Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. Том VIII. Политика - Рыбасов А.П.

Author: Рыбасов А.П.
Tags: политика собрание сочинений историческая литература
Year: 1950
Similar
Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. Том VI. Политика 1859 года
Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. Том IX. 1860-1861
Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. Том X. Статьи и рецензии 1862 - 1889
Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. Том VII. Статьи и рецензии 1860 -1861
Text
                    H. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
ПОЛНОЕ
СОБРАНИЕ С О Ч И Н Е Н И Й
В ПЯТНАДЦАТИ ТОМАХ
ПОД О Б Щ Е Й РЕДАКЦИЕЙ
В. Я. КИРПОТИНА, Б. П. КОЗЬМИНА, П. И. ЛЕБЕДЕВА-ПОЛЯНСКОГО,
Н. Л. М Е Щ Е Р Я К О В А , И. Д. УДАЛЬЦОВА,
H . M . ЧЕРНЫШЕВСКОЙ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА - 1950

H. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
ПОЛНОЕ
СОБРАНИЕ С О Ч И Н Е Н И Й
ТОМ VIII
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА- 1950

Подготовка тома и текстологические комментарии
А. П. Рыбасова

ПОЛИТИКА
Январь 1860
Перемена в положении итальянского вопроса.—Сближение Франции
с Англиею. — Консультация о декрете 17 февраля 1852 года.
Итальянское дело приняло новый оборот и, повидимому,
ведется к развязке, противной нашим ожиданиям. Если бы новое
направление, полученное французскою политикою, зависело
только от одной Франции, мы все-таки остались бы при своем
прежнем мнении о будущности, приготовляемой для Северной и
Центральной Италии; мы не имели бы оснований предполагать
прочности и серьезности в дипломатических отношениях, напол-
няющих теперь итальянцев радостными надеждами. Но перемена
французской политики произведена сближением ее с английскою,
которая по своей зависимости от парламентского и популярного
контроля не может быть переменчивою или лживою в важных
делах. Эта связанность французской политики английскою,
и только именно эта связанность представляется ручательством
за серьезность актов ее, возбудивших удовольствие в либераль-
ной Европе. Не имея претензии быть посвященными в дипло-
матические тайны, мы не беремся знакомить читателя с теми
мелочными и личными подробностями, которые могли помогать
или мешать сближению Франции с Англиею; мы не будем даже
повторять газетных рассказов о разных дипломатических поезд-
ках, письмах, депешах: они могут иметь свою долю заниматель-
ности и даже быть справедливыми, но никто не поручится нам,
чтобы вместе с ними не происходили какие-нибудь другие хло-
поты, имевшие такое же влияние и до сих пор еще оставшиеся
неизвестными для публики. Впрочем, если б и все закулисные
подробности дипломатических сношений были известны, можно
было бы оставить их без внимания, потому что сущность дела
не в них: она состоит в таких фактах, которые всем положи-
тельно известны, о которых депеши или вовсе не говорят, или
5

говорят самым темным образом, едва касаясь их, но которые
совершаются на глазах целого света.
В прошедший раз мы говорили о приготовлениях Франции
к войне с Англиею и замечали, что этот факт, непрерывно иду-
щий через все распоряжения французского правительства со
времени учреждения империи, беспрерывно подвергается по на-
ружному виду периодическим сменам прилива и отлива, то
выставляется вперед ожесточенною полемикою против Англии,
как смертельной неприятельницы французского могущества и
благоденствия, то прикрывается любезностью, предупредитель-
ностью и патетическими уверениями в драгоценности англий-
ского союза. Мы замечали также, что с половины ноября про-
шлого года наступила очередь затишья и любезностей. С по-
ловины декабря это смягчение достигло такого размера, что
выразилось фактами, обнаружившими влияние на ход итальян-
ского вопроса, составляющего главный предмет для дипломати-
ческого и газетного препровождения времени. Такое сильное
развитие предупредительности к Англии со стороны Франции
обязывает нас изложить в нескольких словах те факты, которые
привели Францию к необходимости политического поворота,
радующего теперь Европу.
Постоянно отыскивая поводы для раздражения общественного
мнения против Англии, французское правительство в первой по-
ловине прошлого года, во время торийского министерства, имело
таким предлогом предполагаемую вражду Англии против освобо-
ждения Италии и предполагаемую наклонность лорда Дерби по-
могать австрийцам. Обнародованное впоследствии собрание депеш
министерства Дерби по итальянскому вопросу обнаружило, что
тори вовсе не имели такой наклонности, а напротив, желали
освобождения Италии. Но все равно, публика тогда предпола-
гала в министерстве Дерби расположение к австрийцам, и полу-
официальные французские газеты свирепствовали против ковар-
ного Альбиона, хотя людям, возбуждавшим эти нападения, была
очень хорошо известна их неосновательность. Когда был заклю-
чен Виллафранкский мир, а в Англии лорды Пальмерстон и
Россель сменили лордов Дерби и Мальмсбери, предлог вражды
повернулся в противную сторону. Франция теперь действовала
в пользу Австрии против Сардинии и Центральной Италии,
а расположение Англии к делу итальянской свободы обнаружи-
лось для всех. Теперь полуофициальные французские газеты
стали нападать на Англию за то, что она хочет революционизи-
ровать Италию. Пальмерстон и Россель вовсе не хотели этого,
их политика была в сущности та же, как политика торийского
министерства, отличаясь от нее только большею твердостью и
ловкостью 1. Кроме итальянского дела было найдено много дру-
гих причин неистовствовать против Англии. Одною из них был
знаменитый Суэзский канал.
6

Говорить о Суэзском канале подробно значило бы подвергать
себя и читателей ужаснейшей скуке. Говорят, что он должен
принести неизмеримую выгоду акционерам компании, составив-
шейся для его прорытия, должен давать им на первое время про-
центов 20 или 30, а потом гораздо больше; говорят также, что
он принесет неизмеримые блага всему человеческому роду. Это
все провозглашается во Франции, и по странному случаю не до-
зволяется в ней спорить против таких уверений. В Англии,
в Голландии, да и в самой Франции многие находят, что расчеты
о коммерческих выгодах канала натянуты; что хотя путь в Ин-
дию и в Китай по Чермному морю был бы гораздо короче нынеш-
него пути мимо мыса Доброй Надежды, но плавание по Черм-
ному морю очень затруднительно от узости фарватера, неблаго-
приятных течений и сильных ветров, так что по этой кратчайшей
дороге парусные суда шли бы дольше, а пароходы сжигали бы
больше угля, чем по длинной дороге вокруг Африки. Правда ли
это, мы не знаем; но если коммерческие выгоды Суэзского канала
в самом деле громадны и возражения против них неосновательны,
то почему ж запрещать говорить против него во Франции?
Свободное обсуждение вопроса не замедлило бы рассеять неспра-
ведливые сомнения. С другой стороны, если канал не нужен и
убыточен в коммерческом отношении, то зачем Франция хочет
строить его? Противники канала дают на это ответ очень ясный.
Канал хотят рыть не по коммерческому, а по политическому рас-
чету. Французы хотят завладеть широкими полосами земли по
его берегам, настроить тут укреплений, поставить гарнизоны и
батареи. Таким образом, они совершенно отделят Египет от ту-
рецких владений и завладеют потом этою страною, на которую
постоянно имеют свои виды со времени египетской экспедиции
генерала Бонапарте. Кроме того, они откроют себе военную до-
рогу в Ост-Индию. Теперь, в случае войны с Англией, им нельзя
добраться до Мадраса и Калькутты, пройти на Инд и Ганг: если
бы они послали эскадры вокруг мыса Доброй Надежды, эскадры
были бы на этом пути истреблены англичанами. Иное будет дело,
когда они пророют Суэзский канал и утвердятся на его берегах.
Тогда их флоты пойдут в Индию под прикрытием своих батарей,
которыми будут остановлены английские флоты. Нам кажется, что
всеми этими расчетами и опасениями Англия могла бы прене-
бречь. Пока у ней будет такой торговый флот, как ныне, военные
французские флоты, не имеющие подобного неистощимого ре-
зерва хороших матросов, едва ли будут страшны для Англии,
и каким бы путем ни повела Франция экспедицию в Индию,
успехов ей ждать трудно. Но даже и не в этом дело. Пусть Суэз-
ский канал и послужит для французов средством отнять у Анг-
лии Ост-Индию: здравый расчет Англии не должен был бы стра-
шиться такой потери. Теперь все расчетливые люди в Англии по-
нимают, что владение Ост-Индиею служит для их отечества не
7

источником большего могущества и богатства, а просто источ-
ником тяжелых финансовых затруднений и ослабления военных
сил самой Англии. Отказаться без внешней необходимости от та-
кого убыточного владения не дозволяет предрассудок националь-
ного тщеславия; но если бы какой-нибудь случай отнял Ост-
Индию у Англии, англичане скоро почувствовали бы, что очень
много выиграли и в богатстве и в военном могуществе через эту
видимую потерю. Разумеется, мы только излагаем свой взгляд
на дело, только говорим, что этот вывод следует из мыслей, гос-
подствующих между расчетливыми людьми в самой Англии. Но
если мы говорим о ходе политических событий, важность не в том,
как следовало бы думать известному народу или правительству,
а в том, как народ или правительство действительно думают.
Пока предрассудок или ошибка считаются за истину, они управ-
ляют событиями. Англичане воображают, что должны заботиться
о сохранении своего господства в Ост-Индии, французы думают,
что нанесли бы им смертельный удар разрушением этого господ-
ства и хотят строить для того Суэзский канал. Англичане видят
в канале выражение вражды к ним со стороны Франции. Давно
уже идет в Константинополе дипломатическая борьба, и вот,
когда французы довели до крайности свои подготовления к войне
с Англиею, французскому посланнику в Константинополе было
приказано решительным образом потребовать у султана согласия
на Суэзский канал. Это было открытым разрывом с Англиею.
Но вдруг атака перешла в отступление. Оказалось, что дело
заведено слишком далеко, что англичане выходят из терпения,
а Франция между тем все еще не была и долго не будет готова
к войне. По грубости своих нравов англичане не понимают шуток.
Франция шалила для забавы своему национальному предрас-
судку, наводила речь на войну только за тем, чтобы горячить
общественное мнение, подготовлять его к будущему, еще не очень
близкому, а невежды англичане вздумали отвечать на шалости
вовсе недипломатичною резкостью. «Если вы хотите войны, то
начнем войну», заговорили они. Тут понадобилось показать вид
дружбы. Необразованные островитяне были очень раздражены,
и для их успокоения пришлось сделать очень много.
Главным предметом дипломатических рассуждений был италь-
янский вопрос, и Франция в доказательство своей любви к Анг-
лии должна была объявить, что принимает в этом деле англий-
скую политику.
Мы говорили, в чем заключалась разница между француз-
ским и английским способом решения. Франция хотела восстано-
вить австрийских вассалов в Тоскане и Модене или отдать эти
земли французскому вассалу2, а Романью возвратить папе. Для
этого нужно было вооруженное вмешательство. Чтобы устроить
его, созывался конгресс, решения которого были вперед известим.
Англия говорила, что распоряжение участью итальянцев должно
%

быть предоставлено самим итальянцам и что она не одобряет
вооруженного вмешательства. Быть может, она стала бы проте-
стовать против него; это было даже почти достоверно. Быть
может, она даже приняла бы какие-нибудь материальные меры к
выражению своего неудовольствия. Война с Англиею из-за Ита-
лии была неправдоподобным шансом, но все-таки шанс этот был,
и почему знать, куда приведет раздор, раз вспыхнувший? Мы ви-
дели, до чего простиралась неприязнь; назначением на конгресс
второстепенного дипломата, лорда Коули, английское правитель-
ство прямо говорило, что считает конгресс делом враждебным
своей политике и не хочет впутываться в него. От этого удара,
повидимому столь мягкого, стала рассыпаться вся постройка ба-
тарей против Италии, с таким усердием воздвигавшихся в течение
почти пяти месяцев, прошедших от Виллафранкского мира до
последней половины ноября. Началось с того, что великие ней-
тральные державы приняли холодность Англии к конгрессу очень
серьезным образом. Они говорили, что не стоит и им посылать
на конгресс важнейших дипломатов, если Англия не придает ему
важности. Смысл этих дипломатических фраз был тот, что ней-
тральная Европа поколебалась в своем прежнем расположении
поддерживать французско-австрийскую политику, когда увидела,
что Англия за это сердится. Как и что было дальше, остается,
и пусть себе остается, дипломатическим секретом; видно только,
что нужно было все больше и больше делать любезностей англи-
чанам, и первым публичным выражением этой необходимости
была знаменитая брошюра «Конгресс и папа», явившаяся около
20 декабря. Безмерного шума и крика наделала эта тетрадка, на-
писанная почетнейшим из придворных публицистов, Ла-Геронь-
ером, по инструкциям императора французов, который просмат-
ривал и исправлял ее. В приложении мы помещаем очень подроб-
ное извлечение из знаменитого памфлета: мы вполне перевели
все важные места его, выпуская только повторения и амплифика-
ции, которыми изобилует брошюра, написанная очень растянуто.
Разбирать мыслей, в ней изложенных, мы не будем, потому что
неудовлетворительность их очевидна. Если папа не может быть
хорошим светским государем, то как же оставлять его государем
в Риме? Если он компрометирует свой духовный авторитет, под-
держивая свою власть над подданными только при помощи ино-
странных штыков, то разве не будет продолжаться то же самое,
хотя бы оставили ему власть над одним городом Римом? Ведь
именно жители города самые непримиримые враги светской
власти папы, и поддерживать ее над ними можно будет попреж-
нему только насилием. Сама брошюра предвидит это и уже при-
думала способ укрощать римлян посредством войск, присылае-
мых для охранения папы всеми итальянскими государствами.
Если Романью необходимо отнять у папы, чтобы он не являлся
в неприличном его званию виде притеснителя и врага своих под-
9

данных, то же самое надобно сказать о всех других его владениях
и о самом городе Риме. Нет, говорит брошюра, папе необходимо
оставаться государем хотя бы маленького владения, чтобы не
стать в зависимость от какой-нибудь одной державы; будучи
главою всех католиков, он для спокойствия Европы не должен
быть подданным ни одной державы. Но государь маленького
владения находится в такой зависимости от своих соседей, что
имеет гораздо менее свободы, нежели каждый богатый человек в
каком-нибудь свободном государстве. Каждый ирландский [епис-
коп] менее стеснен в своих действиях, нежели нынешний папа.
Для независимости папе вовсе не нужно быть светским государем,
напротив, именно для этого ему нужно не быть светским госуда-
рем. Пусть Рим составляет часть свободного государства, —
тогда никто не будет иметь возможности стеснять папу, живу-
щего в нем, как никто не имеет возможности стеснять какого-ни-
будь бельгийского или швейцарского епископа. Для нас, не-като-
ликов, это очевидно само собою, и нет надобности в подробных
опровержениях брошюры. Она важна вовсе не своими логиче-
скими достоинствами, а просто тем, что император французов
через нее показывал Европе свое намерение не возвращать
Романью папе.
Разумеется, брошюра привела либеральные партии в восторг,
а католическую партию повергла в ужас и негодование. Католи-
ческое высшее духовенство давно уже вело бурную агитацию на
защиту папской власти; теперь агитация приняла еще более оже-
сточенный характер и стала лично враждебною императору фран-
цузов. Дело дошло до того, что французские кардиналы грозят
сложить с себя звание членов сената, в знак явного разрыва
ультрамонтанской партии 3 с правительством.
Первым следствием издания брошюры было удаление графа
Валевского 4 от должности министра иностранных дел. Благород-
ный граф был краснейшим демократом и агентом при западных
дворах от революционного правительства Польши в 1830—1831
годах. Но скоро он одумался и исправился, увидев невыгодность
такого направления мыслей, и для заглаждения грехов своей
молодости стал отличнейшим консерватором и абсолютистом.
Это действительно оказалось гораздо выгоднее, и говорят, что
теперь в целой Европе нет человека, имеющего такую полную
коллекцию первостепенных орденов всех держав: у графа более
30 лент. Сообразны его заслугам были и более существенные
награды, полученные им от императора французов. Не считая
денег, ему даны были два великолепные поместья. Почтенный
сановник был известен за великого друга Австрии. Ему даже
приписывали значительное влияние на то, что со времени Вилла-
франкского мира Франция держала себя враждебно против Ита-
лии; утверждали даже, что реакционный министр принуждает ли-
берального императора действовать вопреки его собственным
10

желаниям. Такие наивности, конечно, не заслуживают возраже-
ния: каждому известно, что при нынешнем порядке дел фран-
цузские министры не имеют никакой самостоятельности и слу-
жат только исполнителями приказаний императора. Наполеон III
просто берет себе министром по известной части на известное
время такого человека, имя которого служило бы обозначением
той системы, какой хочет держаться по этой части император.
За австрийское направление французской политики в последнюю
половину прошлого года граф Валевский заслуживал ровно
столько похвалы или порицания, как переписчик за содержание
бумаг, им переписываемых. Но когда император захотел пока-
зать, что его политика принимает новый оборот, он должен был
сменить министра, имя которого служило вывескою австрийского
направления. Каким именно порядком произошел повод к удале-
нию, это все равно, но рассказывают это дело следующим образом.
Когда явилась брошюра Ла-Героньера, папский нунций в
Париже, Саккони, потребовал у Валевского, чтобы она подверг-
нута была запрещению, или по крайней мере правительство
объявило в «Монитёре», что оно не одобряет мыслей, в ней из-
ложенных; в противном случае он грозил уехать из Парижа.
Валевский, для успокоения папы, сообщил французскому послан-
нику в Риме, Граммону, что брошюра не имеет официального
значения и что французское правительство остается верно преж-
ней своей программе, то есть намерению возвратить легатства
под власть папы; министр уполномочивал посланника передать
эти уверения папскому правительству. Но когда Валевский стал
в совете министров требовать, чтобы «Монитёр» объявил бро-
шюру не имеющей официального характера, император не согла-
сился; напротив, образ действия Наполеона III открыто под-
тверждал перед публикою, что брошюра излагает новую про-
грамму французской политики и что в ее составлении участвовал
сам император. Тогда Валевскому не осталось ничего, кроме как
подать в отставку. Быть может, эти сведения не полны; но если
были еще другие какие-нибудь дипломатические сцены, они имели
тот же характер, и когда мы узнаем их, они ничего не прибавят
к нашему понятию о сущности дела, достаточно определяемой
этим рассказом.
Предполагаемый конгресс не обещал теперь ничего хорошего
для папы; Австрия, видя сближение Франции с Англиею, покро-
вительствующею Сардинии, также не могла ждать благоприят-
ного для себя решения. Подобно папе, она отказалась от мысли
о конгрессе, которому был уже и прежде нанесен тяжелый удар
тем, что Англия не хотела прислать на него ни одного из перво-
степенных своих дипломатов, и скоро было объявлено, что он от-
срочивается на неопределенное время.
Между тем Франция выказывала все больше и больше рас-
положения к уступкам Англии. Было, например, решено, что
И

конгресс отлагается до того времени, когда правительства этих
держав согласятся между собою в итальянском вопросе и составят
об этом нечто вроде общего протокола; тогда они явятся на кон-
гресс как союзники, с общею программою; император французов
говорил, что расположен в этом случае жертвовать своими наме-
рениями принципам английского кабинета (разумеется, таков
был только смысл слов, а слова были не те: он говорил, что его
намерения всегда были в сущности одинаковы с намерениями
Пальмерстона и Росселя). В то же время он возобновил свое
прежнее стремление ввести во Франции принципы свободной
торговли. В каких формах начались переговоры об этих обоих
предметах, конечно еще не вполне известно публике, да и не
имеет существенной важности; довольно и той части подробно-
стей, которая уже стала известна. Мы знаем, что дело было под-
готовлено частными объяснениями императора французов и его
доверенных лиц с людьми, имеющими влияние на правительство
или общественное мнение в Англии, любезностями к английским
газетам, а когда была подготовлена таким образом почва к возоб-
новлению распадавшейся дружбы, официальным посредником
в переговорах был избран английский посланник в Париже, лорд
Коули.
Об одной из любезностей к английской журналистике мы уже
упоминали в прошедший раз: когда французским полуофи-
циальным газетам было в половине ноября приказано прекратить
нападения на Англию, это было сделано так, что имело вид
угождения жалобам английской журналистики: циркуляр мини-
стра внутренних дел о прекращении полемики явился как будто
ответом на статью «Times'a» о дурном влиянии, производимом
французскими полуофициальными нападениями. Эти любезности
продолжались: когда готовилась к печати брошюра «Конгресс
и папа», корректуры были заранее сообщены «Times'y», так что
у него был уже набран к печати английский перевод брошюры
за целые сутки до ее появления в Париже. Когда начались офи-
циальные переговоры поездкою Коули в Лондон, агентству
Рейтера, доставляющему телеграфические депеши английским
газетам, было прислано французским правительством объясне-
ние предшествовавших недоразумений, доказывавшее, что им-
ператор еще в августе хотел принять английский взгляд на италь-
янское дело, и только граф Валевский помешал водворению
согласия. Такая предупредительность в сообщении известий
английской журналистике должна была свидетельствовать ан-
глийскому народу, как дорожит император французов его мне-
нием.
Кроме этих любезностей, относившихся к целой английской
публике, не было недостатка и в любезностях с отдельными ли-
цами, пользующимися влиянием на английское общество. Изве-
стным примером тому служат отношения, в которые Наполеон III
12

вступил с Кобденом5, приехавшим во Францию для отдыха и
поправления здоровья. Император французов давно верит в
пользу принципа свободной торговли, и едва ли нужны были ему
чужие убеждения для развития в нем наклонности стремиться
к ее водворению во Франции; если же нужны были ему новые
разъяснения, он мог получить их от своих домашних экономи-
стов, хотя бы, например, от Мишеля Шевалье, находящегося чле-
ном в его государственном совете. Но полезно, казалось, поль-
стить англичанам, выставив Кобдена советником императора в
деле, приятном для Англии: Мишелю Шевалье было поручено
пригласить Кобдена к императору, и теперь, когда (в письме
к Фульду 6 провозглашен принцип свободной торговли, а через
лорда Коули заключена с английским правительством торговая
конвенция в этом смысле, полуофициальные французские кор-
респонденции громко воздают Кобдену честь за то, что его
советы много способствовали утверждению императора в реши-
мости на дело, равно полезное для Франции и для Англии. Об
этом стали разглашать в первой половине января, а прежде того
свидания с Кобденом послужили Наполеону III средством под-
крепить авторитетом его имени свои миролюбивые уверения.
Почти одновременно с брошюрою «Конгресс и папа» явился
(23 декабря в «Times'e») «Разговор англичанина с французом»,
сообщавшийся парижским корреспондентом этой газеты. Кор-
респондент, вставляя «любопытный разговор» в свое письмо,
употреблял выражения, показывавшие, что это документ, со-
ставленный или исправленный «французом», ведущим разговор,
и ясно указывал, что этот «француз» — Наполеон III. «Имея
хорошую память, — писал корреспондент, — я запомнил мысли,
которые выставлялись на вид разговаривавшими. Я считаю
удобнейшим передать разговор в той самой форме, как он про-
исходил, чтобы не опустить ни одного выражения». — «Я желаю
обратить ваше особенное внимание на слова французского собе-
седника, — продолжает корреспондент: — я имею причины ду-
мать, что ими в точности передаются мнения, выражаемые в вы-
сокой сфере» — фраза, принятая западною публицистикою для
обозначения личных мнений царствующих лиц. В приложении
мы переводим этот любопытный документ, а здесь довольно бу-
дет заметить, что француз поочередно рассеивает все сомнения
в миролюбивых намерениях Франции, представляемые англича-
нином, который убеждается его доводами.
Когда сближение с Англиею было достаточно подготовлено
этими действиями на общественное мнение, дипломатическими
переговорами и переменою обращения с Австриею, Сардиниею
и папою, лорд Коули по просьбе императора французов отпра-
вился (в начале января) в Лондон для сообщения английско-
му министерству предложений Наполеона III о коммерческом и
политическом союзе. Независимые газеты утверждали, что
13

император дал ему поручение говорить о формальном трактате
по итальянскому вопросу; полуофициальные газеты опровергали
этот слух; которые из них правы, все равно: достоверно то, что
лорду Коули поручено было установить согласие между Фран-
циею и Англиею по итальянскому вопросу, что император фран-
цузов отказывался для этого от прежней своей политики отно-
сительно Италии, соглашаясь принять английскую систему
настолько, насколько окажется это необходимым для возвраще-
ния английской дружбы и для смягчения досады англичан за
прежние неприязненные действия, предлагая им торговые вы-
годы. О Суэзском канале он, разумеется, замолчал. В чем со-
стояли предложения по итальянскому вопросу? Мы сначала
приведем несомненные основания их, а потом сообщим и газетные
слухи о формах, которые казались Наполеону III соответствую-
щими его новому положению.
Прошлою зимою, еще до начала итальянской войны, мы
говорили, в чем должна состоять ее цель для иностранной поли-
тики императора французов. Мы доказывали, что его намерение
должно состоять в подчинении Италии французскому влиянию.
Виллафранкский мир и последующие действия Франции до
половины ноября соответствовали этой цели. Для Сардинии
была завоевана область, не дававшая ей такой силы, чтобы
устоять против австрийцев без помощи Франции; но, однако-
же, бывшая приобретением таким богатым, что для его сохра-
нения Сардиния должна была жертвовать всем и безусловно
исполнять волю императора французов, лишь бы он защищал ее
от Австрии. Чтобы сардинцам понятнее и памятнее была шат-
кость их положения, за австрийцами были оставлены Пескьера
и Мантуя, из которых они могли мгновенно ринуться на Лом-
бардию, лишь только отнимал у сардинцев руку помощи Напо-
леон III, недовольный каким-нибудь туринским своевольством.
Таким образом, недопущение Пьемонта до дальнейшего увели-
чения было главным основанием французской политики. При-
соединение герцогств, Тосканы и легатств 7 делало бы Сардинию
государством довольно сильным, которое могло бы забыть о
послушании императору французов, возмечтав, что и без него
может удержаться против Австрии. Теперь, под влиянием новой
потребности, император французов выражал Англии готовность
принять ее принцип предоставления жителям Центральной
Италии свободы установлять у себя правительства по собствен-
ному выбору. Англия должна была видеть из этого, что Напо-
леон III для дружбы с ней готов, — а может быть, он и прямо
говорил ей, что готов допустить присоединение Центральной
Италии к Пьемонту. В этом состоял существенный и несомнен-
ный смысл поручения, с которым лорд Коули явился в Лондон.
Из этого возникают вопросы и предположения, о вероятности
которых мы уже предоставляем судить читателю. Отказываясь,
14

по крайней мере на словах, от намерения держать в своей зави-
симости Сардинию, Наполеон III, вероятно, должен был искать
средств для вознаграждения себя за такое самопожертвование.
Газеты уверяют, что он убеждал Англию дать ему в вознагра-
ждение Савойю, — читатель вспомнит, что и до начала войны,
и по ее окончании носились слухи о видах Франции на эту
страну. Тогда предполагалось, что приобретение будет сделано
без посторонних вмешательств, одним тяготением над Сарди-
ниею. Теперь, когда объявлялось, что Франция ничего не хочет
делать с Италиею без согласия Англии, натурально следовало
предложить какую-нибудь приятность и Англии, если не было
покинуто намерение приобрести Савойю. Неофициальные газеты
уверяли, что император французов не покидал этой мысли и хо-
тел склонить Англию на увеличение французской территории
предложением, чтобы сама Англия взяла себе остров Сардинию.
Само собою разумеется, что официальные газеты опровергли
такой слух, как опровергают всякий слух о всякой попытке, ко-
торая не удалась или которую рано еще разглашать. Мы не
знаем, на чьей стороне тут правда. Можно только сказать, что
если остров Сардиния был действительно предложен Англии,
то Англия едва ли была обольщена предложением. Она теперь
уже довольно проникнута принципом рассудительной политики,
по которому приобретение иноземных владений считается делом
невыгодным для государства. Она не дошла еще до того, чтобы
добровольно отказаться от прежних приобретений своих в
Европе, но едва ли захочет увеличивать их число.
Однако трудно предположить, чтобы Франция действительно
и серьезно отказалась от намерения господствовать над Италиею.
Каким же образом исполнить его, если предлагается в угодность
англичанам дать Центральной Италии свободу распоряжаться
своей судьбой? Если так, она присоединится к Пьемонту и
Пьемонт станет настолько силен, что выйдет из-под французской
зависимости. Отвечать на это можно двумя предположениями.
Газеты уверяют, будто идет следующее разноречие: Англия
хочет, чтобы просто было признано решение о присоединении
к Пьемонту, принятое в августе законодательными собраниями
Центральной Италии, или, по крайней мере, новое испытание воли
этих областей ограничилось созванием законодательных собра-
ний для вторичного решения по вопросу о их устройстве. Фран-
ция, продолжают газеты, предлагает, чтобы это дело было
решено непосредственною подачею голосов всего населения. Она
надеется, что в этом случае успеет составить большинство не в
пользу присоединения к Пьемонту, а в пользу основания отдель-
ного королевства с избранием в короли или принца Наполеона 8
(это было бы приятнее всего для нее), или прежнего герцо-
га тосканского (что было бы также очень недурно по расче-
там Франции), или, наконец, хотя принца кариньянского (что
15

все-таки не так дурно, как прямое присоединение к Пьемонту).
Может существовать и другое предположение. Тем предложе-
нием, которое Коули привез в Лондон, просто оттягивается дело
с надеждою длить его до появления обстоятельств более благо-
приятных, когда можно будет обойтись без нынешних церемоний
с Англиею. При такой игре некоторым обеспечением служит то,
что Ломбардия остается занята 50-тысячным французским вой-
ском 9. Оно, конечно, охраняет Ломбардию от вторжения
австрийцев (которые, впрочем, никак не подумали бы вторгаться
в нее без разрешения Наполеона III, хотя бы ни одного француз-
ского солдата не было за Альпами); но с тем вместе оно может
для самих сардинцев служить напоминанием о гибельности само-
волия, а в случае крайности уравновесить влияние, какое могли
бы присваивать себе англичане при возникновении у них какого-
нибудь несогласия с Наполеоном III. Мы предоставляем чита-
телю судить, насколько правдоподобны эти объяснения. Если
ему угодно, он может принять и третью гипотезу, но о ней мы
уже решительно должны сказать, что она принадлежит не нам и
далеко превосходит собою силу изобретательности нашего ума.
Эта гипотеза состоит в том, что французская политика теперь
действительно стремится к освобождению Италии от иноземного
ига. Приверженцы этого предположения разделяются на два
класса: одни полагали всегда, что Наполеон III хочет собственно
освобождения Италии, — питали эту уверенность, несмотря на
действия Гойона 10 в Риме, на Виллафранкский мир, на цюрих-
ские переговоры и на все другие проявления французской по-
литики до половины декабря. Другие, или лучше сказать, те же
самые люди, говорят теперь, что до половины декабря Франция
действительно держала сторону Австрии против Пьемонта и
Центральной Италии, но что теперь, увидев несостоятельность
такой системы, она искренно перешла к противоположному на-
правлению. Любовь к Италии для них выше всех соображений,
и когда питать надежду на счастие бедной нации можно было,
только отвергая факты, предшествовавшие последнему обороту
дела, они отвергали их. Теперь, когда подано им новое основание
для надежды, они приобрели возможность говорить: ну да,
прежде было действительно плохо, зато теперь уж не может
быть ничего, кроме хорошего11. Мы сами от всей души желали
бы присоединиться к ним и не замедлим присоединиться, когда
факты убедят нас в прочности основания, недавно возникшего
для хороших ожиданий. На одной из следующих страниц мы
изложим условия этой прочности, и читатель позволит нам не
увлекаться слишком радужными надеждами, пока мы не увидим,
что эти условия существуют.
Но возвратимся к лорду Коули. Предлагая содействие
Франции осуществлению английской политики в итальянском
вопросе, он сообщал, что Франция желала бы вступить с
16

Англиею в формальный союз по этому делу. Прямо или косвенно
было дано ему это поручение, словесно или на бумаге, мы опять
не знаем и опять-таки говорим, что это все равно. В какой
именно форме и под каким предлогом лондонский кабинет укло-
нился от союза, мы опять-таки не знаем и не слишком интере-
суемся этим, будучи довольны соображениями, которые прямо
следуют из фактов, известных всем. Министерство Пальмерстона
искренно желает освобождения Италии. Оно не захотело свя-
зывать своей итальянской политики обязательством действовать
не иначе, как по согласию с Франциею. Мы находим, что этого
достаточно для составления себе понятия о сущности дела.
Могут сказать: но Англия, при всем добром расположении
к итальянцам, не намерена впутываться из-за них сама в войну,
то есть в разорение; быть может, она уклонилась от союза
с Франциею только потому, что тогда, в случае войны Пьемонта
с Австриею, была бы втянута в эту войну. Нет, при союзе
Англии с Франциею всякое опасение войны за Италию исчезало
бы: во-первых, очевидно само собою, что у австрийцев достало
бы благоразумия хотя на то, чтобы видеть свое совершенное
бессилие против такой лиги. Во-вторых, об этом были спрошены
англичанами австрийцы и отвечали, что в случае согласного дей-
ствия Франции и Англии в Италии Австрия не может проти-
виться и должна будет покориться, ограничиваясь протестациею.
На этом пока останавливаются наши известия о переговорах
Франции с Англиею по итальянскому вопросу. Франция объя-
вила, что не хочет ничего делать в Италии без согласия
Англии, —Англия приняла с признательностью такую нежность.
Франция предложила ей союз по этому делу, — Англия почла
благоразумным уклониться от вступления в союз до того вре-
мени, когда будет иметь более положительные доказательства
твердого и искреннего расположения Франции предоставить
итальянцам действительную независимость.
Нам кажется, что английский кабинет поступил в этом слу-
чае очень честно и рассудительно. Мы тем смелее говорим это,
что вовсе не принадлежим к числу поклонников лорда Пальмер-
стона, ни даже лорда Росселя. Нам кажется, вернее всего по-
дождать, пока хотя они найдут, что Франция приняла в итальян-
ском деле удовлетворительную систему; нам еще и тогда будет
время посмотреть, надобно ли признать эту систему удовлетвори-
тельной с той точки зрения, которой мы обыкновенно руково-
димся; а пока колеблется даже лорд Пальмерстон, нам еще рано
и думать об изменении нашего понятия о целях французской
политики в Италии.
Не все так мнительны, как мы. Огромное большинство чест-
ных людей в Европе находится теперь в состоянии восторга от
ссоры, повидимому непримиримой, между папою и Франциею и
от возвращения графа Кавура 12 к управлению делами.
17

Этому возвращению мы сами очень рады, хотя не имеем удо-
вольствия быть особенно жаркими почитателями предводителя
умеренных, быть может несколько ограниченных, но твердых
итальянских либералов. Теперь известна в точности причина его
удаления от дел при подписании Виллафранкского перемирия.
Когда мы выражали в те дни горькое негодование на всех и в
том числе даже на несчастных итальянцев, менее всего виновных,
когда винили их в малодушии, — так называемые благоразумные
люди с насмешкой спрашивали нас, что же было делать итальян-
цам, когда покидала их французская помощь, — и осыпали на-
смешками наш ослепленный фанатизм, слыша ответ: «продолжать
войну». Месяца два или три назад эти благоразумные люди мог-
ли читать в газетах, что предмет их поклонения, граф Кавур,
человек не слишком ослепляемый так называемым мацциниев-
ским фанатизмом, думал то же самое. Он убеждал Виктора-
Эммануэля не подписывать перемирия и продолжать войну,
несмотря на то, будут ли французские войска смотреть на нее
неподвижно, или уйдут из Италии, или будет им приказано при-
соединиться к австрийцам для усмирения непослушных итальян-
цев. Из-за этого произошла наконец резкая сцена, в которой
Кавур упрекал Виктора-Эммануэля за недостаток гражданской
отваги, за непонимание того, как силен стал бы он, последовав
его совету. Сцена эта оставила глубокое впечатление в памяти
Виктора-Эммануэля, и теперь называют подвигом высокого
патриотизма то, что он забыл личную досаду, согласившись
уступить общему требованию итальянцев и желанию английского
кабинета, чтобы Кавур принял управление государством 13.
Читатели знают, что неудовольствие, пробуждавшееся бестакт-
ностью, вялостью и трусостью Ла-Марморы и Дабормиды 14,
возрастало с каждым днем; общественное мнение Италии и же-
лание Англии вынудило, наконец, у них назначение, а у Франции
согласие на назначение графа Кавура уполномоченным на пред-
полагавшийся конгресс. Что после того падение министерства
Ла-Марморы и замена его министерством Кавура была уже
делом неизбежным. Если бы Франция и не показала вид,
что изменяет свою политику, если бы она и продолжала мешать
возвращению Кавура в кабинет, эта перемена могла бы
разве замедлиться несколькими неделями. Но, разумеется,
вступление графа Кавура в министерство было облегчено и не-
сколько ускорено видимым изменением отношений Франции
к Пьемонту. Пока мы дождемся более прямых проявлений
французского доброжелательства к Италии, поставим ему в
заслугу хотя этот факт, в котором оно не слишком сильно участ-
вовало.
Нет никакого сомнения в том, что граф Кавур будет дей-
ствовать энергичнее и самостоятельнее своих предшественников.
Пока он останется министром, Пьемонт не будет пугаться
18

фантомов французского вмешательства в пользу австрийцев. Эти
фантомы могут быть страшны только тому, кто отступает перед
ними; и если мы говорили о них, как о чем-то действительно на-
лагающем на Пьемонт зависимость от Франции, мы только
говорили, что итальянцы, к несчастью слишком мало рассчиты-
вая на свою национальную силу, сами придавали им могущество
своим малодушием.
Газеты говорят, что граф Кавур хочет как можно скорее
созвать парламент, и высказывают теперь то, что давно было
ясно: диктатура, противозаконным образом продолжавшаяся в
Сардинии по прекращении войны, на время которой была дана,
держалась только потому, что созвание парламента казалось
прежнему робкому министерству делом, несогласным с его обя-
занностью получать приказания из Парижа.
Мы заслуживали иногда очень странные порицания тем, что,
осуждая непоследовательность, слабость и непроницательность
людей, принципы которых недурны, говорили, что гораздо лучше
их умеют действовать люди, принципы которых вовсе не хотели
мы выставлять похвальными: многие не хотели понимать, что
можно осуждать образ действий человека, стремлениям которого
сочувствуешь, можно советовать ему позаимствоваться непреклон-
ностью воли от людей, в которых нет ничего хорошего, кроме
твердости и отваги. Превосходным примером этого до сих пор
служило римское правительство. Где вы найдете такую крайнюю
слабость сил? Князья Вальдекский и Книпгаузенский государи 15
несравненно более сильные, нежели папа, потому что хоть не
нуждаются в посторонней помощи для поддержания своей
власти, между тем как папа не продержался бы в Риме 24 часов,
если бы французы отняли свои штыки, служащие теперь един-
ственными опорами его престола. А между тем посмотрите, как
он держит себя против Франции. Мы не говорим, что основания
папской системы управления хороши; но папа считает их хоро-
шими и готов скорее рисковать всем, лишь бы не изменить своим
убеждениям. «Мы не хотим никаких сделок, не боимся никаких
угроз, — говорит его правительство:—посмотрим, что-то вы
успеете с нами сделать». И вот таким образом держалось оно
одиннадцать лет и отстояло свои принципы. Если бы оно было не
так непреклонно, оно давно уже было бы уничтожено, и вместо
кардиналов были бы в Риме светские министры, и папа не мог
бы даже посадить под арест какого-нибудь еретика. Нет, рим-
ское правительство действовало очень неглупо: оно знало, что
отважность есть лучшая расчетливость. Теперь оно действует
так же, и нельзя не похвалить его твердости, как бы ни были
дурны принципы, на защиту которых употребляется эта твер-
дость.
Посмотрите, например, как это правительство, поддерживае-
мое только французскими солдатами, отвечало на брошюру,
19

излагавшую намерения державы, которая, повидимому, может
уничтожить его одним словом:
«На-днях явилась в Париже (объявило папское правительство в своем
официальном органе, Giornale di Roma) анонимая брошюра под заглавием
«Папа и Конгресс». Эта брошюра содержит прославление революции, ко-
варный тезис для тех слабых голов, которым недостает здравого рассудка,
чтобы тотчас заметить яд, в ней скрытый; а для всех хороших католиков
служит она причиною скорби... Если целью автора этой брошюры было
устранение того, кому грозят столь великие несчастия, то пусть автор уве-
рится, что имеющему право на своей стороне, стоящему вполне на твердом
и незыблемом основании справедливости, истинно нечего страшиться чело-
веческих козней».
Так говорила «Римская газета», а парижский орган папского
правительства, L'Univers, перечитывая эту заметку, прибавил еще,
что папа огорчен «не столько утопиями брошюры, являющимися
уже не в первый раз, сколько лицемерием ее автора». А между
тем каждому было известно, кто должен считаться истинным
автором брошюры. Эта заметка явилась в «Римской газете»
30 декабря; через два дня, когда генерал Гойон явился поздра-
вить папу с новым годом, Пий IX отвечал на его приветствие
словами, резкость которых беспримерна в дипломатическом мире:
«Повергаясь к стопам бога, который был, есть и вечно будет, молим его,
в смирении нашего сердца, да благоволит он обильно ниспослать свою бла-
годать и свет на главу французской армии и нации, чтобы при помощи этого
света он мог неоступаясь итти своим трудным путем и познать наконец
лживость принципов, недавно провозглашенных в брошюре, которая может
назваться памятником лицемерия и низкой картиною противоречий.
Надеемся, что при помощи этого света, — или лучше скажем: мы убеж-
дены, что при помощи этого света он осудит принципы, изложенные в этой
брошюре, и мы убеждены в этом тем более, что мы владеем несколькими
документами, которые некогда имел благосклонность доставить нам его ве-
личество и которые содержат осуждение этих принципов».
Каково это? Отважился бы говорить так резко, грозить так
смело документальными изобличениями Франц-Иосиф, который
в миллион раз сильнее папы? Но что говорить о папе? По-
смотрите, как поступает «L'Univers», который мог быть уничто-
жен (и теперь уничтожен) одним почерком пера, — и даже не
императора французов, а не более, как одного из его министров.
Сначала было запрещено перепечатывать во французских газетах
речь папы. Он прямо объявил, что пусть его запрещают, если
хотят, но что он, несмотря ни на что, напечатает слова папы,
которые считает святынею. Запрещение печатать речь папы было
отменено после такого решительного объявления, и она явилась
во всех французских газетах.
Почему так действуют эти люди, столь слабые, поддержи-
ваемые только тою силою, которой не хотят они делать ника-
ких уступок? Нам скажут: они имеют убеждение. Да, но каж-
дый воображает, что имеет убеждение, почему же не каждый
так тверд и решителен в своих действиях? Это потому, что
20

кардиналы и «L'Univers» хорошо понимают все последствия сво-
его принципа и не обольщают себя ни относительно средств,
которыми он должен быть поддерживаем, ни относительно сво-
его положения среди других партий. Они знают, чего они хотят,
обдумали, какие способы могут вести к их цели, чего им ждать
от каждого способа действий. Потому их нельзя обольстить. Не
то, чтобы они были уже бог знает какие гениальные люди, —
нет, они просто люди последовательные, не отступающие перед
логическими выводами, не скрывающие от себя настоящего поло-
жения дел. Их принцип несовместен с законным порядком, —
они и не скрывают этого от себя, и потому ни за что не согла-
шаются на введение сносных законов в Папскую область, —
введение этих законов погубило бы их, они знают это. Их прин-
цип несовместен с просвещением, и они непреклонно поддержи-
вают обскурантизм. Они знают, что все это противно всему
направлению века, и вперед решились не уступать ни в чем тре-
бованиям века. Эта обдуманность, это отречение от сделок
с гибельными для них принципами сохраняет в них всю ту жиз-
ненность, к какой еще способен их принцип. А если принцип
отживший, противный всему, что возрастает с каждым днем,
в чем потребность общества, держится так долго и крепко, бла-
годаря своей последовательности, то как сильны стали бы
принципы живые, соответствующие потребностям общества, если
бы их приверженцы постарались так же ясно определить свои
отношения к другим силам и так же хорошо изучить, какими
средствами должны они итти к своей цели. Ультрамонтанцы
сильны только потому, что не хотят добровольно обольщать
себя. Нельзя желать, чтобы кто-нибудь одобрял их образ мыс-
лей; но хорошо было бы, если бы честные люди постарались
сравниться с ними в отчетливости и последовательности образа
мыслей, — тогда правда успешнее торжествовала бы над ложью.
Итак, повидимому совершенный разрыв с папой, решительный
разрыв с австрийскою политикою в Италии, покровительство
национальному принципу в Италии — вот признаки нового на-
правления французской политики. Мы старались показать, в чем
заключается причина этого поворота дела. Подобный вид при-
нимает французская политика уже не в первый раз с начала
прошедшего года. Она шла к своей цели, постоянно лавируя,
смягчая свои действия в одном направлении выказыванием на-
клонности к противоположному направлению, после каждого
напора несколько отступая, чтобы смешать соображения против-
ников этими маневрами. Мы несколько раз указывали периоды
видимых отступлений, имевших совершенно такой же характер;
и если месяц, два месяца тому назад не предугадывали, что по-
добный маневр должен скоро быть произведен ею в размере,
гораздо большем прежних таких же стратегем (напомним смену
миролюбивых и воинственных манифестаций перед войною, смену
21

манифестаций за Италию и против Италии от Виллафранкского
мира до половины ноября), — если мы не предугадывали, что
следующее видимое отступление будет иметь гораздо больший
размер, причиною этой непредусмотрительности, которую мы
нимало не стараемся прикрыть, было то, что мы до самой поло-
вины декабря не знали, как близка была в конце октября Фран-
ция к войне с Англиею. Мы видели холодность, сильную ссору;
но, думая, что император французов умеет очень строго сдержи-
вать себя до предназначенного срока, мы не хотели предпола-
гать, как и сам он не предполагал тогда, чтобы дело зашло
гораздо дальше, нежели дозволяли его расчеты. Ему было
слишком рано вызывать Англию на войну, — для этого ну-
жны ему еще долгие приготовления, но он несколько увлекся,
а главное, английский кабинет слишком серьезно принял эти
нападения. Мы заметили это слишком поздно, как слиш-
ком поздно заметил и сам Наполеон III. Враждебность дошла
до того, что для восстановления хороших отношений понадоби-
лось слишком много уступок. От человека, столь сдержанного,
как император французов, трудно было ожидать такой неосто-
рожности.
Причина, из которой произошла перемена во французской
политике по итальянскому вопросу, показывает и степень проч-
ности, какую могут иметь надежды, возникающие из этой пере-
мены. Все дело зависит от отношений Франции к Англии и
от прочности нынешнего английского министерства. Если еще
довольно долго будет надобно смягчать Англию продолжением
уступок, Италия получит время для устройства своих дел по
национальному влечению. Если же Англия скоро успокоится
изъявлениями дружбы, надобность в покровительстве итальян-
скому делу минует для Франции. Тот и другой шанс зависит
от множества разных обстоятельств. Англия может быть вовле-
чена в какие-нибудь более важные для нее дела, которые заста-
вили бы ее забыть об Италии; Франция может найти для своей
дружбы с нею какие-нибудь другие основания, согласием в ко-
торых загладится отступление от английской политики в итальян-
ском деле. Наконец, если бы вместо вигов вступили в министер-
ство тори, Наполеон III гораздо легче справился бы с ними,
нежели с нынешним министерством, потому что тори не имеют
ныне таких искусных дипломатов, как Пальмерстон. Но как бы
то ни было и что бы ни произошло, для человека, пристально
наблюдавшего действия Франции, не может существовать ни-
какого сомнения в том, что превращение конституционного
Пьемонта в сильное государство, могущее держаться против
Австрии без помощи Франции, столь же противно видам нынеш-
него французского правительства, сколько сообразно с полити-
ческими принципами и национальными расчетами Англии, что
поэтому направление, выказываемое ныне Франциею в итальян-
22

ском деле, составляет отказ Франции от собственной поли-
тики в пользу английской и что французское правительство
воспользуется первой возможностью для того, чтобы воз-
вратиться по этому вопросу к независимому образу действий в на-
правлении, какого держалось после Виллафранкского мира. Хо-
рошо будет, если итальянцы успеют устроить свои дела до той
поры.
Судьба Италии зависит теперь главным образом от проч-
ности министерства вигов, о которых довольно трудно сказать,
какая участь ждет их самих. В палате общин, выбранной при
торийском министерстве, перевес голосов на стороне вигов очень
невелик: он простирается только до десяти голосов или даже
менее. Присоединения к тори нескольких депутатов ирландской
либеральной партии или отделения нескольких недовольных
радикалов было бы достаточно, чтобы произвести министерский
кризис или заставить кабинет распустить палату общин. Впро-
чем, кажется, что тори не надеются пока на успех, — это видно
из того, что они в палате общин не предлагали изменения в
адресе, который служит ответом на тронную речь, т. е. на про-
грамму министерства, и предлагается одним из членов министер-
ской партии. В прошедшем году билль о реформе низверг торий-
ское министерство 16. Новый билль, который на-днях будет
внесен лордом Джоном Росселем, легко мог бы, в свою очередь,
низвергнуть своих составителей, но для этого было бы
нужно существование довольно сильного реформистского дви-
жения в обществе. В прошедшем году оно было; теперь его
до сих пор еще нет, потому что внимание публики поглощено
иностранными делами, отношениями к Франции и итальянским
вопросом.
О значительной интенсивности стремления к расширению
свободы во Франции свидетельствует то, что внутренняя полити-
ка занимает теперь французскую публику больше, нежели англий-
скую, хотя иностранные дела, нами названные, касаются Фран-
ции еще ближе, чем Англии. Попрежнему глухая внутренняя
агитация направляется главным образом к расширению свободы
печатного слова, и правительство, как надобно было ожидать,
принуждено держаться в этом отношении более строгой системы,
чем в начале осени, чтобы по возможности ослабить возрастаю-
щее требование. С 15 августа до конца прошлого года было сде-
лано двадцать предостережений. Но, несмотря на них, есть
некоторые, разумеется еще слабые, признаки увеличивающейся
самостоятельности независимой публицистики. Мы приведем
только два примера. Когда граф Валевский получил отставку,
император назначил его членом тайного совета и в то же время
издал декрет, определявший 100 тысяч франков жалованья чле-
нам тайного совета, не занимающим других должностей. Та-
кой член в тайном совете один Валевский, и декрет был издан
23

собственно для него. «Siècle» стал доказывать, что декрет неза-
конен, потому что всякие назначения сумм должны производиться
не иначе, как по закону, принятому законодательным корпусом.
Правительственные газеты сначала спорили, но скоро должны
были согласиться, что декрет не будет иметь законной силы до
утверждения его законодательным корпусом. Другой пример мы
расскажем несколько подробнее. Один из самых умеренных, но
зато и самых усердных орлеанистов, д'Оссонвиль, напечатал
статью, за которую было дано предостережение газете, напеча-
тавшей статью. Воспользовавшись этим случаем, д'Оссонвиль
обратился к сословию адвокатов с просьбою составить для него
консультацию по четырем вопросам, ему представляющимся. Во-
первых, имеет ли французский гражданин право посредством
просьбы требовать от сената перемен в существующем законо-
дательстве, кажущихся ему полезными? Во-вторых, обращаясь
к сенату, имеет ли каждый француз право объяснять причины,
по которым он требует реформы? В-третьих, может ли декрет
17 февраля 1852 года (т. е. декрет, определяющий для полити-
ческих газет стеснения, которым ныне они подлежат) 17, во всех
или в некоторых своих постановлениях, быть выставляем в прось-
бах к сенату актом, противным конституции? В-четвертых, может
ли быть перепечатана в виде брошюры статья, подвергнувшаяся
предостережению, когда была напечатана в газете или в жур-
нале? Цель вопросов очевидна: они хотят достичь юридического
удостоверения в том, что декрет, стесняющий свободу печатного
слова, незаконен, и что сенат должен отменить его по своей обязан-
ности уничтожать законы, находящиеся в противоречии с кон-
ституцией империи.
Первая консультация была составлена и подписана пятью
знаменитейшими адвокатами Парижа; эти юридические знаме-
нитости: Плок, нынешний старшина (batonnier) корпорации па-
рижских адвокатов; Беррье, великий оратор и предводитель
легитимистской партии; Мари, бывший членом временного пра-
вительства в 1848 году; Дюфор, бывший министром во время
республики; Бетмон, также бывший министром республики,
и Лионвиль, бывший старшиною парижских адвокатов подобно
всем трем другим, подписавшим консультацию вместе с нынеш-
ним старшиною.
На первый вопрос (имеет ли право каждый французский
гражданин требовать у сената отмены законов, кажущихся ему
вредными) консультация отвечает решительным подтверждением
этого права. Юристы, подписавшие ее, объявляют, что право
просьбы простирается на все законы без исключения; они под-
тверждают это мнение приведением статей самой конституции
1852 года18. Точно так же решителен ответ и на второй вопрос:
в просьбе сенату могут быть излагаемы причины, по которым
требуется реформа. На третий вопрос (обязан ли сенат отменить
24

декрет 17 февраля 1852 года, если будет обнаружено его проти-
воречие с конституцией) консультация отвечает:
«Этот вопрос сложен. Во-первых, мы должны рассмотреть, может ли
сенат отменить декрет 17 февраля, если он противоречит конституции
1852 года. На это могут возразить словами конституции: «Эта конституция
получает законную силу с того дня, как учреждаются сенат и законодатель-
ный корпус. Декреты, обнародованные президентом республики со 2 де-
кабря до того времени, имеют силу закона». Сенат и законодательный кор-
пус начали свои заседания 20 марта. Итак, декрет 17 февраля имел силу
закона, когда они собрались, и, следовательно, не нуждается в одобрении
сената. Такое возражение мы находим неосновательным. Декрет 17 февраля
имеет силу закона, пока не отменен, но сенат имеет власть отменять и за-
коны, изданные до его учреждения».
Это доказывается ссылками на самую конституцию.
«Таким образом (продолжает консультация) декрет 17 февраля может
быть подвергнут рассмотрению сената. Но существует ли основание подвер-
гать его такому рассмотрению? Это вопрос более политический, нежели юри-
дический, и характеризовать дух и подробности декрета 17 февраля должно
быть собственно делом лица, подающего просьбу. Мы доказали, что право
подавать такую просьбу есть, и могли бы остановиться на этом. Но чтобы
не оставить без ответа предлагаемый нам специальный вопрос, мы считаем
своею обязанностью представить следующие краткие замечания. Согласен
ли декрет 17 февраля с конституциею 1852 года? Мы не полагаем, чтобы
кто-нибудь мог серьезно утверждать это, и потому можем быть кратки в
этом случае. Для существования согласия декрета с конституцией было бы
необходимо декрету не противоречить «великим принципам 1789 года, со-
ставляющим основание общественного права французского народа», как го-
ворит первая статья конституции. Свобода печатного слова один из важней-
ших между этими принципами. Уважает ли его декрет 17 февраля? Можно
ли сказать, что мы ошибаемся, принимая выражение «великие принципы
1789 года» в их абсолютном и историческом смысле?»
Консультация подробно доказывает, что это выражение
должно быть понимаемо в таком смысле и что декрет 17 февраля
противоречит ему. После того она рассматривает отношения
декрета к праву собственности, ненарушимость которого также
провозглашена конституциею.
«Газета составляет не только орган мнения, но и коммерческую соб-
ственность значительной важности; итак, запрещение газеты есть наруше-
ние материальной собственности. По принципам французских законов соб-
ственность священна и только судебное решение может касаться ее; никакая
другая власть не имеет этого права».
Из этого консультация выводит, что декрет 17 февраля,
дающий правительству власть запрещать газеты без судебного
решения, противоречит основному принципу французского за-
конодательства, также провозглашенному конституциею 1852 года.
На четвертый вопрос (может ли быть перепечатываема в
форме брошюры статья, получившая предостережение в газете)
консультация также отвечает утвердительно, доказывая, что
декрет 17 февраля не простирается на брошюры.
25

Статья д'Оссонвиля 19, подвергнувшаяся предостережению в
газете, было именно то самое письмо, в котором предлагались
сословию адвокатов эти вопросы. Получив консультацию, содер-
жание которой мы изложили, д'Оссонвиль немедленно воспользо-
вался ответом на свой четвертый вопрос и обратился к типограф-
щику, печатающему газету «Courrier de Dimanche», где была
помещена статья, с требованием, чтобы он перепечатал статью в
виде брошюры, говоря, что в случае отказа будет требовать на-
печатания брошюры формальным судебным порядком. Правитель-
ство не отважилось доводить дело до этой крайности, и типограф-
щику было сообщено, что он может безопасно печатать требуемую
брошюру.
Старшины адвокатской корпорации первые подписали изло-
женную нами консультацию потому, что д'Оссонвиль в письме
своем обращался прямо к ним. Вслед за ними почти все париж-
ские и знаменитейшие провинциальные адвокаты стали объяв-
лять, что согласны с их консультациею, или составлять особенные
консультации в том же смысле, но более резкие. В пример мы
приведем отрывок из консультации Одилона-Барро 20, предводи-
теля прогрессивной части орлеанистов. Он говорит, что все ска-
занное старшинами адвокатов справедливо, но идет дальше и
выражает, например, следующие мысли:
«Право просьбы есть право предостерегать, просвещать правительство,
указывать ему дурные вещи, которые должны быть исправлены, хорошие
вещи, которые должны быть сделаны. Если бы оно было даже не провоз-
глашено конституциею, оно существовало бы по силе естественного права.
Итак, оно существует, но нижеподписавшийся не думает, чтобы оно могло
быть успешным. В нынешней французской конституции недостает двух су-
щественных условий, необходимых для того, чтобы право просьбы имело
серьезное значение. Эти условия: публичность и ответственность. При на-
шем прежнем парламентском правлении право просьбы получало свою силу
от публичных прений. При конституции, в которой нравственная ответст-
венность правительства не обсуждается публичными прениями, оно оста-
нется безуспешным. По нашей конституции, министры ответственны только
перед императором, — этого слишком мало».
По обыкновению, скажем несколько слов о других событиях,
занимающих газеты, но не имевших особенного значения.
В Австрии продолжается прежнее положение дел; это разу-
меется само собою. В Пруссии ландтаг, открывшийся 11 января,
будет, повидимому, иметь занятия несколько более серьезные,
чем в прошлом году, когда он был оставляем решительно без вся-
кого дела. Речь, произнесенная принцем регентом при начале за-
седаний, обещает проекты нескольких довольно важных законов.
Относительно движения в пользу германского единства она, разу-
меется, высказывается с тою же осторожностью, которой до сих
пор следовала прусская политика в этом деле. Само движение
также продолжается в прежнем виде, то есть не имеет еще ничего
серьезного, хотя несколько возрастает. О том, как и почему про-
26

изошли министерские кризисы в Дании и в Голландии, читатель,
вероятно, ничего не знает и даже не помнит, были ли в газетах
известия о них; это показывает, что и нам было бы напрасно го-
ворить об этих вещах.
Газеты наполнены длинными рассказами об испанской армии
в Марокко21. Но пока дело ограничивалось тем, что испанцы,
воображавшие эту войну легкою победоносною прогулкою, теряли
много людей от болезней и от партизанских нападений мавров.
Мавры так беспокоили их, что армия очень долго не могла дви-
нуться от базиса своих операций, Сеуты, к Тетуану, который хо-
тят испанцы взять и который лежит всего верстах в 20-ти от
Сеуты. Когда она двинулась, то, разумеется, прошла куда хотела,
потому что дикие партизаны, не имеющие никакой дисциплины,
никогда не бывают в состоянии противиться движению сильных
регулярных войск. Теперь она стоит около Тетуана. Переход был
невелик, но испанцы потеряли на нем много людей от партизан-
ских атак, из которых одна была довольно сильна, так что имела
вид небольшого сражения. Теперь испанцы находят, что лучше
было бы им не ездить в Африку за лаврами, а заниматься своими
домашними делами, которые только что начали было поправ-
ляться и вот теперь замедлены и даже довольно сильно расстро-
ены ненужной войной.

Февраль 1860
Отношения французской политики к делу итальянской независимости. —
Французская программа о введении свободной торговли. — Неудача то-
рийской попытки низвергнуть министерство Пальмерстона.
Благоприятные для итальянского дела демонстрации, произ-
веденные Франциею в конце прошедшего года, так поразили
большинство европейской публики, что оно не хотело обращать
внимания на обстоятельства, которыми была вызвана эта види-
мая перемена, и приписывало ее личному желанию императора
французов. Люди, более осмотрительные в своих заключениях,
говорили, напротив, что дело зависело от надобности избежать
некоторых преждевременных столкновений, и отношения Фран-
ции к Италии, оставаясь в сущности прежними, какими были со
времени Виллафранкского мира, были только по наружности
смягчены необходимостью показать уважение к Англии, сочув-
ствовавшей итальянскому делу. Теперь это мнение подтвердилось
столькими фактами, что мало найдется людей, которые захотели
бы оспаривать его.
Важнейшим основанием надеяться на исход дела, сообразный
с желаниями итальянцев, служило до сих пор то, что прежнее
робкое и вялое министерство Ла-Марморы и Дабормиды замени-
лось министерством Кавура. В прошлый раз мы говорили, что
он получил управление делами по настоянию Англии. Тогда мы
высказали это просто как соображение, вытекавшее из отноше-
ний между прежним министерством, безусловно подчинявшимся
французской политике, и желаниями Англии, чтобы Сардиния
действовала самостоятельнее. Теперь это положительно подтвер-
ждено полуофициальными объяснениями. Общественное мнение
в Сардинии. Ломбардии, Центральной Италии давно требовало
назначения Кавура министром; но Франция противилась этому,
и без сильного покровительства Англии Кавуру сардинский ко-
роль не решился бы удовлетворить общественному мнению. Когда
же, повинуясь настоянию Англии, он отважился исполнить же-
28

лание патриотов, Франция, чтобы не раздражать Англию, не за-
хотела противиться перемене кабинета. Но с первого же раза вы-
казалось, что Франция дурно смотрит на Кавура. Неблагорас-
положение к нему обнаруживалось всеми мелочами, которыми
характеризуется дипломатическая вражда; кому было угодно, тот
мог не замечать этих признаков неприязни и оставаться при
мысли об изменении французской политики относительно Сар-
динии; но такое заблуждение в самых непроницательных людях
могло держаться лишь несколько дней: раздор за Савойю скоро
открыл самым доверчивым истинные отношения Франции к ми-
нистерству Кавура.
Еще до начала войны распространился слух, что помощь На-
полеона III для изгнания австрийцев из Италии Кавур купил
обещанием уступить Франции Савойю. Это опровергалось тогда,
но никто не верил опровержениям. Теперь достоверно известно,
что обещание было дано. По заключении мира, люди, которых
все считали агентами французского правительства, стали хлопо-
тать, чтобы возбудить в Савойе агитацию с целью присоединения
к Франции. Попытки оставались совершенно неудачны, хотя
тогдашнее сардинское министерство не осмеливалось мешать им.
Полуофициальные французские газеты с восторгом рассказы-
вали о каждом мелочном факте, который мог быть выставлен
доказательством желания савойяров стать французами, и чрез-
вычайно преувеличивали важность этих манифестаций, совер-
шенно ничтожных и устроенных искусственным образом. Но
когда Англия и другие державы спрашивали Францию, имеет
ли она виды на Савойю, французское правительство отвечало,
что такое подозрение неосновательно. Несмотря на эти уверения,
хлопоты французских агентов продолжались, и савойяры, встре-
воженные ими, увидели наконец надобность показать, что вовсе
не имеют чувств, приписываемых им полуофициальными фран-
цузскими газетами. В январе собрался большой митинг в Шам-
бери и единодушно выразил желание Савойи принадлежать по-
прежнему к Сардинскому королевству. Это вызвало сильный гнев
на савойяров со стороны французских полуофициальных газет,
которые в это время уже открыто говорили, что Савойя будет
неминуемо присоединена к Франции. Кавур отважился выразить
одобрение савойярам, противоречащим уверению французских
агентов; французское правительство стало его упрекать за это.
Оно перестало скрывать свои намерения и от иностранных дип-
ломатов. Английские министры в первых заседаниях парламента
могли еще говорить, что не получали от Франции никаких офи-
циальных сообщений по этому делу, но при повторении запросов
о нем в парламенте теперь они уже признаются, что Франция
ведет переговоры об исполнении своего желания. На сильные
возражения, сделанные Англиею, она отвечала только, что не
приступит к присоединению Савойи, не спросив мнения великих
29

европейских держав об этом деле. Значение этой фразы было
тотчас же объяснено полуофициальными французскими газе-
тами: они объявляют, что спрашивать мнения вовсе еще не зна-
чит принимать на себя обязанность следовать ему; что если
Франция будет советоваться с другими великими державами, это
надобно считать просто формальностью. Само французское пра-
вительство говорит, что жертвы, принесенные Франциею в
итальянской войне, требуют вознаграждения и что, увеличив
силы Пьемонта, Франция нуждается в новой, более крепкой гра-
нице против усилившегося соседа. К этому прибавляется, что са-
войяры по своему языку французы, что они с конца прошлого
века постоянно желали соединиться в одно государство с своими
единоплеменниками и что во всяком случае присоединение будет
произведено не иначе, как с их согласия.
Кавур, сколько может, противится такому исходу дела. Когда
ему напоминают о данном перед войною обещании, он говорит,
что не исполнено условие, с которым было связано обещание.
В тайных договорах, заключенных им с Франциею, Франция
обязывалась совершенно изгнать австрийцев из Италии и сде-
лать Виктора-Эммануэля королем не одной Ломбардии, но также
и Венеции. Виллафранкский мир не доставил ему Венеции, по-
тому и он не обязан уступать Савойю. Он говорит, что и дого-
вора об уступке Савойи не было; это фальшивая тонкость: мо-
жет быть, не было акта, имеющего обыкновенную форму дого-
воров; но было дано обещание, — на бумаге или на словах, этого
мы не знаем, да это и все равно.
Если бы французские граждане пользовались ныне такими
же правами, как сардинские, можно было бы сомневаться в том,
действительно ли савойяры хотят остаться сардинцами. Они
действительно французы по своей национальности, и при консти-
туционном устройстве Франции было бы очень легко пробудить
в них желание присоединиться к ней. Явиться ему было бы тем
натуральнее теперь, что, приобретая Ломбардию, а может быть, и
Центральную Италию, король сардинский становится владетелем
чисто итальянского государства, в котором Савойя теряет всю
важность, какую имела при прежнем небольшом объеме коро-
левства, имевшего характер наполовину французский. Но раз-
ница правительственных форм между Франциею и Сардиниею
решительно отнимает всякую охоту присоединяться к Франции
у савойяров, дорожащих нынешними своими правами, которые
утратились бы при переходе под власть императора 1. Эта сто-
рона дела очень ясно изложена в письме, которое помещено в
«Times'e» 8 февраля. Приводим извлечение из него:
«Независимо от важного вопроса о великих общеевропейских интересах,
замешанных в деле присоединения Савойи к Франции, я не могу (говорит
англичанин) равнодушно смотреть на то, что свободный и довольный народ
передается против воли под власть нынешнего французского правительства.
30

Наши предки жертвовали за свободу жизнью. Мы говорим, что ценим пар-
ламентское правление, наследованное нами от них. Мы ценим нашу свободу
печатного слова, наш суд, стоящий выше всякого подозрения или упрека,
нашу безопасность от полицейского произвола, наше право думать и гово-
рить как нам угодно о наших государственных людях и о делах, касаю-
щихся общества. Может ли человек, дорожащий этими учреждениями и
правами, — а я надеюсь, что в Англии мало людей, не дорожащих ими, —
равнодушно смотреть на опасность потерять их, грозящую Савойе? Нет в
Европе народа лучше савойяров. Это народ храбрый, благородный, честный,
любящий порядок, имеющий мягкие нравы и замечательную способность
пользоваться свободными учреждениями. Одиннадцать лет пользуясь ими,
савойяры никогда не употребили их во зло. В истории нашего столетия один
из замечательнейших фактов тот непрерывный, спокойный прогресс просвеще-
ния и материального благосостояния, какой совершается в Савойе с тех пор,
как она стала частью свободного государства. Этот прогресс заметен са-
мому поверхностному наблюдателю; а человек, близко узнавший савойяров,
видит, что благодетельные последствия нынешнего их положения имеют ха-
рактер прочный. Печатное слово в Сардинии до сих пор еще не было со-
вершенно свободно. Граф Кавур всегда смотрел на газеты с некоторой подо-
зрительностью и нелюбовью. Но, хорошо зная Савойю, я все-таки скажу,
что народ в ней фактически так же свободен, как в Англии. Он постепенно,
но прочно освобождается от ига фанатизма. Если Сардиния была светлою
страною в мрачной Южной Европе, то самою светлою частью Сардинии
была Савойя. Не нужно изображать другую сторону картины. Довольно бу-
дет сказать, что, когда Савойя будет частью нынешней Франции, она по-
теряет все свои свободные учреждения. Если английская нация, гордая
своим могуществом и своею свободою, будет равнодушно смотреть на такую
опасность для Савойи и не сделает усилий для ее спасения, в Англии бу-
дет слишком много эгоизма, слишком мало благородства. Французские га-
зеты заботливо распространяют слух, будто бы Савойя желает присоеди-
ниться к Франции. Это слух совершенно неосновательный. Бывали иногда
мелочные случаи соперничества между Савойею и Пьемонтом, но чтобы в
Савойе было недовольство пьемонтским правительством, чтобы существовало
в ней хотя малейшее желание присоединиться к Франции, — это совершен-
ная выдумка. Из 50 человек вы не найдете одного, который имел бы хотя
самую слабую охоту обратить свою страну во французскую провинцию».
Говорят, что Савойя не будет присоединена к Франции без
собственного согласия. Но в истории слишком много примеров
того, как удобно сильный может производить факты, которые
выставляет потом как доказательство тому, что слабый был со-
гласен с его требованиями. Полуофициальные французские га-
зеты и теперь уже говорят о желании савойяров присоединиться
к Франции как о факте бесспорном, хотя каждому известно, что
савойяры думают совершенно иначе.
Мы считаем большим выигрышем для Италии то, что управ-
ление сардинскими делами перешло от прежних робких мини-
стров к Кавуру, человеку твердому и смелому; но это вовсе
не значит, чтобы мы изменили то понятие о его политических
принципах, которое часто высказывали. Будучи министром ма-
ленького государства, он понимал, что единственным средством
доставить этому государству важное место в ряду европейских
держав должно служить покровительство национальным италь-
янским стремлениям и борьба против Австрии. Он понимал
31

также, что только сохранением свободных учреждений в Пье-
монте можно привлечь симпатию других итальянцев к этому го-
сударству, которое прежде почти не считалось итальянским.
Надобно отдать справедливость уму, способному понять такой
расчет, и характеру, неуклонно державшемуся основанной на
нем системы. Он даровитый министр, это не подлежит спору; но
совершенно ошибаются те, которые видят в нем человека, доро-
жащего народными правами. Он просто дипломат, которому хо-
роши все средства, ведущие к обыкновенной цели дипломатов,
к увеличению силы того государства, которым он управляет. Ему
случилось быть сардинским министром, потому он говорит за
Италию; а если бы случилось быть австрийским министром, он
действовал бы против нее. Нет в истории нашего века факта,
в котором министр, управляющий известною страною, выказал
бы столько пренебрежения к правам ее народа, сколько выка-
зал Кавур в договоре, по которому отдавал Франции Савойю 2.
Говорят о непопулярных постановлениях венского конгресса. Но
Меттерних и его товарищи, самоуправно распоряжаясь странами
без согласия их жителей, распоряжались по крайней мере только
странами завоеванными, отнятыми у противников 3, а не корен-
ными землями собственных государств, не населением, которое
считало их своими министрами.
Европейские дипломаты нимало не затруднились бы таким
характером сделки; но уступка Савойи неприятна им по сооб-
ражениям, которые для них гораздо выше народных прав. Са-
войя дает стратегическое владычество над Северною Италиею.
Владея Альпийскими проходами, лежащими в ней, император
французов может повелевать с этих гор Пьемонтом, как началь-
ник цитадели командует лежащим у ее подножия городом. По
уступке Савойи, королевство Северной Италии окончательно
станет вассальным владением Наполеона III. Так думают
дипломаты, для которых стратегическая граница гораздо важ-
нее племенной границы. Надобно признаться, что на этот раз
в их соображениях есть много справедливости. Опасение слиш-
ком сильного перевеса Франции в Юго-Западной Европе схо-
дится тут с мыслями, внушаемыми желанием итальянской неза-
висимости.
Конечно, одна только Англия имела бы теперь силу остано-
вить французские притязания на Савойю вооруженною рукою.
Но английские министры положительно объявили, что не наме-
рены жертвовать деньгами и кровью англичан по этому делу,
которое не касается прямо интересов Англии. Они будут проте-
стовать, выразят свое неудовольствие, но больше этого не хотят
ничего сделать, если сам Пьемонт не имеет решимости мешать
насильственному присоединению Савойи к Франции. Англий-
ские министры правы, когда благосостояние собственной нации
не хотят приносить в жертву исправлению ошибки, до нее не
32

относящейся. Итак, спор собственно идет только между Сарди-
ниею и Франциею.
Судя по всему, что мы читаем, трудно полагать, чтобы Кавур
отважился защищать Савойю оружием от французских притяза-
ний. Поэтому английские государственные люди полагают, что
присоединение Савойи к Франции неизбежно. Газетными слу-
хами назначен уже и срок завладению: в начале февраля гово-
рили, что оно должно произойти 1 марта. Разумеется, дело не
кончится так скоро и круто; надобно полагать, что будут предва-
рительно устроены какие-нибудь формальности, которые прида-
дут завладению благовидную наружность и займут собою до-
вольно много времени. Но если не произойдет чего-нибудь чрез-
вычайного и неожиданного, Савойя нынешнею весною обратится
в провинцию Французской империи.
Теперь, как мы уже говорили, переговоры между Сардиниею
и Франциею состоят собственно в споре о том, обязан ли Кавур
исполнить обязательство об уступке Савойи, несмотря на то, что
Венеция не приобретена для Виктора-Эммануэля, как предпола-
галось при составлении этого обязательства. Французское пра-
вительство говорит, что неисполнение договора об отнятии Вене-
ции у австрийцев произошло по обстоятельствам, не зависевшим
от императора французов: он сделал все, что мог, потому имеет
право получить обещанное вознаграждение. Но это служит
только дипломатическою тонкостью, придуманною для того,
чтобы дать более цены переходу к другому средству доказывать
основательность французских притязаний. Положим, говорят
французы, что Виктор-Эммануэль получил вдвое меньше новых
земель и подданных, нежели предполагалось дать ему; он и в
этом случае обязан уступить Савойю. Тем меньше имеет он права
сопротивляться обещанному расширению французских границ,
если Франция даст ему на юге то увеличение владений, какого
не могла доставить на востоке: Центральная Италия должна счи-
таться достаточным вознаграждением за Венецию. Таким обра-
зом, по нынешнему положению переговоров, Франция застав-
ляет Сардинию покупать ее согласие на присоединение Централь-
ной Италии уступкою Савойи. Вероятно для того, чтобы сильнее
внушить Кавуру необходимость согласиться на все, во второй
половине февраля возобновлены были слухи, что дело герцога
тосканского не совсем еще потеряно: говорят, будто Франция
выражала герцогу готовность возвратить ему прежние владения
с прибавлением Романьи, если он совершенно откажется от свя-
зей с Австриею и даст императору французскому достаточные
обеспечения в своей искренней готовности опираться исключи-
тельно на помощь Франции. Надобно полагать, что эти слухи
распущены только с намерением скорее победить упрямство Ка-
вура или с мыслью перейти к прежнему намерению сделать из
Центральной Италии королевство для принца Наполеона.
33

Итак, мы видим пока, что Кавур, введенный в кабинет
Англиею и поддерживаемый ею, находится в неприятных отно-
шениях к Франции. Такое положение дел не будет продолжи-
тельно. Если не произойдет ничего чрезвычайного, Франция
скоро овладеет Савойею, и тогда исчезнет одна из главных при-
чин нынешних неприятностей. Какими же новыми отношениями
сменится к весне нынешний раздор, прикрываемый уверениями
в расположении Франции к делу итальянской независимости?
Кавур, как хороший дипломат, может снова явиться полезным
помощником императору французов при каких-нибудь дальней-
ших замыслах. Но при переменчивости обстоятельств бесполезно
рассуждать о том, действительно ли вспыхнет весною, как мно-
гие уверяют, новая война для изгнания австрийцев из Венеции
и будут ли французы снова помогать в ней итальянцам. Мы ви-
дим, что австрийцы опасаются нападения со стороны Сардинии;
мысль о нем наверное есть у Кавура и открыто господствует над
умами итальянских патриотов. Но осуществится ли она, или во-
прос об итальянской независимости получит какой-нибудь иной
оборот, это обусловливается данными, рассчитать действие ко-
торых трудно.
Мы видим, например, что со дня на день ждут восстания в
Сицилии и потом в Неаполе; того же ждут и в частях Папской
области, которые еще не успели отложиться от папы. Не-
возможно предугадать, скоро ли произойдут эти события, но,
конечно, ими совершенно изменился бы ход дела в Северной Ита-
лии. Кроме того, положение самой Австрии так незавидно, что
по всем расчетам следовало бы ей скорее согласиться на добро-
вольную уступку Венеции с получением денежного вознагражде-
ния, нежели доводить своим упорством дело до борьбы; но те-
перь пока она говорит, что не уступит Венецию, и полагает, что
будет в силах отразить нападение. Австрия, вероятно, останется
при своем упрямстве, но будут ли итальянцы к следующей весне
иметь средства начать наступательные действия? Мы пересмот-
рим нынешнее положение разных частей Италии, соединение ко-
торых было бы нужно для борьбы с Австриею, если Кавур не
сойдется опять с императором французов.
Прежнее сардинское министерство боялось сзывать парла-
мент, потому что не нашло бы в нем одобрения своей робкой по-
литике. Кавур, напротив, первым условием своего вступления в
кабинет определил, чтобы парламент был созван как можно ско-
рее. Надеялись, что заседания могут начаться с первых чисел
марта; но теперь полагают, что туринские палаты 4 не успеют
собраться раньше 1 апреля. Причиною отсрочки выставляется
то, что надобно было переделывать списки избирателей в Сарди-
нии по изменениям, сделанным в избирательном законе после
присоединения Ломбардии к Сардинии. Но существенною при-
чиною замедления надобно считать усилия Франции, желаю-
34

щей, чтобы палаты не собирались как можно долее: тюильрий-
ский кабинет5 знает, что парламент будет давать туринскому
правительству сильную поддержку, и потому хотел бы покон-
чить дело об уступке Савойи до собрания палат. Притом на-
добно ожидать, что национальные собрания Тосканы и Романьи,
депутаты которых будут выбраны по сардинским правилам, по-
вторив решение прежних собраний о присоединении к Пьемонту,
сами соединятся в одно собрание с туринским парламентом, и тем
фактически исполнится расширение королевства Ломбардо-Сар-
динского на Центральную Италию. Из этих фактов мы видим,
что если Франция и перестала с конца прошлого года прямо под-
держивать Австрию против свободной половины Италии 6, как
поддерживала последним летом и осенью, то вовсе не сделалась
покровительницею Сардинии, Тосканы и герцогств, а, напротив,
продолжает мешать их соединению.
Еще яснее французская политика в Риме. Никто никогда не
сомневался в том, что лишь французские войска в Риме удер-
живают население остальных папских владений последовать при-
меру Романьи и присоединиться к возникающей теперь силь-
ной державе. В последнее время генерал Гойон желал даже вы-
звать столкновение между жителями Рима и своими войсками:
ему справедливо казалось, что строгое наказание надолго заста-
вило бы римлян быть совершенно смирными, что оно было бы
полезно для подавления в них мятежных мыслей. Правда, рим-
ляне и теперь смирны; но все же лучше для папы было бы, если
бы французам удалось найти случай перебить и арестовать тех,
которые могут когда-нибудь оказаться не смирными и питают
в глубине души своевольные мысли об итальянской националь-
ности. Мы приведем рассказ римского корреспондента газеты
«Times». Но прежде заметим, что музыканты французского гар-
низона в Риме выходят по четвергам и воскресеньям на Piazza
Colonna * развлекать гуляющих римлян военной музыкой. В один
из таких вечеров, именно в воскресенье 22 января, публика сде-
лала небольшую манифестацию, самого скромного и лестного для
французов характера: римляне, окружившие музыкантов, про-
кричали несколько раз evviva! ** в честь императору, француз-
ской армии, Франции и Италии. Порядок ни на одну минуту не
был нарушен; однако же французское начальство почло нуж-
ным произвести множество арестов. Но этим дело не ограничи-
лось, и мы сообщим его продолжение словами римского корре-
спондента.
Генерал Гойон в своей чрезмерной ревности к папскому делу
согласился с папским министром полиции, монсиньором Матте-
уччи, завлечь народ к возобновлению манифестации. Против
* Площадь Колонна. (Прим., ред.)
•• Да здравствует! (Прим. ред.)
35

