежных знаков слишком мало; ясны и
средства устранить все затруднения: надобно увеличить количе-
ство денежных знаков. Каким способом увеличить его, тоже ясно:
золото и серебро нельзя производить силою одного желания, зна-
чит, нечего и хлопотать о звонкой монете, а надобно пособить
горю, выпустив еще побольше кредитных билетов и процентных
бумаг всякого наименования».
Целых три партии мудрецов пели хором этот прекрасный
гимн. Но этих певцов надобно назвать крайними мудрецами; а в
противоположность крайним всегда существуют умеренные. Уме-
ренным быть легко во всяком деле: надобно только слушать, что
говорят люди, выходящие из каких бы то ни было оснований —
справедливых или ложных, все равно — и развивающие свой
взгляд по строгой логике, которая приводит их к верным вы-
водам, если основания верны, или к фальшивым, если осно-
вания фальшивы, — надобно слушать, что говорят эти люди,
и повторять их слова с прибавкою ограничительных огово-
рок: «есть справедливая сторона в мнении, утверждающем,
что...» «Нельзя отчасти не согласиться с тем, что...» и т. д. и т. д.;
что же касается до сделанных крайними людьми выводов, то
надобно прибавлять к ним замечание в таком роде: «эта мера
слишком сильна; к той же цели приведет средство более удоб-
ное, — не делать ничего или почти ничего». Владея уменьем ко
всему, что говорится людьми какого бы то ни было взгляда, при-
ставлять такие оговорки, вы будете человеком умеренной партии.
Так и по вопросу о денежных знаках умеренные мудрецы рассуж-
дали следующим манером, тоже на основании глубоких научных
соображений: «Нельзя не признать отчасти справедливым того
мнения, что излишества в денежных знаках у нас нет; не лишено
некоторого основания даже и то мнение, что количество денеж-
ных знаков слишком мало. Но увеличивать эту массу значитель-
ным выпуском новых бумажных денег было бы делом рискован-
ным, как и всякая крайняя мера. Делать небольшие выпуски
183

можно, потому что не окажут они чувствительного влияния; но
лучше и того не делать, чтобы курс не падал».
Итак, ничего не делать? О, нет: это самая смертельная обида
для умеренных людей — сказать про них, что они не хотят де-
лать ничего или почти ничего; они тотчас же восклицают: «Из-
вольте дослушать, мы еще не развили до конца свой взгляд;
у нас также есть своя программа деятельности — конечно, без
резких мер, предлагаемых крайними людьми; но в наших мерах,
легких и мягких, находится более легкое лекарство от болезней.
Есть одно обстоятельство, которого не хотят замечать крайние
мудрецы, опровергаемые нами (да где ж вы их опровергаете?
Вы только повторяете их слова наполовину; ведь если, например,
вместо полного слова «бумага» вы хотите произносить только
одну половину его — «бума», то ведь вы не опровергли его,
а только отняли у него смысл; если это слово дурно, то и ваше
искажение его тоже дурно, с тою только разницею, что вдобавок
оно и глупо, чего нельзя сказать о целом слове). Это важное
обстоятельство, выставляемое нами на вид, заключается в низ-
ком курсе бумажных знаков (да вовсе не вы, о, умеренные муд-
рецы, выставляете на вид это обстоятельство: его выставляют на
вид другие крайние люди, противоположные первым; разница
между вами и этими другими крайними людьми та, что они го-
ворят об этом обстоятельстве со смыслом, а вы, но как вы о нем
говорите, мы послушаем, продолжайте...). Чем объяснить низкий
курс бумажных знаков при неоспоримости (вот уж и неоспори-
мость! а вы бы просто сказали, что вы не умеете оспорить, — это
еще не признак неоспоримости) того факта, что у нас нет изли-
шества или даже есть недостаточность в количестве денежных
знаков? Понять это можно только при глубоком изучении вели-
ких истин политической экономии (фразы «о глубине изучения,
необходимой для...» и т. д. обыкновенно служат признаком, что
голова, требующая глубины мыслей, напутала в себе мысли, со-
вершенно не клеящиеся; если, например, вздумаю я, что Петер-
бург лежит под тропиками, то действительно потребуются не-
обыкновенно глубокие соображения, чтобы объяснить, почему в
Петербурге такой холодный климат; а и вся-то надобность в глу-
бокомыслии произошла оттого, что взял я правду, что в Петер-
бурге холодно, да взял вздор, будто Петербург лежит под тропи-
ками, спутал эту правду с этим вздором, да и хочу, чтобы они
ужились вместе). Благодаря исследованиям Рикардо, доказано,
что курс бумажных денег5 не может держаться без обмена на
звонкую монету (о, умеренные мудрецы! Рикардо вовсе не то до-
казывал. Тут и доказывать-то нечего; умному человеку, каков
был Рикардо, нечего было размышлять над такими вопро-
сами) — и теперь навсегда опровергнуты теории утопистов,
утверждавших противное. (Умеренные мудрецы при всяком слу-
чае таки заденут утопистов, теории которых состоят совершенно
184

в ином, чем полагают умеренные мудрецы, и которые по вопро-
сам о денежном обращении ни на один волос не отступают от
Рикардо.) Итак, для восстановления курса бумажных денег на-
добно только восстановить размен их на звонкую монету. Так как
их количество не чрезмерно, то и к размену будет представлена
лишь самая незначительная часть их, — так сказать, только для
пробы, в самом ли деле станут разменивать; а как только увидят
люди, что в самом деле размениваются их бумажные деньги на
звонкую монету, то и перестанут представлять их к размену: за-
чем, дескать, ведь теперь уже это — верный капитал, все равно
что золото. Из этого следует, что при нынешнем состоянии раз-
менного фонда государственного банка 6 можно восстановить об-
мен кредитных билетов на звонкую монету, и этим все дело будет
улажено. Курс поднимется, торговля восстановится, промышлен-
ность оживится, и, вероятно, даже процветут, как в старые, бла-
женные годы, наши акционерные общества» 7.
Сладки словеса умеренных мудрецов: по щучьему веленью,
по Иванушкину прошенью окажись разменный фонд достаточ-
ным для восстановления курса, процвети торговля и промышлен-
ность. — Приятны и слова крайних мудрецов: ну-ка с богом, щел-
кайте, станки, печатайте побольше кредитных билетов, и все пой-
дет как по маслу. Но вот, — картина, достойная Дантовой
кисти, — что это за лица — исхудалые, зеленые, с блуждающими
глазами, с искривленными злобной улыбкой ненависти устами,
с немытыми руками, с скверными сигарами в зубах? 8 Это — ни-
гилисты, изображенные г. Тургеневым в романе «Отцы и дети».
Эти небритые, нечесанные юноши отвергают все, все: отвергают
картины, статуи, скрипку и смычок, оперу, театр, женскую кра-
соту, — все, все отвергают, и прямо так и рекомендуют себя: мы,
дескать, нигилисты, все отрицаем и разрушаем. Что то скажут
они о выслушанных нами теориях умеренных мудрецов и крайних
мудрецов?
Они скажут вот что: вспомните, читатель, простые житейские
факты, свидетелем которых были вы с самого детства. Вспомните
разговоры вашего отца, дяди, бабушки о дороговизне и дешевизне
сена и дров; если ценность вещи упала, значит, что количество
этой вещи сделалось больше, чем при каком она может сохранять
свою прежнюю ценность9. Курс бумажных денег упал, — при
этом факте уже не нужны никакие другие изыскания и против
него невозможны никакие возражения. Он сам по себе полнейшее
и очевиднейшее заявление тому, что выпущенное количество бу-
мажных денег слишком велико.
Положим, что мои векселя падают в цене. Из этого уже ясно,
что я надавал векселей больше, чем следовало. Тут нечего срав-
нивать их прежнее количество с нынешним. Пусть прежде масса
денежных знаков была больше нынешней; но если тогда курс
кредитных билетов и других бумаг не падал, это значит, что
185

тогда в обращении находилось не больше денежных знаков, чем
следовало. Пусть нынешняя сумма денежных знаков меньше
прежнего; но если курс бумажных денег падает, это все-таки зна-
чит, что количество их чрезмерно велико. Время на время не при-
ходит. Количество, не бывшее чрезмерным прежде, может оказы-
ваться чрезмерным ныне. Пока не было железной дороги из Пе-
тербурга в Москву, по шоссе между этими городами содержалось,
быть может, 100 тысяч лошадей; и если цена этих лошадей не
падала, то, значит, их было не больше, чем нужно. Теперь, быть
может, осталось всего 10 тысяч лошадей на этом шоссе 10, и все-
таки это количество чрезмерно, если цена их упала. Что тут бу-
дете вы рассуждать об увеличившемся движении проезжих и
товаров между Петербургом и Москвой; пусть оно и увеличи-
лось, но если цена лошадей упала, значит все-таки, что цена эта
упала и что ямщики на шоссе должны не увеличивать, а умень-
шать число своих лошадей.
Что еще рассуждаете вы о пропорции между количеством
кредитных билетов и количеством населения? Припомните рас-
сказы о дровах и сене. Если возы дров стоят на рынке по целой
неделе, то семь десятков возов на рынке будут означать собою
меньший размер рыночных оборотов, чем 20 возов в такое время,
когда больше одного дня не стоит воз на рынке. По 20 возов в
день, — ведь это составит 140 возов в неделю; а 70 возов в не-
делю дают только по 10 возов на день. Значит, иной рынок, на
котором в каждое данное время находится только по 20 возов
дров, достаточен на поддержание экономических отправлений в
количестве печей, вдвое большем того, какое едва поддерживается
в исправности другим рынком, постоянно имеющим 70 возов
дров. Понятно или нет? Просто или нет?
Сколько нужно мне иметь наличных денег в кармане, чтобы
круглый год был у меня на столе чай и поутру и вечером? Как
вам это сказать? Да ведь это совершенно нельзя определить. Го-
лова сахару стоит рублей 5 да фунт чаю рубля 3; значит, 10 руб-
лей за-глаза довольно, чтобы войти в магазин и запастись чаем
и сахаром. Легко обойтись и гораздо меньшим количеством на-
личных денег: 1/2 ф. чая и 5 ф. сахара все еще порядочный запас.
Его купить можно на 3 рубля. Значит, человек, у которого ни-
когда не будет в наличности за один раз больше 10 рублей, мо-
жет постоянно пить чай, лишь бы эта маленькая наличность в
его кармане быстро возобновлялась. Положим, она возобнов-
ляется каждый день. Тогда, получая и расходуя по 10 рублей в
день, я буду проживать в год 3650 рублей, т. е. буду совершать
торговые сделки на эту сумму в течение года. Но если я получаю
деньги только один раз в месяц по 100 рублей, то хотя налич-
ность и бывает у меня тут гораздо больше, чем в первом случае,
а все-таки в год получу я только 1200 рублей и в течение года
сделаю покупок втрое меньше, чем в первом случае. Тут шутя
186

стану я порядком экономничать на чае и сахаре; иной раз будет
у меня в кармане и 25-рублевая бумажка, а я стеснюсь позвать
себе приятеля на стакан чаю. А что, если я получаю деньги один
раз в год по 300 рублей? Наличность тут бывает иногда у меня
очень солидная; а все-таки большую часть дней в году останусь
я без чаю и без сахару.
Понятно ли, в чем штука? Штука не в том, по скольку денег
бывает у меня в кармане за один раз, а в том, каков мой годовой
доход. Положите, что красненькая бумажка за № 12 345 678 воз-
вращается ко мне в карман 350 раз в год; значит, я с одной этой
бумажкой буду жить так, как живут люди, имеющие более 3 500
дохода. А если бумажки в кармане у меня перебывают и разных
нумеров, и разных цветов 11, существенной разницы тут не будет.
Итак, сколько же бумажек нужно человеку, чтобы жить в по-
рядочной квартире, иметь сносный стол и пр., и пр., как имеют
люди, проживающие более 3000 рублей в год? Сколько нужно
ему наличных денег, этого нельзя сказать, а можно только ска-
зать, что в год он должен прожить более 3000 рублей.
Не угодно ли теперь вместо одного человека взять целый на-
род, положим, хоть русский народ. Вы говорите, что в каком-
нибудь 1850 году было у нас денежных знаков, положим, на
1400 миллионов 12; а вся сумма продаж и покупок всей нации про-
стиралась в том году до 7000 миллионов. А теперь, говорите вы,
сумма продаж и покупок доходит до 10 000 миллионов, а денеж-
ных знаков находится в обращении только на 1250 миллионов 13;
значит, денежных знаков мало, говорите вы; по пропорции
1850 г., когда денежных знаков было ни много, ни мало, а в са-
мую пору, нужно было бы теперь на 2000 миллионов денежных
знаков. Нет, глубокомысленные мудрецы, вовсе не значит. Рас-
суждение надобно начинать вовсе не с того конца, а вот с какого.
Если в 1850 г. при количестве денежных знаков 1400 миллионов
не оказывалось излишества в денежных знаках, а сумма торговых
сделок простиралась только до 7000 миллионов рублей, это зна-
чит, что каждый рубль денежных знаков переходил тогда из рук
в руки средним числом 5 раз в год. Как составлялась эта сумма
переходов, все равно, — быть может, вот так:
400 миллионов лежали неподвижно, не сделали ни одной по-
купки; значит и считать нечего; значит, в сумме оборотов
они составляли 0000 мил.
500 миллионов перешли из рук в руки по 4 раза; значит,
сделали покупок на 2 000 »
500 миллионов перешли из рук в руки по 10 раз; значит,
сделали покупок на 5 000 »
1 400 миллионов сделали оборотов на 7 000 мил.
А может быть, движение было совсем другое; например:
700 миллионов лежали неподвижно, значит, произвели поку-
пок на . . 0000 мил.
187

300 миллионов перешли из рук в руки по одному разу и сде-
лали покупок на 0300 мил.
200 миллионов перешли из рук в руки по 6 раз и сделали
покупок на . . . . 1 200 »
100 миллионов перешли из рук в руки по 10 раз и сделали
покупок на 1 000 »
50 миллионов перешли из рук в руки по 20 раз и сделали
покупок на 1 000 »
50 миллионов перешли из рук в руки по 70 раз и сделали
покупок на 3 500 »
1 400 миллионов сделали оборотов на 7 000 мил.
А что, если было в самом деле так, как во 2 примере? Ведь
тогда пустая сумма 50 мил. рублей исполнила половину работы,
а целая половина рублей лежала на боку. И если бы еще другие
50 мил. начали работать так же усердно, как наиболее отличив-
шиеся их товарищи? Тогда ведь всем другим работавшим
600 миллионам пришлось хоть отправляться набоковую к своим
товарищам сонным 700 миллионам.
Ну, а что, если бы эти сонные 700 миллионов вдруг просну-
лись, да и начали работать не хуже наиболее отличившихся? Ведь,
начав хлопотать о том, чтобы совершить по 70 покупок в год, они
накупили бы на сумму 49 000 мил., да и без них была уже сумма
покупок в 7000 мил.; значит, всего было покупок на 56 000 мил.
Вот была бы штука! Ну-ко, о, мудрецы, рассудите, какая бы это
была штука?
О, возблагодействовала бы Россия, восклицают мудрецы:
легко ли сказать, сумма торговых оборотов увеличилась бы в
8 раз! Да что же это такое, если не то, что страна сделалась бы
в 8 раз богаче? Да тогда, я думаю, каждый мужик завел бы у себя
золотые лапти, как г. Кокорев 14.
Эх, мудрецы, мудрецы! все-то вы понимаете, кроме одной не-
большой вещицы, называемой действительным ходом обыденной
жизни мелких людей. Мелкие люди думают о провизии, о дро-
вах, об сапогах. Подумайте-ка, количество этих вещей изменилось
ли бы от великого движения, овладевшего сонными рублями?
Может быть, понемногу оно и стало бы изменяться, — умень-
шаться или увеличиваться смотря по обстоятельствам, о которых
мы поговорим после 15. Ну, а вдруг, скоропостижно, какая пе-
ремена произошла бы в количестве товаров? Да ровно никакой.
Что, в самом деле, могло ли бы прибавиться количество хлеба до
новой жатвы? Могли ли бы вдруг народиться пожилые быки и
коровы, из шкуры которых были бы сшиты лишние сапоги? Зна-
чит, количество вещей осталось бы прежнее. Прежде оно пере-
ходило средним числом из рук в руки, положим, по два раза;
значит, сумма вещей равнялась в действительности 31/2 тысячам
миллионов; при двух оборотах каждой вещи составлялась сумма
сделок в 7000 миллионов. А теперь те же вещи должны войти в
сделки на 56 000 миллионов, значит, каждая должна войти в
188

сделки гораздо большее число раз, значит, увеличилась горячка
покупателей покупать, покупать; а покупатели горячатся поку-
пать, — продавцы ломят цену небывалую: значит, цена вещей
должна возрасти, — ну, хоть в два раза; тогда вещей оказалось
на сумму 7000 миллионов и каждая прошла восемь раз через
продажу, вот и составилась сумма оборотов в 56 000 миллионов.
Ну, а что же страна? обеднела или обогатела? А покуда еще
ровно ничего неизвестно, — должно быть, что никакой особенной
перемены в богатстве страны не произошло.
Ну, а деньги как? с ними не было ли перемены? как же,
с ними-то произошла перемена. Ведь товары вздорожали от го-
рячности покупщиков, и вздорожали, по нашему предположению,
вдвое. Значит, это то же самое, что цена денег упала вдвое.
Подумайте теперь, отчего она упала? ведь количество денег
не увеличилось и не уменьшилось. Так, но произошла перемена
в характере отношений между деньгами и товарами. Прежде
деньги посматривали на товары свысока, ухаживайте-ка за нами,
говорили они товарам, а теперь сами принялись ухаживать за то-
варами, ну, и пришли у них в небрежение, и унизились пред ними.
Положим, что мы очень огорчены этим обстоятельством:
жалко нам видеть, что такие элегантные существа, как полуимпе-
риалы 16 (ах, хоть бы на один из них полюбоваться хоть издали!),
и кредитные билеты унижаются перед огурцами и говядиной, вя-
леной рыбой и салом, — какую перемену следует нам выпрашивать
у судьбы, чтобы восстановилась репутация милых наших денеж-
ных знаков?
Явное дело, чего надобно просить у судьбы: да благоволит
она пробудить в наших денежных знаках чувство сановитой важ-
ности, чтобы они считали неприличным для себя ухаживать за
товарами, а держали себя чинно и спокойно.
Но когда же человек ли, кредитный ли билет, находящийся
в руке человека, забывает сановитую важность, хлопочет, суе-
тится, роняет свое достоинство? это бывает в случае нужды.
Когда нет хлеба, поневоле суетишься. Стало быть, потеря до-
стоинства происходит от нужды, а восстановиться она может не
иначе, как устранением нужды.
Из примера, нами предположенного, видно, что упадок цен-
ности денег может произойти без всякого увеличения в количе-
стве денежных знаков; легко сообразить, что он может про-
изойти даже и при уменьшении этого количества. В самом деле,
пусть прежнее количество и прежнее обращение денежных зна-
ков было таково:
700 миллионов рублей переходили в год из рук в руки по
1 разу, значит, сделали покупок на 700 мил.
700 миллионов рублей переходят из рук в руки по 9 раз,
значит, сделали покупок на 6 300 »
1 400 сделали покупок на 7 000 мил.
189

Пусть теперь количество денежных знаков уменьшится на
200 мил., по 100 мил. в каждом из двух разрядов; но пусть
увеличится быстрота обращения, например, следующим об-
разом:
600 миллионов рублей переходят из рук в руки по 2 раза и
делают покупок н а . . . 1 200 мил.
600 миллионов рублей переходят из рук в руки по 18 раз и де-
лают покупок на 10 800 »
1 200 мил. делают покупок на 12 000 »
В этом случае ценность денег также упадет, несмотря на умень-
шение в количестве денежных знаков, потому что быстрота их
обращения увеличилась в большей пропорции, чем уменьшилось
их количество: оно уменьшилось только на одну седьмую часть,
а она возросла вдвое.
Что же такое? не надобно ли думать, что, когда увеличивается
быстрота обращения денежных знаков, ценность денег непремен-
но уже падает? Нет, это как случится. Мы брали такие случаи,
что сумма продаж и покупок возрастала без увеличения в коли-
честве товаров; увеличение хлопот деньгам происходило не от
возрастания массы вещей, над оборотами которой они хлопочут,
а просто от суетливости, овладевавшей покупщиками вследствие
нужды. Тут достоинство денег падает, как вообще падает до-
стоинство всякого лица и предмета, когда он подвергается нужде.
Но предположим обратный случай — что масса продаж и поку-
пок возрастает, то есть возрастает и количество хлопот деньгам,
иначе сказать, увеличивается быстрота их обращения не вслед-
ствие нужды, а вследствие увеличения массы товаров, то есть
вследствие увеличения общественного благосостояния. Тогда вый-
дет история совершенно другого рода. Хлопоты деньгам увели-
чиваются не по их воле, а по усилившимся просьбам предме-
тов, над которыми они работают; тут не деньги напрашиваются
на работу, а товары напрашиваются к деньгам, значит, досто-
инство денег не только не падает, а еще поднимается. Вот
пример.
Прежде мы полагали, что при сумме оборотов в 7000 мил. руб-
лей количество товаров простиралось до 31/2 тысяч миллионов
рублей, так что каждая вещь проходила средним числом два раза
через денежный оборот. Теперь положим, что количество вещей
увеличивалось до 6000 мил., а сумма оборотов — до 9000 мил.
Если количество денежных знаков осталось прежнее, то быстрота
их обращения, конечно, увеличилась; но все-таки каждая вещь со-
прикасается теперь с деньгами только полтора раза в год сред-
ним числом, а прежде соприкасалась два раза; значит, денежные
знаки, несмотря на увеличившуюся быстроту своего обращения,
стали реже прежнего видеться с товарами, не так охотно прини-
190

мают на свидание с собой всякую вещь, желающую сделать им
визит, стали менее доступны, более важны; а если так, то их
ценность возвысилась.
Можно бы до бесконечности разнообразить эти примеры
различного изменения в ценности денег при различии в обстоя-
тельствах, производящих изменение в денежных оборотах. Но и
приведенных нами примеров, конечно, достаточно для того, чтобы
убедиться в главном принципе верных суждений по вопросам о
денежном обращении: ни перемены в количестве денежных зна-
ков, находящихся в обращении, ни перемены в быстроте их обра-
щения не могут сами по себе служить мерками для выводов о
том, возвысилась или упала ценность денег. Она может возвы-
ситься, хотя бы количество денежных знаков увеличилось, и мо-
жет упасть, хотя бы оно уменьшилось; может подняться, хотя бы
быстрота их обращения увеличилась; и может упасть, хотя бы
обращение денег замедлилось. Тот или другой из противополож-
ных результатов явится в действительности, — упадут или под-
нимутся деньги в цене, зависит не от какого-нибудь формального
критериума, вроде величины итога обращающихся денег или
вроде соображений о быстроте их обращения — этот результат
зависит от характера реальных перемен народной жизни, — пере-
мен, которые имеют лишь случайным своим последствием ту или
другую перемену в количестве и обращении денежных знаков, —
и которые могли бы при других условиях производить в этих
формальных элементах совершенно другую перемену или не про-
изводить никакой. Тут, как и во всех делах, действительный ре-
зультат зависит от сущности дела, а не от формальной его об-
становки. Если реальная перемена действительного хода народной
жизни такова, что денежные знаки должны упасть в цене, то они
упадут, хотя бы не возросла ни сумма денежных знаков, ни бы-
строта их обращения.
Из элементов, имеющих реальное значение в народной жизни
и своими изменениями производящих, через посредство или без
посредства перемен в массе или быстроте обращения денежных
знаков, перемены в ценности денег, мы указали один, очень мно-
гообъемлющий: количество производимых товаров. Но легко за-
метить, что под этою общею рубрикою соединяется множество
разнородных фактов, которые надобно было бы разнести на
много рубрик при точнейшем анализе. Масса производимых то-
варов не первоначальный элемент, а результат сочетания многих
элементов, каковы, например: количество работающих рук, сте-
пень их усердия в работе, степень их искусства, степень предпри-
имчивости, количество и достоинство материалов, над которыми
совершается труд, количество и достоинство орудий (инструмен-
тов я машин) и т. д., и т. д. Кроме этих элементов, есть другие,
которые не имеют такого прямого участия в работе над произ-
водимыми товарами, но точно так же определяют характер
191

экономической жизни народа, — например, народные обычаи и
нравы, общественное устройство, законы и т. д., и т. д. — если бы
сказать все, от чего зависит или чем составляется действитель-
ная жизнь народа. Каждая перемена в каждом из этих элемен-
тов отзывается переменою и в состоянии денежного рынка. Нет
возможности перечислить все эти элементы, да и надобности нет
в том, чтобы составить полный теоретический список их. Важ-
ность только в том, чтобы мы знали и исполняли общий прин-
цип.

РАССКАЗ О КРЫМСКОЙ ВОИНЕ
(по Кинглеку)
ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Когда я начал читать книгу Кинглека «The Invasion of the
Crimea», я был уверен, что найду в ней много любопытного,
но не ожидал, что она понравится мне и окажется заслуживаю-
щею того, чтобы близко ознакомить с нею русскую публику.
Кинглек был близок к лорду Раглану 1, сам находился
в Крыму; уже в то время задумал быть историком этого похода;
по смерти лорда Раглана его супруга передала Кинглеку все
бумаги своего мужа; это собрание документов и корреспонден-
ций очень полно: лорд Раглан был человек аккуратный и добро-
совестный. Кинглек уверен, что в переданной ему коллекции
сохранено все, от важнейшего и секретнейшего документа до
ничтожнейшей записки, — решительно все, что поступало в кан-
целярию и кабинет английского главнокомандующего. Сам Кинг-
лек обращался с вопросами ко всем лицам в Англии, от которых
надеялся получить пояснения по предмету своего труда; полу-
чил, таким образом, множество сведений, в дельности и добро-
совестности которых вполне убежден. Даже иностранцы достав-
ляли ему много материалов; между прочим, французское прави-
тельство нарочно прислало в Англию одного из лучших
офицеров французской армии, чтобы дать все возможные полу-
официальные объяснения Кинглеку. Притом Кинглек один из
важных людей торийской партии 2, все сведения, которыми рас-
полагали его политические друзья, были предоставлены в его
распоряжение. Кроме того, английские архивы не имели для него
никаких секретов. Он один из людей, имеющих наиболее сведе-
ний по дипломатическим делам: часто лично он получал сведения о
таких фактах по континентальной политике, которые были еще
неизвестны даже английскому министерству. Все это обещало,
что его книга будет богата новыми и достоверными материалами.
Он считается одним из талантливых английских писателей.
Это обещало, что книга его будет хороша в литературном отно-
шении.
193

Но я очень мало расположен к торийскому образу мыслей.
Потому ожидал, что буду смеяться над умствованиями Кинглека
в его истории, как смеялся над ними в его парламентских речах.
Я ошибся. В парламенте Кинглек — тори, и только. Но, взяв-
шись писать историю, он очень добросовестно исполнил обязан-
ность историка. Обязанность историка не в том, чтобы, садясь
за свой рабочий стол, забывать свои убеждения, — нет, делать
это глупо и гадко; да и не удается никогда сделать этого. Но уче-
ный в своем кабинете может возвышаться над мимолетными
интересами дня, господствующими над мыслью публициста или
оратора, — может заботиться о том, чтобы не отвлекаться от об-
щих, долговечных интересов своей партии ради ее мелочных
обыденных надобностей. Кинглек старался об этом и, мне ка-
жется, успел в том до очень значительной степени. Он, очевидно,
хотел, чтобы и через двадцать, и через пятьдесят лет тори могли
указывать на его книгу как на труд, достойным образом изла-
гающий мнение их партии. Эта забота очистила его мысль от
мелочности, больше всего мешающей соглашению добросовестных
людей всех партий в обыденной житейской политической борьбе 3.
Он остался тори, но таким тори, против которого мало имел бы
возражений англичанин моего образа мыслей. Он остался анг-
личанином, но таким англичанином, против которого очень
мало серьезных возражений может иметь серьезный русский
читатель.
Главная заслуга его, по моему мнению, состоит в том, что
он постарался взглянуть на Крымскую войну с полною серьез-
ностью ученого исследователя, убежденного, что чем более очи-
щается истина, тем выгоднее для всех наций и всех партий, в том
числе и для партии, которую он считает наиболее основательною.
Поэтому ему удалось понять причины и ход Крымской войны
в таком виде, ближе которого к истине не нахожусь и я, хоть я
человек другой нации, а главное — совершенно иных политиче-
ских убеждений, чем Кинглек.
Выскажу здесь главный вывод того отдела его труда, кото-
рый издан в начале нынешнего года и с которым я знакомлю
теперь русскую публику. По обыкновенному взгляду дюжинных
статей и официальных документов, причины Крымской войны
выходят мелочны до забавности, до пошлости. Неудовлетвори-
тельность дела принуждает искать, на ком бы сорвать досаду за
него. Винят интриганство Пальмерстона4, или честолюбие по-
койного русского государя *, или зложелательность английского
посланника в Константинополе лорда Стратфорда 5, или ошибоч-
ность действий русского чрезвычайного посла в Порте оттоман-
ской, князя Меньшикова 6, или уступчивость Абердина и Рос-
селя 7 Пальмерстону, или уступчивость графа Нессельроде8
* Николая I.—Ред.
194

желаниям его государя * и проч., и проч. «Они» или «он» вино-
ваты в том, что вышла такая ужасная война из-за таких мело-
чей, — вот общий голос. Мне он всегда казался нелеп. Я и в этом
вопросе не хотел отречься от своего убеждения, что капризы
и ошибки, страсти и недостатки отдельных лиц бессильны над
ходом великих событий, что факт, подобный Севастопольской
борьбе, не мог быть порожден или устранен волею отдельных
людей; что он — результат сил, владеющих умами громадных
масс, результат убеждений и стремлений наций и партий, а бли-
жайшею прямою причиною его должен быть какой-нибудь дру-
гой великий факт жизни европейских наций, из которого борьба
России с передовыми державами Европы произошла столь же
неотвратимо, как события конца XVIII века во Франции ** из
предшествующих фактов западноевропейской жизни, как страш-
ное военное могущество Франции в начале XIX века из этих
событий конца XVIII столетия, как вторжение западных конти-
нентальных военных сил под преобладанием и руководством
военных сил Франции в Россию в 1812 году произошло из раз-
вития страшного военного могущества во французской нации.
Не Наполеон, не его маршалы, не русские противники их пред-
ставляются мне главными силами, действовавшими в этом факте,
называемом войною 1812 года. Я вижу тут известное историче-
ское положение французской нации, немецкой нации, русской
нации и отношения, неотразимо, неотвратимо возникающие из
этих данных положений, и результаты, столь же неотвратимо
вытекающие из этих данных отношений между данными силами 9.
Так я смотрел и на Севастопольскую войну и находил, что
она — не более, как один из результатов, необходимо порождав-
шихся событиями, сосредоточивающимися в страшном кризисе
французской национальной жизни с ночи 1—2 декабря 1851 до
начала 1852 года. Никто не отвергал никогда, что французскому
правительству, известному под именем правительства Второй
империи и одевающемуся именем Наполеона III, принадлежит
очень значительное участие в возбуждении войны. Но мне
странно и грустно было слышать, как мелочно и легкомысленно
понимается это участие: пошлым, анекдотическим, мелодрамати-
ческим манером, по которому Наполеон III есть великий хитрец,
гений политического искусства, чуть ли не сочетание всех талан-
тов Юлия Цезаря и Августа Цезаря в одном лице, — гений более
гениальный, чем даже его дядя, который уж и сам по себе пре-
вышал всех когда-либо существовавших великих людей своею
гениальностью. Мне всегда казалось иное. Я никогда не изменял
тому взгляду на Наполеона III, несомненность которого была
доказана всею его жизнью и деятельностью до ночи с 1 на 2 де-
* Николая I. — Ред.
** Революция 1789 г.—Ред.
195

кабря 1851 года, и когда я слышал дифирамбы негодующего или
восторженного поклонения ему, мне было смешно и досадно,
смешно — мне представлялись буряты, поклоняющиеся разгневан-
ному на одних, осыпающему своими милостями других маленькому
пню, правда, обтесанному в нечто сходное с человеческою фи-
гурою, но все-таки деревянному, бессмысленному и неподвижному.
Гнусное идолопоклонство, вредное идолопоклонство, потому что
поклонники дуреют и сами от этого поклонения ничтожеству.
Но это ничтожество, этот фантом есть представитель извест-
ного положения французской нации, — представитель того пе-
риода ее жизни, когда она в изнеможении отказалась на время
от заботы о внутреннем своем развитии и отдалась под власть
бесцветного, грубого насилия. Ясно было, что ее насилователи
должны придумывать ей какие-нибудь внешние развлечения,
чтобы она поменьше думала о своем позоре и нашла себя связан-
ною хоть чем-нибудь с своими насилователями. Ясно было, что
люди, которым нужно было дать Франции роль тигрицы, прежде
всех других занятий порекомендуют ей посчитаться с тою медве-
дицею, которая когда-то погнала ее, полузамерзшую в нашем
климате, через всю Европу на ее родину за Рейн. Это было по-
нятно всякому, умевшему понимать отношения, существовавшие
тогда между великими державами Европы 10. Но рассказ об этом
будет предметом следующей статьи, а теперь довольно будет
высказать только ту часть моего взгляда на дело, который оправ-
дывается частью книги Кинглека, вошедшею в первую мою
статью.
Глава первая
Ближайший коренной факт, первым неизбежным последствием которого была
война Франции в союзе с Англиею против России
Положение французских партий и настроение массы французского об-
разованного общества осенью и в начале зимы 1851 года.—Положение
лица, бывшего тогда президентом французской республики. — Его действи-
тельный характер и действительная степень его ума. — Незначительность
его личного участия в событиях, которыми задушена была в начале де-
кабря 1851 года внутренняя жизнь французской нации. — Характеры
истинных главных двигателей этих событий, Морни и Флери, и их аген-
тов— Mona, Сент-Арно и Маньяна. — Полуночная проделка 1—2 де-
кабря. — Фиаско этой проделки. — Уныние большинства заговорщиков. —
Характер, в каком переходит их ужас на войска. — Убийство массы пари-
жан и парижанок на бульварах вечером 4 декабря. — Свирепости, следо-
вавшие за ним. — Заговорщики получают через эти свирепые случайности
и обдуманные меры в том же духе действительное владычество над Фран-
циею. — Шаткость их положения и система политики, налагаемая на них
необходимостью отклонять от себя гибель.
В начале зимы 1851 года Франция еще была республикою;
но конституция 1848 года не имела корней во Франции (1).
Составилось общее мнение, что страна была застигнута врасплох
196

революциею 1848 года, была врасплох принуждена объявить себя
республикою, что монархическая система правления единственно
удобная для Франции. Чувство тревожности, происходившее из
этого мнения, соединялось с ужасающею боязнью восстаний, по-
добных тем, какие три с половиной года тому назад наполняли
улицы * сценами кровопролития. Людям наблюдательным и лю-
дям боязливым казалось, что уже недалек и час неизбежного воз-
вращения анархии, что он определен самою конституциею, тре-
бовавшею, чтобы весною следующего года был назначен новый
президент; что, при тогдашнем положении дел и характере фран-
цузской нации, это дело не обойдется мирно, что долгое ожи-
дание опасности раздражит нервы людей; а французы в таких
случаях стремительно бросаются вперед или отступают, — труд-
нее всего им хладнокровно стоять или итти ровным шагом,
стройно.
Вообще Франция находила, что лучше всего вновь мирно вы-
брать тогдашнего президента, несмотря на правило конституции,
запрещавшее это (2); огромное большинство Законодательного
собрания следовало этому мнению, но его желание не могло
получить силы закона, потому что не имело за себя три четвер-
тых доли всего числа голосов, а республиканская конституция
1848 года неблагоразумно постановляла, что перемены в ней не
могут быть производимы иначе, как решением большинства трех
четвертей голосов (3). Действие политического организма затруд-
нялось этою стеснительною задержкою, и многие, вообще на-
клонные уважать законность, были принуждены признавать, что
конституцию надобно переделать без уважения к ее условиям.
Но республика была еще далека от серьезных взрывов. Закон со-
хранял свою силу, и решимость поддерживать порядок во что
бы то ни стало была так сильна, что Собрание вручило президен-
ту власть объявлять находящимися на военном положении те де-
партаменты, которые покажутся подвергающимися опасности
смут (4). Борьба, шедшая в Собрании, была незначительна в гла-
зах военных людей или любителей деспотической решимости и
крутости: но она показывала скорее признаки здоровья, чем
опасности для государства. Приверженцы Луи-Наполеона утвер-
ждали, будто бы действие правительства стеснялось враждеб-
ными ему решениями Законодательного собрания или речами; это
неправда. Еще большая клевета то, что Собрание занималось со-
ставлением умыслов против президента (5). Армия, вспоминав-
шая свое унижение в 1848 году, была в досаде на народ, рада
была воспользоваться первым удобным случаем действовать про-
тив него (6); но не было ни одного генерала с репутациею,
который согласился бы сделать выстрел, не имея на то приказа
* <Парижа>
197

от военного министра, по тогдашнему закону единственного че-
ловека, который мог давать уполномочия на это (7).
Но президентом республики был принц Шарль-Луи-Наполеон
Бонапарте, считавший себя, по сенатусконсульту 1804 года, за-
конным наследником императора французов. Выборы, сделавшие
его главою государства, были ведены (8) со строгим беспристра-
стием, а он в прежнее время два раза делал попытки сесть на
французский престол 11, потому он имел право заключать, что
миллионы граждан, избравших его на президентство, хотят вос-
пользоваться его честолюбием для восстановления монархиче-
ской формы правления во Франции (9).
Но если он успел выказать свое честолюбие, которое, можно
сказать, было наложено на него обстоятельствами, он остался —
и это было счастьем для него — известен за человека, бедного
умом. Во Франции тогда вообще считали его тупым. Когда он
говорил, ход его мыслей был вял; черты его лица были пошлы;
он много учился и думал, но его сочинения не выказали в нем
светлого ума, хоть он очень усердно обрабатывал их. Даже его
приключения не придали ему интересности, какую обыкновенно
приобретают авантюристы. Когда он жил в Лондоне, те лон-
донцы, которые любили собирать у себя людей с известностью,
никогда не представляли его своим друзьям как серьезного пре-
тендента на престол, а представляли как будто какого-нибудь
аэронавта, который два раза падал с своего воздушного шара и
все-таки остался — хоть до некоторой степени — жив и здоров.
Он полюбил английские привычки, стал хорошим псовым охот-
ником, любителем конских скачек. Он был любезен, общителен,
мягок и весел и довольно охотно говорил о своих видах на
французский престол. С афоризмами о своем «предначертании»
он обращался, очевидно по политическому расчету, к случайным
знакомым; но с своими близкими друзьями он говорил языком
практичного претендента на императорский престол.
Мнение, составившееся о нем во время его изгнания, мало
изменилось и по его возвращении во Францию; в Национальном
собрании его видели человеком, не имеющим большого ума, и
потому считали его безвредным, а на президентском кресле он
вообще казался вялым. Но была горсть людей, издавна имев-
ших уверенность, что он человек способный, а в последнее
время наблюдательные люди замечали, что между теми из офици-
альных документов, которые, как было известно, писал сам пре-
зидент, по временам являются такие, которые вовсе не бедны
мыслью и показывают, что человек, писавший их, отделяя себя
от нации, главою которой был, умеет рассматривать ее как пред-
мет холодного наблюдения. Долго, бесконечно изучая сочинения
Наполеона I, он приобрел манеру и привычку своего дяди смот-
реть свысока на французский народ, считать его просто мате-
риалом, изучением и управлением которого занимается чужой
198

этому материалу ум. В долгие периоды его тюремного заклю-
чения и изгнания отношения между ним и Франциею, которую
изучал он, были очень похожи на отношения между анатомом и
трупом. Он читал лекции о нем, он рассекал его по суставам;
он объяснял их отправления; он показывал, как дивно природа,
в своей бесконечной мудрости, приспособила это тело на службу
династии Бонапарте и как без попечительности этих Бонапарте
оно истлеет и исчезнет из мира.
Если его ум был менее, чем какой предполагался в нем во
время англо-французского союза, он был гораздо выше той ту-
пой ограниченности, какую приписывали ему в прежнее время,
начиная с 1836 года до конца 1851 года. Люди долго не могли
признать ловкости этого ума потому, что наука, над которой он
работал, имела отталкивающий характер. И до него было много
людей, унижавших себя до внесения обмана в политику; еще
больше людей, трудившихся на менее возвышенном поприще,
прилагали свою ловкость к делам, занимающим собою суды ис-
правительной полиции и уголовные; но едва ли кто-нибудь из
людей нашего поколения, кроме принца Луи Бонапарте, прово-
дил в трудолюбивой юности и в серьезной молодости целые
часы и часы, придумывая, как применить плутовство к юридиче-
ской науке.
Очень может быть, что не врожденная низость была при-
чиной такого направления его ума. Наклонность долго, долго
сидеть над обдумыванием плана для достижения цели была,
точно, уже в самой натуре его; но из этого еще не следует, что от
самой натуры получил он наклонность думать именно над тем,
как делать закон орудием обмана; родство дало ему эту наклон-
ность, — оно уже несомненно дало ее, если не дала натура. Прав-
да, он мог бы, если бы был человек твердый, отвергнуть ука-
зание, данное ему случайностью того, что он родился именно
в фамилии Бонапарте; но мог бы лишь тогда, когда решился бы
остаться частным человеком. А когда он решил быть претенден-
том на императорский престол, то, разумеется, ему надобно ста-
ло обдумывать, каким же образом грубое бонапартовское иго
1804 года * может быть переделано так, чтобы мягко положиться
на шею Франции. Франция — европейская держава, а иго в
сущности было такое, какое монголы положили на китайцев 12,
из этого следовало, что требуемая переделка должна быть про-
сто подделкою, плутовством.
Итак, скорее от требования своего наследственного притя-
зания, чем от врожденной испорченности сердца, принц Луи-
Наполеон стал обманщиком по ремеслу; ждать от него,
чтобы он был не вероломен пред Франциею, не отказываясь
* В 1804 году первый консул республики Наполеон Бонапарт объявил
себя императором. — Ред.
199

совершенно от своих претензий, было решительною несообраз-
ностью.
Целые годы принц изучал это странное ремесло и, усердно
занимаясь, стал очень искусен в нем. Задолго перед тем, когда
пришла ему возможность применить к делу его крючковатое ма-
стерство, он уже научился тому, по каким правилам составляется
конституция, которая на словах установляла бы одно, а на деле —
другое. Он научился, как употреблять, например, слово «суд при-
сяжных» в законах, отменяющих его; умел делать ловушку
из слов «вотирование без ценза» (souffrage universel); знал, как
удушать нацию ночью посредством фокуса, называемого плебис-
цит (10).
Адвокатская изворотливость, которую он приобрел для юри-
дических работ, разумеется, могла быть применена к составле-
нию государственных бумаг и всяких политических сочинений;
и чем старше он становился, тем лучше это дурное дарование
обращалось у него на службу его слабостям. У него в натуре
было долго колебаться между разными планами действия, не
только между сходными, но и между прямо противоположными
планами. Эта слабость росла в нем с годами; и его совесть все
больше привыкала стоять нейтрально при этих столкновениях
мыслей, так что он вовсе потерял способность предпочитать
один путь другому на том основании, что один честен, а другой
бесчестен, и чтобы отдыхать в своей нерешительности, ему по-
стоянно приходилось делать себе где-нибудь временную стоянку,
в каком-нибудь смысле, в каком случалось. Как лентяй приобре-
тает большую изворотливость в придумывании извинений для
своих промедлений, так принц Луи-Наполеон стал чрезвычайно
искусен в придумывании не только двусмысленных фраз, но и
двусмысленных планов действия, потому что постоянно затруд-
нялся в выборе между направо и налево (11). Частью по при-
вычкам, усвоенным в тайных обществах итальянских карбона-
ри 13, частью от долголетнего заключения в тюрьме, а частью,
как он однажды сказал, от близких сношений с спокойными, са-
мообладающими любителями лошадей и конных скачек в Англии
он приобрел способность долго молчать; но по натуре он не был
ни человек осторожный в словах, ни человек скрытный. С ино-
странцами, особенно с англичанами, он вообще был открыт. Он
был молчалив и скрытен с французами, но только по принципу,
по которому охотник молчалив и скрытен с куропатками и пере-
пелами. Правда, он был способен притворяться и притворяться
долго; но сохранению его тайн много помогало то обстоятель-
ство, что его мнение часто в самом деле было не сформировано,
а потому он ничего и не мог сказать. Его любовь к маскам и
переодеваньям, вероятно, более происходила от пустого тщесла-
вия и театральной мании, о которой мы сейчас будем говорить,
чем от низкой любви к обману; и точно, положительно известно
200

о многих случаях, что тайна, в которую любил он закутываться,
происходила от желания произвести мелодраматический эффект.
Многие полагают, что напрасно обижают его те люди, кото-
рые говорят, будто он лишен всякого понятия о правде. Он пони-
мал правду в частных разговорах и вообще предпочитал ее лжи,
но его правдивость, хоть, может быть, и не принимаемая только
для этого расчета, иногда становилась средством обмана, потому
что, возбудив доверие к нему, она вдруг подламывалась под
влиянием какого-нибудь сильного расчета. Он мог лет шесть,
семь быть в дружеских отношениях с человеком, искренно и прав-
диво говорить с ним все это время и потом вдруг обмануть его.
Люди, видя, что ловятся на кажущуюся надежность его харак-
тера, натурально, располагались думать, что и все другое, кажу-
щееся в нем хорошим, только маска; но сообразнее будет с об-
щими законами человеческой природы, если мы предположим,
что правдивость, длившаяся шесть, семь лет, была неподдельным
остатком хорошего в нем, а не просто подготовлением для
лжи. Шаткость и изменчивость его характера помогала скрыт-
ности: люди так утомлялись наблюдением за колебаниями
его мыслей, что их подозрения начинали дремать на время, —
а потом, видя, что они утомились предсказыванием того, что
он сделает какую-нибудь вещь, он тихонько прокрадывался и
делал ее.
В нем была отвага, но не та, какая происходит от темпера-
мента, а та, какая дается размышлением. Чтобы выдержать роль
в чрезвычайных опасностях, в которые он по временам кидался,
и выдержать ее пристойно, нужна была такая сила характера,
в которой природа отказала не ему одному, а большинству
людей. Но отвага изменяла ему только в положениях, действи-
тельно опасных и грозящих немедленною физическою бедою.
У него было настолько мужества, что если б он был только част-
ным человеком, то он выдержал бы обыденные испытания жизни
с достоинством. Но по временам у него, кроме того, бывала ис-
кусственная смелость, производившаяся долгим мечтательным об-
думыванием, и, вздувшись до этой отваги, он часто был способен
подвергать свою твердость испытаниям выше своей силы. Дело
в том, что воображение над ним имело очень большую власть,
так что он влюблялся в идею предприятия, — но не имело столь-
ко живости, чтобы дать ему предощутить, каковы будут его
впечатления в минуту опасности. Таким образом, он был очень
большим авантюристом в своих планах действия, а когда напо-
следок становился лицом к лицу с опасностью, которой давно
искал, он бывал ошеломлен ею, как будто чем непредвиденным.
Он любил придумывать и обдумывать заговоры, имел много лов-
кости в подготовлении средств для исполнения своих замыслов,
но его труды по этой науке имели тенденцию вводить его в сце-
ны, к которым он был плохо приспособлен природою, потому
201

что, подобно большинству обыкновенных людей, он не владел
тем присутствием духа и тою физическою храбростью, которые
нужны для критических минут отважного предприятия. Короче
сказать, он был литературный мечтатель, обдуманно выводивший
себя на отчаянную дорогу и очень далеко заходивший по ней,
но способный в минуту испытания растеряться от внезапного
возвращения здравого смысла и струсить.
От природы он не был ни кровожаден, ни жесток; в мелочах
у него были даже мягкие и благородные инстинкты, а вообще он
был расположен действовать не бесчестно, пока не являлось
сильного побуждения к противному, так что он мог целые ме-
сяцы жить в обществе английских любителей охоты и лошадей,
не делая постыдных поступков; а если он был не так создан
природою или развит жизнью, чтобы мысль «это дурно» могла
удержать его от чего-нибудь, то надобно выводить из этого, что
его чувство распознавания добра и зла было, как и натурально,
омрачено привычкою искать идеал в лице, подобном Наполео-
ну I. Очень правдоподобно, что он, по ученой ли любознатель-
ности или по любопытству, если не по желанию руководиться
своею находкою, пытался иногда выслушать, что говорит со-
весть; он, по всей вероятности, старался иногда об этом, потому
что — факт известный — с пером в руках и с достаточным вре-
менем на приготовление он мог сделать очень недурное подра-
жание тону слов человека, не лишенного совести.
Его постоянным желанием было привлечь на себя удивлен-
ное внимание света, а случайность рождения указала ему пре-
стол Наполеона I как престол, к которому он может прикрепить
свою надежду; поэтому его жажда известности стала казать-
ся честолюбием, хоть корень ее был просто в тщеславии. Но
умственное уединение, в которое он был поставлен странностью
науки, над которой работал, кажущаяся бедность его ума, его де-
ревянный взгляд, а более всего видимая отдаленность успеха —
все эти не обещающие удачи обстоятельства странным своим
контрастом с великостью его цели заставляли людей видеть в
его претензии только комическую глупость. С страстным жела-
нием забраться на такую высоту, чтобы все смотрели на него,
в нем было соединено сильное, почти эксцентричное пристрастие
к тем фокусам, которыми производит свои мелодраматические
проделки плохой драматург, или режиссер, или актер; таким об-
разом, пристрастие и фантазия влекли его придумывать сцени-
ческие эффекты и сюрпризы, героем которых всегда ставил он
самого себя. Эта наклонность так сильно владычествовала над
ним, что скорее можно видеть в ней искреннее расположение,
а не просто страсть театральничать. Если бы она была одинока,
то, вероятно, только придала бы особый характер его развлече-
ниям; но по случайности такой человек родился претендентом
на французский престол: его желание подражать Наполеону I
202

и воспроизвести империю связало его театральничество с тем,
что можно назвать солидным его честолюбием; поэтому, пока он
был изгнанником, он постоянно был занят мыслью скопировать
возвращение Наполеона с Эльбы и разыграть это представле-
ние в действительности, а не на сцене, и притом собственною
персоною.
По некоторым чертам, его попытка поднять восстание в Страс-
бурге в 1836 году была более важным делом, чем как обыкно-
венно отзывались тогда о ней. Ему тогда было 28 лет. Он успел
привлечь на свою сторону Водре, командира артиллерийского
полка, составлявшего часть гарнизона. Попытка была произве-
дена рано поутру 30 октября. Водре сказал своим артиллери-
стам, что в Париже вспыхнула революция и король низвергнут;
поверив этому, они согласились признать принца Наполеоном II.
Водре послал отряды в квартиры префекта и генерала Вуароля,
командовавшего гарнизоном, и арестовал их обоих. Он успел
сделать все это так, что другие полки еще ничего и не знали.
Если в армии действительно было тогда расположение к
имени и династии Бонапарте, то для привлечения всего гарнизона
на сторону наследника императора теперь не было бы нужно
почти ничего, кроме того, чтобы этот наследник имел присут-
ствие духа, необходимое в таком предприятии. Он был прове-
ден к Вуаролю, содержимому под арестом; стал склонять его на
свою сторону; генерал отказался. Тогда принц, окруженный
людьми, представлявшими собою императорскую свиту, был про-
веден в казармы 16-го пехотного полка; эта свита сказала сол-
датам, застигнутым совершенно врасплох, что лицо, явившееся
к ним, — их император. Они увидели перед собою молодого че-
ловека, который фигурою и лицом похож был на ткача, — ткача,
изнуренного долгими часами монотонной работы в душной ком-
нате, который не имел хорошей осанки и уставил глаза в землю;
а между тем этот молодой человек такого вида стоял перед
ними, одетый среди белого дня, с головы до ног в историче-
ский костюм аустерлицкого и маренгского вождя 14. Такая жал-
кая выставка не могла не расстраивать дела, с успехом поведен-
ного полковником Водре. Но солдаты знали, что в Париже не
раз и не два случались странные вещи; очень могло быть, что
молодой человек перед ними в самом деле, как им говорят про
него, сделан императором французов, Наполеоном II. Эта безыз-
вестность солдат давала принцу случай узнать на опыте, дей-
ствительно ли существует во французах расположение к имени
Бонапарте, и если существует, то способен ли он воспользоваться
этим расположением.
Но через несколько времени вошел во двор казарм, где была
эта сцена, полковник Таландье, командир полка, узнавший, на-
конец, о том, что происходит в его казармах. Он тотчас же при-
казал запереть ворота и с жаром, гневом, презрением пошел
203

прямо к тому месту, где стояли предлагаемый император и его
«императорский штаб». Это появление — появление негодующего
полкового командира — было вещью, которой следовало ожи-
дать принцу, — именно тою самою вещью, на борьбу с которою
он шел, когда шел в казармы, — но оно поразило принца сокру-
шающим ударом, будто вещь изумительная, непредвиденная. Он,
литературщик, стоял в костюмировке великого полководца, — пе-
ред ним явился настоящий полковник, с действительным правом
отдавать приказания солдатам, — негодующий полковник испу-
гал его, и в одну минуту грезы принца разлетелись. Некоторые
из его окружавших думали, что он обязан не выдавать Водре,
подговоренного им, и хоть для спасения Водре должен продол-
жать свое приключение, отважиться на отчаянное или хоть сколь-
ко-нибудь энергическое сопротивление полковнику. Но принц
не сделал ничего такого. В числе принадлежностей его костюма
была шпага, но он даже не пытался защищаться ею, когда по-
дошедший Таландье сорвал с него ленту почетного легиона, по-
том сорвал с него эполеты, бросил на землю, топтал их ногами.
Оборвав костюм с принца, его посадили под караул. Его наря-
дившиеся спутники, представлявшие собою императорскую сви-
ту, подверглись той же судьбе, как их предводитель.
Прежде чем судить о поведении принца в эти минуты, на-
добно по справедливости признаться, что когда раз уже не было
предотвращено появление полковника на дворе казарм, опас-
ность сопротивления была велика, настолько велика, что, точно,
могла смутить всякого, не отличающегося мужеством. Надобно
также признать, что, по собственной фантазии поставив себя в
такое положение, принц доказал, что обладает значительною
отвагою известного рода: несправедливо было бы назвать без
всяких оговорок боязливым того человека, который добровольно
идет в такую опасность; справедливее сказать, что это человек
с трусливою отвагой. Он был не властен над своею натурою,
а его натура была: быть авантюристом до минуты опасности, но
резко отрезвляться и потрясаться действительным столкновением
с опасностью, совершенно терять присутствие духа от этого,
оставаться без желания продолжать свою роль отчаянного
смельчака; это объясняется легко: его отвага вся проистекала из
театральничанья и тщеславия, а эти страсти имели силу дово-
дить его до края пропасти, но не имели столько силы, чтобы
удержать его от натуральной дрожи при наступлении риска быть
убитым тут же на месте. Сознавая, что по шляпе, сюртуку и са-
погам он совершенно император Наполеон, он воображал, что
великий парад встречания, деланного победоносному вождю вой-
сками в 1815 году 15, очень может быть повторен им и француз-
скими солдатами в 1836 году; но, очевидным образом, это мне-
ние овладело им не оттого, что он сошел в самом деле с ума,
а только оттого, что слишком поддался своей господствующей
204

наклонности; и вот, когда ему сказали «нет, остановись же», он
не рванулся вперед, как сумасброд, на продолжение своего при-
ключения; он не попытался даже и попробовать хорошенько,
существует ли в самом деле в солдатах бонапартистское распо-
ложение, на котором он устраивал свой проект, — нет, как только
столкнулся он с действительностью, он замер на месте, мгно-
венно остыл, стал рассудителен, безвреден, послушен и сдался
(как всегда делал) во власть первому отважному человеку, кото-
рый дотронулся до него пальцем. Это превращение, подобное
тому мнимому диву, которое мы видим, когда истерическая де-
вушка, увлекаемая странными галлюцинациями, исполненная, по-
видимому, страшной, сумасбродной силы, мгновенно излечивается
и успокаивается от резкого угрожающего слова «перестать». По-
лучив несколько денег (очень немного, всего 15 000 франков) от
государя, которого хотел низвергнуть, принц был отправлен в
Америку добродушным королем французов *.
Но если у него не было качества, нужного на то, чтобы
пройти до конца по дороге авантюристского предприятия, его
владычествующая страсть имела столько силы, чтобы заставить
его повторить опыт. Французская армия уже знала теперь вся,
что у него нет храбрости, нужной для такого дела, имя его
стало смешным, потому он не мог соблазнить своим планом ни
одного офицера чином выше поручика. Однако он не отстал
от своей идеи: скоро он опять задумал разыграть новое «воз-
вращение с Эльбы», но уже в новых костюмах, с новыми деко-
рациями. Пока он готовил поддельные флаги и поддельных сол-
дат, — мундиры для его сообщников были сшиты по образцу
42-го полка, квартировавшего в Булони, и пуговицы с этим но-
мером были заказаны в Бирмингаме, — пока он подделывал мун-
диры, пуговицы и учил несчастного орла играть роль импера-
торской птицы, предвещательницы успеха, он занимался делом,
в котором был искусник; мастер он был также в сочинении про-
кламаций и плебисцитов, составлявших значительную долю гру-
за, с которым он поехал через море во Францию; но он должен
был знать, что если ему удастся пробраться, куда он задумал,
то ведь он увидит себя поутру на дворе Булонских казарм,
окруженного толпою вооруженных спутников, поддерживаемого
одним из офицеров гарнизона, обещавшимся помогать ему; но
что тут же будет стоять толпа солдат, из которых одни взду-
мают быть за него, другие — против него, третьи не будут знать,
что им делать. Так и случилось. Он устроил дело так ловко и
счастливо, что куда он хотел притти, туда и пришел, — и вот
он стоял, наконец, в том самом положении, в которое заботливо
проложил себе дорогу. Но тут его характер выдал его. Он
взволновался, растерялся, — так он сам сказал потом пред пала-
* Луи-Филиппом. — Ред.
205

тою пэров: «я был в таком волнении, что без всякого моего
намерения пистолет мой выстрелил и ранил солдата, который
был не против меня», — его мысли не сладили с опасностью,
смешались, в нем не было ни пылкости, ни удальства, которые
делают людей воинственными в критические минуты, и нату-
рально, что он не годился управлять разгоряченными солдатами.
Потому, когда, наконец, успел ворваться на двор казармы твер-
дый, сердитый офицер, подполковник Пюижелье, он почти в
один миг уничтожил принца силою более твердого характера и
выгнал его на улицу со всеми его 50 вооруженными спутниками
и с знаменем, и с деревянным орлом на знамени, и с поддель-
ным императорским штабом, будто погнал труппу бродячих акте-
ров. Но через несколько недель тот же самый принц Луи-На-
полеон держал себя перед палатою пэров с достоинством и с
благородною заботливостью о спасении своих соучастников; тут
положение было по силам ему, потому что он имел досуг обду-
мывать, как ему надобно говорить и поступать.
Натурально, что при таком характере он имел наклонность
долго медлить на первых фазисах заговоров; но так как он по
рождению и честолюбию заявил себя свету претендентом на
французский престол, то за него неотступно схватились несколько
человек других авантюристов, людей действительно отважных,
решившихся делить его судьбу; и если по временам его личные
желания и склоняли бы его на отдых или отсрочку, его отноше-
ния к этой горсти приверженцев не допускали того: его парти-
заны нуждались в деньгах, и надобно было постоянно пытать
счастье.
В 1851 году все эти побуждения, вместе с оскорбительным
чувством личного унижения и обманувшегося расчета, влекли
президента на новый риск. Он издавна желал, чтобы изменена
была конституция, но прежде все надеялся изменить ее при по-
мощи и одобрении большинства или, по крайней мере, очень
многих государственных людей и знаменитых генералов. Из того
факта, что он желал их содействия своим планам, надобно, ка-
жется, заключать, что сначала он не думал душить Францию на-
ложением на нее чисто азиатского деспотизма, а желал основать
такую монархию, которую могли поддерживать люди с хорошею
и громкою известностью. Но, во-первых, почти никто не счи-
тал его человеком таким ловким, каким он действительно был,
а во-вторых, тогда он казался очень смешным. Потому из ты-
сяч людей, искренно желавших, чтобы на место республики яви-
лась власть диктатора, какого бы то ни было, лишь бы способ-
ного, почти никто не мог поверить, что президент республики
годится быть таким человеком; по этой причине политические
люди отвергали его предложение: он не нашел ни одного госу-
дарственного человека, согласного помогать ему, ни одного гене-
206

рала, отвечающего на его настояния иначе, как словами: «я дол-
жен иметь приказание от военного министра».
Оттолкнутый всеми ими, он должен был бросить свой план
преобразовать форму правительства при содействии хоть не-
которых из главных государственных людей и генералов, заме-
нить этот план замыслом совершенно иного рода и, наконец,
попал в руки таких людей, как Персиньи, Морни и Флери 16. Он
стал придумывать свои умыслы с ними, и по случайности, до-
вольно странной, характер и денежные нужды его сообщников
дали энергию и определенный вид планам, которые без этой
подталкивающей силы могли бы долго оставаться грезами. Пре-
зидент был щедр на деньги для своих компаньонов, давал им
все, сколько мог. Но конституция республики так успешно свя-
зала произвол в распоряжении казною, что президент не мог
располагать никакими государственными деньгами, кроме сум-
мы, даваемой ему законом. В своем упорном пристрастии к силь-
ной административной власти составители конституции дали в
распоряжение главы государства обширные средства опрокинуть
всю их постройку, но распоряжения деньгами не дали ему; он
при своей расточительности постоянно должен был перебиваться
такими изворотами, как купец, не имеющий денег. Тесно было
ему и в настоящем; а когда он думал о будущем, какому подвер-
гается он по конституции, он видел, что ему вперед назначен
день, когда он должен сойти с своего видного места в бедность
и ничтожество. Быть может, он и рад был бы приобресть чест-
ными средствами то, что было нужно ему. В начале 1851 года
он очень просил Законодательное собрание увеличить суммы,
даваемые на его надобности. Ему отказали (12). После этого
следовало ждать, что если б он сам и удержался от желания за-
пустить руку в казну, то его сообщники, становясь с каждым
днем нетерпеливее на добывание себе денег и с каждым днем
практичнее в своих видах, скоро заставят своего предводителя
действовать. Прежде сам президент предложил Собранию уста-
новить нечто вроде ценза, — это и было сделано законом
31 мая (13) 17. Теперь он стал приверженцем вотированья без
ценза, противником закона 31 мая. Людям, занимавшимся по-
литикою, уже одна эта перемена могла бы показать, каков ха-
рактер замыслов, занимающих теперь президента; но он с са-
мого начала до последней минуты не жалел слов, имевших целью
успокоить подозрение; он пользовался этим средством очень
усердно и искусно; с того самого часа, как он явился перед пуб-
ликою в феврале 1848 года, он хватался за всякий случай бес-
престанно повторять, что не имеет никаких замыслов против кон-
ституции. Речь, с которою он обратился к Собранию 13 ноября
1850 года, может служить одним из примеров этих торжествен-
ных и добровольных уверений. Он говорит в ней, что «считает
великими преступниками людей, из-за личного самолюбия ком-
207

прометирующих ту — хоть и небольшую — долю безопасности,
которая дается государству нынешнею конституциею; что если
конституция эта заключает в себе недостатки и опасности, то
Собрание имеет право обратить на них внимание нации», но что
он лично, «связанный своею клятвою, удерживается в строгих
границах, предписываемых ему этим актом». Далее он объяв-
ляет, что «первая обязанность властей — внушать нации уваже-
ние к закону своим примером неуклонной верности ему»; уве-
ряет Собрание, что личную заботу свою имеет не о том, «кто
будет управлять Франциею в 1852 году», по окончании срока
власти, даваемого ему конституциею 1848 года, а о том, «чтобы
переход этот, каков бы он ни был, совершился без волнения
и потрясения», потому что, по его мнению, благороднейшая, до-
стойнейшая человека с возвышенным умом цель — стремиться не
к тому, чтобы продолжить свою власть, если имеет ее, а в том,
чтобы нераздельно работать для укрепления на общую пользу
тех принципов власти и нравственности, которые противодей-
ствуют страстям людей и непрочности законов.
Мы видим, что этот язык был искусно придуман для его
цели: принц говорил, что человек, действующий против консти-
туции, был бы злодей и дурак; что поэтому нельзя винить его в
такой мысли; а если предположить, что он делал эти признания
по доброй воле, а между тем уже решился сделать то, что сде-
лал впоследствии, то он был бы виновен в обмане слишком
черном; но если мы подумаем, какое широкое поле было в его
уме для разноречащих планов, какая нерешительность была в
его характере и как настоятельны были денежные надобности
компаньонов, окружавших его, то мы, может быть, согласимся
с более благорасположенным к нему взглядом тех, которые ду-
мают, что, когда он делал такие торжественные уверения, он
действительно отступал перед мыслью об измене. И точно, его
слова совершенно соответствовали тем, какими выражал бы су-
щественную свою мысль испуганный человек, рассердившийся
на голодных и смелых товарищей, толкающих его вперед, взду-
мавший держаться против них, не итти вперед.
Когда совершалось превращение республики в империю,
внимание наблюдателя натуральным образом сосредоточивалось
на том человеке, который уже был главою государства, а те-
перь садился на престол. Да и в самом деле кажется, что именно
он сам исполнил ту часть дела, которую можно назвать литера-
турною. Он был юристом своей котерии. Без всякого сомнения,
он сам писал прокламации, плебисциты, конституции и всякие
тому подобные вещи; но двигающая сила, которая вела заговор
к развязке, давалась делу главным образом от графа Морни и
отважного офицера майора Флери.
Морни был человек очень отважный и одаренный очень
большою вкрадчивостью. Во время монархии он был членом
203

палаты депутатов; но он был более известен как спекулянт, чем
как политический человек. Он занимался особенно тою частью
биржевой игры, которая состоит в выпускании, покупке и пере-
продаже акций новоосновываемых компаний; некоторым из этих
оборотов пришлось быть разъясненными посредством скандаль-
ных процессов, и часть его известности основывается именно
на этих процессах. Он был мастер основывать «торговые ком-
пании» и теперь вздумал по тем же правилам основать спеку-
ляцию, которая давала бы ему суммы, каких не давала ни одна
прежняя спекуляция. Морни был человек практический. Принц
Луи-Наполеон мог довольствоваться мечтательною жизнью в
грезах о том сладком часе, когда благодарная Франция по соб-
ственному желанию вдруг вздумает поздравить его императо-
ром; Морни был не такой человек, чтобы праздно покоиться с ним
грезами в голодной стране мечтаний.
Еще способнее заставить президента действовать, вести его
до конца придуманного им замысла, твердой рукой провести
его по этой дороге был майор Флери. Флери был еще молод
летами, но пережил уже очень много всяких вещей. Он был сын
негоцианта, получил в наследство после отца очень хорошую
сумму денег, ринулся в парижские наслаждения с таким жаром,
что скоро покончил свои средства продолжать этот период своей
жизни. Но пока друзья его отца вздыхали раз по десяти в день
о том, что «юноша прокутился», — юноша подходил к лестнице,
по которой поднялся так, что распорядился по своему усмотре-
нию судьбою могущественной нации. Он вступил в армию про-
стым солдатом; но офицеры его полка нашли его таким прекрас-
ным молодым человеком и так восхитились бодростью, с ко-
торою он выдерживал свою невзгоду, что их расположение
скоро повело его по офицерским чинам, и, наконец, он был при-
числен к штабу президента, — кажется, потому, что был знаток
в лошадях.
По своему темпераменту и по житейской опытности, произо-
шедшей из этого темперамента, Флери очень любил деньги или
те вещи, которые покупаются за деньги, и < б ы л > не такой че-
ловек, чтобы не добиваться денег всеми силами. Он был отважен
и решителен, и отвага его была такая, которая не робеет в
критическую минуту. Если принц Луи-Наполеон был смел и
изобретателен в придумывании, то Флери был человек действия.
Принц был ловок на то, чтобы подвести мину и начинить ее,
а Флери — храбрец, готовый стоять у мины с зажженным фити-
лем и приложить его к пороху как следует. Находись он подле
Луи-Наполеона в Страсбурге или Булони, дело могло бы стоить
голов очень многим и уж никак не обратилось бы в посмешище.
Он и Луи-Наполеон дополняли друг друга, и, будучи вместе, они
составляли чету с такими отличными способностями для произ-
ведения неожиданного взрыва, что, имея в своем распоряжении
209

все правительственные средства, очень могли обратить странную
грезу в действительность. Кажется, что как только стал Флери
соучастником секретных планов президента, президент потерял
свободу воли, — а уж наверное можно сказать, что он не де-
шево разделался бы с Флери, если бы попытался остановиться.
Слова генералов, отвечавших президенту, что будут действо-
вать не иначе, как по приказу военного министра, показали
средство, к которому надобно прибегнуть, и Флери решил: найти
какого-нибудь генерала, умеющего командовать, умеющего хра-
нить тайну, готового на всякий риск, хорошенько выведать его,
будет ли он расположен помогать делу, и, если окажется, что
он готов согласиться, то посвятить его в тайну заговора и сделать
военным министром, чтобы его подпись отдавала всю армию в
распоряжение заговорщиков. Флери отправился в Алжирию
искать агента этого сорта и имел удачу найти именно такого чело-
века, какого желал: то был генерал, носивший тогда имя Ашилля
(Ахилла) Сент-Арно, но эта фамилия была у него уже приня-
тая по обстоятельствам, а настоящее его имя, давно брошенное
им, было Жак-Арно ле Руа 18. О некоторых из его подвигов мы
расскажем после, когда будем говорить собственно уже о Крым-
ской войне, где он хотел быть главным лицом. Здесь довольно
будет сказать, что характер его прошедшего и настоящего пока-
зался Флери ручающимся за то, что он согласится. Флери не
ошибся: Сент-Арно был очень рад служить на все, и Флери, убе-
дившись в этом, посвятил его в тайну. А когда она была вверена
человеку, которого выбрал Флери, то принц Луи-Наполеон и
остальные соумышленники уже и не могли отступиться от заду-
манного; денежные надобности господина Сент-Арно, урожден-
ного Арно ле Руа, были не так скромны, чтобы могли удовле-
твориться суммами, какие возможно было ему получать при
сохранении законов; а поссориться с подобным господином, по-
священным в тайну заговора, было бы очевидною погибелью для
всех заговорщиков. Он был сделан военным министром
27 октября.
В тот же самый день был назначен префектом полиции гос-
подин Moпa, или де Moпa 19. Прежде этот господин был префек-
том департамента Верхней Гаронны. Друзья его говорят, будто
у него было состояние и будто он никогда не пользовался бес-
честными источниками дохода. Но в июне месяце он, между
прочим, захотел поусердствовать президенту тем, чтобы аресто-
вать в своем департаменте более двадцати * человек за выдуман-
ный им же самим заговор. Судебные власти департамента не
дозволили ему сделать этого, потому что не было никаких осно-
ваний для обвинения этих лиц. Moпa, или де Moпa, предложил
заменить недостаток обвинений стратагемою: тайком подложить
* У Кинглека тридцать два. — Ред.
210

поддельные бумаги, оружие и гранаты в квартиры лиц, которых
ему хотелось арестовать. Натурально, судебные начальства
ужаснулись такого предложения и донесли о нем министру юсти-
ции. Министр внутренних дел Леон Фоше вытребовал своего
подчиненного в Париж, высказал ему такое негодование и пре-
зрение, что Moпa вышел из приемной начальника вздыхая; люди,
знавшие, в чем состояли слова министра, считали Moпa погиб-
шим навек; но он пошел и рассказал свою скорбь президенту.
Президент, разумеется, тотчас же увидел, что это человек, при-
годный служить делу. — Moпa был посвящен в заговор и назна-
чен префектом полиции (главным полицейским начальником
Парижа).
Персиньи, урожденный Фиален, также был одним из заго-
ворщиков. Причину, по которой он переменил фамилию, он сам
объяснил так во время своего процесса в 1840 году: по матери
он был из хорошего семейства; отцовская фамилия ему не нра-
вилась, и он назвал себя фамилиею деда своей матери. Свою
карьеру начал он в звании унтер-офицера: «служить» было его
«влечение», по его собственному выражению, потому он и «слу-
жил» — сначала легитимистам; но случай свел его с принцем
Луи-Наполеоном, он скоро сделался преданным другом принца,
сотоварищем всех его замыслов и приключений. Если Морни
вошел в компанию с президентом просто как в денежную спе-
куляцию, то Персиньи мог сказать по полной справедливости,
что дело принца Луи Бонапарте издавна стало его убеждением
и что он даже старался, насколько можно было, возвысить это
дело до значения политического принципа. Но роль, вверенная
Персиньи во время переворота 2 декабря, была не эффектна,
если и была важна. Сообщники Луи-Наполеона не полагались на
его твердость, ожидали, что он растеряется; Персиньи, человек
твердой души, не поддающийся унынию, обязался находиться
безотлучно в Elysée *, где жил президент, чтобы получать в свои
руки известия о ходе дела во все продолжение опасности и не
допускать до президента ничего из этих известий в таком виде,
который мог бы убить его бодрость. Так рассказывают; так ли
было, или нет, но Персиньи не был в числе действующих испол-
нителей заговора: поэтому на нем и не лежит таких пятен, как
на Морни, Флери, Moпa и Сент-Арно, урожденном ле Руа.
Необходимо было принять меры, чтобы парализовать париж-
скую национальную гвардию; а комендантом ее был генерал
Перро, человек неподкупной честности. Вдруг дать ему отставку
значило бы возбудить подозрение. Придумали такое средство:
начальником штаба к нему назначили некоторого господина, по
фамилии Виэйру. Прошлая жизнь и настоящая репутация
Виэйры были таковы, что генерал Перро почел обидою себе его
* Елисейский дворец. — Ред.
211

назначение и подал в отставку. Именно того и желала элизей-
ская братия *. 30 октября комендантом национальной гвардии был
назначен генерал Лавустин, человек, бывавший в великих битвах
прошлых войн, но теперь, при седых волосах своих, не посты-
дившийся принять роль, предложенную ему: он назначался за-
тем, чтобы не дать собраться и действовать национальной гвар-
дии. Открыв эту частицу своих мыслей Виэйре и Лавустину,
заговорщики не нашли нужным вполне посвящать их в тайну за-
говора: роль обоих состояла только в том, чтобы не делать и
не допускать никаких распоряжений для созвания национальной
гвардии и запретить ее барабанщикам бить сбор.
Главною машиною, на которую возлагала свою надежду эли-
зейская братия, была, конечно, армия. Горькое воспоминание
о прошлых унизительных неудачах в битвах с парижским наро-
дом раздражало солдат против него. Кроме того, в Законода-
тельном собрании шли тогда прения, возбуждавшие в солдатах
большое неудовольствие на всех не-военных, а в особенности на
парижан, на депутатов, на политических людей всех партий. Не-
которые депутаты предусматривали, что армия может стать обра-
щена против Законодательного собрания; они предложили собра-
нию принять против этого меру, на которую оно имело право по
конституции: назначить какую найдет нужным часть войска на
охранение свободы своих совещаний и отдать этот корпус под на-
чальство командира, которого само выберет. Армия обижалась
этим. Во Франции военный министр издавна был генерал, и
армия привыкла считать его приказы будто бы приказами, отда-
ваемыми им по званию главнокомандующего войсками, хотя они
выходили от него как от члена гражданского правительства: сол-
даты не понимали, что они в сущности всегда были подчинены
гражданской власти. Теперь им растолковали, что Собрание хо-
чет подчинить их гражданской власти, отдать под начальство
«какому-нибудь адвокату». Понятый в этом смысле проект о на-
значении командира для части войск прямою властью Законо-
дательного собрания так раздражил войска, что, если б он был
принят, вероятно, произошел бы бунт. Он был отвергнут; но
досада не всегда исчезает с устранением повода к ней, и раздра-
жение, возбужденное в армии прениями о нем, так ловко под-
держивалось искусственными средствами, что парижский гар-
низон стал смотреть на народ решительно враждебными гла-
зами (14).
Заговорщики стали сводить в Париж и его окрестности та-
кие полки, в содействии которых наиболее были уверены; коман-
дирами этих войск назначали генералов, в бесцеремонности ко-
торых с совестью были наиболее убеждены. Главнокомандующим
в Париже и его окрестностях был Маньян 20. Во время булон-
* Участники заговора Луи-Наполеона против республики. — Ред.
212

ской экспедиции Луи-Наполеона Маньян имел несчастие ка-
заться принцу таким человеком, которого можно купить за
100 000 франков. Потом он имел несчастье быть уличенным в
том, что продолжал сношения с офицером, взявшимся тогда
предложить ему эту плату. Маньян не скрывал своей готовности
сделать все, что угодно, и элизейская братия, кажется, желала
вполне посвятить его в свои секреты; но его панегирист, Гранье
де Кассаньяк 21, — быть может, и не понимая, как отлично реко-
мендует его такими уверениями, — уверяет, что Маньян, хоть и
вполне готовый действовать против Парижа и Законодательного
собрания, не хотел подвергать себя опасности открытым участием
в заговоре: «он справедливо потребовал, — возвещает Гранье
де Кассаньяк, — чтобы ему ничего не сообщали до той минуты,
когда надобно будет давать приказания войскам и садиться на
лошадь». То есть, он был готов обратить своих солдат на низвер-
жение конституции, на произведение резни, какая понадобится
для этого, но не захотел лишить себя ограждения от ответствен-
ности за то приказом военного министра; имея приказ, он в слу-
чае неудачи заговора мог бы сказать: «Я не хотел участвовать
ни в каком умысле. Обязанность солдата — повиноваться. Вот
приказ, полученный мною от генерала Сент-Арно. Я только по-
виновался моему начальнику».
Но 27 ноября этот Маньян собрал у себя двадцать человек
подчиненных ему генералов и косвенными словами сообщил
им, что скоро, быть может, им сделан будет призыв действовать
против Парижа и против конституции. Они обещали усердное
и полное повиновение, и хоть каждый из них, начиная с самого
Маньяна, знал, что будет приятно огражден от ответственности
приказом начальника, но все они воображали, что являются ге-
роями, — так надобно заключать из слов их панегириста Кас-
саньяка, с гордостью рассказывающего, что, заключив между
собою эту великодушную сделку на истребление парижан, они
торжественно обнялись.
Довольно часто войска были угощаемы обедами с вином и
льстивыми словами, а их раздражение на не-военных было так
искусно поддерживаемо, что солдаты, привычные к алжирской
войне, были доведены до расположения говорить «бедуины»
вместо «парижане», — уж в этом прозвище слышалась резня.
Парижская армия была теперь в таком настроении духа, какое
нужно было заговорщикам.
Им необходима была помощь Сен-Жоржа, управляющего го-
сударственною типографиею, где печатались официальные акты.
Он дался на их подкуп. Тогда все было готово.
В ночь с 1 на 2 декабря у президента был, по обыкновению,
вечер, — у него по понедельникам бывали вечера. Министры, ни-
чего не знавшие о заговоре, были тут вместе с заговорщиками.
Тут же был и Виэйра. Президент переговорил с ним; он обе-
213

щал, что не будет барабанного боя для сбора национальной
гвардии, что бы ни случилось в ту ночь, уехал и исполнил свою
скромную роль; для безопасности он, как рассказывают, велел
прорезать кожу на барабанах. В обыкновенное время гости на-
чали разъезжаться, и в 11 часов оставалось у президента только
трое гостей: Морни (озаботившийся перед тем побывать в театре,
чтобы видели, что у него нет никакого дела), Moпa и Сент-Арно,
урожденный ле Руа. Кроме того, был тут дежурный адъютант
президента полковник Бевилль, также участник заговора. Пер-
синьи, кажется, не было. Морни, Moпa и Сент-Арно ушли с пре-
зидентом в его кабинет; полковник Бевилль также пришел к ним.
Мокар, домашний секретарь президента, также соумышленник
заговорщиков, кажется, не был тут в кабинете; кажется, что
не было тут и Флери, — вероятно не было потому, что он
разъезжал по генералам, воодушевляя их. Прежде было уже ре-
шено сделать дело той ночью; лица, бывшие в кабинете, стали
рассуждать о принятом решении, но без Флери не могли ничего
рассудить: если мнительность и говорила им «не лучше ли оста-
новиться», то ведь они знали, что Флери, стремительный и ре-
шительный, уже делает теперь, быть может, безвозвратный шаг.
Через несколько времени они получили известие, что приказ
собраться и выехать из казарм уже дан жандармскому батальону
и уже исполнен так, что никто из посторонних ничего не заметил.
Кто сделал этот решительный шаг и кто привез в Элизейский
дворец это решительное известие о нем, положительно мы еще
не знаем, но, по всем соображениям, именно Флери. Вероятно,
он же, когда пришел с этим известием в кабинет и доказал
остальным, что теперь, после меры, принятой им, уж поздно
останавливаться. Так мы должны заключать по соображению;
а известно пока то, что когда вошел в кабинет Флери, то заго-
ворщики принялись за исполнение дела. Президент дал полков-
нику Бевиллю пакет с бумагами и послал его в государственную
типографию печатать их.
Жандармский батальон был двинут также именно к этой
типографии. Париж спал; батальон спокойно выехал из своих
казарм, проехал к типографии, окружил ее. Наборщики, еще
работавшие в ней, были будто взяты в плен: до окончания дела
жандармы не выпустили ни одного из них. Несколько времени
наборщики ждали, не зная, для какой работы их задержали, но
вот явился Бевилль с своим пакетом, — в пакете были прокла-
мации, которые следовало напечатать к утру; Сен-Жорж, управ-
ляющий типографии, приказал набирать их. Говорят, что набор-
щики хотели не послушаться, но — хотели или не хотели — были
заставлены работать. Подле каждого наборщика стали два жан-
дарма, один справа, другой слева; набираемые документы были
для скорости набора разрезаны на небольшие куски, так что
никто из наборщиков и не мог видеть полного смысла набирае-
214

мых им строк. В прокламациях этих президент говорил, что За-
конодательное собрание — гнездо заговоров; объявлял его рас-
пущенным; восстановлял право выборов без всякого ценза;
предлагал новую конституцию; снова клялся, что его обязан-
ность — сохранить республику; объявлял Париж и двенадцать
соседних департаментов находящимися на военном положении.
Одна из прокламаций была обращена к войску; в ней он раздра-
жал злобу солдат на не-военных напоминанием о поражениях
войска в 1830 и 1848 годах 22.
Президент написал письма, которыми увольнял своих мини-
стров, не участвовавших в заговоре; но эти письма были отправ-
лены к ним уже только поутру; подписал также бумагу, назна-
чавшую Морни министром внутренних дел.
Была поздняя ночь. Заговорщики уже приняли важные меры;
после этих мер останавливаться было уже очень опасно, но все
еще не было совершенной невозможности остановиться. Они
еще могли разорвать письма, дававшие отставку министрам. —
Они не могли надеяться, чтобы не разнеслись по городу известия
об их замысле, когда наборщики будут выпущены из плена; но
наборщики сами не знали в точности значения прокламаций,
которые набирали; еще можно было утаить текст, даже замаски-
ровать характер прокламаций; но вслед за тем были сделаны
шаги уже безвозвратные.
Перед тем, как они были сделаны, пока еще можно было вер-
нуться, бодрость изменила, как рассказывают, некоторым из
элизейской братии; они упали духом, а один из них даже и
сказал, что не решается итти дальше. Но Флери, как рассказы-
вают, повел этого человека одного с собою в соседнюю комнату,
запер дверь, вынул пистолет, стал перед струсившим товарищем
и сказал, что сию же минуту застрелит его, если он будет ко-
лебаться. Я употребляю здесь выражение «говорят», но я могу
сказать, что верность этого рассказа признана одним из двух лиц,
между которыми происходила эта сцена наедине.
Но почему бы то ни было, по бодрости ли духа, или по
страху, заговорщики продолжали свое полночное дело. Приказ
военного министра Маньяну был подписан в самое глубокое
время ночи, вероятно, в половине третьего, потому что в три
часа он был уже в руках Маньяна.
Около того же часа ночи Moпa послал нескольким полицей-
ским приказание немедленно явиться к нему в префектуру,
чтобы получить от него распоряжения относительно иностран-
ных эмигрантов, прибытия которых в Париж будто бы надобно
ожидать по доставленным ему сведениям. В половине четвер-
того комиссары собрались в префектуру. Moпa призывал к
себе в кабинет каждого из них поодиночке и каждому давал
особое поручение, так что они ничего не знали друг о друге,
кто, куда и зачем отправляется. Это был первый момент того
215

периода дела, что тайна выходила за границы тесного кружка
нескольких лиц в руки большего числа второстепенных аген-
тов. В течение нескольких часов той ночи каждый из этих мел-
ких полицейских чиновников держал в своих руках судьбу
Франции: от него зависело исполнить приказание префекта, от-
дававшее страну во власть элизейской братии, или, повинуясь
закону, обнаружить заговор и тем повести заговорщиков под
суд. Распоряжение Moпa состояло в том, что он послал комис-
саров арестовать знаменитейших генералов и важнейших госу-
дарственных людей Франции — всех в одну и ту же назна-
ченную минуту; для одновременности арестования каждому ко-
миссару было поручено сделать только один арест: каждому было
велено взять отряд полицейских и с ним подойти к дверям
квартиры указанного ему для ареста лица несколько пораньше
назначенного времени, но ждать до четверти седьмого и ров-
но в четверть седьмого, не раньше и не позже, произвесть
арест.
В шесть часов бригада пехоты, под командою Форе, уже
стояла на Quai d'Orsay; другая, под командою Дюлака, в Тюиль-
рийском саду; третья, под командою Котта, на Place de la Con-
corde *, четвертая, под командою Канробера, вместе с целою
дивизиею кавалерии, под командою Ребелля — около Элизе23.
Из того, что войска были поставлены именно на этих пунктах,
надобно заключать, что главною заботою заговорщиков было в
это время еще не устрашение Парижа, — этою заботою можно
было еще повременить, — город не мог подняться так рано, —
потому многие важнейшие части его и оставались еще не за-
няты войсками, теперь пока войска имели назначением поддер-
жать, в случае надобности, комиссаров, разосланных для арес-
тования, — три первые бригады занимали те пункты, по сосед-
ству которых были расположены квартиры арестуемых лиц, —
и ограждать безопасность элизейской братии и прикрывать ее
бегство из Парижа в случае неудачи дела; для этого стояли у
Элизе Канробер с пехотою и Ребелль с кавалериею.
Распоряжение Moпa было исполнено аккуратно и успешно;
ровно в четверть седьмого — по тогдашнему времени года это
было еще до рассвета — каждый комиссар вошел в назначен-
ную ему дверь. В одну и ту же минуту комиссары арестовали
знаменитейших генералов Франции: генерал Шангарнье (глав-
ный генерал крайних монархистов), генерал Бедо, генерал Ла-
морисьер (тогда главный генерал либеральной части монархи-
стов, готовый на союз с республиканцами в случае серьезной
опасности, — которой еще не ждали, — со стороны президента),
генерал Кавеньяк (главный генерал умеренных республикан-
цев), генерал Лефло были подняты с постелей и препровож-
* П л о щ а д ь Согласия. — Ред.
216

дены через спящий город в тюрьму. В ту же минуту то же
было сделано с главными лицами, заведующими порядком засе-
даний Законодательного собрания, со многими главнейшими или
опаснейшими по твердости характера депутатами; в числе дру-
гих были арестованы Тьер, Мио (демократ), полковник Шар-
рас (едва ли не даровитейший из всех политических военных
людей нынешней Франции — один из немногих депутатов, совер-
шенно ясно понимавших положение дел, как уже было заме-
чено выше, ждавший подобной катастрофы, предлагавший
простое, легкое средство устранить ее, но не успевший убедить
ни массу своих собратов республиканцев, ни массу монархи-
стов, одинаково бывших слепыми, а сам не имевший возможно-
сти принять команду, потому что был только полковник) *, мно-
гие другие демократы; были арестованы и те не бывшие депу-
татами лица, которые считались главными людьми тайных об-
ществ. Общею целью этих ночных арестов было то, чтобы,
когда город проснется поутру, армия увидела себя без гене-
ралов, стоящих за закон, Законодательное собрание — без лю-
дей, на которых лежала обязанность созвать его, все политиче-
ские партии остались бы парализованы отсутствием своих пред-
водителей. Число всех лиц, арестованных в четверть седьмого
ночью с 1 на 2 декабря, было 78 человек; 18 из них были де-
путаты 24.
Было еще темно, когда Морни с отрядом пехоты приехал в
министерство внутренних дел, занял его и взял в свои руки
рукоятку того французского административного механизма, бла-
годаря которому человек, сидящий на этом месте, распоря-
жается всею нациею. Морни сел за этот стол и уже диктовал по
телеграфу во все департаменты о том, с каким энтузиазмом Па-
риж принял новые распоряжения, а Париж еще спал, и о новых
распоряжениях еще никто не знал.
Когда стало светать, парижане увидели на стенах прокла-
мации президента и постепенно узнали, что в эту ночь аресто-
вано множество знаменитейших людей Франции, что все ге-
нералы, на помощь которых могли бы рассчитывать друзья за-
кона и порядка, брошены в тюрьмы. Город узнавал об арестах,
как мы сказали, постепенно и очень медленно. Газеты, за кото-
рые привыкли люди хвататься, чтобы узнать факты, узнать
правду о том, что думают делать другие, все были захвачены
и остановлены в типографиях.
Двери Законодательного собрания были заперты; перед ни-
ми стояли солдаты. Но депутаты, начавшие сходиться на за-
седание, нашли средство войти в зал собрания через квартиру
одного из сановников Законодательного собрания, находившую-
* Взятое в скобки — вставка Н. Г. Чернышевского в текст Кинг-
л е к а . — Ред.
217

ся в том же здании. Их собралось уже очень много, некоторые
из них успели отыскать Дюпена25, своего президента; он было
не хотел итти в заседание (15), но они заставили его итти в
зал и сесть на его председательское место, когда вломился в
зал отряд солдат и вытеснил из него депутатов, нанося удары
прикладами. В то же самое время отряд легкой кавалерии с
наглыми обидами разогнал других депутатов, толпившихся у
боковых дверей зала. Двенадцать человек из числа разгоняемых
депутатов были арестованы и отправлены в тюрьму.
Между тем (все поутру 2 декабря) президент, сопровождае-
мый своим дядею принцем Иеронимом и графом Флаго 26, кото-
рый, кажется, до некоторой степени знал о замысле раньше,
с множеством генералов, многочисленным штабом проехал по
некоторым из главных улиц. Кажется, что по своей театраль-
ной мании он ждал от этого кавалькадирования решительного
торжества своему делу, — и точно, непопулярность Законода-
тельного собрания (16), внезапность и ловкость удара, нанесен-
ного в ту ночь, давали надежду на успех. Но президент ошибся:
он не сообразил, какими глазами все еще продолжал смотреть на
его личные претензии насмешливый парижский народ. Минута,
когда парижане перестали смеяться над ним, была уже очень
близка, но еще не пришла. Да он и не сделал того, что нужно
было для получения аплодисментов, — не поехал хоть сколько-
нибудь на риск: он ехал по тем улицам и частям набережной,
где стояли войска, подле самых солдат. Прием, сделанный ему
на улицах парижанами, был ни расположенный, ни враждебный,
а леденящий, спокойный и презрительный.
Встретив такое фиаско, президент упал духом. Опять, хоть
не так безнадежно, как в Страсбурге и Булони, он был оше-
ломлен столкновением с действительностью. И не удивительно
было, что он смутился и оробел: по своей старой склонности,
он сочинил и назначил разыграть в этот день большой спек-
такль императорской встречи его — в роли аустерлицкого побе-
дителя — французскою нациею. Когда, вышедши из комнаты,
где все это было сочинено и снабжено декорациями, он поехал
по улицам, — он ехал, ехал и с каждою минутою, с каждым ша-
гом все яснее видел, что Париж слишком занят серьезными де-
лами, слишком солиден и полон презрения к фокуснику, чтобы
приветствовать его императором. Вещь в самом деле замеча-
тельная: парижское население было так надменно перед ним
или так мало хотело думать о нем, что не порадовало его даже
тем, чтобы смотреть на него хоть с любопытством, которого,
казалось бы, заслуживал он после проделки, устроенной тою
ночью. Как же это, даже и не смотрят на него? ведь это он, им-
ператор, теперь уж с настоящею генеральскою свитою, на на-
стоящих лошадях, в неподдельных мундирах — и день светлый,
можно бы видеть его. Да, на него светило настоящее, не сце-
218

ническое солнце, но декабрьское, на котором замерзнешь. Принц
Луи-Наполеон поехал домой и больше не высовывал носа
в публику.
Он безвыходно сидел в Элизе, почти все один, в запертой
комнате, — сообщники не могли никого допускать к растеряв-
шемуся своему представителю. Воротившись с своей поездки,
он, даже забыв снять свои регалии, сел в кабинете спиной к
окну, лицом к камину, повесив голову, и сидел, сидел много, много
часов, опершись локтями на колени, закрыв лицо руками.
Так рассказывают; а как бы то ни было, положительный
факт то, что в это время опасности сообщники его не допус-
кали до него никого, не допускали до него и никаких известий,
кроме тех, какие передавали ему сами. Сам ли он инстинктив-
но пожелал, или его сотоварищи и без его просьбы рассудили,
что он губит их своим унынием, — но его устранили, оградили
от всяких тревожных известий и стерегли; рассудили, что нельзя
допускать до его ушей ничего, кроме того, что найдут удобным
сказать ему Персиньи или Флери; рассудили, что невозможно
допустить его увидеть какого-нибудь адъютанта, прискакавшего
от Сент-Арно, или Маньяна, или какого-нибудь комиссара,
приехавшего от Moпa с известиями, которыми расстраивался
даже сам Moпa.
Выгнанные из своего зала депутаты собрались в мэрстве
(mairie) 10-го округа (17). Там, по предложению знаменитого
Беррье (предводителя либерального отдела легитимистов или
умеренных легитимистов) 27, собрание вотировало, что действия
Луи-Наполеона лишают его президентского сана (18) и поста-
новило, что члены Верховного суда должны собраться и при-
ступить к суду над президентом и его сообщниками. Только что
были вотированы эти решения, как на двор мэрства пришел ба-
тальон венсенских стрелков и двинулся в зал. Один из вице-
президентов собрания вышел навстречу солдатам на лестницу и
сказал: «Остановитесь, предоставьте свободу Собранию». Офи-
цер, к которому прямо относились эти слова, понял опасность
поручения, данного ему, и отвечал: «Я не больше, как испол-
нитель, — пойду спросить нового приказания у своего коман-
дира».
А между тем подошли еще несколько батальонов бригады
Форе, вместе с самим Форе, и окружили мэрство. Венсенским
стрелкам было скомандовано: «заряжай». К дверям зала подо-
шли два полицейские комиссара, — объявили, что им приказано
очистить зал, просили Собрание не противиться этому. Депута-
ты отказались уступить. Пришел третий комиссар, стал гово-
рить более повелительным языком, но также поколебался,
когда ему объяснили противозаконность исполняемого им по-
ручения. Наконец приехал адъютант Маньяна с письменным
приказом командиру батальона очистить зал, если понадобится,
219

то и силою, и отвесть в Мазасскую тюрьму всех депутатов, ко-
торые будут противиться. Язык этого приказа свидетельствует,
как малодушно прикрывался Маньян обязанностью повино-
ваться военному министру: он не забыл прибавить снова, что
делает свое распоряжение «вследствие приказаний военного ми-
нистра». В зале было тогда 220 депутатов; все они объ-
явили, что не хотят удалиться и уступят только силе. Прези-
дента, Дюпена, тут не было, потому председательствовал стар-
ший вице-президент, Бенуа д'Ази, полицейские взяли за руки
его и другого вице-президента и повели из зала. Все депутаты
пошли за ними и, между двумя рядами солдат, пошли по ули-
цам за своими вице-президентами; пленное Собрание шло через
Rue de Grenelle, Rue St.-Guillaume, Rue Neuve de Г Université, Rue
de Beaune и, наконец, было приведено на Quai d'Orsay. В их
лице Франция шла пленная по улицам своей столицы; такое зре-
лище было грустно смотревшим на него парижанам, но грусть
этих зрителей была похожа на чувство, с каким люди, проходя
мимо какой-нибудь неприятной уличной сцены, жалеют, что
никто не приходит прекратить ее, а сами идут мимо. Депутаты,
собиравшиеся в мэрство, слишком надеясь на силу закона (19),
позабыли или не захотели позаботиться, чтобы собралось боль-
шое стечение народа по соседству зала, в котором они заседа-
ли; зрители этого конца свободных учреждений не были мно-
гочисленны, — это были только люди, случайно проходившие
мимо. Не было между ними бури негодования. В злой час
республиканцы приняли закон, чтобы представители народа по-
лучали жалованье; это узаконение подорвало кредит Собрания,
потому что уничтожало мнение о бескорыстии, которым обла-
гораживается парламент в глазах свободного народа. Париж-
ские работники, храбрые и воинственные, но не простяки и от-
части люди завистливые, сравнивали свою поденную плату с
платою депутатам и не находили оснований становиться за лю-
дей, которые служат патриотами по найму за 25 франков в
день (20). Но уже по своему развитому чувству, тонко замечаю-
щему разницу между пристойным и непристойным, парижский
простолюдин был расположен оскорбляться сценою, которую те-
перь видел. Он раздумывал, как ему поступить при этом зре-
лище, которое выводило Францию из ряда свободных госу-
дарств. А между тем отворились ворота казармы d'Orsay, депу-
таты были введены на ее двор, и ворота опять затворились.
Было еще только два часа дня. Нужно было дождаться тем-
ноты, чтобы сделать то, что хотели дальше сделать с этими
пленными. В половине пятого три депутата пришли к казарме и
потребовали, чтобы их также отвели к прежним пленным. В по-
ловине девятого вечером были приведены в казарму 12 депута-
тов, взятых солдатами у дворца Законодательного собрания.
Таким образом, теперь было в казарме 232 депутата.
220

В три четверти десятого въехало на двор казармы множе-
ство закрытых фур без окон, — тех фур, в которых возят пре-
ступников; все депутаты были брошены в них и были отвезе-
ны, одни — в Валерьенский форт, другие — в Венсенский форт,
третьи — в Мазасскую тюрьму. Таким образом, к рассвету 3 де-
кабря все знаменитые люди Законодательного собрания и все
лучшие генералы Франции были в тюрьмах: кроме Шангарнье,
Бедо, Ламорисьера, Кавеньяка и Лефло, кроме Тьера, полков-
ника Шарраса, Мио, арестованных прошлой ночью, теперь сидели
в плену еще 232 депутата, в том числе люди знаменитые: Беррье
(предводитель либеральных легитимистов) *, Одилон Барро
(предводитель либеральных орлеанистов) *, Гюстав де Бомон,
Бенуа д'Ази, герцог Брольи, адмирал Сесилль, Шамболль, де
Корселль, Дюфор, Дювержье де Горанн, де Фаллу, генерал Ло-
ристон, Ланжюине, герцог де Люин, герцог Монтебелло, генерал
Раду Лафосс, генерал Удино, Ремюза, Токвилль. В числе этих
232 человек находилось 12 человек бывших министров, в том
числе 9 человек, бывших министрами во время президентства
Луи-Наполеона. Таковы были люди, брошенные в тюрьму;
а бросавшие их были: принц Луи Бонапарте, Морни, Moпa, Сент-
Арно, урожденный ле Руа, действовавшие по совету и согла-
сию Фиалена де Персиньи, под понуждением от Флери. Правда,
что этим людям помогала армия; но мы видели, что Маньян,
командовавший ею, прятался под приказ военного министра, и
если бы был предан суду в случае неудачи, то, без сомнения,
стал бы доказывать, что был только орудием, а не самостоя-
тельным лицом, когда делал все то, что делал.
По конституции 1848 года, преступления против нее подвер-
гались преследованию Верховного суда, особенно учрежденного
только для этих дел. Он собрался; отряд солдат вошел в зал,
судьи были согнаны с своих мест. Но прежде чем солдаты во-
шли, они успели составить формальный акт о том, что начи-
нают процесс против «бывшего президента», и, сходя с своих
мест, объявили, что только «отсрочивают продолжение заседа-
ния до дня, который будет определен ими по усмотрению», и при-
казали отнести к «бывшему президенту» формальную повестку
о том, что он предан суду.
Уже издавна храбрые парижане привыкли встречать безза-
коние вооруженным сопротивлением. Но теперь было много при-
чин, заставлявших парижский народ находить, что в настоящую
минуту было бы неблагоразумно обращаться к оружию. Собы-
тия 1848 года наполнили людей ужасом, внушили им ненависть
к социализму (21). Люди, испытавшие, что значит целые месяцы
и годы трепетать за свою жизнь и собственность, были до-
ведены этим до такого унылого состояния, что готовы были
* Взятое в скобки — пояснения Н. Г. Чернышевского. — Ред.
221

стать за всякое правительство, хоть бы и беззаконное, против
всякого восстания, хотя бы и законного (22). Надобно приба-
вить, что чувство пренебрежения к президенту не исчезло тот-
час же после переворота, сделанного в ночь с 1 на 2 декабря:
мы увидим, что оно было уничтожено бойнею 4 декабря; но до
вечера 4 декабря самая эксцентричность дела так напоминала
собою страсбургский фарс и нелепую сцену в Булони, что в
продолжение целых 54 часов после рассвета 2 декабря негодо-
вание публики ослаблялось чувством, что все это дело — не более
как смешно. Все презрительно повторяли: «Сулук! Сулук!» 28 —
да, Луи-Наполеон казался Парижу похож на негра, провозгла-
сившего себя императором и разыгрывавшего из себя пародию
на Наполеона I, а многим казалось, что подражание 18-му Брю-
мера, сочиненное президентом теперь, точно такая же кукольная
комедия, как его прежние подражания возвращению с Эльбы.
Разница была очень видна всякому: на этот раз труппа принца
состояла не из нескольких десятков людей в поддельных мун-
дирах, с поддельными знаменами, — он распоряжался для своего
спектакля всеми средствами могущественнейшего гражданского
и военного административного механизма в целом свете; но все-
таки господствовала мысль, что он спотыкается, быстро сам ле-
тит с ног, скоро будет в необходимости спасовать и подверг-
нется наказанию. Кроме этого чувства, бездействие объясняется
и тем, что заговорщики успели парализовать национальную
гвардию, что масса работников не видела ничего противного
своим интересам в деле 2 декабря. Уничтожение ценза и немед-
ленное предоставление народу права избрать диктатора для
Франции (23) были приманками, которыми обольстилось много
честных легковерных сердец между парижскими работниками;
а менее благородные, доступные чувству зависти, с удовольствием
смотрели на проделку, посредством которой люди, подобные
Ламорисьеру, Бедо, Кавеньяку, подобные де Люину, Токвиллю,
герцогу Брольи, были запрятаны в полицейские фуры для мо-
шенников, были развезены в них по тюрьмам персонами, подоб-
ными Морни, Moпa и Сент-Арно, урожденному Ле Руа (24). По
всему этому не было достаточного материала на то, чтобы
немедленно формировались силы для вооруженного восстания.
Богатый и средний классы негодовали, но ужасались мысли о
восстании; бедному классу она была менее страшна, но в нем не
было негодования. Кроме того, — вещь известная, — в париж-
ском населении тогда и не было настоящей боевой силы. Оно
всегда изобиловало воинственными и отважными людьми, для
которых бой сам по себе наслаждение; но тогда эта часть фран-
цузского народа еще не существовала, не успела возродиться
после уничтожения результатом великой битвы июньских дней
1848 (года), арестами, эмиграциею, ссылками, следовавшими за
поражением инсургентов. Люди баррикад были тогда лишены
222

оружия, лишены своих предводителей и истреблены до такой сте-
пени, что немногие уцелевшие были слишком малочисленны для
серьезной борьбы; их беспомощность еще более обессиливалась те-
перь тем, что в ночь с 1 на 2 декабря вдруг исчезли их командиры,
главные люди тайных обществ, внезапно арестованные, подобно
депутатам и генералам, и сидевшие теперь по тюрьмам.
Впрочем, еще был остаток старых инсургентских * сил, — было
несколько людей, хотевших попытаться построить несколько
баррикад; была горсть других людей, решившихся на то же
самое не по любви к восстаниям, а по другим, почти прямо про-
тивоположным побуждениям: горсть людей, в которых было
столько мужества, столько гордости, столько преданности за-
кону и свободе, что они не могли не взяться за оружие против
декабрьской проделки; знаменитейшим из этих людей был Вик-
тор Гюго (25). Он и некоторые другие депутаты, избежавшие
ареста, составили из себя «Комитет сопротивления», чтобы си-
лою оружия отстоять власть закона. Они сформировали свой
комитет в первый же день кризиса, 2 декабря.
Несколько депутатов отправилось в Сент-Антуанское пред-
местье поднимать народ. Имена этих депутатов были: Шёльше
(Шёльхер, Schoelcher), Боден, Обри, Дюваль, Ше, Малардье, де
Флотт (26), и нашли энергических товарищей себе в Курне, квар-
тира которого сделалась помещением их штаба, Ксавье Дюррье,
Кеслере, Рюэне, Леметре, Вабрипоне (Wabripon), Лежене и дру-
гих журналистах демократических газет. Больше своею личною
энергиею, чем содействием народа, они успели построить ма-
ленькую баррикаду на углу улицы св. Маргариты. Против них
пошел батальон 19-го пехотного полка, — и произошла сцена,
думая о которой, сначала улыбнешься, потом чувствуешь не-
вольное удивление к трогательной совестливости — почти пе-
дантству — этих храбрых людей, хотевших испытать, не побе-
дит ли вооруженную силу безоружное могущество закона. По-
ложив ружья, перекинув через плечо свои депутатские шарфы,
чтобы солдаты видели, что они представители нации, депутаты
эти стали перед баррикадою, — один из них, Шарль Воден, дер-
жал в руках экземпляр конституции. Приблизившись на не-
сколько шагов к баррикаде, шедшая в атаку колонна останови-
лась. Несколько секунд царствовало молчание: с одной стороны
был закон, признанный Франциею, с другой — был линейный
батальон. Но дело зависело от принятия правила: «закону долж-
но повиноваться», — а командир батальона не считал этого пра-
вила аксиомой; посмотрев молча несколько секунд на безоруж-
ных депутатов, он сделал командный жест, солдаты передней
шеренги приложились, взвели курки, — еще секунда — и пули
полетели. Воден пал без дыхания: голова его была пробита
* Повстанческих.
223

несколькими пулями; упал также мертвым еще другой депутат; не-
сколько других были ранены. Конституция упала на землю из
руки, державшей ее. Уцелевшие взяли свои ружья. Одна из их
пуль убила офицера, скомандовавшего стрелять. За тело Шар-
ля Бодена загорелся бой, о каких говорит «Илиада». Батальон
остался победителем; четверо солдат подняли и унесли труп
Бодена. Масса сент-антуанских простолюдинов держалась в сто-
роне29; эта попытка сопротивления не удалась, умерла.
После того «Комитет сопротивления» стал возводить свои
баррикады, местом их был лабиринт проулков между Hôtel
de Ville и соседнею частью бульваров, — привычный центр па-
рижских восстаний. Но инсургенты по своей малочисленности не
имели возможности занять также и дома, примыкающие к бар-
рикадам; войска, не подвергаясь фланговому огню из окон, мог-
ли безопасно двигаться по улицам и легко брали баррикаду за
баррикадой. Это дело, начавшись 2 декабря, заняло и часть
следующего дня. Потом наступление войск ослабилось; ночь с
3-го на 4-е и все утро 4-го числа инсургенты почти с беспрепят-
ственной свободою провели в постройке баррикад на этом цент-
ральном пункте Парижа *.
В 2 часа дня 4-го числа положение Парижа было следую-
щее. Лабиринт мелких улиц между Hôtel de Ville и соседнею ча-
стью бульваров был баррикадирован; инсургенты держали за
собою эту местность без боя. В остальных частях города все
было тихо: над Парижем тяготела армия; число солдат, бывших
в строю по улицам и площадям столицы, простиралось до
48 000 человек (точная по спискам цифра — 47 928); в этой армии
были войска всех родов оружия: пехота, кавалерия, артиллерия,
инженеры и саперы, жандармы. Сильные отряды пехоты были
поставлены на таких позициях, что могли одновременно со всех
сторон окружности двинуться на баррикадированную местность,
бывшую в их центре. Искусственными средствами солдаты были
приведены в озлобление на парижан (27). Им прямо говорили,
что они не должны давать никакого снисхождения и людям не
сражающимся, которые только мешают войску своим любопыт-
ством; не должны щадить и безоружных зрителей; не давать
пощады не только инсургентам, но и никому из тех, которые,
хоть и не были замечены сражающимися, покажутся похожими
на стоявших за инсургентов, — убивать всех таких. Подумаем,
что эта обязанность разбирать, кто из безоружных похож на
желавшего сражаться, была возложена на рассвирепевших сол-
дат, — и мы поймем, что из такой инструкции очень натурально
выходит то, что произошло вечером 4 декабря. Тот факт, что
* До этого места было напечатано в издании Эльпидина в Женеве,
1890 г: «Заговорщики и с о у м ы ш л е н н и к и Л ю д о в и к а Б о н а п а р т е в 1851 го-
ду. — Изложение по Кинглеку Н. Г. Чернышевского с его примечаниями». —
Ред.
224

инструкция, дававшаяся солдатам, была именно такая, я знаю из
источника, очень благоприятного Элизейскому дворцу. По при-
чинам, которые были тогда неизвестны, солдаты были остав-
ляемы в бездействии; между головами колонн и передовыми по-
зициями инсургентов было большое расстояние.
Отчего происходило роковое, раздражающее бездействие —
теперь вещь известная: Маньян медлил вступить в дело потому,
что кто-нибудь трусил: или сам он, или президент, или Сент-
Арно. Сам Маньян в своем рапорте объясняет свое промедле-
ние такими выражениями, которыми оправдывается мнение лю-
дей, думающих, что и промедление, как все остальное, было
преднамеренным средством приготовить случай для совершения
убийств в громадном размере, — было средством ожесточить сол-
дат и выманить мирное население под ружья. Но я не верю
этому: не верю собственно потому только, что заговорщикам
было невыгодно терять на это ожидание целых семь часов ко-
роткого декабрьского дня; поэтому я отвергаю то объяснение
дела, которое потрудился сообщить сам Маньян. Думаю, что его
понятия о честности, раскрытые (процессом по Булоньскому де-
лу) * в палате пэров в 1840 году 30, дают мне право по собствен-
ному моему усмотрению судить о том, какого внимания заслу-
живают слова такого господина. Я объясняю бездействие войск
таким образом. Борьба с инсургентами, с военной стороны, была
легка, но Маньян не мог не видеть, что в политическом отно-
шении он подвергается через нее большой опасности. Меха-
ническая часть проделки, устроенной в ночь с 1 на 2 декабря,
была исполнена с успехом, до удивительности полным; но в
других отношениях дело элизейской братии казалось решитель-
но неудавшимся: ни один человек с честною или громкою репу-
тацией не захотел итти на поддержку президенту. Уже давно
было много людей, которые из желания упрочить порядок и
спокойствие желали, чтобы президент успел низвергнуть или
переделать конституцию; но, желая этого, они полагали, что он
возьмется за подобное дело не иначе, как при помощи боль-
шинства или хоть нескольких государственных людей, считав-
шихся ревнителями порядка. Эти надежды были совершенно
обмануты проделкою 2 декабря, — надеявшиеся увидели всех
знаменитых защитников порядка брошенными в тюрьму, а людь-
ми, помогавшими президенту своим сотрудничеством и одобре-
нием, они увидели Морни, Moпa или де Moпa, Сент-Арно, урож-
денного ле Руа. Список нового министерства, обнародованный
2 декабря, не заключал в себе ни одного уважаемого хоть кем-
нибудь имени; и элизейские заговорщики, испуганные одино-
чеством, в котором видели себя, прибегли к курьезной уловке.
Они назначили «совещательную комиссию» и обнародовали спи-
* Взятое в скобки — пояснения Н. Г. Чернышевского. — Ред.
225

Сок ее членов, в который, кроме самих себя и людей, готовых
служить им, поместили 80 человек хорошей репутации, — все эти
80 имен были подлогом. Честные люди, их носившие, один за
другим протестовали против предположения, что они согласи-
лись быть «советниками» Луи Бонапарте, Морни, Moпa, Флери и
Сент-Арно, урожденного ле Руа. Элизейская братия получила,
однакоже, большой выигрыш от этой штуки: на несколько часов
почти все, а многие даже на несколько дней были обмануты от-
носительно числа и свойства людей, действительно помогавших
президенту. Но Маньян, разумеется, знал истину. Утром 4 де-
кабря он видел, что, несмотря на полный видимый успех, эли-
зейская братия не имеет поддержки ни от одного человека с
солидною репутациею; потому он имел полное основание тру-
сить, и в этом, по всей вероятности, была истинная причина его
бездействия.
И точно: при одиночестве, в котором были оставлены заго-
ворщики, итти против инсургентов, хотя и слабых числом, было
очень опасно генералу, командующему войсками. Действовать
против инсургентов в защиту закона, по приказанию прави-
тельства — дело не опасное; но теперь закон был на стороне ин-
сургентов, а компания, забравшаяся на министерские места, не
имела таких почтенных имен, чтобы незаконность формы за-
крывалась личным авторитетом их. Потому, хоть Маньян и имел
возлюбленный ему приказ военного министра, он должен был
сильно задумываться над вопросом, что будет с ним, если он
выстрелит по парижанам, а заговор между тем провалится от
беспомощности заговорщиков.
Но как бы то ни было, Маньяну объяснили, наконец, что он
уже скомпрометировал себя безвозвратно и что его участь не-
разлучна с участью заговорщиков; что хоть он и станет при-
крываться приказом военного министра в предыдущих своих
действиях, но свидетельство каждого из двадцати генералов,
собиравшихся у него 27 ноября, уличит его, что и сам он был
заговорщиком. Умное разъяснение этого пункта избавило Фле-
ри от надобности показать Маньяну свой пистолет. Главно-
командующий согласился двинуть войска на инсургентов. Он уже
потерял большую часть короткого декабрьского дня, но в 2 часа
пополудни колонны его пошли, в 3 часа головы их уже подошли
с разных сторон к самым баррикадам.
Аванпост инсургентов на северо-восточном краю их позиции
прикрывался маленькою баррикадою, перерезывавшею бульвар
близ театра Gymnase. Человек двадцать, с орудием и барабаном,
взятым из кладовой театра, стояли за этою баррикадою;
на верху ее развевался маленький флаг, который удалось
достать им.
В 60—70 саженях от нее была голова сильной колонны, за-
нимавшей всю западную часть бульвара; несколько орудий бы-
226

ло поставлено впереди солдат. На нейтральном пространстве
между баррикадою и головою колонны лавки и почти все окна
были заперты, но по тротуарам стояло множество любопытных,
в том числе много женщин. Эти люди явно подвергали себя
опасности от выстрелов, которые будут направлены неудачно, не
прямо. Но вовсе не в таком положении были люди, находив-
шиеся далее на запад, дальше от баррикады, чем стояла голова
колонны: от той линии, на которой стояла голова колонны, до
церкви Магдалины вся широта улицы была занята войсками. Но
тротуары, окна, балконы этой блестящей части бульваров бы-
ли наполнены зрителями и зрительницами, смотревшими на без-
действующие войска, будто на военный парад. Этим людям не
было никакой причины думать, что они подвергаются хоть ма-
лейшей опасности: они не видели никого, с кем бы сражаться
войску. Правда, по стенам были выставлены объявления, сове-
товавшие народу не толпиться посредине улиц, говорившие,
что сборища будут разгоняемы без обычных предварительных
оповещаний о том, чтобы разошлись сами. Но и те, кому слу-
чилось прочесть эти объявления, натурально предполагали, что
угроза относится к шумным толпам, которые стали бы неприяз-
ненно мешать движениям войск: никому не могла притти
мысль понять объявление как смертный приговор мирным зри-
телям.
В 3 часа одно из орудий, поставленных перед головою колон-
ны, сделало выстрел по баррикаде; ядро перелетело высоко над
нею. Солдаты, стоявшие в голове колонны, пустили с десяток
пуль в баррикаду; инсургенты тоже отвечали несколькими пу-
лями: но ни с той, ни с другой стороны никто даже и не был
ранен, и этот ничтожный обмен нескольких пуль был сделан так
вяло и безвредно, что даже зрители, стоявшие на тротуарах про-
странства между головою колонны и баррикадою, почли без-
опасным для себя свое место. А зрителям, стоявшим позади войск,
не было никакой причины опасаться за себя: там не было вид-
но никого, кто был бы против войск. Итак, по всему протяже-
нию бульвара от церкви Магдалины до Rue du Sentier тротуары,
окна, балконы оставались наполнены мужчинами, женщинами,
детьми, а от Rue du Sentier до головы колонны, бывшей близ те-
атра Gymnase, зрители тоже остались попрежнему на тротуарах;
но окна на этой части бульвара были заперты. Все было тихо.
Некоторые утверждают, будто в это время был сделан вы-
стрел из окна или с кровли дома, стоящего близ угла Rue du
Sentier. Другие утверждают, что этого не было. Один из сви-
детелей показывает, что первый выстрел был сделан солдатом,
стоявшим в центре одного из батальонов и выстрелившим вверх,
на воздух. Но за этим выстрелом, каков бы он ни был, после-
довало вот что: солдаты, бывшие в голове колонны (по сосед-
ству Rue du Sentier), повернулись фронтом с востока — от барри-
227

кады — на юг, на линию домов, идущих по южной стороне буль-
варов, и открыли огонь. Ружья некоторых пришлись в упор в
грудь зрителям, беспечно смотревшим на них плотною массою
с тротуара; другие стреляли в зрителей и зрительниц, беззабот-
но стоявших по многу человек у окон и теснившихся на балко-
нах. Большая часть офицеров не участвовала в командных сло-
вах «налево полукругом, приложись и стреляй», но и не произ-
носившие этих слов офицеры были так же взволнованы, как сол-
даты: по крайней мере, капитан Джесс, рассказ которого об
этой сцене (напечатанный в «Times»'e) —31 самый холодный,
основательный и обстоятельный, — капитан Джесс, стоявший на
балконе бульвара близ угла Монмартрской улицы, видел, что все
офицеры, которые были видны с этого балкона, держат себя
так, как будто одобряют все, что стали делать солдаты.
Порыв, овладевший солдатами или наброшенный командира-
ми на солдат, бывших в голове колонны, был порывом паниче-
ского ужаса, приводящего в свирепое исступление; как паниче-
ское чувство, он с быстрою заразительностью охватывал сол-
дат, от шеренги на шеренгу, с бульвара Bonne Nouvelle на Bou-
levard Poissonnière, откуда на Boulevard Montmartre, быстро
пронесся по всей длине Монмартрского бульвара и перешел на
Boulevard des Italiens. Таким образом, посредством маневра, на-
зываемого по строевой тактике «налево кругом, в полуоборот»,
мгновенно сформировалась из войск, бывших колонною, обра-
щенною на восток, против баррикады, длинная линия строя,
обращенного фронтом на юг, против линии домов по бульварам,
и этот строй, состоявший из 16 000 человек, стрелял в толпу,
тесными рядами стоявшую на тротуаре, — в мужчин, женщин и
детей, стоявших на балконах и у окон домов. Стрельбе в окна
и по балконам придавалась особенная убийственность тем, что
когда уж и началась она на восточной части Boulevard Mont-
martre, люди, стоявшие у окон и на балконах далее на запад, не
могли видеть или понять, что войска стреляют там, на востоке,
по окнам и балконам, стреляют боевыми патронами, и они оста-
вались на своих местах спокойно до тех пор, пока зараза стрель-
бы доходила своим быстрым полетом до солдат, бывших про-
тив них, и пули летели в них, — только тут, по стуку пуль о
стены и дребезжанью разбитых стекол, они понимали, что это
такое, если не понимали по ранам своим или не были убиты.
У одного из окон стоял русский помещик с сестрою (28); вдруг
полетели на них пули, и оба были ранены. Английский медик,
смотревший из окна того дома, имел счастие остаться не ранен.
«И когда я стал перевязывать раны русских, — говорит он, — я
был так тронут забвением сестры о себе в заботе о брате, забве-
нием брата о себе в заботе о сестре, что никогда не благо-
дарил так горячо судьбу за то, что я умею делать перевязки и
лечить».
228

Из людей, стоявших на тротуаре и не сваленных первым зал-
пом, одни ринулись где бы спрятаться или хоть полуприкрыться
от пуль; другие бросились навзничь на землю, чтобы ползком
убраться прочь, в надежде, что, прилегши, будут ниже полета
пуль. Порыв стрелять в толпу охватил солдат мгновенно, но не
на мгновение: они заряжали, стреляли, и заряжали с какою-то
странною усердностью к начатому занятию и торопливо все пус-
кали и пускали пули в людей, будто их собственная жизнь за-
висела от того, сколько людей успеют они убить в заданный
срок упражнения.
Когда толпа исчезла, солдаты старательно прицеливались в
каждого отставшего, старавшегося убраться прочь, чтобы спас-
тись; а если кто из таких думал спастись тем, что шел к солдатам
и просил пощады, солдаты заставляли его отойти или убеждали
остановиться не подходя, потом велели ему бежать и старались
подстрелить на бегу. Эта бойня безоружных мужчин и женщин
продолжалась четверть часа или даже минут двадцать. В числе
лиц, стоявших на одном из балконов по бульвару (близ угла
Rue Montmartre), был английский офицер; судя по пункту, с
которого он смотрел на эту сцену, знанию военного дела, с кото-
рым он наблюдал ее, хладнокровию, которое он сохранил при
наблюдении и описании ее, и его полному пониманию важной от-
ветственности, которую берет на себя специалист, офицер, при
подобных описаниях, — судя по всему этому, надобно думать,
что на его рассказе всегда будут, — как делаю я, — основываться
историки, которые будут стараться о верном изображении того,
как создалась вторая французская империя. Это капитан Джесс.
В ту минуту, когда началась стрельба, он стоял и смотрел на
войска, как на военный парад; подле него стояла его жена. С бал-
кона, на котором они стояли, он мог обозревать бульвар на восток
на протяжении около 800 ярдов (350 сажен, около 2/3 версты),
ему видна была и голова колонны; перенося взгляд на запад, он
видел все протяжение бульвара до того места, с которого имя
Boulevard Montmartre заменяется именем Boulevard des Italiens,
И вот его слова: «Я вышел на балкон, где стояла моя жена, и,
оставшись там, смотрел на войска. Весь бульвар, насколько видно
было глазу, был покрыт войсками, преимущественно пехотою,
стоявшею повзводно, по интервалам в четверть дистанции (in
subdivisions at quarter distance) (29). По местам были орудия, по-
ставленные по нескольку вместе; орудия были 12-фунтовые пуш-
ки и гаубицы. Некоторые из них стояли на подъеме Boulevard
Poissonnière. Офицеры курили сигары (30).
Окна были наполнены людьми, — более всего женщинами, ла-
вочниками, прислугою, детьми или, как мы, случайными посети-
телями Парижа. Вдруг в то время, как я смотрел в бинокль на
войска к востоку от меня, к голове колонны, послышалось от-
туда несколько ружейных выстрелов, голова колонны имела
229

тысяч до трех. В несколько мгновений все они начали стрелять;
занятие стрельбою быстро распространялось все ближе к нам, и
линия огня, на несколько мгновений приостановившись в Ходе,
стала охватывать войска все ближе к нам. Но огонь был так
правилен, что сначала я думал, что это стреляют холостыми за-
рядами в знак торжества от какого-нибудь известия, что где-
нибудь взята баррикада, или для сигнала, чтобы обозначить
другим войскам свою позицию. Только уже тогда, когда подо-
шло это на 50 ярдов (сажен 20) ко мне, я распознал по звуку
выстрелов, что они не холостые, а боевые; но и в эту минуту
я не верил свидетельству своих ушей, потому что глаза мои не
отыскивали никакого неприятеля, — и я продолжал смотреть на
солдат, пока рота, бывшая против нашего балкона, взвела кур-
ки, и какой-то плутоватый солдат, проворнее других — еще юно-
ша, без усов, без волоска на подбородке — приложился в меня.
Тотчас же я подбросил мою отступавшую жену на окно, выходив-
шее на балкон, чтобы прикрыл ее угол простенка, и в этот самый
миг пуля ударилась в потолок балкона над нами и осыпала нас
кусочками и пылью разбитой штукатурки. Через секунду я снял
жену на пол, уже в комнате, и еще через одну секунду целый
залп ударил пулями по всему фасаду дома, по балкону, по окнам.
Одна пуля разбила в нашей комнате зеркало над камином, дру-
гая — колпак столовых часов; в окнах уцелело лишь одно стекло;
шторы и рамы были изорваны, разбиты; вся комната изъязвлена
пулями. Железная решетка балкона, хоть и не высокая, была боль-
шою защитою, но все-таки пули летели в эту комнату с балко-
ном; потому, выждав паузу, когда солдаты заряжали ружья, я
взял жену за руку, и мы убежали в задние комнаты. Трескотня
ружейных выстрелов длилась после этого более четверти часа;
через несколько минут после начала ее пушки были сняты с перед-
ков и наведены на магазин г. Салландруза, через пять домов
от нашего направо (ближе к голове колонны). Зачем все это
делалось — оставалось загадкою, не понятною никому из бывших
в одном доме с нами, — ни иностранцы, ни французы не могли
постичь этого. Некоторые думали, не перешли ли войска на сто-
рону инсургентов; другие говорили: не выстрелил ли кто-нибудь
в солдат из какого-нибудь дома? — но ни из нашего, ни из какого
другого на Boulevard Montmartre не было сделано такого выстре-
ла, — мы видели бы его с балкона, если бы он был. По всей
вероятности, это убийство людей без всякого повода было след-
ствием панического страха, ужаснувшего солдат мыслью, не
скрываются < л и > враги в домах по бульвару, побудившего их
обезопасить себя, предупредить врагов; или это было просто
делом кровожадности. Солдаты, как я уже сказал, делали залп
за залпом более четверти часа, хоть ни один выстрел не отвечал
им. Они убили множество несчастных людей, стоявших на тро-
туаре и не успевших добиться себе убежища ни в одном доме;
230

несколько человек было убито у нашей двери». Подобное тому,
что с хладнокровием наблюдал капитан Джесс, с ужасом видели
тысячи других мужчин и женщин.
Если огромное большинство офицеров не давало команды
стрелять, то, например, полковник Рошфор 32 не следовал этому
примеру. Он был улан и перед тем временем уже произвел с
своими уланами бойню между сидевшими на стульях перед дверь-
ми у кофейной Тортони. Потом он вообразил, что сделан по вой-
ску выстрел в той части бульвара, которая была занята пехотою,
и произвел новую атаку на толпу, и военный элизейский историк
этих событий, Модюи 33, с торжеством рассказывает, что до 30
трупов были трофеями этого подвига; он, впрочем, выражается,
что убиты были вооруженные люди; нет, доказан факт, что в этом
месте, на Boulevard Poissonnière, не было ни одного вооруженного
человека; трупы были трупы мирных зрителей, — почти все уби-
тые были нарядно одеты. От Rue du Sentier до западного конца
Boulevard Montmartre на протяжении 1 000 ярдов (около 425 са-
жен, почти целой версты) линия бульваров была усеяна трупами;
а по местам они лежали грудами: раненые ползли несколько ша-
гов, пока подползали до трупа, через который не могли перебрать-
ся, и умирали на нем, — вот, вероятно, причина, почему очень
многие трупы лежали один на другом. Перед одною из лавок
было насчитано 33 трупа. На мирной маленькой площадке дво-
рика, открытого на бульвар и называющегося Gité Bergère *, насчи-
тано было 37 трупов. Число убийц было — тысячи солдат; число
убитых навсегда останется неизвестно; но из этих убийц и этих
убитых не было ни одного сражающегося: битвы не было,
не было даже простого уличного беспорядка, не было даже
ссоры, даже спора, — нет, просто убийцы убивали безоружных
мужчин, убивали женщин, детей. Каждый труп свидетельствовал:
это просто убийство. Трупы, лежавшие несколько особо от дру-
гих, врезались в памяти людей глубже, чем трупы, лежавшие
помногу вместе. У некоторых остался перед глазами вид убитого
старика, седого; зонтик лежал подле него — его оружие. Другие
с ужасом вспоминали о щегольски одетом человеке, вышедшем,
как видно, погулять; он сидел мертвый, прислонившись спиною к
стене; у ног его лежала сигара, упавшая из его руки. У третьих
остался в памяти ребенок; он мертвый остался прислонившимся
к стене; это был типографский ученик: в его руке замерли коррек-
туры, которые он нес куда-то, залитые его кровью; листы их
колебались ветерком. Военный элизейский историк этих подвигов
как будто рад тому, что убито было много женщин: высказав всем
женщинам вообще порицание за то, что женщины, бывшие тут,
преступно старались прятать мужчин от огня солдат, полковник
Модюи имеет храбрость продолжать такими словами: «многие из
* Поселение п а с т у ш е к . — Ред.
231

бульварных амазонок дорого поплатились за свое неблагоразумное
столкновение с этою баррикадою нового рода», — то есть с жи-
вою баррикадою, вдруг сформировавшеюся из солдат, — и имеет
храбрость выражать надежду, что женщины воспользуются этим
уроком «и извлекут себе из него ум на будущее время». Одна уби-
тая так и лежала, как упала, как бежала, — с малюткой на руках:
незачем было брать малютку из рук убитой, — дитя тоже было
убито. Выражения, которые очень давно стали только уже эф-
фектной метафорой, теперь снова получили свое древнее букваль-
ное значение, понадобились для буквального изображения дейст-
вительного факта: «Я избиваю от старцев, бредущих, уже только
опираясь о стену, до малюток, еще не умеющих ходить, не опи-
раясь о стену». Из ружейных ран льется очень мало крови, мень-
ше, чем из всяких других ран; но тут все-таки тротуар и мостовая
во стольких местах были залиты лужами крови, что потом трудно
было пройти, не зачерпнув крови в обувь. Около каждого дерева
на парижских бульварах оставлено невымощенным небольшое ме-
стечко, чтобы дать волю дереву разрастаться толще. Кровь, со-
биравшаяся лужами на асфальтовой мостовой, медленно стекала
в эти ямочки, свернулась там в кровяное желе, и оно оставалось
тут много дней; это видели все, кто хотел заглянуть. «Кровь
убитых, — говорит капитан Джесс, — стояла, свернувшись в ям-
ках у деревьев, когда мы проходили по бульварам на другой
день в 12-м часу утра». «Бульвары и соседние улицы, — про-
должает он, — были совершенно такие пруды крови, как на
дворе бойни». Неимоверно, но положительно: по некоторым до-
мам на бульваре стреляли даже из пушек. На северной стороне
бульвара тротуар был покрыт штукатуркою и обломками, ка-
кие падают только от артиллерийских залпов, — это факт.
Солдаты вламывались во многие дома, гнались за жившими
в них из этажа в этаж, наконец ловили их и убивали. Если и по-
ложим, что они делали так в обольщении своею мыслью, будто
из этих домов стреляли по ним, все-таки вещь несомненная, что
едва ли был хоть один случай, — а вероятно, совершенно не было
ни одного случая, — в котором это не было бы напрасным мне-
нием. Оно рождалось таким образом: кто-нибудь из солдат
яростно бежал по направлению к какому-нибудь дому, пресле-
дуя уходящего зрителя; другие тотчас же воображали, что из
этого дома был сделан выстрел; целая толпа убийц вламывалась
в двери и истребляла всех в этом доме. Так было с ковровым
магазином Салландруза. 14 человек, бывших там, думали было
укрыться за тюками ковров. Солдаты перебили их, лежавших на
полу.
В то время как это делалось на бульваре, четыре бригады
сходились с разных сторон к той местности, где была действи-
тельно сделана, хоть и слабая и опрометчиво ранняя, попытка
сопротивления. Артиллерия разбивала, потом пехота без серь-
232

езной борьбы брала баррикаду за баррикадой; но делом рас-
поряжались таким способом, чтобы — все равно, будет ли борьба,
или не будет ее — все-таки было убито как можно больше людей:
войска окружили эту местность так, чтобы некуда было убежать
из нее, и, подвигаясь, втесняли людей в такие улицы, выход из
которых был загорожен другими отрядами, и тут все согнан-
ные —инсургенты ли, или нет, все равно — были убиваемы из
ружей. Благодаря такому изобретению Маньян мог сказать в
своем рапорте, что «те, которые защищали баррикады в Бофур-
ском квартале, были преданы смерти». «Преданы смерти», —
это правда; одни ли они — об этом он и не говорил; итак, он вы-
разился хорошо; и правительство, благодаря тому же изобрете-
нию, не солгало, объявив, что «из людей, защищавших баррика-
ду, бывшую у Сент-Мартенских ворот, войска не пощадили ни
одного». Рапорт Маньяна напечатан в «Монитере», уверение пра-
вительства в газете «Patrie», личном органе президента. Некото-
рые из убитых, точно, были инсургенты, еще сражавшиеся или
уже бежавшие; но огромное большинство были просто беззащит-
ные прохожие, пойманные солдатами, — прохожих ловили, потом
расстреливали. Какое бы объяснение ни хотел кто давать убийству
мирных зрителей на бульварах, — я подробнее займусь этим по-
сле, — но расстреливание пленных в кварталах, где были барри-
кады, не нуждается в догадках для объяснения: причиною его
было то, что солдатам сказано было: «не давать пощады нико-
му», — это факт. Разумеется, все-таки были случаи, что солдаты,
уступая голосу своего человеческого чувства, давали пощаду кое-
кому из попадавшихся им; но эта снисходительность была обра-
щаема в вину им, и они заглаживали свою вину новым расстрели-
ванием. Разумеется, иная дверь отворялась сострадательною ру-
кою для приюта бегущим, но приют за нею скоро кончался.
Например, когда была взята баррикада у Сент-Денисских ворот,
позади ее было поймано до 100 человек, — и все они были рас-
стреляны. Но их крови было мало: солдаты вошли в дома, где,
по их мнению, прятались от них бежавшие, еще набрали там боль-
ше 30 человек и тоже расстреляли их. Это рассказывал сам офи-
цер, занимавшийся тут расстреливанием, и рассказывал не из
раскаяния, а просто для описания своего подвига. Как поступали
солдаты с людьми, даже и не вбежавшими с улицы в дома, а с
людьми, жившими в домах, если подозревали, что в этих домах
есть беглецы, — как они поступали в таких случаях, можно со-
образить по тому, что произошло в одном из маленьких проулков.
Описавши взятие баррикады с улицы Montorgueil, военный эли-
зейский историк говорит, что тотчас же велено было обыскивать
кофейные и трактиры, и продолжает: «в них было взято сто
пленников, из которых у большей части руки еще были черны от
пороха, — ясная улика их участия в борьбе. Как же возможно
233

было не исполнить над очень многими из них страшного правила
военного положения?»
Это убивание производилось по приказаниям, совершенно не-
отклонимым и, однакоже, так обстоятельно обдуманным, что
расстреливавшие могли дозволить многим из несчастных распо-
рядиться перед смертью деньгами, бывшими при них. Так, когда
одному сказали, что надобно расстрелять его, он попросил коман-
дующего офицера, чтобы были пересланы к его матери 15 фран-
ков, бывшие при нем. Офицер согласился, записал адрес матери
его, принял от него 15 франков, потом убил его. Таких случаев
было много.
Огромные толпы пленников были приводимы в префектуру
полиции, но главные начальники рассудили, что неудобно было
бы, если бы изнутри этого здания слышались на улицах ружей-
ные залпы расстреливания. Конечно, только по этому соображе-
нию и был принят другой способ расправы с пленными. Этот
способ — вещь изумительная, но вот что засвидетельствовано
одним из депутатов Законодательного собрания, который сам ви-
дел это своими глазами: пленные, которых решено было убить,
были постепенно приводимы по нескольку человек на один из дво-
ров префектуры; руки у них были связаны на спине; агенты
Moпa подходили к приведенным и били их по голове палками с
большою свинцовою шишкою и убивали, — это способ, приня-
тый на парижских бойнях для битья быков. Это изумительно.
Но именно так рассказывает Ксавье Дюррье, депутат, видевший
это из окна комнаты, в которой сидел под арестом. В комнатах,
выходивших окнами на этот двор, сидело много арестованных де-
путатов; они все видели это: «мы все видели это», — говорит
Ксавье Дюррье. Тела с размозженными головами были остав-
ляемы на помосте двора; одни падали уже безжизненные, другие
еще шевелились.
Встречаются случаи, что войско, сражаясь с инсургентами, по
необходимости принуждено бывает вредить выстрелами безоруж-
ным людям, подвертывающимся под линию боевого огня. Это
вещь, понятная всякому. Иногда бывает больше: командир войск
велит наносить смерть людям, которые не сражаются против него,
даже и не мешают действию войск, но которые, по его верному
или ошибочному мнению, могут сделаться причиною затруднения
или опасности для войск, если не уйдут, — он обращает против
них оружие из предосторожности; но в таком случае он пре-
дупреждает их настоятельнейшими убеждениями уйти, -несколько
раз предостерегает их, что, если они не послушаются, он обратит
против них оружие. Такие случаи можно назвать надобностью из
предосторожности убивать зрителей, по безрассудству или злона-
меренности вредных войскам. Бывали случаи более страшные: та-
кое убийство делалось иногда и без предварительных предостере-
жений, — командир не упрашивал зрителей уйти или не давал
234

им времени на то, чтобы уйти. Это надобно назвать злостным
убийством зрителей; но все-таки зрители были убиваемы потому,
что их присутствие считалось могущим повредить войску; потому
убийство, хотя и злостное, не было убийством только по прихоти
командира. Бывали и такие случаи, что солдаты, не сражающиеся,
не подвергающиеся никакой действительной опасности, вдруг
стреляли в толпу мужчин и женщин, не мешавшую им. Такой
случай мы видели; это — убийство по пустой мечте. Бывало ино-
гда даже и в недавние времена, что когда побежденные уже
бросили оружие и сдались, прося пощады, солдаты, умоляемые о
пощаде, отвергали мольбу и тут же убивали просивших о ней.
Это называется: «не давать пощады». Бывало даже и то, что
побежденные, бросившие оружие и сдавшиеся на волю победителя
и не бывшие убиты им тотчас же, успевали таким образом стать
в положение взятых в плен победившими солдатами; но вслед за
тем, через такое время, какое, например, нужно, чтобы солдаты
успели спросить решения у офицера, находящегося в нескольких
шагах от них, эти сдавшиеся были предаваемы смерти. Это назы-
вается «убийство пленных». Бывало и то, что солдаты после боя
на улицах вламывались в домы, где, по их мнению, находились
люди, помогавшие их противникам, и в своей ярости убивали муж-
чин и женщин, которых не видели сражающимися против них.
Это — убийство не сражавшихся, но убийство, совершенное людь-
ми, еще разгоряченными от сражения. Бывало и то, что солдаты,
хватая безоружных людей, которых считали помощниками своих
противников, успевали, однакоже, сдерживать свою ярость и не
убивали их, а брали в плен; но потом, по получении приказаний
от людей, еще более жестоких, чем самые раздраженные солдаты,
эти люди были убиваемы. Это называется «хладнокровное убий-
ство не сражающихся».
Вот список не менее как девяти видов убивания целой массы
людей — девяти видов, столь различных, что они разнятся меж-
ду собою не второстепенными признаками, а тем, что каждый
следующий много преступнее предыдущего. Теперь мы видим
положительный факт, что 4 декабря в Париже были сделаны де-
ла, относящиеся ко всем этим девяти категориям; другой столь
же положительный факт: если не каждое отдельное из этого мно-
жества дел было совершено по особому приказанию элизейской
братии, то все их без исключения произвела все-таки элизейская
братия. Надобно еще прибавить: это убивание пленных было уби-
вание таких людей, которых нельзя было винить ни в чем, кроме
того, что они взялись за оружие не в нарушение, а на защиту
законов своего отечества.
Но было еще другое дело, на которое надобно было употре-
бить армию, — только согласятся ли исполнять такое дело офи-
церы и солдаты? Во время восстания в громадном городе, каков
Париж, бесчисленная полицейская команда, если станет усердст-
235

вовать, может нахватать множество людей; войска также могут
отступить от исполнения ужасного приказания не давать пощады
безоружным людям, захватываемым ими, и оставлять многих в
живых. Так и случилось. Пленники, набранные таким образом,
были под стражею гражданской власти. Но правительство, жалея,
что захваченные оставлены живыми, может желать предать их
смерти и с тем вместе находить невыгодным для себя убивать
их рукою гражданской власти. В таком случае, если честь и гор-
дость военного сословия не помешает ему, оно может найти наи-
лучшим употребить пехотных солдат, — не для военного дела, а
для исполнения обязанности палачей, взамен гражданских своих
агентов, которые привыкли считать такую обязанность слишком
унизительною; и чтобы прикрыть дело, правительство может при-
казать пехотным солдатам исполнять его среди мертвой ночи.
Было ли так действительно? Правда ли, что с одобрения ми-
нистерства внутренних дел и префектуры полиции, по прика-
заниям принца Луи Бонапарте, Сент-Арно, Маньяна, Морни и
Moпa, полночное дело такого рода было совершено парижскою
армиею?
Люди, живущие не в Париже, находят, что неизвестно, что
же такое сделалось с массами пленников, приведенных в тюрьмы
и другие места заключения 4 и 5 декабря, — куда ж они девались?
Люди, живущие в Париже, находят, что в этом нет никакой не-
известности, что сомневаться тут не в чем. Их аргументы отчасти
вот каковы. Одно семейство, желавшее узнать, куда девался
ушедший из дому и не возвращавшийся родственник, обратилось
с просьбою узнать об этом к человеку, занимавшему такое поло-
жение в обществе, что семейство это считало его могущим спро-
сить у официальных людей о судьбе пропавшего. Желая исполнить
просьбу, он познакомился с одним из juge substitut — помощников
судьи первой инстанции. Когда речь коснулась предмета, помощ-
ник судьи закипел негодованием от воспоминания о том, чему
был свидетелем, вместе с тем, кажется, и от оскорбленной гордо-
сти, что посторонняя власть вмешалась тут в дело судьи. Он рас-
сказал вот что: ему было приказано отправиться в некоторые
тюрьмы и сделать разбор пленным затем, чтобы определить, кого
из них оставить под арестом, кого выпустить; в то время как
он занимался этим, в комнату вошли унтер-офицеры и солдаты
и грубо объявили, что имеют приказание взять тех пленных, у
которых пальцы черны. Не слушая протестаций помощника судьи,
они стали смотреть руки у пленных, решили, что руки у многих
черны, и вывели всех этих людей, — затем, как понимал помощник
судьи, чтобы расстрелять их. В том, что уведенные действительно
были расстреляны, нет, по его словам, никакого сомнения, но все-
таки он не был очевидцем того, как их расстреливали. Впрочем,
это дополняется другим фактом. В ночь с 4 на 5 декабря и точно
так же в следующую ночь жители тихих кварталов Парижа слы-
236

шали ружейные залпы — залпы целых взводов солдат; таких зал-
пов никогда не слыхивали они в такое время ни прежде, ни после.
Звук шел главным образом с Марсова поля, но также и из дру-
гих мест, в особенности из Люксанбургского сада и с эспланады
Дома инвалидов; те из слышавших, которые были неподалеку
от этой эспланады, говорят, что после каждого залпа слышали
также крики и стоны, что раз среди этого смутного шума
они даже расслышали несколько жалобных слов, кончившихся
вдруг пронзительным стоном, — им казалось, что это был голос
юноши, тяжело раненного и потом получившего смертельную
рану.
Отчасти по фактам такого рода, а еще больше по всеобщей
молве, Париж убедился тогда и — справедливо ли, или ошибоч-
но — остается убежден, что в ночь с 4-го на 5-е и в следую-
щую ночь пленники были расстреливаемы целыми толпами и тела
их были брошены в ямы. Приверженцы императора, например,
Гранье де Кассаньяк, утверждают, напротив, что солдаты не
были употребляемы на должность палачей. Итак, на одной чаш-
ке весов лежит отрицание партизанов императора, имеющие тот
вес, какой найдем возможным признавать за ним, на другой
чашке — убеждение парижан, основанное на фактах, не состав-
ляющих полной юридической улики. Но при этом не мешает по-
думать и о том, почему подобный вопрос остается сомнителен,
если он сомнителен. Вопрос прост: правда ли, что в ночь с чет-
верга на пятницу 4/5 декабря и с пятницы на субботу 5/6 де-
кабря целые толпы людей, набранных из парижского населения,
были уведены из тюрем и расстреляны на местах, находящихся
тоже в самой столице, между прочим, на Марсовом поле и в
Люксанбургском саду? Это такой вопрос, который был бы до
несомненности разъяснен тогда же в одни сутки, много — в двое
суток, если бы Париж не утратил свободы изустного слова и пе-
чатного слова. Да и теперь, хоть прошло уже несколько лет,
когда свобода будет восстановлена во Франции, этот вопрос раз-
решится быстро и правдиво. Но люди, отнявшие у Парижа сво-
боду изустного и печатного слова, — те самые люди, о которых
утверждает Париж, что они в эти две ночи убивали целые толпы
своих соотечественников расстреливанием. Итак, дело сводится
к тому, что обвиняемые в таком действии люди отняли у Фран-
ции и Европы вернейшее средство дознаться истины по этому
предмету. Когда процесс приводится в такое положение, право-
судие не оказывается столь тупо и беспомощно, чтобы подобная
уловка против него удавалась.
При подобных случаях оно, мудро отступая от обыкновенного
своего правила, выслушивает неполную улику против утайщика
и потом, требуя, чтобы скрывающий истину возвратил ее на свет
или принял последствия своего скрывательства, переносит с об-
винителя на обвиненного обязанность представить полное доказа-
237

тельство и, если оно не представлено, признает обвиненного ули-
ченным. Принц Луи Бонапарте и его компаньоны закрыли обык-
новенные пути к отысканию истины, потому они останутся при-
знанными за виновных в том, в чем винит их Париж, или должны
доказать, что они не расстреливали толпы парижан ночью 4 и
ночью 5 декабря.
Число убитых войсками в течение с лишком полутора суток
(40 часов), следовавших за началом убийств на бульварах, на-
всегда останется неизвестно. Тела были похоронены почти все в
ночное время. Стараясь хоть приблизительно определить коли-
чество их, мы не можем совершенно положиться даже и на пока-
зания офицеров, убивавших и хоронивших: довольно долгое вре-
мя они находили выгоднее для своей служебной карьеры счи-
таться действовавшими тут со всеусердием. Но все-таки вот одно
из таких показаний — признание командира одного из убивавших
полков, высказанное еще под свежим впечатлением дела. Нельзя
принимать его слова ни за совершенно точные, ни даже за прибли-
зительно точные; но все-таки он сам был совершителем дела,
о котором говорил, и говорил он с желанием, чтобы ему поверили,
потому его свидетельство имеет хоть тот вес, — если даже не
имеет более важного веса, — что представляет его понятие о том,
как надобно ему говорить, чтобы его слова показались верными
правде. Его слова состояли в том, что его полк, — только один
его полк, — убил 2400 человек. Если принять, что эти слова
сколько-нибудь близки к истине и что другие полки усердство-
вали не меньше, чем его полк, то для выражения суммы убитых
понадобится очень большая цифра: число полков, действовавших
против парижан, было от 30 до 50, из них до 20 принимали уча-
стие в убийствах.
Армия, уничтожившая столько врагов, сама потеряла только
25 человек убитыми во все время этих своих подвигов (с 3 до
6 декабря).
Едва ли есть на земле город с таким воинственным населе-
нием, как Париж. Его жители менее всех других горожан Евро-
пы расположены трусливо преувеличивать цену жизни, и своей
и чужой. У них любовь к борьбе имеет силу брать верх над
боязнью и жалостью, и они — люди, привычные к великим бит-
вам на улицах. Но они не были привычны видеть, что убивают
массу безоружных, беззащитных людей. Вид того, что соверша-
лось 4 декабря, поразил столицу Франции, как появление чумы.
Англичанин, зоркий наблюдатель, бывший тут, говорит, что у
людей, удалявшихся с мест убийства, лица были мертвенно
посинелые, позеленелые, каких он никогда не видывал. Конечно,
никогда; потому что кто же когда прежде видывал людей, быв-
ших зрителями таких убийств? Говорят, что вид этой сцены,
стон убитых потрясли крепость нервов у многих мужчин, так что
они рыдали, как маленькие дети.
238

К рассвету 5 декабря вооруженное восстание было уже пре-
кращено. Оно и с самого начала было слабо. Но нравственное
сопротивление действиям президента и его сообщников быстро
усиливалось в первые дни и стало уже очень грозно, когда вече-
ром 4 декабря начались убийства. Эти убийства навели ужас,
и вооруженное восстание уронило своим падением все надежды лю-
дей, думавших, что одною силою общественного мнения и смеха за-
говорщики будут сведены из Элизейского дворца в тюрьму. Дело
людей, хотевших действовать этою нравственною силою, не имело
ничего общего с делом людей, поднявших восстание; но оно могло
иметь успех только при сохранении бодрости народом; а народ,
озадаченный проделкою 2 декабря, был теперь поражен ужасом.
По красоте, по величию, по исторической славе, по воинским
подвигам, по могуществу нравственного руководительства целою
великою нациею, по власти венчать и низлагать ее государей нет
на земле города, равного Парижу. Но, пораженная, как ударом
паралича, убийством 4 декабря, прекрасная, героичная столица
Франции была связанная предана в руки принца Луи Бонапарте
и Морни, и Moпa, или де Moпa, и Сент-Арно, урожденного
ле Руа, и выгода, извлеченная принцем из этого дела, была
выгода прочная. Во французской политической теории есть ак-
сиома, что не может стать правителем Франции тот, над кем
смеются. С 1836 до 1848 г. принц Луи Бонапарте высовывался из
темного ничтожества лишь затем, чтобы смешить; став прези-
дентом, он только стал более постоянным предметом презритель-
ных насмешек, которыми так умеют владеть французы, — для по-
верки этого довольно просмотреть «Charivari» 34 за 1849, 1850 и
первые 11 месяцев 1851 года (запрещение этого журнала и было
одним из первых актов верховной власти в руках заговорщиков).
Даже внезапность и полная успешность удара, нанесенного за-
кону в ночь с 1 на 2 декабря, не заставила Париж смотреть
на президента серьезно. Но с трех часов вечера 4 декабря взгляд
на него должен был измениться, и вышло так, что именно те,
которые жарче всех стали говорить против президента, больше
всех помогли его успеху; и тут, как в других случаях, судьба
принца Луи Бонапарте была оригинальна: чем усерднее против-
ники его доказывали, что он, собственно он сам, хитрый и злодей,
своим умом придумал и устроил убийство, — мнение, которое я
на следующих страницах подвергну разбору, — тем полнее сни-
мали они с него репутацию смешной бездарности, репутацию,
мешавшую ему действительно упрочить свою власть. Когда на-
стала ночь 4 декабря, он был уже закрыт от насмешек грудами
трупов, лежавших на бульварах.
В провинциях дело шло так же, как в столице. Еще до рас-
света 2 декабря Морни забрался в здание министерства внут-
ренних дел, телеграфировал оттуда свои приказания на немед-
ленное и усерднейшее исполнение всем префектам, — приказал
239

префектам отставить от должности всех тех мэров, мировых судей
и других начальствующих лиц, которые не дадут немедленной
подписки в том, что преданы президенту и принимают все его
распоряжения. Во Франции административный механизм устроен
так, что дает министру внутренних дел почти непреодолимую
власть над провинциями, а успешность средств принуждения,
которые имел Морни как министр внутренних дел, усиливалась
тем, что он обращался к провинциям с напоминанием о том,
как ужасна опасность анархии и какие злодеи социалисты, —
анархия и социализм уже давно были фантомами, которыми за-
пугивались провинциалы (31). Все 40 000 общин Франции были
извещены, что немедленно должны сделать выбор между социа-
лизмом, анархиею и грабежом, с одной стороны, с другой —
добродетельным диктатором и законодателем, рекомендуемым и
патентованным подписью господина де Морни. Даже такой чело-
век, как даровитый Монталамбер (32) 35, так отлично попался
в эту дилемму, что публично высказал свое убеждение, что она
верна, что Франции действительно один выбор: Луи Бонапарте
или «погибель Франции» (33). В провинциях, как в Париже,
были люди, у которых преданность закону была сильнее боязни
борьбы с заговорщиками, захватившими власть, и сильнее боязни
социализма; но департаменты были оставлены во мраке распоря-
жениями министра внутренних дел, потому не могли так
быстро, как Париж, увидеть, что дело 2 декабря совершено только
горстью соумышленников, без содействия государственных людей,
бывших друзьями закона и порядка; в первые минуты по полу-
чении прокламаций, провинции изумились и смутились, но скоро
поняли дело так, что президент, конечно, действовал при помощи
знаменитейших государственных людей, что поэтому надобно на-
деяться, что он произведет только благотворные перемены в кон-
ституции, возвратит Франции хоть часть того спокойствия и той
свободы, которыми она пользовалась при Луи-Филиппе. Поэтому,
если и были кое-где по провинциям восстания, то они были ни-
чтожны, а всякий департамент, в котором можно было ждать их,
был провозглашаем или уже прежде провозглашен находящимся
на военном положении. За каждою попыткою восстания в про-
винциях следовали убийства, ссылки, заключение в тюрьму, сек-
вестрация имуществ; всем этим с безграничною властью распоря-
жались командиры войск, назначенные из генералов, ненавидев-
ших законный порядок и нацию, его любившую, пылающих чув-
ством, которое известно под именем «усердия». Некоторые из них
в своей ярости переходили всякие границы политического благо-
разумия, хотя бы и самого свирепого. Например, в департаменте
Аллье было назначено предавать военному суду всех тех, о кото-
рых «начальство знает, что они брались за оружие», и отправлять
в ссылку всех «известных за людей социалистского образа мыс-
лей» — ссылать их просто по административному распоряжению,
240

без всякого суда, и секвестровать их имущество. Таким образом,
то, что человек имеет в своих мыслях известное убеждение по
теоретическим вопросам, уже вменялось в уголовное преступление,
и арестованные были казнимы или вовсе без суда, или по суду
людей, принявших на себя обязанность палача. Фамилия гене-
рала, издавшего такое постановление, — Энар 36; оно было тотчас
же одобрено и обнародовано правительством (в «Монитёре»,
28 декабря).
Свирепость, с которой действовала элизейская братия, без
сомнения, происходила оттого, что она трепетала за себя; но когда
заговорщики начали опомниваться от страха, ими стало управлять
другое побуждение, которое, однакоже, вело их по той же дороге:
теперь они уже придавали своим действиям такой колорит, кото-
рым думали приобресть поддержку и расположение огромного
числа людей, — людей, которые мучились боязнью демократов и
желали одного — безопасности. Более трех лет масса жила в
боязни «социалистов»; и хоть сами по себе приверженцы социа-
лизма никогда не были так сильны, чтобы человек с характером
мог опасаться их, но они были более или менее связаны с горя-
чими демократами, которых называли «красными»; а республикан-
ские учреждения были новы и слабы, потому нация, натурально,
могла опасаться анархии; но многие находят, что приверженцы
порядка, — эта масса образованного общества, чуждая всяким пар-
тиям, одинаково расположенная поддерживать существующий по-
рядок, какова бы ни была форма правления, — что эта масса, опи-
равшаяся на всю массу сельского населения, имевшая за себя
большинство писателей и владеющая почти всею недвижимою соб-
ственностью, почти всеми капиталами, могла быть осторожна и
без трусости. Однакоже, как бы ни было, основательною боязнью
или фантомом она была запугана, боязнь привела ее в расслабле-
ние, которое нельзя не назвать унизительным. Эти люди, потеряв-
шие всякую бодрость духа, умиленно смотрели на правительство,
как на своего естественного покровителя, и готовы были продать
свою свободу за безопасность от анархии. И вот элизейская бра-
тия, оправившись от своего страха, увидела теперь, если не рас-
считывала на это и прежде, что получит себе большую выгоду,
если уверит эту массу, что ее предприятие — война против социа-
лизма. Те горсти людей, которые дрались на баррикадах после
ночного переворота 1 / 2 декабря, действительно состояли отчасти
из социалистов, а отчасти и из людей, которые взялись за ору-
жие без всякого социализма, только потому, что были люди высо-
кого мужества, не способные смотреть сложа руки на то, что по-
пирается закон. Но элизейская компания была владычицею, един-
ственною владычицею печатного станка; преувеличивая вспышки,
происходившие в некоторых городах, и соединяя всех бравшихся
за оружие под название одной ненавистной партии, она уверила
тысячи, может быть, миллионы людей, что занимается энергиче-
241

скою, отчаянною борьбою против социализма. По мере того, как
это уверение было принимаемо за правду, громадные толпы шли
на сторону правительства 37, и надобно полагать, что даже между
высшими классами, гордо оставшимися в отчужденности от Эли-
зейского дворца, было много людей, в глубине души радовавшихся
тому, что избавились от страха, внушавшегося им демократами,
хоть избавление и было куплено тою ценою, что Франция перехо-
дила на время в руки людей, подобных Морни и Moпa.
Да, многим казалось, что проделка элизейской братии счаст-
ливо выручила их от демократических страхов, вывела на безопас-
ный путь беспечной жизни. Когда араб приходит к решению, что
в бурнусе, день и ночь бессменно одевающем его, население уже
слишком размножилось, он кладет бурнус на муравейник, чтобы
одна порода насекомых была изгнана другою, и когда это испол-
нится, он легко стряхивает победителей ударом хлыста или чубука.
Образованное общество Франции думало поступить по этому спо-
собу с своим отечеством, — и первая часть дела была исполнена
успешно: красная порода была перебита, передавлена или изгна-
на; но вслед за тем оказалось, что голодная бесцветная порода,
порода, употребленная на исполнение этого дела, решительно не
хочет быть стряхнута с бурнуса, прицепилась к нему и до сих пор,
через столько лет, все еще цепко держится за него и ест очень
хорошо.
Войска, действовавшие в провинциях, в точности подражали
парижской армии. Но правительство опасалось, что солдаты, при
всей своей горячности, уничтожат только наружный слой недоволь-
ных, что палаш и пуля не пробьют самого сердца нации: армия
убивала людей на улицах, дорогах и полях, стреляла и в окна до-
мов, расстреливала толпы пленных, — все это так, но она не имела
способности отыскивать негодующих друзей порядка и закона, не
компрометировавших себя наружным образом. Потому Морни по-
слал по провинциям людей черной репутации, вооруженных ужа-
сающим полномочием. Эти люди назывались комиссарами прави-
тельства; куда ни приезжал комиссар, население трепетало: по
опыту 1848 г. оно знало, что в числе этих уполномоченных гроз-
ного министерства внутренних дел бывают люди, известные поли-
ции и своими преступлениями, как своими услугами, и что иной та-
кой властитель заставляет население дорого платиться за охране-
ние порядка (34).
Были времена, когда угасавшая искра национальной жизни
поддерживалась служителями веры, и когда это бывало, то воз-
никала в народе глубокая любовь к своей церкви, непоколебимо
противостоявшая потом течению веков. Так было два раза в
России (35). Во Франции церковь, правда, уже не пользовалась
силою, какую имела прежде, но добродетельная жизнь ее смирен-
ных, трудящихся священников все-таки уже возвратила ей более
значительное влияние на умы французов, чем предполагала
242

Европа. Потому, когда вся светская правительственная власть в
государстве была захвачена горстью соумышленников, когда вдруг
были низвергнуты ими и парламентская, и судебная власть, кото-
рая могла обуздать их, французская церковь, уцелевшая среди
этого разрушения, вдруг явилась имеющею очень много силы по-
мочь или повредить нации. Она могла стать между солдатом и его
безоружною жертвою, могла закрыть народ от его ярости, могла
вынудить уступки в пользу низложенной нации. Или, действуя
еще энергичнее, она могла сделать прямой выбор между добром
и злом, — и она сделала прямой выбор.
Массу французского духовенства составляют люди, ревностно
преданные церкви, бескорыстные. Но церковь, которой они слу-
жили, уже была привлечена на сторону президента тем, что фран-
цузская армия при нем осаждала, взяла, заняла Рим и восстано-
вила светскую власть папы. Поэтому хоть духовенство и видело,
что Moпa, подкравшись ночью, арестовал генералов и государ-
ственных людей Франции и закрыл Национальное законодатель-
ное собрание, но все-таки оно, из-за римского дела, захотело стать
на сторону Moпa. Насколько имело оно участие в политических
делах этого кризиса, оно превратило французскую церковь в агент-
ство министра внутренних дел. В селах, когда пришло время пле-
бисцита (подачи голосов в одобрение или осуждение действий
президента и предлагаемой им новой конституции) *, священники
раздавали народу билеты с словом «да» и усердно посылали его
вотировать.
Все учреждения Франции были низвергнуты или порабощены,
элизейская братия видела полную возможность пользоваться сво-
им торжеством и воспользовалась им вполне. Заговорщики реши-
лись сделать, чтобы не осталось во Франции людей, достойных
называться мужчинами. По особенностям политического состояния
Франции в течение уже многих лет (36), едва ли не большинство
энергических людей Франции принадлежало к клубам, которые
по закону считались «тайными обществами» (37). Сеть, накину-
тая на этих людей, должна была захватить десятки и сотни тысяч
честных граждан; по приблизительному счету полагали, что в
тогдашнем населении Франции было до 2 миллионов человек, про-
должавших участвовать или прежде участвовавших в тайных об-
ществах. А если француз когда-нибудь участвовал в обществе, за-
прещенном по закону, этого было уже достаточно, чтобы к нему
могли быть применены законы, которые он тогда нарушал. Но пра-
вительство 2 декабря не удовольствовалось ни этим, ни чем-либо
подобным: оно поступило гораздо решительнее.
Принц Луи Бонапарте, по внушению и одобрению Морни и
Moпa, издал декрет с обратным действием, объявлявший, что пра-
вительство имеет право арестовать всякого когда-либо принадле-
* Взятое в скобки — пояснение Н. Г. Чернышевского. — Ред.
243

жавшего к какому-нибудь тайному обществу и ссылать его без
суда в Алжирию, в места заключения уголовных преступников,
или в знойные болота Кайенны. Этот декрет, подписанный 8 чис-
лом декабря и обнародованный в «Монитёре» 9 декабря, приме-
нялся к такому множеству людей, к какому в Англии прилагался
бы закон, который объявлял бы подлежащими ссылке всех когда-
либо присутствовавших на политическом митинге; но такой закон
был бы во сто раз милостивее изданного новым французским пра-
вительством: быть сосланным в Кайенну значит быть осужденным
на медленную, мучительную, ужасную смерть. Морни и Moпa на-
стойчиво применяли этот закон с свирепостью, которая вначале
была производима в них смертельным страхом за самих себя, по-
том продолжаема была ими по гнусному расчету приобрести по-
пулярность у консерваторов тем, чтобы называть толпы людей
социалистами и искоренять их под этим именем. Никогда не бу-
дет с точностью определено громадное число всех людей, которые
были во все это время убиты или брошены в тюрьмы во Франции,
или отосланы на смерть в Африку и Кайенну. Но панегирист Луи
Бонапарте и его соумышленников Гранье де Кассаньяк признается,
что число людей, сосланных в течение немногих недель новым пра-
вительством, простиралось до ужасной цифры 26 500 человек.
Франция могла бы без заметного ослабления вынесть потерю
многих десятков тысяч обыкновенных солдат и работников; но ни-
какая нация в свете — ни даже сама французская, столь изоби-
лующая людьми, готовыми рисковать жизнью за свободу и честь
родины — не может вынесть потерю с лишком 25 000 человек, взя-
тых на отбор из самых энергических и мужественных граждан; по-
терпев потерю стольких таких людей в один месяц, Франция не
могла не стать на целые годы страною увядшею, лишенною бодро-
сти духа. Вот почему справедливо мое выражение: Францию обез-
людили.
Но, кроме людей убитых и людей сосланных, было несколько
тысяч французов, которых новое правительство подвергло стра-
даниям столь ужасным, что нельзя и пересказывать их подробно-
стей. Я говорю о людях, которые были заперты в казематы кре-
постей и в трюмы кораблей «Канада» и «Дюгеклен». Это были
большею частью республиканцы. Особенно известны страдания
одного отдела их, состоявшего из 2000 человек. В такой большой
массе очень большую долю составляли литераторы; это может
показаться удивительно; тут были писатели, довольно известные
редакторы газет, сотрудники газет; кроме того, было много юри-
стов, медиков, других людей подобных профессий, — людей, при-
нимающих участие в политических делах законным порядком ли-
тературной борьбы, а не мятежа. Они были мучимы от 2 до 3 ме-
сяцев. Многие из них были выпущены дышать свежим воздухом
не раньше 10 марта. Они были содержимы в таких гнусных стра-
даниях, что, когда они были выпущены, неприятно и страшно было
244

смотреть на них. Многие должны были отправиться прямо в гос-
питали. Я должен указать источники, на которых основываюсь, —
это рассказы Ксавье Дюррье и Ипполита Мажана — «Le Coup
d'Etat», par Xavier Durrieu, ancien Représentant du Peuple; «Histoire
de la Terreur Bonapartiste», par Hyppolite Magen *. Но у кого нет
специальной надобности изучить в подробности дело 2 декабря,
тот пусть лучше не читает этих страшных страниц: всякий, кто чи-
тает их, тот долго мучится воспоминаниями прочтенного; эти ви-
дения долго будут тяготеть над его мыслями, и не скоро он успеет
отделаться от картин гнусного мучения, которому подвергались
люди, наши современники.
Наконец пришел срок так называемого плебисцита — подачи
голосов по вопросу, принимает ли Франция власть Луи Бона-
парте и его конституцию. Дело было устроено так, что покорность
диктатуре Луи Бонапарте была для Франции единственным сред-
ством избежать анархии полного хаоса. Президент объявлял в
своей прокламации, что если Франция не хочет давать ему прези-
дентства, то может избрать на его место другого; но этот выбор
предоставлялся ей только на словах, а не на деле: на деле вотиро-
вание состояло только в ответе «да» или «нет» на вопрос, быть ли
президентом Луи Бонапарте; голоса, поданные за какого-нибудь
другого кандидата, не должны были приниматься за поданные.
Ясно, что «нет» оставляло бы государство без правительства, —
анархия, которую влекло это за собою, уже и сама по себе была
угрозою, достаточною, чтобы вынудить «да». Потому, если бы со-
бирание голосов и было ведено с полною честностью, уже самый
способ постановки вопроса отнимал всякую свободу выбора: та
административная централизация, которая в феврале 1848 года
заставила нацию объявить, что ей нравится республика, — потому
что иначе нация подвергалась бы анархии, — теперь заставляла
беспомощную нацию стать на колена и сказать, что ей приятно
иметь единовластным законодателем персону, рекомендуемую гос-
подином Морни.
Имея в своем распоряжении армию и всю правительственную
власть и предложив нации вопрос в такой форме, элизейская бра-
тия могла бы, кажется, безопасно для себя предоставить делу во-
тирования итти к неизбежному результату без дальнейшего стес-
нения свободы; если бы она поступила так, она придала бы хоть
некоторую благовидность своему уверению, что плебисцит надобно
считать за утверждение ее деяний волею нации. Но эта братия,
думая о своих деяниях и имея руки, покрытые кровью, не риск-
нула предоставить хоть вида свободы выбору. Она поступила вот
каким способом: она объявила 32 департамента находящимися на
военном положении; а чтобы поставить всякий другой из осталь-
* «Государственный переворот», сочинение Ксавье Дюррье, бывшего
народного депутата; «История бонапартистского террора», с о ч и н е н и е Иппо-
л и т а Мажана.—Ред.
24S

ных департаментов в такое же положение, ей нужно было только
взять лист бумаги и перо с чернилами; потому можно по полной
справедливости сказать, что вся Франция была под тяготением
военного положения.
Итак, каждый избиратель вотировал под палашом. Но палаш,
занесенный над ним, далеко не единственное обстоятельство, ко-
торым этот плебисцит à la Bonaparte отличается от свободного
вотирования. Чтобы масса могла выразить какое-нибудь мнение,
людям, ее составляющим, надобно согласиться между собою. За-
говорщики 2 декабря давали ей приглашение согласиться с ни-
ми, — действовали в этом смысле всеми правительственными сред-
ствами; противники их не имели никакой возможности перегово-
рить, чтобы согласиться между собою. Были безусловно запре-
щены не только всякие публичные собрания для совещаний о во-
тировании, — были невозможны даже и небольшие собрания в
домах частных людей для этих совещаний. Газеты — главнейшее
средство согласиться в том, как надобно вотировать. Но кроме
газет, издаваемых элизейскими компаньонами, не было тогда ни-
каких газет: все не расположенные в пользу заговорщиков за-
молкли. Нельзя было напечатать ни одного слова, неблагоприят-
ного кандидату господина Морни. Ставилось в преступление даже
то, если кто стал бы печатать или раздавать билеты для вотиро-
вания против Луи Бонапарте, и во время церемонии, называвшейся
«выбором», действительно было арестовано несколько лиц за то
преступление, что раздавали отрицательные билеты или убеждали
других вотировать против президента. Скоро все увидели, что
каждый противник элизейского правительства был на выборах так
беспомощен и одинок, как слепой и глухой.
В Шерском департаменте генерал д'Альфонс 38 декретировал,
что всякий «распространяющий слухи или внушающий опасения,
беспокоящие народ», будет немедленно арестован и предан воен-
ному суду. Префект департамента Верхней Гаронны формально за-
претил всякие собрания, «как бы малочисленны они ни были»,
и объявил, что всякий, кто нарушит это приказание, будет сочтен
за члена тайного общества и, сообразно страшному декрету 8 де-
кабря, будет сослан; что всякая раздача печатных или даже пи-
санных билетов для вотирования, не одобренных мэром или миро-
вым судьею, будет сочтена за преступление; что будет почтен ви-
новным в возбуждении междоусобной войны и немедленно предан
суду всякий, кто «будет распространять какое-либо мнение», — это
буквально так сказано в декрете префекта, доходившего почти до
помешательства в своей ярости против свободы. В третьем депар-
таменте помощник префекта объявил, что будет арестован всякий,
кто «усомнится» в добросовестности действий правительства.
Вот какие средства были приняты генералами, префектами и
помощниками префектов для обеспечения выбора. Но едва ли даже
и нужно было такое усердствование, потому что при самом начале
246

своего дела элизейская братия приняла меру, которая и одна была
бы уже достаточна для вынуждения согласия. Общее вотирова-
ние было назначено 20 и 21 декабря; а армии было приказано во-
тировать гораздо раньше — в течение 48 часов от получения де-
пеши о том, рассылавшейся 3 декабря. Таким образом, все воен-
ные силы Франции вотировали, можно сказать, под ружьем,
в строю, и результат их вотирования был уже обнародован за-
долго до того времени, когда стала вотировать остальная нация.
Итак, если бы Франция осмелилась вотировать против президен-
та, она бы поставила себя в немедленное и прямое столкновение с
своею армиею, — и притом в такое время, когда была отдана на
ее произвол военным положением.
Застигнутая врасплох, смущенная, запуганная, совершенно без-
оружная и беспомощная Франция должна была или решиться на
поднятие безнадежной войны против своего могущественного пра-
вительственного механизма и своей огромной армии, наступившей
ей на горло, или разом поддаться Луи Бонапарте и Морни, и Moпa,
и господину ле Руа, по прозванию Сент-Арно. Она поддалась.
Элизейские компаньоны потребовали у Франции <ответить> или
«да», или «нет» на вопрос, поручает ли она Луи Бонапарте соб-
ственною его волею сочинить новую конституцию для управления
Францией, и когда уже известною нам методою, сгоняя людей во-
тировать бессмысленными стадами, они получили от них билеты
с «да», число которых благорассудили показать в 8 миллионов,
то Парижу было объявлено, что особа, так долго бывшая любимым
предметом его насмешек, стала теперь единовластным законодате-
лем его, Парижа, и всей Франции. В сочинительстве законов, ка-
ким желал он подчинить страну, принц Луи Бонапарте был искус-
ник; он издавна учился тому, как облекать азиатское самовластие
терминологиею, заимствованною из устройства свободных европей-
ских государств. При советах и содействии Морни и, без сомне-
ния, с полным одобрением остальных заговорщиков он составил
акт, по названию бывший «конституциею», а по действительному
смыслу — постановлением о том, что он должен повелевать,
а Франция должна платить ему дань и повиноваться 39.
Мы видели, что успех заговора 2 декабря основался на убий-
стве, которое было совершено над множеством людей на бульва-
рах 4 декабря; и так как это странное происшествие стало причи-
ною важной перемены в государственном устройстве и политике
Франции и даже в судьбе Европы, то надобно по возможности
разобрать, как и отчего оно произошло. К началу вечера 4 де-
кабря дело заговорщиков казалось почти безнадежно упавшим от
одиночества, в котором беспомощно оставались принц Луи Бона-
парте и его сообщники. Но в это время, в 3 часа пополудни, на-
чалось убивание толпы, и когда трупы были убраны с бульвара,
Париж и Франция были уже под полною властью Элизейского
дворца. Пострадавшие и оскорбленные французы, видя такую при-
247

чину такого результата, натурально, были расположены думать,
что бульварное убийство было обдуманно устроено по злодей-
скому расчету для достижения цели, к которой привело. Как по
мнению кембриджского теолога, человек, смотрящий на часы, не-
обходимо должен получить убеждение в существовании часов-
щика, так люди, видевшие адское убийство, убедились, что тут
действовали демоны. Они видели, что оно дало богатство и бла-
годенствие элизейскому товариществу, и нашли, что безошибочно
могут вывесть из этого: люди, собравшие жатву, как свою, и по-
сеяли ее. Но, насколько дело известно теперь, это заключение не
имеет в свою опору убедительных доказательств; и, быть может,
сообразнее будет с общими нашими понятиями о человеческой
натуре, если мы примем такой взгляд, что бульварное убийство
произошло от множества разнообразных обстоятельств, а не про-
изведено холодным расчетом президента, сообразившего, что ему
нужно убить множество мирных мужчин и женщин, чтобы ужас
этой сцены отнял всякую бодрость духа у парижан. Можно объ-
яснить дело, и не прибегая к ужасной гипотезе такого расчета.
Армия, как мы видели, кипела ненавистью ко всем не-военным
и ее ожесточение было заботливо раздуваемо президентом и Сент-
Арно (38). Это чувство, если бы не подкрепилось другими побуж-
дениями, не довело бы храбрую французскую армию до того,
чтобы стрелять в упор в толпу беззащитных мужчин и женщин;
но в душе элизейской братии и командовавших генералов было
другое чувство, более сильное, и от них заразило оно солдат и офи-
церов.
Когда живым существом — человеком или животным — овла-
девает ужас, это существо, смотря по различию темперамента и
обстоятельств, или повергается в бессильное, недвижное оцепене-
ние, или мечется с истерическою энергиею; в последнем случае
ужас бывает самою пламенною и слепою из всех страстей. Во
французах нервическая впечатлительность южных племен соеди-
няется с очень большим количеством энергии, принадлежащей се-
верным племенам, потому они очень способны увлекаться в обе
формы ужаса: и в тот ужас, от которого люди начинают слепо
убивать других, и в тот, от которого люди повергаются в оцепе-
нение. 4 декабря в Париже были обе эти формы ужаса: армия сви-
репствовала, народ повергся в оцепенение, но и армия, и народ
одинаково были под властью ужаса. Правда, между зрителями
на бульварах не было людей вооруженных, которые могли бы до-
вести солдат до свирепого панического ужаса материальным об-
разом; если и было два-три выстрела из окон, — вещь сомнитель-
ная, — два-три выстрела на улице, покрытой людьми, очевидно
сошедшимися только смотреть на парад, а вовсе не сражаться, не
могли бы испугать отличных солдат, каковы французские, — это
для них пустяки. Но дело в том, что президент и его сообщники
хоть получили полный успех в машинальной части дела, но не
248

получили поддержки от людей с репутациею и авторитетом 40.
Потому они, очевидно, были в опасности; и если Морни и Флери
еще сохраняли мужество и 4 декабря поутру, то нет никакого со-
мнения, что президент, его дядя Иероним, сын Иеронима Пьер 41,
Moпa, Сент-Арно, Маньян трусили, видя опасность положения,
в которое поставили себя.
Душевное состояние президента было, судя по всему, очень
похоже на то, какое овладевало им прежде, в Страсбурге и Було-
ни, и опять потом под Маджентою и Сольферино. Как он был
оцепеневшим от страха во все время маджентской битвы, это ви-
дели все, потому что он имел необдуманность не спрятаться от
своего войска 42. Но в день сольферинской битвы были приняты
меры, чтобы посторонние глаза не могли видеть, каково он чув-
ствует себя, а потом его сотоварищи стали очень усердно уверять
Европу, что во время этого сражения он не только был в состоя-
нии делать распоряжения, но даже находился на таких пунктах,
где была очень большая опасность. «Тут император Наполеон, —
по словам «Монитёра», — превзошел, можно сказать, самого себя;
его видели повсюду, повсюду руководящего битвою; все окружав-
шие его содрогались, видя, каким опасностям он подвергает себя;
он один казался не видящим опасности». Такое усердие хвалите-
лей заставило англичан наполовину поверить, что он держал тут
себя мужественно. Но во Франции хлопоты об этом не удались по
неприятному обстоятельству, произошедшему оттого, что фран-
цузский император некстати поддался и тут своему пристрастию к
блеску и театральной парадности: кроме многочисленного штаба,
он имел при себе кавалерийский отряд, в прекрасных новых, очень
нарядных мундирах, и известную «Конвойную сотню» — «Cent
gardes». Штаб и этот отряд составляли очень большую и видную
массу, плотно занимавшую целые сотни футов по фронту и в глу-
бину; если бы такая масса людей действительно подъезжала хоть
близко к таким пунктам, где шло сражение, то нет никакой чело-
веческой возможности, чтобы многие из нее не были ранены и
убиты. Но из всего этого полчища никто не был убит, никто даже
не был и ранен, кроме одного солдата из конвойной сотни, о кото-
ром «Монитёр» утверждает, будто бы у него действительно была
оцарапана пулею кожа, — это «Монитёр» говорит в опровержение
слуха, что раненый не был и оцарапан, а только мундир его был
в одном месте порван, — порван, быть может, и действительно пу-
лею. При таком обстоятельстве как же могла Франция поверить
словам хвалителей? Возможно ли было, чтобы огромный отряд
людей — и притом же конных людей — двигался весь день под
убийственным огнем и остался до такой степени неприкосновенен
для пуль и ядер? Но «Монитёр» не смутился этим затруднением;
он призвал на помощь себе небесное провидение и объявил, что
«покров божественный», охраняющий императора Наполеона,
«распростерся тут и на его свиту», — «la protection dont Dieu Га
249

couvert s'est étendue à son état major» («Moniteur», 29 июня 1859).
Париж хохотал; потому умнейшие из империалистов рассудили,
что вопрос о том, как держал себя их государь при Сольферино, —
один из тех вопросов, о которых лучше всего молчать.
Преднамеренно распускаемая ложь часто порождает мнение
такое же неверное, но прямо противоположное тому, в котором
хотели уверить. Я должен предостеречь и против этого. Как при
Сольферино, так и при Мадженте, прежде того в Страсбурге и
Булони и теперь во время декабрьского кризиса Луи Бонапарте
растерялся, упал духом, но ни в одном из этих случаев его тру-
сость не должно считать ничем, кроме той потери присутствия
духа, которой подвергается в опасные минуты большинство обык-
новенных людей не-военного звания. Но должно сказать, что во
всех этих пяти случаях он сам же вздумал ставить себя в положе-
ния, требующие мужества, — хотел разыграть роль героя, несо-
гласную с его темпераментом. Она была для него невозможна:
мало того, что он, подобно большинству обыкновенных людей, со-
вершенно терял способность соображать и действовать, когда ви-
дел перед собою опасность, — кроме того, он не мог и скрывать
этой потери всякой бодрости: его лицо, его взгляд выдавали его.
Когда он встревожен, то, быть может, по какому-нибудь болезнен-
ному физическому недостатку в сердце или артериальной системе,
лицо его мертвеет, зеленеет. Если бы, бледнея и зеленея, он сохра-
нял присутствие духа, бледность только свидетельствовала бы
силу его характера, побеждающего физическую слабость; но когда
душа дрожит вместе с телом, человек не годится в распорядители
опасных дел и наводит уныние, трусость на тех, которым должен
давать приказания. Натурально, что трусость президента должна
была убивать бодрость и в его помощниках. А мы знаем много
фактов, показывающих, что с ночи 1 декабря до вечера 4 де-
кабря президент действительно очень боялся за себя и не знал,
что ему делать. У него был давно обдуманный план выборов; 2 де-
кабря он обнародовал его как закон, а 3 декабря отменил, уступая
предполагаемому им недовольству парижан этими правилами. Он
ежеминутно заботился о том, чтобы подле него был сильный ка-
валерийский корпус, — чтобы служить ему конвоем, когда взду-
мается ему, что пора бежать; почти все время кризиса стояли на
дворе Элизейского дворца экипажи и верховые лошади для его
бегства. В это же время он прибег и к отчаянному средству —
обнародовать фальшивый список членов совещательной комиссии.
Но всего лучше можно судить о состоянии его духа по той пози-
туре, в какой застает его история, когда ловит его при попытке
приобрести милость солдат.
Когда человек нехраброго десятка видит себя в опасности, ви-
дит свою жизнь зависящею от каприза солдат, он по инстинктив-
ному движению хватает все деньги, какие есть у него, и отдает их
солдатам с уверениями, что любит их и благоговеет перед ними.
250

Точно так поступил и Луи Бонапарте. Эту вещь нельзя было
утаить, и его историк Гранье де Кассаньяк рассудил, что уж все-
таки лучше всего будет, если рассказать ее величественным слогом
классической древности, — назвать солдат победителями эффект-
ного греческого слова, а французские пятифранковые монеты на-
звать «оболами». «У президента оставалось из всего фамильного
его богатства, полученного по наследству, 50 000 франков. Он
знал, что в некоторых случаях прежних смут войско поддавалось
инсургентам не столько потому, что было побеждено, сколько по-
тому, что было изнурено от голода. Потому он взял все деньги, ка-
кие оставались у него из прежнего богатства, — все, до последнего
пятифранковика, — и поручил полковнику Флери итти и раздать
солдатам, победителям демагогии, раздать им поротно, повзводно
этот его последний обол». Президент в одном из своих прежних
воззваний к парижской армии говорил, что не скажет солдатам:
«посылаю вас вперед», а станет сам впереди и скажет: «следуйте
за мной». Едва ли пристойно было обращаться с пустыми актер-
скими словами подобного рода к настоящим солдатам; а во вся-
ком случае президент не имел обязанности исполнять их, потому
что на улицах Парижа едва ли могла когда-нибудь произойти та-
кая битва, чтобы литератору, хотя бы он и был президентом,
нужно было с аффектациею становиться впереди солдат, закален-
ных в войне; но все-таки между хвастовством президента и харак-
тером, какой выказал он на деле, такая разница, что нельзя не
усмехнуться при встрече с ним. Президент клялся, что поведет
солдат на врага, а вместо того выслал им денег. По всей вероят-
ности, такая замена не была огорчительна для солдат, и я упо-
минаю об этой взятке, которою подкупал он людей, пугавших его
своим оружием, только потому, что она выказывает нам, в каком
настроении духа находился он, и тем открывает причину убийств
4 декабря.
Другой ключ к той же тайне мы находим в декрете 5 декабря,
которым президент постановил, что сражения с внутренними вра-
гами, инсургентами, должны считаться в такую же честь и давать
такие же награды войскам, как битвы с иноземными неприяте-
лями. Правда, этот декрет был издан не до убийств, а уже после
них, но настроение духа, в каком человек встречает опасность,
можно отчасти отгадывать из того, что он делает в первое время
по миновании опаснейшей минуты. Находя, что глава гордой и мо-
гущественной нации был способен подписать 5 декабря такой де-
крет, мы можем составить себе некоторое понятие о том, каковы
были его ощущения накануне поутру, когда агония ужаса еще не
сменялась непристойным восхищением о миновании беды.
В то время как принц Луи Бонапарте чуть не кланялся в ноги
солдатам, его дядя Иероним находился в таком трепете, что не-
способен был сдерживаться, и напечатал письмо, в котором обна-
руживал свою трусость и даже выказывал намерение отступиться
751

от племянника. Он говорил, — и, быть может, говорил правду, —
что хотя подвергал себя опасности, сопровождая президента в его
поездке по улицам 2 декабря, но невиновен в заговоре и был чужд
умыслов Элизейского дворца (это письмо было отправлено в пе-
чать вечером 4 декабря, когда Иероним еще не знал, что восстание
уже почти подавлено). Сын Иеронима, Пьер, действительно пори-
цал, как уверяют, действия президента, и порицал сильно; потому
натурально было ему не желать класть голову на плаху или подвер-
гаться каким-нибудь бедам из-за того только, что он двоюродный
брат принцу Луи Бонапарте. Всякий и самый храбрый человек
всегда будет принимать меры против того, чтобы его не казнили
по ошибке, и нельзя осуждать принца Пьера-Наполеона за то, что
он отделял свою судьбу от опасной судьбы элизейской компании,
в умыслах которой не участвовал. Так; но видя, что даже его род-
ственники отрекаются от него, президент должен был еще более
трусить и наводить трусость на своих сообщников.
Moпa, или де Moпa, был человек крепкого, здорового телосло-
жения, с румяными щеками, но бывает, что обширное и прочное
вместилище не вмещает в себе крепкого духа и само не выдержи-
вает опасности. Говорят, что цветущее здоровье изменило госпо-
дину Moпa в критическое время от ночи 2-го до вечера 4-го де-
кабря: он имел несчастие страдать немощью во весь этот период
страха.
Надобно также повторить, что 4 декабря парижская армия
была удерживаема в бездействии всю большую, лучшую для дей-
ствия часть дня от утра до 2 часов пополудни.
Есть и другие факты, показывающие, что элизейская братия в
это время трепетала того, что уже наделала, трепетала и того,
что приходилось ей делать. Очевидное дело, что Маньян и два-
дцать генералов, обнимавшихся 27 ноября, видели теперь себя за-
путавшимися в такую опасность, какой не предполагали: одино-
чество, в котором покинут был президент, пренебрегаемый всеми
людьми с хорошею репутациею и почтенным положением в обще-
стве, — это одиночество и пренебрежение показывало всем помо-
гавшим ему генералам, что непроницаемая, по их прежнему увере-
нию, броня — «письменное приказание военного министра» —
стала очень плохим прикрытием их телу.
Французы расположены думать и действовать гуртом; в их
армии нет между солдатами и офицерами той разницы по обще-
ственному положению, которая в английской армии считается луч-
шею преградою распространению панического страха и других
опрометчивых увлечений. Во французской армии порыв отваги
или ужаса часто пробегает, как электрический удар, по всему
войску, овладевает всею массою и солдат, и офицеров, и генералов.
Чаще всего порыв начинается снизу, от рядовых солдат распрост-
раняется на командиров. Тут было наоборот: он шел от главных
командиров через офицера на солдат. Шесть часов войско стояло
252

и стояло в строю в нескольких сотнях шагов от баррикад и все не
атаковало их, — оно все ждало и все не получало приказания ата-
ковать их. Ясно было, что правительство колеблется, а генералы
понимали, что даже недолгое колебание в такое время — и при-
знак, и причина опасности; когда же они увидели, что в колеба-
нии проведена уже большая часть дня, они не могли не понять,
что элизейский заговор проваливается оттого, что не нашел себе
поддержки, и не могли не знать, что если он провалится, то судь-
ба их будет очень дурна.
По своему темпераменту французы более способны выдержи-
вать долгие часы в битве, чем в бездейственном ожидании подоб-
ного рода, тяжело действующем на нервы. А смущающее ожида-
ние опасной борьбы, когда длится много времени, легко перерож-
дается у них в ту форму расстройства мыслей, которая внушает
человеку свирепость; 4 декабря войско было подвергнуто такому
раздражающему тяготению страха. А у Маньяна и командовавших
под его начальством генералов мучительность ожидания опасной
битвы в течение более чем двух третей дня усиливалась ожида-
нием страшной ответственности перед законом: они сознавали, что
если элизейский заговор рухнет, они будут преданы суду за свое
совещание 27 ноября. Кто сообразит ощущения этих двадцати
одного генерала и сколько-нибудь знает французскую армию,
у того явственно зазвенят в ушах резкие восклицания, скрежет
зубов и ругательства, какие слышатся от раздраженного француз-
ского генерала. Но если генералы, против обыкновения француз-
ских генералов, и молчали, то их лица и жесты, выражавшие ужас,
не могли не быть быстро поняты зоркими французскими солда-
тами и офицерами. Офицеры и солдаты не могли с точностью
определить, чем именно смущены и раздражены генералы, но та-
кая неизвестность только увеличивала тревогу, заражавшую этих
наблюдателей. А мы знаем, что были даны инструкции, приказы-
вавшие войску беспощадно убивать всех, кто будет противиться
или мешать ему; в них, конечно, не говорилось, что надобно или
позволительно убивать мирных зрителей, не мешающих войску, но
они своею свирепостью действовали на умы солдат так, что под
влиянием их всякое опасение должно было принять в солдатах
свирепый характер.
По всему этому я понимаю ход дела так: натуральный и очень
основательный трепет президента и некоторых его сообщников за
свою судьбу обратился в яростную тревогу, перешедши от них на
генералов, от генералов этот ожесточающий страх за себя спу-
скался все ниже и ниже в войско и охватил солдат с такою оду-
ряющею силою, что они, не дожидаясь команды, вдруг поверну-
лись фронтом к безоружной толпе и стали стрелять.
Если принять такое объяснение, то надобно будет бросить тео-
рию, приписывающую принцу Луи Бонапарте злодейское умыш-
ленное устроение убийств на бульварах для наведения страха на
253

Париж и для подавления оппозиции; но хоть и можно будет в
таком случае сказать, что он не давал точных и подробных прика-
заний о том, что надобно убивать мирную толпу, все-таки нельзя
отвергнуть того, что убийство это было произведено им вместе с
Морни, Moпa и Сент-Арно, при соучастии и одобрении Флери и
Персиньи. Эта компания придумала и совершила дело 2 декабря;
она же для поддержки своего ночного дела поставила армию на
парижских улицах; она своими внушениями направила мысли
солдат к убиванию парижан; наконец, по ее колебанию и колеба-
нию Маньяна, бывшего ее орудием, армия, поставленная в виду
баррикад, была удерживаема в бездейственном ожидании до того,
что генералы заразились в измененной форме ужасом, сообщав-
шимся им из Элизейского дворца, от генералов он сообщился сол-
датам в виде свирепого панического одурения, бывшего непосред-
ственною причиною убийства. Я должен также просить не забы-
вать, что сомнение, которое я стараюсь разъяснить, относится
только к убийству мирной толпы на бульваре. То, что убивание
пленных, взятых в баррикадированных кварталах, было делом
предумышленным, исполнявшимся вследствие точных приказаний
из Элизейского дворца, — это положительный факт, о котором
невозможно спорить. Надобно прибавить и то: люди, руки кото-
рых облились кровью этих убийц, взяли и добычу, приобретенную
убийствами. Сент-Арно уже нет в живых. Но Луи-Наполеон Бона-
парте, Морни, Флери, Moпa, Маньян, Персиньи — эти господа все
еще живы, и в их шкатулках продолжают накопляться деньги, со-
бираемые с французской нации.
Вещь известная, что самые напрактиковавшиеся игроки иногда
утомляются своими продолжительными усилиями вперед рассчи-
тывать шансы игры и тогда, в своей взволнованной неизвестности
будущего, охотно принимают даваемый на-авось совет гораздо ме-
нее опытного, но твердого духом молодого сотоварища; и когда
этот горячий юноша, смело восклицая: «счастие повинуется моей
воле», говорит: «ставь вот эту карту», выхватывает карты из
опытнейшей руки и сам бодро становится на место изнуренного
расчетами и мнительностью, бледный старый игрок покоряется
силе крепких нервов юноши, и если юноша выигрывает, старик
проникается благодарностью к нему за удачу страшного риска,
в который был введен им. Полковник Флери вел вперед элизей-
ских своих сотоварищей, владычествовал над ними в период кри-
зиса пламенностью и твердостью своего характера, и колеблю-
щиеся подчинялись его руководству. Прибавляют, что не раз ему
приходилось не ограничиваться убеждениями, приходилось прибе-
гать к угрозам, силою вынуждать остальных итти по его указа-
нию; было ли это, или довольно было и мягких средств убежде-
ния, но положительный факт то, что он заслужил их благодар-
ность, приказывая им продолжать и продолжать игру, — он со-
рвал банк и выиграл им — Францию. Они поступили круто с вы-
254

игранною в банк страною: отняли у нее свободу, запустили лапы
в ее кошелек, стали обогащаться ее богатством. Они воссели ее
царями и повелителями, перед лицом всей Европы насиловали ее,
как угодно было их душе. Ненавистники свободы и недоброжела-
тели Франции во всех странах Европы увеселялись этим зрели-
щем.
Таковы были дела, совершенные принцем Луи Бонапарте. То,
что клятвою обязался он сделать, известно всем, — он публично
дал эту клятву 20 декабря 1848 года. Он стоял в Национальном
собрании, подняв руку к небу, и произносил слова президентской
присяги: «Пред лицом бога и пред французским народом, в собра-
нии его представителей, клянусь остаться верен единой и нераз-
дельной демократической республике и исполнять все обязанности,
возлагаемые на меня конституциею». Он дал эту присягу как
правитель; как частный человек, он поручился за ее исполнение
своею личною честью в тех словах, которыми добровольно допол-
нил ее тут же: по записке, обдуманно написанной, он прочел соб-
ранию: «Воля нации и присяга, данная теперь мною, определяют
мои обязанности. Они ясны: я буду исполнять их, как честный че-
ловек. Я буду считать врагом Франции всякого, кто захотел бы
незаконными средствами изменить учреждения, которые устано-
вила для себя Франция».
В Европе были тогда сотни тысяч мужчин и миллионы жен-
щин, искренно убежденных, что определить границу, разделяю-
щую доброе от злого, — дело духовенства, что дело хорошо, если
духовенство благословляет его. Теперь, — утром, на 30-й день
после 2 декабря, — лучи 12 000 восковых свеч пробивались сквозь
густой зимний туман, висевший в воздухе, и разливали потускне-
лый свет свой по громадному пространству церкви, служащей па-
мятником веков, памятником странно разнохарактерных перево-
ротов французской истории. В этой церкви собрался сонм еписко-
пов, священников и диаконов римского отдела церкви христовой.
Этот сонм епископов, священников, диаконов собрался, стоял и
ждал прибытия человека, дававшего присягу 20 декабря 1848 го-
да; им, по их мнению, принадлежало право установлять отноше-
ния между человеком и богом, и человек, дававший тогда ту присягу,
благоволил теперь уведомить их, что вновь явится пред лицо бо-
жие, — и на этот раз при их содействии. И вот он прибыл. На том
месте, где преклоняли колена короли Франции, стоял теперь не-
пременный режиссер труппы, дававшей спектакли в Страсбурге и
Булони, а подле него, как и следует, Морни, с приятностью раз-
мышляющий о величине выигранной ставки, и Маньян, основа-
тельно претендующий теперь на суммы уже гораздо побольше
100 тыс. франков, и Moпa, уже исцелевший от недуга, и Сент-
Арно, урожденный ле Руа, и Фиален, принявший имя Персиньи,
и двигатель всего дела Флери, которому, вероятно, хотелось по-
скорее отделаться от скучной церемонии, чтобы заняться кутежом
255

на нынешние богатые средства, а пока, во время скучной церемо-
нии, вероятно, размышлявший с зевотою о том, как странно это
случилось, что он стал владыкою судьбы великой нации благодаря
своему пламенному пристрастию к кутежу. Когда духовенство
увидело, что присягатель и его компаньоны готовы, оно начало
обряд. Надев ризы, во всю длину обшитые знаками креста гос-
подня, и приняв через это вид возвысившихся над всякою земною
суетою и боязнью, епископы и священники пошли к алтарю, во-
скурили кадила фимиама господу богу, и коленопреклонялись
пред ним, и воздвизались от коленопреклонения, и снова колено-
преклонялись, и воздвизались и, наконец, в слух тысячей воспели
гимн славословия, издревле служащий выражением благодарной
хвалы всесильному богу за великие милости, оказываемые его дес-
ницею; хвала богу воспевалась теперь в Notre Dame за то, что со-
вершено было принцем Луи Бонапарте в эти тридцать дней, начи-
ная с ночи 1—2 декабря. И, пропев «Тебе бога хвалим», епископы
и весь сонм духовенства возвысили голоса и воскликнули: «Do-
mine, salvum fac Ludovicum Napoleonem», — «боже, да сохранявши
Луи-Наполеона».
Что же такое зло, что добро? И кто заслуживает того, чтобы
за него молилась вся нация? Если совестливые и набожные люди
во Франции, возмущенные декабрьскими деяниями, обращались с
этими вопросами к французской церкви, она им дала ответ в этот
день в кафедральном соборе столицы.
В следующем декабре форма государственной системы была
приведена в соответствие с ее сущностью, и президент республики
стал тем, что называют «император французов»; он благоизволил
принять титул: «Наполеон III, милостию божиею и волею народа
император французов».
Когда думаешь о событиях декабря 1851 года, внимание есте-
ственно влечется сосредоточиваться на людях, которые были дея-
телями в них, и на других лицах, которые хотели действовать, —
конечно, не в том духе, — но не могли, потому что упали в ямы,
выкопанные для них злоумышленниками. Но все-таки нельзя же
не видеть, что главный факт этого времени — не действия или
судьба отдельных лиц, а покорная уступка массы людям, захва-
тившим власть. Странно кажется, что в это критическое время на-
ция, давно уже бывшая свободною и всегда бывшая храброю, без-
действовала. Причиною бездействия была ненависть, внушенная
ей к демократам. Чистая демократия тогда была выставлена фран-
цузам столь враждебною личной свободе, столь опасною и тяже-
лою, что не только люди, имевшие политический образ мыслей,
несогласный с демократами, но и вся масса, вообще не вмешивав-
шаяся в политические споры, была восстановлена против демо-
кратов; поэтому демократические учреждения должны были ли-
шиться своей хилой жизни, как только будет обращено против
них оружие солдат. Подобные случаи многочисленны в истории.
256

Но обыкновенно солдаты были двигаемы против демократических
учреждений вождем, получившим славу в войне. Теперь пример
Франции доказал, что в таких обстоятельствах лицу, распоряжаю-
щемуся армиею, не нужно иметь и военной славы, довольно иметь
немножко хитрости, — этого уже достаточно: человек, до той поры
предводительствовавший только актерами в поддельных мундирах,
стал диктатором, законодателем, абсолютным монархом. Пример
этот научает и другой истине. Обыкновенно переход от свободы к
деспотизму совершался постепенно; декабрьские события дока-
зали, что он может совершиться мгновенно, когда нация, вознена-
видевшая демократические учреждения, имеет сильную админи-
стративную централизацию и большую армию.
Франция потеряла свободу; но мы совершенно ошиблись бы,
если бы вообразили, что абсолютная монархия, основавшаяся во
Франции, была похожа на те абсолютные монархии, в которых
правительство спокойно за себя, потому что масса управляемой на-
ции расположена довольствоваться этою формою государствен-
ного устройства. Нет, во Франции вся масса порядочных людей
отвернулась от нового правительства и осталась тверда в этом:
она не только не удостоила своим содействием компанию, заняв-
шую Тюильри, но презрительно смотрела и смотрит на тех немно-
гих из своей среды, которые дали заманить себя в Тюильри день-
гами. Она осталась при своем решении — ждать удобного времени,
а в ожидании его не делать ничего не согласного с ее намерением
подвергнуть элизейскую компанию беспощадной ответственности,
как только настанет возможность. Ясно, какой результат должен
был произойти из этого положения вещей. Наполеон III стоял
на краю бездны, — ежеминутно ему угрожала казнь по закону;
а между тем он имел в своих руках всю правительственную силу;
инстинкт самосохранения, руководящий всяким живым существом,
направлял его к тому, чтобы употреблять эту силу на устранение
погибели от себя и своих сообщников. Ясно, что это должно было
сделаться основанием всей его политики и по внутренним, и по
внешним делам. Итак, с 2 декабря 1851 года все действия фран-
цузского правительства по иностранной политике были направ-
ляемы к тому, чтобы поддерживать престол, воздвигнутый г-ном
Морни и его сотоварищами.
Итак, если я подробно рассказывал переворот, произошедший
в государственном устройстве Франции, я только делал то, что
необходимо для настоящего предмета моей книги. Возникновение
англо-французской войны с Россиею не может быть понято, если
не будем подробно знать, в чем состояла сущность иностранной
политики нового французского правительства; эта политика была
тогда еще незнакома европейским народам, — они еще не сообра-
зили, что она безусловно руководится личными необходимостями
людей, захвативших власть, и мы теперь не могли бы верно по-
нять ее целей, если бы не составили себе довольно подробного
257

понятия о событиях, посредством которых ход европейских дел стал
зависеть от надежд и опасений компании, состоящей из принца
Луи Бонапарте, Морни, Флери, Маньяна, Персиньи, Moпa и
Сент-Арно, урожденного ле Руа.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ ПЕРВОЙ
(1). Это правда, она не могла жить, потому что не удовлет-
воряла почти никого; она была странною амфибиею между респуб-
ликанским и монархическим устройством: в сущности дела пре-
зидент имел власть более обширную, чем прежний король, и го-
раздо более эффектное по тогдашнему времени основание для
этой власти: выбор был в глазах массы французов более хорошим
правом на доверие, чем наследственность 43. На бумаге эта черта
французской конституции казалась заимствованною из американ-
ской (президент избирается нациею, а не законодательною вла-
стью; право назначения министров принадлежит президенту);
но по различию отношений, на деле выходило совершенно иное.
Американцы имели привычку не давать никакой безответствен-
ности министрам; президент, их назначающий и председатель-
ствующий в их совете, был не более, как поверенный американцев.
Насмешливо и утрированно, но очень ярко выставляется это отно-
шение известным анекдотом о том, как какой-то честный портной
или сапожник в Вашингтоне шел по улице, прогуливался, делать
ему было нечего, он шел мимо «Белого дома», в котором живет
президент. «Дай зайду» — зашел. «Зачем вы?» — спрашивает
его слуга. Он сказал. — «Пожалуйте!» Слуга провел его по всем
парадным комнатам, ремесленник очень внимательно осматривал
мебель и вышел из Белого дома успокоившись: он заходил по-
смотреть, не крадет ли, или не портит ли президент казенную ме-
бель 44. Во Франции привычки были не те. Перенести слова аме-
риканской конституции во французскую значило перенесть мебель
из Белого дома в Тюильри. Мебель та же, но ее значение для по-
сетителей будет другое: кресло будет стоять на месте престола. —
Надобно сказать, что из 1200 членов Конститутивного собрания,
вотировавшего конституцию 1848 года, 900 человек очень хорошо
понимали это, но они были люди; одни из них ошиблись в выборе
средства для достижения своих целей, другие прежними ошибками
отняли у себя возможность отвратить ошибку в этом случае.
Собрание делилось по вопросу об этой черте конституции таким
образом: около 600 голосов принадлежало людям, желавшим вос-
становления монархии; но республика была провозглашена еще
так недавно, что в ту пору (осень 1848 г.) невозможно было ду-
мать о попытке восстановления; надобно было сделать отсрочку;
да притом они и сами еще не поладили между собою, которого из
двух претендентов восстановить — легитимистского или орлеа-
нистского; и поэтому также была нужна им отсрочка; а между
258

тем важно было, чтобы во время отсрочки сущность администра-
ции была согласна с монархическими преданиями, т. е. чтобы сам
глава совета министров имел прямое, самобытное значение в гла-
зах нации; для этого американская форма была удобна: нация
прямо выбирает президента, он носит свой сан независимо ни от
кого. Около 300 человек из республиканцев (Кавеньяк, Марра —
Marrast) 45 полагали, что нечего делать, надобно принять амери-
канскую форму, что вероятность восстановления монархии гораздо
меньше, чем возможность нового, еще более страшного восстания,
подобного ужасной июньской резне. Вот только эти 300 человек
и ошибались тогда в понимании положения дел; они не заметили,
что удар, нанесенный крайним республиканцам вследствие июнь-
ского поражения инсургентов, был слишком тяжел, что крайние
республиканцы надолго стали бессильны. Но и эта ошибка была
натуральна: ошибавшиеся сами нанесли этот удар, они еще не
успели убедиться, что прежние противники действительно стали
безопасны для них: какая армия ждет, что война кончается на
другой день после боя? — она еще долго все остерегается новых
попыток нападения, содержит усиленные караулы, держится в ла-
герном порядке. Итак, эти 300 человек думали: «надобно еще при-
нимать меры предосторожности против врагов»; а главная мера
предосторожности против нового восстания была, конечно, усиле-
ние значения правительства и главы правительства в глазах нации.
Для этого американская форма была удобна, и они вотировали ее
вместе с монархистами; итак, только они и не заметили того, что
форма, вотируемая ими, несообразна с республиканскими учреж-
дениями при данном положении; остальные 300 республиканцев
видели это, как видели монархисты, потому вотировали против.
Они еще так недавно были во вражде с другими 300 республикан-
цами, что не могли убедить их в искренности своего желания ми-
риться, а может быть, еще и в самом деле считали делом возмож-
ным скоро оправиться и возобновить борьбу; но по нежеланию ли
умеренных республиканцев мириться с ними, или потому, что не-
достаточно сами хлопотали об этом, они были в ту минуту бес-
сильны в Собрании. Вот сущность дела: 600 голосов были за аме-
риканскую форму, как за полезную для восстановления монархии,
300 голосов было за нее, как за полезную для сохранения тишины;
эти 300 ошиблись, те 600 в сущности дела не ошиблись, но в своих
надеждах ошиблись: восстановилась не та монархия, какой они
хотели 46.
Почему же было таково положение дел осенью 1848 года, что
монархисты вотировали за республиканское учреждение, половина
республиканцев за учреждение, требуемое монархистами? Здесь
было бы неуместно длинно объяснять это, но сущность дела со-
стояла в том, в чем теперь признаются рассудительные люди обеих
боровшихся партий и каждого из двух главных отделов, боров-
шихся внутри каждой партии: правительство орлеанской династии
259

наделало очень много ошибок и тем восстановило против себя
общественное мнение. Республиканцы вздумали, что могут, поль-
зуясь этим, низвергнуть монархические учреждения; легитимисты
смотрели на них с удовольствием, даже помогали им, думая совер-
шенно справедливо: «низвергайте, пожалуйста, Луи-Филиппа, вы
этим приведете нацию к возведению на престол государя из дру-
гой династии, потому что французы еще не думают о республикан-
ских учреждениях, а привычки у них монархические». Это была
совершенная правда; ошибались легитимисты только в том, что
думали: «единственный серьезный претендент — наш; ведь бона-
партистской партии вовсе не существует между политическими
людьми». Между политическими людьми действительно почти
вовсе не было бонапартистов; легитимисты ошиблись только в
том, что не думали о равнодушии массы ко всяким политическим
партиям, — равнодушии, которое существует не только почти на
всем континенте Европы (кроме разве Швейцарии), но и в самой
Англии, где масса — ныне в восторге от Росселя, завтра восхи-
щается Кобденом, послезавтра — Робертом Пилем 47, а вообще
знает только «парламент — восхитительная вещь» и «да здрав-
ствует король» (или королева), а что такое делает парламент, ка-
кое значение имеет король, этого и в Англии масса не знает: ей
некогда думать об этом. В Англии политические люди, наученные
долгим опытом, увидели все, что время бороться против слова
«парламент» уже прошло, что время успешно бороться против
титула «король» еще не настало; а династия и двор убедились, что
политические люди действительно так думают. Потому, по общему
согласию династии, двора и политических людей всех партий,
согласились оставить вне круга борьбы престол и парламент, не
поднимать массу ни против того, ни против другого, потому что
все попытки к этому кончались бы или уже неуспехом, или еще
неуспехом. Потому в Англии уже довольно давно все идет уже
мирно и еще мирно. Но Франция занялась политическою жизнью
нового направления гораздо позднее Англии; у политических лю-
дей и у двора Франции еще нет столько опытности, чтобы двор
искренно убедился в невозможности бороться против парламент-
ской формы; оттого политические партии и принуждены беспре-
станно обращаться к крайнему напряжению сил нации, а масса
нации, тоже еще неопытная, поддается на эти попытки: то ло-
вится на слове «республика» и воображает, что может уже отбро-
сить прежнюю привычку любить короля, то ловится на слове
«король» и воображает, что ненавидит республику, между тем как
на самом деле мало понимает, что такое за вещь республика, что
такое монархия и какая разница между этими формами, и есть ли
между ними какая-нибудь разница, в самом деле интересная для
нее, французской нации. Итак, легитимисты думали поймать на-
цию на слове республика, чтобы заменить государя одной дина-
стии государем другой; а республиканцы всеусердно работали в
260

пользу республики. Но сами они стали замечать, что слово рес-
публика что-то плоховато интересует народ, кажется ему пресно-
вато и непонятно; чем бы подправить его по народному вкусу? —
Думали, думали, и решили: подправить социальною теориею. Это
было тем натуральнее, что почти все республиканцы были не со-
всем староверы в политической экономии: любили побранивать
Мальтуса, кстати Адама Смита, кстати даже и Жан-Батиста Сэ,
и Мишеля Шевалье, и Росси 48, но они занимались этим только
между делом и от нечего делать; это казалось им вещью не важ-
ною, и вот этою мелочью, по их мнению, они поладили с социа-
листами. Социалисты (особенно Луи Блан 49, бывший в 1846—
1847 годах главным представителем социализма в публике и у
парижских простолюдинов, как Эжен Сю — у парижских швей)
поверили, что республиканцы очень сильно полюбили социализм,
и принялись работать для возбуждения массы на пользу респуб-
ликанцев, а республиканцы стали говорить тоном социалистов.
Парижские простолюдины знали, что такое социализм, но не
знали определенно, что такое республика; они не знали того, что
у них во Франции слово республика означает вовсе не то, что в
Швейцарии или Америке, что там оно значит то, что во Фран-
ции называется «парламентское правление», по примеру Англии;
в Англии это выражение «парламентское правление» было при-
нято в конце XVII века, чтобы кончить волнения полюбовною
сделкою. Теперь уже и сами англичане забыли это (т. е. масса и
простого народа, и публики, и писателей — забыла). Французы
с голоса забывших смысл своего слова англичан тоже ошиблись,
не сообразили, что нынешняя английская форма отличается от
нынешней швейцарской только именем, только титулом первого
правителя: в Англии этот сановник называется первый министр,
в Швейцарии — президент республики; форма правления одна
к та же. Но действительно есть факт, соответствующий разнице
названий: в стороне от настоящего правительства (комитета, со-
ставляемого из господствующей в нижней палате партии лицом,
которому поручает это дело партия; лицо это — первый министр,
комитет — министерство, в котором он председатель), в стороне
от этого правительства в Англии стоит двор, центр которого —
династия. Двор не имеет силы вмешиваться в управление госу-
дарством, он увидел уже очень давно, что бессилен против парла-
мента, т. е., в сущности, против нижней палаты, которая безуслов-
но проводит по всем важным делам свою волю, допуская верхнюю
палату только быть своею советницею, пока сама остается холодна;
но как только в нижней палате большинство одной партии над
другою твердо и как только большинство горячо хочет чего-ни-
будь, верхняя, палата отступается от своих советов и соглашается
на все, чтобы не возбуждать серьезной борьбы, в которой, как
сама знает, погибла бы. Будучи убеждена в том, что верхняя па-
лата не служит и не желает служить серьезным ограничением ее
261

власти, нижняя палата оставляет ее существовать, как безвредную
для себя в сущности, чтобы не волновать массу напрасною борь-
бою. Точно так обе палаты вместе оставляют существовать двор,
который не служит серьезным ограничением власти парламента
и комитета (министерства), управляющего делами по поручению
нижней палаты. В Швейцарии нет ни палаты пэров, ни двора; от
этого сущность дела очевиднее, чем в Англии; но и там и здесь
она одна и та же. Какую же форму должно принять стремление
Франции к такому управлению, как в Англии и Швейцарии: со-
хранится ли двор и палата пэров, как в Англии, устранится ли?
Тут был спор не из-за сущности дела, но только из-за внеш-
него вида его, но спор очень горячий. Искренние привержен-
цы парламентского управления с сохранением английских форм
(династическая оппозиция, т. е. оппозиция, желавшая сохра-
нить орлеанскую династию, но не одобрявшая системы управ-
ления, по которой король Луи-Филипп имел очень большую
действительную власть, какой вовсе не имеет в Англии
царствующее лицо) не могли поладить с республиканцами. Это
и было едва ли не главною причиною всех волнений, междоусобиц
и переворотов, начавшихся в 1847 году агитациею против высо-
кого ценза; династическая оппозиция, имевшая своим предводи-
телем Одилона Барро, начала это движение50 при помощи всех
других недовольных; когда оно разгорячило умы, то, по всегдаш-
нему закону, стало переходить под руководство людей более сме-
лых, республиканцев; неосторожное решение Луи-Филиппа и Гизо
действовать силою вместо того, чтобы успокоить брожение уступ-
кою, произвело февральский взрыв; это был довольно ранний
период агитации, характер ее предводителей не определился, пуб-
лика видела всяких недовольных королем созывающими ее на
борьбу — против чего? Публика еще не успела разобрать: против
ли министерства Гизо51, или против всей системы управления
Луи-Филиппа, или против английских учреждений, или против
еще чего-нибудь другого? Публика не могла разобрать 25 фев-
раля, кто же победил 24 февраля; но победа была решена битвою,
бойцами были парижские работники *, нельзя было не уважить
их, потому провозглашена была республика; а в Собрание, кото-
рому было поручено устроить республиканский порядок, попали
без разбора все, кто прежде вооружался против низвергнутого
правительства: человек 300 легитимистов, человек 300 бывшей
династической оппозиции (орлеанисты), человек 300 умеренных
республиканцев, которые желали только парламентского правле-
ния с устранением двора, и человек 300 представителей радикаль-
ных тенденций грамотной части простонародья (красные и социа-
листы). От этого и республика, и конституция вышли неудовлет-
ворительные ни для кого.
* Р а б о ч и е . — Ред.
262

(2). В американской конституции нет правила, запрещающего
вновь выбирать прежнего президента. Но республиканцы, воти-
ровавшие вместе с монархистами, понимали, чего хотят монархи-
сты, потому монархисты и должны были сделать им эту уступку,
чтобы сохранить их голоса: республиканцы ждали, когда вотиро-
вали конституцию, что монархисты будут иметь кандидатами на
президентство кого-нибудь из своих, и хотели помешать неопре-
деленному продлению власти монархического президента, если б
он был выбран.
(3). Такие условия действительно неблагоразумны. Если боль-
шинство Законодательного собрания рассудительно, оно само
удержится от опрометчивых действий; если же оно нерассуди-
тельно, никакие ограничения не дадут благоразумия людям, рас-
поряжающимся делами, т. е. все-таки тому же большинству. Тог-
дашнее Законодательное собрание состояло более чем на две трети
из монархистов и приверженцев президента, хотевших изменить
это правило. Но остальные были республиканцы; если б они пред-
видели, что выйдет, они уступили бы; но они думали, что на пре-
зидентских выборах им удастся провести своего кандидата, если
тогдашний президент не будет в числе кандидатов. И монархисты,
и республиканцы, как видим теперь, ошиблись. Правило именно
потому и было вставлено в конституцию 1848 года, что республи-
канцы тогдашнего Собрания (1848 г.) ждали, что в следующем
Собрании монархисты будут иметь большинство. А когда оба от-
дела республиканской партии в Собрании 1848 года соединялись,
они имели большинство, потому что к ним присоединялись те из
монархистов, которые не желали тогда решительной борьбы или
по любви к спокойствию, или по расчету, что выгоднее отложить
ее. Парламентское большинство, в сущности, не может быть свя-
зываемо ничем, кроме своего благоразумия или бессилия самого
парламента. В Англии veto верхней палаты применяется, как мы
сказали, лишь к мелким случаям; королевское veto вовсе не при-
меняется на деле, оно остается лишь на бумаге. Но так как в Ан-
глии уже нет и еще нет таких вопросов, из-за которых та или дру-
гая партия готовы были бы итти на смертный бой, то обе они, ко-
торая бы ни была в большинстве, действуют» не слишком горячась.
Напрасно приписывать это «благоразумию» английской натуры,
это просто особенность положения исторического периода, не бо-
лее, как симптом известного положения дел по вопросам внутрен-
ней политики. По иностранным делам нижняя палата часто горя-
чится очень сильно, но тут ведь уже обе партии сильно сближают-
ся по сущности дела 52.
(4). Монархисты Законодательного собрания продолжали счи-
тать опаснейшими своими врагами республиканцев, а президента
менее опасным, и притом таким, которого могут они уничтожить
даже без борьбы, при первом серьезном покушении его против
существующего порядка, — потому что они думали в таком слу-
263

чае соединиться против президента с республиканцами; они пола-
гали, что сам по себе он ничего не значит, что он только наместник,
поддерживаемый ими в ожидании, пока им придет время открыто
поставить своего президента на его место.
(5). Действительно, это чистая неправда. Собрание избегало
всякой борьбы с президентом, опасаясь, что если раздражить его,
он обернется к республиканцам; он и точно постоянно делал не-
которые попытки этого, думая, не согласятся ли республиканцы
на продление его власти, если он возьмет министров из их партии,
т. е. отдаст управление делами в их руки, лишь бы сохранить за
собою первое место в государстве; по какой системе управлять
государством — ему было все равно, лишь бы считаться первым
по почету лицом. Он не имел политических убеждений, кроме
одного, что он должен быть главою французской державы. Но
дело в том, что действительно монархисты оставляли его на месте
не для него, а для себя; они не действовали против него, но вели
дела к тому, чтобы поскорее пришла возможность заместить этого
поверенного или президентом монархической партии, или и прямо
королем.
(6). В армии тогда и состояла, конечно, сущность дела. Но ар-
мия стала за президента не по этому чувству, которое было слабо,
да и то было возбуждаемо лишь искусственным образом. Важ-
ность заключается в том, что по самому характеру военной дис-
циплины армия обязана исполнять команду, какую бы ни полу-
чила; итак, следовало лишь сменить одних командиров другими,—
и армия стреляла в какую угодно сторону — положение солдата в
строю таково, что он не может поступать иначе. Пока Шангарнье
был главнокомандующим, монархистам нечего было бояться ар-
мии. Главная ошибка монархистов была в том, что они дали Луи-
Наполеону волю выдвинуть в командиры людей, не бывших мо-
нархистами; этими назначениями дело было решено, если мо-
нархисты не пошлют своих генералов принять команду над
войсками прежде, чем войска будут поставлены в строй. Войско
в строю — не больше, как машина, действующая штыками, пала-
шами, пулями и ядрами. Затем оно и устроивается; чем ближе
подходит оно к этому идеалу, тем оно лучше. В отличной армии
два полка будут по команде сражаться один с другим, как гладиа-
торы.
(7). Подпись президента, по закону, не имела никакой силы
без контрассигновки министра.
(8). При управлении умеренного республиканца Кавеньяка,
его соперника по кандидатству на президентство.
(9). Это и правда. Масса искренно подавала голос за него, но
не потому, что была за него, а потому, что была тогда на стороне
его покровителей, монархистов, как за полгода перед тем была на
стороне республиканцев; кого бы ни рекомендовали ей тогда мо-
нархисты, она выбрала бы всякого: и Шангарнье, и всякого дру-
264

гого; но счастье Луи-Наполеона было в том, что монархисты не
успели сойтись ни на каком другом кандидате 53: легитимисты не
соглашались на орлеанистских кандидатов, орлеанисты — на леги-
тимистских; нейтрального не нашлось никого, кроме него; на него
сильнее всех указывал Тьер; указывал также Эмиль Жирарден;
покровительство Тьера было главною опорою его счастья; содей-
ствие Эмиля Жирардена было очень полезно потому, что Жирар-
ден, журналист необыкновенно даровитый, не имел себе соперни-
ков между людьми, занимавшимися политическою полемикою;
газета Жирардена «Press» была тогда наиболее читаемая и лю-
бимая, она отняла сотни тысяч, если не два-три миллиона, голо-
сов у Кавеньяка. Жирарден был равнодушен к вопросу о монар-
хической или республиканской форме правления. Человек вполне
практический, он видел бессилие умеренных республиканцев сде-
лать что-нибудь, — видел, что надобно что-нибудь сделать для ус-
покоения Франции, думал, что всякое твердое правительство зай-
мется реформами, истинно полезными, потому говорил: не надобно
колебаться, надобно отдать власть или монархистам, или крайним
республиканцам, — кому-нибудь, для него было все равно, — толь-
ко отдать ее в руки людей с определенными планами реформ. Он
думал, что при тогдашнем положении дел и монархисты должны
будут делать широкие реформы; крайние республиканцы были тог-
да поражены июньским ударом; потому он стал за монархистов и
могущественно поддерживал их кандидата. После он также увидел,
что ошибся, — увидел очень скоро, через несколько месяцев после
выборов, — но уже было поздно. Никто не повредил кандидатству
Кавеньяка столько, как он.
(10). Все это правда. Но всего этого было бы мало, — успех
был просто насильно взвален на плечи президенту силою хода об-
стоятельств; точно так и с таким же успехом действовал бы на его
месте всякий другой политический авантюрист, глупый или ум-
ный — все равно, лишь бы человек, не служащий какому-нибудь
определенному убеждению, а думающий только о том, чтобы за-
хватить побольше власти. Тут совершалась во Франции извест-
ная басня, — и несколько раз, и при последнем разе шла в присут-
ствии Луи-Наполеона, прежде присутствовали другие и поступали
так же. Басня вот какая. Лев и медведь поймали оленя общими
трудами; поймавши, подрались из-за раздела добычи; оба они
звери почти равносильные, потому бой был почти равно тяжел для
обоих; они оба переранились и изнурились; медведь был побеж-
ден, но лев остался едва жив и не мог ничего сделать против ли-
сицы, которая спокойно пришла, села и стала кушать оленя пред
глазами неподвижного льва. Напрасно басня говорит, что это была
именно лисица, — так же успешно и спокойно мог бы кушать очень
не сильный перед здоровым львом или медведем всякий зверь,
лишь бы имел влечение к мясной пище и привелось ему проходить
по соседству: волк, шакал, собака, — все равно, большой хитрости
265

не требуется. Хитрость будто только в том, чтобы дождаться бе-
зопасного времени, потому что, сунься этот слабый зверь одною
минутою раньше, лев и медведь бросили бы (хоть на минуту)
драку и растерзали постороннего посетителя; но это ожидание
ведь не от хитрости, оно просто от сознания своей слабости перед
борющимися: как сунешься, когда жилы дрожат от страха? —
ноги не двигаются: страшно, рев идет ужасный; рев утих, раздается
глухой хрип побежденного, слабые стоны победителя, — ноги
зрителя идут вперед, потому что жилы его перестали дрожать, а
вкусный вид оленьего мяса уж давно тянул к себе его аппетит. Эта
пьеса несколько раз повторилась во Франции в бурное время
1847 (конца) — 1851 (до конца) года. Два отдела орлеанистов
(гизотовский и тьеровский) пошли на смертный бой из-за власти;
когда оба отделали друг друга так, что французы подумали: те
и другие никуда не годятся, негодяи, — то пришли республиканцы
и взяли власть (февральская революция). Очень слабые до фев-
ральской революции, республиканцы стали действительно очень
сильны, когда успели взять власть; во Франции всегда так: масса
народа любит спокойствие; если какая-нибудь рука благодаря
случаю захватит команду над армиею, железными дорогами и те-
леграфом, народ думает: «а бог с ними, пусть управляют, как хо-
тят, ведь мы-то, по совести говоря перед самими собою, этих их
дел не понимаем, из-за чего там они спорят в палате и в газетах,
хоть и говорим другим, что понимаем, — чорт их разберет, а лю-
бопытно послушать и почитать, потому что занимательно, как ро-
ман, даже лучше Монте-Кристо, ей-богу; — так пусть себе управ-
ляют, лишь бы не мешали нам заниматься нашими серьезными де-
лами: пахать землю, работать на фабриках, заводах, торговать,
быть фабрикантами, помещиками, — нам, пахарям и землевладель-
цам, фабричным и фабрикантам, мелким лавочникам и негоциан-
там, не хочется ссориться с армиею, полициею и всем чиновниче-
ством из-за формы правления; пусть себе управляют, лишь бы
был порядок, без которого нам нельзя заниматься делами». Итак,
если бы республиканцы не подняли сами нового шума ссорою
между собою, сидели бы они правителями; но два их отдела, крас-
ные и умеренные, поссорились и отделали друг друга (теперь уж
не на одних словах, а и оружием на улицах Парижа) так, что один
из соперников (красные, социалисты) остался на месте замертво,
другой (умеренные республиканцы) тотчас после победы тоже по-
валился, истекая кровью (ужасная трехдневная июньская битва
1848 года, — такая, что со времени Ватерлооской до сих пор едва
ли была столь кровопролитная и ожесточенная, кроме главного
севастопольского штурма 54. Число убитых, конечно, неизвестно:
дрались ведь не одни состоявшие в списках полковых штабов или
в списках красных клубов, — дрались всякие люди, и женщины, и
дети, пули поражали всех, от архиепископа, тоже убитого пулею,
до малюток, — кто считал, кто может сосчитать? — но число уби-
266

тых было едва ли меньше, чем потом при Мадженте или Сольфе-
рино, а вероятно, больше). Итак, республиканцы сами перебили
себя; пришли монархисты и взяли власть (выборы президента;
Луи-Наполеон выбран как поверенный монархистов); министры —
монархисты; начальствуют армиею — монархисты; истинный по-
велитель Франции — поверенный монархистов, генерал Шан-
гарнье, главнокомандующий армиею Парижа и соседних депар-
таментов и национальною гвардиею Парижа и этих департаментов
(1-го военного округа), он может по первому слову своих повери-
телей, монархистов, арестовать президента; это для Шангарнье
так же легко, как отправить на гауптвахту провинившегося ротного
командира. Но монархисты ссорятся, — шум опять только на сло-
вах, потому что в июне бойцы на военном оружии перебиты; на
словах ссоры тянутся долго, потому эта ссора идет долго; легити-
мисты думают: «Шангарнье чуть ли не орлеанист; не сменить ли
его?» Орлеанисты думают: «Шангарнье чуть ли не легитимист;
не сменить ли его?» (а Шангарнье — просто человек, желающий
восстановления королевской власти, т. е. правления, какое было с
1815 до 1848 года; ему все равно, орлеанисты или легитимисты
будут управлять). Итак, оба отдела монархистов говорят: сменить
Шангарнье. Сменяют. Без Шангарнье остаются командирами ге-
нералы, готовые служить, пожалуй, и президенту; они идут к нему
и говорят: «Не угодно ли принять власть; мы полагаем, что при
вас нам будет лучше служба, чем при монархистах, когда нам за-
гораживали дорогу люди, исключительно преданные монархиче-
скому порядку, между тем как для нас всякий порядок хорош,
лишь бы был порядок и было бы служащим людям хорошее повы-
шение по службе; принимайте-ко власть; мы люди простые, воен-
ные, этих форм не знаем, как они устраиваются, — так форму
устройте вы». — «Хорошо», — говорит президент, назначает своих
людей на главные места по командованию войсками и полициею,—
и дело сделано; тогда происходит и эффектная развязка (2 де-
кабря 1851 г.). Что тут хитрого? Дело простое. Сначала приходят
монархисты и говорят: «Возьмите-ко покуда титул президента».—
«Хорошо-с», — отвечает Луи-Наполеон. Потом приходят генера-
лы и говорят: «Возьмите-ко кстати уж и власть президента или
императора, ведь это все равно». — «Очень благодарен», — гово-
рит Луи-Наполеон. И не по его хитростям приходили к нему,
хоть он и хитрил, — хитрость была видна почти всем, насквозь, —
а потому, что не к кому было притти, кроме как к нему.
(11). Это даже и не искусство, — это действует само данное
положение, сама натура. Вообразите, в предыдущей басне, про-
стяка волка смотрящим на бой медведя и льва, — все еще нере-
шительный бой, — и прибавьте обстоятельство, что бьющиеся тре-
буют от зрителя: «прими чью-нибудь сторону» — как он будет
переминаться, вилять туда и сюда, и все-таки не двигаться с места
просто потому, что если он подойдет близко и один из борющихся
267

заденет его лапою, то из него тут же и дух вылетит; но опять же
и не переминаться нельзя, потому что ведь кто ж нибудь одо-
леет, — и если, если останется не очень изранен? Отгонит его от
лакомого оленя да еще, пожалуй, царапнет слегка за то, что не по-
могал. Что ж ему делать, как не переминаться и не вилять? Так
поступила бы даже и самая простодушная, добрая собака и не за-
служила бы тем ни репутации хитрости, ни репутации двоедушия:
нет, в ней действовала только основательная робость. Похвалу или
порицание заслуживает только то, с какими намерениями было вы-
жидание и как зритель воспользовался успехом, давшимся ему в
руки без всякого его искусства.
(12). Отказали потому, что деньги свои президент расходовал
главным образом на подкуп войск. Увеличивать его содержание
значило увеличивать подкупы.
(13). Этот закон определял, что для права подавать голос на
выборах нужно иметь известную давность места жительства; та-
ким образом, работники, часто переменяющие место жительства,
теряли право голоса, и число избирателей уменьшалось с 9 мил-
лионов до 6 или даже 5. Три или четыре миллиона, терявшие пра-
во голоса, вотировали большею частью за «красных». В этом и
состояла цель закона, чтобы отнять важнейшую часть силы на
выборах у «красной» партии,—так тогда назывались, кроме преж-
них «красных» 1849 года (партия Ледрю-Роллена) 55, и социали-
сты, и почти все умеренные республиканцы. Все эти три отдела
левой стороны уже принуждены были тогда вновь помириться и
действовать заодно, как было до 1848 года, потому что опять уже
чувствовали свое бессилие в одиночестве друг от друга, — бесси-
лие, до которого довели друг друга ссорами в апреле и мае 1848
года, когда соединенными силами умеренных и красных респуб-
ликанцев подавлены были социалисты; потом июньскою битвою,
когда силою умеренных республиканцев (резерв которых состав-
ляли монархисты) подавлены были парижские работники, — а
кстати запутаны в дело и обессилены красные республиканцы, —
хотя это восстание было чисто восстание проголодавшихся людей,
и никто из политических деятелей не принимал в нем участия:
красные и социалисты видели, что в случае восстания погибель
инсургентов неизбежна при тогдашних обстоятельствах, потому
всячески отклоняли от него работников; но голод был сильнее рас-
судка в несчастных. Доказано, что подстрекателями были только
одни, малочисленные тогда, бонапартисты; но их подстрекание не
было важно; существенною причиною восстания была крутость и
опрометчивость, с которою закрыты были знаменитые «националь-
ные мастерские», — нелепое учреждение, устроенное умеренными
республиканцами в противодействие социалистам; когда основа-
тели убедились, что социалисты действительно обессилены май-
скими неудачными агитациями, они тотчас же решили закрыть
«национальные мастерские», как уже ненужные против социали-
268

стов; закрыть их следовало, они стоили огромных расходов и были
устроены нелепо, приучали к праздности (принципом их было: не
давать серьезной работы, а только занимать день работника пу-
стяками), — но сделать такую перемену следовало не в один же
день, а постепенно, чтобы дать набранным в них десяткам тысяч
людей время разойтись по фабрикам; поступили не так: закрыли
в один день; на другой день работникам их не на что было купить
хлеба, и они поднялись. Масса инсургентов билась ни из-за чего,
ни с какими надеждами, кроме отчаяния 56. Потому-то такой ужас-
ной битвы не бывало еще никогда на улицах Парижа. Даже резни
Большой революции ничтожны перед этою, даже то побоище, ко-
торым проложил себе карьеру Наполеон I, когда в первый раз
было открыто им, что главное искусство в подобных случаях —
уменье действовать картечью на близкой дистанции (Вандемьеров-
ское восстание с знаменитым продольным картечным огнем по
улице Ле-Пельтье) 57.
(14). Все это очень преувеличено, хоть часть правды тут есть.
Солдаты всегда смотрят с некоторым пренебрежением на невоен-
ное население городов, в которых стоят; это можно сказать и об
австрийской, и о прусской, и даже об английской армии. Но из
этого ничего не следует: солдат чувствует свою силу только в ди-
сциплине, в уменье держаться строем, в единодушном действии по
команде. Конечно, всякому солдату покажется странно быть под
прямым начальством человека невоенного; но невоенный и не возь-
мет прямого начальства, потому что не умеет командовать. Сол-
даты парижского гарнизона даже и не заметили бы, от кого назна-
чен командир, стоящий перед их фронтом, лишь бы он был гене-
рал и лишь бы полковые, батальонные, ротные командиры встре-
чали его за несомненного, подлинного своего командира, — а они
не могли бы поступать иначе. Собрание, конечно, назначило бы
командиром своего охранительного корпуса генерала. Оно отвергло
проект не по опасению раздражить армию, а по нежеланию ссо-
риться с президентом, которого все еще считало бессильным, —
так оно само понимало это; а на самом деле тут уже действовал
инстинкт, что президент может в случае ссоры обратиться к рес-
публиканцам и к парижскому народу; республиканцы в это время
уже начинали несколько — хоть еще очень мало — оправляться от
прежних поражений, а парижские простолюдины тогда ненави-
дели Собрание, как реакционное. Президента не любили ни рес-
публиканцы, ни простолюдины, но считали его менее сильным
врагом, чем монархистов. — Солдаты несколько были расположе-
ны к президенту, — они полагали, что он хлопочет об увеличении
жалованья им; кроме того, он часто угощал их. Но это расположе-
ние было слабо, да и если б и было много сильнее, то ничего еще
не значило бы: армия исполняет волю той власти, приказания ко-
торой принимает командир, распоряжающийся ее действиями; не
надобно забывать, что армия — орудие войны, устроенное именно
269

так, чтобы действовать механически. Если бы в ночь 2 декабря
Кавеньяк (республиканец) или Шангарнье (монархист) не спал,
а собрал несколько человек адъютантов и разослал их по казар-
мам с приказаниями, догадавшись во-время принять на себя роль
диктатора (или генерала Законодательного собрания, все равно,—
лишь бы роль главного командира), то адъютанты его преспокойно
повели бы солдат арестовать президента, военного министра и всех
других заговорщиков. Это и говорил Шаррас уже несколько дней,
но не успел во-время втолковать никому из старших генералов мо-
нархической или республиканской партии; а сам он не мог принять
команды, потому что еще не был даже и бригадным генералом
(генерал-майором). Когда Шангарнье, Кавеньяк, Ламорисьер,
арестованные, ехали в тюрьму, то, конечно, каждый из них вспо-
минал: «эх, если бы я хоть вчера под вечер догадался, что дремать
не следует, что уже пора принять меры».
(15). Дюпен Старший — трусливый эгоист; бывши поверен-
ным по частным делам Луи-Филиппа, т. е. бывши очень близким,
домашним человеком орлеанского короля, он не постыдился потом
уверять, что обратился в республиканскую веру; теперь был опять
монархистом, потому что монархисты имели твердую надежду вос-
становить королевский престол; через несколько времени не по-
стыдился принять должность, впрочем, независимую и чистую
должность по высшему судилищу Франции, кассационному суду
при Луи-Наполеоне. Он не бесчестный человек, каковы герои
рассказываемой Кинглеком драмы, но один из самых плохих
по характеру между деятелями времен, предшествовавших
империи. В душе он орлеанист, насколько может без вреда
себе быть им.
(16). За реакционное направление большинства монархистов,
господствовавших в нем.
(17). Париж был разделен тогда на 12 частей (округов или
мэрств); mairie — здание полицейского управления округом, с
прекрасным залом, довольно крепкое, ограждаемое полицейскими
солдатами округа; мэр 10-го округа был самый преданный
из всех мэров монархическому большинству Законодательного
собрания.
(18). Конституция 1848 года говорила, что если президент
предпримет что-либо против законного порядка или против Зако-
нодательного собрания, он этим самым делом уже низлагает себя
с своего места, — что Законодательное собрание даже уже и не
имеет права решать этого, а только заявляет, как факт уже совер-
шившийся, и что, даже не ожидая и этого заявления со стороны
Законодательного собрания, а тем больше по его заявлению, соби-
рается Верховный суд, члены которого уже вперед назначены, и
делает распоряжение об арестовании преступника, если он еще не
арестован. — Постановления конституции были, как видим, очень
точны и сильны; но, как мы знаем, Законодательное собрание
270

было непопулярно и непредусмотрительно. Форт ничего не значит,
как бы силен ни был, если гарнизон не умеет владеть орудиями,
а кроме того, спит, не поставив караульных. Пять человек без вся-
кой помехи перелезли тайком через стену, заперли двери казар-
мы, - а те все еще спали, - привезли пушку со стены, через кото-
рую перелезли, зарядили пушку картечью, навели в окно казармы,
и тогда закричали: вставайте, господа, и сдавайтесь: видите, фи-
тиль готов, и картечь в пушке ваша собственная, прекрасная».
Спавшие вздумали было погорячиться спросонья, еще не поняв
милого оборота, но через минуту, как увидим ниже, опомнились,
рассудили, что поздно, сдались и сами связывали руки друг другу.
Такова была часть мелодрамы, относившаяся к конституции и за-
конным властям. Она была действительно водевильна. Но потом
над народом, над окрестными жителями, которых должен был ох-
ранять форт, разыгралась другая часть мелодрамы, менее забав-
ная. Кинглек будет рассказывать о ней через несколько страниц.
Истолкование же первой части пьесы: форт - конституция 1848
года, построение очень уродливое по смешению в нем совершенно
разнохарактерных систем, но, впрочем, при всей своей уродливо-
сти само по себе крепкое; пушки на стенах форта суть войска, ар-
тиллеристы же гарнизона суть генералы и государственные люди
Франции, обязанные употреблять оные пушки на оборону оного
форта, пушка же, привезенная к окну казармы, есть часть фран-
цузской армии (4 бригады пехоты и пр.), обращенная на укроще-
ние духа таковых артиллеристов, картечь же есть подлинная кар-
течь, с присовокуплением пуль, палашей и других обыкновенных
видов оружия.
(19). Отчасти, конечно, они руководились этим чувством; но
главное было то, что они не доверяли парижанам: огромное боль-
шинство собравшихся были монархисты (как и сами вице-прези-
денты); созвать народ значило звать его на баррикады; они не
знали, пойдет ли он на баррикады по их призыву, и несомненно
знали, что крик на баррикадах был бы vive la république *, — и
притом наверное даже vive la république démocratique et sociale**.
Это было страшнее для них, чем все, чего самые предупредитель-
ные или самые боязливые могли ждать для себя (и, по их мнению,
для Франции) от самого крутого наполеоновского деспотизма.
В эти минуты прямо предложилась к немедленному ответу в мыс-
лях каждого депутата знаменитая тогдашняя полемическая фраза:
la France, sera-t-elle cosaque (napoléonienne) ou sociale (rouge, bar-
bare)? *** — и все монархисты отвечали: лучше пусть будет напо-
леоновскою, чем красною. Они не захотели понять, что именно па-
* Да здравствует республика. — Ред.
** Да здравствует социальная демократическая республика. — Ред.
* * * Будет ли Франция казацкой (наполеоновской) или социальной ( к р а с -
ной, варварской)? — Ред.
271

poléonienne и будет rouge, гораздо более rouge, чем все, чего они
боялись от социалистского терроризма, легковерно созданного их
робкою фантазиею. Если б не это, у депутатов достало бы муже-
ства остановиться, хоть и шли они между двух рядов штыков, за-
кричать народу и скомандовать солдатам: «вяжи батальонных»,
и наверное сами солдаты конвоя так же машинально перевязали
бы своих командиров, как прежде арестовали своих пленников, и
пошли бы вместе с народом на других солдат, командиры которых
не струсили бы, а Маньян, главнокомандующий, наверное, струсил
бы и бежал бы. Дело еще могло бы повернуться и в эти минуты.
Но депутаты, не лишенные мужества лично за себя, боялись отда-
вать Францию в руки врагов, которых, по своему заблуждению,
считали более вредными для нее, чем того врага, который аресто-
вал их. Они не трусили, они поступили честно; они только ошиба-
лись все еще и в эту минуту, как прежде, как, по всему, что видно
со стороны, продолжает и до сих пор ошибаться и масса француз-
ских роялистов, сильная сочувствием большей части департамен-
тов, и масса французских республиканцев, сильная расположением
простолюдинов Парижа. Эти массы, разнящиеся между собою не
столько по существу стремлений, сколько по именам, которыми зо-
вут их, все еще не могут, кажется, понять друг друга. В мелких
частных делах такие взаимные ошибки, может быть, неизвини-
тельны, когда тянутся так упрямо, так долго; но в истории наро-
дов иначе не бывает; всегда бывает нужно очень много времени,
чтобы партии поняли друг друга и примирились хоть настолько,
чтобы дружно стремиться к тому, чего одинаково желают. Быть
может, это жалко; быть может, это дико; но это идет через всю
историю всех наций, и несправедливы к французам те, которые
судят о них дурно из-за этого грустного недоразумения их. Даром
и скоро ничто не достается нациям; все приобретается только дол-
гим, трудным опытом жизни.
(20). Кинглек тут понимает дело, как тори; если бы речь шла
о мнении французских легитимистов крайнего отдела, он был бы
прав. Но даже легитимисты отдела Беррье, наверное, не совсем так
смотрели на дело. Смешно и вредно для кредита нынешней анг-
лийской палаты общин было бы, если б ее члены вздумали назна-
чить себе жалованье: все они люди с независимыми от своего обы-
денного труда средствами жизни, почти все люди богатые. Другие
и не идут в нынешнюю палату общин и не могут итти, если бы
даже захотели голодать в ней; в Англии еще остается обычай, что
почти все расходы по выборам несет сам кандидат. Не говоря о
подкупе, без которого не обходится дело в мелких городах (более
убыточных для кандидатов, чем большие города и графства), со-
вершенно чистые и публичные расходы на выборы довольно ве-
лики: печатание объявлений, наем помещений для предваритель-
ных собраний избирателей, наем прислуги, без которой нельзя же
272

обойтись при таких хлопотах, и пр. т. п., — все это стоит тысяч и
тысяч рублей каждому кандидату. — Во Франции издавна обычай
совершенно иной, такой же, как в Америке; там кандидат в сто-
роне; он хлопочет лишь у главных людей своей партии, чтоб они
рекомендовали его комитету партии, заведующему выборами, —
хлопотал за себя перед этим комитетом, — и только; комитет на-
значает или отвергает претендента на кандидатство; если он от-
вергнут, о« отходит в сторону: некому подавать голос за него на
выборах; если комитет назначает его своим кандидатом, ему опять
не остается ничего делать самому: все хлопоты ведет комитет, все
расходы несет комитет, — деньги на это взносит по подписке вся
партия. Потому во Франции, как в Америке, шли в депутаты и
люди, живущие своим трудом, не имеющие лишних денег; они
сильно нуждались: занятия по депутатству отнимали много вре-
мени, т. е. и дохода, у этих небогатых адвокатов, медиков, журна-
листов, небогатых купцов, маленьких фабрикантов, — все это
знали; им справедливо было получать вознаграждение. Это пони-
мали все во Франции, кроме одного очень небольшого отдела из
множества партий. А в особенности понимали это парижские ра-
ботники: ведь они были республиканцы, а коренным правилом
республиканцев было: «государство не нищий: оно не принимает
даром ничьих услуг; за всякую службу — жалованье; иная служба
обидна для нации и вредна, потому что неаккуратна». Над жало-
ваньем депутатам шутили, как шутят над всем, но шутили невин-
но, понимая, что шутят, а что в самом деле жалованью следует
быть, по французским обычаям; да и жалованье было очень уме-
ренно: 25 фр. в день — около 9000 фр. в год, — это жалованье
члена суда второй инстанции или чиновника, соответствующего на-
шему начальнику отделения, не больше. Парижане не любили тог-
дашних депутатов не за их жалованье, а за то, что они были люди
не той партии, как сами парижане 58.
(21). Точнее будет сказать так: до 1848 года, когда часть па-
рижских работников кричала: vive la république sociale! — либе-
ральные люди других сословий, не бывшие социалистами, думали,
что эта прибавка «sociale» — просто мечтательное слово, ничего не
значащее в сущности; a république сама по себе, разумеется, не
была страшилищем для образованных людей нации, в 60 лет сме-
нившей у себя чуть ли не 15 конституций и правительств; потому
и легитимисты, не только умеренные республиканцы, играли сло-
вом «sociale», одобрительно смотрели на то, когда клубисты звали
простолюдинов к оружию «во имя социализма». Теперь все по-
няли, что под словом «république sociale» парижские простолюди-
ны разумеют не пустой звук, а преобразование экономических уч-
реждений. Почти никто из не разделявших этого желания и не
мог себе представить отчетливо, в чем же может состоять требуе-
мое преобразование, — это дело не такое простое, как рассуждение
о том, английская или американская конституция лучше; тут,
273

чтобы понять, надобно серьезно думать, а охота думать серьезно
о каком-нибудь предмете бывает только почти у специалистов или
у людей, ждущих себе улучшения быта от этого предмета. Обра-
зованные классы находили, что в экономическом отношении им и
теперь хорошо; потому не имели охоты думать о коренных преоб-
разованиях экономических. А надобно же было составить себе ка-
кое-нибудь мнение о социализме; они и приняли в буквальном
смысле полемически резкие выражения той части специалистов,
которая была против другой части специалистов, называвшейся
социальною школою. Выражения: «это разбой, это грабеж», упо-
треблявшиеся в полемическом азарте одною школою ученых, стали
обозначать для их неученых последователей сущность противопо-
ложной теории. Это все равно, как люди, не занимавшиеся химиею
серьезно, воображали некогда, что химик Сталь — невежда, пото-
му что последователи Лавуазье называли его так; потом невеждою
признали Лавуазье, по Берцелиусу; потом Берцелиуса, по Либиху,
или это все равно, как по теории Лейбница Декарт будет безнрав-
ственным философом, по юмовской — Кант, и т. д., — все это
чисто только следствие неуменья понимать ученую полемику; когда
оно прилагается к философским и химическим вопросам, от этого
еще нет резни на улицах и беды для государства: философы и хи-
мики не арестуются, их последователи не казнятся: и, сохраняя
голову на плечах, сохраняют возможность вести науку вперед, что
бы ни кричала толпа образованных безграмотных. Но плохо дело,
когда такое же дикое непонимание переносится на полемику об
общественных вопросах: тогда оружием заставляют противников
молчать, — так было сделано во Франции в мае — сентябре 1848
года, — и общественная жизнь замирает от стеснения обществен-
ной мысли. — Этот результат и оказался в декабре 1851 года.
Люди, которые могли бы вызвать массу парижского народа на за-
щиту закона, были истреблены или изгнаны; остались только
люди, видевшие в простолюдинах разбойников и грабителей, —
и предпочли склониться под власть «Сент-Арно, урожденного
ле Руа» и господина Флери, лишь бы не отдаваться под защиту
«разбойникам», то есть огромному большинству парижского на-
селения. Очень странны должны быть понятия людей, вообра-
жавших, что может в одном городе жить миллион разбойни-
ков, — уж слишком много что-то. Но так они действительно
рассудили и геройски сами пошли в тюрьму и дали задушить
Францию 59.
(22). Это совершенная правда, но опять надобно выразиться
точнее. Все время с марта 1848 года до декабрьского переворота
действительно было проведено образованными классами в постоян-
ном опасении восстаний, резни и грабежа. До июньской резни они
действительно могли опасаться попыток насильственного введения
экономических преобразований, хотя теперь уже и давно доказано,
274

что ни один из тогдашних представителей социализма во Франции
не думал об этом, — напротив, все до одного они считали всякое
насилие вредным и поставляли всю надежду на успех в действова-
нии мирным и законным путем объяснений. Но положим, тогда не
хотели верить им в этом; положим, до июня могли опасаться их.
А чего ж было бояться их после июньской битвы, какие бы умыслы
они ни имели? Они были уничтожены, они были совершенно бес-
сильны вредить или волновать, если б и хотели. Но толпа продол-
жает кричать, когда уже не о чем кричать, и сама запугивает себя
своим криком. Это было все то же самое, как наш почтенный Сер-
гей Глинка продолжал предостерегать русскую нацию против На-
полеона I до конца своей жизни, когда не только сам Наполеон, но,
вероятно, уже и Гудсон Лоу, стороживший его на Св. Елене, давно
умер60. Почтенный ратник 1812 года продолжал и в 1832 году,
и позднее воображать, что Кутузов стоит в Тарутинском лагере и
что завтра Мюрат внезапно атакует его авангард. Эта фантазия
задним числом постоянно действует в истории, и напрасно пори-
цать за нее только нашего милого ратника, трепетавшего мыслью
на 20 лет назад, или тогдашних образованных французов, трепе-
тавших в конце 1851 года врага, забитого ими же самими наповал
летом 1848 года: масса англичан до сих пор воображает, что папа
все собирается не ныне завтра врасплох захватить их в свои
руки, — эта фантазия задним числом уже с лишком на 250 лет.
Но из фантазии ничего важного в действительности не выходит:
она может только замаскировывать действительные причины.
Французы фантазировали на тему: «социализм ужасен», и тре-
петали; это правда; но из этого никак не следует, что они приво-
димы были в трепет действительно своею фантазиею, — трепет
происходил от другой причины, очень солидной, совершенно осно-
вательной, которая только на словах, для украшения речи, усту-
пала первенство фантазии, бывающей всегда более удобною для
риторических упражнений, а на деле очень прямо действовала на
нервы, без всякого посредства фантазии. Парижские работники
были республиканцы; большинство населения департаментов были
монархисты. Если бы была возможность думать, что для разре-
шения вопроса о форме правления будет добросовестно взято
достаточное время, какое нужно, чтобы или Парижу убедиться,
что провинциалы не желают республики, или провинциалам иметь
время обдумать, действительно ли они твердые монархисты, —
если бы добросовестно положено было ждать такого разъяснения
вопроса, то действительно нечего было бы бояться никаких смут;
или парижане рассудили бы: «точно, они монархисты, где ж нам
совладеть с целой Францией? надобно уступить, пусть будет опять
король», или бы провинциалы сказали: «оно точно, мы было при-
выкли думать, что мы монархисты; а рассудивши, увидели, что
это для нас все равно; какая форма правления нравится Парижу,
275

та и наша; все равно, как и во всем, мы полагаемся На вкус пари-
жан, — и в модах, и в биржевых делах, и в науках». В том и в
другом случае дело решалось бы мирно, добровольною и рассуди-
тельною уступкою той или другой стороны, смотря по тому, какая
нашла бы себя слабою в пункте несогласия. Но так рассудительно
дело бывает только в книгах, а не в жизни. Положение дела с зимы
1848 года было таково: существовала республика; управляли ею
монархисты; монархисты знали, что всякие новые учреждения
упрочиваются привычкою к ним; итак, если ждать, пока можно
будет рассудительно и мирно решить вопрос, то — кто же знает?—
шутя * в это время провинциалы привыкнут к республиканским
учреждениям, и тогда дело монархистов будет сдано в архив. Итак,
надобно спешить, пока в их руках администрация. Поэтому каж-
дый день монархисты совещались о надобности поскорее низверг-
нуть республиканские учреждения. Пока они все еще удержива-
лись от этого, потому что еще не поладили между собою, какими
учреждениями заменить их: прежними легитимистскими или преж-
ними орлеанистскими, или смешением тех и других, или чем-
нибудь новым, — у них доставало рассудительности и добросо-
вестности на то, чтобы не начинать дела прежде, чем они поладили
о нем между собою; так; но ведь они были люди, — хоть и рассу-
дительные, а все же люди; хоть и добросовестные, а все же люди
со страстями; поэтому беспрестанно они слегка порывались все
вместе на дело, которое сами все признавали преждевременным;
тотчас же замечали ошибку и отдергивали руку назад; а нация и
Париж все-таки видели, что монархистов забирает желание хва-
титься за дело: ныне кто-нибудь из них произнесет речь, что «чем
скорее будет низвергнута республика, тем лучше», а другие не до-
гадаются остеречься и аплодируют ему; завтра люди слышат, что
ночью Шангарнье начинал было собирать войска для арестования
республиканцев, да тут же кстати и президента, и делал это по
приказанию монархистов; послезавтра какой-то дикарь встает в
Законодательном собрании и предлагает перенесть столицу из
Парижа в Бурж, потому что — так прямо и говорит — в Бурже
монархисты, они нас поддержат, а парижане нам гадки. Конечно,
из всего этого ничего не выходило, рассудительные тотчас заглу-
шали опрометчивых или бросали свою минутную опрометчивость.
Но кто же мог поручиться, что завтра не будет исполнено ими
того, от чего едва удержались они вчера? Они и сами не были
уверены в себе: «да, мы можем увлечься», думал почти всякий и
говорили многие из них. А люди, посторонние партиям, т. е. масса
и образованного общества, не только простолюдинов, и тем меньше
могла быть уверена, что они не сделают преждевременной попытки,
а преждевременная попытка восстановить королевский сан не
могла обойтись без битвы с Парижем и без резни во многих дру-
* В смысле: пожалуй. — Ред.
276

гих городах. Каждый вечер французы засыпали с мыслью: ну, что
будет, если ныне ночью Шангарнье получит приказание аресто-
вать республиканцев, прогнать президента и провозгласить коро-
лем кого-нибудь из двух представителей двух бурбонских ли-
ний? — Да, всякий знал, что завтра же, быть может, легитимисты
и орлеанисты начнут резаться с республиканцами в Париже и во
всех больших городах, и если одолеют их, то начнут резаться
между собою во всех департаментах: Север и земли по Рейну, по
Роне и Сене, по низовью Луары станут за одну династию, осталь-
ная Франция, особенно южная часть центра и Бретань, — за дру-
гую, а везде противники большинства будут сильны, и повторится
Вандейская война в увеличенном размере 6|. Вот была истинная
причина тревоги, тоже отчасти преувеличенная, но солидная, дей-
ствительная. О ней меньше толковали, чем о социалистском фан-
томе, потому что нечего было тут убеждать и доказывать: все
сами видели, что этого следует бояться. — История именно тем и
величественна и грустна, что сущность дела в ней всегда проста
и солидна, что никакими фантазиями и эффектами не изменяется
сущность дела, развивающаяся совершенно честно, только не так
ровно и тихо, как приятно бы желать, но напрасно желать. Исто-
рия грустна именно тем, что низость, подлость, измена в ней та-
кой же бессильный мираж, как и порывы великодушия, самопо-
жертвования: то и другое одинаково только заставляют нас пре-
зирать или уважать отдельных деятелей; но не Наполеон победил
Макка в Ульме 62 — будь Наполеон генералом австрийской служ-
бы, поход кончился бы все равно гибельным для Австрии обра-
зом: Франция 1805 года не могла не победить Австрии того года;
только поэтому и победил Наполеон. Будь полководец французов
менее даровит, чем Наполеон, будь он даже бездарнее самого
Макка, победа французов была бы только не так эффектна или
не так быстра, а условия мира были бы те же самые. «Странная
вещь, — говорили римляне во время борьбы Цезаря с Помпеем, —
отчего это Лабеон всегда побеждал, пока был на стороне Цезаря,
и всегда остается побежден с тех пор, как перешел на сторону
Помпея?» Очень просто, — отвечали через несколько времени
сами же они: на стороне Цезаря были все свежие силы Рима, на
стороне Помпея — одна только гниль. Бессилие людей над ходом
событий трагично; но история отнимает и возможность уныния за
будущее, если отнимает грезы опрометчивых надежд: чему быть,
того не миновать, говорит она, и из общего хода событий послед-
них веков доказывает, что следует ждать все больших успехов зна-
ния и жизни.
(23). Формальная сущность прокламаций президента состояла
в том, что: 1) ценз уничтожается; 2) все совершеннолетние фран-
цузы призываются посредством правильного вотирования принять
или отвергнуть президентство Луи-Наполеона и проект новой кон-
ституции, предлагаемый им.
277

(24). Надобно вспомнить также, что Кавеньяк был главным
командиром, Ламорисьер — главным его помощником в страшном
истреблении парижских простолюдинов в июне 1848 года; другие
арестованные генералы также почти все были памятны париж-
скому простонародью по этому делу; еще не забыто было про-
звище les bourreaux de Cavaignac — «кавеньяковы палачи». Ток-
виль, Брольи, Одилон Барро, Тьер и другие были памятны как
распорядители, приказывавшие тогда Кавеньяку истреблять ин-
сургентов беспощадно и несколько раз отсылавшие из тогдашнего
(конститутивного) правительствующего Законодательного собра-
ния депутации инсургентов, являвшиеся с предложениями поло-
жить оружие; из 232 арестованных депутатов разве человек 10
было таких, которые не говорили тогда Кавеньяку: «бей, бей без
пощады, без пощады!» — из остальных 222-х каждое имя, на-
сколько было известно народу, настолько было известно ему по
речам в этом тоне во время июньской резни. Дело не в том, были
ли преступны тогдашние инсургенты, были ли правы большинство
конститутивного собрания и генералы его, думая, что для спасе-
ния нации необходимо беспощадное истребление июньских инсур-
гентов, — они искренно думали тогда это, они действовали по со-
вести, как справедливый судья осуждает на наказание шайку
разбойников; но дело не в том: дело в том, что истребленные ты-
сячи людей были парижские простолюдины — родственники, при-
ятели, товарищи по мастерской тем людям, которые теперь видели
арестование Кавеньяка, его июньских помощников и его июньских
повелителей, приказывавших ему не жалеть картечи. — «Дей-
ствуйте картечью, генерал, и штыками, всякое другое оружие имеет
мало действия; палаши, пули, ядра, бомбы — пожалуйста, не
тратьте времени на эти пустяки; ваша тактика должна быть:
сгонять инсургентов в густую массу, давать по ней несколько
залпов картечи, потом двигать солдат в штыки с обоих концов
улицы, чтобы некуда было бежать, потом отводить солдат в сто-
рону и пускать картечь вдогонку тем, которые успеют увернуться
от штыков». — Вот были инструкции, исполнявшиеся в июне
1848 года Кавеньяком: инструкции простые, но достойные
великих полководцев, хоть составлялись статскими, а не воен-
ными людьми. Они думали тогда, что это необходимо. Так
или нет — все равно. Но вот как отразилось это в декабре
1851 года: «Вы убийцы наших родных; какое нам дело
спасать вас?»
(25). Виктор Гюго был в то время «красный» и, пожалуй,
даже «социалист»; людей образованного общества, носивших та-
кие прозвания, было довольно мало во Франции 63. Но это обстоя-
тельство не должно мешать видеть, что он был отличным предста-
вителем той манеры, по которой обыкновенно поступает большин-
ство людей: сущность не в том, на каком месте воинствует
278

человек, а в том, по какой стратегии он воинствует. До февраля
1848 года Виктор Гюго не знал, какой у него образ мыслей в по-
литике, ему не приходилось думать об этом; а впрочем, он был
прекраснейший человек и отличный семьянин, добрый, честный
гражданин и сочувствовал всему хорошему, в том числе славе На-
полеона I и рыцарскому великодушию императора Александра I,
доброму сердцу герцогини Орлеанской, матери наследника тог-
дашнего короля Луи-Филиппа, и несчастиям благородной герцо-
гини Беррийской, матери соперника этому королю и этому наслед-
нику 64, сочувствовал прекрасному таланту Тьера, соперника Гизо,
и гениально простому красноречию Гизо (едва ли не величайшего
из тогдашних ораторов), честности Одилона Барро, противника
Гизо и Тьера, гению и честности Араго, знаменитого астронома,
главного представителя республиканцев в тогдашней палате, бла-
городству фурьеристов, добродушию Луи Блана, великолепной
диалектике Прудона; любил монархические учреждения и, кроме
того, все остальное хорошее, в том числе и Спартанскую респуб-
лику, и Вильгельма Телля, образ мыслей известный и заслужи-
вающий всякого почтения уже и по одному тому, что из сотни
честных, образованных людей чуть ли не 99 человек во всех стра-
нах света имеют именно такой образ мыслей (сами Гизо, Одилон
Барро, Араго, Луи Блан, пожалуй даже и Прудон, сильно — хоть
и не в такой степени, как Виктор Гюго — держались такого же
образа мыслей. Его не держался Тьер, потому что был не очень
честный и вовсе не добрый человек; не держался Луи-Филипп,
потому что был хоть и добрый человек, но слишком большой хит-
рец; не держался полковник Шаррас, потому что был очень прак-
тически зоркий человек). Но вот пришло 24 февраля, — Франция
в опасности, разделилась на два лагеря, каждый честный гражда-
нин должен итти в тот или другой, смотря по своим убеждениям.
Виктору Гюго вздумалось, что так как теперь во Франции респуб-
лика, то честнее всего быть ему республиканцем; но каким же?
Республиканцы были тогда умеренные и красные. Ему вздума-
лось, что умеренные честнее красных, он и стал умеренным.
А красные боролись с ними, — ему показалось, что они — враги
республики, он стал воинствовать против них: чуть ли не ему при-
надлежит благородное выражение, имевшее тогда очень большой
успех: «я знаю две республиканские кокарды: истинную, трех-
цветную, национальную, и красную, беззаконную», что-то в этом
роде. Так он и поражал красных, пока не побил до конца; тогда
ему стало жаль их, — в самом деле, положим, что они красные и
беззаконники, а все же жалко: люди семейные, хорошие мастеро-
вые, многие даже и по праздникам не бывают в пьяном виде; он
рассудил, что надобно вступиться за них, и вступился; вступался,
вступался да вдруг и увидел, что сам стал красный и социалист,—
искренно, видите ли, проникся чувствами своих клиентов; ну и
279

стал безбоязненно, как следует благородному человеку, высказы-
вать свое новое имя «красный, социалист» и пошел на баррикады,
когда понадобилось. Такие люди в исторических делах столь же
благородны, сколько смешны, столь же благонамеренны, сколько
вредны всем без исключения — и друзьям, и врагам, но масса
всегда такова. На Викторе Гюго эта черта выразилась очень
эффектно, потому что он был очень горячий человек, но больше
или меньше почти все тогда поступали в этом же вкусе; разница
была лишь в том, какой лагерь кому казался лучшим, и какая пар-
тия в лагере кому когда казалась честнее, а дух действий и
основательность поступков были точно такие же. Эта манера
идет через всю всемирную историю от египетских Фив и до нашего
времени.
(26). Эти все были уже действительно политические люди с
определенным образом мыслей, не то, что Виктор Гюго, все они
принадлежали к партии, называвшейся тогда партиею «социаль-
ной республики» и составившейся из соединения остатков смелого
отдела бывших умеренных республиканцев, примирившихся с сво-
ими прежними врагами июньской битвы прежней партии «крас-
ных» и прежней партии социалистов. Шельхер известен тем, что
по его настоянию временное правительство 1848 года провозгла-
сило (в первое время после февральской революции) освобожде-
ние негров во французских колониях; де Флотт, по происхожде-
нию аристократ, был одним из лиц, наиболее строго наказанных
правильным судебным порядком во время процессов по июньско-
му возмущению; он был потом в числе волонтеров Гарибальди,
был, кажется, одним из его любимых товарищей и убит в сици-
лийско-неаполитанском походе Гарибальди. Это был человек бес-
трепетного мужества 65. Другие, пошедшие с ним 2 декабря в Сент-
Антуанское предместье и присоединившиеся к ним там, перечис-
ляемые Кинглеком в следующих строках, также были всё люди
действительно простого и твердого мужества, без фанфаронства,
которым страдали люди вроде Виктора Гюго, Ламартина66 и
тому подобных героев, хоть и честных людей.
(27). Теперь озлобление действительно уже было, и было
серьезно. Люди, стоящие в строю, постепенно ожесточаются про-
тив тех, битвы с которыми ждут; это уже и само по себе, незави-
симо от всяких внушений, развивается из двух натуральных при-
чин: одна — опасение за самого себя, чувство самозащищения,
чувство воинственности, разгорающейся от раздражающего ожи-
дания; вторая — физическая усталость, заставляющая солдата
злиться на тех, которые служат причиною, что он подвергается
изнурительному стоянию в строю, — эти люди уже действительно
сделали ему сильную досаду, измучили его, если он стоит для
них в строю несколько часов; а тут это тяжелое и раздражающее
положение длилось уже более двух с половиною суток. Солдаты
теперь были бы уже ожесточены на парижан, хотя бы прежде
280

были очень дружны с ними, и хотя бы не были угощаемы вином
с раздражающими внушениями и обещаниями.
(28). A Russian noble with his sister at his side * — фамилии этих
лиц не выставлено у Кинглека. Мне помнится, что я слышал от
какого-то другого русского то же самое, но от кого — не умею
теперь сказать в точности, — это было слышано мною давно,
лет 5 назад; рассказчик не был ранен, говорил, что стоял не на
балконе, а у окна ресторана. Разумеется, это другой случай: веро-
ятно, и русских тут был не один десяток у разных окон и на раз-
ных балконах, и на разных местах тротуара.
(29). То есть в очень плотном строю.
(30). То есть перед этим было скомандовано соответственно
нашему «вольно», — войска были не в боевой готовности, а в без-
действии, в ожидании, — они стояли в строю, но не предвиделось
надобности держать их в строевом порядке. Парижане очень хо-
рошо понимают эту разницу по курению сигар офицерами, — итак,
они знали тогда, что имеют перед собою солдат, которые очень
далеки от всякого военного действия.
(31). То есть Морни просто-напросто пожал зрелый хлеб на
почве, возделанной и засеянной монархистами. Те уж три с поло-
виною года твердили провинциалам: не разбирая ничего, слушай-
тесь всего, что будет вам говорить правительство, иначе — анар-
хия и социализм, резня и грабеж. Когда монархисты достаточно
внушили это провинциалам и заместили (через своих министров,
в особенности министров внутренних дел, поочередно назначае-
мых ими к президенту, — из этих министров внутренних дел из-
вестнейший — Леон Фоше, о котором выше упомянул Кинглек,
объясняя карьеру Moпa), — когда монархисты заместили должно-
сти префектов и проч. людьми, готовыми исполнять всякое прика-
зание министра внутренних дел, тогда Морни с несколькими
солдатами и компаньонами пришел в кабинет министра внут-
ренних дел пораньше поутру, когда чиновников еще не было
в канцелярии, сел за стол, от которого шли телеграфические
проволоки, и продиктовал провинциям: «Министр — я, Морни;
итак, повинуйтесь мне». Это дело было очень немудрое, бла-
годаря тому, что подготовка сделана была так отлично хорошо
монархистами.
(32). Предводитель того отдела легитимистов, который отли-
чался усердием к католичеству, — оратор действительно очень
красноречивый, автор «Жития св. Елисаветы Венгерской» и зна-
менитой речи, имевшей в свое время великолепный успех и сле-
дующий смысл: «Некогда были совершаемы крестовые походы
против иноземных врагов всякой святыни, мусульман; ныне дол-
жно предпринять столь же священный крестовый поход против
* Русский дворянин, рядом с которым была его сестра. — Ред.
281

внутренних еще злейших врагов всего, чем дорожат люди, против
социалистов». Новый крестовый поход длился три года, и когда
Флери, Морни, Персиньи увидели, что он увенчался полным
успехом, они распорядились в ночь с 1 на 2 декабря упрочить —
хоть не в руках крестоносцев, а в своих — результаты, доставлен-
ные счастливым походом рыцарски благородных, — действитель-
но, в сущности, благородных и честных, — крестоносцев. —
Сам Монталамбер едва ли человек совершенно чистый, но
все-таки гораздо более чистый, нежели те, которые захватили
власть в ночь с 1 на 2 декабря; а масса монархистов, приго-
товившая это дело, действительно состояла из людей совершенно
чистых и благонамеренных; они только не понимали, что такое
делают.
(33). Легитимисты тогда нашли и теперь продолжают нахо-
дить, что Монталамбер выказался тут с дурной стороны, что из-
мена его делу короля Генриха V была делом не одного бескорыст-
ного убеждения, а в значительной степени и расчета: он надеялся
стать министром у Луи Бонапарте. Вероятно, легитимисты правы.
Но никто другой из них не последовал этому дурному примеру
одного из своих предводителей, все остались верны делу того лица,
которого считают законным королем Франции, Генриха V. Они
участвовали в общей ошибке монархистов, имевшей результатом
поражение; но, подобно другим отделам монархистов, они приоб-
рели право на уважение честностью и верностью своим убежде-
ниям, которую выказали, подвергнувшись неожиданному пора-
жению.
(34). В числе экстраординарных комиссаров, разосланных в
первое время после февральской революции тогдашним мини-
стром внутренних дел Ледрю-Ролленом, было несколько человек,
выбранных очень неудачно. Они не могли сделать никакого важ-
ного вреда: при первом произвольном распоряжении жители го-
рода объявляли комиссару, чтоб он ехал назад в Париж, и он при-
нужден был ехать со стыдом. Тогда было такое время, что в каж-
дом городе население держало себя очень бодро; а временное пра-
вительство не поддерживало Ледрю-Роллена, — он был тогдаш-
ний предводитель «красных» республиканцев, а большинство вре-
менного правительства составляли «умеренные» республиканцы;
Ледрю-Роллен никогда не имел силы отстоять и таких своих рас-
поряжений, которые желал бы отстаивать; а комиссаров, которые
не нравились департаментам, куда были посланы, он и сам не же-
лал отстаивать, понимая, что это было бы вредно для него, при
шаткости его положения. Он делал много опрометчивого, потому
что был человек, очень быстро действовавший и притом не успе-
вавший во-время отдать сам себе отчета в том, чего же именно он
хочет, потому поступавший — ныне по внушению Мишеля де-Бур-
жа, человека пожилого, солидного, твердого; завтра — по внуше-
нию Жана Рено, мечтателя 67; послезавтра — по внушению Ламар-
282

тина, который еще меньше его понимал, чего сам хочет, и т. д.
Но он был человек неглупый и не имел упрямого самолюбия, по-
тому всегда готов был и поправлять сделанную ошибку. Итак,
7 или 8 плохих или даже бесчестных людей, успевших тогда по-
пасть в число 80 или 90 комиссаров, разосланных по провинциям,
не успели сделать ничего важного, — не только подвергнуть кого-
нибудь какому-нибудь тяжелому лишению, но и серьезно встре-
вожить хоть кого-нибудь. Но шума и скандала из-за них было
сделано очень много, главным образом по расчету умеренных рес-
публиканцев, желавших и успевших подорвать на этих случаях
административную репутацию Ледрю-Роллена, чтобы захватить
министерство внутренних дел в свои руки.
(35). Конечно, во время татарского ига и во время смут, сле-
довавших за смертью Федора Ивановича 68. В тех отделах своего
рассказа, который относится к России, Кинглек подробнее гово-
рит об этом, а здесь только ссылается на свой главный источник
по предмету отношений русской нации к православной церкви,
книгу Артура Стэнли 69.
(36). Постоянно, с 1814; перед тем был лишь небольшой пере-
рыв в блистательнейшую эпоху правления Наполеона I; а до этой
эпохи (приблизительно 1807—1812 годы) было, приблизительно
с 1760-х годов, то же самое, что после нее.
(37). Даже такой формалист, такой прямодушный консерва-
тор и приверженец строгой законности, как Гизо, был членом
клуба, открыто называвшегося комитетом для ведения выборов,
а в сущности составлявшего под этим прикрытием тайное об-
щество; Гизо прямо или косвенно действовал в нем почти все
время Реставрации, особенно с 1822—1823 года до июльской
революции.
(38). Проще сказать, как было замечено выше: большинство
французских солдат и офицеров презирало невоенных людей, по
тщеславию считать себя первым, лучшим сословием нации, — тще-
славию, которое свойственно всякому сословию всякой нации,
сознающей свою силу; так в Англии большинство коммерческих
людей презирает остальную нацию, в том числе аристократию;
большинство аристократов тоже презирает всю нацию, в том чи-
сле коммерческие классы; большинство английских моряков тоже
презирает всю нацию, в том числе и аристократию и купцов. Ар-
мия в Англии очень слаба сравнительно с каждым из этих трех
классов, но все-таки и она не совсем лишена того же чувства. То же
во всякой другой нации, в том числе и во французской; сильные
классы до 1852 года там были: аристократы, юристы, чиновники,
публицисты (литераторы), негоцианты, военные; каждый из этих
классов очень свысока смотрел на все остальные. В военных это
чувство было особенно сильно, потому что их сословие было дей-
ствительно очень сильно.
283

Глава в т о р а я
Переговоры по турецким делам и объяснения покойного русского императора
с английским посланником в Петербурге сэром Гамильтоном Сеймуром
Спор по вопросу о правах духовенства греческого и римского испове-
даний в Палестине. — Мнение Западной Европы о чувствах русской нации
по этому предмету.—Черногорские дела; требование, переданное Порте
графом Лейнингеном, и объявление русского императора, что в случае
отказа Порты он начинает с нею войну. — Разговоры русского императора
с сэром Гамильтоном Сеймуром.
Почти тотчас же после декабрьского переворота результаты
его начали отзываться на европейских делах. Элизейские ком-
паньоны понимали, что им удалось поработить Францию и по-
прать ее законы только потому, что французский народ не желал
возобновления смут; из этого ясно было им, что им надобно за-
няться и занять Францию чем-нибудь другим, кроме своей поли-
цейской системы, — иначе их власть упадет, как только пройдет
мимолетная боязнь анархии, фантастически запугавшая народ.
По внутренним делам они стояли в таком положении, что не могли
делать ничего, кроме стеснительного и неблаговидного; итак, на-
добно было отвлечь внимание Франции от внутренних постыдных
дел шумом иностранной политики. Надобно было спешить поднять
этот шум, потому что иначе головы элизейских заговорщиков сле-
тели бы с плеч; надобно было им быстро наваливать новые факты
иностранной политики между собою и своими прежними деяния-
ми, чтобы этими новыми предметами закрыться от опасности,
которою грозило им воспоминание французов о плутовской про-
делке 2 декабря и убийствах 4 декабря. Колебаться им было не-
возможно. Тут дело шло не о славе, не о честолюбии, — дело шло
о спасении своих голов. Чтобы принцу Луи Бонапарте, Морни и
Флери, Moпa, Сент-Арно и Маньяну не быть отведенными в
тюрьму и преданными суду, а продолжать пользоваться своею
добычею, им необходимо было нарушить тишину в Европе, под-
нять смуты в ней. Меры к этому тотчас же были приняты. Пред-
логом был избран восточный вопрос 70, ближайшим поводом к под-
нятию тревоги из-за этого вопроса — так называемое дело о свя-
тых местах палестинских. Не дальше как через несколько дней
после переворота 2 декабря французскому посланнику в Констан-
тинополе Лавалетту были посланы инструкции, имевшие целью
поднять шум из-за этого дела и поссорить Турцию с Россиею.
В чем же состояло дело о святых местах палестинских?
Греческая и римская церковь пользуется известными правами
по заведыванию святыми местами палестинскими; иногда между
духовенством бывали споры из-за этих прав; но в конце 1851 года
ничего такого не было; в Палестине давно существовал мир между
духовенством греческим и римским; они не вели споров ни о чем.
284

Однакоже французское правительство нашло возможность
поднять спор. В 1740 году Порта заключила с Франциею конвен-
цию, по которой признавала за французским правительством
право охранять интересы римской церкви в Палестине и обеща-
лась оставить неприкосновенными все права, которыми тогда поль-
зовалось римское духовенство по заведыванию св. местами. Но
французское правительство не имело существенного интереса
наблюдать за выполнением этой конвенции: вообще у католиков
почти вовсе нет обычая паломничества к св. местам палестинским,
нет его и у французов. Из французов посещают Иерусалим только
туристы, как посещают Египет и Константинополь, — не для па-
ломничества, а из любознательности или для развлечения; и тури-
сты эти очень малочисленны. Потому конвенция 1740 года была
забыта и французским и турецким правительствами.
Между тем с 1740 года могущество России росло. В России
довольно распространен обычай хождения ко св. местам палестин-
ским; поэтому русское правительство было отчасти заинтересовано
действовать на пользу греческой церкви в Палестине и при удоб-
ных обстоятельствах склоняло Порту предоставлять греческому
духовенству в Палестине разные преимущества по заведыванию
св. местами. Некоторые из новых льгот противоречили забытой
конвенции 1740 года. Но никто об этом не думал в течение долгих
годов или десятков годов; даже римское духовенство в Палестине,
как мы говорили, перестало обижаться новыми правами грече-
ского, привыкло к ним, и споров не было никаких.
Эта мирная уступка со стороны римского духовенства очень
понятна: привилегии, уступленные Портою греческому духовен-
ству насчет прежних прав римского, относились к предметам очень
второстепенным. Важнейшее из прав, утраченных римским духо-
венством, было право иметь ключ от главной двери церкви Рож-
дества в Вифлееме, — теперь этот ключ находился у греков, като-
лики могли входить в церковь только боковыми дверями; осталь-
ные утраченные привилегии имели еще гораздо менее важности, —
например, право поставить серебряную звезду в алтаре этой
церкви. Ясно, что даже при сильном взаимном соперничестве гре-
ческое и латинское духовенство не могло серьезно поссориться
из-за таких вопросов; обе стороны должны были скоро предать
их забвению, — и действительно предали. Вспомним, что вифлеем-
ская церковь Рождества — только одно из многих второстепенных
мест поклонения, далеко не имеющих такой важности, как иеруса-
лимская церковь Гроба господня; что и по заведыванию этим вто-
ростепенным местом поклонения уступка относилась лишь к мало-
важной подробности, чисто формальной. И вот такой-то вопрос,
не имевший силы возбудить неприязни даже между духовенством
в Палестине, был обращен новым французским правительством
в средство взволновать Европу.
Французский посланник в Константинополе Лавалетт полу-
285

чил, как мы видели, приказание напомнить Порте забытую конвен-
цию 1740 года и потребовать восстановления прав, гарантирован-
ных ею римскому духовенству. Очень скоро он получил приказа-
ние угрожать Порте вооруженною силою, если его требование не
будет исполнено. Для турецкого правительства было решительно
все равно, которое духовенство будет иметь ключ от той или дру-
гой двери вифлеемской церкви; но ключ был отдан греческому
духовенству по желанию России; возвратить его латинскому духо-
венству, которое до той поры и не претендовало на эту передачу,
значило оскорбить русское правительство. Порта была в затруд-
нении, но Лавалетт грозил флотом и пушками; Порта уступила и
нотою 9 февраля обещала удовлетворить претензию французского
правительства. Это обещание было противно фирманам *, данным
греческому духовенству в Палестине по желанию русского прави-
тельства; русский посланник выразил неудовольствие, и Порта
через несколько дней издала в удовлетворение ему фирман, под-
тверждавший прежние фирманы о правах греческого духовенства
в Палестине, то есть нарушавший обещание, уже данное француз-
скому правительству. От этого трусливого двоедушия дело запу-
талось: французский посланник требовал исполнения обещания,
данного нотою 9 февраля, русский посланник — исполнения фир-
мана, изданного через несколько дней после того. Как было выпу-
таться Порте из затруднения? Она в своем желании не оскорбить
ни то, ни другое правительство придумала новую хитрость. Для
исполнения дела на месте она послала в Иерусалим Афиф-бея, и
он хотел уладить неприятность таким образом: объявил на словах
греческому и римскому духовенству, что сохраняются привилегии
греческого духовенства, но скрыл фирман и не согласился обнаро-
довать его по требованию представителей России в Палестине.
Потом молча ключ от главных дверей вифлеемской церкви был от-
дан римскому духовенству и дано ему позволение поставить сереб-
ряную звезду в ее алтаре. Таким образом, на словах Порта поль-
стила греческому духовенству в Палестине, на деле исполнила
требования Франции. Через это русское правительство было по-
ставлено в спор с Турциею и Франциею, турецкое правитель-
ство — в неприятное положение между противоположными требо-
ваниями французского и русского **.
* Указам, охранительным грамотам. — Ред.
** Если бы мы не видели настоящего мотива, двигавшего ходом событий,
мы могли бы вообразить, что во всей беде виновато трусливое двоедушие
Порты. Действительно, эта ошибка Порты много помогла успеху замысла
французского правительства. Если бы Порта твердо сказала Лавалетту:
«Конвенция была забыта самою Франциею; фирманы новее ее; мы не хо-
тим ссориться с Россиею; для нас все равно, какому из христианских ду-
ховенств владеть ключами; ведите переговоры прямо с Россиею, на чем вы
поладите с нею, так мы и сделаем», — если бы Порта отвечала в этом духе,
по всей вероятности, дело из-за конвенции 1740 года было бы брошено
Франциею. Так; но это не избавляло ни от чего ни Порту, ни Россию,
286

Шли споры между французским и русским правительствами
через турецкое; турецкое, запугиваемое французским, постоянно
поддавалось ему, — русское правительство постепенно было до-
ведено до сильного негодования, и русский император приказал
5-му корпусу придвинуться к турецким границам, 4-му корпусу
быть в готовности итти также на юг.
Эти движения войск показались Западной Европе довольно
опасными. Чтобы понять, в чем она видела опасность, надобно
ближе познакомиться с понятиями Западной Европы о чувствах
русского народа и намерениях русского правительства по так на-
зываемому «восточному вопросу». Читатель и без помощи длин-
ных примечаний может разобрать, насколько правды в этих поня-
тиях, насколько в них преувеличения, уже похожего на пустяки,
и насколько совершенного вздора. Но все-таки я в некоторых
случаях буду делать оговорки, чтобы видно было, зачем я при-
вожу изложение Кинглека: оно кажется мне важно не потому, что
я вижу в нем совершенно точное изложение действительных стрем-
лений русского народа и политики русского правительства, а толь-
ко потому, что, не зная этого взгляда Западной Европы на «вос-
точный вопрос», нельзя понять, каким образом успело француз-
ское правительство наделать столько бед самой Франции, Англии,
Турции, Сардинии, Австрии, не только России; нельзя понять и
расчета, по которому именно восточный вопрос был выбран фран-
цузским правительством для поднятия необходимого ему шума.
Итак, опять начинаю делать извлечение из Кинглека.
Люди, живущие в снегах России, от природы расположены
чувствовать наклонность захвата, когда слышат о более счастли-
вых землях, где круглый год цветут розы и сияет теплое солнце
(39). А с той поры, как русская нация приобрела берег и гавани
на Черном море, она принуждена постоянно думать о завладении
проливами, ведущими через средину Турецкой империи в Среди-
земное море (40). Русская аристократия также была проникнута
этим стремлением. Она издавна любит заниматься делами внеш-
ней политики, и русское правительство, благоприятствуя этой на-
клонности, увеличивало число дипломатических занятий. Почти
всякий даровитый и просвещенный русский, отправляющийся
путешествовать за границу, получал какие-нибудь дипломатиче-
ни Европу. Французскому правительству надобно было поднять шум из-за
чего бы то ни было; оно рассудило, — и очень расчетливо, как увидим
ниже, — что выгоднее всего для него поднять шум по так называемому
восточному вопросу, и поднять его в таком виде, чтобы Турция поссори-
лась с Россиею. Придиркою к этому была взята конвенция 1740 года; но
если бы Турция своею прямотою и честностью отделалась от этой придирки,
нашлись бы другие, — всякая драка между каким-нибудь русским и ка-
ким-нибудь французским пьяными матросами могла бы послужить таким же
предлогом вынуждать Порту к действиям, оскорбительным для России.
287

ские поручения и ехал с уверенностью, что он едет служить госу-
дарству (41) собиранием сведений или другим, еще более прямым
содействием. Исполняя такие поручения, люди эти, естественно,
становились приверженцами политики, более предприимчивой, чем
открытая политика их правительства, и результатом этого было,
что стремление овладеть землями на юг от России, вложенное са-
мою природою в русскую нацию, было поддерживаемо и разви-
ваемо русскою аристократиею (42).
Честолюбивое стремление правителей (43) и аристократии уси-
ливалось набожным желанием простолюдинов. Около 50 миллио-
нов людей в России исповедуют одну веру и исповедуют ее с го-
рячностью, какая уже давно не существует в Западной Европе
(44). Все войны, которые приходилось вести русским, были войны
с иноверцами (45), два раза, если не больше, русская националь-
ная жизнь, совершенно погибавшая, была спасаема воинственною
ревностью русского духовенства (46). По этим причинам любовь
к отечеству и усердие к православию слились у русских в одно все-
объемлющее чувство, так что они не могут отделять патриотизма
от православия; и хотя они по природе народ добрый и кроткий,
но, когда дело коснется их веры, они пылки. Они слышали о не-
верных, сломавших кресты с церквей христовых, овладевших вели-
ким городом, столицею православия (47), и, насколько они могли
судить, они полагали, что было бы делом богоугодным с дозволе-
ния царя истребить и искоренить турок (48). Но этого мало. Рус-
ские знали, что в турецких владениях находятся 14—15 миллио-
нов людей, исповедующих ту же веру, как русские, находящихся
в порабощении у мусульман, и слышали рассказы о страданиях
этих братьев своих — рассказы, вопиющие об отмщении (49).
Русский народ не мог представить себе предприятия, делающего
более чести ему и его церкви, чем поднять знамя креста, изгнать
неверных из Европы и соединить с «святою Русью» обширные
провинции, в которых живут и страдают его братья (50). Правда,
что русские поселяне — народ непредприимчивый и что очень
трудно встретить между ними человека, который по доброй воле
пошел бы в крестоносцы, — всякий предпочел бы остаться в своем
селе. Но народ знал, что и в мирное и в военное время одинаково
бывают рекрутские наборы, одинаково берутся подати на содер-
жание армии; потому он желал в простоте сердца, чтобы уж если
так, то пусть, по крайней мере, армия будет обращена на дело, ка-
завшееся ему святым и правым (51). Эти желания были освя-
щены голосом предсказаний: прорицатели давно предвозвещали,
что турецкое царство будет сокрушено русоволосыми людьми (52).
Но как ни сильно было в своей коллективной силе это заду-
шевное желание целой нации (53), оно оставалось бы смутно и
неопределенно, если бы не нашло целью себе какого-нибудь зна-
менитого города и символа, на который могли бы устремляться
взоры массы. И город, и символ давно были найдены: город —
288

это был Царьград, некогда столица вселенной; символ — это был
крест, виденный на небесах основателем Царьграда, — виденный
им на небесах, осененный небесною надписью: «Этим знамением
ты победишь» (54). Люди, смотревшие на дело с политической
точки зрения, видели мыс Золотой Рог, владычествующий над
Босфором и Дарданеллами, залог богатства и могущества для
государства. На горизонте набожной толпы возвышался купол
св. Софии (55). Таким образом, стремление набожности придавало
силу честолюбию государственных людей. Император Александр I,
когда противился этому стремлению русского честолюбия, созна-
вался, что «он единственный человек в России, противоборствую-
щий желанию русских воевать с турками» (56).
Царь был глава церкви. Ему необходимо было исполнять обя-
занности, возлагаемые на него этим положением. Религиозное чув-
ство нации было бы опасным образом оскорблено, если бы духо-
венство принуждено было сознаться, что царь не разделяет набож-
ного желания нации (57). Но каков же будет результат, если осу-
ществится стремление русской нации овладеть Константинополем?
Русские сами смущались этим вопросом. Присоединение Европей-
ской Турции к владениям царя, очевидно, влекло бы за собою
распадение организма русской империи. Явно было, что невоз-
можно было бы управлять Россиею правительству, переселивше-
муся на Босфор: а по самому положению своему Константинополь
необходимо должен быть столицею государства, в состав которого
входит. Потому, если бы он стал владением русского импера-
тора, то надобно было полагать, что русская правительственная
власть перенесется туда и Царьград сделается столицею нового
государства, а не будет провинциальным городом прежнего рус-
ского царства. Русские государственные люди всегда предвидели,
что завладение Константинополем повело бы к очень большим пе-
ременам во всем; и надобно полагать, что это соображение подкре-
пляло собою те причины не желать завоевания Царьграда, кото-
рые находили они в материальной трудности похода на него, в
упрямой храбрости турок, в неудовольствии, которое стали бы
питать за подобное предприятие остальные великие державы.
Но все-таки добыча была так заманчива для аристократии, оду-
шевленной национальным честолюбием, и для народа, пламенею-
щего религиозным чувством, что русскому царю необходимо каза-
лось делать вид, будто он постоянно думает об осуществлении за-
воевательной мысли, столь драгоценной для нации. Она почла бы
его плохим ревнителем веры, если бы нашла, что он не хочет ста-
раться о восстановлении креста на поруганной мусульманами
церкви св. Софии царьградской; он охладил бы преданность пре-
столу в лучших своих сановниках, если бы ничего не делал для
подготовки завладения Босфором.
Из этой разнохарактерности побуждений и соображений, уп-
равлявших русскою политикою, происходил тот общий результат,
289

Что в русских императорах была честолюбивая мысль овладеть
Константинополем, что она постоянно была жива и бдительна, по
временам деятельна, но всегда — нерешительна. В начале нынеш-
него века Наполеон I сказал: «Россия так давно угрожает Кон-
стантинополю и не берет его, что пора перестать ждать, что она
возьмет его» («Russie a trop menacé Constantinople sans le prendre»).
Его слова очень долго оставались истиною, которая уже давно
существовала, когда они были произнесены: на целые полвека
после того русская политика продолжала соответствовать харак-
теристике, которую он дал ей ими. Царям была очевидная надоб-
ность в том, чтобы русская нация полагала, что они постоянно
подбираются к овладению Константинополем, но побуждения,
заставлявшие отложить это дело, постоянно перевешивали. Мысли
русских царей по этому делу были нерешительны. Им и хотелось
и не хотелось приниматься за него; эта борьба мыслей заставляла
их колебаться. Перед русскими они, натурально, выставляли често-
любивую сторону своих желаний; перед Европою, тоже натураль-
но, более выставляли расчеты благоразумия, удерживавшие их от
завоевания; эта двойственность, судя по всему, была не следствием
желания обманывать, а следствием нерешительности. Завоевание
Константинополя было проектом, исполнение которого постоянно
отлагалось, но который сам не был вовсе покидаем. Честолюбие
при подобной нерешительности получает сильное ободрение к дей-
ствию, когда устраняется какое-нибудь из главных препятствий,
мешающих ему; главным препятствием ему было опасение, что
великие европейские державы вступят в союз против России, если
она вздумает приводить свою мысль в исполнение. Когда такой
союз кажется невозможным, Россия действует решительнее.
Император Николай был правителем с неограниченною вла-
стью, человек настойчивого характера. Мысли его были очень
постоянны; он так усердно занимался делами, что министры по-
степенно стали только секретарями, исполнявшими его решения,
и он гордился тем, что сам ведет все важные дела, что в нем не
по одному имени, а действительно сосредоточивается правитель-
ственная власть. Он гордился и тем, что он истинно националь-
ный царь. Он любил быть правдивым и говорил, что по понятиям
о чести он «джентльмен», — он любил употреблять это выраже-
ние, и европейские дипломаты привыкли полагаться на его слово.
Но его действия по восточному вопросу с начала 1853 года
показались Европе не соответствующими прежнему характеру
его политики. Иногда он говорил с откровенностью, отнимавшею
всякое подозрение у самых недоверчивых правителей; потом он
делал совершенно не то, что говорил с такою прямотою. Это ка-
залось хитростью, но хитрость эта выказывалась в вещах, не
имевших обдуманности, в действиях нерасчетливых. Таким уви-
дела его Европа в 1853 и 1854 годах по делу о восточном вопросе;
290

но она увидела это уж поздно, а когда решалось дело, в начале
1853 года, она считала его таким, каким привыкла знать: челове-
ком твердым и правдивым, человеком мужественным и гордым,
который не мог унизиться до лжи (58).
Император Николай был человек резкого характера, любил
заниматься войском и был неутомимым генерал-инспектором своей
армии; но он не любил войны. Он не был чужд стремлениям своей
нации по турецкому вопросу, но в тогдашнее время (1852—1853)
он давно уже не думал воевать с Турцией. Он воевал с нею вскоре
по своем воцарении71. Но опыт этой войны не понравился ему:
она была очень тяжела для войска, сильно страдавшего от болез-
ней и недостатка; и хоть у султана еще не было тогда новой армии
после уничтожения старой янычарской, поход был затруднителен
для русских. Дибич успел кончить войну блистательным образом;
но император Николай все-таки увидел, что завоевать Турцию без
содействия или одобрения других великих держав — дело слиш-
ком тяжелое, и оставил эту мысль, если имел ее прежде. Но он
знал, что гордость его нации будет глубоко оскорблена, если Ту-
рецкая империя распадется без участия России и без выгоды для
стремления русской нации войти в Константинополь. Потому,
видя, что при существующих обстоятельствах русские не могут
овладеть Константинополем, он решил, что должен, в ожидании
выгоднейшего для него времени, охранять Турецкую империю от
распадения. Более 20 лет и действия, и слова его соответствовали
этому принципу, который вовсе и не был только маскою. Предпо-
лагая, что когда-нибудь Турция может достаться в добычу Рос-
сии, император Николай считал полезным сохранять ее в целости
для будущей выгоды России. В 1833 году он спас султана и его
династию от погибели, остановив победоносную армию паши еги-
петского. В 1840 году он также показал себя верным покровите-
лем султана, искренно соединившись с Англиею и немецкими ве-
ликими державами для предотвращения погибели, которою вновь
угрожал Турции Мегемет-Али 72.
В 1844 году русский царь был в Англии и внимательно всмат-
ривался, не найдет ли между нашими государственными людьми
таких, которым надоело поддерживать существование Турецкой
империи. Он откровенно высказывался герцогу Веллингтону73,
лорду Абердину и Роберту Пилю, но, — очевидным образом по-
тому, что не нашел сочувствия,—прекратил эти разговоры, сказав,
что, впрочем, он и сам держится такой же политики, как Англия,—
охраняет существование Турции, и, чтоб это уверение действовало
сильнее, он оставил нашему министру иностранных дел формаль-
ное изложение своей системы, в которой ручался и за Австрию,
что она согласна с ним. Наше правительство выразило полное
свое согласие с тою частью записки царя, в которой он говорил,
каковы его принципы по турецкому вопросу при существующем
положении дел; сказало, что согласно и с очевидною истиною, что
291

в случае распадения Турецкой империи очень полезно будет, если
великие державы будут действовать по соглашению между собою;
но главные люди тогдашнего министерства Веллингтон, Пиль и
Абердин, — все трое одинаково прибавили, что не могут входить
ни в какие обязательства на случай обстоятельств, еще не кажу-
щихся близкими. Вот существенное содержание записки царя:
«Россия и Англия обе проникнуты убеждением, что общий их
интерес требует, чтобы Турция сохраняла свою независимость и
нынешние свои владения. Согласные в этом принципе, Россия и
Англия имеют одинаковый интерес соединять свои усилия для
охранения Турецкой империи и для отвращения всех опасностей,
могущих угрожать ее существованию. Поэтому главная забота
их — предоставить Порте жить спокойно, не тревожа ее ненуж-
ными дипломатическими придирками и не вмешиваясь без край-
ней надобности в ее внутренние дела». Объяснив, что наклонность
Порты притеснять ее подданных христиан должна быть останав-
ливаема соединенными и дружелюбными увещаниями всех вели-
ких держав, а не одинокими действиями какой-нибудь из них,
записка продолжает: «Если все великие державы открыто и ис-
кренно примут это за принцип своей политики, то они могут с
основательностью надеяться, что сохранят существование Тур-
ции. Но они не должны скрывать от себя, что она заключает в
себе очень много элементов распадения. При том оно может быть
ускорено непредвиденными обстоятельствами. При безвестности
будущего можно, кажется, найти только одну основную мысль,
действительно имеющую практическое значение; она такова:
опасность, могущая произойти от катастрофы в Турции, будет
много уменьшена, если в подобном случае Россия и Англия успеют
дойти до соглашения о том, чтобы действовать заодно. Это согла-
шение будет тем полезнее, что с ним будет вполне согласна и Ав-
стрия: между нею и Россиею уже существует полное согласие».
Вообще, судя по всем действиям царя, можно сказать, что до
1853 года его политика относительно Турции была выжидатель-
ная. Он имел свои планы о том, как воспользоваться ее распаде-
нием, но не желал видеть этого распадения прежде, чем успеет
войти в соглашение с Англией. Если бы он успел устроить это
соглашение, он, быть может, постарался бы ускорить раздробле-
ние владений султана. Но Англия постоянно отказывалась входить
в обязательства, основанные на предположении катастрофы, кото-
рую желала она отвратить; поэтому русский император, вероятно,
привык к мысли, что судьба не предназначила Турецкой империи
пасть при его жизни и что ему не придется управлять ее разру-
шением. Поэтому он взял другую сторону дилеммы и не только
на словах, но и на деле был усердным охранителем государства,
которое нельзя было ему разрушить. Но натурально было, что,
принужденный обстоятельствами держаться такой политики, он
был недоволен ими, и когда Турция сердила его, он несколько под-
292

давался раздражению против нее. В такие минуты его действия
колебались между влечением разрушить ее и основательным реше-
нием его, что ему не следует делать этого; из борьбы этих двух
мотивов выходило направление, которое английская дипломатия
характеризует словами: «стремление приобресть господствующее
влияние на политику Порты, для этого устранить влияние всех
других держав на нее; действовать так, чтобы если не ускорить
падение Турции, то хотя мешать ее упрочению, и подготовить в
будущем для России возможность обратить в свою пользу паде-
ние этого государства, когда обстоятельства будут благоприятны
такому делу».
Около того же времени, как русский император был рассержен
торжеством французского правительства по делу о святых местах
палестинских, была у турок война с черногорцами. Это тревожило
Австрию, тем более, что она знала о сочувствии русского импе-
ратора черногорцам. Чтобы предупредить его вмешательство,
австрийский кабинет решил послать Порте безусловное требование
немедленно вывесть войска из Черногорья. Русский царь одобрил
это решение; по всей вероятности, он узнал его уже только когда
Австрия уже решила выразить свое требование; но по совещанию
ли, или без совещания с ним она сделала так, он решил действо-
вать заодно с нею. Из Вены отправлялся с австрийским требова-
нием в Константинополь граф Лейнинген; император решил одно-
временно с ним отправить и от себя чрезвычайного посла с пору-
чением объявить Порте, что отказ султана вывести войска из
Черногорья будет принят Россиею за объявление войны ей Тур-
циею, и с поручением потребовать удовлетворения по делу о свя-
тых местах палестинских. Таким образом, говоря, что вступит в
войну с Турциею, если требование Австрии будет отвергнуто, царь
должен был обозреть, в какое положение относительно других ве-
ликих держав станет Россия в подобном случае.
Больше всех других держав была заинтересована тут Австрия.
Ее правительство постоянно держалось и теперь намерено было
держаться той системы, что распадение Турецкой империи вредно
для Австрии, потому что поставит южную границу ее в соседство
с русскою. Но она уже послала султану угрозу войною, и ей труд-
но было выпутаться из этой угрозы, если бы султан отверг ее тре-
бование. Император Николай должен был ждать, что Австрия
будет его союзницею, — и будет именно с тою целью, чтобы удер-
жать его от разрушения Турции.
Это было бы стеснительно для него. Но зато, действуя в союзе
с Австриею, русский император мог быть уверен, что Пруссия не
станет мешать войне: участие Австрии служило бы для Пруссии
и всей Германии верным ручательством, что интересы немецкой
торговли на нижнем Дунае будут охранены.
293

Как примет это дело новое французское правительство — бона-
партистское правительство? Это было неизвестно. Даже и пред-
положение, что оно станет подражать политике Наполеона I, не
разъясняло вопроса: Наполеон I бывал и другом, и врагом Тур-
ции. Впрочем, казалось, что нет особенных причин думать, что
новый император французов откажется участвовать в раздробле-
нии Турции. А если бы и отказался, он представлялся не страшен:
русский император твердо решил не ссориться с Англией; а без
Англии Франция не могла ничего сделать в стране, отделенной от
нее всем протяжением Средиземного моря, — такая война была бы
слишком опасна для Франции: «Если я и Англия согласны (по
турецким делам), — говорил император, — то мнение других за-
падных держав неважно».
Таким образом, для русского императора важен был только
вопрос об Англии. Если он успеет согласиться с нею о том, как
распорядиться кусками Турецкой империи, то он не будет введен
в опасность распадением этой империи, но даже может сделать что-
нибудь для ускорения этой катастрофы. Но он сам говорил, что
знает, что союз с Англией зависит от расположения не столько
правительства Англии, сколько массы английской нации, — и он
заботливо старался узнать ее расположение.
Англия издавна была загадкою для континентальных государ-
ственных людей и публицистов; но в тогдашнее время — с лета
1851 года — им стало казаться, что они разгадали ее. Им пока-
залось, что она падает со своего места в ряду держав; и были
факты, которые действительно могли быть поняты в этом смысле
поверхностными наблюдателями. Англия уже давно пренебрегала
заботою о силе своей армии, — иностранцы сочли это признаком
расслабления нации. Правда, Швейцария и Северо-Американские
Штаты показывали, что народ может быть воинствен, хотя не
содержит многочисленной армии в мирное время; но в Англии
было явление, выставлявшее нацию в другом виде. Множество лю-
дей честных и уважаемых ораторствовали против всякой воинст-
венности 74. Серьезным их желанием было только продлить мир,
предостерегать нацию от бесполезных войн; но они в своем оду-
шевлении заходили гораздо дальше и, наконец, составили партию,
доказывавшую нелепость всяких войн вообще, — Peace Party *,
партия, безусловно превозносящая мир. Был третий симптом —
экзальтированное восхищение дивным развитием промышленно-
сти и технических наук; а в довершение впечатления летом 1851
года англичане обратились ко всем нациям с проповедью этого по-
клонения промышленности и механике, устроили всесветный храм
для него — Хрустальный дворец всемирной выставки 75. Сущность
дела была практичная и рассудительная: англичане хотели дать
себе и другим случай видеть новые изобретения, сравнить разные
* Мирная партия. — Ред.
294

изделия, устроить большой промышленный митинг. Но континен-
тальные наблюдатели вздумали приписывать выставке более глу-
бокомысленное значение: торжественное отречение от всякого гос-
подства, основанного на силе. И точно, в Англии говорилось и
писалось тогда много горячих речей и статей, имевших подобный
смысл. Самим англичанам показалось бы тогда неправдоподобно
предсказание, что не дальше, как через три года, они будут громко
требовать войны из-за дела, далекого от прямых английских ин-
тересов; тем легче было ошибиться иностранцу, и нельзя строго
порицать посланников великих держав при сент-джемском дворе,
если они тогда писали своим правительствам, что Англия совер-
шенно погрузилась в занятия, которые должны мешать ей забо-
титься о внушении уважения к ее голосу в европейских политиче-
ских распрях.
Все это привело иностранцев к мнению, что натура английского
народа изменилась, что отныне он будет держать себя смирно в
иностранной политике; а в начале 1853 года случилось, что первым
министром стал человек, имя которого казалось ручательством за
миролюбие Англии, — лорд Абердин. Император Николай услы-
шал об этом с особенной радостью: когда в прежнее время лорд
Абердин был министром иностранных дел, Англия не согласилась
на просьбы Австрии вступить с нею в союз на защиту Турции.
А между тем именно то обстоятельство, что лорд Абердин был
первым министром, повело теперь к войне.
Было и другое обстоятельство, подкреплявшее надежду, что
Англия не станет мешать России. Многие из англичан уже нахо-
дили, что восстановление династии Бонапарте поведет к возобнов-
лению хищнических планов Наполеона I, поэтому не желали раз-
рыва между державами, из которых состоял великий союз, низ-
вергнувший Наполеона I, и были бы против того, чтобы они пе-
рессорились лишь из-за желания Англии продолжать прежнюю ее
политику по турецким делам. Да и сама по себе эта политика, хотя
была принимаема вождями обеих партий, чередующихся в управ-
лении, была одобряема далеко не всеми в Англии: люди замеча-
тельные по своему влиянию на публику не считали противным ин-
тересу. Англии то, чтобы она спокойно допустила совершиться
изгнанию турок из Европы. По всем этим обстоятельствам рус-
ский император находил, что если когда, то именно теперь Англия
может допустить его раздробить Турецкую империю, быть может,
даже помогать ему в этом.
Представителем Англии при его дворе был сэр Гамильтон
Сеймур 76. Еще до своего приезда в Россию он был известен как
человек, очень уважающий императора Николая, и потому был
принят им с удовольствием. Он не был человек раболепный к
царю, но из депеш его видно, что он находил большое удовольст-
вие, когда русский самодержец беседовал с ним. Надобно приба-
вить, что он был человек, умевший понимать смысл слов, с кото-
295

рыми обращаются к нему, и отвечать кстати, умно, так, что разго-
вор с ним шел легко и делался прямодушен.
9 января 1853 года он был на вечере у великой княгини Елены
Павловны; император Николай подошел к нему и завел с ним
разговор.
«Вы знаете, — сказал он, — мои желания относительно Ан-
глии; то, что я говорил вам прежде, я повторю и теперь: я всегда
желал быть в тесной дружбе с Англией и уверен, что эти мои от-
ношения к ней останутся прочны. Повторяю вам: важнейшая для
меня и для английского правительства вещь — то, чтобы мы — я
и оно — были в самых хороших отношениях между собою. И ни-
когда не было большей надобности в этом, чем теперь. Прошу вас
передать эти мои слова лорду Джону Росселю (59). Когда мы со-
гласны между собою, я совершенно не беспокоюсь об остальной За-
падной Европе,—ни мнения, ни намерения ее других держав, кроме
вашей, не важны. Турция — это другое дело; она в критическом
состоянии и может ввести в хлопоты всех нас. До свиданья».
Император пожал руку Сеймуру, думая, что этим и кончится
разговор; но опытный дипломат увидел и тут благоприятную ми-
нуту для объяснения и уловил ее; когда император взял его руку,
чтобы проститься, он сказал: «Государь, если вы позволите, я же-
лал бы быть с вами очень смел». — «Пожалуйста, будьте; что
такое?» — отвечал император. — «Мне было бы большим удоволь-
ствием, если бы ваше величество прибавили два-три слова, кото-
рыми успокоилась бы тревога из-за турецких дел, возбуждаемая
в нашем правительстве текущими событиями. Быть может, вам
угодно будет прибавить к вашему поручению мне какое-нибудь
уверение в этом смысле». Вид и голос императора были добры и
ласковы, но показывали, что он не имел намерения говорить с
сэром Гамильтоном о демонстрации, которую думал тогда сделать
движением войск к турецкой границе. Однакоже, — вначале как
будто неохотно, потом, одушевляясь, прямодушно и решительно,—
он сказал: «Дела Турции в большом расстройстве; кажется, что
она распадается; ее падение будет фактом очень неприятным; но
необходимо, чтобы Англия и Россия согласились по этому вопросу
и чтобы ни одна из них не делала в нем ничего важного, не уве-
домив о том другую». Сеймур отвечал, что, без сомнения, следует
поступать так; но император, продолжая без перерыва, сказал:
«Да, у нас на руках больной (60), очень трудно больной; я говорю
вам: будет очень большим несчастием, если он — ныне, завтра —
исчезнет из числа живых, а в особенности, если он исчезнет преж-
де, чем успеют быть улажены все необходимые по этому случаю
меры. Но теперь не время говорить об этом».
22 января император и английский посланник опять имели
разговор. «Я застал государя одного; он принял меня очень ла-
сково, — писал тогда Сеймур, — встретил меня словами, что я, как
ему тогда (9 января) показалось, имею желание говорить с ним о
296

восточных делах; что он не имеет причин уклоняться от такого
разговора, но должен начать с времени довольно отдаленного. «Вы
знаете, — сказал он, — мечты и проекты, которым любила пре-
даваться императрица Екатерина (61); они переданы преданием и
нашему времени. Но, наследовав громадные территориальные вла-
дения, я не наследовал этих иллюзий, или этих намерений, если
вам угодно так называть их. Нет; мое государство так обширно,
так хорошо обставлено во всех отношениях, что неосновательно
было бы мне желать увеличения моих владений или моего могу-
щества, что, напротив, я сам первый скажу вам: наша главная,
быть может, наша единственная опасность — опасность, которая
возникла бы из того, если бы увеличилось наше государство, и без
того уже слишком обширное.
Одно из пограничных нам государств — Турция, и при нашем
нынешнем положении мы должны быть очень довольны таким со-
седством. Прошли времена, когда нам был сколько-нибудь грозен
воинственный фанатизм турок; а между тем эта империя еще на-
столько сильна,—или до сих пор была сильна,—что могла сохранять
свою независимость и пользоваться уважением от других держав.
Но в Турецкой империи есть много миллионов христиан; я
должен охранять их интересы; и право на то дано мне трактатом.
Я могу сказать, что пользуюсь этим правом с умеренностью, и
охотно признаюсь, что иногда оно имеет значительные неудобства;
но я не могу уклониться от исполнения долга, формально лежа-
щего на мне. Наше русское исповедание принято нами от Востока,
и есть чувства, есть обязанности, которых я не могу забывать.
Теперь: Турция, находясь в том состоянии, которое я харак-
теризовал, постепенно впала в такое расслабление, что при всем
нашем желании продлить жизнь больного, как я говорил вам на-
днях, — и прошу вас верить, что я не менее вас желаю продления
его жизни, — он может вдруг умереть на наших руках. Мы не в
силах воскрешать мертвых: если Турецкая империя падет, она па-
дет безвозвратно. И потому спрашиваю вас: не лучше ли вперед
обдумать случай, очень вероятный, чем подвергаться хаосу, пута-
нице и неизбежной всеобщей войне, — вещам, которые будут необ-
ходимыми следствиями катастрофы, если она случится неожиданно
и прежде, чем будет составлено соглашение на этот случай. Вот
предмет, на который я прошу вас обратить внимание вашего пра-
вительства».
Сэр Гамильтон Сеймур отвечал объяснением, что английское
правительство вообще имеет правилом не принимать на себя обя-
зательств по фактам, еще не наступившим, и что английская нация,
вероятно, была бы не расположена к плану вперед распорядиться
наследством старого друга и союзника» — «Правило вашего пра-
вительства и вообще всегда хорошо, — возразил император, — а в
особенности хорошо во времена шаткие, переменчивые, подобные
нынешнему; но все-таки очень важно и полезно то, чтобы мы
297

поняли друг друга и не дали событиям захватить нас врасплох.
И вот я желаю сказать вам, как друг Англии и как джентльмен:
если Англия и я, мы согласимся по этому делу, то мнения и наме-
рения остальных держав не важны для меня, — для меня будет все
равно, что захотят делать и говорить другие державы. Итак, я пря-
мо скажу вам, что если Англия думает ныне-завтра взять в свое
владение Константинополь, я не допущу этого. Я не приписываю ей
этого намерения, но в подобных случаях лучше договаривать все
до конца. Она не хочет захватить Константинополь; я точно так
же расположен дать обязательство не входить в него, — государем
не входить; временно занять его моими войсками — это другое
дело; может случиться, что если все будет предоставлено игре слу-
чая, если не будет сделано предварительного соглашения, то об-
стоятельства поставят меня в надобность временно занять Кон-
стантинополь моими войсками».
20 февраля император подошел к сэру Гамильтону на вечере
у великой княгини, супруги наследника престола (нынешней импе-
ратрицы), с самою любезною ласкою отвел его в сторону со сло-
вами, что хочет поговорить с ним, и сказал: «Если ваше прави-
тельство приведено к убеждению, что Турция сохраняет какие-
нибудь элементы жизни, это значит, что ваше правительство полу-
чало неверные сведения. Повторяю вам, что больной умирает, и мы
никак не должны допускать, чтобы такое событие застигло нас
врасплох. Мы должны притти к какому-нибудь соглашению».
Сэр Гамильтон почел себя вправе заключить из этого, что в
мыслях царя распадение Турецкой империи совершенно признано
делом близким.
На другой день император опять пригласил к себе сэра Га-
мильтона, стал доказывать ошибочность того взгляда английского
правительства, что оно хочет продолжать смотреть на Турцию,
как на державу, которая может остаться и, вероятно, останется в
своем прежнем виде, и, наконец, высказал свою столь долго умал-
чивавшуюся мысль, которою надеялся привлечь Англию в союз
с собою. Быть может, не так трудно, как вообще полагают, притти
к удовлетворительному соглашению о распределении турецких вла-
дений в случае распадения Турецкой империи, сказал он, и про-
должал: «Молдавия и Валахия на факте уже и теперь независимые
государства, находящиеся под моим покровительством; это можно
бы оставить без перемены; Сербия могла бы получить такую же
форму правления; Булгария — тоже: я не вижу причин, почему бы
эта земля не могла стать независимым государством. Теперь о
Египте. Я вполне понимаю важность этой страны для Англии.
Потому скажу только: если в случае распределения наследства сул-
тана вы возьмете себе Египет, я не имею возражений против этого.
То же самое могу я сказать о Кандии: этот остров, быть может,
годится для вас, и я не вижу причин, почему бы не стать ему ан-
глийским владением».
298

«Я не желал, — писал министерству сэр Гамильтон, — чтобы
император подумал, будто представитель английского правитель-
ства соблазнился этим предложением; потому я отвечал только,
что, сколько мне известно, желания Англии относительно Египта
не простираются дальше того, чтобы установить прочное и удоб-
ное сообщение с Индиею». — «Хорошо, — сказал император, —
дайте вашему правительству случай высказаться вновь по этому
делу полнее и решительнее. Я имею доверие к английскому пра-
вительству. Я желаю от него не обязательства, не формальной кон-
венции: я хочу только откровенного обмена мыслями и в случае
надобности попрошу у английского правительства джентльмен-
ского слова, — этого будет достаточно между нами».
В ответ на это английское правительство сказало, что не имеет
никакой мысли стремиться к овладению ни Константинополем, ни
какою другою частью Турецкой империи; выразило свое доволь-
ство уверением царя, что и он также чужд всякого подобного же-
лания, и в заключение очень любезно, но совершенно ясно и безу-
словно, отказалось вступить в какое бы то ни было тайное согла-
шение с Россией для решения восточного вопроса.
Эти переговоры, происходившие в январе и феврале 1853 года,
были ведены между русским императором и английским прави-
тельством на том подразумевающемся условии, что должны
остаться строго тайною, и более года действительно оставались.
Ниже мы увидим, при каких обстоятельствах тайна была обнаро-
дована и какое влияние имело это открытие на расположение умов
в Европе и Англии.
И мы тогда посмотрим внимательно, в самом ли деле эти раз-
говоры имели такое сильное влияние на ход событий, какое обык-
новенно приписывают им; действительно ли они или какие-нибудь
другие вещи восстановили против России Европу. А теперь мы
займемся не внешним влиянием этих разговоров, а самым их со-
держанием.
Скажу прямо: и Западная Европа, и русская публика находят
в них предметы для сильного порицания. Оно кажется мне неосно-
вательно. В мыслях, которые сообщал покойный государь Сей-
муру, действительно есть важная ошибка: она состояла в непо-
нимании истинного характера и положения нового французского
правительства. Покойный государь в 1853 году сказал, как гово-
рил в 1844 году: «Если я и Англия согласны, остальные прави-
тельства не важны для меня в этом деле». В 1844 году это, по всей
вероятности, было основательно: Франция не имела особенной
надобности горячиться на действия России по турецким делам,
когда Англия не находила бы в этих действиях причин для войны.
Но теперь было обстоятельство совершенно другого рода. Люди,
которые сами по себе не были важны, видели себя в таком поло-
299

жении, что завтра будут казнены по законному суду, если ныне
не наделают новых преступлений и бед. А когда люди видят себя
в таком положении, они очень способны наделать страшных бед:
отчаяние дает и силу, и хитрость, и храбрость. Потому и англий-
ское правительство, и русский государь скоро были впутаны в
беды новым французским правительством, — и впутаны именно
потому, что не предполагали, с какими целями, по каким своим
надобностям оно должно действовать. Не предвидеть этого была
большая ошибка.
Но покойный государь разделял ее с огромным большинством
правителей и дипломатов всех европейских держав и в том числе
Англии. Порицать его за нее было невозможно; да порицатели
сами еще оставались совершенно не замечающими ее, запутанными
в ней, когда стали порицать. Осуждение привязалось к другим
сторонам разговоров. Посмотрим, основательно ли привязалось.
Западная Европа нашла проект покойного государя слишком
увеличивающим могущество России, потому вредным для всех
остальных европейских держав. Потому вознегодовала. Русская
публика тоже нашла, что проект необыкновенно расширяет могу-
щество России, но изволила усмотреть в своей мудрости, что та-
кие мысли не должны быть высказываемы перед иностранцами,
что подобные проекты следует держать в секрете. Потому тоже
вознегодовала. Посмотрим, умно ли рассудила Западная Европа
и возлюбленная мудрая российская публика. Конечно, я говорю
не о всех людях в Западной Европе и в русской публике: и там
и у нас было меньшинство, рассуждавшее, по моему мнению, спра-
ведливо; но я говорю про огромное большинство и там, и у нас.
Оно действительно рассудило так, как я описал; правильно ли
рассудило, я попробую разобрать.
Рассуждения начинались, как с факта очевидного, с того, что
в этих разговорах выражено намерение России овладеть Констан-
тинополем и другими частями Европейской Турции. Это намере-
ние показалось Западной Европе очень вредным. Но если бы оно
действительно исполнилось, точно ли принесло бы оно вред За-
падной Европе? — Это зависело бы от того, как приняла бы За-
падная Европа такой факт. Если бы она взглянула на него с рас-
судительной точки зрения, которую я постараюсь разъяснить, то
она осталась бы спокойною, холодною, только сожалеющею о Рос-
сии зрительницею факта, и дело обошлось бы без малейшего
вреда для Западной Европы, без потери одного крейцера или сан-
тима для нее, не только без потери одного человека, — напротив,
дело послужило < б ы > в большую выгоду ее торговле и вообще
материальному прогрессу; смена турецкой власти какою бы то
ни было другою — не только русскою, но хоть бы даже и не луч-
шею, чем тогдашняя (и нынешняя) французская — все-таки была
бы выгодна для развития международной коммерции. Но, без вся-
кого сомнения, у Западной Европы не достало бы благоразумия
300

и расчетливости оставить факт завладения развиваться без ее вме-
шательства, по его внутреннему закону: она перетрусила бы, рас-
кричалась бы, вооружилась бы и пошла бы совокупными силами
всех четырех великих своих держав со всею их свитою воевать про-
тив русских. (Из последующего хода переговоров мы увидим, что
эта коалиция уже и составлялась.) Тогда, конечно, война была бы
еще гораздо громаднее, продолжительнее, гибельнее для Европы
и России, чем Дунайско-Крымская. Заняв такие позиции, как Бос-
фор и Дарданеллы, Россия могла бы бороться на крайнем юге еще
несравненно упорнее, чем в севастопольской позиции, где у нашего
войска не было подвоза с моря и на многие сотни верст сухого
пути не было плодородных и населенных областей: там подвоз по
Черному морю был бы свободен, богатые хлебом и всяким прови-
антом области были бы под боком у нас. Но тогда это был бы
лишь второстепенный, хотя еще более севастопольского убийствен-
ный театр войны: война шла бы по всей западной границе: научен-
ные 1812-м годом, западноевропейские армии не побежали бы
сломя голову в одну кампанию до Москвы, но в несколько похо-
дов прочно оттеснили бы русские войска до Смоленска и Киева,
утвердились бы на всей днепровской линии. Едва ли бы удержа-
лась за нами и линия Невы. Император Николай даже и не думал
о возможности подвергать себя и Россию такому страданию, —
мы увидим ниже, что он вовсе не расположен был к разрыву со
всеми четырьмя великими державами, действующими заодно. Он
именно хотел предотвратить всякий шанс подобного положения,
когда настойчиво говорил Сеймуру: «нам надобно условиться, по-
ладить, чтобы не попасть всем нам, против нашего желания, в об-
щую европейскую войну».
Но пора ли была говорить об этом? Действительно ли кризис
по восточному вопросу приближался? — Западная Европа тогда
твердила: «нет». Мы, русские, мало привычные рассуждать о по-
литике, наполовину верили своим газетам и журналам, говорив-
шим «да», наполовину — авторитету Западной Европы. Теперь и
Западная Европа почти согласилась, что кризис был близок.
Наше чувство было далеко не беспристрастно: мы симпатизиро-
вали турецким славянам; и теперь не увлекаются ли раздраже-
нием на турок, оказавшихся скучными, упрямыми, бестолковыми
клиентами, те люди Западной Европы, которые соглашаются, что
кризис тогда приближался? — Нет. Он был близок.
В Малой Азии турки населяют внутреннее пространство,
между тем как все три берега (кроме небольшой доли северного
между устьем Кызыл-Ирмака и Трапезунтом) заняты сплошною
каймою греческого населения, врезывающегося довольно глубоко
и внутрь страны по долинам рек Мендерес-Чая и Сакарии * ;
трудно сказать, каково близкое будущее в этой стране, где обра-
* По карте № 8 Этнографического отдела атласа Берггауза.
301

зованнейшее меньшинство занимает более выгодную позицию, но
турки составляют большинство. Судьба малоазиатской части Ту-
рецкой империи — дело, зависящее от посторонних вмешательств
и случайностей. Но вопрос о ближайшем будущем турецкого пле-
мени в Европе — вещь, не подлежащая никакому сомнению: дело
быстро идет к тому, что с турками в их городах-лагерях — Стам-
буле, Адрианополе и других — произойдет то же, что в половине
XVI века произошло с их одноплеменниками в Казани и Астра-
хани. Сами по себе европейские турки, как наши казанские татары,
племя очень хорошее, с которым легко могут уживаться славяне,
даже водить знакомство и дружбу; но ведь невозможная же была
вещь, чтобы Поволжье оставалось татарскою землею, когда эта
земля стала иметь больше славянского населения, чем татарского.
А Поволжье, с Казани и ниже, еще и теперь, не только в XVI веке,
имело бы меньше натуральной невозможности сохранять своих
прежних ханов, чем Европейская Турция. Взгляните на большую
этнографическую карту Европы в том же атласе: широкое про-
странство около Казани и на юг, и на запад, и на север населено
татарами. Этот широкий выступ их на оба берега Волги примы-
кает с востока к огромному татарскому пространству; русское на-
селение около самой Казани — оазис; кругом ее также, даже и те-
перь, только оазисы русских. Об Астрахани и говорить нечего: на
сотни верст кругом сплошная калмыцкая и татарская краска.
А в Европейской Турции не только нет этого — нет даже и той
путаницы племен, которая затрудняет развязку дела в восточной
половине собственно Австрийской империи, где славяне перепу-
таны с немцами, и в королевстве венгерском с его вассальными
землями, где перепутаны с славянами (и на юго-востоке с румы-
нами) венгры и отчасти немцы. Нет, в Европейской Турции каж-
дое племя плотно, округленно, неразрывною массою занимает
сплошь свою землю. На север от Дуная — одни валахи; на юг от
Дуная на западе — одни сербы, на востоке — одни болгары; юж-
нее сербов — одни арнауты *, южнее болгар — одни греки. Все
края и грани разлома так ясны и чисты, как нельзя желать лучше,
Турки в Европе чисто то же, что дешт-кыпчакская власть над Мо-
сквою, Тверью, Рязанью в начале царствования Иоанна III. Она
не может продержаться двух лет без охранения запретительным
голосом других европейских властей. В XVII веке было не то:
большинство племен, подвластных Турции, столько же заботи-
лось о независимости, сколько теперь заботятся о ней гиндусы в
Ост-Индии. Да и до конца прошлого века было мало перемены.
Но с начала, а в особенности с 20-х годов нынешнего века стало
уже совершенно не то, и в 1848 году было ясно, что без австрий-
ского и русского охранения султан переехал бы жить в Эрзерум
или Бруссу. Теперь это на время отвращено результатом Севасто-
Старое турецкое название албанцев. — Ред.
302

польской войны; но в 1851, 1852 годах еще не было установлено
правильного, почти официального опекунства великих держав над
Турциею; она могла развалиться и невзначай, и разваливалась;
уже лет за десять, пятнадцать до Крымской войны турецкий во-
прос был в действительности, а с 1848 года даже и оказался для
многих правителей, в том числе для русских, находящимся в поло-
жении, очень похожем на знаменитый испанский вопрос последних
годов XVII века77: император Николай теперь, как тогда Людо-
вик XIV, чувствовал, что не ныне завтра к нему в руки повалится
держава, склеенная из разных кусков, что остальная Европа не
допустит его без упорнейшей борьбы вступить во владение этим
богатым наследством, так что при всем своем богатстве оно будет
для него разорительно.
Мы знаем, на что решался Людовик, чтобы отвратить от себя
это разорение: он согласился на полюбовную сделку с державами,
которые иначе должны были стать главными деятельницами в
союзе против него. На эту попытку склонил его Вильгельм III,
величайший дипломат того века и, быть может, всей новой исто-
рии, безусловный распорядитель иностранной политики двух дер-
жав из числа трех, которые должны были в случае неудачи сделки
составить коалицию против Людовика. Благодаря искусству, твер-
дости и беспристрастию Вильгельма III были составлены условия,
мирно разрешавшие страшный вопрос. В течение полутораста лет
почти все историки находили отвратительными, безнравственными
эти условия Вильгельма с Людовиком о разделе испанской монар-
хии, но они осуждали их потому только, что останавливались на
словах: «раздел чужих владений», «раздробление государства»,
«тайная конвенция» и т. д. Наконец Маколей 78 из уважения к
своему герою решился вникнуть в сущность дела, не конфузясь не-
благозвучия слов, под которыми оно было известно. Вообще я не
очень-то расположен соглашаться с Маколеем: почти постоянно он
бродит довольно мелко. Но тут любовь к Вильгельму дала ему
силу стать на точку зрения действительно высокую. Прочтите в
изданном после его смерти томе «Истории Англии» разбор во-
проса о проекте раздела испанской монархии, составленном Виль-
гельмом и принятом Людовиком, — это очень честные и хорошие,
не только хорошо написанные страницы. Обдумав их, невозможно
оставаться в сомнении: проектированное решение вопроса полю-
бовною сделкою о раздроблении испанской монархии не было
дурным делом.
Сделка эта рушилась. У Людовика недостало ума и твердости
устоять против соблазна, когда представился удобный случай
отступиться от нее. Но то, что он хоть на время жертвовал
своею суетностью истинному интересу своей династии, своей
нации и всей Европы, — это одно из немногих его действий,
смягчающих приговор истории над ним как правителем и чело-
веком.
303

Возьмем из того же Маколея другой случай. Вильгельм хотел
поскорее кончить войну с Людовиком, мешавшую заняться пере-
говорами о полюбовной сделке по испанскому вопросу. В Рейс-
вейке собрался конгресс из лучших дипломатов того времени.
Они толковали, спорили, и у них не выходило ничего путного, по-
тому что дело было страшно многосложное и запутанное. Маколей
довольно мелочно приписывает неудачность их занятий только их
педантству и формализму. Тогдашние дипломатические формы
действительно были смешны и вялы. Но в сущности проволочка
происходила не от них. Вопросы, которые надобно было решить,
действительно были щекотливы и запутанны. Вильгельм решился
пойти напролом, повести переговоры с Людовиком и его интим-
нейшими советниками мимо конгресса и толпы дипломатов. Через
кого же? У него был Портланд, но кого же взять посредником со
стороны Людовика? Вильгельм выбрал маршала Буффлера, кото-
рый, наверное, имел меньше дипломатического искусства и мень-
ше сведений в политических делах, нежели не только покойный
русский государь, правитель, во всяком случае, солидный, но даже
и Людовик XIV, правитель пустой, вздорный. Буффлер имел одно
качество, которое Вильгельм нашел уже достаточно обеспечиваю-
щим способность французского маршала к этому делу: маршал
был человек прямодушный, и именно его прямодушие, по мнению
Вильгельма, должно было дать ему силу вникнуть в сущность
дела, понять ее очень ясно. И точно, Буффлер отлично понял сущ-
ность дела, и благодаря этому обстоятельству, зависевшему един-
ственно от его прямодушия, дело уладилось очень гладко и быстро,
с такою выгодою для Франции (как и Англии) и для Людовика
(как и для Вильгельма), каких не приобрели бы Франция и Людо-
вик через Рейсвейкский конгресс. Кто подумает, что Буффлер не
вел дело своего государя и нации очень хорошо, или что Виль-
гельм неудачно выбрал Буффлера, не дипломата, для очень важ-
ных переговоров, тот пусть справится у Маколея.
Император Николай в 1852—1853 годах был по турецкому во-
просу в таком же положении, как Людовик в 1695—1700 годах по
испанскому. Он сам решился искать того выхода, который был при-
нят Людовиком только по настоятельным разъяснениям Вильгель-
ма, увидев надобность обратиться к тому крайнему средству для
отвращения войны, которое принял Вильгельм для прекращения
войны,—к прямым, совершенно прямодушным объяснениям, и сам
себя выбрал для дела, для которого Вильгельм выбрал Буффлера.
Я скажу, что не могу найти тут ничего дурного или нерассу-
дительного. Но, читатель, покойный государь действительно сде-
лал напрасно то, что сделал. Если я не ошибаюсь, почти все рус-
ские дипломаты находили, что он поступает неосновательно. Я не
знаю, по каким соображениям они думали так, но если по тому,
которое одно заставляет меня говорить «напрасно он делал это»,—
если по этому соображению они порицали решимость покойного
301

государя, то действительно они были правы в своем порицании.
Видите ли, читатель, в чем разница: когда на одной стороне был
Буффлер, на другой был Вильгельм III, а не Дерби или Д'Израэ-
ли 79, или лорд Абердин, или лорд Пальмерстон. Дело Буффлера
не было напрасно потому, что он имел дело с великим дипломатом,
а не с мелкотравчатым мастером, — с человеком, способным обни-
мать мыслью ход событий на целые десятилетия, действовать для
прочного разрешения великих вопросов надолго, — а между тог-
дашними английскими правителями не было дипломата, подобного
Вильгельму. Человек, не имеющий технической сноровки, может
успешно вести дело только с таким гениальным специалистом, ко-
торый умеет возвышаться над мелочною техникою, когда того тре-
буют обстоятельства 80. Великий полководец, хоть бы, например,
Наполеон I, находит, что Карно имел очень дельные мысли по
стратегическим планам; а обыкновенный порядочный генерал ска-
жет: «Вздор, Карно не умеет командовать ротою; как же можно
иметь с ним рассуждение о военных делах? Он все говорит вздор».
Так и говорили, читатель, французские генералы, когда Карно
был военным министром. Да если бы не то что в Англии, а хоть
в какой-нибудь из великих западноевропейских держав был —
не то что в 1852—1853 годах, а вообще начиная с 1847 года —
правитель, которого можно было бы назвать великим, тогда исто-
рия Западной Европы была бы очень различна от той, которую
мы с вами пережили. Отношения наций и держав в 1848 и сле-
дующих за ним годах так встряхивались, что какая бы из великих
западных держав ни имела гениального правителя, — хоть бы
даже слабейшая из них, Турция, — эта держава в 1848 году взяла
бы первенство не то что над каждою из остальных, — взяла бы
патронатство над всем континентом Западной Европы, стала бы
в Западной Европе то, что была в 1807—1811 годах Франция в
Рейнском союзе или Македония при Александре Великом в гре-
ческом мире, — все, все. Кто этого не знает, читатель, тот не знает
историю последнего пятнадцатилетия, и я не намерен спорить с
таким человеком. А так как этого не случилось и ни одна из вели-
ких западных держав не была возвышена своим правительством
к 1852 году на степень могущества, гораздо большего, чем какое
имела в 1847, то из этого и ясно каждому умеющему понимать
историю, что в эти годы, 1848—1851, не было ни в одной из них
гениального правителя. Под этот вывод подходит и Англия. В те
годы она могла приобресть протекторат, — не на словах, а на деле:
1) над Пиренейским полуостровом, 2) Италиею, 3) Германиею,
4) Венгриею, 5) всеми странами, составляющими Европейскую
Турцию, и, кроме этих пяти порядочных кусков, еще над несколь-
кими другими, — а ничего такого не произошло; потому я и ду-
маю, что Англия в это время не имела ни одного великого прави-
теля между своими сильнейшими государственными людьми. Но у
меня, читатель, есть рьяные литературные противники, которые
305

все сомневаются, имею ли я понятие о чем-нибудь, или круглый
невежда. Вот уж и теперь, например, они, наверное, думают схва-
титься за слово «великий правитель», да и вообразить, что дес-
кать, он все врет, он не знает, что такое великий правитель, — вот,
читатель, для вашей пользы я, пожалуй, и объясню моим рьяным
противникам, что не я не имею, а они не имеют понятия об этом;
а вам будет интересно посмотреть, как я устрою им этот сюрприз.
Начну я, читатель, с того, что приведу хоть десять имен, — и по-
прошу моих рьяных литературных противников сказать, ошибся
ли я, ставя какое-нибудь имя в этот список гениальных правите-
лей, — начнем его хоть со времен Ришелье и для избежания споров
из-за национальных наших симпатий или антипатий русскую исто-
рию оставим в стороне. Вот я и скажу: в великих державах Запад-
ной Европы в 1840—1860 годах не было ни одного такого прави-
теля, как Ришелье, Кромвелль, Вильгельм III, Помбаль, Питт
Старший, лорд Клайв, Фридрих II, Франклин, Вашингтон, Гош 81.
Тут, как видите, с именами самыми громкими перемешаны имена,
мало кем произносимые, как имена великих правителей; наверное,
например, представится моим рьяным противникам, что меня
можно предать поруганию за имя Гоша, о котором половина их
и не слыхивали, или за Франклина, или за Клайва, — а пусть по-
пробуют, и вы увидите, какое выйдет увеселение для вас из этого:
ведь штука-то в том, что, например, Франклин, как правитель и
в частности дипломат, был едва ли не выше Ришелье, а Гош, на-
верное, выше одного французского очень знаменитого человека, о
котором мы тоже будем говорить; кто этот француз, мы тогда и
увидим. Но это мимоходом, а главное дело вот в чем: в десятке
имен, приведенных мною, есть и абсолютисты (Ришелье, Пом-
баль), и конституционисты, и республиканцы, и военные деспоты
(Кромвелль, Клайв); есть и так называемые консерваторы и так
называемые революционеры; есть и люди, имеющие власть само-
стоятельно (Кромвелль, Вильгельм III, Фридрих II, в сущности и
Ришелье), и люди, имеющие ее только по поручению от других;
есть и люди, получившие власть обыкновенным, правильным пу-
тем (Ришелье, Помбаль, Питт, Фридрих II), и люди, захватившие
ее путем насилия (Кромвелль, Вильгельм III); есть и такие люди,
как Вашингтон, которых признают чистыми даже их противники,
и такие люди, как Клайв, которых признают очень грязными даже
их панегиристы, — видите, какие разницы и какие многочислен-
ные. А серьезные историки, дипломаты, правители говорят: все
эти разницы между великими правителями, как ни громадны сами
по себе, ничтожны для государственных людей и историков срав-
нительно со сходством между великими правителями по силе ума
и воли. Возьмем, например, громадную нравственную разницу
между ними от Клайва внизу до — кого вы находите лучшим, того
и поставьте вверху: хотите — Гоша, хотите—Вашингтона, хоти-
те — Вильгельма, хотите — Фридриха, я, пожалуй, пропущу вся-
306

кое имя без спора, — а то, пожалуй, чтобы уж вовсе не было спо-
ров, — от Клайва до Людовика Святого, действительно превосход-
ного человека (и великого правителя, несмотря на его ребяческий
поход с армиею, составленной из детей — буквально детей, ма-
леньких мальчиков, — против мусульман) 82. Разница очень боль-
шая между Клайвом и Людовиком Святым как людьми; но — это
страшно, читатель, а все-таки правда — гениальный правитель с
дурным сердцем хорош как правитель. Он насилует, грабит или
обижает немногих, с которыми имеет личные, частные дела, но
с нациею он поступает честно и хорошо, потому что поступать с
нею иначе и не нужно, и глупо, и ему самому вредно. Таков мой
взгляд, читатель; правилен он или нет, вы можете судить, как вам
угодно; но он таков. Поэтому, если, например, я — человек благо-
родной души, я все-таки не могу не признать Клайва хорошим
правителем, хоть гнушаюсь им как человеком; или когда я разде-
ляю мнение Кинглека, что Moпa и Маньян плохие правители, то
все-таки разделяю не из-за того, что гнушаюсь ими как людьми,
а просто только потому, что они плохие правители. Наоборот;
если я — человек очень дурной души, я все-таки не могу признать
великим правителем того, который нечестно поступает с своею на-
циею; быть может, я восхищаюсь его проделками мошенничества
и грабежа и насилования, когда они относятся к его делам с от-
дельными лицами, но когда я вижу, что они относятся к нации,
я принужден находить их неуместными и глупыми. Поэтому, чита-
тель, какой бы души — хорошей или дурной — ни был я, я при-
знаю великим правителем ужасного злодея над отдельными ли-
цами: Цезаря Борджию и — не признаю другого такого же
мастера на злодейства — Тиберия 83. Берем другую разницу —
разницу по личному расположению к той или другой форме пра-
вления,— великие правители выше и этой мерки. Кто был Вашинг-
тон? — Главнокомандующий инсургентов, президент демократи-
ческой республики. Что ж за человек был он по личным своим
наклонностям?—Положительно известно, читатель, что он был
аристократ по личному своему расположению; несомненно, чита-
тель, — хоть на это и нет таких формальных документов, как
о его аристократизме, но все-таки несомненно по тысячам неоспо-
римых доказательств, — что он был монархист в душе. Если бы
мог он быть тем, чем лучше всего ему нравилось бы, он был бы
графом Моунт-Верноном84, лордом Вашингтоном, президентом
северо-американского совета министров его величества короля
великобританского и северо-американского. Кто был Помбаль? —
Министр португальского короля, истреблявший все, что остава-
лось сколько-нибудь похожего на конституционные ограничения.
Кто он был в душе? — Без всякого сомнения, республиканец, од-
ной породы с Дантоном 85, или — еще ближайшее родство — род-
ной брат Катону, убившему себя, чтобы не видеть венца на голове
Цезаря; это покажется странно, читатель, тому, кто не вникал в
307

характер Помбаля; кто вникнет, не усомнится в том. Кто был
Вильгельм III? — Президент республики Семи Соединенных про-
винций и конституционный король Англии; вот уже порядочная
разношерстность; но она еще очень одноцветна перед тою третьею
разностью, что он, без всякого сомнения, был абсолютист в душе,
желал бы быть таким неограниченным самодержцем, что подоб-
ного самодержавия и во сне не снилось Людовику XIV, и был по
характеру военным деспотом вроде Кромвелля, то есть много по-
солиднее Наполеона I : у Наполеона I была любовь к эффекту, —
это уже некоторое уважение к общественному мнению, некоторое
мягкосердечие. Кромвелль и Вильгельм из-за величайшего эф-
фекта великодушием не щадили никогда ни одного человека, зато
и не обижали не только человека, даже мухи не обижали без рас-
чета. Маколей стушевывает эту сторону — страшную деспотич-
ность Вильгельма III, но и в его рассказе она видна, а в других
рассказах Вильгельм III с этой стороны — чистейший Кромвелль,
то есть почти что Чингис-хан или Тамерлан, с европейскими нра-
вами. И однакоже этот человек, — чем же он знаменит в исто-
рии? — Тем, что прочно восстановил английскую конституцию,
при ее восстановлении согласился, — даже не вступаясь и в сове-
щания об этом, вперед, можно сказать, подписав бланковый доку-
мент, — согласился очень много ограничить прежние права короля,
и верно сохранял эту конституцию в Англии, и провел всю жизнь
свою в борьбе и неусыпных трудах на пользу Голландской респуб-
лики, республиканские учреждения которой охранял так же вни-
мательно, как дисциплину в ее войсках. Что это за странности,
читатель: республиканец в душе — поборник самодержавной вла-
сти своего короля; монархист в душе — основатель республики;
абсолютист в душе — расширитель прав парламента, верный хра-
нитель конституционных учреждений в одной, республиканских —
в другой стране? — Читатель, это странности лишь для людей,
не знающих истории и не понимающих государственного быта;
в сущности это не больше, как проявление великой силы ума в
этих трех правителях. Великий правитель хочет могущества своему
правительству; могущество правительства соразмерно могуществу
нации и степени ее довольства правительственною формою; это
истины не мудреные в теории. Но нужна правителю очень боль-
шая сила ума и воли, чтобы неукоснительно держаться их в прак-
тике. Кто держится, тот великий правитель. Такой правитель по-
стоянно помнит, что для него невыгодно тратить время, силу и
колебать расположение нации к правительству из-за того, чтобы
сохранить форму, которая нравится ему, но стала не по вкусу на-
ции, или изменить форму, которая не нравится ему, но остается
по вкусу нации *. Нет, он выше этих формальностей; он согла-
* Кромвелль не исключение из этого. Национальная сила была тогда на
стороне республиканцев. Какая форма нравилась ему самому, трудно ре-
303

шается на сохранение или установление такой формы, — и неиз-
менно управляет по ней, — такой формы, которая в данное время
в данной стране доставляет правительству наиболее доверия и рас-
положения, то есть, давая наиболее благосостояния населению
страны, дает наиболее могущества ее правителю.
Не полагайте, читатель, что я отклонился от прямого предмета
статьи: нет, без этого объяснения невозможно было бы изложить
осязательным образом того, как легко и простительно было пра-
вителям европейских держав ошибиться в характере нового фран-
цузского правительства. Читать статью о прошедших фактах и об
общих исторических истинах — вещь очень легкая сравнительно
с задачею быстро понять многосложный факт, едва еще начинаю-
щий раскрывать свою сущность. Но согласитесь, что на этих моих
двух-трех страницах о великих правителях есть многое, над чем
могут усомниться люди и неглупые и довольно, повидимому, знаю-
щие. А всякий, кто, читая эти страницы, не скажет: «ну, разу-
меется, это ясно, как 2 X 2 = 4 , и очень давно известно мне», — вся-
кий такой человек, читатель, не имеет никакого права осудить
ошибку правительств и наций, послужившую, как мы увидим,
причиною напрасной Крымской войны. Только тот мог понять
тогда характер нового французского правительства, кто был со-
вершенно холоден к вопросу о форме правления. Кто расположен
был думать, что монархическая форма вообще лучше республикан-
ской, тот должен был почувствовать симпатию к правительству,
восстановившему эту форму. Почти все правители почти всех пер-
востепенных и второстепенных держав подошли под эту развилину
дилеммы. Симпатия помешала им быстро проникнуть глубже
формы, в сущность дела. Кто расположен был вообще предпочи-
тать республиканскую форму, подошел под другую развилину ди-
леммы: он почел новых правителей Франции титанами злодей-
ства, потому что они, как вы видите, совершили действительно
ужасающие вещи; а злодеи они или нет, довольно того, что они
показались титанами, — титаны не делают пошлых мелочей, ти-
таны не поднимают шум для шума, без всякого другого смысла и
намерения, кроме как поднять шум. Итак, и республиканцы, и мо-
нархисты Европы могли легко не заметить во-время, какую мел-
кую штуку выкидывает новое французское правительство, — и
штука по иностранной политике удалась, как проделка в ночь с 1
на 2 декабря, и за этою удачею необходимо последовала, даже
шить; вероятнее всего, что очень долго, даже когда Карл I 86 был уже в плену
у республиканцев, Кромвеллю все еще было бы приятнее всего восстано-
вить престол и на престол этот восстановить Карла I. Потом он пере-
шел из этого стюартовского монархизма едва ли не прямо к тому располо-
жению мыслей, поддавшись которому Наполеон I титуловал себя импера-
тором. Но Кромвелль не поддался своему влечению, — он остался военным
командиром Англии. Было ли между этими двумя монархическими влече-
ниями время, когда он был действительно республиканцем, — вещь очень
сомнительная,
309

почти без воли штукарей, мутивших воду из Парижа, севастополь-
ская резня, как за прежнею проделкою над Парижем последовали
убийства 4 декабря.
В самом деле, представьте себе положение: правительство од-
ной из великих держав целый год подвергается раздражающим
неприятностям из-за предмета совершенно неважного, и подвер-
гается от кого же? — от правительства державы, которая остается
существующею только благодаря охранению, даваемому ей со сто-
роны оскорбляемого ею теперь правительства. Согласитесь, чита-
тель, что правитель этой оскорбляемой сильной державы не за-
служивает особенного порицания, если, наконец, приходит к мыс-
ли: «мне трудно продолжать быть охранителем этого столь слабого
и столь наглого передо мною правительства». — Только. Больше
ничего не требовалось. Вот и явился восточный вопрос. А как он
явился, то и стало уже очень плохо: в Европе не было тогда вели-
кого дипломата, да и великий дипломат, как мы знаем, не успел
развязать испанского вопроса. Как из испанского вышла отлич-
ная война, так и из восточного недурная.
Я не говорю, читатель, что тут не было ошибки. Теперь каж-
дый видит, что была. Турецкое правительство не было достойно
даже и того, чтобы сердиться на него, — оно было только игруш-
кою в руках французского. Но я хотел показать вам, что тогда не
так легко было избежать этой ошибки, как легко видеть ее теперь.
Да, читатель, Севастопольской войны не было бы только в та-
ком случае, если бы для русского императора было совершенно
одинаково видеть какое бы то ни было внутреннее устройство во
Франции. Он любил монархическую форму; но все равно, чита-
тель, если бы ему и нравилась республиканская, а не монархиче-
ская, он точно так же не в силах был бы поверить, что новое фран-
цузское правительство имеет намерения до неимоверности мелоч-
ные— собственно только одно намерение: поднять шум. А без
этого нельзя было не рассердиться на турецкое правительство:
ведь без этого казалось, что если бы оно держало себя менее двое-
душно, то успело бы отделаться от придирок французского; что
не французское правительство придирается к нему, а оно само
своим двоедушием сеет неприятности между Франциею и Россиею.
Предположите во французском правительстве хоть малейшую
долю чего-нибудь похожего на какой-нибудь политический расчет,
и вы увидите, что нет возможности поверить, что оно целый год
мучит Турцию из-за ключа от Вифлеемской церкви, — надобно
будет предположить, что оно и само не радо этому делу, как не
радо ему русское правительство, и только не может выпутаться из
него, как не может выпутаться и русское; что, следовательно, во
всей этой путанице и происходящих из нее неприятностях вино-
вато турецкое правительство, которое, и точно, давно известно как
плохое, бестолковое, двоедушное, трусливое и нахальное. Согла-
ситесь, читатель, что ошибиться было легко.
310

Впрочем, если и не согласитесь, все равно: своим порицанием
вы докажете только, что принадлежите к числу непогрешительных
мудрецов, не могущих в среду извинить человеку того, что в поне-
дельник он не совсем определительно предвидел, какая будет по-
года во вторник. В 1863 году очень видно, что из столкновений
1852 года должна была произойти Севастопольская осада в 1854—
1856 гг.; теперь ясно даже, что именно в стольких-то шагах от из-
вестного кургана или буерака должна была быть начата траншея.
Все это ясно. Итак, можете порицать.
Нет, читатель, не в том ум, чтобы твердить годы и годы: «ви-
новат он, виноват он!» кто бы ни был «он», все равно, хоть бы
даже и лицо, которого целые двадцать пять лет чтили вы за бога
в нарушение первой заповеди, — нет, читатель, твердить так при-
лично попугаям, а не людям. Люди, когда успеют образумиться
от ошеломления бедою, должны начать думать: не виноваты ли
и мы в этой беде, и если виноваты, то чем? — Это небесполезно:
быть может, это хоть на одну каплю уменьшит беды ваши в буду-
щем; может быть, — как вы думаете, читатель: может ли нация
извлекать себе хоть маленькую долю опытности из серьезного
размышления о прошлом горьком опыте? 87 Если «да», вы про-
стите мне, читатель, что иногда я буду резко отзываться о боль-
шинстве русской публики при пересмотре хода столкновений, из
которых произошла. Севастопольская война, и не буду оставлять
вины русской публики прикрытыми молчаливым согласием на ее
любимую отговорку: «это правительство было виновато». Нет,
читатель, мы будем итти глубже, и если будут нам представляться
ошибки нашего правительства, то мы будем доискиваться, точно
ли оно виновато, или большинство русской публики вводило его
в такие положения, из которых происходил вред для русской на-
ции и ее правительства.
Но — после этого объяснения — продолжим наш разбор раз-
говоров покойного государя с Сеймуром, — разговоров, возбудив-
ших потом столько крика, по моему мнению, неосновательного.
К ч е м у » между прочим, служило это длинное объяснение о об-
щем характере действий великих правителей? —Оно было нужно
именно в этом месте затем, чтобы читатель серьезно вник в вопрос:
что же такое форма в политических делах? Каждый, пожалуй, го-
тов согласиться с отвлеченною истиною, что «сущность дела важ-
нее формы», но большинство мало вникает в важность этой исти-
ны, беспрестанно пренебрегает сущностью из-за формы и даже
готово кричать «невежда» или «софист» против писателя, стараю-
щегося серьезно проводить тот взгляд, что надобно смотреть на
сущность дела, дорожить ею больше всего. Так беспрестанно кри-
чали против меня мои рьяные литературные противники. А благо-
даря длинному объяснению я хоть на этот раз, быть может, и ус-
пею показаться не совсем неправым в том, что говорю: все великие
правители умели становиться выше формы. Я привел довольно
311

длинный ряд имен их и прошу показать в деятельности хоть
одного из названных мною великих правителей хоть один важный
факт, который не служил бы, так или иначе, подтверждением вы-
вода, высказываемого мною *. Теперь, вероятно, уже яснее преж-
него будет, когда я повторю прежние мысли: если бы в числе тог-
дашних английских правителей был человек, подобный Вильгель-
му III или Фридриху II, или Франклину, попытка русского импе-
ратора не была бы напрасна. Но замечательнейшим дипломатом
из тогдашних английских министров (вигов) и предводителей
оппозиции (тори) был лорд Пальмерстон, человек, не равняв-
шийся не только Вильгельму, даже Роберту Пилю или Кавуру 88,
один < и з > обыденных «великих людей на малые дела», один из
людей, отлично изворачивающихся со дня на день, не без эффекта,
часто и не без пользы для своего государства, но не способных
руководить ходом событий, а умеющих только хорошо плавать по
течению и по ветру, ныне туда, завтра сюда, как случится. А пар-
тия нуждается в партнере. Русский император хотел, чтобы пове-
дено было с ним такое дело, вести которое мог бы только новый
Вильгельм III. Потому Буффлер и был оставлен на этот раз при
своем военном, и никто из английских министров не захотел ввести
его в дипломатические занятия. Если русские дипломаты не одоб-
ряли попытку своего государя именно на том основании, что пред-
видели ее напрасность, то они были совершенно правы.
Но за этою оговоркою о напрасности я скажу, что во всех дру-
гих отношениях попытка была хороша. Английские министры не
взялись за дело потому, что оно было не под силу им; но им са-
мим и большинству европейской публики показалось, что дело, от
* Может показаться странно, что, перечисляя стольких великих прави-
телей, из которых иные даже и не очень знамениты у массы публики, я не
ставлю их в разряд величайшую знаменитость нового времени, Наполеона I.
Прежде я не объяснял случаев подобного моего несогласия с обыкновен-
ным мнением, полагая, что причины сами собою ясны всякому знакомому
с делом, хотя бы он соглашался или не соглашался с моим взглядом на
дело. Но, как я сейчас сказал, беспрестанно выходило не то: меня называли
невеждою («смотрите-ко, господа, забыл Наполеона I»), парадоксистом
(«смотрите-ко, господа, хочет произвесть эффект оригинальничаньем»), со-
фистом («смотрите-ко, господа, такой недобросовестный человек, что не хо-
чет назвать Наполеона I великим правителем из-за того, что Наполеон I
был император»), и из этого умного предположения о причине моего
умно предположенного софизма следовали размышления о ужасности моего
образа мыслей, который столько же понятен господам подобным размышля-
телям, сколько всем нам известно родство Мельхиседека, и все это из-за
того только, что я хоть сколько-нибудь полагался на сообразительность
людей, не разделяющих моего взгляда. Попробую же, для примера, ука-
зать здесь, что я вовсе не по невежеству, парадоксальничанью или со-
фистике не ставлю Наполеона I в разряд таких правителей, как перечислен-
ные мною. По положению и главному характеру деятельности ближе всего
будет сопоставить его с Фридрихом II и Кромвеллем. Кто помнит суще-
ственные факты из жизни этих двух великих правителей, тот знает, что
они постоянно сохраняли обдуманность и благоразумие среди блистатель-
312

которого они отказались, само по себе было бы вредно для Англии
и для всей Западной Европы. В этом они очень ошибались. Они
говорят: русский государь хотел слишком многого для увеличения
могущества России. Не забудем, что мы имеем только первый ба-
зис, выставленный им для переговоров, попросту сказать, «первый
запрос», с которого всегда делается значительная сбавка: пере-
говоры, это — дело коммерческое. Мы не знаем, до какой степени
могло бы русское правительство «сбавить цену», говоря по-ком-
мерчески, если бы пошла серьезная переторжка. Мы видим только,
что англичане имели бы полную возможность получить очень
большую сбавку: первым словом русского государя было: «вы,
англичане, может быть, думаете овладеть Константинополем; этого
я не могу допустить»: а ведь, в сущности, очень может быть, что
только по этому опасению он и высказывал, что, «если понадо-
бится, я на время введу в него свои войска — не для того, чтобы
стать его владетелем», и ведь очень может быть, что в мыслях
у покойного государя не было никакого другого дополнения к этим
словам, к?.к только: «а единственно затем, чтобы охранить его от
вечного занятия вами». И ведь очень может быть, что если бы
найдена была комбинация, которая отнимала бы у русского госу-
даря это опасение, то он сказал бы: «да, вы успокоили меня, и я
вижу, что мне не будет надобности подводить мой флот или мое
войско и на сотни верст к Константинополю». Почему кто может
знать, что он не сказал бы этого? Дело неизвестное. Но, по сопо-
ставлению мыслей об английском и о русском занятии Константи-
нополя, дело очень и очень не лишенное правдоподобия.
Повторяю: я не имею претензии знать, каковы были мысли
русского императора, кроме тех, которые он высказал. Но при-
нейших успехов, что на самом деле они никогда не презирали врага, хоть
могли хвастаться презрением к нему для ободрения своих солдат; никогда
в своих походах не нарушали правила здравого смысла: иди вперед не
дальше, чем необходимо (Фридрих, например, мог бы несколько раз бро-
ситься на Вену или вторгнуться во Францию; это было бы очень эффектно,
но он помнил, что это не нужно и вредно); они всегда мирились при первой
возможности и никогда не начинали хлопотливых дел без крайней надоб-
ности; Кромвелль, например, не стал воевать с Мазарини, хоть наверное
истребил бы французский флот (что было очень вкусно и ему, как ультра-
протестанту, и всем англичанам, как людям уже думавшим о безусловности
господства на морях); он при первой возможности помирился с Голлан-
диею, хоть мог бы завоевать ее (что было очень лестно ему и англичанам,
по их торговой вражде на голландцев): Кромвелль помнил, что ему (и Ан-
глии) было бы вредно поддаться тому или другому соблазну. Кто помнит
и умеет ценить такие вещи, тот, по моему мнению, не может не видеть, что
человек, без толку навязавший себе на шею испанские дела, бросившийся
на Москву, не принимавший в 1813 году мирных предложений союзни-
ков,— что этот человек был гораздо ниже Фридриха II и Кромвелля по
силе ума и твердости воли. С этим моим мнением каждый может согла-
ситься или не согласиться, как ему заблагорассудится; но я прошу помнить,
что оно имеет на своей стороне факты, не лишенные значения, и что эти
факты можно принимать во внимание, не будучи ни невеждою, ни софи-
S13

бавляю: и никто не может с достоверностью знать этого; очень
может быть, что он и сам не мог бы сказать с достоверностью, ка-
кие уступки в первом запросе окажутся возможны, — это очень
натурально, потому что размер их должен был определяться пред-
ложениями другой стороны.
Но я говорю, что эти уступки не могли не быть значительны
и очень значительны. В первом базисе переговоров он говорил:
«я знаю, что вам, англичанам, приятно было бы владеть Египтом
и Кандиею; на это я согласен». Само собою, читатель, что это
так; англичанам, то есть большинству английской публики, в том
числе всем вигам и всем тори, всем людям, бывающим министрами
(кроме Гладстона) 89, воображается, что это было бы очень вы-
годно для Англии. Я полагаю, что они ошибаются, что прав Глад-
стон, который разделяет мнение меньшинства английской публики,
находящего, что подобное приобретение, хоть бы досталось даром,
было бы очень убыточно для Англии. Но я знаю также, что Глад-
стон тут ничего не значит. Итак, я знаю, что русский император
нисколько не обманывался в предположении того желания, на ко-
торое и выразил согласие. Но английское правительство, хотя
действительно разделяло эту наклонность большинства англий-
ской публики, имело благоразумие рассчитать, что удовлетворить
ей — при данных ли тогдашних обстоятельствах, или при каких бы
то ни было обстоятельствах, этого мы не знаем — было бы вредно
для Англии. Этот рассудительный, по моему мнению, расчет де-
лает ему честь. Итак, оно решило: «мы не станем брать ни Египта,
ни Кандии», и прислало Сеймуру инструкцию в этом смысле (ко-
стом. Прошу господ моих рьяных противников сообразить такой случай.
Положим, что я не сделал этой оговорки причин, по которым не причисляю
Наполеона I к правителям, подобным Фридриху II, Питту Старшему и пр.;
если бы кто вздумал в таком случае закричать про меня «невежда», «со-
фист» за этот пропуск имени Наполеона I, — не дал ли бы он мне полного
права смеяться над ним? Прошу их, для изощрения их ума, перечитать хо-
рошенько биографию, например, Гоша, — и они увидят, что точно то же
произошло бы, если бы кто вздумал закричать то же про меня за то, что
я называю великим правителем этого предшественника Наполеона, хоть
Гош умер в таком периоде своей жизни и деятельности, как если б На-
полеон I умер в 1795 году, до своего первого итальянского похода: основа-
тельные люди уже и в 1795 году находили, что Наполеон I очень хороший,
чрезвычайно хороший главнокомандующий, — это они уже видели по осаде
Тулона и еще более по Вандемьеровскому побоищу, о котором я упоми-
нал выше. Я считаю это побоище гнусным делом, но все-таки я не могу
не признать, что в нем Наполеон выказал себя превосходным мастером
военной техники, — оно, вероятно, более свидетельствует его полководче-
ский талант, чем Маренгская или Аустерлицкая битва, и, без сомнения,
гораздо больше, чем Бородинская. Кто не знает мнения основательных спе-
циалистов, тому опять покажется, что я говорю софизм; а на самом деле,
это только показывает, что хоть я и вовсе не знаток военного дела, не знаю
даже, как оседлать лошадь — простую ли, кавалерийскую ли, все равно, —
но кое-что читал или слышал от знающих людей об этих битвах. Точно
так и о Гоше я сужу не наудачу, а кое-что читал о нем. Никто не имеет обя-
314

нечно, читатель понимает же, что Сеймур не на-авось сказал по-
койному государю: «Англия не желает» — так на-авось послан-
ники не говорят). Ясно, что при такой умеренности (бескоры-
стии, расчетливости, называйте, как хотите,— по моему: при та-
кой рассудительности) английского правительства покойный
государь не мог не увидеть, что и ему не нужно таких больших
гарантий для сохранения баланса с Англиею, какие были нужны
в случае, если бы английское правительство было менее рассуди-
тельно (то есть более тщеславно и алчно).
Ясно, что уже первое удостоверение о действительных реше-
ниях английского правительства вело покойного государя к рас-
положению (это несомненно по законам человеческой натуры: к
расположению, а по всей вероятности, следует думать больше: не
только к расположению, к полной готовности) изменить первона-
чальный запрос в менее высокий. С одной стороны, являлся факт
«нет напора», с другой — натурально оказывалась возможность
уменьшить силу контрфорсов. По моему мнению, ясно, как день,
что Западная Европа могла заключить с покойным государем со-
глашение на условиях, гораздо менее обременительных во мнении
большинства ее публики (а по моему мнению, гораздо лучших и
для России), чем те, которые были выставлены только как перво-
начальный базис для обозначения черты, с которой поведется
сближение взаимными уступками.
Но пусть не было бы сделано покойным государем никакой
сбавки; станем на ту не сообразную ни с чем точку зрения, на ко-
торую угодно было взгромоздиться тогда большинству европей-
ской (и нашей) публики, — согласимся забыть, что «первоначаль-
занности знать биографию Гоша; но кто скажет: «вранье, будто Гош был
гениальнее Наполеона I», тот обнаружит, что не знает или не понимает
фактов, дающих право думать так.
Это объяснение очень длинно; но оно еще не кончено. Хотите ли, не
хотите ли, читатель, а я укажу вам еще одно обстоятельство, из-за кото-
рого могу быть назван невеждою, софистом и пр., если не объясню его.
Я все ссылался на Маколея. Вот рьяный противник тотчас и сообразит:
«Маколей — это вся кладовая, из которой он заимствует свои сведения;
ничего, кроме Маколея, не читал. Малознающий шарлатан». А почему я
ссылался именно на Маколея? — Его книга находится или скоро будет на-
ходиться в руках русской публики, только поэтому я и дорожу ею: пуб-
лике легко будет справиться, чтобы проверить, правду ли я говорю о вещах,
в которых ссылаюсь на Маколея. А то ведь очень может быть, читатель,
что хоть я и не Скалигер, Юст Липсий или Эразм Роттердамский, у ко-
торых запас сведений был изумителен, но все-таки читал я кое-что и о
Ришелье, и Фридрихе II, и о Франклине, и о других гениальных правите-
лях, и читывал не об одном деле, подобном разбираемому мною. Но со-
шлись я для примера на сходный случай из переговоров, веденных, поло-
жим, Фридрихом II или Франклином, мои рьяные противники, не умея
справиться об этом, без церемонии вообразят и возопиют: «ты невежда,
этого не было». Положим, я мог бы сослаться на «Историю XVIII века»
Шлоссера; но Шлоссер не такой охотник, как Маколей, класть в рот
разжеванное и пережеванное; его надобно читать со вниманием, иметь не-
315

ный базис» не есть «ультиматум», то есть забыть, что конвенция
или трактат всегда бывает несравненно мягче с обеих сторон, чем
черновой проект первого мемориала, с которого начинается дело;
вообразим себе, что Западная Европа (представляемая Англиею)
приглашалась не условливаться, не торговаться, а сказать прямо
только «да» или «нет» на вопрос: «в этих условиях не может быть
ни убавки, ни прибавки ни одной иоты; принимаешь ли ты их?»
Западной Европе (и нашей публике) заблагорассудилось поднять
вопль в этом тоне. Посмотрим, действительно ли первоначальные
условия имели такой смертоубийственный для Западной Европы
характер, какой возмутил ее тогда.
Первое из условий этого чернового проекта со стороны покой-
ного государя было: пусть будут обращены в самобытные государ-
ства по границам национальностей все области, лежащие между
Россиею и окрестностями Константинополя (или всею полосою
южного турецкого прибрежья, населенною греками, — слова госу-
даря в той форме, в какой были записаны Сеймуром, не опреде-
ляют с точностью границ пространства, остающегося при констан-
тинопольском предполагаемом владении). Само собою, против
этого никто не может сказать ничего: это хорошо на всякие глаза,
кроме разве австрийских; но австрийские одни не важны. Ни Ан-
глии, ни Франции, ни Пруссии нет ни малейшей радости собствен-
но в том, что турки насилуют сербов и болгар: на этот счет можно
быть уверенным. Но государь прибавлял: «эти государства пусть
будут под протекторством России»,— вот одна из двух причин, от-
пугнувших от переговоров английское правительство. Оно правда;
правителям, живущим со дня на день, должно было показаться,
как потом показалось и большинству европейской публики, что это
значит: «эти области будут отдельными государствами только по
имени, а на деле будут русскими провинциями». Я не имею претен-
которые подготовительные сведения, чтобы понять, а мои господа рьяные
литературные противники лишили меня права предполагать в них эти каче-
ства: они не поняли бы, да, пожалуй, опять подняли бы крик, что, дескать,
у Шлоссера нет этого, да еще, — чего не бывало с ними, бывало и это,—
вообразили бы: «ведь Шлоссера-то переводил он (то есть я) — так, может
быть, и переврал; ведь он, говорят, не знает по-немецки». Как вы прикажете
рассуждать с такими противниками, читатель, не принадлежащий к ним? —
Трудновато рассуждать, скажете вы. — Нет, скажу я: не трудновато, а
только очень скучновато да и грустновато: видеть себя в необходимости до-
ходить до таких внушений «начатков учения» людям немолодых лет, чтобы
они хоть эту статью оставили без криков «невежда писал», «софист пи-
сал»,— чтобы такие крики хоть на этот раз не мешали вам, читатель, спо-
койно читать эту статью с дельным, спокойным вниманьем, какого, уверяю
вас, заслуживает писатель, который, каковы бы ни были степень его уче-
ности и таланта, человек серьезно и добросовестно ищущий истины с
честным желанием принести этим хоть немножко пользы вам. За это же-
лание вы простите ему и ту грубость, с которою он говорит вам истину —
горькую истину. Он не умеет писать мягко — и не жалеет об этом: его
грубая речь по крайней мере искренна.
316

зии знать, разделял ли покойный государь такое ожидание или
находил его ошибочным. Но нет для меня никакого сомнения в
том, как пошло бы дело на самом деле: через десять лет после из-
вестного исторического столкновения очень нетрудно понять его
сущность, если ты не совсем чужд знания истории и можешь на-
водить географические и статистические справки. Это не большая
мудрость. Ею гордиться нельзя. Потому я не вижу особенных при-
чин приписывать особенную гениальность следующему соображе-
нию, по моему мнению, очень нехитрому: сила вещей очень скоро
заставила бы Англию, Францию, Австрию (с поддержкою от
всех других держав Западной Европы) стать охранительницами
независимости новых государств; и кто бы ни назывался на бумаге
протектором этих государств, на факте они были бы под протек-
торством всей Европы, от Гибралтара до Уральского хребта. В не-
много лет эта группа сделалась бы гораздо более самостоятельна,
чем теперь Турция. Россия имела бы в столице валахов, столице
сербов, столице болгар меньше влияния, чем даже и теперь имеет
в Стамбуле, лагере одряхлевшей орды, помыкаемой всеми; точно
так же и другие великие державы не имели бы возможности коман-
довать в этих столицах так, как поочередно командуют в Стам-
буле. Был ли бы от этого убыток или вред России ли, какой ли
другой из великих или второстепенных держав, об этом каждый
может думать по-своему; я полагаю, что от этого была бы польза
и Англии, и Франции, и России, и всякой другой державе, имею-
щей какое-нибудь естественное основание быть особенной держа-
вою. По-моему, Англия не в убытке от того, что не может помы-
кать Голландиею, Россия не в убытке от того, что не может помы-
кать Швециею или Пруссиею. Может быть, в этом мнении я
ошибаюсь, — это каждый пусть решает по-своему. Но решать на-
добно только то, нравился ли бы кому из нас такой факт. А что
факт вышел бы таков, — это вещь, не зависимая от разности мне-
ний. Некоторым нравится, что у европейских мужчин растет
борода; другим, может быть, это и не нравится, но можно не спо-
рить о том, растет ли борода у европейских мужчин. Я, впро-
чем, не удивлюсь, если и это мое мнение будет принято за
парадокс.
Понимать в 1863 году, что вышло бы из проекта, составлен-
ного в 1853 году, — вещь, не требующая особенного ума. Понять
это в 1853 году — иной вопрос. Кто понимал, имел право быть
считаем за очень умного человека; кто не понимал, не заслужи-
вает особенного порицания, потому что огромное большинство
даже и очень неглупых людей не понимало. Но все-таки не в этом
важность, кто заслуживает похвалы, кто не заслуживает порица-
ния; важность в том, что человек, подобный Вильгельму III или
Ришелье, не усомнился бы пойти на такую сделку с Россиею, если
бы русское правительство не сделало никакой уступки, и убедил
бы другие великие державы принять эту сделку.
ЗТ7

Это несомненно. Расчет теперь ясен. В течение десяти лет итоги
подвелись. Но, по всей вероятности, если бы английское прави-
тельство тогда не отпугнулось от переговоров призрачною опас-
ностью этого базиса их для Западной Европы, то русское прави-
тельство и не отказалось бы видоизменить термины его так, что
даже и мираж опасности рассеялся бы. Я не имею претензии знать
то, что говорилось и предполагалось между покойным государем и
его доверенными советниками. Но теперь и нет надобности знать
этого, чтобы положительно сказать: русское правительство, ка-
ковы ни были его расположения во время разговоров покойного
государя с Сеймуром, не нашло бы затруднительным для себя ви-
доизменить термины своего первого проекта для успокоения Ев-
ропы за чистоту своих намерений. Это доказано, — по моему мне-
нию, к чести русского правительства: каждый читатель может ре-
шать по-своему, к чести или нет; я знаю, что и русская земля, как
всякая другая земля, не лишена счастия иметь в числе своих детей
фанфаронов и бреттёров, но полагаю, что ни нация, ни правитель-
ство, ни серьезный писатель не обязаны быть очень чувствительны
к мнению таких господ, поэтому и не очень конфужусь, говоря, что,
по моему мнению, к чести русского правительства служит факт,
бывший через несколько времени после разговоров покойного го-
сударя с Сеймуром. Переговоры с Турциею продолжались; Рос-
сия формулировала одно из своих требований таким образом:
для ограждения турецких подданных греческого исповедания от
притеснений Россия должна иметь протекторат над ними. Европа
нашла, что в этом виде условие тревожит ее; русское правитель-
ство согласилось выразить его в других терминах: все великие дер-
жавы должны иметь совокупный протекторат. Я нахожу, что это
изменение терминов делает честь русскому правительству. Цель
была — охранение болгар, сербов от обид со стороны нахалов из
числа мусульман (я знаю, что далеко не все турецкие мусульмане
нахалы: в славянских землях Турции есть не очень мало таких
пашей, кади и других мусульманских начальников, которые не
притесняют христиан; но не все же таковы; потому ограждение
нужно для христиан, — в этом не спорили и другие великие дер-
жавы); эта хорошая цель достигалась и новою формулировкою,
как прежнею; а новая была приятнее для Европы, потому удобнее
и для России, чем прежняя; поэтому русское правительство, согла-
сившись на замену прежней формулировки новою, имело полное
право считать себя выигравшим сущность дела и вменять себе в
заслугу перед своею нациею и перед Европою — а главное, перед
турецкими христианами — свою благоразумную сговорчивость. Но
это только мое мнение, что факт, рассказанный мною, служит к
чести русского правительства; кому не совестно выставлять себя
трактирным героем перед всеми рассудительными людьми, может
утверждать противное. Тут разность мнений возможна. Но невоз-
можна никакая разность мнений о том, что факт был именно та-
318

ков; также и о том, что он совершенно параллелен первому базису
разговоров покойного государя с Сеймуром и что характером его
развития вследствие переговоров несомненно определяется, каков
был бы характер развития этого базиса: по всем законам челове-
ческой вероятности надобно думать, что если бы пошли переговоры
об этом базисе, русское правительство не затруднилось бы успо-
коить Европу согласием на замену термина «протекторат России
над этими новыми государствами» термином «совокупный протек-
торат великих держав» над ними. По моему мнению, Россия ни на
один золотник не уменьшала бы своего веса в этих государствах
через такую замену: я полагаю, что влияние одного государства
на другие соразмерно его действительной силе и даровитости его
правительства, а не тому, какие слова написаны на какой бы то ни
было бумаге, хотя бы даже на бумаге самых бесспорно уважаемых
всеми трактатов. Вот уже около 50 лет во всех трактатах пишется,
что все пять великих держав имеют совершенно равный голос; и
никто никогда не нарушал и не оспаривал этого правила. Однако-
же голос России, или Англии, или Франции по большей части дел,
решаемых совещаниями пяти великих держав, сильнее голоса
Пруссии. Я полагаю даже, что если бы пяти великим державам
вздумалось принять в свой коллегиум государство Саксен-Кобург-
ское, то вес этого государства в европейской политике не увели-
чился бы. Но я полагаю, что саксен-кобургское правительство не
согласилось бы войти в этот коллегиум: для него это слишком убы-
точно; его финансы расстроились бы от принятия на себя обязан-
ности иметь такой многочисленный дипломатический корпус, как
Пруссия, не говоря уж об Англии или России. Но, быть может, я
ошибаюсь; быть может, достаточно написать на бумаге: Саксен-
Кобург очень могущественная держава, — Голландия, Швеция,
Бавария, не говоря уж об Испании, почувствуют, что Саксен-Ко-
бург гораздо могущественнее их. Может быть, я ошибаюсь, но я
не думаю этого.
А пока я не думаю этого, читатель, я по необходимости рас-
суждаю следующим образом: какие слова были бы написаны на
бумаге, учреждающей протекторат над подданными ли греческого
исповедания в землях Турции или над новыми государствами, воз-
никающими из ее развалин, — «протекторат России» или «протек-
торат великих держав», это для существа дела все равно; а при дан-
ных обстоятельствах можно сказать, что та форма слов выгоднее
для России, которая удобнее для нее; а удобнее та, которую напи-
сать легче. Так ли, читатель, или нет? Не бойтесь, так; дело ясное.
Вот как просто судить о деле через десять лет после того, как
оно было. Но, читатель, честь тем не очень многим, которые и
тогда умели понимать его так же ясно. Кто они, все равно. Но кто
бы они ни были, все равно: они люди очень неглупые, по моему
мнению. А мы теперь, видя, что еще не решая, кого следовало бы
хвалить по делу, которое мы разбираем теперь, — по разговорам,
319

наделавшим столько шума, — но уже видя, что порицать некого,
двинемся дальше: от первого из условий, высказанных покойным
государем со стороны России, перейдем ко второму.
Оно было также источником вопля в Европе. Вы видели, что
покойный государь не высказал определенного проекта об оконча-
тельной судьбе, которую желал бы дать Константинополю с при-
лежащею местностью. Само собою, сообразительность большин-
ства западноевропейской, да тоже и нашей публики, нимало не
затруднилась увидеть, в чем дело. «Я не войду в него владельцем,
войду только временно занять его моими войсками», «то есть, —
дополнила сообразительность, — и посадить там государем своего
родственника, основать в Константинополе государство для одной
из младших линий русской династии, — это ясно». Во-первых и
во-вторых, вовсе не ясно. Во-первых, не ясно потому, что там, в
подлинном-то документе Сеймура, сказано, как мы видели, не
«войду», а «может быть, войду», — сообразительность заблаго-
рассудила не сообразить этого. А мы уж заметили, что ведь тоже
очень может быть, что все это «может быть» или «если понадо-
бится» относится только к устранению опасения, чтобы не захва-
тили Константинополя англичане. И в таком случае все здание со-
образительности падает, как скоро покойный государь получает
уверение, что англичане не тронут Константинополя, — тогда ведь
очень возможная вещь такой ответ: «прекрасно; и мне нет охоты
трогать его». Итак, не ясно, что русские войска хоть временно
вошли бы в Константинополь. А если Константинополь не занят
русскими войсками, то желание русского государя еще не решает,
кому быть там государем. Это во-первых. Во-вторых, не ясно даже,
и было ли у него желание учредить в Константинополе секундоге-
нитуру, престол для одной из младших линий своей династии.
Я не имею претензии знать, что говорил покойный государь по
этому вопросу своим приближенным. Я знаю, как и все, что Ев-
ропа думает, будто он говорил им именно это; я не знаю, оши-
бается ли Европа в этой своей молве, но вот что я знаю, чита-
тель, — и вы должны знать, если вы читывали исторические книги,
какие бы то ни было, все равно, хоть бы только по части римской
истории или не дальше крестовых походов, — я знаю, что молва
эта, будь она ошибочна, будь она верна, все равно еще ровно ничего
не значит. Из нее никак нельзя выводить заключения о том, ка-
ково было бы действительное предложение покойного государя,
когда бы он стал говорить английскому посланнику в Петербурге
или стал бы поручать своему посланнику в Лондоне сказать анг-
лийскому правительству, на какое свое предположение о судьбе
Константинополя он ожидает согласия Англии. Кромвелль, Виль-
гельм III, Фридрих II — даже и они не всегда же были только
дипломатами и правителями. Даже и они в простых разговорах
выражали свои мысли не в такой форме, которая целиком так и
переходила бы в окончательные объяснения. Итак, неизвестно, —
320

не мне одному, а, вероятно, никому, — каково было бы решитель-
ное предложение покойного государя англичанам о Константино-
поле. Очень вероятно, что он и сам не определил этого безусловно,
когда вызывал англичан на объяснения. Дело разъясняется для
обеих сторон именно самым ходом объяснений. Но положим, —
чего нельзя сказать наверное, — что он потребовал бы Констан-
тинополя для одной из младших линий своей династии, как думает
Европа, и ни на волос не уступил бы в этом требовании. Я говорю,
что даже такое условие не помешало бы человеку вроде Виль-
гельма III пойти на сделку, убедить всю английскую нацию, всю
Европу принять ее. Кто сомневается в этом, пусть прочтет у Мако-
лея изложение переговоров Вильгельма с Людовиком по испан-
скому вопросу. Там он увидит, что Вильгельм охотно соглашался
на такие притязания Людовика, которые обыкновенному дипло-
мату показались бы гораздо опаснее, чем предполагаемые Евро-
пою требования покойного государя. Почему соглашался Виль-
гельм, почему он не видел ничего страшного в том, что запугало
бы людей менее зорких, об этом можно прочесть у Маколея. А по-
чему не было бы страшным для Европы увеличение русского могу-
щества, если бы она согласилась на предлагаемое ей желание по-
койного государя отдать младшей линии его династии Констан-
тинополь с прилежащими землями; почему не запугало бы такое
желание человека, подобного Вильгельму, это можно пояснить
двумя примерами из французской истории.
Первый пример — занятие испанского престола младшею ли-
ниею французской династии. Сила Франции в XVIII веке до са-
мой революции была гораздо меньше, чем во второй половине
XVII века, и одною из главных причин ослабления было именно
занятие испанского престола младшею линиею французской ди-
настии. Этот факт должен быть известен и понятен даже рьяным
моим литературным противникам. Франция была истощаема уси-
лиями в пользу испанских Бурбонов; испанские Бурбоны не были
прочными союзниками Франции. Франция была связана в своих
действиях своими отношениями к Испании. Это факт.
Другой пример — история Наполеона I и покровительствуе-
мых им государей. Когда дела Наполеона пошли дурно, ни один
из немецких государей Рейнского союза не отпал от него, каждый
с полным усердием до последней возможности помогал своему про-
тектору. А Мюрат отпал от него; отпал даже Евгений Богарне —
человек, который был не чета Мюрату 90. Эти двое стали действо-
вать во вред ему, только когда его положение сделалось очень
дурно. А все трое остальные родственники, получившие от него
престолы, бесили его своими неудобными для него поступками с
самого же первого дня, как получали от него престол, и бесили с
этого дня неукоснительно каждый день. У Людовика (голланд-
ского) он был принужден формально отнять престол, потому что
Людовик — это не бесчестье, а честь самому Людовику — прямо
321

становился против Франции, держал руку англичанам и русским.
У Иосифа (испанского) и Иеронима (вестфальского) Наполеон
не отнял титулов и резиденций, как у Людовика, но принужден
был отнять власть и передать управление их королевствами посто-
ронним людям 91. A ему не встречалось надобности делать ничего
подобного с государями чужих династий, земли которых взял он
под свой протекторат: государями баварским, баденским, вюртем-
бергским, саксонским и пр. он был постоянно и неизменно дово-
лен. Это не значит, что немецкие государи Баварии, Бадена, Вюр-
темберга, Саксонии и пр. были идеалами преданности, благодар-
ности и пр. или, наоборот, были действительно низкими, раболеп-
ными людьми, какими иногда легкомысленно называют их и ны-
нешние писатели с хвастливого голоса тогдашних французских
фанфаронов или с голоса раздраженных тогдашних (не очень ра-
зумных, хотя и совершенно честных) немецких ультра-патриотов;
точно так же и не значит это, с другой стороны, что родственники
Наполеона были люди безумные и неблагодарные, как повторяют
многие по раздраженному сент-эленскому голосу Наполеона. Нет,
вовсе нет. Между немецкими государями Рейнского союза боль-
шая часть были люди холодной души и люди очень гордые. Они
не могли быть лакеями раболепства, не могли быть ангелами ры-
царской преданности. Они, правда, угощали алчных французских
генералов и сановников, давали им взятки; пожалуй, некоторые
даже и льстили некоторым, — но со скрежетом зубов от горького
чувства унижения, — и все-таки, вообще говоря, держали себя с
большим достоинством даже перед этими нахалами и грабителями,
которых так часто Наполеон ставил своими наместниками с
властью татарских баскаков 92; а с теми французскими генералами
и сановниками, которые были не бесчестные люди, почти все не-
мецкие государи Рейнского союза держали себя и вовсе безуко-
ризненно со стороны форм, — и с самим Наполеоном также. И од-
накож эти государи, почти все или очень гордые люди, или благо-
родные люди (как король саксонский), оставались верными и
усердными друзьями Франции, хотя тяжесть протектората чувст-
вовалась ими как нельзя впечатлительнее. Это просто потому, что
существенные интересы их и их государств требовали того. А род-
ственники Наполеона, державшие себя так неудовлетворительно,
были лучше большинства этих государей. Только Мюрат был че-
ловек ненадежный по своему легкомыслию, — остальные четверо
все были и очень неглупы (Иосиф даже очень умен, Евгений Бо-
гарне, кажется, тоже), и очень недурные люди по сердцу: Евгений
Богарне даже очень и очень благородный человек, Иосиф — тоже
хороший, о Людовике нечего и говорить. Из пятерых, повторяю,
только Мюрат мог стать неблагодарен по легкомыслию и фанфа-
ронству; остальные четверо никак не были способны стать пло-
хими людьми. И однакоже — мы говорили, каковы были их отно-
шения к Наполеону. Почему это было так, — вопрос не затрудни-
322

тельный, но требующий длинного ответа, краткая сущность кото-
рого проста: родственники суть родственники, то есть члены се-
мейства, и потому бывают хороши между собою, когда имеют
между собою семейные отношения: обедают вместе, пьют чай
(у французов—кофе) вместе, заботятся о здоровье друг друга, со-
ветуются нараспашку, по-родственному, веселятся вместе. Но сме-
шение двояких отношений, существенно разнородных, не ведет ни
к чему, кроме неудобств, и через неудобства ведет к неизбежности
взаимных неудовольствий. Отношение между двумя государями
совершенно разнородно с отношением между двумя родственни-
ками. Потому неудобно одному государю быть братом или сыном
другого государя. Почему неудобно, это можно пояснить другим
сходным неудобством. Между государем и подданным могут су-
ществовать без всякого неудобства очень близкие дружеские от-
ношения: быть одному из этих двух лиц человеком зависимым и
человеком искренно преданным, быть другому из них человеком
повелевающим и человеком искренно уважающим повинующе-
гося — это вещи, не заключающие в себе противоречия, по край-
ней мере при нынешнем состоянии нравов. Потому никто из госу-
дарственных людей не говорил, что европейским государям есть
надобность или польза вести такой скучный образ жизни, какой
ведут японский (мнимый, а не настоящий) государь, даири (по
принуждению от настоящего государя, кубо), и (тоже мнимый)
тибетский государь (тоже по принуждению от настоящего госу-
даря, китайского императора и его наместника в Тибете): эти не-
счастные люди на самом деле отделены от сношений со всеми без
исключения мужчинами, как несчастные турецкие дамы отделены
на словах. А европейские государи живут, как следует жить лю-
дям: имеют приятелей, партнеров для виста, для обеда, ужина, для
игры на бильярде, для простого разговора, служащего отдыхом от
серьезных занятий, и ничего дурного не выходит из этого: можно
быть и приятелем, и приятным собеседником, не нарушая форм,
приличных для соблюдения подданному. Но есть такие отношения
семейной фамильярности, которые противоречат понятию «поддан-
ный» в точном смысле слова; например звать коронованную особу
полуименем — «Викторенька», «my dear Victoria», вместо «вы, ко-
ролева»; говорить ей: «давай-ко поскорее чаю, Виктория» и т. п.,—
это не годится подданному; потому королева Виктория поступила
очень основательно, выбрав себе мужа не из числа своих поддан-
ных. Без всякого сомнения, можно было бы найти и в Англии че-
ловека, не менее, чем принц Альберт 93, способного составить сча-
стие всякой другой хорошей женщины; но именно только для од-
ной из хороших женщин в Англии, для королевы Виктории, это
было невозможно: с англичанином она решительно не могла бы
жить так мирно, хорошо и счастливо, как живет с принцем Аль-
бертом, хотя бы этот англичанин был идеал всевозможных семей-
ных достоинств и добродетелей. Как твердо вся публика всякого
323

государства понимает основательность правила: «царствующее
лицо должно избирать себе супруга или супругу не из числа своих
подданных, потому что отношения подданства и супружества не-
совместны», так же твердо знают основательные историки и осно-
вательные государственные люди верность другого общего вывода
из самой сущности дела и из множества примеров: «каждая дина-
стия должна оставаться династиею своего государства, имеющего
один престол и только одну коронованную чету»; публика, не за-
нимающаяся специально историческими исследованиями или поли-
тическими вопросами, менее твердо знает это правило; но менее
твердо знает его только потому, что вопрос о его применении встре-
чается реже, чем вопрос о бракосочетании лица царствующего или
предназначенного царствовать.
Но если извинительно Западной Европе не очень твердо знать
эту несомненную истину, то нам, русским, можно было бы пони-
мать дела в этом отношении очень ясно. Для наций Западной Ев-
ропы национальные исторические события не представляют вос-
поминания о таком великом уроке, какой мы должны были бы ви-
деть в явлении, обнимавшем собою более четырех столетий нашей
истории. Средневековое распадание стран на мелкие владения при-
няло в Западной Европе форму феодализма, — феодализм имел
для каждого светского владения особую местную династию. У нас
точно такое же распадение имело другую форму — форму раздроб-
ления государства по вотчинному праву (в смешении с республи-
канским вечевым началом, которое постепенно было подавлено вот-
чинным),— по вотчинному праву в его славянском духе, по кото-
рому, как известно, дается доля недвижимого имущества каждому
из сыновей. Это громадное явление прочно начинается — после
нескольких прелюдий, достойных такого первого акта, — начи-
нается тем, что Святополк режет братьев, и последний акт, имею-
щий за собою эпилоги, достойные такого последнего акта, кон-
чается тем, что последний великий князь московский, имеющий
серьезных удельных совладетелей, Василий Темный, ослеплен
этими совладетелями. По воспоминанию, уже без серьезной на-
добности тянутся еще на полтора века эпилоги: государи москов-
ские, все забывая, что они уже цари-единовластители, а не удель-
ные великие князья, истребляют своих родных. С особенным эф-
фектом производится это в двух последних эпилогах. В предпо-
следнем Иоанн IV своею рукою убивает своего сына: сын, изволите
видеть, показался ему соперником, хочет разорвать и погубить
Россию, передавшись ее врагам, как передавались в старину
князья тверские. Тут эффектное обстоятельство — близость род-
ства между убивающей рукою и убиваемым организмом. А послед-
ний эпилог необыкновенно эффектен по своим последствиям: муд-
рый правитель, верный слуга царя, — неизвестно, устроивает или
нет, но вполне одобряет то, что зарезывают последнего представи-
теля удельной формы, ребенка, которому имя удельного князя
324

было дано только уже как почетный титул. Эффект известен: два
русские царя погибают насильственною смертью, третий отведен в
плен к иноземцам 94, государство подвергается непрерывному по-
всеместному грабежу в течение целой четверти столетия. Таковы
эпилоги. А все время коренной драмы от убийств, совершенных
Святополком, до ослепления Василия Темного сплошь наполнено
фактами, сообразными эпилогам, началу и концу драмы: «изгнал»,
«прогнал», «ослепил», «насильно постриг в монахи», «бросил в
поруб» (тюрьму без окон) князь князя, своего родственника,—
этим фактам нет счета; «убил» князь князя, своего родствен-
ника, — этих фактов целые десятки. Само собою, что колорит фак-
тов средневековый, невозможный в X I X веке: теперь соперничест-
вующие претенденты не убивают друг друга, ссорящиеся государи-
родственники не ослепляют и не постригают в монахи друг друга.
Наполеон I, как ни бывал свиреп, в случае надобности или
вспышки не казнил своих совладетелей-родственников, только ни-
звергал и отдавал в опеку; Мюрат, при всем своем легкомыслии,
не подослал убийц к Наполеону, — только изменил ему, передался
врагам. В наше время нельзя делать или опасаться таких грубых
вещей, какие бывали в темную старину. Но ведь сущность дела
не в форме, не в насильственных пострижениях и выкалывании
глаз; сущность дела в чувстве вражды между родственниками,
вражды непримиримой, беспощадной.
Отчего было это чувство у Рюриковичей? Неужели они были
не люди; неужели не женскою грудью, а сосцами волчихи, как
Ромул и Рем 95, мифические прототипы наших удельных князей,
были они вскормлены? Неужели в их душе не было натуральной
всем людям наклонности любить родных? — Конечно, они были
люди, имели эту наклонность; многие были люди мягкие, добрые;
многие — люди благородного сердца. А все-таки ни у одного из
них нет биографии без семейных раздоров, страшных, свирепых; и
лучшие из них, Мстиславы96, прославились больше всего усер-
дием и удачею, с которою низвергали родственников. Да, сущность
дела была — как и всегда останется — неотвратима никакими лич-
ными достоинствами или добродетелями: однофамильцы не могут
без вреда себе, без огорчений себе, без ослабления своих госу-
дарств быть между собою в отношениях государей к государям.
Хотите ли выяснить себе общий принцип, под неотвратимою
силою которого охватывается этот частный случай несовместности
отношений? — Отношения между государями — чисто деловые,
требующие полной холодности чувства между государями. Импе-
ратор русский не имеет никаких сильных личных чувств к султану
турецкому или королю шведскому, как Беринг не имеет никаких
серьезных личных чувств к Штиглицу 97, помещик к купцу, кото-
рому продает свой хлеб, к магазинщику, у которого покупает ме-
бель. Междупрестольные отношения совершенно соответствуют
тем, которые в частном быту называются коммерческими. Два
325

брата не могут быть хозяевами двух фирм, имеющих торговлю
между собою; один брат не может быть подрядчиком, входящим
в контрактные условия с другим; все знают, что это не годится,
никто из благоразумных людей не становится в такие отношения:
коммерческие дела ведутся только с чужими людьми; иначе и
братья перессорятся, и дело пойдет у обоих плохо. Братья должны
или иметь общую фирму, или разойтись по таким делам, которые
не сводили бы их в коммерческие расчеты. Один брат может иметь
суконный магазин, другой — лавку серебряных товаров, и они
останутся в ладу, потому что их дела не соприкасаются. В подоб-
ном положении находятся династии очень маленьких государств,
не имеющих далекого круга серьезных соприкосновений: младшая
линия может без вреда себе и старшей линии занять другой пре-
стол, престол государства, не имеющего серьезных соприкоснове-
ний с коренным государством. Брат герцога баденского мог бы без
неудобства себе и ему стать королем шведским. Но не только ди-
настия великих держав, даже династии голландская или испанская
находятся в другом положении; даже испанская династия уже со-
ответствует дому Ротшильдов 98, который находит невозможным
разделить свою фирму, — в свете недостает места, чтобы обосо-
бившаяся фирма могла не сталкиваться с коренною: дела корен-
ной фирмы слишком обширны. Подобно коммерческим отноше-
ниям, междугосударственные, междупрестольные отношения тре-
буют точнейшего взаимного учитыванья до копейки: до малейшей
мелочи баланс должен быть ровен. Иначе тотчас же выйдет хаос,
разлад, ссоры, вредные для обеих сторон. Родные не могут дер-
жать себя так между собою.
Если покойный государь имел такой взгляд, то неосновательно
предположение, что он серьезно желал сделать Константинополь
с окрестною областью государством для младшей линии своей ди-
настии. Если ж он имел это желание, все-таки было бы совершенно
напрасно порицать его за такую наклонность, потому что он в этом
случае разделял бы мнение почти всей публики всех наций и ог-
ромнейшего большинства всех дипломатов, полагающих, что уч-
реждение престола для младшей линии не ослабляет, а усиливает
старшую линию и государство старшей линии. Мнение, разделяе-
мое почти всеми, нельзя ставить в порицание никому, хотя бы оно
было ошибочно. Но тем не менее оно ошибочно. И если покойный
государь разделял его (это вовсе не доказано, но для полноты раз-
бора предположим и этот случай), то ошибался, и в этом случае
истинно проницательный европейский правитель воспользовался
бы его ошибкою, чтобы ослабить Россию предоставлением ей мни-
мого увеличения силы. Теперь нет сомнения, что это впоследствии
оказалось бы ослаблением России. Но покойный государь все-таки
не заслуживал бы порицания за то, потому что на первое время
и Россия, и Европа ошиблись бы подобно ему; предположили бы,
326

что могущество России увеличилось. То, что это не так, заметили
бы лишь через несколько лет.
Но каковы бы ни были существенные, серьезные желания по-
койного государя относительно избрания государя для Констан-
тинополя и относительно протектората над другими новыми госу-
дарствами в пределах нынешней Европейской Турции, — жела-
ния, которых мы не можем определить с достоверностью, потому
что возможность выработаться в определенную форму была от-
нята у них отказом английского правительства начать объясне-
ния, — и как бы ни была велика сделанная большинством европей-
ской и нашей публики несправедливость принимать первоначаль-
ный, черновой проект за окончательную формулировку их, я
скажу, что была несправедливость еще более важная и вредная для
Европы и России в крике, поднявшемся тогда двумя разноголос-
ными хорами — одним у нас, другим в Европе. Оба разобранные
нами предположения покойного государя сами по себе не имели бы
силы поднять этого крика; несравненно сильнее их подействовало
третье его предположение, замеченное нами и Европою в этих раз-
говорах: он признался Сеймуру, что хочет присоединить всю Ев-
ропейскую Турцию к России. Это намерение, я должен сказать,
действительно могло и должно было ужаснуть Европу. Никакими
аргументами не в силах я доказать, что Европа не была права в
своем негодовании на это намерение. Тут не отобьешься никакими
Вильгельмами Третьими и испанскими вопросами. Никакими
удельными системами и примерами из истории Наполеона не дока-
жешь, что русская публика ошиблась, нашедши присоединение та-
ких богатых областей с такими стратегическими и морскими пози-
циями, как Дарданеллы, Босфор, Константинополь, громадным
увеличением средств России ужасать Европу военным могущест-
вом. Но точно так же я не в силах доказывать, что большинство
русской публики было несправедливо, подвергнув порицанию чрез-
вычайную неосторожность, сделанную открытием такого намере-
ния Европе: подобные замыслы не высказываются, предупреждать
о них другие державы — безрассудство.
Так. Я вполне согласен. Только вот какая странность: Европа
и большинство нашей публики прочли в разговорах покойного
государя с Сеймуром относительно этого третьего пункта вещь,
которой вовсе, повидимому, не следовало бы прочесть в них. Во-
первых, что же из Европейской Турции остается для присоедине-
ния к России после первых двух пунктов? Кажется, ровно ничего.
Первый пункт говорит: «вся Европейская Турция до окрестностей
Константинополя», второй пункт прибавляет: «и Константино-
поль с его окрестностями» — должны иметь своих особенных госу-
дарей; кажется, уж ровно ничего не оставлено для присоединения
к владениям русского государя. Кажется, можно бы довольно ясно
рассмотреть это. Но мало того: покойный государь и прямо, по-
ложительно выразил свое твердое решение, что границы самой
327

России не будут расширены, прибавил и причину такого своего
решения: потому, что расширение их было бы вредно ей. С того
и начал он. Выразить это в самой безусловной форме было первою
его заботою. Это и прописано у Сеймура как нельзя точнее.
Что ж это такое, читатель? Читать «нет» и воображать себя
читающими «да», смотреть на слова «не хочу, не сделаю» и ви-
деть вместо них слова «желаю и сделаю», что ж это такое, чи-
татель?
Да, читатель, это такая штука, которая озадачит своею изу-
мительностью человека, мало опытного в наблюдении того, что
творится на белом свете, что творится на нем людьми над са-
мими собою. Это милая штучка.
Хоть бы заподозрили искренность покойного государя, хоть
бы отвергли, как притворство, противоположное решение его, —
нет, читатель, все возопили: «признался! признался!» — и вот уж
подлинно возник «на горизонте» и европейской, и нашей публики
тот «купол св. Софии», о котором говорит Кинглек. «Русский царь
сказал Сеймуру», возопил один хор и вознегодовал; «наш царь
сказал Сеймуру», возопил другой хор и возликовал.
Что ж это такое, читатель? Откуда взялся этот купол? —
«Нет купола, не будет купола, вреден был бы мне купол», — го-
ворит человек. — «Ура! наш царь дает нам купол!» — «К оружию,
братья, русский царь сказал: беру себе купол, — не дадим ему ку-
пола! Aux armes, messieurs, mylords et gentlemens!» *.
С чего вы взяли ваше «ура» и ваше «aux armes», несчастные,
несчастные люди?
Странный случай! — быть может, хотите вы сказать, читатель.
Нет, читатель: это очень обыкновенный в истории случай: смотрят
на вещь и видят не ту вещь, которая перед глазами, а совершенно
другую, чаще всего вещь прямо противоположного характера, ко-
торую, казалось бы, очень мудрено увидеть человеку, имеющему
глаза, потому что она вовсе не существует. Но эту несуществую-
щую вещь видят, а ту, которая перед глазами, не видят, потому
что смотрят, зажмурив глаза или от страха, или для более удоб-
ного созерцания внутренних своих видений, кажущихся более при-
ятными или важными, чем факты. Мы уже встречали на преды-
дущих страницах много примеров такого способа созерцания: все
партии французской нации, от легитимистов до красных неукосни-
тельно занимались им с конца 1847 до конца 1851 года. Потом мы
читали, как английская публика созерцала русскую нацию. Какой
приятный вечер 4 декабря приготовили себе французы таким со-
зерцанием и какое прекрасное состояние они устроили для себя,
мы уже видели; потом увидим, что и англичане также извлекли для
себя не малую пользу и приятность из того же прекрасного ме-
тода созерцания. А далее увидим, что и наша с вами, читатель,
* К оружию, господа, милорды и джентльмены! — Ред.
328

русская публика не отстала от просвещеннейших наций в этом ис-
кусстве и также извлекла из него очень хорошую сумму отрад для
русской нации, в числе же ее и для себя самой.
. У нас привыкли все сваливать на правительство (эта манера
издавна была в моде и у французов). А мы, читатель, посмотрим
в ход дела посолиднее и постараемся рекомендовать публике дру-
гую манеру рассуждения, — менее вкусную, но более полезную.
Эту методу мы вот и испробуем на Крымской войне.
Когда возникла эта война, и оказалась для русской публики
удивительная вещь, которой публика никак не ожидала, именно,
что война стоит больших денег, рек крови, — русская публика, из-
волите ли видеть, полагала, что воина есть милый парад 99, на ко-
торый очень интересно любоваться, — когда торговля останови-
лась, все покупаемое стало дорожать, все продаваемое стало итти
за бесценок, когда пошли усиленные рекрутские наборы, когда
пришлось всем сидеть без денег в размышлениях о родных, стра-
дающих или уже погибших в степях и болотах театра войны, в
траншеях и на бастионах Севастополя, в битвах, штурмах и лаза-
ретах, — когда русская публика вкусила и раскусила, что такое
война, русской публике захотелось отыскать, кого порицать за
эту войну и найти факты, на которых можно бы основать пори-
цание. Она вообразила, что нашла очень важный такой факт в
разговорах покойного государя с Сеймуром, и изволила сообра-
зить, что именно эти-то вот разговоры виноваты в войне. Но она
потрудилась не заметить одного обстоятельства, очень солидного:
она сама прочла — а несколько пораньше ее Западная Европа
прочла — в этих разговорах вовсе не то, что в них было. Если бы
Западная Европа прочла то, что было в них: «купола нет», «рас-
ширять пределы не желаю, потому что расширение их было бы
вредно для России», то Западная Европа не нашла бы в этих
разговорах никакой важной вредности для нее, да и русская пуб-
лика тоже не нашла бы причины ликовать по поводу их до вку-
шения плода от древа познания войны и порицать по вкушении
его.
Как же произошло это обстоятельство? О, боже мой, да очень
просто: гораздо раньше, нежели покойный государь стал говорить
с Сеймуром, гораздо раньше, нежели Сеймур явился посланни-
ком в резиденцию покойного государя, на разговоры покойного
государя с Сеймуром был уже готов комментарий; Европа и рус-
ская публика прочла эти разговоры с комментарием на них, со-
чиненным задолго до них, и комментарий был так хорош, — досто-
любезен для русской публики, грозен для Европы, — что и наша
публика, и Европа имели полное право заняться исключительно
комментарием, не удостоивая внимания разговоры. Кто же сочи-
нил этот комментарий? — Да все то же самое достолюбезное ог-
ромное большинство русской публики. С тех пор, как я помню
себя, я слышал эту болтовню; с тех пор, как помнят себя самые
329

старые из людей, виденных мною, они слышали эту болтовню; но
говорят, что особенно распространилась она с 20-х годов, почти
одновременно с первою холерою, только не прошла, как холера,
а все росла и крепилась; она постоянно шла и в печатном слове,
как в изустном; огромное большинство наших писателей, с досто-
почтенного поэта H. M. Карамзина 100, чувствительного русского
путешественника, выказавшего такую замечательную способность
поездить по Франции и пожить в Париже во время революции,
не замечая революции, и такой великий талант государственного
мужа в своей милой записке «О старой и новой России» *, где го-
ворит, что все бедствия России значительно смягчатся, если губер-
наторами будут назначаться исключительно люди из богатых ста-
ринных фамилий, — до автора стихотворений о том, что враги Рос-
сии не услышат «песнь обиды от лиры русского певца» (какой пат-
риотизм-то, сообразите!), и о том, что врагам России непонятна
«История государства Российского» Карамзина («сии скрижали»,
по выражению одного поэта) — все, кроме очень немногих, за-
нимались при случае тою же болтовнею, заимствованною из ста-
ринного гимна, — помните:
Гром победы раздавайся,
Веселися, храбрый росс;
Звучной славой украшайся:
Магомета ты потрёс.
Хотите ли вы, например, пример болтовни Пушкина? — Изволь-
те-ко прочесть его предисловие к «Путешествию в Эрзерум» да
припомните, кстати, как у него даже сами эрзерумцы уже говорят,
что русские скоро возьмут Константинополь:
Стамбул гяуры нынче славят,
А завтра кованой пятой
Как змия спящего раздавят.
Это была болтовня, читатель, пустая болтовня, не больше, рас-
суждения Маниловых о том, как они построят мост через пруд и
устроят на нем лавки; болтавшее огромное большинство русской
публики и русских писателей не намерено было пожертвовать не
только ни одною каплею своей крови, даже ни медным грошом
для этого дела; да оно и не воображало себе его, как дело или
хоть как намерение, — оно только болтало, — помните: «Глазки
и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки! — Ах, милая, это же
пестро! — глазки и лапки!» Вот мужья этих милых, такие же
милые, и рассуждали: «Стамбул и Босфор, Стамбул и Босфор,
Стамбул и Босфор, — это не далеко, — Стамбул и Босфор». Да,
это была только пустая, праздная, пошлая болтовня, — но ведь
Европа не была обязана знать, что это пустая болтовня, она не
имела права думать этого, она не имела права думать, что огром-
* H M. К а р а м з и н , «Записки о древней и новой России». — Ред.
330

ное большинство русских писателей пишет пустую, праздную бол-
товню, огромное большинство русского образованного общества
говорит пустую, праздную болтовню, и когда она принималась за
чтение разговоров покойного государя с Сеймуром, у ней в ушах
звенело: «Стамбул и Босфор», «Стамбул и Босфор», у ней в гла-
зах темнело и рябело от этого звона в ушах, и перед ее глазами
тоже запестрело: «Стамбул и Босфор». Европа была права, чита-
тель: свет не имеет права предполагать, что большинство обще-
ства, называющего себя представителем великой нации, состояло
из Маниловых, Собакевичей и Чичиковых, с преобладанием Ма-
ниловых по числу персон, Собакевичей по количеству денег в шка-
тулках, Чичиковых по житейской деятельности.
Она принимала это большинство публики и писателей за пред-
ставителя русской нации, болтовню его за выражение чувств рус-
ской нации. Мы с вами, читатель, жестоко смеялись над Кингле-
ком за то, в каком виде представляются ему мысли и стремления
русской нации; но, читатель, он ошибается только в том, что гово-
рит: «к этому стремилась русская нация», вместо того, чтобы ска-
зать: «этим празднословием занималось большинство русской пуб-
лики».
Европа не могла расслышать слов покойного государя, не
могла понять их, потому что большинство русской публики слиш-
ком прозвонило ей уши этою болтовнею. А большинство русской
публики и не замечало еще, как громка эта его болтовня: оно не
уважало себя, оно не понимало, что хоть оно — Маниловы, Соба-
кевичи и Чичиковы, по преимуществу, Маниловы, люди ничтож-
ные; что хоть они и сами себя считают людьми ничтожными и
презренными, но что ведь они — в глазах Европы — представи-
тели великой, мощной, честной, серьезной нации; что поэтому,
как ни слаб и дрябл сам по себе, как ни дрянен и жидок голос их,
он звучит во вселенной с серьезною силою громового голоса рус-
ской нации.
Оглушая Европу, русская публика сама почти не слышала
своего голоса. Но вот Европа вынуждена была сказать: «Я ужа-
саюсь этого голоса». Русская публика услышала это: «Вот что!
так мы действительно хотим взять Константинополь? Ай да мы!
молодцы!» — и удивилась, и восхитилась, и расхрабрилась, и уж
точно раскричалась: прошу читателя вспомнить, что писали почти
все русские писатели и чему сочувствовали почти все русские чи-
татели от начала серьезной распри до появления союзных фло-
тов на Черном море и перед Кронштадтом: «всю Европейскую
Турцию присоединим к России». Это твердилось тогда почти
всеми писателями. А почти все читатели восхищались этими ум-
ными словами, и очень многие из читателей комментировали их в
разговорах еще умнее: «шапками закидаем англо-французишков!
идем на Париж!» Не знаю, как вы, читатель, а я имел удовольст-
вие слышать это собственными ушами, — и хоть бы от людей полу-
331

грамотных: нет, от людей, недурно судивших об опере и Шек-
спире; и хоть бы от юных прапорщиков: нет, от людей пожилых,
повидимому, солидных, имевших чины от надворного до статского
советника, вероятно, и повыше, но я не встречался тогда с лицами
более высоких чинов, потому лично не могу свидетельствовать о
них ничего; и хоть бы пьяны были почтенные и солидные закиды-
ватели шапками, когда говорили это: нет, они рассуждали таким
манером в трезвом виде.
Вы знаете, читатель, каким другим пошлым хором сменился этот
хор, когда грянул севастопольский гром, когда союзный флот ходил
мимо Кронштадта и строились батареи в предместьях Петербурга;
вы знаете, каким малодушным унынием затряслись эти храбрецы,
и как они наповал язвили в своих низких разговорах всех и все, —
от покойного государя до последнего солдата, от правительствен-
ных действий до кремневых замков наших тогдашних ружей; это
был шопот такой же гнусный, как прежний крик, и столь же убий-
ственный для русской нации: крик накликал на нас врага, шопот
смущал истинных представителей нации, так что они не могли
отступить и сказать врагу: «миримся», — шопот мешал миру, ми-
риться при таком шопоте было бы трусостью 101.
Так ли, читатель? Кто же пролил реки крови? Кто разорил
весь юг России, истощил силы всех остальных частей России?
Кто? — О, если бы совесть и факты позволяли думать: «покой-
ный государь», как это было бы хорошо для России! Покойный
государь уже давно умер, и мы могли бы не опасаться за будущее.
Хорошо было бы для России, если бы совесть и факты позволяли
сказать хоть: «ну, если не покойный государь, то наше правитель-
ство», — и это было бы успокоительно: министры меняются, по-
сланники меняются, генералы меняются; тогда, были Нессельроде,
Меньшиков, Паскевич, Горчаков 102, теперь все они сошли со
сцены; через двадцать, тридцать лет не останется на сцене и
никого из тогдашних сановников: ведь они и тогда были люди уж
немолодых лет, — устанут, одряхлеют, выйдут в отставку; значит,
если бы они были виноваты, всякая опасность уже почти прошла
бы, скоро и вовсе прошла бы. Но, читатель, плохо, очень плохо то,
что ни покойный государь, ни правительство не виноваты в Сева-
стопольской войне. Это очень, очень плохо. Большинство пуб-
лики — ведь это персона бессмертная, не удаляющаяся в отставку;
нет никакой надежды, чтобы эта персона, устроившая Крымскую
войну, перестала быть представительницею русской нации и иметь
громадное влияние на ее судьбу. Есть одна надежда: эта бессмерт-
ная, не дряхлеющая персона очень, очень молода и неопытна. Она
научится, она станет опытнее, рассудительнее. Это несомненно, это
не надежда, это математическая достоверность. Надежда — на-
дежда еще лучше, но зато только надежда, а не полная несомнен-
ность: надежда-то, эта персона довольно скоро станет опытнее и
рассудительнее.
332

Тогда эта стотысячеголовая персона будет действовать и го-
ворить с пользою для русской нации. А теперь ей надобно учиться,
вот мы и старались показать, как вредно стало для нее и для всей
нации, что она не уважала себя и по неуважению к себе занималась
пустою болтовнею. Теперь мы будем смотреть, как эта персона,
достолюбезная масса русского просвещенного общества, стала
отличаться тогда, когда из ее глупой болтовни стали выходить уже
серьезные опасности столкновения с западными державами из-за
ее «глазки и лапки, Стамбул и Босфор, Стамбул и Босфор, глазки
и лапки». Тут она отличилась еще умнее и благороднее преж-
него, — она стала, изволите видеть, восхищаться новопоявившимся
в ней талантом издеваться в своем шушуканье над действиями ее
правительства: оно, изволите видеть, казалось ей очень забавно,
потому что не действовало с такою храбростью, какою была оду-
шевлена чешущая свои сотни тысяч языков достолюбезная пер-
сона. Она и почесывала эти языки в темных своих шушуканьях
таким манером, что, дескать, наше правительство трусит — ха, ха,
ха! — а я вот как поступила бы, — вот мы и посмотрим, было ли
за что шушукать «правительство трусит» и умно ли предполагала
поступить храбрая шушукающая персона.
6 сентября
1863
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ ВТОРОЙ
(39). С чего это взято? Житель Архангельской или Олонец-
кой губернии не хочет переселяться в Херсонскую или Самар-
скую, — своя родная местность, какова бы ни была, гораздо ми-
лее ему. Кто в русском народе имел когда (после времен Свято-
слава, хотевшего действительно переселиться из Киева на Д у н а й )103
влечение итти из пределов России жить дальше на юг? — Мы за-
воевывали южные степи, потому что принуждены были взять их
под свою власть для обуздания набегов диких татарских орд на
нашу старую землю. Но это было делом тяжелой для нас необ-
ходимости, а не следствием не существовавшего в нас влечения
на юг. С самого начала русской истории русское племя, — когда
и насколько шло куда-нибудь из родной местности, — шло на
северо-восток, а не на юг. Причина ясна: у нас привычки северных
жителей; южный климат нам не привычен и с непривычки кажется
даже хуже нашего, тяжел. В нашем не только простом, но и сред-
нем классе до сих пор остается (например) твердое мнение, что
Закавказье — страна неприятная и убийственная по климату.
Паломники, побывавшие в Константинополе, с удовольствием
вспоминая дешевизну винограда и других фруктов, всегда прибав-
ляют, что, однакоже, русскому человеку невозможно жить там:
слишком душно, зной изнурителен и повергает в болезни. Дело
не в том, основательно ли мнение русского народа о климате юж-
333

ных земель а в том, что оно именно таково. Но точно так же дело
и не в том, что Западная Европа ошибается, предполагая в нас
не существующее в нас влечение на юг, а в том, что она предпола-
гает его и на этом строит свои соображения и по этим соображе-
ниям готова действовать в случае — действительной или мнимой—
надобности. Так и случилось на общую беду нашу и целой поло-
вины Западной Европы в 1853—1855 годах. Большая часть меж-
дународных бед происходит точно так же, как эта, оттого, что
народы слишком мало знают друг друга.
(40). Более или менее дальновидные государственные люди на
Западе и у нас могли находить, что владение Черноморским бере-
гом возбуждает мысль о завладении Босфором и Дарданеллами;
но русская нация была столь же чужда этой мысли, как итальянцы
или греки мысли овладеть Гибралтаром, который относительно их
прибрежного моря то же самое, что Босфор и Дарданеллы отно-
сительно Черного. Это различение дальновидного желания одних,
дальновидного опасения других правителей от национального
стремления важно сделать здесь потому, что ниже мы увидим, ка-
кая важная и вредная ошибка была сделана английскою нациею
из-за того, что она, подобно Кинглеку, смешивала эти две совер-
шенно разнородные вещи. Русская нация имела на Черном море
только один интерес — торговый; а для черноморской торговли ре-
шительно не нужно владение выводящими в Средиземное море
проливами, как не нужно ни России, ни Пруссии для их балтий-
ской торговли владение проливами, ведущими из Балтийского
моря в Немецкое. Для торговли нужен мир; при нем, кто бы ни
владел проливами, торговля идет; без него, кто бы ни владел
проливами, торговля прекращается. Насколько русские интере-
совались своею черноморскою торговлею, настолько они же-
лали мира с Турциею, — это очень понятно: но англичане тогда
забыли это и в этой забывчивости поддались внушениям француз-
ского правительства на беду себе, французам и нам. Мы увидим,
что их ошибка произошла от предположения, которое повторяет
здесь Кинглек, — будто вся русская нация имела желание овла-
деть Босфором и Дарданеллами и будто это стремление было так
сильно, что русское правительство не могло устоять против пла-
менного желания нации.
(41). Удивительное преувеличение. Дипломатическая служба,
конечно, считалась у нас одною из почетных, но военная всегда
считалась самою почетною, и на одного человека хорошей фами-
лии, посвящавшего себя дипломатии, наверное всегда приходилось
у нас 50 человек таких фамилий, шедших по другим отраслям
гражданской службы без всяких забот об иностранной политике,
и 100 человек, шедших по военной службе. — У нас есть обычай,
что если служащему человеку надобно или хочется съездить куда-
нибудь по своим делам или для развлечения, он старается для
формы достать какую-нибудь командировку, чтобы не считаться
334

в отпуску, чтобы формуляр не пестрил отпусками, чтобы время
не пропадало для счета службы. Кто имеет связи, почти всегда —
если хочет — получает такое поручение, отправляясь отдыхать в
свою деревню на лето. Командировка состоит только в форме, без
всякого действительного поручения, — иначе он и не взял бы ее.
Очень возможно, что многие по знакомству получали такую же
формальную командировку и когда езжали отдохнуть в Париж или
в Баден-Баден. А западные наблюдатели, не зная нашего обычая,
воображали, будто эти туристы действительно ездят с поручения-
ми и инструкциями, и приписывали важность форме, основанной
лишь на правиле обозначать в формулярных списках время отпус-
ков вычетом из действительной службы. Вот из-за каких вещей
могут иногда возникать недоразумения и подозрения у одной на-
ции против другой. Нам очень легко смеяться над Кинглеком и
англичанами, читая соображения, важно излагаемые им; но вспом-
ним, что у нас самих точно такие же дикие понятия об англичанах,
французах, немцах. Будем менее сообразительны и более забот-
ливы о приобретении действительных сведений, — тогда будет
спокойнее и для нас, и для других. Из-за таких-то вещей погибло
более миллиона людей, разорены миллионы людей и в Англии,
и у нас, и во Франции — урок хороший. И масса образованных
русских тут отличалась не хуже англичан своею сообразительно-
стью, как увидим ниже: если англичане очень умно сообразили,
что мы — изверги, враги рода человеческого, то и мы, образован-
ные русские, сообразили то же самое об англичанах. При такой
догадливости можно ли было не начать англичанам и нам угощать
друг друга ядрами, бомбами, картечью, пулями и палашами, в удо-
вольствие г. Морни и г. Персиньи.
(42). Без сомнения, результат должен был быть таков, если
было то, что воображает о нас Кинглек заодно со своими соотече-
ственниками и остальными европейцами; но ведь в том-то и сила,
что не было ничего такого, что они воображали. А из этой празд-
ной фантазии,— подобно многим нашим фантазиям (например:
англичане — сухие эгоисты; французы — народ легкомыслен-
ный; немцы — теоретики; испанцы — фанатики, и проч.), — из-за
этой праздной фантазии вышел тот результат, что пролились
реки крови и расточены были нашими тогдашними неприяте-
лями и нами две, если не три или не больше, тысячи миллионов
рублей.
(43). Вот уже «правители» вместо «нация». Кинглек сам не ви-
дит, что рассуждал вовсе не о том, что выходит у него теперь.
Но мы увидим, что он же сам опять говорит потом: нет, честолю-
бие было не в правителях русской нации, а в ней самой. Эта пута-
ница очень понятна. Фантазия всегда бывает сбивчива.
(44). Это также любопытная мысль: мы привыкли думать, что
в нас, в русском народе, гораздо меньше религиозного фанатизма,
чем в западных народах; справедлива ли такая сравнительная
??5

наша оценка, я не знаю; но, по всей вероятности, мы не очень да-
леки от истины, думая, что мы, русские, народ, очень мало распо-
ложенный быть нетерпимым к иноверцам. Однакоже, вот видите,
Западная Европа думает иначе, и посмотрите, какими убедитель-
ными фактами Кинглек подкрепляет мнение о нас, что в нас, рус-
ских, еще существует фанатизм, какой Западная Европа знала
только в средние века. Факты его так сильны, что если бы речь
шла не о нас самих, мы не могли бы не согласиться, что вывод
вполне доказан. Это действительно любопытно. Дело известно
нам по непосредственному ежедневному опыту, — и мы видим, что
вывод несообразен с действительностью. Но согласимся же, что
Западной Европе извинительно было ошибиться в этом вопросе,
если можно когда-нибудь признать извинительность ошибки, несо-
образной с здравым смыслом; если же такие ошибки извини-
тельны, то продолжение рассуждений и рассказа Кинглека пока-
жет нам, что и русское общество делало в это время ошибки, та-
кие же грубые.
(45). Правда, мы, как нация, не вели ни одной национальной
войны с православными после времен Ярослава 104; да и междо-
усобия кончились уже очень давно; до Иоанна III мы и много
дрались между собою, но эти драки были маловажны сравни-
тельно с войнами против других народов, европейских и азиат-
ских, которые все были не нашей веры; а с Иоанна III мы исклю-
чительно воевали только против иноверцев; даже смуты времен
самозванцев казались нам тогда войною, затеянною против нас
иноверцами для обращения нас в католическую веру.
(46). У всех русских историков написано и доказано это.
В первый раз русская церковь спасла нашу народность при татар-
ском иге; во второй раз восстановила русское царство, погибавшее
при самозванцах. Кинглек знает русскую историю в том самом
виде, в каком единодушно представляют ее все наши историки,
от Карамзина до г. Соловьева и даже более новых, чем г. Со-
ловьев 105.
(47). То есть Константинополем, — слышали, но далеко не
все: большинство русских и до сих пор не знает, что существует
на свете Константинополь или хоть Царьград, имя более знако-
мое; а из меньшинства, слышавшего имя «Царьград», чуть ли не
большая половина едва ли не воображает, что это сказочный го-
род, которого нет на свете. А «столица православия» для русских
скорее всего — Киев или Москва. Между этими двумя городами
выбор труден; впрочем, одни больше уважают Москву, другие —
Киев; но никто не поставит в сравнение с ними какой-то неведо-
мый Царьград.
(48). Когда турки воюют с русскими, русские действительно
восхищаются, слыша от возвращающихся солдат рассказы о на-
ших победах. Всякому народу приятно слышать о своих победах
над врагами, какими бы то ни было. Но насколько русские про-
336

столюдины имеют понятие о турках, они воображают их людьми
необыкновенно солидной честности, говорят: «вот они неверные,
а в них больше правды, чем в нас», выставляют их за это друг
другу примером подражания и вообще очень уважают. Это изве-
стно всякому слушавшему беседы простолюдинов или читавшему
книжонки, составляющие литературу грамотной части их.
(49). Русские слыхивали об этом ровно столько же, сколько
об Америке. Образованное общество имеет кое-какое понятие о
сербах, болгарах, как и о чехах, о лужичанах. Но ведь Кинглек
тут говорит о массе простолюдинов. Она знает только, что где
< т о > в землях турецкого султана есть Афонский монастырь и
что в нем живут греки и что этим греческим монахам дана от их
царя всякая воля и даются от него же большие подарки; поэтому
многие даже предполагают, что этот царь едва ли и сам-то не пра-
вославный ли. Турецкий султан, впрочем, магометовой веры, —
это известно, — и от этого вопрос о царе афонских монахов не-
сколько темен: он ли и есть султан, или он кто другой. Большин-
ство уверено, что, точно, все он же и есть султан и что поэтому
хотя султан и магометовой веры, но сам знает, что магометова
вера — неверная, а что истинная вера — православная вера; по-
чему он при таком образе мыслей не принимает христовой веры,
неизвестно, но он уважает христову веру больше своей.
(50). Когда уже шла война на Дунае, и в особенности, когда
союзный флот явился у Кронштадта, большинство образованного
русского общества, — как и всегда бывает с большинством обра-
зованного общества всякой честной и немалодушной нации в по-
добных обстоятельствах, — прониклось воинственностью; г-жа
Павлова, г. А. Майков и даже истинный поэт г. Тютчев стали
писать стихи в том духе 106, какой Кинглек предполагает посто-
янно существовавшим в массе русской нации; но эти стихи были
не для народа, остались неизвестны ему; а публика, тогда хва-
лившая их, не думала ни о чем подобном до начала войны, точно
так же, как и сами авторы стихов не занимались тогда подобными
сочинениями.
(51). Нет, народ знал вовсе не то: он знал, что в военное вре-
мя рекрутские наборы бывают чаще и в увеличенном размере, что
села и деревни беднеют от войны, хотя бы она шла далеко от
них, — что война всегда бывает тяжела мужикам, как и всем; по-
этому народ желал сохранения мира; ниже мы увидим, что и рус-
ское правительство желало того же. Правительство было огорчено,
когда увидело, что не может избежать войны с Англией и Фран-
циею, — оно с самого начала видело, что турки — не больше, как
авангард союзной армии; народ застонал, когда услышал: «нача-
лась война». В чувствах, с которыми смотрел на войну, народ был
согласен с правительством, — разница была только в некото-
рых из мотивов одинакового прискорбия и в способе его выра-
жения.
337

(52). Эти предсказания действительно приводятся в книгах
г. Муравьева, известного путешественника ко святым местам. Но
книги его неизвестны народу; духовенство вообще всегда нахо-
дило их книгами, написанными с незнанием дела, исполненными
грубых ошибок против православия, — ошибок, очень натураль-
ных у человека, не имеющего понятий о предмете, за который бе-
рется. Это мнение духовенства я могу засвидетельствовать, по-
тому что вырос в кругу духовенства. Подобные книги читаются
только людьми, которых большинство наших епископов и священ-
ников считает, — и справедливо, — пустыми людьми, только при-
кидывающимися за усердных к церкви, а в самом деле бесполез-
нейшими для нее из всех ее сынов и дочерей. Народ не имеет ни-
чего общего с этой частью публики, состоящею из праздных, пре-
имущественно вдовых и бездетных пожилых барынь и праздных
отставных чиновников пожилых лет. Это класс, не имеющий ни-
какого значения ни в правительстве, ни в администрации, ни в
церкви, ни в образованном обществе, ни в национальной массе.
(53). То есть нации, выдуманной Западною Европою с тою
же основательностью, с какою нами выдумана легкомысленная
французская или бездушно-расчетливая английская нация; как
честь изобретения такой французской нации мы разделяем с ан-
гличанами, немцами и проч., — такой английской нации — с фран-
цузами, немцами и проч., так честь изобретения такой русской
нации англичане разделяют с французами, немцами и проч.
(54). Все это прекрасно; но недурно также вспомнить, что
русский народ ровно ничего не знал об этом видении императора,
основавшего Царьград; какие мнения имел он о самом Царь-
граде, насколько имел о нем какое-нибудь мнение, — мы уже
говорили.
(55). Вид его на горизонте набожной толпы, конечно, будет
еще эффектнее, если мы сообразим, что она и не слыхивала о
существовании церкви св. Софии в Царьграде. О св. Софии писал
г. Муравьев; но его книги написаны с таким мудреным красноре-
чием, что народ ровно ничего не понял бы, если бы и читал их;
а даже и грамотная часть народа не могла познакомиться с этими
книгами, между прочим уж и потому, что цена им была не по кар-
ману народу.
(56). Император Александр I действительно сказал это, и ска-
зал справедливо, только слова его относились к обстоятельствам
совершенно не тем, к каким Кинглек, по примеру большинства
ораторов и публицистов Западной Европы, вздумал применить их,
спутавши факты совершенно разнородные. Геройская борьба гре-
ков против турок возбуждала сочувствие всех благородных людей
в Европе, — и в Англии, и во Франции (вспомним Байрона).
Образованные русские, узнав о ней и о ее благородстве из евро-
пейских книг и газет, тоже одушевились сочувствием к подвигам
и страданиям героев и героинь, мучеников и мучениц, и, например,
338

даже смирный Гнедич, автор идиллии «Рыбаки», написал знаме-
нитый гимн вождя, зовущего своих соотечественников на войну:
К оружию, о греки, к бою,
Вперед, за правых бог!
И пусть тиранов кровь рекою
Течет у ваших ног!
Без всякого сомнения, император Александр плакал от глу-
бокого сочувствия этому гимну; по всей вероятности, и сам Гне-
дич, знаменитый мастер читать стихи, читал государю этот гимн;
а положительный факт то, что император очень сочувствовал гре-
кам. Но по тогдашним политическим обстоятельствам он 107 нахо-
дил, подобно тогдашним правителям всех других великих европей-
ских держав, что не должно начинать войны с Турциею для помо-
щи грекам. Он боролся тут не с желанием массы русского просто-
народья, которая не слыхивала о Байроне, не читала ни Гнедича,
ни газет, — он боролся с желанием русского образованного обще-
ства, с просьбами всех благородных людей Западной Европы, умо-
лявших его вступиться за греков, а главное, с влечением собствен-
ного сердца, желавшего помочь несчастным героям. Тут нет ровно
ничего, относящегося к предмету, о котором идет речь у Кинглека.
(57). Это можно уже было бы оставить даже и без замечаний.
Каждый из нас помнит, что русское духовенство столько же уча-
ствовало в возбуждении войны с Турциею, сколько в парижских
событиях 2 декабря. Но вот попробуйте же скоро переубедить
людей, набивших себе голову соображениями, ложащимися на бу-
магу очень складно и грешащими только одним недостатком —
незнакомством с действительною жизнью русской нации. Но
книжных сведений о ней у Кинглека очень много. Вероятно, лишь
меньшинство из русских читателей имеет о своем отечестве столько
исторических, статистических, географических знаний, как он.
Прибавим: натурально и простительно, что он разделяет грубые
ошибки, издавна повторяемые в книгах: он не жил среди нас.
Но странно видеть русских, которые рассуждают хоть и не в та-
ком направлении, но в таком же удивительном духе, как он, о жиз-
ни своего отечества. Перечитайте то, что писалось у нас о Крым-
ской войне: большая часть написана также фантастично. Впро-
чем, пора прекратить замечания: читатель уже сам легко продол-
жит замечать ошибки Кинглека по мере того, как они будут встре-
чаться, потому что ошибки эти будут лишь повторением или
развитием основных, уже отмеченных нами.
(58). Читатель увидит, что лжи и не было, что русский импе-
ратор и в 1853—1854 году оставался таким же человеком, каким
был прежде, что дело объясняется обстоятельствами, устраняю-
щими всякую надобность предполагать перемену в нем: он только
встретил своими противниками людей, каких еще не бывало между
европейскими правителями его времени, — людей, у которых не
было никаких правил и никаких убеждений и никаких целей, кро-
339

мe злонамеренного интриганства. Он не понял с первого раза, что
за господа элизейские компаньоны, которые захватили власть во
Франции, как не поняли тогда этого и английские правители —
ни Абердин, ни Россель, ни даже Пальмерстон, вообразивший,
что понял их, ни сам Ратклифф Стратфорд, которым безусловно
восхищается Кинглек: все наделали ошибок, потому что не дога-
дались с первого раза, что имеют противниками (наш государь)
или товарищами (англичане) людей, у которых только одна
цель — одинаково обманывать всех без разбора, и один принцип:
без всякого колебания губить миллионы людей, если можно че-
рез это им самим добыть несколько миллионов франков. Не по-
нять таких людей с первого раза — ошибка страшная; но [в ней
был виноват не один император Николай] в ней были виноваты
почти все правители и других великих держав, и особенно неиз-
винительна была она англичанам, которых и не щадит Кинглек:
мы увидим, что он винит своих соотечественников гораздо больше,
чем русского императора.
(59). Бывшему тогда министру иностранных дел.
(60). Вот оно, знаменитое выражение «больной», — «который
умрет», — выражение, которое твердилось потом несколько лет
в Европе; я попробую разобрать его и все эти разговоры с той
точки зрения, которая кажется мне более основательною, чем тог-
дашние да и нынешние толки.
(61). Император говорит об известном плане Екатерины II
завоевать Константинополь 108. Она действительно имела такую
мысль; но не должно забывать, что когда окончательно очарова-
лась она этою надеждою, — около 1770 года, если не раньше,—
отношения великих держав были совершенно иные. Австрия еще
была постоянною союзницею России в войнах с Турциею; тогда
можно было надеяться на устройство такой коалиции, в которой
все державы, кроме Франции, были бы согласны отдать России
Константинополь. Впоследствии, когда границы России раздви-
нулись на запад, Германия, Франция, Англия уже получили на-
клонность поддерживать Турцию как орду, связывающую дей-
ствия соседа, которого они стали опасаться; нет никакого сомне-
ния, что план завоевать Константинополь сформировался прежде,
чем началось это опасение. Правда, что громкую известность по-
лучил он уже после этой перемены в расположении Западной
Европы к нам; но принят он бы гораздо раньше, и Фридрих II
уже в 1770 году вел с Австриею и Россиею переговоры, основан-
ные на твердой его уверенности, что Екатерина II желает владеть
Константинополем. — С той поры, как отношения России к За-
падной Европе изменились, — а они изменились в том смысле за-
долго до второй турецкой войны императрицы Екатерины, —
сама Екатерина могла мечтать, и, вероятно, мечтала, о прежнем
своем плане быть владычицею Босфора; но едва ли и сама она
придавала тогда серьезное практическое значение этим мечтам;
340

мог увлекаться этим планом Потемкин; но едва ли с 1775 года за-
воевание Константинополя было серьезным практическим стрем-
лением русской политики. Обстоятельства были уже не те.
Поэтому надобно полагать, что император Николай говорил и со-
вершенно прямодушно, и совершенно верно, выражаясь об этом
проекте словом «мечта». И в политике, как во всех других делах,
предубеждение долго переживает причину, его породившую, и
очень часто овладевает настроением большинства только уже
тогда, когда эта причина давно исчезла. Подробный разбор фак-
тов, по всей вероятности, доказал бы, что в первой половине
XIX века Западная Европа напрасно тревожилась тем, что по-
койный государь назвал теперь «мечтою». Но — это великое не-
счастие — русских публицистов не было в первой половине
XIX века; да и западные публицисты не имели средств доста-
точно познакомиться с фактами нашей истории. От этого и Рос-
сия, и Западная Европа много страдали, не понимая друг друга:
предубеждения по восточному вопросу, укоренявшиеся в публике,
привели, наконец, к такому прискорбному результату, как та
напрасная война, о которой рассказывает Кинглек. Западная
Европа не поверила и не могла поверить императору Николаю,
потому что 70 лет твердила противное его словам. А твердила по-
тому, что не имела средств узнать истину о России заблаговре-
менно. Английские и немецкие правители были увлечены общею
ошибкою обществ, в которых жили.
Глава т р е т ь я
Посольство князя Меньшикова. — Французский флот идет в Сала-
мин. — Требование, чтобы России предоставлен был протекторат над гре-
ческою церковью в Турции. — Стратфорд возвращается из своего отпуска
в Константинополь. — Стратфорд дает мирную развязку палестинскому
спору. — Движение французского флота в Саламинскую гавань возобнов-
ляет ссору в Константинополе. — Разрыв дипломатических сношений между
Россиею и Турциею. — Представители всех четырех западных великих
держав в Константинополе соединяются во мнении, что Турция права.
Вступление русских войск в Дунайские княжества. — Одна из причин
ошибочных действий со стороны России — робость французского, австрий-
ского и прусского посланников в Петербурге. — Другие причины: ошибоч-
ное понятие о характере английской нации: надежда на миролюбие первого
министра, Абердина. — Напрасность справедливых предостережений со сто-
р о н ы русского посланника в Лондоне. — Меры сопротивления, принимаемые
всеми четырьмя великими державами Западной Европы. — Австрия по своему
географическому положению всегда может прекратить войну России с Турцией
в европейской части Турецкой империи. — Пруссия, Англия и Франция
поддерживают Австрию. — Венская конференция. — Элизейская политика
сводит дело на другую дорогу. — Элизейское правительство объявляет ан-
глийскому кабинету, что подчиняется его политике по восточному вопросу,
и через это оно покупает его дружбу. — Из этого союза Англии с элизейским
правительством выходит война. — Венская конференция становится посред-
ницею между Россиею и Турциею. — Турецкое правительство видит возмож-
ность обмануть Стратфорда и объявить войну России, в уверенности, что
341

Англия уже не может не поддержать Турцию в войне. — Англо-французский
флот является в Босфоре. — Синопская битва. — Раздражение Европы и в
особенности английской публики. — Английское правительство уступает тяго-
тению общественного мнения и соглашается послать в Петербург требование,
чтобы русский флот безвыходно держался в Севастопольской гавани. —
Примирение, которое было уже совершенно устроено Венскою конференциею
и Стратфордом, разрушается этим. — Дипломатический разрыв с Англиею
и Франциею. — Русский император решает начать наступательные действия
на Дунае. — Миролюбие английского кабинета. — Истинный характер знаме-
нитого письма императора французов к русскому императору. — Воинственное
настроение английской публики. — Влияние имен Абердина и Гладстона на
воинственность английской публики. — Действия Венской конференции отни-
мают всякую серьезную надобность в войне. — Объявление войны Англиею
и Франциею России.
В предыдущей статье мы остановились на том периоде дела,
что Австрия послала Порте требование вывесть войска из Чер-
ногорья, русский император решился объявить Турции войну,
если она отвергнет это требование Австрии, и почел полезным
сообщить через Сеймура английскому правительству некоторые
объяснения на тот случай, если Порта откажется прекратить
войну с черногорцами. По всей вероятности, она и отказалась бы,
если бы не узнала, что за австрийским требованием последует бо-
лее серьезное действие со стороны русского государя. Но так или
иначе, турецкое правительство узнало это и повиновалось требо-
ванию Австрии, чтоб избежать войны с Россиею.
Русский император был очень обрадован тем, что черногорцы
избавились от тяжелой для них войны, и стал выражаться теперь
в том смысле, что причина воевать с Турциею отстранена ее
уступчивостью, говорил английскому правительству, что будет со-
действовать ему в охранении существования Турецкой империи,
что для этого надобно «не тревожить Порту повелительными тре-
бованиями, высказываемыми в форме, унизительной для ее неза-
висимости и достоинства» *. Он покинул мысль воевать с Тур-
циею, искренность этого решения доказывается тем, что тотчас
же по получении известия о согласии Порты на требование Авст-
рии он остановил покупку лошадей, нужных для начатия воен-
ных действий.
Но дело о палестинских спорах продолжалось; уже целый год
русское правительство подвергалось неприятностям от турецкого
по этому вопросу; а теперь, по случаю прежнего намерения госу-
даря вступиться за черногорцев, были придвинуты войска к ту-
рецкой границе. Эта демонстрация, уже не бывшая теперь при-
готовлением к войне, все-таки должна была внушить Порте
более внимания к требованиям русского правительства, и покой-
ный государь решился послать в Константинополь чрезвычайного
посла затем, чтобы принудить султана покончить спор по пале-
* Очевидно, что он разумел тут манеру действий французского пра-
вительства, которое прямо начало свои требования по палестинскому делу
угрозою употребить военную силу для их проведения.
342

стинскому делу на таких условиях, которые, не оскорбляя рим-
ского духовенства, удовлетворяли бы требованиям России. На
тот случай, если бы Порта сказала, что французское правитель-
ство стесняет свободу ее решения своими военными угрозами,
русский император хотел отвечать настойчивым выражением го-
товности защищать Турцию от всякого нападения с Запада.
Послом своим покойный государь выбрал князя Меньшикова,
который прежде не получал занятий по дипломатическим делам.
Слух об этом посольстве сильно встревожил Порту. Севасто-
польский флот, — по прежней вероятности войны из-за черногор-
ского дела, — был приготовлен к действиям; русские войска
(по той же прежней вероятности) двигались в соседстве Дуная.
Князь Меньшиков приехал в Константинополь с блеском, пока-
зывавшим, что его поручение очень важно: сам он был одним
из первых сановников Русской империи; на другой день по его
приезде приехали в Константинополь командир Черноморского
флота и начальник штаба генерала Рюдигера 109, командира войск,
собиравшихся близ Дуная. Это показывало Порте, что дело имеет
очень серьезный характер. Мало того: Порта получила из-
вестия, что кавалерийский авангард 5-го корпуса уже подошел
к молдавской границе; что русские заподряжают провиант у мол-
давских и валахских купцов; что Севастопольский флот стоит в
готовности к отплытию по первому приказанию.
Турецкое правительство было страшно запугано всем этим;
а князь Меньшиков начал исполнять свое поручение с гордостью,
усиливавшею страх. Он сделал визит великому визирю *, но не
захотел соблюсти обычая, что посланник делает также визит и
министру иностранных дел. Фуад-эффенди**, тогдашний министр,
видя в этом прямое выражение нежелания князя Меньшикова
иметь сношения с ним, тотчас же подал в отставку. Вообще турец-
кое правительство видело в посольстве князя Меньшикова наме-
рение «вынудить у Порты какую-нибудь важную уступку, вред-
ную независимости султана», — так выражался великий визирь и
в своем страхе обратился к тогдашнему представителю Англии в
Константинополе с просьбою о защите; он просил, чтобы англий-
скому флоту, стоявшему в Мальте, приказано было притти в
Вурлу ***. Посланник лорд Стратфорд жил тогда в отпуску,
в Англии; его место занимал полковник Роз (впоследствии по-
лучивший известность хорошего генерала во время индийского
мятежа), человек отважного характера; он не побоялся принять*
на себя ответственность за меру, превышавшую его инструкции,
и согласился на просьбу великого визиря. Это придало бодрость
Порте. Английское правительство отменило распоряжение Роза;
* Высший правительственный чин в султанской Турции. — Ред.
** Господин Фуад. — Ред.
** Гавань на Малоазийском берегу, близ Смирны.
343

но телеграфная линия была тогда еще не по всему пути между
Константинополем и Лондоном; пока пришло известие, что рас-
поряжение, сделанное Розом, отменено английским правитель-
ством, Порта успела ободриться. А эта отмена смягчила русского
императора; в половине марта он уже говорил умеренным тоном,
внушавшим уверенность, что посольство князя Меньшикова не
поведет к серьезным столкновениям.
Но, кроме Лондона, Петербурга и Константинополя, ход дела
определялся и в Париже. В то время, как оно принимало успо-
коительный вид в этих первых трех центрах действия, император
французов приказал французскому флоту итти в Саламин.
Английское правительство напрасно отклоняло его от этого рас-
поряжения, в котором теперь уже не было никакой надобности,
потому что гроза прошла. Русский император был сильно раздра-
жен движением французского флота. Но он был очень доволен
английским правительством за порицание ненужной меры импе-
ратора французов, отношения между Россиею и Англиею стали
так дружелюбны, что, повидимому, исчезла всякая воз-
можность ссоры. Граф Нессельроде говорил Сеймуру, что Рос-
сия не имеет других причин неудовольствия на Турцию, кроме
палестинского дела, да и об этом деле стал говорить мягче преж-
него. Эти уверения казались искренними.
Между тем в Константинополе князь Меньшиков выразил
русские требования по палестинскому делу, — Порта видела его
готовым к уступчивости в этом вопросе, но с тем вместе у него
было другое требование, более важное: в надежде на тревогу,
произведенную движением русских войск, русский император ду-
мал вынудить у Порты, чтобы России предоставлено было про-
текторство над греческою церковью в Турции. Сначала князь
Меньшиков говорил темно, в неопределенных выражениях на-
мекая, что у него есть важное требование, но не высказывая,
в чем оно состоит. Потом стал говорить турецким министрам,
что если они хотят смягчить неудовольствие русского царя и
избавить свое государство от опасности, то лучше всего им от-
сторониться от Англии и Франции, совершенно ввериться вели-
кодушию русского императора и начать это тем, чтобы дать его
посланнику торжественное обещание, что они не будут ничего
сообщать представителям западных держав о переговорах, ко-
торые он начнет с ними. «Мы знаем, — говорил великий визирь
представителю Англии, — что цель посольства князя Меньши-
кова — заключить с нами тайный договор о союзе. Он еще не
требовал этого официально, но уже говорил лицам, могущим слу-
жить посредниками между ним и нами, что напрасно мы на-
деемся на Англию и Францию, что мы должны были бы, нако-
нец, видеть из опыта, что мы много потеряли и ничего не вы-
играли, следуя их политике и совету. Он то старается привлечь
нас уверениями в миролюбивости намерений своего правитель-
344

ства, то доказывает ошибочность нашей приверженности к Анг-
лии и Франции, говоря, что правительственное устройство этих
стран не сходно с нашим, а австрийское и русское сходно». Ве-
ликий визирь прибавлял, что два дня тому назад князь Меньши-
ков выразил министру иностранных дел желание вступить в тай-
ные переговоры, но что турецкое правительство решительно
отказалось утаивать что-нибудь от представителей Англии и
Франции. На деле, вероятно, было наоборот: кто-нибудь из ми-
нистров дал обещание хранить тайну от этих держав, потому что
через несколько дней князь Меньшиков нашел возможным на-
чать переговоры. Он сказал, что русский император желает всту-
пить в тайный союз с Турциею и обязаться защищать ее своим
флотом и 400 000-ю армиею против всякого нападения с Запада.
«Взамен такой поддержки, — сообщил великий визирь предста-
вителю Англии, — Россия потребовала тайного дополнения к
Кучук-Кайнарджийскому трактату, в том смысле, что Россия по-
лучает протекторат над турецкими подданными греческого испо-
ведания. Князь Меньшиков выразил это под условием величай-
шей тайны и сказал, что немедленно уедет из Константинополя,
если Турция откроет Англии его требование».
Подобное требование можно было бы сделать во время страха,
наведенного на Порту прибытием русского посла. Но теперь был
конец марта, — а уже с 6 марта * Порта была успокоена распоря-
жением Роза, чтобы английский флот шел в Левант. Потому ми-
нистр иностранных дел Рифат-паша не поддался на требование
князя Меньшикова и сообщил дело Розу, со словами: «Я не ре-
бенок; я старик, знающий трактаты, связывающие Порту с
Англиею и Франциею, очень хорошо понимаю важность дружбы
этих держав и вред нарушения обязательств наших перед ними».
После отказа Порты в Константинополе было получено из-
вестие, что в Бессарабии делаются приготовления для перехода
120 000 русских войск через Дунай и что батальоны их отовсюду
идут к границе. Порта сильно встревожилась. Но в это время, —
5 апреля 1853 года, — возвратился в Константинополь англий-
ский посланник Стратфорд Каннинг и дал делу твердый ход **.
* Все числа в этой статье по новому стилю.
** Кинглек очень высоко ценит дипломатическое искусство Стратфорда, —
он любимое лицо автора. Мы увидим, что и точно, он действовал очень
искусно; но все-таки и он, как мы увидим еще дальше, попался в ту же
ошибку, как другие: Стратфорд решительно не хотел войны — и, однакоже,
не менее кого бы то ни было послужил орудием к ее произведению. Чита-
тель увидит, что я не нахожу справедливым порицать и его, хотя он больше
чем кто-нибудь другой был бы достоин подвергаться ответственности перед
историею за ошибку, в которой участвовал одинаково с своими диплома-
тическими противниками, — больше, чем кто другой был бы достоин лич-
ного порицания потому, что по своему уму, опыту и искусству скорее дру-
гих должен был бы понять, какая игра ведется французским правитель-
ством, к чему ведет она и как надобно поступать, чтобы отвратить эту игру
345

Стратфорд издавна был главным противником русского пра-
вительства в борьбе за «влияние» на Порту. Нравственное гос-
подство над чужеземным правительством, которое обозначается
этим именем, само по себе — выгода незначительная *, но борьба
заинтересовывает собою борющихся как игра, хотя бы выигрыш
и был неважен. Стратфорду давно удалось выиграть, и турецкие
министры привыкли видеть в нем своего руководителя. Он уже
два года был в отпуску, потому что не встречалось таких важ-
ных обстоятельств, которые принудили < б ы > его бросить от-
дых; но когда английское правительство, в феврале, увидело, что
из-за черногорского вопроса выходят серьезные столкновения в
Константинополе, Стратфорд поехал туда. Инструкция, данная
ему при отъезде, говорила, что он должен стараться внушать бла-
горазумие Порте и советовать быть снисходительными относи-
тельно нее тем державам, которые обращались бы к ней с на-
стойчивыми требованиями; что при проезде через Париж он дол-
жен напомнить французскому правительству, что интересы Фран-
ции и Англии на востоке тождественны, и объяснить, что Фран-
ция может довести султана до гибельного положения, если будет
слишком угрожать ему по вопросу, в котором для ее удовлетво-
рения он должен раздражать Россию; в Константинополе Страт-
форду предоставлялась полная свобода действовать по его соб-
ственному усмотрению, лишь бы только как-нибудь уладить воз-
никшие неприятности между Турциею и Россиею; он должен
был сказать султану следующее: «Существование турецкого пра-
вительства находится в положении очень опасном. Многочислен-
ные несправедливости, на которые жалуются христианские под-
данные его и которых оно не может или не хочет устранить; пло-
хое управление делами; возрастающее расслабление государ-
ства — все это вместе привело к тому, что в последнее время
союзные Порте державы стали говорить с нею новым тоном,
который внушает беспокойство за Турцию; если это продол-
жится, то приведет к общему восстанию христианских подданных
Порты, погубит ее независимость и целость; подобная катастрофа
была бы очень прискорбна для английского правительства, и оно
считает своею обязанностью представить на внимание турецкому
правительству, что некоторые из великих европейских держав
считают катастрофу вероятною и близкою». — «Вы объясните
султану, что английское правительство, приказывая вам возвра-
титься в Константинополь, имеет именно ту цель, чтобы через
и выходящую из нее войну. Но — ошибались одинаково все, от Абердина
до Пальмерстона, от русского покойного государя до Стратфорда: кого же
тут надобно по справедливости порицать? — Всех вместе и никого лично.
Но и всех вместе — нельзя порицать строго: все действовали под влиянием
увлечений, каждый — своего большинства публики.
* Это любопытная оценка со стороны Кинглека, который сам имеет
привычку и пристрастие заниматься дипломатической борьбой за влияние
на иноземные правительства.
346

вас выставить султану эти опасности, — и ту надежду, что через
это они будут отвращены. Вы постараетесь убедить султана и
его министров, что настоящий кризис требует от них величай-
шего благоразумия и доверия к искренности и основательности
советов, которые они будут получать от вас и которые одни мо-
гут развязать дело в пользу мира и независимости Турции». —
Инструкция (писанная министром иностранных дел Кларендо-
ном 110, под руководством самого Стратфорда) продолжала, что
Стратфорд обязан настойчиво внушать Порте необходимость ре-
форм, какие найдет нужным по своему близкому знакомству с
состоянием Турции, и потом говорила: «Вы не умолчите султану
и его министрам, что упорствование их в нынешнем их образе
действий *, наконец, отнимет у них симпатию британской на-
ции, а у английского правительства — возможность укрыть их
от нависнувшей над ними опасности и пренебречь требованиями
христиан, подвергающихся естественным следствиям неблагора-
зумной политики Порты и безрассудного, дурного управления» **.
В заключение инструкция давала Стратфорду право послать в
случае надобности адмиралу флота, стоящего у Мальты, прика-
зание быть в готовности к отплытию, но делала оговорку, что
Стратфорд не может собственною властью дать флоту приказа-
ние действительно отплыть из Мальты и приблизиться к Дарда-
неллам. Так велика была забота английского правительства пред-
отвратить возможность движения, которое было бы неприятно
русскому государю. Поэтому опора материальной силы, предо-
ставляемая Стратфорду, была совершенно ничтожна: он не мог
сделать ничего больше, как послать флоту извещение быть в
готовности к отплытию; и при всей ничтожности этого полномо-
чия, Стратфорд не захотел воспользоваться даже им; и все-таки
он успел явиться силою, уравновесившею 140 000-е войско и Се-
вастопольский флот, которыми, по мнению турецкого правитель-
ства, располагал русский посланник.
Стратфорд имел по характеру много природного сходства с
покойным русским государем: он также был человек гордый, лю-
бивший повелевать, не расположенный предпочитать льстивую
мягкость прямому суровому тону, когда считал себя вправе быть
недовольным и упрекать, имел наклонность быть прямым и рез-
ким с людьми, которых находил плохими. Поэтому турецкие
правители, радуясь приезду своего руководителя, на ум и твер-
дость которого возлагали полнейшую надежду, в то же время и
* То есть, преимущественно в системе, по которой христиане не поль-
зуются одинаковыми правами с мусульманами; главною и любимою мыслию
Стратфорда было: христиане должны быть совершенно сравнены в правах с
мусульманами — между прочим и иметь доступ к высшим правительственным
и военным должностям; только это может спасти Турцию от распадения!
** Не правда ли, каждый русский с удовольствием подписал бы эту
инструкцию, если бы ему предложили выразить свое мнение о сущности
мыслей его по делам турецких христиан?
347

трусили: они предчувствовали, что он будет сильно упрекать их,
когда узнает о их робком двоедушии, и что он будет требовать от
них серьезного исправления политической системы, которую счи-
тает вредною для Турции. Великий визирь и Рейс-эффенди, рас-
сказывая ему в первое свидание о своих действиях и обстоятель-
ствах, по трусости утаили многое, что уже открыли Розу, кото-
рого не боялись. Стратфорд видел, что факты не клеятся с их
рассказом, и сначала подумал, что они хотят обманывать Англию.
Но когда он переговорил с Розом, он увидел, что они действи-
тельно желают искренно опереться на Англию, а скрытничали
перед ним только по той же трусости, по которой двоедушничали
перед Россиею. Стратфорд взял их в руки и повел дело к мирной
развязке твердо и искусно. Он очень верно сообразил, что для
успешного примирения столкновений прежде всего надобно рас-
путать путаницу, вкравшуюся в них. Несогласия России с Тур-
циею имели две стороны, совершенно различные: во-первых, спра-
ведливые неудовольствия России на Турцию по палестинскому
делу; сам по себе этот предмет спора был маловажен, и его реше-
ние затруднялось только придирчивою наглостью французского
правительства. Но если удастся устроить, чтобы Франция не
придиралась к палестинскому делу, Стратфорд ожидал важного
выигрыша от его развязки: когда переговоры освободятся от этой
неприятности, можно будет прямее и сильнее противиться новому
и уже очень серьезному требованию России, — требованию про-
тектората над религиозными делами турецких подданных грече-
ского исповедания. Он указал эту дорогу турецким правителям
и повел их по ней под руку 111.
«Вы еще не знаете хорошенько, чего именно хочет Россия по
важному делу о протекторате, — сказал он им, — если русское
требование действительно будет несогласно с независимостью Ту-
рецкой империи, вы останетесь правы, отказавшись согласиться
на него. Но, — прибавлял он, — вы должны будете прямою вла-
стью вашего правительства исправить те дурные вещи, которые
заставляют Россию желать и требовать протектората». — Пере-
говорив сам с князем Меньшиковым, Стратфорд увидел, что не
ошибся: русский посланник хотел вынудить исключительный про-
текторат для одной России, с устранением других великих дер-
жав от совместничества с нею по влиянию на Порту. Тем яснее
показалась Стратфорду надобность вести дело именно так, как
он предположил с первого раза *.
* Ниже мы увидим, какую прискорбную — без сомнения, и для него
самого — ошибку сделал Стратфорд, взглянув на столкновение Турции с
Россиею по делу о протекторате как на обыденный вопрос о том, какому
влиянию преобладать в Константинополе, русскому или английскому. В этом
обыденном вопросе Стратфорд был противник России. Но он, хоть и враг
наш по этой мелочи, по этой игре из-за выигрыша или проигрыша для на-
ционального или правительственного самолюбия, нашего и английского, он
348

Стратфорд начал частным образом говорить с князем Мень-
шиковым о палестинском деле, говорил уступчивым к России то-
ном; князь Меньшиков, видя его расположение употребить все
усилия для удовлетворения России по этому вопросу, также смяг-
чился. Тогда Стратфорд сказал ему, что знает о его требовании
протектората и что это желание России, по его убеждению, «бу-
дет встречено упорным отказом со стороны Порты и не одобре-
нием даже со стороны наиболее расположенных к России дер-
жав»; князь Меньшиков в ответ ему доказывал, что оно «не так
огромно и важно», как ему передали, и, по общему согласию,
оба они положили «отсрочить переговоры по этому вопросу, ко-
торый мог бы вести к раздражению», а прежде кончить палестин-
ское дело. Князь Меньшиков прибавил, что «несмотря на огром-
ную важность, какую имеет для русского правительства требо-
вание протектората, нет опасности, чтобы в случае несогласия
Порты на него были приняты неприязненные меры, — самое
большое, что может выйти: холодность между Россиею и Тур-
циею и, быть может, перерыв дипломатических сношений между
ними, но, может быть, и дипломатического разрыва не будет».
Желания России по палестинскому делу были умеренны. Рус-
ский государь понимал, что уже нельзя требовать отмены пре-
имуществ, данных римскому духовенству, что это значило бы
делать неприятность всей католической части Европы. Но, вы-
ражая умеренные желания, он был в них очень тверд. А резкий,
угрожающий тон Лавалетта и прибытие тулонского флота в Са-
ламинскую бухту отнимали, повидимому, надежду, что француз-
ский посланник, сменивший в Константинополе Лавалетта де ла
Кур, может выказать уступчивость по этому делу. Сам де ла
Кур сначала так думал. Но Стратфорд, проезжая через Париж,
б ы л человек честный, думавший о благе своего отечества, — а благо Англии
тут сходилось с благом России: отвращение войны. Если бы хоть он один
во-время заметил, что дело — мимо воли русского и английского прави-
тельств — идет к войне, то, конечно, и у него, и у н а ш и х правителей не ока-
залось бы недостатка ни в честности, ни в разумном патриотизме, чтобы,
бросив игру, серьезно сказать в один тон: «довольно, мы могли соперничать,
пока дело шло о дипломатическом влиянии; но если кто хочет повернуть
дело в раздор, менее безвредный для обеих наших держав, Англия и Рос-
сия не имеют ни охоты, ни надобности изнурять себя и волновать Европу».
К сожалению, н и к т о в о - в р е м я не заметил, к а к дело повертывается на в о й н у
между Англиею и Россиею. — Сделав эту оговорку, что Стратфорд наделал
себе в результате не меньше огорчения, чем кому бы то ни было в русском
государстве, я считаю справедливым признать, что по обыденному делу он
мастерски восторжествовал над нами. Конечно, не только всякий из англий-
ских министров, но и сам он охотно согласился бы подвергнуться десятку
таких проигрышей, к а к эта его дипломатическая победа, лишь бы отклонить
от Англии вред, какой получила она от искания этой победы Стратфордом.
Он сорвал копеечный банк, а тем временем, к а к он сорвал его, под этот
безвредный и пустой шумок устроилась биржевая спекуляция в пользу Мор-
ни и К0, обошедшаяся Англии, России и Франции в полмиллиарда рублей,
если не больше, каждой сестре.
349

увидел, что де ла Кур может действовать мягко, и убедил его
в этом *. Поэтому дело быстро пошло к удовлетворительной раз-
вязке.
Ключи от главной двери Вифлеемской церкви были уже от-
даны римскому духовенству, серебряная звезда уже поставлена
над алтарем ее. Князь Меньшиков и не говорил, чтобы были
отменены эти факты, уже совершившиеся. Он требовал только,
чтобы турецкое правительство объявило, что передача ключей не
означает отдачи главного алтаря церкви в исключительное вла-
дение латинского духовенства; чтобы часы отправления службы
в нем духовенством разных исповеданий не были изменяемы;
чтобы привратником у главной двери церкви попрежнему остался
греческий священник; чтобы постановка серебряной звезды над
алтарем была считаема делом благорасположения султана, не
дающим латинскому духовенству исключительных прав над этим
алтарем. Были, как мы видели, другие, еще менее важные вещи,
по которым Порта не выполнила требований Франции; князь
Меньшиков хотел, чтобы по этим вопросам все было оставлено
на прежних правах. Главнейшим из них был вопрос о том, ка-
кому духовенству принадлежит право произвести починку в ку-
поле иерусалимской церкви Св. гроба и как поступить с некото-
рыми домами подле этой церкви, чтобы латинское духовенство не
присвоило себе эту местность, соседнюю с церковью. Князь
Меньшиков хотел, чтобы дома были сломаны для предотвраще-
ния всякого будущего спора из-за них. По делу о поправке ку-
пола турки предлагали сделать ее на свой счет, чтобы отвратить
спор латинского и греческого духовенства о праве делать ее.
Князь Меньшиков соглашался, чтобы поправка была произведена
на счет султана; но, в удовлетворение греческому духовенству,
которому прежде принадлежало исключительное заведывание
этим куполом, он хотел, чтобы поправка производилась под над-
зором греческого иерусалимского патриарха.
Французский посланник, держась своих инструкций, считал
обязанностью противиться некоторым из этих требований, но
по личным своим разговорам в проезд через Париж и по депе-
шам из Англии Стратфорд раньше де ла Кура понял, что фран-
цузское правительство решило безусловно подчиняться мнению
английского, и объяснил это де ла Куру. Узнав от турецких
министров, что князь Меньшиков не сделает уступки в трех
пунктах: починке купола, часах службы в Вифлеемской церкви
и в привратничестве греческого священника у главной двери ее,
он сказал де ла Куру: в этих требованиях Россия права; вы
* Читатель увидит, что в этом и заключался первый обман, на который
была поймана Англия. Франция уступила ей по палестинскому делу, чтобы,
расположив ее к себе этим, затягивать ее в свою систему по делу о протек-
торате.
350

должны уступить по ним, — и де ла Кур уступил, поняв необ-
ходимость подчиняться решению Англии.
Итак, дело казалось улаженным, начались между князем
Меньшиковым и де ла Куром переговоры о его развязке. Но в
этих переговорах противники разгорячились; чтобы успокоить
их и покончить дело, Стратфорд увидел надобность выступить
прямым посредником между ними и достиг полного успеха.
Французский посланник находил щекотливым требование, чтобы
греческое духовенство раньше латинского отправляло службу на
алтаре Вифлеемской церкви; Стратфорд убедил его смотреть на
это не как на предпочтение прав одного правам другого, а просто
как на вопрос об удобстве для обоих, — потому что в греческой
церкви литургия совершается в более ранние часы, чем в като-
лической. В таком духе были улажены все несогласия, и пале-
стинское дело было разрешено обоюдным согласием на следую-
щих условиях: ключи главной двери Вифлеемской церкви оста-
ются у латинского духовенства, звезда остается на своем месте;
но эти факты не предоставляют никаких новых прав римскому
духовенству; привратником церкви остается попрежнему грече-
ский священник; служение на алтаре ее совершается сначала
греческим духовенством, потом армянским, потом римским (встав-
ка армянского духовенства отнимала у решения всякий вид пред-
почтения одного духовенства другому). Купол церкви Св. гроба
будет поправлен на счет султана; но греческий иерусалимский
патриарх имеет право надзирать, чтобы при поправке не было
сделано никаких отступлений от прежней формы купола. Дома,
выходящие окнами на террасы церкви Св. гроба, не ломаются,
но окна в них забиваются наглухо.
22 апреля, через 17 дней по приезде Стратфорда, было уже
подписно это миролюбивое соглашение по делу, более двух лет
тревожившему Европу. Турецкое правительство, русский и фран-
цузский посланники благодарили Стратфорда за его полезное
посредничество.
Князь Меньшиков и вообще стал выказывать мягкость бла-
годаря успокоивающему влиянию Стратфорда на французского
посланника и Порту. 12 апреля английский посланник еще на-
ходил, что князь Меньшиков говорит и действует в миролюби-
вом духе, согласном с уверениями, которые давал граф Нессель-
роде Сеймуру в марте. Но 13 апреля князь Меньшиков получил
из Петербурга новые депеши, написанные в резком тоне. Причи-
ною перемены был тот поступок французского правительства,
о котором мы уже говорили: оно уверяло английских министров,
что следует их политике; но без сношения с ними и без всякой
надобности послало флот из Тулона в Саламин. Русский импе-
ратор, раздраженный этим, послал князю Меньшикову прика-
зание быть требовательнее и настойчивее. Князь Меньшиков
почел бесполезным отступать от миролюбивого образа действий
351

по маловажному палестинскому делу, и оно, как мы видели, ула-
дилось через несколько дней по получении этих депеш, но он
тотчас же возобновил сильные настояния, чтобы Порта предо-
ставила России протекторат над турецкими подданными грече-
ского исповедания. Сущность требования состояла в том, чтобы
Турция формальным договором с Россиею обязалась сохранять
неприкосновенными все существующие права греческой церкви.
Тогда, по каждой жалобе какого-нибудь греческого епископа на
притеснение, Россия имела бы формальное право вмешиваться во
внутренние дела Турции. Подобное право вступаться за турец-
ких подданных католического исповедания давно принадлежало
Австрии; но число католиков в Турции незначительно, а ту-
рецкие подданные греческого исповедания составляют массу более
чем в 10 миллионов, — огромное большинство населения в евро-
пейской части Турции. В этом состоит разница, по которой право,
неважное в руках Австрии, делалось бы очень опасным для само-
стоятельности Порты, если бы предоставлено было России. Рус-
ское правительство говорило, что косвенным образом это право
уже признано за ним прежними трактатами Турции с Россиею.
На другой же день по получении новых инструкций, сказали
мы, князь Меньшиков поехал к министру иностранных дел силь-
но требовать трактата, дающего России такую власть. Но Рифаат-
паша уже получил от Стратфорда наставление, как держать себя,
и отвечал спокойно, умеренно, совершенно твердо: «заключить
подобный трактат значило бы дать России исключительный про-
текторат над всем населением греческого исповедания». — Князь
Меньшиков увидел, что Рифаат-паша не более как выражает
решение Стратфорда, и 19 апреля, послав Порте грозную ноту,
в которой очень резко повторял свое требование, 20 апреля про-
чел прямо Стратфорду проект трактата, которого требовал, го-
воря, что Россия желает иметь только точно такое же право,
какое признано Турциею за Австриею.
Стратфорду хотелось покончить палестинское дело прежде,
чем вступать в подробные объяснения по этому вопросу, но все-
таки он тут же прямо высказал русскому послу свой взгляд:
«Русское правительство находит, что оно требует только фор-
мального и ясного признания за ним права, уже принадлежа-
щего ему по прежним договорам, в которых султан обязывается
охранять религиозную свободу своих подданных греческого ис-
поведания; нет: дать обещание еще далеко не то, что предоста-
вить иноземной державе право контролировать действия прави-
тельства по исполнению этого обещания; подобное право вме-
шательства, неважное в руках Австрии, может стать опасным
для Порты в руках России: основанием для влияния Австрии
на внутренние дела Турции могут служить только малочислен-
ные католики, а покровительство России простиралось бы на
десять миллионов турецких подданных».
352

Этого взгляда неотступно держались теперь все турки, и все
держали себя по наставлению Стратфорда, растолковавшего им,
как следует смотреть на дело и как поступать: грозил ли, или
ласкал князь Меньшиков, настаивал ли на своих требованиях
в частных разговорах с тем или другим сановником Порты, или
получал аудиенцию у султана, — он постоянно встречал во всех
одну и ту же любезную, почтительную твердость, одну и ту же
умеренность, против которой нельзя было ничего сделать. Ясно
было, что все руководятся советами одного человека, Стратфорда.
Князь Меньшиков послал в Петербург отчет об этом положении
дела и в начале мая получил инструкции столь решительного
тона, что ему не оставалось ничего больше, как прекратить пере-
говоры и уехать из Константинополя с разрывом дипломатиче-
ских сношений между Россиею и Турциею.
А в промежуток времени от отправления его отчета до полу-
чения ответа из Петербурга уже исчезла возможность найти
удовлетворительный формальный предлог для разрыва. Когда он
писал свою угрожающую ноту 19 апреля, палестинское дело было
еще не кончено, — Россия была права в нем, оно давало удоб-
ный формальный предлог для выражения всякого гнева. Но
22 апреля дело это было разрешено полным примирением. Суще-
ственное требование России, — протекторат над турецкими под-
данными греческого исповедания, — было требование уступки,
согласие или несогласие на которую зависело от свободной воли
Порты, отказ в которой не составлял обиды для России. А у
князя Меньшикова уже не было другого основания для разрыва.
5 мая он сообщил министру иностранных дел проект «сене-
да», или конвенции, которую Турция должна заключить с Рос-
сиею. По этому проекту султан принимал на себя обязательство
сохранять неприкосновенным решение, данное палестинскому де-
лу, — согласие Порты на это было формальностью, в которой
Россия не могла встретить отказа; но, сверх того, султан обязы-
вался перед Россиею сохранить неприкосновенными все права,
которыми в настоящее время и в прежние времена пользовалась
греческая церковь. Это значило давать России протекторат над
греческою церковью, как мы видели. В ноте, при которой посы-
лался проект конвенции, князь Меньшиков говорил, что будет
ждать ответа до следующего вторника, 12-го числа, а «дальней-
шее промедление сочтет неуважением к русскому правительству,
возлагающим на него обязанность, очень прискорбную для не-
го». — Министр иностранных дел поехал за советом к Страт-
форду; Стратфорд сказал, что надобно поступить, как прежде:
быть готовым на всякие уступки, совместные с независимостью
Турции, держать себя любезно, но в этом требовании твердо
отказать. Князь Меньшиков также приехал к Стратфорду, ска-
зал, что истощилась вся мера его терпения и что русское пра-
вительство не может долее оставаться в положении, не дающем
353

России таких прав по охранению ее единоверцев, какими поль-
зуются другие державы (т. е. Австрия).
Стратфорд отвечал на это через несколько дней письмом,
в котором со всевозможною деликатностью говорил, что не счи-
тает справедливым взгляд князя Меньшикова. Князь Меньши-
ков отвечал, также письмом, что не находит возможным согла-
ситься на такое мнение Стратфорда. Итак, ясно было, что князь
Меньшиков считает своею сбязанностью прекратить переговоры
и уехать из Константинополя с разрывом. Стратфорд видел на-
добность в двойной заботе: чтобы турецкое правительство не
струсило дипломатического разрыва с Россиею и чтобы осталось
право в нем перед Европою. Он отправился в тот же вечер к
великому визирю; там были министр иностранных дел и серас-
кир *. Днем, когда они виделись с де ла Куром, они казались
перепуганными мыслью о разрыве. Но теперь боязнь суровых
порицаний Стратфорда заглушала в них всякий другой страх или
заставляла притворяться: они все трое говорили, что не согласны
на требуемую конвенцию. Стратфорд попрежнему сказал: «Да,
твердо откажите, но будьте деликатны, готовы на всякие воз-
можные уступки, и, отказываясь дать иноземному правительству
протекторат над греческою церковью, собственною властью вы
должны обнародовать фирман, дающий христианам всю ту не-
прикосновенность прав, которую желает охранять Россия; мало
того: вы должны обеспечить христианам неуклонность вашу в
соблюдении этого фирмана сообщением его всем пяти великим
державам». Турецкие сановники сказали, что так и сделают.
Зная, что получит от министров отказ, князь Меньшиков
решил просить аудиенцию у султана. Стратфорд узнал об этом,
предупредил его и получил аудиенцию 9 мая; он введен был,
как следует по форме, министром иностранных дел; тотчас же
министр ушел, и Стратфорд, оставшись наедине с султаном, го-
ворил, что надобно действовать так, как действовали турки до
сих пор, и не пугаться: «Если ваше величество также отвергнете
требования князя Меньшикова, как уже отвергли ваши мини-
стры, то, вероятно, он сделает разрыв и уедет, — быть может, со
всем посольством; очень возможно даже и то, что Дунайские
княжества будут временно заняты русскими войсками. Но я
убежден, что при настоящих обстоятельствах Россия не объявит
войну, не сделает никакого шага открытой неприязни: русский
император не мог бы сделать этого без нарушения своих тор-
жественнейших уверений, и вся Европа осудила бы его. Потому
надобно держаться твердо и уверенно, даже в случае занятия
Дунайских княжеств только протестовать». Султан был бледен,
но сказал, что он так и сделает. Тогда Стратфорд сказал, что
* Главнокомандующий турецкими войсками или военный министр в
султанской Турции. — Ред.
354

имеет сообщить нечто, чего не сообщал министрам, что желал
сообщить только прямо ему: «в случае близкой опасности я имею
инструкцию приказать командиру английского флота в Среди-
земном море держать свой флот в готовности». Само по себе это
уполномочие было очень мало и неважно. Но, сообщенное таким
серьезным и торжественным образом, оно показалось столь важ-
но, будто было уже обещанием вооруженной защиты, и, слыша
это известие от султана, министры тоже придали ему необыкно-
венную важность.
На другой день (10 мая) князь Меньшиков получил от ми-
нистра иностранных дел письмо, содержавшее в себе любезный,
но решительный отказ, и отвечал на него резкою нотою, в кото-
рой говорил, что не принимает этого письма за ответ, что Порта
систематически уклонялась от соглашения с Россиею, что он счи-
тает свое поручение оконченным, должен прервать сношения с
министрами султана, слагая на них ответственность за послед-
ствия, могущие произойти из этого, и заключал требованием от-
вета на свою ноту (11 мая) в течение трех дней. — Через два
дня он, мимо министерства, получил частную аудиенцию у сул-
тана. По ее окончании султан послал за великим визирем; вели-
кий визирь не поехал и подал в отставку: султан нарушил пра-
вительственные обычаи, дав аудиенцию иноземному послу без
ведома своего министерства. Но и новое министерство состави-
лось из людей, державшихся одного мнения с прежним по во-
просу о русском протекторате.
Был тогда слух, что султан не показал твердости на аудиен-
ции князя Меньшикова, но скоро убедились, что он не высказал
ему никаких важных обещаний, и едва ли не отвечал на все на-
стояния одними только словами: «ведите переговоры с моими
министрами». Князь Меньшиков согласился на желание нового
министра иностранных дел (Решид-паши), чтобы по случаю пе-
ремены министерства срок для ответа на ноту 11 мая был не-
сколько продлен; но объявил, что неизбежным и немедленным
следствием отказа будет отъезд его со всем русским посольством.
Великий совет Порты 42 голосами против 3 постановил остаться
при прежнем решении: отказать. 18 мая Решид-паша приехал к
князю Меньшикову, чтобы изустно объяснить ему, каковы крайние
уступки, на которые могла бы согласиться Порта. Султан готов
издать фирман, подтверждающий все религиозные права его под-
данных греческого исповедания; готов уступить во всех других де-
лах желанию России, не может согласиться только на протекторат.
Князь Меньшиков, не дожидаясь письменного уведомления
об этом, в тот же день послал Порте ноту, в которой говорил,
что принимает отказ за оскорбление русского правительства,
прерывает переговоры и уезжает со всем посольством; что рус-
ское правительство будет теперь находить в собственном могу-
ществе ту гарантию, которую Порта не захотела дать ему трак-
355

татом, и что всякое нарушение прав греческой церкви в Турции
будет сочтено за неприязненное действие против России (18 мая).
На другой день (19-го) Стратфорд пригласил собраться по-
сланников всех трех остальных великих держав (Австрии, Фран-
ции, Пруссии). Все они и он оказались согласны во взгляде
на дело: признавали основательность отказа в протекторате; при-
знавали, что турецкое министерство действовало примирительно;
что полезно было бы отвратить разрыв его с русским правитель-
ством; что для этого полезно было бы дать русскому правитель-
ству способ покинуть требование протектората без стыда; что
для этого все они готовы сделать все, совместное с честью и ин-
тересами их держав. Собрание решило, чтобы австрийский по-
сланник отправился к князю Меньшикову сообщить ему о при-
скорбии, с которым представители четырех великих держав видят
разрыв между Россиею и Турциею; выразить, с каким живым
удовольствием увидели бы они мирное решение вопроса, если
оно еще возможно; спросить, примет ли он частным образом ноту,
которую пришлет ему Порта, и желает ли рассмотреть ее с спо-
койным вниманием. Князь Меньшиков остался непреклонен. Он
отослал назад ноту, присланную ему Портою. Но вечером
20 мая, согласился сделать уступку в форме: удовольствоваться
тем, если Порта не конвенциею, а дипломатическою нотою при-
мет на себя обязательство, которого он требовал. Поэтому он,
хотя уж и прекратил официальные отношения с Портою, частно
передал Решиду-паше проект ноты, которою Порта удовлетворила
бы Россию. Решид-паша тотчас же послал этот проект Страт-
форду для рассмотрения в собрании министров четырех великих
держав, совета которых просил. Они собрались, все совершенно
согласились с мнением Стратфорда и подписали меморандум, го-
воривший, что «Решид-паша — лучший судья того, как надобно
поступить». Они знали, что Решид-паша будет отвечать князю
Меньшикову отказом. Получив его отказ, князь Меньшиков за-
нялся сборами к отъезду; но узнал (21 мая), что Порта намерена
обнародовать фирман, гарантирующий права греческой церкви
в Турции. Ясно было, что она исполняет этим волю Стратфор-
да, — и князь Меньшиков, несмотря на то, что уже прекратил
сношения с турецким правительством, послал Решид-паше фор-
мальную ноту, в которой говорил, что подобный образ действий
прямо показывает, что требование России отвергнуто только по
неприязненному чувству к ней. Отправив эту ноту, он сел на
корабль и отплыл. В тот же день русский герб был снят с дома,
который занимало русское посольство.
Получив от князя Меньшикова отчет о ходе и развязке дела,
русский император нашел нужным выразить свой гнев мерою
более сильною, чем обмен депеш. Он не хотел войны и не был
готов к ней. Приготовления к походу были остановлены с первых
чисел марта. Но русские войска уже давно были придвинуты к
356

Молдавии и Валахии. Эти княжества были в особенном отно-
шении к России, дававшем ей нечто подобное протекторату над
ними; она даже имела право посылать в них свои войска в слу-
чае каких-нибудь смут в них. Теперь ни в Молдавии, ни в Вала-
хии не было никаких смут; но все-таки, судя по своим признан-
ным правам, русский император полагал, что занятие этих
княжеств его войсками не будет действием, равнозначительным
прямому объявлению войны Россиею Порте.
31 мая граф Нессельроде послал Решиду--паше письмо, настаи-
вавшее, чтобы Порта приняла проект ноты, составленный для
нее князем Меньшиковым, и говорившее, что если до истечения
недели Порта не пошлет России эту требуемую ноту, то в непро-
должительном времени русские войска перейдут границу, чтобы
«силою, но без войны» получить от Порты требуемое обязатель-
ство. Но турецкое правительство, когда получило это письмо,
уже находило Англию и Францию обязанными защищать вла-
дения султана даже прямыми военными действиями английских
и французских военных сил против России *, и прежде чем кон-
чился срок, данный графом Нессельроде, французский и англий-
ский флоты уже стали в Бешикской бухте **; видя за себя такую
опору, Порта послала отказ.
Все кабинеты великих держав ***, — в том числе и петербуг-
ский, — заботливо стали искать мирного выхода из этого натя-
нутого положения. Усилия всех их в этом смысле были и энер-
гичны, и ведены искусно. Но были разные обстоятельства, по-
мешавшие успеху. Одно из них — то, что посланники Австрии,
Пруссии и Франции в Петербурге были люди, привыкшие дер-
жать себя перед русским императором в таком духе, который
теперь оказался вреден для всех этих держав. Подобно всему
петербургскому придворному обществу, они безусловно благо-
говели перед русским императором. Кастельбажак (посланник
Франции) и Рохов (посланник Пруссии) шли даже даль-
ше: они лично заискивали его милостей и рекомендаций
себе. Менсдорф (посланник Австрии) был человек прямо-
душный; но, старый генерал, он мало понимал диплома-
тические дела и, кажется, никогда не понимал хорошенько
мыслей своего правительства. Притом же он долго был болен в
это время; Рохов также брал отпуск, и был такой период, когда
представителями Австрии и Пруссии в Петербурге оставались
второстепенные люди, совершенно не понимавшие своих обязан-
ностей или забывавшие их. И вот теперь, когда австрийский
и прусский кабинеты и сановники, формально заведывавшие
* Как это произошло, незаметно для Стратфорда и почти незаметно
для английского правительства в Лондоне, мы увидим после. В этом и со-
стоит главная сущность дела.
** Бухта Малоазийского берега у входа в Дарданеллы.
*** Кроме французского кабинета, к а к увидим.
357

иностранными делами во французском официальном (не действи-
тельном, а только официальном) правительстве, совершенно серь-
езно действовали с целью принудить Россию к уступке, которая
отвратила бы войну, представители этих правительств в Петер-
бурге отнимали вид серьезности у этих действий тою манерою,
по какой лично держали себя, и тоном своих разговоров. Из всех
посланников великих держав только Сеймур говорил языком,
соответствовавшим сущности дела, — один он в Петербурге был
представителем истинных мыслей и намерений четырех великих
держав. С первого же раза, как сказали ему о намерении дви-
нуть войска в Дунайские княжества, он выразил, что это будет
действием, опасным для спокойствия Европы; и потом он по-
стоянно отвечал, что нельзя определить, до какой степени не-
приязненности может эта мера довести отношения Англии к Рос-
сии. Если бы другие посланники так же исполняли свою обязан-
ность, войны не было бы. Но Сеймур один говорил так.
Разумеется, формальным образом и остальные три послан-
ника исполняли приказания своих правительств, — протестовали,
когда получали инструкции протестовать. Но тотчас же они
опять превращались в людей, старавшихся загладить в мыслях
императора серьезное впечатление их официальных слов. Кастель-
бажак шел даже и дальше: он являлся утешителем русского им-
ператора, убеждавшим его, что Англия злонамеренна, а Сей-
мур — грубый упрямец.
И все-таки и в этот период гнева на Турцию и на Страт-
форда император не хотел отступить от своего давнишнего реше-
ния: никак не ссориться с Англиею из-за восточного вопроса.
Сколько можно видеть, не было ни минуты, когда бы он коле-
бался в этом правиле. Он, подобно английскому правительству,
не замечал, что он и Англия уже разошлись и что быстро увели-
чивается пространство, разделяющее их. Оппозицию в Констан-
тинополе, раздражившую его, он исключительно считал делом
Стратфорда, много-много, если думал, что может одобрять ее
лондонское министерство иностранных дел, и никак не хотел ду-
мать, что это — оппозиция английской нации или хоть всего
английского правительства. Напрасно лорд Кларендон (министр
иностранных дел) в словах яснее дневного света выражал ему
противное, высказывал возрастающую решительность англий-
ского кабинета. Напрасно Сеймур суровыми ответами на одни
вопросы, грозным молчанием на другие вопросы усиливался об-
наружить царю опасность, в которую идут отношения между
Россиею и Англиею. Царь думал, что он лучше Сеймура и Кла-
рендона понимает свои действительные отношения к английскому
правительству и народу *.
* Те, которые вздумали бы составлять себе мнение о степени стран-
ности такого упорства в ошибочном предположении, поступят неглупо, если
подождут рассказа о том, менее ли ошибочны были взгляды Абердина, Рос-
358

Вот теория, которой держался царь: иностранная политика
диктуется английскому правительству английскою нациею *; ан-
глийская нация любит деньги ** и для соблюдения денежных вы-
год своих любит мир ***.
Роковая ошибка царя, к несчастью, подкреплялась другим
обстоятельством. Лорд Абердин был первым министром. Это был
правитель, ужасавшийся мысли о войне. Кто мог предположить,
что война устроивается его руками? Его честность и прямоду-
шие были несомненны. Барон Брунов, русский посланник в Лон-
доне, имел ум понимать, что слова «мы боимся войны», хоть
и произносимые искренно, хоть и произносимые первым мини-
стром, не будут иметь ровно никакой силы над ходом дела; без
сомнения, он и сопровождал этими предостережениями миролю-
бивые уверения Абердина, которые передавал своему государю.
Но царь знал Абердина и думал, что при таком человеке война
невозможна 112.
Говорят, что был, например, следующий случай. Министр
иностранных дел Кларендон сказал Бруннову прямо и твердо,
каким опасностям подверглись бы отношения между Россиею и
Англиею через занятие Дунайских княжеств. Эти слова поехали
селя, Пальмерстона и самого Стратфорда на то дело, которое они вели,—
как им воображалось. С их стороны было никак не меньше упорства в ги-
бельном, ошибочном предположении: они не замечали, как подсовывается
им в руки совершенно иное дело, которого они ужаснулись бы. Чтобы су-
дить о действиях одной стороны, надобно знать то, как отличалась и дру-
гая сторона. Это мы увидим через несколько страниц.
* То есть русский император разделял ошибку почти всех — в том
числе решительно всех знаменитых у публики — дипломатов, публицистов
и правителей Западной Европы (и наших тоже). Английская нация дик-
тует своему правительству, это правда, — но редко и поздно, когда дело уже
испорчено.
** То есть русский император разделял ошибку (читатель потрудится
продолжать по предыдущему замечанию, слово в слово). У английской
публики почти столько же рассудительной расчетливости, сколько у возлюб-
ленного огромного большинства русской публики.
*** Читатель потрудится повторить предыдущее замечание, все слово
в слово. Кинглек воображает, что в произведении этого ошибочного впе-
чатления виноваты собственно митинги, на которых английская публика
аплодировала нападениям Кобдена, Брайта и других на страсть к войне.
Конечно, Кинглеку следовало так понять дело, чтобы не отстать в прони-
цательности от своих политических противников — Росселя, Пальмерстона.
Прекрасное искусство: все лезут в огонь, потому что слепы, и когда обож-
гутся, то объясняют: это виноват вот тот человек, — ну, кто-нибудь, на
кого они сердиты за что-нибудь. В чем права и в чем неправа была ман-
честерская школа, мы увидим после; но в ошибке русского императора по
этому делу она была столько же виновата, как в его мнении, что Шекспир
был великий поэт: в какую книгу или газету на каком бы то ни было языке
он ни заглядывал, с кем бы ни говорил в течение долгих и долгих лет, он
везде читал, от всех слышал одно и то же мнение. Относительно Шекспира,
это единогласное мнение не было ошибочно. Но относительно характера
английской нации, по несчастью, единогласный хор пел не с такою удачною
близостью к истине.
359

в Петербург вывесть русского императора из его иллюзии. Но
когда Абердин узнал, что они были произнесены, он стал наста-
ивать, — и, говорят, настоял, — чтобы министр попросил Брун-
нова считать его [Кларендона] слова за не бывшие сказанными.
После такого отступления английского правительства, конечно,
трудно было царю убедиться, что он встретит в нем серьезное
сопротивление.
Русский император сидел один в своем кабинете в Царско-
сельском дворце, когда созревало в нем решение двинуть войска
в Дунайские княжества. Он не посоветовался ни с кем. Он по-
звонил. Перед ним явился офицер или генерал. Царь отдал ему
приказание распорядиться посылкою приказа войскам двинуться.
Потом уже он сказал графу Орлову 113 о своем распоряжении.
Граф Орлов омрачился лицом и сказал: «Это война». Царь
удивился, что граф принял дело так серьезно, и сказал, что ни
одна держава не пойдет на Россию без Англии, а партия, про-
поведующая безусловное проклятие войне, торговцы и первый
министр Англии служат ему обеспечениями, что Англия не пой-
дет на войну *.
* Кинглек думает, будто роковой шаг не был бы сделан, если бы покой-
ный государь, например, посоветовался с графом Орловым. Частным и случай-
ным образом мне известен изустный рассказ графа Орлова о его посоль-
стве в Париж для подписания трактата после Крымской войны. На осно-
вании этого рассказа, слышанного мною прямо от лица, которое было со-
беседником графа Орлова, я утверждаю, что Кинглек ошибается. Через
несколько строк Кинглек делает другую важную ошибку, какой и следовало
ждать после его соображений о религиозных чувствах русской нации по ту-
рецкому вопросу. На другой день по отдаче распоряжения «занять Ду-
н а й с к и е княжества» (2 и ю л я нов. стиля) в ы ш е л м а н и ф е с т (3 и ю л я н. ст),
объявлявший русскому государству об этой мере. Кинглек цитует религиоз-
ную часть манифеста, к а к будто она имеет дипломатическое значение,—
к а к будто русская нация не понимала, что документ, предназначенный для
обнародования через чтение в церквах, необходимо должен иметь форму,
приличную месту его чтения. Эта ошибка равняется той, к а к если бы стали
предполагать религиозное значение в актах английского правительства, соот-
ветствующих н а ш и м манифестам и точно так же писанных отчасти языком,
принятым в английской церкви. — Потом и в Турции правительственные
объявления, относившиеся к в о й н е , б ы л и ч и т а н ы в местах с о в е р ш е н и я м у -
сульманских обрядов. Благодаря этому Кинглек, заключая главу, в которой
говорит о движении наших войск в Дунайские княжества, с полною види-
мою основательностью пишет следующие строки:
«И вот в Европе, Азии, Африке, повсюду, куда простиралась власть
турецкого султана, мусульмане призывались к оружию кровожадными про-
поведями. В русских церквах также призывался народ к оружию во имя
религии».
Конечно, так; но сила ли этого призыва была причиною, что народ
стекался к оружию? И стекался ли? Из тысяч сражавшихся солдат, ту-
рецких или русских, было ли хоть два человека, которые добровольно взя-
лись за оружие? Было ли в каждой тысяче солдат хоть по одному человеку,
который с радостью не отложил бы оружие в сторону и не пошел бы куда-
нибудь подальше от войны, на работу или хоть на мирную праздность? —
вот вопросы, которые забываются при подобных изображениях стремлений
массы. Кинглек до того чужд мысли об этих вопросах, что серьезно про-
360

Едва русский император произнес угрозу занять Дунайские
княжества, — еще задолго до отдачи его приказания русским
войскам, — все другие великие державы сильно высказались про-
тив такого намерения. Австрия видела в занятии русскими вой-
сками Молдавии и Валахии прямую опасность себе; сообразно
своим интересам она твердо заговорила против этого. Ее голос
был тут тем важнее, что по положению своих границ она могла,
как только захочет, заставить русские войска выйти из княжеств.
Конечно, царь мог бы рассердиться на нее за это, объявить ей
войну; но и войну против нее он должен был бы вести не на Ду-
нае, а с другой стороны. Русские войска не могли оставаться в
Валахии против воли державы, которой принадлежат Трансильва-
ния и Банат: австрийцы, двинувшись оттуда, отрезывали бы рус-
скую армию от России.
Итак, решение Австрии имело непреодолимую силу. А она с
первой же минуты прямо выражала его. Еще в мае граф Буоль 114
сообщил в Петербург, что считает действия князя Меньшикова
ведущими к опасности. 17 июня он объявил, что «совершенно раз-
деляет» политику Англии по турецкому вопросу, считает «це-
лость и независимость Турции существенно важною для драго-
ценнейших интересов Австрии» и употребит «все находящиеся в
его власти средства для ее сохранения», что он «не обязывается
не прибегнуть к оружию *.
Мнение прусского правительства было также решительно.
Оно еще в начале июня сообщило в Петербург, что изумлено
должает: «Разумеется, вступавшие в борьбу правительства в значительной
степени» (только ли «в значительной»?) «руководились политическими
расчетами. Но народ обоих государств, считал наступавшую войну войною
религиозною». — Ужасна та вещь, что это — обыкновенный прием огром-
ного большинства историков и публицистов, что, начитываясь таких сообра-
жений, люди начинают руководиться ими. Так и поступила тогда Запад-
ная Европа. Вообразив, что русская нация прониклась религиозно-военным
фанатизмом, Европа, конечно, не могла остаться равнодушна к опасности,
которая в подобном (небывалом с русскою нациею) случае была бы дей-
ствительно велика. Когда маленькое племя чехов схватилось за оружие на
защиту своей веры, оно разорило большую половину центральной Запад-
ной Европы. Легко вообразить, каков был бы результат, если бы 50 мил-
лионов русских греческого исповедания вздумали повторить гуситские
войны. Европа основательно ужаснулась последствий такого фанатизма.
Ошибка была только в том, что фанатизма-то в нас вовсе не было. По всей
вероятности, и в турках было ровно столько же его, сколько в нас. — Но
это замечание относится к позднейшему периоду дела. Теперь пока оно
готовилось было покончиться гораздо безобиднее для Англии, Франции,
России и гораздо выгоднее для всех них — путем соглашения.
* Из этого видно, к а к неосновательно к р и ч а л и у н а с , будто а в с т р и й ц ы
обманывали нас, скрытничали, коварствовали; к а к напрасно у нас кричали
это, когда Австрия, наконец, двинула свои войска. Если кто на свете, то
уж, конечно, я очень не расположен к Австрийской империи и к австриизму.
Но надобно же обо всяком говорить правду: тут австрийский кабинет дей-
ствовал прямо, честно. Он не обманывал нас.
361

действиями князя Меньшикова и ожидает, что русский кабинет
выразит порицание им. О Франции и Англии нечего и говорить.
Так отозвалась Европа уже и на самую угрозу занять кня-
жества. Но когда угроза перешла в приказание русским войскам
двинуться, западные державы отозвались на это так сильно, что
не всякий мог бы ждать даже и по предыдущему. Австрийский
кабинет тотчас же отказался от прежних отношений тесной друж-
бы с русскими *, и через три дня после перехода русских войск
через Прут граф Буоль уже положил основание лиге, способной
остановить Россию. «Вступление русских войск в Дунайские кня-
жества, — писал Кларендону английский посланник в Вене, —
очень опечалило венский кабинет; граф Буоль желает, чтобы я со-
общил это вам; он намерен также немедленно сообщить о своем
чувстве петербургскому кабинету и считает нужным, чтобы четыре
великие державы согласились между собою о принятии мер для
получения от русского кабинета самых точных объяснений о цели
этого движения и о том, когда русские войска выйдут из Дунай-
ских княжеств». Английский и французский (официальный) ка-
бинеты совершенно приняли это мнение. Пруссия, от которой
трудно было бы, кажется, ожидать решимости на ссору с царем,
не побоялась выразить свое порицание решительным языком, и ее
посланник в Константинополе получил приказание «единодушно
соединиться» с представителями Австрии, Франции, Англии.
Словом сказать, Европа не замедлила стать в положение, си-
лою которого война должна была отвратиться; ясно было, что ее
сопротивление русскому императору будет иметь полную серьез-
ность. У России не было возможности противиться требованию
остальных четырех великих держав, действующих заодно. Ав-
стрия, двинув свои войска через Восточные Карпаты или через
Банат, брала бы во фланг и в тыл русскую армию в Дунайских
княжествах; флоты Англии и Франции, стоявшие уже у входа в
* Из этого мы видим, что перемена, которую возлюбленное большин-
ство русской публики изволило признать «неблагодарностью», была не след-
ствием благодарности или неблагодарности, — эти слова не имеют смысла
в серьезных политических делах, — а следствием солидной необходимости
защищать свои интересы. Тот министр изменник своему правительству, кто
руководится в иностранной политике не его интересами, а нежными чув-
ствами. Кому угодно, тот может находить, что интересы венского и петер-
бургского кабинетов были тут одинаковы; если так, австрийский кабинет
ошибся; если же они были действительно противоположны, тут венский
кабинет не ошибся. Но основательно ли, или неосновательно смотрели на
дело австрийские министры, они с своей точки зрения были совершенно
правы. Прошу заметить смысл моих слов. Я говорю о факте: существует Ав-
стрийская империя; в ней существует правительство; у этого правительства
есть свои интересы. Только. Я не говорю о том, нравятся ли мне или кому
другому эти факты. Если кому они не нравятся, перед тем Австрийская импе-
рия не может быть неблагодарна, потому что он постоянный враг ее. Но
стыдно же иметь на неделе семь пятниц (обычай большинства русской
публики).
362

Дарданеллы, мгновенно явились бы на Черном море; русский флот
не мог даже и пытаться на борьбу с ними, заперся бы в гаванях.
Царь не мог подвергнуть себя такому положению и должен был
уважить мнение Европы.
Четыре великие державы уже так давно видели надобность
приготовиться к этому единодушному действованию, что в тот са-
мый день, когда русский авангард перешел Прут, представители
их в Константинополе собрались на конференцию для общего про-
теста. Это единодушие отстраняло всякую опасность войны. Ка-
ким же образом союз, столь согласный и могущественный, что
противиться ему было невозможно, вдруг заменился отдельным
действованием только двух из четырех держав? Ответ на это:
личные надобности людей, составлявших компанию, которая гос-
подствовала над Франциею. Эта компания, вынуждаемая необхо-
димостью, повела дело о занятии Дунайских княжеств по той же
методе, с тою же целью и в том же духе, как прежде вела пале-
стинское дело.
Мы видели, что через несколько дней по захвате власти над
Франциею элизейское правительство послало тогдашнему пред-
ставителю Франции в Константинополе Лавалетту такие инструк-
ции, что он шумно поднял палестинское дело, тотчас же стал гро-
зить Порте пушками французского флота, запугал ее, заставил
делать вещи, обидные для русского императора, и с той самой
поры элизейское правительство неотступно все вновь и вновь под-
ставляло Порту под гнев русского царя, видевшего каждый день
новые неприятности себе от несчастных, запугиваемых Франциею
турок, — и, наконец, после года этих шумных и скрытных интриг,
цель была достигнута: в порыве гнева русский император сделал
распоряжение, взволновавшее Европу, которая уже была встре-
вожена и гневным тоном русского правительства в переговорах,
веденных в Константинополе князем Меньшиковым. Теперь эли-
зейское правительство видело для себя хорошую возможность от-
лично зарекомендоваться перед всею Западною Европою и по-
дружиться с тою державою, которая тогда пользовалась наиболь-
шим нравственным авторитетом в Европе и которая всегда была
единственною, кроме Франции, державою первой степени мате-
риального могущества из западных держав.
Англия постоянно и твердо держалась мнения, что ее инте-
ресы требуют охранения независимости и целости Турецкой им-
перии. Франция издавна протежировала паше египетскому во вред
целости владений султана. Если элизейское правительство объ-
явит, что Франция принимает поддержку Англии по восточному
вопросу, этим можно будет купить дружбу Англии и приобресть
для Французской империи санкцию более солидную, чем засвиде-
тельствованные графом Морни 8 000 000 голосов. А главное, че-
рез дружбу с Англиею можно выйти на то видное поприще евро-
пейских международных дел, на котором по необходимости сле-
363

дует искать безопасности от внутренних французских дел; если из
этого и выйдет война, — война в союзе с Англиею не рискован-
ное дело *.
И вот, когда элизейское правительство увидело, что доста-
точно раздражило русского императора против Турции, Напо-
леон III предложил Англии, что будет помогать ей в погашении
пожара, который сам же он поджигал, — готов действовать заодно
с нею против угроз русского правительства султану. Это было
28 января 1853 года. Он совершенно принимал английскую по-
литику и выражал свои намерения по турецкому вопросу теми
самыми словами, какими издавна характеризует свои намерения
английское правительство. Он как будто взял и переписал какую-
нибудь старую английскую тронную речь. С того дня, до лета
1855 года, он постоянно выражался так, будто во всем подчи-
няется решению Англии. Англичане думали, что имеют в нем по-
слушного союзника.
Имела ли Франция надобность так усердно заниматься ссо-
рою между Россиею и Турциею? Нет, по своему положению и ин-
тересу, Австрия должна была итти впереди всех четырех великих
держав в этом деле. Она и шла вперед, насколько было нужно,
готова была дойти и до войны, если бы понадобилось. Франции
и Англии не было оснований бросаться дальше, чем находила
нужным Австрия. Они должны были только не покидать ее, не-
отступно поддерживать. Так и началось было дело по поводу за-
нятия Дунайских княжеств, и если бы оно продолжало итти так,
войны не было бы. Но элизейскому правительству надобно было
шуметь, соваться вперед, чтобы дать себе громкую репутацию и
репутациею упрочить свое существование. Ясно было, что оно не
может блистать и отличаться перед Европою и Франциею, если
Франция будет только одною из четырех великих держав, дей-
ствующих заодно, имеющих в авангарде Австрию: этою скром-
* Далее Кинглек дает важность и личному чувству досады Наполео-
на III на русского императора, — повторяет известный рассказ, будто русский
император очень раздражил французского тем, что в письмах к нему назы-
вал его только «друг» и ни за что не хотел назвать «брат». Очень правдо-
подобно, что Наполеон III обижался этим. Но подобные отношения не имеют
серьезного в л и я н и я н а дела т а к о й важности, к а к англо-французская в о й н а
против России. Элизейским правительством руководила необходимость, а не
амбиция. Никакою любезностью русского императора не отстранялась бы на-
добность элизейского правительства отвлечь внимание Франции от внутрен-
них дел внешним шумом, не устранялись удобство и выгода поднять ш у м
именно по турецкому вопросу. Тогдашние французские правители не были
в таком положении, к а к г-жа Помпадур, которая, беззаботная за прочность
своего владычества, могла обращать внимание на то, что Мария-Терезия лю-
безна к ней, а Фридрих II смеется над нею. Да и тогда союз французского
правительства с австрийским основался не на чувствах г - ж и Помпадур, а на
том, что эти правительства оба держались на том порядке вещей, которому
грозили гибелью принципы, принятые, к а к политическое орудие, Фридри-
хом II.
364

ною ролью нельзя было занять внимание французов настолько,
чтобы они перестали думать о том, какие люди засели во дворцы
и министерства. Это — одно. А с другой стороны, тесный союз с
Англиею, — и с одною Англиею, при устранении Австрии и Прус-
сии, — вел к шуму, который был нужен и, кроме того, влагал в чи-
стые уста королевы английской перед лицом Европы одобрение
плутовства и кровавых дел декабрьского переворота. Безмерная
драгоценность такой рекомендации для людей, подобных Напо-
леону III и Сеят-Арно, и Морни, и Moпa, будет понята теми, ко-
торые внимательно подумают о высоком нравственном уважении,
каким пользовались Англия, ее конституция и ее правительство
во всей массе континентальной публики после разочарования кон-
тинента в 1848—1849 годах 115.
Англия и Франция одни из четырех великих держав — мор-
ские державы116, и, конечно, была надобность, чтобы они согла-
сились между собою о действиях своих флотов; но это соглаше-
ние следовало сделать с ведома и одобрения двух других держав.
А между тем английское правительство далось в тот обман, что
стало совещаться с одною Франциею о действовании флотов, —
и дело повернулось так, что война была навлечена на Англию и
Францию движениями их флотов. И это устранение других двух
держав из той части дела, которая стала решительною, было уст-
роено не по той причине, чтобы Англия хотела сделать на море
что-нибудь, кроме одобряемого Пруссиею или Австриею, — нет,
незаметно для английского правительства, дело повертывалось
так, что Англия и Франция уже выдвинулись вперед особо от
Австрии и Пруссии, между тем как лорд Кларендон (министр
иностранных дел) еще искренно говорил парламенту, что «все че-
тыре державы действуют искренно заодно». Это обособление
расстроило великую лигу, могущество которой устраняло возмож-
ность войны Европы с Россиею. Еще не обнародованы документы
о том, как вовлеклось английское правительство в эту ошибку, тем
более странную, что из всех тогдашних министров разве только
одному Пальмерстону, министру внутренних дел, мог нравиться
отдельный союз с Франциею. Итак, о подробностях этого дела
теперь можно говорить только на основании частных сведений, без
формальных документальных доказательств *. Но, по частным
сведениям, ясно, что английское правительство было обольщено
готовностью французского безусловно принять его политику,
и дело велось на основаниях, подобных тем, какие можно выра-
зить в виде следующего контракта: «Император французов обя-
зывается отложить в сторону прежнюю политику Франции по
турецкому вопросу и поддерживать в нем политику Англии всеми
силами Франции. За это Англия дает ему аттестат на уважение
* Само собою разумеется, что Кинглек говорит, основываясь на доку-
ментах, и только находит ненужным печатать отрывки из них прежде чем
английское правительство сочтет удобным обнародовать документы вполне.
365

Европы и принимает следующие меры с этою целью, достиже-
нием которой упрочивается его престол: 1) Англия вступает в
отдельный союз с Франциею и 2) немедленно объявляет через
свою королеву о своей особенной дружбе с императором францу-
зов; 3) если дело дойдет до войны, то в признательность за содей-
ствие французских военных сил королева обязывается принять
посещение императора в Лондон и встретить его как уважаемого
союзника, а английские сановники и вельможи должны будут
принимать соучастников его по декабрьским делам в свое знаком-
ство, невзирая на их предшествовавшую жизнь». Само собою ра-
зумеется, что не такие выражения употребляемы были в действи-
тельных переговорах; но смысл дела был таков. Всякое государ-
ство должно считать правительство иноземной нации ее предста-
вителем. Так. Но тут, — говорит Кинглек, — «мы (англичане)
слишком, слишком далеко зашли в выводах из этого принципа.
К нам являлись пять человек с туго набитыми карманами, но с
тревогою в лице; они желали побеседовать с нами. Спросив, кто
они и сличив их ответы с фактами, известными нам, мы нашли,
что двое из них (принц Луи Бонапарте и Moпa) носят имена, по-
лученные обыкновенным образом от родителей и в св. крещении,
что остальные трое носят имена, которые изволили сами сочинить
для себя. Они сказали нам, что внезапно прониклись сочувствием
к нашей давнишней политике и просят позволения обратить свои
громадные средства на служение ей, — а взамен того просят
только, чтобы мы позволили им выходить рядом с нами перед
публикою и чтобы мы немножко отсторонились от наших союз-
ниц, Австрии и Пруссии. Лица у них были такие, что внушали нам
мысль: если мы оттолкнем их, они понесут свои сокровища рус-
скому императору, действия которого тревожили нас тогда. Руки
их были запятнаны кровью. Нам было стыдно, мы колебались
вступить в сделку с ними, но вступили. Мы не нарушили этим
букву международного права: люди, с которыми завели мы
дружбу, уже больше года владычествовали во Франции; мы
могли, если хотели, считать их имеющими право говорить именем
великой нации. Но после такого поступка нашего благородные
люди Европы, благородные люди Франции не могли сохранить
прежнего своего мнения о нас».
И вот через шесть дней после того, как образовалась лига
четырех великих держав лорд Пальмерстон уже выразился в па-
лате общин такими словами: «Англия и Франция согласились
между собою следовать одной политике». Это показывало, что
Англия и Франция выступают вперед двух других держав, что
дело может принять опрометчивый ход. Вмешательство пар-
ламента могло бы отвратить опасность; но парламент пропустил
эти слова, и прежде чем вновь получил он случай заняться турец-
ким вопросом, дело было уже испорчено. В августе, распуская пар-
ламент, королева в тронной речи сказала, что «император фран-
366

цузов соединился» с нею «для примирения раздора, продолжение
которого могло бы вовлечь Европу в войну», что она «действует
по согласию со всеми державами, составившими Венскую конфе-
ренцию». Это могло казаться не более как неудачным выбором
слов: нельзя было в одной и той же речи говорить, что Англия
действует по согласию с Франциею и что Англия действует по
согласию со всеми державами, составившими Венскую конферен-
цию. Но, к несчастью, запутанность слов соответствовала дей-
ствительному положению английского правительства: четыре дер-
жавы были соединены в союз; но с тем вместе без всякой надоб-
ности одна из них, Англия, согласилась вступить в отдельный
союз с другою, Франциею. Первое вело бы к мирному разрешению
вопроса, второе — к войне. Министерство Абердина желало мира,
и пришло к войне. Оно само не видело, как это сделалось.
Но точно так же и Стратфорд не заметил того, что диплома-
тическая игра, которою он занимался так искусно, ведет к войне,
которую он желал отвратить ею. По отъезде князя Меньшикова
он вытребовал у Порты, чтобы султан издал фирманы, на вечное
время утверждающие за греческою церковью в Турции все ее
права. Это значило, что он достиг своим влиянием того, для до-
стижения чего русский император требовал протектората. Сущ-
ность желания России была исполнена. Оставалось устроить, что-
бы Россия удовольствовалась этим и прекратила ссору, не оби-
жаясь тем, что потерпела по форме неудачу в деле, которое выиг-
рала в сущности. Стратфорд полагал, что Порта просто должна
послать в Петербург новые фирманы с любезною нотою, в кото-
рой говорила бы, что исполнила сущность желания России. Но
конференция, собравшаяся в Вене, нашла, что эта форма сооб-
щения была бы щекотлива: русскому правительству могло пока-
заться неприятно, что оно своими требованиями не вынудило
у Порты гарантий, которые теперь будто бы добровольно дают
турки по совету Стратфорда. Венская конференция, на одобре-
ние которой Порта прислала свою ноту, прежде чем отправить ее
в Петербург, рассудила, что дело будет иметь более приятный
для России вид, если все четыре державы возьмут на себя глав-
ную роль в нем и если нота Порты будет заменена нотою Венской
конференции. Так и было сделано. Конференция составила про-
ект ноты, принятие которой предложит обеим ссорящимся дер-
жавам. Черновая бумага этого проекта была сообщена русскому
правительству, оно осталось довольно ею. То, что согласится
Порта, казалось разумеющимся само собою: повидимому, нельзя
было ждать, что Турция решится вступать в борьбу с Россиею,
когда четыре великие державы будут удавлетворены согласием
России на их предложение и должны будут перенести на сторону
России ту поддержку, которую до сих пор давали Турции. Нота,
предлагаемая конференциею на принятие ссорящимся державам,
имела форму проекта, составленного австрийским кабинетом,
367

требующим, чтобы турецкое правительство приняло этот проект
и обнародовало его от своего имени. Эта бумага была послана в
Константинополь — для того, чтобы Порта приняла ее, и в Пе-
тербург, с настоянием, чтобы русское правительство объявило
себя удовлетворенным, если Порта примет ее. Конференция на-
перед, частным образом, удостоверилась, что петербургский каби-
нет доволен проектом ноты; и действительно, скоро был получен
ответ, что русский император объявил, что будет удовлетворен,
если проект будет принят Портою.
Но конференция, позаботившись предварительно узнать мне-
ние русского кабинета о своем проекте, не почла нужным также
спросить мнения Стратфорда. Порта нашла некоторые выражения
проекта опасными; флоты Англии и Франции в это время уже
стояли у входа в Дарданеллы; она была уверена, что в случае
войны обе эти державы будут ее союзниками. Потому Порта была
не расположена к уступчивости. Стратфорд получил инструкцию
требовать, чтобы она уступила; сам он не одобрял проекта ноты,
составленного без его совета; однакоже формальным образом он
исполнил свою обязанность. Он писал в Лондон, что «заботливо
удерживался от выражения своих личных мыслей, о проекте ноты,
пока он рассматривался Портою», и действовал сообразно своей
инструкции: «я говорил Решиду-паше (министру иностранных
дел), что проект настойчиво и сильно рекомендуется Порте Анг-
лией), точно так же и Австриею, Франциею, Пруссиею; что Россия
уже согласилась на него; что надобно решаться как можно ско-
рее; что опасно отвергать или хотя видоизменять проект, так на-
стойчиво рекомендуемый четырьмя великими державами и одоб-
ренный Россиею». Без сомнения, он говорил это; но если турки
и не знали прямо, что он говорит только по обязанности повино-
ваться своему правительству, а не по собственному убеждению,
они все-таки могли заметить это по выражению его лица, по тону
его голоса. Они надеялись, что он станет защищать их перед анг-
лийским правительством, если они не послушаются его официаль-
ного совета, противоположного его личному мнению. Совет Порты
единогласно решил, что не принимает проекта в его настоящем
виде и требует изменений в нем. Это было решено 19 августа.
Россия не согласилась на изменения, требуемые Портою. Пошли
переговоры о них, — не удались, и 23 октября 1853 года Порта
объявила России войну за занятие Дунайских княжеств русскими
войсками.
Само по себе турецкое объявление войны не было бы фактом
слишком важным: война России с одною Турциею — дело доволь-
но незначительное сравнительно с войною между Россиею и двумя
сильнейшими державами Запада. Притом же петербургский каби-
нет отвечал на объявление войны циркуляром 31 октября, в ко-
тором говорил Европе, что Россия не будет предпринимать насту-
пательных действий и русские войска ограничатся защитою тех
368

позиций, которые уже мирно заняты ими в Дунайских княжест-
вах. Этим отнималась у войны почти всякая серьезность: турки
сами по себе не в состоянии были сильно атаковать русских на
северном берегу Дуная. Военные операции ограничились бы мало-
важными стычками и перестрелками, пока Австрия, по соглаше-
нию с тремя другими державами, не почла бы за нужное оста-
новить и эти действия движением своих армий наперерез линии
сообщений между русскою армиею и Россиею. Тогда война неиз-
бежно прекратилась бы отступлением русских из Дунайских кня-
жеств. Но за несколько недель перед тем был факт более важный:
английское правительство, уступая настойчивым убеждениям им-
ператора французов, приняло меру, которая дала решительный
оборот делу.
В сентябре в Константинополе некоторые любители войны из
турок уже шумели о том, что надобно воевать с Россиею. В сосло-
вии улемов * нашлось 35 человек, согласившихся подписать прось-
бу султану в этом смысле. Все они были люди очень неважные; но
министры притворились встревоженными, заговорили, что надоб-
но ждать беспорядочных волнений от партии войны: они только
притворялись, чтобы обманом приобресть вооруженную помощь
Англии и Франции. Они говорили, что для ограждения тишины
в столице необходимо ввести английский и французский флоты в
Босфор, — они рассчитывали, что если это будет сделано раньше,
чем султан объявит войну России, то русский император объявил
бы, что Англия, Франция и султан нарушили трактат, запрещаю-
щий во время мира вход в Дарданеллы и Босфор всяким военным
кораблям, кроме турецких; по этому трактату и сам султан не
имеет права дать подобное разрешение какому бы то ни было чу-
жому флоту. Турки поступили тут тонко: они очень хорошо при-
няли в расчет разницу английского и французского посланников
по характерам и говорили с ними разными тонами. Стратфорду
они говорили о том, что бунт может низвергнуть власть султана;
от Стратфорда, отправившись прямо к де ла Куру, они запугивали
его тем, что бунтовщики перережут французов. Де ла Кур дей-
ствительно встревожился и вместе с австрийским посланником
поехал советоваться к Стратфорду. Но Стратфорд остался спо-
коен и сказал, что, по его мнению, еще нет надобности призывать
флоты в Босфор для ограждения тишины в Константинополе;
согласился лишь на то, чтобы просить у английского и француз-
ского правительств присылки еще двух-трех военных пароходов
в прибавку к тем, которые находились у Константинополя в рас-
поряжении посланников по дипломатическим поездкам и посыл-
* Ученые мусульманские богословы, занимающие места судей или юрис-
консультов. — Ред.
369

нам, — это дозволялось трактатом 1841 года, — и дело обошлось
в Константинополе этою мерою, не составлявшею нарушения до-
говора. Но в Париже и Лондоне оно повернулось иначе.
Уже давно, с самого заключения тесной дружбы с Англиею,
французский кабинет, двигая свой флот все на восток, заставлял
английский кабинет также подвигать и английский флот. Абер-
дин поддавался настояниям элизейского правительства, все мини-
стерство постоянно чувствовало неловкость отстать от Франции,
боялось обвинения в трусости, если отстанет; оно еще твердо было
уверено, что вопрос о войне в его руках, что войны не будет, что
дело идет только о дипломатических демонстрациях движением
военных сил по пространству, движения по которому не были
нарушением никаких договоров, не вели ни к каким действи-
тельным столкновениям. Таким образом элизейское правитель-
ство привело свой флот вместе с английским ко входу в Дарда-
неллы. Теперь, получив горячую депешу де ла Кура об опасно-
сти, грозящей Константинополю, элизейское правительство выра-
зило английскому, что считает необходимым, чтобы его и англий-
ский флоты получили приказание войти в Босфор. 23 сентября
французский посланник в Лондоне граф Валевский имел объяс-
нение об этом с Абердином и Кларендоном и сказал, что «ему
поручено просить английское правительство о немедленном реше-
нии, чтобы не было потери времени в отправлении инструкций
посланникам и адмиралам».
Английское правительство в это время еще не получало от
своего посланника известий о том, действительно ли есть опас-
ность смут, но оно знало, что флоты стоят у входа в Дарданеллы,
посланникам уже дано было полномочие распоряжаться их дви-
жениями; в случае действительной опасности, флоты в несколько
часов явились бы перед Константинополем по приказанию самих
посланников. Мало этого: самая депеша де ла Кура, послужившая
предлогом для элизейского требования, показывала, что послан-
ники уже нашли средство отвратить опасность, если б она и была,
что им не нужно никаких новых приказаний из Парижа и Лон-
дона, что они умеют и могут действовать сами. Трудно после
этого понять, зачем отнимать у них власть действовать по их
усмотрению, зачем посылать приказание флотам войти в Босфор
без их воли? Флоты стояли в таком пункте, что через несколько
часов могли бы явиться куда нужно, когда понадобилось бы;
какое же основание имело требование императора французов, что-
бы — нужно ли то, или не нужно — они вошли в Дарданеллы,
нарушая тем трактат 1841 года? Но английское правительство не
сумело встретить это требование с тою твердостью, как следовало
бы: оно понимало, что не должно соглашаться на него, — и
согласилось из-за того, что очень дорожило союзом с Франциею.
Вот слова самого Кларендона: «Я сказал графу Валевскому,
что мы не получали от нашего посланника известий такого тре-
370

вожного тона, как французское правительство от г. де ла Кура,
что пока Турция не объявит войну России и не пожелает потом
вступления английского флота в Дарданеллы, мы желали бы
соблюдать трактат 1841 года; но лорд Абердин и я, мы оба
одинаково сказали ему, что при таких обстоятельствах, какие
описываются г. де ла Куром, разумеется, невозможно стесняться
никакими трактатами». И лорд Абердин и лорд Кларендон про-
должали: «Не колеблясь, мы берем на себя ответственность, со-
глашаемся на ваше требование, чтобы нашему и вашему послан-
никам было дано приказание призвать флоты на защиту британ-
ских и французских подданных в Константинополе и на охранение
султана от бунта в его столице». В тот же день приказание и было
послано. Это согласие на элизейское требование тем страннее,
что английское правительство действительно не получало еще ни-
каких известий от Стратфорда; следовало бы во всяком случае
подождать их. И если бы Абердин и Кларендон подождали только
пять дней, они увидели бы из хладнокровной депеши Стратфорда,
что опасности нет, что флот ему не нужен. Если бы подождали
еще четыре дня, узнали бы, что через неделю флоты могут войти
в Дарданеллы без нарушения трактата 1841 года, потому что
Турция объявляет войну России, и через это другие державы
приобретают право вводить свои флоты в Дарданеллы и даже
в Черное море по желанию султана, сами не нарушая через это
своих мирных отношений к России. И будто насмех, опрометчивое
приказание произвело лишь ту разницу во времени, что флоты
вошли в Дарданеллы 22 октября — в нарушение трактата, когда
23 октября, через сутки, уже могли бы сделать это, не нарушая
трактата.
Барон Бруннов, русский посланник в Лондоне, сильным язы-
ком протестовал против этого распоряжения. Кларендон отвечал
ему также с достоинством, но ничем не мог оправдать сущности
дела: распоряжение имело вид меры, столь враждебной к Рос-
сии, что этой стороны факта нельзя было смягчить ничем. Опа-
сение бунта в Константинополе действительно извиняло бы эту
меру и отнимало бы у нее характер враждебности относительно
России, но приказание не говорило ни о каком подобном осно-
вании, оно было безусловно: «ввести флот в Дарданеллы» —
только, не рассматривая того, нужно ли это для чего-нибудь.
Когда узнали об этом распоряжении в Петербурге, всякая
надежда на мир исчезла; сам граф Нессельроде, до сих пор ста-
равшийся удерживать своего императора в миролюбивом образе
действий, с грустью сказал теперь, что в действиях английского
правительства видно «обдуманное намерение унижать Россию».
«Он с большою искренностью высказал мне, как ненавистна ему
всякая мысль о войне, — писал тогда Сеймур, — особенно о вой-
не между двумя сильными державами, — между старыми союз-
ницами, как Россия и Англия, государствами, имеющими средства
371

наделать друг другу чрезвычайно много зла. Он заключил сло-
вами, что если Англия объявит войну России, то насколько он
может видеть, существуют ли серьезные основания для подоб-
ного дела, он видит, что никаких подобных оснований нет и что
это будет война самая непонятная и неизвинительная».
Русский император был очень раздражен этим распоряже-
нием. Известие о нем пришло в Петербург около 14 ноября.
Через месяц русский флот уже вышел из Севастопольского порта,
готовый истребить турецкий флот на Черном море, пока еще
имеет возможность действовать. Принимая в расчет время, какое
тогда было нужно для передачи приказаний из Петербурга в
Севастополь, и время, нужное для окончательного снаряжения
кораблей к отплытию, надобно полагать, что приказ русскому
флоту итти в море и искать турецкого флота был послан рус-
ским императором именно под впечатлением известия о распо-
ряжении, чтобы англо-французский флот вошел в Дарданеллы.
Результатом этого приказания была Синопская битва 117.
Англия и вся Европа долго считали истребление турецких
кораблей в Синопской гавани коварною атакою врасплох на
эскадру, которая еще не должна была ждать, что против нее на-
чаты военные действия. Это несправедливо. Русский флот вовсе
не скрывал, что он вышел из Севастополя для военных действий
и что он начал их. Отплыв из Севастопольской бухты в половине
ноября, 20 ноября он уже успел захватить в плен «Медору», ту-
рецкий пароход; захватывал все другие турецкие суда, какие
мог; русские моряки не только не скрывали, что им приказано
вести войну, они хвалились удачею этих своих военных поисков
за турецкими судами и «с восхищением» расспрашивали, успела
ли дойти до Константинополя молва о их подвигах. Турецкая
эскадра в Синопе должна была знать, чего надобно ждать ей.
Целые десять дней русский флот крейсировал в виду Синопа,
прежде чем начал атаку. Он пошел в нее только уже 30 ноября.
22 ноября было уже послано из тех мест известие Стратфорду,
что русский флот угрожает синопской эскадре. Стратфорд дол-
жен был получить это известие 25 или 26 числа. 23 числа коман-
дир турецкой эскадры уже писал, что на нее хотят напасть и что
она погибнет, если не будут присланы корабли на выручку ей.
Англо-французский флот тогда уже давно стоял в Босфоре. Па-
роходные корабли его могли в несколько часов явиться на фланге
русского флота и заставить его уйти в Севастополь. Почему не
было сделано этого? Стратфорд был человек энергический, не
боявшийся брать на себя ответственность в делах, хорошим
судьею которых считал себя; но тут, кроме дипломатической и
политической стороны, вопрос имел техническую сторону: море-
ходную военную. Стратфорд не почел себя вправе дать англий-
скому адмиралу только по своему соображению приказ, какой
обыкновенно дает только старший моряк младшему. Эта совестли-
372

вость была причиною того, что англо-французский флот не
успел явиться на Черном море в пору, чтобы огромным переве-
сом своих сил отвратить Синопское дело. Оно было вызвано не-
нужным, преждевременным появлением англо-французского
флота в Дарданеллах, — оно совершилось оттого, что этот флот
бездействовал теперь, когда была пора ему итти в Черное море*.
30 ноября Нахимов повел шесть линейных кораблей в Синоп-
скую гавань на турецкую эскадру. Она была готова к бою и пер-
вая открыла огонь. Но силы были слишком неравны: она со-
стояла из семи фрегатов, шлюпа и парохода, а береговые бата-
реи были слабы. Вся турецкая эскадра, кроме парохода, была
истреблена; почти весь экипаж ее погиб — до 4 000 человек, как
считают; спаслось лишь человек 400, и те почти все были пере-
ранены.
Этот бой страшно поразил Европу, но волнение, им возбуж-
денное, было чувством раздражения, а не боязни. Англия и
Франция почли себя даже прямо обязанными мстить: русские
истребили эскадру державы, принятой ими под охранение, их
флоты стояли в Босфоре, когда русские отважились на такое
дело. Оно было оскорблением для них, Россия будто делала
им вызов, они почли бы унизительным себе колебаться, полу-
чив его.
Теперь очень видно: трудно было ожидать, что русский Чер-
номорский флот будет бездействовать, когда Турция объявила
войну России. Следовало предвидеть, что военные действия, с
конца октября начавшиеся на нижнем Дунае, не могут не сопро-
вождаться неприязненными движениями и на Черном море.
А между тем французский и английский посланники не имели
инструкций, как им поступить, если русские начнут действовать
против турок на Черном море. Этот, повидимому, странный недо-
смотр не был недосмотром: Англия и Франция не дали инструк-
* Кинглек находит неизвинительным это бездействие Стратфорда, хоть
вообще в восторге от этого действительно хорошего дипломата. Мне кажется,
что тут нельзя строго порицать Стратфорда; он еще не понимал, в чем дело,
он еще не оценил характера действий элизейского правительства; думал, что
оно, подобно английскому и русскому, желает избежать войны, а не рвется
к тому, чтобы коварно впутать в нее, — даже и не собственно в войну, к а к
увидим, а вообще в к а к и е - н и б у д ь ш у м н ы е ссоры, Англию — к а к свою союз-
н и ц у , Россию — к а к свою противницу. Стратфорд говорит в объяснение того,
что медлил: «Мне хотелось к а к можно дольше удерживаться от прямых не-
приязненных действий», — он еще не видел, что дело ведется нечисто со сто-
роны французского правительства, что оно радо будет схватиться за всякий
эффектный предлог для действительной, серьезной ссоры Запада с Рос-
сией),— потому и не мог рассчитать, что все-таки меньше беды было бы от
демонстрации, хотя и раздражающей русское правительство, чем от промед-
ления, дающего время возникнуть какому-нибудь эффектному предлогу для
вовлечения Англии Франциею в решительную ссору с Россиею. Притом же
время года было очень опасное для плавания по Черному морю — в следую-
щем году, около того же времени, союзный флот сильно пострадал от бури;
Стратфорду, не моряку, трудно было послать самому флот в такой риск.
373

ций, которые вели бы к неприязненным действиям, потому что
Англия всячески желала избежать военного столкновения с
Россиею. А между тем именно от этого вышло очень дурное
последствие; французские и английские посланники и адмиралы,
не имея полномочий употребить сил, если русский флот нападет
на турецкий, натурально, не желали вводить своих флотов в Чер-
ное море, чтобы флоты эти не остались в унизительном положе-
нии бездействующих зрителей борьбы. И все-таки вышло именно
это, вышло именно оттого, что хотели избежать этого: подле Си-
нопа или подле Константинополя стояли союзные флоты, — все
равно они успели бы помешать Синопскому бою, если бы захотели,
и он был оскорбителен для французской и английской националь-
ной гордости: союзные флоты будто выдали по трусости флот
покровительствуемой державы на истребление ее неприятелю.
Известие о Синопской битве пришло в Париж и в Лондон
11 декабря. Французское правительство тотчас же выразило
английскому, что «чувствует горькое унижение от истребления
турецкой эскадры под пушками французского и английского
флотов». Английская публика так живо прониклась таким же
чувством, что министерство было бы низвергнуто, если бы пуб-
лика знала тогда, отчего вышла Синопская беда: оттого, что пра-
вительство не дало инструкции посланнику на случай выхода
русского флота из Севастополя для военных действий. Но имен-
но сила негодования публики спасла министерство: раздражение
англичан было так горячо, что они позабыли о внутренних рас-
прях партий и не искали вины за своим министерством, а про-
никлись национальным чувством, расположенным искать за гра-
ницею, на ком выместить свой гнев.
Найти было нетрудно: в циркуляре 31 октября граф Нессель-
роде говорил Европе, что русское правительство, получив объяв-
ление войны от Турции, ограничится оборонительными дейст-
виями, не будет предпринимать наступательных. Из этого нату-
рально выведено было Европою ожидание, что война ограни-
чится сухопутными действиями на нижнем Дунае. Турецкий флот
точно так же был слишком слаб перед русским, как русский
перед англо-французским: как русские не могли вести наступа-
тельных действий на море, когда явился на Черном море союз-
ный флот, так < б ы л > бессилен начинать их турецкий флот,
когда был один против русского. Поэтому Европа ждала, что на
Черном море не будет войны, а когда вышло Синопское дело,
оно и раздражило Европу, как разочарование в этой надежде, и
представилось нарушением обязательства, данного графом Нес-
сельроде: всякому показалось, что русские начали наступатель-
ные действия, когда пошли в Синопскую гавань. На самом деле
было не так: прежде того турки атаковали с моря форт св. Ни-
колая на восточном берегу Черного моря. В строгом смысле сло-
ва, нельзя не признать, что после этой атаки русские имели право
374

истреблять турецкие корабли, чтобы не допустить новых атак.
Война на море с русской стороны могла казаться оборонитель-
ною. Но английская публика ничего не слышала о мелких на-
падениях турок; первое, что она услышала, был Синопский
бой; и притом она была так раздражена им, что не могла судить
спокойно. Поэтому она пропустила без внимания ошибки своих
министров, посланников и адмиралов и обратила все свое него-
дование на русского императора.
Когда английское министерство, по получении известия о Си-
нопской битве, собралось на совет, большинство решило, что
союзным флотам надобно войти в Черное море для прекращения
военных действий на нем, что этого распоряжения будет доволь-
но, и затем нет надобности посылать новые, более точные инст-
рукции адмиралу английского флота. Но лорд Пальмерстон нахо-
дил нужным принять более сильные меры: он всегда умеет очень
верно понимать настроение публики, и знал, что она вознего-
дует, если не будет сделано ничего громкого для отмщения за
британскую оскорбленную гордость. Большинство министров не
согласилось, и Пальмерстон вышел в отставку. Кабинет остался
при политике безусловно миролюбивой. Так думали министры.
Но 16 декабря французское правительство выразило англий-
скому настоятельное желание очень двусмысленного содержания.
Император французов предложил, чтобы «Франция и Англия
уведомили Россию, что они приняли решение предотвратить по-
вторение Синопского дела, что поэтому их флоты, вступив в Чер-
ное море, будут приглашать, — и в случае надобности прину-
ждать, — всякий встреченный ими русский военный корабль
возвратиться в Севастополь, и что всякое дальнейшее нападение
на турецкую территорию будет отражено силою» *. Что такое это
было? Это было равнозначительно заключению оборонительного
союза с Турциею. Но только в сущности дела, а не на словах.
На словах от этого объявления России было еще очень далеко
до заключения союза с Турциею. К войне или миру вело это?
Повидимому, к миру. Русский флот, так или иначе, будет спо-
койно стоять в Севастопольской бухте. Военные действия на
море прекратятся. Без флота русским войскам трудно будет
итти на юг от Дуная, — подвоз вещей с моря необходим для
подобного движения : сухопутные дороги за Дунаем слишком
плохи; а турки не в силах серьезно итти через Дунай. Война на
Дунае останется ничтожна, как была, и легко будет помирить
воюющих, лишенных средств серьезно сражаться. Так поняли
* При Синопском бое русский флот стрелял в береговые батареи, потому
Синопское дело было уже нападением на турецкую территорию. На Дунае
война велась и раньше Синопского дела; но там русские не переходили через
Дунай в земли, непосредственно подвластные султану: занятие Молдавии и
Валахии, особых, хоть и вассальных султану, государств, не было вторже-
нием в турецкую территорию в строгом смысле слова.
375

дело Абердин и другие министры. Один Пальмерстон знал, что
оно может повернуться не так, ему были отчасти — но только от-
части — известны намерения элизейского правительства. Русские
корабли едва ли уйдут в Севастополь так, чтобы не случилось
ни одного обмена выстрелом между хоть каким-нибудь союзным
и каким-нибудь русским кораблем, — вот уж и факт, составляю-
щий войну для тех, кому во Франции и Англии угодно будет
ловить повод для войны с Россиею. Это если русский император
сам не объявит войну за такое требование, согласится исполнить
его. А согласится ли он? Абердин и другие министры, убежден-
ные, что все зависит от них, не остановились этими соображе-
ниями: они поведут дело так, чтобы из него вышло прекращение
войны между Россиею и Турциею. Однакоже они колебались со-
гласиться на желание императора французов; они не хотели по-
нимать, что оно ведет к войне; но оно не нравилось им своею
резкостью, оно противоречило решению, только что принятому
ими и заставившему Пальмерстона выйти в отставку; оно было
в их глазах дурно своею щекотливостью для России. Но, думали
они, разрыв с Франциею скорее ведет к войне с Россиею, чем эта
щекотливая для России мера: Россия так или иначе должна будет
исполнить требование, отнимающее у нее средства к серьезным
наступательным действиям против Турции; а если Франция от-
делится от Англии, император французов слишком далеко зай-
дет вперед; лучше сдерживать его, и для этого уступить ему в
вопросе не слишком важном. Притом же английская публика
раздражена против русского императора; это будет хорошо и для
ее успокоения.
24 декабря английское министерство, теснимое настояниями
императора французов, уступило. Оно имело благородство от-
крыто высказать, что поступает только по принуждению, против
собственных соображений: «Мы объявили прежде, что не долж-
но быть допущено повторение бедственных происшествий, по-
добных Синопскому, — говорил лорд Кларендон, — и что союз-
ные флоты должны взять на себя власть на Черном море, и мы
полагали наилучшим предоставить исполнение этих решений
усмотрению адмиралов; но в наших глазах чрезвычайно важно
то, чтобы не только было единодушие в общих распоряжениях
между французским и нашим правительствами, но чтобы их ин-
струкции их посланникам и адмиралам были одни и те же; потому
мы согласились принять образ действия, предложенный импе-
ратором французов». Когда это было решено, Пальмерстон со-
гласился возвратиться в кабинет*. В Босфор были посланы
* И для отставки, и для возвращения был выставлен другой формаль-
ный предлог, относившийся ко внутренним, а не к внешним делам. Это пра-
вило, по возможности, всегда соблюдается, чтобы было как можно меньше
видимых примет разногласия между политическими людьми по отношениям
нации к другим нациям. Ясно, что выход Пальмерстона в отставку был са-
376

инструкции, составленные по желанию императора французов,
только с тою оговоркою, что и турки не должны производить
неприязненных действий на Черном море. Посланники Англии
и Франции в Петербурге получили приказание одновременно уве-
домить графа Нессельроде об этом распоряжении своих прави-
тельств.
А без этого дело уже совершенно близко было бы к мирной
развязке. Война России с Турциею не прервала косвенных пере-
говоров между этими державами; они шли через посредство
Венской конференции, которая, будучи представительницею всех
четырех великих держав Запада, имела такое могущество, что все
воюющие стороны должны были уступать ее решениям. Трудно
было составить проект примирения, который был бы безобиден
и для России, и для Турции, но 31 декабря 1853 года Венская
конференция исполнила эту задачу.
Русский император в это время находил уже удобным усту-
пить желанию четырех великих держав: синопская победа, успехи
в нескольких делах с турками на армянской границе загладили
досаду, произведенную безуспешностью посольства князя Мень-
шикова; Россия могла помириться без всякого унижения для
своей гордости. Расположение к этому не было уменьшено в рус-
ском императоре сообщением первоначального решения, приня-
того английским министерством по известию о Синопской битве:
Россия вперед могла ждать, что следствием этого дела будет
вступление англо-французского флота в Черное море для пре-
кращения военных действий; английское министерство позабо-
мою существенною из причин, заставивших министерство согласиться на тре-
бование императора французов. Пальмерстон мог обратиться к публике, —
публика была бы на его стороне; он мог низвергнуть министерство. Почему
он был на стороне французского требования? Ясны две причины: одна — его
уменье быстро понимать настроение публики и сообразоваться с ним; в этом
главная сила и главный талант Пальмерстона. Он человек честный, но не
с т а к и м и о п р е д е л е н н ы м и убеждениями, к а к Дерби и л и Россель, Гладстон и л и
Кобден. Он имеет довольно широкий простор приближаться то к тори, то
к в и г а м ; в п р о ч е м , он вообще в и г , а не тори; тогда он ш е л к тому, ч е г о и до-
стиг очень скоро: стать законодателем в борьбе между вигами и тори, давая
голоса своей партии вигам, на том условии, чтобы они покорялись его пер-
венству: без него они не имели бы большинства. Этим его стремлением боль-
ше всего объясняется то, что он с самого основания декабрьской империи
был расположен давать покровительство элизейской компании: она достав-
ляла ему случай отличаться эффектами, которых не хотели делать ни тори,
ни виги. А ему надобно было чем-нибудь зарекомендовать себя особенному
расположению английской публики; для такой цели всегда недурен бывает
умеренный авантюризм. Но и он сильно ошибся в существе дела: сначала он
не думал, что его клиенты серьезно вовлекут Англию в тяжелую войну; когда
война разыгралась, он уже и хотел серьезно продолжать ее до серьезного
разрешения вопроса, из-за которого она велась Англиею, — он стал серьез-
ным неприятелем России. Но тут был опять обманут, — наоборот против
прежнего: элизейское правительство отказалось вести войну до серьезного
решения спорных дел.
377

тилось в своем решении, чтобы эта мера была исполнена дели-
катным образом, без оскорбления гордости России. Потому,
когда Сеймур сообщил об этом первоначальном решении своего
правительства графу Нессельроде, граф спокойным и дружелюб-
ным тоном отвечал, что, принимая в соображение неудобное для
действий время года, он полагает, что русские корабли и не
захотят выходить из Севастопольской гавани, и что, конечно,
союзный флот не допустит и турок продолжать на Черном море
военные действия, которых не будет с русской стороны; что ре-
шение английского кабинета, по мнению русского правительства,
очень натурально и нимало не ведет к неприятностям между Рос-
сиею и Англиею, и что Россия попрежнему остается готова при-
нять проект примирения с Турциею, который изготовляется
Венскою конференциею*.
Но между тем как это происходило в Вене и в Петербурге,
из Парижа и Лондона ехали в Петербург курьеры с депешами
о втором, оскорбительном для России решении, придуманном в
Париже и принятом английскими министрами в угождение На-
полеону III. Натурально, что миролюбивое расположение рус-
ского императора не устояло против такой щекотливой для него
перемены. Принять меру для вынуждения обеих воюющих сто-
рон сохранять нейтралитет на Черном море — это далеко не то,
что объявить государю сильной державы прямое решение: «Мы
отведем ваш флот в Севастополь, независимо от того, нравится
ли вам самому установление нейтралитета на Черном море»;
первое — только мера, внушаемая интересами нейтральных дер-
жав; второе — оскорбление, внушаемое желанием дать этой мере
форму, унизительную для одной из воюющих держав.
12 января 1854 г. это обидное решение было формально
сообщено русскому императору, — он отвечал на него приказа-
нием своим посланникам выехать из Парижа и Лондона. Англия
и Франция не могли после этого не вызвать своих посланников
из Петербурга, и 21 февраля 1854 г. дипломатические сношения
России с Англиею и Франциею были прекращены.
Это еще далеко было от объявления войны России с Англиею
и Франциею. Но, освобожденный теперь от обязательства делать
дружелюбные уступки мирным желаниям Англии, русский импе-
ратор решил, что ему нет надобности удерживаться от того,
чтобы дать туркам наказание за объявление ими войны России.
До сих пор русские войска на. Дунае действовали только оборо-
* Само собою, что граф Нессельроде был предуведомлен заранее, зара-
нее успел выслушать волю императора и говорил тут Сеймуру не свое только
личное мнение, а решение своего государя. Со стороны Турции не могло быть
отказа: проект примирения на этот раз был составлен Венскою конференциею
при содействии, лучше сказать, руководстве Стратфорда, заранее вытребо-
вавшего у турецких министров обязательство принять решение Венской кон-
ференции.
378

нительно, как решил император из любезности к Англии. Теперь
он не захотел продолжать этого бездействия и решил действо-
вать на Дунае наступательным образом.
Пока русские не действовали наступательно, военные дейст-
вия на Дунае не имели и не могли иметь ничего серьезного; о них
не стоит и говорить ни одного слова, кроме того, что нужно для
объяснения следующих, более важных действий, которые, впро-
чем, даже и сами не очень важны: движение русских за Дунай
и осада Силистрии, конечно, факты более значительные, чем мел-
кие атаки турок в предыдущий период войны и Калафатское
дело, не имевшее никакого влияния на серьезные отношения меж-
ду воевавшими армиями; но даже и осада Силистрии важна
лишь тем, что послужила поводом к осаде Севастополя, а Кала-
фатское дело имеет значение лишь настолько, насколько связано
с ходом обстоятельств, по которому произошла осада Силистрии.
Русские войска вступили в Дунайские княжества не воевать,
а только «занять территорию», занятие которой было не войною,
а только «демонстрациею», угрозою войны. Когда Турция объ-
явила войну, русский император почел это обстоятельство го-
раздо менее важным, чем сохранение хороших отношений с за-
падными державами. Турки не могли сделать важного вреда
русскому военному могуществу своими силами, слишком ни-
чтожными для серьезных наступательных действий, и русские
войска могли спокойно оставаться занимающими всю Валахию
и Молдавию, пока одни только турки были неприятелями
России.
Но это положение России относительно Европы и это распо-
ложение русской армии по Дунайским княжествам давало боль-
шие стратегические выгоды турецкой армии; ее главнокомандую-
щий, Омер-паша, воспользовался ими. Русские обещались Европе
не нападать, не переходить Дуная; турки атаковали, когда и где
хотели, не боясь преследования за Дунай. Русские стояли по всей
молдаво-валахской линии; но туркам нечего было бояться их
наступления, потому Омер-паша мог безопасно собрать свои
силы в данном месте, оставляя все другие пункты без обороны.
Лучше всего для турок было действовать на крайнем правом рус-
ском фланге, самом дальнем от России, — Омер-паша перешел
Дунай в самом западном углу Валахии, у Виддина, и занял Кала-
фат. Русские четыре дня бились, чтобы вытеснить его из этой
крепкой позиции; но у него были тут главные силы, и натураль-
но, что перевес остался за ними. Это дело оскорбляло русскую
гордость; удача тут и во многих мелких атаках по другим пунк-
там ободряла турок. Натурально было им иметь эти мелкие уда-
чи, — они выбирали время и место для сражений. Разумеется,
удача была только от бездействия русских; разумеется, русские
379

бездействовали только потому, что не хотели вести серьезную
войну (даже и Калафатское дело не было важно, хотя и было
довольно кровопролитно), но натурально, что эти мелкие досады
должны были возбуждать охоту показать туркам, что нешуточная
война не так легка для них, и когда русский император перестал
видеть надобность сдерживать себя из-за дружбы с Англиею, он
решил показать туркам, что не могут же они держаться против
русских. После разрыва с Англиею он начал наступательную
войну.
Он поручил Паскевичу составить план похода на весну
1854 года*. Паскевич твердо сказал, что если начинать наступле-
ние, то надобно бросить мысль, что русские войска могут оставать-
ся занимающими всю Валахию, — западную часть ее следует очи-
стить, чтобы сосредоточить силы для. наступления. Путь наступ-
ления — один, другого никакого нет: русские переходят Дунай
близ того угла, где он поворачивает свое течение на север, — это
восточный край Валахии; переходя тут в Болгарию, русские
прежде всего должны взять Силистрию (на болгарском берегу
Дуная); идя далее, они встретят всю массу турецких сил в гро-
мадном укрепленном лагере, центр которого — крепость Шумла;
если возьмут эту позицию и успеют перейти Балканы, русские
идут на Адрианополь. Итак: Силистрия, Шумла, Адриано-
поль — другой дороги для наступления нет. Эта дорога далеко
от моря**. Потому русские будут безопасны от союзного флота.
Но без подвоза с моря сами они едва ли смогут проникнуть
далеко на юг за Дунай. Впрочем, можно ждать того, что лишь
бы пройти хоть небольшую часть дороги между Силистриею и
Адрианополем, русская армия будет избавлена от дальней-
шего — слишком трудного —похода вмешательством Западной
Европы, которая потребует, чтобы Россия мирилась с Турциею:
тогда уже Европа сама обязана заставить Турцию отказаться
от войны, а русское правительство может принять всякие усло-
вия, потому что самолюбие будет удовлетворено успехами в пер-
вой части похода от Дуная на юг. Но, — прибавлял Паскевич, —
и в эту первую часть пути можно пускаться лишь на том усло-
вии, чтобы Силистрия была взята раньше 1 мая; иначе не
остается времени для успешной кампании ***.
Англия и Франция знали, что результатом разрыва с ними
будет движение русской армии за Дунай. Они еще не заключали
никакого трактата с Турциею, но длинным рядом движений при-
шли в такое положение, что и без формальных условий обязаны
были защищать турецкие владения. Сначала ничего другого и
* Кинглек, рассказывая следующие ф а к т ы , основывается на бумагах, н а -
ходящихся в собрании документов лорда Раглана.
** Среднее расстояние ее от берега по прямой линии — верст сто.
*** Кинглек хвалит Паскевича за суровую честность ответа на вопрос,
ему предложенный.
38С

не предполагалось: думали ограничиться поддержкою туркам в
обороне от русского наступления. Французский инженер полков-
ник Ардан и английский инженер сэр Джон Бургойн поехали
в Турцию с поручением посмотреть, что и как можно сделать для
этой поддержки, особенно в обороне пунктов, дающих господство
над Босфором и Дарданеллами. Кроме того, было решено по-
слать на восток небольшой английский и также небольшой фран-
цузский отряд. Английский посылался на Мальту.
Немногие из министров полагали тогда, что этим отрядам
придется действовать: остальные думали, что это останется
только демонстрациею, делаемою для склонения России к миру.
Потому и не было делаемо приготовлений, нужных для упо-
требления этих немногих батальонов на действительное участие
в турецкой войне. Русские поняли это: они видели, что западные
державы не посылают в Турцию агентов для закупки провианта
и т. д., следовательно, угроза не серьезна. Они, вероятно, знали
больше: когда военный министр, Ньюкестль, стал говорить, что
на случай войны надобно увеличить армию *, остальные мини-
стры нашли это ненужным. Барон Бруннов, конечно, знал
это.
Мало того: Абердин толковал встречному и поперечному, что
Англия ни в каком случае, ни за что не будет воевать, что он
не видит никакого основания ждать войны. Собственное миро-
любие ослепляло его, он сам не понимал, что делает и куда идет.
Барон Бруннов видел это лучше его и уведомлял свой двор, что
миролюбие Абердина и большинства министров — не порука за
сохранение мира. Но сам первый министр, человек честный и
правдивый, искренно говорил противное: натурально было пола-
гать, что глава правительства лучше всякого иноземного послан-
ника может судить о положении и намерениях правительства, что
барон Бруннов ошибается. Произошел еще странный случай,
характер которого в то время не был понят правильно ни рус-
ским правительством, ни Европою; этот случай — знаменитое
письмо императора французов к русскому императору **.
Необходимая надобность заставляла новое французское пра-
вительство постоянно хлопотать о том, чтобы заглушать во фран-
цузах воспоминание о декабрьском перевороте подниманием шу-
ма в Европе и искать громкой знаменитости себе. Император
французов действовал по этой необходимости. Когда Европа
была спокойна, он, для спасения своей головы, был принужден
возмущать ее спокойствие. Но когда дело уже подошло или
подходило к войне, он охотно повернулся на другую дорогу для
* Читатель знает, что в Англии армия набирается вербовкою; в случае
надобности значительно усилить ее, увеличиваются суммы, даваемые посту-
пающим в солдаты, пока явится столько охотников, сколько нужно.
** Эпизод о письме я прямо перевожу, лишь с сокращениями.
381

достижения нужной ему славы: это было натурально, потому
что он человек не кровожадный, даже не энергический, и нет при-
чины сомневаться, что он, доведя Европу до того состояния,
какое было в конце января, с искренностью сделал миролюбивый
шаг, который сделал тогда. Война уже была приготовлена, —
великие державы уже вовлеклись в нее, — тут ему, по его всег-
дашнему пустому тщеславию и театральничанью, очень естест-
венно захотелось выйти на сцену и облагодетельствовать народы
счастием мира, чтобы они изумились и возблагодарили. А анг-
лийские министры не алчны до таких аплодисментов и охотно
согласились уступить императору французов лавры миротворца,
лишь бы установился мир. Они уполномочили его говорить и от
имени Англии. И вот 29 января он написал собственноручно
письмо к русскому императору. Большая половина письма была
написана неглупым и умеренным тоном, но оно было в особенно-
сти важно тем, что император французов брал на себя право
говорить также и от имени королевы английской, а еще важнее
было то, что он от ее имени угрожал войною. Предложив проект
примирения, он говорил царю: «Примите этот план, в котором ко-
ролева английская и я вполне согласились между собою, и тишина
будет восстановлена. В нашем предложении нет ничего обидного
для вашего величества; но если по какому-либо побуждению,
трудно объяснимому, ваше величество отвергнете его, то и Фран-
ция, и Англия будут принуждены предоставить силе оружия и
случайностям войны то, что теперь могло бы быть решено рас-
судком и справедливостью». Он писал это 29 января, когда анг-
лийский кабинет еще не выражал русскому ничего подобного
угрозе, которую он произносил от имени английской коро-
левы.
Английские министры не любят употреблять угроз, не лю-
бят вмешивать в споры имя царствующего лица. Кабинету
Абердина не могло не быть очень неприятно то, что Наполеон III
выходит на европейскую сцену публично грозить русскому им-
ператору от имени английской королевы. Как объяснить согла-
сие английских министров на это письмо? Очевидно: оно было
предложено на их одобрение с многозначительным объяснением,
что Наполеон III очень сильно желает их согласия, — они усту-
пили из боязни того, что отказ поведет к отделению Франции
от Англии, даже к предложению русскому императору союза с
Франциею.
Письмо предлагало России заключить перемирие с Турциею
для удобнейшего продолжения переговоров. Русскому импера-
тору нужно было много времени, чтобы собрать в окрестности
Силистрии армию для задуманного им наступления. С этой точ-
ки зрения перемирие было выгодно ему. При известном тщесла-
вии Наполеона III очевидно было, что, сделав неважное и без-
вредное удовольствие его самолюбию, Россия получит большой
382

дипломатический выигрыш. Но русский император прочел в
письме угрозу и отвечал на нее напоминанием о 1812 годе*.
Это вело к войне. Но вела к войне и другая сила — тогдаш-
нее настроение английской публики.
Когда восхищение ватерлооскою победою и другими торже-
ствами в войнах с Наполеоном I стало остывать, англичане на-
чали раздумывать о том, что победоносные войны обременили
их долгами и налогами. Почти все войны с самого начала XVIII
века и все войны с Франциею при республике и первой империи
были ведены торийскими министерствами; потому виги нату-
рально стали выразителями настроения, порицавшего войну, как
вещь разорительную. Дело было ясно, потому тори не нашли
* Кинглек выражается так: «неблагоразумным напоминанием», — ко-
нечно, оно было лишнее; конечно, следовало бы пренебречь щекотливостью
угрозы и смотреть только на выгоду, а выгода говорила, что лучше принять
предложение Наполеона. Я с полною готовностью соглашаюсь, что это пори-
цание справедливо, — оно было делаемо всею русскою публикою, в один го-
лос, когда началась осада Севастополя, и русская публика стала с другой
точки зрения перебирать факты, которыми прежде восхищалась. Но я сове-
тую публике припомнить два обстоятельства: она стала порицать отказ и на-
мек на 1812 год, когда неприятель стал показывать нам, что мы, господа
просвещенные русские, напрасно кричали: «шапками закидаем» — до Толбу-
хина маяка и особенно до Севастополя мы храбрились.
Что стала бы толковать русская публика в феврале 1854 г., если бы
услышала, что русский император, оставив без внимания угрозу Наполео-
на III, занялся сущностью дела и отвечал бы не угрозою и отказом, а сло-
вом: «согласен»? Что закричала бы русская публика, собиравшаяся тогда —
почти вся — завоевывать Константинополь и чуть ли не половиною своей
массы собиравшаяся завоевывать Париж? Русский император сделал ошиб-
ку; — это очень жаль; но не мешает рассудить, кто толкал его в эту ошибку,—
возлюбленное большинство русской публики. Русский император — человек;
он не может быть равнодушен к общественному мнению своей нации, он не
вправе наносить обиды своей нации, он ее глава, правитель, представитель.
Виноват не он, а те, которые кричали: «Мы, русские, хотим закидать шап-
ками; кто не хочет закидывать шапками, тот изменник отечества!» Надобно
же быть справедливым хоть через десять лет. Русский император был в
страшном положении; в это положение ставило его русское просвещенное
большинство. Какой был выбор ему? Прошу рассудить.
Другое обстоятельство. Когда мы по поводу Толбухина маяка и Сева-
стополя начали шушукать против своего правительства, мы повергались
тогда перед гениальностью Наполеона III. Вознегодовав на отказ, которым
восхищались прежде, мы восхитились письмом. Прошу рассудить, справедливо
ли это? Мы видим, что письмо было написано с желанием мира; умно ли
было вставлять в него угрозу войною? Очень неумно. Если отказ русского
императора не был бы одобрен холодным судьею, то письмо императора
французов еще несравненно менее заслуживало быть избавленным от по-
рицания.
Эти заметки могут казаться русской публике обидны: я не признаю ее
невинною жертвою, а она любит быть невинною жертвою. Но надобно же
приучиться когда-нибудь слышать о себе правду. (Читайте дальше — вы
увидите, как объясняется Кинглек с английскою публикою: он ей доказывает,
что виноваты не Абердин или Россель (хоть они его политические враги), а
она. Я много смягчаю выражения его суда над английскою публикою) **.
** Взятое в скобки в рукописи зачеркнуто. — Ред.
383

возможным спорить, а старались зарекомендовать себя публике
уверениями, что и они не меньше вигов отвращаются напрасных
войн. Таким образом, обе партии целых сорок лет хвалили мир;
поверхностному наблюдателю должно было казаться, что в ан-
глийской публике прочно укоренилось отвращение к войне. Когда
через парламентскую реформу (1832) аристократия допустила
средний класс к участию в управлении 118, в палате общин обра-
зовалась особая партия представителей торгового сословия, в
особенности фабрикантов (манчестерская школа); она была ма-
лочисленна, но незадолго перед тем одержала великую победу,
принудив большинство нижней палаты отменить хлебные зако-
ны 119 и принять во внутреннем управлении, особенно в финан-
сах, принципы, объясненные политическою экономиею. Потому
она воображала себя довольно сильною; другие партии, виги и
тори, также думали, что она имеет более прочный вес в публике,
чем она действительно имела. Она по принципу была против
наступательных войн. Публика, серьезно поддержавшая ее в
борьбе против хлебных законов, продолжала с удовольствием
слушать ее красноречивых ораторов, Кобдена и Брайта, апло-
дировала им; когда они говорили против войны, она также апло-
дировала и воображала, что сочувствует их принципу, между тем
как на самом деле только увлекалась их сильною логикою и ора-
торским талантом.
Но при первом соблазне публика, уже успевшая забыть тя-
желый опыт войн с французскою республикою и первою импе-
риею, начала играть в воинственность и постепенно разгорячи-
лась. Ей нравилось рассуждать, что турки руководятся советами
английского посланника, что турки уважают Англию и слуша-
ются ее, — от этого явилось расположение хвалить турок в их
дипломатической борьбе с русским правительством, потом назы-
вать их молодцами за то, что они храбро дерутся на Дунае, —
Синопская битва произошла так, что показалась Европе ковар-
ным нападением; мы видели, что это неправда, но таково было
первое впечатление, и английская публика вовсе рассердилась на
русское правительство за эту битву. Такою игрою в сочувствие
войне, раздражением на насильственные меры русского прави-
тельства английская публика подготовила себя к тому, что дей-
ствительно одушевилась воинственностью, когда пришло время
серьезно сказать, чего она требует от своего правительства, —
войны или мира. Конечно, если бы этот вопрос был предложен
ей во-время, она одумалась бы; но дела шли так, что само англий-
ское правительство не понимало, к чему они идут; а публика
тем меньше остерегалась в своей игре, что видела министрами
людей, имена которых ручались ей, что делается все возможное
для сохранения мира, что войны не будет, или если будет, то
разве неизбежная и самая справедливая. Особенно сильно руча-
лись за это имена Абердина и Гладстона.
384

Вся политическая жизнь Абердина свидетельствовала, что
он ненавистник всяких войн. Но война с Россиею была ему не-
навистнее всякой другой. Он имел большое личное расположе-
ние и уважение к императору Николаю Павловичу. С самого
начала несогласий он твердо решил, что выйдет в отставку, если
дело будет терять мирный характер; он внимательно всматри-
вался каждую минуту, не надобно ли ему исполнить это реше-
ние; он вовсе не имел влечения быть правителем, и ему было
бы приятно удалиться на отдых при первом случае к отказу от
звания, которое он принял на себя, лишь уступая просьбам дру-
гих. Но напрасно всматривался он в свои шаги, — он не мог за-
метить ни одного, который не вел бы, по его мнению, к миру,
и, мучась тем, что война как будто становится все вероятнее,
он воображал, что отвращает ее. Он слушал и одобрял сове-
щания своих товарищей, читал депеши Кларендона, писанные
по этим решениям, в них все было хорошо, и он оставался в дол-
жности. Публика, видя его главою министерства, оставалась
убеждена, что правительство делает все возможные усилия и
уступки для сохранения мира.
Абердин был человек неглупый, но не особенного ума. Глад-
стон — человек очень даровитый, в нем много тонкого ума; он
или первый, или второй из нынешних ораторов Англии. Крас-
норечие его увлекательно. Он человек чрезвычайно добросовест-
ный. Убеждение и долг для него бесконечно выше всего, так
что никакая слабость, ни тщеславие, ни властолюбие не затем-
няют для него вопросов, когда вопросы идут о том, честно ли
дело. Его друзья постоянно досадуют на щепетильность его со-
вести, доходящую до излишества, до того, что с ним трудно
вести общее дело; он беспрестанно готов сложить в себя долж-
ность из-за мелочного уклонения от того, что кажется ему спра-
ведливым, — он честен до наивности. Он также ненавистник
всяких войн. Он правитель очень бережливый на деньги нации.
Тогда он был канцлером казначейства (министром финансов).
Неужели такой министр финансов остается в должности, если
дело ведется к войне и войне напрасной? Он человек такого
ума, что не дозволит играть собою, обманывать себя.
И эти люди оставались министрами. Большую отвагу, боль-
шую самоуверенность и мнительность надобно было иметь чело-
веку, чтобы предполагать английское правительство идущим к
войне, когда первый министр — Абердин, когда деньги на войну
должен выдавать Гладстон. Потому публика и шалила в игру
воинственностью. А когда в феврале 1854 года публика увидела,
наконец, что дело уже на один шаг от войны, она не могла усом-
ниться в том, что война справедлива и необходима. Как же ина-
че? Англия вовлекается в нее, имея министрами Абердина и
Гладстона. Дело в том, что Абердин и его товарищи дейст-
вительно направляли корабль к тишине, — они только не заме-
385

чали, что попали с своим кораблем в течение, уносящее его в
войну, наперекор их стараниям*.
Итак, Англия шла к войне через игру своей публики в воин-
ственность и через отдельный союз с элизейским правительст-
вом, хотевшим занять Францию какою-нибудь внешнюю трево-
гою, войною или не войною, все равно, лишь бы только был шум.
Этот отдельный союз двух держав имел силу одолеть Россию,
но не имел такого явного и решительного перевеса силы над
Россиею, чтобы русское правительство могло решиться на
отступление без борьбы, как отступило бы, нисколько не уни-
жаясь, перед союзом всех четырех великих держав, опираю-
щихся на все остальные: уступать воле всей Европы — это не
щекотливо для самолюбия никакой из отдельных наций, ника-
кого из правительств. Была ли надобность для Англии и Фран-
ции выдвигаться отдельною парою вперед остальных, двух дру-
гих великих держав и остальной Европы?**
* Кинглек рассуждает также, почему ни Брайт, ни Кобден, представители
партии мира, не могли ничего сделать и никто не слушал их. Дело очень
просто: их принципы по делам войны и мира — принципы политической эко-
номии и гуманной рассудительности — еще совершенно чужды убеждениям
массы публики. По вопросам, в которых страсти сходятся с рассудком, Коб-
ден и Брайт могли сделать многое; это вопросы таможенные, промышлен-
ные, специально финансовые. Да и то нужна была многолетняя агитация,
чтобы добиться успеха. Если правительство не умеет устранить соблазна по
вопросам иностранной политики, особенно по тем, в которых замешивается
военная амбиция публики, то представители рассудка вообще не могут иметь
успеха в борьбе с публикою. Публика в этих делах еще юноша, наклонный
кутить и пить: никто не удержит его, когда ему подставляют вино и карты.
Брайт прямо известен за «человека, не дорожащего честью своей родины».
Это потому, что он не восхищается Ватерлооской битвою и говорит: «Зачем
было Англии соваться в эти распри? Пусть бы другие, если хотели, воевали
из-за того, кому из них быть больше разоренным. Мы не остались бы сла-
бее от того, что не разорялись бы без надобности на поддержку распрей кон-
тинентальных держав. Нам не было опасности, когда сами пошли на дра-
ку,— Франция не имела охоты начинать войну с нами». Такие мнения еще
не могут иметь серьезной власти над массою, когда является соблазн.
** Прошу помнить, что здесь у меня не русская, а европейская точка
зрения. Надобно же н а м знать, к а к другие н а ц и и смотрят на в е щ и . То, в ч е м
Европа была, по-моему, несправедлива, я оговариваю. Но тут существенные,
прочные интересы России и русского правительства были одинаковы с инте-
ресами Европы. Если по чьей бы то ни было ошибке — по нашей и англий-
ской,— если по чьему-нибудь коварству, — по элизейскому, — Россия возбу-
дила против себя негодование Европы, то уже неудобно и нам рассуждать
на основании принципа, что мы можем закидать ш а п к а м и Европу — ни м ы ,
ни французы, никто не может иметь такой силы, — надобно рассуждать
о том, может ли дело быть улажено без нарушения наших существенных ин-
тересов. Всегда может, если мы будем рассудительны: Европа не имеет на-
добности серьезно желать вреда нам; она когда поднимается против какой-
нибудь державы, то всегда лишь для ограждения себя, а не для вреда этой
державе. Если она ошибается, надобно объяснять; если она не удовлетво-
ряется объяснениями, надобно глубже вдуматься в дело, чтобы рассмотреть,
п о ч е м у ж не удовлетворяется и в ч е м п р и ч и н а несогласия взгляда н а ш е г о и
ее. Это всегда поможет делу.
386

Англия и Франция только тогда имели бы причину высту-
пать вперед одни против России, если бы великие державы,
ближе их заинтересованные в деле, Пруссия и особенно Австрия,
ближайшая к театру войны, колебались итти к той цели, достичь
которой Франция и Англия считали нужным делом. Но Прус-
сия и Австрия не колебались. На конференции в Вене, по общему
согласию четырех держав, принимались такие решения, при ко-
торых не оставалось никакой нужды в отдельном действовании
Англии и Франции. В то время как эти две державы, действуя
отдельно, только оскорбляли и раздражали русского императора
угрозами, к исполнению которых еще не были готовы, Венская
конференция, на которой представители их действовали по осмо-
трительным и твердым соображениям венского кабинета, спо-
койно принимала меры гораздо более решительные, но совер-
шенно безобидные для России.
В январе Венская конференция четырех великих держав
одобрила проект мирных условий, составленных турками, т. е.
Стратфордом, искренно желавшим мира, и решила требовать,
чтобы Россия согласилась на эти условия. Граф Орлов и барон
Будберг 120 приезжали в Вену и Берлин, чтобы сколько-нибудь
отклонить Австрию и Пруссию от решительной политики. Они
получили полный отказ и уехали с ответом, что Австрия и Прус-
сия буквально будут следовать решениям, принимаемым на Вен-
ской конференции ими вместе с Англиею и Франциею. В Бер-
лине барону Будбергу сказали: «Мы должны сохранить евро-
пейское равновесие и сохраним его, несмотря ни на что». В Вене
Франц-Иосиф 121 сказал графу Орлову. «Я руковожусь интере-
сами моего государства».
Говорят, будто русский император был лично огорчен, узнав,
что Франц-Иосиф против него. Он любил молодого австрийского
императора, во всех поездках своих брал с собою его статуэтку.
Это было чувство опекуна, привязанного к питомцу. Он долго
не хотел поверить, что Франц-Иосиф готов противиться ему
оружием; когда невозможно стало сомнение, он, как говорят,
приказал взять статуэтку его из комнаты, но не сказал ни одного
горького слова, только печально закрыл глаза рукою.
Но каковы бы ни были личные чувства приязни между госу-
дарями немецкими и русским, правительства Австрии и Пруссии
шли вперед на Венской конференции. 2 февраля она единогласно
отвергла изменения, какие русский кабинет желал в проекте
условий мира. 14 марта Австрия и Пруссия послали циркуляр
к остальным немецким правительствам, объясняя, что в деле
сильно замешан интерес всей Германии и нужно ее общее
содействие. Когда Австрия и Пруссия говорят вместе, они рас-
поряжаются всею Германиею. 18 марта король прусский потре-
бовал у своих палат 30 миллионов талеров на приготовление
к войне, объявляя, что будет твердо следовать политике Венской
387

конференции и защищать всякую державу германского союза
(т. е. Австрию), которая вступила бы в войну с Россиею. А уже
раньше того Австрия сделала распоряжения, дававшие ей силу
прекратить войну на Дунае: 6 и 22 февраля она послала 50 000
человек в подкрепление своей армии на валахской границе и по-
требовала, чтобы Англия и Франция согласились с нею в назна-
чении срока, в какой должны быть выведены русские войска
из Дунайских княжеств. Пруссия одобрила это, и 25 февраля
Мантейфель, глава прусского правительства, написал в Вену, что
оно горячо поддержит Австрию. 29 марта император австрий-
ский назначил эрцгерцога Альбрехта главнокомандующим войск,
собранных на валахской границе; около того же времени была
приведена в готовность к войне австрийская «Третья армия».
Император австрийский назначил набор в 95 000 человек. Все
четыре державы Венской конференции продолжали заявлять в
протоколах ее, что «действуют в полном согласии относительно
цели, и ни одна из держав не будет вести отдельных сношений
с Россиею». 20 апреля (когда отдельный союз между Фран-
циею и Англиею заставил другие две державы также опреде-
лить точнее свои частные отношения) Австрия и Пруссия за-
ключили формальный трактат, которым взаимно обязывались
«защищать интересы Германии» — т. е. на нижнем Дунае, «про-
тив всякого врага» — т. е. против России, и говорили, что когда
«одна из них начнет наступательные действия», т. е. Австрия
на Дунае, то другая «обязана отражать нападения на нее», т. е.
Пруссия воевать с Россиею, если бы Россия вздумала мстить
Австрии нападением на галицийскую границу за принуждение
вывесть русские войска из Дунайских княжеств, где успешная
борьба с Австриею была невозможна для нее. Следующие статьи
трактата прямо и говорили, что он имеет это назначение и что
Австрия обязывается потребовать удаления русских войск из
Дунайских княжеств с обеспечениями против занятия их рус-
скими в будущее время, что в случае отказа Австрия начинает
войну и Пруссия будет самым сильным образом поддерживать
ее, «предоставляя в ее распоряжение все свои силы».
23 мая все четыре державы вновь подтвердили протоколом
конференции, что имеют одну и ту же цель — удаление русских
войск из Дунайских княжеств и охранение неприкосновенности
Турции. 3 июня, с полною поддержкою от Пруссии, Австрия
выразила России требование, чтобы русские войска были выве-
дены из княжеств. У ней была готова армия, против которой они
не могли держаться на Дунае. 14 июня она заключила с Портою
конвенцию, по которой получала от Порты полномочие занять
своею армиею Дунайские княжества и обязывалась «в случае
надобности, по истощении мирных убеждений, удалить русские
войска из этих княжеств силою», и через два дня потребовала
у всех второстепенных государств Германии обязательства под-
388

держивать ее в этом, как обязалась Пруссия. Россия, как и сле-
довало по необходимости, немедленно уступила требованию:
23 июня была снята осада Силистрии, русские войска пошли из
княжеств.
Это было сделано не только без вооруженной борьбы между
Западом и Россиею, даже без дипломатического разрыва между
Россиею и Австриею, которая тут действовала от имени всей
Западной Европы, опираясь на военные силы Пруссии и всей
Германии, с поддержкою двух остальных великих держав. Необ-
ходимость уступить могла быть неприятна русскому императору,
но не имела в себе ничего обидного для него или для России.
Дело было ведено умеренно, с сохранением полного уважения
к России, осмотрительно, без угроз, только заявлением того, что
интересы Европы, в особенности Германии и Австрии, принуж-
дают к принятию таких мер, какие кажутся неизбежны для спо-
койствия держав, которым тяжело видеть эту надобность.
Итак, война на Дунае прекратилась. Могла ли Россия не за-
ключить мира? Для нее становилось совершенно напрасною
вещью не заключать его. Она могла теперь продолжать воен-
ные действия только на армянской границе в Малой Азии. Но
чрезвычайная отдаленность этого театра войны от мест, из ко-
торых шла сила России, затруднительность путей сообщения
Армении с европейскими провинциями России, дикая непрохо-
димость самого театра войны, — все это отнимало всякий шанс,
чтобы военные операции могли иметь важное влияние на судьбу
Турции, доставить какие-нибудь существенные выгоды Рос-
сии, — Россия напрасно тратила бы тут свои силы без вреда для
Турции. Ясно, что мир с Турциею был уже совершен на деле
через отступление русских войск из Дунайских княжеств. Оста-
валось бы только уладить дипломатические формальности.
Так действовала Западная Европа, выставляя в своем аван-
гарде Австрию. И все обошлось бы благополучно, если бы не
было, кроме того, отдельных действий англо-французского союза.
На деле шла впереди Австрия, как и следовало по отношениям
местности и требованиям интересов; она действовала так, что
другим державам не оставалось ни места, ни надобности соваться
вперед. Но англо-французский союз, бывший далеко позади ее
по действительной готовности к существенным мерам, храбрился,
грозил и обижал, и когда причина к войне была устранена, он
уже был в таких отношениях с Россиею, что должен был вое-
вать — ни из-за чего, неизвестно для чего, не будучи вовсе и
готов к действительному ведению войны.
Как произошла эта ужасная нелепость, разорившая Россию,
изнурившая Францию, Англию, Турцию, заставившая Австрию
продолжать страшные траты на военное положение, отозвавшаяся
тяжелыми пожертвованиями на Сардинии, Пруссии, на всей Гер-
мании?

Очень просто: элизейское правительство коварствовало, анг-
лийская публика играла в воинственность, и когда Австрия сказа-
ла: «все сделано», — английская публика, увидев, в какое поло-
жение зашло ее правительство, уже серьезно сказала: «не вое-
вать— будет позор для Англии»; элизейское правительство стру-
сило, сказало английскому: «делайте, что хотите»; английские ми-
нистры должны были отвечать: «начинаем войну, Англия пове-
левает нам», и Раглан повел Сент-Арно с его армиею и своею
армиею под Севастополь.
Дело вышло очень незамысловатым образом, как видим, но
оно любопытно именно по своей незамысловатости. Одни двое-
душничали, другие шалили, третьи (т. е. мы) упрямились, — и все
это только для развлечения себе, только играя, — и доигрались до
потери нескольких тысяч миллионов рублей серебром и погуб-
ления миллиона людей, ни для чего, ни в чье удовольствие. Хоть
бы в удовольствие кому-нибудь, — нет, и того не было.
Мы видели, что все меры, которые вели к войне, были прини-
маемы английским правительством против его убеждения, без
всякой действительной цели, только в угоду элизейскому прави-
тельству. Точно так же была принята и та мера, из которой уже
неизбежно вышло объявление войны, — была принята самым ди-
ким образом.
Собрав свои войска на валахской границе, Австрия, как мы
говорили, решилась послать России требование, чтобы русские
войска были выведены из Дунайских княжеств. Надобно было,
чтобы и тут, как во всем, остальные три державы Венской кон-
ференции поддерживали ее (Пруссия так и сделала: спокойно от-
вечала на это заявление, что поддержит его). Надобно было с
общего согласия определить срок, какой будет объявлен России
для вывода войск. Граф Буоль (глава австрийского правитель-
ства) сказал Буркне, французскому посланнику в Вене, что Ав-
стрия намерена сделать требование о выводе войск и что если
Англия и Франция согласятся в назначении дня срока, то Авст-
рия сделает это требование. Что ж устроилось из этого? Вот что.
Австрия должна была стать главною исполнительницею требова-
ния; конечно, Россия уступила бы ему без борьбы. Но следовало
предвидеть и другой случай, хотя неправдоподобный: Россия мог-
ла отвечать отказом; тогда австрийские войска шли бы вытес-
нять русскую армию из княжеств силою оружия, а русские
в отмщение за это двинулись бы из Царства Польского в Гали-
цию. На такой случай следовало Пруссии быть уже готовою не
пустить их. Поэтому, действуя совершенно серьезно, Австрия
должна была подождать, пока Пруссия вполне приготовится ис-
полнить это обязательство. Отправление требования Австрии к
России и срок, назначаемый для вывода русских войск, определя-
лись временем, в какое будут готовы прусские войска. Но элизей-
ское правительство опять посмотрело на меру, предлагаемую
390

Австриею, не как на серьезную меру для достижения серьезной
цели, а как на средство произвесть эффект: если требование за-
явится Австриею, Англия и Франция остаются на втором плане;
надобно им поспешить, чтобы отличиться перед Европою и чтобы
Европа знала, что все это устроивается мудростью и энергией эли-
зейского правительства. Как только узнало оно о намерении, вы-
раженном Буолем Буркне, оно тотчас же объявило английскому
кабинету, что, «по его убеждению», надобно немедленно выразить
русскому кабинету от имени Англии и Франции, что русские вой-
ска должны быть немедленно выведены из княжеств, так, чтобы
и последние отряды их уже перешли обратно Прут, «напри-
мер, к концу марта», а это было в конце февраля. Английский
кабинет спросил в Вене, готова ли Австрия на это; Австрия отве-
чала: «еще нет»; Пруссия не раньше как через полтора месяца
могла успеть приготовить свои войска, — раньше того требование
было преждевременною, опрометчивою угрозою. Но элизейское
правительство настаивало перед лондонским кабинетом «немед-
ленно требовать немедленного вывода», — английская публика уж
сильно горячилась в это время, министерство под тяготением об-
щественного мнения уступило настойчивости элизейского союз-
ника, которому после неудачи письма 29 января надобно было спе-
шить устроением нового эффекта, — и Англия с Франциею отпра-
вили в Петербург требование, чтобы в течение шести дней от
получения этой депеши русское правительство дало ответ, что оно
обязывается совершенно очистить Дунайские княжества к 30 ап-
реля. Австрийскому правительству не было и сообщено об этом
решении. Курьеры поехали из Лондона и Парижа уже с гото-
выми, подписанными бумагами в Петербург через Вену, где ни-
кто и не знал, что они едут с такими депешами к графу Нессель-
роде. Когда английский курьер явился к английскому посланнику
в Вене Вестморланду, Вестморланд поспешил уведомить Буоля о
том, какая депеша едет в Петербург, задержал курьера на не-
сколько часов, чтобы получить ответ от Буоля; но Австрия не
могла присоединяться к преждевременной угрозе, делаемой без
совещания с нею, когда она и Пруссия еще не готовы сопровож-
дать слова действиями; Буоль не мог сказать ничего, кроме того,
что он одобряет эту меру, да и в инструкции Вестморланда было
сказано не то, что «лондонский кабинет требует соучастия венского
в этой депеше», — нет, соучастие Австрии отодвигало бы Фран-
цию на второй план, а только «надеется на одобрение венского ка-
бинета». Итак, дело было устроено так, что Австрия не могла и не
приглашалась сделать то, что должна была и хотела сделать именно
она, и требование было заявлено только от имени Англии и
Франции. Буоль мог и успел только дать английскому курьеру
наскоро составленное решение Венской конференции, отвергавшее
составленный в Петербурге проект мирного трактата и требовав-
шее принятия проекта, прежде того составленного в Вене, но он
391

еще не мог прибавить, что отказ России вывесть войска из кня-
жеств в срок, назначенный Англиею и Франциею, будет принят
Австриею за объявление войны.
Итак, в Петербург явилось требование Англии и Франции,
отдельно от Австрии и Пруссии: эти две державы только выра-
зили, что убеждают Россию согласиться на желание Англии и
Франции, но сами не высказывали, что требуют того же и что
примут отказ за войну. А требующие державы не имели войск s
готовности к делу: их требование было только хвастливыми сло-
вами. Союз их двух не имел такого могущества, которому не
стыдно было бы подчиняться, и 19 марта граф Нессельроде объ-
явил, что русский кабинет не считает нужным давать какой бы то
ни было ответ на англо-французское требование. Это было рав-
нозначительно отказу, Англия и Франция стали в необходимость
объявить войну, это уже разумелось само собою. 27 марта импе-
ратор французов уведомил сенат и законодательный корпус, что
отказ России поставил Францию и Англию в состояние войны с
Россиею. 28 марта обнародована была в Лондоне такая же про-
кламация от имени королевы. 10 апреля Англия и Франция за-
ключили формальный союз между собою для общего ведения
войны.
Глава четвертая
Главнокомандующие союзной армией Сент-Арно и Раглан. — Раглан в
Тюильри. — Сцена, устроенная Стратфордом и Рагланом для Сент-Арно по
случаю назначения Сент-Арно турецким главнокомандующим. — История о
том, к а к Сент-Арно делал себя главнокомандующим английской армии. —
История о том, к а к французы хотели не итти на войну, потом хотели спрягать
союзную армию, чтобы она «не была в опасности от русских». — Тяжелое по-
ложение действительного командира французской армии полковника Тро-
шю. — Союзная армия в Варне. — Влияние осады Силистрии и дела под
Журжею на настроение английской публики. — Настроение английской пуб-
лики раздражается бездействием союзного флота на Балтийском море, из
этого возникает Севастопольская экспедиция. — Роль «Tiraes'a» и диктатура
герцога Ньюкестля: он от имени английской публики повелевает английскому
министерству двинуть союзную армию на Севастополь. — Император фран-
цузов повинуется английскому кабинету; английский кабинет против соб-
ственной воли повинуется английской публике, — парламент молчит, потому
что и сам не посмел бы противиться ей. — Раглан повинуется инструкциям
кабинета и письму герцога Ньюкестля, против воли английских министров и
собственной воли он принуждает себя и Сент-Арно плыть на Севастополь. —
Совещание английского кабинета 28 июня. Военный совет в Варне 18 июля.—
Осада Севастополя решена. — Новый военный совет в Варне 28 июля;
французы надеются отменить решение о Севастопольской экспедиции. Раглан
опять одолевает. — Прогулка Сент-Арно по Черному морю. — Канробер и
Мартенпре сочиняют — уже на переезде в Крым — н о в ы й план спрятать
союзную армию от Севастополя и вообще от русских. — Милая проделка
французов при высадке. — Опасения союзников и средство, обеспечившее
маршала Сент-Арно от русских нападений. — План битвы, составленный
французами. — Альмская битва.
Французские и английские войска были торопливо отправляе-
мы в Дарданеллы. В половине апреля отправились в Константино-

поль и главнокомандующие: Сент-Арно и Раглан. Разница этих
людей была довольно точным отражением разности характера пра-
вительств, объявивших войну России, и разности мыслей, с ко-
торыми выступали они на войну.
Маршал Сент-Арно, урожденный Жак ле Руа, не без основа-
ний заменил свое прежнее имя новым. Впрочем, напрасно вообра-
жали, что он человек сильный в злодействе. Он совершал ужас-
ные вещи, но это не мешало ему быть человеком, очень далеким
от твердости характера, которая дает право назвать человека зло-
деем: он был только человек, способный делать все дурное, когда
представится случай, а случаи представлялись часто, потому что
он был человек с пылкими страстями, алчный на все: и на чины,
и на наслаждения, и на деньги. Это был француз вроде пройдох
старого века, времен Людовика XV: отважный, веселый, безза-
ботный, пустой, но способный быть администратором. Чужая
жизнь была ему нипочем. В алжирской войне он приобрел репу-
тацию предприимчивого офицера и мастера удерживать в пови-
новении полупокоренный округ беспощадными мерами. Он был
очень хилого здоровья от излишеств кутежа; потому нельзя
сказать — от природы ли, или только от припадков болезней он
был лишен твердости характера. Но энергические порывы вспы-
хивали в нем беспрестанно, и лишь проходил упадок духа от
болезни или беды, он тотчас делался бодр и весел, как ни в чем
не бывало. Он был бессовестен, потому беспощаден; но без вы-
годы не был жесток: он говорил даже, что он добродушнейший
человек в мире. В промежутках черных дел он танцовал и пел.
И женщинам, и важным людям он писал стишки, чтобы войти
в милость. Был человек очень живой, неусидчивый. С молодости
нравы его были таковы, что ему пришлось три раза начинать воен-
ную карьеру: два раза его выгоняли за дрянные поступки или он
должен был бежать по тем же причинам. Сделавшись офицером в
1816 году, он скоро принужден был снять эполеты и много лет
прятаться от прежних сослуживцев; он провел эти годы за гра-
ницею и выучился говорить на нескольких иностранных языках
(между прочим, очень хорошо на английском). О своей жизни в
Англии он молчал — и основательно. После революции 1830 го-
да он возвратился во Францию и, уже имея 33 года, во второй раз
начал офицерскую службу с первого чина. Написал поздрави-
тельные стишки Менье, за них получил следующий чин. «Зна-
чит, и стишки не пустая вещь», — говорил он. Следующее пред-
приятие его было прозаическое. Бюжо, тогда окружной генерал,
потом главнокомандующий в Алжирии, написал брошюрку о
военном деле; Сент-Арно перевел ее на несколько языков и под-
нес плод трудов своих окружному генералу с надлежащим пись-
мом; Бюжо принял переводчика в свою милость и не покидал ею
до самой своей смерти: тотчас же взял Сент-Арно в свой штаб,
скоро сделал его одним из своих адъютантов. Когда герцогиня
395

Беррийская содержалась под арестом, Сент-Арно, взявшись быть
ее надзирателем, умел, не ссорясь с нею, шпионить очень недурно.
Все это обещало ему хорошую карьеру. Но опять он должен
скрыться, и карьера рушилась во второй раз.
В 1836 году, уже на 40-м году жизни, он в третий раз начал
ее с первого офицерского чина, на этот раз в «иностранном ле-
гионе», куда принимали смелых людей, не разбирая их деяний.
Солдаты этого легиона были люди, не дорожившие жизнью; с
ними отважному офицеру можно было отличиться, а Сент-Арно
говорил: «Выйду в отличия или сломлю себе шею». И всячески
искал отличий, — до того, что даже с постели, больной, таскался
на места схваток с кабилами, не для того, чтобы участвовать в
деле, а хоть для того, чтобы имя его вошло в список офицеров,
бывших в деле. Но при взятии Константины ему действительно
удалось сделать подвиг: мина, неловко взорванная, подняла на
воздух много французских солдат; другие бежали в смятении.
В роте Сент-Арно были выходцы из северной Европы — немцы,
шведы, англичане, датчане. Он крикнул: «ура!» Воинственный
зов, родной всем им, не употребительный у южных народов, давно
не слышанный ими, подействовал на них электрически. Они бро-
сились вперед, увлекая других, и брешь была взята. Ее взятие
решило сдачу крепости. Когда он по временам уезжал во Фран-
цию для поправления здоровья, он и тут с редкою силою воли
искал случаев отличиться. Если, например, бывал пожар, его ви-
дели работающим в пламени, пробирающимся с кровли на кровлю
по веревке или жерди. В начале его алжирской службы, когда в
Алжирии был Бюжо, этот патрон сильно подвигал его по чинам,
да и сам он исполнял отважные дела, потом выказал администра-
тивное дарование, и благодаря этому в восемь лет поднялся он из
первого чина до полковника, занимающего команду, обыкновенно
даваемую генералам. Он был ужасом племен его военного округа.
«Когда я видел его в это время, в 1845 году, — говорит Кинг-
лек, — он вел колонну мстить возмутившемуся племени и должен
был углубиться в пустыню на пять недель пути. Он говорил с
энергическою ясностью понимания дела, с увлечением. Мы ехали
рядом с этой «летучей колонною», устройство которой он объяс-
нял мне, и его меткие слова казались мне мастерским военным
языком. Но его впечатлительное лицо было так занято шумною
и мишурною стороною его положения, он так восхищался суетли-
вым галопированием его адъютантов к нему и от него, треском
барабанов, блеском своих эполет, полуприкрытых, полуоткрытых
грациозно драпированным кебааном, так рисовался своею посад-
кою на горячей арабской лошади и ее курбетами, что не показался
мне человеком, которого выберут некогда для исполнения страш-
ных тайных дел. А между тем обнаружилось потом, что он умеет
хранить тайну, — да и тогда было у него на душе дело, которого
не выдал он никому, не то что мне, видевшему его в первый раз,
394

но и никому, — такое дело, какое немногие умели сделать и со-
хранить в секрете от всех: Шеласское дело, о котором я расска-
зываю дальше».
Мы видели, что перед декабрем 1851 г. решительный и пред-
приимчивый Флёри поехал в Алжирию искать генерала, пригод-
ного к званию военного министра для содействия в перевороте.
Жизнь господина Сент-Арно, урожденного ле Руа, была такова,
что нечего было конфузиться сделать ему предложение, которое
другие назвали бы бесчестным, а способности у него были доста-
точные для звания военного министра: кто умел управлять боль-
шим военным округом, сумеет управлять военным министерством,
как нужно Флёри и компании; командир колонны, которая была
прозвана «адскою», не покажет недостатка в беспощадности, когда
понадобится. Но сумеет ли хранить тайну человек такой легко-
мысленный? В архиве правительства был секретный рапорт, дока-
зывавший, что на этот счет он человек благонадежный.
Сент-Арно нашел прекрасным делом подвиг, совершенный
Пелиссье 122 в 1844 году в Дахрской пещере: Пелиссье задушил
дымом арабов, запрятавшихся в пещеру. Но Сент-Арно очень
тонко наблюл, что похвала Европы этому деянию несоразмерна
одобрению, какое заслужил герой от военных начальств. Сент-
Арно принял во внимание оба эти обстоятельства. Летом 1845 го-
да он получил тайное уведомление, что толпа арабов скрывается
от преследований в Шеласской пещере. Он пошел туда с отрядом.
Одиннадцать человек вышли навстречу ему и сдались. Но Сент-
Арно знал, что в пещере остаются 500 человек, никто другой из
французов не знал этого. Он положил: задушить их дымом.
В этом он был только подражатель Пелиссье (полагают, впрочем,
что Пелиссье оставил не заложенными хворостом некоторые из
выходов пещеры и употребил душение дымом только для при-
нуждения прятавшихся выйти и сдаться); но усовершенствование
в исполнении дела принадлежит уму самого Сент-Арно. Он решил
сделать так, чтобы подвиг остался тайною от офицеров и солдат,
исполнявших операцию разложения и зажжения костров, — и они
не знали, что делают. Он только донес о своем подвиге генералу
Бюжо, похвалы которого искал и заслужил этим делом, и написал
своему брату; из остальных никто не узнал смысла бивуачных ко-
стров, горевших у входа в Шеласскую пещеру: «Я герметически
заложил все отверстия, — писал он брату, — сделал пещеру моги-
лою. Никто не входил в нее; никто, кроме меня, не знал, что в
ней 500 разбойников, — ну, теперь они больше не будут убивать
французов. Секретным рапортом я рассказал это маршалу без
мелодраматической поэзии. Брат, нет на свете человека добрее
меня по природе и влечению характера. С 8-го до 12-го числа
я был болен; но моя совесть не упрекает меня. Я исполнил свою
военную обязанность и завтра готов повторить то же. Но Африка
надоела мне».
395

Человек, который сумел сделать свой отряд не знающим ни-
чего исполнителем такого секрета и потом сохранить этот секрет
от всех исполнителей его, справедливо казался Флёри именно та-
ким человеком, какой нужен. Сент-Арно был вызван в Париж
и сделан военным министром. Франции известно, что он вполне
оправдал мнение Флёри о его способностях. Он сохранил тайну,
ему вверенную, и если колебался в ночь 1 / 2 декабря с 12 часов
до 3, то после 3 часов исполнил все поручения: к рассвету Фран-
ция уже была удушена.
Между людьми, захватившими большую добычу, часто возни-
кает несогласие из-за дележа. На долю Сент-Арно шло очень
много, как и было справедливо; но его надобности были громадны,
а он имел бесспорное право требовать, чего хотел, и беспрестанно
приходить к главному сообщнику со словами: «давай еще». Его
здоровье было так хило, что он не мог командовать действующею
армиею. По временам, правда, он бывал свободен от страданий и
пылал энергиею; но по временам совершенно расслабевал телом и
становился неспособен заниматься. Говорят, однакоже, будто бы
он, несмотря на это, искренно желал командовать армиею в евро-
пейском походе, когда будет такой поход. Желал он этого или нет,
но он говорил это, — император поймал его на слове, будучи рад
удалить на нижний Дунай опасного и ненасытного друга. Ка-
жется, элизейская компания и сама не считала Сент-Арно имею-
щим военные таланты, нужные главнокомандующему, так надобно
заключать из того, что к нему определили адъютанта с полномо-
чиями, дававшими власть требовать, чтобы маршал исполнял его
советы о том, что надобно делать.
Таков был французский главнокомандующий. Личность, обще-
ственное положение и репутация английского были совершенно
иные.
Лорд Физрой Сомерсет, впоследствии лорд Раглан, был чело-
век одного из знатнейших домов английской аристократии, —
младший сын герцога Бьюфорта. Теперь ему было уже за 65 лет.
Он вступил в службу в 1804 году. Веллингтон, назначенный глав-
нокомандующим в испанской войне, взял молодого офицера в свой
штаб, когда отправлялся на войну (1808), и приблизил его к себе:
они ехали в Португалию на одном корабле, вместе учились тут в
каюте испанскому языку. Все время войны Сомерсет был подле
Веллингтона, сначала его адъютантом, потом его военным секре-
тарем. По восстановлении Бурбонов он сделан был секретарем
английского посольства в Париже и в это время женился на пле-
мяннице Веллингтона. По возвращении Наполеона с Эльбы он
опять стал военным секретарем и адъютантом Веллингтона в по-
ходе 1815 г. Под Ватерлоо он потерял правую руку. Но скоро вы-
учился очень легко писать левою рукою. По окончании войны воз-
вратился секретарем посольства в Париж. В 1819 г. его вызвали в
Англию и сделали правителем дел при главноуправляющем артил-
396

лерийским и инженерным ведомством (Secretary to the Master-Ge-
neral of the Ordnance), в 1827 г. — военным секретарем главного
начальника военных сухопутных сил (Military secretary to the Com-
mander-in-Chief at the Horse Guards) Веллингтона. В этой должно-
сти (ближе всего соответствовавшей в русском устройстве званию
дежурного генерала при военном министре) он оставался до самой
смерти Веллингтона (1852), а по смерти Веллингтона был сделан
главноуправляющим артиллерийским и инженерным ведомством
и получил пэрство с титулом лорда Раглана *. В феврале 1854 г.
его сделали полным генералом.
Итак, с ранней молодости до 1852 г. он служил под непосред-
ственным руководством Веллингтона. Сделавшись главнокоман-
дующим, он был в полном смысле слова генералом веллингтонов-
ской школы. Это имело свои невыгоды, но, во всяком случае, по-
добный генерал не мог быть дурным главнокомандующим: вся
опытность Веллингтона была и его опытностью.
Он тридцать лет был администратором армии в мирное время.
Это имеет очень вредное влияние на способность быть хорошим
главнокомандующим: привычка к административной рутине де-
лает формалистом. Но Раглан был человек очень дельный, если
не гениальный, то одаренный очень сильным здравым смыслом,
твердым характером и имевший, кроме формалистики, действи-
тельную военную опытность: он был помощником великого полко-
водца в войне, которая была ведена с удивительным искусством.
Ему было теперь 66 лет, но он имел еще очень бодрое здоровье. Он
был человек, заслуживавший глубокого уважения солидных и
практических людей: ненавидел мишуру, был совершенно чужд
тщеславия и мелочности, говорил просто; твердость и сдержан-
ность его характера давали ему очень сильную власть над людьми,
с которыми он имел дела, так что трудно было не подчиняться его
мнению, когда вопрос решался изустным объяснением. Словом
сказать, это был человек веллингтоновского типа по всем чертам
характера 123. Он готов был исполнять самую скромную роль,
когда было кому занимать первое место. Но если он, не по само-
любию, а по необходимости, видел надобность взять ведение дела
на себя, то трудно было не покоряться ему. Так и вышло: фран-
цузская армия и Сент-Арно были взяты им в крепкие руки, так
что он был настоящим распорядителем всего в походе.
Человек совершенно практический и солидный, он издавна
имел привычку деловых людей устранять всякие лишние рассуж-
дения с людьми, которыми рассчитывал управлять, надеясь на
силу своего характера. Для этого у него была очень хорошая ма-
нера: вместо того чтобы вдаваться в разговоры о предметах, по ко-
торым вышел бы спор, он спокойно обращал речь на какой-нибудь
* Младшие сыновья герцогов имеют титул лордов, но не пэры. Как Физ-
рой Сомерсет, он не был членом палаты лордов.
397

чисто практический вопрос, хотя бы и мелочный, лишь бы давав-
ший возможность избежать ненужных рассуждений. Так он посту-
пил и с императором французов. Отправляясь из армии, собран-
ной в Дарданеллах, он ехал через Париж; два дня прошло в ви-
зитах и любезностях, на третий день французы хотели рассуждать
о плане похода. Наполеон III попросил Раглана в свой кабинет;
там, наедине, показал ему инструкции, которые дает своему глав-
нокомандующему, и спросил, как думает действовать он. Раглан
еще прежде, в Лондоне, был знаком с принцем Луи-Наполеоном;
в эти два дня успел рассмотреть Сент-Арно и его помощников;
поэтому чувствовал, что когда начнется настоящее дело, то будет
господствовать над этими людьми, с которыми не для чего объ-
ясняться ему прежде времени. Потому он спокойно начал рассуж-
дать о том, какая местность на дарданельских берегах удобнее для
лагерной стоянки войск. Поговорив об этом, т. е. о предмете, вовсе
не относящемся к плану военных действий, император французов
и Раглан вышли в другую комнату, где было несколько человек,
составлявших интимный военный совет элизейского правитель-
ства. Главные лица тут были маршал Вальян 124 и Сент-Арно; был
тут и старик принц Иероним. Раглан предоставил французам
объясняться между собою, — Вальян начал приставать к Сент-
Арно с вопросами о том, как он поступит в том, в другом случае.
Сент-Арно не умел отвечать на мудреные вопросы ученого мар-
шала, — сказал в заключение, что «будет поступать смотря по
обстоятельствам, по согласию с лордом Рагланом». Лорд Раглан
все молчал. Тогда принц Иероним начал рассуждать о Франции,
об Англии, о турках. Тем и обошлось дело.
Скоро по приезде главнокомандующих в Константинополь
Раглану пришлось приложить силу своего характера уже прямо
к притязаниям Сент-Арно на первую роль. Раглан оставлял его
блистать, сколько угодно, но когда Сент-Арно вздумал дать сво-
ему блеску действительную силу, Раглан тотчас остановил его так,
что Сент-Арно и не подумал заспорить. Французская армия у
Константинополя имела 50 000 чел., английская была вдвое мень-
ше; из этого натурально следовало бы, что голос француз-
ского главнокомандующего должен был преобладать. Сент-Арно
и не сомневался в этом. Он уже готовился распоряжаться в ту-
рецком походе всеми войсками и считал себя господином в Тур-
ции. Боске 125 ездил взглянуть на турецкую армию, стоявшую в
Шумле для отпора русским, когда они, взяв Силистрию, двинутся
на юг. Возвратившись, он донес, что турецкие войска не так
дурны, как полагали французы, — напротив, даже хороши.
У Сент-Арно не замедлило явиться желание быть главнокоман-
дующим турецкой армии, когда она недурна. Он приступил к ту-
рецким министрам; они, разумеется, поддались, — вероятно, на-
деясь, что Стратфорд выручит их, когда дело дойдет до англичан.
11 мая Сент-Арно приехал к Раглану и в разговоре упомянул, что
398

армия Омер-паши отдается под его начальство и что вот теперь
он едет к Решид-паше окончательно уладить это. Раглан, не пу-
скаясь в объяснения, сказал только: «Сколько я могу судить,
английский посланник не знает об этом». Это так подействовало,
что через два дня Сент-Арно прислал сказать Раглану, что едет
известить Стратфорда о своем назначении турецким главнокоман-
дующим, и просил бы Раглана также заехать к Стратфорду. Но
Раглан и Стратфорд и в этом распорядились по-своему: осадить
Сент-Арно даже без эффекта, тихо. Стратфорд сказал, что же-
лает, чтобы Раглан приехал несколько позже Сент-Арно, потому
что ему, Стратфорду, «надобно познакомиться с маршалом», —
т. е. что он до сих пор и не желал знать, кто такой маршал Сент-
Арно. И вот Сент-Арно вошел к Стратфорду один. Легко вообра-
зить себе эту сцену «знакомства» (говорит Кинглек): как бойко
вошел в комнату вертлявый маршал, довольный собою, доволь-
ный всеми, довольный даже тем, какие милые голубые глаза видит
он у Стратфорда; и как начал он замечать, какие, однако, серьез-
ные черты губ у этого милого Стратфорда и какие густые брови,
и очень скоро совершенно оселся и присмирел перед таким солид-
ным человеком, потому что этот человек очень ласково обращается
с ним, потому что ему почувствовалось, будто в этой ласковости
видно вот что: «ты мой гость, потому я с тобою очень учтив; но
как же ты, пустая голова, посмел думать явиться ко мне с наме-
рением сказать, что ты делаешься главнокомандующим турецкой
армии?» Впрочем, об этом не было еще разговора. Но когда Сент-
Арно присмирел, то вошел Раглан, и маршалу надобно было го-
ворить, зачем он приехал. Он сказал, что просил и получил, что-
бы армия Омер-паши была отдана под его начальство, и что,
между прочим, он возьмет в каждую французскую дивизию
бригаду турецкой пехоты, и т. д.
Если бы Стратфорд не был предуведомлен, он вспыхнул бы,
но он знал это от Раглана, и они уже устроили, как распорядиться
с новым турецким главнокомандующим, — без всякого шума. Вы-
слушав новость от Сент-Арно, Стратфорд спокойно спросил его,
известен ли ему договор о союзе, заключенный Англиею и Фран-
циею с Турцией, — взял копию этого договора и прочел вслух
четвертую статью его: в ней говорилось о трех армиях трех дер-
жав; из этого выходил теперь для Сент-Арно тот смысл, что глав-
нокомандующими трех армий должны быть три различных лица.
Вероятно, Сент-Арно приготовился отвечать на возражения»
ближе идущие к сущности дела, но на это не нашелся и сконфу-
зился. Тогда Раглан стал говорить и о существенных неудобствах:
Омер-паша — даровитейший из турецких генералов; если подчи-
нить его другому генералу, когда он уже получил за свои дей-
ствия сан генералиссимуса, он, вероятно, обидится и выйдет в от-
ставку, а если б и нет, такое подчинение компрометировало бы его
во мнении турецкой армии, а турецкая армия со дня на день ждет
399

генеральной битвы с неприятелем, и в такое критическое время
неудобно колебать мнение армии о командирах. И Раглан, и Страт-
форд были одарены качеством драгоценным для подобных раз-
говоров: говорить так, чтобы производилось впечатление: «ты
должен понимать гораздо больше, чем высказывается тебе». Это
ясно выразилось на лице Сент-Арно, и он тотчас же сказал, что
не желает уменьшать вес Омер-паши во мнении турецкой армии:
напротив, желает сделать все, что может усилить доверие его
войска к нему, и видит надобность прежде всего переговорить
лично с ним. Тем дело и кончилось. Когда Сент-Арно вышел из
комнаты, он уже перестал мечтать о себе как турецком главноко-
мандующем *.
Но в Сент-Арно было столько задора, что он тотчас же опра-
вился и начал сочинять себе другое повышение. Он сообразил
даже лучше прежнего: вздумал сделаться главнокомандующим
английской армии и устроил это очень хорошо. Он был старше
Раглана в чине, — вот он и предположил, чтобы было так: когда
французские и английские войска действуют вместе, то пусть имеет
общую команду над ними тот генерал или офицер, который старше
в чине, из какой бы армии ни был он. Сент-Арно заговорил сна-
чала о принятии этого правила только для отдельных отрядов; но
понятно, что потом стал бы интриговать для его перенесения и на
командование всеми войсками, когда они действуют вместе. Раг-
лан спокойно отвечал, что не может ничего делать сам без прика-
зания от военного министра и указал в своей инструкции слова,
говорившие, что он зависит исключительно от военного министра.
Слова эти имели совершенно другой смысл: они ставили Раглана
в независимость от Стратфорда по распоряжению военными дей-
ствиями; но Сент-Арно, помнивший свой визит в дом английского
посланника, очень смирно замолчал.
Так легко справлялся Раглан с нахальным честолюбцем, —
и так тихо осаживал его, что Сент-Арно даже не сердился, а только
слушался.
Но скоро явилось затруднение более серьезное, чем честолю-
бивые мечты Сент-Арно. Мы видели, что элизейское правитель-
ство лезло вперед Австрии и тащило за собою английских мини-
стров, требуя «немедленных» мер; от этого оно и английский ка-
бинет неожиданно попали в дипломатический разрыв с Россиею,
из дипломатического разрыва попали в необходимость объявить
* Я подробно пересказываю эту сцену, потому что она показывает, к а к
смирны становятся подобные герои, когда встречаются с действительною си-
лою. Это страшно, когда вспомнишь, что делал Сент-Арно над французами,
предварительно потрудившимися обезоружить себя и истребить своих передо-
вых бойцов в обеих партиях — и в монархической, и в республиканской. В мо-
нархической, например, сами же монархисты сбили с ног Гизо и Дюшателя, 126
которые, к а к о в ы бы они ни были, были люди солидные, и остались под пред-
водительством Тьера; с Тьером немудрено было справиться: польстить ему,
он и работал в пользу Луи-Наполеона, не понимая сам, что такое делает.
400

войну России, и вот война уже давно была объявлена, — вдруг
французы явились к Раглану и объявили, что французская армия
не может еще довольно долгое время принять участие в военных
действиях, должна оставаться в окрестностях Константинополя.
Она еще не готова.
И точно, она еще была не готова. Два месяца по объявлении
войны, довольно много недель до объявления войны всячески
торопились посылать войска в Турцию, — посылали, спешили,
хлопотали и наслали уже 50 000 человек; они стояли в лагере по
соседству Константинополя, но солдаты без провианта, без артил-
лерии, без перевязочных средств — конечно, солдаты, но не дей-
ствующая армия. Они были неспособны ни к чему, кроме как
стоять в сотнях верст от неприятеля. Зачем же лезли вперед? По-
сылали бы войско к Константинополю, заготовляли бы провиант
и пр., чтобы войско могло двинуться на войну, когда придет на-
добность в том, но из этого еще не было нужды кричать, ссо-
риться, лезть на объявление войны. Австрия делала, что было
нужно, ее армия собиралась, была теперь уже готова двинуться,
через несколько дней и двинулась, — и Россия все-таки не ссори-
лась с Австриею, и дело с той стороны обошлось мирно; обошлось
мирно с той стороны, с которой одной и было ведено < д е л о > не
на словах и обидах, а на действительном употреблении силы;
а здесь, еще не готовые ни к чему, еще бессильные действовать,
отставшие на несколько месяцев от Австрии действительною го-
товностью к войне, были уже два месяца в войне с Россиею на бу-
маге, с криком по всем газетам, на всю публику. И вот когда втя-
нутые в войну англичане все-таки уже успели кое-как пригото-
виться и Раглан стал посылать войска из Босфора на север,
к театру войны, в Варну, — Сент-Арно явился к нему и объявил:
«Моя армия еще не готова и не скоро будет готова, — она
еще долго должна оставаться неподвижною около Константи-
нополя».
Куда же и зачем лезли с своими настояниями о «немедлен-
ных» обидных для России мерах, об угрозах русскому импера-
тору, с этим хвастовством и наглостью? Мы увидим. Элизейское
правительство все еще и само не понимало, что оно слишком заиг-
ралось в гвалт, — оно воображало, что это еще не война, а теат-
ральное представление для Европы, которое покончится чувстви-
тельными объятиями для внушения Европе умиления перед фран-
цузским миротворцем. Оно шло на войну и думало, что не дойдет
до войны.
Но, играя само, оно затянуло в игру англичан. Мы увидим,
что вышло, когда явилась на сцену английская публика; теперь на
сцене были еще только английские правители и их уполномочен-
ные, Стратфорд и Раглан. Уж и с этими шутка вышла плохая.
Раглан не был гений, но он был человек солидный и серьезно ду-
мавший о чести английского имени. «Война — то война, шутить
401

нечего», — так он понимал дело, и к такому-то компаньону фран-
цузы явились сказать, что они не готовы, когда англичане уже
приготовились по их настоянию.
Война шла на Дунае. Русские осаждали Силистрию, турки до-
жидались их в Шумле. Туда, к Шумле и Силистрии, надобно
было спешить союзникам. Быстрейший путь туда от Босфора —
морем, в Варну. Варна уже недалеко от Шумлы. Такой план по-
хода и был принят союзниками. Раглан, наскоро запасшись хоть
кое-чем на первый раз, стал посылать войска в Варну. Одна ди-
визия его уже отправилась туда, когда явился в его штаб-квар-
тиру полковник Трошю и потребовал немедленного свидания с
ним. Трошю приехал в Константинополь 10 мая с званием стар-
шего адъютанта при Сент-Арно. Но ему было дано полномочие тре-
бовать послушания у Сент-Арно: куда же в самом деле годился
Сент-Арно быть главнокомандующим? Он мог быть отчаянным
ротным командиром, храбро штурмующим брешь по указанию
знающего распорядителя, но он не мог распоряжаться действиями
армии, — он был боевой офицер, не имеющий понятия о том, что
и как делать надобно главнокомандующему. Эта обязанность тре-
бует ума и знания. Трошю был прислан исполнять ее. Это был че-
ловек осмотрительный, не без царя в голове, знающий стратегию.
Он сказал теперь, что прислан маршалом Сент-Арно с просьбою,
чтобы Раглан приостановил всякое движение своих войск к Варне
до той поры, когда маршал увидит, что хотя часть французской
армии может выступить в поход.
До этой минуты англичане не сомневались в готовности фран-
цузов. Раглан, в удивлении, очень сильно высказался о неудоб-
ствах отсрочки. Трошю отвечал, что при приезде в Турцию он
отправился в лагерь посмотреть, до какой степени французская
армия готова к походу, и убедился, что она еще не может итти про-
тив неприятеля, рассказал много подробностей в подтверждение
этого и сказал, что доложил об этом Сент-Арно, что маршал со-
вершенно согласился с ним и прислал его убеждать Раглана отсро-
чить поход. Раглан отвечал, что это очень неудобно: он и Сент-
Арно сами объявили Омер-паше, что идут на подкрепление ему;
они связаны этим своим обещанием, и особенно неблаговидно из-
менять слову теперь, когда все очень опасаются за судьбу Сили-
стрии.
— Все это правда, — сказал Трошю, — но мы не в состоянии
итти.
До часу ночи он и Раглан толковали об этом. На другой день
Сент-Арно прислал письменное уведомление, что не может дви-
нуть свою армию. Но скоро явилась еще более важная перемена
в мыслях французов о походе.
Очень рано поутру 4 июня, в 7 часов, Сент-Арно приехал к
Раглану и сказал, что решил принять совершенно новый план по-
хода. Вместо того чтобы отправить армию в Варну, как было ус-
402

ловлено прежде, теперь он решил послать туда только одну диви-
зию, а все прочие свои войска поставить не перед Балканами, а за
Балканами от русских: правое крыло его будет у моря, в Бургасе;
главная квартира в Айдосе, и он надеется занять эту позицию
к 20 июня. Он приглашал Раглана сообразоваться с этим реше-
нием и занять позицию в Курнабате *, так, чтобы английская ар-
мия составляла левое (дальнее от моря) крыло союзной армии.
Итак, в то время как глаза всей Европы были устремлены на
Силистрию, на действия войск в низовьях Дуная, — Трошю и
Сент-Арно потребовали, чтобы англо-французская армия заняла
позицию на юге от Балкан, так, чтобы ее отделяли от русских вся
Болгария, Балканский хребет и часть Румелии! Сент-Арно уже
решил это дело и уже послал войска по дороге в Айдос. Это зна-
чило, что союзная армия обращается в нуль для военных действий.
Когда-то русские еще возьмут Силистрию, потом должны будут
взять Шумлу, итти через Балканы; только когда ими будет сде-
лано все это, они дойдут до встречи с англо-французскими вой-
сками **.
Лорд Раглан наотрез сказал Сент-Арно, что не согласен так
сделать. Сент-Арно исполнял приказание, полученное через Тро-
шю, и не мог уступить. Но, сидя перед глазами такого серьезного
* Б у р г а с — гавань верстах в 50 южнее того места, где выходит к мо-
рю южная гряда Балкан; А й д о с — город верст на 30 в глубину страны от
Бургаса, верстах во 100 на юг от Шумлы, между Шумлою и Айдосом —
Балканы. К у р н а б а т — еще верст на 30 от Айдоса в глубину страны, и
еще южнее, то есть дальше от Балкан.
** В то время, к которому Сент-Арно рассчитывал притти на эту пози-
цию, русские уже начали отступление из княжеств, вытесняемые оттуда
австрийцами. Итак, если бы план Сент-Арно был принят, война кончилась бы
без обмена одним ружейным выстрелом между русскими и англо-француз-
ской армиею. Сент-Арно в Константинополе 4 июня не мог не знать от Пор-
ты, что она уже подписывает с Австриек) конвенцию, по которой через не-
сколько дней австрийцы двинутся и вытеснят русских. Сент-Арно мог не по-
нимать, но хороший офицер, как Трошю, не мог не понимать и другого
обстоятельства: русские уже не имели времени пройти в ту кампанию через
Балканы, если даже австрийцы не двинут свою армию. Паскевич находил, что
итти за Балканы можно лишь тогда, если Силистрия будет взята к 1 мая.
Теперь было 4 июня, и осада Силистрии только еще начиналась. Ясно, рус-
ским не оставалось времени, чтобы до зимы успеть взять Шумлу и пройти че-
рез Балканы в кампанию того года. Итак, если Австрия не вмешается в войну,
встреча союзной армии с русскими отлагается до следующей кампании. Но
следующей кампании наверное не будет: Австрия и Порта уже решили, что
на-днях австрийская армия двинется в Дунайские княжества; Россия или
примирится, или перенесет театр войны в Галицию; война s Турции во вся-
ком случае прекращается, а поездка англо-французской армии на берега Бос-
фора, прогулка ее оттуда в Айдос остается военным парадом. Вот как еще
в июне 1854 г., за три месяца до высадки в Крым, элизейское правительство
думало разыграть пьесу. — Но оно, как я говорил, не сообразило того, что
втянуло в пьесу и серьезных людей: Раглана, Стратфорда, Пальмерстона,
а главное, английскую публику, которая сказала этим людям: «Дело идет
о чести английской нации, мы не позволим играть ею, извольте итти впе-
ред»,— и союзная армия пошла не туда, куда желала запрятать ее элизей-
403

человека, как Раглан, он чувствовал, что не смеет говорить с ним,—
язык не слушался его, — он нагнулся к столу, взял лист бумаги,
написал на ней возражение, которое не шло у него с языка, подал
эту записку Раглану и ушел со словами, что пришлет полковника
Трошю объясниться за него. На бумаге, которую он подал Раг-
лану, было написано возражение, возмутительное для всякого
французского офицера, уважающего честь французской армии:
«выгода послать в Варну одну дивизию состоит в том, что столь
малый отряд не может итти на помощь Силистрии; а если вся
союзная армия приедет в Варну, турки увлекут союзников вперед,
и надобно будет сражаться с русскими, а сражаться с русскими
опасно — они могут одержать победу. А французы никак не мо-
гут подвергать себя такому риску». Выражения были не совершен-
но эти, но смысл был буквально этот *.
План итти в Айдос, т. е. спрятаться от русских, основывался
на том, что у союзной армии еще не было заготовлено больших
запасов провианта и что силы русских за Дунаем ужасны. При
других обстоятельствах это было бы справедливо. Но море было
во власти союзников, постепенный подвоз провианта обеспечи-
вался этим. А русские, не имея подвоза с моря, были совершенно
связаны в своих движениях: сухопутные дороги на юге от Дуная
слишком затруднительны для обозов, идущих из России. Поэтому
русские до 4 июня все еще оставались под Силистриею, все еще
не успели проникнуть ни на несколько верст от берега Дуная. Это
показывало, что на театре войны, столь неудобном для русских,
союзники не должны трусить за себя. Кроме того, было уже из-
вестно, что австрийцы скоро пойдут в тыл русским; кроме того,
было уже дано слово Омер-паше: честь Англии и Франции была
бы запятнана, если бы армии их не явились в Варну, как было
обещано турецкому главнокомандующему.
Но если уж не являться им в Варну, то зачем же итти в Ай-
дос? В Варну нельзя итти по недостаточности запасов провиан-
та; но Варна — на море, туда легче подвозить провиант, чем в
Айдос. Сент-Арно и Трошю или сами растерялись, или слепо
ская биржевая фирма, прикрывающаяся именем Наполеона III. Мы сейчас
увидим, как вышла эта замена элизейского военного парада севастопольскою
бойнею, — чистейшее повторение той, которая произошла, как мы видели, на
парижском бульваре 4 декабря. Биржевые игроки и комедианты выставили
серьезные силы для шарлатанства; серьезные силы, — тогда французские
офицеры и солдаты, теперь английская публика, — разгорячились и вместо
шарлатанства распорядились серьезно, и вместо бенгальского огня сцена оза-
рилась оба раза настоящим боевым огнем.
* Это удивительно до неправдоподобности, но действительно таковы
были эти люди, герои парижской бойни. Читатель увидит потом, как они
сражались при Альме и, — что еще любопытнее, — как они шли от места вы-
садки к Альме. Командиры французской армии были трусы, и страх всякой
серьезной встречи с серьезным неприятелем заставлял их делать распоряже-
ния, позорившие французскую армию не меньше этого айдосского плана и
этой записки о том, что они не смеют сражаться с русскими.
404

исполняли элизейские инструкции, объявляя, что идут в Айдос.
Но они уже исполняли это решение. Дивизия Боске уже пошла
по айдосской дороге (через Адрианополь). На другой день пос-
ле визита Сент-Арно явился к Раглану Трошю (5 июня).
Выслушав все, что имел сказать Трошю, Раглан просто ска-
зал: «Уведомьте маршала, что я не поставлю ни одного англий-
ского отряда в Румелии» (т. е. на юге от Балкан). «Если маршал
не готов отправлять французские войска в Варну, чтобы оттуда
итти на выручку Силистрии, то мои войска не отправятся с бере-
гов Босфора никуда, кроме как морем в Варну. Пока я буду в
состоянии послать их туда, они остаются в своем лагере на берегу
Босфора».
Этим ответом было решено дело. Четыре дня Трошю думал.
10 июня Раглан получил уведомление, что план итти в Айдос
брошен и маршал Сент-Арно, возвращаясь к прежнему плану,
отправляет свои войска в Варну.
Вся эта история была сохранена в глубокой тайне, и Европа
ничего не узнала о плане спрятать союзную армию от русских.
Французы и англичане поплыли в Варну. Но дивизия Боске уже
была послана по адрианопольской дороге к айдосской позиции;
приказать ей вернуться значило бы обнаруживать, что был ка-
кой-то покинутый теперь план; потому она была оставлена итти
сухим путем. Офицеры и солдаты ее не узнали, что сделали не-
сколько сот верст изнурительного марша до Варны для прикры-
тия постыдной ошибки, от которой французские войска были из-
бавлены только чужим главнокомандующим.
Когда союзники прибыли в Варну, война на Дунае уже кон-
чалась. Сама по себе она не была важна, как я говорил уже много
раз. При огромности расстояний и затруднительности путей со-
общения, лишенные подвоза с моря, русские не раньше 19 мая
успели подойти к Силистрии и начать осаду ее, между тем как
сам Паскевич находил возможным сделать что-нибудь серьезное
за Дунаем лишь в том случае, если бы Силистрия была уже взята
к 1 мая. Теперь не могло уже произойти ничего существенно важ-
ного в этом походе 1854 года, да и что-нибудь очень эффектное
произошло бы лишь в том случае, когда бы Омер-паша пошел на
выручку Силистрии. Но должно отдать справедливость его уму
в этом случае: он решил, что ему выгоднее будет ждать русских
в страшно твердой шумлянской позиции, не рискуя своею арми-
ею, и оставил русских осаждать Силистрию. Ее укрепления были
довольно недурно поправлены перед этим временем; турки все-
гда упорны в обороне стен и окопов, потому осада не могла быть
кончена в несколько дней. Как при всякой осаде, гарнизону было
много случаев для отважных дел; они были мелки сами по себе,
но получили очень важное значение по особенному обстоятель-
ству: предводителями турок в этих схватках были три молодые
англичанина. Читатель вспомнит, как у нас гремел довольно
405

долго мужественный подвиг г. Щоголева 127, как вся наша пуб-
лика гордилась г. Щоголевым, который и действительно заслу-
живает полного уважения за свое храброе дело. Такую же дей-
ствительно почтенную и блестящую роль, как он при обороне
Одессы в течение одного дня, играли в течение целого месяца
осады Силистрии три английские офицеры, бывшие тут волон-
терами: Бетлер, который был убит и место которого занял новый
волонтер, Баллард, и Насмит 128. Они одушевляли турецких сол-
дат, водили их в штыки, ободряли турецких командиров, иногда
просто хватали за руку турецкого командира, хотевшего отсту-
пить с позиции за окопом, сильно теснимым русскими. Они стали
любимцами солдат, — быть может, и точно содействовали тому,
что командиры волею-неволею защищали упорно каждый шаг, а
во всяком случае, роль этих храбрых юношей была блистательна.
Особенную важность получало все это оттого, что Насмит при-
ехал в Силистрию по поручению газеты «Times», которая ста-
рается всегда иметь хорошего корреспондента на театре всякой
войны. Кинглек лично знал Насмита и говорит, что это был
скромный и совершенно правдивый человек, нисколько не хва-
стун. Его письма читались жадно, производили сильную гордость
в англичанах. Как мы тогда думали, что пушка г. Щоголева спа-
сла Одессу (которая и не была в большой опасности, как мы
теперь знаем), так англичане думали, что трое молодых англичан
своею храбростью заставили русских отступить от Силистрии.
Скоро молодые английские волонтеры совершили во мнении
английской публики другое дело, еще более важное: присутст-
вие троих английских офицеров было достаточно, чтобы отра-
зить русских от Силистрии; после этого натурально, что семе-
рых было совершенно <достаточно> для вытеснения русских
из Дунайских княжеств. Это и совершилось Журжинским делом,
по мнению английской публики. Осада Силистрии была уже сня-
та; в Журже стоял отряд Соймонова, всего 12 батальонов с не-
сколькими эскадронами и орудиями; на южном берегу Дуная,
против Журжи, в Рущуке, отряд Гассана-паши 129. Оба генерала
полагали, что не будет схваток между их отрядами: река очень
широка. Но в отряде Гассана-паши было семь человек английских
волонтеров, все люди молодые, отважные офицеры, в числе их
был и Баллард, который один уцелел из троих, находившихся в
Силистрии.
7 июля (через две недели по снятии осады Силистрии) турки
заметили в отряде Соймонова движение, из которого заключили,
что он отослал большую часть своего отряда и остается в Журже
лишь в очень слабом числе. Гассан-паша почел нужным произ-
весть рекогносцировку; несколько сот турок с английскими офи-
церами переехали реку в лодках; но русские не ушли из Журжи:
увидев неприятеля на своем берегу, они пошли на него. Однакоже
турки успели занять порядочную позицию — отбивались; к ним
406

все приплывали подкрепления — до 5 000 человек. Они отбились,
удержались в своей позиции. Английские офицеры-волонтеры
дрались и тут очень отважно, водили турок в штыки, одушевляли
их своим примером; из семи человек трое были убиты. На другой
день русские не возобновляли нападения; на третий явилась близ
турецкой позиции вся русская армия, но пошла на север, прочь
от Дуная. Английская публика ясно увидела, что именно дело
под Журжею и заставило русскую армию отступить из Дунай-
ских княжеств. Итак, трое английских юношей отразили русских
от Силистрии, семеро — изгнали русских из Валахии и Молда-
вии.
На самом деле история шла менее чудотворным образом. Без
всякого сомнения, русские взяли бы Силистрию, хотя бы там
было не трое, а хоть и три тысячи таких, — впрочем, действи-
тельно храбрых и почтенных английских бойцов, как Насмит и
его товарищи, и армия, отступавшая из-под Силистрии, без труда
истребила бы под Журжею и целых семь тысяч таких храбрых
людей. Но австрийцы уже угрожали сообщению русской армии
с Россиею, русские не могли не отступить. Поэтому они сняли
осаду Силистрии; поэтому не занялись напрасным нападением
на турок, мимо которых шли около Журжи на своем отступлении:
терять время на уничтожение этого турецкого отряда значило
бы напрасно терять время: он ничего не значил, победа над ним,
хоть и несомненная, не приносила бы ровно никакой пользы.
Но английская публика геройствовала, два раза победив рус-
скую армию своими тремя и семерыми волонтерами. Из этого мы
видим, что и английская публика, на свою беду, не была рассу-
дительнее нашей добропочтенной публики. С этой стороны, со
стороны ума и понимания дела, обе публики стяжали пальму
первенства, состязание было успешно для обеих соперниц. Но вот
в чем разница: при безрассудстве, одинаковом с нашим, англи-
чане были безрассудны как люди все-таки честные и твердые:
они восхитились своими волонтерами, — действительно храбры-
ми, — как мы восхитились г. Щоголевым, также действительно
храбрым и почтенным молодым офицером, также не потерявшим
головы в положении, в котором растерялись бы, дрогнули бы
очень многие и из людей нетрусливых. Одинаково мы и англи-
чане пересолили свое чувство: вместо должной похвалы храбрым
молодым людям, начали воздавать из-за них похвалы самим себе,
как героям сплошь и рядом, что, дескать, мы все такие герои,
каких и свет не видывал, и надобны лавровые венки нашему
геройству — не храбрости г. Щоголева, или Насмита, или Бал-
ларда, а нашему геройствованию в Петербурге, Москве, Казани,
Рязани и всех городах и уездах, как у англичан — их геройство-
ванию в Лондоне, Эдинбурге и везде по всей Великобритании.
Это было одинаково умно. Но когда мы и англичане с этим оди-
наковым геройствованием довоинствовалиcь до надобности в
407

серьезных пожертвованиях, тут оказалась между нашею и анг-
лийскою публиками небольшая разница: обе одинаково ввели
свое правительство в ненужную разорительную войну, но англий-
ская публика не изменила в ней своему правительству, а наша
почтенная русская публика — она заблагорассудила забыть свои
подвиги и возопить: «Ах, за что это страдаем мы, невинные
агнцы!» Быть агнцами очень добродетельная манера поведения,
но кроткие существа, расположенные поджимать хвост при неуда-
чах, не должны воинствовать и толкать свое правительство в
войну. Агнцы не должны мечтать о том, что приятно пугнуть
султана, а при случае, пожалуй, и взять в свое заведывание
Константинополь.
Читатели помнят, какое постыдное чувство овладело петер-
бургскою публикою, когда англо-французский флот весною
1854 года явился перед Кронштадтом. Был ли взят Кронштадт?
Сколько можно было видеть с Красной горки, из Ораниенба-
ума и — желающим — с самых стен Кронштадта, — Кронштадт
едва ли был взят. Нам чуть ли уже не казалось, что он взят,
когда союзники вовсе и не нападали на него. От бездейственной
стоянки у Толбухина маяка до серьезной атаки далеко; от серь-
езной атаки на крепость до ее взятия тоже далеко. Нам забла-
горассудилось забыть это, — вообразить Петербург в таком по-
ложении, как будто Кронштадт если еще не взят, то через два
часа будет взят. Если бы эта наша уверенность, делающая такую
честь нашим мирным добродетелям, исполнилась, это составило
бы, конечно, тяжелую потерю для России: был бы истреблен
наш Балтийский флот, погибли бы тысячи, — вероятно, и не один
десяток тысяч, — наших храбрых офицеров, солдат и матросов.
Это было бы очень прискорбно. Неприятель приобрел бы очень
твердую позицию почти в виду нашей столицы. Это было бы
очень неприятно; отчасти и существенно вредно для нас в осталь-
ное время войны: союзники имели бы сильный базис для солид-
ных предприятий на берегах Финского залива. Но только, — ведь
еще только. Устье Невы очень мелко. Неприятельский флот не
может войти в нее, хотя бы у нас не было ни одной пушки
против него. Что ж могли сделать Петербургу союзники? По-
слать в Неву канонирские лодки? Но ведь уж если так, то наши
солдаты поехали бы на яликах, — половину яликов перетопили
бы канонирские лодки; остальная половина взяла бы все кано-
нирские лодки на абордаж, — только если уж рассуждать о та-
ких бреднях и забыть, что у нас были же пушки, что этими
пушками очень легко было отстоять устье Невы против не
то что канонирских лодок, а хотя бы против флота вдвое силь-
нейшего, чем стоявший тогда у Толбухина маяка. Мы заблаго-
рассудили забыть все это, заблагорассудили позеленеть и под-
нять постыдный гвалт, простительный только трусам и потому,
впрочем, совершенно простительный нам.
408

Англичане по делу о стоянии их флота у Толбухина маяка
совершенно уподобились нам милою способностью поднимать
совершенно безрассудный гвалт. Но оказалась небольшая раз-
ница между нами и ими в характере гвалта. Мы позеленели от
подвигов их флота у Толбухина маяка, — они закричали: «Ан-
глия обесчещена и должна показать, что она не так бессильна!»
Это было безрассудно, но это не было позорно, как наше позе-
ленение. То, что перепугало нас, показалось англичанам недо-
стойно их, постыдно для них: английский флот стоял у Толбу-
хина маяка.
— Непир дурак, Непир трус! — закричали они. — Если он
не взял Кронштадта и не бомбардировал Петербурга, мы должны
загладить этот стыд наш другим делом.
Это было неосновательно. Союзный флот не имел силы взять
Кронштадта 130. Никакому флоту не приносит бесчестия то, что
он не исполнил дел, которых не мог исполнить. Никакому адми-
ралу не приносит бесчестия то, что он не бросается в предприя-
тие, которое не могло бы быть удачно, — напротив, его бездей-
ствие в таком случае приносит честь его уму и патриотизму. Анг-
лийская публика была несправедлива к своему Балтийскому флоту
и его командиру. Это дурно. Тем более дурно, что если бы она
не впала в эту несправедливость, то не впала < б ы > в надоб-
ность наносить себе и нам громадные потери для смытия своего
мнимого стыда на Балтийском море кровью на Черном море.
Стыда не было. Но если она ошиблась, увидев стыд, то надобно
же признать, что она поступила, как поступают твердые люди:
когда твердый человек полагает, что дал повод усомниться в
силе его характера и его руки, он ищет случая восстановить свою
репутацию. Так сделали англичане. Неудача одного их флота под
Кронштадтом заставила их двинуть другой флот на Севасто-
поль 131.
Союзники слышали из Варны отдаленный гул силистрийских
канонад; они наскоро готовились двинуться туда. 22 июня кано-
нада была слышна им особенно долго и громко. На следующий
день все было тихо: «Силистрия взята», — думали союзники.
Через несколько часов они услышали: «Нет, снята осада, русские
отступили».
Отступив от Силистрии, они скоро и вовсе очистили княже-
ства. Таким образом, цель военных приготовлений западных
держав была достигнута, и дела пришли в положение совершен-
но удовлетворительное для всякого рассудительного государст-
венного человека в Австрии, Англии, Франции, самой Турции.
Русские должны были не только прекратить свое вторжение за
Дунай, не только возвратиться из Дунайских княжеств в Рос-
сию,— должны были б и вовсе мириться: они не имели средств
вести военные действия против султана нигде, кроме Армении,
а там, как мы видели, нельзя было достигнуть ничего, — русские
409

гавани были блокированы без всякой возможности сопротивле-
ния блокаде. Австрия загородила от русских европейскую Тур-
цию своими войсками, русские не могли объявить за это войну
Австрии, потому что вместе с Австриею были выставлены про-
тив них войска Пруссиею, опирающеюся на всю Германию. Рус-
ским не оставалось ничего, кроме как мириться с Турциею.
Если бы Франция была тогда сама госпожою своих дейст-
вий и если бы Англия была тогда не увлечена воинственным
порывом, война была бы уже кончена.
Но над Франциею владычествовали люди 2 декабря, и не
было пользы Европе, Франции, России от того, что французская
публика была тогда расположена к миру: она не имела голоса
в своих государственных делах. Императору французов нужна
была дружба Англии, его игра пробудила в Англии воинствен-
ность. Для него было все равно, что ни делать, — война даже
обещала славу, а во всяком случае, давала развлечение мыслям
французской публики, — потому, если он лично и был не рас-
положен к серьезному ведению войны, то совершенно готов был
и на нее, для угождения Англии. Когда пришло известие, что
русские отступают из Дунайских княжеств, он предоставил ан-
глийскому правительству решить, что теперь надобно делать.
Английская публика была разгорячена; ее надежды на дей-
ствия Балтийского флота были горько обмануты; как же кон-
чать войну? Английская публика заговорила: «Теперь, когда
наши силы на юге сделались свободны, перестали быть заняты
надобностью охранять султана, они должны перейти к наступа-
тельным действиям». Цель наступательных действий уже давно
была определительно видна: Севастополь, громадный морской
арсенал, служивший опорным пунктом России для действий
против Турции, крепкая гавань русского Черноморского флота.
Еще в начале своего царствования император Николай Павлович
знал, что в случае войны с Англиею по турецким делам надобно
ждать нападения на Севастополь. Поццо ди Борго132, один из
замечательнейших русских дипломатов, еще тогда, во времена его
первой турецкой войны, писал ему: «Правда, нет вероятности,
чтобы английский флот явился на Черном море; но все-таки
благоразумие требует обезопасить Севастополь от нападений с
моря. Когда Англия вступит в войну с нами, она непременно
нападет на Севастополь, если нападение будет возможно». По-
этому Севастопольская гавань была сильно укреплена с моря.
Теперь английская публика заговорила: «Надобно разру-
шить этот пункт, из которого направляются удары на Турцию;
его уничтожение должно быть естественною и необходимою раз-
вязкою войны, начатой нами на защиту Турции». Люди сообра-
зительные понимали, что это дело потребует долгого времени,
но они рассчитывали, что если Россия захочет отстаивать Сева-
стополь, ее силы будут изнурены борьбою в пункте, столь от-
410

даленном от мест, из которых она должна присылать туда войска
и запасы. Чем больше думали англичане о Севастополе, тем боль-
ше разгоралась в них охота разрушить его.
Это было желание публики. Из английских правителей не
разделял этого желания никто, кроме одного человека — герцога
Ньюкестля, военного министра. Все остальные министры и госу-
дарственные люди были против мысли о нападении на Севасто-
поль 133.
Герцог Ньюкестль был тогда человек энергический, деятель-
ный, отважный. Он горячо увлекся мыслью публики атаковать
Севастополь. Но он не имел большого веса между своими това-
рищами: он был неважный человек сравнительно с могуществен-
ными государственными людьми — Абердином, Росселем, Паль-
мерстоном, Гладстоном, играл совершенно второстепенную роль
в кабинете, был только усердным секретарем, не имевшим ника-
кого влияния, лишь исполняющим работу, поручаемую ему ре-
шениями главных людей кабинета, которые и не обращали внима-
ния на его мнение. А они все были против серьезного нападения
на Севастополь. Правда, если бы русский флот стал проти-
виться владычеству союзников на Черном море, то союзникам
пришлось бы сделать что-нибудь и против Севастополя; потому
было упомянуто об этом шансе в инструкциях, посланных из
Лондона и Парижа еще в апреле; император французов даже уже
говорил тогда, вслушиваясь в мнение английской публики, что
нападение на Севастополь могло бы быть предметом войны; но
он говорил это лишь с голоса английской публики, и для него
самого было все равно, — мы видели даже, что через месяц и че-
рез два он совершенно бросил это и хотел запрятать союзную
армию так далеко от театра войны, что она не обменялась бы с
русскими ни одним выстрелом. И все это были только пустые
мысли, а на деле он все представлял решению английского ка-
бинета. Итак, по мнению английского правительства, не было
никакой ни надобности, ни вероятности, чтобы союзная армия
имела дело с Севастополем: русский флот не противился союз-
ному, война на Черном море была лишь в словах; на деле союз-
ный флот спокойно владычествовал там, — чего же больше? А те-
терь русские должны были скоро начать выступление из княжеств
(английский кабинет уже давно должен был знать, что Австрия
в начале июня двинет армию, что через несколько дней русские
пойдут домой), — теперь, в июне, война, собственно говоря, и во-
все кончалась этим; теперь, конечно, союзной армии вовсе не при-
ходилось действовать. Так полагал английский кабинет. И пола-
гал, что так и будет, потому что все зависит от его решения.
Но его решение зависело от решения английской публики.
Он и не предчувствовал, что в несколько дней будут перевернуты
все его мысли ее грозным требованием. Он не знал, как она заго-
ворит, когда услышит, что война кончается бездействием на Чер-
411

ном море, пустым парадом на Балтийском. Она отдала свое при-
казание через газету «Times» *.
По разным провинциальным городам и поместьям Англии
живут разные немудрые люди: вдовы, сельские джентльмены, —
люди сами по себе очень мирные, понимающие в политических
делах столько же, сколько другие вдовы и дамы и другие сель-
ские джентльмены. Но по завещаниям, свадебным контрактам,
вообще по праву наследства они владеют паями акционерного об-
щества, которое основано для издания газеты с коммерческою
целью — получать дивиденды. Они сами не занимаются полити-
кою и не вмешиваются в издание своей газеты, потому что это
дело не по их знаниям и не по их дарованиям; они поручили его
способным людям из публицистов, а сами спокойно живут себе,
не думая ни о чем. Итак, эта газета существует исключительно на
коммерческом основании; цель ее — успех в публике, но успех
солидный; обязанность ее директоров — вести коммерческое пред-
приятие. Оно и ведется уже издавна с замечательною энергиею.
Во время наполеоновских войн «Times» часто получала свои де-
пеши раньше, чем правительство свои; и министры вместе со
всею публикою узнавали из нее новость, о которой лишь после
получали донесения от посланников и генералов. Это дало очень
большой успех газете. Она стала самою знаменитою газетою це-
лого света. А как приобрела она эту репутацию, репутация дала
ей новую силу. Она сделалась газетою, наиболее распространен-
ною в Англии и по всему цивилизованному свету. Этого до-
вольно было, чтобы она стала нужна всякому, имевшему какое-
нибудь свое важное дело к европейской и особенно к английской
публике: государь, требовавший себе возвращения потерянного
престола, и мать, отыскивавшая своего малютку, отбежавшего от
нее на прогулке и затерявшегося в толпе; шарлатан, хотевший об-
мануть, и мудрец, хотевший напомнить о благоразумии; человек,
желающий отмстить врагу, и тот, на которого он нападал, — все
стали обращаться к посредничеству этой газеты. Она принимала
и печатала все присылки, лишь бы только они были интересны
для публики. Она печатала жалобы и оправдания, требования и
проекты — все, не отвечая за их справедливость или несправед-
ливость, отвечая только за их интересность для публики. Но в
тех столбцах, которые писались от имени ее редакции, она про-
* Кинглек преувеличивает важность того обстоятельства, что в Англии
существовала и существует т а к а я газета, к а к «Times». Нам, ж и в у щ и м в дру-
гих отношениях, очень ясно, что то же самое в ы ш л о бы и без всякого
«Times'a» и без всякой сколько-нибудь независимой газеты. Об этом я скажу
после. Но при английских отношениях посредницею между публикою и пра-
вительством действительно была тут, к а к и в очень многих других случаях,
газета «Times». Потому видимое, осязательное значение этой газеты в англий-
ской истории последнего времени очень велико, организация и роль этого
орудия публики очень оригинальны, — в Европе нет другой значительной га-
зеты подобного характера.
412

износила свой приговор всему, что печатала по желанию этих по-
сторонних людей. Эти приговоры высказывались без всякого
лицеприятия перед кем бы то ни было: редакция никогда не свя-
зывала себя никакими обязанностями ни перед кем, кроме англий-
ской публики. Она брала под свою защиту или подвергала сво-
ему гонению ту или другую партию, того или другого министра
или предводителя оппозиции, не руководясь ничем, кроме того
соображения, чтобы ее мнение показалось справедливо большин-
ству английской публики. Она старалась угадать мысли этого
большинства и высказывала их, не стесняясь ничем. Если она
полагала, что большинство стало или готовится стать против той
партии, против тех политических людей, на стороне которых это
большинство было прежде, редакция газеты становилась против
них, нисколько не стесняясь тем, что месяц тому назад — быть
может, вчера — ее газета говорила противное. Она держалась
только того, чего держалось большинство публики. По этой орга-
низации «Times» — единственная газета в мире. Всякая другая
порядочная газета постоянно проводит какой-нибудь свой соб-
ственный образ мыслей, «Times» — только тот образ мыслей, ко-
торый торжествует или готовится торжествовать во мнении анг-
лийской публики. Конечно, это может добросовестно быть делаемо
только при таком громадном размере средств, каким располагает
редакция этой газеты. В ее многочисленном штабе набраны пуб-
лицисты всех партий; редакция отдает свою — редакционную —
часть нумера тем из них, партия которых торжествует или близка
к торжеству, — они и говорят от имени «Times'a»; остальные со-
трудники, люди других партий, занимаются другою работою по
журналу, пока придет им возможность говорить от имени газеты:
служат корреспондентами за границею, пишут литературные
статьи, разборы ученых книг, разработывают специальные вопро-
сы, чуждые борьбе партий. Так, например, когда Пальмерстон шел
к тому, чтобы стать предметом чрезвычайной популярности, редак-
ция «Times'a» отдала политическую часть своей газеты во времен-
ное заведывание даровитейшего публициста партии Пальмерстона,
Лау (Lowe); когда Пальмерстон, наделав ошибок, должен был
упасть, у Лау была взята власть над газетою и отдана другим.
Люди, составляющие комитет, который делает эти распоряже-
ния; люди назначающие, так сказать, этих временных главноко-
мандующих, — сами они чужды всякого политического увлече-
ния: они — директоры коммерческого предприятия, обязанность
их — обязанность управляющих торговой фирмы. Но это пред-
приятие солидное и обширное; оно ворочает каждый год сотнями
тысяч фунтов, должно давать десятки тысяч фунтов выгоды. По-
этому оно неподкупно ни для кого, кроме английской публики:
оно угождает только ей, ни у кого другого, ни у английского, ни у
иноземного правительства недостало бы денег подкупить «Times»
или хоть смягчить его: «Times» продает себя только за миллион
413

рублей в год, — миллион рублей в год можно получить только
продажею экземпляров английской публике. Поэтому «Times» бес-
пристрастен и нелицеприятен ко всем остальным. Года три тому
назад, когда Пальмерстон пользовался огромною популярностью
и был полным господином своего кабинета, был всесилен в парла-
менте, и когда поэтому «Times» горячо восхваляла его, оппозиция
вздумала кольнуть его и «Times» намеками в палате общин, что у
него дружба с тогдашним политическим распорядителем «Times'a»,
что поэтому «рука руку моет», — «Times» пристрастен к Паль-
мерстону, потому что главный редактор «Times'a», — Делени.
Delany — друг Пальмерстона, а Пальмерстон за это сообщает
«Times'y» новые известия.
— «Что за ребяческие выходки, — сказал Пальмерстон, —
каждый первый министр бывает всегда рад оказывать услуги
«Times'y» открытием всего, что может быть открыто; но «Times'a»
не подкупишь — это известно. Я считаю себе за честь, что г. Де-
лени бывает на моих вечерах и что мы с ним имеем деловые раз-
говоры; но одно из двух: или г. Делени совершенно равнодушен
ко мне и завтра же готов напасть на меня, если это будет угодно
английской публике, или г. Делени завтра же не будет ровно ни-
чего значить в редакции «Times'a».
«Times», печатая этот ответ, комментировал его еще яснее:
«Кто такой г. Делени?—сотрудник «Times'a»; ни он, ни кто не
скрывает этого. Расположен ли г. Делени к лорду Пальмерстону?
Это решается просто: если он расположен к кому-нибудь, кроме
«Times'a», он не имеет никакой власти над «Times'oм». «Times»
слуга только одной госпожи — английской публики».
И это правда: в это же самое время «Times» заметил, что в
английской публике будет сильное сочувствие к делу, которое хо-
тят поднять противники Пальмерстона, тори, — к знаменитому
«волонтерскому движению», — это формирование волонтерской
милиции должно было попасть в руки сословия сельских
джентльменов, масса которых — тори; оно должно было дать тори
сильную популярность, много вредить Пальмерстону. Но «Times»
предвидел, что оно будет успешно, и он первый поднял это дело
и повел его всеми силами.
Другой такой газеты нет. Она имеет одну цель: чтобы из де-
сяти человек английской публики девятеро находили каждый день:
«так, «Times» совершенно верно смотрит на вещи»; из этих де-
вятерых восьмеро переходят в политике со стороны на сторону, —
и «Times» ходит за ними, старается угадать, куда они пойдут,
прежде чем сами они догадаются, что завтра пойдут в другую
сторону; и когда «Times» угадает это, когда одним днем преду-
предит их,— «Times» кажется их руководителем; а во всяком
случае, «Times» ни за что не отстает от них, ровно нисколько
не заботясь об удовольствии остальных двух из десятка, которые
твердо держатся своих убеждений. Из этих двух то один, то дру-
414