обыкновения, по которому музыка играла только по четвергам и
воскресеньям, музыканты были высланы на площадь в понедель-
ник 23 января. Дурная погода много помешала успеху хитрости;
однакоже, несмотря на дождь, собралось довольно много народа.
Он держал себя самым благоразумным образом и слушал музыку
молча. Когда музыканты пошли назад в казармы, народ по обык-
новению провожал их до Monte Brionzo. Тут несколько человек
закричали vive Napoléon! *, и папские жандармы бросились на
толпу, стали давить ее лошадьми. Народ и тут не потерял рас-
судительности. Он молча разошелся.
«Из этих фактов (говорит корреспондент) вы можете видеть, что рим-
скую публику стараются вовлечь в манифестации совершенно против ее воли.
Люди, пользующиеся влиянием на народ, употребляют все свои усилия,
чтобы удержать его от обмана. Посылка музыкантов на площадь в поне-
дельник имела все признаки вызова народа на столкновение».
Это мнение господствует в целой Италии. Вот, например, от-
рывок из письма флорентийского корреспондента «Timesa»:
«Генерал Гойон в своей ревности, которую некоторые римляне приписы-
вают его желанию получить маршальский жезл, но которая скорее происхо-
дит от его приверженности к папе, всеми силами хотел произвести столкно-
вение, в котором французские солдаты перебили бы людей, совершающих
преступление своими криками vive la France! ** Но римляне были так умны,
что не захотели исполнить его желание».
Важно теперь то, успеют ли итальянцы совершенно устроить
свои дела в тот промежуток времени, пока Франция вынуждена
надобностью в английской дружбе выказывать некоторую снис-
ходительность к национальным желаниям итальянцев, покрови-
тельствуемых Англиею. Последние достоверные известия о дип-
ломатическом положении дела состоят в том, что Англия полу-
чила от Франции уклончивый ответ на свои предложения, со-
ставленные с целью обеспечить независимость земель, принадле-
жащих к королевству Виктора-Эммануэля или готовящихся при-
соединиться к нему. Читателю известно, что этих предложений
четыре: во-первых, Франция и Австрия должны отказаться от
всякого вмешательства в итальянские дела и могут заниматься
ими не иначе, как /по единодушному согласию трех других вели-
ких держав и Сардинии; во-вторых, Франция должна как можно
скорее вывесть свои войска из Рима; в-третьих, австрийцы не
должны быть тревожимы в Венеции; в-четвертых, король сар-
динский может послать свои войска в Центральную Италию
только тогда, когда народ этих областей новым решением под-
твердит избрание его в короли. Должно сознаться, что эти пред-
ложения составлены с большим дипломатическим мастерством,
так что имеют вид одинаковой благоприятности к правам Ав-
* Да здравствует Наполеон! (Прим. ред.)
** Да здравствует Франция! (Прим. ред.)
36

стрии и Сардинии, между тем как в сущности все клонятся
исключительно в пользу Сардинии и одинаково направлены про-
тив Франции. В особенности надобно сказать это о третьем
предложении. Оно имеет вид ограждения власти австрийцев над
Венециею, но при нынешних обстоятельствах действительный
смысл его не таков: несмотря на полугодичный срок, итальянцы
еще так мало устроили свои дела, что не рассчитывают без
французской помощи начать войну с Австриею за Венецию; та-
ким образом, возбуждать теперь ломбардцев и сардинцев к на-
ступательной войне значило бы только вовлекать их в новую, еще
сильнейшую зависимость от Франции. Дело иное, когда они сами
достаточно организуются, — тогда помощь Франции для осво-
бождения Венеции снова не будет им нужна, как не была нужна
в эпоху заключения виллафранкских условий. Франция не при-
няла ни одного из этих четырех предложений, кроме первого.
Принять это первое условие на словах она может без опасности
для своих целей, потому что держит сильную армию в Ломбар-
дии. Кто занимает страну своим войскам, тот может говорить,
что не хочет вынуждать ее к исполнению своих требований:
страна все-таки в зависимости от него. Отказ на остальные три
требования, конечно, дан Франциею не в прямых выражениях,
а под оболочкою дипломатических фраз, которые неопытному в
их чтении человеку могли бы казаться почти равносильными со-
гласию; но разъяснения, сделанные английскими государствен-
ными людьми в парламентских прениях, не оставляют никому
возможности сомневаться в смысле ответа, данного Франциею.
В самой Франции очень важное значение имеет новая про-
мышленная политика, провозглашенная письмом императора
французов к государственному министру Фульду, явившимся
в газетах в половине января. При Луи-Филиппе7 в палате де-
путатов постоянно имели перевес протекционисты, потому что
правительство с удовольствием покупало поддержку мануфакту-
ристов ревностною защитою выгодной для них покровитель-
ственной системы тарифа. Пользуясь этим долгим временем гос-
подства, протекционисты успели чрезвычайно сильно распростра-
нить во французском обществе вражду против свободной тор-
говли. Только те французы, которые довольно хорошо узнали по-
литическую экономию, понимают вред протекционизма; огромное
большинство, следующее привычным мнениям, воображает, что
для Франции очень полезна дороговизна железа, каменного угля
и других важнейших материалов промышленной деятельности.
Луи-Наполеон всегда был приверженцем свободной торговли;
но оппозиция, которую представляли протекционисты прежним
его попыткам в этом духе, была так упорна, что перед нею отсту-
пала даже его абсолютная власть, сокрушавшая всякое другое
сопротивление. Протекционисты были до того уверены в своем
могуществе, что несколько раз открыто грозили ему произведе-
37

нием восстания, если он не оставит их в покое. Теперь он почел
свой престол настолько упроченным недавними победами, что от-
важился действовать решительнее прежнего. Открытому провоз-
глашению принципов свободной торговли именно теперь, а не
раньше и не позже, содействовало совпадение разных обстоя-
тельств, возникавших из политического положения дел. Мы ви-
дели, что Наполеону III надобно было обезоружить подозри-
тельность Англии великими доказательствами дружбы к ней. Пе-
ремена тона по итальянскому вопросу действовала на людей, за-
нятых политическими соображениями, но не могла сильно дей-
ствовать на массу английской публики, у которой есть интересы
более близкие, чем независимость итальянцев; а на государствен-
ных людей Англии эта перемена не производила никакого впе-
чатления: они знали, что под изменившимися словами сохра-
няются прежние намерения. Но и английские министры и пуб-
лика не могли остаться нечувствительны к принятию системы,
выгодной для Англии столько же, сколько и для Франции: ком-
мерческий трактат, по которому Франция обязывалась отка-
заться от протекционизма, служил сильным и бесспорным дока-
зательством желанию Наполеона III жить в дружбе с Англией.
Была в письме к Фульду и другая цель, столь же важная: импе-
ратор говорил, что отныне развитие промышленности будет глав-
ною его заботою; этим самым он показывал, что Франция не
должна опасаться возобновления войн, что для него становится
серьезным делом исполнение знаменитой бордосской программы
миролюбия; он успокаивал Францию, привлекал к себе запу-
ганных итальянскою войною приверженцев мира, которые со-
ставляют большинство французского общества. Письмо и начи-
налось этими уверениями:
«Несмотря на неизвестность, еще царствующую в некоторых подробно-
стях внешней политики (говорит император французов), можно с уверен-
ностью предвидеть мирное решение. Итак, пришло время нам заняться сред-
ствами к приданию сильного развития различным отраслям национального
богатства. С этою мыслью я посылаю вам основания программы; некоторые
части ее должны быть представлены на одобрение палат; вы посоветуетесь
о ней с вашими товарищами, чтобы приготовить меры, могущие дать живое
движение земледелию, промышленности и торговле».
Первою заботою правительства должно стать, по программе
императора, улучшение французского земледелия и уничтоже-
ние стеснений, мешающих ему. Письмо перечисляет меры, нуж-
ные для того, и переходит к промышленности.
«Для ободрения промышленного производства, — говорит оно, — на-
добно освободить от всяких пошлин материалы, обрабатываемые промышлен-
ностью».
Эти слова заключают в себе смертельный удар важнейшим
статьям нынешнего протекционного тарифа. Кроме того, надобно
38

усовершенствовать кредитные учреждения и пути сообщения.
Затем следует фраза, наносящая второй удар протекционизму:
«необходимо будет постепенное понижение пошлин на товары
первой необходимости». Вместо запрещений должны явиться
покровительственные пошлины, как вместо покровительственных
пошлин предписывается, приведенными у нас выражениями,
учреждение легких пошлин не для покровительства домашним
фабрикам, а просто для доставления доходов казне, по примеру
английской таможенной системы. После этого письмо указывает
финансовые средства, которые можно употребить на осуществле-
ние предлагаемой императором программы, и в заключение пе-
речисляются главные черты этой программы:
«Уничтожение пошлин на шерсть и хлопчатую бумагу; постепенное
уменьшение пошлин на сахар и кофе; деятельное улучшение путей сообще-
ния; уменьшение пошлин за плавание по каналам, для общего понижения из-
держек перевозки; выдача ссуд земледелию и промышленности; общеполез-
ные работы в обширном размере; коммерческие трактаты с иностранными
державами.
Таковы общие основания программы, на которую прошу вас обратить
внимание ваших товарищей для безотлагательного приготовления проектов
законов к ее осуществлению. Я твердо убежден, что она встретит патриоти-
ческую поддержку в сенате и законодательном корпусе, готовых вместе со
мною водворить новую эпоху мира и упрочить пользование благами его
для Франции».
В самом совете министров находится много протекционистов;
к ним принадлежит и Фульд, которому император поручал за-
боту об исполнении своей программы. Но министры при нынеш-
ней системе должны служить простыми исполнителями даваемых
им инструкций, и немногие из них расположены отказываться от
своих должностей для сохранения своих мнений. Фульд также
не имеет этой наклонности, которая найдена во Франции не-
согласною с общественным порядком. Он и другие министры
деятельно занялись исполнением программы, и через месяц по
обнародовании письма был уже напечатан в «Монитёре»8 до-
клад министра земледелия, промышленности и торговли, содер-
жащий в себе проект закона о понижении пошлин на главные
привозные товары. Этим докладом предлагается установить бес-
пошлинный ввоз шерсти, бумажного хлопка, поташа и разных
других фабричных материалов; конечно, скоро явятся проекты
законов об изменении тарифа по другим статьям, особенно по
каменному углю, сахару и железу.
Мы обратили особенное внимание на ту часть программы, ко-
торая относится к таможенным преобразованиям, потому что
она и придает главнейшее значение письму императора. Эта про-
грамма и торговый договор с Англиею, служащий ее осуще-
ствлением, конечно, произвели сильнейшее негодование между
железнозаводчиками и владельцами каменноугольных копей»
39

людьми очень сильными во Франции; также между мануфак-
туристами по тем отраслям фабричной промышленности, которые
пользовались протекционного системою, а к этому разряду от-
носится большинство французских мануфактуристов. Раздраже-
ние их так сильно, что они грозят манифестациями, похожими на
бунт, хотя императорское (Правительство не любит пропускать
безнаказанными подобных фраз. Из департаментов стали яв-
ляться в Париж многочисленные депутации этих мануфактури-
стов и заводчиков. Однажды набралось в Париже таких упол-
номоченных до 400 человек; торговые палаты, существующие во
всех департаментах, почти все прислали протесты, написанные
очень резким языком. В частных разговорах с правительствен-
ными лицами недовольные грозят, что закроют свои фабрики и
заводы, объявив работникам, что правительство виновато в ни-
щете, ожидающей десятки тысяч смелых людей. Было бы уто-
мительно перечислять все эти демонстрации; довольно будет
привести в пример их адрес, напечатанный в органе протекциони-
стов, «Moniteur Industriel», с подписями 176 заводчиков и фабри-
кантов. Напомнив обещания, данные им императорским прави-
тельством в прежние времена, адрес продолжает:
«Таким образом, даны были обещания не решать вопроса без предва-
рительного исследования, в котором были бы выслушаны голоса предста-
вителей отечественной промышленности; эти обещания были возобновлены
всего несколько месяцев тому назад. Что же мы видим теперь? Ваше ве-
личество готовитесь произвести коренные перемены в важнейших статьях
нашего таможенного законодательства, так что все наши фабрики подвер-
гаются одновременному удару. Вы хотите совершить эти громадные пере-
мены без всякого исследования, не выслушав нас, не дав нам возможности
быть выслушанными. Узнав, что император благоволил принять нескольких
выбранных министром торговли мануфактуристов для принесения ему заме-
чаний, мы обратились к министру с требованием, чтобы и нам оказана
была та же милость. (Адрес говорит об аудиенции, данной тем немногим
мануфактуристам, которые одобряют принципы свободной торговли.) Мы
были многочисленны, — более 400 депутатов промышленности находилось в
Париже, — потому что мы должны защищать великие интересы. Нам отве-
чали, что занятия вашего величества не дозволяют вам принять нас, и мы
подверглись тяжелому огорчению остаться не получившими возможности
объяснить императору истинное положение национальной промышленности.
Итак, мы спрашиваем, государь, что же будет с полученным нами обеща-
нием исследовать дело? Нам не позволили изложить наших интересов, нас
осудили остаться невыслушанными. И при каких обстоятельствах не допу-
скаете вы, государь, этого исследования, обещанного столь торжественно?
В такое время, когда необходимее всего было бы воспользоваться знанием
и опытностью всех специальных корпораций (то есть торговых палат, ко-
торые почти все защищают протекционизм) и всех знающих людей. Пред-
полагают оковать нас договором с Англиею. Мы далеки от мысли оспа-
ривать власть, даваемую вашему величеству конституциею. Император имеет
право заключать торговые трактаты, не подвергая утверждению законода-
тельного корпуса производимые через эти трактаты изменения в тарифе.
Но мы не думаем нарушать границ почтительного повиновения, напомнив
слова, сказанные президентом сената при защищении сенатусконсульта
23 декабря 1852 года, объяснявшего и изменявшего конституцию».
40

Из этих слов, определяющих границу власти императора, ад-
рес выводит очень ясный намек, что император в настоящем слу-
чае превышает свою законную власть. Адрес заключается сло-
вами:
«Мера, принимаемая вашим величеством, должна назваться экономиче-
скою и общественною революциею. По нашему мнению, невозможно, чтобы
правительство избежало многочисленных и важных ошибок, производя та-
кие перемены без совещания с представителями наших мануфактурных
городов».
Нет никакого сомнения, что эти угрозы останутся бессиль-
ными, и надобно сказать, что в деле введения свободной торговли
успех императора основывается не на одном военном могуществе,
а также и на сообразности его целей, в этом случае, с понятиями
просвещенных людей во Франции.
Кроме борьбы с протекционистами, шумной, но безопасной,
французское правительство занято продолжением борьбы с ульт-
рамонтанскою партиею, раздражение которой все возрастает
с той поры, как брошюрою «Конгресс и папа» император обнару-
жил намерение принять в случае надобности политику, противную
притязаниям папы на Романью. Мы уже упоминали в про-
шедшем обозрении о запрещении главного органа ультрамонтан-
цев, «L'Univers'a». Скоро после того была запрещена сильнейшая
из провинциальных газет, поддерживавших систему «L'Univers'a»,
«la Bretagne», опасная тем, что издавалась для Вандеи, где фана-
тизм силен 9. Но мы до сих пор продолжаем думать, что Напо-
леон III не в такой степени враждебен католической партии, как
провозглашает она сама в гневе на него и в сознании своей силы.
В последние дни стали носиться слухи о новых предложениях, сде-
ланных папе французским правительством с обещанием сохра-
нить в той или другой форме верховную власть папы над
Романьею, если он согласится на условия, кажущиеся необходи-
мыми императору. Говорят, будто сущность предложений состоит
в том, чтобы сделать из Романьи нечто вроде вице-королевства,
правитель которого пользовался бы значительною долею само-
стоятельности во внутренних делах провинции. Очень может
быть, что слух неверен; а исполнение предположений, о которых
он говорит, во всяком случае зависит от оборота, какой будет
принят общим вопросом о присоединении Центральной Италии
к Ломбардо-Сардинскому королевству. Очень может быть также,
что предложения об условиях, на которых Романья будет возвра-
щена под власть папы, сделаны императором французов только
в той уверенности, что папа упрямо отвергнет их и через это
даст Наполеону III новое основание говорить, что он сделал все
зависевшее от него для пользы папской власти и сам папа, своим
упрямством, лишил его возможности поправить дело. Но с какою
бы целью ни были сделаны предложения, если они действительно
были сделаны, или какие бы поводы ни произвели ошибку, если
41

слух о предложениях ошибочен, во всяком случае самая возмож-
ность возникновения молвы об этих предложениях уже свидетель-
ствует, что император кажется готовым сделать многое, лишь бы
только примириться с ультрамонтанскою партиею. Все действия
Гойона в Риме указывают, что, несмотря на нынешнюю ссору,
император продолжает питать ту нежную заботливость об инте-
ресах ультрамонтанства, в которой уверяет даже брошюра,
возбудившая негодование Ватиканского двора и французских
епископов. В этом уверении императора надобно признавать са-
мую похвальную искренность.
Торговый трактат, заключенный Наполеоном III с Англиею,
послужил первым предметом для попыток торийской партии на-
нести поражение нынешнему министерству 10. Перед началом пар-
ламентских заседаний, открывшихся, как мы говорили, 24 января,
тори, повидимому, не хотели домогаться власти. Эта система пред-
писывалась им двумя важными соображениями. Во-первых, глав-
ным делом нынешней сессии должна быть парламентская реформа.
Вступить в кабинет, с обязанностью вести это неприятное для
них дело, значило бы подвергать себя и огорчению и нравствен-
ному унижению; а отлагать реформу значило бы возбуждать в
массе агитацию, которая вынуждала бы более радикальную ре-
форму. Вторым неудобством была необходимость увеличивать на-
логи на покрытие громадных расходов по сухопутным и морским
вооружениям, вызванным недоверчивостью английского общества
к намерениям Франции. Характер бюджета имеет очень большое
влияние на тактику парламентских партий в Англии. Когда рас-
ходы не превышают обыкновенной нормы и нет надобности уве-
личивать налоги, оппозиция бывает очень рада войти в кабинет;
в противном случае она с удовольствием оставляет своим против-
никам неприятную заботу налагать новое обременение на нацию.
Надобно думать, что тори увлеклись честолюбием или мститель-
ностью д'Израэли 11, решившись пренебречь этими расчетами
и стараться о низвержении вигов до проведения через парламент
бюджета и реформы. По обыкновенному порядку, первым из важ-
нейших занятий парламента министры поставили бюджет. Билль
о реформе отнесен ими на вторую очередь. Чтобы понять даль-
нейший ход дела, надобно прежде всего обратить внимание на
характер бюджета, составленного Глэдстоном 12. Налог на доходы,
хотя уже существует непрерывно много лет, все еще продолжает
считаться экстренною мерою, не входящею в состав обыкновен-
ных податей и налогов 13. Кроме того, со времени войны остаются
повышенные, так называемые военные, пошлины с чая и сахара.
Та сумма, на какую повышены они против прежних пошлин, су-
ществовавших до Восточной войны *, также считается чрезвычай-
ным налогом. Если исключить эти две статьи дохода, то сумма
* « В о с т о ч н а я война»—Крымская в о й н а 1853—1856 г г . ( П р и м . ред.)
42

обыкновенных налогов, о сохранении которых нет никакого спора,
простиралась бы на следующий финансовый 1860—1861 год до
60 700 000 фунтов; а между тем расходы, требуемые на этот год,
простираются до 70 100 000 фунт., так что оказывается недоста-
ток обыкновенных доходов на 9 400 000 фунтов, которые надобно
получить из чрезвычайных средств. Вот именно такой недочет и
составляет обыкновенно главный предмет разницы между раз-
ными системами, между которыми должен выбирать канцлер каз-
начейства (министр финансов); собственно те средства, какие он
предлагает для покрытия этого излишка расходов над обыкновен-
ными доходами, служат вообще предметом прений о бюджете.
В следующем финансовом году сумма эта громадна, и потому
составлять бюджет — вещь неприятная. Но недостаток обыкно-
венных доходов еще возрастал вследствие торгового трактата, за-
ключенного с Францией и понижающего пошлины на разные
французские товары. Важнейший убыток производится пониже-
нием пошлин на французские вина. Без всякого сомнения, по-
требление их в Англии довольно быстро увеличится, благодаря
дешевизне, производимой уменьшением пошлин, и скоро казна
будет получать с привозных виноградных вин больше дохода при
низких пошлинах, чем сколько получала до сих пор при высоких.
Но в нынешнем году уменьшение дохода от этой перемены пред-
полагается в 1 000 000 фунтов. Для покрытия излишка расходов
над обыкновенными доходами Глэдстон предлагает не отменять
на будущий год нынешних повышенных пошлин с чая и сахара
и кроме того не только сохранить, но и возвысить налог на до-
ходы, так чтобы в год платилось по 10 пенсов с фунта, то есть
несколько более четырех процентов. Эти предложения состав-
ляют существеннейшую часть бюджета, требуемого Глэдстоном.
Расчет его требований основан, как мы видим, на предположении,
что торговый трактат будет принят. Но министерство предла-
гало начать прения прямо с бюджета и потом уже перейти к
трактату, так что прения о самом трактате становились бы тогда
уже чистою формальностью по принятии существенных его ос-
нований, введенных в бюджет. Между тем трактат, первая весть
0 котором была принята в Англии с восторгом, стал предметом
не совсем благоприятных отзывов в значительной части англий-
ской публики. Сообразив величину расходов на предстоящий год,
англичане давно уже стали замечать, что понижение пошлин
должно быть покрыто сохранением чрезвычайных налогов в
норме более высокой, чем какую бы они имели без убытка на
1 000 000 фунтов, производимого трактатом. Этот недочет про-
изводился в пользу виноградных вин, которые составляют в
Англии предмет роскоши. Многие стали говорить, что несправед-
ливо держать в дорогой цене чай и сахар, предметы первой не-
обходимости, для доставления дешевизны предмету роскоши. Кро-
ме того, находили подозрительным выбор предметов, на которые
43

понижала или отменяла пошлины Франция. В числе этих пред-
метов находятся каменный уголь и железо. «Мы рады приня-
тию принципа свободной торговли нашими соседями — гово-
рили многие англичане,— но должно признаться, что они могут
не для промышленности закупать у нас каменный уголь и
железо при нынешних обстоятельствах. Английским каменным
углем продовольствуется их военный флот; они, допуская без
пошлины к себе наш уголь, могут иметь тот расчет, чтобы дешевле
заготовить запасы на экспедицию против нас. Английское же-
лезо также может пригодиться им теперь на одежду блиндиро-
ванных кораблей, приготовляемых против нас. Сами по себе
уступки, ими делаемые принципу свободной торговли, очень хо-
роши, но прямою целью их теперь может служить просто запасе-
ние средств для войны с Англиею». Эти толки пробудили в
д'Израэли мысль выбрать дело о торговом трактате первым пово-
дом к низвержению министерства. Вопрос был поставлен пред-
водителем торийской оппозиции так, что, быть может, нужны
некоторые объяснения для русского читателя.
Парламентская тактика находит иногда выгоду придавать ре-
шительный смысл вопросам, которые сами по себе не имеют ни-
какого значения. Так поступил при своем нападении на мини-
стерство д'Израэли. После бюджета или прежде бюджета
рассматривать торговый трактат, это в сущности было все равно.
Если бы палата не хотела принять трактата, она могла бы от-
вергнуть ту часть бюджета, которая основана на нем. Если бы
она хотела принять трактат, не принимая бюджета, она от-
вергла бы бюджет, одобрив ту его часть, которая относится к
трактату. Если бы палата хотела низвергнуть министерство, для
нее было бы также все равно тем или другим делом заняться
прежде: и бюджет и трактат составляют такую важную часть
программы министерства, что неодобрение палаты по одному или
другому делу одинаково низвергало бы вигов. Словом сказать,
с какой стороны ни смотреть на предложение министерства о том,
чтобы рассматривать трактат после бюджета,— спорить тут
ровно не о чем. Но именно вопросы, которые можно решать
так или иначе без всякой разницы для существенного хода дела,
представляют партиям полную свободу померяться силами. По
вопросам существенной важности всегда найдутся в многочис-
ленном собрании несколько членов, которые одобрят в этом ча-
стном деле кабинет, которым вообще недовольны, или не одоб-
рят кабинет, которым вообще довольны. По вопросам, не
имеющим существенной важности, такого раздробления голосов
не бывает. Министерство просило, чтобы бюджет рассматри-
вался прежде трактата; д'Израэли вздумал потребовать, чтобы
трактат рассматривался прежде бюджета; он потребовал этого
только потому, что министерству вздумалось сказать иначе:
оно точно так же легко могло бы потребовать того самого, чего
44

требовал теперь д'Израэли, и тогда он потребовал бы против-
ного, того, что предлагал теперь отвергнуть. При таком постав-
лении вопроса голоса должны подаваться исключительно по
желанию сохранить министерство вигов или передать власть
торийской оппозиции,— вопрос просто служит к тому, чтобы
сосчитать, на чьей стороне большинство. Результат оказался
гораздо благоприятнее для министерства, чем ожидало само оно:
вместо 30 голосов большинства, как рассчитывали виги, они по-
лучили большинство 63 голоса (293 против 230). Надобно
полагать, что этим решением парламентская судьба министерства
упрочена по крайней мере до прений о реформе: тори едва
ли возобновят борьбу в совещаниях о бюджете, начавшихся для
них очень сильною неудачею.
Оставляем до следующего месяца обзор известий о внутрен-
них делах Австрии, чтобы дождаться точнейших объяснений
о характере конституционных реформ, которые обещало, по
телеграфическим депешам, австрийское правительство. Судя по
всему, что мы читали до сих пор о системе нынешнего каби-
нета, надобно полагать, что либерализм ограничится одним за-
главием обещанных патентов, а содержание их будет реакционно,
так что под именем дарования конституционных прав будет
предложено народам Австрийской империи восстановление ка-
ких-нибудь феодальных учреждений, соединенное с уменьшением
даже тех прав, которыми пользовались австрийские подданные
ныне. Так было с обещанием свободы протестантам. Имея эту
уверенность, мы, однакоже, хотим подождать своим приговором
до получения более точных сведений о содержании нового обе-
щания.
P. S. 20 февраля. Теперь получены телеграфические депеши,
самым поразительным образом подтверждающие взгляд, изло-
женный нами в этой статье несколько дней тому назад. Фран-
ция уже положительно объявила, что не одобряет присоедине-
ния Тосканы к Ломбардо-Сардинскому королевству и повторяет
ту программу Своей политики, которая постоянно была нами
указываема с половины прошедшего года. Франция никогда не
изменяла этой программе — теперь это очевидно для каждого
из ноты, отправленной Тувнелем 14 12 (24) февраля к француз-
скому посланнику в Турине, и из речи императора Наполеона
при открытии заседаний законодательного корпуса.

Март 1860
Соединение Центральной Италии с Северною. — Уступка Савойи. —
Отношения Англии к савойскому вопросу.
23 марта (4 апреля) 1860.
Около 15 февраля, когда мы писали свой прошлый обзор,
два главные вопроса итальянского дела, вопрос о Центральной
Италии и о Савойе, находились в таком положении: по савой-
скому вопросу сделался официально известен факт, о котором
носились слухи еще до начала прошлой войны, но который
упорно отрицался дипломатами,— тот факт, что перед началом
итальянской войны Сардиния обязалась уступить Франции
Савойю в обмен за Ломбардию и Венецию и что Франция тре-
бует исполнения договора, хотя Венеция еще не принадлежит
Сардинии. Надобно было предвидеть, что граф Кавур уступит
в этом деле. По вопросу о присоединении Центральной Италии
к Пьемонту раскрылось, что Франция никогда не изменяла тем
принципам, которые должны составлять основание ее иностран-
ной политики при нынешней системе. Было уже видно, что мани-
фестации, произведенные в конце прошлого года для сближения
с Англиею, напрасно истолковывались в смысле слишком без-
условном, противоречившем тому, каким сама Франция ограни-
чивала их. Было видно, что Франция всегда оставалась и оста-
нется верна своему первоначальному стремлению сохранить То-
скану отдельным государством. Некоторые полагали, что
возобновление усилий в этом направлении служит только к
тому, чтобы Сардиния охотнее уступила Савойю в обмен за
разрешение соединиться с Тосканою. Но было очевидно, что
Франция не нуждалась в таком средстве для приобретения
Савойи, что ее сопротивление расширению северно-итальянского
государства происходит не из посторонних соображений,
а прямо из убеждения в несогласии такого факта с потребно-
стями французской политики, и что даже после уступки Савойи
она останется попрежнему расположена препятствовать соеди-
46

нению Центральной Италии с Северною. Теперь положитель-
ными фактами подтверждена справедливость такого взгляда,
основанного на сущности дела. Савойя уже уступлена Сарди-
ниею, а Франция все еще продолжает убеждать туринский ка-
бинет и жителей Центральной Италии, что лучше их землям
остаться разными государствами. Верность французского прави-
тельства этой системе так велика, что даже и после решитель-
ного шага, сделанного итальянцами, после подачи голосов 11
и 12 марта (нового стиля) 1, после объявления Сардинии, что
она принимает результат этого вотирования, парижский кабинет
все еще продолжает настаивать, чтобы Сардиния не соединя-
лась с Тосканою.
Эта точка зрения, которой мы постоянно держались, то есть
убеждение в неизменности принципов французского прави-
тельства, будет служить для нас и теперь основанием при связ-
ном изложении отрывочных газетных известий.
Начиная итальянскую войну, французское правительство
смотрело на нее как на средство достигнуть одним разом не-
скольких целей, которые могут быть приятны или неприятны
для других государств, но которые каждый хороший дипломат
континентальной Европы не усомнится назвать действительно
выгодными для французского правительства. Первою целью
было отвратить внимание французской нации от внутренних во-
просов, по которым разные партии несогласны с нынешнею
системою, к внешним делам, о которых огромное большинство
французов думает одинаково с своим императором, то есть
согласно с обыкновенными военными и дипломатическими поня-
тиями о пользе и чести преобладания над другими странами.
Это побуждение к ведению войны мы подробно излагали в на-
чале прошлого года, когда война еще только готовилась2. Не
было тогда никакого сомнения, что война принесет в этом отно-
шении пользу французскому правительству, и она действительно
принесла ее. Если, как мы видим до сих пор, во всех странах
Западной Европы общественное внимание отвлечено от домаш-
них дел вопросами иностранной политики, то во Франции, ко-
торая является главною двигательницею этих вопросов, ино-
странная политика с начала прошлого года до сих пор, конечно,
должна была занимать умы с непреодолимою силою. Но для
того, чтобы настроение умов, производимое иностранными де-
лами, служило в пользу правительства, французские дипломаты
должны были неуклонно вести эти дела сообразно принципу
наиболее понятному и лестному для французского националь-
ного чувства. Из этой необходимости возникала забота француз-
ской политики о приобретении каких-нибудь новых областей, —
стремление натуральное, неизбежное при системе, по которой
ведутся теперь французские дела. Понимая эту необходимость,
мы год тому назад говорили, что должен быть совершенно
47

достоверен слух о договоре, обязывающем Сардинию усту-
пить Франции Савойю. Но одно приобретение Савойи и вооб-
ще какое бы то ни было расширение границ на юго-восток не
могло удовлетворять потребностям французского правитель-
ства. Национальное чувство гордится преобладанием над чу-
жими государствами едва ли не больше, нежели завоеванием
пограничных областей. Дело шло об итальянском полуострове,
потому важнейшею задачею французского правительства должно
было служить приобретение решительной власти над итальян-
скими государствами. Тут все зависело от полного господства
над Сардиниею, которой было обещано расширение границ.
Подчинив своей воле Сардинию, Франция уже легко могла бы
приобрести безусловное влияние на другие итальянские каби-
неты, которые могут держаться только французскою защитою
против стремлений к единству, представителем которого служит
Северно-Итальянское королевство. Мы несколько раз объясняли,
что Виллафранкский мир прекрасно удовлетворял этой задаче.
Сардиния становилась через него настолько сильна, что вну-
шала ужас папе и неаполитанскому правительству. Но в руках
австрийцев были оставлены крепости знаменитого четырехуголь-
ника, так что сама Сардиния должна была только во француз-
ском покровительстве видеть спасение себе от австрийцев. До-
пустить присоединение Тосканы и других земель Центральной
Италии к Северно-Итальянскому королевству было решительно
несогласно с таким расчетом. Королевство Виктора-Эммануэля,
имея только 8 миллионов населения, не должно было мечтать о
политической самостоятельности. Но в нем должна была ро-
диться мысль о самостоятельности, когда оно, увеличиваясь
землями Центральной Италии, приобретало население в 13 или
14 миллионов. Допустить это значило бы потерять власть над
ним. Потому французское правительство с самого Виллафранк-
ского мира постоянно говорило, что присоединение Тосканы к
Пьемонту такая вещь, на которую оно ни в каком случае не
может согласиться. Мы не будем повторять здесь многочислен-
ных фактов, доказывавших искренность этих слов, и многочис-
ленных планов, составлявшихся французским правительством
для предотвращения события, несовместного с выгодами фран-
цузского господства над Италиею. В свое время мы говорили
о посольствах Резе и Понятовского, являвшихся в Центральную
Италию от имени императора французов доказывать ее жите-
лям, что соединение с Пьемонтом невозможно. После Резе и
Понятовского было еще несколько таких посольств; между про-
чим, ездил в Италию старинный друг Наполеона III, Тафель,
с таким же поручением. Парижский кабинет посылал в Турин
бесчисленное множество депеш в том же смысле; они были в
свое время напечатаны, а теперь напечатаны и английские де-
пеши, несомненно показывающие серьезность и искренность
43

усилий Франции не допустить расширения пьемонтских границ
на юг. Мы не будем говорить также о всех многочисленных пла-
нах, имевших целью сохранить отдельные государства в Цент-
ральной Италии. Читатель помнит, что при заключении мира
была у Франции мысль прямо восстановить прежние правитель-
ства в Тоскане, Парме, Модене и Романье; потом, по временам,
этот план сменялся действиями для возведения на тосканский
престол принца Наполеона, которому до войны предназначалось
быть королем этрурским: когда казалось слишком трудным де-
лом восстановить австрийских эрцгерцогов, Франция возвра-
щалась к первоначальной своей мысли об отдаче Центральной
Италии французскому принцу. Оба эти плана, — учреждение
королевства Центральной Италии для принца Наполеона или
восстановление прежних правительств,— несколько раз сменя-
лись один другим, смотря по обстоятельствам. В конце прошлого
года Франция останавливалась на том, чтобы дать Пьемонту
Парму и Модену, восстановить в Тоскане великого герцога,
а Романью отдать папе. Пьемонту говорилось, что если он не
согласится на это, Франция предаст его на волю австрийцев.
В таком положении были вещи около половины прошлого ме-
сяца. Теперь расскажем факты, которыми развивалось италь-
янское дело после того времени. Последняя воля французского
правительства была выражена туринскому кабинету в ноте Тув-
неля 24 февраля. Она послужила ближайшим поводом к такому
решительному обороту дела, что мы, в противность своему обык-
новению не останавливаться на дипломатических документах,
представим извлечение из этой депеши.
Тувнель начинает словами, что пришла теперь пора «объяс-
ниться с полною откровенностью»; потому, говорит он, «я хочу
изложить вам без всяких умолчаний мнение императорского пра-
вительства». Французское правительство хочет отвратить от Ита-
лии войну и анархию; оно приглашает туринский кабинет содей-
ствовать ему в этом стремлении. «Туринский кабинет может
избрать другой путь, но в таком случае общие интересы Франции
не дозволят императорскому правительству сопровождать его
на этом пути». — «Скажем с полною откровенностью, что чувство,
из которого возникла в некоторых частях Италии мысль о при-
соединении к Пьемонту и которым произведено выражение
этого желания, есть не столько обдуманное влечение к Сардинии,
сколько манифестация, направленная против одной из великих
держав (Австрии). Если это чувство не будет сдержано в самом
начале, оно не замедлит высказаться требованиями, с которыми
будет должен туринский кабинет бороться по требованию рассу-
дительности. Он подвергся бы двум одинаково плачевным шан-
сам: войне или революции. Соображая все это, с твердым наме-
рением выбрать решение, могущее наилучшим образом согласить
нынешние требовательные обстоятельства с удобствами более
49

спокойного будущего, надобно признать, что пора остановиться
на комбинации, которую можно представить на одобрение Европе
с некоторым шансом успеха и которая сохранит за Сардиниею
все нравственное влияние, на какое может она иметь притязание
в Италии. Эта комбинация, по зрелому мнению императорского
правительства, была бы такова:
1) Полное присоединение герцогств Пармского и Моденского
к Сардинии.
2) Временное управление легатствами Романьи, Феррары и
Болоньи под формою викариатства, которым будет заведывать
король сардинский от имени папы.
3) Восстановление политической и территориальной незави-
симости великого герцогства Тосканского.
Это переходное положение имело бы ту выгоду, что обеспе-
чивало бы за Сардиниею необходимое ей политическое положение,
удовлетворяло бы легатство с административной точки зрения,
а с католической точки зрения было бы среднею мерою, которая
успокоила бы сомнение совести. Этот последний результат важен
для Франции, которая не может по принципу признать корен-
ного раздробления папских владений. Мои слова о необходимости
предупредить опасности, которым Сардиния подверглась бы, стре-
мясь к большему расширению владений, в особенности прила-
гаются к Тоскане. Мысль присоединить великое герцогство,
т. е. поглотить в другом государстве страну, имеющую столь пре-
красную и благородную историю и столь привязанную доселе
к своим преданиям, не может проистекать ни из чего, кроме
стремления, опасность которого очевидна императорскому пра-
вительству. Это стремление обнаруживает в увлекаемых им тай-
ную мысль о войне против Австрии для завоевания Венеции и
тайную мысль, если не о революции в папских владениях и Неа-
политанском королевстве, то об угрозе спокойствию этих госу-
дарств». — «Если туринский кабинет согласится на эту комбина-
цию, — продолжает Тувнель, — то французское правительство не
допустит иностранного вмешательства в итальянские дела и бу-
дет требовать согласия великих держав на конгрессе или конфе-
ренции». — «Нужны ли мне теперь длинные подробности, чтобы
объяснить, какова будет наша система, если туринский кабинет,
имея свободу выбора, захочет подвергаться опасностям, изло-
женным мною при указании средств избежать их? Предположе-
ние, по которому сардинское правительство могло бы рассчитывать
только на одни свои силы, развивается, можно сказать, само со-
бою, и мне было тяжело останавливаться на нем. По повелению
его величества, скажу вам только, что мы ни за что в мире не
согласились бы принять на себя ответственности в таком поло-
жении». В заключение Тувнель говорит, что при нынешнем уве-
личении Сардинии забота о собственной безопасности заставляет
Францию требовать присоединения Савойи и Ниццы.
50

Со вступлением Кавура в управление делами политика сар-
динского кабинета стала смелее и тверже прежнего, потому на-
добно было ожидать, что Сардиния попытается на сопротивление
парижскому приказанию. Но ответ Кавура от 1 марта был напи-
сан тоном более смелым, нежели могли надеяться итальянцы:
сардинский министр безусловно отвергал даваемые ему советы
и говорил, что если Пьемонту опасно отвергать их, то бесславно
было бы принять их или даже вести какие-нибудь переговоры на
их основании.
Если бы даже Сардиния по уважению к Франции могла при-
нять предлагаемую комбинацию, говорит Кавур, это предложе-
ние встретило бы в Тоскане и в Романье затруднение столь силь-
ное, что Сардиния не могла бы преодолеть его. «В населении
Центральной Италии развилось сильное сознание права распо-
лагать своею судьбою. Это чувство было укрепляемо многократ-
ными формальными уверениями императорского правительства,
что оно не дозволит подчинять Центральную Италию силой ка-
кому бы то ни было управлению; оно приобрело непреоборимую
силу через обнародование четырех английских предложений, из
которых два первые, вполне принятые Франциею, безусловно
устанавливают принцип невмешательства». Сардиния может
только сообщить французское предложение правительствам Цен-
тральной Италии, которые отдадут его на решение самого насе-
ления Центральной Италии. Но, по всей вероятности, оно будет
отвергнуто народом Центральной Италии. Впрочем, каковы бы ни
были ответы государств Центральной Италии, сардинское пра-
вительство вперед обязывается безусловно согласиться с ними.
Если Тоскана захочет остаться отдельным государством, Сарди-
ния не только не станет противиться, а напротив, будет помогать
исполнению ее желания; точно так же она поступит относительно
Пармы, Модены и Романьи. Но если эти области снова выразят
желание присоединиться к Пьемонту, Сардиния не может более
отказываться от того. «Если бы мы и хотели, мы не могли бы
противиться этому, — говорит Кавур. — При нынешнем состоя-
нии общественного мнения, министерство, которое отвергло бы
такое желание, вновь выраженное, было бы низвергнуто едино-
душным порицанием». — «Мы понимаем, какой опасности под-
вергнемся, когда согласимся на присоединение Центральной Ита-
лии, — продолжает Кавур, — мы знаем, что опасность эта увели-
чивается тем, что Франция указывает на нее. Но мы должны
сделать это, будучи убеждены, что иначе не только кабинет, но и
сам король Виктор-Эммануэль потерял бы всякую популярность,
всякую нравственную власть в Италии и, вероятно, не осталось
бы ему никаких иных средств управления, кроме насилия».
Такой язык не совсем обыкновенен в дипломатических бума-
гах, посылаемых от слабейшего к сильнейшему. Мы далеко не
поклонники Кавура, но должны сказать, что депеша 1 марта
51

приносит ему большую честь. Если мы осуждаем его образ дей-
ствий перед итальянскою войною и во время войны, то осуждаем
именно за то, что недоставало в нем твердой уверенности, ко-
торою одушевлена депеша 1 марта. Еще замечательнее было, что
слова сопровождались столь же отважными действиями: вместе
с письменным ответом Тувнелю дан был фактический ответ рас-
поряжением, чтобы 11 и 12 марта жителям Центральной Италии
было предложено решить своими голосами вопрос о присоедине-
нии к Пьемонту. Это решение было уже несколько раз выражено
конституционными собраниями центрально-итальянских обла-
стей; но было известно, что Франция считает нужным под-
вергнуть волю Центральной Италии новому испытанию. Фран-
цузское правительство придавало непосредственной подаче голосов
всеми взрослыми людьми большую важность, чем решению пред-
ставителей, выбранных не всем населением, а только частью его,
подходившею под избирательный ценз. Чтобы устранить всякий
формальный предлог к отрицанию соответственности решения с
волей всего населения, назначено было допустить к вотированию
всех взрослых людей, без всякого ценза. Само собою разумеется,
что предпочтение всенародного вотирования вотированию с цен-
зом было со стороны Франции основано не на отвлеченном ува-
жении к демократическому принципу, а просто на том предполо-
жении, что простолюдины и в особенности поселяне Центральной
Италии менее проникнуты стремлением к единству, чем горожане
и люди образованных сословий. В самом деле, мы постоянно чи-
тали уверения, что в Тоскане, Модене и т. д. поселяне не раз-
деляют ненависти либералов к прежнему порядку дел
и в особенности к прежнему раздроблению нации на
маленькие слабые государства. Эти уверения слышались не
от одних противников итальянского единства: сами итальянские
либералы сильно сомневались в том, пользуются ли сочувствием
поселян. Надобно полагать, что в последнее время Фарини, Рика-
соли и Кавур постарались точнее разузнать это, — иначе они не
стали бы рисковать призыванием всего населения к вотированию.
Депеша Кавура, извлечение из которой мы привели, показывает
полную уверенность, что при всеобщем вотировании большинство
поселян будет на стороне патриотов. Читателю известно, что
результат вотирования оправдал эту надежду с такою полнотою,
какой не ожидали даже люди, наиболее уверенные в патриотизме
простолюдинов. Мы приведем из «Times'a» отрывки писем, в ко-
торых рассказывается, как происходило торжественное выраже-
ние национальной воли:
«Флоренция, 11 марта.
Теперь пять часов вечера; первый день вотирования прошел и, — я хо-
тел прибавить: половина судьбы герцогств и Романьи решена, — нет, я могу
с уверенностью сказать: их присоединение к Пьемонту решено. Не умею
сказать вам, сколько голосов уже подано в Эмилии; билеты лежат в запе-
52

чатанных урнах, остается для вотирования еще 24 часа, но я, не колеблясь,
уже сообщаю вам результат вотирования.
Я расскажу вам, что я видел ныне с 6 часов утра, и я не сомневаюсь,
что вы вместе со мною будете вперед уверены в результате. Вчера поздно
вечером я выехал из Турина, чтобы утром можно мне было выехать из
Пьяченцы и, проезжая по всей стране, как можно больше познакомиться с
народным движением.
Мы приехали в Пьяченцу в двенадцатом часу ночи, в то самое время,
как восходящий месяц начинал освещать безобразные окопы, остатки со-
оружений, возведенных австрийцами в начале прошлого года. Ворота в го-
родских стенах были уже заперты, и когда они отворились впустить поезд,
казалось, будто въезжаешь во французскую крепость: куда я ни смотрел
из окна вагона, везде видел только синие французские шинели и синие
фуражки в узких улицах; где было какое-нибудь движение, оно производи-
лось только этими синими фуражками, видневшимися при тусклых лампах,
зажженных по древнему обычаю в честь восходящего месяца. Это преобла-
дание синего цвета объясняется тем, что в Пьяченце стоит целая француз-
ская дивизия. Вероятно, для сглаживания этого оттенка была тут же по-
ставлена одна рота сардинской пехоты.
Я упоминаю об этом впечатлении потому, что оно было довольно стран-
ным введением к поездке, делаемой с тою целью, чтобы видеть, как по-
даются голоса о присоединении Центральной Италии к Пьемонту. Месяц
был еще на половине неба, когда я пришел опять на станцию, потому что
поезд отправляется в шесть часов утра. Таким образом, я был в Пьяченце
только ночью, но все-таки при лунном свете мог повсюду на стенах видеть
афиши с словами: Annessione alla Monarchia constitutionale del Vittorio Em-
manuele*; это показывало, что 9 000 противников присоединения, постав-
ленных в Пьяченце, произвели мало действия на умы горожан.
Начинало светать, когда мы выехали, и на первых милях покрытые сне-
гом поля с одинокими фермами не показывали никакого признака жизни;
все было холодно и неподвижно: и белая от снега окрестность, и снежные
вершины Аппенин вдалеке, и даже Болонское шоссе, древняя via Emilia **,
идущее до самой Болоньи подле железной дороги, было также пустынно, как
вся окрестность. Это продолжалось с час. Но еще перед нашим приездом в
Кастель Гуэльфо, на последнюю станцию перед Пармой, люди проснулись.
Солнце взошло, колокольный звон слышался сквозь шум поезда. На шоссе
показались экипажи и одинокие путники; ставни и двери ферм начали рас-
крываться. Свет принес жизнь, и великий день для Центральной Италии на-
чался.
Едва я заметил это дремавшему господину, сидевшему подле меня, как
мы с ним ясно услышали сквозь стук железных колес и рельсов народный
крик, повторявшийся безумолку. Мы раскрыли окно вагона и шагах в
трехстах от большой дороги увидели процессию поселян: они шли с трех-
цветным флагом впереди и приветствовали поезд криками: «Viva Thalia!
Viva Vittorio Emmanuele!»*** Это были все мужчины соседней общины,
одною толпою шедшие вотировать в главное село округа, на ту самую стан-
цию, где мы должны были остановиться. Было еще не больше 7 часов утра,
а вотирование начиналось в 10 часов. Мы еще не проехали и пятой части
нашего пути, и с этой минуты до конца пути мне казалось, будто я вижу
все население герцогств и Романьи вышедшим в путь. Шоссе, вдоль кото-
рого мы все время ехали, постоянно было наполнено идущим народом. Ма-
ленькими и большими отрядами, каждый с трехцветным знаменем, каждый
* Присоединение к конституционной монархии Виктора-Эммануэля. (Прим. ред.)
** Дорога Эмилия. (Прим. ред.)
*** «Да здравствует Италия! Да здравствует Виктор-Эммануэль!» (Прим. ред.)
53

с песнями и патриотическими криками, шли поселяне в города. На каждой
станции стояли или шли через нее такие группы. Чем ближе подходил час
вотирования, тем сильнее увеличивался этот поток. Казалось, будто ви-
дишь перед собою какой-то пикник всего населения. Прекрасный светлый
день, конечно, много содействовал общей радостной готовности.
Впрочем, Парма и Реджио всегда считались благорасположенными к
соединению городами; но что-то будет в Модене, где так систематически
старались подействовать на простолюдинов, особенно на поселян, деньгами
и через аристократических землевладельцев, чтобы отвратить народ от сое-
динения? Мои сомнения были рассеяны самым блестящим образом. На
самой моденской станции большая дорога из округов по реке По перерезы-
вает железную дорогу, и на этом перекрестке сотни поселян со множеством
трехцветных знамен, украшенных савойским крестом и патриотическими
девизами, предводимые своими синдиками и священниками, стояли, ожи-
дая, пока пройдет поезд, и приветствуя его громкими криками.
Вотирование шло так, что имело характер не борьбы, а национального
торжества и праздника. Мне почти не встречалось на дороге такого чело-
века, у которого на шляпе не было бы девиза присоединения. Люди низ-
ших и высших сословий были одинаково украшены этим девизом. Впечат-
ление усилилось еще во сто раз, когда , мы приехали в Болонью. Тут не
было дома, не было лавки без надписи: Viva Vittorio Emmanuele, nostra
legitimo ré! Viva l'annessione! Fedeltà al nostro ré! *
Для поселян и для горожан вотирование одинаково казалось второ-
степенною формою, а главным делом было ходить по улицам процессиями,
с флагами и музыкою, песнями и патриотическими криками, и радость была
главною чертою этого дня. Болонья с своими узкими улицами, по которым
идут ее неподражаемые аркады, капризно разнообразные, но составляющие
гармонический ансамбль, чрезвычайно удобна для таких проявлений энту-
зиазма. Окна и балконы были украшены флагами, коврами, шелковыми фе-
стонами, часто с вышитыми на них гербами владельцев. Даже колонны аркад
не избежали украшающей мании и были одеты красными и зелеными ма-
териями. Площади были местами встреч для процессий, из которых многие
расхаживали по городу целый день: мест вотирования было одиннадцать в
городе и по соседству, потому довольно дела было ходившим по всем этим
местам процессиям студентов, работников, ремесленников разных промыс-
лов. Главным местом встреч для процессий была Piazza Maggiore **, с вы-
сокою башней Азинелли, поднимающеюся над целым городом. Крыльцо
церкви, стоящей на Piazza Maggiore, было постоянно наполнено народом,
наполнявшим и балконы на правой стороне от церкви. Эти толпы беспре-
станно обменивались патриотическими криками с проходившими через пло-
щадь процессиями: махали платками, шляпами, кричали всевозможные
evviva.
Я говорил, что само вотирование было второстепенным делом. Вотиро-
вать просто казалось предъявить билет на участие в общей радости. Ин-
тересно будет посмотреть, сколько голосов подано против соединения:
судя по всему, что я видел, надобно думать, что разве один изо ста».
«Болонья, 12 марта, 9 часов утра.
Вчера к вечеру затихло движение, чтобы возобновиться через минуту,
возобновиться с новым одушевлением, сильнее прежнего. Зажжение первой
лампы на улицах было сигналом этого возобновления. В один миг на всех
балконах явились бумажные фонари и восковые факелы. Искусственной ил-
* Да здравствует Виктор-Эммануэль, наш законный государь! Да здравствует при-
соединение! Верность нашему государю! (Прим. ред.)
** Площадь Maджиope. (Прим. ред.)
54

люминации горожане не хотели делать, они хотели только осветить чудные
улицы своего города. Эффект был магический. Он придавал великолепным
зданиям совершенно новый характер. Особенно площадь перед дворцом пра-
вительства превосходила своею эффектностью все, что когда-нибудь я ви-
дел. Целый город казался одною сценическою декорациею, и все население
города толпилось по улицам до поздней ночи. Все было оживлено; беспре-
станно менялись, сходились и расходились группы, с веселыми криками.
И во всем этом шуме и веселости не было ничего грубого: я не видел ни
одного человека пьяного.
Поутру, с половины 8-го, народ стремился главным образом к театру,
где поэт Гьянси должен был читать стихотворения, соответствовавшие слу-
чаю. Тут происходила великая демонстрация. Зала была битком набита.
Каждому стихотворению аплодировали с фурором. Первое из них, Pio IX
е guerra *, было поэтическим судом над папою, второе, Aquila d'Austria **,
и третье, Annessione ***, говорили об австрийцах и соединении Италии.
Энтузиазм был непреодолим, так что прусский генерал реакционной пар-
тии, случайно попавший в театр, также увлекся, аплодировал и кричал не
хуже самого патриотического итальянца».
«Модена, 13 марта.
Мои впечатления о результате вотирования в Болонье, посланные к вам
во вчерашнем моем письме, оказались верны. Нет сомнения, что вчера
решилась судьба Центральной Италии. Выезжая из Болоньи ныне поутру,
я справился о числе вотировавших и узнал, что из 21 тысячи человек, вне-
сенных в списки города Болоньи и его предместий, 17 000 подали вчера
голоса. Я уехал еще в 11 часов утра, но уже более 1 000 человек из осталь-
ных пришли вотировать. Вид городских улиц заставлял предугадывать
такой результат, но даже и бывши приготовлен к нему, невольно удив-
ляешься его величию. Даже в странах, где простолюдины не участвуют
в выборах, такая большая пропорция вотирующих была бы чрезвычайна;
еще удивительнее она при всеобщем вотировании. Простолюдины вообще
не охотники вотировать, и потому всегда бывает, что множество из них не
подают голосов. Вотирование продолжается еще до 5 часов вечера, стало
быть можно ожидать, что по крайней мере девять десятых из всего числа
избирателей в Романье подадут голоса. Это общее участие в выборах слу-
жит самым поразительным признаком интереса, который возбуждается во
всем населении вопросом, решаемым в эти дни; это надобно отчасти объяс-
нить долговременным приготовлением к нему. Присоединение вот уже не-
сколько месяцев было единственною мыслью, занимавшею народ, и от ча-
стых препятствий она только усиливалась и распространялась.
Несмотря на столпление народа, все происходило с совершенным спо-
койствием и порядком, благодаря народным нравам. Избиратели в Болонье
были разделены для вотирования на 11 отделов по алфавитному порядку
фамилий, так что в каждом из 11 зал, назначенных для вотирования,
подавали голоса люди, фамилии которых начинаются с известных букв. Та-
кой порядок представлял новое удобство для манифестации. Ремесленники
и работники каждого промысла собирались все вместе с флагами и знаме-
нами, с оркестром, если только могли нанять его, или просто с своими
громкими голосами, если не было у них денег нанять музыку. Все вместе
они ходили по всем отделам, начиная с А и кончая Z. В каждом отделе
принадлежавшие к нему люди входили в залу и подавали голоса, а това-
рищи ждали их на улице с патриотическими криками. Вотирование шло
* Пий IX и война. (Прим. ред.)
** Орел Австрии. (Прим. ред.)
*** Присоединение. (Прим. ред.)
55

самым простым и правильным порядком. Описание того, как происходило
оно в одном отделе, покажет, как происходило оно во всех. Возьмем, на-
пример, отдел, в котором были фамилии, начинающиеся буквою М. Местом
вотирования для этого отдела был дом Пеполи. В каждом итальянском
городе есть фамилии, столь тесно связанные с городскою историею, что
считаются как будто бы принадлежностью или собственностью целого го-
рода. К таким фамилиям в Болонье принадлежат Пеполи, и нынешний
представитель их рода один из популярнейших людей в целой Романье.
Натурально было выбрать местом вотирования обширную залу его ста-
ринного дворца. Вы всходите по широкой лестнице, какие бывают только
в Италии, по лестнице, которая одна занимает пространство целого дома.
На площади, вверху лестницы, стоит человек, который отбирает трости,
зонтики и другие оружия. Вы отворяете дверь и видите себя в огромной
зале XVI столетия, со стенами, на которых гербы разных членов фамилии,
с полами из мраморной мозаики; зала увешана фамильными портретами,
которые как будто с изумленным любопытством смотрят на нынешние
дела. Против дверей поставлен длинный стол, около которого стоят чело-
век десять в пальто и шляпах. Стол завален списками избирателей. Перед
столом закрытая урна фута в четыре вышины, запечатанная четырьмя пе-
чатями; посредине крышки ее сделан узкий прорез для опускания билетов.
Два человека безотлучно охраняют эту урну, как сокровище. Избиратель
входит, осматриваясь, куда ему направиться. Ему показывают к столу. Вы-
сокий человек вежливо спрашивает у него фамилию. Это президент отдела,
Мингетти, один из людей, получивших известность во время последних со-
бытий. Раскрывается список избирателей, ставится в нем значок против
имени человека, подающего голос, и он кладет в ящик свой билет; так
требует форма; но да или нет в этом ответе вовсе не тайна, потому что
почти у каждого билет был прикреплен на шляпе или фуражке, и на
каждом билете я видел решение в пользу единства.
Когда я прибыл в Moдену, вотирование уже кончалось, но я скажу вам,
хоть вы не поверите этому: город был оживлен; действительно, факт не-
имоверный в прежней столице Франциска IV. И здесь, как в Романье, ожи-
дают, что почти все голоса без исключения будут в пользу присоединения».
Читателю известен результат вотирования. Можно сказать,
что только больные и отсутствующие не подали своих голосов,
а каждый, кто только мог дойти до урны, собиравшей голоса,
исполнил свой долг. Такая огромная пропорция вотировавших
почти беспримерна в европейской истории. Читателю известно
также, что едва одна пятидесятая часть голосов оказалась не
в пользу соединения и что единодушие, с которым безмерное
большинство населения потребовало национального единства,
было поразительно, превзошло все надежды самых жарких пат-
риотов. Читатель знает также, что немедленно после вотирования
были отправлены областями Центральной Италии депутации
в Турин просить Виктора-Эммануэля принять Центральную
Италию в состав Северно-Итальянского королевства, что король
безусловно согласился на просьбу, что теперь назначены в Цен-
тральной Италии выборы депутатов для общего парламента ко-
ролевства, одинаково обнимающего собою Пьемонт, Ломбардию
и всю Центральную Италию, что этот парламент собрался 2-го
апреля. Без всякого сомнения, он будет могущественнейшей опо-
рой туринскому правительству в его национальных стремлениях.
Таким образом, со стороны самих итальянцев дело решено без-
56

возвратно, и если бы туринское правительство захотело теперь
повернуть назад, уступая французским требованиям, то оно дей-
ствительно было бы принуждено прибегнуть для этого к мерам
насилия, о которых говорит в своей ноте Кавур и которыми он
едва ли захочет обесславить себя и лишить всякой нравственной
силы своего короля. Отступиться от сделанного было бы теперь
со стороны Кавура низостью и предательством.
Но преждевременно было бы считать теперь дело уже совер-
шенно поконченным. Очень может быть, что придут те опасности,
которыми Тувнель грозит итальянцам в своей депеше от 24 фев-
раля. Вопрос решен для итальянцев, но французское правитель-
ство до сих пор не хотело соглашаться с ними, не хотело согла-
ситься даже и в последние дни, ни после единодушного вотиро-
вания в пользу единства, ни после того, как Виктор-Эммануэль
объявил Центральную Италию частью своего королевства. Фран-
ция до сих пор продолжает настаивать, чтобы дело оборотили
на путь, указанный нотою 24 февраля, и чтобы отреклись от дей-
ствий, противных этому указанию. Одновременно с каждым но-
вым шагом итальянцев к единству Франция повторяла требова-
ние, чтобы они отказались от своих намерений и покорились ее
воле. Так, например, в то самое время, как издавался во Фло-
ренции и Болонье декрет о вотировании, 1 марта, император фран-
цузов объявлял в своей речи при открытии законодательного
корпуса, что порицает действия итальянцев, несогласные с его
прежними советами. В те же самые дни действовал в том же
смысле поверенный императора французов Альбери, приехавший
во Флоренцию из Парижа в конце февраля. Он уже и прежде
являлся в Центральной Италии истолкователем воли Напо-
леона III; теперь было ему поручено возобновить прежние на-
стояния. Альбери, итальянец и патриот, человек честный и бла-
гонамеренный. Подобно Монтанелли3 он постоянно советовал
своим соотечественникам покориться французскому требованию,
не потому чтобы сам не сочувствовал делу единства, а только
потому, что считает непреоборимыми те затруднения, которые
поставляются Франциею осуществлению национальных стремле-
ний. Мы приведем письмо флорентинского корреспондента
«Times'a» о последнем посольстве Альбери.
«Альбери возвратился из Парижа, где он имел разговоры с импера-
торам, и теперь говорит таном человека, которому поручено передать мысли
императора его соотечественникам. Я уже несколько упоминал об Альбери,
выражая свое твердое убеждение в честности его характера. Он — один из
немногих тосканцев, защищающих мнение об отдельном тосканском коро-
левстве и поддерживавших притязания принца Наполеона на тосканский
престол. Нельзя сомневаться в том, что он с точностью передает слова
императора.
Император Наполеон убеждает через него итальянцев, что и теперь, в
последние минуты дела, план присоединения к Пьемонту неосуществим, —
более неосуществим, нежели когда-нибудь; что каково бы ни было его
57

собственное расположение согласиться с этим «капризом народа», он встре-
чает в удовлетворении народному желанию препятствия столь сильные,
что даже колоссальное могущество его империи не дает ему средства по-
бороть их. Образование итальянского королевства с населением в
12 000 000 несовместно с присутствием австрийцев в Венеции. Оно про-
тивно венскому кабинету в особенности потому, что делается в пользу
Сардинского королевства, которому Австрия приписывает все свои бед-
ствия в Италии, с которым теперь предвидит борьбу за самое свое суще-
ствование. По мнению императора, этот план столь же невыносим для Рима,
для Неаполя и для всех великих монархий, защищающих мелкие итальян-
ские государства и вообще принцип легитизма. Присоединение Централь-
ной Италии к Северной, по мнению императора, немедленно повело бы за
собою всеобщую войну. А он сам не хочет такой войны, да и Франция не
пошла бы на нее с охотою, и Англия не стала бы его поддерживать в ней.
Если итальянцы безрассудно останутся при своей мысли о соединении,
ясно, что должен сделать император: он немедленно выведет свою армию
из Ломбардии, останется спокойным зрителем борьбы, в которой партия
присоединения будет иметь против себя Австрию и южные италь-
янские государства. Хотя бы все, созданное им, разрушалось этою борь-
бою, он должен будет предоставить итальянцев их судьбе, отдать ее ав-
стрийцам, от которых она потом не избавится в двести лет. Но император
не желал бы отдать австрийцам и их наместникам ни одного вершка земли,
которую отнял у них, и если дело не будет доведено до новой войны, Ав-
стрия согласится на сделку: она непреклонна только в двух вещах, в ре-
шимости сохранить Венецию и не допустить увеличения Сардинии. Импе-
ратор думает, что постепенно мог бы склонить Австрию, чтобы она пере-
дала ему все права низложенных принцев ее династии, государей моден-
ского и тосканского; а папа, сколько бы ни сердился, находится в руках
императора и кончит тем, что покорится ему. Главным затруднением слу-
жат сами жители Центральной Италии, и император объявляет, что готов
спасти их, если они послушаются внушений рассудка. Пусть вопрос о Цент-
ральной Италии будет на время отложен, с сознанием, что возможно будет
со временем всякое решение его, кроме присоединения к Сардинии. Пока
пусть будет назначен регент для управления Тосканою и маленькими герцог-
ствами, пусть он управляет и легатствами, как вассал папы. Кого на-
значить регентом, император не говорит прямо; не говорит и того, может ли
этот регент рассчитывать в случае надобности на содействие 50 000 фран-
цузов, находящихся в Ломбардии, или хотя части их, против нападения
австрийцев. Потом, через несколько месяцев или лет регентства, — во
время которых французские войска останутся в этой земле, — можно будет
предложить жителям Центральной Италии вопрос, хотят ли они иметь
своего регента королем; отвечать они будут по испытанному французскому
способу, общенародным вотированием и просто «да» или «нет»; результат
без сомнения будет в смысле, которого желает император».
То же самое говорит патриот еще более знаменитый, ветеран
1848 года, храбро сражавшийся тогда против австрийцев и полу-
чивший тяжелую рану в несчастной борьбе, Монтанелли. Если
такие люди, как он и Альбери, советуют своим соотечественникам
отступить перед опасностью, то надобно думать, что опасность
действительно ужасна. Она так велика, что в самой Италии бес-
престанно носились в последнее время слухи, будто бы Кавур
уступил или уступает требованию французского правительства.
Вот что говорили, например, во Флоренции в конце февраля,
за три дня до декрета о вотировании. Мы, по обыкновению, пе-
реводим отрывок из корреспонденции, печатаемой в «Times'e».
58

«Последнее известие ныне состоит в том, что Франция и Пьемонт за-
ключили конвенцию, по которой Пьемонт соглашается на учреждение от-
дельного королевства Центральной Италии, состоящего из Тосканы, Ро-
маньи и части Модены; королем будет назначен малолетний герцог Генуэз-
ский Альберт-Виктор, племянник короля (Альберт-Виктору всего теперь
шесть лет); опекуном его и регентом королевства будет назначен принц
Наполеон, женатый на двоюродной сестре малолетнего короля, принцессе
Клотильде. Таким образом, Центральная Италия по крайней мере на 12 лет,
до совершеннолетия Альберта-Виктора, будет вассальным владением фран-
цузской династии».
Сам корреспондент «Times'a», передающий этот слух, назы-
вает его сказкою. Но этой сказке верили, и для нас важно не
то, основательна ли она, а то, что ей верили: это свидетельствует,
как сильны были настояния Франции, если Италия могла ду-
мать, что Кавур уступает им. Чрез несколько дней разнесся слух
о новом претенденте из французской династии на престол Цен-
тральной Италии. Сыновья тех братьев Наполеона, которые были
сделаны королями во время первой империи, до последнего вре-
мени не имели близких отношений к сыновьям Луциана Бона-
парте, который еще во время консульства поссорился с Напо-
леоном. Под именем принцев Канино они живут в Италии и
пользуются в ней большою популярностью за свои демократиче-
ские принципы. В феврале один из членов фамилии Луциана
Бонапарте, Карл-Наполеон принц Канино, был вызван в Париж;
император французов пожаловал ему титул королевского высо-
чества, признав его принцем своей династии, чего прежде не хо-
тел, и стал давать ему почетное место подле себя на всех торже-
ственных церемониях. Мы не имеем претензии отгадывать,
справедливо ли заключают из этого, что император французов,
увидев непопулярность принца Наполеона в Тоскане, хочет за-
менить этого прежнего кандидата новым кандидатом на престол
Центральной Италии, принцем Карлом-Наполеоном, семейство ко-
торого пользовалось любовью итальянцев; справедлив или не-
справедлив этот слух, мы увидим в довольно скором времени,
а теперь приводим его только как новое выражение мнений,
господствующих в Париже и в самой Италии относительно на-
мерений императора французов. Вот еще любопытный факт о
том, какие усилия делало в конце февраля французское прави-
тельство, чтобы склонить Кавура к согласию на проект, изложен-
ный в ноте Тувнеля от 24 февраля. Теперь мы сообщаем чита-
телю уже не предположение публики, а положительное сведение
об одном из средств, которыми французские дипломаты действо-
вали на Кавура и других государственных людей Италии. Этот
факт мы берем из письма туринского корреспондента «Times'a»
от 9 марта:
«28 февраля французский посланник в Турине, барон Талейран, пред-
ставил графу Кавуру ноту 24 февраля и вместе с нею прочел сардинскому
министру другую депешу, присланную от Персиньи4, французского послан-
ника в Лондоне, французскому министру иностранных дел; Персиньи в
59

этой депеше уведомляет Тувнеля, что сообщил французские предложения
лорду Росселю и что Россель согласился на решение, даваемое этими пред-
ложениями. Такое известие могло озадачить даже человека столь твердого,
как Кавур. Итак, Англия, после всех своих уверений, изменяет в решитель-
ную минуту! Но удар грома был отпарирован электричеством в другой
форме: прежде чем депеши, прочтенные Кавуру Талейраном, успели при-
ехать из Парижа в Турин по железной дороге, по телеграфу уже было по-
лучено известие об ответе, какой был действительно дан лордом Росселем
на французские предложения: английский министр сказал Персиньи, что
эти предложения «убийственны» для итальянской независимости. Любо-
пытно было бы взглянуть на саркастическое выражение лица, с которым
Кавур отвечал, что по его мнению г. Персиньи ошибся, потому что он,
Кавур, имеет основание думать, что английское правительство решительно
против французских предложений».
Как было не рассчитать, что известие об ответе Росселя на
депешу Тувнеля придет в Турин по телеграфу раньше, чем до-
едет до Турина по железной дороге депеша Персиньи, излагаю-
щая вместо подлинного ответа Росселя тот ответ, какой нужен
был бы для французской системы? Но во всяком случае, отваж-
ность, с которою хотели подействовать на Кавура этим замеча-
тельным способом, заслуживает удивления.
В то же время действовали другим способом. Тувнель в де-
пеше 24 февраля говорил, что если туринский кабинет не поко-
рится французскому плану, Франция должна будет вывести свои
войска из Ломбардии, так что Италия останется беззащитною
против австрийцев.
Если бы французские войска были все выведены из Италии
тотчас после Виллафранкского мира, Сардинии не было бы от
этого никакой опасности. Если Франция хотела защищать Пье-
монт и Ломбардию от австрийского вторжения, она одними сло-
вами достигла бы этой цели столь же верно, как и оставлением
целой своей армии в Милане: каждому известно, что без поло-
жительного разрешения Франции австрийцы никогда не думали
переходить границ, оставленных им по Виллафранкскому миру.
Собственно для защиты Италии французская армия в Ломбардии
была не нужна; но она в этой позиции служила сильною под-
держкою французскому влиянию на туринский кабинет. Оставляя
свое войско в Ломбардии, Франция имела в виду свои собствен-
ные интересы, а не интересы итальянцев; это ясно. Но столь
же ясно и то, что вывод французской армии из Ломбардии дол-
жен теперь иметь уже совершенно иное значение: если Франция
говорила, что присутствие ее армии в Милане служит выраже-
нием ее покровительства сардинскому правительству, то удаление
этой армии должно было показывать австрийцам и целой Европе,
что Италия лишается всякой надежды на французскую под-
держку в случае австрийского нападения; отзывая свои войска
из Италии, Франция прямо приглашала австрийцев начать на-
ступательную войну, для наказания итальянцев за непокорность
советам парижского кабинета. Около целого месяца продолжалась
60

эта угроза, и наконец она исполняется. Австрийцы теперь знают,
что Италия лишилась права на французскую помощь против них.
Публицисты, не разделяющие того взгляда на французскую поли-
тику, которого мы постоянно держались, не могли отрицать, что
со вступления Кавура в управление делами неудовольствие па-
рижского правительства против Пьемонта выражалось сильными
признаками пред лицом всей Европы. Но они все-таки хотели
предполагать, что этот очевидный разрыв должен считаться
только наружным фактом, скрывающим под собою совершенно
иные отношения; они называли холодность просто демонстрацией,
дипломатическим маневром, говорили, что император французов,
выказывая гнев Пьемонту, действует неискренно, вводит, по тай-
ному согласию с Кавуром, в обман Европу. Такое предположе-
ние, оскорбительное для императора французов, не заслуживает
ни малейшего доверия по своей натянутости. Факты показывают,
что император французов действительно имел те намерения, ко-
торые приказывал Тувнелю излагать в депешах, всем известных.
Предположение противного было так неправдоподобно, что
даже публицисты, его представлявшие, признавались в его неве-
роятности. Но у них было еще другое ожидание: они говорили,
что холодность и угроза имеют целью только вынудить у Сар-
динии уступку Савойи, что когда эта страна будет отдана Фран-
ции, вотирование Центральной Италии послужит для парижского
кабинета поводом согласиться на соединение Центральной Италии
с Пьемонтом и оставить свои прежние планы об отдельном коро-
левстве Центральной Италии, объявив, что император французов
не может не признать решительного значения за всеобщим воти-
рованием, на котором основывает он свою собственную власть
во Франции. Факты показали теперь несостоятельность таких
ожиданий, противных принципам и целям французской политики.
Савойя уже уступлена Пьемонтом, а Франция продолжает оста-
ваться в прежних отношениях к кабинету Кавура и вотированию
центрально-итальянского населения не придает значения, не-
согласного с целями своей политики. Парижский кабинет ни
мало не смутился результатами вотирования 11 и 12 марта.
Он объявляет, что выражение чувств Центральной Италии надоб-
но понимать следующим образом: в Романье единодушная готов-
ность присоединиться к Пьемонту означает только нежелание
романьольцев возвратиться под власть папы и притом нежелание
возвратиться под эту власть только в том предположении, что
папа не произведет административных реформ. Если же римское
правительство согласится на реформы, предлагаемые ему париж-
ским кабинетом, то возвращение под власть папы вовсе не будет,
по мнению парижского кабинета, несогласно с чувствами романь-
ольцев. Еще менее противно было бы их желанию образование
отдельного королевства, государь которого находился бы к папе
в отношениях вассала. Точно так же истолковывает парижский
61

кабинет и вотирование Тосканы: 11 и 12 марта Тоскана сказала
вовсе не то, чтобы хотела присоединиться к Пьемонту, а просто
только то, что не желает восстановления великого герцога. От-
дельное королевство будет совершенно удовлетворять желаниям
тосканцев, лишь бы только королем был назначен какой-нибудь
другой принц, а не принц прежней династии. Конечно, такое
объяснение не вполне соответствует тому поставлению вопроса,
на которое отвечала Центральная Италия своим вотированием.
Спрашивалось не то, хотят ли романьольцы и тосканцы возвра-
титься под власть папы и австрийского эрцгерцога; вопрос был
прямо о том, хотят ли они оставаться отдельными от Пьемонта под
каким бы то ни было правительством или присоединиться к Пье-
монту. Но что ж из этого следует? Следует только то, что вопрос
был поставлен дурно, оттого и ответ получился дурной, вовсе
не выражающий желаний Центральной Италии. Парижскому
правительству эти желания известны, и потому оно после воти-
рования продолжает говорить, как говорило до вотирования, что
надобно сделать из Центральной Италии особенное королевство.
В таком положении находится теперь дело Центральной Ита-
лии. Фактически оно решено: Тоскана, Романья и мелкие гер-
цогства присоединены к Пьемонту и Ломбардии; но удержится
ли это соединение? Не сделает ли туринский кабинет каких-
нибудь уступок, хотя уступать теперь было бы уже очень не-
ловко? Или не возникнут ли весною военные события, которые
дадут вопросу новый оборот, поведут к освобождению Венеции
или к восстановлению прежнего порядка дел в Центральной Ита-
лии? Этих вещей предугадать еще нельзя, не потому, впрочем,
чтобы они облечены были дипломатическою тайною, а просто
потому, что и сами дипломаты еще не знают, чем разыграется
дело. Желания и намерения каждого кабинета известны всей
европейской публике, но неизвестно и самим кабинетам, возник-
нут ли случаи, нужные для осуществления намерений того или
другого из них. Точно в таком же положении находится и дру-
гое дело, возникшее из прошлой войны. Фактически Савойя уже
уступлена Франции, но неизвестно, к чему поведет это совер-
шившееся расширение французских границ.
Люди, не умеющие или не желающие придавать дипломати-
ческим объяснениям их истинный смысл, находят, что Франция
и Сардиния действовали в савойском вопросе неискренно. Мы
должны сказать, что обвинения подобного рода совершенно не-
применимы к дипломатическим приемам в глазах людей, пони-
мающих характер дипломатических объяснений. Начнем изложе-
нием фактов, на которых основываются порицания в неискрен-
ности. Мы приведем их по прениям английской палаты общин,
которая служит теперь, при ничтожестве французского законо-
дательного корпуса и при неразвитости парламентской незави-
симости в прусской палате депутатов, единственным общеевро-
62

пейским местом официального перевода политических дел
с дипломатического языка на обыкновенный. Кинглек, член то-
рийской оппозиции, который принял на себя обязанность сле-
дить в палате общин за действиями министерства по итальян-
скому вопросу, следующим образом излагал переговоры в своей
речи 28 февраля об участи Савойи:
«Когда и как возник план присоединить Савойю и Ниццу к Франции?
Правда или не правда, что мысль об этом присоединении существовала еще
до начала войны? Император французов, начиная итальянскую войну, полу-
чил согласие Европы на это предприятие торжественнейшими уверениями,
что не питает никаких честолюбивых замыслов, никаких замыслов об увели-
чении Франции. — «Императорское правительство, — писал граф Валевский
(тогдашний французский министр иностранных дел) герцогу Малаховскому
(Пелисье, тогдашнему французскому посланнику в Лондоне), — не имеет
никаких тайных замыслов, никаких честолюбивых видов, ему не в чем при-
творяться, нечего скрывать». — 27 апреля (при вступлении французских
войск в Италию) граф Коули (английский посланник в Париже) писал лорду
Мальмсбери (тогдашнему английскому министру иностранных дел): «Граф
Валевский сообщил мне вчера, что послал герцогу Малаховскому, для пере-
дачи правительству ее величества, депешу, в которой давал уверение, что
императорское правительство не руководится никакими завоевательными
или честолюбивыми намерениями». Еще ближе касаясь предмета, о котором
теперь мы говорим, граф Валевский писал герцогу Малаховскому следую-
щее: «Альпийские проходы не в наших руках, и для нас чрезвычайно важно,
чтобы ключ к ним остался в Турине, — только в Турине. — Его импера-
торское величество, сохраняя строгую верность словам, которые сказал он,
когда французский народ возвратил его на трон главы его династии, не оду-
шевлен ни личным честолюбием, ни желанием завоеваний». В форме еще
более резкой и публичной повторил это уверение сам император 8 июня,
вступив в Милан. В прокламации своей к итальянскому народу он говорил:
«Ваши враги, которые также мои враги, старались уменьшить симпатию к
вашему делу, существующую в целой Европе, убеждая мир, что я веду эту
войну только для личного честолюбия или для увеличения французской
территории. Если есть люди, не понимающие своего времени, я не принад-
лежу к их числу. При нынешней просвещенности общественного мнения могу-
щество людей больше зависит от нравственного их влияния, нежели от бес-
плодных завоеваний. Я с гордостью стремлюсь к этому нравственному влия-
нию, содействуя освобождению одной из прекраснейших стран Европы». —
Но в моем портфеле лежит бумага, доказывающая, что эти слова заслужи-
вали столько же доверия, как бюллетени первой империи. Еще в марте
прошлого года, до начала войны, я получил эту бумагу из источника, сооб-
щавшего ей полную достоверность. Она говорила: «Накануне бракосочетания
принца Наполеона с принцессою Клотильдою была подписана бумага, назы-
вавшаяся «семейным обязательством», — не трактатом и не конвенцией, а
просто семейным обязательством (pacte de famille); в ней император фран-
цузов обещал Сардинии французскую помощь, а король сардинский обещал
отдать ему Савойю и Ниццу взамен за приобретения в Ломбардии». — Лорд
Мальмсбери поручал тогда лорду Коули спросить французское правительство
об этом, но он употребил слово трактат, спрашивал, существует ли подобный
трактат, вместо того чтобы спросить, существует ли семейное обязательство,
и 1 мая 1859 г. лорд Коули отвечал: «Я сообщил графу Валевскому, что
английское правительство получило известие о том, что 17 января подписан
между Франциею и Сардиниею трактат, по которому Сардиния уступает
Франции Савойю в случае приобретения Ломбардии. Граф Валевский отве-
чал, что он может сказать мне одно: до сих пор нет никакого трактата между
Франциею и Сардиниею». — Долго не было на это никаких опровержений,
63

и секретарь (министр) иностранных дел, объявляя палате общин о заключе-
нии Виллафранкского мира, с удовольствием мог прибавить, опираясь на
слова графа Валевского, что французское правительство вовсе не думает о
присоединении Ниццы и Савойи. «Могу с удовольствием известить палату, —
говорил он, — что император французов не делал никакого подобного тре-
бования и что, судя по всему, надобно думать, что он не имеет намерения
делать какого бы то ни было прибавления к французской территории». —
Но наконец 7 февраля лорд Гренвилль (представитель нынешнего мини-
стерства в палате лордов) высказал если не всю истину, то по крайней
мере нечто, указывавшее на существование обязательства, о котором я го-
ворил. «Французское правительство объявило нам, — сказал он, — что в
настоящее время нет вопроса о присоединении Савойи, что одним из многих
вопросов, о которых рассуждали перед войною, было присоединение Савойи
в случае известных событий, но так как эти события не совершились, то
теперь и нет вопроса о присоединении. Французское правительство прибав-
ляет, что если Сардиния, через присоединение Ломбардии и других провин-
ций, станет могущественным итальянским государством, то оно почтет себя
имеющим право рассмотреть, на каких условиях оно может дать утверждение
такому устройству дел».
В речи 16 марта Кинглек дополнил историю вопроса следую-
щими замечаниями о дипломатических уверениях с стороны
Сардинии:
«Предлог, под которым присоединяется к Франции Савойя, легко может
быть применен к присоединению рейнских провинций и Бельгии. Знает ли
палата, что делается теперь на бельгийской границе? В соседних с Фран-
циею департаментах есть газеты, прямо доказывающие надобность присоеди-
нить Бельгию к Франции, говорящие бельгийцам, какие огромные промыш-
ленные выгоды получат они от присоединения. Но я не могу не сказать не-
скольких слов и о способе действий Сардинии в этом деле. Граф Кавур по-
стоянно утверждал, что не давал никаких обязательств и не имеет никакого
расположения уступать Савойю. В своей депеше к Нигри, сардинскому по-
сланнику в Париже, он говорит: «Сардинское правительство никогда, ни за
какие приобретения, не согласится уступить или променять какую бы то ни
было часть земли, столько веков составлявшей славное владение савойского
дома». То же самое он говорил сэру Джемсу Гёдсону (английскому послан-
нику в Турине): «Граф Кавур, приехав ко мне, — пишет сэр Джемс Гёдсон, —
повторил прежние свои слова, что Сардиния не заключала никакого обяза-
тельства уступать, продавать или обменивать Савойю или какую бы то ни
было часть королевских владений».
Факты, указываемые Кинглеком, совершенно достоверны:
действительно, условие об уступке Савойи было подписано Ва-
левским и Кавуром в начале прошлого года, еще до войны. Дей-
ствительно, Франция и Сардиния в своих дипломатических от-
ветах на вопросы других кабинетов до последнего времени по-
стоянно отвечали, что такого условия не существует, и наконец
всего месяца два тому назад говорили даже, что никто не думает
о переходе Савойи под власть Франции. Но Кинглек совершенно
ошибается, и что всего хуже, сам знает, что ошибается, когда
выводит из этих фактов заключение, будто бы Сардиния и
Франция кого-нибудь обманывали своими ответами, не соответ-
ствовавшими фактам. Кинглек сам очень хорошо понимает, что
ответы подобного рода составляют чистую формальность, которой
64

не придается никакого существенного значения ни отвечающими,
ни получающими ответ. Когда, например, Мальмсбери или Рос-
сель спрашивали Кавура или Валевского, существует ли обяза-
тельство уступить Савойю, они были уже уверены, что обязатель-
ство существует; они имели на это положительные доказатель-
ства; они знали также, что если об этом обязательстве француз-
ский или сардинский кабинет сам не объявил английскому, то
значит, что объявить было нельзя и что ответ по необходимости
будет отрицательный. Кавур или Валевский, давая отрицатель-
ный ответ, также очень хорошо знали, что Мальмсбери или Рос-
сель вперед знают невозможность придавать какую бы то ни
было существенную важность этому ответу. Потому обмана тут
никакого не было, а все дело ограничилось исполнением фор-
мальностей, не ведущим ни к чему и ничему не обязывающим,
а требуемым только светскою деликатностью.
Теперь уже напечатан акт, которым король сардинский усту-
пает Савойю и Ниццу Франции. Но этот акт нуждается в утвер-
ждении парламента, который собрался в Турине 2-го апреля;
само собою разумеется, что парламент может не дать своего
утверждения, и тогда все дело расстраивается; но само собою
разумеется также, что Кавур совершенно уверен в согласии пар-
ламентского большинства на уступку, — иначе он сам помедлил
бы до парламентского решения обнародованием уступки; прения
по этому делу могут быть интересны, но если не произойдет до
той поры каких-нибудь неожиданных перемен в политическом по-
ложении, они будут просто соблюдением формальности. Точно
так же читатель, конечно, и без наших объяснений знает, что со-
гласие самой Савойи и Ниццы на переход к Франции — не бо-
лее, как формальность. Говорят, что в Савойе большинство на-
рода не останется недовольно такою переменою, — это очень мо-
жет быть, судя по соображениям, которые читатель найдет ниже,
в речи Брайта по савойскому вопросу. В Париж уже являлась де-
путация муниципальных властей Савойи с принесением своего
подданства императору, —впрочем, это еще ничего не доказы-
вает, потому что читателю очень хорошо известно, каким обра-
зом составляются подобные депутации. Но в Ницце не успели
устроить даже и такой демонстрации: напротив, муниципальное
управление послало к Виктору-Эммануэлю просьбу, что если
уже невозможно Ницце оставаться сардинским городом, то пусть
по крайней мере будет она объявлена отдельным маленьким госу-
дарством. Ницца город чисто итальянский, потому очень нату-
рально ее желание не поступать в состав иноплеменного государ-
ства. Да и сами савойяры, несмотря на одноплеменность с
французами, вероятно станут довольны своим новым положением
только впоследствии, когда убедятся по опыту в его материальной
выгодности, а теперь едва ли еще успели проникнуться желанием
перейти под власть парижского правительства. Важность дела,
65

впрочем, не в том, довольно ли переменою население, над кото-
рым она производится: на это обстоятельство никогда не обра-
щали большого внимания исторические силы. Многозначитель-
ность событию придается не отношениями его к самим савойярам,
а политическими и военными соображениями других держав.
Савойя служит военным путем из Франции в Италию. Осо-
бенную важность в этом отношении имеет северная часть Савойи,
округи Фосиньи и Шабле, в которых лежат главные горные про-
ходы. В 1815 году, когда старались оградить Европу от фран-
цузских вторжений, было постановлено, что северная часть Са-
войи должна быть нейтральною землею, подобно Швейцарии;
швейцарцам было поручено особенное наблюдение за сохране-
нием этого нейтралитета, драгоценного и для них самих, потому
что он ограждает от Франции самостоятельность Женевы и всей
юго-западной Швейцарии. Швейцария еще до начала войны тре-
вожилась слухами об уступке Савойи, обращалась с замечаниями
к французскому двору и к державам, подписавшим трактат
1815 года, особенно к Англии. Когда дело возобновилось в
конце прошлого года, эти настояния усилились и Наполеон III
нашел нужным объявить швейцарскому посланнику в Париже,
что в случае уступки Савойи северная часть ее будет присоеди-
нена не к Франции, а к Швейцарии. Это было бы сообразно и с
желанием северных савойяров, имеющих теснейшие промышлен-
ные связи с Женевою, и ограждало бы Швейцарию. Но потом,
когда дело об уступке приблизилось к развязке, французское
правительство нашло, что нет надобности отдавать Швейцарии
северные савойские округи: безопасность Женевы и других юго-
западных кантонов будет, по словам парижского кабинета, до-
статочно ограждена, если северная Савойя будет взята Фран-
циею с обязательством считать ее нейтральною землею, как счи-
талась она при сардинском правительстве. Швейцарцы нимало
не успокоились таким обещанием: они говорят, что могли на-
блюдать за сохранением нейтралитета в северной Савойе, когда
она принадлежала Пьемонту, не превосходящему Швейцарию
своими военными силами, но будут совершенно лишены средств
останавливать такую сильную державу, как Франция. Само со-
бою разумеется, что никому не было бы охоты слушать швей-
царцев, если бы опасность грозила им одним; но присоединение
Савойи к Франции кажется западным державам только первою
попыткою французского правительства расширить Францию до
так называемых естественных ее пределов, до Альп и Рейна.
Расширение границ на юге до Альп происходит на счет Пьемонта
и Швейцарии; и область, присваиваемая тут Франциею, мала и
бедна. Но если тот же принцип будет приложен к Рейну, то
Франция захватит земли обширные и богатые, главную массу
которых составляют рейнские провинции Пруссии и королевство
Бельгийское. Это было бы, — не знаем, на самом ли деле, или
66

только по мнению Дипломатов, — слишком большим увеличением
французского могущества. Итак, процесс, которому теперь под-
вергается Савойя, представляется только предисловием, к выра-
жению претензий Франции на баварские и прусские земли но ле-
вому берегу Рейна и на Бельгию. Потому дипломаты западных
держав очень недовольны присоединением Савойи. Сколько пе-
реговоров и беспокойств производится этим событием, можно
видеть из того, что вот уже несколько недель ни одно заседание
верхней или нижней палаты английского парламента не проходит
без рассуждений о савойском деле. Но до сих пор все ограничи-
валось разговорами и писанием депеш. Собственно из-за Савойи
никакая держава не хочет начинать войну с Францией, а если нет
решимости доходить до войны, то напрасно было бы и начинать
ссору. Ближе всех дело о расширении французских границ ка-
сается Англии и Пруссии. Но Пруссия не так сильна, чтобы одна
могла вести наступательную войну с Франциею; потому дело соб-
ственно зависит от Англии, и торийская оппозиция сильно претен-
дует на нынешний кабинет за то, что он не вступает в ссору с Фран-
циею. Россель и его товарищи очень основательно отвечают, что не
могут начинать ссоры, которая вела бы к войне, когда видят, что
английская нация решительно не хочет начинать войну из-за
савойского вопроса. Почему не хочет этого английская нация, чи-
татель увидит из следующего отрывка речи Брайта, сказанной
2 марта в ответ Роберту Пилю, упрекавшему министров за сла-
бость их сопротивления императору Наполеону в савойском деле:
«Прежде чем кто-нибудь из членов правительства даст ответ на вопрос
достопочтенного баронета, — сказал Брайт, — я предложу достопочтенному ба-
ронету самому вопрос:—чего он хочет? Если достопочтенный баронет не
может ничего посоветовать правительству, то говорить об этом предмете зна-
чит просто терять время, — мало того, значит делать положение худшим
прежнего. Мы не французский парламент, не савойский парламент, не евро-
пейский парламент, — мы английский парламент; и если нельзя доказать, что
вопросы иностранной политики, беспрестанно предлагаемые нам, имеют пря-
мой и очевидный интерес для нашего отечества, то какое нелепое зрелище
представляем мы Европе и целому свету, постоянно рассуждая о них? Всмот-
римся в дело. Оно не таково, чтобы нельзя нам было судить о нем хладно-
кровно. Вероятно, все мы согласны в том, что было бы лучше, если б в
Европе не было никаких неудовольствий и если бы никто не хотел изменять
существующие границы государств. Но состояние Европы не таково и невоз-
можно ему быть таким. Эти достопочтенные джентльмены (тори) полагают,
что если границы государств устроены были в 1815 г. — устроены так, что
это устройство было совершенным расстройством, — то мы, как нация кон-
сервативная, должны защищать это устройство и противиться всякому изме-
нению в нем; что мы, согласившись на отделение Бельгии от Голландии, со-
гласившись на перемены, произошедшие теперь в Италии, должны как-нибудь
выказать свои добродетели по савойскому делу и обвинять императора фран-
цузов в великой измене европейским интересам за то, что он не хочет сохра-
нить венского трактата. Я вместе с достопочтенным джентльменом (Робертом
Пилем) жалею, что этот вопрос поднят в Париже. Я говорю притом, что
приобретение Савойи не принесет Франции никакого увеличения силы, не при-
несет ей никакой выгоды. Каким образом могущество Франции увеличится
67

от присоединения гористой области с малочисленным населением, этого я не
могу понять и сообразить. Не думаю также, чтобы уступка Савойи чув-
ствительно ослабила Сардинию или произвела в ней важную перемену. Очень
сомневаюсь и в том, чтобы эта перемена была невыгодна для савойского на-
рода. Не претендую на то, чтобы мои сведения были обширнее сведений
достопочтенного баронета; но я слышал от многих заслуживающих доверие
людей, что жители Савойи не имеют ничего против присоединения к Фран-
ции, а напротив, считают его выгодным для себя. (Ропот в палате.) Нам
всем может очень прискорбно, что они так думают, но я объясню палате,
почему они так думают. Из достовернейшего источника мне известно, что
присоединение к Франции удвоит цену поземельной собственности в Савойе.
Желал бы я знать, кто в какой-нибудь другой стране был бы недоволен
переменою, от которой удвоилась бы ценность поземельной собственности в
этой стране? Рабочие классы в Савойе также знают, что ценность труда
в Савойе увеличится от присоединения к Франции. Лион от Шамбери всего
в двух или трех днях пути, если не меньше. Лионские фабриканты тотчас
же заведут фабрики по всей Савойе, перенесут в нее свой капитал и дея-
тельность, и богатство Савойи увеличится. Потому что, если я не хочу, что-
бы наше правительство помогало этой перемене, то не хочу, чтобы оно и
противилось ей. Противиться этому, вы согласитесь, было бы вздорно. Не-
смотря на ваше сопротивление, Савойя все-таки перешла бы к Франции; вы
только взволновали бы Европу и ввели бы Англию в столкновение с Фран-
циею. По-моему, лучше пусть пропадет Савойя, — впрочем, тут она вовсе не
пропадет, да и не пострадает, — чем нам, представителям английского народа,
вводить наше правительство в ссору с французским правительством и наро-
дом по предмету, нимало не касающемуся наших интересов. К сожалению,
оказывается, чем меньше касается наших интересов какой-нибудь иностран-
ный вопрос, тем больше он поглощает внимание членов нашей палаты. В те-
чение многих поколений мы старались переделать карту Европы. Мы расто-
чали кровь и сокровища на установление разных границ, чтобы известные
земли принадлежали известным фамилиям, как будто стоило хлопотать об
этом; и мы потерпели решительную и постыдную неудачу во всех этих хло-
потах. Рассудим же, во имя здравого смысла и интересов английского народа,
об этом вопросе спокойно и хладнокровно, как о предмете, касающемся только
французского государства, сардинского государства и савойского народа.
И если оба эти государства согласились на переход Савойи от Сардинии к
Франции, а сам савойский народ расположен к этой перемене, то я говорю,
что противно интересам Англии и чести английского правительства хлопотать
об этом, чтобы помешать этой перемене, которой я никогда не стал сам бы
помогать, но которая, по моему убеждению, не стоит того, чтобы налагать
какую-нибудь подать на английский народ или тратить хотя одну каплю
крови на замедление ее хотя одною минутою».
Как бы то ни было, но савойское дело служит для целой Ев-
ропы сильным доказательством намерений нынешнего француз-
ского правительства перейти к той политике, какой Франция сле-
довала при Людовике XIV и Наполеоне I 5. К чему приведет
такое чувство, угадать нетрудно. Всякие сомнения в основатель-
ности опасений, постоянно высказывавшихся немецкими и ан-
глийскими публицистами, исчезнут, и Западная Европа будет
готовиться к отражению нападений, ожидаемых от Франции. Об-
щее положение дел становится критическим. Кризис может про-
изойти скоро, может и затянуться на долгое время. Вычислить
его продолжительность месяцами нельзя, потому что в вопросе
о времени все зависит от бесчисленных, быстро меняющихся об-
68

стоятельств; но характер положения зависит от фактов, которые
мы уже видим и которые сильнее всяких мимолетных дипломати-
ческих отношений. Этими фактами определяется положение ев-
ропейских политических дел до той поры, пока произойдет во-
оруженное столкновение, к которому они ведут неизбежно. Но
само собою разумеется, что сущность дела может по временам
прикрываться разными второстепенными случайностями и раз-
вязка может быть отсрочена или на несколько месяцев, или даже
на несколько лет, усилиями государственных людей. Теперь го-
ворят, что по савойскому вопросу и в особенности по вопросу о
нейтралитете северной части Савойи соберется конгресс или со-
ставится конференция.
Можно было бы с довольно твердою уверенностью думать,
что развязка довольно далека, если бы не существовало в дру-
гих политических вопросах множество поводов, могущих уско-
рить столкновение. Читатель знает, например, что есть довольно
сильные основания ожидать нынешнею весною возобновления
военных действий в Италии. Австрия говорит, что не начнет
войны из-за присоединения Центральной Италии к Пьемонту; но
почему знать, удержится ли ома при нынешней политике? В Вене
начинает получать перевес воинственная партия, к которой сам
император расположен по характеру и по любви к военному
делу. Австрия твердит, что Кавур, а в особенности демократи-
ческая партия в Италии, хочет вторгнуться в Венецию, для из-
гнания австрийцев. Очень правдоподобно, что это желание есть
у итальянцев; но они не приступят скоро к его исполнению без
вызовов со стороны Австрии: им нужно еще организоваться и
укрепиться. Поводами к вызовам на войну или даже к прямому
объявлению войны со стороны Австрии могут послужить дела
Церковной области и Неаполитанского королевства. В Церков-
ной области только присутствие французов останавливало до
сих пор расширение восстания из Романьи до самого Рима. Уда-
ление французских войск из Рима неминуемо приведет к пере-
вороту; об этом удалении постоянно говорят; пока нет еще ос-
нований думать, чтобы желание папы заменить французских
своих телохранителей неаполитанскими и угрозы Наполеона III
оставить папу на произвол судьбы исполнились на-днях. Но по-
чему знать, (к какому образу действий будет приведен импера-
тор французов своими расчетами? Быть может, он остановится
на мысли, что революция в Риме и следующая за нею война
австрийцев с итальянцами были бы полезны для упрочения
французского влияния в Италии. Шанс этого расчета таков:
итальянцы будут разбиты австрийцами и принуждены будут
просить французской защиты на каких бы то ни было условиях.
То же может произойти еще проще, и без революции в Риме,
от одного укрепления австрийцев в надежде, что Наполеон III
не будет помогать итальянцам: австрийцы немедленно начнут
69

войну, как только убедятся в этом. Мы коснулись только двух
шансов, а их множество. Шанс против скорого возникновения
войны только один: изменение в системе французской политики
по итальянскому вопросу. Мы не будем повторять того, что
много раз говорили о степени вероятности, какую имеет ожида-
ние этого шанса, несовместное с коренными потребностями
нынешней системы. В последние дни стали говорить о возобнов-
лении искренней дружбы между Сардиниею и Франциею. Мы
еще не видим фактов, на которых мог бы опираться такой слух;
но очень может быть, что на-днях будет произведена какая-ни-
будь диверсия, вроде знаменитой брошюры «Папа и конгресс».
Мы не можем следить за этими мимолетными манифестациями,
беседуя с читателем один раз в целый месяц, и можем только
сказать, что нужны были бы слишком сильные и продолжитель-
ные доказательства для внушения нам доверия к серьезности
образа действий, несогласного с принципами и расчетами си-
стемы, от которой иные ожидают искреннего желания освобо-
дить Италию.
Около того числа, когда мы пишем этот обзор, положение
итальянского вопроса представлялось в следующем виде. Ав-
стрийцы усиливают свою армию в Венеции. Туринское мини-
стерство, вступившее в управление областями Центральной
Италии, деятельно занимается усилением армии, для органи-
зации которой были пропущены шесть драгоценных месяцев ро-
бостью и рутинностью Дабормиды и Ла-Марморы; говорят,
что к весне подданные Виктора-Эммануэля будут иметь 300 000
солдат на свою защиту. Папа отлучает от церкви всех, содейст-
вовавших отпадению Романьи; из этого должна возникнуть
усиленная ссора между Римом и Турином. На случай удаления-
французов папа уже согласился с королем неаполитанским,
чтобы Рим был занят неаполитанским войском. Это опровер-
гается официальными уверениями, но это факт. О самом Неа-
поле нового сказать нечего: там попрежнему продолжаются
аресты и тому подобные меры, нужные для поддержания ны-
нешнего порядка вещей, и вообще неудовольствие растет с каж-
дым месяцем. Надобно ли ожидать в Италии военных действий
при таком состоянии вещей, предоставляем судить читателю,
напоминая ему однакоже, что чрезвычайно многое зависит от
воли императора французов.
Во Франции начинает заглушаться ропот протекционистов
развивающимся убеждением публики, что понижение тарифа
будет выгодно для всего государства. Зато начинают пробуж-
даться вновь те, впрочем слабые, оппозиционные стремления в
законодательном корпусе, признаки которых появлялись и в
прошедшем году. Не надобно придавать никакой важности этим
попыткам собрания, которое по своему происхождению нахо-
дится в полнейшей нравственной зависимости от правительства;
70

читателю известно, что почти все члены законодательного кор-
пуса вошли в него, как кандидаты правительства, исключительно
благодаря административному содействию, полученному ими
при выборах. Какую цену могут иметь покушения на самостоя-
тельность в подобной корпорации, читатель может знать и без
наших объяснений. Но, странным образом, эти господа выбрали
первым случаем для своей оппозиции дело, по которому гово-
рили о своей независимости. Они кассировали выбор одного из
депутатов (Ла-Феррьера) за то, что будто бы администрация
тяготела над избирателями, рекомендуя этого кандидата, и по-
тому будто бы выборы были не свободны, — претензия очень
забавная. Воодушевившись сознанием своей независимости,
члены законодательного корпуса начали даже рассуждать о том,
что несовместно с независимостью, будто бы составляющей при-
надлежность депутатского звания в нынешнее время, то обстоя-
тельство, что находятся в числе депутатов некоторые лица при-
дворного штата. Нас уверяют, будто бы ропот силен. Эта
оппозиция заслуживает полного презрения сама по себе, но она
показывает расположение умов, и мы упоминаем о ней только
для того, чтобы напомнить читателю, как необходимо для ны-
нешней системы отвлекать внимание публики иностранными де-
лами от внутренних вопросов.
Англия также совершенно развлечена военными и диплома-
тическими заботами и опасениями. Билль о парламентской ре-
форме, представленный лордом Росселем 1 марта, мало зани-
мает собою публику, газеты и палаты, внимание которых погло-
щено опасностями, порождаемыми или предсказываемыми са-
войским делом. Билль этот умерен до чрезмерности. Почти вся
перемена, им предлагаемая, ограничивается понижением ценза в
городах с 10 фунтов на 6, а в графствах с 50 фунтов на 10.
От этого число избирателей увеличивается на 40 процентов и
к прежнему миллиону их прибавляется тысяч полтораста или
двести работников из числа тех, которые получают лучшую
плату; остальные 200 или 250 тысяч новых избирателей будут
мелкие фермеры, мелкие лавочники и другие люди небогатых
разрядов среднего сословия. Само по себе такое маловажное рас-
ширение круга избирателей было бы неудовлетворительно; но
еще неудовлетворительнее билль потому, что предлагает слиш-
ком ничтожную перемену в распределении депутатов между
маленькими городами и огромными городами. В прошлом году,
во время агитации Брайта и во время прений о билле д'Изра-
эли, мы говорили, что именно этот вопрос самый важный; те-
перь Ливерпуль и Манчестер, имеющие каждый по 400 000 жи-
телей, избирают каждый только по 2 депутата, и в то же время
есть целые десятки ничтожных городишек с какими-нибудь
7 или 10 тысяч[ами] жителей, которые также выбирают каждый
по два депутата, Чтобы достигнуть хотя некоторой пропорцио-
71

нальности между величиною избирательных коллегий и числом
посылаемых ими депутатов, нужно было бы взять у маленьких го-
родов более 100 депутатских мест, которые следовало бы распре-
делить между графствами и большими городами. Билль лорда
Росселя предлагает переместить только 25 депутатов. При та-
кой мизерности его, само собою разумеется, что он не заменяет
открытую подачу голосов через записыванье в реестры тайною
баллотировкою, которая нужна для ограждения независимости
избирателей. Можно судить, соответствует ли такой билль по-
требностям общества. Но что же делать? Значительные ре-
формы могут быть проводимы только настоятельным требова-
нием публики, только серьезный гнев ее может побеждать со-
противление враждебных общественному благу интересов, а ан-
глийской публике не до парламентской реформы: все заняты
опасениями общей европейской войны. При этом состоянии об-
щественного внимания, или, лучше сказать, невнимания ко внут-
ренним вопросам, прогрессисты принуждены поддерживать
билль Росселя, будучи в такое неблагоприятное для прогрес-
сивной требовательности время довольны даже неудовлетвори-
тельною уступкою им со стороны аристократического отдела
вигов и отлагая до более решительной поры агитацию для по-
лучения более решительных реформ, проведение которых через
палату общин все-таки несколько облегчается биллем Росселя,
увеличивающим прогрессивный элемент в избирательных кол-
легиях и дающим несколько новых депутатов прогрессивным из-
бирательным округам, то есть большим городам.
На континенте многие ошибаются относительно причины,
по которой англичане боятся войны: многие публицисты и госу-
дарственные люди других наций, особенно французской, вооб-
ражают, будто английская нация боится неуспеха в войне, —
вовсе нет: англичане твердо убеждены, что единственная дер-
жава, которая могла бы успешно бороться с ними, — Северо-
Американские Штаты; но с Северо-Американскими Штатами
едва ли возможна у них война, потому что обе нации считают
теперь себя почти одною нациею и одинаково не хотят никаких
серьезных ссор между собою. А в войне с какими бы то ни
было другими державами или хотя союзом держав Англия на-
верное рассчитывает одержать верх. Она боится не неуспеха в
войне, а боится войны, хотя бы самой успешной, потому что на-
ходит самую успешную войну делом разорительным. Это вну-
шение здравого смысла уже настолько сильно в Англии, что
господствует над умами, когда они не раздражены страстями;
но вспыхни война на материке, страсти разгорятся, дипломаты
будут вовлекать в нее, и англичане чувствуют, что они еще не
настолько овладели собою, чтобы долго могли устоять про-
тив собственных страстей, чужих вызовов и приглашений, — вот
это опасение за свои собственные чувства и заставляет их
72

заботиться о сохранении мира на европейском материке. Они чув-
ствуют, что пушечные выстрелы еще возбуждают в них марсо-
манию. Эти обе стороны дела очень хорошо выставляются в их
делах с Китаем. Затронута их национальная гордость стычкою
на Пей-Хо 6, и они не в силах удержаться, снаряжают экспеди-
цию, втягиваются в войну, хотя сами чувствуют, что эта война
вещь дурная и разорительная. Чтобы ближе познакомиться с
понятиями англичан о таких делах, мы прочтем отрывок из
речи, сказанной Брайтом 16 марта по поводу назначений кре-
дита на китайскую экспедицию:
«Мы теперь запутались в дело, которое даже человеку с самой глухой
совестью в этой палате не может представляться честным делом, — говорит
Брайт. — Посмотрим, как шло это дело. Я не стану возвращаться к первой
китайской войне (1843 г.), которая была самым дурным делом, какое только
возможно. Я стану говорить только о второй войне (1857 г.), начатой не-
осторожностью сэра Джона Боуринга, английского уполномоченного. Война
эта была основана на обмане. Так или иначе, она кончилась; но при пере-
говорах о мирном трактате была сделана важная ошибка. У нас, кажется,
было непременное желание ввести в трактат что-нибудь особенно оскорби-
тельное для китайцев, но решительно бесполезное для наших торговых или
политических интересов; мы вытребовали вещь, неслыханную в Китае,— чтобы
английский посланник жил в Пекине. Надобно еще поспорить о том, стоит
ли держать посланника при каком бы то ни было дворе и не лучше ли
было бы нам отозвать назад всех наших посланников. Но, как бы то ни
было, странное понятие об английских политических или коммерческих
выгодах должны иметь люди, которые думают, что могут получить бог
знает сколько пользы, когда возьмут какого-нибудь неопытного или голодного
дипломата и пошлют его жить в Пекин, где ему очень неудобно жить и где
нет в нем никакой надобности. Это условие было включено в трактат, я ду-
маю, только за тем, чтобы унизить китайцев и доказать безусловное тор-
жество английского оружия над слабым китайским правительством. Впрочем,
это все равно; но когда посланник отправился в Пекин и произошло столкно-
вение на Пей-Хо, то мы опять были так же неправы, как в том деле, из-за
которого начали вторую китайскую войну в 1857 году. Все доказательства,
на которых опирался нынешний министр иностранных дел, осуждая войну
1857 г., совершенно применяются к делу, теперь им как будто защищаемому.
Он говорит, что китайцы поступили с англичанами на Пей-Хо коварно; но
капитан английской службы, участвовавший в этом убийственном и несчаст-
ном деле, объяснил нам, что никакого коварства не было, что если бы ки-
тайцы хотели поступить с нами коварно или устраивали засаду, то ни один
корабль не уцелел бы и ни одного из бывших в эскадре англичан не оста-
лось бы в живых. Это говорит человек, участвовавший в деле. Если мы
люди рассудительные, то, запутавшись в это дурное и преступное дело, мы
не должны прикрывать его обвинением китайцев в коварстве. Надобно обви-
нять в безрассудстве и бездарности нашего посланника и в большой опромет-
чивости нашего адмирала, хотя этот адмирал и храбрый человек. Храб-
рость с рассудительностью прекрасная вещь, но без рассудительности ве-
дет только к подобным несчастиям. Это не мое собственное мнение, а мне-
ние офицеров, служивших в Китае, и 99 человек из 100 рассудительных
людей в Англии, читавших рассказ об этом гибельном деле. Тут нынешнее
правительство пока еще ни в чем не виновато: оно приняло власть в ту
самую неделю, как произошло это дело на Пей-Хо, и нельзя осуждать
его в этом деле, произошедшем за 15 000 миль отсюда. Но потом каби-
нет не выказал рассудительности, которой следовало бы ожидать от него.
73

Невозможно читать рассказов об этом деле в английских и индийских газе-
тах, не приходя к заключению, что наш посланник Брюс обнаружил тут
совершенную нерассудительность и что ее следствием была эта убийствен-
ная неудача. Что же сделали с человеком, выказавшим такой недостаток рас-
судительности? Когда посланник, занимающий свое ответственное место за
15 000 миль от Англии, совершает такие важные ошибки, то первым делом
правительства должно было бы не оставлять его в такой важной должности,
а заместить его человеком, в котором правительство и Англия могли бы
найти здравый смысл и осмотрительность. По моему мнению, совершенная
нелепость вести переговоры с народом через посланника, которому не уда-
лось первое и единственное дело его с этим народом и который, конечно,
раздражен своею неудачею: вместо того, чтобы являться к народу с благо-
родными чувствами и с уважением, какое возможно при данных обстоятель-
ствах, с искренним желанием устроить дружелюбные отношения между
этим народом и своею нациею, он будет ожесточен собственною неудачею.
В целом мире невозможно найти человека, менее способного к ведению пе-
реговоров или военных действий в Китае, чем Брюс, а он был оставлен на-
шим посланником в Китае. Кто прочитает его депеши, тот увидит, что он
всегда был неспособен к своей должности, потому что с самого начала дей-
ствовал в духе самой дурной подозрительности. В каждом слове его видно,
что он хотел оскорблять, а не уважать чувства людей, с которыми вел пере-
говоры... Если мы сильнее китайцев, из этого еще не следует, чтобы мы
должны были употреблять свою силу на оскорбления им. Благородный
лорд, находящийся во главе правительства, вероятно, объяснит нам, какой
пользы надобно ожидать от того, что Брюс или преемник Брюса поселится в
Пекине. Если он покажет, что выгоды от этого будет гораздо больше, чем
вреда, тогда нам можно подумать, посылать ли кого-нибудь в Пекин; но
мне кажется, что, по модному нынешнему выражению, мы хотим войну
вести за «идею» и притом за одну из самых нелепых идей, какие когда-
либо входили в дипломатические головы».
Брайт в этом случае излагает не свои личные мысли, — то
же самое говорили все англичане, пока еще не решена была
третья китайская война. Первым впечатлением, по получении
подробных известий о деле на Пей-Хо, во всех англичанах была
мысль, что дело это произведено опрометчивостью и излишнею
требовательностью их посланника, что китайцы были правы;
это говорили все англичане, говорил «Times», который соб-
ственно потому и важен, что не имеет собственного мнения,
а только излагает мнения, господствующие в публике; это го-
ворили и члены кабинета, Россель, Глэдстон, Мильнер, Джиб-
сон. Сомневался ли кто-нибудь из англичан в успешности войны
с Китаем? Нет, англичане боялись побед. Но постепенно пуб-
лика разгорячалась от рассуждений о деле на Пей-Хо, которое
уменьшит в китайцах уважение к английской силе, если не
будет она вновь доказана Китаю, — и постепенно Англия увлек-
лась в войну, и теперь никто не хочет слушать Брайта, который
имел твердость остаться при мыслях, бывших прежде общими
для всей английской публики. Вот почему Англия и боится вся-
ких поводов к войне: она знает, что не удержится от опьянения,
производимого ими. В победе она не сомневается, но знает разо-
рительность побед и старается, чтобы оставался закрыт путь,
ведущий к ним.

Апрель 1860
Присоединение Савойи и Ниццы к Франции. — Сцена 19 марта в Риме.—
Апрельские сцены в Палермо и в Мессине. — Сцена 15 марта в Пеште.—
Кончина Брука.
23 апреля 1860.
Благодаря рассказам корреспондента газеты «Times», отпра-
вившегося в Савойю посмотреть, что и как там делается, мы
теперь довольно хорошо знаем, каким порядком производилось
дело присоединения, на каких данных основывалась возможность
его, какие обстоятельства давали французам возможность полу-
чить уступку, а Кавуру открывали путь согласиться на нее.
Факт сам по себе не важен, как мы уже говорили: Франция
мало выигрывает от завладения небольшою и бедною областью,
король Виктор-Эммануэль и его министр Кавур мало теряют
материальных средств военного и дипломатического могущества,
отказываясь от власти над савойярами. Но великие факты со-
вершаются по тем же законам, под влиянием тех же обстоя-
тельств и сил, как и малые: лейпцигская битва, в которой дра-
лось 500 000 человек, происходила тем же способом и была ре-
шена теми же причинами, по каким дерутся и побеждают или
бывают побеждаемы маленькие отряды в неважных стычках.
Всмотревшись в дело о том, как и чем была решена судьба Са-
войи, мы можем, если захотим, извлечь из него материалы для
пояснения того, как происходят дела, от которых зависит
судьба Европы. Прежде всего прочтем рассказ, знакомящий нас
с савойскими происшествиями. Корреспондент «Times'a» отпра-
вился в эту страну, лишь только стало известно, что уступка
будет произведена с формальным участием самих савойяров: ему
хотелось удостовериться в том, справедливы ли слухи, будто
бы савойяры сами хотят присоединиться к Франции, или
эти слухи, распускаемые французскими полуофициальными
газетами, — чистый вздор, и савойяры находятся в отчаянии
от предстоящей перемены подданства, как уверяли многие из
75

итальянских, немецких и английских газет. Он не за францу-
зов, он не против французов: он поехал в Савойю не за тем,
чтобы судить, хороши или дурны чувства савойяров, он занят
только тем, чтобы узнать, в чем состоят их чувства. Предисло-
вием к его рассказу о впечатлениях служат воспоминания
о прежнем состоянии Савойи, в которой он бывал несколько раз.
До 1848 года савойяры не имели ровно никаких политических
и гражданских понятий. Под патриархальным управлением они
не имели ни надобности, ни возможности думать о своих обще-
ственных делах. Они любили гордиться своею верностью ко-
ролю, слушались во всем своих правителей, слушались духовен-
ства в том, что оставалось невходящим в приказания, получае-
мые ими от правительства. С 1848 года положение дел начало
изменяться: король велел им выбирать депутатов, — так по их
понятиям представлялась конституционная свобода; послушные
приказанию, они выбирали депутатов и сначала все таких лю-
дей, которые слушались во всем короля и католического духо-
венства. Потом понемногу начали они переваривать мысль, что
депутаты выбираются собственно за тем, чтобы защищать их
интересы, и начали показываться в Савойе некоторые зародыши
либерализма. Либерализм этот был плоховат, а главное — слабо-
ват: иначе и быть не могло у новичков; но все-таки понемногу
он развивался, и граф Кавур в последние годы мог надеяться,
что когда-нибудь станет Савойя выбирать таких депутатов, ко-
торые поддерживали бы либеральное правительство; впрочем,
нельзя было рассчитывать на скорое исполнение такой на-
дежды: савойяры изменялись — это правда, но изменялись
медленно, и двенадцать лет не успели много изменить их. В та-
кую-то страну поехал корреспондент «Times'a» разузнавать,
что она думает, чего она желает, или, по его собственному полу-
насмешливому выражению о себе, поехал отыскивать предпола-
гаемое савойское движение. Послушаем же теперь, что нашел он
и как шло при нем дело:
«Анси. 25 марта, вечером.
Вот и в Анси я, новый Жером Патюро, отправившийся искать савой-
ского движения. Исполненный веры, подобно своему первообразу, я нимало
не обескураживаюсь тем, что мало успеха имели мои поиски в южных до-
линах Савойи, и теперь направляю свой путь к северу, не останавливаясь
за дождем, градом, ветром и снегом, согреваемый надеждою найти, наконец,
предмет моих исканий. Ныне день выборов, и выбранные депутаты должны
выразить желание Савойи решить будущую судьбу родины своими голо-
сами. Какая торжественная минута! какая ответственность! какой шанс мне
увидеть все народные чувства на моем пути! Вот мысли, теснящиеся в
моей голове, высунутой в окно вагона, везущего меня в Э-ле-Бен. От этих
мыслей я становлюсь торжествен духом, как будто сам я савойярский па-
триот, как будто в моей руке один из тех избирательных билетов, которые
решат участь этих гор и этого болотистого озера, тянущегося налево, и этих
косогоров с их виноградниками и крытыми черепицей домиками, быстро
мелькающих направо.
76

Поезд останавливается, кондуктор кричит: Бен! Бен! Я беру свой сак
и плащ, решаясь сам во что бы то ни стало тащить их со станции в город:
я не могу вообразить, чтобы хоть один из свободных савойских граждан,
занятых мыслями о предстоящей перемене, нашел время прислужить не-
важному человеку, приехавшему в вагоне, и снизошел отнести его сак в го-
стиницу. Но я был приятно изумлен, услышав знакомый крик множества
голосов, который встретил меня по-старому: «пожалуйте сюда, мсье; угодна
вам дилижанс? — угодно вам экипаж? — угодно вам ехать в гостиницу?» —
и множество других предложений. Я бросился в город, чтобы, не жалея ни
ушей, ни глаз, видеть все, слышать все, что только можно, пока отправится
дилижанс в Анси. Разочарование, навеянное на меня бессмысленною безза-
ботностью савойских граждан в такой великий день, несколько затихло,
когда я сквозь аллею тополей, ведущую к городу, увидел множество людей,
очень важно расхаживающих по главной улице. Везде в других городах жи-
тели плохие патриоты, но мало плохих патриотов в городе Э-ле-Бен, — так
я подумал; но передумал в следующую же минуту. Оттого ли, что они при-
няли меня за своего нового подпрефекта и мой шотландский плащ за
мундир, а мой зонтик за символ моего сана, или отчего другого, но полити-
ческое торжество их было значительно расстроено моим появлением. Я ре-
шительно был на их глаза интереснее присоединения к Франции или отделе-
ния от Сардинии. Они зорко смотрели на меня, стараясь угадать, есть ли
у меня намерение и средства истратить в их городе несколько пятифранко-
виков. Я был для них даром небес в это зимнее время, когда перепадает
им так мало денег: каждый забыл отделение и присоединение, думая о том,
нельзя ли отделить какую-нибудь монету от моего кармана и присоединить
к своему. Это было убийственно. Я спрашивал о их мнениях, они спраши-
вали, не закажу ли я обед. Я спрашивал, кто их кандидат, они спрашивали
меня, не хочу ли посмотреть римские развалины. Если бы вера моя не
была тверда, я немедленно воротился бы в Шамбери. Но я только пофило-
софствовал о деморализующем влиянии иностранного золота на простые
неиспорченные сердца, завернулся в свой плащ и взлез на дилижанс, гото-
вый везти меня в более первобытные страны.
Встащившись под дождем по грязной дороге на Биольскую гору, эки-
паж остановился и был тотчас же окружен людьми, привлеченными необык-
новенностью того события, что явился путешественник в такое время года.
Вид у них был такой почтенный, что я ободрился духом и спросил, кто
их кандидат и тот ли кандидат выбран, какого они хотели? Ma foi *, не
знаем, — сказали они:—погода была так дурна, что мы не ходили узна-
вать, что делают горожане. Я снова утешился мыслью, что люди тут уже
слишком первобытны; лошади отдохнули, и мы поехали по шоссе к Альбану
и Капо-дель-Мандаменто.
Тут опять была чуть не целая толпа у станции и табачной лавочки;
одинокий жандарм (пьемонтский) был тут самой видной фигурой. Я зашел
в трактир, велел подать бутылку вина и спросил о новостях.
«Вы, мсье, должны знать их лучше нас; говорят, что в Шамбери фран-
цузы?)»— «Что же, нравится вам эта перемена?» — «Не нам, простым людям,
говорить, что нам нравится, что нет».
«Пошел!» — было невольным ответом разочарованного энтузиаста, и мы
поскакали в живописную деревушку Альби, где переменили лошадей. С
неутомимостью, достойною моего первообраза Жерома, я возобновил
штурм и вступил в разговор с людьми, которых воскресенье собрало пе-
ред трактиром. Спрашивать их было все равно, что спрашивать кривого
безносого кретена, запрягавшего лошадей: я добился от них столько же
толку.
Я был порядком обескуражен, и если бы кстати не поднялась буря со
* По правде сказать. (Прим. ред.)
77

снегом, отвлекшая мое внимание от великой мысли савойского движения, я
чувствовал бы себя разбитым наголову. Но облачное движение оживило
мою энергию и, отступившись от расспросов у бедных ничего не знающих
поселян, я решился испытать счастья в Анси, самом деятельном из савой-
ских городов, гордящемся тем, что имеет хлопчатобумажную фабрику, имеет
стеклянные заводы и по соседству каменноугольные копи. Перед заходом
солнца показались мне вдалеке высокие трубы его заводов.
Ожидание не обмануло меня. В Анси положительно было больше следов
движения, чем в Шамбери и других городах, а моею целью было найти ка-
кое-нибудь движение, — французское, сардинское, швейцарское, — все равно,
лишь бы движение. Все в Анси были заняты этим делом, потому не трудно
было вступить в разговоры о нем. Первым, что я услышал, были жалобы
на пьемонтское правительство, которое в своей итальянской политике почти
забыло о древнейших наследственных владениях, вспоминая о них только
за тем, чтобы брать с них солдат и деньги. «А взамен за то ничего не
делает для нас. Давно обещались провести железную дорогу в Анси, а до
сих пор еще и не начали ее, и провоз наших изделий в Пьемонт очень
убыточен». Это недовольство ободряло людей, действовавших в пользу
Франции. — «Стало быть, вы теперь довольны, что присоединяетесь к Фран-
ции и что будет вам построена железная дорога?»—сказал я. — «Нас разо-
ряют, мсье, — отвечали мне: — мы сбываем свои стеклянные товары в
Пьемонт, где таких не умеют делать. А с французскими стеклянными това-
рами, которые теперь пойдут к нам, наши не могут сравняться. Кончится,
вероятно, тем, что нам придется закрыть свои заводы. Кроме того, нам при-
дется дороже платить за колониальные товары, которые мы получали из
Женевы». Не только торговцы, но и частные люди по предусмотритель-
ности сделали большие закупки этих товаров, чтобы уйти от убытка хотя
на первое время. — «Стало быть, у вас большая торговля с Женевой?» —
«Да, Женева ввозит к нам на 7 или на 8 миллионов франков товаров своих,
английских и немецких». — «Стало быть, вам хотелось бы присоединиться
к Швейцарии?»—«Нет, ведь мы все равно лишились бы сбыта в Пьемонт».—
«Так чего же вы желаете?» — «Мы теперь не стали ничего желать, по-
тому что все решено и правительство отдало нас Франции». — «Но по
крайней мере вы постарались ныне выбрать депутата, который выразил
бы ваши желания?» — «Нет, наш кандидат бросил нас; он уехал с депута-
циею в Париж. Знаете, все эти адвокаты и наши чиновники на француз-
ской стороне: они надеются, что им за усердие заплатят орденами и хоро-
шими должностями. Одному обещали место подпрефекта, другому долж-
ность префекта, третьему — помощника префекта, а крестов раздадут целые
сотни».
Ясно, мой собеседник был фрондер. Я подозреваю, что он имеет дела
по хлопчатобумажной фабрике. Посмотрим на другую сторону дела. Оно
обернется к вам другой стороной, если вы поговорите с человеком, имею-
щим дела по каменноугольным копям или по лесной торговле. Он скажет
вам, во-первых, что привык не скрывать своих мнений, что он по сердцу
и по душе такой же француз, как по языку; что он не хочет дольше подчи-
няться итальянской политике Пьемонта, не хочет, чтобы его руками другие
загребали жар, что савойская промышленность теперь связана, что ей те-
перь открыт один сбыт в Пьемонт, куда нельзя по дороговизне провоза
сбывать через Альпы сырые продукты, составляющие главное богатство
Савойи, а Франция будет для них готовым и близким рынком. И как
только построят железную дорогу, страна процветет.
Вот вам обе стороны дела: ту или другую выставляют перед вами,
смотря по тому, с кем вы заговорите. Правда, некоторое движение есть в
Анси, но какого оно рода? — самого низкого. Ни та, ни другая партия
ни слова не говорит о различии в учреждениях: нет ни искры чувства,
место которому было бы выше желудка, алчного центра нашей животной
натуры.
78

Расскажу еще один случай, — грустно мне рассказывать его, потому
что он предвещает недоброе. В день выборов французская партия давала
обед: в городе тогда было проездом человек восемь французских купцов:
их пригласили на обед; они все отказались, заметив: «добрые люди, вы
сами не знаете, чего хотите. Мы испытали эту вещь и уверяем вас, что
скоро вы раскаетесь».
В девять часов вечера идет почтовая карета в Женеву. Об Анси я на-
писал уже довольно, в следующий раз скажу вам, что говорят в Женеве о
Шабле и Фосиньи».
«Женева, 26 марта.
Вы поверите моим словам, что почтовая карета, ходящая из Анси в
Женеву, не слишком удобный экипаж и что на Сионе чрезвычайно холодно
во время вьюги. Но я невозмутимо ехал отыскивать савойское движение
и только на станции в Крюсоле, где мы переменяли лошадей, мое спокой-
ствие было нарушено несколькими людьми, стоявшими на круглом крыльце
и громко кричавшими: «победа!» Это были партизаны Франции, торжество-
вавшие удачу на выборах. Они громко объясняли выгоды, какие получит
Савойя от присоединения к Франции. Этот панегирик пришелся не по
вкусу двум другим людям, бывшим на крыльце, и начался спор. Тут в пер-
вый раз увидел я снимание и к политическим учреждениям. Противники
присоединения заговорили о жандармах, о личной свободе и о политической
свободе, которая вся погибнет от присоединения.
Сионский хребет совершенно отрезывает Фосиньи и Шабле от осталь-
ной Савойи. Я очень доволен тем, что переехал его, и могу вам рассказать
о чувствах жителей в этих нейтрализованных округах. Я уже и прежде слы-
шал отголоски швейцарских опасений и криков, полагал, что население
Шабле и Фосиньи не так равнодушно, как уверяли меня в южной Савойе,
но я не предполагал, чтобы волнение в Шпейцарии было так сильно и
чтобы желания северной Савойи получили такой определенный характер.
Оба эти обстоятельства заслуживают внимания.
Я еще не был в Шабле и Фосиньи и не могу говорить о собственных
наблюдениях; но передо мною лежит печатная декларация жителей север-
ной Савойи, требующая присоединения к Швейцарии и посланная ко всем
державам, подписавшим трактат 1815 года. К этой декларации пришиты
152 страницы, на которых находится 11 502 подписи, собранные во всех
кантонах нейтрализованных округов. Эти подписи были собраны менее чем
в восемь дней, с 8 до 16 марта. Может показаться странно, что не позабо-
тились об этом раньше; но вспомните, что до появления ноты 24 февраля
Франция не заводила формальной речи об уступке, а когда Швейцарский
союзный совет поручил своим дипломатическим агентам сделать представ-
ление по этому делу, то Франция даже отвечала, что о савойском вопросе
в настоящее время нет речи и что если бы он возник, то Шабле и Фосиньи
были бы уступлены Швейцарии. Введенные в обманчивую беспечность, ней-
трализованные округи и Швейцария не думали, что им грозит опасность.
Они были пробуждены только объявлением, сделанным в Анси и Шамбери
8 и 10 марта, говорившим савойскому народу, что он приглашается выра-
зить свое желание или нежелание присоединиться к Франции, и ни слова
не упоминавшим о Швейцарии и об ее правах на нейтрализованные округи.
Только тогда стали устраивать манифестацию в северной Савойе, собирать
подписи к объявлению о том, что северная Савойя желает присоединиться
к Швейцарии, если не может остаться соединена с Пьемонтом. После того
как эта декларация была напечатана, собрали к ней еще более тысячи под-
писей, так что свое согласие с ней выразили 12 600 человек в округах,
имеющих всего населения около 160 000 человек. Я сам поеду в эти округи
и не стану теперь тратить время на отгадывание того, до какой степени
сильно в жителях желание, свидетельствуемое этою декларациею».
79

«Бонвилъ, 27 марта.
Целый день я провел в разъездах по всем сколько-нибудь важным ме-
стам нейтрализованных округов, был в Тононе, Дувене, Анмасе, Бонвиле,
и т. д., и у меня не осталось сомнения в том, что здесь имеет действи-
тельную силу савойское движение, которого почти не существует в осталь-
ной Савойе. В северной Савойе жители гораздо живее, чем в южной, они,
кажется, готовы встрепенуться из своей дремоты; это надобно приписывать
тесным их связям с Женевою, оставшимся не вовсе без влияния на харак-
тер народа и пробуждавшим в здешних савойярах чувство независимости.
Но все-таки не думайте, чтобы политические соображения говорили в них
сильнее по этому делу, чем у южных савойяров. И здесь материальные вы-
годы— единственный рычаг, движущий народными желаниями; но мате-
риальный интерес влечет эти округи к Женеве и к Швейцарии. В Швей-
царию текут реки северной Савойи, в Швейцарию идут и продукты ее. От
остальной Савойи и от Франции она отделена цепью гор, проезд по кото-
рым всегда труден, а зимою часто и невозможен. Сообщение с светом здеш-
ние долины имеют через Женевское озеро: по нем получают они немногие
товары, ими потребляемые, по нем приезжают к ним и путешественники,
служащие для них главным источником дохода.
Потому, если бы принимать за основание суждений материальный ин-
терес, то жители здесь все до одного были бы расположены присоединиться
к Швейцарии. Но от сотворения мира всегда существовало противоречие
между интересами страны и выгодами некоторых ее жителей. Оно суще-
ствует и в нейтрализованных округах. Я имел случай говорить с людьми
всех сословий и во всех своих поисках не нашел землевладельца или фер-
мера, который желал бы присоединения к Франции. Если некоторые из
них не так сильно, как другие, высказывали свое желание присоединиться
к Швейцарии, это происходило только от робкой осторожности, которая
стала совершенно понятна для меня из разговоров с людьми французской
партии. Эта партия сосредоточена в городах, и центром ее служит Тонон,
а главною поддержкою личный расчет чиновников, адвокатов и духовных.
Приверженность этих трех сословий к Франции натуральна, потому что
они проиграли бы от присоединения северной Савойи к Швейцарии, между
тем как все остальные классы проигрывают от присоединения к Франции.
В республиканской стране с простыми и свободными учреждениями, в
стране, сохранившей самоуправление почти во всей первобытной чистоте,
чиновники не могут ждать себе завидного положения. Почти все места
раздаются по выборам, а не по рутине и не по связям. Надежда на повы-
шение очень мала; небогато и жалованье в стране, где должность считается
почетом, а не источником выгод. Жизнь чиновника, зависящего от народа,
трудна: от него требуют не такой деятельности, какая в бюрократической
машине достаточна ему, чтобы не отстать от других. Гораздо привлекатель-
нее карьера его в могущественной, многосложной администрации, какова
французская. Сколько почестей ждет тут честолюбивых мэров и их помощ-
ников! Каждый из них надеется быть подпрефектом или даже префектом.
Шансы выгод для чиновничества слишком неравны, не говоря уже о том,
что в Швейцарии нет крестов и денежных пожалований.
Так же плохи шансы в простой и практичной Швейцарской республике
для адвокатов. В Швейцарии почти нет процессов, потому что почти все
дела кончаются примирительными судами; а если и дойдет до процесса,
сами тяжущиеся ведут его без адвоката по простоте судопроизводства.
Сравните же с этим величественную роль французских адвокатов, с гор-
достью говорящих о себе, что всегда были лучшею славою великой нации.
Адвокатство там карьера чрезвычайно выгодная и, кроме того, ведущая
к первым государственным должностям. Присоединение к Швейцарии тотчас
лишило бы адвокатов почти всех их нынешних доходов, которыми кор-
мится множество этих людей теперь, благодаря сутяжничеству савойяров:
80

каждый савойяр имеет теперь процессы со всеми своими соседями. Женева,
город многолюдный, не имеет стольких адвокатов, сколько их в каждом ма-
леньком савойском городке. Швейцарские учреждения разорили бы их, а
присоединение к Франции открывает им блестящую карьеру. Духовенство,
разумеется, ужасается всякого сближения с протестантскою Женевою. Жене-
ва вместе с Берном стояла во главе движения 1847 года, изгнавшего иезуитов
из Швейцарии 1. Получив тут успех, она может пойти и дальше: кто знает,
на чем она остановится? А император, несмотря на свои нынешние неприят-
ности с папой, все-таки служит ревностнейшим защитником католичества.
Если взять все эти три класса по счету, они, конечно, составляют ни-
чтожное меньшинство. Но влиянием они гораздо сильнее, чем числом.
Каждый чиновник, адвокат и священник господствует над невежественным
и слабым простолюдином, привыкшим к слепому повиновению. И если по-
думать о силе, находящейся в руках этих трех сословий, то надобно на-
звать чрезвычайно сильным естественное тяготение нейтрализованных окру-
гов к Швейцарии, выразившееся 12-ю тысяч подписей».
«Шамбери, 28 марта, вечером.
Кончено.
Ныне, в половине девятого поутру, первый отряд французской армии,
четыре роты 80-го линейного полка, вступили в город. Завтра ждут еще
такого же отряда и постепенно соберется сюда весь полк. Шамбери, сто-
лица Савойи, занята войсками его величества императора французов.
Во всем этом савойском вопросе, с самого начала до конца, была одна
постоянная черта, которая делает его очень курьезным: все стороны, уча-
ствовавшие в этом деле, как будто стыдились своей роли и старались тон-
кими изворота-ми прикрасить свои поступки перед самими собою. Встреча
французских войск нынешним утром имела точно такой же характер. Их
ожидали со дня на день, и довольно было времени приготовиться к приему.
Фабриканты, изготовляющие разные принадлежности к иллюминациям (эти
господа жарчайшие партизаны присоединения к Франции), принялись делать
французские флаги, разные транспаранты и шкалики, но никто не покупал
их: самые пламенные партизаны Франции совестились выступать вперед и не
покупали французских флагов, подобно людям, мрачно смотрящим на гото-
вившееся дело. Потому фабриканты, обманутые в надеждах, бросили делать
шкалики и флаги, и когда было официально объявлено о прибытии фран-
цузских войск, то не оказалось нужного запаса французских украшений.
Прокламация городского управления, говорившая о том, что Виктор-
Эммануэль снизошел на желание савойяров присоединиться к великой
Французской империи, также носила на себе печать смущения. На ее заго-
ловке был герб савойского дома, а в конце ее восклицание: Да здравствует
Наполеон III! Да здравствует Франция! Смущение было видно и в прокла-
мации, созывавшей национальную гвардию встретить гостей на станции. На
станционном доме были поставлены флаги, сделанные наполовину из са-
войских, наполовину из французских цветов, с вензелем императора на
одной стороне, с вензелем короля на другой. Такой же вид имели украше-
ния на городской ратуше: старому государю уделялась половина их; но
императорский герб над балконом давал решительный перевес новому вла-
дыке. Из частных домов только очень немногие были украшены флагами и
почти все они также имели такой двойной характер.
Поезд прибыл в назначенное время, оркестр заиграл Partant pour la
Syrie *, собравшуюся толпу убеждали приветствовать французов, французы
отвечали на эту попытку приветствия, женщины махали платками, синдик
произнес поздравительную речь полковнику, французы пошли в казармы, со-
провождаемые национальной гвардией; за ними шла толпа, перед ними шли
музыканты. Было потом сделано несколько попыток устроить демонстрации
Отъезжающие в Сирию. (Прим. ред.)
81

в честь французов, но малочисленные энтузиасты не находили поддержки
в народе. Эти сцены были живою картиною савойского движения: неболь-
шое число хлопотливых агитаторов, среди мертвой и равнодушной массы.
Украшения, выставленные на домах энтузиастов, производили то же впеча-
тление: домов этих было очень мало.
Вечером оркестр национальной гвардии играл на широкой улице, ве-
дущей к замку. В девять часов вечера не было уже народа на улицах. Ве-
ликий акт занятия Савойи французами совершился.
Теперь многие, даже из людей, желавших перемены, чувствуют боязнь
будущего. Народ жалеет о прежнем положении. Ясным доказательством
тому служит всеобщее неудовольствие против савойяров, отправлявшихся
депутатами в Париж. Они вчера воротились, обремененные обедами, любезно-
стями и обещаниями. Даже здесь, в южной Савойе, порицают их за то,
что они предложили императору свою родину и говорили от ее имени. Са-
войяры по всегдашней своей привычке повинуются своему королю, но не
желают принадлежать Франции».
«Шамбери, 29 марта,
Небольшое и неудачное одушевление, поднятое вчера, теперь совершенно
утихло. По расчетливости или из стыда большая часть флагов исчезла с
домов. Кроме тех, которые развеваются на станции железной дороги, на
публичных зданиях и на башне замка, не осталось в целом городе пяти-
десяти флагов. Из них значительная часть висит в окнах французского
консульства. Французские солдаты ходят по улицам, не замечаемые никем.
В результате происходящих теперь выборов нет уже никакого сомне-
ния. Избиратели явились в малом числе, считая дело конченным без их
воли. Между тем на всякий случай составлен адрес, говорящий противное
адресу, подписанному жителями северной Савойи: он рассылается по всей
стране, чтобы его подписывали. Савойяры станут подписывать: как же им
не выразить своего согласия на распоряжение, сделанное их королем?»
Это спокойное изложение фактов представляет нам в малом
виде образец того, как делаются почти все государственные
перемены и к лучшему и к худшему: масса населения ничего не
знает, ни о чем не думает, кроме своих материальных выгод,
и редки случаи, в которых она хотя замечает отношения своих
материальных интересов к политической перемене, как заме-
чала в Савойе. На этом равнодушии массы основана возмож-
ность даже самых замыслов о большей части совершаемых в по-
литической жизни перемен. Низлагается Наполеон I и призы-
ваются на его место Бурбоны: не думайте, чтобы это было делом
французской нации; что призвание Бурбонов не было делом
союзных монархов — вещь давно известная. Кто же устроил
эту перемену? Два-три союзных министра с Талейраном и
несколькими его клиентами. Они сказали союзным монархам,
что французы желают восстановить Бурбонов, и Бурбонов при-
звали в удовлетворение желанию французов, которые вовсе и
не думали желать того. Но если так, почему же французы не
сказали, что не хотят Бурбонов? Союзные монархи не стали бы
делать против их желания. Французы не сказали, что не жела-
ют, потому что в самом деле нельзя было сказать, что они
желают или не желают: им было все равно; им объявили, что
Бурбоны не станут нарушать их материальных интересов, и они
82

подумали: если так, мы ничего не проигрываем; пусть дипло-
маты делают, как знают. Точно то же было при заменении Бур-
бонов орлеанской династией. Из тысячи человек один пожалел
о Бурбонах, из тысячи человек один порадовался передаче
власти Луи-Филиппу, остальные 998 подумали: нам все равно;
пусть те, кто лучше нас знает эти дела, делают как знают.
Точно так же провозглашена была республика, точно так же
была потом провозглашена вместо республики империя. «Вы
за кого? за Францию или за Пьемонт?»—спрашивал савойя-
ров корреспондент «Times'a». — «Мы? да нас нечего об этом
спрашивать; а впрочем, мы слышали, будто нас отдают фран-
цузам».— «Ну, что ж? это приятно вам или неприятно?» —
«Да нам-то что? — это не наше дело. А вот, говорят, будто
французы построят нам железную дорогу, которой сардинцы
не строили, — это будет хорошо». — «Значит, вы рады пере-
мене?»— «Да нечему радоваться: еще неизвестно, хуже или
лучше нам будет; вот посмотрим, так увидим». — «Что ж это
значит? Значит, лучше бы вам оставаться под властью Пье-
монта?» — «Что же тут хорошего? Хорошего мы ничего не ис-
пытали от Пьемонта?» Как прикажете толковать с людьми,
рассуждающими таким образом? У вас остается одно убеждение
от подобных разговоров и случаев: масса просто материя для
производства дипломатических и политических опытов. Кто взял
над нею власть, тот и говорит ей, что она должна делать, — то
она и делает. Такого взгляда постоянно держатся практические
государственные люди. На этом основании управляли народом
Ришелье2 и Питт3, Меттерних4 и Луи-Филипп5: делали, что
хотели, а народы слушались. Нельзя не признаться, что этот
взгляд очень близок к истине. Напрасно говорят в его опровер-
жение, что политика Меттерниха оказалась наконец несостоя-
тельной, да и система Луи-Филиппа тоже. Напрасно ссылаются
на то, что под конец они были низвергнуты и изгнаны: что ж
тут за опровержение? ведь нельзя же вечно пользоваться уда-
чей; разумеется, когда-нибудь настанут и несчастные обстоя-
тельства. Нынешний год пашет мужик землю — урожай хорош,
и на следующий год тоже, и дальше тоже. Наконец на 29 или
на 30-й год случился неурожай, — что ж из этого следует?
Следует ли, что мужик плохо пахал землю? Нет, слишком
20 лет хорошего урожая показывают, что пахал он ее хорошо,
а неудача последнего года просто каприз природы, просто дело
случая, и система хозяйства, которой держался мужик, не ком-
прометируется этим несчастием. Да и посмотрим, что дальше
после этого неурожайного года? — опять пошли хорошие уро-
жаи при прежней обработке земли. Не оправдывают ли они си-
стему мужика? Так и в истории: после Луи-Филиппа продол-
жалась года полтора так называемая анархия, и французским
правителям трудно было ладить с расходившеюся нациею, или
83

собственно даже не с нациею, а с несколькими десятками тысяч
энергических работников Парижа; остальные сотни тысяч ра-
ботников Парижа и других городов были уже и тогда располо-
жены держать себя смирно и послушно, а прочим девяти мил-
лионам взрослых мужчин Франции никогда и не приходило в
голову буйствовать и непокорствовать. Так или иначе, дурно
или хорошо, прошли эти недолгие полтора года, тяжелые для
французских правителей, — и дела пошли прежним порядком:
правители приказывают, а вся Франция слушается, — то же
самое, что было при Луи-Филиппе, только формы приказаний не-
сколько изменились: при Луи-Филиппе в заголовке писалось:
«приказы по парламентскому ведомству», а при Луи-Наполео-
не пишется: «приказы по армейскому ведомству». Спору нет,
заголовок дело важное, но ведь не в нем вся важность: го-
раздо больше ее в самом содержании бумаги, а содержание
бумаги то же самое: «исправно платите подати и платите их
как можно больше; слушайтесь прелатов, если вы католики,
пасторов, если вы протестанты; в том и в другом случае
слушайтесь префектов, которые будут слушаться министров,
а министры будут слушаться кого сами знают». В Австрии
даже и в заголовке перемены не произошло: через год по изгна-
нии Меттерниха Шварценберг 6 вел дела по тем же самым
формам, как вел Меттерних: не явное ли дело, что чи-
стый вздор говорили люди, утверждавшие, будто бы Луи-Фи-
липп и Меттерних ошибались в своей системе? Система их так
верно соответствовала надобностям французского и австрий-
ского правительств, что сама собою воскресла из пепла, как
вечно юный и прекрасный феникс. Отбросим вздорные фанта-
зии, обсудим дело хладнокровно и скажем: как держали себя
Луи-Филипп и Меттерних, так и следовало им держать себя,
так и всегда будут держать себя люди, которые будут стано-
виться на их месте. Рассудительный человек мог бы желать
разве только одного: хорошо было бы, если бы политическое
правило, столь пригодное для долгих периодов внутреннего спо-
койствия, было дополнено каким-нибудь соображением, пригод-
ным для предотвращения кратковременных беспокойств, кото-
рыми перерываются долгие спокойные периоды. Разумеется,
Луи-Филиппу и Меттерниху было бы гораздо лучше избежать
неприятностей, которым подверглись они в 1848 году. Система
их, как видим, не пострадала от народного буйства; но сами
они пострадали — это жаль. Почтенные старцы, привыкшие к
комфорту, привыкшие к власти, были принуждены бежать без
всякого комфорта. Сколько страха, сколько материальных не-
удобств потерпели они в ту неделю, пока пробирались в безопас-
ное убежище из возмутившихся своих столиц через раздражен-
ные провинции! На новом месте жительства комфорт к ним
возвратился; но власть уже не возвратилась. Благонамеренные
84

люди уважали их, но уже никто не спрашивал их приказаний,
никто не исполнял их повелений: разве легко было им такое по-
ложение? Да и французам или австрийцам разве лучше стало
при новых правителях? Говоря по совести, мы далеко предпочи-
таем Меттерниха Шварценбергу, Баху, Буолю и Рехбергу 7: они
умны и добры — это так, но он был и гораздо умнее, и добрее
их. Величие Наполеона III ценится нами по достоинству: но
беспристрастная история скажет, что Луи-Филипп был выше
его в государственном искусстве. Итак, и для народов, и для
Луи-Филиппа с Меттернихом было бы гораздо лучше, если бы
эти мудрые правители (то есть Луи-Филипп и Меттерних)
спокойно скончались с властью в руках и без всяких неприят-
ностей передали эту власть тем, кого сами почли бы достойным
ее. Вот только заботы об этом мог бы еще желать в правителях
рассудительный человек, потому что эта забота соответствует
выгодам самих правителей: он мог бы желать, чтобы в долгие
периоды внутреннего спокойствия правители обращали некото-
рое внимание на средства предотвратить всякие неприятности
для себя в будущем, застраховать себя от внутренних смут.
Прочтенный нами рассказ о савойских делах наводит на это
средство: масса думает только о своем материальном благосо-
стоянии, и если не будет доведена до большего неудовольствия
в этом отношении, то всегда останется смирна и послушна; по-
тому забота о народном благосостоянии, повидимому, выгодна
для правителей. Так может думать рассудительный человек; но
если найдется другой человек, еще более рассудительный, то
заметит ему: «Друг мой, вы слишком требовательны. Вы хотите
от людей нечеловеческого совершенства. Посмотрите на самих
себя, посмотрите на всех ваших знакомых: у кого из вас, друзья
мои, достает времени, средств, твердости и бесстрастия, чтобы
отказывать себе в настоящих желаниях и удовольствиях для от-
даленных шансов неизвестного будущего, до которого, может
быть, вы и не доживете? Правители, конечно, умнее боль-
шей части из нас или даже всех нас, но ведь и они люди.
У них столько дела в настоящем, столько дипломатических
отношений, столько политических забот, столько финансовых
надобностей, не терпящих отлагательства, что нет им физиче-
ской возможности делать ныне то, от чего пользы могут ожи-
дать они разве через 15 или 20 лет. Войдите в их положение.
Посмотрите, например, сколько было хлопот Луи-Филиппу в
каком-нибудь 1832 году: тут надобно биться с Казимиром
Перье8, министром благонамеренным, но человеком вздорного
характера: тут палата хочет сократить бюджет личных расхо-
дов Луи-Филиппа; тут пятеро сумасшедших бьют в набат на
Нотрдамской колокольне, выдавая себя за республиканцев,
потом оказывается, что полицейский агент подвел их на эту
глупую выходку, и возникает неприятнейший скандал; тут
85

холера; тут умирает Казимир Перье и начинаются интриги за ми-
нистерские должности; тут новые министры так бездарны, что
хлопот с ними больше, чем с Казимиром Перье, а сменить их не-
выгодно потому, что они послушны; тут начинаются дрязги
по случаю восстания и потом ареста герцогини Беррийской 9; тут
подрастают сыновья, надобно приискивать им невест; тут Гол-
ландия ссорится с Бельгией 10; тут Мегмет-Али ссорится с
Мухаммедом II 11; тут сотни других дипломатических столкно-
вений, —словом сказать, забот и хлопот столько, что голова
идет кругом у Луи-Филиппа. Так проходит весь 1832 год,—
досуг ли тут подумать о предупреждении неприятностей, кото-
рые, может быть, настанут когда-нибудь лет через шестна-
дцать— в 1848 году, а может быть вовсе не настанут?—Так
проходят и 1833 и 1834 и все следующие года. При таком мно-
жестве всяких других хлопот и забот можно ли винить Луи-
Филиппа за то, что недостало у него ни времени, ни средств
похлопотать о народном благосостоянии? Нельзя винить его,—
некогда ему было, не до того ему было; и неприятности 1848 г.,
произведенные крайностью народного бедствия, не могут во
мнении благоразумного человека считаться справедливым на-
казанием Луи-Филиппу: они просто были ударом судьбы, по-
стигнувшей человека невинного. Или, чтобы перейти к нынеш-
ним делам, когда, например, было Кавуру позаботиться о благо-
состоянии савойяров? Войдите в его положение. Он, по своему
искреннему убеждению, гениальный министр: как же такому ми-
нистру управлять таким маленьким государством, как прежний
Пьемонт? Надобно увеличить его. Вот бедный Кавур прибе-
гает к английским министрам: помогите мне увеличить управ-
ляемое мною государство! Боже милостивый! сколько ему возни
было с этими проклятыми англичанами: не хотят ввязываться
в чужие дела, да и кончено. Много перепортилось у него крови
от такой английской бессовестности. Года полтора или два уш-
ло на напрасные хлопоты. Приходится ему от англичан обратить-
ся к императору французов: новые хлопоты, едва ли не боль-
ше прежних. Тут начинается Восточная война: надобно показать
себя, что и мы, пьемонтцы, дескать, можем играть роль в евро-
пейских делах, надобно приобрести право на благодарность
Франции 12, надобно «приучить армию к победам»; кстати
«армия»: Кавур хочет делать завоевания, а для завоеваний
нужна сильная армия, а сильная армия не по средствам бед-
ного Пьемонта; так, но что же делать? Сильная армия нужна,
и Кавур держит ее, хотя она не по средствам Пьемонта, а денег
мало: сколько хлопот придумывать средства к получению де-
нег! — до савойяров ли тут! С савойяров не много возьмешь
деньгами: хорошо хоть то, что из них выходят недурные сол-
даты; набирание солдат, вот почти единственное отношение
между Кавуром и савойярами, допускаемое множеством хлопот,
85

поглощающих все мысли и силы Кавура. Если теперь оказы-
вается, что он ничего не сделал для савойяров, можно ли его
винить за то? Так, он совершенно прав. Но что же из того вы-
шло? Вышло то, что Наполеон III мог сказать: отдайте мне
Савойю; для савойяров решительно все равно, принадлежать ли
вам или мне; стало быть, дело зависит только от вашего же-
лания. Я ваш союзник, я вам делаю пользу — увеличиваю ваше
государство; будьте же и вы полезны мне — увеличьте мое госу-
дарство; если вы не согласитесь, это значит, что вы не располо-
жены ко мне; других причин к отказу нет: савойяры не будут
противиться. И вот Кавур, хотя вовсе невинен в том, что не
возбудил в савойярах приверженности к пьемонтскому прави-
тельству возвышением их благосостояния, терпит убыток. Будь
савойяры против отделения от Пьемонта, Наполеон не мог бы
и требовать уступки Савойи, а теперь требует, и у Кавура нет
никаких отговорок и он должен уступить.
Каждый человек, привлекающий на себя общее внимание,
подвергается пересудам, в которых всегда бывает много вздора.
Император французов не избежал этой участи: об нем говорят
много ложного. Например, утверждают будто бы, присоединяя
Савойю к Франции, он следует принципу национальности, прин-
ципу, не согласному с преданиями господствующей политики,
революционному принципу: это клевета, гнусная клевета. Им-
ператор Наполеон в этом деле верен принципу, составляющему
основание всякой дипломатики, согласной с преданиями и при-
знаваемой в дипломатическом мире за истинную политику. Он
только хочет расширить пределы своего государства и увели-
чить его могущество. Какой хороший дипломат не старается о
том же для своего государства? Конечно, выгоды разных госу-
дарств сталкиваются в этом случае: то, что выгодно для од-
ного, бывает вредно для другого; австрийские и прусские ди-
пломаты совершенно правы, чувствуя недовольство от присое-
динения Савойи к Франции; но они не могут сказать, чтобы
император французов не действовал тут по тем же самым прин-
ципам, каких держатся они. Обвинять его в системе, основанной
на принципе национальности, совершенно несправедливо. Не-
причастность его революционным идеям, к каким принадлежит
принцип национальности, доказывается всем его правлением.
Кому мало этого доказательства, может найти новое подтверж-
дение невинности императора французов в том, что вместе с
Савойею он присоединяет к Франции Ниццу, город чисто
итальянский, с округом чисто итальянским. Тут уже явно, что
политика Наполеона III основана на принципах чисто диплома-
тических, а не на каких-нибудь революционных идеях, вроде
принятия границ национальности за границы государства.
Дело присоединения Ниццы представляет мыслящему чело-
веку одну черту, достойную великого внимания. Но чтобы дойти
87

до факта, выставляющего эту черту исторических дел, мы
должны дополнить /рассказ, переведенный нами из писем, поме-
щенных в «Times'e», очерком событий, следовавших за тем вре-
менем, на котором остановился наш перевод. Еще до вступления
французских войск в Савойю и Ниццу пьемонтское правитель-
ство стало постепенно отзывать из этих земель своих чиновни-
ков, заменяя их людьми, которые подготовляли бы переход ус-
тупаемых земель под новую власть. По вступлении французских
войск эта история продолжалась, и, наконец, временное управ-
ление все перешло в руки приверженцев присоединения. Глав-
ною их заботою было, разумеется, то, чтобы народ вотировал
за присоединение, когда будет предложен жителям вопрос, хо-
тят ли они перейти под власть Наполеона III. Каким порядком
велось это дело, можно видеть по следующему отрывку, кото-
рый мы опять берем из той же корреспонденции «Times'a»:
«Пьемонтские ЧИНОВНИКИ отозваны из Шамбери и Ниццы, но Виктор-
Эммануэль, неизвестно по какой надобности, соглашается, чтобы все дела-
лось от его имени. Он назначает новых правителей: савойяров в Савойе,
уроженцев Ниццы в Ницце, «чтобы нельзя было сказать, что выражение
народных чувств стеснялось каким-нибудь посторонним влиянием». Прави-
телем Ниццы назначен Любонис, «человек нейтрального образа мыслей»;
он издал следующую прокламацию:
«Всякое сомнение относительно нашей судьбы кончено. Трактатом
24 марта король Виктор-Эммануэль передал Савойю и Ниццу Франции; но
судьба народа должна зависеть не исключительно от воли короля. Велико-
душный император Наполеон и благородный Виктор-Эммануэль выразили
желание, чтобы трактат был утвержден народным согласием. Перед свя-
щенным словом короля исчезает всякая неизвестность относительно нашего
будущего. Всякая оппозиция должна сокрушиться и стать бессильной про-
тив интересов страны и чувств долга. Притом же она встретила бы непрео-
боримое препятствие в желаниях Виктора-Эммануэля. Поспешим же утвер-
дить нашими голосами присоединение нашей страны к Франции: будем от-
голоском желаний короля; соединимся под знаменем великой и благородной
нации, всегда пользовавшейся нашим сочувствием; окружим престол слав-
ного императора Наполеона III с верностью, отличающею нашу страну, с
верностью, которую до сих под мы так блистательно показывали династии
Виктора-Эммануэля. Да здравствует Франция! да здравствует император
Наполеон III!»
Эти уверения официальных лиц, назначенных самим коро-
лем сардинским, что король не желает выражения верности к
нему, что уступленные области уже ни в каком случае не могут
не перейти под власть Франции, были, впрочем, не главным
средством заставить народ подавать голоса против Сардинии.
Гораздо действительнее был другой способ: каждому синдику
(мэру) было объявлено, что он будет отвечать перед императо-
ром за вотирование той общины, которой управляет; кроме
того, на него возлагалась обязанность переписать людей, кото-
рые стали бы подавать голоса против Франции, чтобы предста-
вить эти списки будущему французскому начальству, а жите-
лям общины объявить об этом, чтобы они знали опасность со-
88

противления. Многие находят такой способ действия дурным.
Мы, напротив, думаем, что он имеет достоинство благородной
откровенности: действительно, гораздо лучше вперед сказать
людям, чего от них хотят и чему подвергают они себя в случае
несогласия, нежели молчать и подвергать неприятностям, не
предуведомив о них. Само собою разумеется, что почти все по-
данные голоса были в пользу Франции, не только в южной
Савойе, которая была равнодушна, но и в нейтрализованных
округах, желавших присоединиться к Швейцарии, и даже в
Ницце, для которой отделиться от Пьемонта и стать француз-
ским городом то же самое, что для Милана возвратиться под
власть австрийцев. В результате савойского вотирования
Франция была уверена, но относительно Ниццы были некото-
рые сомнения, потому вотирование в Ницце было назначено
раньше, чем в Савойе, чтобы жители не имели времени раз-
убедиться в своем мнении, будто бы их вотирование не будет
иметь влияния на ход дела. Вотирование в Савойе было назна-
чено 22 апреля (нового стиля), а в Ницце неделю раньше,
15 апреля. Остановимся теперь на этом факте вотирования.
Чем окончательно решена была судьба Ниццы и Савойи?
Был уже давно заключен договор об уступке этих земель 13.
Сардиния уже передала управление ими французским агентам.
Дело, повидимому, было кончено; но действительно ли было
кончено оно? Спросим себя: что стали бы делать Сардиния и
Франция, если бы жители Ниццы и нейтральных округов оста-
лись тверды в своих желаниях, если бы в нейтральных округах
почти на всех билетах оказались слова: «присоединиться к
Швейцарии», а в Ницце на всех билетах: «остаться в пьемонт-
ском государстве» — что было бы тогда делать? По всей ве-
роятности, нечего было бы делать. Надобно было бы оставить
Ниццу в пьемонтcком государстве, а нейтральные округи при-
соединить к Швейцарии. Из этого мы видим, что как бы трудно
ни было, повидимому, положение, но исход дела всегда может
быть изменен твердостью людей, до которых оно касается.
Правда, вся трудность и состоит в том и происходит от того,
что с самого начала дела оказывались они неспособны к твер-
дости. Конечно, если бы жители Ниццы держали себя героями,
которых можно истребить, но не отделить от Италии, никто и
не подумал бы требовать, чтобы Ницца была отделена от Ита-
лии, никто не подумал бы и соглашаться на такое требование.
Все дело было основано на том, что не предполагалось в них
геройства. Они слишком хорошо подтвердили такое мнение о
себе своим вотированием. Но не осудим их за слабость: недо-
статок непоколебимости в подобных вещах и не называется сла-
бостью, потому что мужество в них еще не в нравах. Нашему
веку не меньше или даже больше, чем прежним векам, свой-
ственна военная храбрость; но до гражданского мужества ему
89

еще далеко, потому что везде на сто человек найдется разве один
гражданин. Впрочем, и то уже большой прогресс. Прежде граж-
дан было еще меньше. Но прогресс это или нет, все-таки не
слишком еще скоро мы дождемся, чтобы каждый честный и
храбрый человек стал гражданином, а до той поры обыкновен-
ный ход дел повсюду будет таков же, как в Ницце, и постоянно
будет утрачиваться в долгие периоды общественной апатии
большая часть тех приобретений, какие делаются в мимолетные
эпохи общественного одушевления.
Уступка Савойи мало огорчает итальянских патриотов:
страна эта населена французами, а не итальянцами; до ее по-
тери нет дела национальному чувству, под влиянием которого
находятся теперь все мысли итальянцев. Значительная часть
либеральной партии в новом государстве Виктора-Эммануэля
даже довольна тем, что отделилась от него провинция, далеко
отставшая по образованности даже от Пьемонта, не говоря уже
о Ломбардии и Центральной Италии, и посылавшая в туринский
парламент депутатов клерикального направления, подававших
голоса против всякой прогрессивной меры. Но не таково чув-
ство, производимое в итальянцах уступкою Ниццы, города чисто
итальянского: патриоты почти так же скорбят о ней, как скор-
бели бы о возвращении Милана под австрийское господство.
Вопрос о Ницце представлял единственную затруднительную
часть дела при проведении трактата об уступке через парламент.
Действительно, вопрос этот был поднят раньше всех других в
парламенте, собравшемся 2 апреля. Мы приведем известия об
этом из писем туринского корреспондента «Times'a», сделав два-
три замечания для объяснения парламентских форм, о которых
он упоминает. Заседания нового парламента в королевстве Се-
верной Италии начинаются по прежней сардинской конституции
поверкою выборов. Это дело занимает несколько заседаний.
Только по его окончании депутаты признают себя окончательно
утвердимшимися в своем звании, получившими право исполнять
свои конституционные обязанности. Тогда им прежде всего бы-
вает надобно выбрать себе президента, вице-президентов и дру-
гих парламентских сановников. Только по выборе президента
палата депутатов считает себя конституировавшеюся, открыв-
шею формальные заседания. Только с этого времени начинает
она совещаться о государственных делах, а до той поры зани-
мается лишь собственным своим устройством, конституиро-
ваньем под временным председательством старшего по летам из
своих сочленов. Теперь северно-итальянский парламент по важ-
ности обстоятельств спешил кончить эти внутренние формаль-
ности, чтобы скорее приступить к совещаниям о государственных
делах. Но все-таки они должны были занять несколько заседа-
ний. Гарибальди 14, урожденец Ниццы, нравственно обязанный
быть ее защитником в парламенте, не хотел терять времени,
90