гой поочередно негодует на «Times», — «Times» нимало не бес-
покоится об этом.
Зато один «Times» в руках у всей английской публики. Все
остальные газеты того разряда, как он, — органы партий и твер-
дые проповедницы каких-нибудь определенных политических
убеждений, — все вместе не имеют и наполовину столько читате-
лей, как он. Например, у лорда Пальмерстона есть своя газета, —
эту газету читают только его постоянные приверженцы и немно-
гие люди, специально занимающиеся политикою; остальным анг-
личанам газета Пальмерстона или неприятна, или скучна. «Times»
приятен огромному большинству и нужен всем, потому что вся-
кому нужно же знать, каково ныне настроение огромного боль-
шинства. И, кроме того, нигде нет столько новостей и таких дель-
ных корреспонденций, как в «Times'е». Он имеет на это такие
средства, как ни одна газета. И, например, в Крымскую войну его
корреспондент Россель успел хоть наполовину спасти своими
письмами английскую армию, погибавшую от дурного устройства
комиссариатской и провиантской части. Виги и тори одинаково
негодовали на эти письма. Росселю и «Times'y» не было никакой
нужды бояться их или угождать им: Россель не зависел ни от
кого, кроме «Times'a», «Times» никогда не хотел ничего, кроме
привязанности английской публики к нему, а на этот раз она при-
обреталась благородным делом, потому он был благороден: он
хотел спасти английскую армию. Публика вознегодовала было на
него, вздумала было не поверить, что дела так дурны, почесть
письма Вильяма Росселя клеветою, но «Times» знал своего кор-
респондента, знал, что через неделю, через две одолеет недоверие
и станет так высоко, как никогда.
Это было через несколько месяцев после Альмской битвы. Те-
перь, в июне 1854 г., было не то: теперь «Times» служил не дей-
ствительно благородному чувству, не тому чувству долга, что на-
ция обязана знать истинное положение своей армии, — теперь
еще не было бед, о спасении от которых было бы нужно забо-
титься, теперь дело шло только еще о национальной гордости, —
и «Times» служил ей так же усердно, как через несколько меся-
цев служил действительному и благородному интересу нации.
Он увидел, что английская публика придет в негодование,
когда узнает, что войну хотят кончить без всяких серьезных дей-
ствий, что английская публика скажет: «Наши флоты не посы-
лаются для того, чтобы стоять у Толбухина маяка или прогули-
ваться по Черному морю. Кто потревожил нас, у того должны
быть отняты средства тревожить нас в другой раз. Надобно унич-
тожить Севастополь, если не взят Кронштадт и не уничтожена
русская армия на Дунае. Так нельзя кончать войну, пустым па-
радом, — это было бы бесславием».
«Times» предвидел, что английская публика заговорит это,
когда узнает, что русские войска отступают с Дуная. Он знал,
415

что Австрия заключает с Портою конвенцию, результатом кото-
рой будет это. И на другой же день по заключении этой конвен-
ции «Times» поднял вопрос, который и без него подняла бы
английская публика, но подняла бы только через две-три недели:
15 июня «Times» провозгласил, что «великие политические и
стратегические цели войны не будут достигнуты, пока не будут
уничтожены Севастополь и русский Черноморский флот, что
только этим вознаградятся пожертвования, уже сделанные на
войну, только этим прочно разрешатся вопросы, из-за которых
поднялась война, а без того — цель не будет достигнута, потому
что Россия при сохранении этих наступательных средств возобно-
вит войну с Турциею, как только вздумает».
Все министры, кроме Ньюкестля, смутились, особенно Абер-
дин. Он до сих пор был в душе против войны, рассчитывал, что
дело обойдется без серьезной войны. Так рассчитывали и все
товарищи Ньюкестля, даже Пальмерстон. Они целый год про-
пустили, не думая готовиться к войне, и начали приготовления
только уже по ее объявлении, всего только три месяца; они не
имели ничего подобного серьезной мысли о возможности, что
театр войны перенесется в Крым, и ничего не готовили на этот
случай. Осада Севастополя союзною армиею, не предвиденная
ими, была сама по себе делом слишком опрометчивым, а кроме
того и не было сделано приготовлений к ней. Но «Times» отпеча-
тал решение: «без этого нельзя». Что скажет на это публика?
Публика увидела в «Times'e» свою мысль и вся повторила: «Да,
без этого нельзя». 21-го числа в Лондон пришло известие, что
осада Силистрии снята, и 22 июня «Times» объявил: «Итак, наши
флот и армия свободны и должны итти на Севастополь». Это
известие было преждевременно, но на другой день, 23 июня, осада
Силистрии действительно была снята, дела действительно при-
шли в положение, на котором основывался приговор «Times'a»,
а этот приговор был очень верною разгадкою приговора англий-
ской публики, она уже подтвердила его. С каждым днем «Times»
громче возвещал ее волю, — и в пять дней, с 23 до 28 июня, ми-
нистры увидели, что не в силах противиться: или должны пови-
новаться, или будут низвергнуты всеобщим негодованием на без-
действие. И когда 28 июня герцог Ньюкестль, дотоле ничтожный
исполнитель чужих решений, сказал в совете министров: «надобно
итти на Севастополь», — никто не посмел спорить против этих
слов, которые прежде были оставляемы без всякого внимания.
Итак, повидимому, «Times» приказал осадить Севастополь, —
его воля подняла войну наперекор всему правительству. Но в сущ-
ности статьи «Times'a» были лишь формою выражения воли
английской публики. Мы, не имеющие ничего подобного «Times'y».
очень хорошо должны понимать, что дело совершилось бы и без
этой формы. Нет силы, которая устояла бы против общего требо-
вания. Кто приказывает кому из нас, печатными статьями или
416

парламентскими речами, носить сапоги, а не лапти? Сколько ты-
сяч из нас, — и, может быть, я первый, — ропщут в душе против
этого расхода на сапоги? Но кто смеет явиться на улицу без са-
пог? Кому из людей, имеющих деньги, запрещается газетами или
какими-нибудь публичными речами сморкать нос без помощи но-
сового платка? Кто посмеет нарушить это требование обществен-
ного мнения? О нем нет и речи; оно действует на вас уже и тем,
что молчит, что не говорит вам: «вам позволяется сморкать нос
без платка». Только уже потому, что вам не говорят этого, вы не
смеете позволить себе этого.
В Кабуле нет ни «Times'a», ни даже «Московских ведомостей».
Что ж, может ли кабульское правительство назваться не подчи-
ненным общественному мнению? Нет, оно точно так же, как в
Англии, исполняет его волю: оно состоит из людей, этого уже до-
вольно. На сто человек приходится лишь один, который имеет
силу пренебречь общественным мнением, но остальные 99 не бу-
дут исполнять решений этого твердого человека, и он останется
бессилен; он или сойдет с своего места, — волею или неволею, —
или покорится. Может ли в Кабуле быть введена теперь христиан-
ская вера? Может ли быть установлено единоженство? Может ли
дикая система государственной жизни быть заменена мирным
гражданским устройством? Об этом не смеет и думать никто из
людей, заведующих кабульскими делами, хотя без всякого сомне-
ния многие из них уже поприсмотрелись к европейцам настолько,
что в душе понимают превосходство европеизма над их бытом.
Общественное мнение еще единодушно против них, — и они не
смеют не только действовать, даже говорить. Общественное мне-
ние всесильно и в Кабуле.
«Times» был только выразителем его 134, как и герцог Нью-
кестль. Скажи «Times» годом раньше то, что говорил теперь, он
был бы осмеян и презрен, как презирали Ньюкестля. Теперь ни-
кто не посмел сказать слова против Ньюкестля, и < о н > 28 июня
написал Раглану письмо, в котором предуведомлял главнокоман-
дующего, что пишет для него новую инструкцию и завтра про-
чтет ее в совете министров; рассказывал ее содержание, сообщал,
в каком смысле надобно будет Раглану понимать ее, если она бу-
дет одобрена советом министров и прислана ему. «Если будет
одобрена» — это была только официальная форма выражения:
Ньюкестль видел очень хорошо, что не посмеют не одобрить, и,
действительно, в совете 28 июня его инструкция была безмолвно
выслушана и беспрекословно одобрена. «Они спали, когда он чи-
тал», — говорит Кинглек и серьезно доказывает, что большин-
ство министров спало, когда Ньюкестль читал инструкцию. Это
очень желчно, это очень зло, может быть, и основано на том, что
вздремнул кто-нибудь из стариков, которых немало было между
министрами: и Абердин, и Пальмерстон, да и Россель были ста-
рики уже и тогда. — Но этот сарказм, хоть и очень колкий, недо-
417

СТОИН серьезной книги; это один из немногих случаев, когда Кинг-
лек не остерегся против своей торийской узкой враждебности
к политическим противникам. Ужасно то, что Англия ничего не
проиграла бы или не выиграла бы, хоть бы и точно все мини-
стры ее спали, когда Ньюкестль читал свою инструкцию; им и
следовало бы соснуть в эту четверть часа — другого нечего было
делать: чтение было чистою формальностью; Ньюкестль в эти
минуты был диктатором от имени английской публики, все его
товарищи — его рабами, обязанными подписать все, что он даст
им подписать, или он прогонит их, и они будут замещены дру-
гими, которые подпишут то, что английская публика 135 продикто-
вала Ньюкестлю.
Вечером 13 июля маршал Сент-Арно получил депешу, шед-
шую в Варну отчасти по телеграфу, отчасти с курьером. Депеша
была шифрованная, и в шифре было сделано много ошибок при
переписываньи его по дороге, так что можно было понять лишь
некоторые строки, смысла других нельзя было разобрать. Но из
разобранной части было видно, что депеша очень важна, что по-
ход на Дунай отменяется и что французская армия должна гото-
виться куда-то плыть. Трошю отправился сообщить это Раглану
и узнать, не получил ли он чего-нибудь поясняющего француз-
скую депешу. Перед самым приездом Трошю Раглан получил
письмо, видел, что оно от Ньюкестля, но еще не распечатывал его;
теперь поспешил распечатать, и депеша пояснилась: союзные пра-
вительства хотят, чтоб их армии плыли осаждать Севастополь.
16 июля Раглан и Сент-Арно получили формальные инструкции
об этом. Конечно, им предоставлялось и право не делать экспеди-
ции, если она невозможна.
Экспедиция должна была совершиться при помощи флотов.
Французский флот был подчинен Сент-Арно; командир англий-
ского, Дендас, не был подчинен Раглану. Итак, решение зави-
село от трех лиц: Сент-Арно, Раглана и Дендаса. При Сент-Арно
был Трошю, который собственно и располагал голосом маршала.
Сент-Арно приехал на восток с репутациею отважного чело-
века, но упал духом до того, что его армия теперь смеялась над
ним. Он и должен был повиноваться Трошю, и боялся Страт-
форда и Раглана, так что обратился в нуль. Трошю, человек,
державшийся принципов правильной, ученой стратегии, был про-
тив экспедиции. Уж и поэтому Сент-Арно был бы рад, если бы
английский главнокомандующий и адмирал решили, что экспе-
диция невозможна. Адмирал Гамлен, командир французского
флота, также был против нее. Но он сам не имел голоса в совете.
Точно так же не имел в нем голоса и Омер-паша, потому что
еще не было предположения, чтобы часть его армии ехала в экс-
педицию. Но он был также против нее. Однакоже все эти силы,
действовавшие на мнение Сент-Арно, и собственное уныние мар-
шала ничего не значили: парижские инструкции говорили ему:
418

«вы сами не должны возбуждать к экспедиций, но если англи-
чане решат, что быть ей, то вы должны принять их решение».
Поэтому важно было мнение только Дендаса и Раглана. Ден-
дас больше был государственный человек и морской администра-
тор, чем военный человек, — хороший моряк, но не воинственный
моряк. Он был человек прямодушный и твердый. Он считал всю
эту войну безрассудством, но его партия, виги, поручила ему ко-
мандование флотом, и он повиновался. Точно так и тут: он прямо
сказал, что экспедиция против Севастополя — дело, совершенно
не одобряемое им; но с полною прямотою прибавил, что она опас-
на только для армий, а не для флотов; что участие в ней — дело
незатруднительное для английского флота: перевезти армию в
Крым вещь легкая, и, если будет решено, что надобно везти ее
туда, он повезет. Итак, все осталось зависящим от решения Раг-
лана. Но его решение было, по его мнению, совершенно связано
инструкциею и письмом Ньюкестля. Ньюкестль в письме 28 июня,
накануне отправления инструкции, говорил ему, что «отступле-
ние русских дает совершенно новый вид войне: кабинет едино-
душно думает, что вы и маршал Сент-Арно, если не мешает тому
неприготовленность ваша, должны осадить Севастополь, потому
что мы больше чем когда-нибудь убеждены, что без покорения
этой крепости и без взятия русского флота в плен невозможно
заключить прочный и честный мир. Я предложу кабинету депешу
вам об этом, и если она будет принята, то вы получите ее со сле-
дующею почтою. А между тем, надеюсь, вы обдумаете и перего-
ворите с маршалом Сент-Арно, что можно и должно сделать».
В инструкции то же самое содержание развивалось подроб-
нее; говорилось, что план похода к Дунаю во всяком случае дол-
жен быть теперь уже покинут, хотя б русские и не совершенно
очистили Дунайские княжества, — против этой русской армии уже
нет надобности бороться, — и «если вы не имеете каких-нибудь
особенных сведений, еще не полученных нами, — продолжала
инструкция, — и если поэтому вы не имеете решительного убеж-
дения, что осада Севастополя не может быть удачна, то вы долж-
ны предпринять ее. Трудность этого предприятия, конечно, бу-
дет возрастать с каждою минутою» (потому что русские поведут
новые войска в Крым), «а честного и прочного мира нельзя за-
ключить без покорения этой крепости и без взятия в плен или
уничтожения русского Черноморского флота; потому надобно ре-
шаться на экспедицию поскорее; и правительству была бы при-
скорбна всякая отсрочка дела, столь важного. Решение должно
зависеть единственно от того, достаточны ли силы союзной армии
для борьбы с трудностями этого предприятия», т. е. с количеством
русских войск, находящихся в Крыму.
Сколько же русских войск в Крыму? Лондонский кабинет со-
бирал сведения об этом и считал там не более 45 000, включая тут
и 17 000 матросов Черноморского флота. Ньюкестль очень твердо
419

говорил, что эта цифра верна, — и действительно она была
верна, — что надобно основываться на ней. Основываясь на ней,
невозможно было не сказать, что союзная армия имеет достаточно
сил для осады: она была в полтора раза многочисленнее. А Нью-
кестль единственным извинением отказа ставил то, «если Раг-
лан имеет сведения, что русская армия в Крыму гораздо много-
численнее союзной».
Получив эту инструкцию, Раглан попросил к себе человека
наиболее уважаемого им, своего сослуживца в испанской войне 136,
тоже старика, сэра Джорджа Броуна, командира одной из диви-
зий, подал ему инструкцию. Броун сел читать. Раглан сел за свои
письменные дела, чтобы не мешать Броуну.
— Какие же сведения имеете вы о числе русских войск в
Крыму? — спросил Броун.
— Ни я, ни Сент-Арно — никаких; полагают, что там до
70 000 войска, но ничего неизвестно, — отвечал Раглан.
— Мы с вами привыкли руководиться тем, как поступал Вел-
лингтон, — сказал Броун: — при таком отсутствии сведений о си-
лах неприятеля Веллингтон не пошел бы в экспедицию. И одна-
коже я советую вам итти. Из инструкции и особенно из письма
Ньюкестля видно, что кабинет непоколебим в этом решении.
Если вы откажетесь, они только заместят вас другим главно-
командующим, который не будет так осмотрителен, как вы.
Раглан не отвечал Броуну ничего. Его не смущало то, что его
сменят в случае отказа. А он так же, как Броун, считал дело
слишком рискованным. Он хотел взять несколько времени на раз-
мышление себе. Но он возмутился тем, что тон инструкции и
письма как будто предполагает в нем недостаток мужества. Ему
говорили слишком определительно, чего от него требуют, как
будто не полагались на его собственную решимость. В инструк-
ции были даже определены главные черты подробного плана по-
хода. Говорилось даже, что хорошо будет занять Перекоп, чтобы
русские не могли вводить новых войск в Крым, что надобно по-
стараться запастись плоскодонными канонирскими лодками и
ввести их в Азовское море к Арабатской стрелке, чтобы перере-
зать и эту дорогу русским. Эта чрезмерная определительность
была следствием желания Ньюкестля облегчить дело Раглану:
инструкции, составляемые в Лондоне, принимались и императо-
ром французов; таким образом Раглану давалось обеспечение, что
Сент-Арно будет действовать заодно с ним. В Лондоне еще не
знали, что это было уже лишнее, что Раглан и без под-
держки из Лондона господствовал над французским глав-
нокомандующим. Но именно по желанию облегчить трудную роль
Раглана Ньюкестль написал инструкцию таким тоном, от кото-
рого бросилась кровь в лицо Раглану; ему показалось, что ду-
мают, будто он побоялся бы брать на себя ответственность за
риск, и заботятся успокоить его с этой стороны, — Ньюкестль
420

действительно показывал своею инструкциею готовность снять
на себя с Раглана всю ответственность за неудачу дела. Раглан
видел перед собою обязанность исполнить инструкцию: Вел-
лингтон любил выставлять непременною обязанностью главно-
командующего исполнение инструкций, присылаемых министер-
ством, и если у Раглана было какое-нибудь колебание, оно было
прогнано мыслью, что усомнились в его твердости. Он решил:
двинуть союзные армии на Севастополь и взять всю ответствен-
ность дела на себя.
Через два дня по получении новых инструкций в квартире
Сент-Арно собрались на военный совет главные лица союзных
армий и флотов. Они. конечно, воображали, что будут совещаться
о том, возможно ли исполнить инструкции, или надобно послать
в Париж и Лондон ответ, что экспедиция невозможна. Раглан
знал, что все против нее, и, по своему обыкновению, спокойно по-
вернул дело так, что не было и совещания о вопросе, на который
французы думали отвечать отрицательно. Он обратил совещание
прямо на то, какие средства лучше других для высадки и каких
правил надобно держаться при высадке. Французы стали гово-
рить, что при произведении высадки необходимо перевозить на
берег артиллерию одновременно с пехотою, потому что пехота без
артиллерии подвергается слишком большому риску; сказали, что
для этого надобно иметь плоскодонные барки, иначе трудно пе-
ревозить орудия на берег и артиллерия запоздает против пе-
хоты; что у них строятся такие барки: орудие ставится на барку,
уже положенное на лафет, готовое стрелять, и вывозится с нее на
землю очень удобно, но что эти барки еще не готовы, надобно
дней десять на их окончание.
— Прекрасно, — сказал Раглан, — а в эти дни мы и успеем
сделать рекогносцировку Крымского берега, чтобы выбрать пункт,
удобнейший для высадки.
Все увидели, что нечего спорить, что дело решено. Оно было
решено исключительно Рагланом. Сент-Арно и все французы
были против, но безмолвно покорились. На другой день Раглан
писал Ньюкестлю:
«Я обязан сказать вам, что решение сделать высадку в Крым
принято не столько по имеющимся у нас сведениям о силе не-
приятеля или по степени нашей приготовленности к подобной
экспедиции, сколько из уважения к желаниям правительства,
сообщенным мне в вашей депеше».
Ньюкестль отвечал:
«При всем благородном спокойствии вашего извещения о ре-
шении осадить Севастополь, я не могу не видеть, что решение при-
нято только для исполнения желаний правительства и не вполне
было одобряемо вашим собственным мнением. Да вознаградит
вас и да оправдает нас успех!»
421

Раглан и Трошю очень понимали, что решение осадить Сева-
стополь отделяет Англию и Францию от Австрии и Пруссии, что
и русские поймут это; что если театр войны переносится с Дуная
в Крым, то ни Германии, ни даже Австрии нет непосредственной
надобности вступаться в это дело; что потому русские могут пе-
рестать опасаться австрийского движения в тыл русской дунай-
ской армии, и она, может быть, прекратит отступление, — быть
может, даже снова двинется вперед. Союзным командирам в
Варне уже и показалось, что заметны признаки намерения рус-
ских возобновить наступательные действия на Дунае. Французы
думали опереться на этом, чтобы отменить решение о Крымской
экспедиции, и 28 июля у Сент-Арно собрался новый военный со-
вет. Из французов были тут, кроме Сент-Арно, важнейший из
дивизионных генералов Канробер, начальник штаба Мартенпре и
Трошю. Они стали говорить, что первая обязанность союзной ар-
мии — защищать владения султана; что пока безопасность турец-
кой границы на Дунае не обеспечена, союзная армия не может
пускаться в нападение на отдаленную русскую землю; что проект
осадить Севастополь принят в Париже и Лондоне по предположе-
нию о прекращении войны на Дунае движением австрийцев во
фланг русским; что теперь это предположение оказывается не-
сбывшимся, что Австрия отстает теперь от Англии и Франции;
что если союзная армия уедет из Болгарии, Омер-паша останется
беспомощным против русских; что поэтому надобно отбросить ре-
шение, принятое десять дней тому назад.
Раглан мог бы сказать на это, что когда русские раз уже сняли
осаду Силистрии, то в нынешнем году не успеют сделать ничего,
если бы и хотели: в конце июля им уже поздно начинать серьез-
ный поход на юг от Дуная; но он, по своему обыкновению, не дал
возникнуть спору, а прямо поставил на своем, без всякого спора.
Он холодно отвечал, что пока будут готовиться к отплытию в
Крым, в это время и видно будет, можно ли ждать, что русские
возобновят наступление, а что пока надобно всячески спешить
приготовлениями к отплытию. Все согласились.
Приготовления к отплытию велись очень деятельно и фран-
цузами, которые были принуждены следовать решению Раглана,
по полученным ими инструкциям, и англичанами. Раглан принял
решение, которого не одобрял сам, но, раз приняв его, взялся за
него с полною энергиею, будто дело шло об исполнении его люби-
мой мысли.
Отплытие было задержано свирепствованием холеры, заро-
дыш которой был еще в галлипольском лагере союзной армии и
которая страшно развилась в Варне. Особенно истребительно по-
действовала она в походе, неизвестно зачем устроенном Сент-
Арно: он послал три своих дивизии из Варны к устьям Дуная,
через болотистую Добруджу, в самое знойное время года. Из этих
433

30 000 человек до 10 000 было пожрано холерою. Зачем они хо-
дили на явную страшную смертность, — вероятно, не умел бы
сказать и сам Сент-Арно: эти три дивизии не могли иметь ника-
кого серьезного дела с русскими; они должны были через не-
сколько дней по выходе из Варны опять вернуться туда, чтобы
сесть на корабли. Вероятно, Сент-Арно надеялся, что как-нибудь
наткнутся они на какой-нибудь русский отряд и выйдет какая-
нибудь схватка, которая хотя и не будет иметь никакого смысла,
но все-таки годится, чтобы изобразить ее в газетах в виде вели-
кой победы.
Холера проникла и на флот. Это в особенности задержало
отплытие. Те люди, которые не подвергались настоящей холере,
все чувствовали страшный упадок сил, так что целые экипажи
бывали по нескольку дней неспособны работать. Холера была
первым явлением той долгой процессии страшных бедствий, от ко-
торой умерло в севастопольскую осаду втрое, вчетверо больше
людей, чем было истреблено друг другом: и французы, и англи-
чане, и мы, — все потерпели от лищений, непогод и болезней еще
гораздо сильнее, чем от бомб, картечи, пуль и штыков.
Но сборы все-таки велись очень энергично, и в какие-нибудь
полтора месяца все было готово: войска посажены на корабли и
готовы к отплытию. 5 и 7 сентября отплыли.
Ужасна эта история того, как произошла севастопольская
борьба, стоившая жизни многим сотням тысяч человек, разорив-
шая миллионы других. Для личной своей надобности несколько че-
ловек из Парижа начали мутить Европу, не думая, что выйдет
что-нибудь, кроме театрального эффекта. Мутили, — и домутили
до того, что русские стали сражаться с турками, что Европа стала
опасаться за целость юго-востока от напора русских сил. Вмеша-
тельством Европы была прекращена эта борьба, не имевшая ни
цели, ни смысла. Но пока шла она, — сама по себе очень неваж-
ная, — две сильнейшие западноевропейские державы втянулись в
военные парады; правительство, втянувшее их в эти парады, ни-
чего и не хотело, кроме того, как пошуметь процессиями войск и
флотов. Но война кончилась, и одна из сильнейших наций Запад-
ной Европы увидела, что ее флотами, ее войсками, ее правитель-
ством только велась пустая игра; увидела это и вознегодовала, и в
несколько дней все перевернулось: в совет английских министров
явился диктатором неважный человек, этот Ньюкестль, ни за
две недели перед тем, ни через две недели после того не бывший
заметным лицом в совете правителей Англии, — и за две недели
бывший и через две недели опять ставший только смирным, усерд-
ным исполнителем работы, возлагаемой на него старшими, пред
которыми он ничтожен. Теперь он явился диктатором в совет
министров — и совет министров безмолвно покорился. Заседал
парламент — парламент не был и спрошен, желает ли он пови-
новаться решению, диктуемому этим неважным человеком. Невоз-
423

можность сопротивления этому неважному человеку была слиш-
ком ясна, парламент и не желал мешаться тут; министры знали,
что парламент не потребует у них отчета, рад не требовать от-
чета; Ньюкестль продиктовал, английское правительство покори-
лось и продиктовало французскому, — и главнокомандующие
против собственной воли двинули армии в противность желанию
своих правительств. Это дело имеет роковой характер.
Оно имеет его потому, что правители своею игрою щекотали
серьезную персону — публику одной из великих держав, — щеко-
тали и дощекотались до того, что особа эта спросонков произ-
несла словечко. И все побледнели и увидели, что не остается им
делать ничего, кроме как исполнять волю этой персоны.
Из шутки вышло кровавое дело. Но оно вышло из этой шутки
потому, что самая шутка — англо-французская игра в военные
парады по поводу турецких дел — вышла из кровавого дела: дру-
гая серьезная персона, французская публика, доигралась перед
этим до того, что поработила себя и свою нацию.
Третья великая нация — наша — поплатилась за эту игру.
Невинно ли поплатилась? Нация, конечно, невинно 137. Но
публика наша — про нашу достолюбезную публику нельзя ска-
зать: «она была невинна», — нет, она была преступна тем, что
позволяла себе в течение долгих и долгих лет вести жизнь, не-
достойную цивилизованного общества. Исправилась ли она? Это
не замедлит быть решено событиями. Желающие не быть слепыми
видят и теперь.
Итак, армии садились на корабли. Французы не брали с со-
бою кавалерии. Раглан брал 1 000 человек кавалерии. Перево-
зить лошадей с берега на корабли — дело очень хлопотливое, за-
держиваемое даже и слабым волнением; потому французы были
готовы к отплытию сутками двумя раньше, чем англичане успели
кончить возню с лошадьми, — и 5-го числа сентября Раглан был
озадачен известием, что маршал Сент-Арно уже отплыл с фран-
цузским флотом и большею частью французских транспортов.
Условлено было плыть вместе. Маршал изволил соскучиться
ждать, и поплыл. Но по мере того, как плыл, чувствовал себя
плохо, все более и более плохо. Французские военные корабли
были так же, как и транспорты, обращены на перевозку войск.
Корабль, на котором находится десантное войско, так загромож-
ден им, что не имеет свободы действий в случае встречи с неприя-
телем, мало годится для сражения. Английские военные корабли
были оставлены свободными от войск, они должны были слу-
жить конвоем. Что будет делать Сент-Арно без них? Что, если
русский флот нападет на него? Он не замедлил струсить, и, от-
плыв неизвестно зачем, против условия, один, — он на другой
же день послал Раглану известие, что не плывет дальше один, что
повернул назад, навстречу английскому флоту. Раглан отвечал
ему: «Слава богу, что все сошло благополучно. Мы уже очень
424

скоро подойдем к вам, и тогда нам надобно будет действовать в
единодушии». Маршалу Сент-Арно как будто нужны и приятны
были беспрестанные щелчки, так постоянно он напрашивался на
них и так любезно принимал их. После каждого нового щелчка
он становился приятнее в обращении с Рагланом, не только по-
слушнее. Сент-Арно был человек милый, и если прежде злодей-
ствовал, то единственно по игривости характера.
7 сентября английский флот отплыл, 8-го соединился с фран-
цузским. Теперь всякая опасность со стороны русского флота ми-
новала: уже и один английский, плывший совершенно готовым к
битве, был не слабее, если не сильнее его. Но тотчас же явилось
новое затруднение: Сент-Арно прислал сказать Раглану, что очень
болен, а между тем непременно должен видеться с ним, потому
просит его приехать на военный совет на свой корабль. В это
время было сильное волнение; спуститься в шлюпку и взлезть
по трапу было бы очень трудно однорукому Раглану; он послал
вместо себя своего военного секретаря Стиля. Отправился и Ден-
дас, командир английского флота. На этот раз маршал не был
нисколько виноват. Он сидел такой больной и слабый, что с тру-
дом мог произносить несколько слов, а участвовать в совещании
вовсе не мог. Дело было очень странное. Полковник Трошю вы-
нул бумагу и сказал, что нисколько не участвовал в ее состав-
лении, — и действительно не участвовал, — но что ему поручено
прочесть и объяснить ее военному совету. Из французов на со-
вете были только трое адмиралов и Трошю. Авторы документа
не присутствовали: это были Канробер, Мартенпре и главные
люди из французских артиллеристов и инженеров. Они рассуж-
дали о том, в каком пункте надобно сделать высадку. Перед от-
плытием было назначено высадиться на одном из пунктов юго-
западного берега Крыма, на север от Севастополя, недалеко от
него, в устье речки Качи (южнее того места, где потом была про-
изведена высадка). Авторы записки доказывали, что это очень
опасно, что вообще нельзя делать высадку ни на север от Сева-
стополя, на западном берегу, ни на южном конце полуострова, ре-
шительно нигде, кроме как в Керчи: Керчь — единственный удоб-
ный пункт.
Ясно было, что это такое. Керчь — самый дальний от Сева-
стополя пункт Крыма. Из нее до Севастополя более 250 верст
очень трудного пути по горам; если союзники высадятся в Керчи,
они не успеют дойти до Севастополя в том году — осада отла-
гается до весны 1855 года, с лишком на полгода. Крымская экс-
педиция обращается в военный парад.
Трошю был человек серьезный. Теперь, уже не принуждаемый
инструкциями из Парижа удерживать армию от действительной
войны, он не желал обращать французскую армию в предмет смеха
для Европы. Но он не имел формальной власти, он был только
руководитель Сент-Арно. А Сент-Арно приобрел в своей армии
425

репутацию человека ничтожного, а в эти дни был совершенно
расслаблен болезнью; генералы, боявшиеся серьезной войны, рас-
считали, что Сент-Арно не посмеет противиться им. И он не
посмел бы, но Трошю, прочитав бумагу, сказал его именем, что
он совершенно предоставляет дело решению Раглана. Военный
совет переехал на корабль Раглана. Сент-Арно, едва могший си-
деть и говорить, остался ждать, чем решит Раглан. Трошю прочел
Раглану записку, сказал, что он только докладчик за других, при-
бавил, что он не разделяет опасений, выражаемых запискою, ко-
торая предрекает гибель от высадки на западном берегу. Фран-
цузский адмирал Брюа также сказал, что не разделяет этих опа-
сений. Составители записки были главные после Сент-Арно
генералы французской армии. Раглан видел из записки, что они
совершенно против Крымской экспедиции, да и прежде уже знал
это, но он почел вредным прямо оспаривать записку и, оставив
ее без всякого возражения, сказал только, что сам произведет но-
вую рекогносцировку берегов, и начал рассуждать о том, сколько
пароходов нужно для этой рекогносцировки. Четыре парохода.
Какие же лучше других? И выбрали, какие четыре парохода луч-
ше других. Тем и кончилось. Авторы записки, увидев, что дело
перешло в руки Раглана, почли напрасным продолжать свою по-
пытку.
Мы видим, что генералы, бывшие тогда во французской ар-
мии, почти все были плохи, и первый из них был плох Сент-Арно.
Если бы распоряжались Мартенпре, Канробер и Сент-Арно, два-
дцать раз они сбились бы так, что союзная армия ничего не сде-
лала бы. Они запрятали было ее за Балканы от русских; когда
это не вышло, они забрались в Добруджу, где нечего было де-
лать, кроме как умирать от холеры, и они продолжали бы ходить
где-нибудь по низовьям Дуная, когда русские стояли бы где-ни-
будь на Волыни; когда и это не вышло, они хотели запрятать
союзную армию в Керчь, где она опять стояла бы без дела или
еще с меньшею пользою бродила бы по горам восточного края
южного берега Крыма. Мы увидим в Альмской битве еще новые
примеры того, что они были очень плохие генералы. Хороший
генерал во всей французской экспедиционной армии был тогда
один Боске. Остальные были назначены не за способность к воен-
ному делу. Они были декабрьские генералы, они получили свои
команды за полицейскую способность и еще больше за то, что не
поцеремонились бить безоружных на бульварах. Но все-таки они
были люди дисциплинированные, и какие бы мысли ни были у
них самих, они усердно исполняли то, что им приказывалось. Они
не имели уменья командовать, но они служили усердно 138.
Английские транспорты были все пароходные или буксируе-
мые пароходами, у французов недостало паровой силы, их флот
шел под парусами. Поэтому переезд занял много времения. Раг-
лан успел осмотреть всю юго-западную половину крымского бе-
426

рега, от Херсонесского до Тарханского мыса, и самым удобным
местом для высадки нашел берег несколько южнее Евпатории:
скалы отходят тут довольно далеко от моря, оставляя широкую
полосу низменного прибрежья. На этой низменности — озеро,
отделяемое от моря узкою полосою берега, будто длинною плоти-
ною. Союзники ничего не знали ни о числе, ни о позиции русских
войск; русские должны были уже знать, что союзники едут на
Севастополь. Можно было ждать, что русские атакуют их при
самой высадке. Поэтому озеро представлялось очень полезно: оно
ограждало высаживающиеся войска, <противник> имел бы до-
ступ лишь с концов узкой полосы, вдоль самого моря, под пушками
флота, — следовательно, не мог ничего сделать. 13-го числа, ве-
чером, флоты собрались к этому пункту взморья — «Соленому
озеру» у «Старого форта». «Старый форт» это — лишь имя уро-
чища, никакого укрепления тут не было тогда *. Длина берега,
выбранного для высадки, — около двух верст; посредине этой
линии поставили на воде веху: она делила берег поровну, южная
половина была назначена для высадки французам, северная —
англичанам; так и расположились флоты, каждый вдоль своей ча-
сти берега. Пока они становились в порядок, подошла ночь. Вы-
садка осталась до утра. Все уснули на кораблях.
Транспортировкою английской армии заведывал контр-адми-
рал Лайонс, который один страстно был предан мысли об осаде
Севастополя. Все, и сам Раглан, пустились в экспедицию напере-
кор собственным мыслям. Лайонс восхищался этим нападением
на Россию: он один был и в душе нашим врагом; он был хороший
моряк, но долго находился посланником в Афинах. Там, по обык-
новению, шла дипломатическая борьба между Англиею и Россиею
из-за влияния на политику Греции. Лайонс пристрастился к этой
борьбе и получил серьезную неприязнь к русскому могуществу
на Востоке. Когда началась война, он возвратился к морской
службе. Решившись на экспедицию против своего желания, Раг-
лан хотел вести ее со всевозможною энергиею, потому и взял сво-
им помощником Лайонса, поручил ему всю морскую часть ее:
и точно, дело кипело в руках Лайонса. Он говорил: «Не смотрите
на цену» — офицерам, занимавшимся закупками и другими при-
* Кинглек рассказывает анекдот, относящийся к 13-му числу; кто был
господин, о котором идет речь, и в каком смысле он рассуждал по карантин-
ному уставу, — этого я не умею объяснить себе. Но анекдот характеристичен,
потому привожу его. Подошедши к берегу 13-го числа около полудня, союз-
ники послали Трошю и Стиля (военного секретаря Раглана) в Евпаторию
потребовать сдачи города, который был совершенно беззащитен. При них
был переводчик, Кальверт. Их привели к лицу, начальствовавшему в городе.
Они передали ему письменное требование сдачи города; он, по карантинному
уставу, окурил эту бумагу. Ему растолковали, в чем дело: что вот эти бес-
численные корабли, подошедшие к Евпатории, — флот, на котором приехала
армия сделать высадку в Крым. Он отвечал: «выйти на берег — можно, но не
иначе, как в карантин, и надобно строго соблюсти карантинные правила».
427

готовлениями. «Нельзя дать такой цены», — сказал ему один из
них о какой-то покупке. «Покупаю на свой счет», — отвечал он.
Он был неутомим и неусыпен все это время, и теперь, когда все
еще спали, он с первым рассветом уж осматривал опять берег —
и вдруг увидел, что веха перенесена ночью с пункта против сере-
дины озера на пункт против северного конца его: французам хо-
телось иметь побольше места для высадки, и они тайком переста-
новили знак черты между их и английскою частью. Англичанам
приходилось или поднимать скандал, ссору, или передвигаться
далее на север; но дальше берег был совершенно неудобен для
высадки. Лайонс имел рассудительность сделать новую рекогно-
сцировку. Еще дальше на север было другое озеро, берег между
ним и морем опять был удобен. Он доложил это Раглану, и, не
говоря ни слова никому, они велели английскому флоту передви-
нуться на север, к этому другому озеру (Камышовому, Камышлы).
Кто приказал тайком перестановить веху, они не стали разби-
рать, чтобы не поднимать дрязг. Вот с какими господами имели
дело союзники и противники французов в Крымскую войну. Мы
и англичане одинаково изволили не понимать, каковы эти господа,
их союзники, наши враги. За такое похвальное постоянство в не-
желании понимать людей мы были награждены тем, что потеряли
Черноморский флот и его укрепленную гавань, англичане — тем,
что их усилия все-таки пропали попусту: восточный вопрос бла-
гополучно остался не разрешен войною, и Турция продолжает
служить забавою, которою от нечего делать занимается диплома-
тическая игра, — до поры, когда выйдет из этой игры что-нибудь
серьезное или в дурном для всех смысле, как тогда, или в каком
другом, если случится европейским великим нациям, и в том числе
нашей, быть поумнее тогдашнего.
Высадка заняла целых пять дней. Французы, не имевшие ка-
валерии, могли бы кончить ее скорее, но без кавалерии не могли
бы они двинуться с места, потому не спешили, давая англичанам
время управиться с лошадьми. 19-го числа все было кончено, и
союзники двинулись к Севастополю.
У них почти вовсе не было обоза: в те дни, пока шла высадка,
они успели набрать из окрестных деревень несколько арб или те-
лег, перехватить несколько обозов, очень небольших; таким обра-
зом у англичан набралось до 350 арб и телег; у французов,
кажется, было еще меньше. Запасы оставались на кораблях; ар-
мии должны были итти вдоль берега; по дороге от Евпатории
к Севастополю есть несколько речек; но между ними берег моря
обрывист и высок, так что, кроме устий речек, не было других
пунктов, удобных для перевозки несколько запасов с кораблей в
армии. На своем маленьком обозе армии везли несколько про-
вианта и амуниции; больше несли на себе солдаты. Таким обра-
зом, при союзной армии был запас патронов на два сражения и
провианта на три дня. Армия, движущаяся с такими малыми запа-
428

сами, не может считаться армиею, делающею правильный поход,—
она обращается в «летучую колонну», совершающую набег.
В устьях речек союзники имели точки соприкосновения с источ-
никами своих походных средств. Но каждый переход от речки
до речки имел характер довольно рискованный, и союзники опа-
сались больших затруднений себе в этих переходах.
Высаживаясь на берег, они ничего не знали о числительности,
позиции и планах неприятеля. Но они рассчитывали таким обра-
зом: главный путь сообщения между Севастополем и Россиею —
дорога из Перекопа в Симферополь; она — важнее всего для рус-
ских; потому, вероятно, русская армия заняла позицию между
нею и береговою дорогою и будет постоянно держаться во фланге
союзной армии, — двигаться параллельно с нею на юг, нападая на
нее во фланг в каждой удобной для того местности. А местность
была в этом случае очень дурна для союзников, выгодна для рус-
ских. Близ берега уже начинаются места, удобные для действия
кавалерии. У союзников было только 1 000 человек кавалерии,
у русских она гораздо сильнее. Потому атаки могли быть очень
тяжелы союзникам, русские могли теснить их своими отрядами
и с тыла, и с фланга, задерживая также летучими атаками и с
фронта. Этого не сбылось: на первом же переходе союзники уви-
дели, что неприятель ждет их прямо на береговой дороге, загоро-
див ее всеми своими силами, и хочет дать решительную битву в
твердой позиции. Но они ждали не этого, когда выступали на юг
от места высадки: они ждали иметь движущегося неприятеля на
фланге.
При таком предположении надобно было считать безопасною
ту часть армии, которая будет итти колоннами, ближайшими к
морю (составлять правое крыло); а та часть, которая будет итти
левее, должна быть готова выдерживать атаки неприятеля. Сент-
Арно объявил, что его армия составит правое крыло. Раглан пре-
зрительно поморщился и махнул рукою. Действительно, отдавать
одним англичанам всю опасную часть похода — это значило обре-
менять англичан, но в то же время и бесчестить французов.
Однакоже все ограничилось только тем, что заявлена была
трусость Сент-Арно, в это время неизвинительная, потому что он
давно оправился от болезни, был совершенно бодр и в тот же
вечер, как увидим, уже сообразил, что должен пожать все лавры,
объяснил Раглану, что распорядился всем: приготовил план
битвы, по которому англичанам нечего будет и делать, кроме как
произвесть диверсию для облегчения торжества французам.
Эта храбрость произошла оттого, что на первом же переходе
союзники узнали план неприятеля, а с кораблей их рассмотрели
и позицию русских. Первый переход был до реки Булганака. Под-
ходя к ней, Раглан послал небольшой отряд на рекогносцировку;
он натолкнулся на 2 000-ный отряд русской кавалерии, успел во-
время остановиться, дождаться подкреплений, наскоро посланных
429

Рагланом. Русская кавалерия в это время была подкреплена боль-
шим отрядом пехоты. Противники смотрели друг на друга издали,
обменялись лишь несколькими пушечными выстрелами и разо-
шлись: русские также делали рекогносцировку, сильным отрядом.
Его движения показали союзникам, что русская армия не на
фланге у них, а впереди, — на береговой дороге, которую загоро-
дила. С кораблей рассмотрели левый (ближайший к морю) фланг
русской позиции, — русские стояли на южном берегу Альмы.
Союзники пришли на Булганак рано вечером 19 сентября.
От Булганака до Альмы недалеко; вышедши рано поутру, можно
было раньше полдня подойти к Альме и начать битву. К ночи у
Сент-Арно был уже готов план битвы, и поздним вечером он при-
ехал к Раглану сообщить ему, как думает дать битву и что должны
делать англичане.
Гряда гор, до 50—60 сажен вышиною, идет по южному берегу
Альмы верст на 8, 9 прямо от моря в глубину Крыма; дальше во
внутренность полуострова эти холмы спускаются отлого. Берего-
вая дорога, верстах в 5 или 6 от моря, перерезывает этот кряж
гор южного берега Альмы. Северный берег спускается к реке от-
логим полотном; горы южного берега тем обрывистее к реке, чем
ближе к морю. Русскому главнокомандующему казалось, что при-
морская половина этого восьмиверстного фронта настолько крута,
что нечего опасаться за нее: союзники не могут взобраться тут на
берег. Он занял только восточную, дальнюю от моря половину
фронта гор южного берега. На этом и основался план французов.
Русские имели около 40 000 человек (39 000). Французов
было 30 000; при них находилось под командою Сент-Арно 7 000
турок. Он объявил Раглану, что эти силы разделятся на две ча-
сти: одна пойдет в обход, у самого взморья перейдет Альму и
зайдет во фланг русским (в левый фланг русской позиции); дру-
гая часть пойдет штурмовать позицию с фронта, когда тот корпус
зайдет во фланг ей. Англичане, которые пойдут на левом фланге
союзной армии, не будут иметь против себя неприятеля, — не-
приятель стоит ближе к морю, чем то место, где они выйдут на
Альму; но они могут сразиться с крайним правым крылом рус-
ских, — с ничтожными силами, и пусть они обойдут это крыло,
чтобы была диверсия также и с восточной стороны. Англичан
было 26 000 человек.
Раглан не стал спорить: расположение русских войск на
альмской позиции не было известно, приморская часть позиции
не занята ими, — это было видно с флота, но не было видно, как
они стоят дальше от моря, где их главные силы; ближе к морю
или дальше от моря, чем то место, в котором Альма перерезы-
вается дорогою? При такой неизвестности напрасно было рас-
суждать о том, какая часть союзной армии должна будет иметь
против себя главные силы русских. Можно было решить только
430

то, с какого пункта начать битву и в каком порядке: обходом с
приморского края или нет. Раглан согласился, что надобно по-
пытаться, нельзя ли обойти русскую позицию с приморского
фланга.
Следовало ли союзникам принимать такой план? Пелиссье
говорит: нет, гораздо лучше было обойти русскую позицию с ее
правого фланга, чтобы сдавить русских между союзной армиею
и морем; по всей вероятности, силы союзников оказались бы до-
статочны для этого: их было 63 000, русских — только 39 000;
вероятно, они могли уничтожить русскую армию этим маневром.
Можно было повернуть его и иначе, если не хотели рисковать
решительною атакою на правый фланг русских, — атакою, кото-
рая губила бы союзную армию, если бы не погубила русскую
(в случае неудачи союзники были бы отброшены внутрь Крыма,
отрезаны от флота). Можно было, по мнению Пелиссье, просто
обойти с правого фланга русскую армию и притти к Севастополю
раньше нее, — союзники нашли бы его совершенно беззащитным.
Но и то, и другое все-таки было делом рискованным, не согласным
с правилами обыкновенной систематической войны. А английские
генералы все были воспитанники и обожатели Веллингтона, люди,
умевшие ценить только правильную, систематическую стратегию.
С этими принципами они пустились в экспедицию, совершенно
не согласную с условиями правильной стратегии. Потому, при
всей их опытности и твердости, они были в положении, для кото-
рого не годились. Надобно, впрочем, извинить Раглана и его по-
мощников тем, что союзники их были тогда под слишком плохою
командою: мы увидим, каких удивительных вещей наделали фран-
цузские генералы в Альмской битве; если бы таким образом по-
вели они атаку с правого русского фланга или пошли в обход,
то очень может быть, что они были бы разбиты и с собою вместе
погубили бы англичан. При всей невозможности проиграть битву,
нападая на русскую позицию с морской стороны, они все-таки
едва не умудрились подвергнуть себя и англичан поражению.
В обход от прибрежья был. назначен Боске с своею дивизиею
и турецким отрядом, — всего 15 000 человек. Он двинулся от
Булганака в половине шестого часа утром 20 сентября; через
полтора часа двинулись остальные войска. Дошедши до того ме-
ста, откуда начинается отлогий спуск северного берега Альмы,
они увидели следующее положение местности и неприятеля.
Береговая дорога переходит Альму в таком месте, где гряда
гор южного берега отступает от берега, так что образуется лощина
между двумя холмами. Та сторона, которая ближе к морю, —
Телеграфный холм; так называется ближайшая к дороге окраина
хребта, но хребет непрерывною высотою идет до самого моря.
Только эта ближайшая к дороге окраина — Телеграфный холм —
была занята русскими, которых было тут до 13 000. Другую, даль-
нюю от моря стену долины составляет Курганный холм, на нем
431

стояли 26 000 русских. Он был слегка укреплен, — между прочим
был Большой редут, — на спуске Курганного холма к дороге.
Дорога была уже английскою частью позиции, французы шли
ближе к морю.
Итак, перед началом битвы, часов в 11 утра, положение было
такое.
Боске с 9 000 французов и 6 000 турок ушел далеко от своих
и от русских, в обход левого фланга русских.
Против левого крыла русских, имевшего до 13 000 человек,
должны были действовать остальные 20 000 французов с фрон-
та, — атаковать Телеграфный холм от реки.
26 000 англичан должны были, также от реки, атаковать пра-
вое русское крыло, Курганный холм; русских тут было тоже около
26 000 *.
Когда план битвы состоит в том, что производится обход ле-
вого неприятельского крыла, то натурально, что остальная ата-
кующая армия ждет, пока корпус, посланный в обход, зайдет во
фланг неприятелю, тогда двигается вперед часть, стоящая против
левого неприятельского крыла с фронта, потом уже — часть,
стоящая против правого неприятельского крыла. Так и распоря-
дились союзники. Подошедши к Альме, они остановились вы-
ждать, пока Боске явится на высоте хребта в левом фланге рус-
ских.
Боске пошел в обход двумя колоннами: ближе к морю, дальше
от русской позиции пошла одна из его двух бригад под командою
Буа; в этой колонне были и турки. Другую свою бригаду повел
сам Боске обходным путем, более близким к русской позиции.
Он, хороший генерал, сделал свое дело как следует: вошел на
хребет влево от левого крыла русских. Но с ним не было артил-
лерии, у него было всего 4 500 человек или меньше. Он один не
мог итти в атаку и стоял на хребте, верстах в двух от левого края
русской позиции, ожидая, пока подойдет к нему другая его бри-
гада (Буа) и двинутся с фронта на левое русское крыло другие
французские дивизии.
Буа не шел, — он далеко отстал. Французские войска не дви-
гались на левое крыло русских с фронта; против Боске не было
русских, кроме одного батальона, поставленного с 4 пушками
у самого моря далеко позади и далеко в стороне от остальных
войск, — вероятно, не для участия в битве, а для наблюдения,
чтобы с флота не была сделана высадка в тылу русских. Этот ба-
тальон не мог показаться сам против целой бригады, но выдви-
нул свои 4 орудия; они начали обстреливать бригаду Боске, не
имевшую орудий, чтобы отвечать им.
* Разумеется, между Телеграфным холмом и Курганным холмом тоже
были русские войска; они приходились также против англичан, и по ходу
битвы этот русский центр надобно причислять к правому крылу.
432

Услышав эту канонаду, Сент-Арно сильно встревожился.
Боске с 4—5 тысячами стоит один, очень далеко от остальных
войск; он погибнет, если русские атаковали его; надобно скорее
поддержать его. И войска, стоявшие в первой линии против ле-
вого русского крыла, были торопливо посланы вперед. Это были
целые две дивизии: Канробера (ближе к морю) и принца Напо-
леона 139 (ближе к англичанам); они бросились через Альму, ди-
визия Канробера несколько впереди дивизии принца Наполеона;
головы их вышли на русский берег; перед ними поднимался вы-
сокою и крутою стеною Телеграфный холм, на холме стояли рус-
ские батареи, били в переходивших реку, били в задние части
колонн, еще остававшиеся на том берегу, а головы колонн, уже
подошедшие под крутую стену Телеграфного холма, были при-
крыты этим навесом, — выстрелы безвредно летели выше их, им
было хорошо стоять тут. Они, как и всякое хорошее войско, как
всякие батальоны всякой порядочной армии, храбро пошли бы
вперед из своего приюта под картечь, но для этого надобно было
твердо сказать им, что они должны итти вперед, а тут и солдаты,
и сами офицеры не знали, что должны итти вперед, — напротив,
видели, что, вероятно, еще не следует им итти в атаку на Теле-
графный холм: их было еще мало на этой стороне Альмы; часть
дивизии Канробера и вся, кроме двух передовых батальонов, ди-
визия принца Наполеона еще оставались за Альмою, ряды их
были отчасти спутаны переходом через реку, надобно было стро-
иться, а главное, с ними не было артиллерии: генералы, командо-
вавшие ими, особенно Канробер, основательно или неосновательно
увидели, будто артиллерия не может в этом месте переехать
Альму и не может подняться на крутизну Телеграфного холма
с фронта, поэтому послали свою артиллерию в объезд, далеко
влево, на тот брод, через который перешел Боске. У французов
считается первым правилом благоразумия, что «пехота без артил-
лерии не ходит в атаку на пехоту с артиллериею». Как же было
передовым батальонам Канробера и принца Наполеона итти в
атаку без приказания? Они стояли под навесом Телеграфного
холма. Но задние части этих дивизий, бывшие близ реки на рус-
ской стороне и остававшиеся за рекою, находились под выстре-
лами русских батарей Телеграфного холма; место было тесно для
такого большого числа войск, батальоны спутывались, мешали
один другому, генералы распоряжались плохо.
Принц Наполеон — человек неглупый, и напрасно расславили
о нем, что он трус: эта клевета — интрига элизейской компании,
опасающейся его; напротив, он даже храбрый человек; но он не
был опытный офицер, он не мог знать, что ему делать, когда его
более опытные товарищи распоряжались по-своему, — а они рас-
поряжались очень плохо. А главным оправданием ему служит то,
что при его дивизии постоянно находился сам Сент-Арно. Что
4ЭЗ

мог сделать дивизионный генерал, когда тут был главнокоман-
дующий?
Канробер в молодости очень хорошо учился, блистательно дер-
жал экзамены на первый свой чин, потому считался офицером,
подающим большие надежды, и теперь считался еще хорошим
генералом. Но мы видели, какую записку подал он Сент-Арно
во время переезда из Варны в Крым; еще точнее определяется
его личность тем, что он сильно осуждал меры, принятые 2 де-
кабря, арестование знаменитейших политических и военных лю-
дей Франции, а между тем командовал войсками, которые стояли
на бульваре и произвели убийство. Очевидно, он был человек
слабого характера, легко терявшийся. Таким он оказался и здесь,
под Альмою. Его дивизия стояла и путалась; он не умел найтись,
поправить дело хорошими распоряжениями, и, беспомощные под
огнем русских батарей, войска дивизий его и принца Наполеона
начали колебаться, совершенно унывать, готовы были отступать
в беспорядке. Сент-Арно, увидев это, еще более испортил поло-
жение: эти две дивизии колебались оттого, что стояли под огнем
без дела, путаясь от тесноты, — Сент-Арно послал еще бригаду
на «подкрепление» двум дивизиям, которые и без того были
многочисленнее неприятеля, нуждались только в большем про-
сторе и в приказании двинуться вперед; теснота и путаница уве-
личились.
Итак, около 10 000 французов и турок (под командою Буа)
брели подле моря, далеко от места битвы; Боске с 4—5 тысячами,
без артиллерии, одиноко стоял далеко на левом фланге русских
и не мог ничего делать; около 20 000 французов беспорядочно
теснились перед Телеграфным холмом; передовые батальоны их
(большая половина дивизии Канробера и два батальона дивизии
принца Наполеона) бездействовали под навесом холма; осталь-
ная часть, более 12 000, толпилась еще на северном берегу под
выстрелами русских батарей и начинала колебаться от русского
огня и тесноты.
Сент-Арно растерялся, и его адъютант поскакал к Раглану
с просьбою от него «сделать что-нибудь», потому что иначе «бри-
гада Боске будет компрометирована».
— Что такое «компрометирована»? — спросил Раглан. Ему
было досадно и смешно слышать просьбу о выручке отряда, ко-
торый отделен от него всею французскою армиею, — армиею,
почти втрое более многочисленною, чем та часть русского войска,
против которой она действует.
— Она отступит, — сказал адъютант Сент-Арно.
Раглан увидел, что при таких распоряжениях Сент-Арно
битва действительно будет проиграна, если англичане станут
ждать, пока французы собьют левое крыло русских, как взялся
сбить его французский главнокомандующий. Он двинул в атаку
на русское правое крыло свою первую линию и сам поехал вперед
434

смотреть, как стоят русские и как будут итти на них англи-
чане.
Пять батальонов (полков: английские полки имеют вообще
однобатальонный состав) бросились через Альму на Курганный
холм, ключ русской позиции, занятый правым крылом русской
армии. Спуск северного берега Альмы покрыт виноградниками;
южный берег у подошвы Курганного холма поднимается обрывом
в полторы сажени вышиною. Пробираясь через виноградники,
взбираясь на обрыв, все батальоны, кроме одного, расстроились,
сбились в толпу, но эта толпа кое-как развернулась чем-то похо-
жим на строй и пошла на Большой редут. Когда она приблизи-
лась, русские орудия были вывезены из редута, англичане заняли
его без сопротивления. Но вот русские колонны с флангов и с тыла
редута, с верхней части Курганного холма, двинулись на них;
толпа, занявшая редут, отступила, в отступлении расстроила не-
сколько рот второй своей линии, задержала другие. Русские от-
разили первую атаку англичан.
Раглана не было в это время при его войске, находившемся
на северном берегу Альмы против Курганного холма; первые пять
батальонов ушли слишком много вперед от других, когда броси-
лись в атаку. Вторая линия англичан не скоро перешла Альму
и возобновила нападение. В этот промежуток первой, отбитой
русскими, и второй атаки англичан дела англичан казались не в
хорошем положении. Только один батальон их продолжал выдер-
живать натиск одной из русских колонн, отразивших первую
атаку. Остальные четыре батальона первой линии отступали за
Альму на свою вторую линию; удачнее ли будет атака этой вто-
рой линии, очень можно было сомневаться. Во всяком случае,
вторая линия была еще за Альмою, на русской стороне оставался
только один батальон англичан.
Еще гораздо хуже были дела французов. На левом крыле рус-
ских было очень мало войск; но половина войск, назначенных
против этого крыла, была далеко от места битвы: дивизия Боске,
турки; и как будто мало показалось этого Сент-Арно, — он по-
слал в обход, «на подкрепление» Боске, еще бригаду; около 18 или
19 тысяч были обращены в нуль для битвы распоряжениями Сент-
Арно. Остальные его войска, около 20 тысяч, стояли, как мы ви-
дели, двумя отделами: один, уже на русской стороне Альмы, под
Телеграфным холмом, без артиллерии, бездействовал, это была
половина дивизии Канробера с двумя батальонами дивизии
принца Наполеона. Не получая приказаний, что им делать, эти
два батальона инстинктивно примкнули к передовой половине
дивизии Канробера. Подошли туда и некоторые другие батальоны
канроберовой дивизии. Эта масса стояла беспомощная и бездей-
ственная, но, по крайней мере, стояла не колеблясь. Остальные
12 000 французов (дивизия принца Наполеона, кроме двух ба-
тальонов, и бригада, призванная «на подкрепление» ей) стояли
435

под русским огнем, еще не перешли Альму, стояли в тесноте, так
что и неспособны были действовать, страдали от русских батарей,
видели, что распоряжения плохи, падали духом, колебались.
Таким образом, на левом русском фланге еще и не начиналось
настоящее сражение, — только шла канонада с русской стороны,
а французы были уж расстроены. И вот русская колонна из вось-
ми батальонов двинулась на передовые французские батальоны,
стоявшие под Телеграфным холмом. Не дожидаясь атаки, ба-
тальоны эти стали подаваться назад, отступать вниз, назад к
Альме.
Сент-Арно теперь уже совершенно потерялся, и его адъютант
опять поскакал просить помощи у Раглана.
Раглан был далеко впереди своих войск; он, послав свою пер-
вую линию в атаку, поехал осмотреть положение русских. Ему
случилось подъехать к Альме в таком месте, где на противопо-
ложном берегу был довольно большой интервал между русским
правым и русским левым крылом. Он проехал сквозь редкую цепь
русских застрельщиков, быть может, и сам плохо замечая их, пока
их пули не сбили двух офицеров его свиты, но в это время он с
остальными был уже дальше русской цепи застрельщиков на рус-
ском берегу. Местность была очень волнистая, он попал между
Телеграфным и Курганным холмами, где хребет отходит от реки
и подъем на него идет постепенно сменою небольших холмов и до-
лин; русских войск тут не было. Раглан был закрыт от них мел-
кими холмами и все ехал вперед, пока выехал на гребень хребта,
который тут находится в тылу своих передовых выступов к Альме,
в тылу Телеграфного и Курганного холмов. Раглан увидел себя
между правым и левым крыльями русской армии, почти уже на
одной линии с русскими резервами. Ему была видна вся позиция
русских и весь противоположный берег Альмы, где стояли его и
французские войска, еще не перешедшие Альму. Он почел этот
пункт очень важным, велел привезти туда две пушки; Кинглек
приписывает этому очень важное влияние на ход битвы: по его
предположению, русские правого крыла, увидев группу неприя-
тельских генералов и офицеров на востоке, почти в тылу у себя,
подумали, что французы уже сбили левое русское крыло, гото-
вятся атаковать их, и собственно этим опасением были удержаны
от горячего преследования англичан, отступавших после первой
атаки. Этого мало: по мнению Кинглека, именно огонь двух пу-
шек, поставленных на этом пункте Рагланом, принудил русских
снять батарею, стоявшую на склоне Курганного холма у большой
дороги, а это открыло путь второй атаке англичан и даже имело
тот результат, что русские левого крыла (бывшие против францу-
зов) заметили по прекращению огня этой батареи, что англичане
одолели русское правое крыло. Так ли это, я не знаю. У Кинглека
были под руками английские переводы всего, что напечатано рус-
скими генералами и офицерами об Альмской битве. Он находит
436

эти рассказы вообще дельными, правдивыми. Когда-то читал их
и я. Но у меня осталось после всего этого чтения то впечатление,
что действия русской армии еще недостаточно разъяснены писав-
шими о ней русскими. Каждый рассказывает то, что видел и по-
мнит, или сообщает сведения из официальных документов; но част-
ные рассказы отдельных командиров недостаточны для объясне-
ния общего хода битвы: внимание каждого в битве поглощено
судьбою и действиями той части, в которой он находится, общего
он не замечает или замечает его не с полною ясностью. Писавшие
по документам русские офицеры имели в руках не все нужные
документы. Это отражается и на рассказе Кинглека: он не умеет
объяснить многого в действиях русской армии, принужден строить
свои предположения, старается делать их добросовестно и осно-
вательно, но сам не ручается за то, что они безошибочны.
Поэтому я вовсе и не говорю о том, как действовали русские
в Альмской битве. Довольно того, что Кинглек отдает полную
справедливость мужеству русских солдат и офицеров, находит
русских офицеров людьми дельными, не такими господами, как те
адъютанты Сент-Арно, которые, являясь к Раглану, стыдили
французское имя своею растерянностью. Он также хвалит дей-
ствия командира левого крыла и командира правого крыла рус-
ской армии.
Конечно, тут нет ничего ни пристрастного, ни удивительного:
русские дивизионные, бригадные, полковые командиры, русские
офицеры были солидные военные люди, знающие свою обязан-
ность, привыкшие держать себя, как прилично людям нетрусли-
вым. Этого довольно.
Но если поездка Раглана и дала полезный для союзников ре-
зультат, английская армия осталась несколько времени без его
распоряжений. Быть может, от этого дело отчасти замедлилось;
но помощники Раглана были похожи на него: старые служаки,
люди твердого характера, не терявшиеся в затруднениях, не бояв-
шиеся брать на себя ответственность. Сколько видно, не было
между ними людей с великими военными талантами, кроме од-
ного, сэра Колина Камбелля, отлично действовавшего в Индии.
Может быть, был очень хорошим генералом также Эри, генерал
квартермистр Раглана. Но все были хорошие командиры и поч-
тенные, твердые люди. А Эри даже принял на себя ответствен-
ность давать советы таким тоном, что они походили на распоря-
жения, отдаваемые им по поручению Раглана. Вторая линия
англичан пошла в атаку, и после упорных, но не очень продолжи-
тельных битв каждого полка (батальона) англичан с бывшими
против него русскими войсками англичане одолели; все войска
правого крыла русской армии, то есть главные силы ее, стали от-
ступать. Кажется, что решительным ударом были битвы трех
полков (батальонов) сэра Колина Камбелля с батальонами, со-
437

ставлявшими правую часть правого русского крыла. В течение
тридцати пяти минут русские были сбиты с своей позиции, и
битва выиграна англичанами.
Мы тогда много говорили о том, что у англичан уже были
штуцера, между тем как русские имели простые ружья. Конечно,
это преимущество очень важное, но Кинглек берет вопрос шире
(как брали его и хорошие русские офицеры) и говорит не соб-
ственно об оружии, а о самом боевом построении. Рукопашных
боев в штыки не было: или англичане не допускали русских, или
русские не получали приказаний ходить в атаку на штыки, но все
отдельные одновременные битвы между английскими и русскими
батальонами были ведены ружейным огнем. Русские бились сфор-
мированные в колонны, англичане — развернутым строем в две
шеренги. При такой разнице построений боевая сила англичан,
очевидно, была больше, хотя вообще один английский батальон
имел против себя два русских: свернутые в колонны, два батальона
имеют меньше людей действительно бьющихся, чем один батальон,
развернутый в две шеренги; дело не доходило до штыков, и пере-
вес английского строя был непреодолим 140.
Когда правое русское крыло было уже в отступлении, прибыла,
наконец, артиллерия, посланная французами в объезд; ее батареи
стали впереди Боске, налево от левого края левого русского крыла.
Русские отошли несколько направо из-под этого огня. Но, посмот-
рев на свое правое крыло, они увидели, что там дело уже поте-
ряно; что они, малочисленнейшая часть русской армии, не могут
оспаривать свою позицию, когда взят неприятелем Курганный
холм, где стояли главные русские силы; что они, войска левого
крыла, должны отступать и прикрывать собою расстроенные вой-
ска главной части своей армии. Они пошли назад, не тревожимые
никем, и, отошедши назад версты три, остановились, сделали даже
движение вперед, чтобы дать время уйти войскам, отступавшим
в расстройстве после тяжелой битвы с англичанами.
Итак, левое крыло русских, против которого были французы,
отступило потому, что англичане одержали победу над главными
силами русской армии. Само левое крыло вовсе не имело никакого
дела с неприятелем, кроме того, что стреляло по нем из своих ба-
тарей; однажды двинулось вперед против передовой части фран-
цузов, бывших перед его фронтом; эти французы отступили, не
ожидая не только атаки в штыки, даже ружейного огня русских;
русские, без одного ружейного выстрела оттеснив эти батальоны,
больше уже не видели перед собою французской пехоты: она
стояла под горою, на которой стояли русские. Когда подъехала
французская артиллерия, русские отодвинулись из-под ее выстре-
лов слева направо, но все-таки не видели перед собою пехоты.
Когда же увидели, что битва выиграна англичанами на другой,
главной половине русской позиции, то спокойно отступили, не
тревожимые никем.
438

Но когда русское левое крыло спокойно ушло с своей позиции
(с Телеграфного холма), французы из-под горы взошли на эту
позицию.
Так было дело. Русские при Альме не обменялись ни одним
ружейным выстрелом с французами, кроме тех выстрелов, кото-
рыми обменялись цепи застрельщиков при начале битвы, до ан-
глийской атаки на русское правое крыло, до перехода французов
через Альму.
Удивительно, что это не помешало распространиться по Европе
слуху о том, с какого упорного боя французы взяли Телеграфный
холм и как тут отличались зуавы. Французский полуофициальный
историк Крымского похода Базанкур очень красноречиво описы-
вает этот страшный бой, с которого французы овладели Теле-
графным холмом, и восхищается храбростью, которую показали
тут зуавы 141.
Без сомнения, бой был бы очень упорен и зуавы, конечно, дра-
лись бы тут храбро, если бы французы были двинуты на Теле-
графный холм в то время, когда он был занят русскими войсками.
Но, благодаря Канроберу, Сент-Арно и другим подобным фран-
цузским командирам, этого не случилось. Много ли участвовали
французы в битве, видно из того, что они потеряли только трех
офицеров, убитых или в цепи застрельщиков, или огнем русских
батарей.
Когда левое, не тронутое французами русское крыло давно уже
отступало и когда французы без всякого боя взошли на Телеграф-
ный холм, покинутый русскими, Раглан, всматриваясь в положе-
ние местности, через которую лежал путь отступления русских,
увидел, что если французы двинутся вперед, то отрежут этот
путь; он послал просить Сент-Арно, чтобы сделано было это дви-
жение. Сент-Арно отказался. Благодаря этому удивительному от-
казу, объясняемому только соединением величайшей амбицион-
ности с полнейшим непониманием дела, русская отступающая ар-
мия спокойно миновала ту местность, на которой французы могли
бы остановить ее.
Однако, если и дан путь неприятелю уйти, то надобно же пре-
следовать его. Англичане были очень утомлены тяжелою битвою,
но Раглан все-таки выбрал дивизию, которая несколько посвежее
других, и послал сказать Сент-Арно, что просит его назначить
какой-нибудь французский отряд для содействия ей. Сент-Арно
и на это отвечал отказом. Если бы Раглан, не обращая на то вни-
мания, все-таки послал свои войска преследовать отступающего
неприятеля, Сент-Арно, вероятно, послал бы и французский кор-
пус — не захотел бы отстать. Но такая мера очень оскорбила бы
французов: они сказали бы, что англичане приписывают одним
себе победу, когда одни пошли преследовать русских. Раглан
рассчитал, что никакие выгоды преследования не стоят того,
чтобы раздражать самолюбие французской армии и тем подвер-
439

гать распадению англо-французский союз, и преследования не
было.
Рассказом об Альмской битве кончается та часть труда Кин-
глека, которая служила основанием для моих статей.
Альмскою битвою было решено, что союзники имеют силу
осадить Севастополь. Как шла эта осада — предмет более извест-
ный, чем дела, которыми была она порождена. Недурно было бы
нам подумать хорошенько о том, насколько могут быть полезны
нам уроки, которые заключаются в этих делах.
26 октября 1863.

<ПРИМЕЧАНИЯ К ПЕРЕВОДУ «ВВЕДЕНИЯ
В ИСТОРИЮ XIX ВЕКА» Г. ГЕРВИНУСА> 1
«Абсолютизм исполнил свое призвание: повсюду низверг власть аристо-
кратии, вредную для общества, пробудил в народах сознание единства на-
циональным направлением своей политики, открыл всем классам более равно-
мерный доступ к образованию, дал простор трудолюбию низших сословий,
защитою от аристократических насилий и привилегий проложил путь к мыс-
ли о всеобщей политической равноправности, ввел, если не по форме, то по
существу, демократическое устройство. Абсолютизм приготовил демократию
в тех странах, где теперь народ или представительные собрания отняли у него
самодержавие, и продолжает подготовлять ее даже там, где он, еще сохраняя
свою власть, считает нужным и воображает действовать в противность этому
своему призванию».
(§: «Абсолютизм нового времени».)
В этом отделе о роли абсолютизма у Гервинуса чрезвычайная
спутанность понятий, которая, впрочем, господствует в большей
части исторических и публицистических рассуждений об этом
предмете. Взгляд более верный, хотя все еще не совершенно сво-
бодный от прежнего заблуждения, высказан, например, Боклем в
«Истории английской цивилизации» 2. Не зная, удастся ли нам
написать к этой книге Гервинуса дополнение, которое мы желали
бы написать, мы пока просим читателя обратить внимание на ко-
ренную мысль Бокля, что история движется развитием знания.
Если дополним это верное понятие политико-экономическим прин-
ципом, по которому и умственное развитие, как политическое и
всякое другое, зависит от обстоятельств экономической жизни, то
получим полную истину: развитие двигалось успехами знания,
которые преимущественно обусловливались развитием трудовой
жизни и средств материального существования. Влияние других
исторических элементов было по преимуществу регрессивным.
Примеч. переводчика.
«В начале средних веков римская всемирная империя была для новых
поколений единственным примером и блестящим примером. Мысль о ее вос-
становлении становилась мечтою честолюбия первых завоевателей Италии.
Карл Великий осуществил ее в своем громадном государстве, границы кото-
441

рого почти совпадали с границами христианского мира3. После того целые
столетия она продолжала существовать, как политическая задача, и сохрани-
лась до сих пор, как политическая фикция. К этой идее римской империи, свет-
ского всемирного царства христианский Рим прибавил идею духовного все-
мирного царства, когда, по распространении ислама, потребность христиан-
ского мира объединиться создала в Риме духовный центр для всех христиан.
Если бы императорская и папская власть могли войти в союз, в немецко-
римской всемирной западной империи могло бы произойти то же самое, что
произошло в восточной, византийской империи, где духовная и светская власть
соединилась в одном лице. Тогда властелин, облеченный этой двойною
властью, был бы вдвое могущественнее и соединял бы христианские силы на
всемирную борьбу крестовых походов гораздо плотнее, чем они собирались
без того: в центре Европы, в Италии и Германии, возникли бы такая мо-
нархическая власть и такое государственное единство, которые послужили
бы чрезвычайно сильным препятствием свободному национальному и поли-
тическому развитию всей Европы.
(«§: Стремления к всесветному владычеству».)
Манера рассуждения, также очень часто встречающаяся у исто-
риков и публицистов. Будто так легко решить, вредно или полезно
было бы то, что не осуществилось, потому что не было воз-
можно. — Положим, Германия и Италия в X—XV веках состав-
ляли одно государство. Одно, действительно, было бы гораздо
сильнее всякого другого отдельного государства. Но что ж из
того? Вредно или полезно было бы это развитию? Во-первых,
другие государства могли бы отстаивать свою независимость сою-
зами; может быть, успевали бы отстаивать ее и порознь, — ведь
защищаться гораздо легче, чем завоевывать. Но положим, и не
отстояли бы; что ж из того? Было бы очень много систематиче-
ского, законного стеснения развитию; зато было бы несравненно
меньше междоусобиц и беспрестанного грабежа по кулачному
праву, — может быть, этою выгодою перевешивалась < б ы >
невыгода? — Но главное, ведь все это чистая фантазия, — а
между тем, из нее делается вывод: следовательно, то, что было,
было очень хорошо для интересов развития. — Если не было луч-
шего, значит, не могло быть; но все-таки это < н е > должно
мешать видеть, что то, что было, было очень плохо.
«Видя такие успехи, — видя, что при всей наклонности испанского на-
рода к дроблению и обособлению Фердинанд и Изабелла соединили раздро-
бленную страну и в короткое время соединили в одно управление четыре
королевства (не считая неаполитанского), даже республиканец Макиавелли
признал, что абсолютизм государя приносит великие выгоды государству и
народу4. Ради цели он извинял средства, общенародная выгода заставляла
его прощать дурные стороны дела, и он угадал дух новой истории, предска-
зав при самом рождении абсолютизма, что для основания нового государст-
венного порядка на развалинах отживших средневековых форм необходима
эта единодержавная, неограниченная власть, что она будет даже благотвор-
на, если не продлится слишком много времени, а будет подготовлением к вла-
дычеству закона, школою для свободы; этим резким теоретическим афориз-
мом он высказал вывод из опыта, уже бывшего в древней истории. Конечно,
не мог же он, прославляя в особенности новую власть Фердинанда, пред-
видеть, что именно Испания раньше всех других государств испытает
442

тот факт, что королевский абсолютизм излишнею продолжительностью и
преувеличенностью своею обратится во вред более тяжелый, чем каким было
господство аристократии, — что потом это испытают и все другие страны».
(«§: Роль королевского абсолютизма при основании испанской монархии».)
Тут опять такая же спутанность понятий, как в предшество-
вавшем отделе о значении абсолютизма. При данных обстоятель-
ствах должна возникнуть известная историческая форма, — вот
суждение, приличное историку. Если ему угодно прибавить свое
суждение о том, полезна или вредна была эта форма в свое
время, он должен рассмотреть, какими особенностями обстоя-
тельств было произведено то, что явились особенности, которыми
эта форма отличается от других. Народы стремились к нацио-
нальному единству и благоустройству, — тут еще нет ничего осо-
бенного, характеристичного для той или другой формы. Но это
стремление видоизменяется разными местными и временными
условиями. Каковы эти особенности, такова и форма, принимае-
мая государственным устройством. Хороши они — и оно хорошо;
дурны они — и оно дурно. А Гервинус, по обычаю большей части
историков, смешивает общую черту стремления с особенностями,
которыми она видоизменяется, и переносит на форму, порождае-
мую этими особенностями, то суждение, которое внушается ему
симпатиею или антипатиею к общему стремлению. Чтобы не углу-
бляться в политику, поясним дело примером из другой сферы на-
родной жизни. У всех народов существует стремление к справед-
ливости. Из него возникают, между прочим, уголовные законы.
Но они у разных народов и в разные времена очень различны. Их
различие происходит уже не из самого стремления к справедли-
вости, а из особенных обстоятельств народной жизни. При одних
условиях являются законы, постановляющие жечь ведьм, при дру-
гих — наказывать того, кто жестоко поступает с лошадью. Исто-
рик обязан показать, из каких особенностей народной жизни
явился тот закон и другой закон. — Если ему угодно иметь суж-
дение о степени достоинства того или другого закона, пусть он
рассудит, хороши или дурны особенные условия, <в силу кото-
рых> возник закон; а историки, — в том числе и Гервинус,—
вместо этой солидной оценки прямо переносят на частный закон
свое мнение о стремлении к справедливости — это, конечно, го-
раздо легче, но из этого выходит вздор, сбивающий с толку их и
их читателей. «Закон о сжигании ведьм удовлетворял стремлению
англичан XV века к справедливости; следовательно, он был поле-
зен в XV веке», — да нет же: он удовлетворял не общему стрем-
лению к справедливости, а омраченной невежеством трусливо-
сти, — может быть, он и был полезен для XV века, но основание
для суждения взято неверное. Или: «Закон, наказывающий за
жестокое обращение с лошадью, удовлетворяет стремлению к
справедливости в англичанах XIX века; следовательно, он поле-
зен в X I X веке», — да нет ж е » он удовлетворяет не общему стрем-

лению к справедливости, а особенному виду добродушия; может
быть, он полезен для XIX века, но опять основание для суждения
взято неверное. — Из этого смешиванья общих стремлений с осо-
бенными условиями, видоизменяющими их, возникает восхваление
всего и порицание того же самого без разбору; — все признается
за хорошее, пока растет, усиливается, и все признается за дурное,
когда ослабевает. Пока абсолютизм рос, он, по мнению Гервинуса,
был хорош; теперь он в Западной Европе слабеет, — следова-
тельно, теперь он дурен, по мнению Гервинуса. Это манера рас-
суждения, очень любимая историками, но совершенно недостойная
науки. Возрастанием известной формы доказывается только, что
обстоятельства благоприятствуют ей; упадком ее — только то,
что они не благоприятствуют ей. Обстоятельства могут быть бла-
гоприятны дурному, неблагоприятны хорошему. В XV веке об-
стоятельства благоприятствовали одинаково в Испании и разви-
тию морской торговли, и развитию инквизиции; называйте какой
угодно из этих фактов полезным, — другой вы непременно должны
назвать вредным, потому что он противоположен ему. Итак, не-
которые из фактов, развивавшихся в XV веке, были полезны, дру-
гие — вредны. В XIX веке обстоятельства благоприятствуют в
Англии и развитию обществ трезвости и развитию употребления
опиума, — вероятно, один из этих фактов противоположен дру-
гому; благоприятствуют повсюду и упадку жестокого обращения
мужей с женами, и упадку правильной семейной жизни, — кто ра-
дуется одному из этих упадков, не может радоваться другому. Что
является, то является по необходимости; что исчезает, исчезает по
необходимости; если в известное время еще нет известного явле-
ния, значит, оно еще невозможно; если в известное время уже нет
известного явления, значит, оно уже стало невозможно. Но совер-
шенная нелепость заключать из этого: «итак, оно было бы вредно
в те времена», — оно только невозможно. Было ли бы дурно, если
бы на Шпицбергене росли ананасы? Это было бы очень хорошо;
если они там не могут расти, из этого не следует, что вредно было
бы есть ананасы жителям Норвегии, которые получали бы их из
Шпицбергена. Это все выводы из таких фантазий, которые непри-
личны для людей с здравым смыслом. Разбирайте характер сил,
которыми производится факт, — только тогда < в ы > вправе су-
дить, хорош он или дурен; а усиление или ослабление его вовсе
не мерка для его достоинства.
«Вспомним же, что эта всесветная корпорация была в безусловной зави-
симости от наместника христова, которому присваивались божеские произвол
и непогрешительность, — и мы увидим, что даже в конце средних веков эта
власть имела средства, почти достаточные для того, чтобы направлять всю
государственную и умственную жизнь по узкому иерархическому взгляду;
вспомним, что в начале XVI века она, вновь усилившись сама, действовала,
кроме того, в союзе с абсолютизмом государей, в теснейшем единодушии с мо-
гущественнейшею из новых династий, была госпожою и повелительницею в
римской империи немецкой нации,— и мы поймем, что начало XVI века
444

было самым критическим временем для решения вопроса: будет ли Европа
подавлена однообразным давлением иерархии или неограниченной власти го-
сударей, союзом обеих этих мощных сил, — или пойдет по пути националь-
ного и свободного развития»).
(«§: Папство. — Духовная всесветная монархия».)
В теории, папа приписывал себе огромную и всесветную власть,
это правда. Но очень скучно читать, когда серьезно расписывают
его будто бы действительное могущество соответственно этой тео-
рии. Мало ли какие теоретические претензии и права не имеют
действительной силы? — В титуле королей французских стояли
слова: король Иерусалимский5 и король Кипрский; в титуле
королей Карла I, Карла II, Иакова II английских стояли слова:
«король французский» 6, — не внесли ли бы мы в историю совер-
шенно фантастическую путаницу, если бы стали на этом основа-
нии рассуждать, какие выгоды извлекал Людовик XIV при по-
стройке флота из прекрасных своих ливанских лесов, из гаваней
Бейрута и Яффы; с каким удовольствием французы повиновались
явному католику Иакову II и тайному католику Карлу II, — да
ведь этого не было, ведь эти претензии оставались пустыми сло-
вами. — Власть папы в Европе всегда очень похожа была на
власть Верховного союзного суда Соединенных Штатов: по тео-
рии, ему приписывалась громаднейшая политическая сила, он был
решителем всяких политических споров, — господствовал над кон-
грессом и президентом; кому нравилось упражняться в реторике,
тот писал пышные рассуждения об этом. Можно было подбирать
факты в подпору реторике: Союзный суд произнес несколько ре-
шений в пользу плантаторских прав над невольниками против се-
верных штатов; конгресс преклонялся перед этими решениями,
президент приводил их в исполнение, как покорный служитель
«верховного органа справедливости в Союзе». Точно так папа
говорил французскому королю: «повелеваю тебе уничтожить ор-
ден тамплиеров, впавших в ересь»; говорил Симону Монфору:
«повелеваю тебе истребить еретиков альбигойцев»; немецким гер-
цогам: «повелеваю вам восстать на вашего императора Ген-
риха IV» 7, — и т. д. — и это исполнялось. — Вот и довольно ма-
териалов для реторики. — Но в чем действительная штука?
Союзный суд Соединенных Штатов был орудием, ничтожным и
раболепным орудием плантаторского большинства конгресса и
плантаторского президента; они поручали Союзному <суду>
облекать в юридическую форму их волю, — Союзный суд с удо-
вольствием делал это, потому что состоял из плантаторских юри-
стов. — То же с папою; — Филиппу Прекрасному 8, Симону Мон-
фору, немецким герцогам хотелось сделать то, что они сделали; у
них были силы, нужные для того; никто из них не церемонился
грабить католическую иерархию и ослушиваться папы; но если
в данном случае можно получить одобрительный аттестат своему
поведению от папы, то почему не взять от папы такой аттестат? —
445

И брали, как конгресс и президент от Союзного < с у д а > ; это
была пустая юридическая формалистика, разумеется, не лишенная
приятности и выгодности для тех, кто ею пользовался, — вообще,
когда имеешь фактическую силу, то не вредно иметь и пергамент,
на котором чьею бы то ни было рукою написано «похваляю и
одобряю». И эту комедию лицемерного добывания аттестатов от
папы принимают за серьезное содержание истории! — и ораторст-
вуют: «папа! папа! папа!» — Скучно и смешно. — Разумеется,
католичество имело некоторую действительную силу, глава като-
личества, папа, — конечно, тоже: все, что существует, имеет ка-
кую-нибудь действительную силу, — даже королева Виктория в
Англии; даже покойный <ее>супруг добывал ордена и генераль-
ские чины раньше срока офицерам своего штата, — впрочем, точно,
хорошим офицерам. Но ведь смешон был бы историк, который
принял < б ы > за выражение действительности официальные фор-
мулы: «я, королева Виктория, объявляю войну богдыхану китай-
скому» — известно, что войну ему объявил Пальмерстон, «я, ко-
ролева Виктория, назначаю виконта Пальмерстона министром», —
его назначила министром палата общин; «я, королева Виктория,
повелеваю отменить пошлину с привозного из-за границы хле-
ба» — пошлину отменили фабриканты. Это не мешает королеве
Виктории иметь некоторое влияние на английские дела, но влия-
ние ее — совершенно второстепенное; в сущности ей принадлежит
только почет, формальное уважение. Таково же всегда было в сущ-
ности (и остается) положение католичества и его главы, папы:
почет, формальное уважение без действительной силы. Отчего
это? — Существовала (и продолжает существовать) известная
теория, совершенно не сходящаяся с жизнью, а служащая только
для размышлений, для упражнений в поэзии, — католичество и
папа — олицетворения этой теории. Сидит какой-нибудь фран-
цузский или немецкий поселянин с женою и с детьми у камина
или у печки и мечтают: «мы католики, мы обязаны, как католики,
делать вот как: не дорожить земными благами и самою жизнью,
не брать лишнего за товар» и т. д. Пока они мечтают, сидя у
печки или у камина, оно так и есть, и по этим мечтам, начальник
над ними — католический священник, а царь над ними — папа. —
Но входит к ним действительная жизнь в лице сельского началь-
ника, говорящего: «барон требует подати, — не заплатите, он вас
выгонит из избушки или вздернет на виселицу», — или выходят
они сами в действительную жизнь, отправляясь на рынок прода-
вать свой хлеб, — мечты разлетелись, перед ними барон и покуп-
щик, они стараются взять подороже с покупщика, повинуются
барону, священник и папа исчезли из их мыслей, как сонные
грезы. А впрочем, грезы имеют некоторое влияние и на действи-
тельную жизнь. — Так теперь; так и всегда было. Человек всегда
был человеком, даже и в средние века. Тогда он фантазировал
несколько побольше на тему «папа», теперь — несколько поменьше.
446

Но в сущности история католичества принадлежала всегда к исто-
рии поэзии, а не собственно к политической истории 9. В поли-
тической истории те же лица, та же корпорация, — папа, прелаты,
аббаты, католические монашеские ордена и белое духовенство, —
играли совершенно другую роль, — все равно, как Кювье был
геолог и в качестве геолога нимало не заведывал французскою
администрациею, а с тем вместе был членом государственного
совета и в этом качестве был, говорят, очень дельный администра-
тор 10; — как Ньютон был отличным директором монетного
двора 11 и чеканил прекрасные гинеи, кроны, шиллинги, пенсы,
без всякого отношения к своим трудам по части астрономии; или
как Гете был министром 12, и, говорят, плохим министром, — и
Вильгельм Гумбольдт, бессмертный автор «Исследования о языке
Кави на острове Яве» — тоже был, говорят, хорошим посланни-
ком и министром 13; и Нибур был отличным финансовым адми-
нистратором 14. Не смешно ли было бы, основываясь на этих фак-
тах, толковать об административном значении геологии во Фран-
ции в 1820—1830 годах, астрономии в Англии в конце XVII и
начале XVIII века, поэзии и филологии и науки римской истории
в Германии в конце XVIII века и начале XIX века? А ведь, по-
жалуй, можно: все эти великие ученые возвысились по админи-
стративной части за свою ученую репутацию — важность мест,
занимаемых ими в царстве науки, дала им важные места в государ-
ственной администрации; и Гете сделался министром исключи-
тельно благодаря своей поэтической важности.
Точно так же ученая известность, богословская известность
всегда доставляла (и доставляет) людям влияние на администра-
цию. — Почему ж не назначить Фенелона, такого доброго и от-
личного человека, воспитателем дофина? Почему не поручить
Боссюэту, такому отличному аргументатору, составлять деловые
записки? 15 — Конечно, епископское звание Фенелона и Боссюэта
несколько отразится на их педагогической или дипломатической
деятельности, но лишь несколько, очень второстепенным обра-
зом, — в сущности, Фенелон, как воспитатель дофина, будет дей-
ствовать не как епископ, а как человек честный и мягкий, чуждаю-
щийся интриг, а Боссюэт — как проныра, угождающий прихотям
двора. Поэтому они становятся в противоположные лагери, и
Боссюэт подкапывается под Фенелона. — Это — одна сторона
значения духовных лиц в политической жизни. Она не имеет
почти ничего общего с историею церкви, кроме того, что церков-
ная известность или важность дает человеку рекомендацию для
политической деятельности и этот человек ведет свою политиче-
скую деятельность по своему природному характеру, по своим
личным расчетам, по своим нравственным или политическим убеж-
дениям, — по элементам, не имеющим никакой особенной связи
с его духовным саном, с католичеством и папою. Знаменитейшие
представители этой роли духовных лиц в новом государстве —
447

кардиналы Ришелье и Мазарини, поддерживавшие протестант-
скую Европу против католической. В их государственной деятель-
ности столько же кардинальского или духовного, сколько в дея-
тельности герцога Веллингтона (вынудившего у торийской верх-
ней палаты согласие на дарование политических прав английским
католикам) или сэра Роберта Пиля (который, будучи сам вынуж-
ден к тому вигами и О'Коннелем 16, заставил Веллингтона сделать
это). — Средние века наполнены такими администраторами.
Кроме администраторов с духовными титулами, были госу-
дари с духовными титулами. Они отличались от государей со
светскими титулами двумя чертами. Во-первых, они были без-
брачны. Поэтому их семейная жизнь никогда не имела законного
нравственного характера, какой иногда имела семейная жизнь
светских государей, — вообще, была несколько скандальнее; но
лишь несколько, потому что, вообще, любовницы бывали и у свет-
ских государей, а наложницы у государей с духовными титулами
были уже будто законными лицами придворного штата. — Во-
вторых, государи с духовными титулами реже сами командовали
войсками в походах, чаще поручали звание главнокомандующих
своим генералам. Но обе эти черты разницы — черты нравов, обы-
чаев, а не черты административного или политического различия.
Государи с духовными титулами были совершенно светскими го-
сударями в своей политике.
Что остается затем? Все-таки остается масса католического
духовенства, не имеющего независимых владений и администра-
тивных должностей. Оно составляет разные корпорации: малень-
кие местные — капитулы кафедральных церквей и монастырей;
большие, повсеместные корпорации — католические монашеские
ордена. Каждая из них одушевлена своим корпоративным инте-
ресом; интерес этот совершенно житейский, мирской, светский:
материальное благосостояние, богатство, роскошь, почетное поло-
жение в обществе, благосклонность сильных людей. — О католи-
честве тут столько же речи, сколько <между> манчестерскими
фабрикантами или нашими казанскими купцами. Но нет, не так:
заботы ровно столько же, а речей гораздо больше. Надобно же
говорить о чем-нибудь, — манчестерские фабриканты говорят, что
Манчестер — душа вселенной, и они служители всяческого про-
гресса; казанские купцы — что Казань — первый город в России
после столиц, и если есть в ней коммерческий клуб (чего я не
знаю) — то что общество, собирающееся в этом клубе играть в
преферанс, — отличнейшее общество; у католических духовных
корпораций речи о том, что католичество — отличная вещь. Но все
это только праздные речи: карман и желудок гораздо интереснее
прогресса для манчестерских фабрикантов, коммерческого клуба
(может быть, даже еще и не существующего) для казанских куп-
цов и католичества — для этих корпораций. Слишком большая
наивность — серьезно слушать эти речи, да еще писать патети-
448

ческие страницы о них в исторических сочинениях. Когда инте-
ресы корпораций сталкиваются, корпорации борются, расходятся
во враждебные лагери. В Германии, например, один орден отби-
вает у другого выгодную продажу индульгенций, — обиженный
орден переходит на сторону Лютера. — Все, что выгодно, захва-
тывается каждою корпорациею. Доминиканскому ордену пред-
ставился выгодный случай захватить в свои руки инквизицию —
он жжет еретиков и толкует о строгой верности догматике 17. Но
что ж тут особенного?—Чиновники с светскими названиями долж-
ностей делали бы точно то же, точно так же усердно. — Другой
орден рождается после, видит, эта часть уж захвачена — не ото-
бьешь ее у доминиканцев, а вот можно получать тоже порядочные
выгоды на должностях духовников, а духовники нравятся снисхо-
дительные, гибкие, прощающие и разрешающие все, — и поэтому
иезуиты проповедуют: все пустяки — и догматика пустяки, и
нравственность — вздор — «благословляю на вся», — и тут нет
ничего особенного: обыкновенное угодничество горничных и ка-
мердинеров к своим господам и госпожам. Слово «камердинер»
заменилось в известных случаях словом «иезуит», — для извест-
ных должностей имя иезуит служит хорошею рекомендациею —
только; парикмахера надобно брать из Парижа, телохранителя —
из Швейцарии, духовника — из иезуитского коллегиума. Пре-
красно. Но что ж из этого? Парикмахеры, швейцары — существо-
вали для господ, делали то, что угодно было или выгодно было
господам; благодаря своему усердию и искусству в отправлении
своих обязанностей жили в довольстве, — пользовались извест-
ным почетом, — могли помогать своим родственникам и прияте-
лям устраивать тоже более или менее приятные карьеры. Но где ж
их самостоятельное, оригинальное, независимое от воли господ
влияние на историю? Разве моды прически головы создавались
парикмахерами? Разве произвольная власть порождена по жела-
нию телохранителей?—То же и иезуиты. То же и доминикан-
цы. — «Причесывай голову, вот тебе плата за это». — «Извольте,
граф, с удовольствием».— «Потакай мне, вот тебе плата за это».—
«Извольте, графиня, с удовольствием». — «Жги мавров и жидов
за еретичество, вот тебе плата за это». — «Извольте, Филипп II,
с удовольствием». Парикмахеры, швейцары, иезуиты, доминикан-
цы — это явления очень интересные для психолога, для романиста
в стиле Вальтера Скотта, но история двигалась не ими и никогда
не зависела от них.
Если таким образом поразберем подробнее историческую роль
католического духовенства, мы увидим, что оно было совершенно
светским деятелем в большей части того влияния своего, по по-
воду которого пишутся реторические упражнения на тему «колос-
сальная сила католической церкви» в средние века или перед ре-
формациею, или после в Испании, и т. д. В одних случаях епи-
скопы, аббаты, монахи были только особенные имена придворных,
449

или администраторов-чиновников, или служителей, ничем не отли-
чавшихся от людей, служивших под светскими титулами; в дру-
гих случаях епископы и аббаты были совершенно светскими госу-
дарями и владельцами; в-третьих — авантюристами, прислужи-
вавшими прихотям; в-четвертых — рентьерами, заботившимися об
исправном получении или увеличении своих доходов и проживав-
шими их в свое удовольствие. Что же остается за исключением
этих чисто светских элементов, — какую роль имела католическая
церковь как духовное учреждение и корпорация католического
духовенства как духовное сословие?
Историческое явление, называемое католичеством, по суще-
ству своему было известным направлением или настроением поэти-
ческого элемента в жизни масс. Это католичество не должно сме-
шивать, конечно, с ученою догматикою, излагавшеюся в богослов-
ских сочинениях. Она заключала в себе, между прочим, и те идеи,
которыми составлялось народное католичество, но, кроме того, в
ней было чрезвычайно много вещей, совершенно неизвестных мас-
сам, да и те вещи, которые были ей общи с понятиями массы, она
понимала в смысле, более или менее различном от их значения
для массы. Основными чертами народной поэзии, называвшейся
католичеством, были идеи: небесного правосудия, которое не тре-
бует содействия человеческого, чтобы сокрушить зло и дать
победу добру; провидения, пути которого непостижимы; загроб-
ной жизни, в которой будет дано сторичное и вечное вознаграж-
дение за всякую обиду, за всякое страдание на земле; терпения,
требуемого покорностью перед провидением и надеждою на буду-
щую жизнь; страдания, приближающего людей к вечному бла-
женству; отречения от земных благ для приобретения небесных,
и т. д. Почему народная религиозная поэзия получила и сохра-
нила такой характер, это вещь известная: люди чувствовали свою
беспомощность против невзгод, чувствовали свое бессилие понять
то, что делается вокруг них и над ними самими. — Но если на-
строение их мечтательности произошло из этих данных, то, овла-
дев их мыслями, оно в свою очередь стало поддерживать те черты
их житейского и умственного положения, которыми было порож-
дено. До какой степени сильно было это обратное влияние поэзии
на жизнь? — вопрос, мало исследованный; по поверхностному
обзору представляется, что оно было сильно; но это впечатление
противоречит общему принципу психологии, что сила воображе-
ния, мечты, поэзии очень невелика перед силою действительности.
Лично я склоняюсь к мнению, что влияние было довольно слабо;
но не смею выдавать этого за достоверную истину. А во всяком
случае, более или менее слабое влияние существовало, с этим
нельзя спорить. — Спрашивается теперь: каково же было отно-
шение этого влияния к интересам действительных (а не мечта-
тельных) властей? Ясно, что оно соответствовало их интересу.
Потому они вообще поддерживали поэзию, выгодную для них.
450

Прямым образом возделывание этой поэзии, ее охранение от кри-
тики, ее усиливание против холодности к ней было специальностью
духовного сословия именно как духовного сословия. Таким обра-
зом, общий исторический факт состоит в том, что духовное со-
словие, как духовное сословие, проповедывало и действовало,
сознательно или бессознательно, в интересах действительной вла-
сти, а эта власть — светская власть — покровительствовала та-
кому учению и сословию пастырей, заботившемуся о его распро-
странении, усилении, поддержании. Было много частных исклю-
чений из этого: духовные пастыри иногда становились демагогами,
иногда проповедниками национальной борьбы против инозем-
цев, — что ж делать, они были люди и увлекались иногда моти-
вами, противоположными характеру их звания и общих своих
убеждений. Например, во время Лиги 18 католические священники
пристали к демократам. Но это были временные и местные укло-
нения, не сглаживавшие общего характера, с каким является ду-
ховное сословие: говоря вообще, оно всегда служило — по духу
своих религиозных наставлений народу — слугою существующего
порядка, предержащих властей.
«Но не успел Карл V исполнить свои планы для упрочения всесветного
владычества своего дома, еще не успел и обдумать их, как не только его ра-
бота, но и гордое здание римского владычества в Германии было разрушено
одним ударом 19. Соперничество папы с императором и теперь, как в средние
века, много содействовало низвержению могущества их обоих; но главною
причиною их падения и теперь, как прежде, была внутренняя невозмож-
ность слияния немецкой и римской натуры. Всё в Германии возмущалось
против двойного, испанско-итальянского, ига: наука и жизнь, образо-
ванность и невежество, нравы и страсти, умственная свобода и фанатизм,
интересы всех сословий сверху и снизу, от короля до мужика, — весь дух не-
мецкого народа. В скромных формах самое величественное содержание имеет
история этого немецкого движения с той поры, когда смелость и глубина
мысли Лютера пробудила немецкий дух в церковной сфере, — повела напа-
дение не на одну внешнюю жизнь папы, но и на его власть, и — в чем была
главная гордость реформатора, — на его учение, а вместе с его учением разру-
шила крепчайшую опору его силы, на заблуждение и суеверие, — с этой
поры до той, когда Мориц Саксонский в светской сфере побил императора
по его же собственному методу и в несколько дней уничтожил замыслы и
работу десятилетий20. Этим движением история сделала такой шаг вперед,
какого не делала в целые столетия, проложила такой широкий путь, что че-
ловечеству понадобились целые столетия, чтобы вполне освоиться с новым
своим положением, радостно сознать, что приобретено им».
(§: «Реакция реформации папству и императорству».)
Само собою, что в этой реторике есть некоторая доля исти-
ны, — нельзя же выводить узоров без всякого фона; но фон
истины очень беден тут сравнительно с пышными узорами рето-
рики, выведенными на нем (не собственно изобретательностью
самого Гервинуса, а совокупными трудами всяких полулибераль-
ных и полуидолопоклонничествующих историков. Подробное заме-
чание отложим до конца рассуждения Гервинуса о реформации).
451

«Открытие Америки и реформация с своими последствиями составляют
существенное содержание внешней истории следующих столетий и обуслов-
ливают собою результаты перемен в их цивилизации. Романские и герман-
ские народы будто разделили между собою эти два великие факта. Коло-
низация Нового Света считалась сначала исключительным правом Испании
и Португалии: целое столетие они одни вели это дело в широком размере.
А реформация до сих пор осталась почти исключительною собственностью
народов чистого немецкого племени».
(§: «Открытие Америки. — Реформация».)
Можно судить о младенчествующем состоянии исторических
идей в головах большинства историков уже по одному этому тео-
ретизированию о «разделе двух великих фактов между двумя
племенами». Гервинус, к несчастью, не сам выдумал это, — та-
кими штуками наполнены книги, сотни и тысячи томов. Начать
хотя с Америки. Существенное влияние на ход всемирной истории
Америка получает с конца прошлого века, с войны за независи-
мость Соединенных Штатов21. Единственная часть ее, — суще-
ственно важная до сих пор для всемирной истории, — все те же
Соединенные Штаты. Этот народ — северо-американцы, — народ
английский, немецкого племени. До войны за независимость
Соединенных Штатов важнейший факт американской истории —
история колонизации, из которой произошли Северо-американ-
ские штаты. Перед этим фактом все остальные имеют лишь вто-
ростепенное значение. Из этих второстепенных самые важные —
перенесение картофеля и распространение табаку — принадлежат
истории сельского хозяйства и нравов частной жизни, а не исто-
рии государственного быта, связь с которым у них очень далека.
Что затем? — Невольничество негров в Америке—вещь, быв-
шая издавна довольно важною в истории морской торговли и пи-
ратства, а в истории государственного быта получившая важность
только уже в наше время и опять — пока еще только в истории
народов немецкого племени, у англичан и северо-американцев. —
Что ж остается на долю романского племени? Путешествия и от-
крытия Колумба, очень важные в истории географии; авантюризм
Кортеса и Пизарро, очень интересный в драматическом отноше-
нии 22. Говоря серьезно, из романской доли деятельности в Новом
Свете произошло до сих пор только одно событие, важное для
всеобщей истории: наплыв благородных металлов, сильно уронив-
ший ценность денег в течение XVI века23. Это очень важная
глава в истории звонкой монеты, а история звонкой монеты —
довольно важная глава в истории цен, а история цен — не очень
важная глава в истории экономического быта; — вот и все. Коло-
низация испанских земель в Америке была домашним делом са-
мой Испании, не имевшим особенного значения в ее частной исто-
рии и почти ровно никакого во всемирной, — до сих пор; со вре-
менем американские земли, заселенные испанским племенем,
конечно, будут играть роль во всеобщей истории, но когда-то еще
452

будут, а до сих пор этого не было и нет. Очень много великолеп-
ных фраз написано о том, что король испанский владел в Америке
громаднейшими пространствами, с богатейшими серебряными руд-
никами, что в «его владениях никогда не заходило солнце», и
проч.; все это очень картинно, но американские владения не слу-
жили большим подкреплением сил Испании. Испания, владевшая
Неаполем 24, была сильнее, чем была бы без этого владения; но
владела ли она Мексикою и западною половиною Южной Аме-
рики или не владела, это было решительно все равно для хода
всеобщей истории.
«Это столь важное для судьбы человечества распределение двух вели-
чайших событий между двумя главными племенами Европы уже было доста-
точною причиною для произведения между ними раздора, выказавшего су-
щественнейшие черты противоположности их натур и поставившего их в са-
мую резкую вражду. Успешные войны с маврами и открытие Америки имели
два последствия: придали внешней политике испанских королей решитель-
ное направление к расширению владений и теснейшим образом связали их с
римскою церковью».
Что особенного в этом стремлении испанских королей? Всякая
династия всякого государства стремилась расширить свои владе-
ния. Эта общая «решительная» черта «внешней политики» всех
династий всех стран, от времен Семирамиды 25 до времен коро-
левы <Виктории>, происходит вовсе не от мавританских войн и
не от открытия Америки, а от врожденной людям страсти к при-
обретению: каждый стремится иметь побольше, захватить по-
больше, — в этом и весь секрет.

СВЕДЕНИЯ О ЧИСЛЕ ПОДПИСЧИКОВ
НА «СОВРЕМЕННИК» 1861 ГОДА
ПО ГУБЕРНИЯМ И ГОРОДАМ
По примеру двух прошлых лет, мы представим цифры о числе
подписчиков на «Современник» по губерниям и уездам в истек-
шем году и, сравнив эти данные с цифрами двух прежних наших
отчетов, повторим те из прошлогодних выводов, которые подтвер-
дились новыми сведениями.
В прошедший раз мы заметили, что число подписчиков на
«Современник» в 1860 г. очень значительно возросло сравни-
тельно с предыдущим 1859 годом и что такое возрастание по-
стоянно шло с 1855 года. Нам нельзя сказать того же самого,
сравнивая 1861 год с 1860: тут прибавка была ничтожна.
В 1860 году расходилось 6 598 экземпляров «Современника», в
1861 году — 6 658: все увеличение составляет только 60 экземпля-
ров, — ничтожная цифра сравнительно с числом 1 098 экземпля-
ров, составлявших увеличение за 1860 год.
В прошлый раз, говоря об этом значительном увеличении
числа экземпляров за 1860 год, мы имели добросовестность не
ставить этого факта в восхваление собственно нашему журналу;
мы приобрели тем право требовать доверия публики и к объяс-
нению, какое мы представим для не блистательного результата
наших трудов за прошлый год.
Рассматривая значительное увеличение числа подписчиков на
«Современник» в 1860 году, мы говорили: «Чему приписывать
это главным образом? Увеличению ли в публике любви собст-
венно к нашему журналу? Самолюбие, конечно, заставляло бы нас
приписывать важнейшее влияние этому обстоятельству; но мы
имеем основание полагать, что общее число печатаемых экземпля-
ров всех журналов и газет в сложности значительно возросло в
1860 году сравнительно с 1859 годом, как и в 1859 сравнительно
с предшествовавшим годом, и такое возрастание постоянно идет с
1855 года. Поэтому мы готовы часть увеличения числа читателей
нашего журнала отнести к действию общего хода литературы,
454

которая постепенно становилась в последние годы более и более до-
стойною внимания публики и вследствие того находила для себя
все больший и больший круг публики» 1.
Теперь с такою же прямотою скажем: мы имеем основание
полагать, что общее число печатаемых экземпляров всех журна-
лов и газет в сложности в 1861 году не возросло сравнительно с
1860 годом, а, напротив, довольно значительно уменьшилось. Воз-
растание, постоянно шедшее с 1855 года до 1860, остановилось
и даже произошел очень заметный упадок общей суммы. «Совре-
менник» был еще настолько счастлив, что до него не коснулось в
прошлом году общее понижение, и только очень немногие журна-
лы, подобно «Современнику», составили такое исключение. Они
вместе с нами должны сказать, что общий упадок отразился на
них уменьшением той прибавки к прежнему числу подписчиков,
какой они должны были бы ожидать, если бы цифра итога, об-
щего для всей журналистики, возрастала попрежнему. Прежнее
увеличение числа читателей нашего журнала мы относили к дей-
ствию общего хода литературы. Факт, обнаружившийся в прош-
лом году, точно так же должен быть отнесен к действию общего
хода литературы, и надобно сказать прямо: с прошлого года пере-
стала публика находить, что литература становится все более и
более достойною ее внимания, публика нашла противное и вслед-
ствие того стала меньше прежнего читать журналы. Действи-
тельно, каждый из наших сотоварищей по литературе и каждый
из читателей замечал по разговорам в обществе в два последние
года, что публике начинает надоедать бесплодность хлопот нашей
литературы. Прежде, читая журналы, она ждала, что выйдет ка-
кая-нибудь польза для жизни из того, что пишут журналы. Об-
манувшись в своем предположении, справедливо начала терять
охоту к занятию этой напрасной болтовней.
Неизвестно, каков будет окончательный результат этого из-
менения мыслей публики о степени важности и занимательности
литературы в нынешнем ее виде. Можно делать предположения
разного рода, и самым вероятным из них представляется то, что
увеличившаяся требовательность публики даст литературе воз-
можность приобрести более полезное влияние в жизни. Но это
предположение не больше, как правдоподобное ожидание, а вовсе
еще не факт. Факт до сих пор остается еще совершенно иной: не-
довольство публики литературою еще не получило того опреде-
ленного направления, которое придало бы литературе новое до-
стоинство для жизни 2.
Этот упадок подписки на журналы и упадок всей книжной тор-
говли, заметно обнаружившийся в прошлом году и усиливаю-
щийся в нынешнем, обыкновенно приписывают общему безде-
нежью; но само оно есть не более, как один из результатов той
более глубокой причины, которую характеризовали мы словами
«недостаток влияния литературы на жизнь».
455

СПИСОК ЧИСЛА ЭКЗЕМПЛЯРОВ ЗА 1859. 1860 и 1861 ГОДЫ
ПО ГУБЕРНИЯМ И УЕЗДАМ
1. А Р Х А Н Г Е Л Ь С К А Я 1859 1860 и 1861
Архангельск 10 11 11
Кемь 1 1 2
Мезень 1 1 —
Онега 2 1 1
Пинега — — —
Соловецкий монастырь ст — — —
Сумская ст — — —
Холмогоры 1 1 1
Шенкурск 1 — 1
16 15 16
2. АСТРАХАНСКАЯ
Астрахань 19 23 29
Енотаевск 1 2 2
Красный Яр 1 — —
Чернь 1 — —
Царевый Яр — 1 3
22 26 34
3.БЕССАРАБСКАЯ О Б Л А С Т Ь
Аккерман 4 4 7
Атаки — — 2
Бендеры 5 4 4
Бельцы 2 6 5
Кишинев 19 37 25
Кубей — 1 1
Купчино 1 3 5
Леовобе — — 1
Липканы 2 1 2
Новоселица 1 3 4
Оргеев 2 3 4
Скуляны 3 3 3
Сороки 3 6 2
Татарбунарская ст — — 1
Теленешты ст 2 1 —
Хотин 6 6 10
Яссы — — 2
Бухарест — 1 —
Измаил — 1 —
Братушаны — 1 —
50 81 78
4. ВИЛЕНСКАЯ
Вилейка — — —
Вильно 11 18 19
Диена — — 1
Лида — 2 2
456

1859 1860 и 1861
Дрогичин — 1 —
Молодечно отд — — —
Ошмяны 1 2 2
Свенцяны — — 1
Свислочь — — 1
Сморгоны ст — — —
Троки — — —
Щучин — — —
1 2 23 26
5. ВИТЕБСКАЯ
Бешенковичи ст — — —
Велиж — — —
Витебск 8 12 11
Городок — 1 —
Динабург 6 9 11
Дрисса — — —
Креславка 1 1 —
Лепель 1 2 2
Люцин — — —
Невель — 1 1
Полоцк 5 9 6
Режица . . . — 2 2
Себеж — — —
Сураж 1 — —
Усвят 1 1 3
23 38 36
6. ВЛАДИМИРСКАЯ
Александров 4 5 4
Владимир 25 16 16
Вязники . 3 7 1 0
Вознесенский посад — — 5
Гавриловский посад 2 1 3
Гороховец 1 2 2
Иваново село 3 10 1
Ковров 2 4 —
Меленки 1 — 1
Муром 12 11 7
Наст. Лежнево — — 1
Озябликово ст 2 1 1
Переслав-Залесский 1 2 4
Покров 1 1 3
Судогда 4 4 8
Суздаль 1 4 3
Шуя 4 8 3
Юрьев-Польский 5 8 8
71 84 80
7. ВОЛОГОДСКАЯ
Великий Устюг . . . — 1 1
Вельск — 1 *
Верховажский посад — 1 1

1859 1860 и 1861
Вологда 12 13 20
Грязовец 1 — 1
Кадников — 1 —
Никольск 1 1 —
Сольвычегодск — 1 1
Тотьма 3 2 1
Усть-Сысольск 2 2 2
Шенкурск . — 2 —
Яренск 1 2 —
20 27 30
8. ВОЛЫНСКАЯ
Владимир-Волынский — — 1
Дубно 2 1 1
Житомир 13 13 11
Заславль 1 2 2
Ковель 2 — 1
Корец ст — — 1
Кременец — 1 —
Луцк — 2 —
Новоград-Волынск 2 1 1
Острог 1 3 1
Радзивилов — — 1
Ровно 2 2 2
Староконстантинов 2 3 2
25 28 24
9. ВОРОНЕЖСКАЯ
Бирюч 3 4 6
Бобров 7 10 10
Богучар 4 3 5
Бутурлинская 2 1 1
Валуйки 6 9 8
Воронеж 32 29 37
Задонск 4 6 10
Землянск 3 3 2
Коротояк 4 4 1
Нижнедевицк 4 7 5
Новохоперск 6 7 6
Острогожск 10 9 10
Павловск 3 6 10
86 90 111
10. ВЯТСКАЯ
Боткинский зав 1 1 2
Вятка 12 9 12
Глазов 1 2 3
Елабуга 1 1 3
Ежевский зав 1 2 —
Котельнич 1 3 2
Малмыж 4 5 7
Нолинск 2 2 2

18. З. В УРАЛЬСКОГО 1859 1860 и 1861
Гурьев 1 2 1
Уральск 1 3 —
2 5 1
19. 3. В. ЧЕРНОМОРСКОГО
Ейск 1 3 —
Екатеринодар 7 16 22
Уманская отд — 2 —
Челбашская ст 1 1 —
9 22 22
20. ИРКУТСКАЯ
Баргузин — — 2
Благовещенск — — 3
Витимск — — 1
Иркутск 37 41 36
Ижевский зав — — 1
Киренск 1 1 1
Кяхта 14 15 20
Нижнеудинск 1 3 2
Нохтуйская отд 5 5 7
Петрозаводская отд 1 — —
Тоснек отд — — —
Троицкосавск — 2 3
Шелапугино ст — — 2
59 62 78
21. КАЗАНСКАЯ
Казань 41 51 67
Кичуй — — 2
Козмодемьянск 1 3 2
Лаишев 1 6 6
Мамадыш 1 1 1
Свияжск . . . 3 2 2
Спасск 5 3 6
Тетюши 3 2 3
Царевококшайск 1 2 3
Цивильск 1 1 1
Чебоксары 2 3 2
Чистополь 9 11 8
Ядрин 1 1 2
69 86 105
22. КАЛУЖСКАЯ
Александровский хутор отд 3 3 6
Боровск — 2 3
Жиздра 2 2 4
Калуга 15 24 3
Козельск 4 3 7

1859 1860 и 1861
Крюковская — 1 —
Лихвин 4 2 2
Малоярославец 5 4 5
Медынь 4 3 4
Мещовск 7 3 3
Мосальск 2 5 3
Перемышль 1 3 4
Полотняный зав. отд — — 1
Серпейск отд 1 — —
Сухиничи 2 1 1
Таруса 1 1 4
51 57 50
23. КИЕВСКАЯ
Бердичев 3 4 1
Богуславль — 1 1
Белая Церковь 2 2 2
Васильков 2 — —
Звенигородка 4 3 5
Канев 2 3 4
Киев 47 65 63
Липовец . — 1 2
Махновка — — —
Радомысль 3 5 2
Ружеин ст 1 — —
Сквира 1 11 2
Смела отд 8 13 11
Тараща 9 9 8
Умань 2 13 7
Черкассы 3 5 5
Чигирин 5 4 4
Тальное , 3 4 4
Шпола 1 1 4
96 144 125
24. КОВЕНСКАЯ
Вилькомир - 1 1
Ковно 5 9 11
Невель — —
Новоалександровск — — -
Новый Двор — 2 3
Поневеж — — 1
Россияны — 3 1
Тауроген 4 — 2
Тельш 1 — 1
Уцяна ст — — —
Царицыно отд — — —
Шавли 2 2 1
Шадов ст — —- -
Юрбург — 1 2
12 18 23

25. КОСТРОМСКАЯ 1859 1860 и 1861
Буй — 2 3
Варнавин 1 — 1
Ветлуга — 2 3
Воронье ст — 1 1
Галич 5 7 7
Кинешма 5 6 4
Кологрив — 1 2
Кострома 17 23 27
Лух — 1 2
Макарьев-на-Унже 2 4 2
Нерехта . . . 6 8 6
Плес 4 4 5
Пучеж-посад — 1 —
Солигалич 2 4 4
Судислав 1 1 1
Чухлома 2 1 4
Юрьев-Повольский 1 — —
47 68 72
26. КУРЛЯНДСКАЯ
Гагенпот 1 — —
Гольдинген — 1 —
Гробин отд — 1 1
Либава 2 1 —
Митава 4 8 2
Поланген 1 — —
Тальсен отд — — —
9 11 3
27. КУРСКАЯ
Белгород 9 11 10
Грайворон 1 2 3
Дмитриев-на-Сване 7 8 7
Короча 3 3 1
Курск 32 39 27
Льгов 9 8 9
Мирополье 1 2 2
Новый Оскол 3 8 6
Обоянь 5 4 6
Путивль 4 4 9
Рыльск 10 11 9
Старый Оскол 5 8 9
Суджа 8 14 12
Тим 2 2 7
Фатеж 3 8 3
Щигры 9 8 8
111 140 128
2 8 . КУТАИССКАЯ
Ахалцих — 1 1
Кутаис 2 4 7

1859 1860 и 1861
Озургеты отд . . . . . — 1 —
Редут-Кале — 1 —
2 7 8
29. ЛИФЛЯНДСКАЯ
Венден — 1 —
Дерпт 4 3 4
Пернов — 1 1
Рига 6 9 9
Фелик — — 1
10 14 1 5
30. МИНСКАЯ
Бобруйск 5 1 7
Борисов 1 1 1
Игумен — — —
Лоев отд 1 2 —
Минск 1 5 6
Мозырь — — 1
Несвиж — — 1
Новогрудек 2 1 2
Пинск — — 1
Речица 2 1 1
Слуцк 1 3 3
1 3 1 4 23
31. МОГИЛЕВСКАЯ
Гомель 4 2 5
Горы-Горки — 3 2
Климовичи — — 3
Копысь 1 1 —
Креславка — — 1
Кричев ст — 1 1
Могилев 9 12 14
Мстиславль 2 3 1
Орша — 4 4
Рогачев 3 4 4
Старый Быхов 1 1 2
Толочин ст 1 1 1
Чаусы — 2 2
Чериков 3 3 1
Шклов 1 1 1
Чечерск 3 2 1
28 40 43
32. МОСКОВСКАЯ
Богородск 2 5 3
Бронницы 6 6 8
Верея — 2 2
Волоколамск 4 6 6
Воскресенск ст — 1 1
464

1859 1860 и 1861
Дмитров 8 8 3
Звенигород — 1 1
Клин 5 5 4
Коломна 4 8 3
Кузнецкая ст — — —
Можайск 4 4 4
Москва 622 482 477
Мало-Малаково — — 1
Подольск 2 2 2
Руза 3 5 3
Сергиевский посад 4 7 7
Серпухов 16 19 18
Софийская ст — — 1
680 561 544
33. НИЖЕГОРОДСКАЯ
Абрамово 1 — 1
Ардатов 3 4 5
Арзамас 4 8 7
Балахна 4 6 4
Василь 2 1 2
Горбатов 1 3 2
Княгинин 2 6 6
Лукоянов — 2 4
Лысково... 1 3 2
Макарьев 1 — 1
Нижний-Новгород 21 25 26
Павлово село, отд 3 2 2
Починки — 2 1
Семенов 3 3 2
Сгргач 4 5 3
50 70 68
34. НОВГОРОДСКАЯ
Боровичи 3 5 10
Белозерск 1 3 3
Буреги — 1 —
Веребье — 1 —
Валдай 2 2 3
Валдайская ст. ж. д. отд — 1 —
Демянск 2 3 3
Кириллов 2 1 2
Крестцы 2 1 3
Новгород 9 8 13
Сомина пристань 3 3 1
Спасская полость ст 3 3 4
Старая Русса 5 5 4
Тихвин 2 7 2
Устюжина 4 3 7
Череповец 1 2 3
Медведь село 1 4 2
Подберезье — — 2
Тосна — — 1

1859 1860 и 1861
Гудово — — 1
Ям Бронницы 2 4 5
42 57 70
35. ОЛОНЕЦКАЯ
Вытегра 3 4 1
Каргополь — — 1
Лодейное поле . — — 1
Олонец . — 1 1
Петрозаводск 5 10 9
Повенец — 1 1
Пудож . . . 1 — —
9 16 14
36. ОРЕНБУРГСКАЯ
Белебей 2 1 1
Бирск 1 2 1
Верхнеуральск 2 2 1
Златоустовский зав 2 4 5
Илецкая защита, кр. отд 1 — 2
Мензелинск 2 4 5
Миясский завод ст 3 1 1
Оренбург 32 39 36
Орск 1 3 7
Стерлитамак 5 11 9
Троицк 1 2 3
Тунгатаровка — — 1
Уфа 11 16 20
Уральск — — 5
Челябинск 2 3 3
Ольховый рог — — 5
65 88 105
37. ОРЛОВСКАЯ
Волхов 3 10 11
Брянск 5 5 о
Дмитровск 3 3 2
Елец 11 16 16
Карачев 7 10 6
Кромы 5 10 7
Ливны 9 14 19
Малоархангельск 5 5 9
Мценок 4 6 7
Орел 34 40 40
Севск 3 5 4
Трубчевск 3 5 3
92 118 130
38. ПЕНЗЕНСКАЯ
Городище 3 1 2
Инсар 1 1 2
Исса — 1 -
466

1859 1860 и 1861
Каменская ст — — 1
Керенск 3 3 3
Краснослободск 3 7 3
Мокшанск — 3 3
Наровчат 2 3 4
Нижний Ломов 4 6 6
Пенза 30 37 32
Саранск 7 3 14
Чембар — 1 3
53 66 73
39. ПЕРМСКАЯ
Гэшлимбоевск 2 3 3
Богословский зав 1 3 3
Веретенья 1 1 2
Верхотурье 3 1 —
Екатеринбург 21 24 23
Ирбит — 1 2
Далматов — — 1
Каменский зав. отд — 2 2
Камышлов 1 1 —
Красноуфимск 1 1 2
Кунгур 6 6 9
Кушвинский зав 3 8 7
Невьянский зав 3 3 3
Нижне-Тагильский зав 1 1 2
Оханск — 1 2
Пермь 16 16 17
Соликамск 1 2 3
Чердынь — 1 1
Шадринск 3 5 8
Юговский каз. зав — — —
63 80 90
40. ПОДОЛЬСКАЯ
Балта 3 3 3
Бар — — 1
Брацлав — — 1
Винница 2 1 3
Гайсин 2 4 2
Каменец-Подольск 13 14 9
Летичев 3 2 1
Литин — 1 —
Могилев-на-Днестре 4 5 2
Ольгополь 3 2 —
Немиров — 3 4
Тульчин 1 3 2
Ушица — 1 2
42 29 30
41. ПОЛТАВСКАЯ
Борисполь ст 2 1 3
Буняковская ст — 1 2

1859 1860 и 1861
Гадяч 3 — 6
Градижск 3 4 4
Золотоноша 15 12 9
Зеньков 7 9 8
Кобеляки 7 6 3
Константиноград 13 14 10
Кременчуг 22 26 21
Лохвица 4 6 6
Лубны 8 8 11
Миргород 8 8 12
Переяслав 2 3 5
Пирятин 7 13 6
Полтава 40 47 47
Прилуки 20 11 18
Ромны 13 17 21
Решитиловка отд — — 1
Хорол 1 0 1 3 1 1
Яготинская ст . . . 4 6 6
177 1 9 5 210
42. ПСКОВСКАЯ
Великие Луки 3 6 8
Дуловка 1 1 —
Новоржев 4 4 3
Опочка 4 5 7
Остров 2 9 6
Порхов 12 18 12
Псков 14 16 13
Сольцы посад 1 2 1
Торопец 2 9 6
Холм .. 10 6 4
53 76 60
43. РЯЗАНСКАЯ
Данков 4 5 2
Егорьев 2 1 1
Зарайск 13 11 4
Касимов 8 9 6
Михайлов 1 4 6
Пронск — 3 2
Раненбург 3 6 6
Ряжск 7 12 10
Рязань 21 17 20
Сапожок 3 4 5
Скопин 1 — 6
Гавриловская ст 1 1 —
Спасск 4 4 4
Суйская cт — 2 3
68 79 7 5
44. САМАРСКАЯ
Бугульма 3 6 7
Бугуруслан 1 2 2
468

1839 1860 и 1861
Бузулук 3 4 4
Зималкова ст — — 2
Кичуй ст 2 1 1
Николаевск 2 3 5
Новый Узень 1 — —
Самара 15 22 26
Ставрополь 3 4 2
30 42 49
45. С.-ПЕТЕРБУРГСКАЯ
Бологое ст — — 1
Веребье ст — — 1
Гатчино — 3 1
Гдов 2 1 2
Жохово ст — — 1
Красное Село ст 2 2 —
Кронштадт 15 16 18
Колпинская ст — — 1
Каськово 1 1 1
Крюковская — — 1
Луга 6 5 3
Нарва 2 4 5
Новая Ладога 5 3 5
Ораниенбаум — — 2
Орлы ст — — 1
Павловск — — 2
Петергоф 2 3 —
Плюсса ст — — 1
Усть-Ижора — 1 —
Черковицы ст 3 3 4
Шлиссельбург — — 3
Ям-Ижора — 1 —
Ямбург 1 3 2
39 48 62
С.-Петербург 1274 1628 1681
46. САРАТОВСКАЯ
Аткарск 4 7 5
Балашов 13 10 16
Вольск 4 10 12
Дубовка посад 1 3 —
Камышин 9 11 10
Колония Каменка — — 1
Кузнецк 9 9 8
Петровск 12 10 10
Саратов 37 52 55
Сердобск 6 8 8
Хвалынск 6 5 8
Царицын 3 2 7
Камешкер , . . 1 1 —
105 128 140

47. СЕМИПАЛАТИНСКАЯ ОБЛАСТЬ
1859 1860 и 1861
Аягуз 1 — —
Боян-Аул — — 1
Верное — 2 3
Змеиногорские рудники — — 1
Кокбетаг — 1 1
Копал 1 2 1
Семипалатинск 3 4 4
Усть-Бухтарминская 1 — —
Усть-Каменогорская 1 1 1
7 10 12
48. СИМБИРСКАЯ
Алатырь 5 6 6
Ардатов 4 4 4
Буинск 2 1 2
Корсунь 3 8 5
Красносельская ст 2 2 1
Курмыш 1 3 2
Промзино городище — 2 —
Сенгилей — 2 —
Симбирск 26 27 28
Сызрань 7 8 11
Теренгульская ст 2 2 2
Юрловская 3 3 1
55 68 62
49. СМОЛЕНСКАЯ
Белый 7 5 4
Вязьма 6 11 9
Гжатск 4 5 1
Дорогобуж 4 8 9
Духовщина 4 4 6
Ельня 3 2 3
Красный 1 1 —
Поречье 2 7 3
Рославль 9 7 5
Смоленск 17 18 23
Сычевка 2 2 3
Юхнов 2 4 5
Софийская ст — 2 —
61 76 71
50. СТАВРОПОЛЬСКАЯ
Ардонская ст. отд 3 5 3
Владикавказ 21 17 12
Воздвиженская 4 4 4
Георгиевск — 1 1
Грозная , — 10 6
Екатериноградская — 1 1
Кизляр , . . . 7 9 5
Кисловодск отд. , , 1 — —

1859 1860 и 1861
Моздок . 6 2 6
Мелекес — — 1
Нальчик 1 1 1
Прочный окоп 1 2 5
Пятигорск 4 4 6
Ставрополь 24 40 50
Усть-Лабинская отд 8 9 14
Шелнозаводская ст 2 2 2
Хосаф-юрт 8 8 7
Николаевка 2 7 4
Чир-корза — — 3
Червленная 1 2 —
94 124 131
51. ТАВРИЧЕСКАЯ
Алешки 4 1 2
Алушта 2 — —
Бахчисарай 1 1 —
Бердянск 6 5 3
Геническ 1 4 2
Евпатория 2 9 3
Карасубаэар 1 3 3
Каховка отд 3 3 1
Керчь 12 28 18
Мелитополь 2 9 5
Ногайск ст — 1 —
Орехов 14 9 11
Перекоп 5 6 9
Севастополь 4 6 8
Симферополь 26 32 37
Судак —- — 2
Феодосия 9 4 —
Ялта 2 4 3
Гольбштадт 1 1 —
95 126 118
52. ТАМБОВСКАЯ
Борисоглебск — 6 9
Елатьма 2 2 1
Кадом 2 2 4
Кирсанов 14 15 13
Козлов 8 5 4
Коргошино ст 2 2 3
Лебедянь ст 3 3 3
Липецк 8 6 5
Моршанск 7 7 6
Спасск — 2 3
Тамбов 33 39 44
Темников 3 1 4
Усмань 8 6 7
Шацк 8 13 8
98 109 114

53. ТВЕРСКАЯ 1859 1860 и 1861
Бежецк 7 10 9
Весьегонск 2 2 3
Вышний Волочек 7 12 15
Зубцов 2 3 4
Калязин 5 6 7
Кашин 3 5 6
Корчева 2 2 2
Красный Холм 3 1 2
Осташков 5 6 4
Осташковская ст. жел. дор 2 2 3
Ржев 1 2 1 1 1 5
Старица 5 8 7
Тверь 9 23 25
Торжок 12 10 15
Тверская ст — 1 —
76 102 115
54. ТИФЛИССКАЯ
Белый Ключ 3 4 1
Гора 2 1 2
Гомборье 1 1 —
Думет 1 1 1
Елизаветполь — 1 1
Закаталы 2 3 1
Ишкарты — 1 1
Лагодеки — — 1
Монглис 1 2 1
Пасанаур — 1 1
Сигнах 1 2 1
Телав 5 5 3
Тифлис 44 52 55
Царские колодцы 9 7 6
69 81 76
55. ТОБОЛЬСКАЯ
Берцов — 1 1
Ишим 3 1 —
Коряково 1 — —
Каркаралы — — 1
Омск 16 19 23
Петропавловск 1 2 5
Тара 1 1 1
Тобольск 5 12 17
Тюмень — 5 5
Ялуторовск 1 2 1
28 43 54
56. ТОМСКАЯ
Барнаул 9 18 15
Змеиногородский рудник 2 1 2
Каинск 1 1 2

1859 1860 и 1861
Кийск — — 1
Кузнецк , 1 1 1
Мариинск . . . — — 4
Томск 1 3 1 9 1 3
26 40 38
57. ТУЛЬСКАЯ
Алексин — 7 7
Богородицы 5 6 3
Белев 12 7 6
Венев 8 10 11
Ефремов — 14 11
Епифань 7 7 7
Кашира 2 5 4
Крапивна 6 3 1
Новосиль 8 4 7
Одоев 4 10 7
Новая ст. по моск. тул. шоссе . . . . — — 2
Сергиевское село 3 3 3
Гула 29 38 41
Чернь .7 6 7
91 120 117
58. ХАРЬКОВСКАЯ
Ахтырка 7 10 7
Богодухов 3 7 3
Белополье ст 1 3 3
Валки 7 11 8
Волчанск 8 12 10
Змиев 6 10 4
Изюм 10 11 13
Купянск 6 8 7
Лебедин 10 10 15
Ново-Екатеринослав 7 11 7
Славянск 14 10 8
Малиновская ст — — 1
Старобельск 11 10 6
Сумы 10 21 13
Ларьков 76 85 81
Чугуев 12 10 7
1 8 9 222 1 9 3
59. ХЕРСОНСКАЯ
Александрия 5 13 9
Ананьев 10 15 9
Берислав — — 1
Бобринец 15 19 17
Вамская ст — — 1
Вознесенск 12 12 10
Григориополь 3 2 —
Дубоссары — 2 2
Елизаветград 17 15 28

1859 1860 и 1861
Николаев 15 23 20
Новая Прага 9 13 12
Нововоронцовская отд 4 7 3
Новогеоргиевск 5 6 9
Новомиргород 25 24 20
Одесса 94 114 97
Ольвиополь 2 4 2
Очаков — — 2
Песчаный Брод — — 4
Тирасполь 4 5 7
Херсон 12 15 50
Яновское отд 4 4 4
236 293 277
60. ЧЕРНИГОВСКАЯ
Батурин 2 2 2
Борзна 2 3 6
Гадяч — 4 —
Глухов 9 8 9
Городня 1 4 2
Добрянка отд — 1 1
Климов 1 1 1
Клинцы посад . . . . 1 1 1
Козелец отд 5 6 3
Конотоп 8 10 6
Кролевец 1 4 7
Мглин 2 3 5
Новгород-Северск 3 7 3
Новоаыбков 14 7 8
Нежин — 15 11
Остер 1 1 1
Погар 5 6 4
Почеп 2 3 3
Сосница 5 9 5
Стародуб 5 5 4
Сураж 2 1 4
Чернигов 15 22 25
84 123 113
61. ШЕМАХИНСКАЯ
Баку 2 5 5
Ленкорань — 1 1
Нуха — 2 1
Сальяны отд 1 1 1
Шемаха 3 1 1
Шуша .4 4 3
10 14 12
62. ЧЕРН. БЕР. ЛИНИЯ
Сухум-Кале — — 4
— — 4

63. ЭРИВАНСКАЯ 1859 1860 и 1861
Александрополь 1 3 3
Нахичевань 1 2 1
Новобаязет отд. — 1 —
Ордубат отд — — 1
Эривань 2 4 4
4 10 9
64. ЭСТЛЯНДСКАЯ
Везенберг — — 1
Гапсаль — 1 —
Ревель 5 5 3
5 6 4
65. ЯКУТСКАЯ ОБЛАСТЬ
Аян — — 1
Верхоянск 1 1 1
Олекминск 1 1 1
Якутск 1 1 2
3 3 5
66. ЯРОСЛАВСКАЯ
Данилов 2 5 4
Любим 2 2 3
Молога 5 7 5
Мышкин 4 3 2
Пошехонье 2 2 4
Романов-Борисоглебск — 3 —
Ростов 10 3 10
Рыбинск 11 11 9
Углич 4 4 5
Ярославль 30 35 48
70 7 5 90
ЦАРСТВО ПОЛЬСКОЕ
67. АВГУСТОВСКАЯ
Августов 1 — —
Граево 1 — —
Кальвария 1 — —
Ломжа — — 1
Мариамполь — — 1
Сувалки — 2 2
3 2 4
68. ВАРШАВСКАЯ
Варшава 30 42 27
Влацлавск — — 2
Велюнь — 1 1

1859 1860 и 1861
Владово — — 1
Вольборг — — 1
Желихов — — 1
Завохотск — — 1
Иван-город — 1 —
Калиш — — 2
Кутно — — 1
Кошица — 1 1
Коченицы — — 1
Кельцы — — 1
Ленчица — — 1
Лович , . 1 — 1
Минск 1 — —
Михаловецы — — 2
Остроленко — — 1
Пиотрков — — 3
Радчин — — 1
Сохачев — — 1
Серадзь 1 1 1
Седльце — 1 4
Сташев — — 1
Хемн — — 1
Ченстохов — — 1
33 47 59
69. ЛЮБЛИНСКАЯ
Бяла — — 1
Желехов 1 1 —
Замость 1 2 2
Красностав 1 1 1
Люблин 2 3 2
Михаловеца — 1 —
Ополье 1 1 1
Томашев 1 1 —
Янов . — — 1
7 10 8
70. ПЛОЦКАЯ
Новогеоргиевская кр 1 1 2
Плоцк — 1 1
Пржасныш — 1 1
Пултуск — — 1
1 3 5
71. Р А Д О М С К А Я
Завихвост 1 1 —
Кельцы 1 1 —
Олькуш — — 1
Опатов — — 1
Радом — 2 1
Сташев 1 1 —
Сандомерж — 1 —
Мехов — — 1
3 5 4

в. кн. Ф И Н Л Я Н Д С К О Е
72. ВЫБОРГСКАЯ 1859 1860 и 1861
Вильманстранд 1 1 1
Выборг 1 — 1
Фридрихсгам 1 1 1
3 2 3
73. ГЕЛЬСИНГФОРГСКАЯ
Борго 1 1 1
Гельсингфорс . . . . . . . . — 1 2
Свеаборг — — 1
1 2 4
74. ТАВАСТГУССКАЯ
Тавастгус — 1 —
— 1 —
Ja границу . . . . 21 18 10
Всего 5 500 6 598 6 658
В прошлый раз мы делали опыт соединения губерний и обла-
стей в несколько больших групп, сообразно их отношению к ли-
тературе, и тогда же замечали, что, вероятно, окажется надобность
несколько изменить группировку, сделанную нами в виде опыта.
Цифры прошедшего года, подтверждая догадки, внушенные циф-
рами 1860 года, показывают основательность предположений, вы-
сказанных нами тогда. Губернии Волынская и Каменец-Подоль-
ская действительно имеют к русской литературе точно такое же
отношение, как литовские губернии, и оказываются совершенно
различны от остальных четырех малорусских губерний характе-
ром умственной жизни образованного класса: на Волыни и в По-
долии русская литература распространена несравненно меньше,
чем в губерниях Киевской, Полтавской, Харьковской и Черни-
говской.
Губернии, лежащие между Малороссиею и Нижним По-
волжьем, действительно не имеют одинакового характера и каж-
дая из них обнаруживает сходство с тем краем, к которому при-
мыкает: Курская и Воронежская похожи на Харьковскую и Пол-
тавскую, Земля Войска Донского — на Новороссию, Орловская
губерния — на подмосковные губернии, Пензенская и Тамбов-
ская — на губернии Нижнего Поволжья. Сделав распределение
сообразно этим данным, мы получим следующий ряд округов (бе-
рем цифры экземпляров только за 1860 и 1861 годы, потому что
список 1859 года, составленный несколько иначе, не годится для
точного сравнения, как мы уже и замечали прошлый раз).
477

I. СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЙ ВЕЛИКОРУССКИЙ КРАЙ
Губернии: Новгородская, Олонецкая, Псковская, Петербургская (за
исключением города С.-Петербурга) и Смоленская:
1860 1861 население
272 277 3 650 000
И. И III. ЛИТВА И ВОЛЫНЬ С ПОДОЛИЕЮ
Губернии: Виленская, Витебская, Волынская, Гродненская, Ковенская,
Минская, Могилевская, Подольская:
1860 1861 население
224 226 8 675 000
IV. МАЛОРОССИЯ (КРОМЕ ВОЛЫНИ С ПОДОЛИЕЮ) И ПРИЛЕЖАЩИЕ ГУБЕРНИИ
Губернии: Воронежская, Киевская, Курская, Полтавская, Харьковская,
Черниговская:
1860 1861 население
927 880 10 550 000
V. НОВОРОССИЯ И КРЫМ С ПРИЛЕЖАЩИМИ ЗЕМЛЯМИ
Область Бессарабская, Земля Войска Донского, губернии: Екатерино-
славская, Ставропольская, Таврическая, Херсонская:
1860 1861 население
904 857 5 475 000
VI. ПОДМОСКОВНАЯ ОБЛАСТЬ
Губернии: Владимирская, Калужская, Костромская, Московская (за
исключением города Москвы), Орловская, Рязанская, Тверская, Туль-
ская, Ярославская:
1860 1861 население
794 803 11100 000
VII. ЮЖНАЯ ПОЛОВИНА ВОСТОЧНОГО КРАЯ
Губернии: Астраханская, Казанская, Нижегородская, Пензенская, Са-
марская, Саратовская, Симбирская, Тамбовская:
1860 1861 население
601 645 10 600 000
VIII. СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ КРАЙ
Губернии: Архангельская, Вологодская, Вятская, Оренбургская, Перм-
ская, Земля Войска Уральского:
1860 1861 население
259 289 7 400 000
IX. СИБИРЬ
1860 1861 население
221 250 3 400 000
X. КАВКАЗ И ЗАКАВКАЗЬЕ
1860 1861
158 161
XI, XII, X I I I И XIV. ЦАРСТВО ПОЛЬСКОЕ, ОСТЗЕЙСКИЕ ГУБЕРНИИ, ФИНЛЯНДИЯ И
ЗАГРАНИЧНЫЕ ЗЕМЛИ
1860 1861
122 119
478

Цифры, относящиеся к округам Литовскому и Кавказскому»
губерниям Волынской и Подольской, служат меркою развития
любви к чтению в этих местностях, по причинам, которые указы-
вали мы в прошлый раз. Точно так же по цифрам, относящимся
к петербургскому журналу, нельзя сравнивать Северо-западного
края, в котором, конечно, более петербургская журналистика, с
подмосковным, в котором, конечно, преобладает московская жур-
налистика. Рассмотрим же пропорцию между населением и числом
экземпляров в других русских округах. (Цифры населения у нас
взяты из месяцеслова за прошлый год; а цифры экземпляров за
оба года мы слагаем и делим на 2, чтобы получить среднее число
за оба года.)
Среднее число экземпля-
ров «Современника»,
получавшихся зa 1860
и 1861 годы
Число
населения
На 1 миллион
населения полу-
чалось экзем-
пляров
Новороссия (V) 880 5 475 000 161
Малороссия (IV) 904 10 550 000 86
С и б и р ь (IX) 236 3 400 000 70
Юго-восточный к р а й (VII) . . 623 10 600 000 59
Северо-восточный к р а й (VIII) 274 7 400 000 39
Порядок, в котором следуют один за другим эти округи,
остается тот же самый, какой мы получили из цифр, относившихся
к одному 1860 году, и мы можем повторить замечание, сделанное
в прошлый раз:
«Мы видим в этой таблице правильное возрастание любви к
чтению с северо-востока Европейской России на юго-запад.
По особенностям своей исторической судьбы Сибирь, никогда
не знавшая крепостного права, получавшая из России постоянный
прилив самого энергического и часто самого развитого населения,
издавна пользуется славой, что стоит в умственном отношении
выше Европейской России, — по нашим цифрам это подтвер-
ждается, если слишком общее выражение — Европейская Рос-
сия — мы заменим более определительным именем — Велико-
россия».
Разовьем подробнее заметки о других округах, слишком кратко
сделанные в первый раз.
Огромный перевес Новороссии над Малороссиею надобно, по
всей вероятности, приписывать собственно тому обстоятельству,
что Новороссийский край пользуется большим благосостоянием,
чем Малороссия.
В свою очередь, Малороссия зажиточнее юго-восточного Вели-
корусского края, а он зажиточнее северо-восточного.
Конечно, доверие к этим выводам совершенно зависит от вер-
ности делаемого нами предположения, что пропорция распростра-
ненности других журналов и газет, по названным нами краям,
сходна с пропорциею, представляемою «Современником».

БИБЛИОГРАФИЯ 1862 г.
< И З № 1 «СОВРЕМЕННИКА» >
Этюды. Популярные чтения Шлейдена. Перевод с немецкого
профессора Московского университета Калиновского. Москва.
1861 ».
Шлейден приобрел себе известность в ученом мире своими
трудами и открытиями по части ботаники и растительной физио-
логии; а публике не ученой он известен, как автор популярного
сочинения «Растение и его жизнь». Ботаника, как видите, это его
специальность; ею он занимался с успехом, приобрел себе поря-
дочную репутацию, как знаток своего дела, отлично владел мик-
роскопом и анатомическим ножичком, умел следить за раститель-
ною пылью и плодотворными крупинками, — кажется, чего же
больше? И следовало бы ему всегда подвизаться на этом поприще,
где он был как дома, как в своей тарелке; так нет же, область
ботаники показалась ему тесною, он рванулся в другие области
и другие сферы, воображая, что и здесь ему будет так же при-
вольно, как в ботанике, и здесь он не скомпрометирует себя и сде-
лается мастером дела. Следствием такого порыва и были многие
неботанические статьи Шлейдена, несколько скандализировавшие
его ученость, в том числе и настоящие «Этюды». Содержание их
самое разнообразное: душа растений, мечтание естествоиспыта-
теля в лунную ночь, Валленштейн и астрология, волшебство и
суеверие, природа звуков и звуки в природе и т. д. Но самый
интересный этюд это — Сведенборг и суеверие2; уже одно имя
Сведенборга невольно тянет внимание к этому этюду.
Сведенборг был человек весьма замечательный по своей стран-
ной судьбе и по тому перевороту, который случился в его голове.
В свое время он был знаменитым, первоклассным ученым, отлично
знал математику, астрономию, физику и другие естественные
науки; не одна теоретическая сторона этих наук занимала его: он
трудился над их практическим применением, писал практические
и технические сочинения, сделал много разных улучшений в про-
изводствах и промышленности, усовершенствовал и почти совер-
шенно преобразовал горное дело в своем отечестве, Швеции.
Никак нельзя было ожидать от такого практического человека
480

каких-нибудь мечтательных странностей. И вдруг в 1747 году он
удалился от всех деловых занятий, стал часто уединяться и уверял
всех, что душа и духовное тело его иногда отрешаются от есте-
ственной плоти. В этом состоянии он будто бы мог путешествовать
по планетам и другим небесным телам, мог видеть и слышать все,
что там делается. Он издавал описания своих путешествий и в них
рассказывал свои наблюдения; говорил, что духи на небесах ве-
дут ученые диспуты о предметах, занимающих и нас, земнород-
ных, что на некоторых планетах живут существа, не похожие на
людей, имеющие шарообразную форму, а на других — совершенно
схожие с людьми, но только не умеющие произносить букв «и»
и «е»; видал он там и умерших людей, их занятия, образ жизни
и развлечения, разговаривал и толковал с ними, беседовал с Лю-
тером, Магометом и другими. Как ни странны были его рассказы
и уверения, однакож, нашлись люди, которые от всей души пове-
рили им, признали Сведенборга за духовидца и человека необык-
новенного и образовали большую секту, которая существует и до
сих пор, твердо веруя в истину слов Сведенборга, и которая, го-
ворят, в последнее время даже сильно стала увеличиваться. —
Сведенборг не единственное явление в своем роде; история пред-
ставляет много личностей, подобных ему, которые тоже пропове-
дывали и выдавали за истину разные сказки и несбыточные фан-
тазии, говорили то, что совершенно противно здравому смыслу
и всей природе человека. Однакож им верили, и многие из них
приобретали многочисленные кружки и секты последователей.
Что же это за личности такие, и что им за охота была проповеды-
вать разные небылицы и уверять людей в очевидных нелепостях?
«При размышлении о Сведенборге, — говорит Шлейден, — не-
вольно рождается вопрос: был ли он плут, трунивший над про-
стотою легковерных читателей, был ли обманщик, под личиною
религиозного мечтательства набиравший последователей для ко-
рыстных целей? На это мы отвечаем с полною уверенностью: нет,
он не был ни тем, ни другим». В доказательство он указывает
на честный и благородный характер Сведенборга и на все его по-
ведение. То же самое можно сказать и о всех других мечтателях,
имевших последователей, подобно Сведенборгу: они не были ни
обманщиками, ни плутами, отличались строгостью жизни, чест-
ным характером и безукоризненным поведением. Но этого мало:
если бы Сведенборг и ему подобные действовали обманом, они
бы не имели последователей. Человек, говорящий неискренно,
если и может увлечь кого-нибудь, то, во всяком случае, не надолго;
сети обмана очень непрочны; кто-нибудь из обманутых может
рано или поздно заметить их и образумить других, и тогда — горе
обманщику, доверие к нему теряется навсегда. Легковерие удобно
поддается обману, но так же удобно и оставляет его. Только ис-
кренность убеждения дает человеку силу, покоряющую ум и сердце
другого. «Кто же был Сведенборг? — спрашивает Шлейден. —
481

Скажем, — отвечает он же, — категорически: помешанный, но до-
бродушный и совершенно безвредный. Если бы он клялся всем
для него священным, что он подлинно видел и слышал все, о чем
рассказывает, то это нисколько не мешает ему оставаться в то же
время вполне честным и правдивым человеком». Это вполне мо-
жет быть применено и к другим восторженным мечтателям вроде
Сведенборга. Они твердо были убеждены в том, что проповеды-
вали, и говорили то, что хотя и было в существе дела нелепостью
и вздором, но им казалось истиной вследствие их умственного рас-
стройства; все необыкновенные случаи, происходившие только в
их расстроенном воображении, представлялись им, по той же при-
чине, действительными фактами. Поэтому они твердо стояли за
свою истину, готовы были жертвовать для нее всем, даже самою
жизнью; это-то и сообщало их словам убедительность и силу,
которой трудно было противиться. Но эта истина есть истина для
них, людей, нездоровых умом; а для других, для здравого ума,
она есть ложь, которой не следует верить, несмотря на все их
клятвы и жертвы, так соблазнительно действующие на сердце.
Строго говоря, они обманывали других, потому что обманывались
сами, и, таким образом, вместо истины, или вместе с частицей
истины, распространяли в большом количестве ложь и неправду,
которая соблазняла и губила многих, так как она противоречила
основным началам здравого смысла. Поэтому их никак нельзя
назвать «безвредными»: они стесняли человеческий разум и коле-
бали его доверение к своим силам. Разум видел в их словах проти-
воречие своим законам и не мог принять их положений; но чув-
ство, увлеченное искренностью проповеди, невольно влекло и его
к принятию этих положений; он начинал сомневаться в верности
своих законов, наконец, совершенно отказывался от них, подчи-
няясь чувству, и нередко приходил к такому заключению, что за-
коны и требования чувства вернее и обязательнее законов и
требований ума даже в той области, которая исключительно при-
надлежит уму. Все это должно было чрезвычайно замедлить раз-
витие ума. — От чего же происходит то, что мечтатели несущест-
вующие предметы признают действительными, и откуда у них
самих берется уверенность в действительном бытии этих предме-
тов? На это Шлейден отвечает так:
«Вследствие болезненного состояния (в чем бы оно ни заключалось, по-
ложим даже в одном только нарушении равновесия нервной силы в отдель-
ных частях нервной системы, что легко может произойти от одностороннего
упражнения известных групп нервных волокон) деятельность мозговых во-
локон, обусловливающая представление определенного предмета, может быть
до того жива, что распространяется на зрительный нерв, и, как скоро это
случилось, человек теряет единственную возможность отличать мысленные
изображения от действительных. Тогда происходит то, что научно называют
галлюцинациями, или обманами чувств. Человек видит несуществующие пе-
ред ним предметы так ясно и отчетливо, как действительные, слышит голоса
там, где никто не говорит, а самого себя почитает в то же время лишь пас-
сивным зрителем всей этой фантасмагории.
482

Это-то и было с Сведенборгом. Получивши уже в ранней молодости
ложное направление, по своей юношеской впечатлительности и потому, что
отец его тоже имел большую наклонность к мистической теософии, Сведен-
борг поддерживал это направление, предаваясь непомерным богословским
занятиям и неосторожно углубляясь в философские исследования. Усилен-
ный труд, ночные занятия, постоянное умственное напряжение должны были
произвести, даже и в его железном организме, некоторые расстройства; наив-
но рассказанная им самим комическая сцена первого его видения наводит нас
на причину умственного его расстройства, заключавшуюся в брюшных зава-
лах. Поужинав плотно поздно вечером в одном лондонском трактире, к концу
ужина он увидел перед собою облако, а вокруг комнаты ползающих отврати-
тельных пресмыкающихся, змей и жаб. Вскоре затем этот мрак рассеялся,
и тогда в углу комнаты, посреди ясного блестящего света, он увидал чело-
века, который страшным голосом закричал ему: «не ешь так много!» [Этот
же самый человек, давший столь неожиданно нашему великому ученому
диэтетический совет, в последующих видениях являлся ему в образе самого
бога.] Этими явными признаками сильных приливов крови к голове, повто-
рявшихся потом при всех его видениях, началось его помешательство; оно
продолжалось целые 27 лет, составляя в полном смысле слова счастие его
жизни. Вследствие этого особенного вида умственного расстройства, он не-
вольно принимал результаты пытливых своих исследований и собственного
здравого разума за сообщения посторонних, им самим созданных образов;
а потому он твердо верил во все чудесное и невероятное».
Это объяснение совершенно справедливо и в приложении ко
всем мечтателям, принимавшим свои фантазии за истину. Если бы
нам известна была жизнь каждого из них с такими исторически
верными подробностями, какие мы знаем о Сведенборге, то мы
могли бы найти объяснение и истолкование их фантазий в раз-
ных обстоятельствах и условиях их жизни, могли бы проследить,
как они постепенно все более и более увлекались своими мечтами
и как, наконец, дошли до того, что эти мечты им показались дей-
ствительностью.
Но Сведенборг представляет еще одну особенность, отличаю-
щую его от других подобных ему мечтателей. Все они были совер-
шенно помешанные, расстройство их умственных способностей
было полное, они решительно на все смотрели с своей фантасти-
ческой точки зрения, тогда как Сведенборг рассуждал совершенно
здраво, если дело не касалось специальных предметов его помеша-
тельства. Описывая свои путешествия по планетам, он сообщал со-
вершенно верно те научные факты, которые известны были астро-
номии в его время, и говорил в этих случаях так, как сказал бы
самый ученый и здравомыслящий астроном того времени; и затем
уже передавал бред своей больной фантазии. Эта особенность Све-
денборга тоже не редкость, ее часто можно замечать у самых
ученых людей. Иной ученый об одном предмете рассуждает верно
и судит здраво, но зато о других предметах говорит точно поме-
шанный, высказывает нелепости похуже бредней Сведенборга.
Шлейден говорит: «всем известно распространенное явление, что
люди в некоторых, даже, может быть, во многих, отношениях
весьма умные, о других предметах судят не особенно здраво, даже,
быть может, нелепо. [Гуго Гроций и Ньютон долго ломали себе
483

голову над объяснением зверя в апокалипсисе.] Тихо де-Браге 3
смело измерял системы небесных тел, но робко возвращался до-
мой, когда заяц перебегал ему дорогу». Стало быть, ученый Шлей-
ден не может оскорбиться, и мы нисколько не унизим его ученых
заслуг, если скажем, что и сам он принадлежит к разряду подоб-
ных людей и много смахивает на Сведенборга. В области ботаники
он умный человек, о ботанических вещах он судит верно и здраво;
но как только коснется других предметов, сейчас же пускается в
такие фантазии, в которых замечается совершенное отсутствие
здравого смысла. Читая его этюды о суеверии или о душе расте-
ний, никак не хочешь верить, чтобы их написал Шлейден, автор
сочинения «Растение и его жизнь». В этих этюдах он пускается
в какую-то странную мистику, повидимому, что-то усиливается
сказать, а между тем из его слов решительно ничего не выходит.
Мы уверены, что даже переводчик его, профессор Калиновский,
сам не понимал этих этюдов. Шлейден как будто вооружается
против суеверия, но потом защищает его, старается найти какую-
то разницу между суеверием верным и неверным; отвергает «сто-
ловых» духов, но горячо стоит за других духов, вызываемых ма-
гией, хотя и вооружается в то же время против волшебства; гово-
рит, что наука естествоведения не разрушает суеверия и не может
его разрушить, а потом сам же соглашается, что изучение законов
природы разогнало целый облак суеверий. Вот на пробу несколько
мест из «Этюдов» Шлейдена:
«Я п р и д а ю б о л ь ш о е значение естествознанию, но говорю с п о л н ы м убеж-
дением, что естественные науки не избавили и никогда не избавят нас от
суеверия. — Мало того, я смело прибавляю, что суеверие неизбежно в каж-
дом хорошем человеке, и только совершенно бездушный, углубляясь в себя,
мог бы сказать, что совершенно свободен от суеверия» (стр. 173).
[«Вера живет неизгладимо в каждом из нас: она принадлежит к усло-
виям существования человека, чтоб он мог чувствовать не мертвую веще-
ственность, но духовную жизнь. — Не вера в бессмертие в том мире, с сон-
мом духов, возвышает человека над окружающею его бесчувственною борь-
бою мертвых масс и сил, а убеждение, что лучезарный небесный мир
нисколько не отличен от окружающего нас мира, но кажется различным
только вследствие ограниченных понятий человека» (это что-то вроде Све-
денборга). «Но бессмертие и свободное общение с духами, все это остается
для человека вечно непостижимым. И к а к душа его чувствует потребность со-
знавать соприсутствие этого непостижимого, говорить о нем, то человек дол-
жен употреблять условные знаки, которые образно объясняют ему непости-
жимое. Побуждение нашего сердца заставляет нас в каждом явлении природы
видеть в ы с ш е е значение, и с к а т ь за н е й ч е г о - т о л у ч ш е г о , нежели разумную
законность природы» (стр. 175).
«Понятие о предопределении сильно и живо поддерживает моральное
наше чувство в жизни, составляет твердую, самостоятельную основу нашего
благочестия.
Для удержания этого чувства во всей его чистоте мы нуждаемся в под-
чинении себя закону изящного; всякий символ, следовательно, и в моральном
смысле слова имеет эстетическое значение. Поэтому можно назвать нелепым
суеверием всякое отвратительное, н е л е п о е в ы р а ж е н и е н а ш и х в ы с о к и х убеж-
дений. В ворожбе и толковании знамений высказывается одно только убеж-
дение, что мы постоянно находимся под эгидою всемогущей любви, которая
484

все сочетала и устроила для нашего блага; но противно думать, что мы ищем
и полагаем найти предостережение, одобрение и т. п. предсказания в кофей-
ной гуще, в ничего не значащих формах расплавленного свинца или в засален-
ных картах оборванной нищенки, хотя астрология заслуживает с этой сто-
роны уже меньшего порицания. Когда простосердечный селянин, в молчали-
вом кружке своей семьи, рано утром, сняв с седых волос шапочку, набожно чи-
тает: «хлеб наш насущный даждь нам днесь», то каждый рассудительный чело-
век сочувствует такой живой вере. Читая же в жизни Стиллинга историю о
том, как доктор, погрязший по уши в долгах от беспорядочного домохозяйства,
падая с женою на колени, просит небо, как потом, получив с почты нежданные
деньги, он приписывает это непосредственному действию своей молитвы,—
мы отворачиваемся с отвращением от такого суеверия» (стр. 179—180).1
«Мы можем делать различие между неизвинительным и извинительным,
между грубым и утонченным суеверием; но мы не можем освободиться от
него вовсе, если не хотим отказаться от всей силы моральных идей»
(стр. 286). «Мы видим постоянно в истории, что, по мере возрастающих че-
ловеческих знаний, мало-помалу распадается и превращается в прах фанта-
стическое громадное здание суеверия» (значит, наука разрушает суеверия).
«Но вообще я сомневаюсь, чтоб в настоящее время наука могла иметь влия-
ние на подобные вещи (?). Но не существовало еще привидение, которое бы
устояло против полицейской власти, как скоро она преследовала его непод-
купно. Я, с своей стороны, отделался бы от докучливого привидения, прося
помощи не у заклинателей духов и философов, но у современных Фуше» (то
есть министров полиции; стр. 3 1 1 )4 .
Отчего же происходит такая странность у людей ученых и ум-
ных вообще, отчего они о некоторых предметах рассуждают умно
и здраво, а о других совершенно бестолково и нелепо? На этот
вопрос Шлейден отвечает так:
«Ни одна часть нашего тела не имеет такого сложного устройства и та-
кой чувствительности, как нервная система. Сотни тысяч волокон, составляю-
щих нервную систему, может быть, не более одного раза в течение тысячеле-
тия имеют такое совершенное строение и развитие у человека, что все вместе
служат одинаково и превосходно для отправлений духа. Большею частью
большие или меньшие партии их остаются недоразвитыми; вследствие этого
дух не может, сообразно высшему своему развитию, проявляться нормально
в соответственных частях; может случиться, что это явление будет еще за-
метнее, чем более развиты другие части к большему ущербу общей гармонии.
На этом основывается общеизвестное явление, что люди умные о некоторых
предметах судят не здраво, даже нелепо».
Этим можно объяснить и странности самого Шлейдена; видно,
у него меньшие ботанические партии нервов развиты хорошо, а
большие, так сказать, философские, остались недоразвитыми;
вследствие чего он и запутался во мраке суеверия и даже считает
его необходимым.
<ИЗ № 2 «СОВРЕМЕННИКА»>
Руководство к сравнительной статистике Г. Ф. Кольба. Пере-
ведено и дополнено под редакциею А. Корсака. Издание Николая
Тиблена. Том I. Спб. 1862 г. 1
В последние годы стали являться у нас издатели, каких прежде
не было: люди, по своим знаниям могущие вполне судить о досто-
инстве издаваемых ими книг, и притом совершенно добросовест-
485

ные в выборе книг для издания. Первого из таких издателей
нашла литература в г. Тиблене. Нет надобности говорить, какую
пользу книжному делу приносит издательская предприимчивость,
когда находится в соединении с такими качествами. Например,
достаточно просмотреть список изданий г. Тиблена, чтобы убе-
диться в серьезности и дельности книг, на которых останавли-
вается его выбор. Он напечатал или печатает: «Историю цивили-
зации» Гизо, «Курсы политической экономии» Молинари и Кур-
сель Сенёлля, «Полное собрание сочинений» Маколея, биографию
Маколея г. Вызинского, «Гражданское право» Мейера, «Повести»
Марка Вовчка на малорусском языке, «Очерк торговли Москов-
ского государства» г. Костомарова, «Историю новой философии»
Куно Фишера; он готовит к печати «Историю французской лите-
ратуры» Юлиана Шмидта, «О представительном правлении»
Милля2, «Историю цивилизации в Англии» Бокля. За исклю-
чением одного Молинари, да еще Куно Фишера, тут нет ни одной
книги, о которой не следовало бы сказать, что она принадлежит
к числу сочинений, издание которых заслуживает безусловного
одобрения. Некоторые из них имеют бесспорное классическое
достоинство; другие все-таки — самые лучшие по своей части из
сочинений, могущих быть издаваемыми у нас. В свое время мы
высказывали недостатки некоторых книг, издаваемых г. Тибле-
ном, например указывали односторонность исторических и поли-
тических убеждений Гизо3 и Маколея, — но, как бы ни думал
кто о направлении таких писателей, всякий понимает, как нужно
и полезно существовать им в русском переводе. Вообще же в тех
случаях, где может, г. Тиблен выбирает для издания такие книги,
которые заслуживают полного одобрения не только по достоин-
ству своего изложения или по фактическому богатству своего со-
держания, но и по истинности своего направления.
К этому последнему разряду принадлежит «Статистика»
Кольба, смотрящего на вещи с самой верной точки зрения4.
Г. Корсак, известный своими добросовестными трудами по части
политической экономии и статистики 5, приняв на себя редакцию
перевода, значительно увеличил достоинство книги тем, что при-
соединил к статье Кольба о России свой собственный статистиче-
ский очерк, гораздо более обширный. В немецком оригинале
Кольба статья о России занимает только 27 страниц; при столь
значительном ее расширении в русском издании г. Тиблен дол-
жен был разделить на два тома книгу, составляющую в немец-
ком издании один том. В первой вышедшей теперь части русского
издания находится статистика пяти европейских великих дер-
жав. Но мало того, что статья г. Корсака обширна: она очень
дельна, так что этот труд г. Корсака надобно назвать самым
лучшим и полным сборником общих статистических сведений о
России.
486

Свой добросовестный и обширный труд г. Корсак начинает
замечанием, что «статистика России представляет самые шаткие
данные. Одни из ее фактов не определены пока даже приблизи-
тельно верно, другие недоступны для науки. К числу первых
можно отнести даже сведения о пространстве и населении». Не-
удивительна была бы неточность сведений о пространстве азиат-
ских пустынь, считающихся нашими владениями; но даже про-
странство Европейской России определяется разными источни-
ками очень неодинаково. В перечислениях населения точно так же
находится очень большая разница между сведениями, изданными
от министерства финансов и от Центрального статистического
комитета, который насчитывает в Русской империи на 1 826 000
человек больше, чем министерство финансов 6.
Но каково бы ни было неизвестное нам с точностью простран-
ство нашей империи и число ее населения, мы можем весьма осно-
вательно радоваться тому, что со второй половины прошлого века
чрезвычайно расширили свои границы на западе. Вот очень любо-
пытная таблица расстояния наших границ от некоторых городов
Западной Европы ныне и 90 лет тому назад 7:
1772 г. н ы н е
От Стокгольма 32 м и л и 18 м и л ь
» Кенигсберга 50 » 20 »
» Б е р л и н а 202 » 43 »
» Бреславля 1 7 4 » 1 1 »
» Дрездена 207 » 44 »
» П р а г и 208 » 45 »
» Вены 228 » 64 »
» М ю н х е н а 252 » 89 »
» Ф р а н к ф у р т а 268 » 105 »
» П а р и ж а 337 » 174 »
» Лондона 330 » 171 »
Неудивительно, что при сличении этих цифр западные дер-
жавы чувствуют беспокойство и недоверие. Ведь если бы дело
продолжало итти таким же путем, то через 20 лет наша граница
достигла бы Праги, через 30 — Вены, через 35 — Мюнхена, че-
рез 40 — Франкфурта, а еще через 20 или 30 лет даже Парижа
и самого Лондона. Та партия рьяных славянофилов, которая вме-
сте с г. В. Ламанским хлопочет об отыскании нам вотчинных прав
на Севилью и Кордову8, исконные славянские города, — и во-
обще о «приискании новых землиц» вдобавок к нынешним нашим
землям, — эта партия имеет за себя и факты истории последнего
столетия точно так же, как находит аргументы для себя в первых
временах средних веков, когда, по свидетельству покойного Са-
вельева-Ростиславича 9, мы, русские, под именем вандалов и готов
завоевали Италию, под именем саксов завоевали Британию.
Но кроме шуток. Политика России до недавнего времени была
более всего обращена на расширение границ, и дело это, шедшее
487

с большим успехом, развлекало силы нашего коренного русского
населения. Мы не могли обзавестись у себя ни образованностью,
ни даже хотя бы порядочным частным хозяйством, потому что
некогда нам было ни о чем своем домашнем подумать, да и не
оставалось у нас никаких средств на домашние дела: мы постоян-
но исполняли в обратном смысле знаменитое предсказание, кото-
рым всегда характеризовалась возможность благосостояния:
«перекуют мечи в плуги и копья в серпы»; у нас постоянно
ковались мечи и копья из железа, которому следовало бы итти
на плуги и серпы 10, потому-то нам до сих пор нечем пахать
землю.
Это прежнее направление всех наших общественных мыслей
и сил к расширению границ напрасно было бы приписывать
исключительно или преимущественно прежним правительствам в
отдельности от общества. Само общество вызывало и поддержи-
вало такое направление правительственной деятельности. Нечего
говорить о старых временах, когда общество было заражено этим
завоевательством еще больше нынешнего. Вспомним, как при на-
чале восточной войны из ста так называемых образованных людей
девяносто девять ликовали при мысли, что мы скоро овладеем
Константинополем. Зачем им нужен был Константинополь? Квар-
тальными надзирателями, что ли, рассчитывали они быть в нем,
получить исправнические должности в Румелии, Фессалии, Алба-
нии? Сделаться пашами адрианопольскими, филиппопольскими,
салоникскими, янинскими? Хоть бы этот расчет был у них, лико-
вавших господ, — оно было бы понятно, хотя и низко было бы
желать нового обременения отечеству для получения выгодных
должностей себе. Но нет, они ликовали совершенно бескорыстно,
идеально, так сказать, научно: их просто восхищала мысль, что
вот на ландкартах весь турецкий полуостров будет обведен тою же
краскою, которая идет от Торнео через Поланген, Калиш, Броды
и т. д.; что в академическом месяцеслове11 к прежним двум стра-
ницам в списке губерний прибавится третья с неслыханными име-
нами каких-нибудь губерний Шумлянской, Шистовской, Кирк-
Килиссейской, Ушкубской, Ларисской, Елбассанской и т. д. О том,
что надобно будет и по окончании войны содержать на Балкан-
ском полуострове лишних двести тысяч войска, о том, что на со-
держание этого войска нужно будет лишних 50 мил., — о том,
что заботы о сохранении нашей власти над Балканским полу-
островом еще меньше прежнего оставят нам времени устроивать
свои дела, — о том, что мы обеднеем от нового завоевания, — об
этом наше общество и не думало. Помилуйте, мы будем владеть
Константинополем, Босфором, Дарданеллами, Балканами, чуть ли
не Парнасом и Олимпом, Адриатическим прибрежьем, быть мо-
жет, островом Теаки, древнею Итакою, отечеством Улисса 12, —
восторг, восторг! Подумайте только: тогда Вена будет с трех
488

сторон окружена нашими владениями, наша флотилия будет пла-
вать по Саве и всегда готова войти в Драву и Мораву, — ведь это
восхитительно. Я вас спрошу: что тогда будет делать Вена? чуть
что-нибудь не по-нашему, — собираются пять корпусов русской
армии в Белграде и двигаются они вверх по долине Дуная прямо
на Вену; а тут с другой стороны собираются пять корпусов рус-
ской армии около Вислицы и Стобницы и двигаются с другой
стороны тоже на Вену. Обе армии соединяются между Веною и
Пресбургом. Вена отрезана от восточной половины Австрийской
империи. Под Люксембургом происходит решительная битва:
австрийцы вывели 200 тыс. человек, а мы 400 тысяч; австрийцы
обойдены с правого фланга, оттеснены от Вены, хотят отступать
к Грецу; но Сенрингские дефиле уже заняты нашими войсками
и — остатки австрийской армии кладут оружие, — в том роде,
помните, как было под Арадом с венграми, — а Вена уже за два
дня перед тем, на утро после битвы, выслала ключи победи-
телям и т. д.... Словом, сказать, «жизнь наша течет в эмпиреях,
музыка играет, штандарт скачет» 13, и... «и в ту же минуту по ули-
цам (покоренной Вены) курьеры, курьеры (из Берлина, Гааги,
Брюсселя, Парижа, Мадрида, Лиссабона), курьеры... можете
представить себе, тридцать тысяч одних курьеров! Каково поло-
жение, я спрашиваю? — Иван Александрович 14, — то бишь, Вла-
димир Иванович15 с товарищами — ступайте управлять департа-
ментом, — то бишь, всею Европою». Бедный г. В. Ламанский,
милый бывший наш собеседник, за что мы нападаем на вас, чело-
века невинного и неважного, ученого и почтенного? Вы с не менее
почтенным г. И. Аксаковым не больше многих любезных наших
соотечественников наклонны к завоевательной хлестаковщине, —
то есть они наклонны к ней не меньше вас, — а мы выводим на
посмешище только вас двоих, не смягчаясь даже тем, что вы, при
всей географической свирепости, добродушнейшие люди в мире,
благонамереннейшие сыны отечества... Но ведь и то сказать: если
смягчаться над вами за то, что вы говорите вздор только по край-
ней наивности, а не по злому умыслу, так ведь и ни на кого из
сынов нашего отечества нельзя претендовать за то, что Россия
была двести лет занята исканием «новых землиц». А надобно же
на ком-нибудь сорвать злобу, и мы срываем ее на вас, добродуш-
нейший из смертных.
О государственных доходах и расходах помещена в этой
книжке «Современника» отдельная статья, в которой мы много
пользовались цифрами, представленными в исследовании г. Кор-
сака. А здесь мы приведем из его очерка статью о государствен-
ном долге. Сказав, что к 1 января 1860 г. консолидированный
государственный долг считался в 555 012 127 р. сер., и что увели-
чение этой цифры перед долгом, бывшим в 1858 году, равняется
39 024 115 р. сер., г. Корсак продолжает 16;
489

«Кроме консолидированного долга, существует долг, не внесенный в го-
сударственную долговую книгу и соответствующий тому, что во Франции
называют dette flottante (текущий долг); к 1 января 1859 года он был в сле-
дующем виде:
Долги срочные:
Разные серии билетов государств, казначейства . . . 93 000 000
Долг заемному банку 325 000 000
Долг бессрочный:
Кредитные билеты (ассигнации) 644 648 719
Итог . . . . 1 062 648 719
А с консолидированным долгом . . . 515 988 012
Составится 1 578 636 731
За вычетом же резерва, обеспечивающего
ассигнации, и сумм, назначенных для
уплаты долгов, всего 115 028 197
Останется к 1 января 1859 г. всего долга 1 463 608 534
В 1860 г., как мы уже видели, консолидированный долг умножился в
39 024 115р. Что же касается до текущего долга, то определить его довольно
трудно; можно только сказать, насколько умножилась к этому времени сумма
кредитных билетов: она возросла на 35 299 134 руб. Все приращение долга
этих двух разрядов составляло, следовательно, 74 253 249 руб., которые уве-
личат последний итог до 1 537 861783 руб., или, круглым числом, до
11/2 миллиардов».
Происхождение государственного долга и состояние его в последнее
время. Главное основание государственному долгу положено было ассигна-
циями; военные и другие потребности заставили прибегнуть к ним в царство-
вание Екатерины II; с тех пор они сделались обыкновенным способом покры-
вать расходы. По смерти Екатерины ассигнаций находилось в обращении
около 200 мил. руб., и курс ассигнационного рубля еще не падал значительно.
Впоследствии, с умножением расходов, особенно во время войн французской
революции, русское правительство все чаще и чаще прибегало к выпуску бу-
мажных денег. Отсюда — постоянный и быстрый упадок их курса, так что,
наконец, серебряный рубль стал равняться 4 руб. ассигнациями. Медная мо-
нета имела одинаковую ценность с бумагой, служа для ее размена. В 1810 г.
русские финансы находились в чрезвычайно расстроенном состоянии. Бюд-
жет представлял дефицит более чем в 105 мил. руб., и ассигнационный рубль
утратил 3/4 своей первоначальной ценности. Новые выпуски ассигнаций каза-
лись уже невозможными; правительство решилось прекратить их. Устроена
была комиссия погашения, которая постановила продать часть государствен-
ных имуществ и с помощью вырученной суммы уменьшить массу ассигнаций.
С этих пор правительство было намерено сделать серебряную монету главным
орудием мены. Но наступила война 1812 г., и исполнение реформы приоста-
новлено. С 1812 г. до исхода 1814 г. курс ассигнаций все более и более па-
дал, так что в 1815 г. серебряный рубль равнялся 4 р. 18 коп. ассигн.
После всеобщего мира внесенный в государственную долговую книгу
долг России не превышал 125 мил. руб. сер. Правительство постановило пра-
вилом не делать новых выпусков ассигнаций и принялось затем уменьшать их
количество. Для этого оно предпочло сделать заем и на соответствующую
ему сумму сжечь ассигнаций. Это был первый заграничный заем (подписка
открыта в Амстердаме). Таким образом в 1819 г. 118 мил. ассигнаций
было извлечено из обращения; в то же время монетный двор приготовил на
26 мил. звонкой монеты.
490

В 1820 г. открыт н о в ы й заем в 40 мил. руб. в Англии и Голландии, при
посредстве Беринга и Гоппе. Ассигнации продолжали извлекаться из обра-
щения, но курс их поднимался медленно. С 418 коп. (в 1815 г.) он посте-
пенно доходил до 403 (1816), 383 (1817), 379 (1818) и 373 к. (в 1819 и
1820 гг.). В 1821 г. ассигнаций находилось в обращении на 639 460 220 руб.
Однако, с извлечением старых, на покрытие государственных расходов дела-
лись постоянно новые выпуски.
Процентный долг также увеличился, и в 1821 г. его было до 49 100 000
голландск. гульденами, до 25 мил. руб. звонкою монетою и 286 624 121 бан-
ковыми билетами. Долг этот разделялся на три категории: 1) долги, предше-
ствовавшие 1817 г.; 2) долги, сделанные для уменьшения массы бумаж-
ных денег; 3) долги для расходов по разным отраслям управления.
Комиссия погашения долгов, основанная в 1817 г . , действовала энерги-
чески: по прошествии нескольких лет процентный долг (в 1822 г.) оказался
на 62 мил. менее. В то же время уничтожено ассигнаций на 236 мил. и в об-
ращении их находилось только на 596 мил. Хотя, по отчету министра финан-
сов Гурьева, положение кредитных учреждений было очень удовлетворительно,
однако через несколько недель после этого отчета был заключен новый заем
в 35 мил. в Лондоне, при посредстве дома Ротшильда.
В 1823 г. в управление министерством финансов вступил граф Канкрин.
Курс ассигнаций значительно улучшился; серебряный рубль стоил 3 р. 60 к.
ассигн.; тем не менее, масса ассигнаций оставалась на прежней цифре
596 мил. Займы, сделанные до сих пор для извлечения бумажных денег, со-
единялись с жертвами, не соответствовавшими цели; из обращения извлечено
было, правда, на 236 мил. ассигнаций, но взамен этого прибавилась значи-
тельная масса долгов, на 5 и 6% и по низким курсам. Кредиторы сверх того
выговорили условия, чтобы первоначальные проценты никогда не понижа-
лись. Улучшение курса ассигнаций не выкупалось этой жертвой, и, вместо
беспроцентного долга, явился другой долг, обременяющий государство про-
центами. Бумажные деньги и мелкая разменная монета оставались единствен-
ными орудиями обращения. Совет государственных кредитных учреждений,
по внушению графа Канкрина, решил в 1824 г. приостановить уничтожение
ассигнаций. Суммы, которые назначались до сих пор на этот предмет, поло-
жено обратить на погашение консолидированного долга. Эта операция пога-
шения быстро подняла русские фонды. Долг, внесенный в государственную
долговую книгу, простирался круглым числом до 175 мил. руб. сер. Канкрин
употреблял при этом все средства, чтобы ввести экономию и порядок в фи-
нансы. Действительно, в течение 1823—1826 гг. не было сделано ни одного
займа, а уменьшение расходов дало экономии 160 300 000 тогдашних рублей
(49 933 750 р. с ) .
Финансы, казалось, находились в цветущем состоянии. Несмотря на со-
держание больших военных сил, правительство не прибегало к новым нало-
гам; оно заключило только заем с домом Гоппе в Амстердаме в 42 мил. фло-
р и н о в и е щ е на 24 м и л . к к о н ц у 1829 г . , между тем к а к Адрианопольский
трактат доставил казначейству обильный источник военной контрибуцией.
Сумма процентного государственного долга простиралась до 2211/2 мил.,
а ассигнаций в обращении находилось на 186 мил. (всего 4071/2 мил. р. с ) .
С 1830 по 1832 год холера, неурожаи и польская революция потребовали
больших расходов, новый заем в 20 мил. р. заключен был с домом Гоппе.
Наконец 1 июля 1839 г. правительство объявило, что отныне основной
монетой государства становится серебряная, и что курс серебряного рубля
принимается постоянный в 350 к. ассигн., что все расчеты производятся на
серебро, но п л а т е ж и делаются безразлично — звонкой м о н е т о й и а с с и г н а -
циями по постоянному курсу, принимая рубль золотом 3-мя процентами в ы ш е
серебряного рубля.
Вслед за этим при коммерческом банке учрежден депозитный банк, кото-
р ы й должен был принимать на сохранение от частных лиц суммы серебряною
монетою. Серебро, принимаемое на сохранение, служило разменным фондом
491

билетов. Вместо вкладов банк выдавал вкладчикам билеты, называемые би-
летами депозитного банка. Они были в 3, 5, 10 и 25 р. с. Впоследствии банку
разрешено было выпускать билеты в 50 и 100 р. с. Билеты депозитного банка
ходили наравне с серебряною монетою во всей империи и разменивались по
предъявлении на звонкую монету.
Цель этой меры была та, чтобы устранить колебание курса ассигнаций.
Новые бумаги, как разменные знаки, не подвергались колебаниям курса и
ходили наравне с звонкой монетой.
С тех пор правительство занялось составлением достаточного резерва
драгоценными металлами для обеспечения бумажных денег. Этому содейство-
вала особенно разработка уральских рудников, которая год от году усилива-
лась. Так, в 1884 г. в Петропавловскую крепость доставлено было
70 750 000 р. с. резерва.
В сентябре 1845 г. умер граф Канкрин. Финансовое положение России
было недурно. На Западе между тем (в 1847 г.) свирепствовали неурожай,
монетный и коммерческий кризисы. Вследствие неурожая Франция, Англия
и Германия должны были покупать огромные количества хлеба в других
странах. На уплату этих покупок звонкая монета утекала с необыкновенной
быстротой, так что было время, когда во французском банке находилось
только 71 мил. франков монетного резерва, между тем как уплаты достигали
368 мил. Возвышение учета не помогало.
В этих обстоятельствах русское правительство предложило французскому
банку продать ему рент государственного долга на 50 мил. франков, с постав-
кой в Петербург. Банк охотно принял это предложение. Вследствие такой
меры, звонкая монета притекла к Петербургу, так что резерв крепости уве-
личился до 115 мил. р. с. Кроме того, французская торговля была постав-
лена в необходимость делать свои закупки хлеба преимущественно в России.
Французский банк, как кредитор 50 мил. франков, делал до этой суммы пере-
воды на казенные банки России, и большая часть его переводов служила
средством расплаты за хлеб, купленный на счет французских негоциантов.
Вскоре после покупки рент у французского банка, 21 марта 1847 г., вы-
шел у нас указ об обращении 30 мил. руб. с. в английские консоли, голланд-
ские фонды и проч. Правительство доставило таким образом обширный сбыт
произведениям почвы; оно само должно было уплачивать переводы по закуп-
кам этих произведений.
Департамент экономии государственного совета одобрил покупки рент, с
условием, чтобы происходящие отсюда выгоды обращаемы были на погаше-
ние разных долгов государства. Выгоды эти состояли в том, что если метал-
лический запас несколько уменьшился» то исчезнувшая часть заменилась со-
лидными бумагами, которые давали постоянный доход, усиливали кредит
государства и, в случае нужды, могли быть обращены в звонкую монету,
между тем оставшийся запас был все еще достаточен для безостановочного
размена кредитных билетов. Вследствие этой меры, приток металлических де-
нег в государственное казначейство был так велик, что (1 июня 1847 г.) в
кладовые Петропавловской крепости перенесено золотой и серебряной монеты
на 12 6 5 0 0 5 4 р. с.
Таким образом, в течение 30 лет (1817—1847) финансы России постоян-
но улучшались; с 1848 года положение их начало изменяться.
Февральская революция заставила увеличить военные силы; это стоило
15 мил. р. с, которыми расходы 1848 г. превышали расходы предыдущего
года. Издержки 1849 г. были на 30 мил. выше издержек 1848 г. Причина за-
ключалась в венгерской войне, в занятии Дунайских княжеств, в сосредото-
чении войск в Польше. К этому присоединился скотский падеж, сделавший
большие опустошения на юге России.
На покрытие расходов венгерской кампании надо было выпустить несколь-
ко серий билетов казначейства, и их выпущено на сумму более 13 мил. р. с.
С другой стороны, на окончание железной дороги от Москвы до Петер-
бурга был заключен 41/2 процентный заем в 5 500 000 ф. стер, через по-
492

средство петербургского дома Штиглица и лондонского Беринга, с 2%
погашения.
В начале 1850 г. в обращении находилось кредитных билетов на 300 мил.
руб.; в кладовых крепости было монетою и слитками 99 763 361 р. с. Прави-
тельство разрешило вывоз звонкой монеты, запрещенный в 1848 г. В 1851 г.
расходы опять превышали доходы; дефицит увеличивался. Восточный вопрос
еще более затруднил финансовое положение. Уже в 1853 г. стали делаться
приготовления к войне, а вместе с этим последовали новые выпуски кредит-
ных билетов. В 1853 г. в обращении их находилось более 368 мил. р., биле-
тов казначейства на 60 мил. С объявлением войны с Францией и Англией
масса бумажных денег дошла до 450 мил. руб. сер. При одном известии об
объявлении войны курс на Париж упал в Петербурге до 308, то есть рубль,
стоящий при нормальном курсе 4 франка, стоил только 3 фр. и 8 сант. Пра-
вительство сочло нужным запретить вывоз золота. Военные расходы были
громадны. Надо было прибегнуть к новым займам, и указом в ноябре 1855 г.
разрешен заем в 50 мил. руб., который заключен был за границей при по-
средстве Штиглица и реализован на биржах Берлина, Гамбурга и Амстер-
дама. Расходы увеличивались, долги и масса ассигнаций росли: кредитных
билетов к 1 января 1858 г. находилось в обращении на 735 297 006 р., а с
1858 г. размен их на звонкую монету прекращен.
Но в то же время (указом 18 апреля 1858 г.) 60 мил. руб., различными
фондами, принадлежащими государственному казначейству, назначены на по-
гашение равной суммы кредитных билетов, которые и были преданы сожже-
нию. Кроме того, в течение 1858 г. из обращения извлечено их разменом на
звонкую монету 41 312 790 р.; вновь выпущено на 11 671 503 р., и к 1 ян-
варя 1859 года было в обращении на 644 648 719 р. сер. кредитных билетов.
В кассе было резерва: 1 января 1858 г.— 119 140 921 р. монетой и слит-
ками и 21 319 8 5 0 р. фондами; в течение 1858 г. поступило 24 0 0 9 4 5 3 р.
монетой, но израсходовано 43 811 631 руб. монетой и слитками и 10 846 110
фондами; так что к 1 января 1859 г. оставалось в кассе 99 338 743 р. моне-
той и слитками и 11 473 740 р. фондами, — всего 110,8 мил. Колебание ва-
люты было чрезвычайно сильное: 16 января 1859 г. фунт стерлингов стоил
в Петербурге (по курсу 36 15/16 пенса за рубль) 6 р. 49 коп., а 1 мая (по
курсу 31 1/4 пенса) — 7 руб. 68 к.; другими словами: кто 16 января получил
из Лондона 10 000 фунт. стер., стоивших тогда 64 974 руб., тот 1 мая дол-
жен был уплатить за них 76 800 р., то есть терял 11 826 руб. В одной
только Австрии можно найти пример такого колебания валюты. В 1859 г.
ценность наших ассигнаций составляла не более 8 1 % серебряного рубля*.
Чтобы помочь затруднительному финансовому положению, в марте
1859 г. правительство заключило с английским домом Томсон, Бонар и К0
договор о займе в 12 мил. ф. стер., по которому предполагалось выпустить
3-процентные облигации по курсу 661/2. Но так как итальянская война
(единственное влияние которой в этом случае оспаривается, впрочем, некото-
рыми) уронила курс бумаг ниже определенной цифры, то договор был уничто-
жен, а уплаченные уже 15% займа возвращены. По заключении Виллафранк-
ского мира17, заем удался и помещен по 68, считая проценты с 1 мая
1859 г., что понизило его до 661/2. Известное Французское общество Société
générale du crédit industriel et commercial ** взялось поместить 40 мил. фр. во
Франции, в чем и успело. Этим займом русский долг увеличился в течение
1859 г. на 7 мил. ф. стер, а по внесении всего займа он должен умножиться
на 75 мил. рублей 18.
В то же время текущий долг государственным кредитным установлениям
* «В Берлине 4/16 мая 1859 г. 100 руб. стоили только 87 талеров, из
коих каждый заключал серебра около 93 к., так что 100 р. ассигн. = 87 та-
леров = 87 X 93 = 80,91 руб. сер. Такой курс бумажные деньги имели
в 1781 и 1803 гг.».
** «Генеральное общество промышленного и коммерческого кредита».—
Ред.
493

начал превращаться в срочный консолидированный. Приступая к преобразо-
ванию этих учреждений, правительство сначала уменьшило платимые и м и на
вклады проценты с 4 на 3%, на том основании, что, составляя непроизводи-
тельный капитал, процентные вклады отягощают собою кредитные учрежде-
ния. Между тем понижение процентов объявлено было тотчас после основа-
ния Главного общества железных дорог, акциям которого правительство га-
рантировало 5%. Вероятно, это имелось в виду при вытеснении капиталов из
банков. Вследствие такой меры, из кредитных учреждений деньги потекли на
заграничные биржи; а так к а к при предстоявшем займе 12 мил. ф. стер,
можно было ожидать еще большего отлива, то их старались удержать 4%
непрерывно-доходными билетами *, которые и были выпущены в апреле
1859 г.; на них же обменены капиталы, внесенные на вечное время в разные
кредитные учреждения. Но эти бумаги не были т а к выгодны, к а к прежние,
напр. 4% облигации и т. п., вследствие того они и не имели большого успеха.
Вслед за тем 10 сентября 1859 г. учреждены государственные 5% банковые
билеты, также с целью консолидировать банковые вклады; они предложены
в обмен на прежние билеты государственных банков и на 4% непрерывно-
доходные— и погашаются с 1861 г. в течение 37 лет по тиражу. Вме-
сте с тем вкладчикам предложено на выбор: или оставить свои вклады в кре-
дитных учреждениях, или получить их обратно; но с 1 января 1860 г. им
выдается вместо 3% только 2%, а начисление сложных процентов прекра-
щается; то же применено и к будущим вкладам, которые поступят к 1 января
1860 г. Капиталы, внесенные частными лицами на вечное время, дозволено
обращать в 4% непрерывно-доходные билеты; в противном случае они оста-
ются на 2%. В течение 1859 г. в государственную долговую книгу было вне-
сено таким образом из текущего долга 22 863 658 р. 4-процентными непре-
рывно-доходными билетами. Консолидированный долг увеличился с
515,6 мил. до 555 мил., а масса кредитных билетов с 644,6 мил. до
679 877 853 р. (разменный фонд уменьшился с 110 812 483 до
96 241618 р.)**.
В 1860 г . , при учреждении государственного банка, вместо прежних кре-
дитных учреждений определено передать ему все вклады, принятые этими
учреждениями, все счеты по 4% непрерывно-доходным билетам, суммы вкла-
дов, обращенных на 5% государственные банковые билеты, счеты экспедиции
государственных кредитных билетов я суммы, выданные из кредитных уч-
реждений государственному казначейству. Это центральное учреждение сде-
лалось, таким образом, главным органом по операциям консолидирования
* Отлив действительно был огромный:
Количество вложенных вкладов Взятых обратно
1855 г. 223 695 926 р . 191 475 357 р.
1856 » 286 685 983 » 239 182 889 »
Итого 510 381 909 р. 430 658 246 р.
1857 г. 288 650 735 р . 299 950 425 р.
1858 » 302 807 044 » 355 615 293 »
Итого 591 457 779 р. 655 565 718 р.
В 1855—1856 г г . вложено более, ч е м взято, на 79 723 663 р.
В 1857—1858 гг. взято более, чем вложено, на 64 107 939 р.
** Ассигнаций находилось в обращении:
С 1828 п о 1839 г. 170 221 828
К 1 я н в а р я 1850 г. 301 578 170
» » » 1853 » 333 443 008
» » » 1854» 356 337 021
» » » 1 8 5 5 » 509 181 397
» » » 1856 » 686 276 844
» » » 1857 » 735 297 006
494

текущего долга. Из его отчета за 1860 г. мы можем определить отчасти и ве-
личину самого долга к началу 1861 г. Из его отчета видно:
1) Что к 1 января 1861 г. кредитных билетов находилось в обращении
на 712 976 569 р., а разменный фонд 92 884 431 р.; следовательно, беспро-
центного долга по кредитным билетам оставалось . . . 620 092 137 р.
2) Что сумма 5% билетов, причитавшаяся взамен процентных вкладов,
составляла 276 578 500 р.
3) Что сумма 4% непрерывно-доходных билетов, отчасти уже занесен-
ная в государственную долговую книгу, отчасти еще не занесенная, прости-
р а л а с ь до 168 922 827 р.
4) Что долги государственного казначейства по займам из кредитных
установлений, за вычетом уплаченных вкладными билетами, принадлежа-
щими казенным местам (более 14 мил. руб.) и обращенных на 4% беспре-
рывно-доходные билеты, составляли 103 898 428 р.
Кроме того, в течение 1860 г. сделано было несколько новых займов, от-
части уже употребленных на расходы. Указ 14 июня уполномочил министра
финансов не только объявить подписку на остальную сумму из займа 12 мил.
ф. стер., заключенного в 1859 г . , но и увеличить этот остаток с 5 до 8 м и л . ,
превратив первоначальные 31/2% облигации в 4% ренты. Этот заем действи-
тельно состоялся в Лондоне в июле, и подписано было 5 мил. ф. стер. (Под-
писчики, братья Беринг в Лондоне, Гоппе и К0 в Амстердаме, получили раз-
решение остальные 3 мил. выпустить до конца года. Неизвестно, воспользо-
вались ли они этим дозволением, или срок был продолжен.) Возьмем 5 мил.
ф. стер 31 250 000 р.
Через несколько дней после предыдущего, другой указ (17 июня) раз-
решил выпуск пяти новых серий билетов казначейства (LVI—LX), в
3 мил. руб. каждая, — всего 15 мил., с процентами по 4,32 на 100. Каждый
билет в 50 р. приносит 2 р. 16 к. в год процентов. До исхода 1860 г. было
два выпуска, которые дали* 10 791 700 р.
Прибавим сюда прежние выпуски билетов казначейства,
к о т о р ы е к 1 я н в а р я 1859 г. простирались до 93 000 000 р.
И консолидированный долг, к 1860 г. составлявший . . 555 012 127 »
Итого . . .1 859 545 709 р.
К 1860 г. состояло в капитале выкупа 60 262 009 р.; предполагая, что
вся эта сумма уйдет по назначению... 60 262 009 мил.
Получим общую сумму госуд. долга к 1861 г. 1 799 283 700 р.
Наконец в исходе 1860 г. (16 декабря) государственному банку разре-
шено выпустить на 100 мил. р. 4% металлических билетов, в 300 р. каждый,
погашая их в течение 41 года. Как проценты, так и погашение платятся звон-
кой монетой; на погашение назначен 1%. Два выпуска этих билетов уже со-
стоялись (в 1861 г.), каждый в 12 мил. р.
В вышеприведенном итоге . . 1 799 283 700 р. заключается:
Долгов процентных . . . . 1 179 191 563 »
» беспроцентных . . 620 092 137»
В 1859 г. по процентному долгу в 580 686 622 р. на погашение употреб-
лено 30 113 295 р. и на уплату процентов положено 28 069 082 р.; всего
* Подписка на п е р в ы й в ы п у с к в 4 м и л . р. ( 3 0 сент.) простиралась до
36 674 700 р., так что надо было уменьшить до 81/2% суммы, подписанные
лицами, требовавшими более 20 билетов (1 000 р.). Вторая подписка на
5 мил. руб. окончена 15 декабря и дошла до огромной цифры 306 760 600 р.;
для удовлетворения, по возможности, подписчиков государственный • банк,
с разрешения министра финансов, увеличил выпускную сумму на
1 791 700 р. Подписавшиеся на 16 билетов и менее получали полную сумму;
все же те, которые подписались на большее количество билетов, получили 17.
495

58 1 8 2 3 7 7 p . . не считая текущих долгов. На новые долги 1 8 6 0 г. одних про-
центов можно считать 26 750 000 р., да на прежние билеты казначейства
около 4 мил.; итого процентов 54,8 мил.; из них около 14 мил. по 5% бан-
ковым билетам обеспечены платежами дебиторов бывших кредитных учре-
ждений.
Считая только консолидированные долги собственно России с ассигна-
циями, находим, что эти две категории долгов возрастали следующим об-
разом:
1847 1853 1856 1860
Рубли19 571251789 778 917 692 1 1 4 2 4 5 5 1 7 9 1 234 889 980.
За этим следует у г. Корсака статья о финансах и государ-
ственных долгах Царства польского 20, но до них нам нет дела.
Говоря затем о военных силах нашего отечества, г. Корсак между
прочим замечает:
«Так называемые инспекторские смотры лежат на обязанности началь-
ников дивизий и корпусных командиров, инспектирующих полки в установ-
ленное время; а между тем эти лица суть прямые начальники инспектируе-
мых ими войск, следовательно, совмещают в себе и распорядительную власть,
и контроль над этими войсками.
В 1858 г. по сметам на содержании провиантного ведомства находилось:
Людей . . . . 1 099 305
Лошадей . . . 159 950
На них к «непременному» отпуску назначено было 39 474 141 р. Сред-
ним числом причиталось на одного человека 24 р. 56 к., а на одну лошадь —
64 р. 51 к. На довольствии комиссариата в 1858 г. было 990 817 чел., в том
числе солдат 959 806, а расходов ассигновано 28 217 783 р., или 28 р. 47 к.
на человека. Вообще, продовольствие войска на 1858 г. требовало: заготовки
муки 2 088 843, круп 167 1071/2, овса 402 702 четвертей, всего на
10 3 5 3 225 р.
Сила войск. Войска разделяются на регулярные и иррегулярные; пер-
вые— на действующие и резервные. К 1858 г. находилось по спискам в ре-
гулярных войсках:
Генералов,
штаб- и об.-
офицеров
Нижних
чинов
Действующих 29 289 841 521
Резервных . 2 655 85 570
Итог . . . 31944 927091
За изменениями, последовавшими в составе их в 1858 г., числительная
сила регулярных войск к 1859 г. была по спискам:
Генера-
лов
Штаб- и
об.-оф.
Нижних
чинов
Ору-
дий
Действующих . . . 334 26 997 783 352 744
Резервных"" . . . . 23 3054 66 873 88
Итог. . . . 357 30051 850 225 832
Иррегулярных. . . 30 4 665 421 435 248
Всего . . . 387 34 716 1 271 660 1 080
496

Немедленно по окончании Крымской войны в войсках сделаны были мно-
гие сокращения: из рядов регулярных, иррегулярных войск и государствен-
ного ополчения уволено до миллиона человек; но и с этим сокращением армия
представляла еще громадную цифру, превышающую миллион. Поэтому сде-
ланы были новые ограничения, и регулярная армия, до войны представляв-
шая круглую цифру 1 140 000, уменьшилась к 1859 г. на 290 000 и состояла
только из 850 000 человек. Между прочим, в 1858 г. уволено из регулярных
войск в бессрочный отпуск около 19 500 человек и во временный — 20 000.
Вообще, к 1 января 1859 г. находилось в губерниях в бессрочном и времен-
ном отпуску нижних чинов 503 335 человек; в этом числе было отпускных
сверхкомплектных, предназначенных на пополнение обыкновенной убыли в
действующих и резервных войсках, в течение льготного времени от рекрут-
ских наборов — 259 101, и ожидалось к прибытию в губернии еще 4 989,
так что весь фонд для пополнения обыкновенной убыли простирался до
264 090 человек. Остальные 239 245 человек назначены для укомплектова-
ния действующих и для сформирования резервных войск на случай военного
времени. Кроме временных отпусков, сокращению военного сословия содей-
ствовали следующие важные меры: указом 25 декабря 1856 г. велено исклю-
чить из военного ведомства и обратить в свободные податные сословия всех
солдатских детей (военных кантонистов), и возвращено таким образом до
378 000 малолетних в их семейства. Но с целью пристроить солдатских де-
тей, оставшихся без приюта, заведения военных кантонистов и учебных стрел-
ковых полков преобразованы в училища военного ведомства, число которых
предполагается сократить с развитием народных школ и с распространением
в войсках грамотности. Во всех этих кантонистских заведениях к 1 января
1858 г. воспитанников было 19 617 человек, а к 1 января 1859 г. оставалось
уже только 12 451 человек.
В то же время последовало упразднение военных поселений, не имев-
ших никакого значения в составе военных сил, а между тем парализовав-
ших производительность и промышленность значительной части южного
и юго-западного края и губерний: Новгородской, Витебской и Могилев-
ской 21.
Далее начата замена казенной прислуги (нестроевых команд, комплектуе-
мых неспособными нижними чинами) вольнонаемными людьми. Эта мера
избавит от обязательной службы до 62 000 человек. Сокращено число ка-
раульных нарядов, вследствие чего число постов уменьшилось до 2 000, а
ежедневный расход людей сократился на 6 000. Кроме того, отменен наряд
часовых в разных заведениях, присутственных местах и заставах, что также
сократило число постов на 1 500. Следствием сокращения армии предвидится
уменьшение на 25% числа призываемых на службу рекрут; оно уменьшило
уже на 1/5 квартирную и подводную повинность. Но взамен того сформиро-
ваны на совершенно новых основаниях резервные части армии, из которых
могут пополняться действующие войска. Увеличено число стрелковых частей
в армии учреждением стрелковых рот в каждом батальоне и присоединением
к составу каждой пехотной дивизии по одному стрелковому батальону. Вво-
дится усовершенствованное огнестрельное оружие (к 1 января 1860 г. пред-
полагалось иметь в войсках 80 554 шестилинейных винтовок; вся пехота бу-
дет окончательно вооружена ими к 1864 г.). Для обучения стрельбе учреж-
дены три стрелковые школы с учебными стрелковыми ротами; для кавале-
рии — кавалерийское училище в Елисаветграде.
По хозяйственной части готовятся также некоторые преобразования.
Между прочим, составлены проекты новых табелей или расписаний разных
потребностей для войска. Не касаясь устарелых форм провиантской адми-
нистрации, замедляющей ход дел лишними инстанциями (вообще по воен-
ному министерству в течение 1858 г. было бумаг: входящих 440 122 и исхо-
дящих 305 922, всего 746 044), сократили покуда провиантский штат на
286 человек чиновников и 870 нижних чинов. Содержание солдат улучшено
прибавкою так называемых приварочных денег (стоимость содержания каж-
дого солдата обошлась в 1858 г. в 72 р. 40 к., а в 1859 г. — 74 р. 39 к.);
497

для офицеров учреждена эмеритальная * касса и усилены оклады. Утвер-
жденное уже изменение в гражданском и полицейском законодательстве тех
постановлений, в силу которых армия наша считалась как бы местом ссылки,
и готовящийся новый уголовный устав, в котором значительно смягчены на-
казания (высшая мера телесного наказания за обыкновенные преступления —
1 500 ударов вместо 6 000!) должны оказать полезное влияние на нравствен-
ное состояние войск. В заключение всего с 1857 г. обращено внимание на
обучение солдат грамоте».
Этих реформ нельзя не одобрить и есть основания полагать,
что готовятся новые преобразования в том же духе, от которых
улучшится положение солдат, армия приобретет большую дей-
ствительную боевую силу, число бесполезных в боевом отноше-
нии частей ее уменьшится, и поэтому рекрутская повинность облег-
чится, а с тем вместе будет равномернее распределено ее отправ-
ление. Если мы не ошибаемся, нынешний военный министр делает
все зависящее от него для осуществления широких и действи-
тельно полезных реформ по своей части. Вот извлечение из исто-
рии русского войска, сообщаемой г. Корсаком:
«Исторические заметки. Русское войско при Петре I, в 1712 г., состояло
из 108 000 чел., в год его смерти (1725) уже считалось 196 000 чел. В Се-
милетнюю войну, когда России в первый раз пришлось сражаться в Средней
Европе у нее было регулярных войск 162 750 чел., а именно: 30 полков ка-
валерии (6 кирасирских, 6 гренадерских, 18 драгунских) — 31 950 чел., и
50 полков пехоты (4 гренадерских и 46 мушкетерских)— 130 800. К этому
можно бы причислить несколько милиционных полков. Императрица Екате-
рина II значительно увеличила армию. В 1785 г. считалось уже до
360 000 чел. По подробному расчету 1794 г. значилось:
53 полка и 19 бригад кавалерии . . . . 81 200
72 » » 32 батальона пехоты . . . . 203 900
5 » » 2 роты артиллерии . . . . 27 700
130 полков и проч. регулярных войск . . 312 800
Сверх того, иррегулярные войска:
Казаки, башкирцы и пр. . . 69 200
Гарнизон 6 0 0 0 0
Всего . . . 442 000 22
Один список, относящийся к концу 1763 г., представляет следуют не
данные:
1) Гвардия: Кавалерии 3 300
12 600
Пехоты 9 300
Полевые полки: Кавалерия 49 700
Пехота 219 100
382 600
Артиллерия • 42 900
Гарнизон 70900
Всего 395 200
* Закрытая, ведомственная. — Ред.
498

Со включением инвалидов и иррегулярных войск вся масса военных сил
(на бумаге) простиралась до 506 700 чел.
В оба похода 1805 и 1807 гг. русские выставили в Германию не более
80—90 000 человек.
Под Аустерлицем действительные силы союзников не составляли и
80 000; из них 15 700 австрийцев. (Французы противопоставили им равное
число.)
Что касается до великой войны 1812 г., то по поводу ее составлялись
о числе войск ведомости, из которых приводим следующее краткое извле-
чение:
Регулярных войск (в том числе 98 000 гарни-
зонных солдат и инвалидов) 539 400
Иррегулярных войск 100 000
Народного ополчения 851 100
Всего . . 1 490 500
В начале войны русская армия численностью далеко уступала фран-
цузской; в состав ее входили 23:
Войска первой линии
Первая западная армия 104 150 чел.
Вторая западная армия 35 000 »
Резервная армия 36 000 »
Всего в первой линии по большей мере . . 175 150 чел.24
регулярного войска и 938 орудий, не считая казаков, в которых в начале
кампании мало представлялось надобности. Против этого сравнительно сла-
бого войска Наполеон выступил более чем с 400 000 человек.
Во второй линии у Сакена было 42 500 чел.
Из третьей линии действующая армия всегда могла получить в подкреп-
ление 46 000 пехоты, 9 300 конницы и рекрут. Сверх того в Финляндии
стояло 30 000 под начальством Штейнгеля и 53 000 на Дунае 25.
Трудности похода привели русское войско почти в такое же расстрой-
ство, как и французское, и отозвались не много меньшим ущербом. В неко-
торых частях истреблены были целые роты, от некоторых батальонов оста-
лось по 2—3 человека (по удостоверению Бутурлина, адъютанта импера-
тора Александра);26 из 120 000 главной армии, под начальством Кутузова,
осталось 35 000; у Витгенштейна из 50 000 — всего 15 000; от 10 000 по-
сланных из внутренних губерний на подкрепление армии, только 1 700 до-
стигли театра войны у Вильно (по уверению английского комиссара, сэра
Роберта Вильсона). В записках Толя находим следующий расчет:
Обе западные армии (за вычетом 21-тысячного корпуса Витгенштейна):
первая — 83 000, вторая — 35 000, составляли 118 000
Подкреплений они получили 91800
Всего . . . 209 800
В половине декабря в Вильно еще было в строю 40 290
Следовательно, с конца июня до половины декабря убыло . . 169 510
В лазаретах лежало 48 335 чел. Если бы большая часть этих больных
выздоровела, — чего, впрочем, как достоверно известно, не было, — то и тогда
число убитых людей превышало бы первоначальное число войска. Русская
армия, преследовавшая Наполеона в январе 1813 г., составляла только
15 000 чел. (Толь).
499

В походы 1813 и 1814 гг. сила русских войск никогда не превышала
150 00027.
В оба турецкие похода 1828 и 1829 гг. русские явились на Пруте в числе
80 000, к которым в следующем году выслано было еще около 40 000. Когда
главный корпус прибыл к Адрианополю, в нем считалось едва 15 000 спо-
собных носить оружие. Из 115 000 русских, вступивших в 1828 и 1829 го-
дах в Европейскую Турцию, едва 1 0 — 15 000 перешли обратно Прут28. Жо-
мини говорит, что русская армия в эти два похода потеряла 115 000 чел.,
из коих 100 000 погибло от болезней. Уже первый поход уничтожил 40 000
солдат. С мая 1828 до февраля 1829 г. 201 108 чел. лежало в госпиталях;
с особенною силою свирепствовала чума. Борьба с Польшей в 1831 г. снова
требовала значительных усилий. С тех пор сознана была необходимость
основательных преобразований; из них многие уже сделаны, другие оста-
лись еще неисполненными. В венгерском походе 1849 г. русская вспомога-
тельная армия явилась к австрийцам в числе около 120 000 чел. Крымская
война разом открыла существование многих злоупотреблений, особенно в
продовольствии. Если уже до войны по официальным сведениям у нас счи-
талось 1 200 000 войска (в том числе 200 000 кантонистов), то тем замеча-
тельнее незначительность сил, двинувшихся в Дунайские княжества. Для
продолжения борьбы требовались необыкновенные усилия. Правда, что Рос-
сии надо было заботиться и о защите многих, весьма отдаленных пунктов;
но на главном театре войны никогда не было в действии зараз и 200 000 чел.
В течение 20 месяцев объявлены были следующие наборы:
Указом 10 февраля 1854 г., 9 чел. с 1000 в западных губерниях
» 9 мая » » 9 » » » восточных »
» 7 сентября » » 10 » » » западных »
» 13 декабря » » 10 » » » восточных »
» 10 февраля 1855 г.. 13 » » » 18 губерн.—Ополчение
» 31 мая » »
» 12 августа » » 13 » прочих губерниях
» 7 октября » »
» 6 мая » » 12 » » » западных губерниях
» 15 октября » » 10 » » » во всех губ., искл. 7
Ополчение дало 372 000; оно было разделено на 337 дружин; старые
солдаты, поступившие в резервные батальоны, и новые наборы составили
367 000, — всего, следовательно, 739 000 (по отчету министра внутренних
дел) — число огромное, но все-таки вдвое меньше того, какое можно набрать
в прочей Европе. В официальных списках число войск в Крыму в начале
1855 г. показывалось в 250 000 с 100 000 лошадей. Общее число солдат во
всем государстве, состоящих на попечении комиссариата, простиралось в
1855 г. до 845 000 с 187 360 лошадьми, а в 1856 г. — д о 796 975 и 183 570.
Таким образом, в последний год было уже трудно держать военные силы
на прежней высоте. Потеря увеличивалась. По одному вычислению, русская
армия до конца 1854 г. лишилась 111 132 человека, из коих 29 204 уби-
тыми, 55 304 ранеными, 6 460 контуженными, 16 156 умершими от болезней
(последняя цифра очень низка; вероятно, здесь считаются только солдаты,
умершие в ближайших к месту действия лазаретах); тут не приняты в расчет
потери кавказской армии и иррегулярных войск, казаков и пр. В одном Сим-
ферополе, главном госпитале Севастополя, с апреля 1855 до июля 1856 г.
умерло более 40 000 человек; кроме того, отсюда пошло до 300 транспортов
почти с 100 000 больных в другие соседние места. Почти то же можно ска-
зать о Бахчисарае и Перекопе, бывших также сборными местами для боль-
ных. Парижский «Pays» * вычислял потерю русской армии в 277 000 чело-
* «Страна». — Ред.
500

век; сверх того, черноморский флот из 38 4 0 0 человек потерял 23 0 0 0 . —
Приведем еще один замечательный факт: по сведению министерства внутрен-
них дел, после удаления из Крыма неприятеля, убрано и зарыто было в
землю, для очищения воздуха, около 200 000 остовов скота, служившего для
перевозки тяжестей».
Из отдела об «общественных, промышленных и торговых от-
ношениях» мы извлечем следующие отрывки. Вот, по справедли-
вым словам г. Корсака 29. —
«Цифры, которые могут служить указателем того, в каком положении
находятся государственные крестьяне и в чем они особенно нуждаются.
В 1858 г. средним числом у государственных крестьян приходилось:
1 питейное заведение на 1 409 ч. об. п.
1 административное или судебное место . . . . 2 348 » » »
1 школа 7 994 » » »
1 вспомогательная касса 15 258 » » »
1 церковь 17 722 » » »
1 сберегательная касса 35 191 » » »
1 богадельня 54 037 » » »
1 больница 1 010 000 » » »
1 учащийся на 130 » » »
1 должностное лицо 218 » » »
1 духовное лицо или церковно-служитель 378 » » »
1 повивальная бабка 1 830 » » »
1 наставник или наставница 6 987 » » »
1 фельдшер 30 606 » » »
1 врач 101 508 » » »
Далее г. Корсак говорит о промышленном и торговом законо-
дательстве 30:
«Промышленная и торговая деятельность связана множеством стесни-
тельных учреждений, которые, в последнее время, обратили на себя внимание
правительства и составляют предмет рассуждений специальных комиссий. Из
постановлений, не прямо касающихся промышленности и торговли, осо-
бенно тяжело отзываются на той и другой круговая порука при отправлении
рекрутской повинности и уплате подушной и паспортная система. Круговая
порука, которая нисколько не предотвращает недоборов в податях и не мо-
жет заменить хорошей системы налогов, служит только к ограничению сво-
боды передвижения и свободы приложения труда к производству. Паспорт-
ная система соединена с огромной тратой времени и денег и дает только бес-
численные поводы к бесполезной переписке, к вмешательству чиновников в
дела промышленника, к штрафам, арестам и т. п. Об откупной системе и влия-
нии ее на промышленность было уже сказано. Здесь мы сделаем некоторые
замечания о цехах, гильдиях, о таможенном тарифе, как о предметах, прямо
относящихся к промышленному и торговому законодательству.
Ремесленные постановления в России (за исключением Остзейских и от-
части западных губерний) не имели исторической основы, а были почти це-
ликом заимствованы у западных государств еще в прошлом столетии. Это
учреждение имело, может быть (что, впрочем, весьма сомнительно), в свое
время полезное влияние на наши ремесленные сословия; но с тех пор как
фабрично-ремесленное производство сделало у нас некоторые успехи, цехо-
вые учреждения обратились прямо в стеснения для промыслов. На основа-
нии действующих постановлений, различие между фабриками и ремеслами
сопровождается важными различиями в значении и правах фабричных и ре-
месленных заведений. Содержатели фабрик и заводов должны быть запи-
саны в гильдии, но лица, вновь учреждающие фабрики и заводы, должны за-
501

писываться в известный цех и обязаны подчиняться цеховым постановлениям.
К этим двум главным родам заведений следует причислить так называемые
домашние заведения, содержатели которых (мещане и крестьяне) освобо-
ждаются и от гильдейских платежей и от записки в цехи. При таком раз-
личии прав и обязанностей этих заведений, законодательство не определяет
точно их взаимных границ; единственным разграничением ремесл от фабрик
он признает ручную работу. Ремесленные управы, для усиления ремесленных
сборов, простирали свои требования о записке в цехи не только на домашние
заведения или малые фабрики, содержатели которых вовсе освобождены от
взятия гильдейских свидетельств, но и на фабричные и заводские заведения,
снабженные льготными свидетельствами, и даже на признанные фабрики, под
тем предлогом, что на них работа производится ручным способом и что есть
цехи одинакового с ними названия. Они произвольно размножали число
цехов и без разбора применяли к ним нисколько не сходные производства *,
не только ремесленные, но и фабричные, стараясь включить в круг своего
ведения всю мелкую фабричную и заводскую промышленность. Мелкий фаб-
рикант, попавший однажды в цех, с трудом уже может выбраться из него и
поступить на фабричное положение, расширив производство, тем более, что
получение свидетельства на звание фабриканта или заводчика сопряжено с
сложными формальностями и потерею времени. Притом цеховые формаль-
ности, отвлекая рабочих от дела, затрудняя хозяев, служат поводом к явным
неудовольствиям и спорам. Комиссия, назначенная в 1860 г. для исследова-
ния этого вопроса, убедилась в необходимости коренного изменения промыш-
ленных постановлений, признавая вместе с тем необходимым и уничтожение
цехов.
Гильдии имеют не только материальное, но и нравственно вредное влия-
ние на торговлю и на торговцев31. По крайней неравномерности налога, они
стесняют чрезмерно мелких торговцев и чрезмерно облегчают больших ко
вреду малых. Этот вопрос также занимает правительство. Какими стесне-
ниями для торговли должен отзываться тариф, можно видеть уже из того,
что из 311 статей его, обложенных привозною пошлиной, 99 дали в 1859 г.
19 425 000 р. дохода, или 87% (всего получено по европейской торговле
22 358 000), а 212 статей — 2 933 000, то есть 1 3 % . Есть десятки статей,
которые доставляют дохода лишь по нескольку копеек в год. Провоз това-
ров через таможни обставлен не менее стеснительными формальностями. Та-
моженное законодательство также преобразовывается.
Наконец нельзя не обратить внимания на многие сословные и личные
привилегии, на слабость и шаткость кредитного законодательства, которое
делает чрезвычайно затруднительным взыскание по разным обязательствам
и этим сильно подрывает кредит, — и на бесчисленные поводы к вмешатель-
ству полиции в промышленные и торговые дела, которое уничтожает воз-
можность правильных расчетов в предприятиях, а многих лиц совершенно
удерживает от промышленной деятельности. Эти поводы порождаются, впро-
чем, не одним только торговым и промышленным законодательством, но об-
* В 1850 г. в числе 35 цехов, состоявших при Санкт-петербургской ре-
месленной управе между прочим поименован цех ситцепечатный, с причисле-
нием к нему производств: шпалерного, клееночного и резиновых вещей; в цех
малярный занесены табачное и сургучное производства: в цех колбасный —
помадное, горчичное и ваксильное производства; в цех шорный — ватное и
прядильное. В 1857 г. в числе 24 цехов, состоявших при Московской реме-
сленной управе, были: цех ленточный, к которому отнесены заведения кра-
сильные и ткацкие, кумачный — с крашением и чищением сукон и материй
и ткачеством; в цех медный причислено делание оптических инструментов,
производство жестяное и оловянное; к цеху каретному причислены: выделка
обручей, бочек, четвериков; к цеху кузнечному -- делание физических и ма-
тематических инструментов. Примеч. г. Корсака.
502

щим характером администрации, которая дает слишком мало простора для
частной деятельности. В этом случае упрек, делаемый Франции за ее чрез-
мерную централизацию, чуть ли не в большей степени прилагается к нам,
особенно, если принять в расчет различие в степени развития и добросовест-
ности исполнителей».
Из этих выписок читатель может видеть, каких трудов и хло-
пот должно было стоить собирание и обнародование статистиче-
ских данных, сообщаемых русской публике г. Корсаком, и как
важна «Статистика» Кольба в русском переводе.
<ИЗ № 3 «СОВРЕМЕННИКА» >
Ясная Поляна. Школа. Журнал педагогический, издаваемый
гр. Л. Н. Толстым. Москва. 1862 г.
Ясная Поляна. Книжки для детей. Книжка 1 и 2-я.
Этот педагогический журнал и эти книжки для народных
школ издаются при школе, устроенной графом Л. Н. Толстым в
селе или деревне Крапивенского уезда, Тульской губернии, Ясной
Поляне. В первой же книжке журнала помещено описание шко-
лы. — Часов в 8 поутру звонят в школе, сзывая учеников из де-
ревни. Они идут — и посмотрите на них, вы увидите замечатель-
ную черту:
«С собой никто ничего не несет — ни книг, ни тетрадок. Уроков на дом
не задают. Мало того, что в руках ничего не несут, им нечего и в голове
нести. Никакого урока, ничего сделанного вчера, он не обязан помнить нынче.
Его не мучит мысль о предстоящем уроке. Он несет только себя, свою воспри-
имчивую натуру и уверенность в том, что в школе нынче будет весело так
же, как вчера. Он не думает о классе до тех пор, пока класс не начался. Ни-
когда никому не делают выговоров за опаздыванье и никогда не опаздывают:
нешто старшие, которых отцы, другой раз, задержат дома какою-нибудь рабо-
той. И тогда этот большой, рысью, запыхавшись, прибегает в школу» 1.
Что ж, это очень хорошо, что дети идут в школу с легким серд-
цем, без всяких тревог. В ожидании учителя ученики и ученицы
болтают, играют, шалят, как бывает, впрочем, во всех школах.
Но вот уже не во всех школах видит учитель при входе в класс
то, что находит в классной комнате яснополянской школы. В на-
ших форменных училищах дети обыкновенно сторожат приход
учителя и, завидев вдалеке своего наставника, торопливо расса-
живаются по местам, принимают натянутый, чинный вид, — сло-
вом сказать, приучаются скрывать, лицемерить и подобостраст-
ничать. В яснополянской школе этого нет.
«Учитель приходит в комнату, а на полу лежат и пищат ребята, крича-
щие: «мала куча!» или «задавили, ребята!» или «будет! брось виски-то» и
т. д. «Петр Михайлович!» кричит снизу кучи голос входящему учителю,
«вели им бросить». «Здравствуй, Петр Михайлович!» кричат другие, продол-
жая свою возню. Учитель берет книжки, раздает тем, которые с ним пошли
к шкапу; из кучи на полу — верхние, лежа, требуют книжку. Куча поне-
503

многу уменьшается. Как только большинство взяло книжки, все остальные
уже бегут к шкапу и кричат: и мне и мне. «Дай мне вчерашнюю»; — «а мне
кольцовую» *, и т. п. Ежели останутся еще какие-нибудь два разгоряченные
борьбой, продолжающие валяться на полу, то сидящие с книгами кричат на
них: «что вы тут замешались? — ничего не слышно. Будет». Уличенные —
покоряются и, запыхавшись, берутся за книги и только в первое время, сидя
за книгой, поматывают ногой от не улегшегося волнения. Дух войны улетает
и дух чтения воцаряется в комнате».
Садятся по местам дети, где кто попал, кому где вздумалось:
начальственного распределения мест нет. Зато, принимаясь
учиться без всякого принуждения и стеснения, дети учатся с та-
ким же полным усердием, с каким до начала класса шалили.
«Во время класса (говорит автор статьи, вероятно, гр. Толстой, а
впрочем, не знаем, статья не подписана) я никогда не видел, что-
бы шептались, щипались, смеялись потихоньку, фыркали в руку
и жаловались друг на друга учителю». Оно и натурально, потому
что учатся не по принуждению, а по охоте: кому показалось скуч-
но, может уйти из класса, никто ему не мешает. Иногда случается
в яснополянской школе, особенно по вечерам перед праздником,
когда дома топятся бани, дети расходятся, не досидев класса,
но не от скуки, а потому, что вспомнили, что дома их ждут.
«На втором или третьем послеобеденном классе два или три мальчика
забегают в комнату и спеша разбирают шапки. «Что вы?» — Д о м о й . —
«А учиться? ведь пенье!» — А ребята говорят, домой! —отвечает он, усколь-
зая с своей шапкой. — «Да кто говорит?» — Ребята, пошли! — «Как же
так?»—спрашивает озадаченный учитель, приготовивший свой урок, —
«останься!» Но в комнату вбегает другой мальчик с разгоряченным, озабо-
ченным лицом. «Что стоишь?» — сердито нападает он на удержанного, кото-
рый в нерешительности заправляет хлопки в шапку. — «Ребята уж во-он где,
у кузни уж, небось». — Пошли? — «Пошли». И оба бегут вон, из-за двери
крича: «Прощайте, Иван Иваныч!» И кто такие эти ребята, которые решили
итти домой, как они решили? — бог их знает. Кто именно решил, вы никак
не найдете. Они не совещались, не делали заговора, а так, вздумали ребята
домой. «Ребята идут!» — и застучали ножонки по ступенькам, кто котом
свалился со ступеней и, подпрыгивая и бултыхаясь в снег, обегая по узкой
дорожке друг друга, с криком побежали домой ребята. Такие случаи повто-
ряются раз и два в неделю. Оно обидно и неприятно для учителя — кто не
согласится с этим, но кто не согласится тоже, что вследствие одного такого
случая, насколько большее значение получают те пять, шесть, а иногда семь
уроков в день для каждого класса, которые свободно и охотно выдержи-
ваются каждый день учениками. Только при повторении таких случаев
можно быть уверену, что преподаванье, хотя и недостаточное и односторон-
нее, не совсем дурно и не вредно. Ежели бы вопрос был поставлен так: что
лучше — чтобы в продолжение года не было ни одного такого случая или
чтобы случаи эти повторялись больше чем на половину уроков, — мы бы
выбрали последнее. Я, по крайней мере, в яснополянской школе был рад
этим, несколько раз в месяц повторявшимся, случаям. Несмотря на частые
повторения ребятам, что они могут уходить всегда, когда им хочется,—
влияние учителя так сильно, что я боялся, последнее время, как бы дисцип-
лина классов, расписаний и отметок, незаметно для них, не стеснила их сво-
боды так, чтобы они совсем не покорились хитрости нашей расставленной
сети порядка, чтобы не утратили возможности выбора и протеста. Ежели
* Так дети называют стихотворения Кольцова,
504

они продолжают ходить охотно, несмотря на предоставленную им свободу,
я никак не думаю, чтобы это доказывало особенные качества яснополянской
школы, — я думаю, что в большей части школ то же самое бы повторялось,
и что желание учиться в детях так сильно, что для удовлетворения этого
желания они подчинятся многим трудным условиям и простят много недо-
статков. Возможность таких убеганий полезна и необходима только как
средство застрахования учителя от самых сильных и грубых ошибок и зло-
употреблений».
Превосходно, превосходно. Дай бог, чтобы все в большем числе
школ заводился такой добрый и полезный «беспорядок», — так
называет его в виде уступки предполагаемым возражателям автор
статьи, его панегирист, — а по-нашему, следует сказать просто:
«порядок», потому что какой же тут беспорядок, когда все учатся
очень прилежно, насколько у них хватит сил, а когда сила поки-
дает их или надобно им отлучиться из школы по домашним делам,
то перестают учиться? Так и следует быть во всех школах, где
это может быть, — во всех первоначальных народных школах.
Такое живое понимание пользы предоставлять детям полную
свободу, такая неуклонная выдержанность этого принципа под-
купает нас в пользу редакции журнала, издаваемого основателем
яснополянской школы. В предисловии к журналу гр. Л. Н. Тол-
стой говорит, что готов выслушивать возражения против мыслей,
кажущихся ему истинными, и что боится он только одного, —
чтобы мнения, противные его мыслям, «не выражались желчно,
чтобы обсуждение столь дорогого и важного для всех предмета,
как народное образование, не перешло в насмешки, личности, в
журнальную полемику», которая отвлекла бы от сущности дела
к спорам и горячности из-за мелочей. Потому издатель «Ясной
Поляны» просит «будущих противников» его мнений «выражать
свои мысли» спокойным и безобидным тоном. Из уважения к по-
рядку, установленному им в яснополянской школе, и к его горя-
чей преданности этому доброму порядку, мы исполним его жела-
ние; а без этого обстоятельства, — то есть если бы не знали мы,
как свободно и легко устроено для детей учение в яснополянской
школе, — мы, вероятно, не удержались бы от колкостей при раз-
боре теоретических статей «Ясной Поляны», потому что есть в них
вещи, напоминающие о знаменитых статьях г. Даля и г. Беллю-
стина 2.
Вот, например, первая статья 1 - й книжки, содержащая
profession de foi * редакции 3. На первой же странице автор выска-
зывает недоумение, очень странное. «Отчего это, — говорит он, —
народ постоянно противодействует тем усилиям, которые употреб-
ляет для его образования общество или правительство?» — Это,
говорит он, «явление, непонятное для меня». Оно стало непонят-
ным только потому, что исключительные случаи возведены авто-
ром в общее положение. Мало ли чему может иногда противодей-
* Программу. — Ред.
505

ствовать народ! При Иосифе II в Бельгии и в Венгрии он противо-
действовал разрушению феодального порядка; при Аранде и
Флориде Бланке 4 в Испании он противодействовал отменению
инквизиции; у нас он противодействовал попыткам ознакомить
его с возделыванием картофеля. Если я из этих исключительных
случаев выведу общее заключение, будто бы народ «постоянно»
противодействовал уничтожению привилегий, преследований,
улучшению пищи, то оно действительно выйдет вещь непонятная.
Только эта вещь, — то есть постоянство народного сопротивления
всему полезному, — вовсе не будет «явление», черта исторической
жизни; эта вещь просто будет моя мечта, моя ошибка в построе-
нии силлогизма. В некоторых, — пожалуй, в довольно многих, —
случаях народ довольно упорно противился заботам об его обра-
зовании. Что ж тут удивительного? Разве народ — собрание рим-
ских пап, существ непогрешительных? Ведь и он может ошибаться,
если справедливо, что он состоит из обыкновенных людей. А по-
чему трудно предположить и то, что в этих случаях виновата была
какая-нибудь ошибка или какая-нибудь недобросовестность лю-
дей, принимавших на себя заботу о народном образовании? Ведь
они тоже были люди; значит, могли ошибаться или могли дей-
ствовать по эгоистическим расчетам, не соответствовавшим народ-
ной потребности. Ни в той, ни в другой альтернативе нет ничего
непонятного.
Кроме того, что иногда (очень редко) случается упорное со-
противление со стороны народа образованию, по какой-нибудь
случайной ошибке народа или его просветителей, есть еще один
факт, который мог ввести редакцию «Ясной Поляны» в заблужде-
ние насчет существенных отношений народа к образованию. Этот
факт уже не исключительный, а общий, и проходит через всю исто-
рию просвещения. Он состоит в том, что когда кто бы то ни был,—
сам ли народ, — то есть большинство простолюдинов, — образо-
ванное ли общество, правительство ли задумывает какую-нибудь
реформу в народном образовании, реформа на первых порах встре-
чает более или менее сильную оппозицию, — но не исключитель-
но в народе, а точно так же и в образованном обществе (если
ею занимается оно) и в некоторых членах самого правительства
(если реформу задумывает правительство). Но тут нет никакой
специальной черты, относящейся именно только к частному делу
народного образования или только к народу. Это общая принад-
лежность реформ или перемен в чем бы то ни было и с кем бы
то ни было, что они не совершаются без некоторой оппозиции, —
проще сказать, не совершаются без хлопот, без надобности толко-
вать, рассуждать, убеждать. Возьмите самое простое дело, — на-
пример, хоть в какой-нибудь деревне починку моста, который стал
плох и который всем в деревне одинаково нужен: все-таки сначала
потолкуют и поспорят — кто же? — сами же мужики между со-
бой. Мужики, которые посообразительнее или порешительнее,
506

раньше других увидят, что надобно чинить мост, а другие думают,
что можно еще погодить этим делом; вот вам и неизбежность
спора. Да разве в одном народе так? Во всяком классе то же
самое. Помните, например, как шли дела о том, нужны или не
нужны железные дороги, электрические телеграфы и пр. — и в
английских, и во французских парламентах, палатах, в Париж-
ском институте были споры: одним казалось, что эти вещи нужны,
полезны, другим, — что они неудобны, вредны.
Штука состоит в том, что везде по всякому делу обнаружи-
вается существование двух партий, консервативной и прогрессив-
ной, вечных партий, соответствующих двум сторонам человече-
ской природы: силе привычки и желанию улучшений. Натурально,
что эти две партии являются и в деле народного образования как
в недрах общества, так и в самом народе. Есть мужики и мещане
(как есть купцы, чиновники, дворяне), говорящие: будем жить
по-старому и воспитывать детей по-старому; есть другие мужики
и другие мещане, подобно другим купцам, чиновникам и дворя-
нам, говорящие: постараемся устроить жизнь получше прежнего
и станем воспитывать детей лучше, чем воспитывались сами.
Ну, что же тут особенного? Отчего тут смущаться, терять
«понимание»?
Есть еще один факт, тоже проходящий через всю историю, —
его заметила даже редакция «Ясной Поляны»: мужики стесняются
посылать своих детей в школы потому, что сын или дочь помогали
бы в чем-нибудь по хозяйству, оставаясь дома, или заработывали
бы несколько денег на фабрике или в каком-нибудь мастерстве.
Это обстоятельство уж действительно прискорбное, когда дела
родителей так стеснены, что мысль о пользе детей подавляется
необходимостью как можно скорее извлекать из детей что-нибудь
на подмогу хозяйству. Но и это разве у одних простолюдинов
бывает? Сколько есть небогатых чиновников и дворян, которые
принуждены не давать детям учиться, а как можно раньше опре-
делять их на гражданскую службу или в юнкера. Очень жаль, что
это так; но разве это можно назвать упорством против образова-
ния? Вовсе нет, — очень многие из родителей, принужденных так
поступать, самые горячие приверженцы образования. Плачут, что
не могут дать детям такого образования, как желали бы, но что ж
делать, когда нет средств? — Ну, разумеется, относительно этого
факта недостаточно успокоивать себя психологическими сообра-
жениями о врожденной силе консерватизма в человеческой натуре
или о неизбежности ошибок, недоразумений и эгоистических це-
лей, о чем рассуждали мы выше. Тут дело не в человеческой на-
туре, а в недостатке денег; значит, деятели народного образования
должны заботиться о том, как бы улучшить материальное поло-
жение народа. Но и это опять не какая-нибудь специальная черта
только простонародного образования, — и во всяком сословии
будет учиться большее количество детей и будут учиться они
507

дольше, будут образовываться они лучше, если сословие будет
пользоваться лучшим благосостоянием. Ни непонятного, ни осо-
бенного — тут ровно ничего нет.
Так что же оказалось у нас? Большою помехою ученью детей
простолюдинов служит бедность простолюдинов; иногда заботы
о народном образовании могут оставаться неудачны по какой-
нибудь случайной ошибке или недобросовестности заботя-
щихся, иногда по какому-нибудь случайному недоразумению са-
мих простолюдинов, а во всяком случае, и при успешном, и при
неуспешном ходе, улучшение народного образования, как и вся-
кое другое улучшение, имеет против себя людей, в которых кон-
серватизм слишком силен и которые составляют и в простом
народе, как и во всяком другом сословии, довольно значительную
долю (впрочем, все-таки меньшинство), а другая, тоже довольно
значительная доля простолюдинов (как и людей всякого другого
сословия) будет очень горячо стоять за улучшение; впрочем, и
эта доля, состоящая из людей, в которых прогрессивность реши-
тельно преобладает над консерватизмом, также только меньшин-
ство в простом, как и во всяком другом, сословии; а главная масса
простонародья, как и всякого другого сословия, будет держать
себя нерешительно, выжидать, приглядываться, как идет дело:
пойдет оно хорошо, вся эта масса примкнет к прогрессистам; пой-
дет оно неудачно, вся она примкнет к консерваторам. Что тут
особенного и непонятного? Неужели сама редакция «Ясной По-
ляны» не видела перед своими глазами всего, о чем мы говорим?
Наверное встречала она между мужиками таких непоколебимых
прогрессистов, которые ломят себе все одно: «ученье — свет, а не-
ученье — тьма», и которых никакие ошибки или неудачи народ-
ных просветителей не могут сбить с этого пункта; и наверное
видела она, что масса выжидает и говорит: «а посмотрим, что вый-
дет из начинающихся попыток».
Человек вообще, — не то что в частности простолюдин, а че-
ловек, genus homo *, или по другим натуралистам — species
homo **, двуногое млекопитающее, довольно тяжел на подъем,
довольно склонен отлагать дело, если на первый раз видит не-
удачу или хоть не видит большой удачи с первого раза; но эти
свойства он обнаруживает по всяким улучшением, не в одном деле
образования; а все-таки, рассуждая хладнокровно, надобно ска-
зать, что он всегда расположен улучшать свое положение по вся-
ким делам; значит, он скорее наклонен к образованию, чем упорен
против него.
Но редакция «Ясной Поляны», предполагая в мужике какие-то
особенные свойства, которых нет в человеке, — то есть просто в
человеке, какого бы там он звания ни был, — думает, что народ
* Человеческий род. — Ред.
** Человеческий вид. — Ред.
508

«постоянно противодействует» заботам помочь его образованию.
Ну что, если бы в самом деле было так? Ведь тогда всем нам сле-
довало бы бросить всякие заботы о народном образовании; между
прочим, графу Л. Н. Толстому не следовало бы основывать школу,
издавать ни его журнала, ни его книжек. Ведь насильно мил не
будешь; а навязывать какое-нибудь дело людям, которые вечно
должны упорствовать против него по своей натуре, значит на-
прасно мучить их, напрасно утруждать себя.
Нет, редакция «Ясной Поляны» делает не такой вывод; оно
и точно, не следует ей делать такого вывода, потому что она не
думает, что народ враждебен образованию: на второй же строке
первой страницы первой статьи своей она говорит, что «народ
хочет образования», и мы напрасно опровергали противное мне-
ние: она сама его отвергает, как видно из этой второй строки.
Но если так, какими же судьбами на 9-й строке той же страницы
очутились слова, против которых мы спорили, что будто бы «на-
род постоянно противодействует» и т. д.? А вот каким способом
улаживаются эти две мысли, мало идущие одна к другой: если
народ, желающий образования, постоянно противодействует всем
заботам о его образовании, это значит, по мнению «Ясной По-
ляны», что мы, образованные люди, не знаем, чему его учить и как
его учить, и никак не можем узнать этого. Что это за странность:
возьмите неглупого человека какого хотите сословия, сведите его
с неглупым человеком какого хотите другого сословия, и они мо-
гут растолковать друг другу, что кому из них нужно; отчего же
это такая непостижимая вещь, что никак не могли нам растолко-
вать неглупые люди из простолюдинов, чему нужно учить и как
нужно учить их, простолюдинов? Сяду я на постоялом дворе,
стану расспрашивать проезжих мужиков о чем хотите из их
быта, — все их потребности и желания по всякому делу я могу
узнать и понять, только будто бы по одному делу образования не
могу. Это что-то неправдоподобно.
Но если это такое непостижимое дело, то, почем знать, не
нужно ли нашим простолюдинам учиться, например, латинскому
языку? Редакция «Ясной Поляны» хохочет: «ну, этого уж им на-
верное не нужно!» отвечает она. (Или она не в состоянии отвечать
даже этого?) А если вы хотя об одном предмете знаете, что его не
нужно преподавать в народных школах, так вы, значит, уже имеете
некоторое понятие о том, что нужно народу. Ведь судить о том,
что не нужно, можно только на основании знания о нужном. Ведь
отрицательные ответы основываются же на чем-нибудь положи-
тельном.
Или вы ничего не знаете не то что о предметах учения, а только
о методах учения? Полноте, и об этом у вас есть верные понятия.
Если бы кто-нибудь захотел поступить в яснополянскую школу
преподавателем и объяснил, что учить мальчишек нельзя иначе,
как таская их за волосы, кормя оплеухами и т. д., ведь вы не при-
509

няли бы такого преподавателя? (Или приняли бы?) Нет, у вас
положен принцип: учить не только без всяких наказаний, даже
без всяких наград, и совершенно никакого принуждения не упо-
треблять. Метод прекрасный, за твердость в котором нельзя не
сочувствовать вам; но пока дело не в том, что ваш метод хорош,
а в том, что у вас есть метод. Зачем же вы говорите, что вы не
знаете метода, когда не только знаете, но даже исполняете.
«Да это еще не метод преподавания, это лишь система
обращения с учениками». Положим; но из этой системы уж непре-
менно происходит и метод преподавания и притом очень опреде-
ленный. Если наказывать и принуждать нельзя, нужно препода-
вать так, чтобы ученье было интересно и легко. Вы так и старае-
тесь делать. «Да нет, это все еще не метод». Как не метод?
Ну вот, если кто-нибудь вам скажет: преподавать русскую исто-
рию надобно, заставляя детей зубрить наизусть руководство
г. Устрялова, — что вы на это скажете? Опять расхохочетесь.
Значит, вы знаете, как не следует преподавать русскую историю,
а из этого обнаруживается, что вы знаете, как следует ее препо-
давать.
Быть может, напрасно мы говорим таким тоном с редакциею
«Ясной Поляны». Быть может, она найдет его обидным. Но, воля
ваша, ведь досадно слушать, когда люди, основавшие школу и
преподающие в ней и даже утверждающие, что устроили свою
школу очень хорошо и преподают в ней не дурно, — когда эти
люди говорят, что не знают, чему учить и как учить народ, и не
знают даже, нужно ли его учить. Полноте, господа, говорить про
себя такие пустяки.
А ведь нет, они говорят про себя не пустяки; они действи-
тельно не знают, чему и как учить, и есть в их программе, в пере-
довой статье, которую мы разбираем, такие места, что даже ослаб-
ляют надежду на возможность им когда-нибудь узнать и понять
это. Слушайте, читатель.
Стр. 8. В России «народ большею частию озлоблен против
мысли о школе». Где же озлоблен против школы? против дурных
школ, в которых ничему не выучивают, в которых только бьют,
терзают детей, притупляют их, развращают их, против таких
школ народ, точно, озлоблен; но ведь против них озлоблены и мы
с вами. Это значит только, что и мы с вами думаем, и народ ду-
мает об этом, как следует думать порядочным и неглупым людям.
Стр. 8. В той же России «все школы, даже для высшего со-
словия, существуют только под условием приманки чина. До сих
пор детей везде почти силою заставляют итти в школу». Это было
с грехом пополам правдою лет 20 тому назад или побольше. А те-
перь разве то? Из нескольких тысяч человек нынешних универси-
тетских студентов вы наверное не найдете даже одного десятка
человек, которые были бы силою заставлены пойти в университет.
Где вы видели таких студентов? Бог с вами, вы говорите бог знает
510

что. А что касается до чина, даваемого за ученье, то из людей
небогатых, которым надобно будет жить жалованьем, конечно,
многие интересуются получением чина по праву ученой степени,
но и то мало; поверьте, никто из них не учится собственно для
чина; но не давать им его, — было бы несправедливостью, потому
что ведь получают его на службе их сверстники, которые прямо
из гимназии пошли служить. Неужели справедливо было бы,
чтобы молодой человек проигрывал по службе тем, что посвятил
несколько лет на лучшее приготовление себя к ней университет-
ским образованием? 5
Стр. 11. «Образование, имеющее своею основою религию, то
есть божественное откровение, в истине и законности которого
никто не может сомневаться, неоспоримо должно быть прививаемо
народу, и насилие в этом случае законно» 6.
Стр. 15. «В Германии девять десятых школьного народного
населения выносят из школы столь сильное отвращение к испы-
танным ими путям науки, что они впоследствии уже не берут книг
в руки». В противоположность этому можно привести ходячий в
низших слоях нашего среднего класса рассказ о том, как «немец
землю пашет, а сам в руке книжку держит, читает». — Надобно
быть слишком легковерну, чтобы утверждать то или другое.
Стр. 22. В народных школах Марсели преподается «счетовод-
ство», то есть бухгалтерия. «Каким образом счетоводство может
составить предмет преподавания, я никак не мог понять, и ни один
учитель не мог объяснить мне». Это очень странно. Чего тут не
понимать? Марсель — город торговый, и бухгалтерия может при-
годиться всякому простолюдину. А что она может быть предме-
том преподавания, это доказывают все коммерческие училища,
в которых читается курс бухгалтерии. Нет, по мнению автора
статьи, делать бухгалтерию предметом преподавания не стоит по-
тому, что «она есть наука, требующая четыре часа объяснения для
всякого ученика, знающего четыре правила арифметики». Нет,
бухгалтером сделаться не так легко; иначе порядочные бухгалтеры
не были бы так редки и не получали бы такой большой платы в
торговых конторах. Автор статьи не потрудился познакомиться
с делом, иначе не порицал бы марсельские школы за преподава-
ние бухгалтерии.
Стр. 26. «Хорошо немцам на основании 200-летнего существо-
вания школы исторически защищать ее; но на каком основании
нам защищать народную школу, которой у нас нет»? Что такое?
что такое? Глазам не верим. Неужели редакция «Ясной Поляны»
думает, что это только немцам нужны народные школы, а нам не
нужны? Да, повидимому, так,— в этом духе тянется рассуждение
на всей 26-й странице. Не нужно, дескать, нам народных школ,
потому что «мы, русские, живем в исключительно счастливых
условиях относительно народного образования». На следующей
странице сначала как будто не то, что не нужно нам школ, а только
511

то, что наши народные школы не должны быть рабским сколком
с западных; но дальше опять то же, — что в школах нет надоб-
ности у нас, потому что уже и «в Европе образование избрало
себе другой путь, обошло школу», не нуждается в ней (стр. 28).
Удивительно.
Тут же, на стр. 27-й, другая удивительная вещь: автор статьи
убедился, что «народ подчиняется образованию только при наси-
лии», — ей-богу, так и написано на строке 24-й этой 27-й стра-
ницы. — Тут же, 5 строками ниже, третья удивительная вещь:
автор статьи убедился, что «чем дальше двигалось человечество,
тем невозможнее становился критериум педагогики, то есть зна-
ние того, чему и как должно учить». Неужели? Чем больше при-
обреталось людьми опытности в деле образования, тем менее
могли они судить об этом деле? Неужели так? Это противоре-
чило бы тем законам рассудка и жизни, по которым всегда бы-
вает, что чем больше знакомишься с предметом, тем больше
знаешь его.
Стр. 29. «Основанием нашей деятельности служит убеждение,
что мы не только не знаем, но и не можем знать того, в чем дол-
жно состоять образование народа, что не только не существует
никакой науки образования и воспитания — педагогики, но что
первое основание ее еще не положено, что определение педагогики
и ее цели в философском смысле невозможно, бесполезно и
вредно». Повторяем: если не знаете, то нельзя еще вам быть осно-
вателями школ, наставниками в них, издателями педагогических
журналов; вам надобно еще учиться самим, — отправляйтесь в
университет, там узнаете. — Но вы думаете, что даже и не можете
узнать, — очень жаль, если так, — но это свидетельствовало бы
только о несчастной организации вашей нервной системы: если
вы не можете понять такой простой вещи, как вопрос о круге пред-
метов народного преподавания, то, значит, природа лишила вас
способности приобретать какие бы то ни было знания.
Берем 2-ю книжку «Ясной Поляны» и просматриваем в ней
руководящую статью, которая называется: «О методах обучения
грамоте». Общий смысл статьи — развитие мысли, что все ме-
тоды обучения грамоте одинаково хороши или одинаково дурны,
так что по какой ни учить, все равно. С такой точки зрения при-
шлось бы говорить точно то же обо всем на свете. Например, ка-
кой способ добывать огонь самый удобный: трение двух кусков
дерева друг о друга, или кремень и огниво, или фосфорные
спички? — все равно, каждым из этих способов можно достичь
огня. Какая бритва самая хорошая: наша ли, доморощенная, из
обломка косы, или плохая английская, или хорошая английская?—
все равно, всякой можно обрить бороду. Какое <дело>произ-
водство самое лучшее: бухарское ли, или наше, или француз-
ское? — все равно, по каждому можно решать дела. Ведь подоб-
ные ответы свидетельствуют только, что у человека, их дающего,
512

не установились понятия о предмете. Я, например, о многих пред-
метах принужден давать такие ответы: например, спросите меня,
какой метод интегрированья лучше: лейбницевский или ньютонов-
ский, — я решительно не знаю, но слыхивал, что по тому и дру-
гому выучивались интегрированью; вот я и отвечаю: все равно,
каждый годится. Или спросите меня, какой паровой плуг лучше:
Бойлев или Фаулеров? 7 Я не могу судить ни о том, ни о другом,
но слыхивал, что можно тем и другим пахать; вот я и должен
отвечать: оба хороши. Эти ответы показывают только, что я не
гожусь быть ни преподавателем высшей математики, ни управ-
ляющим завода земледельческих машин, ни английским ферме-
ром; ими только прикрывается мое незнание. Помилуйте, как
скоро есть два способа делать что-нибудь, то непременно один из
этих способов вообще лучше, а другой вообще хуже; а если есть
исключительные обстоятельства, в которых удобнее применяется
менее совершенный способ, то знающий человек умеет в точности
определить и перечислить эти исключительные случаи. А кого
эти исключительные случаи смущают так, что он не может разо-
брать разницу между их особенностями и общим правилом, тот
мало знаком с делом. Такое впечатление и производит общий
смысл статьи «О методах обучения грамоте». Но кроме общего
смысла всей статьи, изумляют в ней многие отдельные места; на-
пример:
Стр. 9. «Народ не хочет учиться грамоте». Это напечатано на
строке 16-й.
Стр. 10. «Факт противодействия народа образованию посред-
ством грамоты существует во всей Европе».
Стр. 11. «Спор в нашей литературе о пользе или вреде грамот-
ности, над которым так легко было смеяться, по нашему мнению,
есть весьма серьезный спор». Неужели? Неужели может казаться
не лишенным основательности мнение людей, утверждающих, что
грамотность вредна? Да, на их стороне не менее основательности
и правды, чем на стороне людей, признающих пользу грамотно-
сти,— таков смысл последней половины 11-й страницы. Защит-
ники грамотности — теоретики, противники грамотности—наблю-
датели фактов и «те и другие совершенно правы» (страница 11,
строка 20), то есть по теории грамотность полезна, а на практике
оказывается вредной. Но это еще пока только колебание между
двумя мнениями, а в начале страницы 12-й автор уже склоняется
на сторону противников грамотности. Он говорит: если ближе
всмотреться в действительные результаты нынешнего обучения
грамоте, то «я думаю, что большинство ответит против грамотно-
сти» (страница 12-я, строка 1-я).
Далее следуют на той же странице 12-й очень неосторожные
колкости против людей, занимающихся преподаванием в воскрес-
ных школах 8. Это уж решительно нехорошо. Каковы бы там ни
были люди, умны ли они по-вашему или глупы, но они честные
513

люди, любящие народ, делающие для него все, что могут. Если
вы поднимаете на них руку, от вас должны отвернуться все по-
рядочные люди.
На странице 23-й находятся такие же колкости против людей
университетского образования, занимающихся обучением народа,
с пояснением, что «пономари учат лучше их».
Редакция «Ясной Поляны» может оскорбиться тем, как мы
обозревали передовые статьи ее педагогического журнала, может
сказать: зачем же вы брали из наших статей только эти места, а
не брали других, имеющих совершенно противоположный смысл?
Действительно, мы были бы несправедливы, если бы подбирали
дурные места с целью сделать из них вывод, что редакция «Ясной
Поляны» проникнута духом мракобесия. Но мы этого вовсе не
хотим сказать, а хотим только указать ей, какие странные вещи
попадаются в ее мыслях по отсутствию надлежащего знакомства
с предметами, о которых она рассуждает. Мы говорим ей: прежде,
чем станете поучать Россию своей педагогической мудрости, сами
поучитесь, подумайте, постарайтесь приобрести более определен-
ный и связный взгляд на дело народного образования. Ваши чув-
ства благородны, ваши стремления прекрасны; это может быть до-
статочно для вашей собственной практической деятельности: в
вашей школе вы не деретесь, не ругаетесь, напротив, вы ласковы с
детьми, — это хорошо. Но установление общих принципов науки
требует, кроме прекрасных чувств, еще иной вещи: нужно стать в
уровень с наукой, а не довольствоваться кое-какими личными на-
блюдениями да бессистемным прочтением кое-каких статеек.
Разве не может, например, какой-нибудь полуграмотный заседа-
тель уездного суда быть человеком очень добрым и честным, об-
ращаться с просителями ласково, стараться по справедливости
решать дела, попадающиеся ему в руки? Если он таков, он очень
хороший заседатель уездного суда и его практическая деятель-
ность очень полезна. Но способен ли он при всей своей опытности
и благонамеренности быть законодателем, если он не имеет ни
юридического образования, ни знакомства с общим характером
современных убеждений? Чем-то очень похожим на него являетесь
вы: решитесь или перестать писать теоретические статьи, или
учиться, чтобы стать способными писать их.
Редакция «Ясной Поляны» извинит нам жесткость этого при-
говора, если поймет, как в самом деле дурны многие из вещей,
отысканных нами в ее статьях. Она убедится тогда, что мы гово-
рим неприятную ей правду собственно из желания, чтобы она уви-
дела опасность компрометировать себя такими странными тира-
дами, дурную сторону которых не замечала прежде, конечно,
только по непривычке к теоретическому анализу мыслей, к выводу
последствий и отыскиванию принципов. Просим ее не сердиться,
но если она и рассердится, все равно: мы обязаны перед публикой
не селадонничать с «Ясною Поляною», а прямо указать недо-
514

статки теоретического взгляда редакции этого журнала, потому
что хорошие стремления его могли бы иначе подкупить многих на
неразборчивое согласие со всем, что наговорено в «Ясной Поляне».
А наговорено в ней все без разбора: и хорошее, и дурное. Сущ-
ность дела состоит вот в чем:
За издание педагогического журнала принялись люди, считаю-
щие себя очень умными, наклонные считать всех остальных лю-
дей, — например, и Руссо, и Песталоцци 9, — глупцами; люди,
имеющие некоторую личную опытность, но не имеющие ни опре-
деленных общих убеждений, ни научного образования. С этими
качествами принялись они читать педагогические книги; читать
внимательно, дочитывать до конца они не считают нужным, —
это, дескать, все глупости написаны, до нас никто ничего не смыс-
лил в деле народного образования. Но в прочтенных ими отрыв-
ках книг и статей излагаются взгляды очень различные: у одного
автора рекомендуется один метод преподавания, у другого — дру-
гой, у третьего — третий; у одного автора один взгляд на потреб-
ности народа, у другого — другой, и т. д.; по одному автору круг
предметов преподавания для народа один, у другого — другой,
и т. д. Чтобы разобрать, кто прав в этой разноголосице, нужно
тяжелое изучение, нужна привычка к логическому мышлению,
нужны определенные убеждения. А эти люди не постарались при-
обрести ни одного из этих условий, и потому не в силах ничего
разобрать. Вот и явился у них вывод, что ничего нельзя разо-
брать, что все вздор и все правда, и все системы никуда не го-
дятся, и все системы справедливы, и науки нет, и предмета нельзя
знать, и методов нельзя определить. И осталось им руководиться
только своими случайными впечатлениями да своими прекрасными
чувствами. Но кое-что они все же читали и запомнили, и — об-
рывки чужих мыслей, попавшие в их память, летят у них с языка
как попало, в какой попало связи друг с другом и с их личными
впечатлениями. Из этого, натурально, выходит хаос.
Лучшая часть «Ясной Поляны» — издающиеся при ней ма-
ленькие книжки для простонародного чтения, и хороша в них
собственно та сторона, для выполнения которой не нужно иметь и
убеждений в мыслях, а достаточно иметь некоторую личную опыт-
ность и некоторый талант: хорошо в них изложение. Оно совер-
шенно просто; язык безыскусствен и понятен. Как, например, не
похвалить манеру рассказа в следующем отрывке:
«Жил был во Франции столяр, звали его Николай. Жена у него померла,
а сын остался. Сыну было 4 года. Николай не был богат: у него был дом и
б ы л о земли н е м н о г о , — сажал он на н е й виноград. С земли Николаю п р о -
жить нельзя было, а ходил он по людям работать. Его мальчик один оста-
вался дома. Матери не было, никто не обшивал его; отец жалел мальчика, а
жениться другой раз не хотел.
Раз идет Николай с работы домой и слышит: кто-то плачет. Он посмотрел
и увидел девку. Девку звали Марья. Сидит о н а подле к а н а в ы и п л а ч е т .
Николай е е спросил:—об ч е м т ы п л а ч е ш ь , Марья?
515

А она говорит: Николай, жила я у Михайлы мужика, задолжала ему
десять франков за угол (по-нашему, десять четвертаков). А Михаила мне за
долг сундук не отдает, мне теперь нечем сундука выкупить и жить негде.
И она заплакала еще пуще. Николай говорит: подожди здесь, я снесу свой
инструмент да мальчика Матюшку посмотрю, а тогда подумаем, как быть.
Николай пошел домой, отнес свой инструмент, пообедал с сыном, достал
десять франков и пошел на дорогу, где Марья сидела. Ему в ум взошло
ее к себе взять. Он пришел на дорогу и говорит: пойдем, Марья, к твоему
Михайле, отдадим ему десять франков и возьмем твой сундук. А Марья го-
ворит: кто мне даст 10 франков? А он говорит: пойдем.
Они пошли к мужику к Михайле, взошли в дом; Николай и говорит:
«здравствуй, Михайла!» — Здравствуй, чего тебе?—А Николай говорит:
«за что ты обидел девку?» — А за то, что не твое дело. — А Николай го-
ворит: «возьми десять франков, а ей отдай сундук».
Марья взяла свой сундук, забрала все имение и говорит:—как я тебе,
Николай, отдам деньги? А он говорит: «отдашь», — и позвал ее жить к
себе. — «Пойду на работу, а ты за Матюшкой ходить будешь».
Она заплакала и стала за него молиться богу. Марья была девка немоло-
дая, ростом большая и здоровая, как мужик. Лицо у ней было дурное, коно-
патое (рябое), оттого ее и замуж никто не взял. Она тем жила, что на по-
денную работу ходила, за ребятами смотрела, когда хозяева на работу ухо-
дили. Она за больными ходить хорошо умела. Девка она была смирная: когда
ей за работу ничего не давали, она не спрашивала. Все ребята ее на деревне
знали, все любили и нянькой прозвали. Николай взял ее к себе в дом; Марья
и стала у него жить, как хозяйка: обед варила, виноград поливала и землю
копала. Во Франции землю больше скребкой, чем сохой, работают, оттого,
что ее мало. Обед всегда Марья собирала к тому времени, когда притти Ни-
колаю с работы, а за Матюшкой так ходить стала, что Николай не нара-
дуется. У них в доме лучше стало.
Вздумалось Марье, чтобы Николай купил корову и козу. Во Франции
козье молоко пьют. Она и говорит: — Николай, купи корову и козу, нам
лучше жить будет. — А Николай говорит: я куплю, а кто стеречь будет? —
Ты купи, стеречь я сама' буду. Матюшка услышал, да и говорит: я с ребя-
тами буду стеречь; сшей только мне сумочку хлеб класть. Я устерегу. Они
купили. Марья сшила Матюшке сумку, положила ему хлеба и сыру и послала
его с ребятами. Во Франции хлеб белый. Едят его с сыром, а сыр из козьего
молока делают.
Надел Матюшка сумочку на спину, перекрестил веревочки на груди и
погнал корову и козу. И каждому свое дело было. По воскресеньям Марья с
Матюшкой в церковь ходила. Уберет его, обмоет и пойдут вместе, как сын с
матерью. Во Франции в церковь ходят с книжками. Придут в церковь, ся-
дут на стулья и читают по книжкам, и в церкви все запоют, когда надо.
Священник, так же как у нас, перед алтарем обедню служит, только он бри-
тый и в белой ризе. А народ на стульях сидит, и за стулья деньги берут.
У кого есть деньги, тот платит по 5 сантимов (по-нашему, 5 коп. ассигна-
циями), а у кого нет, тот стоит.
Марья стула не брала, а стаивала с Матюшкой либо на ногах, либо би-
рала Матюшку на руки, и ему, как с горы, все видно было, что в церкви де-
лалось: как священник в алтаре служил и как народ в церковь приходил и
вон выходил. И стали они жить лучше прежнего.
Стало Матюшке уж семь лет. Николай и говорит Марье: — Марья, на-
добно Матюшку отдать в училище. — А она ему говорит: «зачем его отдавать
в училище, он будет и без твоего учения хорошо работать. Он и так мальчик
хороший. Ты грамоте не знаешь, а разве хуже работаешь?» А Николай го-
ворит: неправда твоя, Марья! Если б я знал грамоту, я бы сам записать мог,
кто мне что должен, а то не знаю и долги забываю — другой раз и пропадают.
Я и сам жалею.
Матюшка услыхал, что тетка с отцом говорила, да и говорит: кто же
без меня козу стеречь станет?
516

А отец говорит: устережем без тебя, только уж учись хорошенько, чтоб
мои деньги не пропали. Николай не послушался Марьи и отдал своего Ма-
тюшку в училище. И Матюшка стал учиться очень хорошо. Учитель хвалил
его. А корову и козу Марья стеречь стала. Когда Матюшке время бывало,
он за отцом вечером инструмент нашивал, а по праздникам с теткой Марьей
в огороде копал, и все говорили, что мальчик хороший. Так они жили очень
хорошо».
Это первая глава повести «Матвей», которою начинается 2-я
книжка 10. Все остальное написано точно так же, то есть очень
хорошо.
Но в содержании вещей, рассказанных так хорошо, отразился
недостаток определенных убеждений, недостаток сознания о том,
что нужно народу, что полезно и что вредно для него. Например,
в 1 - й же к н и ж к е после рассказа «Матвей», к о т о р ы й по содержа-
нию так себе, помещена суеверная сказка о том, как чорт соблаз-
нял монаха Федора, принимая на себя вид его друга, монаха Ва-
силия; и рассказано это таким тоном, как будто в самом деле вот
сейчас же может в мою комнату под видом моего приятеля войти
чорт, то есть настоящий чорт, как есть чорт. Во 2-ой книжке по-
мещен Робинзон, обратившийся в сказку, лишенную всякого
смысла 11. За Робинзоном напечатана арабская сказка о горе Се-
заме и 40 разбойниках, переделанная на русские нравы. В ней
действуют Дуняшка, Евдоким, Петр Иванович, Пахом Сидорыч
и т. д. Зачем сделана эта переделка и зачем вынут смысл из Ро-
бинзона, — это, конечно, никому неизвестно, в том числе и самой
редакции «Ясной Поляны»: ведь нельзя знать, что и как расска-
зывать народу. А язык рассказов очень хорош 12.

1879—1889
ЗАПИСКА ПО ДЕЛУ СОСЛАННЫХ В ВИЛЮЙСК
СТАРООБРЯДЦЕВ ЧИСТОПЛЮЕВЫХ И ГОЛОВАЧЕВОЙ
Ваше императорское величество,
всемилостивейший государь моей родины,
Человек, признанный судебным порядком за врага вашей осо-
бы, осмеливается думать, что люди, которых называет он своими
друзьями, могут, по его молению к вам за них, быть помилованы
вашим величеством.
Эти люди: бывшие жители посада Дубовки Фома Чистоплюев,
жена его Катерина и тетка его Матрена Головачева.
Они сосланы по судебному приговору на поселение, как пре-
ступники против особы вашего величества.
Приговор, произнесенный над ними, бесспорно правилен. Они
употребляли, говоря об особе вашего величества, выражения, пре-
ступные по закону, или признавали себя за людей одинакового
с говорившими так образа мыслей.
Но они соединяли с этими выражениями смысл, бывший по-
нятным только для них и сделавшийся известным мне единствен-
но благодаря тому, что они вполне откровенны со мною, как не
могут быть откровенны ни с кем, кроме людей, считаемых ими за
родных. Они считают меня за своего родного.
Смысл этих выражений тот, что они почитают ваше величество
святым человеком, приносящим в жертву влечению души вашей
к возвышеннейшей добродетели все блага, которыми могли бы вы
пользоваться.
Каковы бы ни были мои политические мнения, но смею ска-
зать о себе, что я не обманщик.
Ваше величество, по глубокому убеждению этих людей, самый
лучший человек из всех людей на свете. И всего благого для Рос-
сии они ждут исключительно от вас. Вы желаете, чтобы в России
не было бедности; вы желаете, чтобы все люди в России стали
добры и честны. И вы достигнете осуществления этих ваших же-
ланий. Они в том убеждены непоколебимо.
518

Умоляю ваше величество помиловать людей, думающих о вас
так.
Если ваше величество найдете возможным исполнить мое мо-
ление к вам за них, то я буду знать, что доставил вашему сердцу
несколько счастливых минут.
Человек, который, каковы бы ни были его политические
мнения, благословляет ваше величество за то, что, на-
перекор неистовым воплям невежд, вы спасли вашу
империю от напрасных тяжких страданий, не
поколебавшись ратификовать Берлинский
трактат 1.
Николай Чернышевский,
Милостивейший государь,
Яков Ильич 2,
Мои хорошие знакомые, живущие здесь по состоявшемуся над
ними судебному приговору, Фома Павлович и Катерина Нико-
лаевна Чистоплюевы и Марфа Никифоровна Головачева поручили
мне передать вам их письмо к их родным и знакомым, с тем, чтобы
письмо это было отправлено вами вашему начальству, а ваше на-
чальство просят они отправить это письмо по адресу.
Прошу и от своего собственного имени ваше начальство об
исполнении этой просьбы моих хороших знакомых.
Присоединяю к этой моей просьбе следующие сведения о ли-
цах, за которых прошу.
Чистоплюевы и Головачева — люди безграмотные. А издавна
очень много размышляли о богословских вопросах. Я в молодости
готовился быть ученым богословом. Потому могу с основательным
знанием предмета свидетельствовать, что люди без обширного на-
учного образования не в состоянии правильно понимать богослов-
ские тонкости. И натурально, что люди совершенно безграмотные,
как Чистоплюевы и Головачева, сколько ни ломали свои головы
над этими вещами, не могли ничего понять сколько-нибудь ясно.
В том и вся причина странностей, увлечение которыми привело
Чистоплюевых и Головачеву сюда, в Вилюйск.
Только в том. Они безграмотны. Их мысли — сбивчивые
мысли безграмотных людей. И при сбивчивости их мыслей, их
способ выражения туманен, неудобопонятен никому, кроме людей,
подобно мне специально занимавшихся изучением тонкостей бого-
словия.
Даже и богослову по профессии, каким был я некогда, и, бла-
годаря моей довольно сильной памяти, остаюсь до сих пор, муд-
рено понимать действительный смысл туманных выражений Чи-
стоплюевых и Головачевой без помощи длинных расспрашиваний
и рассуждений.
519

Они считают меня искренним другом их. И вполне откровенны
со мною.
Вам известно, Яков Ильич, что, познакомившись с ними
недавно, я уж несколько раз проводил в дружеских беседах с
ними по два, по три часа. И я буду продолжать мою дружбу с
ними.
По обстоятельству, не имевшему никакого отношения к каким
бы то ни было распоряжениям вашего начальства обо мне, я ре-
шился прекратить на некоторое время всякие сношения с моими
родными 3. Натурально, что пока я не пишу к моим родным, я
не веду и никакой переписки ни с кем другим (кроме вас). Через
полтора или два месяца я возобновлю переписку с моими
родными. Тогда я напишу и для вашего начальства записку о
Чистоплюевых и Головачевой. С тем вместе, я напишу и просьбу
о их помиловании. От моего ли имени будет эта просьба, или от
их имени, я еще не умею сказать; я подумаю, которая из этих
двух форм просьбы будет более соответствовать содержанию
своему. Если я найду удобным писать просьбу от их имени, то,
разумеется, я присоединю к ней другую, краткую, просьбу о них
от моего имени. К кому будет обращена просьба, к его величеству
или к ее величеству, я еще не умею сказать. Дело в том, что ста-
рик Чистоплюев теперь очень хил; из трех моих друзей только
Катерина Николаевна Чистоплюева еще пользуется хорошим здо-
ровьем; она одна кормит своею работою тех двух, больного мужа
и очень престарелую тетку (Головачеву); потому главное лицо в
семье — она. А когда так, то просьба не должна ли быть обра-
щена к ее величеству государыне императрице? Подумаю об этом.
Смею уверить, что буду писать по чистой совести. В чем не буду
твердо убежден сам, того не буду писать его величеству или ее
величеству.
Одно могу с полной уверенностью написать теперь:
Если бы правительство нашло возможным помиловать Чисто-
плюевых и Головачеву, то они стали бы жить на родине совер-
шенно смирно.
Прошу вас, Яков Ильич, передайте вашему начальству то, что
я теперь пишу вам.
С истинным уважением имею честь быть вашим покорнейшим
слугою
Н. Чернышевский.
26 марта
1879
Ваше высокопревосходительство 4
В конце марта я написал, с целью сообщения моих слов вам,
что месяца через два я отдам находящемуся при мне вашему под-
чиненному, для отправления к вам, прошения на имя его величе-
520

ства или ее величества о помиловании трех ссыльных: Фомы и
Екатерины Чистоплюевых и Матрены Головачевой.
Для того чтобы ваше высокопревосходительство могло видеть,
позволяет ли вам ваша совесть и ваш служебный долг ходатайст-
вовать о помиловании этих людей, вам, конечно, необходимо иметь
от меня подробную деловую записку о них.
Она еще не готова у меня. Те люди, за которых прошу я, ровно
ничего не понимали в своем процессе. Потому надобно было мне
очень много времени, чтоб доискаться до смысла в их бестолко-
вых рассказах.
Без деловой записки, еще не готовой у меня, ваше высокопре-
восходительство не может ничего сделать в пользу бедняков, за
которых прошу я. Я понимаю это. Но если б я не отправил в
назначенное мною же самим время мое прошение за них, это
могло б иметь вид, что я по каким-нибудь мотивам пустой щепе-
тильности колеблюсь написать прошение.
Потому посылаю его теперь же.
Я нашел нужным, по особенностям моих обстоятельств, напи-
сать к приготовляемой мною для вашего высокопревосходительства
деловой записке предисловие, со всеми подробностями излагающее
мои отношения к людям, за которых я прошу.
Это предисловие готово у меня, и я посылаю его при этом
письме. Оно имеет форму простого рассказа, вроде того, как
если б это была глава из моей автобиографии. Оно все состоит
из фактов мелочных, очень мелочных. Не смею надеяться, что
ваше высокопревосходительство будет иметь досуг прочесть его.
Но если вашему высокопревосходительству случится самому хоть
взглянуть на него, то вперед прошу вас простить мне безобразный
вид рукописи. Переписка набело у меня идет черепашьим ходом:
чтобы оказался сносно переписанным набело один лист, мне при-
ходится бросить десять, двадцать до половины или почти до
конца переписанных и попорченных описками листов. Впрочем, и
то сказать: если судить не с каллиграфической, а с деловой точки
зрения, то черновая рукопись имеет над беловою преимущество
непосредственной экспансивности.
Два месяца тому назад я писал, что еще не умею решить, на
чье имя будет мое прошение, и от чьего имени будет оно: на имя
его величества государя императора, от моего собственного имени,
или на имя ее величества государыни императрицы, от имени жен-
щины, которая имеет преобладающее значение в группе моих
друзей, за которых прошу я. — Когда выяснилось содержание
деловой записки, которая необходима вашему высокопревосходи-
тельству для оценки основательности прошения, то я увидел, что
прошение должно быть от моего имени; следовательно, на имя его
величества государя императора.
Оно имеет форму письма.
521

Смею надеяться, ваше высокопревосходительство, что вы не
сделаете мне в ваших мыслях незаслуженного мною оскорбления,
не усомнитесь в моей честности, поверите мне, что я не желаю
обманывать ни его величество государя императора, ни ваше вы-
сокопревосходительство.
И вполне убежден я, ваше высокопревосходительство, что вам
не покажется странным мое уверение, что преступные — и с тем
вместе, по буквальному своему смыслу, до крайности нелепые вы-
ражения об особе его величества, за которые подверглись закон-
ному—бесспорно законному наказанию мои бедные друзья, имели
и продолжают иметь для них самих совершенно иной смысл, про-
тивоположный преступному и глупому буквальному. Вашему
высокопревосходительству, я убежден, хорошо известно, какие
мыслители и стилисты наши русские безграмотные люди. Темные,
безграмотные простолюдины, мои бедные друзья наболтали пре-
ступных глупостей, думая говорить премудрые изречения о святом
царе, который желает, правда, всего того, чего желали и желают
они, но который имеет по их убеждению и чудотворную силу осу-
ществить некогда — и, вероятно, скоро — все то, чего желает. На
то они и темные люди, чтобы, фантазируя о сверхъестественном,
говорить нелепости в качестве премудростей.
В предисловии к деловой записке, которое посылаю вашему
высокопревосходительству, есть эпизод о выражении моих бед-
ных, безграмотных друзей, что у них «нет веры». — Веры нет и у
меня, ваше высокопревосходительство: я принадлежу к тем мысли-
телям, которые атеисты. А у них, каким же б это образом могло в
самом деле «не быть веры» ? — Они хотят сказать, что еще не
осуществилась та совершенно благонамеренная идиллия, которая,
по их вере, непременно осуществится, и даже скоро; осуществится
силою святого царя, — того самого, который царствует теперь.
Они хотят сказать, что эта их надежда еще не осуществилась; —
и для выражения этой своей мысли говорят, бедные, что у них
«нет веры!» — Точно таким же способом объясняются и дикие
выражения, за которые они осуждены.
Не осмеливаюсь утруждать ваше высокопревосходительство
более длинным письмом.
Прошу извинить меня, что это, написанное слишком длинно,
отняло у вас слишком много времени.
С глубоким уважением и совершенною преданностью имею
честь быть
вашего высокопревосходительства
покорнейшим слугою,
Н. Чернышевский.
25 мая 1879
522

Рассказ о моем знакомстве с моими здешними друзьями: Кате-
риною Николаевною, Фомою Павловичем и Матреною Никифо-
ровною, служащий предисловием к деловой записке о них, над
составлением которой начну работать, дописавши этот рассказ.
Года два или два с половиною тому назад приехал исправни-
ком в Вилюйск Аполлинарий Григорьевич Протопопов. Около
этого же времени мне надоели здешние знакомства, и я решил
прекратить их до той поры, пока отдохну от скуки, наводимой ими
на меня. Так прошло года полтора. Прошлой осенью я почувст-
вовал в себе силу снова начать переносить скуку, доставляемую
мне здешними, большею частью добрыми, но не имеющими ни-
чего общего с моими умственными интересами людьми. Только
чтоб они не надоедали мне больше, нежели сносно для меня, я
объявил им, что сам я буду заходить к ним, когда бывает у меня
досуг, но к себе не буду принимать никого из них: я человек по-
стоянно работающий, и отнимать у меня больше времени, чем могу
я отдавать на знакомства, я отныне допускать не намерен. Исклю-
чений не хочу делать никаких. Оградив себя этим от их надоеда-
ний, я возобновил знакомство с ними.
Начав снова бывать у других моих прежних знакомых, я стал
снова бывать и у г. Протопопова.
Он человек семейный.
Когда я пришел в первый раз по возобновлении моих зна-
комств к нему и его супруге посидеть у них часть вечера, они при-
няли меня, разумеется, очень радушно и совершенно запросто.
Полезли на колена мне все те их дети, которые уж умели ходить
и влезать на стулья, со стульев на колена людям. Я, разумеется,
ласкал этих мальчиков и девочек. Натурально, мать была в вос-
хищении от этого; и нашла непременным своим долгом доставить
мне приятность полюбоваться и на младшее ее дитя, еще не умев-
шее ходить. Самой ей нельзя было пойти принести его: она была
занята разливаньем чаю, потому она послала старшего ребенка
сказать «няне», чтобы «няня» принесла малютку. Пришла «няня»
с малюткою. Я увидел, что «няня» «российская женщина», а не
сибирячка. (Людей из Европейской России здесь называют «рус-
скими», по здешнему выговору произнося это слово в старинной
его форме: «российский».) Не заметить, что «няня» — «россий-
ская женщина», было невозможно: высокая, стройная пожилая
женщина с правильными чертами лица, каких у сибирячек не бы-
вает; выражение лица скромное, честное, благородное; манеры
простонародные, но деликатные, каких у сибирячек не бывает. —
Простолюдины из Европейской России попадаются здесь только
ссыльные. Я не мог не понять, что няня Протопоповых—ссыльная.
Я приласкал малютку. Няня ушла с ним опять в детскую.
Г-жа Протопопова стала хвалить свою няню. Эта женщина —
сокровище. Другой такой заботливой о детях няньки она (г-жа
523

Протопопова) не только сама не имела, не только здесь не знает,
но и в целом Иркутске не знавала (г-жа Протопопова была из
Иркутской губернии), вообще не встречала ни у кого из знако-
мых ей дам во всю свою жизнь. И это женщина безусловной чест-
ности. Она (г-жа Протопопова) сдала на руки ей все хозяйство,
и с той поры домашние расходы сократились вот насколько
(хлеб — на третью долю, мясо — почти наполовину и т. д.).
А между тем число людей в доме увеличилось двумя: правда, она
(г-жа Протопопова) отпустила прежнюю кухарку, потому что по-
ручила няне быть и кухаркою, — и какая хорошая это кухарка!
Готовит кушанье лучше иркутских поваров; — таким образом,
правда, число прислуги теперь не больше прежнего, но в доме жи-
вут лишних против прежнего два человека: муж няни, хилой муж-
чина лет пятидесяти пяти, не имеющий силы работать, и тетка
этого больного, вовсе старуха очень слабая. Вот что значит хоро-
шая экономка, честная женщина: в доме живет двумя людьми
больше прежнего, а расходы так много уменьшились. — Г-жа Про-
топопова долго изливала передо мною эти свои чувства. Муж
подтверждал все ее слова и прибавлял, что он теперь счастлив за
жену: прежде она была измучена хлопотами с детьми; теперь она
отдыхает благодаря няне; здоровье ее восстановляется. Это было
видно и мне, по сравнению с тем, каков был цвет лица г-жи
Протопоповой полтора года тому назад.
Старшие дети, играя около нас, немножко растрепали на себе
башмачишки, рубашонки, платьишки. Г-жа Протопопова призвала
опять няню помочь ей поправить на них обувь, одежду. Я нашел
обязанностью учтивости перед г-жою Протопоповой обменяться
несколькими словами с служанкою, которой она так благодарна.
Я заговорил с нянею. «Позвольте спросить, как вас зовут?» (Я
давно приобрел привычку говорить в таком тоне выражений со
всеми; я говорю так даже и с теми якутами, которые знают по-
русски настолько, чтобы понимать разницу между «ты» и «вы», —
«скажите мне» и «прошу вас сказать мне» и т. д.). — Итак, я го-
ворю няне: «Позвольте спросить, как вас зовут?» — «Прежде
звали Катериною». — «А по батюшке?» — «Прежде звали Ни-
колаевною».— Странные слова: «прежде звали», — подумал я;
из них понятно, что эта женщина держится каких-то очень ориги-
нальных мнений, вероятно, религиозного рода, как обыкновенно
простолюдины размышляют усерднее всего о религиозных вопро-
сах. — «Позвольте спросить, Катерина Николаевна, какой вы
веры?» — «Нас здесь зовут староверами». — «Не по делам ли ва-
шей веры привелось вам быть здесь?» — «Да, по ним». — «Вы
говорите, вас зовут здесь староверами; дел о староверах ныне за-
водят мало. Быть может, здешние люди не умеют называть вашу
веру правильно?» — «Да, не умеют». — Я когда-то готовился
быть ученым богословом, знал тогда, в каких местностях России
какие мнения преобладают между людьми, не принадлежащими к
524

православной церкви. — «Позвольте полюбопытствовать, Кате-
рина Николаевна, откуда вы родом?» — «Из Дубовки». — Я по-
мнил, что Дубовка — один из центров молоканства, или, по назва-
нию, которое дают этому учению сами последователи его, духов-
ного христианства. — «Не будет ли правильнее называть вас и
ваших здешних родных, Катерина Николаевна, духовными хри-
стианами?» — «Если хотите, зовите нас хоть так».—«Вы сказали:
если я хочу, пусть зову вас хоть так, стало быть, и это название
неправильное?» — «Да, и это название будет неправильное».—
«Как же называть вас правильно?» — «Не умею вам сказать». —
«Как же это, не умеете? Быть может, не расположены сказать,
Катерина Николаевна? То я не хочу делать неприятных вам во-
просов. Оставим это, поговорим о чем другом». — «Нет, почему ж
бы не сказать вам, если б умела; вам я сказала бы, но не знаем
мы сами, как нам называть себя». — Ко мне она почему-то имеет,
кажется, полное доверие. Перед г-ном и г-жою Протопоповыми
она, разумеется, не стеснялась бы говорить о своей вере все, что
сама знает: они так любят ее. Стало быть, она действительно
сама не знает, как называть свою веру. — «Что ж, Катерина Ни-
колаевна, у вашей веры должно быть еще нет названия?» —
«Должно быть, что нет». — «Значит, когда еще не найдено для
нее названия, она вовсе еще новая?» — «Не знаю, может быть и
так». — «Но, например, вы сама так и выросли в ней? — «Нет,
мы с моим стариком лет двадцать прожили после свадьбы нашей
все еще в прежней нашей вере». — «А прежняя ваша вера была
какая же?» — «Соловьевская». — Ни о какой «соловьевской
вере» не читывал я, когда занимался, в моем юношестве, бого-
словием.— «Какая ж это вера, соловьевская? Мне не случалось
читывать о такой, Екатерина Николаевна». — «Если не знаете
этого названия, то называется она тоже иргизской верою». — «А,
об иргизской вере я когда-то знал порядочно-таки. Это вера быв-
ших иргизских монастырей, это старообрядчество, как его зовут
в книгах, или, по-простонародному, старая вера». — «Да».—«По-
чему ж вы называли ее тоже и соловьевскою?» — «Потому что,
когда я была в ней, она была уж не совсем-то прежняя иргиз-
ская». — «В чем же вышла разница от прежней иргизской?» —
«А у нас уж ни церкви, ни часовни не было, и негде нам было
собираться вместе молиться. Молились только каждый у себя
дома, и службы никакой не было, только молились». — «И значит,
судя по названию: соловьевская вера, это чтобы молиться по до-
мам, каждому у себя, завел Соловьев?» — «Нет, этому учили
прежде в Соловьевском монастыре, а не то, что научил нас этому
кто, чья фамилия была Соловьев». — «Этому учили прежде в
Соловьевском монастыре, сказали вы, Катерина Николаевна,
что ж это за монастырь? Я о таком не читывал. Где он
был?» — «Он и теперь остается, только теперь в нем, должно
быть, прежнего учения уж нет; а впрочем, не знаю, так мы
525

думаем, что нет, а правда ли, мы не знаем. Да оно теперь для нас
уж и все равно, чему учат там, потому что мы перешли в другую
веру». — «Как же это вы не знали хорошенько, что теперь де-
лается в Соловьевском монастыре, когда еще держались прежней
соловьевской веры? Тогда вам было, я думаю, любопытно знать
достоверным манером, остается ли там все еще прежняя вера». —
«Точно, тогда нам было бы очень любопытно знать это; только:
мы люди простые, книг не читали, а Соловьевский монастырь
очень далеко от Дубовки, и верных слухов оттуда до нас не дохо-
дило. Очень далеко это от Дубовки, не умею вам хорошенько ска-
зать, где именно, только где-то далеко за Москвою, на море». —
«А, вот что, Катерина Николаевна! Теперь я разобрал, о каком
монастыре вы говорите. Вы не умели правильно выговорить его
название. Этот ваш Соловьевский монастырь называется по-на-
стоящему Соловецкий, а не Соловьевский».—«Вот как оно вышло!
Стало быть, это самый тот монастырь и есть, куда, кто обыкно-
венной веры держится, у которой и соборные церкви, и архиереи
есть, на поклонение ходят?» — «Тот самый, Катерина Николаев-
на». — «Когда вы так о нем знаете, то, значит, знаете, прежняя
ли остается в нем вера, которой мы прежде держались? Должно
быть, оно точно, уж не остается в нем той прежней веры, когда
люди обыкновенной веры ходят туда на поклонение?» — «Совер-
шенно так, Катерина Николаевна: там теперь обыкновенная вера.
Впрочем, теперь для вас это все равно». — «Да, все равно». —
«Вот о прежней вашей вере я теперь понял, Катерина Никола-
евна. А о той вере, которой вы держитесь теперь, вам не будет
неприятно говорить со мною?» — «Почему ж не говорить?» —
«Хорошо, Катерина Николаевна. От кого вы научились вашей
нынешней вере?» — «По-настоящему говоря, ни от кого мы ей не
научились, сами дошли в своих мыслях до того, что она хорошая.
А первый перешел в нее Богатенков; вместе с ним и другие неко-
торые. А мы перешли в нее несколько после Богатенкова и тех
других». — «Это все дубовские тоже люди?» — «Богатенков и те
все были из самой Дубовки. А из тех, которые перешли в эту
веру вместе с нами, некоторые жили в Песковатке, а не то, что в
самой Дубовке». — «О Песковатке я не знаю, Катерина Нико-
лаевна, где это и что это, большое ли село, или деревня малень-
кая. Это далеко от Дубовки? Верно, не далеко?» — «Вовсе подле:
в старину считали между Дубовкою и Песковаткою семь верст.
Но тогда Дубовка была еще маленькая. А теперь она очень ши-
роко раскинулась. Да и Песковатка-то растет. Теперь только
прежняя привычка считать между ними семь верст. А краями-то
теперь они уж вовсе близко сошлись». — «Вы сказали о Богатен-
кове: он перешел первый в ту веру, в которую перешли вы не-
сколько после. Кто такой он?» — «Был он купец, человек очень
достаточный, не из первых богачей в Дубовке, но с большим со-
стоянием». — «Вы по делам вашей веры сосланы, а он остался
526

цел? Должно быть, тоже не уцелел?» — «Тоже сосланы, он и те,
которые перешли в одно время с ним. Только сослали их не в
Сибирь, а за Кавказ». — «Бедно они там живут или не терпят
нужды?» — «Не умею вам сказать наверное. Но, сколько можем
мы судить, живут они там не то, чтобы в тяжкой бедности; может
быть, и с некоторым, хоть небольшим, достатком». — «Много их
было отдано под суд, Катерина Николаевна, и сколько было со-
слано?»— Но в эту минуту заплакал в детской малютка; Кате-
рина Николаевна извинилась, что должна итти к нему убаюки-
вать его, и пошла.
Я давно приобрел привычку подавать руку всем, с кем говорю;
подаю руку и всякому якуту, который, повстречавшись со мною
на улице, остановится сказать мне: «здорово». Когда я начал раз-
говор с Катериною Николаевною, она стояла нагнувшись, оправ-
ляя одежонку на детишках; я рассудил тогда, что не отрывать же
мне ее рук от этого дела, подавая ей руку. Я только подошел к ней,
чтобы разговаривать. Теперь, когда ступила она с места, итти в
детскую, руки у нее были сложены, по обычаю пожилых русских
простолюдинок, на груди. Я подал ей руку. Она не развела своих
сложенных на груди рук. Я подумал: она считает неучтивостью
перед «господами», у которых она служит, подавать руку для по-
жатия мне, их гостю. Я протянул свою руку к ее сложенным на
груди рукам, пожал одну из них, где пришлось, между кистью и
локтем. Она не отвернула руку от этого моего пожатия, хоть
легко успела б это сделать, потому что движение моей руки к по-
жатию было, разумеется, очень тихое. И ничего особенного в том,
что сама она не пожала мне руку, я не предположил: это просто
соблюдение служительской учтивости перед господами, подумал я,
как уж сказал.
В разговоре с нею я беспрестанно называл < е е > по имени я
отчеству, как требует учтивость по разговору в русском просто-
народном вкусе. Она ни разу не назвала меня по имени и отче-
ству. Я предполагал: это потому, что она не знает их, слышала
лишь мою фамилию, а называть человека по фамилии, это, по-
простонародному, невежливо, когда говоришь не с другими о
нем, а с ним самим. (Это вычеркиваю потому, что можно тут обой-
тись и без этого. Письмо выходит слишком длинно и без лишних
в нем подробностей. В записке, предисловием к которой служит
это письмо, повторю и объясню то, что вычеркнул теперь здесь.)
Она ушла, и не представилось случая, чтоб она снова пришла
в зал из детской. Но г - н и г-жа Протопоповы продолжали тол-
ковать мне о ней, какая она хорошая и как они благодарны ей.
Я не поддерживал этого разговора: он не интересовал меня; но
и не перерывал я его: пусть говорят, о ком хотят и что хотят,
мне одинаково занимательны всякие разговоры Протопоповых ли,
других ли здешних чиновников, священников, купцов, мои ум-
ственные интересы совсем иные, чуждые всем этим людям. Мне
527

всегда одинаковая скука со всеми ними, о чем бы они ни беседо-
вали со мною. (Потому-то я и дал себе перед тем полуторагодо-
вой отдых от приятности беседовать с ними, и теперь, чтоб не
пользоваться этою приятностью сверх размера, какой сносен для
меня, объявил им, возобновляя мои знакомства с ними, что хоть
сам я и буду навещать их, но ко мне пусть они не ходят: я не
приму никого, и распорядился, чтобы моя прислуга не допускала
никого ко мне: я постоянно читаю и пишу, кто пришел бы ко мне,
помешал бы мне. — Это мое распоряжение будто сурово, но, как
быть! — иначе эти люди, не знающие куда девать время, прихо-
дили б надоедать мне своею монотонною и пустою болтовнею
каждый день с утра до ночи.)
Итак, по индиферентности всяких разговоров здешних чинов-
ников, священников или купцов для меня, я оставлял теперь г-на
и г-жу Протопоповых толковать мне о ком и о чем хотят. И очень,
очень долго толковали они всё о своей няне, «за которою», по
выражению, употребленному много раз ими обоими, г-жа Прото-
попова «живет теперь, как у Христа за пазухою» (известное на-
родное выражение, обозначающее спокойную и приятную жизнь).
Из рассказов г-на Протопопова я узнал, что он, с год тому
назад, объезжая по долгу службы свой округ, нашел Катерину
Николаевну, ее мужа и тетку ее мужа живущими в одном из «ноч-
легов» округа. («Ночлег» или, по здешнему выговору, «наслег» —
нечто соответствующее тому, что в Европейской России назы-
вается волостью.) Они были признаны по медицинскому свиде-
тельству неспособными добывать себе пропитание земледельче-
скою или какою другою сельскохозяйственною работою. Потому,
как велит закон относительно подобных случаев, им была дана
от ночлега, где начальство поселило их, «юрта» (якутская избуш-
ка) и даваемо было от ночлега содержание. Само собою понятно,
это была жизнь очень бедная, тяжелая, полуголодная. Протопо-
повы очень нуждались в порядочной няньке. Г-ну Протопопову
показалось, что младшая из двух женщин была бы хорошею
нянькою. Он спросил ее, согласится ль она на это, если он вы-
просит у областного начальства разрешение ей жить в городе
Вилюйске. Ее мужа и его тетку он не хочет брать жить у него:
они оба уж так хилы, что вовсе не годятся быть прислугою,
а кормить их даром, это, при здешней дороговизне хлеба (да и
всего, кроме мяса), слишком большой расход для него, имеющего
в Иркутской губернии кусок земли и порядочный домик на том
куске, потому не вовсе бедного, но очень небогатого и обременен-
ного довольно большим семейством. Итак, — объяснял он млад-
шей из двух женщин, — если она согласится жить у него в Ви-
люйске, то придется ей жить врозь от мужа и его тетки: они пусть
остаются в ночлеге. Но их юрта всего в тридцати верстах от го-
рода, они могут часто приходить к ней в гости, эти посещения не
разорят же его (г-на Протопопова). Она согласилась: «Горько
528

мне будет оставить их, таких дряхлых, без моего ухаживания за
ними. Но должна ж я, пока могу, работать для них. Какие-нибудь
деньги буду получать, служа у вас. Тогда хоть не будут голодать
мои муж и тетка». (Она зовет тетку мужа своею теткою, потому
что с молодости привыкла любить ее так.) Г-н Протопопов спро-
сил, сколько ж хочет она получать жалованья. Она сказала: «У нас
вовсе нет денег; сколько дадите, столько и будет хорошо». Он ска-
зал, что будет платить ей три рубля в месяц. Она сказала: «И до-
вольно этого».
Получив разрешение областного начальства, г - н Протопопов
перевел Катерину Николаевну в город, и она стала нянькой у
него. Когда Протопоповы хорошенько присмотрелись, как пре-
восходно исполняет она свою обязанность, они прибавили ей жа-
лованья. Муж временами приходил в город к жене. Тетка его не
имела силы приходить. Скоро Протопоповы еще увеличили жало-
ванье своей няне, а еще через несколько времени и не пожалели
расходов на содержание хилых, неспособных служить им, мужа
ее и тетки его, с разрешения начальства переселили их в город и
взяли жить к себе. Расход на их содержание я ценю не менее
10 рублей в месяц (потому что, например, пуд ржаной муки стоит
здесь от 2 р. 50 коп. до 3 рублей, а мука эта такая, что в пуде
ее оказывается от 8 до 10 фунтов мякины, не идущей в пищу).
Протопоповы, принимая старика и старуху на свое содержание,
полагали, что будут кормить их вовсе задаром; делали это лишь
из-за своей признательности к няне. И действительно, старик и
старуха не имели сил служить. Но — к удивлению Протопопо-
вых — принялись прислуживать насколько могли при своих немо-
щах. И вышло: правда, ничего не в силах они делать, могут только
сидеть с детьми и ласкать их; но сидели с детьми и ласкали их
эти немощные люди так заботливо, что у Катерины Николаевны
стало довольно много времени, свободного от надобности ухажи-
вать за детьми. Тогда г-жа Протопопова поручила ей быть тоже
и кухаркою, тоже и ключницею, и совершенно вверила ей, как
я уж говорил, все домашнее хозяйство. Сбережений от эконом-
ности и безусловной честности было столько, что Протопоповы
оставались, при всех своих расходах на Катерину Николаевну и
двух ее семейных, в довольно большой выгоде, сравнительно с тем,
во сколько обходилась им жизнь здесь прежде того. Потому они
стали давать денежные подарки и мужу Катерины Николаевны,
и тетке его, делали всем троим много подарков одеждою и тому
подобными вещами. — Заходя несколько вперед, к поре отъезда
Протопоповых из Вилюйска, замечу, что в десять месяцев, кото-
рые прожила Катерина Николаевна у них, она, и ее муж, я тетка
получили от Протопоповых более ста рублей деньгами. Ценность
подарков вещами, сделанных им, я не умею определить. Но трое
людей, у которых оставалось уж очень мало одежды, теперь имеют,
529

как я вижу, не совершенно дурную для бедных людей одежду.
А одежда здесь очень дорога.
Г-н и г-жа Протопоповы считались всеми в городе за людей
очень бережливых на деньги и на всякие расходы. И лично мне
казались такими. Потому очень большая щедрость их относи-
тельно Катерины Николаевны не может быть объясняема ничем,
кроме чрезвычайно сильной благодарности их ей.
Я продолжал посещать Протопоповых. Видывал иной раз в
зале Катерину Николаевну, приходившую присмотреть за детьми
или сказать что-нибудь г-же Протопоповой. Я говорил Катерине
Николаевне: «здравствуйте», и только: вновь ни разу не вступал
ни в самый маленький разговор. Что за охота была мне говорить
с нею? — Я давным-давно не интересуюсь никакими религиоз-
ными вопросами. Когда был у Протопоповых в первый раз, я за-
говорил с их нянею только из учтивости к ним, чтоб они видели:
я слушал их рассказы о их няне и верю их похвалам ей. Случи-
лось мне увидеть однажды и дряхлую старушку, тетку мужа Ка-
терины Николаевны; с нею не обменялся я ни одним словом,
кроме того же «здравствуйте». Старика не видел и не думал уви-
деть. Все трое они были тогда нимало не занимательны мне.
Но, неожиданно для меня, произошло обстоятельство, сде-
лавшее меня другом Катерины Николаевны, ее мужа и их тетки.
Возобновивши мои знакомства с прежними знакомыми, я не
мог не познакомиться и с теми людьми, которые приехали в Ви-
люйск после того, как я сделал себе полуторагодовой отдых от
прежней скуки. Город крошечный, все служащие в нем беспре-
станно бывают каждый у всех других.
В те полтора года приехали в Вилюйск двое новых должност-
ных людей: чиновник акцизного ведомства Алипий Фомич Жу-
ков 5 и медик Иван Евгениевич Доброзраков. Оба они люди жена-
тые. Я познакомился с обоими семействами. С особенным раду-
шием принимали меня г-н и г-жа Жуковы, потому чаще всего
посещал я их. Справедливо ль, или нет, но мне казалось, что г - н
и г-жа Доброзраковы гораздо менее Жуковых или Протопоповых
радушны относительно меня. Но никакой претензии на них за то,
что я нравлюсь им менее, чем другим, я не мог же иметь. Посещал
я и их, — временами, лишь изредка, временами, не редко. Однаж-
ды, в продолжение дней пяти, когда г - н Доброзраков был, по де-
лам службы, в округе и одно из детей его занемогло (у Добро-
зраковых двое детей, обое малютки), я бывал у огорченной и
встревоженной до отчаяния г-жи Доброзраковой каждый день,
по многу часов, как бывал недели три каждый день по очень, очень
многу часов у занемогшей довольно опасным недугом г-жи Жуко-
вой, тоже остававшейся тогда одинокою за отлучкою мужа ее по
делам службы. Не то, что я чудо филантропии, нимало, но —
каковы бы ни были мои политические мнения или правила, я в де-
лах частной жизни человек не злой и не бездушный.
530

Я сказал, что у Доброзраковых двое детей, обое малютки.
А сносной няньки не имели они. Не могли найти, не только здесь,
но и в Якутске. Здесь, кроме такого случая, какой по совершенно
исключительному обстоятельству подвернулся Протопоповым, ни
у кого, — совершенно ни у кого, — нет и во все годы, проведен-
ные мною здесь, не было — ни одного слуги, ни одной служанки,
которые были бы сколько-нибудь похожи на то, что называется
порядочною прислугою. Здешние русские — козаки; они считают
себя «благородными», чуть не дворянами, и лучше хотят голо-
дать, чем унизить себя поступлением «в дворовые». А якуты —
дикаои, ведущие бестолковый и чрезвычайно грязный образ
жизни. Итак, о Вилюйске, по отношению к прислуге, нечего и
толковать. Но и в Якутске это немногим иначе. Найти там поря-
дочного слугу или порядочную служанку необыкновенная ред-
кость.
Г-жа Доброзракова сама готовила кушанье, сама пекла хлеб,
сама прибирала в комнатах; — это не важно бы: так приходится
здесь делать почти всем чиновницам и всем купчихам или женам
священников; и само по себе это не действовало бы особенно тя-
жело на ее здоровье; но это брало у нее, разумеется, очень много
времени. А она была сама ж нянькою при своих двух малютках
(старшему было тогда — в начале нынешнего года — месяцев сем-
надцать, младшему — месяцев шесть или пять). Не говоря о не-
прерывных хлопотах во время дня, ей не удавалось хорошенько
уснуть ни одну ночь. Жаль было смотреть на бедняжку. Жаль
было смотреть и на ее мужа. Каковы бы ни были мои личные
отношения к г-ну Доброзракову, я должен сказать в похвалу
ему, что он хороший медик, и серьезно желает расширять свои
медицинские знания; он привез с собою много медицинских
книг, — все они выбраны им с прекрасным уменьем оценивать их
значение в медицинской литературе, и он усердно изучает их, —
или, собственно говоря, усердствует изучать, когда имеет на то
досуг. Но досуга не приходилось ему иметь в те первые месяцы
его службы здесь (не приходится и теперь). Жена его была по-
стоянно измучена нянчаньем малюток; изнемогала и по несколько
раз в день валилась как сноп куда попало: на кровать, на диван,
на пол. Что ж ему было делать, как не помогать ей нянчиться с
детьми? — Беспрестанно приходилось ему то забавлять старшего
малютку, то убаюкивать младшего. Я не видел, чтобы проходил
у него хоть один час без этого, когда он был не в больницах
(здесь две маленькие больницы) и не у больных — по домам.
Выхода из этого жалкого положения не предвиделось для
Доброзраковых, пока Протопоповы не стали говорить, что соби-
раются уехать из Вилюйска. По разным надобностям, из которых
наиболее важными, если не ошибаюсь, были частные надобности
г-жи Протопоповой (она была беременна; удобной обстановки
для трудного разрешения от бремени здесь невозможно иметь:
531

ни порядочной постели, ни хорошей температуры в комнате, ни-
чего подобного; а г-же Протопоповой было предсказано врачами
в Иркутске, что следующие роды ее будут трудны), — итак, ска-
зал я, по разным надобностям, в особенности, кажется, по личной
надобности г-жи Протопоповой, г - н Протопопов подал прошение,
чтоб ему был дан четырехмесячный отпуск для поездки в Иркутск,
и надеялся, что ему не будет отказано в том. Когда Протопоповы
заговорили об этом, Доброзраковы ожили духом: няня Протопо-
повых не может выехать из Вилюйского округа; она останется
в Вилюйске; они возьмут ее к себе. И она уж не отойдет от них,
если бы даже и возвратились Протопоповы из Иркутска: они
(Доброзраковы) позаботятся обращаться с нею и ее хилыми
старшими так, что эти люди уж не захотят расстаться с ними.
Правда, в денежном отношении это будет довольно тяжело для
них (Доброзраковых): лишних расходов по домашнему хозяйству
нет у них и теперь; экономность няни Протопоповых, которая бу-
дет заведывать хозяйством и у них (Доброзраковых), сделает в
этом мало разницы. А жалованье няне и содержание ее с двумя
старшими ее сделает прибавку к нынешним расходам их (Добро-
зраковых) рублей до двадцати в месяц. А денег у них очень мало.
Но лучше они сами будут терпеть нужду, лишь бы избавиться
от мучительной нынешней своей жизни, имея такую превосход-
ную няню.
Действительно, жалованье здешнего медика очень невелико.
А доходы от практики какие ж могут быть в Вилюйске, который
меньше и беднее русской деревни средней величины, не сравни-
вая уж его с русским селом. Притом же г-н Доброзраков не тор-
гуется о плате с больными, которых пользует; это я должен ска-
зать в честь ему; я не позволяю моим отзывам о качествах людей
быть в зависимости от того обстоятельства, кто нравится, кто не
нравится мне, кто хорошо расположен ко мне, кто нет. Мои лич-
ные чувства к человеку, приятные или нет — сами по себе, мои
мнения о качествах человека не зависят от того. — Итак, я сказал:
Доброзраковы действительно живут довольно скудно. Но — хоть
и действительно тяжеловаты будут им те лишние двадцать, по их
счету, — пятнадцать, по моему соображению, рублей расхода в
месяц, — денег на это у них все-таки достанет, — думал я, и, разу-
меется, не ошибался: в крошечном городишке все жители знают
до мелочности аккуратно, сколько у кого из них дохода и расхода.
Я, натурально, не интересуюсь помнить эти их рассуждения о чу-
жих карманах, — но невозможно ж совершенно ничего из этих —
самых изобильных — сюжетов их бесед не припомнить в случае
надобности. И я сообразил: да, расход на няню Протопоповых
с ее хилыми старшими не превышает денежных средств Доброзра-
ковых; а что он будет несколько тяжеловат для них, правда; но
тем больше и делает чести их здравому смыслу, что они решаются
на него.
532

И, услышавши от них об этом их намерении, я сказал, что
очень рад за них; это они вздумали умно, и это будет очень хо-
рошо для них.
Г-н Протопопов получил отпуск; ждал приезда чиновника,
который будет прислан исправлять его должность во время от-
лучки его. — Это было в начале февраля нынешнего года.
Доброзраковы сказали мне: дело с нянею Протопоповых ула-
жено. Они просили ее поступить к ним; Протопоповы посовето-
вали ей принять их предложение (после это оказалось пустой фан-
тазией Доброзраковых: г-жа Протопопова дала своей няне совер-
шенно противоположный совет; она советовала ей не принимать
предложения Доброзраковых); няня согласилась. Она поедет про-
водить Протопоповых до границы Вилюйского округа, передви-
жение по которому свободно для нее по закону; возвратится и пе-
рейдет со своими хилыми старшими к ним (Доброзраковым).
Я сказал, что очень радуюсь этому за них.
Около 20 февраля г. Протопопов покончил сдачу должности
присланному исправлять ее вместо него чиновнику. Я пришел про-
ститься с Протопоповыми вечером перед утром, когда был назна-
чен их отъезд. Утром будет у них толпа, я не бываю в толпе; в
толпе здешние люди чрезмерно неприятно для меня держат себя.
Протопоповы — это надобно ставить в большую честь им — не
делали попоек для своих гостей; — зато здешние люди и не лю-
били бывать у них толпой. Но при таком торжественном случае,
как проводы, Протопоповы не в силах будут не покориться требо-
ванию здешнего приличия и дадут вино прощающимся с ними го-
стям. Потому на проводах у них быть я не захотел и пришел про-
ститься с ними вечером перед тем, когда у них — рассчитывал я—
не будет никого. У них и действительно не было никого. Они не
ждали, что я приду проститься с ними (вообще, я этого не делаю,
потому что не соблюдаю никаких церемоний здешнего — изуми-
тельного, разумеется—бонтона). Они были рады мне. Я был очень
расположен к г-же Протопоповой, простой и очень добродушной
женщине; она была в совершенном упадке духа от боязни, что она
не перенесет трудностей дороги (она была в последних месяцах
беременности). Я стал развлекать ее, ободрять ее. Просидел у них
очень долго. — О том, что их няня перейдет к Доброзраковым,
они не упомянули ни одним словом. Я тогда не обратил на это
внимания. Я не имел интереса вспоминать о их няне; знал от
Доброзраковых, что дело это решено; рад был тому за Добро-
зраковых; а сама няня со своими старшими нимало не интересо-
вала меня. И выйти в зал не случалось ей тогда. Так и не заметил
я, что у Протопоповых нет речи о переходе ее к Доброзраковым.
Прошло не помню сколько дней по отъезде Протопоповых, —-
недели полторы, быть может. Я зашел к Доброзраковым. Его не
было в городе: он опять отправился, по своей должностной обя-
533

занности, осматривать больных по округу. Г-жа Доброзракова
сказала мне, что няня Протопоповых, провожавшая их, как было
условлено и как я знал, возвратилась в город и завтра перейдет
со своими хилыми старшими жить к ней. Она была в восторге
от этого. Прекрасно. Только не догадался я сообразить, что в сло-
вах г-жи Доброзраковой нет упоминания о том, что няня Прото-
поповых, по своем возвращении, виделась с нею или хоть бы при-
слала кого к ней известить о своем приезде. Не догадался я даже
и спросить, когда же возвратилась няня. Я подумал: няня только
что вот вернулась в этот вечер: женщина пожилая— и не совсем,
казалось мне по ее лицу, здоровая, она утомлена поездкою и хо-
чет хоть одну эту ночь полежать спокойно, соснуть хорошенько,
прежде чем опять по десяти раз в ночь вставать для убаюкивания
детей. Этим своим соображением я и удовлетворился. С тем и
ушел от г-жи Доброзраковой.
Захожу к ней на другой ли, на третий ли, на четвертый ли
день. Она встречает меня словами: «Я не знаю, что это такое при-
сылает в ответ мне няня Протопоповых. Я посылала спросить ее,
когда она перейдет ко мне; она отвечала: может быть, зайду
завтра повидаться с нею, только не знаю, досуг ли мне будет
зайти к ней: я чиню рубашки мужу и тетке; это много работы,
едва ли кончу завтра. — Прошел тот день, когда она обещалась
прийти ко мне» — это говорит г-жа Доброзракова, а я думаю:
«О-го, это она, по-вашему, обещалась; она очень ясно, только в
учтивой форме отвечала вам, что не придет и повидаться с вами».
Г-жа Доброзракова продолжает: «Когда прошел тот день, я опять
послала к ней. Она прислала в ответ: я теперь мою свое белье,
завтра буду мыть белье для одного чужого семейства. Если будет
мне досужно, зайду к ней завтра, только едва ли успею». Это
сообщает мне г-жа Доброзракова. Я говорю ей: «Напрасно вы
не понимаете этого. Это ясно. Она не хочет поступать в услужение
к вам». — «Да как же нет? она тогда согласилась, у нас дело
было решено». Я говорю: «Так ли? Точно ли она согласилась
тогда?» — «Ах, да. да».
Я припомнил: Протопоповы, когда я виделся с ними в послед-
ний раз, не упоминали, что их няня перейдет к Доброзраковым.
А если бы они полагали, что будет так, то по ходу разговора было
много таких случаев, что не могли б они забыть упомянуть об
этом. Ясно: их няня говорила им, что не пойдет в услужение к
Доброзраковым, и они не говорили мне об этом потому, что если
бы говорить, то пришлось бы сказать в объяснение тому что-
нибудь дурное о Доброзраковых. А когда так, то я знаю, что та-
кое дурное о Доброзраковых пришлось бы им сообщить мне.
От других я слышал не раз, что г-жа Доброзракова капризна и
бестолкова в обращении с прислугой. Я думал прежде, что это
одна из бесчисленных пустых сплетен, которыми увеселяет себя,
как всякая подобная Вилюйску небольшая деревушка, этот миниа-
534

тюрный город. Но уж довольно задолго до отъезда Протопопо-
вых мне стало видно, что это не совсем-то сплетня.
Г-жа Доброзракова была, когда я пришел, уж в большом уны-
нии от странных для нее ответов няни Протопоповых на ее при-
глашение перейти к ней. Когда я растолковал ей, что напрасно
старается она не понимать ясного смысла ответов няни, она впала
в совершенное отчаяние. Плакала, говорила всяческую скорбную
бессвязицу. Собравшись с мыслями, заговорила: «Пожалуйста,
сходите к ней, уговорите ее». — Почему это уговаривать няню
должен именно я, — думал я, слушая эту ее долго тянувшуюся без
пауз просьбу. Если бестолковая амбиция бедняжки так велика,
что не позволяет ей самой зайти к той женщине, то она имеет зна-
комых гораздо более близких, чем я, и они — люди более влия-
тельного положения, нежели я: чиновники, купцы, почетные люди,
слова которых важнее для простолюдинки, нежели мои. Их убеж-
дения скорее подействуют на нее. Улучив, наконец, паузу в упра-
шивании г-жи Доброзраковой, я сказал: «Попросите Жукова или
кого другого из ваших близких друзей переговорить с нянею.
Каждый из них важнее для нее, чем я; каждого она скорее послу-
шает, нежели меня». Она стала говорить, что меня считают в го-
роде человеком честным, и моим словам верят. Что ж, это правда:
в городе знают, что если я даю кому какой совет, то даю его бес-
хитростно. Я сказал бедняжке: «Извольте, пойду к няне Прото-
поповых. Где живет она?» — «В кухне дома, где жили Протопо-
повы». Это казенный дом, служащий квартирою для исправника.
Чиновник, принявший должность от Протопопова, человек оди-
нокий, ехавший в Вилюйск лишь на четыре месяца, не привез
хозяйственного обзаведения с собою, потому еще не мог посе-
литься в этом доме; дом стоял пустой, и тот чиновник позволил
бывшей няне Протопоповых с ее старшими оставаться жить там
в кухне, пока он устроится хозяйством и переселится с другой
квартиры в исправнический дом.
Я пошел от г-жи Доброзраковой к няне Протопоповых. Раство-
ряю дверь кухни; Катерина Николаевна, стоявшая у печи, лицом
к двери, увидев, что входящий — это я, радостно вскликивает:
«Родной ты мой! уж как мы желали, чтобы ты пришел к нам!»
Маленькая старушка, тетка ее мужа, сидевшая на лавке, вскаки-
вает, произносит восклицание в том же смысле, с таким же заду-
шевным» только менее порывистым, чувством (она уж очень хила,
да и от природы характер ее, как я увидел после, менее живой,
чем у Катерины Николаевны). Такого приема я не мог ожидать;
что эти люди любят меня, как родного, — с какой же стати мог бы
я предполагать? — Однажды я учтиво, как со всеми, поговорил
с Катериною Николаевною; — только и всего было до этой ми-
нуты между мною и ними. Я был до глубины души тронут этой
их любовью, но понять ее не умел. Постепенно это разъяснилось
мне, и тогда я увидел в своих соображениях, что иначе и нельзя
535

было быть тому. Они всех людей своей веры любят, как родных,
и натурально: всех людей их веры — четыре семейства, или род-
ственные, или с детства очень дружные между собою; да две, три
старушки, которые десятки лет прожили «через улицу» от домов
тех семейств, и десятки лет были дружны с теми семействами.
Невозможно ж было не быть между всеми людьми их веры со-
вершенно родственному чувству. А я — оказался человеком тоже
их веры; они убедились в этом совершенно достоверно, как только
стали жить в одном со мною городе. Правда, я до посещения
моего к Протопоповым не видывал их в глаза, да и они видывали
меня разве лишь издали. Но они слышали, что я ни разу не за-
глядывал в здешнюю церковь; вероятно, слыхивали, что я и у
себя в комнате не молюсь ни по православной вере, ни по какой
раскольнической или молоканской, как же я не человек их веры?—
Дело простое и несомненное. А я долго не мог вбить в голову
себе такой, по-моему, абсурд, что их слова «ты из наших» не про-
сто выражение дружбы и доверия, — чего я действительно стал
достоин с их стороны, с минуты того радостного приема их мне,
входящему к ним, не просто выражение нежного чувства, а слова,
которые надобно понимать в смысле: «ты человек нашей веры».
Разобрав, наконец, что смысл их слов действительно этот, наив-
ный до неимоверности, я стал объяснять им, как только умел
объяснять, не огорчая их религиозного чувства, что они ошиб-
лись: я человек не их веры, я — человек неверующий. Они те-
перь, в свою очередь, долго не могли понять действительного
смысла моих слов, что я человек неверующий. Они сами беспре-
станно говорят о себе, что у них «нет никакой веры», это значит:
те надежды, которые питают они, еще не осуществились. Эти их
надежды — обыкновенные желания всякого не глупого и не гад-
кого человека, не вора, не разбойника: доброе согласие между
людьми, честная, мирная жизнь всех людей. Но мы, обыкновен-
ные люди, православные ли, католики ли, протестанты ли, или,
как я, атеисты, — мы все только думаем, что жить людям в доб-
ром согласии, честно, мирно — было бы хорошо. А они надеются,
что это очень скоро и осуществится: все люди станут добры, дру-
желюбны каждый со всеми. Словом, это простодушные мечтатели
идиллического настроения мыслей. Собственно — в этом их
«вера». Просто-напросто буколика во вкусе Фенелона или автора
повести «Поль и Виргиния», милейшего и скучнейшего для всех
нас, обыкновенных людей, Бернардена де-Сен-Пьера6. Но они
простолюдины, и эта сущность их «веры» имеет действительно
религиозный колорит, как всякие теоретические мысли русских
простолюдинов, и окружена, как и нельзя иначе быть тому у них,
бывших прежде староверами иргизского «толка», остатками кое-
каких староверских обычаев и кое-какими собственными их изо-
бретениями во вкусе тех же обычаев, — например, хоть ориги-
нальным их правилом, относящимся к обычаю пожатия рук при
S36

взаимном приветствии всяческих обыкновенных людей. Это ребя-
ческие изобретения. Но о них после. Возвращаюсь к объяснению
их слов, что — у них нет «веры». Сущность их веры — та идиллия
всеобщего мира, доброжелательства, честного душевного спокой-
ствия. Эта идиллия еще не осуществилась. То есть, выражаясь
нашим языком, языком образованных людей, мы можем пра-
вильно сказать: «их вера еще не осуществилась». Они, простолю-
дины, не умеют выразиться так и говорят, что у них «нет веры».
И вот они долго понимали в этом же смысле мои слова им, что
я человек неверующий. А когда поняли, наконец, действительный
смысл моих слов о моем неверии, они, полюбивши меня уж не по
фантастической только причине, как было прежде, но и как дей-
ствительно любящего их человека, все-таки остались при своей
мысли: «ты из наших». Катерина Николаевна, наиболее дарови-
тая из них и, при всем своем безграмотнейшем невежестве, жен-
щина действительно большого природного ума, нашлась, как при-
мирить мое неверие с их верою. «Ну, что ты говоришь пустяки-
то, что ты не из наших? Не веришь в бога, — ну, коли не веришь,
то не веришь, а нас ты все-таки любишь, стало быть, ты все-таки,
по-настоящему говоря, нашей веры; брат ты мне, так и остаюсь
при этом, сколько ни говори, что не родной ты мне». И ее хилые
старшие согласились, что так.
Но это было уж в апреле. Здесь надобно было рассказать об
этом, чтобы ясно было, с какими людьми начал я беседовать,
пришедши в первый раз к ним, какие с той же минуты, как я во-
шел, установились отношения между нами, и почему эти отно-
шения остаются и теперь прежние с их стороны, хоть иллюзия
их относительно мнимых моих религиозных убеждений рассеялась.
Когда я и обе женщины мы подошли друг к другу, я протя-
нул руку Катерине Николаевне; — она сложила свои руки на
груди так, что обе кисти ее рук оказались прикрыты. Я подумал,
это шутливое прятанье рук, — в порыве радости, она хочет под-
шутить надо мною: не поймаю я ее руку. Я пожал ей руку, какая
подвернулась, между локтем и кистью. Обернулся пожать руку
тетке ее мужа. Та же история и со стороны старушки. Я понял
таким же способом, и пожал ей руку тоже между локтем и кистью.
Мы сели, начали разговаривать, я завел речь прямо о деле, по
которому пришел, и не успел еще изложить моих соображений
о нем, как вошел муж Катерины Николаевны, кряхтя от ничтож-
ной тяжести маленькой охапки щепок, которые принес топить
печь. Он положил охапку, я подошел к нему пожать руку. Он
спрятал руки за спину и сказал: «Мы рук не даем». Так вот что!
По их правилу, обычай пожатия рук грешен, или по крайней мере
предосудителен, — понял теперь я, и сказал: «По-вашему, вы не
можете пожать мне руку, а я вашу все-таки могу пожать», и по-
жал ему руку между кистью и локтем. Так это у нас и до сих
пор. Они не огорчаются, что я жму их руки где-нибудь повыше
537

или пониже локтя, но кисти рук усердно прячут от моего пожа-
тия. — Что это за правило у них, «мы не даем рук»? — То самое,
что мог бы придумать пятилетний ребенок, принявшись мудрство-
вать над выражением «дать руку». Фома Павлович, — так зовут
мужа Катерины Николаевны, — очень солидно и пространно рас-
толковал мне в одно из последующих моих посещений, почему
они «не дают руки». — «Видишь ли, дам я тебе что-нибудь, то
у меня этого уж не будет: оно отдано. А рука мне самому нужна,
и никому не могу дать мою руку. Ему на что моя рука? У него
есть свои руки. А моя нужна мне самому».
Умно? — Да, умно. Только — как смеяться над такими ребя-
ческими премудростями? Это безграмотные, совершенно темные,
безграмотные люди. Не смеяться нельзя. Но. смеясь, думаешь:
«бедные, бедные люди! Этакими-то премудростями своими
устроили вы то, что вот вы—ссыльные в Вилюйском округе».
Да, в таких ребячествах их вся причина их беды. Правитель-
ство не причастно тому, что они подверглись этой беде. Прави-
тельство, сколько мог я разобрать из их рассказов, вовсе и не
знало о их процессе и ссылке. То был маловажный процесс, кото-
рый возник, и шел, и кончился обычным порядком всяческих
дюжинных процессов. Правительство тут было ни при чем. —
То хоть суд не порицаю ль я за их ссылку? Нет, как скоро возник
этот процесс, суд не мог вести его иначе. Суд был прав по закону
в своем приговоре над этими людьми. Так я думаю. И едва ли
я ошибаюсь, думая, на основании их же собственных рассказов,
что правительство было нимало не причастно их процессу, а суд
вел этот процесс правильно, добросовестно и вполне сообразно
закону. Но, чем больше я беседовал с этими бедными, темными
людьми, тем сильнее мне думалось: «Если бы правительство
знало этих людей, оно не допустило бы возникнуть администра-
тивному делу о них, или если б узнало их уж только по возник-
новении этого дела, повелело б администрации изорвать эти бу-
маги, освободить из-под стражи этих людей и впредь не трево-
жить их; или если б узнало их только уж когда начался судеб-
ный процесс о их деле, повелело бы суду прекратить этот процесс
и отпустить домой этих людей». И у меня явилась надежда: «Если
правительством будет узнано теперь, какие это люди, оно отменит
судебный приговор о них, совершенно правильный по закону этот
приговор, оно отменит его; помилует этих бедных, темных людей;
помилует их, хоть и виновных по закону, — бесспорно, виновных,
помилует их».
Помилует их, если будет им узнано о них. Но от кого мо-
жет узнать оно о них? — Только от меня. А оно должно счи-
тать меня врагом своим, человеком, имеющим личную ненависть
к государю моей родины. Так оно должно думать обо мне; думать
обо мне иначе не имеет оно права, по тем сведениям, какие имеет
оно обо мне.
538

Но, что ж, пусть так, пусть я человек, ненавидящий государя
моей родины. Но я не обманщик. Быть может, правительству из-
вестно обо мне, что я не обманщик. И если это известно ему, то
мое ходатайство о них может послужить ему основанием для поми-
лования их.
И я решил беседовать с ними часто, по многу часов, пока при-
обрету от них сведения о них настолько отчетливые и полные, на-
сколько это необходимо для того, чтобы правительство могло
хорошо ознакомиться через меня с этими, имеющими безусловное
доверие ко мне, потому вполне откровенными со мною, людьми.
Для того, чтобы мне бывать у них часто и подолгу, мне было
все равно, в чистой ли комнате у Доброзраковых будут жить они,
или в этой грязной кухне, куда я пришел, — грязной лишь по-
тому, что отчистить эти ветхие стены, этот ветхий пол от грязи
многих десятков лет не могли они, не могли бы сотни людей, хоть
бы при помощи машин; иначе они привели бы ее в прекрасную
чистоту. Но если это было все равно для меня, то я должен
был исполнять, как могу усерднее, поручение г-жи Доброзрако-
вой, принять которое на себя согласился ей.
Я уговаривал их в несколько приемов, давая им отдохнуть от
этой темы разговора беседою со мною о чем им угодно другом,
обо всем на свете, о чем им приятно говорить. Я провел таким
образом у них часа четыре, если не больше, и добился в конце
этого продолжительного посещения моего только того успеха, что
Катерина Николаевна сказала мне: «Вы немножко поколебали
мои мысли, но не хочу жить у нее, все-таки не хочу». — «То я
приду к вам завтра уговаривать вас, Катерина Николаевна, еще
и еще». — «Не хочется мне и слышать об этом». — «А все-таки
приду». — «Приходи, мой родной». — Они перепутывают в сло-
вах своих, обращенных ко мне, «вы» и «ты»; при обыкновенном
тоне речи, говорят мне «вы», при задушевной интонации слов,
говорят «ты». Это вообще так у простолюдинов их лет и их со-
словия, зажиточного мещанского или крестьянского сословия.
Я пришел на другой день, опять пробеседовал с ними очень
долго, обо всем на свете, о чем приятно было им говорить, по-
стоянно возвращая разговор с этих всяческих эпизодов на уго-
варивание Катерины Николаевны поступить в няньки к Добро-
зраковым.
Мои аргументы были:
«Вас, Катерина Николаевна, я не променяю на них. Жаль мне
их, но не в этом теперь дело. У вас очень мало теперь денег, в этом
теперь дело, все дело для меня. Я хочу теперь уж только того, что
полезно вам. Вам необходимо перейти жить к ней. Вам нечем
жить».
Я говорил искренно. Что значили теперь для меня надобности
Доброзраковых сравнительно с моим желанием полезного этим
моим действительно друзьям?
539

У них сбережено было несколько из денег, полученных ими от
Протопоповых. Рублей пятьдесят. Но надолго ли станет пяти-
десяти рублей кормиться ими трем людям, при цене ржаной муки
с мякиною 2 р. 50 копеек пуд? — А никакого другого места,
кроме как у Доброзраковых, не предвиделось. Возвратятся ли
Протопоповы, было неизвестно, — это вообще, а лично мне было
известно: не возвратятся. Они говорили это мне по исключитель-
ному доверию ко мне. Не знай я этого от них, я не был бы так
настойчив.
Катерина Николаевна, как и все, не знала, возвратятся ль
они, и желала надеяться, что возвратятся. Если бы я ждал того
же, я с первых же ее слов при этом втором моем посещении пере-
стал бы уговаривать ее.
— Здесь жить нам нечем. То проживем четыре месяца до
приезда Протопоповых в ночлеге. Там будут давать нам содер-
жание. Будем наполовину голодать, но четыре месяца претерпеть
это мы еще в силах. Лучше это, чем жить у Доброзраковых. Обид-
чица она. Сама переносила б обиды, чтобы сыты были мои старик
со старухою. Но она будет обижать и их, а их я в обиду не дам.
Но г-жа Доброзракова молода, дурное в ней от ее молодого
неразумия. Она будет, вероятно, становиться рассудительнее, при-
обретая житейскую опытность. Я хотел помогать ей образумли-
ваться от ее фанаберии. Да уж и привелось ей много мучиться.
Она рыдала. Может быть, уж и готова исправляться.
Так я думал, так и говорил Катерине Николаевне. И наконец,
в это второе посещение, добился-таки, она сказала: «Хорошо: для
тебя, пойду завтра поговорить с нею, может быть, и сговоримся
с нею».
— Когда придете к ней, пришлите их слугу за мною, — ска-
зал я: — буду помогать ей держать себя с вами умно.
На другое утро они прислали за мною. Когда я пришел, они
уж сговорились. Г-жа Доброзракова держала себя перед Катери-
ною Николаевною не как госпожа перед нянькою, а как младшая
приятельница перед старшею. Катерина Николаевна ушла соби-
рать свои вещи, чтобы перейти с своими мужем и теткою к Добро-
зраковым.
Несколько дней г-жа Доброзракова показывала уважение к
Катерине Николаевне. Приехал г. Доброзраков, должен был, как
отдохнул с дороги, ехать снова в другую часть округа. Жена по-
ехала с ним, в восторге, что теперь она свободна. Хотела отдать
все ключи от кладовой и чуланов с провизиею Катерине Нико-
лаевне. Катерина Николаевна остереглась взять, и сказала мне:
«Она пока еще хорошо держит себя. Но не надеюсь на ее рассу-
дительность. Окажешься у нее, пожалуй, воровкой». Поездка дли-
лась недели две. Возвратились Доброзраковы. Г-жа Доброзра-
кова была исполнена благодарности к Катерине Николаевне. Так
540

прошло еще несколько дней. Всё вместе с того дня, как посели-
лись мои друзья у Доброзраковых, это составило месяц.
Младший сын Доброзраковых, бывший таким хилым, что они
полагали: малютка умрет, — он поправился в этот месяц так, что
они успокоились за его жизнь.
Катерина Николаевна пожелтела и похудела: так ухаживала
она за этим малюткою. Как не спускала с рук она его, так стар-
ший сын Доброзраковых находился постоянно при муже и тетке
Катерины Николаевны. Подле матери я вовсе не видывал его,
кроме как за обедом. (Я, приходя к ним после моего обеда, иногда
заставал их обедающими.)
Г-жа Доброзракова нежилась теперь, совершенно свободная
располагать как угодно своим временем. Ее здоровье становилось
цветущим.
Одно было у нее опасение. Пришло известие, что г-жа Прото-
попова умерла на дороге. В городе стали говорить: Протопопов
только по желанию жены хотел искать себе службы в Иркутске;
теперь ему хлопотать об этом не для чего, сам он не скучал в Ви-
люйске и был доволен своею здешнею службою, он возвратится
сюда. Г-жа Доброзракова встревожилась: «Протопопов возвра-
тится, няня с мужем и теткою перейдут к нему. Несчастная
буду я». — Теперь я видел, что г-н Протопопов может покинуть
свое прежнее, тогда решительное, как он по доверию говорил мне,
намерение искать службы в Иркутске, не возвращаться сюда;
действительно, это было главным образом желание его супруги,
а теперь он, быть может, и думает, что для него самого все равно,
где служить. Я спросил г-жу Доброзракову, почему она полагает,
что няня, в случае возвращения Протопопова, перейдет к нему.
Няня говорила ей это? — «Нет, няня говорит не так, няня гово-
рит, что, согласившись служить у меня, не переменит этого ни
из-за каких денег; пусть Протопопов будет предлагать ей сколько
хочет, она ни на какие деньги не польстится». — «Напрасно ж вы
тревожитесь, когда она сказала так». — «Ах, она обманет». —
«Нет, это не такие люди, она и ее родные, чтобы давать обеща-
ния и не исполнять их». — «А тогда, обманула ж меня: согласи-
лась, а после отказывалась перейти ко мне». — Я стал снова тол-
ковать ей, что дело было вовсе не так. Няня слышала о ней,
что она дурно обращается с прислугой, потому с первого же
раза отвергла ее приглашение учтивыми, но совершенно ясными
словами. «Ах, это напрасно верите вы ей, что я дурно обраща-
лась с прислугою». — «Извините, не от нее первой услышал я это.
Раньше, чем я в первый раз увидел ее, я слышал это от всех моих
знакомых, об этом говорил весь город. Сначала я защищал вас,
думая, что это преувеличение. Но помните вот такие-то случаи»,—
я перечислил несколько: — «после этих случаев, я принужден был
согласиться, что мои знакомые говорили мне правду. И помните:
я предупреждал вас, что если вы будете поступать так с прислу-
541

гою, никакой якут, никакая якутка не будет уживаться у вас и
вперед, как не уживались прежние якуты и якутки. Помните, всё
было раньше отъезда Протопоповых. Уговаривать няню вы пору-
чили мне уж после того. Я уговорил ее тем, что сказал ей: это
женщина молодая, она еще может исправиться, и я надеюсь, что
она исправится. И я полагаю, вы действительно исправились.
Правда, исправились?» — «Ах, я так благодарна няне, могу ль
я обращаться с нею дурно? Иль они говорили вам, что я обра-
щаюсь с ними дурно?» — «О-го! — подумал я: она должно быть,
уж принялась за прежнее». — «Ничего такого от них я не слы-
шал. А когда вы сама замечаете, что подаете им причины к неудо-
вольствию, то я думаю, не состоит ли одна из этих причин вот
в чем: вы заставляете хилого старика ездить за водою, это работа
слишком тяжелая для него». — «Вот прекрасно! Да разве он боль-
ной?» — «А разве не говорили мы с вами об этом? И неужели
вы сама не видите этого?» — «Муж не замечал». — «Ему вдвойне
непростительно не видеть этого. Он медик». — «Что ж он не про-
сит мужа лечить его?» — «Это люди деликатные. Как станет он
просить, когда не может платить за лечение? Ваш муж видит,
что он болен, но не интересуется лечить его». — «Но все-таки уж
он может работать». — «Может или не может, но вы помните: вы
сама говорили, что нанимаете в услужение только няню, а ее муж
и тетка будут только жить на вашем содержании, и услуг от них
вы совершенно никаких не будете требовать». — «Как же я кор-
мила б их задаром?» — «Уговор был таков». — «Ах, нет».—«Из-
вините. Этот уговор был у вас со мною».—«А няня не условлива-
лась об этом со мною». — «Раньше, чем условливаться с нею, вы
условились об этом со мною. Вы помните?» — «Ах, да». — «Я с
тем и пошел к ней в первый раз, правда?» — «Ах, да». — «Вам
приходилось условливаться с нею только о том, пять или шесть
рублей вы будете ей платить». — «Да». — «Итак, вы, по условию,
не имеете права требовать никаких услуг от старика и его тетки.
Правда?» — «Да; но они сами стали ухаживать за детьми».—
«Они сами, потому что они люди добрые». — «Ах, да». — «При-
нуждать старика ездить за водою вы не должны. Это слишком тя-
желая для него работа». Она замолчала. «Обращайтесь с ними
хорошо, и они не уйдут от вас, если даже и возвратится Протопо-
пов».— «Они жаловались вам на нас?»—«Нет». Я действительно
не слышал от них ни одного слова жалобы. «Ах, они, я думаю,
много нажаловались вам на меня.—«Слушайте: вы знаете или нет,
чем я интересуюсь: учеными вещами, или расспросами о том, как
живут здесь люди?» — «Нет, о том, что делается здесь, вы не
любите слушать, вы ученый, вам это скучно». — «О чем же я го-
ворю с нянею, ее мужем и теткою?» — «О их вере». — «А о вас
было бы скучно мне говорить с ними, правда?» — «Правда».—
«Наймите какого-нибудь якута возить вам воду, это будет стоить
50 копеек в месяц». — «Даже меньше». — «Тем лучше. Старика
542

не посылайте за водою. Не требуйте от него и тетки никакой ра-
боты. Сколько могут, они и добровольно делают». — «Ах, да.
Я благодарна им». — «Не обижайте их и няню, и они не уйдут от
вас к Протопопову, если он возвратится». Она успокоилась.
Прошло несколько времени. Исполнился месяц, как няня и ее
старшие стали жить у Доброзраковых. В этот месяц я бывал в
квартире Доброзраковых обыкновенно через день, иногда по два,
по три дня сряду. Небольшую часть времени я просиживал с
Доброзраковыми для соблюдения учтивости, большую часть вре-
мени просиживал в кухне с моими друзьями.
Итак, прошел месяц. Прихожу в первый день второго меся-
ца, — это было воскресенье после дня пасхи, 8-е число апреля.
Вхожу в комнату г-жи Доброзраковой; вижу: подле нее старший
ее сын. Этого не бывало во весь тот месяц. Я подумал: «Пре-
красно. Отдохнувши, занялась детьми». Здороваюсь с нею; вижу:
г-на Доброзракова нет дома; вижу: в соседней детской Катерина
Николаевна нянчится с младшим малюткою. Пошел, поздоро-
вался с нею. Поговоривши о чем-то пустячном минуту-две с г-жою
Доброзраковою, встаю, чтоб итти в кухню к старику и его тетке.
Г-жа Доброзракова останавливает меня словами: «Не ходите в
кухню; родных няни там уж нет. Вчера кончился месяц, как они
стали жить у нас, и вчера же няня отослала их жить не знаю
куда-то, должно быть, опять в кухне исправнического дома».
Я был изумлен. «Должно быть, новый исправник, — то есть тот
одинокий чиновник, исправляющий должность за Протопопова
во время его отпуска, — переманивает няню быть у него эконом-
кою. Это будет ей выгоднее. Он получает больше жалованья, чем
муж, и он не имеет семейства. Он может платить ей больше, чем
мы. Вот она уж и отослала тех жить там. А сама пока еще
остается. Но уйдет и сама». Катерина Николаевна отвечает из
детской на эти слова: «Напрасно вы говорите, барыня. Исправ-
ник нас не приглашает. Вы знаете, у него нет такого хозяйства,
чтоб кухарка была нужна ему. Он здесь на короткое время и не
обзаводится своим хозяйством. Я сказала вам, что остаюсь у вас
и останусь. Содержать моих стариков было убыточно вам, я и ото-
слала их. Только поэтому отослала их». Я заговорил о чем-то
другом, постороннем, чтоб не дать г-же Доброзраковой продол-
жать говорить очевидный вздор, которым она окончательно испор-
тит дело. Говорить с нею об этом деле, в котором она явным обра-
зом виновата, я хотел наедине с нею. Теперь няня слышала бы
мои назидания г-же Доброзраковой, и слушать их, зная, что они
слышны для няни, был бы слишком тяжело для ее фанаберии.
Итак, я твердо вел разговор о посторонних, пустячных вещах,
никак не давая г-же Доброзраковой свернуть на разглагольство-
вания о ее поступке, изумившем меня: бестолкова она, но такой
быстрой порчи ее домашнего удобства я все-таки не ждал от нее.
И я думал: мои назидания ей наедине еще могут поправить дело.
543

Вернулся домой г-н Доброзраков. Пришел посторонний человек,
приятель Доброзраковых. Я все вел разговор о вещах посторон-
них, чтоб не дать г-же Доброзраковой пуститься в разглаголь-
ствования о няне. Но сплошал; начавши закуривать папиросу,
замолк на несколько секунд. Г-жа Доброзракова воспользовалась
паузою и пустилась опять в свои рассуждения, что Шахурдин
(фамилия того чиновника) переманивает няню, и т. д. без конца.
Катерина Николаевна слушала, слушала, вышла из детской в зал,
где сидели мы, и сказала г-же Доброзраковой: «Я молчала о том,
как вы обижали моих старика и старуху, а сама хотела терпеть все
от вас, только просила вас не злословить о нас при посторонних.
Вы обещались. А вот уж и забыли обещание. Прощайте. Я при-
шлю мужа за моими вещами». — Поклонилась и ушла.
Я не слышал после от г-на Доброзракова ни одного слова,
сколько-нибудь похожего на то, что он и его жена были хоть
сколько-нибудь неправы перед моими друзьями.
Каково было жить им у Доброзраковых, можно судить по од-
ному из результатов моего знакомства с Доброзраковыми. Вскоре
после того, как начал бывать у них, я заметил, что им приятно,
когда я, выпив стакан чаю, говорю, что второго стакана пить не
буду, прошу не наливать. Если так, рассудил я, то лучше не пить
у них и первого стакана. Но пить чай у других знакомых, а у До-
брозраковых не пить, то будет понято всеми, видящими это, по-
чему я не пью чаю у Доброзраковых. И я перестал пить чай у
всех, у кого бываю, кроме людей, у которых бываю так редко, что
не выпить чаю у них было бы обидою им.
Я не говорю, что Доброзраковы — дурные люди. Но в них
слишком много бестолковости.
Натурально, что с того дня, как ушла от них Катерина Нико-
лаевна, я совершенно охладел к ним.
Мои друзья переселились в баню того, все еще стоявшего
пустым, дома, на кухне которого жили прежде. Кухня была теперь
занята бедным семейством, жившим прежде в бане. Люди того
семейства были больны, когда жили в бане: воздух в ней слиш-
ком тяжелый. И мои друзья стали изнемогать в ней. Потому пе-
реселились в якутскую юрту, за которую платят 30 копеек в месяц.
Воздух в ней, как во всякой юрте, нехорош; это зависит от самого
способа постройки юрт; но миазмов, как в бане, в этой юрте нет.
Я бываю у моих друзей два-три раза в неделю; а иногда и
два-три дня сряду.
Но теперь, когда они рассказали мне уж почти все то, что
надобно было узнать для составления записки о их процессе,
я буду, может быть, лениться посещать их так часто, как делал
это до сих пор.
Ознакомиться по их рассказам с характером и ходом дела, кон-
чившегося ссылкою их по судебному приговору в Сибирь, было
задачею очень хлопотливою, взявшею очень много времени у меня.
544

Все трое они люди умные. Катерина Николаевна — женщина
даже очень умная. Но все трое они люди темные, темные. Мало
того, что они безграмотные. Они не знают многого такого, что
известно большинству безграмотных горожан. Например, они не
знают, что «коллежский асессор» чин менее высокий, нежели «ге-
нерал». К ним в тюрьму приезжал какой-то «коллежский асессор»,
начальствовавший над «генералами» и бывший, кроме того, «на-
чальником над двенадцатью губерниями». Много ли могли пони-
мать в своем процессе такие темные люди?
Вот как прекрасно понимали они, за что судили их: их судили
за то, что они «таковые». В бумагах, которые были читаны на
суде, разумеется, часто попадалось местоимение «таковые», кан-
целярская форма разговорного местоимения «такой»; и должно
быть, это местоимение часто относилось к ним; они и узнали из
этого, что их судят за то, что они «таковые».
Богатенкова и бывших с ним судили раньше, нежели моих дру-
зей и бывших с ними. — За что судили тех? — За то же самое:
за то, что они «таковые».
Получив такие сведения, разумеется, должен был я постараться
разъяснить для себя эти удивительные сведения. И много раз шел
у меня с моими друзьями разговор вроде следующего:
«Таковые» это книжное слово, которое значит то же самое,
что попросту говорится «такие».—«Так, теперь знаем; вы растол-
ковали». — «Вас судили за то, что вы «таковые». Чтобы выхо-
дил какой-нибудь смысл, надобно было в тех бумагах прибавлять
к этому слову какое-нибудь другое». — «Правда. Теперь пони-
маем. Там говорилось о нас «таковые ж». — «И этого мало; на-
добно было там прибавлять еще что-нибудь. О вас там говори-
лось, что вы «таковые ж», как кто еще?» — «А, правда. Там го-
ворилось, что мы «таковые ж, как Богатенков». — «Хорошо. А Бо-
гатенков был какой же?» — «Стало быть, «таковой же», как
мы». — «И действительно, мысли и поступки Богатенкова были
одинакие с вашими?» — «Надо полагать, одинакие». — «Полагае-
те, стало быть, не знаете, а только полагаете?» — «Да нам об этом
не приходилось до сих пор подумать хорошенько. Следователь
тогда сказал нам: вы, должно быть, такие ж, как Богатенков? —
мы и сказали, такие ж. Сказали и только. О чем тут думать. А вот
теперь и поняли мы: из этих-то наших слов и вышло, что нас су-
дили за то, что мы таковые». — «Хорошо. Вы сказали следова-
телю, что вы такие ж, как Богатенков. О чем именно вы думали,
когда согласились с тем следователем, что вы такие же, как Бо-
гатенков? » — «Мы думали о том, что его все считали добрым че-
ловеком. Ну, и нас все в Дубовке считали тоже за добрых людей.
Да кто ж и не добрый-то у нас в Дубовке? Добродушный у нас
там народ. Случись бурлаку захворать на судне, стащат его на
берег, бросят. В других местах он так и лежит, покуда придет
полиция, подберет его. В Царицыне это так». — «О Царицыне не
545

слышал я, когда ребенком гулял по берегу в Саратове, видел, что
в Саратове тогда это было так». — «Ну, и в Царицыне так. А у
нас в Дубовке это не так. У нас, кто первый увидит его, тот и
возьмет к себе и ухаживает за ним. У нас в Дубовке весь народ
добрый». — «И православные там добрые?» — «А то как же?» —
«О молоканах-воскресенниках я прежде, давно, от всех слышал, что
они добрые люди. Правда и по-вашему?» — «А то как же? Суб-
ботники, вот те скупы». — «Хорошо. Воротимся опять к вашему
делу. Следователь спросил вас, такие ли вы, как Богатенков. Бога-
тенков был добрый человек, вас тоже называли добрыми людьми;
вы и сказали, что вы такие ж». — «Ну, да; кому ж охота отказы-
ваться от того, что его называли добрым человеком?»—«Хорошо;
вы думали об этом, а следователь об этом ли думал, когда спраши-
вал вас?» Мои друзья задумываются. Катерина Николаевна че-
рез две-три секунды говорит: «Ну, да чего тут! Видно теперь, не
об этом он думал, когда мы уж разобрали теперь, что из этого выш-
ло, что нас судили за то, что мы таковые. Теперь-то видно; а тогда-
то мы не поняли, что такое выйдет о нас из тех наших слов». —
«Грустно мне за вас, Катерина Николаевна; да что грустить-то?
Лучше посмеюсь над вами». — «Посмейтесь. И я посмеюсь».
Это я привел только для примера, как приходилось мне тол-
ковать с моими друзьями, чтобы доискиваться смысла в их рас-
сказах о вещах, совершенно чуждых кругу их знаний. Само собою
понятно, что не во всяком их рассказе было так легко отыскать
действительное его значение, как в их словах, что их судили за
то, что они «таковые». И само собою разумеется, их приговорили
к ссылке в Сибирь вовсе не за то, что они подтвердили следова-
телю его мысль, что они такие ж, как Богатенков. Нет. Суд был
прав, постановляя свой приговор о них. Мои бедные друзья го-
ворили в самом суде такие вещи, за которые суд не мог не при-
знать их виновными в преступлении, наказываемом по закону
ссылкою. Судебный приговор над ними был правилен, я уж го-
ворил, что вполне признаю это, и что ходатайство мое за них —
лишь ходатайство о помиловании людей, нимало не опасных пра-
вительству, миролюбивых и добрых людей, бедных темных людей,
достойных сострадания и помилования.
Вилюйск Н. Чернышевский.
25 м а я 1879
ЗАПИСКА ДЛЯ ЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА
Г-НА ШЕФА ЖАНДАРМОВ,
СОСТАВЛЕННАЯ Н. Ч Е Р Н Ы Ш Е В С К И М
Когда я задумал умолять его величество государя императора
о помиловании моих друзей Фомы и Катерины Чистоплюевых и
Матрены Головачевой, и сделалось потому надобностью мне со-
ставить записку о них для представления правительству, я стал
приготовлять материалы для нее следующим способом:
546

Я записал то, что помнил из рассказов, которыми мои друзья
в прежних наших разговорах знакомили меня с причинами по-
стигшей их судьбы. Все существенное для предположенной мною
работы было уж тут, потому что мои друзья с первой же минуты
нашего знакомства были совершенно откровенны со мною. Оста-
валось проверить точность моих воспоминаний и пополнить их
подробностями, необходимыми для связности изложения. Это
потребовало много времени.
При начале нашего знакомства я расспрашивал моих друзей о
их процессе; после, гораздо дольше, о предмете более интересном
для ученого, о догматике их веры; удовлетворив и этому моему
любопытству, я перестал давать направление разговору, предо-
ставляя моим друзьям вести его о том, о чем занимательно им
самим говорить. А это, разумеется, не имеет ничего общего с их
процессом. Любимые темы их разговоров — обыкновенные темы
разговоров рабочих людей, необразованных людей, пожилых лю-
дей. Как все рабочие люди, они любят говорить о своих рабочих
занятиях: Чистоплюев толкует о своих прежних промыслах (рыб-
ной ловле, лоцманстве по Волге); женщины рассказывают о своем
прежнем домашнем хозяйстве. Как все люди необразованные, они
неистощимо толкуют о своих недавних личных впечатлениях, о
своих текущих личных делах: бесконечны их рассказы о том, как
жили они у Протопоповых, и о том, что делали вчера, ныне. По-
добно всем пожилым людям, любят они припоминать, как шло их
детство, как веселились они в молодости. — Когда я сделал мои
основные заметки и должен был проверять и пополнять их, мои
друзья уж привыкли, что разговор идет все лишь о таких вещах,
и лишь изредка, по моим случайным вопросам, мимоходом ка-
сается чего-нибудь иного, иногда в числе всего иного и их процесса.
Я не хотел делать никакой заметной перемены в этом. Иначе,
мне пришлось бы сказать моим друзьям о моем намерении. А я
не хотел говорить им о нем преждевременно. Конечно, я не опа-
сался уменьшить через это сообщение им их откровенность со
мною. Если б они и захотели скрытничать, им уж нечего было
скрывать от меня. Но они и не захотели бы, я имел достаточные
основания быть уверен в том. Я хотел, пока можно, молчать им о
моем намерении просто потому, что не хотел преждевременно тре-
вожить их. Они беспокоились бы и за себя, и еще больше за меня;
воображали бы, что задуманное мною может подвергнуть их не-
приятностям, а меня великим бедам. И я думал: скажу им, когда
будет надобно. А через несколько времени рассудил: надобности
в том и не будет. При моем прошении о них — правительству не
нужно прошение от имени этих темных, безграмотных людей.
А когда незачем мне писать прошение от их имени, то и незачем
говорить им о моем намерении.
Потому я наводил их на надобные мне рассказы лишь изредка.
547

Когда делал это, записывал по возвращении домой то, что отно-
силось к моей работе.
Само собою разумеется, я с одинаковою заботливостью вносил
в мои материалы как те места из рассказов моих друзей, которые
могут служить в их пользу, так и те, которые показывали мне за-
конность произнесенного над ними приговора, и равно заботливо
переношу из моих заметок в эту записку данные того и другого
рода. Я не мог не понимать, что правительство найдет надобным
сличить мою записку с подлинными актами процесса, в числе под-
судимых по которому были мои друзья, и другого процесса, по-
следствием которого был их процесс, и найдет заслуживающим
своей поддержки мое моление к его величеству государю импера-
тору за моих друзей только нашедши, что и преступное в их прош-
лом выставлено мною на вид все сполна.
Это о моих правилах при составлении настоящей записки. Что
же касается моих друзей, правительство, конечно, видит по пре-
дисловию к этой записке, посланному мною раньше, и будет ви-
деть по ее содержанию, что мои друзья действительно не имели —
прибавлю: и остаются нежелающими иметь — никаких тайн от
меня, никаких умолчаний передо мною. Да они, как я говорил, и
не знали — прибавлю: и остаются и, насколько от меня зависит,
останутся незнающими — ни о чем, относящемся к моему наме-
рению умолять его величество государя императора о даровании
помилования им. Люди, сокрушенные своими страданиями, они
преувеличивают в своих скорбных мыслях свои вины, воображают
себя заслуживавшими за них смертной казни, и поймут, что могут
быть помилованы, только когда будет им объявлено, что они по-
милованы.
Н. Чернышевский.
Процесс, в числе подсудимых по которому находились Фома
и Катерина Чистоплюевы и Матрена Головачева, был последст-
вием процесса Акима Богатенкова и других, судившихся вместе
с ним. Потому, прежде нежели говорить о Фоме и Катерине Чи-
стоплюевых, Матрене Головачевой и других, судившихся вместе
с ними, надобно сказать об Акиме Богатенкове и других, судив-
шихся вместе с ним.
Число лиц, содержавшихся под стражею по делу Акима Бо-
гатенкова, было пятнадцать человек. Все они были жители по-
сада Дубовки.
Это были два родственные между собою семейства, оба при-
надлежавшие к разряду богатых дубовских промышленников.
Вот список этих пятнадцати лиц:
Аким Романов Богатенков;
жена его Прасковья Григорьева;
дети их: Авдотья;
548

второе дитя, дочь, имени которой я не старался удержать
в моей памяти;
третье дитя, дочь, имени которой не умели припомнить мои
друзья;
Ульяна;
Поликарп;
Катерина;
Василий Парфенов Киселев;
жена его Анна Гаврилова;
дети их, четыре человека: три девочки и один мальчик. Имен
двух из девочек не умели припомнить мои друзья, два дру-
гие имени не старался я удержать в моей памяти;
младший брат Василия Киселева, Давид Парфенов Киселев.
Из этих пятнадцати человек самостоятельных людей было
пятеро; именно:
Аким и Прасковья Богатенковы.
Василий и Анна Киселевы, Давид Киселев.
Я полагаю, только они пятеро и были подсудимы.
Из детей Богатенковых и Василия и Анны Киселевых никто,
я полагаю, не был причисляем к подсудимым ни администрациею,
ни судом. Все они были только, с разрешения начальства, остав-
ляемы по желанию своих родителей, при своих родителях, в местах
заключения родителей, — так я полагаю. Сомнение, по-моему,
возможно лишь относительно старшей дочери Богатенковых,
Авдотьи. При начале процесса она была уж взрослою девушкою;
потому администрация и суд могли причислять ее к подсудимым,
бесспорно, имели право. Но, я полагаю, не причисляли, потому
что, я убежден, имели справедливость принимать в соображение,
что молоденькая, хоть и взрослая девушка при родителях, в се-
мействе, хоть и богатом, но совершенно простонародных нравов,
несамостоятельный человек. — Впрочем, с практической стороны,
вопрос об Авдотье Богатенковой индиферентен : девушка умерла
во время процесса.
Соображения о числе подсудимых лишь мои собственные сооб-
ражения. Причислялся или не причислялся к подсудимым кто
из детей Богатенковых или Киселевых, моим друзьям не случа-
лось слышать. А им самим, людям безграмотным, никаких вопро-
сов о числе подсудимых по делу Богатенкова не приходило в
голову. Конечно, они знают, что очень маленьких мальчи-
ков и девочек не судят. Дальше того их юридические сведения
не идут, и если бы спросить их, как они думают о том, причис-
лялись ли к подсудимым по делу Богатенкова двенадцатилет-
ние или четырнадцатилетние девочки, они не знали бы, что
отвечать. Ни о каких подобных вопросах не случалось им думать.
Итак, я полагаю, подсудимых по делу Акима Богатенкова
было пять человек, а именно:
549

Аким и Прасковья Богатенковы; Василий и Анна Киселевы;
Давид Киселев.
Перехожу к подробностям о них.
Аким Богатенков был кожевенный заводчик, человек с боль-
шим состоянием. К первоклассным богачам Дубовки он не при-
надлежал. Но все-таки его состояние было такое, что его знала
вся Дубовка.
Состояние свое приобрел он сам. Он был из семейства просто-
людинов, жившего, для простолюдинов, безбедно, как жило
тогда и после — вероятно, живет и теперь — большинство про-
столюдинов, даже и простых «рабочих на берегу» (чернорабочих
на пристани) в Дубовке, но не имевшего денежных запасов. Же-
нился на девушке из такого же семейства. И начал в молодости
свой кожевенный промысел с очень маленького размера. Но был
человек способный, деятельный, заслужил своею честностью об-
щее доверие всех, с кем имел дело, быстро стал становиться за-
житочнее и зажиточнее и скоро достиг возможности жить, не рас-
страивая своего состояния, на широкую ногу.
Ему самому жизнь на широкую ногу не была бы нужна. Он
был тихого темперамента, и «разговор у него, — по выражению
моих друзей, — был тихий». До вина, в котором состояла для
мужчины в Дубовке главная приятность многолюдных собраний,
он был не охотник, такой не охотник, что почти вовсе не пил ни
простого вина, ни виноградного.
Но он очень любил жену. А она была живого характера, охот-
ница наряжаться, ездить по гостям, охотница до всякого честного
веселья. «Он и угождал ей во всем, — по выражению моих дру-
зей. — И у себя давал частые угощения в угождение ей, и на уго-
щениях у других беспрестанно бывал с нею в угождение ей. Все
это было от нее, от Прасковьи Григорьевны, вся их широкая
жизнь».
Впрочем, хоть и «богатые», по выражению моих друзей, были
у них угощения, хоть часто пировали у них многочисленные собра-
ния гостей, это обходилось им не бог знает в какие большие день-
ги: это была дешевая жизнь на широкую ногу, чисто мужицкая.
Только немногие первоклассные богачи в Дубовке жили тогда
«по-господскому» в домах с «клетчатыми» полами (паркетными)
и тому подобными обыкновенными принадлежностями жизни не
бедных людей цивилизованных классов. У этих первоклассных
богачей и обеды или ужины были «с поварскими кушаньями». Но
первоклассные богачи держались своим особым, довольно замкну-
тым кругом. Богатенковы к этому кругу не принадлежали. Их мно-
гочисленный круг приятельства имел обычаи зажиточных мужи-
ков. И изобилие их пирушек было мужицкое: ешь и пей вволю, но
кушанья — простой стряпни, вино, главным образом, просто-
напросто водка; в небольшом количестве какие-нибудь дешевые
550

виноградные вина, и тоже, как водки, сколько хочешь рома, са-
мого дешевого, при питье чая.
Мужицкая это была жизнь на широкую ногу. Но, по-мужиц-
кому, это была жизнь на широкую ногу, изобильная шумом и
весельями.
Иной жизни, кроме мужицкой, никто в Дубовке, кроме тех
немногих первоклассных богачей да двух-трех дворянских се-
мейств, державшихся особо от остального зажиточного или бога-
того общества, и не знавал близко, и не желал. Дубовка в те вре-
мена еще оставалась тем же самым, чем была, — как знал я по
слухам, когда жил в Саратове, — в годы моей молодости: оста-
валась, как прежде была, огромною деревнею с чисто мужицкими
обычаями и понятиями. По всем улицам были хороводы круглый
год, были кулачные бои, не зимою только, как в подгородных
слободах городов, но и летом, и на боях этих шли «стена на
стену» не какие-нибудь люди, презираемые массою населения, как
в подгородных слободах, нет: почтенные, солидные люди добро-
порядочной жизни, именитые купцы с седыми бородами, в ком-
пании своих сыновей. А полиция? — Полиция в Дубовке была
тоже патриархальная. Как бывало в годы моего детства в отда-
ленных концах Саратова, так оставалось в Дубовке двадцатью,
тридцатью годами позже того: полицейские были по своим обы-
чаям и понятиям те же самые деревенские люди, с восторгом лю-
бовавшиеся на кулачный бой, а кому из них бог дал силу и лов-
кость, становившиеся в «стену» Калашников против «стены» ту-
лупников или семинаристов против мясников. Это было в дальних
улицах слободы «на горах» в Саратове, лет сорок и тридцать пять
тому назад. Я сам видел это, ходивши раза два-три посмотреть,
как дерутся на кулачных боях мои товарищи семинаристы. А в
Дубовке полиция была очень малочисленна. И там пятнадцать —
двенадцать лет тому назад вся жизнь шла все еще чисто по-дере-
венскому.
Тем, что обычаи в Дубовке были мужицкие, объясняется и
возможность людям с какими-нибудь тридцатью, много — пяти-
десятью тысячами оборотного капитала, как Богатенков, давать
частые «богатые» угощения многочисленным гостям, не расстраи-
вая своего состояния. Несколько пудов мяса, несколько ведер
водки, полдюжины бутылок дешевого рома — вот и все расходы
на «богатый пир».
Понятно, что за всеми расходами на пирушки, на «щегольские
наряды» Богатенковой — три, четыре шелковые платья в год, руб-
лей по тридцати платье, вероятно, вот было и все ее «щеголь-
ство» — за всеми расходами на «роскошную» жизнь у Богатен-
ковых оставалось много свободных денег из годичного дохода.
Они употребляли эти деньги хорошо.
551

Они были очень добрые люди. Не скучали подолгу говорить
с приходившими к ним бедными, утешая их, поддерживая их бла-
горазумными советами, и щедро помогали им деньгами.
Так прожили они много лет. Люди их состояния все были в
хорошем приятельстве с ними. Бедные любили их. Вся Дубовка
уважала Акима Романовича и Прасковью Григорьевну, умных,
честных, добрых людей.
Думается: так бы и жить им. Так бы и жили они, пока дли-
лась бы их жизнь, если бы не были они, при искреннем и силь-
ном религиозном чувстве, людьми невежественными.
Он умел читать, да и то лишь с большими запинками, умел
писать, насколько это необходимо по торговым счетам богатого
промышленника. Тем и ограничивались его ученые знания. Чи-
тать он, сколько мне видно по фактам в рассказах моих друзей,
не читал ничего, кроме своих торговых счетов. Достоверно видно
мне, что он, человек очень религиозный, не имел даже и самой
маленькой начитанности по религиозной части. А жена его вовсе
не умела ни писать, ни читать.
Оба они родились и выросли, как большинство жителей Ду-
бовки, в старообрядчестве — собственно так называемом старооб-
рядчестве, по точному употреблению этого слова у ученых писа-
телей православной церкви; в том старообрядчестве, которое на
простом языке у православных называется «поповской сектою»,
или «поповщиною».
Иргизские монастыри, бывшие прежде главными источниками
религиозных сведений старообрядцев того края, уж не существо-
вали, когда Богатенков и его жена становились людьми не первой
молодости. «Беглые попы», бывшие священниками у старообряд-
цев, исчезли. И когда у Богатенковых, после долгих лет, прове-
денных в веселостях, стало развиваться влечение к думам о рели-
гиозных вопросах, уж довольно давно не было в Дубовке людей,
у которых могли бы хоть немножко научиться религиозному зна-
нию дубовские старообрядцы, в массе своей люди почти или вовсе
безграмотные. И не с кем было посоветоваться о своих религиоз-
ных думах Богатенковым, когда они, доживши до немолодых лет,
стали задумываться в религиозном направлении.
Как в прежнем их хлебосольстве и веселом образе жизни, так
и в повороте их мыслей к религиозным думам инициатива принад-
лежала жене.
Когда была подрастающею девушкою, Прасковья, ставшая
после, по замужеству, Богатенковою, воображала, как это бывает
со многими подрастающими, но еще не сформировавшимися де-
вушками, что никогда не будет у нее желания слушать и говорить
о любви, считала себя предназначенной от бога к девственной
жизни; мечтала, что ей хочется итти в монахини, и готовилась в
своих мыслях к тому. (В те годы еще существовал на Иргизе ста-
рообрядческий женский монастырь.)
552

Подраставшая девушка сформировалась, полюбила хороводы,
и позабыла о своем душеспасительном плане. Веселилась; вышла
замуж и продолжала веселиться, все лучше и лучше, по мере того
как увеличивались у мужа средства доставлять удовольствие
страстно любимой жене.
Лет в сорок, даже лет в тридцать, женщины из простонародья
начинают считать себя уже старухами. Когда Богатенкова дожила
до этих лет, в ней стали воскресать давно забытые мысли о сует-
ности земной жизни, и она стала постепенно охладевать к весе-
лостям, погружаясь в думы о душевном спасении.
Развитию этой перемены в ней несколько содействовало слу-
чайное обстоятельство.
Однажды она со старшею дочерью (Авдотьею), побывавши в
гостях (вероятно, ездивши с визитами), вздумала, прежде чем
вернется домой, прокатиться. Она была одета очень нарядно. Она
увидела, что навстречу ей идет, очевидно направляясь к ее эки-
пажу, какой-то незнакомый старичок, одетый бедно. Все знали
ее как женщину очень сострадательную и щедрую к бедным, и
часто случалось, что бедные, увидев ее проезжающею, подходили
попросить денег. Она подумала, что этот бедно одетый старичок
хочет попросить у нее пособия, и велела кучеру остановить лоша-
дей. Старичок подошел, но вместо того чтобы попросить, как она
ожидала, пособия у нее, сказал: «Будет, Прасковья Григорьевна,
довольно, оставь», — то есть: будет тебе вести такую жизнь, ка-
кую ведешь ты; довольно; оставь наряды, роскошь и веселье;
сказал это и пошел прочь.
Сначала назидание старичка не произвело особенно сильного
впечатления на Богатенкову. Она была даже настолько рассуди-
тельна, что не нашла надобным признать незнакомого старичка
боговдохновенным тайноведцем из-за того, что он, незнакомый ей,
умел правильно назвать ее по имени и отчеству и оказался знаю-
щим ее любовь к нарядам, роскоши, веселью и ко всякой такой
греховной суете, которая подразумевалась в его увещании: «бу-
дет; довольно; оставь». Она понимала: старичку не мудрено было
знать все это и без откровения от бога; все в Дубовке знают ее
мужа и ее, ее склонности, образ жизни ее мужа и ее; да и встре-
тил-то ее старичок нарядную, катающуюся, в хорошем экипаже,
запряженном хорошими лошадьми. Не удивилась она и тому, что
она не знала этого старичка: ее мужа и ее знают все в Дубовке; но
ее мужу и ей возможно ли знать всех бедно одетых старичков в
Дубовке? Дубовка велика; и бедно одетым старичкам, бродящим
по Дубовке, счету нет.
Так рассудила было на первый раз она, умная и честная жен-
щина, не делавшая в своей жизни ничего дурного; рассудила
было, как следовало рассудить умной женщине, которой не в чем
упрекать себя. И не приняла было к сердцу наглого назидания
старого идиота или тартюфа. Не поинтересовалась даже узнать,
553

кто он. В первые дни ей легко было бы отыскать его, если б захо-
тела. Но она не захотела. И осталось неизвестно ей, кто был он.
Умно было рассудила она. Но жалкие, темные люди, такие не-
вежды, как она и ее муж, хоть и умевший, чего не умела она, кое-
как писать и с запинками прочитывать свои счеты, сколько куп-
лено невыделанных кож, сколько продано выделанных. Несчаст-
ная, темная женщина, невежество пересилило-таки ее природный
ум; и через несколько времени стали ее мысли поддаваться душе-
спасительному наставлению боговдохновенного — возможно ли
сомневаться? конечно, боговдохновенного — старца.
Много помогла этому дочь. Дочери могло быть во время
встречи со старичком лет двенадцать или четырнадцать. Случай,
против которого хорошо было устоял сначала ум матери, поразил
мысли девочки. Ребенок приставал к матери с вопросом: «Ма-
менька, о чем это говорил тебе старичок, чтобы ты бросила
это?» — Когда мать объяснила, девочка постигла премудрую
справедливость душеспасительного назидания и при случаях ча-
стенько-таки принимала на себя заботу о душевном спасении ма-
тери: «Маменька, помнишь, что говорил тебе старичок?»
Роскошь и веселье — суета и грех. Все русские простолюдины
воспитаны в этом вероучении, все; старообрядцы или православ-
ные не делают разницы в том: одинаково воспитаны в этом веро-
учении все русские простолюдины, от мужиков до купцов. Что
могла возразить дочери безграмотная мать? Что мог возразить
отец? Что могли отвечать отцу и матери благочестивой девочки
их знакомые, слышавшие от них, что говорит девочка? — И ста-
рообрядцы, и православные, все их знакомые были такие же тем-
ные люди, как они; одинаково с ними считали эту премудрость
о суетности и греховности роскоши и веселья бесспорною, боже-
ственною истиною; и могли только подтверждать в один голос:
«да, это так»; хотели ль, или не хотели, но должны были под-
тверждать: «да, это так».
В чем была разница между ними, православными ль, или ста-
рообрядцами, все равно, и Богатенковыми? В словах не могло
быть никакой разницы, одно и то же, совершенно одно и то же
по необходимости было на устах и у них у всех, как у Богатенко-
вых. Разница была только та, что к толпе применяются слова
Иеговы у пророка: «Люди этими устами своими чтут меня, и ус-
тами своими приближаются ко мне, сердце же их далеко от
меня», — а Богатенковы не хотели заслуживать этого укора от
бога.
И начала развиваться перемена в образе жизни Богатенковых.
«Не то чтоб это произошло от слов того старичка, — говорят мои
друзья. — Но нельзя сказать, чтоб не было тут участия слов
старичка».
Они люди умные и понимают, что сам по себе тот случай не-
достаточен для объяснения перемены в мыслях и в образе жизни
554

Богатенковых. Но они вовсе не такие люди, чтоб уметь анализи-
ровать факты психической жизни. Им не приходило в голову
даже и то, что коренная причина всему — сильное религиозное
чувство, лежавшее в самом характере Богатенковой. Они не дога-
дывались припомнить для объяснения дела тот факт, что Бога-
тенкова, когда была девушкою, готовилась итти в монахини. Этот
факт рассказывают они по совершенно иному поводу, для харак-
теристики дружеских отношений Богатенковой с женщиною, о ко-
торой мне придется говорить после. Монашество имеет в глазах
простолюдинов главным своим качеством тот признак, что мона-
шествующее лицо отрекается от семейных уз. А Богатенкова, лю-
бящая жена и мать, не имела ни малейшей охоты забывать свои
семейные обязанности; душеспасительная жизнь, в которую за-
влеклась она и завлекла своего мужа, нимало не нарушала, ни-
сколько не видоизменяла их семейных отношений: она и ее муж
продолжали жить друг с другом, как жили прежде, как живут все
обыкновенные, любящие супружеские четы; продолжали забо-
титься о прокормлении, здоровье, воспитании своих детей, о хоро-
шем устройстве их житейской доли, как заботились прежде, как
заботятся все обыкновенные хорошие отцы и матери. Потому мои
друзья не видят, что душеспасительная жизнь, которую изобрели
себе Прасковья Богатенкова и ее муж — ни больше, ни меньше,
как осуществление прежних девических мыслей Прасковьи Бога-
тенковой, лишь смягченных ее чувствами хорошей жены и матери,
и видоизмененных лишь настолько, чтоб они не мешали ей оста-
ваться обыкновенною женою и матерью, какие бывают обыкно-
венные жены и матери в хороших, любящих семьях.
Не будучи по своей умственной неразвитости в состоянии
видеть, что душеспасительные мысли, начавшие овладевать Бога-
тенковою после той встречи со старичком, только возродившиеся
прежние, девические мысли ее, мои друзья не имеют никакого
объяснения существенному мотиву возникновения перемены в об-
разе жизни ее и мужа. И по своей неразвитости не чувствуют
никакой надобности объяснить себе это дело. «Вышло так; стало
быть, была воля божия на то, чтобы вышло так», — это готовое у
всех простолюдинов русской национальности мотивирование всего,
что когда бы то ни было происходило с кем бы то ни было из
благочестивых людей, совершенно удовлетворяет моих друзей по
делу о перемене образа жизни Богатенковых. «Так богу было
угодно», — этим все сказано, все разъяснено вполне удовлетво-
рительно для моих друзей. И думать тут, с их точки зрения,
больше нечего, не о чем.
Им не любопытно размыслить даже и о том, в каком же
именно отношении к воле божией о спасении души Богатенковых
находилась мысль того старичка сказать Богатенковой назидание:
«Будет, довольно, оставь». Что ж, в самом деле надобно полагать,
что этот старичок был святой, пошедший, по непосредственному
555

повелению к нему от бога, встретить и изобличить нарядную, ка-
тающуюся в щегольском экипаже Богатенкову? Или он был
ханжа, тщеславившийся изобличением мирских людей, не прекло-
няющихся перед его святошескими шарлатанствами? Или он про-
сто-напросто старый дурак, наладивший твердить, кстати и не-
кстати, всякому встречному и поперечному одно и то же, по рус-
ской поговорке о таких дураках: «Наладила сорока Якова одно
про всякого», не так ли? — Мои друзья отвечали на эти мои во-
просы, что не умеют они решить, как тут следует полагать; они об
этом не думали; да и нет надобности думать об этом. Кто был
старичок — святой ли, или лицемер, или дурак; и почему он ска-
зал свое назидание, по святости ли своей, по тщеславию ли, по
глупости ли, — все равно: воля божия была на то, чтобы Бога-
тенкова услышала это наставление и чтобы находилась тут при
ней дочка, которая бы после напоминала ей об услышанной
спасительной истине; воля божия и исполнилась. Довольно
знать это. — Ответ совершенно удовлетворительный для всякого
обыкновенного русского простолюдина. Мои друзья и довольст-
вуются им.
Я попробовал ругать старичка как вредного, гадкого ханжу.
Мои друзья соглашались, что таких святош много и что эти свя-
тоши гадкие люди; и не имели ничего против признавания ста-
ричка одним из этих гадких людей, гадких и по их мнению, как
по моему. Я пробовал, при другом разговоре, осмеивать старичка
как бессмысленного дурака; мои друзья от души смеялись моим
вариациям на тему поговорки о сороке, наладившей Якова, одно
про всякого, и соглашались, что старичок мог быть просто-напро-
сто бессмысленный старый дурак.
И правда: чему мешает, с их точки зрения, руганье этого ста-
ричка как гадкого ханжи, или смех над ним как над дураком? —
Всякий обыкновенный русский простолюдин скажет: это все
равно, кто был старичок и что думать о нем. Воля божия была,
чтоб он сказал Богатенковой то, что он сказал ей, и чтобы его
слова подействовали на Богатенкову при помощи ее дочери так,
как подействовали. Только то и важно. А знал ли старичок, что
он тут орудие воли божией, и святое ли, или гадкое чувство было
у него на душе, когда он говорил, или говорил он, как стрекочет
сорока, — для сущности дела все равно. Сущность дела только
в том, что богу было угодно так.
Мои друзья не только сами не имеют никакого определенного
мнения о том неизвестном старичке, но и не знают, как думали
о нем Богатенковы. Мое мнение, что Богатенкова, поразмысливши,
под влиянием напоминаний от дочери о душеспасительных словах
старичка, пришла, наконец, к мысли, что он был боговдохновен-
ный тайноведец,—лишь мой собственный вывод из фактов. И мое
мнение, что ее муж согласился с нею в этом ее убеждении, тоже
лишь мой собственный вывод из фактов. — Мои друзья в такие
555

анализы не вдаются. Они люди умные от природы и о знакомых
им хозяйственных делах любят размышлять, умеют размышлять
вообще правильно, часто и очень умно. Но, при их темном неве-
жестве, их ум изнемогает перед постановкою вопросов из сфер
мысли, чуждых обыкновенному кругу знаний простолюдинов; им
утомительно размышлять о таких вопросах, и они не думают разъ-
яснять себе их.
Таким образом, они по своей житейской опытности понимают,
что одно маленькое приключение не может перевернуть мыслей и
образа жизни человека, может лишь послужить поводом к прояв-
лению перемены, независимо от этого повода производимой в чело-
веке действием какой-нибудь другой, более сильной причины.
Потому очень справедливо полагают, что перемена в мыслях и
жизни Богатенковых не была произведена встречею Богатенковой
со старичком, что этот случай лишь «был не без влияния» на ход
перемены, а существенная причина перемены должна была быть
иная. Но в чем же именно состояла эта существенная причина,
мои друзья не думали никогда доискиваться сколько-нибудь опре-
делительно и подробно, вполне довольствуясь общим готовым у
всех простолюдинов решением всяких вопросов обо всем в жизни
всяких людей: «так было угодно богу».
Инициатива в перемене мыслей и образа жизни Богатенковых
принадлежала жене. Муж только следовал за женою по пути ду-
шевного спасения, как прежде, подчиняясь ее влиянию, давал
пиры и ездил по пирам. Была, впрочем, я полагаю, значительная
разница в характере его подчинения жене тогда и теперь. Разница
состояла, я полагаю, в том, что прежде, когда он пировал и ве-
селился, он подчинялся жене наперекор влечению его собственного
темперамента к «тихому» образу жизни; а новое настроение мыс-
лей жены совпадало с его природною склонностью жить без рос-
коши и шума. Но это опять лишь мое предположение. Мои друзья
ничего об этом не знали от других, а сами они не вдаются в пси-
хологические соображения.
Я объясняю себе перемену в мыслях Богатенковой так:
Девушка живого, бойкого темперамента, имевшая сильное ре-
лигиозное чувство, забыла думать о душевном спасении, увлекшись
хороводами, весельями юности; девушка из очень небогатого се-
мейства, она увлеклась новыми для нее удовольствиями щеголь-
ских и дорогих нарядов, хороших экипажей, блеска на пирах,
когда, вышедши замуж, получала все больше и больше средств
наслаждаться дорогими удовольствиями. Но, долго наслаждав-
шись ими, насытилась ими и пресытилась. И когда они порядочно
и препорядочно надоели ей, стала овладевать ею ее природная
склонность к серьезным раздумьям о жизни; а эти раздумья у
нее, как и у всех русских простолюдинок и простолюдинов, имели
религиозный колорит, потому что единственное воспитание рус-
ских безграмотных людей — вероучение. А религиозное чувство
557

у этой сильной и честной натуры было действительно живое, иск-
реннее и пылкое. Она и не могла остаться «чтущею бога» лишь
«устами своими» и лишь «устами своими приближающегося к
нему», как остается толпа людей, называющих себя набожными;
не могла, как они, «остаться далека от бога сердцем своим».
«Блаженни непорочнии в путь ходящии в законе господни;
блаженни испытающии свидения его, всем сердцем взыщут его».
И она взыскала господа всем сердцем своим.
И погубила себя? — Да. И себя, и мужа, верного спутника ее
в «хождении путем закона господня». Невежды были они; старо-
обрядцы, не имели они никого, сколько-нибудь образованного че-
ловека, с кем бы посоветоваться; не то, что священника с основа-
тельным богословским образованием, ни даже какого-нибудь «бег-
лого попа», какие прежде бывали у старообрядцев, не было тогда
у людей старой веры в Дубовке; не было, вероятно, и нигде подле
Дубовки.
Через несколько времени после встречи с неизвестным старич-
ком, — о которой, конечно, рассказывала Богатенкова всем своим
знакомым, — она, при частых напоминаниях дочери о назидатель-
ном изречении старичка, стала по временам задумываться о своем
душевном спасении. Эти раздумья, конечно, также были предме-
том ее разговоров с набожными женщинами ее круга. Таких жен-
щин было, по всей вероятности, много в кругу ее знакомых. По-
тому что она была теперь уж в солидных, — по-простонародному,
даже пожилых, — летах: ей было, по моему приблизительному рас-
чету, лет около тридцати пяти, когда она услышала от старичка
мудрое назидание. А подобные ей, вышедшие из бедного сословия
и безграмотные купчихи ее лет, — конечно, наиболее частые ее со-
беседницы, — почти все причисляют себя к людям набожным.
И кто из этих набожных женщин могли не поддакивать ее благо-
честивым разговорам о тленности суеты мирской, о греховности
веселых, шумных развлечений?
На словах вся толпа людей того класса, лет двадцать, пятнад-
цать тому назад, была очень благочестива: почти все сплошь
купцы и купчихи солидных лет в провинциях были таковы.
На деле иное. И когда оказалось, что Богатенкова с мужем не
болтают только для пустословного хвастовства своим благочестием
о своих набожных влечениях, а в самом деле заботятся вести душе-
спасительную жизнь, тон хора дубовских благочестивых людей
быстро переменился: хор одобрений благочестивым словам Бога-
тенковых стал хором порицания образу их жизни, сообразному с
их словами.
В Дубовке начали замечать, что Богатенковы реже прежнего
дают пиры, реже прежнего бывают сами на пирах у других. Ду-
бовка стала говорить, что это нехорошо.
Шло время, и перемена в их образе жизни становилась все
сильнее и сильнее. Все реже и реже давали они пиры, реже и реже
558

посещали пиры других. Вовсе перестали давать пиры. Сами стали
бывать у других лишь на таких пирах, от приглашений на которые
нельзя было отказаться, не нанося тяжкого оскорбления чести
приглашающего на свой пир семейства; по дубовским понятиям,
такое качество имели в особенности приглашения на свадебные
пиры: не приехать по приглашению на свадьбу, значило бросить
тень на честь приглашающего семейства. Перемена все усилива-
лась. Наконец Богатенковы совершенно отстранились от всего
круга своих прежних знакомств. Сами не ездили ни на чьи угоще-
ния и к себе перестали принимать гостей. Они принимали теперь
к себе только бедных, приходивших просить у них денежной по-
мощи, искать ласки и утешения себе от них. Много помогали они
бедным и прежде. Теперь помогали еще больше прежнего.
И вся Дубовка осуждала их.
Вся Дубовка, говорили мои друзья. Я хотел с точностью опре-
делить для моего понимания смысл их выражения: «осуждала вся
Дубовка». Переписываю из моих заметок относящийся к этому
выражению отрывок разговора. — Мой вопрос: «Вы говорите, их
осуждала вся Дубовка. Это, может быть, значит: все греко-рос-
сийские (православные) осуждали их?» Ответ: «Нет, не то что
все греко-российские; они тоже, все, но их в Дубовке было меньше;
всего больше там староверов». Мой вопрос: «Неужели ж и все
староверы тоже осуждали, как греко-российские?» Ответ: «И ста-
роверы, и греко-российские, и воскресенники (молокане), — все,
как есть все». Мой вопрос: «Позвольте, однако: вы были тогда ста-
роверы». Ответ: «Ну да; так что ж? Мы, значит, не осуждали их,
ты думаешь?» Мой вопрос: «Да, вот вы, я думаю, не осуждали;
то выходит: не все же староверы осуждали. Разве не правда моя:
стало быть, не все». Ответ: «Да нет же, все». Мой вопрос: «Да
как же? А вы-то?» Ответ: «Эх ты, какой! Не понимаешь: да
разве мы-то не осуждали их?» Мой вопрос: «Неужели ж?» Ответ:
«А то как же?» Мой вопрос: «Осуждали и вы; теперь выходит
так: все. Только: за что ж это все их осуждали?» Ответ: «За то,
что они живут не так, как следует людям с их средствами; не
дают угощений, не бывают на угощениях, как все богатые люди».
Мой вопрос: «Позвольте, однако, бывают богатые и скупые. Эти
не угощают; а иные из них и на чужие угощения не ездят, потому
что и это расход, хорошая одёжа. То скупых не все же осуждают.
Иной осуждает, а иной говорит: скупость не глупость». Ответ:
«То совсем другое дело, когда богатые живут без роскоши по ску-
пости. Таких многие хвалят за ум. А тут была не скупость при-
чина, это было видно; помогать бедным не скупились же они».
Мой вопрос: «Ну, так все осуждали их за то, что они сторонятся
от веселостей; а вы за что осуждали их? Ответ:» «За то же самое».
Богатенковы не делали угощений, сами не бывали на угощениях
у других. Но все еще продолжали жить, как люди с большим со-
стоянием: оставались жить попрежнему в своем просторном, хо-
559

рошем доме; имели прислугу, держали лошадей. Через несколько
времени все это показалось им лишнею роскошью. Они продали
лошадей, отпустили прислугу, перешли жить в кухню своего дома,
а дом заперли. Стали устраивать на дворе у себя землянку. Бо-
гатенков продал свое кожевенное заведение. Землянка была го-
това. Богатенковы перешли жить в нее. Дом сломали.
Богатенкова перестала носить щегольские наряды, стала оде-
ваться, как одевались тогда в Дубовке пожилые женщины, не сле-
дящие за модами. Она и ее муж, когда встречались на улицах с
прежними своими знакомыми, протягивавшими им руку, не пода-
вали свою руку для пожатия, даже не кланялись в ответ на поклон.
Люди, вступавшие в разговор с Богатенковым при встречах, заме-
чали иногда, что он будто бы не слышит, когда они называют его
по имени и отчеству. Он перестал стричь волоса; они у него от-
росли до плеч. Здоровье его было от природы не очень крепкое;
теперь он стал очень худощав и, судя по виду, был в изнурении;
поэтому надобно было полагать, что он много постится. Богатен-
кова имела от природы хорошее здоровье, и в ее лице не было
заметно никакой перемены; она или не постилась, или постилась
меньше, чем ее муж.
Люди с хорошим состоянием живут в землянке; у них явилися
небывалые ни у кого в Дубовке обычаи: они не подают руку для
пожатия, они не отвечают поклонами на поклоны знакомых. Она,
любительница щегольских нарядов, перестала щеголять. Он не
хочет слышать, когда его называют по имени и отчеству.
Вся Дубовка изумлялась. Уж и прежде она порицала Бога-
тенковых за их отчуждение от круга людей их состояния. Теперь
вся она стала называть их «сумасбродами», «сумасшедшими»;
хохотала над ними и полагала, что их сумасбродство — сумасброд-
ство, в котором должно быть много дурного. В чем именно может
состоять это дурное их сумасбродство, Дубовка не могла разо-
брать. Несомненно было для Дубовки только то, что дурное су-
масбродство Богатенковых — какая-то дурная вера. Какая это
вера — никто не знал. Некоторые, слышавшие, что есть на свете
вера, называемая «хлыстовщиною», и что эта хлыстовщина — вера
очень дурная, говорили, что Богатенковы стали, может быть, по-
следователями этой веры, «хлыстами», как называются такие люди
по-простонародному. Но и этим предположением вопрос о вере
Богатенковых мало разъяснялся для Дубовки: никто в Дубовке
не умел порядочно сказать, что ж за люди «хлысты» и в чем со-
стоит их вера. Потому и догадка некоторых, что Богатенковы стали
хлыстами, не представляя ничего понятного для Дубовки, не при-
обрела особенной популярности. Все держались только того мне-
ния, что в чем бы ни состояла вера Богатенковых, эта вера дурная,
и потому Богатенковы стали дурными людьми.
Вся Дубовка бранила их и смеялась над ними. И у Богатен-
кова, и у его жены были родные братья или родные сестры. Все
560

эти родные братья или сестры их разделяли всеобщее негодование
против них.
Но не действовали на них ни порицания и насмешки всей
Дубовки, ни укоризны ближайших родных. Они продолжали
жить в землянке, совершенно чуждаясь общества; не подавали
руку для пожатия при встречах, не отвечали поклоном на
поклон.
Это длилось много времени. Сколько именно, не знают мои
друзья с точностью; но полагают: больше двух лет. Если прини-
мать это приблизительное воспоминание их за достаточно пра-
вильное, то получается такой расчет: кончилось житье Богатенко-
вых в землянке на масленице 1866 года; следовательно, пересе-
лились они в землянку в начале 1864 года или в 1863 году; но рыть
землянку, когда земля мерзлая, вещь слишком трудная, а в Ду-
бовке хоть и очень теплый, по-русскому, климат, земля бывает
мерзлою все-таки месяца три с половиною, месяца четыре, — от
декабря до половины марта, или и дольше; потому едва ли следует
допускать возможность, что Богатенковы устроили себе землянку
в начале 1864 года; вероятнее, что они приготовили ее себе и пе-
решли жить в нее летом или осенью 1863 года.
В 1863 году Богатенковой было лет сорок; едва ли меньше
тридцати восьми; вороятнее, что сорок лет. Это определяю я по
приблизительному расчету лет ее сверстницы, подруги ее детства,
о которой буду говорить после. Был ли муж Богатенковой одних
лет с женою или старше ее, мои друзья не знают. Но человек ме-
нее хорошего здоровья, чем жена, он казался на лицо старше ее.
Да, вероятно, и действительно был старше, судя по тому, что
обыкновеннейший случай таков: муж бывает несколькими годами
постарше жены.
Житье Богатенковых в землянке продолжалось, как я говорил,
до масленицы 1866 года. За несколько месяцев перед этою мас-
леницею, осенью, — стало быть, осенью 1865 года, — построил
на дворе Богатенковых подле их землянки другую землянку род-
ственник Богатенкова Василий Киселев и перешел в нее жить с
женою и детьми и младшим братом своим, еще неженатым юно-
шею, Давидом.
Богатенковых я называл родившимися и выросшими в старо-
обрядчестве. Это был факт, всем известный. Сколько могу судить,
считаю вероятным, что и по церковным росписям, — так называе-
мым «исповедным книгам», — имеющим значение юридических
документов по вопросам о вероисповедании, Богатенковы были
отмечаемы, согласно действительному факту, «принадлежащими к
расколу».
Относительно Василия Киселева я считаю вероятным, что он
значился по исповедным книгам в качестве православного. Я пола-
гаю так по следующему соображению: мне кажется, что в те годы
«раскольники» не могли быть избираемы в общественные должно-
561

сти; правильно ли помнится мне это, или нет, я не знаю; но ду-
маю, это было тогда так. По крайней мере до 1860 или 1861 года
это прежнее правило еще оставалось неотмененным, я помню, мне
кажется, твердо. А Василий Киселев несколько раньше того, чем
поселился в землянке, занимал, по выбору от дубовского общества,
какую-то должность; был чем-то вроде «гласного дубовской
думы». Не знаю, были ль в Дубовке должности, имевшие такое
название на официальном языке. Но, во всяком случае, были ка-
кие-то выборные, которые в просторечии называемы были «глас-
ными в думе», и Василий Киселев незадолго перед осенью 1865 го-
да был одним из них. Потому я и полагаю, что по исповедным
книгам он значился не «раскольником», а «православным». И, де-
лая из этого вывод обо всем семействе, полагаю, что и жена Ва-
силия Киселева и брат его Давид были, подобно ему, отмечены в
исповедных книгах состоящими в православии. Но если это и было
так, то я убежден, что суд принимал за действительный факт обще-
известный факт, а не фикцию. Если эти лица значились по испо-
ведным книгам православными, то была лишь фикция. По такой
фикции огромные массы старообрядческих семейств, все предки
которых с самого возникновения раскола держались старообряд-
чества, были с самого возникновения исповедных книг постоянно
помечаемы в этих книгах, из поколения в поколение каждый год
вновь и вновь отмечаемы, как принадлежащие к православному
исповеданию. В давние времена, если обнаруживалось по какому-
нибудь случаю несоответствие факта с этою фикциею, возникало
из того дело «об отпадении от православия». Но я убежден, что в
1866 и следующих годах судебная власть уж не подвергала рас-
кольников, значащихся по исповедным книгам православными, ни-
какой юридической ответственности за существовавшую относи-
тельно их фикцию церковных росписей. И я убежден, что если
Василий Киселев, его жена и его -младший брат считались по цер-
ковным отметкам православными, то суд имел снисходительность
не взводить на них юридической ответственности за «отпадение от
православия». На факте они были люди из старообрядческого
семейства. Факт этот был общеизвестен. Да и то надобно сказать:
только тем обстоятельством, что эти люди были воспитаны в ста-
рообрядчестве, обусловливалась возможность им сделаться после-
дователями Богатенковых. Православные никаким образом не
могли бы стать подражателями Богатенковых. Все мысли и по-
ступки Богатенковых — чисто старообрядческие, лишь более или
менее видоизмененные искреннею и сильною религиозностью
этих — слишком, к своему несчастию, невежественных — добрых
и честных людей, думавших исключительно о своем душевном спа-
сении и, по своей темной беспомощности в теологических раз-
думьях, додумавшихся до глупости, погубившей их. Никто, не быв-
ший старообрядцем, последователем Богатенковых сделаться не
мог.
562

Киселевы были в близком родстве с Богатенковым; в каком
именно, мои друзья не знают с достоверностью; но им кажется,
что они слышали: Богатенков был дядя Киселевых.
Киселевых было три брата. Василий был второй из них по ле-
там, Давид — младший. Старший брат не разделял увлечений
Василия и Давида мыслями и аскетическою жизнью Богатенко-
вых и, сколько я могу судить, был оставляем администрациею и
судом совершенно нетревожимый по их делу, как человек, нимало
не причастный их нелепостям. Потому я не старался удержать в
моей памяти его имя.
Киселевы были прежде не менее или даже и более богаты, чем
Богатенков. Но несколько времени жили с такою роскошью, ко-
торая превышала их средства. Потому их состояние несколько рас-
строилось, говорила дубовская молва. Впрочем, они, кажется, все-
таки оставались людьми богатыми. Какие были имущественные
отношения между тремя братьями, моим друзьям не случилось
хорошенько слышать. Но, сколько могу я сообразить, считаю воз-
можным предполагать, что отцовское наследство еще не было раз-
делено между ними и что промышленные дела фирмы вел главным
образом старший брат; и что когда Василий и Давид перешли
жить, по примеру Богатенкова, в землянку, старший брат оставил
все не разделенное имущество в своем управлении, так что в руках
у Василия и Давида не было больших денег. Я нахожу возможным
думать так потому, что дубовская молва, говоря о нелепой сцене,
устроенной Богатенковыми и Василием Киселевым, его женою и
братом Давидом, рассказывала, что при этой сцене, кончившейся
арестованием всех, участвовавших в ней, у Богатенкова были ото-
браны очень большие деньги, — больше двадцати тысяч рублей,
а относительно Василия Киселева с женою и братом молва выра-
жалась только так: «И у них тоже были отобраны деньги, какие
были у них»; такой небрежный способ выражения о количестве
находившихся при Киселевых денег показывает, по моему мнению,
что дубовская молва полагала эти отобранные у них деньги незна-
чительною суммою.
Впрочем, очень возможно объяснять незаботливость дубов-
ской молвы об определительности выражения относительно коли-
чества денег, отобранных у Василия Киселева с его женою и его
братом Давидом, просто только невнимательностью Дубовки к
этим сподвижникам Богатенковых; так что, быть может, мой вы-
вод о незначительности отобранной у них суммы, основанный
лишь на незаинтересованности дубовской молвы этими деньгами,
ошибочен.
Дубовка очень мало интересовалась переселением Василия Ки-
селева с женою, детьми и братом в землянку и дальнейшими де-
лами с судьбами их. Дубовка считала их не более, как подража-
телями Богатенковых, и они были заслонены Богатенковыми от
ее внимания.
563

Потому моим друзьям не случилось слышать ничего опреде-
ленного о характерах Василия Киселева, его жены и его младшего
брата. А сами они так мало видывали их, что даже не умели ни-
чего отвечать на мой вопрос, много ли моложе Богатенковых были
Василий Киселев и его жена. «Может быть, моложе, а может
быть, и не моложе», — говорили они мне. Я сказал моим друзьям,
что думаю: были моложе и много моложе; потому что дети Васи-
лия и Анны Киселевых были, конечно, много моложе, чем дети
Богатенковых; это я вижу потому, что ни об одном из детей Васи-
лия и Анны Киселевых не попадалось мне упоминания, как о
взрослом ребенке, а о младшем малютке их попадалось упомино-
вение, что эта девочка при начале процесса была новорожденным
младенцем; при том же: третий из трех братьев Киселевых, Давид,
был при начале процесса юношей: разница лет между вторым и
третьим братом не могла ж составлять, например, лет двадцать;
а если она была, как это вероятно, много меньше двадцати лет,
то второй брат, Василий, был много моложе Богатенкова, которому
при начале процесса было, вероятно, лет сорок пять или и вовсе
под пятьдесят, если судить по годам его жены. Мои друзья при-
нялись рассчитывать; сумели досчитаться, что я рассчитываю
годы Богатенковой правильно; припомнили, что у Давида Кисе-
лева еще не было, кажется им, усов и бороды, когда они видывали
его на улицах, незадолго до той масленицы; предположили по-
этому, что Давиду Киселеву было при начале процесса лет девят-
надцать; подтвердили мое соображение, что старшие дети Васи-
лия и Анны Киселевых были много моложе, чем старшие дети
Богатенковых; заключили изо всего этого, что, должно быть, Ва-
силий и Анна Киселевы действительно были, как я предполагаю,
моложе Богатенковых; но кончили тем, что все-таки не сумели ра-
зобрать, много или не много моложе Акима Богатенкова был Ва-
силий Киселев, моложе Прасковьи Богатенковой была Анна Кисе-
лева. Дело известное, что простолюдины очень неискусны угады-
вать лета людей, вышедших из юности и еще не достигших дрях-
лости. Двадцатипятилетняя женщина очень может казаться на их
глаза хоть даже пятидесятилетнею, и, наоборот, пятидесятилет-
нюю могут легко принимать они за двадцатипятилетнюю; лета
мужчины, как только обрастет он бородою, разгадывать им еще
мудренее.
А Киселевых мои друзья видывали очень мало, почти только
мимоходом, на улицах, и, подобно всей Дубовке, очень мало инте-
ресовались ими.
И кроме того, что я уж говорил, моим друзьям случилось слы-
шать о Киселевых лишь очень немногое.
По своим промышленным занятиям Киселевы, подобно Бога-
тенкову, были кожевенные заводчики. После имели они завод для
выделки того сорта столовой горчицы, который употребителен в
России под названием сарептской горчицы.
564

Я говорил, что Дубовка очень мало интересовалась участием
Василия Киселева с женою и братом Давидом в душеспаситель-
ном подвиге Богатенковых. Только однажды, при самом начале
своего подражания Богатенкову, Василий Киселев привлек к себе
изумленное внимание. Случай этот был такой.
Вскоре после того как Василий Киселев покончил срок своей
службы в той должности, на которую был выбран обществом,
пришел к нему, жившему еще в своем доме, как живут все, и еще
казавшемуся Дубовке совершенно обыкновенным неглупым чело-
веком, как все на свете обыкновенные неглупые люди, кто-то из
самых мелких служащих того учреждения, в котором он за не-
сколько времени служил выборным; это был или сторож, или
рассыльный, или кто иной, подобный тому, вовсе маленький, срав-
нительно с зажиточным промышленником, человек. Зашел он к
Василию Киселеву или по какому-нибудь своему делу, или просто
затем, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение и услышать
дорогое для маленького человека приветливое слово от человека
важного. И как следует маленькому человеку, начал свой разго-
вор с Василием Киселевым обыкновенным у простолюдинов спо-
собом начинать почтительные разговоры, именно словами: «Ба-
тюшка Василий Парфеныч...» На этих словах и остановил Василий
Парфеныч речь своего посетителя, спокойно, кротко и солидно
возразив: «Я не Василий и не Парфеныч». Посетитель вытаращил
глаза: Киселев, очевидно, не пьян и, судя по спокойному выраже-
нию глаз, находится, слава богу, как всегда был до сих пор, в
здравом уме; что ж это такое сказал он? Посетитель постоял с
разинутым ртом, с вытаращенными на Киселева глазами; оправив-
шись от удивительной реплики, проговорил: «Батюшка Василий
Парфеныч, кто же вы, как не Василий Парфеныч Киселев?» Кисе-
лев с прежнею спокойною солидностью отвечал: «Не знаю». Посе-
титель сказал: «Батюшка Василий Парфеныч, как же вы не знаете,
кто вы; вы — Василий Парфеныч Киселев». Киселев с прежним
спокойствием повторил: «Нет, я не Василий, и не Парфеныч, и не
Киселев, а кто я, не знаю». Посетитель постоял, посмотрел на него,
покачал головою и ушел. С кем встречался из знакомых, переска-
зывал удивительный случай. Пересказы быстро разошлись по Ду-
бовке. Дубовка дивилась, хохотала, повторяла курьезный рассказ
и снова хохотала. Из того, что я буду говорить после, будет
видно, какой смысл придавал Василий Киселев своим нелепым от-
ветам. «Я не Василий, и не Парфеныч, и не Киселев», это значило:
«употреблять имя, отчество, фамилию во втором лице — не го-
дится: употреблять эти слова можно только, когда мы говорим
об отсутствующих, а когда мы говорим с кем-нибудь, мы должны
говорить ему просто «ты», «вы», «друг», а имя и фамилия его тут
вовсе лишние слова».
Кажется собственно по этому случаю Дубовка припомнила и
поняла, что Богатенков уж давно не отвечает на приветствия ему
565

по его имени и отчеству; случаи с Богатенковым выходили, дол-
жно быть, менее рельефны: к нему обращались с этими привет-
ственными названиями по имени и отчеству при встречах с ним
на улицах, и то, что он не принимает приветствий ему по имени
и отчеству, стушевывалось, вероятно, предположением, что он
вообще не хочет вступать в разговор, что, должно быть, собст-
венно лишь по нежеланию вступать в разговор проходит мимо,
не принимая приветствия, будто не слышит. Кажется, только
случай с Василием Киселевым, не допускавший такого истолко-
вания, заставил Дубовку припомнить, что и от Богатенкова иной
раз приходилось иным услышать, что он «не знает, кто он».
(«Я не знаю, кто я», это значит: «я не знаю, кто я, по твоему
мнению; я не знаю, считаешь ли ты меня хорошим человеком
или дурным; да и сам я не знаю, хороший ли я человек, или нет:
решать это не мне самому».)
Как бы то ни было, теперь ли только припомнила Дубовка,
что и от Богатенкова иной раз приходилось иным слышать реп-
лики, подобные тем, какие услышал от Василия Киселева его по-
сетитель, или и прежде эти реплики Богатенкова были замечаемы
Дубовкою, но для нее стало теперь ясно, что Василий Киселев
сделался последователем Богатенкова. И действительно, вскоре
после того он с женою и младшим братом перешел жить в зем-
лянку, устроенную подле землянки Богатенковых.
Богатенковы прожили в землянке больше двух лет; и со вре-
мени переселения Василия Киселева с женою, детьми и братом
Давидом в другую землянку, рядом с тою, прошло несколько ме-
сяцев — от осени до масленицы. Киселевыми, как простыми под-
ражателями Богатенковых, Дубовка мало занималась. Молва шла
почти только о Богатенковых.
Попривыкла бы Дубовка к душеспасительным чудачествам
Богатенковых и Киселевых, надоело б ей толковать о них, и улег-
лась бы молва. Мало ли бывает в огромном селе чудаков, подаю-
щих повод к порицанию и смеху? Нашлись бы для Дубовки, —
для посада по названию, для глухой деревни по характеру
быта, — новые предметы разговоров; бросила б она толковать о
Богатенковых и, забытые всеми, жили б они с единственными
своими подражателями, Василием и Анною и Давидом Киселе-
выми, пока наскучило б им чудачествовать. Но, прежде чем молва
улеглась, умудрились они, в своих заботах о душевном спасении,
устроить дурацкую сцену, погубившую их.
В один из дней масленицы 1866 года Богатенковы и Киселевы
вышли из своих землянок, вывели с собою и детей, больших и ма-
леньких; младшее дитя Анны и Василия Киселевых еще не могло
итти само: оно было новорожденным младенцем; но и ему нель-
зя ж было не участвовать в душеспасительном подвиге; потому
мать, сама еще едва волочившая ноги после очень недавних родин,
несла малютку на руках. Вышли из землянок мудрые родители
566

с своими детьми и сформировали из себя с ними и с юношею, бра-
том одного из двух мудрых отцов семейств, группу, торжествен-
ным величием своим как нельзя лучше соответствовавшую разум-
ности предстоявшего ей душеспасительного дела.
Богатенковы и Киселевы заботились о своем душевном спасе-
нии. А люди, заботящиеся о нем, кто они по церковным песно-
пениям?— они — рать христова, воины христовы. А воины дол-
жны ж быть, как следует воинам, вооружены. Если воины не
вооружены, то что ж они за воины? Никак нельзя признавать
воинов воинами, если они не вооружены.
Соображения чрезвычайно основательные.
И подумать только, что людям, делавшим такие соображения,
были предлагаемы вопросы политического характера. Почему ж
бы, кстати, не подвергнуть их экзамену из астрономии или
санскритского языка? Результаты были бы не менее замеча-
тельны.
Но воины христовы, хоть и несомненно должны являться в
торжественных случаях вооруженными, что они, однакож, та-
кое? — Они последователи Христа, о котором сказано в писании:
«Яко нем, не отверзая уст своих, и яко агнец противу стригущему
его безгласен». Само собою разумеется, воины христовы должны
не отверзать уст своих, оставаться при совершении своего душе-
спасительного дела, как немые, безгласными. Они не упустили
этого из виду и самым похвальным образом соблюли это при
своем подвиге. Но первою надобностью им было вооружиться.
Они и вооружились.
Конечно, с такою находчивостью в изготовлении недоставав-
шего для большинства ратников и ратниц их войска оружия, какой
не могло бы быть у людей менее премудрых.
Недостаток в оружии у них был очень велик. Их было, считая
с новорожденным младенцем, пятнадцать человек. А всего ору-
жия было у них два ружья, — вероятно, охотничьи ружья, — да
какая-то сабля или, быть может, две сабли. Итак, для одиннадцати
или двенадцати воинов, из пятнадцати, готового оружия не было:
необходимо было изготовить его. Они и изготовили; очень легко
и превосходно. Взяли дощечки и вырезали из них сабельки. Для
взрослых и для тех девочек и мальчиков, на благоразумие кото-
рых, по их летам, могли положиться заботливые родители, эти
деревянные сабельки чудесно годились. Но были между детьми
и вовсе маленькие; они, чего доброго, могли бы, как-нибудь, по-
вытыкать глазенки себе острыми кончиками деревянных сабелек.
А новорожденный младенец не мог бы и удержать в ручонке де-
ревянную сабельку, сколько бы ни хлопотала держащая его на ру-
ках мать сгибать ему пальчики, чтобы не выпало из них оружие.
Потому для этого воителя или этой воительницы христовой рати
и для других очень маленьких девочек и мальчиков сабельки были
вырезаны из сахарной бумаги; что может быть лучше? — И со-
567

вершенно легкое оружие, по силам крошечных детей, да и гла-
зочков себе они этими сабельками не выткнут.
Словом: так умно, что, по справедливости надо сказать, таких
чучел, как почтенные люди, двинувшиеся с большими и малень-
кими своими детьми в этом вооружении торжественным шествием
по улицам Дубовки, Дубовка, вероятно, не видывала, кроме как
в масленичных балаганах, где арлекины пляшут кругом глотающих
зажженную паклю паяцев.
Группа воителей и воительниц рати христовой сформировалась
на дворе у своих землянок в стройный порядок для торжествен-
ного шествия; кто-то из мужчин, — кажется, Давид Киселев,—
подал, как следует в ратных походах, военный сигнал началу
походного движения, выстрелив — конечно, холостым зарядом —
на воздух из ружья, и торжественная процессия двинулась со
двора в церемониальное шествие по улицам Дубовки.
Аким Богатенков, — вероятно, и его жена, — Василий Кисе-
лев, — быть может, и его жена, хоть едва волочила ноги и, кроме
того, держала на руках своего новорожденного младенца, — быть
может, и Давид Киселев, вероятно, и старший из детей Акима
и Прасковьи Богатенковых — несли узлы и узелочки, сделанные
из платков и наполненные деньгами. — С этими узлами и узел-
ками, ружьями и саблею, деревянными и бумажными сабельками
шли они, трое мужчин, две женщины — одна из женщин неся
младенца на руках — семь девушек и девочек, два маленькие маль-
чика. Встречавшиеся с дурацкою процессиею останавливались по-
любоваться, стояли и хохотали. Путь шествия процессии был
длинный: с одного конца Дубовки, где был двор с землянками,
откуда двинулась балаганная группа, на другой конец огромного
широко раскинувшегося посада. Шествие двигалось медленно, по
торжественности своего характера требовавшей, разумеется, цере-
монной походки, величавой осанки, да и по надобности взрослым
и здоровым руководящим персонам шествия соразмерять свое
движение с маленькими, шаткими шагами слабых ножек малень-
ких детей и с тихою, колеблющеюся походкою бедняжки Анны
Киселевой, с трудом волочившей ноги. А вдобавок узлы и узелки
с деньгами часто развязывались или расщеливались; деньги вали-
лись на землю; процессия останавливалась, подбирала деньги,
укладывала их в узелки, снова плелась и снова останавливалась
подбирать рассыпавшиеся деньги.
Встречаемая и провожаемая по всей длине своего пути неумол-
каемым хохотом встречных, процессия прошла таким образом че-
рез весь посад совершенно беспрепятственно. Одно это обстоя-
тельство уж достаточно ясно показывает, каков был полицейский
порядок в Дубовке того времени, какова была заботливость дубов-
ских полицейских чиновников об исполнении их служебных обя-
занностей, и вообще какого рода люди были эти чиновники, ка-
ково должно было быть у них знакомство ли с законами, умствен-
568

ное ли развитие, или хоть бы способность к самой простейшей
сообразительности. Не говоря уж ни о чем другом, довольно при-
нять в расчет: это было во время масленицы, когда внимательность
полицейских чиновников к предохранению улиц от мошенничеств,
драк и всяческих скандалов вдвойне нужна. И на всем пути через
весь огромный посад нелепая процессия не встретила ни одного
полицейского чиновника! — Или видели эти чиновники ее, и гля-
дели, поджимая бока от хохота? Что они делали, где они были,
достойные сограждане своих сослуживцев, тогдашних «гласных»
дубовского городского (посадского) управления, тех гласных, од-
ним из которых еще незадолго перед тем был шествовавший теперь
в процессии Василий Киселев?
Где бы ни были эти мужики, одетые в полицейский мундир, но
если не было их на улицах для предохранения улиц от масленич-
ных беспорядков, то не было их и в комнатах присутствия и кан-
целярии, в доме дубовского полицейского управления. Процессия
имела целью своего шествия этот дом.
Озабоченные до ослабления своего здравого смысла размыш-
лениями о своем душевном спасении, темные невежды придумали
дурацкий способ исполнения пришедшей в их бедные головы
мысли. Но сама по себе эта мысль была настолько благоразумна,
при инстинктивно чувствуемой ими неспособности своей сохранить
ясность житейской осмотрительности в своем обращении с день-
гами, что они заслуживали за свое намерение полного одобрения
от всякого здравомыслящего человека. В чем состояло намерение,
с которым шли они по улицам Дубовки, было бы с одного взгляда
на их процессию видно всякому, хорошо знакомому с «житиями
святых»: в четь-минеях много таких сцен, как эта процессия. Эти
узлы и узелки с деньгами зачем были в руках у этих людей? —
Всякому, хорошо начитанному в четь-минеях, это должно было
быть понятно с первого взгляда на процессию, как мне, усердно
читавшему когда-то четь-минеи, с первого слова моих друзей об
этой процессии вооруженных набожных людей, несущих узлы с
деньгами, было ясно все: и то, почему были они вооружены, и с
каким намерением пошли они с своего двора.
Аким Богатенков, Василий и Давид Киселевы перестали зани-
маться промышленными делами, этою суетою земною, отвлекаю-
щею мысли от дел спасения душевного. Они и их семейные вели
такой образ жизни, что расходы их на свое содержание были очень
невелики (сравнительно с их денежными средствами; из того, что
буду говорить я об их образе жизни в землянках, будет видно,
что Дубовка ошибалась в своей молве об этом образе жизни, как
об исполненном тяжких лишений; но действительно расходы их
на свое содержание, при тогдашней дешевизне съестных припасов
в Дубовке, должны были быть незначительны по сравнению с их
денежными средствами). Итак, иметь при себе много денег им не
было надобности. А у Богатенковых все состояние было обращено
559

в деньги, и все эти деньги были при них. И это была сумма денег,
еще остававшаяся очень значительною. Долго ли уцелеет у них
хоть сколько-нибудь из нее, если она будет оставаться у них под
руками? — Надобно припомнить: они щедро помогали бедным.
Конечно, порядком-таки поубавилось в эти два с лишком года,
прожитые ими в землянках, количество денег, какие были выру-
чены Богатенковым при ликвидации его промышленных дел.
А у них было шесть человек детей. И вот они вздумали обеспе-
чить будущность своих детей против своей неудержимой щедро-
сти к бедным. Единственным способом достигнуть этого они —
очень рассудительно — нашли отдачу лишних для них в настоя-
щее время денег в какую-нибудь кассу для хранения. Куда ж было
отдать им эти деньги? — В прежние времена всеобщим совершен-
ным доверием пользовались так называемые «ломбарды». Теперь
ломбардов уж не было. О том, что такое государственный банк,
масса еще не имела в 1866 году отчетливых сведений. Частные
банки не представлялись простым людям учреждениями вполне
благонадежными. Оставалось для Богатенковых одно безусловно
верное место сохранения денег — «казна», как выражаются про-
стые люди о денежных сундуках всяких вообще правительствен-
ных ведомств. Представительницею «казны» была в Дубовке
касса полицейского управления. И Богатенковы решили отнести
свои деньги в полицию, чтобы «казна» сберегла эти деньги, кото-
рыми обеспечивалась будущность их детей. Бесспорно, мысль,
заслуживающая полнейшего одобрения.
У Василия Киселева тоже были какие-то лишние для него в
настоящем деньги. Большие или маленькие, не знаю. И полагаю,
деньги довольно незначительные сравнительно с деньгами Бога-
тенкова. Но большие ль, или небольшие, у него были какие-то
деньги, излишние для него в настоящем; и, вероятно, тоже быстро
уходившие из рук его и его жены на пособие бедным. Дубовка
мало интересовалась Киселевыми, и моим друзьям не случилось
слышать, щедры ли были к бедным Киселевы, когда жили в зем-
лянке. Но Киселевы были подражатели Богатенковых во всех под-
робностях забот о душевном спасении. Я полагаю, подражали им
и в щедрости к бедным. А тоже имели детей. И тоже захотели
отдать лишние свои деньги в казну — в полицию — для сохране-
ния на пользу своих детей.
Такова была сущность дела. Найди Богатенковы и Киселевы
в полиции людей, хорошо способных к исполнению своих должно-
стных обязанностей, никакого процесса не возникло бы. Поли-
цейское начальство растолковало бы невеждам, что для исполне-
ния своей хорошей мысли они выбрали способ, несообразный с
постановлениями о порядке и благочинии на улицах; что ходить
по Дубовке с оружием не годится; пожурило бы невежд за это,
подвергло б их за их дурацкую процессию какому-нибудь взыска-
нию, сообразному с определениями взысканий за нарушение бла-
570

гочиния на улицах, по точному смыслу соответствующих статей
закона. Я не знаю этих постановлений тогдашнего закона с точ-
ностью. Но полагаю, что он определял наказывать за подобные
нарушения уличного благочиния какими-нибудь денежными штра-
фами и какими-нибудь кратковременными арестами при полицей-
ском арестантском помещении. Женщины с детьми были бы отве-
дены полицейскими служителями назад в их землянки, я полагаю,
а мужчин следовало бы, я полагаю, продержать несколько дней
или недель под арестом и после того тоже отвести назад в их зем-
лянки.
Так, я полагаю, поступило бы с ними дубовское полицейское
начальство, если бы было привычно хорошо исполнять свои слу-
жебные обязанности. Но оно, как по всему видно, не имело ни
привычки, ни даже способности к тому, чтобы заботливо и сооб-
разительно исполнять их.
Во время масленичного разгула улицы Дубовки оставались
безо всякого полицейского надзора. И поэтому дурацкая процес-
сия беспрепятственно прошла через весь огромный посад, из конца
в конец, от двора Богатенковых до полицейского дома. В помеще-
нии полиции все двери стояли настежь в комнатах канцелярии.
Процессия вошла в канцелярию полиции, не останавливаемая
никем; добрела до какой-то комнаты, в которой нашла, наконец,
полицейских, — но не тех полицейских, которых искала: она при-
шла отдать деньги на хранение; отдать деньги — кому? какому-
нибудь полицейскому чиновнику, конечно. Но ни одного чинов-
ника в помещении полиции не было. Чиновники — где они
были? — Это неизвестно; я полагаю: они веселились где-нибудь
у каких-нибудь своих сограждан, в компании других сограждан,
как следует веселиться на масленице людям, ничем не отличаю-
щимся от своих сограждан. Так ли или нет, но в помещении поли-
цейского управления не оказалось никого из полицейских чинов-
ников; сидели тут лишь кое-кто из полицейских служителей.
Вошедши в комнату, где были они, процессия остановилась.
Те двое мужчин, у которых были ружья, опустили свои ружья
прикладами на пол, — я не знаю терминологии ружейных прие-
мов но, кажется, это называется: поставить ружье к ноге; осталь-
ные лица процессии опустили к полу свою саблю, свои деревян-
ные и бумажные сабельки. Вместо того чтобы пригласить эту
балаганную рать выйти, сложить свои шутовские военные уборы
и тогда вернуться в комнату, полицейские служители, как взгля-
нули на входящую группу, вскочили с криками смертельного
ужаса и стремглав убежали. Выбежавши из полицейского дома
и заметив, что никто не гонится за ними убивать их, они приня-
лись разыскивать своих начальников и товарищей. Разыскали.
Предводимая начальством толпа полицейских служителей рину-
лась на штурм против завоевавшего полицейский дом неприя-
тельского войска. Вбежали эти храбрецы в комнату, где стало
571

неприятельское войско. Оно стояло неподвижно, как остановилось
тогда, вошедши. Видя неподвижность неприятеля, храбрецы окон-
чательно расхрабрились: мгновенно неприятельское войско было
осыпано градом ругательств; чиновники командовали: «бери их!
обыскивай! вяжи!» Богатенковы и Киселевы оставались стоять,
как стояли, неподвижно, молча. У них отобрали их железное, де-
ревянное и бумажное вооружение, обыскали их; они стояли, не
двигаясь, оружие брали у них из рук так, как вынимали б его
из каких-нибудь рогулек кустарника: руки, державшие эти ружья,
деревянные и бумажные сабельки, как руки статуй, ни отдавали,
ни задерживали его. Обезоруживши грозное неприятельское вой-
ско, победители обыскивали побежденных; Богатенковы и Кисе-
левы и при этом оставались молчаливы, неподвижны: не делали
ничего, чтобы облегчить ли, затруднить ли процедуру обыска.
Обыскав их, победители связали их, — я надеюсь: только взрос-
лых; надеюсь, у храбрых победителей достало все-таки смысла
на то, чтобы не вязать маленьких девочек и мальчиков, — свя-
зали, отвели в арестантскую, заперли и пошли по Дубовке восхва-
лять свою храбрость.
Все то, что я рассказываю о подвиге храбрости этих мужествен-
ных людей, знала вся Дубовка по их же собственным рассказам.
Так ли описали храбрые победители свою победу в протоколе
или протоколах, или каких других бумагах, как рассказывали
о ней своим согражданам, я не знаю.
Били ль они людей, стоявших молча и не делавших ни малей-
шего движения, я не знаю; в их рассказах приятелям и приятель-
ницам ничего не было о том, что они били Богатенковых и Кисе-
левых. Я надеюсь, что это умолчание не было скрыванием фактов,
надеюсь, что Богатенковы и Киселевы не были подвергаемы при
обыске, связывании и препровождении в арестантскую побоям.
При обыске были найдены у Богатенковых и Киселевых
деньги. По рассказам распоряжавшихся обыском полицейских чи-
новников их дубовским согражданам, у Богатенковых было най-
дено больше двадцати тысяч рублей. Я полагаю, что когда эти
чиновники говорили своим приятелям о такой сумме, то, разу-
меется, из нее не пропало ничего, она была записана в протокол
и сохранена вся в целости. Были отобраны, как я уж говорил,
какие-то деньги и у Киселевых; но о том, велика или мала была
сумма денег, находившаяся при Киселевых, мои друзья, как я уж
говорил, ничего определенного не умеют припомнить.
Итак, были арестованы все лица, составлявшие процессию,
Которая пришла из землянок в комнаты полицейского управле-
ния; это были, как я уж перечислял, пятнадцать человек, именно:
Аким и Прасковья Богатенковы с их детьми, которых они
имели шесть человек;
Василий и Анна Киселевы с их детьми, которых было четыре
человека, и младший брат Василия Давид Киселев.
572

Были ли подвергаемы взрослые люди между ними какому-
нибудь допросу при гвалте, с каким накинулись на них храбрецы
отбирать у них оружие, обыскивать и вязать их, или весь гвалт
храбрецов состоял только из ругательств, не могли по рассказам
храбрых победителей разобрать их приятели, да, вероятно, и не
интересовались этим вопросом. Но при самом ли арестовании, или
через несколько времени, арестованные, — я надеюсь, только
взрослые между ними мужчины и женщины и те из их детей, кото-
рые не были маленькими девочками и мальчиками, а были уж
подросшими девушками, — были, без сомнения, подвергнуты
какому-нибудь допросу арестовавшими их полицейскими чинов-
никами. Так я полагаю.
И начался процесс. То, что я имею сказать о нем, я изложу,
когда буду говорить о возникшем из него другом процессе, в числе
подсудимых по которому находились мои друзья Фома и Катерина
Чистоплюевы и Матрена Головачева. А теперь сделаю лишь одну
общую заметку о том, как я смотрю на процесс Богатенковых и
Киселевых.
Я рассматриваю вопрос о возбуждении процессов политиче-
ского характера против людей, по своей необразованности чуж-
дых всяким политическим понятиям, с той точки зрения, с какой
смотрят на него все государственные люди, — с точки зрения
интересов общественного спокойствия.
Русские простолюдины не имеют ни политических понятий, ни
политических желаний. И государственный человек не может
одобрять возбуждения таких процессов, которыми совершенно
безо всякой надобности волновались бы умы этих простодушных
людей через внесение в их мысли пустого фантома *, будто бы
между ними есть люди с политическими тенденциями.
Я убежден, что когда написанные дубовскими невеждами бу-
маги, которыми начался процесс Богатенковых и Киселевых,
дошли до сведения должностных лиц губернской администрации
той губернии, все эти просвещенные администраторы негодовали
на невежд, сделавших напрасные допросы политического харак-
тера людям, не имеющим никаких политических понятий, глубоко
скорбели о том, что возникли эти бумаги, возникать которым
вовсе не следовало. Но — они возникли. Уничтожить их или игно-
рировать их губернская администрация не имела права. Она обя-
зана была дать им законное движение.
То же самое думаю я и о лицах судебного ведомства, в руки
которых были переданы эти бумаги. Я убежден, они находили, что
процессу Богатенковых и Киселевых не следовало бы возникать.
Но он возник; и они обязаны были вести его.
Мне остается сказать, что я знаю от моих друзей о судьбе
Богатенковых и Киселевых.
* Призрака. — Ред.
573

Процесс длился года три. Кончился, должно быть, в 1869 году.
Из пятнадцати человек, содержавшихся под стражею, умерла
во время процесса старшая дочь Богатенковых, Авдотья, как
я уж говорил.
Богатенковы содержались под стражею несколько времени в
Дубовке; после были отвезены в Саратов.
Киселевы были отвезены в Камышин. Когда дело было решено,
то для выслушания приговора привезли и их в Саратов.
Суд над Богатенковыми и Киселевыми производился еще по
старой форме, не по новому уставу. Новые судебные учреждения,
должно быть, еще не были введены в Саратовской губернии в
1866 году, когда начался процесс? — Я не знаю этого, но, должно
быть, так.
Все подсудимые, которыми, как я уж говорил, считались, веро-
ятно, только пять самостоятельных людей из числа четырнадцати,
оставшихся в живых при конце процесса, то есть: Аким и Пра-
сковья Богатенковы, Василий и Анна Киселевы и Давид Киселев,
были приговорены судом — то есть, должно быть, Саратовскою
уголовною палатою — к поселению в Закавказском крае.
Когда Аким и Прасковья Богатенковы, окруженные своими
остававшимися тогда в живых из шести пятью детьми, выходили
из Саратовского тюремного замка, чтобы быть отправленными
на место поселения, — куда, я предполагаю, дети их отправлялись
с ними не как приговоренные к наказанию, а только по желанию
родителей, — подошли к выходившей из тюремного замка группе
какие-то должностные люди, — вероятно, я полагаю, какой-нибудь
полицейский чиновник с полицейскими служителями, — взяли
из пятерых детей двух, именно: четвертое по старшинству лет дитя
(или теперь, по смерти старшей сестры, третье из остававшихся
в живых), девочку Ульяну, и пятое (или теперь, из пяти живых,
четвертое) дитя, мальчика Поликарпа, — взяли их и увели прочь.
Отец и мать остановились в изумлении, но не шевельнули рукою
для сопротивления, не произнесли ни одного слова, молча стояли
и смотрели, как были уводимы дети; когда оба ребенка были уве-
дены, отец и мать с остававшимися при них тремя детьми молча
пошли в свой путь.
Кем было сделано распоряжение задержать Ульяну и Поли-
карпа и по какому мотиву было оно сделано, моим друзьям не слу-
чилось слышать, и я не умею придумать никакого объяснения
этому распоряжению. Сама собою являлась бы та мысль, что
кто-нибудь из светского ли, или из духовного начальства думал
о том, чтоб изъять из-под влияния родителей тех детей, о которых,
по их летам, можно было предполагать, что они еще не воспри-
няли родительских понятий; и что это лицо рассудило: о двух
старших детях этого предполагать уж нельзя — они не так малы
летами; а Ульяна и Поликарп еще могут считаться не проникнув-
шимися образом мыслей родителей. И действительно, об этих
574

девочке и мальчике можно было сделать такое предположение:
Ульяне было тогда лет двенадцать или тринадцать, Поликарпу —
одиннадцать или двенадцать. Но если бы распоряжение относи-
тельно их было сделано по такому соображению, то еще с большею
верностью это соображение применялось бы к шестому (или, из
оставшихся теперь в живых, пятому) дитяти, к девочке Катерине.
А она была оставлена при родителях. Вот собственно поэтому
и не умею я объяснить себе мотива распоряжения относительно
Ульяны и Поликарпа.
Остальные двенадцать человек, то есть:
Аким и Прасковья Богатенковы с тремя детьми,
Василий и Анна Киселевы с четырьмя детьми и Давид Кисе-
лев, были препровождены в Закавказский край и поселены где-то
в Елисаветпольском уезде.
Прасковья Богатенкова, по слухам, дошедшим до моих друзей,
довольно скоро после того умерла на новом месте своего житель-
ства.
Оставшиеся в живых одиннадцать человек жили в Елисавет-
польском уезде, пока доходили слухи о них до моих друзей, не
особенно бедственно, быть может, даже с некоторым, хоть не-
большим, достатком.
Слухи о них доходили до моих друзей по письмам, которые
посылали они из Закавказья к своим родным в Дубовку. Процесс
моих друзей шел напоследок в Царицыне; а Дубовка очень не-
далеко от Царицына, и кое-кто из родных приезжал иногда на-
вестить моих друзей в Царицыне.
Они слышали также, что дети Богатенковых, удержанные в
Саратове, Ульяна и Поликарп, были через несколько времени,
по просьбе Дубовского общества, пересланы из Саратова в Ду-
бовку, где общество приняло их на свое попечение. Мои друзья
слышали также, что когда эти девочка и мальчик подрастут, то
им будут выданы деньги, которые были отобраны у их родителей.
Слышали, что в 1872 или 1874 году часть этих денег — я пред-
полагаю: проценты с них — была выдана Поликарпу или, быть
может, Ульяне и Поликарпу вместе.
Процесс, в числе подсудимых и осужденных по которому нахо-
дились мои друзья, Фома и Катерина Чистоплюевы и Матрена
Головачева, был, как я уж сказал, последствием процесса Богатен-
ковых и Киселевых.
Перехожу к рассказу об отношениях, из которых произошел
тот факт, что процессом Богатенковых и Киселевых был порожден
процесс, кончившийся ссылкою на поселение в Сибирь шести че-
ловек, к числу которых принадлежат мои друзья.
У Прасковьи, ставшей по замужеству Богатенковою, была
сверстница, подруга детства, Дарья, ставшая по замужеству Во-
рониною. Дарья и Прасковья росли и выросли вместе: постоянно
575

вместе играли, когда были маленькими девочками, и, подрастая,
оставались постоянно неразлучны. Когда Прасковья, достигнув
лет двенадцати — четырнадцати, увлекалась мечтами о душевном
спасении, о поступлении в монахини, эти ее мысли и чувства были
у нее общие с ее любимою подругою: Дарья была проникнута
теми же мечтами. Обе неразлучные подруги хотели и в монастырь
итти непременно вместе.
Сформировавшись физически, сверстницы забыли думать о
монашестве, стали веселиться, как все другие девушки, но и в хо-
роводах, и всяких девических забавах оставались неразлучны.
Вышли замуж, остались дружны попрежнему.
Муж Дарьи, Воронин, был судопромышленник; дела его шли
хорошо, но нажить богатство ему не привелось: до самого конца
его торговой деятельности его состояние не превосходило несколь-
ких тысяч рублей; много, если тысяч десять было у него. — А муж
Прасковьи разбогател. Две семьи, по разности своих состояний,
стали принадлежать к разным кругам дубовского общества. Но и
это не уменьшило дружбу между богатою купчихою и женою ма-
ленького торгового человека. Прасковья Богатенкова продолжала
любить Дарью Воронину, как привыкла с детства.
У Ворониных подрастал сын (единственное их дитя). Он был
почти сверстник старшей дочери Богатенковых, Авдотье. Пра-
сковья Богатенкова стала говорить своей подруге, что непременно
хочет отдать эту свою дочь за ее сына. При разнице состояний
двух семейств такая женитьба не могла не казаться Ворониной
очень выгодным устройством судьбы ее сына: женившись на до-
чери Богатенковых, он вошел бы в класс торговых людей, гораздо
более высокий, чем его отцовский круг. — Аким Богатенков про-
дал свое кожевенное заведение, перестал заниматься торговыми
делами; Богатенковы перестали видеться с прежними своими бо-
гатыми друзьями. Все это очень не нравилось Ворониной и зна-
чительно уменьшало выгодность женитьбы на Авдотье Богатен-
ковой для сына Ворониной. Но все-таки эта женитьба оставалась
очень выгодною для него. Прерванные богатые знакомства не было
бы трудно возобновить, лишь бы захотели того Богатенковы.
А они были заботливые, превосходные отец и мать: их забота о
их собственном душевном спасении нисколько не изменила их неж-
ной заботливости о детях. Стали не нужны им самим дружеские
связи с богачами; но понадобится восстановить эти связи для
пользы зятя, то они не обременятся восстановить их. Так думала
Воронина. И, я полагаю, не могла, при своем совершенно близком
знании характеров Акима и Прасковьи Богатенковых, ошибаться
в этом расчете. Да и приданое, которое должна была получить
невеста, хоть и не могло теперь быть так велико, как было б,
если бы отец ее не прекратил своих промышленных дел, все-таки
должно было простираться до такой суммы, что с женитьбою сына
торговые обороты Воронина тотчас же удвоились бы. Когда Бога-

тенковы пришли отдать свои деньги в казну на сохранение для их
детей, они принесли больше двадцати тысяч; это — после всех
постоянно длившихся растрат. За год, за полтора перед тем коли-
чество наличных денег у них должно было составлять сумму бо-
лее значительную. У них было шесть человек детей. Шестая доля
тысяч из тридцати, или из тридцати пяти, или и больше того, —
таково было вероятное приданое Авдотьи: тысяч пять, тысяч
шесть наличными деньгами. Для торговца, у которого все состоя-
ние простирается лишь до нескольких тысяч, прибавка пяти,
шести тысяч наличными деньгами к его торговым средствам рав-
носильна перемещению его из небогатых торговцев в класс куп-
цов, имеющих довольно значительные обороты. — Не для себя
самой с мужем Воронина желала обогащения — для сына; сын
был одно дитя у них, как было ей не дорожить перспективою его
женитьбы на Авдотье Богатенковой?
Она порицала Богатенковых за перемену в их образе жизни.
Но Прасковья Богатенкова оставалась попрежнему любящею ее
с нежностью. Как же могла бы она перестать любить свою
подругу?
Она была женщина совестливая. Предполагаемый брак был
очень выгоден для ее сына, но ее подруга могла бы выбрать для
своей старшей дочери жениха несравненно более выгодного, чем
ее сын. Она была так совестлива, что часто заводила с подругою
своею разговоры в таком смысле, как будто не нравится ей жела-
ние ее подруги. Но Богатенкова настаивала. И принуждаемая
отступаться от своих возражений против свадьбы, Воронина пере-
ходила к согласию на план Богатенковой всегда лишь в очень сдер-
жанных выражениях, чтобы сохранять за Богатенковою легкую
возможность, если передумает, перестать говорить об этой свадьбе.
Но Богатенкова была тверда в своем намерении, и, наконец,
Воронина перестала возражать против того, чего сама так сильно
желала. Богатенкова вытребовала у нее обещание, что свадьба бу-
дет сделана, как только станет это возможным по закону о летах,
раньше которых не может быть венчаем жених. Невесте шестна-
дцать лет уж исполнилось. Но жениху был еще только восемна-
дцатый год; до восемнадцати лет оставалось несколько месяцев.
И оба семейства ждали только, пока исполнится жениху восем-
надцать лет. Тогда тотчас же будет свадьба.
Но жених умер. Это было за несколько месяцев до той масле-
ницы, в которую Богатенковы устроили свою нелепую процессию,
то есть это было осенью или зимою 1865 года.
Воронина и ее муж были, само собою разумеется, страшно по-
ражены смертью сына, единственного их дитяти.
Пришла масленица 1866 года. Богатенковы устроили свою
дурацкую процессию и были арестованы. Несколько месяцев —
месяца три или и побольше — они были оставляемы содержимыми
под стражею в самой Дубовке.
577

Могла ли Воронина, узнавши об их аресте, не отправиться
навестить их? — Она порицала их. Но могла ли она не навестить
в беде женщину, которая так любила ее?
И отправилась Воронина навестить арестованных Богатенко-
вых. Это посещение произвело на нее такое впечатление, что пере-
вернулись ее мысли.
Известно, какими находят арестованных посещающие их род-
ные или друзья: унылыми, тревожными, убитыми духом. То и
ожидала увидеть Воронина. И увидела совершенно противополож-
ное: лица у Богатенкова и его жены были спокойные, светлые:
не только Богатенкова, от природы расположенная говорить ве-
село, живо, но и Богатенков, вообще склонный к задумчивости,
очень часто казавшийся Ворониной будто грустным, поздорова-
лись с нею веселыми приветствиями. Она остолбенела от удивле-
ния. Опомнившись, она стала печально расспрашивать их, как же
это, за что же это попали они в такую беду. Богатенков показал
рукою на стену арестантской комнаты — разумеется, во многих
местах загрязненную, почерневшую — и сказал, дотрогиваясь до
чистого места и до почерневшего: «Вот это белое, а вот это черное.
Ну, мы и выбрали, что нам показалось белое». Только и сказал
он в объяснение дела. Он и его жена не говорили больше ничего
об этом, стали вести с своею посетительницею обыкновенной жи-
тейский, беззаботный разговор; она должна была рассказывать
им, что нового в Дубовке и всякие тому подобные мелочи, о каких
толкуют между собою люди, видящиеся часто и не имеющие ни-
каких важных личных дел или забот для предмета своего настоя-
щего свидания и разговора.
Спокойные, светлые, веселые встретили Богатенков и его жена
Воронину; такими оставались во время ее посещения, такими оста-
лись и прощаясь с нею.
Да что ж это такое? думалось ей: какие ж это люди чувствуют
себя счастливыми под стражею?
Ответ очень скоро нашелся в ее мыслях. Он готов у всех рус-
ских простолюдинов. Стало припоминаться ей, что слыхивала она
о святых мучениках и мученицах, страдавших за Христа. Они
бывали такие спокойные и радостные в темницах. Только они бы-
вают такие: Христос дает их душе такую силу, внушая им, что
ждет их вечное блаженство.
Всякий русский простолюдин, всякая русская простолюдинка,
кому по их личным привязанностям пришлось бы серьезно заду-
маться о вопросе, над которым пришлось задуматься Ворониной,
быстро додумались бы до такого ж ответа. У них у всех в головах
лежит он готовый; лежит с их детства готовый. Только не слу-
чается вообще им надобности искать его в глубинах своей дрем-
лющей рефлексии, куда он вообще оттеснен у них обыденными
житейскими делами, заботами, развлечениями. А когда иных
иной раз и натолкнет какой-нибудь случай припомнить эту гото-
578

вую, но остающуюся в забвении мысль, она промелькнет в их
сознании на миг и снова тонет в глубину забвения, вытесняемая
из сознания обычным стремлением их поверхностного, слабого
размышления сосредоточиваться исключительно на житейских ве-
щах, судить обо всем по всеобщей житейской рутине, осуждающей,
осмеивающей все непрактичное.
Так осуждала и осмеивала жизнь Богатенковых в землянке
вся Дубовка. Так порицала их за эту жизнь и Воронина. Но те-
перь, взглянувши попристальнее, она не могла не увидеть: то, что
осуждала она, — дело святое.
Имей она кого-нибудь, сколько-нибудь образованного чело-
века, хоть бы не более образованного, чем какими бывают обык-
новенные священники или какими были прежде «беглые попы»,
служившие старообрядцам, — имей она кого-нибудь такого, с кем
посоветоваться, не сделалась бы она жертвою своего удивления
святости Богатенковых. Но посоветоваться ей было не с кем. Она
и ее муж были старообрядцы. Не знаю, старообрядцами ль, или
православными были отмечаемы они в церковных книгах. Я уж
говорил, что я убежден: судебная власть не придавала тогда зна-
чения той фикции, по которой множество старообрядцев, родив-
шихся, выросших в старообрядчестве и неотступно остававшихся
в нем, были отмечаемы в церковных книгах, как православные;
я убежден, что ни Ворониной, ни кому из других, осужденных
вместе с нею, нимало не повредила эта фикция, если кто из них, ни-
когда не бывших православными, значились, по церковным книгам,
как православные. Суд, я убежден, был справедлив. И не какие-
нибудь фикции повредили им. Их погубили факты; тот факт, что
они были старообрядцы; и тот факт, что старообрядцы той мест-
ности не имели тогда никого, сколько-нибудь образованного чело-
века, с кем бы им посоветоваться о своих религиозных влечениях.
Возвратившись от Богатенковых, Воронина рассказала о впе-
чатлении, сделанном на нее этим посещением, Катерине Чисто-
плюевой.
Мужья Ворониной и Чистоплюевой были двоюродные братья
(Воронин был племянник матери Фомы Чистоплюева). Оба се-
мейства были очень дружны между собою и виделись каждый
день.
Подобно Ворониной, Катерина была дочь простолюдинов, жив-
ших без нужды, но не имевших денежных запасов. У нее были
женихи из зажиточных, даже богатых семейств. Но она вышла за
человека из такого же семейства, как ее родительское. Это по-
тому, что он и его мать, вдова, которая жила только вдвоем с ним,
очень нравились матери Катерины. Мать Катерины рассчитывала,
что жизнь ее дочери с этим женихом и его матерью будет совер-
шенно спокойною и очень счастливою.
Семейства жениха и невесты были оба старообрядческие.
Но единственною формою брака людей русской национальности,
579

имевшею тогда законное значение, было венчание в православной
церкви. Не венчанные православным священником люди русской
национальности не были юридически признаваемы за сожитель-
ствующих в законном браке. Из этого возникали для них юри-
дические неудобства, иногда и беды. Мать жениха, хоть и усерд-
ная староверка, не имела враждебности против православия. Она
не хотела, чтобы ее сын и будущая его жена могли подвергнуться
юридическим неудобствам, и пожелала, чтоб они повенчались у
православного священника. Семейство невесты не имело возра-
жения против этого. Жених и невеста пошли в православную цер-
ковь и повенчались в ней.
Я полагаю, что по этому поводу они были отмечены в церков-
ных книгах того прихода, как православные. Но они говорят, что
в их процессе не было упоминания о том, что они были когда-
нибудь записаны в числе людей православного исповедания. Быть
может, они ошибаются: им плохо понятен деловой язык. Но, быть
может, и действительно в акты процесса не попал факт, что они
были записаны в «обыскной книге» и во второй части «метриче-
ской книги» той церкви, где венчались как православные. Справки
о вероисповедании брались в те времена из «исповедных книг»,
а эти книги во многих приходских церквах ведены были неакку-
ратно. Быть может, и не была перенесена в них отметка, соответ-
ственная документу «обыскной книги», что Фома и Катерина
Чистоплюевы повенчаны в православной церкви. — Впрочем, я по-
лагаю, что эти справки из церковных книг были индиферентны
для суда. Я повторяю: я убежден, что суд был справедлив и не
обращал внимания на то, к какому вероисповеданию причисляемы
были по церковным книгам люди, о которых было всем известно,
что они никогда не были православными, следовательно, и не
могли быть серьезным образом винимы в отпадении от право-
славия.
Надежда, по которой Катерина, руководимая советами своей
матери, предпочла Фому Чистоплюева другим своим женихам,
вполне осуществилась. В семействе, состоявшем только из трех
лиц, — Фомы и Катерины и матери Фомы, владычествовало нена-
рушимо ни малейшими неудовольствиями самое счастливое согла-
сие, самое нежное семейное чувство. Мать Фомы любила Кате-
рину как родную дочь. Фома и Катерина страстно любили друг
друга. Катерина была всею душою предана матери мужа.
И материальное положение семейства было, по размеру надоб-
ностей простонародного образа жизни, превосходное.
У Чистоплюевых был хорошенький маленький домик в той ча-
сти Дубовки, где жили исключительно люди небогатые. Катерина
была заботливая и искусная хозяйка. Доходы семейства были,
для людей простонародного образа жизни, очень большие. Фома
был рыбак. Он арендовал одно из рыболовных мест, принадле-
жащих посаду Дубовке. В период главного улова, продолжаю-
580

щийся недель шесть, много — два месяца, выручалось у Фомы
за пойманную рыбу, по вычете всех издержек, рублей сот пять
в плохой год; в хороший — больше. Когда время главного улова
рыбы кончалось, Фома принимался за лоцманство. И в этом он
был мастер. За рейс от Дубовки до Астрахани платили ему руб-
лей до шестидесяти. Он успевал сделать два рейса в навигацию.
Купцы знали его за человека безусловной честности, потому под-
вертывалось ему кстати получать и какие-нибудь торговые пору-
чения в Астрахань.
Таким образом, семейство рабочих людей, состоявшее только
из трех лиц и жившее в собственном домике, имело в год не
меньше — обыкновенно довольно много больше — шестисот руб-
лей чистого дохода. Разумеется, оно жило в прекрасном изоби-
лии. — «Богаты мы не были, но жили так, как дай бог жить всем
добрым людям», — говорят Чистоплюевы.
Катерина была в девушках первым лицом в хороводах той
части Дубовки. Вышедши замуж, осталась душою развлечений,
какие в Дубовке считались хорошими для девушек и молодых
женщин. Когда прошла пора первой молодости, она стала душою
солидных развлечений немолодых женщин. Где была она, там
было веселье. — «Усердная была я работница, но и веселиться
любила; и много веселилась», — говорит она о себе. — Между
прочим, славилась она в той части Дубовки как самая лучшая
певица.
Все трое — она, ее муж, его мать — были люди добрые к нуж-
дающимся и употребляли довольно значительную долю своих де-
нег на пособие бедным. Все остальное проживали, потому что и
муж, и мать его рады были делать все, как хотелось Катерине, а у
Катерины был такой характер, что не приходилось ей и им ску-
питься на хлебосольство. В знакомствах своих они не разбирали,
кто старообрядцы, кто православные: лишь был бы честный чело-
век, то и нравился им. — «Не копили мы денег, зато жили мы в
свое удовольствие», — говорят Чистоплюевы.
Муж и жена страстно любили друг друга. И оба были хоро-
шего роста, крепкого сложения, он даже атлетического. А между
тем детей у них не было. На мой вопрос: почему не было у них
детей? — сделанный Чистоплюеву, когда однажды случилось мне
застать его одного, без женщин, он отвечал: «Воля божия была
такая». Он, его жена, его мать, все их родные довольствовались
таким пониманием дела. Всякому, хоть немножко знакомому с фи-
зиологиею и патологиею, известно, в чем состоит обыкновенней-
шая причина бесплодия брака, если супружеская чета — люди,
живущие согласно, правильно сложенные, потому люди такие,
у которых следовало бы быть детям. Я стал расспрашивать Чисто-
плюева, не было ли у его жены какого-нибудь расстройства. Он
отвечал: нет. Я объяснил ему, что если такая чета, как он и его
жена, не имеют детей, обыкновенная причина тому какая-нибудь
581

внутренняя болезнь жены, из разряда тех женских болезней, при-
знаками которых бывают страдания вроде аменорреи, дисменор-
реи или чего-нибудь подобного. Конечно, я объяснил ему это
словами простыми, так что он понимал их. Но он сказал мне, у его
жены ничего такого не было. Когда я застал в другой раз его
одного, он сказал мне, что он спрашивал о том у жены, она под-
твердила ему: да, он отвечал мне правильно, ничего такого никогда
не было у нее. — Через несколько времени, рассказывая что-то
о том, как вела свое хозяйство, она случайно упомянула, что ка-
кое-то спешное хозяйственное дело приостановилось у нее на два
или на три дня, потому что она провела эти дни в постели. Я спро-
сил: часто ли случалось ей проводить в постели по два, по три
дня. — Она отвечала: часто. — Я спросил: «Что ж такое это бы-
вало с вами, Катерина Николаевна?» Она отвечала: «Ты старик,
я старуха, то могу сказать тебе прямо. Чать я женщина». — «Не-
ужели ж каждый месяц вы страдали?» — «Каждый месяц». —
«А я спрашивал об этом у Фомы Павловича; он сказал: у вас
не было никакого расстройства, и вы подтвердили ему, что он от-
вечал мне правильно». — «Известно, у меня и не было никакого
расстройства. Иной месяц и в постели не лежала». — «Но стра-
дание было каждой месяц?» — «Ну, да; так что? Стоило об этом
думать! Чать я женщина; это у многих так». — «Все те женщины,
у которых это соединено с довольно заметным страданием, боль-
ны». Она, и ее муж, и его тетка, все трое удивились. «От этого-
то и детей-то у вас не было, Катерина Николаевна». Все трое изу-
мились и долго не могли убедиться, что я говорю справедливо:
такие пустяки — болезнь! и эта болезнь причина тому, что не
было детей! — Это были совершенные новости для них.
Всякому, сколько-нибудь знакомому с патологиею, известно,
какие влияния на нервную деятельность оказывают те расстрой-
ства организма, симптомами которых служат аменоррея, дисменор-
рея и тому подобные неправильности периодических функций его.
Катерина Чистоплюева часто чувствовала в себе странное для нее
настроение печалиться из-за мелочей, радоваться мелочам: «Сама,
бывало, понимаешь: не стоит огорчаться, а слезы так и льются,
и осуждаешь себя и дивишься себе, а удержаться не можешь: пла-
чешь и плачешь, хоть вовсе не над чем плакать. А то, безо всякой
причины смеешься, точно ребенок». Когда я сказал, что это было
от ее болезни, она, разумеется, изумилась.
Дело дошло до того, что у нее явились галлюцинации. Она
была женщина чистой нравственности, счастливая любовью к
мужу, потому ее галлюцинации не могли быть фривольными,
должны были иметь благородное содержание. Она была женщина
с сильным религиозным чувством и, как безграмотная просто-
людинка, знала лишь одну сферу идеальных стремлений, рели-
гиозную. Потому и галлюцинации ее имели религиозный харак-
тер. — У католиков религиозные галлюцинации часто имеют
582

своим содержанием участие в блаженстве райской жизни. Русским
простолюдинам редко случается грезить в этом направлении. Им
более привычны мысли о кознях дьявольских, о нечистой силе,
о враге рода человеческого, который, по известному им всем тек-
сту, «ходит, как лев, ищущий поглотить». В этом и состояли гал-
люцинации Катерины Чистоплюевой. Особенно часто рисова-
лись ей две грезы. Одна из этих обыкновенных ее галлюцинаций
была та, что перед нею стоит лев с разинутою пастью и хочет про-
глотить ее. Другая была та, что все стены комнаты, в которой
она, покрыты множеством громадных нечистых насекомых, в осо-
бенности пауков гигантской величины: каждый паук величиною
с кулак или больше. «Сама я понимаю, бывало, что, может быть,
это не в самом деле живые пауки или настоящий лев, а только
мерещится мне это; но только видишь это перед своими глазами
так неотступно, что не можешь отвязаться от мысли: нет, не то
что представляется это мне наяву, все равно, будто сон, а в са-
мом деле это я вижу дьявола в образе льва, поганых бесов вижу
в образе пауков и всякой гадины. Стараюсь разогнать свой страх
и думаю, что если бы удалось мне одолеть его, то и пропало бы
все это из моих глаз; но нет, не могу совладеть с собою, одолеть
свой страх, и вижу все это совсем так, как вижу всякую настоя-
щую вещь», — говорит она, рассказывая о времени своих галлю-
цинаций. Наконец однажды она превозмогла оцепенение своего
ужаса, сказала себе: «попробую, что эта такое: в самом ли деле это
живое, или это только так представляется мне». Галлюцинация,
представлявшаяся ей тогда, была та, что на стенах сидят и пол-
зают огромные пауки. Она подошла к стене и решила: «ударю я
кулаком этого паука, которого ловко мне ударить, я его расшибу
кулаком; и посмотрю, будет ли мокреть на кулаке: будет кулак
мокрый, то, значит, паук был в самом деле живой, а останется
кулак сухим, значит, было пустое место, где представлялся мне
паук». Она ударила кулаком по пауку, — паук исчез, а кулак
остался сухим. Она взглянула по всей стене, по другим стенам —
нигде больше не было пауков: все они исчезли. — «Я и уверилась,
что ничего не было в самом деле, а только представлялось мне так.
И после уж не мерещилось мне, избавилась я от этого», — расска-
зывала она мне.
Само собою разумеется, она полагает, что эти видения были
наваждением дьявольским. Искушать ее дьявол не имел силы,
потому что ничего грешного в ее сердце не было, то вот, за невоз-
можностью искушать, враг всех честных людей вымещал на ней
свою досаду за ее не нравящуюся ему честную жизнь по крайней
мере тем, что пугал ее.
Все трое — она, ее муж, его мать — были люди очень религи-
озные. Но положение дел в старообрядчестве того края было та-
ково, что старообрядцам, живо интересовавшимся мыслями о
своем душевном спасении, приходилось много задумываться о спо-
583

собах достичь спокойствия душевного. Главные центры религиоз-
ного назидания старообрядцев юго-восточного края Европейской
России, иргизские монастыри, были переданы в заведывание пра-
вославной иерархии 7. Беглые священники, странствовавшие преж-
де по Саратовской и соседним губерниям и совершавшие богослу-
жение для старообрядцев в местах их жительства, исполнявшие
для них церковные «требы», при случаях безопасной жизни хоть
по нескольку дней в одной местности, и разъяснявшие хоть сколь-
ко-нибудь их религиозные вопросы, почти совершенно исчезли
около времени закрытия иргизских монастырей для старообряд-
чества. Не только церквей для совершения литургии, не только
священников для ее исполнения не стало у старообрядцев, не
только некому стало совершать для них такие требы, которые по
их учению (одинаковому в этом, да и во всем, кроме маловажных
разниц, с православным) могут быть совершаемы только священ-
никами (каковы венчание браков, исповедь, причащение), но не
стало у них и простых «часовенок», в которых бы собираться хоть
одним мирянам без священника и исполнять хоть те церковные
службы, которые по их (и по православному) учению могут, при
неимении священника, читать и петь вслух для собравшихся ве-
рующих простые миряне (таковы, в сущности, все церковные
службы, кроме важнейшей из них всех — литургии). Не только
часовенок для таких собраний на молитву более или менее много-
численным обществом не стало, но было небезопасно сходиться
на молитву хотя бы двум, трем соседним семействам в какую-
нибудь совершенно обыкновенную комнату в доме одного из них.
Понятно, что при таком состоянии вещей, масса дубовских
старообрядцев, почти вся сплошь безграмотная, скоро стала очень
оскудевать знаниями о своей вере, запас которых и прежде был
у нее невелик, и с тем вместе стала раздробляться в своих спосо-
бах молиться богу. Некоторые из старообрядцев считали необхо-
димостью добыть себе откуда бы то ни было хоть каких-нибудь
священников и для этого решились войти в сношения с старо-
обрядческою иерархиею, существовавшею тогда в Австрии, в Бе-
лой Кринице 8. Но огромное большинство рассудило, что эти сно-
шения с духовенством чужого государства дело слишком опасное,
да и не еретики ли белокриницкие люди, называющие себя дер-
жащимися старой веры? — было сомнительно, чиста ли их вера.
Потому громадное число старообрядцев Дубовки и соседних с нею
мест не захотело иметь никаких отношений к белокриницкой
иерархии и прозвало «перешедшими в астрийскую веру» тех не-
многих, которые или успели, или не успевали — только хлопота-
ли — войти в сношения с нею. Это громадное большинство, не
хотевшее и слышать о белокриницкой иерархии, осталось не
только без священников, но и без надежды иметь их.
Натурально, что безнадежность иметь священников должна
была вести это большинство старообрядцев к мысли, что в свя-
584

щенниках нет непременной надобности для их душевного спасения.
Не могли ж они, считавшие себя детьми истинной церкви христо-
вой, отчаяться в своем спасении из-за того обстоятельства, что
лишены они священников. Сколько я могу разобрать, эти люди
не отклонялись от старообрядчества в собственном смысле слова,
не пошли в своих мыслях ни по какому из тех путей, которыми
прежде выделялись из «старообрядчества, приемлющего священ-
ство» разные сектантские вероучения, «не приемлющие священ-
ства», вроде, например, «поморцев». Нет, они остались, —
сколько я могу разобрать смутные данные о них, какие попадались
мне в книгах и статьях об этом предмете, вообще сбивчивых и не-
лепых, и сколько я могу понять путаницу мыслей моих друзей, —
они, огромное большинство старообрядцев, к которому принад-
лежали прежде мои друзья, остались «старообрядцами, приемлю-
щими священство», остались людьми своей наследственной, при-
вычной веры, во всем, кроме немногих и совершенно маловажных
различий, одинаковой с православным вероучением. Они только
принуждены были не зависевшею от их воли невозможностью
иметь священников утешать себя упованием, что бог, по милосер-
дию своему, не лишит царствия небесного тех между ними, кото-
рые будут заслуживать душевного спасения жизнью своею, — не
лишит царствия небесного достойных его, хоть и живут они, не
имея священников.
Такою оставалась, сколько я могу разобрать, вся масса старо-
обрядцев Дубовки и соседних местностей, за исключением немно-
гих отдельных лиц, вступивших или желавших вступить в сноше-
ния с белокриницкою иерархиею и прозванных на языке этой
массы перешедшими в «австрийскую веру». Она оставалась дер-
жащейся «старообрядчества, приемлющего священство», только
утешающею себя упованием, что возможно спасение для истинно
верующих и при неимении священников. К этой массе принадле-
жали и мои друзья.
Но как следует молиться? По вопросу о том эта масса дро-
билась, приходя к разным ответам, по различию человеческих
понятий о правилах житейского благоразумия. Некоторые пола-
гали, что они не нарушат правил благоразумия, если будут соби-
раться по нескольку семейств для молитвы в обыкновенной ком-
нате. Правда, это не вполне безопасно. Но риск быть уличенными
в том невелик. А если как-нибудь и попадешься, то не тяжким же
бедам подвергнешься: потерпишь неприятности, но мимолетные
и мелкие. И в дом кого-нибудь из думавших так собирались по
нескольку семейств думавших подобно ему соседов помолиться
вместе. Тут или обыкновенно, или по крайней мере часто нахо-
дился какой-нибудь грамотный человек и читал, пел, по «псал-
тырю» или «часослову», по какой другой, какая была под руками,
богослужебной книге.
585

Но были люди, рассуждавшие иначе. Что запрещено, то запре-
щено. Делать запрещенное не годится. Запрещено собираться для
молитв, то и не следует собираться. К таким людям принадлежала
мать Фомы Чистоплюева. Она не ходила ни в какие молитвенные
собрания своих одноверцев. Молилась у себя дома, когда никаких
посетителей или посетительниц у нее не было. Фома Чистоплюев
уважал мать, слушался ее и, воспитанный в ее правилах, тоже
находил неблагоразумным бывать в молитвенных собраниях; не
посещал их никогда. Катерина, когда вышла за него замуж, имела
только шестнадцать лет. Натурально, она стала следовать мнению
и примеру любимых ею мужа и его матери.
У русских простолюдинов молиться дома более или менее про-
должительное время находят досуг вообще только старики и ста-
рухи, сложившие заботу о добывании куска хлеба и о домашнем
хозяйстве на детей. Тем, кто в силах работать, недосуг долго мо-
литься. Разумеется, в тех старообрядческих семействах рабочего
класса, которые по нежеланию делать запрещенное не ходили в
собрание своих единоверцев для общественных молитв, молодые
люди молились у себя дома лишь по нескольку минут в день. Так
было это и в семействе Чистоплюевых. Мать, пожилая женщина,
вскоре ставшая и вовсе старухою, была избавлена женою сына от
обременения хозяйственными бесконечными хлопотами, имела
досуг для продолжительного моления. Сын и его жена с моло-
дости привыкли к тому, чтоб употреблять на молитву мало
времени.
Все трое они не умели читать. У той части их безграмотных
одноверцев, которая посещала общественные молитвы, могло хоть
немножко поддерживаться, какое было прежде, маленькое, скуд-
ное знание своего вероучения: в богослужебных книгах попадаются
места, относящиеся к догматике: а в общественных молитвах чи-
талось же что-нибудь хоть из «служебника», или «часослова», или
«псалтыря». Но те из безграмотных семейств, которые молились
только одиноко, дома у себя, разумеется, забывали мало-помалу
подлинные слова длинных молитв; а переиначивать выражения
церковных молитв дело непозволительное, по убеждению русских
простых людей. Чтобы не грешить, переиначивая или перепутывая
длинные молитвы, они переставали произносить их, по мере того
как перестали быть уверенными, что с совершенною точностью
помнится им та или другая из длинных молитв. У многих дело до-
ходило до того, что насколько хватало у них усердия молиться,
хоть бы на несколько часов кряду, они молились, повторяя все это
время только одну, самую коротенькую, молитву, так называемую
«молитву исусову» (по орфографии книг православной церкви,
«Иисусу»), то есть: «господи Исусе (Иисусе) Христе, сыне божий,
помилуй нас». И у матери Фомы Чистоплюева эта молитва состав-
ляла одна почти все содержание ее — хоть и продолжительных —
молений к богу. Возьмет старушка лестовку (простонародные чет-
586

ки) и перебирает узелки лестовки (соответствующие зернам четок),
на каждом узелке повторяя: «господи Исусе Христе, сыне божий,
помилуй нас». — Понятно, много ли могло удержаться в ее памяти
из прежнего — конечно, никогда не бывшего значительным — за-
паса сведений о вероучении, которое находила она истинным, когда
лет пятнадцать, двадцать вся поддержка сохранению ее прежних
сведений в ее памяти ограничивалась повторением этих семи слов:
«господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас».
Она употребляла много времени на то, чтобы молиться, как
доставало у нее уменья молиться при ее безграмотной беспомощ-
ности. Ее сын и его жена, подобно всем другим занятым работою
простым русским людям, считали достаточным употреблять на
свои домашние моления по нескольку минут.
Но и они были люди с очень живым религиозным чувством.
О Катерине, — о человеке, имевшем даже видения, — нечего и рас-
пространяться, сильно ли, горячо ли было ее религиозное чувство.
Ее муж до религиозных галлюцинаций не доходил. Стало быть, о
его религиозности не излишними будут подробности, совершенно
излишние относительно его жены, о религиозности которой есть
такой факт, как ее видения.
С детства Фома Чистоплюев «не осквернял своих уст» никаки-
ми грубыми, площадными словами, какие оставили в наследство
русскому народу сквернословцы татаре, господством своим так
много испортившие нас. С детства он приучил себя «не божиться»,
по заповеди: «не приемли имени господа бога твоего всуе», — эта
заповедь значит: не божись, объяснял он мне. До женитьбы он,
имевший атлетическое сложение, держал себя, как скромная де-
вушка. А он женился на двадцать втором году. «Видишь ли, мой
друг, есть заповедь: не любодействуй, — объяснял он мне, — стало
быть, и не годится этого делать. Ну, я и не делал». — Довольно
этого, чтобы судить о его религиозности.
Он был не прочь принимать участие в развлечениях своего
круга знакомых. Но больше склонности имел он участвовать в со-
лидных беседах людей, которые в том кругу считались умными,
ведущими поучительные разговоры. Почти все сплошь эти почтен-
ные мудрецы из рабочего класса были безграмотны. Предметом
их поучительных рассуждений была по преимуществу нравствен-
ная жизнь; и, само собою разумеется, они судили обо всем с рели-
гиозной точки зрения. И, конечно, главными авторитетами между
ними были старики, одряхлевшие от долголетней трудной работы,
сдавшие хозяйство на руки детям, или, если бездетные, то питав-
шиеся кое-как или крохами, какие собрали себе трудами своими,
или жившие, как живут птицы небесные: ныне пошлет бог кусочек
здесь, завтра там: на свете не без добрых людей, кормят неимущих
добрые люди.
Были между ними и старообрядцы, и православные; те и дру-
гие обо всем душеспасительном рассуждали совершенно одинаково.
587

Да и действительно: все разницы между православием и старо-
обрядством относятся лишь к той области внешних принадлеж-
ностей богослужения, которая называется в богословии областью
«безразличных для вероучения предметов», adiaphora. Ни в дог-
матике, ни в учении о нравственности старообрядчество ничем не
отличается от православия. А тут люди беседовали о душевном
спасении; никаких разноречий между старообрядцами и право-
славными по вопросам этого рода быть не могло.
И набрался из этих назидательных бесед Фома Чистоплюев
всей той душеспасительной мудрости, какою обладали благочести-
вые старцы, старообрядцы и православные. О характере и дос-
тоинстве этих душеспасительных сведений может дать совер-
шенно достаточное понятие притча, которую он рассказывал мне
с благоговением к необыкновенной полезности ее для души.
Вот она:
Жил был богатый человек; и был у него прекрасный сад. А сам
он был человек добрый. Вот однажды встретились ему старичок
со старушкою, бедные люди, муж и жена. Он и отвел их в свой
сад, сказал им: «Живите тут, пользуйтесь всем: только вот эту
клеточку не отворяйте», — показал им, висит клеточка; как есть
клеточка, только стеночки у нее не решетчатые, а из цельных до-
щечек, так что не видно, что такое в ней. И было старичку со
старушкою очень хорошо жить в саду. Только любопытно было им
заглянуть, что такое в клеточке. Они и не утерпели, отворили
дверку заглянуть в клеточку. А в клеточке сидели воробушки. Как
отворили дверку старичок со старушкою, воробушки и выпорхнули
из клеточки.— «Ах, ах»,— заохали старичок со старушкою; ну да
уж поздно ахать: выпустили воробушков, то не поймаешь. Пришел
хозяин, посмотрел в клеточку, ан воробушков уж нет в ней. Он и
сказал старичку со старушкою: «Вы не послушались моих слов,
заглянули в клеточку, то и ступайте вон из моего сада». Ну, и вы-
гнал их из своего сада.
Выслушавши притчу, я сказал: «Фома Павлович, эта притча
переделана из того, что говорится в священном писании об Адаме
и Еве и о том, как они были изгнаны из рая. Вы знаете, как рас-
сказывается об этом в священном писании?» Он сказал:
«Знаю». — «То видите, Фома Павлович, в той притче взято это
самое, только переделано так, что вышла сказочка». — Эта мысль
не приходила ему в голову. Подумавши, он согласился: действи-
тельно так.
Для знакомых с источниками, из которых наше безграмотное
простонародье почерпает дополнительные сведения, какими обо-
гащает наследованную от предков сокровищницу своей мудрости,
ясно, откуда заимствована в притче клеточка со стенками из цель-
ных дощечек, плотными так, что нельзя заглянуть в нее иначе, как
открывши ее. Какой-нибудь благочестивый старичок, дядька или
камердинер конца прошлого или начала нынешнего века, когда.
588

одним из главных предметов преподавания в великосветских се-
мействах была мифология, необходимая для понимания тогдашней
поэзии, слышал, как маленький барчонок заучивает миф о Пан-
доре 9. Помнилось ему что-то смутное об Адаме и Еве; в его мыс-
лях слилось это с мифом, понравившимся ему. Припомнилась
ему народная наша поговорка: «выпустишь из клетки воробья, не
поймаешь». И обратился у него ящичек Пандоры в клеточку с
воробушками. Понравилась его назидательная историйка другим
благочестивым старичкам, и приспособили они ее к своему обыч-
ному собеседованию, в котором главные герои и героини — ста-
рички и старушки, сделав из Эпиметея и Пандоры — молодых лю-
дей, по мифу, — старичка и старушку. Приобретение старческого
возраста героем и героинею притчи было тем неизбежнее, что, ра-
зумеется, не мог же тот камердинер или дядька удержать в памяти
имена Пандоры и ее мужа; то и надобно было обозначить безы-
менных героя и героиню хоть какою-нибудь квалификациею.
Но что ж имеет несогласного с православием ли, со старообряд-
чеством ли, или каким другим вероисповеданием премудрая притча
о старичке со старушкою и о клеточке с воробушками? — Совер-
шенно ничего.
Такова-то и вся премудрость наших безграмотных простолю-
динов, охотников до назидательных собеседований. Это смешная
и жалкая ребяческая путаница кое-каких обрывков из библии, из
чети-миней, из народных поговорок, из обыденных приключений
простонародной жизни, изо всего иной раз неглупого, иной раз
бестолкового, что случится услышать тому или другому безгра-
мотному набожному старичку, той или другой богомольной без-
грамотной старушке, путаница жалкая и в сумме своей бессвязицы
бестолковая, но — совершенно невинная и возбуждающая только
сострадание к темным нашим русским безграмотным людям, умст-
венная жизнь которых питается такою ребячески сумбурною бол-
товнею.
Катерине, при ее живом, деятельном характере, были скучны
монотонные беседы старичков, нравившиеся ее мужу. Смеясь, го-
ворила она мужу, что надоели ей его приятели, и если он будет
продолжать водиться с ними, то она «попросит матушку» — его
мать — «выгнать его из дому». — «Ты не надейся на то, что не я
дочь ей, а ты ее сын, — говорила Катерина смеясь. — Она тебя на
меня не променяет». Мать, смеясь, подтверждала, что, действи-
тельно, если Катерина попросит ее, то она прогонит сына с его
старичками из дому. Шутки шутками, но Фома поддавался на-
смешкам жены и матери над скучным для них назидательным пу-
стословием; и благодаря тому, оставался обыкновенным здраво-
мыслящим человеком.
Но Катерина и, под ее влиянием, мать Фомы смеялись только
над тем, что находили празднословием. Спасение души не в сло-
вах, а в делах, думала Катерина и усердно соблюдала те житей-
589

ские правила, которые считала установлениями истинной веры.
Муж и его мать следовали ее примеру. Главными предметами ее
душеспасительных забот были затруднения разобрать хорошенько,
каковы правила истинной веры относительно некоторых обычаев
еды и питья. Почти все старообрядческие семейства в Дубовке и
ее окрестностях ели картофель, пили чай, а кое-кто из тех, у кого
были средства, пили кофе. Хорошо ли это? — Набожные старич-
ки, хоть и расположены были говорить, что это нехорошо, но
вообще плохо исполняли свои советы другим в собственной прак-
тике; да и не были их рассуждения авторитетны для Катерины:
слишком много пустого или и вовсе глупого говорят эти старички,
находила она. Например, восстают против всякого веселья, против
самых невинных, честных развлечений. А Христос разве так учил?
Он сам бывал на свадьбах, где славно пировали и веселились.
Честное веселье положено от самого бога человеку в отдых от
труда, в награду за чистоту сердца. Как же, разве не сказано:
«Возвеселится праведник о господе»? —Старички толкуют о мо-
нашестве, что в нем самое лучшее угождение богу. Это уж вовсе
нехорошо, учить мужей, чтоб они бросали жен ; жен — чтобы они
бросали мужей, внушать отцам и матерям такие мысли, при кото-
рых дети будут брошены без призору. Много глупого в словах
старичков, а жизнь у многих из них зазорная. На их рассуждения
полагаться нельзя; по крайней мере без разбору своим умом нельзя
полагаться, — думала Катерина и внушала мужу и его матери ду-
мать так. Но вот что, по ее мнению, было неоспоримо справедливо
в словах всех вообще людей, и людей старой веры, и греко-россий-
ских людей (то есть православных): в прежние времена вера была
чище. Как же не так? — В прежние времена сколько было свя-
тых? — И перечесть нельзя. А ныне много ли их? — Вовсе не ви-
дать. Добрых людей и ныне много; только, должно быть, все-таки
они не то, каковы бывали люди прежде, нет между ними святых.
Да и что тут говорить много? Все, и греко-российские, и люди
старой веры, согласны: в старину вера была чище. Хорошо, так
вот на примере прежних людей и следует основываться в разборе
того, хорошо ли есть картофель и пить чай. О кофе и раздумывать
нечего: кофе почти никто и из нынешних людей старой веры не
пьет; стало быть, он очень грешное питье. Но о картофеле чему
учит пример прежних людей? — Они не ели его. Чаю тоже не
пили. Вопрос о картофеле был совершенно ясен для Катерины, а
через нее и для мужа. А старухе матери было, разумеется, все
равно, иметь или не иметь лишнюю приправу к щам. Таким обра-
зом, все семейство не употребляло картофеля; непоколебимо не
хотело употреблять. Напрасно родственницы и приятельницы под-
смеивались за это над Катериною: «У тебя в огороде не был по-
сажен картофель, тебе приходилось бы покупать его, а тебе жаль
денег; напрасно скупишься: он продается дешево. Ну, да бог с
тобою, скупись, когда скупишься; так и быть, привезем тебе, по-
590

дарим мешка два, три картофеля». Но Катерина отшучивалась,
как могла, и оставалась твердою последовательницею прежних лю-
дей, не евших картофеля. Вопрос о чае был для нее менее ясен.
Правда, и чаю не пили, как не ели картофеля, прежние люди. Но
картофеля не ели они потому, что не хотели употреблять его. Кар-
тофель всегда рос в России: Катерина была убеждена, что карто-
фель растет в России испокон веку, подобно пшенице или овсу.
Чай иное дело. Он стал известен русским недавно. В Дубовке еще
живы были старики и старухи, помнившие время, когда и слуха о
чае не было. Почему ж не пили чаю святые люди старых времен?
Быть может, только потому, что не было его тогда в лавках, а не
потому, что пить его грешно. Быть может, не грешно пить его.
Быть может, святые пили б его, если б он был в их времена извес-
тен русским. Словом: дело о чае мудреное. Мысли Катерины коле-
бались и в ту, и в другую сторону. Вообще она склонялась к мне-
нию, что безопаснее для души не пить чаю. И, вслед за нею, муж
и его мать переставали пить чай. Однажды это длилось чуть ли
не целый десяток лет. Но после более или менее продолжитель-
ного, иной раз и очень долгого, воздержания от питья чаю Кате-
риною овладевало мнение: да это пустяки, что пить чай грешно.
Тогда все семейство принималось пить чай впредь до противопо-
ложной перемены в мыслях Катерины.
Так дожили они до 1866 года. Катерине было в этом году уж
тридцать девять лет, мужу ее — сорок четыре года или сорок пять
лет. Чем были они до этой поры? — Старообрядцами; совершенно
такими же старообрядцами, приемлющими священство, как вся
многочисленная в Дубовке толпа тех приемлющих священство
старообрядцев, которые, по благоразумной осторожности и по ду-
шевному желанию не делать ничего запрещенного, видели себя в
необходимости оставаться без общественных молитв и без совер-
шения тех таинств, которые, по вероучению старообрядчества (как
и по вероучению православной церкви), могут быть совершаемы
только священником. Различие между Чистоплюевыми и находив-
шеюся в подобном им положении массою старообрядцев состояло
лишь в том, что Чистоплюевы очень усердно заботились жить со-
образно с нравственными правилами, а масса их единоверцев, как
и всякая масса людей какого бы то ни было вероисповедания,
была в этом отношении довольно небрежна.
Чистоплюевы усердно заботились жить так, чтобы можно было
им иметь спокойную надежду на свое душевное спасение. Но при
расстройстве религиозных дел в старообрядчестве того края, при
отсутствии духовных руководителей, они обо многих, по их мне-
нию, важных для душевного спасения вопросах относительно нрав-
ственных правил жизни чувствовали недоумение. Один вопрос о
питье чая какое мучительное затруднение представлял для них, —
страшно и подумать! — Пить чай, это, быть может, такая же поги-
бель душевная, как в великий пост есть мясо. А не пить чай, это,
591

быть может, значит уподобляться фарисеям, процеживающим
комаров и глотающим верблюдов, фарисеям-лицемерам, закваски
которых велел бояться Христос. Тяжкое недоумение. А таких не-
доумений мало ли представлялось темным, безграмотным людям,
не имевшим никого, сколько-нибудь образованного человека, с
кем бы посоветоваться.
В этом состоянии тяжких недоумений о том, какими правилами
жизни обеспечивается душевное спасение, услышала Катерина
Чистоплюева от Ворониной, что Богатенковы сохраняют в своем
бедствии светлое спокойствие души, какое ниспосылается от бога
праведным людям. Это известие сильно подействовало на нее, впе-
чатлительную от природы и находившуюся, по своей болезни, в
возбужденном нервическом состоянии.
Чистоплюевы были до сих пор очень мало знакомы лично с
Богатенковыми. Родственница и друг Катерины Чистоплюевой,
Воронина, была другом Богатенковой. Но эти три женщины и их
семейства принадлежали, по различию своих денежных средств,
к трем совершенно различным классам общества, имевшим каж-
дый свою особую сферу жизни, далеким один от другого: и в осо-
бенности тот круг, в котором жили, пока вели обыкновенный образ
жизни, Богатенковы, богатые люди, был очень далек от круга,
к которому принадлежали Чистоплюевы, простые, чернорабочие
люди. По личной дружбе к Ворониной, Богатенкова приветливо
обращалась с ее родственницею, когда, бывая у нее, встречала
Катерину Чистоплюеву. Но в близкое знакомство с Чистоплюевою
не вступала. Так было, пока Богатенковы жили на широкую ногу.
А когда они, занявшись своим душевным спасением, перестали
веселиться, Катерина Чистоплюева вовсе раззнакомилась с Бога-
тенковою. Дубовка осуждала Богатенковых за их уединенный об-
раз жизни. Катерина Чистоплюева находила, что всеобщее пори-
цание им справедливо. Сама Воронина, хотя и оставалась по дав-
ней дружбе расположена к Богатенковой, осуждала ее и ее мужа;
стала бывать у них гораздо реже прежнего. А Богатенкова и вовсе
редко навещала Воронину. Очень не часты стали случаи, чтобы
Чистоплюевой пришлось застать Богатенкову у Ворониной; тем
более, что Чистоплюева старательно избегала встреч. И вскоре по
переселении Богатенковых в землянку нерасположение Чистоплюе-
вой видеться с Богатенковою довело вещи до того, что Чисто-
плюева вовсе перестала входить в комнаты к Ворониной, если Бо-
гатенкова была тут, или торопливо уходила от Ворониной, если
видела, что входит Богатенкова. Прошло еще несколько времени,
и Богатенкова увидела себя в необходимости понять, что Чисто-
плюева не хочет считать ее своею знакомою, не хочет говорить с
нею. Это случилось так:
Жители Дубовки любят устраивать свои праздничные гулянья
в местности, лежащей против их посада на другом берегу Волги;
там есть рощи, между ними лужайки с прекрасною муравою. Од-
592

нажды Катерина Чистоплюева поехала на такое гулянье. Народу
было много. Чистоплюева с приятельницами шла по лугу. Уви-
дела, что идет к ней Богатенкова. Увернуться было нельзя: мест-
ность открытая, и люди на ней сидят, прогуливаются лишь
маленькими, разбросанными группами; нет толпы, куда бы
спрятаться. Богатенкова подошла к Чистоплюевой, сказала:
«Здравствуйте»; Чистоплюева бросилась бежать, во весь дух
перебежала по лугу к роще и остановилась, только уж далеко
забежавши в глубину рощи.
Богатенкова, до той поры, вероятно, не понимавшая, что Чисто-
плюева не хочет оставаться знакома с нею, теперь не могла, разу-
меется, не разобрать, что внушает отвращение Чистоплюевой.
Знакомство их кончилось.
Выслушав историю об этой встрече на гулянье, я заметил Чи-
стоплюевой: «Катерина Николаевна, это смех». Она отвечала:
«Такой смех, что и подумать стыдно. Не молоденькая была я,
чтобы поступать с такой невежливостью. Ведь мне было уж больше
тридцати пяти лет. Но ничего я не помнила, что делаю. Опомни-
лась только, когда увидала, что забежала далеко в рощу». — «Но
чего ж вы так перепугались-то?» — «Перепугалась ли я, нет ли,
я сама не понимала, и теперь не разберу. Только не любила я
Богатенкову; потому и помутились у меня мысли». — «Так. Но за
что ж вам было не любить Богатенкову до такой степени?»—«А я
думала, что они дурные люди». — «Что ж дурного было, по-ва-
шему, в них, в Богатенковой и в ее муже?» — «Да зачем они живут
так?» — «Как же представлялось вам, что они живут?» — «Ну,
живут в землянке, точно какие нищие, которым есть нечего; морят
себя голодом». — «Если положить, что и в самом деле было бы,
что они морили бы себя голодом, то что ж именно было бы тут
дурно?» — «А вот что: разве на то дал нам бог жизнь, чтобы мы
мучили себя? Мы должны жить честно да помогать друг другу.
А в ком нет жалости к себе, тот будет ли других жалеть?» — «Это
вы тогда так думали, Катерина Николаевна, или это нынешние
ваши мысли?» — «И тогдашние, и нынешние; всегда я так ду-
мала», — отвечала она.
Нелюбовь ее к Богатенковым происходила оттого, что она ду-
мала: они мучат себя постничеством, всякими произвольными ли-
шениями, а когда так, то, должно быть, перестали быть добрыми
людьми. Но вот она услышала от Ворониной, что они в постигшем
их бедствии светлы лицом, веселы духом, как подкрепляемые бо-
гом праведные. Как же это так? — Неужели ж молва Дубовки о
них, которой верила она, несправедлива? — Катерина Чистоплю-
ева стала припоминать, что могла, только не хотела прежде заме-
чать. Действительно, то, что видела она при своих встречах с Бо-
гатенковою, было несообразно с молвою, которой верила она.
Богатенкова в те годы, когда жила в землянке, оставалась полною,
с хорошим цветом лица; наверное, она в эти годы не изнуряла
593

себя лишними постами. Да и по одежде ее в эти годы было оче-
видно, что напрасно Дубовка говорила, будто б она ударилась в
ханжество. Пышные модные наряды она бросила, это правда. Но
ей уж сорок лет. Что удивительного в том, что щегольство надоело
ей? Но, бросив его, она не перестала любить быть одетою хорошо.
Ее платья были теперь не новомодные, и не меняла она их беспре-
станно, как делала прежде. Только и всего. Но шуба, которую но-
сила она теперь, была сшита из дорогого меха, покрыта дорогою
матернею. И платья на ней в эти годы всегда были дорогие. Так
припомнилось теперь Катерине Чистоплюевой; и дивилась она
тому, как могла до сих пор оставаться в такой степени ослеплена
своим доверием к молве, что не хотела видеть: прекрасный цвет
лица Богатенковой и ее прекрасная одежда опровергают предпо-
ложение, будто Богатенковы вели какой-то изнурительный образ
жизни. Но их землянка?—Воронина говорила, что их землянка
вовсе не похожа на обыкновенные землянки: это довольно боль-
шая, хорошая постройка; в ней две или три просторные комнаты;
она подымается над землей довольно высоко, потому имеет поря-
дочные окна; в ней не тесно; в ней светло; в ней нет духоты; она
такое ж удобное жилище, как обыкновенный флигель, и отличается
от обыкновенных флигелей только тем, что пол у нее ниже земли и
кровля не крутая. — Катерина Чистоплюева сама сходила посмот-
реть эту землянку, стоявшую теперь пустою, и убедилась: дейст-
вительно, это просторный, чистый, светлый, удобный домик, жить
в котором было уютно. Не говоря о порядочном виде комнат,
строение имело даже кладовую, чуланы. В кладовой и чуланах
лежали изобильные запасы хорошей провизии. Чистоплюева не
могла более сомневаться: Богатенковы помещались в своей зем-
лянке с хорошими удобствами, ели вкусно. И если Богатенков бы-
вал по временам очень худощав и слаб, то причиною было не пост-
ничество, а просто хилое его от природы здоровье.
Молва была ошибочна. Они вовсе не мучили себя. Они только
заменили свой прежний роскошный быт экономным. Они переста-
ли тратить деньги на те веселости, которые занимательны людям,
пока свежи силы и не надоел шум, и становятся скучны рассуди-
тельным людям при достижении пожилых лет.
И за это Дубовка, не потрудившись вникнуть в дело, назвала
их дурными людьми; а она, Чистоплюева, верила пустой молве. —
Ей было стыдно, совестно. Она чувствовала себя виноватой перед
Богатенковыми; ей хотелось повиниться перед ними в своей преж-
ней несправедливости к ним.
И не велел ли Христос навещать заключенных?
Воронина говорила, что будет посещать Богатенковых. И Ка-
терине Чистоплюевой вздумалось посетить их. Но ее прежние от-
ношения к ним были так дурны, что она сомневалась, захотят ли
они видеть ее. Как узнать об этом? Она рассудила сделать так:
Когда простолюдины навещают находящихся в тюрьме, они
594

приносят им «гостинцы» (булки, хорошее кушанье, чай, сахар).
Воронина в первое свое посещение принесла гостинцы Богатенко-
вым; будет носить и в следующие посещения. Катерина Чисто-
плюева сказала ей: «Когда опять пойдешь к ним, возьми им гос-
тинцев и от меня; если они примут гостинцы от меня, то и будет
видно, что ты можешь спросить у них, не будет ли им неприятно,
что я хочу тоже навестить их». Воронина согласилась. Когда
пошла следующий раз к Богатенковым, взяла гостинцы им и от
Чистоплюевой. Богатенковы приняли подарки Чистоплюевой и
сказали, что не сердятся на нее за прежнее дурное мнение о них,
что она может притти к ним. И когда Воронина вновь пошла к
ним, взяла ее с собою.
Богатенковы приняли Чистоплюеву любезно, благодарили ее за
расположение к ним. Спокойное, светлое настроение их в бедствен-
ном их положении произвело на нее сильное впечатление. Для нее
стало несомненно, что в самом деле бог подкрепляет их, своих пра-
ведных, как это запало в мысли Ворониной. Она стала вместе с
Ворониною довольно часто посещать Богатенковых. Это длилось
месяца три или, быть может, четыре, — до самого того времени,
как Богатенковы были отправлены из Дубовки в Саратов. Продол-
жительность периода определяю я, основываясь на том факте, что
Богатенковы, арестованные на масленице, оставались на праздник
преполовения 10 еще в Дубовке. Чистоплюева не помнит, когда
именно они были отправлены из Дубовки в Саратов; знает только,
что на преполовение они еще были в Дубовке; вскоре ли после
этого праздника были они отвезены в Саратов, она не умеет при-
помнить; но полагает, что через несколько или дней, или недель.
Когда они находились в Саратове, Чистоплюева и Воронина
ездили к ним раза три навестить их и отвезти им гостинцы. Езди-
ли они вместе — на пароходе.
Проникнувшись убеждением, что Богатенковы праведные лю-
ди, угодные богу, Воронина и Чистоплюева дошли до мысли о
себе, что они «приняли веру» Богатенковых. В чем состояло «при-
нятие веры Богатенковых» ими, будет рассмотрено мною после.
Теперь пока довольно того, что, по мнению Чистоплюевой и Воро-
ниной, Богатенковы перешли из старообрядчества в «другую ве-
ру» и что они, Чистоплюева и Воронина, тоже перешли в эту веру.
Они перешли в нее первые из тех лиц, вместе с которыми были
осуждены и сосланы. И все остальные из этих лиц перешли в нее
по их влиянию.
Эти лица, по счету Катерины Чистоплюевой, были:
Ее муж; мать ее мужа; тетка ее мужа;
Ее дядя (ее, то есть Катерины Чистоплюевой); его жена;
Муж Ворониной;
Соседка Ворониных и дяди Катерины Чистоплюевой, пожилая
женщина.
Я после буду разбирать, насколько о ком из этих лиц основа-
595

тельно мнение Катерины Чистоплюевой, как человеке одной с нею
«веры». Тогда я приведу и имена тех из них, которых еще не слу-
чилось мне назвать по именам.
Богатенков и его жена не вставали с места, когда Воронина и
Чистоплюева входили к ним; не подавали им руки. Почему так? —
Вставать при входе посещающих не должно. Подавать руки при
встрече не должно. Так полагали Богатенковы. Приняв их веру,
Воронина и Чистоплюева приняли эти их правила. Лица перешед-
шие в веру Богатенковых, по примеру Ворониной и Чистоплюевой,
тоже приняли эти правила.
По этим приметам: «не встают при входе посетителей или по-
сетительниц» и «не подают рук», все знакомые перешедших в
веру Богатенковых легко и безошибочно видели, что эти люди
«перешли в веру Богатенковых»; о Богатенковых вся Дубовка
знала, что они «не встают» и «не дают рук».
Все то, что Дубовка говорила о Богатенковых, стали теперь
говорить о Ворониных, Чистоплюевых и принявших одинаковые
с ними правила относительно встреч все те люди, которые знали
Ворониных, Чистоплюевых и тех других. Богатенковы, по мнению
Дубовки, держались какой-то очень дурной веры, потому стали
дурными людьми. Теперь то же самое стало несомненно о Воро-
ниных, Чистоплюевых и тех других всем, кто знал этих людей или
имел случай слышать о них.
Богатенковы были арестованы на масленицу 1866 года. Когда
навестила их в первый раз Воронина? — Катерина Чистоплюева
не умеет припомнить с точностью; но полагает: очень скоро после
их ареста. — Когда навестила их в первый раз сама Катерина
Чистоплюева? — Она тоже не умеет припомнить с точностью, но
полагает: через несколько дней после первого посещения Ворони-
ной к ним; это было, именно, когда Воронина пошла к ним в тре-
тий раз (при втором посещении Воронина отнесла гостинцы Чи-
стоплюевой Богатенковым, в следующий раз взяла ее с собою).—
Итак, достоверно, что посещения Чистоплюевой к Богатенковым
начались вскоре после их ареста; вероятно, в самом начале вели-
кого поста, следовавшего за тою масленицею; в феврале 1866 года,
вероятно.
Катерина Чистоплюева и Воронина «перешли в веру» Бога-
тенковых очень скоро после того, как Чистоплюева посетила их в
первый раз; определенным образом нельзя обозначить, через
сколько именно дней или недель; этот «переход в веру» не ознаме-
новывался никаким обрядом, никаким внешним фактом, по кото-
рому было бы можно сказать, в какой день или в какую неделю
произошел он. Дело состояло исключительно в твердом принятии
мысли, что правила жизни, которым следуют Богатенковы, прави-
ла хорошие для душевного спасения. Натурально, что у людей, ре-
шавших это самостоятельными соображениями, колебания между
сомнением и убеждением заменились твердым признанием себя за
596

вполне убедившихся не в какой-нибудь определенный день, а по-
степенно; хоть и скоро, но так постепенно, что сами эти люди не
сумели заметить, когда именно исчезли сомнения окончательно.
Лиц, самостоятельно решавших дело, было только два: Кате-
рина Чистоплюева и Воронина. Когда они две «перешли» в свою
«нынешнюю веру», вместе с ними перешли в нее и их домашние,
привыкшие сообразоваться в своих мыслях с их мыслями; это
были их мужья и мать мужа Катерины Чистоплюевой.
Дядя Катерины Чистоплюевой и жена этого дяди имели при-
вычку подчиняться влиянию семейства Чистоплюевых; тетка мужа
Катерины Чистоплюевой имела такую же привычку; они «пере-
шли» в «веру», принятую Чистоплюевыми, или очень скоро после
семейства Чистоплюевых, или, насколько умеет припомнить Ка-
терина Чистоплюева, вероятнее, — совершенно в одно время с ним.
У дяди Катерины Чистоплюевой и его жены была соседка-
старушка, привыкшая следовать их мыслям; когда они последо-
вали примеру Чистоплюевых, перешла в ту же веру и она, или
очень скоро, или, насколько умеет сообразить Катерина Чисто-
плюева, вероятнее, совершенно одновременно с авторитетными для
нее людьми, дядею Катерины Чистоплюевой и его женою.
Итак, все дело распространения веры в этом кругу ее после-
дователей совершилось в несколько недель, если не в несколько
дней. Начавшись после масленицы, — вероятно, на первой неделе
великого поста 1866 года — в феврале месяце, определяю я при-
близительно; потому что в этом месяце обыкновенно бывает начало
великого поста, вероятно, было в феврале и в том (1866) году,—
дело это было уж поконченным к концу весны, а быть может, и к
средине весны того года; а быть может, и к началу весны; к концу
мая месяца, наверное; а быть может, и к началу апреля; а быть
может, и к началу марта.
Сущность дела была такая, что если человек вообще был спо-
собен «принять» эту «веру», то, пожалуй, и двух дней, — пожалуй,
и двух часов было бы достаточно для приобретения им этой
«веры». Так нахожу я. И полагаю, с моим мнением согласятся все,
кто прочтет дальше, в чем собственно состоит «принятие веры», о
которой идет речь.
Через несколько времени после того как Чистоплюевы стали
последователями Богатенковых, они подверглись большому несча-
стию: у них сгорел их домик. В пожаре погибло и кое-что из дви-
жимого имущества, не все, но довольно многое; в том числе сго-
рели рыболовные снаряды Чистоплюева (дело случилось в такую
пору года, когда рыбной ловли нет, потому все принадлежности
промысла Чистоплюева хранились дома). Чистоплюевы не обни-
щали от пожара: деньги, какие были выручены от предшествовав-
шего улова рыбы, были спасены; одежду тоже успели вынести из
пожара. Но хоть и далеко не обнищали, Чистоплюевы были очень
разорены пожаром. Как вообще бывает с простолюдинами силь-
597

ного религиозного чувства, Чистоплюевы приняли бедственный
случай за напоминание от бога о тщете благ земных. Этого рода
мысли росли в них и доросли до того, что они решили: погубив
огнем домик их, бог показал им, что не должны они жить в доме,
что должны они последовать примеру Богатенковых — поселиться
в землянке. Так они и сделали. Построили на своем дворе зем-
лянку и поселились в ней. Это было осенью 1868 года, вероятно,
в сентябре или в начале октября; с лишком через два года — по
моему приблизительному расчету, года через два с половиною —
после того, как Чистоплюевы приняли веру Богатенковых.
Землянка Чистоплюевых была еще менее похожа на обыкно-
венную землянку, еще меньше отличалась от обыкновенных доми-
ков небогатых людей, чем землянка Богатенковых. В землю она
была опущена разве на аршин. Кроме двух-трех нижних бревен
сруба, все строение было по-сверх земли. Потому окна в землянке
имели такую же высоту, как в обыкновенных домиках простолю-
динов. Лес на постройку был употреблен хороший. Сруб был сде-
лан заботливо, обтеска бревен была аккуратная, красивая. Внутри
стены были гладкие, выструганные. Пол и потолок были из хоро-
ших и хорошо выструганных досок. Словом, этот светлый, уютный
домик представлял собою внутри удобное, даже миловидное жи-
лище. Катерина Чистоплюева позаботилась и о том, чтобы убран-
ство в домике было красивое: насколько позволяли денежные
средства, она снабдила свое жилище хорошею мебелью; стены
оклеила картинками, какие могла достать; это были большею
частью рисунки, вырезанные из иллюстрированных журналов:
пейзажи, птицы, лошади, портреты всяческих мужчин и женщин
всяческих наций, с детьми всяческих возрастов, от младенческого
до юношеского; всяческие церкви, дома, дворцы; целые улицы
всяческих городов. — «Так светло, хорошо, нарядно было в нашей
землянке, что просто чудо! Глядеть было весело!» — говорят о
своей землянке Катерина Чистоплюева и ее муж.
Прошло месяца два-три после того, как поселились они и мать
мужа в землянке. Настала половина декабря 1868 года.
Последователи Богатенковых оставались все в том же числе,
сколько набралось их в первые месяцы после ареста Богатенковых;
ни одного человека не прибавилось к этой крошечной группе лю-
дей в два с половиною года, прошедшие со времени принятия ими
их «веры». Вот список их; — всех их, сколько их было в декабре
1868 года:
Фома и Катерина Чистоплюевы; мать Фомы Чистоплюева,
Дарья Тихоновна Чистоплюева;
Тетка Фомы Чистоплюева, Матрена Никифоровна Головачева;
Дядя Катерины Чистоплюевой, Антон Иванов Чугунов; жена
его Марфа Акимова;
Григорий Воронин и жена его Дарья;
Соседка Чугуновых, Анна Егорова Филатова.
598

Итого девять человек.
Главными лицами этой группы людей были, как я уж говорил,
Дарья Воронина и Катерина Чистоплюева. Остальные семь чело-
век говорили о себе, что держатся тех же мнений, каких держатся
эти две женщины. Катерина Чистоплюева убеждена, что действи-
тельно все они имели одинаковые с нею понятия и что те из них,
которые до сих пор живы, остаются и теперь людьми одной с нею
«веры». Она убеждена и в том, что эта «вера» — та самая вера,
которой держались Богатенковы, когда она виделась с ними
(в 1866—1868 годах).
Для меня ясно, что в этих ее мыслях многое — чистая иллю-
зия. Число людей, которых основательным образом следует при-
знать имеющими одинаковую с нею «веру», менее того, сколько
считает она. Это будет очевидно из фактов, которые будут изло-
жены далее.
Перехожу к подробностям о тех из девяти человек, перечис-
ленных мною, о которых еще не рассказывал, или о которых, как
о Ворониных и о матери Фомы Чистоплюева, рассказывал лишь
мимоходом.
Мать Фомы Чистоплюева, Дарья Тихонова, принадлежала к
таким матерям, у которых весь интерес жизни — любовь к детям.
Страстно любя сына, она с такою же безграничною нежностью
полюбила и его жену. Желания Катерины были законом для ста-
рухи. — Когда Фома и Катерина «приняли веру» Богатенковых,
Дарье Тихоновой было лет шестьдесят пять, — по моему прибли-
зительному соображению; и несомненно, больше нежели шестьде-
сят лет, потому что ее сыну было тогда лет сорок пять, сорок
шесть. — Доживши лет до шестидесяти с лишком, вероятно лет
до шестидесяти пяти, твердою последовательницею старообряд-
чества поповской секты, могла ли Дарья Тихонова перейти в дру-
гое вероисповедание? — Невозможного тут нет; но факты подоб-
ного рода так необыкновенны, что надобно сказать: случаи этого
разряда должны быть принимаемы за достоверные не иначе, как
по внимательному исследованию рассказов о них. Я разбирал
рассказы Фомы и Катерины Чистоплюевых о переходе Дарьи Ти-
хоновой в веру, принятую ими. Оказалось: они ровно ничего не
знают о какой бы то ни было перемене в ее религиозных убежде-
ниях. Они толкуют исключительно о том, что когда они стали
держаться тех форм обращения с людьми, которых держатся те-
перь, Дарья Тихонова тоже стала держаться этих правил. Для
них этого достаточно, чтобы говорить: она приняла их веру. Но
дело имеет другую сторону, о которой не приходило им в голову
подумать. Старуха, усердная старообрядка, привыкла считать без-
различными для душевного спасения многие житейские обычаи,
которыми когда-то дорожила и соблюдение которых стало уж
издавна невозможным для рассудительных, осторожных старооб-
рядцев того края. Например, старообрядцы имели всегда своим
599

правилом уклоняться от знакомства с православным духовенством.
Но когда старообрядчество в том крае было приведено в затруд-
нительное положение, — это началось с появлением Иакова на
саратовской епархиальной кафедре, — около 1835 года, если не
ошибаюсь в моих хронологических воспоминаниях11, — Дарья
Чистоплюева нашла неблагоразумным дичиться православного
духовенства. Она вставала со скамьи у своих ворот, когда, сидя
тут, по обычаю простолюдинов, с соседками и приятельницами
видела проходящего священника; если он останавливался погово-
рить, она любезно вела разговор с ним. Этого мало. Священники
стали посещать ее, как добрую знакомую; она принимала этих
гостей, как следует гостеприимной хозяйке. Мало и того. «Об-
ходя» по праздникам «прихожан» с «крестом» — как это назы-
вается, — священники «заходили с крестом» к ней. Это значит:
они приходили с принадлежностями «молебствования», — с своим
церковным облачением, с разными вещами из церковной утвари.
Она принимала их любезно. Они «облачались», служили молебен,
ходили по комнатам, совершая каждение, кропя стены святою во-
дою; словом, делали все то, что делали в домах у православных.
Она не мешала им. Сама не молилась при их служении, не «подхо-
дила к кресту», но стояла и смотрела почтительно. По окончании
молебна давала им несколько денег, сообразно тому, как делали
их православные прихожане. Они признавали, что она не имеет
ни малейшего намерения изменить старообрядчеству. Но продол-
жали «бывать с крестом» у нее. Когда началось это, ей было лет
тридцать пять или сорок. Длилось это лет пятнадцать или два-
дцать. Настали времена, когда правительство нашло возможным
облегчить положение старообрядцев. Тогда Дарья Чистоплюева
согласилась с мнением сына и его жены, что теперь нет надобности
«принимать священников с крестом». — Итак: присутствовать при
молебнах, совершаемых в ее доме православными священниками,
не казалось ей делом греховным, отступничеством от ее веры. —
Я уж говорил, что когда ее сын женился, она послала его и не-
весту венчаться в православной церкви. — Из этих фактов ясно:
Дарья Чистоплюева была женщина, не ставившая свою верность
старообрядчеству в узкой формалистике. — Чем отличалась по
внешности от старообрядчества вера, в которую перешли Фома и
Катерина Чистоплюевы? —Тем, что следует отказаться от испол-
нения некоторых житейских обыкновений, относящихся к привет-
ствованиям между знакомыми при встречах: не раскланиваться,
не подавать руку для пожатия. Я полагаю, что Дарья Чисто-
плюева считала эти условия пустяками, из-за которых не стоит
огорчать сына и его жену; кажется им, что не должно расклани-
ваться и подавать руку, то пусть будет так: что за охота спорить
о таких мелочах? — Я думаю, что старуха подсмеивалась в душе
над сыном и его женою за то, что они придают важность этим
ребячествам. Я полагаю, она, в угождение сыну и его жене, оди-
600

наково стала бы, пожалуй, давать левую руку вместо правой или
обе руки вместо одной, или, вместо подаваний руки, кашлять при
встрече; или вообще поступать в этой церемонии, как угодно ее
сыну и его жене. — Мудрено думать, чтоб она, дожившая до
шестидесяти лет в правильных мыслях о мелочах житейской фор-
малистики, не смеялась в душе над тем, что ее сын и его жена
стали придавать важность некоторым из ничтожнейших между
этими мелочами. — Но, кроме этих вещей, казавшихся ей, я пола-
гаю, не более как ребячеством, вера ее сына и его жены имела
требование совершенно иного разряда: надобно жить скромно,
экономно, тихо; не следует тратить деньги на пустые развлечения,
вроде пирушек. Для людей, еще не дряхлых, имевших еще силу,
иной раз и охоту попировать, отказаться от пирушек — конечно,
составляет некоторое самоограничение; пожалуй, самопожертво-
вание. Так это, без сомнения, было для Фомы Чистоплюева, ко-
торому тогда (в 1866—1868 годах) не было еще пятидесяти лет
и который тогда, еще не будучи больным, конечно, сохранял до-
вольно значительную дозу свежести сил из полученного от при-
роды и не траченного ни на какие излишества атлетического за-
паса здоровых влечений к веселостям. Еще более чувствительным
самоограничением было это для его жены, при ее очень живом
характере. — Но старуха Дарья Чистоплюева, конечно, уж не
имела влечения пировать. И, без сомнения, она взглянула на дело
с чисто хозяйственной стороны: не сорить денег на пустые забавы,
которые для нее и скучны, и утомительны, — что ж, это очень
благоразумно. — В этом, я полагаю, и состояло «принятие веры»
сына и его жены Дарьею Чистоплюевою: старуха была рада, что
теперь дети не будут своими пирушками мешать ей проводить
вечера в лежанье на кровати, и с улыбкою привыкала она угож-
дать им в правилах относительно церемоний встречи с знако-
мыми.
Когда, в последние недели моего знакомства с Чистоплюевыми
и Головачевой, я, уж надеявшийся на то, что мои шутки по поводу
их мнений не будут принимаемы ими в обиду, позволял себе иной
раз посмеяться над тою или другою оригинальностью их понятий
или их манеры держать себя, я иногда прибавлял к моей шутке:
«Ох, я думаю, и Дарья Тихоновна была в этом согласна со мною;
только молчала перед вами, чтоб не огорчить вас». — «Может
быть, — отвечали они, — не приходило нам этого о ней в голову.
А может быть, она в самом деле поступала по-нашему только из
любви к сыну и его жене, в угождение им». — Это говорили они,
когда говорил я им всем троим вместе. А когда случалось мне вы-
сказывать мои мысли о Дарье Чистоплюевой в разговоре с одним
Фомою Чистоплюевым или с одною Катериною Чистоплюевою,
мне удавалось слышать и менее сомнительный ответ: «Кажется,
что ты, мой друг, угадываешь это правильно; должно быть, наша
старушка делала по-нашему лишь из любви к нам».
601

Подобно тому, как о Дарье Тихоновой Чистоплюевой, думаю
я о ее племяннике, Григорие Воронином, муже Дарьи Ворониной.
Он был человек очень мягкого характера; он очень любил жену;
он очень уважал ее; он имел привычку поступать во всем сооб-
разно ее желанию. И, сколько я могу анализировать его убежде-
ния по рассказам Чистоплюевых и Головачевой, я нахожу, что он
«перешел в веру», принятую его женою, только по угождению
жене, «держался» этой «веры» только для того, чтобы не разроз-
ниться с женою.
Остаются четыре лица: дядя Катерины Чистоплюевой, Антон
Чугунов; его жена; соседка Чугуновых, Анна Филатова, и тетка
Фомы Чистоплюева, Матрена Никифорова Головачева.
Одно из этих лиц, Матрена Головачева, принадлежит к числу
тех трех, которые жили здесь, в Вилюйске, и с которыми я позна-
комился и стал дружен. Потому я могу говорить об этом лице,
как человек, вполне знающий его характер и мысли.
Матрена Головачева, тетка Фомы Чистоплюева, теперь ста-
руха очень преклонных лет. Сколько именно лет ей, она не знает.
Полагает, что лет семьдесят. Приблизительное соображение о вер-
ности этого ее предположения можно сделать, основываясь на ее
достоверных знаниях, что она много старше своего племянника,
но что его мать Дарья Чистоплюева была несколькими годами
постарше ее. Итак, ей теперь во всяком случае будет лет за шесть-
десят пять; а в 1866—1868 годах было лет или пятьдесят пять,
или больше.
Она родилась и выросла в старообрядчестве и оставалась
усердною последовательницею его до того времени, как «перешла
в веру», принятую Чистоплюевыми, — то есть лет до пятидесяти
пяти или больше.
В ранней молодости она вышла замуж. Ее муж был, подобно
ей, из семейства, безбедно жившего работою, но не имевшего денег.
По промыслу он был чеботарь; усердный и хороший работник.
Благодаря тому они жили, как она выражается, «прекрасно».
«Богатства у нас не было, — говорит она, — но дом у нас был
полная чаша. Что ж, известное дело: когда простые чернорабочие,
которые умеют только кули таскать на суда, живут у нас в Ду-
бовке очень достаточно, то хорошему мастеру как же у нас не жить
в самом прекраснейшем достатке? Ну, и жили мы с мужем так,
что только благодарили бога».
Муж ее был человек «хорошей нравственности», — по-просто-
народному это значит, между прочим, что он не любил / б ы т ь
пьян. Притом он был смирного характера. «Чего ж еще желать,
батюшка ты мой? Когда у жены такой муж, то должна она за
него и день, и ночь богу молиться. Не всякой жене бог дает такое
счастье», — говорит она. Она и смолоду умела ценить свое сча-
стье: была благодарна богу, что у нее такой муж. Они всегда
жили согласно: «Никогда у нас, друг ты мой, словечка не было
602

поперек сказано промежду собою. Чтоб он мне какое неудоволь-
ствие сказал или б я ему, — никогда этого не было».
Он был православный, или, как выражаются старообрядцы
в Дубовке, он был «греко-российский».
— «Неужели ж, Матрена Никифоровна, у вас с ним не было
никаких неприятностей из-за того, что он держится греко-россий-
ской веры, а вы старой веры?» — спрашивал я. — «Никогда,
никакой размолвки, никакого спора из-за этого у нас не было, —
отвечала она. — Говорила я тебе, ни из-за чего у нас не было
никаких неудовольствий; ну, и из-за этого не было. Жили мы
всегда в полном согласии, вот и все». — «Но позвольте, однако,
Матрена Никифоровна, — продолжал расспрос я. — Вы были
усердны к своей вере, когда были в старообрядчестве?» — «Ну,
известно, была».— «И он был усерден к своей вере?» — «Изве-
стно; а то как же?» — «И все-таки вы с ним не спорили из-за
разницы в вере?» — «Никогда». — «Да как же это?» — «А так.
Он для меня хорош, я для него хороша, так чего ж еще тут?» —
«Но его вера для вас была ж неприятна?» — «А что ж мне в ней
было неприятного?» — «Да как же, что? Не та она, как ваша». —
«Ну так что? Не та она, как моя; а неприятного в ней ничего
не было. Чем она не хороша? Хорошая вера». — «Неужели ж вы
так думали о греко-российской вере, когда были в старообрядче-
стве? Теперь вы думаете о ней так, я знаю. Но тогда, неужели ж
мысли о ней были у вас, Матрена Никифоровна, те же самые, ка-
кие теперь?» — «Нет. Теперь я понимаю, что никакой, ни самой
неважной разницы между греко-российской верой и старой верою
нет. А когда я была в старой вере, я этого не понимала. Теперь,
по-моему, греко-российская ли вера, старая ли вера — все равно.
А тогда я думала, что хоть греко-российская вера тоже хороша,
но что старая вера лучше. Только я и тогда понимала, что разница
невелика, и потому спорить об этой разнице не стоит. Ну, и муж
мой думал о своей вере так же, как я о своей: греко-российская
вера лучше старой, но разница между ними не такая боль-
шая, чтобы спорить об этом. Потому и споров у нас с ним не
было».
Дарья Чистоплюева, мать Фомы, очень любила Головачеву.
Это было еще с самой ранней молодости Головачевой. Они виде-
лись каждый день. Детей у Головачевой не было. Потому она
имела досуг проводить у Чистоплюевых очень много времени.
Она была как будто вовсе принадлежащей к семейству Дарьи
Чистоплюевой. Когда Дарья Чистоплюева «перешла в веру», при-
нятую ее сыном и его женою, перешла в эту веру и Головачева.
Почему перешла? — Она и теперь не умеет сказать в объясне-
ние этому ничего, кроме того, что ясно было для меня через не-
сколько минут после начала моего знакомства с нею: она после-
довала примеру Дарьи Чистоплюевой. На мои расспросы она
постоянно отвечала одно: «Друг ты мой, Дарья Тихоновна лю-
603

била меня, ну и я ее любила; так что ж мне было отставать
от нее?»
Действительно, в этом состояло для нее все дело.
Она женщина очень религиозная. Держится своей «веры» со-
вершенно твердо. Но отчетливых понятий о своей вере не имеет
и теперь, проживши лет шесть — во время процесса — в одной
комнате с Катериною Чистоплюевою, Дарьею Ворониною и, пока
была жива — года полтора — Дарья Чистоплюева, то и с Дарьею
Чистоплюевой, — а по окончании процесса, проживши все время
вместе с Фомою и Катериною Чистоплюевыми.
Дело в том, что, при всей своей религиозности, она женщина
совершенно того склада ума, который преобладает в огромном
большинстве русских простолюдинов и простолюдинок. Серьез-
ным образом занимательны для нее только житейские дела ее са-
мой, ее родных и других близких ей лиц. Из этого круга мыслей
у нее нет охоты выходить. Думать о религиозных вопросах для
нее скучно. Религиозна, очень религиозна, но много думать о
«вере» ей скучно: у русских простых людей такие характеры попа-
даются очень часто.
Сколько могу я судить, то же самое, что о Головачевой, на-
добно полагать о другой пожилой женщине, судившейся и осуж-
денной вместе с нею и ее родными, Анне Егоровой Филатовой.
Я полагаю, что Анна Филатова перешла в ту веру, за которую
попала под суд, не имея отчетливых понятий об этой вере. Я воз-
вращусь к вопросу об этой старушке после того, как изложу мои
сведения о двух остальных лицах, о которых Катерина и Фома
Чистоплюевы говорят, как о своих единоверцах, — о дяде Кате-
рины Чистоплюевой Антоне Чугунове и о его жене.
Богатенковы, Киселевы, Воронины, Чистоплюевы были жи-
тели посада Дубовки. Отец и мать Катерины Чистоплюевой жили
тоже в Дубовке. Но или все, или почти все эти семейства принад-
лежали к сословию удельных крестьян. О Богатенковых и Кисе-
левых я не умею сказать этого положительно, потому что Фома и
Катерина Чистоплюевы сами не разберут в своих воспоминаниях,
«были ли записаны в гильдию» Богатенковы и Киселевы, или нет;
и если нет, то к какому сословию — мещанскому или крестьян-
скому— принадлежали эти семейства. Но Воронины и Чисто-
плюевы были удельные крестьяне. Чугуновы тоже.
В старину весь род Чугуновых жил в Дубовке. Но общество
удельных крестьян, живших в Дубовке, имело по соседству с по-
садом большой участок земли. Когда оно стало чувствовать недо-
статок в земле, которою пользовалось, живучи в Дубовке, часть
этого общества переселилась на тот кусок земли. Таким образом
возникло селение Песковатка. От центра Дубовки до того места,
на котором были построены первые дома нового селения, счита-
лось семь верст. Потому и уцелело до сих пор выражение, что от
Дубовки до Песковатки — семь верст. Но Дубовка быстро росла
604

в ту сторону, где Песковатка. До и сама Песковатка много вы-
росла в сторону к Дубовке. И около 1866 года расстояние между
краями Дубовки и Песковатки было уж так невелико, что Песко-
ватка составляла как будто подгородную слободу Дубовки.
Чистоплюевы жили в Дубовке. Но, принадлежа к сословию
удельных крестьян, Фома Чистоплюев считался имеющим надел
в земельной даче Песковатского селения. И в этом селении была
какая-то маленькая постройка, принадлежавшая ему, — что-то
вроде анбара ли, или крошечной избушки, не умею сказать.
Воронин тоже имел кусок земли в Песковатке и на этом куске
домик.
Николай Чугунов, отец Катерины Чистоплюевой, оставался
жителем Дубовки. Брат его Антон, дядя Катерины, жил в Песко-
ватке.
Антон Чугунов был рыбак. Продавать свою рыбу он приезжал
в Дубовку. Во время весеннего улова это бывало каждый день.
Летами Антон Чугунов был много моложе отца Катерины.
Был лишь немногим старше племянницы. Дядя и племянница
росли почти вместе. Были дружны. Жена дяди и Катерина очень
любили друг друга. Виделись беспрестанно.
Жену Антона Иванова Чугунова звали Марфою Акимовою.
У них было трое детей, две дочери и один сын. Старшую дочь их
звали Анною. Ей в 1868 году было двенадцать лет. Имена двух
других детей Антона и Марфы Чугуновых: Дарья и Иван.
Антон и Марфа Чугуновы не имели денежных запасов.
Но жили очень безбедно.
Через улицу против них жила Анна Филатова. Она была по-
старше Марфы Чугуновой. Была чрезвычайно дружна с нею.
Антон и Марфа Чугуновы не интересовались Богатенковыми,
так что слышали об аресте их довольно смутно и не имели охоты
слышать подробнее и точнее.
Но когда Катерина Чистоплюева собиралась посетить Богатен-
ковых во второй, или третий, или четвертый раз, Дарья Воронина,
вместе с которой собиралась она к ним, сказала ей, что рыба,
которая была у них, уж вся вышла: «Возьми, милая, рыбы в гости-
нец им». — Дело было во время весеннего улова, утром. У Чисто-
плюевых вся рыба была уж распродана. Катерина Чистоплюева
подумала: «Антон Иванович, кажется, еще не распродал свою
рыбу; кажется, еще найду его на рыбном базаре». И пошла на
рыбный рынок искать дядю. Он был еще там, и у него еще оста-
валась нераспроданною хорошая рыба, в том числе прекрасный
большой сазан. Катерина Чистоплюева выбрала самую хорошую
из оставшейся у него рыбы, между прочим, и этого сазана, и стала
говорить, чтоб он подарил ей отобранное ею. Он удивился: зачем
ей столько рыбы на обед для троих? Да и вообще зачем ей нужна
рыба от него? У нее была в это утро своя. Как же это она про-
дала всю, не оставивши себе на обед, если хотела готовить себе
605

ныне обед из рыбы? — Рыбу, пойманную ее мужем, продавала
она. — Она должна была объяснить дяде, почему вдруг понадо-
билась ей рыба. — Дядя рассмеялся и дал.
«Вот с этого-то случая, друг ты мой, и пошли у меня разговоры
с дядею и его женою о Богатенковых. Ну и перешли Антон Ива-
ныч и Марфа Акимовна в ту же веру, в которую перешли мы, я
с моим стариком». — Так рассказывала мне Катерина Чисто-
плюева.
Примеру своих друзей, Антона и Марфы Чугуновых, последо-
вала Анна Филатова.
Катерина Чистоплюева говорит о своем дяде с уважением.
Но в каждом слове ее о нем ясно слышится уверенность, что ее
мысли господствовали над его мыслями. И я полагаю, что это ее
чувство основательно. В таком же отношении к ней была и его
жена.
Таким образом, из девяти человек той группы, к которой
принадлежали Воронины и Чистоплюевы, только два лица были,
я полагаю, людьми, самостоятельно державшимися тех мнений,
за которые были подвергнуты суду; это Дарья Воронина и Кате-
рина Чистоплюева.
Григорий Воронин и Фома Чистоплюев приняли эти мнения,
подчиняясь влиянию своих жен.
Антон Чугунов и его жена едва ли имели отчетливые понятия
о том вероучении, к которому примкнули; а во всяком случае,
примкнули к нему, лишь следуя примеру Фомы и Катерины
Чистоплюевых.
Мать Фомы Чистоплюева, Дарья Чистоплюева, считала, я по-
лагаю, это вероучение не различающимся от старообрядчества
(или православия, в данном случае все равно) ничем таким, из-за
чего стоило бы спорить, и приняла правила его лишь для того,
чтоб не огорчать сына и жену сына противоречием в вещах, казав-
шихся ей пустяками.
Наконец Матрена Головачева и Анна Филатова были после-
довательницами этой «веры» лишь потому, собственно говоря, что
держались принятых в ней правил обращения с людьми при встре-
чах: не раскланиваться и не подавать руку; в этом и состояла для
них обеих «вера», а приняли они эти правила по уважению —
Матрена Головачева к Дарье Чистоплюевой, Анна Филатова
к Антону Чугунову и его жене.
Итак, «вера», возлагавшая на своих последователей и после-
довательниц правила не раскланиваться и не подавать рук при
встречах, приобрела весною 1866 года девять человек последова-
телей и последовательниц в Дубовке и Песковатке.
Прошло два с половиною года, настал декабрь 1868 года.
Вера неподавания руки при встречах сохраняла весь тот ком-
плект верующих, без убавки и прибавки.
606

Дубовка и Песковатка хохотали над этою верою и ее девятью
верующими.
В жизни верующих произошли за это время две перемены.
Об одной я уж говорил: осенью 1868 Чистоплюевы поселились
в землянке. Другая перемена состояла в том, что Воронины, тор-
говые дела которых несколько расстроились, переселились из Ду-
бовки в Песковатку, где могли жить экономнее, нежели в Дубовке.
Я говорил, что и Дубовка, и Песковатка хохотали над Воро-
ниными, Чистоплюевыми и их единоверцами. Но, разумеется,
молвы о них, смеха над ними было несравненно меньше, нежели
молвы и смеха по поводу Богатенковых и Киселевых, потому что
они были люди очень не важные, мало интересные. Только Воро-
нины принадлежали к торговому сословию; но и то лишь к мел-
ким людям торгового класса. Что за охота была Дубовке и Пес-
коватке много толковать о торговце, весь капитал которого огра-
ничивался несколькими тысячами рублей? А все остальные семь
человек были чернорабочие: два рыбака, жена чеботаря, жена
какого-то другого мужика. Кроме родных и личных знакомых,
кому был интерес заниматься их поступками? — О них говорили,
только когда вспоминали о Богатенковых; в этих случаях распро-
страняли на них те порицания и бранные прозвища, которые при-
выкла молва употреблять о Богатенковых: «дурачье», «сумасшед-
шие», «безумные».
В два с половиною года их вера не приобрела ни одного нового
последователя, ни одной последовательницы. Почему не приоб-
рела? — Причин было две. Во-первых, у них не было никакой
потребности пропагандировать. Они думали только о собственном
душевном спасении. Учить других они не считали себя ни при-
званными от бога, ни способными. Все они были люди совершенно
темные. Никто из них не умел читать. Никто из них не имел даже
и такого объема сведений по догматике и по истории церкви, ка-
ким обладает большинство безграмотных людей между право-
славными и между старообрядцами, посещающими общественные
моления своей секты. Все они были люди смирные и желавшие
быть благоразумными; потому все они молились только по до-
мам, повинуясь постановленному в том крае со времени закрытия
старообрядческих часовен запрещению старообрядцам собираться
для общественных молений. Я говорил об этом. Говорил и о том,
каково было натуральное последствие воздержания безграмотных
старообрядцев от участия в общественных молениях: не слыша
ни богослужения, ни отрывков из священного писания, они посте-
пенно забывали то, что когда-то знали, и напоследок их сведения
по догматике и церковной истории упали до чрезвычайной ску-
дости и сбивчивости. — Скромные и неглупые люди, дошедшие
до такой нищеты религиозных сведений, не могли не понимать,
что не годится им учить других. А Чистоплюевы и Воронины
были люди скромные и неглупые. Уж по одному этому они дол-
607

жны были чуждаться всякой мысли о пропагандировании своих
мнений и удерживать от этого остальных своих единоверцев.
Да вовсе и не клеилась их «вера» с мыслями о пропаганде. Сущ-
ность их религиозных влечений состояла в заботе о собственном
душевном спасении. Они были заняты мыслями только о том,
чтоб им самим удостоиться благоволения божия. Не об основании
какой-нибудь секты думали они; нет; только о том, чтобы вести
богоугодную жизнь. Они хотели быть людьми чистой нравствен-
ности только в сущности. Кто серьезно предан делу собствен-
ного нравственного совершенствования, у того нет ни досуга в
мыслях, ни склонности выступать проповедником; исключений
из этого правила мало показывает история религиозной жизни.
Например, наши четь-минеи почти обо всяком из тех святых пра-
вославной церкви, которые были проповедниками веры, говорят,
что он лишь по принуждению от других принимал на себя про-
поведническую деятельность, а кого из святых не принуждали к
проповедничеству повеления его начальников или духовных на-
ставников, те вообще и не выступали проповедниками.
Итак, по обыкновенному свойству людей, заботящихся исклю-
чительно о собственном нравственном самосовершенствовании,
Чистоплюевы, Воронины и их единоверцы не имели склонности
учить других.
«О своей душе мы думали; куда нам было учить других? —
говорили мне Катерина и Фома Чистоплюевы. — Да и что ж мы,
вовсе глупые, что ли, чтобы нам можно было не понимать, какие
мы люди: безграмотные; учить других, то хоть читать-то надо бы
уметь».
Итак, они и их единоверцы не делали ни малейших попыток
распространять свою «веру».
Но если бы и имела эта вера в числе своих последователей
кого-нибудь, склонного проповедывать ее, она не могла бы при-
обрести новых последователей. Сущность ее такова, что она ни
при каких усилиях, ни при каких, пусть бы хоть и самых благопри-
ятных, условиях ничем не стесненной, публичной пропаганды не
могла бы приобрести столько последователей, чтобы стать хотя бы
крошечною сектою, — сектою, которая имела бы хоть сотню после-
дователей. Она — явление совершенно случайное, мимолетное;
явление, не могущее итти дальше ничтожной группы нескольких
лиц, подчинившихся, по привычке родства или многолетней друж-
бы, влиянию совершенно исключительной, нимало не пригодной к
широкому распространению формы религиозного чувства, овла-
девшей двумя-тремя людьми, прожившими десятки лет в родствен-
ной или дружеской близости между собою. Я возвращусь к этому,
когда изложу сущность «веры» моих друзей, Катерины и
Фомы Чистоплюевых (и Матрены Головачевой, насколько добрая
старушка имеет эту «веру», то есть очень мало). Теперь пока я
лишь объясню тот факт, что эта «вера» в два с половиной года не
608

приобрела ни одного нового последователя, ни одной последова-
тельницы: сколько людей приняли ее в первой половине 1866 года,
столько ж их было и в конце 1868 года: девять человек; да девять
лишь по счету наивной Катерины Чистоплюевой; а по моему счету,
человек пять, шесть из этих девяти.
Осмеиваемые всеми, кому случалось вспомнить о них, эти
люди, ничтожные по своему общественному положению, прожили
в своей вере два с половиною года, не предполагая, что в их забо-
тах о своем душевном спасении может оказаться что-нибудь не
согласное с законом.
Но около половины декабря 1868 года Чистоплюевы услы-
шали, что единоверцы их, жившие в Песковатке, — Чугуновы,
Воронины, Филатова — арестованы. На другое утро Фома и
Катерина Чистоплюевы пошли в Песковатку навестить аресто-
ванных. Когда они разговаривали с арестованными, подошел к ним
полицейский служитель и объявил им, что велено оставить под
арестом и их. Через несколько времени пришел становой пристав
и обратился к Фоме и Катерине с вопросами, изумившими их,
показавшимися им грубою, нелепою и нечестивою насмешкою;
и Катерина Чистоплюева отвечала ему на эти возмущавшие ее
душу вопросы народными поговорками, какими русские мужики
и мужички заставляют молчать кощунствующих купцов; это по-
говорки шутливые; шутка для русского простонародья служит
любимою формою выражать негодование. — Вот этот разговор
Катерины Чистоплюевой с предлагавшим ей и ее мужу возбуж-
давшие в них негодование и действительно нелепые вопросы ста-
новым приставом.
Как увидел Фому и Катерину Чистоплюевых, становой при-
став обратился к ним с вопросом: «Бог есть у вас?» Катерина
сказала на это: «Где бог!» Становой сказал: «На небе». Катерина
сказала: «Небо, там никто не был». Становой сказал: «А царь
у вас есть?» Катерина отвечала: «А где же царь?» Становой
сказал: «Угодно, я принесу портрет». Катерина сказала: «Я пор-
третам не верю».
Становой кончил на этом свой удивительно уместный диспут
с русскими мужиком и мужичкой, будто с какими-нибудь париж-
скими ouvriers *, между которыми не в диковинку атеисты, и ко-
торые уж и тогда, в 1868 году, были почти сплошь республикан-
цами. Становой пристав, очевидно, воображал, что Дубовка и
Песковатка — Париж, что сам он sous-prefect** Сенского депар-
тамента и что беседа его с Фомою и Катериною происходит на
французском языке. Разочарованный в иллюзии, что придуман-
ные им вопросы очень умны, он крикнул полицейским: «Поса-
дить этих людей в темную» и ушел.
* Рабочими. — Ред.
** Помощник префекта. — Ред.
609

Я возвращусь к разговору, который привел с буквальною
точностью, как несколько раз передавала мне его, всегда совер-
шенно одними и теми же словами, Катерина Чистоплюева.
На следующее утро Фома и Катерина Чистоплюевы были
отправлены в Царицын.
Воронины, Чугуновы и Филатовы были уж отправлены туда
раньше их.
Через месяц были арестованы и также отправлены в Царицын
Дарья Чистоплюева и Матрена Головачева.
Было арестовано еще несколько человек, — человек пять или
шесть, кажется, — по предположению, что и они держатся той же
веры. Но эти предположения были найдены неосновательными,
и те пять или шесть человек были освобождены от суда. Я считал
излишним делать обременение моей памяти напрасною заботою
удерживать в ней их имена.
Подсудимыми остались только девять человек, которых я пере-
числял:
Григорий и Дарья Воронины; Антон и Марфа Чугуновы;
Анна Филатова; Дарья, Фома и Катерина Чистоплюевы; Мат-
рена Головачева.
Чугуновым было сначала позволено, чтоб их дети находились
при них. Через несколько времени старшее из их троих детей, де-
вочка Анна, умерла.
Дарья Чистоплюева, Марфа Чугунова, Григорий Воронин
умерли во время процесса.
Дожили до конца процесса и — сколько я знаю, до сих пор
остаются живы — шесть человек из девяти; это:
Дарья Воронина; Антон Чугунов; Анна Филатова; Фома и
Катерина Чистоплюевы; Матрена Головачева.
Процесс длился больше пяти лет, — с декабря 1868 до марта
1874 года. Года полтора, или несколько больше, подсудимые со-
держались под стражею в Царицыне; после того были отправлены
в Камышин; оставались там тоже года полтора; откуда были от-
правлены в Саратов и пробыли там тоже года полтора. Их понятия
о формах судопроизводства и о ходе их процесса так слабы и темны,
что я не мог найти в их рассказах никаких объяснений для этих
перемещений их из Царицына в Камышин, оттуда в Саратов. Но,
само собою разумеется, это было делаемо по каким-нибудь вполне
основательным и совершенно законным причинам. Относительно
того, что были переведены они из Камышина в Саратов, — из
уездного города в губернский, и притом такой, где находятся цен-
тральные учреждения судебной власти того судебного округа, —
я предполагаю, что мотив тут был самый доброжелательный в
пользу подсудимых: судебная палата, когда рассматривала достав-
ленное ей предварительное следствие, желала, я полагаю, поближе
присмотреться к подсудимым с тою снисходительною целью,
чтобы увидеть, не найдется ли какого-нибудь законного повода
610

прекратить дело освобождением этих — по документам предвари-
тельного следствия палата без сомнения видела — жалких невежд,
нелепо впутывавших себя в преступные выражения на допросах
предварительного следствия. Едва ли я ошибаюсь, предполагая
у судебной палаты это сострадательное желание. И если она не
исполнила его, то лишь по невозможности добиться от несчастных
невежд рассудительных слов, которые дали б ей какое-нибудь
законное основание постановить приговор о прекращении про-
цесса. — Это лишь мое личное соображение. В рассказах моих
темных друзей я не мог найти ничего ни в опровержение, ни в под-
тверждение ему. Они совершенно темные люди, такие темные, что
у них не являлось даже потребности подумать: да почему ж не
оставляли их все время процесса находиться под стражею в Ца-
рицыне, а переводили их в другие города? Они чувствовали себя
до такой степени бессильными понимать факты процесса, что не
являлось у них и попыток подумать, что такое, как и почему со-
вершается над ними. Они во все продолжение процесса держали
себя, как бараны: вообще молчаливо и смирно; и — иной раз,
в избытке душевного страдания, издавали резкие, бессмысленные
звуки, метались стремглав куда попало, — и после того опять
стояли смирно и молчали. С людьми, которые держат себя бес-
смысленно, какого толку можно добиться? — Не добилась толку
с ними судебная палата и принуждена была их бестолковостью
отказаться от надежды спасти их, нашла себя в необходимости
постановить решение о предании их суду. Так я думаю об отно-
шениях судебной палаты к предварительному следствию: оно по-
казывало ей, что это люди, достойные всякого сострадания, но
говорившие на допросах вещи, преступные по закону; переделать
этого она не нашла возможности и должна была предать бессмыс-
ленных невежд суду; жалела о том, что не могла поступить иначе.
В начале 1874 года подсудимые были отправлены из Сара-
това в Царицын, где должен был происходить суд над ними.
Царицынский окружный суд назначил днем решения их процесса
8-е марта. В суде несчастные невежды держали себя так, что уж
и одного этого, независимо от нелепостей, наделанных ими на до-
просах предварительного следствия, было бы вполне достаточно
для отнятия у присяжных заседателей всякой возможности про-
изнести какой-нибудь иной вердикт * о них, кроме вердикта: «да,
виновны». — И они были приговорены — к какому именно нака-
занию? — к ссылке ли в Восточную Сибирь на поселение? или
к ссылке на поселение в отдаленнейшие места Восточной Сибири?
или, быть может, к какому-нибудь иному, подобному этим, но
иному какому-нибудь наказанию? — разобрать этого из их слов
я не мог. Они полагают, будто б они слышали в суде, что приго-
ворены они к ссылке в Вилюйский округ. Дело очевидное: они
* П р и г о в о р . — Ред.
611

не поняли выражений приговора о них. Они воображают, что в
приговоре было сказано то, что узнали они где-нибудь в Томске
или в Иркутске о распоряжении местной административной вла-
сти, сделанном на основании судебного приговора, конечно, не
определявшего с такою точностью местность, где поселить их.
Сделав этот общий очерк процесса, перехожу к подробностям
о нем, какие умели припомнить и рассказать мне мои бедные, тем-
ные друзья.
По правилам своей веры, подсудимые должны были оставлять
защиту свою исключительно богу. Потому они не должны были
говорить ничего в свое оправдание. Пусть будут взводимы на них
какие бы то ни было обвинения: они должны молчать в уповании,
что если бог захочет показать их судьям их невинность, то по-
кажет ее и без их вмешательства. Оправдываться, это зна-
чит не иметь веры в покровительство божие. Такое неверие —
грех.
Но это нелепый образ мыслей? Конечно, не я, принадлежащий
к той школе философского мышления, которая называется атеиз-
мом, могу иметь сомнение в том, что образ мыслей моих несчаст-
ных друзей о теологических вещах вообще, и в частности о покро-
вительстве провидения им, не выдерживает анализа. Но вопрос
здесь вовсе не о том, считаю ли я, или считает ли кто-нибудь иной
какое-нибудь убеждение основательным. Вопросы здесь могут
итти лишь о том, сообразны или не сообразны данные убеждения
людей, о которых идет дело, с догматами христианства, и состав-
ляют ли они, или нет, преступления против законов русской
империи.
Кому из христианских богословов угодно, те могут, с точки
зрения житейской опытности, смеяться над мыслью: «провидение
защищает невинных; невинные должны уповать на это». Но —
всякое отрицание этой мысли — отрицание одного из основных
догматов христианской веры. Всякая ортодоксальная книга и у
православных, и у католиков, и у протестантов подтвердит: это
один из основных догматов христианства.
А что касается законов русской империи, они постановляют
одним из основных правил уголовного судопроизводства юриди-
ческий принцип: подсудимый не обязан отвечать ни на какие во-
просы; ему предоставлено право молчать.
Итак, благоразумно ли, или нет было правило, держаться кото-
рого желали, сообразно своей вере, подсудимые, в нем не было
ничего несообразного с православием (или католичеством, или
ортодоксальным протестантством) и ничего противного законам
русской империи.
И если б у них достало силы неуклонно держаться этого пра-
вила, то они были б совершенно оправданы судом. В том не может
быть ни малейшего сомнения ни у какого хорошего юриста.
Но — легко для верующих верить в то, во что искренно и го-
612

рячо верят они. Иное дело неуклонно держаться правил своей
веры в тяжких, продолжительных житейских затруднениях.
Ни у кого из подсудимых недостало силы неуклонно молчать
на допросах. И они — каждый раз, как изнемогала их воля хра-
нить молчание, говорили глупости; а иной раз говорили вещи —
и совершенно глупые, и с тем вместе преступные.
Все хорошие юристы всех цивилизованных стран согласны
в том, что следователь должен начинать допрос формальным кон-
статированием личности подсудимого. Простейшим и достоверней-
шим средством исполнить эту очень важную формальность все
они считают предложение подсудимому вопрос о его личности
(о его имени, звании и т. д.). Я не знаю, поставлено ли русскими
законами соблюдение этого юридического обряда в непременную
обязанность следователю. Но думаю, что поставлено. А во вся-
ком случае, оно было соблюдаемо лицами, производившими в
предварительном следствии допросы подсудимым. Прекрасно. Эти
следователи соблюдали важный юридический принцип, соблюде-
ние которого повелевал им, я полагаю, и положительный русский
закон.
Но что из того выходило?
Приводят на допрос, положим, Фому Чистоплюева. Следова-
тель спрашивает его: «Как тебя зовут?» Чистоплюев молчит.—
Как должен поступить в подобном случае опытный юрист? — Это
предусмотрено и разъяснено в ученых книгах о юриспруденции;
я полагаю: предусмотрено, решено, поставлено в обязанность сле-
дователю также и русским законодательством.
Следователь предлагает подсудимому какой-нибудь вопрос.
Подсудимый молчит. Если подсудимый, как известно следова-
телю, не глух и не нем, следователь записывает в акт допроса:
«Подсудимому был предложен такой-то вопрос; подсудимый не
отвечал на него». Если же следователю неизвестно, глух или нет,
нем или нет подсудимый, то следователь разъясняет себе эти
вещи, спрашивая о том у людей, лично знакомых с подсудимым,
или экспертов по данным предметам — например, медиков — и
вносит в акты их показания, что подсудимый не глух и не нем,
но на предложенный такой-то вопрос не отвечал. — Во всяком
случае, процедура относительно вопроса, на который не отвечает
подсудимый, должна состоять в констатировании факта, что под-
судимый не отвечал, и констатированием этого факта должна кон-
чаться. Так говорит юриспруденция; и говорит так, если я не оши-
баюсь, положительный русский закон.
Но следователю воображалось, что он обязан добиваться,
чтобы подсудимые отвечали на вопросы о их личности. Результа-
том было, что подсудимые, утомленные его настойчивостью, теряли
силу сохранять молчание. И давали ответ. Но какой ответ был
это! — Ответ, действительно способный до глубины души возму-
тить следователя, — если следователь не провел много лет своей
613

жизни над изучением чети-миней и тому подобных книг или не
жил долгие годы среди простых людей интенсивной религиоз-
ности. Я взял для примера то, как держал себя Фома Чисто-
плюев. Буду и продолжать пример на его ответах.
«Как тебя зовут?» — спрашивает следователь. Чистоплюев
молчит. Следователь повторяет и повторяет вопрос, постепенно
приходя в раздражение. Чистоплюев чувствует наконец: невоз-
можно отделаться молчанием; надобно отвечать; и отвечает:
«Не знаю». — Имей следователь живое понятие о священных
легендах православной церкви, он не затруднился бы возвратить
себя к утраченному им спокойствию духа. Он знал бы, что Чисто-
плюев смиренно исполняет его требование и дает ему ответ, сви-
детельствующий о покорности воле начальства. Но следователь,
не знакомый с языком священных легенд, принимает ответ за
дерзость и горячится больше прежнего.
Не хочу продолжать. Я не виню следователя. Я убежден, ему
казалось, что он поступает, как обязан по закону. Я говорю
только, что он не имел тех знаний, которые были бы ему необхо-
димы для сообразного с кроткими — относительно религиозных
отрицательностей нашего невежественного простонародья — жела-
ниями правительства, для соответствующего духу распоряжений
правительства относительно раскольничьих дел, для хорошего ве-
дения следствия.
Не хочу продолжать о следователе. Нахожу надобным расска-
зать лишь те из возникавших на допросах фактов, которые были
преступлениями подсудимых; преступлениями, бесспорно, тяж-
кими.
Не всегда подсудимые успевали сохранить на допросах спо-
койствие души. И иногда допросы обращались в площадную пере-
бранку между следователем и подсудимым.
Ругаться с чиновником судебного ведомства во время испол-
нения им его должностных обязанностей, это составляет наруше-
ние закона, подлежащее наказанию; какому именно, я не знаю
определительно; думаю, довольно тяжелому. Но это не состав-
ляет уголовного преступления. И наказание за это, как бы ни
было тяжело само по себе, без сомнения, не принадлежит к
разряду наказаний уголовных. Во всяком случае, оно очень мало-
важно сравнительно со ссылкою на поселение. И судьба подсу-
димых была бы счастлива сравнительно с участью, которой под-
верглись они, если бы следователь не увлекался своею горячно-
стью в перебранке с подсудимыми до профанации того, чего вовсе
не должен был касаться в этой неуместной фазе обмена тривиаль-
ных слов, до которой никогда не унижаются опытные следователи,
умеющие помнить, что они — должностные лица, обязанные дер-
жать себя с достоинством, говорить спокойно и рассудительно
и говорить лишь то, что необходимо по предмету речи. — Из-за
чего и собственно о чем шли споры? — Только из-за того, что под-
614

судимые не хотели произносить своих имен; только о том, может
ли следователь удовлетвориться внесением в протокол допроса
факта, что они не хотят называть своих имен. Только из-за этого,
только об этом шли споры. Но при своем раздражении следова-
тель кричал в этих перебранках из-за чисто формального несо-
гласия, будто бы спор идет о боге и о царе. Результатом было, что
он слышал иногда в ответ простонародные выражения, какие
издавна употребляются в перебранках, когда нападающий впуты-
вает в свои бранчивые выходки неуместные обороты речи о боге
и о царе. Я разберу после, каков действительный смысл этих про-
стонародных выражений. Но бесспорно то, что кажущийся ясным
для незнакомых с действительным их смыслом буквальный смысл
их, если предлагается судебному решению, не может не быть
признан по судебному решению преступным.
Как скоро следственные документы, констатировавшие упо-
требление этих выражений некоторыми из подсудимых и принад-
лежность всех других подсудимых к одинаковому с теми их сопод-
судимыми образу мыслей сделались предметом судебного реше-
ния, никакие судьи, никакие присяжные заседатели не могли не
найти, что подсудимые виновны в уголовном преступлении.
Приговор был бесспорно правилен.
Во время суда произошло обстоятельство, значение которого
с формальной стороны я не умею определить, по смутности вос-
поминаний моих друзей о главном моменте его, но которое, я по-
лагаю, не имело реального влияния на решение суда.
То заседание царицынского окружного суда, в котором были
судимы Воронины, Чистоплюевы и другие, судившиеся вместе
с ними, началось производством других процессов, — каких-то
заурядных уголовных процессов, по делам каких-то воров или
каких-то мошенников. Процессы эти были ведены, само собою
разумеется, в присутствии публики. Когда они были кончены
и суд должен был перейти к процессу Ворониной, Чистоплюевых
и их соподсудимых, суд постановил производить их дело при
«закрытых дверях», — как передают это постановление на своем
простонародном языке мои друзья; я полагаю, это значит, что
суд сделал постановление об удалении публики из судебного зала.
Подсудимые подняли шум, требуя, чтобы их судили в присут-
ствии публики. — Окружный суд послал в Саратовскую судеб-
ную палату телеграмму с уведомлением об этом факте и вопросом,
как тут поступить. Саратовская судебная палата отвечала теле-
граммою, постановлявшею, что процесс должен быть произведен,
как велит обыкновенный судебный порядок, в присутствии пуб-
лики. Подсудимые успокоились и, сколько умеют понять мои
друзья, держали себя от самого начала судебного процесса до са-
мого конца его с должным почтением к суду.
Итак, постановление царицынского окружного суда, подавшее
повод к прискорбному инциденту, было отменено; следовательно,
615

было или неосновательным, или ненужным. Тем не менее, я дол-
жен признать, что царицынский окружный суд сделал это поста-
новление по соображению, чуждому всякой недоброжелательности
к подсудимым. В процессе должна была итти речь о выражениях,
буквальный смысл которых оскорбителен для особы государя
императора. Если я не ошибаюсь, закон повелевает, что при по-
добных процессах суд совершается не в присутствии публики.
С этой точки зрения то постановление окружного суда было за-
конно и справедливо. Саратовская судебная палата отменила это
постановление, конечно, лишь потому, что не нашла действительно
оскорбительными для особы государя императора те выражения,
которые казались такими окружному суду. Она, как ясно из этого,
угадывала, что подсудимые не могли иметь намерения оскорблять
особу его величества. Угадывала и была права в своей догадке.
Но — как быть! — не имела она власти спасти подсудимых. Бук-
вальный смысл тех нелепых слов преступен. Она могла только
сожалеть о несчастных.
Я не сомневаюсь в том, что и царицынский окружный суд же-
лал бы спасти их. Не мог только.
Возвращаюсь к вопросу о влиянии рассказанного мною инци-
дента на судьбу подсудимых.
Подсудимые подняли шумный говор по поводу постановления
окружного суда о производстве их процесса не в присутствии
публики. Что именно говорили они в эти минуты? — Они были
так взволнованы, что сами не помнили хорошенько, в чем со-
стояли их слова. Само собою разумеется, это были слова про-
теста против постановления, взволновавшего подсудимых. Мои
друзья полагают, что не ошибаются, припоминая, будто протест
был высказываем в выражениях резких, вроде следующих: «Ваш
суд неправый; вы судьи несправедливые; за что вы хотите осу-
дить нас, невинных?» — Такие выражения, конечно, были обидны
для судей. Но я убежден, что судьи легко возвысились над чув-
ством не заслуженной ими обиды, остались, как были, доброже-
лательны к несчастным. И если шумный говор подсудимых заклю-
чал в себе оскорбление только суду, он был, я убежден, оставлен
великодушием судей в стороне от всякого влияния на приговор.
Но только ли против судей говорили подсудимые в своем вол-
нении? Не случилось им, в этом омрачении мыслей, повторить
в зале суда те преступные слова о боге и о царе, которые выры-
вались у них при перебранках с следователем на допросах? Мои
друзья не уверены, что не было так; они не помнят, было ли
так; но считают вероятным, что было так, что те преступные
слова были повторены в зале суда.
Итак, вероятно, что в самое время суда над несчастными не-
веждами были произнесены ими слова, произнесение которых тут
составляло такой факт, что он и один сам по себе, независимо
от фактов, собранных предварительным следствием и, вероятно,
616

излагавшихся в обвинительном акте, прочтенном прокурором,
отнимал у суда всякую возможность спасти подсудимых.
Если, как я, основываясь на свидетельстве моих друзей, счи-
таю вероятным, факт был действительно таков, — если действи-
тельно были, в тот инцидент волнения, произнесены подсудимыми
те преступные слова, инцидент имел громадное формальное зна-
чение: он делал бессильными всякие попытки поколебать досто-
верность фактов, составлявших содержание обвинительной речи.
Пусть бы доказано было на суде, что все пункты обвинения, вы-
ставленные прокурором на основании предварительного след-
ствия, неверны, несправедливы. Все равно: по устранении всей
обвинительной речи, оставался бы на решение суда факт, произо-
шедший теперь же, здесь же, в зале суда; факт, не подлежащий
спору по своей достоверности и, несомненно, неопровержимо пре-
ступный.
Таково было формальное значение инцидента, предполагая,
что в нем действительно были произнесены те преступные слова.
Но реального влияния на судьбу подсудимых он, я полагаю, не
имел, если и были действительно произнесены тут эти слова, что
считают вероятным мои друзья. Реальное значение приобретал
бы инцидент лишь при оспаривании достоверности фактов, при-
водимых обвинительною речью. Но эти факты не оспаривались,
сколько я могу сообразить по смутным воспоминаниям моих дру-
зей. Кажется, что подсудимые ровно ничего не возражали против
обвинительной речи. Кажется, они оставили своим молчанием
эту речь имеющею значение правды, признаваемой ими за правду,
против которой они не имеют ничего возразить. Кажется, было
так. А когда так, то и без инцидента, как при инциденте, факти-
ческие основания для вердикта присяжных и приговора судей
были равно тверды.
Краткий вывод из этих моих соображений о прискорбном
инциденте состоит в следующем:
Если подсудимые не вполне погубили себя до начала судебного
разбора их процесса, то они довершили свою погибель этим инци-
дентом. Но я полагаю, что они уж окончательно погубили себя
преступными словами на допросах. Потому инцидент уж ничего
не прибавил к их бедствию. Оно и без него было бы таково же.
Оно и без него было бы неотвратимо никакою сострадательно-
стью суда.
Во время судебного разбора дела подсудимые умудрились со-
вершить еще подвиг невообразимо нелепой бессмыслицы. Эта
нелепая выдумка их невежества не составляла, сколько я могу
судить, преступления в точном смысле юридического понятия о
преступлении. Но она, без сомнения, произвела потрясающее впе-
чатление на судей, как произвела бы потрясающее впечатление
на всякого рассудительного человека, сколько-нибудь грамотного.
Я не знаю, имели ль право судьи оставить этот факт не внесенным
617

в протокол судебного заседания. Если имели право не записать,
то, без сомнения, оставили незаписанным; я убежден, они желали
не отягчать судьбу подсудимых и оставляли в стороне все вред-
ное для подсудимых, что могли по закону оставлять без внимания.
Дело было, по воспоминаниям моих друзей, так:
Подсудимые сказали: «Прокурор не вызвал» — или: «следова-
тель не вызвал» — они не знают хорошенько разницу между сло-
вами «прокурор» и «следователь» и перепутывают эти слова;
итак, они сказали: «Прокурор (или следователь) не вызвал на-
шего свидетеля», — то есть свидетелей, которые, по их мнению,
дали бы показания в их пользу. — Председатель суда тоном стро-
гого порицания обратился к прокурору (или следователю) с во-
просом: «Как же это вы не исполнили требования подсудимых?»
Спрашиваемый встал и сказал председателю: «Я не мог». Пред-
седатель сказал: «Почему не могли?» Спрашиваемый сказал:
«Я не могу сказать, почему я не мог сделать этого»; сказавши эти
слова громко, спрашиваемый подошел к председателю и, наклонив-
шись к его уху, прибавил несколько слов шопотом. Председатель
обратился к подсудимым и сказал: «Того, чего вы желали, нельзя
было сделать». Подсудимые выслушали ответ председателя в мол-
чании, без возражений.
Желание подсудимых, исполнить которое было невозможно
председателю суда, состояло в том, чтобы вызван был в суд в ка-
честве свидетеля — Каракозов.
Услышав это имя, я подумал, что ослышался, и сказал: «По-
жалуйста, повторите, кого желали вы иметь свидетелем за вас;
может быть, я неправильно расслышал». — Мои друзья совер-
шенно спокойно, как будто считают то свое желание мыслью са-
мою простою и рассудительною, повторили все в один голос: «Мы
просили, чтобы вызвали Каракозова». — «Ну, теперь я вижу, что
я расслышал фамилию правильно. И, когда так, то я спрошу вас,
кто ж такой тот Каракозов, которого вы желали иметь свидете-
лем в вашу пользу? Я слышал эту фамилию. Но мне хочется по-
нять, о том ли Каракозове думали вы, о котором слышал я, или,
может быть, о каком-нибудь совсем другом человеке с такою же
фамилиею». — «Мы вызывали того самого Каракозова, о котором
слышали все». — «Так; но я все-таки спрошу вас еще, чтобы мне
не ошибиться в том, об одном ли и том же Каракозове мы гово-
рим. Что такое слышали все о Каракозове, о котором вы гово-
рите?» — «Он стрелял в царя Александра Николаевича». — «Те-
перь нельзя мне ошибиться в том, кто был Каракозов, о котором
вы говорите: тот самый Каракозов, о котором слышал и я. Но
только вот что я скажу вам: должно быть, вы знали о нем меньше,
нежели знаю я. Если бы вы знали о нем то, что знаю я, вы не
просили бы, чтоб он был вызван в суд свидетельствовать в вашу
пользу. Председатель суда сказал вам совершенно справедливо,
что сделать этого было в то время невозможно». — «Ну, вот!
618

невозможно! Просто, им не хотелось вызвать его; только и
всего», — возразила мне Катерина Чистоплюева, которая вообще
первенствовала над двумя другими моими друзьями в случаях
споров со мною; ее муж и его тетка во всех таких случаях только
выражали свое согласие с нею. «Нет, Катерина Николаевна, не то,
что судьи не захотели уважить В а ш е желание, а в самом деле не-
возможно было исполнить его. Действительно невозможно, потому
что Каракозова тогда уж не было в живых». Все трое встрепе-
нулись, слыша такую новость. «Так он умер?» — «Да, Катерина
Николаевна. Его уж не было в живых и тогда». — «Вот что!» —
задумчиво проговорила Катерина Николаевна и после паузы раз-
думья спросила: — «Когда ж он умер? Ты не слышал?» — «Слы-
шал, Катерина Николаевна; очень скоро после того как загово-
рили о нем все, уж и не стало его в живых». Чистоплюева один
миг смотрела на меня в недоумении; но быстро сверкнуло в ее
взгляде выражение, показывавшее, что мои слова стали для нее
ясны, и она засмеялась с добродушным снисхождением; покачала
головою и сказала: «Так вот она в чем твоя новость-то, которой
ты было удивил-то нас! Вот об чем ты говоришь-то! Это об том,
что будто его повесили-то?»—«Об этом, Катерина Николаевна».—
«Так вот оно что! А мы думали, ты слышал, чего мы не слышали,
что он умер после когда-нибудь. А эти-то пустяки мы тогда же
слышали, когда и все их слышали. Так неужели же ты поверил
этому пустому слуху, будто его повесили? Ну, ну! Я о тебе так
не думала, что ты можешь этому верить. Не было этого, мой друг
милый. Это только напечатано было так в газетах, чтобы все чи-
тали и верили, кто не должен знать по-настоящему. А и ты тоже
поверил! Эх, ты!» Она опять покачала головою в удивлении, что
я поверил пустому слуху. — «Ну, когда ты не знаешь, как было
дело, то надо рассказать тебе. Стрелял он в царя Александра
Николаевича; зачем стрелял?» — «Он хотел убить царя Але-
ксандра Николаевича; так я слышал, Катерина Николаевна». —
«Нет, мой милый друг; совсем не то: этот выстрел был лишь для
виду; надобно было сделать этот вид. И надобно было это царю
Александру Николаевичу; ну, Каракозов и сделал это, по согла-
сию с царем Александром Николаевичем». — «Вижу: вы слы-
шали, Катерина Николаевна, то, чего я не слышал. Что правда,
что неправда, разберем, когда я дослушаю все, Катерина Нико-
лаевна. А теперь пока я только спрошу вас, правильно ли я пони-
маю ваши слова. Вы говорите, Каракозов сделал выстрел по при-
казанию самого же царя Александра Николаевича?» — «Видишь
ли ты, мой друг: о чем и как они говорили между собою перед
этим, мы не слышали в подробности; потому неизвестно, царь ли
Александр Николаевич призвал к себе Каракозова и дал ему при-
казание, или Каракозов сам пришел к нему, чтобы самому вы-
зваться на это. Только, так ли, или иначе, было это сделано по
уговору между ними, по согласию». — «Катерина Николаевна,
619

да верно ли это?» — «Друг ты мой, да как же не верно-то?
Об этом во всех газетах тогда же было напечатано. Только надо
было понимать. Известно: о таких делах как пишется в газетах?
Так, чтобы, кто может понять, понял; а кто не понимает, те пусть
не понимают». — «Неужели это было напечатано в газетах, Кате-
рина Николаевна?» — «Было; говорю я тебе: было. Это сам царь
Александр Николаевич сказал; как он сказал, те самые его слова
и были напечатаны в газетах». — «Как же он сказал?» — «А вот
как. Дело-то это было на площади; ну, народу было много тут;
Каракозов при всем народе подошел к царю Александру Нико-
лаевичу и сделал выстрел для виду; а царь Александр Николае-
вич обернулся к народу и сказал: «это великая тайна». Ну, так
эти слова его и напечатаны были тогда во всех газетах». — «Кате-
рина Николаевна, действительно ли было напечатано так в газе-
тах?» — «Было. Царь Александр Николаевич обернулся к народу
и сказал: «это великая тайна»; — этими словами он сказал, они
самые и были напечатаны во всех газетах».
Расскажу теперь, из каких элементов сложилась эта нелепость,
засевшая в головах моих бедных, темных людей и их единоверцев.
Людям моих лет или старше меня памятно, какая молва ходила
в 1856 и следующих годах по поводу условий мира, которым за-
кончилась Крымская война. Всякий, живший в образованном
обществе, встречал тогда множество довольно высоко или даже
высоко поставленных людей, уверявших, будто бы кроме обнаро-
дованных условий мира есть «тайные», гораздо более обнародо-
ванных тяжкие для России или унизительные для ее достоинства.
И каждый из этих тайноведцев сообщал по секрету всем и каж-
дому дипломатические тайны, в которые удалось ему проникнуть.
Не хочу перечислять эти пошлые выдумки, которым верило тогда
большинство образованного общества. По надобности для пред-
мета моей речи напомню лишь две из них. Говорили, что Россия
обязалась уплатить Франции громадную военную контрибуцию.
Говорили, что Франция предписала русскому правительству видо-
изменить некоторые из русских тогдашних учреждений.
Переходя из образованного общества в полуобразованное,
молва принимала характер еще более глупый; переходя из полу-
образованного общества в безграмотную массу, получила еще
более определенную дурацкую форму.
И во многих местностях безграмотное население приобрело
об условиях мира сведения следующего рода:
Русское царство стало подвластно французскому царству. Рус-
ский царь платит подать французскому царю и должен во всем
слушаться его приказаний. Французский царь имеет в русском
царстве своих чиновников, которые смотрят, чтобы везде в рус-
ском царстве исполнялось то, что велит французский царь делать
в русском царстве русскому царю. Все это секрет. Французский
царь очень хитрый. Он понимает, что если бы русский народ
620

узнал об этом, то вступился бы за своего царя. Русский царь еще
лучше французского знает это. Но только война так расстроила
русскую силу, что начинать теперь новую войну с французским
царем было бы слишком тяжело для русского народа. А русский
царь очень добрый к своему народу, жалеет его. Ну, и решился
терпеть всю эту обиду от французского царя и держать в секрете
до поры до времени. Придет время, поправится сила у русского
народа, ну, тогда русский царь и откроет тайну о своей обиде от
французского царя, объявит все. Тогда и выгонит чиновников
французского царя из своего царства и отплатит французскому
царю за свою обиду.
Само собою разумеется, в каждой отдельной местности, в каж-
дом особом кругу простонародья данной отдельной местности
были какие-нибудь особые подробности, приросшие к этому об-
щему содержанию молвы.
В той части Дубовки, где находились домики Ворониных
(до переселения Ворониных в Песковатку, бывшего годами де-
сятью позже того), Чистоплюевых, Головачевой, молва имела при-
бавку такого содержания:
Когда французский царь потребовал, чтобы русский царь обя-
зался слушаться его, то поставил условие, чтобы русский царь в
знак покорности его воле отдал ему свою шубу. И — нечего де-
лать! — русский царь отдал ему свою шубу. То, что русский царь
снял с себя шубу и отослал французскому царю, напечатано в га-
зетах. Кто не имеет понятия, читает это и не понимает; думает,
что все дело тут и есть в шубе. А кто имеет понятие, видит, о чем
тут дело. Стало быть, и сомнения тут быть не должно у умных
людей.
Я не помню, какими подарками обменивались между собою,
по обычной международной любезности, заключившие мир
1856 года государи держав, воевавших перед тем между собою.
Но, вероятно, в числе подарков русского императора француз-
скому действительно находился какой-нибудь хороший мех на
шубу. И вот какой-нибудь полуграмотный мудрец, прочитав в
какой-нибудь газете об этом подарке, понял, в чем дело, и укра-
сил к назиданию своих безграмотных слушателей уж известный
всем им общий фон молвы новым, оригинальным узором.
По особенностям личных моих житейских дел, мне было бы
неприлично говорить здесь о том, согласен или не согласен лично
я с общим мнением России, Западной Европы и Северной Аме-
рики о личном характере его величества, царствующего ныне госу-
даря императора. Но я должен сказать, что это всеобщее мнение
имеет в моих несчастных друзьях совершенно необыкновенную
горячность. И так как их мысли окрашены религиозным оттенком,
то они думают о государе императоре, что он человек святой.
Люди, очень горячо убежденные в чем-нибудь, вообще до-
вольно мало расположены думать, что кто-нибудь может искренно
621

иметь мнение, противоположное их убеждению. А в особенности
таковы люди горячих религиозных убеждений.
Когда мои друзья услышали о выстреле, сделанном Карако-
зовым, они не могли поверить, что человек русской фамилии имел
ненависть к царю. Это никак не укладывалось в их понятии. Это
не могло быть так, как рассказывают об этом люди, читавшие
газеты. Эти люди, должно быть, не умели понять то, что прочли
в газетах. Таково было первое впечатление, произведенное на Во-
рониных, Чистоплюевых, Чугуновых пересказами первых газетных
известий о выстреле, сделанном Каракозовым.
Они стали вдумываться, вслушиваться и очень скоро поняли,
в чем тут дело.
Им припомнилось, о чем толковала целый год, быть может,
целые года два, лет десять тому назад, вся Дубовка. Русский царь
принужден был покориться французскому царю. Из этого ясно,
в чем дело теперь. Очевидно, что французский царь велит рус-
скому царю сделать что-нибудь такое, чего русский царь не хочет
исполнить; без сомнения, что-нибудь дурное, что против совести
и что вредно для России. Как было русскому царю отклонить это
требование? — Объявить войну еще нельзя. Стало быть, надо
было придумать какое-нибудь возражение, которым мог бы удо-
влетвориться французский царь. Придумано и исполнено то, что
придумано. Каракозов сделал выстрел в царя. При множестве
народа. Французскому царю нельзя сомневаться: выстрел дей-
ствительно сделан. И русский царь говорит французскому: «Ви-
дишь, нельзя мне исполнить твое требование; за то, что я хотел
исполнить его, был сделан выстрел в меня. Не могу, сам видишь».
Что может возразить против этого французский царь? Ничего.
Должен признать, что потребовал невозможного; должен отсту-
питься от своего требования.
В том, что все это было так, невозможно сомневаться. Сам
царь сказал, что это так. Надобно только уметь понимать, что
такое он сказал. Он сказал: «Это великая тайна». Ясно, о чем он
говорил: об этом самом. Кто не знает тайны, не поймет. А кто
знает тайну, видит, что царь сказал: этот выстрел был для виду,
чтобы была отговорка от требования французского царя. Так
сказал царь; это напечатано во всех газетах.
Бедные, темные люди, мои несчастные друзья уразумели дело
из слов самого царя.
Но откуда попало в их головы, что царь, после выстрела, ска-
зал: «это великая тайна»?
Припомним, что имя выстрелившего оставалось несколько вре-
мени неизвестным. В это время газеты и говорили: «имя его еще
не узнано»; «кто он — остается еще загадкою»; «на этом факте
еще лежит мрак тайны»; и тому подобные обороты речи, с упо-
треблением слова «тайна». — Полубезграмотные чтецы газет в
Дубовке спотыкались, читая известия, писанные слишком мудре-
622

ным для них языком; их безграмотные слушатели еще больше
перевирали слышанное, пересказывая другим. И, таким образом,
вышло, что в рассказах, дошедших до моих несчастных друзей,
размышление какого-нибудь журналиста о личности Каракозова,
как о личности, еще составляющей тайну, было передаваемо,
будто бы это слова государя императора, и было относимо не к
вопросу о фамилии выстрелившего человека, а к самому факту
выстрела.
Та глупость о тайных, тяжких, унизительных условиях Париж-
ского мира 12, бывшая предметом всеобщей молвы в 1856 году,
была уж давным-давно осмеяна и, после осмеяния, забыта обра-
зованными и полуобразованными классами в 1860 или 1861 го-
дах. Это я наблюдал сам. В 1866 году она была, без сомнения,
мало кому сколько-нибудь памятна и в простонародье. В этом от-
ношении она тогда составляла уж действительно «тайну»: число
людей, которым оставалась она известна, было очень невелико.
Теперь, по прошествии еще двенадцати лет, это уж и тем больше
«тайна».
Объяснивши происхождение нелепости, засевшей в темные
головы моих несчастных друзей, перехожу к выводу, который они
сделали из нее, — к выводу, результатом которого был тот инци-
дент.
Каракозов действовал по согласию с царем, оказал важную
услугу царю. Из этого натурально следует, что о казни его гово-
рилось в газетах тоже только «для вида», с целью обмануть фран-
цузского царя. На самом деле Каракозов, разумеется, награжден
и благополучно живет, пользуясь расположением и доверием царя.
А когда так, то, без сомнения, дело должно было повернуться
в пользу Ворониной, Чистоплюевых и их соподсудимых, если
выступит в этом деле свидетелем Каракозов. Он объяснит судьям
«тайну»: ему, как человеку, пользующемуся доверием царя, судьи
не могут не поверить. И подсудимые будут оправданы.
Что ж, как скоро та нелепица — не нелепица, а истина, этот
вывод имеет неоспоримую силу.
Понятно теперь, почему, для чего Воронины, Чистоплюевы
и их соподсудимые желали, чтобы Каракозов был вызван быть
свидетелем. Лишь бы вызвали его, их оправдание было несом-
ненно.
Но суд отказал им в этом желании. Что ж, это легко понять:
суд, стало быть, находится под властью у французского царя
Наполеона. Когда так, то подсудимым, разумеется, оставалось
только покориться своей судьбе: от Наполеона они не могут ожи-
дать пощады; они называли его антихристом.
И когда инцидент кончился тем, что желание подсудимых
было отвергнуто судом, подсудимые знали, чего им ждать: тяж-
кого наказания. Их мысли были подавлены этою перспективою;
и когда вслед за окончанием инцидента началось судебное про-
623

изводство дела, они, в тупом отчаянии, оставались мало способны
слышать, еще меньше способны понимать, что говорилось, что
читалось на суде.
Мои друзья помнят, что прокурор говорил речь в обвинение
их. Но что говорил он? — Они помнят из его речи лишь одно то,
что он говорил: «вот какие это люди: они все охулили; господа
присяжные, извольте рассудить, какие это люди: они все оху-
лили».
После того помнится им только то, что председатель суда спро-
сил какого-то свидетеля: «можешь ли ты отвечать перед богом за
подсудимых?» — и что свидетель отвечал: «могу, ваше превосхо-
дительство, и даже с удовольствием»; — что после того присяж-
ные ушли из зала; возвратились в зал; и что председатель суда
объявил им (то есть подсудимым) приговор.
Они не помнят даже того, что был произнесен присяжными
вердикт. Они не слышали этого. До такой степени были они по-
давлены своими тяжкими мыслями. (Они не знали до моих разъ-
яснений, что присяжные решают вопросы о виновности; они по-
лагали, что присяжные не участвуют в решении дела, и находятся
в зале суда лишь в качестве слушателей.)
Впрочем, подавленность их мыслей не имела влияния на исход
дела. Если б они во время суда и вполне владели своими умствен-
ными способностями, они не сумели бы защищаться; и если б
умели они защищаться, все равно: никакая защита не помогла б
им: обвинения против них были неопровержимо справедливы —
по прямому, для всех очевидному смыслу тех слов, какие произ-
носили они на допросах, — неопровержимо справедливы: это были
слова, по прямому, буквальному своему смыслу, бесспорно пре-
ступные.
Мои друзья не помнят никаких подробностей из обвинитель-
ной речи прокурора. И я могу восстановлять ее содержание в мы-
слях лишь по соображениям моим о том, что помнят мои друзья
о допросах, которым были подвергаемы на предварительном след-
ствии, и о других фактах периода их жизни от их арестования до
суда над ними.
Процесс их длился более пяти лет. Само собою разумеется,
что в течение столь продолжительного времени не могло не про-
изойти несколько случаев нарушения тюремной дисциплины теми
или другими из числа подсудимых. Я убежден, что прокурор не
вводил в свою обвинительную речь эти тюремные дрязги. В уго-
ловных процессах не должно быть речи о подобных дрязгах; ме-
сто для разбора их — контора тюремного смотрителя и тому
подобные дисциплинарные суды, а не суд присяжных. Я уверен,
прокурор не хуже моего понимал это. И мне приятно, что я имею
убеждение: он не вводил этих дрязг в свою обвинительную речь.
Приятно потому, что я не хочу выставлять обвинений против ма-
леньких должностных лиц тюремной администрации, возбуждав-
624

ших эти нарушения дисциплины со стороны подсудимых своими
поступками. — Итак, оставляю тюремные дрязги без разбора.
И рад, что могу сказать: вообще говоря, тюремные сторожа, тю-
ремные смотрители обращались с Ворониными, Чистоплюевыми
и их соподсудимыми хорошо. Неприятности, без которых можно
было бы обойтись, если и делал иной раз кто из этих должност-
ных лиц моим друзьям или их соподсудимым, то лишь в самое
первое время своего заведывания их жизнью, пока не присмотрел-
ся к ним поближе. А присмотревшись к ним, каждый тюремный
смотритель, каждый сторож обращался с ними дружелюбно и
доверчиво. В Царицыне ли, в Камышине ли, в Саратове ли, все
равно: во всякой тюрьме, где приводилось им жить, они, через
месяц, через два по поступлении в нее, становились во мнении
смотрителя, сторожей, часовых людьми почтенного характера,
присматривать за которыми — дело излишнее, на благородство
которых можно вполне полагаться; и они жили в тюрьме подобно
тому, как живут люди под домашним арестом на честное слово.
Перехожу к тому, что действительно должно было составлять
и, как я думаю, составляло содержание обвинительной речи про-
курора, к предметам, подлежащим уголовному суду.
Поводом к арестованию Ворониных, Чистоплюевых и их со-
подсудимых было, очевидным образом, то, что по процессу Бога-
тенковых и Киселевых было найдено: Воронины, Чистоплюевы
и те другие лица — последователи Богатенковых. Это очевидно
из того, что главным — и в сущности даже единственным серьез-
ным — предметом допросов Ворониным и другим было предло-
жение им вопроса: держатся ль они тех же мнений, как Богатен-
ковы. — Все они отвечали на это: «Да».
И теперь Фома и Катерина Чистоплюевы и Матрена Голова-
чева вполне убеждены о себе и обо всех трех других своих сопод-
судимых, которые еще живы, что они «одной веры с Богатенко-
выми».
Но вот вопрос: много ли они знают о «вере Богатенковых»? —
До арестования Богатенковых они знали о «вере Богатенковых»
только то, что знала вся Дубовка; то есть: знали те оригиналь-
ности внешних житейских обычаев Богатенковых, над которыми
смеялись, которые порицали вместе со всею Дубовкою. И только
всего. То есть, собственно об убеждениях Богатенковых не знали
ровно ничего. Изо всех подсудимых лишь одно лицо, Дарья Воро-
нина, вела знакомство с Богатенковыми в период со времени пере-
мены образа жизни Богатенковых до их ареста; и не разговари-
вала тогда с ними о их «вере» потому, что это повело бы к ссоре:
Воронина тогда осмеивала и порицала «веру» Богатенковых, оста-
валась знакома с ними лишь по мотивам чисто житейским, вела
с ними разговоры лишь о чисто житейских предметах. — По аре-
стовании Богатенковых Дарья Воронина и Катерина Чистоплюева
навещали их в тюрьме; эти посещения и были единственными
625

источниками знании этих двух женщин об убеждениях Богатен-
ковых. Много ли тут можно было узнать?—Посещения были
очень короткие—длились только по нескольку минут; и это время
было наполнено разговорами о том, какие съестные припасы, ка-
кие другие вещи надобно принести в следующее посещение, рас-
сказами Богатенковых о мелочных приключениях их тюремной
жизни, рассказами посетительниц Богатенковых о новостях в Ду-
бовке: у кого родилось дитя, кто заболел, кто выздоровел, у кого
готовится свадьба и т. п. Результатом траты краткого времени
свиданий на обычную у наших простолюдинов пустую болтовню
о мелких текущих новостях было то, что Дарья Воронина и Ка-
терина Чистоплюева не успели сколько-нибудь порядочно озна-
комиться с образом мыслей Богатенковых. Они, впрочем, и не
замечали этой недостаточности своих сведений по своей умствен-
ной неразвитости. — Муж Ворониной, муж Чистоплюевой, дру-
гие их соподсудимые знали о мыслях Богатенковых только то,
что слышали от Ворониной и Чистоплюевой, то есть почти ровно
ничего, кроме пустых мелочей. И тоже, по своей умственной не-
развитости, вполне довольствовались этими ничтожными сведе-
ниями.
Катерина Воронина, Дарья Чистоплюева и их соподсудимые
очень уважали Богатенковых, держались их правил относительно
обращения с людьми при встречах; если этого достаточно, чтобы
признать уважавших и подражавших принявшими «веру» людей,
которым они подражали, то бесспорно: Дарья Воронина, Катерина
Чистоплюева и их соподсудимые «приняли веру» Богатенковых.
И, по своей умственной неразвитости, они считали это совершенно
достаточным; потому совершенно искренно воображали себя дер-
жащимися веры Богатенковых.
И на вопросы следователя, одинаковы ль их убеждения с убеж-
дениями Богатенковых, они отвечали: «Да».
Этим их ответом неоспоримо твердо с формальной стороны
установлялся юридический факт одинаковости их мыслей с мыс-
лями Богатенковых. — Прокурор, присяжные заседатели, судьи
были правы, признавая этот факт за бесспорный.
Но он факт лишь формального значения. Он лишь порожде-
ние невежества Дарьи Ворониной, Катерины Чистоплюевой и их
соподсудимых, не замечавших, по своей умственной неразвитости,
что их сведения о мыслях Богатенковых ничтожны. Это факт фан-
тастический. Воронина, Чистоплюева и их соподсудимые ошиба-
лись, воображая, будто бы достаточно знают мысли Богатенко-
вых. Они не знали о мыслях Богатенковых ничего, кроме пустых
мелочей.
Но вот вопрос: да и было ль в мыслях у Богатенковых что-
нибудь, кроме ничтожных мелочей о правилах обращения с людь-
ми при встречах? — Очень вероятно, что и не было в мыслях
у них ничего, кроме этих невинных глупостей.
626

Конечно, я говорю тут лишь о мыслях, могущих быть пред-
метом судебной оценки. — Богатенковы в заботах о своем душев-
ном спасении вели жизнь, несколько подобную монашеской. То же
и Воронины, Чистоплюевы, другие их соподсудимые. Монашеский
образ жизни может быть предметом насмешек и порицаний со
стороны людей, которым более нравится обыкновенный образ
жизни. Но по законам Российской империи предметом судебного
разбора монашеский образ жизни быть не может.
Я надеюсь, те лица судебного ведомства, которые вели про-
цесс Богатенковых, знали это. Я надеюсь, в процессе Богатенковых
не было речи ни о том, что они перестали бывать на пирушках и
сами давать пирушки, ни о том, что они жили в землянке. — Я на-
деюсь, ни о чем таком не было ни одного слова в актах их процесса.
Я надеюсь, лица, судившие их, уважали законы Российской им-
перии. Надеюсь, уважали и лица, производившие следствие.
Итак, я надеюсь, Богатенковы не были судимы и осуждены
за свою набожность.
За что ж они были судимы и осуждены?
Я могу иметь лишь предположения о том. — Когда Фома и
Катерина Чистоплюевы были арестованы, полицейский чиновник,
сделавший распоряжение об их аресте, пришедши взглянуть на
них, обратился к ним со словами: «Бог у вас есть? царь у вас
есть?» — Если причиною их ареста была принадлежность их к
«вере» Богатенковых, то эти слова ясно показывают, что Богатен-
ковы оказались по актам следствия виновными в атеизме и рес-
публиканстве. Это лишь мое предположение. Но факт, на кото-
ром оно основано, — факт, что Чистоплюевым были предложены
вопросы: «Бог у вас есть? царь у вас есть?», — не допускает по
правилам здравого смысла никаких иных истолкований, кроме
того, что Богатенковы уж оказались в то время атеистами и рес-
публиканцами.
Республиканство Богатенковых пусть, на первый раз, остается
республиканством. Но — каким же манером могли быть атеистами
люди, так усердно заботившиеся о своем душевном спасении? —
Сколько известно грамотным людям, атеисты не признают загроб-
ной жизни.
Ясно: обвинение Богатенковых в атеизме — результат какой-
то нелепейшей бессмыслицы.
Кто породил эту бессмыслицу? — Я полагаю, что она порож-
дена дурацким способом, какого держались Богатенковы в своей
манере рассуждать на допросах. Я полагаю, что они поступали на
допросах подобно тому, как после них Воронины и Чистоплюевы.
То же самое я полагаю и о республиканстве Богатенковых.
Я полагаю, что они точь-в-точь такие же республиканцы, как
сплошь все русские мужики и бабы, — что они не имели ни ма-
лейшего представления ни о каком ином правительственном
устройстве, кроме самодержавного. Но держали себя на допросах
627

ио-дурацки. И оказались республиканцами, как оказались ате-
истами, как оказались бы всем на свете, чем угодно: и астроно-
мами, пожалуй, или санскритологами, если бы спросить их, не
астрономы ль они, не санскритологи ль они.
Невеждам были предлагаемы вопросы, не понятные для них.
В этом была причина бедствия, постигшего невежд. Так я пола-
гаю относительно Богатенковых.
Я полагаю так относительно их потому, что я имел, благодаря
моему знакомству с Чистоплюевыми, достоверную возможность
увидеть: так было с Чистоплюевыми и их соподсудимыми.
Я говорил, что лишь по моим собственным соображениям раз-
гадываю, в чем состояли обвинения против Богатенковых. Ника-
ких сведений о содержании этих обвинений не имеют Чистоплюевы
и Головачева. До такой степени пусты были разговоры Ворониной
и Чистоплюевой с Богатенковыми во время их кратких свиданий,
что Богатенковы не ознакомили своих посетительниц с содержа-
нием допросов, которым подвергались. Некогда было Богатенко-
вым упоминать об этом: они имели всегда более свежие новости
для сообщения своим гостям; предположим, что допрос был в по-
недельник, а посетительницы пришли в среду в полдень; утром
в среду произошло в тюрьме уж столько любопытных историй
между разными арестантами — десяток ссор и десяток примире-
ний; в четверть часа не успеешь пересказать и половины этих
интересных происшествий; не то, что о понедельнике, — и о втор-
нике-то уж поздно припоминать.
Таким образом, все, что Катерина Чистоплюева знает о быв-
шем с Богатенковыми во время их процесса, ограничивается
пустейшими мелочами их отношений к тюремным сторожам и к
арестантам: вот такой-то сторож был добрый человек, не притес-
нял Богатенковых; вот такой-то арестант, скверный человек,
вздумал было ругать Богатенковых, но тюремный сторож всту-
пился за них или другие арестанты сами остановили того сквер-
ного арестанта. Общее впечатление этих пустых подробностей со-
стоит в том, что тюремные сторожа и большинство арестантов
считали Богатенковых людьми, делающими глупости, потому
смешными и жалкими, но помимо этих глупостей людьми доб-
рыми и почтенными; по жалости и уважению к ним старались
воздерживаться от смеха над ними в глаза им и не обижали их;
а Богатенковы, люди действительно добрые, честные, старались —
иногда не без успеха — удерживать других арестантов от пьян-
ства, карточной игры, мошенничеств и драк.
Важнее мелких анекдотов о насмешках арестантов над Бога-
тенковыми и о сострадательности других арестантов и сторожей
к ним те отрывки из рассказов полицейских чиновников о Бога-
тенковых, которые попали в предметы молвы и дошли путем
молвы до Ворониных, Чистоплюевых и других, судившихся вме-
сте с ними.
628

Дубовская молва говорила, будто бы полицейские чиновники
рассказывали, что Богатенковы держали себя на допросах очень
смирно и безмолвно переносили неприятности, какие случалось
им испытывать при допросах. — Впрочем, это лишь молва; пра-
вильно ли передавала она рассказы полицейских чиновников, ру-
чаться за то нельзя.
Другой предмет дубовской молвы о Богатенковых состоял в
следующем:
Однажды, на праздник преполовения, утром, Богатенков и его
жена, содержавшиеся тогда еще в Дубовке, в арестантской при
полиции, стояли у ворот полицейского двора, обращенных на пло-
щадь. На этой площади находится соборная церковь. Когда кон-
чилась обедня, по площади двинулась из собора церковная про-
цессия, бывающая по уставу православной церкви в день препо-
ловения. Большинство народа, бывшего у обедни в соборе, пошло
в этой процессии; другая часть стала расходиться по домам. Не-
которые, проходя мимо ворот полиции, останавливались посмо-
треть на стоявших у ворот Богатенковых. Лишь образовалась тут
группа остановившихся, стали подходить к ней другие, как это в
привычке у простонародья. И быстро наросла около Богатенко-
вых большая толпа. Кое-кто — очень немногие — говорили о них
между собою сострадательным тоном: «Вот, были прежде люди
богатые, всеми уважаемые, а теперь стали арестанты». Но таких
сострадательных зрителей было вовсе мало. Совершенно преобла-
дало в толпе противоположное настроение: шумел рев хохота и
ругательств; беспрестанно слышались крики: «в каторгу бы этих
чертей»; — «нет, этого мало, сжечь бы их». — «Да отдали б их на
расправу нам, мы бы расправились с ними, с безбожниками». Бо-
гатенков слушал это до конца молча. Но жена его не выдержала
напоследок и сказала ругавшимся: «Ну, что вам стоять, глядеть на
нас да ругаться? Ругаться нехорошо, а глядеть на нас — что в нас
любопытного? Лучше вы обернитесь-ко к церкви, да помолитесь,
да и ступайте за образами, как другие; это будет лучше». Кое-кто
из ругавшихся были смущены и пошли прочь; как был дан этот
пример, последовали ему, по обыкновению, все. Толпа разбрелась.
Когда Воронина, Чистоплюевы и их соподсудимые жили в
саратовском остроге, тюремные сторожа и другие полицейские
служители рассказывали им, что при чтении приговора Богатен-
ковым на той площади Саратова, где происходят эти юридиче-
ские формальности, Богатенковы стояли с лицами спокойными;
и, по прочтении приговора, Прасковья Богатенкова сказала быв-
шему на площади народу: «Первые жиды Христа мучили, а вто-
рые жиды мучат невинных». Народ отвечал на это, разумеется,
взрывом хохота и ругательств.
Я не сомневаюсь в том, что приговор, произнесенный над Бо-
гатенковыми, был юридически правилен; я даже полагаю, что
суд, по состраданию к ним, сделал его настолько мягким, насколько
629

то было возможно по закону. Я говорю вовсе не против судей.
Я расположен был бы защищать законность их приговора, если б
то было надобно. И я надеюсь, что судьи, постановившие приго-
вор о Богатенковых, нашли бы согласными с их собственным мне-
нием об этом деле мои мысли о нем. Мои мысли о нем состоят
в следующем:
Во всем том, в чем были виновны Богатенковы, они были ви-
новны единственно по своему невежеству.
Воронины, Чистоплюевы и их соподсудимые отвечали «да» на
вопрос о том, держатся ли они таких же мнений, как Богатенковы.
Этот их ответ делал необходимостью для присяжных заседателей
и для судей признать их виновными в тех преступлениях, за кото-
рые были уж осуждены Богатенковы. Я уж говорил, что признаю
бесспорно законным такой исход их процесса. И, думая это, я с
тем вместе думаю, что судьи, постановившие приговор, призна-
ваемый мною за бесспорно правильный, одобрили бы мои мысли
относительно сущности всего этого дела, основанные на фактах,
или неизвестных суду, или хоть и бывших известными ему, но не
могших быть предметом судебного разбора.
Я говорил, что Воронины, Чистоплюевы и их соподсудимые
оставляли без ответа вопрос следователя о их имени и звании
или, когда бывали утомлены настойчивостью требований следо-
вателя, чтоб они отвечали на этот его вопрос, давали ответ:
«Не знаю»; что их молчание и этот их ответ выводили следователя
из терпения и что он, рассердившись, начинал бранить подсуди-
мых, надеясь бранью добиться, чтобы допрашиваемые сказали
ему свои имена и звания; что подсудимые были иногда тоже вы-
водимы из терпения сыпавшеюся на них бранью и вступали в
перебранку с следователем. Иной раз допрос и не подвигался
дальше перебранки: поругавшись, сколько доставало охоты, сле-
дователь приказывал подсудимым уйти, и они уходили. Иной
раз — и чаще — бывало иначе: подсудимые, давши две, три реп-
лики на ругательства следователя, вспоминали, что нарушили
этим правило христианского смирения, повелевающего кротко
переносить обиды, и начинали вновь — и уж с непоколебимым
терпением — слушать ругательства молча, смирно, покорно. В та-
ких случаях следователь через несколько времени возвращался от
роли ругающегося человека к исполнению обязанности должност-
ного лица, производящего следствие, и возобновлял прерванное
на время занятие производством допроса; уж не имея теперь же-
лания терять время попусту, он заменял ту форму вопроса об
имени и звании подсудимых, «а которую не могли подсудимые
отвечать удовлетворительным образом, другою формою, на кото-
рую подсудимые безо всякого затруднения давали ответ, казав-
шийся следователю удовлетворительным; именно, вместо вопроса
«как тебя зовут» или «кто ты», он делал вопрос: «Тебя зовут, —
следовало имя,—так?» Спрашиваемый или спрашиваемая давали
650

ответ в форме: «Когда ты знаешь, стало быть, так», или в форме
какого-нибудь другого выражения, обозначающего согласие или
подтверждение.
Для ясности приведу схематические образцы всех этих оборо-
тов первой фазы допроса.
Первый оборот. Следователь говорит подсудимому, например,
Фоме Чистоплюеву: «Как тебя зовут?» Чистоплюев молчит. Сле-
дователь повторяет вопрос много раз, кричит, сердится: «Да как
же тебя зовут, говори», — затем следуют разнообразные эпитеты,
которыми богат русский язык. «Говори, как тебя зовут?» Чисто-
плюев молчит. «Говори, как тебя, — следуют эпитеты, — зовут?»
Чистоплюев отвечает: «Не знаю». — «Как не знаешь?» — сле-
дуют эпитеты. Чистоплюев молчит. Утомившись ругать его, сле-
дователь велит ему уйти. И допрос кончен.
Второй оборот. Следователь, получивши ответ «не знаю», ру-
гает Чистоплюева, не впадая в утомление, очень долго. Чистоплюев
теряет напоследок терпение и дает реплики. Это длится, пока
надоест следователю. Когда надоест, следователь велит Чисто-
плюеву уйти. И допрос кончен.
Третий оборот. Давши две, три реплики следователю, Чисто-
плюев успевает овладеть собою и замолкает. Теперь его уж ника-
кие ругательства не выведут из терпения. Следователь снова поль-
зуется приятным положением монологизирующего ругающегося.
Насладившись этим удовольствием до пресыщения, вспоминает,
что он должен не ругаться, а производить допрос, и говорит:
«Ты Фома Чистоплюев; так?» Фома Чистоплюев отвечает: «Когда
ты так говоришь, то значит: так».
Как скоро получился этот оборот, допрос, не могший в тех
двух оборотах передвинуться через вступительную формальность
констатирования личности, вступает на гладкий путь и «пойдет
как по маслу». Ни малейшего повода к неудовольствию не будет
иметь следователь; и ни малейшего затруднения узнать что бы
то ни было, услышать подтверждение чему бы то ни было следо-
ватель не встретит: Фома Чистоплюев не огорчит его никаким
противоречием, будет неизменно подтверждать все, что угодно
следователю. Если, например, следователь скажет: «Катерина
Чистоплюева не жена тебе?» Фома Чистоплюев скажет: «Стало
быть, не жена». И если, например, вздумается следователю по-
играть позанимательнее на эту тему, допрос получит, например,
следующее прекрасное содержание: «Она не жена тебе, а жила
с тобою?» — «Жила». -- «А она девка?» — «Девка». — «Девка,
а жила с мужчиною; стало быть, она б....?» Фома Чистоплюев не-
укоснительно подтверждает: «Стало быть, б....»; — и так далее,
и так далее. — Это для примера. Но это фактический отрывок
одного из допросов.
Были ль внесены в акты допросов предварительного след-
ствия эпизоды этого и тому подобного содержания? — Я не знаю.
631

Надеюсь, были внесены. Правда, следователь мог бы оставить
и без разъяснения любопытные для кого? — для него лично, по
всей вероятности, вопросы о том, б.... или нет Катерина Чисто-
плюева, была ль она прогоняема из дому, или нет за свое б ;
мог бы оставить эти и тому подобные вопросы без формального
разъяснения следствием. Но так как он находил надобным разъ-
яснить их и разъяснил, то он был уж обязан занести эти добы-
тые им разъяснения в акты следственного дела.
Перенесены ль эти эпизоды из документов предварительного
следствия в обвинительную речь прокурора? — Я не могу угадать.
Я не могу судить, показалось или не показалось прокурору, что
эти эпизоды необходимы для его речи. Я знаю одно: ни один из
юристов, пользующихся авторитетом в науке, не отказался бы
подтвердить мое мнение: без перенесения этих эпизодов из актов
предварительного следствия в обвинительную речь, речь эта не
имела бы надлежащей полноты.
Виню ли я следователя? — Нет. Я говорю, что он ругался,
что он предлагал вопросы, которых не должен был предлагать.
Так; но я говорю это лишь для того, чтобы видно было, какую
степень юридического достоинства имело предварительное след-
ствие. Я вхожу в положение следователя. Оно было тяжелое.
Потому я нахожу совершенно натуральными те поступки следо-
вателя, о которых говорю. Я полагаю, он сам согласился бы со
мною, что ведение следствия по делу Ворониных, Чистоплюевых
и их соподсудимых было задачею, превышавшею его юридические
силы. Он мог очень хорошо исследовать дела об убийствах с ко-
рыстными целями, о грабежах, воровствах, мошенничествах. Вести
дело богословского и политического характера было не под силу
ему. — Он мог уметь допрашивать воров и других бесчестных лю-
дей. Но приемы допросов, дававшие дельные результаты, когда
он допрашивал негодяев и негодяек, оказались непригодны для
раскрытия истины, когда были применены к Ворониным, Чисто-
плюевым и их соподсудимым. Сущность дела осталась неуловима
этими приемами. Результаты, добытые предварительным след-
ствием, были данными чисто фиктивного характера. С формаль-
ной стороны, они бесспорные юридические факты: — как же бы
нет? Они подтверждены признанием самих подсудимых. Но реаль-
ного в них нет ничего.
Виню ли я хоть тех лиц, которые поручили производство след-
ствия, требовавшего значительных юридических сил для своей
действительной успешности, следователю, не имевшему таких
сил? — Возможно ль винить эти лица? — Откуда ж взять хоро-
ших юристов для замещения всех маленьких должностей по судеб-
ному ведомству?
Винить кого бы то ни было из лиц, заведывавших судебною
частью в том судебном округе, было бы нелепостью. Винить
следователя было бы несправедливым забвением о несоразмер-
632

ности его сил с доставшейся на его должностную обязанность
задачею.
Не виню никого.
Возвращаюсь к изложению сущности дела о Ворониных, Чи-
стоплюевых и их соподсудимых.
Следователь в негодовании на то, что подсудимые не хотели
называть себя, бранил их. Иногда они, теряя в свою очередь тер-
пение, отвечали на его брань репликами тоже бранчивыми. Чем
определяется в перебранке содержание реплик? — Дело всем
известное: содержанием нападений; реплика не имеет самостоя-
тельного содержания; она перевертывает содержание нападения,
обращает против нападающего произнесенные им слова. Напри-
мер, если нападающий назвал подвергающегося его нападению
дураком, реплика будет отрицанием ума в самом нападающем.
Перебранку начинал всегда следователь. Ее содержание вполне
определялось его словами. — Если согласимся, что по тяжкой ему
затруднительности передвинуть допрос через вступительную фор-
мальность констатирования личности допрашиваемого или допра-
шиваемой он заслуживает извинения в том, что начинал бранить-
ся, то — каково ж то содержание нападений, которое, возникая
из самой сущности его положения, из самой причины его гнева,
должно быть признано естественным, потому — с принятой нами
точки зрения — извинительным? — Гнев был из-за нежелания
подсудимых сказать свои имена; натуральный предмет перебранки
состоял лишь в этом. Пока следователь говорил подсудимым что-
нибудь относящееся к этому, он оставался просто раздраженным
человеком, не переходившим границу того, чему извинением слу-
жит раздражение. Но припутывать к предмету перебранки пред-
меты, не имеющие отношения к нему, это будет уж нечто более
дурное, нежели простой порыв раздражения.
С какой стати было следователю припутывать бога и царя к
содержанию его ругательств? Дело шло о констатировании лич-
ности подсудимых, только. Нежелание исполнить эту юридиче-
скую формальность не составляет никакого нарушения каких-ни-
будь религиозных или политических правил. Это — при самом
худшем истолковании, какое возможно по законам или по логике,
просто «непризнание компетентности» данного судебного учреж-
дения (или, в настоящем случае, данного агента судебного учреж-
дения) вести данное дело. — Непризнавание компетентности дан-
ного судебного учреждения вести данное дело — случай очень
обыкновенный и в уголовных, и в гражданских процессах. Ника-
кой суд не видит в этом ничего обидного себе. Никакой даже из
высших трибуналов: ни русский сенат, никакой соответствующий
ему трибунал какого бы то ни было другого цивилизованного
государства. (Я говорю об этом лишь для аргументации. Подсу-
димые нимало не воображали сомневаться в компетентности сле-
633

дователя производить следствие. Они не произносили своих имен
просто потому, что не хотели нарушать правила своей веры.)
Но пусть это была нестерпимая обида следователю; пусть это
была обида и тому судебному учреждению, которое заведывало
его деятельностью, — тому окружному суду или той судебной
палате, или прокуратуре того судебного округа. Нет сомнения,
ни окружной суд, ни судебная палата, ни прокуратура того
округа не согласились бы с мнением следователя, что это обида
им или хоть ему самому. Но он, очевидно, думал, что это обида
ему или ему и им. И согласимся, для удобства аргументации, что
он был прав в этом своем мнении, что его раздражение такой
ужасною обидою было похвально и что ему по долгу чести необ-
ходимо было ругать подсудимых. Все-таки, за что же ему надобно
было ругать их? — За неуважение к нему самому или к нему и к
прокуратуре того округа, к окружному суду, к судебной палате; —
только. Даже с его собственной точки зрения, обида не могла
относиться ни к чему более высокому, нежели судебная палата и
прокуратура того округа. Например, даже сенат и министр юсти-
ции никаким образом не подходили под объем обиды, не могли
быть предметами ее: не они поручили этому следователю произ-
водить это следствие; и они были тут ни при чем.
Но — слабость человеческая, заставляющая подвергшегося ей
забывать, имеют ли смысл те слова, какие подвертываются на
язык ему в раздражении его души. Следователь припутывал
к своей брани из-за мнимой обиды ему все, что подвертывалось
ему на его язык. Он кричал на подсудимых, что, отказываясь про-
изнести свои имена, они оскорбляют через то бога и царя; как же
нет? Он служит богу и царю; обида ему — это обида богу и царю.
Следователь поступал дурно, профанируя таким образом слова
«бог» и «царь». Не спорю; он поступал дурно. Но извинением ему
служит то, что он в этих случаях лишь поддавался привычке,
очень обыкновенной в полуцивилизованных слоях русского обще-
ства. Факт был дурен. Но когда ставится вопрос лично о следо-
вателе, то надобно сказать: личной вины следователя нет в этом
дурном факте. Следователь, очевидно, был человек вульгарных
привычек; в этом и все.
Но так как наши полуобразованные классы имеют привычку
злоупотреблять словами «бог» и «царь» для придания эффектно-
сти выражениям своей личной досады, то у наших простолюдинов
лежат в памяти готовые реплики на ругательства, в которых ру-
гающийся отожествляет свое личное раздражение с «службою
богу и царю». Если, например, ругающийся скажет: «я служу
богу», то всякий присутствующий при ссоре простолюдин вперед
знает, какими словами даст ему «сдачу» ругаемый, когда «не стер-
пит, а захочет дать сдачу»; фраза, которая составляет «сдачу»,—
простонародное присловье, лежащее в памяти у всякого мужика;
она — ответ на ругательство; потому и сама она груба. Она имеет
634

такую форму: «Ты говоришь, ты служишь богу; врешь ты; не
богу ты служишь, а чорту»; это полный вид; в сокращенном виде
она такова: «не богу ты служишь, а чорту»; или еще короче:
«Твой бог — чорт».
Всякий, кто близко знает нашу простонародную жизнь, де-
сятки раз слыхивал перебранки, в которых ответами на ругатель-
ства были эти выражения: «Не богу ты служишь, а чорту» и
«Твой бог — чорт».
Очень жаль, что наш народ имеет в числе присловий эти выра-
жения. Они свидетельствуют о грубости нравов нашего народа.
То, что нравы нашего народа грубы, очень жаль.
Так. Очень жаль. И те грубые выражения очень дурны. Но что
такое они? — Грубые ответы на ругательства; только.
Пусть, например, православный священник, рассердившись
в каком-нибудь споре из-за денег, начнет ругать того, кто рассер-
дил его; пусть ругаемый будет его прихожанин, мужик православ-
ного исповедания, усердно ходящий в церковь и при встрече со
священником почтительно целующий его руку. Если священник,
увлекшись раздражением, станет приплетать к своим ругатель-
ствам свою «службу богу», его усердный прихожанин нимало не
затруднится сделать ему реплику: «Твой бог — чорт».
Что это такое? Богохульство? — Предположить богохульный
смысл в реплике мужика нетрудно; для этого надобно только за-
быть, кто и почему произнес эти слова. Буквальный смысл их,
бесспорно, богохульный. Как же нет? По их буквальному смыслу
выходит, что то существо, которому служит священник право-
славной церкви, — дьявол; короче: существо, почитаемое право-
славною церковью за бога, — дьявол. Спорить невозможно: бук-
вальный смысл слов мужика таков.
Так. Но в таком ли смысле понимал мужик свои слова? Мог
ли он понимать их в таком смысле? — Он сам человек православ-
ного исповедания; его бог — тот бог, которого чтит православная
церковь. Мог ли он называть дьяволом того бога, которого он
чтит сам?
Дело явное: понимать его слова в буквальном смысле—неле-
пость. В каком же смысле надобно понимать их? — Это известно
всякому, знающему наш народный язык. Всякому, знающему на-
родный язык, совершенно ясно, что такое хотел сказать мужик.
Он хотел сказать: «Батюшка, мы с вами поспорили не из-за
веры, а из-за денег; по-моему, в этом споре вы не прав. Но прав
ли вы или не прав в этом деле, вы в этом деле не священник,
а частный человек. И, по-моему, вы в нем частный человек, по-
ступающий несправедливо. Несправедливые поступки не угодны
богу. Они приятны дьяволу. Кто поступает несправедливо, тот
делает угодное не богу, а дьяволу».
В этом нет ни малейшей тени богохульства. Это мысли вполне
религиозные, совершенно православные.
635

Форма выражения их была у мужика грубая. Только. Но, про-
износя свои грубые слова, он оставался человеком религиозным,
верным сыном православной церкви.
Я не знаю, какого вероисповедания был следователь: право-
славного, католического, лютеранского или какого другого. Мои
друзья не знают этого. Не знают даже и его фамилии, по которой
мог бы я хоть догадываться о его национальности и вероисповеда-
нии. Они знают только, что он говорил по-русски, как чистый рус-
ский; потому полагают, что он был православный.
Я говорил, каковы были отношения моих друзей к православ-
ной церкви. Фома и Катерина Чистоплюевы были повенчаны в
православной церкви. Матрена Головачева не только была повен-
чана в православной церкви, но и имела своим мужем православ-
ного. Она жила с ним согласно; ни малейших неудовольствий
из-за разницы вероисповеданий между ними не было. Чистоплюе-
вы любили ее мужа, как следует хорошим родственникам. Спра-
шивается: возможно ли предположить, что она и они имели
ненависть к православной церкви? — Они были люди другого
вероисповедания, но уважали ее. — «Православная вера — очень
хорошая вера», — таково было — и остается — их мнение. Воз-
можно ли допустить, что они, люди очень религиозные, могли
иметь богохульные мысли о боге православной церкви? Воз-
можно ли допустить, что они могли считать бога православной
церкви дьяволом? — Он — тот же самый бог, которому покло-
нялись и поклоняются они.
И я говорил: они считали следователя человеком православ-
ного исповедания.
Впрочем, не только о боге, которого чтит православная цер-
ковь, они знали, что он — тот самый бог, которого чтут они. Хоть
люди безграмотные, потому очень плохо знающие догматику, они
все-таки с детства знали, что «у всех христиан один и тот же бог».
Так думают и учат своих детей думать все те наши простолюдины,
которые имеют «русскую душу», по выражению моих друзей:
«У кого русская душа, те все понимают: у всех христиан один
бог», — говорят мои друзья. Все их соподсудимые думали об этом
точно так же.
Стало быть, хотя бы следователь был и не православный, а,
например, католик или лютеранин, и если бы кто-нибудь между
соподсудимыми моих друзей думал о нем, что он католик или лю-
теранин, все-таки никто из них не мог думать о боге, которому
поклоняется следователь, иначе, как с благоговением: какого бы
из христианских вероисповеданий ни был следователь, его бог был
тот самый бог, которому поклонялись все они.
Теперь ясно, в каком смысле надобно понимать те выражения,
которыми подсудимые отвечали на ругательства следователя, ото-
жествлявшие его досаду с гневом божиим; подсудимые были
далеки от мысли, что эти их выражения могут быть относимы к
636

истинному богу; они хотели этими выражениями только повернуть
религиозные ругательства следователя против него самого; по их
мнению, эти выражения значили, что следователь угождает не
богу, а дьяволу, ругаясь несправедливо. Это грубость. Но она не
имеет в себе ничего такого, что не было бы согласно с христиан-
скою ли верою вообще, с православием ли в частности. Поступая
несправедливо, человек служит дьяволу, — всякий ортодоксаль-
ный богослов — православного ль вероисповедания, или католи-
ческого, или лютеранского — назовет эту мысль совершенно вер-
ною. Подсудимые выражали ее с мужицкою неуклюжестью языка.
Только в этом была их беда, что они не умели выразить ее книж-
ным языком. Они не воображали, что их мужицкое выражение
может быть истолковываемо в богохульном смысле.
Всякому, сколько-нибудь помнящему ортодоксальную догма-
тику православной или католической, или лютеранской церкви и
знакомому с русскими простонародными присловиями, ясен истин-
ный смысл мужицкого присловья: «Ты служишь не богу, а чор-
ту». — «Чорт» — или, по-книжному, «дьявол» — существо, про-
тивоборствующее богу; это существо, о котором много говорит
всякий ортодоксальный катехизис; и всякий ортодоксальный чело-
век православного ли, католического ли, лютеранского ли испове-
дания верует, что это существо действительно существует и что
каждый дурной поступок человека совершается по подстрекатель-
ству этого существа, в удовольствие этого существа, на службу
ему. Выражения подсудимых, в которых упоминалось об этом про-
тивнике божием, не заключая в себе ничего, кроме догмата, извест-
ного всякому ортодоксальному человеку, сами по себе не нужда-
лись бы ни в каком разъяснении с моей стороны. Необходимость
говорить о их действительном смысле возникла для меня лишь
из того обстоятельства, что прокурор нашел — как это очевидно
по развязке процесса — эти выражения, внесенные в акты пред-
варительного следствия, в качестве выражений богохульных и не
имел в тех актах изложения хода перебранок, из которых возни-
кало употребление этих выражений подсудимыми. Знай прокурор
об этих перебранках, он, конечно, не затруднился бы понять, что
в мыслях у подсудимых не было ровно ничего богохульного, что
они лишь отвечали бранью на ругательства следователя, назы-
вая следователя человеком, поступающим дурно, как нравится
дьяволу.
От катехизиса перейдем к истории Франции и России; от мы-
слей, известных всем христианам и признаваемых за религиозные
истины всеми ортодоксальными людьми всех главных христиан-
ских вероисповеданий, перейдем к нашим воспоминаниям о тайне
договора, которым кончена была Крымская война; о тайне, кото-
рую знаем изо всех образованных людей в России и в целом свете
только мы, — я и те лица, которые прочли изложение этой тайны
на одной из предыдущих страниц настоящей записки.
637

Россия принуждена была покориться владычеству Франции;
русский царь Александр Николаевич принужден был стать под-
властным французскому царю Наполеону. Александр Николаевич
снял с себя шубу и отдал ее Наполеону в знак того, что подчи-
няется необходимости повиноваться ему как высшему владыке над
русским царством. Дело несомненно: шуба — это символ верхов-
ной власти. Александр Николаевич, по своей любви к своему на-
роду, решился молчать перед русским народом об этом тяжком
условии мира с Наполеоном. Если б объявить это, русские под-
нялись бы вновь воевать с Наполеоном на защиту своего доброго
царя. Но французы сильнее нас, победили бы нас, разорили бы
всю Россию. И, жалея свой народ, царь Александр Николаевич
молчит о своем притеснении от Наполеона. Он терпеливо ждет
времени, когда бог откроет ему, что даст ему победу над Наполео-
ном. Тогда он объявит своему народу о своем угнетении от На-
полеона, начнет войну и победит Наполеона. Это будет, в том
нельзя сомневаться: царь Александр Николаевич — святой чело-
век, угодник божий; потому бог непременно даст ему силу побе-
дить Наполеона. Но это будет, когда богу будет угодно. А теперь
пока дело все еще остается совершенно в том положении, какое
установлено тайным условием мира, прекратившего Крымскую
войну; русский царь Александр Николаевич платит дань Напо-
леону, и все в России делается, как велит Наполеон; чтобы не
было неисправности в платеже дани и не было неповиновения рас-
поряжениям Наполеона, везде в России есть наполеоновские чи-
новники. Их никто не знает, что они наполеоновские чиновники;
они поставлены от Наполеона занимать свои должности по сек-
рету; как же б иначе? — Все это дело — дело тайное. Но они жи-
вут везде в России. Живут под разными видами: иные, будто бы
люди так себе, не служащие; например, или будто купцы, или буд-
то мужики; а иные занимают должности на службе у царя Але-
ксандра Николаевича, и все думают о них, что они служат ему; а
на самом деле, они занимают должности на его службе только
затем, чтобы не позволять служащим ему делать ничего неугод-
ного Наполеону.
Когда это так, то надобно ли мне распространяться о том, кому
служил следователь? —Ясно само собой: он был наполеоновский
чиновник. И надобно ли объяснять, о ком говорили подсудимые,
говоря о царе, которому служит следователь? — Понятно само
собою: они говорили об угнетателе русского царя, о французском
царе, взявшем у русского царя шубу, символ власти над русским
царством, о Наполеоне. Нечего и толковать об этом.
Я говорил, что пока я не ознакомился вполне с понятиями моих
друзей, я только расспрашивал и слушал, воздерживаясь от всяких
возражений. И очень долго я не делал ни малейшей попытки по-
колебать их уверенность в том, что русский царь подвластен фран-
цузскому царю Наполеону и повсюду в России находятся наполео-
638

новские чиновники, действующие по приказаниям Наполеона.
Расспрашивая и слушая об этой тайне во всех ее подробностях, я
ограничивался обещанием, что мои собственные сведения о фран-
цузском царе Наполеоне, об отношениях Франции к России и вооб-
ще о французских делах я буду излагать после, когда выслушаю
все, что любопытно мне узнать от них (то есть от моих друзей).
Вот результат моих расспросов о подробностях тайны. — Буду
приводить подлинными словами те наши разговоры, которые от-
носятся к этому предмету.
Мой вопрос. — «Вы говорите, что в России живут наполеонов-
ские чиновники. Вы уверены, что следователь по вашему делу слу-
жил Наполеону. Но у следователя было начальство. Что ж, и о
каком-нибудь из его начальников, — например, о том его началь-
нике, который поручил ему произвести следствие по вашему
делу, — надобно думать, что этот начальник был тоже наполеонов-
ский чиновник?» Мои друзья в изумлении говорят: «Да разве
следователь не сам стал производить следствие?» — «Я думаю,
нет. Я думаю, ему велел заняться этим делом какой-нибудь на-
чальник». — «Будто?» — «Я не знаю, так ли; не читавши вашего
дела, нельзя знать, так ли; но я думаю, что так». — «Почему ж
думаешь так?» — «Потому, что обыкновенно так бывает; следова-
тель— маленький чиновник; и следователей много; кому из них
какое дело вести, это обыкновенно определяется от начальства
над ними». Мои друзья задумываются. «Вот как оно! А мы ду-
мали, он сам был голова всему!» — «Нет, он маленький чиновник;
то как же надобно думать о его начальнике, который велел ему
производить это дело? Он был, вы говорите, наполеоновский чи-
новник; и этот его начальник тоже?» Мои друзья недоумевают.
Катерина Чистоплюева говорит наконец: «Это, мой друг, наверное
рассудить нельзя, ни так, ни сяк. Видишь ли, что: наполеоновские
чиновники, хитрые они или нет, как ты думаешь?» — «По-вашему,
Катерина Николаевна, они хитрые?» — «Да как же, мой друг?
Стало быть, всяко могло быть. Могло быть, что начальник у него
был такой же, как он, наполеоновский. А могло быть, что он
своею хитростью устроил все: и дело это поднял, и обработал так,
чтоб ему поручили это дело. Его начальник, может быть, и поня-
тия не имел об его штуках. А могло быть и вот что: пришла бумага
от самого Наполеона». Муж ее и его тетка говорят: «Вот это ско-
рее всего: была бумага от самого Наполеона». — «Теперь, я спро-
шу у вас еще вот о чем. Начальник над Саратовскою губерниею,
вы знаете, губернатор? Кто был губернатором в Саратове?» —
«Хороший человек был», — отвечают все трое в один голос.
«Я спрашивал пока еще не о том, хороший ли был он человек; это
я хотел спросить после. Я спрашивал, как была его фамилия».
Мои друзья думали, думали, не могли припомнить: «Должно быть,
что мы и не слышали его фамилию. Ты знаешь, говорится все
«губернатор» да «губернатор», да и все: по фамилии называть
639

лишнее; «губернатор», и довольно». — «Ну, да и не нужна теперь
мне его фамилия. Я спросил о ней только для того, чтоб узнать,
не был ли уж и тогда губернатором в Саратове тот, о котором
случается мне читать отзывы с хорошей стороны. А когда вы сами
сказали, что он был хороший человек, то этого мне и довольно;
фамилию его мне знать уж не надобно». — «А того фамилия как,
о котором ты читал с хорошей стороны?» — «Галкин-Врасский».
Мои друзья углубляются в свои воспоминания. — «Нет, видно, мы
вовсе не слышали фамилию тогдашнего губернатора. Как бы слы-
шали, то нельзя бы нам было не разобрать, та ли была его фами-
лия, которую ты сказал, Галкин-Врасский, или не та. Нечего;
видно теперь: вовсе нам и не случалось слышать его фамилию». —
«И не нужна она мне, — я сказал; — когда вам известно, что он
был хороший человек, этого мне довольно. И я спрошу вас: как
вы думаете, он был наполеоновский или нет?» Все трое в один го-
лос: «Как можно! Как можно! Нет». — «Почему ж вы уверены,
что он не был наполеоновский?» — «Да он был хороший чело-
век». — «Что ж, вы полагаете, французу нельзя быть хорошим
человеком? По-моему, и между французами бывают хорошие
люди». — «Во всяком народе бывают хорошие люди. Потому, чать
(должно быть, вероятно), есть и между французами. Только не о
том дело. Не то, что французов не бывает хороших людей, а то,
что наполеоновские чиновники дурные люди». — «Почему ж вы
так думаете?» — «Ты сам разве не знаешь?» — «Нет, я догады-
ваюсь, почему вы так думаете; только хочу видеть, правильна ли
моя догадка». — «Ну, так вот тебе, какие наши мысли об этом.
Наполеон для русского царя и для русского царства — злодей;
каков он царь для своего царства, для французского, мы того не
знаем; может быть, у себя дома он и добрый человек, и хороший
царь. Но для нас он враг, злодей, потому и антихрист он для нас.
И дело его у нас антихристово. Как же не антихристово-то? Как
же он нашего-то царя и русское царство притесняет? Так и напо-
леоновские чиновники у нас не могут быть хорошие люди. Кото-
рые чиновники служат Наполеону в его царстве, какие они люди,
мы не знаем; может, и хорошие. Но служить Наполеону в нашем
царстве хороший человек не может; потому что это антихристово
дело. Антихрист для русского царя и для нас всех Наполеон, ан-
тихрист. Чать, и по-твоему так?» — «Не огорчитесь тем, что я
скажу. Я в антихриста не верю». Катерина Чистоплюева с доса-
дою возразила: «Да не о том речь, веришь ли ты в антихриста, или
не веришь. Не веришь, так не веришь. Только злодей для нашего
царя и для нас Наполеон? Об этом ты говори, так ли по-твоему.
Мы верим в антихриста, то Наполеон для нас и антихрист. Ты не
веришь, то все ж Наполеон для тебя злодей. Так?» — «Я его счи-
таю очень дурным человеком, Катерина Николаевна». — «Ну, и
довольно того. Стало быть, ты в этом согласен с нами». — «Ви-
дите ли, Катерина Николаевна, как я думаю о Наполеоне, я хочу
640

поговорить с вами после когда-нибудь; это выйдет длинная исто-
рия. Это будет больше о том, сколько беды потерпели от него сами
французы. Только, это я расскажу когда-нибудь после. Теперь мне
любопытно знать, как вы думаете о его чиновниках в России. Вот,
вы говорили, что саратовский губернатор, который был во время
вашего дела, не был наполеоновский чиновник. Это и по-моему
так. Хорошо. Теперь, что же вы скажете вот о чем: знал саратов-
ский губернатор о вашем деле или нет?» — «Знал». — «Почему
вам известно, что он знал?» — «Ну, вот! Да он видел нас, когда
мы были в саратовском остроге». — «Правда, я уж слышал от вас
об этом. Я только хотел, чтобы снова сказали мне как это было,
потому что так надобно для нынешнего нашего разговора. Вы го-
ворили, он вступался за вас, — так вы говорили?» — «Так».—
«Хорошо. Знал о вашем деле и даже вступался за вас. Почему ж
не вышло пользы из этого? Губернатор не то, что следователь.
Губернаторская должность — важная». — «Друг ты мой, видно
по всему: от Наполеона было это дело; что ж тут мог сделать
губернатор?» — «Конечно, если рассуждать так, то оно выходит
понятно. Вы говорили следователю, что он служит антихристу;
Наполеон, если до Наполеона дошло это от следователя, конечно,
не мог простить вам этого. Но это было уж на допросах. А вы
говорите, что и самое-то начало дела было от Наполеона, — прямо
ли от него самого, или от следователя, или от какого другого на-
полеоновского чиновника. Тогда какая ж могла быть причина
Наполеону или его чиновникам желать вреда вам? До начала дела
вы никому не говорили, что Наполеон антихрист». — «Говорить
этого мы не говорили. Но мы знали то, за что следует называть
его так». — «Правда, вы уж и тогда, до начала вашего дела, пола-
гали, что знаете наверное: русский царь и русское царство нахо-
дятся в угнетении от Наполеона». — «Ну, как-нибудь кто-нибудь
из наполеоновских и доведался, что мы знаем это. Вот и стало
надобно им сжить нас со свету». — «Если судить так, то положим:
могли они захотеть сжить со свету людей, которые знают это.
И если судить так, то, положим, понятно, что были вы арестованы,
попали под суд. Но вам бы следовало сказать на суде, в чем дело.
Следователь, положим, был наполеоновский. Говорить ему —
пользы для вас не было бы. Но присяжные и судьи не были ж
наполеоновские. Сказали бы вы им, — они и поняли бы». — «Друг
ты мой, разве ж мы не хотели, чтобы сказано было на суде, в чем
наше дело, в чем наше оправдание? Да не вышло по-нашему. Ну,
когда не вызвал суд заступника нам, то и увидели мы: стало быть,
следует нам на суде молчать о наполеоновском угнетении русскому
царю и русскому царству». — «Почему же следовало вам молчать
об этом?» — «Как почему? — сказала Катерина Чистоплюева. —
Разглашать то, о чем наш царь хочет, чтоб это оставалось в тайне?
Кто имеет от него доверие, мог знать, пора ли было говорить об
этом. Не нам самим было судить об этом. Видно, было еще не
641

пора. И промолчали мы. Лучше ж было пропадать нам, чем раз-
глашать тайну, о которой наш царь Александр Николаевич рас-
судил, что еще не пора ей быть открытой».—«Так-то, друг, так»,—
подтвердили муж и тетка мужа.
Через несколько недель после разговоров, содержание которых
изложено в предыдущей выписке из моих заметок, я нашел свое-
временным перестать стесняться в наших беседах прежним опасе-
нием оскорбить моих друзей опровержением их ошибочных мыс-
лей. Само собою разумеется, я желал исправить их понятия собст-
венно лишь по тем предметам, ошибочные мнения о которых были
вредны для них. О чем люди в их положении могут без вреда для
себя думать, как случилось им привыкнуть думать, о том я нимало
не желал спорить с ними. Таковы, например, убеждения, относя-
щиеся к чисто религиозным вопросам. Ни об одном религиозном
вопросе религиозные люди не думают, разумеется, так, как считаю
сообразным с истиною думать я, атеист. Но, конечно, было бы
нелепою фантазиею с моей стороны тревожить умы моих бедных
друзей возбуждением в них мыслей, значение которых не может
быть правильно понимаемо безграмотными невеждами, каковы
они. — То же самое, что о религиозных предметах, и обо всем
другом, о чем лично я имею убеждения, не одинаковые с убежде-
ниями просвещенных людей какого-нибудь иного, не совпадающего
с моим образа мыслей. Было бы нелепостью толковать с безгра-
мотными невеждами о таких вещах, относительно которых сущест-
вуют несогласия между людьми просвещенными. Но и из тех ве-
щей, о которых совершенно все сколько-нибудь образованные
люди думают совершенно одинаково, я брал предметами объясне-
ний только такие, ошибочные мысли о которых были гибельны для
моих друзей; да и для всех вообще людей в таком положении, как
мои бедные друзья, вредны.
Важнейшею причиною бедствия, в которое ввергли себя мои
темные, несчастные друзья и их соподсудимые, были их ошибоч-
ные мысли об условиях Парижского мира, о подвластности рус-
ского царя и русского царства Наполеону. Когда мне показалось,
что уж могу я, не оскорбляя моих друзей, приняться за исправле-
ние их понятий об этих вещах, я рассудил, что на первый раз на-
добно сообщить им сведения о последних событиях жизни Напо-
леона III и о его смерти. Получив эти сведения, мои друзья будут
более способны рассудить, правильно ли буду я рассказывать им
о действительных условиях Парижского мира, — соображал я. —
Итак, не касаясь вопроса, была ли по Парижскому миру Россия
принуждена признать себя государством, подвластным Франции,
я начал с того, что спросил моих друзей, слышали ль они, что не-
сколько лет тому назад была война у французов с немцами; веро-
ятно, слышали; но, быть может, мало; то не хотят ли услышать
поподробнее: это война любопытная; слышали они о ней? И хо-
тят послушать побольше?
642

Мои друзья отвечали: хорошо, пусть я рассказываю, когда это
любопытно; они послушают, что это такое была за война у фран-
цузов с немцами; они об этой войне не слышали.
Я полагал, что они слышали о ней слишком мало и бестолково,
так что не поняли ее развязку. Но — они вовсе и не слыхивали
о ней.
Я стал рассказывать о войне 1870—1871 годов; разумеется, ко-
ротко, чтобы не утомить моих слушателей; разумеется, не касаясь
ничего, кроме собственно военной стороны дела, которая одна
сколько-нибудь понятна людям такого невежества, как мои бедные
друзья. Рассказ мой был в таком роде:
«Немцы соседы с французами. Лет девять тому назад Напо-
леону захотелось отнять у немцев часть немецкой земли — ту
часть, которая самая соседняя с французским царством, и пошел
он для этого войною на немцев. Он думал, что немцы струсят, по-
тому что французское войско считалось очень хорошим и было
очень большое. Но немцы не струсили» — и т. д., и т. д.
Дошел мой рассказ до Седана. Я рассказал о Седане в таких
словах: «Вот, как дошли французы до этой своей крепости, немцы
тут догнали их, окружили, сбили, загнали в эту крепость; а она
старая, дрянная; а подле нее горы; немцы поставили на эти горы
пушки и немножко постреляли с гор в крепость, чтобы показать
французам, что с этих гор легко перебить всех, кто там внизу, в
крепости; в два, три часа всех можно перебить, как стадо баранов.
Французы увидели: правда. Ну, и пришлось Наполеону со своим
войском отдаваться в плен немцам. Ну, и отдался в плен».
До сих пор мои друзья слушали молча; тут не выдержали. Все
трое в один голос заговорили:
— Стой! Да что ж это, в самом деле? Да ты шутишь!
Я стал просить их верить мне, что я не шучу, не смеюсь, го-
ворю серьезно. Уверились они наконец, я не шучу. Тогда начались
расспросы такого содержания: «Ну, видим: ты не шутишь; но от-
куда ты это знаешь? Ты сам видел все это?» — «Нет, я тогда
там не был. Я не видел этого, я только читал об этом». — «В газе-
тах читал?» — «А что?» — «Ну, да то, что в газетах много
врут». — «В газетах бывает много пустяков; но в таких крупных
делах ошибаться газетам нельзя. Впрочем, до газет нам нет дела.
Я тогдашних газет не читал. Я знаю это по книгам, а не по
газетам». — «По каким книгам? По немецким или по фран-
цузским?»— «А что?» — «Да если по немецким, то немцы,
может, наврали все это для похвальбы». — «Читал я и фран-
цузские книги: и в них то же самое». Мои друзья призадума-
лись. Но нашли-таки резон, что дело однакоже сомнительно:
«Слушай ты вот что: может, немцы с французами согласились
писать так для обмана русских. Может, они вместе хотят что-
нибудь сделать над русскими, то вот и отводят русским глаза, что
вы, дескать, ничего не опасайтесь от нас, потому что мы между
643

собою подрались и будем все драться». — «Не могли они обманы-
вать в этом русских; много русских было тогда в тех самых местах;
сами, своими глазами многие русские видели это». Долго тянулись
у нас рассуждения о том, не обманываюсь ли я, принимая за
правду, что Наполеон попался в плен немцам.
Когда мои друзья стали склоняться к мысли, что рассказанное
мною достоверно, что я не введен в обман выдумками хитрых вра-
гов России, желающих отводить глаза русским сказками, я попро-
сил моих друзей, чтоб они после, на досуге, побольше подумали о
том, возможно ли какое-нибудь сомнение в достоверности читан-
ного мною и теперь вот сообщенного мною им; и, попросив их об-
думать все как можно основательнее, докончил мой рассказ не-
сколькими словами, — именно такими:
«Ну, вот, подержали немцы Наполеона в плену у себя, потом
выпустили; он поехал жить в Англию, потому что воротиться во
Францию ему было уж нельзя: французы, потерпевши через него
такую беду, что немцы побили их, были очень озлоблены на него.
И его жене и сыну, — у него с женою только и детей, что один
сын, — тоже никак нельзя было оставаться во Франции, по оже-
сточению французов против них за него; и они тоже уехали в Анг-
лию. Ну, и жил он с ними у англичан; бедности не терпел, потому
что были у него свои собственные деньги. Но только и всего, что
имел достаточный кусок хлеба. Пожил так несколько времени и
умер лет шесть тому назад».
Принялись мои друзья рассуждать со мною, достоверно ли я
знаю, что Наполеон умер. Долго рассуждали. Стали склоняться к
мысли, что я не ошибаюсь, считая правдою известие о его смерти.
Довольно для того, чтобы судить, как шли мои попытки рас-
толковать моим бедным друзьям, что они ошибались, воображая,
будто бы Россия попала по Парижскому миру под власть Напо-
леона и до сих пор остается подвластна ему.
Бедные люди, бедные темные люди, — что было в их головах
сколько-нибудь похожего на какие бы то ни было политические
идеи?
Во время немецко-французской войны они жили в Царицыне
и Камышине. Под арестом, правда. Но у них бывали посетители.
Они были в дружбе со своими сторожами. Кажется, как бы не
слышать им хоть чего-нибудь об этой войне? — Но вот, не слы-
шали ж, однако, ничего о ней. — В какой же степени, когда так,
были они заинтересованы политическими мыслями? — Столько
же, сколько китайскою литературою. Иначе невозможно было б
им оставаться ничего не слышавшими о войне 1870—1871 годов.
Возвращаюсь к изложению результатов, полученных следова-
телем.
Я говорил, что несколько раз подсудимые отвечали на руга-
тельства следователя репликами, действительный смысл которых—
укор следователю, наполеоновскому чиновнику, но буквальный
644

смысл которых неоспоримо представляется преступным всякому,
кто не знает, что следователь был слугою Наполеона. Я говорил
также, что не все допросы кончались ругательными монологами
следователя или диалогами перебранки его с подсудимыми; если
у следователя являлась охота передвинуть допрос через формаль-
ность констатирования личности, он заменял вопрос: «как тебя
зовут?» вопросом: «тебя зовут, — затем следовало имя допраши-
ваемого,— так ли?» — Против этой формы вопроса подсудимые
не имели религиозного предубеждения, отвечали: «так», — и до-
прос после того шел совершенно сообразно желанию следователя.
О чем бы ни спрашивал он подсудимых, они признавали спра-
ведливым все то, что предлагал он им признать справедливым. Он
полагал, что они безбожники и республиканцы; потому говорил
им: «У вас нет бога?» Они отвечали «Нет». — «У вас нет царя?»
Они отвечали: «Нет». Он спрашивал, — как я уже упоминал,—
у Фомы Чистоплюева, б.... ли Катерина Чистоплюева; и Фома
Чистоплюев отвечал: «Б — «Ты хотел прогнать ее за б ?»
Фома Чистоплюев отвечал: «Хотел». Точно так же он спрашивал
у Катерины Чистоплюевой: «Фома Чистоплюев не муж тебе?»
Она отвечала: «Не муж». — «Ты не хотела жить с ним?» Она от-
вечала: «Не хотела». — «Ты хотела отвязаться от него?» Она от-
вечала: «Хотела». — «Ты хотела убить его, чтоб отвязаться от
него?» Она отвечала: «Хотела». Фома и Катерина Чистоплюевы
были в это время люди уж не молодых лет. Но, по крайней мере,
не были такие старые люди, чтоб желающему вести с ними беседы
игривого содержания не было возможности не чувствовать самому,
что это его желание совершенно глупо. Но Матрена Головачева,
женщина, не бывшая, вероятно, и в молодости красивою, была в то
время уж вовсе старуха. Нет нужды, следователь не оставил без
разъяснения ее эротические отношения — он спрашивал ее: «Ты
хотела бросить мужа?» Она отвечала: «Хотела». — «Почему
хотела? Потому что он стар?» — «Да». — «Жить со стариком нет
приятности?» — «Нет». — «Ты хотела жить с молодыми мужчи-
нами?» — «Да». — «Ты затем и в эту свою веру перешла, чтобы
жить с молодыми мужчинами?» — «Да», — неукоснительно под-
твердила старуха.
«Зачем же вы говорили на себя такую неправду?» — спраши-
вал я моих друзей. «Да мы видели, что противиться следователю
было бы только делать напрасное мучение себе. Что ж, разве сла-
дишь с ним? Ну, так и пусть будет, как ему угодно; по крайней
мере, когда говоришь все так, как он требует, он не сердится и
скоро отпустит с допроса», — отвечали бедные мои друзья.
Стали после призывать их «на явку», как они выражаются об
этом, к «разным другим гражданским начальникам», которые
были «хорошие люди, ласковые»; это были — сколько могу я по-
нять — какие-нибудь чиновники прокуратуры; быть может, кто-
нибудь из помощников прокурора окружного суда или прокурора
645

судебной палаты; призывали подсудимых «на явку» и к «военным
начальникам», которые были «еще лучше гражданских», именно,
к офицерам корпуса жандармов; эти офицеры «все были
люди очень хорошие; такие добрые, что говорить с ними было
даже приятно, а не то чтобы страшно: ничуть не страшно; потому
что от жандармского офицера никогда не получишь никакой оби-
ды; всегда он старается, напротив того, сделать какое только мо-
жет снисхождение и облегчение», — отзываются об офицерах жан-
дармского корпуса мои друзья.
Но — подсудимые, хоть и видели, что офицеры жандармского
корпуса желают быть полезными для них, не умели, по своему
темному невежеству, воспользоваться своими «явками» к ним.
«Жандармские офицеры желали сделать в вашу пользу что могут;
вот вам и следовало бы объяснить им, что вы говорили на допро-
сах у следователя пустую небывальщину на себя», — замечал я
моим бедным друзьям. «Друг ты мой, мы думали, что из этого
будет нам только новая беда, хуже прежней. Сам ты рассуди: у
кого оставались бы мы под властью? — Все у того же следователя.
Офицер-то поговорит с нами да уйдет; а следователь-то на другой
день опять позовет нас на допрос и разочтется с нами за то, что
поперек ему говорили с жандармским-то офицером». — Я напрасно
старался убедить их, что это их опасение ошибочное. Они были
так запуганы всемогуществом следователя, что, несмотря на все
мои уверения: «у жандармских офицеров была бы сила защитить
вас от него», они остались при своем образе понятий; следователь
был всемогущ; всякая попытка искать у кого-нибудь помощи про-
тив него только отягчила бы их положение.
Итак, и те «разные добрые гражданские чиновники», которые,
я полагаю, были бы не прочь потрудиться для спасения подсуди-
мых, и офицеры корпуса жандармов, которые, несомненно, были
бы действительно рады спасти их, были оставляемы их нелепым
невежественным молчанием в невозможности узнать, что их пре-
ступления — пустые фикции. Результаты, добытые допросами сле-
дователя, оставались формальным образом результатами достовер-
ными: сами подсудимые не оспаривали их достоверности.
И однакоже, произошел каким-то способом какой-то факт,
имеющий в себе как будто нечто похожее на какое-то решение
какой-то — административной ли? или судебной?—власти пре-
кратить ли процесс, дать ли ему, вместо уголовного характера,
характер исправительный. Что такое был этот факт, я не могу
хорошенько разобрать; он отразился в темных головах моих бед-
ных друзей такими смутными впечатлениями, что, сколько ни
раздумывал я над их рассказами о нем, я не доискался возмож-
ности понять, в чем же действительно состоял этот факт.
Рассказывают они о нем так:
«Без малого через год» после того, как были арестованы Во-
ронины, Чистоплюевы и их соподсудимые, осенью 1869 года, —
646

вероятно, в октябре или ноябре, — позвали их из острога (цари-
цынского, где они содержались) в полицейское управление. Там
прочли им какую-то бумагу, смысла которой не могли они хоро-
шенько понять, но в которой, как им казалось, говорилось, что не-
которые из них — в том числе Матрена Головачева — должны
быть отданы, как православные, на увещание православному свя-
щеннику, а другие — в том числе Дарья Чистоплюева (еще быв-
шая тогда в живых), Фома и Катерина Чистоплюевы — не подле-
жат этому увещанию, потому что православными не были, стало
быть, и в отпадении от православия не виноваты. Прочитав им
эту бумагу, чиновники сказали им: «Ступайте на все четыре сто-
роны», и тотчас же ушли из комнаты присутствия полицейского
управления, оставив их в этой комнате одних. Оставшись одни,
они стали спрашивать друг у друга, что такое объявила им проч-
тенная им бумага. Потолковавши, рассудили, что бумага, должно
быть, объявила им, что они освобождаются от ареста и следствия,
что они теперь стали опять люди свободные и могут итти домой;
должно быть, так: потому что иначе что ж значили бы сказанные
им по прочтении бумаги совершенно понятные им слова: «Сту-
пайте на все четыре стороны»? —Так, должно быть. Но надобно,
прежде чем сделать попытку итти, как уходят свободные люди,
спросить у чиновников, действительно ли так. И если действи-
тельно они освобождены, то надобно будет им получить от чинов-
ников позволение, прежде чем отправляться в Дубовку и Песко-
ватку, сходить в острог, взять там свою теплую одежду и другие
свои вещи; время уж холодное; до Дубовки или Песковатки рас-
стояние от Царицына не маленькое; без теплой одежды итти
нельзя. Итак, во всяком случае надобно подождать возвращения
чиновников, спросить у них о смысле бумаги, и если бумага дей-
ствительно имеет смысл освобождения от ареста, то спросить
у чиновников позволения сходить за вещами в острог. Решив так,
подсудимые стали дожидаться возвращения чиновников в ком-
нату присутствия; ждали; устали стоять и сели на пол: где стояли,
слушая бумагу, тут и сели на пол. Сидели и ждали возвращения
чиновников. Вдруг вбежали в комнату присутствия полицейские
служители, схватили сидящих, подняли на ноги и потащили вон;
вытащили на двор полицейского дома и посадили на землю тут
на дворе. — По правилу своей веры терпеть все молча, подсуди-
мые уселись молча. И сидели в ожидании, когда позовут их опять
в комнату присутствия или подойдет к ним какой-нибудь чинов-
ник. Так и просидели весь день. Пришла ночь. Провели они и ночь
тут. И следующий день, и следующую ночь. Пришел третий день;
они все сидели на дворе, где были посажены на землю. Пришла
третья ночь; до сих пор большого мороза не было и погода была
хорошая; но в этот третий день к вечеру стал подыматься ветер;
усиливался; и к началу ночи усилился до вьюги; вьюга стала
страшно сильная. Тогда пришел к сидящей группе помощник
647

исправника и отвел их в полицейские комнаты. Тут их заперли,
и тем кончился эпизод — который в чем же именно имел свою
сущность? — не понимаю; вижу только, что это был эпизод ус-
пешного соревнования чиновников царицынской полиции с без-
грамотными подсудимыми в бестолковости.
Подсудимые не понимали, в чем было тут дело; это ясно; не
понимая, они, конечно, и в то время не сумели бы рассказать с тол-
ком. Тем меньше могли припомнить с толком этот удивительный
эпизод мои темные друзья теперь, через девять с половиною лет.
Но каким же образом возможно было полицейским чиновни-
кам уйти из комнаты присутствия, оставив там посторонних лю-
дей, — да притом людей, бывших подсудимыми? — Патриархаль-
ность, достойная золотого века, о котором так хорошо писали
поэты древней Эллады. Дубовка была уголок Аркадии; но и Ца-
рицын, как теперь видно, был тоже уголок Аркадии.
Ограничиваюсь в своем разборе удивительного поведения по-
лицейских чиновников этою первою чертою их истинно очарова-
тельного исполнения их служебных обязанностей: надоело им си-
деть в комнате присутствия, вздумалось итти — домой, что ли,
приласкать деточек, к приятелям, что ли, позавтракать, — встали
и пошли себе, нимало ни стесняясь заботою, что в комнате при-
сутствия остаются посторонние люди.
Довольно этой черты. Когда должностные подвиги начинаются
таким наивным походом из комнаты присутствия, то уж не могут
подлежать никакой юридической оценке никакие дальнейшие
должностные приключения таких чиновников; это не чиновники;
это Дафнисы и Филемоны, о которых писал свои прекрасные
Буколики Виргилий 13.
Я сказал: «Я не понимаю этого эпизода». Я не хочу стано-
виться на ту точку зрения, с которой легко было бы понять его.
Эта точка зрения такова, что я не люблю становиться на нее.
Я предпочитаю в подобных случаях думать: «это происходило
лишь от незнания должностными людьми их должностных обя-
занностей». И прибавляю: «Дело бестолково до такой степени,
что я не понимаю его». И пусть будет так.
Когда подсудимые увидели себя находящимися опять взаперти,
они без затруднения объяснили себе, в чем состояло дело: их при-
зывали в полицейское управление и читали им ту бумагу только
«в виде насмешки, чтобы надругаться над ними»; их посадили в
такое позднее осеннее время во дворе и держали их тут, не выда-
вая им оставшейся в остроге теплой одежды их, три дня и две
ночи для того, чтоб они, измученные холодом, «отреклись от
своей веры». Само собою разумеется, это пустые мысли, порож-
денные лишь их темным невежеством.
Через несколько времени полицейские чиновники стали при-
ходить к ним в арестантскую полицейского управления и, разго-
варивая с ними по-приятельски, признавались, что «поступили
648

с ними нехорошо». — «Нехорошо было, что мы сказали вам: сту-
пайте на все четыре стороны; так не годится говорить; надобно
было растолковать вам хорошенько, что вы были избавлены от
суда и что мы в самом деле выпускаем вас на волю. Нехорошо
мы сказали вам. Ну, теперь этого поправить уж нельзя. Позд-
но». — Неужели ж подсудимые правильно понимали слова чинов-
ников? Неужели чиновники говорили действительно так? — Еще
через несколько времени подсудимые, уж переведенные в острог,
слышали от сторожей, что в полицейском управлении говорят,
будто бы они, когда оставались одни в комнате присутствия, раз-
ломали там зерцало 14 и что теперь судить их будут уж собственно
за то, что они разломали зерцало. — Я убежден, что это был слух,
оставшийся неизвестным самим чиновникам полицейского управ-
ления, или, если доходивший до них, то отвергаемый ими как пу-
стая городская сплетня. Подсудимые в комнате присутствия сна-
чала неподвижно стояли, потом неподвижно сидели на полу; они
не дотрогивались не только до зерцала, но и до стола, на котором
стояло зерцало; не только до этого стола, но и ни до чего в ком-
нате. Я считаю тогдашних чиновников царицынского полицей-
ского управления людьми, очень плохо знавшими и, по привычке
к небрежности, еще хуже того исполнявшими свои должностные
обязанности. Но быть чиновником, очень плохо знающим и еще
хуже того исполняющим свои служебные обязанности, еще вовсе
не значит быть человеком, способным составлять фальшивые про-
токолы для взведения на людей небывалых преступлений. Я убеж-
ден, эти плохие чиновники были, в сущности, люди вовсе не такие
дурные, чтобы губить кого-нибудь составлением фальшивых про-
токолов. Слух, будто они говорили о разбитии зерцала подсуди-
мыми, без сомнения, клевета городской молвы на чиновников, ко-
нечно, имевших в Царицыне недругов-скалозубов, выдумавших,
будто они составили или хотели составить фальшивый протокол
о небывальщине. Зерцало, как было, так и осталось цело. Цари-
цын хохотал злой шутке сплетников, будто составлен протокол
о разбитии зерцала, которое осталось, как знал Царицын, в совер-
шенно неприкосновенной целости.
Прошло еще несколько времени, и чиновники, навещавшие под-
судимых, стали говорить им: «Вы почему не шли на свободу, когда
вас отпускали? Вы не шли потому, что не хотели итти, — так?»
Подсудимые, по своему умному правилу, отвечали: «Да». — «По-
чему ж вы не хотели итти на свободу? Потому что желали оста-
ваться в остроге?» Подсудимые отвечали: «Да». — «Вы хотели
быть мучениками?» — «Да». — «Вы желаете, чтобы вас сослали
в Сибирь?» — «Да». — «Вы даже не на поселение желаете, по-
тому что это не велико мученичество, а в каторгу?» — и на это,
как на все, подсудимые отвечали: «Да».
«Зачем вы говорили такой вздор?» — спрашивал я моих дру-
зей. «Друг ты наш, да что ж пользы-то было бы спорить?» —
649

отвечали они. Я однажды, в горькой досаде на бессмыслие, с ка-
ким они губили себя такими дурацкими ответами, сказал: «Ну,
а если бы теперь кто спросил вас, потому ли не ушли вы домой,
что желали остаться в остроге и итти в Сибирь, как отвечали бы
вы?» — «Друг ты мой, да никто не спросит». — «Да я говорю
лишь к примеру. Ну, если бы кто спросил?» — «Ну, сказали бы
по-тогдашнему». — «Как, и теперь сказали бы, что не хотели
тогда итти на свободу, хотели итти в Сибирь?» — «И теперь так
сказали бы». — «Да зачем же?» — «А тогда было говорено так,
да как же отпереться-то? Чтоб еще начали судить нас за то, что
отрекаемся от своих слов? Довольно с нас бед; не накликать же
нам на себя новых. Пусть, что написали они о нас, все так и остает-
ся, будто в самом деле правда».
Итак, в чем бы ни состояло действительное содержание той
бумаги, которой не умели понять подсудимые, когда она была
читана им в царицынском полицейском управлении и о которой те-
перь мои друзья полагают, будто б она освобождала их от суда,
подсудимые остались под стражею, дело о них продолжалось; че-
рез несколько месяцев после того они были, как я уж говорил
выше, отправлены из Царицына в Камышин; после были пере-
мещены из Камышина в Саратов; из Саратова были, наконец, вес-
ною 1874 года, отправлены в Царицын для того, чтобы быть под-
вергнутыми суду присяжных; и все те из них, которые дожили
до суда, были приговорены к ссылке на поселение в Сибирь.
Из числа девяти подсудимых, в продолжение процесса трое
умерли; именно:
Дарья Чистоплюева (мать Фомы Чистоплюева);
Марфа Чугунова (жена Антона Чугунова, дяди Катерины
Чистоплюевой) и Григорий Воронин (муж Дарьи Ворониной).
У Антона и Марфы Чугуновых было трое детей, две девочки
и мальчик. Отцу и матери было позволено иметь детей при себе.
Старшее из трех детей, девочка Анна, умерла в Камышине; ей
было тогда 13 лет. Двое младшие дети — второе дитя, дочь
Дарья, и младшее дитя, мальчик Иван, остававшиеся при родите-
лях, были взяты от них, когда они жили в саратовском остроге.
Куда были отведены эти девочка и мальчик и что было с ними
дальше, мои друзья не знают.
Доскажу о судьбе тех подсудимых, которые дожили до конца
процесса.
Их было, как я говорил, шесть человек, именно:
Фома и Катерина Чистоплюевы;
Антон Чугунов;
Матрена Головачева;
Дарья Воронина;
Анна Филатова.
650

Суд над ними был в начале марта 1874 года. По произнесении
приговора, шестеро осужденные были в мае месяце переведены из
Царицына в Саратов для препровождения в Сибирь. Из Сара-
това они были отправлены в Сибирь «за день перед Петровым
днем» 1874 года. В Иркутск прибыли они зимою 1874—1875 года.
Из Иркутска были отправлены в Якутскую область и прибыли в
окружный город Якутской области Вилюйск «немножко после
Петрова дня» 1875 года. До этой поры все шестеро они были пре-
провождаемы по пути и во время стоянок оставляемы неразлучно
вместе. Это было отрадою для них, потому что все они — кроме
Филатовой — были близкие родные между собою и Филатова
была в молодости такая близкая знакомая всем тем пятерым,
будто родная. Они думали, что и на поселении оставят их всех
жить вместе. Но в Вилюйске разделили их для водворения на
жительство на две группы, в каждой по три человека. Разлука
чрезвычайно огорчала их. Но чиновники вилюйского окружного
управления утешили их, сказавши, что от них самих будет зави-
сеть соединиться вновь: на две группы разделяют их лишь для
того, чтобы не возроптали на обременение содержанием шести
человек якуты того «улуса» (той волости), куда отправили б их
всех вместе; окружное управление распределяет тяжесть содер-
жания их между двумя улусами; пусть они просят старшин этих
улусов присылать содержание им в одно какое-нибудь место того
или другого улуса; старшины согласятся, и тогда могут они все
шестеро жить вместе.
Дарья Воронина, Анна Филатова, Антон Чугунов были от-
правлены, одною группою, в один улус; Фома и Катерина Чисто-
плюевы и Матрена Головачева, другою группою, в другой улус.
В обоих улусах улусные начальники сделали относительно
содержания присланных к ним поселенцев такое распоряжение:
хозяева юрт (избушек, домохозяйств) должны кормить поселен-
цев своего улуса поочередно, по одному дню каждый хозяин.
Ни Катерина Чистоплюева с мужем и его теткою, ни другая пар-
тия, состоявшая из Ворониной, Филатовой и Чугунова, не знали,
что могут требовать менее неудобного способа снабжения их про-
довольствием. И стали каждый день переходить для получения
еды и ночлега из одной юрты в другую, по очереди, назначенной
улусными начальниками.
В Вилюйском округе нет нигде ничего подобного хоть бы
самой крошечной деревушке: якуты живут отдельными, совер-
шенно одинокими юртами, одна юрта от другой в двух, трех —
чаще в пяти, в десяти, в пятнадцати верстах. Поселенцам — лю-
дям пожилым или и вовсе дряхлым —пришлось, таким образом,
каждый день странствовать по нескольку — чаще всего помногу —
верст; проснутся, закусят и отправляются в путь; а пути в Вилюй-
ском округе — тропинки в лесах между болот. Можно вообразить
себе, как мучительна была эта странническая жизнь для людей
651

пожилых или вовсе старых и отчасти больных. Надобно только
припомнить, сколько месяцев длится в Вилюйском округе зима
и каковы морозы этой зимы.
Якуты беспрестанно разъезжают из улуса в улус. Чистоплюевы
и Головачева, когда научились понимать кое-какие обыкновенней-
шие слова якутского языка, слыхивали по временам от встречав-
шихся с ними проезжих якутов о Чугунове и двух его спутницах:
и Чугунов, и обе женщины были здоровы. Чистоплюевы и Голо-
вачева не теряли надежды раньше или позже получить согласие
улусных начальников на то, чтобы позволено было Чугунову и
тем двум женщинам странствовать вместе с ними, пока якуты
обоих улусов построят или купят, — как обещали приказать улус-
ные начальники, — особую юрту, в которой стали бы жить все
шестеро вместе.
Это и было бы, вероятно, так. Но раньше, нежели Чисто-
плюевы успели выпросить у улусных начальников позволение при-
соединить к себе ту, другую, партию, с этою другою партиею слу-
чилась беда.
Бывший вилюйский исправник г. Протопопов (о котором гово-
рил я в предисловии к этой записке) рассказывал мне о беде, по-
стигшей ту, другую, партию, следующим образом:
Однажды в ту юрту, куда пришли Чугунов, Воронина и Фила-
това, заехал священник той местности; священник этот был пьян;
пьяный, он человек буйный. Он привязался к Чугунову и женщи-
нам, неотступно ругая их за то, что они раскольники. Они молчали
на его ругательства; это еще больше подзадоривало пьяного, и,
наконец, он принялся бить Чугунова и обеих женщин. Они при-
нуждены были схватить его за руки. Само собою разумеется, он
из-за этого пожаловался на них и, конечно, представил дело в та-
ком виде, будто Чугунов, Воронина и Филатова «избили» его.
Чугунов и обе женщины были арестованы, отправлены в Якутск.
Якутский губернатор Черняев держал себя в этом деле благо-
родно; старался сколько мог смягчить участь Чугунова, Ворони-
ной и Филатовой. (Это слышали о нем и Чистоплюевы, и Голова-
чева, и все трое много раз говорили мне, что чувствуют живую
благодарность к г. Черняеву за его покровительство Чугунову,
Ворониной и Филатовой.) Но характер обвинения был таков, что
не во власти губернатора давать делам подобного рода направле-
ние, какое считает он справедливым. Чугунов, Воронина и Фила-
това были, согласно жалобе священника, обвинены в оскорбле-
нии его и отправлены — по словам г. Протопопова — в Иркутск,
в арестантские роты. (Так слышали и Чистоплюевы, и Голо-
вачева.)
Несколько времени тому назад я просил живущего в Вилюйске
должностного человека, служащего в иркутской жандармской
команде, чтоб он переслал своему начальнику мою записку, в ко-
торой я говорил, что желал бы, — если будет найдено возможным
652

исполнить это, — чтобы Чугунову, Ворониной и Филатовой были
переданы сведения о здоровье Чистоплюевых и Головачевой, по-
клоны от них и несколько рублей. Если было найдено возможным
исполнить это, все это, без сомнения, исполнено.
Тяжкий период ежедневных странствований Фомы и Кате-
рины Чистоплюевых и Матрены Головачевой из юрты в юрту, по
нескольку верст, иногда и по пятнадцати и больше верст от юрты
до юрты, длился месяцев десять. После, в половине мая 1876 года,
была, наконец, отведена для житья им юрта. Тогда они стали поль-
зоваться спокойствием. Таким образом прожили они около двух
лет. После того жили у вилюйского исправника, г. Протопопова,
как я подробно рассказывал об этом в предисловии к настоящей
записке. По отъезде г. Протопопова в Иркутск, жили с месяц у ви-
люйского медика г. Доброзракова; после переселились жить в
баню исправнического дома, оттуда — в одну из юрт, находя-
щихся в Вилюйске; обо всем этом я подробно рассказывал в пре-
дисловии к настоящей записке. После того как она была отдана
мною для отправления через Иркутск в Петербург, в судьбе Чи-
стоплюевых и Головачевой произошли следующие перемены:
Заведывавший одним из двух водочных складов, находящихся
в городе Вилюйске, мещанин Дашевский, бывший в знакомстве
с г. Протопоповым, имел желание взять, при его отъезде, Кате-
рину Чистоплюеву к себе для заведывания хозяйством и приго-
товления кушанья. Но, услышав, что того же желают для себя
г. и г-жа Доброзраковы, с которыми он был дружен, промолчал
о своем желании: он человек холостой, они — обременены детьми;
ему легче, нежели им, обходиться без хорошей прислуги, — рас-
судил он, как следует доброму человеку. — Я говорил в преди-
словии к этой записке, что когда г-жа Доброзракова, выражая
мне свои неудовольствия на Катерину Чистоплюеву, довела ее до
необходимости отказаться от продолжения службы в доме, где
так недовольны ею, то при этой сцене присутствовал, кроме меня,
еще один гость. Это был именно Дашевский. Когда я уходил, он
вышел вместе со мною и на мою просьбу, чтоб он рекомендовал
кому-нибудь в кухарки Чистоплюеву, отвечал мне, что сам он же-
лал — чего я до той поры не знал — иметь ее кухаркою и эконом-
кою, что он молчал об этом из расположения к Доброзраковым,
а теперь пригласит ее в услужение к нему, если, подождав не-
сколько времени, увидит, что Доброзраковы не обратятся к ней
с приглашением жить снова у них. Через несколько дней после
того как было отправлено мною предисловие к этой записке, г-жа
Доброзракова стала просить Чистоплюевых и Головачеву возвра-
титься в услужение к ней. Катерина Чистоплюева не согласилась;
«Лучше мы опять уедем в улус, если не найдется нам другого ме-
ста в городе». Когда оказалось, что это совершенно решительный
отказ, Дашевский рассудил, что теперь он свободен пригласить
Катерину Чистоплюеву в услужение к нему. Она согласилась,
653

разумеется. И, само собою разумеется, он был чрезвычайно рад,
что имеет честную экономку и такую хорошую кухарку. Но через
месяц после того как она перешла к нему, вилюйское полицейское
управление объявило Фоме Чистоплюеву и Матрене Головачевой,
что они должны переселиться из города обратно «в улус»; а отно-
сительно Катерины Чистоплюевой Дашевскому было сказано, что
из уважения к нему позволяется ей оставаться в городе; но, ко-
нечно, говорившие это знали вперед, что она не может отпустить
в улус больного мужа и старуху его тетку одних без призора, не
расстанется с ними, отправится с ними «в улус». Так она и ска-
зала. Дашевский был очень огорчен. Но полицейское управление
приказало Фоме Чистоплюеву и Матрене Головачевой отправ-
ляться из города, и Катерина Чистоплюева уехала вместе с
ними. — Это было, если я не ошибаюсь, в конце июня.
С той поры я не имел еще никаких сведений о моих бедных
друзьях. Понятно, я ни у кого из здешних жителей не расспраши-
вал о них, чтобы моя заинтересованность их судьбою не навлекла
на них новых неприятностей со стороны вилюйского полицейского
управления, чиновникам которого не сообщал я ничего о мотиве,
по которому имел частые и продолжительные свидания с моими
бедными, безграмотными друзьями.
Я изложил основания, по которым считаю несомненным, что
мои друзья и их соподсудимые, хоть и стали в продолжение своего
процесса бесспорно, с формальной стороны, виновными в богохуль-
стве и произнесении слов, оскорбляющих особу его величества
государя императора, потому неоспоримо правильно признаны су-
дом за преступников, на самом деле никогда не были способны
сознательным образом оскорблять бога или царя, которого чтут
они не только как царя, но и как святого.
И перехожу теперь к изложению подробностей того, что назы-
вают они своею «верою».
Три женщины, все три безграмотные, все три женщины доб-
рые, семейные женщины, жившие безбедно в материальном отно-
шении, совершенно счастливые в своей семейной жизни, — все три
очень заботливые хозяйки, — были главными лицами в деле вы-
работки той «веры», странные особенности которой, возбудив
смех и негодование всего населения их родной местности, послу-
жили через то коренною причиною постигшего их и их семейства
бедствия.
Из этой характеристики житейского и умственного положения
основательниц «веры» — веры, которой не умели они даже дать
никакого определенного названия и которую я буду называть «ве-
рою неподавания руки», — само собою возникало б у образован-
ных людей предположение: мысли основательниц той веры и их
последователей должны были иметь основным своим качеством
654