когда каждый час дорог, и в заседании 4 апреля, как только
Кавур явился в палату, сказал, что должен потребовать объяс-
нений об участи своего родного города. Теперь мы предостав-
ляем рассказ корреспонденту «Times'a»:
«Генерал Гарибальди выбрал место на одной из верхних скамей край-
ней левой стороны, — впрочем, политические убеждения не всегда в точ-
ности выражаются местом, какое выбирает депутат в Сардинском парла-
менте. По правую сторону его сидит Лавренти Робанди, депутат Ниццы,
человек крайних политических мнений и горячего характера. Храбрый ге-
нерал много часов сидел неподвижно, выказывая редкую терпеливость и
холодность среди бесконечной болтовни своих товарищей. В половине пя-
того неожиданно вошел в залу президент совета министров граф Кавур;
только что сел он на свое министерское место, сильный и твердый голос
произнес обычную фразу: «требую слова». Это говорил Гарибальди. Во-
дворилось глубокое молчание. Генерал в немногих словах попросил разре-
шения сделать вопрос министру иностранных дел. Граф Кавур с большою
горячностью встал и с видимым раздражением сказал, что совещаний
нельзя еще начинать, потому что палата еще не открыла формальных за-
седаний; он запальчиво и даже несколько грубо прибавил, что если бы
даже вопрос был предложен, он не стал бы отвечать. Гарибальди настаивал.
Кавур обратился к президенту, чтобы он предложил палате вотировать
«предварительный вопрос», то есть объявить, что Гарибальди не может де-
лать никакого предложения или вопроса до формального открытия сове-
щаний. Друг Гарибальди Лавренти Робанди обратился к палате с очень
горячею речью: он говорил о не терпящих отсрочки обстоятельствах; другие
бурно требовали «предварительного вопроса». Меллана, член крайней левой
стороны, сидящий по правую руку Гарибальди, доказывал, что нет никаких
даже и формальных оснований не допускать требование Гарибальди. Па-
лата вотировала, и значительным большинством голосов был принят «пред-
варительный вопрос». Таким образом была разрушена первая попытка Га-
рибальди защищать город, в котором он родился. Кавур, очевидно, хочет
выиграть время. Ныне «Opinione» объявляет, что через неделю Ницца бу-
дет приглашена выразить свои желания посредством всеобщего вотиро-
вания; если какими бы то ни было средствами она будет принуждена во-
тировать в пользу присоединения к Франции, парламентская оппозиция
Гарибальди будет навсегда устранена. Но Кавуру все-таки придется про-
вести несколько дурных минут при совещаниях по савойскому делу. Гари-
бальди, выходя из залы, сказал с досадой: «пусть же каждый видит, ка-
кой у нас парламент».
Цель Кавура была очевидна: ему хотелось отсрочить совеща-
ния об уступке Ниццы до той поры, когда дело это уже окончится
фактически. Но теперь он выиграл отсрочку лишь на одну неделю,
до окончания поверки выборов. Лишь только палата конституиро-
валась, Гарибальди возобновил свой вопрос (в заседании 12 ап-
реля). Мы опять переводим корреспонденцию «Times'a»:
«Турин. 12 апреля.
Я надеюсь, что в Англии не без интереса будут прочтены следующие
подробности, которые могут служить предисловием к нынешним прениям в
палате по вопросу Гарибальди об уступке Ниццы.
Новый губернатор Ниццы Любонис, автор знаменитой прокламации,
смутившей даже министров, назначивших этого достойного сановника, тер-
роризирует жителей Ниццы, чтобы они покорились желаниям императо-
ра французов. Газета «Il Nizzardo», прекратившаяся по занятии города
91

французскими войсками, ободрилась и напечатала еще несколько нумеров,
когда было объявлено, что призывают народ свободно выразить свои чув-
ства; Любонис конфисковал газету и угрожал тюремным заключением ее
редактору. Все синдики (мэры) получили уведомление, что каждый из них
будет ответствовать перед французским правительством за подачу голосов в
округе ему подведомственном. Синдикам приказано составить списки людей,
которые будут говорить против присоединения к Франции; эти списки
будут переданы французскому правительству. Епископ издал циркуляр, в
котором объявляет, что подать голос в пользу Франции есть долг совести.
Губернатор разослал своих агентов по всем сельским округам, чтобы «орга-
низовать» вотирование; этим агентам дано полномочие распускать муници-
пальные советы, которые не разделяли бы чувств губернатора Ниццы,
жаждущего быть префектом. Здесь, в Турине, и во всей Италии уступка
Ниццы печалит и раздражает каждого. Самые упорные приверженцы
графа Кавура признаются, что от последних его дел популярность его
упала на сто процентов. Даже Павия, один из городов, недавно освобожден-
ных от австрийского ига, говорит в адресе, присланном к Гарибальди, что
не может радоваться своему освобождению, видя участь Ниццы, и просит
Гарибальди, чтобы он ободрял жителей своего родного города противиться
до последней крайности.
Палата собралась в начале второго часа. Галлереи были переполнены
зрителями, проникнутыми напряженным ожиданием. Новый президент Ланца
прочел длинную речь, потом встал граф Кавур и положил на президентский
стол два проекта законов: один из них относился к договору с Францием,
другой — к декрету о присоединении центрально-итальянских провинций.
Вслед за ним встал Гарибальди. Сильным, ясным голосом он прочел пятую
статью конституции, говорящую, что никакая часть государства не может
быть уступлена или обменена без согласия парламента, и сказал:
«Вотирование, требуемое теперь от жителей Савойи и Ниццы, не имеет
законности и действительности без утверждения парламента. Трактат
24 марта, уступающий Ниццу Франции, нарушает право национальности.
Нам говорят, что обмен двух маленьких заальпийских областей за Эмилию
и Тоскану — выгодный обмен; но продавать народ во всяком случае жал-
кое дело. При стеснении, которому подвергает Ниццу французская полиция,
вотирование чистая насмешка над народом».
Он изложил интриги французской полиции, подкупы и угрозы, указал
на объявление, изданное Любонисом, говорил о том, что сардинское прави-
тельство тайно покровительствовало всем французским проискам, и предло-
жил, чтобы вотирование в Ницце было отложено до того времени, когда
парламент вполне рассмотрит этот вопрос.
Кавур отвечал, что трактат 24 марта не изолированный факт, а при-
надлежит к ряду великих политических переворотов и событий, из которых
некоторые совершились, другие совершаются; чтобы дать генералу удовле-
творительный ответ, сказал он, надобно было бы войти в объяснение всей
нашей политической системы, но я прошу отсрочить это до того времени,
когда парламент будет рассматривать трактат с Франциею: тогда я изложу
перед комитетом палаты положение дел и дам удовлетворительный ответ.
Теперь я только скажу, что вопрос о Савойе и Ницце просто продолжение
той политики, которая привела нас в Милан, Болонью и Флоренцию. Если
бы мы отвергли этот трактат, мы подвергли бы опасности все наши славные
приобретения. Теперь еще не время совещаться об этом в парламенте; но
вотирование Савойи и Ниццы не имеет в себе ничего противного конститу-
ции. Это вотирование всегда может быть уничтожено парламентом, который
вовсе не будет связан мнением жителей этих областей. Утверждение палат
составляет условие уступки, выраженное в самом трактате. Что же касается
до интриг, веденных агентами разных партий, то правительство не отвечает
за них; оно озаботится, чтобы голоса подавались в Савойе и в Ницце совер-
шенно свободно. Правда, что некоторые действия временных начальств в
92

Ницце заслуживают порицания. Любонис не только превысил власть, да-
вавшуюся ему инструкциями, он совершенно отступил от них. Но он поль-
зовался репутациею честного и беспристрастного человека и все его прежнее
поведение оправдывало выбор, по которому он был назначен правителем Ниц-
цы; а за свое отступление от инструкций он подвергнут строгому выговору.
Кавур заключил требованием, чтобы совещания по вопросу о Ницце
были отложены. Против него говорил Лавренти Робанди, депутат Ниццы,
и другие члены левой стороны; в защиту графа Кавура — другие министры
и некоторые из депутатов министерской партии. Мамиани, министр народ-
ного просвещения, знаменитый публицист умеренной либеральной партии
во времена, предшествовавшие 1848 году, сказал речь очень неловкую и по-
казывавшую, что он уже не умеет держать себя с тактом при нынешних
обстоятельствах. Он неловким образом сосредоточил защиту министерству
на аргументе, в котором действительно заключается сущность дела по мне-
нию Кавура и большинства итальянцев, но который не очень лестен для
национального чувства. Теперь не время, сказал Мамиани, рассуждать о
законности. Трактат продиктован необходимостью; мы должны покориться.
Впрочем, жители Ниццы имеют большую симпатию к Франции. Француз-
ская нация могущественная амазонка, прелести которой неодолимы. Италия
имеет бесчисленных врагов. Должна ли она поссориться с единственным
своим союзником и остаться беспомощной? Прочтите приказ Ламорисьера.
Неужели вы захотите разрушить все сделанное нами? Неужели мы захотим
видеть восстановление власти папы, австрийцев и неаполитанцев в Цент-
ральной Италии, захотим видеть тюрьмы, наполненные патриотами, эша-
фоты, залитые кровью? Нет, лучше отдадим Ниццу на волю судьбы, кото-
рая приятна многим из ее жителей».
Прения были заключены вторичною речью Кавура. Повторив
прежние свои мысли, он сказал: «Я пользовался большою попу-
лярностью и чувствую, что это дело губит ее». Большинством
голосов было принято требование Кавура отсрочить совещания
по вопросу о Ницце, но впечатление было не в пользу мини-
стерства. При выходе из залы Гарибальди был с триумфом при-
нят толпою, собравшеюся перед дворцом, а популярность Кавура
действительно подверглась сильному колебанию. Вот что писал
туринский корреспондент «Timesa»:
«Турин. 13 апреля.
Вчерашнее заседание палаты депутатов произвело на всех тяжелое, пе-
чальное впечатление, от которого до сих пор люди еще не оправились. Пра-
вительство слишком легко одержало победу, но такую победу, которая не
приносит ему радости. Граф Кавур принужден насильственно тяготеть над
решениями парламента, над вотированием жителей Савойи и Ниццы; но это
насилие ему самому тяжеле всех. Если бы по крайней мере он мог выска-
заться, мог сознаться, как отнята у него всякая свобода решения волею
Франции, он легко обратил бы самых закоренелых своих противников от
оппозиции к искреннему сочувствию; но он не может высказать этого ни в
палате, ни даже на страницах официальной газеты и изливает свои чувства,
укрощает гнев своих соотечественников только в краткой статье полуофи-
циального «Opinione». Я выпишу несколько строк из этой статьи:
«Прения, возбужденные вопросом Гарибальди (говорит «Opinione»),
были продолжительным гневным стоном депутатов Ниццы, отзывавшимся в
душе всех представителей нации. Не будем прикрывать этого дела не иду-
щими к нему именами, назовем его настоящим именем: это великое, при-
скорбное пожертвование, приносимое нациею для общего блага. Этим объяс-
няется огромное большинство голосов, поданных вчера за правительство.
Большинство палаты исполнило тяжкую, но неизбежную обязанность, и
93

пусть не хвалится оппозиция своею ролью. Оппозиция могла безопасно вы-
сказать свои чувства, но только потому, что знала, что останется в мень-
шинстве, и она сама была рада, что останется в меньшинстве».
Действительно, это так. Правительство скорбит в своей победе над оппо-
зициею. Оппозиция была бы уничтожена, если бы могла иметь большин-
ство. Мамиани по недогадливости сказал правду с аркадскою наивностью:
«Франция амазонка, ужасная амазонка, внушающая страх даже своими
обольстительными улыбками». Пожалеем о Кавуре, принужденном любез-
ничать с этою страшною амазонкою! Если б он мог предугадывать, что
не только должен будет уступить Савойю и Ниццу, но что это пожертво-
вание будет сопровождаться нарушением всех государственных законов,
нарушением всяких правил справедливости, истины и чести, если б он знал
это и обдуманно довел себя до нынешнего положения, он был бы недо-
стоин называться человеком. Но он по натуре расположен к рискованной
игре. Ставка была велика, выигрыш соблазнителен, а он привык надеяться на
свое счастье. Его удачи в Ломбардии и в Центральной Италии оправдывали
его уверенность в своем счастье, но теперь пришло ему время расплаты.
Если б он мог хотя надеяться, что этою уступкою оградился от даль-
нейших требований! Никто не мог без содрогания слышать слова Мамиани:
«Италия должна выбирать между Франциею и совершенной беспомощ-
ностью». Меллана, член левой стороны, справедливо спросил: «где же
будет конец французской стороне Альп? При Наполеоне I она прости-
ралась на всю Лигурию и даже на эту священную Пьемонтскую землю, в
которой мы теперь еще можем говорить свободно». Мамиани сделал намек,
что Италии нужна французская помощь для освобождения Венеции, Рима
и Неаполя. Но можно ли ручаться за то, что Наполеон III никогда не
вздумает соединиться с Австриею, папою и Бурбонами против Италии?
Оппозиция легко приобрела всю нравственную честь в прениях по вопро-
су Гарибальди. Она говорила то, что действительно думает, и сердца слу-
шателей, сердца самих противников были на ее стороне. Мужественная не-
ловкость Гарибальди, страстный тон Лавренти Робанди, трибунское кра-
сноречие Мелланы, суровая правдивость Манчини — все содействовало усиле-
нию впечатления».
«Груди каждого благородного итальянца нанесена кровавая рана резуль-
татом прений по вопросу Гарибальди (продолжает корреспондент «Times'a»
в письме 14 апреля). Я постоянно вижусь с людьми всех партий и могу
уверить вас, что от каждого слышу я одно и то же горькое замечание:
«неужели таково должно было быть первое решение первого итальянского
парламента?» Гарибальди уехал вчера в Ниццу; он не имел никакой на-
дежды разрушить интриги, которыми агенты сардинского правительства от-
дают французам Ниццу, связанную по рукам и по ногам. Гарибальди гово-
рил, что покинет не только Ниццу, но и самую Италию, уедет назад в
Монтевидео, в Южную Америку. Теперь судьба Ниццы уже решена без-
возвратно. Но итальянцы все еще не имеют силы примириться с этим фак-
том, и неудовольствие владычествует во всех умах.
«Граф Кавур, — говорит «Diritto»,— мог бы по крайней мере созвать
палату и тайный комитет и сказать: господа! тяжкая необходимость, но
неотвратимая необходимость принуждает нас уступить Ниццу Франции.
Можете ли вы указать мне средство победить эту необходимость? Я готов
послушаться всякого рассудительного совета. Но если вы, подобно мне,
думаете, что от этой неизбежной жертвы зависит безопасность нашей
страны, то принесем эту жертву молча, принесем ее так, чтобы видно было,
что мы только уступаем насилию, которому не в силах противиться; отда-
дим то, чего у нас требуют, но по крайней мере без постыдных прикрытий
парламентскими совещаниями и народным вотированием».
Я так уважаю графа Кавура, что не хочу говорить с его противниками,
будто бы он «не жертва, а соучастник насилия». Если он и участвует в
нем, то по крайней мере не добровольно. Расчет французской политики
94

ft том, чтобы не только отнять заальпийские провинции у Пьемонта, Но и
компрометировать в общественном мнении сардинского короля, его мини-
стров и либеральные сардинские учреждения. Тут расчет верный: дело сво-
боды должно пострадать оттого, что либеральный министр принужден лгать,
а парламент играть глупую роль. Притом же французы будут гордиться,
видя, как господствует их правительство над иноземными державами, а это
полезно для популярности императора. Франция хочет иметь Савойю
и Ниццу и будет иметь их, потому что может по своей воле создавать и
низлагать итальянских государей, — это льстит национальному тщеславию.
Не на графа Кавура должно падать порицание за уступку Савойи и Ниццы
и за множество неблаговидных вещей, которые принуждено делать сардин-
ское правительство».
Мы не будем рассуждать о том, хорошо или дурно сделал Ка-
вур, решившись купить расширение государства на юг и восток
продажею савойяров, которые не имели никакой охоты переходить
под власть императора французов; мы уже несколько раз говорили
об этом. Уступка Ниццы не требует никаких рассуждений: тут
характер дела совершенно ясен. Читатель знает, что Кавур не
достиг этою продажею той цели, какую предполагал, не приобрел
дружбы императора Наполеона, который попрежнему не одоб-
ряет данного против его воли сардинским правительством согла-
сия на соединение Центральной Италии с Северною. Когда трак-
тат об уступке Савойи и Ниццы был уже напечатан, французское
правительство объявило, что гарантирует только соединение Лом-
бардии с Пьемонтом, совершившееся по воле Наполеона III, но
не гарантирует присоединения Тосканы и Романьи, — это служит
довольно ясным приглашением папе и австрийцам стараться о
восстановлении прежнего порядка дел в Центральной Италии. До
самого последнего времени мы читали известия в том же смысле.
Какая судьба ожидает Швейцарию, юго-западная граница
которой открывается вторжению французских войск через уступ-
ку нейтрализованных савойских округов? Говорят, что соберется
конференция для рассмотрения жалоб швейцарцев и для приис-
кания средств оградить их безопасность. Когда будет определи-
тельнее известно, что конференция действительно соберется, мы
еще будем иметь время посмотреть, чего можно ожидать от нее. Те-
перь еще нельзя ручаться и за то, что конференция соберется, —
мы уже видели два или три раза в прошедшем году, что предпола-
гавшиеся конгрессы или конференции подобного рода расстраи-
вались. Но если бы конференция и действительно собралась, то,
судя по нынешним предложениям о ней, нельзя ожидать, чтобы она
успела что-нибудь сделать для ограждения Швейцарии от опасно-
сти, представляемой новым, слишком могущественным соседством.
Теперь положительно известно, что Австрия, ободряемая не-
расположением императора французов к новому итальянскому
королевству, готовится начать войну для восстановления преж-
них властей в Центральной Италии. Удастся ли ей начать войну,
95

или она будет удержана от нее внутренними своими затрудне-
ниями,— этого не знают и австрийские министры; но что их пра-
вительство хочет войны, это дело явное для всех. Поводы к войне
возникают уже и теперь в достаточном количестве, мы перечис-
ляли их несколько раз, — а скоро они должны явиться еще в
большем числе. Ламорисьер организует теперь армию для па-
пы, а дела в Риме и в Неаполе имеют вид, предвещающий сильные
вспышки. Мы на этот раз ограничимся приведением газетных из-
вестий без всяких комментарий.
Читателю известно, что в Риме 19 марта был устроен пап-
скою полициею для недовольных вечер, несколько напоминаю-
щий Варфоломеевскую ночь. Вот подробный рассказ о нем, со-
общаемый корреспондентом «Times'a»:
«Рим, 20 марта.
Вчера Рим был театром кровавой драмы. Я был зрителем всей этой
сцены и, подвергаясь большой опасности, находился в таком положении,
что могу сообщить вам подробный и верный рассказ.
16 марта предводители патриотической партии издали следующую
прокламацию:
«Римляне! Генерал Гарибальди устроил подписку для покупки мил-
лиона ружей на приобретение национальной независимости. Принесем наши
пожертвования на алтарь отечества и будем помнить, что теперь мы можем
только давать доказательства самоотверженности и терпения. Стремясь к
своей великой цели, к созданию итальянской независимости и свободы, мы
должны хранить благородное и величественное спокойствие, которое приоб-
рело нам благодарность других родных наших городов и симпатию всех об-
разованных наций. Надеясь на справедливость нашего дела и на патрио-
тическое усердие людей, ведущих его к торжеству, будем в единодушии и
тишине ждать того приближающегося дня, который соединит нас с осталь-
ными членами итальянской семьи».
Правительство, раздраженное появлением этой печатной прокламации,
которая была прибита на всех улицах, прибегло к арестам и обыскам.
Обыски доставили ему сведения о том, что готовится большая демон-
страция на тот день, когда придет известие о результате подачи голосов в
Центральной Италии. Действительно, патриоты решили произвести вчера,
в понедельник, торжественное, но спокойное шествие по Корсо в честь сое-
динения Центральной Италии с Северною. Они положили начать эту про-
цессию в пять часов вечера и кончить в семь. Они сделали распоряжение,
чтобы демонстрация происходила «с обыкновенным спокойствием и совер-
шенною умеренностью, с избежанием всяких даже малейших поводов к
беспорядку». Утром студенты, бывшие по обыкновению в церкви, по окон-
чании обедни стали служить благодарственный молебен по поводу присое-
динения Центральной Италии. Прелат, управляющий церковью, прибежал
в бешенстве, вскочил на скамьи и, бегая по ним, кричал: «прочь, прочь от-
сюда, осквернители храма! Вы богохульствуете в доме божием!» То, что
называл он богохульством, было пение церковного гимна «Тебя, бога,
хвалим». Обежав по скамьям, прелат бросился из церкви, кричал, чтобы
призвали полицию; когда студенты вышли из церкви и увидели его в та-
ком бешенстве на улице, они освистали его.
Настало пять часов вечера. Правительство, знавшее о предположенной
демонстрации, распустило слух, что она будет происходить не на Корсо, а
за Porta Pia *; оно хотело этим ослабить собиравшихся на Корсо патрио-
тов, чтобы они были беззащитны.
* Ворота благочестия. (Прим. ред.)
96

Итак, настало пять часов, и Корсо, по обыкновению, был уже наполнен
экипажами прогуливающихся; экипажи, по обыкновению, ехали шагом в
два ряда: один ряд вверх, другой ряд вниз по улице. Тротуары были
наполнены гуляющими горожанами с женами и детьми; число прогули-
вавшихся женщин было, по обыкновению, гораздо больше числа мужчин.
Не было нигде видно ни одного папского жандарма, ни одного сбирра. Фран-
цузские патрули стояли на обыкновенных своих местах; прогуливавшиеся
совершенно ничего не предчувствовали. Вдруг, в конце шестого часа, из
всех соседних улиц, из всех переулков ринулись на Корсо толпы папских
жандармов, неистово гоня встречавшихся им гуляющих и всячески стараясь
поднять драку с ними. Но толпа чрезвычайно терпеливо сторонилась от
них, избегая всякого столкновения.
Близ Piazza Colonna стояла группа известных жандармских сыщиков,
переодетых в штатское платье. Тут был Нордони, слишком хорошо извест-
ный во всяком костюме; с ним были Стринати, Джанелли, Валентини и Га-
ланти; за ними стоял отряд карабинеров и бесчисленная толпа сбирров.
Несколько молодых людей проходили перед группою переодетых сыщиков.
Нордони закричал им, чтобы они разошлись. Но они и без того шли не
вместе, а каждый порознь, потому не поняли, да и никак не могли испол-
нить этого приказания. Нордони велел своим сбиррам арестовать их. Жан-
дармы схватили за ворот десять человек из молодежи. Народ столпился
около этой сцены, поднялся крик, шум; жандармы вынули свои палаши,
народ бросился на них, стеснил их, прижал к стене; восемь человек из
арестованных были освобождены, но двое уведены солдатами в полицейскую
казарму, находящуюся на Monte Citorio *. Между тем пробудился ропот
в народе, образовались большие толпы. Нордони с своею командою исче-
зает. Французские патрули также уходят. У Monte Citorio несколько фран-
цузских офицеров стараются успокоить толпу обещанием, что папские жан-
дармы будут отведены из этих мест. Это обещание было исполнено: пап-
ские жандармы исчезли; полицейскую казарму заняли французские сол-
даты; народ аплодировал французам. Смятение около полицейской казармы
прекращалось.
Между тем по соседству, на Piazza Colonna, появились новые отряды
папских жандармов и бросились на народ, гоня его с площади на Корсо.
Они прокладывали себе путь через толпу и через ряды экипажей, рубя
своими палашами, а за ними бежали переодетые сбирры с кинжалами и
кололи людей. Не умею сказать вам, сколько человек ранено, но, должно
быть, очень много. Кровь кипит во мне от мысли о том, что я видел. По-
всюду текла кровь, на земле лежали раненые женщины и дети. Я сам ви-
дел, что также ранено было трое французских офицеров. Они бросались
между народом и жандармами, стараясь остановить резню. Благодаря их
усилиям, восстановился наконец порядок. Они показывали сочувствие
народу, обещали требовать наказания убийцам, говорили, что будут сви-
детельствовать о тишине, с какою держал себя народ, о том, что резня
начата была полициею без всякого повода. Ночью произведены новые аресты.
Многие уважаемые люди получили приказание выехать из Рима. Говорят, что
ранено от 50 до 60 человек, в том числе женщины, дети и несколько фран-
цузских офицеров. Фамилия двух молодых людей, арестованных на Piazza
Colonna, — Барбери».
«Рим. 23 марта.
По донесениям докторов, представленным правительству, число лиц, ра-
ненных в резне 19 марта, показывалось вчера в 128 человек; ныне, как гово-
рят, насчитывают уже 147 человек.
Теперь достоверно известно, что это столкновение было преднамеренно
вызвано папскою полициею и что римское правительство хладнокровно при-
* Гора Циторио. (Прим. ред.)
97

думало бесчеловечную хитрость, чтобы поразить ужасом недовольное насе-
ление. Жандармы и сбирры все-таки имеют человеческую душу, у них есть
родственники или знакомые, и они поутру предупреждали их о том, что
должно произойти вечером.
На Piazza Colonna стоит французский караул. Видя множество людей,
устремившихся на эту площадь из переулка, ведущего от Monte Citorio, ка-
питан Горд, начальствовавший караулом, велел своим солдатам очистить
площадь от народа, двинувшись на него со штыками. Отступая перед вой-
сками с площади, толпа искала спасения в узкой улице Корсо, которая была
уже переполнена людьми, лошадьми и экипажами; оттого произошло смя-
тение, имевшее гибельные следствия: в эту самую минуту конные и пешие
папские жандармы ринулись на Корсо от Monte Citorio, гоня перед собою
толпу. Они рубили направо и налево с криками: «по домам, канальи! по
домам, бездельники!» Бежавшие с Monte Citorio втиснулись в ряды бежав-
ших с Piazza Colonna, и этот удвоенный поток испуганных беспомощных
людей бежал по Корсо, сбивая с ног встречавшихся ему ничего не знавших
граждан, прогуливавшихся по улице. Множество народа искало убежища в
обширных залах дворцов Киджи, Пиомбино и Феррайоли, некоторые скрыва-
лись в кофейных и табачных лавочках, которые одни были открыты в этот
день (19 марта у католиков праздник св. Иосифа). На Корсо была страш-
ная давка. Лошади бесились, били и топтали людей; треск экипажей, стук
ломающихся колес смешивался с визгом детей, с криками женщин, а жан-
дармы скакали среди этой давки, кололи и рубили кого попало. В кофейной
Giglio d'Oro * было шестеро французских солдат. «Дайте нам ваши сабли
или защищайте нас»,—сказали римляне, сидевшие также в кофейной. Сол-
даты стали перед дверями, и она осталась неприкосновенной. Когда раз-
несся крик по всей улице среди людей, ничего не знавших о причине смя-
тения, молодежь повсюду кричала: «дайте нам ружья!» В некоторых кофей-
ных двери были загорожены стульями и столами. Я сам был на Piazza
Colonna. Толпа увлекла меня я сам не знал куда. Я хотел укрыться под во-
ротами палацца Феррайоли. Подле меня был молодой человек, толкавший
меня вперед с криком: «идите скорее, чтобы спастись мне». Мимо нас про-
скакал конный жандарм; я оглянулся: молодой человек лежал на земле с
разрубленным лицом. Я бросился на убийцу, но этот негодяй повернул ло-
шадь, а передо мной уже стояли два сбирра, переодетые в штатское платье,
со шпагами, вынутыми из палок, в которых прячут они свое оружие. Они
бросились на меня, но между нас бешено проскакала коляска с дамами, ли-
шившимися чувств. Я вскочил на подножку коляски, она унесла меня от
неприятелей, и я нашел убежище в той кофейной, которую охраняли шестеро
французских солдат.
Кроме главной атаки, которую сделали жандармы от Citorio на Piazza
Colonna, другие отряды жандармов произвели еще множество атак, бросаясь
со всех сторон на Корсо. За жандармами бежали и бросались на народ по-
лицейские с кинжалами. Выбегая из своих засад с криком: «прочь, канальи!
прочь, негодяи!», они бросались между экипажами и кололи мужчин и жен-
щин, детей и стариков без всякого разбора. Один из жандармов врывался
в кофейную Баньоли, другой несколько раз тыкал своим палашом в окно
кофейной de Scacchi, третий врывался в табачную лавочку Пиччони. По
всему Корсо носился один крик: «пощадите женщин!» Но взад и вперед по
улице бегали полицейские чиновники и кричали: «надо покончить с ними:
режьте всех!» Смятение и резня перешли с Корсо на соседние улицы, и по-
всюду повторялись те же кровавые сцены.
Очищенный палашами и кинжалами, Корсо оставался пуст лишь не-
сколько минут. Через четверть часа он снова наполнился людьми, которые
вооружились палками и ножами; глаза их горели мщением. Они расспраши-
* Золотая лилия. (Прим. ред.)
98

вали друг у друга, что такое случилось, и проклинали себя за то, что дались
в обман, не приготовившись к защите.
Между тем носили раненых в госпитали и в аптеки. Я видел несколько
карет, наполненных ранеными женщинами. Я видел, как подняли у одной
двери женщину с разрубленной левой грудью; подле нее лежал ребенок с
разрубленным затылком: оба они были, кажется, уже мертвы. Студент Чера-
пиа получил два сабельные удара и рану кинжалом в левую руку. Другой
студент, Цаккалеони, был убит, когда уже лежал на земле. Один священ-
ник был ранен саблей и сбит с ног ударами приклада. Американский вице-
консул получил тяжелую рану в бок. Кормилица с младенцем, ехавшая в
коляске, была вместе с ребенком убита одним ударом; дама, ехавшая в дру-
гой коляске, получила по ногам сабельный удар, нанесший тяжелые раны
обеим ногам ее. Другую даму везли по улице в обмороке, — в этом состоянии
она получила в грудь рану от палаша одного жандарма. Был убит ребенок
на руках матери. Два старика сидели в кофейной близ церкви Иисуса и
Марии, играя в шашки. Вдруг ворвался жандарм, убил их обоих своим пала-
шом и продолжал рубить их тела с таким бешенством, что разбил в куски
мраморную шашечницу, на которой они играли.
Замечательно было, как вели себя французские войска во время всех
этих ужасов. При самом начале, когда два молодые человека, Бербери, были
схвачены жандармами у Monte Citorio, французский капитан Ренар бросился
в толпу, убеждая народ быть благоразумным и уверяя его, что арестованные
будут освобождены. Увидев проходивший сильный французский патруль, Ре-
нар обратился к солдатам с словами: «будьте осмотрительны, потому что
папские жандармы хотят поднять восстание». Когда началось смятение,
французские патрули, проходившие по Корсо, или оставались бездейственны
или скрывались, не помогая и не мешая жандармам. Через несколько вре-
мени французский отряд явился на Monte Citorio, прогнал оттуда папских
жандармов и кроткими средствами убедил разойтись народ, явившийся
отмстить жандармам. Несколько человек прогуливавших[ся] французских сол-
дат и офицеров были ранены папскими жандармами. Один французский
майор был ранен в голову сабельным ударом, другой офицер, племянник
дивизионного генерала, ранен в левую руку. Весь корпус французских офи-
церов выказывает сильнейшее негодование и сильно порицает Гойона, кото-
рый не принял, по словам офицеров, нужных мер для предупреждения такого
беззаконного дела. Капитан Горд, обративший французские штыки против
народа при начале восстания, получил 16 вызовов на дуэль от своих това-
рищей, исключен из офицерского клуба и от общего офицерского стола.
Офицеры написали протест против действий дивизионного генерала, все под-
писались под ним, и он передан генералу командиром 40-го полка. Гойон
издал приказ, в котором выражает сожаление «о происшедших неистовствах»,
но его выражения двусмысленны, и он в сущности хвалит жандармов. Тот-
час по совершении резни, вечером 19 числа, он ездил в жандармскую ка-
зарму и выразил свое одобрение их поступку; они получили также благодар-
ность от папы и по пяти скуди на человека в награду за свой подвиг».
«Рим, 27 марта.
Мало здесь людей, которые сомневались бы в том, от какой причины
произошло кровавое дело 19 марта. Папское правительство думает, что фран-
цузские войска могут в самом деле быть выведены из Рима, и вздумало вос-
пользоваться их присутствием, чтобы навести на город ужас, который помо-
гал бы держать римлян в страхе и по удалении французов. Папское прави-
тельство еще не насытилось кровью, пролитою 19 марта, и усиливалось
устроить новую резню после того. Особенно старалось оно об этом в субботу
24 марта, чтобы поймать народ в ловушку на другой день, в воскресенье.
В субботу по улицам были прибиты печатные афиши, говорившие: «Римляне!
не берите завтра с собою гулять женщин и детей, потому что мы должны
99

отмстить. Жандармы, завтра мы ждем вас на Корсо». Эти афиши спокойно
висели на стенах, полиция не срывала их; я сам своими глазами видел их
еще в воскресенье. А надобно заметить, что всю предыдущую ночь Корсо
было все наполнено войсками. В пять часов утра, в воскресенье, привезены
были в казармы на Piazza del Popolo * две пушки, — ясный признак намере-
ний правительства. Транстеверинцы и другие простолюдины, думая, что
афиши действительно прибиты комитетом либеральной партии, готовились
к мщению. Афиши эти были рассеяны и по окрестностям Рима, так что из
многих деревень пришли в город вооруженные люди. Но либеральный коми-
тет, поняв цель, с которой строится это дело, и зная, кто его строит, поспе-
шил напечатать и роздал следующую прокламацию:
«Римляне! Было совершено свирепое и кровавое беззаконие. Вы желаете
мщения и должны получить его. Тяжело нам укрощать страсти народа, вы-
зываемого к насилию самим правительством; но в общественной жизни, так
же как в частной, мы должны уметь терпеть и ждать, обуздывать наши чув-
ства и предаваться им только тогда, когда является надежда на успех. Если
бы целью нашей было только показать кардиналам, что мы не боимся их
головорезов, этих сбирров, которых они с жестокостью, незнакомою даже
австрийцам, вооружили кинжалами, — если б только это было нашей целью,
то, вы знаете, дело было бы коротко и легко. Но мы хотим того, чтобы осво-
бодить Рим от их ига. Время это уже недалеко, но оно еще не пришло.
Теперь движение было бы несвоевременно; оно могло бы даже увеличить за-
труднения, с которыми должны бороться благородные защитники националь-
ного дела, могло бы ввести нас в столкновение с французами. Покажите же
теперь свое благоразумие. Люди, вызывающие вас теперь на битву, увидят
в свое время, есть ли у вас недостаток в мужестве; эти люди, вызывающие
вас к мщению, действуют по инструкциям правительства; они хотели бы
снова пролить благородную римскую кровь, пролить ее не на благо родины,
а во зло ей. Эти вызовы идут от клерикальной и австрийской партии, от
врагов нашего возрождения. Остерегайтесь их».
Эта прокламация имела поразительное действие. Вечером Корсо был
почти пуст. Таким образом, замысел папского правительства расстроился».
Совершенно таким же образом было устроено неаполитанскою
полициею дело, называемое сицилийским восстанием. До сих пор
мы не имеем полных известий о всем ходе его и даже не знаем
достоверно, в каком положении находятся инсургенты теперь, —
но вот лучшие из тех известий, которые дошли до газет в то
время, когда мы писали эти строки. Восстание началось в Па-
лермо, — мы имеем об этой начальной части его следующее
письмо, напечатанное в «Indépendance Belge»:
«Палермо, 21 апреля.
Попытка восстания, произведенная 4 апреля в Палермо, может по по-
следним известиям считаться решительно неудавшеюся, хотя восстание рас-
пространялось по окрестностям Палермо и по другим частям острова и хотя
неаполитанское правительство было принуждено в последние дни посылать
много подкреплений в Сицилию. В Мессине сформирована летучая колонна
для преследования инсургентов, удалившихся за город и ведущих партизан-
скую войну.
Я провел в Палермо три месяца и был зрителем первых двух дней этой
неудачной попытки, потому могу войти в некоторые подробности об обстоя-
тельствах, предшествовавших восстанию и сопровождавших его. Если бы
* Народная площадь. (Прим. ред.)
100

хорошее правительство помогало развитию естественных богатств Сицилии,
она снова стала бы житницею Европы, как была в древности. Трудно пред-
ставить себе, как роскошна и прекрасна здесь растительность, как плодородна
почва, как богаты рудники; но человек, приехавший в Сицилию, бывает по-
ражен отвратительным состоянием дорог, постоянными правительственными
стеснениями, грабительством чиновников, притеснительными законами, ме-
шающими всякому развитию. Сицилиец, очень умеренный по природе, еще
мог бы выносить это положение вещей, если б не подвергалась постоянным
опасностям его личная свобода, если бы не преследовались он сам и его род-
ные и не возмущался его патриотизм. Сицилийцами легко было бы управ-
лять, потому что нравы у них патриархальные, а характер вовсе не требова-
телен. Но неаполитанское правительство умело стать ненавистным всему
народу. Оно само причиной тому; оно как будто бы поражено совершенною
слепотою; оно поступает с Сицилиею не как с родною провинциею, а как с
завоеванною страною. Полиция произвольно преследует всякого честного
человека, арестует и мучит людей без всякого повода, не допросив их, не
только не подвергнув суду. Причина преследований одна: подозрение в пат-
риотизме. Гонения особенно усилились после поражения австрийцев в Лом-
бардии, потому что сицилийцы радовались победам над ними. Трудно ска-
зать, сколько тысяч людей брошено за это в тюрьмы: в конце марта в одном
Палермо содержалось полторы тысячи политических преступников. Я сам
видел, как арестовали самых скромных людей без всякого суда, как месяца
по три держали человека в тюрьме просто за то, что его брат успел бежать
из Сицилии от полицейского преследования. Расскажу вам один факт.
В начале марта был арестован г. Мальйоко; в тюрьму к нему не допу-
скали никого. Брат его, адвокат, отправился к Манискалько, директору поли-
ции, с просьбою быть допущену к брату перед началом суда о нем, чтобы он
мог приготовиться к защите против обвинения, оставшегося неизвестным
ему. «Кто же вам сказал, что ваш брат будет судиться?» — спросил у него
директор полиции. — «Я полагал, что так следует по закону». — «Полиция
выше закона», — отвечал Манискалько. Этот человек пользовался неогра-
ниченною властью.
В конце марта жители Палермо были встревожены многочисленными
арестами, обысками и тем, что люди, имевшие средства, уезжали из города.
Вице-король сицилийский, герцог Кастельчикала, уехал в Неаполь, и город
остался в полной власти Манискалько и его сбирров, набранных из гнусней-
ших разбойников и контрабандистов. Отчаяние заставило думать о шансах
революции, но все рассудительные люди доказывали явную невозможность
успеха, и потому никто не ждал близкого взрыва. Но в деревнях было такое
же недовольство, как в городах, и поселяне не хотели слушать советов об
отсрочке восстания; стали говорить, что будет восстание 3 апреля, но все в
Палермо были убеждены, что попытка будет неудачна. Жители города запи-
рались в своих домах, вперед закупив себе провизии на этот гибельный день.
Полиция, знавшая обо всем, умела расстроить план заговорщиков: они
хотели начать восстание в деревнях, сна произвела резню в самом городе,
начав стрелять по монастырю, в котором спряталось человек 60 заговорщи-
ков, думавших начать дело тогда, когда войска уйдут из города усмирять
восстание в деревнях. После ожесточенного боя, длившегося два с половиною
часа, монастырь этот (Гуанчский монастырь) был взят, и все инсургенты,
которые не были убиты, были захвачены в плен и отведены в цитадель;
в числе их было несколько монахов. Тотчас же было провозглашено в городе
осадное положение, и через несколько времени 13 человек из взятых в плен
инсургентов были расстреляны.
На другой день, 4 апреля в полдень, поселяне начали нападать на город-
ской гарнизон. Они в разных частях острова продолжают до сих пор бороться
с войсками, но нельзя надеяться на их успех, если не получат они помощи из
Италии; а едва ли они получат ее Большая часть этих партизанских отрядов
держится между Палермо и Джирдженти.
101

Я не буду говорить о диких свирепостях, совершавшихся солдатами.
Горничная, служившая в одном бельгийском семействе, была тяжело ранена
в своей комнате и на другой день умерла; другая горничная, родом из Ба-
варии, служившая у княгини Петрульи, была также убита в своей комнате.
Солдаты постоянно стреляли по всем улицам, хотя не было на улицах и тени
восстания: они думали только о грабеже. Я был свидетелем таких сцен, кото-
рые вам покажутся решительно невероятными.
Нынешнее восстание происходит не с прежним лозунгом «да здравствует
Сицилия!», а с лозунгом: «да здравствует Италия! да здравствует итальян-
ское единство!»; знаменем инсургентов было трехцветное пьемонтское знамя».
О том, что происходило в Мессине, мы имеем сведения го-
раздо полнейшие, — они доставлены двумя письмами, помещен-
ными в «Times'e»:
«Мессина, 15 апреля.
Спешу сообщить вам подробности о невероятных сценах, происходивших
в последние восемь дней, и ручаюсь вам за достоверность своих известий.
Прежде всего я должен засвидетельствовать, что жители Мессины, хотя,
разумеется, и были очень встревожены известиями из Палермо, продолжали
постоянно выказывать самое миролюбивое расположение, видя у себя гарни-
зон, с которым не могли бороться. Всякому известно, что один огонь орудий
цитадели и двух фортов, занимающих высоты, мог бы усмирить город, если
б и не было сильного гарнизона. Потому все усилия жителей были направ-
лены к одной цели, к сохранению тишины, и она казалась обеспеченною,
когда полиция неслыханным образом действий внесла беспорядок и крово-
пролитие в мирный город.
По данному знаку были отперты все тюрьмы, и уголовные преступники,
наполнявшие их, наводнили город. Это неслыханное дело не замедлило при-
нести плоды, и вечером 8 числа патрули королевских войск были освистаны,
офицеры оскорблены и, говорят, двое из солдат убиты разбойниками, выпу-
щенными на наш несчастный город по распоряжению полиции. У солдат недо-
ставало терпения переносить эти обиды, войска начали стрелять по безоруж-
ной толпе, не хотевшей принимать битвы. Правда, солдаты направляли свои
выстрелы так, чтобы пули не делали вреда, но полицейские служители посту-
пали иначе, и от их выстрелов упало человек восемь или десять.
Полиция одержала первый свой успех: тотчас же город был объявлен
находящимся на военном положении, учредились военно-судные комиссии и
распространили такой ужас, что около третьей части жителей бежали из
города в поле, рискуя умереть там с голода. В довершение бедствий граждан-
ский губернатор Мессины, маркиз Артале, человек честного характера, был
неожиданно отозван в Неаполь, и Мессина осталась беззащитною во власти
военной диктатуры, руководимой полициею. Такое положение дел и поступки
солдат увеличивали опасение жителей, и вид города становился все мрачнее
и мрачнее.
Так длилось до 10 числа. Вечером в этот день горожане узнали, что
английский и французский консулы, опасаясь за своих соотечественников,
отправились к генералу Руссо, командующему войсками, и получили от него
обещание, что ни цитадель, ни форты не будут стрелять по Мессине и что
солдаты не будут врываться в дома. Такое известие совершенно успокоило
жителей, занимавшихся обыкновенными своими работами и промыслами, как
вдруг в девять часов вечера страшный ружейный огонь, сопровождаемый
пушечными выстрелами, ужаснул город. Огонь этот продолжался до двух
часов утра. Пули влетали во многие дома через окна: люди, лежавшие в по-
стели, были убиваемы картечью; другие были застрелены, когда возвраща-
лись домой.
Таким образом, целую ночь подвергали всем ужасам битвы жителей
совершенно мирного города, Было объявлено, что войска стреляют по инсур-
102

гентам; но эти инсургенты существовали, кажется, только в воображении
полицейского начальства: по крайней мере не было ни одного из них уби-
того, раненого или взятого в плен. Эта страшная битва, эти ужасные пушеч-
ные залпы, этот ружейный огонь, — все эти ужасы, происходившие целых
пять часов в городе, были просто полицейским фокусом; дело невероятное, но
оно было именно так. Зачем же все это делалось? За тем ли только, чтобы
написать торжествующее донесение, или для устрашения?
Скоро жители узнали, что утром 11 числа генерал Руссо взял назад
обещание, которое накануне дал французскому и английскому консулам.
Такое известие довершило ужас, и все спешили покинуть город; он почти
опустел. Иностранцы пошли искать себе защиты на гавани под пушками
английского корвета. Все консулы, находящиеся в Мессине, отправились к
генералу Руссо. Он возобновил перед ними свои прежние обещания, но это
не помешало в ночь с 11 на 12 возобновиться сценам предыдущей ночи.
Следующие ночи были спокойны: полиция решилась, повидимому, оставить
в покое граждан, не хотящих возмущаться.
За город послано несколько летучих колонн против мнимых инсургентов
и беспрестанно приходят новые войска на подкрепление гарнизона. Полиция
торжествует».
«Мессина. 16 апреля.
Не знаю, как и когда дойдет к вам это письмо; но если нет у вас более
свежих известий, вот вам подробности о мессинских происшествиях. Жалею,
что не могу также сообщить вам сведений о событиях в Палермо, потому
что с 5 апреля прерваны всякие сообщения между нами и столицею острова.
5 числа мы знали только, что началось в Палермо восстание, что королевские
войска штурмовали монастырь Гуанчу, что после упорного боя инсургенты
ушли из города, что в полях борьба между солдатами и инсургентами про-
должается, что инсургенты одерживают в стычках верх и взяли до 200 сол-
дат в плен.
Вы можете понять, какое глубокое впечатление было произведено этими
известиями, с каким нетерпением ждали новых известий. Думали было на-
чать восстание у нас, чтобы помочь столице, но легко было предвидеть, чем
кончится наше восстание: у нас не было ни оружия, ни предводителей, ни
плана; за нами наблюдал многочисленный гарнизон, и пушки цитадели могли
не выпускать нас на улицу из домов, могли обратить в пепел весь город; по-
тому надобно было ждать. Самые пламенные патриоты проповедывали спо-
койствие и порядок.
Но не того хотела полиция, выпустившая воров из тюрем, чтобы поднять
восстание, которое послужило бы предлогом для резни. Когда выпустили
воров, беспорядок стал неизбежен: негодяи, жаждавшие крови и грабежа,
начали нападать на мирных жителей, а полиция пользовалась этим. Город-
ское начальство в сопровождении почетнейших граждан явилось к Руссо,
коменданту крепости, прося арестовать разбойников, которые с ножами в
руках безнаказанно нападали на людей по улицам и грабили их. Но комен-
дант сказал явившейся к нему депутации, чтобы она обратилась к поли-
ции, прибавив: «не воров надобно арестовать, а либералов». У коменданта,
очевидно, была своя цель.
А между тем еще в страстную субботу либеральный комитет отправил
из Мессины в Катану несколько человек волонтеров, имевших оружие. Это
служит ясным доказательством, что никто не хотел поднимать восстание в
Мессине.
В день Пасхи пришла из Неаполя депеша, уведомлявшая полицию и
военное начальство, что инсургенты в Палермо разбиты и рассеяны. Вечером
в этот день полиция и вооруженные преступники, выпущенные из тюрем,
стали по общему плану вызывать жителей на битву. Честные граждане не
жалели ни денег, ни убеждений, чтобы избежать столкновения. Наконец
во время спектакля положение приняло грозный вид: у театра собралась
огромная толпа, хотевшая положить конец оскорблениям от полицейских и
103

выпущенных преступников. Офицер, командовавший сильным патрулем на
театральной площади,велел толпе разойтись, грозя стрелять по ней в случае
сопротивления. Некоторые из бывших в толпе вынули оружие, послышалось
несколько криков, солдаты приложились и стали стрелять. Толпа обрати-
лась в бегство. Тогда сбирры и освобожденные разбойники начали резать
народ.
Город тотчас же наполнился войсками. Жители, возвращавшиеся домой,
искали спасения в первой двери, куда можно было бежать. Патрули стре-
ляли по улицам до восьми часов вечера, хотя никто не оказывал сопротив-
ления.
Вот история первого дня Пасхи; теперь вы видите, каким именем надобно
назвать мнимое Мессинское восстание.
На другой день прокламация коменданта Руссо объявила город находя-
щимся в осадном положении. Другою прокламациею он приказывал войскам
обезоружить жителей города и предместий. Третья прокламация от 10 числа
приглашала бежавших жителей возвратиться в город к прежним занятиям.
Но положение было опасно. Мессина была пустынею, в которой находились
только солдаты и пушки. Производились обыски и аресты. В девять часов
вечера возобновилась стрельба по улицам, форты также стреляли.
Эта тревога продолжалась всю ночь. Солдаты говорят, что на них на-
падали инсургенты; но куда же делись эти инсургенты? Не нашлось ни
одного раненого из них, ни один не был взят в плен. Впрочем, это не поме-
шало коменданту обнародовать утром 11 числа новый приказ, говоривший,
что ночью королевские войска подвергались нападению и что при малейшем
возобновлении такого случая Мессина будет бомбардирована.
При этой угрозе, напоминавшей страшные события 1848 года, ужас жи-
телей достиг крайнего предела. Все жители эмигрировали; каждый искал
спасения в поле или на иностранных кораблях, бывших в гавани.
Русский и австрийский консулы переехали из города на фрегаты. Дру-
гие собрались у французского консула г. Булара и подписали торжественную
протестацию против образа действий генерала Руссо и его войск; они возла-
гали на генерала ответственность за бесчисленные и беззаконные поступки
против их соотечественников и мирных горожан, приведенных в ужас и от-
чаяние. Эта протестация имела результатом обнародование следующей про-
кламации:
«Квартира военного коменданта крепости Мессины и Мессинского округа.
Объявление. Мы, генерал-майор Паскуале Руссо, военный комендант Мессин-
ской крепости и ее округа, будучи уверены в благонамеренности жителей
Мессины, объявляем, что крайние меры строгости будут приняты только про-
тив злодеев, бродящих по окрестным полям и дошедших в своей дерзости до
нападения на верные королевские войска. Потому мы приглашаем жителей
успокоиться и возвратиться к своим обыкновенным занятиям, потому что
они не должны иметь никаких опасений. Мессина, 11 апреля 1860, четыре
часа вечера. Генерал-майор комендант Паскуале Руссо».
12 апреля и все три следующие дня прошли удовлетворительно. Не было
сделано ни одного выстрела, и жители начинают успокоиваться».
Вот перевод протеста, представленного мессинскому комен-
данту консулами:
«Мессина, 12 апреля 1860. Генерал, в нынешнюю ночь в городе Мессине
повторились большие насилия в противность надеждам, возбужденным в нас
вашими уверениями, что мир и спокойствие восстановляются и что могут
воротиться в город бежавшие из него, составляющие почти все его население.
Люди, державшие себя спокойно, и в том числе один старик, пали жертвами
нападений, к которым не подавали никакого повода. Иностранные поддан-
ные, англичане и люди других наций, подвергались величайшим оскорбле-
104

ниям, и самая жизнь их была в опасности. Все население Мессины ведет
себя мирно и до сих пор не совершило ничего похожего на восстание; по-
тому оно вправе требовать, чтобы сохранялось уважение к его спокойствию,
к женщинам, к детям и к собственности. А между тем господствует величай-
ший ужас, и, чтобы успокоить наших соотечественников, мы должны точным
образом объявить, какие уверения были нам даны вами. Вы обещали нам ва-
шим честным словом, которому мы верили и не хотим не верить, что цита-
дель и форты не будут стрелять по городу, что ни в каком случае солдаты не
будут врываться в дома, что город не будет больше тревожим пушечными и
ружейными выстрелами по домам, уже несколько дней не дающими ни одной
спокойной минуты жителям города. Вы обещали также, что если будут проис-
ходить нападения на заставы (нападения внутри города невозможны), то не
будут отвечать на них ружейными и пушечными выстрелами, а будут отра-
жать нападающих другими средствами, найти которые легко вам по много-
численности ваших войск. Таковы были, генерал, обещания, данные вами
нам, и вы нам позволите вам их напомнить теперь, чтобы они получили харак-
тер достоверности. Они дают нам возможность содействовать вашим наме-
рениям успокоить наших соотечественников и все городское население. Про-
сим вас уведомить нас о получении вами этого документа».
Последние четыре недели вообще были богаты случаями по-
добного рода; вот подробнейший из прочитанных нами расска-
зов о пештском деле 15 марта; он напечатан в «Times'e»:
«Пешт *. 15 марта, 10 часов венгра.
Пишу среди сильного волнения, чтобы рассказать вам, что сейчас здесь
случилось. Была сделана демонстрация, и пролилась кровь. Венгерская рево-
люция 1848 года началась 15 марта, и университетская молодежь решилась
воспользоваться годовщиною, чтобы сделать национальную демонстрацию.
Они действовали в этом случае совершенно по собственным мыслям, без
одобрения предводителей национального движения и даже не посоветовав-
шись с ними. Но они хотели, чтобы демонстрация имела совершенно мирный
характер; они хотели только отслужить в католических церквах несколько
панихид в память патриотов, казненных в Араде и Пеште и убитых на войне.
Полиция встревожилась, зная, что одна искра может воспламенить всю
страну. Потому со вчерашнего дня были сделаны страшные приготовления.
Ныне в восемь часов утра собрались группы студентов, состоящие не из
одних мадьяров, но также валахов, немцев и словаков, и пошли по разным
католическим церквам отслужить панихиду. Но полиция не пустила их ни в
одну из церквей, к которым они подходили. В десять часов утра собралось
их человек до 200, они стали совещаться, что им делать, и решили все вме-
сте отправиться в соседнюю церковь; по дороге присоединилось к ним много
горожан. Надобно прибавить, что по торжественности этого дела большая
часть студентов была в трауре. У ближайшей церкви, к которой отправились
они, нашли они сильный отряд полиции, встретивший их криками: «убирай-
тесь, нет вам здесь места!» Тогда один из студентов, руководивших товари-
щами, сказал: «Друзья, пойдем отсюда, не начиная спора с этими людьми».
Молодые люди и горожане мирно пошли в другую церковь, но и там их не
пустили, потом еще в две церкви, куда их также не пустила полиция, нако-
нец в кафедральную церковь, «о и туда не были впущены. «Друзья,— сказал
один из предводителей,— пойдем на кладбище: по крайней мере хотя там нам
не помешают молиться за умерших». Они пошли на Францово кладбище, и
по дороге их процессия с каждою минутою возрастала от присоединения к
ней горожан; но вся она соблюдала совершеннейший порядок, и студенты
* Будапешт. (Прим. ред.)
105

постоянно говорили народу, чтобы он не прибегал к силе, что бы ни случи-
лось. Войска гарнизона были между тем выведены из казарм и занимали
разные посты. Дошедши до кладбища, процессия с удивлением увидела, что
оно занято сильными отрядами полиции и войск. Один из офицеров закри-
чал: «Уходите прочь сейчас же или мы станем стрелять в вас». — «Нет, —
сказал один студент, — вы не будете стрелять, потому что дурно было бы
нападать на людей совершенно мирных». Единственным ответом на то было
арестование нескольких студентов. Другие студенты бросились было выру-
чать товарищей, но арестованные кричали: «не связывайтесь с полицией;
оставьте нас, идите на другое кладбище». Процессия решила итти на Кере-
пашское кладбище и отправилась туда в совершенном порядке. Пришедши на
Керепашское кладбище, студенты и горожане увидели перед собою сильные
отряды войск, которые, не говоря ни слова, бросились на массу в штыки.
Несколько студентов было ранено и еще несколько человек арестовано.
Тогда раздраженные студенты бросились на один из отрядов, он дал по ним
залп. Случайно или преднамеренно солдаты выстрелили выше голов, так что
пули пролетели над народом. Но все-таки и тут был ранен один из бывших
в толпе. Люди, составлявшие процессию, двинулись назад, и, как говорят,
жандармы сделали еще залп вслед им. Все жители Пешта, услышав об этом
деле, выразили сильное негодование на австрийское начальство, но, к счастью,
удержались от насильственных действий. Впрочем, вечером собралась большая
толпа у национального театра и, когда проезжали мимо нее в театр австрий-
ские чиновники с семействами, горожане кричали: «вы думаете о забавах в
такой день, когда пролита кровь патриотов... Стыдитесь! воротитесь назад!»
Австрийцы вернулись. Но через несколько времени пришли к театру две
роты жандармов и с большими грубостями разогнали толпу. Все находят, что
австрийское начальство поступило очень дурно, велев стрелять по безоруж-
ным людям и колоть их штыками. Оно, очевидно, желало раздражить народ,
чтобы довести его до восстания и получить предлог к подавлению его воен-
ными средствами. Венское правительство думает, что залить кровью восста-
ние в Пеште значило бы задушить национальное чувство по всей Венгрии».
Читатель знает, что после этого было введено в Венгрии уже
чисто и открыто военное управление вместо прежнего, имевшего
хотя по наружности мирные гражданские формы. Безграничная
власть над Венгриею поручена генералу Бенедеку 15. В самой
Вене страшно разыгрывается дело о покражах по комиссариат-
скому и провиантскому ведомству в последнюю войну. Мы не
упоминали о самоубийстве Эйнаттена, потому что для нас при-
скорбны подобные факты, раскрывающие слабые стороны пра-
вительства, пользующегося глубоким нашим уважением за
свою последовательность, за определительность и твердость
своей системы. Но мы против воли должны упомянуть о
самоубийстве барона Брука, министра финансов, столь славив-
шегося своею мудростью: читатель не простил бы нам совершен-
ного молчания о происшествии, наделавшем такого шума. Мы еще
не находим в газетах подробных известий о прискорбной кон-
чине человека, оказавшего столь важные услуги австрийской по-
литике своими талантами, — мы знаем только, что он оказался
прикосновенным к делу о комиссариатских злоупотреблениях,
получил отставку и не перенес стыда. Но вот письмо, помещенное
в «Times'e» и несколько поясняющее характер дел, раскрытие
которых было причиною столь грустного события;
106

«Триэст. 29 марта.
Главным предметом разговора служит гигантское воровство, открытое в
комиссариатском управлении. Оно без сомнения сильно содействовало внезап-
ному окончанию итальянского похода. Теперь, несмотря на старания чрез-
вычайно сильных людей замять дело, обнаруживаются позорнейшие факты,
в которых замешано множество лиц. Некоторые из этих лиц занимают такие
высокие положения, что опасно и упомянуть о них. Австрийские газеты очень
скудны известиями об этих делах и, вероятно, вовсе не заговорили бы об них,
если б не самоубийство генерала Эйнаттена,— происшествие, которого нельзя
было скрыть. Недочет простирается до изумительной цифры 17 000 000 гуль-
денов (более 10 миллионов рублей серебром). Но вот самая поразительная
и малоизвестная часть этой истории. Из источников, заслуживающих полной
веры, я слышал, что на знаменитом свидании двух воевавших императоров, —
на этом свидании, результатом которого был Виллафранкский мир, импера-
тор Наполеон сказал Францу-Иосифу: «ваше величество не ошибетесь, если вы-
слушаете дружеские и благонамеренные советы. Вы окружены предателями.
Ваше величество думаете, что у вас в крепости Мантуе запасено провианта
на шесть месяцев; я скажу вам,—тут император Наполеон выразительно
поднял палец, — я скажу вам, что в Мантуе нет провианта и на шесть дней.
Удостоверьтесь в истине моих слов и поступите сообразно с ними». По ис-
следовании дела слова императора французов оказались справедливыми.
Чтобы дать вам некоторое понятие о наглом бесстыдстве воровства и том,
сколько лиц участвовали в нем, расскажу вам один случай из множества
подобных. Быки, которых вгоняли в Мангую одними воротами, выходили из
города через противоположные ворота и, сделав полукруг около стен, опять
входили в первые ворота, так что каждый бык проходил и считался пять
раз. Но, послушайте, дальше будет еще лучше. Один из триэстских купцов
заключил с австрийским правительством контракт, по которому покупал
шкуры быков, убитых для продовольствия войск. Будучи в живых, каждый
бык исполнял дело за пятерых быков, но убить его можно было только один
раз, и больше одной шкуры содрать с него было нельзя. Купеческая фирма,
не получив условленного числа шкур, потребовала от правительства неустойки,
которая контрактом полагалась по гульдену за каждую недоданную шкуру;
неустойка была выдана, и купец получил 30 000 гульденов за невыдачу шкур
с быков, которые не существовали на свете.
Сольферинская и Маджентская битвы 16 могли бы кончиться не тем, если
бы голод не ослабил мужество австрийских солдат; но довольно об этом.
Очень распространен слух, которому иные верят. Я не причислю себя
к верящим, но рассказ любопытен, и, быть может, лучше не слишком точно
исследовать его справедливость. Говорят, что император Франц-Иосиф, встре-
воженный сном, который видел три ночи сряду, обратился к советам своей
матери, эрцгерцогини Софии; она призвала гадальщицу, таинственной спо-
собности которой сама верит. Старуха спросила, что император видел во сне.
Император сказал, что видел во сне трех мышей: одна была совершенно сле-
пая, другая такая жирная и надутая, что едва могла ходить, а третья слабая,
жалкая, почти умирающая с голоду. Старуха сконфузилась и стала говорить,
что не умеет разгадать сон; но ее успокоили, уверили, что опасаться ей не-
чего, а напротив, она будет награждена, что бы ни сказала; тогда, ободрив-
шись, она дала такое истолкование: «слепая мышь — ваше величество; жир-
ная мышь — ваши министры; а исхудавшая, умирающая, измученная
мышь — ваш народ». Справедлив или несправедлив этот рассказ, но он под-
ходит к нынешнему положению Австрии; а самая дурная вещь то, что слепая
мышь до сих пор остается слепой. Если дела пойдут попрежнему, то не
трудно будет исполниться предречению эрцгерцога Фердинанда-Максими-
лиана, который в июле прошлого года говорил Францу-Иосифу: «если ваше
величество будете продолжать итти этим путем, вы погубите и себя и госу-
дарство».

Май 1860
Сицилийские дела. — Конституция, полученная Австриею. — Либерализм
французского сената. — Парламентская реформа в Англии.
16 мал 1860 года.
Один из умнейших людей своего века, Гоббз 1, удивлял дру-
зей тем, что с пренебрежением откладывал в сторону книги, по
их мнению очень интересные; наконец он удостоил ответа прия-
телей, порицавших его за отсутствие любознательности, странное
в таком глубокомысленном и великом ученом: «если бы я читал
так много книг, как другие, я стал бы так же глуп, как другие».
До того, до чего дошел он по принципу, без намерения доходишь
просто по досаде: противно читать большую часть книг, П О Т О М У
что на каждой странице в них встречаешь неизвестно с чего взя-
тые мнения, которыми автор угощает вас будто аксиомами, на
которых основывает все свои соображения, прикрашиванием под
цвет которых искажает все факты. Вот, например, хотя бы мнение
о нынешнем итальянском народе. Попробуйте заглянуть в какую
угодно книгу или статью об итальянцах, писанную до очень не-
давнего времени: повсюду вы найдете одно и то же: «итальянцы,
за исключением одних сардинцев, народ отживший или по край-
ней мере надолго утративший способность действовать энерги-
чески или настойчиво; они обленились, изнежились, испортились;
какое сравнение с англичанами или хотя бы французами, нем-
цами. Француз, немец, англичанин — мужчина в полном смысле
слова; итальянец — существо женоподобное, быть может доступ-
ное горячим минутным порывам, но лишенное всякой инициа-
тивы, всякой способности к настойчивому труду, всякого доверия
к своим силам; он годен быть только оперным певцом, карди-
налом или лаццарони, он не в силах быть гражданином». Каж-
дый, рассуждавший об итальянцах, толковал на основании этой
мнимой аксиомы, и человеку, требующему доказательств на пред-
лагаемые ему мысли, несносно было читать пошлые рассуждения,
основанные на этом мнении, которое само неизвестно на чем было
108

основано. Теперь, вероятно, ни один из писавших или говорив-
ших подобные вещи не может без стыда вспомнить, какую чепуху
писал или говорил он. Итальянцы изумляют своею гражданскою
деятельностью всю либеральную Европу, печалят всех консерва-
торов. Обстоятельства сложились так, что самым ярким образом
выставилась в итальянском характере именно та самая черта,
которую в нем отрицали, выказалась с такою силою и настойчи-
востью, какой могли бы позавидовать и англичане, не говоря
уже о французах и немцах, и выказалась именно как черта всего
народа, целой массы населения, а не каких-нибудь немногих ру-
ководителей. Нет, руководителей не было у итальянцев в тех де-
лах, которыми удивили они Европу, — напротив, люди, постав-
ленные так, чтобы служить им руководителями, делали все для
подавления национальной энергии. Вспомним Центральную Ита-
лию и Кавура. Ободрял ли Кавур тосканцев и романьолов стать
под национальное трехцветное знамя? Нет, он говорил им в ап-
реле, в мае, в июне прошлого года: «будьте смирны, не компро-
метируйте нас; вы можете повредить нашему общему делу своим
восстанием, которое прогневит нашего союзника; а помощи мы
вам дать никакой не можем, нам это не позволено». Лишенные
всякой помощи, всякой надежды на помощь, тосканцы и романь-
олы все-таки сделали то, чего хотели. Вот они могут располагать
собой и просят уже не помощи, а только того, чтобы Сардиния
взяла на себя распоряжение их войском, их деньгами, их усердием
к национальному делу. Кавур не согласен и на это; ему говорят:
«вы не хотели помочь нам, теперь мы готовы помогать вам»; он
отвечает: «мы не можем принять вашей помощи; она компроме-
тирует нас; она прогневит нашего союзника. Лучше мы останемся
сами по себе, а вы оставайтесь сами по себе. Прежде я не мог
помочь вам, но теперь дам вам полезный совет: наш союзник же-
лал бы составить из вас королевство для принца Наполеона; он
посылается к вам во Флоренцию, чтобы познакомились с ним,
полюбили его, попросили его быть вашим королем: вы так и сде-
лайте; иначе вы погибнете, может быть погубите и нас». Опять-
таки народ Центральной Италии сделал по-своему: сказал, что
хочет присоединиться к Сардинии, а другого ничего не хочет.
Сколько времени отталкивала от себя Сардиния Центральную
Италию, сколько раз объявляла, что не может согласиться на
ее присоединение, — все напрасно, народ Центральной Италии
настоял-таки на своем. Мы не порицаем Кавура: если мы ука-
зываем именно на него, а не на каких-нибудь Ла-Мармору и Да-
бормиду, это потому, что он все-таки гораздо решительнее и
тверже их. И не к тому мы припоминаем события, относящиеся
к Центральной Италии, чтобы хвалить поступки ее населения: на-
против, мы очень хорошо знаем, как нам следует судить о них, —
мы знаем, что должны судить следующим образом: верность
составляет первую обязанность подданного; тосканцы не соблюли
109

ее; их восстание должно считаться нами за дело непроститель-
ное. Несколько извинительнее отложение Романьи от папы, по-
тому что папское правительство уже слишком дурно. Но если
о романьолах можно судить снисходительнее, нежели о тосканцах,
то все-таки оправдывать их никак нельзя нам: измена все-таки
измена, бунт все-таки бунт, то есть великое преступление и тяж-
кий грех. Подданные папы должны были с терпением ждать,
пока законное их правительство увидит надобность облегчить
их судьбу и найдет способы сделать это без нарушения своей
системы, основанной на принципах самых благотворных, хотя,
к сожалению, имеющих некоторые тяжелые стороны, как, напри-
мер, враждебность к просвещению, к правосудию и ко всякой
законности. Надобно было переносить неудобства этой системы
с надеждою, что когда-нибудь она смягчится волею самого папы.
Мы знаем, что нельзя нам сказать, будто бы поступки жителей
Центральной Италии были хороши; напротив, они были очень
дурны, — так мы должны сказать. Мы только хотели заметить,
что народ Центральной Италии выказал тут все качества, кото-
рые отрицались в нем: смелую и настойчивую инициативу, непре-
клонную энергию, гражданское мужество; пусть мы обязаны ска-
зать, что эти качества выказались в дурном направлении: мы
обращаем внимание не на то, в каком направлении, а только на то,
в каком размере они выказались. Будучи, как читатель знает, по-
рицателями итальянского движения, мы не должны, однакоже,
скрывать от себя практических способностей в людях, поступки
которых порицаем. Точно то же самое теперь мы видим в сици-
лийском восстании. Не боясь прослыть реакционерами, мы прямо
должны сказать, что громко порицаем его, и никакие либеральные
толки не дают нам возможности выразить иного суждения о нем.
Будем прямо говорить так, как принуждены, к сожалению, гово-
рить. Толкуют о несносных будто бы притеснениях, (которым
подвергались сицилийцы. Какой вздор! Где же тут несносность,
когда переносилась эта несносность в течение целых одиннадцати
лет, почти целых двенадцати лет, с лета 1848 года, когда была
усмирена сицилийская революция 2? К чему употреблять рито-
рические фразы? Того, что переносится, нельзя называть не-
сносным. Будем же говорить скромнее: «положение сицилийцев
было тяжело»; это можно сказать; это правда, потому что они
постоянно жаловались, а если люди жалуются, значит они не-
довольны, а если недовольны, значит им дурно. Итак, мы
согласны, что положение сицилийцев было тяжело. Но что за
эгоизм, что за низость чувства нарушать свои обязанности к
правительству из-за неприятности своего положения! Разве того
требует правительство? Разве неаполитанское правительство
само не знало, хорошо или дурно сицилийцам? Нет, оно знало,
что им дурно. Почему же оно действовало так, что им было
дурно? Разве кто-нибудь делает без надобности что бы то ни
110

было, дурное или хорошее, все равно? Значит, неаполитанскому
правительству была надобность делать те распоряжения, кото-
рыми были недовольны сицилийцы. Теперь: не признак ли без-
рассудства порицать кого-нибудь за то, что он поступает, как
требует его надобность? Сицилийцы были очень безрассудны,
порицая неаполитанское правительство. Оно поступало, как ему
следовало поступать. Они должны были порицать самих себя
за то, что не поступали так, как им следовало поступать. Как
же следовало поступать им? Отвечать на этот вопрос трудно,
потому что каждому известна пословица: «чужую беду по паль-
цам разведу, а к своей ума не приложу». Давать советы легко,
но каково исполнять их? Исполнять так трудно, что обыкновенно
и сами мудрые советники не делают того, чего требуют от других.
Впрочем, теперь уже и несколько поздно давать сицилианцам
советы о том, как они должны были поступать в 1859 году,
или в 1849, или в 1839. Можно только сказать одно: если бы
прежде поступали они, как им следует, то не находились бы они
в начале нынешнего года в таком положении, в каком находи-
лись, не имели бы причин быть недовольными. Мы порицаем
сицилийцев за то, что они восстали весною 1860 года, потому
что люди должны быть последовательны в своих поступках:
разве в марте нынешнего года стало им хуже, нежели было
прежде? Нет, этого никто не говорит; самые горячие партизаны
сицилийского восстания говорят, что и в марте, и в феврале, и в
январе нынешнего года сицилийцам было вовсе не тяжелее, чем
в марте, феврале, январе 1859, и 1858, и 1857 и т. д. Тогда они
находили, что им можно терпеть и мирно ждать улучшений в
своей судьбе от своего законного правительства: почему же не
продолжали они терпеливо ждать их и теперь? Отношения пра-
вительства к ним не переменились. Ясно, что они или дурно
поступали во все предшествовавшее время, или дурно поступают
теперь. Эту дилемму нельзя отстранить никакими софизмами.
Пусть каждый решает ее как хочет, а мы знаем, что должны
сказать: с одной стороны, мы видим материальные потребности,
мечты о свободе, о национальном единстве; с другой стороны,
видим обязанность верности, обязанность уважения к суще-
ствующим законам, обязанность хранить общественное спокой-
ствие; каждый может делать выбор по собственному рассудку,
а нам кажется, что выбор ясен. Мы не можем не сказать, что
обязанность должна быть для хорошего гражданина выше
всего. Итак, мы должны сказать, что сицилийцы дурные
граждане.
Очень может быть, что это рассуждение навлечет на нас
такие же укоризны, как наше рассуждение о Поэрио 3. Что де-
лать, надобно иметь некоторое мужество или по крайней мере
некоторое равнодушие к чужим отзывам о себе тому, кто хочет
по мере своего уменья и своей возможности говорить правду.
111

Мы оставались равнодушны даже тогда, когда слышали уко-
ризны себе от людей, которых уважаем более, чем кого-нибудь;
надеемся остаться равнодушными к порицаниям против нас и
вперед, пока будем сами чувствовать, что хотели говорить правду
и, может быть, успели достичь того, чтобы в наших словах была
хоть тень ее, хотя какое-нибудь самое неполное и слабое указа-
ние на нее, которое будет понято хотя одним из десяти между
нашими читателями, понято хотя не в ту минуту, когда он чи-
тает наши попытки говорить ее, а хотя когда-нибудь: этого для
нас уже довольно, чтобы чувствовать, что мы исполняем свой
долг лучше, чем, например, хотя бы сицилийцы, которых почти
все хвалят, а мы порицаем, как людей, не имевших твердости
исполнять свой долг так, как следовало. Но каковы бы ни были
наши суждения о фактах, мы не станем скрывать фактов, какова
бы ни была их наружность, обольщающая поверхностного наблю-
дателя. Впрочем, мы не будем с ложным самохвальством утвер-
ждать, будто бы вовсе и не хотели скрывать фактов, неприят-
ных для нас или компрометирующих защищаемые нами
принципы; нет, мы очень желали бы утаить их, мы даже вся-
чески утаиваем их, пока можем. Но эта возможность, к сожале-
нию, непрочна, обманчива, изменчива; знание о фактах распро-
страняется против нашей воли, и мы с досадою видим себя
поставленными в необходимость упоминать о них; молчание,
столь любимое нами, уже бесполезно. Читатель отдаст нам ту
справедливость, что до прошлого месяца мы решительно не
хотели знакомить его с положением дел в Неаполе и Сицилии.
Мы всегда отделывались от этого предмета самыми неопреде-
ленными и краткими фразами; но теперь все говорят о нем,
и наше молчание не скрыло бы ничего ни от кого. Впрочем,
и теперь мы постараемся не распространяться об этой вещи,
о которой говорить нам очень тяжело. Французские, немецкие,
верхнеитальянские газеты наполнены описаниями примеров
дурного управления, существующего в Неаполе, и обыкновенно
сопровождают эти рассказы, уже и сами по себе слишком пора-
зительные, громкими фразами, которые скорее ослабляют, неже-
ли усиливают впечатление, когда одни голые факты говорят уже
довольно ясно. Но мы не читали обвинений более сильных, чем
какие находятся в следующих очень умеренных словах неапо-
литанского корреспондента «Times'a»:
«Неаполь, 24 апреля.
По временам очень сурово говорил я о неаполитанцах, как о людях почти
недостойных свободы, для получения которой не делают они никаких уси-
лий; но должно принять в соображение и затруднительность их обстоятельств.
Бесчисленное множество препятствий поставлено их соединению не только для
политических, но даже для торговых и промышленных целей; а при невоз-
можности соединения, как им составить или выполнить какое-нибудь пред-
приятие для освобождения своей страны? Правительство так убеждено в вы-
годности этого, что вот целые пятнадцать лет его энергия направлялась на
112

расслабление и разъединение. Еще на моей памяти время, когда 30 000 уча-
щихся съезжались в Неаполь для своего образования; закон или полицей-
ский приказ прогнал их назад в их провинцию, осудил их на скудное уче-
ние, даваемое провинциальными лицеями и коллегиумами, а многие столичные
профессора были лишены должностей или посланы в ссылку. Этим были
достигнуты две важные цели: уничтожен центр политических прений и со-
гласия и сделан большой шаг к состоянию, которое очень нравится здесь,
к обращению общественного мнения в невежество. Не одни учащиеся, но и
люди всех сословий поставлены в фактическую невозможность покидать свои
провинции и посещать столицу: общественные сношения подавлены, так что
знакомые, живущие в нескольких милях друг от друга, разделены Между
собою будто десятками тысяч миль; купцы, лишенные возможности сношений
с центрами оптовой торговли, принуждены думать только о поддержании
своего существования и часто разоряются. Неаполитанские негоцианты го-
ворят мне, что результат разъединения провинций одна от другой и от сто-
лицы обнаруживается упадком торговли и в столице. Где запрещены вся-
кие сношения, там, разумеется, не нужно железных дорог; и действительно,
постройка их затрудняется всеми способами: они противны здешней системе.
Разъединение, преднамеренно здесь производимое, совершенно задерживает
материальное развитие страны. При подавлении всяких сношений между
людьми, под предлогом охранения интересов порядка, установлена такая
свирепая и зоркая полицейская система, что человек опасается верить своему
брату и трепещет собственной тени. Мне показались интересны следующие
слова в письме одного из тех людей, которые в начале марта были изгнаны
во Флоренцию: «Я все еще не могу привыкнуть к моему новому положе-
нию, — пишет он. — Я все еще боязливо оглядываюсь, как оглядываемся мы
в Неаполе, лишь только услышу за собой чей-нибудь голос». Не называйте
этих людей трусами: страшная вещь, когда вас без всякого повода арестуют
в вашем доме и на два, на три, на четыре года и больше бросают в тюрьму.
Англичане храбрые люди, но я не поручусь за то, какое действие произвела
бы на них долговременная система такого рода. К этой нравственной пытке
прибавьте легионы вооруженных сбирров, армию, имеющую более 100 000
человек, форты и стены, из которых зияют пушки, и вы увидите, что нельзя
сурово говорить о трусости неаполитанцев. Да, они разъединены, но им нет
ни нравственной, ни физической возможности соединиться; да, они испор-
чены, но Бурбоны испортили их, и если нынешняя система продолжится,
нация возвратится к варварству».
Такая вещь, как систематическое устранение всяких улуч-
шений, даже в чисто материальном быте населения, свидетель-
ствует о ненормальности господствующей системы еще гораздо
сильнее, чем всякий полицейский произвол, вражда к просвеще-
нию, стеснение политических прав. Без сомнения, не в хорошем
положении находятся люди, опасающиеся просвещения или
свободы; но когда люди находят, что даже постройка железных
дорог, даже развитие промышленности, даже процветание тор-
говли было бы вредно для них, то нечего уже и рассуждать.
Действительно, неаполитанские отношения были так ненор-
мальны, что даже дядя короля, граф Сиракузский, впрочем
давно известный за приверженца либеральных учреждений,
почел своею обязанностью официально, публично предостеречь
своего племянника. Вынужденный крайностью забыть и почти-
тельность к главе своей фамилии, и условия придворных отно-
шений, и уважение к проницательности правительствующего
113

лица, он 3 апреля послал ему письмо, без сомнения известное
нашим читателям из газет. Мы просим читателя еще раз про-
смотреть этот документ, наделавший такого шума, чтобы иметь
новый пример того, как неосновательны и неуместны бывают
вообще советы, даваемые людям, находящимся в затруднитель-
ном положении, людьми, положение которых хорошо:
«Государь! Моя привязанность к вам, ставшему ныне главою нашего
семейства, долгий мой опыт в людях и людских делах, любовь к отечеству
дают мне достаточное право в нынешние критические минуты повергнуть к
подножию престола осторожные мнения о будущих судьбах коро-
левства,— мнения, внушаемые мне тем же чувством, какое связывает вас,
государь, с счастием ваших народов.
Принцип итальянской национальности, в течение веков остававшийся в
области идей, энергически вступил теперь в область действий. Было бы безум-
ным ослеплением нам одним не признавать такого факта, когда мы видим,
что все в Европе или могущественно помогают ему, или принимают его, или,
наконец, покоряются ему, как необоримой необходимости века.
Пьемонт, по своему географическому положению и своим династическим
преданиям держащий в своих руках судьбу приальпийских народов, поль-
зуется теперь этим политическим средством, становясь защитником нового
принципа, отвергнув старинные муниципальные идеи, и расширяет свои гра-
ницы до долины По. Но этот национальный принцип, развиваясь, действует
теперь по всей Европе, как и следовало ожидать, в пользу того, что благо-
приятствует ему, в пользу того, кто принимает его, и на того, кто подчи-
няется ему.
Франция должна хотеть, чтобы ее покровительственное дело не погибло;
она будет отныне заботиться, чтобы увеличивать свое влияние в Италии и во
что бы то ни стало не потерять плодов пролитой крови, потраченного золота
и важности, данной соседу ее, Пьемонту. Ницца и Савойя достаточно сви-
детельствуют о том. Англия, которая, принимая национальное развитие Ита-
лии, должна однакоже противиться французскому влиянию, также будет ста-
раться дипломатическими средствами расширить свое влияние на полуостров
и пробуждать усыпленные страсти партий в пользу своих материальных и
политических интересов. Уже английская трибуна и пресса говорят, что
должно противопоставить Франции в Средиземном море влияние гораздо
более важное, чем влияние Ниццы и Савойи у подножия Альп.
Австрия, отброшенная судьбою войны в границы Венецианской области,
ежечасно чувствует колеблющуюся свою непрочную власть, и хотя, быть
может, понимает, что только отречение от этой провинции могло бы возвра-
тить ей потерянную силу, но не имеет мужества отказаться от надежды со
временем возвратить себе господство в Италии. Напрасно было бы говорить
вашему величеству об интересе, ныне принимаемом северными державами в
произошедших на нашем полуострове переменах, и создание могущественного
государства в сердце Европы для них более полезно, нежели неприятно,
потому что оно будет им гарантиею против могущих образоваться западных
коалиций.
Какой истинный интерес вашего народа и вашей династии, государь, при
этом столкновении политических влияний?
Франция и Англия, стараясь уравновесить друг друга, кончат тем, что
приобретут здесь влияние столь могущественное, что спокойствие страны и
права престола будут сильно потрясены ими. Австрия, не имеющая сил вос-
становить потерянный перевес и желающая вовлечь ваше правительство в
солидарность с собою, была бы нам еще гибельнее, чем Англия и Франция,
потому что ей пришлось бы бороться с национальным отвращением, с арми-
ями Наполеона III и Пьемонта и с британским равнодушием. Какое же сред-
114

ство остается нам, чтобы спасти страну и династию, которым грозят столь
великие опасности?
Средство одно: национальная политика, которая, основываясь на истин-
ных интересах государства, естественно влечет королевство Южной Италии к
союзу с королевством Северной Италии, которому не может воспротивиться
Европа, потому что он совершился бы между двумя частями одной страны,
равно свободными и независимыми друг от друга. Только этим путем, ваше
величество, освобождаясь от всякого иностранного тяготения, вы можете, в
политическом соединении с Пьемонтом, быть благородным направителем раз-
вития тех гражданских учреждений, которые давал нам обновитель нашей
монархии, когда, освободив королевство от австрийского вассальства, осно-
вывал на полях Веллетрийской битвы могущественнейшее из итальянских
государств.
Неужели мы предпочтем роковое муниципальное разъединение националь-
ной политике?
Муниципальное разъединение не только подвергает нас иностранному
тяготению, но, что еще хуже, оно, предавая страну внутренним раздорам,
сделает ее легкою добычею партий. Тогда насилие будет верховным законом;
но сердце вашего величества несомненно отвергает мысль сдерживать только
силою оружия страсти, которые может смягчить и обратить на добро благо-
намеренность молодого короля, действуя на вражду забвением, протягивая
дружескую руку королю другой части Италии и утверждая трон Карла III 4
на основаниях, которыми владеет или которых требует цивилизованная
Европа.
Да благоволит ваше величество принять эти искренние слова с таким же
благоволением, с какою искреннею привязанностью я снова уверяю ваше
величество, что остаюсь любящим вас дядею. Леопольд, граф Сиракузский.
Неаполь. 3 апреля 1860».
Хорошо графу Сиракузскому говорить такие вещи: он
смотрит на дело со стороны; не на его плечах лежит тяжесть
управления государством, его слова не ведут ни к чему, и потому
он безопасно может говорить, что хочет. Действительно, пови-
димому, он сам не знает, что говорит, и заботится только о
звучности фраз, а не о том, может ли король исполнить его
советы, и что было бы, если бы король стал исполнять их. Письмо
красноречиво, но с первых же строк видно, что советник едва
ли не хуже того, кому советует, понимает положение дел. Разбе-
рем все его мысли одну за другою. Начать с того, что он во-
ображает, будто бы неаполитанское правительство не понимает,
что итальянцы хотят национального единства. Оно очень хорошо
знает это, но видит, что стремление к единству противно его
интересам. Граф Сиракузский воображает, что говорит с мла-
денцами; но люди, к которым он обращается, гораздо опытнее
и практичнее его самого. Король неаполитанский молод, быть
может неопытен; но он окружен очень опытными сановниками,
интересы которых одинаковы с его интересами и которых по-
этому он никак не захочет удалить от себя. Да если б и не было
их, то наследственные предания, пример покойного родителя и
руководство матери, женщины очень практичной, заменяют ему
опытность. Вся обстановка его такова, что очень удобно ему
итти по пути, проложенному отцом, лишь бы хотел он, и невоз-
можно сойти с этого пути, если б он и захотел сойти, а сойти он
115

не захочет, потому что это было бы, как мы увидим, вовсе не
расчетливо для него. Все европейские державы принимают факт
итальянского национального единства, продолжает граф Сира-
кузский и несколькими строками ниже сам опровергает себя,
говоря, что Австрия вовсе не принимает его, а только не имеет
сил в настоящую минуту подавить его военною силою и выжидает
времени, когда это можно будет сделать. Как же граф Сиракуз-
ский не замечает, что этим обстоятельством отнимается всякое
основание и его советов? Племянник, если бы захотел отвечать
ему, сказал бы: «Австрия выжидает времени, и я выжидаю вре-
мени; теперь для Австрии тяжелая минута, но австрийские ди-
пломаты очень практичны; они полагают, что скоро возвратят
себе перевес в Италии; я верю им и не нахожу нужным отступаться
от этих верных моих союзников, интересы которых одинаковы
с моими, чтобы заискивать дружбу державы, которая никак не бу-
дет верить мне и выгоды которой прямо противны моим выго-
дам. Вы хотите, чтобы я был малодушен, чтобы изменил своим
принципам при виде минутной опасности. Я не хочу быть таким
трусом». Король был бы совершенно прав, и как же граф Сира-
кузский не понимает этого? Впрочем, если он далеко уступает
советникам своего племянника практичностью и опытностью, то
нимало не уступает им привязанностью к династическим инте-
ресам: в этом отношении он достойный брат покойного короля,
достойный дядя нынешнего. Читатель заметит, с какой точки
зрения смотрит на все граф Сиракузский. Он тревожится не ка-
кими-нибудь иными мыслями и страданиями, а собственно
только опасностями, угрожающими, по его мнению, королевской
власти и личному положению его племянника. Даже эти опас-
ности он понимает самым оригинальным образом: видит их там,
где их вовсе нет, и едва вскользь упоминает о действительных
опасностях, да и то лишь как о препятствиях к отвращению мни-
мых, созданных его наивными догадками. Первою опасностью
для неаполитанского короля он воображает стремление импера-
тора французов утвердить свой перевес в Италии, тогда как
именно только французский император и держал до сих пор
неаполитанского короля на престоле: если б не было известно
каждому итальянцу, что Наполеон III запрещает думать о низ-
вержении неаполитанского короля, и если бы французский кор-
пус в Риме не отрезывал Южную Италию от Северной, Неаполь
еще летом прошлого года последовал бы примеру Тосканы. За-
щитника отдельности Неаполитанского королевства от остальной
Италии граф Сиракузский воображает врагом неаполитанской
отдельности. Столь же странна его мысль о второй опасности,
угрожающей неаполитанскому королю: граф Сиракузский му-
чится уверенностью, что англичане хотят завоевать Неаполь.
Его больному воображению кажется, что Англия и Франция
собираются разделить между собою итальянский полуостров:
116

северную половину возьмет себе Франция, южную — Англия,—
мечты необыкновенно мрачные, но достойные разве пятилетнего
ребенка. Вот эти-то две страшные опасности, особенно опасность
от англичан, которые уже совсем собрались назначить в Неаполь
какого-нибудь лорда наместником королевы Виктории5, вынуж-
дают графа Сиракузского предложить племяннику свои спаси-
тельные советы. Он, бедняжка, напоминает собою того несчаст-
ного у Гоголя, который убеждает всех лезть вверх по стене спа-
сать луну, думая, что хочет упасть на землю и разбить наши
носы6. Но племянник и его советники находятся, по нашему
документальному выражению, в полном уме и здравой памяти:
они видят, что благонамеренный советник трепещет вздора и
говорит пустяки; они очень хорошо знают, что ни Франция, ни
Англия не думают отнимать власти у неаполитанского короля.
Мы видели, какими тревогами страдает граф Сиракузский; по-
смотрим теперь, чем от них можно избавиться племяннику, по
его мнению. «Покиньте наследственную политику вашей дина-
стии, вступите в союз с Пьемонтом, — говорит племяннику
дядя, — и вы будете занимать такое же завидное положение,
как Виктор-Эммануэль». Тут, что ни слово, то несообразность.
Во-первых, покинуть наследственную политику, — да разве это
возможно? Никакая важная перемена не происходит в человеке
без причин. А какая же произошла в обстоятельствах перемена,
которая могла бы обратить короля неаполитанского к новой по-
литике? Изменилось только одно: Пьемонт, сделавшись пред-
ставителем национального единства, имеет намерение присоеди-
нить к себе всю Италию; но ведь эта. надежда его относится
им самим только к будущему: сам Кавур считает безумством
в нынешнее время думать о завладении не только Неаполем,
но даже Римом, даже Перуджиею, которая еще ближе Рима;
колеблется даже, не оставить ли следы отдельности в Тоскане,
которая энергиею своих жителей насильно заставила пьемонт-
ского короля принять ее под свое управление. До Неаполя еще
далеко Кавуру, думают советники Франческо, разделяя в этом
случае мысли всех так называемых благоразумных людей; об
ином думают теперь лишь Маццини7 и Гарибальди, но Мац-
цини — коварный безумец, который своими интригами только
помогает реакционерам, а Гарибальди — отважный партизан, ни-
чего не понимающий в политике и слепое орудие маццинистов,—
так думают о Маццини и Гарибальди не одни советники Гари-
бальди, так думают о них и Кавур и «Journal des Débats»; такое
мнение об этих злодеях и безумцах, то есть о Маццини и Гари-
бальди, только укрепляет короля неаполитанского в его системе
и в надеждах на скорую благоприятную для него будущность.
Если бы они взяли временно верх, думает он, это повело бы
только к полнейшей реакции: тогда не удержался бы Кавур и
австрийцы снова были бы в Анконе 8. А если Кавур останется
11?