Кроткое доброжелательство, а предметом своим — мирную, скром-
ную семейную жизнь; и потому, когда обратились на религиоз-
ные раздумья, должны были породить «веру» мирную, кроткую и,
с нравственной и правительственной точки зрения, заслуживаю-
щую сочувствия от людей, считающих мирный порядок вещей
наиполезнейшим для государства, а добрые семейные отноше-
ния — фундаментальнейшим условием и мирного течения нацио-
нальной жизни, и честной жизни составляющих нацию лиц.
Мое интимное знакомство с одною из тех трех женщин, ее му-
жем и теткою ее мужа дало мне возможность достоверно утвер-
ждать, что «вера» их и в самом деле такова.
В той характеристике есть также черта, дающая всякому обра-
зованному человеку основание для предположения печального:
все три женщины — совершенно безграмотны, потому в их «вере»
должно было, вместе с их прекрасными душевными качествами,
отразиться и их невежество. И это совершенно справедливо. И это
погубило их и их семейства.
Все основательницы, последовательницы и последователи
«веры», о которой пишу я, родились, выросли, дожили до очень
немолодых или и старых лет в старообрядчестве так называемого
«поповского толка». Я говорил, что старообрядцы поповского
толка в той местности оставались долгое время лишенными удоб-
ства иметь священников. Результатом было, что их сведения о
своем вероисповедании стали неполны и сбивчивы. И в особенно-
сти так у массы старообрядцев, которая была безграмотна, как
безграмотны были все девятеро судившихся по процессу моих
друзей.
При плохих сведениях о своем вероисповедании приобрели
они, само собою разумеется, возможность и склонность вообра-
жать «отступлениями от старой веры» своей такие уклонения от
привычного им, которые нашли бы вещами нимало не противными
их вероисповеданию, если бы знали его получше.
Все те правила, которых держатся Чистоплюевы и Голова-
чева, — правила, не имеющие в себе ничего противного вероуче-
нию старообрядцев (или православию, или католичеству, или
протестантству), это просто-напросто обычаи индиферентные для
старообрядческого (и православного, и католического, и проте-
стантского) вероучения. Но дубовские старообрядцы, по своему
плохому знанию своего вероисповедания, нашли эти правила
очень важными отступлениями от него и стали считать Богатен-
ковых, Киселевых, Ворониных, Чистоплюевых и их единоверцев
«перешедшими из старой веры в другую, совсем особую веру».
Не знаю, как рассудили об этом мнении массы дубовских старо-
обрядцев Богатенковы (и ученики Богатенковых — Киселевы):
я говорил, что образ мыслей Богатенковых очень мало известен
моим друзьям. Но Воронины, Чистоплюевы и их соподсудимые
не умели разобрать, что масса дубовских старообрядцев решила
655

вопрос неправильно. Старообрядцы провозгласили их покинув-
шими старообрядчество; им показалось: что ж, когда старо-
обрядцы признали нас за переставших быть старообрядцами, то,
значит, мы уж и в самом деле не старообрядцы. И они вообра-
жают о себе, что они не старообрядцы.
Это лишь пустая фантазия массы дубовских старообрядцев,
наивно принятая за истину Ворониными, Чистоплюевыми и их
соподсудимыми. Они, как были с детства, так и остаются в сущ-
ности старообрядцами поповского толка. Остались ли старооб-
рядцами Богатенковы (и Киселевы), я не знаю; вероятно, оста-
лись и они; но не могу сказать этого наверное, не знаю; не знаю
потому, что мои друзья, воображающие, по своему простодушию,
будто бы «держатся одной веры с Богатенковыми», оказались, по
моим расспросам о Богатенковых, не знающими о «вере» Бога-
тенковых ничего, кроме правила не подавать руку и тому подоб-
ных мелочей, да той прекрасной черты, что Богатенковы одушев-
лены любовью к доброй, мирной семейной жизни и считают обя-
занностью христиан доброжелательствовать и помогать всем
«ближним о Христе», православным ли, старообрядцам ли, нем-
цам ли, другим ли каким христианам, — все равно.
Итак, остались ли старообрядцами Богатенковы, и если оста-
лись, то понимают ли, что остались, я не знаю. Но Воронины,
Чистоплюевы и их соподсудимые — как всегда прежде были, так
и по принятии «своей нынешней веры» остались старообрядцами.
Их нынешняя вера нимало не мешает им оставаться старообряд-
цами, как нимало не мешала бы принявшему ее православному
оставаться православным, католику — католиком, протестанту —
протестантом.
Но, оставаясь на самом деле старообрядцами, они совершенно
убеждены о себе, что они перестали быть старообрядцами.
Полагаю, что довольно об этом. Потому что само по себе это
совершенно индиферентно с правительственной точки зрения.
И говорил я об этом лишь для соблюдения ученой полноты изло-
жения.
Буду теперь говорить о тех правилах житейского обращения
с людьми, за принятие которых Воронины, Чистоплюевы и их
соподсудимые были признаны со стороны массы дубовских старо-
обрядцев покинувшими старообрядчество, чему поверили, по
своей наивности, и сами они.
Мне уж приходилось упоминать об этих формалистических
особенностях, которые считают мои друзья, по своему жалкому
невежеству, имеющими важное религиозное значение. Перечислю
теперь все их подряд:
При встречах — на улице ли, в комнате ли, не должно пода-
вать друг другу рук; не должно и раскланиваться; и так как
вообще не должно раскланиваться при встречах, то, в частности,
мужчины не должны при встречах на улице снимать шапку.
656

Когда входит кто-нибудь в комнату как посетитель, то находя-
щиеся в комнате не должны переменять своего положения, если
не имеют намерения поспешить навстречу входящему; итти на-
встречу ему, это можно; но только с этою целью и можно пере-
менять положение по поводу того, что входит посетитель (или
посетительница); если ж не итти к дверям навстречу ему, то на-
добно оставаться в прежнем своем положении; потому сидящие
в комнате, если не идут навстречу, то должны оставаться сидя-
щими, вставать не должны.
В разговоре друг с другом следует, вместо называния друг
друга по именам, употреблять слова, обозначающие наши отно-
шения родства или знакомства; например: брат, сестра, друг,
милый, знакомый ты мой, и т. п., или слова, характеризующие
человека по его полу, возрасту; например, старуха, старик и т. п.
А произносить самому (или самой) свое собственное имя позво-
лительно только в тех случаях, когда тому (или той), с кем мы
говорим, действительно надобно узнать наше имя и, кроме как
от нас самих, не от кого узнать его в данную минуту.
Если кто, желая говорить с нами, называет нас по имени, то,
хоть он и нарушает этим наше правило, что нас не должно назы-
вать по имени в разговоре с нами, мы можем отвечать ему, когда
думаем, что он сделал так не с намерением оскорбить нашу веру,
предписывающую не делать так. Но когда мы полагаем, что он
сделал так для оскорбления нашей веры, мы должны отклонить
его способ говорить с нами, не одобряемый нашею верою. Не дол-
жно ж нам самим участвовать в поругании нашей веры, а мы
стали бы соучастниками в поругании ее, если бы приняли, будто
хорошее нечто, такой способ начинать разговор с нами, который
противен правилам нашей веры.
Относительно одежды, манеры убирать голову и вообще туа-
летных вопросов нет у русских никаких обычаев или мод, которые
следовало бы считать предосудительными; во всем этом можно
и должно сообразоваться с тем, как поступают все. Разумеется,
женщины должны воздерживаться от подражания в нарядах
женщинам, ведущим бесстыдную жизнь. В этом отношении не
всякая женская мода совершенно безукоризненна. Но, впрочем,
осуждать моды, которые нам кажутся не совсем приличными для
скромных женщин, пустое занятие: покрой платья, скромен ли,
или не совсем скромен, дело не важное сравнительно с душевною
скромностью. Светские женщины принуждены следовать модам;
то за что ж их осуждать, если их бальные платья имеют покрой
не совсем скромный? Они и сами не рады этому; но нельзя им не
одеваться по моде. Кто любит осуждать нескромные моды, легко
впадает в грех злоречия. — Это — о женском туалете. О мужском
туалете не стоит и рассуждать: все мужчины одеваются скромно;
потому, все в этом отношении заслуживают одобрения. Можно
думать что-нибудь свое особенное относительно мужского туалета
657

только по вопросу о волосах. Носить волоса длиною до плеч, это
хорошо; это не правило веры, но это хорошо.
Вот и все особенности мнений, послужившие причиною того,
что дубовские старообрядцы сочли моих друзей и их единоверцев
отступниками от старообрядчества, еретиками, впадшими в ужас-
ные заблуждения, а остальные дубовские люди — православные
и молокане — принялись, как бараны, повторять решение старо-
обрядцев, что это ужасные еретики.
Смешно. — Но — эта смешная наивность дубовского населения
и была причиною тому, что дубовские маленькие чиновники, —
невежды, подобные купцам и мещанам, с которыми пировали,
принялись усердствовать над еретиками: дубовская молва, молва
невежд, погубила несчастных людей, не бывших виновными ни в
чем, пока не принялись усердствовать над ними невежественные
маленькие чиновники. Следствие над Богатенковыми не могло бы
возникнуть, если бы дубовские полицейские чиновники не смот-
рели на них глазами дубовских старообрядцев. Из кукольной
комедии, устроенной простодушными невеждами, дубовское не-
вежество сделало ужасную историю, потому что считало тех
невежд страшными еретиками; а подвергнувшись вопросам о пред-
метах, которых не понимали, невежественные подсудимые наго-
ворили на себя чепуху.
Займусь теперь разъяснением перечисленных мною мнений,
из-за которых Дубовка провозгласила несчастных страшными
еретиками и этою своею невежественною молвою впутала их в по-
гибель.
У меня под руками нет книг о расколе. Это в данном случае
очень жаль. Вот уж больше тридцати лет я бросил занятия теоло-
гическими науками. И, разумеется, перезабыл девять десятых
того, что знал о расколе в моей юности. Но и то, сравнительно
немногое, что еще удержалось о нем в моей памяти, достаточно для
разъяснения дела.
Вся та формалистика, которая ужаснула дубовских старообряд-
цев и, с их голоса, всю остальную Дубовку, и в том числе чинов-
ников дубовской полиции, ни больше, ни меньше, как продукт
смутного воспоминания о старом житейском обычае, которого
когда-то держались все русские; который дольше, чем у право-
славных, сохранялся у старообрядцев, но вышел наконец из упо-
требления и у старообрядцев, так что дубовские старообрядцы
не сумели разобрать: в отступлении от старообрядческой ортодок-
сальности виновны были не люди, которых вообразили они впад-
шими в ересь, а сами они, изменившие нашему коренному рус-
скому обычаю, вовлеченные примером «никонианцев» в безбожный
обычай подражать «люторским немцам, живущим за морем, на
Аглицком острове».
Изо всей той ребячески-пустой формалистики самое коренное
правило то, что не должно подавать руку при встрече. Оно и са-
658

мое важное по убеждению моих бедных друзей. Я рассказывал
в предисловии к этой записке, что я несколько времени шутил
над ними, стараясь врасплох пожать руку кому-нибудь из них.
Я неловок, это не удавалось мне. Наконец удалось мне поймать
врасплох и пожать руку милой, доброй старушки Головачевой.
У нее на лице выступило выражение глубокой печали. Я был
огорчен, что сделал печаль ей. Стал извиняться перед нею. Пле-
мянник и племянница стали утешать ее, говоря, что ее совесть
осталась чиста: я взял ее руку в свою и пожал, а она не сгибала
свои пальцы, чтобы пожать мою руку; потому не нарушила своей
веры. Старушка утешилась. И так как я стал спрашивать, неуже-
ли ж следовало ей так опечалиться от мысли, что она нарушила это
правило, то Катерина Чистоплюева рассказала случай, который
был с нею самою. Г-жа Протопопова уехала однажды к мужу,
производившему следствие далеко от города. Возвратившись и
увидя на крыльце выбежавших к ней детей здоровыми, она про-
тянула руку заботившейся о них няне (Чистоплюевой), благо-
даря ее и подступая ближе, поцеловать ее. Чистоплюева была
тронута живым выражением благодарности от «своей барыни»
и в ответном порыве чувства забылась, приняла протянутую к ней
руку и пожала. «Как я пожала ее руку и опомнилась от своей
забывчивости, я покачнулась на ногах; думала, не удержусь,
упаду; схватилась за стену». Г-жа Протопопова перепугалась:
«Няня, что с тобою? Ты вся побледнела». Чистоплюева объяс-
нила ей и побрела, держась за стену, прилечь, как посоветовала
ей г-жа Протопопова. Ей понадобилось довольно долго — с пол-
часа — лежать, чтоб оправиться от слабости, близкой к обмороку.
Такой ужасный это грех для людей ее веры, пожать руку.
Если подавать руку грешно, то, разумеется, грешно и кла-
няться при встрече; а если грешно раскланиваться при встрече,
то, разумеется, грешно и вставать при входе посетителя; все это
звенья одного ряда, образующего обычную форму церемониаль-
ности встреч между знакомыми или между хозяевами и посети-
телями. Главное звено этого ряда — подавание руки — греховно;
из того, понятно, и весь ряд греховен; а когда весь он греховен,
то и каждое звено его греховно.
Умно. Так умно, что совестно было мне и смотреть на моих
бедных друзей, когда они — люди от природы неглупые, — с серь-
езнейшим глубокомыслием излагали мне такие ребячески мелоч-
ные глупости.
Так, очень умны эти убеждения моих бедных друзей. Но они
безграмотные люди. А люди грамотные — дубовские полицейские
чиновники — нашли ж эти ребяческие глупости резонным осно-
ванием рекомендовать жалких невежд, ум которых погрязал в та-
ких пустяках, как людей, опасных правительству; — так рекомен-
довали их те чиновники чиновникам судебного ведомства и своему
начальству. Без этой рекомендации, что, кроме смеха и жалости,
659

могли бы чувствовать губернская администрация и судебные
власти, читая протокол о юродивой процессии Богатенковых и
Киселевых, этой совершенно благонамеренной процессии юроди-
вых? — А эта процессия и послужила «поводом к начатию серьез-
ного процесса о несчастных юродивых. Юродивых стали рас-
спрашивать о теологических и политических предметах; юроди-
вые не могли не оказаться виновными во всем, о чем их спраши-
вали, виноваты ль они в этом. Старуха Головачева признала себя
виновною в разврате. Катерина Чистоплюева признала себя,
кроме этого, виновною и в намерении отравить мужа.
От природы они люди умные. Но они безграмотные невежды.
Когда невежды вовлекаются силою своего религиозного чувства
в размышления о своем душевном спасении, и не имеют грамотных
людей, с которыми посоветоваться об этих вещах, — как не имели
они, лишенные священников, — в результате их размышлений
непременно получится большая примесь дурацких ребячеств к их
благочестивым заботам о своем душевном спасении.
Итак, не должно ни раскланиваться, ни вставать при входе
посетителя, потому что это звенья греховного ряда формально-
стей обычной церемонии встреч. Но, вникнувши в дело с внима-
нием, какого заслуживает оно по своей важности для душевного
спасения, нельзя не заметить, что в греховном ряде этих звеньев
есть еще одно звено, — без сомнения, тоже греховное. При встре-
чах раскланивающиеся и подающие друг другу руки люди при-
ветствуют друг друга по именам: — «Здорово, Иван Иваныч» или
«Анна Ивановна», — или как там иначе будут имена приветствую-
щих друг друга. Можно ли, когда так, сомневаться в том, что
называть друг друга по именам дело тоже греховное? — Ясно, что
это грех. А когда так, то подумаем: хорошо ли и самого себя
называть по имени без необходимости? — Всякому русскому по-
нятно, что если называть своего собеседника по имени грешно,
то произносить свое собственное имя без необходимости надобно
признать делом еще более грешным. Наша русская форма имен,—
nomen personale nomine patris in forma adjectivi adjuncto * — Иван
Петрович, Анна Петровна, — производит на нас, русских, впечат-
ление любезности, впечатление вроде того, как если б сказать:
«уважаемый мною Иван», «уважаемая мною Анна». Как же Иван
Иваныч может без необходимости произносить, что его зовут
«Иван Иваныч»? — Это будет похвала самому себе; это противно
христианскому смирению. А когда оба эти слова—«Иван» и
«Иваныч» — похвала самому себе, то ясно: и каждое из них в
отдельности имеет в себе элемент похвалы. А когда так, то и
третье, которое прибавляется к ним, — слово, означающее фами-
лию, — имеет в себе такое качество быть хвалебным. — «Иван»
или «Анна» — похвала; «Петрович» или «Петровна» — тоже;
стало быть, и «Слесарев» или «Беляева» — тоже.
* Личное имя по имени отца в форме прилагательного. — Ред.
660

Умозаключения, делающие честь глубокомыслию юродства.
Я изложил их литературным языком. На простонародном языке,
которым одним владеют мои друзья для изложения своей «веры»,
рассуждения эти выходят еще лучше, разумеется. Трудно мне
было удержаться от смеха, слушая эту премудрость.
Вся она, как теперь мы видим, развилась из размышлений
о том, что подавать руку — грех. Она очень умна, так. Но неоспо-
римо и то, что она совершенно логически развилась из той основ-
ной истины: подавать руку — грех. Логика этого юродства без-
укоризненно правильна. В логичности рассуждений виден природ-
ный ум жалких невежд, Богатенковой и ее мужа, Дарьи Воро-
ниной и моих бедных друзей.
Итак, все сводится к вопросу: почему ж подавать руку —
грех? — В предисловии к этой записке я рассказывал, как отве-
чали мне на этот вопрос мои бедные друзья в первое время нашего
знакомства: «моя рука нужна мне; как же я отдам ее тебе? Сам
я останусь без руки. Это будет что же? — Уродовать себя. Уро-
довать себя бог не велит». — Для людей, не привычных к аргу-
ментации, основанной на неумении анализировать разные оттенки
значения одного и того же слова, этот аргумент непостижим как
аргумент; это просто бессмыслица, не относящаяся к делу. Но про-
столюдины у нас, да и повсюду, серьезно путаются в мыслях, сме-
шивая условный смысл слов с прямым их смыслом. Кто привык
слышать простонародные рассуждения, тот понимает, что приве-
денный мною аргумент может казаться очень правильным для
простолюдинов. — Подробным образом эта манера простонарод-
ных соображений разобрана специалистами по истории индо-евро-
пейских языков; и на анализе подобных путаниц слов основана
великая научная слава одного из знаменитейших между этими уче-
ными, Макса Миллера. — Я когда-то занимался этой отраслью
ученых исследовании. Потому для меня не представляло ни ма-
лейшего затруднения понять, что аргументация моих друзей имеет
для них значение совершенно дельного аргумента. Бедняжки не
сумели различить, что «отдать руку» или «подать руку» — выра-
жение, могущее иметь два различные смысла; один смысл, в кото-
ром «отдать руку» значит самому остаться без руки, а другой, в
котором «отдать руку» — дело менее ужасное, чем изуродовать
себя.
И я не продолжал разговора с моими друзьями о том, почему
не годится подавать руку. Стоит ли спорить о такой пустой глу-
пости их? — подумал я.
Но много недель спустя мне случайно припомнилось англий-
ское выражение shake-hands * и вместе с ним подвернулось на
мысль наше соответствующее ему выражение «пожать руку»; —
для меня стало ясно: хоть и хороша аргументация моих друзей
* Приветствие, рукопожатие. — Ред.
661

о греховности уродовать себя, но действительный резон, почему
подавать руку — грех, остается неизвестен им.
Штука в том, что обычай пожатия рук при встрече — англий-
ский обычай; от англичан заимствовали его французы и немцы;
от немцев — мы. Сначала приняли его у нас образованные классы;
наше простонародье долго дичилось его; после он стал нравиться
и нашим простолюдинам; православным понравился раньше, чем
старообрядцам; но уж давно приняли его и старообрядцы. — Дело
явное: Богатенкова или Богатенков слыхивали в детстве, что вот
вводится у дубовских людей обычай подавать руку; а отцы и деды
наши этого обычая не знали; потому он дурен (всякое нововведе-
ние дурно); следует держаться старины, не знавшей этого обы-
чая. — Слышанное в детстве забылось надолго; когда пробуди-
лось в памяти, пробудилось не вполне: вспомнился вывод: «не
должно подавать руку», а резон, почему не должно, не припом-
нился; и потому понадобилось Богатенковой с мужем самим доду-
мываться, почему ж именно подавать руку не хорошо; вот они и
додумались до той аргументации, совершенно убедительной, в том
нет спора, но аргументации post factum *: истина, родившаяся
неизвестно из чего, сама породила аргумент, на котором процвела
непоколебимо.
Я расхохотался и решил: недобросовестно было бы с моей сто-
роны утаить от моих друзей действительный резон греховности
подавания рук. — При следующем посещении я спросил у них:
слыхивали ль они, что когда-то были какие-нибудь люди, не пода-
вавшие рук. Они принялись припоминать: нет, ничего такого они
не слышали. — Тогда я сказал: «А я вот слышал в детстве от
стариков и старух, что в молодости их этого обычая в Саратове
у мещан не было; а сам, по книгам, узнал после: правда, это обы-
чай у русских новый». — Фома Чистоплюев задумался и, долго
рывшись в своей памяти, сказал: «А должно быть, так. Однажды
говорил я с судохозяином, который приглашал меня в лоцманы;
подошел какой-то незнакомый — стало быть, не дубовский, при-
езжий— купец, подал руку хозяину, подал и мне. Я сказал ему:
«я руки не даю». Он сказал: «А! это значит, вы держитесь в этом
старины. У нас есть старики, которые говорят, что прежде этого
обыкновения не было». — Оказалось, что этот приезжий купец
был лесопромышленник, «пригнавший плоты» в Дубовку (то есть
сплавивший вниз по Волге строевой лес). — Я сказал моим
друзьям, что когда этот купец был лесопромышленник, пригнав-
ший сам свои плоты с верху (то есть с верховья Волги или с ее
верхних притоков), то натурально, что на его родине старики
помнят такую старину, какой дубовские старики уж не застали
в Дубовке: в тех местах старые обычаи держались дольше, чем
в низовье Волги.
* После совершившегося факта. — Ред.
662

Я пишу это и думаю: «И я должен писать о таких вещах в
этой записке! То, что, по мнению всякого образованного человека,
должно быть только предметом этнографии, археологии, филоло-
гии, было сделано основанием для начатия двух политических
процессов; таковы-то были результаты молвы дубовского неве-
жественного населения: юродствовавшие бедняки погибли из-за
своей «веры», что грех подавать руку».
Остается сказать об одном из перечисленных мною правил, —
о том, что мужчине лучше отпускать волоса до плеч, нежели но-
сить их менее длинными; оно одно не объясняется коренным пра-
вилом, что подавать руку — грех, а имеет свое особое основание.
Оно возникло тоже из смутного воспоминания о прежнем обычае,
которого старообрядцы держались дольше, нежели православные.
Лет восемьдесят тому назад благочестивые пожилые люди, усерд-
ствовавшие помогать дьячкам при богослужении, любили прида-
вать себе похожий на дьячков вид, давая своим волосам отрастать,
как у дьячков, которые тогда (да и после) носили длинные во-
лоса, как священники и дьяконы. Так любили православные на-
божные люди, так и старообрядцы. У православных стало выхо-
дить это из обыкновения лет шестьдесят тому назад; у старооб-
рядцев — несколько позднее. Богатенков и его жена в детстве,
вероятно, видывали еще очень много набожных стариков, следо-
вавших этому прежнему обычаю. Когда они принялись заботиться
о своем душевном спасении, воспоминание из времен их детства
воскресло в них, и они рассудили, что мужчине хорошо носить
длинные волоса: это очень благочестиво; как же нет? Священники,
дьяконы, монахи носят длинные волоса; и те набожные старики
прежних времен хорошо делали, подражая в этом людям духов-
ного сословия. — Это соображение не имеет в себе даже ничего
смешного: оно рассудительно.
Но все те другие правила их «веры» глупы до смешного.
Правда, они и их подражатели были невежды. Натурально было,
что их невежество внесло элемент глупого ребячества в их заботы
о своем душевном спасении.
Но хоть и смешные, жалкие невежды, полуграмотный Бога-
тенков, его безграмотная жена, безграмотные Воронины, Чисто-
плюевы и их последователи — все были от природы люди неглу-
пые; все были люди честные и добрые. Потому, кроме глупостей
их невежества, есть в их мыслях и элементы иного достоинства,
элементы почтенные, действительно достойные уважения и любви
образованных людей. И эти элементы преобладают в них над
ребяческими глупостями их невежества.
ОНИ, в сущности, как родились и выросли, так и остались
старообрядцами, хоть и воображают, будто бы «вышли из старой
веры, перешли в другую». Масса дубовских старообрядцев, как
я уж говорил, не имела и не имеет вражды к православным. И, в
частности, родители и старшие родственники Богатенковых,
663

Ворониных, Чистоплюевых жили дружно с православными, при-
учали своих детей и младших родных иметь хорошее расположение
к православным. Правда, Богатенковы, Воронины, Чистоплюевы
приняли от своих старших привычку иметь миролюбивые чувства
к православию. Но каждый, близко знающий наше простонародье,
знает, что и сами православные вообще не прочь при случае поко-
щунствовать над обрядами; это кощунство наивное: простое пусто-
словие для шутки в веселый час, и не мешает нашим простодуш-
ным шутникам и шутницам сохранять благоговение к обрядам, о
которых они в веселом разговоре отпускают бесцеремонные шутки.
Но, хоть и наивные, это все-таки насмешки; и насмешки над са-
мою религиею православной церкви. А каким тоном говорят пра-
вославные простолюдины о своих священниках, известно и тем
людям образованного общества, которые мало знают народ.
Это — о православных простолюдинах. Раскольники, разу-
меется, еще больше болтают о православии и в особенности о пра-
вославном духовенстве в тоне насмешки и порицания.
Мои друзья постоянно говорили со мною о православной церкви
тоном самого почтительного уважения; и о православном духо-
венстве всегда тоном доброжелательства и почтения. Они даже не
употребляют о православии обыкновенных раскольничьих выра-
жений: «никонианство», или «новая вера»; им кажется, что эти
выражения не довольно почтительны; они постоянно называют
православие «греко-российская вера». Православных называют
«греко-российские» (то есть греко-россияне). Это выражения, ко-
торые употребительны у самого духовенства православной церкви.
Ни в этом, ни в каком другом отношении нисколько не стесня-
лись они со мною. Я много раз говорил, что они с первой минуты
нашего знакомства имели во всем безусловное доверие ко мне.
И что касается, в частности, православия, они знали, что я не при-
надлежу к православным. Я говорил в предисловии к этой записке,
что в начале нашего знакомства я старался, для рассеяния их
мысли, будто б я их единоверец, растолковать им, что я не хри-
стианин, что я человек неверующий. Само собою разумеется, это
оказалось напрасным трудом: в мысли моих друзей не могло войти
представление, что русский человек не принадлежит к христианам.
Я остался один для них верующим во все, какие известны им,
догматы восточно-кафолического учения, как сами они веруют в
них. Но по крайней мере они поняли, что я не православный. По-
тому» когда и увидели, что ошибались до начала нашего знаком-
ства, считая меня человеком их «веры», то понимали, что никакие
порицания православию не огорчили бы меня. Они говорили о нем
со мною тоном уважения и сочувствия только потому» что дейст-
вительно проникнуты большим уважением и сочувствием к нему.
И вообще они уважают все те вероисповедания, в которых
предполагают хорошие принципы учения о нравственности; по-
тому с уважением говорят и о католичестве, и о лютеранстве.
664

Из русских сект они дурно отзываются о тех, о которых народ-
ная молва рассказывает безнравственные вещи. — Расскажу ма-
ленькую историю, которая случилась у нас — у меня и у них —
по поводу прыгунов.
Мои друзья встретили в камышинском или саратовском ост-
роге доброго, смирного старичка, который очень много молился,
прикладывая руки ладонями к груди. Он произвел на них очень
хорошее впечатление своим благочестием и своею кротостью. Сто-
рожа и арестанты говорили им, что он судится за сектантство, и
что люди этой секты называются прыгунами. Мои друзья, расска-
зывая мне об этом старичке, спросили меня, что такое это за секта
прыгунов. Я вспомнил, что в «Отечественных записках», получае-
мых мною, была статья о прыгунах 15, и сказал, что вот принесу
сочинение о прыгунах и прочту вслух им. Принес книгу, стал чи-
тать, пропуская все неодобрительные размышления автора, заме-
няя в чтении все его насмешливые выражения выражениями объ-
ективного тона. Мои друзья слушали со вниманием, пока дело
шло о том, что прыгуны люди смирные и т. п. Дальше в статье
приведены песни, сложенные одним из прыгунов в прославление
государя императора. Эти песни очень понравились моим друзьям.
Но через несколько страниц началось описание прыгунских молит-
венных обрядов (молитвенной пляски); мои друзья изумились и
стали шопотом-шопотом, чтобы не мешать чтению — выражать
чувство неодобрения. Не выдержали наконец, стали перерывать
чтение громкими замечаниями: «Что это они, точно ребятишки,
дурачатся!» — «Прилично ли взрослым людям, да еще старикам,
старухам! точно пьяные!» Еще страницы две, три, и автор начал
рассказывать, что какой-то прыгунский вероучитель взял в налож-
ницы себе двух девок; как только дошло мое чтение до этого, мои
друзья сказали: «Стой. Брось». Они были возмущены. Грубых
слов не употребляли. Но не было предела их негодованию. — Ус-
покоившись, они обратились ко мне с вопросом: «Скажи, как же
теперь рассудить о том старичке, которого мы видели?» Я, по
своему правилу не навязывать им моих мнений, отвечал: «Я скажу,
как я о нем думаю; но мне любопытно узнать прежде, как думаете
теперь о нем вы». Они в один голос отвечали: «Либо не верно
сказали нам о нем, что он прыгун; либо он простячок, и были у
него какие-нибудь деньжонки, и обирал у него деньжонки мошен-
ник, похожий на того, о котором ты начал было читать, а простя-
чок и не догадывался, на какие гадости тратит его деньги тот
плут». — Я сказал, что и я так думаю: или тот старичок был не
прыгун, или он был невинною жертвою какого-нибудь плута. «Так
вот оно что! Эти прыгуны дурачки, которых обирают плуты!» —
решили мои друзья. Я предлагал продолжать чтение. Они ска-
зали, что не хотят и слушать такие гадости.
Невежды, они держатся, будто важных правил веры, ребяче-
ски пустых формальностей. Но они и чисты сердцем, как мла-
665

денцы. Нравственные понятия их безукоризненно прекрасны.
И уважение их к людям всех тех вероисповеданий, нравственное
учение которых достойно уважения, производит трогательное впе-
чатление. Невежды, и притом невежды, очень сильно преданные
своей «вере», они однакоже совершенно чужды всякой нетерпи-
мости; это редкость.
Возвращаюсь к ребячествам, которые кажутся им важными
правилами веры.
Совесть запрещает им вставать при входе посетителя. Из-за
этого иногда сердились на них некоторые из мелких чиновников,
входивших в их камеры. Но лишь некоторые, — не все, а лишь не-
которые, — из мелких, исключительно только из мелких. Долж-
ностные лица более или менее высокого положения, да и из малень-
ких чиновников те, которые принадлежали к хорошему обществу,
понимали, что эти бедные люди не встают, если сидели, остаются
сидящими при их входе, не по неуважению к ним, а лишь по своей
«вере», по которой воображают, что вставать при входе посети-
теля — грех. Если важное должностное лицо входило в сопровож-
дении мелкого чиновника и он накидывался на сидящих с требо-
ванием, чтоб они встали, важное должностное лицо приказывало
им молчать и внушало ему, что сидящие арестанты остались си-
дящими не по неуважению к своему посетителю, а только по пра-
вилу своей веры. И всегда прибавляло, обращаясь к арестантам,
какое-нибудь ласковое выражение своего доброжелательства к ним.
Так всегда делал саратовский губернатор. Так всегда делали все
офицеры корпуса жандармов.
Жалкие чудаки чувствовали, что неловко им не вставать при
входе должностных лиц, которые обращаются с ними так ласково,
так хорошо. — Но — и нарушить правило своей веры было им
нельзя. И они придумали, как соблюсти вежливость, не нарушая
правила своей веры. Они постоянно просили тюремного сторожа,
заведывавшего ключом от камер, чтоб он предупреждал их, когда
по тюрьме будут ходить какие-нибудь должностные посетители;
Не каждый раз, но часто сторож мог исполнить эту просьбу. И,
как только услышат, бывало, они, что в тюрьму ждут должност-
ного посетителя, они вставали и оставались на ногах, пока посе-
титель войдет к ним; и час, и два, и три они проводили в ожида-
нии его, не садясь ни на миг, чтобы быть стоящими, когда он
войдет.
Они должны были быть содержимы в отдельных, постоянно
запертых камерах. Разумеется, тюремное начальство не всегда
имело возможность сообразоваться с этим распоряжением о них;
временами тюрьма так переполнялась, что надобно было поме-
щать других арестантов в камеру мужчин, других арестанток в
камеру женщин. Тогда камеры оставались от зари до зари не за-
перты на ключ. Это были формальные случаи предоставления им
свободы в тюремном здании. Но, вообще, распоряжение держать
666

их в камерах под замком было мало соблюдаемо тюремным на-
чальством везде, где они были содержимы: и в Царицыне, и в
Камышине, и в Саратове, тюремные начальники, как присмот-
рятся, бывало, к этим арестантам и арестанткам, убеждались, что
наблюдать за ними — лишняя забота; и не взыскивали со сто-
рожа, оставлявшего их камеры не запертыми. А сторожа любили
их. Потому большую часть времени, которое провели в тюрьмах,
они прожили в тюрьмах как будто под арестом на честное слово
не уходить из тюрьмы. Таким образом часто гуляли они по двору
тюрьмы. Мимо их проходили начальники, должностные посети-
тели. А мужчинам из них вера не позволяет снимать шапку при
встречах. Как же быть, чтобы не оказываться невежливым во мне-
нии начальства? — Они придумали нечто подобное тому способу,
каким устраняли, когда могли, невежливость оставаться сидя-
щими. Выходя гулять по двору, они шли без шапок. И по зим-
нему морозу ходили без шапок из уважения к начальству, которое,
быть может, встретят во время прогулки.
Я спросил их, есть или нет какие-нибудь другие люди христиан-
ской веры, которые тоже, как они, не снимают шапок. Они отве-
чали, что ни о каких таких людях не слыхивали. Тогда я им ска-
зал, что такие люди существуют; это квакеры 16; они живут боль-
ше всего в Англии и Америке; но и там их мало. Я стал было рас-
сказывать моим друзьям о квакерах. Они слушали; хвалили то,
что у квакеров, по моим словам, жизнь миролюбивая. Но скоро
мой рассказ перестал, как мне показалось, привлекать к себе их
внимание. Я остановился и спросил: «Не любопытно вам?» —
«Известно, что так». — «Почему же? — «Да не русские они, то
что нам за дело до них?» — «Правда ваша», — согласился я.
Я и полагал, что им будет нелюбопытно. Но считал надобно-
стью удостовериться в том.
Что они не слыхивали о квакерах, я был совершенно убежден
с самого начала знакомства с ними: по всему было видно из пер-
вого же разговора с ними, что они — старообрядцы поповской
секты, остающиеся верными всей догматике старообрядчества (или
православия, в данном случае все равно), насколько знают ее.
И видно было, что никогда-не случалось им интересоваться какими
бы то ни было вероучениями, кроме православия и старообрядче-
ства. — Даже о молоканах, которых так много в Дубовке, они
очень мало знают. — Дубовка ругала их иной раз «хлыстами»,
сама ничего отчетливо не зная о хлыстах. Мои друзья, припоминая
ругательное прозвище «хлысты», которым огорчала их Дубовка,
спросили у меня: «Да что ж это за люди, хлысты?» Я отвечал:
«Расскажу, что говорят о них и что из молвы о них, по-моему,
правда, что пустая ложь на них. Но прежде мне хотелось бы слы-
шать, что слышали о них вы и что думаете о них сами». Они от-
вечали: «Думаем мы о них вот что: они люди бойкие на словах».—
«Почему ж вы так думаете о них?» — «Как же почему? Такое
667

имя им дано: хлысты, значит, хлестко говорят». — «Об этом ва-
шем предположении поговорим после. А теперь: что ж вы о них
слышали?» — «Да ничего, кроме того, что имя им хлысты; ну,
этим словом и ругают друг дружку в Дубовке, когда ругаются:
хлыст ты, видно, подлец! — а тот ему: сам ты хлыст, подлец». —
«Только то и знаете вы о них, что имя их хлысты?»—«Только».—
«Значит, моя очередь говорить о них. Имя их вы поняли непра-
вильно. Хлысты, это значит не то, что они хлестко говорят, а
значит это: простой народ полагает о них, будто хлыст, когда мо-
лится, хлыщет себя ремнем или чем таким, хоть вроде плетки». —
«Ну! — изумились мои друзья. — Да неужто ж они такие ду-
раки?»— «Я полагаю, это говорят про них пустое; а вздумалось
народу о них так потому, что он неправильно перековеркал имя,
которое они дают своей вере. Они свою веру называют христов-
щина; а народ перековеркал: хлыстовщина, да и перетолковал:
хлыстовщина, значит: они хлыщут себя. А сами они, видите, вовсе
не то хотят сказать о себе своим прозванием. Христовщина это от
какого слова, вы видите?» — «А! вот что! это от слова Христос!
Что же, прекраснейшее название они себе выбрали!» — «Теперь
слушайте, почему они дали себе такое название. Видите ли, они
думают, что в некоторых из них вселяется сам Христос». Мгно-
венно мои друзья все в один голос сказали: «Стой! Да это что же?
Это выходит — они дурачье! Как можно так говорить!» — «Да,
это у них мысль такая, которой ни по греко-российской вере, ни
по старой вере нельзя назвать правильною», — сказал я. «Дурачье
они, брат; и толковать о них не стоит», — решили мои друзья.
Довольно, я полагаю, об отношениях их мыслей к разным ве-
роучениям. Достаточно, чтобы видеть: недаром я говорю, что они
просто-напросто старообрядцы поповской секты, по своей наив-
ности напрасно вообразившие, будто правду сказали о них дубов-
ские старообрядцы, что они «перешли в другую веру».
Впрочем, приведу еще кое-что об этом. С правительственной
точки зрения вопрос о их вероисповедании индиферентен; но —
погибли они потому, что был юридически поставлен вопрос о их
«атеизме»; их «республиканство» лишь результат того, что они
«атеисты». — Кстати, любопытно бы знать, много ли больше их
самих знали догматику православной церкви люди, выставившие
их перед администрациею и судебною властью за еретиков? —
Я полагаю: любой русский архиерей оказался бы еретиком и с
тем вместе атеистом по донесениям тогдашних дубовских полицей-
ских чиновников, если б дан был им случай расспрашивать его о
его вероисповедании. Знал ли кто из них хоть «Начатки право-
славного учения»? — Наверное, ни один из них.
Когда Катерина Чистоплюева и Дарья Воронина ездили в Са-
ратов навещать Богатенковых, они ходили смотреть «свою запе-
чатанную церковь» и «свои запечатанные часовни», — так выра-
жается Чистоплюева; это — существовавшие некогда, разумеется.
668

незапертыми, церковь и часовни старообрядцев поповской секты:
в них совершалось некогда богослужение священниками поповской
секты. Они были «запечатаны» в годы моего детства; и, как видно,
оставались запечатанными в то время (в 1866—1868 годах). Ка-
терина Чистоплюева и Дарья Воронина рыдали, смотря на эти
«свои» святыни. Они слушали рассказы саратовских старух — ка-
кого исповедания? поповского или нет? — о чудесах, которыми
бог ознаменовал эти святыни. Чудеса эти несомненны, по их убеж-
дению. Катерина Чистоплюева рассказывала мне эти чудеса, за-
ливаясь слезами. Старообрядка она или нет?
Но она поверила мнению дубовских старообрядцев, будто б
она «бросила старообрядчество»; это иллюзия.
Кто прочел предыдущие листы моей записки, имел множество
случаев видеть, что она, ее муж, тетка ее мужа не умеют правильно
понимать и самые простые слова, как скоро речь идет о чем-нибудь
ином, нежели обыденное житейское, и притом лишь такое обы-
денное житейское, что известно всем безграмотным людям. На-
помню один пример: сколько я толковал с ее мужем о том, не
была ль она больна; муж отвечал: «нет»; и когда он спросил у
нее самой, она подтвердила ему: он не ошибся, она никогда не
имела того расстройства здоровья, о котором я спрашивал у него.
А вышло что?
Речь шла о таком, сравнительно, очень ясном вопросе, и
сколько времени, какой внимательности к ее рассказам — расска-
зам вовсе не об этом предмете, а о хозяйственных хлопотах ее —
понадобилось мне, чтобы на мой вопрос получился ответ, сообраз-
ный с фактом.
Похожи ль были разговоры следователя с этими людьми, —
те официальные разговоры, допросы, — похожи ль были они на
то, что велит закон? и похожи ль были они на что-нибудь такое,
что могло в самом деле привести к получению достоверных све-
дений?
Подсудимые не хотят сказать своих имен. И следователь на-
чинает ругать их... К чему, кроме чепухи, мог привести его путь,
начинавшийся таким нарушением закона с его стороны?
Само собою разумеется, не на следователя нападал я в моих
разговорах с моими друзьями, слыша от них рассказы о их до-
просах. Я нападал на них. — «Почему ж бы вам не говорить ему,
как вас зовут. Сказываете ж вы ваши имена здесь в Вилюйске
людям, которые знакомятся с вами и осведомляются у вас о ва-
ших именах. И всегда вы так делали. Делали б так вы и на до-
просах». — «То и это совсем разные вещи, друг ты мой. Человек
не знает, как меня зовут, и спрашивает. Это вещь правильная. Он
не знает, ему надобно узнать, чего он не знает. Я ему и говорю.
А там что было? У него в бумагах написано мое имя. Он видит
его. Да и без того давным-давно знает, как меня зовут. Для чего ж
он спрашивает? Только для того, чтобы принудить меня нару-
669

шить правило моей веры, по которому не следует мне называть
свое имя без надобности. Как же мне было сказать мое имя? Это
было бы: мне же надругаться над моею верою». — Я стал объяс-
нять, почему следователь хотел, чтобы подсудимые говорили свои
имена: это форма для начатия допроса; форма эта хороша вот
почему, нужна вот для чего. Мои друзья дивились: никогда не
слыхивали они об этом. И мои объяснения плохо укладывались в
их мысли, чуждые всякому знанию процессуальных форм.
Я нападал на них и оправдывал перед ними следователя. Но —
жаль, что он был такой плохой юрист. Не виноват он, что он
плохо знал законы. Но жаль, что он плохо знал их.
Но, довольно ж наконец об этом. Я не желал бы ничего пи-
сать об этом. И если б стал переписывать мою записку набело,
выпустил бы все те места, в которых говорю что-нибудь не в по-
хвалу чиновникам дубовского полицейского управления или сле-
дователю. Можно было бы мне обойтись без этого. Но когда пи-
шешь начерно, всегда пишешь много такого, без чего можно было б
обойтись. Переписывать набело не хочу. Экспансивность изложе-
ния важнее всего. Это достоинство чернового изложения дороже
возможности сгладить его шероховатости при переписке набело.
Моя работа близка к концу.
Я объяснял происхождение и действительное значение той
ребяческой формалистики, которую мои темные друзья считают
правилами своей веры. Произошла она из смутных воспоминаний
о вышедших из обыкновения старинных русских обычаях, кото-
рых дольше, чем православные, держались старообрядцы и кото-
рые потому имели под конец своего существования у дедов нынеш-
них старообрядцев характер старообрядческих особенностей.
Мои бедные друзья и их единоверцы считают эти ребячества
своими правилами своей веры потому, что они очень темные не-
вежды. Но они с тем вместе люди добрые, люди честной жизни;
и от природы люди неглупые. Потому в их религиозном чувстве
находится элемент, достойный любви и уважения всякого хоро-
шего человека, каковы бы ни были мнения этого человека и как
бы ни была высока степень его образованности.
И сами темные мои друзья, — без сомнения, и их единовер-
цы, — при всем своем невежестве, понимают, что добрые чувства,
честность, справедливость, — вообще те хорошие качества сердца
и поступков, которые ценятся всеми хорошими людьми, нечто
безо всякого сравнения более важное, чем те внешние правила, ко-
торые считают они особенностями своей веры. Они соблюдают
эти правила, потому что так велит им их совесть; если б они нару-
шали б те, свои правила, это было бы грех для них, потому что
поступать против совести — грех. Но, собственно говоря, только
потому и грех им нарушать те правила, что их совесть не велит
670

им того. А кому совесть не запрещает раскланяться, подавать руку
и т. д., те не делают ничего дурного, раскланиваясь, подавая руку
и т. д.
Таким образом, в сущности дела, они сами думают, хоть и не
умеют высказать этого, что особенности их веры лишь второсте-
пенный элемент ее, а единственное существенное в ней — чистая
нравственность и добрые чувства, забота о собственной честности
и любовь к ближнему.
И так как они люди, не умеющие анализировать собственных
своих мыслей, то у них постоянно выходит на практике такое
забвение об особенностях своей веры при суждении о людях, не
принадлежащих к ней, что вообще их привязанность к своим
ребячествам вовсе не проявляется в их мнениях о людях, не соблю-
дающих этой формалистики. Они сектанты лишь по отношению
к самим себе; по отношению к другим ничего сектантского в их
мыслях нет.
Я говорил им: «Вот вы видите, у меня есть привычка подавать
руку и раскланиваться. Я этой привычкою не дорожу. Вы знаете,
я люблю вас. Вам приятно было б, если б я бросил ее? То из-
вольте, только стоит вам сказать: да, — и я, пожалуй, брошу ее
для вас». Они засмеялись: «Да зачем тебе бросать ее? Тебе со-
весть не запрещает подавать руку и все такое; так, по-нашему, для
тебя в этом нет греха».
Я говорил им: «Вот я в разговоре с вами называю вас по име-
нам; хотите, то я буду стараться отучить себя от этого». Они от-
вечали: «Слушай: да по-твоему это не дурно; то что ж нам не-
приятного тут? Нет, ты не гляди на то, что мы не зовем <друг>
друга по именам, когда говорим между собою, и тебя не зовем,
когда говорим с тобою; ты, как по-твоему хорошо, так и зови нас
по именам и отчествам».
Если анализировать это с должною логическою строгостью,
то получится что? — Есть люди, которые предпочитают Бетхо-
вена Моцарту; другие предпочитают Моцарта Бетховену; но пред-
почитающие Бетховена, если рассудительны, знают, что это лишь
их личная склонность; преодолеть ее в себе они не могут; но по-
нимают, что в сущности и Моцарт, и Бетховен равно хороши. То
же понимают и рассудительные моцартисты. — «О вкусах не стоит
спорить». Но, разумеется, мои темные друзья таких анализов де-
лать не умеют.
Не умеют. Но по инстинкту добрых своих природных склон-
ностей на практике следуют тому, чего не умеют определительно
уловить в своих туманных мыслях и высказать. А если б умели,
то сказали бы:
«Наша вера не в том, над чем в нас можно смеяться; это смеш-
ное для других в нашей вере лишь шелуха нашей веры. Наша вера
лишь в том, что уважает и любит всякий честный и доброжела-
тельный к людям человек».
671

Что это так, видно по их жизни, честной и доброй, и по их
похвалам всякому доброму человеку, о каком случается им гово-
рить в простой, откровенной беседе.
Закончу изложением их мнений о том, что называется обще-
ственными и политическими вопросами. Люди, судившиеся и осуж-
денные как политические преступники, они не имеют ровно ничего
подобного какому бы то ни было политическому образу мыслей;
иметь какой бы то ни было политический образ мыслей дело для
них, темных невежд, такое же невозможное, как иметь какой бы
то ни было — правильный ли или неправильный, дурной ли или
хороший с чьей бы то ни было точки зрения — образ мыслей от-
носительно достоинств или недостатков астрономических трудов
Ньютона. И я полагаю, что фантазия о каких бы то ни было по-
литических мыслях у русских простолюдинов — фантазия, свиде-
тельствующая о совершенном незнакомстве имеющих ее с русским
простонародьем.
Но кое-какие факты русской жизни известны и русским про-
столюдинам; факты жизни их маленького уголка русской зем-
ли — их села или города, отчасти и уезда, в котором их село
или город; факты жизни не всего населения этого маленького
уголка, а какого-нибудь из подразделений простолюдинов этого
уголка. И как-нибудь думают они об этих фактах. Есть у них
тоже кое-какие сведения об устройстве русского царства.
Есть это и у моих друзей.
Съестные припасы в Дубовке дешевы. По судоходству, по раз-
ным промыслам спрос на работу там велик. Потому заработная
плата высока. Таким образом, при высокой заработной плате, при
изобилии спроса на работу, при дешевизне съестных припасов
даже простой чернорабочий, не знающий никакого ремесла, поль-
зуется, вообще говоря, благосостоянием. Ремесленник, промыш-
ленник живет, разумеется, еще лучше. О купцах и говорить нечего.
То же, что в Дубовке, и в Песковатке.
Это общий фон кругозора моих друзей.
На этом фоне ближайшими, важнейшими для их умственного
зрения фактами были, натурально, факты экономической жизни
их самих, их родных, их соседов. Филатова и Головачева жили
очень безбедно. Все другие были более зажиточны. Чугуновы,
Чистоплюевы жили в большом изобилии. Воронины еще в
гораздо большем. Что о них самих, то же самое о их родных и
соседах.
Понятно, каковы их мнения об экономическом состоянии Рос-
сии: русский народ благоденствует.
Бедные люди в России есть. Но причины, по которым бедные
бедны, находятся лишь в исключительных случайностях их личной
жизни, — или в случайных бедствиях, в которых никто не вино-
ват, или в их пороках. Часто бедствуют сироты, престарелые вдо-
вы, если не имеют близких родственников. Иное семейство бывает
672

бедно от продолжительной болезни своего кормильца, отца или
старшего брата. Иное бывает разорено пожаром. Очень жаль та-
ких людей; но кто ж виноват в их бедствиях? Никто. — Но боль-
ше бедные бывают бедны от пороков: от пьянства, карточной
игры, разврата и больше всего — от лености. Тут как судить? —
Семейство пьяницы чем виновато, что он пьяница? — Ничем.
Невинно терпит оно горькую долю. Но пьяница, разумеется, ви-
новат перед семейством. Как с ним быть? — Да что ж ты с ним
сделаешь? Хочет пить и пьянствует; как его удержишь? Началь-
ство виновато, что не удерживает его? Глупые слова. Отец сына
не удержит, когда сын хочет пьянствовать; сына, который всегда
под глазами у отца, то как же успеть усмотреть за пьяницею на-
чальству?
Но хоть много бедных, бедствующих невинно, хоть еще больше
порочных людей, впавших в бедность по своей вине, все-таки все
они лишь малая доля русского народа. Жаль их. Но они лишь
исключение. Вообще русский народ живет в очень хорошем до-
статке.
Основательны ли эти мысли моих друзей? — Я не полагал, что
имею надобность заботиться об исправлении этих мыслей моих
друзей, если они в чем-нибудь, по моему мнению, — и, сколько я
могу судить, по мнению правительства, — ошибочны.
От экономической стороны русской жизни перейду к админи-
стративной и судебной.
И тут тот же колорит? — Натурально.
Я нахожу, что тогдашнее полицейское управление в Дубовке
было из рук вон плохо, а хозяйничанье дубовской думы было и
еще того хуже. Я нахожу, что в Дубовке была патриархальная де-
ревенская беспорядица и бестолковщина. Это нахожу я. Но дубов-
ское население находило, разумеется, очень удобным для себя этот
бестолковый свой административный и думский, свой родной пат-
риархальный порядок, в котором все сплошь было беспорядок.
Что ж, надобно признать: для неотесанной деревенщины эта бесто-
лочь имела очень большое удобство. Чиновники были те же му-
жики в полицейских мундирах. Они якшались со всяким, у кого
были пирушки. Все велось «попросту», как между кумовьями,
приятелями, собутыльниками. Кто из жителей сам не был, по не-
достаточности средств для широкой жизни, в кумовстве с чинов-
никами, у тех были между зажиточными купцами родные, знако-
мые, покровительствовавшие своим менее богатым родным и
клиентам у своих приятелей чиновников. Таким образом, «притес-
нения» никому не было; всем было «вольготно» во «всяких делах»
Например, даже податей можно было не платить: поругаются,
поругаются «хожалые» думы и полицейские служители с непла-
тельщиком, тем дело и кончится: кумовья уладят как-нибудь к
удовольствию неплательщика; вероятно, это делалось через по-
крытие его неплатежа из каких-нибудь общественных доходов,
673

остававшихся не записываемыми в приход, поступавших в кар-
маны людей, распоряжавшихся делами патриархального посада
Дубовки. Но так ли, или иначе, все шло «попросту», ко всеоб-
щему удовольствию деревенщины.
Я не одобряю такой бестолочи. Правительство смотрит на нее
точно также, как я, и постоянно старается заменить ее порядком,
более сообразным с интересами правительственными и обществен-
ными. Но в Дубовке тогда (в 1860—1868 годах и исстари, раньше
того) было так, и было, по мнению Дубовки, хорошо.
Впрочем, надобно сказать: бестолочь, нравившаяся Дубовке,
была чужда крупных злоупотреблений; жестокостей в ней и тем
еще меньше было. Хозяйничали, как им нравилось, люди все-таки
в сущности добродушные, гуляки, казнокрады, взяточники, прав-
да; но, в простоте душевной, добряки, готовые к добродушному
оказанию помощи всякому, кому могли сделать добро.
И жили себе дубовские неотесанные люди «вольготно». Хо-
рошо было Дубовке. Все там были довольны.
Из того ясно, каковы мнения моих друзей об административ-
ной стороне жизни России.
Начальство у русских доброе. Никого не притесняет. Будь ты
смирный человек, живи, как живут благоразумные люди, то ни-
когда никто из начальства не обидит тебя. А если ты в чем про-
винился, начальство окажет тебе снисхождение. Очень хорошо все
это у нас, у русских. Так и бог велел: со снисходительностью по-
ступать, значит «поступать по-божески».
Народу жить у нас в России совсем легко. В особенности стало
ему совсем легко с той поры, как «уволили крепостных» и «завели
новый суд». — Крепостные, вообще говоря, жили хорошо. Как же
бы нет? Помещику самому была выгода, чтоб его крестьяне жили
исправно. Ну, иной помещик был и плохой; известно, в семье не
без урода. Но только таких было, должно быть, мало. Вообще,
помещики были добрые люди и крестьянам их было хорошо. Но
только известно: все ж таки казенным крестьянам было гораздо
лучше. А когда уволили крепостных, то стало и им вовсе очень
хорошо, как всем другим: казенным и удельным 17.
Чугуновы, Чистоплюевы были удельные крестьяне. Воронины,
Богатенковы, Киселевы, если, может быть, и «выписались из
удельных, переписавшись в купцы или мещане», то, во всяком слу-
чае, были из удельных крестьян. — Удельным крестьянам в Са-
ратовской губернии действительно было хорошо. Земли у них
было много, земля хорошая; всех угодьев было вволю. Удельное
управление во весь период моих личных знаний о Саратовской гу-
бернии было легкое для крестьян, действительно хорошее для
них. Мои друзья и их единоверцы судили обо всех «вольных
мужиках» по своему родному удельному уголку. Натурально, что
им представлялось: всем «вольным мужикам» во всей России
всегда было «очень хорошо, совсем легко, вовсе хорошо».
671

Мнение о том, что крепостное право — вещь не особенно дур-
ная, господствовало по всей России в сословиях простого народа,
бывших «вольными», в те времена, когда формировались понятия
людей, которым теперь лет пятьдесят или больше. В те времена —
до Крымской войны — и образованные классы в провинции очень
мало говорили о вреде крепостного права. Мещанам, «вольным»
крестьянам это мнение и вовсе было чуждо. Мои друзья и их еди-
новерцы мало видывали крепостных крестьян; о их быте вовсе
ничего не слышали от них. Потому полагали, подобно всему дубов-
скому населению, что им жить было очень недурно. Остаются при
этом мнении и теперь. Но, как я говорил, понимают, что «воль-
ным» было лучше. И знают о деле уничтожения крепостного
<права> только самую общую черту его: «крепостные уволены»;
потому совершенно убеждены, что «прежние крепостные живут
теперь совсем хорошо, все равно, как удельные».
Итак, прежде этим людям было очень недурно; теперь вовсе
хорошо. Перемена прекрасная.
Подобны этому понятия моих друзей о преобразовании судеб-
ной части. Суд и прежде был хорош. Но нынешний суд лучше
прежнего. Прежде было недурно, а по новому порядку стало вовсе
превосходно.
Их процесс — исключительный случай. Тут действовал Напо-
леон. Но до всяческих других дел в судах что за дело Наполеону?
Все вообще дела решает нынешний суд правильно.
Начальники вообще хорошие люди. Но чем выше начальство,
тем оно добрее. — Наш народ и вообще расположен думать, что
чем выше начальник, тем добрее он. У моих друзей это мнение по-
лучило особенную силу потому, что справедливость его постоянно
подтверждалась для них фактами их жизни во время процесса.
Им приходилось видеть в это время много «начальников, и граж-
данских, и военных, всяких». Чем выше начальник, тем он лучше;
это постоянно было для них так. — «Важный начальник никогда
дурного слова тебе не скажет: и терпеливый он, и учтивый, и лас-
ковый, и всякое облегчение человеку он всегда рад сделать», —
этот вывод моих друзей из их личного опыта совершенно натура-
лен: вообще говоря, на высоких должностях гораздо чаще, нежели
на мелких уездных, встречаются люди хорошего светского воспи-
тания; их обращение с арестантами, разумеется, терпеливое, веж-
ливое, снисходительное.
Особенно хвалят, как я уж говорил, мои друзья тогдашнего
саратовского губернатора и офицеров корпуса жандармов.
И перейдем наконец к понятиям моих друзей о государствен-
ном устройстве и к подробностям их убеждения в том, что ныне
царствующий государь18 — святой угодник божий.
Ни о какой иной форме государственного устройства, кроме
нашей русской, Чистоплюевы и Головачева не имеют ни малейшего
представления, не в состоянии вообразить себе ни о каком народе
675

иначе, как об имеющем самодержавного царя. Они слыхивали, что
у немцев, французов, англичан есть свои особые цари; все эти
цари — самодержавные. Имени немецкого царя они не слыхивали
до моего рассказа о войне немцев с французами. Не слыхивали и
о его родстве с русским царем. Услышав от меня его имя и узнав,
что он дядя русскому царю, они пустились в следующие сообра-
жения: «Дядя он Александру Николаевичу; стало быть, благоче-
стивый человек?» Я сказал, что да; он не греко-российской веры,
а лютеранской, но очень благочестивый человек. — Я уж упоми-
нал, что немецкая или — они слышали и это название — люте-
ранская вера, по их мнению, очень хорошая; разумеется, менее
хороша, чем греко-российская (православная) и в особенности
старая вера, но все-таки вера прекрасная. И, разумеется, на мое
сообщение им, что немецкий император лютеранин, они отвечали:
«Известно, немец, то должен быть немецкой веры. Но очень бла-
гочестивый он, правда?» Я снова сказал: да. «Ну, так вот потому-
то он и победил Наполеона; за его благочестие дал ему бог это». —
Но вот вопрос: кто ж теперь царь у французов, когда оказалось,
чего никак нельзя было полагать и чему очень мудрено было по-
верить, что Наполеон перестал царствовать над французами и
даже умер. «Ну, когда так, то скажи же, кто теперь царь у фран-
цузов?»— Я не говорил моим друзьям неправды ни о чем, но и
не вдавался ж в чтение лекций им о вещах, которые для них не-
постижимы. Я уклонился от ответа о нынешнем «царе» францу-
зов, давши своему ответу на их вопрос такую форму: «После На-
полеона стал управлять французами старичок, очень старый, Тьер,
а после этого старичка, который теперь уж и умер, управляет ими
Мак-Магон 19. Я еще не знал тогда об отставке Мак-Магона; я
читал тогда только еще ту книжку присылаемого мне «Вестника
Европы», где говорилось, что Мак-Магон назначил ministère des
affaires * и оно готовится двинуть в Париж корпус Дюкро20.
Я полагал, возьмут верх бонапартисты и произведут — как знать,
удачную или нет?—попытку провозгласить Наполеона IV21. Мои
друзья, разумеется, не заметили несоответствия моих слов с их
вопросом. И сказали: «А! так вот как зовут нынешнего француз-
ского царя: Мак-Магон», — и совершенно удовлетворились
этим. — Об Англии они слышали, что там царь теперь женщина;
знали и ее имя, потому что кто-то говорил при них о бракосочета-
нии дочери русского царя с сыном английской царицы, Викто-
рии. — Но благочестивая ль она? Должно быть, когда царь Алек-
сандр Николаевич выдал за ее сына свою дочь? 22 Я сказал, что
да. — Живши в России, мои друзья не слыхивали об американцах.
Здесь услышали по поводу толков о пришедшем в устье Лены па-
роходе (Якутск и вслед за ним Вилюйск были очень заинтересо-
ваны этим пароходом: предполагалось, что это купеческий паро-
* Деловое министерство. — Ред.
676

ход, привез всяческие товары и будет продавать их дешево. И дол-
го предполагалось, что это пароход американский, пришедший в
устье Лены из Калифорнии) 23. — Итак, вот есть на свете амери-
канцы. Как зовут их царя? — На этот вопрос моих друзей я на-
чал ответ в такой форме: «Американцы и англичане, это лишь
названия разные, потому что живут они через море друг от друга,
а народ это совсем одинакий», — и я хотел толковать о колониза-
ции новой Англии и Виргинии, пока надоест моим друзьям слу-
шать; но эта диверсия не понадобилась. Как только сказал я, что
англичане и американцы совсем одинакий народ, мои друзья ре-
шили: «А, ну так значит и над ними царица Виктория». Я про-
молчал, тем дело и кончилось. — Об итальянцах не случилось
тогда вспоминать моим друзьям, потому и осталось неизвестно
им, я полагаю, имя Виктора-Эммануила или Гумберта 24. Об ис-
панцах они и не слыхивали, я полагаю.
Узнав о том, что немецкий царь и английская царица, царст-
вующая тоже и над американцами, очень благочестивы, мои
друзья стали снова способны слушать о результатах войны нем-
цев с французами. Убедились, что Россия теперь — чего они ни-
как не воображали, не подвластна Франции. После успел я кое-как
растолковать им, что и никогда не была подвластна.
Тогда, — только тогда стало им понятно, что нелепы были те
выражения, которыми давали они реплики следователю; что не
был он служитель Наполеона и что не Наполеон погубил их, сами
себя погубили они.
В последних строках вступительных заметок к этой записке я
сказал, какое мнение стали они иметь о себе, понявши, какую че-
пуху говорили они во время своих перебранок с следователем.
Они считают теперь себя заслуживавшими — да и заслужи-
вающими, — возможно ли прощение? нет! — заслуживающими
смертной казни. Они оскорбляли царя Александра Николаевича,
святого угодника божия.
И буду говорить, как думают они о царе Александре Николае-
виче.
Был когда-то в России дурной царь, Иван Грозный. Нечести-
вец он был, и убил много невинных людей. Это было наказание
божие России. Но с той поры бог всегда был милостив к России,
и все цари, бывшие после Ивана Грозного, были очень хорошие.
(О Лжедимитрие они не слыхивали, разумеется; а то и он был бы,
конечно, дурной царь.) Итак, все цари после Ивана Грозного
были хороши; тот кружок, в котором жили мои друзья до своего
процесса, был чужд нетерпимости к православию, потому не враж-
дебен мыслям образованных классов о реформах Петра, и привык
уважать Петра. Таким образом, вышло, что и он не исключается
из непременного ряда хороших царей после одного дурного.
Были хороши все русские цари, кроме Ивана Грозного, от са-
мого крещения России. Но святых между ними, после Владимира
677

равноапостольного 25, было только двое: Алексей Михайлович и
вот, второй, нынешний царь Александр Николаевич.
Почему Алексей Михайлович святой, дело само собою понят-
ное: он низложил Никона. Но уж поздно было поправить дело:
все архиереи тогдашние держали сторону Никона; ну, и осталось
как сделал Никон. Никон и те архиереи поступили дурно. Но лишь
они поступили дурно. После люди уж так и родились, и росли в
новой вере; то что ж дурного в их преданности их природной вере,
которая, притом, и очень хороша. — Потому из архиереев, следо-
вавших после первого поколения, было уж много очень хороших
людей. И нынешние греко-российские (православные) архиереи
почти все очень хорошие. В Саратове, например, Иаков был дур-
ной (он усердствовал преследовать старообрядцев), а после него
все архиереи в Саратове были очень хорошие.
Итак, то, что Алексей Михайлович святой, объясняется смут-
ными преданиями о ссоре его с Никоном, — преданиями, которые,
как видно, дошли до моих друзей и их единоверцев от их отцов и
матерей в очень сбивчивом виде, а сильным религиозным чувством
Ворониной и, в особенности, Катерины Чистоплюевой возведены
в признание отстаивавшего прежнюю веру царя святым.
Почему нынешний царь Александр Николаевич святой, по-
нятно всякому образованному человеку. Главные два мотива та-
кому чувству моих друзей относительно его: освобождение кре-
стьян и дарование спокойной жизни старообрядцам. Это не тре-
бует разъяснений. Но, признав его святым, Воронина, Катерина
Чистоплюева и, под их влиянием, их единоверцы должны были,
разумеется, применить к нему все то, что составляет, по их мне-
нию, душеспасительный образ жизни. Это нимало не монашество:
все они были счастливые, любящие семейные люди и оставались
прекрасными семейными людьми, и остаются; монашество вовсе
не годится для их понятий о душеспасительной жизни. Святая
жизнь — это хорошая семейная жизнь. Но жизнь не шумная,
скромная. Безо всякой примеси аскетических крайностей, жизнь в
изобилии, но скромном; в наслаждении всеми честными радостями
семейной любви и всеми, доступными семейству по его денежным
средствам, удобствами; но удобствами, а не мотовством денег на
пустяки.
Царь Александр Николаевич ведет именно такую жизнь. Он
царь; ему, как царю, необходимо окружать себя и свое семейство
царским блеском. Но этот блеск их жизни — блеск лишь для тор-
жественных церемоний, при которых царь исполняет свои царские
обязанности. А в домашней своей жизни царь Александр Нико-
лаевич имеет хорошую, очень не бедную, но совершенно скромную
обстановку: так ему нравится; тем он и спасает свою душу.
Что ж? — Разумеется, это переделка фактов по размеру поня-
тий простолюдинок. — Но и действительно, ныне царствующий
государь император и его супруга — люди, не любящие в своей
678

домашней жизни лишней роскоши — кажется, так? — Я не знаю
этого близко. Но, кажется, так?!
Позволю себе одно замечание. Сколько я могу судить, ее вели-
чество чрезвычайно скромная женщина, и, быть может, она слиш-
ком мало известна молве. Если бы слышали о ней больше, то и
ее причислили бы к лику святых Катерина Чистоплюева, Воро-
нина, их последователи и последовательницы. В том нет сомнения.
Но они мало слышали о ней 26.
Итак, царь Александр Николаевич — святой.
Бог дает своим святым силу совершать чудеса.
Даст он ее и ему.
Россия благоденствует. Но многие русские люди или ведут
дурную жизнь, или по крайней мере часто поступают нехорошо.
Много в России пьяниц, картежников, беспутных женщин, мошен-
ников; много порочных людей. И хорошие люди иногда ссорятся
между собою; хорошо ли это? — Иные мужья бьют жен, иные
жены неверны мужьям. Иные дети непочтительны к родителям.
Обо всем этом молится царь Александр Николаевич богу, чтоб
исправилось это.
Но исправить сердца людей может только бог, давая своим
угодникам силу низводить благодать в сердца людей.
И когда угодно будет богу, ниспошлет он по молитве царя
Александра Николаевича благодать свою в сердца всех русских
людей, и все мы будем тогда людьми, живущими честно и миро-
любиво; не будет тогда в России ни пороков у людей, ни ссор
между людьми.
Такова вера Катерины Чистоплюевой, ее мужа и ее тетки, о
них я говорю это с полною достоверностью. По мнению их, совер-
шенно такова ж и вера трех других людей, с которыми жили они
вместе больше пяти лет в Царицыне, Камышине и Саратове и
вместе с которыми совершили свой путь до Вилюйска.
Конец
Н. Чернышевский
27 октября
1879

БОРЬБА ПАП С ИМПЕРАТОРАМИ
С львами нередко случаются беды: в боях между собою они
наносят один другому тяжелые, иногда смертельные раны. Веро-
ятно, случается также, что слон убивает льва; быть может, уби-
вает его иногда и буйвол. Все это неудивительно. Но случилось
однажды попасть льву в беду небывалую: он имел дерзость отва-
житься на бой с кошкой. Вы помните, чем должно было кончиться
дело по предсказанию крысы: кошка должна была растерзать
льва, потому что нет на свете зверя сильнее кошки. В числе дру-
гих легкомысленных людей, вероятно, и вы смеялись над мнением
крысы. Напрасно. То же самое приключение повторялось что-то
очень много раз, и всегда развязка была та самая, которую пред-
видела крыса: лев погибал, растерзанный кошкой, и победитель-
ница, взобравшись на его труп, задрав хвост, возвещала вселен-
ной свою победу громогласным мяуканьем. По крайней мере
летописи XII и XIII столетий свидетельствуют об этом. Сохра-
нились и груды актов торжествующего кошачьего мяуканья. Очень
многие историки считают себя обязанными верить и пересказы-
вают все, как было: около двухсот лет один лев за другим был
терзаем кошкой.
Мы считаем, что во второй половине XI века началась ужас-
ная борьба между немецкими королями, получавшими обыкно-
венно сан римских императоров, и папами. Она длилась почти два
столетия; вообще побеждал папа, но римский император, если не
был растерзан победоносным зайцем, собирал новое войско и во-
зобновлял борьбу. А если и был растерзан, борьба все-таки не
прекращалась. Немецкие князья выбирали нового короля, и он
шел мстить победоносному зайцу за своего погибшего предмест-
ника и обыкновенно родственника. Очень упрямы были львы. Но
в конце концов никакое упрямство не превозможет силы: зайцы
были сильнее львов, и последние Гоэнштауфены 1 были послед-
ними жертвами страшных когтей зайцев. Наученные их примером,
следующие немецкие короли уже не возобновляли борьбы с все-
побеждающим могуществом владыки всего западного христиан-
680

ского мира. Впрочем, едва прекратились походы немецких Гоэн-
штауфенов на Рим, как всемогущий владыка западного христиан-
ства оказался играющим очень жалкую роль послушного лакея
в свите того или другого из римских вельмож или итальянских
государей, а потом поступил в постоянное лакейство к королю
французскому. Превращение несколько неожиданное; но каких
чудес не бывает на свете.
Кем писаны те источники, по которым пересказывается исто-
рия борьбы пап с немецкими королями? Эти летописи, биогра-
фии, панегирики и пасквили все писаны монахами. Нечего спра-
шивать о том, кто были люди, писавшие официальные акты рим-
ской курии. Но и все официальные акты немецких королей, все их
письма, предназначенные для отправления какому-нибудь госу-
дарю или сановнику, писаны тоже монахами. Монах на службе у
короля, конечно, писал в защиту его от притязаний папы; но
< н е > оставался ли он человеком, в голове у которого засели со-
словные отношения низшего чина католической иерархии к выс-
шему? Если он был еще только капеллан короля 2, он мечтал о
епископской кафедре; каждый епископ был для него то, что теперь
офицер для унтер-офицера, который может занимать в канцелярии
главнокомандующего довольно влиятельную должность, но при
всякой встрече с офицером обязан протягивать руки по швам.
Хорошо получить офицерский чин! Важные люди подпоручики!
И унтер-офицер не может заглушить в душе благоговение к ним,
даже когда пишет по приказанию своего начальника решения са-
жать их под арест. Впрочем, он может и ругать их самыми гру-
быми словами, если велел начальник. Старшие канцелярские чи-
новники королей были уже не капелланы, а епископы. Над епис-
копом было в то время довольно близкое и довольно сильное
начальство: власть архиепископа над епископами его митрополии
еще оставалась довольна велика. Но если правителем канцелярии
немецкого короля был и архиепископ, все-таки он имел над собой
церковного начальника — папу. Правда, архиепископы в случаях
личной ссоры не слишком церемонились тогда с папами. Но самое
чувство высокого личного положения поддерживало в них приоб-
ретенную ими в низших чинах привычку говорить о папе тоном
благоговения, пока нет надобности ругать папу. Привычка — ве-
ликое дело; в пасквилях, писанных против пап лицами духовного
сословия, главное основание порицаний то, что нынешний папа по
своему характеру и образу жизни не достоин своего высокого
сана; и, для эффекта, высокость папского сана превозносится до
небес: контраст с личной низостью папы выходит от этого резче.
Сословный иерархический тон владычествует в летописях и актах,
писанных монахами, служившими немецкому королю; они очень
основательно находили, что, пользуясь милостями короля, все-
таки не следует ссориться с тем сословием, к которому они при-
надлежат; милость короля переменчива, да и кто поручится, что
681

он завтра не упадет с лошади на охоте и не разобьется до смерти?
А сословие вечно, и оно сильно.
Духовенство действительно было в средневековой Западной
Европе сословием очень сильным. Но, рассуждая о силе духовен-
ства в те времена, следует помнить, что такое было тогда духов-
ное сословие. Преподаватели были монахи. То, что называется
теперь чиновниками, это были тогда монахи; младшие сыновья
вельмож и государей были отдаваемы в духовное сословие, если
отцы были люди расчетливые, не желавшие ослаблять свою ди-
настию выдачей уделов младшим братьям будущего главы рода.
Таким образом, духовное сословие было тогда вовсе не то, чем
осталось оно в католических странах теперь. Под названием
«средневековое духовенство» должно понимать класс, к которому
принадлежали все сановники гражданского управления и в кото-
ром находилось столько сыновей и братьев графов, маркграфов,
герцогов, королей, что не было ни одной династии, ни одной знат-
ной фамилии, которая не была бы соединена с этим сословием
близкими родственными связями. Потому-то оно и пользовалось
очень сильным влиянием на государственные дела, имело в своем
владении огромные поместья, целые области.
Итак, мы не должны забывать, что под названием «духовен-
ство» в средневековых летописях, других книгах и в официальных
актах, словом, во всех письменных памятниках средних веков,
должно понимать сословие, важнейшую часть <которого> состав-
ляли дяди и младшие братья государей и главных лиц аристокра-
тических семейств и высшие гражданские сановники. Чтобы пра-
вильно понимать этот термин средневекового языка, должно
подставлять под него в наших мыслях понятие «младшие родствен-
ники государей и вельмож, не получившие уделов и не нашедшие
себе выгодных невест, потому оставшиеся холостыми, и сановники
гражданского управления». Лишь в немногих случаях, когда речь
идет о делах, нимало не интересных для высшего сословия, —
о догматических спорах, об отправлении богослужебных обязан-
ностей,— надобно дополнять это понятие прибавкой: «и находив-
шиеся под начальством этих лиц профессоры, священники, про-
стые монахи». Во всех других случаях эта масса, составлявшая так
называемое низшее духовенство, была только исполнительницей
приказаний своих начальников, принадлежавших к духовному со-
словию лишь по названию, да и в этих делах, вообще не интерес-
ных высшему сословию, профессоры, проповедники и другие даро-
витые люди низшего духовенства имели некоторую самостоятель-
ность лишь настолько, насколько для людей, не интересующихся
религией, были безразличны их рассуждения в том или другом
смысле. Как только спор о догматах, обрядах или нравственных
обязанностях, облекавшихся тогда в религиозную форму, получал
хотя маленькое политическое значение, вельможи, родственники
государей и административные сановники, составлявшие высшее
682

духовенство, брали ведение дела в свои руки, и низшее духовен-
ство рассуждало по их инструкциям.
При обыкновенных семейных отношениях дело невозможное,
чтобы глава богатого семейства не заботился доставить своим
младшим родственникам такой образ жизни, какой приличен род-
ственникам богатого человека. Если богатство главы семейства
очень велико, то и его собственное родственное чувство, и обще-
ственное мнение требуют, чтобы его младшие братья и младшие
сыновья пользовались очень большими доходами. Областной вла-
детель, имеющий младших сыновей или еще не пристроенных
младших братьев, имел два выбора: или дать им уделы, или до-
ставить им приличные доходы из других источников. Бывали
случаи, что во владение ему попадали достаточно большие куски
земли вдали от главных масс его владений, и он находил, что они
делают ему хлопоты, не окупающиеся выгодами, какие приносят.
Если он был человек расчетливый, он мог без сожаления отдавать
эти куски младшим сыновьям или младшим братьям. Он не ослаб-
лял этим себя и не делал убытка старшему сыну, своему будущему
преемнику. Но, разумеется, гораздо чаще случалось, что он не
имел в своем распоряжении таких кусков земли, которые были бы
лишними для него и отчуждение которых из-под непосредствен-
ной власти главы династии не ослабило б ее. Ему приходилось
ослабить себя и свою династию, если он решится дать уделы
братьям и младшим сыновьям. Многие государи и вельможи или
по недостатку сообразительности, или по слабости характера на-
рушали династический и свой личный интерес, отдавая в уделы
такие области, отчуждение которых ослабляло их самих и стар-
ших сыновей их. Но люди рассудительные предпочитали другое
средство — дать приличные доходы младшим членам своего семей-
ства. Главным источником таких доходов служили церковные
земли. Епископская кафедра или аббатство имели поместья. Глав-
ная масса этих поместий находилась во владении епископа или
аббата; довольно большие куски были назначены во владение
членов епископского капитула 3 или главных помощников аббата.
Государь, непосредственными владениями которого были охва-
чены поместья кафедры или аббатства, назначал епископа, аббата,
членов капитула, главных помощников аббата. Он давал эти
должности младшим членам своего семейства; другие такие же
должности заменяли жалованье его сановникам. Конечно, непо-
средственно распоряжался он лишь важными церковными долж-
ностями, на второстепенные он назначал людей по просьбам своих
родных и вельмож или оставлял их в распоряжении назначенного
им епископа или аббата.
Понятно, что интерес государя требовал расширения церков-
ных поместий, лишь бы не в убыток ему и его династии. Прави-
телю государства, в котором лежит множество крупных и мелких
владений, не находящихся под непосредственной его властью,
683

беспрестанно представляются случаи брать эти владения; но не все
случаи увеличить свое государство благовидны; часто человек
навлекает на себя порицание, если берет все, что может взять.
Другое дело, когда он отдает на прекрасное употребление те куски
земли, которые подвертываются под его распоряжение; отдавать
земли церквам считалось заявлением благочестия. Расчетливый
государь и отдавал церквам те владения, которые подвертывались
под руки ему, но которые неблаговидно было бы взять в состав
непосредственного своего имущества. Вместо порицания он заслу-
живал этим похвалу, а выгода ему была почти та же самая, если б
он взял их себе. Он увеличивал свои средства давать награды
своим сановникам, другим людям, оказавшим ему важные услуги,
и доставлять приличные доходы младшим членам своего семей-
ства.
Не все государи и главы вельможеских родов были люди бла-
горазумные; попадались между ними расточители, тратившие
свои средства на турниры, пиры, другие прихоти; в числе прихо-
тей у некоторых бывало желание блистать благочестием; они, де-
лая подарки всяческим другим льстецам, делали пожертвования
и для того, чтобы заслужить похвалы льстецов, владевших кафед-
рами или аббатствами, дарили земли церквам, доходами которых
пользовались эти льстецы. Бывали между нерасчетливыми госу-
дарями и вельможами люди истинно благочестивые; они делали
подарки церквам по действительной набожности; впрочем, пере-
смотр фактов ведет, кажется, к заключению, что количество име-
ний, данных церквам вельможами и государями под влиянием
этого чувства, было гораздо менее велико, чем обыкновенно гово-
рят; кажется, что набожность была мотивом, который произвел
результаты незначительные сравнительно с действием расчета
политических выгод.
Чаще и больше, чем подарками при жизни, отдавали большие
владения церквам умирающие государи, государыни и вельможи
по завещаниям. Самый крупный факт этого рода — завещание
Матильды, графини тосканской, отдавшей все свои аллоды (родо-
вые владения) римскому престолу 4. Это завещание стало причи-
ной споров между папами и немецкими королями, и не раз немец-
кие короли отказывались в пользу римского престола от своих
притязаний на аллоды покойной графини Матильды, потом возоб-
новляли притязания на них. Шума было очень много. Но в сущ-
ности дело было маловажно: ни папы, ни короли немецкие ни-
когда не могли в самом деле стать владетелями этих аллодов; они
были захвачены местными государями или вельможами, лишь на
словах признававшими себя за вассалов — иной раз папы, иной
раз — короля немецкого. Это было нечто вроде спора о том, кто
сюзерен короля венгерского: папа или король немецкий.
Кроме государей, вельмож, других богатых людей, делали по-
жертвования церквам деньгами и землями люди небогатые и вовсе
684

бедные. Об этом шло не мало шума и в те времена, а в очень мно-
гих исторических книгах нашего времени идет очень много шума:
клерикалы и наивные люди благочестивого направления толкуют
восторженным языком о громадности количества этих пожертво-
ваний бедняков церквам, наивные противники клерикальной пар-
тии скорбят о громадности богатств, набранных средневековым
духовенством от бедняков и людей небогатых; но, хотя количе-
ство жертвователей и жертвовательниц этого разряда было очень
велико и хотя хитрецами, в пользу которых шли эти пожертвова-
ния, было употребляемо очень много хлопот на выманивание их,
хотя много стариков и старух оставались без куска хлеба, отдав
его церквам, — сумма всего приобретенного церквами из этого
нищенского достояния была незначительна по сравнению с тем,
что получили церкви от государей и вельмож. Дело походило
своими результатами на то, что производится патриотическими
пожертвованиями во время войн: хлопот очень много, криков
об успехе еще больше, а собранная сумма образует каплю в
море денег, расходуемых на войну. Да и в ней большую половину
составляют немногие крупные вклады.
Родственные чувства, надобность награждать усердных слуг,
давать большие доходы сановникам гражданского управления
были важнейшими из тех мотивов увеличивать церковные име-
ния, которые можно назвать чувствами личной приязни госуда-
рей. Но гораздо большие результаты производил политический
расчет, не имевший никакого отношения к личной приязни или
неприязни, происходивший исключительно из надобностей коро-
левской власти.
С самого начала средних веков, с самого завоевания римских
областей германскими народами проявилось у военачальников,
служивших князю-тзавоевателю, <стремление> сохранить в за-
воеванной стране ту независимость от него, какую имели они на
родине перед нашествием на римскую область. Этот князь, сде-
лавшийся теперь королем, назначал областных правителей, и по
закону, если можно назвать законом притязания завоевателя
играть роль государя в римском смысле слова, областные прави-
тели были только комиссары, которым он велел заведывать в его
интересах сбором доходов, судопроизводством, полицией и воен-
ными делами в областях, куда он послал их. На деле было не то:
эти люди, бывшие на родине родоначальниками или князьями
своих племен, считали свои должности в завоеванной стране своей
личной собственностью и хотели сделать их наследственными, как
была наследственной их власть на родине. Лучшим средством
ослабить их короли находили то, чтобы выделять из-под их заве-
дывания как можно больше земель и отдавать эти земли во вла-
дение таким людям, которые не могли иметь наследников. Таковы
были епископы и аббаты, по самому своему сану обязанные оста-
ваться безбрачными. С самого основания германских королевств
685

королям было уже трудно передавать но смерти областного пра-
вителя должность его кому-нибудь, кроме его наследника, или если
наследник был несовершеннолетний, то кому-нибудь, кроме близ-
кого родственника, который был бы в благоустроенном государ-
стве опекуном сироты, а в те времена насилия и беспорядка ста-
новился сам наследником прав отца сироты. По смерти епископа
или аббата никто не имел законного притязания быть его преем-
ником, и король мог назначить на его место, кого хотел. В некото-
рых частях завоеванной германцами Западной империи расчет
королей, основанный на безбрачии духовных сановников, дей-
ствовал так успешно, что во всех округах должность графа
(окружного правителя) была передана епископам.
Французские и немецкие короли династии Каролингов 5 и их
преемники не могли и мечтать об этом: Франция уже разделилась
на областные государства, почти совершенно независимые от
короля; в Германии дело еще не дошло до этого, но герцоги не-
мецких племен и маркграфы 6 пограничных военных округов были
так самостоятельны, что все силы короля были поглощены забо-
тами о поддержании своей власти над этими непосредственными
соперниками. Иной раз королю удавалось низложить того или
другого герцога, отдать его должность своему сыну или брату,
победить или запугать других герцогов, стать полновластным
хозяином королевства. Но такое положение дел держалось только
насилием, и как только попадал король в какое-нибудь затрудне-
ние, герцоги переставали повиноваться его приказаниям, помо-
гали ему, только когда находили это выгодным для себя: он дол-
жен был действовать по соглашению с ними, как старший союз-
ник их; это был обмен услуг: король удовлетворял каким-нибудь
желаниям герцога, герцог за это приводил ему свое войско для
его походов на другого герцога или против иноземного государя,
или для восстановления немецкой власти над Италией. Таково
было положение и самых сильных из немецких королей до послед-
ней трети XI века: Оттон I и Генрих III были полновластными
государями Германии лишь по несколько лет7; большую часть
времени своего царствования и тот и другой или проводил в усми-
рении герцогов, или в управлении делами по соглашению с ними.
Но и во Франции королям удалось передать много больших кус-
ков королевства в управление епископам и аббатам, а в Германии
они успели дать каждому епископу довольно большую область.
Ни семейные, ни нравственные мотивы не касались дела при
передаче этих областей во владение епископам. Если употреблять
выражения, имеющие ясное значение на языке нашего времени,
мы должны говорить о переходе немецких областей во владение
епископских кафедр и некоторых аббатств такими словами: Гер-
мания делилась на наследственные областные государства; эти
государства назывались герцогствами и впоследствии такие же
государства, хотя менее обширные и сильные, возникали, под
686

названием маркграфств и ландграфства 8 тюрингского, в землях,
вновь присоединяемых к немецкому королевству; каждое герцог-
ство делилось на графства, владетели которых тоже были наслед-
ственными государями. Таким образом, в Германии существовали
три степени наследственной власти: королевская, герцогская и
графская. На всех степенях она была наследственной только
фактически, а не по формальному закону, который, напротив,
утверждал, что король избирается князьями, а князья назначают-
ся королем. На деле выбрать короля не по порядку наследства
значило для выбирающих другого кандидата князей решиться
на войну с прежней династией и ее сторонниками; назначить гер-
цогом не того князя, который считал себя законным наследником
покойного герцога, значило для короля решиться на войну с преж-
ней герцогской династией, и очень часто короли терпели неудачи
в таких войнах.
Кроме государств, находившихся в непосредственном владе-
нии герцогов и графов, были в Германии другие государства, над
которыми король имел более серьезную власть, нежели над гер-
цогствами и графствами, остававшимися потомственной собствен-
ностью династий; это были государства, в которые король сво-
бодно назначал государей при вакансиях; они должны были при-
надлежать людям, не имеющим права вступать в законный брак,
потому не оставлявшим после себя наследников; государи, без-
брачие которых давало королю такую большую выгоду, называ-
лись архиепископами, епископами, аббатами. Очевидной пользой
для него <было> расширять их владения во вред наследствен-
ным областным государям. Немецкие короли так и делали при
всякой возможности. Ко второй половине XI века дело это было
доведено королями до такого размера, что почти всем архиеписко-
пам и многим епископам были доставлены довольно сильные госу-
дарства. Однакоже ни одно из них не равнялось силой ни одному
из герцогств.
В оборонительных войнах пожизненные безбрачные государи
имели то преимущество над большинством потомственных, что
резиденциями их служили города, по тогдашнему времени много-
людные и богатые. Жители такого города имели средства окру-
жить его укреплениями, по тогдашнему времени очень сильными,
и не жалели никаких личных трудов и денежных расходов на это
дело. Будучи торговыми центрами, большие города имели изо-
бильные запасы хлеба. Осадное искусство того времени не давало
быстрых средств разрушить крепкие стены, и город мог выдер-
жать продолжительную осаду. С наступлением осенних непогод
войска расходились тогда по домам; потому осада длилась непре-
рывно лишь несколько месяцев. Выдержав ее эти месяцы, горо-
жане поздней осенью и зимой имели время поправить укрепления,
даже усилить их и сделать новые запасы хлеба. Таким образом,
город мог держаться против самого могущественного герцога
687

несколько лет, и если епископ или архиепископ, бывший государем
его, находился в хороших отношениях с горожанами и они хотели
защищать его, он очень долго мог сопротивляться своим соседям,
наследственным областным государям. Были довольно большие
и богатые города и у некоторых из них, но лишь у немногих, кроме
герцогов, и города эти были, сравнительно с архиепископскими
и многими епископскими, незначительны.
Но, при всем превосходстве своих резиденций над герцогскими
и графскими в оборонительной войне, ни один из пожизненных
безбрачных государей Германии не мог удержаться независимым
от соседнего герцога без помощи короля. Были и простые графы
более сильные, чем самый сильный из безбрачных государей.
По своим титулам безбрачные государи занимали высокие поло-
жения между князьями. Архиепископы воображали себя равными
герцогам. Епископы мечтали о себе, что они выше графов. Нельзя
и смеяться над ними за эти притязания, не соответствовавшие их
силам: потомственные государи вообще расположены были ока-
зывать им большой почет, как высоким церковным сановникам.
Почему ж бы не оказывать? Быть блачестивым — дело хорошее,
а гнуть спину, валяться в ногах вообще не казалось в те времена
делом унизительным; притом это составляло часть церемонии,
а люди в те времена были страстными любителями церемоний.
Читая рассказы тех времен, встречаешь такие забавные факты
этого рода, что готов бываешь думать: становиться на колени,
кланяться в землю доставляло удовольствие исполняющему эти
вещи в парадной обстановке. Очень хорош, например, случай,
происшедший по поводу дела об учреждении епископской кафедры
в городе Бамберге. Императору Генриху II 9 хотелось учредить
эту кафедру. Но епископ должен же иметь епархию. Приходилось
для бамбергской кафедры отрезать куски от соседних епархий.
Собрались епископы, пришел император Генрих II, повалился им
в ноги, умоляя, чтоб они согласились на учреждение бамбергской
кафедры, упрашивая соседних епископов, чтоб они отдали куски
своих епархий бамбергской кафедре, а других умоляя, чтоб они
склонили своих товарищей к этому пожертвованию. Не знавши
подробностей, подумаешь, что епископы, в ногах у которых ва-
лялся Генрих II, были люди самостоятельные, так что могли бы,
пожалуй, и не исполнить просьбы Генриха. Но вы читаете <исто-
рию> его царствования и видите, что он при всем своем благо-
честии держал немецких архиепископов и епископов в ежовых
рукавицах. Не только просить их согласия на учреждение бам-
бергской кафедры, но и разговаривать с ними об этом ему не было
никакой надобности. Надобно было только войти, велеть принести
готовый для подписи акт и сказать епископам «подписывайте».
Если бы кто раскрыл рот возразить, Генрих велел бы отвезти
его в ближайший монастырь и держать там под стражей, объявил
бы его низложенным и назначил бы на его место другого. Но че-
688

ловеку действительно нравилось играть комедию. Недурно харак-
теризуются тогдашние понятия о подобных церемониях и поступ-
ками Фридриха Барбароссы 10 в парадных случаях. Перед пер-
вой его встречей с папой ему сказали, что он должен вести за
повод иноходца папы (встреча должна была происходить под
открытым небом, и, поздоровавшись, Фридрих и папа должны
были отправиться прямо в церковь для молебствия). Фридрих
вспыхнул и сказал, что не унизит свой сан исполнением роли коню-
шего папы; ему объяснили, что унижения в этом нет, и он повел за
повод иноходца папы. Прекрасно; тут еще можно подумать, что он
действительно имел какую-нибудь надобность угодить папе: это
был папа, живший в Риме за крепкими стенами большого города
и владевший римскою цитаделью — замком св. Ангела, очень
крепким. Подумаешь, Фридрих рассчитывал: не угодишь папе,
он уйдет в Рим, и осаждай Рим, когда-то еще возьмешь город;
а возьмешь, то найдешь, что папа ушел в замок св. Ангела, и веди
новую осаду. Но через несколько лет Фридрих поссорился с рим-
ским папой; стали они низлагать друг друга. Фридрих собрал
епископов, которые были под его властью, велел им выбрать дру-
гого папу. Этот папа Фридриха 11 дышал только его милостью,
не смел показать носа никуда без охраны войска Фридриха, и
Фридрих, при всех парадных случаях, водил за повод иноходца,
на котором восседал этот жалкий прислужник его. Очень любили
парады люди того времени, до такой степени любили, что не раз-
бирали, какую роль приходится играть им на параде, лишь бы
играть видную роль. Одной из привилегий императорского сана
было право надевать в известные праздники иподиаконский сти-
харь и читать в парадном богослужении то, что следует читать
диакону. И не то, что императоры XI или XII века, но Сигиз-
мунд в начале XV века 12 так восхищался своей активной ролью
в парадном богослужении, что не догадывался о том, какое же
место занимает он в этом параде, — самое последнее, ниже всех
священников.
Итак, много было почета духовным сановникам, и они очень
важничали. Притом, многие из них были люди очень грамотные,
умели писать пышным слогом по правилам реторики; а малогра-
мотные имели ученых секретарей и писали целые горы в просла-
вление своей важности. Монахи, писавшие ответы им от имени
королей и других государей, писали такие же высокопарные фразы
в превознесение благочестия своих государей, воздающих должное
уважение князьям церкви. Но все это были пустые фразы; если
бы придавать реальный смысл условным любезностям, то при-
шлось бы перевертывать вверх дном все в азиатской истории, да
и в нынешнем ее быте: пока сильный азиатский государь не идет
войной на ничтожного князька, он пишет ему такие комплименты,
по буквальному смыслу которых выходит, что он человек ничтож-
ный перед этим князьком, чуть ли не раб его.
689

Собственной силы немецкие безбрачные государи имели не
очень много. Но должность королевского канцлера занимал обык-
новенно один из них. Это, по нынешней терминологии, следует
выразить словами, что должность первого министра была соеди-
нена с церковным титулом. Канцлер имел большое влияние на
дела. Когда немецкий король, уходя в Италию, не имел взрослого
сына или дочь, или очень надежного родственника, он обыкно-
венно назначал регентом не герцога, а кого-нибудь из этих без-
брачных государей. Вся гражданская администрация во всех
сколько-нибудь крупных областных государствах находилась
в руках людей, получавших, вместо жалованья, церковные имения
и потому имевших духовные титулы епископов, аббатов, капелла-
нов и пр. Они начинали свою карьеру, быть может, действитель-
ным исполнением богослужебных обязанностей, но, сделавшись
администраторами, имели главным своим делом служебные обя-
занности по гражданскому управлению и совершали литургию
лишь когда имели досуг, если имели охоту. Дипломатические сно-
шения были поручаемы обыкновенно этим же дельцам. В неко-
торые, особенно важные, посольства король отправлял герцога
или графа, но этого главного посла все-таки сопровождали дельцы,
причислявшиеся по своим титулам к духовному сословию. Граж-
данская администрация не имела в то время такого широкого
развития, как теперь, потому что военные начальники делали
все, что умели, по всем частям управления. Но все-таки особые
гражданские чиновники были многочисленны и важны. Дипло-
матические дела имели и тогда очень большую важность, — веро-
ятно, такую же, как теперь; принято говорить, что они развились
только в новые времена, но это относится разве к тому, что при
подавлении областных государей короли французские стали чаще
прежнего отправлять послов к другим королям, с которыми имели
меньше дел, пока были заняты войнами и переговорами в самой
Франции. Будучи государями, немецкие архиепископы, епископы
и аббаты важнейших монастырей вели войны с соседними госу-
дарями. Находясь на службе у герцогов и короля, они бывали и
полководцами, — не только дипломатами и гражданскими адми-
нистраторами.
Таким образом, высшее духовенство в Германии было духо-
венством только по названию и по праву совершать богослужение.
Если мы будем помнить это, то наши мысли о громадном полити-
ческом значении его будут справедливы: после сословия, состояв-
шего из потомственных государей, высшее духовенство было могу-
щественнейшим сословием в Германии. Но если мы под деятель-
ностью духовенства будем понимать только богослужебную,
проповедническую, собственно духовную, то мы должны сказать,
что в те времена значение духовенства во всей Западной Европе
было едва ли более важно, чем теперь, и, по всей вероятности,
даже менее важно. Говорят о религиозности людей в средние века.
690

Должно полагать, что действительно и тогда, как теперь, было
очень много людей, у которых религиозное чувство имело силь-
ное влияние на поступки. Но, всматриваясь в тогдашние дела,
мы видим, что огромное большинство сильных людей — госуда-
рей, вельмож, военачальников, гражданских администраторов —
поступали с церковью несравненно круче, чем теперь. Припомним,
много ли в католических государствах было случаев низложения
епископов за последние 50 или 60 лет, многие ли епископы были
заключаемы в темницу католическими государями. Трудно при-
помнить хоть один такой случай. В средние века такие факты
встречаются нам на каждом шагу. Возможно ли теперь в католи-
ческом государстве, чтоб областной правитель велел бить епи-
скопа, сам бил его и даже казнил — и остался безнаказанным,
даже заслужил похвалу от своего государя? В средние века та-
кие факты были вовсе не редкостью. В Германии жители города,
бывшего резиденцией епископа или архиепископа, били, прого-
няли или убивали его и нимало не раскаивались в том. Скажут:
«это были проявления тогдашней грубости нравов». Конечно,
так, но должно же помнить, что при известной степени грубости
нравов общество не может иметь серьезного уважения к предста-
вителям религии. Оно уважает только военную силу.
Положение дел в Италии около половины XI века было еще
менее, чем в Германии, благоприятно могуществу духовенства в
нынешнем смысле слова, то есть могуществу духовных сановни-
ков, как людей, занимающихся богослужением, проповедниче-
ством, действующих на религиозное и нравственное чувство.
По свидетельству и немцев, и самих итальянцев, в Италии было
меньше благочестивых людей, чем в Германии. Политическое зна-
чение духовенства было сильно в тех областях Италии, которые
находились под властью государей, имевших церковные титулы.
Крупных государств этого разряда было тогда в Италии только
четыре: архиепископства аквилейское и равеннское, папское госу-
дарство 13 и государство аббатства монтакассинского. Архиепис-
копы аквилейский и равеннский были государи слабые по сравне-
нию не только с Венецией или с маркграфами северо-восточной
Италии, но и с второстепенными соседними светскими государями.
Аббат монтакассинский был государь ничтожный по сравнению
с герцогами северной части Южной Италии. Остается определить
размер политического могущества папы. Об этом и будет итти
у нас речь в обзоре политической деятельности тех двух пап, ко-
торых называют наиболее могущественными.
Но какова бы ни была политическая сила папы, мы не должны
забывать некоторых крупных фактов, признанных всеми истори-
ками. Сильнейшим государством Средней Италии было в XI веке
маркграфство тосканское14. В Южной Италии продолжалась
борьба между греками, сарацинами и местными государями, пока
не задавили всех их норманны 15. К концу третьей четверти XI века
691

владычество над Южной Италией уже принадлежало норманнам.
Между норманским герцогством апулийским и Тосканой не было
простора для государства, равного им. Но по всей этой проме-
жуточной земле вплоть до ближайших окрестностей Рима по-
всюду владычествовали мелкие государи, не повиновавшиеся ни-
кому. Конечно, всякий желающий мог называть себя их сюзере-
ном. Не могли бы они воспретить этого и королю шведскому,
если б ему пришла охота величаться таким титулом; но немецкий
король имел столько же власти над ними, сколько шведский, когда
не ходил с войском по их землям. Впрочем, немецкие короли при-
ходили туда часто. В те месяцы или годы, которые проводили они
в тех местах, им действительно повиновались те мелкие средне-
италийские государи, которые не предпочитали запираться от них
в своих укрепленных резиденциях. Потому притязания немецких
королей на сюзеренную власть над ними бывали хоть временами
не пустой фантазией. В городе Риме правил или какой-нибудь
из соседних мелких государей, или граждане жили по своей воле.
Когда римский народ или римский государь находились в дружбе
с папой, то не мешали ему титуловать себя как ему нравится; когда
сердились на него, то били его, сажали в темницу или убивали,
а на его место назначали другого. Так было в первой половине
XI века. В начале второй половины пришел в Среднюю Италию
с большим войском король немецкий Генрих III; местные госу-
дари покорились ему, немногих не покорившихся добровольно он
заставил покориться, был без сопротивления впущен в Рим и с
того времени стал государем этого города, и папский сан снова
сделался должностью, на которую назначает римский импера-
тор — немецкий король, как было при Оттоне I. Это факты обще-
известные, признанные всеми историками.
Таково было состояние Италии и Германии в ту эпоху, когда,
по мнению большинства историков, папа стал владыкой запад-
ного христианского мира. Против этого мнения не может быть
никаких возражений, кроме одного: не то, что в других землях
Западной Европы, не то, что в северной половине Средней Ита-
лии и в Южной Италии не было места государственному влады-
честву папы, но не было никакого уголка свободного для него по
соседству с Римом, ни в самом Риме. Не будь этого затруднения,
где поместить папское государство, оно могло бы, конечно, про-
стираться на всю ту землю, в которой могло бы существовать.
Только в том и беда, что нигде в Средней Италии не было ни
кусочка такой земли.
«Но не о том и говорят, — что папа фактически был светским
государем Средней Италии или хотя бы одного города Рима;
он владычествовал над королями силою своего сана папы, он был
владыка католической церкви, а католическая церковь господ-
ствовала над королями». Конечно, если бы короли повиновались
католической церкви, а католическая церковь повиновалась папе,
692

то он был бы повелителем королей. Но затруднение состоит в том,
чтобы найти в средних веках время, когда ж это было. После
удачного для папы исхода борьбы с базельским собором 16 сопро-
тивление областных церковных правителей папе прекратилось.
Но это было уже в конце средних веков, и притом времена эти
были очень неблагоприятны владычеству папы над католическою
церковью и по признанию самих панегиристов папского могуще-
ства: архиепископы испанских королевств, французского королев-
ства, Англии, Шотландии действительно не вступали в споры с
папой, но только потому, что не могли ничего говорить ни с ним,
ни об нем без приказания своих королей. Управление своими на-
циональными церквами короли взяли непосредственно в свои
руки, и архиепископам их государств не было уже никакого дела
до приказаний или запрещений папы. Они должны были испол-
нять приказания короля. В XI веке так было только в Нормандии,
в Англии — со времени ее завоевания Вильгельмом 17, в Апулии
и Сицилии, завоеванных норманнами. Архиепископы других госу-
дарств еще сохраняли некоторую независимость от королей, по-
тому имели дела прямо с папой. Их отношения к нему походили
на отношения немецких герцогов к своему королю: архиепископы
безусловно признавали, что папа занимает в иерархии место го-
раздо более высокое, чем они, что он имеет право заниматься
общими интересами католической церкви, потому может издавать
общие постановления по вопросам церковного порядка; но каж-
дый из них охранял свою независимость от папы по управлению
частными делами своей митрополии. Так и немецкие герцоги при-
знавали, что король выше их по своему сану, что ему принад-
лежит право заведывать общими интересами немецкого государ-
ства, но ни один не допускал короля вмешиваться в его отноше-
ния к графам его герцогства. При сходстве желания охранить
свою независимость была, однакоже, очень большая разница в от-
ношениях герцогов и архиепископов к сановникам, старшинство ко-
торых они признавали.—У немецкого короля всегда были довольно
большие силы, и часто бывали огромные силы. Герцогу было
опасно ссориться с ним, и если другие герцоги не помогали ему
против короля, то король обыкновенно побеждал и низлагал его,
назначал другого вельможу на его место. Папа был бессилен по-
вредить архиепископу: он мог отлучить архиепископа от церкви,
низложить его, но архиепископ отвечал на церковное проклятие
со стороны папы таким же формальным проклятием самого папы
и спокойно оставался на своей должности, — если был в хороших
отношениях с людьми, которые действительно могли повредить
ему, — с королем, сильными соседними государями и с еписко-
пами своей митрополии. Когда король был недоволен архиеписко-
пом, он был рад прогнать его, как низложенного папой, когда был
доволен им, то объявлял, что он прав, и произнесенное папой низ-
ложение недействительно. Если архиепископ своей надменностью
693

или алчностью раздражал епископов своей митрополии, они съез-
жались на областной собор и решали, что архиепископ заслужил
быть низложенным, и просили короля содействовать отнятию
должности у него; но когда были довольны им, съезжались на
собор по его приглашению и утверждали отлучение папы от
церкви, произнесенное им. Точно так же поступали и соседние
сильные областные государи: принимали сторону папы и прого-
няли архиепископа или отправляли папе заявление, что не потер-
пят никакого иноземного вмешательства в дела своего королевства.
Бывали случаи, что архиепископ, низложенный папой, действи-
тельно терял должность или ехал в Рим просить прощения у папы;
но, разбирая эти дела, мы каждый раз находим, что важность
дела была не в церковных мерах, принятых против него папой,
а в приказании короля, почему-нибудь желавшего прогнать или
унизить этого архиепископа, или в том, что соседние областные
государи хотели отнять у архиепископа должность, отдать ее дру-
гому лицу, собрали войско и победили архиепископа. Можно ли
говорить о серьезной подвластности младших сановников стар-
шему, когда при его ссорах с ними дело решают по своему усмо-
трению другие лица? И каким образом может быть сильной
власть папы над французскими или немецкими архиепископами,
когда в самой Италии на севере находились два церковные санов-
ника, провозглашавшие, что они совершенно независимы от папы,
и когда один архиепископ даже не признавал старшинства папы
над ним, а в Южной Италии норманнские государи формально
воспретили всякое вмешательство в их государства и заставили
папу формально передать им всю ту церковную власть, < н а >
какую <он> имел прежде притязания? Вообразим себе, что
государи областей, лежащих кругом Иль-де-Франса 18, не пови-
нуются французскому королю. Возможное ли дело, что он имел
какую-нибудь действительную власть над областными государями
южной и юго-восточной Франции?
Таковы были в половине XI века отношения архиепископов
к папе. Кроме архиепископов Апулии и Сицилии, поставленных
в полнейшее подчинение своим государям по делам церковного
управления и не имевшим права принимать какие бы то ни было
приказания от папы, кроме архиепископов миланского и равенн-
ского, заявлявших полную независимость от папы, все другие
католические архиепископы признавали папу своим церковным
начальником. Но признавали только на словах, да и то лишь
пока не ссорились с ним, а в случаях ссоры с ним отвечали на его
проклятия им проклятиями ему.
Расскажем теперь в самых кратких словах историю пап до на-
чала одиннадцатого века.
Пока Рим оставался под властью западного римского импера-
тора, не могло быть вопроса о том, каковы отношения папы к свет-
ской власти. Он был одним из сановников, которых император
694

назначал, удалял от должности, наказывал по своему усмотре-
нию; первый сановник западно-римской империи по церковному
ведомству, подобно всем другим начальникам разных других ве-
домств, не имевший ни малейшей самостоятельной власти, обя-
занный исполнять и действительно исполнявший приказания
императора. В последнее время западно-римской империи дей-
ствительными правителями государства были главнокомандую-
щие немецких наемников. Приказания, отдававшиеся императо-
рами или от имени императоров, были в действительности при-
казаниями этих главнокомандующих, и папы повиновались этим
немецким владыкам Италии. Так продолжалось при Одоакре 19,
который, низложив последнего западного императора, стал пра-
вить Италией от имени восточного императора. Италию завое-
вали готы 20, папы должны были безусловно повиноваться готским
королям; имели тайные сношения с византийским императо-
ром, но измена, пока остается секретной, не избавляет от повино-
вения. Готы были побеждены войсками византийского императора,
государем Италии стал он, папы безусловно подчинены ему.
Потом Северную Италию и большую часть Средней завоевали
лангобарды 21. Но Рим остался под властью византийского импера-
тора. Временами власть его над Римом, окруженным лангобард-
скими владениями, была слаба; тогда, подобно римским вельмо-
жам, мог не исполнять его приказаний и папа; временами она вос-
становлялась, тогда и он, как римские вельможи, повиновался
ему. Но если и случались тогда более или менее продолжительные
перерывы полной подчиненности папы светскому государю, эти
времена давно прошли: Среднюю Италию завоевали франки22,
и папа был поставлен в безусловное повиновение франкскому госу-
дарю Рима. Та линия Каролингов, которой досталась Италия,
ослабела, прекратилась; в Италии начались междоусобия; Рим
переходил из рук в руки; кому доставалась власть над Римом,
доставалось с тем вместе и владычество над папой. В Южной Ита-
лии шла тогда борьба греков и повиновавшихся им мелких госу-
дарей с другими мелкими государями и сарацинами , потом со-
перничество за власть над Римом шло между государями Сред-
ней Италии, Ломбардии, бургундскими, французскими, немецкими
королями; чаще других соперников случалось иметь под своей
властью Рим ближайшему сильному государю — маркграфу тос-
канскому; а когда не мог сохранить ее он, она обыкновенно пере-
ходила к какой-нибудь из местных династий Римской области.
Довольно долго владычествовали в Риме женщины, бывшие одна
за другой наследницами одного из соседних с Римом мелких госу-
дарств и принадлежавших к владениям этого государства частей
города Рима, в том числе римской цитадели, называвшейся зам-
ком св. Ангела. Папы были слугами этих государынь. Потом овла-
дел Римом маркграф тосканский; папа повиновался ему. Когда
он лишился владычества в Риме, оно стало предметом войн между
695

соседними мелкими государями. При незначительности сил этих
соперников, граждане Рима иногда отдавали победу тому, кото-
рый более пользовался их расположением. Так шли дела до на-
чала XI века, до той поры, с которой будущий папа Григорий VII
мог подробно знать историю Рима и пап по рассказам дяди, дру-
гих своих воспитателей и, отчасти, по воспоминаниям детства.
Сделаем обзор его жизни до вступления на папский престол и
расскажем кратко главные факты истории пап этого времени.
Имя Григория VII до вступления на папский престол было
Гильдебранд. Он родился около 1020 года, в Тоскане. Отец его
был простолюдин. Но брат его матери был аббат одного из рим-
ских монастырей. Дядя взял к себе племянника. Гильдебранд
учился, принял монашество и рано вышел в люди; когда ему было
лет двадцать пять, он получил должность капеллана (придвор-
ного священника и с тем вместе секретаря) папы Григория VI 24.
Этот папа приобрел свой сан способом, показывающим, какой
совестливый человек был он. — С 1012 года в Риме владычество-
вали графы тускульские. Кому из них приходилось по семейным
расчетам, тот и занимал папский престол. Вышло, наконец, так,
что семейство посадило на папский престол мальчика; впрочем,
уж не маленького. Стал мальчик папой, Бенедиктом IX 25, и про-
должал расти. Подрос, и оказался развратником. Это еще не беда
бы; но он и его приятели буянили. И добуянились до того, что
рассердили жителей Рима. Римляне взялись за оружие и погнали
вон буяна. Графы тускульские были не так сильны, чтобы взять
Рим осадой, если римляне были единодушны. На этот раз рим-
ляне были единодушны. И, быть может, долго, а пожалуй и всю
жизнь привелось бы буяну жить на хлебах у родственников, слу-
шая их попреки, что через него лишились они господства над Ри-
мом; но на их и его счастье пошел в Италию король немецкий
Конрад 26, уж ходивший лет за десять перед тем в Рим, короно-
ванный тогда в сан императора прежним папой, дядей Бенедикта,
и считавший графов тускульских усердными своими слугами.
Бенедикт поехал к нему жаловаться на римлян. Он рассудил, что
следует возвратить графам тускульским господство над Римом,
стало быть, и папскую должность их милому родственнику. Рим-
ляне не отважились ослушаться приказания Конрада, и благо-
нравный юноша снова уселся на папский престол. Конрад, поко-
рив мятежных вассалов в Южной Италии, возвратился в Герма-
нию и скоро умер. Сын его, Генрих III, был несколько лет занят
установлением своей власти над Германией и войнами с ее восточ-
ными соседями. Графы тускульские в эти годы забыли оставаться
усердными слугами немецкого короля. А Бенедикт, на беду им
и себе, продолжал буянить. И опять добуянился до того, что рас-
сердил римлян; опять они взялись за оружие и погнали его вон
696

из города. Он бежал; но на этот раз не так далеко, как в про-
шлый, не в Тускул, а только на другой берег реки, в предместье,
называвшееся Леоновым городом. Оно было обведено стенами;
он и засел там. Жители предместья остались почему-то друзьями
его; соседние вельможи, союзники его рода, пришли на помощь
ему; он стал нападать на Рим. Но штурмы были неудачны. Эти
драки, сначала на улицах Рима, потом под стенами его, происхо-
дили в январе 1044 года. Отбив нападения Бенедикта, римляне
низложили его и стали выбирать нового папу. Епископ сабинской
епархии, соседней с римскою, Иоанн, дал подарки влиятельным
людям и был выбран папой. Он принял имя Сильвестра III 27.
Это было в феврале. Но не дальше, как в апреле, римляне поми-
рились с Бенедиктом; он возвратился в Рим и снова сел на пап-
ский престол, а Сильвестр уехал в свою сабинскую епархию. Про-
жив в Риме год, Бенедикт стал говорить, что тяготится папской
должностью, желает продать ее и удалиться на покой. Покупщик
нашелся, имеющий хорошие деньги; это был архипресвитер рим-
ской церкви Иоанна Предтечи Иоанн Грациан. Сошлись в цене.
Бенедикт продал ему папский сан и уехал из Рима. Иоанн Гра-
циан стал папой и принял имя Григория VI. Вступать на папский
престол с дракой или подкупом избирателей — это было в по-
рядке вещей. Так бывало каждый раз, когда Рим во время за-
мены прежнего папы новым не находился под чьим-нибудь вла-
дычеством. Но чтобы человек, желающий стать папой, прямо
формально купил эту должность — такого казуса еще не случа-
лось. Превосходно дал выгодное употребление своему капиталу
Иоанн Грациан.
Впрочем, о нем говорят, что он был человек истинно-благоче-
стивый. Это очень правдоподобно, и тем лучше, разумеется.
Плохо одно: он ошибся в расчете. И неудивительно: когда
истинно-благочестивый человек войдет в коммерческую сделку
с бессовестным, то обыкновенно будет обманут. Так вышло и тут.
Через несколько месяцев после того, как продал папский сан, Бе-
недикт снова принял его. Очевидно, он и передавал его накопив-
шему капитал истинно-благочестивому человеку лишь для того,
чтобы обобрать тщеславного дурака, воображавшего себя ловким
дельцом, но умевшего только ханжить и копить деньги. Графы
тускульские собрали войско, взяли с собой Бенедикта, пошли в
Рим, в котором большинство граждан было тогда в дружбе с ними
(потому-то Бенедикту и безопасно было продать должность и
уехать из Рима). Римляне приняли своих друзей с удовольствием,
графы тускульские посадили милого родственника опять на пап-
ский престол, а Григория прогнали.
Остался человек без денег и без места, но продолжал назы-
вать себя папой.
Сильвестр, живший в своей сабинской епархии, тоже называл
себя папой.
697

Таким образом, летом 1046 года было целых три папы: один
при папской должности; другой хоть не при папской, но все же
хорошей; третий, бедняга, на подножном корму.
В это время Генрих III, король немецкий, добившись повино-
вения себе от всех немецких герцогов и удовлетворительно покон-
чив войны с восточными соседями Германии, пошел в Италию
восстановить немецкое владычество над нею, получить импера-
торскую корону в Риме и, кстати, поставить там немецкий гарни-
зон.
Императорская корона получалась через коронование в Риме;
коронование совершал папа.
Кому ж из трех пап Генрих велит совершить коронование и
отдаст в ненарушимое владение папский престол под командой
немецкого начальника немецкого гарнизона?
По соображению Григория, выходило, что Генрих отдаст пап-
ский престол ему за его благочестие. Он и поехал навстречу Ген-
риху поскорее услышать удостоверение в этом. Он встретил Ген-
риха в Пиаченце. Генрих выслушал его доводы, почему он истин-
ный папа, не сказал ничего, как думает об этом, и пошел дальше
на юг, велев Григорию оставаться при войске.
Пришедши в Сутри — это уж неподалеку от Рима — Генрих
остановился, созвал находившихся при войске епископов, велел
им сесть, быть собором и судить пап. Григорий был тут. Собор
послал Сильвестру и Бенедикту вызов явиться к суду. Сильвестру
некуда было спрятаться, он явился. Бенедикт имел надежный
приют, не поехал к суду. Генрих велел собору отложить суд над
ним; собор стал судить только тех двух пап, которые уже попали
под железную рукавицу Генриха. Первого привели на суд Силь-
вестра. Собор нашел, что он виновен в симонии (приобретении
церковной должности за деньги), и низложил его. Потом при-
звали Григория, велели ему говорить, как он думает о своем пап-
стве. Он сказал, что купил себе папский сан, что это симония, что
потому он считает себя недостойным оставаться папой. Собор на-
шел, что он рассуждает о себе правильно, и низложил его. Генрих
велел держать его под арестом и пошел к Риму. Граждане Рима
не захотели защищать Бенедикта. Он уехал в свой надежный
приют — тускульский замок. Римляне отворили ворота Генриху.
Вошедши в Рим, Генрих снова созвал собор и велел ему судить
Бенедикта. За этим папой были грешки покрупнее симонии. Собор
низложил и его. Папский престол стал вакантным. Отцы собора
должны были выбрать нового папу. Кого ж велит им выбрать
Генрих? Вероятно, каждому из них уже случалось слышать, кого:
Адальберта, епископа бременского 28.
И, вероятно, все те из них, которые не были лишены здравого
смысла, понимали, почему Генрих велел им низложить прежних
пап. Те трое только за то и пострадали, что были итальянцы.
Если бы не этот общий их порок, любой из них годился б остать-
698

ся папой. Нечего и говорить о Сильвестре и Григории, в осужде-
ние которым собор не мог найти ничего, кроме симонии. Хорош
был даже Бенедикт; так хорош, что отец Генриха возвратил ему
престол, когда он в первый раз был прогнан римлянами. Генрих
был дня за четыре перед его низложением готов оставить его па-
пой. Это видно из того, что в Сутри Генрих велел собору отло-
жить суд над ним, сохраняя за собой свободу признать его безу-
коризненным папой, если так понадобится.
Посадить на папский престол немца было для Генриха выгод-
нее, чем оставить на нем итальянца. Папа-немец не мог держаться
на своей должности иначе, как под охраной воинов немецкого
короля. Он по необходимости должен был служить верно королю.
Относительно итальянца нельзя было иметь твердого убеждения,
что он не войдет в сношения с итальянскими врагами немецкого
владычества. Но у Генриха была надобность несравненно более
важная, чем выгода иметь папой немца. Он помнил, что ему дол-
жно спешить возвращением в Германию. Некоторые из немец-
ких герцогов и многие из второстепенных немецких князей были
враждебны ему. Как он ушел из Альп, они начали готовиться
к восстанию, склонять других князей на свою сторону. Власть
Генриха в Баварии ослабевала с каждым месяцем.
Как же следовало ему поступить, если римляне запрут перед
ним ворота — брать Рим силой или удовлетворить тем требова-
ниям, какие заявят римляне? Немецкие короли, коронованные ли,
не коронованные ли в сан императора, не раз осаждали Рим.
Если римляне оборонялись упорно, то осада длилась два-три года,
и случалось, что немецкий король, потеряв под Римом все войско,
пробирался в Германию беглецом. Генрих был властолюбив, но
рассудителен. Выступая из Сутри, он, очевидно, решил, что войдет
в Рим не силой, а с согласия римлян. Если они < н е > запрут
ворота, он удовлетворит их требованиям. А если они запрут во-
рота, значительную часть их оборонительных сил будут состав-
лять войска графов тускульских и ворота не отворятся иначе, как
с согласия графов тускульских. В чем же будет состоять важней-
шее, непоколебимейшее требование графов? В том, чтобы папой
был оставлен Бенедикт.
Генрих не велел собору в Сутри судить Бенедикта потому, что
имел намерение оставить его папой, если это понадобится для
того, чтобы ворота Рима отперлись. Хорошо сделать папой немца;
но если для этого надобно было бы осаждать Рим, то «как быть?»
Лучше отбросить это желание, оставить на папской должности
итальянца.
Оказалось: римляне не хотели подвергать себя бедам осады,
приглашают Генриха пожаловать в их город принять император-
ский сан и получить от них титул патриция, то есть государя
Рима.
О! когда так, то можно опростать папский престол для немца.
699

Отцы собора, созванного в Риме, низложили Бенедикта и ждали,
кого велит им выбрать папой Генрих.
Он предложил папский сан Адальберту, архиепископу бре-
менскому, как и было, вероятно, вперед известно всем отцам
собора.
Адальберт был усердный слуга Генриха, очень умный чело-
век, опытный делец, самый влиятельный из тех советников Ген-
риха, которые принадлежали к духовному сословию. Важнейшей
из забот Генриха в Германии было удерживать в повиновении
герцога саксонского, саксонских графов, которые почти все были
преданы своему герцогу, и саксонский народ, всегда готовый под-
держивать своих князей в попытках низвергнуть франконскую
династию, неприязненную саксонцам. Генрих назначил Адаль-
берта архиепископом бременским, чтоб он следил за умыслами
герцога и графов саксонских. Бремен по своему местоположению
был пунктом очень удобным для этого. Он находился посредине
северной части герцогства саксонского; на запад лежали главные
массы аллодиальных (родовых) владений герцога саксонского, на
востоке герцог и саксонские графы собирали свои войска для по-
ходов против северных славянских племен. Адальберт приезжал
в Бремен, жил там, сколько было нужно, чтобы разузнать все
о замыслах герцога саксонского, и ехал с этими сведениями к Ген-
риху, потом возвращался в свой обсервационный * пункт. Таким
образом, кроме пользы, какую приносил Генриху своими сове-
тами по управлению общими делами королевства, Адальберт пре-
восходно исполнял очень важную особую обязанность надзора
за герцогством саксонским. Но иметь такого хорошего надзира-
теля и уполномоченного в Риме было для Генриха еще важнее:
держать в покорности Среднюю Италию представлялось задачей
для немецких королей несравненно более хлопотливой, чем предот-
вращать или усмирять восстания саксонцев. До сих пор она пови-
новалась немцам лишь пока главные военные силы немецкого
короля находятся за Альпами и пока по их возвращении в Гер-
манию государи Средней Италии не подготовят восстания.
Если б Адальберт стал папой, то, без сомнения, он же и был
бы назначен главнокомандующим войск, которые Генрих оставит
в Средней Италии; он сумел бы держать эту страну в повинове-
нии королю немецкому.
Адальберт был человек честолюбивый до чрезвычайного тще-
славия. Он впоследствии разорился на блеск своей бременской
обстановки, хотя доходы его были очень велики. Трудно было
предположить, чтобы такой честолюбец не принял с восторгом
папский сан. Генрих, очевидно, был уверен в его согласии. Мы
не знаем, были ль у короля с ним формальные прямые разговоры
об этом до формального заявления короля князьям и собору, что
* Н а б л ю д а т е л ь н ы й . — Ред.
700

папой должен быть выбран Адальберт. Вероятно, были, и, судя
по исходу дела, следует полагать, что Адальберт, в беседах с коро-
лем наедине, отказывался от папского сана, и что Генрих, зная
его честолюбие, считал отказы притворными. Как бы то ни было,
король объявил, что рекомендует собору выбрать папой Адаль-
берта, и услышал на свое предложение решительный отказ Адаль-
берта. Все убеждения короля остались напрасны. При всем своем
тщеславии, Адальберт нашел, что ему, влиятельному советнику
короля немецкого, не стоит быть папой. Он был прав. Обязанный
проводить большую часть времени в Риме, между тем как Ген-
риху необходимо было проводить почти все время в Германии,
Адальберт стал бы, сделавшись папой, человеком менее важным,
чем был до сих пор. Генриху пришлось бы иметь своим обыкно-
венным советником кого-нибудь другого. Влияние Адальберта на
управление всем государством Генриха ослабело бы. Он справед-
ливо рассчитал, что папский сан слишком плохое вознаграждение
за утрату места постоянного советника короля. Увидев, что Адаль-
берт непреклонен, Генрих попросил его рекомендовать, кого же
назначить папой. Адальберт рекомендовал своего приятеля Свид-
гера, епископа бамбергского29. Генрих велел собору выбрать
Свидгера и пошел на Тускул. Графы тускульские покорились.
Бенедикт или успел спрятаться, или был оставлен Генрихом в по-
кое, как человек уже не опасный. Покончив наскоро дела, какие
имел в Южной Италии, Генрих поспешил вернуться в Германию,
где уже готовилось восстание. Низложенного Григория VI он
взял с собой. Гильдебранд поехал в Германию с своим покрови-
телем. Так как Иоанн Грациан, утратив папский титул, не мог,
разумеется, утратить свое благочестие, то Генрих поступил с ним
в Германии снисходительно. Говоря серьезно, должно думать, что
Генриху было жаль старого дурака, виноватого лишь в глупом
тщеславии. Кажется, Григорий VI пользовался в Германии хоро-
шим содержанием и не подвергался обидам. Правда, его держали
под надзором. Но, кажется, вовсе не строгим. Через год старик
умер. Гильдебранд, по его смерти, отправился жить в клюнийское
аббатство 30. Оно находилось во французской части королевства
бургундского, но все это королевство принадлежало тогда королю
немецкому. Есть мнение, что жизнь в Клюньи имела большое
влияние на развитие в Гильдебранде тех идей, которым следовал
он, сделавшись влиятельным советником, потом и руководителем
пап, и которые стал громко высказывать, сделавшись папой. Дей-
ствительно, клюнийское аббатство было школой, из которой вы-
ходили богословы и юристы, провозглашавшие папу верховным
владыкой церкви, доказывавшие, что епископы (и архиепископы)
не имеют самостоятельной власти, должны считаться только упол-
номоченными папы, что он — единственный епископ, а все другие
сановники, занимающие должность епископов, только его агенты,
исправляющие по его поручению те его обязанности, которые
701

необходимо исполнять не в Риме, а на местах, куда он посылает их;
невозможно же, в самом деле, всем людям, назначаемым на свя-
щеннические должности в Испании, Франции, Германии, Англии,
в скандинавских государствах и т. д., ездить в Рим для посвя-
щения в сан, и недостало бы времени у папы объезжать все обла-
сти Западной Европы для посвящения их в сан на месте; вот
потому-то он и передает исполнение этой своей обязанности санов-
никам, живущим в разных городах католических земель. Они лишь
агенты его; у каждого из них он может отнять поручение < и >
передать кому хочет другому. Такова была клюнийская теория
папской власти над церковью. Об отношениях церкви к государ-
ству клюнийцы говорили, что так как вся земная жизнь людей
должна быть подчинена обязанности забот о душевном спасении,
а этими заботами управляет церковь, то светская власть должна
быть подчинена церковной, и владыка церкви, папа, — начальник
над королями в их делах по управлению государствами. Относи-
тельно приходского духовенства клюнийцы говорили, что священ-
ники и диаконы должны быть безбрачными, как монахи. Все это
действительно совпадало с мыслями, какими руководился Гиль-
дебранд, давая советы папам, уважавшим его мнения, и высказы-
вал, сделавшись папой. Но до приезда в Клюньи он уже несколько
лет был деловым человеком. Образ его мыслей, без сомнения, уже
установился. Те мысли, проповедниками которых были клюнийцы,
принадлежали папскому двору. Клюнийцы только потому и за-
щищали их, что угождали папам, покровительства которых искали
в своей борьбе против епархиальных епископов, желавших удер-
жать их монастыри под своей властью. Гильдебранд не мог услы-
шать в Клюньи ничего такого, чего не знал давно бы сам. Притом
он прожил в этом аббатстве меньше года.
Возвратившись в Германию, Генрих III уже нашел там вра-
гов, взявшихся за оружие: по смерти Гезелона, герцога лотаринг-
ского31, он, опасаясь оставить в одних руках управление этой
обширной областью, разделил ее на две части и лишь одну из
них, названную герцогством Верхнелотарингским, отдал сыну
Гезелона, Готфриду Бородатому, который считал себя вправе
наследовать все отцовские владения 32. До похода Генриха в Ита-
лию Готфрид уже вел войну с ним и по удалении короля за Альпы
снова собрал войско, получил от короля французского обещание
поддержки, пошел овладеть той частью отцовских земель, кото-
рая была отнята у него Генрихом. Саксонцы выказывали сочув-
ствие Готфриду. Неприязнь их проявлялась резко, и Генрих,
искренно или притворно, поверил доносу, что брат герцога сак-
сонского Титмар составил заговор убить его, велел Титмару
биться на поединке с доносчиком, по тогдашнему обычаю решать
судом божьим споры между обвинителем и обвиняемым. Титмар
был убит на поединке. Генрих изгнал его сына. После продолжи-
тельной войны король одолел Готфрида и его союзников. Готфрид
702

приехал к нему просить прощения. Он отдал побежденного гер-
цога под стражу. Нам здесь нет надобности разбирать, кто был
прав, Генрих или Готфрид, клеветою или правдой был донос на
брата герцога саксонского. Для нас теперь важно только то, что
по возвращении из Италии Генрих запутался в тяжелую войну
с своими немецкими противниками, и по началу ее было видно,
что она протянется долго. Поэтому противники немецкого вла-
дычества в Средней Италии ободрились. Графы тускульские от-
ложились от повиновения Генриху. Бонифаций, маркграф тоскан-
ский, тоже стал открытым врагом немецкого короля 33. Папа, на-
значенный Генрихом на место Бенедикта IX, умер вскоре после
удаления короля из Италии. По всей вероятности, он был отрав-
лен агентами Бенедикта IX. По его смерти этот низложенный
папа приехал в Рим. Но римляне рассчитывали, что, скоро или
не скоро, Генрих возвратится в Среднюю Италию восстановить
свою власть, не хотели ссориться с ним из-за Бенедикта < и >
отправили посольство к Генриху с просьбой о назначении нового
папы. Бенедикт уехал в Тускул и через несколько лет умер или
там, или в одном из итальянских монастырей. Римские послы про-
сили Генриха назначить папой архиепископа лионского (Лион был
город королевства бургундского, и архиепископ этого города был
подданный короля немецкого). Но Генрих не уважил просьбы
римлян < и > назначил папой опять немца, епископа бриксен-
ского. Вскоре по приезде в Рим новый папа умер. Римляне отпра-
вили посольство просить Генриха о назначении нового папы. Он
назначил опять немца и притом своего родственника, Брунона,
который был епископом города Туля, принадлежавшего тогда к
немецкому королевству. Брунон пригласил Гильдебранда ехать
с ним, приехал в Рим в феврале 1048 года и поручил Гильдебранду
управление папскими финансами. Как видим из этого, Гильде-
бранд уже пользовался репутацией очень хорошего дельца, хотя
ему было тогда только 28 или 29 лет. Папские финансы находи-
лись в очень расстроенном состоянии, когда он получил управле-
ние ими; он привел их в порядок.
Папа, который привез с собой Гильдебранда в Рим и дал ему
очень важную должность, прожил несколько лет и сделал много
важного, потому надобно назвать его по имени, в чем не было
надобности относительно двух его немецких предместников; он
принял имя Льва IX 34. Усердный приверженец мысли, что при-
ходское духовенство должно вести безбрачную жизнь, подобно
монахам, он возобновлял постановления прежних пап об этом.
Но дело все еще подвигалось очень медленно. В 1050 году граж-
дане Беневента, восставшие против своего герцога, отдались под
покровительство папы. Норманны, главным вождем которых был
тогда один из старших братьев Робера Гискара 35, рассчитывали
овладеть Беневентом и поссорились с папой. Лев IX поехал про-
сить помощи у Генриха. Император дал ему отряд конницы. Воз-
703

вратившись в Рим, Лев стал вербовать наемников. Пока тянулись
его сборы, старший брат Робера Гискара был убит, главнокоман-
дующим норманнов стал Робер. Когда папа набрал наемников и
повел свое войско против норманнов, Робер Гискар разбил его и
взял в плен. Это было в 1053 году. Перед решительным сраже-
нием Робер предлагал папе мир, вызывался признать себя васса-
лом его. Тогда папа был уверен в победе, требовал, чтобы нор-
манны удалились из Италии. Попавшись в плен им, < о н > со-
гласился на повторенное прежнее предложение Робера, которого
недаром назвали Гискаром «Хитрецом». Робер и второстепенные
вожди норманнов, еще сохранявшие некоторую независимость от
нового своего главнокомандующего, присягнули на верность сво-
ему пленнику, обещались платить ему дань. Он за это пожаловал
им, как лены папского престола, все те земли Южной Италии,
которые они завоевали или желали завоевать.
Применяя к этому договору понятия нового времени, многие
историки пишут пышные фразы о величии, какое приобрела пап-
ская власть по трактату, заключенному между Львом и Робером
Гискаром: папа стал верховным государем Южной Италии, Робер
Гискар и другие норманнские вожди признали себя подвластными
ему. Разумеется, если бы тогда был XVII или XIX век, а не XI,
трактат имел бы именно такое значение. Но при таком своем зна-
чении он не был бы и заключен: что за охота была бы Роберу
Гискару отдавать себя под власть своему пленнику?
В XI веке государи, не имевшие королевских титулов, охотно
называли себя вассалами какого угодно другого, хотя бы самого
бессильного государя, если видели в этом хоть самую маленькую
выгоду себе. Герцоги бывали вассалами не только епископов, но и
простых аббатов: герцог получит по наследству от ничтожного
родственника кусок земли, считавшийся леном соседнего аббат-
ства, и, чтобы ничтожный аббат не подымал споров против его
вступления в права наследника, он признавал себя вассалом этого
аббата, присягал на верность ему. Если бы дошло до ссоры, герцог
без малейшего труда покорил бы все владения аббата и взял бы
их себе. Но у него были другие дела, ему не хотелось тревожить
лишний раз своих вассалов, которых и без того призывал он в по-
ход чаще, нежели бы нравилось им, и он признавал аббата своим
сюзереном. Сказать: «Я твой вассал и буду верен тебе», было в
те времена так же легко, как ныне написать в заключение письма
обычную формулу: «Имею честь быть вашим покорнейшим слу-
гой», и формула вассальской присяги сама по себе точно так же
мало связывала свободу действий человека, произносившего ее,
как эта наша обычная заключительная фраза писем. Если тот го-
сударь, на верность которому приносилась присяга, был сильнее
дающего ее и мог в случае нарушения вассальских обязанностей,
притти с войском и прогнать вассала из его владений, то, разу-
меется, присяга была не пустой формулой. Но Робер Гискар знал,
704

что от его воли будет зависеть взять Рим, посадить папу в тем-
ницу, если не будет подле Рима немецкий король или маркграф
тосканский. Приобрести дружбу Льва IX было выгодно Роберу
Гискару, потому что этот папа находился под покровительством
Генриха и пользовался влиянием на него, как < е г о > усердный
приверженец. Потому Гискар и оказал своему пленнику любезность,
назвав его своим сюзереном и обещавшись платить ему дань, ко-
торая, по ничтожности своего размера, была очень выгодной для
Гискара платой агенту императора в Средней Италии за под-
держку желаний вассала перед владыкой сюзерена.
Неаполитанские короли, преемники Гискара, много раз гоняв-
шие пап из Рима или сажавшие их в темницу, продолжали назы-
вать их своими сюзеренами. Это длилось несколько веков. Дело
ясное, что ни Гискар, ни следующие государи Южной Италии не
находили свое вассальство таким отношением, которое стоило бы
отменить: пусть человек, усердие которого временами бывает по-
лезно, восхищается своим титулом сюзерена и усердствует услу-
живать вассалу. А когда он вздумает ссориться, то не трудно по-
садить его в тюрьму, если нет у него покровителя, какого-нибудь
государя, более сильного, чем неаполитанский. А когда Средняя
Италия занята немецкими или французскими войсками, идущими
низвергнуть короля неаполитанского, то сущность дела для него
в том, чтоб отразить эти войска, а не в пустой фразе, что он вас-
сал папы.
Надобно же помнить, каковы были действительные отношения
государей Южной Италии к папам: на самом деле, король неапо-
литанский был повелителем папы, если над папой не было другого
повелителя, более сильного. Титулы и теперь не во всех случаях
соответствуют степеням могущества государей. Бразильский госу-
дарь называется императором; значит ли это, что он по действи-
тельному размеру своей силы приблизительно равен, например,
императору австрийскому? Нет на свете правительства, которое
не считало бы королей голландского и бельгийского государями
более сильными, чем этот император. В XI веке соответствие ти-
тула действительной силе государя было случаем едва ли не более
редким, чем несоответствие. Граф саксонский был сильнее всех
трех скандинавских королей, взятых вместе, и мальтретировал *
короля датского, как никогда не отваживался обижать ландграфа
мейсенского, хоть ландграф был ниже его по титулу.
Генрих, наконец, управился с немецкими своими врагами и со-
бирался итти опять в Италию. В это время Лев IX умер. Римляне
отправили к Генриху посольство с просьбой назначить нового
папу. Главою посольства был Гильдебранд. Генрих назначил папой
Гебгарда, епископа эйхштедского. Кто такой был этот епископ?
За несколько времени перед тем Генрих прогнал герцога бавар-
* Пренебрегал, унижал, обращался дурно. — Ред.
705

ского и отдал Баварию своему сыну, бывшему еще малюткой, а
управление герцогством баварским в малолетство нового герцога
поручил епископу эйхштедскому; спрашивается, был ли этот епис-
коп хорошо известен Генриху, пользовался ли его доверием и прав-
доподобно ли, чтобы нужна была теперь чья-нибудь рекомендация,
чтобы Генрих нашел этого своего влиятельного советника и усерд-
ного слугу человеком, который будет усердным слугой его на пап-
ском престоле? Но по рассказам панегиристов Гильдебранда, он
рекомендовал епископа эйхштедского Генриху. Он опутал Генриха
своими хитростями так, что возвел на папский престол своего кан-
дидата; собственно ему епископ эйхштедский был обязан своим
назначением в папский сан. Пусть Гильдебранд был в тысячу раз
умнее и хитрее Генриха, но возможно ли приписывать ему в этом
деле какую-нибудь роль, кроме льстивого выражения благодар-
ности Генриху за превосходный выбор папы, и мог ли быть прия-
тен Гильдебранду или кому-нибудь из влиятельных людей пап-
ской администрации выбор человека, который на папском престо-
ле оставался усерднейшим исполнителем приказаний Генриха, а
потому не мог предоставить никакой самостоятельности никому из
своих помощников? Новый папа приехал в Рим весной 1055 года
и принял имя Виктора II 36. Гильдебранд удержался при нем на
своей должности. Спрашивается, какую роль играл Гильдебранд
при Викторе II? Дело ясное: исполнял приказания папы, испол-
нявшего приказания Генриха III. Пусть Гильдебранд был очень
хитер, но есть положения, в которых никакой хитрец не может
быть ничем, кроме как исполнителем чужой воли.
Отправив нового папу в Рим, Генрих вслед за ним пошел в
Италию сам и в начале июня, то есть менее чем через полтора ме-
сяца по вступлении Виктора II на папский престол, находился уже
во Флоренции и созвал там собор. Император шел через Северную
и Среднюю Италию, не встречая сопротивления. Года за три перед
тем умер Бонифаций, маркграф тосканский. Маркграфиней тоскан-
ской стала его дочь Матильда. Она была тогда шестилетним ре-
бенком. Государством стала править ее мать, маркграфиня Беат-
риче 37. Регентша желала приобрести сильного союзника против
короля немецкого, называвшего значительную часть тосканского
государства немецким леном и претендовавшего на серьезную
власть над этим государством. Упорнейшим врагом Генриха в
Германии был герцог верхне-лотарингский Готфрид Горбатый,
сын герцога Готфрида Бородатого, тоже врага Генриха 38. Беатриче
рассудила выйти за Готфрида Горбатого. Весной 1054 года — за
год до нового похода Генриха в Италию — Готфрид Горбатый
приехал в Тоскану, Беатриче повенчалась с ним. Но Генрих шел
теперь с таким сильным войском, что регентша и ее муж находили
сопротивление невозможным. Муж уехал из Италии во Фланд-
рию. Беатриче с дочерью явилась к Генриху, вызывавшему их к
себе. Он велел арестовать Беатриче и Матильду и отнять у Ма-
706

тильды те земли, которые называл немецкими ленами. Но долго
оставаться в Италии он не мог, надобно было назначить кого-ни-
будь правителем этих земель. Он отдал их в управление своему
усердному слуге, бывшему теперь папой. Кроме того, отдал в уп-
равление ему герцогство беневентское. Виктор II правил этими об-
ластями не как папа, а как наместник императора. Это было дело
доверия императора лично к нему.
Пришедши во Флоренцию, Генрих созвал там собор. На соборе
присутствовал и слуга его, папа. Чью волю исполнял флорентий-
ский собор? Дело ясное: он принимал те решения, какие находил
надобными Генрих. Император, конечно, был не специалист ни по
богословию, ни по церковным законам. Но он много занимался
вопросами по этим отраслям знаний, потому что был человек бла-
гочестивый и, с тем вместе, любивший читать серьезные книги,
беседовать с учеными. Он и его супруга Агнеса 39, имевшая боль-
шое влияние на мысли мужа, разделяли мнение массы набожных
мирян, считавших монашество образом жизни более богоугодным,
нежели брачную жизнь. Уже давно у всей этой массы благочести-
вых мирян в католической Европе уважение к монашескому зва-
нию дошло до того, что они желали видеть приходских священ-
ников монахами. Генрих и Агнеса были проникнуты этим жела-
нием. Флорентийский собор издал постановление, строго
требовавшее безбрачия приходских священников. Нужны ли были
внушения Гильдебранда для того, чтобы Генрих велел собору при-
нять закон, которого желал сам?
Генрих оставался в Италии очень недолго: в Германии гото-
вилось новое восстание, он спешил туда и на рождество был уже
в Цюрихе (принадлежавшем тогда к немецкому государству). Ко-
роль чувствовал, что здоровье его, никогда не бывшее крепким,
ослабевает, и, понимая сам, что насильственные распоряжения,
сделанные им, не могут удержаться, помирился с противниками.
Он увез Беатриче и Матильду с собой в Германию. Но через не-
сколько месяцев отпустил их в Тоскану, помирился с мужем Беат-
риче, дозволил ему ехать к жене — помогать ей в управлении
государством. Чувствуя приближение смерти, он пригласил Вик-
тора II приехать к нему. Ясно, что Виктор оставался доверенней-
шим его советником. В начале октября 1056 г. Генрих умер. По-
хоронив его, Виктор помогал своими советами вдове своего друга,
Агнесе, сделавшейся правительницей государства в малолетство
сына, Генриха IV, которому при смерти отца было только шесть
лет. Весной следующего года Виктор II возвратился в Рим и летом
умер.
Немецкие князья, тяготившиеся попытками Генриха III огра-
ничить их привычные права, готовившиеся к восстанию и заста-
вившие короля отказаться от самовластия, хотели воспользоваться
регентством Агнесы, чтобы упрочить свою самостоятельность.
В Средней Италии было известно, что власть правительницы
707

империи очень слаба, что Агнеса не может послать в Италию боль-
шого войска. Тосканским государством правили Беатриче и Гот-
фрид. Они по смерти Генриха III могли делать в Риме, что хотят.
У Готфрида был брат Фридрих, принявший духовное звание. Он
уже довольно давно был кардиналом и жил в Риме. Когда Ген-
рих III, через год по женитьбе Готфрида на Беатриче, пришел в
Тоскану, и Готфрид уехал во Фландрию, а Беатриче и Матильда
были арестованы императором, кардинал Фридрих уехал в мон-
текассинский монастырь. Теперь Готфрид и Беатриче владыче-
ствовали в Риме, и по смерти Виктора II папой был выбран кар-
динал Фридрих. Спрашивается: хлопотал ли Гильдебранд об из-
брании кардинала Фридриха папой? Разумеется, мог выказывать
величайшее усердие в этом деле, но кому было нужно оно? Только
ему самому, чтобы заявить свою преданность властелину и власти-
тельнице Рима, Готфриду и Беатриче. Брат Готфрида принял имя
Стефана X 40.
Сам Генрих III замечал, что зашел слишком далеко в своем
стремлении возвысить королевскую власть, подчинить немецких
герцогов и других сильных князей своему произволу. Противодей-
ствие их, которое старался он в последнее время жизни смягчить
уступками, проявилось без всяких стеснений по его смерти, когда
власть перешла в руки его вдовы, французской принцессы, не
имевшей родственных связей в Германии. Иноземка, она не имела
никакой опоры себе в немецкой нации. Оттон, герцог швабский,
был старик, не имевший наследников. Генрих III обещал отдать
по его смерти герцогство швабское одному из сильнейших шваб-
ских владетелей, Бертольду, графу тюрингенскому 41. По смерти
Генриха сильный швабский владетель, Рудольф, граф рейнфель-
денский 42, вздумал принудить Агнесу передать сан герцога шваб-
ского по смерти Оттона ему. Средством для этого он выбрал на-
сильственное вступление в родство с Агнесой, увез дочь ее и
Генриха III, одиннадцатилетнюю девочку, и обручился с похи-
щенной невестой. Агнеса была бессильна отнять у него дочь,
согласилась на брак, которому не могла помешать. Через несколько
времени герцог Оттон умер, Агнеса назначила зятя герцогом
швабским. Все это произошло в первый же год регентства Агнесы.
Кто же мог не видеть, что Агнеса бессильна? Впрочем, это было
бы ясно и без насилий, которыми Рудольф вынудил у нее себе
сан герцога швабского: немецкие князья делали, что хотели, и
кому из них была охота нападать на соседей, нападал на них, и
они оборонялись, как могли. Регентша не имела силы прекратить
эти междоусобия.
Кажется, папа мог бы обойтись без поддержки несчастной
женщины, которая не могла защитить и свою дочь от похищения.
Какое войско могла бы послать в Рим Агнеса? Притом пути из
Германии в Рим находились под властью Готфрида и Беатриче.
Утверждение со стороны Агнесы было нимало не нужно брату
708

Готфрида, выбранному в сан папы. Но привычка повиноваться ко-
ролю немецкому была так сильна в Риме, что Стефан IX * отпра-
вил к Агнесе посольство просить, чтобы она утвердила его выбор.
Главою посольства был опять Гильдебранд. Зачем он принял на
себя такое поручение, если сколько-нибудь дорожил интересами
независимости папского престола от короля немецкого? Почему
он не убедил Стефана IX *, что очень легко обойтись без утверж-
дения Агнесы? И если он убеждал Стефана и Готфрида не от-
правлять посольства и они не послушались его мнения, то зачем
принял он на себя поручение ехать послом к Агнесе? Не следует
ли отвечать на это так: Гильдебранд еще не был папой, потому ин-
тересы папской власти не сливались с его личными интересами?
Ему привелось подниматься вверх, цепляясь за пап, но чья бы
рука ни поднимала его, ему было все равно, лишь бы подниматься.
Немецкий король — ребенок, но станет же он совершеннолетним и
пойдет в Рим получить императорский сан. Ссориться с немцами
не следует: их расположение пригодится, и умный человек дол-
жен воспользоваться случаем для выражения своей преданности
императрице и молодому королю и для приобретения дружбы
влиятельных людей немецкого государства. Как знать? Быть мо-
жет, немецкий король опять будет владычествовать в Риме, когда
папский престол снова станет вакантным. Кто объясняет поездку
Гнльдебранда к Агнесе не этими соображениями, тот слишком
наивен.
Меж тем как Гильдебранд хлопотал в Германии об утвержде-
нии Стефана IX * в папском сане, новый папа занемог. Болезнь
стала безнадежна. Он просил римлян отложить выбор его преем-
ника до возвращения Гнльдебранда и уехал к брату во Флорен-
цию. В марте 1058 г. он умер. Гильдебранд еще не возвращался.
Графы тускульские пошли в Рим, и под их влиянием был выбран
их прислужник, принявший имя Бенедикта X43. Некоторые кар-
диналы бежали из Рима, не желая подчиняться графам тускуль-
ским. Возвращавшийся из Германии через Флоренцию <Гиль-
дебранд> узнал в этом городе о выборе нового папы. Кардиналы,
бежавшие из Рима, собрались в Сиэне. Что такое была тогда
Сиэна? — Один из городов маркграфства тосканского. Мог ли
быть созван в Сиэне собор иначе, как по воле Готфрида и Беат-
риче? Созванный в Сиэне собор мог ли решать что-нибудь иначе,
как по желанию Готфрида и Беатриче? Отняли ли графы тус-
кульские у Готфрида и Беатриче власть в Риме? Могло ли это
быть приятно маркграфине тосканской и ее мужу? Ловкие дель-
цы нужны хозяевам дела. Но в чем состоит роль этих дельцов?
В исполнении желаний хозяев, в приискивании технических
средств и в мелких хлопотах по устройству дела.
* О п и с к а в о р и г и н а л е . Следует читать: С т е ф а н X. — Ред.
709

Готфрид был человек неглупый; о Беатриче тоже говорят, что
она была очень неглупа. Но пусть оба они были люди очень огра-
ниченного ума, чего не говорят о них. Интерес их в данном случае
был так ясен, что, хотя б они были люди очень недалекого ума,
все-таки не были нужны им ничьи разъяснения, чтобы понимать
его.
Итак, кардиналы, бежавшие из Рима, собрались в Сиэне; со-
брались там и другие епископы. Составился собор, объявил выбор
Бенедикта незаконным, выбрал другого папу. Кого же? Епископа
флорентийского. Кто был епископ флорентийский? Слуга марк-
графини и маркграфа тосканских.
Нужны ли были хлопоты Гильдебранда, чтобы достичь этого
результата? Он мог очень много суетиться и заслужить своим
усердием признательность Готфрида и Беатриче. Но если он хло-
потал, то, очевидно, для исполнения их воли, которая была б ис-
полнена и без его хлопот.
Готфрид собрал войско и пошел на Рим. Пришедши в Сутри,
созвал новый собор. Этот собор низложил Бенедикта. Готфрид
пошел дальше к Риму. Графы тускульские и часть римлян, быв-
шая на их стороне, пытались отразить Готфрида от стен горо-
да. Но он был гораздо сильнее, вошел в Рим. Графы тускуль-
ские и клиент их Бенедикт бежали. Готфрид посадил своего
усердного слугу на папский престол. Этот папа принял имя Ни-
колая II 44.
При чем тут Гильдебранд, когда дело было решено силой
оружия?
Нельзя сказать, что он был тут ни при чем. Он так усердство-
вал, что заслужил полное доверие Николая II и остался важным
лицом в штате папских сановников. Но не испортил ли Гильде-
бранд своих отношений к немецкому правительству? Нисколько.
Готфрид и Беатриче не имели надобности ссориться с Агнесой, ко-
торая не могла вредить им. Они соблюли формальность, какой
требовало уважение к немецкому правительству, послали еще из
Тосканы просить у Агнесы утверждения назначенному ими папе.
Она прислала утверждение.
Итак, началось правление Николая II. Рассказывают, что все
при нем делал Гильдебранд, а он только исполнял советы Гиль-
дебранда. Очень может быть, но несколько сомнительно, потому
что Готфрид и Беатриче едва ли назначили бы папой человека
глупого. Вероятно, Николай II сам знал, как ему держать себя. Но
Гильдебранд, будучи очень ловким дельцом, мог вести по его по-
ручению переговоры искусней, чем сумел бы он сам, мог находить
для исполнения планов Николая такие средства, каких Николай не
придумал бы сам. Можно ли предполагать, кроме того, что и са-
мые планы действий были составляемы Гильдебрандом, а Нико-
лай без него не сумел бы поставить этих целей для папской дея-
710

тельности? Едва ли, потому что при Николае II не делалось ни-
чего такого, о чем не толковало бы с давнего времени папское пра-
вительство.
Робер Гискар, как следует вассалу, захватил некоторые пап-
ские владения. Папа отлучил его за это от церкви. Говорят, что
он очень страдал душой, подвергнувшись такому бедствию. Нель-
зя не верить тому, потому что, как нам говорят, он был очень
почтительный сын церкви. Тем яснее выказывается твердость его
души: хоть и очень страдал он, обремененный церковным прокля-
тием, но не помирился с папой, пока Николай не уступил ему за-
хваченные им земли. Получив их, он обещался снова быть почти-
тельным сыном церкви и верным вассалом папы. Отняв у своего
сюзерена все, что считал надобным взять, он возвратился к вой-
нам против других врагов, продолжал покорять те мелкие государ-
ства Южной Италии, какие еще оставались под властью ланго-
бардских династий, и покорять греческие владения в Южной
Италии. Это длилось много лет.
Если Гильдебранду принадлежит мысль, что папа не должен
ссориться с Робером Гискаром, а уступать во всем этому бессо-
вестному властолюбцу, чтобы иметь в нем защитника себе в случае
беды, то следует признать Гильдебранда положившим прочную
основу папской политике. Но раньше, чем Николай II, сделал то
же самое Лев IX, о котором нелепо предполагать, будто он в са-
мом деле только слушался советов Гильдебранда: он уже раньше
того, будучи советником Генриха III и управляя Баварией, выка-
зал себя человеком даровитым, ловким дельцом, не нуждающим-
ся в суфлерах.
Но если верить, что действиями Николая II управлял Гиль-
дебранд, то, находя делом умным примирение с Робером Гискаром,
следует же спросить, умно ли было ссориться с ним. Едва ли Гиль-
дебранду принадлежит честь примирения Николая II с Гискаром,
едва ли виновен он и в ссоре. Исправление ошибки и ошибка, ве-
роятно, одинаково принадлежали самому Николаю II. Но если он
действительно был лишь исполнителем советов Гильдебранда, то
следует сказать, что его руководитель, при всей своей хитрости,
уже выказал себя тогда человеком, хватающимся за дела не под
силу себе. Мысль победить Гискара была такою же нелепостью,
как и надежда подействовать на него отлучением от церкви. Если
бы Готфрид привел на войну с Гискаром все военные силы тоскан-
ского государства, то был бы какой-нибудь шанс победить этого
почтительного сына церкви? Велика ли была бы вероятность по-
беды или мала, мы не можем судить по недостатку точных данных
для сравнения сил Гискара и Готфрида. Но какой-нибудь шанс по-
беды Готфрида, вероятно, был бы, потому что маркграфство то-
сканское было государство довольно могущественное, а без его
помощи ссориться с Гискаром было со стороны папы нелепой
711

фантазией. Разве уже не оказалось лет за семь перед тем, что
Гискар гораздо сильнее папы? А с той поры его могущество воз-
росло в несколько раз.
Приписывают Гильдебранду подчинение архиепископа милан-
ского папе. Это дело церковное, потому можно пропустить его и
без разбора при оценке деятельности Григория VII с поэтиче-
ской точки зрения. Достаточно сказать, что ломбардское высшее
духовенство жило роскошно и весело. Возникла в Ломбардии аске-
тическая партия, требовавшая, чтобы каноники, аббаты, епископы
и сам архиепископ миланский служили для народа примерами воз-
держности, скромности и всех тому подобных добродетелей, кото-
рыми очень легко отличаться беднякам, но требовать которых от
людей с большими доходами — ребяческая наивность. Проповеди
фантазеров, обличавших роскошь высшего ламбардского духовен-
ства, понравились миланским простолюдинам. Начались драки.
Простолюдины одолевали архиепископа. Папа прислал в Милан
легата. Архиепископ был трус и, запуганный надменными слова-
ми легата, знаменитого своим аскетизмом, Петра Дамиани 45, от-
рекся от своего права миланской архиепископской кафедры —
быть неподвластным папе. Само собой разумеется, из этого ничего
не вышло. Ломбардское духовенство не захотело покориться папе,
и права ломбардской церкви остались прежние. Архиепископы ми-
ланские, как прежде, так и теперь, не повиновались папе и обык-
новенно были врагами его.
Но покровительство Робера Гискара, приобретенное покор-
ностью его требованиям, было действительно умно и принесло
пользу Николаю II. Гискар разрушил замок графов тускульских,
покровителей Бенедикта, взял и тот замок, в который заперся этот
соперник Николая. Попавшись в руки Гискару, Бенедикт отрекся
от папского сана.
В политических делах Николай II был только продолжателем
деятельности предшествовавших ему пап-немцев, но в церковных
делах он произвел нововведение относительно порядка выбора
пап. Прежде в выборе участвовали римские вельможи, население
города Рима и все духовенство римской епархии. Когда выбор
производился не под владычеством какого-нибудь государя, он
обыкновенно сопровождался драками. При Николае II был при-
нят <собором>, созванным в латеранской церкви, закон, поста-
новлявший, что папу избирает коллегия, состоящая из главных
духовных сановников римской епархии, которым был дан титул
кардиналов. Участие вельмож и народа было ограничено тем, что
выбор, сделанный коллегией кардиналов, предлагается на утверж-
дение собранию римских вельмож и граждан. Говорят, что это по-
становление латеранского собора 1059 года, остающееся в силе до
сих пор, было сделано с целью дать выбору папы независимость
от государей и, главным образом, от короля немецкого. Очень
вероятно, что патриотическая партия римского папского двора
712

имела это намерение. Но если это так, то цель, предположенная
ею, не была достигнута. Но, всматриваясь в закон, мы видим, что
характер его не совсем такой, как обыкновенно говорится. В от-
ношениях немецкого короля к выбору папы он не делает никакой
перемены. Если бы прежде немецкие короли производили назна-
чение пап формальным заявлением, что такое-то лицо возводится
в папский сан волею немецкого короля, закон 1059 года произво-
дил бы коренную перемену, заменяя волю немецкого короля вла-
стью коллегии кардиналов. Но немецкие короли не делали прямых
заявлений, что назначают пап собственной властью. Такие заяв-
ления были несообразны с тогдашним порядком всяческих назна-
чений в церковные должности, считавшиеся самостоятельными.
Были в Германии аббатства, считавшиеся личною собственностью
или короля, или того областного государя, владениями которого
были окружены. В эти монастыри король или областной государь
назначал аббатов формальным повелением монахам повиноваться
новому начальнику. Но были даже аббатства, считавшиеся учреж-
дениями самостоятельными. В них аббат был избираем коллегией
старших монахов, так называемым конвентом аббатства. Епископ-
ские кафедры в Германии были учреждениями по форме самостоя-
тельными. Выбор епископа производился так называемым капиту-
лом — коллегией старших должностных лиц кафедральной церкви,
имевших общий титул каноников. Король только рекомендовал
своего кандидата капитулу кафедральной церкви. Только в этом
состояло формальное участие в выборе епископов. На деле выбор
был лишь формальностью, приводившей в исполнение волю ко-
роля. Когда король был далеко от вакантной епископской кафед-
ры, капитул выбирал епископа, не дожидаясь королевской реко-
мендации, и посылал сделанный выбор на утверждение короля.
Само собой разумеется, что было выбираемо лицо, которое, по
мнению избирателей, могло получить королевское утверждение в
сане, то есть то лицо, которое рекомендовал < б ы > сам король,
если бы было время дожидаться, кого он рекомендует. Относи-
тельно римской кафедры делалось в последнее время точно так
же, как относительно немецких кафедр: когда немецкий король
находился неподалеку от Рима или в Риме, он рекомендовал своего
кандидата, и только; когда он был далеко от Рима, избиратели
выбирали папу, не дожидаясь его рекомендации, и посылали свой
выбор на его утверждение. Как было до закона 1059 года, так
осталось и по этому закону. Если он был составлен под влиянием
патриотических мыслей об ограждении независимости папских вы-
боров от немецкого короля, то эти мысли существовали в уме со-
ставителей закона, а в законе не выразились ничем. Патриоты не
решились сделать перемены, о которой мечтали. Но предположе-
ние о патриотическом намерении составителей закона едва ли не
следует назвать пустой выдумкой позднейших панегиристов Гри-
гория VII.
713

Всматриваясь в закон, принятый латеранским собором
1059 года, мы видим, что цель его была совершенно не та, как
стали потом говорить поклонники мудрости и благочестия Гри-
гория VII: закон производит перемену только в составе избира-
тельной коллегии. Прежде она состояла из вельмож, народа и ду-
ховенства. Латеранский собор постановил, что она будет состоять
из некоторых церковных сановников римской епархии, что осталь-
ное духовенство римской епархии, римские вельможи и народ ис-
ключаются из ее состава. Очевидно, что духовные должностные
лица папского двора хотели возвысить свое положение, исключив
остальное епархиальное духовенство, народ и вельмож от участия
в выборе папы. Достигли ль они хоть этого? Формальным обра-
зом, да: избирателями папы стали только кардиналы; они одни
заседали в коллегии, выбиравшей папу, и только их голоса счи-
тались на этих выборах. Но дело не в том, кто избиратели, а в
том, самостоятельны ли они. Если они находятся под чьей-нибудь
властью, то выборы производятся ими лишь по форме, а на са-
мом деле избирается кандидат по назначению их повелителя. Че-
рез несколько столетий после латеранского собора 1059 года уста-
новился в Средней Италии такой порядок вещей, что коллегия кар-
диналов могла производить выбор папы самостоятельно. Но тогда
сильные государи Западной Европы уже не находили надобным
посылать войска в Рим для управления папскими выборами.
Только поэтому коллегия кардиналов и могла выбирать пап не
по чужому приказанию, а по своим соображениям. До той поры
изредка случалось, что Рим был городом, независимым от ино-
земного господства не на словах только, а на деле. В этих слу-
чаях бывали над ним повелители из соседних вельмож, и выбор
папы производился по их приказанию. Но обыкновенно влады-
чествовал над Римом не по форме, а на деле, какой-нибудь инозем-
ный государь: или король неаполитанский, или император немец-
кий, и коллегия кардиналов выбирала папой его кандидата. Ко-
роли французские, когда забрали папу в свои руки, то предпочли
переселить его во Францию 46. По возвращении из этого плена
вавилонского в Рим папа извертывался как мог в борьбе между
королями испанскими, французскими и немецкими. А когда уми-
рал, то коллегия кардиналов вертелась по приказанию того из
них, кому приходилось ей повиноваться в том году.
Николай II умер в июле 1061 года. Римские вельможи не хо-
тели предоставить выбора нового папы кардиналам и отправили
в Германию посольство просить Агнесу о назначении папой их
кандидата. Кардиналы тоже отправили посла к Агнесе. Она ска-
зала, что разберет это дело. Посол кардиналов увидел, что она
решит спор не в их пользу, вернулся в Рим < и > передал это
своим товарищам. Покровителем коллегии кардиналов был в это
время довольно сильный соседний государь, аббат монтекассин-
ский. Он рассудил, что его силы недостанет на борьбу против рим-
714

ских вельмож, и обратился с просьбой о помощи к другому со-
седнему государю, который был сильнее его, норманнскому пол-
ководцу Ришару, бывшему тогда герцогом папуанским 47. (Робер
Гискар был занят покорением греческих владений в Южной Ита-
лии, потому еще оставлял государям некоторых областей ее дру-
гих норманнских полководцев.) Ришар привел свое войско в Рим,
и был выбран папой прогнанный из Милана противник незави-
симости миланского архиепископа от папы, Ансельм, бывший
тогда епископом луккским. Он принял имя Александра II 48.
Агнеса между тем собрала в Базеле собрание немецких и лом-
бардских князей и епископов для решения спора между кардина-
лами и римскими вельможами. Ей казалось, что следует отдать
предпочтение вельможам. Базельское собрание светских и духов-
ных сановников объявило, что кардиналы произвели выбор про-
тивозаконно, низложило Александра II и выбрало папой епископа
пармского Кадолая, усердного приверженца немецкой власти над
Италией. Кадолай принял имя Гонория II 49. Базельское собрание
дало ему несколько войска; сам он имел большой запас денег и
много друзей в своей епархии, пошел с данным ему небольшим
войском из Базеля в Парму, набрал там побольше войска и по-
шел на своего соперника, сидевшего в Риме. Ему надобно было
проходить через владения Матильды. Она и Готфрид были за-
стигнуты врасплох, не успели собрать войска, потому Гонорий II
прошел к Риму, не встречая сопротивления. Александр II я его
покровитель Ришар приготовились к обороне. Панегиристы Гри-
гория VII говорят, будто обороной управлял он и войско собрал
тоже он. Едва ли так. Тут был Ришар, без сомнения, не нуждав-
шийся в его руководстве по распоряжению военными делами. Но
пусть управлял всем он. Гонорий II разбил войско, вышедшее
против него из Рима, овладел Леоновым городом, ворвался в
собственно так называемый город Рим, взял римскую цитадель,
замок св. Ангела. Но большинство римских граждан было на сто-
роне Александра II. Кроме цитадели, в Риме было много других
укрепленных зданий; Гонорий штурмовал их. Но пока длилась
эта борьба, Готфрид собрал войско и пошел к Риму. Он и Ма-
тильда не хотели допустить, чтобы папой был слуга немецкого
короля. Когда Готфрид подошел к Риму, Гонорий отступил в Ту-
скул. Готфрид велел обоим папам ехать в свои епархии, объявив,
что дело будет решено королем немецким. Они, поджав хвосты,
поехали: Александр — в Лукку, Гонорий — в Парму, а Готфрид
отправился в Германию, где уже было подготовлено дело, по ко-
торому распорядителем решений немецкого правительства должен
был стать он, — похищение ребенка короля клиентом Готфрида
Анионом, архиепископом кёльнским 50.
Сильнейшие областные государи Германии, герцоги, марк-
графы и владетели обширных графств, находили неудобным для
себя непосредственно заниматься текущими делами центральной
715

администрации в те времена, когда от их воли зависело стать пра-
вителями королевства от имени короля, или малолетнего, или на-
долго ушедшего в Италию, или утратившего фактическую силу,
сохранившего лишь формальное право. Администрация была дело
скучное для этих военных людей. Притом, они были и непривычны
к ней. А главное, они были бы принуждены запустить дела своих
государств, если бы занялись канцелярской работой по централь-
ной администрации. Часто случалось, что надежнейшим помощ-
ником, вернейшим другом короля был какой-нибудь герцог, но
никогда герцог не занимал должности канцлера. Редко случалось
и то, чтобы король, отправляясь в Италию, поручал регентство
герцогу, своему другу; обыкновенно он только просил его поддер-
живать регента, а регентом назначал какого-нибудь церковного са-
новника, то есть дельца, привычного к канцелярской работе.
Должность канцлера никогда не занимали ни герцоги, ни другие
сильные светские князья, всегда занимали церковные санов-
ники.
Припомним, на сколько герцогств делилась тогда Гер-
мания. Их было пять: лотарингское, саксонское, франконское,
швабское и баварское. Королевский сан принадлежал тогда
франконской королевской династии, и герцогом франкон-
ским оставался король. Герцоги саксонские постоянно нахо-
дились во вражде с франконскими королями. Герцогом
баварским тогда был саксонец Оттон Нортгеймский51, раз-
делявший опасения саксонских вельмож и всех свободных лю-
дей, что франконские короли и советники их хотят подавить са-
мостоятельность саксонского племени. Теперь, в малолетство ко-
роля, при слабости центрального правительства, было удобное
время подвести королевскую власть под такие ограничения, чтобы
король, достигнув совершеннолетия, не мог поработить саксонцев.
Герцогом швабским был Рудольф, отнявший дочь у регентши и
насилием вынудивший центральное правительство дать ему гер-
цогство швабское. Таким образом, из четырех герцогов три были
враждебны франконской династии. Приехал в Германию Готфрид,
герцог лотарингский, муж Матильды Тосканской, старинный враг
франконской династии, и было решено передать управление ко-
ролевством такому дельцу, который был бы усердным привержен-
цем самостоятельности немецких племен, то есть самостоятельно-
сти герцогов племен. На стороне четырех герцогов были их пле-
мена и большинство второстепенных областных государей. <Что
можно было сделать> с такой коалицией? Был, правда, еще один
герцог, только по титулу, а не по действительной силе, Бертольд
Тюрингенский, получивший от Агнесы Каринтию с возведением
этой малонаселенной области на степень герцогства. Бертольд
имел довольно значительные владения в Швабии, но и с прибав-
кой к ним Каринтии оставался гораздо слабее каждого из четы-
рех герцогов племен.
716

Как шли совещания между четырьмя герцогами племен и важ-
нейшими их союзниками, мы не знаем, видим только, что решено
было передать управление государством клиенту герцогов саксон-
ского, баварского и лотарингского, Аннону, архиепископу кельн-
скому, и что это решение было принято союзниками по совету
Готфрида. Аннон заманил на свой корабль короля-ребенка, жив-
шего тогда с матерью на одном из островов Кёльна, и увез его в
Кёльн. Князья, орудием которых был <Аннон>, объявили его
правителем королевства. Решителем дел, в которых замешаны
были интересы маркграфини тосканской, стал ее муж Готфрид.
Аннон созвал в Аугсбурге собор для решения вопроса о том, кого
из двух соперников признать истинным папой. Александр был
клиент Готфрида. Гонорий был назначен Агнесой и ломбард-
скими приверженцами немецкой власти над Италией. Дело ясное,
в чью пользу должен был решить вопрос аугсбургский собор. Но,
когда соблюдение форм беспристрастия не представляло неудоб-
ства, люди и тогда умели принимать на себя вид беспристрастия.
Собор постановил отправить в Рим уполномоченных, которые рас-
смотрят, кто был выбран папой по законному порядку. Кто ока-
жется выбран по законному порядку, тот и будет папой. Упол-
номоченные приехали в Рим, нашли выбор Александра закон-
ным, выбор Гонория незаконным. Готфрид, возвратившийся в
Тоскану, собрал войско, взял с собой Александра, привел его
в Рим и посадил его на папский престол. Это было в январе
1063 года.
Через несколько времени собрал большое войско Гонорий,
подступил к Риму. Готфрид почему-то не мог принять участия в
этой новой борьбе. Один из римских вельмож, бывших на сто-
роне Гонория, владел замком св. Ангела. Гонорий овладел Лео-
новым городом, вошел в Рим и, при помощи этого вельможи,
штурмовал те укрепленные здания, в которых держались нор-
манны, защитники Александра. К этим норманнам приходили
подкрепления. Запасы денег у Гонория истощились. Наемники,
составлявшие главную часть его войска, ушли от него, не получая
жалованья. Норманны выгнали его из Рима, отняли у него и Лео-
нов город. Он удалился в Ломбардию, епископы которой призна-
вали его папой. Готфрид и Аннон созвали в Мантуе новый собор.
Он потребовал обоих пап явиться для защиты своих притязаний.
Гонорий знал, что дело будет решено в пользу Александра, потому
не поехал в Мантую. Александр приехал. Собор нашел его при-
тязание на папский сан законным, провозгласил его папой, объя-
вил Гонория низложенным. Готфрид собрал войско, пошел с
Александром, усмирил вельмож, враждебных Александру. Власть
этого папы была теперь окончательно упрочена.
Но архиепископы миланский и равеннский и ломбардские
епископы продолжали признавать папой Гонория, и он оставался
главою ломбардской церкви до самой своей смерти.
717

Александр был папой более десяти лет, если считать время с
его выбора, и лет девять, если считать с окончательного удаления
Гонория из Рима. Вероятно, об этих годах справедливы те уве-
рения панегиристов Гильдебранда, что он был руководителем пап.
Относительно предшественников Александра нет никакой вероят-
ности, чтоб они в самом деле были исполнителями внушений Гиль-
дебранда. Кажется, они были сами люди очень умные и хорошие
дельцы. Должно полагать, что Гильдебранд мог только выказы-
вать свои таланты ловким исполнением их поручений. Но Алек-
сандр был, кажется, человек не даровитый, и очень может быть,
что Гильдебранд действительно управлял им.
В те девять лет, которые прошли между мантуанским собором
и смертью Александра, не было сделано папским правительством
ровно ничего важного. Если Гильдебранд действительно влады-
чествовал тогда над папой, то должно думать, что он гораздо ниже
своей репутации государственного человека, что он был одним из
тех людей, которые умеют ловко исполнять чужие инструкции,
а сами не могут придумать ничего важного и вместе умного. Та-
ковы обыкновенно бывают даровитые интриганы. Постоянно об-
ращая силу своего ума на устройство мелких хитростей, они те-
ряют способность хорошо соображать решения по крупным
делам.
В том, что Гильдебранд был очень ловкий интриган, нельзя
сомневаться: он умел поладить с каждым папой, угождал Готфри-
ду, угождал и правительству Агнесы, с которым Готфрид был во
вражде. Крепко держался на своем месте при всяческих пере-
менах повелителей над папами. Плохие интриганы не умеют
устраивать свою карьеру так успешно и вместе так прочно.
Бесспорно, он был человек очень талантливый, но кажется,
что, слишком усердно заботясь исключительно о своей карьере, он
сделал себя способным только исполнять чужие поручения и утра-
тил способность самостоятельно вести политические дела с таким
же благоразумием, с каким заботился о своем личном возвы-
шении.
Панегиристы его говорят, что коллегия кардиналов уже нахо-
дилась в полном его распоряжении при смерти Николая II и что
если б он захотел, то был бы выбран папой тогда. Так ли, или
нет, но в годы папства Александра II его преобладание в колле-
гии кардиналов или упрочилось, если было сильно раньше, или
установилось, если раньше того не было очень сильным. Хотел ли
он, но еще не мог, или уже мог, но считал преждевременным сде-
латься папой по смерти Николая II, но теперь, при смерти Алек-
сандра II, кардиналы были готовы выбрать его, и он уже хотел
стать папой. Тем страннее ошибка, сделанная или допущенная им
в этом случае: раньше, нежели успели собраться кардиналы и
произвести выбор по форме, установленной латеранским собором
1059 года, кардинал Гуго, горячий приверженец Гильдебранда 52,
718

взволновал толпу народа, доказывая, что надобно провозгласить
папой Гильдебранда, повел эту толпу к Гильдебранду; она схва-
тила его, повела в ту церковь, где стоял папский престол, и по-
садила своего избранника на этот престол, провозглашая его па-
пой. Кардиналы торопливо собрались и утвердили выбор народа.
К чему был нужен этот фарс народного избрания, нарушавший
законную форму выбора? Думать ли, что уверения панегиристов
Гильдебранда относительно преданности кардиналов ему лживы,
что он не надеялся получить большинство голосов в коллегии
кардиналов, если не запугает тех своих товарищей, которые враж-
дебны ему и составляют большинство, или кардинал Гуго действо-
вал не по соглашению с ним? Панегиристы Гильдебранда гово-
рят, что кардинал Гуго действительно поступил без его ведома,
что Гильдебранд не притворялся, выказывая огорчение от его по-
ступка. Если так, то должно сказать, что Гильдебранд не умел
держать свою партию в дисциплине, то есть был ловким интрига-
ном, но плохим вождем партии.
Как бы то ни было, кардиналы выбрали его папой. Он принял
имя Григория VII, стал делать распоряжения, как будто уже
исполнял папскую должность, но не принимал на себя папского
сана до получения из Германии известия, признал ли его папой
король немецкий.
Послал ли он просить у немецкого короля утверждения его
в сане? Нет, говорят его панегиристы; он только послал немец-
кому королю извещение о своем выборе, как послал другим ко-
ролям. Они говорят, что это было со стороны Гильдебранда очень
замысловатой хитростью: будет ему привезен ответ, что король
немецкий не согласен признать его папой, он может отказаться
от сана, потому что еще не принял рукоположения; а если король
немецкий согласится признать его папой, то он может говорить,
что стал папой без утверждения немецкого короля, потому что
не просил у него утверждения, а не просил потому, что не нужно,
что папский сан дается выбором кардиналов независимо от воли
немецкого короля.
Хитро, это правда. Но бывают хитрости очень плохого сорта.
Та, которую придумал сделать Гильдебранд по вступлении в
должность папы, была очень плоха. Если он рассчитывал, что доб-
рое расположение короля немецкого не нужно ему, то незачем было
отлагать рукоположение в сан до получения ответа немецкого
короля на извещение о выборе. Отлагая его, Гильдебранд пока-
зывал, что нуждается в согласии немецкого короля на выбор.
(На этом рукопись обрывается.)

ХАРАКТЕР ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
Есть руки у человека, у которого обе руки целы? — Есть.
— Так ли?—Так.
По-вашему, так. И по-моему, так.
И продолжаем.
Сколько рук у того человека, у которого обе руки целы? —
Две.
— Здравствуйте, господа. — Это вошел ученый, один из зна-
комых мне ученых. — О чем разговариваете?
— Да вот о том, что у человека, у которого обе руки целы,
две руки.
— По-вашему, это так?
— По-нашему, это так.
— Вы ошибаетесь, господа. Это не так.
— Не так? То как же?
— Вот как: человеку, которому кажется, что обе руки у него
целы, кажется, что у него две руки; и если б ему было известно,
что у него есть руки, то у него было бы две руки; но есть у него
руки или нет, это неизвестно ему и не может быть известно;
ни ему, ни кому из людей. Мы знаем только наши представления
о предметах, а самих предметов не знаем и не можем знать. Не
зная предметов, мы не можем сличать с ними наши представления
о них; потому не можем знать, походят ли наши представления о
предметах на предметы. Быть может, походят; но, быть может, не
походят. Если походят, то они — представления о действительно
существующих предметах. Если не походят, то они — представле-
ния не о предметах, действительно существующих, а о предметах
несуществующих. Которая из этих двух альтернатив соответ-
ствует факту, мы не знаем и не можем знать. — Мы имеем пред-
ставление о руке. Следовательно, существует нечто, возбуждаю-
щее в нас представление о руке. Но мы не знаем и не можем
знать, сходно ли наше представление о руке с этим нечто, воз-
буждающим его. Быть может, сходно; в таком случае то, что мы
представляем себе, как руку, действительно рука, и у нас действи-
720

тельно есть руки. Но быть может, наше представление о руке не
сходно с действительно существующим нечто, к которому мы от-
носим его; в таком случае то, что мы представляем себе, как руку,
не существует, и у нас нет рук; вместо рук у нас есть какие-то
группы чего-то, какие-то, не похожие на руки, группы чего-то не-
ведомого нам, но рук у нас нет; и достоверно об этих группах
чего-то лишь то, что их две. То, что их две, достоверно потому,
что для каждого из двух наших представлений, каждое из кото-
рых — особое представление об особой руке, должно быть особое
основание: следовательно, существование двух групп чего-то не
подлежит сомнению. — Итак, есть у нас руки или нет, вопрос не-
разрешимый: мы знаем только, что если у нас есть руки,то у нас
действительно две руки; а если у нас нет рук, то число групп чего-
то, существующих у нас вместо рук, тоже не какое-нибудь иное
число, а число два. — Таково учение об относительности челове-
ческого знания. Оно — основная истина науки. Вы теперь видите,
господа, что научная истина так же далека от невежественного
предубеждения, которого держались вы, предполагая, будто бы
нам может быть известно, что у нас есть руки, как и от фантазер-
ства тех ученых, которые утверждают, что у нас нет и не может
быть рук. Эти ученые также называют свое схоластическое пусто-
словие учением об относительности человеческого знания. Но они
философы, то есть фантазеры, а не натуралисты. Их учение —
вздор, противоречащий естествознанию. Можем ли мы знать, что
наши представления о предметах не сходны с предметами, когда
мы знаем только наши представления о предметах, а самих пред-
метов не знаем, то есть не можем и сличать наших представлений
с предметами? — А то, что мы знаем лишь наши представления о
предметах, самих же предметов не знаем и не можем знать, —
это основная истина науки, то есть естествознания.
Мой знакомый, как видите, натуралист.
Один ли он натуралист такого образа мыслей, как он? — Ве-
роятно. По крайней мере, было б очень странно, если бы нашелся,
кроме него, хоть еще один натуралист, который признавал бы не-
разрешимым вопрос о том, действительно ли есть руки у чело-
века.
Я не знаю, почему другие — если есть другие — такие натура-
листы думают об этом вопросе одинаково с моим знакомцем; но
мой знакомец думает так лишь потому, что сам не понимает, о чем
ой думает и что такое он думает. Он любит пофилософствовать; но
серьезно заниматься философией ему нет времени, и он философ-
ствует, как дилетант. Он не подозревает, что если философство-
вать с его точки зрения, то логика велит принять выводы тех фи-
лософов, о которых отзывается он так сурово. Из его основной
мысли, что мы знаем только наши представления о предметах,
а предметов не знаем, следует, что наши представления о предме-
тах не могут быть сходны с предметами; она ведет к этому
721

потому, что сама она — лишь вывод из отрицания реальности че-
ловеческого организма. Пока не принято за истину отрицание
существования человеческого организма, логика не допускает и
самой постановки вопроса о том, знаем ли мы предметы; только
когда признано за истину, что мы — не люди, что мы ошибаемся,
воображая себя людьми, является вопрос о том, можем ли знать
предметы; и логический ответ будет: не можем.
Моему знакомому неведомо, что эти мысли находятся в ло-
гической связи между собою. Только потому и неведомо ему, что
он — простяк, одураченный «фантазерами», о которых отзывается
он так свысока.
Довольно посмеялись мы над моим — и вашим?—ученым
знакомым, не знающим и не могущим знать, действительно ли
есть руки у людей. Оставим его и поговорим о том, как произо-
шло недоразумение, по которому довольно многие натуралисты
воображают, будто согласна с естествознанием отрицающая су-
ществование предметов естествознания мысль, что человек не
имеет знания о предметах, знает только свои представления о
предметах.
Люди знают очень мало сравнительно с тем, сколько хотелось
бы и полезно было бы им знать; в их скудном знании очень много
неточности; к нему примешано много недостоверного и, по всей
вероятности, к нему еще остается примешано очень много оши-
бочных мнений. — Отчего это? — Оттого, что восприимчивость
наших чувств имеет свои пределы, да и сила нашего ума не
безгранична; то есть оттого, что мы, люди, существа ограни-
ченные.
Эту зависимость человеческих знаний от человеческой природы
принято у натуралистов называть относительностью человеческого
знания.
Но на языке той философии, которую мы будем называть ил-
люзионизмом, выражение «относительность человеческого знания»
имеет совершенно иной смысл. Оно употребляется, как благовид-
ный, не шокирующий профанов термин для замаскирования
мысли, что все наши знания о внешних предметах — не в самом
деле знания, а иллюзии.
Перепутывая эти два значения термина, иллюзионизм вовле-
кает неосторожного профана в привычку спутывать их. И издав-
на убежденный в истине одного из них, он кончает тем, что во-
ображает, будто бы давно ему думалось — не так ясно, как стало
думаться теперь, но уж издавна довольно ясно — думалось, что
наши представления о внешних предметах — иллюзия.
Натуралисту, читающему иллюзионистский трактат с довер-
чивостью к добросовестности изложения, тем легче поддаться
этому обольщению, что он по своим специальным занятиям знает:
722

в наших чувственных восприятиях вообще довольно велика при-
месь соображений; софистическая аргументация ведет доверчивого
все к большему и большему преувеличению роли субъективного
элемента в чувственных восприятиях, все к большему и большему
забвению того, что не все чувственные восприятия подходят под
класс имеющих в себе примесь соображений; забывать ему о них
тем легче, что в своих специальных занятиях он и не имел повода
присматриваться, примешан ли к ним субъективный элемент.
А быть доверчивым к добросовестности изложения натура-
листу тем легче, что в его специальной науке все авторы изла-
гают свои мысли бесхитростно. Человеку, привыкшему иметь
дело лишь с людьми добросовестными, очень можно, и не будучи
простяком, стать жертвою обмана, когда ему придется иметь дело
с хитрецом.
Что ж удивительного, если натуралист вовлечется в теорию,
принадлежащую иллюзионизму? — Подвергнуться влиянию этой
системы философии тем извинительнее для подвергающихся ему,
натуралистов ли, или не-натуралистов, что большинство ученых,
занимающихся по профессии философиею, последователи иллю-
зионизма. Масса образованных людей вообще расположена счи-
тать наиболее соответствующими научной истине те решения во-
просов, какие приняты за истинные большинством специалистов
по науке, в состав которой входит исследование этих вопросов.
И натуралистам, как всем другим образованным людям, мудрено
не поддаваться влиянию господствующих между специалистами
по философии философских систем.
Винить ли большинство специалистов по философии за то, что
оно держится иллюзионизма? — Разумеется, винить было бы не-
справедливо. Какой характер имеет философия, господствующая
в данное время, это определяется общим характером умственной
и нравственной жизни передовых наций.
Итак, нельзя винить ни большинство философов нашего вре-
мени за то, что они иллюзионисты, ни тех натуралистов, которые
подчиняются влиянию иллюзионизма, за то, что они подчиняют-
ся ему.
Но хоть и не виноваты философы-иллюзионисты в том, что
они иллюзионисты, все-таки надобно сказать, что их философия —
философия, противоречащая здравому смыслу; и о натуралистах,
поддавшихся ее влиянию, надобно сказать, что мысли, заимство-
ванные ими из нее, уместны только в ней, а в естествознании со-
вершенно неуместны.
Знаем ли мы о себе, что мы люди? — Если знаем, то наше зна-
ние о существовании человеческого организма — прямое знание,
такое знание, которое мы имеем и без всякой примеси каких бы
то ни было соображений; оно — знание существа о самом себе.
А если мы имеем знание о нашем организме, то имеем знание и
об одежде, которую носим, и о пище, которую едим, и о воде,
723

которую пьем, и о пшенице, из которой готовим себе хлеб, и о по-
суде, в которой готовим себе его; и о наших домах, и о нивах, на
которых возделываем пшеницу, и о лесах, кирпичных заводах,
каменоломнях, из которых берем материалы для постройки своих
жилищ, и т. д., и т. д. Короче сказать: если мы люди, то мы
имеем знание неисчислимого множества предметов, прямое, непо-
средственное знание их, их самих; оно дается нам нашею реальною
жизнью. Не все наше знание таково. У нас есть сведения, добытые
нами посредством наших соображений; есть сведения, полученные
нами из рассказов других людей или из книг. Когда эти сведе-
ния достоверны, они также знание; но это знание не непосред-
ственное, не прямое, а косвенное; не фактическое, а мысленное.
О нем можно говорить, что оно — знание не самих предметов,
а лишь представлений о предметах. Различие прямого, фактиче-
ского знания от косвенного, мысленного параллельно различию
между реальною нашею жизнью и нашею мысленною жизнью.
Говорить, что мы имеем лишь знание наших представлений о
предметах, а прямого знания самих предметов у нас нет, значит
отрицать нашу реальную жизнь, отрицать существование нашего
организма. Так и делает иллюзионизм. Он доказывает, что у нас
нет организма, — нет и не может быть.
Он доказывает это очень простым способом: применением к
делу приемов средневековой схоластики. Реальная жизнь отбра-
сывается; вместо исследования фактов, анализируются произ-
вольно составленные определения абстрактных понятий; эти оп-
ределения составлены фальшиво; в результате анализа оказывает-
ся, разумеется, что они фальшивы; и опровергнуто все, что нужно
было опровергнуть. Произвольное истолкование смысла выводов
естественных наук доставляет груды цитат, подтверждающих вы-
воды анализа фальшивых определений.
Это — схоластика. Новая форма средневековой схоластики.
Тоже фантастическая сказка. Но сказка, тоже связная и перепол-
ненная ученостью.
Рассказывается она так:
Существо, о котором нам неизвестно ничего, кроме того, что
оно имеет представления, составляющие содержание нашей мыс-
ленной жизни, мы назовем нашим «я».
Вы видите: реальная жизнь человека отброшена. Понятие о
человеке заменено понятием о существе, относительно которого
нам неизвестно, имеет ли оно реальную жизнь.
Вы скажете: но если содержание мысленной жизни этого су-
щества тожественно с содержанием мысленной жизни человека,
то об этом существе не может не быть нам известно, что оно
имеет и реальную жизнь, потому что это существо — чело-
век.
И да, и нет; оно человек, и оно не человек. Оно человек, по-
тому что его мысленная жизнь тожественна с человеческою
724

мысленною жизнью; но оно не человек, потому что о нем неиз-
вестно, имеет ли оно реальную жизнь. Разумеется, это двусмыс-
ленное определение употребляется лишь для того, чтобы не с
первого же слова ясно было, к чему будет ведена аргументация.
Сказать вдруг, без подготовки: «мы не имеем организма» — было
бы нерасчетливо; слишком многие отшатнулись бы. Потому на
первый раз надобно ограничиться двусмысленным определением,
в котором лишь сквозь туман проглядывает возможность подверг-
нуть сомнению, действительно ли существует человеческий орга-
низм. И вперед все будет так: хитрости, подстановки разных
понятий под один термин, всяческие уловки схоластической
силлогистики. Но нам довольно теперь пока и одного образца
этих диалектических фокусов 1. Чтоб изложить учение иллюзио-
низма коротко, расскажем его просто.
Анализируя наши представления о предметах, кажущихся нам
существующими вне нашей мысли, мы открываем, что в составе
каждого из этих представлений находятся представления о про-
странстве, о времени, о материи. Анализируя представление о
пространстве, мы находим, что понятие о пространстве противоре-
чит самому себе. То же самое показывает нам анализ представ-
лений о времени и о материи: каждое из них противоречит са-
мому себе. Ничего противоречащего самому себе не может су-
ществовать на самом деле. Потому не может существовать ничего
подобного нашим представлениям о внешних предметах. То, что
представляется нам как внешний мир, — галлюцинация нашей
мысли; ничего подобного этому призраку не существует вне на-
шей мысли и не может существовать. Нам кажется, что мы имеем
организм; мы ошибаемся, как теперь видим. Наше представление
о существовании нашего организма — галлюцинация, ничего по-
добного которой нет на самом деле и не может быть.
Это, как видите, фантастическая сказка, не больше. Сказка о
несообразной с действительностью умственной жизни небывалого
существа. Мы хотели рассказать ее как можно покороче, думая, что
длинные фантастические сказки не скучны лишь под тем условием,
чтобы в них повествовались приключения красавиц и прекрасных
юношей, преследуемых злыми волшебницами, покровительствуе-
мых добрыми волшебницами, и тому подобные занимательные
вещи. А это — сказка о существе, в котором нет ничего живого,
и вся сплетена из абстрактных понятий. Такие сказки скучны,
и чем короче пересказывать их, тем лучше. Потому нашли мы
достаточным перечислить лишь важнейшие из понятий, анализи-
руемых в ней. Но точно так же, как понятия о пространстве, вре-
мени и материи, анализируются в ней и другие абстрактные по-
нятия — всякие, какие хотите, лишь бы очень широкого объема;
например: движение, сила, причина. Приводим те, которые анали-
зируются почти во всех иллюзионистских трактатах; ничто не ме-
шает точно так же анализировать и другие, какие захотите, от
725

понятия «перемена» до понятия «количество». Анализ по тому же
способу даст тот же результат: «это понятие» — какое бы то ни
было, лишь бы широкое понятие — «противоречит самому себе».
Мы попробуем, для курьеза, посмотреть, какой судьбе под-
вергает этот прием исследования истины таблицы умножения.
Вы помните, арифметика говорит: «дробь, помноженная сама
на себя, дает в произведении дробь».
Извлекаем квадратный корень из числа 2. Получаем иррацио-
нальное число. Оно — дробь.
Арифметика говорит: квадратный корень числа, перемножен-
ный сам на себя, дает в произведении число, корень кото-
рого он.
Итак, квадратный корень числа 2, перемноженный сам на себя,
дает в произведении число 2, то есть: дробь, помноженная сама
на себя, дает в произведении целое число.
Что из этого следует? — Понятие об умножении — понятие,
противоречащее самому себе, то есть оно иллюзия, ничего сообраз-
ного с которой нет и быть не может. Никакого отношения между
числами, сколько-нибудь сходного с понятием об умножении, нет
и быть не может.
Заметьте, о чем идет речь. Уже не о том только, что ни в ка-
ком перчаточном магазине нет и не может быть двух пар перча-
ток. С этим вы уж примирились, убедившись, что нет на свете и
не может быть ни перчаточных магазинов, ни перчаток. Но вы
сохранили мнение, что когда вы имеете представление о двух па-
рах перчаток, то вы имеете представление о четырех перчатках.
Вы видите теперь, что вы ошибались. Ваша мысль, будто бы дваж-
ды два — четыре, мысль нелепая.
Хорош анализ? — Вы скажете: превосходен; и было бы жаль,
если б надобно было прибавить к этому, что он противоречит ма-
тематике, потому что в таком случае мы должны были бы при-
знать его вздором.
Помилуйте, напрасное опасение. Неужели ж мы назовем его
противоречащим математике? — В основание его мы взяли мате-
матические истины, и в выводе получили математическую истину.
Мы разъяснили истинное значение умножения: умножение —
иллюзия. Это математическая истина.
Таковы все анализы, даваемые схоластикою, называющеюся
иллюзионизмом. И таково согласие результатов его анализов с
математикою. У него свои особенные математические истины, по-
тому он во всем согласен с математикою. Противоречить ей! —
возможно ли? — никогда! Она подтверждает все в нем. Он опи-
рается на нее.
Он получает свои математические истины тем же способом,
каким удалось нам доказать, что таблица умножения — вздор,
которому не могут соответствовать никакие отношения между чис-
лами. Каким способом устроили мы этот вывод, вполне согласный
726

с математикою?—Очень просто: мы исказили понятие о квадрат-
ном корне, объявив, что та дробь — квадратный корень числа 2.
Арифметика говорит, что мы не можем извлечь квадратного корня
из числа 2; не можем получить числа, которое, будучи перемно-
жено само на себя, давало бы в произведении число 2; мы можем
лишь формировать ряд чисел, каждое из которых, начиная со
второго, будучи перемножено само на себя, дает в произведении
число, более близкое к числу 2, чем давало, будучи перемножено
само на себя, предшествовавшее число того ряда чисел. И если
которое-нибудь из этого ряда чисел арифметика называет в ка-
ком-нибудь данном случае «квадратным корнем числа 2», то она
объясняет, что употребляет это выражение лишь для краткости,
вместо длинного точного выражения: «это число, будучи перемно-
жено само на себя, дает в произведении дробь, настолько близ-
кую к числу 2, что для данного случая эта степень приближения
достаточна с практической точки зрения». — Мы отбросили это
объяснение истинного смысла выражения «квадратный корень
числа 2», дали выражению смысл, противоположный истинному
его смыслу, — и этим способом приобрели «математическую исти-
ну», которая и дала нам вывод, что между числами не может
быть никакого отношения, сколько-нибудь подобного понятию об
умножении, — вывод, тоже составляющий математическую
истину.
Отрицать математику! в наше время! Нет, в наше время это
невозможно. Это могла делать средневековая схоластика. Но ни
анализ понятия об умножении, сделанный нами по правилам ана-
лизов, какие дает иллюзионизм, никакой из этих анализов не
отрицает математику. Напротив, иллюзионизм опирается на ма-
тематические истины и его выводы согласны с математикою, по-
добно нашему анализу понятия об умножении выводу из этого
анализа.
Математика — о! — это основная наука всех наук; иллюзио-
низм не может не опираться на нее. Он любит опираться на нее.
Его анализы, подтверждаемые истинами и всех других наук, опи-
раются основным образом на математику. Он пользуется мно-
жеством математических истин. И особенно любит две из них.
Полезны ему и все другие его математические истины. Но осо-
бенно полезны эти две, особенно любимые им. На них основаны
важнейшие его анализы, — анализы понятий о пространстве,
о времени, о материи.
Первая из них: «Понятие о бесконечном делении — понятие,
которого мы не можем мыслить».
Это математическая истина. Каким же образом в математике
беспрестанно попадаются соображения, основанные на понятии о
бесконечной делимости чисел? И, например, что же такое прогрес-
сии с неизменным числителем и постоянно возрастающим знаме-
нателем? Математика не только говорит о них, как о прогрессиях,
727

которые можно и надобно понимать, но и умеет суммировать мно-
гие разряды их.
Вторая из наиболее любимых иллюзионизмом математиче-
ских истин: «Понимание бесконечного ряда превышает силы на-
шего мышления».
Но что же такое, например, те «сходящиеся» геометрические
прогрессии, суммированию которых очень легко выучиться, как
не бесконечные ряды? Если мы можем даже суммировать их, то,
вероятно, можем же понимать? — Но и из тех бесконечных рядов,
сумма которых превышает всякую определенную величину, очень
многие совершенно понятны, не то что при больших, но и при
очень скромных сведениях в математике. Например, бесконеч-
ный ряд
1, 2, 3, 4...
понятен всякому, выучившемуся нумерации. Еще проще понять
бесконечный ряд
1 + 1 + 1 + 1 + 1...
Чтобы понять его, достаточно узнать значение цифры 1 и
знака +; так что легко понимать его и человеку, не успевшему
еще ознакомиться ни с какими цифрами, кроме единицы. А сумма
того ли, другого ль из этих рядов превышает всякую данную ве-
личину.
И добро бы те ряды, понимание которых иллюзионизм про-
возглашает превышающим силы человеческого мышления, были
из числа рядов, понимание которых невозможно без понимания
каких-нибудь формул, не понятных людям, не изучавшим выс-
шую математику. Нет, дело идет о рядах, понимаемых всеми гра-
мотными людьми. Та математическая истина, что человеческий ум
не в силах понимать бесконечную делимость, провозглашается по
поводу вопроса, понятна ли человеку простейшая из сходящихся
геометрических прогрессий, понимать и суммировать которые на-
учает всех желающих арифметика; дело тут идет о прогрес-
сии
1, 1/2, 1/4, 1/8...
Этого ряда чисел не в силах мыслить человеческий ум. А вто-
рая математическая истина, говорящая, что понимание бесконеч-
ных рядов превышает силы человеческого мышления, говорит это
по поводу простейшего из рядов чисел, формируемых чрез сложе-
ние, о ряде чисел, с непостижимостью которого мы уже ознако-
мились:
1 + 1 + 1 + 1 + 1...
Да, об этих двух рядах чисел, — об этих, именно об этих, ма-
тематическая истина говорит, что понимание их превосходит силы
человеческого мышления.
728

Какую ж надобность имеет математическая истина говорить
это? — А извольте читать:
«Понятие о пространстве требует мыслить о пространстве, как
о делимом до бесконечности и как о безграничном. Мыслить бес-
конечную делимость наш ум не может; это превышает силы
человеческого мышления. А мыслить безграничность, значит
мыслить бесконечный ряд, образуемый сложением конечных ве-
личин; это также превышает силы человеческого мышления.
Итак, понятие о пространстве требует, чтобы нами было
мыслимо то, чего мы не можем мыслить; всякая наша
попытка мыслить понятие о пространстве — попытка мыслить не-
мыслимое. Из этого ясно, что понятие о мышлении — понятие,
противоречащее самому себе, то есть иллюзия нашего мышления,
и что нет и не может быть ничего сообразного с этою иллю-
зиею» 2.
Анализ, как видите, очень хороший, — ничем не хуже нашего
анализа понятия об умножении. Математическая истина очень лю-
бит такие анализы. Сильно нравится ей и этот. А если бы мы
могли мыслить ряд дробей, о котором мы говорили, и мыслить
ряд слагаемых единиц, то мы нашли бы этот прекрасный анализ
понятия о пространстве — фальшивым пустословием, противоре-
чащим арифметике. Потому-то математическая истина и говорит,
что наш ум не может ни формировать какой бы то ни было бы гео-
метрической прогрессии, ни мыслить сложения. Вы видите, она
говорит это по надобности. А вы думали, — по капризу. Не хо-
рошо вы думали, не хорошо.
Анализ понятия о времени иллюзионизм производит букваль-
ным повторением своего анализа понятия о пространстве, лишь
с подстановкою соответствующих терминов; поставьте слово
«время» на место слова «пространство» и слово«вечность» вместо
слова «безграничность» — и будет готово: понятие о времени —
иллюзия; ничего сообразного с этою иллюзиею нет и не может
быть.
Понятия о движении, о материи сами собою исчезают из на-
шего мышления, когда из него исчезли понятия о пространстве и
времени, так что для их изгнания из наших мыслей, пожалуй, и не
нужно было б особых анализов. Но иллюзионизм щедр: он дает
нам и особый анализ понятия о движении, и особый анализ поня-
тия о материи, и анализы понятий о силе, о причине, — все это
на основании математической истины, на основании тех же са-
мых заявлений ее, которые разрушили наши понятия о простран-
стве и времени, или каких-нибудь других таких же заявлений, —
всяких, каких угодно ему: математическая истина так любит его
анализы, что с удовольствием говорит все надобное для состав-
ления их.
Математическая истина поступает похвально, делая так. Но от-
куда берется у нее сила на это? Отрицать арифметику — такое
729

дело, на которое математическая истина, разумеется, не может
иметь достаточных собственных талантов. Очевидно, что она по-
черпает ресурсы на это из какой-нибудь другой истины, глубже
ее проникающей в тайны схоластической премудрости. И легко до-
гадаться, из какой именно истины заимствует она силу говорить
все, что нужно иллюзионизму. Математика — лишь применение
законов мышления к понятиям о количестве, геометрическом теле
и т. д. Она — лишь один из видов прикладной логики. Итак, ее
суждения находятся под властью логической истины. А логиче-
скую истину иллюзионизм беспрепятственно изобретает сам,
какую хочет. Схоластика — это по преимуществу диалектика. Ил-
люзионизм чувствует себя полным хозяином логики: «законы на-
шего мышления» — эти слова умеет он припутать ко всякой мысли,
какую хочет он выдать за логическую истину. И этим он импо-
нирует; в этом его сила, — в умении дробить и соединять абстракт-
ные понятия, плести и плести силлогистические путаницы, в ко-
торых теряется человек, непривычный к распутыванию диалекти-
ческих хитросплетений.
«Человеческое мышление — мышление существа ограничен-
ного; потому оно не может вмещать в себе понятие о бесконечном.
Так говорит логика. Из этого ясно, что понятие о бесконечном —
понятие, превышающее силы нашего мышления».
Математическая истина не может противоречить логической.
И в эту ловушку, устроенную иллюзионизмом из перепутыва-
ния незнакомого математике понятия об онтологическом бесконеч-
ном с математическим понятием о бесконечном, попадаются люди,
хорошо знающие математику, даже первоклассные специалисты
по ней; и, попавшись в ловушку, стараются воображать, будто бы
в самом деле есть какая-то истина в уверении иллюзионизма, что
математическая истина одинаково с логическою, — говорящею
вовсе не о том, — требует признания неспособности человече-
ского мышления охватывать математическое понятие о беско-
нечном.
Иллюзионизм любит математику. Но он любит и естество-
знание.
Его анализы основных понятий естествознания, превращаю-
щие в мираж все предметы естествознания, основываются на исти-
нах логики и математики; но его выводы из его анализов под-
тверждаются истинами естествознания. Он очень уважает истины
естествознания — точно так же, как истины логики и математики.
Потому-то все естественные науки и подтверждают его выводы.
Физика, химия, зоология, физиология, в признательность за его
уважение к их истинам, свидетельствует ему о себе, что они не
знают изучаемых ими предметов, знают лишь наши представле-
ния о действительности, не могущие быть похожими на действи-
тельность, — что они изучают не действительность, а совершенно
несообразные с нею галлюцинации нашего мышления.
730

Но что же такое эта система превращения наших знаний о при-
роде в мираж посредством миражей схоластической силлогистики?
Неужели же приверженцы иллюзионизма считают его системою
серьезных мыслей? — Есть между ними и такие чудаки. Но огром-
ное большинство сами говорят, что их система не имеет никакого
серьезного значения. Не этими словами говорят, само собою ра-
зумеется, но очень ясными словами, приблизительно такими:
Философская истина — истина собственно философская, а не
какая-нибудь другая. С житейской точки зрения, она не истина и
с научной точки зрения — тоже не истина.
То есть: им нравится фантазировать. Но они помнят, что они
фантазируют.
И расстанемся с ними.
Наши знания — человеческие знания. Познавательные силы
человека ограничены, как и все его силы. В этом смысле слова
характер нашего знания обусловливается характером наших по-
знавательных сил. Будь органы наших чувств более восприимчивы
и наш разум более силен, мы знали бы больше, нежели знаем те-
перь; и, разумеется, некоторые из нынешних наших знаний видо-
изменились бы, если бы наши знания были обширнее нынешних.
Расширение знаний вообще сопровождается видоизменением не-
которых из прежнего запаса их. История наук говорит, что очень
многие из прежних знаний видоизменились благодаря тому, что
теперь мы знаем больше, чем знали прежде.
Так. Но не остановимся же на заимствовании из истории наук
неопределенного выражения: «рассширение знаний сопровож-
дается видоизменением их». Позаботимся ознакомиться с нею
побольше; всмотримся, какие ж черты знаний видоизменяются от
расширения знаний. Мы увидим, что существенный характер
фактических знаний остается неизменным, каково бы ни было
расширение их. Возьмем, для примера, историю расширения зна-
ний о воде.
Термометр дал нам знания о том, при каком именно повыше-
нии температуры вода закипает, при каком именно понижении
замерзает. Прежде мы не знали этого. В чем состоят видоизмене-
ния наших прежних знаний, произведенные этими новыми зна-
ниями? — Прежде мы знали только, что когда вода закипает —
она очень согрелась, а когда замерзает, то очень остыла. Неопре-
деленные понятия, выражаемые словами «вода закипает, очень
согревшись, а замерзает, очень охладившись», перестали ль быть
верны? — Они остались правдою. Новые знания видоизменили
ее лишь тем, что дали ей определенность, которой не имела она.
Химия дала нам знание совершенно новое: вода — соединение
кислорода с водородом. Об этом не было у нас вовсе никакого
знания, хотя б и самого неопределенного. Но перестала ль вода
731

быть водою оттого, что мы узнали ее происхождение, о котором
прежде не знали совершенно ничего? — Вода и теперь все та же
самая вода, какою была до этого открытия. И все те знания о
воде, какие были у нас до него, остались верны и после него. Видо-
изменение их ограничилось тем, что к ним присоединилось опре-
деление состава воды.
Есть дикари, не знающие льда или снега. И быть может, еще
остаются дикари, не умеющие кипятить воду; и, быть может, не
догадывающиеся, что туман — водяной пар. Если так, то суще-
ствуют люди, знающие лишь одно из трех состояний воды, —
капельножидкое, — не имеющие знания, что она бывает и твердым
телом, и телом газообразным. Но то, что знают они о воде в един-
ственно известном им состоянии ее, — ошибочное ли знание? —
Вода, пока она не лед или снег и не пар, а вода в тесном смысле
слова, — та самая вода, которую знают они. И их знания о воде —
знания верные; очень скудные, но верные.
И от какого расширения наших знаний о воде ли, или о чем бы
то ни было ином, изменились бы те свойства воды, которые мы
знаем? Продолжала ль бы вода при обыкновенной температуре
оставаться жидкостью, как теперь, каково бы ни было расширение
наших знаний? Или расширение наших знаний переменит этот
факт? Удельный вес воды при данной температуре изменяется ли
от нашего знания о нем ли, о чем ли ином? Пока мы не умели
определять, он был тот же самый; теперь мы умеем определять
его с довольно большою точностью, но не вполне точно; что может
дать нам относительно его какое бы то ни было расширение наших
знаний? Оно может дать нам лишь более точное определение того
же самого, что и теперь мы знаем с довольно большою точностью.
Мы — существа, способные ошибаться, и каждому из нас
очень часто случается в житейских делах ошибаться. Потому каж-
дый рассудительный человек знает, что в житейских делах на-
добно всматриваться и вдумываться, когда желаешь не наделать
слишком много слишком грубых ошибок. То же самое и в научных
делах. Потому в каждой специальной науке выработаны правила
осторожности, какие нужны в частности для нее. Кроме того, есть
особая наука, логика, говорящая о правилах осторожности, соб-
людать которые надобно во всех научных делах. Но как бы хо-
роши ни были правила и как бы усердно ни старались мы соблю-
дать их, все-таки мы остаемся существами, все способности кото-
рых ограниченны, ограниченна и способность избегать ошибок.
Потому при всей возможной заботливости добросовестных иссле-
дователей истины различать достоверное от недостоверного всегда
оставалась и теперь бесспорно остается в человеческих знаниях
ускользнувшая от внимания исследователей примесь недостовер-
ного и ошибочного.
Она остается. И чтоб уменьшать ее, ученые должны подвер-
гать проверке все те знания, относительно которых есть хоть ма-
732

лейшая возможность разумного сомнения, вполне ли достоверны
они.
Того требует разум. Присмотримся повнимательнее, как можно
внимательнее, к этому его требованию.
Предположим, что взрослый человек, любознательный, но не
имевший случая выучиться арифметике, находит, наконец, возмож-
ность начать учиться ей и понемножку добирается до таблицы
умножения. Что надобно сказать о нем, если он решит, что не
должен принимать ее за истину без проверки? — Его решение
разумно. Вы, если подойдете к нему, когда он считает, действи-
тельно ли выходят по счету на камешках или горошинах те цифры,
которые напечатаны в клеточках таблицы умножения, вы назо-
вете его за это человеком умным. — Но он проверил таблицу.
Все цифры в ней верны. Что теперь посоветуете вы ему? — Снова
приняться за проверку таблицы, проверенной им? — Он осмеял
бы вас; и был бы прав. — Разум требует от учащегося арифметике,
чтоб он проверил таблицу умножения. Но когда он раз проверил
ее, разум говорит ему: «Для тебя она остается не подлежащею ни
малейшему сомнению на всю твою жизнь».
И все ли клеточки таблицы умножения велит разум проверять
тому, кто учится арифметике? — Если бы вы спросили у взрос-
лого неглупого человека, которого застали за тою проверкою таб-
лицы умножения, с первой ли клеточки начал он проверку, он
отвечал бы вам: «В первой клеточке напечатано, что одиножды
один — один; тут нечего проверять; и во всем том ряде клеточек,
где поставлены цифры, соответствующие умножению на единицу,
тоже нечего проверять. В следующих рядах — иное дело: в них
проверка необходима. Но ту клеточку, в которой напечатано, что
дважды два — четыре, я оставил без проверки: мне уж прошла
надобность проверять ее; эту цифру я уж давно выучился знать,
без книги; проверка этой цифры сделана мною давно, давно, и по-
вторять проверку ее теперь — было бы глупо мне». — Если бы вы
сказали: «Напрасно ты положился на свою память», — правы
были ль бы вы?
Осмотрительность необходима. Но и осмотрительности есть
разумный предел. Так говорит разум о житейских делах. Разум-
ность сомнения имеет свои пределы и в науке, как в жизни.
Вы пишете письмо, довольно длинное. Вы кончили его. Вы про-
читываете его, всматриваясь, не сделали ль какие-нибудь описки;
поправляете, какие заметите. Не перечитать ли еще раз? — Если
оно длинно, то небесполезно. — Но, быть может, и после второго
просмотра остались, и после третьего останутся какие-нибудь не
замеченные вами описки?—очень может быть. И хотя бы пере-
читали двадцать, тридцать раз, все-таки могут остаться ускольз-
нувшими какие-нибудь описки: письмо длинно. Но и не перечи-
тывать же вам его хоть бы десять, не то что тридцать раз. Что ж
вы делаете? — Письмо длинно. И, пожалуй, каждое слово в нем
733

важно. Пусть, каждое. Но существенное значение имеют лишь
несколько слов. Все остальные, как бы ни были важны, ничтожны
перед важностью этих немногих. — И, просмотрев письмо раз,
много два, вы всматриваетесь в эти немногие слова, только в эти
немногие. Их немного. В них не очень трудно всмотреться очень
хорошо. И вы — если вы человек с обыкновенною, — лишь бы с
обыкновенною, и того довольно — силою человеческой вниматель-
ности, спокойно можете сказать себе: «довольно», и вложить
письмо в конверт; вы знаете, хорошо знаете, что в существенных
словах нет описки; а если и осталось не замечено вами несколько
описок в остальном, длинном, то сущность письма не в этом
остальном, хоть оно и велико по количеству строк, и если что-ни-
будь в этом остальном длинном и ошибочно, нет большой беды
в том. Так ли велит разум поступать в житейских делах? И так ли
велит он думать о разных степенях сомнительности разных частей
их состава? И не говорит ли он, что даже в житейских делах,
в которых, по многосложности их состава, не можем мы ручаться
за совершенную достоверность всех частей, бывают части совер-
шенно достоверные?
А что, если все письмо состоит из нескольких слов? А что,
если только из одного, коротенького? Например, если вы написали
письмо, которое все состоит лишь в следующих словах: «Здоров
ли ты»?—Трудно будет вам написанное вами рассмотреть так
хорошо, что ваш разум решит: опискн тут нет, отсутствие описок
вполне достоверно? трудно сделать такую хорошую проверку
такого короткого письма? — А если вы, сам получив письмо, со-
стоящее из одного вопроса, здоровы ли вы, отвечаете на него
письмом, состоящим из одного слова «да», — то очень мудрено
будет вам вполне изучить написанное вами до такой степени, что
не останется для вас возможности сколько-нибудь разумного
сомнения в отсутствии описок?
Это о житейских делах. В них разум велит нам быть осмотри-
тельными, но и ставит нашей осмотрительности границы, пере-
ходя которые она из разумной осмотрительности превращается
в глупость.
А в делах науки разум разве теряет права, принадлежащие
ему в делах жизни?
Не будем говорить о том, допускает ли разум возможность
сомнения в математических знаниях, какие мы приобрели. Это —
абстрактные знания. Будем говорить лишь о конкретных знаниях,
о которых исключительно и думают рассудительные ученые, когда
говорят о том, достоверны ли наши знания.
Пока ученый, расположенный восхищаться силою человече-
ского разума подвергать своему суду все, или, наоборот, располо-
женный печалиться о слабости наших познавательных способно-
стей, забывает о скромной истине в увлечении эффектными вну-
шениями горячего чувства, ему легко писать безоговорочные ти-
734

рады о том, что все наши знания могут быть подвергаемы сомне-
нию. Но это будет игра разгоряченной фантазии, а не что-нибудь
рассудительное. Лишь начнем хладнокровно пересматривать со-
держание какой-нибудь области научного знания, — какой бы то
ни было, — мы беспрестанно будем находить в ней такие знания,
о которых разум образованного человека решает: «в совершенной
достоверности этого сведения тебе нельзя сомневаться, не отре-
каясь от имени разумного существа».
Возьмем для примера одну из тех наук, в которых примесь
недостоверного наиболее велика, — историю.
«Афиняне победили персов при Марафоне» — достоверно это
или сомнительно? — «Греки победили персов при Саламине»;
«греки победили персов при Платее» 3 — и т. д., и т. д., — воз-
можно ли образованному человеку иметь хотя малейшее сомнение
в достоверности этих его знаний, формулированных этими про-
стыми, краткими словами?—Подробности наших сведений, на-
пример, о Марафонской битве, могут и должны быть предметом
проверки, и многие из них, кажущиеся очень достоверными, могут
оказаться или сомнительными, или неверными. Но сущность зна-
ния о Марафонской битве уже давно проверена каждым образо-
ванным человеком, проверена его чтением не то что лишь расска-
зов собственно об этой битве, а всем его чтением, всеми его раз-
говорами, всеми его знаниями о жизни цивилизованного мира, —
не прошлой только, но, главное, нынешней жизни цивилизован-
ного мира, — той жизни, в которой фактически участвует он сам.
Если б не было Марафонской битвы и если бы не победили в ней
афиняне, весь ход истории Греции был бы иной, весь ход всей
следующей истории цивилизованного мира был бы иной, и наша
нынешняя жизнь была б иная: результат Марафонской битвы —
один из очевидных для образованного человека факторов нашей
цивилизации.
А к таким крупным фактам примыкают факты, достоверность
которых непоколебимо опирается на их достоверность.
И что ж такое оказывается относительно наших исторических
знаний? В составе их бесспорно находится много, очень много
сведений недостоверных, очень много ошибочных суждений; но
есть в их составе такие знания, достоверность которых для каж-
дого образованного человека так непоколебима, что он не может
подвергать их сомнению, не отрекаясь от разума.
Разумеется, то, что разум говорит об исторических знаниях,
говорит он и о всяких других конкретных знаниях.
Проверены или нет для каждого образованного человека его
жизнью в образованном обществе те его знания, что в Англии
есть город Лондон, во Франции есть город Париж, в Соединенных
Штатах Северной Америки есть город Нью-Йорк, и т. д., и т. д.
о сотнях и сотнях городов? В некоторых из них бывал он сам и
теперь живет или бывает в каком-нибудь из них. Во множестве
735

других он никогда не бывал; но допускает ли его разум хоть ма-
лейшее сомнение в достоверности его знания, что действительно
существуют и эти сотни городов, существование которых известно
ему лишь по рисункам, книгам, разговорам?
И кончим вопросами: четыре ль ноги у лошади? существуют
ли львы и тигры? орлы — птицы это или нет? умеет ли петь
соловей? Маленький ребенок может не иметь достоверных отве-
тов на эти вопросы; но в образованном обществе — лишь очень
маленький ребенок; десятилетний ребенок, живущий в образован-
ном обществе, не только давным-давно приобрел эти знания, но
и давным-давно перерос возможность подвергнуть, не отрекаясь
от разума, хоть малейшему сомнению достоверность их.
Разум подвергает проверке все. Но у каждого образованного
человека есть множество знаний, которые уж проверены его разу-
мом и оказались по проверке не могущими подлежать для него
ни малейшему сомнению, пока он остается человеком здравого
рассудка.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ТЕОРИИ БЛАГОТВОРНОСТИ
БОРЬБЫ ЗА ЖИЗНЬ 1
(Предисловие к некоторым трактатам по ботанике,
зоологии и наукам о человеческой жизни)
Вредно или полезно вредное? — вопрос, как видите, голово-
ломный. Потому ошибиться в выборе между двумя решениями его
очень легко.
Этим и объясняется то, что почтенные авторы трактатов, пре-
дисловие к которому пишу я, держатся теории благотворности так
называемой борьбы за жизнь.
Своим основанием они имеют мысль, блистательную в логиче-
ском отношении: «вредное полезно».
В каком отношении к фактам неизбежно должна находиться
теория, основанная на нелепости? Выводы из нелепости нелепы;
их отношение к фактам — непримиримое противоречие.
Теория благотворности борьбы за жизнь противоречит всем
фактам каждого отдела науки, к которому прилагается, и, в ча-
стности, с особенною резкостью противоречит всем фактам тех
отделов ботаники и зоологии, для которых была придумана и из
которых расползлась по наукам о человеческой жизни.
Она противоречит смыслу всех разумных житейских трудов
человека и, в частности, с особенною резкостью противоречит смы-
слу всех фактов сельского хозяйства, начиная с первых забот ди-
карей об охранении прирученных ими животных от страданий го-
лода и других бедствий и с первых усилий их разрыхлять заост-
ренными палками почву для посева.
Из каких же материалов сплетена эта теория, противоречащая
всем житейским и научным знаниям, и каким процессом мышле-
ния приплетена к науке? Сведения об этом добродушно сообщил
публике составитель ее 2; с идиллическою наивностью, редкою в
наши времена и тем более умилительною, повторяют их многие из
почтенных авторов, к трактатам которых пишу я предисловие 3.
В невинности души своей они не подозревают, какую грустную
историю жалких недоразумений пересказывают.
737

К повторяемым ими указаниям его на Клочки мыслей, послу-
живших материалами для сплетения этой теории, я присоединю
изложение оставшегося неизвестным или непонятным и для них,
как для него, смысла той доктрины 4, из состава которой вырван
лоскут, послуживший основой теории благотворности борьбы за
жизнь.
Это учение имеет публицистический характер. Для правиль-
ного понимания произведений публицистики надобно знать исто-
рические обстоятельства, при которых возникли они, и политиче-
ские мотивы, которыми они порождены.
Сто лет тому назад Англией правила аристократия. Она дели-
лась на две партии: консервативную — торийскую и либераль-
ную — вигистскую. Соответственно переменам исторических об-
стоятельств, большинство в палате общин приобретала и брала
власть в свои руки то одна, то другая. По окончании войны с
восставшими американскими колониями и с Францией, партия
вигов заявляла, что необходимо произвести большие реформы. То-
рийская партия не видела возможности говорить, что они не нуж-
ны; сам вождь ее, Питт 5, предлагал проекты важных преобразо-
ваний; тактика ее ограничивалась тем, чтобы затягивать дело.
Власть была в ее руках. Поэтому дело затягивалось. В этом про-
шло несколько лет. Началась французская революция. Резкие
речи и кровавые сцены, которыми с самого начала сопровожда-
лась она, привели большинство вигов к мысли, что опасно коле-
бать существующий порядок на родине; оно перешло на сторону
тори. В палате общин осталось мало приверженцев реформ; по
своей малочисленности они были бессильны. Проекты реформ
были отброшены. Но в массе английской публики множество лю-
дей сохранили либеральный образ мыслей. Утрата надежды на
реформы раздражала их; негодование придавало все более и бо-
лее радикальный оттенок их мнениям. Коалиция тори и большин-
ства вигов стала опасаться, что они подымут народ на вооружен-
ную борьбу. Чтобы предотвратить это, парламент в 1793 году
остановил действие акта Habeas Corpus 6, то есть уполномочил
правительство производить произвольные аресты. В таких делах
уполномочение означает повеление. Министерство было бы сме-
нено палатой общин, если бы не стало действовать беспощадно.
Преследования развивали в либеральной части английского обще-
ства склонность к радикализму.
Таково-то было настроение очень значительной части англий-
ской публики в 1793 году.
В этом году человек очень сильного ума, великого литератур-
ного таланта и вполне радикального образа мыслей, Уильям Го-
дуин, издал Исследования о политической справедливости
(Inquiry concerning Political Justice), трактат о том, какие госу-
дарственные учреждения соответствуют справедливости 7. Излагая
их, Годуин доказывал, что они благотворны и что несообразные с
738

справедливостью английские учреждения производят нищету
массы народа, пороки и преступления. Это было ученое иссле-
дование; но благодаря таланту автора оно было написано увлека-
тельно.
Впечатление, произведенное им, было громадно.
Публицисты господствующей партии не могли найти никаких
дельных возражений против доводов Годуина. Она, по ходу исто-
рических обстоятельств, продолжала господствовать в палате об-
щин и править государством. Но ее дело казалось безвозвратно
проигранным перед судом разума и совести.
Под этим гнетом умственного и нравственного поражения она
оставалась пять лет.
И вот, наконец, в 1797 году явился на защиту ее владычества
боец, сумевший найти аргументацию, которая отнимала всякое зна-
чение у всех доводов Годуина. Этот победоносный защитник по-
литической системы, отвергавшей всякие реформы, даже самые
легкие и очевидно полезные для государства, был Мальтус; свою
сокрушающую все доводы Годуина аргументацию он изложил в
Трактате о принципе размножения населения (An Essay on the
Principle of Population).
Понятно, с каким восторгом господствующая партия привет-
ствовала книгу, доставлявшую полное оправдание ее системе от-
каза во всяких реформах.
То, что теория Мальтуса составлена с целью опровергнуть до-
воды Годуина, оправдать систему отказа во всяких реформах, было
забыто экономистами следующего поколения и редко припоми-
нается нынешними. В обыкновенных изложениях ее передается
только аргументация, служившая Мальтусу подготовкой вывода,
а вывод, в котором вся сущность дела, оставляется без упомина-
ния. Этот вывод тот, какой был надобен для отнятия силы у до-
водов Годуина. Защищать английские учреждения оказалось не-
возможно; Мальтус рассудил, что защиту отказа в реформах
должно отделить от вопроса о том, хороши или дурны существую-
щие английские учреждения, что единственная возможность
оправдать политику господствующей партии дается безусловным
отрицанием полезности улучшений государственного устройства,
независимо от того, хорошо или дурно оно. Он и приискивал аргу-
ментацию, дающую надобный вывод. Она известна всем. Потому
было бы излишним подробно повторять ее здесь. Достаточно на-
помнить главные черты ее, чтобы видно было, как получается из
нее безусловное оправдание безусловного отказа в реформах. Сама
по себе она верна; отступление Мальтуса от истины сострит лишь
в том, что он взял за основание своей силлогистики одну сторону
дела, отрицая другие стороны его, и не повел аргументацию
дальше того звена ее, к которому удобно было прицепить надоб-
ный ему вывод. Изложив этот вывод мы возвратимся к тому звену
739

аргументации, на котором прерывает ее Мальтус, доведем ее до
конца и увидим, какой расчет заставил Мальтуса прервать ее на
средине.
Органические существа имеют силу размножаться. Действием
этой силы каждый вид органических существ достигает такой
многочисленности, что количество пищи, какое могут добывать
себе эти существа, становится недостаточным для удовлетворения
пропитания всех их. Потому некоторые из них погибают или прямо
от голода, или от болезней, производимых скудостью питания, или
от других последствий недостатка пищи. Уцелевающие существа
продолжают размножаться; потому продолжается и процесс поги-
бели некоторых из них от недостаточности количества пищи для
удовлетворения пропитания всех их. Действию этого закона при-
роды подлежат все те живые существа, которые называются не-
разумными. Подлежат и люди, которые держат себя в деле раз-
множения, как неразумные существа. Так держит себя масса на-
рода в Англии и в некоторых других странах. В каждой из этих
стран население давно размножилось до такой степени, что коли-
чество пищи, добываемое в ней сельскохозяйственным трудом и
получаемое ею из других стран в обмен за другие продукты труда,
стало недостаточным для удовлетворительного пропитания всех
живущих в ней людей; потому ее население страдает от недостатка
пищи и часть его непрерывно погибает от последствий недостатка
пропитания, к числу которых принадлежат пороки и преступления;
а уцелевающее население продолжает размножаться, потому по-
стоянно вновь возникает излишек населения и продолжается про-
цесс уничтожения этого излишка страданиями нищеты и послед-
ствиями их. Итак, причина нищеты и ее последствий, пороков и
преступлений, в Англии и подобных ей странах — нерассудитель-
ность массы народа в деле размножения. Из этого следует, что в
Англии и подобных ей странах нищета и последствия нищеты не
могут быть прекращены ничем, кроме замены нерассудительности
массы народа в деле размножения рассудительностью. Никакие
перемены в политических учреждениях такой страны не могут
иметь влияния на судьбу народа в ее экономическом отношении.
Как бы дурны ни были учреждения такой страны, нищета и по-
следствия нищеты в ней происходят не от них, а от нерассудитель-
ности ее народа в деле размножения, и замена дурных учрежде-
ний хорошими не может улучшить судьбу ее народа, пока он
остается нерассудителен в деле размножения. Потому в такой
стране политические реформы бесполезны. Требования их должны
быть отвергаемы, как пустые иллюзии. Напрасного труда, беспо-
лезной ломки не должны предпринимать рассудительные прави-
тели.
Ясно, в чем дело: Мальтус думал о тогдашних английских
учреждениях одинаково с Годуином: они дурны. Разница лишь в
том, что, по мнению Годуина, дурные учреждения должны быть
740

заменены хорошими, а по мнению Мальтуса — должны быть со-
хранены.
Потому-то аргументация Мальтуса и обрывается на том звене,
к которому удобно прицепить желанный вывод: «реформы бес-
полезны».
Это звено аргументации — мысль, что в странах, подобных
Англии, нищета и ее последствия происходят от нерассудительно-
сти массы народа в деле размножения. Действительно, нерассуди-
тельность в этом деле очень вредна. Но в нем ли одном нерассу-
дительны люди, нерассудительные в нем? Нет; все люди, нерас-
судительные в этом, нерассудительны и во многих других важных
житейских делах. А вредна всякая нерассудительность; всякая
ведет к расстройству здоровья или состояния и в важных случаях
к погибели от нищеты или ее последствий: болезней, пороков,
преступлений. Потому, при исследовании причин нищеты и ее
последствий, следовало бы говорить не исключительно о нерассу-
дительности в деле размножения, а вообще о нерассудительности,
обо всех ее видах; но это было неудобно для Мальтуса, потому
что некоторые виды нерассудительности, как, например, леность,
тщеславие, властолюбие, находятся в очевидной зависимости от
учреждений, развиваются при дурных, ослабевают при хоро-
ших.
Но пусть будет так, как нужно Мальтусу. Предположим, что
нищета и ее последствия производятся исключительно нерассуди-
тельностью в деле размножения. То, как держит себя человек в
данном деле, много зависит от того, как привык он держать себя
вообще в житейских делах. Человек, привыкший вообще действо-
вать рассудительно, держит себя и в деле размножения рассуди-
тельнее, нежели человек, привыкший вообще действовать нерас-
судительно. Спрашивается: раздражает ли людей испытываемая
ими несправедливость? Спрашивается: в каком настроении духа
человек действует рассудительнее — в раздраженном или спокой-
ном? Спрашивается: к чему приучает людей несправедливость —
к рассудительности или нерассудительности? Итак: несправедли-
вые учреждения, поддерживая или развивая в людях привычку
вообще поступать нерассудительно, ведут их к нерассудительности
и в деле размножения; потому, даже принимая этот вид нерассу-
дительности за единственную причину нищеты и ее последствий,
должно признать, что для устранения нищеты и ее последствий
необходима замена несправедливых учреждений справедливыми.
Таким образом, аргументация Мальтуса, будучи доведена до
конца, дает в выводе то самое, что говорил Годуин.
Мальтус хотел оправдать политическую систему, которой дер-
жалась, с одобрения большинства вигов, торийская партия, пра-
вившая Англиею. Для этого он выставил один из видов нерассу-
дительности производящим всю ту сумму зла, которая произво-
дится суммой действия всех видов нерассудительности, и оборвал
741

свою аргументацию на половине пути к правильному выводу, что-
бы подменить его фальшивым. Но в основание этой слишком
узкой и не доведенной до конца аргументации он взял верную
мысль: когда люди не сдерживают силой разума силу размноже-
ния, они размножаются до такой степени, что количество пищи,
какое могут добывать они, становится недостаточным для удовле-
творительного пропитания всех их.
Исторические обстоятельства, заставлявшие большинство ви-
гов поддерживать тори, длились много лет. Но, наконец, они ми-
новали. Тогда большинство вигов возвратилось к прежним своим
принципам, которым оставалось верно меньшинство. Один из
вождей торийской партии, Кэннинг, понял, что она не может со-
хранить в своих руках власть иначе, как взявшись сама за испол-
нение реформ, которых требовала грозная своим числом оппози-
ция вигов, и в 1827 году оттолкнул от власти других вождей
торийской партии, не принявших его программу. Через несколько
месяцев он умер. Прогнанные им от власти вожди торийской пар-
тии, Уэллингтон * и Роберт Пиль, снова получили ее; но уж и
сами видели, что необходимо производить реформы, чтоб удер-
жать ее за собой. С той поры, с 1828 года, торийская партия по-
стоянно хвалится своею преданностью делу улучшений; без этой
похвальбы ей невозможно добиться власти, и, добившись власти,
она часто видит себя в необходимости производить реформы. Та
политическая система, в защиту которой составил свою теорию
Мальтус, безвозвратно рушилась вот уж шестьдесят лет ТОМУ
теперь.
Еще ранее, чем потеряла свой житейский, политический
смысл, утратила теория Мальтуса свое научное значение. Мысли-
тель великой силы ума, Рикардо, издал в 1812 году свои Основа-
ния политической экономии, — труд, пересоздавший эту науку 8.
Своею теорией ренты и своею формулой распределения продукта
он раскрыл тот закон экономической жизни, на который смутно,
слабо и с примесью фальши указывала теория Мальтуса. С того
времени экономистам следовало бы сдать теорию Мальтуса в
исторический архив. Но она раньше того наделала такого шума,
что у большинства экономистов и до сих пор звенит в ушах от
него. Потому она до сих пор излагается в трактатах о политиче-
ской экономии и благодаря этому известна всем.
Теперь мы можем перейти к рассказу о том, по какому случаю
теория Мальтуса, составленная исключительно для решения од-
ного из специальных вопросов политической экономии, была пере-
несена в ботанику и зоологию, и какой судьбе подверглась она
при этом перенесении.
До половины нашего столетия силы исследователей, занимав-
шихся разработкой ботаники и зоологии, были поглощены тру-
* Веллингтон. — Ред.
742

дами по описанию форм растений и животных, внутреннего устрой-
ства их, деятельности их органов, развития их из зародыша до
полного роста. Это были задачи громадных размеров. Работа над
ними не оставляла огромному большинству ботаников и зоологов
досуга много заниматься вопросом о происхождении нынешних
видов растений и животных. Исследуя настоящие формы организ-
мов, они видели, что эти формы существовали с самого начала
наших исторических сведений; по недосугу заниматься специаль-
ными исследованиями вопроса об этом постоянстве форм, они во-
обще приняли решение, представляющееся очевидным для поверх-
ностного взгляда: нынешние виды растений и животных неизмен-
ны. В геологических наслоениях, образовавшихся в отдаленные
времена, были находимы остатки растений и животных, не сходных
с нынешними; естественным выводом из мнения о неизменности
нынешних видов была мысль, что прежние, не сходные с ними
виды погибли, не оставив потомства в нынешних флоре и фауне.
Это казалось тем более достоверным, что подтверждалось геоло-
гическою теорией, по которой поднятия материков из моря и по-
гружения их в море считались совершавшимися с быстротой, про-
изводившею катастрофы колоссального размера; при таких пере-
воротах неизбежно должны были погибать застигаемые ими
флоры и фауны.
Это учение, дававшее неизменности видов геологическую
основу, создал величайший из натуралистов первой трети нашего
столетия, Кювье, основатель сравнительной анатомии, преобразо-
ватель зоологической классификации, творец палеонтологии. Он
изложил его с гениальною силой мысли в Трактате о переворотах
поверхности земного шара и о переменах, произведенных ими в
царстве животных, составляющим вступление к его Исследованиям
об ископаемых костях (Recherches sur les ossements fossiles), —
труду, которым создана была палеонтология, изданному в
1812 году 9.
Учение Кювье, доказывающее неизменность видов теорией ка-
тастроф, уничтожавших флоры и фауны, не одинаковые с нынеш-
ними, очень быстро приобрело владычество в естествознании, от-
части благодаря гениальности своего изложения и громадному ав-
торитету, какой заслужил себе Кювье техническими трудами по
зоологии, сравнительной анатомии и палеонтологии, отчасти по-
тому, что общий характер этой системы понятий соответствовал
духу времени, стремившемуся восстановить предания и отвергав-
шему все не согласное с ними. Кювье был в естествознании пред-
ставителем того направления мыслей, которому желал дать гос-
подство в умственной жизни Наполеон и которое получило влады-
чество над нею при Реставрации 10.
Под влиянием учения Кювье были не только отвергнуты почти
всеми натуралистами, но и забыты большинством их всякие мысли
О происхождении нынешних видов растений и животных от преж-
743

них. Эти мысли существовали издавна. Пока физиология остава-
лась очень мало разработана, они были неопределенны и фанта-
стичны. С развитием физиологических знаний они освобождались
от этих недостатков и, наконец, получили научную обработку в
гениальном труде Ламарка Зоологическая философия (Philosophie
zoologique) 11, изданном в 1809 году, за три года до трактата
Кювье Исследования об ископаемых костях. Представитель идей,
отвергаемых духом времени, Ламарк был в 1809 году 65-тилетний
старик, и через два или три года ослеп. Кювье мог пренебречь
им, когда готовил к изданию свой Трактат о переворотах поверх-
ности земного шара, и пренебрег, прошел совершенным молчанием
теорию Ламарка, как вздор, не заслуживающий хотя бы самого
краткого возражения. С точки зрения выгоды для своего учения,
создатель теории катастроф, уничтожавших прежние флоры и
фауны, поступил расчетливо; но с точки зрения научного инте-
реса — несправедливо. Допустим, что теория Ламарка была
вполне ошибочна. Но он выводил ее из бесспорных истин, кото-
рые уж были тогда непоколебимо установлены естествознанием:
из понятия об органической жизни, как о химическом процессе; из
закона зависимости организма от обстановки его жизни; из за-
кона, что объем и состав органа видоизменяются под влиянием
того, действует орган или бездействует. Пусть Ламарк не умел
правильно понять эти законы органической жизни; пусть вывод,
сделанный им из них, совершенно ложен. Надобно было показать,
в чем же состоят его ошибки, — того требовал интерес науки. Но
Кювье рассудил, что удобнее будет пройти теорию Ламарка мол-
чанием, подавить ее презрением, чтобы она скорее была забыта.
Расчет был верен и достиг полного успеха. Несообразная с духом
времени, не понравившаяся огромному большинству натуралистов,
теория ослепшего старика была подавлена презрением Кювье и
скоро была забыта. Новое поколение натуралистов, воспитавшееся
под владычеством идей Кювье, если знало о ней, знало только то,
что она — пустое фантазерство, с которым не стоит знакомиться;
большинство их, как должно думать по дальнейшему ходу дела,
даже вовсе не знало и о ее существовании.
В геологии владычество понятий Кювье длилось лет двадцать
или двадцать пять. Несообразность теории катастроф с геологи-
ческими фактами была раскрыта Лейеллем в трактате Основания
геологии (Principles of Geology) 12, первый том которого вышел в
1830, а последний — в 1833 году. Пересоздавая геологию, Лейелль
доказал, что с того времени, как начали отлагаться древнейшие
из наслоений, содержащих в себе отпечатки или остатки растений
или животных, поверхность суши не подвергалась никаким ка-
тастрофам, которые превосходили бы размерами своего действия
наводнения, землетрясения, извержения огнедышащих гор; что
прежние катастрофы точно так же не могли уничтожать органиче-
скую жизнь на материках или больших островах, как не уничто-
744

жают ее нынешние, не уступающие им силой и размером; что ни-
какой быстрой погибели прежних флор и фаун не было, что очень
многие из прежних видов продолжали существовать, когда неко-
торые другие заменялись новыми, что смены флор и фаун были,
подобно великим геологическим изменениям, процессы медлен-
ные, тихие.
Если говорить с научною строгостью, то должно сказать, что
этими выводами была уже опровергнута теория неизменности ви-
дов, что специалисты по ботанике и зоологии, принимавшие гео-
логическую историю земли, раскрытую Лейеллем, теряли науч-
ное право сомневаться в происхождении новых видов от прежних.
Но и в научных, как в житейских делах, последовательность об-
раза мыслей приобретается большинством людей не скоро. Как
большинство общества, усвоив себе правильные понятия по ка-
кому-нибудь житейскому вопросу, довольно долго сохраняет преж-
ние, несообразные с ними мысли по другим житейским делам, во-
просам, так и большинство специалистов, приняв правильное ре-
шение какого-нибудь научного вопроса, сохраняет на более или
менее долгое время несообразные с ним привычные мнения по
другим научным вопросам. В конце тридцатых годов большинство
специалистов, занимавшихся науками об органических существах,
уже усвоило себе понятия Лейелля о медленном и в общих своих
чертах совершенно спокойном ходе геологических изменений со
времени существования древнейших известных нам организмов;
но лет двадцать после того или продолжало держаться идей Кювье
о неизменности видов, или не высказывало своего несогласия с
ними по опасению порицания за противоречие им, как за непри-
личное ученым людям фантазерство 13.
А между тем, в ботаническом и зоологическом знании накоп-
лялись факты, свидетельствовавшие о генеалогическом родстве
между видами. В таких фактах не было недостатка и гораздо
раньше, еще во времена Линнея 14, лет за сто до половины нашего
века. Но в последние годы прошлого и в первые десятилетия ны-
нешнего века большинство специалистов отвернулось от них или
давало им фальшивое объяснение, подчиняясь духу времени, стре-
мившемуся восстановить предания. Во второй четверти нашего сто-
летия это направление желаний большинства образованного об-
щества стало ослабевать и мало-помалу сменилось противополож-
ным, влияние которого на специалистов по ботанике и зоологии
подготовляло соответствующую перемену в их понятиях об отно-
шениях между видами.
И наконец, в 1859 году, через 26 лет после издания последнего
тома Оснований геологии Лейелля, разрушивших теорию ката-
строф, которым приписывалось уничтожение прежних флор и
фаун, была напечатана книга Дарвина О происхождении видов,
разрушившая соединенную с учением о катастрофах теорию не-
изменности видов, которой следовало бы рушиться лет за два-
745

дцать перед тем, если бы в мыслях специалистов держалось
только то, что имеет какую-нибудь опору, кроме привычки.
То. что книга, которая произвела этот, собственно говоря, за-
поздавший переворот, была напечатана в 1859 году, а не позднее,
было результатом особенного обстоятельства, принудившего ее
автора поспешить обнародованием своей теории, которое без того
замедлилось бы еще на некоторое время, — по мнению автора, «на
два или на три года». Это целая история, заслуживающая боль-
шого внимания своею психологическою характерностью и важно-
стью материалов, какие дает для разъяснения особенностей книги,
получившей громадное влияние на ход науки. Расскажем ее на
основании сведений, сообщаемых о ней самим Дарвином, попол-
няя их необходимыми биографическими данными.
В 1831 году Дарвин, в то время еще очень молодой человек,
только что начинавший свою ученую деятельность, неизвестный
никому, кроме своих личных знакомых, был назначен натурали-
стом ученой экспедиции, отправляемой английским правитель-
ством в кругосветное плавание на корабле Beagle. Экспедиция от-
плыла из Англии 27 декабря 1831 г. Дарвину было тогда не-
сколько меньше 23 лет (он родился 12 февраля 1809 г.). Экспе-
диция делала остановки на восточном, потом на западном берегу
Южной Америки, поплыла сделать остановку в пустынном, еще
почти нисколько не исследованном натуралистами Галапагосском
архипелаге, лежащем в 900 километрах от ближайшей части за-
падного берега Америки. Изучая животных архипелага, Дарвин
увидел, что они сходны, но не одинаковы с животными ближай-
шей части Америки. Он был, по его выражению, «очень удивлен»
этим. Раздумье о неожиданном факте возбудило в нем мысль, что
галапагосские животные — видоизменившиеся потомки прежних,
другие потомки которых — нынешние сходны с галапагосскими
животные ближайшей части Америки. Потом он видел такое же
отношение других островных фаун и флор к фаунам и флорам
ближайших частей материков. Beagle возвратился в Англию в
начале октября 1836 года. Экспедиция длилась более четырех с
половиной лет. Участие в ней молодого натуралиста, отправивше-
гося в нее безвестным, прославило его. Сборник наблюдений, при-
везенный им, сразу поставил его в ряду первых натуралистов того
времени. Он сделал множество наблюдений чрезвычайно добро-
совестных: в числе их были сотни важных. В реестре авторов, ци-
тируемых Лейеллем в новых изданиях Оснований геологии, выхо-
дивших между 1845 и 1858 годами, нет ни одного натуралиста,
на которого было бы столько ссылок, сколько на Дарвина. Лет
шесть по возвращении из экспедиции он занимался обработкой
собранных в ней материалов, обогащая фактическую часть есте-
ствознания новыми сведениями. Он издал в эти годы Дневник
исследований по естественной истории и геологии 15, сделанных им
во время экспедиции, и несколько монографий, важнейшая из ко-
746

торых — Зоология плавания корабля английского королевского
флота Beagle 16, последний том ее напечатан в 1843 году. После
того он издал несколько других монографий; важнейшая из них —
Монография усоногих 17, первый том которой вышел в 1851, а вто-
рой— в 1853 году; прибавлением к ней служит напечатанное
вскоре после второго тома ее исследование Об ископаемых усоно-
гих. Но задолго до издания исследований об этом отделе живот-
ных, главным предметом ученой работы Дарвина стал трактат,
содержание которого было не монографическое, а широкое, охва-
тывавшее все отделы ботаники, зоологии, палеонтологии и многие
отделы других частей естествознания. Мысль о генеалогическом
родстве между видами, возбужденная в Дарвине изучением жи-
вотных Галапагосского архипелага и подтвержденная изучением
других островных фаун и флор во время экспедиции, представляла
такую громадную важность, что Дарвин не мог отказаться от
работы над разъяснением ее даже и в первые годы по возвраще-
нии из экспедиции, когда необходимо было трудиться над обра-
боткой фактических сведений, собранных во время путешествия.
Он говорит, что с 1837 года занимался «терпеливым собиранием и
обдумыванием всяких фактов, о которых можно было полагать,
что они имеют какое-нибудь отношение» к вопросу о родстве ны-
нешних видов с прежними. После «пятилетних занятий этим»,
то есть в 1842 году, когда он кончил безотлагательные работы по
описанию фактических результатов наблюдений, сделанных во
время экспедиции, и приготовил к печати последний том Зоологии
плавания корабля Beagle, он «стал больше прежнего» заниматься
исследованием о происхождении видов; когда вопрос этот пока-
зался ему разъяснившимся, он написал краткий очерк своих по-
нятий о нем, а в 1844 году «придал дальнейшее развитие преж-
нему очерку и прибавил к нему выводы, оказавшиеся вероят-
ными». «С того времени я непрерывно занимался исследованием
этого предмета», — говорит он и продолжает: «Теперь — в ноябре
1859 года,—когда он писал предисловие к первому изданию книги
О происхождении видов, — мой трактат почти кончен; но так как
понадобится еще два или три года, чтобы пополнить его, а мое
здоровье не прочно, то меня убедили издать это извлечение из
него» — книгу О происхождении видов; он постоянно называет
ее только извлечением из трактата, который надеется издать года
через два или три. «Я увидел тем более надобности в этом, —
в составлении и обнародовании извлечения, — что г. Уоллес, из-
учая естественную историю Малайского архипелага, пришел к вы-
водам о происхождении видов, почти совершенно одинаковым с
моими 18. В 1858 году он прислал мне статью об этом предмете
с просьбой передать ее сэру Чарльзу Лейеллю, который передал
ее Линнеевскому обществу. Сэр Чарльз Лейелль и доктор Гу-
кер, — Джозеф Гукер, сын Уильяма, и, подобно отцу, знаменитый
ботаник, — знавшие мой труд (доктор Гукер даже читал очерк,
747

написанный мною в 1844 году) 19, нашли надобным, в интересах
моего имени, чтобы одновременно с статьею г. Уоллеса было об-
народовано извлечение из моего труда».
Уоллес был много моложе Дарвина, но размер его ученой
силы был уже вполне выказан: он имел в 1858 году 36 лет. Он
приобрел почтенную известность прекрасными исследованиями,
но, при всей своей добросовестности, они свидетельствовали, что
ему никогда не стать первоклассным ученым. Очень вероятно, что
соображения об отношении сил и ученых заслуг Дарвина и Уол-
леса много содействовали настойчивости, с какой Лейелль и Гукер
требовали, чтобы Дарвин не отнял у себя дальнейшим промед-
лением славу преобразователя наук об органических существах;
вероятно, им казалось несправедливостью допустить, чтоб она
досталась второстепенному натуралисту, когда на нее имеет право
великий натуралист. А во всяком случае несправедливостью было
бы это по первенству Дарвина в составлении той теории, к кото-
рой пришел Уоллес, изучая животных Малайского архипелага. Он
отправился туда в 1854 году; за десять лет перед тем Гукер уже
читал изложение той же теории, написанное Дарвином.
Итак, по убеждениям Лейелля и Гукера, Дарвин составил из-
влечение из своего труда, и в собрании Линнеевского общества,
1 июля 1858 года, была вместе с статьею Уоллеса О тенденциях
разновидностей неопределенно далеко отклоняться от первона-
чального типа (On the tendencies of Varieties to depart indefinitely
from the original type) прочтена статья Дарвина О тенденции ви-
дов образовать разновидности и об упрочении видов и разновидно-
стей посредством естественного отбора (On the tendency of species
to form varieties and on the perpetuation of species and varieties by
means of Natural Selection); и обе статьи были вместе напечатаны
в Журнале Линнеевского Общества. Статья Дарвина далеко пре-
восходила статью Уоллеса силой развития основных мыслей и уче-
ностью. За Уоллесом осталась та маленькая доля славы, которая
по справедливости должна была принадлежать ему; превознося
Дарвина, преобразователя наук об органических существах, упо-
минали с уважением об Уоллесе как человеке, самостоятельно
пришедшем к теории, одинаковой с дарвинской, и применившем
ее к разъяснению довольно многих фактов, о которых мало
говорилось или вовсе не упоминалось в статье Дарвина. Свою
статью, отданную для прочтения в Линнеевском обществе и напе-
чатанную в его Журнале, Дарвин стал переработывать и расши-
рять для издания отдельною книгой; объем ее очень увеличился
при этой переработке, длившейся более года. Таким образом со-
ставилась знаменитая книга О происхождении видов посредством
естественного отбора (On the Origin of species by means of Natural
Selection), вышедшая в ноябре 1859 года 20.
Во введении к ней, рассказывая, по какому случаю сделал из-
влечение из своего трактата для прочтения в Линнеевском обще-
748

стве, Дарвин говорит, как мы видели, что трактат, извлечение из
которого стал делать он, был тогда уже почти кончен, оставалось
только пополнить его, и что на это нужно было года два или три.
Счет времени относится, очевидно, никак не позже, чем к концу
июня 1858 года, потому что речь идет о мотиве, по которому автор
решился сделать извлечение из своего труда, а 1 июля оно уже
было прочтено в Линнеевском обществе. Но допустим, что это лишь
кажется так по вкравшейся у Дарвина неточности конструкции и
что, выражая надежду кончить работу через два — три года, он
относил начало этого срока не к тому времени, на которое указы-
вает конструкция слов, а к тому, в которое писал, не к весне
1858 года, когда им было принято решение составить извлечение,
а к ноябрю 1859 года, когда кончалось печатание извлечения в но-
вой, расширенной форме. В таком случае, конец трехлетнего срока
не весна 1861, как выходит по формальному смыслу слов, а конец
1862 года, как, вероятно, хотел сказать Дарвин. Примем также в
соображение, что очень часто авторы рассчитывают кончить ра-
боту в срок, оказывающийся недостаточным для этого. Три года
работы, чтобы приготовить к напечатанию трактат, который уже
«почти кончен», который надобно только «пополнить», — ка-
жется, срок достаточный. Но допустим, что не представляло бы
никакой странности, если бы, вместо «двух или трех» лет, пона-
добилось пять или шесть, и что промедление не заключало в себе
никаких особенных поводов к соображениям о ходе работы Дар-
вина, если б она была кончена, например, лет в шесть и трактат
явился бы в свет в 1865 году.
Но что мы видим? В 1868 году, — не через шесть, а через де-
вять лет,— Дарвин печатает книгу Об изменении форм животных
и растений под хозяйством человека21; это разросшаяся в целую
книгу первая из четырнадцати глав «извлечения», как продол-
жает Дарвин называть книгу О происхождении видов и в новых
ее изданиях. Вместо трех лет работы на окончание всего труда,
бывшего уже «почти конченным», ушло девять лет работы на от-
делку одной из четырнадцати глав, которая зато и разрослась в
особую книгу, превышающую своим объемом все «извлечение»,
то есть все изложение теории в целом ее составе. Проходит еще
три года, и Дарвин в 1871 году печатает книгу О генеалогии че-
ловека и о половом отборе 22. Что это такое? Опять одна глава
трактата, разросшаяся в книгу, превышающую своим объемом все
изложение целой теории? Нет, теперь Дарвину было уж менее
легко, чем прежде, сдерживать разрастание труда в таких грани-
цах, чтобы можно было вести обработку целыми главами; трактат
о половом отборе — один из десяти отделов 4-й главы первона-
чального трактата, разросшийся в полтора тома; а прибавленный
к нему трактат о генеалогии человека — прибавка, вовсе не вхо-
дившая в план первоначального трактата. Этим способом и про-
должалась работа до самой смерти Дарвина: он обработывал
749

маленькие кусочки первоначального трактата, разраставшиеся в
особые большие статьи или целые книги, печатал прибавочные ис-
следования, не входившие в план трактата, над обработкой кото-
рого трудился; и когда умер (в апреле 1882 г.), через двадцать два
года после издания «извлечения» из своего трактата, все обра-
ботанные куски, взятые вместе, составляли разве одну десятую
долю трактата, который был «уже почти кончен» весной 1858 года
и который должен был, по расчету автора, сделанному в ноябре
1859 года, быть доведен весь до готовности к печатанию через два
или три года, явиться весь целиком в свет в 1862 году.
Но что ж это такое: трактат, работе над которым не было
конца, хотя бы автор прожил еще двадцать или хоть и пятьдесят
лет, — труд, начатый в 1837 году, молодым, только еще 28-милет-
ним человеком, казавшийся «почти конченным», через 22 года
после того, автору, имевшему тогда 50 лет, и получивший обработ-
ку лишь нескольких кусков, едва ли составляющих одну десятую
долю его после работы, длившейся еще двадцать два года, до самой
смерти труженика, умершего 73-летним стариком, — что это за
труд, разраставшийся и разраставшийся без предела росту, и как
мог он разрастаться до такой несообразности с размером продол-
жительности самой долгой вероятной человеческой жизни?
Факт до такой степени странен, до такой степени противоречит
правилам рассудительной человеческой деятельности, что раз по-
ставлен вопрос о нем, невозможно устранить ответа: способ ра-
боты, которого держался Дарвин в труде над трактатом о ге-
неалогическом родстве между видами, был непригоден для успеш-
ности труда такого рода.
Есть ученые, которые останавливаются на каждом вопросе,
представляющемся им при занятиях и затрогивающем их любо-
пытство, не могут оторваться от него, пока не исследуют его. Когда
основной предмет занятия маленький, узкий, то и число возбуж-
даемых им вопросов не очень велико, и труд исследования всех
их удобоисполним. Ученые, любящие этот способ работы, пишут
обыкновенно ряд монографий. И когда они пишут монографии, ра-
бота у них идет хорошо, основательно и вместе успешно. Дарвин
любил такой способ работы, и прежде чем обратил все свои силы
на труд над трактатом о родстве видов, написал много моногра-
фий. Благодаря его добросовестности, даровитости, трудолюбию
и учености они были превосходны. При своей страсти всматри-
ваться во все попадающееся на глаза, он сделал во время экспе-
диции корабля Beagle множество точных, прекрасных наблюде-
ний. Дневник их доставил ему славу великого ученого. Он вполне
заслужил ее: книга, изданная им, обогатила науку. Но что такое
была эта книга? Сборник мелких монографий, ряд наблюдений
над отдельными фактами, соединенных между собою только един-
ством лица, делавшего их, и хронологическим порядком, в каком
они были записываемы. Потом Дарвин занимался обработкой кол-
750

лекций, привезенных им. Из этих его работ особенно знаменита
Зоология плавания корабля Beagle. Она составляет пять томов.
Но это не что-нибудь цельное, связное, полное, — это тоже ряд
маленьких монографий. Хронологический порядок «дневника» за-
менен тут распределением по порядку зоологической классифика-
ции. Но это не цельный классификационный трактат, а сборник
отрывков, каждый из которых — особая монография, и которые
отделены одни от других множеством классификационных пробе-
лов: тут описываются не все семейства животных, а только те
виды тех родов тех семейств, какие попадались автору во время
его путешествия. Отчасти до этого труда, отчасти после него, Дар-
вин написал много других монографий, напечатанных особыми
книгами или статьями. Знаменитейшая из них — Монография об
имеющих стеблевидный стерженек и сидячих усоногих, составляю-
щая два тома. Прибавлением к ней служит исследование Об иско-
паемых усоногих, напечатанное особою статьей.
Все это было превосходно. Каждая монография исчерпывала,
как это называется, предмет, сообщала о нем все сведения, какие
могли быть приобретены добросовестнейшим исследованием,
разъясняла, насколько могли быть при данном состоянии науки
разъяснены все вопросы, порождаемые изучением предмета. Но
это были предметы маленькие; вопросы, возбуждаемые их изуче-
нием, были немногочисленны по каждому из них и вообще не ши-
роки, в большинстве случаев очень узки. Потому-то и можно было
с успехом вести работы о них исчерпывающим способом.
И вот, этот способ работы, удобоприменимый только в моно-
графических трудах, Дарвин применил к трактату о генеалогиче-
ских отношениях между нынешними и прежними флорами и
фаунами, то есть к предмету, охватывающему всю ботанику, всю
зоологию, всю палеонтологию и многие другие отрасли естество-
знания. Исследовать по всем этим наукам всякие вопросы, какие
подвернутся под перо, — исследовать каждый из них монографи-
ческим, исчерпывающим способом работы — сообразно ли это с
числом лет, какие может прожить на свете самый долговечный че-
ловек, разумно ли это, и того ли требуют правила научной работы,
тождественные с законами рассудка?
Припомним цифры годов, которыми сам Дарвин отметил фа-
зисы своей работы над трактатом о генеалогических отношениях
между видами. Работа начата в 1837 году. В 1842 году теория
готова, сделан эскиз ее, в 1844 году теория окончательно попол-
нена, сделаны выводы из основных ее положений 23. Итак, теорети-
ческая часть работы закончена; остается только подставить под
теоретические положения тот фактический материал, из которого
извлечены они. Этот материал уже был собран, изучен раньше;
он готов. То есть что ж собственно остается сделать? Остается
только переписать набело готовую на черновых листах работу.
Идет работа переписывания готовой черновой рукописи набело, —
751

идет четырнадцать лет; весной 1858 года настигает автора не-
ожиданная надобность сообщить свою теорию ученому миру —
и оказывается, что трактат «почти кончен», понадобится только
еще «два или три» года работы, чтобы «пополнить» его. Но ни
трех, ни двух лет, ни года, ни полгода отсрочки не дает статья
Уоллеса; она требует безотлагательного обнародования теории, из-
ложенной в трактате. А он в настоящем своем виде не может
быть обнародован. Почему же не может? Он «почти кончен»;
остается только «пополнить» его, то есть, по общепринятому
смыслу этого выражения, прибавить разъяснения мелочей, может
быть и любопытных, но не имеющих особенной важности; ученый
мир охотно подождет их и два, и три года. Итак, надобно отпра-
вить трактат в типографию и при чтении корректур делать, где
следует, оговорки: «предоставляю себе право отложить более
подробное разъяснение этого вопроса до того времени, когда по-
лучу досуг заняться этим; он любопытен, но не имеет важного
значения для трактата, издаваемого мною теперь». Ученый мир
привык к таким оговоркам; ни один трактат о предмете широкого
содержания не обходится без них. Ах, совсем не то! Трактат не
может быть напечатан в настоящем своем виде потому, что еще
не существует; автору только угодно воображать, будто он суще-
ствует; трактата нет; на рабочем столе автора громоздится груда
черновых бумаг. «Трактат почти кончен», — это, как видим по
дальнейшему ходу дела, значит: автор, сделав множество моногра-
фических исследований, полагает, что предмет почти исчерпан ими;
он полагает это потому, что в настоящее время ему припоминается
не очень много вопросов, кажущихся любопытными; он думает,
что на исследование их понадобится не очень много времени; при
этом он полагает, что ему не представится никаких других любо-
пытных вопросов; до сих пор было не так: в продолжение четыр-
надцати лет у него непрерывно возникали из одних любопытных
вопросов другие, не менее любопытные; но ему в настоящее время
кажется, что вперед не будет этого. За фантазией, будто предмет
почти исчерпан, следует фантазия, что работа будет кончена в два,
много — в три года. Эти слова «два или три года» значат: «Груда
монографий, высящаяся на моем рабочем столе, состоит из десят-
ков групп исследований; эти группы имеют теперь связь между
собою только в моих мыслях; связи между ними на бумаге нет;
я до сих пор не имел досуга изложить на бумаге соотношения
между ними. Теперь займусь этим. Очень многие из монографий
остались не закончены, потому что меня отвлекало от них желание
исследовать другие любопытные вопросы; я закончу их; кроме
того, напишу исследования о тех любопытных вопросах, которые
еще не исследованы и которые уже последние, за которыми уже
не явятся в моих мыслях никакие другие. Я надеюсь, что кончу
все это в два или три года».
Итак, через два или три года трактат будет кончен. Но теперь
752

он — груда черновых бумаг, бессвязных, незаконченных отрыв-
ков, непригодных для чтения никому, кроме автора. А статья
Уоллеса принуждает автора безотлагательно обнародовать тео-
рию, изложенную в трактате. Прежний очерк, сделанный в 1844 го-
ду, не годится теперь: четырнадцатилетняя работа превратила его
в мелкие лоскутки, разделенные массами монографий, загромож-
денные ими. Пришлось сделать новый очерк, или, как автор назы-
вает эту свою статью, сделать «извлечение» из трактата. Сделав
его и напечатав в Журнале Линнеевского Общества, Дарвин стал
переработывать и расширять для издания отдельною книгой;
объем его расширился так, что переработка сделалась книгой в
несколько сот страниц. Эта расширенная переработка «извлече-
ния» — та знаменитая книга, которая произвела переворот в нау-
ках об органических существах. Автор и в пятом издании ее, вы-
шедшем в 1869 году, все еще называет ее «извлечением» из трак-
тата, над обработкой которого продолжает трудиться и который
за десять лет перед тем надеялся кончить в два или три года; он
и теперь все еще надеется довести до конца работу над своим
трактатом, продолжая ее прежним способом, все еще не видит,
что при его способе работы это труд нескончаемый. За год перед
тем, после девятилетней работы, он приготовил к печати, издал
первую главу своего трактата: Видоизменение животных и расте-
ний под хозяйством человека; девять лет работы — и одна глава
готова; остается обработать таким же способом только тринадцать
глав; и работнику только еще 60 лет; согласитесь, как же ему не
надеяться, что он, продолжая работу тем же способом, доведет ее
до конца?
Правила научной работы говорят: если ты взял предметом
труда что-нибудь очень широкое, многосложное, сосредоточивай
все свои силы на разъяснении основных вопросов, не отвлекайся
от них ничем, иначе недостанет у тебя ни времени, ни сил заняться
ими, как должно. Число вопросов, возбуждаемых работой над
предметом широкого содержания, беспредельно велико; они воз-
никают бесчисленными рядами, и каждому из их бесчисленных
рядов нет конца. Хвататься за каждый из этих вопросов, который
покажется тебе любопытен, значит превращать научный труд в
забаву твоего любопытства, в пустую, праздную игру. Разбирай,
необходимо ли тебе для решения основной задачи твоего труда
исследовать вопрос, показавшийся тебе любопытным, подвергай
исследованию только те вопросы, которые необходимо исследо-
вать для этой твоей главной задачи, и исследуй их лишь настолько,
насколько это необходимо для нее; все другие вопросы устраняй,
как неуместные в твоем трактате; иначе ты растратишь на них
свои силы, свое время, запутаешься в непрерывно и бесконечно
расширяющемся лабиринте их, а основные вопросы останутся у
тебя неисследованными; ты примешь за несомненные истины ка-
кие-нибудь случайно подвернувшиеся тебе суждения, которые
753

вообразишь разрешающими их, и станешь подводить все под вооб-
разившиеся тебе аксиомами фальшиво истолкованные твоим недо-
разумением чужие мысли, истинный смысл которых остался
непонятен тебе по твоей неподготовленности понять их или не за-
мечен тобою в торопливости, с какою ты схватился за них и вы-
рвал их из связи системы, определяющей смысл их.
Были ли известны Дарвину эти условия успешности научного
труда над предметами широкого содержания? Быть может. Но в
«извлечении» из трактата, над которым работал он с 1844 до
1858 года, в знаменитой книге О происхождении видов, нет ни
малейшего следа знакомства с этими требованиями науки; по этой
книге видно, что его работа была непрерывным нарушением их.
Например, ему представляется вопрос: каким образом попали
на острова животные и растения? Рассудительный ответ был бы:
«Исследование этого вопроса не относится к предмету моего труда;
замечу только, что дело ясно само собой: геология доказала, что
все острова, населенные сухопутными растениями и животными,
были частями материков. Если есть, кроме этого общего объяс-
нения, другие, частные, тем лучше. Но мне недосуг теперь искать
их; когда буду иметь досуг, может быть, поинтересуюсь приискать
их. Но если я когда-нибудь займусь этим, то в другом труде; в на-
стоящем подобные исследования были бы неуместны». Дарвин
совершенно чужд мысли, что по правилам научного труда должен
отвечать так. Ему воображается, что он обязан исчерпать вопрос,
не разбирая, относится ли вопрос к делу. Он придумывает возра-
жения против общеизвестного объяснения; они ничтожны; но он
воображает, что они важны; находит общепринятое решение не
относящегося к делу вопроса сомнительным, считает себя обязан-
ным приискать другие объяснения. Не заносятся ли семена расте-
ний с материков на далекие острова морскими течениями? Зерна
скоро тонут в морской воде, не могут заплыть далеко. Но сухое
дерево тонет не так скоро. Дарвин опускает в морскую воду высу-
шенные ветки растений с созревшими стручками и другими вме-
стилищами зерен. Но бывает ли подобное этому в природе? При-
думав возражение, очевидно пустое, Дарвин приискивает и опро-
вержение: ветер сломит ветку с созревшими стручками или яго-
дами; она полежит и высохнет, а они еще не отвалились от нее;
буря сбросит ее в море, она поплывет... Что это такое? Натураль-
ная история в занимательных рассказах для детей? Нет, это книга
О происхождении видов, пересоздающая науку, книга на пятую
или десятую долю глубокомысленная, в остальных долях ребяче-
ская, но неизменно добросовестная и переполненная ученостью.
Продолжаем чтение. Дарвин держит ветки с созревшими ягодами
или стручками в морской воде; через несколько времени вынимает
некоторые, сажает зерна, ждет, дадут ли они ростки, еще через
несколько времени вынимает другие ветки, и т. д., и т. д., считает:
вот такие-то зерна дали ростки через столько-то дней, а такие-то
754

через столько-то; собирает сведения о подобных наблюдениях;
считает, сколько дней нужно, чтобы ветки были донесены морским
течением к острову за столько-то миль. Этого объяснения мало;
надобно искать других. Дарвин добывает морских птиц, моет их
лапки, рассматривает грязь, смытую с лапок; находит в ней се-
мена; считает: вот сколько видов растений могли вырасти на
островах из семян, занесенных птицами вместе с грязью лапок.
Придумывает возражение: морские птицы из Америки перелетают
иногда, гонимые бурей, через океан в Англию; почему не выросли
в Англии американские растения из семян, занесенных ими с
грязью на лапках? Это потому... Но читайте сами опровержение
этого возражения и дальнейшие исследования о не относящемся
к делу вопросе, как могли попадать на острова растения и живот-
ные. Впрочем, разумеется, по мнению Дарвина, вопрос относится
к делу; он даже показывает связь исследований о нем с основною
задачей своего труда. Можно найти связь чего угодно с чем угод-
но, была бы охота связывать. Нет ничего трудного доказать, что
исследование о походе Александра Македонского в Бактрию
должно входить в описание Лондона: Ньютон провел последние
годы жизни в Лондоне; а одним из предшественников Ньютона
был Эратосфен, а Эратосфен жил в Египте при Птолемеях 24,
а Птолемеям Египет достался потому, что был завоеван Алексан-
дром; а если б Александр был разбит в Бактрии, то египтяне при
помощи греков выгнали бы македонян из своей земли; потому
ясно, что исследование причин успеха похода Александра в Бак-
трию должно составлять необходимую часть описания Лондона.
А сколько времени отняли у Дарвина исследования о ветках, плы-
вущих по морю, и о грязи на лапках птиц?
Другой пример. Под перо Дарвину подвертывается слово
«инстинкт». У него возникает вопрос: как развились инстинкты?
Ответ, требуемый правилами научной работы, очевиден: «Это
вопрос, праздный для человека, все силы которого должны быть
сосредоточены на предмете его труда, на разъяснении происхож-
дения видов; инстинкты не служат классификационными призна-
ками; всякие вопросы о них должны быть устраняемы из труда,
имеющего целью разъяснить видоизменения форм». Но вопрос о
развитии инстинктов любопытен, и Дарвин пускается в исследо-
вание его; чем дальше, тем больше любопытного; и в этот вопрос,
которым вовсе не имел права заниматься, когда занимался тру-
дом над своим трактатом, Дарвин углубляется так, что исследо-
вание о развитии инстинктов разрастается до объема, далеко пре-
восходящего объем его исследования о развитии органов, и обра-
зует целую главу в трактате, в котором совершенно неуместно; это
седьмая глава трактата; а исследование о развитии органов, одном
из важнейших вопросов основного предмета труда, составляет
лишь третью долю пятой главы.
Таким-то образом, увлекаясь вопросами, посторонними основ-
755

ному предмету труда, или вдаваясь в мелочи, Дарвин тратил годы
за годами в исследованиях, бесполезных для разъяснения корен-
ной задачи, и, подавляемый массой этой ненужной работы, не
имел досуга вникнуть с должным вниманием в существенные во-
просы своего труда. Наконец он принужден был внешнею необхо-
димостью — статьей Уоллеса — приостановить на время свои не-
скончаемые блуждания по сторонам, сделать «извлечение» из по-
стоянно разраставшейся груды черновых бумаг, которую считал
трактатом о генеалогическом родстве нынешних видов с прежними.
Переработав это «извлечение», издав его отдельною книгой, он
снова углубился в исследование мелочей, большею частью не от-
носившихся к делу, и, перенося свою работу, по ходу случайных
увлечений, с одной части трактата на другую, мало-помалу дово-
дил некоторые второстепенные или совершенно посторонние основ-
ному предмету вопросы до такой широкой разработки, что считал
их исчерпанными и печатал особыми книгами или статьями эти
части своего трактата или прибавки к нему. Перечислим важней-
шие из тех, которые были напечатаны в первые шестнадцать лет
до издания книги О происхождении видов. Как монографии, они
превосходны, подобно прежним его монографиям, и каждая из
них много подвигала вперед изучение вопроса, который разрабо-
тывался в ней. Но на общий ход понятий о генеалогических отно-
шениях между видами они не имели ни малейшего влияния; пере-
ворот в науке был произведен исключительно «извлечением», на-
печатанным в Журнале Линнеевского Общества, и расширенною
его редакцией, книгой О происхождении видов. Последующие
труды, изданные Дарвином, нимало не содействовали замене преж-
них ошибочных мнений об истории органических существ новыми:
кто из натуралистов, державшихся учения о неизменности видов,
перешел от нее к учению о генеалогическом родстве их, тот пере-
шел под влиянием книги О происхождении видов; и начинающие
натуралисты учились по ней, а не по следующим книгам Дарвина.
Потому мы коснемся этих его монографий лишь для разъяснения
способа работы его над трактатом о родстве между видами.
После книги О происхождении видов он издал монографию
О разных приспособлениях цветка орхидей для их оплодотворе-
ния 25. Это часть 5-го отдела 6-й главы трактата. Цветки орхидей
устроены так, что пыль тычинок не может быть переносима на
рыльца пестиков ветром; ее переносят на лапках, головках, спин-
ках насекомые, залезающие в мужские цветки орхидей сосать слад-
кий сок, марающиеся в пыли тычинок, потом залезающие в жен-
ские цветки тоже сосать сок и марающие пылью тычинок рыльца
пестиков. Что же из того для разъяснения вопроса о происхожде-
нии видов? Идет исследование. Оказывается, что яркость окраски
и большой размер цветка помогает насекомым отыскивать его.
Много ли помогает? В этом ли дело? Не гораздо ли заметнее для
насекомых запах сладкого сока? Разве не прилетают насекомые
756

сосать его из цветков, не имеющих яркой окраски и очень малень-
ких? Это крупный факт; Дарвин забывает о нем, увлекшись иссле-
дованием мелкого частного случая. Но пусть собственно величина
и яркость окраски цветка привлекают насекомых к орхидеям. Что
из того? Вот что: те растения семейства орхидей, у которых
цветки были побольше и поярче, нежели у других того же вида
или того же рода, или семейства, более привлекали к себе насе-
комых; потому размножение их шло сильнее; они вытесняли ра-
стения своего вида или рода, или семейства с меньшими и менее
яркими цветками; таким образом, цветки орхидей становились все
великолепнее. Это и оказывается, по мнению Дарвина, одним из
наиболее ясных и сильных свидетельств в пользу основной мысли
его, что развитие организации было производимо действием есте-
ственного отбора. Прекрасно; если, углубившись в исследование
орхидей, забыть обо всех других растениях, то действительно вы-
ходит так. А если вспомнить, что существуют растения, у которых
оплодотворение происходит способами более простыми, верными,
чем перенесение пыли тычинок с мужских цветков на пестики жен-
ских насекомыми, то будет ясно, что развитие цветка орхидей не
могло быть результатом естественного отбора: если бы ход дела
зависел от него, то не могли бы существовать растения с таким
устройством цветка, как орхидеи; они были бы вытеснены расте-
ниями, оплодотворение которых совершается способами более про-
стыми и верными и у которых поэтому сила размножения несрав-
ненно могущественнее. Итак, если забывать крупные факты, то
можно объяснять развитие цветков орхидей действием естествен-
ного отбора; а если вспомнить крупные факты, то ясно, что самое
существование орхидей опровергает мысль о преобладании есте-
ственного отбора в процессе развития организации, что ее повы-
шение производится действием каких-то других сил, преодолеваю-
щих его действие. Если бы преобладал он, то не могли бы суще-
ствовать не только в частности орхидеи, но и вообще никакие ра-
стения, имеющие организацию выше тех, которые размножаются
по способу мхов и грибов.
Мы не имеем под руками отметки в каком году издана моно-
графия о вьющихся растениях26, кажется, после исследования
об оплодотворении орхидей и раньше исследования о видоизмене-
нии животных и растений под хозяйством человека; если наше
воспоминание об этом ошибочно, то оно вводит нас в отступление
от хронологического порядка, который желали бы мы соблюсти.
Переходим к делу.
Движения и привычки (habits) вьющихся растений — часть
4-го отдела 6-й главы трактата. Свойство растения быть вьющимся
не служит классификационным признаком; потому исследование
о свойстве некоторых растений быть вьющимися было напрасною
тратой времени для человека, трудившегося над разъяснением
генеалогических отношений между видами.
757

Монография об оплодотворении орхидей была напечатана в
1862 году; в 1868 году явилось исследование, превосходящее своим
объемом книгу О происхождении видов.
Видоизменение животных и растений под хозяйством человека
(under domestication) — это первая глава трактата. Дарвин пола-
гал, что эта книга даст его теории основание более прочное, чем
какое могло быть дано кратким изложением первой главы трак-
тата в книге О происхождении видов. Ему казалось, что важность
дела в подробностях, которые сообщает он теперь, что они убедят
в изменчивости видов значительную часть натуралистов, остав-
шихся при прежних понятиях после издания книги О происхожде-
нии видов. Ровно никакого действия в этом смысле не произвела
книга о видоизменении домашних животных и культурных расте-
ний. И ожидание, что она убедит кого-нибудь из не убедившихся
«извлечением», как называл Дарвин книгу О происхождении ви-
дов, было только наивностью человека, придававшего чрезмерную
важность мелочам. Всё сколько-нибудь важное для людей, умею-
щих различать важное от мелочей, было уже сообщено в «извле-
чении» из этой части трактата. В полном ее изложении были при-
бавлены тысячи подробностей, драгоценных для разъяснения мел-
ких вопросов; но эти прибавки имеют только техническую важ-
ность: никакого влияния на образ мыслей по вопросу об изменчи-
вости или неизменности видов они не могли иметь. Кого карта
Англии не убеждает в том, что Темза течет с запада на восток и
впадает в Немецкое море, того не убедит в этом топографическая
карта берегов Темзы; эта карта имеет очень большое значение, но
только техническое; общие понятия о течении Темзы нимало не
зависят, от тех подробностей, которые прибавляет она к очерку
Темзы, даваемому общею картой Англии. Дарвин, по своему при-
страстию к монографическому исчерпыванию вопросов, постоянно
забывал, что мелочи — это не более как мелочи, что крупные во-
просы решаются на основании немногих, существенно важных
фактов или широких идей, и никакие тысячи мелочей не могут
иметь никакого заметного веса при взвешивании аргументов по
крупным вопросам. Ошибочная надежда Дарвина, что подробная
разработка первой главы его трактата убедит кого-нибудь из тех,
кого не убедила первая глава «извлечения», — лишь наивность
простодушного человека. Но он сделал громадную научную
ошибку, взяв за основание своих соображений о характере дей-
ствия естественного отбора те результаты, какие производит хо-
зяйственный отбор, делаемый человеком. Хозяин стада, убивая
худших животных, не подвергает сберегаемых им лучших тому про-
цессу, которым убивает худших. Если, например, он бьет обухом
по лбу тех коров, которых убивает, он не наносит таких же ударов
обуха по лбу тем коровам, которых сохраняет. Естественный отбор
подвергает каждое животное стада газелей тому процессу, резуль-
татом которого оказывается смерть некоторых из них. Самая

обыкновенная форма естественного отбора — вымирание излиш-
них существ от недостатка пищи; одни ли умирающие существа
подвергаются в этом случае голоду? Нет, все. Так ли поступает
хозяин с своим стадом? Улучшалось ли бы его стадо, если б он
сдерживал размножение, подвергая всех животных голоду? Пере-
живающие животные слабели бы, портились бы, стадо ухудша-
лось бы.
В 1871 году Дарвин издал соединенными в одной книге два
исследования: о половом отборе и о генеалогии человека.
Исследование о половом отборе — это 2-й отдел 4-й главы
трактата. Ставя главною причиною замены прежних видов новыми
естественный отбор, Дарвин принимал, как одну из второстепен-
ных видоизменяющих организмы сил, половой отбор. О действии
этой силы ему не следовало бы говорить много, потому что сам
он считал ее влияние второстепенным. А между тем, исследование
о ней разрослось у него до такой степени, что превзошло объемом
книгу О происхождении видов, в которой оно составляло лишь
один и притом самый меньший по объему отдел из десяти отделов
одной главы, с прибавлением некоторых замечаний в одном, тоже
маленьком, из одиннадцати отделов другой главы (глава 5, от-
дел 9: вторичные половые отличия изменчивы). С какою целью
исследовал Дарвин действие полового отбора? Хотел ли он сде-
лать полное систематическое обозрение производимых этим отбо-
ром так называемых вторичных половых различий по всем клас-
сам, семействам, родам и видам животных? Это был бы громадный
каталог, вроде так называемых Genera et species animalium 27. Нет,
ничего подобного он не хотел сделать, потому что знал: такая ра-
бота возможна только как свод частных каталогов отдельных клас-
сов животных; а каталогов этих еще не было тогда ни одного
(кажется, и теперь еще нет). Предпринимая свое исследование,
Дарвин имел цель совершенно разумную, удободостижимую без
такой работы, длиннота которой превышала бы сравнительную
маловажность предмета в его системе понятий о причинах изме-
нения форм. Он хотел только показать, что существует половой
отбор и что в некоторых случаях действие этой силы производит
довольно значительные результаты. Для этого было бы доста-
точно привести несколько примеров наиболее крупных и ясных.
Он приписывает действию полового отбора, например, развитие
рогов у самцов некоторых млекопитающих, развитие клыков у не-
которых других, развитие яркой окраски и украшающих форм
перьев у самцов некоторых птиц. И достаточно было бы для под-
тверждения этих мыслей напомнить о рогах оленей, клыках сло-
нов, перьях хвоста павлина. Работа могла бы быть кончена в не-
сколько дней, если не в несколько часов. Но — предмет любопы-
тен, и Дарвин завлекся далеко-далеко за пределы того, чем должен
был бы ограничиться по норме, даваемой собственными его поня-
тиями о сравнительной маловажности предмета в системе разъ-
759

яснений родства нынешних видов с прежними. Он анализирует
половые (собственно так называемые вторичные, не относящиеся
к органам размножения) разницы множества животных разных
классов, начиная с довольно низких. Его привлекают особенно те
случаи, в которых наиболее трудно разобрать способ действия
полового отбора; это коллекция курьезов, подобная тем, какие со-
бирают любители редкостей. Труда и времени потрачено в сто раз
больше, чем было нужно; а полного, цельного обзора все-таки не
вышло. Впоследствии кто-нибудь, начав составлять его, вероятно,
найдет в исследовании Дарвина много материалов, полезных для
своего труда; но с точки зрения надобностей теории самого Дар-
вина, масса работы над исследованием половых различий потра-
чена совершенно напрасно. И к каким половым особенностям отно-
сятся те лоскуты обзора, на которые Дарвин употребил наиболь-
шее количество своего напрасного труда? К разницам окраски, то
есть к тем, которые заслуживают наименьшего внимания в трак-
тате, имеющем целью разъяснить происхождение видов, различий
между органическими существами по формам устройства. Напом-
ним один пример. Павлин отличается от павы разными украше-
ниями, из которых самое эффектное — длинный хвост, разверты-
вающийся вертикальным веером с великолепным ободом, образуе-
мым яркою разноцветною окраской концов перьев. Ясно, что
приобретение такого хвоста павлином имело главными своими при-
чинами какое-то усиление деятельности желез, питающих перья
хвоста, и какое-то физиологическое изменение питания опушки
концов перьев; от этих причин перья удлинились и получили гус-
тоту опушки, яркость ее окраски. Очень большую важность имело
также то изменение мускулов, управляющих движениями хвоста,
которое дало павлину возможность развертывать хвост вертикаль-
ным веером: развернутый, он производит гораздо больше эффекта,
чем не развернутый. На вопросы об этих изменениях желез, мус-
кулов и питания концевой опушки перьев и следовало обратить
наибольшее внимание. Но они не интересуют Дарвина; он бьется
исключительно над вопросом, как из двух боковых пятен конца
опушки образовалось одно центральное. Хорошо, пусть этот, срав-
нительно ничтожный, вопрос интереснее всех важных. Но прежде
чем вдаваться в исследование о том, как произвел половой отбор
слияние двух боковых пятен в одно, следовало рассмотреть пред-
варительный вопрос: возможно ли считать это слияние результа-
том полового отбора? Разве те два пятна производили менее
эффектное впечатление на паву, чем нынешнее одно? Разве от их
слияния в него обод хвоста павлина стал великолепнее? Окраска
их была, по мнению самого Дарвина, точно такая же яркая, и рас-
пределение ярких цветов в ней было точно такое же, как в нынеш-
нем пятне; а сумма их площадей была больше площади нынешнего
пятна: при слиянии их в него срезались очень большие сегменты
тех сторон, которыми они были обращены к средней линии длины
760

пера; потому обод веера при раздельности боковых пятен был ве-
ликолепнее, чем стал по слиянии их; так выходит, если брать за
достоверные факты те понятия об окраске и величине боковых
пятен, на которых основывает свое исследование Дарвин; следова-
тельно, с его собственной точки зрения должно было бы решить,
что слияние двух боковых пятен в одно не могло быть произве-
дено половым отбором, что его произвела какая-то другая сила,
перемещавшая окраску по направлению к корням концевой опушки
пера, какая-то перемена в питании опушки, действовавшая неза-
висимо от полового отбора и наперекор ему. В обе эти ошибки бес-
престанно вводит Дарвина его увлечение исследованием мелочей:
из-за мелочей он забывает факты более крупные и, углубляясь в
придумывание, каким способом данная сила произвела данный ре-
зультат, он постоянно забывает рассмотреть предварительный
вопрос о том, возможно ли приписывать действию этой силы про-
изведение этого результата, не противоположен ли характер этого
результата характеру ее, не следует ли поэтому решить, что он
произведен действием какой-нибудь другой силы, отбросить при-
искивание объяснения, которое по необходимости будет фальши-
вым, и заняться исследованием, какая другая сила произвела дан-
ный результат?
Исследование о генеалогии человека, изданное вместе с иссле-
дованием о половом отборе, — прибавка к тому трактату, извлече-
ние из которого составляет книга О происхождении видов. В ней
нет ни малейшего упоминания о том, должно ли, по мнению автора,
применять к человеку его понятия о родстве нынешних органиче-
ских существ с прежними, или не должно. Простяк хотел посту-
пить хитро. И схитрил, как умеют хитрить простяки. Все те, обма-
нуть кого хотел он своим молчанием, подняли гвалт при появлении
книги О происхождении видов, все в один голос закричали, что он
производит человека от обезьяны. Он принялся горячо уверять,
что не мог иметь такой мысли, что она по его мнению, нелепа.
Никто из кричавших не поверил опечаленному добряку. Все оста-
вили за ним мысль, от которой отрекался он, как от нелепости,
никогда не приходившей в голову ему. В тысячу раз было бы ему
легче, если б он прямо и вполне высказал в книге О происхожде-
нии видов свои понятия о генеалогии человека. Но говорить об
этом не входило в план трактата, извлечением из которого была
она. Увидев, что хитрость ввела его в беду, и ободрившись приме-
ром других натуралистов, высказавших свои понятия об отноше-
ниях человека к прежним существам подобной организации, он
написал исследование о предмете, которого не хотел касаться, когда
составлял план своего трактата. Человек менее наивный с самого
начала знал бы, что неизбежно решиться на одно из двух: или,
составляя план трактата о генеалогическом родстве некоторых ор-
ганических существ с прежними, ввести в него исследование генеа-
логии человека, или отбросить самую мысль о таком трактате.
761

В 1872 году Дарвин напечатал исследование о выражении
чувств у человека и животных 28, а в 1875 году исследование о на-
секомоядных растениях 29. Оба они относятся ко второму отделу
пятой главы трактата, говорящему об употреблении и неупотреб-
лении органов. Но не только в первом издании «извлечения»,
даже и в пятом, вышедшем в 1869 году, нет еще ни одного слова,
соответствующего им, то есть не только в 1859 году, но и в
1869 году Дарвин еще не предвидел, что найдет надобным
«пополнить» свой трактат этими исследованиями. И действительно,
мудрено было предусмотреть, что случится так. Насекомоядность
некоторых растений не принадлежит к числу классификационных
признаков их. О переменах в выражении лица или в состоянии
мускулов других частей тела при порывах чувства нечего и гово-
рить, причисляются ли они к видовым отличиям. Потому иссле-
дования об этих предметах — работы совершенно неуместные в
труде, имеющем целью разъяснить отношения между видами. И, в
особенности, следовало ли тратить время на эти ненужные иссле-
дования человеку, трудящемуся над своим трактатом уже десятки
лет, не успевшему подвинуться в обработке его дальше первой
главы и уже имеющему больше шестидесяти лет от роду? Кажется,
он имел бы надобность помнить, что ему должно дорожить време-
нем, не терять месяцев за месяцами, годов за годами на блуждания
по сторонам от основного предмета труда. Но подвернулись не-
уместные вопросы, показались любопытными и отвлекли труже-
ника от предмета его работы; впрочем, нет, не отвлекли: он дока-
зывает, что исследованиями о них разъясняется родство между
видами. Что ж, разумеется, можно приплетать что угодно к чему
угодно, было бы желание.
На 1875 году мы остановимся, потому что не имеем под руками
хронологического списка частей трактата, изданных Дарвином в
последующие годы 30. Это жаль. Но и обзор тех частей, которые
были изданы им в первые шестнадцать лет по окончании книги
О происхождении видов, достаточно показывает, как успешно и
систематично шла у неутомимого труженика обработка основных
его понятий о родстве между видами.
Он обработал первую главу трактата, служащую предисловием
к изложению его теории. На этом и остановилась систематическая
обработка трактата. После того, то есть с 1868 года до конца
жизни, он уж только блуждал по лабиринту черновых бумаг, масса
которых все разрасталась и становилась все хаотичнее; от времени
до времени он останавливался над какою-нибудь группой этих
бумаг и обработывал какой-нибудь кусок трактата, относившийся
к вопросу или мелочному, или постороннему основной задаче, из-
давал этот кусок, не имеющий связи ни с теми, которые были из-
даны раньше, ни с тем, к обработке которого переходил он.
Теория должна была излагаться во второй, третьей и четвер-
той главах трактата. Глава вторая предназначена была для ис-
762

следования перемен форм растений и животных в естественном их
состоянии, независимо от человека; она должна была служить под-
готовкой к изложению существеннейших частей теории, к разреше-
нию вопроса о том, какая сила произвела развитие органических
форм; решение этого вопроса должно было составлять содержание
главы третьей (имевшей своим заглавием: Борьба за жизнь) и
главы четвертой (заглавие которой было: Естественный отбор, ре-
зультат борьбы за жизнь). Из двадцати двух отделов этих трех
глав Дарвин успел до конца жизни обработать только один отдел,
именно второй отдел четвертой главы, излагающий учение о по-
ловом отборе, — один отдел из двадцати двух, и притом отдел,
посвященный изложению действий не борьбы за жизнь, а другой
силы — силы соперничества между самцами за обладание самкой
или между самками за обладание самцом. Из учения о борьбе за
жизнь, действия которой составляют, по теории Дарвина, основ-
ной элемент истории развития органических форм, и о производи-
мом ею естественном отборе, об этой существеннейшей черте его
теории, бедный труженик не успел обработать ни одного кусочка
до самой своей смерти. Он умер, — припомним цифры, — он умер
в 1882 году, теория была готова у него в 1844 году. Работа, неуто-
мимо веденная тридцать восемь лет, ушла на исследования или
мелочные, или посторонние предмету труда, так что в продолжение
тридцати восьми лет ни одно из коренных положений теории не
могло быть подвергнуто автором внимательному разбору, по недо-
статку времени, и пришедшие на мысль ему при начале труда ре-
шения основных вопросов остались непроверенными.
Тридцать восемь лет напрасной траты сил на блуждания по
сторонам от основного предмета труда — история науки едва ли
представляет другой пример такого нарушения правил научной
работы.
А между тем, принято превозносить похвалами способ работы
Дарвина над его трактатом. Источник их — то, что эта нескончае-
мая, безрассудная работа имеет качество очень эффектное. Много
содействуют горячности их и нравственные достоинства автора,
отражающиеся в его работе: неутомимое трудолюбие, безусловная
добросовестность, искреннейшая скромность, доброжелательней-
шая готовность признавать чужие заслуги, отдавать полную спра-
ведливость трудам соперников, кротость незлобивой души, непо-
колебимая никакими нападениями врагов; эти прекрасные черты
человека возбуждают во всяком честном человеке уважение к его
труду. Но существенная причина похвал его способу работы все-
таки не нравственные достоинства ее, а то, что результат ее очень
Эффектен: набирая и набирая подробности за подробностями и
анализируя всяческие мелочи, Дарвин подавляет массой учености
мысль человека, не умеющего или забывающего рассматривать, к
какому разряду знаний принадлежат материалы, из которых одних
сложены все груды учености, производящие эффект своими
763

размерами, по каким нормам производятся анализы и какими осо-
бенностями отличается ум, громоздящий эти груды, производящий
эти анализы.
С качествами очень доброго, безусловно честного, чрезвычайно
благородного человека в Дарвине соединялись некоторые из
качеств великого ученого: сильный ум, громадный запас знаний и,
при всей его громадности, не ослабевающее до конца жизни вле-
чение увеличивать его, учиться и учиться. Но мы видели, что этот
ум, хотя и сильный, имел склонности, несовместные с успешностью
работы над разъяснением широких, многосложных вопросов: он с
неудержимою страстью вдавался в исследования или мелочные,
или посторонние основному предмету труда, нескончаемо тратил
время на собирание длинных перечней, не прибавляющих ничего
к разъяснению, даваемому немногими примерами, на разработку
вопросов, не относящихся к делу; теряясь в массах мелочей и в да-
леких блужданиях от предмета, он упускал из вида крупные фак-
ты, не имел досуга исследовать существенные вопросы. Была в уме
Дарвина и другая особенность, несовместная с успешностью труда
над разъяснением законов жизни, многосложных и запутанных:
ребяческая наивность. Нормы, по которым Дарвин производил
анализы фактов жизни, были клочки оптимистической философии
в популярной переделке, подводящей всякие факты без всякого
исключения под простонародную поговорку: «все на свете к луч-
шему». Человек, руководящийся в своих суждениях подобными
мыслями, не имеет научной подготовки к пониманию законов
жизни, какова бы ни была обширность его специальных сведений.
Но и в запасе специальных знаний были у Дарвина пробелы, о
пополнении которых он не заботился, не догадываясь, по своей
наивности, что, кроме сведений, надобных для монографических
исследований, существует другой разряд специальных знаний, в
которых нет необходимости монографисту, но без которых невоз-
можно основательное исследование вопросов очень широких. Мы
увидим эти пробелы, обратив внимание на некоторые черты его
рассказа о том, как возникла у него мысль об изменчивости ви-
дов, и о том, как искал он разъяснения истории изменений форм
организмов.
Натуралист, правда, еще очень молодой, конечно, еще не успев-
ший приобрести такого количества специальных знаний, какое
имеют первоклассные ученые в 35 или 40 лет, но все-таки натура-
лист и, притом, уже способный обогатить науку превосходными
наблюдениями и очень основательными выводами из них, — сле-
довательно, уже имеющий очень много специальных знаний, плы-
вет из Англии к восточному берегу Южной Америки, посещает его
в нескольких местах, делая наблюдения и, между прочим, изучая
животных, делает потом такие же наблюдения по западному берегу
Южной Америки, приплывает, наконец, к Галапагосскому архипе-
лагу и «удивляется», даже не просто, а «очень удивляется», уви-
764

дев, что животные этого архипелага похожи на животных ближай-
шего берега Южной Америки, но не одинаковы с ними. Как же
возможно было, чтоб он удивился этому? Предположим наиболь-
шую правдоподобную скудость запаса специальных знаний у него;
все-таки странно, что в его знаниях мог быть пробел, оставивший
место удивлению при виде того, что он увидел. Правда, зоологиче-
ская география была тогда разработана гораздо меньше, чем те-
перь; но все-таки общеизвестным фактом было уже и тогда то, что
фауны островов, лежащих далеко от континентов, обыкновенно со-
стоят из видов сходных, но не одинаковых с видами ближайших
частей континентов. И мало того, что он «очень удивился» тогда;
через двадцать пять лет он, уже давно ставший первоклассным на-
туралистом, рассказывая во «Введении» к книге О происхождении
видов этот факт, не находит в нем ничего странного. То же самое
неведение о его странности остается и еще через десять лет, в пя-
том издании книги. Как понять это неведение? Очевидно, что
мысли Дарвина о том, какие знания нужны натуралисту, остава-
лись односторонни и в 1859, и в 1869 году, как были односторон-
ни его заботы о приобретении знаний до отплытия из Англии в
конце 1831 года: он дорожил только сведениями, надобными
монографисту; плохое знакомство с отделами сведений, относя-
щимися к широким фактам, продолжало казаться ему не стран-
ным, потому что оставалось у него плохим, и он даже не заме-
чал, что оно остается плохим, считая этот отдел знаний мало-
важным.
Неожиданный факт, удививший молодого натуралиста на Гала-
пагосских островах, привел его к мысли, что животные этого ар-
хипелага — видоизмененные потомки предков, другие потомки
которых, вероятно, тоже видоизменившиеся, живут в ближайшей
части Южной Америки. Мысль правильная. Но опять странный
пробел в знаниях: молодому натуралисту не припомнилось, что
были великие натуралисты, говорившие о генеалогическом родстве
между видами 31. Как мог он уехать из Англии, не зная этого?
Хорошо; не знал. Допустим, что он, предполагавший быть моно-
графистом, был прав, считая ненужным знакомиться с трудами
натуралистов, устаревшими в своих мелочных подробностях, по-
тому непригодными для монографиста, пособиями для которого
должны служить новейшие книги. Но вот он возвратился в Анг-
лию и, хоть принужденный работать, главным образом, над приго-
товлением к печати фактических результатов своего путешествия,
трудится и над разъяснением своей мысли о генеалогическом род-
стве между видами. Это уже не монографическая задача. Одно из
основных правил научной работы говорит, что человеку, желаю-
щему сформировать себе правильные понятия по очень широкому
вопросу, по которому современные специалисты имеют ошибочные
мнения, необходимо навести справки о мнениях прежних великих
специалистов; но это правило научной работы над разъяснением
765

широких вопросов неизвестно молодому — теперь, впрочем, уже
не очень молодому, двадцативосьмилетнему — натуралисту, заду-
мавшему пересоздать науку об органических существах. Он не
знает, что ему следует навести справки о мнениях прежних вели-
ких натуралистов, мысли которых о родстве между видами назы-
вали не заслуживающими внимания учители его, ученики Кювье.
Он пришел к убеждению, что теория неизменности видов, изло-
женная Кювье, ошибочна; и он не догадывается, что для него,
противника Кювье, не должны быть авторитетными отзывы уче-
ников Кювье о мыслях натуралистов, противник которых был
Кювье. Он продолжает верить своим учителям, что мысли этих
натуралистов о родстве между видами не заслуживают внимания,
и, год за год, работает над приискиванием объяснения изменений
форм организмов, не догадываясь, что не мешало бы ему спра-
виться о мнениях прежних трансформистов. Он не находит объяс-
нения, бродит в потемках. И вдруг — о, радость — объяснение
нашлось. Оно нашлось — о, чудо из чудес! — в трактате о поли-
тической экономии, — в трактате, написанном с целью оправдать
торийское министерство, при поддержке большинства вигов от-
вергающее проекты политических реформ, предлагаемые меньшин-
ством вигов 32. Как возможно было сделать в книге подобного
содержания находку, надобную для пересоздания науки об отноше-
ниях между розой, сосной и мхом, между слоном, орлом и сель-
дью? Случай удивительный по своей несообразности с правилами
здравого смысла, но, помимо этого своего свойства, очень простой,
совершенно натуральный. Если человек, желающий стать живо-
писцем, не знает, что учиться живописи надобно у живописцев, то
в своих поисках учителя он, зашедши к столяру, научится живо-
писи у этого мастера: столяр не живописец, это правда; но умеет
чертить карандашом фигуры стульев и столов; он научит этому;
что ж, и то хорошо. Разве ж это не живопись?
Итак, пересоздавать естествознание надобно на основании по-
литического памфлета. Прекрасно. Но если уж пришлось заимст-
вовать у Мальтуса теорию, объясняющую изменения форм расте-
ний и животных, то следовало, по крайней мере, вникнуть в смысл
учения Мальтуса. Дарвин не позаботился и об этом. Он не дога-
дался разобрать, какой смысл имеет у Мальтуса мысль, озарившая
его, утомленного блужданием в темноте. Если бы он правильно
понял восхитившую его мысль учителя, — теория, построенная на
ней, была бы ошибочна только тем, что приписывала бы преобла-
дающее влияние на ход изменений органических форм действию
силы, имеющей лишь второстепенное значение в этом отношении,
оставляла бы без внимания другие силы, влияние которых на из-
менение форм организмов гораздо могущественнее; она давала бы
слишком узкое объяснение фактам, но не искажала бы охватывае-
мую ею маленькую долю истины прибавкой лжи, примешанной к
ней по недоразумению. Вышло иначе. В восторге от внезапного
766

озарения ума, Дарвин вырвал из аргументации Мальтуса очаро-
вавшую его мысль, не потрудившись рассмотреть мыслей, с кото-
рыми она соединена у его учителя и которыми определяется ее
смысл. Он предположил в ней смысл, соответствующий его при-
вычным понятиям о вещах, не догадываясь, что этот смысл несо-
образен с понятиями его учителя, и построил на фальшиво поня-
том обрывке публицистической защиты торийского министерства,
поддерживаемого большинством вигов, теорию развития органи-
ческой природы. Таков источник теории благотворности борьбы
за жизнь; он — грубое недоразумение.
Мальтус говорит, что каждый вид органических существ имеет
силу размножаться; что по действию этой силы количество су-
ществ каждого вида становится и остается превышающим коли-
чество пищи, находимой этими существами; что потому неко-
торые из них подвергаются голоду и погибают или прямо от него,
или от болезней и других бедствий, производимых им.
Все это правда. Но для чего Мальтус выставляет ее на вид?
Он хочет показать, от чего происходят бедствия, которым под-
вергаются люди, когда чрезмерно размножаются, и показывает,
что в этом случае причина их бедствий — чрезмерное размноже-
ние: они размножаются, как неразумные существа, и подвергаются
бедствиям, каким подвергаются через свое размножение неразум-
ные животные. О чем же говорит Мальтус? О бедствиях и причине
бедствий. Что такое, по его понятиям, бедствия? Они, по его по-
нятиям, бедствия, и только; зло, и только. Видит ли он что-нибудь
хорошее в причине бедствий, о которой говорит, в чрезмерности
размножения? Ничего хорошего в ней он не видит: она — причина
бедствий, и только; причина зла, и только.
Так это по Мальтусу. И на самом деле так. Он не прав лишь
тем, что производит все бедствия от одной причины — от чрезмер-
ности размножения; есть и другие причины их, совершенно раз-
личные от нее; они есть не только у людей, но и у разумных жи-
вотных и у растений. Например, когда молодые сухопутные мле-
копитающие, играя, забудут смотреть себе под ноги, забегут в
болото и утонут, или когда буря ломает дерево: — это бедствия,
происходящие от причин, не имеющих ничего общего ни с недо-
статком пищи, ни с чрезмерностью размножения. Но в том, что
чрезмерное размножение производит только бедствия и что бед-
ствия — это бедствия, и только бедствия, Мальтус прав, по сви-
детельству физиологии животных и растений и прикладных ее
наук, патологии и терапии их.
Итак, по Мальтусу, бедствия, производимые чрезмерностью
размножения, — бедствия, и только, зло, и только, и причина, про-
изводящая их, чрезмерность размножения — причина бедствий,
и только, причина зла, и только. Но Дарвин не был подготовлен
к пониманию такого взгляда на вещи; у него даже не было пред-
положения, что такой взгляд на вещи возможен, потому что
767

привычные ему понятия о вещах были совершенно иные и были
привычным ему до такой степени, что казались единственно воз-
можными. Эти понятия о вещах, казавшиеся ему единственно воз-
можными, были те, по которым бедствия считаются не бедствиями,
а благами, или, в случаях крайнего неудобства признавать их бла-
гами, считаются источниками благ. Такой способ понимать вещи
называется оптимистическим. Держась этого образа мыслей и не
предполагая возможности иного, Дарвин был убежден, что Маль-
тус думает о бедствиях подобно ему, считает их или благами, или
источниками благ. Те бедствия, о которых говорит Мальтус, —
голод, болезни и производимые голодом драки из-за пищи, убий-
ства, совершаемые для утоления голода, смерть от голода, — сами
по себе, очевидно, не блага для подвергающихся им; а так как они,
очевидно, не блага, то из этого, по понятиям Дарвина, следовало,
что их должно считать источниками благ. Таким образом у него
вышло, что бедствия, о которых говорит Мальтус, должны про-
изводить хорошие результаты, а коренная причина этих бедствий,
чрезмерность размножения, должна считаться коренною причи-
ною всего хорошего в истории органических существ, источником
совершенствования организации, тою силой, которая произвела из
одноклеточных организмов такие растения, как роза, липа и дуб,
таких животных, как ласточка, лебедь и орел, лев, слон и горилла.
На основании такой удачной догадки относительно смысла заимст-
вованной у Мальтуса мысли построилась в фантазии Дарвина тео-
рия благотворности борьбы за жизнь. Существенные черты ее
таковы.
История органических существ объясняется мыслью Мальтуса,
что они, чрезмерно размножаясь, подвергаются недостатку пищи
и часть их погибает или от голода, или от его последствий, из ко-
торых особенно важны в этом отношении два: борьба за пищу
между существами, живущими одинаковою пищей, и борьба между
двумя разрядами существ, пожираемыми и пожирающими; сово-
купность фактов, производимых голодом и его последствиями, мы
будем называть борьбою за жизнь, а результат борьбы за жизнь,
то есть погибель существ, не способных выдержать эту борьбу, и
сохранение жизни только существами, способными выносить ее,
будем называть естественным отбором; сравнивая прежние флоры
и фауны между собою и с нынешними флорой и фауной, мы видим,
что некогда существовали только растения и животные низкой
организации, что растения и животные высокой организации воз-
никли позднее и что совершенствование организации шло посте-
пенно, а соображая данные сравнительной анатомии и эмбриоло-
гии, находим, что все растения и животные, имеющие организацию
более высокую, чем одноклеточные организмы, произошли от од-
ноклеточных организмов;
а так как коренная причина изменений органических форм —
борьба за жизнь и естественный отбор, то:
768

причина совершенствования организации, источник прогресса
органической жизни — борьба за жизнь, то есть голод и другие
производимые им бедствия, а способ, которым производит она
совершенствование организации,— естественный отбор, то есть
страдание и погибель.
И эту теорию, достойную Торквемады, сочинил добряк, по-
кинувший изучение медицины по неспособности выносить вид опе-
раций в хирургической клинике, где приняты все меры для смяг-
чения страданий оперируемого. Мальчики, растущие в обществе
людей, загрубевших от бедности, то есть главным образом от не-
достатка пищи, — грубые, невежественные, злые мальчики, когда
мучат мышонка, не думают, что действуют на пользу мышам; а
Дарвин учит думать это. Изволите видеть: мыши бегают от этих
мальчиков; благодаря тому в мышах развиваются быстрота и
ловкость движений, развиваются мускулы, развивается энергия
дыхания, совершенствуется вся организация. Да, злые мальчики,
кошки, коршуны, совы — благодетели и благодетельницы мышей.
Полно, так ли? Такое бегание полезно ли для развития мускулов
и энергии дыхания? Не надрываются ли силы от такого бегания?
Не ослабевают ли мускулы от чрезмерных усилий? Не портятся
ли легкие? Не получается ли одышка? По физиологии, да: ре-
зультат такого бегания — порча организма. И беганием ли огра-
ничивается дело? Не сидят ли мыши, спрятавшись в норах? По-
лезно ли для мышей, млекопитающих животных, то есть существ
с полною потребностью движения и очень сильною потребностью
дыхания, неподвижное сидение в душных норах? По физиологии,
не полезно, а вредно. Но стоит ли соображать, что говорит физио-
логия? Есть книга Мальтуса; достаточно выхватить несколько
строк из нее, и — готова теория, объясняющая историю органи-
ческих существ.
Что постыдятся сказать в извинение своих злых шалостей не-
вежественные мальчики, то придумал и возвестил миру человек
умный, человек очень добрый и — натуралист, которому, кажется,
следовало бы помнить основные истины физиологии; вот до ка-
кого помрачения памяти и рассудка может доводить ученое фанта-
зерство, развивающее ошибочную догадку о значении непонятых
чужих слов!
Много дурного говорил Мальтус; ему нельзя было обойтись
без того; он хотел защищать политику коалиции тори и большин-
ства вигов, вызванную историческими обстоятельствами, это
правда, но, тем не менее, вредную для них и его родины политику,
о которой сам он знал, что она несправедлива и вредна; дурную
книгу написал он, недобросовестную, и заслуживает за то пори-
цания. Но в том, что взвел на него благодарный ученик, он не ви-
новат; таких мерзостей он не внушал; напрасно Дарвин вообразил
себя его учеником, — он исказитель Мальтуса; напрасно он назы-
вает свою теорию применением его теории к вопросу о происхож-
769

дении видов — это не применение теории Мальтуса, а извращение
смысла его слов, — извращение грубое, потому что истинный
смысл его слов ясен. Он считает чрезмерность размножения при-
чиною бедствий, и только; а бедствия он считает бедствиями, и
только. В этом он верен истине, верен естествознанию. Дарвин
называет совокупность результатов чрезмерного размножения
борьбою за жизнь; хорошо; что же такое борьба за жизнь с
точки зрения, на которую ставит своих читателей Мальтус? Со-
вокупность бедствий, и только бедствий. Результат борьбы за
жизнь Дарвин называет естественным отбором; хорошо; что же
такое, сообразно понятиям Мальтуса, естественный отбор? Никак
не благо, а непременно нечто дурное, потому что чрезмерность раз-
множения не производит, по его понятиям, ничего хорошего, про-
изводит только дурное.
Так это по Мальтусу. Совершенно так, как по физиологии.
Мальтус нам не мил и не авторитетен. Но пренебрегать физиоло-
гией не следует.
Припомним же, что такое, по физиологии растений и живот-
ных, бедствие в жизни индивидуального существа и какое влия-
ние на детей имеют, по физиологии, бедствия родителей.
Физиология говорит: бедствие в жизни индивидуального орга-
нического существа — нарушение хорошего хода функций орга-
низма, и у организмов, имеющих способность ощущения, — нару-
шение, соединенное с ощущением боли, когда касается частей
организма, в которых находится способность ощущения; если
нарушение тяжело и продолжительно, оно имеет результатом в
некоторых случаях смерть, во всех других — порчу здоровья,
порчу организма; то же самое, если оно хотя и не тяжело и непро-
должительно, но повторяется часто.
Какое влияние на организацию потомков имеет, по физиологии,
порча здоровья, порча организации родителей? Организмы,
имеющие испорченное здоровье, рождают организмы, имеющие
прирожденную испорченность здоровья; существа, имеющие
испорченную организацию, рождают существа, имеющие при-
рожденную испорченность организации. И если ход жизни идет в
этом направлении через ряд поколений, то с каждым новым поко-
лением размер результата увеличивается, потому что он — сумма
порч прежних поколений, у каждого из которых прирожденная
испорченность увеличивалась порчею производимою бедствиями
собственной жизни.
Как называется на языке физиологии порча организма, воз-
растающая по ряду поколений? Она называется вырождением*
И как называется вырождение, состоящее не только в ухудшении
здоровья организма, но и в изменении самой организации? Оно
называется понижением организации, деградациею.
Вот что такое, по физиологии, результат борьбы за жизнь —
понижение организации; вот что такое, по физиологии, естест-
770

венный отбор — сила, понижающая организацию, сила дегради-
рующая.
Но зачем помнить физиологические законы, когда есть Маль-
тус? Хорошо; Мальтус важнее физиологии, то пусть будет важ-
нее. Но и мысль Мальтуса, рекомендуемая нам взамен физиоло-
гии, ведет к тому же понятию о естественном отборе. Ход вывода
прост и ясен.
Чрезмерность размножения производит только бедствия; есте-
ственный отбор — результат чрезмерного размножения; спраши-
вается, что такое естественный отбор, благо или зло? Кажется, не
очень мудрено сообразить: он — зло. Что такое зло в применении
к понятию об организации? Понижение организации, деградация.
Насколько видоизменяются организмы действием естествен-
ного отбора, они деградируются. Если б он имел преобладающее
влияние на историю органических существ, не могло бы быть ни-
какого повышения организации. Если предками всех организмов
были одноклеточные организмы, то при преобладании естествен-
ного отбора не могли бы никогда возникнуть никакие организмы
хотя сколько-нибудь выше одноклеточных. А если одноклеточные
организмы не первобытные формы органической жизни, если пер-
вым фазисом существования жизни, ставшей впоследствии орга-
ническою, было существование микроскопических кусочков орга-
нического, но еще не организовавшегося вещества, называемого
теперь протоплазмой, то из этих неорганизованных кусочков про-
топлазмы не могли, в случае преобладания естественного отбора,
возникнуть никакие организмы, ни даже самые низшие разряды
одноклеточных существ; и мало сказать, что из них не могли воз-
никнуть никакие организмы, — нет, не могли бы продолжать сво-
его существования даже и эти кусочки протоплазмы: каждый из
них в самый момент возникновения был бы уничтожаем действием
естественного отбора, разлагался бы на неорганические комбина-
ции химических элементов, более устойчивые в борьбе, чем про-
топлазма. А если первобытными существами были не бесформен-
ные кусочки протоплазмы, а одноклеточные организмы, то и о них
следует сказать, что они под преобладанием естественного отбора
не только не могли бы повышаться в организации, но не могли бы
и продолжать свое существование: он отнимал бы у них организа-
цию, превращал бы их в кусочки бесформенного органического
вещества, а его превращал бы в неорганические соединения.
Но было не так. Из первобытных существ, имевших очень низ-
кую организацию или даже не имевших никакой организации,
бывших бесформенными кусочками протоплазмы, развились ра-
стения и животные очень высокой организации. Это значит: исто-
рия тех кусочков протоплазмы или одноклеточных организмов,
которые были первыми предками высокоорганизованных существ,
и история следующего ряда предков этих существ шла в направ-
лении, противоположном действию естественного отбора, под влия-
771

нием какой-то силы или комбинации сил, противоположной ему и
перевешивавшей его.
Одна ли была эта сила или комбинация нескольких сил? Преж-
ние трансформисты нашли, что повышение организации произво-
дилось действием не одной силы, а нескольких сил; и некоторые
из этих сил были определены ими. Нынешние трансформисты
пополняют открытия прежних. Должно думать, что ряд этих от-
крытий далеко не закончен, что перечисление повышающих орга-
низацию сил еще остается неполным. Но по законам физиологии
ясно определяется общий характер всех их: все силы, повышающие
организацию, — те силы, которые имеют благоприятное влияние
на жизнь индивидуального органического существа, — содейст-
вуют хорошему ходу функций его организма и, если это существо
имеет способность ощущения, возбуждают в нем своим действием
ощущения физического и нравственного благосостояния, доволь-
ства жизнью и радости.
Добрый читатель или добрая читательница, я утомил вас длин-
нотою моей статьи. Простите.

МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ БИОГРАФИИ Н. А. ДОБРОЛЮБОВА
I
ПЕРЕПИСКА Н. А. ДОБРОЛЮБОВА С ОТЦОМ И МАТЕРЬЮ
Вступительные сведения. — Обзор содержания переписки; извлечения из нее.
Сохранением писем Николая Александровича Добролюбова к
отцу, матери и другим родным русская литература обязана сест-
рам его: Антонине Александровне Костровой, Анне Александров-
не Рождественской и Катерине Александровне Стекловой, мужу
Антонины Александровны (ныне покойному) Михаилу Алексее-
вичу Кострову и двоюродному брату Николая Александровича
(ныне также покойному) Михаилу Ивановичу Благообразову. Те
письма, которые получал от Николая Александровича дядя его
(ныне также покойный) Василий Иванович Добролюбов до пере-
езда своего в Петербург, утратились; но сохранились те, которые
получал он в Петербурге от племянника из-за границы.
Николай Александрович был старший сын священника ниже-
городской Никольской церкви Александра Ивановича и супруги
его Зинаиды Васильевны Добролюбовых.
Иларион Галактионович Короленко (брат писателя Владимира
Галактионовича), живущий ныне в Нижнем-Новгороде и приняв-
ший на себя труд участия в пополнении материалов для биографии
Николая Александровича, собранных в первое время по его смерти
одним из его знакомых и сбереженных заботливою любовью
А. Н. Пыпина и М. А. Антоновича, списал копию с послужного
списка Александра Ивановича 1. Важнейшие из сведений, пред-
ставляемых Э т и м списком, следующие:
Александр Иванович был сын диакона одного из сельских при-
ходов нижегородской епархии, кончил курс в нижегородской семи-
нарии по первому разряду и был определен учителем высшего от-
деления нижегородского духовного уездного училища в 1832 году,
773

рукоположен в иерейский сан 20 сентября 1834 года и определен
священником в нижегородскую Никольскую церковь; начиная с
1835 года, исполнял разные поручения епархиального начальства;
за успешное исполнение их получал выражения благодарности;
3 марта 1841 года был определен законоучителем в нижегородское
училище детей канцелярских служителей; 22 июня 1843 года был
назначен членом духовной консистории, с увольнением от должно-
сти учителя; «за весьма усердное старание и деятельное смотрение
за построением при его приходской церкви» двух трехэтажных
каменных флигелей объявлена была ему 25 сентября 1844 года от
епархиального начальства «полная признательность и благодар-
ность»; в 1850 году был он награжден камилавкою.
Средства на постройку флигелей при церкви были собраны его
просьбами у прихожан.
В воспоминаниях, составлением которых занимается теперь
Антонина Александровна, она говорит:
Александр Иванович был на хорошем счету у преосвященного (Иере-
мии); уважая его, к а к дельного, умного человека, Иеремия предложил ему
перейти на место протоиерея в город Семенов; но Александр Иванович не
мог согласиться на предложение, так к а к его удерживали запутанные дела по
дому, постройка которого вынудила его произвести несколько займов. При-
хожане, любившие Александра Ивановича, упросили Иеремию оставить им
его. Но раз воля преосвященного встретила себе отпор, то по своему харак-
теру он не мог не испытывать неудовольствия против Александра Ивано-
вича, которого и после отказа старался склонить на согласие. Поэтому Алек-
сандр Иванович был всегда настороже и опасался, что Иеремия вынудит все-
таки его согласие своею властью.
Из переписки, которую по смерти Александра Ивановича вел
с Николаем Александровичем Борис Ефимович Прутченко, зани-
мавший тогда должность председателя нижегородской казенной
палаты, видно, что Иеремия, желая отомстить Александру Ивано-
вичу за несогласие с его волей, хотел уменьшить его доход от свя-
щеннической должности. Никольская церковь имела одного свя-
щенника, потому что приход ее был недостаточно велик для того,
чтобы могли иметь от него средства к жизни два священника; но
Иеремия, чтобы сделать вред Александру Ивановичу, решил на-
значить к ней второго священника; таким образом, доход, который
получал Александр Иванович, разделили бы пополам между ним
и его товарищем. Но прихожане своим протестом заставили Иере-
мию отказаться от этого намерения.
Доход Александра Ивановича от священнической должности
составлял, вероятно, около 500 руб. Так должно думать потому,
что Василий Иванович определяет приблизительно в 200 рублей
долю его, несколько меньшую половины.
Свой дом Александр Иванович строил в долг. Когда он умер,
доход с дома все еще поглощался срочными уплатами по долгам.
Это видно по подробным отчетам, находящимся в письмах Василия
Ивановича к Николаю Александровичу,
774

Сумма долгов, лежавших на доме во время смерти Александра
Ивановича, составляла 2854 р. 43 к.
Дом был каменный, двухэтажный, на фундаменте, с подвалами,
часть которых имела отделку жилых комнат. При доме находился
деревянный флигель.
В годы, предшествовавшие смерти Александра Ивановича, в
доме жил князь В. А. Трубецкой, занимавший тогда должность
управляющего нижегородскою удельною конторой. В флигеле
жили сами Александр Иванович и Зинаида Васильевна.
Дом и флигель были застрахованы в 9000 р.
О действительной стоимости дома Антонина Александровна в
своих воспоминаниях говорит:
Дом отца, как слышала я от него, по постройке обошелся ему более
42—43 тысяч на ассигнации, то есть тысяч 12 с лишком серебром. Дом про-
дан, лет 15—16 тому назад, за 14 тыс. р. сер. не ремонтированным.
Переходя от ответов на вопросы о материальном положении
детей Александра Ивановича по его смерти к ответам на вопросы
о качествах здоровья и о характере его и Зинаиды Васильевны,
Антонина Александровна говорит:
Александр Иванович был крепкого телосложения, среднего роста, до-
вольно полный; но в последнее время заботы по дому, столкновения с Иере-
мией, опасения преследования оказали на него свое влияние; а потеря жены,
о которой он очень горевал и без слез не мог говорить, значительно подор-
вала его здоровье. Он крепился, попрежнему исполнял все свои обязанности
и не падал духом, хотя заметно худел и ослабевал физически.
Так как по смерти отца я осталась девочкою по четырнадцатому году,
то мне довольно трудно с уверенностью судить о характере Александра
Ивановича; но по отношениям его с Иеремиею, которому не удалось настоять
на переводе отца, по тому, как он переносил потерю жены, почти не проявляя
своего горя внешним образом ни в раздражении, ни в упадке деятельности и
духовных сил, можно думать, что он обладал сильным характером я способ-
ностью владеть собою во время тяжелых событий жизни.
Он был предприимчив и очень деятелен, что доказывается его построй-
ками собственного дома при небольших средствах, церковных домов и укра-
шениями и улучшениями, произведенными в церкви. Весь день он был по-
стоянно занят службой в церкви, требами, церковными, консисторскими и
собственными делами, которые заставляли его засиживаться за 12 часов
ночи.
В приходе его любили, так как он был ласков со всеми, добр, ровен в об-
ращении, сдержан даже в минуты досады, исполнителен и являлся всюду с
готовностью по первому призыву.
Мать Николая Александровича, Зинаида Васильевна, дочь протоиерея
Никольской церкви, Василия Федоровича Покровского, на место которого по-
ступил Александр Иванович, была также крепкого сложения, довольно высо-
кая и видная женщина.
Все ее болезни: ревматизм, зубная боль и другие, были приобретены уже
впоследствии.
Она была также очень деятельна и неутомима. Имея большую семью,
она содержала в большой чистоте и порядке как весь дом, так и детей, ко-
торых также приучала к труду, чистоте и порядку. Всех детей она кормила
сама, сама вела все хозяйство и работала на всю семью. Первоначальным обу-
чением всех детей она занималась также сама.
775

Насколько образцовою матерью и хозяйкой была она, можно судить по
тому, что, оставшись после нее тринадцати лет, я знала все домашние жен-
ские работы и вполне умела вести хозяйство.
Беспрестанная и неутомимая деятельность и заботы подорвали, наконец,
ее здоровье, а на 38-м году жизни она умерла от простуды после родов,
8 марта 1854 года.
По смерти жены Александр Иванович предполагал пригласить на житье
к себе свою мать, Марью Федоровну (жившую по смерти мужа с своими до-
черьми на родине, верст за 200 от Нижнего), и написал об этом как ей, так
и Николаю Александровичу. Но известие от сына о смерти жены так по-
влияло на Марью Федоровну, что с нею произошел удар, и она не в состоя-
нии была переехать к сыну. Хозяйка осталась я.
Александр Иванович умер от холеры; болезнь его продолжалась 10—
12 часов. Еще накануне смерти, 5 августа, служил он всенощную; а на дру-
гой день, в 10 часов утра, он уже скончался, в конце 42 года своей жизни.
Обремененный делами, Александр Иванович не имел времени
быть учителем сына. Потому, когда мать научила мальчика, чему
могла, отец пригласил давать уроки ему воспитанника семинарии
Михаила Алексеевича Кострова. Ученик сильно полюбил учителя
и навсегда сохранил любовь к нему. Михаил Алексеевич сделался
ближайшим другом Александра Ивановича и Зинаиды Васильев-
ны. Когда Антонина Александровна достигла возраста вступле-
ния в брак, Михаил Алексеевич женился на ней.
В своих воспоминаниях Антонина Александровна, отвечая на
вопросы о ее покойном муже, говорит:
Семинаристом он жил на квартире в доме Фавсты Васильевны (стар-
шей сестры Зинаиды Васильевны), и Александр Иванович, зная его, как хо-
рошего воспитанника семинарии, не имеющего средств, и сочувствуя его бед-
ности, доставил ему урок у себя, которым Михаил Алексеевич и содержал
себя во время своего учения в семинарии.
По окончании семинарского курса, в 1848 году, Михаил Алек-
сеевич был, как отличный ученик, послан в московскую духовную
академию. Кончив курс в академии, он возвратился в Нижний и
получил должность инспектора нижегородского духовного учи-
лища.
По смерти Александра Ивановича место его было, как это
тогда называлось, зачислено за Антониной Александровной, то
есть было оставлено вакантным до ее замужества, с тем, что будет
тогда отдано человеку, за которого она выйдет, если он будет до-
стойным иерейского сана. Женившись на Антонине Александров-
не, Михаил Алексеевич получил это место.
Он оставался священником при Никольской церкви до самой
своей смерти. Он скончался 19 июня 1886 года.
Михаил Алексеевич, в своих воспоминаниях о Николае Алек-
сандровиче, говорит:
Когда ему стало восемь лет с половиной, то приглашен был в учители
к нему я. Наше учение продолжалось около трех лет. Тогда он был пред-
ставлен в Духовное училище, из которого через год был переведен
в семинарию, В семинарии он учился пять лет и шел все первым.
776

В семинарию он был переведен в 1848 году, в 1852 году пере-
шел в богословский класс. Курсы в классах семинарий (и духов-
ных академий) были в те времена двухлетние. Николай Алексан-
дрович должен был кончить семинарский курс в 1854 году и тогда
был бы, как отличный ученик, отправлен на казенный счет в мо-
сковскую или казанскую духовную академию, курсы которых на-
чинались, как и в нижегородской семинарии, по четным годам. Но
ему хотелось ехать не в духовную академию, а в университет. Он
еще до перехода в богословский класс стал готовиться к универ-
ситетскому экзамену, усиленно занимаясь дома теми предметами,
которые в семинарии были преподаваемы в объеме меньшем тре-
буемого для принятия в университет. Увидев, что может выдер-
жать университетский экзамен, он стал говорить отцу о своем же-
лании ехать в университет. Оно оказалось неудобоисполнимо.
Михаил Алексеевич говорит об этом так:
Семинарское образование не могло удовлетворить его, как он нередко
говорил и мне об этом; не надеялся он удовлетвориться и в духовной акаде-
мии, а непременно желал ехать в какой-нибудь университет. Отец его не
прочь был и сам отпустить его туда; но затруднительное положение кошель-
ка (ибо он был кругом в долгу по выстройке дома своего) было причиной,
что решено было отправить его в петербургскую духовную академию.
Невозможность уделять из священнического дохода столько
денег на содержание сына в университете, сколько было бы, по
мнению отца, необходимо ему там, происходила оттого, что Алек-
сандр Иванович и Зинаида Васильевна имели тогда, кроме стар-
шего сына, шестеро детей.
В петербургской академии курсы начинались по нечетным го-
дам. К приемному экзамену допускались и пробывшие только один
год в богословском классе воспитанники тех семинарий, курсы ко-
торых шли по четным годам. Оставаться в семинарии было не-
выносимо скучно для Николая Александровича. Потому-то он и
просил отца отпустить его в петербургскую академию. Это было
выигрышем года времени сравнительно с поступлением в казан-
скую или московскую академию.
Но для того, чтобы воспитанник семинарии, не кончивший
курса, а пробывший только год в богословском классе и не отправ-
ляемый семинарским начальством по так называемому «вызову
из академии», а отправляющийся только по своему собственному
желанию, мог быть допущен к приемному экзамену в академии,
нужно было разрешение св. синода. А для того, чтобы оно было
дано, надобно было ходатайство епархиального преосвященного
о нем. В том, чтобы архиерей согласился ходатайствовать перед
св. синодом, и состояла вся сущность дела; разрешение св. синода
было только формальностью: на подобные ходатайства епархиаль-
ных архиереев не бывало отказов.
Ходатайство преосвященного было отправлено в св. синод
777

13 марта 1853 года, а Николай Александрович 15 марта писал в
своем дневнике:
Свершились желания. Давно задуманное и жданное исполнено.
Мне непременно хотелось поступить в университет. Папенька не хотел
этого, потому что при его средствах это было невозможно. Но он не говорил
мне этого и представлял только невыгоды университетского воспитания и
превосходство академического. Тогда этого рода доказательствами меня не-
возможно было убедить: я был непоколебимо уверен, что если могу где-ни-
будь учиться в высшем заведении, то это только в университете. Но между
тем, я видел ясно, что для моего отца действительно очень трудно, почти не-
возможно было содержать меня в университете. Конечно, будь я пореши-
тельнее, я бы объявил, что хочу этого и что проживу там хоть на 50 цел-
ковых в год, только бы учиться в университете. Но я не хотел и не мог
этого; решительного объяснения не было, а во мне кровь кипела, воображе-
ние работало, рассудок едва сдерживал порывы страсти.
Жутко было мне тогда. Но, наконец, папенька сказал, что мое желание
выполнить невозможно, что тысячу рублей ассигнациями в год он мне опре-
делить не может, а меньше нельзя. Больше он ничего слушать не хотел, как
ни уверял я его, что половины этой суммы для меня слишком достаточно.
И как только сказали, что нельзя, я успокоился, потому что добиваться не-
возможного я никогда не стараюсь.
Но при всем том, я не мог примириться с мыслью — остаться еще на два
года в семинарии, где учение было очень незавидное.
Чтобы сократить на год потерю времени в семинарии, он взду-
мал отправиться в петербургскую академию.
На это дело папенька согласился легче. Не было возражений о труд-
ности учиться, ни о возможности поступить туда; сказано было только не-
сколько слов о моей молодости, но я представил, что молодому еще легче
учиться, и дело было слажено.
По окончании дела мне следовало бы радоваться, а я очень равнодушен.
Правду сказать, я и теперь еще не уверен в превосходстве академического
образования, и мысль поступить в университет не оставляет меня. Впрочем,
это по обстоятельствам. Главным образом соблазняет меня авторство, а если
мне хочется в Петербург, то не по желанию видеть Северную Пальмиру, не
по расчетам на превосходство столичного образования: все это на втором
плане, это только средство. На первом же плане стоит удобство сообщения
с журналистами и литераторами. Прежде я безотчетно увлекался этою
мыслью, а теперь уж начинаю подумывать, что
«То кровь кипит, то сил избыток...»
Надежда на журналистов для меня очень плоха, потому что, не доучив-
шись год в семинарии, я в академии должен буду заниматься очень сильно, и
времени праздного у меня не будет; и, притом, я не знаю новых языков, сле-
довательно, переводное дело уже не по моей части, а иначе как начать?... По-
думаешь, подумаешь, пишешь стихотворение:
«Мучат сомнения душу тревожную...»
и потом опять какая-то апатия нападает на душу, как будто это до меня и не
касается. Одна надежда на премудрый промысл поддерживает меня. С тех
пор, как благодетельная уверенность в благости и неусыпной заботливости
о нас божией посетила меня, мне кажется, что я даже несравненно легче сне-
су, если меня и прогонят назад в Нижний из академии. Этого я также имею
причины опасаться, хотя и не теряю надежды сдать хоть кое-как приемный
экзамен. Много теперь нужно мне трудиться, необычайная энергия требуется,
чтобы поддержать себя, а, между тем, я как будто и не думаю об этом и
едва-едва, потихоньку, принимаюсь готовиться.
778

Он «едва-едва принимался готовиться» к академическому экза-
мену потому, что над мыслями о надобности готовиться лежало у
него в глубине души твердое сознание совершенной ненадобности
в этом; при своей склонности к самопорицанию он знал, что го-
тов к экзамену; он раздумывал о том, что, может быть, его «про-
гонят» с академического экзамена, а, между тем, знал, что выдер-
жит его блистательно.
Приемный экзамен в петербургской академии начинался около
половины августа. Николай Александрович выехал из Нижнего
в начале августа (1853 г.). Он ехал в дилижансе (железной дороги
из Нижнего в Москву тогда еще не было). Из Москвы он написал
отцу и матери письмо. Он веселым тоном описывает свою поездку
и впечатления, какие произвела на него Москва. Железная дорога
из Москвы в Петербург была уже открыта. Николай Александро-
вич ехал в вагоне 3-го класса. Первое письмо его из Петербурга к
отцу и матери помечено 10-м числом августа. Описав поездку по
железной дороге, он переходит к рассказу о забавном приключе-
нии, которое произошло с ним немедленно по приезде. Нанимая
извощика вести его с чемоданом в духовную академию, он почел
достаточным назвать ее духовной академией; вез, вез его извощик
и привез к зданию, которое оказалось академией художеств. На
слова его, что это не та академия, не духовная, извощик отвечал,
что никакой другой академии извощики не знают. Николай Алек-
сандрович объяснил ему, что духовная академия находится в Нев-
ском монастыре. И пришлось ехать обратно всю длинную проехан-
ную дорогу.
До окончания экзамена, по выдержании которого Николай
Александрович был бы принят на казенное содержание, ему
должно было жить на квартире. Она была заранее приискана для
него находившимися в академии нижегородцами. Случайным вы-
бором ее был открыт Николаю Александровичу путь, вместо ду-
ховной академии, в Педагогический институт.
Вот его рассказ отцу и матери *.
Земляки еще заранее отыскали мне комнатку недалеко от академии, за
три рубля сер. в месяц без стола . Я предложил хозяину доставлять мне
стол; говорит: «не могу» . Я должен был согласиться платить рубль
двадцать коп. ассигнациями за каждый день за стол... Конечно, это не совсем
выгодно; но мое положение теперь таково, что им всякий спекулятор может
пользоваться. Теперь расскажу вам дело.
Здесь случилось со мной весьма важное и, быть может, счастливое об-
стоятельство. На моей квартире нашел я поселившегося в одной комнате со
мною студента Педагогического института, одного из тех, которые в пред-
прошлом году поступили в институт, не выдержав экзамена в духовной ака-
демии. Наверху жило в том же доме два брата — один — кончивший курс
в здешней академии, другой — студент вятской семинарии, сыновья тамош-
него ректора. Младший брат приехал было держать экзамен в духовную ака-
* В извлечениях из писем Николая Александровича пропуски, делаемые нами, отмеча-
ются, как и в других извлечениях, двумя чертами . Многоточия-- не отметки пропусков;
они принадлежат манере Николая Александровича, писать.
779

демию, но брат не советовал ему, и он подает прошение в Педагогический
институт. Вчера к студенту института пришел товарищ, живущий на даче,
которую нанимают для студентов каждое лето и на которую мой соквартирец
не попал только потому, что приехал из отпуска раньше срока. Этот товарищ
рассказывал: «В институте, брат, слезы: на 56 вакансий явилось только
23 человека, и из числа их только 20 могли быть допущены к экзамену, по-
тому что из трех оста\ьных одному 38 лет, другому 14, третий какой-то
отчаянный (полоумный) *. Через несколько дней был еще экзамен, явилось
пять человек, и все приняты почти без экзамена». — Я сказал, что если не
примут в академию, то и я бы попытался; и студенты начали такие уверения
(о легкости экзаменов в институт), что мне даже не верилось. Наконец один
начал советовать, чтоб я сходил на-днях в институт, поэкзаменовался там
(а то можно сделать без всяких письменных документов моих) ** и потом
быть спокойным. Я сказал, что не вижу причины, для чего бы решаться на
такую мистификацию, и он объявил мне вот что: «Теперь они (лица, состав-
ляющие институтское начальство, директор и конференция) в отчаянии и при-
нимают всякого, а, между тем, хлопочут по всем гимназиям и семинариям
(посылая приглашения ехать в институт); например, один профессор выписал
шесть человек из одной смоленской семинарии, где он сам учился... Министр
объявил, что если к 1 сентября не будет полного комплекта, то он закроет
заведение; а, между тем, у вас (в академии) к тому времени только кончатся
экзамены. Если вас постигнет неудача, куда вы тогда денетесь? А теперь, вы-
державши экзамен (в институт), вы можете быть спокойны насчет академии.
Если же вас примут (в академию), то придете только к директору (института)
и скажете: ваше превосходительство, я получил от родителей письмо, в кото-
ром мне ни под каким видом не советуют поступать в Педагогический инсти-
тут, — и он, не имея в руках ваших документов, не может никак вступиться за
это...» Такой ход дела поставил меня в страшное раздумье. Мне бы так хоте-
лось поступить в институт, что, выдержав там экзамен, я бы стал умышленно,
молчать на экзамене академическом ***, но, во всяком случае, я не решусь
избрать окончательно место воспитания без воли вашей, мои милые, доро-
гие, бесценные папаша и мамаша, которых теперь больше, чем когда-нибудь,
люблю. Умоляю Вас, решите мое недоумение, выведите меня поскорее — если
можно, ныне **** — из того мучительного состояния, в котором я нахожусь
теперь... Пока еще можно воротиться мне, а между тем, кроме других выгод,
у меня останутся (зашитыми) 35 целковых, которые, право, жалко отдать за
неуклюжую шляпу и не совсем тонкий сюртук академический *****. Весь ны-
нешний день я в таком волнении, что, как видите, даже бумагу взял верх но-
гами, начиная писать вам.
Когда улеглось волнение, в котором Николай Александрович
отдал на решение отца и матери вопрос, держать ли ему экзамен
в Педагогический институт, он увидел, что в тревоге мыслей не
рассчитал, может ли ответ быть получен им своевременно. По тог-
дашнему ходу почты, ответ на письмо, отправленное из Петербурга
* Курсивом в скобках отличены от текста наши пояснительные вставки. Когда
курсив, то есть соответствующее курсиву подчеркиванье слов, встречается в письмах Николая
Александровича, мы делаем оговорку об этом в примечании.
** Документы Николая Александровича находились у академического начальства,
которому были представлены при подаче просьбы о допущении к экзамену в академию.
*** Молчать на экзамене, чтобы оказаться не выдержавшим его, но, все-таки, держать
экзамен, — вероятно, для того, чтоб отец имел оправдание перед архиереем, мог сказать ему:
мой сын поступил в институт лишь потому, что не выдержал экзамена в академии.
***• То есть отвечайте мне в тот же день, как получите это письмо, если будет можно
отвечать в тот день, если это будет почтовый день. Почта ив Нижнего в Москву ходила тогда
только три, даже только два раза в неделю.
***** Те воспитанники семинарий, которые приезжали в академию не на казенный, а на
свой счет, должны были, при поступлении в нее, вносить деньги за выдаваемую им одежду
академической формы. Принимаемые в Педагогический институт все получали обмундировку
бесплатно.
780

в Нижний 10 августа, не мог быть получен в Петербурге ранее
19 августа, а вероятнее было, что оборот почты займет двумя
днями больше этого кратчайшего, возможного срока, и ответ при-
дет только 21 августа. А начало последнего круга приемных экза-
менов в институте было назначено 17 августа. Дожидаться ответа
значило пропустить возможность поступления в институт. Оказы-
валось необходимым держать экзамен в институте, не дожидаясь
ответа отца и матери, или отказаться от поступления в институт.
Педагогический институт считался учреждением, одинаковым
с университетами. Преподавание в нем считалось университетским.
Многие — и, притом, принадлежавшие к наилучшим — профес-
соры Петербургского университета были, с тем вместе, профессо-
рами Педагогического института. Студенты Петербургского уни-
верситета считали студентов института равными себе.
Поступить в Педагогический институт значило, по мнению Ни-
колая Александровича, то же самое, что поступить в университет.
И отец не согласился на это его желание только потому, что не
имел денег на содержание его в университете. Теперь ему пред-
ставлялся случай поступить на казенное содержание в учрежде-
ние, равное университету. Он не мог пропустить этого случая.
Он сходил в институт за разрешением держать экзамен,
а 17 числа пошел держать экзамен в институт.
Начало экзамена в духовную академию было назначено в тот
же самый день, 17 августа. Держа экзамен в институте, нельзя
было держать экзамен в академии.
Николай Александрович выдержал все экзамены в институте.
Они кончились 20 августа, и 21 августа, утром, он был объявлен
принятым в студенты института.
И только вечером в этот день, когда дело было уж кончено,
пришло, как и следовало тому быть по обыкновенному ходу обо-
рота почты, письмо отца и матери, бывшее ответом на вопрос,
начинать ли дело.
Это письмо не сохранилось. Но по последующей переписке
видно, в чем состоял ответ отца и матери. Он был такой, каким
неизбежно следовало ему быть по тем мыслям, которые внушал
отцу и матери Николай Александрович, объясняя им мотивы,
склонившие его к желанию держать экзамен не в духовную ака-
демию, а в Педагогический институт.
Отец и мать не могли сомневаться в том, что его трусость
напрасная. Пусть отец мог считать себя некомпетентным судьей
приготовленности сына к академическому экзамену. Но разве
стали бы ручаться семинарское начальство и архиерей, если бы не
имели полной уверенности, что воспитанник их семинарии, за ко-
торого они ручаются, выдержит экзамен прекрасно?
Он поддался трусости, совершенно неосновательной, это было
ясно отцу и матери. Он осрамит себя, их, семинарское начальство,
архиерея, если они не выведут его из ошибки, которой он под-
781

дался. Он сам подсказал им ответ, который они должны дать ему.
Содержание их ответа видно с полною ясностью по ссылке на
него в одном из тех писем Николая Александровича, которые бу-
дут цитированы дальше:
Вы писали, что если я не поступлю в академию, то осрамлю и себя, и вас,
и семинарию, что вы не думали, чтоб я был так легковерен и проч. и проч.
Иного ответа и не могло быть от рассудительных людей, при
той мотивировке, какую дал Николай Александрович своей
просьбе о дозволении ему держать экзамен в Педагогический ин-
ститут. Но как сложилась в его мыслях такая мотивировка?
Мог ли он не сознавать, что хорошо подготовлен к академи-
ческому экзамену, выдержит его прекрасно? Он был скромен в
мнениях о себе. Но все-таки не мог не знать, что его сведения
очень много превышают размер требований академического экза-
мена. Или он имел трусливый характер? Напротив, он был один
из тех немногих людей, которые неспособны испытывать робо-
сти. С чего ж ему вздумалось предполагать, что он не выдержит
академического экзамена? Это было приятное ему самообольще-
ние. Прежде оно служило ему, как мы видели, отрадой от мысли,
что ему приходится ехать в духовную академию, а не в универ-
ситет. Что ж, быть может, он не выдержит экзамена в академии —
вот и будет прекрасно! Правда, это будет стыд; но что за важ-
ность! Он избавится от поступления в академию. Теперь ему пред-
ставлялась еще гораздо большая надобность успокоивать себя
мыслью, что он не выдержал бы академического экзамена. Ему
хотелось оправдать перед собой то свое «преступление», что, вы-
просив у отца и матери позволение ехать в духовную академию,
он, по приезде в Петербург, захотел держать экзамен не в акаде-
мию, а в другое учебное заведение.
В данном случае мучение души мнимого преступника может
казаться смешным. Но впоследствии времени бывали у Николая
Александровича такие же напрасные и гораздо более тяжелые
мучения совести по поводу фактов более важных, чем вопрос о
том, в академию ли поступить, или в Педагогический институт. По
достоинству преподавания, по полезности преподаваемого не было
разницы между академиею и филологическим факультетом инсти-
тута, на который поступил Николай Александрович. Большая
разница была в жалованье, получаемом на должностях, даваемых
воспитанникам института и академии непосредственно по оконча-
нии курса: хорошо кончившие курс в академии были назначаемы
учителями семинарий; жалованье учителю семинарии было 900 р.
асс; хорошо кончившие курс в Педагогическом институте были
назначаемы старшими учителями гимназий; жалованье старшему
учителю гимназии 400 р. сер., то есть 1400 р. асс., в полтора раза
больше семинарского. Но не об этой разнице, действительно важ-
ной, думал тогда Николай Александрович, а лишь о том, что ин-
782

ститутское преподавание лучше академического. Это было незна-
ние. Вскоре по поступлении в институт Николай Александрович
увидел, что он — та же самая семинария.
Отец и мать были совершенно правы, отвечая упреками на
просьбу сына о дозволении ему уклониться от академического
экзамена, как слишком трудного для него. Но не были ль упреки
высказаны сурово? Мать не могла говорить сыну суровым то-
ном, — такой у ней был характер, такая нежность была в ее любви
к сыну. И если б отец написал резко, то несомненно уступил бы ее
просьбе изорвать суровое письмо, заменить резкие выражения
мягкими. Но нельзя думать, чтоб отец, при всем своем огорчении,
захотел написать сыну сурово; такое предположение опровергается
характером всех писем Александра Ивановича к Николаю Алек-
сандровичу, какие сохранились. Свои советы сыну он излагает в
самых деликатных выражениях, без малейшего доктринерства;
свои несогласия с намерениями сына он высказывает не иначе, как
обстановляя их оговорками: а, впрочем, поступай, как сам рас-
судишь; нам издали мудрено судить; тебе самому виднее, как бу-
дет лучше.
Чтение переписки Александра Ивановича с сыном отнимает
всякую возможность сомневаться, что упреки его Николаю Алек-
сандровичу за робость перед академическим экзаменом были вы-
сказаны со всею деликатностью, какая была совместна с обязан-
ностью родителей предостеречь сына от поступка, представлявше-
гося им, по его же собственному письму, легкомысленною, по-
стыдною робостью.
Он не принял в расчет, какую дурную мотивировку дало его
намерению поступить в Педагогический институт смущение, наве-
денное на его душу мыслью, что он очень огорчит отца и мать
этим своим желанием. Потому, получив их ответ, он придал их
упрекам вовсе не то значение, какое имели слова их.
Отец и мать были огорчены тем, что сын струсил академиче-
ского экзамена; он понял их огорчение в том смысле, что они
осуждают его за предпочтение, отдаваемое им институтскому курсу
над академическим, что поэтому известие о его поступлении в ин-
ститут повергнет их в глубокую печаль; ему даже казалось, что
им трудно будет простить такое ужасное нарушение их воли, тре-
бовавшей от него поступления в академию.
Вот письмо, которым он отвечал на их решение вопроса о вы-
боре между институтом и академией:
1853, августа 23, С.-Пбург.
Простите меня, мои милые, родные мои, п а п а ш а и мамаша, которых так
много люблю и почитаю в глубине души моей!... Простите моему легкомыс-
лию и неопытности! Я не устоял в своем последнем намерении (ждать их ре-
шения), и п и с ь м о в а ш е п р и ш л о с л и ш к о м поздно — к в е ч е р у того дня, в к о т о -
рый поутру объявлен я студентом главного Педагогического института. Не
о п р а в д а л я надежд и ожиданий в а ш и х и — горе н е п о с л у ш н о м у сыну!... Тоска,
783

какой никогда не бывало, надрывает меня эти два дня, и только богу известно,
сколько слез, скольких мук бесплодного раскаяния стоило мне последнее
письмо ваше! Как в горячке метался я оба дня, дожидаясь почты, и если б
можно, сам полетел бы к вам, чтоб у ног ваших вымолить прощение. Не
стану теперь оправдываться, не стану ничего рассказывать вам, потому что
я слишком возмущен *; но с полным сознанием своей вины прибегаю к вам
с мольбой о прощении и благословении... Оно только может возвратить мне
потерянное спокойствие, которого нигде я не нахожу теперь. Как ни хорош
Педагогический институт и как ни хорошо принят я в нем, но я лучше бы
желал быть последним в академии, — именно потому только, что вы это одоб-
ряете... Не считайте ж меня ослушником, непокорным сыном... Клянусь,
если б я знал, что вы так сильно вооружитесь против института, не
поступил бы я туда ни за какие блага в мире. Всеми преимуществами,
всею будущностью своею пожертвовал бы я, чтобы только исполнить волю
вашу, волю любящих родителей, которых счастье для меня дороже моего,
которого я еще не понимаю. Но я ошибся, я обманулся, и жестоко на-
казываюсь за опрометчивость! Горе мне, несчастному своевольнику, без бла-
гословения родителей! Я чувствую, что не найду счастья с одною своею не-
опытностью и глупостью...
Неужели же оставите вы меня, столь много любившие меня, так много
желавшие мне всего доброго? Неужели по произволу ** пустите вы меня за
мою вину перед вами? Простите — умоляю вас. Простите и требуйте чего
хотите, чтоб испытать мое послушание. Скажите слово — и я уволюсь тот же
час из института, ворочусь в семинарию и потом пойду, куда вы хотите,
хоть в казанскую академию. Лучше вытерпеть все пытки горького унижения
и пошлых насмешек, лучше испытать все муки раздраженного самолюбия,
разбитых надежд и несбывшихся мечтаний, чем нести на себе тяжесть гнева
родительского. Я вполне испытал это в последние дни после получения ва-
шего письма. Избавьте же меня от этого состояния, простите, простите меня.
Я знаю, вы меня любите... Не смею подписаться тем, чем недавно я сде-
лался ***, чтобы не раздражать вас... Но все еще надеюсь, что вы позволите
мне назваться сыном вашим.
Н. Добролюбов.
С следующею почтой, поуспокоившись, я буду обстоятельно писать к вам.
Но горько смущает меня, тяжело налегает на сердце страшная мысль, как
будет принято это письмо мое. Еще раз — ради господа бога, ради всего
святого и дорогого для вас — простите моей неопытности, не лишите меня ва-
шей любви и благословения, без которых нет в мире счастья, не оставьте ва-
шими советами, без которых я пропаду здесь. Ради бога, ради Христа —
умоляю любовь вашу. Иначе — я не знаю, что будет со мною...
Он хотел написать отцу и матери «более обстоятельно», когда
«поуспокоится», и надеялся, что успокоится к времени следующей
почты; но вместо одной почты прошло пять, вместо двух или трех
дней две недели, а он все еще оставался неспособным привести в
порядок свои мысли, совершенно расстроенные порицанием, полу-
ченным от отца и матери, все еще не мог собраться с духом, чтобы
написать обещанное «обстоятельное» объяснение своего ужасного
преступления.
Но оказалось, что отцу и матери не нужно было никаких об-
стоятельных разъяснений, чтобы найти преступление сына изви-
нительным, потому что никакого преступления в его предпочтении
* Возмущен печалью или раскаянием.
•• На произвол мой, на волю судьбы.
*** Семинаристы, поступавшие в какое-нибудь высшее учебное заведение, имели обычай
в первое время по поступлении подписываться «студент» такого-то учреждения.
784

институту перед академией они и не воображали находить. Он по-
ступил в Педагогический институт — им было совершенно до-
статочно узнать это, чтоб огорчение их прошло.
В чем состояло оно? В том, что он струсил академического
экзамена. К этому экзамену он был превосходно подготовлен, ка-
залось всем: отцу, семинарскому начальству, архиерею (близко
знавшему его лично) — и вот, он думает, что не выдержит экза-
мена в академию. Как же можно было отцу и матери надеяться,
что он выдержит экзамен в институт? Они знали: там требуется
подготовка по программе гимназического курса, большая часть
которого не входит в состав семинарского. По общему и совер-
шенно справедливому мнению воспитанников и преподавателей се-
минарий, экзамен в Педагогический институт был бы для семина-
риста гораздо труднее академического. Уверения сына, что инсти-
тутский экзамен обращен в пустую формальность, не могли не
возбуждать в людях, более знающих жизнь, чем он, грустных мыс-
лей о его неопытности. Институтский экзамен, как бы ни была
велика снисходительность экзаменующих и наблюдающих за экза-
менующими, все-таки должен был оставаться для семинариста
труднее академического. Что ж будет, если их сын, не надеющийся
выдержать экзамена в академии, пойдет держать экзамен в инсти-
тут? — должны были думать отец и мать.
Опасения оказались напрасны: сын не осрамился, как застав-
лял ожидать, а выдержал экзамен в институт.
Отец и мать написали ему, что вовсе не сердятся, напротив —
радуются.
Письмо их не сохранилось. Но содержание его само собой по-
нятно из того, что прежде они вовсе не порицали желания сына
поступить в университет, а только не имели денег на содержание
его в университете; ехать в академию, а не в университет, приш-
лось ему исключительно потому, что воспитанники академии жили
на казенном содержании. Теперь он поступил на казенное содер-
жание в высшее учебное заведение, считающееся одинаковым с
университетом, дающее кончающим в нем курс должности лучше
даваемых духовными академиями, — какую ж причину имели отец
и мать быть недовольными? Напротив, им было приятно, что сын
поступил в учебное заведение, которое нравится ему более, чем
академия, и лучше академии обеспечивает кончающих курс. Они
были рады.
Увидев это, он удивился, был в восторге и написал им письмо
не на одном, как обыкновенно, а на нескольких листах. Вот начало
этого письма:
1853, Сентября 6. Петерб.
Так вы на меня не сердитесь, так вы благословили меня! И даже ни од-
ного упрека за своевольство. Как я теперь весел, спокоен в счастлив, этого
невозможно высказать... Теперь я буду писать вам, милые п а п а ш а и мамаша,
много, много, все буду писать вам. Вот, если хотите, с начала история. Когда
785

сказали мне, что можно поступить в Педагогический институт, я не мог не
впасть в сильное раздумье. Я соображал и припоминал, я молился, и после
долгого, мучительного размышления — только с самим собой и ни с кем
больше — решился я на этот важный шаг, определяющий судьбу моей будущ-
ности. Я припомнил, что и вы говорили мне о поступлении в институт при
неудаче в академии, или даже после ученья в академии, я соображал и советы
и отзывы некоторых знакомых, вошел в свои собственные наклонности, и
после всего этого приступил к делу. Отправивши письмо к вам, я не рассчи-
тывал, что ответ придет очень поздно, и потому писал, что без вашего согла-
сия не решусь ни на что. Но потом увидел я, что если до этого ни на что не
решаться, то ничего и не сделаешь. Поэтому вечером 12 числа отправился
я к инспектору института, Александру Никитичу Тихомандритскому, спро-
сил его, можно ли держать экзамен без документов моих, которые представлю
после, объяснил обстоятельно все дело и получил позволение явиться на экза-
мен 17 числа. В этот же самый день был назначен первый экзамен в акаде-
мии. (Поэтому я вечером 16-го писал Журавскому * записку, что зубная
боль препятствует мне быть на экзамене. Он тотчас пришел осведомиться,
потому что квартира моя была почти возле академии. Я лег и очень болез-
ненно отвечал ему, что к несчастью и проч.) На другой день пошел я в инсти-
тут вместе с сыном вятского ректора. Пришедши туда, я, прежде всего, дол-
жен был написать сочинение О моем призвании к педагогическому званию; и
как написать что-нибудь дельное нельзя было на такую пошлую тему, то я и
написал тут всякого вздору — и то, что я хорошо учился, и то, что я имею
иногда страшную охоту поучить кого-нибудь, и то, что мне 17 лет, и то, что
прежде мне самому хочется поучиться у своих знаменитых (будущих) настав-
ников. Знаменитый наставник посмотрел сочинение, посмеялся, показал дру-
гим и решил, что оно написано очень хорошо. На экзамен (изустный, после
письменного) я вышел, прежде всего, к Лоренцу. Он прогнал меня по все-
общей истории и заключил: ви отшень хорошо знаете историю. Это меня
ободрило, и с веселым духом держал я экзамен по другим предметам; а после
экзамена подошел я к инспектору и спросил его: «Александр Никитич, по-
звольте узнать, могу ли я надеяться поступить в институт? Иначе я могу
еще теперь обратиться в академию». Он, вместо ответа, развернул список и,
показав мне мои баллы, довольно высокие, сказал: «Помилуйте, а это что
же?» Затем, 20 числа, был другой экзамен.
По окончании его инспектор поздравил Добролюбова с поступ-
лением в институт. На другой день, 21 числа, экзаменовавшиеся
были позваны в конференцию института.
Позвали нас в конференцию, и директор прочитал: «принимаются та-
кие-то безусловно». Таких нашлось человек 12, меня не было. «Без благо-
словения родителей нет счастья», — подумал я; но директор начал снова: «за-
тем следуют те, которые хотя оказались хорошими, даже очень хорошими по
всем предметам, но слабы или в немецком, или во французском языке, и по-
тому» (тут — можете представить — он остановился и закашлял; я задро-
жал) «могут быть приняты только с условием, что они к первым зимним
праздникам окажут свои успехи в этих языках». В этот разряд попала боль-
шая часть семинаристов, и я — первый. Таким образом, я был уже принят,
когда, пришедши домой, получил ваше письмо, которое в один миг повергло
меня в такое отчаяние. Вы, кажется, недовольны слишком сильным (взволно-
ванным, страстным) тоном моего письма (от 23 августа, которое приведено
выше), в котором я ничего путем не объяснил вам; но я тогда решительно
не мог писать иначе: так быстр и так тяжел был этот переход от полного
счастья к безнадежной горести. Хорошо еще, если б я мог кому-нибудь ска-
зать мое горе; но вы знаете мой характер. Получил я письмо при товарищах;
* Воспитаннику нижегородской семинария, отправленному в петербургскую академию
на казенный счет и потому немедленно после приезда помещенному жить в академии. Он и
Николай Александрович ехали в Петербург вместе.
786

Слезы навернулись у меня на глазах, когда я прочел его, но я только свист-
нул и очень равнодушно положил его в карман. Зато после я плакал целый
вечер. В одну из самых горьких минут написал я вам мое письмо, которым,
быть может, даже напугал вас. Простите, но вспомните — ведь, вы писали,
что если я не попаду в академию, то осрамлю и себя, и вас, и семинарию, что
вы не думали, чтобы я был так легковерен и проч. и проч. Было от чего
притти в отчаяние. Я даже не ожидал от вас и теперь такого всепрощения. Но
зато я теперь совершенно счастлив.
После этого Николай Александрович рассказывает, что, по
его просьбе, обер-прокурор синода сделал распоряжение, чтоб
академическое правление выдало ему его документы для представ-
ления в институт.
28 числа я получил из академического правления свои документы, пред-
ставил директору и в тот же день поселился в институте, где и пребываю
до сих пор в добром здоровье и совершенном счастии.
Теперь я ответил на большую часть ваших вопросов. Остается еще ска-
зать о том, лучше ли я нахожу для себя институт, чем академию? Вы можете
так спрашивать, не видавши института, и чтобы вполне предполагать прево-
сходство первого, надобно самому присмотреться к обоим. Разумеется, у кого
какой вкус. — Другим нравится и духовная академия; но что касается до
меня, то вы, конечно, припомните, что я поехал в духовную академию только
от крайности. Давнишняя моя мысль и желание было поступить в универси-
тет; но когда сказали мне *, что это невозможно, я старался найти хоть ка-
кое-нибудь средство освободиться от влияния **, и это средство я нашел в
петербургской академии. Но и при этом у меня всегда оставалась мысль не
только поступить на статскую службу, но даже учиться в светском заведе-
нии. Мысль эта глубоко вкоренилась во мне, и ничуть не была пустою меч-
той, как уверял один человек ***. Я уж умел наблюдать за своими склонно-
стями, умел сообразить кое-что и давно понял, что я совсем не склонен и не-
способен не только к жизни духовной, но и к науке духовной ****. И припом-
ните, слышали ль вы от меня хоть раз хоть одно слово о преимуществе
духовной академии перед университетом? Кажется, никогда. Я покорился
судьбе, хвалил академию петербургскую на счет других академий духовных,
но никогда не возвышал ее над светскими заведениями... И что же мог я
чувствовать, когда, приехавши сюда, вдруг увидел возможность осуществить
давнишние мечты, когда я опять нашел то, что считал уже невозвратно по-
терянным? Я не мог не броситься на эту мысль — поступить в институт, не
мог упустить благоприятный случай, тем более, что экзамен институтский
был легче академического ***** и что перейти из академии в институт, как вы
писали, можно не через год, а только через два ******. Для чего же беспо-
* Когда сказал ему отец.
** В атом месте письма уничтожено несколько слов, вероятно, Александром Иванови-
чем, без сомнения, из предосторожности (он показывал и читал письма сына знакомым;
мог спросить их у него и архиерей). Вычеркнутые слова были, очевидно, собственные имена;
одно из них, несомненно, «Пенсий», ректор нижегородской семинарии; к »тому имени было
прибавлено, по всей вероятности, другое: «Ерема», как называли архиерея Иеремию.
**• Какой-то знакомый, быть может, тот Леонид Иванович, который, как упоминается
в письме Николая Александровича от 6 августа, убеждал его поступить в монахи, когда
будет в академии. Поступление в монашество было для студентов духовных академий путем
к архиерейству.
**** Не по недостатку религиозности (он был тогда человек верующий), а потому, что
формы преподавания в духовных заведениях казались ему очень неудовлетворительны, формы
быта духовенства тяжелы, и, что всего важнее, ему хотелось посвятить себя литературе.
***** Это еще отголосок того настроения мыслей, которое давало Николаю Александро-
вичу извинение перед самим собой в намерении держать экзамен в институт. В одном на
следующих писем он сам приводит пример трудности институтского экзамена для семинари-
стов: сын вятского ректора не выдержал этого акзамена.
****** Совет поступить в академию и перейти через год в институт был дан отцом, веро-
ятно, в письме, порицавшем намерение сына не поступать в академию. Перейти в институт через
год нельзя было потому, что курсы классов («отделений») института были тогда двухлетние,
соответственно тому и прием в институт происходил лишь раз в два года (по нечетным годам).
787

лезно тратить их? Притом, в институтском начальстве, товарищах и проч. я на-
шел совсем другое, чем в академических.
Он сравнивает то, что видел в академии, с тем, что увидел в
институте; показывает, что все в институте лучше академического,
и продолжает:
Как же еще не лучше в институте против академии? Именно вы сказали
правду — промысл привел меня сюда, и я вижу в этом вознаграждение за то
терпение, за ту кротость, с которой я покорился судьбе и перенес отказ ваш
или, лучше, решение необходимости касательно поступления в университет.
А ведь, в самом деле, припомните: вы, папаша, несколько раз спрашивали,
видя меня за историей, за словесностью, за математикой: «Да что ты все
этим занимаешься? Разве это там важно, разве это там требуют?» Под «там»
вы разумели академию; а я почему-то готовился с этих именно предметов,
совсем не имея ее в виду, и вот это мне пригодилось. Да и то сказать: меня
в академии постоянно убивала бы мысль, что я поступил туда не сам собой,
а по разным протекциям — преосвященного Волкова, графа Толстого, который
просил за меня Макария, как мне здесь сказали. Между тем, здесь я поступил
именно сам собою, а не по чужой милости, или, лучше, по одной милости бо-
жией, которую постараюсь заслуживать всегда, сколько можно слабому чело-
веку. По некоторым вашим отзывам обо мне и о моем характере, я думаю,
что вы достаточно знаете меня и потому поймете, что последнее обстоятель-
ство для меня тоже не последней важности.
Вы еще спрашиваете меня, все ли у меня цело, есть ли деньги? Да куда
же я дену 35-то целковых? Ведь, я не вносил их в академию. Вещи все также
в совершенной сохранности. Прощайте. Сын Ваш С.Г.П.И. (Студент Глав-
ного педагогического института) Н. Добролюбов.
Первое из сохранившихся писем отца и матери Н. А. Добро-
любова было писано к нему 27 сентября, отправлено 28, получено
Николаем Александровичем 5 октября, то есть на восьмой день
по отправлении (почта в те времена очень часто запаздывала).
Письмо матери служит, между прочим, ответом на (не сохранив-
шееся) письмо сына, заключавшее в себе поздравление ее с днем
рождения. Лист начинается письмом отца, состоящим лишь из
немногих строк. Отец говорит, что посылается при этом письме
«еще десять рублей», и прибавляет: «Я уверен, что ты не употре-
бишь оные деньги безрассудно. А в необходимом и даже полезном
не отказывай себе ни в чем. Чаю покупай себе лучшего».
После отца пишет мать:
Я вчерась писала тебе, милый Николенька, и была очень утешена полу-
ченным от тебя письмом. Никак не ожидая, чтобы ты, при всех своих заня-
тиях мог вспомнить день моего рождения, я была спокойна, как давно не
бывала; но каково ж мое удивление: к вечеру наш добрый Михаил Алексее-
вич принес твое письмо, так неожиданно полученное, которое еще больше
меня обрадовало потому, что я не ожидала.
Она благодарит сына за то, что он вспомнил о дне ее рожде-
ния, и продолжает:
Мы к тебе не скоро отвечали, — вероятно, на письмо от 6 сентября,—
потому, что писал к тебе Михаил Алексеевич, так чтобы не затруднять тебя
излишнею пересылкой. Мы рассчитали, что у тебя за покупкой книг оста-
нется немного денег, потому посылаем их тебе.
788

Мать просит его беречь здоровье, не отказывать себе ни в чем
надобном, и продолжает:
«Отец писал так коротко» потому, что спешил к обедне; он
просил ее отвечать на заключавшиеся в письме сына, от 6 сен-
тября, вопросы о том, какие из вещей, ставших ненужными ему,
по поступлении в институт, следует ему продать. Она выражает
согласие на то, чтоб он продал все перечисленные им вещи, кроме
чемодана:
Чемодан, если можно, то оставь при себе: он тебе понадобится, когда
поедешь к нам в гости; а я надеюсь, что это будет, дождусь тебя к себе,
чтобы на тебя полюбоваться в твоем мундире.
Она возвращается к тому, что очень обрадована полученным
вчера письмом сына.
Будь здоров, спокоен и счастлив. Тысячу раз благодарю тебя за письмо
твое. Оно меня очень радует. Но только папаша велел мне написать, чтоб ты
не тратил время дорогое, которого так мало дают тебе *, на ненужные письма.
Но к нам, прошу тебя писать хоть понемногу. Прощай, мой милый, мой доро-
гой Николенька, как ты сам назвал себя в письме. Мне это название очень
приятно. Любящая тебя много, очень много мать твоя 3. Добролюбова.
В те времена в среднем кругу провинциального общества было
принято называть взрослых детей в письмах к ним по имени и
отчеству. Александр Иванович обыкновенно и называет так сына.
Зинаида Васильевна раза два поддавалась этому обычаю. Сын
просил ее называть его, попрежнему, Николенькой.
К письму Зинаиды Васильевны сделала приписку младшая
сестра ее, Варвара Васильевна:
Благодарю тебя, милый Николенька, за память. Радуюсь, что ты не по-
шел в кутьи. Варвара К.
Варвара Васильевна Колосовская была и сама, как Зинаида
Васильевна, жена священника. Но это, как видим, не стесняло ее
иметь беспристрастное мнение о «кутье». В одних из своих писем
к Николаю Александровичу она объясняет и причину, по которой
рада, что он не пошел в кутьи: семинаристы и студенты духовных
академий имеют неуклюжие манеры и плохо знают приличия;
племянник ее теперь отстанет от этих принадлежностей кутейни-
ческого воспитания.
Она была бойчее Зинаиды Васильевны в шутках. Но если она
делала такую приписку к письму сестры, то не ясно ли, что Зи-
наида Васильевна разделяла ее мнение о преимуществах светских
учебных заведений над духовными? Да и у самой Зинаиды Ва-
сильевны высказывается предпочтение института духовной ака-
демии в словах, что ей приятно будет видеть сына в институтском
мундире (он был одинаковый с университетским).
* Николай Александрович сообщил отцу и матери распределение дня в институте; отец
нашел, как видно по письмам Николая Александровича, что при таком распределении дня
остается слишком мало времени для серьезных, самостоятельных занятий, к каким привык
дома сын.
789

Прочитав первое из сохранившихся писем отца и матери к
Николаю Александровичу, нельзя не увидеть, что деликатность
его характера была единственным источником мучительного со-
мнения в том, одобрят ли отец и мать его предпочтение институт-
ского курса академическому. Он не мог не знать, что мать пред-
почитает светские учебные заведения духовным; и он превосходно
знал, что понятия обо всем на свете одинаковы у отца и матери.
После того разговора с отцом, в котором речь была доведена до
вопроса, может ли отец содержать его в университете, он не мог
не понимать, что прежние рассуждения отца о преимуществах
академического воспитания над университетским были только ре-
зультатом желания отца отклонить его от намерения, неудобоис-
полнимого по недостатку денег, сберечь его от огорчения раскры-
тием положения денежных дел семейства.
С того дня, как получено было Николаем Александровичем
письмо отца и матери, говорившее, что они и не думали сердиться
на него за предпочтение институтского курса академическому, на-
против, рады его поступлению в институт, жизнь его шла спо-
койно до половины марта.
В первые недели по поступлении в институт Николай Алек-
сандрович восхищался им. Но очень скоро увидел, что и институт-
ские лекции, хотя некоторые из них (именно: лекции Срезнев-
ского по славянским наречиям и H. M. Благовещенского по
римской литературе) хороши сами по себе, дают ему, в общей
сложности своей, слишком мало знания сравнительно с тем, сколь-
ко желает и может он приобретать. Не дальше, как через месяц по
начале курса, он уже стал употреблять на занятия, посторонние
требованиям институтского курса, все те часы, какие оставлял в
распоряжении студентов институтский порядок дня, регулирован-
ный обязательным расписанием от минуты, определенной для
пробуждения, до минуты, в которую гасятся лампы с запреще-
нием иметь после того свет для работы.
Отец, прочитав это расписание, сообщенное ему и матери сы-
ном при самом начале курса, заметил, что оно дает слишком мало
времени для занятий более серьезных, чем школьная работа, тре-
буемая уставом заведения. Отец вывел из этого, что сын, имевший
в семинарские годы гораздо более времени для занятий по своему
выбору, не может быть доволен институтским порядком дня, стес-
няющим свободу занятий, мешающим серьезности их. Сын сна-
чала хотел успокоить отца в этом отношении, но в письме от
27 октября признался, что замечание его справедливо.
Надобно сказать правду, папаша: вы совершенно правы. Времени для
занятий здесь мало... Занятные часы так часто прерываются, что нет
возможности втянуться в работу... Только начнешь заниматься, вдумаешься,
сосредоточишь мысль на одном предмете, — как вдруг звонок — ужинать.
Развлечешься, я опять трудно приняться за прежнее дело. И только вновь
соберешься с мыслями — приходит гувернер и желает спокойной ночи,
790

С сентября до января отец и мать три раза присылали сыну
деньги, хотя он постоянно писал, что не нужно присылать их, что
у него еще остается много. После третьей присылки он пишет
(27 января 1854 г.):
Накануне дня моего рождения, 23 января, получил я письмо ваше, мои
добрые папаша и мамаша, и не мог надивиться, для чего приложены при нем
эти 10 р. с. Наконец, решил я, что вы просто хотели сделать мне сюрприз
ко дню моего рождения, не более. По поводу этих денег я сосчитал, сколько
всех денег передали вы мне от августа месяца, и нашел огромную сумму —
почти сто рублей. Разумеется, сколько ни присылайте денег, их все можно
истратить на предметы очень полезные и даже, пожалуй, нужные. Но если
нет денег, так и обойдешься и без них, — а через год, посмотришь, они уж и
не нужны .Я могу совершенно успокоить вас и, благодаря за при-
сылку, могу сказать, что я, действительно, как вы предполагали, не нуждался
в деньгах. Доселе я никому не был должен, даже булочнику, — доселе я ни-
когда не сидел без копейки в кармане, доселе я честнее всех вел свое малень-
кое хозяйство, т. е. не пробивался на шаромыжку, а всегда имел свой чай, со
своею булкой *, свою бумажку, сургуч, ниточку, пуговку и проч. и проч.
Кроме недовольства институтом, у Николая Александровича
не было до половины марта никакого тяжелого чувства и не было
огорчений, кроме мелких столкновений с назойливою, лицемер-
ною, льстивою и вместе грубою институтскою формалистикой.
Письма его за все время имеют обыденное содержание, подобно
тому, какое обыкновенно имеют письма любящих сыновей-юношей
к родителям. Он рассказывает, как идет его жизнь, чем он за-
нимается, успокоивает опасения отца и матери за его здоровье в
дурном петербургском климате, сообщает петербургские новости,
какие доходили до института; больше всего места в новостях зани-
мают известия о нашей войне с Турцией и ее союзниками; к слу-
хам о ходе военных действий присоединены некоторые из патрио-
тических стихотворений, восхищавших тогда массу петербургской
публики.
Отец Николая Александровича был человек не более как се-
минарского образования, да и то не такого, какое приобретали
любознательные семинаристы времен сына, а бывшего в это время
уж старомодным с новой семинарской точки зрения. И в слоге
Александра Ивановича есть следы старой семинарской витиева-
тости; но сравнительно с тем, как писало огромное большинство
священников его поколения, он писал очень простым слогом, про-
изводящим самое выгодное для него впечатление на человека, чи-
тавшего много писем священников того поколения, к которому
принадлежал он.
А по своему содержанию все его письма от первого слова до
последнего показывают в нем человека очень умного и дельного,
* В институте не было тогда чая; кто на студентов хотел пить чай, тот должен был
иметь свой. Пища в институте была недостаточная; кто из студентов, имевших мало денег,
но все же имевших какие-нибудь деньги, не хотел голодать, принужден был покупать хоть
булку к чаю. Вовсе не имеющие денег тоже пили чай с булкой, — с ними делились товарищи.
Главным организатором пособий товарищам очень скоро стал Николай Александрович, и
когда у других не случалось свободных денег, он давал из своих все надобные рубли, говоря
получающему, что это деньги всего товарищеского общества.
791

доброго, деликатного. Он был чужд всякого педантства; в его со-
ветах сыну нет ни тени резонерства, они просты, дельны. Много-
словия он не любил, да и некогда ему было писать длинно; слог
его сжатый, он писал кратко и дельно. Он не навязывал своих
мнений сыну, всегда предоставлял ему поступать по собственному
соображению или влечению. В одном только совете он настойчив:
«не отнимай у себя времени на то, чтобы писать длинные
письма, — говорит он сыну, —не утомляй себя этим, у тебя и
без того много дела; не трать времени на письма к людям, к ко-
торым не имеешь обязанности или надобности писать; и к нам
пиши лишь столько, сколько дозволяют твои занятия; для нас
достаточны будут и короткие письма».
Мы видим в письмах Александра Ивановича такого отца, ко-
торый постоянно думает о том, чтобы не быть в тягость сыну
своими желаниями, не стеснять его свободу своими мнениями.
Зинаида Васильевна писала простым разговорным языком.
Когда она рассказывала какую-нибудь новость подробно, рассказ
ее хорош. Письма ее проникнуты нежною любовью к сыну.
Каждое письмо от него было радостью и для нее, и для Алек-
сандра Ивановича. Оно читалось сначала ими безмолвно; потом
Александр Иванович читал вслух детям и всем, кто был в ком-
нате, если был тут еще кто-нибудь. Когда приходили гости, Алек-
сандр Иванович вынимал письмо сына и читал им. Антонина
Александровна говорит, что таким образом ей приходилось слы-
шать каждое письмо брата раза четыре, раз пять.
Если сыну случалось пропустить ту почту, с которой ждали
письма от сына отец и мать, матерью овладевало беспокойство; а
если проходило еще несколько дней без письма от сына, начинал
тревожиться и отец. Вот как рассказывает сыну (в письме от
1 янв. 1854) Зинаида Васильевна об одном из таких случаев:
У нас, слава богу, все хорошо; только одно нас беспокоит, что так давно
ты к нам не пишешь и что здоров ли ты. Неужели тебя так приковали золо-
тые цепи (милые, драгоценные для тебя цепи науки), что нет времени напи-
сать несколько строк нам? Не только я одна беспокоюсь, но и папаша ча-
стенько говорит: что от тебя нет писем? Всё ждали к празднику; но и тут
нет, как нет. Раз он шел мимо семинарии и, увидевши у служителя в руках
письмо с твоим почерком (на адресе), так обрадовался, что, забывши, что оно
не к нам, принес домой, но, закусивши, поехал сам к Лаврскому (товарищу
Николая Александровича по семинарии, к которому было это письмо) затем,
чтобы прочитать его там; а В. В. (Валериан Викторович Лаврский) был так
добр ко мне, что на другой день приносил его ко мне читать.
За две недели перед тем, 16 дек., отвечая на тревожные во-
просы сына по поводу упоминаний в письме отца и ее о их легких
нездоровьях, Зинаида Васильевна писала:
Мы очень жалели, что тебя беспокоили нашею болезнью. Это правда,
у папаши болела нога но, слава богу, прошло благополучно. А моя бо-
лезнь, ты знаешь, давнишняя. Я не была покойна до тех пор, как получила
от тебя письмо; тут я совершенно успокоилась, и болезнь моя прошла,
Теперь я здорова,
792

Около 24 февраля поехал в Петербург сын Бориса Ефимовича
Прутченко, Михаил Борисович 2; Александр Иванович и Зинаида
Васильевна послали с ним своему сыну письмо и полуимпериал.
Но он должен был остановиться на несколько дней в Москве; по-
тому это письмо их не могло быть заменою письма, идущего по
почте, и они написали 27 февраля сыну письмо, которое отпра-
вили по почте. Это было последнее письмо, написанное сыну Зи-
наидой Васильевной. Приводим его вполне. Оно служит ответом
на письмо сына от 18 февраля:
Милый, неоцененный друг мой, Николай Александрович! Я очень рада,
что ты здоров и весел и доволен своим поступлением в институт. От души
радуюсь, что этим исполнилось всегдашнее твое желание. Жалею и о твоих
многотрудных занятиях *. Но да поможет тебе господь. Прошу тебя, береги
больше всего свое драгоценное здоровье, оно ничем не может замениться: ни
честью (почестями), ни богатством. Мы с удовольствием читали и радовались
твоей умеренности (в желании школьных отличий и в школьных занятиях).
Да и к чему так много изнурять себя излишним занятием; не всем же можно
быть первыми **; а мы очень в тебе уверены, что ты и не при усиленных за-
нятиях будешь не из последних. А всего лучше, когда ты к нам приедешь
совершенно здоровым, как обещаешь. Но только не через пять месяцев; это
очень долго ***. Мы все тебя с нетерпением ожидаем и рассчитываем время
твоего отпуска. Я бы желала знать, как ты кончил свое сочинение ****, и по-
радовало ли оно тебя, и как ты проводил масляницу, не видал ли чего инте-
ресного для нас и нового. А ты же и обещал написать побольше. Но вот у нас
прошла и первая неделя поста, а мы от тебя не получили обещанного письма,
и опять начинаю беспокоиться о твоем здоровье *****. Может быть, тебе со-
вершенно и некогда писать нам при твоих трудных занятиях; но что же
делать, дружочек мой, прошу тебя, хоть понемногу, а пиши, хотя два письма
в месяц, для нашего спокойствия. А я в тебе уверена, что ты меня попреж-
нему любишь. Папаша в церкви, у нас много причастников, в том числе
и Михаил Иванович наш. Родные наши все здоровы. Желаю и прошу бога,
чтоб и ты был совершенно здоров, весел и успевал во всем хорошо. Остаюсь
любящая тебя много, много 3. Д.
Николай Александрович получил это письмо 2 марта. После
того две недели не было письма от отца и матери. Это не пред-
ставляло ничего особенного: они обыкновенно писали ему не
чаще, чем раз в две недели. Так шло время до 14 марта, вероят-
но, не возбуждая в Николае Александровиче никаких опасений. —
Михаил Борисович Прутченко, остававшийся в Москве, как
видно, с лишком две недели, приехал в Петербург и 16 марта от-
• «Жалею и о твоих» — это «и» здесь потому, что слова Зинаиды Васильевны служат
ответом на слова сына в письме от 18 февраля: «У вас, мои милые, ротные, опять начнутся
тяжкие т р у д ы (у отца с наступлением великою поста, начавшегося в том году 22 февраля)
и «беспокойства» (у матери за здоровье отца, изнуряемою великопостным служением).
** По его письмам нельзя было догадаться, что в это время хорошие профессоры
(как, например, Сревчевский) уж видели: студента такого даровитого и с такими обширными
знаниями еще не бывало в институте.
*** Действительно, в половине февраля, когда писал о «пяти» месяцах Николай Алек-
сандрович, оставалось только четыре, а теперь уж только три с половиной месяца до начала
институтских каникул.
**** Это был разбор степени верности перевода «Энеиды» г. Шершеневича; Николай
Александрович сличил стих за стихом всю первую книгу перевода с подлинником.
* **** Заметим: письмо сына, на которое она отвечает, было писано 18 февр.; это зна-
чит: прошло еще только четыре дня или, много, пять дней по его получении, И она уже снова
беспокоятся, здоров ли сын.
793

дал Николаю Александровичу полуимпериал и письмо от 22 фев-
раля, посланные с ним (письмо это не сохранилось). На другой
день пришло к Николаю Александровичу письмо, отправленное
отцом по почте 13 марта (через пять дней по кончине Зинаиды
Васильевны); он начал читать — и прочел слова отца, подготов-
лявшие его к получению известия о смерти матери. Это письмо
Александра Ивановича не сохранилось. Какими выражениями
подготовлял он сына к известию о смерти матери, мы можем уга-
дывать по мыслям, возбужденным ими в сыне; очевидно, что были
выражения, говорившие, что болезнь матери очень опасна, и,
быть может, было прибавлено к этому, что мало остается надежды
на ее выздоровление. Чтением этих, по всей вероятности, немно-
гих, простых слов началось в Николае Александровиче то ду-
шевное состояние, которое едва мог выдержать организм юноши,
в то время еще здорового, сильного. Вот письмо, написанное Ни-
колаем Александровичем отцу в тот же день:
1854, 17 марта. Петербург.
Вчера получил я письмо ваше, папаша и мамаша мои, посланное с Михаи-
лом Борисовичем, а ныне получил еще письмо от вас, папаша, от 13 марта.
Первые строки обрадовали меня, известивши о новой сестрице... Но далее
ужасная весть поразила меня, как нельзя более, и только слабая надежда
меня поддерживает... Я все не верю, я не могу подумать, чтобы могло совер-
шиться это ужасное несчастие. Бог знает, как много, как постоянно нужна
была для нас милая, нежная, кроткая, любящая мамаша наша, наш благоде-
тельный гений, наш милый друг и хранитель... Боже мой! в прахе и смирении
повергаюсь перед твоею святою волею! Едва дерзкие * мысли посетили было
мою голову, как вот страшная кара грозит уже мне, видимым образом на-
казывая самонадеянность надменного ума... Но я смиряюсь, я надеюсь, я ве-
рую, господи!.. Помози моему неверию, подкрепи меня, сохрани мне, моим
милым добрую нашу хранительницу! Я могу только молиться, я могу обра-
щаться только к богу, с моею глубокою горестью... Но я верю, что сильно
это орудие, я твердо верую, господи, что ты слышишь вопль моего сердца, —
и не только моего, — ты слышишь молитвы, совершаемые перед алтарем тво-
им **, слышишь молитвы, произносимые невинными устами чистых младен-
цев, и ты помилуешь всех нас. — Ты услышишь эти молитвы! Верую, верую,
верую, — твердо и крепко с любовью и молитвой!...
Но — боже мой!—отчего я не с вами, папаша?... Отчего не могу видеть
и утешить теперь вас, отчего много дней должен я ждать вашего нового изве-
стия, которое решит все? Если б я был с вами, если б чудом каким-нибудь
мог я перенестись к вам, — о, я вылечил бы мою мамашу, я влил бы бод-
рость и свежесть в печальную душу вашу, я дал бы крепость и силу ослабев-
шим членам больной моей милой, неоцененной матери, я пробудил бы в ней
новые силы, остановил бы дыхание жизни на устах ее. Ее любовь откликну-
лась бы на горячий призыв сыновнего сердца.
Но что есть, того не переменишь... Нужно предаться провидению и
ждать... Но если б мог я скорее, скорее получить письмо от вас, — радостную
весть о выздоровлении мамаши. Что бы ни было, пишите ко мне, пишите ско-
рее, пишите каждый день, если можно, хоть по две строчки, — если еще не все
* Мысли о том, что он будет радостью и гордостью матери.
'* Молитвы его отца, иерея, совершающего литургию.
794

кончено. Пишите вы, Михаил Алексеевич *, пишите чаще, больше, подроб-
нее, не скрывая ничего от меня... Я все приму и перенесу с твердостью, хотя
весть может быть ужасна, так ужасна, что ничего ужаснее, кажется, не может
быть для меня... Мамашенька, мамашенька!.. Слышите ли вы еще?.. Благо-
словите меня, успокойте меня, утвердите меня, утвердите во мне веру в про-
видение, спасите меня и на этом пути...
Я уверен, папаша, что вы ничего не пожалеете, употребите все средства
для того, чтобы сохранить драгоценную, слабую жизнь... Я сам с своей сто-
роны, молясь богу, вместе прошу заочно и докторов наших, особенно доброго
Егора Егорыча **, который уже давно знает натуру мамаши, который и меня
спас однажды от смерти... Пусть употребит он все старание и искусство...
Благодарный сын отплатит за мать свою.
Сестры и братья мои! не плачьте, не шумите, пожалуйста... Умоляю вас...
Может быть, вы не понимаете всей опасности... Покойте, радуйте мамашу, не
давайте повода ни к какому потрясению... Нянюшка! побереги их, посмотрите
за ними!... Ради господа бога! Добрые родные наши, — все, все вы любили
меня и всех нас!... Употребите все старания и заботы... Услужите этим всей
семье нашей, обяжите нас навеки!... Издали, но близко к вам, умоляю я вас
об этом...
Я совершенно здоров, и был бы доволен и спокоен, если бы не трево-
жила мысль о тяжкой болезни мамашеньки... Боже! помилуй нас!...
Но, папаша, если уж нет надежды, если все кончено, — да подкрепит вас
господь!... Да вынесет могучая душа ваша тяжкое горе, покоряясь премуд-
рому промыслу, в котором вы всегда почерпали силу и мужество!... Но уже
я сказал, что твердо верую в определение промысла, который молю о спасе-
нии мамаши!... И если это письмо будет вами получено еще тогда, когда не
будет все кончено, — оно послужит вам залогом радостной перемены; оно
должно успокоить вас и оправдать надежду мою... Это испытание, посланное
от бога... Кто знает, может быть, это устроено для утверждения меня в вере...
Ведь, и одна душа много значит у бога!... Мужайтесь же, мужайтесь, мой
добрый папаша!... Будем друг другу облегчать тяжкое бремя горести... ***
Ныне мы говеем, и, через два дня готовясь приступить к страшным таи-
нам христовым, я заочно прошу у вас прощения во всем, в чем когда-нибудь
огорчил вас... Прошу прощения и благословения у вас, мамаша, твердо веря,
что вы и заочно, и еще не получив этого письма, благословляете меня со всею
прежнею горячею любовью... Выздоравливайте, моя милая мамашенька, до-
ждитесь радостного свидания со мной через какие-нибудь три месяца... Нас
ныне отпустят, кажется, ранее обыкновенного... И я твердо верую, что господь
милосердый не лишит меня счастия увидеться скоро, скоро с милою, доброю
моею маменькой...
Прошла неделя, и все еще не было никакого извещения от
отца о матери. Николай Александрович написал второе письмо
отцу, оставлявшему его в томительной неизвестности. Он все еще
хотел надеяться, что мать жива, и в письме своем обращался
также к ней.
• Михаил Алексеевич Костров ближайший друг Александра Ивановича и Зинаиды
Васильевны, бывал у них едва ли не каждый день.
** Егор Егорович Эвениус считался хорошим врачом, как должно думать по нескольким
упоминаниям о нем в письмах Николая Александровича. Он был, между прочим, врачом, ле-
чившим преосвященного.
*** Кончая письмо, Николай Александрович припомнил, что должен навестить отца об
исполнении поручения, данного им в одном из прежних писем; поручение состояло в том,
чтобы навести справки о положении дела, которым интересовался отец. Сообщив ему соб-
ранные о деле сведения, Николай Александрович, — вероятно, после некоторого перерыва, —
прибавил приписку.
795

25 марта. Петерб.
Не дождавшись вашего письма, пишу к вам, мои милые папашенька и ма-
машенька. Я много грустил о болезни вашей, мамашенька, но крепкая надежда
не покидала меня и в самой грусти. В субботу, 20 числа, приобщился я св.
таин и много, много молился я о вашем здоровьи, мамашенька, о вашем спо-
койствии, папаша. После этого стало мне веселее и надежда моя укрепилась
еще более... Сладостно прозвучали в ушах моих слова воскресного еванге-
лия: все возможно верующему, — и с полною готовностью взывал я ко гос-
поду: верую, господи, помози моему неверию. С полною уверенностью теперь
пишу я к вам, что мое письмо найдет вас, мамаша, вне опасности. Господь
милосердый услышал, верно, сердечные вопли детей, чистые молитвы ваши,
папаша, и внял слезным прошениям и обетам любящего сына. Теперь со дня
на день буду ждать от вас письма, которое подтвердит мои убеждения и на-
дежды. А в ответе на это письмо я надеюсь найти словечка три, написанные
вашею рукою, мамашенька, моя милая, дорогая мамашенька. Ах, если б вы
знали, сколько я люблю вас... Но, ведь, вы и сами меня так любите, если
еще не больше. Умоляю вас — берегите себя. Пусть доктора употребят все
усилия, пусть будут удалены от вас все горести и неприятности, все заботы
семейные, пусть нежная любовь окружит постель вашу, и ваше здоровье
быстро станет поправляться. Тяжело, я думаю, было вам, мой добрый па-
паша, вынести тяжкую болезнь, дрожать при виде опасности... Но век без
несчастья нельзя прожить, только бы это несчастье не было невозвратимо,
невознаградимо... Болезнь пройдет, и воспоминание о ней будет приятно во
время совершенного здоровья... Ведь, вам, мамаша, и не в первый раз такая
болезнь. Кажется, после родов Васеньки вы тоже были сильно, сильно больны
несколько дней. И тот же Егор Егорович Эвениус и г. Линдеманн вылечили
вас. И теперь они могут сделать это.
Я совершенно здоров и ничего теперь не желаю, кроме радостной вести
от вас, о вашем выздоровлении, мамаша.
Но в тот же день, как Николай Александрович написал это
письмо, он, отдав его на почту, получил письмо отца, уведомляв-
шее его, что мать умерла *.
И вот письмо к отцу, второе, написанное им в этот день:
25 нарта 1854 г. С.-Петерб.
Добрый мой, милый мой, драгоценный для меня папашенька! Что мне
ответить вам на ваше последнее письмо! Велика моя горесть, но прежде всего
не могу я не поблагодарить вас за вашу предусмотрительность. Ваша любовь,
ваше благоразумие рассчитали верно. В течение недели я привык к тягостной
мысли, и нынешняя весть поразила меня уже не так сильно, как я ожидал.
Тяжко, тяжко, невыразимо тяжко мне; но я не изнемог под бременем стра-
даний, я сохранил силу рассудка и мысли. Всего более беспокоюсь я о вас,
мой милый, несравненный папаша. Вам, верно, было горько присутствовать
при последних страданиях нашей милой мамашеньки. Верно, и теперь еще
тяжело, горько, грустно вам... Вы пишете, успокоивая меня, что вы предаетесь
в волю благого и премудрого промысла... Дай бог вам силу и твердость к пе-
ренесению этого бедствия! И что же еще можем мы делать, как не покоряться
воле господней, распоряжающейся неисповедимо, но всегда премудро? Наши
сетования не могут нам помочь, не могут утешить. Твердая воля способна
к перенесению всяких бедствий, и твердость воли, сила духа, показываемая
в несчастиях, благоразумие, распорядительность в тяжелых обстоятельствах
возвышают человека, показывают истинное его достоинство. Вы, папашенька,
• Это письмо отца также не сохранилось. Оно было от 20 парта, как упоминается в
сохранившемся письме Александра Ивановича от 27 марта.
796

ни в чем не можете упрекнуть себя: вы употребили все, что от вас зависело,
для спасения жизни мамаши. Бог не судил так... что же делать: такова его
святая воля!... В отношении ко мне тоже вы сделали весьма много при этом.
Вы спасли меня от тягостного отчаяния, вы поддержали мои силы, дали мне
время оправиться привыкнуть к тягостной мысли, и я не сомневаюсь, что все
паши распоряжения по дому и хозяйству будут также прекрасны и вполне
заменят для моих милых сестер и братьев попечения матери *. Наша добрая
бабенька ** будет, верно, так добра, что позаботится о них, приложит все
свое попечение об их воспитании и образовании... Бедные, бедные мои сестры,
милые братья мои! Как бы нужна для вас теперь любовь материнская! Но
господь оставил вам милого, несравненного папашу: любите его, радуйте, уте-
шайте, молитесь, чтобы господь бог подкрепил его!... Так много, так много
горя!...
Папенька! надейтесь, надейтесь, что еще счастие снова посетит смирен-
ную долю нашу, и в кругу детей, которые будут тем больше любить и уте-
шать вас, вы найдете отраду и забвение о незабвенном... На этих днях читал
я Жуковского; он много утешил меня. Вот что нашел я у него:
Лучший друг нам в жизни сей —
Вера в провиденье —
Благ зиждителя закон:
Здесь несчастье — лживый сон,
Счастье — пробужденье.
И мы — будет время — пробудимся от этого несчастия и, осененные бла-
годетельным гением нашей доброй хранительницы-матушки, узнаем радость...
Я буду находить утешение, подкрепление в вас и, с своей стороны, буду ста-
раться делать все, от меня зависящее, для спокойствия и радости вашей. От-
ныне вся моя жизнь, все труды, все старания мои будут посвящены вам, вам
одним нераздельно... Мамаше уже теперь ничего не нужно; нужны ей только
святые молитвы церкви, и я, надеюсь, что наши молитвы, и особенно ваши,
перед престолом божиим, при страшной жертве господней, дойдут до всевыш-
него, и он успокоит земную страдалицу в ангельских селениях. Я не сомне-
ваюсь — ей там лучше, свободнее, веселее. Добрая душа ее найдет там в бес-
конечной красоте несозданной, в неизреченном блаженстве святых осуще-
ствление того, о чем тосковала она в этой бедной жизни... Ее воззвал господь,
чтобы наградить за горести, претерпенные ею в мире... И теперь, верно, с не-
бес смотрит она на нас, и будет радоваться, если мы будем достойны того...
Об ней нечего жалеть: я томлюсь только беспокойством о вас, мой добрый
папаша, жалею о себе, о своем бедном сердце, на которое всегда так сладостно
отзывалось сердце матери, и о моих братьях и сестрах. Но в вас есть столько
любви, что вы можете разлить ее на все окружающее вас и сделать потерю
бесценной матери, по крайней мере, менее ощутительною для нас...
Мне хотелось бы знать о новом устройстве в доме, какое заведено вами;
хотелось бы знать определеннее о состоянии моих сестер. Прикажите, па-
паша, чтоб они писали ко мне... А что бедная, невинная причина нашей горе-
сти, Лизанька? *** Что Володя и Ваня? **** На них нужно обратить теперь
внимание... Папаша, папашенька, я вполне, вполне надеюсь на вас... Да помо-
жет вам господь милосердый!
Через четыре дня по отправлении этого письма Николай Алек-
сандрович получил письмо от 24 марта (также не сохранившееся).
* Эти уверения, что не может сомневаться в благоразумии распоряжений отца, слу-
жат, без сомнения, ответом на сомнения отца, сумел ли распорядиться устройством возможно
хорошей жизни для дочерей и маленьких сыновей.
** Припомним слова Антонины Александровны, что мать Александра Ивановича жила
с дочерьми далеко от Нижнего и что он по кончине Зинаиды Васильевны просил ее пересе-
литься к чему для забот о его детях и домашнем порядке.
*** Та дочка, после рождения которой мать умерла от простуды.
**** Братья Николая Александровича.
797

Он начал писать ответ на него в тот же день, но этот день
(29 марта) был понедельник. Почта из Москвы в Нижний по
вторникам не ходила, отправлялась по средам; письма, послан-
ные из Петербурга в понедельник, пришедши в Москву во втор-
ник, лежали там до среды; потому раньше вторника не для чего
было отправлять письмо, и Николай Александрович закончил
его и отдал его на почту уже во вторник, 30 числа.
1854 г., 29—30 марта. СПб.
Ныне я хотел непременно писать вам, мой милый, добрый, несравненный
папаша. Я знаю, что вы и при своем тяжком горе заботитесь обо мне. Ныне,
29, получил я еще утешительное письмо ваше со вложением листка Ниж. губ.
Вед.; несколько раз прочитал статью Павл. Иван. * — и не мог удержаться от
слез... Я счастлив тем, что жизнь и смерть нашего чистого ангела, нашей не-
оцененной мамашеньки, возбуждает во всех, знавших ее, такое участие. После
вашего письма от 20 марта, полученного 25 марта, я уже получил несколько
известий о нашей горькой потере... **. Все принимают участие, все ста-
раются утешить меня. Я теперь довольно спокоен, хотя еще не могу надолго
оторваться от печальной мысли. Пишу ли, читаю ли, мне все представляется
кроткий образ мамаши, встают в памяти воспоминания детства, и при мысли,
что все это исчезло безвозвратно, тяжко, тяжко ноет сердце. Но я стараюсь
одолеть себя, и я представляю вашу любовь, папенька, о которой и мамаша
так часто писала мне; я воображаю маленьких сестер и братьев, которые те-
перь так нуждаются в подкреплении, утешении. Думаю, что сам я должен вас
утешить и поддержать в вашей скорби, и моя печаль рассеивается и остается
только неизбежная тихая грусть... Я усердно молюсь за мамашу и надеюсь,
что господь сподобит ей быть в селениях праведных, в неизреченной славе и
блаженстве райском. Молитвы церкви восполнят недостатки ее, если какие
отыщутся перед единым непогрешимым.
Ваше уведомление о болезни моей мамаши поразило меня не менее, даже,
может быть, более, нежели самая весть о смерти ее. Так это было неожиданно,
так много противоречило моим надеждам. В борьбе между страхом и надеждой
провел я неделю, и когда все решилось, — я сделался как-то туп к печали...
Без слез, без мысли, без воспоминаний, а просто с какою-то тяжестью в
сердце часто оставался я по несколько минут. К счастью, нашлись здесь два
добрые человека, которые утешили меня.
Это были институтские товарищи Николая Александровича.
Особенно ободряли его советы одного из них, говорившего о его
обязанности поддерживать отца 3. Пересказав их, Николай Алек-
сандрович продолжает:
Такие советы и убеждения действительно вливали в меня мужество и от-
влекали мысль мою от тяжкой потери к вашему положению, папашенька, за-
ставляли думать о живых более, чем о мертвых. Теперь, благодаря бога, я до-
вольно спокоен, подкрепленный вашими письмами, вашим примером, вашими
молитвами.
За этим следуют горячие обращения к бабушке, о которой
Николай Александрович предполагает, что она приехала жить у
* Этот «Павл. Иван.», поместивший в Нижегородских Губернских Ведомостях некролог
Зинаиды Васильевны, быть может, протоиерей Павел Иванович Лебедев, назначенный по
смерти Александра Ивановича одним на опекунов его детей. Судя по тому, как держал он
себя в качестве опекуна, должно думать, что он был человек хороший и рассудительный.
** Тут перечисляются петербургские знакомые Николая Александровича, которые имели
знакомых в Нижнем-Новгороде и получили от них известие о смерти Зинаиды Васильевны.
798

сына, и к Фавсте Васильевне; он умоляет их помогать его отцу
в заботах о его сестрах и братьях. В конце письма он просит отца
быть спокойным за него:
Обо мне прошу вас не беспокоиться. Я пристроен уже, и мне остается
только увенчать своими трудами и успехами ваши бесчисленные заботы и по-
печения обо мне... Вы пишете, что ждете меня на вакацию: я с радостью по-
спешу утешить вас и постараюсь заставить вас забыть в объятиях сыновних
ваше горе, нашу общую невозвратимую потерю.
Вскоре после отправления этого письма Николай Александро-
вич получил письмо отца от 27 марта; оно первое из сохранив-
шихся писем Александра Ивановича к сыну по кончине Зинаиды
Васильевны. Приводим начало его:
Суббота, 27 марта 1854 г.
Вот и 20-й день нашему незабвенному другу! Сейчас с кладбища... Свя-
щенное безмолвие... Блажени умирающии о господе... Ей там, право, лучше...
Каково-то нам? Особенно мне... Я лишился с ней всех благ.
Но он говорит, что начинает успокоиваться.
Не унывай и не ропщи и ты, милый мой Николай. Прошу тебя, увеще-
ваю,— нет! повелеваю быть равнодушнее. Ободрись. Успокой меня сво-
им терпением. Будем молить бога, чтобы он даровал нам здоровье и про-
длил лета твои и мои для поддержания и устроения детей.
Я писал тебе от 20 и 24 сего марта. Во всех письмах прошу тебя не пре-
даваться мрачной скорби и сетованию. Позволь же мне надеяться на твою
твердость.
Но и через месяц по получении письма, которым отец осто-
рожно подготовлял сына к известию о смерти матери, сын все еще
оставался в таком тяжелом настроении души, что впадал среди
дня в галлюцинации. Вот что писал он отцу 20 апреля:
Испуганное страшною потерей сердце бьется и трепещет при малейшей не-
известности и беспокойстве. Во всем видит оно грозный призрак нового бед-
ствия. В святую неделю я ждал письма от вас, мой милый, неоцененный, го-
рячо-горячо любимый папашенька. С наступлением нынешней недели беспо-
койство мое страшно усилилось. Не могу придумать, отчего вы не пишете ко
мне. Я посылал к вам письма 2, 6 и 11 апреля. Не знаю, получили ли вы их.
Я писал к вам о некоторых своих успехах, о радостных новостях русских; но,
признаюсь, все это не веселит меня. Что все земные радости, что все счастие
наше, если не с кем разделить его, некого порадовать своею радостью? Теперь,
после горькой утраты нашей милой, нашей родимой, больше нет для меня ра-
дости, как ваше счастье, ваше спокойствие и радость, добрый, любимый па-
паша мой!... Не мне утешать вас бесплодными рассуждениями, не мне гово-
рить вам о терпении и покорности промыслу... Я слишком слаб для этого,
я слишком сильно чувствую наше общее горе... Но, папаша, если возможна ра-
дость на земле, после столь тяжкого горя, я обещаю вам радость в детях ва-
ших, которые теперь принадлежат вам нераздельно и единственно, всею
душой, всею любовью и мыслию. Любите нас, и счастье снова посетит нашу
смиренную, опустевшую обитель... Горько буду плакать я через полтора или
два месяца, приехавши домой, но надеюсь найти отраду в вашей отеческой
любви... Но до тех пор мне хочется знать подробности последних дней ма-
маши... Впрочем» зачем это?... Ваше сердце разорвется от страшного воспоми-
нания. Нет, не пишите мне этого, а скажите только, как вы устроились ныне,
как встретили праздник; все ли так хорошо, как бывало прежде?... Господи,
799

дай мне забвение прошлых печалей и радостей! Дай позабыть незабвенное!
Дай хоть на час успокоиться! Вдали от родного, приветного слова, без ва-
ших отрадных писем, я невольно поддаюсь мучительному объятию тоски.
Страшная потеря растет передо мною и принимает все более и более гигант-
ские размеры. За что я ни возьмусь — ничто не занимает и не развлекает
меня. Достаточно одной черты, одного незначительного слова, одного легкого
намека, чтобы перенести меня в прежнее, невозвратно-минувшее, счастливое
прошедшее, представить тоскливому воображению кроткий образ бедной ма-
тери... О, папаша! Простите, простите меня, что я так безжалостно раздираю
вашу душу... Я сам не понимаю, что со мной делается... 16 апреля я был у
обедни в здешней Благовещенской церкви. Жарко молился я о душе милой
мамаши нашей, и пение «Пасхи господней» как-то отрадно было для меня.
Только это не всегда так на меня действует... Двенадцать раз в день, утром
и вечером, перед обедом и ужином слышу я: «Христос воскресе из мертвых»,
но часто эта святая песнь кажется мне горькою, жесткою насмешкой над
моим положением... И при этом я страшусь за вас, папашечка!... Здоровы ли
вы, спокойны ли, утешают ли вас дети ваши? Каковы оказываются наши
родные? Хорошо ли обходится с детьми и с хозяйством наша нянюшка?
Верно, многое вас расстраивает... Что делать, мой милый, великодушный па-
паша... Нужно ждать и надеяться, что все это устроится со временем. Вдруг
всего же нельзя сделать... Ниночка не заменит мамашу с первого раза даже
и в хозяйстве *... Но, верно, она попривыкнет и будет распоряжаться лучше.
Вокруг меня все такие веселые лица. Некоторые ездили на святую домой, на-
прим., в Тверь, Москву... Все радуются весне, хорошей погоде, скорому окон-
чанию лекций, успехам русского оружия.
Николай Александрович передает отцу слухи с театра войны
и продолжает:
В общих, огромных событиях отечества как-то невольно поддаешься пат-
риотическому чувству и откликаешься на общую радость. Но свое горе, все-
таки, близко к сердцу и тяжелым камнем давит его. Вы это знаете, мой доб-
рый папаша, и я напрасно тревожу вас; но, право, сам не знаю, что так мучит
меня, именно потому, что нет писем ни от вас, ни от других родных и знако-
мых. Порой находит на меня какое-то забытье: я наяву дремлю, и мне все
представляется в каких-то туманных, неявственных образах; тогда я спра-
шиваю себя, не есть все это тяжкий сон, не мечта ли разгоряченного вообра-
жения?... Но все мысли так ясны, воспоминания имеют такую обстоятель-
ность, подробность и светлость, какой не бывает в сновидениях. Горькая
действительность предстает во всей ужасной своей истине.
А, между тем, с 1 мая начнутся экзамены... Нужна вся энергия, вся со-
средоточенность мыслей и памяти. Едва ли я могу сдать экзамены совершенно
удачно. Помолитесь обо мне, папашенька. Вы так добры и чисты, что гос-
подь услышит молитву вашу. Вчера, впрочем, отвечал я двум профессорам на
репетициях; ничего, обошлось как следует. Ныне профессор (Лебедев)4 раз-
бирал в классе мое сочинение, о котором спрашивала меня еще моя милая,
обожаемая мамаша; разбор свой он закончил тем, что мой труд отлично хо-
роший, во всех отношениях, образцовый труд... О, как бы порадовалась мама-
шенька, если бы могла узнать это при своей жизни!... Порадуйтесь же вы за
нее, мой нежно любимый папаша!...
Прошел еще месяц, и душевное состояние Николая Алексан-
дровича оставалось все такое же; галлюцинации продолжались.
Он писал 24 мая отцу:
Вчера, мой милый папашенька, получил я записочку Ниночки и при ней
письмецо Михаила Алексеевича. Из него узнал я, что вы здоровы и очень
• По смерти матери, хозяйкой в доме пришлось быть, как мы видели, Антонине Алек-
сандровне, которой было только еще тринадцать лет.
800

заняты в настоящее время, и пожелал вам счастливо и легко кончить труды
свои. Узнал я также, что у нас был 18 ч. Оранский образ пресвятой влады-
чицы, перед которой, верно, помолились вы о душе нашей милой, незабвенной
мамаши, — не забыли, верно, помолиться и о тоскующем на чужбине сыне
вашем. Не понимаю сам, что со мною делается: чем лучше идет все, лично до
меня касающееся по институту, тем сильнее грущу я о потере мамаши. Вот
уже кончились три экзамена, о которых я писал вам, из тех самых предме-
тов и в те самые сроки. Из всех предметов получил по 5.
Он передает отцу подробности экзаменов; слова его очень
скромны; но все-таки ясно, что институтское начальство выстав-
ляло его, в славу институту, на показ посетившему экзамены ми-
нистру народного просвещения. Скромными выражениями расска-
зав, что до сих пор все экзамены идут у него «как следует», он воз-
вращается к той давно опровергнутой отцом и матерью, но все-
таки, как видим, не покидавшей его мысли, что глубоко опечалил
их своим поступлением в институт, и выводит из нее такое заклю-
чение, которое находится в явной несообразности с хорошо из-
вестною ему причиной смерти матери (припомним, что мать
умерла от простуды); он с самого получения известия о смерти ее
сделал вывод, который не мог бы притти в голову никому, кроме
такого человека, как он, и увеличивал свое душевное страдание
размышлениями об ужасном последствии его самовольства:
Теперь уже я не словами, а делом надеюсь оправдаться перед вами в
своем, несколько произвольном, поступке. Говорю «несколько» потому, что
знаю, — вы никогда не имели предубеждения против светских заведений, и
единственно материальные средства были причиною того, что я не отпра-
вился в казанский университет... Одно только страшно терзает меня по вре-
менам, это — мысль, что мое своевольное поступление в институт и сопро-
вождавшие его обстоятельства имели, может быть, слишком гибельное влия-
ние на расстроенное и без того здоровье моей мамаши, особенно в тогдашнем
ее положении, и приблизили ее ко гробу. Как я ни гоню от себя эту мысль,
но она довольно часто приходит мне в голову и шепчет мне, что я невольный
убийца своей матери... Тяжко, неизъяснимо тяжко становится на душе, когда
посещает меня эта безотрадная, отчаянная мысль, и тем больше тяготит она
меня, что поправить дело уже невозможно... Я не оправдаюсь перед матерью,
не представлю ей своих успехов, не скажу, что я имел право так поступить,
как поступил, потому что надеялся вознаградить ее за все лишения и горести,
которые она потерпела от меня, после разлуки со мной... Не успел я ее пора-
довать, не услышит она отчаянного, безнадежного сыновнего вопля, не уви-
дит горьких слез, не ответит на радостный призыв и не встретит ее кроткого
взора, полного беспредельной любви, светлый, полный гордого сознания своих
сил и исполненного долга — взгляд ее сына. И что бы смерти подождать эти
три месяца!.. Какого полного, невозмутимого счастья дождались бы и я, и
моя мамаша, и все, нас окружающие... Теперь в вашей любви, в вашем сердце,
папаша, буду искать я моего счастья. Все эти успехи, эти чужие похвалы,
сказанные с видом покровительства, на которое не имеют права, или с искусно
скрытою завистью; эти знания, питающие ум, а не сердце, — все это, право,
чистый вздор и не может доставить счастья... Хорошо еще, что я имею та-
кого отца, как вы, мой милый, несравненный папаша... О, я очень, очень
люблю вас и любил и буду любить всегда; только мне как-то совестно гово-
рить вам об этом. Мне кажется, что это естественно, что иначе и не может
быть.
801

Через три недели после этого он поехал к отцу и через пол-
тора месяца по приезде похоронил отца.
О том, какое влияние на всю его жизнь имела смерть матери
и отца, Михаил Алексеевич Костров в своих воспоминаниях го-
ворит:
Кто-то (анонимный автор одного из некрологов Добролюбова) сказал, что
покойный Николай Александрович был всегда слабого сложения. Решительно
сказать этого нельзя, хотя и точно он был золотушного сложения. Ко-
нечно, усиленные занятия в семинарии, а отчасти и (раньше того) в училище,
и по поступлении в институт могли иметь не очень благоприятное влияние на
его здоровье; но останься в живых его отец и мать, все обошлось бы для
него недурно, и он жив был бы и, — относительно говоря, — здравствовал
бы доселе. Решительное влияние на расстройство его здоровья произвела
смерть его матери, а потом и отца. Смерть родителей и особенно, кажет-
ся, матери, подле которой он до 17 лет находился неотлучно, для которой он
был любимым сыном, и не только сыном, но и лучшим другом, потому что
отец, по службе своей, чаще всего отсутствовал, и которую и сам он любил,
как другому и не удастся любить, была таким ударом для него, от которого
он не опомнился до смерти своей. «На что мне и жизнь-то теперь, — то есть
без матери, — говорил он нам при последнем нашем свидании (в августе
1861 г., за три месяца перед смертью), — разве только для братьев и сестер;
ну, для них-то я еще лет пять, шесть поживу...»
А за три месяца до последнего свидания с родными, он,
16 мая 1861 года, писал из Неаполя Антонине Александровне:
Говоря по правде, со времени маменькиной смерти до сих пор я и не ви-
дывал радостных дней.

СТАТЬИ, ПРИЛОЖЕННЫЕ К ПЕРЕВОДУ
«ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ» Г. ВЕБЕРА
ПРЕДИСЛОВИЕ К Р У С С К О М У ПЕРЕВОДУ
« В С Е О Б Щ Е Й ИСТОРИИ» Г. ВЕБЕРА, Т. I 1
«Всеобщая история» Вебера — наилучший из тех трактатов,
которые имеют своим предназначением дать подробный рассказ
о фактах истории человечества. Это признано во всем ученом
мире.
Потому в предисловии к переводу этой книги на русский язык
нет надобности распространяться о ее достоинствах.
Он имеет и слабые стороны. Поговорим о них.
Вебер — ученый очень добросовестный; но он только очень
добросовестный и очень ученый человек. Он не гениальный че-
ловек. В своих общих понятиях он не самостоятельный мысли-
тель. Те мнения, которые кажутся справедливыми огромному
большинству немецких историков, кажутся справедливыми и ему.
В этих мнениях есть два элемента противонаучные. Один из
них — наследие, уцелевшее в умах немецких историков от периода
владычества систем трансцендентальной философии над немец-
кою наукою. «Введение» у Вебера составлено в этом вкусе. Дру-
гой противонаучный элемент в его книге — обыкновенная не у
одних немцев, у людей всех наций слабость: пристрастие к своей
нации.
Так, и очень жаль, что так. Без философских рассуждений в
трансцендентальном тоне и без рассуждений о превосходстве не-
мецкой нации над итальянскою, французскою и английскою книга
Вебера была бы несравненно лучше. Но и при этих своих дурных
примесях, она в сущности все-таки книга честная: автор, если и
говорит много противонаучного, то лишь потому, что ошибается;
он всегда добросовестен.
803

ПРЕДИСЛОВИЕ К Р У С С К О М У ПЕРЕВОДУ
«ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ» Г. ВЕБЕРА, Т. VI
Правописание мусульманских, и, в частности, арабских, соб-
ственных имен еще не установилось у западных ориенталистов.
Приведем объяснения некоторых из наиболее частых случаев
этого колебания орфографии.
В арабском письме употребляются только три знака для вы-
ражения гласных; основной характер этих знаков:
а, и, у.
Потому можно полагать, что когда было введено у арабов пра-
вописание, остающееся до сих пор употребительным, то в курей-
шитском наречии, получившем владычество в литературе, суще-
ствовали только три эти гласные звука: а, и, у. В нынешнем про-
изношении арабов, говорящих литературным языком, существуют
и гласные звуки
э, о;
но в письме нет особых знаков для них. Звуку э соответствует
обыкновенно знак звука а, иногда знак звука и; звуку о соответ-
ствует знак звука у.
Некоторые ориенталисты пишут на западных языках арабские
(и другие мусульманские) имена соответственно обозначению их
гласных звуков на арабском (и персидском, турецком) письме;
другие соответственно нынешнему выговору.
Таким образом, например, слово, которое пишется по-арабски
малик,
получает у разных ориенталистов четыре разные формы:
малик,
мелик,
малек,
мелек.
Член аль (le, the, der) ориенталисты в книгах на западных
языках пишут двумя разными способами:
аль,
эль.
Некоторые из согласных звуков в арабском языке способны
принимать удвоение. Когда перед словом, начинающимся с такого
звука, находится член, то в нынешнем произношении звук л в
члене исчезает, заменяясь удвоением начального звука слова,
с которым связан член. Эта замена делается только в произноше-
804

нии; на письме член сохраняет свой вид без перемены. Так, на-
пример, пишется
аль-Рашид;
ко звук р способен удвояться; потому произносится
ар-Рашид.
Соответственно этому, некоторые ориенталисты употребляют
в своих книгах на западных языках форму
(Гарун) аль-Рашид,
другие — форму
(Гарун) ар-Рашид.
В старом арабском языке существительные и прилагательные
изменялись по падежам; одно из окончаний именительного паде-
жа было у.
В нынешнем арабском языке окончания падежей исчезли. Но
коран читается по старому произношению, с окончаниями паде-
жей. Это старое произношение и вообще считается наиболее пра-
вильным; но в разговорном языке оно употребляется лишь в не-
которых сочетаниях слов. Когда слова читаются с окончаниями
падежей и когда за словом, имеющим окончание падежа на глас-
ный звук, следует член, присоединенный к слову, имеющему очень
тесную грамматическую связь с предыдущим словом, то звук а в
члене поглощается предшествующим ему звуком окончания па-
дежа. Таким образом, когда имя
Гарун читается
Гаруну,
то имя, которое в нынешнем разговорном языке произносится во
всех падежах,
Гарун-аль-Рашид
произносится в именительном падеже по старому выговору
Гаруну-р-Рашиду.
Соответственно этому, имя халифа Гаруна, получившего на-
звание «справедливый» 2, Рашид, пишется у разных ориентали-
стов в книгах на западных языках четырьмя способами:
Гарун-аль-Рашид
Гарун-ар-Рашид,
Гаруну-р-Рашид,
Гаруну-р-Рашиду.
Одна из форм образования существительных в арабском
языке имеет окончание — ат или —ет; когда слово этой формы
805

стоит в речи так, что не имеет особенно тесной связи с следую-
щим словом, то в нынешнем выговоре звук т исчезает, заменяясь
гортанным звуком, довольно близким к русскому звуку г в сло-
вах господь, богатый. Одно из слов этой арабской формы
давлат (государство);
оно входит в состав почетных названий очень многих высших са-
новников халифата, например: областных правителей или вези-
рей, бывших в действительности государями, но считавших удоб-
ным для себя признавать на словах власть халифа, который и на-
граждал их за уважение к нему почетными названиями:
«защитник государства», «опора государства» и т. д.
Слово давлат, по разным способам его произношения, пишется
на западных языках восемью разными способами:
давлат, давлет, девлат, девлет,
давла (daulah), давле (dauleh) и проч.
Пользуясь книгами ориенталистов, писавших мусульманские
имена разными способами, Вебер пишет их в разных отделах
своего труда неодинаково соответственно неодинаковости право-
писания в книгах, служивших для него источниками.
В переводе эта шаткость правописания уменьшена по возмож-
ности; но для того, чтобы сделать в этом отношении все надобное,
было бы необходимо делать справки, которые были неудобоис-
полнимы.
То же самое должно сказать и о многих других частностях пе-
ревода. Например, следовало бы восстановлять во всех случаях
точные титулы. Это могло быть сделано лишь в некоторых слу-
чаях. Поясним примерами.
Сановник, занимавший майнцскую кафедру, был архиепископ,
а не простой епископ. Разница прав архиепископа от епископа в
католической церкви средних веков была очень велика. Где речь
идет о сановнике, занимающем майнцскую кафедру, там в пере-
воде он, вероятно, всегда называется архиепископом; если в не-
которых местах он назван в переводе просто епископом, это не-
досмотр; и конечно, следует досадовать на недосмотр; но можно
и извинить его.
Гораздо хуже то, что относительно некоторых итальянских и
французских кафедр не были при переводе сделаны справки, дей-
ствительно ли простыми епископами оставались они в то время,
о котором идет речь в рассказе, или уж имели тогда титул архи-
епископских.
То же самое относительно титулов: граф, маркграф и т. д.
В некоторых случаях точность восстановлена; в других осталось,
к сожалению, неизвестно, точен ли титул.
806

Дело в том, что в прежние времена историки часто путали ти-
тулы; остатки этих неточностей встречаются и в трудах новых
историков, которыми пользовался Вебер; из их книг некоторые
неточности перешли и в его работу. Само собой понятно, что иначе
быть не могло; нельзя порицать Вебера за то, что он полагался
на знаменитых авторов монографий, труды которых справедливо
считаются очень основательными.
Притом, это мелочи; нет большой беды в том, что иной гер-
цог назван иной раз маркграфом или иной маркграф иной раз
герцогом. Совершенно иное дело—восхищение дурным, восхва-
ление безрассудств и злодейств.
Если говорить собственно лишь о шестом томе, к переводу
которого присоединено это предисловие, то должно сказать, что
наиболее отвратительно в нем восхищение походами немцев в
Италию. Ни за это, ни за другие подобные дурные чувства не
должно порицать лично самого Вебера. Он лишь поддается
увлечениям, господствующим в немецкой исторической литера-
туре. Несправедливо было бы порицать и большинство немецких
ли историков, или вообще немецких ученых писателей за эти дур-
ные увлечения: самохвальство не особенность немцев, а вообще
дурное качество огромного большинства людей всех наций: «мы»
всегда правы, «мы» всегда хороши, кто бы ни были «мы», —
немцы или французы, испанцы или венгры, китайцы или монголы;
и насколько можно извлечь из какого-нибудь африканского или
полинезийского людоеда исторические суждения широкого объема,
он будет говорить то же; его племя — во всех своих столкновениях
с другими племенами всегда было правым, и все подвиги его пле-
мени были благотворны и славны.
Не будем порицать немцев за то, что большинство их истори-
ков продолжает восхищаться победами своих предков в X, XI,
XII веках в Италии. Но должно желать, чтобы распространялось
в немецкой нации то справедливое мнение о средневековых похо-
дах в Италию, которое высказывается довольно многими из не-
мецких ученых; эти походы, гибельные для итальянцев, были
гибельны и для самих немцев; немецкое государство, окрепшее
благодаря благоразумию Генриха I3, было расшатано походами
Отгона I и следующих императоров в Италию; Гоэнштауфены
своими войнами в Италии разрушили немецкое государство и по-
губили свою династию. Когда большинство образованных людей
в Германии станет думать так, тогда — и только тогда — найдет
справедливым это мнение и большинство немецких историков.
В переводе выброшены почти все лирические тирады, которых
довольно много в рассказе Вебера об итальянских походах
немцев.
Из рассказа Вебера о делах, происходивших в самой Германии,
выброшены те мелочи, которые не интересны для людей других
наций.
807

ПРЕДИСЛОВИЕ К Р У С С К О М У ПЕРЕВОДУ
«ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ» ВЕБЕРА, Т. VII
С мыслью о переводе «Всеобщей истории» Вебера на русский
язык соединялось намерение делать пополнения к этому трактату.
Возможно полагать, что оно стало до некоторой степени удобо-
исполнимым. Если окажется, что действительно так, то работа, на-
чинаемая теперь, будет продолжаема.
ОЧЕРК НАУЧНЫХ ПОНЯТИЙ ПО НЕКОТОРЫМ ВОПРОСАМ
ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
1
О расах
Те различия, по которым человеческий род делится на расы,
существуют с очень давних времен. Несколько десятилетий тому
назад большинство специалистов по антропологии даже утверж-
дало, что возникновение разниц между расами совпадает с самым
возникновением людей, что каждая раса — особый вид, имеющий
свое особое происхождение. В ученых трактатах это мнение обле-
калось в ученую форму, выставлялось выводом из научных фак-
тов. На самом деле, оно происходило из мотива, не имеющего ни-
чего общего с научной истиной. Плантаторы рабовладельческих
штатов Североамериканского Союза стали опасаться, что законо-
дательная власть Союза отменит невольничество на всем про-
странстве Союза, как оно уж было отменено законодательными
властями северных штатов в этих штатах. Подобные эпохи опа-
сений были переживаемы рабовладельцами английских колоний
и некоторых других колоний и государств. Но всё то были дела
очень мелкие по сравнению с отменой невольничества в рабовла-
дельческих штатах Североамериканского Союза. Кому, кроме фи-
лантропов или малочисленных людей очень прогрессивного об-
раза мыслей, был интересен вопрос о невольничестве в государ-
ствах или колониях, не имевших важности ни для кого из людей,
посторонних этим малонаселенным странам или мелким островам?
Споры приверженцев и противников рабства в государствах, об-
разовавшихся из прежних испанских владений в Америке, обра-
щали на себя мало внимания за границами этих слабых государств.
И какими учеными силами располагали защитники рабства в них?
Понятно, что они имели очень мало влияния на мысли большин-
ства антропологов. — Были рабовладельческие колонии у Фран-
ции, но они не имели сильного влияния на политическую жизнь
даже и самой Франции. — Притом, рабовладельцы их были уве-
рены, что пока будет существовать во Франции законное прави-
тельство, их интересы не будут подвергаться никакой опасности;
808

им могло не нравиться, что есть во Франции люди, говорящие
против рабства; они могли опровергать порицателей его; но знали,
что эти хулители бессильны, и сами едва ли много интересовались
своей полемикой с ними; вели ее больше для удовлетворения пра-
вилу, требующему не оставлять порицаний без ответа, чем по
серьезной надобности возражать. Рабовладельцы английских ко-
лоний тоже не имели такого важного значения, чтобы хоть сама
Англия внимательно вслушивалась в их голоса. Совершенно иной
характер получил вопрос о невольничестве, когда аболиционисты *
в Североамериканском Союзе приобрели такое влияние на обще-
ственное мнение в свободных штатах, что плантаторы южных
штатов стали опасаться отмены рабства законодательной властью
Союза. Плантаторы южных штатов составляли могущественней-
шую из политических партий в государстве, которое уж было
одним из могущественнейших в целом свете и о котором предпо-
лагалось не одними его гражданами, но и большинством серьезных
людей в Европе, что скоро оно станет могущественнейшим из
всех государств. Рабовладельцы давно правили этим государством
почти непрерывно; правили им совершенно непрерывно с той
поры, когда противники невольничества стали приобретать влия-
ние, опасное для них. Когда они серьезно встревожились за судьбу
своих плантаций и увидели надобность защищаться от нападений
аболиционистов, то нашлись у них на ораторскую, газетную, уче-
ную борьбу громадные силы, как нашлись после на военную. Как
при начале вооруженного столкновения большинство специали-
стов по военному делу стало на сторону рабовладельцев, так и в
ученой борьбе плантаторы располагали трудом людей более авто-
ритетных, чем антропологи аболиционистов. Достаточно припо-
мнить, что в защиту рабства возвысил голос Агассиз 4.
Рабовладельцы были люди белой расы, невольники — негры;
потому защита рабства в ученых трактатах приняла форму теории
о коренном различии между разными расами людей. Белая раса
вполне обладает теми качествами ума и характера, какие нужны
для разумного управления государственными делами и обшир-
ными частными предприятиями вроде больших фабрик или сель-
ского хозяйства в большом размере; негры по природе своей ли-
шены не только способности к политической жизни, но и способ-
ности разумно, трудолюбиво вести хозяйственные дела, потому
не могут быть гражданами благоустроенного государства, а дол-
жны работать под распоряжением белых господ; их невольниче-
ское положение не только выгодно для их хозяев, но представляет
и для них самих единственное избавление от нищеты; они так
легкомысленны и ленивы, что без постороннего принуждения не
могут добывать себе сытную пищу и хотя бы небольшие удобства
жизни; это мы видим в Африке; там они бедствуют; у белых гос-
* Сторонники отмены рабства негров, — Ред.
809

под в Америке они пользуются изобилием. Невольничество —
благодетельное для них учреждение.
Южные штаты Североамериканского Союза были не первые
могущественные общества, устроенные на основании рабовладе-
ния. Теория, излагаемая учеными защитниками рабства в южных
штатах, была не нова в своей сущности: уже греки оправдывали
свою власть над рабами тем; что масса рабов — люди другой
природы. Это говорит, например, Аристотель: он делит людей на
разряды, из которых один самой природой предназначен влады-
чествовать над другим, предназначенным природой для рабства.
Интересы рабовладения были не единственным источником
господствовавшего у греков (и у римлян) мнения, что есть народы,
которые предназначены природой к рабству, как они предназ-
начены к свободе. Самолюбие бывает и бескорыстно; защитники
рабства в древнем мире держались своего учения не только по
расчету выгод, но и по тщеславию. Под влиянием уважения к
общественному устройству и мыслям греков и римлян образован-
ное общество новой Европы оставалось не чуждо склонности хва-
лить рабство и после того, как оно исчезло в ней. Специалисты
по наукам о человеке разделяли эту склонность общества, к кото-
рому принадлежали. Но и само оно и его специалисты по наукам
о человеке перестали чувствовать живой интерес к рассуждениям
этого рода, когда стало очевидно, что рабство в Европе исчезло
безвозвратно. Ученые защитники его повторяли привычные ста-
рые мысли, но не имели влечения много заниматься ими; вопрос
оставался приблизительно на той степени разработки, какую дали
ему Аристотель и другие греческие защитники рабства. Вялые
повторения старины, которыми ограничивались похвалы рабству
в XVIII веке, мало соответствовали тогдашнему состоянию зна-
ний о физической природе человека, гораздо более высокому, чем
во времена Аристотеля.
Но когда встревожились за свое рабовладение плантаторы
южных штатов, ученые рассуждения в защиту рабства быстро
получили такую разработку, какая была нужна для опровержения
мыслей партии, сделавшейся опасною для рабовладельцев южных
штатов. Это было в первой половине нашего века. Учение об отно-
шениях между группами живых существ было основано тогда на
мысли, что существа, имеющие общее происхождение, имеют по-
томство, способное рождать детей, в свою очередь способных «меть
детей таких же плодородных. Теория сообразности рабства негров
с природой была сделана выводом из этого учения. Она приняла
такой вид:
От сожительства белых мужчин с негритянками или негров с
белыми женщинами дети родятся не в таком большом числе, как
от сожительства белых мужчин с белыми женщинами или негров
с негритянками. Дети, родившиеся от сожительства людей белой
расы с людьми черной, гораздо менее способны иметь, в свою оче-
810

редь, детей, чем люди белой расы или черной расы. Таким обра-
зом, средняя раса (мулатская) очень быстро вымирает, если чи-
сло ее не поддерживается новыми рождениями от сожительства
белых людей с черными. Мулаты и мулатки не способны поддер-
живать существование своей расы сожительством между собою.
Что следует из того? — Вывод таков:
Сравнивая этот факт с результатами, производимыми сожи-
тельством самцов одного вида млекопитающих с самками другого,
мы находим, что разница между белыми и черными людьми менее
велика, нежели разница между лошадью и ослом, но более велика,
чем разница между волком и собакой. Дети жеребца и ослицы
или осла и кобылы совершенно бесплодны; дети волка и суки или
кобеля и волчихи совершенно плодородны. Мулаты и мулатки
не совершенно бесплодны, как мулы и лошаки, но несравненно ме-
нее плодородны, нежели ублюдки от сожительства волков с соба-
ками.
Ясно, что как о волках мы имеем понятия иные, чем о собаках,
и отношения наши к этим двум разным видам млекопитающих не
одинаковы; и что как нельзя требовать или ожидать от осла тех
качеств, которыми заслуживает наше сочувствие и уважение ло-
шадь, так и о неграх мы не должны судить по тем понятиям, какие
имеем о белых, и общественное положение негров должно быть
совершенно иное, чем положение белых.
Вообразим себе, что нам необходимо, чтобы волк жил «а на-
шем дворе; можем ли мы оставлять его на свободе, как оставляем
собаку? Нет, этим мы только сделали бы вред себе и погубили бы
волка. Быть может, он растерзал бы нас; еще скорее, он бросился
бы резать домашний скот на нашем и соседних дворах. В том и
другом случае он был бы убит. Будем же держать его на цепи.
Это будет счастье для него. Он будет сыт у нас, а у себя в лесу
он постоянно мучился голодом.
Плантаторы были так могущественны, что ссориться с ними
осторожные люди северных штатов считали делом очень опасным.
Они заявляли, что если законодательная власть Союза нарушит
их рабовладельческие права, их штаты отделятся от Союза и со-
ставят особую конфедерацию. Большинство населения свободных
штатов пугалось этой угрозы, делало уступки плантаторам, предо-
ставляло им управление Союзом. В книгах уступчивость отража-
лась тем, что ученые северных штатов переходили на сторону за-
щитников плантаторской теории рас. Так, например, сам Агассиз,
сильнейший боец за нее, был профессором в северных штатах, но
совершенно подчинялся влиянию плантаторов. Само собою разу-
меется, что когда люди принимают чужие мнения по боязни ссоры,
большинство этих сговорчивых прозелитов воображает себя дей-
ствующим не по каким-нибудь предосудительным мотивам, не по
робости или житейскому расчету, а по искреннему убеждению.
811

В этом состоит извинение таким людям, как Агассиз. Вероятно,
ему воображалось, что он говорит по совести, а не по рабо-
лепству.
Как ученые в северных штатах подчинялись авторитету южных
защитников рабства, так большинство европейских ученых подчи-
нилось по вопросу о расах авторитету североамериканских ученых.
И действительно, как было не принять теорию о коренной разнице
рас? Мулаты и мулатки бесплодней ублюдков волка и собаки;
это говорили североамериканские ученые; они изучили факты на
месте. Следовало верить им.
Но следовало бы также подумать о том, беспристрастны ли
они, действительно ли они изучили факты, о которых говорят с та-
кою уверенностью, добросовестно ли они передают хотя бы те
факты, которые ясны и без особенного изучения сами бросаются
в глаза. Европейские ученые не считали нужным этого; они были
белые, плантаторское учение о расах льстило белой расе; какая
же охота была им сомневаться в его основательности?
Северные штаты робели плантаторов. Европа слышала, что
плантаторы грозят расторжением Союза; она знала, что резуль-
татом отпадения была бы междоусобная война; междоусобие по-
мешало бы работе на хлопчатобумажных плантациях, Европа
терпела бы недостаток в хлопке. И что было бы, если бы война
кончилась победой северных штатов? Рабство было б отменено;
освобожденные негры не стали бы работать, потому что они лени-
вые животные, не желающие приобретать удобств жизни трудом,
предпочитающие животную нищету работе. Белые люди не могут
работать на хлопчатобумажных плантациях, к этому способны
только негры — так говорили плантаторы, и Европа верила им.
В случае победы северных штатов Европа останется без хлопка,
подвергнется очень тяжелому экономическому бедствию; потому
Европе надобно желать, чтобы северные штаты продолжали под-
чиняться южным и чтобы продолжало существовать в южных
штатах невольничество. Так думало тогда большинство влиятель-
ных людей в Европе.
Но бедствие, которого так опасались уступчивые люди в се-
верных штатах, которое пугало и Европу, произошло. Плантаторы
отложились от Союза, началась междоусобная война, она длилась
почти четыре года; подвоз хлопка из южных штатов в Европу
остановился; те части Европы, в которых была развита хлопчато-
бумажная промышленность, подверглись тяжким, продолжитель-
ным страданиям. Война кончилась отменою невольничества в юж-
ных штатах. Безрассудная часть плантаторской партии мечтала
о его восстановлении. Большинство плантаторов скоро убедилось,
что восстановить его нельзя. Вопрос о невольничестве перестал
иметь политическое значение, сделался предметом исключительно
научного исследования. Что же тогда оказалось? Факты свиде-
тельствуют противное тому, что говорили о бесплодии мулатской
812

расы ученые защитники невольничества, — относительно плодо-
родия мулаты и мулатки нисколько не отличаются от белых и
черных.
Предлогом говорить об их бесплодии служило то обстоятель-
ство, что очень многие мулатки действительно или оставались бес-
плодными, хотя имели сожительство с мужчинами, или если рож-
дали детей, то дети их умирали в громадной пропорции, не дости-
гая взрослых лет. Но оказалось, что эти мулатки вели такой образ
жизни, который производит те же самые результаты у женщин
всякой расы, белой ли, желтой ли, или черной; а те мулатки, кото-
рые вели образ жизни, удовлетворяющий общим для всех рас
условиям плодородия женщин и здорового роста их детей, имели
столько же детей, как ариянки, монголянки или негритянки, веду-
щие такой же образ жизни, и дети у них вырастали такими же
здоровыми, как у женщин этих рас.
Люди, не знающие, какое влияние имеет лживое общественное
мнение на мысли ученых, дивились тому, что можно было с такой
беззаботностью о правде утверждать, будто бы мулатки мало спо-
собны иметь многочисленных здоровых детей. Был курьез еще
более странный. На той степени плодородия ублюдков, при кото-
рой их потомство могло бы существовать неопределенное число
поколений, не уменьшаясь или даже увеличиваясь в числе, очень
часто был наблюдаем факт, что тип этого потомства неустойчив;
дети не сохраняют типа своих родителей-ублюдков, а возвра-
щаются к типу той или другой из рас, от которых произошли
родители-ублюдки. Так, например, было замечаемо, что если от
сожительства животных белой породы с животными черной по-
роды произошли пестрые дети, то у этих пестрых детей лишь не-
многие дети будут пестрые, а большинство будут или белые, или
черные. Едва ли наблюдения о цвете потомства млекопитающих
разного цвета анализированы с достаточной точностью. Но пред-
положим, что они совершенно достоверны. Ученые защитники
невольничества переносили на мулатов и мулаток то наблюдение,
которое считалось достоверным относительно пестрых детей, рож-
дающихся от сожительства овец или собак разного цвета. Они
говорили: мулатский тип не имеет устойчивости; дети мулата и
мулатки не походят на своих родителей, уклоняются от них или
к белому, или к негритянскому типу; дети тех, которые прибли-
зились, например, к негритянскому типу, будут еще ближе к нему,
чем их родители, и таким образом через небольшое число поколе-
ний потомки мулата и мулатки становятся совершенными неграми.
Чтоб определительно судить о плодородии или бесплодии лю-
дей какого-нибудь типа, нужно иметь статистические сведения.
Понятно, что масса общества может быть обманываема в этом
деле самоуверенностью тона специалистов; понятно и то, что спе-
циалисты, не имеющие под руками статистических цифр, могут
быть вводимы в ошибку доверием к товарищам, говорящим само-
813

уверенно. Но вопрос о сходстве детей с родителями решается без
всяких ученых пособий прямым наглядным впечатлением. Каж-
дому, живущему в рабовладельческой стране, было превосходно
известно, что дети мулата и мулатки имеют точно такое же сход-
ство с родителями, как дети белых людей или негров; что поэтому
мулатский тип очень устойчив. Но обществу рабовладельческих
земель угодно было пренебрегать этим своим знанием и повторять
приятные для него слова ученых защитников рабства, что дети
мулата и мулатки не сохраняют типа родителей.
Как объяснить возможность такого противоречия наглядной
истине? Подлог был произведен способом очень бесцеремонным,
но вполне пригодившимся для получения приятной лжи. Мулаты
и мулатки в Соединенных Штатах не составляли отдельного об-
щества, не жили вместе сплошными группами. Мулат или мулатка
обыкновенно жили в доме или хижине белого или черного семей-
ства. Мулатам чаще случалось быть любовниками или мужьями
негритянок, чем мулаток; мулаткам чаще случалось быть любов-
ницами белых или женами негров, чем любовницами или женами
мулатов. Дети мулатки от негра в большинстве случаев, раз-
умеется, имели тип средний между отцом и матерью, то есть более
походили на негров или негритянок, чем их мать. Дочери этих до-
черей, становясь женами негров, имели детей еще более близких
к негритянскому типу. То же самое, только в обратном направле-
нии, происходило при сожительстве мулатки с белым, их дочерей
с белыми. Ступени генеалогии, приближающей потомство мулатки
к белому типу, были определены с полной точностью, и по край-
ней мере на первых ступенях признаки были так ясны, что каждый
в рабовладельческой стране по одному взгляду с достоверностью
узнавал генеалогическую степень человека, имеющего тип сред-
ний между мулатским и белым. Дочь мулатки и белого была тер-
церонка: дочь терцеронки и белого была квартеронка; признаки
терцеронки были так резки, что никто не мог принимать ее ни
за мулатку, ни за квартеронку; каждый видел, что она терцеронка.
Дочь квартеронки и белого уже трудно было отличить от белой
человеку, не жившему в рабовладельческой земле; когда ее по-
томки еще два или три поколения имели детей от белых, то ее
потомки становились трудно различимы от белых и для опытного
наблюдателя. В десятом или двенадцатом поколении они уж ста-
новились неразличимы от белых и для опытного взгляда. Словом,
дело шло по тем же законам, как при сожительстве всяких людей
какого-нибудь типа с людьми какого-нибудь другого типа, как,
например, при сожительстве потомства испанца и француженки
с людьми французской национальности или потомства каталонца
и андалузанки с людьми каталонского племени. А когда люди
мулатского типа сожительствовали между собой, то их тип оста-
вался прочен в их потомстве. Это было известно всем в рабовла-
дельческих штатах; но приверженцам рабовладения угодно было
814

повторять полезную для защиты невольничества Ложь, будто бы
мулатский тип неустойчив.
Теперь все рассуждения о бесплодии мулаток, или о неустой-
чивости мулатского типа, отброшены серьезными антропологами,
как пустые выдумки ученых, бывших прислужниками рабовла-
дельцев.
Классификация рас остается до сих пор очень шаткой в своих
подробностях. Специалисты, справедливо признаваемые наиболее
компетентными судьями по вопросам этого рода, не сходятся
между собою в том, сколько коренных рас должно считать. И по-
следователи известного способа классификации не сходятся между
собою в мнениях, к той или другой из принимаемых ими рас при-
числить то или другое племя. Признаки, по которым следует де-
лить людей на расы, тоже остаются предметом споров.
Наиболее популярный признак расы — цвет кожи. Но есть
авторитетные специалисты, находящие, что он имеет очень мало
научного значения. Некоторые из них думают, что гораздо важ-
нее разница по форме волос на голове; они делят людей на три
основные расы: у одной из них волоса имеют в поперечном раз-
резе круглую форму; эти волоса нисколько не вьются; у другой
расы разрез волоса головы — эллипс не очень стиснутый; эти
волоса слегка вьются; у третьей расы разрез волоса головы —
эллипс очень сплюснутый, так что волос походит на ленту с за-
кругленными коймами; такие волоса курчавы, как овечья шерсть.
Вообще эта классификация довольно близко совпадает с деле-
нием людей на желтую, белую и черную расы. Она замечательна
тем, что порядок рас в ней не тот, как в классификации по цвету
кожи, в которой на одном конце порядка стоит белая раса, на дру-
гом черная, — желтая занимает средину между ними; в класси-
фикации по форме волос головы масса народов, составляющих
белую расу, занимает средину между народами желтой и черной
рас. Без сомнения, несравненно большую важность имеют разли-
чия формы головы. Их можно подводить под две разные точки
зрения; с одной — коренным принципом деления принимается
собственно форма черепа, с другой — форма профиля. Но и по
форме профиля, и по форме черепа выводы относительно деления
людей на расы получаются приблизительно одинаковые; исклю-
чения есть, но вообще овальный череп соединен с так называемым
кавказским (или греческим, европейским) профилем; угловатый
череп — с плоским (китайским, монгольским) профилем; длинный
и приплюснутый череп — с негритянским профилем. Форма че-
репа и профиля, как всеми признано, несравненно важнее цвета
кожи и формы волос головы, но некоторые специалисты не счи-
тают удобным ставить ее важнейшим основанием классификации
рас, потому что она менее устойчива, чем цвет кожи и форма волос.
Так, например, замечено, что дети американских негров, куплен-
ных в Африке, вообще имеют очертание профиля менее далекое
815

от арийского, чем их отцы; с каждым поколением это изменение
развивается. Правда, что и теперь негры Соединенных Штатов
остаются все еще очень не похожи на арийцев чертами лица; но
вообще они потомки африканских негров лишь в четвертом, много
пятом поколении. В Африке встречается большая разница про-
филя между племенами одинакового цвета кожи и одинаковой
формы волос головы. Некоторые из них имеют профиль очень по-
хожий на арийский. Возможно, что причина этой разницы — не-
одинаковость истории племен. Те, которые имели очень долго
жизнь менее бедственную, чем другие, и сделались людьми не-
сколько более развитыми в умственном и нравственном отноше-
нии, приобрели формы головы, более подобные формам народов,
давно вышедших из дикого состояния; потом их материальное
и нравственное положение ухудшилось, но медленные перемены
в чертах лица, производимые понижением быта, еще не успели
развиться вполне, а понизившись до прежнего дикого состояния,
эти племена еще сохранили черты прежнего более высокого раз-
вития. Впрочем, кажется, что это объяснение основано только на
аналогии; едва ли найдены какие-нибудь факты, прямо подтвер-
ждающие его. Аналогия — аргумент, не заслуживающий серьез-
ного доверия.
По нынешним понятиям вопрос о происхождении рас пред-
ставляется в следующем виде:
Не только такие группы живых существ, как волк, собака и
близкие к ним виды, или как лошадь и осел и очень сходные с
ними виды, но и все млекопитающие, несомненно, имеют общее
происхождение. Таким образом, бесплодие сожительства млеко-
питающих разных групп вовсе не относится к делу, когда речь
идет о том, имеют ли они общее происхождение. Они все имеют
его. Бесплодие свидетельствует вовсе не о разнице происхождения,
а только о том, что разница в устройстве организма сожитель-
ствующих существ более велика, чем было бы совместно с возмож-
ностью для них иметь детей. Происхождение этой разницы чисто
историческое. Если существа двух групп имеют от своего сожи-
тельства детей, но их дети бесплодны, это значит, что их орга-
низмы более различны, нежели было бы совместно с рождением
плодородного потомства.
Разные расы людей производят на обыкновенного наблюда-
теля-неспециалиста очень неодинаковое впечатление по цвету кожи,
характеру волос головы, формам черепа и профиля; но он видит,
что все это существа одинаковые в той же степени, как одинаковы,
например, разные породы обыкновенной домашней (европейской,
то есть собственно египетской) кошки или европейского медведя.
Это простое « м н е н и е массы людей вполне подтверждено теперь
наукой. — Ни в какой породе млекопитающих нельзя найти два
существа, которые были бы безусловно одинаковы; у тех млеко-
питающих, которые рождают несколько детей в одно время, дети,
816

родившиеся одновременно, все-таки несколько отличаются одно
от другого. Потому, когда речь идет о тожестве организации двух
млекопитающих одной породы, научный смысл слов «их органи-
зация тожественна» состоит не в том, что между ними нет ника-
ких разниц, а только в том, что разницы очень незначительны
сравнительно с элементами тожества.
В этом смысле имеем ли мы право сказать, что все расы людей
тожественны не только по своей организации, но и по своим
умственным и нравственным качествам? В XVIII веке было
сильно распространено между передовыми людьми мнение, что
должно сказать так. Они говорили о единстве человеческой при-
роды в выражениях очень широких и сильных. Некоторые из зна-
менитых мыслителей, воспитавшихся в конце того периода, сохра-
нили это убеждение на всю жизнь. Например, Песталоцци и Ге-
гель продолжали в двадцатых годах нашего века говорить о
тожестве людей безоговорочным тоном Руссо: каждый человек,
родящийся здоровым, родится с теми же склонностями, как вся-
кий другой, природная разница умственных и нравственных сил
людей, родящихся не больными, а здоровыми, очень невелика.
Но лет через десять или двадцать оставалось уже очень мало уче-
ных, которые не смеялись бы над этим мнением, как чрезмерно
наивным. Пренебрежение к нему было одним из частных резуль-
татов ненависти к теориям XVIII века. Но время ненависти про-
шло, и новые поколения стали находить, что мыслители XVIII ве-
ка были менее наивны, чем казалось поколениям, ненавидевшим
его. Одним из результатов этой перемены было возникновение
того направления, которое теперь стало господствующим в есте-
ствознании. По применению к частному вопросу о человеческих
расах его можно характеризовать так: разницы между расами
проникают всю организацию; не только форма черепа и профиля
или ступни ноги у каждой расы своя особенная, но и каждая
кость, каждый мускул, каждая железа имеет у каждой расы свои
особенности; не только передние полушария головного мозга
имеют у каждой расы некоторые особенности, имеет их и каждый
нерв желудка или ноги; но все эти разницы довольно незначи-
тельны сравнительно с элементами тожества в организации всех
рас.
Естествознание приняло господствующее теперь направление
очень недавно; натуралисты еще не очень пожилых лет учились
по книгам противоположного направления. Дело только начи-
нается, и, как далеко пойдет оно в своем развитии, нельзя сказать
определительно. Но по крайней мере до сих пор быстро ослабе-
вает в науке значение разниц между расами. Специалисты не ка-
кие-нибудь люди особой породы; огромное большинство их, по-
добно огромному большинству всяких других людей, подчиняется
общественному мнению, которое выработывается под преобладаю-
щим влиянием событий. Потому дальнейший ход этого, как и вся-
817

кого другого, ученого дела очень много зависит от хода событий.
Говорят иногда, что мысли натуралистов имеют основу совер-
шенно твердую, так что не могут поддаваться требованиям обще-
ственного мнения. Конечно, не только астрономия, но и физиоло-
гия должны быть названы системами понятий очень прочных
сравнительно с теориями политических и общественных наук. Но
припомним факты из истории не то что физиологии, а самой астро-
номии. Пусть очень простительно было Тихо де Браге изобре-
тать свою систему для того, чтоб уклоняться от научной надоб-
ности признать систему Коперника, держаться которой было бы
для него если не так опасно, как для Галилея, то все-таки не-
удобно. Но какие серьезные неприятности могли угрожать фран-
цузским астрономам конца XVII и начала XVIII века, если б
они приняли теорию Ньютона? Неудобств от этого не было им
никаких; но они были французы; они жили во французском обще-
стве: оно предпочитало астрономическую систему своего соотече-
ственника Декарта системе англичанина Ньютона; и несколько
десятилетий большинство французских астрономов отвергало тео-
рию Ньютона, защищало теорию Декарта.
Между специалистами по антропологии много споров о том,
какие разницы должны быть принимаемы за основание класси-
фикации людей по расам, сколько коренных рас должно считать,
к какой расе или к какой помеси рас должно относить то или дру-
гое племя. Но факты, которые совершенно достоверны, охваты-
вают огромное большинство человеческого рода. Для людей, ищу-
щих в антропологии решения важных исторических вопросов, эти
бесспорные факты достаточны.
На сколько именно рас делятся люди — вопрос, не имеющий
очень большого значения для истории человечества. Важны только
три расы: белая, желтая и черная, или раса с вьющимися воло-
сами головы, прямыми волосами и волосами, подобными шерсти,
или раса с овальным черепом, рельефным профилем, не выдаю-
щеюся вперед нижнею челюстью, раса с угловатым черепом, плос-
ким лицом, нижнею челюстью, не выдающейся вперед, и раса с
приплюснутым черепом, плоским лицом, нижнею челюстью, сильно
выдающеюся вперед. Эти три расы составляют, вероятно, более
девяти десятых частей общего населения земного шара. Если при-
нимать какие-нибудь другие расы за коренные, то все вместе они
и незначительны числом и сравнительно не важны историческим
значением. И ни об одном из народов или племен, занимающих
важное место в нынешнем составе рода человеческого, нет сомне-
ний, к какой расе должно отнести его; точно так же нет этого
сомнения почти ни об одном из народов, имевших важное значе-
ние в истории человечества, если до нас дошли сколько-нибудь
точные известия о его наружности. Этого достаточно для иссле-
дователя или рассказчика всеобщей истории. Если о каком-нибудь
народе, имевшем довольно важное значение в истории человече-
818

ства, нам неизвестно с полною достоверностью, к какой расе при-
надлежал он, то неудовлетворительность наших сведений о нем
заключается не собственно в недостатке известий о его наруж-
ности, а вообще в недостаточности известий о нем.
Все расы произошли от одних предков. Все особенности, ко-
торыми отличаются они одна от другой, имеют историческое про-
исхождение. Но какую степень устойчивости имеют их особенно-
сти? — не все одинаковую. Цвет кожи негров очень устойчив.
Едва ли можно полагать, что через двадцать поколений негры,
живущие в стране русого народа, имеющего очень белую кожу,
могут стать имеющими кожу значительно менее черную, чем
имело первое поколение. Желтая кожа и белая кожа гораздо бы-
стрее принимают оттенки, сближающие их по цвету. Собственно
говоря, цвет кожи монгола, ставшего светлым, сохраняет свою
особенность колорита, не одинаков с цветом кожи очень смуглого
человека чистой арийской расы; многие люди монгольской расы
имеют очень светлую кожу, но, всматриваясь, все-таки можно ви-
деть, что это не белый цвет, а только посветлевший желтый и на-
оборот, у арийцев, очень смуглых, все-таки видно, что цвет их
кожи — не желтый, а потемневший белый. Так по крайней мере
говорят специалисты. И едва ли будет легковерием считать это
правдой. Относительно формы черепа достоверно известно, что
с развитием умственной жизни людей какого-нибудь племени лоб
их становится выше; с этим соединено уменьшение длины нижней
челюсти, так что изменяется профиль, происходит увеличение так
называемого лицевого угла. С какой степенью быстроты может
происходить эта перемена и какой величины может достигать она,
еще не исследовано определительным образом. Но по личным
отрывочным наблюдениям известно много случаев, что лоб пра-
внуков имел гораздо более высоты, чем какой имели прадеды.
У многих племен и народов замечено, что высшее сословие имеет
более развитый лоб, нежели масса населения. В некоторых случаях
это объясняется разностью происхождения. Но встречается много
случаев, в которых достоверно известна одинаковость происхож-
дения высшего и низшего сословий; тут очевидно, что разница
профиля произведена различием материальной и умственной
жизни.
Белые люди всегда считали свою расу лучше желтой расы и
были расположены презирать черную. Люди этих рас думают
о себе, кажется, очень неодинаково: есть много известий, что мон-
голы считали черты лица своей расы более красивыми, чем про-
филь белой расы; но много известий и о том, что они признавали
людей белой расы более красивыми, чем своих соплеменников.
Между неграми некоторые также предпочитают свою расу белой,
другие — белую своей. То, что многие из желтых и черных людей
находят белую расу более красивою, чем свою, может служить
подтверждением высокого мнения белых людей о красивости своей
819

расы. Но если огромное большинство желтых и черных людей
имеет лица некрасивые на взгляд белых, то следовало бы разо-
брать, насколько в этом впечатлении участвуют обстоятельства,
посторонние сущности вопроса, как, например, то, что материаль-
ное положение желтых и черных людей хуже положения белых
и умственная жизнь их менее развита. Могут ли желтые и черные
люди при обстоятельствах, благоприятствующих приобретению
красивости, делаться очень красивыми на взгляд белых людей? —
Мы имеем множество свидетельств белых путешественников о
том, что есть племена негритянской расы, имеющие очень краси-
вые черты лица; эти племена встречаются вдали от моря, где
жизнь менее тяжела для негров, нежели в приморских частях
Африки. Все белые люди, бывавшие в Японии, говорят, что мно-
гие японки очень красивы лицом. Цвет кожи, красивость лица —
не такие особенности, которые имели бы прямую связь с умом и
характером. Относительно цвета кожи понятно само собой, что
он не имеет непосредственного отношения к деятельности голов-
ного мозга. Нельзя найти никаких физиологических причин, поче-
му белый, или желтый, или черный цвет кожи мог бы считаться
благоприятным или неблагоприятным для высокого развития умст-
венной жизни или результатом какого-нибудь ее состояния. Но у
нас есть сильное влечение предполагать хорошие умственные и
нравственные качества в людях, красивых лицом; и можно думать,
что эта связь до некоторой степени действительно существует:
красивые черты лица — результат хорошей организации всего
тела; хорошая организация тела не может не быть признана
основой для хорошей деятельности головного мозга. Но хотя эти
условия и должны считаться коренными, развитие нравственной
и умственной жизни человека подвергается таким сильным посто-
ронним влияниям, что результат чрезвычайно часто оказывается
несоответствующим характеру личной организации. Людям кра-
сивым следовало бы быть умными и добрыми; никто не собирал
данных о том, какова пропорция умных и добрых людей между
ними, — более ли велика она между ними, нежели между некра-
сивыми людьми (того же общественного положения); но каждому
из нас известно по личному житейскому опыту, что между краси-
выми людьми встречается очень много недалеких по уму и не за-
служивающих симпатии по характеру. Люди очень некрасивые
лицом должны были бы быть гораздо ниже красивых по уму и
качествам характера. Но каждому из нас известно, что многие
очень некрасивые люди очень добры и умны. Дело в том, что на-
ружность человека может пострадать от влияний, которые не бу-
дут проникать в глубину организма; профиль испортится, а голов-
ной мозг не пострадает; наоборот, могут быть влияния, которые
испортят головной мозг, не испортив профиля. Вообще, досто-
верные сведения об уме и характере человека мы до сих пор не
можем приобретать никакими рассуждениями по каким-нибудь
820

общим основаниям. Они приобретаются только изучением поступ-
ков этого человека.
Это говорено было собственно по вопросу о связи красивости
лица с умственными и нравственными качествами. Иное дело при-
давленность передней части черепа; она, конечно, прямо показы-
вает, что у человека мало развиты передние части головного
мозга. Потому, те негритянские племена, у которых передняя часть
черепа очень придавлена, конечно, имеют передние части головного
мозга мало развитыми. Но вопрос вовсе не в том, низко ли нынеш-
нее состояние их умственной жизни, а в том, способны ль они к
высокой цивилизации, может ли развиться передняя часть го-
ловного мозга их, подняться их лоб. Факты показывают, что
может.
Пока существовало невольничество в Соединенных Штатах,
полемика должна была итти о том, способны или неспособны
негры быть гражданами благоустроенного государства. Теперь
спор об этом сделался излишним. Они получили права граждан
и пользуются ими точно так же, как те части белого населения
Соединенных Штатов, которые по несчастным обстоятельствам
своей истории находятся еще на низкой степени развития. Нет
никакой разницы между тем, как вотирует большинство ирланд-
цев, переселившихся в Америку уже немолодыми людьми, и боль-
шинство негров: те и другие одинаково поддаются проискам
интригантов. Как будут вотировать негры Соединенных Штатов
через несколько десятков лет — мы не знаем, но беспристрастные
люди говорят, что уже теперь, через двадцать лет по приобрете-
нии права голоса, они пользуются им гораздо рассудительнее, чем
вначале.
Впрочем, вопрос о неграх утратил прежнее значение по их
освобождении в Соединенных Штатах. Там, где освобождены, они
по закону пользуются всеми или почти всеми правами свободных
граждан и если подвергаются каким-нибудь стеснениям в обще-
ственной жизни от обычаев, усвоенных белыми в рабовладельче-
ские времена, то эти стеснения заметно уменьшаются по мере
того, как белые теряют рабовладельческие привычки. Отмена не-
вольничества на Кубе и в Бразилии — дело близкого времени;
в том не сомневаются сами рабовладельцы. — Очень вероятно,
что через несколько времени возникнут в Африке отношения, при
которых вопрос о людях негритянской расы получит очень боль-
шую важность: белые с юга и в особенности с запада надвигаются
на ту часть Африки, которая населена неграми. Этими будущими
отношениями можно и теперь сильно интересоваться, но мы еще
не имеем достаточных данных для того, чтобы предугадывать,
какова будет участь негров в Африке при распространении вла-
дычества или очень сильного влияния белых на их земли.
В настоящее время из вопросов о расах наиболее важны отно-
сящиеся к желтой расе. Она гораздо многочисленнее черной, при-
821

том никто не сомневается в способности желтых людей иметь боль-
шие благоустроенные государства с нынешнею принадлежностью
больших держав — многочисленным хорошо дисциплинированным
войском. Часто встречаются рассуждения о том, не предстоит ли
европейским государствам очень большая опасность от Китая,
население которого так многочисленно. По пропорции числа
войск во Франции, Германии, России, Китай может сформировать
13 или 20 миллионов войска, и если приобретет достаточные де-
нежные средства, то может послать на Европу 7 или даже 10 мил-
лионов воинов. При нынешних отношениях между европейскими
государствами нет никакой вероятности, чтоб они соединились
для общей обороны; напротив, они стали бы держаться так, как
государства древней Греции при нашествиях македонян. Есть в
Европе довольно много людей, предполагающих вероятность по-
давления Европы китайцами. Эти страхи фантастичны: когда ки-
тайцы усвоят себе европейские искусства настолько, чтобы войска
их стали не то что очень хороши, а хотя бы только не хуже нынеш-
них турецких, Китай уже не будет одним государством. Теперь
разные племена китайского народа остаются соединены в одно
государство только потому, что еще не умеют защитить свою
самостоятельность от иноземного ига.
Но не фантастический, а реальный интерес имеет вопрос о жел-
той расе с иной стороны: способна ль или не способна приобрести
очень высокое умственное и нравственное развитие раса, к кото-
рой принадлежит половина человеческого рода? До недавнего
времени у европейских ученых владычествовали о желтой расе
понятия презрительные. Негры были не люди, а животные; о расе,
имевшей великих мыслителей, сделавшей великие технические от-
крытия, нельзя было говорить таким тоном, как о неграх; китай-
цев нельзя было не признавать людьми. Но они были люди низшей
породы. Умственная и нравственная организация их имела черты,
существенно отличные от качеств, составляющих истинное чело-
веческое достоинство белой расы. В те времена предполагалось,
что фантазия — собственно человеческое качество; животные
тогда не имели фантазии. Теперь имеют; мы знаем, что она —
одна из неизбежных функций мышления, и что каждое существо,
имеющее какие-нибудь представления, необходимо имеет в числе
их и некоторые представления, соответствующие не действитель-
ным впечатлениям, а комбинациям их, то есть представления, при-
надлежащие области воображения. Но в те времена не хотели
знать этого; ученые на одной странице трактата писали о собаках
и кошках, видящих сны, а на следующей преспокойно толковали,
что животные не имеют воображения; впрочем, в те времена жи-
вотные не имели способности мыслить. О китайцах нельзя было
сказать, что они лишены способности мыслить, но воображение у
них было чрезвычайно слабо. Они были способны только забо-
титься о материальных выгодах, в этом и состояло все их мышле-
822

ние. Когда думаешь исключительно о своих житейских делах, то,
разумеется, для фантазии тут очень мало простора. Вот именно
в таком состоянии находились китайцы: по свойству своей расы
думать только о житейских делах, они не имели надобности в во-
ображении, и природа не сделала им никакого огорчения, лишив
их этой высшей человеческой способности. Правда, результаты та-
кой скупости природы относительно наделения китайцев челове-
ческими качествами были очень важны в материальном отноше-
нии; лишенные фантазии, китайцы не могли создавать никаких
идеалов, тем менее могли стремиться к их осуществлению; лишен-
ные идеалов, они не могли представить себе ничего лучше той
обстановки, в какой жили, ничего лучше обычаев, каких держа-
лись; из этого происходил роковой закон их жизни: неподвиж-
ность. Китайская история вполне подтверждала это: если евро-
пеец писал хоть десять строк, имеющих какое-нибудь отношение
к китайской истории, то в этих десяти строках непременно нахо-
дилось место для замечания, что китайцы живут теперь точно так
же, как жили за 2000 лет до нашей эры, что с той поры не произо-
шло никакой перемены в китайских обычаях, никакого изменения
в китайских понятиях о вещах. Вообще, очень странные люди
были китайцы.
Это, впрочем, и было натурально, потому что желтая раса
имела свое особое происхождение, различное от белой. Люди,
имевшие совершенно различное происхождение, разумеется, дол-
жны были быть существенно различны между собой.
Но теперь — увы! — нам, белым, никак нельзя оставаться
при мысли, что белая и желтая расы — две группы существ раз-
ного происхождения. Китайцы произошли от тех же самых предков,
как и мы. — Они не особенная порода людей, а люди одной с нами
породы; потому они должны подлежать тем же законам жизни и
мышления, как и мы, должны, между прочим, иметь и фантазию.
Говоря серьезно, трудно представить себе при нынешнем состоянии
антропологии возможность тех странных мнений о китайцах, кото-
рые еще недавно казались большинству ученых рассудительными.
При внимательном наблюдении невозможно не видеть, что желтые
люди думают и чувствуют совершенно то же, что белые люди на
подобной им степени развития. Те особенности, какие мы заме-
чаем в китайцах, — не особенности китайцев, а общие качества
людей данного исторического состояния и общественного положе-
ния. Говорят, например, что китайцы очень трудолюбивы и до-
вольствуются очень малым. Это общие свойства людей, предки
которых с давнего времени вели оседлую жизнь, жили своим тру-
дом, а не грабежом, жили в угнетении, жили бедно. Те части каж-
дого из европейских народов, которые подходят под эти условия,
точно так же трудолюбивы, как китайцы, точно так же доволь-
ствуются скудным вознаграждением. Точно то же оказывается и
относительно других так называемых особенностей китайца: это —
823

не особенности китайца, а общие качества всех людей, всех рас,
в том числе и белых людей соответствующего положения.
Остается сказать в частности об одной из мнимых китайских
особенностей, о так называемой неподвижности китайского быта
и китайских понятий. Китайская история имеет те же самые черты,
как история всякого народа при таких же обстоятельствах. Теперь
известно, что жизнь каждого цивилизованного народа подверга-
лась при некоторых сочетаниях обстоятельств упадку; самым
обыкновенным из этих понижающих цивилизацию фактов было
опустошение страны нашествием иноземцев. В крайней своей сте-
пени это бедствие получало устойчивый характер под формой ино-
земного владычества. В истории Западной Европы такими бед-
ствиями были, например, нашествие гуннов, потом набеги венг-
ров, наконец, нашествие турок. Развернем какой случится трактат
об истории Западной Европы; в каждом мы найдем одно и то же
совершенно справедливое замечание, что эти бедствия надолго
роняли благосостояние и культуру народов, подвергавшихся им.
Для ясности сравним китайскую историю с английской. Англия
не подвергалась иноземному завоеванию со второй половины
XI века. Население Англии имело время отдохнуть, оправиться и,
поднявшись до прежнего уровня благосостояния и культуры, сде-
лать новые успехи. Разверните историю Китая и сосчитайте,
сколько раз в это время подвергался он завоеванию варварами.
Китайская история не неподвижность, а ряд падений цивилиза-
ции под гнетом нашествий и завоеваний варваров. После каждого
упадка китайцы оправлялись, успевали иногда подняться до преж-
него уровня, иногда и выше его, но снова падали под ударами вар-
варов. Почему варварам удавалось одолевать народ цивилизован-
ный и более многочисленный, чем они, вопрос, требующий особого
разъяснения, но он относится не к одной китайской истории: бы-
вали покоряемы сравнительно малочисленными варварскими пле-
менами и другие цивилизованные народы; бывало это и в запад-
ной Азии, и в Европе.
Нет сомнения, что люди желтой расы имеют какие-нибудь
природные различия от людей белой расы в своей умственной и
нравственной организации, потому что всякому наружному разли-
чию должно соответствовать какое-нибудь различие и в устройстве
головного мозга; но связь этих различий, или маловажных, или
изменчивых, остается еще не исследованной и потому ставить ее
принципом объяснения каких-нибудь определенных фактов умст-
венной или нравственной жизни, значит придавать важность ме-
лочам и говорить наудачу пустяки без всякого научного основания.
Чтобы видеть, как шатки объяснения подобного рода, сделаем
обзор родства тех млекопитающих, которые особенно хорошо зна-
комы всем нам.
Лошадь довольно послушная служительница человека, осел,
близкий родственник ее, тоже служит нам; но есть несколько видов
824

млекопитающих, еще более близких лошади, чем осел, и, однакоже,
оказывающихся не покорными человеку. — Из близких родных
быка некоторые более или менее подчинились человеку, как, на-
пример, буйвол и як, но американский бизон до сих пор остается
неукрощенным. — Мы сделали домашним животным кошку, соба-
ка давно стала вернейшим другом человека; гепард, напоминаю-
щий своим видом отчасти кошку, отчасти собаку, тоже служит че-
ловеку. Но волк, гораздо более близкий родной собаке, чем гепард,
остается не укрощен. Словом, какое бы из млекопитающих, сде-
лавшихся нашими слугами, ни взяли мы, у него есть очень близкие
родственники, не захотевшие служить нам или оказавшиеся по
своему характеру непригодными для нашей службы. А ряд тех не-
многих млекопитающих, которые служат нам, состоит из предста-
вителей семейств, очень далеких одно от другого по своей органи-
зации; собака и кошка принадлежат к двум разным семействам
отдела хищных животных, лошадь и осел — к отделу однокопыт-
ных, бык, овца и коза — к разным семействам отдела жвачных,
слон и свинья — к разным семействам отдела толстокожих.
До какой степени еще остается неуловима для нас связь между
умственными силами млекопитающего существа и наружностью
его, мы увидим, припомнив, какие млекопитающие (кроме обезьян)
считаются самыми умными. Это слон, лошадь и собака. Есть
множество животных, занимающих в зоологической классифика-
ции очень близкие к нам места и, однакоже, не заслуживших ре-
путацию особенно умных. Одно из двух: или мы несправедливы к
этим животным, которых не считаем особенно умными, или клас-
сификация по наружным признакам не дает достаточных средств
судить об умственных способностях. Во многих случаях, вероятно,
мы несправедливы; так например, осел, по всей вероятности, за-
служивал бы считаться животным очень умным. Но во многих
случаях небольшие наружные разницы, вероятно, в самом деле со-
ответствуют очень большим различиям в умственных способностях
и, наоборот, очень большие разницы наружности не производят
большой разницы в умственных силах.
При таком положении наших знаний о связи между наружными
признаками и умственными силами научная осторожность не до-
пускает ставить различие между белой и желтой расами принци-
пом объяснения каких бы то ни было фактов их истории. До сих
пор еще остается сильна старая привычка объяснять историче-
ские разницы расовыми; но это метод объяснения устарелый и
дающий два очень дурные результата: во-первых, объяснение, ос-
нованное на нем, обыкновенно бывает само по себе ошибочно; во-
вторых, успокоиваясь на этом фальшивом, мы забываем искать
истинного объяснения.
Во многих случаях истина была бы ясна сама собою, если бы
не была закрыта от нас фантастическим объяснением факта по-
средством расовых отличий. Так, например, мнимая неподвижность
825

быта и понятий китайцев была бы без всякого труда понята нами
в истинном ее виде как ряд падений цивилизации под гнетом вар-
варов, если бы наше внимание не было отвлечено от этих бед-
ствий произвольной фразой о неспособности желтой расы под-
няться выше известного уровня цивилизации.
Остановимся пока на этом.
2
О к л а с с и ф и к а ц и и людей по языку
Соображения об условиях, необходимых для возникновения
расовых отличий, приводят к заключению, что каждая раса когда-
нибудь составляла одну цельную группу людей, живущую вместе.
Но у всех рас, имеющих важное историческое значение, этот пе-
риод общей жизни относится к временам доисторическим. В исто-
рические времена действующими группами являются уж не расы
в цельном своем составе, а части рас, или, точнее сказать, части
частей рас. Например, в Индию пошла не вся белая раса, а только
часть одного из больших отделов ее, арийского семейства, жив-
шего тогда уж особо от другого большого отдела ее, семитического
семейства; из Пенджаба в бассейн Ганга пошла не вся эта часть,
а только часть ее. Потому для исторических исследований и рас-
сказов нужна классификация людей более подробная, чем та, ка-
кая дается распределением их по расам.
Классификация людей по расам основывается на некоторых из
их различий по наружности. Если к характеристике расы мы бу-
дем прибавлять определения видоизменений этих основных при-
знаков или другие различия по наружности, то получим характери-
стики отделов расы; продолжая итти этим путем подразличений,
мы будем получать подразделения более и более подробные. Эти
физические типы будут по нисходящему порядку подразличения
более или менее соответствовать группам людей, называемым се-
мействами народов, народами, племенами народа, отделами пле-
мени народа; но лишь более или менее, а не вполне; и степень соот-
ветствия будет в очень многих случаях — вероятно, в большинстве
случаев — неудовлетворительна для исторических надобностей.
Например, один из частных физических типов белой расы будет до
некоторой степени соответствовать той группе людей, которая на-
зывается арийским семейством; но грузины, черкесы — народы
того же типа, а между тем они не принадлежат к арийскому семей-
ству; и наоборот: в составе народов арийского семейства находится
очень много людей разных неарийских физических типов. Одно из
частных видоизменений арийского типа до некоторой степени соот-
ветствует той группе людей, которая называется древним греческим
народом; но мы положительно знаем, что между древними греками
было очень много людей не этого типа; и наоборот: в составе не-
826

которых народов, называвшихся у греков варварами, иноплемен-
никами, без сомнения, находилось много людей того физического
типа, который мы называем древним греческим. Персы уводили в
плен множество греков и гречанок; потомки тех греческих пленных,
которые жили не сплошными массами, а маленькими группами
между персов или подвластных персам народов, без сомнения,
усвоивали себе национальность массы, среди которой жили; у мно-
гих из этих людей, утративших греческую национальность, без
сомнения, сохранялся греческий физический тип. Карфагеняне,
южноитальянские туземцы, этруски, галлы, иллирийцы, фракий-
цы, скифы тоже уводили в плен много греков и гречанок. Кроме
этих невольных переселений в страны варваров, бывали и добро-
вольные. — О нынешних европейских народах и американских на-
родах европейского происхождения давно признано всеми специа-
листами, что они — смесь людей разных физических типов. Изучая
состав тех нынешних западноевропейских наций, которые наиболее
многочисленны и с очень давнего времени имеют особенно важное
историческое значение, — испанской, итальянской, французской,
английской и немецкой наций, — мы видим, что каждая из них —
соединение людей нескольких очень различных физических ти-
пов, что каждый из этих типов принадлежит лишь меньшинству
людей, составляющих нацию, и что в составе других наций нахо-
дится очень много людей того же типа. Перепутанность эта так
велика в пяти главных нациях Западной Европы, что если гово-
рить с научной точностью, то о каждой из них должно сказать:
нельзя составить такую характеристику наружных особенностей,
под которую подходило бы большинство людей этой нации и ко-
торая с тем вместе оставалась бы относящейся собственно к этой
нации, как ее отличие от других наций, а не была бы характери-
стикою группы людей гораздо более обширной, чем эта нация.
Правда, есть характеристики физического типа каждой из великих
западноевропейских наций, уж давно находящиеся в общем упо-
треблении; но каждая из них составлена произволом фантазии;
главный ингредиент их — смесь самохвальства нации с злоречием
других наций, бывших враждебными или завидовавшими ей; к
этому курьезному сочетанию клеветы с самохвальством присоеди-
нены ученые недосмотры и недоразумения. Для примера возьмем
общеупотребительные характеристики национального немецкого
типа и национального английского; в них обеих самой важной, са-
мой существенной особенностью наружности выставляется свет-
лый цвет волос; немец, это — человек с русыми волосами; немцы
с темными волосами — люди не национального немецкого типа;
они составляют лишь меньшинство немецкой нации; англичанин —
человек с волосами еще более светлыми, чем немец; они у него так
светлы, что цвет их на голове — средний между русым и рыжим,
а бакенбарды, усы и борода у него вовсе рыжие; люди не с такими
волосами — люди не национального английского типа, и состав-
827

ляют лишь меньшинство английской нации. — А на самом деле, у
большинства немцев — темные волосы и у большинства англи-
чан — тоже темные, не только на голове, но и в бакенбардах, усах,
бороде. Как же попали светлые волоса в характеристику нацио-
нальных типов немецкого и английского? — Итальянцы и фран-
цузы любили ругать немцев, смеяться над ними; взяли предметом
насмешки светлые волоса многих немцев и сделали этот цвет волос
меньшинства принадлежностью огромного большинства немцев:
русые люди — пухлые, золотушные, неуклюжие, и ум у них непо-
воротливый; они дураки. Но немцы не оставались в долгу: фран-
цузы и итальянцы люди легкомысленные, непостоянные, веролом-
ные; это потому, что темперамент у них холерический; а у людей
с холерическим темпераментом, вообще, черные волосы; мы, немцы,
не таковы; мы люди рассудительные, даем обещание обдумав, с
твердым решением соблюдать его; потому мы люди добросовест-
ные; а когда мы так солидны умом и так благородны душой, то и
темперамент у нас не такой, как у легкомысленных, вероломных
французов и итальянцев, он у нас спокойный и вместе энергиче-
ский, и волоса у нас не такие: у них — черные, а у нас — светлые.
Совершенно тем же способом попали в английский национальный
тип светлые волоса из перебранок между французами и англича-
нами. В обоих случаях, к одинаковому выводу из чужой брани и
своего самохвальства присоединились ученые подтверждения,
имеющие такую же степень научной основательности: Цезарь и
Тацит5 говорят, что германцы — русые люди; как же нынешним
немцам не быть русыми людьми? — Англосаксы были люди с
очень светлыми волосами; как же не быть людьми с очень свет-
лыми волосами нынешним англичанам? — Что сказать на это? —
Если разберем факты, то увидим, что отзывы Цезаря, Тацита о
германцах и слова хроник об англосаксах не дают прочного осно-
вания для рассуждений о физических качествах нынешних немцев
и англичан; но без всяких ученых споров совершенно достаточно
будет ограничиться ответом: каковы бы ни были волоса у герман-
цев вообще и у англосаксов в частности, русые ли, зеленые ли,
розовые ли, все-таки у большинства нынешних немцев и англичан
они темные. Общеупотребительные характеристики физического
типа испанской, итальянской, французской, английской и немец-
кой наций не пригодны ни к чему, кроме брани и самохвальства, и
применение этого житейского вздора к истории дает в результате
исторический вздор. Но можно заменить фальшивые характери-
стики правдивыми? — Можно, только это будут уж не характери-
стики национальных типов. Вникнем в это дело. Начнем с англий-
ской нации. Ее составляют люди нескольких очень различных ти-
пов; к каждому принадлежит лишь меньшинство; чтобы составить
характеристику, охватывающую физические особенности боль-
шинства англичан, понадобится соединить характеристики разных
типов; чтоб подвести их под одно определение, понадобится упо-
828

треблять выражения широкие, неопределенные; например, о воло-
сах придется выразиться так: «цвет волос видоизменяется от тем-
ного каштанового, близкого к черному, до очень светлого, близ-
кого к белокурому», люди с черными, белокурыми, рыжими воло-
сами все вместе составляют лишь меньшинство английской нации,
потому и можно оставить волоса этих цветов вне границ опреде-
ления английского типа; но попробуем поставить границу с кото-
рой-нибудь стороны менее далеко от другого предела, исключим
или темнокаштановые волоса, или светлорусые, — в наших грани-
цах останется лишь меньшинство англичан. Потому нельзя сделать
определения менее широкого, чем «волоса всяких оттенков от тем-
ного каштанового до светлорусого». То же самое будет и со всеми
другими признаками: каждый будет определен очень широким вы-
ражением. Только при таком качестве выражений характеристика
английского типа действительно будет охватывать большинство
людей английской национальности. Но под такую характеристику
не хуже, чем большинство англичан, подойдет большинство гол-
ландцев, датчан, норвежцев, шведов, некоторых северных немецких
племен, литовцев, северной половины славян. Что ж такое это бу-
дет — характеристика ль национального английского типа? — Нет,
характеристика арийского населения северной Европы. Точно так
же нельзя составить характеристику испанского типа, под которую,
вместе с большинством испанцев, не подошло бы большинство
португальцев, соседних с Испанией французов, некоторых южных
немецких племен, итальянцев, албанцев, нынешних греков, южных
славян, и что это будет? Не характеристика национального испан-
ского типа, а характеристика арийского населения южной Европы.
Большинство итальянцев тоже не может быть охвачено характери-
стикою менее широкой, чем эта, охватывающая все разноплеменное
арийское население южной Европы. Из пяти наций остаются две,
французская и немецкая. В каждой из них соединены люди север-
ноевропейского и южноевропейского типов; потому всякая попытка
дать характеристику национального французского или немецкого
типа дает в результате характеристику всего арийского населения
Европы, за исключением разве Андалузии, Сицилии на юге, Скан-
динавии и кусочка Нидерландов на севере.
Это применяется ко всем большим народам белой расы, не
только новым, но и древним. Вавилоняне, ассирияне, персы, греки,
римляне тоже состояли из людей разных физических типов. Ни
один из этих народов не может быть характеризован по физиче-
ским признакам такими чертами, которые не были бы гораздо
шире его народности. Классификация по физическим признакам
дает вместо народов более широкие группы людей, лишенные на-
ционального единства, состоящие из людей разных народностей
и притом народностей таких чуждых одна другой по исторической
своей жизни, как англичане и литовцы, испанцы и албанцы. А в
истории национальные группы имеют громадную важность; по-
829

Тому ей необходима классификация людей по другому основанию
распределения, дающему группы, более соответствующие нацио-
нальным группам.
Такое основание для классификации людей представляет язык.
Далеко не всегда люди, составляющие историческую группу,
соединены между собой общностью языка. Мы имеем в истории
много примеров тому, что одна нация силой налагала свою власть
на людей других народностей и насильственно удерживала их в
составе своего государства. Таковы были, например, персидское
государство и, во времена своей обширности, римское государство.
Но бывают и случаи добровольного соединения людей разных на-
циональностей в одну историческую группу. Обыкновенно приво-
дят в пример этого Швейцарию. Есть много и других случаев
сходного рода. Например, население той части Уэльза, где еще
владычествует одно из наречий кельтского языка, желает оста-
ваться принадлежащим к составу английского государства; точно
так же бретонцы, продолжающие говорить на своем наречии кельт-
ского языка, желают оставаться принадлежащими к составу фран-
цузского государства; французские баски — тоже. И наоборот:
есть примеры, что часть нации не хочет составлять одно государ-
ство с другими людьми своей национальности. Издавна приводят
Швейцарию в пример и этого случая: швейцарские итальянцы не
желают присоединиться к итальянскому государству, швейцарские
французы не желают присоединиться к французскому государству,
немецкие — к немецкому. Но уж довольно с давнего времени вы-
двинулся на первый план истории другой такой факт, гораздо
большего размера: англичане и североамериканцы не желают со-
ставлять одно государство.
Так, часто история народов определяется силами, более могу-
щественными, чем чувства национального единства и чувство на-
ционального различия. Но даже и в таких случаях эти чувства
сохраняют большое влияние на жизнь людей. Само собою разу-
меется, что при насильственном подчинении одного народа другому
они, вообще говоря, враждебны между собой. Но и при доброволь-
ном соединении в одно государство люди разных национально-
стей вообще группируются в разные общественные и политические
отделы по народностям. Не говоря о Швейцарии, где каждая из
трех национальностей занимает особую часть страны, мы видим
это в Североамериканских Штатах, где иноплеменники живут пе-
ремешанно с людьми североамериканской национальности и между
собою. Ирландцы в Североамериканских Штатах составляют
одно целое, хотя живут разбросанно; немцы тоже. И те, и другие
с любовью держатся людей своего народа в американских городах,
пока не утратят своей национальности, и продолжают любить
свою европейскую отчизну, пока сохраняют память, что они ир-
ландцы или немцы. Североамериканцы и англичане до сих пор
охотники говорить одни о других дурно, временами желают вреда
830

одни другим; а раньше неприязненные чувства между ними были
гораздо сильнее; долго спустя после признания независимости
Соединенных Штатов Англией, когда уж следовало бы забыть
вражду, они стали воевать между собою без всякого солидного по-
вода, просто по охоте ссориться, которая довела их до войны; а
перед этим и после этого не раз грозили одни другим войною.
Вы подумаете: «два народа, чуждые один другому»; и сами они
охотники говорить это. Но всмотритесь ближе: над чувством не-
приязни, остающимся в англичанах от злобы на отпадение северо-
американцев от Англии, в североамериканцах от злобы на предше-
ствовавшие притеснения и на жестокое ведение войны для подавле-
ния их независимости, владычествует взаимная любовь; оба народа
чувствуют себя составляющими в сущности один народ; пусть что
хотят говорят англичане о североамериканцах, североамериканцы
об англичанах во времена ссор, — те и другие остаются братьями
друг другу; их раздоры не то, что ссоры между чужими, это семей-
ные ссоры братьев, живущих разными домами; временами они
сердятся друг на друга, но и во время ссоры остаются милее друг
другу, чем два разные народа, находящиеся в союзе между собой.
Чем в сущности определяется принадлежность человека к той
группе, к которой добровольно принадлежит он? — Его чувством:
«эти люди — мои люди», и чувством каждого из них о нем: «он —
наш человек». Самое прочное основание этого чувства — одинако-
вость языка: «мои люди — люди, говорящие моим языком»; «че-
ловек, говорящий нашим языком, — наш человек».
В этом причина важности, какую имеет для истории классифи-
кация людей по языку; группы, даваемые ею, не всегда близко
совпадают с историческими группами, но в большинстве случаев
совпадают с ними очень близко; и когда не совпадают близко, все-
таки соответствуют очень сильной связи между людьми, хотя б и
вовсе различных, хотя бы временами и враждебных между собою
исторических групп. Люди одной национальности — люди, счи-
тающие друг друга родными и потому действительно родные; род-
ство определяется чувством родства. Родные между собою люди —
это те люди, которые сознают себя родными.
В существенных своих чертах классификация языков остается
до сих пор та, которая была установлена Вильгельмом Гумбольд-
том, братом Александра, менее знаменитым, чем этот натуралист
и полигистор *, но тоже одним из людей очень обширной учено-
сти. 6 Главным предметом своих исследований Вильгельм Гум-
больдт выбрал языки. Он изучил огромное количество их и сделал
открытия, бывшие в его время изумительными. Например, он на-
шел, что язык древних иберийцев, от которого не дошло до нас
почти ничего, кроме собственных имен, искаженных передающими
* Обладающий универсальными знаниями. — Ред.
831

их греческими и римскими писателями, и который поэтому оста*
вался совершенно загадочным для филологов, был тот самый, ко-
торым теперь говорят баски; и при помощи баскского языка объяс-
нил множество древних испанских собственных имен. Теперь этот
способ исследования старых языков, от которых дошло до нас мало
остатков, сделался общеупотребительным; но в то время (несколь-
кими годами раньше появления первой попытки Шамполиона7
изучить древний египетский язык с помощью коптского) метод,
приложенный Вильгельмом Гумбольдтом к иберийскому языку,
был очень нов, и была нужна большая проницательность ума,
чтобы пользоваться им правильно. Вообще следует считать Виль-
гельма Гумбольдта человеком не только громадных знаний, но и
очень сильного ума. Должно однакоже не забывать, что он хотя
много занимался философией и науками, наиболее близкими к ней,
не имел сил выработать самостоятельный образ мыслей по тем
очень широким вопросам, исследованием которых специально за-
нимаются мыслители, называемые философами; он подчинялся
влиянию господствовавшего тогда в Германии метафизического
направления философии. Наиболее сильные из немецких филосо-
фов того времени основали каждый свою особую систему, но схо-
дились в том, что стремились объяснить все факты действием
мысли. В применении к языку это давало тот вывод, что язык
вполне выражает собою все содержание мыслей человека, все от-
тенки его понятий о вещах, об отношениях между предметами и о
переменах в них. Мышление считалось тогда основной силой, про-
изводящей человеческий организм, так что понятие о человеке
было почти отожествляемо с понятиями о его мышлении. Все это
было перенесено Вильгельмом Гумбольдтом из господствовавших
тогда немецких философских систем в его учение о языке. Резуль-
тат выходил приблизительно такой: язык человека и его умствен-
ная жизнь — одно и то же. Что находится в умственной жизни
человека, все выражается его языком; чего нет в его языке, того
нет в его умственной жизни. Человек в сущности мыслящая сила;
организм человека лишь проявление его мышления; потому вся
звуковая деятельность органов человеческой речи тожественна с
его мышлением; и если мы будем говорить об отдельном человеке,
то должны сказать, что его индивидуальность и его язык совер-
шенно совпадают. То же самое и о народе. Человек родится уж
индивидуальным существом; вся следующая жизнь его — проявле-
ние той индивидуальности, с какой он родился, потому человек
уже родится способным мыслить только посредством того языка,
который тожествен с его индивидуальностью; индивидуальность
человека продукт индивидуальностей его родителей, их индивиду-
альности продукты индивидуальностей их родителей и т. д. Таким
образом, язык, которым говорит человек, вполне обусловлен его
происхождением; он может мыслить только на языке своих роди-
телей, никакой другой язык не может сделаться выражением его
832

умственной деятельности, и если он по какому-нибудь случаю вы-
рос между людьми другого языка и не умеет говорить на языке
своих родителей, говорит только на языке чужих ему людей, среди
которых вырос, то язык, которым говорит он, будет по своей сущ-
ности все-таки тожествен с языком его родителей, эта сущность
будет только проявляться другими звуками; но, разумеется, про-
явление, не соответствующее сущности проявляющегося в нем,
будет проявлением очень неудовлетворительным. Человек не может
хорошо говорить ни на каком языке, кроме языка своих родителей.
То же самое должно сказать и о народе. Когда какое-нибудь племя
мало-помалу забывает свой язык, принимая язык другого племени,
сущность чужого языка, которым со временем заменится прежний
язык, будет та же самая, какую имел прежний язык, а тот язык,
которым говорит оно, навсегда останется чужим ему языком, на
котором оно не может удовлетворительно выразить свои понятия
и которым оно вечно будет владеть очень плохо.
Поясним дело примером. Дорийский город Галикарнасс при-
влекал множество людей из соседних ионийских городов; ионий-
ские переселенцы составили наконец большинство населения Гали-
карнасса; в этом городе стало преобладать ионийское наречие, и
дело кончилось тем, что все жители Галикарнасса стали говорить
им; потомки дорийцев забыли дорийское наречие, стали по языку
ионийцами. Один из граждан Галикарнасса, богатый человек знат-
ного рода, Геродот, много путешествовал, собирал исторические
и всякие другие сведения и написал сочинение, за которое назы-
вают его отцом истории 8. По языку это сочинение признавалось
греками и в новой Европе всегда признавалось всеми филологами
за образцовое по чистоте ионийского (новоионийского, в противо-
положность гомеровскому) наречия. Возможно ли это? Очевидно,
нет. Геродот был человек очень знатного рода. Знатные роды в
Галикарнассе были дорийские. Итак, Геродот был дориец; сущ-
ность языка Геродота дорийская; на ионийском наречии писал он
плохо. Все греки и все филологи ошибались, находя, что он писал
по-ионийски хорошо. Или можно доказать, что обе бабушки и оба
деда Геродота были ионийского племени? Вот было бы счастие!
Тогда можно было бы возвратить Геродоту умение писать на
ионийском наречии. Такова наивность теории Вильгельма Гум-
больдта. Смеяться ли над ним? Это было бы несправедливо; он
только разделял увлечение тогдашнего образованного немецкого
общества фантастическими мудрствованиями Канта, Фихте, Шел-
линга. Лично он не подлежит порицанию. Но теперь, когда и у
самих немцев прошло увлечение метафизическим фантазерством,
в которое впал Кант от избытка забот опровергнуть метафизику,
можно было бы лингвистам уж не повторять рассуждений Виль-
гельма Гумбольдта о тожестве умственной жизни человека и зву-
ков его речи; а это делается до сих пор большинством специали-
стов по языкознанию, когда они, подымаясь над своей специаль-
833

ной работой, пускаются в философствования о характере челове-
ческого языка вообще и об умственных и нравственных особенно-
стях людей, склоняющих существительные по падежам, от людей,
заменяющих падежи предлогами. Классификация языков, установ-
ленная Вильгельмом Гумбольдтом, значительно изменена иссле-
дованиями специалистов, продолжавших его дело. Но главные
черты его системы языков остаются до сих пор общепринятыми и,
по всей вероятности, должны быть признаны основательными.
Вильгельм Гумбольдт делит языки на несколько разрядов, из ко-
торых два или три обыкновенно отбрасываются теперь, как не
имеющие существенной разницы от того или другого из трех наи-
более важных. Эти три сохраняют свое значение. Названия их
таковы:
Изолирующие языки.
Агглутинирующие языки.
Флектирующие языки.
Изложим общепринятые понятия о характере каждого из этих
разрядов и об отношениях между ними.
Во всех европейских языках глаголы изменяются по формам
спряжения, существительные если не по падежам, то хоть для об-
разования множественного числа; есть и другие изменения слов.
Эти так называемые грамматические формы служат для обозна-
чения отношений между словами. Но не все языки имеют такое
устройство. В некоторых нет никаких перемен слов по граммати-
ческим формам. В них связь между словами остается без обозна-
чения звуками, когда ясна без «его; а когда было бы затрудни-
тельно угадать ее без обозначения звуками, она обозначается
особыми словами, соответствующими нашим местоимениям, вспо-
могательным глаголам, наречиям времени и места, предлогам, сою-
зам. Такие языки называются изолирующими, «обособляющими»
(имеющими лишь обособленные слова, не связываемые между со-
бою изменениями форм). К этому разряду принадлежат некоторые
языки юго-восточной Азии. Важнейший из них — китайский.
Изменения слов по грамматическим формам производятся в
наших, арийских, языках двумя способами: основная группа зву-
ков слова, проходя по грамматическим формам, или остается неиз-
менною, только принимая разные приставки, или видоизменяется
и сама.
По первому способу спрягается в наших языках огромное боль-
шинство глаголов, склоняется по падежам или переходит в форму
множественного числа огромное большинство существительных.
Таково, например, спряжение глаголов:
латинск. desiderare — desider — are
французск. désirer — désir — er
английск. wish — wish
834

немецк. wünschen — wünsch — en
Русск. желать — жела — ть
Основные группы звуков
desider — désir — wish — wünsch — жела —
проходят через все спряжение, не подвергаясь перемене; переменя-
ются лишь приставки.
Языки, в которых изменения слов по грамматическим формам
производятся только этим способом, в которых корень слова не
подвергается никаким переменам, кроме немногих и незначитель-
ных, требуемых удобством выговора, называются агглутинирую-
щими, «приклеивающими» приставки к основной части слова.
К этому разряду принадлежит огромное большинство языков: все
туземные американские; все известные нам туземные африканские;
малайские (в Полинезии и в Азии), дравидские (в Ост-Индии);
монголо-тюркские; финские; грузинский, черкесский, баскский.
В наших, арийских, языках есть, кроме этого агглутинирую-
щего, другой способ изменения слов по грамматическим формам.
Берем глаголы:
латин. velle
франц. vouloir
англ. will
немецк. wollen
Будем спрягать:
Латинск. неопредел, velle. Изъявит, наст, единств. 1 лицо —
volo, 2 — vis, 3 — vult. — Этого достаточно; мы уж имеем в 4 фор-
мах 4 разные вида основной группы звуков.
vel — le, vol — о, vi — s, vul — t.
Французск. неопредел, vouloir. Изъявит, наст, единств. 1 л. —
veux. Будущее единств. 1л. — voudrai. Этого довольно; мы имеем
уж 3 видоизменения основной группы звуков:
voul — oir, veu — х, vou — drai.
Английский неопред. will. Наст, единств. 1 л. — will; прошед.
единств. 1 л. — would (произносится wood); мы имеем 2 видоиз-
менения основной группы звуков:
will, woul — d (произносится woo — d).
Немецк. неопредел, wollen. Изъявит, наст. единств. 1 л. —
will; мы имеем 2 видоизменения основной группы:
woll — en, will *.
* Русский глагол этого корня «велеть» имеет агглутинирующее спряже-
ние; есть другой агглутинирующий глагол того же корня, вернее сохранивший
основное значение своего корня, — «из-вол-ить»; есть существительное
«вол-я»; сравнивая эти слова, мы получаем две русские формы корня:
«вель-» и «воль-».
835

Языки, в которых употребляется этот способ изменения слов
по грамматическим формам, называются флектирующими, видо-
изменяющими основную часть слова, проводимого через формы
грамматических изменений. К флектирующему разряду причи-
сляются два семейства языков: наше (арийское) и семитическое.
Итак, наши языки принадлежат к флектирующему разряду.
Из этого по принципу «мы лучше всех» само собою следует, что
люди, говорящие флектирующими языками, умнее всех других, а
из этого не менее ясно следует, что флектирующие языки лучше
всех других. Агглутинирующие языки ближе к флектирующим по
своему устройству, чем изолирующие; из этого ясно, что им сле-
дует отдать предпочтение над изолирующими. Таким образом по-
лучается без малейшего затруднения следующая рассортировка
языков и умственных способностей народов по порядку восхожде-
ния от плохого к лучшему.
Изолирующие языки даны природой тому отделу человеческого
рода, который скупо снабдила она умом. У этого отдела людей ум
очень, очень плох. Они вовсе неспособны понимать связь между
предметами или между предметом и его качествами, или связь в
ходе фактов. Как же возможно было б им понимать что-нибудь
такое? Мышление и язык, это — одно и то же. Все содержание
мысли высказывается звуками слов, которыми человек выражает
ее; чего нет в его словах, того нет в его мысли. Речь людей, гово-
рящих изолирующими языками, — бессвязный ряд слов. И поня-
тия, высказываемые ею, бессвязно проходят одно за другим в уме
высказывающего их, как бессвязно следует слово за словом в его
речи. Его слова, собственно, потому и бессвязны, что нет связи
между понятиями в его уме. Глупы, до удивительности глупы на-
роды, говорящие изолирующими языками.
Агглутинирующие языки несравненно выше изолирующих:
слова в них связаны приставками. Но приставки не срослись в
неразрывное целое с основными частями слов; слово агглутини-
рующего языка делится отчетливо обрисовывающимися чертами
на те части, из которых склеено. Народы, говорящие этими язы-
ками, получили от природы гораздо больше ума, чем народы, го-
ворящие изолирующими языками. Но приставки лишь слабо со-
единены с основными частями слов; из этого следует, что и связь
между понятиями слаба в мыслях народов, говорящих агглутини-
рующими языками. Эти народы не вовсе глупы, но слабы умом.
Только во флектирующих языках связь между словами нераз-
рывна, потому что грамматическая форма, связывающая слово с
другими словами, срослась в неразрывное единство с основной
частью его; по технической терминологии, перенесенной в лингви-
стику из систем немецкой трансцендентальной философии конца
прошлого века и первых десятилетий нынешнего, это называется
гармоническим слиянием формы с содержанием; содержание —
то понятие, которое обозначается основной частью слова; форма —
836

грамматическое видоизменение этой основной части. Только на-
роды, говорящие флектирующими языками, способны мыслить
хорошо; только они наделены сильным умом.
Речь на изолирующем языке — бессвязная груда камней, речь
на агглутинирующем языке — стена, сложенная из кирпичей, со-
единенных известью, все связи — особые от кирпичей слои; и кир-
пич легко отделяется от кирпича. Речь на флектирующем языке—
нечто совсем иное; она органическое целое, это уж не мертвая
масса кусков мертвого материала, а зеленеющее, цветущее, дающее
плоды дерево.
Это беспрепятственное шествие торжествующего мышления
флектирующих ученых от произвольных предположений путем
силлогизмов к желаемому выводу напоминает средневековую схо-
ластику, с которой и действительно имеет очень близкое родство
немецкая трансцендентальная философия, давшая основные аргу-
менты для изложенной нами теории отношений между тремя раз-
рядами языков: языками глупых народов, не совсем глупых, но и
не умных народов и народов очень умных: за истины, не подлежа-
щие сомнению, приняты фантастические мысли о тожестве языка
с мышлением, и вышли нелепые выводы: говорящий человек не
может оставлять без обозначения звуками те части своей мысли,
которые легко разгадывать по высказываемым частям; слушаю-
щий человек не может угадать по высказанному ничего невыска-
занного: «мысль — язык; чего нет в звуках языка, того нет в
мысли говорящего и не может явиться в мысли слушающего», —
эта основа всей аргументации — вымысел, несообразный с фак-
тами.
Мыслят ли глухонемые от рождения, которых не учили разга-
дывать слова по движениям губ? И те глухонемые от рождения,
которые научены разгадывать слова по движениям губ, даже про-
износить слова, — слышат ли они звуки слов, разгадываемых ими
по движениям губ и произносимых ими?
Впрочем, теперь едва ли кто-нибудь из людей, пишущих о
языке, не знает, что человек мыслит представлениями, что когда
он мыслит посредством слов, он делает это по удобству заменять
многосложное простым, но что под каждым словом, которое он
мыслит, является в его мышлении представление, и слово лишь
свидетельствует ему, что являющееся ему представление уж было
подробно рассматриваемо им много раз и что теперь нет надоб-
ности тратить время на новое рассматривание этого представле-
ния, можно смело и быстро пользоваться им, как уж хорошо зна-
комым; вероятно, каждому пищущему о языке известно теперь и
то, что словами охватывается не все содержание представлений,
а лишь доля его, и во многих случаях эта доля — хотя и суще-
ственная— доля очень маленькая; что есть много представлений,
содержание которых не может быть все исчерпано каким бы то
ни было количеством слов; таковы, например, наши представления
837

о людях, хорошо знакомых нам; или другой пример: может ли
быть вполне передано словами во всей своей подробности изобра-
жение фигуры, образуемой на карте линиею берегов Пиренейского
полуострова, нарисованного величиной только с ладонь, не говоря
об изображении в размере более значительном? — Хотя бы напи-
сать об этой линии десять толстых томов, недостанет в них места
для отчетливой передачи всех подробностей ее.
Должно полагать, что эти понятия об отношениях языка к
мышлению известны всем пишущим о языке и считаются каждым
из них за бесспорные и что теория, основанная на фантазиях, не-
сообразных с ними, повторяется лишь по недоразумению.
Перейдем к изложению тех понятий об отношениях между изо-
лирующими, агглутинирующими и флектирующими языками, ко-
торые установлены специальными трудами великих лингвистов, а
не заимствованы из несообразных с фактами фантазий трансцен-
дентальной философии Канта и ближайших продолжателей его
метафизического построения воображаемой вселенной, нимало не
похожей ни на что существующее или могущее существовать в
действительности.
Изолирующие языки состоят из слов, не имеющих никакой
грамматической формы; слова этих языков можно уподобить та-
ким группам звуков, например, латинского языка, которые полу-
чатся через отбрасывание всех окончаний.
В латинском языке есть глагол, имеющий, в числе других форм
своего спряжения, следующие: lego (читаю), legis (читаешь),
legere (читать). Сравним эти формы:
leg — о
leg — is
leg — ere,
отбросим звуки, которыми они отличаются одна от другой, оста-
вим только общую всем им группу звуков:
leg —
это слово не будет иметь никакой формы, будет слово бесформен-
ное.
Но пусть оно будет написано после слов tu (ты) и nunc (те-
перь), а за ним пусть следует слово librum (книгу):
tu nunc leg — librum
(ты теперь чита — книгу),
мудрено ли догадаться, каким окончанием должно в этом случае
пополнить бесформенное слово leg —?
Изолирующие языки ставят слова без обозначения связи
только в конструкциях, подобных этой.
В латинском языке мысль «ты видишь его» выражается сло-
вами vides eum. Глагол video в данном случае требует дополнения
838

в винительном падеже; слово eum поставлено в винительном па-
деже, форма винительного падежа крепко связывает слово eum с
словом video.
Мысль «приходишь к нему» выражается на латинском языке
словами venis ad eum. Глагол venio в данном случае требует, чтобы
дополнение было поставлено с предлогом ad; слово eum постав-
лено с предлогом ad. Спрашивается: связь между venio и te по-
средством предлога ad в выражении venis ad eum менее ли крепка,
нежели непосредственная связь между vides и eum в выражении
vides eum? — Португальцы, испанцы, французы, итальянцы,
немцы, голландцы, англичане, датчане, шведы, племена наречий
литовского языка, славянские племена, греки, албанцы, — все ны-
нешние европейские арийцы давно решили: связь посредством
предлогов и других вспомогательных слов не менее крепка, чем
непосредственная связь, и во всех тех случаях, когда грамматиче-
ские отношения между словами не очень просты, она заслуживает
предпочтения перед непосредственной связью, будучи определен-
нее и яснее. То же самое давно решено армянами, персиянами, дру-
гими арийцами персидского семейства, и индийскими арийцами.
Нет теперь ни одного арийского народа, грамматика которого не
свидетельствовала бы, что он считает связь посредством предло-
гов и других вспомогательных слов не менее крепкой и более опре-
делительной, чем непосредственное связывание слов формами, по-
тому отдает ей предпочтение во всех тех случаях, когда отношения
между словами не очень просты. Это значит: все нынешние арий-
цы строят многосложные выражения по тому способу, по какому
строятся они в изолирующих языках.
В агглутинирующих языках основная группа звуков слова не
изменяется, проходя через грамматические формы, образуемые
приставками. Мы уж видели, что в наших, арийских, языках
огромное большинство глаголов спрягается по этому способу, ог-
ромное большинство существительных склоняется тоже этим спо-
собом.
Сравним для примера первые четыре падежа турецкого скло-
нения и одного из видов латинского второго склонения.
Турецк. с к л о н .
Латинское
2 склонение
Единств. Именит. падеж кюн(день) vir (мужчина)
Родительн. кюн — ин vir — i
Дательн. кюн — я vir — о
Винительн. кюн — и vir — um.
Именительный падеж в обоих словах остается не имеющим
приставки;
из трех косвенных падежей два в том и другом языке форми-
руются приставкой гласного звука;
839

и один из трех в том и другом языке образуется приставкой,
состоящей из гласного звука и согласного звука; оба эти соглас-
ные звуки принадлежат одному фонетическому разряду; в латин-
ском звук м, в турецком носовой звук, видоизменение звука н, род-
ственного звуку м. Припомним, что в формах греческого склонения
латинскому звуку м соответствует звук н (напр., греческий вини-
тельный единственного числа 2 склонения on = латинскому um).
Каковы же действительные отношения арийских языков к
изолирующим и агглутинирующим?
В арийских языках есть бесформенные слова; их довольно
много даже в латинском; таковы в нем многие наречия времени и
места, предлоги, союзы, междометия. В новых европейских арий-
ских языках таких слов гораздо больше. Приведем два примера:
латинск. de, франц. de, англ. of (= другому тоже бесформен-
ному латинск. предлогу ab), немецк. von, русск. от;
латинск. et, франц. et, англ. and, немецк. und, русск. и.
Эти слова бесформенные, как слова изолирующих языков.
Во всех арийских языках есть случаи конструкции, в которых
связь между словами остается без всякого обозначения звуками.
Такова, само собою разумеется, конструкция бесформенных слов.
В латинской фразе venis ad eum («приходишь к нему») слово ad
связывает слова venis и eum; но само оно не имеет обозначения
своей связи с этими словами; берем два ряда латинских слов:
venis ad eum (приходишь к нему)
ab ad in (от к в).
В первой фразе слово ad очень крепко связано с каждым из
слов, между которыми стоит; вторая фраза — совершенно бессвяз-
ный ряд слов; слово ad совершенно одинаково в обоих рядах.
К бессвязному ряду слов ab, ad, in прибавим слова sunt voces
linguae latinae (суть слова языка латинского = «это слова латин-
ского языка»), будем иметь фразу:
ab, ad, in sunt voces linguae latinae
(ab, ad, in — слова латинского языка).
Что такое ab, ad, in в этом выражении?—Подлежащие. Что
такое подлежащее в языках, имеющих падежи? — именительный
падеж существительного. Итак, в выражении ab, ad, in sunt
и проч., предлоги ab, ad, in имеют грамматическое значение су-
ществительных, поставленных в именительном падеже. Мы видим,
что вопрос о том, какое грамматическое значение имеет то или
другое слово, определяется конструкциею предложения, а не фор-
мой слова даже в латинском языке, в котором владычество грам-
матических форм гораздо шире и тверже, чем в новых европейских
языках арийского семейства. А когда так даже в латинском языке,
840

то не должно ли назвать смешными порицания изолирующим
языкам за то, что в них грамматическое значение слов определяет-
ся конструкцией выражений?
А что окажется, если мы попробуем сосчитать, какова пропор-
ция слов без окончаний форм в немецкой или французской живой
речи? — Н а письме французская речь богата словами, имеющими
определенные грамматические формы; но этими формами их снаб-
жает условная орфография, далекая от звуков живой речи; фран-
цузская орфография спрягает, например, глагол aimer так, что не-
определенное наклонение aimer резко отличается от причастия
aimé, a живая речь не различает этих форм. Но чтобы не входить
в длинные рассуждения, которые были бы нужны для разъяснения
правильности счета бесформенных слов в немецком языке и в жи-
вой французской речи, оставим вопрос о преобладающем харак-
тере устройства этих языков и сделаем пробу счета бесформенных
слов в английском языке. Берем для примера два первые стиха
национальной английской песни и первую строфу североамерикан-
ской национальной песни.
Английская национальная песня начинается так:
Rule, Britania the waves,
Britons never shall be slaves *.
Слова, принявшие какое-нибудь грамматическое окончание,
подчеркнуты; число их — 3; другие 6 слов не имеют никакой при-
ставки, обозначающей грамматическую форму; они бесформенны.
Начало американской песни:
A Yankee boy is trim and tall
And never overfat, sir;
At dance and frolic, hop and ball
As nimble as a rat, sir.
Yankee doodle, guard your coast
Yankee doodle dandy.
Fear not then, nor threat, nor boast,
Yankee doodle dandy **.
Из 42 слов только одно (is, «есть») имеет определенную грам-
матическую форму; все остальные бесформенны. — Такие случаи
* «Владычествуй, Британия, на морях; не будут никогда рабами бри-
танцы».— Эта песня возникла в одну из тех эпох, когда угрожало Англии
порабощение иноземцами, возбуждавшими мятежи, чтобы под предлогом по-
мощи инсургентам наложить ярмо на всю нацию, одинаково и на инсурген-
тов, и на их противников.
** «Янки — стройный высокий парень, не жирный; на веселье, в танцах,
на празднике, он проворен, как мышонок.
Янки — щеголь-ротозей, стереги свой берег, и тогда не бойся, и не грози,
и не хвались, Янки щеголь-ротозей».
Эта песня появилась, когда североамериканским колониям, еще состав-
лявшим часть английского государства, угрожало с моря нападение инозем-
цев, воевавших с англичанами.
841

не очень часты; но разверните любую английскую книгу, вы уви-
дите длинные ряды бесформенных слов, прерываемые маленькими
группами слов, имеющих какую-нибудь приставку для определе-
ния формы, или только одинокими такими словами.
Английский язык остается флектирующим; но он дал очень
широкое владычество определению отношений между словами кон-
струкцией речи и вспомогательными словами; потому для него
достаточно очень небольшое число разных грамматических окон-
чаний, и большинство слов в речи не имеет надобности принимать
какую-нибудь приставку для связи с другими: связь и без того
достаточно ясна.
Мы видели, что в изолирующих языках есть два способа кон-
струкции: по одному, бесформенные слова ставятся рядом без
обозначения связи между ними; по другому, связь обозначается
вспомогательными словами; агглутинирующие языки употребляют
оба эти способа конструкции, но имеют кроме них третий способ,
состоящий в том, что связь между словами обозначается пристав-
ками к словам, грамматическими формами, без посредства вспо-
могательных слов; все эти три способа употребляют и флектирую-
щие языки: одинаково с агглутинирующими они или ставят бес-
форменные слова рядом, не обозначая ничем связь между ними,
или обозначают ее вспомогательными словами, или обозначают ее
грамматическими формами. Кроме этих трех способов конструк-
ции, флектирующие языки не имеют никакого другого. Таким об-
разом, по своему синтаксису они не представляют никакой суще-
ственной разницы от агглутинирующих языков.
Но в этимологии у них есть особенность очень важная. Агглу-
тинационный способ производства форм, оставляющий основную
группу звуков слова неизменной, преобладает и в арийских язы-
ках. Но есть в них другой способ производства форм — подвер-
гающий видоизменениям основную группу звуков. Примером
очень широкого применения этого способа может служить немец-
кий корень, имеющий в неопределенном наклонении произведен-
ного от него глагола форму werf — en; в этой форме основная
часть слова werf; приставка, образующая форму, — en. Проходя
по разным формам, основная часть меняет свой гласный звук в
таком размере разнообразия, что принимает поочередно все основ-
ные гласные немецкого языка.
(ich) warf прошед. изъявит. (я бросил)
(ich) werf настоящ. изъявит. (я бросаю)
wirf 2 единств, изъявит. (брось)
ge-worf-en прошедш. причаст. (брошен)
(der) wurf существительное (бросок).
Этот способ производства форм есть во всех арийских язы-
ках. На основании употребления его в них и дано им название
флектирующих, «видоизменяющих» корень.
842

К флектирующему разряду принадлежат только два семей-
ства языков: арийское и семитическое. Разница между ними
очень велика и по размеру, и по характеру применения флекти-
рующего способа.
В арийских языках корень имеет коренную гласную; она в
некоторых формах производства заменяется другой; но сравни-
вая формы корня в разных языках, мы вообще можем опреде-
лить, какую гласную должно считать основной.
Притом, в арийских языках преобладает агглутинирующий
способ производства форм; флектирующий является исключе-
нием даже в тех из арийских языков, которые дают ему наибо-
лее широкое применение, как, например, немецкий.
По флектирующему способу спрягаются в немецком языке
лишь с небольшим 200 простых глаголов (и, разумеется, сделан-
ные из них сложные с предлогами); все остальные немецкие гла-
голы спрягаются по агглутинирующему способу.
Совсем не то в семитическом семействе языков. В нем все
корни склоняемых или спрягаемых слов, все корни существитель-
ных, прилагательных и глаголов — видоизменяются по флекти-
рующему способу; очень широкое употребление в нем имеет и
агглутинирующий способ, но служит лишь второстепенным по-
полнением к флектирующему. Корень принимает одну из форм
флектирования; к этой форме делаются приставки; каждый ко-
рень проходит через многие формы флектирования; каждая из
этих форм имеет определенное грамматическое значение. Корень
без флектирования не только не употребляется, но и не может
быть произнесен, потому что сам по себе не имеет никакой глас-
ной, состоит только из согласных. Вообще он состоит из трех
согласных; если он имеет только две согласные, это значит, по
мнению специалистов, что одна из трех букв корня слилась с
другой; сравнением форм и корней находят исчезнувшую соглас-
ную, восстановляют первобытный трехбуквенный корень. Так
делают они даже с немногими однобуквенными корнями (немно-
гих бесформенных слов); они находят обе исчезнувшие буквы
(и подводят бесформенное слово под одну из форм трехбуквен-
ных корней, находя, что его бесформенность лишь кажущаяся,
что на самом деле оно — слитный вид одной из форм трехбук-
венного корня).
Это строение языка так несходно с нашим арийским, что се-
митическая этимология производит на арийцев впечатление очень
странное. Этимология агглутинирующих языков кажется нам с
самого начала нашего знакомства натуральной, ясной, мы не ви-
дим в ней ничего непривычного; семитическая этимология пред-
ставляется нам ненатуральной, пока мы не привыкнем к ней.
Чтобы дать понятие о ней, разберем производства имен Ахмед,
Махмуд, Мухамед. Корень их хмд.
843

Между этими согласными вставляются гласные, вторая или
третья из трех согласных удвояется, перед первой или после по-
следней из них ставятся гласные или группы согласных и глас-
ных, — и получается множество разных форм корня. В числе их
находятся:
X a M Д (хамд; существит. «хвала»)
X a M а Д а (хамада; 3 лица мужск. рода единст. прошедш.
«он хвалил»)
а X M а Д (ахмад — Ахмед; превосходная степень прилага-
тельного «прехвальный»)
ма X M у Д (махмуд; причастие «хвалимый»)
му X а ММ а Д (мухаммад — Мухаммед; другое причастие «вос-
хваленный»).
Звуки, а, ма, му, предшествующие звуку X, не предлоги, как
мы могли бы подумать по нашей арийской этимологии; это лишь
части форм слов, как те гласные звуки, которые вставлены между
согласными корня.
Существительные, прилагательные, причастия, полученные
этим способом, склоняются по падежам единственного числа аг-
глутинирующим способом; множественное число производится от
некоторых форм единственного тоже агглутинирующим способом;
но от других — флектирующим, и в таких случаях множествен-
ное вовсе не похоже формой на единственное.
Основные формы глагола в изъявительном наклонении спря-
гаются по лицам, родам и числам агглутинирующим способом.
Например:
Существ. именит. единств. Хамду (хвала)
родительн. Хамда (хвалы)
Глагол прошедш. ед. 3 лица муж. рода хамада (он хвалил)
женск. рода хамада (она хвалила) *.
Наши арийские языки принадлежат к одному разряду с се-
митическими, потому что подобно им употребляют флектирую-
щий способ образования форм, чуждый агглутинирующим язы-
кам. Но он получил в семитических языках такое развитие, что
разница между ними и нашими языками несравненно резче и
шире, нежели между нашими и агглутинирующими. Так один брат
может менее походить на другого брата, чем на дальнего родствен-
ника.
Прежде полагали, что языки не переходят из одного разряда
в другой, что, например, агглутинирующий язык с самого своего
* Разница формы 3 лица женск. рода от 3 лица муж. рода будет яснее,
если мы скажем, что в конце женской формы стоит буква, означающая лег-
кое придыхание, что звук а, сливаясь с этим придыханием, становится глубок
и протяжен. Латинским алфавитом это можно написать так: chamada,
chamadâh.
844

возникновения был агглутинирующим и никогда не может стать
флектирующим.
Теперь доказано, что все агглутинирующие языки были не-
когда изолирующими, агглутинация — лишь результат постепен-
ного подведения вспомогательного слова под одно ударение с
главным словом и сокращения вспомогательного слова под влия-
нием того, что при подведении его под одно ударение с главным
словом оно начинает произноситься более слабым голосом и не-
которые из его звуков исчезают.
История семитических языков еще не разъяснена настолько,
чтобы видно было, каким путем развился в них тот характер
производства форм, который господствует теперь; в древнейших
памятниках этих языков они уж имеют такой же характер, как
ныне. Все они очень близки между собою; разница между ними
едва ли более велика, чем между немецким и голландским, или
датским и шведским.
Наши, арийские, языки разделены теперь на несколько групп,
каждая из которых уж далека от других. Но некогда все эти
группы были только наречиями одного языка. Мы не имеем па-
мятников первобытного арийского языка. Но по сравнению кор-
ней и форм произошедших от него языков мы видим, что некогда
он был изолирующим, мало-помалу стал агглутинирующим и что
возникновение флектирующего способа производства форм в
нем — явление периода сравнительно уж очень позднего.
В новых арийских языках этот способ постепенно утрачивает
свое значение: глаголы флектирующего спряжения или заме-
няются глаголами агглутинирующего спряжения, или сами пере-
ходят в это спряжение; агглутинация, всегда сохранявшая в
арийских языках преобладание над флектированием, начинает
вытеснять его. Вместе с тем увеличивается пропорция слов, яв-
ляющихся в конструкции речи бесформенными; в этом направле-
нии уж очень далеко пошли два из главных нынешних языков
арийского семейства, — французский, в живой речи, отбросивший
множество из тех форм, которые еще удерживаются на бумаге
правописанием, и английский, не только в живой речи, но и на
письме.
Когда было установлено распределение языков на изолирую-
щие, агглутинирующие и флектирующие, лингвисты восхища-
лись флектированием корней в арийских языках. Многие и до сих
пор говорят об этой особенности их с восторгом. Хорош или нет
флектирующий способ образования грамматических форм сам по
себе, об этом можно думать как кому нравится. Это будет ©опрос,
подобный тому, блондины или брюнеты красивей; когда об их
красоте рассуждают девицы, разговор бывает очень занимателен
для ведущих его девиц и может, как гимнастика юных умов, за-
служивать одобрение людей солидных лет, если сами девицы
помнят, что вопрос, разрешаемый ими, несколько глуповат. Но
845

никто из посторонних людей не мог бы одобрить этих девиц,
если б они вздумали восхищаться, например, как брюнетом, чело-
веком, у которого между русых волос растет клок темнокаштано-
вых. Девицы едва ли когда впадают в такие ошибки суждений.
Но почтенные люди, которые превозносят арийские языки за
флектирование корней, восхищаются тем, что арийская этимоло-
гия (представляет нечто подобное волосам того человека, у кото-
рого на фоне одного цвета вырос клок другого цвета.
В семитических языках все корни флектируются, и все флек-
тируются по одному и тому же порядку флектирования. Всякое
арабское слово, имеющее форму хамд, то есть по арабской схема-
тике форму
1 а 2 3
— существительное имя; всякое слово, имеющее форму Махмуд,
то есть по арабской схематике форму
ма 1 2 у 3
— причастие страдательного залога; таким образом, никакой пу-
таницы не происходит. То ли в арийских языках? Берем для при-
мера немецкий. В нем находится, как мы говорили, около
200 флектирующих глаголов. Имеют ли они какую-нибудь опре-
деленную гласную для образования неопределенного наклонения?
Просматривайте их список, вы увидите, что их корни в форме
неопределенного наклонения представляют все пять чистых, все
три смягченных гласных звуков немецкого языка и все двуглас-
ные, какие есть в нем; например:
A back — en
Ae gähren
E geb — en
I bind — en
О komm — en
Oe könn — en
U ruf — en
Ue müss — en
Au hau — en
и т. д.; достаточно и этого.
Понятно, что путаница форм была бы велика, если бы и каж-
дый класс этих глаголов флектировался по одному определенному
порядку; но нет и этого ограничения путаницы: в каждом классе
соединены глаголы, флектирующиеся по разным порядкам. В не-
мецком спряжении три основные формы: неопределенное наклоне-
ние, 1 лицо единственного числа прошедшего времени изъявитель-
ного наклонения и прошедшее причастие. Берем для примера тот
класс флектирующих глаголов, которые имеют в неопределенном
846

наклонении букву е. Их насчитывается около пятидесяти. Посмот-
рим, какие формы имеют в них прошедшее и причастие.
Неопределенное наклон. Прошедшее время Прошедшее причастие
berg — en barg ge — borg — en
fecht — focht ge — focht — en
fress — en frass ge — fresse — en.
Итак, вот три разные пути флектирования глаголов, имеющих
в неопределенном <наклонении> гласную е. Кроме глаголов, рас-
ходящихся по этим трем путям, есть в том же разряде несколько
глаголов, у которых флектирующие формы перепутаны с агглути-
нирующими, как, например:
brenn — en brann — te ge — brannt,
и к довершению восторга ученых, восхищающихся флектированием
корней в арийских языках, тот же разряд представляет такие ди-
ковинки:
denk — en dach — te ge — dacht
geh — en ging ge — gang — en
steh — en stand ge — stand — en.
Припомним, что, кроме флектирующих глаголов, находится в
немецком языке множество глаголов, имеющих в неопределенном
наклонении вид совершенно сходный с флектирующими, но спря-
гающихся исключительно агглутинирующимся способом; при-
бавим, что есть множество всяческих других слов — существитель-
ных, прилагательных, наречий, даже предлогов и союзов, имеющих
совершенно такой же вид, как та или другая форма флектирующих
глаголов, и мы получим приблизительное представление о пута-
нице, какую производят в немецком языке флектирующие глаголы
и производные от них всяческими несообразными одна с другой
подстановками гласных флектированные существительные. Но вся-
кое представление об этой бестолочи, не разъясненное попытками
разобрать ее, будет слишком слабо сравнительно с тем, что мы
увидим, когда возьмем немецкую книгу и начнем разбирать по
клеткам форм читаемые нами в ней слова. Мы получим резуль-
таты, способные повергнуть впечатлительного человека в отчая-
ние. Например, каждая из простых форм спряжения раздробится
по нескольким десяткам клеток, и в одних клетках с прошедшими
или настоящими временами, или повелительными, или неопреде-
ленными наклонениями лягут именительные и всякие другие па-
дежи существительных, сказуемые формы прилагательных и пр.
и пр. Это нечто гораздо худшее, нежели совершенная бесформен-
ность слов изолирующих языков; это нельзя назвать иначе, как
этимологическим хаосом. Почти то же самое в английском языке,
в котором почти столько же флектирующих глаголов, как и в
847

немецком. Перешедши к французскому языку, увидим то же
самое, но, если можно так выразиться, в удвоенной степени хао-
тичности: кроме той путаницы, которую производят собственно
французские формы флектирования, второй комплект бестолочи
влагается в этот хаос уцелевшими клочками флектирования не по
французскому способу, а по латинскому.
Не следует придавать чрезмерной важности элементу бестол-
ковщины, вносимому флектированием в устройство немецкого,
английского и французского языков. Не в том главное дело, ка-
ковы формы языка, а в том, каково умственное состояние народа,
говорящего языком. Есть ирландское предание, что жил на свете
такой сильный герой, который убивал медведя соломиной *. На
самом деле таких исполинов не бывает; но действительно человек
сильный может производить большую массу тяжелой работы
орудиями, которыми не сдвинут с места ничего тяжелого слабые
люди, и хороший мастер может выделывать изящные вещи ору-
диями очень грубыми. Если бы языки передовых народов были
последовательнее в деле образования грамматических форм, эти
языки были бы более удобными орудиями правильной речи. Так;
но и при нынешнем состоянии своих языков, очень неудовлетво-
рительном с этимологической точки зрения, передовые народы го-
ворят и пишут очень хорошо.
Кто не хочет изобретать или повторять вздора о характере
языков, должен ограничивать свои суждения об их достоинствах
или недостатках высказыванием справедливой мысли, что гибок,
богат и при всех своих несовершенствах прекрасен язык каждого
народа, умственная жизнь которого достигла высокого развития.
Классификация языков на первой своей ступени подразличе-
ния, распределяющей их на три разряда по грамматическому
строению, имеет только техническое, специальное значение. Для
истории народов эта группировка не представляет никакой дей-
ствительной важности, и мы говорили о ней так много только по-
тому, что наше арийское самохвальство сделало ее подкладкой для
пустых панегириков необыкновенному уму нашего арийского се-
мейства и для клеветы в унижение народов, говорящих нефлекти-
рующими языками.
Разряды языков мало совпадают с делением людей по расам:
изолирующими языками говорит только часть желтой расы; к на-
родам, говорящим агглутинирующими языками, принадлежит
часть желтой расы, краснокожая и малайская расы (если считать
их не видоизменениями желтой, а коренными расами), черная раса
(насколько известны ее языки) и некоторые отделы белой расы.
Впрочем, эти отделы белой расы немноголюдны, и огромное боль-
шинство ее говорит флектирующими языками. Следующую сту-
* Вместо стрелы он клал на тетиву соломину. Лук был так крепок,
соломина летела с силой, убивавшей медведя.
848

пень подразделения людей по языку образует классификация их
по семействам языков, соединяющая в одну группу те языки, в ко-
торых корни слов одинаковы. Эти группы уж имеют довольно
низкое соответствие с исторической жизнью.
Из двух семейств народов, говорящих флектирующими язы-
ками, одно, семитическое, вероятно, должно признать еще состав-
ляющим такую группу людей, все члены которой могут узнавать
по языку, что они более родственны между собою, чем с другими
людьми белой расы.
Для народов арийского семейства это время давно прошло. Не
только бенгалец и француз, но даже немец и француз или славя-
нин не могут заметить никакого родства между своими языками,
если не знают о нем из ученых исследований; это было так уж
и в древнейшую из эпох, от которых дошли до нас письменные
памятники арийских языков европейской отрасли: римляне не за-
мечали родства кельтского и германского языков с латинским.
Греки не видели родства иллирийского языка с греческим. Исклю-
чением, кажется, было отношение между италийскими наречиями
и греческим языком: у греков и италийцев возникло много расска-
зов о переселении греков в те части Италии, в которых народ го-
ворит италийскими наречиями, и эти наречия считались видоиз-
менениями эолийского диалекта, сильно испортившегося в Ита-
лии от влияния прежних туземных языков, которые впоследствии
вытеснил он. Но рассуждения греческих и латинских писателей о
родстве италийских наречий с греческим языком имеют очень
сбивчивый характер.
Ограничиваясь отношениями между арийскими языками, мы
видим на следующей ступени подразделения уже группы народов,
в каждой из которых люди замечают по языку свое родство и мо-
гут легко научиться понимать друг друга. Таковы в Европе ро-
манская, немецкая и славянская группы языков. Неаполитанец и
северный француз не понимают друг друга, но замечают, что их
языки более родственны между собою, чем с немецким или каким-
нибудь из славянских. Если мы предположим, что, поселившись в
Германии, неаполитанец привыкнет хорошо понимать немцев и
сам хотя неправильно, но легко говорить по-немецки в продолже-
ние года, то мы должны предположить, что ему достаточно будет
трех или четырех месяцев, чтобы в такой же степени усвоить себе
французский язык, если он поселится в северной Франции. С про-
вансальским наречием французского языка он свыкнется еще ско-
рее. С довольно давнего времени у некоторой части образованного
общества каждого из романских, немецких (кроме английского) и
славянских народов существуют смутные мысли, что он и другие
народы его частной группы европейских языков должны действо-
вать как одно народное целое. Будучи возведены в теорию, эти
мысли получают названия панроманизма, пангерманизма, пансла-
визма. Если наша работа пойдет как должно, то в одном из от-
849

делов ее мы рассмотрим, какое отношение к потребностям и дей-
ствительным стремлениям народов имеют эти теории.
На следующей ступени подразличения мы видим уже те
группы людей, которые называются народами. Обыкновенная
группировка народов романского и германского отделов арийского
населения Европы такова:
Романская группа
Португальцы, испанцы. Северо-западная галисийская часть
испанцев гораздо ближе по языку к португальцам, нежели к дру-
гим частям испанского народа; но историческая связь внушает
этому отделу населения испанского государства мысль, что он
часть испанского народа, а португальцы — народ чужой ему. Ли-
тература у галисийцев общая с другими испанцами.
Французы. Северо-восточная (каталонская) часть испанского
народа ближе по языку к соседним французам, чем к другим ис-
панцам. Но историческая связь и тут производит такое же дей-
ствие, как в северо-западном углу испанского государства. Лите-
ратура у каталонцев тоже общая с другими испанцами.
Итальянцы. Сицильянцы с трудом понимают жителей средней
Италии и едва ли могут хорошо понимать пиэмонтцев раньше,
чем проживут с ними недели две. Но литературное единство де-
лает сицильянцев и пиэмонтцев одинаково горячими привержен-
цами государственного единства всей Италии. Общих историче-
ских воспоминаний они имеют очень мало; со времен падения
Римской империи до недавнего объединения Италии история
Сицилии шла совершенно особо от истории Пиэмонта, Ломбар-
дии, Венеции, даже Тосканы. С ходом дел в Риме история Си-
цилии имела связь, но лишь временами. Собственно говоря,
в тесной исторической связи Сицилия постоянно была только с
южной Италией.
Ладины, живущие в Граубюндене, говорят языком, близким
к итальянскому, но не считают себя итальянцами.
Румуны (точнее: романы). В румунском языке очень велика
примесь славянских слов; но он не меньше испанского или фран-
цузского имеет право быть причисляем к романским языкам,
как и причисляют его сами румуны.
Германская группа
Немцы. В последнее время некоторые из соседних с немцами
народов стали очень горячо говорить о том, что население неко-
торых областей северной Германии не понимает языка некоторых
областей южной Германии. Разница между этими частями немец-
кого народа по языку никак не больше, чем между норманцами
и провансалами или тосканцами и сицилийцами. Мекленбургцы
850

и шварцвальдские швабы считают себя одним народом, хотят
принадлежать к составу одного государства, имеют одну лите-
ратуру; этого достаточно для того, чтобы признавать их дей-
ствительно людьми одного народа.
У тех же соседних с немцами народов идут горячие рассуж-
дения и о том, что люди, составляющие большинство немецкого
населения северо-восточной Германии, не немцы по происхожде-
нию, а только онемеченные славяне. Кто такие эти люди по
своему происхождению, славяне или абиссинцы, или сиамцы, все
равно: теперь они такие же чистые немцы, как швабы.
Голландцы. По своему языку голландцы гораздо ближе к со-
седним немцам, нежели эти немцы к швабам. Голландский язык
с филологической точки зрения лишь одно из наречий нижнене-
мецкого языка. Но у голландцев своя особая литература, род-
ство которой с немецкой никак не больше, чем с французской;
голландцы считают себя особым народом, хотят оставаться госу-
дарством, особым от Германии. Потому в историческом и во вся-
ком другом реальном смысле они народ, отдельный от немцев.
Англичане. С филологической точки зрения английский
язык тоже только одно из наречий нижненемецкого языка, при-
нявшее в свой словарь громадную массу слов норманского наре-
чия французского языка, но сохранившее нижненемецкий харак-
тер в своем грамматическом строе. Должно однакоже прибавить,
что фонетика англосаксонского наречия очень сильно измени-
лась при переходе его в нынешний английский язык, и потому
этот язык точно так же непонятен немцам, как французский или
итальянский. Его близкое родство с немецким имеет значение
только для людей, занимающихся лингвистикой; в действитель-
ной жизни оно утратило всякое значение.
В Ирландии считается очень мало людей, говорящих по-ир-
ландски; это лишь старики и старухи некоторых особенно глухих
местностей. Через двадцать лет не останется в Ирландии людей,
знающих ирландский язык, кроме специалистов, которые из-
учают его по книгам. Газеты ирландской национальной партии
пишутся чистым английским языком. Речи в национальных ми-
тингах говорятся на английском языке. Ирландское наречие его
отличается от языка лондонцев только особенностями выговора,
такими же маловажными, как особенности наречия нортомбер-
лэндского или йоркского графств.
Датчане, норвежцы, шведы. Языки этих народов гораздо
ближе между собою, чем к другим германским языкам, и потому
составляют особый отдел германской группы, называемый скан-
динавским. Есть во всех трех скандинавских народах люди, же-
лающие, чтобы они соединились в одно государство; но кажется,
этот панскандинавизм ненавистен массе каждого из трех наро-
дов, соединения которых желают панскандинавы.
851

Норвегия очень долго была соединена с Данией под властью
одного короля; датчане были в те времена более цивилизованы,
чем норвежцы; под двойным влиянием правительства и литера-
туры норвежский язык заменился в городах и больших селениях
датским, так что уцелел только в глухих, малолюдных местно-
стях. Теперь есть в Норвегии люди, желающие возобновить пре-
обладание норвежского языка в его родной стране, но масса нор-
вежцев кажется нерасположенной покинуть датский язык,
ставший родным для нее, и учиться забытому прежнему языку.
В Исландии люди продолжают говорить почти без всякой
перемены тем языком, каким говорили их предки норвежцы, пе-
реселившиеся в Исландию. Все три скандинавские языка были
тогда очень близки один к другому, так что нынешнее исланд-
ское наречие кажется и датчанину и шведу старой формой его
языка.
В лингвистическом смысле народ составляют все люди, гово-
рящие одним языком.
Географический смысл слова «народ» не вполне совпадает с
лингвистическим, а в некоторых случаях разница очень велика.
Под словом «народ» при классификации людей по географи-
ческим группам понимается масса людей, говорящих одним язы-
ком и живущих вместе, так что пространство, населенное ими,
или вовсе не имеет постоянных жителей, говорящих не на их
языке или по крайней мере эти люди по их языку образуют лишь
незначительную пропорцию общего населения страны. Так, на-
пример, испанским народом в точном географическом смысле
слова называют говорящее на испанском языке население Испа-
нии. Та часть Испании, в которой большинство населения гово-
рит на баскском языке, не принадлежит к стране испанского
народа, хотя составляет часть Испании в государственном смысле
слова. Кроме тех людей испанской народности, которые живут
в Испании, есть довольно большое число испанцев, живущих в
странах других народов, например, в Англии. Пока они продол-
жают говорить испанским языком, они остаются в лингвистиче-
ском смысле слова испанцами. Но когда мы употребляем слово
«народ» не в лингвистическом, а в географическом смысле, мы
должны сказать, что эти испанцы перестали принадлежать к со-
ставу испанского народа со времени своего переселения из Ис-
пании в страну чужого народа. Такие переселенцы вообще сохра-
няют симпатию к своей родной стране, обыкновенно желают
участвовать в ее жизни, до некоторой степени и участвуют, на-
пример, читают испанские книги и, если могут, то испанские га-
зеты, предпочитают иметь дело с испанскими торговыми цент-
рами, насколько это не представляет особенных затруднений и
денежных невыгод, стараются помогать делам, какие имеет их
родной народ с народом, между которым живут они, даже от-
правляются волонтерами в испанские войска, когда Испании
852

угрожает большая военная опасность. Но все это лишь некоторые
остатки прежней полной связи с исторической жизнью родной
страны. Связь уже стала очень не полна с самого времени пе-
реселения в страну чужого народа, постоянно слабеет и, вообще
говоря, через несколько поколений исчезнет совершенно; это от-
носится к переселенцам, живущим в чужой стране маленькими
группами, как испанцы в Англии. Если масса переселенцев в
одну местность чужой земли велика и они образуют в ней един-
ственное или совершенно преобладающее население, то могут не-
определенно долгое время сохранять тот язык, с каким перешли
из родной страны в чужую; новая местность, занятая пересе-
ленцами, становится их новой отчизной. Эти переселения боль-
ших масс делятся на два разряда: один из них тот, когда пере-
селенцы заняли страну почти безлюдную или хотя имеющую
население довольно многочисленное, но по своей сравнительной
неразвитости мало способное сопротивляться переселенцам, под-
чиняющееся не только политическому, но и умственному влады-
честву их. Таковы были переселения испанцев в Америку. Дру-
гой разряд составляют те случаи, когда большая масса пересе-
ленцев образовала сплошное население области в стране, сосед-
ние части которой имеют многочисленное население более
сильное, чем переселенцы. В истории испанского народа таких
случаев не было; но несколько примеров этому представляет
история переселений немецкого народа. Из них особенно интере-
сен с научной точки зрения случай переселения довольно боль-
шой массы немцев в Трансильванию, часть которой они заняли,
так что стали совершенно преобладающим по числу населением
этой области. Они переселились в Трансильванию в половине
XII века. С той поры прошло более семи столетий. Потомки пе-
реселенцев составляют менее 250 000 человек. Область, занимае-
мая ими, находится очень далеко от ближайшей границы страны
немецкого народа. Они имели очень мало сношений с немецким
народом. С самого переселения своего в Трансильванию они на-
ходились под властью иноплеменников, венгров, и довольно
долгое время под владычеством турок, которым повиновалось
венгерское правительство Трансильвании. И однакоже, они
остаются чистыми немцами по языку и по обычаям. Сравнивая
их с немцами тех областей северо-западной Германии, из кото-
рых переселились они, мы находим, что их наречие теперь пред-
ставляет довольно большое различие от наречия, на котором
говорят их соплеменники, оставшиеся на родине. Главная раз-
ница состоит в том, что у них прежнее наречие изменилось го-
раздо меньше, чем у их соплеменников на родине, я обычаи с
какими ушли они, удержались у них крепче. Те же черты пред-
ставляют две массы французского населения в северной Аме-
рике: первая сплошная масса, центр которой Нью-Орлеан, и се-
верная, остающаяся преобладающим по числу населением в
853

значительной части Нижней Канады. Эти переселения произо-
шли сравнительно недавно, всего только лет 200 тому назад; но
и луизианские и нижнеканадские французы уже довольно много
отличаются своим языком и еще больше своими обычаями, по-
нятиями, политическими стремлениями от своих соотечественни-
ков, живущих в самой Франции. Значительность разницы тем
более замечательна, что прошло всего лишь 125 лет после пе-
рехода Луизианы и Нижней Канады под власть иноплеменни-
ков: до окончания семилетней войны Луизиана и Нижняя
Канада принадлежали к французскому государству: правители
и войска были там приезжие из Франции. В период времени,
охватывающий только четыре поколения, развилась разница,
достигшая теперь значительной резкости. Характер разницы и
главная причина ее те же самые, какие проявляются при сравне-
нии трансильванских немцев с их соплеменниками в северо-
западной Германии: французский народ во Франции много
изменился со второй половины прошлого века, американские
французы сохранили старые выражения, понятия, обычаи, стрем-
ления, заменившиеся во Франции другими. Например, язык
нижнеканадских французов — чистый французский, но старинный
язык. Сочувствие Франции у нижнеканадских французов остается
очень сильно, а до преобразования государственных отношений
Нижней Канады к Верхней Канаде, имеющей английское населе-
ние, и к центральному английскому правительству — симпатия
этих французов к Франции была еще сильнее; они имели горяч-
ность патриотического фанатизма, какого достигало национальное
чувство во Франции лишь в эпохи великих военных бедствий.
У луизианских французов остается, кажется, и до сих пор фана-
тическая любовь к Франции. Она была возбуждена до страстной
силы ненавистью к правительству Соединенных Штатов за от-
мену невольничества, горячими защитниками которого были луи-
зианские французы; ненависть к своему правительству перехо-
дила у них в желание присоединиться к французскому государ-
ству, правительство которого помогало рабовладельцам южных
штатов в их войне с союзным правительством. Теперь это чувство,
вероятно, несколько улеглось в луизианских французах, но, ка-
жется, все еще сохраняет страстную силу. Однакоже, при всем
своем французском патриотизме, нижнеканадские и луизианские
французы несравненно более заняты своими местными делами,
чем делами Франции. При всем их сочувствии ей, историческая
жизнь их идет совершенно отдельно от ее жизни.
Другой разряд случаев переселения масс в далекие земли
история испанского народа представляет в громадном размере.
Испанцы покорили Мексику, Центральную Америку, большую
половину Южной Америки и переселились в эти земли большими
массами. Некоторые из занятых ими американских стран имели
довольно многочисленное население, но оно не умело сражаться,
854

было покорено отрядами, состоявшими лишь из нескольких сот
человек, могло после того ненавидеть завоевателей, подымать мя-
тежи против них, но свергнуть с себя их владычество не имело
силы. Во время мятежей туземцев могли погибать многие из испан-
цев, живших в возмутившейся области; маленькие отряды испан-
ского войска могли быть истребляемы туземцами, но серьезной
опасности испанскому владычеству эти мятежи не представляли
и были без труда подавляемы. Уж с очень давнего времени аме-
риканские испанцы полагали, что могут поддержать свое влады-
чество над туземцами без всякой помощи испанского правитель-
ства, что подвластность ему вовсе не нужна для них, и желали
совершенно отделиться от Испании. Они делали попытки этого
рода, но были усмиряемы войсками, присылаемыми из Испании.
Только когда силы Испании были поглощены борьбой с францу-
зами, установились местные правительства в американских зем-
лях, занятых испанскими переселенцами, и успели сформировать
такие военные силы, что отбились от войск испанского правитель-
ства, которое, по удалении французов из Испании, хотело восста-
новить в Америке свою власть, сделавшуюся только номинальной
в годы нашествия французов на Испанию. — По прекращении
войн с испанским правительством за независимость американские
испанцы имели много ссор с ним; некоторые из этих ссор дохо-
дили до войны. Теперь испанское правительство и народ уже со-
вершенно отбросили мысль о возможности покорить испанские
государства Америки и не имеют никакой надежды на то, чтобы
хотя одно из этих государств добровольно признало в какой бы
то ни было форме и хотя бы в самом ограниченном размере
власть испанского правительства над ним. Испанцы американ-
ского континента, по всей вероятности, уже совершенно спо-
койны в этом отношении. Но, кажется, они все еще остаются
враждебны испанскому правительству и кажется, что все партии,
поочередно управлявшие Испанией, сохраняют неприязнь к испан-
ским государствам американского континента. Однакоже и во вре-
мена ожесточенной войны для подавления американских инсур-
гентов, когда испанские войска не брали побежденных в плен,
расстреливали всех попадавшихся им в руки, истребляли
населения целых городов, а инсургенты расстреливали всех плен-
ных испанцев, сажали на корабли и прогоняли за море всех уро-
женцев Испании, живших между ними, это была лишь времен-
ная ссора между родными. Американские испанцы говорят тем
же языком, как европейские испанцы. Литература европейских
и американских испанцев остается общая национальная. Так;
но со времени установления независимости испанских государств
в Америке, их историческая жизнь идет отдельно от жизни
Испании.
Когда довольно многолюдная часть людей известного языка
переселится в другую страну и составит особое государство или
855

по крайней мере общество, живущее своей особой жизнью, от-
дельной от народа, из которой вышла, то через несколько вре-
мени это новое государство или общество непременно приобре-
тет какие-нибудь различия от народа, из которого вышло, или
народ тот изменится, между тем как вышедшее из него особое
общество сохранит старину. Это так, но при оценке различий
обыкновенно делаются громадные преувеличения. Известно, что,
по мнению жителей любой сельской местности, только в ней
люди говорят чистым языком, а в соседних местностях язык
дурен, так что смешно и гадко слушать его звуки; между тем
как посторонний человек находит разницу этих двух соседних
наречий или незначительной, или даже фантастичной, на самом
деле вовсе не существующей. Случайным образом люди сосед-
него селения стали в прошлом году употреблять какое-нибудь
одно слово, не совсем привычное соседам, судящим об их языке;
этого достаточно, чтобы смеяться над ними, найти их наречие
дурным; через год вышло у них из моды слово, подавшее повод
к насмешкам и порицаниям, но мнение о них уже сложилось и
будет держаться, хотя исчезла и ничтожная фактическая опора
для него: вздор, как известно, вещь очень легкая, вроде малень-
ких воздушных шаров, которые теперь покупаются на забаву де-
тям, а недавно были очень модным развлечением и у взрослых;
воздушные шары, как этот вздор, прекрасно носятся по воздуху
без всякой опоры.
Когда группа людей, хотя и довольно многочисленная, но
составлявшая лишь незначительную часть своей страны, пере-
селяется в другую страну и перестает участвовать в развитии
понятий и учреждений больших государств, то, оказываясь от-
сталой от передовых народов, она через несколько времени ока-
жется непохожей на массу народа, из которой вышла. Это слу-
чилось, как мы видели, с трансильванскими немцами, с фран-
цузами в Луизиане и Южной Канаде. Трансильванские немцы
жили между народов, которые по уровню своей цивилизации
были гораздо ниже немцев западной Германии: чему могли
учиться они от румунов, составлявших массу населения Тран-
сильвании, от секлеров (трансильванских венгров), занимавших
привилегированное положение в этой стране, от сербов, бли-
жайших соседов Трансильвании с юга, или от турок, державших
под своею властью Трансильванию? Понятно, что у немцев Тран-
сильвании более или менее ослабевала и та образованность, с ка-
кой они пришли туда. А немцы западной Германии развивались,
сообразно успехам развития изменялся и язык их; трансильван-
ские немцы продолжали говорить прежним языком, и наречие,
которым говорят их соплеменники в западной Германии, оказы-
вается не таким, какое уцелело у них. Французы в Луизиане
стали рабовладельцами или домашними людьми рабовладель-
цев; у них явилась вражда к просвещению, распространение ко-
856

торого было опасно для рабовладельческих прав; понятно, что
они отстали от развития французского народа, и язык их не
принял нововведений, какие получил во Франции. Население
Нижней Канады усвоило себе полукочевые обычаи охотников
или жило разбросанно по огромному пространству земли под
феодальной властью крупных землевладельцев, называвшихся
сеньерами; оно отстало от развития жизни французского народа,
и язык его сохранил старинный характер. Но случаи подобного
рода не могут считаться общим правилом. Финикияне, пересе-
ляясь на северный берег Африки, в Сицилию, в Испанию, вели
там такой же образ жизни, как народ, остававшийся в самой
Финикии; улучшения или ухудшения понятий и обычаев шли
приблизительно одинаковым ходом в Тире, Карфагене, Утике
и европейских колониях финикиян. Мы не видим, чтобы карфа-
геняне через 600 лет после своего переселения в Африку разли-
чались чем-нибудь от народа, остававшегося в Финикии. Правда,
наши сведения о быте и языке финикиян и карфагенян скудны,
но не до такой степени, чтобы правдоподобно было объяснять их
неполнотой отсутствие упоминаний о различии карфагенской на-
родности от финикийской. Впрочем, мы говорим о финикийских
колониях лишь для того, чтобы пропуск не возбудил предполо-
жения, будто бы пример их свидетельствовал бы против возмож-
ности сохранения национальной одинаковости между людьми
одного языка, расселившимися по разным странам. Переходим
к греческим колониям. О них нам положительно известно, что
они сохраняли во всей чистоте греческую национальность, пока
оставались независимыми от туземцев. Были три или четыре ко-
лонии, в которых население стало говорить не таким языком, как
его соплеменники, оставшиеся в Греции; главный пример этого
представляет город Солы, находившийся на южном берегу Ма-
лой Азии, в далеком расстоянии от всех греческих других коло-
ний. Этот и очень немногие другие случаи, в которых колонисты
утрачивали чистоту греческого языка, объясняются особенными
причинами, под влиянием которых потерпел бы порчу греческий
язык и в Пелопоннесе, и в Аттике (как и действительно потер-
пел в Пелопоннесе, когда туда проникли славяне в таком числе,
что составили большинство населения). Когда этих обстоятельств
не было, язык колонистов оставался чистым; он оставался таким
в сотнях греческих колоний, а исключение составляют три или
четыре. Когда колония находилась в литературной связи с той
областью, из которой вышли ее жители, наречие их или сохраня-
лось таким же, каким продолжала говорить их родная область,
или, если оно изменялось в их родной области, то изменялось
точно так же и у них; в обоих случаях наречие было одинаковое
у них и в их родной области. Знаменитый пример того Антио-
хия. Несколько раньше 300 года до нашей эры часть жителей
Аттики была переселена в Сирию. Новый город этих пленников
857

был назван Антиохией. В половине V века нашей эры антио-
хийцы еще славились чистотой своего аттического языка; а меж-
ду тем они прожили уже более семи столетий очень далеко от
Аттики. Мы не имеем никаких упоминаний о том, чтобы в поло-
вине IX века нашей эры сицилийские и южноиталийские греки
говорили языком сколько-нибудь различным от языка Греции
(и Византии); а между тем они жили отдельно от нее уже пол-
торы тысячи лет. Язык греческого народа в эти полторы тысячи
лет очень много изменился, но сицилийские и южноиталийские
греки оставались в литературном единстве с Грецией, и язык их
изменялся точно так же, как у народа, жившего в ней.
В настоящее время очень большую важность представляет
вопрос об отношениях народности североамериканцев к англий-
ской народности. Остаются ли североамериканцы людьми той же
национальности, как англичане, или у них уже развилась особая
национальность? И если теперь они еще не очень различны от
англичан по языку, то через некоторое довольно отдаленное
время, например, лет через двести или триста, не будут ли они
настолько же различны от англичан, как, например, итальянцы
от испанцев или датчане от шведов? О том, что будет через две-
сти лет, можно судить лишь по соображению хода, какой имели
факты до сих пор, и делать предположения о будущем следует
не иначе, как с оговоркой: «если ход обстоятельств будет такой
же, как был до сих пор».
Вот уже сто лет, как английское население Северной Америки
сделалось независимым от английского правительства. В это
время непрерывно происходил очень большой прилив переселен-
цев в Соединенные Штаты; англичане составляли только мень-
шинство новых переселенцев. Большинство их состояло из
ирландцев и немцев. Немцы — люди совершенно не английской
национальности, но нельзя назвать англичанами и людей ирланд-
ской народности, хотя она гораздо менее различна от англий-
ской, чем обыкновенно говорится. Полагают, что постоянный
прилив этих двух главных и довольно большой массы всяческих
других иноплеменных переселенцев очень сильно изменяет преж-
нюю национальность населения Соединенных Штатов, так что
уже по влиянию этой одной причины она сделалась очень раз-
лична от английской и будет делаться все более различной от нее.
Подобное этому влиянию иноплеменных языков, обычаев и поня-
тий производит, по мнению очень многих специалистов, сама
страна особенностями своего климата, изменяющими телосло-
жение европейцев, переселившихся в Соединенные Штаты; с пе-
ременой телосложения, конечно, изменяется и характер людей.
О влиянии климата Соединенных Штатов эти специалисты рас-
сказывают удивительные вещи. Климат этой части Северной
Америки, по их уверению, чрезмерно сух; от сухости воздуха
сохнет тело; прославляемая ими в этих рассуждениях европей-
858

ская гармоническая округленность форм исчезает; люди стано-
вятся сухощавыми; черты их лица теряют европейскую грациоз-
ность, становятся угловатыми, в особенности заметна перемена
очертания шеи: высыхая, она становится тонкой, длинной; может
быть, менее отвратительно для зрения, но ужасно для филан-
тропа изменение характера груди, все от той же чрезмерной су-
хости воздуха. Грудь становится узкой, не дает простора разви-
тию легких; к чему это ведет, понятно всякому, хоть раз загля-
нувшему в учебник физиологии; уменьшающийся объем легких
уменьшает силу жизни; жители Соединенных Штатов обречены
климатом своей страны на вымирание от истощения; если число
населения в Соединенных Штатах не уменьшается, а растет, это
происходит от прилива крепких людей из Европы; он с избыт-
ком замещает убыль населения от вымирания тех семейств, кото-
рые уже несколько поколений подвергались гибельному действию
североамериканского климата. Нельзя, к прискорбию, пройти
молчанием и другие черты физической перемены, еще более омер-
зительные, чем длиннота сухой шеи и угловатые черты лица.
Вьющиеся шелковистые европейские волоса грубеют, толстеют,
становятся прямыми; это уж не прелестные волоса белой расы,
а нечто среднее между ними и волосами конских хвостов, совер-
шенно как у краснокожих. Цвет лица тоже утрачивает прелест-
ную европейскую свежесть, становится тусклым, получает отте-
нок грязноватости; он еще не сделался таким грязнокрасным,
как у краснокожих туземцев, потому что было еще мало времени
для произведения перемены во всем ее размере; но очевидно,
что перемена идет к превращению европейцев в краснокожих. —
Эта перспектива действительно так печальна, что отрадой может
служить лишь одно: прежде чем потомки европейцев в Соеди-
ненных Штатах превратятся в краснокожих, они вымрут. Смерть
их избавит нас от унижения видеть краснокожую расу, хваля-
щуюся происхождением от нашей, претендующую на равенство
с нами. Вероятно, нам уже теперь пора подумать о том, как спа-
сти современные и будущие поколения наших европейских
братьев от судьбы, на которую обречены переселившиеся в Се-
верную Америку европейцы. Плавание из Европы в Северную
Америку должно воспретить. А когда оставшееся без прилива
свежих европейских людей североамериканское население вымрет,
надобно будет построить кругом опустевшей страны стену без
ворот. Снаружи будут по сухопутным границам ходить караулы,
а по морским крейсировать сторожевые корабли и гнать назад
безумцев, которые захотели бы перелезть через стену в страну
физической и нравственной погибели.
Любопытно то, что у самих североамериканцев появились спе-
циалисты, повторяющие некоторые из мрачных рассуждений
европейских специалистов о гибельном влиянии североамерикан-
ского климата; он действительно сушит тело, и хотя не превра-
859

щает европейских переселенцев в краснокожих, но имеет другой
тоже ужасный результат высыхания тканей: в нервах остается
слишком мало влаги; они получают лихорадочную деятельность;
вот собственно эта нервическая горячка и убьет белое население
Соединенных Штатов; она уже начала убивать его, смерти пред-
шествует, как и должно быть при непрерывной нервической го-
рячке, расстройство умственных способностей: белые в Соединен-
ных Штатах сходят с ума целыми массами. Пропорция этих
несчастных быстро растет.
Мы назвали любопытным фактом то, что между североаме-
риканскими специалистами явились соревнователи тем из евро-
пейских, которые с печалью обрекают североамериканцев на по-
гибель. Но этот случай замечателен лишь как одно из очень круп-
ных и смешных проявлений склонности людей повторять о себе
самих в переделанном виде пустые выдумки врагов. Зависть евро-
пейцев к быстрому развитию могущества и благосостояния
Соединенных Штатов породила в числе всяких других злоречи-
вых изобретений и клевету на климат страны ненавистного госу-
дарства. Между североамериканскими учеными нашлись люди,
занявшиеся переделкой вздора на другой лад, — это совершенно
в порядке вещей. Климат североамериканских штатов имеет вред-
ное действие; этот вздор принят за правду; но вредному дей-
ствию придано не унижающее, а возвышающее направление: под
влиянием климата энергия умственной деятельности североаме-
риканского населения достигает размера, превышающего силы
человеческого организма; это печально, но очень почетно для
североамериканцев: погибать от избытка умственных сил — ка-
кая славная погибель. Это судьба Пико-де-Мирандолы и Пас-
каля 9. Рафаэль и Моцарт тоже умерли от изнурения организма
избытком умственной силы.
С чего взяли европейские ученые, завистники Соединенных
Штатов, говорить, будто бы климат этой страны вреден для лю-
дей европейского происхождения? Широким основанием для
этого послужило ошибочное истолкование фактов ботанической
и зоологической географии, сделанное раньше того другими спе-
циалистами без всякого злого умысла, просто по недоразумению.
Суша земного шара делится на несколько областей, в каждой из
которых растет особая флора, живет особая фауна. Сколько этих
областей, о том идет спор; но некоторые из них принимаются
единогласно всеми специалистами; одна из таких бесспорно осо-
бенных ботанических и зоологических областей — Северная Аме-
рика. В горячности первого восторга от открытия, что суша зем-
ного шара делится на несколько так называемых ботанических
и зоологических царств, специалисты сделали преувеличенный
вывод, будто бы никакой вид растений или животных не может
быть перевезен из своей родной области в другую без того ре-
зультата, что в новой стране он переродится и получит характер,
860

принадлежащий туземным растениям или животным. В некото-
рых случаях перерождение действительно бывает, но для этого
нужны не такие разницы климата, как между Европой и Север-
ной Америкой, а такие, как между северной Европой и эквато-
риальной Америкой. Недавно произошла в Соединенных Шта-
тах забавная история, начавшаяся приятно для существ, быв-
ших ее героями, но получившая продолжение трагическое для
них. В Северной Америке не было воробьев; североамериканцы
желали развести у себя этих птичек, полезных истреблением гу-
сениц и развившихся насекомых, делающих вред растительности;
вперед огорчались североамериканцы тем, что попытки развести
у себя воробьев будут напрасны. В своей безнадежности они
даже не делали этих попыток. Но какими-то судьбами, на ка-
ком-то корабле, под палубой которого, вероятно, был по небреж-
ности рассыпан мешок зернового хлеба, приплыло в Соединенные
Штаты несколько воробьев; они стали порхать по паркам города,
куда приплыли, — кажется, в Нью-Йорк; и вместо того чтобы
погибнуть, как следовало бы по неумолимому закону природы,
принялись плодиться. Деревья парков очистились от вредных
насекомых; жители города радовались. Воробьи разлетелись по
соседним фермам, дальше и дальше, стали появляться в других
городах; повсюду радовали жителей, очищая деревья от вредных
насекомых. Но скоро расплодились до такой степени, что, как
и в Европе, сделались убыточными сельским хозяевам, поедая
огромное количество зерен на нивах; сельские хозяева стали
стрелять их, разводить кошек на погибель им; но, наперекор
ружьям, кошкам и неумолимому закону природы, воробьи раз-
множаются и размножаются. Из этого видно, что неумолимые
законы природы бессильны, когда сочинены учеными по недора-
зумению. Чем, кроме смеха, отвечать на такие нелепицы, как вы-
думки о вырождении всех европейских растений и животных в
Северной Америке, где точно так же, как в Европе, растут все
перевезенные туда европейские хлеба, овощи, цветы, не хуже, чем
в Европе, живут все европейские домашние птицы и млекопитаю-
щие? — При развитии полемики против аболиционистов закон
природы, о котором идет речь, был применен защитниками раб-
ства негров и к вопросу о человеческих расах. Само собою разу-
меется, что вышло: в южных штатах климат оказался не допу-
скающим работы белых на плантациях. В Венесуэле, Гранаде,
Перу, где климат гораздо более зноен, белые, не имея рабов, воз-
делывали нивы и плантации без всякого вреда своему здоровью,
напротив, с пользою для него и для своего кармана; но в южных
не могли обходиться без невольников, пока рабство не было от-
менено. Начавшись с невозможности белым работать в южных
штатах, дело распространилось на белых во всей Северной Аме-
рике. По закону природы всякое живое существо вырождается
861

при переселении из своей географической области в другую;
ясно, что европейцам нельзя не вырождаться в Северной Аме-
рике. Вперед зная, что такое должны увидеть по неумолимому
закону природы, ученые стали смотреть на людей европейского
происхождения в Соединенных Штатах и увидели то, что сле-
довало увидеть: вырождение, порчу; увидели между прочим пря-
мые, толстые волоса и тусклый цвет лица у людей с шелкови-
стыми, вьющимися волосами и свежим, нежным, румяным цве-
том лица.
Не стоит опровергать дикую выдумку, будто у людей белой
расы в Северной Америке портятся волоса и цвет лица. Но во-
прос о шее и груди надобно рассмотреть ближе. Вообще говоря,
шея североамериканских простолюдинов длиннее, чем у их сопле-
менников, землепашцев и чернорабочих в Европе; но это оттого,
что дети и внуки переселяющихся в Америку европейских про-
столюдинов вообще становятся выше своих отцов ростом. Кроме
Швеции, Норвегии, северной Шотландии, Тироля, некоторых
швейцарских кантонов и некоторых уголков, простолюдины За-
падной Европы люди приземистого телосложения. Попадается
между ними много людей высокого роста; но большинство их
приземисты, на 5 или 10 сантиметров ниже ростом, чем люди
высших сословий их племени и местности. В Соединенных Шта-
тах простолюдины приобретают такой рост, такое телосложе-
ние, какие в Западной Европе имеет большинство дворянства.
Приземистость заменяется стройностью. От чего происходит эта
разница, вопрос, кажется, еще не разъясненный специальными
исследованиями. Его легко решить на основании общих физио-
логических законов; только нельзя без точных исследований
иметь уверенность, что решение правильно: быть может, тут,
кроме общих сил органической жизни, действуют какие-нибудь
особые комбинации их, еще неизвестные. Но если предположить,
что результат производится не какими-нибудь частными сочета-
ниями сил, а прямо ими самими, то ход изменения представляется
очень простым. Огромное большинство простолюдинов Западной
Европы слишком обременено работой и начинает усиленно тру-
диться с возраста слишком раннего. Дело известное всем посе-
лянам, не только физиологам, что лошадь, которую слишком
рано начнут запрягать в плуг или в телегу, остается меньше
ростом, чем лошадь той же породы, которая будет пользоваться
двумя годами свободы дольше ее: если рост еще не закончен,
лошадь, подвергнутая работе, растет меньше, чем пользующаяся
свободой. Но когда лошадь, слишком рано начавшая работать,
пользуется довольно сытным кормом, кости ее растут в толщину
почти так же, как у лошади, свободной от работы, и мускулы,
не удлиняясь, растут в ширину; потому она приобретает тело-
сложение более тяжелое, она становится приземистой. То же са-
мое относится и к рогатому скоту. Лошадь, рост которой задер-
862

жан преждевременной работой, имеет ноги и шею не более тол-
стые, чем лошадь той породы, закончившая свое развитие на
свободе от работы и потому достигнувшая полного роста; но у
рабочей лошади ноги короче, потому кажутся более толстыми;
шея у лошади, достигшей полного роста, длиннее, чем у рабочей
(пропорционально тому, что и весь позвоночный столб ее длин-
нее); потому кажется менее толстой, чем у рабочей лошади. Тол-
щина ног и шеи лошади, достигшей полного роста, не меньше или
больше, чем у рабочей лошади той же породы, но пропорцио-
нально длине меньше, чем у этой приземистой малорослой ло-
шади. То же самое известно всем о всяких других домашних
млекопитающих, употребляемых на работу. Дети европейских
простолюдинов, переселившихся в Америку, пользуются свобо-
дой от тяжелой работы дольше, чем дети простолюдинов, остав-
шихся в Европе. Если нет других частных причин, производящих
увеличение роста детей европейских простолюдинов в Америке,
оно производится этой общей причиной увеличения роста живых
существ. Грудь американцев не менее просторна, чем грудь евро-
пейского простолюдина, плечи его не менее широки; но он выше
ростом, потому кажется имеющим менее широкие плечи и грудь.
Он более стройного телосложения; сущность дела в этом.
Следует ли назвать вырождением или порчей приобретение
стройного телосложения? При всех порицаниях высшим сосло-
виям Англии, при всех рассуждениях об угнетенном положении
английских простолюдинов, специалисты в последнее время при-
знали, что состояние простолюдинов в Англии менее дурно, чем
в других землях Западной Европы; труд их хотя и слишком
продолжительный, все-таки менее продолжителен, чем на кон-
тиненте; пища их хотя и недостаточная, все-таки менее скудна
и дурна; потому их телосложение менее приземисто, чем людей
их сословия на континенте. Как по своему экономическому со-
стоянию, так и по телосложению английские простолюдины за-
нимают средину между европейскими континентальными и северо-
американскими; они стройнее, крепче здоровьем, сильнее конти-
нентальных, североамериканские стройнее, крепче здоровьем,
сильнее их.
А сухость климата, от которого становятся худощавы евро-
пейские переселенцы в Америке? В Западной Европе простолю-
дины, которым удалось разбогатеть, ведут, вообще говоря, непо-
движную жизнь, обжираются и спят, ничего не делая; потому
становятся жирными. В Соединенных Штатах обычай не таков;
разбогатевший простолюдин остается деятелен, хлопотлив, по-
тому не жиреет. Сухость или влажность воздуха тут ни при чем.
Туарег в Сахаре становится жирным, получив возможность обжи-
раться и сидеть безвыходно в своем шатре. Не многим туарегам
достается такое блаженство. Но есть другое племя в другой
стране, регулярно проходящее из года в год процесс ожирения
863

и исхудания. Это киргизы степей на юге Западной Сибири. Зи-
мой они голодают, и к весне становятся худы, как скелеты.
Но когда кобылы ожеребились и начинается делание кумыса,
они сидят и пьют его, сколько достанет силы пить. Скоро они
становятся жирны до безобразия. Страна, в которой живут они,
имеет климат более сухой, чем населенные части земли Соеди-
ненных Штатов. Масса английских простолюдинов еще сохра-
няет привычки старинной, неповоротливой жизни. В Соединен-
ных Штатах даже сельские простолюдины имеют обычаи, какие
принадлежат в Западной Европе только торговому сословию
больших городов; это люди бойкие, умственная жизнь их дея-
тельна; оттого и происходит впечатление, что нервы их рабо-
тают гораздо сильнее, чем у европейских простолюдинов. Дело
тут не в климате, а в особенностях экономического быта, в рас-
пространенности надежды подняться до высокого положения
в обществе. Масса европейских простолюдинов лишена этой
надежды; у американцев каждый энергический простолюдин
имеет ее.
Какое влияние на понятия и обычаи английского населения
Соединенных Штатов имели иноплеменные переселенцы? Если
разобрать дело внимательно, то, вероятно, получится ответ: не
имели никакого. Они только сами усвоивают себе понятия и при-
вычки английского населения Северной Америки. В третьем по-
колении огромное большинство живущих там ирландцев, немцев
и других европейцев оказывается совершенно утратившим свою
прежнюю национальность, не имеющим никакого различия в по-
нятиях и обычаях от людей английского происхождения. Едва
ли иноплеменное влияние может отразиться на обычаях, не отра-
зившись на языке; а язык североамериканцев чистый английский.
В Соединенных Штатах есть, как и в Англии, областные наречия,
но они имеют такой же характер, как и в Англии; это особые
изменения английского языка, а не результаты примеси какого-
нибудь другого языка к английскому. Тем языком, каким пи-
шутся книги и говорят люди, получившие литературное образо-
вание в Англии, говорит в Северной Америке гораздо большая
пропорция людей английского языка, чем в самой Англии. Мест-
ные наречия в Соединенных Штатах оттеснены этим языком го-
раздо больше, чем в самой Англии; и ход окончательной замены
их литературным языком идет в Америке быстрее, чем в Ан-
глии. Это потому, что школьное образование более распростра-
нено в Соединенных Штатах и там гораздо больше, чем в Ан-
глии, пропорция людей, имеющих привычку читать газеты и
книги. Литературный язык в Америке тот же самый, как в
Англии. Когда англичане говорят, что североамериканский язык
отличается от английского, они придают важность особенностям
модной манеры говорить. Интонация речи в образованном об-
ществе каждой страны — такое же дело моды, как покрой одеж-
864

ды; двадцать или тридцать лет тому назад в английском свет-
ском обществе были модными не те выражения, как теперь, и
модная манера интонации была не та; через двадцать или три-
дцать лет нынешние модные выражения, нынешняя интонация
будут заменены другими в английском обществе, будут меняться
они и в американском обществе. Теперь есть разница в них
между Северной Америкой и Англией, была прежде, будет и
через десятки лет. Но эти разницы модных выражений и инто-
наций лишь колебания около одного и того же общего уровня, оди-
накового в Англии и Северной Америке. Возьмем для примера
разницу интонаций. Есть средний уровень быстроты речи, то
есть количества слогов, произносимых в продолжение минуты.
Пусть в данное время принят он. Изящному обществу начинает
казаться, что эта манера говорить слишком вялая, оно ускоряет
выговор; через несколько времени находит, что быстрый выговор
трескотня дурного тона, и заменяет его медленным, певучим, по-
том возвращается или к умеренной скорости, или к очень быстрой
и продолжает колебания в том же порядке. Само собой разу-
меется, что два самостоятельные центра моды редко будут в одно
и то же время изобретать одну моду, почти постоянно будут
иметь разные моды; но разница обыкновенно состоит в том, что
мода одного центра уже покинута другим, который через не-
сколько времени возвратится к ней, когда она уже будет поки-
нута первым центром. Кроме различия в модной интонации,
англичане не могут подметить в языке американского образован-
ного общества никаких различий от английского. Когда они хо-
тят выказать более зоркую проницательность, они приводят
какой-нибудь десяток выражений; но пересматривая эти слова
или обороты, другие англичане, более знающие историю своего
языка, находят, что половина их недавно были употребительны
в английском обществе, а другая половина — новые выражения,
которые, пока смеялись над ними англичане, уж оказались вхо-
дящими в употребление у самих англичан.
До сих пор нет никакого признака, что английский язык в
Америке становится различен от языка Англии; напротив, по
мере того как распространяется литературное образование в той
и в другой стране, исчезают те диалектические разницы, какие
прокрались прежде из местных наречий в язык образованного
общества или той, или другой страны, и тожество его в обеих
странах очищается от этих разниц, бывших, впрочем, и сто лет
тому назад уж маловажными. Язык Франклина — образцовый
и для англичан, как язык Фильдинга 10 для американцев.
Сравнительно с вопросом о том, сохранится ли единство
языка, литературы и образованности у всех частей народа, пере-
селившегося или начинающего переселяться из Англии в другие
страны, маловажны все другие вопросы подобного рода. Почти
вся Северная Америка уже занята людьми, говорящими по-ан-
865

глийски; испанский язык удержал за собой только Мексику,
утратив области более обширные, чем она; Австралия много
превосходит величиной всю Западную Европу; пусть большая
половина этого континента не способна принять многочисленное
население, все-таки остаются очень обширные пространства,
о которых уже и теперь несомненно, что они будут густо насе-
лены. Кроме того, есть несколько других довольно больших ча-
стей суши, берега которых уже заняты англичанами и о которых
должно думать, что они будут заселены ими. Пространства, за-
нятые в Америке людьми испанского и португальского языков,
тоже огромны; но увеличение населения их идет гораздо медлен-
нее, чем в малонаселенных землях, занимаемых англичанами.
По самому умеренному расчету, число людей английского языка
будет через 50 лет превышать 200 миллионов. Оно уже и ныне
равняется всему числу людей, говорящих романскими языками,
и далеко превышает число немцев. Вопрос теперь в том, долго ли
останутся потомки людей английского языка в разных странах
людьми одного и того же языка? По всей вероятности, останутся
очень долгое время, такое долгое, что нельзя предвидеть конца
ему раньше наступления каких-нибудь перемен в общей истории
человеческого рода, и притом таких перемен, для которых теперь
еще незаметно никаких подготовительных обстоятельств. Сло-
вом, судя по нынешнему ходу дел, наиболее вероятной представ-
ляется та перспектива, что люди английского языка получат влия-
ние на историю человечества.
3
О р а з л и ч и я х между народами
по национальному характеру
Быт и события жизни людей определяются отчасти внеш-
ними фактами, независимыми от их качеств, отчасти собствен-
ными их качествами. Те группы людей, о которых рассказывает
история, — народы, части народов, соединения народов или ча-
стей народов.
Из этих бесспорно справедливых мыслей само собою следует,
что наши знания о качествах народов могут служить одним из
источников разъяснения форм быта и событий жизни историче-
ских групп людей.
Качества какой бы то ни было группы людей — совокупность
качеств отдельных людей, из которых она состоит. Потому зна-
ния о качествах этой группы только совокупность знаний об инди-
видуальных качествах людей, составляющих ее. Таким образом,
наши знания о качествах народа не могут быть ничем иным,
как соединением наших знаний о качествах отдельных людей, со-
ставляющих этот народ.
866

Мы часто можем приобретать довольно хорошее знакомство
с качествами отдельных лиц, не зная ни быта их и никаких важ-
ных фактов их жизни. У каждого бывающего в многолюдных
обществах есть знакомые, о которых он ничего не знает, кроме
впечатлений, производимых на него и его родных или друзей
встречами в обществе с ними; эти встречи могут быть совершенно
ничтожны по своему содержанию, ограничиваться обменом при-
ветствий и разговорами о предметах, посторонних разговариваю-
щим, и, однакоже, давать нам достаточные материалы для
довольно верных суждений об некоторых из умственных и нрав-
ственных качеств нашего знакомого. Например, если мы разго-
варивали с ним о газетных известиях или городских анекдотах,
то очень может быть, что мы хорошо узнали его мнение о всяче-
ских общественных и нравственных вопросах; а по его мнениям
мы можем разгадывать его нравственные качества.
Когда мы таким образом ознакомились с нравственными каче-
ствами человека, о котором не знаем ничего, кроме наружности,
одежды и этих его качеств, мы можем делать выводы о том, ка-
кой образ жизни ведет он; и если услышим о каком-нибудь важ-
ном его поступке или событии его жизни, можем в некоторых
случаях удовлетворительно объяснять этот факт нравственными
качествами его. Предположим, например, что по его разговорам
мы убедились, что он рассудителен и одарен твердой волей. Мы
можем выводить из этого догадку, что он устроил свой быт по
возможности хорошо, что, например, он каждый день имеет
пищу, качество которой соответствует его денежным средствам,
а не тратит на один обед столько денег, что после того несколько
дней голодает. Предположим, мы услышали, что он подвергался
какой-нибудь опасности, но вышел из нее цел; мы имеем право
сделать догадку, что он держал себя в этой опасности рассуди-
тельно и мужественно. Будут ли такие догадки достоверными
знаниями? Разумеется, нет; но пока не получим сведений, кото-
рыми опровергались бы они, мы имеем разумное право считать
их правдоподобными, а в некоторых случаях даже очень вероят-
ными.
Итак, относительно отдельных лиц часто мы можем иметь
гораздо больше знаний о их качествах, чем о их быте и важных
фактах их жизни. В этих случаях наши знания о их качествах мо-
гут оказывать нам пользу для разъяснения немногих и неудов-
летворительных сведений о их образе жизни и о крупных собы-
тиях ее.
Таковы ли отношения между нашими сведениями о качествах
народов и сведениями о формах их быта, о крупных фактах их
истории? Обыкновенно отношение между этими двумя разря-
дами сведений о народах совершенно обратное: формы их быта
и крупные факты их истории известны нам гораздо больше и точ-
нее, чем их качества, и наши понятия о их качествах обыкновенно
867

лишь выводы из наших сведений о их быте и судьбе. Возьмем
для примера наше знание об одном из качеств древнего грече-
ского народа, о том, трусливый или храбрый народ были греки.
Мы все говорим: греки были народ храбрый. Спросим себя:
почему знаем это? Нам припоминаются Марафон, Саламин, Пла-
тея, множество других сражений, в которых греки побеждали
врагов более многочисленных, чем они. Правда мы знаем, что они
превосходили этих врагов дисциплиной и были лучше вооружены;
но никакое вооружение не даст победы малочисленному войску
над многочисленным врагом, если оно не состоит из людей храб-
рых; а дисциплина может быть сохранена во время сражения
только храбрыми людьми. То же самое относительно всех дру-
гих оговорок о преимуществах греческих войск помимо храбро-
сти. Сделав наибольшие допускаемые рассудком уступки по этим
оговоркам, мы все-таки останемся в необходимости признавать
победы греков свидетельствующими о храбрости их.
Что же такое наше знание об этом качестве греков? Оно вы-
вод из наших сведений о их битвах. Подобно этому и вообще не
события греческой истории разъясняются нашими знаниями о
качествах греков, а, наоборот, качества греков известны нам по
фактам их жизни. Храбрость их мы знаем по фактам их военной
деятельности; другие их качества — по результатам их других
деятельностей, например, умственные качества греков известны
нам по произведениям их искусств, по их литературе.
Таким образом, все наши знания об умственных и нравствен-
ных качествах прежних народов и прежних поколений нынешних
народов — не прямые знания, а выводы из наших знаний о круп-
ных фактах их истории, о формах их быта, о произведениях физи-
ческой, умственной и нравственной деятельности их.
Могут ли эти производные знания быть употребляемы для
разъяснения сведений о фактах того разряда, который другими
своими фактами дает основу для них? Без сомнения, могут. Пред-
положим, например, что у греческих историков находится изве-
стие такого рода: когда греческое войско приблизилось к реке,
персидское, стоявшее на другом берегу ее, ушло, не защищая
перехода. Предположим, что этим и ограничиваются все наши
сведения о деле, что мы не имеем никаких известий о числе гре-
ческого и персидского войск и не знаем, почему персидское вой-
ско ушло, не пытаясь остановить неприятеля. На основании на-
шего знания, что греки были храбры и персы признавали их пре-
восходство в этом качестве если не над малочисленным отборным
корпусом воинов собственно персидской национальности, то над
массой своих разноплеменных милиций, мы можем с некоторой
степенью вероятности объяснить отступление персидского вой-
ска боязнью его начальников, что милиционеры, составлявшие,
по всей вероятности, массу его, не выдержат боя с греками. Но
мы не должны забывать, что это будет лишь догадка. Персидские
868

военачальники могли иметь совершенно иные мотивы отступле-
ния. Быть может, их войско, стоявшее на реке, было малочислен-
нее греческого; в таком случае мотивом отступления было не мне-
ние о превосходстве греков по храбрости, а число их; или, быть
может, отступление было военной хитростью, персы хотели за-
манить греков в такую местность, где удобно будет истребить
всех их; а быть может, персидские военачальники ушли потому,
что получили приказание спешить на защиту какой-нибудь дру-
гой области от другого врага; — мало ли какие мотивы могли
быть у них помимо их мнения о храбрости греков. А впрочем,
наша догадка правдоподобна, и нельзя осудить нас за то, что мы
остановились на ней при недостатке данных для достоверного
объяснения факта.
Но случаи, подобные предположенному нами, встречаются
редко и, вообще говоря, маловажны. Обыкновенно, мы или имеем
такие рассказы о фактах, что ход событий достаточно объясняет-
ся нашими достоверными знаниями об общих качествах челове-
ческой природы и нашими сведениями о состоянии народа в
данное время и подробностях дела, или наши сведения об особен-
ных качествах народа так скудны и шатки, что ставить их объяс-
нением фактов значит превращать историю в сказку, сочиняемую
нами по нашему произволу.
Наши знания об умственных и нравственных качествах наро-
дов прошлых времен — знания не прямые, а производные из зна-
ний о фактах их жизни; потому ясно, что они гораздо скуднее,
гораздо менее точны и достоверны, чем знания о фактах, служа-
щие основанием для вывода их. Относительно прежних народов
и прежних поколений нынешних народов это не может быть изме-
нено. Нам нельзя знать умственные и нравственные качества их
иначе, как по фактам их исторической деятельности.
Но не можем ли мы приобрести об умственных и нравствен-
ных качествах современных нам народов прямые сведения такие
обширные и точные, чтоб они служили прочным основанием для
разъяснения исторических фактов?
Чтоб увидеть, удобоисполним ли такой труд, попробуем соста-
вить список тех людей, которые хорошо знакомы нам; и делать
отметки о их качествах. Пусть в наш список будет внесено 100 че-
ловек. Скоро мы кончим работу, если захотим вести ее с точно-
стью, удовлетворительной для ученых соображений?
Многие качества человека могут быть узнаваемы очень легко;
таковы, например, его наружность и размер его физической силы.
При обыкновенных условиях наших встреч с людьми достаточно
взглянуть на человека, чтобы получить довольно точное пред-
ставление о его наружности; а чтобы приобрести довольно точ-
ное понятие о размере его силы, достаточно увидеть его берущим
в руки тяжелую вещь. Но и чисто физические качества не все
можно узнавать легко. Например, есть болезни, влияние которых
869

остается незаметно до очень высокой степени их развития. Чело-
век может быть близок к смерти по действию такой болезни, а
казаться здоровым. Припомним для примера некоторые виды
тифа и оспу. Человек уже заразился, а продолжает быть по виду
совершенно здоровым. Принадлежит ли физическое здоровье к
качествам человека или нет? Должно ли оно входить в понятие
о характере человека? — На первый вопрос, вероятно, все ска-
жут да; на второй множество ученых, любящих объяснять исто-
рию народов качествами их, отвечают нет. Обыкновенно, одна-
коже, они говорят о темпераменте народов: «этот народ имеет
веселый характер, а этот угрюм по характеру». Темперамент
сильно видоизменяется от перемен в состоянии здоровья. Боль-
ной человек вообще имеет менее веселое настроение духа, чем здо-
ровый. Легкое хроническое расстройство здоровья от неудовле-
творительных условий житейской обстановки не называется бо-
лезнью, но имеет значительное влияние на настроение духа.
Оставим разбор вопросов о физических качествах. Должно ли
причислять к умственным качествам человека его знания, к нрав-
ственным качествам, — должно ли причислять его привычки?
Если отвечать нет, то у нас не останется никакой возможности
сделать характеристику человека в умственном и нравственном от-
ношениях, а если вводить в понятие о характеристике человека его
знания и привычки, то очень редко найдется человек, о котором
можно было бы сказать, что, например, в 40 лет он сохранил тот
характер, какой имел в 20.
Как бы ни был краток наш список умственных и нравственных
качеств, в числе их найдутся принадлежащие к разряду качеств,
трудно узнаваемых. Например, вероятно, мы не забыли внести в
него рассудительность, твердость воли, честность. Если внесено
хоть одно из этих качеств, нам во многих случаях будет мудрено
решать, какую отметку об этом качестве ставить против имени
нашего знакомого. Можно прожить годы с человеком и не узнать
достоверным образом, рассудителен он или нет, сильна или слаба
его воля и тверда ли его честность; и сам он может дожить до 30,
до 50 лет, не зная, на какие поступки высокого благородства или
низкой пошлости, отваги или трусости способен он. Кому из нас
не случалось часто слышать от своих близких знакомых: «удив-
ляюсь, как мог я это сделать», и вместе с ними дивиться их по-
ступкам, совершенно противоречащим нашему понятию о характере
их. Человек дожил до 50 лет, не делая ничего безрассудного, попал
в затруднение, какого не случалось ему испытывать, и потерял
голову, действует безрассудно: мало ли случаев подобного рода?—
Но не будем стесняться недостаточностью наших знаний о тех
умственных или нравственных качествах наших знакомых, которые
трудно узнавать; будем приписывать характеризуемым нами лю-
дям рассудительность, безрассудство, твердую волю или слабую
волю без заботы о проверке, основательно ли наше мнение. С этой
870

заботой мы впутались бы в такой долгий и тяжелый труд, что, по
всей вероятности, не довели бы его до конца. Без нее мы легко и
быстро составим характеристики своих знакомых по нашему списку
качеств. Разумеется, научная ценность такого списка будет очень
мала. Верные знания будут перепутаны в нем с таким множеством
ошибок, что лучше всего будет бросить его в печь. Но сделаем это
через минуту по его окончании, а эту минуту употребим на то,
чтобы посмотреть, какую степень разнообразия имеют характеры,
начерченные нами. Мы увидим, что разнообразие их очень велико.
Впрочем, это, по всей вероятности, известно каждому из нас
и без напрасной работы записывать, какое мнение мы имеем о ха-
рактере наших знакомых. Если так, то нам нет и надобности
делать ту пробу, о которой мы говорили. Изложим те выводы, ка-
кие дала б она, если бы была сделана.
В кругу знакомых каждого из нас нет двух людей, характеры
которых не имели бы очень важных различий между собой. Ком-
бинации качеств очень разнообразны; например, с рассудительно-
стию иногда соединяется большой ум, иногда такой размер умст-
венной силы, который лишь немногим отличается от тупоумия.
Множество людей, называемых в умственном отношении совер-
шенно бездарными, очень рассудительны. Вот мы имеем уже че-
тыре разряда людей: даровитые и благоразумные; даровитые и
нерассудительные; бездарные и благоразумные; бездарные и без-
рассудные. Прибавим оценку по какому-нибудь третьему качеству,
например, по честности, каждый разряд распадется на два раз-
ряда. Какое число разрядов мы получим, если произведем оценку
по девяти качествам? Если не все 1024 разряда, даваемые форму-
лой комбинаций, то наверное сотни из этого числа типов попада-
ются в действительности.
Та проба, которую предлагали мы сделать, дает результаты,
лишенные научной серьезности, потому что довести ее до конца
можно только под условием записывать наши мысли о качествах
наших знакомых без заботы о проверке неосновательности наших
мнений. Но сделана ли хотя бы такая же поверхностная попытка
определить характеры людей, составляющих не круг наших лич-
ных знакомых, а целый народ? Кто когда пытался считать, какую
пропорцию общего числа людей какого-нибудь народа составляют,
например, люди рассудительные и какую — люди нерассудитель-
ные, какую — люди твердой воли, какую — люди слабой воли, и
так далее, и какую пропорцию в общем числе составляют люди
того или другого из умственных и нравственных типов, образуе-
мых разными комбинациями качеств? — Ничего подобного не
делалось относительно какого бы то ни было народа. И должно
прибавить, что количество труда, нужное для хорошего прямого
исследования нынешних умственных и нравственных качеств ка-
кого-нибудь из цивилизованных народов, далеко превышает своей
громадностью размер сил ученого сословия этого народа.
871

Потому мы принуждены довольствоваться нашими субъектив-
ными, случайными и очень ограниченными наблюдениями харак-
теров людей и выводами о нравственных качествах из наших зна-
ний форм быта и крупных событий жизни народов. Сумма знаний,
доставляемых этими источниками, скудна и страдает примесью
шатких догадок; но хорошо было бы, если бы мы заботились поль-
зоваться хотя этими неудовлетворительными материалами с вни-
мательностью и осторожностью. Мы не делаем и этого. Ходячие
понятия о характерах народов составлены небрежно или под пре-
обладающим влиянием наших симпатий или антипатий. В пример
небрежности приведем общепринятое определение национального
характера древних греков. Каждому из нас врезалась в память
следующая характеристика качеств древнего греческого народа:
«Национальными качествами греков были любовь к искусству,
тонкое эстетическое чувство, предпочтение изящного роскошному,
воздержность в наслаждениях, умеренность в питье вина и тем
более в еде. Пиры греков были веселы, но чужды пьянства и об-
жорства».
Ограничимся этими чертами национального характера, припи-
сываемого грекам.
Берем тот период жизни греческого народа, который составил
славу греков. Он начинается около эпохи марафонского сражения и
кончается около времени херонейской битвы 11. В этот период важ-
нейшими греческими государствами были спартанское, афинское,
фиванское, сиракузское. Очень большую важность имели также
коринфское и агригентское. Не должно забывать и того, что самой
обширной областью коренной греческой страны была Фессалия.
По тем же самым историкам, которые определяют характер
всего греческого народа перечисленными у нас чертами, спартанцы
были народ, жертвовавший потребностям военной гимнастики и
дисциплины всеми другими заботами или влечениями. С той поры,
как начинаются точные известия о спартанцах, мы видим, что эти
воины, принужденные жить у себя дома скудно и сурово, как в
лагере, предаются оргиям, лишь вырвутся на свободу. Павзаний,
победитель при Платее, первый спартанец, о жизни которого мы
имеем точные сведения, уж был таков. Оставшись на воле в Визан-
тии, он стал жить, как персидский сатрап, и до того увлекся жаж-
дой роскошного разврата, что хотел отдать Грецию под господство
персидского царя для получения сатрапского владычества над ней
в должности персидского наместника. Менее знамениты, но доста-
точно известны нам гармосты * Лизандра 12. Они держали себя
тоже, как персидские сатрапы. Каких художников, поэтов или уче-
ных произвела Спарта? — никаких; если бывали в Спарте хоро-
шие музыканты, то они были приезжие.
* Спартанские чиновники, начальствовавшие в зависимых от Спарты го-
родах. — Ред.
872

Фиванцы были обжоры и пьяницы, по уверению всех истори-
ков, и были лишены живости ума. Пьяные обжоры, они погрязали
в тупой умственной и нравственной апатии. Фессалийцы были
грубые пьяницы и развратники, презиравшие всякую умственную
деятельность.
Сиракузанцы и агригентцы не знали воздержанности ни в чем;
мудрая греческая умеренность в наслаждениях была неведома им;
потому они подверглись участи сибаритов, так говорят историки;
коринфян они называют развратниками, подобными азиатцам.
К кому ж из греков применяется характеристика всего грече-
ского народа? Только к афинянам. Да и то лишь к афинянам двух
поколений, которые жили между марафонской битвой и началом
пелопоннесской войны. В эту войну афиняне были уж испорчен-
ный народ, говорят нам историки, а до марафонской битвы они
еще не проявляли тех качеств, какими прославились во времена
Перикла 13. Мы видим, что вместо характеристики греческого на-
рода нам дается характеристика афинян во времена Перикла.
Характеристика греческого народа, повторяемая большинством
историков, составлена небрежно. Но она хороша, по крайней мере,
тем, что не внушена дурными тенденциями.
Даже и этого достоинства лишены ходячие характеристики тех
народов, которые еще существуют. Мы приведем лишь одну из них.
Итальянцы, как известно всем цивилизованным народам, кроме
самих итальянцев, трусливы, коварны; и если не употребляется о
них выражение «подлый народ», то лишь по свойственной нашему
деликатному времени нелюбви к слишком грубым эпитетам, а
смысл ходячей за Альпами характеристики итальянского народа
тот самый, который на бесцеремонном языке выражается словом
«подлость».
Мы выбрали для примера ходячую характеристику итальян-
ского народа потому, что при разборе ее порицание за недобросо-
вестность падает не на один какой-нибудь народ, а ложится общей
виной на три нации: испанскую, французскую и немецкую; да и
англичане не участвовали в составлении этой характеристики толь-
ко потому, что не случилось им предпринимать много экспедиций
для покорения Италии. Их ученым досталась характеристика уж
изготовленная; они приняли ее.
Каким образом составилась эта характеристика итальянского
народа? Главным источником ее была досада завоевателей на же-
лание итальянцев освободиться от их владычества. В Италию хо-
дили немцы, плавали испанцы, ходили туда французы; все они
побеждали, покоряли Италию или часть ее; при первой возможно-
сти покоренные разрывали обещания, данные покорителям, и пы-
тались свергнуть с себя их иго. Какой покоренный народ не по-
ступал точно также? В политических делах тяжелые обещания
сохраняются, лишь пока не представляется надежды избавиться
от их исполнения. Это мы видим в истории всех европейских
873

народов или частей народов; примеров противного нет. Одно из
двух: или историки каждого другого европейского народа должны
называть свой народ коварным, или они не имеют права ругать
итальянский народ за то, за что прославляют свой народ, — за
любовь к независимости.
Но итальянцы не только коварны, они и трусы. Нам говорят:
чем же, как не превосходством храбрости завоевателей, то есть не-
достатком мужества у итальянцев сравнительно с ними, объяснить
завоевания иноземцев в Италии? — Будем припоминать обстоя-
тельства, при которых итальянцы были побеждаемы, и увидим,
что ход событий определялся такими отношениями сил, при кото-
рых итальянцы были бы побеждаемы, если б и превосходили
своих иноземных врагов мужеством. В X веке все земли, состав-
лявшие империю Карла Великого, раздробились на мелкие госу-
дарства; шел процесс раздробления и в Германии, но медленнее,
чем во французской и в итальянской землях. Немецкий король еще
сохранял довольно большую власть над областными государями,
когда французский король стал уже бессилен за границами своего
непосредственного областного владения; то же самое что во Фран-
ции, было и в Италии. В этом отношении нельзя сказать об италь-
янцах ничего дурного, чего не следовало бы с такой же силой
применить к французам, а потом и к немцам. Напротив, были
обстоятельства, делавшие утрату национальной силы более изви-
нительной для итальянцев: южная часть их земли оставалась под
византийской властью; их берега были ближе французских для
нападения африканских мусульман.—Италия была, подобно Фран-
ции, раздроблена; но она была богаче Франции. Немецкие короли
справедливо находили, что выгоднее грабить и порабощать Ита-
лию, чем Францию, потому ходили в Италию. Могут ли быть
обвиняемы в недостатке храбрости мелкие государства за то, что
король большого государства побеждает их? Говорят: но италь-
янцы сами облегчали иноземцам завоевание своей земли меж-
доусобиями. Что в этом особенного? У какого народа, раздроб-
ленного на разные государства, не было междоусобий? — Когда
восточная часть Испании объединилась в сильное государство, а
французская королевская династия объединила под непосредст-
венной властью короля большую часть Франции и сделала Про-
ванс владением родственников короля, то стали нападать на Ита-
лию арагонцы и французы. Таким образом, итальянцы должны
были отбиваться от трех сильных народов. Свидетельствует ли
против храбрости их то, что они были побеждаемы? Такое поло-
жение дел оставалось до недавнего времени. Если мы всмотримся
в подробности борьбы мелких итальянских государств против
сильных иноземных войск, мы увидим множество примеров тому,
что итальянцы сражались храбрее своих завоевателей.
Историки, называющие итальянцев трусами, вообще держатся
той теории, что качества народа составляют неизменный потом-
874

ственный характер его, наследуемый потомками от предков; о том,
насколько сообразна с фактами эта теория, мы будем говорить
после. Теперь заметим, что ученые, держащиеся ее, были бы, по-
видимому, обязаны считать итальянцев очень храбрым народом.
Действительно, кто предки итальянцев? римляне; или, если при-
бавлять и второстепенные элементы, то, кроме римлян, также
греки, лангобарды, норманны, арабы. Все эти народы считаются
очень храбрыми. Каким же образом потомки храбрецов могут по-
лучать название трусов от людей, постоянно твердящих о неизмен-
ной наследственности характера? Это делается по очень легкому
способу: теория наследственности проповедуется на тех страницах,
на которых автору надобно твердить ее, а на промежуточных стра-
ницах, для которых она неудобна, место ее занимает какая-ни-
будь другая теория, более удобная для автора в эти часы его сооб-
ражений, чаще всего — теория вырождения. Если историк, пропо-
ведующий теорию неизменности национальных качеств, пишет
подробный рассказ о средневековых нашествиях на Италию,
итальянцы на страницах его рассказа вырождаются и возрожда-
ются много раз. Подходит большое иноземное войско, например,
к Риму. В Риме перед тем временем было междоусобие; побежден-
ная партия мешает ненавистным противникам в деле обороны или
предательски отворяет ворота города иноземцам. В этом нет
ровно ничего особенного римского или итальянского; так делалось
во всех городах во времена междоусобий. Но так ли поступили
древние римляне, когда подошел к Риму Ганнибал? 14 Нет, не так.
Они не впустили Ганнибала в Рим. А теперь, в такой-то год XI
или XII столетия, римляне сдались немецкому королю. Очевидно,
за рассказом об этом очень удобно может быть помещена тирада
в патетическом тоне с восклицательными знаками: «Да, римляне
теперь не были достойными потомками тех римлян, которые назна-
чили торг на аренду земель, занятых под стенами Рима войском
Ганнибала, и давали за участки этих земель такую же высокую
арендную плату, как в мирное время, непоколебимо убежденные,
что скоро оттеснят грозного врага! Теперь в Риме уже не было
истинных римлян! Жалкие люди, называвшие себя этим славным
именем, были...»; идут всякие ругательные эпитеты, какие только
дозволяет автору употребить его благовоспитанность. — Немецкий
король вошел в Рим, папа коронует его. На коронационном празд-
нике немецкое войско разбуянилось, жители Рима, выведенные из
терпения, забыли, что шансы удачи для них малы, схватились за
оружие; начался бой против немцев. Исход его, разумеется, зави-
сел от того, успели ль к этому часу дня перепиться почти все нем-
цы, или большинство их, хотя и пьяное, еще сохранило силу
крепко держаться на ногах и рассудок смыкаться в боевой порядок.
Если сохранило, то войско, хорошо дисциплинированное и пре-
восходно вооруженное, одерживало победу над нестройными тол-
пами людей, между которыми было мало опытных солдат. А если
875

немцы были пьяны до неспособности сражаться, то народ выгонял
их из Рима. В таком случае историк размышляет, вставить или не
вставить в рассказ тираду о том, что римляне показали себя до-
стойными потомками славных предков. Если он находит, что ти-
рада о их трусости не отделена от страницы, которую пишет он,
количеством страниц, достаточным для возрождения римлян, они
останутся на этот раз невозродившимися. Но через пять или семь
лет немецкий король — теперь уже римский император — снова
идет к Риму. На этот раз у римлян не было междоусобия или по-
бедившая партия успела установить крепкую власть; побежденные
в чувстве своего бессилия помирились с победителями; измены нет,
правительство сделало большие запасы провианта; город выдер-
живает продолжительную осаду; немцы разбиты удачной вылаз-
кой или большинство их погибло от битв и болезней; они отсту-
пают, римляне преследуют их. Тут историк чувствует сильное же-
лание возродить римлян и не находит никаких препятствий к
этому, потому что последняя тирада о их трусости помещена не
ближе, как страниц за десять перед той, которую пишет он теперь;
римляне возрождаются под его пером. Если вы одарены человеко-
любивым образом мыслей, не спешите радоваться: через доста-
точное число страниц они снова выродятся; но знайте вперед, что
вам не будет тогда надобно предаваться большому огорчению: они
через несколько страниц возродятся в двадцатый или в двадцать
первый раз.
Много геройских подвигов совершали итальянцы в долгие века
своей раздробленности. Но с самого завоевания лангобардского
королевства Карлом Великим до очень недавнего времени они не
могли отбиться от многочисленных, могущественных врагов: каж-
дый сосед, когда мог собрать большое войско, шел или плыл гра-
бить богатую и раздробленную Италию; если итальянцы успевали
отразить его, он, оправившись от неудачи, возобновлял нападение,
а если он долго оставался ослабевшим, то вместо него шел грабить
Италию другой сосед; потому при множестве удачных сражений
итальянцы никогда не имели времени отдохнуть, и победы их оста-
вались напрасны: отбившись от немцев, они подвергались напа-
дениям испанцев или французов; даже венгры много раз ходили
грабить Италию. Отразив одно нападение, изнуренные итальянцы
делались жертвами если не второго, то третьего нападения и снова
оказывались трусами, по мнению победителей, повторяемому до
сих пор большинством историков других наций. Историки вообще
расположены превозносить покорителей и ругаться над покорен-
ными. Это не их профессиональная слабость, а только результат
зависимости их суждений от общественного мнения наций, к кото-
рым принадлежат они.
Теперь можно полагать, что Италия сохранит свою независи-
мость. Те народы, которые стремились грабить и порабощать ее,
начинают, кажется, привыкать к мысли, что итальянский народ не
876

поддастся иноземному владычеству без упорного сопротивления,
что желание поработить его должно быть отброшено как неудо-
боисполнимое. Когда они привыкнут думать так, их историки бу-
дут справедливее судить о прошлом итальянского народа, будут
признавать, что хотя раздробленность и отнимала у него силу
успешно бороться против иноземных нашествий, но разрозненные
и потому слабые части его выказывали в первой борьбе не меньше
мужества, чем их поработители.
Тогда исчезнет одна из тех пошлых выдумок, на которых дер-
жится теория вырождения народов во времена упадка их военного
могущества.
Итальянцы — потомки того народа, который покорил и циви-
лизовал Пиренейский полуостров, Галлию, Англию, и часть Гер-
мании, покорил все земли кругом Средиземного моря и много зе-
мель, далеких от него. Римское государство стало ослабевать;
восточная половина, в которой преобладала греческая цивилиза-
ция, сделалась особым государством; западная половина, остав-
шаяся под властью римлян, продолжала ослабевать и вскоре была
ограблена и порабощена варварами. Из этого выводят, что рим-
ляне выродились. Дело объясняется фактами, не оставляющими
места для этого приговора. С какого времени началось мнимое
вырождение римлян? Обыкновенно считают первым важным про-
явлением его поражения Вара в Тевтобургском лесу 15. Но более
чем за сто лет до того кимбры и тевтоны истребили несколько
римских войск, не менее многочисленных, чем войско Вара, и вор-
вались в Италию. За сто лет раньше того был факт еще более
характеристичный: Ганнибал вошел в Италию, нанес несколько
поражений римским войскам, превосходившим числительностью
его войско, тринадцать лет держался в Италии и покинул ее, лишь
повинуясь приказанию правительства своей родины. Не с этого
ли времени следует считать римлян выродившимися?—Есть
историки, у которых мелькает в мыслях такое предположение.
С той точки зрения, на которой стоят ценители нравственных ка-
честв народа по успешности битв, оно справедливо. Но война,
долго шедшая постыдно для римлян, кончилась победой их;
и после того они сделали громадные завоевания. Это мешает
признать их выродившимися в эпоху нашествия Ганнибала.
Напрасное затруднение: скажем, что они выродились перед
второй пунической войной и возродились во время ее; этим
будет объяснено все: и позор поражений на Требии, у Тразимен-
ского озера, при Каннах 16, и еще постыднейшая трусость римлян,
допускавшая ослабевшего Ганнибала оставаться в Италии целые
тринадцать лет после битвы при Каннах, и победа римлян над
ним и последующие их завоевания. Сделав огромные завоевания,
римляне стали ослабевать и были, наконец, покорены варварами.
Из этого выводится, что они выродились. Но у тех же самых исто-
риков рассказываются факты, достаточно объясняющие разруше-
877

ние римской империи и без этого фантастического предположения.
Припомним лишь одну ту сторону хода перемен в обстоятельст-
вах, которая преобразовала состав римского войска, и падение
римской империи уже будет понятно без помощи пустых выдумок.
Когда римляне, покорив соседние итальянские земли, стали ходить
за Альпы и отправлять войска за море, перестало быть возмож-
ным для их воинов прежнее соединение военного ремесла с домаш-
ним бытом. Народ разделился на два класса: большинство граж-
дан покинуло военную службу по несовместности ее с сохранением
домашнего хозяйства, меньшинство бросило домашний быт, стало
профессиональным военным сословием, оторвавшись от обществен-
ных связей; римские солдаты сделались похожими по своим чув-
ствам на средневековых наемников; им было все равно, с кем сра-
жаться, лишь бы получать жалованье и обогащаться добычей;
римские полководцы стали похожи на итальянских кондотьеров *.
Таков был Марий; много раньше того уже занял подобное поло-
жение Сципион Африканский 17, победитель Ганнибала: масса
того войска, с которым он поплыл в Африку, составилась из лю-
дей, шедших служить не сенату или народному собранию, а лично
полководцу, обещавшему добычу и дававшему жалованье на пер-
вое время из своих собственных денег. Мужественно ли или нет
оставалось большинство римлян, отвыкшее от военного дела, все
равно: оно не могло противиться своим войскам. Это было поло-
жение, подобное тому, какое существовало во всей Западной Евро-
пе с конца средних веков до недавнего времени. Французы или
немцы, испанцы или англичане XVI века и следующих двух столе-
тий были одинаково неспособны сопротивляться своим войскам.
Скажем ли мы, что все эти народы были тогда трусливы? Они
просто не знали военного дела. Припомним историю Англии во
время войн Алой и Белой роз 18; один из соперников собирает вои-
нов по ремеслу, охраняющих уэльзскую границу, другой — воинов
по ремеслу, охраняющих шотландскую границу; они идут один на
другого; кто одержал победу, входит в Лондон и становится вла-
дыкой Англии. Нечто подобное этому представляют войны
Суллы 19 с Марием, Цезаря — с Помпеем. В Риме возникает, на-
конец, наследственность сана верховного полководца в семействе
Юлия Цезаря; все полководцы повинуются этому главнокоман-
дующему войск римского государства. То же самое начинается и в
Англии со времени, как овладел государством Генрих Тюдор.
В XVII столетии масса немецкого народа — беззащитная жертва
армий Тилли, Валенштейна, Бернгарда Саксонского20. От Берн-
гарда зависит основать себе государство в юго-западной Германии
или отдать свои завоевания королю французскому. Франкония и
Швабия принадлежат ему, как Италия Марию в отсутствии
Суллы. Западная Европа выдержала это положение и мало-по-
* Наемников. — Ред.
878

малу вышла из него к началу нынешнего века, благодаря тому,
что по границам Испании, Франции, Германии не было варваров,
имевших главной своей мыслью грабить соседние цивилизованные
земли и научившихся военному искусству на службе у народов
этих земель. «Но существенный признак вырождения римлян в
III и IV столетиях нашей эры состоит именно в том, что они бра-
ли массы иноземцев на свою службу», говорят нам. А что такое
делали французы с конца XV до начала XVIII столетия? Дер-
жало тогда или не держало французское правительство на своей
службе многочисленный корпус швейцарских наемников? И сколь-
ко иноземцев было в войсках Фридриха II?—Столько, сколько
мог он набрать; чем больше, тем приятнее было ему.
С той поры, как историки считают надобным изучать полити-
ческую экономию и толковать о разделении труда, они в книгах о
последних временах римской республики и о римской империи
сами разъясняют, какими экономическими силами была произве-
дена замена войска, состоящего из граждан домохозяев, войском
солдат по ремеслу, и потом — замена итальянцев на военной
службе уроженцами областей менее цивилизованных и иноземными
варварами. Потому давно пора было бы бросить фантазию о вы-
рождении римлян, следовало бы говорить лишь о том, что масса
итальянского населения перестала образовать главную массу вой-
ска, непрерывно ведущего войны на отдаленных границах и живу-
щего там в укрепленных лагерях. Таким образом, падение римской
•империи, завоевание Италии варварами достаточно объясняется
уж одной той переменой, которую произвели в составе войска гро-
мадные завоевания римлян. Но вместе с военной переменой дейст-
вовали в том же разрушительном направлении другие перемены,
произведенные завоеваниями; из них особенно важна была пере-
мена в политическом устройстве государства; она была важнее
военной. Соединяя действия этих перемен, мы найдем совершенно
излишней выдумкой фантазию о вырождении римского народа.
Отложим спор против фантастических мнений, перейдем к из-
ложению тех понятий о национальном характере, которые соот-
ветствуют нынешнему состоянию знаний о жизни народов. Для
упрощения дела будем говорить только о тех народах, которые
принадлежат к романскому и германскому отделам арийского се-
мейства. Едва ли найдется теперь историк, который не признавал
бы, что все отделы арийского семейства имели первоначально оди-
наковые умственные и нравственные качества. Тем меньше возра-
жений со стороны людей, знакомых с исследованиями о перво-
бытных временах жизни арийцев, может встретить мысль, что
первоначально не было никакой разницы в умственных и нравст-
венных качествах между людьми соседних двух отделов арийского
семейства, населяющих теперь Западную Европу, большую часть
Америки, некоторые части Австралии и южной Африки. Кто
879

будет спорить против этого мнения, покажет только свое желание
отрицать результаты филологических и археологических иссле-
дований.
Итак, предки романских и германских народов имели одинако-
вые умственные и нравственные качества. Теперь эти народы во
многом отличаются один от другого по своим учреждениям и обы-
чаям. Как произошла разница между ними? Есть мнение, припи-
сывающее ее влиянию примеси людей не-арийского происхожде-
ния. Говорят, например, что иберийцы (предки басков), народ
не-арийского семейства, составили очень значительную долю насе-
ления, говорившего римским (или романским) языком в вестгот-
ском государстве; говорят, что осталась в нынешних испанцах и
португальцах значительная примесь арабской и берберской крови.
Она гораздо менее велика, чем полагают ученые, говорящие о
значительности ее. Но отложим спор. Пусть влияние иноплемен-
ных элементов на сформирование нынешних испанской и порту-
гальской национальностей было велико. Но бесспорно то, что во
французском народе очень мало примеси крови каких-нибудь лю-
дей, кроме кельтов, римлян и германцев. В западной Германии
почти все люди потомки германцев. В Англии и Шотландии почти
все люди потомки кельтов, итальянцев и германцев или сканди-
навов. Кельты теперь признаны имевшими национальность, еще
более близкую к латинской, чем первоначальная германская. Та-
ким образом, основные элементы французского, английского и за-
падногерманского населения должны быть признаны тожествен-
ными (по тожеству первобытных италийцев и германцев). Что же
мы видим теперь? Не будем говорить о разнице между англича-
нами, французами и западными немцами, обратим внимание на
каждый из этих народов отдельно. Берем Францию. Французский
народ состоит из нескольких племенных отделов. Когда мы срав-
ниваем общеупотребительные характеристики их, то, кроме при-
надлежности к одной филологической народности, мы не найдем
ни одной черты, которая была бы общей для всех их. По ходячим
характеристикам нормандец человек, более различный своими ум-
ственными и нравственными качествами от гасконца, чем от англи-
чанина. — Англия в четыре раза меньше Франции, но тоже де-
лится на несколько областей, в каждой из которых, если судить
по характеристикам, даваемым этнографами, живет племя, вовсе
не похожее своими умственными и нравственными качествами на
другие отделы английского народа. Приведем один пример. По об-
щему мнению английских и шотландских этнографов, население
южной Шотландии очень резко отличается от массы англичан
своими нравственными качествами. Эти шотландцы далеко пре-
восходят англичан, по английскому мнению, хитростью и жад-
ностью (а по своему выражению, рассудительностью). Но жители
северной части Англии говорят тем же наречием, имеют те же
привычки, как эти шотландцы, и не отличаются от них ничем.
880

кроме того, что называют себя англичанами, а не шотландцами. —
Нечего говорить о том, что швабы по этнографическим характе-
ристикам нимало не похожи на вестфальцев; этого достаточно от-
носительно западной Германии, в населении которой нет никакой
иноплеменной примеси.
Правда, ходячие характеристики французского, английского
и немецкого народов фантастичны, так что французы дивятся и,
смотря по настроению духа, хохочут или сердятся, читая нелепо-
сти, пользующиеся у иноземцев репутацией характеристики фран-
цузского народа, и точно такие впечатления производит на немцев
ходячая у иноземцев характеристика немецкой нации, на англи-
чан— континентальная характеристика английской нации; но не-
которые разницы в привычках этих народов действительно суще-
ствуют. Нелепы и те ходячие характеристики, по которым каж-
дый отдел населения Франции, Англии, западной Германии
оказывается вовсе не похож на другие племена своей нации; но
действительно есть и областные разницы привычек. Каким же
образом возникли эти областные и национальные различия между
людьми, происшедшими от предков, имевших одинаковые каче-
ства и привычки, от людей одного отдела, одного лингвистического
семейства?
Народ — группа людей, качества народа — сумма индиви-
дуальных качеств людей, составляющих эту группу; потому каче-
ства народа изменяются переменой качеств отдельных людей,
и причины перемен одни и те же в обоих случаях. Каким образом,
например, народ, говоривший одним языком, начинает говорить
другим? Отдельные лица находят надобным выучиваться чужому
языку; если та же надобность одинакова для всех взрослых се-
мейств, их дети уже в своем семействе привыкают говорить на язы-
ке, который прежде был чужим ему; когда эта перемена произой-
дет в большинстве семейств, прежний язык будет быстро забы-
ваться массой народа, новый — станет родным ей. Разница между
переменой языка у отдельного человека и у народа состоит только
в продолжительности времени, нужного для нее.
Точно то же происходит в деле приобретения или утраты вся-
ких знаний и привычек. От перемены в знаниях и привычках из-
меняется так называемый характер людей.
По каким причинам человек приобретает какие-нибудь зна-
ния? — Отчасти по склонности всякого мыслящего существа из-
учать предметы и размышлять о них, отчасти по житейской на-
добности в тех или других знаниях. Любознательность, склонность
к наблюдению и размышлению — природное качество не человека
только, но всех существ, имеющих сознание. Едва ли найдется
теперь натуралист, который не признавал бы, что все существа,
имеющие нервную систему и глаза, — существа мыслящие, что
они изучают обстановку своей жизни, заботятся улучшить ее. По-
тому теперь должно прямо называть не заслуживающим внимания
881

тот предрассудок, по которому ученые в старину приписывали лю-
бознательность только некоторым народам, а у других отрицали
ее. Никогда не было и не может быть ни одного здорового чело-
века, который не имел бы некоторой любознательности и некото-
рого желания улучшить свою жизнь.
Итак, влечение к приобретению знаний и склонность к заботе
об улучшении своей жизни — врожденные качества человека, по-
добно деятельности желудка. Но существование деятельности же-
лудка и потребность в пище могут оставаться плохо удовлетворен-
ными по неблагоприятности внешних обстоятельств, а в некоторых
случаях аппетит вовсе пропадает. Когда внешние обстоятельства
не благоприятны приобретению знаний и успеху забот об улуч-
шении жизни, умственная деятельность будет итти слабее, чем при
благоприятных обстоятельствах. В некоторых случаях она может
замирать, как могут замирать другие влечения человеческой при-
роды, без которых деятельность легких, желудка и другие так на-
зываемые функции растительной жизни человека продолжаются
не ослабевая. От слишком продолжительного голода человек уми-
рает, от замирания любознательности или эстетического чувства
он не умирает, а только становится отупевшим в этих отношениях.
Что может происходить с отдельным человеком, то может проис-
ходить и с огромным большинством народа, если оно подвергается
тем же давлениям, и с целым народом, если подвергаются им все
люди, составляющие его. При благоприятных обстоятельствах
врожденная склонность человека к приобретению сведений и к
улучшению своей жизни развивается; то же самое несомненно и
относительно народа, потому что все перемены в его физическом
ли, умственном ли состоянии — суммы перемен, происходящих в
состоянии отдельных людей.
В старину были споры о том, хороши или дурны врожденные
нравственные склонности человека. Теперь следует назвать обвет-
шалыми сомнения в том, что они хороши. Это опять частный слу-
чай гораздо более широкого закона жизни органических существ,
одаренных сознанием. Есть такие роды или виды живых существ,
которые предпочитают одинокую жизнь, чуждаются общества по-
добных себе. Между млекопитающими таков, как говорят, крот.
Но громадное большинство видов млекопитающих находят прият-
ным быть в дружеских отношениях с подобными себе. Это до-
стоверно обо всех тех отделах млекопитающих, которые по своей
организации менее далеки от человека, чем крот. Пока считалось
возможным называть все другие живые существа, кроме чело-
века, лишенными сознания, можно было ставить вопрос, — добр
или зол он по природе. Теперь этот вопрос лишился смысла. Чело-
век имеет природную склонность к доброжелательству относитель-
но существ своего вида, как имеют ее все те живые существа, кото-
рые предпочитают одиночеству жизнь в обществе подобных себе.
882

Но и склонность к доброжелательству может ослабевать под
влиянием неблагоприятных для нее обстоятельств. Существа са-
мые кроткие ссорятся между собою, когда обстоятельства, возбуж-
дающие к вражде, сильнее склонности к доброжелательству. Де-
рутся между собою и лани, и голуби. Едва ли были делаемы точ-
ные наблюдения для разъяснения вопроса, до какой степени
может испортиться характер их под влиянием обстоятельств, раз-
вивающих злые привычки. Но о тех млекопитающих, которые
давно сделались предметом постоянных внимательных наблюде-
ний, как, например, лошади, всем известно, что при раздражаю-
щем ходе жизни характер их может сильно портиться.
Наоборот, мы знаем, что млекопитающие, по своей природе
жестокие к существам других видов и расположенные драться
между собою при самых маловажных столкновениях интересов,
приобретают довольно кроткий характер, когда человек заботится
о развитии доброжелательности в них. При соображениях об этом
обыкновенно припоминается собака. Но еще замечательнее разви-
тие кротости в кошке. По природным склонностям, кошка суще-
ство гораздо более жестокое, чем волк. Однакоже все мы знаем,
что кошка легко привыкает держать себя мирно относительно до-
машней птицы. Есть множество рассказов о кошках, привыкших
кротко выносить всякие обиды от маленьких детей, играющих с
ними.
Одно из самых важных различий между млекопитающими по
нравственным качествам обусловливается устройством их желудка,
по которому некоторые семейства питаются исключительно ра-
стительной пищей, другие — исключительно животной. Все мы
знаем, что собака, родственница волка и шакала, питающихся ис-
ключительно пожиранием животных, легко привыкает есть хлеб и
все другие сорты той растительной пищи, которую едят люди. Она
не может питаться только сеном, которым не способен питаться и
человек. Едва ли были делаемы точные наблюдения о том, мо-
гут ли собаки совершенно отвыкать от мясной пищи. Но всем из-
вестно, что собаки некоторых охотничьих пород приучаются с
омерзением отвращаться от еды тех животных, для охоты за ко-
торыми употребляются. Такая собака, мучимая голодом, не может
есть так называемой дичи. Наоборот, лошадь и корова или вол
легко привыкают есть мясной суп. Были наблюдаемы случаи, что
серны или сайги, живущие в плену у человека, ели сало. Когда мы
припоминаем такие резкие перемены качеств, непосредственно об-
условленных устройством желудка, то должны утратить для нас
всякий смысл сомнения в том, способны ли очень сильно видоиз-
меняться под влиянием обстоятельств качества, менее устойчивые,
чем особенности, зависящие от устройства желудка.
Умственные и нравственные качества менее устойчивы, чем фи-
зические; потому должно думать, что и наследственность их менее
устойчива. Размер наследственности их еще не определен науч-
883

ными исследованиями с такой точностью, какая нужна для реше-
ния вопросов об умственных и нравственных сходствах и разни-
цах между людьми одного физического типа. Мы должны состав-
лять себе понятие об этом лишь по случайным, отрывочным
сведениям, какие приобретаем житейскими наблюдениями над
сходством или несходством детей с родителями, братьев или се-
стер между собой.
Чтобы определить, каково в сущности мнение, приобретенное
рассудительными людьми по житейским наблюдениям этих сход-
ств и разниц, употребим способ решения точно определенных ги-
потез, употребляемый натуралистами для разъяснения понятий о
вопросах, которые трудно решить анализом конкретных фактов.
Предложим себе следующую задачу. В глухом селении одной
из земель Западной Европы живут жена и муж, люди одного фи-
зического типа, одинаковых характеров. Все мужчины в их селении
землевладельцы, а женщины помогают мужчинам в сельских ра-
ботах. Эти муж и жена ведут такой же образ жизни; они трудо-
любивы, честны, добры. У них родился сын. Через год по его
рождении они умирают. Ближайший родственник сироты — двою-
родный брат его матери, человек женатый, но бездетный. О нем
и о его жене нам известно только, что они люди честные, добрые,
трудолюбивые и не бедные, что они живут в столице страны дру-
гого народа, что они родились и всю жизнь провели там, говорят
на языке этой столицы, не знают никакого другого, и видывали
нивы разве проездом по железной дороге. Больше ничего неиз-
вестно нам о них. Мы не знаем, к какому сословию граждан сто-
лицы принадлежат они и какой образ жизни ведут; нам сказано
только, что они честные. Будучи извещены о смерти своей род-
ственницы и ее мужа и о том, что остается сиротка, они решают
взять малютку на воспитание к себе и усыновляют его. Прошло
29 лет. Усыновленный сирота стал 30-летним мужчиной. Его
приемные отец и мать еще живы; они любят его, как родного сына;
он также любит их, как родных отца и мать. Подобно им, он тру-
долюбив. Со времени его усыновления, в жизни его не было ни-
каких необыкновенных случаев. Больше ничего неизвестно нам о
нем. Спрашивается, каковы, кроме трудолюбия, его привычки и
качества и чем он занимается? На некоторые вопросы об этом
можно дать ответы, имеющие очень большую степень вероятности.
Так, например, очень вероятно, что этот мужчина стал человеком
той национальности, к которой принадлежит масса жителей сто-
лицы. Этот ответ подсказан тем сведением, что усыновившее си-
роту семейство не знало языка его родины, говорило на языке
столицы, в которой выросло. Очень вероятно также, что он го-
рожанин, а не земледелец. Это мнение также основано на наших
знаниях об усыновивших его родных. Землевладелец ли он? Едва
ли; зажиточные горожане в Западной Европе находят профессию
землепашца невыгодной для себя и не готовят к ней своих млад-
384

ших. По всей вероятности, он горожанин. Какой городской про-
фессией занимается он; ремесленник он или школьный учитель,
или адвокат, или врач? Никакого сколько-нибудь рассудительного
решения этого вопроса мы не можем сделать, потому что не знаем,
какой городской профессией занимался приемный отец и каких
мыслей об этой профессии держались он и его жена; находили ли
они, что их приемному сыну лучше всего будет стать человеком
этой же профессии, или предпочитали ей какую-нибудь другую.
Нам теперь легко узнать истинный характер наших мнений о
том, влиянию ли происхождения или влиянию жизни мы припи-
сываем преобладающую силу в деле образования нравственных
качеств. Мы нашли вероятным, что сирота сделался честным че-
ловеком. Он рос в честном семействе; будучи огражден от нищеты
благосостоянием и любовью своих приемных отца и матери, он
без труда мог приобрести привычку гнушаться воровством и дру-
гими видами бесчестных поступков. Чтобы проверить, действитель-
но ли влиянию жизни, а не влиянию происхождения мы припи-
сываем развитие хороших качеств, переменим условия гипотезы, —
предположим, что люди, усыновившие сироту, жили плутовскими
проделками и считали глупостью быть честными относительно по-
сторонних людей. Велика ли уверенность, что сирота, воспитанный
ими, вырос честным человеком? Мы видим, что нравственные ка-
чества его родителей вовсе не принимаются нами в соображение,
потому что он стал сиротой раньше, чем мог научиться от них
чему-нибудь дурному или хорошему.
Перейдем к изложению тех понятий о развитии характера от-
дельных людей, которые соответствуют нынешнему состоянию на-
ших теоретических знаний и выводам из житейских наблюдений.
Для упрощения дела мы будем говорить исключительно о западно-
европейском отделе арийского семейства. Когда люди передовых
наций привыкнут справедливо судить друг о друге, они будут при-
готовлены справедливее нынешнего судить и о людях других лин-
гвистических или расовых отделов.
Берем двухлетнего ребенка. Опаснейшее время физического
развития уж перенесено им. Он остался здоровым, крепким. Устра-
ним всякие предположения о каких-нибудь особенных бедствиях
в следующие годы его физического развития и спросим себя, нуж-
ны ли какие-нибудь благоприятные условия жизни для того, чтоб
он вырос здоровым. Мы знаем, что для этого нужны, между про-
чим, удовлетворительная пища и удовлетворительная обстановка
домашней жизни. Из сотни здоровых двухлетних детей доживет
80 или 90 здоровыми до 20-летнего возраста, если эти условия
существуют для них. А если их семейства обнищали около того
времени, как они достигли двухлетнего возраста, и последующий
рост их будет итти в сырых, душных помещениях, пища им будет
дурна и недостаточна, то очень многие из них умрут, не достиг-
нув совершеннолетия, а многие из уцелевших окажутся получив-
885

шими какие-нибудь болезни, порождаемые дурным питанием и сы-
ростью жилищ.
Физические качества двухлетнего ребенка несравненно устой-
чивее тех нравственных качеств или, точнее сказать, еще не ка-
честв, а только наклонностей к качествам, какие имеет он. У двух-
летнего ребенка уж обозначились все те физические особенности,
какие будет он иметь в годы совершеннолетия, если останется
здоров. Но о даровитости двухлетнего ребенка мы не можем со-
ставить себе основательных понятий; и если называем детей этого
возраста даровитыми или бездарными, то лишь фантазируем на
основании наших симпатий или антипатий. Не только о двухлет-
них, даже о восьмилетних детях трудно судить, даровитыми или
тупыми людьми станут они. А нравственные качества менее устой-
чивы, чем умственные способности.
Теперь доказано, что дитя чахоточных родителей родится не
имеющим чахотки; обыкновенно бывает только то, что чахоточ-
ные родители малокровны, имеют слабо развитую грудь и что эти
качества организма наследуют их дети. Но если малокровный и
слабогрудый малютка получит укрепляющее воспитание, то у него
или уменьшится, или вовсе исчезнет расположение к болезням,
производящим чахотку. Таким образом, дитя наследует от роди-
телей только расположение сделаться чахоточным, а разовьется
или уменьшится, или исчезнет оно, определяется его жизнью. Дети
родителей, имеющих крепкое здоровье, родятся вообще крепкими,
но это наследство очень легко отнимается у них неблагоприятными
условиями жизни.
Относительно нравственных качеств должно предполагать, что
от родителей наследуются те склонности, которые прямо обуслов-
лены так называемым темпераментом (в тех случаях, когда насле-
дуется темперамент). Но и эта, вероятно, справедливая мысль
требует оговорок для того, чтобы можно было ей оставаться спра-
ведливой, если она справедлива. Для простоты разделим все виды
темперамента на два типа: сангвинический и флегматический.
Предположим, что если отец и мать имеют одинаковый темпера-
мент, то все дети имеют его. Из этого еще не следует ничего о
наследовании хороших или дурных нравственных качеств. Темпе-
раментом определяется только степень быстроты движений, и ве-
роятно, перемен душевного настроения. Должно думать, что чело-
век, имеющий быструю походку, расположен к более быстрой
смене настроений, чем человек, движения которого медленны. Но
этой разницей не определяется то, который из них более трудолю-
бив, и тем менее определяется степень честности или доброжела-
тельности того или другого; не определяется даже и степень рас-
судительности. Торопливость или нерешительность — не качества
темперамента, а результаты привычек или затруднительных об-
стоятельств. Суетливыми, опрометчивыми, безрассудными бывают
и люди, имеющие тяжелую, медленную походку. Нерешительными
886

бывают и люди с быстрой походкой. Это знает всякий хороший
наблюдатель людей. Но особенного внимания заслуживает то
обстоятельство, что быстрота движений и речи, сильная жестику-
ляция и другие качества, считающиеся признаками природного
расположения, так называемого сангвинического темперамента, а
противоположные качества, считающиеся признаками флегматиче-
ского темперамента, бывают у целых сословий и у целых народов
результатом только обычая. Те люди, которым их старшие родные
и знакомые внушают привычку держать себя с достоинством,
почти все с очень ранних лет привыкают к плавности движений и
речи; наоборот, в тех сословиях, где считается надобной резкость
движений и речи, почти все с молодости привыкают к сильной и
быстрой жестикуляции, к пронзительному и быстрому тону речи.
У тех народов, где общество делится на резко обособленные клас-
сы, эти кажущиеся признаки темпераментов оказываются на са-
мом деле только сословными привычками.
Те умственные и нравственные качества, которые не находятся
в такой близкой связи с физическим типом, как темперамент, ме-
нее устойчивы в индивидуальном человеке, чем темперамент. Из
этого ясно, что сила передачи их по наследству менее велика, чем
сила передачи темперамента.
Понятие о народном характере очень многосложно; в состав
его входят все те различия народа от других народов, которые не
входят в состав понятия о физическом типе. Всматриваясь в это
собрание множества представлений, можно разложить их на не-
сколько разрядов, очень неодинаковых по степени своей устойчи-
вости. К одному разряду относятся те умственные и нравствен-
ные качества, которые прямо обусловливаются различиями физи-
ческих типов; к другому — принадлежат разности по языку; далее,
особые разряды образуют разницы по образу жизни, по обычаям,
по степени образованности, по теоретическим убеждениям. Устой-
чивее всех те различия, которые прямо обусловлены разницами
физических типов и называются темпераментами. Но если гово-
рить о европейском отделе арийского семейства, то нельзя найти
в нем ни одного большого народа, который состоял бы из людей
одинакового темперамента. Притом, хотя физический тип отдель-
ного человека остается неизменным во всю жизнь и обыкновенно
передается от родителей детям, потому имеет прочную наслед-
ственную устойчивость, но умственные и нравственные качества,
составляющие результаты его, видоизменяются обстоятельствами
жизни до такой степени, что зависимость их от него сохраняет
силу, только когда обстоятельства жизни действуют в том же на-
правлении; а если ход жизни развивает другие качества, то тем-
перамент поддается его влиянию, и та сторона действительного
характера человека, которая подводится под название темпера-
мента, оказывается совершенно неодинаковой с качествами, какие
можно было бы предполагать в человеке по нашим понятиям об
887

умственных и нравственных результатах физического типа. Каж-
дый из больших европейских народов составляют, как мы гово-
рили, люди разных физических типов, и счета пропорциям этих
типов не сделано. Потому теперь еще нет основательных понятий
о том, какой темперамент принадлежит большинству людей того
или другого из этих народов. Но, быть может, имеет справедли-
вость какое-нибудь из ходячих мнений о решительном преоблада-
нии того или другого физического типа у народов сравнительно
малочисленных, каковы, например, голландцы, датчане, норвежцы,
предположим, что какая-нибудь характеристика физического типа
которого-нибудь из этих народов действительно охватывает собою
огромное большинство людей, составляющих его, и будем изучать
характеры людей этого народа посредством личного наблюдения
или, при невозможности провести много времени в той стране,
по чуждым предвзятых мыслей рассказам о частной жизни лю-
дей этого народа, о том, как работают, разговаривают, веселятся
они; мы увидим, что очень значительная часть людей этого на-
рода имеет не те умственные и нравственные качества, какие со-
ответствуют понятиям о темпераменте, производимом особен-
ностью его физического типа. Предположим, например, что по
своему физическому типу люди этого народа соответствуют пред-
ставлению о флегматическом темпераменте; потому господствую-
щими качествами их должны быть медленность движений и речи;
в действительности мы увидим, что очень многие из них имеют
противоположные качества, считающиеся принадлежностью санг-
винического темперамента. Какова пропорция людей того и дру-
гого разряда, никто не считал ни в этом, ни в каком другом на-
роде. Но всматриваясь, мы увидим, что медленность или быстрота
движений и речи у людей этого народа находится в тесной связи с
обычаями сословий или профессий, к которым принадлежат они,
с их понятиями о своей личной, фамильной важности или низко-
сти своего общественного, семейного, личного положения, с их до-
вольством или недовольством ходом своей жизни, с состоянием их
здоровья и вообще с обстоятельствами, имеющими влияние на
душевное настроение. Каково бы ни было от природы телосло-
жение человека, но из людей, у которых здоровье расстроено бо-
лезнями, угнетающими душу, лишь очень немногие сохраняют жи-
вость движений и речи; наоборот, при болезнях, действующих
раздражающим образом, лишь очень немногие люди могут произ-
водить движения и вести разговор спокойно, плавно. Подобно
тому действуют всякие другие обстоятельства, угнетающие или
раздражающие, печалящие или веселящие человека. В тех местно-
стях, где масса земледельцев живет сносно и не имеет ни больших
запасов хлеба от прошлых лет, ни больших денег, — земледельче-
ское население при обыкновенных урожаях каждый год переходит
два состояния, сангвиническое и флегматическое. Перед жатвой
оно начинает быть расположенным к веселью и, при всем утомле-
888

нии от полевых работ, держит себя в часы отдыха сангвинически.
Это настроение усиливается до той поры, когда новый хлеб обмо-
лочен и поступает в пищу; несколько времени длится веселье, дви-
жения быстры, разговоры бойки, шумны. Потом начинаются раз-
думья о том, достанет ли хлеба до осени; оказывается надобность
стать экономнее в пище, веселье уменьшается, и через несколько
времени люди становятся унылы. Это длится до той поры года,
когда над мыслями об истощении запасов пищи берут верх мысли
о близости новой жатвы. Природный темперамент вообще засло-
няется влияниями жизни, так что различить его несравненно труд-
нее, чем обыкновенно предполагают; внимательно разбирая
факты, мы должны притти к мнению, что врожденные склонности
к быстроте или медленности движений и речи слабы и гибки, что
главное дело не в них, а в том влиянии, какое оказывают на на-
роды, племя или сословие народа обстоятельства жизни.
О том, велика ли природная разница между народами по жи-
вости и силе умственных способностей, существуют очень неоди-
наковые мнения. Если речь идет о народах разных рас или линг-
вистических семейств, решение определяется нашими понятиями
о расах и лингвистических семействах. Это вопросы, по которым
люди, держащиеся одного мнения, не имеют права оставлять без
внимательного разбора противоположные мнения. Но когда речь
идет, как теперь у нас, только о передовых народах, о западно-
европейском отделе арийского семейства, то следует назвать не-
применимыми к вопросу никакие теории об умственных разни-
цах между людьми по происхождению их предков. Пусть на юж-
ной и северо-восточной окраинах Западной Европы есть примесь
не-арийской крови, например, в Сицилии и южной половине Пи-
ренейского полуострова примесь арабской и берберской, а на се-
вере Скандинавского полуострова примесь финской; но даже в
Сицилии и в Андалузии примесь не-арийской крови невелика:
это мы видим по сходству преобладающих там физических типов
с типами древних и нынешних греков. Еще меньше примесь фин-
ской крови в северных частях населения Норвегии и Швеции. Та-
ким образом, вся масса населения Западной Европы происходит
от людей одного отдела арийского семейства и должна быть при-
знана имеющей одинаковые наследственные умственные качества.
Разность в них между разными народами Западной Европы пред-
положение фантастическое, опровергнутое филологическими иссле-
дованиями; потому, если в настоящее время находятся какие-ни-
будь неодинаковости между западными народами в умственном
отношении, они получены ими не от природы их племени, а исклю-
чительно от исторической жизни, и будут сохранены или не со-
хранены ими, смотря по тому, как будет итти она.
Но когда говорят о различии народов по умственным каче-
ствам, то обыкновенно судят не собственно о силе ума, а только
О степени образованности народа; только поэтому и возможны те
889

определенные суждения, какие вошли в привычку. Рассмотреть,
каковы умственные качества народа сами по себе, помимо того
блеска или той тусклости, какая дается им высокой или низкой
степенью образованности, дело очень трудное, при нынешнем со-
стоянии науки не могущее приводить ни к каким достоверным
заключениям даже в тех случаях, если сравниваются народы жел-
той расы с народами белой, и служащее лишь предлогом для са-
мохвальства и для клеветы, когда речь идет о сравнении разных
народов одного отдела одной лингвистической семьи. Продолжать
старые рассуждения о врожденных различиях между народами
Западной Европы по умственным качествам значит не понимать
результатов, к которым уже довольно давно пришла лингвистика,
доказавшая, что все они потомки одного и того же народа.
Различия по языку имеют громадную важность в практиче-
ской жизни. Люди, говорящие одним языком, имеют склонность
считать себя одним национальным целым; когда они привыкают
составлять одно целое в государственном отношении, у них раз-
вивается национальный патриотизм и внушает им более или ме-
нее неприязненные чувства к людям, говорящим другими языками.
В этом реальном отношении язык составляет едва ли не самую
существенную черту различий между народами. Но очень часто
придают разнице по языку теоретическое значение, воображают,
будто особенностями грамматики можно определять особенности
умственных качеств народа. Это пустая фантазия. Этимологиче-
ские формы в отдельности от правил синтаксиса не имеют никакой
важности; а правила синтаксиса во всех языках удовлетворительно
определяют логические отношения между словами, при помощи ли
или без помощи этимологических форм. Существенную разницу
между языками составляет только богатство или бедность лекси-
кона, а состав лексикона соответствует знаниям народа, так что
свидетельствует лишь о его знаниях, о степени его образованно-
сти, о его житейских занятиях и образе жизни и отчасти о его
сношениях с другими народами.
По образу жизни есть очень важные различия между людьми;
но в Западной Европе все существенные различия этого рода не
национальные, а сословные или профессиональные. Землепашец
ведет не такую жизнь, как ремесленник, работающий в комнате.
Но в Западной Европе нет ни одного народа, в котором не было
бы земледельцев или ремесленников. Образ жизни знатного сосло-
вия не тот, какой ведут земледельцы или ремесленники; но опять
у всех европейских народов есть знатное сословие; даже и у тех,
у которых, как у норвежцев, исчезли или почти исчезли аристокра-
тические титулы, дело не в титулах, а в привычке занимать высо-
кое общественное положение.
Привычки, имеющие важное реальное значение, различны у
разных сословий или профессий по различию их образа жизни.
Есть множество других привычек, имеющих не сословный, а на-
890

циональный характер. Но это — мелочи, составляющие лишь за-
баву или щегольство, к которым рассудительные люди равно-
душны и которые сохраняются лишь потому, что эти люди остав-
ляют их без внимания, как нечто индиферентное, пустое. Для ар-
хеолога эти мелочи могут иметь очень важное значение, как для
нумизмата * старые монеты, находимые в земле. Но в серьезном
ходе народной жизни их значение ничтожно.
Каждый из народов Западной Европы имеет особый язык и
особый национальный патриотизм. Эти две особенности — един-
ственные особенности, которыми весь он отличается от всех дру-
гих народов Западной Европы. Но он имеет сословные и профес-
сиональные отделы; каждый из этих отделов во всех отношениях
умственной и нравственной жизни, кроме языка и национального
чувства, имеет свои особые черты быта; ими он походит на суще-
ствующие сословные отделы других западных народов; эти со-
словные или профессиональные особенности так важны, что каж-
дый данный сословный или профессиональный отдел данного
западноевропейского народа, помимо своего языка и патриотизма,
менее похож умственно и нравственно на другие отделы своего
народа, чем на соответствующие отделы других западноевропей-
ских народов. По образу жизни и по понятиям земледельческий
класс всей Западной Европы представляет как будто одно целое;
то же должно сказать о ремесленниках, о сословии богатых про-
столюдинов, о знатном сословии. Португальский вельможа по об-
разу жизни и по понятиям гораздо более похож на шведского
вельможу, чем на земледельца своей нации; португальский земле-
делец более похож в этих отношениях на шотландского или нор-
вежского земледельца, чем на лиссабонского богатого негоцианта.
В международных делах нация, имеющая государственное един-
ство или стремящаяся приобрести его, действительно составляет
одно целое, по крайней мере при обыкновенных обстоятельствах.
Но по внутренним делам она состоит из сословных или профессио-
нальных отделов, отношения между которыми приблизительно
таковы же, как между разными народами. В истории всех запад-
ноевропейских народов бывали случаи, когда и по международным
делам нация распадалась на части, враждебные одна другой, и сла-
бейшая из них призывала иноземцев на помощь себе против внут-
ренних врагов или радостно встречала иноземцев, без ее призыва
пришедших покорить ее родину. Быть может, ныне уменьшилась
эта готовность слабейшей части нации соединяться с иноземцами
для вооруженной борьбы против своих соплеменников. Решиться
на измену родине, вероятно, никогда не было легко ни для какой
части какого бы то ни было европейского народа. Но в старые
времена внутренняя борьба сопровождалась такими свирепостями,
что одолеваемая сторона действовала по внушению отчаяния; что-
* Собиратель или знаток старинных монет. — Ред.
891

бы спастись от смерти, люди решаются на очень тяжелые для них
самих поступки. Если справедливо мнение, что в наши времена
уже стали невозможны у цивилизованных народов при сословной
или политической борьбе свирепости, способные доводить побеж-
денных внутренних противников до отчаяния, то не будет и слу-
чаев, чтобы какая-нибудь часть какой-нибудь цивилизованной
нации соединялась с иноземцами против соотечественников.
Некоторым публицистам эта надежда кажется не лишенной
основательности. Но бесспорно то, что до недавнего времени
было не так. Потому, рассказывая жизнь народа, историк по-
стоянно должен помнить, что народ — соединение разных сосло-
вий, связи между которыми в прежние времена не имели такой
прочности, чтобы выдерживать порывы взаимного ожесточе-
ния.
Впрочем, теперь все историки понимают важность сословных
ссор и если часто говорят о народе, как об одном целом, в рас-
сказе о делах, по которым разные сословия не были единодушны,
эта ошибка их происходит не от незнания, а только от временного
забвения или от каких-нибудь других причин. Но понятия о ха-
рактере сословий еще остаются у большинства образованных лю-
дей, потому и у большинства историков, в значительной степени
ошибочными. Главных причин этого две: масса публики, потому
и большинство ученых, не имеют близкого знакомства с действи-
тельными обычаями и понятиями классов, по своему обществен-
ному положению и образу жизни далеких от них, и притом судят
о них под влиянием политических и сословных пристрастий. Возь-
мем для примера господствующее понятие о земледельческом со-
словии. Вообще предполагается, что нравы земледельцев чище,
чем нравы ремесленников. В некоторых случаях это, по всей ве-
роятности, бывает справедливо. Например, если большинство
земледельцев живет в довольстве, а большинство ремесленников
терпит нищету, то, разумеется, дурные качества, порождаемые
бедностью, будут развиваться у ремесленников гораздо сильнее,
чем у земледельцев. Ученые вообще живут в больших городах,
потому часто видят неудобства жилищ ремесленников и другие
материальные бедствия их. Как живут земледельцы, им известно
гораздо меньше; и очень велики шансы того, что личные впечат-
ления, случайно приобретаемые ими о быте земледельцев, будут
неверны по отношению к большинству этого сословия. Другой
источник ошибок — политическое пристрастие. Поселяне счи-
таются консервативным сословием; потому ученые консерватив-
ного образа мыслей вообще превозносят рассудительность и чи-
стоту нравов сельского сословия, ученые, желающие общественных
перемен, думают и говорят о нем под влиянием политической
вражды.
Кроме сословных и профессиональных делений, у каждого ци-
вилизованного народа имеет очень большую важность деление по
892

степеням образованности. В этом отношении принято делить на-
цию на три главные класса, которые характеризуются названиями:
люди необразованные, люди поверхностного образования и люди
основательного образования. Мы можем, как нам угодно, судить
о вреде или пользе просвещения, можем хвалить невежество или
считать его вредным для людей; но все согласны в том, что огром-
ное большинство людей, не получивших образования и не имевших
возможности приобрести его собственными усилиями, очень много
отличается — в дурную ли, в хорошую ли сторону, не о том те-
перь речь, а лишь о том, что очень много отличается своими
понятиями от огромного большинства образованных людей. А по-
нятия людей — одна из сил, управляющих жизнью их.
Сделаем выводы из этого обзора действительного положения
наших сведений о национальном характере.
Мы имеем очень мало прямых и точных сведений об умствен-
ных и нравственных качествах даже тех современных народов, ко-
торые наиболее известны нам, и ходячие понятия о характерах их
составлены не только по материалам недостаточным, но пристра-
стно и небрежно. Самый обыкновенный случай небрежности тот,
что случайно приобретенные сведения о качествах какой-нибудь
малочисленной группы людей ставятся характеристикой целой
нации. Заменить небрежные и пристрастные характеристики на-
родов верными — дело очень хлопотливое, и у большинства уче-
ных нет серьезного желания, чтоб оно было исполнено, потому что
обыкновенная цель употребления характеристик народа состоит
вовсе не в том, чтобы говорить беспристрастно, а в том, чтобы вы-
сказывать такие суждения, какие или кажутся выгодными для нас,
или льстят нашему самолюбию. Люди, желающие говорить бес-
пристрастно о других народах, воздерживаются от этого способа
суждений слишком произвольного, довольствуются сведениями,
которые приобретаются гораздо легче и представляют более до-
стоверности: они изучают формы быта, крупные события жизни
народа и ограничиваются теми суждениями о качествах народов,
какие без труда выводятся из этих достоверных и точно опреде-
ленных фактов. Объем таких суждений гораздо менее широк, чем
содержание ходячих характеристик; существенное различие его от
них то, что при каждой черте ставится оговорка о том, к какой
части народа и к какому времени относится суждение. Так это
должно быть по серьезным понятиям о характере многочисленных
групп людей.
Мы знаем не качества народов, а только состояния этих ка-
честв в данное время. Состояния умственных и нравственных ка-
честв сильно видоизменяются влиянием обстоятельств. При пе-
ремене обстоятельств происходит соответствующая перемена и в
состоянии этих качеств.
О каждом из нынешних цивилизованных народов мы знаем,
что первоначально формы его быта были не те, как теперь. Формы
893