правителем Северной Италии, моя будущность благонадежна:
Франция никак не позволит Кавуру думать о Неаполе, а Кавур
не посмеет думать о нем без позволения Франции. Итак, неапо-
литанскому правительству нет основания отступаться от прежней
системы; да и к чему было бы отступаться? Граф Сиракузский
предсказывает от этого пользу для короля: какая тут может
быть польза для него, — тут явный вред. Поверят ли итальянцы,
чтобы политика неаполитанских Бурбонов в самом деле измени-
лась? Нет, национальная партия попрежнему стала бы недове-
рять им и стремиться к их изгнанию из Неаполя. Всею своею
историею, всеми своими династическими преданиями и привыч-
ками они так неразрывно связаны с своею нынешнею системою,
что искренность возможно предполагать в них только тогда,
когда они держатся этой системы. Покинув ее, они только от-
толкнули бы от себя своих друзей и не привлекли бы к себе ни
одного из нынешних врагов. Такое дело было бы очень нерасчет-
ливо. Если национальная партия непоколебима в своей вражде
к неаполитанским Бурбонам, то могут ли они получить хотя
дружбу Пьемонта, которую рекомендует граф Сиракузский?
Неужели пьемонтское правительство будет так непроницатель-
но, что станет полагаться на союзника, бывшего врагом, пока
мог, и начавшего искать дружбы только в крайности? Неужели
оно не сообразит, что этот союзник при первом улучшении
дел снова станет врагом? Неужели оно не сообразит, что надобно
пользоваться временем, пока его обстоятельства стеснены, чтобы
уничтожить его или ослабить? Вступить в союз с Пьемонтом
неаполитанскому королю значило бы отдаться в руки державы,
которая не может желать ему ничего хорошего. Но если бы
Пьемонт и поверил искренности союза, чему никогда не поверит,
союз этот был бы столь же пагубен неаполитанскому королю:
неаполитанский король, ставший искренним приверженцем на-
циональных интересов, сделался бы опаснейшим соперником
пьемонтской династии; он этою переменою лишал бы ее надежды
царствовать над всем полуостровом. Дело ясное, что пьемонтская
династия постаралась бы столкнуть этого соперника, отдавшегося
ей в руки, пока он еще не успел упрочить в нации доверия к себе.
Виктор-Эммануэль и Франческо не могут быть союзниками, по-
тому что династия Виктора-Эммануэля считает себя призванною
царствовать над целым полуостровом. Граф Сиракузский ребя-
чествует, воображая, что союз с Пьемонтом был бы выгоден для
его племянника: союз этот губил бы Франческо 9. Но все равно,
наконец, хотя бы и возможно было доброжелательство Пьемонта
к Неаполю: допустим все мечты графа Сиракузского, посмотрим,
может ли Франческо желать исполнения даже мечтаний, кажу-
щихся его дяде столь полезными для племянника; посмотрим,
что дядя обещает за перемену системы? Он обещает племяннику
такое же положение, какое занимает Виктор-Эммануэль. Может
118

ли это положение быть привлекательно для Франческо? Не уни-
зился ли бы он в своем мнении, приняв его? Не лишился ли бы
он благ, кажущихся ему самыми драгоценными? Франческо очень
набожен, он не может жить без благословений папы, ему приятно
слушаться духовенства; Виктор-Эммануэль подвергается прокля-
тию папы, духовенство в непримиримой вражде с ним. Такие от-
ношения были бы Франческо столь же тяжелы, как тяжело было
бы Виктору-Эммануэлю дурное состояние пьемонтской армии.
Посмотрим, какую власть имеет Виктор-Эммануэль. Может ли
он заключить в тюрьму, кого почтет нужным? Может ли он издать
закон, какой захочет? Нет, не только посадить в тюрьму, даже
удалить из палаты депутатов не может он людей ему неприятных.
Он не может делать ничего кроме того, что считают нужным
министры, которых назначает он не по своему выбору, которые
даются ему волею нации. Он был во вражде с Кавуром, Кавур
наговорил ему оскорбительных вещей при заключении Вилла-
франкского перемирия, а вот Кавур — первым министром, и
управляет королевством не Виктор-Эммануэль, а Кавур. Испол-
нять волю нации, а не свою волю, выслушивать всякие мнения
о своих действиях, не иметь произвольной власти ни над кем, ни
над чем в своем государстве, — нет, такое положение было бы
мучительно и унизительно для Фердинанда. Виктор-Эммануэль
может находить это положение сносным, даже приятным, даже
гораздо почетнейшим, чем положение Франческо; но Виктор-
Эммануэль воспитан в других понятиях, у него не тот характер,
не те мысли: его честь — бесчестье для Франческо, его совесть —
безбожие для Франческо, его удовольствие противно Франческо,
каждый из них гнушается тем, чем хвалится и наслаждается дру-
гой.
Но граф Сиракузский далек от мыслей своего племянника
только потому, что увлекается пустыми фантазиями, неосуще-
ствимость которых понятна королю неаполитанскому и его со-
ветникам; в сущности, по основанию своих мыслей, только спу-
тываемых этими мечтами, граф Сиракузский недаром носит имя
Бурбона: он может считать себя либералом, но это невинная
шутка, которую не следует ставить ему в преступление, потому
что в глубине души он остался человеком благомыслящим, про-
никнутым теми идеями, которых держится неаполитанское прави-
тельство. Первая и главная мысль его — об интересах династии;
все остальное ценит он только по отношению к этим интересам.
Если он рекомендует союз с Пьемонтом, он рекомендует его
только потому, что находит его выгодным для династии; если
в конце письма он двумя-тремя очень неопределенными словами
рекомендует какие-то «гражданские учреждения», намекая, веро-
ятно, на что-нибудь либеральное, но не решаясь даже употребить
слово «либеральный»; если он рекомендует прекращение произ-
вольных преследований, он рекомендует все это только потому,
119

что воображает нужным для выгоды династии. Он человек оболь-
щенный, но в глубине души сохранивший святыню наследствен-
ных убеждений: докажите ему, что он ослеплен, и он исправится;
объясните ему, что его племянник хорошо понимает и соблюдает
династические интересы, и он одобрит племянника. Мы попробуем
сделать это, конечно, не для образумления графа Сиракузского,
который едва ли читает русские журналы, а для оправдания ко-
роля неаполитанского, совершенно напрасно порицаемого за при-
теснительность его правительства.
Короля неаполитанского называют жестоким. Но все, что мы
знаем о личных свойствах Франческо, вовсе не ведет к предпо-
ложению, чтобы он имел одну из тех особенно энергических на-
тур, которые любят излишек в добре или в зле, смотря по тому,
на что направятся. Его представляют человеком очень обыкно-
венным, с очень умеренными или, вернее сказать, слабыми стра-
стями; скорее следует назвать его апатичным, нежели увлекаю-
щимся. Он флегматик, личный его характер скорее можно
порицать за вялость, чем за наклонность к чему-нибудь силь-
ному. Такие люди без крайней необходимости не делают ничего
особенно дурного и даже не любят крутых мер, к которым может
вынуждать их только необходимость, тяжелая для них самих.
Если такой человек сохраняет стеснительную систему, можно на-
верное предположить, что она неизбежна по его обстоятельствам.
Действительно, это так. Известно, какими мыслями издавна про-
никнута образованная часть подданных короля неаполитанского.
Эта история начинается с самого 1814 г. 10. Они не хотели допу-
стить восстановления законной своей династии иначе, как с на-
ложением на нее конституционных оков, несносных для государя,
не воспитанного в них. Надобно было прибегнуть к известным
мерам для обуздания такой злонамеренности. С той поры дело
так и тянется до сих пор: несколько раз образованные сословия
Неаполитанского королевства восставали для стеснения короля
конституциею и всегда ждали только первой удобной минуты,
чтобы возобновить такие попытки. В таком положении строгая
система истребления злоумышленников составляет не каприз ко-
роля, не следствие его природной суровости, — нет, она состав-
ляет необходимость для него, быть может тяжелую, прискорб-
ную, но неизбежную. Кто откажется от своих прав, особенно
когда воспитан так, что считает их благотворными не для себя
одного, а для всего общества? Кто не считает своею обязанно-
стью защищать свои права? Кого можно порицать за это?
Именно это делает, и только это делает неаполитанский король,
держась своей системы. Или его права, или либералы должны
погибнуть. Кто же усомнится в благотворности его прав для об-
щества? Его совесть совершенно чиста; он подавляет идеи, кото-
рые считает гибельными. Он преследует людей, которых считает
злодеями, ослепленными или кровожадными и корыстолюбивыми,
120

но во всяком случае злодеями. Ослеплению или заразе зло-
умышленности подвергаются в Неаполе люди через просвещение;
натурально, просвещение должно быть удерживаемо в самых
тесных границах. Опытом веков дознано, что развитие торговли,
промышленности, усиление сношений между людьми ведет к
просвещению; потому прискорбная необходимость заставляет неа-
политанскую систему принимать меры, препятствующие этим вред-
ным для нее вещам. Неужели, в самом деле, можно предполагать,
что неаполитанским правителям весело принимать эти меры, что
они по влечению сердца держатся своей системы? Положим, про-
свещение может еще казаться само по себе вещью неприятною;
но кому радость преследовать торговлю, промышленность, что за
приятность управлять государством бедным и слабым? Конечно,
правителям было бы приятно иметь обильные финансовые сред-
ства; но что же делать? необходимость заставляет человека от-
казываться и от увеличения своего богатства. Никто не может
сомневаться, что такая необходимость для всякого тяжела и при-
скорбна, что бедности и нужды никто не любит; и тот факт, что
неаполитанская система находит нужным препятствовать разви-
тию торговли и промышленности, служит убедительнейшим до-
казательством, что неаполитанские правители действуют по
закону необходимости, неизбежному для них. А кто может осу-
ждать человека, когда он оправдывается необходимостью?
Конечно, разъясняя необходимость возникновения извест-
ных последствий из известного положения, мы нимало не ду-
маем произносить свое суждение о том, хорошо или дурно это по-
ложение. Такой вопрос каждым решается по-своему; можно вооб-
ще сказать только одно: если известный человек старается удер-
жаться в известном положении, если не щадит для того никаких
усилий, то это значит, что он находит свое положение хорошим
для себя; а если бы нашлись люди, которые стали бы думать
иначе, это, просто, значит, что их выгоды несогласны с самым
фактом положения, из которого возникают невыгодные для них
последствия. Конечно, неаполитанский торговый и промышлен-
ный класс, конечно, неаполитанское образованное сословие жа-
луются; но что следует из этих жалоб, что ими доказывается?
Ими доказывается только, что существующая в Неаполе система
стеснительна для торговли, промышленности и просвещения.
Но ведь это никто и не оспаривает. Само неаполитанское прави-
тельство не выдает свою систему за какую-нибудь республикан-
скую или конституционную; оно не двоедушничает, не обольщает
пустыми призраками; оно поступает, как ему следует поступать,
и не думает скрывать своих качеств или действий; напротив,
оно гордится ими и гордится справедливо с своей точки зрения,
потому что действует логически, последовательно и живет в
совершенном мире с своею совестью. Безумием было бы требо-
вать или ожидать, чтобы люди стали действовать против своей
121

выгоды и против совести, когда их выгода и совесть согласны
между собой.
К чему все эти рассуждения? Они были бы напрасны, если бы
каждый имел привычку прямо смотреть на вещи. Но большинство
людей любит прикрывать от себя неприятные истины пустыми
фразами, отворачиваться от сущности дела, прикрашивать ее
риторикой. Мы всеми силами только и стараемся содействовать
устранению этой дурной привычки к пустым риторическим меч-
там. Что хорошо и что дурно, пусть судит сам читатель, — мы
полагаем, что у каждого не меньше рассудка, чем у нас; но не
каждый имеет случай заниматься собиранием тех известий, кото-
рые мы перечитываем по своей обязанности и извлечения из ко-
торых стараемся передавать читателю, как умеем и как можем.
Мы берем на себя только одно: сказать читателю, в чем сущность
дела, и сообщить ему те выписки из газет, в которых есть инте-
ресные подробности; а рассуждать о том, чему сочувствовать и
что ненавидеть, мы предоставляем самому читателю.
Переходя теперь к выпискам из газет о сицилийских делах,
мы должны три раза повторить «к сожалению». К сожалению,
мы не можем уклониться от ознакомления читателя с этими де-
лами, очень неприятными для нас. К сожалению, представляемые
нами выписки из газет все принадлежат направлению, не соглас-
ному с тем взглядом, какой мы изложили: они писаны людьми,
находящими, что неаполитанское правительство поступает не
так, как следует поступать ему. К сожалению, наконец, эти изве-
стия до сих пор очень неполны, и до сих пор мы остаемся почти
без всяких сведений о том, что происходило в Сицилии после
прибытия волонтеров Гарибальди: рассказы газет, которые мы
имеем, когда пишем это, останавливаются, как увидит читатель,
на той минуте, когда волонтеры только что вступили в Марсалу,
оставив свои пустые пароходы во власть неаполитанским крей-
серам. Делать нечего, удовольствуемся тем, что имеем.
Начнем пополнением известий о том времени, которого уже
касались в прошлый раз. Тогда мы находили только отрывочные
известия об отдельных чертах начала борьбы между инсурген-
тами и королевскими войсками около Палермо. Теперь мы нашли
в «Times'e» связный дневник о первых днях восстания. Его сооб-
щает флорентинский корреспондент «Times'a». Читатель знает,
что Палермо служил центром заговора; что инсургенты с самого
начала думали не начинать битвы в столице, где сила гарнизона
и господство крепостных батарей над всем городом отнимали у
них всякую надежду на успех, а хотели вести партизанскую войну,
для которой гористый характер острова представляет большое
удобство; но что в самом Палермо были у них собраны некото-
рые военные запасы в Гуанчском монастыре; что полиция узнала
об этом и внезапным нападением на монастырь помешала заго-
ворщикам вывезти в поля хранившееся в монастыре оружие.
122

Лишенные этим части своих оборонительных средств, инсургенты
начали, однакоже, войну по самому тому плану, какой имели до
этой потери. Вот сведения о первых днях борьбы, полученные
флорентинским корреспондентом «Times'a»:
«Флоренция, 27 апреля.
Некоторые из моих сицилийских друзей, живущих здесь, люди, в прав-
дивости которых я безусловно уверен, сообщили мне несколько частных пи-
сем, содержащих подробный рассказ о страшных событиях, совершавшихся в
последнее время на их несчастном острове. Рискуя дать только повторение
сведений, уже известных вам, я все-таки считаю полезным представить эти
подробности английской публике, во-первых, потому, что сицилийское вос-
стание было предметом бесчисленного множества фальшивых уверений, а во-
вторых, потому, что Сицилия вовсе не успокоена, как нас уверяют, и в ней
должны еще произойти новые катастрофы, когда прибудет туда Гарибальди,
на-днях отправившийся из Генуи.
По дневнику, который я буквально перевожу вам, восстание в Палермо
вспыхнуло 4 апреля. Оно было возвещено народу громким ружейным объяв-
лением. Полиция, зная, что собрались люди и собраны запасы оружия и бое-
вых снарядов в Гуанчском монастыре, окружила монастырь и штурмовала
его. На берегу против монастыря были поставлены пушки для разбития
ворот. Ворота были сбиты первым залпом, и штурмовавшие войска вместе
с полициею бросились во двор монастыря; они были встречены ружейными
выстрелами, но число всех защищавших монастырь было только сорок чело-
век; некоторые из них были убиты, другие переранены; некоторым удалось
убежать через кровлю; другие искали спасения себе в могильных склепах под
церковью. 13 человек были взяты в плен и, обремененные цепями, отведены
в тюрьму вместе с монахами, которых арестовали человек 30. В церкви и в
кладовых были найдены боевые снаряды, ружья и деревянная пушка, обитая
железными обручами. Овладев монастырем, солдаты разграбили и зажгли
его. Эти усердные католики разломали в куски серебряное распятие, деля его
между собою. Они взяли золотой ковчежец из дарохранительницы, стоявшей
на престоле, и выбросили на пол находившиеся в нем святые дары. В квар-
тале Пуррацци инсургенты сражались еще несколько времени, и выстрелы
слышались по улицам этой части города до самых ворот св. Антонина. Через
несколько часов огонь прекратился, и крики «да здравствует король!» воз-
вестили полную победу войск. Солдаты, прогнав малочисленных инсургентов,
стреляли потом без всякой нужды по всем домам улиц этой части города,
или из собственной трусости, или для того, чтобы навести страх на жителей,
вовсе не нарушавших спокойствия. Аббатисса женского монастыря Basta del
Monte была схвачена и отведена в тюрьму за то, что во время драки был в ее
монастыре обыкновенный благовест к обедне; за то же самое схватили свя-
щенника в полном облачении и также бросили в тюрьму.
5 апреля войска снова стреляли по Пуррацци, где не оставалось уже ни
одной живой души; также стреляли из пушек по виллам Фурно и Монтенья,
предварительно ограбив их, потом зажгли эти виллы, и пожар продолжался
целых три дня. Тут солдаты, между прочим, нагнали женщину, бежавшую от
них с ребенком: они убили и мать и младенца, бывшего у нее на руках. Кроме
того, они убили семь женщин в их собственных домах, стреляя в окна, хотя
уже давно не было нигде перед ними противников.
6 апреля человек пятьдесят инсургентов подняли трехцветное знамя над
селом Бандою, милях в двух к западу от Палермо, на горе у Баидскогэ мо-
настыря; на них пошел стрелковый батальон. Перестрелка продолжалась че-
тыре часа, но убитых не было ни с той, ни с другой стороны, потому что сол-
даты, несмотря на свою многочисленность, держались дальше ружейного выст-
рела от инсургентов. Наконец инсургенты сняли свое знамя и в стройном
123

порядке отступили на вершину Monte Cuccio, очень крутую гору, более ты-
сячи метров вышиною, стоящую над Монреале. Солдаты выместили свою
злобу на несчастном Баидском монастыре и на больнице, принадлежащей
к нему, говоря, что монахи дали переночевать у себя инсургентам и пода-
вали им пить. Двое из монахов были убиты; в госпитале больные были
сброшены с кроватей, и кровати были опрокинуты на них. Победоносное
войско расположилось лагерем в Восса di Falca *.
8 апреля было нападение на Фавориту, в двух милях к северу от Па-
лермо. Довольно много солдат упало от выстрелов инсургентов. Войска в
беспорядке побежали, преследуемые инсургентами до Леони, где получили
большое подкрепление, и тогда оттеснили инсургентов.
9 числа отряд инсургентов из Милисмери и Багерии (места в горах на
юге и юго-востоке от Палермо) напали на войска в Колоннелье и Villa
Guilia **. Успех был на стороне инсургентов; но паровой фрегат, посланный
на выручку войск, заставил инсургентов удалиться от берега, начав стре-
лять картечью. Впрочем, инсургенты не потерпели большой потери.
10 числа были посланы две сильные колонны в холмы, которыми вла-
дели инсургенты. Одна из них пошла сухим путем, другая послана морем
в Монделло (коса на северном берегу, милях в 12 от города). Колонны
эти не встретили никакого сопротивления, но, фальшиво говоря, будто бы
стреляли по ним из разных вилл на дороге, начали свое дело разрушения,
грабили и жгли дома, разрушали деревни пушками. Так было сожжено семь
деревень: Верона, Парети, Беллиа, Бордонаро и еще три, имен которых я
не узнал. Пожарный дым был виден из Палермо, — вид был такой, как
будто выжигают всю окрестную страну. Сан-Лоренцо совершенно истреб-
лен, не осталось в нем камня на камне.
11 апреля было вторичное нападение на Банду; на горах над нею раз-
вевались три итальянские трехцветные знамени. Битва продолжалась два с
половиною часа. Инсургенты, одолеваемые многочисленностью солдат, от-
ступили.
12 числа было нападение на Монреале; стычка происходила близ этого
города, на местности, называемой il Pioppo. Мы слышали жаркую пере-
стрелку, с пушечными залпами, и стали думать, что наконец пришли те
тысячи инсургентов, о которых нам так долго говорили. В Палермо господ-
ствовало сильное волнение. Но вдруг, в половине 5-го, огонь прекратился,
а мы не видели бегущих солдат. Инсургенты были побеждены. 25 человек
из них было взято в плен, несколько человек ранено, убит не был ни один.
Солдат было убито, говорят, до 30 человек. Палермцы стали думать, что
восстание не удалось, что придется отказаться от борьбы. Полиция отвя-
зала языки у всех колоколов на церквах, боясь набата.
13 [числа] у горожан еще достало мужества, чтобы сделать всеобщую
мирную демонстрацию. Генерал Сальцано, в своем приказе этого числа, го-
ворил, что жители Палермо враждебны инсургентам. В ответ на это все
мужское население города в 5 часов вечера вышло на улицы, а все жен-
щины стояли в окнах и махали платками, и все кричали: Viva l'Italia! Viva
Vittorio Emmanuele! Viva la libertà! *** Эта демонстрация удивила тех са-
мых, которые участвовали в ней, потому что никто не готовил ее, она со-
ставилась сама собою, неизвестно как. Полицию также застала она врас-
плох: полицейские думали, как бы им напасть на народ, но не знали,
как это начать. В 6 часов все кончилось; народ безопасно разошелся по
домам.
14 апреля. Аресты продолжаются. Солдаты и полицейские необузданны
в своей наглости. Они всячески стараются вовлечь народ в драку».
* Название местности. (Прим. ред.)
** Название поселения. (Прим. ред.)
*** Да здравствует Италия! Да здравствует Виктор-Эммануэль! Да здравствует свобода!
(Прим. ред.)
124

Вот еще некоторые дополнительные сведения о том же вре-
мени и о следующих днях до прибытия волонтеров Гарибальди,
переводимые нами из неаполитанской корреспонденции «Times'a»
и из письма одного палермского купца, которое было помещено
в «Indépendance Belge»:
«Неаполь, 24 апреля.
Вот уже много дней мы не имеем из Сицилии никаких известий кроме
тех, какими благоволит жаловать нас официальная газета. В ней мы, разу-
меется, читаем, что все смуты кончились, что голубиный мир царствует на
всем острове: кажется, будто добрая бабушка говорит с своими внучатками.
Но от времени до времени эти милые иллюзии разлетаются, и до нас до-
ходят проблески истины».
Корреспондент тут сообщает некоторые известия о стычке
18 апреля близ Карини и о свирепостях при занятии этого го-
рода, и, возвращаясь к тому же предмету в следующем письме
от 25 апреля, он, сказав, как солдаты в Сицилии и в самом Неа-
поле поощряются к резьбе и к грабежу пирушками, денежными
наградами, вином и другими милостями, продолжает:
«Расскажу вам один факт, переданный мне человеком, в словах которого
я не могу сомневаться: вы увидите, какие услуги оказываются этими до-
стославными героями. Каждый шаг войск был ознаменован грабежом, —
грабежом, который был им обещан, к которому они поощрялись своими на-
чальниками, в котором участвовали сами начальники, — это прямо гово-
рится в официальных депешах. Монотонность их рассказов разнообразится
некоторыми случаями, произошедшими при взятии Карини. Солдаты тут
перепились, и вот одна из сцен, ими произведенных. Армейский доктор
увидел солдата, который заносит штык на женщину, бывшую в шестом или
седьмом месяце беременности; он бросился остановить солдата, но солдат
оборотился на него, ударил его штыком в грудь, потом занялся снова жен-
щиной, убил ее штыком и обобрал ее тело. Офицеры генерального штаба
встретили солдат, уносивших награбленные вещи из одного дома; они хо-
тели остановить их: «это вещи не наши, — сказали солдаты, — они взяты
капитаном NN». Я передаю вам эти факты, как слышал их от людей досто-
верных, и, судя по тому, что вообще делается здесь, я совершенно верю им:
в них нет ничего нового, чрезвычайного; это случаи, беспрестанно здесь
повторяющиеся, служащие необходимым следствием здешней системы».
В другом месте письма от 24 апреля корреспондент «Times'a»
сообщает имена 13 человек, расстрелянных в Палермо 14 апреля.
Вот они: Себастиано Камавроне, Доменико Кушинотте, Корио
Каньяни, Николо Лоренцо, Гаэтано Галандро, Джованни Рисо,
Пиэтро Вассалого, Микеле Фавара, Андреа Кафераро, Джузеппе
Феррери, Микеле Анджело Брионе, Франческо Вентимилья, Вит-
торио Ваттоне. В прибавление к этому приводит он отрывок из
письма, говорящего следующее: «имена 13 лиц, расстрелянных
14 апреля, напечатаны в палермской газете в списке людей, умер-
ших естественною смертью. — «Газета говорит правду, — заме-
чает корреспондент «Times'a»,— смерть, которою они умерли, со-
вершенно естественная при нынешней системе».
125

«Неаполь, 28 апреля.
Несколько дней правительство не печатало никаких известий о положе-
нии дел в Сицилии, и агенты его уверяли нас, что «остров спокоен и на
нем господствует совершенный порядок», как и говорило последнее из пред-
шествовавших официальных известий. Но всю эту неделю ходили в Неаполе
слухи противоположного характера и с большою точностью сообщались
имена мест, в которых происходили стычки. Говорят, что инсургенты раз-
делены на три отряда; один из них, под командою барона Сантаны, трево-
жит окрестности Палермо, другой, под командою Монгано, держится в окре-
стностях Чефалу *. Главная квартира третьего отряда в центре острова
близ Кастроджованни **. Говорят, что в этом месте была упорная стычка,
в которой королевские войска были разбиты. Но все это только слухи, за
достоверность которых я не ручаюсь». — «Видно, однакоже, — продолжает
переводимое нами письмо, — что инсургенты довольно сильны, потому что
беспрестанно отправляются из Неаполя новые войска в Сицилию». Продол-
жая свое письмо через несколько часов, корреспондент «Times'a» говорит:
«Вчера «Elettrico» *** привез письма, которыми в значительной сте-
пени подтверждаются ходившие в городе слухи и выводимые из явных опа-
сений правительства догадки. Писем было привезено очень много, но только
60 из них роздано; другие 5 взяты на рассмотрение в полицию, а осталь-
ные сожжены. Сообщаю вам следующие известия из тех, которые дошли до
меня. Первое написано купцом, давно живущим в Палермо; на нем выстав-
лено 23 апреля. Вот оно:
«Отсюда посланы войска на восток и на запад, но больше на восток,
потому что курьер, приехавший из Мессины по береговой дороге, сказы-
вает, что высадились на берегу волонтеры.
NN, приехав сюда, говорил, что повсюду на дороге он видел трехцвет-
ное знамя и что все города и деревни восстали, хотя правительство уверяет
в противном. Действительно, с народом здесь издавна поступают хуже, чем
со скотами. Солдаты грабят и жгут повсюду, куда ни являются, истребляют
все, что только можно истребить, и без всяких околичностей расстреливают
каждого, кого поймают, не щадя даже детей и женщин. В Палермо по
улицам беспрестанно раздаются крики «беги, беги!» К берегу подошел
фрегат с итальянским флагом».
«24 апреля.
У нас продолжается прежнее беспокойство. Если не всякий день приходят
к нам известия о стычках, то всякий день бывают демонстрации и часто
раздаются крики «беги, беги!» Неаполитанское правительство может гово-
рить вам, что Сицилия спокойна, но будьте уверены, что дела здесь для
него очень трудны, тем более, что народ повсюду перестал платить налоги,
а из наличных денег, бывших в казне, много украдено начальствующими
лицами. Тюрьмы так наполнены, что я не знаю, куда будут девать вновь
арестуемых людей. Наше имущество во власти буйных солдат. Появление
сардинского флага беспокоит правительство».
«25 апреля.
Все продолжается попрежнему.
Прибавляю (продолжает корреспондент «Times'a») известия, сообщен-
ные мне живущими в Неаполе иностранными консулами, и придаю тем
* Чефалу лежит на северном берегу Сицилии в Палермском округе, близ границы
Мессинского округа, верстах в ста от Палермо и верстах в двухстах от Мессины.
** Кастроджованни находится в самом центре Сицилии, на половине большой дороги
из Мессины в Палермо, которая входит в глубь острова вместо того, чтобы итти вдоль
северного берега.
*** Название парохода. (Прим. ред.)
126

более важности следующему письму, что человек, писавший его, вообще ста-
рается изложить дело в виде, благоприятном правительству. Вот отрывок
из его письма:
«25 апреля. Дела находятся теперь в положении худшем прежне-
го. Ужас, господствующий здесь (в Палермо), можно сравнить только с
тем, что было в 1837 году, когда свирепствовала холера и умирало по ты-
сяче человек в день. Все лавки в городе заперты. Мы отрезаны войсками
от всяких сообщений с остальным островом и не знаем, что там де-
лается.
События идут так быстро (продолжает корреспондент), что скоро и в
самом Неаполе силы войск могут оказаться недостаточными. «Неаполь оста-
нется спокоен», — говорят люди, для которых тишина всего дороже, но я
вспоминаю при этом, что те же самые люди два месяца тому назад гово-
рили, что в Сицилии не будет волнения. Необходимо было бы присутствие
английских и французских военных сил, чтобы охранить нас от тех сцен,
которым вот уж целый месяц подвергается Палермо. Что такое делается
в Палермо, вы можете судить по следующему факту. Секретарь француз-
ского посольства в Палермо живет на даче подле самого города. Однажды,
когда он был в городе, солдаты пришли обыскивать его дом; но садовник
сказал им, что тут ничего спрятанного нет, и, не нашедши ничего, они ухо-
дили со двора, как вдруг из соседних домов брошено было в них несколько
камней. Они воротились в дом секретаря, убили двух мужчин, троих де-
тей и одну женщину, ограбили и зажгли дом. Другую женщину, спрягав-
шуюся в постель, они сожгли. Воротившись через несколько времени, се-
кретарь нашел обгорелое тело женщины в полусгоревшей кровати, а тела
других убитых были зарыты солдатами в саду. Всеми известиями, полу-
чаемыми мною, официально подтверждается то, что я писал вам о зверских
убийствах, совершенных в Карини. Город был сожжен и ограблен; жен-
щины и дети были перерезаны солдатами, которым предварительно было
дано разрешение грабить и которые официально поощряются ко всем звер-
ствам. Посылаю вам следующий официальный документ, писанный чинов-
ником неаполитанского правительства; выражения этого рапорта, посы-
лаемого правительству, достаточно подтверждают то, что рассказывается о
свирепостях, произведенных в Карини. Вот этот рапорт:
«19 апреля. Посылаю отчет о действиях летучей колонны, состоящей из
одного дивизиона 14-й батареи, 4-х рог 4-го линейного полка и 2-х рот
2-го стрелкового батальона. Колонна вышла из Куатровенти 17 апреля в
два часа пополудни, по горной дороге, направляясь к Карини по получен-
ному известию, что там собрались зачинщики восстания с обольщенными
своими людьми. Ночью один батальон 5-го линейного полка был послан мо-
рем, чтобы высадиться на берегу близ Карини. Было также сделано распо-
ряжение, чтобы колонна генерала Катальдо, находившаяся в Партенико, за-
няла вершины соседних гор. Вчера рано поутру первая колонна была уже
перед Карини, а батальон 5-го линейного полка высадился на берег. Сде-
лав рекогносцировку, первая колонна одна штурмовала Карини, что было
очень затруднительно по характеру местности и способу постройки домов.
Сначала была употреблена в дело артиллерия; сопротивление очень было
упорно, но пехота, после долгой перестрелки, ударила в штыки, и последо-
вало чрезвычайно значительное истребление (eccidio considerevolissimo). Го-
род Карини был предан пламени, и остатки мятежников бежали в горы. Ар-
тиллерия хорошо исполняла свой долг, и особенно отличился старший сер-
жант Джулио Базилио.
21, 22 и 23 апреля происходили стычки в окрестностях Палермо.
Королевская армия владеет городами, но как только выходит из своих
крепостей и укрепленных лагерей, имеет дело с сильными вооруженными от-
рядами партизанов. Неаполитанская официальная газета и прокламации
палермского губернатора напрасно объявляли, что жители Палермо остались
чужды борьбе. Каждый, кто имел оружие, действовал им. Инсургенты,
127

вытесненные из Гуанчского монастыря числительным превосходством войск»
отступили в стройном порядке через Терминские ворота и ушли в Бага-
рию; находившиеся в Багарии два эскадрона заперлись от них в казармы
и послали за помощью в Палермо. На следующий день генерал Сурис с
батальоном пехоты должен был штурмовать каждый дом в Багарии, идя
освободить запертые гарнизоны. Освободив их, пехота с сильною потерею
отступила в Палермо. 7 числа войска снова напали на эту деревню, но
были отбиты инсургентами; первый выстрел по войскам был сделан жен-
щиною, которая потом бросилась на неприятеля и через несколько минут
была убита. Инсургенты не ослабевают мужеством, но недостает у них ру-
жей: они имеют их не больше восьмисот; впрочем, за каждым имеющим
ружье стоит несколько товарищей, готовых сменить его, когда он упадет.
8 апреля несколько сот инсургентов разбили у Колли (на запад от Па-
лермо) целый батальон с четырьмя орудиями; солдаты бежали, офицеры
напрасно кололи их шпагами, чтобы остановить. Отвага инсургентов так
велика, что, например, 5 апреля у Макетских ворот четыре человека бро-
сились на две роты и дрались, пока были изрублены в куски. Битва в Па-
лермо и его окрестностях кончилась 9 апреля тем, что инсургенты израс-
ходовали весь свой порох и только поэтому отступили».
Читатель понимает, что мы не можем оставить эти отзывы без
некоторых замечаний. Факты изложены верно, добросовестно, но
суждения о них неудовлетворительны. Корреспонденты стран-
ным образом дивятся крутости мер, принимаемых военными и
полицейскими начальствами против людей, не только сделавшихся
инсургентами, но только думающих когда-нибудь перейти на
сторону инсургентов или даже и не думающих это, а только со-
чувствующих этому или только не выражающих ненависти к со-
чувствующим. Корреспонденты удивляются резне стариков, де-
тей, женщин, как будто тут что-нибудь чрезвычайное, как будто
подобные отношения не всегда сопровождаются точно такими
же фактами. Это явная ошибка. Ничего иного и не следует ожи-
дать от неаполитанских начальств, поступать иначе они не могут.
Возьмем хотя мессинские дела, подробности о которых поме-
стили в прошедшем обозрении. Город совершенно спокоен, жи-
тели совершенно покорны; генералу Руссо известно, что самые
горячие головы из горожан не думают поднимать смут в Мес-
сине; а Руссо несколько ночей сряду стреляет по улицам, пули
бьют больных женщин, лежащих в постели, солдаты врываются
в мирные дома, грабят и режут. На поверхностный взгляд это
может казаться очень странно; но разберем хорошенько, и мы
найдем, что все происходит тут совершенно как следует. Мес-
синцы спокойны, но они тайком посылают помощь инсургентам;
итак, они враги, а врагов по правилам военного искусства следует
истреблять или по крайней мере запугивать страшными приме-
рами, чтобы они не смели шевельнуться. Руссо, вероятно, находил
даже в своем образе действий чрезвычайную кротость и снисхо-
дительность: в самом деле, ведь он не истребил всех жителей,
как мог истребить и как они того заслуживали, по его мнению,
а только попугал их. Быть может, совесть упрекает его за то,
что он не вполне совершил свою обязанность уничтожать врагов,
128

а, наверное, он и его начальники будут жалеть об этом, если ин-
сургенты успеют овладеть Мессиною. Но ни в каком случае он
не будет мучиться совестью за то, что стрелял по мирным домам.
Конечно, судя по человечеству, жаль нескольких несчастных и
невинных, погибших тут. Да ведь и он сам, наверное, жалеет о их
судьбе. Но что же делать? Пример был нужен. Разве полково-
дец не жалеет о неприятельских солдатах, истребляемых на поле
битвы его картечью; но что же ему делать? — и он с спокойной
совестью приказывает усилить огонь. Правда, перед Руссо были
не воины, а безоружные мирные граждане; но ведь они хуже
всяких неприятельских солдат для него: с неприятелем можно и
примириться и подружиться, а между людьми неаполитанской
системы и сицилийцами невозможно примирение. Их отноше-
ниям нет другого исхода, кроме истребления той или другой
стороны.
Точно то же надобно сказать и об истреблении деревень около
Палермо, и о взятии Карини, и о всех эпизодах этих торжеств
неаполитанской системы. Правда, в деле о судьбе города Карини
оказывается даже, что город не был занят войсками после упор-
ной битвы, как объявляли неаполитанские начальства, чтобы
несколько сгладить впечатление: войска вошли в город без сопро-
тивления, спокойно стали резать и жечь по обдуманному холод-
ному расчету. Но можно понять и этот расчет, можно понять и
надобность скрыть его выдумкою небывалого штурма: к сожа-
лению, люди вообще слабонервны; надобно щадить их неразбор-
чивую чувствительность, и ложь была тут филантропиею, воз-
награждавшею за некоторую суровость распоряжений относи-
тельно Карини. О, если бы люди не были слабонервны! Тогда,
конечно, не делалось бы на свете таких вещей, какие видим
теперь.
Но как бы то ни было, хорошо или дурно поступали неаполи-
танские начальства с сицилийцами, дело состоит в том, что более
месяца сицилийцы оставались без всякой помощи. Королевские
войска и в начале апреля были уже многочисленны в Сицилии,
так что сицилийцам нужна была чрезвычайная отвага на вос-
стание. Потом эти войска получали ежедневные сильные под-
крепления. А у инсургентов не только не было артиллерии, не
только не было конницы, у них было очень мало пороха и всего
несколько сотен ружей. Однакоже они без всякой надежды на
чью-нибудь помощь начали свое дело и, что еще важнее, слиш-
ком месяц держались, не ослабевая духом. Какой настойчивости,
какой отваги требовала эта долгая борьба, можно понять только
из того, каким отчаянным подвигом показалась Европе даже
экспедиция Гарибальди, которая была изобильно снабжена ору-
жием и состояла из отборных людей, гораздо лучших самого
лучшего корпуса какой бы то ни было западноевропейской ар-
мии. Гарибальди, кажется, довольно известен за человека очень
129

смелого; но все говорили, что самые отважные из прежних его
экспедиций далеко не были так рискованны, безнадежны, как
эта. Если корпус хорошо вооруженных, закаленных в бою сол-
дат выказывал слишком редкую даже в нем храбрость, идя на
эту войну, то что же надобно сказать о решимости рекрут волон-
теров, почти безоружных, начавших и целый месяц продолжавших
ее в окрестностях Палермо и Мессины?
Об отправлении экспедиции Гарибальди из Генуи мы имеем
уже довольно удовлетворительные сведения. Теперь положи-
тельно известно, что все сборы производились не только без
содействия сардинского правительства, а против его воли, напере-
кор всевозможным препятствиям, какие только мог поставить
этому делу Кавур. В самом деле, экспедиция ставила его в самое
неприятное положение к французским и другим дипломатам,
расположением которых он так дорожит. Она компрометирова-
ла его подозрением в потачке революционерам, с которыми он
не хочет иметь ничего общего. Читатель знает, что Гарибальди
прошлою осенью возбудил в Италии подписку для вооружения
волонтеров, или так называемую подписку на миллион ружей.
Она доставила очень большие суммы, которыми распоряжается
особый комитет, находящийся в Милане. Гарибальди потребовал,
чтобы комитет выдал ему деньги для снаряжения экспеди-
ции. Комитет отвечал, что не может сделать этого без разрешения
правительства, и обратился с вопросом к Кавуру. Кавур запретил
выдавать Гарибальди деньги, пожертвованные итальянцами по
доверию к тому же самому Гарибальди для предприятий, которые
захочет вести все-таки тот же Гарибальди. Заботливость Кавура
сохранить свою чистоту перед европейскими дипломатами была
так велика, что он не поколебался нарушить, — не какие-нибудь
политические законы, нет, гражданские законы об имуществах:
по гражданским законам Гарибальди имел полное право считать
собранные подпискою деньги находящимися в его безусловном
распоряжении. Были употреблены все возможные полицейские
меры, чтобы помешать переезду волонтеров Гарибальди с Генуэз-
ского берега на корабли, чтобы задержать эти корабли, даже
силою оружия, если понадобится. Волонтеры должны были отпра-
виться ночью, тайком, чтобы укрыться от сардинского правитель-
ства, и Кавур не поколебался сказать: «корабли не были задер-
жаны только потому, что волонтеры овладели ими тогда, когда
они стояли очень далеко от берега, вне выстрелов береговых ба-
тарей». Итак, он хотел стрелять по Гарибальди и его волонтерам,
но, к сожалению, ядра не долетали бы до ослушников. Увидев,
что корабли волонтеров ушли из-под их пушек, сардинские на-
чальства тотчас же послали за ними два военные парохода, кото-
рые, впрочем, уже не могли нагнать их. Да и прежде того генуэз-
скому губернатору было приказано вывести войска, чтобы
арестовать по дорогам к берегу людей, которые показались бы
130

Волонтерами. Но губернатор не был так решителен, как министр,
и написал Кавуру, что атака войск на волонтеров произвела бы
народное возмущение, да и войска, вероятно, возмутились бы.
Именно только это ожидание народного восстания в случае аре-
стования Гарибальди и помешало Кавуру посадить Гарибальди
в тюрьму или с полицейским конвоем выслать из сардинских
владений. Не успев, к великому своему прискорбию, задержать
корабли, на которых отправился Гарибальди с первым отрядом,
Кавур был счастливее в следующие дни: он успел не допустить
отправление второго корпуса волонтеров, готовившихся ехать на
подкрепление Гарибальди, и справедливо ставит себе это в боль-
шую заслугу перед дипломатами. Да и первый корпус, при кото-
ром находился сам Гарибальди, успел перебраться с берега на
корабли только при соблюдении величайших осторожностей про-
тив сардинской полиции. Предосторожность надобно было до-
вести до того, что волонтеры собирались не в Генуе и не все
вместе, а небольшими отрядами по нескольку десятков человек
в разных деревушках около Генуи; они приходили к берегу, как
будто по неприятельской стране, и ночь своего отъезда провели
в каких-то избушках, шалашах и сараях, как будто собирались
не на помощь соотечественникам, а на какое-нибудь преступное
дело.
Гарибальди известен искусством хранить свои планы и дви-
жения в непроницаемой для врагов тайне. В последнюю войну,
когда он действовал в северо-западной Ломбардии, ни австрийцы,
ни французы по нескольку дней не знали, где он; так он дей-
ствовал и теперь. До той самой минуты, когда он высадился
в Марсале, никто не знал, куда именно отправился он: в Абруццо,
Калабрию, в Сицилию или куда-нибудь в Папскую область.
Догадки были различны, и если перед отправлением экспедиции
преобладало мнение, что она пойдет в Сицилию, то по ее отъезде
из Генуи получили дня на два перевес другие слухи: стали гово-
рить, что Гарибальди хочет проникнуть в Абруццо через Пап-
скую область. Это возникло из того, что эскадра приставала к бе-
регу в Таламоне, на южной части тосканского берега, верстах
в двадцати пяти от границы папских владений. Но это было сде-
лано только за тем, чтобы купить на берегу съестных припасов.
Жители Таламоне приняли волонтеров с патриотическим сочув-
ствием и устроили для них праздник. Строгость Кавура в же-
лании сохранить чистоту перед дипломатами простиралась до
того, что таламонский синдик должен был оправдываться перед
начальством за свои действия в этом случае. Отправившись из
Генуи в ночь с 5 на 6 мая, Гарибальди 11 мая в 2 часа дня вы-
садился в Марсале, довольно большом городе, лежащем на самой
западной оконечности северного берега Сицилии, верстах в полу-
тораста на запад от Палермо. Об этой высадке мы имеем сле-
дующее письмо, присланное в «Globe» английскими купцами
131

О'Бирнами, которым случилось в это самое время заходить на
несколько часов в марсальскую гавань по своим торговым делам:
«Мы вышли на берег и часа в три пополудни сидели в кофейной; вдруг
вошли несколько человек, из которых одни были в красных мундирах,
другие в штатском платье, но все вооруженные ружьями со штыками. По-
сетители, бывшие в кофейной, встретили их с радостью. Мы спросили, что
это за люди; нам отвечали, что Гарибальди высадился на берег. Мы тот-
час же пошли из кофейной в город и нашли, что он уже в руках отряда
Гарибальди. Мы хотели отправиться на прогулку в поле, но командо-
вавший офицер, очень красивый мужчина, сказал нам, что выйти из города
нельзя без приказа Гарибальди. Потому мы воротились на пристань, чтобы
ехать назад на наш корабль, и встречали по дороге много солдат Гари-
бальди. При входе на гавань нас остановили и послали спросить, разре-
шит ли генерал пропустить нас; получив разрешение, нас пропустили. В га-
вани мы видели солдат, продолжающих высаживаться на берег с ору-
жием и военными запасами. Нам говорили, что в город уже отправлены
2 000 человек и что прибудут еще новые экспедиционные отряды. При-
ехавшие волонтеры желали поскорее встретиться с неаполитанскими вой-
сками. Почти все они имели атлетическую наружность. Они высаживались
из двух пароходов в виду двух неаполитанских пароходов и одного неапо-
литанского парусного корвета, крейсировавших у берега. Самый малый из
этих неаполитанских кораблей один мог бы легко помешать высадке, но
неаполитанцы боялись нападать на волонтеров. Когда волонтеры выса-
дились на берег и уже были вне выстрелов с моря, неаполитанцы прибли-
зились и начали стрелять по нескольким волонтерам, оставшимся позади
товарищей на пристани. Это была напрасная трата пороха, потому что ред-
кое ядро долетало до берега. Нет никакого сомнения, что неаполитанцы
могли бы захватить еще до высадки если не оба парохода Гарибальди, то
по крайней мере один, шедший сзади; но они не осмелились подойти к
ним. Они взяли брошенные волонтерами пароходы уже в половине седь-
мого, да и то после долгих колебаний.
Мы отправляемся в Мальту. Один из неаполитанских пароходов и
парусный фрегат стреляют по городу, который не отвечает. Не умеем
сказать, есть ли у Гарибальди пушки; мы не видели у них пушек. Неапо-
литанских войск в городе не было. Неаполитанские большие суда не могли
подойти близко к берегу, потому что был отлив».
О дальнейших действиях высадившегося отряда мы имеем
кроме телеграфических депеш только немногие отрывочные из-
вестия. Вот важнейшие из них; они были сообщены в «Patrie» 11:
«Высадившись в Марсале, волонтеры Гарибальди расставили аван-
посты на всех возвышенных пунктах. Вечером отряд отборных людей сделал
сильную рекогносцировку по направлению к Трапани и возвратился в ла-
герь, узнав, где расположены королевские войска.
Место высадки было определено заранее, но выбор этот хранился в
тайне; однакоже о нем было сообщено всем предводителям сицилийских
инсургентов, и ночью они прибыли в лагерь, чтобы условиться о плане
действий. На другой день отряды сицилийских инсургентов присоединились
к экспедиционному корпусу, и было решено двинуться вперед на рассвете
13 мая. С той поры восстание начало усиливаться.
Командир королевских войск, узнав о происходящем, увидел невоз-
можность войскам держаться в Трапани и других второстепенных пунктах
и сосредоточил все свои силы в Палермо.
Экспедиционный корпус находится уже в Монреале, в пяти километрах
(верстах) от Палермо, и можно сказать, что инсургенты владеют всем
132

островом, кроме Палермо и Мессины, в которых держатся королевские
войска. Обе эти крепости очень сильны, но положение королевских войск
очень затруднительно, потому что Сицилия имеет около 2 000 000 населе-
ния и предводители восстания организуют его очень энергически».
В другом письме (напечатанном также газетою «Patrie»)
говорится:
«Известия, полученные нами из Южной Италии, идут до 15 мая.
В Сицилии положение дел мало изменилось. Корпус волонтеров Га-
рибальди, по последним известиям, кажется, хотел оставить Алькамо в
левой руке и приблизиться к Черраре, чтобы соединиться с отрядом в
1 200 человек, организованным в Мессинской провинции *. С другой сто-
роны, по словам капитанов купеческих судов, пришедших из Сицилии, кре-
пость Трапани не оставлена королевскими войсками, напротив, ее гарнизон
получает подкрепления с моря. Этот факт важен, потому что волонтеры не
могут пренебречь неприятелем, который, опираясь на столь сильную кре-
пость, как Трапани, стал бы угрожать их тылу, держась между Трапани
и Калата-Фими **.
Восстание, развившееся от появления волонтеров Гарибальди, распола-
гает, повидимому, большими средствами. Жалованье и продовольствие сол-
датам выдаются исправно. В последние дни стали полагать, что сам Гари-
бальди не высадился на берег и что он скоро приедет с подкреплениями.
Достоверно то, что в Марсале, где много англичан и иностранных купцов,
никто из них его не видал и все приказы отдаются начальником его
штаба, который подписывает их «за генерала, по его поручению». Как бы
то ни было, но имя Гарибальди сильно действует на острове».
По телеграфическим известиям мы знаем, что 15 мая была
стычка у Калата-Фими на половине пути из Марсалы в Палермо,
что неаполитанцы были тут разбиты, хотя сначала неаполитан-
ское правительство и объявляло о победе. После этого волонтеры
Гарибальди подошли к самому Палермо, и неаполитанские офи-
циальные депеши опять объявляют, что королевские войска раз-
били их. Насколько справедливо это вторичное уверение, чита-
тель будет уже знать, когда выйдет книжка. Он знает также, что
король неаполитанский предлагает сицилийцам амнистию, от-
дельное управление и, что всего любопытнее, обещает разрешать
построение железных дорог на острове, как будто это также со-
ставляет для него важную жертву. Это объявление не произвело
никакого действия на инсургентов, как и следовало ожидать.
В следующий раз мы, вероятно, будем уже иметь положительные
известия о том, где находится Гарибальди и какого успеха на-
добно ожидать сицилийскому восстанию. Теперь мы знаем толь-
ко, что весь остров восстал против Франческо, за исключением
* Алькамо лежит на большой дороге из Марсалы в Палермо в одном переходе от
Калата-Фими, где была битва, ближе к Палермо. Слова о движении к Черраре на соеди-
нение с мессинским отрядом, вероятно, основаны на какой-нибудь ошибке, потому что это
было бы слишком большим крюком.
** Трапани лежит к северу от Марсалы, верстах в двадцати пяти по прямой линии.
В Калата-Фими сходятся дороги, идущие в Палермо из Марсалы и из Трапани.
133

нескольких городов, находящихся под пушками крепостей с силь-
ным гарнизоном; главные из этих пунктов Мессина, Палермо,
Трапани; инсургентам нелегко будет овладеть ими, пока неапо-
литанское правительство сохраняет господство на море и может
присылать подкрепления своим войскам, число которых в Сици-
лии простирается теперь, вероятно, до 45 или 50 тысяч. Несмотря
на невозможность восстать, жители Палермо выражают свое
сочувствие инсургентам демонстрациями, которых не может ос-
тановить полиция. Особенно замечательна была демонстрация
9 мая, служившая ответом на слова коменданта крепости гене-
рала Сальцано, что жители Палермо не сочувствуют инсургентам.
В тот день, когда явился приказ, говоривший это, все мужское
население Палермо было в пять часов вечера «а улицах с кри-
ками «да здравствует Италия! да здравствует Виктор-Эмману-
эль!» Эта манифестация произошла сама собою, без всякого пред-
варительного условия, так что сами участвовавшие в ней удив-
лялись, увидев себя не одинокими, а составляющими одну сплош-
ную массу по всем улицам.
В самом Неаполе происходят подобные манифестации, и еже-
дневно возникают слухи о восстании в Абруццо или в Калаб-
рии. Раза два случалось, что слух этот разносился по всей
Европе, но до сих пор он оказывался преждевременным. Нечего
говорить о том, как легко может возникнуть новая война между
сильнейшими европейскими державами, подобная прошлогодней
войне, из неаполитанских дел. По общему мнению, приготовляется
столкновение и в Центральной Италии: Ламорисьер желает увен-
чать себя лаврами и стяжать благословение папы, а папа испол-
нен надежд на своего рыцаря. Папские войска, переформирован-
ные Ламорисьером, собираются на границах Романьи, и с каж-
дым днем можно ожидать, что они пойдут возвращать заблуд-
ших овец под управление доброго пастыря. В надежде на успех
римское правительство возвышает голос; мы на пробу переведем
статейку официальной римской газеты о путешествии Виктора-
Эммануэля по Романьи. Королю пришлось объезжать свои новые
владения в такое время года, когда в Северной и Центральной
Италии бывают проливные дожди. Тоскану он успел объехать
еще до начала или при начале их, но в Романьи они встретили
его со всею своею силою и непрерывностью, так что пришлось
ему сократить поездку и отложить до другого времени посещение
многих городов. Тон переводимой нами статейки вообще
восхищает нас; жаль только, что она вдается в некоторую
фантазию, называя роковым знамением гнева небесного на Вик-
тора-Эммануэля эти дожди, которые бывают в такое время каж-
дый год с той поры, когда еще не было на свете ни Виктора-
Эммануэля, ни Болоньи, ни самого Рима. Напрасно также на-
зывает она осквернением храма св. Петрония очень благочести-
134

вое молебствие, выслушанное в нем королем: храм, конечно, не
оскверняется молитвами.
«Замолкли крики газет Центральной Италии о приеме, делаемом ко-
ролю Виктору-Эммануэлю в Романьи. Поездка этого монарха была яв-
лением метеора, вспыхивающего и исчезающего, и едва могла своею осле-
пительностью поразить взоры, отуманенные страстью или вероломством.
В Тоскане король был долго: он посетил много городов. Романья имела
иную судьбу. Болонья, город великих воспоминаний, едва привлекла взгляд,
измерявший всю ее с окружающих высот.
Вступив в Болонью, король не нашел обещанного ему приема. Люди,
имевшие выгоду поднимать и поддерживать шум, были прогнаны яростью
непогод, разрушивших декорации, перемочивших знамена, изорвавших дра-
пировку, и рады были найти убежище в храме св. Петрония. Тут много-
численная шайка эмигрантов, студентов и горсть космополитных священни-
ков произвела богохульственное святотатство и осквернила, огласив своими
криками и воплями, священные своды величественного храма.
Но из всех бывших тут духовных только семь человек были болонцы.
Они одни изменили своему долгу в многочисленном духовенстве епархии,
имеющей более 400 000 жителей, и города, считающего до 80 000 жителей.
Но никто не удивился тому: эти священники уже и прежде были людьми
погибшими в общественном мнении, одни по явному своему слабоумию,
другие по дурному образу жизни. В течение двух дней, проведенных в Бо-
лонье, Виктор-Эммануэль оставался углублен в самого себя, занятый глу-
бокими и почти расстроенными мыслями.
Земля Романьи как будто жгла ноги этого государя на каждом шагу
его по ней. Он не захотел быть в богатой Ферраре и бросить взгляд на
дворец Эсте, на виллу, бывшую Афинами Италии, сохраняющую столько
славных воспоминаний об Ариосто, Гуарини, Тассо и Бембо. Воинственный
король не захотел доехать и до Равенны, исторического города, бывшего
резиденциею последних западных императоров, где он увидел бы гроб
Феодорика, первого задумавшего основать Итальяно-Готское государство,
и трофеи храбрости Велизария и Нарзеса, знаменитых воителей византий-
ского законодателя12, и гробницу Данте, в сердце которого было столько
любви к Италии. Быть может, вписывая свое имя в книгу, в которую с
почтением вписали свои имена сотни других монархов, он увидел бы, что
священная и святая рука, принося дань уважения великому поэту, напи-
сала в этой книге три года тому назад пророческий терцет:
«Шум света — дуновение ветра, несущегося то отсюда, то оттуда и пе-
ременяющего имена по перемене направления».
Этот азарт слишком ясно свидетельствует о намерении на-
чать войну. Северо-итальянское правительство сосредоточивает
для своей обороны войска на южной границе своих провинций.
Этою армиею командует Чальдини13, который приобрел себе
хорошую военную известность в прошлом году.
Австрия помогает папе вербовать солдат в немецкой части
империи и дает солдат герцогам Моденскому и Тосканскому,
которые собираются сделать вторжение в свои бывшие владения;
удастся ли им исполнить эту мечту, неизвестно; но охота у них
есть, и австрийцы думают воспользоваться этими столкнове-
ниями, чтобы двинуться на подавление и обобрание Северно-
Итальянского королевства, как только позволит император фран-
цузов. С целью привести свои внутренние дела в порядок,
135

допускающий внешнюю войну, австрийское правительство делает
недовольным подданным своим уступки, поражающие неслыхан-
ным либерализмом: надобно полагать, что скоро оно по любви
к свободе заткнет за пояс и Бельгию, и Англию, и самую
Швейцарию. Месяца два или три тому назад Европа была
сконфужена изумительным известием, что в Австрии, вот на-
днях, будет введена конституция. Европа не верила своим ушам,
а между тем обещание исполнено теперь самым блистательным
образом. Надобно знать то, чего никто не знал доселе, именно
то, что в Австрии существует род пятого колеса в скрипучей те-
леге, но колеса самого маленького, совершенно незаметного. Это
пятое колесо называется государственным советом. Вот этот са-
мый государственный совет и есть конституция. До сих пор в
нем было человек пятнадцать и назначались они императором
без разбора того, кто откуда родом; когда было так, то, разу-
меется, конституции не было. Теперь вздумали назначить еще
человек сорок пять членов, принимая в уважение, чтобы тут
были знатные люди из всех провинций. Дурного тут нет ничего:
государственный совет собирается в поместительной зале, почему
же не сидеть в ней вместо пятнадцати особ шестидесяти осо-
бам? — а если так, то, конечно, Австрия стала конституционным
государством: в ее государственном совете, как может видеть
каждый из списка членов, находятся представители всех про-
винций. В одном несколько ошиблись австрийские конституцио-
нисты, то есть придворные иезуиты и духовные потомки Меттер-
ниха: они не почли нужным предварительно спросить у назна-
чаемых лиц, захотят ли они носить даваемый им титул, захотят
ли принадлежать к почтенной компании, называемой государ-
ственным советом. Кабинет рассчитывал, что так как вводится
конституция и назначаемые лица должны совершенно заменить
собою всяких депутатов, то не посмеют не быть совершенно
независимыми от правительства представителями своих областей,
чтобы не попасть в тюрьму за ослушание, и будут заниматься
в государственном совете отважною оппозициею по приказанию
министерства, которому нужна и оппозиция в числе других при-
надлежностей свободы. Вышло не так: венгерские магнаты, на-
значенные в государственный совет, отказались итти, хотя были
выбраны из самых благонадежных людей. Их примеру последо-
вали многие значительные лица из других частей империи. Увы!
без них в государственном совете не будет оппозиции, — то есть
оппозиция будет, потому что найдутся послушные люди, чтобы
спорить против правительства по его приказанию и указанию,
но эта оппозиция, столь серьезная и благотворная, не будет по-
лучать надлежащего влияния на общественное мнение, лишив-
шись громких имен. Впрочем, усердие не нуждается ни в каких
именах: говорят, что новый государственный совет на-днях начнет
свои заседания, не смущаясь тем, что члены его не пойдут в эти
136

заседания и уже отказались от звания членов. Можно даже ви-
деть в этом хорошую сторону; таким образом новый государ-
ственный совет будет чисто идеальным советом, без всяких сле-
дов материального существования, будет идеалом государствен-
ного совета, а идеал — это уже непременно что-нибудь очень хо-
рошее. Что уже дано целой империи в виде государственного
совета, то обещано Венгрии под именем сейма. Читатель знает,
что венгры проникнуты живейшею любовью к императору, и в
награду за это дан им правителем Бенедек, известный генерал,
родом венгерец, вроде того, как Евгений Савойский 14, так от-
лично бивший французов, был родом француз. Он тем и начал,
как только приехал в Пешт, что объявил собравшимся венгерцам:
«я ваш соотечественник и очень люблю Венгрию; но у меня люди
делятся на два разряда: покорные и непокорные. Итак, я прошу
вас не быть непокорными, которым я спускать не люблю». Впро-
чем, он говорил это на немецком языке, вероятно из венгерского
патриотизма, чтобы не осквернять благородную мадьярскую речь
произнесением на ней таких слов. По-настоящему, было бы за-
глаза довольно и такой милости, как назначение безграничным
властителем Венгрии столь пламенного мадьяра, тем более, что
под команду ему прислано несколько корпусов войска. Но кто
может море удержать берегами, пучине положить предел? — кто
может положить предел расходившемуся либерализму австрий-
ского правительства? Король неаполитанский обещает сицилий-
цам самоуправление, чуть не республиканскую свободу, и даже
разрешение строить железные дороги; неужели австрийский им-
ператор отстанет от него на пути столь искренних уступок? Итак,
явилось императорское письмо, обещающее восстановить в Венг-
рии комитатские сеймы и даже общий венгерский сейм. Мадьяры
пришли в такой восторг, что не выразили его ни одним словом:
что ж, слишком сильное чувство, как известно, не находит слов
для своего выражения. Но редактор официальной пештской га-
зеты «Buda-Pesthi Hirlap» не понимал этого и стал выпра-
шивать, чтобы какой-нибудь мадьяр выразил свое мнение о
данных обещаниях. Нашелся, наконец, и такой мадьяр, че-
ловек очень преданный габсбургскому дому, только, вероятно,
не проникнутый таким энтузиазмом к мадьярской народно-
сти, как Бенедек, потому что ответ его, помещенный в газете,
не имеет того букета, как речь патриотического наместника. Вот
что он пишет:
«Вы просите, чтобы я как честный и прямодушный мадьяр откровенно
сказал вам, какое впечатление на меня и на других жителей нашей страны
произведено императорским письмом, обещающим самоуправление, коми-
татские сеймы и общий сейм королевства. Сначала я хотел отвечать на
ваше письмо уклончиво, но, поразмыслив, скажу вам, каковы мои мысли
и, по всей вероятности, мысли огромного большинства моих соотечествен-
ников.
137

Вы спрашиваете моего мнения об обещаниях, данных нам 19 апреля.
Мы согласно с его величеством думаем, что необходимо восстановление по-
литических учреждений, существовавших в Венгрии до 1848 года. Мы ду-
маем, что конституционная монархия единственное спасение для нас. Мы
готовы умереть за нее и радостно пожертвуем своею кровью и своим иму-
ществом за короля, который будет сохранять и защищать конституцию.
Но императорское письмо 19 апреля не произвело энтузиазма. Нация
осталась холодна и молчалива; причиною холодности было не то, что на-
писано в письме, а то, чего в нем не написано. Соловья баснями не кормят.
Нам нужно знать, что такое разумеет письмо под именем сейма и когда
будут восстановлены прежние учреждения. Слово «конституция» различно
истолковывается разными людьми в разных странах. Мы знаем, что Фран-
ция имеет конституцию, но не имеет конституционной свободы. Мы не
хотим одну скорлупу без зерна. Скорлупа нам показана, но не сделано в
ней прорезов, чтобы видно было, есть ли под ней зерно. Мы хотим знать,
как будут приведены в согласие с нынешним положением дел комитатские
сеймы; спрашиваем друг у друга, какие законы будем иметь для огражде-
ния нашего самоуправления? Но я твердо убежден, что все препятствия
можно устранить, если только серьезно захотят устранить их. Газетам не
дозволяют свободно высказывать мнение об обещаниях, находящихся в им-
ператорском письме, и мы не можем особенно верить в конституцию, ко-
торая не в состоянии выдержать критики. Тот способ, по какому посту-
пают с газетами, показывает нам, что дела останутся почти в таком
же или даже совершенно в таком положении, как теперь. В последнем
вашем нумере вы говорите «о дружественных уступках, сделанных
Венгрии». Убедите нас, что правительство действительно и искренно
намерено сдержать свои обещания, и мы будем душою и сердцем при-
надлежать вам».
Мы привели это письмо вовсе не потому, чтобы соглашались
с автором: он, очевидно, заблуждается. Франц-Иосиф любит
Венгрию, Венгрия любит Франца-Иосифа, — что уже тут толко-
вать, какое тут возможно недоверие с той или другой стороны?
Вот, если сицилийцы не верят Франческо, это иное дело: сици-
лийцы мятежники; а когда не были мятежниками, и они верили.
Стало быть, и венгерцы должны верить, если не хотят быть мя-
тежниками. — Все бы хорошо в Австрии, если б только не было
в ней одного: привычки воровать казенные деньги. Газеты до
сих пор занимаются процессом о покраже сумм комиссариатского
ведомства и смертью барона Брука, бывшею одним из послед-
ствий этого процесса. По поводу самоубийства барона Брука
была помещена в «Times'e» не совсем дурная статья, которую
мы переведем:
«Есть для государств предзнаменования гораздо страшнейшие комет
и затмений. Есть признаки слабости и приближающегося падения еще до-
стовернейшие, чем потери сражений и отпадение областей. Перед взрывом
1848 года во Франции собирались тучи и какая-то особенная духота на-
полняла атмосферу несколько месяцев. В обществе было смутное и душное
ожидание грозящего бедствия, возбуждавшееся чувство, что правители по-
ражены умственною слепотою, что высокие сановники деморализованы и
нечестны. Несчастная Австрийская империя имеет теперь предзнамено-
вания такого же рода. Для людей мыслящих открытое теперь гигантское
воровство ужаснее потери Милана и грозящего венгерского восстания. Не
в том дело, что ветви государства отрываются бурею народной страсти,
138

а в том, что медленная болезнь сушит корень и все дерево становится
безжизненным, гнилым. Известие, ныне печатаемое нами, омрачает эту
и без того уже мрачную историю. Мы знаем теперь печальные обстоя-
тельства смерти барона Брука. Этот государственный человек, справедливо
считавшийся одним из даровитейших австрийских министров, единственным
министром, способным поправить государственные финансы, прекратил свою
жизнь в тоске отчаяния и стыда. Читатель помнит, что несколько дней
тому назад было объявлено об отставке барона Брука; вслед за тем
пришла весть о его смерти. Таинственная связь этих известий, возбуждав-
шая столько подозрений, теперь совершенно объяснена и уже бесполезно
молчать о ней. Министр был отставлен за участие в системе покраж, про-
стиравшейся от Богемии до Триэста, и заплатил за свою вину тем, что
зарезался, приняв яд.
Судьба этого замечательного сановника — одно из страшных проис-
шествий, оставляющих след в истории. Министр финансов великого госу-
дарства, доверенный советник древнего престола, друг европейских государ-
ственных людей, чтимый гость государей во всех столицах, покровитель
промышленности и торговли, изменил своему долгу, обокрал свою страну
и только самоубийством избежал воздаяния за преступление, — это такое
событие, которое не забудется. Его дипломатическая и министерская
карьера была чрезвычайно успешна, и когда, пять лет тому назад, он оста-
вил место посланника в Константинополе, приняв управление финансами
Австрийской империи, он вошел на высочайшую степень почестей. К не-
счастию, в то же время началась и система воровства, ныне обнаружив-
шаяся. Мы не умеем сказать, насколько Брук участвовал в нем: был ли он
руководителем в этом плутовстве, или только смотрел сквозь пальцы на
беззаконные выгоды других. Но теперь не остается сомнения в том, что
дело, исследуемое ныне, длилось несколько лет. Венские и триэстские мил-
лионеры роскошествовали на деньги, украденные у государства, это теперь
известно.
Мы читаем, что император австрийский ведет исследование и наказа-
ние преступлений с строгостью, переходящею в жестокость. Ривольтелья,
близкий друг Брука и один из главных триэстских негоциантов, схвачен,
брошен в тюрьму, и с ним обращаются как с самым низким преступником.
Два другие магната коммерческого мира, Грамбилья и Мандольеро, под-
верглись такой же беде. Но не в одном Триэсте велось воровство. Произ-
водятся аресты в разных частях империи, и с обвиняемыми повсюду по-
ступают столь же сурово. В Вене, в Праге, в Триэсте учреждены комиссии
для исследования этого дела. Можно сказать, что терроризм владычествует
в австрийском обществе. Человек с чистой совестью может не бояться за
себя; но он не знает, чист ли его сосед от заразы воровства, наказывать
которую принялось правительство так неохотно. Подробности грабежа еще
удерживаются правительством в глубокой тайне; но известно, что размер
его громаден, что он обнимал собою почти всю империю, что замешано в нем
множество людей, что эти люди занимали высокие положения. Мы в Англии
имеем также тяжкие преступления, но одною вещью мы можем гордиться:
как ни искусительно богатство, но высокий правительственный мир давно
уже не подвергается у нас ни уликам, ни даже подозрению в грабеже казны.
Высшие гражданские и военные сановники одинаково чисты от этого
стыда».
Читатель помнит, какими неистовыми похвалами превозно-
сили несчастного министра год или два тому назад. Теперь, по
обыкновению, вдруг нашли, что он был министр опрометчивый,
легкомысленный, чуть-чуть не бездарный: все газеты наполнены
такими отзывами об нем. Мы не дивились его мудрости, когда
все превозносили ее; зато не будем и теперь повторять пошлые
139

порицания, которыми всегда награждается несчастный оборот
в делах человека, бывшего кумиром во время своего счастья.
Брук был человек даровитый — это остается бесспорно, хотя и
каждый видит теперь, что он нимало не поправил австрийских
финансов. Дело в том, что свои таланты обратил он на служение
врагу рода человеческого: человек, продавший душу сатане, не
может сделать ничего хорошего. При том порядке, какой суще-
ствует в Австрии, не только Брук, а и сам Роберт Пиль, сам
Сюлли 15 не могли бы поправить финансов. Правда, они бы и не
взялись поправлять их, потому что не могли бы принять на
себя звание министров такой системы. Он должен был давать
финансовые средства для угнетения, для официального разбоя,
для истребления всего честного и доброго, для мотовства, хан-
жества, мракобесия. Для такой системы недостанет никаких фи-
нансовых средств, и при ней иссякают все источники финансовых
средств, потому что убивается энергия народа »и разоряется
страна. Тут не поможешь ни сделками с французским «Crédit
Mobilier», ни банкирскими оборотами, ни продажею государствен-
ных имуществ, ни возвышением налогов, — ни чем не поможешь.
Но сам по себе Брук был даже — чему теперь никто не хочет
верить — человек честный. Он вошел богатым купцом в мини-
стерство, жил так скромно, что не имел ни собственных лошадей,
ни серебряных сервизов, ни даже такого платья, какое носят
самые небогатые светские люди; всей серебряной посуды в его
доме не было и пятнадцати фунтов, ни одной бутылки вина не
нашлось в его погребе, не было у него и любовниц. Стало быть,
он не мотал деньги, а все его имущество оказалось не простираю-
щимся и до 375 000 рублей; наверно, он был богаче, когда всту-
пал в министерство. Отчего же его смерть, откуда этот скандал,
эта постыдная отставка, эти приготовления тащить его в тюрьму,
как вора, весь этот позор, которого он не вынес? Все оттого, что
он был, каков бы он ни был, гораздо лучше других австрийских
министров. Он, сколько мог, противился слишком крайним реак-
ционным мерам, не любил иезуитов, не шел к восстановлению
средневекового порядка, потому все остальные министры ненави-
дели его: он был помехою их благим намерениям. Да, его не-
счастная кончина — событие, примиряющее нас с ним: жизнь
свою он употребил на служение злодеям, но умер за то, что сам
не был злодеем. А громадное систематическое воровство? Не при
нем оно началось, не ему было остановить: так было в Австрии
искони веков, так будет продолжаться, пока будет держаться
нынешняя система. Теперь в Австрии честнейший сановник мо-
жет только не воровать сам (Брук сам и не воровал), но не мо-
жет помешать воровству других, какое бы высокое место ни за-
нимал. Брука обвинили за то, что по его ведомству делалось при
нем то, что всегда делалось и делается в Австрии по всем ведом-
ствам: подрядчики и поставщики давали взятки, что ж тут осо-
140

бенного? Каждому в Австрии всегда было известно, что без
этого не бывает в Австрии никаких подрядов и поставок.
Кому теперь была бы охота слушать рассказы о внутренних
делах какого-нибудь государства, если эти дела не служат еще
слишком явным указанием на близость потрясений, подобных
итальянским? Потому мы только двумя словами упомянем, что
во Франции все чаще и чаще повторяются факты, сами по себе
неважные, но показывающие, что пробуждение национальной
жизни, начавшееся года три тому назад, продолжается, не за-
держиваясь даже такими крайними средствами к развлечению от
внутренних дел, каким была прошлогодняя война и каким, ве-
роятно, будет скоро какая-нибудь другая война, на Рейне или в
Италии, на востоке или на западных морях. Потребность воз-
вратить утраченные политические права постоянно усиливается.
Представить новое доказательство тому недавно потрудился, —
кто бы вы думали? — французский сенат. Читателю известно,
что Франция недовольна тою гласностью, которою теперь поль-
зуется, и хочет какого-то иного простора для совещаний о нацио-
нальных делах. В прошлом году мы несколько раз приводили
факты, относящиеся к этому стремлению, и поместили об одном
из них отдельную довольно большую статью 16. Если мы не каж-
дый месяц упоминаем о подобных новых фактах, то лишь потому,
что было бы утомительно каждый раз возвращаться к одному
предмету; а стремление это каждый месяц выражается несколь-
кими признаками, постоянно усиливающимися, хотя и до сих пор
все еще не очень сильными. Зараза дурного желания распростра-
нилась до того, что коснулась даже императорского сената: он
решил, что будет, когда ему покажется нужно, печатать произно-
симые в нем речи вполне и в подлинном виде, а не в сухих и не-
верных извлечениях, какие исключительно печатались до сих
пор. От французского сената нельзя ждать речей, которые
стоили бы быть напечатанными; но важность не в том, что кому-
нибудь любопытно или полезно читать речи французских сена-
торов, а в том, что даже эти сенаторы обнаруживают претензию
вести совещания способом, достойным парламента, а не тем, ка-
ким ведут их теперь.
По всему видно, что пора было бы во Франции приступить
к удовлетворению требований подобного рода. Быть может, об-
щество желает вещей вредных для государства или по крайней
мере гибельных для существующего порядка; быть может, для
государства или по крайней мере для некоторых находящихся в
стране людей было бы гораздо полезнее, если бы нация доволь-
ствовалась гласностью; но что делать? удовлетворить усиливаю-
щемуся требованию все-таки было бы лучше даже и для этих
людей, считающих подобные требования неосновательными, по-
тому что через это они избавились бы от неприятностей, гораздо
чувствительнейших, какими обыкновенно сопровождается для
141

упорствующего процесс взятия у него без его согласия тех вещей,
которых он не уступает добровольно, когда обязан уступить.
Об этом довольно справедливо рассуждает «Times» по поводу
речи, произнесенной Бульвером, из плохих романистов обратив-
шимся в плохого, но очень красноречивого государственного че-
ловека. Читатель знает, что военные опасения отвлекли внимание
английской нации от внутренних дел и что поэтому дело о пар-
ламентской реформе идет очень вяло: тори надеются даже замять
его, думая, что нации недосуг будет спрашивать у них отчета за
то. В числе других поднялся и Бульвер, один из упорных тори.
Вот что замечает на его слова «Times», который сам тоже не
желает парламентской реформы, потому что пишется людьми из
тех сословий и для людей тех сословий, которым хорошо при
нынешнем порядке дел:
«Сэр Эдуард Бульвер Литтон 17 предсказывает, что новые избиратели
будут злоумышлять против свободы Англии, продавать свои голоса врагам
ее, захватят власть, уничтожат налоги, обанкротят казну, размножат число
должностей и унизят политику до ремесла самых пошлых людей в обще-
стве. Предсказания страшные; но если и совершенно принять их справедли-
вость, все-таки остается вопрос о том, не представляется ли необходимость
сделать значительный шаг по демократическому направлению? Разве парла-
ментская реформа предмет отвлеченных соображений? Нынешнее положение
вещей, требующее реформы, составляет последствие реформы 1832 года18.
Тогдашние противники ее говорили то же, что говорил вчера сэр Эдуард;
они предсказывали от нее шаткость правительства, затруднительность пар-
ламентской деятельности, увеличение избирательных подкупов, неизбеж-
ность дальнейших уступок и множество подобных вещей. Положим, что все
это так, а все-таки бесспорно, что мы должны сделать парламентскую ре-
форму. У нас нет свободы выбора в этом случае.
Да, весь вопрос между людьми, имеющими власть, и людьми, требую-
щими ее, приводится к вопросу о силе. Католики, диссиденты, евреи полу-
чили политические права не потому, чтобы люди, имевшие тогда власть,
считали их требования справедливыми, не потому, чтобы находили, что пар-
ламенту и администрации полезно будет допущение католиков, диссидентов
и евреев к должностям, а просто потому, что нельзя было не сделать этого.
Опыт последних пяти или шести лет убедил всех рассудительных людей, •—
не в том, что выборы улучшатся от увеличения числа избирателей, не в
том, что улучшится от этой реформы состав парламента, — а в том, что на-
добно согласиться на эту реформу, хотя бы она и не обещала пользы, хотя
бы даже она была вредна. Теперь национальные дела затруднены. Теперь
во власти радикалов поднять знамя реформы и собрать вокруг себя столько
недовольных, что парламентское большинство разрушается и расстраивается
парламентская деятельность. Нынешнее положение дел, мало того, что
дурно, оно невыносимо, потому что оно не допускает ничего делать. Сам сэр
Эдуард со всею консервативною партиею помогает делу парламентской ре-
формы,— разумеется, не по любви к нему, а все-таки помогает. Пусть ми-
стер Брайт или какой-нибудь другой реформатор, имеющий в парламенте
значение только потому, что требует реформы, — пусть он захочет низверг-
нуть министерство вигов, — он всегда может рассчитывать на поддержку со
стороны тори, и таким образом тори постоянно придают вес его требованию,
чтобы дана была реформа. Да, тут вопрос состоит только в силе, и мы
должны принимать ее в расчет, как мореходец принимает в расчет силу
ветра и течений. Мы должны рассчитать, какую уступку должны мы сделать,
какая уступка будет достаточна, чтобы отделаться нам от этого вопроса и
142

обезоружить реформаторов. СИЛА мистера Брайта в том, что он требует
реформы, в том, что он, как только захочет, может вынудить министров
внести в парламент билль о реформе. Сделайте умеренную реформу, и он
потеряет силу в парламенте.
Все красноречие сэра Эдуарда ведет только к тому, что значительное
увеличение числа избирателей имеет свою дурную сторону, — в этом мы со-
вершенно согласны с ним. Он говорит, что опасность находится в легкове-
рии, невежестве и опрометчивости рабочих классов; в том, что жизнь их тя-
жела, что работа не дает им времени на умственное развитие, на приобре-
тение здравых понятий; в том, что они находятся в зависимом положении,
что единственный выгодный шанс для них потрясение общественных от-
ношений. Правда. Мы видим, мы чувствуем теперь, что это правда: рабочие
классы остановили законодательную деятельную деятельность, поочередно
низвергают лорда Пальмерстона и лорда Дерби. Что же нам делать? Сэр
Эдуард не говорит нам этого. Но качества, по мнению сэра Эдуарда вредные
в избирателях, не менее вредны и в людях, не имеющих голоса на выборах.
Рабочие классы хотят политических прав; это не доказательство их достоин-
ства пользоваться правами, но это причина тому, что мы должны дать им
права, достойны ли они или недостойны. Если поднимать отвлеченный во-
прос о достоинстве, то кто из нас достоин? Король неаполитанский думает,
что все его подданные недостойны политических прав, но они, как видим,
неспособны и жить без них».
Очень умно. Вот хорошо было бы, если бы все так рассуж-
дали. Но в том и штука, что не всем возможно иметь такой рас-
судительный взгляд на вещи. Почему «Times» имеет силу хлад-
нокровно понимать необходимость уступки, которой сам не же-
лает, выгоду скорее исполнить дело, которое ему неприятно, но
от исполнения которого не уйдешь никакими отвиливаниями и
отвиливания от которого приведут только к чувствительнейшим
неприятностям? Потому, что для самого «Times'a», для газеты
и для публицистов, пишущих в ней, прямого вреда от парламент-
ской реформы не будет: влияние журналистики на общественное
мнение не уменьшится, число подписчиков не уменьшится, поло-
жение публицистов не станет хуже. А кому дело приносит лич-
ный вред, те никогда и никак не сумеют во-время понять его
неизбежность и непременно затянут его до того, что подвергнутся
из-за него неприятностям, еще гораздо худшим для них, чем само
это дело. Это уже так водится на свете.
P. S. 19 мая. Прочитав депешу, говорящую, что Гарибальди
вступил в Палермо, мы, разумеется, совершенно изменяем свое
понятие о сицилийцах и отрекаемся от всего, что говорили о них
в предыдущей статье, кроме слов, которыми отдавали справедли-
вость их мужеству. Мы могли порицать их, пока они не достигли
успеха. Но успех дела изменяет и название его. Если бы Козьма
Минич Сухорукий не имел успеха, мы называли бы его беспо-
койным, безумным, а теперь каждый из нас знает, что он был
спаситель отечества. Точно так же мы теперь совершенно отре-
каемся от столь основательно изложенного нами мнения в защиту
143

неаполитанской системы. Мы теперь прозрели и увидели, что она
несостоятельна.
Мы полагали, что это отречение придется нам сделать в сле-
дующем месяце. Читатель видит, что развязка пришла быстрее,
чем ожидали мы.
P. P. S. Через два часа после предыдущей приписки. Спра-
вившись духом от первого потрясения, произведенного в нас из-
вестием о взятии Палермо, мы возвращаемся к прежним нашим
принципам, от которых легкомысленно отреклись было на ми-
нуту. Неаполитанская система хороша. Сицилийцы — ослеплен-
ные безумцы. Гарибальди — разбойник. Беззаконие торжествует
в Сицилии, может восторжествовать и в Неаполе, как востор-
жествовало в Тоскане, Парме, Модене, Романье, может востор-
жествовать на всем Западе. Но мы стоим на скале, которой не
коснутся волны его.