быта имеют влияние на нравственные качества людей. С переме-
ною форм быта эти качества изменяются. Уж по одному тому
всякая характеристика цивилизованного народа, приписывающая
ему какие-нибудь неизменные нравственные качества, должна быть
признаваема ложной. Кроме египтян, обо всех других народах,
достигавших цивилизованного состояния, мы имеем положитель-
ные сведения, относящиеся к временам очень грубого их невеже-
ства. Достаточно припомнить, что даже в «Илиаде» и «Одессее»
греки еще не умеют читать и писать. Разбирая предания, сохра-
нившиеся у греков под формами мифов, мы видим черты быта со-
вершенно дикого. Многие ученые находят в этих рассказах даже
воспоминания о людоедстве. Так ли это или нет, были ль людо-
едами люди, уже говорившие греческим языком, или выводы об
этом ошибочны, но достоверно то, что греческому народу были
некогда чужды всякие цивилизованные понятия или привычки.
Может ли сохраниться одинаковость нравственных качеств между
предками-дикарями и потомками, достигшими высокой цивилиза-
ции? Сохраниться могут разве физический тип и те черты темпе-
рамента, которые прямо обусловливаются ими; но и это может
быть справедливым лишь по присоединении к термину «одинако-
вость» таких оговорок, которыми отнимается у него почти всякое
значение. Например, цвет глаз остался прежний, но прежде выра-
жение глаз было тупое, почти бессмысленное, а впоследствии оно
сделалось соответствующим высокому умственному развитию; кон-
туры профиля остались те же, но из грубых сделались миловид-
ными; вспыльчивость осталась, но проявляется гораздо реже и
формы ее проявления стали не те. Перемены обстоятельств, от ко-
торых видоизменялись формы быта, всегда ли одинаково касались
всех сословий? Это могло бывать только в редких случаях. Видо-
изменяясь неодинаково, обычаи разных сословий становились ме-
нее сходными, чем были прежде. Народ приобретал знания, от
этого изменялись его понятия; от перемены понятий изменялись
нравы; этот ход перемен тоже был неодинаковым в разных сосло-
виях, был неодинаковым и в разных частях страны, занятой наро-
дом. Таким образом, жизнь каждого из нынешних цивилизован-
ных народов представляет ряд перемен в быте и понятиях, и ход
этих перемен был неодинаков в разных частях народа. Потому
точные характеристики могут относиться только к отдельным груп-
пам людей, составляющих народ, и только к отдельным периодам
их истории.
Стремление объяснять историю народа особенными неизмен-
ными умственными и нравственными качествами его имеет своим
последствием забвение о законах человеческой природы. Сосредо-
точивая свое внимание на действительных или мнимых разницах
предметов, мы привыкаем не обращать внимание на качества, об-
щие всем им. Если предметы принадлежат к разрядам очень раз-
личным, это забвение может оставаться безвредным для верности
894

наших суждений; например, если мы говорим о растении и о камне,
нам не всегда бывает надобно помнить, что оба эти предмета
имеют некоторые общие качества; разница между ними велика,
и обыкновенно речь идет о таких обстоятельствах, в которых ка-
мень выказал бы качества, неодинаковые с растением. В истории
это не так. Все те существа, жизнь которых рассказывает она, —
организмы одного вида; разницы между ними менее значительны,
чем одинаковые качества их; те влияния, действием которых про-
изводятся перемены в жизни этих существ, обыкновенно таковы,
что на каждом из них отражаются приблизительно одинаковыми
последствиями. Берем для примера пищу. Она у разных народов
и у разных сословий одного народа очень неодинакова. Есть раз-
ница и в том, какое количество одинаковой пищи нужно взрослым
людям неодинакового образа жизни для того, чтобы чувствовать
себя сытыми и оставаться здоровыми. Но каждый человек ослабе-
вает при недостатке пищи, и у каждого настроение души бывает
дурным, когда он мучится голодом.
Соображения о качествах деятельности желудка, общих всем
взрослым здоровым людям, несравненно важнее тех различий, ка-
кие могут быть справедливо или фантастически выводимы из со-
ображений о разницах привычек разных людей к тому или другому
сорту пищи. Привычка делает выносимыми для людей такие по-
ложения, которые нестерпимы людям непривычным. Но как бы ни
была сильна она, общие качества человеческой природы сохраняют
свои требования. Человек никогда не может утратить влечения
улучшать свою жизнь, и если у каких-нибудь людей мы не заме-
чаем этого стремления, мы лишь не умеем разгадать мыслей, скры-
ваемых ими от нас по каким-нибудь соображениям, чаще всего
по мнению, что бесполезно говорить о том, чего нельзя сделать.
Когда человек привык к своему положению, его желание улуч-
шить жизнь обыкновенно лишь немногим возвышается над уров-
нем его привычного положения. Так, например, землепашец во-
обще желает лишь того, чтоб его труд или несколько облегчился,
или приносил бы ему вознаграждение несколько больше прежнего.
Это не значит, что при удовлетворении нынешнего своего желания
он не будет иметь нового. Он только хочет оставаться благоразум-
ным в своих желаниях и думает, что желать слишком многого было
бы нерассудительно. Если положение какого-нибудь народа долго
было очень бедственным, то привычные его желания имеют очень
небольшой размер. Из этого не следует, чтоб он не был способен
желать гораздо большего, когда нынешние его желания будут удо-
влетворены. Если мы будем помнить это, у нас исчезнет фанта-
стическое деление народов на способные и неспособные к до-
стижению высокой цивилизации; оно заменится различением
положений, благоприятных развитию стремления к прогрессу, и
положений, принуждающих народ не думать о том, чего нельзя,
по его мнению, достичь.
895

Если обстоятельства очень долго оставались такими, что народ
не мог увеличить прежнего запаса своих знаний, он привыкает счи-
тать напрасным стремление увеличить их; но как только представ-
ляется возможность узнать что-нибудь новое, полезное для жизни,
пробуждается в нем врожденное всем людям стремление к уве-
личению знаний. То же самое относительно всех других благ, со-
вокупность которых называется цивилизацией.
ПРЕДИСЛОВИЕ К Р У С С К О М У ПЕРЕВОДУ
« В С Е О Б Щ Е Й ИСТОРИИ» Г. ВЕБЕРА, Т. X
Пополним новыми заметками то, что говорили мы о характере
нашего перевода в предисловии к шестому тому его.
Начнем и теперь, как было тогда, замечаниями о транскрипции
звуков иностранных собственных имен. Тогда мы говорили о во-
сточных, в частности, арабских именах; теперь будем говорить о
западных.
Латинский алфавит, употребляемый всеми западными наро-
дами, обозначал буквами звуки своего языка очень удовлетвори-
тельно. Для передачи звуков греческого языка в нем были сделаны
приспособления тоже очень удовлетворительные. Новые народы,
принявшие латинский алфавит, приспособили его к обозначению
звуков своих языков. Некоторые сделали это очень хорошо; на-
пример, итальянская орфография превосходна; заслуживает на-
звания прекрасной и испанская; немецкая несравненно хуже
испанской, не говоря уж об итальянской, но все-таки не очень
дурна; английская — мученье для самих англичан, ужас для ино-
странцев; французская не лучше ее и менее ужасает иностранцев
только потому, что ее мучения претерпело и преодолело, потому
сроднилось с нею очень много людей во всех европейских землях.
Но дурно ль или хорошо в каком-нибудь из новых западных
языков приспособлен латинский алфавит к передаче звуков этого
языка, все-таки он приспособлен в нем первоначально лишь для
него; и чтобы сделать свой алфавит способным передавать звуки,
чуждые национальному языку, каждый западный народ должен
был сделать в нем некоторые пополнения.
В итальянском, испанском, французском языках пополнения
национального алфавита для передачи чужих звуков сделаны —
насколько сделаны — по правилам удовлетворительно. Так, на-
пример, во французском алфавите принято обозначать чуждый
французскому языку английский звук j сочетанием букв dj, и это
сочетание во французской транскрипции иностранных слов всегда
соответствует тому звуку, который в английском алфавите обозна-
чается буквою j (а в русской транскрипции иностранных слов со-
четанием букв дж, совершенно соответствующим французскому
сочетанию dj). В немецкой литературе еще не установилось такой
896

точности приспособления алфавита к передаче звуков, чуждых
немецкому языку; так, например, сочетание букв dj в одной немец-
кой книге соответствует английскому языку j (дж), в другой —
русскому звуку дь, в третьей — русскому сочетанию звуков дй;
таким образом, иногда сомнительно, как следует прочесть слово
djak— «джак» или «дьяк», слово djed, соответствуя в одной книге
слову «джед», в другой соответствует слову «дед». — Подобная
сбивчивость в приспособлениях национального алфавита к тран-
скрипции чужих слов есть и у англичан. Правда, и англичане, и
немцы заботятся теперь устранить шаткость из своих транскрип-
ций иностранных слов, но еще не успели достичь полного успеха
в том.
К чему было говорено это? Не к тому ли, чтобы напоминание
о шаткости транскрипции в немецких и английских книгах слу-
жило извинением ошибок или недосмотров при передаче иностран-
ных собственных имен в нашем переводе? Нет, речь о наших лич-
ных ошибках этого рода будет после. Теперь мы хотели выставить
на вид необходимость дела, которое может быть исполнено только
соглашением между важнейшими издательскими фирмами, редак-
циями главных журналов и газет, опытными и хорошо образован-
ными корректорами. Мы говорим о необходимости ввести в наш
алфавит точные приспособления к передаче иностранных собствен-
ных имен русскими буквами.
Мы хотели напомнить, что каждый национальный алфавит
составлен для передачи только тех звуков, которые находятся в
языке народа, употребляющего этот алфавит; что сам по себе он
не имеет знаков, соответствующих звукам, чуждым этому языку;
что для передачи их он нуждается в прибавке особых приспособле-
ний и что все народы, имеющие литературу, какую должна иметь
нация, чтобы заслуживать имя народа европейской цивилизации,
ввели в свои алфавиты такие приспособления; что поэтому нуж-
дается в них и русский алфавит.
Теперь мы не имеем возможности сносным образом написать
по-русски французское слово, начинающееся буквой «и» И Л И соче-
танием букв «eu», немецкое слово, начинающееся буквой «о» или
буквой «ü»; не имеем даже возможности сносно написать ни одно
из бесчисленных греческих, латинских, испанских, английских,
немецких слов, имеющих в своем составе звук «h»; — прилично ли
цивилизованному народу оставлять свой алфавит в таком беспо-
мощном положении?
Дело было бы довольно извинительно, если бы мы оставляли
свой алфавит не имеющим способов обозначать только те чуждые
нашему языку звуки, произношение которых усвояется нами с тру-
дом, как, например, немецкий звук «ng» или английский носовой
звук в сочетаниях «ng» и «nk», или (в некоторых своих положе-
ниях) французский носовой звук, или английские звуки: твердое
«th» и мягкое «th»; но нет: мы не имеем способа точно написать
897

французские звуки «eu», «u», немецкие «ö», «ü», хотя каждый
русский, раз услышав, уж умеет сносно произнести их. И, что еще
предосудительнее для нас, мы не позаботились дать нашему алфа-
виту способ изображать звук «h», который имеем мы в своем
языке (например, в словах господин, госпожа, богатый), и кото-
рый все мы, говорящие литературным наречием, произносим пре-
восходно во всей его чистоте.
Есть два способа приспособлять алфавит народа к транскрип-
ции звуков, для которых он не имеет особых букв: можно сделать
прибавку какого-нибудь особого значка к основной фигуре буквы
или можно обозначать звук сочетанием букв. Нам легко восполь-
зоваться тем и другим способом, потому что оба они уж привычны
нам: мы превращаем букву, соответствующую звуку латинского
«i» в букву, обозначающую латинский звук «j», ставя над нею
дугу концами вверх: «и», «й»; мы обращаем знак нашего звука
«е» в знак звука «о» следующего за йотированным произноше-
нием согласной, ставя «ад ним две точки: «е», «ё»; употребляя
другой способ, мы пишем «дж» для обозначения звука англий-
ского «j».
По какому способу и в каком именно виде произвести то или
другое из надобных нам приспособлений нашего алфавита к тран-
скрипции иностранных слов, это должно быть решено соглашением
между издательскими фирмами, редакциями периодических изда-
ний и корректорами.
Перечислим те звуки важнейших западных языков, для тран-
скрипции которых особенно нужны приспособления, потому что
надобность в них встречается особенно часто; будем держаться
порядка латинского алфавита:
Короткое английское «а» (например, в словах ar, and); звук,
более близкий к латинскому «е» (нашему «э»), чем к латинскому
(и нашему «а»);
французское «е» muet в некоторых своих положениях (напри-
мер, в предлоге de);
французское «eu» и близкое к нему немецкое «о»;
латинское, испанское, английское, немецкое «h»;
французское носовое «п», английское «п» в сочетаниях ng, nk
и немецкое ng не одинаковы, но достаточно сходны с ним, чтобы
для них годился знак, избранный для него;
английское «г», когда за ним не следует гласный звук (напр.,
в словах or, nor);
английское твердое «th» (напр., в словах thing, think). Буква
не годится для обозначения этого звука, потому что у нас укоре-
нилась привычка произносить ее, как ф;
английское мягкое «the» (напр., в словах the, that);
французское «и». Немецкое «и» достаточно близко к нему,
чтобы быть отмечаему тем же знаком (выброшенная из граждан-
898

ской азбуки ижица не годна для обозначения этого звука, потому
что мы привыкли произносить ее как наше и);
английское короткое «и» (напр., в словах but, cut);
английское «w»; итальянское, испанское, немецкое «и» в «au»
и тому подобных сочетаниях.
Кроме приспособлений для этих звуков, нужны еще некоторые;
но лишь были бы сделаны эти, легко будет сделать по их образцу
все другие.
Переходим к заметкам о транскрипции иностранных собствен-
ных имен в нашем переводе.
Мы не хотели делать никаких нововведений в азбуке, считая
для такого преобразования надобным соглашение, о котором гово-
рили. При слишком недостаточной приспособленности нашего
алфавита к изображению звуков, чуждых русскому языку, и даже
некоторых, существующих в нем, и при происходящей от этого
невозможности удовлетворительно переложить на знаки нашей
азбуки очень значительную часть иностранных имен, транскрип-
ция многих разрядов этих слов колеблется между двумя или даже
тремя, четырьмя способами, из которых один все-таки менее ду-
рен, чем другой или другие; мы держались того, который казался
нам наименее дурен. Но в некоторых именах иногда уклонялись
от него по привычке к старому, худшему, и потом некоторые из
этих ошибок оставались по недосмотру не поправлены нами. Так,
например, из двух употребительных в нашей литературе тран-
скрипций английского короткого «а», старая, сохраняющая букву
«а», гораздо хуже новой, заменяющей ее буквою «э»; мы держа-
лись новой, но по привычке к старой иногда делали описку; не
всегда замечали ее, перечитывая рукопись, и по недосмотру остав-
ляли ее неисправленною. Таким образом, имя Cranmer, которое
должно писать по-русски «Крэнмер», несколько раз было напи-
сано нами «Кранмер» 21, где замечена была нами эта ошибка, она
исправлена; но в некоторых местах, вероятно, ускользнула от на-
шего внимания и осталась непоправленной. Такие недосмотры
досадны нам. Но еще хуже то, что мы не всегда находили надоб-
ные нам указания на истинное произношение имен, которых не
умели с достоверною точностью прочесть без справок. На фран-
цузском и английском языках встречаются имена, произношение
которых несообразно с правилами орфографии этих языков; когда
мы не находили указаний на их произношение, то, читая их по до-
гадке, могли в некоторых случаях ошибаться, и, вероятно, иной
раз ошибались. Ошибки незнания, по всей вероятности, также
встречаются у нас в именах, принадлежащих языкам, орфогра-
фия которых недостаточно известна нам. Так, например, мы пола-
гаем, что сделали несколько ошибок незнания при восстановлении
португальских форм личных имен португальцев, которых немцы
899

называют личными именами в немецкой форме. Немцы не шоки-
руются, называя португальского генерала или писателя Iohann;
по-русски нелепо было бы называть его «Иоанном», надобно назы-
вать Жоано, по португальской форме его личного имени 22. Не во
всех случаях мы знали или могли найти португальские формы лич-
ных имен. По всей вероятности, есть у нас ошибки и в чтении
некоторых португальских фамилий.
Это очень досадно. Но если и предположить, что мы ошиблись
во всех тех случаях, когда приходилось нам делать транскрипцию
без уверенности в ее правильности, число ошибочных транскрип-
ций в нашем переводе невелико. И мы надеемся, что, сожалея вме-
сте с нами о наших ошибках, русские ученые, занимающиеся исто-
риею Западной Европы, найдут в нашем переводе Вебера неко-
торое облегчение своим заботам о правильной транскрипции имен:
мы дали ее многим именам, не имевшим ее. Кроме некоторых пор-
тугальских, кельтских, датских и западнославянских имен, в слож-
ности, очень немногих, и, быть может, двух, трех из французских
или английских имен, произносимых не по правилам орфографии,
транскрипция у нас везде надежна. Опечатки в именах не мешают
этому: они вообще таковы, что разыскивать и поправлять их дело
легкое.
Начиная наш перевод, мы считали надобным строго держаться
подлинника, пока не приобретем у публики доверие, которое упол-
номочит нас улучшать переводимую нами книгу.
В первых четырех томах мы не дозволяли себе никаких отступ-
лений от подлинника. По всей вероятности, мы заслужили б одо-
брение публики, если бы менее долго оставались не принимаю-
щими на себя это право. Но мы и в пятом томе взяли на себя это
право лишь в размере очень незначительном. На странице 263
мы сделали оговорку, что будем пользоваться им, предупредили
читателей, что в отделах рассказа, относящихся к немецкой части
франкского государства, будем отбрасывать подробности, не инте-
ресные для людей не немецкой национальности, например, будем
в перечислениях монастырей сокращать подробности о тех из них,
которые не имели важного исторического значения; мы говорили,
что все эти выпуски, взятые вместе, составят лишь несколько
страниц. Подводя теперь точный счет, мы видим, что они соста-
вили около 17 страниц (из 765, которые имеет пятый том в немец-
ком подлиннике).
Гораздо больше свободы делать выпуски дозволили мы себе
при переводе шестого тома. В предисловии к нему мы говорили
об этом так: «Вебер поддается увлечениям, господствующим в не-
мецкой исторической литературе. Большинство немецких истори-
ков продолжает восхищаться победами своих предков в X, XI,
XII веках в Италии. — Эти походы, гибельные для итальянцев,
900

были гибельны и для самих немцев. Немецкое государство, окреп-
шее благодаря благоразумию Генриха I, было расшатано похо-
дами Оттона I и следующих императоров в Италию; Гоэнштау-
фены своими войнами в Италии разрушили свое государство и
погубили свою династию. — В переводе выброшены почти все
лирические тирады, которых довольно много в рассказе Вебера
об итальянских походах немцев». — К этому мы, повторяя пред-
уведомление, сделанное в предисловии русского издания пятого
тома, прибавляли, что «из рассказа о делах, происходивших в са-
мой Германии, выброшены те мелочи, которые неинтересны для
людей других наций».
Мы продолжали делать так и при переводе следующих томов.
Поговорим теперь подробнее о том, почему и в каком размере
делали мы это.
Между нами, русскими, едва ли найдется много людей, кото-
рые не имели бы любви к своей нации. И если они есть, то не при-
надлежат к составу русской публики. В ней нет ни одного такого
человека. Потому норма, на основании которой мы будем судить
об отношениях русской нации к немецкой, не подлежит опасности
быть отвергнутой кем-нибудь из людей русской публики. Эта
норма — любовь русских к русской нации.
Любовь к своей нации обязывает людей быть признательными
к тем народам, влияние которых было полезно для нее. Из этого
следует, что мы, русские, пока мы помним, что не какие-нибудь дру-
гие люди, а русские, обязаны иметь признательность к французам,
англичанам и немцам, при помощи которых мало-помалу выходим
из бедственного положения, в какое повергло нас порабощение
монголами 23; обязаны быть признательными и к итальянцам, при
содействии которых вышли из варварства народы, ставшие непо-
средственными руководителями нашими в деле улучшения нашего
умственного, нравственного и материального состояния; мы обя-
заны также иметь признательность к грекам и римлянам, у кото-
рых учились итальянцы и потом, при помощи итальянцев, фран-
цузы, англичане и немцы. Мы можем быть неодинаковых между
собою мнений о том, какой из этих шести народов имеет наиболь-
шее право на нашу признательность; но история общей европей-
ской и, в частности, нашей русской цивилизации свидетельствует,
что каждый из них имеет очень большое право на это наше чув-
ство.
Есть другая, более высокая точка зрения на взаимные отно-
шения между людьми; с нее очевидно, что каждый народ должен
желать добра всякому другому; но не все мы судим о человече-
ских делах по этому возвышенному нравственному принципу, и
когда речь идет, в частности, о наших обязанностях относительно
народов, бывших непосредственно, как немцы, англичане и фран-
цузы, или через их посредство — как греки, римляне и итальянцы,
нашими учителями, нет необходимости говорить о том, что мы
901

обязаны иметь добрые чувства ко всем народам; относительно
этих пяти наций (пяти, потому что итальянцы в сущности та же
самая нация, которая в начале нашей эры называлась римской)
у нас есть особенные обязанности быть не только доброжелатель-
ными, но и признательными к ним. Обязанностям, возлагаемым,
по нашему мнению, на русских любовью к своей нации, соответ-
ствует характер мыслей, развиваемых в наших «Очерках» по во-
просам, касающимся истории греков или римлян, итальянцев или
французов, англичан или немцев. Но чувство признательности,
какое должен иметь ко всем этим народам каждый русский, пока
он помнит, что он русский, заставляло нас в наших «Очерках»
разъяснять несправедливость порицаний, каким подвергается тот
или другой из них по делам, в которых виновность была не на его
стороне, защищать его от утрированных и потому несправедли-
вых упреков за пороки или нравственные слабости отдельных лиц
его, как будто за общие преступления всей его массы. Так, напри-
мер, мы имели случаи разъяснять неосновательность обвинений
греков после Пелопоннесской войны и римлян позднейших времен
империи в трусости. Представлялись нам случаи защищать от
такого же обвинения итальянцев. Таким же тоном признательного
доброжелательства мы говорили о французах, англичанах и нем-
цах, когда речь касалась каких-нибудь несправедливых порица-
ний им.
Это чувство руководило нами и в деле очищения книги Вебера
от клеветы на немцев, имеющей характер безрассудного повторе-
ния похвал свирепостям, какие были делаемы немецкими войсками
в Италии. В предисловии к VI тому мы говорили, что дурная при-
вычка хвалиться победами в походах, деланных для завоевания
или грабежа, принадлежит большинству публики и, по влиянию
общественного мнения, большинству историков не у одних немцев,
а у всех народов. Если бы мы переводили английскую или фран-
цузскую историческую книгу, написанную обыкновенным у этих
наций тоном, нам встретились бы такие же многочисленные и та-
кие же отвратительные похвалы злодейским походам войск той
нации, к которой принадлежит и для которой пишет автор.
Рассудим, как обязан был бы поступать человек, которому при-
ходилось бы переводить чей-нибудь рассказ об отдельном лице,
имевшем свои слабости, часто делавшем, как и всякий человек, не-
хорошие дела, но заслуживающем уважения другими своими ка-
чествами и поступками более важными. Предположим, например,
что мы должны переводить биографию человека доброго и умного,
который в минуты раздражения обижал других и в минуты увле-
чения поступал безрассудно. Он мог по слабости, общей всем лю-
дям, ставить в похвалу себе некоторые из качеств и дел, достойных
не похвалы, а порицания; его родные тоже хвалили их, имея сами
такие же слабости; один из них написал для чтения им биографию
его в этом тоне. В их мнении она не компрометирует человека,
902

жизнь которого рассказывает с неразборчивым панегиризмом; но
если попадется в руки людям, не участвовавшим в дурных делах
этого лица и свободным от его слабостей, то возбудит в них омер-
зение к нему. Предположим, например, что безусловно восхваляе-
мый за все человек, поддаваясь, по слабости характера, обычаю
своего века, напивался иногда допьяна и в пьянстве буйствовал.
В биографии, написанной родственником и поклонником его, встав-
лен по поводу всякого пьяного кутежа панегирик пьянству, по по-
воду всякого буйства, сделанного пьяным, — панегирик буйству.
Посторонние люди, читая такую биографию, легко могут притти к
мнению, что герой ее был негодяй и злодей. А на самом деле он.
как мы говорили, был добрый и честный человек, виновный лишь
в слабости характера, и те пошлости, в какие вовлекался он, под-
даваясь дурному обычаю современников, далеко перевешивались
массой разумных трудов, которыми занимался он, и честных по-
ступков, которые делал в обыкновенном своем здоровом душевном
состоянии. Если вы переводите для другой публики биографию
этого деятеля, написанную поклонником его для родных, имевших
одинаковые привычки относительно пьянства и буйства, считав-
ших пьянство не бесхарактерностью, а явлением душевной энер-
гии, буйство не пошлостью, вредной и для самого буяна, как для
жертвы его, а геройством, то вы обязаны сделать одно из двух: или
к каждой пошлой тираде, превозносящей пьяные, буйные дела
присоединять опровержение, разъясняющее истинный характер
дурных дел, извиняющее их безрассудством делавшего их, напоми-
нающее, что не в этих дурных, а в других, хороших делах состоит
его право на добрую славу; или вы должны без церемонии выбра-
сывать пустословные излияния пошлого восторга. Если вы избе-
рете второй способ, то вы оставите два, три такие панегирика,
чтобы читатели вашего перевода видели, какие предубеждения
господствовали в кругу родных этого деятеля и были разделяемы
автором переводимой вами книги; дав эти образцы, вы прибавите
от себя замечание, что в книге находится много подобных мест и
что вы исключили их из вашего перевода по их пустоте и пошлости.
Мы предпочли этот второй способ не только потому, что он
избавляет русскую публику от скуки читать множество однообраз-
ных пустословных тирад и по необходимости монотонных опровер-
жений их; у нас был и другой мотив делать так. Никакими опро-
вержениями дурных похвал нельзя рассеять омерзение, воз-
буждаемое в беспристрастных людях панегириками биографа
слабостям и дурным делам его героя. Мы не хотели, чтобы в
русском издании книга Вебера оставалась, — подобно книгам
большинства немецких историков, мнения которых разделяет
он, — дающей несправедливо дурное мнение о немецкой нации.
Так поступили бы мы с французской книгой, превозносящей
безрассудства и злодейства французов, с английской, превознося-
щей безрассудство и злодейства англичан. Наше уважение к фран-
903

цузской или английской нации обязывало бы нас к этому. Но
книга, переводимая нами, не французская или английская, а не-
мецкая. Мы поступаем с нею, как поступали бы с французской
или английской и потому, что имеем и к немцам такое же чувство,
как к французам и англичанам. Немцы тоже имеют право на при-
знательность русских и тоже дурно было бы с нашей стороны
оставлять в говорящей о них книге самохвальство, искажающее
благородные черты немецкой нации, создававшей свое благосостоя-
ние разумным, честным умственным и физическим трудом. Подоб-
но французской, английской и всякой другой, она делала много
безрассудств, вредивших ей, много несправедливостей, уменьшав-
ших славу, какой заслуживает она своими хорошими качествами
и делами. К числу этих дурных ее слабостей принадлежит общая
ей со всеми другими нациями привычка к самохвальству. Мы не
скрывали от наших читателей, что в переводимой нами книге
много тирад самохвальных, но считали обязанностью уважения к
немецкому народу выбросить эти места, искажающие его харак-
тер. Чем было виновато в итальянских походах огромное боль-
шинство немцев, живших в период их? Только тем, что не умело
остановить их; осуждая их, оно только не могло помешать им, как
не могло помешать и многому другому такому, что осуждало. Хва-
лили эти дурные дела только соучастники их. Это забывают по-
томки; таково вообще происхождение национального самохваль-
ства: забвение о страданиях большинства предков от дурных дел
меньшинства, забвение о том, что оно порицало эти дурные дела
меньшинства.
Мы не желали, чтобы историческая деятельность немецкой
нации выставлялась в нашем переводе почти исключительно с дур-
ной стороны, как это делается немецкими историками, разделяю-
щими грубые — правда, ослабевающие, но все еще остающиеся
слишком сильными — предубеждения немецкой публики.
Выбрасывая дурные лирические тирады в прославление гра-
бительских нашествий немцев на Италию, мы видели, что страни-
цы, очищаемые от этих реторических украшений, получают харак-
тер простоты, которой недостает многим другим из страниц того
(шестого) тома, переводимых нами с такою же точностью, какую
ставили мы себе правилом при переводе первых пяти томов книги.
Мы оставляли в переводе VI тома эту разнохарактерность слога,
чтобы читатели, замечая ее, видели, до какой степени можно было
бы сократить изложение мыслей на некоторых из страниц, остав-
ленных нами без всякой переделки. Те из читателей, которые об-
ратили внимание на разнохарактерность слога в переводе VI тома,
без сомнения, убедились, что через упрощение слога можно было
бы сокращать некоторые места наполовину, не выпуская ни одного
факта, ни одной мысли автора. С VII тома мы стали делать упро-
щение слога. Разъясним, почему мы считаем его улучшающим
книгу.
904

У каждой нации, имеющей богатую литературу, есть своя осо-
бенная рутинная реторика. Едва ли можно сказать о русских, что
они приобрели такие прочные понятия о достоинствах и недостат-
ках слога, как французы, англичане и немцы. Есть и у нас рутин-
ная реторика, но она смесь французской, английской и немецкой
рутин, и элементы для этой смеси берутся разными авторами из
трех своих источников не в одинаковых пропорциях, так что ха-
рактер русской рутинной реторики у одних авторов близок к фран-
цузской рутине, у других — к немецкой или английской. Но и у
русских, как у немцев, англичан, французов, есть влечение изба-
виться от реторического пустословия. В частности, русской пуб-
лике нравится та манера писать прозой, которой держался
Пушкин. Он любил в прозе простоту, чуждался витиеватости.
Насколько русские писатели умеют следовать его примеру, они
пишут просто. Из иностранных обычных способов прозаического
изложения русским более нравятся французский и английский,
чем немецкий. По всей вероятности, они правы в этом предпочте-
нии. Но есть и в английской, и во французской прозе дурная
рутинная погоня за излишними украшениями речи. Например,
большинство английских прозаиков любит щеголять юмором,
большинство французских — антитезами, остроумными оборотами
слов, напыщенным эмфазом *. Но каковы бы ни были дурные
излишества украшений слога в английской и французской рето-
рической рутинах, немецкая гораздо хуже; она — смесь тяжелого
педантства с поэтическими оборотами речи, пригодными только
для стихов, нелепыми в прозе. Разумеется, как и всякая дурная
привычка, манера немецких прозаиков писать смесью педантского
слога с поэтическим объясняется историей. Массу немецких писа-
телей до сих пор составляют люди, не имеющие доступа в светское
общество: они так бедны, что не могут вести знакомства с свет-
скими людьми на условиях равноправности; потому вращаются в
кругу таких же кабинетных тружеников, как сами они, и если не
служат учителями, то приобретают склад мыслей, каким повсюду
отличаются от обыкновенных людей так называемые школьные
педанты. Национальную славу немцев в литературе, доступной
всем, — не ученой, а читаемой всеми образованными людьми, соз-
дающей умственные привычки публики, составляет не проза, а та
часть поэзии, которая имеет стихотворную форму. Гете и Шиллер
много писали прозой, но знаменитейшие и действительно гениаль-
нейшие произведения их те, которые написаны стихами. Равного
им влияния не имел еще никто из последующих немецких писате-
лей; потому натурально, что немецкие прозаики до сих пор впуты-
вают в свои ученые книги обороты мыслей, слагающиеся под вос-
поминаниями о стихах. К этим национальным источникам стран-
ностей немецкой прозы присоединяется у большинства немецких
* Усилением эмоциональной выразительности речи. — Ред.
905

прозаиков желание показать, что они умеют строить антитезы и
всякие остроумные обороты слов не хуже французов. В добавле-
ние к тому, огорчаясь своей репутацией педантов, пишущих тяже-
лым языком, они усердствуют щеголять легкостью, великосвет-
ским изяществом слога. В результате всего этого получается такой
хаотический и изысканный слог, который не может нравиться ни-
кому, кроме немцев и людей, выросших на немецких книгах.
Одно из его качеств — растянутость. Если отбросить тяжело-
весные украшения, имеющие притязание придавать речи поэтич-
ность, остроумие, глубокомыслие и вместо того делающие ее тяже-
лой и многословной, то, при сохранении всех оттенков мысли не-
мецкого ученого, пишущего обыкновенным немецким слогом, мы
получаем из четырех страниц его рассуждений три или даже две.
Вебер пишет тем же слогом, как большинство немецких историков
и других ученых.
С VII тома мы стали отбрасывать лишние реторические укра-
шения. Не все страницы переводимой нами книги одинаково рас-
тянуты ими. На многих преобладает рассказ о фактах, и мало
рассуждений; на некоторых факты загромождены реторическими
рассуждениями. От этой разницы происходит неодинаковость
пропорции, на какую уменьшается в нашем переводе объем тех
отделов книги, в которых речь идет не о немецких делах и в ко-
торых мы не делаем никаких сокращений, кроме происходящих
от замены витиеватого слога простым.
В отделах, рассказывающих о внутренних делах Германии, мы,
как уже несколько раз говорили, отбрасываем мелочные подроб-
ности, неинтересные для читателей не немецкой национальности.
Таким образом, в нашем переводе, начиная с VI тома, число
страниц выходит значительно меньше, чем в немецком подлиннике.
Приведем цифры, заметив, что русские страницы равны величи-
ною немецким.
|Число страниц
Т омы
VI
VII
VIII
IX
X
немецкого подлинника
823
913
918
926
920
русского перевода
742
760
793
629
1000
Мы уверены, что рассудительные люди одобрят выпуск ме-
лочных подробностей в изложении немецких дел и упрощение
слога для приспособления русского перевода немецкой книги к
интересам и вкусу русской публики, как одобряются французами
и англичанами подобные приемы при переводах немецких книг на
их языки. Само собой разумеется, что нельзя делать этого при
переводе творений великих стилистов. Но Вебер не имеет притя-
заний быть Титом Ливием 24. Он пишет, как большинство немец-
ких историков, и ставит свою заслугу не в слоге, а в добросовест-
906

ной передаче существенного содержания тех монографических
трудов, которые считаются наилучшими. Удовлетворительное ис-
полнение такого труда делает его книгу лучшим из трактатов, изла-
гающих всеобщую историю в подробном фактическом рассказе.
У рассудительных людей не может быть и вопроса о том, должны
ли книги подобного рода быть при переводе приспособляемы к
надобностям публики, для которой делается перевод. Вопрос мо-
жет быть лишь о том, хорошо ли переделывали мы переводимую
нами книгу, и об этом действительно должен быть вопрос. Мы по-
лагаем, что заслужили доверие читателей настолько, чтоб они
были расположены предполагать нашу переделку производимой
хорошо. Специалисты, разумеется, не имеют права удовлетво-
риться этим предположением без проверки. Мы просили б их сли-
чать наш перевод с подлинником. Без сомнения, каждому из них
при таком сличении показалось бы, что он сумел бы исполнить
переделку лучше, нежели исполняется она нами. У некоторых из
них это мнение будет, вероятно, справедливо. Но каждый, имею-
щий знания, надобные для основательного сличения, увидит, что
в нашем переводе книга Вебера лучше, нежели в подлиннике.—
Значит ли это, что мы довольны нашим переводом? Нет, мы по-
лагаем, что следовало бы нам улучшить книгу гораздо больше,
нежели мы делаем. Но толковать о тех своих намерениях, которых
не исполняешь, — дело напрасное.
Вебер писал очень добросовестно. Благодаря тому фактических
ошибок у него мало. Но понятно, что в таком громадном труде
недосмотры неизбежны. Некоторые из них, без сомнения, оста-
лись не замечены нами. Но мы с уверенностью можем сказать,
что в большинстве случаев они нами исправлены.
ОЧЕРК НАУЧНЫХ ПОНЯТИЙ ПО НЕКОТОРЫМ ВОПРОСАМ
ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
4
О б щ и й характер элементов, п р о и з в о д я щ и х
прогресс
Самые существенные различия между людьми те, которые со-
стоят в разницах умственного и нравственного развития их и в
степени их материального благосостояния. Говорят, что в племе-
нах, находящихся на очень низкой степени развития, все люди
данного племенного общества имеют одинаковые понятия, знания,
нравственные привычки. Это мнение — реторическая утрировка
того факта, что разницы между людьми по привычкам и поня-
тиям в малочисленном и мало цивилизованном племени менее ве-
лики, чем в многочисленной высоко цивилизованной нации. Они
в нем менее велики, чем в ней; но все-таки они в нем есть, и при-
том большие. Иначе и быть не может. Даже в стаде животных за-
907

мечается большая разница между его членами по привычкам и за-
нятиям. Так, например, не говоря уже о различии характера между
самцами и самками, тот самец, который имеет авторитет вождя
стада, выказывает гораздо больше сообразительности, находчи-
вости, осторожности и смелости, чем остальные самцы, привык-
шие руководиться его внушениями. Дикари на самой низкой сту-
пени развития все-таки имеют ум более развитой, чем даже слоны
или оранг-утанги; из этого должно заключать, что между людьми
одного дикарского племени разницы по обширности знаний и ха-
рактеру привычек должны быть гораздо больше, нежели различия
между животными одного стада.
Но отлагая этот спорный вопрос по его сравнительной мало-
важности для истории и обращая внимание только на те племена
и народы, которые имеют сколько-нибудь важное историческое
значение, мы видим, что в каждом из них некоторые люди значи-
тельно превосходят умственными или нравственными качествами
средний уровень своего племени и народа, некоторые другие далеко
не достигают его. Разницы так велики, что в самой цивилизован-
ной нации находится довольно много людей, уступающих в ум-
ственном и нравственном отношениях наиболее развитым людям
племени, мало возвысившегося в общем своем составе над дикар-
ством. Возьмем для примера тот разряд знаний, относительно
которого особенно легко решать, в каком размере обладает им тот
или другой человек, — уменье считать. В Англии, Франции, Гер-
мании находится множество взрослых физически и умственно здо-
ровых людей, не умеющих решать арифметические вопросы, без
труда разрешаемые торговыми людьми или сборщиками налогов
в негритянских государствах Центральной Африки. Сравнение лю-
дей по нравственному их достоинству гораздо сбивчивее, чем опре-
деление их умственного уровня; но и тут мы можем делать до-
вольно прочные выводы, если будем сравнивать не всю сумму
нравственных качеств, а какое-нибудь определенное качество, на-
пример, то, как обращается отец или мать с детьми. Взяв для срав-
нения именно этот элемент нравственного развития, мы должны
будем признать, что в племенах, ведущих очень грубую жизнь, на-
ходится много родителей, обращающихся с детьми менее безжа-
лостно, чем многие родители, принадлежащие по своей националь-
ности к передовым народам.
Таким образом, каждый народ, имеющий историческое значе-
ние, представляет соединение людей, очень различных между со-
бою по степеням умственного и нравственного развития. Часть
его составляют люди, похожие своим невежеством и нравственной
грубостью на самых невежественных и безжалостных дикарей;
другие части занимают всяческие средние степени между этой низ-
шей и наилучшими представителями своей нации.
Потому, когда говорят о какой-нибудь нации, что она достигла
высокой степени образованности, это не значит, что все люди, со-
903

ставляющие ее, много выше дикарей по своим привычкам и ум-
ственному развитию; но тем самым, что этой нации дается назва-
ние высоко цивилизованной, уже высказывается мнение, что боль-
шинство людей, составляющих ее, далеко превосходит дикарей
своим умственным развитием и достоинством нравственных при-
вычек.
Теперь все серьезные ученые согласны между собою в призна-
вании той истины, что все особенности, которыми возвышаются
над грубейшими и невежественнейшими из диких племен цивили-
зованные люди, составляют историческое приобретение.
Спрашивается, какими ж элементами произведено это улуч-
шение понятий и привычек?
Чтобы ясно было, какова необходимо должна быть сущность
ответа на этот вопрос, поставим вопрос более широкий: спросим
себя не о том, какими элементами произведено повышение некото-
рых людей в умственном и нравственном отношениях над некото-
рыми другими людьми, а вообще о том, чем произведено все повы-
шение человеческой жизни над жизнью других живых существ,
имеющих организацию тела, подобную человеческой. Ответ изве-
стен с незапамятных времен всем людям, достигшим такого ум-
ственного развития, чтоб сознавать разницу между человеком и
так называемыми неразумными животными.
Все мы знаем, что все те преимущества, какие имеет человече-
ская жизнь над жизнью млекопитающих, не одаренных такой си-
лою ума, как человек, — результаты умственного превосходства
человека.
Это общеизвестное и общепризнанное решение общего вопроса
о происхождении всех преимуществ человеческой жизни заключает
в себе с очевидной ясностью ответ на частный вопрос о силе, про-
изводящей прогресс в жизни народов: основная сила, возвышав-
шая человеческий быт, — умственное развитие людей. Само собою
разумеется, что и умственной силой, как всякой другой, человек
может злоупотреблять так, что она будет производить не пользу,
а вред или для других людей, или даже и для него самого. Так,
например, интересы честолюбца обыкновенно бывают неодинаковы
с благом его нации, и свое умственное превосходство над ее мас-
сой он употребляет во вред ей; в случае успеха он очень часто при-
выкает к такому необузданному удовлетворению своих страстей,
что разрушает собственное умственное, а наконец, даже и физиче-
ское здоровье; что бывало с отдельными людьми, увлекавшимися
честолюбием, бывало и с целыми народами. Так, афиняне губили
других греков и погубили самих себя, злоупотребляя своим ум-
ственным превосходством над большинством других греков; так
потом римляне погубили все цивилизованные народы и самих себя,
злоупотребляя своим умственным превосходством над испанцами,
галлами и другими малообразованными народами Европы и со-
седних с Европою частей Африки и Азии. Умственная сила может
909

производить и часто производит вредные результаты; но произво-
дит их лишь под давлением сил или обстоятельств, искажающих
природный характер ее. Под влиянием страстей человек очень ум-
ный и просвещенный может поступать гораздо хуже огромного
большинства своих соотечественников, не имеющих ни такого силь-
ного природного ума, ни такой высокой образованности; но теперь
признано, что все такие поступки лишь результаты обстоятельств,
помешавших нормальному развитию душевной жизни этого чело-
века. Само по себе умственное развитие имеет тенденцию улучшать
понятия человека о его обязанностях относительно других людей,
делать его более добрым, развивать в нем понятия о справедли-
вости и честности.
Всякая перемена в народной жизни — сумма перемен в жизни
отдельных людей, составляющих нацию; потому, когда мы хотим
определить, какие обстоятельства благоприятны и какие неблаго-
приятны улучшению умственной и нравственной жизни нации, мы
должны рассмотреть, от каких обстоятельств улучшается или пор-
тится в умственном или нравственном отношении отдельный
человек.
В старые времена вопросы этого рода были очень затемнены
грубыми понятиями, остававшимися у большинства ученых людей
от варварской старины их наций. Теперь дело не представляет
больших затруднений в теоретическом отношении. Основные
истины ясны для большинства просвещенных людей передовых
наций, и меньшинство, находящее эти истины несообразными
с своей личной выгодою, уже стыдится отрицать их, принуждено
вести борьбу против них казуистическим способом: оно говорит,
что вообще разделяет честные убеждения большинства, оно только
старается доказывать, что эти истины не вполне применяются к
данному частному случаю, в котором они противоречат выгодам
его. Таких оговорок всегда можно найти много, но фальшивость
их обыкновенно бывает очевидна для всех, не имеющих личной вы-
годы называть их основательными.
В наиболее мрачные времена средних веков господствовало
между учеными людьми мнение, что человек по своей природе
расположен к дурному и делает хорошее только по принуждению.
Применяя это к вопросу об умственном развитии, педагоги тех
времен утверждали, что преподавание теоретических знаний бы-
вает успешно, лишь когда ведется посредством жестоких наказа-
ний. Ученые, писавшие о нравственной жизни общества, точно
так же говорили, что масса людей расположена вести порочную
жизнь, совершать всяческие преступления, и что единственным
основанием общественного порядка должно быть угнетение, что
только насилие делает людей трудолюбивыми и честными. Все
мнения этого рода признаны теперь невежественными, противо-
речащими человеческой природе.
910

Из наук о законах общественной жизни первая выработала
точные формулы условий прогресса политическая экономия. Она
установила, как незыблемый принцип всякого учения о человече-
ском благосостоянии, ту истину, что только добровольная деятель-
ность человека производит хорошие результаты, что все делаемое
человеком по внешнему принуждению выходит очень плохо, что
успешно делает он только то, что сам желает. Политическая эко-
номия применяет эту общую идею к разъяснению законов успеш-
ности материального человеческого труда, доказывая, что все
формы не добровольной работы непроизводительны и что мате-
риальным благосостоянием может пользоваться только то обще-
ство, в котором люди пашут землю, изготовляют одежду, строят
жилища каждый по собственному убеждению в полезности для
него заниматься той работой, над которой он трудится.
Применяя тот же принцип к вопросу о приобретении и сохра-
нении умственных и нравственных благ, другие отрасли обще-
ственной науки признали теперь, что просвещенными и нрав-
ственными становятся только те люди, которые сами желают сде-
латься такими, и что не только повышаться в этих отношениях,
но и оставаться на достигнутой высоте человек может лишь в том
случае, если он сам желает этого, добровольно заботится об этом.
Действительно, все мы по житейским наблюдениям знаем, что
если ученый человек утратил любовь к науке, он быстро теряет
приобретенные знания и мало-помалу обращается в невежду.
То же самое и о других сторонах цивилизации. Если, например,
человек утратил любовь к честности, он быстро вовлечется в такое
множество дурных поступков, что приобретет привычку к бес-
честным правилам жизни. Никакое внешнее принуждение не мо-
жет поддержать человека ни на умственной, ни на нравственной
высоте, когда он сам не желает держаться на ней.
Во времена господства свирепых педагогических систем гово-
рили, что люди — в данном случае люди еще не взрослых лет,
дети — выучиваются чтению, письму, арифметике и так далее
только по принуждению, по страху наказаний за леность. Теперь
все знают, что это вовсе не так, что каждый здоровый ребенок
имеет природную любознательность и если внешние обстоятель-
ства, досадные для него, не заглушают ее, то учится охотно, нахо-
дит наслаждение в приобретении знаний.
Люди, действующие в исторических событиях, не дети, а люди,
ум и воля которых сильнее детских. Если жизнь ребенка шла
сколько-нибудь удовлетворительно в материальном отношении и
не чрезвычайно дурно в умственном, то, по достижении юноше-
ских лет, он оказывается человеком, понимающим вещи рассуди-
тельнее, способным держать себя благоразумнее, чем лет за пять
перед тем. Вообще говоря, десятилетний ребенок знает больше,
рассуждает умнее, имеет больше силы характера, чем пятилетний,
а пятнадцатилетний подростающий юноша много превосходит
911

всеми этими качествами десятилетнего ребенка, и если жизнь его
в следующие годы пойдет не чрезвычайно дурно, то в 20 лет он
станет человеком еще более знающим, умным, рассудительным,
имеющим более твердую волю. Менее быстр становится прогресс
человека в умственном и нравственном отношениях по достиже-
нии полного физического развития; но как физические силы чело-
века продолжают возрастать довольно много лет после совершен-
нолетия, так, по всей вероятности, продолжают возрастать и ум-
ственные его силы и способность быть твердым в исполнении
своих намерений. Можно полагать, что возрастание сил прекра-
щается обыкновенно около 30-тилетнего возраста, а при благо-
приятном ходе жизни длится несколькими годами больше. Когда
оно прекращается, физические, умственные и нравственные силы
человека довольно долго держатся приблизительно на высшем
достигнутом уровне и, по всей вероятности, не раньше, чем начи-
нает хилеть организм человека в отношении физической силы,
начинается у здорового человека упадок умственных и нравствен-
ных сил. Так теперь думают натуралисты, занимающиеся изуче-
нием человеческого организма.
С каких лет человек начинает считать себя равным по уму
и нравственной силе с людьми, достигшими полного развития?
Под влиянием самолюбия эта мысль обыкновенно овладевает чело-
веком раньше того, чем было бы справедливо ему начать думать
о себе так. Но громадное большинство людей, которых старшие
называют несовершеннолетними, все-таки сохраняет расположение
следовать примеру старших, и, например, пятнадцатилетние
юноши вообще стараются подражать примеру своих старших род-
ных или знакомых. Таким образом, о большинстве людей, даже
уже довольно близких к совершеннолетию, все мы положительно
знаем, что их развитие определяется качествами старшего поко-
ления. Они, как имели с младенчества, так и по достижении уже
высокого физического роста и приобретении довольно значитель-
ной физической силы сохраняют влечение сделаться такими, как
их старшие; потому нет надобности ни в каком насилии для того,
чтобы дети и подрастающие юноши или девушки развивались
именно так, как желают старшие: у них самих есть очень сильное
стремление к этому; для воспитания их нужно не принуждение,
а только доброжелательное содействие тому, чего сами они же-
лают; не мешайте детям становиться умными, честными людьми —
таково основное требование нынешней педагогии; насколько
умеете, помогайте их развитию, прибавляет она, но знайте, что
меньше вреда им будет от недостатка содействия, чем от насилия;
если вы не умеете действовать на них иначе, как принуждением,
то лучше для них будет оставаться вовсе без вашего содействия,
чем получать его в принудительной форме.
Мы напоминаем об основном принципе педагогии потому, что
до сих пор остается в большом обыкновении сравнивать инозем-
912

ные необразованные племена и низшие сословия своей нации С
детьми и выводить из этого сравнения право образованных наций
производить насильственные перемены в быте подвластных им
нецивилизованных народов и право господствующих в государ-
стве просвещенных сословий поступать таким же способом с бы-
том невежественной массы своей нации. Вывод фальшив уж и по
одному тому, что сравнение совершеннолетних необразованных
людей с детьми — пустая реторическая фигура, уподобляющая
одно другому два совершенно различные разряда существ. Самые
грубейшие из дикарей — вовсе не дети, а такие же взрослые люди,
как и мы; тем меньше одинаковости с детьми у простолюдинов
цивилизованных наций. Но примем на минуту, что фальшивое
сравнение не фальшиво, а верно. Все-таки оно не дает ни малей-
шего полномочия каким бы то ни было, хотя бы самым просвещен-
нейшим и доброжелательнейшим, людям насильственно изменять
те стороны быта простолюдинов или хотя бы дикарей, о которых
идет речь, при оправдывании произвольных распоряжений отно-
сительно образа их жизни. Пусть они маленькие дети (вероятно,
впрочем, уже не грудные младенцы, потому что сами своими ру-
ками берут пищу и своими зубами жуют ее, а не питаются моло-
ком жен своих просвещенных попечителей). Пусть мы нежнейшие
отцы этих — вероятно, уж не двухмесячных, а не меньше, как
двухлетних — малюток; что ж из того? Дозволяет ли педагогия
отцу стеснять двухлетнего ребенка больше, чем необходимо для
сохранения целости рук и ног, лба и глаз малютки? Дозволяет ли
она принуждать этого малютку не делать ничего такого, чего не
делает отец, и делать все то, что он делает? Отец ест при помощи
вилки, должен ли он сечь двухлетнего ребенка, хватающего куски
кушанья рукой? «Но малютка обожжет себе пальчики о кусок
жаркого». Пусть обожжет, беда не так велика, как сечение. Впро-
чем, любители сравнения дикарей или простолюдинов с детьми,
вероятно, дают предметам своих нежных забот, пашущим землю,
или пасущим скот, или хотя собирающим ягоды для своего пропи-
тания, никак не меньше десятилетнего возраста. Хорошо; какие
же права имеет не то что посторонний воспитатель, а родной отец
над десятилетним ребенком? Имеет ли право хотя бы принуждать
его учиться? Педагогия говорит: «Нет; если десятилетний маль-
чик не любит учиться, причина тому не он, а его воспитатель, за-
глушающий в нем любознательность дурными приемами препода-
вания или непригодным для воспитанника содержанием его. На-
добность тут не в принуждении воспитанника, а в том, что воспи-
тателю должно перевоспитать самого себя и переучиться: ему
следует сделаться из скучного, бестолкового, сурового педанта
добрым и рассудительным преподавателем, отбросить дикие поня-
тия, которыми загроможден здравый смысл в его голове, приобре-
сти взамен их разумные. Когда эти требования науки будут испол-
нены воспитателем, мальчик станет охотно, учиться всему, что най-
913

дет тогда надобным преподавать ему учитель, сделавшийся
человеком рассудительным и добрым. Принудительная власть
взрослых людей над десятилетним мальчиком ограничивается тем,
чтоб удерживать его от нанесения вреда самому себе и другим. Но
вред вреду рознь. Когда речь идет о принудительных мерах для
предотвращения вреда, то ясно само собою, что не годится предот-
вращать менее значительный вред нанесением более значительного.
Принуждение по самой сущности своей вредно: оно приносит огор-
чение стесняемому и наказываемому, оно портит его характер, воз-
буждая в нем досаду на запрещающих и наказывающих, вводя
его во враждебные столкновения с ними. Поэтому рассудительные
родители, другие старшие родные, воспитатели считают дозволи-
тельным для себя употребление насильственных мер против деся-
тилетнего мальчика лишь в немногих наиболее важных из тех слу-
чаев, в которых поступки его вредны ему по их мнению. Когда
вред не очень важен, они действуют на мальчика только советами
и доставлением ему удобств отвыкать от вредного: они справед-
ливо полагают, что мелочные шалости, от которых не будет боль-
шой беды ни самому мальчику, ни другим, не должны быть пред-
метами угроз и наказаний; пусть сама жизнь отвлечет его от этих
шалостей, думают они, помогают делу советами, стараются доста-
вить шалуну другие, лучшие развлечения и ограничиваются
этим. — Впрочем, бесспорно, бывают случаи, в которых вред вос-
прещаемого более велик, чем вред воспрещения. В таких делах
принудительные меры оправдываются разумом и предписываются
совестью; конечно, с оговоркой, что они не будут более суровы
или стеснительны, чем необходимо для пользы мальчиков, подвер-
гаемых им. Предположим, например, что воспитатель получил в
свое заведывание толпу мальчиков, имеющих привычку драться
между собой камнями и палками. Он обязан воспретить им эти
драки, в которых часто получаются увечья, иной раз даже бываю-
щие смертельными. — О делах ли подобного рода ведется речь,
когда принудительные меры против уподобляемых детям просто-
людинов или дикарей оправдываются обязанностью воспитателя
запрещать детям вредные для них поступки? Нет, к фактам этого
разряда не могут относиться подобные рассуждения. Во-первых,
если иметь в виду эти факты, то не о чем вести спор, нечего дока-
зывать; право правительства воспрещать драки не отрицается ни-
кем; во-вторых, когда говорится о воспрещении драк, то нельзя
говорить, в частности, о воспрещении их какому-нибудь особому
разряду людей: речь должна относиться ко всем людям, деру-
щимся между собою; какова степень их образованности, все равно:
они дерутся между собой, этого достаточно; кто бы ни были они,
знатные или незнатные, ученые или невежды, одинаково надобно
прекратить их драку. И правительству ли только принадлежит
право прекратить ее? — Нет; всякому рассудительному человеку
совесть велит прекратить — если он может — всякую драку, какую
914

он видит, и законы всех цивилизованных земель одобряют каж-
дого, исполнившего эту обязанность совести. Какая ж надобность
толковать, что и правительство имеет право прекращать драки?
Во всех цивилизованных странах существует и одобряется всем
населением их закон, не то что дающий правительству право, —
нет, возлагающий на него обязанность прекращать драки. В каж-
дой цивилизованной стране все население непрерывно требует от
правительства исполнения этого закона. И во всякой цивилизо-
ванной земле он один и тот же для всего ее населения; никаких
исключительных льгот или стеснений в деле драк нет ни для ка-
кого класса людей, знатного ль или низкого, просвещенного ль
или невежественного; нет их, и не нужно. Ни в какой цивилизован-
ной стране нет никаких споров ни о чем из этого. К чему ж было
бы толковать, в частности, о простолюдинах и о том, что просто-
людины подобны детям, а правительство подобно должно быть
школьным учителям этих мнимых школьников, здоровенных муж-
чин и седых стариков, если бы рассуждающие о сходстве просто-
людинов с детьми желали только доказывать, что правительство
имеет право прекращать драки простолюдинов? Ясно, что люби-
тели уподобления простолюдинов детям имеют в виду не воспре-
щение драк, а нечто совершенно иное; им хочется, чтобы просто-
людины жили по их фантазиям, им хочется переделывать народ-
ные обычаи по своему произволу. Предположим, что все не нравя-
щиеся им черты быта простолюдинов действительно дурны, что
все правила быта, которыми желают они заменить эти черты, дей-
ствительно были бы сами по себе хороши. Но они — любители
насилия, хоть и умеют говорить языком цивилизованного обще-
ства, остаются в душе людьми варварских времен.
Во всех цивилизованных странах масса населения имеет много
дурных привычек. Но искоренять их насилием значит приучить
народ к правилам жизни еще более дурным, принуждать его к об-
ману, лицемерию, бессовестности. Люди отвыкают от дурного
только тогда, когда сами желают отвыкнуть; привыкают к хоро-
шему, только когда сами понимают, что оно хорошо и находят воз-
можность усвоить его себе. В этих двух условиях вся сущность
дела: в том, чтобы человек узнал хорошее, и в том, чтобы нашел
возможным усвоить его себе; в желании усвоить его себе никогда
не может быть недостатка у человека. Не желать хорошего — не
в натуре человека, потому что не в натуре какого бы то ни было
живого существа. Нечего и говорить о том, желают ли хорошего
себе существа, дышащие, подобно человеку, легкими, имеющие
высоко развитую нервную систему; всмотримся в движение чер-
вяка: даже и он ползет от того, что кажется ему дурным, к тому,
что кажется ему хорошим. Влечение к тому, что кажется хоро-
шим, — коренное качество природы всех живых существ.
Если мы, просвещенные люди какого-нибудь народа, желаем
добра массе наших соплеменников, имеющей дурные, вредные для
915

нее привычки, наша обязанность состоит в том, чтобы знакомить
ее с хорошим и заботиться о доставлении ей возможности усвоить
его. Прибегать к насилию — дело совершенно неуместное. Когда
препятствие к замене дурного хорошим только незнание хорошего,
нам легко достичь успеха в желании улучшить жизнь наших сопле-
менников; те истины, которые надобно узнать им, не какие-нибудь
головоломные теоремы специальных наук, а правила житейского
благоразумия, совершенно доступные пониманию всякого взрос-
лого человека, хотя бы самого невежественного. Трудность дела
не в том, чтобы растолковать простолюдинам вредность дурного,
полезность хорошего; важнейшие истины этого рода хорошо изве-
стны огромному большинству простолюдинов каждого народа на-
шей европейской цивилизации. Оно само желает заменить свои
дурные привычки хорошими и не исполняет своего желания только
потому, что не имеет средств вести такую жизнь, какую считает
хорошей и желало бы вести. Оно нуждается не в назиданиях, а в
приобретении средств для замены дурного хорошим. Меньшин-
ство, желающее жить по правилам, которые справедливо кажутся
дурными просвещенным людям, ничтожно по количеству в каждой
из наций цивилизованного мира; оно состоит из людей, которых
считает дурными и масса простолюдинов, как масса образованного
общества. Кроме этих немногих, нравственно больных людей, все
остальные простолюдины, как и все остальные просвещенные
люди, желают поступать хорошо; и если поступают дурно, то лишь
потому, что дурная обстановка их жизни принуждает их к дур-
ным поступкам; все они тяготятся этим, все желают улучшить об-
становку своей жизни так, чтобы не быть вводимыми ею в дурные
поступки. Обязанность людей, желающих добра своему народу,
состоит в том, чтобы помогать осуществлению этого желания
огромного большинства людей всех сословий. Не насилие против
простонародья или какого другого класса наций тут нужно, а со-
действие исполнению всеобщего желания.
Таковы должны быть отношения просвещенных людей к массе
их соотечественников. И должно сказать, что уж с довольно дав-
него времени все правительства цивилизованных государств дер-
жатся этих разумных понятий; варварский способ производить
перемены в народной жизни насильственными мерами давно от-
брошен правительствами всех европейских государств; всех без
исключения; даже и турецкое правительство отказалось от попы-
ток доставлять своему народу что-нибудь хорошее насилием над
ним; даже и оно теперь знает, что насильственные меры не улуч-
шают, а только портят жизнь того народа, к национальному со-
ставу которого принадлежит оно.
Те ученые, которые желают, чтобы правительство какой-нибудь
цивилизованной страны принимало насильственные меры для пре-
образования жизни своего народа, люди менее просвещенных по-
нятий, чем правители турецкого государства.
916

Французы ль мы или немцы, русские ль или испанцы, шведы
ль или греки, мы имеем право думать о своем народе, что он менее
невежествен, нежели турецкий; потому имеем право требовать
от ученых нашей национальности, чтоб они не отказывали своему
народу в том уважении, какое оказывают своему народу турецкие
паши.
Некоторые из ученых, стыдящихся требовать насилий над
жизнью своего народа, не считают постыдным говорить, что пра-
вительство цивилизованной нации имеет обязанность принимать
насильственные меры для улучшения обычаев подвластных ему
нецивилизованных иноплеменников.
Власть над чужими землями приобретается и поддерживается
военной силой. Таким образом, вопрос о правах правительств
цивилизованных наций над нецивилизованными племенами сво-
дится к вопросу о том, в каких случаях разум и совесть могут
оправдывать завоевание. Все эти случаи подходят под понятие
самообороны. Ни один оседлый народ не имеет таких обычаев, ко-
торые делали бы для какого-нибудь другого народа необходимой
мерой самообороны завоевание его. Каждый оседлый народ ведет
мирный образ жизни, добывает себе пропитание честным, спокой-
ным трудом. Военные столкновения между оседлыми народами
возникают не из основных правил их жизни, а только из недоразу-
мений или порывов страстей. Если оседлый народ имеет такое пре-
восходство силы над другим тоже оседлым народом, что может
покорить его своему владычеству, то ясно само собою, что он имеет
силу, более нежели достаточную для отражения нападений этого
народа. Потому завоевание оседлого народа никогда не может
быть признано необходимостью для самообороны народа, поко-
ряющего себе его. Интересы каждого оседлого народа требуют
спокойствия. Если народ более сильный заботится соблюдать
справедливость относительно оседлого соседа менее сильного, то
очень редко будет подвергаться нападениям от него. Нападение
слабого должно кончиться неудачей, по превосходству силы обо-
роняющегося. Если сильный, отразив нападение слабого, заключит
с ним мир на справедливых условиях, не злоупотребит своей побе-
дой, то побежденный надолго утратит желание возобновить войну.
Таким образом, более сильный народ всегда имеет возможность
устроить свои отношения к менее сильному оседлому соседу так,
что преобладающий характер их будет мирный. Завоевание осед-
лого народа всегда нарушение справедливости; а нарушение спра-
ведливости никогда не может быть полезным для подвергающихся
ему, всегда наносит им вред. — Итак, покорение оседлого народа,
никогда не бывая необходимостью самообороны покоряющего, ни-
когда не может иметь оправдания себе. — Иное дело — отношения
оседлых народов к номадам *. Они могут быть таковы, что поко-
* Кочевникам. — Ред.
917

рение соседнего кочевого племени необходимая мера самообороны
оседлого народа. Некоторые номады миролюбивы; покорение их
никогда не может быть надобностью. Но многие номады имеют
принципом своего быта грабеж соседов. Покорение таких номадов
может бывать делом необходимости, и в таких случаях оправды-
вается разумом и совестью. Спрашивается: имеют ли цивилизо-
ванные завоеватели право принуждать завоеванных номадов к пе-
ремене их обычаев? — Имеют, насколько это необходимо для
достижения той цели, которой оправдывается завоевание, то есть
для прекращения разбойничества. Покоренные дикари разбойнича-
ли. Завоеватель не только имеет право, имеет обязанность запре-
тить им это. Но когда он воспрещает им разбои, о чем тут идет де-
ло? О том ли, чтоб улучшить нравы дикарей? — Нет; улучшение
их нравов может быть (и часто бывает) результатом прекращения
разбоев, но мотивом запрещения разбоев служит надобность циви-
лизованного народа, а не забота о благе разбойничавших дикарей.
Потребность цивилизованных завоевателей в безопасности для
своего мирного труда возлагает на их правительство обязанность
прекратить разбойничество покоренных дикарей. Полезно ль это
для дикарей или нет, все равно. Это может стать полезным для
них; но не для их пользы делается это, а для пользы их завоева-
телей. Правительство цивилизованного народа ловит и наказы-
вает в своей земле разбойников и воров, принадлежащих к одной
с ним национальности; для чего оно делает это? Для пользы ль
этих разбойников и воров? Нет, для пользы мирного, честного на-
селения своей земли; нация находит надобным для себя, чтоб они
были ловимы и наказываемы, и возлагает на правительство обя-
занность исполнять это. Поимкой и наказанием грабителей огра-
ничивались до недавнего времени отношения правительства к ним
и желания общества относительно их даже у передовых наций.
Теперь просвещенное общество считает своей надобностью забо-
титься об улучшении правил жизни пойманных и наказанных гра-
бителей и воров. Правительства цивилизованных наций стараются
исполнить эту добрую и разумную мысль просвещенных классов,
и когда дело ведется хорошо, то многие из наказанных грабителей
и воров становятся людьми трудолюбивыми, честными. Но какими
способами достигается этот результат? Тем, что администрация
облегчает судьбу наказываемых, доставляет им средства трудиться
с выгодой для них и хорошие, благородные развлечения во время
их тюремной жизни, сокращает срок их неволи в награду за
исправление. Итак, чем же улучшаются эти люди? Мерами кро-
тости и заботливости, смягчающими их наказания, возбуждением
в них расположения к хорошим правилам жизни, а не насилием,
не наказаниями. Лишение свободы само по себе раздражает людей,
портит их, развивает в них низкие и злые склонности; тем еще
хуже действуют наказания более суровые, чем простое заключе-
ние в темницу. Точно так же, отняв у разбойнического племени
918

независимость для избавления своей земли от его грабежей, пра-
вительство цивилизованного народа может заботиться о доставле-
нии покоренным дикарям сведений о хорошем и средств для его
приобретения; это будет не насилие, а дело доброжелательства;
при хорошем исполнении его нравы дикарей будут смягчаться,
и по мере их улучшения завоеватели могут облегчать тяготу своей
власти над побежденными; эта благородная политика будет сильно
содействовать улучшению жизни покоренных. Таким образом,
когда завоеванное племя получает что-нибудь хорошее от завоева-
ния, то все хорошие результаты производятся не насилием, а кро-
тостью и уменьшением насилия.
О людях нашего времени достоверно известно, что насилие
ухудшает их, что кроткое, доброжелательное обращение с ними
улучшает нравственные их качества. Так ли было и в прежние
времена? — Естествознание отвечает, что так было всегда не
только в жизни людей, но и раньше того, в жизни предков людей.
Та часть зоологии, которая занимается исследованием умственной
и нравственной жизни существ, имеющих теплую кровь, доказала,
что все без исключения классы, семейства и виды их раздражают-
ся, нравственно портятся от насилий над ними, улучшаются в
своих нравственных качествах при доброжелательном, заботливом
и кротком обращении с ними. Ставить вопрос шире, чем обо всех
живых существах с теплой кровью, нет надобности при исследова-
нии законов человеческой жизни; и, кажется, еще не собраны мате-
риалы для разъяснения форм и законов нравственной жизни неко-
торых из позвоночных, имеющих холодную кровь, и большинства
беспозвоночных живых существ. Но относительно существ с теп-
лой кровью естествознание вполне разъяснило, что общий закон
нравственной жизни всех их состоит в ухудшении от всякой жесто-
кости, всякого насилия над ними, в улучшении их нравственных
качеств при добром обращении с ними.
Но как же думать о достоверности множества исторических
свидетельств, говорящих, что насилие улучшало нравы дикарей,
покоренных цивилизованными нациями?—Точно так же, как о
достоверности всяких других рассказов или рассуждений, проти-
воречащих законам природы. Для историка, знакомого с законами
человеческой природы, не может быть сомнения, что всякие рас-
сказы подобного рода — вздорные сказки; задача его относительно
их состоит в том, чтобы разъяснить, как возникли они, найти
источники ошибок или мотивы преднамеренной лжи, которыми
они порождены.
Теперь признано, что все живые существа, способные ощущать
впечатления, производимые на них внешними предметами, и чув-
ствовать боль или приятное состояние своего организма, стремятся
приспособить обстановку своей жизни к своим потребностям, за-
919

нять в ней наиболее приятное для себя положение и с этой целью
стараются как можно лучше узнать ее. Относительно всех тех
существ, у которых органы слуха и зрения устроены более или ме-
нее сходно с нашими, то есть, между прочим, относительно всех
млекопитающих, известно теперь, что, кроме желания изучать
обстановку своей жизни с практической целью, для лучшего удо-
влетворения своих потребностей, они имеют и теоретическую любо-
знательность: им приятно смотреть на некоторые предметы, слу-
шать некоторые звуки. Они имеют склонность смотреть и слушать
собственно потому, что это приятно им, независимо ни от какой
выгоды в материальном смысле слова. После того как зоология
установила эти факты относительно всех млекопитающих, нет воз-
можности отрицать в человеке врожденное стремление к улучше-
нию своей жизни и врожденную любознательность. Эти качества,
которых не может человек утратить, пока сохраняется здоровая
деятельность его нервной системы, это первые две из основных
сил, производящих прогресс.
Есть живые существа, враждебные к одинаковым с ними. Так
говорят о пауках. Но между теми существами, которые по зооло-
гической классификации причисляются к высшим отделам класса
млекопитающих, нет ни одного вида, подходящего под разряд су-
ществ, враждебных подобным себе. Все они, напротив того, имеют
доброжелательное расположение к существам одного с ними вида.
Некоторые из них ведут одинокую жизнь, как, например, волки;
но это лишь необходимость, налагаемая на них трудностью добы-
вать пищу; так охотники расходятся далеко один от другого в тех
местностях, где мало добычи для них; всем известно, что волки
при всякой возможности соединяются в маленькие общества: им
приятно быть вместе. Те существа, которые по форме зубов и
устройству желудка менее далеки от человека, чем волк, и питают-
ся или исключительно, или преимущественно растительными веще-
ствами, ведут общественную жизнь.
О половой привязанности нет надобности говорить много: все
знают, что она в высших отделах млекопитающих очень сильна.
А когда всем нам известно, что лев и львица нежно любят друг
друга, что тигр ходит добывать пищу для своей подруги, кормя-
щей дитя, то нелепо было бы сомневаться, что половое чувство
у людей располагает мужчину и женщину к взаимному доброже-
лательству. У млекопитающих сильно развита материнская лю-
бовь к детям; без этого чувства не мог бы существовать ни один
вид их, потому что дети каждого очень долго живут только благо-
даря заботливости матери, кормящей их грудью. У каждого вида
млекопитающих мать очень сильно любит детей в продолжение
всего того времени, пока они не могут обходиться без ее забот.
Потому нет возможности сомневаться, что в человеческом роде
мать имеет природную сильную любовь к своим детям и что ее
любовь к дитяти сохраняет свою силу на все те годы жизни ре-
920

бенка, в которые он не способен сам прокормить себя и сам защи-
щаться от врагов. А этот период у человека очень продолжителен.
Едва ли в какой бы то ни было местности, самой благоприятной
для легкого добывания пищи человеком и наиболее безопасной
для него, может не умереть с голода пятилетний ребенок, оставший-
ся совершенно без попечения старших. Вообще говоря, период за-
бот матерей о детях в человеческом роде длится гораздо больше
пяти лет. Но если мы возьмем этот срок времени, очевидно слиш-
ком короткий, то все-таки надобно будет признать, что он имеет
продолжительность, более чем достаточную для возникновения
привычки матери и ребенка жить вместе.
Теперь говорят, что семейный быт не первоначальная форма
человеческой жизни, что некогда люди жили многолюдными нераз-
дельными группами, в которых не существовало никаких прочных
индивидуальных отношений между мужчинами и женщинами. Нам
здесь нет надобности разбирать, следует ли считать достоверной
эту теорию в том виде, в каком она обыкновенно излагается. Если
и допустить, что первоначально женщины и мужчины, жившие
вместе, не различали никаких отношений, кроме признаваемых в
своем стаде антилопами, этим нисколько не изменяются изложен-
ные нами понятия о том, какие силы следует признавать двигатель-
ницами прогресса в человеческой жизни. Пусть та женщина, ко-
торая родила малютку, не была признаваема имеющей более близ-
кие отношения к нему, чем другие женщины того же племенного
общества; допустим даже такое предположение, хотя оно проти-
воречит факту, существующему у всех млекопитающих. Корова
знает своего теленка и любит кормить своим молоком этого те-
ленка. То же самое у всех млекопитающих. Наперекор этому
факту допустим, что было время, когда женщина не знала, какое
из детей ее племенной группы рождено ею, или, по крайней мере,
не считала себя обязанной и не имела влечения кормить грудью
именно того ребенка, который рожден ею. Все-таки дети людей
того времени не могли оставаться живы иначе, как будучи питаемы
грудью, и если род человеческий не исчез, то, значит, малютки
тех времен были кормимы грудью каких-нибудь женщин, своих ли
матерей, или других женщин; и все-таки группа детей этого пле-
менного общества была предметом заботливости группы женщин,
имевших в груди молоко, вырастала только потому, что была пред-
метом заботливости этой группы.
Мы делаем приверженцам теории, о которой говорим, все
уступки, каких могут они желать; мы готовы даже признать суще-
ства, уже имевшие человеческую организацию, стоявшими в ум-
ственном и нравственном отношении ниже овец, лишь бы только
были приведены факты, делающие вероятным такое предположе-
ние. Но должно сказать, что для этого понадобилось бы переде-
лать физиологию нервной системы и доказать, что существо, имев-
шее очертания тела» сходные с нынешними человеческими, могло
921

иметь головной мозг менее высоко организованный, чем у овцы.
Пока этого не сделано, пока физиология будет говорить то, что
ныне говорит о соотношениях между устройством человекоподоб-
ного головного мозга с человекоподобными формами тела, должно
будет думать, как велит думать теперь физиология, что те суще-
ства, которые были людьми, превосходили овец умом; должно по-
лагать также, что дети этих существ нуждались в материнских за-
ботах гораздо долее, чем ягнята, и остается несомненной истиной,
что существование человеческого рода обусловливалось и тогда,
как теперь, любовью матерей к детям. Допустим, наперекор срав-
нительной анатомии, даже то, что существа, имевшие человеческую
форму тела, находились когда-нибудь на такой ступени умствен-
ного и нравственного развития, которая должна быть названа бо-
лее низкой, чем степень развития не только овец, но и всяких дру-
гих существ, имеющих теплую кровь. Пусть люди тогда не имели
никаких добрых чувств, все-таки они жили какими-нибудь груп-
пами, хотя бы состоящими каждая только из одной женщины и ее
детей того возраста, в котором они еще не умеют сами добывать
себе пищу. Пусть эта мать нисколько не любила детей; пусть она
давала новорожденному сосать ее грудь только по инстинктивному
ее стремлению избавиться от стеснительного ощущения, произво-
димого избытком накопившегося молока; и пусть, когда она пере-
ставала кормить ребенка своим молоком, она не делилась с ним
своей пищей, пожирала сколько могла, отгоняя ребенка, и он пи-
тался только остатками, которых не могла она съесть сама; все-
таки ее дети довольно долго жили вместе с нею; они видели, что
она делает; пусть она не заботилась учить их, хоть об этом забо-
тится не только собака или кошка, но и корова; они все-таки на-
учались примером ее, если и не брала она на себя труда учить их.
Было, разумеется, не так. С той поры, как живут на свете суще-
ства человеческих форм тела, было у них некоторое влечение к
взаимному доброжелательству. Это влечение, независимое ни от
каких половых или родственных отношений, производило тот факт,
что взрослые мужчины находили приятным разговаривать между
собою; если их язык еще не был человеческим, то умели ж они
выражать звуками голоса хоть те мысли и чувства, которые вы-
ражаются в беседах волков, лошадей или овец между собою, и
умели ж они пояснять звуки своего голоса какими-нибудь дви-
жениями, как умеют все млекопитающие. Но пусть вовсе не умели
они выражать своих ощущений и обмениваться мыслями, как
умеют все существа, дышащие легкими, имеющие дыхательное
горло с голосовыми связками; все-таки этим мужчинам было при-
ятно сидеть вместе, смотреть друг на друга. Точно так же было
приятно сидеть вместе женщинам. Половое влечение должно было
производить в мужчине и женщине хоть такое же взаимное рас-
положение, какое существует между тигром и тигрицей. Связь
матери с ребенком была не менее нежна и более продолжительна,
922

чем у тигрицы или овцы с их детьми, и не могло не быть того,
чтобы мать не учила свое дитя, чтобы мужчины не были защитни-
ками женщин и детей от опасностей. Добрые чувства, существо-
вавшие между людьми с тех самых пор, как возникли существа,
имеющие человеческую форму тела, помогали врожденному стрем-
лению каждого из них улучшать свою жизнь и удовлетворять
своей любознательности. Младшие по природному влечению сле-
довали примеру старших; дети учились, молодые люди приобре-
тали опытность, наблюдая действия более опытных, стараясь ус-
воивать себе их житейские знания. Эти влечения существуют у
всех млекопитающих, потому невозможно сомневаться, что они с
самого начала существования людей принадлежали к основным
свойствам человеческой природы.
Итак, мы имеем два разряда сил, производящих улучшение
человеческой жизни; один из них образует стремление человека
заботиться о хорошем удовлетворении потребностей своего орга-
низма и желание приобретать сведения независимо от практиче-
ской полезности их, собственно потому, что приобретение их при-
ятно; другой разряд составляют те отношения между людьми,
которые возникают из взаимного их доброжелательства; это раз-
ные виды приятности и пользы, получаемой людьми от жизни в
одной группе, и две более сильные формы взаимного доброжела-
тельства, производимые не только потребностями нервной си-
стемы, как взаимное доброжелательство между посторонними друг
другу мужчинами или посторонними одна другой женщинами, но
принадлежащие к числу так называемых физиологических функ-
ций организма: одна из этих форм доброжелательства — половое
влечение и возникающая из него любовь между мужчиной и жен-
щиной, другая форма его — материнская любовь и влечение муж-
чины заботиться о женщине, с которой сожительствует он, и о
своих детях от нее.
Эти силы действуют и в жизни других млекопитающих. Всмат-
риваясь в характер их влияния, мы должны признать, что собст-
венно ими было производимо улучшение тех организмов, которые
в их нынешних формах мы называем млекопитающими существами.
У человека, благодаря каким-то особенностям истории его пред-
ков, головной мозг приобрел такое развитие, какого не достиг ни
у одного из существ, подобных ему формами тела. В чем состояли
эти особенности истории, которыми произведено более высокое
развитие умственных сил у предков человека? Общий характер их
ясно определяется нашими физиологическими знаниями. О потреб-
ностях мы можем составлять догадки очень правдоподобные; но
едва ли найдены исторические факты, которые давали бы досто-
верным чертам ответа ясность более той, какая дается им физио-
логией; она показывает, что улучшение организмов производится
благоприятными для их жизни обстоятельствами. На основании
этого мы с достоверностью можем сказать, что если предки чело-
923

века поднялись в умственном отношении выше других существ,
с которыми стояли некогда на одном уровне, то история их должна
была иметь характер более благоприятный для их органического
развития, чем история существ, не поднявшихся так высоко над
прежним общим уровнем. Это физиологическая истина. Но в чем
именно состояли обстоятельства, благоприятствовавшие физиоло-
гическому развитию предков людей, мы можем только догады-
ваться. Очень правдоподобно, что предки людей по какому-нибудь
счастливому обстоятельству приобрели больше безопасности от
врагов, чем какую имели другие существа, сходные или одинако-
вые с ними. Это могло быть переселение в какую-нибудь местность
более прежней удобную для спокойной жизни, имевшую много
хороших приютов вроде пещер, куда не могли проникать ни ядо-
витые змеи, ни большие хищные животные; или переселение в об-
ширный лес, свободный от этих врагов или имевший много таких
деревьев, жить на которых было удобно и безопасно; или, быть
может, преимущество местности состояло в том, что она была
обильней хорошей пищей, чем те местности, в которых остались
или куда принуждены были переселиться существа, начавшие
после того отставать от предков людей в своем умственном раз-
витии. Эти и тому подобные догадки сообразны с законами физио-
логического развития, потому правдоподобны; какие из них соот-
ветствуют действительно происходившим фактам, мы еще не
имеем сведений.
Но каким бы то ни было путем предки людей, по влиянию
каких-то благоприятных обстоятельств своей жизни, приобрели
такое высокое умственное развитие, что сделались людьми. Только
с этого времени начинается та история их жизни, относительно
которой возникают вопросы не общего физиологического содер-
жания, а специально относящегося к человеческой жизни.
Эти существа далеко превосходили умом все те виды млекопи-
тающих, которые по своей физической силе были, подобно им,
довольно безопасны от врагов. Собственно превосходством ума и
объясняется весь дальнейший прогресс человеческой жизни. Само
собою понятно, что существа несравненно более умные, чем буй-
вол или верблюд, несравненно легче преодолевали препятствия
к улучшению своей жизни. Буйвол не умеет придумать, как ему
устроить для своего сна полную безопасность от большого хищ-
ного зверя или от ядовитой змеи; дикари, находящиеся на самой
низкой фактически известной нам ступени человеческого развития,
знают эти средства обеспечить себе безопасность сна, и мы видим,
что простейшие из этих средств без труда могли быть найдены
людьми, даже менее развитыми в умственном отношении, чем низ-
шие из нынешних дикарей. Говорят, и по всей вероятности спра-
ведливо, что уменье взять в руку камень или толстую палку и бить
этим оружием по врагу увеличило безопасность людей, дало им
возможность улучшить свою материальную жизнь и, благодаря ее
924

улучшению, получить большее развитие умственных способностей.
Мы видим, что умнейшие из других млекопитающих не достигли
искусства ловко пользоваться этим способом защиты от сильных
врагов. Говорят, что оранг-утанг и горилла хорошо дерутся кам-
нями или палками, но в этих оценках их искусства слово «хорошо»
употребляется не по сравнению с человеческой ловкостью в подоб-
ной обороне, а лишь в смысле сравнения с очень плохим уменьем
медведя бросать во врага глыбами земли. Если б оранг-утанг или
горилла умели драться палками не то, что с таким же искусством,
как дикари, а хотя бы не совсем плохо по сравнению с дикарями,
они выгнали бы людей из тех земель, в климате которых могут
жить, не было бы ни одного человека ни в той полосе Африки, где
живет горилла, ни на Борнео. Изгнание людей неотвратимо про-
изошло бы для завладения продуктами их земледельческого труда.
Какими именно путями люди, находившиеся на степени раз-
вития более низкой, чем грубейшие из нынешних дикарей, подня-
лись до их сравнительно высокого умственного развития, мы опять
не имеем положительных сведений. Все серьезные ученые при-
знали за основное правило научных объяснений тот закон логики,
что когда факт, о происхождении которого нет у нас прямых све-
дений, объясняется действием сил, производящих одинаковые с
ним факты на наших глазах, то мы не имеем права предполагать
его произведенным какими-нибудь другими силами, должны счи-
тать его результатом действия тех сил, которыми теперь произво-
дятся одинаковые с ним факты. Мы положительно знаем, что улуч-
шение организма людей производится благоприятными обстоятель-
ствами жизни их, что с улучшением организации головного мозга
улучшаются умственные силы человека, что нравственный и мате-
риальный прогресс — результат улучшения умственных и нрав-
ственных сил; эти достоверные знания о ходе прогресса в наше
время и в прежние эпохи, хорошо известные нам, совершенно до-
статочны для объяснения прогресса человеческой жизни в те эпохи,
об истории которых мы не имеем прямых сведений.
Берем для примера три громадные улучшения человеческой
жизни: приобретение искусства пользоваться огнем и поддержи-
вать или зажигать его, приручение животных и открытие искус-
ства возделывать землю для производства хлебных растений. Для
того, чтобы можно было сделать эти житейские открытия, необ-
ходимы были какие-нибудь счастливые обстоятельства, давшие
возможность сделать их.
Теперь предполагают, что люди, не знавшие употребления
огня, жили не только в местностях, где целый год без перерыва
длится достаточная для человека теплота атмосферы, но и в зем-
лях, имеющих холодное время года. Если было так, то племена
или маленькие группы людей, жившие в климатах, имеющих хо-
лодные месяцы, более страдали от холода, чем жившие близко к
экватору; но следует ли предполагать, что именно у людей, более
925

страдавших от холода, было сделано открытие искусства охранять
себя от стужи разведением огня? Нет, это соображение справед-
ливо считается совершенно излишней гипотезой. Люди под эква-
тором тоже нуждались в огне. Ночи более прохладные, чем при-
ятно для людей, привыкших жить в очень теплом воздухе, бывают
и под экватором. Надобность согревать себя была и у людей эква-
ториального пояса так велика, что искусство разводить огонь не
могло не казаться драгоценным улучшением жизни и для них;
следовательно, дело объясняется не разностью степеней пользы от
огня для жителей разных климатов, а только тем, в какой земле
произошли факты, которыми воспользовались люди для открытия
способов поддерживать и зажигать огонь. Человек, два дня не
евший ничего, с радостью схватит и станет есть попавшуюся ему
пищу; но и человек, не евший ничего только одни сутки, сделает
при такой же находке то же самое; голод одного из них сильнее,
но и у другого он настолько силен, что находка пищи будет боль-
шой радостью для него; потому нелепо было бы сказать: «людям,
голодавшим в продолжение двух суток, приятна возможность по-
есть»; ограничение содержания мысли определением надобности в
двухсуточном голоде — искажает физиологическую истину; мы вы-
разимся правильно лишь в том случае, когда отбросим это излиш-
нее определение и скажем вообще: «людям проголодавшимся при-
ятна возможность поесть». Сколько именно времени не ел про-
голодавшийся человек, двенадцать ли часов, или целые сутки, или
двое суток, — не относится к делу. Разницы этих сроков имеют
значение по другим физиологическим вопросам, но не по вопросу
о приятности еды для проголодавшегося. Если человек часто голо-
дал по двое суток, то он стал физически слаб; этого вредного
влияния не имеют на обыкновенных здоровых людей интервалы
между едой, длящиеся только по 12 часов. Правда, к концу такого
интервала физическая сила человека значительно уменьшается, но
никакого расстройства организма не происходит, и человек, про-
водящий без пищи в каждые сутки по 12 часов, остается через год
такой жизни так же силен, как был вначале, а год, состоящий из
двухсуточных интервалов между едой, расслабит самого крепкого
человека; и если уж применять понятия о разнице этих двух видов
голодания к вопросу о способности находить средства для удовле-
творения голода, то следует сказать: чем продолжительнее периоды
между удовлетворением голода, тем меньше имеет человек способ-
ности приобретать себе пищу; это ясно, потому что он слабее фи-
зически, меньше способен работать или если пища приобретается
не работой, а хождением за добычей, собиранием каких-нибудь
дикорастущих фруктов, ягод, корней, то не может столько ходить
для ее приобретения, как сильный человек. Применим такое же
соображение к вопросу об открытии употребления огня для за-
щиты тела от холода. Предполагают, что обстоятельствами, кото-
рые повели к этому открытию, были какие-нибудь факты горения,
926

производимые самой природой. Человек увидел, что от молнии
вспыхнуло дерево; горение еще продолжалось, когда гроза мино-
вала и когда человек успокоился; подошедши к горящему дереву,
он почувствовал теплоту, приятную для него при понизившейся
от грозы температуре; присматриваясь, он заметил, что соседние
с понизившимся до земли огнем сухие ветки хвороста загораются,
и т. д. В этом роде обыкновенно рассказывается история ряда
наблюдений, кончающегося открытием способа долго сохранять
раскаленные угли под пеплом и зажигать новый огонь при их
помощи. Она не имеет положительной достоверности; дело могло
происходить как-нибудь иначе; но следует назвать ее очень правдо-
подобной. Хорошо, сообразим же, в какой земле было больше шан-
сов произвести этот ряд наблюдений. Под экватором дикарь про-
водит на открытом воздухе круглый год; в стране, где он сильно
страдает от холода значительную часть года, он старается прово-
дить ее в каком-нибудь закрытом от ветра приюте; эта часть года
пропадает для наблюдений, предполагаемых правдоподобнейшим
рассказом о вероятном способе открытия искусства зажигать
огонь; соответственно пропорции непригодного для этих наблюде-
ний числа дней в году шансы открытия искусства пользоваться
огнем обращаются против предположения, что оно было сделано
вдалеке от экватора, свидетельствуют в пользу мысли, что искус-
ство сохранения и зажигания огня было открыто людьми, жив-
шими в поясе вечно высокой температуры.
Справедливо говорят, что приручение животных было очень
важным улучшением человеческой жизни. Рассудим же относи-
тельно определенных частных фактов этого дела, при каких обстоя-
тельствах могли произойти они. Начнем соображения с прируче-
ния того же животного, потомки которого называются теперь на-
шими европейскими домашними собаками. Кто были предки этих
собак, вопрос, кажется, еще не разъясненный с полной достовер-
ностью, но несомненно, что это был какой-нибудь вид животных,
подобных нынешним волку, шакалу или динго. Спрашивается те-
перь, какие качества характера должно предполагать в этой породе
хищных животных, более враждебные человеку или менее враж-
дебные, чем у наиболее неприязненных человеку пород волка.
Каждый скажет, что чем менее враждебна была человеку эта по-
рода, тем легче поддавалась прикармливанию и ласке, тем больше
был шанс успеха в ее приручении. Таким образом, все мы согласны
в том, что сравнительная мягкость характера животного, способ-
ного помогать человеку в ловле добычи, в защите от других хищ-
ных животных, в охранении приобретенного имущества от других
людей, была обстоятельством, облегчившим этот важный шаг к
улучшению человеческой жизни.
Переходим к земледелию. В какой местности началось оно:
в такой ли, где находились растения, в диком состоянии дававшие
зерно, пригодное человеку для еды, или в такой, где не было этих
927

растений) И какую почву стали первые земледельцы возделывать
для искусственного размножения этих растений, — ту, которая ка-
залась им плодородна, или бесплодную? Все мы считаем вероят-
ным, что земледелие началось в какой-нибудь стране, где в диком
состоянии росло много тех злаков, которые теперь, улучшившись
от возделывания, стали пшеницей, ячменем или рожью, что для
первых опытов посева их были выбраны клоки земли, подобные
тем, на которых они хорошо росли в диком состоянии; таким обра-
зом, удобства для делания первых попыток искусственного размно-
жения хлебных растений, были, по мнению всех нас, обстоятель-
ствами, повысившими людей из кочевого быта в оседлый, земле-
дельческий.
Соображения, изложенные нами, вероятно, не покажутся ни-
кому содержащими в себе что-нибудь новое; вероятно, каждый
читатель скажет, что они давно известны ему и что он всегда дер-
жался их с той поры, как стал по своим летам способен интересо-
ваться бытовыми вопросами и читать серьезные книги. Эти обще-
известные и общепринятые решения вопросов о начале употребле-
ния огня, приручения животных и возделывания земли изложены
нами именно для того, чтобы напомнить, как рассуждают все об
обстоятельствах, производящих прогресс. Когда мы судим о них
по правилам здравого смысла и по выводам из нашего житейского
опыта, мы все находим, что успехи цивилизации производятся
фактами, благоприятными для человеческой жизни.
Так велят думать рассудок и житейский опыт.
ПРЕДИСЛОВИЕ К Р У С С К О М У ПЕРЕВОДУ
«ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ» Г. ВЕБЕРА, Т. XI
Мы сделали два приложения к переводу этого тома.
Очерк истории России от начала царствования Иоанна Гроз-
ного до конца царствования Михаила Федоровича, находящийся
в XI томе Вебера, чрезмерно краток. Мы заменили его рассказом,
заимствованным из «Истории России в жизнеописаниях главней-
ших ее деятелей» Костомарова. Немецкие ученые считают Косто-
марова замечательнейшим из современных русских историков; их
мнение справедливо. Костомаров был человек такой обширной
учености, такого ума и так любил истину, что труды его имеют
очень высокое научное достоинство. Его понятия о деятелях и со-
бытиях русской истории почти всегда или совпадают с истиной,
или близки к ней. Рассказ, извлеченный нами из его «Русской
истории», дает верное понятие о лицах и фактах, выставленных в
фантастическом виде теми русскими историками, теории которых
Костомаров отвергает молча, по своему нерасположению к поле-
мике. Должно желать, чтобы молодые люди, готовящиеся разра-
928

ботывать русскую историю, внимательно изучали мнения Косто-
марова.
Другое приложение к нашему переводу этого тома — рассказ
о битве при Рокруа, переведенный из книги Шерюэля «Histoire
de France pendant la minorité de Louis XIV» * 25. — Битва при
Рокруа имеет очень важное историческое значение: собственно с
нее начинается та слава, которой пользовалась французская армия
во второй половине XVII века. До нее испанская армия считалась
лучшей между армиями великих держав. Шведы были сами по
себе слабы; военное могущество Швеции возникло и несколько
времени поддерживалось только благодаря союзу с Францией и
немецкими лютеранскими государями. Без этого союза Швеция
могла быть страшна только соседним государствам, имевшим
или малочисленные, или плохие войска. Англичане, французы,
австрийцы всегда считали ее государством второстепенного значе-
ния. По окончании тридцатилетней войны она утратила для них
важность, какую имела в эту войну благодаря тому, что француз-
ское правительство давало шведскому деньги на вербовку и содер-
жание наемников, а некоторые из немецких предводителей наемни-
ков поступили в шведскую службу. Но испанская армия была
страшна французам до бегства при Рокруа. Только блестящая
победа, одержанная ими в этом сражении, дала их правительст-
ву ту уверенность в своем военном могуществе, которая приоб-
рела при Людовике XIV такое сильное влияние на ход истории
Европы.
ОЧЕРК НАУЧНЫХ ПОНЯТИЙ ПО НЕКОТОРЫМ
ВОПРОСАМ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
5
Климаты. А с т р о н о м и ч е с к и й закон
распределения солнечной теплоты
Теперь признано, что все люди происходят от одних и тех же
предков. Потому всякие объяснения различий между этнографи-
ческими группами людей, различиями их природы, должны быть
отвергаемы, как не соответствующие нынешнему состоянию науки.
Природою существ, произошедших от одних предков, объясняется
только одинаковое в этих существах, по одинаковости их природы.
Различие между ними не может быть объясняемо ничем, кроме
различия влияний, под которыми шла их жизнь.
Влияния, под которыми идет жизнь людей, делятся на два
* История Франции в детские годы жизни Людовика XIV. — Ред.
929

разряда: к одному принадлежат влияния внешней природы, к дру-
гому — влияния отношений между самими людьми.
Влияния внешней природы подразделяются на два класса:
один составляют влияния неорганической природы, другой —
влияния органической.
Наибольшая часть влияний неорганической природы издавна
соединена в понятие о влиянии климата. Мы должны рассмотреть
важнейшие из элементов этого понятия. В настоящем отделе нашей
работы мы займемся изложением астрономического закона, кото-
рым определяются различия в количествах солнечной теплоты на
разных параллельных кругах и в разные времена года. На этом
законе основаны научные понятия о климатах. Климаты, в кото-
рых живут теперь люди, очень неодинаковы по температуре. Пер-
вобытною родиною людей была страна экваториального климата.
Ни в каком ином не могли возникнуть люди; и, возникнув в нем,
не могли существовать ни в каком ином, пока не имели одежды
и не знали искусства зажигать огонь: всякие попытки их пересе-
ляться за пределы непрерывности теплой температуры должны
были тогда быстро кончаться или возвращением в экваториаль-
ный климат, или погибелью от холода. Научившись делать себе
одежду, устроивать жилища, отоплять их, люди приобрели воз-
можность жить в климатах, имеющих холодные ночи в часть года,
соответствующую тому времени, которое называется зимою в кли-
матах, где падает снег; возможно стало людям жить и в климатах,
имеющих зиму; и не только в таких, где она коротка и не очень
сурова, но и в таких, где она очень продолжительна и мороз ее
очень суров. Люди цивилизованных наций ужасаются при мысли
о действенности человеческой жизни в тех странах, где морозы
не дают роста не только деревьям, даже траве. Но и в землях, где
хоть на несколько дней в году замерзает вода, жизнь людей опре-
деляется температурными влияниями, очень различными от тех,
какие принадлежат климату первобытной родины их.
Кроме температурных, есть и другие различия между клима-
тами, важные для человеческой жизни. Но основной элемент кли-
мата — температура его. Классификация климатических поясов
идет по градации температур.
Источник теплоты на земном шаре — лучи солнца. Количество
теплоты, идущей от солнца на атмосферу местности в продолжение
дня, или, как мы будем называть для краткости, дневное количе-
ство солнечной теплоты, определяется высотою пути солнца в этот
день и продолжительностью дня.
На линии земного экватора все дни года имеют одинаковую
продолжительность; но высота пути солнца изменяется и там,
как везде, с каждым днем. Начнем обзор этих изменений высоты
пути солнца под линией небесного экватора с того равноденствия,
которое соответствует астрономическому началу весны в нашем
северном полушарии.
930

Круги пути солнца стоят под экватором вертикально *. В эпоху
весеннего равноденствия дневной путь солнца совпадает с кругом
небесного экватора. А этот круг над земным экватором проходит
точкой своего верхнего перегиба чрез зенит. Потому в эпоху ве-
сеннего равноденствия центр диска солнца, или, как говорится для
краткости, солнца, проходит в полдень над линией земного эква-
тора через зенит. Высоты дневного пути солнца измеряются вы-
сотою солнца в полдень. Потому путь солнца над земным эквато-
ром имеет в эпоху весеннего равноденствия наибольшую высоту.
После того путь солнца передвигается к северу; солнце проходит
в полдень мимо зенита с северной стороны; расстояние это уве-
личивается с каждым днем до эпохи летнего солнцестояния, когда
путь солнца достигает предела своего уклонения на север. Этот
предел находится теперь в расстоянии 23°27' от зенита. Чем
дальше от зенита проходит солнце в полдень, тем меньше высота
его дневного пути. В эпоху нашего летнего солнцестояния полу-
денная высота солнца над земным экватором равняется высоте
зенита за вычетом 23°27' уклонения от зенита, то есть составляет
66°33'. Достигнув этого предела, путь солнца начинает передви-
жение к югу, полуденное расстояние солнца от зенита с каждым
днем уменьшается, высота пути солнца растет, и в эпоху нашего
осеннего равноденствия снова достигает наибольшей величины;
путь солнца снова совпадает тогда с кругом небесного экватора, и
солнце в полдень проходит над линией земного экватора через
зенит. После того солнце, продолжая свое передвижение к югу,
снова начинает отделяться от небесного экватора, проходит в пол-
день над линией земного экватора все дальше на юг от зенита,
путь солнца все поднимается, пока, в эпоху нашего зимнего солнце-
стояния, достигнет предела своего южного уклонения; полуденная
точка пути солнца на этом пределе южного его уклонения нахо-
дится также в расстоянии 23°27' от верхней точки небесного эква-
тора, и высота пути солнца над земным экватором в эпоху нашего
зимнего солнцестояния равняется в эту эпоху так же, как в
эпоху нашего летнего солнцестояния, 66°33'. После того путь
солнца начинает передвигаться на север, приближается с каждым
днем к небесному экватору, полуденная высота солнца растет до
эпохи нашего весеннего равноденствия.
Итак, путь солнца над земным экватором два раза в год дости-
гает наибольшей высоты и два раза — наименьшей; наибольшие
* Собственно говоря, суточные круговые обороты солнца не круги, а
круговые извивы одной непрерывной спиральной линии; но расстояние между
извивами ее незначительно по сравнению с их диаметрами; потому для про-
стоты можно, не делая большой погрешности, принимать каждый круговой
изгиб за особый замкнутый круг. Так обыкновенно и делают при вычислении
дневных количеств солнечной теплоты. Мы в настоящем случае только сле-
дуем примеру астрономов, говоря о кругах дневного пути солнца, а не о кру-
говых извивах непрерывной спиральной линии.
931

совпадают с эпохами равноденствии, наименьшие — с эпохами
солнцестояний. Обе наибольшие равны между собою; и обе наи-
меньшие тоже равны между собою. Таким образом, та половина
года, которая соответствует по времени нашему зимнему полуго-
дию, одинакова с половиной, соответствующей нашему летнему
полугодию.
Таковы существенные черты хода изменений дневного пути
солнца над линией земного экватора.
Сделаем теперь обзор соответствующих изменений пути солнца
над линией нашего северного тропика, или, как будем говорить для
краткости, под тропиком.
На линии земного экватора круги дневного пути солнца вер-
тикальны; над земным полюсом они горизонтальны; на всех
линиях географической широты, от линии земного экватора до по-
люса, круги пути солнца имеют наклонное положение. Они накло-
нены в сторону экватора. На каждой линии стороны между эква-
тором и полюсом угол их наклонения остается во все продолжение
года неизменным; величина его равна величине дуги расстояния
этой линии широты от экватора. Линии тропиков отстоят от линии
экватора на 23°27'. Итак, под нашим, северным, тропиком круги
пути солнца имеют наклонение в сторону юга, и величина их на-
клонения равна 23°27'.
В эпоху весеннего равноденствия путь солнца совпадает с ли-
ниею небесного экватора. Точка верхнего перегиба небесного эква-
тора находится над линиею земного тропика в расстоянии 23°27'
от зенита. Итак, в эпоху весеннего равноденствия полуденная вы-
сота пути солнца над линией земного северного тропика равна
66°33'; это такая же высота, какую на земном экваторе солнце
имеет в полдень в эпоху летнего солнцестояния. Итак, высота пути
солнца в весеннее равноденствие на линии земного тропика равна
высоте его на земном экваторе в эпоху летнего солнцестояния.
А продолжительность дня в эпоху равноденствия под всеми широ-
тами до полярного круга равна неизменной продолжительности
экваториального дня. При равной продолжительности дней и рав-
ной высоте пути солнца, количества дневной солнечной теплоты
равны. Таким образом, количество солнечной теплоты тропиче-
ского дня в эпоху весеннего равноденствия равно количеству сол-
нечной теплоты экваториального дня в эпоху летнего солнце-
стояния.
После весеннего солнцестояния солнце передвигается к северу
от экватора; с каждым новым днем полуденная высота его над
земным тропиком приближается к зениту, то есть увеличивается;
вместе с повышением пути солнца увеличивается и продолжитель-
ность тропического дня. В эпоху летнего солнцестояния передви-
жение солнца к северу достигает своего предела; полуденная точка
его отстоит тогда на 23°27' к северу от небесного экватора, то есть
совпадает с зенитом. Вместе с высотою пути солнца достигает наи-
932

большей величины и продолжительность тропического дня. Она
в эпоху летнего солнцестояния составляет 13 часов 27 минут.
После летнего солнцестояния солнце начинает передвигаться к
югу; полуденная точка пути солнца с каждым днем удаляется от
зенита, высота пути солнца и продолжительность дня в эту вторую
половину летнего полугодия уменьшается в том же порядке, каким
увеличивалась в первую половину его; и в эпоху осеннего равно-
денствия полуденная высота солнца снова равняется 66°33', про-
должительность дня вновь равна неизменной продолжительно-
сти экваториального дня, и количество дневной теплоты снова
равно тому, какое было в эпоху весеннего равноденствия, равно
количеству теплоты экваториального дня в эпоху солнцестоя-
ния.
Итак, каждый день второй половины летнего полугодия под
тропиком равняется соответствующему дню первой половины.
Таким образом, каждый день летней половины тропического года
равняется высотой пути солнца соответствующему дню экватори-
ального полугодия; но каждый имеет продолжительность больше
экваториальной. Потому каждый день летней половины тропиче-
ского года превосходит количеством теплоты солнца соответ-
ствующий ему день экваториального полугодия.
Из этого ясно, что во все продолжение летнего полугодия ли-
ния земного тропика получает от солнца количество теплоты боль-
ше того, какое получается линией земного экватора.
Но другая половина экваториального года равна первой по
высотам пути солнца и по количествам солнечной теплоты, кото-
рые, при равной продолжительности дней, прямо соразмерны вы-
сотам пути солнца.
Не таково отношение второй половины года к первой под тро-
пиком.
В эпоху осеннего равноденствия путь солнца совпадал с небес-
ным экватором, высота этого пути была 66°33'. После того солнце,
продолжая свое передвижение на юг, удаляется от экватора, вы-
сота пути его уменьшается, пока оно в эпоху зимнего солнцестоя-
ния достигнет предела своего передвижения к югу. Этот предел
равен величиною северному пределу, отстоит от экватора тоже
на 23°27'. Итак, в продолжение первой половины зимнего полу-
годия высота солнца на линии земного тропика понижается с
66°33' до 43°6'. Вместе с высотою пути солнца уменьшается и
продолжительность дня. В эпоху осеннего равноденствия тро-
пический день продолжается 12 часов; в эпоху зимнего солнце-
стояния продолжительность его составляет только 10 часов
33 минуты. Вторая половина зимнего полугодия одинакова с
первой.
Сравним теперь размеры полугодичных я годичных изменений
в дневных количествах солнечной теплоты под экватором и под
тропиком, припомнив, что при равной продолжительности дней
933

эти количества прямо пропорциональны высотам пути солнца, и
заметив, что полуденная высота солнца, определяющая высоту
дневного пути его, измеряется синусом того угла, до которого
солнце (точнее говоря: центр диска солнца) подымается над астро-
номическим горизонтом в полдень астрономического времени, что
синус зенита (угла 90°) принимается за единицу, что синусы двух
других углов — десятичные дроби и что продолжительность дня
в вычислениях этого рода — астрономическая (то есть удлинение
дня преломлением лучей солнца в атмосфере, не изменяющее ре-
зультата, а только запутывающее счет, не вводится в вычисление).
Пределы полугодичных и годичных изменений
в дневных количествах солнечной теплоты
Первое полугодие (летнее тропиче-
ское).
Наибольшее дневное количество
солнечной теплоты.
Первый фактор. Высота пути
солнца
Второй фактор. Продолжительность
дня
Наименьшее дневное количество
солнечной теплоты.
Первый фактор. Высота пути
солнца
Второй фактор. Продолжительность
ДНЯ
Второе полугодие (зимнее тропиче-
ское).
Наибольшее дневное количество
солнечной теплоты под тропиком
равно наименьшему летнего полу-
годия
Наименьшее дневное количество
солнечной теплоты.
Первый фактор. Высота пути
солнца
Второй фактор. Продолжительность
дня
Таким образом, в летнюю половину тропического года днев-
ные количества солнечной теплоты, начинаясь и кончаясь вели-
чинами, равными наименьшей экваториальной, и становясь по мере
удаления от равноденствий все более и более превосходящими
соответствующие экваториальные величины, достигают в летнее
солнцестояние такого превосходства над наибольшей экваториаль-
ной величиной, какое производится увеличением продолжитель-
ности дня с 12 часов до 13 часов 27 минут. Не будем вычислять
точной величины этого избытка теплоты, потому что вычисление
заняло бы слишком много места, если 6 изложить его простым
языком; а излагать иначе мы не хотим. Пусть же будет сказано
Под тропиком
1,0000
13 часов 27 мин.
0,9174
12 часов
Под экватором
1,0000
12 часов
0,9174
12 часов
Второе полугодие одинаково
с первым
0,6704
10 часов 33 мин.
934

здесь только то, что ясно и без точного вычисления: избыток наи-
большего тропического дневного количества солнечной теплоты
над наибольшим экваториальным должен быть довольно велик,
потому что удлинение дня, производящее его, имеет довольно
значительную величину: 12 часов, это значит: 720 минут; а
13 часов 27 минут, это 807 минут; излишек второго числа над
первым составляет больше 12%, то есть около одной восьмой
доли.
В зимнюю половину тропического года высоты пути солнца
уменьшаются с 0,9174 до 0,6704; а в соответствующую половину
экваториального года пределы изменения те же, как в первую по-
ловину: низший предел — 0,9174, высший—1,0000. Итак, если
бы в зимнюю половину тропического года продолжительность дня
не становилась меньше неизменной экваториальной, то дневные
количества солнечной теплоты изменялись бы в эту половину тро-
пического года от 0,9174 до 0,6704, наибольшее из них было бы
с лишком на 8% меньше наибольшего экваториального, а наи-
меньшее с лишком на 26% меньше наименьшего экваториального;
но вместе с понижением пути солнца в зимнюю половину тропиче-
ского года уменьшается и продолжительность дня; от этого про-
исходит уменьшение дневного количества солнечной теплоты в про-
порции более значительной, чем определяемые только по пониже-
нию пути солнца. Предел уменьшения продолжительности дня —
10 часов 33 минуты; таким образом, в тот день, когда высота пути
солнца составляет только 0,6704, день имеет не 720 минут, а
только 633 минуты; и количество теплоты солнца в этот день
должно быть много меньше того, какое определяется по одной
высоте пути солнца: 633 минуты, это лишь семь восьмых долей
неизменной продолжительности экваториального дня.
Что ж мы видим, сравнивая тропический год с экваториаль-
ным?
Экваториальный год состоит из двух одинаковых половин;
пределы изменения дневного количества солнечной теплоты в нем
1,0000 и 0,9174; разница между наибольшим и наименьшим коли-
чествами гораздо меньше 9%.
Тропический год состоит из летнего полугодия и зимнего полу-
годия. В летнее полугодие все дни имеют такие количества солнеч-
ной теплоты, которые больше экваториальных; предел этого
излишка довольно велик. В зимнее полугодие наибольшее количе-
ство дневной солнечной теплоты равно наименьшему экваториаль-
ному; наименьшее много очевидно меньше трех четвертей наимень-
шего экваториального.
Наконец сравним одно с другим два тропические полугодия.
Одно из них с начала до конца имеет количества дневной солнеч-
ной теплоты больше экваториальных, другое с начала до конца
имеет количества меньше экваториальных, и разница доходит до
935

предела, по которому тропическое количество дневной теплоты не
составляет и двух третей наименьшего экваториального.
Это значит — в тропическом годе около эпохи зимнего солнце-
стояния дневные количества солнечной теплоты вдвое меньше
количеств солнечной теплоты дней около эпохи летнего солнце-
стояния.
Ясно, что по распределению дневных количеств солнечной теп-
лоты тропический год значительно отличается от экваториального;
ясно, что насколько температура зависит от дневных количеств
солнечной теплоты, тропический год должен иметь в зимнюю по-
ловину довольно большой период времени холодного сравнительно
с наименее теплыми днями экваториального года, а в летнюю
половину — довольно большой период времени более знойного,
чем самые теплые дни экваториального года.
Все мы знаем, что температура местности определяется не
исключительно действием дневных количеств солнечной теплоты,
падающей на атмосферу этой местности, что морские течения и ве-
тер переносят большие количества тепла или холода из одной мест-
ности в другую, что болото и песчаная степь неодинаково воспри-
нимают и сохраняют теплоту или холод; знаем, что эти и другие
влияния производят в некоторых местностях очень большое уве-
личение или уменьшение летнего тепла или зимнего холода; знаем
также, что с повышением местности над уровнем моря понижается
температура; все мы знаем, что на вершинах Андов под эквато-
ром лежит вечный снег, а у северного полярного круга есть мест-
ности, в которых весь год имеет почти ровную температуру, как,
например, на Шетлэнтских островах под 61° широты; знаем, что
линии равных годичных температур под некоторыми меридианами
подымаются в полярном направлении градусов на 12 дальше сво-
его положения под другими меридианами, что изгибы линий наи-
большей летней температуры имеют размеры еще более значи-
тельные, что еще значительнее изгибы линий наименьшей зимней
температуры. Но как бы велики ни были размеры температурных
изменений, производимых в действии дневных количеств солнеч-
ной теплоты местными особенностями других температурных
влияний, все-таки должно иметь ясное понятие об основном за-
коне распределения температур, состоящем в изменениях дневного
количества солнечной теплоты в продолжение года. Эти основные
количества дают нам возможность понимать истинный характер
климатических особенностей, производимых местными различи-
ями влияний, видоизменяющих результаты основного распре-
деления температур по направлению меридианов от экватора к
полюсу.
Мы представили обзоры годичных изменений в дневных коли-
чествах солнечной теплоты под экватором и под тропиком. Сде-
лаем соображения о том, как изменяются эти количества под
широтами между тропиком и полярным кругом.
436

Все мы знаем, что дневные количества солнечной теплоты в
зимнее полугодие уменьшаются по направлению от тропика к по-
люсу и что на полярном круге в эпоху зимнего солнцестояния
центр диска солнца в астрономический полдень уже не подымается
выше линии астрономического горизонта, то есть ночь по астро-
номическому счету длится целые сутки и дневное количество сол-
нечной теплоты, даваемое в эти сутки отчасти верхнею половиной
солнечного диска, подымающейся на некоторое время выше линии
астрономического горизонта, отчасти преломлением лучей солнца
в атмосфере, подымающим солнце выше видимого горизонта,
когда оно находится несколько ниже астрономического горизонта,
составляет величину такую незначительную, которая не имеет
практической важности; в этот день под полярным кругом солнце
несколько времени светит, но почти нисколько не согревает; мы
знаем также, что период непрерывной ночи увеличивается за по-
лярным кругом и что на полюсе он по астрономическому счету
высот солнца занимает все зимнее полугодие. Потому все мы имеем
отчетливое понятие, что насколько температура определяется
дневными количествами солнечной теплоты, зимнее полугодие ста-
новится все более и более холодным по направлению от тропика
к полюсу; но каков характер изменений дневных количеств сол-
нечной теплоты по этому направлению меридианов в летнее полу-
годие? Точные вычисления потребовали бы слишком много места,
если бы мы стали излагать их основания простым языком. Потому
ограничимся приведением нескольких цифр, дающих возможность
судить о приблизительной величине дневных количеств солнечной
теплоты под широтами между тропиком и полярным кругом в
эпоху летнего солнцестояния. Это будут цифры полуденных высот
солнца и продолжительности дня. Количество дневной теплоты
получается не через простое перемножение этих двух факторов,
а через вычисление по формуле, пользоваться которой посредством
общеизвестных арифметических способов — дело многосложное.
Но простое соображение о пропорциях, по которым идут в напра-
влении от тропика к полюсу уменьшение полуденной высоты солн-
ца и увеличение продолжительности дня в эпоху летнего солнце-
стояния, дает уже некоторую ясность представлению о том, как
относятся дневные количества солнечной теплоты в эту эпоху под
затропическими широтами к наибольшему дневному количеству
солнечной теплоты под экватором. Рядом с цифрами элементов,
определяющих количества дневной теплоты солнца в эпоху лет-
него солнцестояния, мы приведем цифры полуденных высот солнца
в эпохи равноденствий; продолжительность дня под всеми широ-
тами дополярного круга равна тогда экваториальной; потому
цифры высот пути солнца в эти эпохи с точностью соответствуют
количествам дневной теплоты и прямо показывают, в какой про-
порции эта теплота находится к наибольшей экваториальной, соот-
ветствующей синусу угла 90°, принимаемому за 1,0000.
937

Эпоха равноденствия
Эпоха летнего солнцестояния
Широта
Полуденная
высота
солнца.
Угол
23°27'
(тропик)
25°
30°
35°
40°
45°
50°
55°
60°
65°
66°33'
(полярный
круг)
66°33'
65°
60°
55°
50°
45°
40°
35°
30°
25°
23°27'
Синус
угла
Полуденная
высота
солнца.
Угол
0,9174
0,9063
0,8660
0,8192
0,7660
0,7071
0,6428
0,5736
0,5000
0,4226
0,3979
90°
88°27'
83°27'
78°27'
73°27'
68°27'
63°27
58°27'
53°27'
48°27'
46°54'
Продол-
жительность
дня. Часы
и минуты
Полуден.
высота
солнца.
Синус угла
13 ч. 27 м. 1,0000
13 »
13 »
14 »
14 »
15 »
16 »
17 »
18 »
21 »
24 »
34
56
22
51
26
09
07
30
09
0,9996
0,9995
0,9797
0,9586
0,9301
0,8945
0,8522
0,8033
0,7484
0,7302
Продолжитель-
ность дня.
Отношение ее
к продолж. эк-
ватор. дня, при-
нимаемой зa
единицу
1
1,1305
1,1611
1,1972
1,2375
1,2861
1,3458
1,4264
1,5417
1,7708
2,0000
Вдумываясь в цифры этой таблицы, легко понять, что закон
изменения дневных количеств солнечной теплоты под широтами
между тропиком и полярным кругом в летнее полугодие имеет
характер, определяемый следующими существенными чертами: чем
дальше от экватора за тропиком находится данная местность, тем
меньше полуденная высота солнца над нею в эпоху весеннего
равноденствия (а при равной продолжительности дня этой эпохи
под всеми широтами до полярного круга количество дневной теп-
лоты под каждой широтой в эту эпоху с точностью соответствует
полуденной высоте солнца). Под всеми широтами между тропи-
ком и экватором количество дневной теплоты в эпоху летнего
солнцестояния много больше наибольшего дневного количества
солнечной теплоты под экватором. Но та величина, какую имеет
количество дневной солнечной теплоты в эпоху весеннего рав-
ноденствия, тем меньше, чем дальше от экватора круг широты;
следовательно, тем больше времени надобно для того, чтоб
это возрастающее количество сравнялось с наибольшим эквато-
риальным и тем меньше времени остается до летнего солнце-
стояния.
Таким образом, летнее полугодие под широтами между тропи-
ком и полярным кругом отличается от соответствующего эквато-
риального полугодия тем, что соразмерно расстоянию круга ши-
роты от тропика уменьшается число дней, в которые дневное коли-
чество солнечной теплоты больше наибольшего экваториального.
Вторая половина летнего полугодия в этом отношении одинакова,
как мы знаем, с первой; потому закон распределения дневных ко-
личеств солнечной теплоты под широтами между тропиком и по-
лярным кругом будет таков;
938

Чем дальше от экватора находится круг широты, тем большее
число дней после весеннего равноденствия и перед осенним равно-
денствием принадлежит частям полугодия, имеющим количества
солнечной теплоты меньше наименьшего экваториального; за этой
первой частью весенней четверти года и перед соответствующею
ей последней частью осенней четверти года летнее полугодие
имеет под всякой широтой между тропиком и полярным кругом
такие дни, в которые количество солнечной теплоты повышается
через величины от наименьшей до наибольшей экваториальной;
между этими вторыми частями весенней и осенней четвертей года
находится некоторое количество дней, имеющих количество солнеч-
ной теплоты больше наибольшего экваториального. Эта часть лет-
него полугодия, состоящая из конца весенней и начала осенней
четвертей года, имеет продолжительность тем большую, чем ближе
к тропику параллельный круг, и тем меньшую, чем дальше он от
тропика. Вычислять длину ее под разными широтами между тро-
пиком и полярным кругом мы не будем по той же причине, по ко-
торой не вычисляли наибольших количеств дневной теплоты в
эпоху летнего солнцестояния для широт между экватором и поляр-
ным кругом. Но есть на земном шаре два пункта, относительно
которых можно вычислить очень немногосложным способом коли-
чество теплоты в каждый день летнего полугодия; это — полюсы.
Простота вычисления дает нам возможность привести цифру днев-
ного количества солнечной теплоты под северным полюсом в эпоху
летнего солнцестояния. А для того, чтоб узнать отношение этой
величины к количеству солнечной теплоты под экватором, мы вы-
числим наибольшее экваториальное количество дневной теплоты.
Мы примем простой способ вычисления, чтобы каждый читатель
мог сам проверить его.
В каждый момент дня количество теплоты, идущей от солнца
на атмосферу данной местности, прямо пропорционально высоте
солнца (точнее сказать, высоте центра диска солнца) над астро-
номическим горизонтом этой местности (то есть над тою линиею,
какую образует горизонт на открытом море или на равнине, кото-
рая расстилается до края горизонта без всяких заметных повыше-
ний или понижений своего уровня, образует, подобно морю, пра-
вильную часть поверхности эллипсоида). Высоты солнца изме-
ряются, как мы знаем, синусами углов, образуемых центром его
диска с тою точкою круга горизонта, которая находится на том
же меридиане. В хороших таблицах логарифмов есть таблицы си-
нусов, выраженные не логарифмами этих цифр, а самыми цифрами.
Потому каждый, имеющий хорошие таблицы логарифмов, может
проверить наше вычисление наибольшего количества дневной теп-
лоты под экватором, сделав простое сложение готовых цифр, нахо-
дящихся в таблицах длины синусов. Если же у желающего сделать
проверку нет под руками хороших таблиц логарифмов, он может
проверить наше вычисление, взяв хотя бы самые маленькие таб-
939

лицы логарифмов. Ему должно будет приискивать логарифмы си-
нусов и потом приискивать в таблицах чисел те цифры, которые
соответствуют этим логарифмам; эти цифры и будут цифрами
длины синусов.
Простым арифметическим способом, которым поведем мы наше
вычисление наибольшего дневного количества солнечной теплоты
под экватором, получаются цифры лишь для отдельных точек кри-
вой линии, составляющей путь солнца. Но если брать эти отдель-
ные пункты на таких расстояниях, чтобы изгибы кривизны между
ними не имели значительной величины, то приблизительный счет
дает вывод, мало отличающийся от точного. Так, например, когда
вычисляются стороны вписанного в круг многоугольника, имею-
щего 192 стороны, то получается величина обвода, несколько
меньшая, чем окружность круга, а когда вычисляются стороны та-
кого же многоугольника, описанного около круга, то получается
величина обвода, несколько большая окружности круга. Но раз-
ница между обводами первого и второго многоугольников оказы-
вается очень мала; потому видно, что истинная величина окруж-
ности круга, занимающая средину между этими двумя величинами,
еще меньше отличается от каждой из них, чем они отличаются
одна от другой. Наш многоугольник будет иметь не 192 стороны,
а 360 сторон в полном своем обводе (180 сторон в половине об-
вода); потому даст вывод, очень близкий к точной величине.
Мы разделим дневную половину пути солнца на градусы и
будем находить высоты центра диска солнца в моменты прохож-
дения его через каждую из точек его дневного пути, совпадающих
с делением на градусы; таким образом мы получим ряд высот,
соответствующих точкам дневного пути солнца, — 0°, 1°, 2° и т. д.
до другой оконечности полукруга: 178°, 179°, 180°. Для ясности
приведем начало, небольшую долю средней части и конец этого
ряда цифр.
Пункты
дневного пути
0°
1°
2°
3°
4°
" 86°'
87°
88°
89°
90°
91°
92°
178° '
179°
180°
Высоты центра диска солнца в эти
моменты прохождения через эти пункты
0,0000
0,0175
0,0349
0,0523
0,0698 и так далее
0,9976
0,9986
0,9994
0,9998
1,0000
0,9998 ( = высоте 89°)
0,9994 ( = высоте 88°) и т. д.
6,0349 ( = высоте 2°)
0,0175 ( = высоте 1°)
0,0000 ( = высоте 0°)
940

Представим себе, что прямые линии, соответствующие своими
длинами величинам этих цифр длины синусов, поставлены верти-
кально на горизонтальной линии в равных расстояниях одна от
другой; мы получим ряд линий, из которых каждая следующая
подымается верхним своим концом выше предыдущей, сначала
много, потом меньше и меньше, пока в средине ряда повышение,
уже давно сделавшееся незначительным (соответственно разницам
цифр: 0,9994, 0,9998, 1,0000), прекращается на самой средине ряда
(в пункте 90°, синус которого имеет длину 1,0000) и дальше за-
меняется понижением, ход которого совершенно соответствует
ходу повышения в первой половине ряда (соответственно следую-
щим за 1,0000 цифрам 0,9998, 0,9994 и т. д.).
Соединим верхние концы наших вертикальных линий попереч-
ными линиями, которые в начале и в конце ряда вертикальных
линий будут иметь очень наклонное положение, а чем ближе к
средине ряда, тем меньшую наклонность, и в самой средине ряда
будут лежать почти горизонтально. Таким образом, мы получим
многоугольник, верхний край которого образуется ломаной ли-
ниею, сначала подымающейся круто, потом все менее и менее круто,
перегибающейся на своей средине и опускающейся сначала полого,
потом круто в другой половине своей, а нижний край образуется
горизонтальной линиею. Верхний обвод многоугольника имеет
180 сторон, соответственно тому, что мы считали длины синусов
для каждого градуса половины круга. Площадь между ломаной
линией верхнего обвода и горизонтальной линией, служащей
основанием многоугольника, будет своею величиною обозначать
количество солнечной теплоты, идущей на атмосферу линии зем-
ного экватора в продолжение того дня, в который солнце прохо-
дит над этой линией через зенит.
Мы имеем цифры высот пунктов перелома верхнего края на-
шего многоугольника; какими цифрами должны быть выражаемы
горизонтальные расстояния между этими вертикалами. Та основ-
ная горизонтальная линия, на которой вертикально поставлены
линии синусов, — эта линия продолжительности экваториального
дня. Он имеет 12 часов, то есть 720 минут. А мы поставили на
этой линии 181 вертикал, в равных один от другого расстояниях,
по числу градусов полукруга от 0° до 180о (0°, 1°, 2° и т. д. до 180°,
это 181 цифра, а не 180 цифр; потому и число вертикалов 181;
первый и последний вертикалы, соответствующие синусам 0 и
180° равны 0; каждый из них — точка на горизонтальной линии,
обозначающая тот пункт, на котором пересекает ее наклонная ли-
ния, опускающаяся от 1° к 0° и от 179° к 180°; число расстояний
между 181 вертикалами будет 180).
Итак, горизонтальная линия, изображающая собою продолжи-
тельность дня, имеющего 720 минут, разделена на 180 равных ча-
стей; ясно, что каждая из этих частей представляет собою про-
941

должительность четырех минут. И действительно мы знаем, что
солнце проходит каждый градус своего пути в 4 минуты времени,
а мы ставили на горизонтальной линии вертикалы, изображаю-
щие собою высоты солнца на пунктах его пути, отстоящих один
от другого ровно на градус. Итак, если мы будем вести счет вре-
мени по минутам, то каждую из 180 равных частей горизонталь-
ного основания нашего многоугольника мы должны считать за 4.
По этой норме счета мы должны будем помножить на 4 ту сумму,
какая получается у нас через сложение всех цифр, обозначающих
длины вертикалов, то есть высоты солнца. Тогда мы будем иметь
счет суммы площади, выраженный произведением высот его, счи-
таемых десятитысячными долями радиуса, на продолжительность
времени, считаемого по минутам. Но мы должны иметь счет, выра-
женный в единицах количества теплоты. Для этого мы должны
будем перемножить полученное нами первое произведение на коэ-
фициент теплоты. Счет теплоты ведется по единицам, называе-
мым калориями. Калория — такое количество теплоты, которое
повышает на 1° стоградусной скалы термометра 1 кубический сан-
тиметр воды (или <если> считать не по объему, а по весу, то
один грамм воды). Теперь принимают, что количество теплоты,
падающей на 1 квадратный сантиметр верхнего слоя атмосферы
от солнца, находящегося в зените, равно 2,5 калориям, то есть:
если был бы выставлен действию лучей солнца, находяще-
гося в зените, один грамм воды в сосуде с вертикальными стен-
ками, имеющем площадь дна, равную 1 квадратному сантиметру я
был огражден от охлаждения, и если бы лучи солнца падали на
эту воду, нимало не ослабленные в своей теплоте прохождением
через атмосферу, то температура этого грамма воды повысилась
бы в продолжение 1 минуты на 2,5 градуса стоградусного термо-
метра. Последнее условие неудобоисполнимо: невозможно предот-
вратить уменьшения теплоты лучей солнца при их прохождении
через атмосферу до нас или инструментов, которыми производим
мы наблюдения. Но поглощение части теплоты лучей солнца атмо-
сферою при прохождении через атмосферу уменьшает только силу
их действия на поверхность земли или моря и предметы, находя-
щиеся невысоко над этой поверхностью, а сумма их действия на
температуру остается равна полной силе той теплоты, какую имеют
они за вычетом части, отраженной в пространство. Потому, когда
определяется теплотворное действие лучей солнца, то принимают
его за равное 2,5 калориям в продолжение минуты времени при
высоте солнца, соответствующей зениту.
Итак, мы должны начать вычисление сложением длины сину-
сов, соответствующих высотам солнца в моменты его прохождения
через 0°, 1° и т. д. в тот экваториальный день, когда в полдень оно
проходит через зенит. Чтобы каждый читатель мог проверить де-
ланное нами вычисление, помещаем в примечании таблицу длины
синусов углов 0°, 1°, 2° и т. д., 90°.
942

Таблица длины синусов углов от 0° до 90° по интервалам, равным градусу
0°,00000
1°,00175
2°,00349
3°,00523
4°,00698
5?,00372
6°,01045
7°,01219
8°,01392
9°,01564
10°,01736
11°,01903
12°,02079
13°, 02250
14°,02419
15°,02630
16°,02756
17°,02924
18°,03090
19°,03256
20°,03420
21°,03534
22°,03746
23°,03907
24°,04067
25°,04226
26°, 04384
27°,04540
28°,04695
29°,04848
30°, 05000
31°,05150
32°,05299
33°,05446
34°,05592
35°,05736
36°,05878
37°,06018
38°,06157
39°,06293
40°,06428
41°,06561
42°,06691
43°,06820
44°,06947
45°,07070
46°,07194
47°,07314
48°,07431
49°,07547
50°,07660
51°,07771
52°,07880
53°,07986
54°,08090
55°,08192
56°,0.-290
57°,03387
53°,03480
59°, 03572
60°,08660
61°,08746
62°,08829
63°,03910
64°,03988
65°,09063
66°,09135
67°,09205
68°,09272
69°,09336
70°,09397
71°,09455
72°,09511
73°,09563
74°,09613
75°,09659
76°,09703
77°,09744
78°,09781
79°,09816
80°,09848
81°,09877
82°,09S03
83°,09925
84°,09945
85°,09963
86° ,09975
87°,09986
88°,09994
89°,09998
90°,10000
Каждой цифре от синуса 0°до синуса 89° соответствует такая
же цифра в другой половине счета, от синуса 91° до синуса 180°.
Итак, сложив цифры от синуса угла 0° — 0,0000 до синуса угла
89°—0,9998, мы должны удвоить сумму их. Слагая, получаем
56,7984; множим эту цифру и получаем 113,5968; прибавляем
к этому произведению синус 90°, встречающийся только один раз
и потому не введенный нами в сложение цифр, сумму которых на-
добно было удвоить; получаем
113,5968
+ sin 90° —
1,0000
114,5968
Эта цифра — сумма синусов углов 0°, 1°, 2° и т. д. до 180°, сумма
высот солнца в моменты его прохождения через эти пункты днев-
ного пути. Счет высот веден по долям высоты зенита, потому сум-
ма получена в единицах высоты зенита. Это значит, что сумма
согревающей силы солнца в моменты его прохождения через
пункты от 0° до 180° превышает с лишком в 114 раз ту силу дей-
ствия, какая принадлежит моменту прохождения солнца через
зенит. Пункты высот, определенных нами и соединенных в сумму
по счету высоты зенита, отделены один от другого целым градусом
пути; а каждый градус пути солнце проходит, как мы знаем, в
4 минуты; мы знаем также, что количество теплоты, идущей в про-
должение минуты с лучами солнца, находящегося в зените, прини-
мается за равные 2,5 калориям; это значит, что если мы хотим
выразить в калориях сумму теплоты, идущей на атмосферу под
экватором в продолжение того дня, когда солнце в полдень прохо-
дит над линией земного экватора через зенит, мы должны помно-
жить полученную нами сумму высот солнца на 4 и произведения
помножить на 2,5, то есть, по легкости счета при замене этих двух
перемножений одним, помножить ее прямо на 4X2, 5=10. Таким
943

образом, мы получаем вывод, что сумма теплоты, идущая в про-
должение этого дня на линию экватора, равняется 1145,968. За
исключением двух крайних цифр = 0,0000 и средней цифры
= 1,0000, все слагаемые длины синусов — бесконечные дроби; мы
брали их с четырьмя знаками; при таком счете каждая принимае-
мая цифра может заключать в себе погрешность, почти равную
половине единицы последнего места десятичной дроби, которое бе-
рется в счет с отбрасыванием всей следующей части дроби. Нет
правдоподобия, чтобы все 179 слагаемых дробных цифр имели
наибольшую возможную погрешность и чтобы во всех она одина-
ково была плюсом или во всех минусом. Но очень правдоподобно,
что сумма 179 погрешностей, каждая из которых может прости-
раться до половины 1 последнего знака, составляет несколько еди-
ниц последнего принятого в счет места десятичных дробей, и оди-
наково возможно этой погрешности быть плюсом или минусом;
таким образом, истинная цифра теплоты этого экваториального
дня может составлять или 1145,980 или только 1145,950 вместо
полученной нами цифры 1145, 968.
Мы вычислили сумму дневной теплоты под экватором в тот
день, когда солнце проходит через зенит, то есть вычислили наи-
большее количество теплоты экваториального дня. Вычислим те-
перь сумму теплоты, идущей от солнца на полюс в день летнего
солнцестояния. Этот счет очень прост. Пути солнца над земным
полюсом лежат горизонтальными кругами; всегда или виден, или
не виден весь круг. В зимнее полугодие он вовсе не виден; в лет-
нее полугодие он весь виден непрерывно от весеннего до осеннего
равноденствия. Дни этого полугодия различаются между собой
только высотой, на какой горизонтально лежит весь круг; в эпоху
летнего солнцестояния, когда высота его достигает наибольшей
величины, она составляет 23°27'. Синус этого угла равняется
0,397949 (Мы берем эту дробь не с четырьмя, а с шестью десятич-
ными знаками, потому что всякая погрешность в ней увеличи-
вается, как увидим, в 360 раз при переложении ее в сумму дневной
теплоты, следовательно, должно взять величину ее с гораздо боль-
шей степенью приближения, чем какая достаточна для дробей,
входящих в сумму высот солнца лишь по два раза). Мы вели вы-
числение высот солнца в экваториальный день по расстояниям от
градуса до градуса; следовательно, и сумму высот солнца в поляр-
ный день мы должны составить через сложение всех высот солнца
по расстояниям от градуса до градуса, а этот день состоит из пол-
ного круга солнца, то есть солнце проходит в этот день через все
360 градусов круга. На каждом градусе высота его одна и та же,
потому что круг имеет горизонтальное положение. Таким образом
мы найдем сумму высот солнца на всех 360 точках прохождения
его через градусы, перемножив общую высоту каждого из этих
моментов на 360. Делаем умножение и получаем:
0,397949x360 = 143,2616
944

Умножаем эту сумму высот на 10 и получаем, что количество
солнечной теплоты, идущее на земной полюс в день летнего солн-
цестояния, составляет 1432,616.
А наибольшая сумма солнечной теплоты экваториального дня
составляет, как мы видели, только 1145,968. Принимая наиболь-
шую экваториальную сумму дневной солнечной теплоты за 1 срав-
нения, мы найдем, что сумма солнечной теплоты, идущая на полюс
в день летнего солнцестояния, равняется 1,25, то есть, что в этот
день на атмосферу полюса идет количество теплоты, превышающее
целой четвертью наибольшую экваториальную сумму дневной теп-
лоты.
Те из наших читателей, которым не случилось раньше чтения
этого нашего очерка узнать, какова сумма теплоты, идущей на
атмосферу полюса в день летнего солнцестояния, и каково отно-
шение этой величины к наибольшей сумме теплоты экваториаль-
ного дня, усомнились бы в справедливости найденного ими теперь
вывода, если бы не шли вместе с нами к нему шаг за шагом, имея
полную возможность проверить каждую цифру и каждый арифме-
тический прием, посредством которых формировался вывод. Мы
не имели права предполагать доверия к нам в деле разъяснения
астрономических вопросов; нам следовало, напротив того, предпо-
лагать во многих читателях мнение, что автор «Очерка научных
понятий по некоторым вопросам всеобщей истории» вовсе не спе-
циалист по математике. Это мнение справедливо; но дело не в том,
специалист ли он по математике, а лишь в том, случилось ли ему
узнать астрономические истины, относящиеся к вопросу о распре-
делении солнечной теплоты по разным параллельным кругам и по
разным временам года. Надобно было изложить процесс получения
этих истин таким простым языком, чтобы ход соображений был
ясен для тех читателей, знания которых по математике не превыша-
ют знаний автора, и чтобы каждый из них мог проверить вывод.
Излишек теплоты дня летнего солнцестояния под полюсом
сравнительно с наибольшей дневной теплотой под экватором так
велик, что очевидно не мог возникнуть весь в один день; напротив,
возрастание, шедшее от 0 в начале первой половины летнего полу-
годия к величине 1,25, в конце ее должно было достичь величины
1,00 за довольно большое число дней перед солнцестоянием; умень-
шение от 1,25 до 1,00 идет в начале второй половины полугодия
тем же ходом, каким шло в конце первой половины возрастание,
и также займет довольно большое число дней. Таким образом,
даже под полюсом находится в средине летнего полугодия довольно
большой период времени, когда дневные количества солнечной
теплоты превышают наибольшую дневную теплоту солнца под
экватором. Понятно, что чем дальше от полюса, чем ближе к тро-
пику, тем длиннее эта часть летнего полугодия.
Мы говорили о дневных количествах солнечной теплоты в лет-
нее полугодие под полюсом только для того, чтобы придать яс-
945

ность понятию об отношениях этого полугодия под высокими ши-
ротами к экваториальному полугодию. Люди не живут под полю-
сом; возвратимся к соображениям о тех широтах, в которых живут
они. Мы сделали обзор годичного распределения дневных теплот
солнца под тропиком и видели, что все дни летнего полугодия под
этой широтой имеют дневные количества солнечной теплоты боль-
шие количеств ее в соответствующие дни экваториального года, но
что другое полугодие под тропиком имеет гораздо меньше солнеч-
ной теплоты, чем под экватором, где оно одинаково с первым полу-
годием. Широты между экватором и тропиком, разумеется, зани-
мают по распределению дневных теплот средние положения соот-
ветственно своим географическим широтам: чем ближе к экватору,
тем меньше разница между полугодиями, чем ближе к тропику, тем
больше она.
За тропиком она возрастает по направлению к полюсу, это мы
все знаем; но большую важность представляет разъяснение во-
проса о том, который из двух пределов дневного количества солнеч-
ной теплоты передвигается с увеличением широты с такою быст-
ротою, что его изменение образует главную причину увеличения
разницы между летним и зимним полугодиями. Мы теперь имеем
уже довольно отчетливое представление об этом. Наибольшее ко-
личество дневной теплоты или не уменьшается сравнительно с тро-
пическим под более далекими от экватора широтами, или умень-
шается очень мало. Летние полугодия под градусами широты
между тропиком и полярным кругом имеют сумму солнечной
теплоты тем меньшую, чем дальше от тропика; но уменьше-
ние летней полугодичной суммы происходит не от понижения
верхнего предела в возрастании дневных количеств солнечной
теплоты, а собственно оттого, что понижается предел, с кото-
рого начинают расти они в летнее полугодие, и понижается на-
равне с ним предел, до которого падают они в конце полугодия.
Эти начальный и конечный пределы под широтами между тропи-
ком и полюсом совпадают с эпохами весеннего и осеннего равно-
денствия, когда, как мы знаем, продолжительность дня под всеми
широтами до полюса равна неизменной экваториальной и состав-
ляет 12 часов. А при этой равной под всеми широтами продолжи-
тельности дня эпох равноденствия, количества дневной теплоты
прямо пропорциональны полуденным высотам солнца. Рассмотрим
первые две колонны той нашей таблицы, в которой приведены по-
луденные высоты солнца в эпохи равноденствий под некоторыми
из широт между тропиком и полярным кругом, сравним эти вы-
соты. Под тропиком полуденная высота в эпоху равноденствия=
=0,9174, то есть она лишь на одну тринадцатую долю меньше
высоты зенита; под широтою 25° она равна 0,9063, то есть на рас-
стоянии лишь немногим больше полутора градуса от тропика по
направлению к полюсу она уменьшилась на 0,01111, на одну девяно-
стую долю, и стала уж на одиннадцатую долю меньше зенитной.
946

Под широтами 30° она равна 0,8660, на расстоянии 5° ее умень-
шение составило 0,0403, то есть одну двадцать пятую долю еди-
ницы, служащей нормою сравнения, и она стала почти на одну
седьмую долю меньше зенитной; делая следующие переходы по
расстояниям 5°, мы видим такой ряд цифр:
Широта 25° 20° 35° 40° 45° 50° 55° 60° 65°
П о л у д . в ы с . 0,9063 0,8660 0,8192 0,7660 0,7071 0,6428 0,5733 0,5000 0,4226
Разности 403 468 532 5 8 9 643 690 738 774
С каждым переходом на 5° по направлению от экватора к по-
люсу разность полуденной высоты от высоты предшествовавшего
круга широты становится больше; это значит, что дневное количе-
ство теплоты в эпоху равноденствия уменьшается в пропорции бо-
лее значительной, чем уменьшается расстояние от полюса или
увеличивается расстояние от экватора; иначе сказать: уменьшение
дневного количества теплоты в эпоху равноденствия идет прогрес-
сией более быстрой, чем приближение пунктов меридиана к по-
люсу.
Чем ниже тот уровень, с которого идет возрастание дневного
количества солнечной теплоты в первую половину летнего полуго-
дия, тем позднее достигнет эта растущая величина равенства с
наименьшей экваториальной; потом пройдет несколько времени до
достижения ею равенства с наибольшей экваториальной и, за вы-
четом этих двух частей, тем меньше останется часть четверти года,
в которую эта величина превосходит наибольшую экваториальную.
Вторая четверть летнего полугодия одинакова, как мы знаем, с
первой по количествам дневной теплоты; следовательно, чем даль-
ше от тропика круг широты, тем большую часть в обеих половинах
летнего полугодия составляют дни, имеющие количество дневной
теплоты меньше наименьшего экваториального. Собственно, в этом
и состоит разница летних полугодий под далекими от экватора
широтами от соответствующего по времени экваториального полу-
годия. Не уменьшением наименьших количеств дневной теплоты
отличаются летние полугодия этих широт от экваториального по-
лугодия, а увеличением продолжительности и интенсивности стужи
в начале и в конце своего летнего полугодия.
Если бы температура дней летнего полугодия определялась
только количествами дневной теплоты в это полугодие, она не
была бы очень низка даже и под полярным кругом. Полуденная
высота солнца в эпохи равноденствий под полярным кругом со-
ставляет 0,3979, то есть равняется почти двум пятым долям наи-
большей экваториальной дневной теплоты, составляет почти че-
тыре девятых доли наименьшего экваториального количества. Раз-
ница велика, но не колоссальна. Жизнь под полярным кругом была
бы удобна для однолетних растений, которым нужна теплота лишь
947

в продолжение пяти или даже только четырех месяцев, если бы
высота температуры там определялась исключительно дневными
количествами солнечной теплоты с начала летнего полугодия. Не
только пшеница превосходно росла бы под полярным кругом, очень
хорошо росли бы там и маис, и даже рис. Но дело в том, что на-
чалу летнего полугодия под широтами, близкими к полярному
кругу, предшествует полугодие с очень малыми количествами днев-
ной теплоты. В продолжение этого полугодия температура падает
так низко, что нужна очень большая сумма дневных теплот весен-
ней четверти года для ее поднятия до уровня выше точки замер-
зания, и потом нужна очень большая сумма этих теплот для того,
чтоб исчезли лед и снег, оттаяла почва на такую глубину, какая
нужна для развития корней пшеницы; еще тяжелее для жизни
растений, подобных пшенице, другое обстоятельство: под широ-
тами, далекими от экватора, бывают даже днем морозы после того,
как земля уж оттаяла на довольно большую глубину, а по ночам
морозы бывают и после того, как перестают бывать морозы днем;
нескольких часов такой низкой температуры достаточно, чтоб
убить растение, подобное пшенице.
Таким образом, разницы между климатическими поясами про-
изводятся, во-первых, понижением количеств дневной теплоты в
начале летнего полугодия и, во-вторых, холодностью зимнего по-
лугодия. Этот второй элемент климатических различий имеет наи-
большее значение в произведении разниц между растительностью
под разными широтами, а характер растительности — важнейший
из тех элементов, которыми определяется удобство или неудобство
человеческой жизни у племен, перешедших от добывания пищи
исключительно охотой или рыболовством к способам пропитания,
дающим более изобильные и более верные средства жизни.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ Р У С С К О Г О
ПЕРЕВОДА « В С Е О Б Щ Е Й ИСТОРИИ» Г. ВЕБЕРА, Т. I
В новом издании нашего перевода первого тома книги Вебера
мы переработали форму изложения сообразно привычкам русской
публики, бесспорно хорошим.
Книга Вебера напечатана тремя шрифтами: основной рассказ
напечатан крупным шрифтом (цицеро); он перерывается вставками
менее крупного шрифта (боргеса); это — пополнения к основному
рассказу; кроме того, есть вставки еще более мелкого шрифта (пе-
тита); это—или выписки из немецких ученых, или рассказы со-
держания книг. Большие отделы, соответствующие главам, но не
имеющие никакого названия, разделены на куски менее крупные;
эти куски подразделены на мелкие, мелкие дробятся на более мел-
кие. На полях выставлены заглавия отделов, еще более мелких,
имена государей, хронологические цифры.
948

Эта тяжелая форма изложения давно брошена французскими
и английскими учеными; русской публике она не нравится; начи-
нают покидать ее и немецкие ученые, которым одним оставалась
она мила. Мы в переработке своего перевода заменили ее общепри-
нятой у французов, англичан и русских, менее растянутой и более
удобной для чтения связной формой рассказа.
Мы отбросили дробление книги на куски разных шрифтов;
весь текст мы сделали непрерывным цицеро; куски прежнего бор-
геса и прежнего петита, обратившись в строки одного шрифта с
основным рассказом, получили типографскую возможность не
быть перерывами рассказа, стать его частями. Мы распределили
их по тем местам его, с которыми они связаны по содержанию и
от которых были оторваны своим различием по величине букв. При
этом устранились повторения, которых было множество: в основ-
ном рассказе дело излагалось кратко, в пополнениях — подробнее;
краткое изложение не заключало в себе ровно ничего, кроме по-
вторяемого подробнее в пополнении; когда подробное изложение
переносилось в соответствующее место краткого, краткое выходило
совершенно излишним и выпускалось.
Дробление рассказа на мелкие куски отброшено. Когда история
народа не превосходит своим объемом величину одной обыкновен-
ной главы, она осталась без всякого деления, потому что подраз-
деления, более мелкие, чем главы, не допускаются нынешними пра-
вилами изложения ученых книг. Те части рассказа, которые имеют
размер, превышающий величину главы, разделены на главы: рас-
сказ о египтянах — на две главы, рассказ об индийцах — на пять,
об израильтянах — на шесть глав.
Обозначение содержания, уничтоженное на полях, заменено
подробным оглавлением, представляющим несравненно больше
удобства находить страницу, на которой рассказывается прииски-
ваемый факт. Такие оглавления принято делать в английских исто-
рических книгах.
Хронологические цифры перенесены с полей в текст; через это
сделалось во всех случаях ясным, к какому именно факту отно-
сится цифра. А при постановке цифр на полях, очень часто выхо-
дила путаница: «а одной строке текста говорится о двух, о трех
фактах, например: одержана победа, взята крепость, одержана
вторая победа; на поле против этой строки поставлена цифра года,
месяца, числа; к которому из трех фактов она относится? Этого
обыкновенно нельзя разобрать, если не помнить или не навести
справку в другой книге.
Реторические украшения, растягивающие рассказ многосло-
вием, мы отбросили, как делали в нашем переводе, начиная с
VII тома. Ни одного факта, ни одной мысли, относящейся к делу,
мы не выпустили; выброшены только фразы старомодного красно-
речия, которого еще держится большинство немецких ученых по
рутине, покидаемой возрастающим меньшинством.
949

«Введение», написанное Вебером, рассматривает вопросы, утра-
тившие интерес. Мы заменили его очерком нынешних понятий
о возникновении обстановки человеческой жизни и о ходе разви-
тия человечества в так называемые доисторические времена.
Обороты речи и собственные имена, испорченные в первом из-
дании, корректура которого не была читана нами, исправлены.
За собственно так называемые типографские опечатки должно
винить не типографию, а нас; типография заслуживает только при-
знательности за свою заботу о правильном наборе текста, в кото-
ром сделано нами столько поправок, что трудно было разбирать
густую, перепутанную сеть их.
Введение
ОЧЕРК НАУЧНЫХ ПОНЯТИЙ О ВОЗНИКНОВЕНИИ ЧЕЛОВЕЧЕ-
СКОЙ ЖИЗНИ И О ХОДЕ РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА В
ДОИСТОРИЧЕСКИЕ ВРЕМЕНА
До недавнего времени те авторы трактатов о всеобщей истории,
которые хотели ограничиваться изложением достоверных сведений
или сообразных с правилами науки предположений о жизни рода
человеческого, начинали свои книги прямо рассказом о временах,
от которых дошли до нас письменные известия или народные пре-
дания. Теперь писатели, не отставшие от успехов науки, имеют
возможность начинать рассказ о жизни человечества со времен го-
раздо более отдаленных, благодаря открытиям, сделанным в обла-
стях знания, более или менее соприкасающихся с собственно так
называемой историей или даже далеких от нее, но разъясняющих
другие отделы знания, близкие к ней.
Из новых источников наших сведений или соображений о дав-
них, так называемых доисторических временах жизни человечества
были приняты историками раньше всего те данные о быте людей
и об отношениях между разными народами, которые выводятся из
филологических исследований. Таким образом, предисловие к рас-
сказу об исторических временах составили очерки родства между
народами индо-европейского или арийского, семитического, мон-
гольского и других семейств, соображения о том, где первона-
чально жило то или другое семейство до своего разделения на раз-
ные народы, какой степени образования достигало оно тогда, в ка-
ком порядке и какими путями переселялись из общего отечества
разные части этого семейства в земли, в которых застают их пер-
вые письменные известия или изустные предания о них.
Несколько позднее были открыты материальные остатки чело-
веческой деятельности доисторических времен. Некоторые из этих
старинных орудий, обломков посуды и других принадлежностей
человеческой обстановки быта, кости или раковины животных, слу-
живших пищей людям, остатки человеческих жилищ относятся к
эпохам более давним, чем времена человеческой жизни, разъясняе-
мые филологическими данными. Еще дальше в прошлое идут све-
950

дения о жизни людей, доставляемые зоологическими исследования-
ми и соображениями о топографическом характере, о растительно-
сти и климате тех земель, в которых жили люди давних времен.
Геологическим сведениям о состоянии земной поверхности в те
давние эпохи предшествуют, в нынешних предисловиях к истории
человечества, сведения о возникновении твердой поверхности зем-
ного шара, сообщаемые астрономией.
В конце прошлого века астрономия достигла такого развития,
что возможно стало приобрести достоверные понятия о том, как
образовался земной шар. Эту работу исполнил гениальнейший из
специалистов по математике и астрономии, живших после Нью-
тона, Лаплас. Теперь всем образованным людям довольно хо-
рошо знакома раскрытая им история солнечной системы и зем-
ного шара. Потому достаточно будет привести здесь те черты ее,
которые следует припоминать при чтении других историй, более
новых и принимаемых некоторыми за более достоверные.
Одинаковость движения планет вокруг солнца по сравнитель-
но узкому поясу пространства в одном и том же направлении, оди-
наковость их вращения около своих осей в том же направлении, и
некоторые другие одинаковости фактов, относящихся к планетам
и их спутникам, показывают, что все эти небесные тела выдели-
лись из одной массы материи и что их движения лишь результат
прежнего общего движения этой массы. Историю перемен, кото-
рыми произведены из нее отдельные тела нашей солнечной си-
стемы, Лаплас объяснил действиями всеобщего тяготения. По
закону тяготения первоначальная масса, занимавшая громадное
пространство и находившаяся в очень разжиженном состоянии, дол-
жна была, вращаясь около своего центра тяжести, принять форму
диска. Этот диск сжимался; при уменьшении диаметра быстрота
вращения его возрастала; с возрастанием быстроты вращения уве-
личивалась центробежная сила; само собою разумеется, что чем
дальше от центра была часть вращающейся массы, тем больше
была линия, проходимая ею в данное время. При общем возраста-
нии быстроты кругового движения массы, скорость вращения ок-
раины диска приобретала, наконец, такую величину, что уравно-
вешивала центростремительную силу. Тогда окраина переставала
приближаться к центру, начинала вращаться около него на одном
и том же расстоянии; а между тем вся остальная масса продол-
жала сжиматься по направлению к центру тяжести. Таким обра-
зом, окраина отделялась от остальной массы. Через несколько
времени быстрота вращения новой окраины диска тоже достигала
такой величины, что центробежная сила уравновешивала в ней
центростремительную, и с нею повторялось то, что было с преж-
ней окраиной: она тоже отделялась от остальной массы, продол-
жавшей сжиматься по направлению к центру. Из этих отде-
лявшихся частей массы образовались планеты и спутники их, а
центральная масса образовала центральное тело, солнце.
951

При сжимании вещества повышается его температура. Коли-
чество вещества в каждом из тех кусков, сгущением которых обра-
зовались большие планеты и спутники их, было так велико и про-
порция сгущения так значительна, что температура каждого из
них повысилась до степени, далеко превосходящей температуру
плавления наиболее огнеупорных металлов, а при такой темпера-
туре невозможны никакие из тех химических соединений, какие
образуются сочетанием кислорода, хлора, серы — и других метал-
лоидов с металлами и составляют почти всю нынешнюю массу из-
вестной нам части твердой оболочки нашей планеты. То же было
и в других больших планетах. Потому вещество каждой из боль-
ших планет находилось некогда в состоянии капельножидком или,
вероятнее, газообразном. Вращаясь около своей оси, оно должно
было по закону тяготения принять форму шара, сплющенного под
полюсами; пропорция сплющенности определялась отношением
между силою притяжения всего вещества планеты к центру его
тяжести и быстротою вращения его около оси. Масса мало-помалу
охлаждалась лучеиспусканием своей теплоты; правда, она про-
должала сжиматься, это служило источником развития прибавоч-
ной теплоты в ней; но действие лучеиспускания было сильнее
и прибавочная теплота только замедляла ход охлаждения, а не
останавливала его. Охлаждение шло с поверхности внутрь, по-
тому поверхность охладилась, когда центральная часть планеты
еще сохраняла очень высокую температуру. Когда поверхность
планеты остыла настолько, что некоторые из составлявших ее
веществ стали переходить в твердое состояние, началось образо-
вание кусков твердой коры; они увеличивались в длину и в ши-
рину, становились толще, соединялись краями и, наконец, образо-
валась цельная твердая оболочка нашей планеты.
На этом мы остановимся, потому что дальнейший ход дела на
нашей планете принадлежит уже не столько астрономической,
сколько геологической истории ее. Обращая внимание на то, чем
объясняет Лаплас перемены, результатом которых было возникно-
вение нашей планеты, мы видим, что все основано у него на при-
менении законов всеобщего тяготения и законов повышения и по-
нижения температуры к разъяснению хода дела. В этом состоит
существеннейшее различие составленной астрономической истории
земного шара от теорий, какими заменяют ее некоторые из ны-
нешних астрономов. У Лапласа принципы объяснения —простые,
несомненно достоверные законы движения всякого вещества,
имеющего свободу движения, и законы температурных перемен,
тоже достоверные относительно всякого вещества. У астрономов,
полемизирующих против выводов Лапласа, принципами объясне-
ния берутся гипотезы или недостоверные, или прямо несообразные
с законами природы. Наиболее известные из теорий, составленных
взамен Лапласовой, имеют ту общую черту, что называют все ве-
щество, знакомое нам по опыту, совершенно пассивным и выстав-
952

ляют причиной движения небесных тел удары гипотетического
вещества, называемого эфиром. Ученые, любящие рассуждать об
эфире, приписывают ему свойства, несовместные одно с другим;
они говорят, что частицы его не имеют тяготения ни одна к дру-
гой, ни к тому веществу, которое знаем мы по опыту. Пусть так;
но с тем вместе они предполагают, что каждая частица обыкновен-
ного вещества окружена атмосферой эфира, так что вблизи каж-
дой частицы его эфир сгущен гораздо больше, чем вдали от обык-
новенного вещества; зачем же ему сгущаться около частиц обык-
новенного вещества, когда он, по словам тех же ученых, не имеет
тяготения ни к какому веществу? Прежде чем объяснять действия-
ми эфира движения небесных тел, следовало бы авторам этих тео-
рий рассудить, что надобно им остановиться на одной какой-
нибудь из двух несовместных между собою мыслей: «эфир притя-
гивается обыкновенным веществом» и «эфир не притягивается
обыкновенным веществом». Строить теорию, на одних страницах
которой он не подлежит закону тяготения, а на других подлежит—
дело нелепое. Но пусть эфир имеет ту прекрасную особенность,
что о нем в каждую данную минуту можно говорить, как понадо-
билось в эту минуту, забывая, вяжутся ли новые слова с тем, что
было говорено в предшествовавшую минуту, все-таки тот способ
объяснять им движение небесных тел, которого держатся соста-
вители этих теорий, не годится ни для чего, кроме сказок, прене-
брегающих законами природы. Объяснение имеет такой вид:
частицы эфира летят по всем направлениям с очень большой
быстротой; наталкиваясь на какое-нибудь вещество, частица
эфира отпрыгивает от него назад, передавая ему ту силу движения
по своему прежнему направлению, какую имела до столкновения;
это выходит вроде того, как бы песок налетал на камень, имеющий
свободу движения: песок отлетал бы от камня назад, а камень по-
лучал бы от его толчков движение по направлению, в котором он
налетает на него. Прекрасно, по законам физики так и должно
быть. Но что дальше, как объясняется этим взаимное тяготение
между солнцем и планетой? Вот как: солнце, отражая те частицы
эфира, которые налетают на него по направлению к находящейся
за ним планете, закрывает ее от толчков с этой стороны; а с про-
тивоположной стороны она получает толчки; потому двигается к
солнцу. Точно так же и она закрывает солнце от толчков частиц
эфира, налетающих на нее по направлению, в котором находится
за нею солнце, а с противоположной стороны солнце получает
толчки, потому и оно движется к планете; эти два движения, сбли-
жающие планету с солнцем, имеют быстроту, соразмерную вели-
чине защиты, даваемой одному из тел другим, а величина защиты
соразмерна массе защищающего тела. Таким образом, если мы
для простоты соображений возьмем в расчет только солнце и
землю, то получим следующую пропорцию скорости движений,
которыми сближаются они: солнце имеет массу с лишком в
953

300 000 раз больше массы земли; потому защита, даваемая солн-
цем земле, с лишком в 300 000 раз больше защиты, даваемой
солнцу землей, и в то время, в которое солнце подвигается к земле
на одну какую-нибудь единицу меры, земля подвигается к солнцу
больше, чем на 300 000 таких единиц. Это рассуждение было бы
прекрасно, если б не происходило от забвения об основном законе
давления, оказываемого капельножидкими и газообразными те-
лами. Какова бы ни была толщина слоя жидкости между двумя
твердыми телами и как бы ни было велико протяжение этой среды
за задними сторонами этих тел, все равно: давление находящегося
между ними слоя совершенно уравновешивает собою давление,
производимое на них этою средою по противоположному направ-
лению. Так, например, если мы пустим два куска дерева посредине
огромного озера на расстоянии двух или трех сантиметров один
от другого, они будут сближаться между собою, хотя каждый из
них подвергается с задней стороны давлению слоя воды, имею-
щего десятки или сотни километров в длину, а давление на них
со сторон, обращенных одна к другой, производится лишь слоем
воды в два или три сантиметра длиною. Дело в том, что количе-
ство толчков, производимых частицами воды, одинаково с обеих
сторон каждого тела. То же самое относится к давлению газооб-
разных тел и должно относиться к давлению эфира, каковы бы
ни были наши основательные ли мысли или нравящиеся нам фан-
тазии об этом предполагаемом веществе. Оно по основному на-
шему предположению находится в газообразном состоянии, и мы
обязаны нашею собственною основною мыслью о нем рассуждать
о результатах его давления сообразному достоверному закону дав-
ления газообразных тел.
Наши астрономические и физические знания получили очень
много важных пополнений после того времени, как Лаплас соста-
вил историю возникновения солнечной системы и очерк астроно-
мической истории земного шара. Потому его труд может быть по-
полнен значительным количеством новых подробностей и некото-
рые из подробностей, находящихся у него, должны быть по всей
вероятности изменены. Но те основные законы природы, из кото-
рых выводит он существенные черты своей истории солнечной
системы и формирования земного шара, не получили с его времени
никаких важных пополнений, потому что в его время формулы их
уж имели полную точность, благодаря в значительной степени его
собственным открытиям. Ученые, занимающиеся пополнением его
теории без претензий заменить ее собственными изобретениями,
улучшают ее. Но об ученых, воображавших себя способными при-
обрести славу мыслителей более глубокомысленных, чем Лаплас,
превзойти его гениальностью, должно сказать, что они имели
слишком высокое понятие о своих умственных силах. Дело, за ко-
торое брались они, превышало размер их дарований, они путались
в своих соображениях и сочиняли фантазии, противоречащие зако-
954

нам природы. Чтобы переработать историю солнечной системы и
земного шара, данную Лапласом, надобно иметь такую силу ума,
какой не имел еще ни один из геометров и астрономов, живших
после него; и когда явится такой гениальный специалист, в пере-
работке его сохранятся существенные черты истории, данной Ла-
пласом, потому что они выведены из законов природы, бывших
уж хорошо формулированными во время Лапласа.
После того как образовалась на земном шаре сплошная твердая
кора, поверхность ее стала охлаждаться быстрее, чем могло это
быть с поверхностью, состоявшей из расплавленных минералов,
охладевшие слои которых спускались в глубину, заменяясь поды-
мавшимися из нее слоями менее остывшими, еще жидкими. Когда
поверхность твердой коры получила температуру менее высокую,
чем точка кипения воды, водяной пар, падавший на нее дождями,
образовал озера или моря в ее впадинах; дожди отчасти разла-
гали химическим действием воды некоторые из каменных пород,
подвергавшихся им, отчасти разрушали скалы ударами своих ка-
пель; потоки разрушали каменные породы, по которым текли, и
сносили мелкие выветрившиеся частицы с высот в углубления;
то же самое производило химическое действие кислорода, угле-
кислоты и других разъедающих составных частей атмосферы, меха-
ническое действие ветра: высоты выветривались, образовавшаяся
от этого пыль была сносима вниз. Одновременно с выравнивав-
шим поверхность земного шара действием воды и атмосферы про-
должалось охлаждение, производившее теперь, по образования
твердой коры, противоположное действие: при охлаждении, диа-
метр земного шара уменьшался, твердая кора постоянно делалась
слишком широка для его внутренней части, на которой лежала,
опускалась к ней; опускаясь, изгибалась и ломалась; от этого
прежние неровности земной поверхности увеличивались и образо-
вались новые. Таким образом постоянно росли горы, углублялись
долины, а действие воды и атмосферы постоянно разрушало вы-
ступы, постоянно отлагало куски и пыль этого разрушения в до-
лины суши, в воду озер и моря.
Слои, отложенные водою в долинах суши, на дне озер и моря,
располагались, разумеется, более или менее горизонтально, и, во-
обще говоря, их порядок остался тот же, в каком они отлагались.
При продолжающемся охлаждении и уменьшении диаметра зем-
ного шара происходили, разумеется, и перемены в их порядке:
твердая кора во многих случаях ломалась и морщилась так, что
горизонтальные слои получали очень наклонное положение, не-
редко даже вертикальное, а тогда и опрокидывались, так что преж-
няя верхняя плоскость пласта ложилась вниз, а прежняя нижняя
делалась верхней; нередко морщины ломались и перемещались
так, что край одного куска надвигался на соседний кусок; часто
в трещины выжималось жидкое вещество внутренней части, еще
остававшейся расплавленною; это вещество, поднявшись от дав-
955

ления кусков коры по трещинам ее, разливалось по ее поверхности,
и таким образом поверх пластов сравнительно новых, осевших из
воды, ложились массы внутреннего вещества, сохранившего ста-
рый состав. Но все такие случаи, хотя очень многочисленные, со-
ставляют лишь исключение из общего правила, по которому отло-
жившиеся из воды пласты лежат один на другом в том порядке,
в каком оседали из воды, и сохраняют более или менее горизон-
тальное положение.
В самых нижних и старых осадочных пластах или вовсе не
сохранилось органических остатков, или они так видоизменились
от проникавшего в эти пласты жара расплавленной внутренней
части, что трудно различить их от камня. Выше лежат пласты,
в которых находятся остатки организмов, имеющие такой ясный
характер органического состава, что ошибка невозможна: они
несомненно остатки организмов. Кроме остатков организмов,
сохранились отпечатки их на иле, впоследствии отвердевшем.
Организмы, от которых сохранились остатки или отпечатки в
пластах, наиболее давних из заключающих в себе такие остатки
или отпечатки, имели очень небольшой размер и немногосложное
устройство. Выше лежат пласты, в которых находятся остатки
организмов более крупных и более сложного устройства. Это уже
растения и животные, подобные некоторым из нынешних, но вовсе
не нынешние. Чем новее пласт, тем больше сходства с нынешними
имеют сохранившиеся в нем организмы. Но эти очень сходные с
нынешними организмы принадлежали сначала к таким разрядам
растений и животных, которые не считаются наиболее высоко
организованными. Говоря, в частности, о животных в пластах,
лежащих глубоко, нет остатков так называемых позвоночных жи-
вотных. В пластах более новых появляются остатки позвоночных,
но лишь принадлежащих к наименее высоко организованным раз-
рядам позвоночных; это рыбы; выше находятся и пресмыкаю-
щиеся. Но птиц и млекопитающих еще нет. Остатки этих живот-
ных, имеющих наиболее высокую организацию, находятся лишь
в пластах очень новых. Сначала это млекопитающие и птицы, лишь
похожие на нынешних, но вовсе не нынешние; после того такие,
о которых надобно сказать, что они птицы и млекопитающие, оди-
наковые с нынешними, лишь не нынешних видов; наконец являют-
ся остатки млекопитающих и птиц тех же видов, как нынешние;
наконец появляются остатки птиц и млекопитающих нынешних
пород»
Два пласта, отлагавшиеся из воды при неодинаковых условиях,
приобретали в продолжение одинакового времени неодинаковую
толщину; во многих случаях эта разница быстроты нарастания
могла быть очень велика, так что, например, один пласт приобре-
тал в продолжение данного времени толщину в десятки раз боль-
шую, чем другой. Но, вообще говоря, должна была быть некото-
956

рая соразмерность толщины пластов с продолжительностью вре-
мени их нарастания; и если мы будем брать группы, состоящие
каждая из многих пластов, то можно полагать, что быстрота на-
растания некоторых пластов одной группы уравновешивается при
общем счете медленностью нарастания других, так что периоды
времени, в которые образовались две большие группы пластов,
более или менее пропорциональны толщине этих групп.
Принимая это за основание соображений о периодах образо-
вания разных групп осадочных пластов, мы видим, что все те
пласты, в которых найдены остатки млекопитающих и птиц, отло-
жились в течение времени, незначительного по сравнению с перио-
дами образования более старых групп, в которых не найдено их
остатков, а находятся только остатки животных менее высокой
организации.
В той группе пластов, в которой найдены остатки птиц и млеко-
питающих, только верхние пласты заключают в себе остатки ны-
нешних видов этих животных, в нижних найдены только остатки
старых видов их, не одинаковых с нынешними; и общая толщина
пластов, имеющих в себе остатки нынешних видов их, незначи-
тельна по сравнению с общей толщиною пластов, в которых най-
дены лишь остатки прежних видов, не сходных с нынешними; это
значит, что нынешние виды млекопитающих и птиц существуют
лишь в течение времени, незначительного по сравнению с тем,
в которое существовали другие, более старые виды их.
Правда, наши находки дают лишь очень неполный и отрывоч-
ный материал для соображений о том, к какому именно времени
относилось возникновение того или другого вида животных более
или менее высокой организации; нашими собственными раскоп-
ками вырыты лишь такие количества песка, глины, мела или из-
вестняка и лежащих под ними каменных пород, сумма которых
ничтожна по сравнению с массою этих пластов; действием при-
роды обнажены по берегам моря, в разломах гор, в прорезах тече-
ния рек и ручьев части наслоений, имеющие величину гораздо
более массивную, чем наши раскопки; но и эти части, открытые
для нашего исследования самой природою, составляют лишь ма-
ленькую долю всей массы пластов. Потому ни об одном, хотя бы
самом верхнем пласте геологических наслоений — хотя бы, напри-
мер, о песке морских берегов, речных долин и высохшего дна преж-
них морей или озер — мы не можем сказать с уверенностью, что
в нем нет остатков никаких других видов животных, кроме тех,
которые уж известны нам по нашим находкам; должно думать,
что в нем есть и остатки многих других видов, только еще не
встретились нам в исследованной нами маленькой части массы
этого пласта. Итак, о каждом из нынешних видов птиц и млекопи-
тающих можно думать, что он возник раньше самого старого из
тех пластов, в которых найдены его остатки, что они существуют
в пласте, образовавшемся непосредственно перед этим пластом,
957

а быть может, и в пластах еще более ранних, но только еще не по-
пались нам в ничтожных исследованных нами частях этих более
старых пластов.
Итак, отрицательные данные не могут служить основанием для
определения времени, в которое возник какой-нибудь из нынеш-
них видов млекопитающих или птиц: относительно каждого можно
предполагать, что он существовал раньше времени образования
самого нижнего из тех пластов, в которых найдены его остатки.
Но есть положительные данные, определяющие ту границу вре-
мени, раньше которой не мог он существовать. Этот разряд фак-
тов образуют те остатки животных, которые найдены в пластах
гораздо более древних, чем самый старый из пластов, в которых
найдены остатки животных, одинаковых с нынешними птицами
или млекопитающими. Если в каком-нибудь пласте, лежащем
много ниже этого, найдены остатки нескольких сот видов птиц и
млекопитающих и все эти виды различны от нынешних, нет между
ними ни одного не только одинакового с каким-нибудь из нынеш-
них, но и близкого по своей организации к какому-нибудь из них,
то очевидно, что в эпоху образования этого пласта все млекопи-
тающие и птицы имели организацию, не одинаковую с нынешними,
степень развития этих организмов была иная, чем нынешняя, и не
могли существовать тогда никакие из нынешних млекопитающих
и птиц: все нынешние возникли позднее той эпохи.
На основании этих соображений получается тот достоверный
вывод, что наибольшая, какую возможно предполагать, давность
возникновения какого-нибудь из нынешних видов млекопитающих
и птиц относится к временам очень новым по геологическому по-
рядку эпох, что какова бы ни была давность возникновения ны-
нешних видов этих существ, она — время очень новое в геологиче-
ском смысле слова.
По справедливым понятиям, сделавшимся теперь общеприня-
тыми у всех добросовестных специалистов, каждый из нынешних
видов млекопитающих или птиц возник путем видоизменения орга-
низации какого-нибудь более старого вида; и если существуют
несколько очень близких между собою видов какого-нибудь раз-
ряда этих существ, то разницы между ними возникли через видо-
изменения разных групп одного и того же общего предка. Для
ясности возьмем определенный пример. Теперь существует до-
вольно большое количество разных птиц, настолько сходных
между собою по организации, что все они принадлежат к одному
семейству ласточек. Теперь принято справедливое мнение, что все
эти виды ласточек произошли от одного старого вида птиц, и что
все разницы между нынешними видами ласточек возникли через
видоизменение прежней одинаковой организации разных местных
групп одного прежнего вида птицы, имевшего организацию, уже
довольно похожую на нынешних ласточек. Из этого является во-
прос: какими именно разницами в обстоятельствах жизни этих
958

разных местных групп одного и того же существа произведены
различия, по которым разные группы его стали существами неоди-
наковой организации? Мы вообще не имеем возможности с пол-
ной точностью отвечать на подобные вопросы, должны ограничи-
ваться заключениями довольно неопределенного характера, гово-
рящими только, что в данном случае должны были действовать
какие-нибудь из обстоятельств, могущих производить перемены
организации в рассматриваемом нами направлении. Берем для
примера разницу между нынешними породами ласточек по силе,
быстроте и ловкости полета. Разницы эти довольно значительны.
Наша ласточка с крыльями сравнительно короткими, делающая
себе норы в глинистых обрывах речных берегов, летает прекрасно;
но несравненно лучше ее летает наша домашняя ласточка, имею-
щая более длинные крылья и вьющая гнезда на стенах наших жи-
лищ. Должно полагать, что еще гораздо лучше нашей домашней
ласточки летает та, которая вьет гнезда, употребляемые в пищу
китайцами: она пролетает в пещеры через узкие отверстия, еже-
минутно захлестываемые волнами; наша домашняя ласточка едва
ли в состоянии делать такие быстрые и ловкие обороты полета,
какие нужно для этого. Не подлежит сомнению, что все эти три
рода ласточек произошли от одной птицы; нельзя сомневаться в
том, что эта прежняя птица летала очень хорошо, гораздо лучше
птиц, имеющих слабый или тяжелый полет; но если мы спросим
себя, какова была степень ее силы и искусства летать по сравне-
нию с нынешними, произошедшими от нее ласточками, то ответ
будет достоверен, лишь когда мы удовлетворимся неопределен-
ными выражениями вроде того, что прежняя птица, от которой
произошли нынешние ласточки, летала, по всей вероятности, ме-
нее хорошо, нежели некоторые из нынешних, и, например, менее
хорошо, чем ласточка, вьющая съедобные гнезда. Если бы мы за-
хотели прибавить, что и наша домашняя ласточка летает лучше
той прежней птицы, то мы уже вдались бы в соображения — по-
ложим, правдоподобные, но не имеющие достоверности. Еще
меньше достоверности имела бы та прибавка, что даже и коротко-
крылая ласточка, делающая себе норы в обрывах речных берегов,
летает лучше прежней птицы, от которой произошла. Очень воз-
можно, что та прежняя птица летала лучше некоторых из нынеш-
них видов ласточек. Идем далее в разборе вопросов, относящихся
к разницам в полете нынешних ласточек. Спросим себя, от каких
обстоятельств произошло, что некоторые отделы потомства общей
прародительницы ласточек стали летать лучше ее, некоторые же
остались на той же степени хорошего полета, какая уж принадле-
жала ей, а некоторые, быть может, стали летать менее хорошо,
чем она? Достоверные ответы на вопросы этого разряда полу-
чаются лишь в границах соображений, основанных, на законах
физиологии. Общий характер этих ответов будет такой: органи-
зация улучшается при условиях жизни, благоприятных улучше-
959

нию здоровья организма, ухудшается при обстоятельствах, вред-
ных организму. Для примера возьмем наших домашних птиц. Все
они летают хуже родственных им птиц, живущих на свободе. Эта
перемена несомненно принадлежит к тому разряду изменений, ко-
торый в физиологии называется понижением организации. Чтобы
найти, какие разницы жизни домашних птиц от жизни родствен-
ных им видов, остающихся неприрученными, произвели это пони-
жение организации, мы должны искать, какие особенности жизни
птиц в прирученном состоянии должны по законам физиологии
уменьшать способность их к хорошему полету. Тут прежде всего
бросается в глаза то обстоятельство, что собственнику птиц убы-
точна их способность хорошо летать и он употребляет всякие спо-
собы для ее уменьшения. Будет ли достаточно это объяснение, или
надобно искать еще каких-нибудь влияний, чтобы могло считаться
вполне объясненным понижение тех частей организации домаш-
них птиц, которыми дается им способность летать, — это вопрос
специальной оценки размера того влияния, какое производят на
организацию особенности образа жизни. Эта оценка должна быть
делаема на основании данных, представляемых физиологией. Для
того, чтобы видно было, по каким правилам велит физиология
вести это дело, предположим, что по найденным ею фактам пони-
жающее действие забот собственника об уменьшении способности
домашних птиц к полету оказывается недостаточно сильным для
произведения всего результата, происхождение которого мы иссле-
дуем, и что надобно искать других причин, действующих в том же
направлении. Какие именно будут найдены нами добавочные объ-
яснения, мы еще не знаем; но физиология показывает нам, каков
должен быть характер их; он неизбежно тот же самый, какой при-
надлежит заботам хозяина об уменьшении способности птиц к по-
лету; все добавочные влияния, содействующие успеху этих забот,
должны точно так же состоять в чем-нибудь вредном для разви-
тия мускулов, движущих крыльями, и для развития крыльев; а все
то, что вредит развитию каких-нибудь частей организма, вредит
и здоровью его; и если этот организм живое существо, ощущаю-
щее разницу здоровых и нездоровых влияний на него, то все влия-
ния, уменьшающие способности какой-нибудь птицы к полету,
производят в ней ощущение неудовлетворительного состояния ее
организма, ощущаются ею как неудобства, если они малы, а если
велики, то как страдания.
Разумеется, физиологические потребности разных частей орга-
низма у существа, имеющего такую многосложную организацию,
как птица, могут быть в значительной степени неодинаковы. Так,
например, потребность желудка в пище неодинакова с потребно-
стью мускулов полета в деятельности. Потому некоторые обстоя-
тельства, выгодные для удовлетворения потребности птицы в
пище, могут оказывать вредное влияние на ее способность к по-
лету. Мысли этого рода повели к недоразумению очень распро-
960

страненному. Очень многие специалисты по исследованиям о раз-
витии организмов держатся понятий, которые в применении к
вопросу, взятому нами для примера, выражаются такими словами:
полное удовлетворение потребности желудка в пище всегда или,
по крайней мере, обыкновенно производит ослабляющее действие
на мускулы полета и на развитие крыльев; голод или всегда, или,
по крайней мере, обыкновенно благоприятствует развитию способ-
ности к полету. Мысли подобного рода встречаются в большей
части трактатов об истории развития организации живых существ.
Но они произошли от смешения понятий, строго различаемых
физиологией. Тут перенесены на понятие о хорошем удовлетворе-
нии потребности желудка в пище те черты, которыми в физиоло-
гии определяется факт совершенно иного разряда — обжорство,
переполнение желудка таким количеством пищи, которое превы-
шает силу организма превращать пищу в химические соединения,
надобные организму. Физиология считает обжорство фактом пато-
логическим, результатом болезненного состояния или самого же-
лудка, или каких-нибудь частей нервной системы. Часто ли под-
вергаются этому болезненному состоянию птицы и млекопитаю-
щие, ведущие свободную жизнь, — вопрос едва ли исследованный
с точностью, удовлетворительной для строгих ученых требований.
Но те житейские наблюдения, какие случайно делаются всеми
нами, производят впечатление, что обжорство болезнь, очень ред-
кая между свободными млекопитающими и птицами. После про-
должительного страдания от голода птица или млекопитающее в
свободном состоянии набрасывается на пищу с жадностью и пер-
вые куски ее глотает так торопливо, что может быть случается
какому-нибудь из этих существ подавиться в первые моменты
своей патологической еды. Но это лишь предположение, которое
при нынешнем плохом состоянии ученой разработки подобных
вопросов едва ли может быть подтверждено хоть одним действи-
тельно наблюденным фактом. Допустим, однакоже, что оно вполне
подтверждено наблюдениями; все-таки мы будем иметь такой ряд
состояний организма, подвергшегося вреду от обжорства: недоста-
ток пищи привел организм в патологическое состояние; результа-
том этого патологического состояния была болезненная деятель-
ность организма при воспринятии пищи; результатом болезнен-
ного хода воспринятия пищи был вред для организма. В конце —
вред; а в начале что? Также вред; от вреда произошел вред, от
болезненного состояния произошло расстройство организма. Этому
так и следует быть по законам физиологии, и всякая мысль, не-
сообразная с этим, противоречит законам физиологии, происходит
от незнакомства с ними, или забвения о них, или от неразумения
об истинном смысле физиологических терминов.
По законам физиологии нормальный ход жизни млекопитаю-
щих и птиц таков: желудок данного вида птиц или млекопитаю-
щих имеет такое устройство и обмен вещества в его организме
961

имеет такую степень быстроты, что через известное количество
времени после хорошего насыщения это существо начинает иметь
потребность в принятии новой пищи; когда возникает эта потреб-
ность, живое существо, о котором идет речь, начинает чувствовать
аппетит; раньше того оно не имеет аппетита и не станет есть; пища
производит на него отталкивающее впечатление; когда оно погло-
тит такое количество новой пищи, какое достаточно для удовлетво-
рения надобности его организма, оно утрачивает аппетит и пере-
стает есть. Таким образом, пока жизнь этого существа идет хо-
рошо, то есть сообразно потребностям его организма, у него не
бывает случаев обжорства. Всякий случай обжорства — результат
предшествовавшего патологического состояния. Когда жизнь мле-
копитающего или птицы идет нормально, оно имеет только перио-
ды аппетита; периодов голода в его хорошей нормальной жизни
нет. Если, например, по устройству его организма, потребность
пищи бывает у него два раза в сутки, то перед истечением периода
12 часов, которым отделяются одна от другой эпохи нормального
принятия новой пищи, это живое существо начинает ощущать по-
зыв к еде; он постоянно растет, но не успевает достичь такой не-
нормальной силы, чтобы сделаться мучительным; нет, он продол-
жается лишь пока остается ощущение приятным; при первом по-
явлении неприятного элемента в нем, живое существо приобретает
желание прекратить его принятием пищи, и если обстоятельства
жизни соответствуют в это время потребностям организма его,
оно имеет возможность удовлетворить этому желанию, а если в
это время не имеет оно готового запаса пищи и не может найти
ее очень скоро, то, значит, обстоятельства расположились для
него дурно; оно подвергается бедствию по дурному для него соче-
танию их.
Голод — результат несообразности обстановки жизни живот-
ного с устройством его организма, состояние, несообразное с хоро-
шим ходом функций организма его, вредное для этих функций,
то есть вредящее организму, состояние патологическое, произво-
дящее патологические результаты.
Так это по физиологии. Она строго различает хороший ход
функций организма от дурного; аппетит и результат его, своевре-
менное принятие пищи в количестве, соответствующем надобно-
стям организма, она относит к разряду фактов жизни, полезных
для организма; голод и его результаты — к разряду фактов, вре-
дящих организму.
Если мы спутаем в своих соображениях понятия о полезном
и о вредном, будем воображать вредное полезным, то, разумеется,
вывод из наших соображений будет фальшивый. Этим страдают
очень многие из нынешних трактатов об истории развития орга-
низации живых существ. Несообразность рассуждений с законами
физиологии в них до такой степени груба, перенесение понятия об
одном разряде физиологических фактов на другой разряд, кото-
962

рому физиология дает определение, прямо противоположное
определению первого разряда, производится с такой слепой несо-
образительностью, что фальшивость их выводов о благотворном
влиянии физиологических бедствий на организмы не может
быть объясняема ни пробелами знаний у этих специалистов, ни
недостаточностью их умственных сил для правильного понимания
сведений, даваемых физиологией; сведения, надобные для пра-
вильности соображений в данном случае, так элементарны, что их
имеют все грамотные люди; отношения между патологическими
состояниями и результатами их, определенные физиологией, так
просты, что без всякого усилия понятны человеку самых ограни-
ченных умственных способностей; потому речь тут должна итти
не об учености или недостатке учености, не о силе или слабости
дарований у специалистов, принявших теорию полезности голода
и других страданий живого существа для улучшения его органи-
зации; это дело такого же рода, как прежние заблуждения, по
которым большинство ученых людей защищало некогда просто-
народные предрассудки о существовании ведьм и тому подобные
гнусные, свирепые нелепости. Причина заблуждения та, что эти
специалисты рассуждают на основании ошибочных мнений, на-
следованных народами их от предков-варваров. Даже у тех наций,
которые справедливо называются передовыми, общественное мне-
ние сохраняет много элементов грубости давних времен невеже-
ства и любви к насилию; оно расположено повторять без критики
те афоризмы, которыми люди варварских времен оправдывали
свои грабежи, убийства и другие проявления своих грубых склон-
ностей. Один из таких афоризмов — мысль, что не следует дер-
жаться добрых правил в обращении с людьми менее сильными,
нежели мы, что, притесняя их, мы обуздываем дурные склонности
их, научаем их поступать хорошо, действуем в качестве благоде-
телей их, насильственно обращая их из дурных людей в хороших,
из ленивых в трудолюбивых, из злых в добрых. В применении к
физиологическим вопросам это воззрение на жизнь дает выводы
такого рода: физическое страдание полезно для улучшения орга-
низма страдающего существа; в частности, полезен для улучше-
ния организма голод, полезны всяческие физические лишения.
А общая ученая формула вывода из варварских понятий, оправ-
дывающих всякие жестокости, такова: страдание — элемент, улуч-
шающий страдающее существо.
Мысли подобного рода противоречат физиологии. Но пере-
мена общественного мнения по вопросу о сходствах между видами
органических существ привела специалистов к принятию теории
о родстве между видами; они, погрузившись в мелочи анатомиче-
ских, или, как теперь принято называть, морфологических иссле-
дований о сходствах и различиях между органическими сущест-
вами, воображали, будто уж имеют достаточно правильные поня-
тия о пользе и вреде, о хорошем и дурном. А эти понятия были
963

привычные им, как и огромному большинству нации каждого из
них афоризмы, оправдывавшие свирепость варваров, бывших пред-
ками нынешних цивилизованных наций. Вспомнить о физиологии
не представлялось надобности, когда дело было ясно и без нее.
Таким образом составилась и получила широкое господство
теория, объясняющая повышение организации бедствиями су-
ществ, организация которых улучшалась, то есть, когда речь идет
о живых существах, фактами, производящими в них ощущения
страданий.
У тех живых существ, которые имеют высокую организацию,
химические процессы жизни идут быстро и энергично, потому эти
существа имеют потребность принимать пищу в большом количе-
стве и часто; а процессы природы, производящие пищу, идут не-
зависимо от их надобности в ней и потому несообразно с нею; от
этой несоответственности между потребностью их в пище и про-
цессами, производящими ее, живым существам высокой органи-
зации приходится голодать. Голод — главный источник их стра-
даний; он и был выставлен сильнейшей причиной того, что орга-
низация их достигла высокого развития. Всякие другие страдания
их были выставлены второстепенными причинами улучшения их
организации, с большей или меньшей силой, смотря по размеру
производимых ими страданий, содействующими главному благо-
творному элементу их жизни, главному двигателю прогресса орга-
низации, — голоду.
Эта путаница соображений, переносящая черты полезного для
организмов на вредное для них, распадается вся от применения
физиологических истин к решению вопросов о повышении органи-
зации. Как скоро мы припомним законы физиологии, само собою
становится видно, что вредное для функций жизни существа не
может оказывать благотворного действия на его организацию.
Заслуживает некоторого внимания распадение лишь одного из
узлов, образующих эту путаницу, основного недоразумения, к ко-
торому приплелись все другие. Для здорового состояния живых
существ высокой организации надобно им иметь много моциона.
Если держать млекопитающее связанным или так тесно запертым,
что оно лишено свободы передвижения, то оно очень скоро стано-
вится больным, и если получает изобильную пищу, то или подвер-
гается той болезни, которая называется ожирением, или худеет;
в том и другом случае, если не будет возвращена ему возможность
делать моцион, оно довольно скоро умирает. Так и следует тому
быть по закону физиологии, говорящему, что каждый орган может
оставаться здоровым лишь под условием, чтобы функции его про-
исходили с достаточной энергией. Функция мускулов — движе-
ние; если они не имеют его, то должны подвергнуться болезнен-
ному состоянию, которое будет усиливаться соразмерно продол-
жительности действия причины, производящей его; и мускулы
образуют во всех живых существах высокой организации такую
964

большую долю всей массы организма и жизненная важность их
так велика, что тяжелое страдание их необходимо должно произ-
водить расстройство всего организма.
Умственная и нравственная жизнь существ, не принадлежащих
к разряду позвоночных, вероятно, не совсем одинакова с тою, ка-
кую знаем мы по собственному опыту: их нервная система имеет
не совсем такое устройство, как у высших позвоночных, у птиц и
млекопитающих; потому должно думать, что и функции нервной
системы у них имеют некоторое различие от форм деятельности
нервной системы у птиц или млекопитающих. Быть может, подоб-
ным образом должно думать и о деятельности нервной системы
у рыб, потому что головной мозг их не совсем одинаков с голов-
ным мозгом живых существ, имеющих теплую кровь. Но если мы
ограничим круг своих соображений о законах ощущения органи-
ческих потребностей классом живых существ с теплой кровью, то
не может подлежать сомнению, что у каждого из них удовлетво-
рение потребностей каждого органа возбуждает приятное ощуще-
ние, а неудовлетворенность ощущается как неудобство, если раз-
мер ее не велик, или как страдание, если он велик. Мускулы их
имеют потребность производить довольно большое количество
передвижений организма. Возможное ли дело предполагать, что
какое-нибудь из этих живых существ захочет терпеть неприятное
ощущение, когда можно заменить его приятным?
Птиц, живущих на свободе, никто, кажется, не винил в недо-
статке охоты двигаться, потому займемся только млекопитающими.
В детстве они любят играть, то есть производить передви-
жение тела только для забавы себя. Достигая возраста рассуди-
тельности, почти все они перестают иметь пристрастие к играм и
наибольшую часть своих движений делают с какою-нибудь прак-
тической целью. А самая главная практическая надобность — по-
требность в пище. Из этого выводится заключение, что голод —
та сила, которая не дает их мускулам бездействовать, что
если б голод не принуждал их ходить, бегать или прыгать для
добывания пищи, то они ленились бы делать столько моциона,
сколько надобно для поддержания здорового состояния мускулов,
и тем менее хотели бы сделать столько моциона, чтобы мускулы
их улучшались. Это пустая фантазия, выдуманная и повторяемая
с забвением о фактах общеизвестных. Некоторым млекопитающим
надобно очень много бегать или прыгать, чтобы добыть себе пищу.
Это так; но такую жизнь ведут почти только те разряды млеко-
питающих, которые называются хищными животными. Быть мо-
жет, что временами тоже надобно бывает очень много ходить или
бегать для добывания пищи тем травоядным млекопитающим, ко-
торые живут в пустынях, почти совершенно лишенных раститель-
ности; можно предполагать такие случаи, что стаду газелей на-
добно бывает пробежать в день десятки километров, чтобы найти
достаточное количество пищи в каких-нибудь очень маленьких
965

оазисах, отделенных один от другого большими расстояниями.
Но и число видов, ведущих такую жизнь, и количество животных,
ведущих ее, очень невелико. За немногими исключениями, траво-
ядные млекопитающие живут на таких местностях, что достаточно
им передвинуться в день лишь на десятки шагов, чтобы добыть
достаточное количество пищи. Что ж, доводят ли себя до ослабле-
ния мускулов недостаточностью моциона эти млекопитающие,
к числу которых принадлежат все виды рогатого скота и все виды
лошадей? Мы знаем, что рогатый скот любит проводить очень
много времени в неподвижном отдыхе; но слабы ли мускулы этих
буйволов, бизонов и 'других диких видов рогатого скота? Буйвол
не имеет организации, требующей хищнического образа жизни;
зубы и ноги его не орудия для битв, рога оружие слишком непо-
воротливое сравнительно с когтями льва или тигра; сочленения
спинных позвонков и костей задних ног не имеют той гибкости,
какая нужна, чтобы все тело поджималось, как надобно для боль-
ших прыжков; потому он производит впечатление существа, имею-
щего пропорционально массе своего тела менее силы, чем лев или
тигр; но это впечатление ошибочно, как показывают опыты, про-
изводимые при помощи динамометра: мускул буйвола или бизона,
имеющий одинаковый поперечный разрез с мускулом льва или
тигра, действует на динамометр с такою же силой, как мускул
этих хищных животных; разница между классами млекопитающих
по отношению к силе тех или других органов состоит в том, что
главные массы мускулов расположены у них неодинаково, прикре-
плены к разным костям; есть некоторое различие и в том, какую
долю общего веса организма составляет вся масса мускулов.
Но мускулы одинакового поперечного разреза имеют у всех млеко-
питающих почти одинаковую силу, то есть энергия жизни муску-
лов почти одинакова у них всех.
Каким же способом мускулы рогатого скота или живущих на
свободе видов семейства лошадей получают количество деятель-
ности, надобное для приобретения и сохранения энергии, одина-
ковой с тою, какую имеют мускулы льва и тигра, принужденных
устройством своего желудка делать очень много моциона для до-
бывания пищи? Все мы знаем о живущих на свободе видах семей-
ства лошадей, что они бегают без всякой надобности в этом для
добывания пищи, исключительно по потребности много бегать.
То же самое замечено и относительно диких видов рогатого скота
людьми, наблюдавшими, как проводят время эти животные:
правда, они очень много лежат, но очень много и ходят и бегают.
Это совершенно то же, что моцион по гигиеническим мотивам у
людей, не имеющих надобности добывать пищу физической рабо-
той. Лев или тигр должен для добывания пищи делать столько
моциона, что этим количеством передвижений тела вполне удовле-
творяется потребность его мускулов в деятельности. Буйвол на-
едается, переступив лишь несколько десятков шагов; этого мало
966

для удовлетворения потребности его мускулов в деятельности, и
он ходит или бегает просто для удовлетворения этой потребности
своих мускулов.
Когда о физической работе рассуждали люди, не испытавшие
сами, какое количество ее может исполнять обыкновенный человек
без вреда своему здоровью, и когда не была разработана физио-
логия мускульной деятельности, ученые говорили исключительно
о благотворности физического труда и для нравственной и для фи-
зической жизни трудящегося человека; труд противопоставлялся
праздности, источнику всех пороков, трудолюбие противопостав-
лялось лености, источнику нищеты, и предполагалось, что пред-
мет исчерпан этими панегириками труду, порицаниями праздности.
Теперь все мы знаем, что надобно обращать внимание и на вопрос,
существенно различный от дидактических упражнений в похвалах
трудолюбию; труд полезен, в том нет спора; но, спрашивается,
какое количество труда достаточно для того, чтобы мускулы чело-
века приобретали и сохраняли наибольшую силу и наиболее здо-
ровое состояние, и каковы последствия того, когда человек рабо-
тает гораздо больше, чем надобно для наилучшего состояния его
мускулов? На вопросы этого рода прежде обращали очень мало
внимания; но они так просты, что теперь решения их известны
всем грамотным людям: количество работы, соответствующее по-
требности наших мускулов, гораздо меньше того, какое может
исполнять человек, принуждаемый к тому необходимостью; ра-
бота, превышающая потребность мускулов в деятельности, вредна
для организма; если излишек работы над этой потребностью ве-
лик, то работа преждевременно истощает организм; а если он под-
вергается ей раньше, чем достигнет полного развития, то она оста-
навливает развитие мускулов на степени очень далекой от той,
какой достигает сила их у людей, исполняющих лишь довольно
незначительное количество физической работы. — По всей веро-
ятности, мудрено отыскать теперь образованного человека, кото-
рый не знал бы, что физическая работа, продолжающаяся только
три часа в день, делает трудящегося более сильным и более здо-
ровым, чем такая же работа, продолжающаяся двенадцать часов
в день.
В свободном состоянии работают почти только те млекопитаю-
щие, которые делают себе жилища и заготовляют съестные при-
пасы для себя на зиму. У большинства из них сумма работы не
велика: по устройству жилищ, почти все эти млекопитающие огра-
ничиваются тем, что роют себе норы; сколько можно судить по
скудным и неточным наблюдениям, должно полагать, что они ве-
дут работу очень трудолюбиво, отдыхают, лишь почувствовав
большую усталость; но сумма работы не велика; дело кончается
в несколько дней, и потом целый год или несколько лет не пред-
ставляется надобности снова приниматься за работу. Труд по
устройству жилищ велик лишь у бобров, строящих плотины для
967

поддержания воды на одинаковом уровне у входов в свои норы.
Собирание запаса пищи на зиму требует много времени каждый
год; но млекопитающие носят в свои жилища съестные припасы
маленькими долями, вес которых не составляет} значительной тя-
жести сравнительно с весом тела их самих, так что собирание за-
паса пищи составляет много труда только в том отношении, что
требует большого количества ходьбы или беганья; это больше
моцион, чем работа в строгом смысле слова. Исключение образуют
труды только тех немногих видов млекопитающих, которые соби-
рают в запас для себя не плоды или грибы, а корни; выкапывать
корни — работа в собственном смысле слова. Еще больше работы
приходится исполнять для добывания пищи тем очень немногим
видам млекопитающих, которые постоянно добывают ее, роясь в
земле, как, например, кроты.
Все виды млекопитающих, много работающие, составляют
лишь небольшую долю общего числа видов. Огромное большин-
ство видов млекопитающих или делает только много моциона для
добывания пищи, как, например, хищные животные и те, которые
собирают запасы продовольствия себе на зиму, или и вовсе не
имеют надобности много ходить или бегать для добывания пищи,
как очень многие виды травоядных животных. И однакоже по точ-
ным опытам, делаемым при помощи динамометра, оказывается,
как мы говорили, что мускулы у всех видов млекопитающих имеют
почти одинаковую энергию: мускул дикого буйвола, вовсе не ра-
ботающего и имеющего очень мало надобности в моционе для до-
бывания пищи, сокращается при одинаковой толщине с такой же
силой, как мускул льва, делающего очень много моциона для добы-
вания пищи, или мускул крота или бобра, работающих очень
много. Из этого мы видим, что большинству млекопитающих для
приобретения большой энергии мускулов достаточно количество
труда и моциона не очень значительное по сравнению с количест-
вом работы у крота или бобра или количеством моциона, необхо-
димого хищным животным для добывания пищи.
Некоторое количество моциона необходимо для здоровья жи-
вых существ, имеющих такую организацию, как млекопитающие,
и если какое-нибудь из этих существ достигло высокого развития
желаний относительно удобства своих жилищ и обеспеченности от
голода, то, разумеется, моцион взрослых, рассудительных существ
этого вида не будет простым развлечением, как у их маленьких
детей, а получит характер труда для приобретения обеспеченного
пропитания и удобной житейской обстановки. Так держат себя,
например, бобры. Но должно помнить, что количество моциона для
труда, надобное собственно для здоровья его организма, не ве-
лико; и если оно исполняет много работы или делает много моци-
она, то наибольшая часть труда или моциона превышает тот раз-
мер, какой достаточен для приобретения и сохранения им собст-
венно мускульной силы. И если взрослые бобры играют, то не
968

собственно по потребности мускулов в моционе, а по нравственной
потребности трудящегося существа доставлять своим мыслям от-
дых от житейских забот, уделяя от часов физического отдыха не-
сколько времени для веселья.
Всеми специалистами по истории развития организмов принята
теперь та истина, что видовые и родовые отличия органических
существ приобретены исторически.
Таким образом, все те качества человека, которые составляют
сумму собственно человеческих особенностей, приобретены чело-
веком исторически. Их дала ему жизнь его. Первоначально он не
имел их.
Теперь найдены остатки человеческой деятельности, принад-
лежащие эпохам гораздо более давним, чем времена, к которым
относятся древнейшие из письменных свидетельств или народных
преданий. Но самые старые из этих находок показывают нам чело-
века уже достигшим такой ступени развития, что следует призна-
вать его имевшим тогда все те существенные особенности, которые
называются собственно человеческими качествами. Возьмем для
примера те находки, которые считаются самыми давними памят-
никами человеческой жизни, принадлежащими самому низкому
фазису человеческого развития. Это находки, состоящие исключи-
тельно из расколотых камней, не получивших ни малейшей шли-
фовки. Рассудим, какую ловкость рук в исполнении технических
задач и какую силу соображения необходимо было иметь этим
давним людям, чтобы раскалывать кремни для приобретений ору-
дий, соответствовавших топорам, ножам или долотам; рассудим
также, какие работы требовали, чтобы человек выделывал себе
такие орудия труда, и увидим, что люди, делавшие себе эти не-
шлифованные каменные орудия, имели уже вполне человеческую
силу соображения и ловкость рук и были уж мастеровыми в чисто
человеческом смысле слова: они рубили, перепиливали или дол-
били деревья, они были плотники, делали себе для удобства жи-
лища какие-нибудь предметы, по существенным чертам своего
устройства одинаковые или с хижинами, или с лодками нынешних
людей. Пусть степень их умственного развития и технических
искусств была очень низка по сравнению даже с теми народами,
которых мы теперь называем еще остающимися в состоянии ди-
кости; пусть они по своему развитию были много ниже, чем самые
дикие племена нынешних американских или австралийских дика-
рей; но сравнительно с тем состоянием человека, которое было пер-
воначальным, они поднялись уж очень высоко.
Каким путем шло развитие людей от первобытного состояния
до той сравнительно очень высокой ступени прогресса, которой до-
стигли они, когда делали самые давние и самые несовершенные из
найденных нами остатков человеческой деятельности? — Мы не
имеем никаких сведений, специально относящихся к этому воп-
969

росу. Мы должны решать его не на основании каких-нибудь из на-
ших находок, а исключительно на основании физиологических за-
конов. Из физиологии мы знаем, что организация улучшается при
хорошем питании, при удобной обстановке жизни. Одно из необ-
ходимых условий хорошей обстановки жизни — взаимное доверие
и доброжелательство между существами, считающими себя за
одинаковых, расположение их при обыкновенных обстоятельст-
вах, не возбуждающих взаимного озлобления, держать себя друг
с другом миролюбиво. Из млекопитающих, кажется, только кроты
не имеют взаимного доброжелательства, но зато кроты и не при-
числяются к млекопитающим такой высокой организации, как ло-
шади, бизоны, серны, волки или тигры, которые все имеют при
обыкновенных обстоятельствах доброжелательное чувство к су-
ществам одного с ними вида.
Какова бы ни была первоначальная слабость ума и добрых
чувств у человека, он был в этих отношениях не ниже бизона или
тигра; напротив, был много выше их, как это показывает сравни-
тельная анатомия. Большие полушария мозга имели у него при
самом начале его отдельного существования организацию более
высокую, чем у млекопитающих, не очень похожих на него по
форме тела.
Физиология доказывает, что если организация человека не
понизилась, а повысилась сравнительно с первоначальным своим
состоянием, то ход жизни человеческого рода имел больше эле-
ментов, благоприятствовавших улучшению его организации, чем
имевших тенденцию понижать ее. Исключительно этим преобла-
данием благоприятных для организма обстоятельств жизни над
вредными для него объясняет физиология прогресс человека от
первобытного состояния до того, сравнительно, очень высокого
развития умственных сил, когда он уж умел раскалывать кремни
для приобретения себе орудий работы. Без сомнения, людям при-
ходилось во времена этого прогресса много страдать от голода,
от вредных явлений внешней природы, от ядовитых насекомых и
змей, от сильных хищных зверей, от собственных нерассудитель-
ных поступков и от взаимных дурных отношений. Но как бы ни
была велика сумма этих бедствий, она была меньше суммы фак-
тов, полезных для человеческого организма. Если было бы иначе,
то организация человека не повышалась бы, а портилась бы, он
подвергался бы тому, что в зоологии называется деградацией, по-
нижением организации. Для ясности соображений, припомним
некоторые черты того ухудшения, которое было бы неизбежным
результатом преобладания вредных исторических влияний над
хорошими в те времена человеческого существования. Мускулы,
управляющие движениями рук и ног, ослабевали бы; расстраива-
лось бы питание нервов, движущих мускулами; потому руки и
ноги ослабевали бы, действовали бы хуже и хуже, и последствием
970

этого было бы то, что самая структура рук и ног портилась бы; на-
пример, кисть руки и пальцы получали бы организацию худшую
прежней, рука становилась бы менее ловкой в исполнении тех дел,
какие не могут быть исполняемы лапами медведя, ослабевали бы
связи, удерживающие позвонки спинного хребта в вертикальном
положении; уменьшалась бы ширина основания, на котором стоит
спинной хребет; это имело бы своим последствием то, что чело-
пеку стало бы трудно ходить на двух ногах, не опираясь на руки,
он принужден был бы ходить, наклонившись станом, подогнув ко-
лена и опираясь на наружные окраины ладоней или на кулаки рук,
как ходят некоторые из других существ, имеющих руки; если б
эта деградация продолжалась, то трудно сделалось бы человеку
ходить и таким способом, он принял бы способ ходьбы тех мле-
копитающих, которые называются четвероногими.
В наиболее давнюю из тех эпох, которым принадлежат най-
денные нами остатки человеческой деятельности, люди жили уж
по всему пространству Азии и Европы, имеющему теперь теп-
лый или умеренный климат; но наибольшее количество находок
сделано, разумеется, в тех частях Западной Европы, которые
лучше других исследованы натуралистами и археологами и в ко-
торых производится наибольшее количество глубоких прорезов
земли для сооружения железных дорог, каналов и для других тех-
нических работ. Потому главная масса наших сведений о тех
доисторических временах нашей жизни, когда люди уж умели
делать себе рабочие орудия, относятся к населению Западной
Европы.
Климат ее в эти времена подвергался значительным переме-
нам, важнейшая из которых произвела такое понижение темпе-
ратуры, что очень значительная часть Германии, Франции, даже
Ломбардии покрылась ледниками. Теперь разъяснено, что для
такого громадного расширения ледников вовсе не было нужно
очень большого усиления холода: достаточно было средней годич-
ной температуре Германии понизиться на пять или на семь гра-
дусов, чтоб она почти вся покрылась льдом, если в то же время
увеличилось годичное количество дождя и снега и воздух посто-
янно имел больше сырости, чем раньше и после того. Это могло
быть произведено какими-нибудь переменами в распределении
моря и суши на севере и на юге от средней части Западной Евро-
пы. Другими причинами временного понижения температуры
могли быть периодические изменения формы орбиты земли. В том
и в другом случае перемена объясняется без надобности предпо-
лагать какое-нибудь большое изменение в очертаниях средней ча-
сти Западной Европы. Но хотя и нет необходимости думать, что
температура ее была в ледниковый период очень много ниже ны-
971

нешней, все-таки зимы в ней были продолжительнее, а теплая
часть года короче, прохладней и сырее, чем теперь. Она имела не
такой суровый климат, как Гренландия, но, вероятно, была холод-
нее и сырее нынешней средней части Норвегии. Люди живут
теперь в климатах гораздо более холодных, чем какой имеет даже
и северная Норвегия. Но это люди, имеющие огонь, жилища, теп-
лую одежду. Только благодаря тому они могут жить в северной
Азии и в северной окраине Америки. Без огня и одежды не
могли бы жить люди даже и в средней Франции, в южной Герма-
нии при нынешнем климате этих земель. Поэтому самое существо-
вание людей в ледниковый период в Западной Европе, имевшей
тогда климат более холодный, чем теперь, показывает, что они уж
умели разводить и поддерживать огонь, приобретать себе теплую
одежду и ловко прикрывать себя ею.
Едва ли можно сомневаться, что люди жили в южной и сред-
ней Европе уже задолго до начала ледникового периода. Темпе-
ратура этих земель была тогда выше, чем в ледниковый период;
но была ли выше нынешней — мы не знаем, можем только с до-
стоверностью сказать, что если была, то лишь очень немного
выше, чем теперь. Например, нельзя отрицать возможности того,
что в плиоценовый период, предшествовавший ледниковому, сред-
няя Франция имела такой климат, как ныне имеет южная. Но та-
кою теплой, как Андалузия, она не могла быть в эпоху образова-
ния плиоцена, как называется верхняя группа слоев третичной
формации, предшествовавшей ледниковому периоду. Были вре-
мена, когда Шпицберген имел климат, какой ныне имеет средняя
Франция, а она имела, вероятно, такой теплый климат, как ныне
имеет северная Африка. Но это было гораздо раньше периода
плиоценовой формации.
С того времени, как возникли нынешние виды живых существ,
имеющих теплую кровь, общая температура земного шара подвер-
галась только местным или периодическим колебаниям, но общий
уровень ее с той поры не изменялся заметным образом. Нынеш-
ние виды теплокровных существ возникли при условиях темпе-
ратуры, приблизительно одинаковых с теми, какие существуют
теперь в странах, бывших отечествами их. И обстановка жизни
их была тогда приблизительно такая же, какою остается она
в странах такого климата, не подвергшихся сильному преобра-
зованию от деятельности человека. Растительность была тогда
уже такая же, какую имеют теперь местности, где не вырублены
или не сожжены леса человеком, не осушены им болота, не про-
ведены каналы, не распаханы поля.
Существа такой организации, как человек, могут жить, не имея
огня и одежды, только в том климате, который называется эква-
ториальным. Он имеет важные черты различия от прилегающего к
нему с обеих сторон тропического климата. Существенные черты
этой разницы по отношению к суточным переменам и годичному
972

ходу температуры те, что в экваториальном климате температура
сохраняет приблизительно одинаковую высоту во все продолжение
года, что эта почти неизменная по месяцам и полугодиям высота
температуры достаточна для того, чтобы существа такой органи-
зации, как человек, могли жить при ней без огня и одежды, и что
по ночам не бывает там понижения температуры до такой стужи,
которую не могли бы эти существа выдерживать в продолжение
нескольких часов без вреда своему здоровью. Это климат тех
местностей, где хорошо растут хлебное дерево и другие деревья
или кустарники такой же нежной организации, такие же неспособ-
ные переносить холод. В какой именно части экваториального
пояса находилась родина людей, остается вопросом, еще не разъ-
ясненным с полной достоверностью; но, по всей вероятности, это
была какая-нибудь из самых южных окраин Азии или какая-ни-
будь часть Малайского архипелага, быть может, остающаяся и
теперь сушей, быть может, залитая теперь морем.
Когда люди стали переселяться оттуда в соседние земли тро-
пического климата не на временную летнюю перекочевку, а на по-
стоянную жизнь там, они уже умели пользоваться огнем для за-
щиты себя от стужи или уж имели теплую одежду; без того они
не могли бы продолжать своего существования в тропическом
климате: их здоровье часто расстраивалось бы ночными холодами
даже в те месяцы, которые еще не принадлежат к зимней поре
года, а зимняя пора была бы невыносима для них; они принуждены
были бы перекочевывать на зиму ближе к экватору или поги-
бали бы.
Таким образом, всякая находка остатков человеческой деятель-
ности в землях, лежащих за пределами экваториального климата,
необходимо принадлежит тем временам, когда люди уж умели хо-
рошо обращаться с огнем или защищать себя от холода теплой
одеждой. Но едва ли какая-нибудь из находок, сделанных в Ев-
ропе, принадлежит временам, когда человеческие искусства еще не
подымались выше уменья разводить огонь и завертываться в теп-
лую одежду. Должно, кажется, сказать, что наиболее давние ос-
татки человеческой деятельности показывают людей, уж обладав-
ших техническими искусствами более высокими, чем уменье разло-
жить и зажечь костер или завернуться в шкуру какого-нибудь
большого млекопитающего. Это были люди, умевшие делать себе
из кремня рабочие орудия с острыми ребрами, каменные топоры,
ножи или долота; мы говорили, что самая надобность их выде-
лывать себе такие орудия уж показывает, что они рубили деревья,
долбили углубления в срубленных бревнах, были мастеровые в
нынешнем смысле слова.
Самые давние из каменных орудий, найденных в Европе, ле-
жат в тех же слоях, в которых находятся кости мамонта и льва.
Относительно мамонта мы знаем теперь, что он легко выносил
973

не только такую стужу, какая бывает ныне в средней Европе, но
и морозы гораздо более продолжительные и суровые. Нынешние
виды львов едва ли могут пережить на открытом воздухе зиму
Германии или хотя бы южной Франции. Поэтому должно думать,
что лев, живший тогда в средней Европе, был несколько иной,
чем нынешний северо-африканский; он должен был иметь более
выносливости к стуже. Очень вероятно, что это был какой-нибудь
вид льва, особый от нынешних. Так можно полагать по аналогии
с тем, что были тогда в средней Европе особые виды медведя и
быка, исчезнувшие теперь. Но нет необходимости принимать
именно этот способ объяснения. Мы знаем, что некоторые млеко-
питающие умеренного климата, переселяясь в холодные страны,
приобретают более густую и длинную шерсть. Потому могло быть,
что лев средней Европы отличался от нынешнего северо-африкан-
ского только более густою и более длинной шерстью. Подобно
вопросу о льве, могут быть объясняемы вопросы и о других млеко-
питающих, живших тогда в средней Европе, а теперь живущих
только в климатах более теплых: это были млекопитающие не
нынешних, а других видов, или породы нынешних видов, имевшие
более теплую шерсть.
Когда ученые стали заниматься исследованиями остатков чело-
веческой жизни в доисторические времена, им показалось, что
можно распределить эти находки по периодам довольно мелким и
резко отделяющимся одни от других. Таким образом было пред-
положено, что когда люди употребляли каменные топоры и ножи,
они еще вовсе не знали бронзовых орудий, а бронзовые орудия
вышли из употребления у них очень скоро после того, как они
узнали железные. Предполагалось также, что знакомство с брон-
зовыми орудиями распространилось по всей Европе довольно
быстро, что замена каменных орудий бронзовыми произошла у
всех европейских племен в продолжение жизни немногих поколе-
ний; то же думали и о замене бронзовых орудий железными.
Таким образом, разделяли резкими гранями каменный век от
бронзового, бронзовый от железного и полагали, что у всех пле-
мен средней части Западной Европы каменный век сменился брон-
зовым почти одновременно, что и железный начался почти одно-
временно у всех. Каждый из этих трех веков подразделяли на
разные периоды, которые тоже были резко разграничиваемы и
считались сменявшимися у всех этих племен одновременно.
Когда число находок увеличилось и суждения о них стали
более осмотрительными, оказалось, что ход дела был иной, менее
соответствовавший систематическим рубрикам, что он был тогда
у племен средней и северной Европы такой же, как исторические
времена у тех племен Азии, Америки, Океании, которые стали
известны цивилизованным народам, когда еще находились в со-
стоянии диком или близком к дикому: население данной местно-
сти, ознакомившись с бронзовыми орудиями, продолжало упо-
974

треблять каменные; в первые времена у него было еще мало брон-
зовых орудий и, вероятно, приобретение их обходилось слишком
дорого, оказывалось недоступным для большинства племени; по-
тому употребление их распространялось в этом племени медленно.
То же было при переходе от бронзовых орудий к железным.
Бывали и такие случаи, что племя, у которого были только камен-
ные орудия, оставалось не имеющим сношений с образованными
народами до такого времени, когда эти народы уж перестали упо-
треблять бронзовые орудия, имели исключительно железные; в
1аком случае торговцы цивилизованного народа, знакомясь с пле-
менем, имеющим только каменные орудия, привозили ему исклю-
чительно железные, и каменный век сменялся у него прямо желез-
ным; бронзового века не было в его жизни.
То же самое применяется и к подразделениям каменного или
бронзового века на периоды по степеням улучшения каменных
или бронзовых орудий. Племя, умевшее выделывать только очень
грубые каменные орудия, могло получить от цивилизованного
народа бронзовые, прежде чем научилось выделывать каменные
орудия высокого технического достоинства, или получало даже
прямо железные орудия, так что в его жизни не было никаких
посредствующих степеней перехода от очень грубых каменных
орудий к железным. Так это было со всеми племенами, которые
оставались еще на очень низкой ступени технических искусств,
когда вступили в сношения с ними греки исторических времен или
римляне, или народы, усвоившие себе технические искусства рим-
лян. Греки исторических времен уж не употребляли бронзовых
орудий, имели исключительно железные. Тем еще меньше могли
передавать дикарям бронзовые орудия римляне, начавшие ходить
или плавать в земли варваров, только уж достигнув очень высокой
цивилизации,
Образованность распространялась по средней и северной Ев-
ропе очень медленно. На севере еще продолжался каменный век,
когда племена, соседние с Грециею, Италиею, греческими коло-
ниями юго-восточного приморья Франции, уж давно употребляли
исключительно железные орудия.
Таким образом, остается достоверным только то, что ход раз-
вития всего человеческого рода был таков:
Первоначально люди не знали употребления огня, не имели
никаких орудий работы, кроме тех, какие давала им природа; это
были необделанные палки, камни, кости и рога животных; потом
они стали обделывать эти материалы: раскалывать кремни, заост-
рять палки; отделка каменных орудий была сначала очень грубою,
потом улучшалась; одно из улучшений составляла шлифовка; она
была доведена до очень высокого технического достоинства; пле-
мена, бывшие в те времена передовыми по успехам в технических
искусствах, умели уж очень хорошо шлифовать каменные орудия,
когда нашли способ выделывать орудия из меди; после того они
975

узнали, что сплав меди с некоторым количеством олова дает
материал гораздо более твердый, гораздо более пригодный
для выделки орудий, чем простая медь, и медные орудия
заменились бронзовыми; наконец, бронзовые заменились желез-
ными.
Все эти ступени улучшения орудий и были пройдены теми пле-
менами, которые улучшали свои технические искусства собствен-
ными силами, без помощи других племен. Но большинство племен,
сделавшихся цивилизованными народами, училось у других наро-
дов, достигших образованности раньше их.
И если говорить, в частности, о средней и северной частях За-
падной Европы, то все племена их учились техническим искус-
ствам или у греков, или у римлян и у других народов, непосред-
ственно бывших учениками греков. А греки были учениками фини-
киян, малоазиатских народов семитического племени, ассириян,
египтян.
Мы ограничились очень кратким обзором существенных по-
нятий о том, как сформировалась обстановка человеческой жизни
и как шло развитие человечества в доисторические времена. И что-
бы наш очерк имел всю возможную краткость, мы останавлива-
лись почти исключительно на тех вопросах, по которым не во всех
хороших специальных трактатах излагаются понятия, соответ-
ствующие основным истинам естествознания. Многие из тракта-
тов, дающих фактам доисторической жизни человечества истол-
кования, противоречащие основным истинам естествознания и
потому фальшивые, написаны натуралистами. Но это обстоятель-
ство, могущее казаться странным, объясняется тем, что авторы их,
хорошие специалисты по некоторым отделам естественных наук,
забывали в своих исследованиях пользоваться простыми, обще-
известными истинами, принадлежащими не их специальным отде-
лам изучения, а общим частям естествознания — механике, фи-
зике, физиологии.
Нам остается изложить результаты филологических исследо-
ваний о доисторических временах жизни тех народов, которые
были главными деятелями в известной нам по письменным изве-
стиям истории человечества.
Эти народы принадлежат к четырем филологическим семей-
ствам: хамитскому, семитическому, индо-европейскому и еще ка-
кому-то другому, вероятно, туранскому.
Египтяне были хамиты. Их родственники по языку — берберы
и народы северо-восточной Африки, из которых наиболее известны
сомали и галла. Хамиты пришли в Африку из Азии. Берберы
перешли в Африку раньше египтян.
Сумеры, учениками которых были вавилоняне, были, веро-
ятно, народ туранского семейства, родственники тюрков или
финнов.
976

Народы семитического семейства — вавилоняне и ассирияне,
сирийцы, финикияне, евреи, арабы — пришли в западную Азию
с востока.
Специалисты по исследованию первобытной истории индо-
европейского семейства спорят теперь между собою о том, Азию
или Европу должно считать родиной его. Мнение, выводящее
азиатских индо-европейцев из Европы, кажется нам фантазией,
лишенной всяких серьезных оснований. Мы считаем достоверным
то мнение, что родиной индо-европейского семейства была какая-
нибудь горная часть Азии на востоке от Персии и на севере от
Афганистана.
Семиты, вавилоняне и ассирияне, составлявшие лишь два от-
дела одного народа, достигли высокой цивилизации раньше, чем
какой бы то ни было народ индо-европейского семейства.
Первые исследователи родственных отношений между сан-
скритским и другими индо-европейскими языками делали слиш-
ком благоприятные для нашего общего племенного тщеславия за-
ключения о том, какова была степень цивилизации индоевропей
цев, когда еще в
ставляли один народ. Она была тогда еще невысока по сравнению
с бытом народов, имевших большие города и хороших ремеслен-
ников. Главным занятием наших общих предков еще оставалось
скотоводство; но они уж занимались и земледелием.

ПРИЛОЖЕНИЯ
1
БЕЗДЕНЕЖЬЕ 1
...количестве в обращении и в ценности денежных знаков не больше и
не больше как результаты перемен в реальных обстоятельствах народной
жизни; следовательно, смысл перемен в значении денег разъясняется не
иначе, как исследованием перемен в обстоятельствах народной жизни.
II
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ПОСЛЕДНИХ 9 ЛЕТ
До начала Восточной войны не было у нас особенного недостатка звон-
кой монеты, и кредитные билеты сохраняли полную цену. Какие же пере-
мены в нашей экономической жизни произошли с той поры до нынешнего
времени, жалующегося на безденежье и видящего упадок курса бумажных
знаков?
Самое важное событие этого периода нечего и указывать, — каждый
знает, что оно — Восточная война, ставшая из восточной Крымскою. Каж-
дому известно также, что война требует чрезвычайных издержек и пожертво-
ваний. По нашему устройству почти вся масса их легла на ту же часть
народа, на которой лежит и масса обыкновенных расходов и пожертвова-
ний для государственных целей — на простонародье. Во-первых, для войны
нужны солдаты, во-вторых, — вы думаете, что будет сказано: деньги, — нет,
мы здесь не будем говорить о деньгах, которые только посредничествуют в
движении потребляемых продуктов и рассуждением о которых только за-
темняется действительный ход потребления, — а прямо скажем: во-вторых,
для войны нужно провиант, сукно, холст, обувь, транспортировка и т. д.
Итак, во-первых, понадобилось увеличить войско; были усиленные наборы.
С какого класса был взят этот расход людей? Весь с простонародья. Если
и высшие классы дали свою долю людей на усиление войска, то доля эта —
новые юнкера и новые офицеры — составилась из людей, которым поступле-
ние на открывшуюся военную карьеру было выгоднее их прежних занятий.
Исключением надобно считать только тех ополченских офицеров, которые
были выбраны в ополчение своими сотоварищами дворянами без собствен-
ного желания.
Кроме пожертвований людьми, были пожертвования вещами2. Из этих
вещей самая главная — провиант. Чья доля продовольствия должна была
978

уменьшиться для доставления провианта увеличившемуся числу солдат? Оче-
видно, только доля простолюдина. Во-первых, сорты пищи, требовавшиеся
для солдат, были простонародные, во-вторых, кому ж неизвестно, что чело-
век не бедный никогда не подвергается недостатку провизии. — Вторая очень
большая надобность была в транспортировке. Чьим скотом отправлялась
увеличившаяся подводная повинность и из какого класса были люди, при-
нужденные отрываться от своих дел для отправления подводной повинности?
Опять из простолюдинов. Ведь обозы отправлялись не на тех хороших ло-
шадях, которые содержатся зажиточными людьми и запрягаются в хорошие
экипажи, а на деревенских мужицких лошадях; ведь и извощиками при этих
обозах бывают тоже мужики. То же надобно сказать и об одежде, понадо-
бившейся для увеличившегося числа солдат: она изготовлялась из материа-
лов, которые шли бы на простонародную одежду, или приготовлением мате-
риалов для нее занимались руки, которые и без того приготовляли бы грубую
простонародную одежду.
Стало быть, и пожертвование людьми, и пожертвование вещами для
войны — все легло на простой народ. Высший и средний классы оставались
нетронуты. — Если доходить до мелких подробностей, то оказывается, впро-
чем, что была тронута войною некоторая часть и этих классов, — именно,
владельцы недвижимого имущества в тех местах, которые прямо подвергались
военному грабежу. Владельцы домов в Севастополе потеряли свои домы; кое-
где была такая же потеря и по другим пунктам Черноморского берега, напри-
мер, в Таганроге. Кое-где в юго-западной части Крыма были разграблены
и сожжены и поместья. Но все число людей, потерявших от этого, совер-
шенно ничтожно в массе жителей русского государства. Как число мужиков,
у которых сожжены были неприятелем избы или опустошены поля, ничтожно
было в целом составе простонародного населения, так и число купцов и дво-
рян, потерпевших такую же участь, было ничтожно в сравнении с целым со-
ставом этих сословий. Тоже невелико перед составом всего дворянского со-
словия было и число тех дворян, без собственного желания сделавшихся
ополченскими офицерами, о которых упоминали мы выше. Значит, говоря
вообще, надобно сказать, что вся тяжесть военных пожертвований легла на
простонародье, а высший и средний классы ничего не потерпели во время
войны.
Не только не теряли они во время войны, а даже выигрывали, если и не
в целом составе своем, то в очень значительных отделах. Значительная часть
коммерческих людей, занявшись военными подрядами и поставками, сильно
обогащалась. Обогащались от этих операций и лица благородного сословия,
заведывавшие ими. Но не потерпели ли убыток помещики? Ведь число их ра-
ботников уменьшалось от наборов? Нет, вовсе не слышно было, чтобы это
обстоятельство принудило помещиков уменьшить величину их запашек. Зна-
чит, убыль в количестве работников была вознаграждена требованием уси-
ленной работы с оставшихся, и тяжесть была переложена помещиками на
крестьян. Напротив, помещики, вообще говоря, даже выиграли. По отрыву
значительного числа рук от земледелия и по увеличившемуся требованию
провианта для войска, цена хлеба должна была подняться. Крестьяне от этого
не получили выгоды, потому что количество крестьянского хлеба уменьши-
лось; а у помещиков оно не уменьшилось, и высокая цена пришлась в чистую
прибыль им.
Может быть, напомнит иной нам о той части купечества, которая зани-
мается заграничною торговлею: ведь торговля эта была стеснена блокадою
наших берегов. Так, во вторую половину войны она была стеснена; но бло-
када была установлена через год по объявлении войны, и в этот год были сде-
ланы самые усиленные обороты, — затем союзники и медлили установлением
блокады, чтобы внешняя торговля успела сделать в этот год обороты в запас
на последующее время своей остановки. Итак, во время блокады внешняя
торговля не страдала, а отдыхала на лаврах, и негоцианты наши, занимав-
шиеся внешнею торговлею, могли по-настоящему даже благодарить судьбу за
войну, давшую им в один год нажить больше, чем в три обыкновенные года.
979

Так вот, пересмотрев возражения, мы приходим все к тому же, что на-
шли с первого же раза, еще до встречи с возражениями: все военные пожерт-
вования и людьми, и материалами были взяты с простонародья, а высший
и средний классы, за самыми ничтожными исключениями, не потерпели от
войны никаких потерь; или нет: разобрав возражения, мы должны даже при-
бавить, что значительные части этих классов получили от войны большой
выигрыш.
Вот поэтому в то время и не слышалось у нас жалоб на безденежье.
У нас — я разумею порядочное общество, наше с вами, читатель и высшее
(если вы так счастливы, что вращаетесь в нем) или, по крайней мере, среднее
(в котором, вероятно, и вы имеете удовольствие вращаться вместе со мною).
Мы и наши знакомые, и люди, с которыми мы встречались, не терпели убыт-
ков, или даже выигрывали и жили попрежнему или лучше прежнего.
Поэтому, когда кончилась война, наше общество даже почувствовало, что
Россия возблагоденствовала. Это, видите ли, потому, что наши знакомые или
знакомые наших знакомых, нажившиеся во время войны подрядами, постав-
ками, искали употребления своему новому богатству. Одни нашли ему упот-
ребление в роскоши. Пошли пиры и банкеты — явный и вкусный для нас
признак общественного благосостояния. Другие хотели быть расчетливее, же-
лали получать с своего богатства и начали заводить коммерческие предприя-
тия, частные и акционерные, или готовы были давать взаймы. Вот мы и ощу-
тили, что процвели у нас торговля и промышленность. Кстати уж не забуду
здесь и прекрасную роль своего ремесла. Обогащая колониальные лавки
портных, модных магазинщиц и т. д., новые богачи бросали маленькую ча-
стичку денег <на покупку> и нашего товара: вместе с новою бронзою явля-
лись у них и журналы. Подписка на журналы росла, мы восчувствовали бла-
годенствие и принялись орать о нем.
Вот, значит, и было благоденствие, а безденежья никакого не было.
Много помогло этому радужному результату преобразование наших кре-
дитных учреждений, т. е. понижение банковых процентов. Начали тащить на-
зад из банков деньги, которым слишком уже невыгодно стало лежать в них,
и пошло веселье: гуляй душа, вынувши деньги из банка или взяв их взаймы
у другой вынувшей души. Впрочем, банковое преобразование — такой любо-
пытный предмет, что надобно будет когда-нибудь посвятить ему особую
статью.
Итак, наше благоденствие процветало год от году все более махровыми
розами. Откуда же вдруг взялось безденежье? Для объяснения этой при-
скорбной штуки надобно сделать отступление в область моды. Кринолины
начали носить у нас чуть ли не целым годом позднее, чем в Париже. А с па-
рижскою жизнью наше порядочное общество, конечно, соединено узами более
симпатичными, чем с мужицкою жизнью. Итак, если нужен был год, чтобы
факт, возникший в Париже, перенесся в нашу жизнь, то натурально, что по-
надобилось от трех до пяти лет на переход другого явления из мужицкой
жизни в нашу.
Сделаем и другое отступление, в другую область. Если некто, не откры-
вающий нам своих приходо-расходных книг или даже и не ведущий их сам
для себя в порядке, начинает покупать кареты, рысаков, бронзу и т. д., то
в магазинах довольно долго считают его отличным покупщиком, и только уже
через несколько времени начинают магазинщики смотреть на него косо, отка-
зывать ему в кредите; и еще опять нужно время, чтобы узнали об этом новом
обстоятельстве мы, люди не коммерческие, и поняли, что в операциях, за-
теянных нами с этим некто, лопнули наши денежки. Тогда овладевает нами
уныние, теряют в наших глазах свое достоинство полученные нами от него
векселя, расписки, квитанции и полученные еще в большем изобилии обеща-
ния разных благ в будущем. И мы вопием: мы разорились, разорились. Чув-
ство, хотя и горькое, но очень похвальное; надобно только нам понять
также3

2
<ПО ПОВОДУ СМЕШЕНИЯ В НАУКЕ ТЕРМИНОВ
«РАЗВИТИЕ» И «ПРОЦЕСС» >
Исследования о временах жизни человечества, предшествовавших древ-
нейшим эпохам, от которых остались нам какие-нибудь письменные сведения,
получили в последние десятилетия две черты, которые выставляются на
первый план громадным большинством специалистов этой отрасли знаний,
как новые и наиболее важные, имеющие такое преобладающее значение в
деле понимания хода первобытной истории человечества, что все факты ее
разъясняются ими и все ее построение в науке должно быть производимо
сообразно с ними по даваемой ими норме, как и стараются производить его
они.
Эти две преобладающие черты нынешнего направления исследований о
первобытной истории человечества: изучение остатков человеческого быта
тех времен и подведение всех фактов так называемого доисторического вре-
мени человеческой жизни, как и всех следующих исторических времен ее,
как и всех фактов организации и жизни всех органических существ и даже
геологической истории земного шара, даже астрономической истории солнеч-
ной системы и всей вселенной, под идею эволюции. Обе эти особенности ны-
нешнего характера исследований о первобытной жизни человечества увле-
кают своею новизною тех специалистов, которым представляются новыми.
Так бывает во всех и научных, и художественных, и житейских деятельностях
с людьми, усваивающими себе что-нибудь, по их мнению, новое и (тоже по
их мнению) важное. Те две особенности нового направления исследований
о первобытных временах жизни человечества, которым большинство спе-
циалистов по этой -отрасли знаний придает значение новизны и преобла-
дающую важность, имеют в обоих этих отношениях достоинство очень
неодинаковое.
Термин «эволюция» вошел в употребление на памяти людей, которые
теперь уже старики, но еще не самые старые из стариков: лет пятьдесят
тому назад он был неупотребителен. Из этого учения пристрастившиеся к
нему заключают, что понятие, обозначаемое им, имеет совершенную новизну
и произвело переворот в науке своим применением к разъяснению фактов.
На самом деле это не совсем так. То понятие, которое выражается ныне
словом эволюция, было давно привычно мыслителям прежних поколений и
новизна состоит только в том, что прежний термин, выражавший это поня-
тие, отброшен, заменен другим.
С очень давнего времени существовало философское мировоззрение, ос-
новная мысль которого выражается по нынешней терминологии естественных
наук словами очень простыми, хорошо понятными каждому образованному
человеку: «все существующее находится в процессе изменения»; еще короче
и точнее, но несколько абстрактнее и потому менее ясно для людей, мало
привычных к абстрактному языку, выражается эта мысль словами: «суще-
ствование есть процесс». Первым из греческих мыслителей, поставивших эту
мысль в основной принцип разъяснения фактов внешней природы и чело-
веческой жизни, называют обыкновенно Гераклита Эфесского, жившего за
500 лет до нашей эры 1. В то время научный язык был выработан еще
очень мало. Гераклит, сколько можно судить по малочисленным отрывкам
его трактата, уцелевшим в цитатах следующих писателей, не нашел в грече-
ском языке абстрактного слова, которым выражалось бы понятие «процесс»,
и взял для обозначения этого понятия слово, обозначающее один из кон-
кретных видов процесса — горение; таким образом он выражал основную
идею своего мировоззрения словами: «все существующее находится в горе-
нии». Если мы припомним, что нынешняя химия называет всякое окисление
981

горением, то должны будем признать, что конкретный термин, взятый Ге-
раклитом за недостатком абстрактного выбран хорошо и даже в своем кон-
кретном смысле, который один был понятен большинству, охватывает очень
значительную часть перемен, происходящих в предметах. Менее определи-
тельно, но все-таки очень ясно ставили основной чертой своего мировоззре-
ния понятие о процессе и предшествовавшие Гераклиту греческие мыслители,
так называемые философы ионийской школы, начиная с первого же — Талеса,
жившего за полтора столетия до Гераклита и обыкновенно называемого пер-
вым греческим философом2. Все образованные люди помнят, что он считал
все предметы произошедшими из воды. Понятно, что слово вода, имеющее
конкретный смысл, употребляется у него лишь по недостатку в тогдашнем
языке слова, которым выражалось бы абстрактное понятие «жидкое состоя-
ние», как у Гераклита слово горение употребляется для выражения абстракт-
ного понятия «процесс». Таким образом, по мировоззрению Талеса, все
предметы, имеющие более или менее определенную форму, находящиеся в бо-
лее или менее твердом состоянии, произошли процессом сгущения из жидкого
состояния. Известно и то, что через столетие после Талеса, за половину
столетия до Гераклита, один из преемников Талеса в авторитете главы ионий-
ской школы Анаксимен проник в ход производящего определенные предметы
процесса перемен дальше Талеса и нашел, что капельножидкое состояние
лишь второй фазис его, а в первом материя имеет газообразное состояние3.
Он говорил, что все определенные предметы произошли из воздуха, упо-
требляя, подобно Талесу и Гераклиту, слово, имеющее конкретный смысл,
за недостатком слова, которым обозначалось бы абстрактное понятие —
газообразное состояние.
Вникнем в то, какие понятия об истории земного шара, в частности, и
вообще всей солнечной системы необходимо развиваются из мысли, что все
определенные предметы, следовательно, и земной шар, и солнце, и звезды
произошли через сгущение вещества, находившегося в газообразном состоя-
нии, и мы увидим, что мировоззрение Анаксимена совпадает существенным
своим содержанием с теориею Лапласа о возникновении солнечной системы
из туманного пятна 4. Присоединим к этому мысль Гераклита Эфесского, что
не только прошедшее каждого предмета и всей совокупности предметов было
процессом перемен, но и существование всего в настоящем тоже процесс и
в будущем все существующее будет находиться в процессе изменений, и мы
получим относительно будущности солнечной системы то представление, ко-
торое стала общепринятым у астрономов и других натуралистов нашего
времени: возникнув из газообразного состояния, солнечная система непре-
рывно видоизменяется, и нынешнее ее состояние, при котором большая часть
вещества, находящегося внутри ее пространства, составляет отдельные не-
бесные тела, будет продолжаться не вечно, заменится другим состоянием,
при котором не будет ни солнца, ни земли, ни других небесных тел ее.
Все вещество их перейдет в другое состояние, снова газообразное, в каком
находилось оно прежде.
Ныне принято говорить: системы греческих философов были метафизи-
ческие, а метафизика — фантазерство, и Талес и Анаксимен, Гераклит были
составителями сказок. Так, но «Илиада», «Одиссея», народные эпосы не-
мецких и славянских племен, «Гамлет» и «Отелло» Шекспира — все это
сказки. Вопрос о научном достоинстве произведения еще не решается опре-
делением формы его. Бесспорно, «Илиада» — сказка, но если мы напишем
ученый трактат о том, что рабство унижает человека, то мы едва ли будем
правы в похвальбе, что открыли истину, бывшую неведомой до нашего трак-
тата. Мы будем рассудительнее в восхищении своим трактатом, если при-
помним, что открытая нами истина уже была высказана в «Одиссее». Бес-
спорно, «Одиссея» — пустая, ничтожная сказка сравнительно с нашим му-
дрым трактатом, переполненным ученостью. Но, увы! безграмотные люди,
из песней которых составлялась эта ничтожная сказка, знали 2500 лет до нас
982

ту истину, которую открыли мы благодаря нашему гениальному глубоко-
мыслию и нашей колоссальной учености.
Не лучше ли будет нам быть несколько поскромнее в похвалах себе за
открытие неведомых до нас истин? Не лучше ли будет нам, прежде чем
начнем восхвалять себя за наши открытия, навести справку, не потому ли
только пришлось нам делать эти великие открытия, что мы при всей колос-
сальности нашей учености находились во время труда открывания великих
истин в состоянии невежества, постыдного грамотным людям.
Со времен Гераклита Эфесского мысль о процессе, как форме всякого
существования, оставалась основной идеей наиболее важных философских
школ. С того времени, как стало заметно непрерывное улучшение умственной
и материальной жизни человечества, к понятию о процессе в мыслях о жизни
человечества присоединилось определение, что сущность процесса человече-
ской жизни состоит в непрерывном улучшении ее, что если некоторые сто-
роны жизни того или другого из цивилизованных народов подвергаются,
вследствие особенных неблагоприятных обстоятельств, временному ухудше-
нию, то цивилизованная часть человечества, рассматриваемая как одно це-
лое, все-таки непрерывно улучшает свою умственную и материальную жизнь,
и что даже у того цивилизованного народа, у которого происходит времен-
ное ухудшение каких-нибудь сторон жизни, другие стороны ее непрерывно
улучшаются. Это понятие о процессе жизни человечества, как о непрерывном
улучшении, было обозначаемо термином «развитие», développement — по-фран-
цузски, по-английски — development, по-немецки — Entwickelimg. Термин
был выбран удачно; он действительно характеризовал собой успех, улучше-
ние, прогресс. Это его значение было давно привычно всем. Так, например,
с незапамятных времен говорилось о ходе процесса, превращающем зерно
в дерево, или почку в цветок, или яйцо птицы в птицу, что «зерно разви-
вается в дерево, se développe или est développé по-французски, по-английски
develops, по немецки entwickelt sich, что почка развивается в цветок, яйцо
птицы — в птицу. Чем были дурны эти выражения? Какая была надобность
заменять термин «развитие» каким-нибудь другим? Ни малейшей надоб-
ности в том не было; но, разумеется, не было — для людей, знавших его.
Совсем иное дело, когда человек, не знающий терминологии, приобретает по-
нятие, для которого, правда, существует слово, соответствующее приобретае-
мому им понятию, но существует в книгах, неизвестных ему. Воображая
новое для него понятие новым в науке, он по своему незнанию о существо-
вании подобного ему термина должен собственными соображениями приис-
кать термин для выражения своего понятия, кажущегося ему новым в науке.
В латинском языке понятие «развитие» выражается словом evolutio. Это
слово с соответствующими переменами письменной формы и произносимых
звуков было с давнего времени употребительно в ученых книгах у францу-
зов, и у англичан, и у немцев: évolution по-французски, по-английски и по-
немецки на письме то же самое, лишь с тою разницей, что над первой
буквой нет ударения по неупотребительности этого знака в орфографии ан-
глийского и немецкого языков — evolution. Замена привычного термина но-
вым без всякой надобности должна быть названа делом лишним, потому
дурным. Но вред от него невелик, когда он вносит в дело лишь то затруд-
нение, что публике и специалистам надобно отвыкать от привычного слова,
привыкать к новому. Так, например, не было бы важной беды в том, если
бы какие-нибудь любители ненужных нововведений стали называть в уче-
ных книгах собаку каном или канисом. Щеголяя знанием латинского, щего-
ляя знанием немецкого языка, лишь бы словом кан, или кант *, или соеди-
няли они то самое, что на русском...
...процесс существования дерева. Когда оно достигло наилучшего со-
стояния, какое возможно по его природе при данных обстоятельствах, оно
* Так в подлиннике. — Ред.
983

существует несколько времени, не улучшаясь и не портясь в заметной для
нас степени. А между тем с ним происходят непрерывные перемены: в каж-
дый суточный период совершается колебание деятельности жизненного про-
цесса в нем, увеличиваясь до известного часа дня, понижаясь потом до
известного часа ночи; но средняя величина этих суточных наибольших и
наименьших величин жизненной энергии остается приблизительно одинако-
вой; есть другие более продолжительные периоды перемен: одни листья увя-
дают и падают, другие вырастают; но если это дерево принадлежит к раз-
ряду долговечных, если оно, например, сосна, липа, дуб, то в продолжение
большого числа лет состояние дерева в определенное время года, например,
в июле, почти таково же, каким было год тому назад. Таким образом, цифры
перемен, происходящие в этот период, оставляют дерево не улучшившимся
и не испортившимся. После того начинается заметный упадок жизненных сил
дерева. С каждым годом листьев на нем становится меньше, ветви его
обламываются, не заменяясь новыми. Само оно сохнет, все становится
хрупким или разъедается гнилостью, и дело кончается тем, что оно
сламывается ветром или в наиболее благоприятном случае, уцелевая от по-
рывов ветра, умирает на корню. Это конец его органической жизни, но еще
не конец его существования в безжизненном состоянии: ствол и уцелевшие
на стволе или лежащие отломленными от него сучья мало-помалу истлевают,
вещество их переходит из органических соединений в газы и минеральную
пыль.
Какие фазисы существования дерева обозначались в старину термином
«развитие»? Только та часть ряда их, которая шла до наиболее совершен-
ного состояния дерева. Только улучшающие перемены подходят под понятие
развития. Этот смысл прежнего термина был ясен для всех, и ни один пи-
сатель, ученый ли, не ученый ли, не употреблял этого слова ни в каком ином
смысле, если был человек грамотный.
Но был другой термин, охватывавший весь ряд перемен от первого пе-
редвижения протоплазмы в зародышевой клеточке зерна до разрушения по-
следней частички органического вещества в последней уцелевшей мертвой
клеточке груды праха умершего дерева. Этим термином служило слово «про-
цесс»; оно обнимало своим значением все разряды перемен: улучшающие,
индиферентные и портящие перемены. Это понятие гораздо более широкого
объема, чем понятие об улучшающих переменах, обозначавшееся термином
«развитие».
Что выйдет, если мы будем употреблять один термин то для обозначе-
ния только улучшений, то в более широком смысле, охватывающем всякие
перемены, как улучшающие, так и портящие предмет? Выйдет путаница
мыслей, в которой дурное будет выставляться хорошим. Так поступают
школа, ученые, вообразившие, что термин «эволюция» обозначает понятие,
неведомое их предшественникам, употреблявшим термин «развитие», и что
это мнимо новое понятие разъясняет всю историю всех перемен в суще-
ствовании всего на свете.
Слово эволюция для каждого грамотного француза или немца заклю-
чает в себе неизгонимую из головы никакими усилиями воли мысль об улуч-
шении, усовершенствовании; оно на всех этих языках одинаково по смыслу
со словом развитие — développement, development, Entwickelung; а между тем
оно употребляется этими учеными для обозначения всего ряда перемен в
существовании предмета от возникновения до исчезновения его, то есть для
обозначения не одних улучшений, но и ухудшений, не для обозначения, на-
пример, только* того периода жизни дерева, который идет от начала прора-
стания зерна до достижения деревом наилучшего состояния, но обозначает
и вторую, ухудшающуюся часть существования дерева, когда период ослаб-
ления жизненных сил дерева и заключает в себе все перемены, производящие
смерть дерева, и все перемены с безжизненным веществом умершего дерева
до окончательного разложения праха его на минеральную пыль и газы.
984

К чему ведет такое спутывание двух совершенно различных понятий под
одним термином? К тому же самому, что произошло бы в наших арифме-
тических соображениях, если бы мы перепутали понятия о сложении и вы-
читании и всякую убыль стали считать прибылью.
Понятия о развитии и о существовании не одно и то же; в старицу
помнили это и, обозначая ряд улучшающих перемен термином «развитие»,
употребляли другой термин для обозначения всей суммы перемен, происхо-
дящих с предметом и состоящей, кроме перемен улучшающих, из перемен
безразличных в смысле улучшения или ухудшения и перемен ухудшающих;
это понятие о всей сумме перемен обозначалось термином «процесс» или рав-
носильным ему выражением «история существования предмета».
Ученые в своем восхищении новоизобретенным термином «эволюция»,
забывающие о термине «процесс» и заменяющие его все тем же термином
«эволюция», неудержимо вовлекаются в стремление подводить всякую пере-
мену под мысль об улучшении, неотвратимо возбуждаемую термином «эво-
люция». Это в сущности исключение из науки понятия о процессе и замена
его понятием прогресса. Зерно вырастает в дерево, — это «эволюция»; де-
рево сохнет, погибает, — это также «эволюция», то есть также развитие,
также улучшение, также прогресс в существовании дерева, и ученые, пишу-
щие такую путаницу мыслей, воображают, что наука совершенствуется ею,
что, собственно говоря, науки и не было до изобретения этой путаницы, что
наука создана, собственно, ею. Прогресс науки действительно в совершенно
новом вкусе.
Они и гордятся тем, что создают науку в совершенно новом вкусе.
Счастливцы они, и нельзя было бы не радоваться на их счастье, если б оно
не было пустой мечтой, возбуждающей сострадание к их фантастическому
состоянию мыслей, как возбуждает жалость в доброжелательных людях вся-
кое галлюцинационное состояние мыслей собратий их по человечеству, пою-
щих, хлопающих в ладоши, пляшущих на воображаемых балах, на которых
играют они первые роли в своем болезненном восхищении, между тем как
на самом деле находятся в грязной, тесной, темной комнате, покрытые лох-
мотьями, полуголодные и запертые на ключ.
Подведение всяких перемен — и хороших, и безразличных, и дурных —
под понятие улучшения дело очень не новое. Новоизобретенная эволюцион-
ная теория нова только тем, что заменяет понятие о процессе новым тер-
мином для обозначения понятия об улучшении. В старину точно такая же
путаница производилась подведением всяких перемен под понятие о про-
грессе; нова замена термина «процесс» термином «эволюция», но точно
то же делалось прежде через замену термина «процесс» термином «про-
гресс».
Выросло прекрасное дерево; буря сломала его. Это отрадный факт; жил
счастливо народ, трудолюбивый, честный и довольно просвещенный, стре-
мившийся улучшить свое материальное благосостояние, придать более спра-
ведливый и гуманный характер своим семейным и общественным отношениям;
пришли свирепые варвары, опустошили страну этого народа, истребили
большую часть составлявших его людей, сделались владыками над малочис-
ленным уцелевшим остатком его, стали приучать несчастных порабощенных
к своим варварским обычаям — это отрадный факт, это перемена к лучшему
в истории человечества, это—прогресс. Кто из нас имеет теперь такие
лета, что читывал ученые книги до появления новоизобретенной науки, под-
водящей все под новый термин «эволюция», тот помнит, что и до появления
трактатов в новоизобретенном вкусе он читал книги, написанные в том же
самом вкусе, различавшиеся от многих только тем, что в них употреблялся
термин «прогресс» на тех строках, на которых пишется ныне термин «эво-
люция».

3
ПРЕДИСЛОВИЕ И ПОСЛЕСЛОВИЕ К КНИГЕ
В. КАРПЕНТЕРА «ЭНЕРГИЯ В ПРИРОДЕ»> 1
ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Автор хотел писать простым языком. Хорошее намерение. Язык пере-
вода проще языка подлинника. В этом отношении перевод, вероятно, понра-
вился б автору, если б автор знал по-русски.
Быть может, одобрил бы он и то, что в переводе отброшены рекомен-
дации прочесть те или другие английские популярные книги или статьи англий-
ских ученых, недоступные для массы русских читателей потому, что не
переведены на русский. Все эти ссылки совершенно удовлетворительно
заменяются одною, которую мы делаем здесь: в любом из хороших новых
популярных трактатов по физике, каких довольно много на русском языке,
находятся все те подробности, которые автор советует прочесть в рекомендуе-
мых им книгах или статьях.
В тех местах, где надобно для ясности, расчеты, сделанные по англий-
ским единицам длины и веса, переложены на расчеты по русским единицам,
в примечаниях, обозначенных цифрами. Разумеется, не стоило б и говорить
о таких мелочах, если бы не было надобности предупредить читателя, что,
за исключением примечаний, обозначенных цифрами, все остальные, обозна-
ченные звездочками, принадлежат автору.
Две последние страницы книги, на которых автор пускается в мета-
физику, заменены заметками, соответствующими основным истинам естество-
знания.
<П0СЛЕСЛОВИЕ>
...произойти такое комическое приключение, что автору вздумалось искать
в юриспруденции объяснения понятию «законы природы». Об этом расска-
жем после, а теперь взглянем, как объясняется это понятие не юриспруден-
циею, а естествознанием.
Мы видим горы, равнины; на горах и на равнинах видим камни, глину,
песок; мы видим леса, поля; в лесах видим деревья, на деревьях — листья;
на полях видим траву, цветы; в лесах, на полях видим млекопитающих,
птиц; — все эти и подобные им предметы « живые существа — предметы и
существа, изучаемые естествознанием. Оно подводит все эти предметы и
существа под общее понятие существ материальных и на своем техническом
языке выражается о них, что они — разнообразные комбинации материи.
Что непонятного говорит естествознание, говоря это? Ровно ничего
непонятного тут нет. Естествознание говорит все это очень умно и просто.
Есть в естествознании много таких трудных вопросов, что иной раз иному
и мудрено понять разъяснения, какие дают им специалисты естествознания,
и еще мудренее разобрать, верны ль эти объяснения. Но то вопросы совер-
шенно иного рода. Например: простое или сложное тело железо или медь?
Имеют ли какое-нибудь отношение периоды обращения планеты Юпитера
вокруг солнца к периодам возрастания и уменьшения пятен на солнце? Эти
вопросы более или менее мудрено разъяснить. Многие из подобных вопро-
сов представляются даже вовсе неразъяснимыми при нынешнем состоянии
естествознания. Для примера, спросим: сколько планет вращается около того
очень далекого от нас солнца, которое мы называем Альционою? Астрономия
отвечает: «при настоящем состоянии сведений об Альционе, нельзя сказать
ничего о числе обращающихся около нее планет, потому что мы ровно ничего
не знаем даже и о том, есть или нет какие-нибудь планеты у Альционы».
Так много в естествознании вопросов трудных, много и вовсе неразъ-
986

яснимых при нынешнем состоянии наших знаний. Но то вопросы, нимало
не похожие на вопросы вроде того, материальный ли предмет алмаз или
кремень, или какой другой камень, дуб или клен, или какое другое дерево
и т. д., и т. д.; и в ответах естествознания на вопрос: материальный ли пред-
мет липа, нет ровно ничего непонятного: липа — предмет материальный, го-
ворит естествознание. Неужели этот ответ непонятен?
Далее, спрашивается: в чем же состоит одинаковость между материаль-
ными предметами? Естествознание отвечает: одинаковость между ними со-
стоит в том, что они материальны. — Что непонятного в этом ответе есте-
ствознания? — Тоже ровно ничего непонятного в нем нет; он очень ясен.
Далее, спрашивается: как же называется то, в чем состоит одинаковость
материальных предметов, состоящая в том, что они материальны? — Есте-
ствознание отвечает: это одинаковое в материальных предметах называется
материею. Что непонятного в этом ответе? — Ровно ничего непонятного нет
и в нем; он тоже очень ясен.
Точно таким же образом приходит естествознание к ответам о каче-
ствах, силах, законах, о которых предлагаются ему вопросы по поводу изу-
чения его предметов.
Эти предметы имеют одинаковые качества; то одинаковое, из чего состоят
предметы, — материя; следовательно, одинаковые качества их — качества того,
что одинаково в них, качества материи.
Качества материи производят действия; а качества материи — это сама
же материя; следовательно, действия качеств материи это действия мате-
рии. Неужели это не ясно?
Некоторые действия материи одинаковы, другие — неодинаковы. Напри-
мер, дуб растет и липа растет; это два факта одинаковые. Вот еще два
факта: дуб падает; липа падает; — опять одинаковые факты. Но — липа ра-
стет; липа падает — это факты неодинаковые. Дуб растет; и дуб падает —
тоже факты неодинаковые.
Естествознание собирает одинаковые факты в одну группу и говорит,
что эти факты одинаковы, а всякий факт — действие; то, что действует в оди-
наковых фактах, одинаково. Это одинаковое, действующее в одинаковых
фактах, — какое название дать ему? «Будем называть его силою», уславли-
вались между собою натуралисты в прежнее время. И называли. Удачно или
неудачно было выбрано слово, дело не изменялось от этого: удачным ли,
или неудачным словом обозначались факты, но для всех, знающих факты,
обозначаемые этим словом, и знающих, что эти факты принято обозначать
этим словом, был ясен смысл этого слова на языке натуралистов: сила —
то одинаковое, которое производит одинаковые действия. Так называлось
это одинаковое по прежнему соглашению. Теперь натуралисты согласились
употреблять вместо слова «сила» слово «энергия». Удачно ли выбрано новое
слово? Лучше ль прежнего оно? Удачно ли, неудачно ли, лучше ли, иль
не лучше, или хуже прежнего новое слово, это вопрос лишь о словах, не о
деле: дело остается все то же, и смысл нового слова ясен: энергия — то
одинаковое, которое производит одинаковые действия.
Но—когда растет липа, что такое это растет? — липа; когда растет
дуб, что такое это растет? — дуб. Итак: когда предмет действует, что такое
действует? — действующий предмет.
Когда мы говорим о качествах предмета, мы говорим о предмете; когда
мы говорим о действиях предмета, мы говорим о предмете.
Действующая сила — это сам действующий предмет; и энергия пред-
мета— это сам предмет.
Энергия — это то, что одинаково в одинаковых действиях; пока дей-
ствия одинаковы, как же не быть одинаковым тому, что одинаково в этих
одинаковых действиях?
Каким словом обозначить то, что действия одной и той же силы (или,
по новому способу выражения, одной и той же энергии) одинаковы? — На-
туралисты условились употреблять для этого термин «закон».
987

Итак, что такое законы природы? — одинаковость действий одной и
той же силы (или одной и той же энергии).
Действия предметов — это действия самих предметов; одинаковости дей-
ствий— это одинаковости самих предметов; и законы природы — это сами
предметы природы, рассматриваемые нами со стороны одинаковости их
действий.
Так говорит об этом естествознание.
Ясно ль то, что говорит оно? Совершенно ясно. Чему тут быть не
ясному, когда это очень простой вывод из очень простого анализа совер-
шенно ясного факта: «материальные предметы материальны». Неясными та-
кие выводы не могут быть; их ясность равна ясности выражений, «липа —
это липа», «камень — это камень», и т. д., или общего выражения, охваты-
вающего все частности: «предметы естествознания — это предметы естество-
знания». В сказуемом повторяется подлежащее; весь анализ состоит исклю-
чительно из таких предложений: в каждом сказуемом повторяется подле-
жащее. Это ясно до такой степени, что скучно читать этот ряд предложений;
скучно, потому что весь сплошь он все только повторение и повторение
одной очевидной истины: «материальные предметы материальны». Скучно
это, по совершенной ясности. Скучно. Да. Но зато совершенно ясно.
Нет, говорят некоторые натуралисты; это не ясно. Почему ж не ясно?
А вот почему: государственные законы, которым обязаны повиноваться
люди, не всегда исполняются людьми; следовательно, и природа может не
исполнять законов природы; а между тем исполняет; и надобно доискаться,
почему она исполняет их. Доищемся этого, тогда будет ясно.
Но доискиваться тут ровно нечего. Законы природы — это сама природа,
рассматриваемая со стороны своего действования. Каким же образом при-
рода могла бы действовать не сообразно с своими законами, то есть не сооб-
разно сама с собою? — Вода — соединение кислорода с водородом. Пока вода
существует, она вода; то есть, пока она существует, она неизменно остается
соединением водорода с кислородом. Иным ничем она быть не может. Что-
нибудь иное, это что-нибудь иное, а не вода. Действие воды — это действие
воды; и если при каких-нибудь обстоятельствах вода действует известным
образом, то в случае повторения этих обстоятельств нельзя ей действовать
иначе, как точно так же. Она — все та же самая; обстоятельства — те же
самые; каким же образом результат мог бы быть не тот же самый? Фак-
торы в обоих случаях одни и те же; возможно ли же, чтобы результат не
был одинаковый в обоих случаях? 2 + 3 = 5. Это ныне. А завтра 2 + 3 мо-
жет и не быть = 5? И если завтра 2 + 3 = 5, это будет фактом загадоч-
ным, удивительным, требующим объяснения?
Да, по мнению тех натуралистов. Прекрасно; пусть объясняют эту стран-
ность, что 2 + 3 всегда = 5. Послушаем, как они будут объяснять; это
будет занимательное объяснение, в том нельзя сомневаться, невозможно, чтоб
не наговорили занимательных вещей люди, принимающиеся доискиваться
загадочной причины, которая производит удивительную странность, что
2 + 3 всегда = 5.
И вот они принимаются объяснять: законы природы должны иметь
точно такие же качества, какие имеют законы государств. Наш автор ан-
гличанин, ученик англичан, потому и государство, которое на уме у него,
разумеется, Англия. Хорошо, пусть речь идет об Англии. В Англии законы
исполняются. Что ж, это хорошо. Но почему они исполняются? Потому что
за исполнением их наблюдают административные чиновники, наблюдают
судьи; и чуть кто нарушит закон, административные чиновники ведут его
к судьям, судьи разбирают дело, находят виноватого в нарушении закона
виноватым и наказывают его; видя, что ему пришлось плохо, другие англи-
чане воздерживаются от нарушения законов. Вот почему в Англии законы
исполняются. Точно то же следует думать и о том, что, например, вода
исполняет законы природы.
«Так вот в чем дело», — думают с изумлением те, кому новость чтение
988

рассуждений о воде, как о существе человекоподобном. «Так вот чего доби-
ваются натуралисты, говорящие, что сообразность действий неодушевленных
предметов с законами природы нечто не ясное само по себе, нуждающееся
в объяснении чем-то иным. Им угодно воображать, что вода существо чело-
векоподобное. Да неужели же люди ученые, и в особенности, люди, ученость
которых состоит специальным образом в сведениях о природе, могут серьезно
думать о воде, как о существе человекоподобном? Неужели они в самом
деле воображают ее человекоподобным существом?
-Да.
— То есть все те предметы, которые мы называем неодушевленными,
по мнению этих натуралистов существа человекоподобные?
Разумеется, да. Припомним то, что мы находим в этой самой книжке,
на первых страницах ее: «О так называемых силах природы справедливо
выражаются: это «настроения» материи. Отношения человека к окружаю-
щим его предметам изменяются с настроением, в каком находится он; по-
добно тому и отношения предмета природы к непосредственно окружающим
его предметам изменяются сообразно настроению этих предметов».
И начинаются вслед за этим рассуждения о бездейственном настроении
свинцовой пули, разгоряченном настроении ее, разрушительном ее наст-
роении.
Когда вы читали те страницы книги, быть может, вы не предполагали,
какое серьезное значение имеют в мыслях автора эти рассуждения о «наст-
роениях» свинцовой пули; быть может, вы полагали, что слово «настроение»
имеет и для него, как имело тогда для вас, лишь значение метафоры? Но
теперь вы видите: для него это не метафора; применяя слово «настроение»
< о > свинцовой пуле, он употребляет его в прямом его смысле, свинцовая
пуля воображается автору предметом одушевленным.
— Да верен ли перевод? Действительно ли то английское слово, кото-
рое переведено русским словом «настроение», имеет в английском языке
такой же говорящий о душевной жизни смысл, как слово «настроение» в
русском языке?
Мы перевели словом «настроение» слово mood. Переводя его так, мы
передали его значение недостаточно сильно. Мы не хотели отвлекать вни-
мание читателей от мыслей автора к нашим мыслям о мыслях автора. А если
бы перевести слово mood так, чтобы в переводе мысль автора была выра-
жена с полною силою ее выражения в английском тексте, нам пришлось
бы тогда же сделать замечание, которое делаем теперь. Русское слово «наст-
роение» слишком неопределенно сравнительно с английским словом mood.
На русском языке нет слова, которое могло бы передать с полною силою
определительность психологического смысла слова mood. Чтобы по-
русски было сказано так же сильно, как по-английски, надобно перевести
слово mood не просто словом «настроение», а выражением: «душевное на-
строение». Автор говорит не то что о каком-то, неопределенно каком,
настроении — нет, он положительно, определительно, совершенно ясно гово-
рит о душевном настроении — какого существа?—свинцовой пули.
И потрудитесь справиться, если не доверяете вашей памяти: автор при-
писывает «душевное настроение» не то что только таким предметам, как
свинцовая пуля, которая, какова бы ни была ее способность быть одуше-
вленным существом, все-таки имеет хоть то сходство с одушевленными су-
ществами, что она особый, определенный предмет; нет, не только свинцо-
вая пуля имеет душу, по мнению автора, душу имеет всякий предмет
естествознания, хотя бы он вовсе и не был особым от окружающей его
среды предметом, был лишь нераздельною от других частей частью расплы-
вающейся, разносящейся по пространству, бесформенной среды; вода и во-
дяной пар, водород и кислород и азот — все это одушевленные существа.
Вы помните, перед рассуждениями о душевных настроениях свинцовой пули,
автор сообщал вам, что всякое вещество имеет «душевные настроения»; вся-
кое, то есть и водород, и азот и т. д.

И припомним, как рассуждает автор о покоящемся состоянии энер-
гии; вот как:
«Энергия может существовать в двух состояниях: движения и покоя.
Ясно, что всякий движущийся предмет имеет энергию, то есть может совер-
шать работу; но не так ясно на первый взгляд, что может существовать
энергия в покое; чтобы понять это, обратимся к аналогическому понятию:
«энергический человек». Он может быть человеком очень спокойным и одна-
коже быть способен сделать много работы, когда примется работать».
На этом и конец объяснению: дальше, речь идет о покоящейся энергии
как о состоянии, вполне разъясненном. Факт, охватывающий всяческие ве-
щества: и груду мусора, и воду, и газы, истолкован в человекоподобном
смысле, и задача разрешена: он стал ясен.
Камень и озеро, река и облако, водород и кислород — все это существа
человекоподобные; факты их существования факты психологические.
Когда человек дойдет до такой ясности понятий, что перестанет помнить
разницу между неодушевленными предметами и живыми существами, то,
само собою разумеется, он уж теряет способность разобрать, понятно ли
ему что-нибудь, или непонятно: он чувствует себя, как в чаду, как в бреду,
и у него должны — то кстати, то некстати, как случится — вырываться стоны:
«не понимаю» — «невозможно понять».
Автор при всяком удобном и неудобном случае твердит, что он не по-
нимает, что наука не объясняет, что она и не берется объяснять — чего? —
того, что ясно само собою для всякого, у кого голова не в чаду, и кто по-
этому помнит те элементарные истины естествознания, которые тут же, на
той же самой странице, пятью строками выше или пятью строками ниже
скорби автора о бессилии науки объяснить головоломный вопрос, написаны
его же собственною рукою. По мнению автора, ни ему, никому на свете
неведомо, что такое, например, «энергия», и все ученые потеряли всякую
надежду понять когда-нибудь, что это такое, так что «наука не берется
решать этого». А между тем, сам же он написал, что такое «энергия».
Энергия — это способность производить работу, написал сам автор. Так;
но этого мало ему. Ему хотелось бы, чтобы термин «энергия» имел еще
какой-нибудь иной смысл, кроме того, который дан этому слову в научном
языке. Что ж, это желание очень удобоисполнимое; от воли каждого из нас за-
висит употреблять какое угодно слово в каком угодно смысле; надобно только
сделать оговорку: «этому слову будет дан моим произволом вот какой смысл».
Чего именно хочется автору, мы уж знаем: чтобы все на свете было
человекоподобно. Что ж, когда человека обуревает это желание, он может
сказать: я хочу понимать под словом энергия человеческий разум. Тогда —
все на свете станет понятно ему. Одно тут неудобство: он станет смешным
сам для себя.
Вот в этом-то и беда автора. Порывается он в самом начале книги сде-
лать неодушевленные предметы живыми существами, — но не клеится это
с содержанием книги; потому он, пока пишет книги, скорбит о бессилии
науки объяснить, что такое энергия. Написал он книгу — теперь он снова
свободен от надобности сохранять уважение к естествознанию и покорство-
вать здравому смыслу, вырывается опять на волю от естествознания и, от-
бросив стеснительные правила, налагаемые на игру мыслей здравым рассуд-
ком, устремляется в область юриспруденции, чтобы перевернуть все в при-
роде по своему вкусу. И перевертывает, и счастлив.
«Но как же думать о нем: глупец он или сумасброд?»
О, вовсе нет: он, правда, не особенно даровитый человек, но не глу-
пый; и пока толкует о деле, то не вкривь и вкось, а согласно с тем, чему
учит единственный отдел науки, которым занимался он серьезно, — отдел,
называемый естествознанием. Но — тесно его амбиции в этом отделе. Хо-
чется ему щегольнуть в качестве человека, умеющего возноситься превыше
преград, которыми отдел естествознания отмежеван от других отделов
науки, и взбирается он в верхний этаж постройки, где обитают философы.
990

Оттуда, сверху, можно обозреть всю совокупность человеческих знаний,
и голос, идущий оттуда, сверху, слышен по всем окрестностям, не то что
голос, идущий снизу, из физических кабинетов и химических лабораторий.
Пофилософствовать — о, это заманчивое дело! Он и философствует.
Но — если человеку угодно философствовать, то надобно ему приобрести
сведения по части философии. А приобрести их автор не потрудился. И вы-
шло у него то, что обыкновенно выходит, когда человек принимается ора-
торствовать о том, в чем он круглый невежда: вышла бестолковщина.
Книга, перевод которой поставил переводчика в необходимость напи-
сать эти заметки, разумеется, не феноменальное ученое творение. А автор
книги — не особенно великий авторитет в мире науки. Правду говоря, он,
бедняжка, не виноват в том, что философия его нелепа; он лишь ученик,
повторяющий, как умеет, те философские премудрости, которых наслушался
от натуралистов, авторитетных для него.
И довольно об этой жалкой философии, о той путанице, которая на-
зывается антропоморфизмом.
Нам остается сказать несколько слов по поводу цитаты, приводимой ав-
тором из Бэльфора Стьюарта2.
Учение о сохранении энергии послужило основанием для составления
формулы, по которой оказывается, что с течением времени всякое движе-
ние во вселенной исчезнет, превратившись в теплоту, и вселенная станет на-
всегда мертвенною массою.
Если бы могло настать когда-нибудь такое состояние, оно было бы уж
наставшим с бесконечно давнего прошлого. Это аксиома, против которой нет
никаких возможных возражений.
Если какой-нибудь ряд фактов, не имеющий начала, имеет конец, то как
бы ни был длинен этот ряд, конец его уж должен был настать в бесконечно
далеком прошлом. Ряд фактов, не имеющий начала, может просуществовать
до какого-нибудь определенного момента времени лишь в том случае, если
он не может иметь конца; если б он мог иметь конец, он кончился бы раньше
всякого данного момента времени.
Формула, предвещающая конец движению во вселенной, противоречит
факту существования движения в наше время. Это формула фальшивая.
При составлении ее сделан недосмотр.
Теперь движение превращается в теплоту. Формула предполагает, что
это процесс, не имеющий никаких коррективов, что он всегда шел непре-
рывно и будет непрерывно итти до полного превращения всего движения
в теплоту. Из того факта, что конец еще не настал, очевидно, что ход
процесса прерывался бесчисленное множество раз действием процесса, имею-
щего обратное направление, превращающего теплоту в движение, так что
существование вселенной — ряд бесчисленных периодов, из которых каждый
имеет две половины: в одну половину уменьшается сумма движения, превра-
щающегося в теплоту, и растет сумма теплоты; в другую половину умень-
шается сумма теплоты, превращаясь в движение, и сумма движения растет.
В целом, это безначальная смена колебаний, не могущая иметь конца.
4
ОЧЕРК НАУЧНЫХ ПОНЯТИИ ПО НЕКОТОРЫМ ВОПРОСАМ
ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
5. В л и я н и е климата
Если мы будем следить историю возникновения какого-нибудь органиче-
ского существа по всем фазисам ее до самого начала, то мы увидим, что все
это существо со всеми своими особенностями — продукт сочетания неоргани-
ческих веществ под влиянием особенных обстоятельств обстановки, в которой
находились эти вещества; так, например, лев или газель произошла от како-
991

го-нибудь позвоночного, имевшего очень низкую организацию и совершен-
ствовавшегося по влиянию обстоятельств, благоприятствовавших улучшению
организации; это позвоночное, имевшее очень низкую организацию, бывшее,
как ныне полагают, подобным какой-нибудь из низших рыб, произошло от
беспозвоночного существа, имевшего еще гораздо более низкую организацию,
и развитие его в форму позвоночного животного было также результатом
внешних обстоятельств, благоприятствовавших улучшению его организации;
а само оно такими же влияниями было произведено из существа еще более
низкой организации, такой низкой, что не стоит и называть ее организацией,
а это первоначальное существо не стоит и называть органическим
существом, следует называть неорганизованным кусочком органического
вещества; этот кусочек, в свою очередь, произошел через сочетание неорга-
нических веществ, произведенное благоприятными для такого сочетания об-
стоятельствами, и в конце концов мы имеем газы и минералы, как материалы,
из которых сформировались органические существа по действию благоприят-
ствовавших тому внешних обстоятельств, и, будучи анализирована до основных
своих элементов, история, например, льва или газели оказывается суммою пе-
ремен в состоянии газов и минералов под действием внешних обстоятельств, а
все качества льва или газели оказываются качествами комбинаций неорганиче-
ских веществ, из которых сложились эти высоко организованные живые суще-
ства, а причинами этих перемен оказываются внешние обстоятельства, изменяв-
шие положение: частичек газов, минералов и их соединений в неорганизован-
ном кусочке органического вещества и развивавшихся из него органических су-
ществ.
Так стали говорить в наше время натуралисты, усвоив себе, наконец, те
понятия, которые с очень давнего времени были принимаемы за истину неко-
торыми школами мыслителей, разъяснявших наиболее широкие вопросы че-
ловеческой любознательности.
Последователи той системы понятий, которая признана теперь натурали-
стами за единственную научную в применении к частному вопросу о развитии
органических существ, разумеется, не могут спорить против теории натура-
листов, соответствующей их понятиям о вещах.
Итак, если мы хотим взять предметом своих соображений всю историю
развития какого-нибудь органического существа с самого начала ее, то мы по-
лучим в результате нашего анализа законы существования и взаимодействия
неорганических веществ, существенные качества их и комбинации этих основ-
ных качеств в комбинациях этих веществ.
Но для разрешения специальных вопросов о каких-нибудь особенностях
какого-нибудь данного органического существа и в особенности существа очень
высокой организации, например, какой-нибудь птицы или какого-нибудь мле-
копитающего, бывает вообще делом излишним рассматривать всю историю
перемен, которыми из неорганизованного кусочка органического вещества
произведено это существо очень высокой организации; надобно устранять из
соображений о специальном вопросе все не имеющее специального отношения
к нему, заставлять ограничиваться рассмотрением только той части истории
этого существа, которая начинается обособлением его от существ, с которыми
было оно до той поры одинаково, или, как это говорится, начинать историю
данного существа высокой организации происхождением его от предков,
от которых произошли вместе с ним другие существа, наиболее близкие к нему
по своей организации. Так, например, если мы хотим говорить о льве, то нам
нет надобности рассказывать историю развития предков льва до того вре-
мени, когда они уже стали существами, на которые похож нынешний лев.
Надобно начать историю происхождения льва изложением сведений о том,
какова была организация того ближайшего предка, от которого произошли
лев и близко родственные ему млекопитающие, то есть, по нынешнему состоя-
нию наших знаний о происхождении льва, описанием организации общего
предка так называемого семейства кошек.
Поступать иначе, рассказывать по поводу исследований об истории льва
историю развития всего ряда предков его от кусочка неорганизованного ве-
992

щества до возникновения общего предка, значило бы обременять специаль-
ный трактат сведениями, приложению которых место не в нем, а в общем
трактате о развитии живых существ, — не собственно льва или хотя бы се-
мейства кошек, или даже хотя млекопитающих, а вообще всех живых существ
всего животного царства.
Начиная историю льва прямо описанием организации непосредственного
предка его, мы берем формы и качества этого предка за основание наших со-
ображений о ходе перемен, которыми из этого непосредственного предка раз-
вился лев. Таким образом мы имеем коренной нормой наших рассуждений об
истории льва уж не какой-нибудь неорганизованный кусочек органического
вещества, не какое-нибудь беспозвоночное животное, бывшее одной из пере-
ходных форм развития этого кусочка в организм льва, даже не какое-нибудь
млекопитающее, бывшее общим предком всех хищных животных, а существо
более высокой организации, чем эти отдаленные предки. Существо, уже быв-
шее если не животным, имевшим все общие качества нынешних кошек, то ка-
чества, очень близкие к ним, и по форме тела бывшее, если еще не вполне
животным кошачьего семейства, то очень похожим на нынешних животных
этого семейства.
Это очень высоко организованное существо имело уж очень определенные
формы тела и очень определенные качества ума и характера. Все эти его осо-
бенности служат основанием наших соображений об истории развития льва.
Таким образом, сумма наших соображений об истории льва слагается из све-
дений, делящихся на два разряда. Один составляет формы и качества непо-
средственного предка льва, другой — сведения о влиянии внешних обстоя-
тельств на этого предка и произошедших от него существ, постепенно при-
ближающихся своими формами и качествами к нынешнему льву.
Итак, в трактат об истории льва должна входить лишь последняя, срав-
нительно маленькая доля той истории развития, которая расссказывает о про-
исхождении нынешних живых существ из неорганизованного кусочка органи-
ческого вещества. Этого ограничения требует логика; мы никогда не могли
бы изучить никакого специального вопроса, если бы стали по поводу его за-
ниматься вопросами более широкими, до которых нам не должно быть дела
при изучении этого частного вопроса. Так, но мы должны помнить, что всю
историю перемен от возникновения неорганизованного кусочка органического
вещества до возникновения очень высоко организованного млекопитающего,
бывшего непосредственным предком льва, мы устраняем из нашего трактата
по необходимости сосредоточить наши силы на изучении специального во-
проса об истории льва. Должно помнить, что формы и качества непосред-
ственного предка льва берутся нами за основание наших исследований об
истории льва только потому, что мы устранили из нашего исследования исто-
рию возникновения этого предка, что когда специальный вопрос об истории
льва мы заменим общим вопросом об истории всех живых существ, то осно-
ванием для наших соображений будут уж не какие-нибудь специальные каче-
ства какого-нибудь органического существа, а качества неорганических тел
и сочетаний этих тел и влияние внешней обстановки на возникновение этих
сочетаний неорганических веществ.
Таким образом, если говорить вообще об истории органических существ,
то весь ход ее определяется влиянием внешней обстановки на те соединения
неорганических веществ, из которых возникли живые существа. Но когда мы
исследуем в частности историю какого-нибудь из нынешних живых существ,
мы должны брать началом наших соображений сведения о том из прежних
живых существ, которое было непосредственным предком его. Организация
этого предка и качества, принадлежащие его организму, должны служить ос-
нованием наших рассуждений о том, как изменялось оно, постепенно прибли-
жаясь к нынешнему виду существа, историю которого стараемся мы разъяс-
нить, как изменялись нравственные и умственные качества этого предка со-
образно изменению его организации, какими влияниями внешней природы
были производимы эти перемены.
993

Когда живые существа одного вида живут вместе, то и они имеют влияние
друг на друга. У растений зерно может развиваться без всяких отношений
к другим зернам того же растения и вне всякого влияния уже существующих
растений этого вида. Чтобы развитие зерна шло этим способом без всякой
зависимости от растений или других зерен того же вида, достаточно, чтобы
зерно лежало на некотором расстоянии от этих растений и зерен. У многих
видов растений такой способ развития составляет случай очень обыкновен-
ный, у некоторых преобладающий. Нечто подобное тому представляет исто-
рия развития многих низших животных: зародыш в очень ранней степени
развития отделяется от родительского организма и продолжает свое существо-
вание без всяких отношений к другим организмам того же вида. Можно под-
водить под эту форму существования развитие даже многих позвоночных
животных. Так, например, зерна икры у большинства видов рыб развиваются
в маленькие рыбки без всякой связи с организмами, от которых произошли,
и между собою. Но аналогия с низшими животными, ведущими жизнь одиноко
от других существ того же вида, кончается очень скоро после того, как ма-
ленькая рыбка вылупилась из зерна икры. Эти рыбки, вообще говоря, пла-
вают стаями, а если у некоторых видов и ведут одинокую жизнь, то все-таки
по достижении половой зрелости сближаются между собою, хотя на короткое
время. У млекопитающих одинокое развитие совершенно невозможно. Ново-
рожденное существо остается довольно долго при матери и не может суще-
ствовать иначе, как при ее пособии. В тех отделах млекопитающих, которые
называются высшими, связь между отдельными существами имеет формы
более многосложные и прочные, чем одно только кормление детей молоком
матери. Эти существа живут или семействами, или более многочисленными
обществами. Каждое из таких млекопитающих проводит всю свою жизнь вместе
с другими, под влиянием других. Как назовем мы отношения живого существа
к другим существам того же вида? Скажем ли мы, что эти другие существа
должны быть причисляемы к разряду предметов, составляющих внешнюю
природу, обстановку жизни того существа, которое живет вместе с ними, или
рассудим, что точнее будет различать отношение живого существа к другим
существам того же вида от его отношений к другим внешним предметам, это
вопрос лишь о словах, об удобстве классификации. Очень вероятно, что клас-
сификация, наиболее удобная для истории живых существ очень высокой ор-
ганизации, не должна ограничиваться различением двух разрядов внешних
предметов, [а] должна принять подразделение предметов более подробное.
Оно будет приблизительно таково.
Те существа, в обществе которых постоянно живут млекопитающие.
Другие млекопитающие того же вида; млекопитающие других видов, ко-
торые это существо считает родственными своему виду; остальные живые
существа, с которыми встречается оно.
Собственно так называемая внешняя природа, которую при этой класси-
фикации составляют только растения и неорганический мир.
У млекопитающих очень высокой организации разные общества существ
одного и того же вида имеют заметное взаимное влияние одно на другое; еще
сильнее влияние членов одного общества на нравственные и умственные ка-
чества каждого из составляющих его членов.
Из этих общепризнанных натуралистами фактов мы видим, что когда
дело идет об истории какого-нибудь организованного живого существа, то для
удобства разъяснений должно различать его отношения к существам одного
с ним рода от его отношений к внешней природе. Мы будем различать эти два
разряда влияний.
Обстановку человеческой жизни образует так называемая внешняя при-
рода. Ее влияния на человека подводятся под два разряда: один образует так
называемое влияние климата, другой — так называемые топографические
влияния.
994

Климатические влияния имеют в свою очередь три важнейшие подразде-
ления: климат должно рассматривать со стороны температуры, со стороны
степени влажности, воздуха и со стороны чистоты его.
Издавна принято делить климаты по градусам широты на тропический,
или жаркий, умеренный и холодный и характеризовать влияние этих клима-
тов на человеческую жизнь порицаниями тропическому и холодному климату,
похвалами умеренному. Эта классификация была сделана учеными наций,
живших в климате, который считался у них умеренным; должно прибавить,
что, повторяя обыкновенные человеческие похвалы своему родному, эти уче-
ные очень мало знали тот климат, который называли жарким, и почти вовсе
не знали того, который называли холодным. Классификация была установ-
лена греческими учеными, знавшими, собственно говоря, только климат Гре-
ции, приморских частей Малой Азии, Сицилии, южной Италии и островов
восточной части Средиземного моря. Через несколько времени возникли
большие греческие города в Египте, Сирии, на берегах Евфрата и Тигра.
Несколько позднее греки привыкли жить в землях на север от Греции до
Дуная в средней и северной Италии. Но это мало изменило их класси-
фикацию климата и климатических влияний. В Греции были местности
не более теплые, чем северная Италия, и были другие, в которых летний
зной достигал приблизительно такой же силы, как в Александрии, Анато-
лии, Селевкии. Перемена понятий состояла собственно в том, что границы
умеренного климата расширялись и к северу, и к югу по мере того, как
расширялась по обоим этим направлениям полоса земли, в которой привычно
было грекам жить. — Римляне поселились многочисленными городскими об-
ществами в северной Франции, по среднему течению Рейна, в Бельгии,
в Англии, далеко за той границей, которую давали греки климату, удобному
для высокого развития цивилизации. Но в общих научных понятиях они
оставались только учениками греков, не имели такого запаса теоретических
знаний, чтобы заменять греческие мнения по важным научным вопросам дру-
гими, хотя бы на практике чувствовали несоответственность греческих мнений
с фактами. Таким образом, в ученых книгах сохранялись греческие понятия
о границах умеренного климата и о превосходстве его над так называемым
жарким. Передовые народы новой Европы очень долго оставались только уче-
никами греков, потому и в вопросе о климатах повторяли их мнения в такие
времена, когда уж гораздо лучше их знали жаркий и холодный климаты-; но
была произведена перемена в определении северной границы умеренного кли-
мата по внушению национального самолюбия. Передовыми нациями стали
французская, английская, немецкая. Они жили в землях, которые у греков
считались имеющими такой холодный климат, что в них невозможно высокое
развитие человеческой жизни. Нельзя ж было ученым этих наций оставить
своих соплеменников и самих себя под приговором, отнимающим способность
и к науке, и к хорошему общественному устройству у людей, живущих на
север от Греции и южной Италии, потому было решено, что Франция,
Англия, Германия лежат в умеренном климате; это было постановлено еди-
нодушно учеными всех трех стран. Но народы их ссорились между собою; да
и без всякой ссоры кому же не хочется считаться лучшим из всех? Потому
французские ученые говорили, что хотя климат Германии и Англии допускает
своей умеренностью высокое развитие общественной и умственной жизни, но
наилучшего развития там быть не может, потому что климат не вполне уме-
ренный: в Германии он несколько холоднее, в Англии и несколько холоднее
и гораздо сырее, чем нужно для наилучшего развития людей; только во Фран-
ции климат истинно умеренный, потому только в ней и достигли люди истинно
высокого развития. Немцы и англичане умели рассуждать об этом деле ни-
сколько не хуже. Их ученые находили, что истинно умеренный климат имеют
только Германия и Англия, а во Франции климат слишком жарок, раздра-
жает и расстраивает нервы, сушит или расслабляет мускулы, так что, соб-
ственно говоря, французы не могут очень хорошо заниматься ни физическим,
ни умственным трудом; это составляет привилегию немецкого климата — по
995

немецким ученым, повторявшим французские порицания английскому кли-
мату, привилегию английского климата — по мнению английских ученых, по-
вторяющих французские порицания немецкому климату.
Но эти взаимные порицания имели только такой размер, чтобы первен-
ство порицающего народа над порицаемыми было бесспорным в его собствен-
ном мнении; за порицаемыми народами оставлялись места очень почетные,
хотя и низшие, но очень высокие; требовала того выгода порицающего на-
рода. Чем выше второстепенные места, тем возвышеннее высота первого ме-
ста, возносящегося над ними; во-вторых, представителям превосходства сво-
ей нации не было возможности не признавать высокого развития сопер-
ничествующих с ней наций: французы не могли отрицать, что англичане
и немцы имеют великих ученых и поэтов, а главное, имеют войска, сражаю-
щиеся очень храбро, способные одерживать блистательные победы. То же
самое должны были признавать англичане и немцы друг за другом и за фран-
цузами.
Но в те времена, когда эти три нации приобрели преобладающее значе-
ние в научной деятельности и стали судить о вещах довольно независимо от
старых греческих учителей своих, итальянцы утратили прежнее господство
в научной и политической деятельности новой Европы, а испанцы потеряли
прежнее преобладание в политической жизни Западной Европы. Таким обра-
зом, для французов, англичан и немцев стало ясно, что жизненные силы этих
двух народов истощены, то есть были эфемерны *; а из того следовало, что
и климат земель их имеет при некоторых достоинствах характер существенно
дурной: своей теплотой он на некоторое время возбуждает физические и ум-
ственные силы людей к энергической деятельности; но теплота его чрезмер-
ная и возбуждение, производимое им, скоро изнуряет людей своей чрезмер-
ной горячностью; Италия и Испания — это теплицы; народы, живущие в них,
подобно тепличным растениям, приобретают роскошное развитие, но не имеют
выносливости, лишены крепкой жизненной энергии; дав роскошный цвет,
увядают, не успевая произвести таких свежих плодов, как растения, разви-
вающиеся под открытым небом, приобретающие прочную силу здоровья от
прохладных ветерков днем и ночной прохлады. Таким образом, в XVII веке,
когда французы, англичане и немцы стали судить о вещах независимо от мне-
ний древних греков, умеренный климат оказался передвинувшимся градусов
на десять к северу сравнительно с положением, какое имел в классической
древности. Южная граница его стала совпадать с северной границей умерен-
ного климата греков, а весь греческий умеренный климат оказался чрезмерно
теплым, расслабляющим людей излишеством своей теплоты.
Но взамен потери, понесенной человечеством от превращения земель, бла-
гоприятствовавших прежде своим климатом высокому развитию человеческих
сил, в земли, расслабляющие людей, отнимающие у них и физическую и ум-
ственную энергию, пожалованы были довольно большие привилегии землям
на севере от нового превосходнейшего климата. Греки воображали варварские
страны на севере от Дуная снеговым кладбищем, в котором замерзает у лю-
дей всякая умственная и общественная жизнь; теперь оказалось не то: шведы
в Тридцатилетнюю войну приобрели славу храбрейшего народа в свете и со-
храняли ее до начала XVIII века, да и после выказывали себя людьми очень
храбрыми, а сила русских в XVIII столетии быстро увеличивалась; из этого
следовало, что климат Скандинавского полуострова [и] земли русского народа
имеет благотворное влияние на развитие людей: он дает им очень выносли-
вую энергию. Конечно, нельзя ожидать ни изящества нравов, ни возвышен-
ности научных или поэтических стремлений от народов, принужденных боль-
шую часть года прятаться от мороза в жилищах наглухо запертых, а при
необходимости выходить на открытый воздух принужденных кутаться в тя-
желые безобразные шубы; конечно, люди этих земель ужасающих морозов не
могут не быть похожи на своих соотечественников медведей — кажется, бе-
* Призрачны. — Ред.
996

лых, кажется, тех самых, которые плавают на льдинах Ледовитого океана? —
Но неуклюжий, чуждый возвышенных чувств, какими прославились львы, —
медведь силен, упорен, неутомим. Эти достоинства принадлежат и его со-
отечественникам шведам и русским. Что и говорить, дурен климат Скан-
динавского полуострова и России; он, сжимая мозг своим льдяным возду-
хом, убивает в людях все высокие стремления, но в тех низших деятель-
ностях, какие возможны при отсутствии благородных стремлений, народы
морозного севера выказывают упорную, неутомимую силу, внушающую ува-
жение к ним.
Передвинув наиболее благоприятный для развития цивилизации пояс на
то место, на 10° к северу, и рассудив, что прежний, благоприятный для раз-
вития пояс вреден для него своим чрезмерным жаром, расслабляющим энер-
гию, ученые представители новых передовых наций передвинули на много
градусов к северу и тот пояс совершенно убивающего энергию зноя, о кото-
ром у греков были только сказочные поверья, как о какой-то далекой окраине
материка Африки, находящейся за пределами всех земель, в которых бывали
греческие торговцы или воины. Эта страна «сожженных солнцем» эфиопов,
как называется она в песнях Гомера, находилась где-то не только за Египтом,
но и за Нубией, климат которой, по греческим понятиям, был чрезвычайно
благоприятен для людей. Эфиопы, жившие в Нубии, были, по мнению гре-
ков, самые здоровые, долговечные и сильные из всех людей; они были вовсе
не те «сожженные солнцем» эфиопы, которых посещал Посейдон во времена
странствований Одиссея. Они были жители наилучшего в свете климата. Не
казались грекам странами чрезмерного зноя ни южная Аравия, ни Индия,
напротив, они превозносили климат южной Аравии и не находили тя-
желым для македонских и своих воинов климат Пенджаба; не говорят ничего
и о том, чтобы тяжел был для греков селевкидских армий * климат земли
по Гангу.
Но когда климат Греции и Италии оказался расслабляющим людей, то
натурально было ужасающему воображение зною передвинуться из сказочной
земли «сожженных солнцем» эфиопов до северного берега Африки на западе,
а на востоке — до Кавказа и южного берега Каспийского моря. Не только
в Индии, не только в Персии, но и в Малой Азии (за исключением Ионии,
погубить которую не допускала «Илиада») солнце стало угнетать людей та-
ким зноем, что они утратили всякую физическую бодрость и всякую умствен-
ную силу.
Эти фантастические соображения, бывшие неизбежными при понятии о
чрезмерности жары в Греции и Италии, подкреплялись жалобами новых пу-
тешественников, заезжавших в новооткрытые земли «сожженных солнцем»
эфиопов, и страшной смертностью, губившей посылаемые туда европейские
войска. Так это продолжается и до сих пор в тех книгах, которые пишутся
по старым фантазиям ученых и по жалобам европейских администраторов,
генералов, офицеров, служащих в Ост-Индии, в Тонкине, < н а > Малайском
архипелаге и, еще хуже того, на берегах экваториальной Африки. Европейцы,
вскоре по приезде туда, изнемогают от болезней, производимых зноем, и, если
не поспешат возвратиться на родину, умирают через несколько лет по при-
езде, а в некоторых местностях — через год и даже меньше.
Даже Алжирия, в которой так хорошо жилось переселявшимся туда ев-
ропейцам, когда она была частью римского государства, приобрела удиви-
тельное свойство истреблять французских колонистов: дети, родящиеся там
у них, умирают; точно то же делает с детьми англичан Ост-Индия; то, что
можно простить ей, производящей перец и корицу, несколько предосудительно
для Алжирии, которая могла бы быть снисходительнее к европейцам, имею-
щим в своей части света такие места, откуда виден берег соседнего с Алжи-
рией Туниса.
* То есть армий государства в IV в. до н. э. выделившегося из державы
Александра Македонского. — Ред.
997

Наряду с ужасами, производимыми убийственным зноем южной Азии,
идут рассказы о прелести климата Индии. Как соединить эти противополож-
ные мнения? Те ученые, которые серьезно занимаются климатическими ис-
следованиями, уже довольно давно объяснили, в чем дело. Только недоста-
точное знакомство с результатами их трудов дает возможность повторять ста-
рые фантазии тем ученым и неученым писателям, которые все еще толкуют
о вредности так называемого жаркого пояса для физического здоровья
и нравственной энергии.
Изложим важнейшие из тех выводов о климатах земного шара, которые
добыты термометрическими наблюдениями и серьезным разбором житейских
фактов.
Под экватором солнце ежедневно поднимается до зенита. На тропике оно
достигает зенита только один раз в продолжение года; но из этого не следует,
что на тропике только один день в продолжение целого года имеет такое ко-
личество даваемого солнцем тепла, как на экваторе каждый день, а все осталь-
ные дни на тропике имеют меньше солнечной теплоты, чем на экваторе. Нет,
под тропиком довольно за долгое время до летнего солнцестояния начи-
наются такие дни, в которые количество теплоты, получаемой от солнца, пре-
вышает сумму теплоты экваториального дня, и это продолжается довольно
много времени после летнего солнцестояния. Понять верность такого расчета
будет легко и без астрономических вычислений. Под экватором все дни имеют
равную длину, каждый длится 12 часов (с прибавлением нескольких минут,
в которые солнце кажется уже вставшим, хотя в действительности находится
еще под горизонтом, и нескольких минут, в которые оно кажется еще не за-
шедшим, хотя в действительности уже опустилось под горизонт. Эти при-
бавки производятся преломлением лучей в атмосфере, дающим нашему глазу
видеть солнце, в действительности находящееся ниже горизонта; под эква-
тором обе прибавки имеют наименьшую продолжительность; по мере удале-
ния от экватора величина растет). Под тропиком дни в летнюю половину
года длиннее 12 часов, и продолжительностью их вознаграждается то, что
солнце не доходит до зенита. Например, за десять дней перед летним солнце-
стоянием или после него высота пути солнца уж довольно мало отличается от
экваториальной, а продолжительность дня много больше, чем под экватором,
и этим излишком превышается тот недочет, который происходит от несколько
меньшей высоты солнечного пути.
Если мы будем брать прямо всю ту теплоту, какую производят лучи
солнца, падающие в нашу атмосферу, то мы получим для ряда широт, иду-
щего от экватора к полюсу, ряд цифр, совершенно противоположный ожида-
ниям людей, не знающих этого расчета. В день летнего солнцестояния сумма
теплоты, идущей от солнца в атмосферу, растет с отдалением местности от эк-
ватора. Мы не имели под руками таблиц этого рода, составленных астроно-
мами; знаем только, что первая такая таблица была составлена лишь в недав-
нее время, лет 20 тому назад или меньше. Имя ее составителя мы не умеем
припомнить. Помним только, что, судя по фамилии, он итальянец. Для лю-
дей, не умеющих пользоваться формами высшей математики, вычисления по-
добного рода представляют длинную работу. Потому мы, пытаясь разъяс-
нить для себя дело, должны были ограничиться вычислением лишь для не-
многих широт и делали расчеты по интервалам 10° широты. В этом ряду
цифр сумма теплоты, падающей в атмосферу в день летнего солнцестояния,
растет вместе с широтой. Не имея теперь под глазами таблицы, составленной
нами, мы не можем с точностью припомнить находившихся в ней цифр, а сде-
лать вновь вычисления было бы с нашей стороны напрасным трудом, когда
мы теперь знаем, что существуют таблицы, гораздо более полные и точные,
чем та, какую могли бы вновь сделать мы при нашем незнакомстве с прие-
мами высшей математики, потому ограничимся вычислением одной цифры,
получить которую можно через простую справку с тригонометрическими таб-
лицами. Это будет цифра суммы теплоты, падающей в день летнего солнце-
стояния на полюс.
998

Чтобы те из наших читателей, которым, как и нам, известно значение
тригонометрических терминов и употребление тригонометрических таблиц,
могли проверить нашу цифру, мы приведем все данные, посредством которых
выводится она.
На полюсе в момент солнцестояния высота солнца над горизонтом рав-
няется углу, образуемому эклиптикой с экватором. Этот угол несколько боль-
ше 23°20'; берем эту цифру, чтобы можно было иметь уверенность в том, что
высота солнца за 12 часов до момента солнцестояния и через 12 часов после
него не меньше величины, принимаемой нами за равную для всего дня. Про-
должительность дня равняется полной длине суток, то есть она вдвое больше
продолжительности экваториального дня. Логарифм синуса 23°20' — * этому
логарифму соответствует число **. Умножая это число на 2, мы получаем
сумму теплоты, падающей на полюс в день летнего солнцестояния — ***.
А сумма теплоты, падающей в продолжение суток на экватор, равняется
половине площади круга, то есть
[На этом рукопись обрывается].
5
ОЧЕРК НАУЧНЫХ ПОНЯТИИ ПО НЕКОТОРЫМ ВОПРОСАМ
ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
6. Влияние топографических особенностей
Страны, имеющие приблизительно одинаковый климат по своей темпера-
туре, дают человеческой жизни очень неодинаковую обстановку при различии
по качествам почвы, по количеству и постоянству ее орошения и по завися-
щим от этих двух условий качествам и количеству растительности. Различия
по изобилию или скудности растительности имеют после температурных раз-
ниц наиболее сильное влияние на жизнь людей и производят наибольшие раз-
личия в быте топографических групп людей. Это потому, что растения достав-
ляют почти всю сумму человеческой пищи, служа или прямо материалом ее,
или пищею для животных, которыми питаются люди.
Растительный процесс один из видов химического процесса. Для каждого
химического процесса нужна некоторая высота температуры, и некоторые из
них прекращаются при такой высоте температуры, которая еще недостаточна
для многих других. Но каждый процесс происходит с наибольшей быстротой
при температурах, близких к высшему пределу той теплоты, при которой
возможно происходить ему. Так, например, окисление железа прекращается
при известной высоте температуры и заменяется обратным процессом отделе-
ния кислорода от железа, восстановлением железа из окисленного состояния
в неокисленное, так называемое металлическое состояние. Но с наибольшей
быстротой окисление железа происходит при температуре, которая лишь не-
много ниже высоты, прекращающей процесс окисления его. Растительный
процесс прекращается при высоте температуры очень незначительной по
сравнению с температурой, при которой прекращается окисление железа, и для
разных растений неодинакова та высота температуры, при которой погибают
они от излишества теплоты. Так, например, некоторые полярные растения не
могут выносить даже той высоты температуры, которая необходима для ра-
стений средней Европы, а многие растения средней Европы погибают в эква-
ториальном климате. Но каков бы ни был высший предел температуры, при
которой может существовать данное растение, рост его происходит наиболее
* Здесь в рукописи пропуск. — Ред.
** Далее в рукописи пропуск. — Ред.
*** Далее пропуск. — Ред.
999

быстро при температурах, близких к этому высшему пределу. Из этого сле-
дует, что те растения, которые могут существовать в климатах неодинаковой
температурной высоты, растут наиболее энергично в наиболее теплом из кли-
матов, в каких могут существовать, и если, например, растение средней Ев-
ропы может существовать в экваториальном климате, то, вообще говоря, оно
будет расти там быстрее и достигать большей величины, чем в средней Ев-
ропе. Исключения бывают, но они только исключения из общего правила
и объясняются тем, что мы ошибочно определили наибольшую высоту тем-
пературы, совместную с хорошим ходом жизни растения, над которым де-
лаем опыт перенесения его из родного климата в более теплый.
Из того закона, что с повышением температуры до известного предела
увеличивается энергия растительного процесса, следует вывод, что, вообще
говоря, растительность имеет наилучшее развитие в том климате, который
наиболее близок к пределу высшей температуры, при какой возможен расти-
тельный процесс. Если, например, предположить, что растительный процесс,..
[На этом рукопись обрывается].