Июнь 1860
Письма из Палермо в газету «Times»
В «Times'e» появились наконец письма корреспондента ее,
отправившегося в Сицилию. По обыкновению, эта корреспонден-
ция далеко превосходит полнотою своею все те сведения, какие
получала публика из других источников. Объем корреспонденции
довольно велик, потому мы только в нескольких словах переска-
жем содержание двух первых ее писем; зато будем вполне пере-
водить следующие письма, начиная с того, которое было писано
27 мая, под грохотом бомбардирования, — в нем излагается и
ход предыдущих событий, от высадки Гарибальди до того дня,
когда корреспондент проехал в лагерь инсургентов, вместе с ко-
торыми вступил в Палермо. О своем участии в делах историк
ничего не говорит; но видно, что если он не сражался сам, то
водил в бой других.
Очень живо описав вид Мессины в последних числах мая и
рассказав известные нашим читателям действия, которыми от-
праздновали в мирном городе пасху неаполитанцы (первое
письмо), корреспондент во втором письме рассказывает о своем
приезде из Мессины в Палермо. Город был, подобно Мессине,
покинут почти половиною жителей, ждавших от неаполитанцев
именно того образа действий, какой они и действительно употре-
били. Но полицейские, предвидевшие, что скоро власть их кон-
чится, стали уже любезными, кроткими. Превосходно описывает
корреспондент тревожное состояние жителей, не имевших средств
удалиться за своими более счастливыми согражданами, ночные
огни гарибальдиевских отрядов по горам, картину сражения, ко-
торое он видел еще с корабля и к которому возвращается в пер-
вом из переводимых нами писем. Не останавливаясь на всем этом,
беремся прямо за перевод письма, с которого начинается настоя-
щее изложение хода событий.
145

«Палермо, 27 мая.
Теперь 2 часа пополудни, и я пишу вам под бомбами, летающими над
моею головою. Когда высадка Гарибальди произвела первый припадок
ужаса в Неаполе, юный Бурбон послал своему храброму флоту, сосредото-
ченному в палермской гавани, приказание бомбардировать его верных па-
лермцев и обратить город их в пепел, если они осмелятся восстать против
его отеческой власти. С палермцами раз уже было поступлено этим отече-
ским способом, по распоряжению достославного родителя нынешнего ко-
роля,— родитель, если вы припомните, прозывается в истории Re Bomba
«король-бомба» за то, что дал эти сувениры своей любви каждому большому
городу своего королевства. Каждый, бывавший в бомбардируемом городе,
скажет вам, что это вещь очень неприятная, особенно если вы не имеете
средств отвечать на нее сообразным манером, — однакоже Палермо восстал
ныне утром. Вчера официальный бюллетень правительства объявлял палерм-
цам, что разбитые шайки Гарибальди бегут по направлению к Корлеоне,
преследуемые победоносными войсками короля, что шайки, присоединив-
шиеся к Гарибальди, постепенно и спокойно расходятся по домам и что в
скором времени все это дело покончится. Ныне на рассвете Гарибальди
явился перед восточными воротами Палермо и после борьбы, не слишком
кровопролитной, вошел в них. К 10 часам утра большая часть города была
в его руках. Неаполитанцы были оттеснены в несколько крепких пунктов
около королевского дворца, на юго-западный конец города и на северо-запад-
ный конец его, к молу на пристани; а корабли, не находя себе возможности
сделать ничего полезного, открыли по городу огонь — это всегдашнее по-
следнее лекарство. Флоты почти всех цивилизованных наций имеют здесь своих
представителей. В лагере Гарибальди говорили вчера вечером, что британ-
ский адмирал протестовал против такого действия. Бомбы, летающие по
воздуху во всех направлениях, ясно доказывают одно из двух: или наш
адмирал не протестовал, или неаполитанцы' не послушали его протеста.
Но я должен спешить к фактам, потому что рассказывать мне будет
много. В своем прежнем письме отсюда, 25 мая, я старался дать очерк здеш-
него положения, но не мог сообщить вам ничего, кроме догадок о том,
что происходило за стенами Палермо. Теперь могу пополнить этот пробел
и из самого лучшего источника сообщить вам обо всем, что случилось со
времени высадки до вчерашнего дня; о событиях со вчерашнего дня могу
рассказать как очевидец. Они покажут вам, что звезда Гарибальди не меркнет
и что если Сицилия освободится, то освобождением будет обязана ему.
Он, как вы припомните, отплыл из окрестностей Генуи в ночь с 5 на
6 мая. Он хотел отплыть накануне, но один из пароходов, выбранных для
экспедиции, не пришел в тот день, потому надобно было на сутки отложить
отъезд. Нечего и говорить, что щекотливая часть дела была заранее улажена с
владельцами пароходов и что Гарибальди только согласился принять на себя
ответственность за то, чтобы увести эти пароходы *. Капитаны, машинисты
и матросы заблаговременно получили приказание сойти с пароходов,—храбрый
генерал сам хороший моряк, и у него было довольно своих людей для управ-
ления пароходами. 7 числа он выходил на берег у Таламоне в Тоскане **,
* Читатель, конечно знает, что делу придан был такой вид, как будто Гарибальди,
внезапно подъехав на лодках к двум пароходам одного итальянского акционерного обще-
ства, стоявшим на взморье около Генуи, насильно овладел ими; он написал потом и дирек-
торам этой компании письмо, в котором извинял свое мнимое насилие необходимостью.
** Тут, между прочим, его помощник, венгерец полковник Турр, явился, говорят,
к местному военному начальнику, Джорджини, и потребовал именем Виктора-Эммануэля,
чтобы он дал ему боевых снарядов и оружия из запасных магазинов. Джорджини не решил-
ся; Турр сказал «если вы не верите, что такова воля короля, пойдемте со мною к гене-
ралу»—Гарибальди показал Джорджини дневник своей экспедиции и сказал: «я посылаю
этот журнал похода к королю; я сношусь не с министерством, а прямо с ним; хотите вы,
чтобы в моей депеше было написано, что вы не исполняете приказаний, даваемых вам име-
нем короля?» Джорджини убедился и дал все, чего у него требовали. Теперь он арестован
и предан суду за это.
146

a 8 в Орбителло *, где экспедиция провела следующий день. Вечером 9 мая
экспедиция пошла прямо к сицилийскому берегу. Неаполитанское прави-
тельство очень хорошо знало о ней, и флот его крейсировал во всех
направлениях, кроме того, по которому пошел Гарибальди. Маленькие
эскадры из двух или больше пароходов были расставлены по главным при-
станям острова и старались крейсировать так, чтобы содержать кордон вокруг
острова. Особенными предметами их внимания были южный и юго-западный
берега потому, что некоторые неаполитанские пароходы доносили, что видели
экспедицию, направляющуюся к Тунису **. Два парохода, «Капри» и
«Стромболи», стояли в Марсале; они всего часа два или меньше до прибы-
тия экспедиции ушли на крейсировку. Место высадки не было определено за-
ранее: вдохновение минуты внушило Гарибальди выбрать наиболее посе-
щаемую кораблями часть острова, а звезда его привела его к гавани именно
в промежуток между отходом и возвращением крейсеров ***. Если бы не это,
высадка могла бы кончиться неудачно. Один из пароходов Гарибальди на-
толкнулся на скалу у входа в гавань, а другой подошел как можно ближе
к берегу. По прежним сведениям, Гарибальди знал, что в Марсале находится
гарнизон из 600 человек; он уже делал распоряжения, чтобы высадить не-
большой отряд, который прогнал бы гарнизон, и уже тогда начать настоящую
высадку, — но лодки, пришедшие от берега, привезли известие, что в Марсале
нет ни одного солдата. Потому высадка стала делом довольно легким. К паро-
ходам были подведены баржи и перевезли все на берег; а когда все уже было
перевезено, явились неаполитанцы и начали стрелять в душевное свое на-
слаждение, не сделав никакого вреда, кроме того, что нанесли легкие раны
двоим людям ****. Первою заботою Гарибальди было перервать телеграфиче-
скую проволоку; но она уже успела сообщить в Палермо известие о высадке.
Последние две депеши, ею посланные, были: «Показались два парохода, иду-
щие в гавань. Подозрительно, потому что нет на них никакого флага». Через
несколько времени: «Два парохода, подняв сардинский флаг, вошли в гавань
и высаживают солдат».
Прибытие Гарибальди совершенно изменило характер сицилийского вос-
стания. До той поры разные squadre dei picciotti (шайки молодежи) вели
* Таламоне лежит верстах в 20 от границы папских владений, Орбителло верстах в 10,
так что целых двое суток маленькая эскадра Гарибальди простояла почти неподвижно
у южной оконечности Тосканского берега,—это, между прочим, развлекло мысли неаполи-
танского правительства: несколько времени оно думало, как мы говорили в прошлый pas,
что Гарибальди переменил план действий и хочет уже не плыть в Сицилию, а итти через
папские з е м л и в Абруццо.
** Кроме причины, указываемой корреспондентом «Times'a», еще и потому, что эти
берега лишенные больших гаваней, имеют множество маленьких пристаней, которые так
уединенны, что представляют большие удобства для тайных высадок (потому через них
ведется и контрабанда); а главное, в этих частях острова было мало войск, потому и пола-
галось, что Гарибальди предпочтет какой-нибудь пункт на них, боясь скорой встречи с силь-
ными неаполитанскими отрядами, занимавшими северную часть острова и в особенности
северо-западную оконечность его, где Палермо, Трапани, Марсала. Читатель знает, что
после Палермо и Мессины город Трапани, лежащий очень близко от Марсалы, служил стоян-
кою сильнейшего неаполитанского отряда. Предугадав, что неприятель будет руководиться
этими соображениями о невероятности высадки на северо-западном берегу, Гарибальди на-
правился к нему, и опаснейшее место оказалось беэопаснейшим, потому что неприятель
слишком полагался на его недоступность.
*** По другим известиям, предводителям сицилийских инсургентов было заранее со-
общено, где будет высадка,—эти разные сведения можно согласить таким образом: Гари-
бальди заранее определил сделать высадку на северо-западном конце острова, но не опре-
делил, в каком именно пункте берега, протягивающегося от Трапани до Шьякки верст на 150.
Марсала лежит в середине этого берега, предоставлявшего на выбор ему несколько при-
станей.
**** Читатель, конечно, помнит, что неаполитанские крейсеры (два парохода и один па-
русный фрегат) настигли экспедицию еще до начала высадки, но держались в отдалении, пока
волонтеры сошли на берег,—крейсеры побоялись напасть, хотя каждый из их трех кораблей
мог бы легко один сладить с обоими пароходами Гарибальди. Читатель знает также, что
в извинение неаполитанский командир написал, будто бы английские военные пароходы по-
мешали ему стрелять, став между ним и пароходами Гарибальди; что потом была доказана
лживость этой отговорки и неаполитанское правительство принуждено быль формально
привести извинение английскому за клевету. Но еще любопытно вот что: неаполитанский
147

партизанскую войну, почти не имея связи между собою. Какой-нибудь земле-
владелец, пользующийся влиянием, или какой-нибудь простолюдин, особенно
энергический, собирал всех, кто хотел пристать к нему и имел какое-нибудь
оружие. Тактика их была в том, чтобы являться и исчезать по разным ме-
стам и тревожить, бросаясь из безопасных убежищ, королевские войска, про-
ходившие внутрь острова; но никто не имел ни мысли, ни мечты составить
общий план или сразиться с королевскими войсками в открытом поле. Гори-
стая местность и отсутствие больших дорог очень облегчали такой род войны,
а отсутствие опасности и изнурительности привлекало к ней и тех, которых
не привлекла бы одна ненависть против неаполитанцев. Страна между Па-
лермо, Трапани, Марсалою и Корлеоне * была главным местом этих squadre,
из которых многие тогда находились в цепи гор, возвышающихся над
Палермо.
Имя и авторитет Гарибальди и привезенное им подкрепление стали
связью между этими разными толпами, сошедшимися под его начальство.
Лишь только разнеслась весть о его высадке, толпы инсургентов из окрест-
ностей Трапани, Корлеоне и еще двух-трех городов присоединились к нему.
Против этих сил, увеличивавшихся с каждым днем, был послан по направле-
нию к Марсале и Трапани бригадный генерал Ланди. Дорога в эти города
одна и та же до Калата-Фими, лежащего на вершине высокой террасы, а да-
лее она разделяется на две ветви; потому корпус, ставший в этом узлу, отре-
зывает сообщение по всем настоящим путям из Палермо в Трапани и Мар-
салу. Генерал Ланди занял позицию на нижних уступах этой террасы; у него
было 4 батальона, в том числе один стрелковый, и 4 горные орудия. Дорога
из Марсалы, прошедши через Салеми, спускается одной из тех длинных тер-
рас, которые составляют характеристическую черту местности в этой части
Сицилии, и, перерезав небольшую долину, поднимается на другую террасу,
на которой стоит Калата-Фими. Таким образом, это позиция, которую взять
чрезвычайно трудно. Подобно всем солдатам подобных им армий, неаполи-
танцы, имея превосходные штуцера, полагаются всего больше на свой огонь,
особенно если перестрелку можно вести с дальнего расстояния. Потому они
встретили Гарибальди и его воинов так жарко, что сицилийские инсургенты
скоро стали искать убежища, где только могли, оставив все дело на плечах
одних тех волонтеров, которых привез с собою Гарибальди. Альпийские
стрелки оправдали свою репутацию и, несмотря на знойность дня, на выгоду
позиции, на превосходство числа, штыками погнали неаполитанцев с одной
позиции на другую. Один студент из Павии, юноша, имеющий никак не
больше 18 лет, первый ворвался в ряды неприятеля. Меньше чем в два
часа неаполитанцы были прогнаны со всех своих позиций и бежали по пути
к Палермо. В деревне было найдено письмо, написанное генералом Ланди. Он
просит палермского коменданта прислать ему подкрепление, говоря, что не
может держаться против Гарибальди. Он также извиняется в том, что поте-
рял одно орудие, говоря, что мул, на котором оно было навьючено, был
убит, — ложь, потому что орудие взято с лафетом и двумя запряженными
мулами, которые остались в добром здоровье.
Бригада, потерпевшая значительные потери, сначала не была тревожима
на своем отступлении и прошла через Алькамо **, не подвергаясь нападению.
Но в Партенико ***, где неаполитанцы принялись грабить, жечь и резать
флотский командир, не отваживаясь сам приблизиться на пушечный выстрел к пароходам,
Гарибальди, не имевшим и вооружения (это были торговые пароходы, без п у ш е ч н ы х люков)
просил английского капитана, чтобы он напал на эти пароходы; английский капитан отвечал,
что это не его дело, а пусть нападают на них сами неаполитанцы, если хотят.
* Относительное положение Палермо, Трапани, Марсалы известно читателю. Корлео-
не лежит в глубине острова, верстах в 35 почти прямо на восток от Палермо, образуя чет-
вертый угол параллелограмма, ширина которого 30—35 верст, длина — 100—110 и который
занимает северо-западную часть Сицилии.
** Верстах в 10 за Калата-Фими, по дороге в Палермо
*** Верстах в 20 далее за Алькамо, уже на половине расстояния от Калата-Фими до
Палермо.
148

жителей без всякого разбора, бросая женщин и детей в огонь, народ восстал,
засел в домах и начал стрелять из них по солдатам, которые тут уже совер-
шенно расстроились в своем бегстве. Гарибальди не такой человек, чтобы
терять время. Но необходимость согласить свой план действий с толпами
инсургентов, бывшими около Палермо, не допустила его занять монреаль-
скую позицию врасплох.
Чтобы дать вам понять важность этой позиции и дальнейший ход дей-
ствий, я должен сказать несколько слов о топографии Палермского бассейна.
Подъезжая к Палермо с моря, вы очень издалека уже видите крутую гли-
нистую гору, которая стоит особо и несколько напоминает гибралтарскую
скалу, только не так высока. Эта масса составляет северный край Палерм-
ского залива и Золотой раковины (Conca d'Oro), плодоносной равнины, на
которой лежит город. Равнина идет в направлении с северо-запада на юго-
восток, в том же направлении тянется полукругом и горная цепь. Сколько
я могу сообразить, равнина имеет всей длины миль 12 (верст 20), а всей
ширины мили 4 или миль 5 (верст 7 или 8). В промежутке этой одинокой
горы (Monte Pellegrino) и остальной цепи равнина проходит к ла-Фаворите,
через которую идет дорога в Карини *; в противоположной ** стороне
равнины, вдоль по морскому берегу, идет шоссе в Мессину, через Бацарию,
мимо развалин Соленто. Эти два места легчайшие выходы из равнины, — во
всех других пунктах непрерывная цепь гор отрезывает, повидимому, всякое
сообщение с нею. Подле самой ла-Фавориты плохая горная дорога идет пря-
мою линиею через Сант-Мартино на Карини. Влево от этом дороги подни-
мается утесистая великолепная гора, похожая на погасший кратер; она не-
сколько выступает вперед в равнину, и от нее тянется высокий отрог по
одному направлению с главным хребтом. Этот отрог — Монреале; из Палермо
виден знаменитый монреальский монастырь, видна и большая часть села.
Через эту террасу идет шоссе в Трапани. Позади отрога и террасы, где стоит
Монреале, гора образует род амфитеатра колоссальных размеров; гора вспа-
хана уступами, которые, возвышаясь один над другим, содействуют ей похо-
дить на амфитеатр. В том месте, где амфитеатр кончается и гора начинает
снова выступать вперед в равнину, видны на спусках ее два белые села, Парко
и Madonna delle Grazie; через них проселочная дорога ведет в Piana dei
Greci и в Корлеоне *** — две древние албанские колонии, основанные, подобно
многим поселениям в этой части Сицилии, албанцами, эмигрировавшими после
смерти Скандербега. Другой отрог идет в равнину, образуя другой амфи-
театр, еще обрывистее и живописнее монреальского; над ним возвышается
Джебель-Россо. Тут по глубокому ущелью идет тропинка, по которой можно
ехать только верхом: это Piazza della Mazzagna, Маццанский проход, веду-
щий в деревню Мисильмери ****, лежащую на единственном шоссе, ведущем
в глубину острова и доводящем до Катании. Джебель-Россо имеет пологость
к морю и к Цаффаранскому мысу *****, и по нижней части его спуска ведет
шоссе из Палермо в Катанию; оно идет почти параллельно с примор-
скою ****** дорогою до Абате, а потом сворачивает к югу.
Из этого описания вы видите, что неаполитанцы, владея морем, имели
все выгоды концентрического положения, особенно важные в деле с врагом,
слабым артиллериею и страшным преимущественно только в горах. Местность
явно указывала им, что надобно сосредоточить все их силы в равнине и кроме
* Город верстах в 15 на запад от Палермо, бывший театром неаполитанских не-
истовств, о которых мы говорили в прошедшем обозрении.
** Юго-восточной.
*** Plana dei Greci лежит почти на половине пути из Палермо в Корлеоне.
**** Дорога в Plana dei Greci и в Корлеоне идет иа Палермо почти прямо на юг, а
дорога в Мисильмери на юго-восток, почти в одинаковом расстоянии от корлеонской и от
Мессинской (прибрежной) дороги. Мисильмери лежит верстах в 15 от Палермо.
***** Цаффаранский м ы с — юго-западная оконечность Палермского залива и равнины,
северо-западную оконечность которых образует Monte Pellegrino.
****** Мессинскую.
149

равнины занимать монреальскую террасу, которая сама по себе сильная по-
зиция, господствующая на довольно далекое пространство над дорогами,
ведущими к Палермо из глубины острова. Невыгода атакующего значительно
увеличивалась трудною гористою местностью, — горы уничтожают почти
всякую возможность бокового сообщения между расходящимися от Палермо
дорогами, так что всякая перемена пункта атаки требует длинного обхода.
Неаполитанцы, много лет изучавшие местность, хорошо знали все эти вы-
годы и сосредоточили все свои силы в равнине, еще заняв только монреаль-
скую террасу.
Гарибальди не мог соединить своих сил к такому времени, чтобы прийти
в Монреале прежде, чем неаполитанцы заняли его большими силами, и когда
он, через четыре дня после калата-фимской победы, подошел к этой позиции,
он увидел, что нельзя было бы взять Монреале без больших потерь. Потому
он решился изменить свои планы. Первым его делом было окружить Па-
лермо и занять все выходы из него; для этого разные отряды инсургентов
заняли позиции вдоль всей цепи гор, опоясывающих залив. Когда ночью они
разложили огни, красное зарево которых сливалось с бледным светом месяца,
картина была великолепная. Палермцы наблюдали за ними с такою внима-
тельностью, как персы за своим священным огнем; как будто единственным
их занятием в последнюю неделю было наблюдать их, истолковывать их зна-
чение. Вот огни, кажется, становятся ярче на одном пике, вот они растяги-
ваются длинным, как будто непрерывным рядом по спуску другой горы, и
горожане, не посвященные в тайну, жили надеждами, разгоравшимися от
этих огней. Палермо был в невыразимом волнении, в таком сильном волне-
нии, что не удерживалось оно и осадным положением, объявленным в городе.
Тайный комитет, сохранявшийся невредимым, несмотря на бдительность и
подозрительность полиции, постоянно находил средства сноситься с Гари-
бальди, как ни старалось перервать их военное начальство. Было известно,
что тайный комитет существует; почти ежедневно он распускал по городу
печатные прокламации; но он был так организован, что полиция, хотя и
знала о его существовании, никак не могла открыть его членов. Это было
нечто вроде масонской организации, с разными степенями посвящения. Никто
из людей, не бывших его членами, не знал больше, как только одного из его
членов. Место заседаний беспрестанно изменялось, переносясь из одного дома
в другой. Но все безусловно повиновались комитету.
Он уведомил Гарибальди, что Палермо готов восстать, но требовал того
условия, чтобы Гарибальди явился перед воротами города. Гарибальди при-
нял условие и составил свой план сообразно с ним. Видя, что опоздал занять
Монреале, он оставил часть сицилийских инсургентов поддерживать огни и
затрагивать неаполитанцев, а сам с главными силами ушел и, сделав почти
неимоверный переход по горному хребту, где пушки надобно было нести
людям на плечах, он вдруг 23 мая явился в Парко, лежащем по дороге в
Piana dei Greci *. Как только неаполитанцы заметили свою ошибку, пни
с торопливою горячностью послали за ним все свои силы, какие только могли
отправить в погоню, не подвергая опасности своих городских позиций. Но
им показалось, что у них все-таки силы недостаточны, а после нескольких
стычек, бывших в этот день, они опять вернулись на свои позиции на двух
нижних террасах, Piana Borazzo и Santa Teresa. На следующий день они
привели несколько войск из Монреале и, усилившись ими, произвели вторую
атаку, — ту самую, которую видел я с корабля. Цель была достигнута; они
дались во второй обман. Гарибальди ушел от них, оставив за собою против
них лишь несколько сицилийских отрядов, которые скоро также пошли за
ним. Regii, как называют неаполитанских солдат, вошли в тот же вечер
в Madonna delle Crazie и в Парко, разграбили и сожгли эти селения, убили не-
* То есть он, подступив к Палермо сначала с западной стороны, перешел теперь на
южную сторону, а потом, как увидим, перешел на восточную, когда неаполитанцы двину-
лись за ним на юг.
150

сколько мирных жителей и обнародовали на другой день блестящий бюл-
летень, объявляя о разбитии шаек Гарибальди и о скорости возвращения
бунтовщиков к покорности. Неаполитанским бюллетеням вообще не очень
верили, но у многих палермцев похолодела кровь в жилах, когда они увидели,
что Гарибальди отступает во второй раз.
Мало знали они, мало знали и неаполитанцы человека, с которым имели
дело, хотя следовало бы им помнить Веллетри. Он reculait pour mieux eauter *.
Чтобы лучше обмануть неаполитанцев, он отступил до Piana dei Greci, свою
артиллерию услал еще дальше назад, а сам с отборным отрядом снова пошел
по горам, и пока неаполитанцы шли за ним к Piana, он вчера утром вышел
на Катанийское шоссе в Мисильмери, где был им назначен сборный пункт
всем капитанам (как они называются) инсургентов в той стороне гор.
Я измучился неверными слухами, которые одни только можно было
иметь в городе и которые оставляли бы ваших читателей во мраке относи-
тельно истинного положения дел. Я мало знал тактику храброго генерала;
кроме того, я чувствовал, что готовятся такие вещи, которые лучше увидишь,
выехав из города, чем оставаясь в нем; потому решился попробовать, не
удастся ли мне пробраться за город. Некоторые английские и американские
офицеры ездили в этом направлении и видели одного капитана инсургентов,
простолюдина из здешних мест, Ла-Маццу. Я решился попытать своего
счастья. Некоторые из городских друзей показали мне дорогу, и я поехал
в экипаже одного из них. Дорога в Мессину, выходя с приморья из Villa
Giulia, идет по берегу до Абате, где пересекается шоссе, ведущим в Мисиль-
мери и Катанию. Мне посоветовали ехать по этому шоссе, которое меньше
тревожат солдаты. Отчасти от надежды на свой флот, отчасти от обмана,
в какой ввела их стратегема Гарибальди, неаполитанцы обращали мало вни-
мания на эту дорогу и вообще на юго-восточную сторону. Двое часовых при
выезде из Villa Giulia и пикет из двух десятков человек несколько подальше,
в сторожевом доме городской таможни, — вот единственные солдаты, которых
я встретил в окрестностях города. Одинокие домики тянутся, с промежутками
один от другого, до моста через речку или горный поток Орвето, впадающий
в море, от которого дорога в одной четверти мили (200 сажен). По всему
этому ряду домов была цепь часовых, а у моста пикет человек из 80, из кото-
рого и посылались эти часовые.
Я проехал мимо них без допросов и очутился на свободе. Неаполитан-
ские пароходы ежедневно крейсировали вдоль этого берега, потому неаполи-
танцы и не находили надобности в других предосторожностях. Пара калаб-
рийских лошадей везли меня довольно быстро; я проехал мимо нескольких
американских офицеров, вероятно ехавших в Саленто. У самых ворот города
жители присоединялись к инсургентам. Между ними и королевскими войсками
было что-то вроде нейтральной полосы, кончавшейся в деревне за Абате,
имени которой я не могу припомнить. Если были беспечны Regii, то не были
инсургенты. У входа в эту деревню один из их вооруженных людей попросил
позволения быть моим проводником, — в чем я и нуждался. Когда мы ехали
по деревне, народ подбежал к нам и ловил мои руки, чтобы целовать их,
прося у меня оружия. Все жители готовы были пристать к инсургентам, но
не имели оружия, что, однако, не мешало им кричать виваты Италии, Вик-
тору-Эммануэлю и Гарибальди. Нам должно было пустить лошадей вскачь,
чтобы не быть останавливаемыми на каждом шагу. Проскакав полчаса по
легкому спуску в очень красивую долину, опоясываемую великолепными гор-
ными видами, мы приехали в Мисильмери, маленький и плохой городок бес-
характерной архитектуры. На одной стороне небольшой площади заседал
комитет, образовавший род временного правительства; на другой стороне, на
деревянном крыльце, выступавшем на площадь, восседал в обстановке перво-
бытной простоты начальник штаба гарибальдиевской экспедиции полковник
* Отступил для разбега. (Прим. ред.)
151

Сиртори. Он в эту минуту выдавал двум молодым американским офицерам
с военного парохода «Ирокезец» паспорт, без которого никого не впускают
в лагерь. Он, кроме того, дал им в проводники офицера; я присоединился
к ним, и мы поехали к высотам, ведущим на Джебель-Россо и в Меццанский
проход. Скоро остались налево позади нас последние домики города и фео-
дального замка, белые глиняные стены которого имели в себе что-то, напо-
минавшее скелет. Вся окрестность засажена оливковыми деревьями, вино-
градниками, разными хлебами, и все росло роскошно, несмотря на каменистую
почву. Генерал расположился лагерем на довольно обширной террасе, прямо
над развалинами; она с одной стороны нависла над равниною и холмами,
гряда которых кончается Цаффаранским мысом; а с другой стороны видне-
лись скалы Джебель-Россо и Меццанский проход, отделяясь от лагерной
террасы ложбиною, которая походила на угасший кратер и теперь отчасти
была под водою, собравшеюся от сильных дождей, бывших в последние дни.
Панорама эта была одна из тех, которые невольно внушают вам мысль рас-
кинуть тут вашу палатку, если у вас есть палатка. Это слово вычеркнуто из
военного словаря Гарибальди. Но популярный генерал должен по временам
делать уступку своим солдатам, и теперь он позволил, чтобы они воткнули
для него в землю четыре штуки из тех пик, которыми вооружены отряды,
не имеющие ружей, и накинули на них ковер. В этой палатке лежало в долж-
ности подушки гуачосское седло на черной овчине, служившей постелью,
А для других людей отряда были оливковые деревья, дающие хорошую тень,
были для изголовья камни, и на одного из десятерых был плащ или ковер.
Кругом были постановлены лошади, — почти все без привязей, но держали
они себя чинно. Когда мы приехали, самого генерала не было в лагере, он
отправился в один из своих утренних объездов; но перед его палаткою были
все его верные спутники: полковник Турр1, венгерец, еще страдающий от
прошлогодней раны в руке, но всегда готовый явиться туда, где есть опас-
ность; полковник Биксио2, другой надежный спутник, известный офицер кор-
пуса альпийских стрелков; полковник Карини3, храбрейший из сицилийцев,
также офицер этого корпуса, и много других, подобных ему храбростью,
в числе их сын Гарибальди 4, юноша с полученною при Калата-Фими раною
в руке, и сын Даниэля Манини 5 с раною в ноге. Тут стоял и бывший свя-
щенник Гуцмароли, романьолец, восторженно преданный своему герою, сле-
дующий за ним повсюду, как тень, заботящийся об его удобствах, охраняю-
щий его в минуту опасности. Тут был и небольшой отряд колонновожатых,
большею частью людей из почетных ломбардских фамилий — они должны
были ездить верхом, но ходили пешком первые в атаку. Не менее других тут
замечательна личность сицилийского монаха, «брата» Панталеоне, похожего
на тех монахов, которых видим на средневековых картинах. Полный пламен-
ного патриотизма и никому не уступающий мужеством, он присоединился к
инсургентам в Салеми *, сильно воодушевляя их. Тут было также много
влиятельных людей из Палермо и его окрестностей, было несколько свя-
щенников и монахов, принадлежащих к самым искренним и энергичным сея-
телям восстания. Они составляли странность в этой не слишком усердной
к католичеству армии; но, уверяю вас, они держат себя так, что самые кипу-
чие из юношей-волонтеров чтят и уважают их и в них сан их.
Вся эта пестрая толпа, увеличившаяся теперь двумя молодыми офице-
рами американского и, через несколько минут после них, тремя офицерами
британского флота, собралась около центра—дымящегося котла с лежав-
шею в нем четвертью теленка и обильною приправою лука; а подле котла
стояла большая корзина с хлебом и бочонок марсальского вина. Каждый
угощался самым коммунистическим манером, работая ножом и пальцами и
торопливо опоражнивая единственный на всю компанию оловянный стакан.
Только на такой иррегулярной войне вы можете видеть эти сцены в полном
их совершенстве. Долгие марши и контрмарши, дожди, битвы, ночлеги на
* То есть пред битвою при Калата-Фими.
152

голой земле сделали почти каждого достойным явиться хорошею фигурою в
картине Мурильйо, в обстановке, имеющей своим фоном громадные сицилий-
ские горы, которых не воспроизведет никакая кисть.
Вскоре по приезде явился Гарибальди и принял своих иноземных посети-
телей с тою очаровательною, спокойною простотою, которая характеризует
его; с большою мягкостью он исполнял неизменно повторяемые каждым го-
стем просьбы дать автограф и отвечал на множество вопросов, которыми
натурально осыпали его. Только по отъезде гостей он снова принялся за свои
занятия. Вопрос шел, ни больше, ни меньше, как о том, чтобы в ту же ночь
сделать попытку внезапной атаки на Палермо. По всем полученным изве-
стиям не оставалось сомнения, что неаполитанцы пошли на брошенную им
удочку, что они приняли притворное отступление за поражение, а отправле-
ние пушек в глубину острова за признак отчаяния инсургентов. Они, повиди-
мому, не имели даже и предчувствия о фланговом движении к Мисильмери:
люди, приходившие из Piana dei Greci, говорили что главные неаполитанские
силы находятся там, а другой сильный отряд— Парко и по дороге дальше за
Парко. Известия говорили также, что в Монреале находится несколько тысяч
неаполитанцев. Действительно, подступы к Монреале и Парко, образуемые
деревнями Piana di Borazzo и Тереза, которые обе стоят подле королевского
дворца, на юго-западной стороне города, были пунктами сосредоточения неа-
политанцев, а подступы к южной и юго-восточной частям города остались
мало защищены. Прежние события заставили неаполитанцев обратить вни-
мание на топографию Палермо, чтобы оставаться владыками его, в случае
народного восстания. Это нелегко в Палермо, городе истинно южной по-
стройки, составляющем лабиринт узких, извилистых улиц, по которым идут
дома, все снабженные балконами. Такая постройка очень затруднительна
для войск в уличной битве; неаполитанцы, как только могли, старались
уменьшить эту невыгоду. Главными путями сообщения в городе служат две
улицы, очевидно испанского происхождения: первая, называющаяся Толед-
скою, выходя с моря у Porta Felice *, проходит по городу прямой линиею с
северо-востока на юго-запад мимо собора св. Розалии и оканчивается на
обширнейшей из палермских площадей, королевской площади (Piazza Reale),
в противоположном конце города, где входят в него дороги из Монреале и
Парко. Кроме королевского дворца, построенного, как говорят, на месте
древнего дворца сицилийских эмиров, на этой площади стоят еще несколько
больших общественных зданий: один угол ее образует Архиепископский дво-
рец, а другой угол — большой монастырь св. Елизаветы. Местность слегка
возвышается по направлению к этой части города, господствующей над всеми
остальными. Под прямым углом перерезывает Толедскую улицу другая
такая же прямая улица, называющаяся Макерадскою; она, выходя от Сан-
Антонинских ворот и прорезывая весь город, выводит на дорогу к ла-Фаво-
рите и к молу в гавани. Две эти улицы пересекаются в самом центре города
на восьмиугольной площади, называющейся Болонскою (Piazza Bologno **).
Нижняя половина города от моря до этой площади была почти покинута
жителями, или, лучше сказать, оставлена ими нежному попечению неаполи-
танских матросов и цитадели, возвышающейся на прибрежном холму близ
северо-восточного угла города. Несколько караулов у ворот этой части го-
рода, — караулов, способных почти только стеречь, а не оборонять ворота,
и около роты солдат в здании финансового управления, находящемся в этой
части города, — вот все войска, которые были у неаполитанцев в нижней
части Палермо.
Для поддержания сообщений с верхнею половиною города, бывшею на-
стоящим центром обороны, и с морским берегом неаполитанцы устроили за
городом две большие военные дороги или улицы (Stradoni); обе они выходят
от королевского дворца; одна идет к морю мимо Villa Giulia, большого пуб-
* Название ворот, прохода. (Прим. ред.)
** Болонская площадь. (Прим. ред.)
153

личного сада, выходящего на морской квартал; другая идет чрез квартал
Quatri Venti на мол. Эта вторая военная улица всегда считалась линиею
отступления к кораблям; по ней построены большие здания: политическая
тюрьма, несколько казарм, уголовная тюрьма и, наконец, верки мола.
Соображая все это расположение дел, Гарибальди составил план вне-
запно напасть на караулы в нижней, слабо защищенной части города, сбить
их, ворваться в город и потом постепенно прокладывать себе путь из улицы
в улицу. Две дороги, ведущие к этой части города, идут почти параллельно
и близко друг от друга. Та, которая идет по самому морскому берегу, охра-
нялась слабее другой: ее занимала всего какая-нибудь одна рота, совершенно
отрезанная от всяких сообщений. Достичь своей цели по ней было бы легче;
но следовало опасаться, что движение длинной колонны будет замечено и
будут предуведомлены о нападении главные силы неаполитанцев. Потому опе-
рационной линией была выбрана другая дорога. Эта дорога — шоссе, идущее
из Палермо в глубину острова; перерезывая в половине мили (3/4 версты) от
города Адмиралтейскую дорогу (Del Ammiraglio), она чрез широкую откры-
тую улицу ведет на ту военную улицу (Stradone), которая лежит с этой сто-
роны города, а потом входит в город у Терминских ворот. Подле этих ворог
неаполитанцы сделали баррикады из мешков, насыпанных песком; они были
заняты двумя ротами. Военная улица перед баррикадами обстреливалась
несколькими горными орудиями, поставленными у Сан-Антонинских ворот.
Подступ к военной улице по шоссе обстроен маленькими фортами, идущи-
ми вдоль дороги до самого моста, а аванпосты стояли по другую сторону
моста.
С тем верным стратегическим тактом, которым бесспорно владеет Гари-
бальди, он выбрал этот пункт, как самый удобный для атаки. За исключе-
нием волонтеров, приехавших с ним, у него были только недисциплиниро-
ванные, непривычные к войне партизаны; потому он расчел, что лучший
шанс успеха для него — сосредоточить все силы, чтобы внезапно сбить
противника. Всеобщее восстание горожан должно было помогать его опе-
рациям.
Составив этот план, он созвал партизанских капитанов и объяснил им
свое намерение. Он сказал им, что не в его обычае собирать военные советы,
но что теперь он почел нужным посоветоваться с ними, потому что от реше-
ния, какое теперь будет принято, зависит судьба Сицилии и, может быть,
всей Италия. Надобно теперь выбрать, сказал он, одно из двух: или попы-
таться овладеть Палермо посредством неожиданного нападения, или отсту-
пить и начать организов[ыв]ать регулярное войско в глубине острова. Я, с
своей стороны, сказал он, считаю лучшим сделать внезапную атаку, которая
разом решит судьбу острова. Высказав это. он просил их быть краткими в
своих замечаниях и не тянуть совещания. Почти все были изумлены отваж-
ностью этого плана; некоторые заговорили, что их отряды имеют мало бое-
вых зарядов. Он сказал им в сотый раз, что неаполитанских хорошо воору-
женных солдат нельзя побороть долгою перестрелкою, а надобно опрокиды-
вать их стремительною атакою, что не надобно тратить боевых зарядов, не
делать даром ни одного выстрела и что им раздадут все патроны, какие
только есть в запасе. Когда таким образом возражение было устранено, все
с большею или меньшею горячностью одобрили план. Гарибальди отпустил
их с просьбой воодушевить инсургентов и поддерживать их мужество.
Первою мыслию Гарибальди было произвести атаку среди ночи: неапо-
литанцы по ночам не любят беспокоиться, и была почти полная вероятность,
что они подвергнутся паническому страху. Но и для сицилийских инсурген-
тов такая атака была бы трудна; потому Гарибальди рассудил распорядиться
так, чтобы войска его подошли к городским воротам на рассвете. По перво-
начальному и лучшему плану самого генерала и его генерал-адъютанта, пол-
ковника Турра, полагалось двинуться по шоссе из Мисильмери: оно так
широко, что можно на нем довольно развернуть силы, и вообще представляет
все удобства. Но сицилийские капитаны рекомендовали итти через Меццан-
154

ский проход, спускающийся в палермскую равнину с высот, находящихся за
Джебель-Россо. По их словам, путь этот гораздо короче и вовсе не труден.
Их словам поверили, и всем силам было приказано с наступлением ночи со-
средоточиться у верхнего конца прохода, где стоит церковь.
По первоначальной диспозиции в авангарде следовало итти волонтерам,
приехавшим с Гарибальди, а сицилийским инсургентам следовать за ними. Но
некоторые капитаны просили, как милости, чтоб их отрядам было позволено
первым взойти в город, — требование такое, отказать в котором бы\о не-
ловко. Потому план был изменен. Колонновожатые и по три человека из каж-
дой роты альпийских стрелков были сведены в маленький авангард, который
вверен был майору Тюкёри, венгерскому офицеру, отличившемуся под коман-
дою генерала Кмети 29 сентября в Карсе. За этим передовым отрядом шли
сицилийцы, которыми командовал Ла-Мага, эмигрант, приехавший с Гари-
бальди. Во второй линии были генуэзские стрелки, все вооруженные швей-
царскими штуцерами и превосходно ими владеющие. За ними шли два ба-
тальона альпийских стрелков, а потом остальные сицилийцы.
По этим распоряжениям разные отряды стали один за другим подви-
гаться к верхнему концу дефиле; генеральному штабу немного нужно было
времени, чтоб собраться; он скоро снялся с своего лагеря и последовал за
войсками. Меня посадили на истинного Росинанта, поводья которого были
просто обернуты около морды; седло мое было как будто нарочно сделано
по спинным позвонкам моего коня. Но заблаговременно нашелся ковер, и
вообще я не могу жаловаться. Дорога к верхнему концу дефиле извивается
между гигантскими кактусовыми изгородями, дающими совершенно восточ-
ный характер местности. Мы прибыли на вершину в ту самую минуту, как
садилось солнце; нам был виден Палермо со своим заливом, казавшийся ско-
рее волшебною декорациею, чем действительным пейзажем. Все горы с своими
обрывистыми пиками красноватого цвета тонули в лучах заходящего солнца,
принимая от них тот розовый оттенок, который прежде считал я исключи-
тельною принадлежностью Аттики. Очаровательна была сцена, простирав-
шаяся перед нами; оглядываясь назад в глубину гор, мы видели одну из кар-
тиннейших местностей, какие только встречались мне: вся страна блистала
весенними цветами, благоухание которых понеслось с удвоенною силою, когда
солнце закатилось. Этот горный проход оказался дурною дорогою для экспе-
диции, но вид его был очень мил.
Для поддержания неаполитанцев в той мысли, что они совершенно безо-
пасны с этой стороны, были разложены попрежнему большие костры на вер-
шинах гор; и долго после нашего отхода огни поддерживались нарочно остав-
ленными для того людьми. Гарибальди взъехал на самую вершину, чтобы
обозреть позицию или, быть может, чтобы предаться мечтам, которые овла-
девают им в такие торжественные минуты и кончаются сосредоточением всех
его способностей на цели, лежащей перед ним.
Вечерняя пушка цитадели давно была повторена эхом гор; месяц ясно
стал над нашими головами, придавая новую очаровательность живописной
сцене; наконец мы пустились в поход.
Перед началом похода «молодцы» (Picciotti), как называются инсур-
генты, были приведены в некоторый порядок; вы, конечно, поверите мне, что
не совсем легко было исполнить это дело ночью: капитан не узнавал своих
солдат, солдаты не узнавали своего капитана, каждый становился на чужое
место, никто не откликался на призыв. За исключением волонтеров, приехав-
ших с Гарибальди, все остальное войско казалось беспорядочною массою,
которую почти невозможно устроить; но постепенно люди каждой команды
собрались по своим местам, и в десять часов вечера начался поход. Сицилий-
ские капитаны или никогда не осматривали Меццанского дефиле, или должны
иметь странные понятия об удобных дорогах. Весь этот проход — просто
тропинка среди огромных камней, беспрестанно переходящая русло горного
потока, часто идущая по самому руслу, в других местах идущая через кучи
мелких камней и по самым страшным ущельям; прибавьте к этому, что спуск
155

имеет крутизну 25 градусов и что по такому пути надобно было итти ночью.
Солдаты могли проходить только поодиночке; от этого наша колонна
страшно растягивалась и беспрестанно происходили остановки. Генерал
клялся, что уже никогда не поверит сицилийским донесениям о какой-нибудь
горной дороге. Но как бы то ни было, мы достигли наконец равнины, вошли
в оливковые рощи, растущие внизу. Наши лошади, кованные на шипах, редко
падали. Мы остановились, пока кончат спуск все отряды, и во время этой
остановки произошел случай, не предвещавший ничего особенно хорошего от
наших «молодцов». Лошади в Сицилии ездят большею частью без узды;
потому они беспрерывно били; неудобство это было так чувствительно в ноч-
ной экспедиции, что некоторых самых упрямых нужно было отослать назад.
Но одна из них осталась и начала свои проделки; всадник ее потерял терпе-
ние, и она стала бить хуже прежнего. Соседние лошади шарахнулись назад и
встревожили сицилийцев, бывших позади их. Из этих «молодцов» многие уже
сели было на землю и начали дремать; впросонках они, вероятно, приняли
деревья за неаполитанцев, звезды за гранаты, а месяц за колоссальную
бомбу; как бы то ни было, но большая часть их одним прыжком очутились
в кустарниках по обеим сторонам дороги; многие в испуге начали стрелять
из ружей и, если б еще немного, распространился бы общий панический
страх. Каждый делал все, что мог для восстановления порядка, но испуг был
произведен, и его действие отражалось потом, как вы увидите. Случилось и
другое приключение, которое могло повести к расстройству всего предприя-
тия. Сицилийские проводники, бывшие в передовом отряде, сбились с дороги
и вместо тропинки, выводящей на большую дорогу, на которую мы хотели
итти, они продолжали вести нас по проселочной дороге вдоль косогора, которая
привела бы нас именно к тому пункту, где находились главные силы неапо-
литанцев. Ошибка была во-время замечена и поправлена, но не без большой
потери времени. Наконец колонна вышла на большую дорогу, широкое шоссе,
опоясанное высокими заборами садов. Мы потеряли много времени во всех
этих проволочках, и приближалось время рассвета. Потому надобно было
спешить. Но от усталости или от влияния прежнего испуга наши «молодцы»
никак не могли итти быстро. Занималась заря, когда мы миновали первые
дома, выходящие по этому направлению далеко за город. Инсургенты, кото-
рым следовало бы лучше знать местность, начали кричать свои evviva, как
будто мы уже дошли до городских ворот. Если б не эта ошибка, наш авангард
застиг бы врасплох караул на Адмиралтейском мосту и, вероятно, проник
бы в город, не потеряв ни одного человека. Но крики наших «молодцов» не
только подняли караул на мосту, а даже доставили неаполитанцам возмож-
ность подкрепить отряд, оберегавший Терминские ворота, и приготовиться к
обороне местности с фланга.
Таким образом, вместо того, чтобы захватить врасплох мостовой караул,
наш авангард был встречен сильным огнем, не только с фронта, но и с флан-
гов, из домов по дороге. При первом залпе почти вся «молодежь» переско-
чила через садовые стены, но не с тем, чтобы стрелять из-за них, оставив
30 или 40 человек, составлявших авангард, одних под огнем на широкой
улице, ведущей к мосту. Был послан вперед первый батальон альпийских
стрелков; он не мог в одну минуту взять позицию; потому скоро был лослан
и второй батальон. Пока они прогоняли неаполитанцев, офицеры всячески
старались повести вперед «молодежь». Это было не очень легко, особенно
в начале, когда с фронта послышался гром пушек, хотя и не оказывал он
заметного действия. Впрочем, «молодцы» могут быть введены в дело, когда
пройдет в них первое неприятное впечатление, особенно когда они видят, что
не каждый ружейный выстрел убивает или ранит, что даже и не каждое
пушечное ядро делает вред, хотя и страшно шумит. Они могли вполне убе-
диться в этом нынешним утром, потому что никогда я не видел такой без-
вредности такого сильного огня, как ныне от неаполитанцев, хотя у них пре-
восходные штуцера. Все хлопотали, чтобы вывести вперед «молодцов», обод-
ряли их, вытаскивали их из их убежищ всеми хитростями и способами, часто
156

толчками и силою. После нескольких минут смущения почти все они благо-
получно перебрались через открытое место к мосту; но общая наклонность у
них была проходить лучше под мостом, чем по мосту, который, подобно всем
мостам через горные потоки, поднят высоко, и в это время обстреливался
сильным перекрестным огнем с Piana di Borazzo, где неаполитанцы пробили в
стене амбразуры и поставили несколько пушек, сделавших несколько дурно
направленных выстрелов. Пока сам генерал и многие офицеры его штаба
хлопотали, чтобы вывести «молодцов» из их убежищ и двинуть их вперед,
авангард прогнал неаполитанцев на военную улицу (Stradone), которая идет
к морю перед самыми Терминскими воротами. Неаполитанский форт у этих
ворот, значительно усиленный в последние дни, открыл жаркий огонь, под
которым была вся длинная линия домов, ведущая к мосту; а в то же время
две пушки и отряд пехоты, стоявшие у Сан-Антонинских ворот, открыли по
атакующим перекрестный огонь. Но все это не было задержкою для храбрых,
бывших впереди. Они не стали тратить времени на перестрелку, а бросились
в штыки. Командир авангарда, венгерский майор Тюгёри, с троими из вожа-
тых первые перебежали через баррикаду из песочных мешков в город; но
их предводитель был ранен пулею, раздробившею ему левое колено. Других
убитых или раненых тут почти не было в авангарде и у стрелков. Пока они
гнали неаполитанцев с позиции на позицию, палермцы также начали под-
ниматься, но для соблюдения правды надобно сказать: только в кварталах,
покинутых войсками.
Та же самая сцена, как у моста, повторилась при переходе «молодцов»
через военную улицу: они шли вперед неохотно. А надобно было скорее
войти в город, чтобы не подвергнуться нападению с флангов или в тыл;
в Piana di Borazzo стояли неаполитанцы. Чтобы предупредить эту опасность,
нескольким отрядам инсургентов было приказано зайти за садовые заборы,
опоясывающие дорогу, по которой неаполитанцы могли бы прийти в левый
фланг нам. Эта диверсия и, по всей вероятности, неохота неаполитанцев сра-
жаться на открытой местности были достаточны для отвращения опасности:
почти все медлившие «молодцы» прошли в город. Тут же построили ата-
кующие для защиты своего тыла баррикаду из всего, что только попадалось
под руки. Это дело так понравилось «молодцам», что они начали строить
баррикаду и во фронте перед собою, — прежде, чем успели остановить их,
они завалили часть дороги, по которой надобно было итти.
Но самым критическим делом решительно был переход через военную
улицу, которая обстреливалась перекрестным огнем, и всевозможные хитрости
были употреблены, чтобы заставить «молодцов» совершить этот подвиг, ка-
завшийся для них смертельным. Я с одним из товарищей Гарибальди на-
сильно вывел одного из них под огонь и не пускал назад» — это скоро заста-
вило его перебежать через улицу. Здесь-то особенно обнаруживалось, как
дурно направляли свой огонь неаполитанцы. Я смотрел несколько времени и
не видел ни одного человека раненого. Для ободрения «молодцов» один из
генуэзских стрелков взял несколько стульев, поставил на одном из них трех-
цветное знамя, сел сам и просидел несколько времени. Это наконец подейст-
вовало, и «молодцы» ободрились до того, что останавливались на переходе
через военную улицу, чтобы выстрелить из ружья.
Прямо подле Терминских ворот находится старый рынок (Vecchia
Fiera), — он был первым местом, где Гарибальди сделал остановку. Надобно
знать сицилийцев, чтобы понять, какой бешеный крик, шум, гвалт они под-
няли: все хотели целовать его руки, обнимать его колена. Каждая минута
приводила новые массы, поочередно входившие на площадь и нетерпеливо
ждавшие своей очереди. Когда волонтеры Гарибальди постепенно очистили
нижнюю часть города, почти все жители сошлись на площадь, посмотреть на
освободителя Палермо и Сицилии, прокричать приветствие ему. Он вошел
в город около половины 5 часа утра, а к 12 часам дня более половины
города было очищено от войск. Но за два часа перед тем цитадель открыла
по городу огонь, сначала довольно умеренный, но скоро очень усилившийся.
157

Она Стреляла 13-дюймовыми бомбами, калеными ядрами и всяческими дру-
гими снарядами, наносящими большое разрушение. Часов около 12 открыли
огонь и корабли, стоявшие в гавани; вместе с цитаделью они успели разру-
шить множество домов в нижней части города. Множество людей обоего
пола и всех возрастов было убито и ранено. Две большие бомбы были
брошены прямо на госпиталь и разорвались на одном из его дворов. По-
всюду мы видели разрушение и пожары, убитых и раненых; кроме этих
людей, многие другие, конечно, погибли под развалинами домов. Особенно
пострадала часть города около Болонской площади и некоторые из улиц,
соседних с нею. Если целью неаполитанцев было внушить ужас, они достигли
этой цели. Кто только мог, скрывался в место, казавшееся ему безопаснейшим
от бомб, а те, которые не находили себе такого убежища, плакали, молились
на улицах, ломая руки. Да, это было печальное зрелище, и бомбардированье
больше вредило людям безоружным, чем тем, которым могли бы хотеть
мстить неаполитанцы. Перед открытием огня с флота командир неаполитан-
ской эскадры послал учтивое извещение всем стоявшим на дороге иностран-
ным военным кораблям, чтобы они посторонились, а всем судам, бывшим
между молом и берегом, чтобы они вышли в море за мол. Они так и сделали.
Вечер.
Бомбардирование еще продолжается, с небольшими интервалами. Осо-
бенно силен огонь цитадели, где царствует наместник короля-бомбы II6 —
Ланца. Нет сомнения, что адмирал Мёнди сделал командиру неаполитанской
эскадры сильные представления по поводу бомбардирования; но их не по-
слушались. Некоторые части города надобно строить совершенно вновь:
большие бомбы, пролетая насквозь от кровли до фундамента, потрясали не-
прочные палермские здания. Некоторые церкви также пострадали. Но все это
бесполезное бомбардирование не помешало инсургентам постепенно выгнать
королевские войска из всех их позиций в городе, за исключением одной той
части, которая лежит около королевского дворца, и линии сообщения их с
молом. В нижней части города они владеют только Амарским фортом
(Castello Amare) и зданием финансового управления, в котором находится
около роты солдат. Почти все иностранные подданные переехали на свои
военные корабли; переехали на них и все консулы, за исключением нашего,
мистера Гудуина, который как истинный британец не покидает флага, по-
ставленного над его домом. По всем рассказам, нет и сравнения между ны-
нешним бомбардированием и тем, какое было в 1848 году. Тогда неаполи-
танцы довольствовались бросанием одной или двух бомб в полчаса, а теперь
бросают их так часто, как только позволяет время, нужное мортирам на то,
чтобы остыть.
Все пришедшие с Гарибальди измучились до последней степени: всю
прошлую ночь они не спали, а весь день была им порядочная работа. Сам
генерал теперь отдыхает на террасе, которая окружает большой фонтан на
Piazza del Pretorio *, где открыл непрерывное заседание комитет, — тот самый,
который с самого начала руководил всем движением. Теперь он обратил себя
во временное правительство под диктатурою Гарибальди. Комитет назначил
нескольких специальных комиссаров по разным отраслям своих действий и
по возможности удовлетворяет многочисленным надобностям, ежеминутно
представляющимся. По угнетению, в котором находился здесь народ, мало
было можно сделать приготовлений к нынешним обстоятельствам, все на-
добно устраивать и доставать в одну минуту, не терпящую отсрочки; все на-
добно теперь: оружие, сколько можно достать его, боевые снаряды, продо-
вольствие для войск, госпитательные припасы; все надобно устраивать. Много
такта нужно для того, чтобы удовлетворить каждого, кому нужно или кому
* Площадь претории. (Прим. ред.)
158

кажется, по его мнению, что нужно то или другое; чтобы выслушать каж-
дого, у кого есть что сообщить или кому кажется, что у него есть что
сообщить. У комитета очень много доброй воли, но я должен сказать, что
палермцы не содействуют его усилиям так энергически, как следовало бы
ожидать от их энтузиазма. В них есть какое-то полувосточное laisser aller *,
производящее только порывы к деятельности, несовершенно удовлетворяющие
требованию обстоятельств.
При первом нашем вступлении в город они очень торопливо принялись
строить баррикады; но по мере того, как мы овладеваем новыми кварталами,
нужно строить беспрестанно все новые баррикады, и довольно трудно удер-
живать их за неотступной работою. Они много кричат evviva, но беганье по
улицам предпочитают тяжелому труду. Даже колокольный набат, звук
самый деморализующий для армии в многолюдном городе, производит в них,
при всех увещаниях, только порывы. Это южная беспечность, скоро побеж-
дающая всякое доброе намерение.
Город иллюминован, и в промежутки между бомбардированием пред-
ставляет оживленное зрелище. Но все лавки еще заперты. Иллюминация
стеклянными шкаликами, висящими с балконов, производит очень живопис-
ный эффект, — он еще усиливается от бомб, летающих по ясному небу.
Палермо. 28 мая. Утро.
От усталости я проспал всю ночь. Но люди не спавшие уверяют меня,
что бомбардирование и с кораблей и с цитадели производилось ночью еще
яростнее, чем днем. Если б не это, ночь могла бы пройти довольно спо-
койно; тишину ее мало нарушали редкие и пустые выстрелы на аванпостах.
Только что проснулся я, мое внимание было привлечено шумом людей, бе-
жавших с криком по улице. Я выглянул в окно и увидел двух человек,
которые бежали по улице, размахивая платками, с восклицаниями: viva la
libertà! ** Сначала не мог я понять их запоздалого энтузиазма; но потом
сказали мне, что они из числа людей, сидевших в тюрьме за политические
преступления и только-вот освобожденных теперь, — тут я понял неожидан-
ный взрыв их восклицаний, разумеется возбуждавший достаточное коли-
чество отголосков со всех сторон. Несколько сот таких освобожденных бегали
по улицам, служа громкою характеристикою бурбонского правительства.
Войска, занимавшие тюрьму наместничества (vicariato) и соседние с нею
казармы, удалились, сели на лодки и переехали в цитадель. Сообщение между
войсками, находящимися в цитадели и занимающими Piazza Reale, было
таким образом прервано.
Второю новостью было то, что войска, стоявшие в Монреале, отступили
к городу. Горожане рано поутру могли видеть, как они спускаются по дороге
к королевскому дворцу, увеличивая несколькими тысячами силу расположен-
ных в нем войск. Раздробить силы королевских войск было одною из глав-
нейших целей Гарибальди, когда он делал свои эволюции. Неаполитанцы,
зная ненависть народа и многочисленность инсургентских отрядов, готовых
вредить им, не отваживались никуда являться иначе, как большими корпу-
сами. Желая удержать за собою монреальскую позицию, они послали туда от
4 до 5 тысяч человек. Отряд такой силы был у них по дороге из Парко в
Пиану, — он, как они воображали, преследовал Гарибальди. В цитадели и по
дороге к молу также нужен был им сильный гарнизон, так что на защиту
самого города оставалась у них только уже не очень большая часть сил.
Ныне поутру пришел неаполитанский пароход «Капри» еще с другим
пароходом; оба они наполнены войсками и, надобно думать, хотят высадить
их где-нибудь на берег. Эти войска были посланы из Неаполя, когда там
еще не могло быть известий о катастрофе. Они, повидимому, колеблются, что
* Предоставлять ходу вещей («плыть по течению»). Прим. ред.)
** Да здравствует свобода! (Прим. ред.)
159

им делать при таком неожиданном обстоятельстве, потому что, если б они
хотели высадиться, высадка была бы им легка под прикрытием огня из цита-
дели. Утро ныне идет довольно тихо. С кораблей не делается ни одного
выстрела; цитадель умереннее прежнего в своей деятельности.
12 часов дня.
Сейчас я возвратился из главной квартиры, находящейся на Piazza del
Pretorio, где тайна молчания кораблей объяснена мне. Адмирал Мёнди каж-
дый день три раза посылает на берег своего флаг-лейтенанта, мистера Уиль-
мота, говорить с нашим консулом, мистером Гудуином, и узнавать, что про-
исходит в городе. Ныне поутру мистер Уильмот был отправлен с другим
поручением. Командир неаполитанской эскадры рано поутру приехал на наш
корабль «Ганнибал» просить услуг адмирала, чтобы через него выпросить
у Гарибальди перемирие и кроме того позволение двум генералам войск,
находящихся около королевского дворца, переехать через город на свида-
ние с адмиралом. Адмирал Мёнди отвечал, что не согласится быть посред-
никам ни в каких переговорах, пока не прекратится огонь с кораблей и с
цитадели: неаполитанский командир обещал немедленно прекратить огонь
с кораблей, но сказал, что не может ручаться за прекращение огня с цита-
дели, потому что ею командует генерал, не только не подчиненный ему, а
напротив, старший его по чину. Он прибавил, однакоже, что употребит все
усилия склонить коменданта цитадели, чтобы он, последовав его примеру,
прекратил огонь. Тогда адмирал обещал передать просьбу командира гене-
ралу Гарибальди. Командир сдержал слово, и его корабли не сделали после
того ни одного выстрела. Но, кажется, его убеждения оказались бессильны
над комендантом, цитадели, который продолжает от времени до времени
бросать бомбы, впрочем гораздо умереннее, чем вчера. Просьба командира
эскадры, по-моему, еще яснее, чем оставление войсками позиции у мола и
оставление госпиталя с 700 больных, показывает, что положение дел не
обещает успеха неаполитанцам, по их собственному мнению. Однакоже гене-
рал Гарибальди, с обыкновенным своим великодушием, тотчас же согласился
заключить перемирие, остановиться на пути победы и пропустить генералов
через город; мало того: он, не дожидаясь распоряжений со стороны неприя-
теля, разослал приказания тотчас же прекратить неприязненные действия по
всей линии атаки и через адмирала уведомил об этом командира неаполитан-
ской эскадры. Это значило слишком далеко заходить в великодушии. Но
в характере Гарибальди — верить в свое дело и быть великодушным даже
к врагам.
Кроме неаполитанских командиров, и другим также кажется, что победа
на стороне Гарибальди. Написав поутру несколько строк, я пошел ходить по
городу. Первою моею целью была, разумеется, главная квартира. Сам я
живу в гостинице «Тринакрия», прямо против французского консульства.
Выходя из своих дверей, я увидел, что джентльмен в синем сюртуке с мед-
ными пуговицами, украшенными французским императорским орлом, разго-
варивает с моим хозяином, который, немедленно представив мне джентльмена
с медными пуговицами, как делопроизводителя французского консульства,
сказал, что он желает видеть генерала Гарибальди, и узнав, что я иду к нему,
попросил взять этого господина с собою. Я согласился, и мы отправились.
Во все продолжение дороги делопроизводитель обнаруживал очень пытливое
расположение ума, спрашивал меня о числе войска у Гарибальди, о том, вла-
деет ли он городом, хорошо ли он снабжен боевыми запасами, и предлагал
множество подобных нескромных вопросов, на которые я отвечал, как только
мог дипломатичнее. Он уведомил меня, что имеет сообщить генералу нечто
очень важное, а я стал занимать его подробностями о бомбардировании, пока-
зывая ему следы его. Так мы добрались на Piazza Pretorio и нашли генерала
на террасе большого фонтана. Я представил ему своего спутника, который
отвел генерала в сторону и долго говорил с ним, блистая великим красноре-
160

чием, которое, полагаю, мало подействовало на прямодушного солдата в крас-
ной фланелевой рубашке: он хоть и не дипломат, но очень зорко понимает
людей.
Взятие Палермо решительно подействовало на окружающую страну. Нет
конца «отрядам» инсургентов, сходящимся со всех сторон и нападающим на
неаполитанцев. Лишь только неаполитанцы сошли с Монреале, соседние ин-
сургенты заняли его и Сан-Мартино. Они целыми роями нападают на неапо-
литанцев около Пианы и Корлеоне, так что колонна из 1 500—1 600 человек,
посланная по этому направлению, находится в большой опасности. Она на-
деялась уничтожить Гарибальди, но судьба, которую она готовила ему, мо-
жет постичь ее саму.
Но если общий ход событий решительно благоприятен для Гарибальди,
то я должен сказать, что палермцы едва ли исполняют свой долг как следует.
Чувства у них у всех хороши, но они страшно бездейственны, у них нет
общности в действиях, которою всего больше обеспечивается успех. У них
нет никакой инициативы, никакой энергии; единственное, кажется, их заня-
тие— выдумывать и распространять слухи. Четверти часа не пройдет без
того, чтобы кто-нибудь не прибежал, запыхавшись, с извещением, что дви-
нулись на город королевские войска, то с той, то с другой стороны. Лошади
и кавалерия в особенности кажутся страшилищами палермцев. Единственный
полк неаполитанской конницы видится им повсюду. Напрасно они тычутся
носами в баррикады, которыми кругом загорожен город, — они видят везде
кавалерию. Но хотя и преследует их призрак королевских войск, немногие
из них думают, что сами должны помогать своему охранению, приготовляя
к обороне свои дома и улицы, будучи всегда сами готовы отражать напа-
дение. Им не приходит на мысль поступать, как поступали ломбардцы в
прошлом году: день и ночь заботиться об облегчении страданий тех, кото-
рые пролили свою кровь за них. Это не то, что недостаток доброго жела-
ния,— нет, это непривычка действовать без приказания. Без приказания они
умеют делать только одно — кричать evviva да бродить по улицам, собирая
новости и сплетни.
Иррегулярные отряды решительно улучшаются. У них развивается вкус
к баррикадной и уличной войне. Они еще тратят свои заряды нелепым обра-
зом, но начинают держаться на месте и даже двигаться вперед, если пере-
крестный огонь не слишком силен. Вот наша выгода от уличных битв: чем
больше они длятся, тем больше укрепляется дух иррегулярных войск, а дис-
циплина регулярных войск падает.
Каждый час дает новые доказательства тому в виде пленнников и дезер-
тиров из неаполитанских сил. Считая тут и взятых в госпиталях, их должно
быть больше 1 000 человек. Есть приказание генерала обращаться с ними
хорошо, да и в народе нет общего ожесточения против них; зато тем сильнее
ожесточение на сбирров, шпионов и солдат d'armi compagni, городской поли-
ции, совершавших ужаснейшие дела. Их отыскивают повсюду и приводят
человек по пяти-шести вдруг к комитету, трепещущих за свою жизнь. Но до
сих пор убит был из них только один, схваченный в ту самую минуту, как
стрелял людей, хотевших арестовать его.
Прекращение или скорее ослабление бомбардировки опять вызвало
людей на улицы.
Вечер.
Когда пришел я после обеда в главную квартиру, я нашел там всех в
сильном негодовании. Бомбардирование с цитадели продолжалось много
времени после того, как Гарибальди послал известие, что соглашается на пе-
ремирие. Неаполитанцы даже продолжали ружейную стрельбу с аванпостов,
хотя строгие приказания Гарибальди удерживали патриотов от ответа на нее.
Воспользовавшись прекращением военных действий с их стороны, неаполи-
танцы зажгли несколько домов и овладели несколькими баррикадами, быв-
шими во фланге баррикад, устроенных ими на Piazza Reale. Несколько га-
161

рибальдиевских стрелков были убиты или ранены. Генерал писал письмо К
адмиралу Мёнди, жалуясь ему на это вероломство, когда (в 6 часов вечера)
снова явился к нему от адмирала лейтенант Уильмот, говоря, что от ко-
мандира эскадры не получено никакого ответа и потому адмирал считает
генерала освобожденным от данного обещания. Тогда был дан приказ от-
бить у неаполитанцев потерянные позиции. Было брошено несколько орси-
ниевских гранат, — они скоро прогнали роялистов. Через полчаса лейте-
нант Уильмот явился снова. Командир эскадры прислал свой ответ, со-
стоявший в просьбе о принятии двух генералов под покровительство бри-
танского флага при их проходе через город. Адмирал категорически отка-
зал, и после того командир неаполитанской эскадры объявил, что все пере-
говоры кончены. Этим ответом усилилось мнение, что все переговоры были
только хитростью для выигрыша времени и для подготовления какой-нибудь
атаки. Ежеминутно приходят новые рапорты, что весь неаполитанский флот
в движении, кроме одного фрегата Ercoli, вчера бомбардировавшего город.
Два парохода с войсками, высадив пять шлюпок своего груза в ци-
тадель, ушли; один из них повел на буксире канонирскую лодку, а другой
два купеческие судна. Общее мнение то, что они думают высадить остаток
своего груза где-нибудь в другом пункте и произвести общую атаку. Я дол-
жен сказать, что, напротив, все это кажется мне более похожим на приго-
товления к отъезду войск. Как бы то ни было, но патриоты приготовились
к встрече их, если они попытаются напасть.
Мая 29. Утро.
Ночь прошла спокойно, — по крайней мере так мне сказывают, потому
что сам я проспал ее мертвым сном. Весь неаполитанский флот вышел ночью
из гавани в море по прямому пути к Неаполю; но утром корабль командира
эскадры явился к востоку, по направлению к Термини, где неаполитанские
войска сели на корабли в 1848 году.
Бастион Монтальто, стоящий подле королевского дворца, очищен неа-
политанцами, покинувшими в нем большую 32-фунтовую пушку. Отряд,
занимавший здание финансового управления, прислал одного из офицеров
своих парламентером с предложением, что он готов удалиться. Гарибальди
соглашался отпустить солдат с тем, что они положат оружие. Они отказа-
лись, и 32-фунтовою пушкою готовят показать им необходимость сдаться.
Кроме того, форт их отрезан от получения воды и продовольствия, так что
без сомнения они скоро уступят.
С каждою минутою подтверждается предположение, что эволюции
неаполитанского флота имеют целью оградить целость неаполитанских
войск, а не вредить патриотам. Когда я пришел на Piazza Pretorio, один из
инсургентских капитанов рапортовал, что неаполитанцы отрезаны от всех
сообщений — и с окрестностями города, и с морем. Сан-Мартино, ла-Фаво-
рита, Монреале, Парко и округи приморской стороны наполнены партиза-
нами, день и ночь тревожащими неаполитанцев, которые стоят большими
силами в Бораццо и Санта-Терезе и пытались вчера, потом опять ныне по-
утру пройти вперед к Оливуццо, по пути к Сан-Мартино и ла-Фаворите.
Вероятно, это движение было хитростью, а истинное намерение их — про-
биваться в противоположном направлении, по которому они стреляли.
Пока я был с генералом, пришло письмо из Корлеоне, уведомлявшее
его, что полковник, командующий посланною туда неаполитанскою колон-
ною, расположен перейти на сторону инсургентов, если они признают его
в полковничьем чине. Он окружен со всех сторон партизанами, пути от-
ступления ему отрезаны, а перед ним инсургенты находятся в большом
числе. Ответом было, разумеется, принятие его предложения, полученного
косвенным путем.
Это предложение не удивляет меня. Вчера несколько неаполитанских
солдат пришли в штатском платье и передались патриотам. Я видел вдруг,
162