ПРИМЕЧАНИЯ
МАТЕРИАЛЫ К БИОГРАФИИ Н. А. ДОБРОЛЮБОВА
(стр. 5—59)
Чернышевский с глубоким уважением и любовью относился к своему
верному соратнику — Н. А. Добролюбову. В некрологе, посвященном Доб-
ролюбову, Чернышевский писал: «Ему было только 25 лет. Но уже 4 года
он стоял во главе русской литературы, — нет, не только русской литерату-
ры, — во главе всего развития русской мысли... [...невознаградима его по-
теря для народа, любовью к которому горел и так рано сгорел он. О, как
он любил тебя, народ! До тебя не доходило его слово, но когда ты будешь
тем, чем он хотел тебя видеть, ты узнаешь, как много для тебя сделал этот
гениальный юноша, лучший из сынов твоих!» (т. VII, стр. 852, наст. изд.).
Собирая материалы к биографии Добролюбова, Чернышевский стре-
мился не только к тому, чтобы увековечить в памяти народа светлый образ
своего друга, но и защитить его от клеветнических нападок. Поэтому в «ма-
териалах» Чернышевский отбирает в первую очередь все то, что характери-
зует идейность, непримиримую принципиальность, последовательную рево-
люционность, преданность делу народа и душевную отзывчивость Добролю-
бова.
1 Речь идет об Иеремии (1794—1884)—епископе нижегородском и
арзамасском с 1850 по 1857 г.
2 «С.-Петербургские ведомости» — газета, основанная в 1728 г. Акаде-
мией наук, с 1875 г. ставшая официальным органом министерства народ-
ного просвещения.
3 На рукописи «Психаториума» рукою Н. Г. Чернышевского помечено:
«Остальные листы этого вздора я бросил как ненужные. Довольно этого
образца. Н. Чернышевский».
4 Непот Корнелий — римский историк I в. до н. э.
5 Кайданов Иван Кузьмич (1782—1843)—реакционный историк, автор
распространенных в свое время учебников по истории.
6 Устрялов Николай Герасимович (1805—1870) — историк, профессор
Петербургского университета.
7 «гоголевский Александр Петрович» — персонаж из 2-го тома «Мерт-
вых душ» Гоголя.
8 Ленц Эмилий Христианович (1804—1865) — физик, один из основате-
лей электромагнитной теории, профессор Петербургского университета, акаде-
мик.— Лоренц Фридрих Карлович (1803—1861) — профессор Главного Пе-
дагогического института, автор «Руководства по всеобщей истории» в 6 томах.
9 Об этом друге юных лет Н. Г. Чернышевского Ф. Духовников в своих
воспоминаниях говорит: «Из всей семинарии Н. Г. был в хороших отношениях
1001

только с одним учеником М. Левицким, который, как лучший ученик, сидел
с ним рядом: Н. Г. — первым на первой скамейке, а М. Левицкий — вторым.
Он был талантливая личность. Его живая натура не могла помириться с
теми схоластическими приемами, которые тогда царили в семинарии; поэтому
он редко был согласен во мнениях как с учениками, так и с учителями, и спо-
рил с теми и другими» («Чернышевский, его жизнь в Саратове». «Русская
старина», 1890, IX, 553). В январе 1847 г. студент Чернышевский в письме
к родителям упоминал о Левицком: «Это человек с удивительною головою,
с пламенною жаждой знания, которой, разумеется, нечем удовлетворить в
Саратове и ему, бедняку-бурсаку... А славный был, дельный, умный был че-
ловек, может быть, честь России» (Н. Г. Ч е р н ы ш е в с к и й , Литературное
наследие, II, 91, 92).
10 «А. Н. Ник...» — А. И. Никольская, жена преподавателя нижегород-
ского дворянского института П. И. Никольского. У Чернышевского: «А. Н.»—
по всей вероятности, описка.
11 «Л. В. П.» — Елизавета Васильевна Покровская, повидимому, родная
сестра матери Добролюбова, урожденной Покровской.
12 «В. В. Л.» — Валерьян Викторович Лаврский, сын профессора ниже-
городской духовной семинарии В. Н. Лаврского, вместе с Добролюбовым
учился в семинарии.
13 «Щ...» — Щепотьевы, семья, проживавшая в одном доме с Добро-
любовыми.
14 «Святогорец»— псевдоним духовного писателя иеромонаха Серафима
(Веснина С. А.— 1814—1853). Здесь речь идет о его сочинении: «Письма
и стихотворения святогорца к друзьям своим о святой горе Афонской»,
2-е изд., СПб. 1850.
15 «Н. Л. Наз.» — гувернантка в семье Никольских.
16 «К. П. 3.» — Екатерина Петровна Захарьева, знакомая семьи Добро-
любовых.
17 Реплика Фамусова в явл. 5, действ. II, комедии Грибоедова «Горе
от ума».
18 «Л. Ив. С.» — Леонид Иванович Сахаров, преподаватель естественной
истории и сельского хозяйства в нижегородской духовной семинарии.
19 Речь идет, повидимому, об М. П. Погодине (1800—1875) — реак-
ционном историке и публицисте, редакторе-издателе «Московского вестника»
и славянофильского журнала «Москвитянин» (1841—1856), профессоре рус-
ской истории в Московском университете.
20 Сладкопевцев Иван Максимович (ум. в 1887 г.) — профессор нижего-
родской, затем тамбовской духовных семинарий.
21 «П. А.» — Порфирий Асафьевич Владимирский, с 1840 г. профессор
нижегородской духовной семинарии, с 1856 г. — священник Никольской
церкви, бывшей ранее за отцом Добролюбова.
22 Лебединский И. И. — нижегородский священник.
23 «А. А. К.» — Александр Андреевич Крылов, преподаватель нижего-
родской духовной семинарии.
24 «В. В. К.» — Варвара Васильевна Колосовская, сестра матери Добро-
любова, жена священника Колосовского Л. И.
25 «Л. И. К.» — Колосовский Лука Иванович, нижегородский священник.
26 «И. А. В.» — И. А. Веселовский, товарищ Добролюбова по семи-
нарии.
27 «И. Г. Ж.» — Иван Гаврилович Журавлев, товарищ Добролюбова по
семинарии, вместе с которым он выехал в Петербург для поступления в ду-
ховную академию.
28 «А. Е.» — Андрей Егорович Востоков, преподаватель нижегородской
духовной семинарии.
29 Григорий VII (1015—1085) —римский папа с 1073 г.
30 Очевидно, это место своей статьи имел в виду Чернышевский, когда
писал Пыпину 21 января 1884 г. (приложение к письму): «Хорошо по-
1002

мнится мне, что в одной из тех моих статей о Добролюбове, ряд которых дол-
жен был составить полный по возможности сборник бывших у меня мате-
риалов для его биографии, употреблено мною очень суровое выражение, отно-
сившееся в моей мысли к двум лицам, из которых одним был Тургенев. Чем
навлек он на себя этот приговор о его уме? Написал ли он после «Отцов и
детей» еще что-нибудь злобное о Добролюбове в какой-нибудь маленькой
статье или заметке или вообще выразил каким-нибудь способом свою злобу
против Добролюбова в месяцы более близкие, чем время появления «Отцов
и детей», к тем дням, когда я писал эту статью? — Не умею припомнить и
расположен думать, что ничего такого не было и что мое чувство было воз-
буждено не какой-нибудь недавней выходкой Тургенева, а лишь воспомина-
нием об «Отцах и детях» (Н. Г. Ч е р н ы ш е в с к и й , Литературное насле-
дие, III, 480—481). Память действительно изменила Чернышевскому: по
его изложению выходит, что его статья с упоминанием о «тупоумных глуп-
цах» написана после «Отцов и детей», а в самом деле статья Чернышевского
появилась в январской книге «Современника» за 1862 год, а «Отцы и дети»
были напечатаны в февральском номере «Русского вестника» за тот же год.
В январе 1862 г. Чернышевский еще не читал «Отцов и детей», хотя в об-
щих чертах мог себе представлять содержание романа, потому что с ним озна-
комился в рукописи ряд лиц и о романе говорили в литературных кругах
еще до его напечатания. Весьма возможно, что, отзываясь резко о Тургеневе
(не названном по имени), Чернышевский вспоминал его личные отзывы о До-
бролюбове,— например, в известной их беседе 10 января 1860 г., когда Тур-
генев сравнил Добролюбова с «очковой змеей».
В письме к Пыпину Чернышевский говорит о двух лицах, к которым он
относил в своих мыслях столь резкие эпитеты. Другим лицом был, без со-
мнения, А. И. Герцен. В своих показаниях на следствии Николай Гаврилович
писал по поводу статьи Герцена «Very dangerous!!! * «Этих отзывов о Доб-
ролюбове я не мог извинить Герцену никогда, а тем более после смерти
Добролюбова. Когда я потерял Добролюбова (в ноябре 1861 г.), неприязнь
к Герцену за него усилилась во мне до того, что увлекла меня до поступков,
порицаемых правилами литературной политики, не дозволяющей бранить того,
кого не мог бы похвалить, если б захотел. Укажу для примера на выражение
о нем в одной из первых книжек «Современника» за 1862 г. в статье, кото-
рою начал я биографию Добролюбова... Эта моя резкость наделала тогда
довольно шума в нашей литературе, и вообще в последнее время перед моим
арестом литературный мир очень хорошо знал мою неприязнь к Герцену. На
это есть печатные указания в русских периодических изданиях»
(см. т. X I V наст. изд., стр. 735).
Разумеется, неприязнь Чернышевского к Тургеневу нельзя отождествлять
с расхождением Герцена с одной стороны и Чернышевского и Добролюбова
с другой. Отношение Чернышевского к Тургеневу определялось различием
их классовых позиций — революционно-демократической и либеральной. Раз-
молвки же между «Колоколом» и «Современником» были расхождением еди-
номышленников. Смысл этого расхождения очень точно определил сам Гер-
цен: «Мы расходимся с вами не в идее, а в средствах, не в началах, а в об-
разе действования. Вы представляете одно из крайних выражений нашего
направления»,—писал Герцен, явно смягчая свой выпад против Чернышевского
и Добролюбова, допущенный им в статье «Very dangerous!!!» (А. И. Герцен,
ПСС, т. X, стр. 219).
31 Имеется в виду ежемесячный «Журнал истории, политики, словес-
ности, наук и художеств», выходил в Петербурге в 1847—1852 гг. под ре-
дакцией К. П. Масальского. Таким образом, Добролюбов послал свои
стихотворения в журнал, уже фактически прекративший свое существо-
вание.
* «Весьма опасно!!!» — Ред.
1осз

32 «Нижегородские губернские ведомости» — официальная газета, выхо-
дившая с 1838 г.
33 Тамарин — персонаж из одноименного романа М. В. Авдеева. — Иван
Вихляев — персонаж из водевиля-пасквиля «Натуральная школа». Автор
водевиля артист петербургского Александрийского театра Каратыгин Петр
Андреевич (1805—1879) по всей вероятности имел намерение осмеять тео-
ретика «натуральной (реалистической — Ред.). школы» В. Г. Белинского.—
Шамилов — герой повести «Богатый жених» писателя Писемского Алексея
Феофилактовича (1820—1861).
31 Первая строка стихотворения «Не верь себе».
35 Первые строки стихотворения «Дума сокола».
36 Первая строка стихотворения «Путь».
37 Первая строка стихотворения «Молитва».
38 Начало стихотворения «Дельвигу». — Боратынский Евгений Абрамо-
вич (1800—1844), Дельвиг Антон Антонович (1797—1831) — поэты пуш-
кинской эпохи.
39 Из стихотворения Лермонтова «Не верь себе».
40 Из неизвестного стихотворения Добролюбова.
41 Квинтиллиан Марк-Фабий — римский оратор I в. до н. э., автор книг
об ораторском искусстве.
42 Балакирев Иван Александрович (ум. в 1799 г.) — шут при дворе импе-
ратрицы Анны Иоанновны; с его именем связывалось много анекдотов и
рассказов.
43 Радонежский Александр — студент Главного Педагогического инсти-
тута.
44 Смарагдов Семен Николаевич — преподаватель истории, автор рас-
пространенных в свое время школьных учебников.
45 Тихо мандрицкий Александр Никитич (1800—1888) — математик,
профессор Киевского университета, с 1848 г. инспектор Главного Педагоги-
ческого института.
46 «Mystères de Paris» («Парижские тайны») — роман французского пи-
сателя Эжена Сю (1804—1857).
47 Срезневский Измаил Иванович (1812—1880) — филолог-славист,
профессор Петербургского университета с 1847 г., позднее академик.
48 Григорович Дмитрий Васильевич (1822—1899) — писатель; «Па-
харь» — его рассказ из народного быта, был опубликован в 1853 г.
49 Максимов Алексей Михайлович (1813—1861) — артист Александрий-
ского театра.
50 — бов — один из псевдонимов Н. А. Добролюбова.
51 «Сенатские ведомости» — сборники официальных материалов, прави-
тельственных распоряжений, выходили в Петербурге с 1808 г.
В конце декабря 1856 г. в «Сенатских ведомостях» были опубликованы
новые правила о порядке увольнения крепостных крестьян для перевода в
государственные крестьяне. Возникновение и быстрое распространение лож-
ного слуха об освобождении крестьян от крепостной зависимости показывает,
до какой степени была накалена общественная атмосфера накануне реформ.
52 «N» — Авенариус Николай, студент Главного Педагогического ин-
ститута.
53 «У» — Лебедев Евлампий, студент Главного Педагогического инсти-
тута:
54 «Z» — Щеглов Дмитрий Федорович (ум. в 1902 г.), товарищ Добро-
любова по Главному Педагогическому институту. Проницательность Добро-
любова в отношении Щеглова впоследствии полностью подтвердилась; Щег-
лов стал реакционным публицистом, автором враждебной социализму книги
«История социальных систем» (1889).
55 Поржницкий Игнатий Иосифович — студент Главного Педагогического
института, перешедший через год в Военно-медицинскую академию; откуда в
1004

1856 г. был исключен и отправлен фельдшером в Финляндию. Позже посту-
пил в Казанский университет, но за участие в студенческом движении вновь
был исключен и вскоре уехал в Берлин.
50 «N» — Александрович В. Л., студент Главного Педагогического инсти-
тута.
57 Введенский Иринарх Иванович (1813—1865)—журналист и препо-
даватель, в конце сороковых годов возглавлял прогрессивный кружок сту-
дентов, педагогов и литераторов, проявлявших интерес к общественным про-
блемам.
5S Опубликованный в 1859 г. отчет «Русского общества пароходства и
торговли», основанного в 1859 г. в целях развития торговли на юге России,
обнаружил бесхозяйственность руководителей «Общества». В № 6 «Библио-
теки для чтения» с критикой состояния дел «Общества» выступил Перрозио.
Директор «Общества» Н. Новосельский ответил Перрозио статьей в № 10
«Морского сборника» (1859), в которой, путем сравнения с французской и
австрийской пароходными компаниями, пытался оправдать ход дел «Обще-
ства». После второй статьи Перрозио в № 239 «С.-Петербургских ведомо-
стей» в печати началась широкая полемика, окончившаяся публичным диспу-
том в Пассаже между Перрозио и Смирновым, напечатавшим в защиту «Об-
щества» статью в «Журнале акционеров».
В статье «Любопытный пассаж в истории русской словесности», напе-
чатанной в № 3 «Свистка», Добролюбов осмеял участников диспута, оце-
нивавших его как первый опыт гласности в судопроизводстве России. —
Перрозио Николай Павлович — автор работ по финансовым и экономическим
вопросам, в частности «Экономического исследования акционерного пароход-
ства в России», вышедшей в 1862 г. в Петербурге.
59 А. П. Пятковский поместил биографический очерк «Николай Але-
ксандрович Добролюбов» в «Книжном вестнике» 1861 г., № 22. Он сооб-
щал там, между прочим, что Добролюбов не любил говорить о вещах, кото-
рые были слишком ясны его сознанию. Однажды в знакомом ему доме зашел
горячий разговор о каких-то избитых, давно решенных вопросах. Добролю-
бов, сидевший молча, потихоньку пробрался в переднюю и стал одеваться.
Вышедший вслед за ним приятель (очевидно, Чернышевский. — Ред.) просил
его обождать. «Дослушаем разговор», — сказал он Добролюбову. «Как вам
не стыдно, — ответил тот с нервной, лихорадочной дрожью, — говорить о та-
ком вздоре, переливать из пустого в порожнее! Хороши люди, которым
нужно еще убеждаться в таких вещах». — Пятковский Александр Петрович
(1840—1904)—журналист, сотрудничал в «Современнике», «Отечествен-
ных записках» и других периодических изданиях, с 1882 г. редактор-изда-
тель реакционного журнала «Наблюдатель». — «Книжный вестник» — жур-
нал литературной деятельности, книжной торговли, книгопечатания, выходил
в Петербурге с 1860 по 1867 г.
60 Растопчина Евдокия Петровна (1811—1859)—поэтесса, романистка
и драматург консервативно-дворянского направления.
61 «N» — Владимирова Елизавета Васильевна (1840—1918), артистка
Александрийского театра с 1855 по 1869 г.
62 «В одном семействе» — в семействе Малоземова А. Я., чиновника ми-
нистерства финансов.
63 3 января 1857 г. архиепископ парижский Сибур во время церковной
службы убит священником Верже. В том же месяце Верже был судим
и казнен.
64 «Н. П.» — жена А. Я. Малоземова.
65 «В. А.» — Варвара Алексеевна, по всей вероятности, сестра жены
С. П. Галахова.
66 «С. П» — Сергей Павлович Галахов, чиновник особых поручений при
почтовом департаменте. Добролюбов давал уроки его сыну Алексею.
67 «Записки учителя музыки» А. Надеждина были напечатаны в №№ 7
и 8 журнала «Современник» за 1856 г.
1005

68 «И. П.»— Наталья Алексеевна, жена С. П. Галахова. У Чернышев-
ского описка.
69 «Легкое чтение» — литературный салонный журнал, выходил с
1863 г. — «Дневник лишнего человека» — повесть И. С. Тургенева, была на-
печатана в № 4 журнала «Отечественные записки» за 1850 г.
70 «М» — Мартыновы — сын и отец — знакомые Добролюбова.
71 Чулкатурин — герой повести И. С. Тургенева «Дневник лишнего че-
ловека».
72 Веневитинов Дмитрий Владимирович (1805—1827) — поэт. Ниже при-
веденная строфа взята из его стихотворения «Я чувствую, во мне горит свя-
тое пламя вдохновенья...»
73 Из начальных строк стихотворения А. С. Пушкина «Я пережил свои
желанья...»
74 Катон Марк-Порций (234—149 до н. э.) — римский цензор, писатель,
крайний консерватор и строгий моралист или — Катон Марк-Порций (94—
45 до н. э.) — римский трибун, сторонник республиканской партии в борьбе
против Цезаря. — Зенон-Стоик (ум. ок. 264 г. до н. э.)—древнегреческий
философ, основатель школы стоиков.
75 «Б. К.»— Борис Куракин, ученик Добролюбова.
76 Трубецкая Софья Сергеевна — дочь князя Трубецкого Сергея Ва-
сильевича (1814 или 1815—1859) от его брака с Е. П. Пушкиной. С. С. Тру-
бецкая, о которой говорится в дневнике Добролюбова, была следствием «ро-
мантического» поведения ее отца. Корнет кавалергардского полка, типичный
представитель аристократической так называемой золотой молодежи, секун-
дант Мартынова в дуэли с Лермонтовым, С. В. Трубецкой был по приказу
Николая I заключен в Петропавловскую крепость, лишен дворянского, кня-
жеского, звания и разжалован в рядовые. Дворянство и княжеский ТИТУЛ ему
были возвращены только через шесть лет. — Морни Шарль-Огюст-Жозеф
(1811—1865) — родной брат Наполеона III, принимавший активное участие
в перевороте 2 декабря 1851 г., после которого стал председателем Законо-
дательного корпуса, в 1856—1857 гг. — посол в России.
77 «N» — артистка Владимирова. См. прим. 61.
78 Из стихотворения Пушкина «Красавица».
79 Жебелева и Богданов — артисты петербургского балета.
80 Из стихотворения поэта Огарева Николая Платоновича (1813—
1877) — «Стансы».
81 «Два часа спустя я сидел у ZZ, и в комнату вошли мать и сестра...»
ZTL — Куракины. Сыновьям Куракина Александра Борисовича — Борису
(р. 1841 г.) и Анатолию (р. 1845 г.) Добролюбов в 1857 г. давал уроки.—
«Мать и сестра А» — жена и дочь (Елизавета Александровна, р. 1839 г.)
А. Б. Куракина.
82 В дневнике Добролюбова записано: «Я довольно спокойно и рассуди-
тельно продолжал потом толковать с Борисом», а не А. (Анатолием), как
у Чернышевского (см. Н. А. Добролюбов, Полн. собр. соч., т. 6, М., 1939,
стр. 474).
ОПЫТЫ ОТКРЫТИИ И ИЗОБРЕТЕНИИ
(Стр. 60—71)
В статьях «Опыты открытий и изобретений» и «Г. Магистр Н. де-Безо-
бразов — псевдоним!» Чернышевский отвечает на реакционные выступления
либералов и крепостников по вопросам крестьянской и университетской ре-
форм и студенческого движения. Чернышевский также полемизирует здесь
с либеральной журналистикой по философским, политическим и некоторым
другим вопросам. Показывая открытый переход части либералов в лагерь
реакции, Чернышевский разоблачает здесь их призывы к самодержавию по-
давить революционно-демократическое движение в России.
1006

1 Сахаров Иван Петрович (1807—1863)—этнограф, археолог и библио-
граф, автор труда «Сказания русского народа» (три издания, СПб.,
1836—1849).
2 Чернышевский, повидимому, имеет здесь в виду «Руководство к фи-
зике» (СПб., 1839—1855) Э. X. Ленца. — Бреге (Брегет) Луи-Авраам
(1747—1823) — французский часовщик, изобретатель физических приборов,
академик.
3 Чернышевский, видимо, говорит здесь об известном ему выступлении
Э. X. Ленца против принятия женщин в университет, имевшем место в
1861 г., когда в русской журналистике и советах университетов обсуждался
вопрос об университетской реформе.
4 Соловьев Сергей Михайлович (1820—1879) — буржуазный историк,
профессор Московского университета. Говоря об «открытии» Соловьевым «ге-
ниальности и благородности в действиях Ивана IV Васильевича» («История
России с древнейших времен», соч. Сергея Соловьева, тт. VII и VIII), Чер-
нышевский перекликается здесь со статьей Г. Елисеева «Исторические очер-
ки» («Современник», 1859, № 11). Елисеев в своей статье упрекал Со-
ловьева в идеализации царской власти и при этом указывал, что произвол
царизма, его насилия над народом были обычным явлением в истории
России.
5 Чернышевский, вероятно, имеет в виду статью Мейендорфа «Произ-
водительные силы России», напечатанную в «Вестнике промышленности»
(1860, №№ 3, 4).
В 1860—1861 гг. «Вестник промышленности» издавался и редактиро-
вался Бабстом И. К. (1823—1881), буржуазным экономистом, профессором
политической экономии Московского университета в 1857—1874 гг.
6 Чернышевский здесь намекает на известные ему высказывания
С. М. Соловьева и И. К. Бабста «о том, как надобно расправляться с моло-
дежью» (см. «Текстол. и библиографич. комментарии» к настоящей статье),
то есть подавлять волнения студентов Московского университета, происхо-
дившие в 1861 г.
7 Дмитриев Федор Михайлович (1829—1894) — профессор Москов-
ского университета по кафедре иностранного государственного права с
1859 по 1868 г., автор исследования по истории русского права, публицист
«Русского вестника», в 1861—1862 гг. — воинствующий реакционер.—
Чичерин Борис Николаевич (1828—1904)—юрист, историк и публицист,
профессор Московского университета по кафедре государственного права с
1861 по 1868 г., один из идеологов и лидеров правого крыла либерально-
дворянского лагеря. — Леонтьев Павел Михайлович (1822—1874) — профес-
сор Московского университета по кафедре римской словесности и древно-
стей, реакционный публицист, сотрудник журнала «Русский вестник», газеты
«Современная летопись» и позже газеты «Московские ведомости».
8 Чернышевский имеет в виду «Вступительную лекцию по государствен-
ному праву, читанную в Московском университете 28-го октября 1861 года
профессором Б. Н. Чичериным» («Московские ведомости», 31 октября 1861,
№ 238). В ней Чичерин говорил: «В стены этого здания, посвященного
науке, не должен проникать шум страстей, волнующих внешнее общество.
Здесь мы должны, углубляясь в себя, в тишине готовиться на жизненное
дело или на полезное поучение».
Речь Чичерина, по его собственному свидетельству, в «петербургских
высших сферах... встретила одобрение» (Воспоминания Бориса Николае-
вича Чичерина. Московский университет, М., 1929, стр. 40). Об этом
см. также Л. Ф. Пантелеева «Из воспоминаний прошлого», М. — Л., 1934,
стр. 204.
9 В этих словаре Чернышевского содержится едкая ирония по адресу
Б. Чичерина. Нарисовав в своей диссертации «Областные учреждения Рос-
сии в XVII веке» (М. 1856) мрачную картину произвола царских властей,
Чичерин в 1858—1862 гг. активно выступал в защиту самодержавия, поста-
1007

вившего студентов вне гражданских законов, применявшего к ним военно-
полицейские репрессии.
10 Дворянский клуб.
11 «Некто» — Н. Г. Чернышевский. Приводимая им ниже выдержка —
заключительные слова из его работы «Г. Чичерин как публицист» (См. т. V,
наст. изд.).
12 Конрад Лилиеншвагер — псевдоним Н. А. Добролюбова.
13 В статье «Из Турина» Н. А. Добролюбов («Современник», 1861,
март, № 3) подверг резкой критике буржуазный парламентаризм и либера-
лизм. Эта статья вызвала против «Современника» новую реакционную кам-
панию русской либеральной журналистики, в частности со стороны редак-
ции «Отеч. записок», от имени которой выступил публицист Альбертини
Н. В. (1826—1890) со своим «Политическим обозрением» («Отеч. записки»,
1861, март, № 3, стр. 24—25). Чернышевский ответил ему в статье «Поле-
мические красоты...» («Современник», 1861, июнь, № 7, т. VII наст. изд.).
Альбертини выступал затем против Чернышевского в статье «Автору поле-
мических красот» («Отеч. записки», 1861, август, № 8, стр. 76) и в статье
«Политические идеи Токвиля и отзыв о нем в «Современнике» (там же,
стр. 79—97).
Чернышевский, иронически перефразируя самого Альбертини, пишет,
что выступление последнего было «проникнуто ненавистью (к свободе) и про-
питано гнусным обскурантизмом, унижающимся до омерзительной клеветы».
14 «Безумные поляки!» — слова славянофила, редактора газеты «День»
И. С. Аксакова (1823—1886) из его статьи «От редакции» (№ 2 газеты
«День» за 21 октября 1861 г., стр. 14) по поводу съезда и митинга поляков
в Городло 10 октября 1861 г.
Отповедь Аксакову Чернышевский дал в статье «Национальная бестакт-
ность» («Современник», 1861, июль, № 7, т. VII наст, изд.)
15 Имеется в виду неподписанная статья «Русская литература» («Отеч.
записки», 1861, август 8, стр. 139—167). Автором этой статьи Чернышев-
ский считает К. Н. Бестужева-Рюмина (1829—1897), либерального профес-
сора русской литературы Петербургского университета.
16 Громека С. С. (1823—1877), бывш. жандармский полковник, сотрудник
«Отеч. записок» и «СПб. ведомостей», впоследствии губернатор в Царстве
Польском; в журналистике вел реакционную борьбу против «Современника».
17 Намек на эклектизм в трудах филолога-слависта Буслаева Ф. И.
(1818—1897). Об этом Чернышевский говорит и в статье «Полемические
красоты. Коллекция вторая». У «г. Буслаева можно найти отрывки взглядов
всяческого рода. Он и любит суеверие и не любит его».
18 В «Заметках о журналах. Январь 1857 г.» (См. т. IV наст. изд.).—
Чернышевский писал о либеральном публицисте Дудышкине С. С.
(1820—1866) — фактическом редакторе и критике «Отеч. записок»: «Он
кружится около мысли, которую хотел бы, но не отваживается высказать,
намекает на нее... Почему ж бы не говорить прямо? Или опасение возбудить
против себя общественное мнение мешает ему сделать это?..»
19 Чернышевский высмеивает реакционную статью П. М. Леонтьева
(1832—1875) «О судьбе земледельческих классов в древнем Риме» («Рус-
ский вестник», 1861, январь, кн. I), посвященную крестьянской реформе
1861 г. в России.
20 Намек на редакционные статьи по университетскому вопросу газеты
«Современная летопись» журнала «Русский вестник», издаваемых и выхо-
дивших под редакцией реакционера М. Н. Каткова (1818—1887), «верного
сторожевого пса самодержавия» (В. И. Л е н и н , Соч., т. 5, стр. 264). В этих
статьях «Русский вестник» высказался за взыскание платы («налога» или
«штрафа») со студентов за обучение, чтобы преградить выходцам из народа
доступ в университеты.
21 Чернышевский бичует здесь вульгарного экономиста В. К. Ржевского
(1831—1885), выступившего в статьях под ироническим заглавием «О мерах,
1008

содействующих развитию пролетариата» («Русский вестник, 1860, январь,
кн. 1—2, и май, кн. 1) в защиту мальтузианства, разумности капиталисти-
ческой системы и т. д., против социализма и революции.
22 Эти слова Чернышевского, хорошо знавшего либерального историка
Н. И. Костомарова (1818—1885), оказались для последнего своего рода про-
рочеством. 8 марта 1862 г. он отказался прекратить свои лекции, чего тре-
бовали от него студенты Петербургского университета, выражая таким спо-
собом протест против преследования правительством прогрессивного профес-
сора П. В. Павлова, высланного за чтение лекции о тысячелетии России, и
имел очень тяжелое столкновение с аудиторией. В автобиографии Костома-
ров говорит по этому поводу: «Я не хотел подчиниться деспотизму либера-
лов, да для меня он равно противен, как и всякий другой деспотизм» («Рус-
ская мысль», 1885, VI, стр. 41).
23 Чернышевский высмеивает брошюру реакционера Погодина «Красное
яичко для крестьян от М. Погодина» (СПб., 1861).
Извращая русскую историю и обманывая народ, Погодин в этой бро-
шюре изображает грабительскую крестьянскую реформу 1861 г. как действи-
тельное освобождение народа, советуя крестьянам подавлять («утолочь»)
бунтующих и восстающих крестьян против помещиков и царских властей.
24 Кавелин Константин Дмитриевич (1818—1885) — помещик, профес-
сор истории русского права Петербургского университета, публицист, идео-
лог и лидер дворянского либерализма 50—60-х годов, — «один из отврати-
тельнейших типов либерального хамства» (В. И. Л е н и н , Соч., т. 18,
стр. 13). — Павлов Николай Филиппович (1805—1864) — либеральный бел-
летрист, критик, публицист и позднее издатель и редактор московской по-
литической литературной газеты «Наше время» (1860—1863), получавшей
правительственную субсидию.
Чернышевский ранее поддерживал прогрессивные выступления Павлова
(см. «Заметки о журналах», июнь и июль 1856 г., т. III наст. изд.) и реши-
тельно боролся против него, когда он перешел в лагерь реакции (см. «Ответ
на вопрос или освистанный вместе со всеми другими журналами «Современ-
ник», т. VII наст. изд.).
25 Чернышевский имеет здесь в виду редакционную статью журнала
«Русский вестник» «Виды на entente cordiale* с «Современником» (1861,
июль, кн. 7, стр. 60—95), направленную против его статей «Полемиче-
ские красоты...» и всей его литературной, научной и общественной деятель-
ности.
26 Чернышевский иронизирует здесь над объявлением бр. M. M. и
Ф. М. Достоевских о подписке на 1862 год на издаваемый ими журнал
«Время». Объявление было составлено Ф. Достоевским в духе реакционного
философского и политического воззрения, так наз. «почвенничества». (Об
этом см. М. А. А н т о н о в и ч , «Избранные статьи», Л., 1938, стр. 555).
27 Намек Чернышевского на реакционную статью историка литературы
Лонгинова М. Н. (1823—1875) «Белинский и его лжеученики» («Русский
вестник», 1861, июнь, кн. 6, стр. 125—131).
28 Использованный с полемическими целями перифраз 4-й строфы из-
вестного стихотворения Пушкина «Я памятник воздвиг себе нерукотворный».
29 Юркевич Памфил Данилович (1827—1874) — профессор философии
Киевской духовной академии, потом Московского университета, идеалист,
реакционер. В статье «Из науки о человеческом духе» он выступил с крити-
кой «Антропологического принципа философии» Чернышевского (см. т. VII
наст. изд.) и был уничтожающе высмеян последним в статьях «Полемиче-
ские красоты».
30 Чернышевский напоминает здесь о попытке M. H. Каткова,
П. М. Леонтьева и С. С. Дудышкина использовать книгу английского ученого
Льюиса Д. Г. (1817—1878) «Физиология обыденной жизни» (1860) в обо-
* Сердечное согласие. — Ред.
1009

снование принятой ими идеалистической философии Юркевича. Остроумно
играя «ловкостью живых намеков», Чернышевский указывает на духовное
ничтожество («Малый запас мозга») реакционеров.
31 «Прения об университетском вопросе» — полемика по вопросу о сис-
теме университетского образования и воспитания в России, происходив-
шая в либеральной журналистике в октябре — декабре 1861 г. в связи со
студенческими волнениями и университетской реформой 1858—1863 гг.
32 Измененные Чернышевским строки из баллады В. А. Жуковского
«Кубок».
33 Речь идет о реакционных выступлениях профессуры Московского уни-
верситета, особенно Б. Н. Чичерина и Ф. М. Дмитриева, требовавших по-
лицейского подавления студенческих волнений 1861 г. в Московском универ-
ситете.
34 Под «отщепенцами» Чернышевский, вероятно, подразумевает профес-
соров Зернова и Армфельдта, голосовавших в совете университета за допу-
щение женщин в университеты. По другим данным это были профессора
Анке и Мюльгаузен.
30 Из стихотворения Феофана Прокоповича (1681—1736), сподвиж-
ника Петра I, писателя и проповедника.
36 Начальные слова первой оды из 3-й книги Горация: «Я презираю
невежественную толпу и сдерживаю ее молчанием».
37 Здесь Чернышевский еще раз намекает на реакционные выступления
Б. Н. Чичерина и П. Н. Леонтьева против студенческого движения 1861—
1862 гг.
38 Чернышевский говорит здесь о правительственном запрещении цен-
зорам пропускать в печать возражения против упомянутой выше «Вступи-
тельной лекции» Чичерина.
39 Эта и следующая выдержки — видоизмененные строки из поэмы
«Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца
Калашникова» М. Ю. Лермонтова.
40 Из стихотворения Лермонтова «Договор».
41 Эта и следующая цитата взяты из стихотворения Лермонтова «Оправ-
дание». Вместо лермонтовских слов — «любовь безгрешная» подставлены
слова «речь тупоумная».
42 Строки из оперы Н. С. Краснопольского (1775—1830), «Леста или
днепровская русалка». Вторая строка видоизменена Чернышевским: вместо
слов «о князь ты мой драгой» поставлены слова «Чичерин дорогой».
43 Жеребцов Николай Арсеньевич (1807—1868) — публицист, автор
реакционной книги «Histoire de la civilisation en Russie» («История цивили-
зации в России», Париж, 1858), раскритикованной Н. А. Добролюбовым
в статье «Русская цивилизация, сочиненная Жеребцовым» (Полн. собр. соч.,
т. III и IV, М., 1936, 1937).
44 Безобразов Владимир Павлович (1828—1889) — вульгарный эконо-
мист, публицист, руководитель экономического отдела либерального жур-
нала «Век». В 1859 г. состоял в комиссии по устройству земских банков.
В 1861 г. печатал в журнале «Век» ( № № 25, 32, 34, 35, 36, 37, 38, 41)
«Письма из деревни» о ходе проведения крестьянской реформы 1861 года
в Дмитровском уезде Московской губ., либерально-охранительные.
45 Чернышевский имеет здесь в виду следующее место из первого письма
«Из деревни» В. Безобразова: «...В моих впечатлениях нет... ничего подхо-
дящего под рубрику «беспорядков в губерниях». Мои известия будут вообще
весьма успокоительного свойства...» и т. д.
46 Безобразов Николай Александрович (1816—1867) — публицист, один
из идеологов дворянской крепостнической «партии». На московских губерн-
ских дворянских выборах в январе 1862 года Н. Безобразов и другие пред-
ставители крепостнической «партии» выступали с дворянскими олигархиче-
скими конституционными требованиями.
47 «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля.
1010

48 Чернышевский имеет в виду редакционные статьи по университет-
скому вопросу в газете «Современная летопись» (1861, №№ 44, 45, 46, 47,
48, 49) журнала «Русский вестник».
49 Это предложение Костомаров высказал в статье «Еще об универси-
тетах...» («С.-Петербургские ведомости», 1861, 24 октября, № 261).
50 «С некоторыми из людей, чуждых университету» — то есть с пред-
ставителями революционной демократии.
01 Преувеличивая цифры, Чернышевский высмеивает болтовню либера-
лов по университетскому вопросу.
°2 «О существенной стороне дела» — то есть о том, что не только универ-
ситетские порядки, но вообще все порядки в Российской империи никуда не
годны и могут быть уничтожены только революционным путем.
5J Чернышевский иронизирует по поводу набивших публике оскомину
частых публичных «патриотических» чтений поэта А. Н. Майкова (1821—
1897) в 1861 и 1862 гг. в Петербурге.
54 Автором этого «Современного обозрения» был сам Н. Г. Черны-
шевский (см. т. IV иаст. изд., стр. 862—884).
55 Указание на Герцена, напечатавшего в № 44 «Колокола» от 1 июня
1859 г. свою статью «Very dangerous!!!»
56 Чернышевский высмеивает здесь верноподданническое стихотворение
А. Н. Майкова «Коляска» (1854), посвященное памяти Николая I, и
стихотворение того же автора «О том, как отставной солдат Перфильев по-
пал во вторичную службу» (Полн. собр. соч. А. Н. Майкова, приложение
к «Ниве», 1914, т. I, стр. 301—305).
57 Чернышевский говорит здесь о своей статье «Г. Магистр. Н. де-Безо-
бразов — псевдоним!»
Г. МАГИСТР Н. ДЕ-БЕ30БРА30В — ПСЕВДОНИМ!
(Стр. 71—77)
1 Чернышевский говорит о брошюре Н. А. Безобразова «Об усовершен-
ствовании узаконений, касающихся до вотчинных прав дворянства» (Бер-
лин, январь, 1858), и о содержащихся в ней предложениях автора по кре-
стьянскому вопросу. Основная мысль этих предложений точно воспроизво-
дится здесь Чернышевским. Ироническое отношение Чернышевского к ученой
степени Безобразова объясняется следующим: Н. А. Безобразов (1816—
1867), предводитель дворянства Петербургского уезда и камергер, титуло-
вал себя в своих брошюрах 50—60-х гг. по крестьянскому вопросу «ма-
гистром законоведения» и «членом императорского Вольно-экономического
общества», выступая не иначе как от имени «науки» и «закона». Француз-
ской частицей «de», приставленной к фамилии Безобразова, Чернышевский
высмеивал его аристократические тенденции.
2 Страхов Николай Николаевич (1828—1896)—философ-идеалист,
консервативный критик, публицист, сотрудник журналов бр. Достоевских
«Время» и «Эпоха». Речь идет о статье Страхова «Жители планет».
3 «Г. Чичерин, обнаружив в себе свойство Мономаха» — фигуральный
намек на выступления Чичерина, призывавшего к укреплению царской монар-
хии в интересах успешной борьбы с освободительным движением по примеру
киевского князя Владимира Мономаха (1053—1125), подавившего в начале
XII в. народное восстание.
4 «Г. Чичерин... сам оказался относящимся к временам хазарским и по-
ловецким» (то есть к времени VII—XII веков) — намек Чернышевского на
то, что Б. Чичерин был сторонником дикого насильственного подавления
прогрессивного движения 50—60-х гг. XIX в. в России, угрожавшего гос-
подству помещиков и самодержавия.
5 Называя Безобразова «варягом», «Синеусом», «великим магистром
Ливонского ордена», Чернышевский намекал на неоднократно высказывае-
1011

мую мысль о том, что царь и дворянство обращались с русским крепостным
крестьянством, как феодальные разбойники и грабители («варяги» и т. д.)
с завоеванными ими племенами, то есть как с рабами.
Ссылка Чернышевского на «Wörterbuch der littauschen Sprache» (Kö-
nigsberg, 1851) G. H. F. Nesselmann'a, разумеется, имеет иронический смысл.
6 Речь идет о статье «Уставная грамота» славянофила-публициста
Д. Ф. Самарина (1831 -1901). Чернышевский не совсем точно цитирует
здесь его статью, но правильно передает ее мысль.
7 В этой статье Чернышевский устанавливает, что между позициями
крепостника Н. Безобразова и умеренного либерально-дворянского славя-
нофила Д. Самарина, между позициями крепостников и либеральных поме-
щиков нет никакой принципиальной разницы в крестьянском вопросе. На
примере Д. Самарина Чернышевский показал, что славянофилы и вообще
либеральные помещики требовали взять с крестьян выкуп за их освобожде-
ние даже не в размере цены земли и вообще не с земли, а в сумме капита-
лизированного дохода с поместья, т. е. произвести выкуп на основе крепост-
ных отношений, чтобы обеспечить экономическое и политическое господство
помещиков в новых буржуазных пореформенных условиях.
«Либералы так же, как и крепостники, стояли на почве признания соб-
ственности и власти помещиков, осуждая с негодованием всякие революцион-
ные мысли об уничтожении этой собственности, о полном свержении этой
власти» (В. И. Ленин, Соч., т. 17, стр. 96).
«Последовательные демократы Добролюбов и Чернышевский справед-
ливо высмеивали либералов за реформизм, в подкладке которого было всегда
стремление укоротить активность масс и отстоять кусочек привилегий по-
мещиков, вроде выкупа и так далее» (В. И. Ленин, Соч., т. 19, стр. 55).
Не Чернышевский, а именно «либеральные» крепостники «полвека тому на-
зад говорили, что полная отмена привилегий помещиков не есть «лозунг дня»
для «масс» (В. И. Ленин, там же, стр. 54).
О РОСПИСИ ГОСУДАРСТВЕННЫХ РАСХОДОВ И ДОХОДОВ
(Стр. 78—89)
Чернышевский, анализируя бюджет царской России, показывает, что
тяжкие государственные повинности служили целям угнетения и эксплоата-
ции народа правящими верхами. Таким образом, Чернышевский даже сухие
цифры бюджета использует для революционной пропаганды, для доказа-
тельства того, что враждебный народу военно-полицейский аппарат монар-
хической деспотии держится на штыках и поэтому пожирает громадную долю
национального дохода.
1 Опубликованный бюджет имел название «Табель доходов и расходов
государственного казначейства на 1862 год, составленная по государствен-
ной росписи, высочайше утвержденной 22 января 1862 г.».
2 Военная служба продолжалась 25 лет. Солдаты набирались путем ре-
крутского набора. В рекруты брались лишь молодые люди податных сосло-
в и й — мещан и крестьян. Рекрутская повинность могла быть заменена де-
нежными взносами (рекрутские квитанции). Таким образом, военную службу,
как и все прочие повинности, отправляли лишь беднейшие слои населения.
3 Постойная повинность — обязанность принимать на жительство (на
постой) лиц воинского звания; подводная — предоставлять перевозочные
средства (подводы); дорожная — следить за исправностью дорог.
4 На фабриках и заводах России до освобождения крестьян в 1861 г.
господствовал в значительной мере крепостной труд. По данным, приводи-
мым Корсаком-Кольбом в «Руководстве к сравнительной статистике»,
число крестьян, занятых на фабриках, составляло: в 1834 г. (по 8-й ревизии-
переписи) 95 571 из всего числа крепостных в 22 305 998 человек — 0,33%,
1012

в 1852 г. (по 9-й ревизии) — 435 027 из всего числа крепостных в
21 845 762 чел. — 2%; в 1858 г. (по 10-й ревизии) 542 599 из числа крепост-
ных в 21 979 933 человека крепостных — 2,4%. Крепостные работали на по-
мещичьих фабриках в порядке отбывания барщины, кроме того, помещики
отдавали своих крестьян в наем на государственные и помещичьи фабрики
(«кабальные крестьяне»). В «Манифесте» 19 февраля 1861 года о «крестья-
нах, работающих на помещичьих фабриках и заводах», «приписанных к
частным горным заводам» и проч., говорится, что положение о них «при-
способлено к местным хозяйственным потребностям и обычаям» и что их
устройство потребует двухгодичного срока.
6 Данные взяты из Корсака-Кольба, стр. 221. К 1859 г. численность
войск уменьшилась до 850 000 человек.
6 У Корсака-Кольба сведения даются отдельно: генералов 387 и штаб-
и обер-офицеров 34 716, суммировано Чернышевским — 35 103.
7 Не указывая года, Реден в «Russlands Kraftelementen» определяет на-
туральные повинности в 20 236 000 р.
8 В «Табели» эта сумма 29 269 р. показана два раза — в приходе, по
статье «из экономических капиталов духовного ведомства» и в расходе — по
статье на содержание духовно-учебных заведений в западных губерниях.
Кроме того, числится поступлений от духовного ведомства: «с имений, при-
надлежащих духовенству в западных губерниях, и с капиталов оного 798 218».
Эта же сумма показана расходом «на содержание духовенства в западных
губерниях». Содержание же духовенства в остальных частях России произ-
водилось из специальных ассигнований — «по ведомству православного ду-
ховенства 4 661 097 р. 96 к.» и кроме того, отдельные ассигнования «на со-
держание православного духовенства в Грузии»; эта сумма не выделена, но
включена в общий расход по управлению Закавказским краем — 3 101 724 р.
9 В «Табели»—с 21 132 848 крестьян по 1 р. с каждого лица, всего
21 132 848 р. Вся подушная подать исчислена в сумме 28 258 861 р. 90 к.
10 Доходы хозяйственных предприятий отдельных ведомств или всей го-
сударственной казны.
11 Всего по приходу 4 096 164 р. 47 к. с 1 673 595 лиц.
12 Весь приход по этой статье 2 434 307 р. 76 к. с 2 463 890 лиц.
13 «С 166 218 семейств колонистов и других граждан, от 2 р. 67 к.
до 3 р. с каждого, всего 496 538 р. 56 к.», «С 46 402 дымов граждан и
однодворцев сибирских и западных губерний, платящих от 1 р. до 3 р. 15 к.,
всего 99 003 р. 11 к.» и др.
14 «На пенсии военным и гражданским чинам и их семействам
13 180 069 р. 123/4 к.».
15 «По военному ведомству» «106 575 892 р. 39 1/6 к.».
16 Заем, заключенный русским правительством в сумме 5 500 000 через
посредство петербургского банкирского дома Штиглиц и лондонского Бо-
нера на окончание постройки железной дороги от Москвы до Петербурга.
Из расходной части росписи (табели) видно, что по «ведомству путей сооб-
щений и публичных зданий, со включением строительных расходов», ассиг-
новано 9 126 213 р. 84 к. Таким образом, значительная сумма из этого займа
(около 5,5 миллиона рублей) пошла на покрытие дефицита по всей росписи.
17 В росписи они разбиты на отдельные поступления. Суммировано
Чернышевским.
18 В разделе «доходы экономические» в росписи есть и другие статьи,
В общей сумме эти доходы составляют 11 798 031 р. 69 к. Чернышевский
выделяет аренду имений и доходы металлургических заводов, как доходы, за-
меняющие оброк.
19 Фундушем в Польше назывался дар в пользу монастыря. Потом это
название укрепилось за всяким духовным имуществом. Поиезуитские фунду-
шовые имения — бывшие иезуитские имения. В 60-х гг. XVIII столетия поль-
ское правительство, изгнав иезуитов, конфисковало имения их в казну и за-
тем продало их частным лицам в ограниченную собственность, в кредит, по
1013

так называемому «эдукационному долгу», проценты с которого шли на со-
держание учебных заведений. После раздела Польши царское правительство
в 1807 г. повысило эдукационный долг на 25%, а также и размер процен-
тов, доведя его до 6%. Имения стали полной частной собственностью, вла-
дельцы которых обязаны были выплачивать долг и платить проценты. Не-
исправность платежей компенсировалась правом правительства наложить сек-
вестр (особый вид контроля с целью обеспечить поступление долга) на
имущество неисправного.
20 Основным способом взимания «винного акциза» (в этом названии
Чернышевский объединяет все виды «питейных» доходов) являлась так на-
зываемая откупная система. Система эта состояла в том, что продажа вина
(главным образом водки) и сбор акциза отдавались казною в частные руки.
Производство вина находилось в руках государства, частью в руках поме-
щиков, которые обязаны были поставлять вино казне. Откупщики пользо-
вались исключительным правом продажи вина потребителям. В 1861 г. вы-
работанный на казенных заводах и поставленный помещиками спирт в коли-
честве 18 941 679 ведер обошелся государству в 15 906 545 р., а получило
государство всех «питейных» доходов 128 300 000 р. Доходы по этой статье
росли беспрерывно. Так, например, с 1839 до 1843 г. они в среднем состав-
ляли по 44 1/2 млн. руб. в год, в 1859 г. казна получила 129 760 000 р.
и почти такую же сумму в 1860 г. Потребители водки заплатили, разумеется,
значительно больше, ибо, пользуясь правом производства водки из спирта,
откупщики накидывали на себестоимость от 10 до 15%. Отсутствие кон-
троля над продажей и соблюдением установленных цен позволяло откуп-
щикам продавать водку по значительно повышенным против установленных
ценам, которые иногда больше чем вдвое превышали установленные.
Утверждение Чернышевского, что «по винному акцизу взимание налога
посредством откупов заменится прямым взиманием налога через государст-
венных чиновников» основано на том, что с 1863 г. должен был вступить
в силу новый закон об установлении вольной продажи вина с уплатой ак-
циза по выдаче вина с заводов и патентного сбора за право продажи.
21 Соображения Чернышевского о подоходном налоге, как о «самом лег-
ком и самом справедливом источнике» для покрытия бюджетного дефицита
развиты им в «Примечаниях к Миллю», том IX настоящего издания,
стр. 665 и сл. Чернышевский совершенно справедливо указывает, что про-
грессивно-подоходный налог при соблюдении необлагаемого минимума осво-
бодит трудящиеся массы от непомерного налогового бремени и переложит
его на богатых людей. Приводимый ниже расчет с подоходным налогом в
Англии более подробно изложен в «Примечаниях к Миллю» в указанном
выше месте.
22 Налог на ренту, то есть на доходы земельных собственников от сдачи
земель в аренду, Чернышевский расценивает, как и другие виды подоходного
налога, с точки зрения облегчения налогового бремени трудящихся и пере-
ложения его на бездельников помещиков.
23 Суммировано Чернышевским.
24 В росписи 2 031 273 р. 06 к.
25 В росписи 54 296 187 р. 91 к. не только на уплату процентов, но
и на погашение долга.
ПИСЬМА БЕЗ АДРЕСА
(Стр. 90—116)
«Письма без адреса» обращены к Александру II. Это ясно из их содер-
жания.
В «Письмах» Чернышевский определяет отношение революционной де-
мократии («нашего круга») к крестьянской реформе 1861 года, раскрывает
перспективы дальнейшей борьбы за освобождение крестьян и другие обще-
1014

ственные и государственные преобразования. «Письма» предназначены слу-
жить той же цели, что и прокламация «Барским крестьянам», — подготовке
народной революции.
Обращение (к «милостивому государю») имело назначение придать
«Письмам» внешне благонамеренный вид, чтобы облегчить их напечатание.
Это обращение, благовидное по форме, имеет по существу явный антилибе-
ральный и антимонархический характер, характер противопоставления де-
мократической «партии» и ее программы царскому самодержавию («Мы не
ждем ваших одобрений», «ваш круг...» «вне» круга народа, «частицу» кото-
рого «составляет» революционная демократия. «Вы говорите народу: ты
должен итти вот как; мы говорим ему: ты должен итти вот так» и т. д.).
Пользуясь тонкой иронией, Чернышевский низводит Александра II до уровня
дворянского обывателя.
Обличая в «Письмах» крепостническую политику царизма, грабитель-
ский характер крестьянской реформы, дворянскую сущность царизма, Чер-
нышевский видит в самодержавии главного врага народа, направляя по
тактическим соображениям основной огонь на бюрократическую систему.
«Крепостное право было создано и распространено властью, всегдашним
правилом власти было опираться на дворянство...», крепостное право «было
только одним частным приложением принципов, на которых был устроен
весь прежний порядок». Реформою «изменены были [только] формы отношений
между помещиками и крестьянами с очень малым, почти незаметным изме-
нением существа прежних отношений». Обусловливая последнее «пристра-
стием» самодержавия «к дворянству», Чернышевский подчеркивает, что
«источником неизбежной неудовлетворительности» крестьянской реформы
является бюрократическая система самодержавия (ее «так устроил соб-
ственно бюрократический порядок»).
Последовательно развивая курс на подготовку крестьянской народной
революции, Чернышевский ставит перед «милостивым государем» альтерна-
тиву: или революция, или отказ от самодержавия (ср. В. И. Л е н и н , Гони-
тели земства и аннибалы либерализма, Соч., т. 5, стр. 51). Чернышевский
ясно понимал невозможность последнего и заявлял о неизбежности револю-
ции («Никто не в силах изменить хода событий»).
«Письма», напечатанные в 1874 году за границей, запрещались и пре-
следовались царской цензурой (сб. «Шестидесятые годы», М. — Л., 1940,
стр. 401).
Они были предметом изучения Маркса (см. «Архив К. Маркса и Ф. Эн-
гельса», т. XI, ИМЭЛ при ЦК ВКП(б), ОГИЗ — Госполитиздат, 1948) и
Ленина и оказали несомненное влияние на развитие революций русской Я
европейской общественно-политической мысли.
1 Чернышевский считал, что в начале 1862 г. народ еще не был готов
совершить революцию, но в нем уже начало пробуждаться революционное
сознание. Это сознание, по мнению Чернышевского, будет развиваться дальше
ходом самой борьбы крестьянских масс против помещиков и царского ре-
жима, революционным просвещением и организацией крестьян силами рево-
люционной демократии. Крестьянские волнения и восстания, пишет здесь
Чернышевский, развивают революционную ситуацию (передвигают «обще-
ство все дальше и дальше по одному направлению»).
Он так же, как и Добролюбов, «чувствовал, что его труды могущественно
ускоряют ход нашего развития, и он торопил, торопил время...» («Н. А. Д о б-
р о л ю б о в», т. VII наст. изд.).
2 Указание на корыстную эксплоататорскую политику дворянства и
самодержавия в отношении крестьянства, отстоявшего национальную неза-
висимость родины в войнах против интервентов. Прогрессивное историче-
ское значение того, что «внешние разорители» «были обузданы» россий-
скими народами, Чернышевский подчеркивал в статье «Суеверие и правила
логики» (т. V наст. изд.).
3 «Ожидаемая развязка» -- крестьянская народная революция,
1015

4 Слова Чернышевского о своем «страхе» перед крестьянской револю-
цией следует рассматривать только как подцензурный прием. Там, где он
мог писать свободно (напр. в «Дневнике»), он неоднократно говорил, что
его не испугала бы революция, не испугали бы мужики с топорами и т. д.
Да и здесь Чернышевский ясно высказывается за народную революцию
(«выиграл бы народ чрез независимое от нас занятие националь-
ными делами больше, чем от продолжения наших хлопот о нем»; «ничьи по-
сторонние заботы не приносят людям такой пользы, как самостоятельное
действование по своим делам»). Чернышевский и его революционно-де-
мократический лагерь планомерно и систематически подготовляли
революцию, приурочивая свои надежды на всероссийское восстание к весне
1863 г.
5 Говоря о своей мнимой «измене народу», Чернышевский, по свойствен-
ной ему подцензурной литературной манере, едко иронизирует над царским
правительством, крепостниками и либералами, неоднократно предававшими
интересы народа.
6 Чернышевский говорит здесь о том, что в 1860—1862 гг. он по при-
чине цензурных запрещений не выступал со специальными статьями по
крестьянскому вопросу. Однако в своих произведениях на другие темы он
неоднократно касался крестьянского вопроса, писал о необходимости унич-
тожения царского режима и крепостничества. См., например, его статьи «По-
лемические красоты», «Опыты открытий и изобретений», «Г. Магистр Н. де-
Безобразов — псевдоним!» и др.
7 Речь идет о «допущении» царским правительством обсуждения в пе-
чати пореформенных поземельных отношений между помещиками и крестья-
нами и политических и гражданских реформ. Эти уступки оценивались тогда
в либеральных кругах как «признак» расширения свободы печати и желания
царского правительства прислушаться к общественному мнению по вопро-
сам преобразований в России.
Чернышевский оказался прав, считая обманчивыми признаки улуч-
шения положения литературы в связи с некоторым ослаблением цензурного
гнета.
8 Терминологическая неточность: по «Положению» и манифесту 19 фев-
раля 1861 г. «Крестьяне, вышедшие из крепостной зависимости, но состоя-
щие в обязательных поземельных отношениях к помещикам, именуются вре-
менно-обязанными крестьянами», а не «срочно-обязанными», как именова-
лись они в официальных документах и журналистике 1858—1860-х гг. и как
их называет Чернышевский здесь и в прокламации «Барским крестьянам».
Об этом см. Нечкина М. В., «Чернышевский в годы революционной ситуа-
ции», «Исторические записки», т. 10, М., изд-во Акад. наук СССР, 1941,
стр. 26—27.
9 Намек на крестьянское и студенческое движение 1861 г. и подавле-
ние его царскими войсками.
10 Чернышевский здесь говорит о польском национально-освободительном
и революционно-демократическом движении против царизма 25 и 27 фев-
раля, 8 апреля и 14 октября 1861 г.
11 В этих словах Чернышевского содержится указание на известное
публичное заявление Александра II во время приема им предводителей мос-
ковского дворянства 30 марта 1856 г. о том, что «рано или поздно, надобно
приступить к изменению крепостного права, и что надобно, чтобы оно на-
чалось лучше сверху, нежели снизу» (см. Н. Г. Ч е р н ы ш е в с к и й , Полн.
собр. соч., т. IV, СПб, 1906, стр. 289). По поводу этого заявления Але-
ксандра II В. И. Ленин писал: «Крестьянские «бунты», возрастая с каждым
десятилетием перед освобождением, заставили первого помещика, Александра
II, признать, что лучше освободить сверху, чем ждать, пока свергнут снизу»
(Сoч., т. 17, стр. 95).
12 «Царское правительство, ослабленное военным поражением во время
Крымской кампании и запуганное крестьянскими «бунтами» против поме-
1016

щиков, оказалось вынужденным отменить в 1861 году крепостное право»
(История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), краткий
курс, Госполитиздат, 1938, стр. 5).
13 Эту подцензурную мысль Чернышевского, разоблачающую либераль-
ный реформизм, К. Маркс разъясняет так: «на штопках не выедешь...»
(назв. «Архив», стр. 7).
14 Очевидно подразумеваются слухи о недовольстве дворянства цирку-
ляром министерства внутренних дел от мая 1858 г. о началах реформы уезд-
ного управления, которые дворянство оценило как попытку подчинения
своего самоуправления правительственной администрации на местах, и по-
становление тверского губернского дворянского комитета от февраля 1859 г.
о необходимости либеральных земских преобразований в стране.
15 Чернышевский здесь имеет в виду заявление Александра II во время
его путешествия по России с 10 августа по 20 октября 1858 г. представи-
телям дворянства разных губерний о том, что самодержавию и дворянству
«в действиях [по крестьянскому вопросу] разойтись нельзя», и последующие
заявления такого же рода. (Об этом см. Н. Г. Ч е р н ы ш е в с к и й , Полн.
собр. соч., т. IV, СПб., 1906, стр. 289 и след.)
16 Здесь и ниже содержится намек на необдуманное («на авось») ведение
подготовки крестьянской реформы царским правительством, которое периоди-
чески становилось перед вопросом: «как ее довершить» (Н. П. С е м е н о в ,
Освобождение крестьян в России в царствование императора Александра II,
СПб., 1889, т. II, стр. 127—128 и др.). Попутно Чернышевский опровер-
гает и утверждение Б. Н. Чичерина во «Вступительной лекции» (см. при-
меч. 8 к статье «Опыты открытий и изобретений»), где в защиту самодер-
жавия сказано, что: «Преобразования... совершаются обдуманно...» и т. д.
17 Чернышевский говорит здесь о подавлении отрядами царских войск
крестьянских выступлений в селах Черногай и Кандеевка, Пензенской губ.,
10 и 18 апреля 1861 г., в сел. Бездна, Казанской губ., 12 апреля 1861 г.
и других местах России.
13 Здесь и далее подразумеваются, видимо, требования тверского ли-
берального дворянства от 3 февраля 1862 г. Им Чернышевский не прида-
вал большого значения. Отличая их от требований дворянской олигархиче-
ской оппозиции самодержавию и относя их к «общему стремлению», он
намекает на то, что «сильнее были эти желания» у революционной демокра-
тии. Если бы последняя имела легальные возможности, говорит Чернышев-
ский, она высказалась бы «с большею решимостью». Он ясно видел
принципиальное отличие своих демократических требований от требований
либералов-реформистов. Последние в вопросе о выкупе он прямо называет
сословно-дворянскими. В статье «Г. Магистр Н. де-Безобразов — псевдо-
ним!» он пишет, что в требованиях по крестьянскому вопросу между крепо-
стниками и либералами принципиальной «разницы... нет никакой», что у тех
и у других «польза народа служит... только прикрытием хлопот о пользе
князя». В статье «Опыты открытий и изобретений» Чернышевский уже
прямо показывает переход части либералов в лагерь реакции.
19 Речь идет о представителях феодальной реакции, крайних крепост-
никах, недовольных освобождением крестьян, составлявших оппозицию пра-
вительству справа. Они требовали в 1859—1862 гг. ограничения самодержа-
вия олигархической дворянской конституцией.
20 Чернышевский выступал против выкупа крестьянской земли и кре-
стьян у помещиков (см. его работы по аграрному вопросу в т. V, а также
«Барским крестьянам», т. VII и «Пролог», т. XIII наст. изд).
20a Это подцензурное место К. Маркс раскрывает так: «Этих стремле-
ний — быстро разрастающихся — не подавить никакими карательными меро-
приятиями» (назв. «Архив», стр. 10).
21 Программа, о которой говорит Чернышевский, — это три выпуска
прокламации «Великорусс», появившиеся в 1861 г. («Процесс Н. Г. Чер-
нышевского, Архивные документы». Редакция и вступительная статья
H. А. Алексеева, Саратов, 1939, стр. 11).
1017

22 Имеются в виду студенческие сходки 17 сентября — 30 декабря
1861 г. и студенческая демонстрация 25 сентября 1861 г. против усиления
реакционного режима в университетах.
23 Речь идет о слухах относительно готовящихся требований либераль-
ного дворянства по вопросам реформ администрации, суда и гражданских
законов на предстоявших в 1862 году в ряде губерний дворянских собраниях.
24 Эти и другие события 1861—1862 гг. В. И. Ленин оценивал как
условия революционной ситуации: «при таких условиях самый осторожный
и трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне
возможным и крестьянское восстание — опасностью весьма серьезной» (Соч.,
т. 5, стр. 27). Под влиянием ее и были написаны эти «Письма».
25 Точно: «Первое издание материалов редакционных комиссий для со-
ставления положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости»,
чч. I—XVIII, СПб., 1859—1860. (Далее везде, за некоторыми исключе-
ниями, оговоренными нами, Чернышевский цитирует часть 1 - ю этого «Пер-
вого издания материалов» или ссылается на него.)
26 Редакционные комиссии для составления общего положения о кре-
стьянах, выходящих из крепостной зависимости (17 февраля 1859 г.—
10 октября 1860 г.). Фактически была одна редакционная комиссия, соста-
вившая не только общие, но и местные положения.
27 Первым председателем редакционной комиссии был генерал-адъютант
Яков Иванович Ростовцев (1803—1860), ставленник Александра II.
28 Речь идет об извлечениях из писем Ростовцева Александру II за
август — сентябрь 1858 г. и его статье «Ход и исход крестьянского вопроса»
(См. «Второе издание материалов редакционных комиссий...», т. I, кн. 1-я).
29 Виардо-Гарсиа Полина (1821—1910) — французская певица.
30 «Главный комитет» — Главный комитет по крестьянскому делу
(8 января 1858 г.— 14 января 1861 г.).
31 «Высочайше утвержденные его императорским величеством 19 фев-
раля 1861 г. Положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависи-
мости», СПб., 1861.
32 Точно: «Приложения к трудам редакционных комиссий для состав-
ления положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости. Све-
дения о помещичьих имениях», тт. I—VI, СПб., 1860.
В ИЗЪЯВЛЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ. ПИСЬМО К Г. 3—НУ.
(Стр. 117—124)
1 Статья журналиста Зарина Е. Ф. (1829—1892) «Небывалые люди»
напечатана в №№ 1 и 2 «Библиотеки для чтения» за 1862 г. В той части,
которая помещена в № 1, находится чрезвычайно резкая характеристика
только что умершего Н. А. Добролюбова.
2 Вот точное выражение Зарина: «...При всей плодовитости статей — бова,
в них была плохая пожива для мысли. Еще менее в них было того
свободолюбивого чувства, которое так умел воспитывать всегда пламенный
и всегда равно глубокий в своей любви и ненависти Белинский, и которое,
говоря вообще, с таким искусством умеет поддерживать тот, кого мы —
если только не ошибаемся — почитаем учителем — бова и в ком апатия и
монотонность, умственная и нравственная неразвитость находят такого энер-
гичного ненавистника».
3 Зарин в статье «Повальное недоразумение» («Библиотека для чте-
ния», 1861, № 8) выступил на защиту Чернышевского ввиду начавшейся
против него бешеной журнальной травли. Автор указывает, что в своей
вражде к Чернышевскому либеральные писатели приобретают себе едино-
мышленников в лагере крайней реакции. Свое отношение к литературной
деятельности Чернышевского Зарин резюмировал в таких словах: «Указать по-
именно на заслуги других наших публицистов теперешнего времени было бы дело
1018

не легкое..., но не видеть того, что сделал Чернышевский для русской литера-
туры, а через нее и для общественного смысла, можно только при одном усло-
вии, именно: нарочно отворачивая лицо, чтобы не видеть того, что неприятно».
4 Умаление своей роли и роли Белинского в формировании мировоззре-
ния Добролюбова и в развитии русской общественной мысли объясняется
полемическими целями. Материалы биографии Добролюбова свидетель-
ствуют о том, что он еще в семинарии глубоко изучил основные произведе-
ния Герцена и Белинского и под их воздействием пришел к революционным
взглядам. Сам же Чернышевский в своем гениальном труде «Очерки раз-
вития гоголевского периода» с горячей любовью освещал роль и значение
Белинского в развитии русской литературы и общественной мысли и назы-
вал его своим учителем. Этот капитальный труд, напечатанный в «Совре-
меннике» за 1855—1856 гг., равно как и диссертация Чернышевского «Эс-
тетические отношения искусства к действительности», вышедшая в 1855 г.,
оказали также большое влияние на Добролюбова.
5 «Книжный вестник», 1861, № 22.
6 Разумеется, нельзя допустить, чтобы при разделении труда по жур-
налу, которое произошло между Чернышевским и Добролюбовым, в самом
деле играли роль соображения Чернышевского о «невыгодности» для него
сравнений с Добролюбовым.
7 Тюрго Роберт-Жак (1727—1781) — французский государственный
деятель, экономист-физиократ.
8 Очевидно, имеется в виду Муравьев Сергей — преподаватель Казан-
ского университета, автор книги «Тюрго. Его учение и административная дея-
тельность» (1858).
9 Первое публичное чтение в пользу «Общества для пособия нуждаю-
щимся литераторам и ученым» происходило 10 января 1860 г. На этом чте-
нии Тургенев произнес речь «Гамлет и Дон-Кихот».
10 Соллогуб Владимир Александрович (1814—1882) — беллетрист и
драматург, автор повестей: «Аптекарша» (1841), «Тарантас» (1845) и др.
11 Львов Николай Михайлович (1821—1872) — драматург, редактор
журнала «Весельчак». Из комедий H. M. Львова в свое время пользовались
успехом проникнутые дешевым либерализмом его обличительные произведе-
ния «Свет не без добрых людей» (1857) и «Предубеждение, или не место
красит человека, а человек место» (1858). Очень едкий разбор второй из этих
комедий, герой которой из либеральных побуждений идет в становые при-
става, был написан Н. А. Добролюбовым.
12 Взбешенный Зарин ответил Чернышевскому наполненной исступлен-
ной бранью статьей «Лесть живому в поругание над мертвым» («Библиотека
для чтения», 1862, март). О статье «В изъявление признательности» см.
также письмо Чернышевскому Некрасова от февраля 1862 г., напечатанное
за № 425 в X т. Собр. соч. последнего.
САМОЗВАННЫЕ СТАРЕЙШИНЫ
(Стр. 124—135)
1 Славянофильская книжка «К сербам. Послание из Москвы» была из-
дана в Лейпциге Францем Вагнером в начале 1860 г. (печаталась в типогра-
фии Бера и Германа). Автором «Послания» был славянофил А. С. Хомя-
ков (1804—1860). Подписавшие брошюру в большинстве—виднейшие пред-
ставители кружка славянофилов. — Кошелев Александр Иванович (1806—
1883) — участник подготовки крестьянской реформы, откупщик, автор ме-
муаров.— Беляев Иван Дмитриевич ( 1 8 1 0 — 1 8 7 3 ) — близкий к славяно-
филам профессор Московского университета по истории русского законода-
тельства.— Елагин Николай Васильевич (1817—1891) — духовный писа-
тель, цензор. — Самарин Юрий Федорович (1819—1876) — публицист.—
Бессонов Петр Алексеевич (1828—1898) — профессор славяноведения в
1019

Харьковском университете. — Аксаков Константин Сергеевич (Î817—
1860) — поэт, критик и публицист, один из основоположников славяно-
фильства.— Бартенев Петр Иванович (1829—1912) — историк и библио-
граф.— Чижов Федор Васильевич (1811 —1877) — славянофильствующий
предприниматель.
2 В начале 1859 г. сербская скупщина низложила князя Александра
Карагеоргиевича и возвела на престол Милоша Обреновича, глубокого ста-
рика, бывшего уже верховным князем Сербии в 1817—1839 гг. О позиции,
занятой в сербском вопросе славянофилами, и о предательской роли Милоша
Обреновича см. прим. 1 к статье «Возвращение князя Милоша Обреновича»,
(Н. Г. Ч е р н ы ш е в с к и й , т. V наст, изд., стр. 944—945).
3 Шафарик Павел-Иосиф (1795—1861) — чешский ученый, один из
основоположников сравнительного метода изучения славянской филологии,
этнографии и истории, сторонник объединения славян.
4 Стефан Душан—царь сербский в 1335—1355 гг.
5 Древнеславянские божества.
6 Святополк I (ок. 980—1019) — киевский князь, за жестокость и пре-
ступления прозванный Окаянным. В борьбе с другими князьями-феодалами
за великокняжеский престол убил своих братьев Бориса и Глеба. В 1017 г.
потерпел поражение и бежал в Польшу.
7 Иннокентий III — папа римский с 1198 по 1216 г. — Альбигойцы —
одна из распространенных в южной Франции религиозных сект, получившая
свое название от г. Альби. В 1209 г. Иннокентий III объявил крестовый по-
ход против альбигойцев, которые после длительной и кровопролитной борьбы
были истреблены.
8 Альба Фернандо, герцог (1507—1582)—испанский полководец, пы-
тавшийся подавить беспощадным террором национальное движение в Ни-
дерландах.— Филипп II (1527—1598) — король Испанский, Неаполя и
Сицилии, с 1555 г. — король Испании и Нидерландов. Известен жестокими
религиозными преследованиями и покровительством инквизиции.
9 Речь идет об участии английского поэта Байрона в восстании греков
против турецкого владычества в 1824 году.
10 Социниане — религиозная секта XVI—XVII вв., возникшая и больше
всего распространившаяся в Польше, а оттуда перешедшая в литовско-рус-
ские земли. Имя свое социниане получили от Фавста Социна. В 1658 г.
польский сейм постановил изгнать социниан из Польши; после того их уче-
ние имело распространение в Пруссии, Голландии и Англии.
11 Грейг Самуил Карлович (1736—1788)—русский адмирал или Алек-
сей Самуилович (1775—1845)—адмирал.
12 Торквемада (1420—1498) — испанский инквизитор, религиозный
фанатик, проявлявший необычайную жестокость в борьбе с «еретиками».
13 Персонажи из произведений Гоголя «Старосветские помещики» и
«Как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем».
ФРАНЦУЗСКИЕ ЗАКОНЫ ПО ДЕЛАМ КНИГОПЕЧАТАНИЯ
fCrp. 136—167)
Статья посвящена цензурной реформе 1859—1862 гг.
Внешним поводом для написания этой статьи послужило правительствен-
ное «пожелание», чтобы журналистика на своих страницах «несколько ближе
ознакомила публику» историческим, теоретическим и сравнительным образом
с вопросами законодательства о печати европейских государств и сообщила
государственной комиссии по преобразованию цензуры «свои мысли и сообра-
жения» по ее плану деятельности.
Чернышевский, как писал об этой статье министр внутренних дел ми-
нистру просвещения, выставил «в невыгодном свете ту цель, какую имеет пра-
вительство в виду, предполагая издать новые постановления о цензуре, и
1020

может заранее поселить в читателях предубеждение против мер, какие будут
приняты в этом отношении...» (цит. по У с о в у П. С, «Вестник Европы»,
1882, т. III, стр. 153, см. также стр. 151—152).
Но у Чернышевского сказано больше: подлинные цензурные преобразо-
вания в России возможно совершить не путем царской реформы, а посред-
ством революции. Он указывает прогрессивной части общества и журнали-
стики, что от ее участия в цензурной реформе «ровно ничего не вышло бы».
Статья эта, завершающая ряд произведений Чернышевского по дан-
ному вопросу («Вопрос о свободе журналистики во Франции», «Упрек и
оправдание» (т. V), «Записка редакции журнала «Современник» [о преобра-
зовании цензуры] и др.), оказавших революционное влияние на русскую жур-
налистику, послужила одним из поводов для приостановки правительством
издания «Современника» на 8 месяцев (см. сб. «Шестидесятые годы...», М.,
1940, стр. 421, В. Е в г е н ь е в - М а к с и м о в, «Современник» при Черны-
шевском и Добролюбове», Л., 1936, стр. 513—514).
1 Речь идет об учрежденной по повелению Александра II от 8 марта
1862 г. «Комиссии для пересмотра, изменения и дополнения постановлений по
делам книгопечатания», под председательством статс-секретаря кн.
Д. А. Оболенского, из членов: тайного советника Цэе, акад. Веселов-
ского, действит. статского советника Воронова и проф. Андриевского («Пре-
образование цензурного управления», «С.-Петербургские ведомости», 1862,
13 марта, № 55).
2 Обе эти выдержки, приводимые Чернышевским, видимо, взяты им не
из объявления об учреждении «Комиссии для пересмотра, изменения и до-
полнения постановлений по делам книгопечатания», которое было сделано в
официальном правительственном заявлении о «преобразовании цензурного
управления», а из официального извещения о первом заседании этой комис-
сии и общем плане ее работы (см. «Комиссия по делам книгопечатания»,
«С.-Петербургские ведомости», 1862, 23 марта, № 64), из которого он пере-
писал также искаженное название комиссии.
3 Старшую линию династии Бурбонов возглавлял с 30-х гг. XIX в.
гр. Шамбор, претендовавший на французский престол.
4 Наряду с цензурой и залогом одно из средств нажима на демократи-
ческую печать.
6 Речь идет об убийстве ремесленником Лувелем герцога Беррийского,
племянника наследника короля Людовика XVIII, совершенном 13 февраля
1820 г. в Париже.
6 Деказ Эли (1780—1860) — герцог, в 1814 г. примкнул к Бурбонам и
вскоре приобрел большое влияние на Людовика XVIII. С 1815 г. префект
парижской полиции, затем — министр полиции. С 1818 г. министр внутрен-
них дел. В 1719—1820 гг. президент государственного совета.
7 См. некоторые выдержки из закона 9 сентября 1835 г. в статьях «За-
коны о печати во Франции (Исторический очерк)» журнала М. Достоевского
«Время», 1862, №№ 5—6, стр. 174—179 и др.
8 Здесь говорится о покушении Фиески и двух его сообщников, фран-
цузских мелкобуржуазных демократов-республиканцев на жизнь Луи-Фи-
липпа I Орлеанского (которого здесь Чернышевский именует Людовиком-
Филиппом), совершенном 28 июля 1835 г. в Париже.
9 Людовик-Наполеон Бонапарт, впоследствии Наполеон III.
10 Представителю младшей линии династии Бурбонов или Орлеанско-
го дома, гр. Парижскому. О династической борьбе во Франции см. статью
Чернышевского «Вопрос о свободе журналистики во Франции», т. V
наст. изд.
11 Государственный переворот президента Луи-Наполеона Бонапарта:
ликвидация республики и установление Второй империи во Франции.
12 Подробнее об отношении Чернышевского к декрету 17 февраля 1852 г.
см. в его статье «Вопрос о свободе журналистики во Франции», т. V, и поли-
тическое обозрение «Январь 1860 г», т. VIII наст. изд.
1021

13 Покушение итальянца Феличе Орсини на убийство Наполеона III как
противника освобождения Италии, происшедшее 14 января 1858 г., окончи-
лось неудачей, и Орсини с своими друзьями был казнен.
НАУЧИЛИСЬ ЛИ?
(Стр. 168—180)
Автором статьи «Учиться или не учиться?» в «С.-Петербургских ведо-
мостях», 1862 г., № 92, подписанной: «Б», был некий Аркадий Васильевич
Эвальд (1834—1898), учитель городского училища в Петербурге. Под раз-
ными псевдонимами и под своим именем он писал в «Отечественных запи-
сках», «С.-Петербургских ведомостях», «Голосе», «Всемирной иллюстрации»,
«Историческом вестнике». Редактировал «Улей» (1881), «Всеобщую газету»,
(1883—1886) и другие мелкие издания. Был автором нескольких историче-
ских романов («Воспитание льва», «Император Византии»). В статье «Учить-
ся или не учиться?» он резко нападал на русское студенчество. По его мне-
нию, студенчество в 1861 г. само отказалось учиться и содействовало закры-
тию Петербургского университета. Сорвавши лекцию Костомарова, оно погу-
било якобы «вольный университет», открытый в городской думе. Русская
студенческая молодежь — это кучка неучащихся протестантов, находящаяся
в руках посторонних университетам коноводов и подстрекателей. Как говорит
М. А. Антонович в своих воспоминаниях («Минувшие годы», 1908, V—VI),
в редакции «Современника», как и вообще в литературных кругах, были уве-
рены, что статейка «Петербургских ведомостей», целиком перепечатанная в
«Северной пчеле» (№ 120), имеет чуть ли не официальный характер, исходя
из министерства народного просвещения. Поэтому Чернышевский и решился
выступить против нее с резким возражением и вызвать автора на словесное
объяснение. Узнав, что автор — безвестный учитель и мелкий литератор, Чер-
нышевский острил и смеялся над собою по поводу такого разочарования, но
дело уже было начато, и нужно было его продолжать. По словам Антоновича,
Николай Гаврилович, встретясь с Эвальдом в его квартире, сказал ему:
«Г. Эвальд, если бы я был знаком с вами раньше, то не начал бы этой исто-
рии, и я очень жалею, что не знал вас раньше, потому что иначе я не стал бы
лично разубеждать вас в ваших мыслях, выраженных в вашей статье». Разу-
меется, Антонович не мог через много лет передать слов Чернышевского во
всей точности, но общий смысл их вполне правдоподобен. Статья Эвальда
вызвала и другое возражение: П. Л. Лавров поместил в тех же «С.-Петер-
бургских ведомостях», № 104, статью «Учиться, но как?» Кроме того, в га-
зете «Русский мир», № 20 был помещен протест против статьи Эвальда с
подписью «Старый студент».
1 В связи с назначением министром народного просвещения А. В. Го-
ловнина в литературных кругах распространялись иллюзорные надежды
насчет долженствующих последовать цензурных облегчений. Этому способ-
ствовало то, что в январе 1862 г. Головнин обратился к редакторам перио-
дических изданий с предложением представить ему свое мнение о необхо-
димых преобразованиях по цензурной части. Чернышевский относился к этим
упованиям скептически.
2 Очевидно, Чернышевский имел здесь в виду циркуляр министра на-
родного просвещения Ковалевского от 30 декабря 1860 г., вводивший пра-
вила строгого наблюдения за воскресными школами. Поводом к его изданию
послужила записка шефа жандармов Долгорукова, представленная в декабре
1860 г. царю и переданная по распоряжению последнего Ковалевскому. Со-
держание этих документов дано в статье М. К. Лемке «Дело воскресников»
(«Очерки освободительного движения шестидесятых годов», СПб., 1908,
стр. 403—406). Начавшееся с конца 1860 г. преследование воскресных школ
закончилось закрытием 10 июня 1862 г. всех воскресных школ «впредь до
преобразования означенных школ на новых основаниях».
1022

3 «Правила для Санкт-Петербургского университета» («С.-Петербургские
ведомости», 1861, № 213).
4 По правилам, введенным в мае 1861 г., университетское начальство
могло освобождать от платы за обучение только по два студента на каждую
губернию, входившую в состав учебного округа. Согласно этим правилам, в
Петербургском университете могло быть освобождено от платы лишь 12 че-
ловек, в то время как до введения правил освобождалось значительное боль-
шинство студентов.
° 24 сентября Петербургский университет был закрыт. 25 сентября
студенты, собравшиеся около университета, устроили демонстративное ше-
ствие на Колокольную улицу, к квартире попечителя учебного округа гене-
рала Филипсона и затем вместе с ним вернулись в университет для объяс-
нений. В шествии участвовало около 300 человек.
6 В ночь на 26 сентября было арестовано 26 студентов — в том числе и
депутаты, выбранные для переговоров с Г. И. Филипсоном: Н. Утин, Михаэ-
лис, Ген, Покровский, Орлов и др.
7 Эвальд принял это предложение, и «диспут» между ним и Чернышев-
ским состоялся 30 мая 1862 г. в квартире Эвальда. Свидетелями со сто-
роны Чернышевского были Г. 3. Елисеев и М. А. Антонович, со стороны
Эвальда — публицист В. Д. Скарятин и юрист (впоследствии известный
адвокат) А. В. Лохвицкий. Эвальд, рассказывая в своих воспоминаниях об
этом диспуте, исказил факты («Исторический вестник», 1895, XII, 723—739).
Необходимым дополнением к этим воспоминаниям является статья Антоно-
вича «Материалы для биографии Николая Гавриловича Чернышевского»
(«Минувшие годы», 1908, V—VI, 330—343). По свидетельству Антоно-
вича, у которого сохранились протоколы собрания, Эвальд по вопросу об ин-
циденте 8 марта на лекции Костомарова собственноручно написал: «Выслу-
шав доводы господина Чернышевского, я, нижеподписавшийся, убедился
в том, что не господа студенты участвовали в прекращении публичных
лекций. Аркадий Эвальд». Таким образом, он полностью признал свое пора-
жение.
8 В декабре 1861 г. была организована комиссия для пересмотра уни-
верситетского устава под председательством Егора Федоровича Брадке
(1796—1862), попечителя дерптского учебного округа с 1854 г. Первое за-
седание этой комиссии состоялось 7 декабря 1861 г. (А. В. Н и к и т е н к о ,
«Записки и Дневник», II, СПб., 1905, стр. 60—62). Эту комиссию и имел
в виду Чернышевский. Заметка Герцена о том, что Брадке отказался вводить
новые правила в Дерптском университете, помещена в «Колоколе», лист 113
(«Брадке и Левшин»).
9 Здесь Чернышевский в осторожных выражениях говорит об инциденте
с профессором Павловым. — Павлов Платон Васильевич (1823—1895) — про-
фессор Киевского университета по кафедре русской истории с 1847 по 1859 г.,
первый организатор воскресных школ в России. В 1859 г. переехал в Петер-
бург, читал лекции в университете, работал в воскресных школах. 2 марта
1862 г. на публичном вечере в доме Руадзе он произнес речь о тысячелетии
России. Хотя текст ее был предварительно процензурован, тем не менее за
эту речь, произведшую громадное впечатление на слушателей, Павлов был
арестован и 6 марта выслан в Ветлугу. Тогда среди молодежи возникло ре-
шение, чтобы профессора, читавшие публичные лекции в городской думе
после закрытия университета, отказались от продолжения лекций в виде про-
теста против расправы с Павловым. На этой почве и разыгралась 8 марта
история с Н. И. Костомаровым (М. К. Л е м к е , Дело профессора Павлова
в «Очерках освободительного движения шестидесятых годов», СПб., 1908,
стр. 17—13; Н. В. Ш е л г у н о в , Воспоминания, 1923, стр. 159;
Л. Ф. П а н т е л е е в , Из воспоминаний прошлого, СПб., стр. 2 9 7 и сл.).
10 Собрание происходило в квартире Спасовича. Лекторы были созваны
студенческим комитетом, представители которого спросили собравшихся, счи-
тают ли они возможным продолжать лекции после высылки Павлова (коми-
1023

тет, по словам Пантелеева, уже заранее решил прекратить лекции, но Депу-
таты его не должны были говорить об этом решении). Часть лекторов —
Стасюлевич, Утин, Спасович, Костомаров — решительно возражали против
прекращения лекций, но огромное большинство лекторов высказалось за пре-
кращение, причем предварительно было постановлено, что решение большин-
ства обязательно для меньшинства. Костомаров не остался до конца заседа-
ния, и решение принималось без него. Оповещение публики о прекращении
лекций было возложено собранием на студенческий комитет.
11 В реакционных и либеральных кругах господствовало убеждение, что
студентов возбуждают и направляют со стороны. Например, профессор
А. И. Никитенко занес в свой дневник: «Молодым людям должно быть от-
пущено их увлечение; особенно, если окажется, как то более чем вероятно,
что их подстрекали со стороны... Кажется, не подлежит сомнению, что сту-
денты — ягнята, которых направляют сторонние силы — не настоящие па-
стухи, а волки в пастушечьем платье» («Записки и Дневник», П. 30—40).
Одним из самых главных революционных коноводов студенчества молва на-
зывала Н. Г. Чернышевского, и полиция настойчиво, но безуспешно стара-
лась установить его связи со студенчеством. Во время процесса в сенате
Чернышевскому пришлось оправдываться по обвинению в руководстве сту-
денческим движением.
12 Чернышевский в шуточной форме употребляет слова, с которыми в
России XVIII в. тайная полиция подвергала аресту лиц, подозреваемых в го-
сударственных преступлениях. — «Партия действия» — партия буржуазных
радикалов в Италии в период национального объединения, видевшая основ-
ные национальные силы не в крестьянстве, а в либеральном дворянстве и
буржуазии. — Превратиться в «партию действия» — в данном случае в устах
Чернышевского значило предать интересы народа.
13 Статья Чернышевского «Научились ли?» явилась последней из его
публицистических статей, увидевших свет до его ареста. Она вызвала в ли-
тературе многие отклики. В «Северной пчеле», №№ 142 и 143, появились
передовицы, в которых редакция старалась оправдать себя в перепечатке
статьи Эвальда. Явно для смягчения общественного мнения газета перепеча-
тала на своих столбцах целиком и статью Лаврова «Учиться, но как?» (см.
№ 137). В № 107 московской рептильной газеты «Наше время» Н. Ф. Пав-
лов поместил о статье Чернышевского обширную и резкую передовицу, напи-
санную по заказу министра внутренних дел Валуева. Министр народного
просвещения Головнин делал о статье Чернышевского доклад самому царю;
Александр II приказал ему отдать по цензуре распоряжение, чтобы впредь
обвинения и оправдания студентов Петербургского университета допуска-
лись в печати только «в самых умеренных выражениях». Затем последовало
и полное запрещение помещать статьи на эту тему (А. И. Г е р ц е н , Сочи-
нения, т. XV, стр. 224—225, примечание).
БЕЗДЕНЕЖЬЕ
(Cтp. 181—192)
Статья «Безденежье» представляет собой первую главу задуманной Чер-
нышевским большой работы о денежном обращении. В архиве Чернышевского
обнаружено мной начало главы II статьи, которое приводится в настоящем
томе как приложение. Таким образом, работа осталась незаконченной, надо
полагать, в связи с усиленной политической деятельностью Н. Г. Чернышев-
ского в первой половине 1862 года и последовавшим затем арестом его цар-
скими властями в июле 1862 года. Но уже из первой главы, а также из на-
чала второй видно, что Чернышевский ставит проблему денежного обраще-
ния не абстрактно, а применительно к России, как проблему, разрешение
которой имеет очень важное значение для хозяйственного развития страны.
Чернышевский предостерегает от увлечения чрезмерным выпуском бумаж-
1024

ных денег, справедливо расценивая подобное финансовое мероприятие, как
не только не достигающее цели, но и вредно отражающееся на благосостоянии
трудящихся масс. Судя по содержанию первой главы, Чернышевский счи-
тает, что денежное обращение может циркулировать в интересах народа
только тогда, когда не будет помех развитию хозяйства в направлении, необ-
ходимом для народа. А так, как оно велось до сих пор, особенно во время
Крымской войны, вся тяжесть ложилась на «простонародье», «высший и
средний классы ничего не потеряли во время войны», что касается помещи-
ков, то «вообще говоря, они даже выиграли». Особенно это относится к «не-
гоциантам», занимающимся внешней торговлей, которые за один год нажи-
лись «больше, чем в три обыкновенных года».
1 Против абстрактности в изучении политической экономии Чернышев-
ский говорит и во многих других статьях, в частности в отзыве на речь
Бабста.
2 В кавычках (ниже) — не цитаты.
3 О бумажных деньгах Чернышевский писал в других местах, в частности
в статье «Критика философских предубеждений против общинного владения».
4 На 1 января 1861 г., по данным Корсака-Кольба, кредитных биле-
тов находилось в обращении на 712 976 569 руб. Население России 1858 г.
исчислялось в 73 551 942 человека. Повидимому, Чернышевский пользуется
здесь данными Корсака-Кольба.
5 Чернышевский здесь и в других местах не делает разницы между
бумажными и кредитными деньгами.
6 Корсак-Кольб определяет разменный фонд на 1 января 1861 г. в
92 884 431 руб.
7 По данным Корсака-Кольба, число акционерных компаний в России в
начале 1860 г. было невелико — всего 111 обществ с уставным капиталом
в 516 млн. рублей, из которых 397 млн. было вложено в строительство и
эксплоатацию железных дорог, 26,6 — в пароходное дело, 19,5 — в страхо-
вое, 45 млн. — в промышленность и около 13 млн. руб. — в торговлю. Боль-
шинство акционерных обществ и вложенных капиталов образовалось в пос-
леднее десятилетие перед 1860 г. Так, по данным Корсака-Кольба, в 1856 г.
было вложено новых капиталов в вновь образовавшиеся общества 14,5 млн.
р., в 1857 г. 30 170 тыс. р., в 1858 г. 59 375 тыс. р., в 1859 г. 95 300 000 р.
Эти данные несколько расходятся с данными В. Безобразова («О некоторых
явлениях денежного обращения в России», Москва, 1863, т. 2, стр. 22),
по которым в 1856 г. было вложено 15 млн., в 1857 г. — 30 млн., в
1858 г . — 51 м л н . и в 1859 г . — 57 м л н .
8 Так изображал Данте грешников в своей «Божественной комедии».
9 Здесь и всюду Чернышевский под термином ценность подразумевает цену.
10 Движение по этой первой длинной железной дороге в России было
открыто 1 ноября 1851 г. До открытия дороги перевозка грузов происхо-
дила на лошадях. Цифры 100 тыс. лошадей и 10 тыс. — произвольные.
11 Ассигнация десятирублевого достоинства имела красный цвет, пяти-
рублевого — синий, трехрублевого — зеленый, рублевого — желтый. Различ-
ные нумера — признак того, что это не просто бумажные деньги, а кредитные.
12 Чернышевский берет 1850 год, то есть время, когда реформа министра
финансов гр. Канкрина («Манифест о замене ассигнаций и других денежных
представителей кредитными билетами» 1843 г.) еще не вполне проявила свое
действие. Количество ассигнаций в 1817 г. было 836 млн. Данные Черны-
шевского носят предположительный характер. В действительности ассигнаций
должно было быть к 1850 г. меньше (по Корсаку всего на 300 млн.), так как
после 1817 г. министр финансов Гурьев прибегал к уничтожению ассигнаций
и к 1823 году уничтожил их на 236 млн. руб. Возможно, что в сумме
1 400 млн. рублей, Чернышевский считает не только ассигнации, но и выпу-
щенные кредитные билеты и другие виды денежных знаков, как то: облига-
ции, векселя и проч.
13 По данным Корсака-Кольба, на 1860 г. консолидированный долг
1025

России составлял 555 млн., а кредитные билеты — 712 976 569 р., всего Та-
ким образом около 1250 млн. руб.
14 Кокорев — откупщик из разбогатевших крестьян. Анекдот о том, что
он держал на своем письменном столе «золотой лапоть» в знак своего «му-
жицкого» происхождения, ходил долго среди жителей Петербурга.
15 В следующих главах, которые Чернышевскому не удалось завершить.
16 Полуимпериал — золотая монета в 5 р. — Империал — золотая монета
в 10 р. После реформы Витте (в 90-х годах) империал составлял 15 р.
РАССКАЗ О КРЫМСКОЙ ВОЙНЕ (ПО КИНГЛЕКУ)
(Стр. 193—440)
«Рассказ о Крымской войне по Кинглеку» был написан Н. Г. Чернышев-
ским в Петропавловской крепости. Работа эта представляет собой сокращен-
ный перевод нашумевшей в то время книги английского буржуазного исто-
рика Кинглека «Вторжение в Крым, его происхождение и изложение хода
его до смерти лорда Раглана» (The Invasion of the Crimea: its Origin and an
Account of its Progress down to the death of lord Raglan»). Чернышевский успел
перевести лишь несколько листов этого труда, снабдив свой перевод обшир-
ными примечаниями и дополнениями, которые и представляют наиболее инте-
ресную для нас часть комментируемой работы. Сама по себе книга Кинглека
отличается от остальных трудов английских буржуазных историков, писав-
ших в то время о Крымской войне, лишь обширностью фактического мате-
риала, касающегося участия в войне Англии и Франции. Но тенденциозное
освещение событий и консервативная узость взглядов свойственны книге
Кинглека не меньше, чем книгам других английских историков Крымской
войны.
Работа Кинглека привлекла внимание Н. Г. Чернышевского прежде всего
обилием новых и интересных для него фактов, а также и политической важ-
ностью темы, которая давала возможность выразить в примечаниях и до-
полнениях свои собственные взгляды и мысли. Разумеется, высказывать эти
мысли открыто Чернышевский не мог, так как знал, что работа его пройдет
через двойную цензуру (тюремную и общую). Поэтому он вынужден был
прибегать к сложным подцензурным приемам, подводить читателя к основ-
ной мысли намеками, через пространные рассуждения, путем аналогий, отступ-
лений в далекое историческое прошлое и пр. К числу таких подцензурных
приемов следует отнести и настойчивое «оправдывание» Николая I, противо-
поставление царя «русской публике», под которой Чернышевский разумел
господствующие слои русского общества и своих ярых политических вра-
гов — либералов. Нет никакого сомнения, что, в действительности, Черны-
шевский, правильно оценивая роль шовинистических настроений помещичье-
чиновничьих кругов русского общества, не думал, что только этими настрое-
ниями объясняется агрессивность целей царской дипломатии, что Николай I
не виноват в том, что Россия оказалась втянутой в кровопролитную войну.
В ряде мест в завуалированной форме он дает понять читателю, что расце-
нивает Николая I, как одного из главных виновников бедствий русского на-
рода, как бездарного политика, за опрометчивые поступки которого народ
поплатился своей кровью. Так Чернышевский совершенно правильно ука-
зал на одну из грубейших ошибок Николая I — на недооценку сил Франции
и непонимание ее позиции в «восточном вопросе». Однако гневные строки
Чернышевского по адресу «русской публики» объясняются не только цен-
зурными условиями. В них Чернышевский выражал свое возмущение по по-
воду поведения этой «публики» также и в связи с положением, создавшимся
в 1863 г. (т. е. в момент написания «Рассказа о Крымской войне»), когда
либеральная интеллигенция окончательно отвернулась от освободительных
лозунгов и перешла в лагерь необузданной реакции, поддерживая и восхва-
ляя реакционную политику царизма.
1026

Но в своих суждениях о причинах Крымской войны Чернышевский до-
пускает и серьезные ошибки. Наиболее значительной из них является то, что
агрессивная, захватническая политика английского правительства оказалась
в «Рассказе о Крымской войне» отодвинутой на второй план. Главной силой,
толкнувшей крупнейшие европейские державы в кровопролитную войну, яв-
ляется, по мнению Чернышевского, авантюристическая политика Напо-
леона III и его клики («елизейская компания»), на поводу у которой шла и
Англия. Именно с расчетом на такую концепцию (Крымская война — «не
более, как один из результатов, необходимо порождавшихся событиями,
сосредоточивающимися в страшном кризисе французской национальной
жизни с ночи 1—2 декабря 1851 до начала 1852 года»), Чернышевский по-
строил и композицию своей работы: глава первая, являющаяся введением
в события 1853—1856 гг. и содержащая полный перевод гл. XIV книги
Кинглека, пространно повествует о перевороте 2 декабря 1851 г. во
Франции.
Конечно, установление режима «Второй империи» во Франции сыграло
известную роль в развязывании Крымской войны. Но главной силой, про-
тиводействующей России на Востоке, была не Франция, а именно Англия.
«Англия, — писали Маркс и Энгельс в апреле 1853 г., — не может согла-
ситься, чтобы Россия завладела Дарданеллами и Босфором. Это событие
нанесло бы и в торговом, и в политическом отношении крупный, если не
смертельный удар британской мощи» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч.,
т. IX, стр. 382). В «восточном вопросе» столкнулись силы двух крупных
хищников — капиталистической, стремящейся к колониальным захватам
Англии и русского царизма. Что же касается участия в войне Франции, то
оно определялось не только авантюризмом Наполеона III, мечтающего о воин-
ских победах, но чисто экономическими интересами крупной французской бур-
жуазии на Востоке.
В ряде случаев Чернышевский неверно оценивает и действия английских
буржуазных политических деятелей (Эбердина, Сеймура, Стрэтфорда и др.).
Видимо, во всех этих случаях сказалось некоторое влияние источника —
книги Кинглека, послужившей базой настоящей работы Чернышевского. Вме-
сте с тем, следует учесть и то обстоятельство, что Чернышевский не мог и
подозревать о наличии тех важных документов, которые стали достоянием
позднейших исследователей и дали возможность правильно оценить причины
Крымской войны.
Труд Чернышевского остался незаконченным. Работа над переводом Кин-
глека была прекращена Чернышевским в связи с гнусным приговором, осуж-
давшим его на каторгу и ссылку.
1 Раглан Джемс-Генри (1788—1855) — английский генерал, командовав-
ший английскими экспедиционными силами во время Крымской войны.
2 То есть консервативной партии. Тори (консеваторы) и виги (либе-
ралы) — главные парламентские партии аристократической олигархии в
Англии — в течение XIX века попеременно находились у власти. В первой
половине XIX в. преобладали тори.
3 Очевидно, что Чернышевский, говоря о возможности соглашения «до-
бросовестных людей всех партий», стремился выдержать лишь подцензурный
«мирный» тон своей статьи. Но всерьез он этого, конечно, не принимал. На-
против, он неоднократно указывал на непримиримость таких политических
направлений, как либералы и революционеры (см., напр., «Борьба партий во
Франции при Людовике XVIII и Карле X» в т. V наст. изд.), таких поли-
тических сил, как царизм и народные массы.
4 Пальмерстон Генри-Джон (1784—1865)—английский буржуазный го-
сударственный деятель. Начиная с 1830 г., занимал виднейшие государствен-
ные посты: был министром иностранных дел, министром внутренних дел,
премьер-министром. Оказывая большое влияние на внешнюю и внутреннюю
политику английского правительства, Пальмерстон являлся верным слугой
британских капиталистических кругов. Вся его политика была направлена на
1027

развязывание агрессии, на организацию колониальных захватов, на удуше-
ние демократического движения в Англии и в Европе. Реакционную сущ-
ность своих политических трюков Пальмерстон умел маскировать демагоги-
ческими разглагольствованиями о «свободе» и «прогрессе».
К. Маркс, внимательно следивший за деятельностью Пальмерстона, с не-
навистью и презрением относился к его развязному передергиванию полити-
ческих карт. «Он, — писал Маркс о Пальмерстоне, — прекрасно умеет соеди-
нять демократическую фразеологию с олигархическими воззрениями, умеет
хорошо скрывать торгашескую мирную политику буржуазии за гордым язы-
ком аристократического англичанина старых времен; он умеет казаться
нападающим, когда на самом деле потворствует, и обороняющим, когда на
самом деле предает; он умеет ловко щадить мнимого врага и приводить в
отчаяние сегодняшнего союзника, умеет в решительный момент спора стано-
виться на сторону сильнейшего против слабейшего и обладает искусством,
убегая от врага, сыпать громкими, смелыми фразами» (К. М а р к с и
Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. IX, стр. 489).
5 Стрэтфорд-Каннинг (1786—1880) — в течение долгого времени жил в
Константинополе со «специальным поручением» английского правительства.
Будучи сторонником политики Пальмерстона, боролся за превращение Тур-
ции в колонию британского капитализма. Именно в этой связи оказался яро-
стным противником той активной внешней политики на Ближнем Востоке,
которую проводил Николай I.
6 Меншиков Александр Сергеевич (1787—1869)— генерал-адмирал,
один из фаворитов Николая I, который доверял Меншикову самые почет-
ные и ответственные посты в Российской империи. Накануне Крымской
войны — с февраля по май 1853 г. — Меншиков был чрезвычайным послом в
Турции. Во время Крымской войны — главнокомандующий русских войск
в Крыму. И на дипломатическом и на военном поприще Меншиков проявил
свою бездарность и тщеславие.
7 Абердин (Эбердин) Джордж-Гамильтон-Гордон (1784—1860) и Рос-
сель Джон (1792—1878) — английские буржуазные политические деятели.
Абердин с 1852 г. до 1854 г. был премьер-министром Англии. Россель в
1852—1853 гг. — министром иностранных дел. «Руссофильство» Абердина,
о котором часто пишет Чернышевский, излагая книгу Кинглека, заключается,
в сущности, в том, что Абердин, подобно Пальмерстону и Росселю, сочув-
ствовал политике русского царизма, направленной на удушение революцион-
ного движения в Западной Европе. Однако «благожелательность» Абердина
и других руководителей английской внешней политики отнюдь не распро-
странялась на восточную политику Николая I. Впрочем, Абердин в вопросе
о необходимости военного столкновения с Россией действительно проявил
нерешительность, что и привело к падению его кабинета в 1854 г.
8 Нессельроде Карл Васильевич (1780—1865)—с 1822 по 1856 г. был
министром иностранных дел России. Ярый реакционер, беспринципный, без-
дарный и ограниченный человек, Нессельроде все свои старания направлял
только на то, чтобы сохранить за собой занимаемый им высокий пост. Этого
он и добивался лестью и угодничеством по отношению к Николаю I.
9 Имеются в виду два государственных переворота во Франции, в резуль-
тате которых была установлена чрезвычайная форма господства буржуазии—
империя Наполеона III (он же — Луи-Наполеон Бонапарт), известная под
названием «Второй империи». «Началась Вторая империя,— писал Эн-
гельс,— эксплоатация Франции шайкой политических и финансовых авантю-
ристов» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч. т. XVI, ч. II, стр. 86). Харак-
теристика, которую в ряде своих произведений дает Чернышевский «Второй
империи», очень близка вышеприведенной.
10 Чернышевский правильно отмечает агрессивный характер политики
Наполеона III, реваншистские настроения французских господствующих клас-
сов. «Вторая империя, — указывал Энгельс, — это был призыв к француз-
скому шовинизму; это было требование возврата потерянных в 1814 г. гра-
1028

ниц первой империи» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , соч., т. XVI, ч. II,
стр. 86). Разумеется, что бонапартистские буржуазные круги были склонны
посчитаться с Россией, разгромившей Первую империю — империю Напо-
леона I. Политика военных авантюр, призванных не только расширить гра-
ницы «Второй империи», но и укрепить ее внутреннее положение, определила
участие Франции в союзе с Англией в Крымской войне.
Однако Чернышевский, говоря о Крымской войне, как об одном из ре-
зультатов переворота 2 декабря 1851 г. во Франции, совершенно необосно-
ванно сбрасывает со счетов Англию, игравшую первостепенную роль в подго-
товке Крымской войны, в борьбе за господство на Ближнем Востоке, в част-
ности в Турции. Эту свою ошибку Чернышевский повторяет в нескольких
местах публикуемой работы.
11 Луи Наполеон был избран президентом Франции 10 декабря 1848 г.
Его кандидатура была поддержана собственническим крестьянством, кото-
рое, поверив его демагогическим обещаниям, надеялось, что он защитит кре-
стьянскую собственность от крупного капитала. До избрания в президенты
Луи-Наполеон дважды — в 1836 и 1840 гг. — пытался провозгласить себя
императором Франции. Обе эти попытки, являвшиеся не более как авантю-
ристическими выходками, позорно провалились.
12 Имеется в виду завоевание в XIII в. Китая монголами.
13 Действительно, одно время Луи-Наполеон, изгнанный из Франции,
общался с итальянскими карбонариями, но в их борьбе за национальное осво-
бождение Италии участия не принимал.
14 То есть Наполеона I. В сражениях под Маренго (1800) и Аустер-
лицем (1805) наполеоновская армия одержала свои самые крупные победы.
15 Имеется в виду возвращение Наполеона I с о. Эльбы во Францию в
марте 1815 г.
16 Все трое бонапартисты, участники переворота 2 декабря 1851 г.—
Псрсиньи Фиален Жан-Жильбер-Виктор (1808—1872)—с 1852 по
1854 г. был министром вн. д. — Морни Шарль-Огюст-Луи-Жозеф (1811 —
1865) — его предшественник на этом посту, оказал огромную помощь Луи-
Наполеону в получении императорской короны. — Генерал Флери Эмиль-Фе-
ликс (1815—1884)—организовал беспощадное подавление сопротивления
парижан перевороту 2 декабря 1851 г. Эта группа авантюристов, по суще-
ству, подготовила и возглавила режим «Второй империи».
17 Речь идет о законе 31 мая 1850 г., отменяющем всеобщее избира-
тельное право. По этому закону права голоса лишались все те, кто не имел
постоянного места жительства или был причастен к заговорам и тайным
обществам. В результате число избирателей резко сократилось. Принятие
закона 31 мая 1850 г. было одной из тех реакционных мер, которые подго-
тавливали установление открытой буржуазной диктатуры в самой гнусной
форме — в виде режима «Второй империи».
18 Сент-Арно Арман-Жак-Леруа (1801—1854).—Авантюрист по на-
туре, жестокий колонизатор, он прочно связал свою судьбу с Луи-Наполео-
ном в надежде на блестящую карьеру. Действительно, в 1851 г. Луи-На-
полеон, бывший тогда президентом Французской республики, сделал Сент-
Арно военным министром. Находясь на этом посту, Сент-Арно принял ак-
тивнейшее участие в подготовке и проведении переворота 2 декабря 1851 г.
В момент переворота он явился организатором кровавой расправы над па-
рижанами, учиненной приверженцами Луи-Наполеона. За эту услугу Сент-
Арно получил маршальский жезл. В 1854 г. Сент-Арно был назначен глав-
нокомандующим войск «Второй империи».
19 Mona Шарлемань-Эмиль (1817—1888) — один из активных участ-
ников переворота 2 декабря 1851 г.
20 Маньян Бернар-Пьер (1791—1865). — Вместе с группой подобных ему
авантюристов — Морни, Флери, Сент-Арно, Персиньи — принимал деятель-
ное участие в организации переворота 2 декабря 1851 г. От Луи-Наполеона
получил звание маршала.
1029

21 Гранье де-Кассаньяк Бернар-Адольф (1806—1880) — французский
журналист, сотрудничавший в реакционной прессе. В своих статьях восхва-
лял режим «Второй империи», лично Наполеона III и его ближайших сорат-
ников, в частности — Маньяна.
22 Речь идет о буржуазной июльской революции 1830 г. и февральской
революции 1848 г. во Франции. Восставшие массы парижских трудящихся
нанесли в революционных боях 1830 и 1848 гг. ряд серьезных поражений
регулярным правительственным войскам.
23 Форэ, Дюлак, Котт, Канробер, Ребелль — французские генералы, бо-
напартисты, участники декабрьского переворота 1851 г. Двое из них —
Форэ и Канробер — занимали крупные командные должности во француз-
ских экспедиционных войсках во время Крымской войны. Форэ одно время
командовал войсками, осаждавшими Севастополь, а Канробер после смерти
Сент-Арно в 1854 г. стал главнокомандующим французскими экспедицион-
ными силами.
24 Все эти арестованные лица принадлежали к различным буржуазным
партиям, но их объединяло враждебное отношение к бонапартизму вообще
и к личности Луи-Наполеона, в частности. Этим объясняется их арест.
25 Дюпен Андре (1783—1865) — был в это время президентом за-
конодательного собрания. По своим политическим убеждениям примыкал
к орлеанистам, т. е. был умеренным либералом. После некоторых колеба-
ний присягнул Наполеону III и принял из его рук должность генерал-про-
курора.
26 Иероним Бонапарт (1783—1865) — брат Наполеона I, получивший
от него в 1807 г. королевство Вестфалию. С момента реставрации Бур-
бонов до 1847 г. жил в эмиграции. В 1850 г. получил от своего племянника
Луи-Наполеона, бывшего тогда президентом Франции, звание маршала.
В 1852 г. стал президентом государственного совета. — Граф Флаго Огюст-
Шарль (1785—1870)—генерал, бонапартист, участник декабрьского пе-
реворота 1851 г.
27 Беррье Пьер-Антуан — французский политический деятель, лидер мо-
нархистов в национальном собрании в 1848 г. После 2 декабря 1851 г. стре-
мился к объединению всех сил сторонников династии Бурбонов.
28 Сулук (Фаустин I, 1782—1867) — негр, император на о-ве Гаити,
Сан-Доминго. В 1859 г. был низвергнут.
29 Причины относительной пассивности французского пролетариата во
время декабрьского переворота 1851 г. Энгельс объясняет следующим обра-
зом: «пролетарская партия» 2—4 декабря 1851 г. оказалась в исключительно
тяжелом положении: «Если она восстанет против узурпатора, не окажется
ли, что она благородно защищает и подготовляет реставрацию и диктатуру
того парламента, который показал себя самым беспощадным ее врагом?
И если она выскажется за революционное правительство, не напугает ли
она — как это действительно имело место в провинции — средний класс на-
столько, чтобы побудить его войти в союз с Луи-Наполеоном и армией?
Кроме того, следует помнить, что подлинная мощь, цвет революционного ра-
бочего класса был или убит во время июньского восстания, или выслан и
заключен в тюрьмы по бесчисленным разнообразным предлогам после
июньских событий. И наконец, существовал такой фактор, который сам по
себе обеспечивал Наполеону нейтралитет громадного большинства рабочего
класса: промышленность была в превосходном состоянии, и англичанам до-
статочно хорошо известно, что при отсутствии безработицы и при хорошей
оплате труда нельзя вызвать волнений, тем более революции» (К. М а р к с и
Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. VIII, стр. 421).
30 Имеется в виду судебный процесс, возбужденный французским пра-
вительством против Луи-Наполеона в связи со второй его попыткой (1840)
захватить французский престол.
31 Капитан Джесс — английский офицер, очевидец событий 2—4 декабря
1851 г. в Париже.
1030

32 Командир уланского полка полковник Рошфор отдал приказ о расстреле
мирного населения на бульваре Монмартр в день декабрьского переворота.
33 Модюи Ипполит (род. в 1794 г.) — буржуазный французский воен-
ный историк. В 1852 г. издал книгу «La Révolution militaire du 2 décembre
1851», — панегирик Луи-Наполеону и его приспешникам.
31 «Charivari» — французский сатирический журнал. После февральской
революции 1848 г. принял консервативное направление. На президентских
выборах поддерживал кандидатуру соперника Луи-Наполеона — генерала
Кавеньяка. В дальнейшем, до самого декабрьского переворота 1851 г., жур-
нал не прекращал своих нападок на Луи-Наполеона и его окружение.
33 Монталамбер Шарль (1810—1870) — французский реакционный по-
литический деятель, лидер католической партии в Национальном и Законо-
дательном собраниях. Переворот 2 декабря 1851 г. Монталамбер принял как
единственный путь избавления от угрозы революции. После переворота был
избран в Законодательный корпус.
36 Энар — генерал, бонапартист, командующий войсками в департаменте
Аллье.
37 Речь идет, конечно, о буржуазии, которая видела в режиме «Второй
империи» оплот против народной революции.
38 Генерал д'Альфонс был командующим войсками в Шерском департа-
менте.
39 По поводу результатов плебисцита Маркс писал следующее: «Борьба,
повидимому, кончилась тем, что все классы одинаково бессильно и одинаково
безгласно преклонились пред ружейным прикладом» (К. М а р к с и
Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. VIII, стр. 403). Опубликованная Наполеоном III в
1852 г. новая конституция передавала всю власть в руки императора.
40 То есть от крупных политических деятелей, заседавших в разогнанном
после переворота Законодательном собрании.
41 Имеется в виду Пьер-Наполеон Бонапарт (1815—1881) — двою-
родный брат Луи-Наполеона, авантюрист, совершивший несколько убийств.
Спекулируя своим родством с Наполеоном I, пытался сделать карьеру на
политическом поприще.
42 В сражениях при Мадженте и Сольферино (1859) войска пьемонт-
ского правительства вместе с французскими войсками, действовавшими в
соответствии с секретным соглашением между Пьемонтским королевством и
Францией, разбили австрийцев и заставили их уйти из Ломбардии. Изве-
стно, что Луи-Наполеон (тогда уже — император Наполеон III) вел себя во
время этих сражений в высшей степени трусливо и готов был бежать, хотя
перевес был на стороне итало-французских войск.
43 Действительно, французская конституция 1848 г. была чрезвычайно
противоречива; с одной стороны, Франция объявлялась «демократической»
республикой, в которой учреждается избранное всеобщим голосованием бес-
контрольное, не подлежащее роспуску национальное собрание, облеченное
неограниченной законодательной властью, а с другой стороны — во главе этой
республики ставился президент, обладающий «всеми атрибутами королевской
власти, уполномоченный назначать и смещать своих министров независимо
от Национального собрания, имеющий в своих руках все средства исполни-
тельной власти, раздающий все должности и, таким образом, распоряжаю-
щийся во Франции судьбой по меньшей мере полутора миллионов людей, т. е.
количества людей, материально связанных с полумиллионом чиновников и
офицеров всех степеней» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. VIII,
стр. 3 3 5 - 3 3 6 ) .
Наделение президента такими обширными полномочиями объяснялось
стремлением крупной французской буржуазии противопоставить демократи-
ческому революционному движению народных масс сильную власть, дикта-
туру буржуазии, опирающуюся на армию, полицию, суд, аппарат чиновников
и др. Характерно, что конституция 1848 г. совершенно не меняла старой
организации административного аппарата, полиции, суда и армии: «кое-какие
1031

изменения, внесенные конституцией, касались не содержания, а оглавления,
не вещей, а названий» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. VIII, стр. 334).
Эти «кое-какие изменения» вместе с пышными разглагольствованиями о «де-
мократии», «свободе», «равенстве и братстве», о правах национального собра-
ния и, наконец, о выборности президента призваны были одурачить народные
массы, ненавидевшие монархию, создать видимость республиканских буржуаз-
но-демократических порядков.
Великий русский революционер-демократ Н. Г. Чернышевский разобла-
чил этот жульнический трюк французской буржуазии.
44 Здесь Чернышевский допускает ошибку, переоценивая демократизм
буржуазной республики в США. Американский президент и высшие чинов-
ники государственного аппарата С Ш А никогда не были «поверенными аме-
риканцев», т. е. подлинными избранниками американского народа. Они всегда
были не более чем ставленниками господствующих классов — капиталистов и
плантаторов. Пересказанный Чернышевским анекдот взят им из арсенала
буржуазной социальной демагогии. То обстоятельство, что Чернышевский не
сумел критически подойти к этому вопросу, объясняется, видимо, его слабой
осведомленностью об истинном положении дел в Америке, о сущности аме-
риканского общественного и государственного строя.
Следует помнить, что сведения об Америке Чернышевский мог по-
лучить в то время только из буржуазной печати, тенденциозно освещав-
шей события. Ясно, что огромное количество фактического материала,
обнажающего сущность американской «демократии», не попадало на страницы
этой печати.
В то же время в этих же «Примечаниях к главе первой» книги Кинглека
Чернышевский делает несколько замечаний, свидетельствующих о том, что
он понимал, как крупная буржуазия может использовать при определенном
стечении обстоятельств американский государственный строй для установления
своей диктатуры. Так, на стр. 259 Чернышевский несколько раз подчерки-
вает, что французские господствующие классы считали, что «надобно принять
американскую форму» (правления. — М. Р.), так как она гарантирует от «еще
более страшного восстания, подобного ужасной июньской резне» (речь идет
об июньском восстании парижского пролетариата в 1848 г. — M. P.), что при
вотировании конституции 1848 г. «600 голосов было подано за американ-
скую форму, как за полезную для восстановления монархии; 300 голосов
было за нее, как за полезную для сохранения тишины». (Курсив везде
наш.—М. Р.)
45 Кавенъяк Луи-Эжен (1802—1857) и Марра Арман (1801—1852) —
французские буржуазные политические деятели в период революции 1848 г.,
занявшие откровенно реакционную позицию.
Генерал Кавеньяк известен как жестокий палач парижского пролета-
риата, инициатор расстрела парижских рабочих, восставших в июне 1848 г.
Будучи антибонапартистом и личным врагом Луи-Наполеона, Кавеньяк после
переворота 2 декабря 1851 г. принужден был некоторое время находиться
в эмиграции, хотя в смысле политических взглядов он не расходился с прин-
ципами «Второй империи» (О Кавеньяке см. т. V наст. изд., стр. 5 и сл.).
46 Речь идет о той части крупной буржуазии, которая была настроена
антибонапартистски и ожидала или реставрации династии Бурбонов (так наз.
«легитимисты»), или Орлеанской династии («орлеанисты»). Но оппозиция их
президентству Луи-Наполеона, а впоследствии — «Второй империи» была
несущественна. И легитимисты и орлеанисты сошлись еще осенью 1848 г.
в одном, в главном: они «нашли в буржуазной республике, не носившей ни
имени Бурбонов, ни имени Орлеанов, а имя Капитала, государственную
форму, при которой они могли господствовать сообща» (К. М а р к с и
Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. VIII, стр. 339).
47 Кобден Ричард (1804—1865) и Пиль Роберт (1788—1880)— ан-
глийские буржуазные государственные деятели. Кобден — лидер партии про-
мышленной буржуазии, так наз., «фритрэдеров», т. е. сторонников свободы
1032

торговли. Консерватор (тори) Пиль, будучи в 1841 —1846 гг. премьер-ми-
нистром, проводил также фритрэдерскую политику.
48 Мальтус, Смит, Сэ, Шевалье, Росси — буржуазные экономисты.
Мальтус, Томас-Роберт (1766—1834) — английский вульгарный экономист,
автор реакционной, человеконенавистнической «теории народонаселения», не-
однократно подвергавшейся резкой разоблачающей критике со стороны Чер-
нышевского (см. т. XIV наст. изд., стр. стр. 540, 542, 643, 644, 653, 654,
677, 758 и т. XV, стр. 35).—Смит Адам (1723—1790)—один из крупнейших
представителей «классической школы» в буржуазной политической эконо-
мии.— Сэ (Сей) Жан-Батист (1767—1832) — французский вульгарный эко-
номист.— Шевалье Мишель (1806—1879) — французский буржуазный эко-
номист школы А. Смита. — Росси Луиджи-Одоардо (1787—1848) — итальян-
ский буржуазный экономист, сторонник школы А. Смита.
49 Блан Луи (1813—1882)—французский мелкобуржуазный социалист,
проповедник соглашательских идей среди рабочего класса, проводник бур-
жуазного влияния на пролетариат. Соглашательскую роль Луи Блана в ре-
волюции 1848 г. Чернышевский разоблачил в своей статье «Кавеньяк» (см.
т. V наст. изд.).
Вместе с крестьянством кандидатуру Луи-Наполеона поддерживала
большая часть мелкой буржуазии, монархически настроенная крупная бур-
жуазия, а также военные круги, среди которых бонапартистские идеи полу-
чили особенно широкое распространение.
50 Чернышевский имеет в виду «банкетную кампанию» — буржуазное
движение, проходившее летом 1847 г. под лозунгом: «Реформа во избежание
революции». Движение возглавил лидер буржуазных либералов (так наз.
«династическая левая» партия) адвокат Одилон Барро (1791—1873).
51 В 1840—1848 гг. главой министерства в июльской монархии во Фран-
ции был умеренный либерал Гизо, известный буржуазный историк. Приход
Гизо к власти означал отказ господствующих классов от политики либераль-
ных реформ, переход к буржуазной реакции. Политика Гизо восстановила
против него буржуазных либералов и вызвала ненависть рабочих масс. Ми-
нистерство Гизо было сметено февральской революцией 1848 года.
52 Этой аналогией Чернышевский дает понять, что он не видит существен-
ной разницы между различными буржуазными парламентскими партиями.
Все они «сильно сближаются по сущности дела» — в отношении охраны
устоев эксплоататорского общества, в боязни народной революции.
53 Кандидатура Луи-Наполеона победила потому, что она была поддер-
жана массами собственнического крестьянства, находившегося под влиянием
наполеоновской легенды, видевшего в Луи-Наполеоне продолжателя дела На-
полеона I, защитника крестьянской собственности от крупного капитала. «На-
полеон, — писал Маркс, — был для крестьян не личностью, а программой»
(К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. VIII, стр. 36). Бонапартистская
пропаганда сумела настолько запутать крестьянство, что оно не разглядело в
своем кандидате на пост президента ставленника крупной буржуазии. «Июнь
покусился на этот порядок» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. VI,
стр. 199).
54 Имеются в виду битва при Ватерлоо (18 июня 1815 г.), в которой
соединенные англо-прусские силы нанесли поражение французской армии
Наполеона I, и главный штурм Севастополя (5—7 сентября 1855 г.).
55 Партия Ледрю-Роллена — мелкобуржуазные республиканцы. Адвокат
Ледрю-Роллен (1807—1874) был в 1848 г. министром внутренних дел во
временном правительстве. Перепуганный революционными выступлениями
трудящихся масс в апреле, мае и июне 1848 г. Ледрю-Роллен принял самое
активное участие в организации подавления июньского восстания.
56 Здесь Чернышевский дает ошибочную оценку июньскому восстанию па-
рижского пролетариата в 1848 г.
Закрытие «национальных мастерских» явилось не причиной, а поводом
к восстанию. Причина заключалась в том, что французский пролетариат по-
1033

нял необходимость насильственным революционным путем свергнуть господ-
ство буржуазии. Уже в ходе февральской революции 1848 г. парижские ра-
бочие, свергая июльскую монархию, имели определенное намерение свергнуть
и буржуазный строй. Однако, «хотя они уже вполне сознавали антагонизм,
который существует между рабочим классом и буржуазией, ни экономическое
развитие страны, ни умственный уровень массы французских рабочих не
достигли еще той ступени, на которой было бы возможно социальное
переустройство. Поэтому плоды революции достались в конечном счете
классу капиталистов» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. XVI, ч. II,
стр. 326).
Вся политика вставшего у власти в результате февральской революции
1848 г. временного буржуазного правительства была направлена на удуше-
ние рабочего революционного движения, на раскол его. Мелкобуржуазные
«социалистические» вожди типа Луи-Блана проявляли особенное усердие,
убеждая рабочих «соглашаться» с капиталистами, а крестьян «соглашаться»
с помещиками. Эта тактика была направлена на разоружение рабочего класса
и крестьянства. В это же самое время временное правительство усиленно го-
товило войска для борьбы против рабочих. В качестве одной из форм борьбы
против революционного пролетариата буржуазия пыталась использовать и
организованные после революции «национальные мастерские». Внешне соз-
дание «национальных мастерских» выглядело как уступка требованиям про-
летариата обеспечить трудом на государственных предприятиях массы без-
работных. На самом же деле буржуазное правительство стремилось из
огромного числа рабочих (около 113 тыс.), попавших в «национальные ма-
стерские», воспитать армию преданных правительству рабочих. С этой целью
организация мастерских была проведена по военному образцу. Рабочие за-
няты были бесполезной, ненужной работой, за которую и получали плату.
Все это было рассчитано на раскол рабочего движения.
С февраля по июнь 1848 г. классовая борьба между рабочими и бур-
жуазией все больше и больше обострялась. Яркими проявлениями этого были
демонстрации 17 марта и 16 апреля, а также выступление масс рабочих и ре-
месленников 15 мая. В этих стычках с временным правительством и сменив-
шей его 4 мая исполнительной комиссией рабочий класс выражал свое воз-
мущение против буржуазной реакции, которая с каждым днем становилась
все откровеннее и наглее. 21 июня буржуазное правительство, убедившись,
что затея с «национальными мастерскими» терпит крах, ибо рабочие мастер-
ских настроены революционно и среди них пользуется большим успехом со-
циалистическая пропаганда, решило распустить «национальные мастерские».
Рабочим этих мастерских было предложено или ехать в отдаленные районы, или
поступить в армию. В предвидении возмущения рабочих буржуазия приняла
экстренные меры к усилению парижского гарнизона и заблаговременно создала
себе огромное превосходство сил. Таким образом, закрывая «национальные
мастерские», буржуазия шла по пути сознательной провокации восстания.
23 июня Париж покрылся баррикадами. Героическая борьба парижских
рабочих 23—26 июня 1848 г. происходила не «ни из-за чего», не с «отчая-
ния», как это пишет Чернышевский. «Это была борьба за сохранение или
уничтожение буржуазного строя» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч.,
т. VIII, стр. 23). Всемирно-историческое значение этой борьбы Маркс опре-
делял следующим образом: «Ни одна из бесчисленных революций француз-
ской буржуазии, начиная с 1789 года, не была покушением на порядок, так
как все они оставляли в неприкосновенности классовое господство, рабство
рабочих и буржуазный порядок, как бы часто ни менялась политическая
форма этого господства и этого рабства» (там же, стр. 25).
Необходимо отметить, что в статье «Кавеньяк» (см. т. V наст. изд.,
стр. 14 и сл.) Чернышевский дает более правильную оценку июньского вос-
стания 1848 г., чем в примечаниях к переводу книги Кинглека.
57 Имеется в виду разгром роялистского восстания генералом Бонапар-
том (впоследствии — император Наполеон I) в октябре 1795 г.
1034

58 Чернышевский в этом своем примечании делает серьезную политиче-
скую поправку к рассуждениям буржуазного писателя Кинглека о том, что
непопулярность Законодательного собрания среди парижских рабочих объяс-
няется «завистью», возбужденной введением жалованья для депутатов.
Жалованье, конечно, здесь было ни при чем. Суть заключалась в том,
что депутаты были классово враждебны рабочим и последние понимали
это.
59 В этом примечании Чернышевский вскрывает лживость утверждений
буржуа Кинглека о том, что события 1848 г. внушали «парижскому народу»
«ненависть к социализму». Чернышевский показывает, что «ненависть к со-
циализму» после 1848 г. стал испытывать не народ, т. е. не парижские ра-
бочие, а буржуазные либералы, которые поняли, что «в экономическом отно-
шении им и теперь хорошо» и поэтому «не имели охоты думать о коренных
преобразованиях экономических». Поэтому во время переворота 2 декабря
1851 г. эти люди «дали задушить Францию», лишь бы не вызывать «массу
парижского народа на защиту закона...»
60 Глинка Сергей Николаевич (1776—1847) — журналист, основатель
журнала «Русский вестник». Свои записки о войне 1812 г. Глинка не прекра-
щал публиковать вплоть до 1830 г.—Гудсон Лоу— английский генерал,
имевший поручение наблюдать за Наполеоном I на о. св. Елены.
61 Вандейская война — длительная и упорная борьба правительства фран-
цузской республики с контрреволюционным монархическим мятежом на се-
веро-западе Франции (в департаменте Вандея) в 1793—1795 гг.
62 Имеется в виду поражение, нанесенное войсками Наполеона I австрий-
ской армии генерала Макка при г. Ульме (20 октября 1805 г.).
63 Известный французский писатель В. Гюго (1802—1885) был в
1848—1851 гг. депутатом Учредительного и Законодательного собраний. Гюго
был одним из наиболее решительных противников декабрьского переворота
1851 г. Весь период «Второй империи» он прожил в эмиграции и вернулся на
родину только в 1870 г., после падения Наполеона III. Чернышевский весьма
справедливо и резко критикует шаткость политических взглядов Гюго, его
либералистские колебания.
64 Герцогиня Беррийская (1798—1870)—мать легитимистского претен-
дента на французский престол Генриха V, сторонники которого соперничали
с орлеанистами (т. е. с партией короля Луи-Филиппа).
65 Шельхер Виктор (1804—1893) — французский политический деятель,
примыкавший в 1848 г. к наиболее левым буржуазным партиям. После 2 де-
кабря 1851 г. эмигрировал в Англию.—Де-Флотт Поль-Луи-Франсуа-
Рене (1817—1860) — французский политический деятель, морской офицер;
последователь учения социалиста-утописта Фурье. Активный участник рево-
люции 1848 г., за что подвергся репрессиям. Решительный противник пере-
ворота 2 декабря 1851 г. После переворота находился в изгнании. Погиб
в 1860 г. в одном из боев за освобождение Италии, где сражался в составе
гарибальдийских войск.
66 Аамартин Альфонс (1790—1864) — известный французский поэт и
политический деятель, умеренный либерал. Фактически возглавлял времен-
ное правительство 1848 г. и направлял его реакционную политику, рассчи-
танную на разгром революционного рабочего движения.
67 Мишель де Бурж (1798—1853) и Жан Рено (1806—1863) —фран-
цузские буржуазные политические деятели. М. де Бурж известен тем, что
накануне переворота 2 декабря 1851 г. произнес в Законодательном собрании
речь, в которой доказывал, что для защиты собрания не следует вызывать
войска, так как сам народ защитит депутатов от Луи-Наполеона. Рено Жан —
философ, сен-симонист, будучи депутатом Учредительного собрания 1848 г.,
примыкал к умеренным либералам.
68 То есть во время польско-шведской интервенции в Московском госу-
дарстве в XVII в. Русская буржуазная историография XIX столетия припи-
сывала православной церкви руководящую роль в организации всенародной
1035

борьбы против интервентов. — Федор Иванович (1557—1598) — русский
царь, сын и преемник Ивана IV Грозного.
69 Стэнли Артур (1815—1881) — английский церковный деятель, автор
книги «Чтения по истории восточной церкви».
70 Чернышевский прав, утверждая, что Наполеону III необходима была
война, при помощи которой он рассчитывал «не только длительно охладить
революционные настроения (во Франции. — М. Р.), но и окончательно при-
вязать командный (как высший, так и низший, вплоть до унтер-офицеров) со-
став армии, покрыть блеском новую империю и надолго упрочить династию
(Е. В. Т а р л е , Крымская война, т. I, изд-во АН СССР 1950, М. — Л.,
стр. 133). Разумеется, при этом предполагалось, что война будет удачной.
Гарантией военных успехов для «Второй империи» могли служить сильные
союзники.
Активное вмешательство Наполеона III в «восточный вопрос» объясня-
лось именно тем, что, заняв здесь враждебную России позицию, Франция по-
лучала такого сильного союзника, как Англия — главного соперника русского
царизма на Ближнем Востоке. К франко-английскому союзу неизбежно
должна была бы присоединиться и Австрия. Попутно Наполеон III своими
притязаниями по вопросу о «святых местах» обеспечивал себе поддержку
французского католического духовенства.
Но, разумеется, все это были не главные причины участия Франции в
войне. Главным, определяющим было то, что французская буржуазия (так же
как и английская) имела значительные экономические интересы в Турции,
простирающиеся и далее — на Сирию, Египет.
Неправильность концепции Чернышевского в вопросе о причинах Крым-
ской войны заключается в том, что он игнорирует захватнические, колониза-
торские притязания французской буржуазии, упускает из виду ее экономи-
ческие интересы на Востоке. Но самая серьезная его ошибка состоит в пре-
уменьшении роли капиталистической Англии в подготовке Крымской войны.
Как уже указывалось выше, Чернышевский ошибочно приписывает Англии
второстепенную роль в этом вопросе, в то время как участие ее в развязы-
вании одной из самых кровопролитных войн XIX века — Крымской войны —
имело первостепенное и решающее значение.
71 Речь идет о русско-турецкой войне 1828—1829 гг.
72 Вассал Турции, паша Египта Мухаммед-Али (Мегамет-Али) в 1831 г.
восстал против султана и 21 декабря 1832 г. разгромил турецкую армию
в битве при Конии. Египетские войска овладели Сирией и начали наступление
на Малую Азию. Но в защиту Турции выступил Николай I: в случае завое-
вания Малой Азии египетским пашой Турция превратилась бы в сильную дер-
жаву, что затруднило бы проведение в жизнь восточной политики русского
царизма. Чтобы пресечь дальнейшее продвижение египтян, Николай I отпра-
вил в азиатскую и европейскую части Турции крупные экспедиционные силы.
В Босфор была введена русская эскадра. Только благодаря вмешательству
России единство Турции было сохранено.
В 1833 г. Николай I заключил с Турцией Ункияр-Искелесский оборони-
тельный союз, согласно которому Россия обязывалась помогать Турции сухо-
путными и морскими силами, а Турция, в свою очередь, закрывала для всех
иностранных кораблей Дарданельский пролив.
В 1839 г. Мухаммед-Али, поддерживаемый Францией, снова стал угро-
жать Турции. В соответствии с лондонской конвенцией 3 (15) июля 1840 г.
Россия, Англия, Австрия и Пруссия приняли Турцию под свою «коллектив-
ную защиту» и заставили египтян очистить захваченные ими у Турции
территории.
73 Веллингтон Артур-Веллеслей (1769—1852)—английский фельдмар-
шал и государственный деятель.
74 Кинглек имеет в виду партию фритрэдеров — сторонников свободы тор-
говли. Некоторое время фритрэдеры действительно считали крупные воору-
1036

женные конфликты невыгодным делом. В этот счет, разумеется, не шли коло-
ниальные захваты.
75 В 1851 г. в Лондоне была открыта первая всемирная выставка.
76 Гамильтон Сеймур-Джордж (1797—1880)—английский посол в Пе-
тербурге в 1851—1854 гг.
77 Речь идет о переговорах по поводу раздела испанских владений, кото-
рые велись в конце XVII в. между французским королем Людовиком XIV и
английским — Вильгельмом III. Переговоры были начаты по инициативе Лю-
довика XIV в связи с ожидавшейся смертью короля Испании бездетного
Карла II.
78 Маколей Томас (1800—1859) — английский буржуазный историк, ав-
тор большой работы «История Англии».
79 Дep6u (1799—1869) и Д'Израэли (Дизраэли) (1804—1881) —
английские буржуазные политические деятели, консерваторы.
Дерби — в 1852 г. был премьер-министром Англии. Впоследствии также
неоднократно стоял во главе кабинета.
Д'Израэли — лидер партии «тори», беспринципный человек, карьерист по
натуре. В 1852 г. был министром финансов и оказывал значительное влияние
на внешнюю политику Англии. В конце 60-х и в 70-х гг. XIX в. был премьер-
министром Англии. Проводил агрессивную, колонизаторскую политику.
80 Сопоставление Буффлера с Николаем I — замаскированное издева-
тельство над ролью русского царя в дипломатической подготовке войны
со стороны России. Чернышевский очень тонко проводит ту мысль, что если
Буффлер, человек, имевший «меньше дипломатического искусства и меньше
сведений в политических делах, нежели... Людовик XIV, правитель пустой и
вздорный», еще мог с грехом пополам вести переговоры, так как его партнеры
были опытными дипломатами, то уж Николай I совершенно напрасно взялся
за это дело, ибо его партнерами были «мелкотравчатые мастера», т. е. столь
же бездарные, как и сам Николай.
81 Ришелье Арман-Жак Дюплесси (1585—1642)—французский госу-
дарственный деятель, кардинал. Являясь первым министром Людовика XIII,
фактически был неограниченным правителем всего государства. Политика Ри-
шелье имела своей целью укрепление централизованной монархической
власти и ликвидацию феодальной раздробленности. — Кромвель Оливер
(1599—1658) — вождь английской буржуазной революции. Лорд-протек-
тор Англии в 1653—1658 гг. — Помбаль Себастьян-Хосе де Кирвало-и-
Мелью (1699—1782)—маркиз, португальский государственный деятель.
В 1756—1777 гг. был фактическим правителем Португалии. Сторонник «про-
свещенного» абсолютизма. Добился уничтожения в Португалии ордена иезуи-
тов.— Питт Вильям (старший) (1708—1778)—английский буржуазный
государственнный деятель. В 1766—1768 гг. премьер-министр. Отстаивая ин-
тересы английской внешней торговли, особенно большое значение придавал ко-
лониальным захватам. — Клайв Роберт (1725—1774) — один из основателей
британского колониального господства в Индии. Будучи участником войн, ко-
торые вела Англия за индийские владения, Клайв прославился своею жесто-
костью и ограблением среди индусского населения. Путем самых грязных пре-
ступлений разбогател и купил себе место в парламенте. — Фридрих II
(1712—1786) — прусский король с 1740 г. — Франклин Вениамин
(1706—1790) — американский буржуазный политический деятель и ученый.
В 60-х и 70-х гг. дипломатический представитель американских колоний в
Лондоне. Активный участник борьбы Американских Штатов за независимость.
Вел переговоры от имени Штатов в Лондоне, был членом конгресса и главой
комитета безопасности, представителем штатов во Франции. При его участии
в 1783 г. заключен мир с Англией. — Вашингтон Джордж (1732—1799) —
главнокомандующий войсками в войне за независимость северо-американских
колоний Англии, первый президент США. — Гош Лазарь (1768—1797) —
французский полководец эпохи французской революции XVIII в. В 1793 г.
25 лет от роду произведен в генералы за успешную оборону Дюнкирхена про-
1037

тив англичан. Командовал войсками против роялистских мятежей в Норман-
дии и Бретани.
82 Людовик IX (прозванный «Святым») (1215—1270)—французский
король. Организатор и участник крестовых походов 1248 и 1270 гг.
43 Борджиа (1476—1507) — кардинал, сын римского папы Але-
ксандра VI. Фактический руководитель политики своего отца по объединению
Италии. В борьбе с феодалами не стеснялся средствами, прибегая к тайным
убийствам, подкупам и пр. — Тиберий Клавдий (43 г. до н. э. — 37 г.
н. э.)—римский император с 14 г. н. э., известен своей крайней жестокостью
и подозрительностью.
84 «Моунт-Вернон» — название резиденции Вашингтона в штате Вир-
гиния.
8о Дантон Жорж-Жак (1759—1794)—один из виднейших деятелей фран-
цузской буржуазной революции XVIII в. В 1793 г. был членом Комитета
общественного спасения первого состава. В 1794 г. борьба Дантона против
политики, проводимой главой правительства якобинской диктатуры Робеспье-
ром, послужила поводом к обвинению его в измене. В апреле 1794 г. Дантон
и его сторонники были казнены.
86 Карл I Стюарт (1600—1649) — английский король, низложенный
английской буржуазной революцией. В 1649 г. был судим и казнен.
87 Это «оправдывание» Николая I — ирония над ним. Двумя страницами
ниже Чернышевский подводит читателя к мысли, что Николай I по своим
способностям не более, как русский «Буффлер». С другой стороны, Черны-
шевский подчеркивает, что не меньше царя в войне 1853—1855 гг. виновата
«русская публика», т. е. господствующие классы русского общества.
88 Кавур Камилло-Бензо (1810—1861)—премьер-министр Сардинского
королевства, лидер итальянских либералов. Сторонник объединения Италии
под властью сардинского короля.
89 Гладстон Вильям-Юарт (1809—1898) — английский буржуазный по-
литический деятель, лидер либеральной партии («вигов»). В годы Крымской
войны был министром финансов. Вел ожесточенную борьбу с ирландским
революционным движением.
90 Мюрст Иоахим (1771—1815)—один из маршалов Наполеона I, ма-
рионеточный король неаполитанский, — Богарнэ Евгений (1781—1824) —
пасынок Наполеона I, сделавшего Евгения Богарнэ «вице-королем» Италии.
91 Людовик, Иосиф и Иероним — братья Наполеона I, получившие от
него короны в завоеванных странах. Людовик стал королем Голландии,
Иосиф — Испании, Иероним — Вестфалии. Все они были марионетками в ру-
ках Наполеона I.
92 Резко отрицательное отношение Чернышевского к Наполеону I объяс-
няется тем, что он видел в лице этой «знаменитости нового времени» души-
теля французской революции XVIII в., организатора жестокой контрреволю-
ционной буржуазной диктатуры, беспринципного авантюриста, державшего
под страшным национальным гнетом завоеванные народы Западной и Цент-
ральной Европы.
93 Принц Альберт — муж английской королевы Виктории (1819—1901).
94 Два русских царя, погибших насильственной смертью — это Федор
Борисович (сын Бориса Годунова), убитый сторонниками Лжедмитрия I
(1605), и Лжедмитрий I (польский ставленник), убитый заговорщиками бо-
ярами (1606). — Царь отведенный в плен к иноземцам — Василий Шуйский.
95 Ромул и Рем — легендарные братья-близнецы, основавшие, по преда-
нию, город Рим.
96 Мстиславы — имя многих русских князей XI—XIII вв. Здесь, по всей
видимости, имеются в виду: 1. Мстислав Владимирович (1076—1132) —
князь Новгородский и Киевский (1125—1132), который разбил своего пле-
мянника Олега — соперника в борьбе за великокняжеский престол; 2. Мсти-
слав Ростиславович Храбрый (ум. в 1180 г.) — князь Смоленский и Новго-
родский, ведший удачную борьбу с Владимиро-суздальским князем Андреем
1038

Боголюбским; 3. Мстислав Мстиславович Удалой (ум. в 1228 г.) — князь
Новгородский и Галицкий. Воевал с Владимиро-суздальским князем Всеволо-
дом III и отнял у него Торжок. Вел ряд войн против немцев, половцев, венг-
ров и поляков. Участвовал в битве на р. Калке (1224).
97 Имеются в виду: Беринг Френсис-Порнхнлл, барон Нортбрук
(1796—1866) — английский политический деятель, виг, член парламента.
В 1839—1841 гт. — министр финансов, в 1848—1849 гг. — морской министр.
Происходил из семьи банкиров. — Штиглиц Людвиг Иванович
(1777—1842)—русский банкир, в 1826 г. был возведен в баронское до-
стоинство.
98 Ротшильды — представители крупного банкирского дома, имевшего
в XIX в. решающее влияние на международном денежном рынке. Основатель
его — Майер-Ансельм (1743—1812). В середине XIX в. главой банкирского
дома в Англии был Лайонель-Натан Ротшильд (1808—1879).
99 Под термином «русская публика» Чернышевский разумеет чиновничье-
помещичьи круги, которые действительно накануне войны были настроены
шовинистически. Чернышевский проводит резкую грань между понятиями
«русская публика» — господствующие классы, и «русская нация», — т. е. на-
род, на который легла вся тяжесть войны и в среде которого война была
непопулярна. В этом отношении Чернышевский делает существенную по-
правку к Кинглеку, который путает эти два понятия и шовинистические, «во-
инственные» настроения русских помещиков и кругов дворянско-чиновничьей
бюрократии приписывает русскому народу.
100 Карамзин Николай Михайлович (1766—1826) — русский дворян-
ский историк и писатель, автор «Истории Государства Российского», напи-
санной в соответствии с официальной монархической концепцией! В этом же
реакционном духе написана и упоминаемая Чернышевским «Записка о древ-
ней и новой России», отражавшая недовольство дворян попыткой Сперан-
ского провести буржуазные реформы.
101 Рассуждение о болтовне «русской публики» — злейшая сатира на дво-
рянско-чиновничьи круги вообще и на российских либералов в частности. Со-
вершенно ясно, что Чернышевскому не было нужды в какой-либо степени
«защищать» Николая I от нападок «русской публики». То, что им написано
в этой связи о «покойном государе» (т. е. о Николае I) — не более, как под-
цензурный прием, который развязывал ему руки в отношении резкой критики
господствующих слоев русского общества.
Кто же является виновником бедствий народа в России? — на такой
вопрос наталкивают читателя эти рассуждения Чернышевского. Тот или иной
царь? Тот или другой министр? Нет, — подсказывает читателю Чернышев-
ский,— в конечном итоге главным виновником является тот социальный
строй, на верхних ступенях которого стоят Собакевичи, Маниловы, Чичи-
ковы, чьи голоса заглушают голоса «истинных представителей нации». И этот
социальный строй, эта «публика» — «персона бессмертная, не удаляющаяся в
отставку» сама собой, и сама собой она не перестанет быть «представитель-
ницею русской нации», хотя ее интересы и интересы народа коренным обра-
зом расходятся. А затем, как бы смягчая резкость первоначальной оценки,
Чернышевский делает оговорку, что есть еще надежда («только надежда, а не
полная несомненность»), что когда-нибудь «публика» станет «опытнее и рас-
судительнее» и «будет действовать и говорить с пользою для русской нации».
Но подчеркнутая Чернышевским призрачность этой надежды приводит чи-
тателя к мысли, что имеется только один действительный выход — путь рево-
люционных преобразований, коренной ломки существующего строя.
102 Паскевич Иван Федорович (1782—1856) — русский генерал-фельд-
маршал. Во время Крымской войны настоял на осторожной тактике занятия
крепостей по Дунаю и возражал против перехода через Дунай русских
войск. — Горчаков Михаил Дмитриевич ( 1 7 9 3 — 1 8 6 1 ) — главнокомандую-
щий русскими войсками во время Крымской войны. В 1856 г. был назначен
наместником в Польше.
1039

103 Святослав Игоревич (ок. 942—972) — князь Киевский. Известен
своими многочисленными походами: разгромил Хазарское царство, подчинил
города волжских (камских) болгар и черкесов на Северном Кавказе, за-
воевал земли по Дунаю, куда, по преданию, и хотел перенести свою столицу
из Киева (на Дунае пересекались сухопутные торговые пути Европы того
времени).
104 Имеется в виду великий князь Киевский Ярослав Владимирович, про-
званный «Мудрым» (978—1054).
105 Это, конечно, ирония по адресу дворянских и либеральных буржуаз-
ных историков X I X в. Сам Чернышевский никогда не отводил русской
церкви роль «спасительницы» России, которую приписывали ей H. M. Карам-
зин и С. М. Соловьев.
106 Павлова Каролина Карловна (1807—1893) — переводчица, поэтесса.
В своих произведениях отражала взгляды самых реакционных кругов рус-
ского дворянства. — Майков Аполлон Николаевич (1821—1897) — русский
поэт, монархист и реакционер. В течение 45 лет занимал должность предсе-
дателя цензурного комитета. — Тютчев Федор Иванович (1803—1873)—рус-
ский поэт. Примыкал к славянофилам 40—60-х гг.
107 Национально-освободительная борьба греков против турецкого ига
в 20-х гг. X I X в. встретила сочувствие среди прогрессивных людей Западной
Европы. Известный английский поэт Байрон сам принял участие в этой
борьбе, сражаясь в отрядах греческих повстанцев. Передовые русские люди
также горячо сочувствовали восставшей Греции. Особенно горячий отклик
восстание греков встретило в среде декабристов и близких к ним людей. Ге-
ниальный русский поэт А. С. Пушкин, посвятивший борющейся за свою
свободу Греции ряд прекрасных произведений, сам стремился принять уча-
стие в деле освобождения греков от турецкого гнета. Император Александр I,
враждебно относящийся к Турции и заинтересованный в укреплении своего
влияния на Балканах, вначале стал было предпринимать шаги к войне против
турок. Однако страх перед революцией все же пересилил в нем: с точки зре-
ния принципов «Священного союза», главою которого был русский царь, вос-
стание греков было «незаконным», ибо они восстали против своего «законного
государя» — турецкого султана. От вмешательства в греческие дела удер-
жало Александра I также и давление со стороны других реакционных евро-
пейских правительств — английского и австрийского.
108 Имеется в виду «греческий проект» Екатерины II, разработанный ею
при участии Потемкина в 70-х годах XVIII в. По этому проекту Турция
должна была быть изгнанною из Европы, а на восточной части Балканского
полуострова и на землях, прилегающих к Эгейскому морю, создавалась грече-
ская империя, зависимая от России. На греческий трон прочился внук Екате-
рины — Константин Павлович, родившийся в 1779 г.
109 Чернышевский имеет в виду начальника штаба Черноморского флота
вице-адмирала Корнилова и начальника штаба 5-го армейского корпуса гене-
рала Непокойчицкого.
110 Кларендон Джорж-Вильям (1802—1870) — английский буржуазный
политический деятель, подголосок Пальмерстона и проводник его захватниче-
ской, реакционной политики. В 1853—1858 гг. был министром иностранных
дел Англии.
111 Чернышевский в оценке действий Стрэтфорда впадает в за-
блуждение, объясняющееся, видимо, тем, что основным источником для данной
работы служила книга Кинглека, тенденциозно — на английский лад — осве-
щавшая факты. Стрэтфорд вовсе не был таким «миротворцем», каким его
изображают Кинглек, а следом за ним и Чернышевский. Все действия Стрэт-
форда, этого прожженного буржуазного политика, сводились к ловкой и про-
думанной провокации войны между Россией и Турцией, которую можно было
бы использовать для английского вмешательства в восточные дела. Он даже
пошел на прямой подлог, чтобы вызвать русско-английский конфликт, послав
в Лондон нарочно искаженный текст русской ноты, переданной Меншиковым
1040

Рифаат-паше. В то же время Стрэтфорд, чтобы «подбодрить» Меншикова
и натолкнуть его на поступки, могущие вызвать войну, уверял русского посла,
что в случае конфликта между Россией и Турцией Англия будет нейтраль-
ной. Об этих жульнических махинациях Стрэтфорда Кинглек, конечно, не
упоминал.
112 «Миролюбие» Эбердина здесь, конечно, сильно преувеличено с лег-
кой руки Кинглека. Действительно, Эбердин колебался в вопросе об англо-
русском вооруженном конфликте и не видел в войне особой необходимости.
Николай I испытывал особое доверие к Эбердину, так как полагал, что о раз-
деле Турции они договорились еще в 1844 г., когда речь шла о том, чтобы
не допустить французского владычества в Египте и Сирии. Однако
в 50-х гг. XIX в. обстановка резко изменилась: Англия блокировалась с Фран-
цией. Их общим противником была Россия, усиления которой на Ближнем
Востоке они не желали допускать. Николай же I не учитывал, как могут
отразиться эти изменения на расположении членов английского кабинета.
113 Орлов Алексей Федорович (1786—1861) — русский дипломат. Уча-
ствовал в заключении Адрианопольского мира с Турцией после войны
1828—1829 гг. и был назначен послом в Константинополь. В 1833 г. заклю-
чил Ункиар-Скелесский договор с Турцией. С 1844 г.— шеф жандармов.
В 1856 г. — представитель России на Парижском конгрессе.
114 Буоль Карл-Фердинанд (1797—1865) — австрийский государственный
деятель, дипломат. В 1848—1850 гг. посол в Петербурге, в 1852—1859 гг.—
министр иностранных дел и премьер-министр.
115 Действительно, либеральная буржуазия континентальных стран За-
падной Европы, перепуганная революционными выступлениями пролетариата
в 1848 г., избрала себе в качестве политического идеала государственное
устройство Англии. Английская парламентарная монархия служила идеалом
и для российских либералов, питавших к народной революции не меньшее
отвращение, чем их западные собратья.
116 В середине X I X в. Франция была одной из крупнейших морских
держав Европы, обладавшей более сильным торговым флотом, чем Англия.
117 18(30) ноября 1853 г. отряд кораблей черноморского флота под
командованием великого русского флотоводца вице-адмирала П. С. Нахимова
уничтожил численно превосходящий турецкий флот в гавани Синоп. Артил-
лерийским огнем русских кораблей были также разрушены береговые укреп-
ления противника. Победа под Синопом — одна из величайших исторических
побед русского военно-морского флота.
118 Парламентская реформа 1832 г. в Англии изменяла порядок выборов
в палату общин: было отнято право представительства у так называемых
«гнилых местечек» (местности, утратившие всякое значение при развившейся
промышленности) и передано вновь возникшим промышленным городам. Вы-
сокий имущественный ценз при этом сохранялся. Таким образом, парламент-
ская реформа 1832 г. была выгодна стремившейся к политической власти
промышленной буржуазии, под давлением которой реформа и была проведена.
Реформа 1832 г. была компромиссом между землевладельческой аристо-
кратией и финансовой олигархией, с одной стороны, и крупной промышленной
буржуазией — с другой.
119 Хлебные законы, направленные против ввоза хлеба из-за границы,
были приняты в Англии в начале X I X в. и отменены в 1846—1849 гг. по
требованию сторонников «свободной торговли» — фритрэдеров (или как их
еще называли—«манчестерцев»).
120 Барон Будберг — русский дипломат. В описываемое время был рус-
ским посланником в Берлине.
121 Франц-Иосиф (1830—1916)—австрийский император с 1848 г.
122 Пелисье Жан-Жак (1794—1864) — французский генерал, реакционер,
прославился своими жестокими выходками во время завоевания францу-
зами Алжира в 1830 г. В Крымской войне участвовал в качестве командира
корпуса. С 1855 г. главнокомандующий всеми французскими войсками.
1041

123 Видимо, под влиянием источника (книги Кинглека), Чернышевский
идеализирует военные способности Раглана. Несообразительный, бездарный
и медлительный лорд Раглан вовсе не отличался такой опытностью в военных
делах, которая ему приписывается. Единственное сражение, в котором он
принимал до Крымской войны участие, была битва при Ватерлоо (1815).
124 Вальян Жан-Батист (1790—1872) — французский маршал, участник
наполеоновского похода 1812 г. и битвы при Ватерлоо. В 30-х годах нахо-
дился в алжирской армии. С 1854 по 1859 г. управлял военным министерством.
125 Боске Пьер-Франсуа-Жозеф (1810—1861) — французский генерал.
Участвовал в Крымской войне. Командовал французскими войсками в битве
при Альме и при штурме севастопольских укреплений.
126 Дюшатель Шарль (1803—1867) — французский политический дея-
тель. Министр внутренних дел при Луи-Филиппе.
127 Щеголев — русский офицер, артиллерист. Во время бомбардировки
Одессы союзной эскадрой (10 апреля 1854 г.) командовал батареей № 6
и выдержал шестичасовой бой, имея на батарее 4 (к концу боя всего 2)' ору-
дия против 350 орудий на неприятельских судах.
128 Бетлер, Баллард и Насмит — английские офицеры, принимавшие
участие в обороне Силистрии в качестве волонтеров турецкой армии. Их
«подвиги» стали достоянием английской военной пропаганды того времени.
129 Соймонов — русский генерал, командовавший 10 пехотной дивизией
при занятии русскими войсками Дунайских княжеств и осаде Силистрии. —
Гассан-паша — турецкий генерал, участвовавший в обороне Силистрии.
130 Непир Чарльз (1786—1860) — английский адмирал. В 1854 г. коман-
довал английским флотом, блокировавшим Балтийское море; занял Аланд-
ские острова и, потерпев неудачу при бомбардировке Свеаборга, был отоз-
ван. По поводу своего неудачного рейса к русским берегам в Балтийском
море Непир писал: «Не в моей власти было предпринять что-либо с этим
сильным флотом, так как всякое нападение на Кронштадт или Свеаборг
означало бы верную гибель». Приведя эти слова, Энгельс продолжал: «Что
без сухопутных войск и без союза с Швецией в Балтийском море ничего
нельзя достигнуть, я повторял все время с тех пор как Непир покинул ан-
глийские берега, и мое мнение разделяли все научно-образованные военные»
(К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. X, стр. 139).
131 Удар по Севастополю являлся главной задачей Англии, с момента
решения ее о вступлении с Россией в войну. Военные действия английского
флота в Балтийском и Белом морях (Соловецкий монастырь), а также на Даль-
нем Востоке (Петропавловск-на-Камчатке) маскировали подготовку главной
операции в Черном море и принуждали Россию распылять армию по всей
огромной границе государства.
132 Поццо-ди-Борго Карл-Андрей (1764—1842)—граф, по рождению
корсиканец. Будучи сторонником реставоации Бурбонов, эмигрировал в
Россию. Русский посол в Париже (1814—1835) и в Лондоне (1834—1839).
133 Это утверждение неверно. Английское правительство (а не один
только Ньюкестл) считало взятие Севастополя необходимым условием лик-
видации русского влияния на Ближнем Востоке. Кроме того, овладение та-
кой мощной крепостью на Черном море, как Севастополь, облегчало дальней-
шее развитие британской агрессии на Востоке.
134 Английская (консервативная) буржуазная газета «Таймс» («Times»)
была в то время, в действительности, рупором Пальмерстона, а вовсе не вы-
разителем подлинного «общественного мнения». В данном случае, занимаясь
пропагандой войны с Россией, «Таймс» выражал волю не широких народ-
ных масс Англии, а стремление английской крупной буржуазии к господ-
ству на Ближнем Востоке, к ликвидации русского господства на Черном море.
135 «Английская публика» — т. е. господствующие слои крупной англий-
ской буржуазии.
136 Речь идет о национально-освободительной борьбе испанцев против
Наполеона I (1808—1814), оккупировавшего Испанию. Англия, главный за-
1042

падноевропейский противник наполеоновской Франции, воспользовалась
восстанием испанцев, как одним из серьезных очагов борьбы с Наполеоном,
и послала в Испанию войска.
137 Правильно указывая, что в результате Крымской войны народные
массы воюющих стран (и в особенности — «русская нация») пострадали со-
вершенно невинно из-за дела чуждого им — из-за опасной «игры», которую
вели господствующие классы и правительства; Чернышевский в то же время
допускает ошибку, говоря, что ни правительства, ни «публика» (господствую-
щие классы) в сущности не хотели ничего, «кроме того, как пошуметь про-
цессиями войск и флотов». Здесь Чернышевский совершенно упускает из
виду экономические интересы Англии, Франции и России, столкнувшиеся
на Ближнем Востоке. Здесь же Чернышевский снова повторяет свое оши-
бочное положение о том, что причиной войны в конечном счете явилась только
авантюристическая политика Наполеона III и «елизейской компании» («для
личной своей надобности несколько человек из Парижа начали мутить Ев-
ропу...»); при этом он сбрасывает со счетов захватнические интересы англий-
ских капиталистов в Турции, не учитывая того, что не Франция, а именно
Англия была главным соперником России в «восточном вопросе».
Неверно и другое утверждение Чернышевского о том, что якобы «Вме-
шательством Европы была прекращена эта борьба (т. е. русско-турецкая
война 1853 г. в начальном этапе Крымской войны. — М. Р.), не имевшая ни
цели, ни смысла». В том-то и дело, что русско-турецкий вооруженный кон-
фликт был спровоцирован англо-французской дипломатией, дальнейшие дей-
ствия которой сводились не к «прекращению этой борьбы», а к развитию
войны большего масштаба — войны между коалицией западноевропейских
держав (якобы «защищавших» Турцию) и Россией.
138 «Декабрьские генералы» — т. е. генералы, участвовавшие в перево-
роте 2 декабря 1851 г. Чернышевский справедливо отмечает их бездарность,
их неспособность командовать в настоящей войне («...они получили свои
команды за полицейскую способность и еще больше за то, что не поцеремо-
нились бить безоружных на бульварах»).
139 Имеется в виду Бонапарт Наполеон — Жозеф-Шарль-Поль, двоюрод-
ный брат Наполеона III.
140 Энгельс, давая характеристику английской армии, отмечает, наоборот,
что построение шеренгами — отсталый прием. Он пишет: «Система развер-
тывания в колонны, особенно ротами, принятая в лучших армиях континента,
гарантирует гораздо большую подвижность, а когда нужно, столь же быстрое
построение линий» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. X, стр. 45). Пре-
имущество союзной армии над русскими войсками составляло более совершен-
ное вооружение англичан и французов: дальнобойные орудия, усовершенство-
ванные винтовки и обильное снабжение боеприпасами.
141 Базанкур Сезар (1810—1865) — французский романист и военный
писатель. В 1854 г. правительство Наполеона III послало его в Крым с по-
ручением написать историю Крымской войны. Двухтомная работа Базанкура
«L'expédition de Crimée jusqu'à la prise de Sebastopol, chronique de la
guerre d'Orient» («Крымская экспедиция до взятия Севастополя, хроника во-
сточной войны») была издана в 1856 г.
<ПРИМЕЧАНИЯ К ПЕРЕВОДУ «ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ
XIX ВЕКА» Г. ГЕРВИНУСА>
(Стр. 441—453)
Примечания к переводу «Введение в историю X I X века» Гервинуса на-
писаны Н. Г. Чернышевским в Петропавловской крепости. Эта работа отно-
сится, повидимому, к февралю — апрелю 1863 г. 13 февраля комендант Пет-
ропавловской крепости доносил, что «Чернышевский здоров и деятельно за-
нимается переводом Гервинуса» (Н. Г. Чернышевский, Литературное насле-
1043

дие, т. II, 444). А пометки на рукописи указывают на март и начало
апреля, как на время ее создания. Эта работа, как и многие другие, по не-
известной причине осталась неоконченной. Но уже ее начало дает представ-
ление о точке зрения Н. Г. Чернышевского на историческую концепцию Гер-
винуса. Н. Г. Чернышевский ясно видел буржуазную ограниченность «науч-
ного» мировоззрения Гервинуса. Это тем более знаменательно, что в то время
работы Гервинуса считались последним словом науки, а его восьмитомная
«История XIX века», запрещенная в Германии за свой либерализм, — об-
разцом исторического исследования.
1 Гервинус Георг-Фридрих (1805—1871) — немецкий историк, с
1830 г. — приват-доцент в Гейдельберге, с 1835 г. — проф. Геттингенского
университета. «Введение в историю XIX века», примечания к которому начал
писать Н. Г. Чернышевский, было напечатано в 1853 г.
2 Бокль Генри-Томас (1821—1862) — английский буржуазный историк.
Упоминаемая Чернышевским «История цивилизации в Англии» опублико-
вана в 1857—1861 гг.
3 Карл Великий ( 7 4 2 или 7 4 7 — 8 1 4 ) — король франков с 768 г., импе-
ратор с 800 г.; возглавляемая им империя объединяла Францию, Германию
и Италию.
4 Фердинанд V Католик (1452—1516) — первый король объединенной
Испании. — Изабелла (1451—1504) — испанская королева, жена и сопра-
вительница Фердинанда Католика. — Макиавелли Николо Ди Бернардо
(1469—1527) — итальянский политический писатель и дипломат, оправды-
вавший достижение политических целей любыми средствами.
5 Титул «Короля Иерусалимского» включался в перечисление титулов
французских королей с XIII в., в эпоху крестовых походов.
6 Карл II (1630—1685) — английский король, сын Карла I. После
казни отца эмигрировал. В 1660 г. вернулся в Англию. Его царствование
характеризуется торжеством реакции. — Иаков II (1633—1701)—второй
сын Карла I. После революции вернулся в Англию и с 1685 г. стал коро-
лем. Очень скоро возбудил всеобщее недовольство и в 1688 г. был
свергнут Вильгельмом Оранским. — Титул «Король Французский» уста-
новлен в английском королевском титуле со времен Столетней войны
(1337—1453), когда англичанами была захвачена почти вся Франция и
взят Париж.
7 Тамплиеры — духовно-рыцарский орден, основанный в XIII в. с глав-
ной резиденцией в Иерусалиме. После окончательной неудачи крестовых по-
ходов тамплиеры переселились во Францию, где владели огромными зе-
мельными богатствами. В 1307 г. Филипп Красивый конфисковал все их
имения, а в 1312 г. орден был упразднен. — Монфор Симон (пол. XII в.—
1218) — государственный деятель позднего средневековья. Участник кре-
стовых походов 1198 и 1202 гг. и похода против альбигойцев в 1209 г.—
Генрих IV (1050—1106) — германский король с 1053 г., император с 1056 г.
Вел жестокую и длительную борьбу с папой Григорием VII и непокорными
феодалами; несколько раз совершал походы в Италию.
8 Филипп Красивый (1285—1314) — французский король, один из пер-
вых представителей абсолютизма, упорно боровшийся за уменьшение власти
феодалов, подчинивший себе французскую церковь и папство.
9 Чернышевский здесь явно недооценивает реакционную политическую
роль папства.
10 Кювье Жорж (1769—1832) — французский натуралист, противник
теории изменяемости видов растений и животных, членом государственного
совета и пэром был при Луи-Филиппе, в 30-х годах.
11 Ньютон Исаак (1642—1727) — английский ученый, астроном и фи-
зик; с 1695—смотритель, а с 1699 г. директор Монетного двора.
12 Гете — был первым министром Веймарского герцогства.
13 Гумбольдт Александр-Фридрих-Вильгельм ( 1 7 6 9 — 1 8 5 9 ) — немецкий
географ и естествоиспытатель. В 1802 г. был назначен прусским посланни-
1044

ком при папском дворе, затем послом в Вене, Париже и т. д. С 1819 г.—
министр внутренних дел,
14 Нибур Бартольд-Георг (1776—1831) — немецкий буржуазный исто-
рик, профессор Боннского и Берлинского университетов. Его крупнейшее
произведение — «Римская история» (Берлин, 1811 —1832). В 1804 г. — был
директором Датского национального банка, в 1806—1810 гг. — на прусской
службе по финансовым делам.
15 Фенелон Франсуа-де-Салиньяк де-ля-Мот (1651—1715) — архиепи-
скоп, французский писатель по богословским и педагогическим вопросам, автор
популярной в свое время книги «Похождения Телемака, сына Улисса», в ко-
торой Фенелон критиковал современный ему общественный строй и пропо-
ведовал возвращение к природе, к простому быту пастухов и земледельцев.
В 1869 г. был воспитателем старшего сына французского короля, дофина
(наследника престола) герцога Бургундского, будущего Людовика X V . —
Боссюэт Жак (1627—1704) — французский памфлетист и проповедник.
С 1670 г. — воспитатель дофина, с 1681 г. — епископ.
16 Билль о предоставлении английским католикам политических прав
был внесен в парламент в 1829 г. и проведен в верхней палате при помощи
Веллингтона. — О'Коннель Даниэль (1775—1847) — ирландский политиче-
ский деятель, сторонник независимости Ирландии. Избранный в 1828 г. в
парламент, возглавил в нем ирландскую оппозицию.
17 Доминиканский монашеский орден, существует во Франции с XIII в.
18 Здесь, возможно, речь идет о католической лиге, которая образова-
лась во Франции в 1576 г., когда Генрих III сделал некоторые уступки гу-
генотам. Возглавляемая католическим духовенством лига требовала ограни-
чения королевской власти в пользу феодалов.
19 Карл V (1500—1558)— в 1517—1520 гг. —король Испании, с
1520 г. — германский император. Фанатичный сторонник католичества и
сильной императорской власти; вел ожесточенную борьбу с реформацией.
В 1556 г. отрекся от престола.
20 Лютер Мартин (1483—1546)—немецкий религиозный реформатор,
создатель так называемой лютеранской (протестантской) церкви. — Мориц
Саксонский (1696—1750) — французский маршал.
21 Речь идет о войне Северо-Американских Соединенных штатов с Анг-
лией в 1776—1783 гг.
22 Колумб Христофор (ок. 1446—1506) — знаменитый мореплаватель,
открывший в 1492 г. Америку. — Кортес Фернандо (1485—1547) — испан-
ский авантюрист. В 1519 г. завоевал Мексику, в 1536 г. открыл Калифор-
нию.— Пизарро Франциск (1470—1541) — испанский авантюрист, завоева-
тель Перу и других стран Южной Америки.
23 «наплыв благородных металлов» — результат колониального грабежа,
сделавший Испанию на короткое время богатейшей страной в мире.
24 Неаполь, входивший сначала в состав так называемого королевства обеих
Сицилии, находился под испанским владычеством с XV по XVIII в.
25 Семирамида — мифическая ниневийская царица, основательница Ва-
вилона.
СВЕДЕНИЯ О ЧИСЛЕ ПОДПИСЧИКОВ НА «СОВРЕМЕННИК)»
1861 ГОДА ПО ГУБЕРНИЯМ И ГОРОДАМ
(Стр. 454—479)
1 «Сведения о числе подписчиков на «Современник» 1860 г. по губер-
ниям и городам» — «Современник» 1861 г., № 1.
2 Даже заметка о числе подписчиков на журнал становится у Чернышев-
ского средством революционной пропаганды. Читатели хорошо понимали,
что под «требовательностью публики» и «определенным направлением» недо-
вольства публики он подразумевал повышение революционных настроений в
стране.
1045

БИБЛИОГРАФИЯ 1862 г.
Из № 1 «СОВРЕМЕННИКА»
Этюды. Популярные чтения Шлейдена. Перевод с немецкого профессора
Московского университета Калиновского. Москва. 1861.
(Стр. 480—485)
1 Шлейден Матиас-Якоб (1804—1881) — немецкий ботаник. Его сочи-
нение «Растение и его жизнь» издано в 1847 г., «Этюды» — в 1860 г.
2 Валленштейн Альбрехт (1583—1634) — политический деятель и пол-
ководец в эпоху Тридцатилетней войны в Германии. Личность Валленштейна
нашла художественное отражение в драматургической трилогии Шиллера
(«Лагерь Валленштейна», «Пикколомини» и «Смерть Валленштейна»).—
Сведенборг Иммануил (1688—1772) — ученый-натуралист, ставший мисти-
ком, основателем религиозной секты «сведенборгианцев», распространенной,
главным образом, в Америке и в Англии.
3 Гуго Гроций (1583—1645) — голландский юрист, философ и полити-
ческий деятель. — Тихо-де-Браге (1546—1601) — датский ученый, математик
и астроном, последователь Коперника.
4 Фуше Жозеф (1763—1820) — французский министр полиции в эпоху
директории, консулата, при Наполеоне I до его низложения (1814—1815).
Руководство к сравнительной статистике Г. Ф. Кольба. Переведено
и дополнено под редакциею А. Корсака. Издание Николая Тиблена.
Том I. СПб. 1862 г.
(Стр. 485—503)
1 Книга представляет перевод с немецкого языка известного труда Кольба
«Handbuch der vergleichenden Statistik».
Обозначение в заголовке — том I — неточно. Как видно из дальнейшего,
в русском переводе два тома. Распределение работы Кольба по двум томам
сделано вследствие разросшегося объема книги, увеличившегося за счет
вставки Корсаком обширного очерка о России (больше 120 страниц — от 164
до 287).
В I томе помещена статистика Великобритании, Австрии, Пруссии и
России, во II томе — остальные европейские страны и Америка. Кроме того,
во II томе есть глава «Общее обозрение», где дается суммированная стати-
стика стран и глава «Общечеловеческие отношения», содержанием которой
является сравнительная статистика движения народонаселения.
2 Молинари Густав (1819—1912) — вульгарный экономист. С 1856 г.—
постоянный сотрудник «Русского вестника» и «Московских ведомостей», где
был напечатан ряд его статей («О свободе труда» — в 1860 г. «Международ-
ные интересы»— 1861 г. и др.). — Курсель-Сенель Жан Густав (1813 —
1892) — французский буржуазный экономист, профессор политической эко-
номии в Сент-Яго (Чили). — Вызинский Генрих Викентьевич (1821—1827) —
историк, профессор Московского университета. — Мейер Д. И. — либераль-
ный профессор, юрист. — Марко-Вовчок (псевдоним Маркович Марии Але-
ксандровны) (1834—1907) — украинская писательница. Украинское название
упоминаемой здесь книги: «Народнi оповядання Марко Вовчок», впервые
издана в 1858 г. — Костомаров Николай Иванович (1817—1885) — с 1846 г.
профессор русской истории Киевского университета, член тайного «Кирилло-
Мефодиевского братства», в 1847 г. по делу этого братства был арестован
и выслан в Саратов; в 1859—1862 гг. — профессор Петербургского универ-
ситета.— Фишер Куно (1824—1907) — немецкий историк философии, про-
фессор Иенского и Гейдельбергского университетов, идеалист-гегельянец. Об
его «Истории новой философии» был напечатан отрицательный отзыв в № 2
1046

«Современника» за 1862 г.—Шмидт Генрих-Юлиан (1818—1886) — немец-
кий публицист, историк литературы.—Милль Джон-Стюарт (1806—1873) —
английский экономист и философ.
3 Отзыв Чернышевского о соч. Гизо «История цивилизации в Европе
от падения Римской империи до французской революции» (см. в т. VII наст.
изд.).
4 Свою точку зрения, то есть «основной взгляд на статистику» Кольб
излагает в «Предисловии автора» (III—VIII). Остальное содержание книги
представляет собою статистические данные с пояснительным текстом, если не
считать последнего раздела «Общечеловеческие отношения» (т. 2, стр. 277—
314), где автор полемизирует с Мальтусом («Вопрос о чрезмерном народо-
населении», стр. 309 и сл.), опираясь на статистику, а также отдельных заго-
ловков к статистическим данным, например: «Чем ниже цивилизация и силь-
нее нищета, тем ужаснее смертность», «С благосостоянием и культурой уве-
личивается средняя жизни» и др.
5 Из сочинений Корсака следует отметить «О формах промышленности
в Западной Европе и России», М., 1861 г.
6 У Корсака-Кольба (стр. 169): «За исключением Польши и Финлян-
дии по ведомости о 10-ревизии (1858 г. — С. Б.), изданной министерством
финансов, народонаселение империи исчислено в 62 601 832 д. об. пола. Сюда
надо прибавить не вошедшие вовсе в перечень регулярные войска и бессроч-
но-отпускных с их семействами, примерно до 1 600 000 д., киргизов оренбург-
ского ведомства до 800 000 и подвластных кавказских племен до 300 000 д.,
что увеличит цифру народонаселения до 65 300 000. По сведениям же Цент-
рального статистического комитета (который получает их от губернских ко-
митетов), без Польши и Финляндии в империи считается 67 126 000, то есть
на 1 826 000 более (курсив Корсака) против приведенного сейчас вычи-
сления».
По данным Корсака, народонаселение Европейской России в 1858 г. со-
ставляло (включая Польшу и Финляндию) 66 570 226 человек, в Азиатской
(включая часть принадлежавшей России Американской Аляски) — 6 961 716,
а всего в России, таким образом, населения — 73 551 842 человека.
7 Расширение пространства России произошло за счет присоединения
царства Польского и Финляндии.
8 Насмешка Чернышевского над панславистскими вожделениями
В. И. Ламанского и других славянофилов.
9 Савельев-Ростиславич Николай Васильевич (ум. в 1854 г.)—славя-
нофил, сотрудничавший в «Сыне отечества» и «Журнале министерства народ-
ного просвещения».
10 Потому что, — недоговаривает Чернышевский, — русскому народу
в течение многих столетий приходилось выдерживать натиск монголов,
отражать притязания немецких, польских, шведских, французских интер-
вентов.
11 Календарь, издававшийся с 1728 г. по 1869 г. Академией наук. Меся-
цеслов заключал в себе разные сведения календарного характера, а также
географические, статистические и другие справочные материалы. Кроме того,
в месяцеслове иногда помещались статьи научного содержания из области
астрономии, метеорологии, физики и проч.
12 Латинское название Одиссея, основного персонажа поэмы Гомера
«Илиада».
13 Из «Ревизора» Гоголя.
14 Хлестаков — главный герой комедии «Ревизор».
15 Ламанский Владимир Иванович (1833—1914)—славянофил, профес-
сор Петербургского университета, один из идейных противников Чернышев-
ского.
16 У Корсака-Кольба до итоговой суммы консолидированного долга, здесь
приведенной, идет перечень всех государственных долгов России на 1 января
1859 г. и на 1 января 1860 г.
1047

17 Виллафранкский мир был заключен Наполеоном III в июле 1859 г.
с австрийским императором Францем-Иосифом без ведома Пьемонта. По этому
миру к Пьемонту отошла только Ломбардия, Венеция же осталась за
Австрией.
18 Здесь Чернышевским опущено примечание: «Замечательно, что Россия
в этом займе поместила свои облигации на 8 франков дороже, чем француз-
ское правительство в своем последнем военном займе в 500 млн. франков,
который, правда, заключен был в военное время».
19 У Корсака-Кольба есть еще сведения: в 1857 г.— 1 211 267 654,
в 1859 г. 1 160 636 731.
20 До этих данных о финансах Царства Польского у Корсака-Кольба
имеются еще сведения о городском хозяйстве.
21 Здесь Чернышевским опущено примечание об обязательных работах
поселян в связи с упразднением военных поселений.
22 После этого Чернышевским опущены сведения об увеличении Павлом I
пехоты за счет конницы.
23 После этого у Корсака-Кольба ссылка на источник, откуда почерпнуты
дальнейшие сведения (см. «Denkwüdigkeiten des Generals Friedrich Grafen
von Toll» — «Достопамятные мысли генерала графа Фридриха Толя»).
24 У Корсака-Кольба по каждому слагаемому дается еще наименование
начальствующего лица армий и состав последних.
25 После этого у Корсака-Кольба следуют разные сведения, в том числе
о количестве войск и орудий, участвовавших в Бородинском бою на стороне
русских. — Штейнгель Вячеслав Владимирович (1823—1897) — русский ге-
нерал, редактор «Российской военной хроники».
26 Бутурлин Дмитрий Петрович (1790—1849) — впоследствии сенатор
и военный писатель, председатель так называемого «бутурлинского комитета»,
по поручению правительства Николая I выработавшего правила по усилению
цензурного гнета. — Витгенштейн Петр Христианович (1768—1842) — рус-
ский фельдмаршал, участник войн с Наполеоном I. — Вильсон Роберт-Томас
(1777—1849) — английский генерал, в 1806—1807 гг., будучи волонтером
русских войск, принимал участие в войне против Наполеона.
27 После этого у Корсака-Кольба в скобках число русских и французских
войск под Бауценом.
28 У Корсака здесь ссылка на Мольтке. — Жомини Анри (1779—
1869) — военный писатель, швейцарец, служивший во французских войсках;
после поражения Наполеона перешел на русскую службу.
29 Отрывок «Цифры, которые...» помещен у Корсака-Кольба в примеча-
нии к абзацу, где говорится о формальном освобождении без земли остзей-
ских крестьян. Примечание начинается словами «Сообщаем здесь цифры, ко-
торые...» Дальше, как у Чернышевского.
30 Перед разделом о промышленной и торговой деятельности у Корсака-
Кольба есть раздел, не цитированный Чернышевским, «Поземельная собст-
венность и общинное владение землею».
31 Здесь Чернышевским опущен отрывок, в котором Корсак-Кольб пока-
зывают различные стороны вредного влияния гильдий на торговлю. Черны-
шевский приводит только одну сторону этого влияния, и в связи с этим пере-
редактировал дальнейший текст.
Ясная поляна. Школа. Журнал педагогический, издаваемый гр. Л. Н. Тол-
стым. Москва. 1862 г. Ясная поляна. Книжки для детей. Книжка 1-я и 2-я
(Стр. 503—517)
6 февраля 1862 г. Л. Н. Толстой написал Чернышевскому следующее
письмо: «Милостивый государь Н и к о л а й Гаврилович. Вчера вышел 1 - й номер
моего журнала. Я вас очень прошу внимательно прочесть его и сказать о нем
искренно и серьезно ваше мнение в «Современнике». Я имел несчастье писать
1048

повести, и публика, не читая, будет говорить: «Да, детство очень мило, но
журнал?..» А журнал и все дело для меня составляют все. Ответьте мне
в Тулу. Лев Толстой» (см. Л. Н. Т о л с т о й , ПСС, т. 60, стр. 416). Отве-
том на это письмо и явилась рецензия Чернышевского.
1 Статья «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы», откуда
приводятся цитаты, написана Л. Н. Толстым. Кроме того, в журнале ему
принадлежат статьи: 1. К публике. 2. О народном образовании. 3. О значе-
нии описаний школ и народных книг. — Остальные статьи написаны учите-
лями толстовских школ.
2 Священник И. С. Беллюстин (1820—1890) — поместил в «Журнале
министерства народного просвещения» (1860, X) статью «Теория и опыт»,
в которой рекомендовал «крайнюю осторожность» в деле обучения народа
грамоте, так как опыт якобы показывал, что очень часто у людей из народа,
научившихся грамоте, страдает нравственность. Редакция журнала прибавила
к статье оговорку, что она «не вполне разделяет» мнение автора. В следую-
щем году Беллюстин выпустил книжку «Два и последние слова о народном
образовании». — В. И. Даль написал ряд статей о вреде грамотности:
в «Русской беседе», 1856 г., III, «Отечественных записках», 1857, II,
«С.-Петербургских ведомостях», 1857, № 245 и др. О последней статье («За-
метки о грамотности») Чернышевский говорит в «Современном обозрении»:
«Грустно думать, что человек, умеющий говорить на наречии чуть ли не
каждого уезда Российской империи, как истый туземец, собравший от народа
чуть ли не 40 000 пословиц, так мало знает нужды нашего народа. Но уте-
шительно, по крайней мере, то единодушие, с которым десятки голосов раз-
дались против его опасного заблуждения».
3 Статья Л. Н. Толстого «О народном образовании».
4 Иосиф II (1741 —1790) — император Священной Римской империи
с 1780 г. — Аранда Педро-Пабло (1718—1799)—граф, испанский государ-
ственный деятель, сторонник идей французского «просвещения», ведший
борьбу с клерикализмом и способствовавший изгнанию иезуитов из Испании
в 1764 г. — Флорида Бланка Хозе-Маньино (1728—1808) — испанский госу-
дарственный деятель.
5 В обширной литературе об университетах, появившейся в 1861 г., не-
редко ставился вопрос о правах по службе, даваемых университетами, и о воз-
можности полной отмены этих прав. Против такой отмены делались веские
возражения. Так, например, Б. Н. Чичерин писал: «С уничтожением служеб-
ных преимуществ университетов вся выгода будет на стороне меньшего обра-
зования. У нас для восхождения по чиновной лестнице требуется долгое
время, следовательно, чем раньше начинать, тем лучше. Неужели же студент
будет опережен своими сверстниками за то, что он четыре года учился, вместо
того чтоб 16-ти лет поступить на службу совершенным неучем? Уничтожение
служебных преимуществ университетов, было бы ничем иным, как премией,
данной невежеству» («Московские ведомости», 1861, № 234. «Что нужно
для русских университетов?»).
6 Только по цензурным условиям Чернышевский ограничился тем, что
привел это положение Толстого, не сделав против него никаких воз-
ражений.
7 Бойль — изобретатель парового плуга. — Фаулер — английский завод-
чик сельскохозяйственных машин.
8 В статье Толстого «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы»
имеется такое место: «Вообще взрослые, заученные прежде, еще не нашли
себе места в яснополянской школе, и их ученье идет дурно: что-то есть
неестественного и болезненного в отношении их в школе. Воскресные
школы, которые я видел, представляют то же самое явление относительно
взрослых, и потому все сведения об успешном и свободном образовании
взрослых были бы для нас драгоценнейшим приобретением» (Л. Н. Т о л -
с т о й , ПСС, т. 8).
9 Руссо Жан-Жак (1712—1779) — французский писатель. Его «Новая
Элоиза» (1761), «Эмиль» (1762). «Исповедь» имели большое влияние на пе-
1049

дагогику конца XVIII и начала XIX в. — Песталоцци Иоганн-Генрих
(1746—1827) — знаменитый педагог.
10 По словам Толстого, рассказ «Матвей» — «устная переделка учени-
ками французской повести» («Mourice ou le travail»). Упоминаемый дальше
рассказ «Федор и Василий» «произошел точно так же», то есть из переделки
учениками какого-то текста. В вводной статье Толстой рекомендует эти рас-
сказы, как опыт.
11 Рассказ «Робинзон» представляет пересказ романа Дефо, сделанный,
по всей вероятности, студентом Александром Павловичем Сердобольским,
преподавателем головеньковской школы.
12 О рецензии Чернышевского Толстой в наброске неоконченной статьи
о критиках «Ясной Поляны» писал, что не считает возможным отвечать на
рецензию по существу.
1879—1889
Записка по делу сосланных в Вилюйск
старообрядцев Чистоплюевых и Головачевой
(Стр. 518—679)
Чернышевский не хотел просить и никогда не просил правительство ни
о чем для себя лично. Обращаясь к царю с просьбой смягчить участь Чисто-
плюевых и к шефу жандармов с подробным разъяснением их дела, Чернышев-
ский выступал в защиту забитых людей, судьба которых поразила его своей
жестокостью. Но в этих обращениях к власти Чернышевский вполне со-
хранил свое человеческое и политическое достоинство. Достаточно уже
одного титула, который Чернышевский придумал для обращения к царю —
«государь моей родины». Не скрывая своих политических убеждений, он
неоднократно подчеркивает свой атеизм. Успеха попытка Чернышевского не
имела и не могла иметь: все его заявления остались погребенными в
архивах.
Е. Ляцкий по поводу записки Чернышевского о деле Чистоплюевых пи-
сал: «Эта записка, вместе с относящимся к ней предисловием, представляет
собою одно из замечательнейших произведений Чернышевского, как по ана-
лизу фактов, так и по силе чувства, сообщающего ей интуицию художест-
венного произведения. Чернышевский проявил в ней высокую степень своей
любви к человеку... и присущего ему демократизма, который не знает ника-
ких искусственных преград между людьми и равняет всех без различия в од-
ном общем праве на жизнь — свободную и счастливую. История сектантства
Богатенковых, их арест и суд изображены с такой поразительной жизненно-
стью и психологической ясностью, что защита эта и в настоящее время чи-
тается с глубоким душевным волнением» («Чернышевский в Сибири», III,
XXVII).
1 Берлинский трактат 1878 г. существенно ухудшал для России условия
мира с Турцией, которые были определены по Сан-Стефанскому договору,
закончившему русско-турецкую войну 1877—1878 гг. Под непосредственной
угрозой войны с Англией и Австрией русское правительство вынуждено
было пойти на уступки. В различных слоях русского общества условия Бер-
линского трактата вызвали негодование. Особенную энергию в протестах про-
тив Берлинского трактата проявили славянофилы. И. С. Аксаков за свою
речь о Берлинском конгрессе, произнесенную на заседании «Славянского об-
щества», был по приказанию Александра II выслан из Москвы. Чернышев-
ский отрицательно относился к этим воинственным настроениям, одобряя
ратификацию Берлинского трактата («Чернышевский в Сибири», I, 198—
199, 206—207; II, 22—23 и др.).
2 Письмо это адресовано к жандармскому унтер-офицеру, проживавшему
в одном помещении с Чернышевским. Охрана Чернышевского в Вилюйске со-
1050

стояла из жандармского унтер-офицера, семи казаков и двух урядников. Эта
команда менялась каждый год. В 1879 г. унтер-офицером был Яков Ильич
Захаров. В связи с хлопотами Чернышевского по делу Чистоплюевых Захаров
подвергся служебным неприятностям: за то, что он согласился отправить
письма Чернышевского, минуя вилюйского исправника, прямо в иркутское
жандармское управление, ему был сделан выговор, а в ноябре 1879 г., по от-
крытии зимнего пути, он был сменен до окончания срока. Письма Чернышев-
ского из Иркутска были пересланы вилюйскому исправнику (Н. Г. Черны-
шевский, Литературное наследие, т. II, стр. 584—587).
3 Во второй половине 1878 г. якутский губернатор Черняев обратил вни-
мание на обширность писем Чернышевского. 27 ноября 1878 г. он напомнил
вилюйскому исправнику, что по инструкции Чернышевский имеет право из-
вещать родных о своем положении «в приличных фермах и выражениях»,
посылать приветствие родным и делать семейные распоряжения, но не ка-
саться разных «посторонних предметов». В ответ на это требование Черны-
шевский заявил, что он может вовсе перестать писать. С конца ноября 1878 г.
до мая 1879 г., то есть около полугода, он действительно совсем не писал род-
ным, что последних сильно встревожило.
4 Заявление Чернышевского к шефу жандармов генерал-адъютанту
А. Дрентельну (1820—1888).
5 Впоследствии воспоминания О. Ф. Жукова о жизни Чернышевского
в Вилюйске были записаны и напечатаны («Из жизни Н. Г. Чернышевского»
(рассказ Олимпия Фомича Жукова). Сообщил М. Овчинников. «Сибирский
архив», 1912, № 4).
6 Бернарден де Сен-Пьер Жак-Анри (1737—1814) — французский пи-
сатель. Большой успех в свое время имел роман Бернардена «Поль и Вир-
гиния».
7 Старообрядческие скиты по р. Большому Иргизу (в Саратовском крае)
возникли в царствование Екатерины II и стали важным старообрядческим
центром, выделявшим из своей среды священнослужителей. Указ 2 августа
1828 г. поставил иргизские монастыри под надзор местного губернского на-
чальства и воспретил принимать в них новых лиц. С 1829 г. до начала 40-х
гг. иргизские монастыри постепенно были обращены в единоверческие, при-
чем иногда с помощью военной силы.
8 Белокриницкая (или австрийская) старообрядческая иерархия была
основана в 1846 г. в Белой Кринице (Буковина). Первым белокриницким
архиереем был бывший босно-сараевский митрополит Амвросий, лишенный
кафедры турецким правительством.
9 Имеется в виду миф о Пандоре, которая, вопреки совету своего мужа
Эпитемея, открыла сосуд и выпустила из него на землю все бедствия.
10 Преполовением (от слова «переполовинить») назывался день, прихо-
дившийся на половине между пасхою и так называемым днем святого духа
(между этими праздниками — 50 дней). В зависимости от дня пасхи, пре-
половение тоже приходилось на разные числа, но всегда бывало в среду на
4-й неделе после пасхи.
11 Иаков (до монашества Вечерков Иосиф Иванович, 1792—1850) —
был посвящен в сан епископа саратовского и царицынского 27 марта 1832 г.
При нем старообрядцы саратовской епархии подвергались особенно жесто-
ким преследованиям.
12 Здесь речь идет о Парижском мирном договоре, заключенном между
Россией, Францией, Великобританией, Сардинией и Турцией, закончившем
Крымскую войну.
13 Виргилий Публий-Марон (70—19 до н. э.) — римский поэт; миф о
Дафнисе был использован им в пятой эклоге. Миф о Филемоне обработан
Овидием в его произведении «Метаморфозы».
14 Зерцало — находившаяся в судах и присутственных местах трехгран-
ная призма с помещенными на ее сторонах указами Петра I; символ закон-
ности в царской России.
1051

10 Статья Н. Д. «Прыгуны» в «Отечественных записках», 1878,
№№ 10 и 11. Этот псевдоним не раскрыт.
16 Квакеры — распространенная в Англии и Северной Америке религиоз-
ная секта.
17 Казенные или государственные крестьяне — сословие землепашцев, не
входивших в состав помещичьих крепостных; удельные крестьяне — крепост-
ные членов императорской фамилии.
18 Александр II.
19 Мак-Магон Мари-Эдм-Патрис-Морис (1808—1893) — французский
маршал, реакционер. Командуя корпусом, а затем армией, в франко-прус-
скую войну потерпел ряд поражений, закончившихся катастрофой при Се-
дане. Возглавляя версальские войска, потопил в крови Парижскую
Коммуну.
20 Дюкро Огюст-Александр (1817—1882) — французский генерал, уча-
стник франко-прусской войны, во время осады Парижа командовал
2-й армией.
21 Наполеон IV Евгений-Людовик-Жан-Жозеф (1836—1859) — сын На-
полеона III, за два года до смерти провозглашенный бонапартистской пар-
тией в качестве претендента на французский престол.
22 Дочь Александра II Мария Александровна в 1874 г. вышла замуж
за сына королевы Виктории принца Альфреда, герцога Эдинбургского.
23 28 августа 1878 г. в устье Лены пришел пароход «Лена» под коман-
дой капитана Иогансена, принадлежавший шведской полярной экспедиции
под руководством Адольфа-Эриха Норденшельда (1832—1901). Пароход
«Лена» был снаряжен на средства А. М. Сибирякова и имел назначение со-
провождать экспедицию только до устья Лены и оттуда подняться к Якут-
ску. В Якутск пароход прибыл 9 (21) сентября (Н. С и б и р ц е в и
В. И т и н , Северный морской путь и карские экспедиции, Новосибирск, 1936,
стр. 186).
24 Виктор-Эммануил (1820—1878) — король Сардинии с 1849 по
1861 г., первый король объединенной Италии (с 1861 г.).—Гумберт I
( 1 8 4 4 — 1 9 0 0 ) — король Италии с 1878 г., сын Виктора-Эммануила.
25 Владимир Святославович (ум. в 1015 г.) — великий князь Киевский
(с 980 г.).
26 Мария Александровна (1824—1880) — дочь герцога Гессенского.
Борьба пап с императорами
(Стр. 680—799)
Тема «борьба пап с императорами» привлекала внимание Н. Г. Черны-
шевского еще в сибирской ссылке. Этому вопросу он посвящал довольно
много места в своей переписке 1876 г. с сыном Мих. Н. Чернышевским. Так
в письме из Вилюйска от 15 сентября 1876 г. Н. Г. Чернышевский писал:
«Ты хочешь, чтоб я написал тебе «о средних веках» и в частности «о папстве,
о борьбе пап с императорами», а дальше из новой истории, о иезуитах.
Изволь» («Н. Г. Чернышевский в Сибири. Переписка с родными» (1876—
1877), т. II. СПб., 1913, стр. 62). В следующем письме — от 19 октября —
он разоблачает некоторые, прочно установившиеся «иллюзии историков».
«Борьбу пап с императорами» Н. Г. Чернышевский был склонен рассматривать
лишь «как составную часть факта более важного: стремления немецких импе-
раторов упрочить свою власть над Италией, и сопротивления итальянцев их
военным нашествиям» (там же, стр. 77). Как в этом, так и в дальнейших
письмах, в частности в обширном письме от 30 октября 1876 г., Н. Г. Чер-
нышевский очень подробно останавливался на этой теме, набрасывая те
основные положения, которые были затем развиты в его статье. «Папа был
один из государей средней Италии. Но один из мелких противников нем-
цев, папа все-таки не был совершенно ничтожен. Только: не совершенно
ничтожен, но очень, очень не важен» (там же, стр. 77). Позднейшая рценка
1052

роли и значения Григория VII находит место и здесь: «Это, в сущности,
очень жалкая фигура, Григорий VII. Претензий у человека много, а силы
нет, и результатом — позднейшая зависимость от Матильды и от Роберта
Гискара» (там же, стр. 79).
Через одиннадцать лет, в 1887 г., после возвращения из ссылки,
в письме Н. Г. Чернышевского к А. Н. и Ю. П. Пыпиным от 29 августа
1887 г. встречаются следующие слова: «Я начал писать очерк так называе-
мой борьбы пап с императорами» и добавляет: «который-нибудь из двух
главных отделов — историю деятельности или Григория VII или Иннокен-
тия III пошлю тебе (А. Н. Пыпину) для помещения в «Вестник Европы»
(Н. Г. Чернышевский—Литературное наследие, т. III, M. — Л., 1928,
стр. 223). Таким образом, имеется возможность довольно точно установить
время начала работы Н. Г. Чернышевского над статьей: август 1887 г.,
причем статья должна была состоять из двух больших разделов, посвящен-
ных двум крупнейшим представителям средневекового папства — Григо-
рию VII и Иннокентию III. В своих письмах к А. Н. Пыпину, а затем и к
В. А. Гольцеву Н. Г. Чернышевский весьма подробно говорил о своей ра-
боте, указывая на производимую им переоценку ценностей и отрицание об-
щепринятой традиционной схемы. Так, например, в большом письме
к А. Н. Пыпину от 19 ноября 1887 г. он писал: «Цель очерка разъяснить,
какой был действительный размер политической силы пап... Я нахожу, что
этот размер был очень мал. Был ли Григорий VII парадной куклой, которой
двигала Матильда Тосканская, этого нельзя разобрать сквозь туман пане-
гириков преданности Матильды Григорию VII; быть может, он и действи-
тельно превосходил ее умом, быть может она и действительно уважала его
советы; но советник ли ее, или кукла в ее руках, Григорий был ее лакеем
и только. Он сам по себе был бессилен в политических делах»; «до конца
жизни оставался [он] в самоослеплении, оставался жалким фантазером, иг-
равшим презренную роль хвастливого лакея» (там же, стр. 231). Такая
резкая и совершенно идущая вразрез с общепринятым мнением в тогдаш-
ней исторической науке оценка роли пап, а особенно «всемогущего» папы
Григория VII, не могла не встретить возражений со стороны русской либе-
ральной журналистики, слепо следовавшей за традиционными схемами запад-
ных историков. Это понимал и сам Н. Г. Чернышевский. «Я полагаю, —
писал он в цитированном письме к А. Н. Пыпину, — что такие понятия о
политической деятельности его (Григория VII) не могут показаться основа-
тельными Стасюлевичу» (редактору «Вестника Европы») (там же, стр. 231).
«Темы подобного рода,—писал он в другом письме, — слишком сухи для
журнала; поэтому я не буду иметь ни малейшего порицания «Вестнику Ев-
ропы», если он найдет, что статья не годится для него. Но, — добавлял
он, — статей менее безжизненных я не буду писать в настоящее время»
(там же, стр. 326). Темперамент революционера, бойца сказался и здесь:
статья даже на такую сугубо академическую тему оказалась неприемлемой
для руководителей либеральных журналов.
Потеряв надежду поместить ее в «Вестник Европы», Н. Г. Чернышевский
обратился к редактору «Русской мысли» В. А. Гольцеву, которому 27 сен-
тября 1887 г. писал о желании поместить ее в его журнале. При этом он
предупреждал Гольцева: «Если вы найдете, что статья о Григории VII не
пригодна для журнала по своей сухости, я не буду иметь никаких возраже-
ний против этого мнения. Я сам, как видите, расположен думать так» (там
же, стр. 227).
Статью о Григории VII Чернышевский не закончил, а статья об Инно-
кентии III не была написана вовсе, повидимому, потому, что у Н. Г. Чер-
нышевского не было надежд на их появление в печати.
1 Гогенштауфены — немецкая княжеская фамилия, представители кото-
рой с 1138 по 1254 г. были германскими императорами.
2 Капеллан — католический священник, состоящий при капелле. Коро-
левский капеллан (во Франции) фактически исполнял при короле обязан-
ности секретаря.
1053

3 Капитул — в католической церкви коллегия Духовных лиц, состоящих
при епископе; совещательный орган.
4 Матильда маркграфиня Тосканская (1046—1115) — подерживав-
шая папу Григория VII в его борьбе с германским императором Генри-
хом IV. — Аллоды — в средние века родовые имения, свободные от по-
датей.
5 Каролинги — королевская династия в франкском государстве
(VII—X вв.) в эпоху его укрепления.
6 Маркграф — титул в средневековой Европе: начальник пограничной
области; по своему значению считался несколько ниже герцога, но выше
простого графа.
7 Оттон I ( 9 1 2 — 9 7 3 ) — германо-римский император с 962 г., один из
основателей средневековой «Германской империи»; вел войны с чехами, вен-
дами, лотарингцами и итальянцами. — Генрих III — германский император
с 1039 по 1056 г. Неоднократно совершал походы в Италию, активно вме-
шивался в церковные дела и проводил политику подчинения церкви импе-
раторской власти.
8 Ландграф — в средневековой Германии титул князей, приблизительно
равных герцогу; власть ландграфа часто распространялась на несколько
областей.
9 Генрих II — германский император с 1002 по 1024 г. Дважды совер-
шал походы в Италию. Покровитель так называемой клюнийской реформы,
названной так по имени Клюнийского монастыря, отличавшегося в начале
своего существования строгим уставом; клюнийская реформа заключалась в
ограничении власти пап в пользу вселенских соборов и в введении более
строгих уставов для духовенства.
10 Фридрих Барбаросса (ок. 1123—1190) — германский император
с 1152 г.; вел упорную борьбу с феодалами и папой за усиление император-
ской власти.
11 «Этот папа Фридриха» — так называемый антипапа Пасхалис III
(1164—1168), выбранный по настоянию Фридриха Барбароссы взамен
Александра III; после ухода императорских войск из Рима был схвачен и
до самого конца жизни оставался заложником.
12 Сигизмунд (1368—1437) — германский император с 1411 г.
13 Папское государство — государство в Средней Италии, существовав-
шее с 756 г., когда французский король Пипин Короткий подарил папе Сте-
фану II земли около Рима. В X—XIV вв. постепенно увеличивалось и к
XV в. включало в себя все области Средней Италии. В 1870 г. Папская
область была присоединена к Италии.
14 Маркграфство Тосканское образовалось в начале средних веков,
в эпоху Каролингов. Особенного развития достигло в XI—XII вв., когда в
Тоскане стал царствовать владетельный дом Каносса, из которого вышла
и известная Матильда Тосканская. После смерти Матильды начавшаяся
борьба за ее наследство сильно подорвала значение Тосканы, вместо которой
стала возвышаться Флоренция, возглавляемая Медичи.
15 Норманы (Nord-raann: люди севера) —так назывались в средневе-
ковой Европе жители Скандинавского полуострова, с VIII в. делавшие на-
беги на берега Германии, Англии, Франции; в начале IX в. они проникли
и в Средиземное море. В XI в. прочно обосновались в Сицилии и Неаполе
и образовали герцогство Апулии и Калабрии. Папы часто опирались на них
в борьбе с турками и немцами.
16 Базельский собор — последний вселенский собор, состоявшийся
в 1449 г. и пытавшийся ограничить папскую власть.
17 Вильгельм Завоеватель (1027—1087)— с 1035 г. герцог Норманд-
ский. В 1066 г. предпринял поход в Англию, которую и покорил после
битвы при Гастингсе. Последние годы жизни вел жестокую борьбу с по-
стоянно восстававшими «подданными».
18 Иль-де-Франс — название французской провинции, наследственной
1054

области Капетингов, включавшей Париж и его окрестности. Провинция
Иль-де-Франс положила основание французскому государству.
19 Одоакр — предводитель германских племен, в 476 г. провозглашен-
ный римским императором. Убит в 493 г.
20 Готы—одно из германских племен, родина которого находилась
восточнее Вислы. Начиная со II в., готы двинулись на юг и запад и после
упорной борьбы завоевали Италию и Испанию.
21 Лангобарды — восточно-германская группа племен, в IV в. жившая
на территории современной Австрии, по р. Дунаю. В VI в. завоевали Ита-
лию (государство лангобардов) и владели ею до VIII в.
22 Франки — группа западногерманских племен, оказавшая серьезное
сопротивление римской колонизации. В I I I — V вв. совершили ряд вторже-
ний в Галлию, где позднее основали новое государство.
23 Сарацинами называли в средние века арабов и турок.
24 Григорий VI (Иоанн Грациан, ум. в 1048 г.) — римский папа в
1045—1046 гг.
25 Бенедикт IX — папа римский с 1033 по 1048 г. Был возведен на
папский престол десяти лет; неоднократно изгонялся римлянами. Отличался
моральной распущенностью, несколько раз перепродавал свое место.
26 Конрад II (ок. 990—1039) — германский король с 1024 г., вел войны
с Польшей и Бургундией, совершал походы в Италию.
27 Сильвестр III, — римский папа с 1044 по 1046 г.
28 Адальберт (ум. в 1072 г.) — епископ Бременский, государственный
и церковный деятель Германии XI в. С 1045 г. архиепископ Бремена
и Гамбурга. С 1063 г. — опекун Генриха IV и правитель государства.
29 Свидгер — епископ бамбергский, участник борьбы пап с императо-
рами в XI в.
30 «Клюнийское аббатство», основанное в X в. в Верхней Бургундии,
вскоре приобрело большое влияние в католическом мире. Из клюнийцев
вышло несколько пап, в том числе и Григорий VII.
31 Гезелон герцог Лотарингский (ум. ок. 1044 г.) — один из участников
междоусобных войн в Германии.
32 Готфрид II, Бородатый — герцог Лотарингский (ум. в 1069 г.).
С 1057 г. наместник в Тоскане.
33 Бонифаций II — маркграф Тосканский с 1030 по 1052 г. Играл боль-
шую роль в борьбе пап с императорами.
34 Лев IX (Брунон, епископ Тульский)—римский папа с 1048 по
1054 г. Сторонник сильной папской власти.
35 Гискар Роберт (1015—1085) — норманский вождь, в 1046 г. по-
явившийся в Италии и создавший государство на юге Апенинского полу-
острова; поддерживал пап в борьбе с императорами.
36 Виктор II (Гебгардт) — папа римский с 1055 по 1058 г.
37 Беатриче маркграфиня Тосканская (ум. в 1076 г.) — выступая рев-
ностной сторонницей католической церкви, активно участвовала в борьбе
пап с императорами.
38 Готфрид Горбатый — герцог Лотарингский (ум. в 1076 г.).
С 1071 г. — наместник в Тоскане; сторонник императора Генриха IV.
39 Агнеса (Пуатуская) — вторая жена германского императора
Генриха III; после его смерти в 1056 г. — правительница государства и опе-
кунша Генриха IV.
40 Стефан X (Фридрих Кардинал) — римский папа с 1057 по
1058 г.
41 Оттон герцог Швабский (ум. в 1047 г.), Бертольд граф Тюрингенский,
затем герцог Каринтийский — участники междоусобной борьбы в Германии.
42 Рудольф граф Рейнфельдский (ум. в 1080 г.) — с 1057 г. герцог
Швабский. Противник императора Генриха IV. В 1077 г. избран вос-
ставшими феодалами германским королем.
43 Бенедикт X — папа римский в 1058—1059 гг. Возведенный на
1055

папский престол феодалами, через несколько месяцев был свергнут и пробыл
в заточении 20 лет.
44 Николай II (Герард, епископ Флорентийский) — римский папа
с 1059 по 1061 г. Выдвинутый партией Гильдебранда, вел независимую по
отношению к германскому императору политику.
45 Дамиани Петр (1006—1072)—средневековый церковный деятель,
сторонник церковных реформ.
46 Речь идет о так называемом «Авиньонском пленении пап» (с 1309
по 1377 г.), когда их резиденция находилась во французском городе
Авиньоне и они были в полной зависимости от французских королей.
47 Ришар II—нормандский герцог с 996 по 1027 г. Принимал участие
в междоусобных войнах Германии и Франции, поддерживая монастыри и ду-
ховенство, беспощадно подавил крестьянское восстание 997 г.
48 Александр II (Ансельм, епископ Луккский)—папа римский с 1061
по 1073 г. Первый папа, выбранный коллегией кардиналов без утвержде-
ния германским императором.
49 Гонорий II (Кадолай, епископ Пармский) — папа римский с 1061
по 1064 г.
50 Аннон архиепископ Кельнский — германский государственный дея-
тель XI в. Сначала канцлер и советник императора Генриха IV, затем, по-
сле его смерти, правитель государства.
51 Оттон Нортгеймский (ум. в 1083 г.) — с 1061 г. герцог баварский,
противник императора Генриха IV.
52 Гуго — кардинал, участник борьбы пап с германскими императорами.
Характер человеческого знания
(Стр. 720—736)
В настоящей статье Чернышевский с позиций материалистической фи-
лософии критикует современных ему натуралистов, которые пытались
строить всеобъемлющие теории о «характере человеческого познания». Пре-
небрежительно относясь к философии, натуралисты, высмеиваемые Черны-
шевским, оказались в плену иллюзионизма, на деле оказывающимся агно-
стицизмом Давида Юма (1711—1776) и Им. Канта (1724—1804).
Чернышевский, не указывая фамилий критикуемых им натуралистов,
дает лишь общую характеристику их воззрений, утверждавших, что «чело-
век не имеет знания о предметах, знает только свои представления о пред-
метах».
Со второй половины XIX столетия буржуазная философия усиленно
стремилась восстановить взгляды Юма в Англии и Канта в Германии.
К числу сторонников юмовского агностицизма в Англии относится Дж. Ст.
Милль, в Германии целая группа неокантианцев (Герман Коген, Наторн,
Кассирер, Штамлер и др.), возглавляемая Ф. А. Ланге и Отто Либманом,
выдвинувшим в 1865 г. лозунг «назад к Канту».
К агностикам-иллюзионистам принадлежат также эклектические фило-
софские «школки» позитивистов, как любят себя называть, по словам
Ленина, замаскированные юмисты (О. Конт—1798—1857, Спенсер —
1820—1903), эмпириокритики (Эрн. Мах, Р. Авенариус) и школка им-
манентной философии (Шуппо, Ремке, Шуберт-Золдерн), откровенно про-
возглашавшая солипсизм.
В 70—80-х гг. прошлого столетия (статья Чернышевского написана в
1785 г.) выступали с публичными докладами агностического характера и
немецкие профессора-идеалисты Р. Вирхов и Дюбуа-Реймон, встретившие
сочувственный отклик у большинства натуралистов за немногими исключе-
ниями, как, например, проф. Геккель.
В Англии — родине самого плоского эмпиризма, на почве которого
развился и вырос юмовский агностицизм, зоолог и ботаник Альфред Уол-
1056

лес (который независимо от Дарвина и одновременно с ним сформулировал
принцип естественного отбора) и химик Крукс скатились в болото пошлого
неприкрытого спиритизма (см. Ф. Э н г е л ь с , Диалектика природы, гл.
«Естествознание в мире духов»).
На позициях юмовского агностицизма стоял и сторонник теории Дар-
вина, известный биолог Т. Гексли (1825—1895), написавший книгу
«Жизнь Юма».
1 Диалектикой в средневековой схоластической философии называлось
искусство вести спор с противником с помощью остроумных софизмов и
логистики.
2 Здесь описка. Вместо слов: «Из этого ясно, что понятие о мыш-
лении — понятие, противоречащее самому себе, то есть иллюзия нашего
мышления...» следует читать: «Из этого ясно, что понятие о простран-
стве — понятие, противоречащее самому себе, то есть иллюзия нашего мыш-
ления».
3 Имеются в виду следующие исторические факты: 1. Победа греков
над персами в 479 г. до н. э. при Платее; 2. Победа греческого флота над
персидским в 480 г. до н. э. при Саламине; 3. Марафонское сражение в
490 г. до н. э., завершившее второе вторжение персов в Аттику.
Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь
(Стр. 737—772)
1 Маркс в письме к Энгельсу от 18/VI 1862 г. писал: «У Дарвина, ко-
торого я теперь снова просмотрел, меня забавляет его утверждение, что он
применяет «мальтусовскую» теорию также к растениям и животным, между
тем как у господина Мальтуса вся суть в том-то и заключается, что его
теория применяется им не к растениям и животным, а только к людям —
с геометрической прогрессией — в противоположность растениям и животным.
Замечательно, что Дарвин в среде животных и растений вновь открывает
свое английское общество с его разделением труда, конкуренцией, откры-
тием новых рынков, «изобретениями» и мальтусовской «борьбой за суще-
ствование». Это — гоббсово bellum omnium contra omnes (война всех про-
тив всех.—Ред.), и это напоминает Гегеля в «Феноменологии», в которой
гражданское общество изображается как «духовное царство животных»,
между тем как у Дарвина царство животных представляет собою гражданское
общество» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. XXIII, стр. 81).
2 Чернышевский имеет здесь в виду Ч. Дарвина.
3 По архивным материалам не удалось установить имен авторов трак-
татов по ботанике, зоологии и наукам о человеческой жизни, предисловием
к которым является настоящая статья Чернышевского.
4 Имеется в виду реакционное учение Мальтуса, характеристику кото-
рого Чернышевский дает дальше в своей статье.
5 Здесь имеется в виду Вильям Питт-Младший (1759—1806)—ан-
глийский государственный деятель конца XVIII и начала X I X в., сын
английского политического деятеля Вильяма Питта-Старшего. По примеру
своего отца В. Питта-Старшего, который в течение всей своей жизни со-
стоял в партии «вигов», Питт-Младший официально тоже принадлежал к
партии «вигов», но все более сближаясь с «новыми тори».
Еще будучи министром финансов в кабинете лорда Шельборна, В. Питт
внес в парламент (палату общин) законопроект об уничтожении так назы-
ваемых «гнилых местечек». Законопроект был отклонен парламентом.
Став во главе правительства в 1783 г. (в это время ему было всего 23 года),
Питт прежде всего распустил старый парламент, проваливший его законо-
проект, и назначил новые выборы в расчете на свою популярность. Его рас-
четы полностью оправдались. В течение 17 лет беспрерывно Питт занимал
пост премьер-министра в коалиционном правительстве «тори и большин-
ства вигов», и некоторые из его противников из лагеря «вигов», как, на-
1057

пример, Борк, в конце концов перешли на его сторону. Имея прочное боль-
шинство в парламенте, Питт фактически проводил реакционную политику
тори, которая оживила торизм, упрочила его существование на многие годы,
хотя и под новым названием «консервативной партии».
6 Habeas Corpus Act— статут, установленный в Англии в 1679 г. Сущ-
ность его состоит в предоставлении каждому арестованному права требовать
или немедленного разбора его дела, или отпущения его на свободу под за-
лог и поручительство. Значение этого закона на практике сводилось к
нулю, так как правительство с согласия парламента всегда могло приоста-
новить действие этого закона на неопределенное время, что и имело место
в случае, указанном Чернышевским.
7 «The Inquiry concerning Political Justice, and its Influence on general Vir-
tue and Happiness» («Исследование о политической справедливости и ее
влиянии на всеобщую добродетель и счастье людей»), — Книга Вильяма
Годвина (1756—1836), находившегося под влиянием идей буржуазной ре-
волюции во Франции, была направлена против существовавших в то время
в Англии социально-политических порядков.
8 «Principles of Political Economie and Taxation» («Основы политической
экономии и налогового обложения») Рикардо были опубликованы в 1817 г.,
а не в 1812 г., как ошибочно указывает Чернышевский.
9 «Discours sur les revolutions de la surface du globe et sur les change-
ments qu'elles ont produits dans le regne animal» («Речь о геологических
переворотах и об изменениях, вызванных ими в животном мире»).
10 Чернышевский имеет в виду реставрацию династии Бурбонов
во Франции в лице Людовика XVIII (1814—1815) после низложения
Наполеона Бонапарта и окончательного отречения его от престола в
1815 г.
11 Ламарк Жан (1744—1829) — французский натуралист и биолог.
О том, как встретили «Philosophie Zoologique» современники, Чернышев-
ский подробно говорит в своей статье ниже.
12 Аайелль Чарльз (1797—1875)—английский геолог. Трактат Лайелля;
«The Principles of Geology» имеет добавочный титул «An Attempt to expla-
in the former Changes of the Earth's surface by reference to causes now in
operation» («Попытка объяснить первоначальные изменения земной поверх-
ности причинами, ныне действующими»).
13 О значении теории Ляйелля для учения о неизменности видов
Энгельс говорит: «Теорию Ляйелля было еще труднее примирить с ги-
потезой постоянства органических видов, чем все предшествовавшие
ей теории. Мысль о постепенном преобразовании земной поверхности
и всех условий жизни на ней приводила непосредственно к учению о
постепенном преобразовании организмов и их приспособлении к изменя-
ющейся среде, приводила к учению об изменчивости видов. Однако
традиция является силой не только в католической церкви, но и в
естествознании. Сам Ляйелль в течение долгих лет не замечал этого про-
тиворечия, а его ученики и того менее» (Ф. Энгельс — Диалектика при-
роды,— К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч т. XIV, стр. 481).
14 Линней Карл (1707—1778) — шведский натуралист, сторонник
теории неизменяемости видов.
15 «Journal of Researches into the Geology and Natural History of the
variant Countries visited by H. S. Beagle» («Дневник исследований по гео-
логии и естественной истории различных стран, посещенных кораблем
«Бигль»).
16 «Zoologie of the Voyage of the Beagle» («Зоология плавания корабля
«Бигль»),
17 «A Monograph of the Cirripendua» («Монография об усоногих»),
18 Уоллес Альфред-Рессель (1823—1913) — английский зоолог и бо-
таник.
19 Гукер Джозеф (1817—1911)— английский ученый, ботаник-си-
стематик.
1058

20 «On the Origin of species by Means of Natural Selection, or the
Reservation of favoured Races in the strugle for life» («О происхождении ви-
дов посредством естественного отбора, или о выживании наиболее приспо-
собленных пород в борьбе за существование»).
21 «The Variation of Animals and Plants under Domestication» («Изме-
нение животных и растений в домашнем состоянии»).
22 «The Descent of Man and Selection in Relation to set» («Происхожде-
ние человека и половой подбор»),
23 Первоначальный эскиз теории Дарвина о происхождении видов пу-
тем естественного отбора был составлен им в 1842 г., в 1844 г. эскиз был
переработан, дополнен и отредактирован автором. В рукописи его читал
известный ботаник доктор Гукер (см. Encyclopaedia Britannica т. 27,
стр. 383). Однако рукопись объемом в 231 лист не была опубликована
Дарвином при его жизни и увидела свет лишь после его смерти в 1909 г.
по случаю двойного юбилея — столетия со дня рождения Дарвина и пяти-
десятилетия со дня опубликования книги «Происхождение видов путем
естественного отбора». Она была издана Кембриджским университетом под
названием «The foundations of the origin of species» («Основы происхождения
видов»).
24 Бактрия — древнее государство в Средней Азии на территории со-
временных Узбекистана и Афганистана. — Эратосфен (276—194 до н. э.) —
греческий математик, астроном и географ. — Птоломеи — македонская дина-
стия царей в древнем Египте.
25 «The fertilisations of Orchids» («Оплодотворение орхидей»), 1862.
26 Монография о вьющихся растениях издана в 1864 г. под назва-
нием «The Movements and Habits of clambing Plants» («Движения и при-
вычки вьющихся растений»).
27 «Genera et species animalium» («Роды и виды животных»),
28 «The Expression of the Evolutions in Man and Animals» («Выраже-
ние чувств у человека и животных»), 1873 г.
29 «Insectivorous Plants» («Насекомоядные растения»), 1875 г.
30 После 1875 г. Дарвин опубликовал в печати следующие работы:
«The Effects of Cross and self fertilization in the vegetal Kingdom» («Ре-
зультаты скрещивания и самоопыления в мире растений»), 1876 г.
«Differetst forms of flowers in Plants of the same species» («Различные
формы цветов у растений одного и того же вида»), 1877 г. «The Power
of Movement in Plants» («Сила движения у растений»), 1880 г. «The for-
mation of Vegetable Mould thrugh the action of Worms» («Образование чер-
ноземной почвы благодаря работе червей»), 1881 г.
31 «Великие натуралисты», говорившие о генеалогическом родстве между
видами растений и животных до Дарвина, которых имеет здесь в виду Чер-
нышевский,— это Ламарк, Жоффруа Сент-Илер Этьен (1772—1844) и Жоф-
фруа Сент-Илер Исидор (1805—1861) — французские зоологи, сторонники
теории Ламарка.
32 Чернышевский имеет здесь в виду сочинение Мальтуса «An Essay on
the Principle of Population» («Опыт закона о народонаселении»). Сам Дарвин
признавал, что учение Мальтуса имело большое значение для его теории о
происхождении видов путем естественного отбора. Критику Чернышевским
реакционной человеконенавистнической теории Мальтуса см. в IX т. наст. изд.
Материалы для биографии Н. А. Добролюбова
(Стр. 773—802)
1 И. Г. Короленко по просьбе Чернышевского разыскивал в Нижнем-
Новгороде родных и знакомых Добролюбова и собирал у них сведения о по-
следнем, руководствуясь списком вопросов, составленным Чернышевским. Он
же составил именной указатель ко «Всеобщей истории» Вебера, переведенной
Чернышевским. «Один знакомый Добролюбова», о котором здесь говорит-
1059

ся,— сам Чернышевский. — Пыпин Александр Николаевич (1833—1904) —
двоюродный брат Н. Г. Чернышевского, историк русской литературы, про-
фессор Петербургского университета, позже академик. В 60-е годы — сотруд-
ник «Современника», затем — ближайший участник умеренно либерального
журнала «Вестник Европы». — Антонович Максим Алексеевич (1835—
1918) — критик и публицист 60-х гг.
2 Прутченко Борис Ефимович — председатель нижегородской казенной па-
латы, с 1857 по 1862 г. член совета министра финансов, близкий знакомый
семьи Добролюбовых в Нижнем-Новгороде. — Прутченко Михаил Борисович
(род. в 1833 г.)—сын Б. Е. Прутченко, в конце 50-х гг. адъютант
Я. И. Ростовцева, впоследствии псковский губернатор.
3 Этими товарищами были Александр Радонежский и Дмитрий Федоро-
вич Щеглов. Особенно важна была для Добролюбова нравственная под-
держка, оказанная ему в это трудное время Щегловым.
4 Лебедев Степан Сидорович (ум. в 1882 г.) — историк литературы,
профессор Главного Педагогического института, впоследствии цензор и член-
ревизор ученого комитета при синоде.
Статьи, приложенные к переводу «Всеобщей истории» Г. Вебера
(Стр. 803—977)
Н. Г. Чернышевский работал над переводом «Всеобщей истории» Вебера
после возвращения из ссылки. С 1885 г. по день смерти, за 5 лет, он успел
перевести 111/2 томов и подготовить 1 - й том для 2-го издания.
Царское правительство, боясь даже одного упоминания имени великого
революционного демократа, не могло допустить возобновления его прежней
деятельности. Н. Г. Чернышевскому было разрешено работать и печататься,
но, во-первых, под псевдонимом, а во-вторых, под особо тщательным цензур-
ным надзором. Таким образом, Н. Г. Чернышевский был лишен возможности
отдаться своему любимому делу. Н. Г. Чернышевский вернулся в Россию в
эпоху мрачной победоносцевской реакции, которая загнала в глубокое под-
полье революционную живую мысль; напуганные либералы открещивались от
всяких «противоправительственных» выступлений: их органы «Вестник
Европы» и «Русская мысль» старались избегать каких-либо острых тем. Во
всяком случае работа Чернышевского в этих, единственно для него приемле-
мых органах печати, могла быть весьма ограничена. Письма этого периода
дают яркое представление о тех испытаниях, какие выпали на его долю после
ссылки.
Первые сведения о Вебере мы находим в письме Н. Г. Чернышевского
к А. С. Захарьину от 14 октября 1884 г.
«Я хотел бы перевести на русский язык, — писал Н. Г. Чернышевский, —
«Всеобщую историю» Вебера;... это 15 или 16 толстых томов. Книга имела бы
очень солидный успех... Прошу вас, поговорите с солидными издательскими
фирмами...» (Н. Г. Ч е р н ы ш е в с к и й , Литературное наследие, т. III,
стр. 78).
В следующем письме от 30 октября 1884 г. Н. Г. Чернышевский так
обосновывает свой выбор: «Для перевода надобно мне взять какое-нибудь
сочинение большого объема, которое могло бы разойтись в значительном ко-
личестве экземпляров, так что дало бы мне порядочные деньги. Я нахожу, что
лучше всего соответствует этим условиям книга Вебера» (там же, стр. 80).
Но это намерение Н. Г. Чернышевского встретило возражения его дру-
зей, А. Н. Пыпина и А. В. Захарьина, которые указывали на громоздкость
этого труда. Н. Г. Чернышевский писал А. Н. Пыпину: «Ты не одобряешь
моего намерения перевести «Всеобщую историю» Вебера. Но, мой друг, на-
добно же мне делать что-нибудь. Другого дела у меня нет и не предвидится.
То вот я и хочу заняться хоть этим» (Письмо к А. Н. Пыпину от 27 ноября
1884 г. Литературное наследие, т. III, стр. 85).
1060

Стремление к плодотворной работе и полная ее невозможность, безвыход-
ность материальных и нравственных условий, в которые был поставлен вели-
кий писатель-революционер — явственно звучат в этом письме, находя выра-
зительное подтверждение в лаконичной приписке Ольги Сократовны («Наш
Николай Гаврилович сильно хандрит (иногда замечаю, что и плачет), работы
никакой нет»).
Н. Г. Чернышевский совсем было отказался от мысли взяться за пере-
вод Вебера. «Книга Вебера не годится для перевода, потому что слишком
велика, говорили тебе книгопродавцы, — писал он 19 декабря 1884 г.
А. Н. Пыпину.—Не годится, то бросаю мысль о переводе этой книги»
(Литературное наследие, т. III, стр. 89).
Но обстоятельства неожиданно изменились. А. В. Захарьин, деятельно
хлопотавший по устройству дел Н. Г. Чернышевского в Петербурге и Москве,
договорился с книгоиздателем К. Т. Солдатенковым об издании перевода
«Всеобщей истории» Вебера.
Впервые соглашение с К. Т. Солдатенковым упоминается в письме
Н. Г. Чернышевского к А. В. Захарьину от 7 марта 1885 г., где он писал:
«ныне утром получил и первый том «Всеобщей истории» Вебера; и уж при-
нялся за перевод его. О К. Т. Солдатенкове я давно знаю, по знакомству
с его издательской деятельностью, как о человеке совершенно таком, каким
нашли Вы его. Те условия, которые определили Вы с ним для меня по делу
о переводе Вебера, были [бы] очень хороши, если бы были даже и гораздо
менее щедры» (Литературное наследие, т. III, стр. 111).
Оставалось еще неясным, как к этому отнесется цензура. А. В. Захарьин
писал Н. Г. Чернышевскому о результатах своих хлопот в этом направлении.
«Я переговаривал с начальством иностранной цензуры о том, не имеет ли оно
чего против перевода этой истории, и именно Вами. На это получил самый
любезный ответ, что кроме тех мест, которые изображают не совсем прилич-
ную картину русской истории в эпоху прошлого столетия, препятствий к изда-
нию остальной части нет никаких, и что будет очень приятно видеть в русской
переводной литературе такой серьезный вклад, как история Вебера, и под
таким опытным переводом, как Ваш» (письмо от 7 апреля 1885 г.). Правда,
это согласие дополнялось обязательством печатать перевод под псевдонимом,
дабы не возбудить какие-либо нежелательные толки.
Н. Г. Чернышевский избрал псевдоним «Андреев» и принялся за работу.
Как в цитированном уже письме к А. В. Захарьину («Перевод Вебера — такое
солидное денежное дело для меня, что всякие другие работы мои должны
быть лишь отдыхом от этой»), так и в письме к А. Н. Пыпину от 26 марта
(«Как получил Вебера, я бросил все другое, чтобы без лишней проволочки
приготовить порядочный кусок перевода»), Н. Г. Чернышевский подчерки-
вает большое значение для него работы над Вебером. Он работал над ним
с увлечением и исключительной продуктивностью: 21 марта он послал первые
76 страниц перевода Вебера, в сентябре первый том был закончен; в марте
1886 г. Чернышевский кончает перевод второго тома. Но работа над перево-
дом Вебера не доставляла Чернышевскому удовлетворения. В письме к сыну
Александру от 11 мая 1885 г. Чернышевский сообщает: «Кроме того, что пе-
ревожу Вебера, ровно нечего мне сказать о себе. Перевожу Вебера — в этом
и состоит вся моя жизнь. И хорошо, что имею работу» (Н. Г. Ч е р н ы ш е в -
ский, Литературное наследие, т. III, стр. 127).
С каждой страницей перевода Н. Г. Чернышевский все более разочаро-
вывался в своей работе, приходил к выводу, сформулированному им позднее:
«Книга Вебера пользуется хорошей репутацией. Но она хороша лишь по не-
достатку более дельной книги подобного размера. Но с ученой точки зре-
ния... книга Вебера дрянь» (письмо к заведующему финансово-хозяйственной
частью издательства Солдатенкова И. И. Барышеву от 28 апреля 1889 г.).
И чем дальше, тем для Н. Г. Чернышевского становилось яснее, что «у Вебера
множество пустой болтовни; ее надобно было бы выбросить, как балласт, по-
напрасну увеличивающий цену книги;... у Вебера множество пробелов, которые
надобно дополнить» (письмо к И. И. Барышеву от 3 июня 1887 г.).
1061

Сознание1 того, что он тратит время на малонужное дело и вводит в бес-
цельные расходы Солдатенкова, очень мучило Н. Г. Чернышевского. Еще
10 ноября 1885 г., то есть в самом начале работы, он писал А. В. Захарьину:
«Мне не хотелось бы, чтобы издание книги Вебера принесло убыток Солда-
тенкову. А я опасаюсь, что будет так, если это будет продолжаться так, как
я начал. Когда я писал Вам, что русское издание Вебера должно иметь вы-
году, у меня был другой план работы: я хотел не просто переводить все це-
ликом, как делаю теперь, а сокращать, переделывать и немножко пополнять;
объем книги уменьшился бы, и читать ее было бы занимательнее. Но я пред-
почел сначала попробовать, будет ли порядочно распродаваться простой
перевод всего целиком. Посмотрим, что окажется по выпуске первого тома
в продажу. Если будет казаться, что в нынешнем своем виде это предприятие
должно принести убыток издателю, то мы видоизменим его, как я нахожу
лучшим. Тогда материальный успех издания будет верен...» (Литературное
наследие, т. III, стр. 143).
На первых порах К. Т. Солдатенков отнесся к этому отрицательно. Как
видно из письма Н. Г. Чернышевского к А. В. Захарьину от 1 февраля
1886 г., он просил «продолжать перевод без сокращений». Но Чернышевский
продолжал настаивать на выполнении своего плана перевода с дополнениями.
В середине 1887 г. он писал И. И. Барышеву: «Я с самого начала перевода
Вебера имел намерение делать дополнения к нему. До сих пор я опасался
делать их. Но когда вышло уже шесть томов, не возбудивших сомнений в цели
издания, то по моему мнению возможно стало приняться за исполнение моего
плана» (Литературное наследие, т. III, стр. 221). В другом письме он пишет
И. И. Барышеву: «Если журналы и публика будут находить, что эти попол-
нения полезны, буду писать их в размере довольно большом (место для них
выигрывается выбрасываньем пустословия из Вебера). Если ж окажется, что
эта моя работа не нужна публике, то брошу» (там же, стр. 222).
Начиная с 6-го тома, к каждому тому Вебера Чернышевский прилагает
свои дополнения в виде отдельных статей, которые должны были служить
коррективом к истории Вебера, до некоторой степени «углубляющим» и «ос-
вежающим» его.
Статьи Н. Г. Чернышевского касались ряда крупнейших исторических
и этнологических проблем, поставленных очень остро и резко.
Но несмотря на все эти дополнения и «очищение» Вебера, работа все же
продолжала не удовлетворять Н. Г. Чернышевского. В этом отношении ха-
рактерно письмо Н. Г. Чернышевского к П. И. Бокову (от 8 мая 1888 г.):
«Издание Вебера в моем переводе дает К. Т. Солдатенкову большой убыток.
Книга для перевода выбрана мной. Я не знал ее тогда. Судил о ней по отзы-
вам немецких историков. Они обманули меня. Книга несравненно хуже своей
репутации... Надеюсь, что, кончив эту работу, сделаю выбор другой работы
менее неудачно; и, быть может, она хоть отчасти покроет убытки, приноси-
мые Солдатенкову изданием перевода Вебера» (там же, стр. 244). Работа над
Вебером становилась все невыносимее для Н. Г. Чернышевского. Его письма
1887— 1889 гг. пересыпаны самыми нелестными эпитетами по отношению к
Веберу. Его угнетала мысль о разрыве между широко задуманным планом и
его выполнением. В письме к К. Т. Солдатенкову он полностью раскрывает
идею, которую он имел в виду, приступая к работе над Вебером: «...Я не имею
права, — писал Н. Г. Чернышевский, — выставлять на моих книгах мою фа-
милию. Имя Вебера должно было служить только прикрытием для трактата
о всеобщей истории, истинным автором которого был бы я. Зная размер
своих ученых сил, я рассчитывал, что мой трактат будет переведен на немец-
кий, французский и английский языки и займет почетное место в каждой
из литератур передовых наций... Вместо того — вышло что? Я перевожу книгу,
положительно не нравящуюся мне; я теряю время на переводческую работу,
неприличную для человека моей учености и моих, скажу без ложной скром-
ности — моих умственных сил; издание имеет размер, делающий его недоступ-
ным массе русской публики; груды этого издания лежат в Вашем складе; для
публики пользы от издания очень мало, а Вам от него — громадный, по моему
1062

масштабу, убыток» (там же, стр. 331). Но предложение Н. Г. Чернышев-
ского,— начиная с XII тома заменить перевод переделкой, и на этот раз не
встретило сочувствия со стороны К. Т. Солдатенкова; в мягкой форме, но до-
статочно решительно он предложил продолжать перевод, а вопрос о переделке
отлагал до второго издания. Чернышевскому пришлось подчиниться; он вы-
нужден был признать, что «не годится прекратить перевод и давать вместо
продолжения книги, совершенно другую книгу. Я и не сделаю так. Я докончу
перевод Вебера. Разница от прежних томов будет только в том, что, начиная
с 12 тома, я буду прибавлять к переводу Вебера дополнения, заимствованные
из других источников» (там же, стр. 344).
Н. Г. Чернышевский не успел закончить перевод Вебера — смерть пре-
рвала его работу на 12-м томе; однако следует предполагать, что его идея —
переработка Вебера — вернее создание им самим всеобщей истории — едва ли
смогла бы осуществиться в его положении. В апреле 1889 г. ему было пред-
ложено в самом спешном порядке подготовить ко второму изданию 1 - й том
Вебера «ввиду того, что он разошелся весь». Ни о какой серьезной перера-
ботке не могло быть и речи. Все свелось к некоторому «очищению книги от
чепухи» и выраженному в письме сожалению, что «грустно отказаться от
плана, который хорош» (там же, стр. 400). Правда, Н. Г. Чернышевский до-
вольно сильно переделал текст, сделал новые дополнения, но все это было
далеко от выполнения его обширного плана.
Последнее упоминание о Вебере мы находим в письме к И. И. Бары-
шеву от 25 сентября 1889 г. Вскоре Н. Г. Чернышевского не стало.
Перевод Вебера был закончен В. Неведомским, который не только пере-
вел последние 3 тома Вебера, но и восстановил во 2-м издании всю выпу-
щенную Н. Г. Чернышевским «чепуху», то есть свел на-нет все попытки по-
следнего освежить и исправить Вебера; даже такая частичная переделка была
не приемлема для либеральной критики, которая неоднократно выражала свое
недовольство «исправлением» «высоко авторитетного» историка Вебера каким-
то неизвестным переводчиком Андреевым.
1 Вебер Георг (1808—1888) — немецкий историк, автор многотомных
работ по всеобщей истории.
2 Гарун-аль-Рашид (786—809) — багдадский калиф.
3 Генрих I Птицелов (876—936)—германский король.
4 Агассис Луи (1807—1873)—естествоиспытатель, по происхождению
немец, но вся его научная деятельность протекала в Америке. Занимался пре-
имущественно вопросами ихтиологии; в последние годы жизни — яростный
противник Дарвина.
5 Тацит Корнелий (ок. 55—120) — римский историк.
6 Гумбольдт Вильгельм (1767—1835) — немецкий лингвист. С 1809 г.
принимал активное участие в политической жизни Германии как дипломат
и государственный деятель.
7 Шамполион Жан-Франсуа (1790—1832) — французский археолог
и египтолог, впервые расшифровавший иероглифы.
8 Геродот (V в. до н. э.)—древнегреческий историк.
9 Пико-де-ла-Мирандола Джиованни (1463—1494) — итальянский фило-
соф и теолог XV в. — Очевидно, имеется в виду Паскаль Блеа (1623 —
1662) — французский ученый.
10 Фильдинг Генрих (1707—1754) — английский писатель-романист.
11 Херонесская битва, решившая судьбу Греции, произошла в 338 г. до
н. э. между македонской армией, возглавлявшейся царем Филиппом и его
18-летним сыном Александром, и союзной армией, потерпевшей поражение.—
Павзаний — греческий политический деятель V в. до н. э. Военачальник гре-
ческих войск в Платейской битве (479 г. до и. э.). Стремясь к власти, всту-
пил в сношения с персидским царем, был уличен и погиб.
12 Лизандр — спартанский полководец (IV в. н. э.), неудачно пытав-
шийся добиться власти путем государственного переворота.
1063

13 Пелопонесская война. — Происходила между Спартой и Афинами
в 432—404 гг. до н. э. — Перикл (500 или 490 г. — 429 г. до н. э.)—госу-
сударственный деятель древней Греции. С его именем связывается эпоха рас-
цвета афинской демократии, греческой литературы и искусства, так называе-
мый «век Перикла».
14 Ганнибал (247—182 до н. э.) — карфагенский полководец и государ-
ственный деятель. Прославился своим походом через Пиренеи и Альпы на
Рим; нанес ряд сокрушительных поражений римским войскам.
10 Вар Публий-Квинтилий — римский полководец. Командовал римскими
войсками на германской границе и погиб со всеми своими легионами в Тевто-
бургских лесах в 6 г. н. э.
16 Речь идет о битвах с римлянами в 216 г. до н. э. при Каннах, в 217 г.
до н. э. у Тразименского озера и в 218 г. до н. э. при Требии, в которых
карфагенский полководец Ганнибал одержал с меньшими силами решительные
победы.
17 Марий (115—86 до н. э.) — римский полководец и политический
деятель. Неоднократно был избираем консулом и командовал римскими вой-
сками в многочисленных войнах того времени. — Сципион Африканский
Старший Публий-Корнелий (257—180 до н. э.) — римский государственный
деятель эпохи Пунических войн; прославился успешной борьбой против
Карфагена.
18 То есть в XV в.
19 Сулла Луций-Корнелий (138—78 до н. э.) — римский полководец,
консул и диктатор; совершал походы против тевтонов, кимвров и на восточ-
ных окраинах Римской империи.
20 Генрих III (1491 —1547) — английский король (с 1509 г.) из дина-
стии Тюдоров. Уничтожил зависимость английской церкви от папы; всячески
укреплял королевскую власть, тайно подавляя многочисленные народные вос-
стания.— Тилли Иоганн-Церклас (1559—1632)—граф, немецкий полково-
дец; командовал императорскими войсками во время Тридцатилетней войны,
погиб в одной из битв с Густавом-Адольфом Шведским. — Бернгард Саксон-
ский (1604—1639) — немецкий полководец, участник Тридцатилетней войны,
ближайший сподвижник шведского короля Густава-Адольфа.
21 Кранмер Томас (1489—1556) — английский церковный реформатор,
с 1532 г. архиепископ Кентерберийский; поддерживал политику Генриха VIII,
после разрыва с папой принял титул примаса и митрополита Англии и про-
вел «протестанизацию» английской церкви. Погиб на костре во время крат-
ковременной католической реакции при Марии Тюдор.
22 Имеется в виду Иоанн II (Жоано) (1455—1495) — король португаль-
ский с 1481 г.
23 Чернышевский неправильно трактует роль и влияние монгольского на-
шествия на судьбы исторического развития России и других европейских го-
сударств. Не Европа помогла русскому народу выйти из бедственного поло-
жения, а, наоборот, Русь спасла Западную Европу от губительных послед-
ствий нашествия монгольских орд.
24 Ливий Тит (I в. до н. э.)—римский историк. Его исторический труд
(142 книги) — первое крупное историческое сочинение в римской литературе,
долго сохранявшее свое значение. Упоминание Чернышевским в этой связи
имени Тита Ливия означает, что Вебер не может рассчитывать на такое дли-
тельное и серьезное значение его «Всеобщей истории».
25 Шерюэль Пьер-Адольф (род. в 1809) — французский историк. Его
работы относятся преимущественно к истории Франции XVII и XVIII вв.—
Речь идет о битве между французами и испанцами, атаковавшими крепость
Рокруа в Арденнах во время царствования Людовика XIV.

ПРИЛОЖЕНИЯ
Безденежье
(Стр. 978—980)
1 Печатается с рукописи, хранящейся в ЦГЛА. Сохранилось несколько
листов. Начало сохранившейся части представляет, повидимому, конец пер-
вой главы статьи «Безденежье», но в несколько иной редакции, чем напеча-
танной в «Современнике». Повидимому, это первоначальная редакция первой
главы. Предположение, что печатаемое здесь продолжение статьи относится к
статье «Безденежье», находит подтверждение в некотором сходстве конца
первой главы по рукописи с текстом «Современника». Так, например, в ру-
кописи проводится мысль, что изменения в «количестве, в обращении и в
ценности денежных знаков» являются результатами перемен в реальных об-
стоятельствах «народной жизни». В тексте по «Современнику» та же мысль
высказана в несколько иной редакции, — а именно, что падение или повыше-
ние ценности денег («упадут или поднимутся деньги в цене») — зависит от
характера реальных перемен «народной жизни». В рукописи первая глава и
заканчивается выводом о том, что «смысл перемен в значении денег разъяс-
няется не иначе, как исследованием перемен в обстоятельствах «народной
жизни». Это является переходом ко второй главе, в которой Чернышевский
исследует эти перемены, приводя экономическую историю последних девяти
лет», т. е. периода от Крымской войны до 1862 г. Возможно, что Чернышев-
ский впоследствии отказался от мысли продолжать статью «Безденежье»,
так как в печатаемом здесь тексте из «Современника» указанного выше пе-
рехода ко второй главе нет и статья носит законченный характер. Нумерация
римской цифрою I, очевидно, осталась по недосмотру.
2 От слов «Кроме пожертвований людьми...» до слов «Ведь обозы отпра-
вились не на тех хоро[ших лошадях]» предназначались в качестве примеча-
ния к переводу «Оснований политической экономии» Милля. В рукописи этот
отрывок зачеркнут и сделана Чернышевским надпись: «набирать с коррек-
туры». Но затем этот отрывок был заменен другим примечанием (см. т. IX
наст. изд. Дополнение), очевидно потому, что по содержанию он не подошел
в качестве примечания к соответствующему месту из Милля.
3 На этих словах рукопись обрывается
< П о поводу смешения в науке терминов «развитие» и «процесс»>
(Стр. 981—985)
1 Даты рождения и смерти Гераклита точно не установлены. Суще-
ствует предположение, что Гераклит родился между 540—530 гг. и умер
ок. 470 г. до н. э. Чернышевский датирует приблизительно.
2 Талес (Фалес) Милетский (624—547 до н. э.) глава так называемой
Милетской школы в греческой философии; материальной первоосновой всего
сущего он считал воду, из которой все возникает и в которую все возвра-
щается.
3 Анаксимен (588—524 до н. э.) — один из представителей милетской
школы в греческой философии. Материальной первоосновой всего сущего
Анаксимен считал воздух, который, сгущаясь, превращается, по его мне-
нию, в воду, облака, землю, разрежаясь, превращается в огонь.
4 Лаплас Пьер-Симон (1749—1827)—французский математик и ас-
троном. С 1773 г. член французской академии.
<Предисловие и послесловие к книге В. Карпентера
«Энергия в природе» >
(Стр. 986—991)
Перевод книги Карпентера «Энергия в природе» (W. L. Carpenter.
«Energy in nature. Six lectures in autumn 1881». London, 1883) одна из
первых литературных работ H. Г. Чернышевского после переезда в Астрахань.
1065

2 февраля 1884 г. Чернышевский получил из Петербурга книгу и сразу же
начал ее переводить. К 23 февраля перевод был закончен.
Вскоре же по получении книги (4 февраля) Чернышевский писал сыну
о своем намерении прибавить «к переводу несколько страниц заметок о со-
держании и об изложении книги. Это сделает русский перевод ее более
ценным для публики» (Н. Г. Ч е р н ы ш е в с к и й , Литературное наследие,
т. III, M., 1930, стр. 45).
Отсылая обратно в Петербург законченный перевод, Чернышевский в пись-
ме к Ю. П. Пыпиной (25 февраля) так характеризовал книгу Карпентера:
«Последние две, три страницы подлинника, противоречащие моим по-
нятиям, я отбросил и заменил несколькими страницами заметок, в которых
изложил мой образ мыслей. Первые страницы этих моих заметок написаны
серьезным тоном, на последних я осмеиваю беднягу автора за его антро-
поморфическую философию. Прошу передать издателю русского перевода:
кроме чисто корректурного чтения набора для исправления очевидных
ошибок, никаких поправок в посланной мною рукописи я не позволю. ...При
малейшем противоречии издателя этому моему требованию рукопись пере-
вода должна быть брошена в печь... книга Карпентера — нескладная бол-
товня специалиста, взявшегося написать популярную книгу и лишенного
способности писать популярно; это смесь ребяческого пустословия... с ку-
сочками изложения во вкусе совершенно педантском, превышающем своим
головоломным содержанием способность публики понимать читаемое. Впро-
чем, русская публика, подобно английской, не разберет, что книжка плоха,
и будет покупать ее. Но мне совестно было переводить дрянь, покупать ко-
торую значит терять деньги на покупку дряни» (там же, стр. 46—48. Ср.
еще в том же письме: «перевел пустословную дрянь Карпентера...»).
В одном из следующих писем (23 марта) Чернышевский предоставил
А. Н. Пыпину (по просьбе последнего) право распоряжаться рукописью,
как тот найдет удобным: «Прошу лишь о двух вещах: 1) ...на книжке Кар-
пентера... не выставлять моего имени... 2) я не желаю иметь экземпляров
этих переводов; мне совестно думать об этих моих работах» (там же,
стр. 52; речь идет о переводе еще и книги Шрадера).
Дальнейшая история рукописи излагается издателем, то есть Л. Ф. Пан-
телеевым, следующим образом: «При переводе книжки Карпентера оказа-
лось большое предисловие от переводчика (много более печатного листа);
я с жадностью принялся читать его, но когда кончил, то вынес крайне гру-
стное впечатление, что это предисловие никак нельзя напечатать. Дело в том,
что Карпентер в самом конце ни с того ни с сего, как это иногда бывает у
англичан, заговорил о провидении и роли его в природе. Вот на эти-то
слова и обрушился Н. Г. Это прежде всего было нецензурно, а затем по
манере говорить с публикой сразу выдавало, что предисловие написано
Н. Г.; но я понимал, что для Н. Г. не увидать в печати своих первых строк,
написанных по возвращении из Сибири, могло быть очень тяжело. Я обра-
тился за советом к А. Н. Пыпину и М. А. Антоновичу; оба согласно на-
шли, что предисловие невозможно пустить в цензуру. К счастью, М. А. Ан-
тонович нашел очень удачный выход: стоило только отбросить последние
две страницы оригинала, не имевшие никакой связи с содержанием книги,
и предисловие переводчика устранялось само собой» («Из воспоминаний
прошлого», «Acaderaia», 1934, стр. 555).
Для того чтобы разрешить создавшееся положение — издать книжку
без послесловия, не обидев Чернышевского, с болезненной остротой отно-
сившегося ко всей этой истории и, главное, заставить его принять за пере-
вод деньги, в которых он остро нуждался *, — друзьям Чернышевского
пришлось прибегнуть к сложному объяснению.
В письме к Н. Г. от 7 марта 1884 г. Пыпин сообщает, что письмо Чер-
• По Пантелееву, выходит даже, что деньги были переданы им Пыпину до того, как было
известно, что и когда Чернышевский будет переводить.
1066

нышевского от 25 февраля с его категорическим требованием не вносить
никаких поправок и т. д. пришло якобы на 2—3 дня позже получения па-
кета с рукописью: за это время издатель успел уплатить полностью гонорар,
и деньги уже несколько дней как высланы Чернышевскому. Издатель (Чер-
нышевский не знал, что это Пантелеев) якобы и сам хотел отбросить фило-
софский конец (он просто не предупредил об этом Чернышевского, полагая,
что тот сам это поймет) и вовсе не думал ставить имени переводчика, «так
как по его, да и по моему мнению книжка вовсе этого не требовала и не
заслуживала». Заметка же Чернышевского была бы нужна лишь для «ог-
раждения переводчика от солидарности с автором», но раз переводчик не
указан, а философский конец отброшен, естественно было не печатать и
столь резкой критики Карпентера, какая дана Н. Г. * «Как же быть те-
перь с этим требованием (бросить перевод «в печку». — С. Р.), когда имя
переводчика вовсе не предполагалось ставить; и как напечатать в этой за-
метке отзывы об авторе, как о бессмысленном человеке? На книжке
стояло бы только имя издателя, и его положение в таком случае было бы
очень странное... По-моему, не надо бы на них (требованиях печатать после-
словие.— С. Р.) настаивать; книжка не стоит того, чтобы затруднять хо-
рошего и доброжелательного человека, и при отсутствии имени (перевод-
чика.— С. Р.) не было бы надобности в том заявлении» (Литературное
наследие, т. III, стр. 547—548).
Неизвестно, поверил ли Чернышевский этому сшитому белыми нит-
ками объяснению. Судя »по тому, что как-то при встрече с Пантелеевым
несколько лет спустя (1889) он упомянул вскользь об этом эпизоде —
упомянул с чувством затаенной обиды — можно думать, что он не был об-
манут письмом Пыпина **.
Самая книга была издана лишь 2 года спустя — в 1885 г. (ценз. раз-
реш. 13 августа 1885 г.) и встретила в печати весьма сочувственные от-
зывы (см., напр., в «Русской мысли», 1885, № 10).
Рукопись послесловия Чернышевского считалась утраченной. Она была
обнаружена в октябре 1933 г. при изучении архива Л. Ф. Пантелеева, на-
ходящегося ныне в Институте русской литературы Академии наук *** в
Ленинграде. Кроме публикуемой части (лл. 3—6 и 116—123 рукописи),
сохранились еще не вошедшие в книгу и не представляющие интереса пе-
реводы: титульного листа, предисловия Карпентера, подробного оглавле-
ния книги и указателя к ней.
Предисловие Чернышевского сохранилось полностью; в послесловии
недостает начала.
Данные заметки Чернышевского являются важным свидетельством
неизменности мировоззрения Чернышевского в 80-х гг. по возвращении из
ссылки. Пафос статьи — борьба с идеалистической философией.
1 Карпентер Уильям-Веньямин (1813—1885) — английский естество-
испытатель.
2 Бэльфор Стьюарт (1828—1877) — известный английский физик.
* Ср. в письме M. H. Чернышевского отцу: «Желательна журнальная статья, которая
могла б ы быть приложена к переводу этой К Н И Г И («Evolution in animale...» by Romanes.—С. Р.).
Конечно не такая разрушительная, как об этом несчастном Карпентере...» (Литературное
наследие, т. III. стр. 606).
**Л. Ф. П а н т е л е е в , назв. изд. стр. 554 — 556.
***Л. Ф. П а н т е л е е в, назв. изд., стр. IX и 743 — 744.
В составлении примечаний принимали участие: С. В. Басист («О росписи государственных
Доходов и расходов», «Безденежье», «Руководство к сравнительной статистике Г. Ф. Кольба»).
К. Н. Журавлев («Опыты открытий и изобретений. Г. Магистр h.—де Безобразов—псевдоним!»,
«Письма безадреса», «Французские законы по делам книгопечатания»), А. П. Костицын
(«Материалы для биографии Н. А. Добролюбова» и др.), Ю. А. Красовский («Примечания к
переводу «Введения в историю X I X в.» Г. Гервинуса» и др.), И. Г. Наумов («Характер челове-
ческого знания» и др.), С. А. Рейсер («Предисловие и послесловие к книге В. Карпентера
«Энергия в природе»), М. В. Рыбаков («Pacсказ о Крымской войне (по Кинглеку»).
1067

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ
КОММЕНТАРИИ
МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ БИОГРАФИИ Н. А. ДОБРОЛЮБОВА
Впервые напечатано в «Современнике» 1862 г., кн. I, стр. 259—319;
подписи Чернышевского нет, но в начале и в конце статьи указывается, что
«материалы» сообщаются им. Перепечатано в полном собрании сочинений
Н. Г. Чернышевского, 1906 г., т. IX, стр. 1—41. Печатается по тексту «Со-
временника».
В статье приводятся обширные выписки из дневников Добролюбова.
Сличение текстов дневников, напечатанных Н. Г. Чернышевским и издатель-
ством Общества политкаторжан (1932), показывает, что Н. Г. Чернышев-
ский не только выбрасывал, по разным соображениям, целые фразы и от-
дельные слова, не оговаривая этого, но и производил перестановку слов и
слегка литературно выправлял текст. Мы не меняли текста редакции Чер-
нышевского, исключая нескольких случаев, когда в текст вкрались явные
опечатки. Вот примеры расхождения текста дневника Добролюбова с цита-
тами из него, приведенными Чернышевским:
Стр. 51, 6 строка снизу. В дневнике Добролюбова было: «...я совсем эту
историю позабыл, увлекшись течением мыслей Чернышевского в заметках о
журналах первого № «Современника». Чернышевский вычеркнул свою фами-
лию и добавил конец фразы: «которую стал читать» и т. д.
Стр. 56, 11 строка снизу. У Чернышевского: «Вместо всякого ответа на
мою диссертацию». В дневнике: «Вместо всякого ответа на мою демон-
страцию».
Стр. 58, 19 строка. У Чернышевского: «эти живые, огненные, умные
глаза». В дневнике слова «умные» нет.
Стр. 58, 5 строка снизу. У Чернышевского: «Теперь с особенным мучи-
тельным наслаждением читал и перечитывал я». В дневнике слова «мучи-
тельным» нет. В начале абзаца — вместо «N» в дневнике стояло — «Некра-
сов».
ОПЫТЫ ОТКРЫТИИ И ИЗОБРЕТЕНИИ
Впервые напечатано в «Современнике» 1862 г., кн. I, отдел «Свисток»,
стр. 44—56, подписано псевдонимом «Эфиоп». Перепечатано в полном соб-
рании сочинений, 1906 г., т. IX, стр. 61—71. Доцензурный текст (по коррек-
туре) впервые опубликован в журнале «Каторга и ссылка», 1933 г., № 10,
стр. 89—109. Корректуры: 1-я) 1 лист (форма), четвертый столбец которого
в большей своей части оборван; без исправлений; надпись автора: «Мне ска-
1068

зали, что эти формы мои были запрещены, потому я их и не читал. Черны-
шевский»; 2 листа (13 страниц 2 строки), являющиеся продолжением и кон-
цом статьи; 2-я) адресована автору 21 января [1862]; без исправлений;
часть столбца (55 строк), являющегося отрывком статьи; без исправлений.
Корректуры хранятся в Центральном государственном литературном архиве
(ЦГЛА). Фонд Н. Г. Чернышевского (№ 252). Печатается по тексту «Со-
временника», сверенному с корректурами.
Один из столбцов корректуры оборван. Ввиду невозможности расшиф-
ровать содержание испорченной части корректуры, текст ее, после слов «гиена
морская» (стр. 64, 23 строка сн.) и до слова «А Московский университет!»
(стр. 64, 2 строка сн.), — не воспроизводится.
Стр. 62, 2 строка. В «Современнике»: неоднократно, особенно в мыслях
о том, как надобно расправляться с молодежью. Тревожит меня.
Стр. 62, 19 строка. В «Современнике»: учреждениях, несмотря ни
на какие соприкосновения известных предметов растительного царства с ор-
ганами его организма, не занимающимися мышлением. Так я льщу
Стр. 63, 3 строка. В «Современнике»: ненавистью к национальной неза-
висимости и пропитано.
Стр. 64, 14 строка — стр. 70, 8 строка. В «Современнике»: Итак, идем
на поиск.
Я начал поиски свои чтением статей по университетскому вопросу и в
каждой попадалось мне замечательное открытие. Вот список лучших.
Но нет, я не сообщу его. Я не в силах превозмочь в себе порыв тще-
славия, внушающего мне, будто бы, отыскивая чужие открытия, сам я сделал
открытие несравненно более важное. Умолчу же о других, выставлю только
себя. Вот оно, мое собственное.
Седьмое
Стр. 71, 2 строка. В «Современнике»: удачней.
Второе открытие
Стр. 76, 22 строка снизу. В корректуре: шаг. Тожество г. магистра Нико-
лая Безобразова с Д. Самариным доказано мною неопровержимо; но кто та-
кой сам
О РОСПИСИ ГОСУДАРСТВЕННЫХ РАСХОДОВ И ДОХОДОВ
Впервые напечатано в «Современнике», 1862 г., кн. II, отдел «Современ-
ное обозрение», стр. 337—348, за подписью автора. Перепечатано в полном
собрании сочинений, 1906 г., т. IX, стр. 72—81. Корректура: 1 лист (форма);
первоначальное (зачеркнутое) название статьи: «Обнародование росписи го-
сударственных расходов и доходов»; надписи и исправления автора, из кото-
рых видно, что корректура была пополнена тремя вставками, присланными
отдельно: 1) начало статьи по слова: «При том из самого заглавия обнародо-
вания росписи видно...» (стр. 80, 1 строка); 2) от абзаца, начинающегося
словами: «Таким образом мы видим теперь» по абзац, кончающийся словами:
«неполнота ее невыгодна для страны», стр. 80, 16 строка снизу — стр. 83,
5 строка; 3) от абзаца, начинающегося словами: «Скажем несколько слов»,
по абзац, кончающийся словами: «могут судить лица, знающие положение
дел», стр. 86, 22 строка—стр. 88, 15 строка снизу. В корректуре зачеркнуты
начало статьи, переставшее соответствовать общему ее содержанию, Которое
изменилось после больших вставок (первоначальную редакцию начала статьи
прилагаем), а также значительный отрывок в средине и заключительный абзац
(эти два изъятия произведены, конечно, по указаниям цензорской коррек-
туры). Корректура хранится в ЦГЛА (№ 248). Печатается по тексту «Со-
временника», сверенному с корректурой.
1069

Первоначальная редакция начала статьи
Само собою разумеется, что высочайшее повеление «обнародовать для
всеобщего сведения» роспись государственных расходов и доходов — должно
назваться фактом очень важным. Но теперь мы еще не можем в точности
определить значения, какое по мысли самого правительства предназначено
иметь этому факту. В очень значительной степени будет зависеть действи-
тельная важность его от размера, в каком почтено будет удобным допустить
разработку сведений, представляемых этою росписью.
Сколько мы можем судить, ее обнародование имеет две цели. Во-первых,
успокоить умы раскрытием истины, показав, что положение финансовых дел
далеко не имеет такой затруднительности, какая приписывалась ему неоснова-
тельными слухами, возникавшими от незнания подлинных данных; достиже-
ние этой первой цели обусловливает осуществление второй — возвышение госу-
дарственного кредита.
Из этого ясно, какое отношение общественных мыслей к обнародован-
ной росписи будет наиболее сообразно с причинами и соображениями, выра-
зившимися самым обнародованием росписи.
Доверие, особенно в денежных делах, бывает только следствием по-
верки. Цифра самая верная становится несомненною лишь тогда, когда же-
лающий может рассматривать ее точность.
Мы увидим, удобоисполнимы ли эти соображения.
Мы кончаем печатание этой книжки «Современника» и не успеем сде-
лать на этот раз подробного опыта разработки обнародованных сведений. Но
попробуем сделать несколько кратких объяснений.
ПИСЬМА БЕЗ АДРЕСА
Впервые опубликовано в журнале П. Лаврова «Вперед!», 1874 г., № 2.
Перепечатано в полном собрании сочинений 1906 г., т. X, ч. 2, раздел «От-
дельные статьи», стр. 293—318, а также в «Избранных сочинениях» (1928),
т. I, стр. 112—142. Корректуры: 1-я) 4 листа (формы); адресована автору
19—22 февраля (1862); без пометок; 2-я) 3 листа (последних); адресо-
вана цензору Ф. П. Еленеву 21—22 февраля (1862); все листы перечерк-
нуты красным карандашом. Корректуры хранятся в ЦГЛА (№ 245). Текст
статьи печатается по цензорской корректуре, а начало статьи по первому листу
авторской корректуры.
В ИЗЪЯВЛЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ
письмо к г. 3 — ну
Впервые опубликовано в «Современнике» 1862 г., кн. II, отдел «Совре-
менное обозрение», стр. 389—394, за подписью автора. Перепечатано в пол-
ном собрании сочинений 1906 г., т. IX, стр. 100—104. Текст статьи печа-
тается по «Современнику».
Корректура первоначального текста статьи (1 лист), обрывающаяся на
словах: «которая и без моих слов была бы ясна для...», хранится в ЦГЛА
(№ 249). Впервые опубликована в «Литературном наследстве», № 25—26,
1936, стр. 151—158.
Как видно из воспоминаний М. А. Антоновича, корректура статьи была
прочитана Н. А. Некрасовым, и текст ее исправлен Чернышевским в соот-
ветствии с его советами (письмо Некрасова к Чернышевскому см. М. А. Ан-
тонович,— Шестидесятые годы. Воспоминания. Academia, M. — Л., 1933,
стр. 201—202).
Наиболее значительные варианты по тексту корректуры приведены в
подстрочных примечаниях к тексту.
1070

САМОЗВАННЫЕ СТАРЕЙШИНЫ
Впервые напечатано в «Современнике» 1862 г., кн. III, отдел «Современ-
ное обозрение», стр. 47—58, за подписью автора. Перепечатано в полном со-
брании сочинений, 1906 г., т. IX, стр. 105—113. Корректуры: 1) 1/2 листа
(формы); адресована автору; 2) от 22 марта (1862); без пометок и исправ-
лений. Корректура хранится в ЦГЛА (№ 247). Статья печатается по тексту
«Современника», сверенному с корректурой.
Стр. 128, 9 строка. В корректуре: людоедство дело не хорошее, и много-
женство не хорошо, и идолопоклонство
Стр. 132, 2 строка. В корректуре: испанский, по ним действовал Торкве-
мада. Но в нынешнее
ФРАНЦУЗСКИЕ ЗАКОНЫ ПО ДЕЛАМ КНИГОПЕЧАТАНИЯ
Впервые напечатано в «Современнике» 1862 г., кн. III, отдел «Современное
обозрение», стр. 141 —176, с подписью автора. Перепечатано в полном собра-
нии сочинений 1906 г., т. IX, стр. 128—156. Печатается по тексту «Совре-
менника», сверенному с корректурой, хранящейся в ЦГЛА.
НАУЧИЛИСЬ ЛИ?
Впервые напечатано в «Современнике» 1862 г., кн. IV, отдел «Современ-
ное обозрение», стр. 345—356, за подписью автора. Перепечатано в полном
собрании сочинений 1906 г., т. IX, стр. 174—185 (в текст, печатавшийся
здесь по «Современнику», в двух местах под видом сносок дана первоначаль-
ная редакция по рукописи или корректуре). Рукопись: 8 полулистов канцеляр-
ской бумаги, исписанных рукой секретаря, исключая конца статьи (с оборота
7-го полулиста), написанного собственноручно автором; вставки и исправле-
ния сделаны самим автором; надпись автора: «№ IV корпус. Наберите по-
скорее, потому что вероятно пойдет к министру»; первоначальное (зачеркну-
тое) название статьи: «Кому надобно учиться». Рукопись хранится в ЦГЛА
(№ 230). Корректура: 1 лист (форма), 6 стр. (без 7 вырезок, сделанных
M. H. Чернышевским для включения в текст, данный в полном собрании со-
чинений); наклейка с надписью «Ценсору мая 8»; отчеркивания и подчерки-
вания на полях и в тексте. Корректура хранится в ЦГЛА (№ 230). Печа-
тается по тексту «Современника», сверенному с рукописью и корректурой.
Стр. 168, 3 строка. В «Современнике»: «Учиться или не учиться?» Она
обрадовала людей, имеющих привычку всякую вину во всяких неприятных
делах приписывать исключительно молодому поколению, да литераторам. Эти
люди обрадовались потому» что вздумали увидеть в статье выражение взгляда
министерства народного просвещения. Но мы полагаем, что они ошибаются и
что статья эта выражает собою только их собственное мнение, и что мини-
стерство народного просвещения не имеет никакой солидарности с подобными
обскурантами.
Начинается она
Стр. 174, 3 строка, В «Современнике»: лиц, занимавшихся этим делом.
Если
Стр. 174, 14 строка снизу. В «Современнике»: предварительного обстоя-
тельства, имевшего влияние на прекращение лекций. Но каким образом про-
изошло самое прекращение их? Объяснить это печатным образом мы не хо-
тим, потому что иначе пришлось бы поименовать множество лиц, не имеющих
никакой претензии парадировать перед публикою в качестве интересных для
нее деятелей. Уважая их скромность, я не стану здесь излагать подробности,
к ним относящиеся. Но у меня все-таки есть средство заставить автора статьи
1071

отказаться от обвинения студентов по делу прекращения публичных лекций.
Этим средством я уже пользовался с успехом по тому же самому делу. Вот
оно. Я предлагаю безыменному автору статьи, чтобы он или пожаловал ко
мне (мой адрес он может узнать в конторе «Современника») — или сообщил
мне свой адрес и согласился, чтобы я пришел к нему для разъяснения этого
дела изустным спором при нескольких свидетелях, выбранных в равном числе
от меня и от него. Выслушав наши объяснения, свидетели изложат в форме
протокола свое заключение. Если автор статьи не примет этого моего фор-
мально заявляемого здесь приглашения, я приобретаю право утверждать, что
он самым непринятием его засвидетельствовал невозможность доказать осно-
вательность своего мнения.
Мы посвятили
Стр. 177, 3 строка. В рукописи: изложенным.
[Что же касается до моих отношений к студентам, подвергающимся пори-
цанию за закрытие университета и прекращение публичных лекций, то смею
уверить автора статьи, что я не был знаком ни с одним из этих студентов до
дней, следовавших уже] Потом идет
Стр. 177, 18 строка снизу. В рукописи: говорим, что, [кроме некоторых
профессоров, пользовавшихся тогда расположением и доверием студентов] ни-
каких
Стр. 179, 18 строка. В рукописи: профессорами?
[Мы не можем „назвать удачным выбор пера, которое так странно выпи-
сывает вовсе не то, что, по всей вероятности, должно было написать.
Но ведь и то сказать, если бы перо это умело писать получше, то, ве-
роятно, и]
Хорошо, хорошо.
Стр. 179, 22 строка. В «Современнике»: может быть он только обмол-
вился, все равно как тогда, когда вышло из его слов будто он хотел вести
народ на борьбу против каких-то врагов) и что
Стр. 180, 3 строка снизу. В «Современнике»: рассудительности. А мало
было бы надежды на это, если бы люди, о которых мы говорим, разделяли
взгляд, выразившийся в статье, только разобранной, — чего мы не хотим
думать.
Стр. 180, 6 строка снизу. В рукописи: демонстраций. [Посмотрим, как
эти люди будут держать себя при открытии и по открытии университета,
и тогда увидим, научились ли они]
О, если бы
БЕЗДЕНЕЖЬЕ
Впервые напечатано в полном собрании сочинений 1906 г., т. X, ч. 2, раз-
дел «Отдельные статьи», стр. 319—329, с примечанием M. H. Чернышев-
ского: «Статья эта, оставшаяся ненапечатанною, предназначалась, вероятно,
в апрельскую книжку «Современника» 1862 г., так как цензорская коррек-
тура помечена 29 марта 1862 г.» Корректуры: 1 ) 1 лист (форма); без поме-
ток; 2) 1 лист (форма); адресована цензору 28 марта (1862); разрешитель-
ная надпись цензора Ф. Еленева 29 марта (1862); без пометок; 3) 1 лист
(форма); в порезанном виде (для типографских нужд при издании полного
собр. соч., изд. 1906); без пометок. Корректуры хранятся в ЦГЛА ( № № 227
и 246). Статья печатается по тексту корректур. Отрывок из нее, сохранив-
шийся в корректуре, дан в «Приложениях».
РАССКАЗ О КРЫМСКОЙ ВОЙНЕ (ПО КИНГЛЕКУ)
Впервые полностью напечатано в отдельном издании Общества политка-
торжан, М., 1932 г., LXXI + 354 стр. (предисловие и подготовка текста к
печати Н. А. Алексеева, вступительная статья А. Н. Штрауха). Начальная
1072

часть первой главы была впервые напечатана М. Элпидиным в Женеве (1890)
под названием: «Заговорщики и соумышленники Людовика Бонапарте в
1851 году. Изложение по Кинглеку Н. Г. Чернышевского, с его примеча-
ниями» (напечатанный текст кончается словами: «на этом центральном
пункте Парижа», стр. 224, 20 строка). Две первые главы, рукопись которых
хранилась у M. H. Чернышевского, были опубликованы в полном собрании
сочинений, 1906 г., т. X, ч. 2, раздел «Отдельные статьи», стр. 5 7 — 1 7 3 . Ру-
копись первых двух глав: 50 полулистов канцелярской бумаги, исписанных
рукой Чернышевского; перевод перемежается примечаниями переводчика (в из-
дании 1906 года так и напечатано); в начале рукописи надпись автора: «Это
надобно набирать: иные листы — цицеро, другие корпусом, чтобы видно было,
где перевод, где я пишу сам, а не перевожу». Рукописи первых двух глав
хранятся в ЦГЛА (№ 318), третьей и четвертой — в Государственном ис-
торическом архиве (фонд Н. Г. Чернышевского, № 357). Печатается по ру-
кописям.
Стр. 193, 5 строка снизу. В рукописи: министерству [например, он едва
ли не больше и не раньше, нежели многие — быть может все — тогдашние
английские министры, знал о тайных переговорах и конвенциях императора
французов и Кавура перед итальянскою войною и после нее.] Все это обе-
щало
Стр. 301, 7 строка снизу. В рукописи: был близок [Он был довольно
странно отвращен Севастопольскою войною.
Нет, они не ошибаются теперь; и наше пристрастие тогда было на вер-
ной стороне. Каково положение турок в Малой Азии]
В Малой Азии
Стр. 305, 13 строка. В рукописи: обстоятельства. [Великий поэт, хоть
бы, например, Гете, находит старые чешские песни Краледворской рукописи
очень хорошими (Гете, как известно, даже перевел некоторые из них), а дю-
жинный кропатель очень порядочных стихов найдет, что песни эти непра-
вильны — они и точно грешат рифмами: он на этих неудовлетворительных
рифмах и оснуется и отвергнет песни.] Великий полководец
Стр. 305, 18 строка снизу. В рукописи: Европе то, что [Париж в Сен-
ском департаменте, Петербург в Петербургской губернии, Лондон в Миддель-
Эссекском графстве: все, все, так что кроме и нет уж ничего не то что силь-
ного, а хоть бы заметного. Будь тогда такой правитель в Англии, остались
бы только две державы, не вассальствующие ей, — Франция и Россия, и они
перед нею были бы то же, что, например, была в 1807—1811 годах Фран-
ция в Рейнском союзе или Македония при Александре Великом в греческом
мире, или Московское княжество в России, — все, все] была в 1807—1811
годах.
Стр. 307, 1 строка. В рукописи: споров от [гнуснейшего из разбойников
и воров] Клайва до Людовика
Стр. 319, 22 строка. В рукописи: не увеличился бы. [Наоборот, пола-
гаю что если бы Англии, или Франции, или России вздумалось сложить с
себя звание «великой державы», она не потеряла < б ы > нисколько своего
веса] Но я полагаю
Стр. 326, 8 строка. В рукописи: расчеты. [Точно так не было бы вреда
ня Наполеону, ни Иосифу, если б Иосиф сел на парагвайский престол, или на
ново-зеландский престол, или на манчжурский престол: так далеко от Фран-
ции, чтоб его государство не мог] Один брат
Стр. 332, 1 строка снизу. В рукописи: рассудительнее.
[Быть может, это также только надежда и надежда эта очень слаба, чи-
татель,— быть может.
Н. Чернышевский]
Тогда эта
Стр. 340, 21 строка. В рукописи: в Европе; [когда видишь его в этой
обстановке, в которой оно действительно было произнесено, то едва ли согла-
сишься с тогдашним мнением (распространившимся и у нас), будто бы по-
1073

койный государь поступил очень неосторожно, высказавшись так прямо: нет,
и со стороны России были ошибки в делах, которые довели до вредной для
всех, не нужной никому (кроме элизейского товарищества) войны, но этот
разговор и это выражение не принадлежали к числу ошибок русского госу-
даря. Из этого разговора не вышло ничего дурного для России как увидим:
напротив, если бы было еще два-три таких же прямых и договоренных до
конца объяснений через полгода, через год, когда начало выходить дурное из
бонапартистских проделок, обманывавших и Россию и Англию (и Францию
и Турцию), если бы было тогда еще два-три таких разговора в Петербурге
и Лондоне, быть может, кровь и не полилась бы.] я попробую
ПРИМЕЧАНИЯ К ПЕРЕВОДУ «ВВЕДЕНИЯ В ИСТОРИЮ XIX ВЕКА»
Г. ГЕРВИНУСА
Впервые опубликовано в сборнике «Н. Г. Чернышевский», М., 1928 г.,
стр. 29—41. Печатается по рукописи, хранящейся в Государственном истори-
ческом архиве. (Фонд Н. Г. Чернышевского, № 352).
СВЕДЕНИЯ О ЧИСЛЕ ПОДПИСЧИКОВ НА «СОВРЕМЕННИК»
1861 г. ПО ГУБЕРНИЯМ И ГОРОДАМ
Впервые опубликовано в «Современнике» 1862 г., кн. I, отдел «Совре-
менное обозрение», стр. 167—198, без подписи автора. Перепечатано в пол-
ном собрании сочинений, 1906 г., стр. 56—60, но без «Списка числа эк-
земпляров за 1859, 1860 и 1861 года по губерниям и уездам». Печатается
по тексту «Современника».
БИБЛИОГРАФИЯ 1862 г.
ИЗ № 1 «СОВРЕМЕННИКА»
Этюды. Популярные чтения Шлейдена. Перевод с немецкого профессора
Московского университета Калиновского. М. 1861.
Впервые напечатано в «Современнике» 1862 г., кн. I, отдел «Современное
обозрение. Новые книги», стр. 45—50, без подписи автора. Перепечатано в
полном собрании сочинений, 1906 г., т. IX, стр. 50—55 (с восстановлением
части цитат из Шлейдена, опущенных в «Современнике»). Корректура:
1) лист (форма); адресат не указан; 2) от 26 января (1862); корректурная и
стилистическая правка; конец третьего столбца отчеркнут красным каранда-
шом и вырезан M. H. Чернышевским для использования при печатании пол-
ного собрания сочинений, т. е. вырезана та часть отчеркнутых цитат из
Шлейдена, которая была запрещена цензурой. Корректура хранится в ЦГЛА
(№ 244). Статья печатается по тексту «Современника», сверенному с кор-
ректурой.
ИЗ № 2 «СОВРЕМЕННИКА»
Руководство к сравнительной статистике Г. Ф. Кольба. Переведено и до-
полнено под редакциею А. Корсака. Издание Николая Тиблена, т. 1. СПб.
1862 г.
1074

Впервые напечатано в «Современнике» 1862 г., кн. II, отдел «Современ-
ное обозрение. Новые книги», стр. 292—314. Перепечатано в полном собра-
нии сочинений 1906 г., т. IX, стр. 8 2 — 9 9 . Печатается по тексту «Совре-
менника».
ИЗ № 3 «СОВРЕМЕННИКА»
«Ясная поляна». Школа. Журнал педагогический, издаваемый гр.
Л. Н. Толстым. Москва. 1862.
Ясная поляна. Книжки для детей. Книжка 1 и 2-я.
Впервые напечатано в «Современнике» 1862 г., кн. III, отдел «Совре-
менное обозрение. Новые книги», стр. 122—138, без подписи автора. Пере-
печатано в полном собрании сочинении 1906 г., т. IX, стр. 114—127. Кор-
ректура: 2 листа (формы) 20 строк, адресована Чернышевскому; без пометок.
Корректура хранится в ЦГЛА (№ 251). Печатается по тексту «Современ-
ника», сверенному с корректурой.
ЗАПИСКА ПО ДЕЛУ СОСЛАННЫХ В ВИЛЮИСК СТАРООБРЯД-
Ц Е В ЧИСТОПЛЮЕВЫХ И Г О Л О В А Ч Е В О Й
Впервые опубликовано в полном собрании сочинений 1906 г., т. X, ч. 1,
стр. 301—445. Печатается по рукописи, хранящейся в Институте литера-
туры Академии наук СССР.
БОРЬБА ПАП С ИМПЕРАТОРАМИ
Впервые напечатано в сборнике «Звенья», № 1. «Academia» (1932), со
вступительной заметкой H. M. Чернышевской-Быстровой, подготовившей
текст статьи к печати. Рукописи: 1) 50 полулистов почтовой бумаги боль-
шого формата, исписанных рукой секретаря автора К. Федорова, исключая
полулиста 21-го (без оборота), заполненного собственноручно; мелкие ис-
правления рукой автора; обороты полулистов 20, 46, 47, и 50-го текстом не
заняты; 2) 4 полулиста почтовой бумаги большого формата, исписанных са-
мим автором, почти без описок и исправлений. Эта рукопись представляет
собой вариант начала статьи. Рукописи хранятся в ЦГЛА (№ 350). Текст
статьи печатается по рукописи.
Стр. 680, 14 строка. В рукописи: мяуканьем. [Впрочем, упрекая вас за
легкомыслие, я сам сделал большую ошибку по чрезмерной доверчивости:
басня напрасно говорит о кошке; дело происходило между львом и зайцем.
Исправив свою ошибку, возвращаюсь к исправлению ваших. Вы предпола-
гаете, что заяц трус. Он бывает трусом далеко не всегда, вы упускаете это
из виду. Когда ему угрожает опасность, он действительно не выказывает ге-
ройства. Но когда ни малейшей опасности нет, он бывает очень храбр. В за-
писках Паска вы можете прочесть, что прирученные им зайцы ходили на
охоту за волками и кабанами. Правда, они знали, что стая собак, приучен-
ных стоять за них горой, не даст < и х > никому в обиду; что кроме того они
находятся под охраной рогатин и ружей Паска и его псарей, которые не под-
пустят волка и взглянуть на храбрых зайцев.
Основательно или неосновательно судила крыса об исходе борьбы льва
с кошкой, если рассматривать дело не с крысьей точки зрения, но с свое!,
крысьей, она рассуждала очень правильно. Впрочем, я согласен, что мы не
обязаны руководиться ее суждениями.] По крайней мере
1075

ХАРАКТЕР ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
Впервые напечатано в газете «Русские ведомости», 1885 г, №№ 63 и 64,
подписано псевдонимом «Андреев». К статье было предпослано следующее
примечание: «Те натурфилософские умствования, над которыми иронизирует
и которые опровергает почтенный автор предлагаемой статьи, весьма распро-
странены между современными натуралистами: их разделяют и проповедуют
даже авторитеты по естествознанию, каковы, напр., знаменитые берлинские
профессора Вирхов и Дюбуа-Раймон (см. Е. Dubois: Ueber die Grenzen des
Naturernennens. — Die sieben Welträtseln. — Virchow: Freiheit der Wissen-
schaft im modernen Staat). Оба они громко вопиют о том, что человеческий ум
слишком зазнался, забыл о своей ограниченности и дерзко берется за решение
таких великих вопросов, которые ему не под силу, которые вообще не разре-
шимы и вовеки останутся неразрешимыми. Дюбуа-Раймон в своей брошюре
насчитывает таких вопросов священное число - 7. Чтобы посбить спесь у че-
ловеческого ума, названные натуралисты силятся доказать, что человеческий
ум ограничен, что его познания крайне поверхностны, что он должен почти-
тельно преклоняться перед великими вопросами и смиренно отказаться от их
разрешения. Если же какой-нибудь дерзкий ум и берется за их разрешение, то
запутывается в несообразностях и безвыходных противоречиях. Конечно, го-
лоса таких ученых как вышеназванные, не остались одинокими. Проповедуе-
мые ими натурфилософские идеи встречены сочувственно многими и многими
натуралистами. Вот против этих-то воззрений, между прочим весьма благо-
приятствующих спиритизму, и ратует почтенный автор статьи. - Ред.
Перепечатано в полном собрании сочинений- 1906 г, т. X, ч. 2, раздел
«Статьи последнего времени», стр. 1-15. Рукопись: 9 полулистов почтовой
бумаги большого формата, исписанных собственноручно автором. В конце
рукописи надпись автора карандашом: «Если подпись не нужна, тем прият-
нее мне; а если без подписи нельзя обойтись, пусть будет какой угодно псев-
доним, лишь бы не режущий глаз и не заключающий в себе никаких претен-
зий». Рукопись хранится в ЦГЛА (№ 346). Печатается по тексту «Русских
ведомостей», сверенному с рукописью.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ТЕОРИИ БЛАГОТВОРНОСТИ БОРЬБЫ ЗА
ЖИЗНЬ
Впервые напечатано в журнале «Русская мысль», 1888 г., кн. IX,
стр. 79—114, за подписью «Старый трансформист». Статье предпослано сле-
дующее предисловие: «Русская мысль несколько раз помещала статьи в разъ-
яснение и защиту эволюционной теории от односторонних на нее нападений.
В нашем обществе, однако, продолжают иногда смешивать эту плодотворную
научную теорию с попытками сузить ее смысл и значение, с стремлением
доказывать, что эволюция (трансформизм) обусловливается исключительно
борьбою за существование, которая будто бы всегда благодетельна, всегда
ведет к прогрессу. Ввиду такого смешения понятий, редакция Русской мысли
сочла своим долгом дать место статье писателя Старого трансформиста, как
он на этот раз подписался».
Перепечатано в полном собрании сочинений, 1906 г., т. X, ч. 2, раздел
«Статьи последнего времени», стр. 16—46. Рукопись: вариант статьи, без на-
чала и указания на окончание статьи; 27 полулистов почтовой бумаги боль-
шого формата, исписанных К. Федоровым, секретарем автора: по первоначаль-
ной нумерации рукопись содержит в себе листы: 21—23, 23 (второй), 24—
32 и 33 полулист; исправления сделаны рукой секретаря и автора. Рукопись
хранится в ЦГЛА (№ 355). Статья печатается по тексту журнала «Русская
мысль».
1076

МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ БИОГРАФИИ Н. А. ДОБРОЛЮБОВА
Впервые напечатано в журнале «Русская мысль», 1889 г., кн. I, стр. 76—
93, кн. II, стр. 29—46; в оглавлении указано: «сообщено г. Андреевым».
Перепечатано в полном собрании сочинений, 1906 г., т. X, ч. 2, раздел
«Статьи последнего времени», стр. 47—75. Печатается по тексту журнала
«Русская мысль».
СТАТЬИ, ПРИЛОЖЕННЫЕ К ПЕРЕВОДУ «ВСЕОБЩЕЙ
ИСТОРИИ» Г. ВЕБЕРА.
Предисловие к русскому переводу «Всеобщей истории» Г. Вебера, т. I.
Впервые напечатано в I томе «Всеобщей истории» Г. Вебера, в переводе
Андреева (Чернышевского) со второго издания, в издании К. Солдатенкова,
М., 1885 г., стр. V. Перепечатано в полном собрании сочинений, 1906 г.,
т. X, ч. 2, раздел «Статьи последнего времени», стр. 76. Печатается по тек-
сту первого тома «Всеобщей истории» Г. Вебера.
Предисловие к русскому переводу «Всеобщей истории» Г. Вебера, т. VI.
Впервые напечатано в VI томе «Всеобщей истории» Г. Вебера, в пере-
воде Андреева (Чернышевского) со второго издания, в издании К. Солда-
тенкова, М., 1887 г., стр. XIII—XVI. Перепечатано в полном собрании со-
чинений 1906 г., т. X, ч. 2, раздел «Статьи последнего времени», стр. 77—80.
Печатается по тексту VI тома «Всеобщей истории» Г. Вебера.
Предисловие к русскому переводу VII тома «Всеобщей истории» Г. Ве-
бера и Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории.
1. О расах.
Впервые напечатано в VII томе «Всеобщей истории» Г. Вебера, в пе-
реводе Андреева (Чернышевского) со второго издания, в издании К. Сол-
датенкова, М., 1887 г., стр. XIV, XIV—XXXIII. Перепечатано в полном
собрании сочинений 1906 г., т. X, ч. 2, раздел «Статьи последнего времени»,
стр. 81—96. Печатается по тексту VII тома «Всеобщей истории». Г. Вебера
с исправлениями по списку опечаток, приложенному к тому.
Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории.
2. О классификации людей по языку.
Впервые напечатан в VIII томе «Всеобщей истории» Г. Вебера, в пе-
реводе Андреева (Чернышевского) со второго издания, в издании К. Сол-
датенкова, М., 1887 г., стр. XIII—LX. Перепечатано в полном собрании сочи-
нений, 1906 г., т. X, ч. 2, раздел «Статьи последнего времени», стр. 96—131.
Печатается по тексту VIII тома «Всеобщей истории». Г. Вебера.
Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей история.
3. О различиях между народами по национальному характеру.
Впервые напечатано в IX томе «Всеобщей истории» Г. Вебера, в пе-
реводе Андреева (Чернышевского) со второго издания, в издании К. Сол-
датенкова, М., 1888 г.. стр. XIII—XLVII. Перепечатано в полном собрании
сочинений 1906 г., т. X, ч. 2, раздел «Статьи последнего времени», стр. 132—
157. Печатается по тексту IX тома «Всеобщей истории» Г. Вебера.
1077

Предисловие к русскому переводу «Всеобщей истории» Г. Вебера, т. X
и Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории. 4. Об-
щий характер элементов, производящих прогресс.
Впервые напечатано в X томе «Всеобщей истории» Г. Вебера, в пе-
реводе Андреева (Чернышевского) со второго издания, в издании К. Со.\-
датенкова, М., 1888 г., стр. X I I I — X X V I , X X V I — L I . Перепечатано в пол-
ном собрании сочинений 1906 г., т. X, ч. 2, раздел «Статьи последнего вре-
мени», стр. 158—168, 168—186. Печатается по тексту X тома «Всеобщей
истории» Г. Вебера.
Предисловие к русскому переводу XI тома «Всеобщей истории» Г. Ве-
бера, т. XI и Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей
истории. 5. Климаты. Астрономический закон распределения солнечной
теплоты.
Впервые напечатано в XI томе «Всеобщей истории» Г. Вебера, в пе-
реводе Андреева (Чернышевского) со второго издания, в издании К. Сол-
датенкова, М, 1889 г., стр. X I I I — X I V , X I V — X X X V I . Перепечатано в
полном собрании сочинений 1906 г., т. X, ч. 2, раздел «Статьи последнего
времени», стр. 187—204. Печатается по тексту XI тома «Всеобщей истории»
Г. Вебера.
Предисловие ко второму изданию русского перевода «Всеобщей истории»
Г. Вебера, т. I и Введение. Очерк научных понятий о возникновении обста-
новки человеческой жизни и о ходе развития человечества в доисторические
времена.
Впервые напечатано в I томе «Всеобщей истории» Г. Вебера, в переводе
Андреева (Чернышевского), во 2-м издании К. Солдатенкова, М., 1890 г.,
стр. XXI—XXIII, XXV—LVI. Перепечатано в полном собрании сочине-
ний, 1906 г., т. X, ч. 2, раздел «Статьи последнего времени», стр. 2 0 5 — 2 2 9 .
Рукопись статьи «Очерк научных понятий»: 48 полулистов почтовой бумаги
большого формата, исписанных рукой К. Федорова, секретаря автора, исклю-
чая полулистов 5-го, конца оборота 6, 7, оборота 28, 43—48-го, исписан-
ных собственноручно автором; полулисты 6—7-й являются первоначальной
редакцией полулиста пятого («которых найдены остатки млекопитающих и
птиц в ничтожных исследованных нами частях этих более старых пла-
стов.»); начало рукописи не сохранилось (полулисты 1—14 первоначальной
нумерации): сохранившаяся часть рукописи начинается со следующих слов
(абзаца): «После того как образовалась на земном шаре...»; рукопись выправ-
лена автором. Хранится в ЦГЛА (№ 347). Предисловие и начало очерка
печатаются по I тому «Всеобщей истории» Вебера, а продолжение очерка —
по рукописи.
П е р в о н а ч а л ь н а я редакция 5-го полулиста
которых сохранились остатки млекопитающих и птиц, отложились в течение
времени, незначительного сравнительно с периодами образования более ста-
рых групп, в которых нет этих остатков, — а находятся только остатки жи-
вотных менее высокой организации; сумма толщины этих более старых пла-
стов в десятки раз больше суммы и толщины пластов, имеющих остатки птиц
и млекопитающих. Та группа новых пластов, в которых находятся остатки
млекопитающих и птиц нынешних видов, имеет приблизительно такое же от-
ношение к той группе, в которой находятся лишь остатки птиц и млекопи-
тающих не нынешних видов: толщина менее новой группы несравненно
больше, чем толщина новейшей, имеющей остатки нынешних млекопитающих
1078

и птиц. Само собою разумеется, что ни о каком данном нынешнем виде
млекопитающих или птиц нельзя полагать, чтоб он существовал в такое
время, когда еще не было никаких других нынешних видов. Так, например,
нельзя думать, что существовал нынешний тигр в такие времена, когда еще
не было никакой другой из нынешних пород млекопитающих. Следует даже
взять за основание наших соображений о наибольшей возможной давности
существования нынешнего тигра круг сравнения гораздо более тесный, и ска-
зать: нынешний тигр не существовал в те времена, когда еще не было ни
одного из нынешних млекопитающих кошачьего семейства, когда животные,
наиболее похожие на нынешних животных этого семейства, еще не были кош-
ками, были только похожи на кошек, но не кошки.
Ныне всеми добросовестными специалистами признано, что постоянно
возникают новые породы животных, — или, говоря в частности о млекопитаю-
щих, новые породы млекопитающих, что так было и всегда, с самого начала
возникновения какого-нибудь семейства млекопитающих: появлялись новые
породы млекопитающих этого семейства, между тем как прежние продолжали
существовать; признано также, что разные породы, продолжая видоизме-
няться в разных направлениях, могут становиться и с течением времени ча-
сто становятся существами разных видов. Потому, как мы говорили, нельзя
ни об одном из нынешних млекопитающих определенно сказать, к какому
именно из мелких геологических подразделений времени относится возникно-
вение его: оно не существовало, когда вовсе не было существ его семейства;
но могло возникнуть гораздо раньше образования древнейшего из тех пла-
стов, в которых найдены его остатки: палеонтологические списки очень от-
рывочны, ни один из отдельных списков не имеет полноты; потому о каждом
виде возможно предполагать, что он возник в какое-нибудь время между тем
периодом, которому принадлежат первые найденные остатки его, и временем
возникновения наиболее древнего из близких к нему видов его семейства.
Так, например, нынешний тигр мог существовать много раньше образования
того пласта, в котором найдены первые остатки его; он мог возникнуть раньше
многих других нынешних видов кошачьего семейства; быть может, раньше
льва и дикой кошки; могло, разумеется, быть и наоборот: лев или дикая
кошка могли возникнуть раньше его; достоверно лишь то, что он еще не
существовал, когда не существовало ни одного из очень похожих на него
млекопитающих.
Применим эти правила соображений к каким-нибудь из тех живых
существ, о которых все мы привыкли говорить с любовью и уважением. Возь-
мем, например, семейство ласточек. Оно состоит из нескольких видов. Назо-
вем из них домашнюю ласточку. Можно полагать, что она возникла раньше
того времени, которому принадлежат первые найденные остатки ее; и досто-
верно, что не существовала она, когда еще не было никаких птиц, очень по-
хожих на нее, вовсе не существовало семейство ласточек, были только не
похожие на ласточек более давние птицы, от которых произошло семейство
ласточек и близкие к нему другие семейства нынешних птиц.
Было ли время, когда домашняя ласточка не умела делать гнезда так
искусно, как ныне? Добросовестные специалисты говорят:
ПРИЛОЖЕНИЯ
<По поводу смешения в науке терминов «развитие» и «процесс» >
Печатается впервые. Рукопись: 17 полулистов почтовой бумаги боль-
шого размера, исписанных рукой К. М. Федорова, секретаря автора; рукопись
кончается в средине лицевой стороны 16-го полулиста, оборот которого и по-
следующий полулист свободны от текста; рукопись не имеет заглавия, но
начинается с отступа; заключена рукопись в обложку, на которой сделана
1079

надпись работником музея: «Отрывок статьи без названия. (По поводу сме-
шения в науке терминов — «развитие» и «процесс»). 80-е гг.» Рукопись хра-
нится в ЦГЛА (№ 381).
<Предисловие и послесловие к книге Карпентера «Энергия в природе» >
Впервые напечатано в «Историческом сборнике» Академии наук СССР,
Л., 1934 г., II, стр. 192—198 (редакция текста и предисловие С. А. Рей-
сера); несколько позднее напечатано в журнале «Под знаменем марксизма»,
1934 г., VI, стр. 9 3 — 1 0 0 (вступительная статья, редакция текста и примеча-
ния М. Григорьяна).
Для настоящего издания сверено с автографом, хранящимся в архиве
Л. Ф. Пантелеева в Институте литературы Академии наук СССР.
Варианты
Стр. 988, 15 строка снизу. В рукописи: законы природы. [Прекрасное объ-
яснение. И нуждается в объяснении только то обстоятельство, что оно залезло
в головы людей, которые ходят не вниз головами, а вверх. Действительно,
как могла учеными быть придумана такая нелепица? И как могли принять
ее за серьезное, разумное объяснение сотни и тысячи натуралистов, в том
числе и довольно многие из очень хороших натуралистов?]
«Так вот в чем дело» и т. д.
Стр. 989, 6 строка снизу. В рукописи: азот [Хорошо думаете вы. И не ду-
майте, что душа например у свинцовой пули или хоть бы у <неок>. Но
душа душе рознь. У взрослого человека способности души развились, а у
новорожденного младенца они еще неразвиты; он одушевленное существо,
но он еще не сделался разумным существом. <Пусть> свинцовая пуля имеет
душу, это решено, остается полюбопытствовать, до какой степени развиты
нравственные силы этой души. Извольте можете узнать и это.]
И припомним
Стр. 991, 15 строка. В рукописи: антропоморфизмом. [Разумеется, нату-
ралисты, ораторствующие во вкусе антропоморфизма, не знают, в каком
вкусе ораторствуют они: если б они знали, что они, выступая в качестве
философа, оказываются антропоморфистами, они — устыдились бы своих фи-
лософских подвигов, думаете вы? — нет, они не поняли бы термина и про-
должали бы философствовать в прежнем вкусе ни мало не подозревая, что
их философские тирады — отрицание и естествознания и самого существова-
ния предметов естествознания, отрицание существования.]
Нам остается
Стр. 991, 12 строка снизу. В рукописи конца. "Ограничимся этим кон-
статированием противоречия формулы сэра Уильяма Томсона факту суще-
ствования движения в настоящее время. Вдаваться в исследование недо-
смотра, давшего формуле фальшивость, было бы неуместно в заметках к
переводу маленькой популярной книги. Другая наша заметка будет еще
короче. Автор цитирует тираду Джорджа о неистощимости запаса плодо-
родия земного шара. Джордж ратоборствует против Мальтуса. Ратоборство
его основывается.]
Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории
5. В л и я н и е климата
Этот вариант печатается впервые. Рукопись: 25 полулистов почтовой
бумаги большого формата, исписанных К. Федоровым, секретарем автора;
1030

рукопись обрывается в средине первой страницы последнего полулиста. Руко-
пись хранится в ЦГЛА (№ 348). Текст варианта печатается по рукописи.
Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории
6. Влияние топографических особенностей
Печатается впервые. Рукопись: 3 полулиста почтовой бумаги большого
формата, исписанных рукой К. Федорова, секретаря автора; его же рукой
сделаны все исправления; рукопись обрывается в средине предложения. Ру-
копись хранится в ЦГЛА (№ 358). Печатается по рукописи.

УКАЗАТЕЛЬ И М Е Н
А
А б е р д и н Джорд-Гамильтон-Гор-
дон— 195, 291, 292, 295, 305, 340,
341, 342, 346, 358, 359, 360, 370,
371, 376, 381, 382, 383, 384, 385,
411, 416, 417
А в д е е в М. В. — 37
А в е н а р и у с Николай — 51
А г асс и с Луи — 8 0 9 , 812.
А г н е с а (Пуатуская) — 707, 708,
709, 714, 715, 716, 717, 718
А д а л ь б е р т — 6 9 8 , 700, 701
А к с а к о в Иван Сергеевич — 63, 76,
125, 131, 489
А к с а к о в Константин Сергеевич —
125
А к с а к о в Сергей Тимофеевич —
119
А л е к с а н д р Македонский — 305,
755, 997.
А л е к с а н д р II (Ансельм, епископ
Луккский) — 715, 717, 718, 847
А л е к с а н д р 1 — 279, 289, 338, 339,
499
Александр II — 9 0 , 91, 92, 93,
94, 95, 96, 97, 98, 100, 101, 102,
103, 104, 105, 106, 107, 108, 109,
110, 111, 112, 113, 114, 618, 619,
620, 638, 642, 675, 676, 677, 678,
679
А л е к с а н д р о в и ч В. Л. — 53
А л е к с е й М и х а й л о в и ч , царь —
678
А л ь б а Фернандо — 129
А л ь б е р т (Френсис-Чарльс-Огюст-
Эммануэль) — 323
А л ь б е р т и н и Николай Викентье-
вич — 63
А л ь б р е х т (Фридрих-Рудольф) —
388
Эдинбургский —
Ал л ь е — 240
А л ь ф о н с — 246
А л ь ф р е д , герцог
676
А н а к с и м е н — 982
А н н е н к о в — 1 1 8 , 119
Аннон —715, 717
А н с е л ь м — 715
А н т о н о в и ч Максим Алексеевич —
773
А р а г о Франсуа-Доминик — 279
А р а н д а Педро-Пабло — 506
А р д а н Поль-Жозеф — 381
А р и с т о т е л ь — 75, 810
А р м ф е л ь д — 65
А ф и ф-б ей — 286
Б
Б а б с т Иван Кондратьевич — 62, 64
Б а з а н к у р Сезар — 439
Б а й р о н Джорж-Ноэль-Гордон —
129, 338, 339
Б а л а к и р е в Иван Александрович —
42
Б а л л а р д — 406, 407
Б а р а т ы н с к и й Евгений Абрамо-
вич— 40
Барклай де Т о л л и — 1 3 0
Б а р р о Камилл-Одиллон — 221, 278,
279
Б е а т р и ч е , маркграфиня Тоскан-
ская—706, 707, 708, 709, 710
Б е в и л ь — 214
Б е д о Мари-Альфонс — 216, 221,
222
Б е з о б р а з о в Владимир Павло-
вич — 66
Б е з о б р а з о в Николай Александро-
вич—66, 72, 73, 74, 75, 76

Б е л и н с к и й Виссарион Григорье-
вич — 118
Б е л л ю с т и н Иван Степанович —
505
Б е л ь ф о р Стюарт — 991
Б е л я е в Иван Дмитриевич — 125
Б е н е д и к т IX — 696, 697, 698, 700,
703
Б е н е д и к т X —709, 710, 712
Б е н у а д'А з и Дени — 220, 221
Берггауз— 301
Беринг Френсис-Торнхилл — 325,
491, 493, 495
Б е р н а р д е н де Се н-П ь е р Жак-
Анри— 536
Б е р н г а р д т Саксонский — 878
Б е р и и й с к а я Мария-Каролина-
Фердинанда-Луиза, герцогиня —
279, 394
Б е р р и й с к и й Шарль-Фердинанд —
162
Б е р р ь е Пьер-Антуан — 219, 272
Бертенев — 125
Бертольд—708, 716
Б е р ц е л и у с Иоганн-Якоб — 274
Б е с с о н о в Петр Алексеевич—125
Б е с т у ж е в-Р ю м и н — 63
Б е т л е р Джемс-Армар — 406
Б е т х о в е н Людвиг — 671
Благовещенский Н. М.— 790
Б л а г о о б р а з о в Михаил Ивано-
вич — 6, 773
Б л а г о о б р а з о в а Фавста Василь-
евна — 6
Б л а н Луи-Жан-Жозеф — 261, 279
Богарнэ Евгений—321, 322
Богатенкова Авдотья — 549, 553,
574, 576, 577
Б о г а т е н к о в Аким Романович —
526, 545, 546, 548, 549, 550, 551,
552, 554, 557, 559, 560, 561, 562,
563, 564, 565, 566, 567, 568, 569,
572, 574, 575, 576, 578, 596, 597,
598, 629, 661, 662, 663
Б о г а т е н к о в Поликарп — 549, 574,
575
Б о г а т е н к о в а Екатерина — 549,
575
Б о г а т е н к о в а Прасковья Григорь-
евна—549, 550, 551, 552, 553, 554,
555, 556, 557, 558, 559, 560, 561,
562, 563, 564, 566, 567, 572, 574,
575, 576, 578, 592, 593, 594, 595,
596, 597, 598, 661, 662, 663
Богатенкова Ульяна—549, 574,
575
Богданов — 58
Б о д е н Жан-Баптист-Альфонс-Вик-
тор— 223, 224
Б о й л ь — 513
Б о к л ь Генри-Томас — 441
Б о к л ь Георг — 486
Б о м о н Густав-Огюст — 221
Б о н а п а р т Иероним — 218, 322
Б о н а п а р т Иосиф — 322
Бонапарт Людовиг — 224, 322
Б о н а п а р т Наполеон Жозеф-Шарль-
Поль — 433, 434, 435
Б о н а п а р т Пьер-Наполеон — 252
Бона р — 493
Бонифаций II — 703, 706
Б о р д ж и а Цезарь — 307
Борис, князь — 128
Б о с к е Пьер-Франсуа-Жозеф — 398,
405, 426, 431, 432, 433, 434, 435,
438
Б о с с ю э т Жак — 447
Боткин В. П.—118, 119
Б р а й т Джон — 359, 384, 386
Б р е г е Луи-Авраам — 61, 484
Б р о л ь и Ахилл-Шарль-Леон-Вик-
тор—221, 278
Б р о у н Джорж — 420
Б р у н н о в Филипп Иванович — 359,
360, 371, 381
Б р у н о н — 703
Б у а Фредерик-Эдуард — 432, 434
Б у д б е р г Андрей — 387
Б у о л ь Ш а у э н ш т е й н Карл-Фер-
динанд—361, 362, 390, 391
Бурбоны — 162, 163, 164, 166, 321,
396
Б у р г о й н Джон-Фокс — 381
Б у р ж де Мишель — 282
Б у р к е н е (Буркне) Франсуа-
Адольф — 390, 391
Б у с л а е в Федор Иванович — 63
Б у ту р л и н — 499
Б у ф ф л е р Луи-Франсуа — 304, 305,
312
Брю а — 426
Брюфорты — 396
Бюжо Тома-Робер—393, 394, 395
В
Вабрипоне Антонио — 223
В а л е в с к и й Флориан-Алсксандр-
Жозеф-Колонна — 370
Валленштейн Альбрехт — 480,
878
В а л ь я н Жан-Батист — 398
В а р Публий-Квинтилий — 893

Василий II Васильевич Тем-
н ы й — 324, 325
Вашингтон Джордж — 306, 307
В в е д е н с к и й Иринарх Иванович —
53
В е б е р Георг —803, 804, 806, 807,
808, 896, 897, 901, 902, 903, 906,
907, 928, 948. 950
В е л л и н г т о н Артур-Веллеслей —
291, 292, 396, 397, 420, 431, 448
742
В е н е в и т и н о в Дмитрий Владими-
рович — 57
В е р ж е Жан-Луи — 56
В е с е л о в с к и й И. А. — 26
Веснин С. А. — 22
В е с т м о р л е н д Джон-Файн — 391
В и а р д о - Г а р с и а Полина — 106
Виктор II (Гебгардт) — 706, 707,
708
В и к т о р-Э м м а н у и л — 677
В и к т о р и я — 323, 446, 676
Вильгельм З а в о е в а т е л ь—693
В и л ь г е л ь м III— 303, 304, 305,
306, 308, 312, 317, 320, 321, 327
В и л ь с о н Роберт-Томас — 499
В и р г и л и й Публий-Марон — 648
Витгенштейн — 499
В и э й р — 2 1 1 , 212, 213
Владимир Мономах — 72
В л а д и м и р о в а Елизавета Ва-
сильевна — 55, 58
Владимир Святославич — 677
В л а д и м и р с к и й Порфирий Аса-
фьевич — 25, 32
В о д р е —203 204
Волков — 788
В о л ь т е р Map и-Ф р а н с у а — 106
В о р о н и н Григорий — 576, 577, 579,
595, 598, 602, 604, 606, 610, 625,
626, 632, 633, 650, 663
Воронина Дарья—575, 576, 577,
578, 579, 592, 595, 596, 597, 598,
599, 604, 606, 610, 623, 625, 626,
629, 632, 633, 650, 651, 653, 661,
663, 668, 669, 678, 679
В о с т о к о в Андрей Егорович — 29,
35
Вуароль — 203
Вызинский — 486
Г
Г а л а х о в а Наталья Алексеевна —
56
Г а л а х о в Сергей Павлович — 56
Галилей Галилео— 818
Г а л к и н - В р а с с к и й Михаил Ни-
колаевич — 640
Г а м е л е н Франсуа-Альфонс — 418
Г а м и л ь т о н Сеймур-Джордж —
296, 297, 298, 299
Г а н н и б а л — 875, 877, 878
Гарибальди Джузеппе — 280
Г а р у н-А л ь - Р а ш и д — 805
Г а с с а н-п а ш а — 406
Гегель Георг-Фридрих-Вильгельм —
817
Г е з е л о н гериог Лотарингский —
702
Гейне Генрих — 58
Генрих I Птицелов — 807,
901
Генрих II — 688
Генрих III—686, 692, 696, 698, 699,
700, 701, 702, 703, 705, 706, 707,
708, 711, 878
Генрих IV —445, 707
Генрих V — 282
Г е р а к л и т Э ф е с с к ий — 981, 982,
983
Г е рви ну с —441, 443, 444, 451,
452
Г е р ц е н Александр Иванович — 35,
36, 71
Г ер о д о т — 833
Г е т е Иоганн-Вольфганг — 40, 447,
921
Г и з о Франсуа — 2 6 2 , 279, 283, 400,
486
Г и л ь д е б р а н д — 696, 701, 702,
703, 705, 706, 707, 709, 710, 711,
712, 718, 719
Гискар Роберт —703, 704, 705,
711, 712, 715
Г л а д с т о н В и л ь я м-Ю а р т — 314,
342, 377, 384, 385, 411
Глеб, князь — 128
Г л и н к а Сергей Николаевич — 275
Г н е д и ч Николай Иванович — 339
Гоголь Николай Васильевич — 120,
124
Г о д в и н (Годуин) Вильям — 738,
739, 740, 741
Го л о в ач е в а Матрена — 518, 519,
520. 521, 523, 546, 548, 573, 575,
598, 601, 602, 603, 604, 606, 608,
610, 621, 625, 628, 636, 645, 647,
650, 651, 652, 653, 654, 659, 660,
672, 675
Гомер —997
Гонорий II —715, 717, 718
Гончаров — 119
Гоппе —491, 495

Г о р ч а к о в Михаил Дмитриевич —
332
Г о т ф р и д II Б о р о д а т ы й — 702,
703, 706
Г о т ф р и д III Г о р б а т ы й — 706,
708, 709, 711, 715, 716, 717, 718
Гош Лазарь —306, 314, 315
Г р а н ь е-д е-К а с с а н ь я к Бернар-
Адольф —213, 237, 244, 251
Грейг— 130
Григорий VI (Иоанн Грациан) —
696, 697, 698, 699, 701
Г р и г о р и й VII — 3 2 , 696, 712, 713,
714, 715, 719
Г р и г о р о в и ч Дмитрий Василье-
вич — 49
Г р о м е к а Степан Степанович — 63,
71
Гуго Гроций — 484
Гуго кардинал — 718, 719
Г у д с о н Лоу — 275
Гукео Джозеф — 747, 748
Гумберт I — 677
Г у м б о л ь д т Александр — 831
Г у м б о л ь д т Вильгельм — 447, 831,
832, 833, 834
Гурьев —491
Г ю г о Виктор —223, 278, 279, 280
д
Даль Владимир Иванович — 66, 505
Д а м и а н и Петр — 712
Д а н т о н Жорж-Жак — 307
Дарвин Чарльз-Роберт — 737, 745,
746, 747, 748, 749, 750, 751, 753,
754, 755, 756, 757, 758, 759, 760,
761, 762, 763, 764, 765, 766, 767,
768, 769, 770
Д а ш е в с к и й — 653, 654
Д е к а з Эли—163
Д е к а р т Рейс— 274, 818
Д е л е н и Джон — 414
Д е л ь в и г Антон Антонович — 40
Д е н д а с Джемс-Уитли— 418, 419,
425
Д е р б и Эдуард- Джордж- Джофри-
Смит—305, 377
Д ж е с с Вильям — 228, 231. 232
Д и б и ч Иван Иванович — 291
Д и з р а э л и Бенджамин — 305
Д м и т р и е в Федор Михайлович —
62,65
Д о б р о л ю б о в а (Кострова") Анто-
нина Александровна — 5, 773, 774,
775, 776, 777, 800, 802
Д о б р о л ю б о в а Зинаида Василь-
евна—9, 773, 775, 776, 777, 779,
789. 792, 793, 794, 795, 796, 797,
798, 799, 800, 801, 802
Д о б р о л ю б о в а Елизавета — 797
Д о б р о л ю б о в а Мария Федоров-
на—776, 797
Д о б р о л ю б о в Александр Ивано-
вич—773, 774, 775, 776, 777, 779,
780, 783, 784, 785, 787, 788, 789,
790, 791, 792, 793. 794, 795, 796,
797, 798, 799, 800, 801, 802
Д о б р о л ю б о в Василий Иванович —
773, 774
Д о б р о л ю б о в Владимир Алексан-
дрович— 797
Д о б р о л ю б о в Иван Александро-
вич—797
Д о б р о л ю б о в Николай Александ-
рович—5, 6, 7,8, 9, 11, 12, 13, 14,
15, 16, 17, 18, 19, 23, 24, 25, 29.
36, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50.
51, 52, 53, 54, 55, 56, 58, 59, 62,
117, 118, 119, 120, 121, 122, 123,
124, 773, 774, 775, 776, 777, 778,
779, 780, 781, 782, 783, 784, 786,
787, 788, 789, 790, 791, 792, 793,
794, 795, 796, 797, 798, 799, 800,
802
Д о б р о з р а к о в Иван Евгеньевич —
530, 531, 532, 533, 534, 535, 539,
541, 543, 544, 653
Д о б р о з р а к о в а — 530, 531, 532,
533, 534, 535, 539, 541, 543, 544
Д о с т о е в с к и й Ф. М. — 63
Д о с т о е в с к и й M. M. — 63
Дружинин — 119
Д у д ы ш к и н Степан Семенович —
63, 64
Д ю в а ль — 223
Д ю в е р ж ь е де Г о р а н Проспер —
221
Д ю к р о Огюст-Александр — 676
Д юл а к — 216
Дюпен Андре —218, 220, 270
Д ю р р ь е — 234, 245
Д ю ф о р Жюль-Арман-Станислав —
221
Дюшатель Шарль — 400
Е
Е л а г и н Николай Васильевич —»125
Елена Павловна —296
Екатерина I I - 2 9 7 , 340, 490,
498
Есаулова — 59

ж
Жак-Арно-ле-Руа — 210
Жебелева— 58
Ж е р е б ц о в Николай Арсеньевич —
66
Ж и р а р д е н Эмиль — 265
Ж о м и н и Анри — 5 0 0
Ж о ф ф р у а Сент-Илер Этьен — 765
Ж о ф ф р у а Сент-Илер Исидор —
765
Ж у к о в Олимпий Фомич — 530, 535
Ж у к о в а — 530
Ж у к о в с к и й Василий Андреевич —
813
Ж у р а в л е в Иван Гаврилович — 26
Ж у р а в с к и й — 786
3
З а р и н Ефим Федорович — 117, 119,
120, 121, 122, 123, 124
З а х а р о в Яков Ильич — 519, 520
З а х а р ь е в а Екатерина Петровна —
23
3 е но н— 57
З е р н о в — 65
И
И а к о в епископ саратовской и цари-
цынский (Вечерков Иосиф Ивано-
вич) — 600, 678
И а к о в II —445
И в а н III В а с и л ь е в и ч — 302, 336
И в а н IV Г р о з н ы й — 6 1 , 73, 324,
677, 944
И е р е м и я — 6 , 41. 774, 775, 787
Иероним Вестфальский —
218, 249, 251, 252, 322, 398
И з а б е л л а — 442
И н н о к е н т и й III—129
И о а н н Г р а ц и а н — 701
И о а н н II Жоано—900
И о с и ф II —506
И о с и ф И с п а н с к и й — 322
К
К а в е л и н Константин Дмитриевич —
63, 122, 123
К а в е н ь я к Луи-Эжен — 216. 221,
222, 259, 264, 270, 277, 278
К а в у р Камилло-Бензо — 312
К а й д а н о в Иван Кузьмич—13, 14
К а л и н о в с к и й — 480
К а л ь в е р т — 427
К а м б е л ь Колин — 437
К а н к р и н —491, 492
К а н р о б е р Франсуа-Сертен — 216,
392, 422, 425, 426, 433, 434, 435,
439
К а н т Иммануил — 274, 833, 838
К а р а к о з о в Дмитрий Владимиро-
вич—618, 619, 622, 623
К а р а м з и н Николай Михайлович —
12, 330, 336
К а р а т ы г и н Петр Андреевич — 37
К а р л В е л и к и й —441, 890, 892
К а р л I — 309, 445
К а р л II —445
Карл V —451
К а р н о Л а з а р — 305
К а р п е н т е р Уильям-Веньямин —
986
К а с т е л ь б а ж а к — 357, 358
К а с т о р с к и й Михаил Иванович —
809
К а т к о в Михаил Никифорович — 63,
64
К а т о н Марк-Порций — 57, 307
К в и н т и л л и а н Марк-Фабий —4 2
К е с л е р — 223
К и н г л е к Александр-Вильям—193,
194, 196, 217, 224, 271, 272, 280,
281, 283, 287, 307, 328, 331, 334,
335, 336, 337, 338, 339, 340,
341, 345, 346, 359, 360, 364, 365,
366, 373, 380, 383, 394, 399, 406,
412, 417, 418, 427, 436, 437, 438,
440
К и с е л е в а Анна Гавриловна — 549,
550, 563, 564, 566, 567, 572, 574,
575
К и с е л е в Василий Парфенович —
549, 550, 561, 562, 563, 564, 565,
566, 567, 568, 569, 570, 572, 574,
575
К и с е л е в Давид Парфенович — 549,
550, 561, 562, 563, 564, 565, 566.
568, 569, 572, 574, 575
К л а р е н д о н Джордж-Вильям —
347, 358, 359, 360, 362, 365. 370.
371, 376, 385
К л а й в Роберт—306, 307
К о б д е н Р и ч а р д —260, 359, 377,
384, 386
К о к о р е в Василий Александрович —
188
К о л о с о в с к а я Варвара Васильев-
на—25, 33, 789
К о л о с о в с к и й Лука Иванович —
25
К о л у м б Христофор — 452
К о л ь б Георг-Фридрих--485, 468,
503

К о л ь ц о в Алексей Васильевич — 40,
58, 504
К о н р а д II —696
К о п е р н и к Николай — 834
К о р н и л о в — 343
К о р о л е н к о Владимир Галактионо-
вич — 773
К о р о л е н к о Илларион Галактионо-
вич — 773
К о р с а к А. — 4 8 5 , 486, 487, 489,
496, 498, 501, 502, 503
К о р с е л л ь — 221
К о р т е с Фернандо — 452
К о с т о м а р о в Николай Иванович —
63, 65, 67, 72, 73, 74, 486, 928
К о с т р о в Михаил Алексеевич —
5, 7, 9, 773, 776, 777, 788, 793,
800, 8 0 2
К о т т — 216
К о ш е л е в Александр Иванович —
125
К р а б б Георг — 119
К р а н м е р Томас — 915
К р о м в е л ь Оливер — 306, 308, 309,
312, 313, 320
К р ы л о в Александр Андреевич — 25,
33
К р ы л о в Иван Андреевич — 5
К с а в ь е Дюрье — 223
К у р Эдмонд — 3 4 9 , 350, 351, 354,
369, 370, 371
К у р а к и н а Елизавета Александров-
на—59
К у р а к и н Анатолий — 57
К у р а к и н Борис — 57, 59
К у р н е Фредерик — 223
К у р с е л ь-С е н е л ь Жан-Густав —
486
К у т у з о в Михаил Илларионович —
275, 499
К е н н и н г Джордж — 742
К ю в ь е Жорж—447, 743, 744, 745,
766.
Л
Л а б е о н Пакувий-Антистий — 277
Л а в а л е т Шарль-Жан-Мари-Фе-
ликс—284, 285, 286, 349, 368
Л а в р с к и й Валерьян Викторович —
20, 808
Л а в у а з ь е Антуан-Лоран — 274
Л а в у с т и н Шарль-Анатоль — 212
Л а й е л ь Чарльз — 744, 745, 746,
747, 748
Л а й о н с Эдмунд — 427, 428
Л а м а н с к и й Владимир Иванович —
487, 489
Л а м а р к Жан-Батист — 744, 765
Л а м а р т и н Альфонс — 280, 282
Л а м о р и с ь е р Кристоф-Леон — 216,
221, 222, 270, 277
Л а н ж ю и н е Виктор — 221
Л а п л а с Пьер-Симон — 966, 967,
968, 970, 982
Л а у —413
Л е б е д е в Евлампий—51
Л е б е д е в Митрофан Ефимович —
11, 16, 17, 18
Л е б е д е в Павел Иванович — 798
Л е б е д е в Степан Сидорович — 800
Л е б е д и н с к и й И. И. — 25
Л е б е д ь к о в — 12
Л е в IX — 7 0 3 , 704, 705, 711
Л е в и ц к и й Михаил — 17
Л е д р ю - Р о л л е н Александр Огюст
268, 282, 283
Л е ж е н е — 223
Л е й б н и ц Готфрил-Вильгельм — 274
Л е й н и н г е н Христиан-Франц —
284, 293
Л е м е т р е — 223
Л е н ц Эмилий Христианович—15,
61, 64, 69
Л е о н т ь е в Павел Михайлович — 62,
63, 64, 65
Л е р м о н т о в Михаил Юрьевич —
39, 40
Л е ф л о Адольф-Шарль — 216, 221
Л ж е д м и т р и й I — 677
Л и б и х Юстус — 274
Л и в и и Тит — 906
Л и з а н д р — 872
Л и н д е м а н н — 796
Л и н н е й Карл — 745
Л и п с и й Юст—315
Л о н г и н о в Михаил Николаевич —
63, 71
Л о р е н ц Фридрих Карлович — 15,
786
Л о о и с т о н Огюст-Жан-Александр—
221
Л ь в о в Николай Михайлович — 124
Л ь ю и с Джордж-Генри — 64
Л у в е л ь — 162
Л ю д о в и к IX —307
Л ю д о в и к X I V — 3 0 3 , 304, 308,
321, 322. 445, 929
Людовик XV—393
Л ю д о в и к-Ф и л и п п (Луи-Фи-
липп)—163, 166, 307
Л ю и н Поль-Жозеф-Альбер — 2 2 1 ,
222
Лютер Мартин—449, 451, 481

M
Ma г о м е д или М о х а м е д — 291,
481
М а ж а н Ипполит — 245
М а з а р и н и Юлий — 443
M а й е р — 486
М а й к о в Аполлон Нчколаевич — 70,
71, 337
Макк Карл—277
М а к и а в е л л и — 442
M а к-М а г о н — 676
M a ко л е й Т о м а с — 3 0 3 , 304, 308,
315, 321, 486
М а к с и м о в Алексей Михайлович —
49, 50
М а л а р д ь с — 223
M а л о з е м о в а Н. П. — 56, 57
М а л о з е м о в А. Я. — 56
М а л ь т у с Роберт — 2 6 1 , 738. 739,
740, 741, 766, 767, 768, 769, 770,
771
М а н т е й ф е л ь Отто-Теодор — 388
М а н ь я н Бернар-Пьер—196, 212,
213, 215, 219, 220, 221, 225, 226,
233, 236, 249, 252, 253, 254, 255,
258, 272, 284, 307
М а р и й — 878
М а р и я Александровна, принцесса —
676
М а р и я Александровна, императри-
ца— 676
М а р и я-Т е р е з и я — 364
М а р к о В о в ч о к — 486
М а р р а Арман — 259
М а р т е н п р е Эдмон-Шарль — 392,
422, 425, 426
М а р т ы н о в А. — 57
М а р т ы н о в М. А. — 57
М а т и л ь д а Мари графиня Тоскан-
ская—684, 706, 707, 708, 715,
716.
М е н с д о р ф Александр — 357
М е л ь х и с е д е к — 312
М е н ш и к о в Александо Сергеевич —
195, 332, 341, 343, 344, 345, 348,
349, 350, 351, 352, 353, 354, 355.
356, 357, 361. 362, 363, 367, 377
M е н ь е Клод-Мари — 393
М и л л е р Макс — 661
M и л л ь Джон-Стюарт — 486
М и о Жюль-Франсуа—217, 221
М и л о ш I О б р е н о в и ч - — 125
М и х а и л Н и к о л а е в и ч (великий
князь) — 32
Михаил Ф е д о р о в и ч — 928
M о д ю и Ипполит — 231
М о к а р — 214
М о л и н а р и Густав — 486
М о н т а л а м б е р Шарль — 240, 281,
282
М о н т е б е л л о Наполеон-Август —
221
М о н ф о р Симон — 445
M o п a Шарлемань-Эмиль—196, 210
211,214,215,216, 219,221, 222, 225,
226, 234, 236, 239, 242, 243, 244,
247, 249, 252, 254, 255, 258, 281,
284, 307, 365, 366.
М о р и ц С а к с о н с к и й — 451
M о р н и Шарль-Огюст-Луи-Жозеф —
58, 196, 207, 208, 209, 211, 214,
215, 217, 221, 222, 225, 226, 236,
239, 240, 242, 243, 244, 245, 246,
247, 249, 254, 255, 257, 258, 281,
284, 335, 349, 365
М о ц а р т Иоганн — 671, 860
М у р а в ь е в Сергей—120, 338
М ю р а т Иоахим —275, 321, 322,
325
H
Н а п о л е о н 1 — 91, 160, 177, 195,
198, 202, 203, 204, 222, 249, 269,
275, 277, 279, 283, 290, 294, 295,
305, 308, 309, 312, 314, 315, 321,
322, 325, 327, 383, 396, 499, 500,
638, 639, 640, 641, 642, 675, 676,
677, 743
H а п о л е о н III Луи—164, 165,
177, 195, 196, 197, 198, 199, 200,
203, 204. 206, 209. 210, 211. 212,
213, 219, 221, 222, 226, 236, 238, 239,
240, 243, 244, 245, 246, 247, 250,
251, 252, 253, 254, 255, 256, 257,
258, 260, 262, 264, 265, 267, 270,
277, 279, 282, 284, 364, 365, 366,
378, 382, 383, 398, 400, 404, 642,
643, 644, 645
Н а п о л е о н IV Евгений-Людовик-
Жан-Жозеф — 676
H a с м и т Чарльз — 406, 407
Н а х и м о в Павел Степанович — 373
Н е к р а с о в Николай Алексеевич —
49
H е п и р Чарльз — 409
H е п о т Корнелий — 12
Нессельман — 73
Н е с с е л ь р о д е Карл Васильевич--
195, 332, 344, 351, 357, 371, 374,
377, 378, 391, 392
H и б у р Бартольд-Георг — 447
Н и к о л а й I—195, 290. 291. 293,
295, 296, 303, 304, 340, 341, 385,
410

Н и к о л а й II (папа римский)—710,
711, 712, 714, 718
Н и к о л а й Н и к о л а е в и ч , великий
князь— 32
Н и к о л ь с к а я А. И. — 20, 22
H и к о н— 6 7 8
Н 4ь1ю1,к е41с6т, л4ь17, Г4е1н8р, и4—139,814,20, 349221,,
423, 424
Н ь ю т о н Исаак — 6 1 , 69, 75, 447,
484, 672, 856, 951
О
Обр и —223
О г а р е в Николай Платонович — 30
О д о а к р — 695
О'К о н н е л ь Даниэль—448
Ом ер-Паш а — 3 7 9 , 399, 400, 418.
422
О р л е а н с к а я Мария-Амалия — 279
О р л о в Алексей Федорович — 360,
387
О р с и н и Феличе — 165
О т т о н I — 686, 692, 807, 901
От то н Ш в а б с к и й —708
Оттон Н о р т г е й м с к и й — 716
п
П а в з а н и й — 872
П а в л о в а Каролина Карловна—337
П а л ь м е р с т о н Генри-Джон — 194,
195, 305, 312, 340, 346, 359, 365,
366, 375, 376, 377, 403, 411, 413,
414, 415, 416, 417, 446
П о р ж н и ц к и й Игнатий Иосифо-
вич— 52
П а с к а л ь Блез — 860
П а с к е в и ч Иван Федорович — 332,
380
П а с х а л и с III — 6 8 9
П е л и с ь е Жан-Жак —395, 431
П е р и к л — 873
П е р р о Бенжамен-Пьер — 211
П е р р о з и о Николай Павлович—54
П е р с и н ь и (Фиален) — 207, 211,
219, 221, 254, 255, 258, 281, 335
П е с т а л о ц ц и Иоганн-Генрих—515,
817
П е т р 1—130, 131, 132, 498, 677
П и з а р р о Франциск — 452
П и к о-д е-л а-М и р а н д о л а Джио-
ПивалньниР—обе8р6т0 —260, 291, 292, 312,
448. 742
П и с е м с к и й Алексей Феофилакто-
вич — 37
П и т т Вильям — 306, 314
П и т т Вильям мл. — 734, 738
П о г о д и н Михаил Петрович — 24,
63, 125
П о к р о в с к а я Елизавета Васильоз-
на—20
П о к р о в с к и й Василий Федоро-
в и ч — 775
П о м б а л ь Себастьян-Хозе — 306,
307, 308
П о м п а д у р — 364
П о м п е й Гней — 277, 878
П о н я т о в с к и й Е. — 34
П о р т л а н д Вильям-Генри-Бентинг —
204
П р о к о п о в и ч Феофан — 65
П т о л е м е й — 755
П о т е м к и н — 341
Поццо-ди-Б о р г о Карл-Андрей —
410
П р о т о п о п о в Аполлинарий Гри-
горьевич — 5 2 3 , 524, 5 2 5 , 5 2 7 , 5 2 8 ,
529, 530, 531, 532, 533, 534, 535,
536, 540, 541, 542, 547, 652, 653
П р о т о п о п о в а — 5 2 3 , 524, 525,
527, 528, 529, 530, 531, 532, 533,
534, 535, 536, 540, 541, 542, 547,
653, 659
П р у д о н Пьер-Жозеф — 279
П р у т к о в Кузьма — 74
П р у т ч е н к о Борис Ефимович —
774, 793
П р у т ч е н к о Михаил Борисович —
793, 794
П у ш к и н Александр Сергеевич —
120, 330, 905
П ы п и н Александр Николаевич —
773
П я т к о в с к и й Александр Петро-
вич—55, 119
П ю и ж е л ь е — 206
Р
Р а г л а н Джемс-Генри (Сомерсет
Фиозой) — 193, 390, 392, 393, 396,
397, 398, 399, 400, 401, 402, 403,
404, 405, 417, 418, 419, 420, 421,
422, 424, 425, 426, 427, 428, 429,
430, 431, 434, 436, 437, 439
Р а д о н е ж с к и й Александр — 43. 49,
814
Р а д у Лафосс — 221
Р а с т о п ч и н а Евдокия Петровна —
55

Р а ф а э л ь Санцио — 860
Р е б е л л ь — 216
Рейс—348
Р е м ю з а Шарль-Франсуа-Мари —
221
Р е н о Жан-Эрнст — 282
Р е ш и д Мустафа—355, 356, 357,
368, 399
Р ж е в с к и й Владимир Константино-
вич— 63
Р и к а р д о Давид—184, 185, 742
Рифаат-паша—345, 352
Р и ш а р II —715
Р и ш е л ь е Арман-Жан-Дюплесси —
306, 315, 317, 448
Р о ж д е с т в е н с к а я Анна Але-
ксандровна — 773
Р о з (Розе) Гюго-Генри—343, 344,
345, 348
Р о с с е л ь Вильям-Говард—195, 260,
296, 340, 359, 377, 383, 411, 415,
417
Р о с с и Луиджи-Одоардо — 261
Р о с т о в ц е в Яков Иванович — 103,
104, 105, 107, 108, 109, 110, 111
Р о т ш и л ь д ы — 326, 491
Р о х о в Теодор-Генри—357
Р о ш ф о р — 231
Р у д о л ь ф граф Рейнфельденский —
708, 716
Р у с с о Жан-Жак — 515, 833
Р ю д и г е р Федор Васильевич — 343
Р ю р и к о в ичи — 325
Р ю э н е — 223
С
С а в е л ь е в-Р о с т и с л а в и ч Нико-
лай Васильевич — 487
С а к е н — 499
Садовский — 6
С а м а р и н Дмитрий Федорович —
73, 74, 75, 76, 77
С а м а р и н Юрий Федорович—125
С а х а р о в Иван Петрович — 60
С а х а р о в Леонид Иванович — 24,
32
С в е д е н б о р г Иммануил—480, 481,
482, 483, 484
С в и д г е р — 701
С в я т о п о л к I — 128, 324, 325
С в я т о с л а в И г о р е в и ч — 333
С е й м у р Джордж-Гамильтон — 284,
295, 296, 297, 299, 301, 311, 314,
315, 316, 318, 319, 320, 327, 328,
329, 331, 342. 344, 351, 358, 371,
378
С е н - Ж о р ж — 213, 214
С е н т - А р н о Арман-Жак-Aepva —
196, 210, 211, 213, 214, 219,'221,
222, 225, 229, 236, 239, 247, 248,
249, 254, 255, 258, 274, 284, 365,
390, 392, 393, 394, 395, 396, 397, 398
399, 400, 401, 402, 403, 404, 405,
418, 419, 420, 421, 422, 423, 424,
425, 426, 429, 430, 433, 434, 435,
436, 437, 439
С е с и л л ь Жан-Батист — 221
С и б у р Марк-Доминик-Огюст — 56
С и г и з м у н д — 689
Сильвестр III —697, 698, 699
С и н е у с — 73, 74, 76
С к а л и г е р Жозеф-Жюст — 315
С к о т т Вальтер — 449
С л а д к о п е в ц е в Иван Максимо-
вич — 25, 26, 27, 29, 30, 31, 32,
38, 39, 40, 41
С м а р а г д о в Семен Николаевич —
43
С м и р н о в Иван Андреевич — 54
С м и т Адам — 261
С о й м о н о в — 406
С о к о л о в В. И. — 35
С о л о в ь е в Сергей Михайлович —
62, 69, 73, 74, 336
С о л о г у б Владимир Александро-
вич — 124
С р е з н е в с к и й Измаил Ивано-
в и ч — 4 5 , 806, 809
С т а л ь Георг-Эрнст — 274
С т а с ю л е в и ч Михаил Матвеевич —
65, 66, 67
С т е к л о в а Екатерина Александров-
на—773
С т е ф а н Душан — 128
С т е ф а н X—708, 709
С т и л л и н г — 485
С т и л ь —425, 427
С т о а х о в Николай Николаевич —
72, 74
С т р э т ф о р д Каннинг — 194. 340,
341, 342, 343, 345, 346, 347, 348,
349, 350, 351, 352, 353, 354, 356,
357, 358, 359, 367, 368, 369, 371,
372, 373, 387, 392, 398, 399, 400,
401, 403, 418
С т э н л и Артур — 283
С у в о р о в Александр Васильевич —
42
С у л л а Луций-Корнелий — 878
Су л у к — 222
С ц и п и о н Публий-Корнелий — 878
Сэ Жан-Батист — 261
С ю Эжен — 261

т
Т а л а н д ь е — 203, 204
Т а ц и т Корнелий — 928
Т а м е р л а н (Тимур) — 308
Т в е р и т и н о в — 73, 74
Т е л л ь Вильгельм — 279
Т и б е р и й Клавдий — 307
Т и б л е н Н. —485, 486
Т и л л и Иоганн-Церклас — 878
Т и т Ливии — 906
Т и х о де Б р а г е — 484, 818
Т и х о м а н д р и ц к и й Александр
Никитич — 44, 786
Т о к в и л ь Алексис — 221, 222,
278
Т о л с т о й Лев Николаевич—118,
503, 504, 505. 509
Т о л ь Карл Федорович — 499, 500
Т о мсо н — 493
Т о р к в е м а д а — 1 3 2 , 769
Т р о ш ю Луи-Жюль — 402, 403, 404,
405, 418, 422, 425, 427
Т р у б е ц к а я Софья Сергеевна — 57
Т р у б е ц к о й Владимир Александро-
в и ч — 6, 775
Т у р г е н е в Иван Сергеевич—35,
36, 118, 120, 185
Т ь е р Адольф — 217, 221, 265, 278,
279, 400, 676
Т ю д о р Генрих — 894
Т ю р г о Роберт-Жак — 120
Т ю т ч е в Федор Иванович — 337
У
У л и н о Николя-Шарль-Виктор —
221
У л ы б ы ш е в Александр Дмитрие-
вич— 6
У о л л е с Альфред-Рессель — 748,
752, 753, 756
У с т р я л о в Николай Герасимович —
14. 510
Ф
Ф а л е с (Талес) М и л е т с к и й —
982
Фаллу Альфред-Пьер — 221
Фаулер —513
Федор Б о р и с о в и ч (Годунов) —
325
Федор И в а н о в и ч — 283
Ф е н е л о н Франсуа — 447, 536
Фердинанд V Католик — 442
Ф и а л е н — 255
Ф и е с к о — 163
Ф и л а т о в а Анна Егоровна — 598,
602, 604, 605, 606, 610, 650, 651,
652, 653, 672
Ф и л и п п II—129, 449
Ф и л и п п IV К р а с и в ы й — 445
Ф и л ь д и н г Генрих — 865
Ф и х т е Иоанн-Готлиб — 71, 72, 75,
833
Ф и ш е р Куно — 486
Ф л а г о Огюст-Шарль — 218
Ф л е р и Эмиль-Феликс—196, 207,
208, 209, 210, 211, 214, 215, 219,
221, 226, 249, 254, 255, 258, 274,
281, 284, 395, 396
Ф л о р и д а Б л а н к а Хозе-Манъ-
ино— 506
Ф л о т т Поль-Луи-Франсуа-Ренс —
223
Ф о р е Эли-Фредерик — 216, 219
Ф о ш е Леон — 2 1 1 , 281
Ф р а н к л и н Вениамин — 306, 312,
315, 865
Ф р а н ц-И о с и ф — 387
Ф р и д р и х — 708
Ф р и д р и х II —306, 312, 313, 314,
315, 320, 340, 364, 879
Ф р и д р и х Б а р б а р о с с а — 689
Ф у а д-паша — 343
Ф у ш е Жозеф — 485
X
Х о м я к о в Алексей Степанович —
125
U
Ц е з а р ь Август — 195
Ц е з а р ь Гай-Юлий — 195, 277, 307,
828, 878
Ц и ц е р о н Марк-Тулий — 42
Ч
Ч е р н ы ш е в с к и й Н. Г. — 5, 48,
59, 62, 63, 217, 224, 519, 520, 522,
546, 548, 679, 773
Ч е р н я е в Георгий Федорович — 652
Ч и ж о в Федор Васильевич — 125
Ч и н г и с-х а н — 308
Ч и ч е р и н БОРИС Николаевич — 62,
64, 65, 66, 67, 72, 120
Ч и с т о п л ю е в а Дарья Тихонов-
на _ 598, 599, 600, 601, 602, 603,
604, 606, 610, 647

Ч и с т о п л ю е в а Екатерина Нико-
лаевна— 518, 519, 520, 521, 523,
524, 525, 526, 527, 528, 529, 530,
535, 537, 538, 539, 540, 541, 543,
544, 545, 546, 548, 572, 575, 579,
580, 581, 582, 583, 586, 587, 589,
590, 591, 592, 593, 594, 595, 596,
597, 598, 599, 600, 601, 602, 603,
604, 605, 606, 608, 609, 610, 619, 620,
625, 626, 627, 628, 631, 632, 636,
639, 640, 641, 645, 647, 650, 651,
653, 654, 659, 660, 668, 669, 678,
679
Ч и с т о п л ю е в Фома Павлович —
518, 519, 521, 523, 538, 546, 547,
548, 573, 575, 579. 580, 581, 582,
586, 587, 588, 589, 591, 598, 699, 600,
601, 602, 603, 604, 605, 606, 608,
609, 610, 613, 614, 625, 627, 631,
636, 645, 647, 650, 651, 653, 654.
662
Чугунова Анна — 605, 650
Чугунова Дарья — 605
Ч у г у н о в а Марфа Акимовна — 598,
602, 605, 606, 610, 650
Ч у г у н о в Антон Иванович — 598,
602, 604, 605, 606, 610, 650, 651,
652, 653
Ч у г у н о в Иван — 605
Ш
Ш а м боль Франсуа-Адольф—221
Ш а м п о л и о н Жан-Франсуа — 832
Ш а н г а р н ь е Николя — 216, 221,
264, 267, 270, 276
Ш а р р а с Жан-Батист-Адольф — 217,
221, 270, 279
Ш а ф а р и к Павел-Иосиф — 126
Ш а х у р д и н — 544
Ш е - 223
Ш е в а л ь е Мишель — 261
Шекспир—118, 332, 359, 439,
982
Шеллинг — 833
Ш е л ь х е р Виктор — 223, 280
Ш е р ш е н е в и ч Иосиф Григорье-
вич — 809
Ш е р ю э л ь Пьер-Адольф — 929
Ш и л л е р Фридрих — 921
Ш л е й д е н — 480, 481, 482, 483. 484,
485
Ш л о с с е р Фридрих — 315, 316
Ш м и д т Генрих-Юлиан — 486
Штейнге ль — 499
Ш т и г л и ц Людвиг Иванович — 325,
493
Ш у й с к и й Василий — 325
щ
Щ е г л о в Дмитрий Федорович — 52,
53, 814
Щ его л ев —406, 407
Э
Э в а л ь д Аркадий Васильевич — 168,
169, 170, 171, 172, 173, 174, 175,
176, 177, 178, 179
Э в е и и у с Егор Егорович — 795, 796
Э л ь п и д и н Михаил Констатино-
вич — 224
Э нар — 241
Э р а э м Р о т т е р д а м с к и й — 315
Э р а т о с ф е н — 755
Эри Ричард — 437
Ю
Ю р к е в и ч Памфил Данилович — 64
Я
Ярослав I Владимирович—
336

СОДЕРЖАНИЕ
1862—1863
Материалы для биографии Н. А. Добролюбова 5
Опыты открытий и изобретений. Г. Магистр Н. — де Безобразов —
псевдоним! 60
О росписи государственных доходов и расходов 78
Письма без адреса 90
В изъявление признательности. Письмо к г. 3—ну 117
Самозванные старейшины 125
Французские законы по делам книгопечатания . . . 136
Научились ли? 168
Безденежье 181
Рассказ о Крымской войне (по Кинглеку) 193
<Примечания к переводу «Введения в историю X I X в.» Г. Герви-
нуса> 441
Сведения о числе подписчиков на «Современник» 1861 года . . . . 454
Библиография 1862 г.
Из № 1 — «Современника»
Этюды. Популярные чтения Шлейдена 480
Из №2 — «Современника»
Руководство к сравнительной статистике Г. Ф. Кольба . . . . 485
Из № 3 — «Современника»
«Ясная Поляна». Школа. Журнал педагогический, издаваемый
гр. Л. Н. Толстым. Ясная Поляна. Книжки для детей. Книжка
1 и 2-ая 503
1879—1889
Записка по делу сосланных в Вилюйск старообрядцев Чистоплюевых
и Головачевой 518
Борьба пап с императорами 680
Характер человеческого знания 720
Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь 737
Материалы для биографии Н. А. Добролюбова 773
Статьи, приложенные к переводу «Всеобщей истории» Г. Вебера . 803
Предисловие к русскому переводу «Всеобщей истории»
Г. Вебера т. I 803
Предисловие к русскому переводу «Всеобщей истории»
Г. Вебера т. VI 804
Предисловие к русскому переводу «Всеобщей истории»
Г. Вебера т. VII 808

Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей
истории . . . .
1. О расах 808
2. О классификации людей по языку («Всеобщая история»
Г. Вебера, т. VIII 826
3. О различиях между народами по национальному характеру.
(«Всеобщая история» Г. Вебера, т. IX) 866
Предисловие к русскому переводу «Всеобщей истории»
Г. Вебера, т. X . . ; 896
Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории.
4. Общий характер элементов, производящих прогресс . . . 907
Предисловие к русскому переводу «Всеобщей истории»
Г. Вебера, т. XI 928
Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории.
5. Климаты. Астрономический закон распределения солнечной
теплоты 929
Предисловие ко второму изданию русского перевода «Всеобщей
истории» Г. Вебера т. I 948
Введение.
Очерк научных понятий о возникновении человеческой жизни и о
ходе развития человечества в доисторические времена . . . . 950
Приложения
Безденежье 978
< П о поводу смешения в науке терминов «развитие» и «процесс»> 981
<Предисловие и послесловие к книге В. Карпентера «Энергия
в природе»> 986
Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории.
5. Влияние климата 991
Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории.
6. Влияние топографических особенностей 999
П р и м е ч а н и я 1001
Текстологические и библиографические комментарии 1068
Указатель имен 1082

Редактор А. К о с т и ц ы н
Технический редактор Л. С у т и н а
Корректоры Е. M e з и с и А. Типольт
Сдано в набор 23/II 1951. Подписано к печати
21/VI 1951 г. А06108. Бумага 60Х921/16 =
34,25 бум. л., 68,5 печ. л. 76,36 уч.-изд. л.
Тираж 15000. Заказ 161.
3-я типография «Красный пролетарий» Глав-
полиграфиздата при Совете Министров СССР.
Москва, Краснопролетарская, 16.