в одном месте, человек 60 или 70 пленных и дезертиров, которые все же-
лали получить оружие и стать воинами итальянской независимости.
Но при всем том надобно бы желать, чтобы палермцы да и инсургент-
ские отряды делали больше, чем они делают. Палермцы занимаются как
будто только своими evviva, a инсургенты только тратят свои заряды.
6 часов вечера.
Часов около 3 дня снова произошел один из панических испугов, по-
вторяющихся ежеминутно, и больше всего деморализующих население и ин-
сургентов. Ушедшие вчера пароходы вернулись, и разнесся слух, что они
высаживают на берег войска у Греческих ворот (Porta dei Greci), — началась
беготня, беспорядочная тревога. Вся эта история была произведена столбом
пыли на дороге, идущей к морю. Вечером было несколько сильных пере-
стрелок около Piazza Reale и на левой руке от нее, где неаполитанцы за-
нимают бастион, которым фланкируется дворец и который сам защищается
цитаделью. Весь вчерашний и нынешний день целью борьбы в этой стороне
города было овладеть группою домов, стоящих около бастиона, чтобы, изо-
лировав его, заставить солдат бросить его и бастион св. Агаты. Город так
обширен, а у Гарибальди так мало собственных своих солдат, что нельзя
им поспеть повсюду и надобно беречь их: они так нужны, что употреблять
их в дело можно только при крайней необходимости. Потому почти во всех
пунктах главные силы составляют сицилийские инсургенты. Пока зарядов
достает у них, дело идет хорошо. Но, к несчастию, они так торопливо стре-
ляют, что и нескольких сот патронов было бы мало каждому из них. Все
патроны были уже выпущены на воздух инсургентами в то время, когда
королевские войска двинулись вперед, — отряд «молодцов» отступил в со-
седнюю улицу, и роялисты могли ворваться в другую улицу, где другой
отряд их еще держался.
Гарибальди обедал, когда пришло это известие. Слухов о наступлении
королевских войск разносилось в тот день столь много, что первое впечат-
ление было — почесть новое известие одною из этих пустых тревог. Но ка-
питан Нива, принесший его, был из числа гарибальдиевских волонтеров, и
потому в справедливости известия не оставалось сомнения. Одна какая-
нибудь улица или какой-нибудь дом — не важная вещь в таком городе, как
Палермо, где их такое множество, что недостанет сил оборонять все. Но
важно было нравственное впечатление, какое произведет потеря того, что
раз уже взято. С обыкновенным своим тактом, который начинает мне ка-
заться похожим на вдохновение, Гарибальди понял это. Он вскочил со
стула со словами: «хорошо, так, верно, надобно мне явиться туда самому».
Он видел, что это одна из тех минут, когда командир должен быть впереди
войск, чтобы ободрить их. Он сошел вниз, взял с собою людей, попавшихся
на дороге к месту потери, и пошел брать отбитый пункт.
Его появление скоро остановило роялистов; они быстро потеряли и ту
выгоду, которую только что приобрели. Благодаря удивительному нравст-
венному влиянию, какое оказывает он на всех, окружающих его, Гарибальди
скоро успел достичь того, что «молодцы» стали сражаться, и даже оду-
шевил жителей, остававшихся в домах.
Не слушая настоятельных требований своих спутников, чтобы он не
подвергал себя опасности, он оставался на улице, без всякого прикрытия,
убеждая и ободряя своих солдат. Видя это, неприятель бросился на него
из домов и из-за баррикады. Один из «молодцов» получил рану пулею
в голову, когда стоял подле самого Гарибальди. Гарибальди поддержал
его. Полковника Турра пуля рикошетом ударила в ногу, когда он, схватив
генерала, насильно стал уводить его с открытого места. Но впечатление
было произведено. Одним прыжком «молодцы» подбежали так близко к
неприятелю, что могли бросить орсиниевскую гранату, повалившую 7 или
8 человек; неаполитанцы побежали.
163

Два парохода, на которых были войска, пристали к берегу и начали
высаживать их у цитадели, под прикрытием военных кораблей, стоящих
бортом к городу и готовых бомбардировать его. Это показывает, что неапо-
литанцы не отказались от мысли о борьбе, а еще надеются возвратить по-
терянное. Эти солдаты не неаполитанцы, — они говорят по-немецки. По
мнению некоторых, это баварцы. Посмотрим, ободрятся ли от их присут-
ствия неаполитанцы, упавшие духом.
30 мая. Утро.
Войска, высадившиеся в эту ночь, вышли из цитадели к молу и потом,
сделав обход, кажется, присоединились к войскам на другом конце города.
Это походит на то, как будто они хотят только держаться в позициях В
королевском дворце и около него, а не нападать на город.
Известия из глубины острова так хороши, что лучших и желать нельзя.
Повсюду народ восстает и войска удаляются. Вечером 23-го генерал Аль-
фан де-Гейсла удалился из Джирдженти, оставив гражданское начальство
на произвол судьбы. Как только войска вышли, народ поднял итальянский
флаг. Составился комитет, образовалась национальная гвардия. И тут, как
повсюду, крики были: viva l'ltalia! viva Vittorio Emmanuele! и viva Gari-
baldi! Гражданские начальства не были оскорбляемы, и хотя были выпу-
щены арестованные, числом до 200 человек, но беспорядков не произошло.
Вся Джирджентская провинция следует примеру своего главного города *.
То же повторяется и в других провинциях: народ восстает, выбирает ко-
митеты, вооружается. Катанийская провинция восстала вся, кроме только
своего главного города, который еще держится в повиновении войсками,
так же как и Трапани. Все это произошло еще до взятия Палермо, известие
о котором еще не имело времени произвести полное свое действие. Если
неаполитанцы когда-нибудь снова овладеют Сицилиею, сицилийцы будут
заслуживать того, чтобы вечно правил король Bombino.
Неаполитанский флот не сделал ни одного выстрела со вчерашнего утра,
когда адмирал Мёнди высказал неаполитанскому командиру свое мнение о
бомбардировании; таким образом, палермцы избавлены от половины бедст-
вий, которым могли подвергнуться. Но цитадель неисправима. Как только
послышит она шум или увидит движение в какой-нибудь части города, тот-
час бросает бомбу. Если бы возможно было бомбам этим не попадать ни во
что, наверное они и не попадали бы, — но в этих узких улицах нельзя им
не попасть во что-нибудь. Почти все дома построены так плохо, что одной
бомбы довольно для обращения целого здания в груду развалин, которая
хоронит под собою его жителей. Целые семейства исчезли таким образом,
сотни мирных людей убиты и ранены. Флот бросил в первый день бомб
70 или 80. Цитадель бросила их, наверное, больше 300.
В первый день Гарибальди послал командирам иностранных военных
кораблей протест против этого подлого бесчеловечия. Но они не могли
без инструкций решиться на прямое вмешательство. Апеллировать на это
надобно к общественному мнению Европы.
9 часов утра.
Сейчас прибыл в город из королевского дворца парламентер с следую-
щим письмом к генералу Гарибальди.
* Сицилия разделяется на 7 провинций, положение которых следующее: северо-восточ-
ной угол ocтрoiвa, ближайший к неаполитанскому материку, —Мессинская провинция;
южнее по восточному берегу — Каталийская; юго-восточный угол — Сиракузская. Далее по
южному берегу, начиная с востока, за Сиракузскою провинциею следует Кальтанисеттская,
входящая далеко в глубину острова; потом Джирджентская; западная сторонa занята Гра-
нанскою провинциею (в ней лежит Марсала). Середину северного берега занимает Палерм-
ская провинция.
164

Квартира главнокомандующего сухопутными и морскими
силами за проливом. Палермо. 30 мая 1860.
«Его превосходительству генералу Гарибальди.
Генерал,
британский адмирал известил меня, что с удовольствием примет на
своем корабле двух моих генералов для начатия с вами переговоров, в ко-
торых он будет посредником, если вы позволите им проехать через город.
Прошу вас известить меня, согласны ли вы, и если согласны, то назначить
мне час, в который должно начаться перемирие. Хорошо было бы также,
чтобы вы позволили этим двум генералам иметь с собою конвой от коро-
левского дворца до карантина, где они сели бы в шлюпку.
В ожидании ответа, имею честь быть
Ланца».
Ответ на это письмо был, что генерал Гарибальди согласен видеться
с неаполитанскими генералами на адмиральском корабле, что он разошлет по
всей линии приказания прекратить перестрелку, что перемирие должно на-
чаться в 12 часов и что в час пополудни он будет на адмиральском ко-
рабле. Полковник Турр, генерал-инспектор национальных сил, послал
письмо Ланцы на «Ганнибал» через г. Уильмота, британского флаг-лейте-
нанта.
Половина первого пополудни.
Если увидят, что какой-нибудь человек среди суматохи надел чужой
плащ, это может почесться ошибкою; но если при следующем случае тот
же человек окажется делающим то же, все закричат: «держите вора!»
Когда неаполитанцы попросили перемирия и генерал Гарибальди, уступая
их просьбе, послал по всей линии приказ остановить огонь, неаполитанцы
продолжали бомбардирование и попытались воспользоваться перемирием,
чтобы захватить выгоднейшие позиции. Ныне они не только сделали такую
же попытку, но и действительно успели приобрести значительную выгоду
от нее. Чтобы прекратить огонь в 12 часов, Гарибальди начал рассылать
по линии известие о перемирии за час до этого. В это время явилась неапо-
литанская колонна на той самой дороге, по которой вошел в город Гари-
бальди. При колонне находилась артиллерия. Колонна эта, стоявшая у Ад-
миралтейского моста, двинулась к Терминским воротам. Напрасно выста-
вили белый флаг, означающий перемирие, — колонна продолжала огонь, и
цитадель начала бросать бомбы в том же направлении. Несколько офице-
ров, взошедши на баррикаду, старались объяснить неаполитанцам, что за-
ключено перемирие. Они были приняты ружейными выстрелами, и в числе
других был ранен полковник Карини. Но гарибальдиевские волонтеры все
еще держались приказания, не отвечали на огонь. Посол за послом являлся
к Гарибальди, объявляя, что войска его должны стрелять или оставить
свою позицию. Генерал уже готовился объявить, что перемирие нарушено,
когда явились к нему парламентерами два неаполитанские офицера. Они
извиняли дело недоразумением, говоря, что колонна не была извещена о
перемирии. Они были посланы вперед прекратить огонь и оста[но]вить ко-
лонну. Довольно любопытно то, что во все это время продолжалось бом-
бардирование с цитадели, — а наверное нельзя было предположить, что в
цитадели не знали о перемирии! Ровно в 12 часов пришло известие, что
колонна проникла в город. Гарибальди, как накануне, тотчас же собрал ре-
зервы и пошел вперед. Известия были совершенно справедливы, и британ-
ский лейтенант мистер Уильмот, приехавший на берег объявить о согласии
адмирала, чтобы свидание происходило на его корабле, увидел себя на се-
редине между наступающею неаполитанскою колонною и отрядом Гари-
бальди. Бомба, брошенная из цитадели, разорвалась подле мистера Уиль-
мота, неаполитанцы прикладывались стрелять, и с большою опасностью он
165

успел наконец дойти до Гарибальди. Тогда было 5 минут 1-го. Мистер
Уильмот привез согласие адмирала, чтоб переговоры были на его корабле,
а через несколько минут неаполитанские офицеры приехали сказать, что
все дело было недоразумением, что колонна не была извещена.
Шлюпки адмирала были у берега в четверть 1-го. Я должен сказать,
что, будучи на месте Гарибальди, не стал бы слушать никаких предложе-
ний, пока колонна не оставила бы позицию, занятую вероломством. Но
Гарибальди неисправим в своем великодушии. Я дожидаюсь, чтобы узнать
о результатах свидания, — надеюсь, что успею сообщить вам их прежде,
чем кончится прием корреспонденции на английском корабле «Intrepid», го-
товящемся к отплытию.
4 часа пополудни.
Конференция на корабле еще не кончилась, и все шлюпки стоят подле
«Ганнибала». Город в самом взволнованном состоянии. Распространилась
молва, что неаполитанцы предлагают Гарибальди заключить капитуляцию на
том условии, что они дозволят ему свободно удалиться из города. В такие-то
минуты бывает видно, каков дух народа. И бесспорно оказывается, что
дух палермского народа не тот, который производит героев и мучеников.
Вместо того, чтобы броситься в дома, ближайшие к позициям неприятеля,
жители бегают по улицам, наводя уныние друг на друга.
Половина 6-го.
Конференция кончилась. Гарибальди вышел на берег и отправился в свой
дворец с двумя неаполитанскими генералами. Отходит французская почта,
и я должен отправить письмо, не имея времени сообщить вам подробности
конференции. Но рассказывают, что заключено перемирие до 12 часов
завтрашнего дня и что неаполитанцы просили его главным образом для
того, чтобы перевезти на корабли своих раненых, которых у них очень
много.
Как бы то ни было, недолго вам ждать окончательного решения в том
или другом смысле: оно должно совершиться через несколько дней. Ни та,
ни другая партия не может долго выдержать своего нынешнего положения.
Можно было бы написать эпическую поэму о том, что сделали 1062 человека
итальянцев и 5 венгерцев в эти три недели, какие они совершили битвы,
какие делали переходы, какое переносили утомление. Если бы каждый си-
цилиец готов был исполнить хотя Т Ы С Я Ч Н У Ю долю того, что делали они, те-
перь уже не было бы надобности ни в какой борьбе. О жалованье они я не
думают, — у них нет в мысли и слова «жалованье»: почти все приехавшие
с Гарибальди имеют собственные средства содержать себя, никогда не
спрашивают ничего, кроме патронов, продовольствуются тем, что могут
сами купить, и, кажется, забыли, что такое значит соч. Плохо у них лишь
одно то, что их высадилось на берег всего только 1062 человека и что
люди, считающие себя великими двигателями итальянского дела, тут счи-
тают своею обязанностью сильнейшим образом препятствовать прибытию
всяких подкреплений к ним. Злоречивому человеку показалось бы, что они
почли это дело благоприятным случаем сбыть с рук Гарибальди; но они,
может быть, ошиблись в расчете.
Палермо. 31 мая.
Кто ищет сильных впечатлений, тому лучше всего немедленно ехать в
Палермо. Каким бы blasé * он ни был или какая бы рыбья кровь ни была
в нем, — он, ручаюсь, расшевелится. Он будет увлечен потоком народного
чувства или стремительность и переменчивость этого потока произведет в
нем такую сильную реакцию, какую он редко испытывал,
* П р е с ы щ е н н ы м . (Прим. ред.)
166

Народная пословица говорит, что день на день не походит. А здесь
почти каждый час изменяет положение дел, и с положением дел чувства
200 000 человек меняются из одной крайности в другую почтя без малей-
шей постепенности. Вот все торжествуют и полны надежд, — через минуту
все в ужасе и унынии. Вот город оглашается радостными криками, — через
минуту тысячи повергаются перед образами Мадонны и святых, стоящими
тут на всех перекрестках. Иногда между двумя пароксизмами бывает штиль,
род утомления, но за ним быстро следует другой припадок надежды или
страха.
Эта постоянная тревога — вернейшее отражение народных мнений. Вот
баварцы (так называют здесь иностранных наемных солдат) перешли впе-
ред за свою линию и грозят нападением; вот народный страх видит, как
в ужасном сне, конницу, скачущую через баррикады; вот наступают войска
из королевского дворца. Пока в одной улице народный голос разносит эти
вести, в другой несется противоположный поток, громкими криками разгла-
шающий, что целые батальоны неприятельские передались нам, что неприя-
тель покинул свои крепчайшие позиции, бежит в расстройстве куда попало.
Обыкновенно и те и другие новости одинаково несправедливы, порождаются
только напряженным состоянием фантазии. Но в нынешний день было до-
статочное основание перемене чувств, которой подвергался город с утра до
ночи.
Во вчерашнем письме я только успел кратко упомянуть о конференции
на «Ганнибале» между Гарибальди и двумя неаполитанскими генералами.
Первые предложения были сделаны неаполитанцами на другой же день
после нашего вступления; но они не привели ни к чему, потому что неапо-
литанцы не хотели обратиться прямо к самому Гарибальди. Они про или
конференции с адмиралом Мёнди, ожидая, что он возьмется быть посред-
ником между ними и генералом Гарибальди. Конечно, полномочному наме-
стнику короля-бомбы II было унизительно обращаться с просьбою к «фли-
бустьеру Гарибальди». Но адмирал Мёнди полагал, что если неаполитанцы
попали в беду и если Гарибальди захочет быть великодушен, то и должны
они воздать ему надлежащую честь. Принуждаемые вступить в переговоры
прямо с «его превосходительством генералом Гарибальди», они уже никак
не могли бы и потом называть его флибустьером, должны были признать
его полководцем. Командир находящейся в Сицилии эскадры британского
флота не мог вступать в сношения с Гарибальди, если он считается фли-
бустьером, Но готов был принять на себя посредничество, если он — глав-
нокомандующий национальных сицилийских сил. Колебавшись два дня,
генерал Ланца увидел себя вынужденным уступить и послал Гарибальди
письмо, просившее о свидании.
Странное недоразумение, по которому иностранные наемники вступили
в город в ту самую минуту, как началось перемирие, повело ко множеству
извинений с неаполитанской стороны. Конференция была назначена в по-
ловине 1-го; противники разными дорогами пришли к тому месту, где
ждали их шлюпки «Ганнибала». Офицер, посланный от Гарибальди в ко-
ролевский дворец, проводил оттуда на берег генерала Летицию (бывшего
либералом в революцию 1820 г.7); при Летиции находились командир
стоявшего в гавани неаполитанского флота и несколько адъютантов. С Га-
рибальди были полковник Турр и также адъютанты. Британский адмирал
с большим политическим тактом пригласил французского и американского
командиров эскадр присутствовать при конференции. Генерал Летиция воз-
ражал против этого, говоря, что имеет дело только с британским адмира-
лом и с Гарибальди; но Гарибальди тотчас же отвечал ему, что не имеет
никаких секретов и будет очень рад присутствию французского и амери-
канского командиров, которые потому и остались при конференции.
Генерал Летиция подал бумагу, в которой были письменно определены
шесть оснований, на которых он желает вести переговоры. Вот они:
167

«1. Должно быть заключено перемирие на срок, о каком согласятся
договаривающиеся стороны.
2. Во время перемирия обе стороны должны оставаться на своих по-
зициях.
3. Транспорты раненых из королевского дворца и семейства королев-
ских чиновников должны быть свободно пропускаемы через город для пе-
реправы на королевские суда.
4. Королевским войскам во дворце и семействам, скрывшимся в мо-
настырях, должно быть позволено снабжаться дневным продовольствием.
5. Муниципальные власти обратятся к его величеству королю с верно-
подданническою просьбою, излагая перед ним истинные желания города;
эта просьба будет сообщена его величеству.
6. Войскам (неаполитанским), находящимся в городе, будет дозволено
получать продовольствие из Цитадели».
Одни эти условия уже показывали, в каком положении находятся неа-
политанцы, обремененные множеством раненых, которых в одном королевском
дворце было больше 500, не имевшие продовольствия, искавшие только
предлога для примирения и уступок. Каждый, кроме Гарибальди, или отка-
зал бы в этих условиях, или потребовал бы в вознаграждение за них раз-
ных выгод. Но Гарибальди не таков: он великодушно согласился на пять
из шести условий. Он отверг только пятый пункт, говоривший о просьбе
и составлявший признание в поражении, тогда как все выгоды были на
его стороне. Но, — факт, лучше всего характеризующий его, — когда конфе-
ренция кончилась, Гарибальди, говоря с Летициею, сказал ему, что если бы
король неаполитанский дал сицилийцам конституцию и обещался следовать
истинно итальянской политике, согласной с политикою Виктора-Эммануэля,
то он готов примириться на этом основании.
По первому пункту было решено, что перемирие заключается до 12 ча-
сов следующего дня. По второму пункту был некоторый спор, и в нем яви-
лось на сцену наступление, сделанное наемными войсками; но Гарибальди
принял извинения, состоявшие в том, будто эта колонна не успела перед
тем временем получить инструкции.
Конференция кончилась уже в 6-м часу вечера. По возвращении Га-
рибальди в город все силы были обращены на приведение Палермо в со-
стояние защищаться. Четыре комиссара, назначенные по четырем частям
города, занялись усилением построенных и постройкою новых баррикад.
Народ был возбуждаем к деятельности, объяснялось ему его положение,
оставлявшее только один выбор: сражаться или погибнуть, и при такой
дилемме палермцы, надобно сознаться, выказали больше деятельности и
энергии, чем я ожидал. Священники, женщины, дети — все работали над
баррикадами; таскали на кровли и верхние этажи домов камни и другие
вещи, чтобы бросать их на неприятеля в случае нападения. Гарибальдиев-
ские стрелки и инсургентские отряды были собраны, размещены по пунк-
там, назначенным для каждого. По всем колокольням были поставлены лю-
ди, с приказанием бить в набат, как только начнется сражение. Ко всем
инсургентским отрядам, находящимся за городом, были разосланы прика-
зания, чтобы на следующий день одни из них вошли в город, другие на-
пали на королевские войска с тылу. Комитету было сообщено, чтобы он
собрал как можно больше снарядов для делания орсиниевских гранат; пуш-
ки, взятые в городе, были поставлены на позицию на разных баррикадах;
войскам были розданы патроны и продовольствие. Словом оказать, до
поздней ночи деятельно велись распоряжения, обещавшие хороший успех
следующему дню.
Нынешнее утро деятельность не только не ослабела, а напротив, были
самым полезным образом употреблены немногие остававшиеся часы. Ныне
годовщина битвы при Палестро, которою начался ряд побед, создавший ны-
нешнее положение Верхней Италии, — это было хорошим предзнаменова-
нием. Город проснулся очень рано. Первый взгляд на улицы был не обод-
168

рителен. Казалось, будто идет полная эмиграция: толпы женщин и детей,
сопровождаемые мужчинами, несущими на себе разное имущество и про-
визию, пробирались через баррикады. Приказано было пропускать только
женщин и детей, которым лучше быть за городом, когда возобновится
битва и с нею, по всей вероятности, бомбардирование. Именно та часть
населения, которая оставалась в домах, особенно пострадала от варвар-
ского бомбардирования, и жестокостью было бы снова подвергать ее дру-
гому, еще более суровому. Но эта эмиграция была возможна только для
зажиточных классов, которые могли взять с собою кошельки, наполненные
деньгами, и платить за свое помещение на купеческих судах или найти его
на военных кораблях. Британский адмирал отдал приказание принимать на
корабли каждого, кто только придет. Командиры кораблей других наций
последовали его примеру, и таким образом к 2 часам корабли переполни-
лись людьми, — к этому времени были переправлены на них почти все, хо-
тевшие покинуть город.
Мистер Гудуин все еще, несмотря на ежедневные приглашения адми-
рала, не хотевший покинуть свой пост, принял к себе в дом всех женщин
и детей из небогатых английских семейств.
Вопрос был только в том, захотят ли сражаться оставшиеся в городе?
Священники и монахи, почти все без исключения явившиеся истинными
патриотами, ходили по улицам с крестами, ободряя народ надеяться на
бога и сражаться за жизнь и собственность. Отряды стали на своих пози-
циях; во всех была видна такая готовность и решимость, что если бы дан
был сигнал, результат не был бы сомнителен, — я убежден в том. Но
пока делалось это в городе, уже произошла перемена в преторском дворце *.
Рано утром Ланца прислал парламентера, прося конвоя для генерала Лети-
ции, который желает в 10 часов утра иметь свидание с генералом Гари-
бальди. Видно было, что он хочет просить нового перемирия. Мне случи-
лось быть в комнате Гарибальди, когда явился Летиция. Его тон был уже
совершенно не таков, как накануне; не могло быть ничего любезнее и
мягче слов, которыми он высказал свою просьбу. Он объяснил, что до
12 часов невозможно перевезти всех раненых и что потому цель перемирия
не достигнется, если не продолжить его. Он сначала просил продлить пе-
ремирие бессрочно, выражая надежду, что, быть может, не понадобится
возобновлять войну. Гарибальди не согласился на бессрочное перемирие и
предложил одни сутки; Летиция находил, что этого мало, и наконец Га-
рибальди определил продолжить перемирие на трое суток.
Как только ушел Летиция, были посланы приказания не начинать на-
падения в 12 часов. Город был так воодушевлен, что общее мнение оста-
лось решительно недовольно продлением перемирия, в котором почти все
видели выгоду только для неаполитанцев. Говорили, что они хотят освобо-
диться от раненых, снабдить себя провизиею и получить подкрепления из
Неаполя. Никто не хотел видеть другой стороны вопроса, — того, что есть
в перемирии выгоды и для национальных войск. Около того самого времени,
как Летиция был у Гарибальди, пришло из Кальяри письмо от 28 мая,
говорившее, что идет в Сицилию пароход с 100 человек гарибальдиевских
волонтеров, отборных людей, с 2 000 ружей, с большим количеством патро-
нов и других военных запасов, и что он придет к берегу утром 31 мая.
Это было важным подкреплением, и немедленно были сделаны распоряже-
ния, чтобы начальники отрядов, находящихся по соседству Кастелламаре,
ждали этого парохода и приготовились к выгрузке снарядов. К тому же
времени успели прибыть пушки, оставленные в Корлеоне. Вы помните, что
отправка этих пушек с отрядом человек из 100 заманила неаполитанцев
к преследованию и повела к взятию Палермо. Приказ был дан отступать
до Сан-Джулиано. По затруднительности пути, а может быть, и по не-
* Главной квартире Гарибальди.
169

брежности посланных в это отступление, они не успели сделать дела так
быстро, как следовало бы, и результат был тот, что пришлось им бросить
назади две пушки (одна из них была та, которую взяли при Калата-Фими).
Потеря эта теперь неважна, потому что в уличной палермской битве пушки
не принесут большой пользы, а взятие Палермо не слишком дорого было
бы куплено и потерею всех пушек.
Кроме подвоза остальных пушек, трехдневное перемирие давало время
сойтись в Палермо отрядам из глубины острова, — это будет подкрепление
из нескольких тысяч человек. Некоторые из этих отрядов находятся уже
в арьергарде колонн, пришедших вчера к Терминским воротам.
Но важнее всего то, что эта трехдневная отсрочка дает время распро-
страниться деморализации и между неаполитанскими, и между наемными
иностранными солдатами. Три из числа неаполитанских полков — 6-й, 8-й
и 10-й — несколько месяцев тому назад выказывали такое неудовольствие
и такую непокорность, что пришлось совершенно раскассировать и перефор-
мировать их. Уличные битвы последних дней, когда неудача была на сто-
роне войск, конечно произвели не такое действие, чтобы укрепить их дис-
циплину или ободрить их дух. Притом же, положение солдат не таково,
как положение сбирров полиции, родом сицилийцев. Сбирры эти знают, что
не должны ожидать пощады; но против солдат нет никакого ожесточения.
Целый день ныне они во множестве ходят по городу, и очень многие при-
ходят вовсе передаться нам, другие фратернизировать с народом, и все
горят желанием увидеть Гарибальди, поцеловать его руки. Несколько
неаполитанских офицеров, родом из Сицилии, приезжали повидаться с род-
ными, находящимися в городе. Немногие из них вернулись назад. Да и
вернувшиеся будут в неприятельском стане еще полезнее Гарибальди, чем
когда бы остались здесь. Я сам видел капитана, целовавшего руки Гари-
бальди, со слезами просившего его предотвратить кровопролитие между со-
братами итальянцами и обещавшего всеми силами склонять к тому же
своих солдат.
В числе проезжавших через город находился майор Боско, сицилиец,
командующий одним из тех стрелковых батальонов, которые обещали ко-
ролю неаполитанскому принести голову Гарибальди. Он был задержан по-
тому, что неаполитанские аванпосты не хотели пропустить транспорта с
мукою в город. В конце своего ареста он стал как есть либералом.
Между дезертирами находился швейцарец, принадлежащий к наемным
войскам. Он был сержантом и разжалован в рядовые, по его словам, за
мелкий проступок. Он рассказывал, что швейцарцев между наемными сол-
датами всего одна пятая часть, а все остальные — сброд разной сволочи из
Австрии, в особенности из Кроации, самые величайшие негодяи, каких
только можно набрать, что у них одна цель — грабеж и что их командир,
фон-Михель, обещал им разрешение грабить.
Скоро представились доказательства словам швейцарца. Эти наемные
солдаты ворвались во все дома, соседние с их позициею, разграбили в них
все, насиловали женщин и зажгли самые дома, В одном амбаре нашли они
множество хлеба и продали его по низкой цене тем, кто был расположен
воспользоваться несчастием ближнего. Они устроили настоящую ярмарку.
Когда были сделаны об этом представления командующему генералу, он
сначала стал извинять грабеж тем, будто он сделан вчера в первой горяч-
ности нападения, а другие подробности просто отрицал. Наконец, одна-
коже, неаполитанские офицеры принуждены были сами сознаться, что эти
солдаты — дурной народ. Сам батальонный командир Боско называет их
так: «шайка разбойников, которую нельзя удержать в порядке». Разу-
меется, нельзя. Их с самого начала восстания поощряли к грабежу и
скорее хвалили, чем наказывали за все неистовства. Кроатов довольно один
день продержать так, и уже никакая сила не удержит их в дисциплине.
Они сражаются для грабежа. Очень заметна ненависть между неаполитан-
цами, и офицерами и солдатами, и между этими кондоттъери; если б не-
170

аполитанцы не боялись, они первые начали бы сражение с наемниками.
Эти разбойники хороши с обеих сторон: если надежда на грабеж может
заставить их сражаться, то трудно будет удержать их в строю, когда сра-
жение начнется и им можно будет грабить.
Даже из наемных солдат те, которые лучше своих товарищей, гну-
шаются ими: около 100 человек швейцарцев уже предлагали перейти к
Гарибальди, если им дадут хорошее жалованье. Посмотрим, приведут ли
к чему-нибудь переговоры, начатые об этом.
Вечером Гарибальди обошел город, осматривая положение дел. Я был
с ним, и не могу дать вам даже слабого понятия о том, как его встречали
повсюду. Это был один из тех триумфов, которые, кажется, возносят че-
ловека выше людей. Самою удивительною из виденных мною сцен такого
рода была встреча Наполеона и Виктора-Эммануэля в Милане, год тому
назад, и мне кажется, что вчерашняя сцена была еще поразительнее.
Въезд императора и короля был несколько формалистичнее, что мешало
полному выражению народного энтузиазма. Они были верхами, окружены
своею гвардиею. А кумир народа, Гарибальди, в своей красной фланелевой
рубашке, с полуразвязавшимся носовым платком вместо галстуха, в изно-
шенном плаще, пешком ходил между этих тысяч кричащих, смеющихся, с
ума сходящих от радости людей, и несколько человек, сопровождавших
его, едва успевали только защищать его, чтобы народ не схватил его на
руки. Народ теснился целовать его руки или хоть коснуться полы его
платья, как будто в нем исцеление, награда всех прошедших и, быть мо-
жет, будущих страданий. Матери несли к нему детей, на коленях просили
его благословить их, — а предмет их поклонения все оставался таким же
спокойным, улыбающимся, каким бывает под смертоноснейшим огнем, ста-
рался утешить толпу, останавливался на каждом шагу выслушивать дол-
гую жалобу о домах сожженных, об имуществе, разграбленном отступав-
шими солдатами, давал советы, утешал, обещал, что все убытки будут упла-
чены.
Я не имел времени обозреть все пункты, с которых прогнаны сол-
даты, но, только посетив их все, можно бы составить себе полное понятие,
какой урон они должны были потерпеть и насколько превосходят их га-
рибальдиевские волонтеры в уличном бою. Эти юноши как будто находили
себе наслаждение в том, чтобы выбивать солдат из их позиций, занима-
лись этим с любовью, обнаруживая удивительные тактические таланты: ни
разу не ускользнула от них выгода обойти солдат с фланга, зайти в тыл
их позиции. Каждый большой дом, а в особенности монастырь, становился
для них цитаделью, в которой быстро пробивались амбразуры, извергавшие
убийственный огонь на головы солдат. Только этим способом могли они
дойти до самого королевского дворца почти без потерь.
Когда Гарибальди возвратился домой, явился неаполитанец с возраже-
ниями против того, что постройка баррикад продолжается во время пере-
мирия. Ответ был тот, что в своих границах каждая сторона может делать
что ей угодно и что если неаполитанцы могут перевозить своих раненых
и получать провизию, то городу не годится не строить баррикад.
Пока неаполитанский офицер еще ждал ответа, произошло формальное
нашествие английских и американских флотских офицеров, получивших от-
пуск на берег: каждый из них, разумеется, желал видеть Гарибальди. Ко-
мандир американского корабля приехал вместе с американским консулом;
швейцарский консул также приехал. Гарибальди теперь уже не флибустьер,
он главнокомандующий сицилийских национальных сил. Каждый, кто при-
езжал, наверное захочет приехать во второй раз, потому что каждый при-
нимается с ласковым словом и каждому видно, что ему рады.
Мне кажется, что Гарибальди скоро с избытком вознаградил бы свои
потери, если бы ему позволили принимать желающих с английских и аме-
риканских кораблей. Хорошо, что неаполитанские офицеры были тут,
171

чтобы видеть эту сцену: она покажет им, как думают о них иноземные на-
роды.
Вскоре после того явился парламентер из здания финансового управ-
ления, которое еще занято роялистами, предлагая сдать эту позицию с на-
ходящимися в здании суммами, — всего, говорят, 4 000 000 таров, или
2 000 000 франков. Это большею частью частная собственность, положен-
ная туда для безопасности. Условия были приняты.
Известие о продлении перемирия вмиг изменило физиономию города.
Многие из переехавших на корабли возвратились, потому что отсрочка
дозволяла им привести свои дела в порядок, чего не успели они сделать
при торопливом отъезде. Лихорадочное состояние миновалось, веселость
стала господствующею чертою города, который был иллюминован, как и
во все дни с нашего прибытия. До поздней ночи множество народа расха-
живало по улицам с песнями и радостными криками. Разносчики вяленой
рыбы, которая здесь главное продовольствие, появились на улицах — это я
считаю признаком возвращения к более нормальному состоянию. Явились
похоронные процессии с крестами, образами (особенно образами св. Ро-
залии), восковыми свечами. Месяц светил ярко, и каждый возвращается
домой не с теми чувствами, с какими встал ныне поутру.
Июня 1.
В эту ночь ушел один из неаполитанских пароходов; на нем уехал,
говорят, и сам генерал Ланца. Пароход пошел в Неаполь, и надобно пола-
гать, что уехавший на нем генерал, кто бы он ни был, отправился туда
изложить необходимость уступок. Я уже говорил вам, что Гарибальди
согласен на мир, если будет возвращена сицилийцам конституция, в осо-
бенности под гарантиею Англии, и король неаполитанский обещается сле-
довать истинно итальянской политике. Посредничество адмирала Мёнди,
которое до сих пор приводило к таким хорошим результатам, устраняет
все затруднения. Если неаполитанцы думают, что могут повесть дело иным
путем, через другое посредничество или вовсе без посредничества, они оши-
баются: Гарибальди никого не слушается и ни на кого не полагается,
кроме адмирала Мёнди. Адмирал принудил неаполитанцев вести перего-
воры прямо с Гарибальди и тем самым признать его: Гарибальди не та-
кой человек, чтобы забыть это.
Неаполитанцы очень деятельно перевозят раненых на корабли, при-
возят в королевский дворец провиант и, вероятно, боевые снаряды. Дезер-
тиры продолжают приходить к Гарибальди десятками. Кроме того, ново-
стей нет.
«Меандр» уходит в 3 часа в Мессину и успеет быть в Марсели в
субботу, ко времени отхода английской почты.
С каждым часом приходят новые известия о распространении вос-
стания. Вчера прибыл из Трапани неаполитанский пароход с известием,
что ежеминутно ждут нападения инсургентов на этот город. Говорят, что
Мессина была бомбардирована *. Пора неаполитанцам подумать о при-
мирении.
Июня 2.
Вчера вечером здание финансового управления, большой дом на То-
ледской улице, было сдано роялистами. Переговоры шли четыре дня. Пер-
вое предложение не было принято Гарибальди, настаивавшим, чтобы сол-
даты положили оружие, на что они не соглашались. По заключении пере-
мирия предложение было возобновлено со стороны войск; обнаружилось об-
стоятельство, склонявшее принять его. Никто не предполагал, чтобы в этом
доме были оставлены деньги, — оказалось, что они были там оставлены.
* Читатель знает, что слух этот был несправедлив.
172

Неаполитанцы были так уверены в своих силах, что не подумали принять
меры на случай потери Палермо, и таким образом осталось в кассе более
5 000 000 дукатов, или 1 200 000 фунтов, — по точному счету 5 444 444
дукатов (более 8 000 000 р. сер.). Из этой суммы только 100 000 дукатов
принадлежат правительству; остальное — частные вклады. Г. Криспи, го-
сударственный секретарь, отправился туда с кассирами и контролерами фи-
нансового управления; составили протокол; эти чиновники и капитан от-
ряда, занимавшего здание, подписали его. В отряде было до 125 человек;
им позволили удалиться с оружием и багажом. У них был только один
раненый; это легко объясняется выгодностью их позиции и тем, что пра-
вильного нападения не было сделано на них. Занимая свой пост, они за-
бавлялись тем, что стреляли во всех прохожих. Говорят, что даже по заклю-
чении перемирия их выстрелами были убиты два человека у Porta Felice.
По найденным бумагам видно, что из правительственного фонда было взято
792 000 дукатов на военные издержки, которые очень значительны, потому
что с самого начала волнений солдаты получают двойное жалованье.
Ныне утром получено известие, что вчера рано утром пароход Utile
пришел в Марсалу, высадил около 100 человек волонтеров и выгрузил
2 000 ружей с большим количеством боевых снарядов, без всякого пре-
пятствия: все неаполитанские суда были тогда в Палермо, Мессине, Тра-
пани и Катании, — единственных четырех пунктах, где еще несколько
держатся королевские войска. Волонтерами начальствует уроженец Тра-
пани, эмигрант Фрателли. Колонна эта должна была ныне утром итти на
Трапани, жители которого каждую минуту ждут, что город их будет сож-
жен и разграблен солдатами. Но я полагаю, что она будет призвана сюда
на тот случай, если завтра возобновятся военные действия.
Ждут не одного этого подкрепления. Есть верное известие, что паро-
ход «Блекуэль» 26 мая вышел из Ливорно с 1 500 или 1 800 волонтеров,
Один из неаполитанских фрегатов, посланных искать его, нынешнею ночью
вернулся, после напрасного поиска. Пришедший вчера из Гибралтара купе-
ческий пароход сообщает, напротив, что у западного берега Сицилии видел
большой винтовой пароход, наполненный людьми, идущий по направлению
к Марсале. Любопытно было бы, если б и эта высадка, подобно двум пер-
вым, произошла в Марсале.
В последние трое суток не было перестрелки; но перемирие все-таки
не было временем мира и согласия между противниками. Из лагеря в ла-
герь почти непрерывно ходят один за другим парламентеры для объясне-
ния недоразумений, успокоения опасений, проверки фактов. То роялисты
останавливают транспорты, то те же роялисты врываются в дома и грабят,
унося все, что могут захватить. Многие из таких жалоб подтвердились ис-
следованием дела; но я думаю, что эти нарушения перемирия произво-
дятся не столько вероломством неаполитанских генералов, сколько совер-
шенным недостатком дисциплины в их войсках. Так, несмотря на несколько
приказаний главнокомандующего, колонна, стоящая у Терминских ворот, не
хотела пропустить транспорт с мукою. Дело довольно натуральное со сто-
роны солдат: они устроили за городом род ярмарки, на которой торгуют
всяческими награбленными вещами, продают их по дешевой цене, и не хо-
тели пропустить такого хорошего случая к снабжению своего рынка това-
ром. Надобно было прибегнуть к возмездию. Один из их транспортов также
был задержан. Пока его держали, солдаты, его конвоировавшие, дезертиро-
вали почти целым своим отрядом, взяв с собою и лишних мулов. На дру-
гом конце города солдаты усиливались ворваться в женский монастырь;
всей власти генерала Ланцы и многочисленных послов от него оказалось едва
достаточно для остановки их. В третьем конце города они увели девушек
из монастыря Oblati, служащего приютом для девиц-сирот. Матери этих
девушек в слезах пришли жаловаться. Самого факта неаполитанские на-
чальства не отрицали, но объясняли, что монахини ушли с солдатами добро-
вольно. Не проходит минуты, чтобы не явился кто-нибудь с жалобою на
173

неистовство солдат. Если б не удивительная нравственная власть Гарибальди
над его войском и над всем населением, невозможно было бы сохранить
перемирие. Во все время, сколько мы находимся, не было ни одного следа
проступка против дисциплины или законного порядка в гарибальдиевских
войсках. Несмотря на одушевление и волнение, теперь в Палермо такой по-
рядок, какого не было даже во время величайшего стеснения.
Только в одном жители неумолимы: это — предание сбирров смерти;
они гоняются за ними, как за дикими зверями, и расстреливают, как
только найдут. Особенно в первые дни формально производились система-
тические облавы на сбирров, особенно известных народу, и многие из них
были убиты прежде, чем офицеры успевали спасти их. Кто вспомнит, ка-
ким бедствиям подвергался от них народ, тот не удивится народной ярости
против них.
Дезертиры продолжают являться; странно сказать, они большею ча-
стью унтер-офицеры, сержанты и капралы, а не простые рядовые *. Все
они просят служить у Гарибальди; того же просят человек 300 или 400
из пленных. Начинают переходить к инсургентам даже иностранные наем-
ные солдаты, — то есть лучшие из них, гнушающиеся своими товарищами
и своим родом службы. Почти каждого офицера, приходящего отсюда
парламентером к неаполитанцам, расспрашивают о жалованье у Гари-
бальди, и если б не наш неуместный патриотизм, отвергший всякую мысль
о жалованье, без сомнения, баварцы приняли бы предложения. Вероятно,
еще и теперь было бы не поздно сделать им предложение. В доме финан-
сового управления нашлось довольно денег на эту и на другие надобности.
Если бы Гарибальди и горожанам нужно было только сражаться с
войсками, дело было бы нетрудное. Но бомбардирование делает положение
затруднительным. По образцу, какой мы имели в первый день, можно ви-
деть, чего наделает оно, если будет продолжительно. Может исполниться
угроза обратить город в груду развалин и похоронить под ними тысячи
мирных граждан,— особенно, если солдаты по прежнему обычаю будут
жечь каждый дом, который разграбят.
Можно было бы написать целые томы о вандальствах, уже совершен-
ных ими, потому что каждая из развалин, считаемых сотнями, имеет свою
историю грубого бесчеловечия. Если бы не было на это у меня стольких
свидетелей, офицеров британской эскадры, ходивших по городу и своими
глазами видевших факты, я боялся бы сказать об этих вандальствах, —
так они кажутся невероятны. Особенно в кварталах на правой и на левой
руке от королевского дворца, населенных по большей части бедными
людьми и наполненных монастырями, производились ужасы, в которых
может удостовериться каждый, кто пойдет туда. Следы их увидит он
своими глазами. Там стоят черные остовы сожженных домов. Население
в них очень тесно набито даже в обыкновенные времена. Страх бомбарди-
рования переполнил их людьми еще больше прежнего. Бомбы, упавшей на
один из них, растерзавшей и похоронившей его жильцов, бывало доста-
точно, чтобы жители соседнего дома, бросая его, прятались в погреба.
Солдаты, отступая, зажигали дома, уцелевшие от бомб, и, таким образом,
множество людей было сожжено в этих убежищах. По всему околодку
Альберджерии воздух наполнен запахом трупов, проникающим сквозь раз-
валины, и жирным чадом, происходящим от горения тела. Если вы мо-
жете вынести этот запах, попробуйте войти в развалины, потому что
только там вы увидите, что это такое за вещь. Недолго вам придется
искать, — скоро вы споткнетесь о зажарившиеся остатки человеческого
тела, — тут о ногу, там о руку, через несколько шагов о голову. Вам по-
слышится шорох, — вы осмотритесь: десяток разъевшихся крыс бежит во
все стороны или собака старается убежать через развалины; тучи мух взле-
* Конечно, потому, что унтер-офицеры развитее рядовых.
174

тают при вашем приближении, и вы спешите вон, чтобы уйти от их отвра-
тительного и ядовитого прикосновения.
Я дивлюсь только тому, что вид этих сцен не обращает каждого па-
лермца в тигра, каждую палермитянку в фурию. Но эти люди были так
долго затаптываемы, деморализируемы, что их натура как будто потеряла
всю силу реакции. А все-таки последние дни навели на них убеждение,
что невозможно им было ожидать никакой пощады, что еще во сто раз
большие ужасы произошли бы, если бы неаполитанцы снова овладели го-
родом. Эта грозящая опасность сильнее всего содействовала тому, что на-
род несколько пробудился от своей апатии, и надобно сказать: приготов-
ления к встрече войск стали теперь производиться не попрежнему. По-
смотрим, удержится ли эта бодрость, когда бомбы опять начнут летать по
городу.
Гарибальди думает представить протест всем командирам стоящих здесь
военных судов, с просьбою, чтобы они своим влиянием предотвратили меру,
вредящую только беззащитной части населения. Если все консулы и ко-
мандиры иностранных военных судов будут действовать единодушно, я
думаю, неаполитанцы не осмелятся возобновить бомбардирования. Рассказ,
что некоторые из консулов и иностранных командиров протестовали, столь
часто повторявшийся и опровергавшийся, оказывается, однакоже, справед-
лив. Когда было сообщено, что в случае народного восстания город будет
бомбардирован, адмирал Мёнди приехал к Ланце и спросил, намерен ли
он исполнить эти инструкции. Услышав, что он исполнит их, адмирал по-
дал ему письменный протест, который привез с собою. Когда он уходил
от Ланцы, вошел командир французской эскадры с таким же протестом,
а вскоре после того командир американский. Их не послушали, как вам
известно.
3 июня, утро.
Вчера в 9 часов вечера на неаполитанском почтовом пароходе «Саэт-
та» приехал из Неаполя генерал Летиция. Мне сообщали за достоверное,
что он привез с собою инструкции: биться до последнего человека, для
этого призвать сюда гарнизон из Трапани и войска, идущие из Джирд-
женти, приготовиться как можно лучше, а до окончания приготовлений за-
нимать Гарибальди переговорами. Из Неаполя прислано большое коли-
чество орсиниевских гранат и конгревовых ракет, с приказанием не жалеть
ничего, жечь и истреблять все дома. Посмотрим, до какой степени это
справедливо.
Ныне рано поутру генерал Летиция приехал к Гарибальди с просьбою
о бессрочном продлении перемирия. Они говорили между собою совер-
шенно наедине, и никто не знает, какие гарантии даны неаполитанцами
Гарибальди и какими соображениями объяснено перемирие. Но верно то,
что Гарибальди удовлетворился. Пусть он не слишком полагается на слова
неаполитанского генерала — вот самое горячее желание каждого привер-
женца защищаемого им дела.
Между тем положительно известно, что гарнизону Трапани велено
готовиться к отплытию, взять с собою как можно больше пушек и истре-
бить остальные. Два парохода и парусный корвет посланы перевезти эти
войска, — куда, неизвестно. У всех здесь мысли расстроены всеми этими
тайнами, все недоумевают, что такое значит это перемирие.
При известии о продлении перемирия стали возвращаться уезжавшие
из города, двинувшиеся было из него с самого рассвета в опасении битвы
и бомбардирования.
4 июня.
Вчера, тотчас после свидания с Гарибальди, неаполитанский генерал
Летиция снова отправился в Неаполь. Ожидают, что он скоро вернется.
Говорят, что он просил у Гарибальди честного слова никому не рассказывать
175

об известиях, привезенных им из Неаполя, так что никто не знает ничего
положительного. Но из этих разъездов отсюда в Неаполь надобно заклю-
чать, что неаполитанский генерал привозил сюда мирные условия и поехал
назад с ответам. Из Неаполя пишут, что король требовал вмешательства
иностранных держав; потому неаполитанское правительство, быть может,
в самом деле думает о переговорах.
Вы не удивитесь, услышав, что здесь мало верят неаполитанцам, и
потому господствует мнение, видящее во всех этих свиданиях только по-
пытки обмануть Гарибальди.
Вчера я писал вам, что из хорошего источника слышал, будто гене-
рал Летиция привез из Неаполя инструкции вовсе не мирного, а, напротив,
самого воинственного характера, и что переговоры начаты единственно с
целью обманывать Гарибальди до той поры, когда кончатся все приго-
товления. Несомненно одно: с приездом генерала Летиции даны были но-
вые инструкции неаполитанским кораблям. До его возвращения они за-
няты были нагрузкою всех тяжелых вещей из цитадели и из дворца. По
приезде Летиции это немедленно было прекращено; боевые снаряды стали
выгружаться опять на берег. С тем вместе парусный корвет, буксируемый
двумя пароходами, пошел в Трапани, перевезти войска оттуда в Палермо.
Он теперь возвратился и привез эти войска.
Перевозка раненых из королевского дворца продолжается. Надобно
считать, что их перевезено уже больше 800 человек. Но ввоз провианта
во дворец значительно уменьшился. Или войска уже достаточно снабжены,
или уже не осталось лишних запасов в цитадели.
Поутру ныне люди, имеющие запасы вяленой рыбы в частях города,
занятых войсками, пришли с жалобою, что их магазины разбиты, а товар
перевезен на военных шлюпках на корабли. Разных рассказов так много,
что я только повторяю факты, доказанные поверкою, и об этом упоминаю
только потому, что сам видел бочонки, перевозимые на корабли из квар-
талов, занятых наемными войсками.
Надежда на переговоры нимало не ослабила деятельность приготовле-
ний к обороне. Сначала баррикады строили повсюду, где нужно и где
ненужно, не было времени позаботиться о систематическом плане этой ра-
боты. Теперь составлен общий план обороны. Все ненужные баррикады
срыты, другие поправлены, третьи перестроены сызнова. Силою усердных
забот более десяти пушек (почти все флотских) приспособлены к делу и
поставлены на лафеты. Составлена команда к ним, приготовлены заряды
из картечи и пуль. Орсиниевские гранаты делаются в большом количестве,
неусыпно готовятся пули и порох. Последний неаполитанский бюллетень
говорит, что Гарибальди окружен в Палермо и скоро будет уничтожен.
Ныне утром колонна, стоящая у Терминских ворот, прислала жалобу, что
расположенные в тылу ее отряды инсургентов стреляли по ней. Взглянув
на цепь гор, окружающих Палермо, вы каждую ночь увидите на них по-
всюду огни инсургентов, оставшихся за городом. Если о ком можно ска-
зать «они окружены», то, конечно, уж о неаполитанцах.
Волонтеры и военные запасы, прибывшие в Марсалу, направляются
сюда. Два дня тому назад они были в Партенико; рассчитывают, что ныне
вечером или завтра поутру они будут здесь.
Еще нет никаких достоверных сведений о второй, более значительной
экспедиции, отплывшей из Ливорно 26 мая. Вероятно, она отправилась
куда-нибудь дальше. Препятствий не могла она встретить, потому что все
неаполитанские военные суда сосредоточены в трех или четырех пунктах,
от которых не отходят никуда.
Известие, что Мессина была бомбардирована, несправедливо. Но те-
перь канонирская лодка из Мальты, заходившая в Италию, известила,
что инсургенты нападали на войска, стоящие в городе, нанесли им боль-
шой урон — до 400 или 500 человек — но не могли выбить их из укреп-
ленных позиций в королевском дворце и кафедральном соборе.
176

Слухи о войсках, ушедших из Джирдженти, различны. Одни говорят,
что они в Трапани, другие — что они на южном берегу, в Терранове. Са-
мым лучшим примером трудности устроить, чтобы комитеты разных про-
винций и городов действовали по надлежащему плану, может служить то
обстоятельство, что хотя вся страна в руках инсургентов, но нет правиль-
ного сообщения между провинциями и Палермо. Народ здесь не привык
управлять своими делами и не имеет никакой инициативы. Назначены в
провинций новые губернаторы; надобно надеяться, что они внесут некото-
рое единство в действия всех провинций.
У меня было так много других известий, что прежде я не имел вре-
мени сказать вам, как устраивается новая организация провинций. В ны-
нешнем, как и во всех прочих сицилийских движениях, главною бедою был
недостаток единства. Как только высадился Гарибальди и несколько про-
шел в глубину острова, все важнейшие члены аристократии и городских
обществ просили его принять диктатуру от имени Виктора-Эммануэля, ко-
роля итальянского, и главное начальство над всеми национальными
силами.
Первою заботою было, разумеется, организование военных сил. До той
поры, как вы знаете, дело ограничивалось тем, что волонтеры собирались
около какого-нибудь человека, пользующегося влиянием в их округе или
городе; отряды эти оставались независимыми друг от друга, люди остава-
лись вместе или расходились, как случится.
Декрет 19 мая, изданный в Салеми, учреждает милицию, к которой
принадлежат все мужчины от 17 до 50 лет. Люди от 17 до 30 лет посту-
пают в действующее войско и должны служить в действиях по всему ост-
рову; люди от 30 до 40 лет служат в своих провинциях, а от 40 до 50—
в своих общинах.
Офицеры действующей армии назначаются главнокомандующим по
предложению батальонных командиров; офицеры второй и третьей кате-
горий, несущих только местную службу, выбираются самими отрядами.
Но вы поймете, что трудно приводить в исполнение этот декрет при
нынешних обстоятельствах. Впрочем, в Палермо дело подвигается вперед.
Отряды инсургентов, смотря по своей численности, преобразованы в роты
и батальоны; их начальникам даны чины, соответствующие числу людей
в отряде. Каждому назначен свой пост, и постепенно они привыкают к
правильнейшей организации по продовольствованию и управлению. Но
ввести нечто подобное порядку в этот хаос и приучить этих людей не сле-
довать одним своим фантазиям, — геркулесовский труд.
Теперь эти отряды инсургентов получают правильное жалованье; и я
не полагаю, чтобы они долго прослужили без него. Они называются этнин-
скими стрелками Cacciatori dell' Etna, — имя, хорошо идущее людям, до-
вольно похожим на этот курящийся, но очень безвредный вулкан.
Любопытно то, что сицилийские патриоты берут жалованье, между тем
как энтузиасты Северной Италии, пришедшие на помощь им, не получили
ни одной копейки и не рассчитывают получить ничего.
Очень хлопочут о том, чтобы снабдить их чем-нибудь похожим на об-
мундировку. Сделано довольно много красных фланелевых рубашек, и почти
все гарибальдиевские волонтеры имеют теперь этот мундир. Туземные ми-
лиционеры еще остаются в своем платье из темной бумажной материи,
которое носят здесь все и которое так однообразно, что служит очень хоро-
шим мундиром до приобретения лучшего.
Если подумать, что не прошло еще двух месяцев после того времени,
как в последний раз было отобрано у всех сицилийцев оружие, надобно
дивиться, сколько ружей еще осталось в стране. Это большею частью
короткие ружья, более похожие на одноствольные охотничьи карабины, чем
на боевые ружья. Но почти все они пистонные; старых, кремневых, мало.
Судя по виду, почти все они еще из 1820 года или раньше, и только пис-
тонные замки приделаны к ним позже, — вероятно, в 1848—1849. Желание
177

иметь ружье доходит до страсти. Строжайшие приказания были отданы до*
ставлять в главную квартиру все ружья, отбиваемые у неаполитанцев.
Но все-таки их доставляется очень мало. «Молодцы» овладевают ими, не-
сколько срезывая приклад и ствол, чтобы трудно было узнать их. Никакой
бедняк не может жаднее желать денег, чем «молодец» патронов. Но раз-
ница та, что «молодец» не бережет их так, как бедняк деньги. Во время
уличной войны, как только отряду инсургентов давали патроны, они тотчас
же уходили, занимали дома на безопасной дистанции, начинали бить по
стенам и на воздух. Разумеется, скоро оставались они без патронов и воз-
вращались с похвальбою, как дрались они с неаполитанцами. Впрочем, не-
удивительно, что эта сумасшедшая стрельба пугала солдат, а инсургенты
ободрялись шумом, какой делали. В первые дни, бывало, даже когда стоят
они в своем лагере, трудно было удержать их от выпускания зарядов на
воздух через минуту после того, как они жаловались на недостаток патро-
нов. Теперь это случается очень редко. Они стали несколько поумнее и
научились ценить заряды.
Кроме военной, начала установляться также и гражданская организа-
ция. Для этого назначен государственный секретарь *, контрасигнирующии
все декреты диктатора. В каждую провинцию назначен губернатор, управ-
ляющий при содействии совета, избираемого народом. Губернаторы в сосед-
ние провинции почти все уже назначены, и чем скорее они назначаются,
тем лучше. В такие времена каждою областью должен править ответствен-
ный человек, имеющий полномочие. Комитеты много говорят, но мало
делают.
Город принял почти мирный вид. Лавки начинают отворяться, — но
лишь понемногу. Я уже говорил вам, что, когда Гарибальди вступил в Па-
лермо, почти на всех лавках и домах были надписи, объявлявшие, что они
принадлежат иностранцам: Interessi francesi, или inglesi, или americani —
было написано почти повсюду. Это должно было служить ограждением от
солдатского грабежа, — не думаю, чтобы в самом деле оградило даже и
против него (и действительно не оградило в частях, занятых солдатами);
а против бомб и огня вовсе не помогало. Пошедши по Толедской или дру-
гой улице, вы изумитесь множеству «английского» и «французского» иму-
щества с громадными пробоинами от бомб. Если иностранные державы
потребуют вознаграждения за все эти убытки, понесенные их подданными,
расплачиваться будет тяжело; но это было бы должным возмездием за
неуважение к протесту командиров иностранных эскадр.
У нас здесь есть уже две газеты: Giornale Officiale, официальная газета
временного правительства, и Unita Italiana; они продаются по улицам вместе
с ужасною вяленою рыбою, которая составляет главное продовольствие
всего населения».
На этом останавливается корреспонденция в тех нумерах
«Times'a», которые получены нами. Для ознакомления читателей
с подробностями дальнейшего хода дел лучше будет подождать
продолжения этого рассказа, чем передавать известия газет, ча-
сто противоречащие между собою и несообразные с тем, что по-
ложительно известно о положении дел в дни, предшествовавшие
времени, к которому они относятся. Потому, удерживаясь пока
от подробностей, напомним читателю только главные черты, из-
вестные ему и по газетам.
* Криспи.
178

Неаполитанские войска все вышли из Палермо. Гарибальди
в этот промежуток времени занимался организациею армии и
гражданского управления. У неаполитанцев остается теперь в
Сицилии только один важный пункт, Мессина. Гарибальди, как
мы знаем из телеграфических депеш, перенес войну на итальян-
ский материк; отряд его волонтеров уже явился в Калабрии.
По сравнению с теми событиями, подробности которых рас-
сказал нам палермский корреспондент «Times'a», все другие
факты и слухи, относящиеся к прошлым трем неделям, кажутся
так мелки, рутинны, что читатель, быть может, не осудит нас
за то, что мы не чувствуем охоты говорить о них в нынешний раз.

Июль 1860
Неаполитанские и сицилийские дела. — Баденское свидание. — Судьба билля
об отмене пошлины с бумаги в Англии. — Извлечение из палермской корре-
спонденции «Times'a».
Капитуляция неаполитанской армии в Палермо кажется де-
лом неимоверным для того, кто не вникнет в нравственное со-
стояние войск, почувствовавших себя бессильными против не-
приятеля, который имел в три или в четыре раза меньше солдат,
чем они, а из этих солдат не более тысячи человек годных на
серьезный бой с неаполитанскою армиею, считавшею около
20 000 человек. Победа Гарибальди покажется еще страннее,
когда мы сообразим, что неаполитанские войска держались в по-
зициях чрезвычайно крепких и располагали многочисленною
артиллериею: характер битвы был тот, что несколько сот чело-
век штурмовали форты, занятые неприятелем в двадцать раз
сильнейшим, и заставили его сдаться. Это походит на нелепую
сказку. Положим, что Гарибальди и офицеры его штаба люди
очень больших военных дарований, а неаполитанские генералы в
Палермо были люди посредственных или даже малых способно-
стей. Но ведь Наполеон говорил, что самый гениальный полко-
водец всегда будет принужден отступить в битве с армиею вдвое
большего числа, как бы плохи ни были полководцы этой армии,
если она сама имеет хотя посредственное мужество. Положим, что
на стороне Гарибальди было все население города; но мы знаем,
что палермцы были доведены прежним своим положением до со-
вершенной неспособности действовать оружием без долгого пред-
варительного обучения. Эти бедняки во все время борьбы только
бегали по улицам и кричали, как маленькие дети: военной помощи
Гарибальди получил от них, несмотря на все их сочувствие к нему,
меньше, чем получил бы от сотни мужчин, достойных называться
мужчинами. Правда также, что, кроме 1 000 человек волонтеров,
приехавших с ним из Италии, у него было в Палермо тысячи
четыре или тысяч пять сицилийских инсургентов. Два месяца
180

тому назад, еще не имея сведений о способе войны, какую вели
они до прибытия Гарибальди, мы полагали, что следует считать
этих инсургентов очень храбрыми солдатами. Но теперь, когда
дело разъяснилось, мы видим, что совершенно ошиблись во мне-
нии о их боевой годности. Правда, каждый из них сам по себе
человек смелый. Но не было у них решительно никакого подго-
товления к военному делу. Положение сицилийцев было в этом
отношении беспримерно между европейскими народами. Везде
вы найдете довольно много людей, бывших в военной службе,
имеющих какое-нибудь понятие о военной дисциплине, сколько-
нибудь знающих, что главное дело в походе—сохранять при-
сутствие духа, а в битве — помнить, что треск ружейных вы-
стрелов вовсе не так опасен, как шумен, что из сотен пуль по-
падает лишь одна, что истинная опасность постигает солдат лишь
тогда, когда они смешаются. Эти люди больше или меньше
подготовляют своими обыденными рассказами в мирное время
остальное население понимать военные надобности, подготовляют
его хоть к тому, чтобы из него могли выходить сносные рекруты.
Они же, в случае надобности, обучают других, сдерживают их
своим примером, — в Сицилии ничего подобного не было. Давно
уже неаполитанское правительство перестало брать сицилийцев
в солдаты. На острове совершенно не было людей, когда-нибудь
стоявших под ружьем, делавших походы порядочным образом.
Вооруженные толпы, составившиеся из сицилийцев, оказались
такими же непригодными выдерживать схватку, как неспособны
оказались бы уметь держать себя во время морской бури люди,
привезенные на корабль прямо из таких мест, где население не
видало и речных судов. Они суетились, пугались всякого вздора,
бестолку шумели; бестолку стреляли, когда стрелять было еще
рано; оставались уже без зарядов, когда наступало время стре-
лять, и прятались от каждого неприятельского выстрела, как
будто одна пуля перебьет всех их. Все их военные действия огра-
ничивались тем, что они уходили с ружьями в горы, стреляли
издали по неаполитанским отрядам и отступали дальше в горы,
когда эти отряды приближались к ним на версту. Догнать их
было нельзя, нельзя было и победить, не догнавши, потому
неаполитанцы не могли усмирить восстания, как не может охот-
ник прекратить шума и беготни зверей в лесу. Но что делать,
когда их подведут к неприятелю ближе версты, — сицилийские
инсургенты решительно не знали; они совершенно терялись при
всяком сколько-нибудь серьезном столкновении. Повторяем, что
нельзя сомневаться в способности каждого из них стать хорошим
солдатом. Но ему было нужно несколько недель практики, чтобы
сделаться похожим хотя на то, каковы бывают в других странах
рекруты через день по принятии в службу. А потом нужно было
бы еще несколько недель практики, чтобы сделать этих рекрут
способными действовать в битве. Времени на это обучение недо-
181

стало, когда они пришли в Палермо. Они были хуже всякой
толпы французских или немецких рекрут. Они могли только ме-
шать действию хороших солдат и, точно, при вступлении Гари-
бальди в Палермо несколько раз чуть не расстраивали всего
дела то своею бестолковою торопливостью, то своею дикою пуг-
ливостью. Собственно борьбу выдерживали только те тысяча че-
ловек, которых привез Гарибальди из Северной Италии. Правда,
эти тысяча человек — люди, закаленные в битвах, отборнейшие
солдаты, каких только можно найти; правда, ни один из них
не отступит шага, ни один не отдастся в плен, каждый будет
сражаться до последнего дыхания и дорого продаст свою жизнь.
Но все-таки тысяча человек, каковы бы ни были они, не могут
выдержать битву с тремя или четырьмя тысячами посредствен-
ных солдат, не говоря уже о пятнадцати или двадцати тысячах.
Развязка палермских событий противна всякому военному прав-
доподобию; потому неаполитанское правительство предало суду
генералов и штаб-офицеров, бывших в Палермо. Обвинений про-
тив них два: они подозреваются в измене и осуждаются за чрез-
вычайную неспособность. Но говорить об измене Ланцы и его
сотоварищей значит говорить совершенную нелепость. Многие
унтер-офицеры действительно дезертировали; многие офицеры
младших чинов, поручики и капитаны, быть может несколько ба-
тальонных командиров, вовсе не сочувствовали делу, за которое
сражались, — но ведь и они только печалились, только желали
прекращения битвы, а все-таки сражались по команде; что же
касается до старших офицеров и генералов, они все были преданы
правительству, которому служили, и мысль об измене королю
была от них так же далеко, как от самого Гарибальди мысль
изменить сицилийцам. Они действовали очень усердно. Но умели
ли они действовать? Нет возможности открыть в неаполитанских
генералах следы особенной даровитости, но все-таки распоряжа-
лись они вовсе недурно. Обвинять полководца в неуспехе его
действий вещь самая обыкновенная. Так, например, Ланца, явив-
шись в Палермо, нашел распоряжения своего предшественника,
Сальцано, очень неблагоразумными; теперь говорят то же самое
о его распоряжениях. Но всматриваясь в события похода, мы
находим, что то и другое порицание одинаково несправедливы.
Едва Гарибальди высадился, Сальцано тотчас умел сообразить,
что он должен двинуться на Палермо, а не по какому-нибудь
другому направлению, и рассудительно выбрал пункт, на кото-
ром надобно задержать его. Калата-Фимская позиция — самая
крепкая на всем пути от Марсалы до Палермо; она самая важная
на всем этом пространстве и в стратегическом отношении, служа
узлом всех дорог от Марсалы. Если бы неаполитанцы удержа-
лись в Калата-Фимском дефиле, Гарибальди не мог бы обойти
их, остался бы заперт в небольшом северо-западном краю ост-
рова. Отряд, посланный Сальцано, имел численность по всем со-
182

ображениям достаточную: действительно, Гарибальди явился пе-
ред Калата-Фимской позицией с количеством людей меньшим
этого отряда. Притом же Сальцано, если б и хотел, не мог бы
послать больше: главные свои силы он справедливо рассудил
оставить в Палермо, потому что иначе жители столицы восстали
бы. Ланца, как видно, напрасно осуждал своего предшественника.
Точно так же теперь неаполитанское правительство напрасно ви-
нит Ланцу. Когда Калата-Фимская позиция была потеряна, он
справедливо рассчитал, что должен ограничиться защитою высот,
господствующих над Палермо, и действительно занял их. Под-
ступ к Палермо остался возможен для Гарибальди только с во-
сточной стороны, с которой, во-первых, было и неудобно защи-
щать город, а во-вторых, нельзя было никакому генералу пред-
видеть такого быстрого нападения. Маневры, сделанные Гари-
бальди, были беспримерны по смелости и по быстроте. Того, кто
не мог предупредить их, нельзя еще называть человеком нераспо-
рядительным. Но если так, если неаполитанские генералы распо-
ряжались недурно, если офицеры их исполняли свою обязан-
ность, если у них было в двадцать раз больше солдат, чем сколько
было у противника людей, годных к сражению, то в чем же при-
чина их неимоверного поражения? Мы знаем теперь, что она
заключалась в характере их войска, превосходно обученного,
отлично вооруженного, но все-таки ставшего почти столь же не-
способным к битвам, как неспособны были сицилийские инсур-
генты. Неаполитанские солдаты не годились ни на что, кроме
грабежа и резни безоружных жителей. Убивать женщин, стари-
ков, жечь села — этому выучились они, но это такая наука, ко-
торая отучает от способности сражаться. Многие винят неаполи-
танских генералов за то, что они допустили своих солдат до при-
обретения такой привычки — обвинение совершенно неоснова-
тельное, как мы доказали в обозрении, напечатанном два месяца
тому назад. Это был единственный способ вести войну, возмож-
ный при данных отношениях. Если бы поддерживать дисциплину
в неаполитанском войске, если бы не дозволять солдатам грабить
и резать, солдаты не стали бы служить: какое другое побужде-
ние удержало бы их под знаменами? Французы, например, сра-
жались в Италии для славы своей родины, сражались по убежде-
нию, что они защищают хорошее дело. У солдат, которыми
командовал Ланца, таких мыслей не было и не могло быть. При-
том же цель всякой войны — нанесение вреда неприятелю. Если
неприятель — армия, надобно бить эту армию. Но в Сицилии до
прибытия Гарибальди неприятельской армии никакой не было
против неаполитанцев, а война шла больше месяца; неприятелем
был каждый сицилиец, потому надобно было истреблять сици-
лийцев. Военное искусство требует уничтожения неприятельских
военных средств; потому надобно было жечь все, что можно,
грабить все, что попадалось под руку. Таким образом, неаполи-
183

танцы принуждены были своим положением принять систему
действий, которая сделала их войско толпою мародеров, а маро-
деры, в каком бы числе ни были, всегда бегут от самого слабого
неприятеля.
Впрочем, как бы то ни было, все равно: они принуждены были
заключить капитуляцию. Возвращение в Неаполь 20-тысячного
войска, пораженного неприятелем в двадцать раз слабейшим,
должно очень вредно подействовать и на всю остальную неапо-
литанскую армию: эти люди по необходимости вносят в нее свое
уныние, свое убеждение в невозможности держаться против Га-
рибальди. В прошедший раз мы были обмануты телеграфиче-
скими депешами, говорившими, что Гарибальди уже переправил
часть своих волонтеров в Калабрию. Это преждевременное из-
вестие, распространившееся по Европе из Неаполя, было произ-
ведено торопливым отправлением трех колонн в Калабрию, где
со дня на день ждали неаполитанцы появления неприятеля. Но
Гарибальди считает нужным привести в порядок сицилийские
дела и организовать порядочную армию из сицилийцев, прежде
чем двинется на материк. По всем известиям, сицилийцы, от-
ученные долговременным господством прежней системы от вся-
кого участия в государственных делах, еще не умели бы сами
справиться с ними без Гарибальди. Они не умели бы сами себе
устроить администрацию, не умели бы позаботиться как следует
о сформировании войск. Во всем этом для них еще нужны чужие
советы, чужое руководство. Дивиться тут нечему: без некоторой
привычки к делу никто ничего не может делать быстро и успешно.
В приложении к этому обзору читатель найдет извлечение из
палермской корреспонденции «Times'a», служащей продолжением
тех писем, которые перевели мы в прошлый раз. В ней сообщаются
подробные известия о ходе дел в Палермо до начала июля, и нам
остается только дополнить это извлечение сведениями о собы-
тиях после тех дней, на которых оно останавливается. Но прежде
скажем несколько слов о последствиях, какими отразились успехи
Гарибальди в самом Неаполе.
Два месяца тому назад мы старались изобразить личный ха-
рактер короля неаполитанского и тех влияний, которым он под-
чиняется. Благодаря своему воспитанию, он совершенно тверд в
принципах, которыми руководился его родитель, и не имеет нрав-
ственной свободы принять иную систему действий. Отчасти по
своей неопытности, а еще больше по характеру своего воспитания,
он руководится советами сановников, управлявших государством
при его отце, и справедливо полагает, что не должен иметь до-
верия к людям иного образа понятий. Таким образом, нравствен-
ная необходимость всегда должна удерживать его при прежней
системе. Но, несмотря на такие факты, как бомбардирование
Палермо и другие подобные распоряжения, рассказами о кото-
рых наполнены газеты, сам он лично должен иметь характер мяг-
184

кий. Полным доказательством тому могла бы служить уже одна
роль, оставленная им его мачехе. Когда ждали смерти покойного
короля 1, его вторая супруга употребляла всевозможные усилия,
чтобы отнять наследство у нынешнего короля, своего пасынка,
и доставить престол своему сыну, графу Трани2. Кроме дей-
ствий разными мирными путями, она даже устраивала заговор
с этой целью, устраивала даже военные возмущения. Не говорим
уже о том, что она подвергала своего больного мужа нравствен-
ной пытке и не допускала к его постели никого, кроме своих
соумышленников, — не допускала ни своего пасынка, ни его жену.
Чрезвычайно странное зрелище представлялось тогда борьбою
двух полиций, общей полиции и жандармской, из которых одна
была на стороне прямого наследника престола, а другая на сто-
роне графа Трани и его матери. Полицейские начальники и жан-
дармские начальники арестов[ыв]али друг друга, обвиняли друг
друга в злоумышлениях. После всего этого надобно было ожи-
дать, что молодой король не будет доверять мачехе, отнимавшей
у него престол, не будет доверять придворным и министрам, дей-
ствовавшим заодно с нею против него. Но они сохранили при
нем все свое влияние или даже получили еще безграничнейшую
силу, чем какую имели при его отце, — черта, свидетельствующая
о мягкости личного характера в новом короле. Но мягкость харак-
тера, как он показывал в последнее время, не мешает ему очень
твердо держаться принципов, издавна обеспечивавших спокой-
ствие Неаполя. Печальная необходимость могла принудить его
к временным уступкам; но все свидетельствует, что в душе он
остался непоколебим.
Когда неаполитанский двор убедился, что ему грозит близ-
кая опасность, он начал приискивать разные средства избежать
ее. Прежде всего, как знает читатель, он хотел, чтобы иноземные
державы защитили его от заговорщиков и бунтовщиков. Был
отправлен чрезвычайный посланник в Париж и в Лондон про-
сить помощи у французского и английского правительств. Но
император французов принял просьбу сурово: он долго был
лично оскорбляем покойным королем и нынешним королем; они
оба с одинаковым упорством отвергали его советы изменить си-
стему. Читатель помнит, что однажды французский и английский
посланники, по согласию своих правительств действовавшие в
этом смысле, получили от неаполитанского двора такие оскор-
бительные ответы, что дело было близко к войне. Это случилось
при прежнем короле. Когда воцарился нынешний, советы Напо-
леона III возобновились и были отвергнуты так же высокомерно.
Припомнив эти дела, император французов сказал теперь неапо-
литанскому посланнику, что удивляется, видя его в Париже, и
никаких новых советов давать не намерен. Конечно, император
французов так расчетлив, что воспоминания о прежних неудо-
вольствиях не удержали бы его от вооруженного вмешательства
185

в пользу Неаполя, если бы он находил вмешательство выгодным;
но в том и дело, что тогда показалось и до сих пор кажется ему
неудобно посылать армию в Неаполь или Палермо. Причины
тому мы увидим ниже. На английский кабинет с самого начала
было еще гораздо меньше надежды, и пока посланник ехал в Па-
риж, произошло в парламенте объяснение, прямо показавшее
ему бесполезность поездки в Англию. На вопрос одного из чле-
нов палаты общин о том, какой политики думает держаться ка-
бинет в неаполитанских делах, лорд Пальмерстон в самых суро-
вых выражениях высказал впечатление, произведенное на Европу
бомбардированием Палермо и вообще образом действий неапо-
литанских войск в Сицилии, и прибавил, что низвержение Бур-
бонов было бы, по его мнению, самою справедливою развязкою
дела. Прочитав эти слова, неаполитанский посланник не рассудил
ехать дальше Парижа. Что ж было делать? Император францу-
зов сказал, что за советами и защитою ближе было бы обра-
титься в Турин, чем в Париж или Лондон; неаполитанский двор
повиновался указанию. Но сардинское правительство, не говоря
уже о политических причинах, не допускающих его защищать
неаполитанский двор, постоянно было оскорбляемо им. Вспом-
ним, например, дело о захваченном неаполитанцами сардинском
пароходе «Кальяри». Сардиния получала тогда самые обидные
ответы на свое требование возвратить этот корабль, капитан ко-
торого нимало не был виноват в сообщничестве с маццинистами,
под предлогом чего конфискован был «Кальяри». Когда неапо-
литанский кабинет был наконец принужден угрозами Англии
возвратить неправильно удерживаемый корабль, он передал его
англичанам, а не сардинцам, с самыми презрительными объясне-
ниями о том, почему не хочет отдавать его прямо сардинцам.
Еще недавно Франциск II спрашивал у папы, может ли он иметь
какие бы то ни было сношения с правительством Виктора-Эмма-
нуэля, отлученного от церкви. А при самом своем вступлении на
престол, получив от Виктора-Эммануэля письмо с очень благо-
намеренными советами, он оставил это письмо без ответа. Нена-
турально было бы ожидать дружбы неаполитанскому королю
от правительства, которому он наносил такие обиды. Разумеется,
обиды можно бы загладить смирением, но читатель знает, что
сардинское правительство рассчитывает соединить всю Италию
под своею властью. Просьба была отвергнута и в Турине. При-
шлось отклонять опасность собственными средствами. Начались
министерские совещания в присутствии членов королевской фа-
милии и нескольких довереннейших лиц. Молодой король, пора-
женный неудачами своих войск, был болен. Он лежал в комнате
соседней с тою, где происходил совет. Споры были, разумеется,
очень жаркие. Большинство министров настаивало, чтобы про-
должать прежнюю систему. Граф Трани, младший брат короля,
обещанный в вице-короли сицилийцам, если они покорятся, так-
186

же восставал против всяких уступок. Сам Франциск II держался
также этого мнения, насколько имеет личное мнение о делах.
Но положение было так ясно, что сторона, требовавшая уступок,
одержала верх в совете. Было решено, что надобно составить но-
вое министерство. Королю доложили об этом. — «Хорошо, —
сказал он, — я поручаю составление нового министерства синьору
Трое». — Этим намерением доказывается совершенная невоз-
можность винить Франциска II в действиях его правительства.
Из всех прежних министров Троя был самый непопулярный чело-
век: Неаполь считал его самым, крайним реакционером, припи-
сывал ему самые крутые меры. Но король, как видно из его слов,
совершенно не знал этого. Ему казалось, что Троя самый надеж-
ный из его прежних министров, и он полагал, что общественное
мнение так же высоко ценит качества этого правителя. Предпола-
гать какую-нибудь неискренность в столь важную минуту невоз-
можно. Франциск II, очевидно, думал, что общественное мнение
будет очень довольно возведением Трои в звание первого мини-
стра. Но Троя отказался: он понимал, каким человеком считают
его неаполитанцы. Тогда началось отыскивание людей, которые
были бы либералами по мнению неаполитанского двора: он уви-
дел, что нельзя обойтись без либералов. Сначала обращались
к таким людям, которые даже сами не претендовали на имя либе-
ралов; они отказывались один за другим, объясняя, что надобно
вручить власть людям не столь близким, как они, к прежней
системе по образу мыслей. Наконец дошли до человека, считав-
шего себя либералом и поэтому думавшего, что его имя будет
принято публикою благосклонно. Спинелли занимает по своим
идеям середину между абсолютистами и конституционистами.
Он стал приискивать товарищей и большую часть их взял из
абсолютистов, не одобрявших прежней крайности. Все они, и сам
Спинелли, не пользовались большой известностью не только за
пределами Неаполя, но и в самом Неаполе. Когда был обнаро-
дован список нового министерства, неаполитанцы стали расспра-
шивать друг друга, не знает ли кто чего о новых правителях.
Нашлись некоторые всезнающие люди и объяснили остальным,
что новые министры известны им за людей добросовестных. Но
никто не полагал, чтобы они имели силу устранить прежние
влияния от управления делами; общее мнение было, что новое
министерство не получит самостоятельности, послужит только
орудием, посредством которого станут управлять прежние люди.
Незначительность министров была первою причиною такого впе-
чатления; другою, еще важнейшею, служил опыт 1848 года, когда
либеральные министры были только до минования крайней нужды
в них взяты для прикрытия продолжающегося господства преж-
ней системы. Потому прокламация о перемене правительства была
встречена неаполитанцами с совершенною холодностью. Напрасно
на цитадели Сант-Эльмо прежнее знамя бурбонской династии
187

было заменено трехцветным национальным знаменем. Напрасно
министерство говорило в своей программе, что будет дана кон-
ституция, что Неаполь вступает в союз с Сардиниею и следует
отныне национальной политике: город остался совершенно рав-
нодушен, а тайный комитет, управляющий действиями либераль-
ной партии, издал прокламацию, советовавшую неаполитанцам
не верить искренности и прочности уступок, а ждать спасения
только от Виктора-Эммануэля и Гарибальди. Надобно было при-
нять административные меры, чтобы появились признаки доволь-
ства столицы уступками. На другой день стали ходить по городу
переодетые полицейские чиновники и служители с криками: да
здравствует король! да здравствует конституция! Толпы лацца-
рони, не имеющих никакого понятия о конституции, также были
разосланы по городу с криками в честь ей и королю. Горожане
стали отвечать им криками: да здравствует Виктор-Эммануэль,
итальянское единство, Гарибальди! В некоторых местах началась
перебранка, стеснились толпы, и от толчков дело дошло до па-
лочных ударов. В одно из таких столплений попался француз-
ский посланник в Неаполе, Бренье, и какой-то лаццарони или
переодетый полицейский ударил его по голове палкой, — случай
очень неприятный для нового правительства, которое думает
опираться на благосклонность Франции. Драки эти, не имевшие
в себе ничего серьезного, повторились на следующий день (28 ию-
ня). И тут они не имели сами по себе никакой важности, но стран-
ным образом кончились сожжением двенадцати домов полицей-
ского управления; несколько десятков или сотен людей, драв-
шихся с полицейскими и с лаццарони, не были так сильны, чтобы
сжечь эти дома; потому дело стало объясняться иначе. Неапо-
литанцы думали, что полицейские комиссарства были сожжены
по распоряжению самой полиции, желавшей уничтожить свои
архивы и следы особенного устройства некоторых комнат, где
производились пытки. Справедлива или нет такая догадка, мы,
разумеется, не знаем. Драки на улицах производились только
лаццарони, разделившимися на две партии: одна за Франциска II,
другая за Гарибальди, а либеральная партия нимало не участво-
вала в них. По крайней мере, известно, что тайный комитет силь-
нейшим образом убеждал жителей столицы избегать всяких бес-
порядков, а инструкции комитета всегда с точностью исполнялись
жителями Неаполя. Как бы то ни было, но уличные драки
28 июня, не имевшие никакой важности, были причиною объяв-
ления Неаполя находящимся в осадном положении. В следую-
щие дни спокойствие не нарушалось, и осадное положение скоро
было снято. Эта готовность отказаться от меры, вероятно не
бывшей нужною и с самого начала, убедила неаполитанцев, что
новые министры хотят действовать добросовестно, и приобрела
им некоторую популярность в столице. Но доверие относится
только лично к ним, к их намерениям, а не к их силам, не к проч-
188

ности новой системы. Всем в Неаполе известно, что двор не из-
менил своим принципам и терпит новых министров только до
первой возможности избавиться от них. Известно также, что они
и теперь довольно бессильны, что из десяти мер, предлагаемых
ими, утверждается разве одна, да и то после очень тяжелых спо-
ров, очень неохотно и с разными изменениями, отнимающими
у нее почти всю важность. Большая часть должностей остается
занята людьми прежней системы не потому, чтобы министры не
видели надобности сменить их, а потому, что двор не соглашается
на перемену. Потому, считая новых министров людьми благона-
меренными, столица сохраняет прежние свои мысли о надобности
присоединиться к Пьемонту. Трудно думать, чтобы неаполитан-
ский двор стал искренним приверженцем конституционной си-
стемы. По всей вероятности, скоро обнаружится невозможность
держаться в нынешнем шатком положении: люди прежней си-
стемы должны будут или принять крайние меры для подавления
либеральной партии, или против собственной воли удалиться из
Неаполя. А между тем нынешнее положение дел таково: провоз-
глашено восстановление конституции 1848 года; приказано со-
ставлять списки избирателей; 19 августа назначено произвести
выборы, а 10 сентября положено собраться палате представите-
лей. Не знаем, с какою деятельностью исполняется декрет о со-
ставлении списков избирателей; вероятно, этому делу не препят-
ствуют, потому что оно, само по себе, еще не затрудняет возвра-
щения к прежней системе. Но другое постановление того же де-
крета еще не приводится в исполнение: вместе с провозглашением
конституции 1848 года было объявлено, что восстановляется сво-
бода печатного слова, гарантируемая Неаполю этою конститу-
циею; с той поры до времени последних известий, какие мы
имеем, прошло уже более двух недель, а неаполитанские газеты
все еще не получили возможности пользоваться правом, которое
должны получить [по] этому декрету. Надобно, впрочем, сказать,
что свобода печатного слова совершенно не сообразна с порядком
дел, еще продолжающим существовать в Неаполе, несмотря на
декрет о восстановлении конституции и на учреждение нового
министерства. Мы уже замечали, что действительная власть
остается в руках прежних людей; первым делом свободной жур-
налистики было бы представление бесчисленных обвинений про-
тив людей прежней системы, требование, чтобы эти лица были
арестованы и преданы суду. Разумеется, они не могут допустить
того, пока будут сохранять силу. Зато приведена в исполнение
обещанная амнистия политическим изгнанникам и заключенным.
В самом деле, неаполитанские агенты при иностранных дворах
объявили, что изгнанники могут возвращаться на родину. В Ту-
рине и в Лондоне, где особенно много этих изгнанников, они со-
бирались на совещание о том, воспользоваться ли этим разре-
шением. В обоих городах большинство собравшихся решило не
189

возвращаться, пока не будут даны более прочные гарантии в
серьезности провозглашенного изменения системы. В Турине
сильно поддерживал такое решение Поэрио, человек, очень уме-
ренного образа мыслей. Но довольно многие объявили, что по-
следуют приглашению новых министров; впрочем, они объяс-
нили своим товарищам по изгнанию, что едут поддерживать
общественное мнение в недоверчивости к намерениям двора.
Между тем люди старой системы оправляются и мечтают не
только об отменении конституции, но и об отмщении Фран-
циску II за временные уступки, мм сделанные. Возобновились
планы провозгласить вместо него королем брата его, графа Трани,
мать которого, вдовствующая королева, мачеха Франциска II,
предводительствует партиею, отвергающею всякие уступки. Ин-
триги ее в пользу сына против пасынка были так опасны, что
Франциск II по предложению новых министров согласился уда-
лить ее с некоторыми из ее приверженцев в Гаэту. Она требует,
чтобы ее отпустили в Вену, где она хочет склонять Австрию
к вооруженному вмешательству. Но и находясь в Гаэте, она не
падает духом. 15 июля часть гвардии, возбужденная привержен-
цами ее, пошла по улицам Неаполя, провозглашая королем
графа Трани. Восстание было легко подавлено; но вдовствую-
щая королева продолжает склонять войска к новым попыткам
в пользу ее сына, именем которого она стала бы управлять с без-
граничной властью. Между тем идет в войске пропаганда и с дру-
гой стороны: тайный комитет и многочисленные приверженцы
Виктора-Эммануэля и Гарибальди действуют так же неутомимо
и, говорят, не без успеха. Сами лаццарони, служившие прежде
неизменною опорою Бурбонов, подвергаются влиянию гарибаль-
диевской пропаганды. Теперь они, подобно солдатам, разделены
на три партии: одна хочет защищать Франциска II и низвергнуть
стесняющую его конституцию; другая вместе с конституциею
хочет низвергнуть и его, чтобы провозгласить королем графа
Трани; третья, наконец, сочувствует Гарибальди, и эта послед-
няя партия довольно быстро усиливается.
Если бы общественное мнение имело прочную самостоятель-
ность, разумеется, легко было бы предсказывать развязку неапо-
литанских дел. Затруднением служит то, что не только в Неа-
поле, где оно так неопытно, но и в передовых странах Западной
Европы, даже в самой Англии, оно часто оказывается шатким,
увлекающимся. Теперь пока неаполитанцы остаются при своих
прежних мыслях. Но как ни продолжительны были факты, по-
родившие такое настроение мыслей, очень небольшого желания
со стороны двора достаточно, чтобы очень быстро изменить рас-
положение публики. Если бы новому министерству удалось дей-
ствительно получить власть над делами, если бы король искренно
предался своим новым советникам, совершенно отстранив преж-
них, то, по всей вероятности, неаполитанцы скоро воодушевились
190

бы горячею любовью к нему, забыли бы о присоединении к Пье-
монту, пожалуй, были бы готовы ехать завоевывать Сицилию,
как поехали в 1848 году. Предоставляем каждому судить, вероя-
тен ли такой оборот дела. Но пока положение остается неопре-
деленным, очень многое зависит от отношений нынешнего неапо-
литанского правительства к правительствам других держав,
в особенности к Франции и к Сардинии. Английский кабинет
решительно расположен в пользу Гарибальди и желает, чтобы
Неаполь вместе с Римом соединился в одну державу с Северной
Италией. Но положительно известно, что английские министры
не хотят начинать вооруженного вмешательства в итальянские
дела, потому их расположение или нерасположение не слишком
ободряет одних, не слишком пугает других в Палермо и в Неа-
поле. Франция—иное дело. Все полагают, что Наполеон III не
затруднится послать войска и флоты туда, куда потребует его
расчет. Притом же Австрия и теперь, как полгода тому назад,
ждет только его разрешения, чтобы начать вооруженные дей-
ствия в Италии. Таким образом, очень значительная часть на-
дежд и опасений основывается на догадках о намерениях импе-
ратора французов. Многим казалось странным, что он не послал
войско в Сицилию, как только узнал об экспедиции Гарибальди,
которую решительно не одобрял. Но тогда же было видно, что
препятствием тут служил не недостаток доброй воли с его сто-
роны, а только нежелание преждевременного разрыва с Англией:
по всему было видно, что шли очень горячие объяснения о сици-
лийском вопросе между Парижем и Лондоном. Теперь это поло-
жительно подтверждено словами лорда Росселя в палате общин,
что английский кабинет «имеет положительные основания к уве-
ренности, что со стороны Франции не будет вооруженного вме-
шательства в сицилийские и неаполитанские дела». Ясно, что
Франция хотела вмешательства, Англия не хотела, и Франция
нашла удобнейшим уступить ее желанию. Вот по этому-то обстоя-
тельству Франция до сих пор ограничивалась и до каких-нибудь
новых перемен в общем состоянии европейской политики будет
ограничиваться одним дипломатическим влиянием в Неаполе и в
Турине. Французское правительство само высказало свою про-
грамму по итальянскому вопросу: оно остается верно той идее
Виллафранкского договора, что Италия не должна быть одним
государством, а следует ей сделаться союзом нескольких госу-
дарств, под преобладающим влиянием Франции. События конца
прошлого года и начала нынешнего не благоприятствовали осу-
ществлению такой мысли, но теперь, по словам французского
правительства, обстоятельства благоприятствуют ей: неаполитан-
ский король согласился на союз с Пьемонтом; папа должен будет
последовать его примеру или отказаться от всех своих владений,
кроме города Рима, и вот итальянская конфедерация, провозгла-
шенная в Вилла-Франке, уже готова. Австрия согласна на нее,
191

остается только заставить Сардинию отказаться от дальнейших
честолюбивых замыслов. При первом удобном случае будет упо-
треблена военная сила на осуществление этой программы, а те-
перь пока, по неблагоприятности обстоятельств, употребляется
только дипломатическое влияние. Французский посланник в Неа-
поле, Бренье, служит главною опорою новой системы, водворе-
ние которой необходимо, чтобы не дать Неаполю соединиться
с Пьемонтом. Говорят, что у парижских дипломатов есть и дру-
гие мысли, кроме поддержки Бурбонов; говорят, что Неаполь
наполнен агентами мюратистов, думающих воспользоваться об-
стоятельствами, чтобы возвести на неаполитанский престол своего
претендента. Говорят, что в этом случае Рим хотят предоставить
принцу Наполеону, которому прежде предназначалась Тоскана;
хотят, чтобы Италия разделялась на четыре государства: Вене-
ция под властью австрийцев, Сардиния под властью националь-
ной династии, Рим и Неаполь под властью принцев император-
ской французской династии. В существовании таких желаний
незачем сомневаться; исполнятся ли они, — это зависит от об-
щего положения европейских дел: если не произойдет решитель-
ной перемены в отношениях Франции с Англиею, если не будет
войны, то желания останутся просто желаниями. До сих пор
Франция не говорит о Мюрате3, а напротив, поддерживает
Франциска II. Сопротивление неаполитанского двора установле-
нию нового порядка делает эту задачу очень затруднительной;
но еще тяжелее французской дипломатике вести дело в Турине.
Три месяца тому назад, когда собирался Гарибальди в Сицилию,
его предприятие казалось слишком отважным; вероятность ус-
пеха была бы придана ему только содействием туринского пра-
вительства, но граф Кавур не отважился рисковать: боясь гнева
Франции, он даже всячески мешал отправлению экспедиции,
насколько дозволялось это народным энтузиазмом в пользу Гари-
бальди. Теперь дела не таковы. Само неаполитанское правитель-
ство уже признало Гарибальди не флибустьером, а главою сици-
лийского правительства. Император французов не решается пока
ничего сделать против Гарибальди, который, напротив, по об-
щему мнению, скоро овладеет всею южною половиною Италии.
Этот неожиданный поворот счастья ободрил Кавура. Он стал
так открыто высказывать свое сочувствие предприятию Гари-
бальди, что в Турине и Генуе очень многие поверили ему, будто
бы он с самого начала помогал ему. Вот отрывок в этом тоне
из туринской корреспонденции «Times'a»:
«Положение Сардинии чрезвычайно затруднительно. Ваш палермский
корреспондент описывает мнение, господствующее в столице Сицилии; но,
мне кажется, он несправедлив к туринскому правительству, утверждая, что
«Сардиния не благоприятствовала экспедиции Гарибальди, а напротив,
всеми силами старалась помешать ей». Разумеется, законное правительство
не могло принимать открытого участия в экспедиции, которую все стали
192

бы называть пиратской, если б она не получила успеха. Но в Генуе и В
Турине разве только сумасшедший мог сомневаться в том, что Гарибальди
не мог бы отплыть, если б сардинское правительство не смотрело сквозь
пальцы на его предприятие. Очень жаль, что Гарибальди не имел при себе
офицера, который бы посмотрел, у каждого ли отправляющегося с ним
есть ружье и запасены ли для ружей патроны. Но бесспорно было бы не-
благоразумием и невозможностью отправить более значительный отряд,
человек тысяч двенадцать или пятнадцать, в это предприятие, казавшееся
безнадежным и в дипломатическом отношении бывшее беззаконным. Гари-
бальди должен был победить силою своего имени и помощью сицилийских
инсургентов или погибнуть, потому что Сардиния не могла сделать для
него больше, чем сделала, не вступая в явный разрыв с Неаполем, а начать
войну с Неаполем не могла она, не устроив своих дел с Австриею и Фран-
циею. Гарибальди отплыл, высадился, победил; тогда энтузиазм всей
Европы к нему успокоил сардинское правительство, дал ему уверенность в
бездействии опасных его соседей. Этим объясняется вторая экспедиция,
отплывшая под начальством Медичи 4, и третья экспедиция под начальством
Козенца5. Быть может, эти экспедиции следовали одна за другою не так
быстро и имели не такой обширный размер, как желали бы друзья Гари-
бальди; но сардинское правительство не могло в этом деле поступать сво-
бодно и было принуждено давать экспедициям характер частного пред-
приятия. Люди, понимающие дело, рассудят сами, можно ли было несколь-
кими стами тысяч, медленно собиравшимися по частным подпискам, по-
крыть издержки на покупку девяти или десяти пароходов, на снаряжение
четырех или пяти тысяч человек с десятью тысячами ружей; а если это
было произведено не средствами частных людей, то кто же доставил эти
суммы? Сардинское правительство делало и делает столько, что Неаполь
имел бы слишком достаточные причины к войне с ним. Но неаполитанское
правительство лишило себя возможности поддерживать свои права, и,
конечно, Сардиния поступила бы в интересе человечества, объявив теперь
войну Франциску II. Франциск II не в состоянии защищаться, но может
и в несколько дней подвергнуть неисчислимым бедствиям Королевство, не-
избежно ускользающее из-под его власти. Он посылает свои войска, столь
верно описываемые нашим палермским корреспондентом, усиливает эти сбо-
рища, неспособные ни на что, кроме грабежа и убийства, и готовит междо-
усобную войну, которая возобновит все ужасы кровавых действий карди-
нала Руффо6. Я не разделяю мнения торопливых людей, обвиняющих Га-
рибальди за то, что он остается в Палермо и по прибытии к нему экспе-
диции Медичи; он должен организовать Сицилию, прежде чем начнет даль-
нейшие действия. Эта задача займет его на целый месяц. Сардиния может и,
как здесь полагают, хочет сократить этот тяжелый период неизвестности.
Она хочет нанести последний удар неаполитанскому правительству и не
дать ему времени на бесполезное опустошение. Она хочет объявить войну,
быстрый успех которой не подлежит сомнению. Таково решение вопроса,
ожидаемое здесь всеми. Полагают, что граф Кавур получил полное согласие
Франции и Англии. Пусть две пьемонтских дивизии пойдут из Римини
через Папскую область в Абруццо. Пусть несколько кораблей выйдут из
Генуи с другим отрядом. Сражений не будет; борьба кончится в три дня».
Это отголосок патриотических рассуждений публики, слиш-
ком готовой верить тому, что приятно для нее. Самому Гари-
бальди и его главным сподвижникам, мнения которых передаются
палермским корреспондентом «Times'a», лучше всех известно,
помогало ли туринское правительство их отъезду в Сицилию,
или хотя смотрело ли оно сквозь пальцы на их сборы. Если дело
было так, как уверяет туринский корреспондент, Гарибальди не
193

стал бы говорить противное. Он, может быть, молчал бы, если
это нужно по дипломатическим соображениям, но не стал бы
лгать и клеветать на Кавура, виня его в недоброжелательстве.
Притом же вспомним факты. Генуэзскому губернатору было при-
казано употребить военную силу, чтобы задержать отправление
экспедиции. Только убеждение, что от этого произошло бы на-
родное восстание, не допустило губернатора вывести сардинские
войска против волонтеров, собиравшихся итти из Генуи и сосед-
них деревень на пристань. Но они все-таки могли пробраться на
пристань только ночью, только небольшими группами, — иначе
полиция задержала бы их. Береговые батареи хотели стрелять по
кораблям, на которых отправлялись волонтеры, и не стреляли
потому лишь, что корабли находились вне выстрелов. Кавур за-
претил комитету национального вооружения выдать на снаряже-
ние экспедиции деньги, которые принадлежали самому Гари-
бальди. Какое наивное предположение, будто бы сам Гарибальди
и его офицеры не заботились о том, есть ли ружья у их волон-
теров, запасены ли патроны для ружей! Вероятно, они заботи-
лись об этом и, вероятно, не получали помощи от Кавура,
если не имели даже какой-нибудь тысячи ружей. Также поло-
жительно известно, что отплытие второй экспедиции было за-
труднено и замедлено запрещением туринского правительства.
Было время, когда полагали даже, что она совершенно расстрои-
лась. Наконец легковерие публики поразительнее всего обнару-
живается ожиданием, будто бы сардинское правительство хочет
на-днях посылать войска через Папскую область на Неаполь.
Может быть, когда-нибудь это и сделается, но в начале ожи-
дать такого отважного решения на-днях просто было смешно.
Все нынешние толки, будто бы Кавур до взятия Палермо не
мешал всячески действиям Гарибальди, опровергаются словами
самого Гарибальди и фактами.
Но теперь действительно уже не то. Помогать победителям —
на это нужна не бог знает какая смелость. Теперь Кавур не ме-
шает отправляться новым волонтерам в Сицилию, быть может
даже снабжает их оружием и деньгами. Говорят, что он даже ве-
лел сардинским военным кораблям провожать экспедицию Ко-
зенца, пока она плыла по нейтральному морю, чтобы неаполи-
танцы не могли напасть на нее в таких водах, на которых не
имеют права задерживать суда. Поводом к этому было взятие
двух пароходов, принадлежавших к экспедиции Медичи и захва-
ченных неаполитанцами на нейтральных водах. Палермо в это
время был уже взят, бессилие неаполитанского правительства
бороться с Гарибальди уже вполне обнаружилось, и Кавур дей-
ствовал тут очень грозно. Читатель знает, что неаполитанцы за-
хватили два судна: небольшой пароход под сардинским флагом
и буксируемый им парусный корабль под северо-американским
флагом. Говорят, что неаполитанский военный пароход поймал
194

их с помощью обмана, подняв на своей мачте сардинский флаг;
говорят также, что хитрость не ограничилась этим, что неаполи-
танский капитан подал фальшивые сигналы, убедившие волонте-
ров свернуть с дороги, итти к нему навстречу, наконец плыть за
ним некоторое время, как за союзником. Но главная важность
в том, что корабли были захвачены далеко от неаполитанских и
сицилийских берегов, на открытом, свободном море, где неаполи-
танцы по морскому праву не могли задерживать судов, и в том,
что захваченные корабли имели правильно засвидетельствован-
ные бумаги для проезда на Мальту, так что не существовало ни-
каких юридических доказательств их намерения высадить волон-
теров в Сицилии. Словом сказать, неаполитанцы несколько пого-
рячились и сделали ошибку, не дав кораблям подойти к самому
сицилийскому берегу, чтобы уже там, а не раньше, захватить их.
Все это, может быть, и прошло бы даром, если б они имели дело
с одной Сардинией; но беда заключалась в том, что буксируе-
мое пароходом парусное судно имело северо-американский флаг
и бумаги, в правильном порядке свидетельствовавшие, что оно
принадлежит северо-американскому гражданину. Американцы в
подобных вещах очень суровы. Американский резидент в Неа-
поле, Чентлер, призвал к Неаполю американский военный паро-
ход «Ирокезец», находившийся у сицилийских берегов, и объя-
вил, что республика немедленно примет военные меры для нака-
зания неаполитанцев за оскорбление ее флага. Имея такого кру-
того товарища по претензии, Кавур тоже осмелился заговорить
строго. Сардинский посланник в Неаполе, Вилламарина, начал
действовать по согласию с американским. Вот из «Timesa» под-
робности о том, как они устроили это дело:
«Вилламарина имел свидание с синьором Карафою (неаполитанским
министром), протестовал против взятия «Utile», сказал, что это может
произвести разрыв мирных отношений и что он сам отправится в Гаэту
для получения сведений от капитана «Utile», если этого капитана не при-
везут в Неаполь. Встревоженный Карафа отвечал, что должен просить раз-
решения у короля. В тот же день он сообщил маркизу Вилламарине, что
завтра капитан будет привезен в Неаполь. Вместе с этим мистер Чентлер
был уведомлен, что нет ему надобности уезжать из Неаполя, потому что
капитаны обоих взятых судов завтра будут в этом городе. В воскресенье
утром, 17 июня, мистер Чентлер виделся с Карафою и сказал ему, что если
парусное судно не американское, то ему нет никакого дела до этого слу-
чая; но что если взятое судно окажется американским, то неаполитанское
правительство подвергнется ответственности. Через несколько часов были
привезены капитаны. Маркиз Вилламарина требовал, чтобы он и северо-
американский консул были допущены говорить с ними без свидетелей;
Карафа сначала не соглашался на это, потом уступил».
Объяснившись с капитанами захваченных кораблей, убедив-
шись, что бумаги их были в надлежащем порядке, резиденты
потребовали освобождения кораблей со всеми людьми, бывшими
на них. При несчастном положении своих дел неаполитанское
195

правительство должно было уступить; корабли и волонтеры
были освобождены, и волонтеры через несколько времени прие-
хали к Гарибальди.
С того времени Кавур начал говорить с неаполитанцами очень
решительно. Когда, например, неаполитанский посланник в Ту-
рине жаловался, что Сардиния перестала мешать отправлению
волонтеров в Сицилию, Кавур прямо отвечал ему: «Австрия не
мешает своим подданным отправляться на помощь вам. После
©того я лишен всякой возможности удерживать итальянцев от со-
действия Гарибальди. Будьте довольны уже и тем, что я прямо
не переодеваю сардинских солдат в красные куртки гарибальди-
евских волонтеров, как австрийское правительство переодевает
своих солдат в ваши мундиры».
Но перемена расположения в Кавуре едва ли выгодна для
Гарибальди и сицилийско-неаполитанского дела. Пока Кавур
препятствовал отправлению волонтеров, Гарибальди по крайней
мере не был ничем стеснен в своих действиях. Он имел мало
средств, зато распоряжался этими средствами, как хотел, и напра-
влял дело, как ему самому казалось полезнейшим. Теперь не то:
Кавур вступил в сношения с Гарибальди и требует, чтобы он ру-
ководился не собственными решительными идеями, а дипломатиче-
скими расчетами, следовать которым надобно по мнению Кавура.
Гарибальди считает возможным теперь же стремиться к из-
гнанию Бурбонов из Неаполя, папы из Рима. Он думает, что
итальянцы должны сами устраивать свои дела, как хотят, что они
имеют довольно силы не слушать угроз иностранных дипломатов
и не нуждаются ни в чьей помощи. Кавур думает иначе. Он все
еще не привык к новым обстоятельствам, все еще кажется ему,
будто Италия бессильна без помощи Франции, будто гнев им-
ператора французов может восстановить в ней прежний порядок
дел. Император французов желает, чтобы Неаполь остался от-
дельным королевством; Кавур не осмеливается противоречить
этому желанию. Отпадение Сицилии от Неаполя факт уже совер-
шившийся; дипломаты очень легко соглашаются на признание
совершившихся фактов, они противятся только тем переменам,
защитники которых кажутся бессильными произвести или под-
держать то, чего хотят. Кавур думает и, быть может, имеет по-
ложительные уверения, что император французов согласится на
присоединение Сицилии к Пьемонту. Говорят, будто бы это дело
уже устроено: за дозволение Пьемонту приобрести Сицилию
Франция вознаграждается уступкою Генуи с Лигурийским бере-
гом. Правда это или нет, но Кавур, как видно, уверен в согласии
императора французов на присоединение Сицилии к владениям
Виктора-Эммануэля. Потому он требует, чтобы Гарибальди не-
медленно произвел это присоединение. Большинство сицилий-
цев очень легко склонилось в этом Вопросе на убеждения аген-
тов Кавура. Очень понятно, что народ, так долго остававшийся
196

под неаполитанскою системою, столько раз видевший себя воз-
вращаемым под ее власть после кратковременных успехов в
борьбе с нею, так отвыкший надеяться на свои силы, с доверчи-
востью стал слушать людей, советовавших ему поскорее сделать
безвозвратный шаг, которым уничтожилась бы всякая возмож-
ность возвратить его под власть Франциска II, которым было
бы обеспечено ему покровительство Сардинии. Но провозгла-
сить присоединение к Пьемонту значит подчиниться дипломати-
ческим расчетам Кавура. Гарибальди из независимого предво-
дителя независимых волонтеров стал бы опять генералом сар-
динской армии, обязанным на все просить разрешения у Кавура,
который первой надобностью своей почел бы удержать его от
дальнейших предприятий. Нельзя предвидеть, какие перемены
могут произойти в общих отношениях европейской политики;
быть может, через несколько времени, быть может, даже очень
скоро Кавур найдет удобным начать войну с папою и неаполи-
танским двором. Но теперь он еще боится этого, и присоединить
Сицилию к королевству Виктора-Эммануэля теперь значило бы
отказаться от перенесения войны в южную половину Италии.
Военные действия заменились бы переговорами. Гарибальди был
бы остановлен на половине пути, а он не хочет останавливаться,
пока не пройдет через Неаполь в Рим. Он хочет, чтобы сици-
лийцы признали власть туринского правительства только уже
вместе со всею Южною Италиею, чтобы Виктор-Эммануэль был
провозглашен не королем Верхней Италии и Сицилии, а королем
всей Италии, чтобы депутация отправилась известить его об этом
не из Палермо, а из Рима; потому он сначала очень решительно
отверг просьбу палермцев и требования Кавура провозгласить
присоединение теперь же. Но потом он поколебался. Были уже
известия, что он издает декрет о всеобщей подаче голосов или
об избрании представителей для решения судьбы Сицилии. Пока
эти известия, повидимому, неверны; но они указывают на то,
в какое затруднение был поставлен Гарибальди нетерпением си-
цилийцев и настойчивыми действиями агентов Кавура *.
* Различие соображений, которыми руководились сицилийцы, по совету
Кавура требовавшие немедленного соединения Сицилии с Пьемонтом, и
люди, желающие отсрочить его до окончания дела, очень хорошо выражается
письмом Пизани, объясняющего Гарибальди причину, по которой он отка-
зался от звания министра временного правительства Сицилии. Вот что пи-
сал он к Гарибальди:
«Генерал! Я глубоко скорблю о том, что в минуту, столь решительную
для Сицилии, должен был покинуть вас, человека, на мужестве которого
каждый из нас основывает все свои надежды на спасение; но ваш ответ
городскому палермскому совету, который, думая предупредить ваши собст-
венные желания, представил вам, быть может несвоевременно, адрес, от-
вергнутый вами, возлагает на меня обязанность отказаться от звания, ко-
торое было притом и слишком тяжело для моих сил.
Я имел честь устно изложить вам причины, склоняющие меня к этому
отказа, и вы удостоили любезно выслушать их, хотя они до некоторой
197

Как три месяца тому назад, Кавур думал, что нужно совер-
шенно упрочить за собою освободившиеся области, прежде чем
думать об освобождении новых, так теперь он думает, что прежде
чем пытаться итти в Неаполь и Рим, надобно упрочить соеди-
нение Сицилии с Пьемонтом. Гарибальди полагает, что опаснее
всего медленность, что надобно пользоваться временем, пока
противники итальянского единства или еще не оправились от по-
ражений, или еще не отваживаются на разрыв с Англиею, кото-
рая несогласна на вооруженное вмешательство Франции в италь-
янские дела; он думает, что эти благоприятные обстоятельства
не будут продолжительны и что надобно покончить до их изме-
нения дело итальянского единства, чтобы Италия могла, вся сое-
динившись, уже не бояться никаких врагов.
Главным агентом Кавура в Сицилии был Ла-Фарина 7; очень
быстро он успел приобрести влияние на неопытных палермцев
и через несколько дней по своем приезде устроил манифестацию,
требовавшую отставки прежних министров Гарибальди, особенно
Криспи8. Ла-Фарина действовал на палермцев обвинениями
Криспи и других министров за то, что они сменяют слишком
много чиновников, служивших неаполитанскому правительству,
что они слишком суровы к этим почтенным людям, имеющим в
Палермо и родство и знакомство. Но истинною причиною дей-
ствовать против Криспи было для Ла-Фарины, разумеется, не
это: Криспи противился немедленному присоединению Сицилии
к Пьемонту, целью Ла-Фарины было сделать министрами людей,
степени противоположны вашей воле, выраженной вами с военным прямоду-
шием. Итак, я не имею нужды повторять их здесь.
Я только желал бы сказать каждому из моих сограждан и убедить
каждого из них, что разность мнений не отделила меня от вас; что оба мы
смотрим на вещи одинаково, стремимся к одной цели — к освобождению
всей Италии — и что мы расходимся единственно в выборе дороги к этой
цели, — разница, которую легко можно объяснить разницею моей и вашей
натуры. При высоте вашей души, при величии вашего сердца, вы, презирая
трудность пути, хотите прямо стремиться к вашей возвышенной цели; я, в
сознании своей слабости, опасаясь препятствий, думаю, что надобно итти
медленным шагом, довершить то, что так хорошо начато, и уже потом пере-
ходить к другим предприятиям, — то есть надобно увеличивать итальянское
королевство постепенно, присоединяя к нему области, успевшие свергнуть
иго и возвратить себе независимость, и, увеличив таким образом свои силы,
ждать случая, чтобы оказать фактическую помощь областям, еще носящим
иго суровой неволи.
После этого объяснения мне остается только горячо просить вас поза-
ботиться о нашей милой Сицилии, столь измученной. Заклинаю вас, обес-
печьте ее судьбу, не оставьте ее на добычу партиям, которые могут возник-
нуть, тайным хитростям или явному насилию ненавистных Бурбонов; поду-
майте о том, что если несвоевременно перенесете вы в Неаполитанское коро-
левство ужас вашего имени и вашей храброй армии, то, быть может, это
обратится в выгоду людям, неуважаемым вами, что они ловко восполь-
зуются вашим делом, за которое, однакоже, не поблагодарят вас. Пусть
Сицилия будет вашим отечеством; полюбите, как вы умеете любить, эту
усыновляющую вас мать, достойную столь славного сына».
198

разделявших мнение Кавура. Гарибальди после некоторого со-
противления уступил, и начались слухи, что присоединение скоро
будет провозглашено. Но, ободрившись первым успехом, Ла-
Фарина зашел уже слишком далеко в своих интригах. Странно,
до чего может простираться вражда людей, имеющих слишком
высокое мнение о себе, к людям, не разделяющим их мыслей.
Кавур уже несколько раз отнимал у Гарибальди возможность
действовать в пользу итальянского дела в прошлом году: не дал
ему обещанных пособий во время ломбардского похода 9, лишил
его возможности организовать армию Средней Италии в периоде
между Виллафранкским и цюрихским договорами 10, принудил
наконец вовсе отказаться от участия в делах. О препятствиях, ко-
торые ставил он отправлению Гарибальди в Сицилию, мы уже
говорили. Теперь, когда Гарибальди освободил Сицилию, Кавур
стал показывать вид, что сделался другом ему, и многих уверил
в этом — а между тем, через Ла-Фарину, старался восстановить
против него сицилийцев. Дело шло уже к тому, чтобы заставить
Гарибальди удалиться из Сицилии. Человек очень терпеливый и
мягкий в делах, касающихся лично до него, Гарибальди, одна-
коже, вышел наконец из терпения, потому что вопрос касается не
одной его личности, которой он всегда готов жертвовать, а италь-
янского дела, судьбы Неаполя, Рима и Венеции. Ла-Фарина и
Кавур слишком уже понадеялись на его простодушие, которое
для таких оборотливых людей должно казаться глупостью: они
воображали, что Гарибальди не понимает их интриг, между тем
как он только терпел их; они мешали организованию порядоч-
ного управления в Сицилии своими происками, восстановляли
сицилийцев друг против друга, — Гарибальди увидел, что пора
положить конец этому, или сицилийское дело погибнет. Он при-
гласил к себе Ла-Фарину, сказал, что вышлет его вон из Сици-
лии, и через несколько часов агент Кавура был отправлен в Турин
с двумя своими помощниками, людьми, служба которых была
уже совершенно неблаговидна. По приезде в Турин Ла-Фарина
имел совещание с Кавуром, который и без того был уже чрез-
вычайно раздражен известием об отсылке своего агента. В пер-
вые минуты туринский министр хотел принять против Гари-
бальди какие-то решительные меры, — в чем они могли бы со-
стоять, мы не умеем сообразить, — разве в том, чтобы издать
прокламацию, приглашающую сицилийцев к «извержению Га-
рибальди, послать какого-нибудь сардинского генерала на его
место и дать этому генералу инструкцию об арестовании Гари-
бальди, — но ведь это было бы уже чересчур, — однако мы не
поручимся за то, чтобы Кавур не хотел поступить именно так.
Впрочем, какие бы мысли ни были у него, он тотчас же прину-
жден был отказаться от них. Волнение в Турине и во всей Север-
ной Италии было очень сильно и вовсе не в пользу противни-
ков Гарибальди. Слух, что Кавур враждует против Гарибальди,
199

произвел такое впечатление, что министерству Кавура грозило
падение. Туринский министр увидел необходимость смириться,
и теперь едет в Палермо де-Претис 11, друг Гарибальди, извинить
перед ним Кавура. Гарибальди давно просил де-Претиса прие-
хать в Палермо, помогать ему по устройству гражданского уп-
равления. Кавур не соглашался, потому что де-Претис всегда был
противником его политики; теперь он принужден просить того
же самого де-Претиса быть посредником между ним и Гари-
бальди. Сицилийский диктатор человек незлопамятный, и если
Кавур действительно откажется от намерения стеснять его, в
примирении нельзя сомневаться. Но посмотрим, надолго ли
удержится при нынешнем благоразумном решении Кавур, вооб-
ражающий, что он в Италии единственный человек, способный
вести дела, и что все другие патриоты, а в особенности Гари-
бальди, — фантазеры и чуть ли не идиоты, блуждающие во
мраке. Мы вовсе не хотим отрицать заслуг, оказанных Кавуром
итальянскому развитию: в его патриотизме никто не сомневается,
нельзя не отдать справедливости и ловкости, с какою он сде-
лал очень многое для своей родины. Мы только говорим, что
чрезмерно высокое его мнение о своих талантах слишком часто
бывало причиною, что он мешал другим, шедшим к той же цели
путем более прямым и, по всей вероятности, более верным, — те-
перь общее мнение видит, что в спорах между ним и Гарибальди
верность расчета была не на стороне Кавура. Нам кажется, что
то же должно сказать и о всей вражде его к тем патриотам, глав-
ным представителем которых служит теперь Гарибальди и ора-
торами которых в туринском парламенте были Валерио и де-
Претис.
Итак, в те дни, когда мы пишем эту статью, т. е. около
14(26) июля, положение итальянских дел было следующее:
Гарибальди занимался в Палермо организованием сицилий-
ской армии, которое шло довольно успешно; у него было от
7 до 8 тысяч человек итальянских волонтеров, т. е. превосход-
нейшего войска; оно служило кадрами для формирования армии
из сицилийцев, из которых около 10(22) июля набралось уже
от 10 до 15 тысяч солдат; эти рекруты еще очень плохи; глав-
ный недостаток их не в том, что они мало обучены, — это дело
устраивается в несколько недель при нынешних упрощенных тре-
бованиях, — а в том, что сицилийцы давно отучились от энергии,
от надежды на свои силы. Население, упавшее духом, не скоро
может быть воодушевлено так, чтобы дать из своей среды хоро-
шее войско: для этого нужно несколько месяцев походной жизни
с частыми стычками, в которых успех довольно часто был бы
приобретаем не помощью союзников или руководителей, а си-
лами самих новобранцев. Чтобы достать сицилийцам эту прак-
тику, Гарибальди послал их к Мессине; но все-таки надежда его
на успех в дальнейщих действиях основывается не на сицилий-
200

ском войске, а на итальянских волонтерах, на деморализации неа-
политанской армии и больше всего на сочувствии неаполитанского
населения. Туринское правительство желает ограничиться пока
освобождением одной Сицилии; но Гарибальди остается при на-
мерении итти на Неаполь, где двор сделал уступки, но до сих пор
не успел доказать своей искренности в этом случае. По примеру
неаполитанского двора, даже папа обещал некоторые реформы, —•
они, конечно, должны остаться или неисполненными, или испол-
ненными только на бумаге. Надежду на свое спасение неаполи-
танский двор видит в милости императора французов, который
требует, чтобы Кавур вступил в союз с новым неаполитанским
правительством. Были разные слухи об условиях, на которых
сардинский министр принимает предлагаемый союз. Вообще го-
ворится, что эти условия нарочно составлены такие, на которые
ни за что нe согласится неаполитанский двор; рассказывают, на-
пример, будто Кавур требует, чтобы неаполитанский король вме-
сте с Виктором-Эммануэлем предложил австрийцам денежное
вознаграждение за уступку Венеции, а если они не согласятся, то
немедленно объявил им войну. Может быть, Кавур и говорил
что-нибудь подобное полуофициальным образом, но формальных
переговоров о союзе еще не начиналось в те дни, о которых мы
имели известия, когда писали эту статью: неаполитанское пра-
вительство только еще собиралось отправить в Турин чрезвычай-
ного посланника с предложением союза, который по объявле-
нию нового министерства будет служить основанием неаполитан-
ской политики. Достоверно известно одно: Кавур не хочет при-
нимать союза с Неаполем, потому что такая дружба убила бы
всякое доверие к нему в Италии. Он еще не решается посылать
войска против Неаполя, но понимает, что безвозвратно компро-
метировал бы себя и самого Виктора-Эммануэля союзом с Бур-
бонами; извинением такому союзу могла бы служить разве столь
же грозная необходимость, как та, по которой была уступлена
Савойя. Пока этой угрозы еще нет, и союз с Неаполем отвер-
гается в Турине. Теперь известно, каков будет формальный пред-
лог для отказа: газеты, служащие органами Кавура, говорят, что
при существовании конституционного устройства политическая
система зависит от мнений большинства палаты представителей,
которая поддерживает или сменяет министров и дает им свою
программу. Пока в Неаполе не собралась палата депутатов, не
выразила согласия на союз с Пьемонтом и не определила усло-
вий этого союза, всякие разговоры о нем были бы лишены осно-
ваний и совершенно напрасны. Таким образом, выигрывается
два месяца, и Кавур рассчитывает, что в этот промежуток рас-
кроется, завоюет ли Гарибальди Неаполь, или можно будет ны-
нешнему неаполитанскому правительству удержаться помощью
Императора французов. Если станет брать верх Гарибальди, Ка-
вур отвергнет союз, а если император французов решительно
201

запретит Кавуру думать о приобретении Неаполя и выразит на-
мерение послать французское войско против Гарибальди, то Кавур
уступит силе и примет союз с Неаполем.
Между тем начались военные действия против Мессины; в
письмах сицилийского корреспондента «Times'a» мы имеем из-
вестия о том, как войска, посланные осаждать Мессину, дошли
до Кальтанисетты, лежащей на половине пути между Палермо
и Мессиною. О начале осады Мессины мы знаем еще только по
телеграфическим известиям. По их кратким указаниям, военные
сотрудники французских газет заключают, что неаполитанцы
скоро должны будут покинуть и этот последний пункт, который
оставался за ними на острове *. В последние дни беспрестанно
разносились слухи, что Гарибальди отправился с несколькими
тысячами человек сделать высадку на материк.
Операционным базисом для действий на материке служит
ему теперь Сицилия. Поэтому очень важно ему обеспечить себе
беспрепятственные сообщения с нею, когда он высадится в Ка-
лабрии или около Неаполя. Пароходов для перевозки войск и
военных снарядов у него, повидимому, уже довольно, но до сих
пор все это были только купеческие суда, которые не могут дер-
жаться против неаполитанского флота. Господство на проливе и
на всех прибрежных водах оставалось за неаполитанцами; экспе-
диции, переправлявшиеся из Северной Италии в Сицилию, до-
стигали своего назначения только тем, что успевали избегать
встречи с неаполитанскими кораблями. Этот шанс успеха слиш-
ком уменьшается, когда путем переправы станет небольшое про-
странство между Сицилиею и Неаполем или Калабриею: неаполи-
танские крейсеры могут перегородить всю эту линию. Но Гари-
бальди рассчитывает скоро иметь и на море перевес над неапо-
литанцами: он ожидает, что неаполитанский флот перейдет на его
сторону. Пример тому подан военным пароходным корветом «Ve-
loce». Итальянские патриоты полагают, что многие другие воен-
ные пароходы последуют за ним, тем больше, что Гарибальди,
сам бывший моряком, имеет знаменитость между всеми итальян-
скими матросами, в том числе даже и между неаполитанскими.
Мы говорили, что неизвестность развязки неаполитанских
дел происходит главным образом от шаткости общественного
мнения, которое всегда и повсюду очень наклонно забывать
прежние факты и стремления, возникшие из них, лишь только
является хотя слабый повод верить перемене мыслей в том кругу,
который управляет делами. До сих пор большинство неаполи-
танцев еще желает присоединения к Пьемонту; но уже заметно,
что довольно многие люди в Неаполе находят возможность ве-
рить искренности и прочности сделанных уступок и готовы удов-
* Теперь получена депеша, говорящая, ч т о неаполитанцы сдали
Мессину.
202

летвориться данными обещаниями. Продержись нынешнее по-
ложение еще несколько месяцев, и, быть может, большинство
образованных сословий проникнется преданностью к Фран-
циску II.
Точно такая же шаткость общественного мнения видна в пе-
ременчивости чувств, с которыми образованное общество не-
мецких провинций Австрии смотрело на ход дела о новом госу-
дарственном совете. Когда обнародованы были правила, по ко-
торым он составляется и будет вести свои совещания, все в Вене
решили, что не следует придавать этому нововведению ровно ни-
какой важности, что общественные желания не могут быть удов-
летворены ничем, кроме созвания представителей нации, изби-
раемых самим населением империи. Незначительность уступки,
делавшейся учреждением нового государственного совета, воз-
буждала такое неудовольствие, что через несколько дней почли
нужным сделать обещание новых уступок, объявив, что государ-
ственный совет имеет значение не какого-нибудь окончательного
учреждения, а только переходной меры к созванию действитель-
ных представителей населения: он созывается, говорилось в офи-
циальном объявлении, собственно только за тем, чтобы рассмот-
реть проекты провинциальных конституций, уже приготовленные
на его обсуждение. Несмотря на это объявление, государствен-
ный совет оставался так непопулярен, что все назначенные в него
члены, сколько-нибудь уважавшие общественное мнение, отка-
зались от звания, дававшегося им. Но вот государственный со-
вет собрался. Регламент, составленный министерством для по-
рядка его совещания, был написан в таком духе, что обсуждение
предлагаемых ему мер должно было ограничиваться одною фор-
мальностью, без всякой свободы вникать в них. Члены государ-
ственного совета выразили неудовольствие стеснительным рег-
ламентом и желание изменить его. Главная перемена состояла в
том, что они потребовали свободы выбирать специальные коми-
теты для рассмотрения предлагаемых проектов не по такой
форме, какая предписывалась регламентом, а по другой, допу-
скавшей в эти комитеты членов с независимыми мнениями. Пра-
вительство согласилось. Публика тотчас же начала хвалить го-
сударственный совет, находить в нем удовлетворительные эле-
менты оппозиции. Еще больше удовольствия доставил ей способ
печатания протокола государственного совета. Ожидали, что про-
токолы будут чрезвычайно кратки, сухи и темны. Но, снисходя
к желанию членов государственного совета зарекомендоваться
перед публикой, правительство допустило печатать протоколы
довольно подробные. Публикой овладела большая радость. Она
возложила значительные надежды на государственный совет, от
которого за несколько дней перед тем не хотела ждать ничего.
Она забыла на время, как составился государственный совет и
каков образ мыслей в людях, ведущих оппозицию. Большинство
203

новых членов государственного совета принадлежит к феодаль-
ной партии, то есть к такой партии, сравнительно с которой ны-
нешние австрийские министры — величайшие либералы. Пред-
водитель этого оппозиционного большинства граф Клам-Мар-
тиниц, человек, перед которым Меттерних был бы чуть не рес-
публиканцем 12. Всем известно, что цель действий Клам-Марти-
ница просто лишь то, чтобы сделаться первым министром; всем
известно, что, сделавшись министром, он повел бы дела к восста-
новлению средневековых учреждений, к возвращению Австрий-
ской империи в такой вид, какой имела она до реформ Иоси-
фа II 13. Каждый знает это, но огромное большинство публики
не хочет помнить ни о чем и восхищается смелостью оппозиции
Клам-Мартиница. Он приобрел такую опору в общественном
мнении, что носятся слухи, будто бы двор ведет с ним перего-
воры о составлении министерства из его партии под его предсе-
дательством. Дело доходит до того, что даже иностранцы начи-
нают писать о совещаниях австрийского государственного совета
серьезным тоном, как будто что-нибудь может выйти из них.
В последнее время особенного шума наделала сцена между вен-
герским магнатом Баркоци и министром юстиции Надашди (по
фамилии тоже венгерцем) в заседании 21 июня. Дело шло о ве-
дении кадастровых книг 14. Баркоци сказал, что напрасно ведутся
они на немецком языке в таких местностях, где большинство на-
селения и землевладельцев не немцы, а венгры. Надашди самым
положительным тоном уверял, будто кадастровые реестры везде
пишутся на языке большинства местных жителей. Баркоци до-
казал, что это неправда, и на резкие слова министра отвечал
столь же резкими выражениями. Он употреблял слова «ложь»,
«обман» и т. д. Нашлось множество людей, возликовавших от
смелости венгерского магната, начавших толковать, что государ-
ственный совет побеждает министров, а сам проникнут прево-
сходнейшими намерениями и обладает силою осуществить их.
Не понимаем, как можно было сделать такого слона из самой
маленькой мухи, жужжанье которой было услышано лишь бла-
годаря владычествовавшему вокруг нее молчанию. Но мыльные
пузыри этих пустых выводов были скоро разбиты статьею офи-
циальной венской газеты, «Donau-Zeitung», 27 июня. Приводим
эту статью, прекрасно характеризующую действительные отно-
шения государственного совета к министерству:
«Во всех заседаниях государственного совета, особенно в заседании
21 числа, ораторы касались предметов, не имевших связи с вопросом,
подлежавшим совещанию. Мы вовсе не хотим сказать, что члены государ-
ственного совета не имели права делать это, но не можем не заметить,
что во всех странах, имеющих конституционную форму правления, обра-
щается строгое внимание на порядок в занятиях делами и то, чтобы не
отступать от совещаний, состоящих на очереди. Нам кажется, что неко-
торые из членов преобразованного государственного совета оставили без
внимания этот факт и в особенности забывают о нем те, которые находят
204

в себе более парламентских привычек, чем их товарищи. Мы понимаем, что
члены государственного совета желают подвергнуть рассмотрению вопросы
о принципах; мы признаем за ними право желать того. Вопросы о нацио-
нальности, о языке, о будущих отношениях провинциальных представи-
тельных собраний к государственному совету, о бюрократической и поли-
тической централизации и о степени ее необходимости могут и должны
быть обсуждены государственным советом. Мы не можем желать, чтобы
столь важные предметы остались нерешенными или были отсрочены. Мы
только хотим заметить, что государственный совет собрался 21 числа для
выбора нового члена в кадастрационную комиссию, а не для совещания
по вопросу о выгодах иметь кадастровые реестры. Комиссия может рас-
суждать об этом деле, сколько ей угодно, и государственный совет, полу-
чив доклад комиссии, также может рассуждать о нем. В парламентах по-
стоянно соблюдается то правило, что представители народа должны пред-
варительно объявлять о вопросах, какие они думают предложить или по
каким думают потребовать объяснений у правительства. В заседаниях 8
и 21 чисел было сделано много вопросов и предложений, о которых не
было дано предварительного уведомления правительству. Если министр
отвечает на неожиданный вопрос, не имея под руками документов, на ко-
торые должен ссылаться, то его поспешность может иногда ' делаться очень
предосудительною для государственных интересов. Мы уверены, что этих
наших слов будет достаточно для убеждения членов государственного со-
вета впредь удерживаться от рассуждения о предметах, о которых не было
сделано ими должного предуведомления».
Резкость этого формального выговора государственному со-
вету достаточно показывает, что министерство смотрит на него
как на учреждение второстепенное, зависимое, обязанное слу-
шаться и покоряться, а не предписывать. Но гораздо занима-
тельнее этой стороны дела разные выражения, которыми опреде-
ляется мнение кабинета о характере, полученном австрийским
правительством через учреждение государственного совета. Мы
видим, что министерство формально называет Австрию «стра-
ною, имеющею конституционную форму правления», и объявляет,
что государственный совет должен делать одно или не делать
другого не на каком-нибудь основании, а на том, что он «парла-
мент»: как делается в парламентах, так должно делаться в госу-
дарственном совете. Таким образом, австрийское правительство
совершенно разделяет взгляд на дело, выраженный нами два ме-
сяца тому назад: учреждение государственного совета уже состав-
ляет введение конституционной формы правления в Австрии;
переворот в этом отношении уже вполне произведен, конститу-
ционный принцип получил полное развитие, либералам не остает-
ся ничего желать, правительству не остается делать никаких усту-
пок, потому что все уступки уже сделаны. Но австрийские газеты
не разделяют нашего мнения: они находят, что Австрия еще не
получила представительной формы правления, и довольно на-
стойчиво говорят о ее надобности, или по крайней мере говорили
до недавнего времени. В начале июля они зашли так далеко в
этом неблагоразумии, что редакторы их, наконец, были пригла-
шены к Веберу, заведующему делами этого рода, и он объявил
им следующие три распоряжения:
205

«1) Газеты отныне не должны рассматривать вопроса о раз-
мере прав государственного совета и не должны говорить о кон-
ституции.
2) Говоря о правах провинциальных представительных со-
браний, которые скоро будут учреждены, газеты никак не
должны требовать для них законодательной власти. Правитель-
ство не имеет намерения делиться законодательною властью с
провинциальными собраниями.
3) Газеты не должны никак подвергать сомнению необхо-
димость безусловного единства империи, особенно говоря об от-
ношениях между Венгриею с принадлежавшими прежде к ней
землями и между центральным правительством».
В то же время были повторены государственному совету и
всей публике те основания, на которых учрежден государствен-
ный совет, совершенно соответствующий в Австрии тому, что в
Англии называется парламентом. Было снова объяснено офи-
циальным образом, что причиною учреждения нового государ-
ственного совета была необходимость приискать новые средства
для покрытия дефицита, приискать, какие можно учредить но-
вые налоги и какие из прежних налогов можно увеличить. Мини-
стерство говорило, что в этом деле, для которого собственно и
созван новый государственный совет, то есть в приискании но-
вых налогов и в возвышении прежних, правительство нимало не
будет мешать деятельности государственного совета, а напротив,
с готовностью примет все, что он придумает.
Мы остаемся при мнении, что новый государственный совет
служит очень достаточною заменою парламента в глазах венского
министерства и что в Австрии уже введена такая конституция,
лучше которой ничто не может соответствовать потребностям
австрийского правительства; но затруднительность положения
состоит в том, что австрийское правительство может подверг-
нуться опасности извне или само увидеть пользу в наступатель-
ной войне. Если итальянцы не будут остановлены, под властью
Виктора-Эммануэля скоро соединится весь полуостров за исклю-
чением Венеции, и в таком случае итальянцы непременно захотят
изгнать австрийцев из Венеции. Потому мы находим совершенно
правыми тех австрийских правителей, которые желают, чтобы
Австрия объявила войну Виктору-Эммунуэлю, не дожидаясь,
пока он будет располагать силами вдвое большими, чем теперь.
Если австрийское правительство хочет сохранить власть над Ве-
нециею (а кто же добровольно отказывается от власти?), эта по-
литика будет единственною последовательною. Ее держится в
Вене так называемая партия военных, товарищей Виндиш-
греца 15, Гайнау и Гиулая 16. Гражданские сановники, и в том
числе почти все министры, находят, напротив, что при нынеш-
нем состоянии умов почти во всех провинциях империи выво-
дить войска на борьбу с внешним врагом неблагоразумно, по-
206

тому что присутствие войск повсюду охраняет порядок, устрашая
внутренних врагов. Так, но что же делать? Вредно не начинать
ее, опасно начать ее. Враги порядка, конституционисты, либе-
ралы и т. д., в Австрии рассчитывают, что это тяжелое положе-
ние поведет к дальнейшим уступкам и даже к учреждению дей-
ствительно конституционного правления. Но будем надеяться,
что все как-нибудь уладится. По справедливому мнению австрий-
ских министров, главная важность в том, чтобы выиграть время.
Оно действительно так: обстоятельства, неблагоприятные ныне,
могут стать благоприятными через полгода, через год; да хотя б
и не стали благоприятными, хотя бы в результате и кончилось
дело тем, чего ждут враги нынешней австрийской системы, все-
таки каждый выигранный день, месяц, год будет лишний день
месяц, год. «Ничто не вечно под луною», стало быть, умные люди
должны хлопотать лишь о том, чтобы как можно дольше протя-
нуть свое существование и существование выгодной для них об-
становки. Так и делают австрийские правители; потому смешны
люди, которые дивятся, что они не спешат делать то, чего не
хотят.
К сожалению, есть важные обстоятельства, независимые от
воли австрийского правительства. Если бы опасность грозила ему
только от Сардинии и от недовольства подданных, оно, вероятно,
чувствовало бы себя еще довольно крепким на ногах; но дело
в том, что, кроме внутренних беспокойств и кроме внешней беды
с юга, оно должно ждать неприятностей с запада. Дело это пря-
мым образом относится не к Австрии, а к Германии, но Австрия
лишилась бы ранга первостепенной державы, если б оно испол-
нилось.
Газеты уже давно говорят о планах императора французов
доставить национальному самолюбию удовлетворение, гораздо
большее того, какое было дано присоединением Савойи: уже года
два постоянно носятся слухи, что он хочет расширить пределы
Франции до Рейна17. Перед началом прошлой войны это опа-
сение было чрезвычайно сильно в Германии. Действительно, по-
луофициальная французская публицистика развивает вопрос о
рейнской границе совершенно по такой же системе, по какой
подготовляла Францию к присоединению Савойи. Мы говорили
несколько месяцев тому назад, что в пограничных с рейнскими
провинциями Пруссии департаментах существуют газеты, имею-
щие своею целью объяснить баварским и прусским подданным на
левом берегу Рейна, как выгодно будет для них присоединиться
к Франции. Полуофициальные парижские газеты рассуждают
иногда на ту же тему, но гораздо чаще и подробнее излагают
другие стороны дела, более важные для французской публики и
для европейских дипломатов, чем желание самих областей, кото-
рые должны подвергнуться предсказываемому переходу под
власть императора французов. Французской публике объяс-
207

няется, что главная масса немецких земель на левом берегу
Рейна отдана в 1814 году Пруссии собственно для отнятия у
французов прежних союзников из самих немецких князей и для
унижения Франции; доказывается также, что французская во-
сточная граница теперь очень слаба в стратегическом отношении,
что неприятель слишком легко может вторгнуться теперь в
сердце Франции, что только эта опасность иностранного втор-
жения принуждает Францию обременять себя содержанием мно-
гочисленной армии. Если же Рейнская провинция Пруссии бу-
дет присоединена к Франции ©месте с баварскими и другими зем-
лями на левом берегу Рейна, Франция будет закрыта от напа-
дения широкою рекою, будет безопасна, может распустить тогда
половину своей армии и начнется в ней царство свободы, унич-
тожатся обременительные налоги, правительство будет иметь
много денег на общеполезные работы, на вспоможение земледе-
лию и фабрикам: такие статьи пишутся собственно для фран-
цузской публики. Главное содержание в них то, что Франция
лишилась рейнской границы в 1814 году, когда погибла ее сла-
ва, и восстановить славу можно не иначе, как возвращением
прежней границы. Статьи, имеющие в виду не столько француз-
скую публику, сколько иностранных дипломатов, выставляют на
первый план то, что Франция уменьшит свою армию и переста-
нет быть воинственной державой, как только получит рейнскую
границу. В самом деле, зачем она стала бы тогда желать войны?
Она уже будет иметь все, что ей нужно. Ни нация, ни правитель-
ство ее не желают ничего больше, как только уничтожить память
своих поражений и обеспечить себя с востока восстановлением
рейнской границы; дальше того не идут их желания, а без того
Франция все будет оставаться и недовольна, и небезопасна.
Успокоить Францию значит успокоить Европу. Итак, все евро-
пейские державы для собственной выгоды должны желать, чтобы
Франция расширилась до Рейна.
Если бы такие рассуждения печатались в независимых га-
зетах, они никого не занимали бы. Но сильная склонность полу-
официальных газет развивать эту тему принимается многими за
выражение правительственных намерений. Еще больше увеличи-
вается это предположение появлением брошюр подобного содер-
жания, напоминающих и внешнею формою и характером изложе-
ния те прежние брошюры об Италии, которые теперь уже при-
знаны имевшими официальное происхождение. Не знаем, ограни-
чивались ли газетными статьями и брошюрами указания на та-
кой план, или он еще прямее обнаруживался какими-нибудь раз-
говорами французских дипломатов с немецкими, или даже ка-
кими-нибудь письменными предложениями, но вот что говорил
в палате общин член торийской партии Кинглек, специально
занимающийся вопросами иностранной политики. Предвари-
тельно заметим, что он имеет очень обширные дипломатические
208

связи и часто сообщал парламенту первые сведения о тайных пе-
реговорах и дипломатических актах, существование которых под-
тверждалось через несколько времени ходом событий. Так, на-
пример, он первый заговорил о существовании акта, по которому
Сардиния обещалась уступить Франции Савойю. Теперь, в за-
седании 12 июля, он оказал между прочим:
«Известно, что с 1857 года французское правительство предлагало
прусскому взять некоторые из мелких немецких государств и отдать
Франции рейнские провинции. Я полагаю, что с этою целью император
французов ездил в Баден. Принц прусский не мог согласиться на это,
потому что знал факт, о котором я теперь скажу. Палата отдаст мне ту
справедливость, что в прежних случаях мои слова оказывались основатель-
ными, и потому, вероятно, будет расположена поверить факту, о котором я
теперь скажу. Я утверждаю, что на втором свидании в Вилла-Франке им-
ператор французов сказал Францу-Иосифу, что возвратит ему Ломбардию
с тем условием, чтобы Австрия не мешала действиям, которые хочет он
начать на Рейне. Я повторяю, что принц прусский знал этот факт... План
императора французов был в том, чтобы возвратить императору австрий-
скому Ломбардию для приобретения его помощи в действиях против Гер-
мании... Вся Европа наполнена слухами о войне. Франция не имеет ни
ссор, ни даже споров с Бельгиею и Пруссиею, с Мекленбургом и Сарди-
ниею; но земли каждого из этих государств в опасности, по слухам, гос-
подствующим в Европе. По всей восточной границе Франции действуют
агитаторы, старающиеся возбудить неудовольствие нынешними правитель-
ствами и подготовляющие умы народа к переходу под новую власть».
Как бы то ни было, справедливы ли слова Кинглена, что
формальные предложения о расширении границ Франции до
Рейна были уже сделаны до баденского свидания или до баден-
ского свидания дело ограничивалось газетными статьями и бро-
шюрами, но в Германии господствует уверенность, что Фран-
ция хочет захватить все немецкие земли до Рейна. Регент прус-
ский в родственной переписке своей с принцем Альбертом, дочь
которого замужем за его сыном, касался этого предмета. Содер-
жание письма дошло, неизвестно каким путем, до сведения
французского правительства нынешнею весною. Французский
посланник в Берлине потребовал у прусского министра иностран-
ных дел объяснений. Министр очень основательно отвечал, что
частные письма регента к его родственникам не составляют пра-
вительственных актов, за содержание которых должны ответ-
ствовать министры; он намекнул даже, что он не шпион и по-
тому решительно не может знать содержания чьей бы то ни
было частной переписки. Вопрос был сделан неловко, француз-
ская дипломатика должна была уступить. Но французское пра-
вительство имело сведения, что регент опасается его намерений,
и не только имело эти сведения, но даже призналось, что имеет
их. Удачно или неудачно, первый шаг был уже сделан, и на-
добно было сделать второй шаг по проложенной дороге. Импера-
тор французов объявил, что хочет успокоить регента прусского
209

личным объяснением, готов для этого сам приехать в Бадей
и просил принца-регента согласиться на свидание, для которо-
го он приедет. Публицисты различно судили о том, надобно ли
было принцу-регенту принимать такое предложение. Большая
часть прусских газет находила, что опасения должно успока-
ивать не словами и не объяснениями, а устранением причин к
ним, и что Пруссия в союзе с остальною Германиею не так слаба,
чтобы нуждаться в снисходительных уверениях. У принца-ре-
гента, вероятно, были причины иначе взглянуть на предложение
императора французов. Если б он уклонился от свидания, это
было бы истолковано как обидное пренебрежение и послужило
бы предлогом для выражения неудовольствий. Но предосторож-
ность, принятая принцем-регентом, показывает, что он разделял
мнение немецких публицистов, говоривших, что свидание устраи-
вается не просто для личной передачи миролюбивых уверений,
что император французов намерен предложить принцу-регенту
план территориальных перемен, которые, по мнению импера-
тора, будут одинаково выгодны и для Франции и для Пруссии.
План этот, по объяснениям газет, состоял в том, что взамен
рейнских земель, уступаемых Пруссиею Франции, Франция по-
может Пруссии приобрести Мекленбург, Ганновер, почти все
другие мелкие владения Средней Германии, наконец даже коро-
левство Саксонское. Говорили, что даже Баден и Вюртемберг
могли в таком случае сделаться прусскими землями; другие
утверждали, напротив, что Баден и Вюртемберг сохранили бы
свою независимость от Пруссии, составив с Бавариею возобнов-
ленный Рейнский Союз под покровительством Франции 18. Но
если было разногласие о судьбе, предназначаемой для трех юж-
ных второстепенных государств Германии, то все согласно гово-
рили, что Среднюю и Северную Германию Франция готова пре-
доставить Пруссии. В этом тоне говорили и французские полу-
официальные газеты. Они объясняли, что Франция, чрезвы-
чайно любя и уважая немецкую нацию, с грустью видит ее
нынешнюю раздробленность, которая мешает ей занять между
европейскими народами в политическом отношении такое же
место, какое принадлежит ей в умственном. Но если бы Герма-
ния стала могущественным государством при нынешнем очер-
тании восточной французской границы, Франция подверглась
бы большой опасности; только это одно и может останавливать
французов от содействия немцам в деле немецкого единства.
Если же Германия обеспечит Францию уступкою земель до
Рейна, тогда Франция даст полный простор своему сочувствию
к немцам; а если Франция скажет: «я хочу, чтобы Германия
получила единство», кто будет в силах помешать ему? Эти рас-
суждения сопровождались похвалами Пруссии, доказатель-
ствами, что Германия может достигнуть единства только тем,
когда вся признает власть Гогенцоллернов 19.
210

Такие толки должны были заставить регента прусского дей-
ствовать со всевозможной осторожностью. Если бы нынешние
потомки Фридриха II хотели действовать революционным пу-
тем, они без всякой чужой помощи соединили бы всю Герма-
нию под свою власть еще в 1848 и 1849 годах, когда франкфурт-
ский парламент предлагал королю прусскому императорскую
корону20. Но династия Гогенцоллернов сама не хочет этого:
она желает поддерживать в Германии нынешний порядок, стре-
мясь только к тому, чтобы получить перевес над Австриею в
совете многочисленных немецких государей. Если бы ей уда-
лось достичь этого, она придала бы несколько побольше силы
федеративным, связям, вероятно потребовала бы введения боль-
шего единства команды в союзной армии. Но прусское прави-
тельство не хочет низвергать престолов других немецких королей
и герцогов, оно гнушается такими революционными мыслями.
Если оно хотело бы увеличить свое влияние, то не иначе, как
по добровольному соглашению с другими германскими дина-
стиями. Принц-регент прусский 21 хотел, чтобы другие немецкие
владетели не могли иметь никакого сомнения в его чистоте от
революционных замыслов, и потому пригласил всех важнейших
второстепенных государей присутствовать при его свидании с
императором французов. Они действительно приехали в Баден.
Их присутствие отняло всякую возможность говорить импе-
ратору с принцем-регентом о чем-нибудь другом, кроме своих
миролюбивых намерений. Консерватизм принца прусского не
допустил самой возможности объяснений о том, каким бы обра-
зом произвести территориальные перемены. Таким образом, ба-
денское свидание не повело не только к решению, но даже и к
предложению того вопроса, для которого устраивалось француз-
ским правительством.
Но если оно было неудачно для Франции с формальной сто-
роны, то могло послужить сильным ободрением для француз-
ских мыслей о рейнской границе; оно выказало неспособность
Немецкого Союза к единодушию. Принц прусский, пригласив
в Баден других немецких владетелей, тем самым дал им полней-
шее ручательство в своей готовности поддерживать их престолы.
Им показалось мало этого; они все-таки остались недоверчи-
выми к Пруссии и приехали в Баден не с намерением показать
императору французов свою готовность помогать Пруссии в
защите национальных границ, а только за тем, чтобы в минуту
опасности для Германии потребовать у прусского правительства
уступок. Они положили, прежде чем явятся присутствовать при
свидании принца-регента с императором, изложить принцу-ре-
генту условия, на которых стали бы поддерживать его против
Франции, иначе сказать, условия, на которых стали бы защи-
щать отечество. Это объяснение, происходившее накануне сви-
дания с императором французов, составляет важнейшую черту
211

Баденского конгресса. Мы ни разу не излагали тех многочислен-
ных споров, какие ведутся на немецком сейме между Пруссиею
и остальными немецкими государствами, опирающимися во всех
этих случаях на Австрию или поддерживающими ее политику.
В самом деле, вопросы эти неважны в общей европейской истории,
а главное, ведутся так, что ровно ничего из них не выходит: после
бесконечных споров все остается попрежнему. Но общий характер
разногласий между Пруссиею и остальными немецкими госу-
дарствами теперь состоит в том, что Пруссия желала бы поддер-
живать умеренно-либеральную партию, а во всех других немец-
ких государствах власть принадлежит ультра-консервативной
партии. Второстепенные немецкие владетели согласились объ-
явить принцу-регенту, что он, в случае надобности, может рас-
считывать на их содействие только тогда, если Пруссия отка-
жется от своей нынешней политики и перейдет на сторону край-
него консерватизма. Но принц-регент, узнав об этом, решился
первый высказаться на свиданье с ними, чтобы отстранить
надобность отвечать отказом на их требование. Действительно,
он, не дав им начать говорить, прямо изложил программу прус-
ской политики, сказав, что ни в каком случае не может отсту-
пить от нее. После этого напрасно было второстепенным владе-
телям высказывать свои требования, и свидание их с принцем
прусским обошлось без формального спора, который повел бы к
открытому разрыву. Но если предусмотрительность принца-
регента отклонила явную ссору, то второстепенные владетели в
сущности все-таки вышли после разговора с ним, еще более
укрепившись в своем нерасположении к Пруссии. Этот разговор
происходил накануне свидания с императором французов, когда
общая польза Германии требовала бы полного единодушия.
Быть может, способ действия второстепенных немецких владете-
лей в такую решительную минуту поможет со временем Герма-
нии достичь хороших результатов: он, конечно, усиливает между
немцами убеждение в необходимости национального единства и
разъясняет им, какого содействия ему должны они ожидать от
второстепенных владетелей; но теперь пока он ободряет фран-
цузов, видящих, что даже опасность не может заставить второ-
степенных владетелей искренно поддерживать Пруссию.
Таков результат баденского свидания с точки зрения импе-
ратора французов, с точки зрения принца-регента прусского и
самих немцев, желающих национального единства. Наполеон III,
принц-регент и немецкие патриоты имеют желания очень раз-
личные, но все они обращают внимание на одну и ту же сторону
этого события. Император французов и немецкие патриоты уви-
дели, что прусское правительство даже в решительную минуту
не хочет действовать революционным способом, что оно при за-
щите Германии хочет опираться только на добровольное
содействие второстепенных немецких правительств; вместе с
212

императором французов и немецкими патриотами принц прус-
ский убедился, что на это содействие Пруссия не может пола-
гаться. Вот сторона дела, занимавшая их. Но Австрия заинте-
ресовалась другою стороною баденского свидания. Она уви-
дела, что Франция предлагает Пруссии уничтожение всех второ-
степенных владений, с условием, чтобы ей самой получить левый
берег Рейна. Принц-регент до того не расположен приобретать
увеличение своего могущества этим путем, что устранил самую
возможность официально предложить ему отдачу под его власть
всей остальной Германии за уступку рейнских провинций. Но
венский кабинет все-таки сильно встревожился самым суще-
ствованием такого плана в Париже. Он или не доверяет искрен-
ности прусского правительства, или думает, что оно может быть
приведено обстоятельствами к принятию политики, которую те-
перь отвергает. Эта перспектива ужаснула его. Действительно,
если бы исполнился план, для переговоров о котором устраи-
валось парижскими дипломатами баденское свидание, венский
кабинет лишился бы тех вещей, в которых ставит главную свою
гордость. С незапамятных времен он полагал своею славою то,
чтобы господствовать над второстепенными немецкими государ-
ствами, отнимать у Пруссии влияние на них, чтобы управлять
ими посредством Германского сейма; удерживать Пруссию на
втором месте в Германии, а самому занимать первое, — вот в
чем находил он высшее свое удовольствие. Что же 'было бы по
исполнении плана, о котором французские дипломаты хотели го-
ворить в Бадене? Присоединив к себе всю Северную Германию
и саксонские земли, Пруссия стала бы сильнее Австрии. Если
бы уцелели Бавария, Вюртемберг и Баден, если бы не были
они подчинены Пруссиею, они стали бы в зависимость от Фран-
ции, и сила венского правительства ограничилась бы на западе
и севере пределами австрийских владений. По мнению австрий-
ских государственных людей, это было бы величайшим несча-
стием для Австрии. Быть принужденным сосредоточить свои
мысли на потребностях населения самой империи, лишиться воз-
можности пренебрегать этими потребностями для интриг против
Пруссии между второстепенными немецкими правительствами, —
это кажется гибельно венским государственным людям. Они тот-
час же принялись хлопотать об отвращении такой беды. Луч-
шим средством к тому нашли они заискивать расположение
Пруссии, чтобы по дружбе с Австрией она отказалась от за-
мыслов, которых на самом деле не имеет, но имеет по предполо-
жению подозрительного венского кабинета: начались переговоры
с Берлином, начались оказываться ему любезности, начались
даже предложения разных уступок по вопросам, в которых
Австрия до сих пор противилась желанию Пруссии. Мы не
имеем никакой претензии проникать в дипломатические секреты
и, по обыкновению, находим, что совершенно достаточны те све-
213

дения, которые ни для кого не составляют тайны. Факты, напе-
чатанные во всех газетах, показывают, что предложение тесней-
шего союза с Веной было принято в Берлине холодно и что холод-
ность проистекала из соображения очень верного. В каком случае
и для чего была бы полезна прусскому правительству дружба
австрийского? Конечно, только в случае войны против внеш-
него врага, а внешний враг может явиться только с запада,
потому только для обороны западно-немецкой границы.
При нынешнем состоянии своих финансов, при нынешнем
расположении своих подданных может ли австрийское пра-
вительство оказать серьезную помощь Пруссии в войне на
Рейне? В Берлине думали, что не может. Положение австрий-
ских финансов так дурно, что серьезной войны с сильным не-
приятелем Австрия не может вести, — ведь и в прошлом году
она принуждена была преждевременно объявить и через девять
недель прекратить войну, потому что не имела средств дольше
содержать войско в готовности к войне и дольше содержать его
во время войны. Но даже и кратковременного усилия на Рейне
не может она сделать в значительном размере, потому что боль-
шую часть своей армии принуждена держать в собственных не-
довольных провинциях и на Минчио по своим итальянским
делам. Не только не принесла бы для Пруссии большой выгоды
дружба с Австриею, в случае войны на Рейне, а напротив —
обратилась бы в невыгоду берлинскому правительству. Без рас-
положения со стороны западно-немецкого населения нельзя
Пруссии защитить западную свою границу. Если теперь она
считает себя в силах оборонить ее, она основывает эту надежду
только на том, что подданные всех второстепенных немецких
государств Северной и Средней Германии считают ее защитни-
цею либеральных учреждений, представительницею националь-
ного единства. Какова бы ни была нелюбовь второстепенных
правительств к Пруссии, общественное мнение принудит их
действовать заодно с Пруссией, в случае нападения с запада.
Но союзом с Австриею, при нынешнем ее устройстве, Пруссия
теряла бы свои права на сочувствие патриотической партии; ли-
шалась бы силы, которая в минуту опасности доставит ей не-
вольную помощь второстепенных правительств. Газеты сооб-
щали, что берлинский кабинет соглашается на союз с Ав-
стриею только под тем условием, чтобы Австрия получила
конституционное правление. Не знаем, было ли сказано что-
нибудь подобное официальным образом, но сущность дела та-
кова, что полезность австрийского союза для Пруссии действи-
тельно зависит от этой реформы: только удовлетворив желаниям
своих подданных, австрийское правительство приобретает возмож-
ность оказывать значительную помощь своим союзникам в войне.
Теперь известно, что холодность, с какою Пруссия приняла
первые предложения Австрии, смягчена хлопотами венских
214

дипломатов, и принц-регент согласился иметь в Тёплице свида-
ние с австрийским императором. Тут будут ему предложены со
стороны Австрии разные уступки по разным второстепенным
вопросам. Не знаем, удовлетворится ли ими Пруссия, или по-
вторит высказанное официальными прусскими газетами условие
союза, — требование перемены в австрийской правительствен-
ной системе. Всего вероятнее, что свидание не приведет к резуль-
тату, какого ждет от него Австрия, не склонит Пруссию всту-
пить с ней в наступательный и оборонительный союз; или, если
бы и устроилось на бумаге что-нибудь похожее на такой союз,
все-таки он будет иметь значение почти только на одной бумаге,
а не на самом деле: венскому кабинету было бы слишком трудно
искренно отказаться и от прежней своей политики во внутрен-
них делах, и от прежних своих притязаний на преобладание в
Германии. А без искренней уступки со стороны Австрии по
обоим этим отношениям Пруссия не будет находить выгоды в
союзе с нею. Но мы вовсе не то и доказывали, что венский ка-
бинет вступит в тесный союз с Пруссиею, — это было бы не-
согласно с преданиями австрийской системы; точно так же мы
вовсе не доказывали, что он непременно сделает серьезные
уступки, — напротив, мы много раз говорили, что они несов-
местны с его системою, — мы хотели только сказать, что уступки
требуются от него со всех сторон.
Те же самые газеты, которые доказывают необходимость
рейнской границы для Франции, стараются подготовлять Фран-
цию к войне с Англией. В своем усердии отыскивать поводы к
войне они доходят до странностей. Так, например, они утвер-
ждали, что Англия устроила недавний заговор карлистов в
Испании22, чтобы овладеть этой страной во время междоусоб-
ной войны. Мы ничего не говорили об этом карлистском заго-
воре, потому что он не стоил никакого внимания. Один из гене-
ралов, собрав подчиненные ему войска, объявил, что правитель-
ство приказало ему вести их в Мадрид, и они пошли, ничего
не подозревая. Но лишь только он объявил им, что хочет дей-
ствовать в пользу графа Монтемолина, они тотчас же бросили
его; он был арестован и поплатился жизнью за измену. Пре-
тендент и его второй брат, явившиеся в Испанию, легко были
взяты в плен, и вся история кончилась без малейших хлопот
для испанского правительства. Труднее бывает полиции разо-
гнать какой-нибудь десяток пьяных буянов, чем было для
О'Доннеля и его товарищей сладить с восставшими реакционе-
рами. Англия помогла утвердиться в Испании нынешней форме
правления, всегда поддерживала ее и не может не поддержи-
вать. Нужно слишком горячее воображение, чтобы придумать,
будто бы она помогала теперь или когда-нибудь вздумает по-
могать карлистам. Но французские полуофициальные газеты
говорили это и выводили из такого обвинения необходимость
215

усмирить Англию, чтобы она не нарушала спокойствия Европы.
Точно такой же вывод делали они из сицилийских событий. Га-
рибальди оказывался у них агентом Пальмерстона и приехал в
Сицилию за тем, чтобы покорить ее для англичан. Из этого
опять следовало, что надобно отнять у Англии средства подни-
мать смуты в Европе, что пока французы не возьмут Лондон,
до тех пор Европа не будет иметь мира. Наконец явилась
брошюра, пустившаяся в такие соображения, каких не отважи-
вались сделать полуофициальные газеты. Эта брошюра назы-
вается «Мак-Магон, король Ирландский». Она собирает из ста-
ринных книг факты о страдальческом положении ирландцев,
не обращая внимания на то, что многие из прежних бедствий
Ирландии теперь уже исчезли, а другие постепенно изменяют
свой характер, и что Ирландия с каждым годом приближается
к тому положению, в каком находится сама Англия. Брошюра
доказывает, что ирландцы лишены всех прав (хотя они теперь
пользуются совершенно такими же правами, как англичане), что
английские протестанты угнетают ирландских католиков (хотя
католическое духовенство пользуется в Ирландии гораздо боль-
шею свободою, чем в самой Франции, и давно уничтожена вся-
кая политическая разница между протестантами и католиками);
из этого брошюра выводит, что ирландцам для достижения ре-
лигиозной свободы и политических прав необходимо восстать
против Англии, выбрать своего особенного короля, и находит,
что лучше всего они сделают, если выберут королем маршала
Разумеется, все это не больше как шалости, но они показы-
вают систематическое стремление раздражить старинную вражду
французов к Англии.
Все эти обстоятельства и множество других фактов такого
же рода не дают англичанам свободы думать ни о чем, кроме
приготовлений к обороне своей земли. Читатель знает, как дея-
тельно ведутся эти приготовления. Гавани и прибрежные кре-
пости вооружаются, и теперь газеты заняты рассуждениями о
том, как укрепить Лондон, чтобы неприятельская армия не
могла приблизиться к нему и тогда, если прорвется через цепь
прибрежных укреплений и если опрокинет английские войска, ко-
торые встретит по дороге. Сильное развитие волонтеров, кото-
рых считается теперь до 120 000, которые все вооружены штуце-
рами и уже приучились хорошо стрелять и очень порядочно
маневрировать, много ободряет англичан. Смотр лондонских
волонтеров, недавно происходивший в Гайд-Парке, показал, что
они выучились даже маневрировать очень недурно; а меткостью
стрельбы и совершенством оружия они превосходят линейную
пехоту французской армии, — это доказано происходившим на-
днях состязанием в стрельбе на призы. Но все-таки высадка
неприятельской армии нанесла бы громадные потери Англии,
216

хотя, без малейшего сомнения, и кончилась бы совершенным
истреблением высадившегося неприятеля. Волнуясь этим опасе-
нием, английское общество не имеет досуга заняться никакими
важными внутренними вопросами. Лорд Россель принужден был
взять назад свой билль о реформе, потому что публике было не
до парламентской реформы, а без большого понуждения со сто-
роны общественного мнения нельзя провести через парламент
этого дела, нарушающего интересы всей торийской партии и
очень многих депутатов из партии вигов. Столь же ясно свиде-
тельствует о невозможности заниматься внутренними вопросами
другое дело, для объяснения которого надобно войти в некото-
рые подробности.
Одною из главных реформ в системе налогов, по бюджету,
предложенному Глэдстоном, было отменение налога на писчую
бумагу. Он доставляет около 8 500 000 рублей серебром дохода,
но сильно затрудняет распространение дешевых изданий, то
есть разлитие образованности в массе народа, и кроме того стес-
няет очень многие отрасли промышленности, употребляющие
оберточную бумагу. Люди, сочувствующие просвещению массы,
давно требовали его уничтожения. Но уничтожить его значило
бы навсегда перенести тяжесть, слагаемую таким образом с
косвенных налогов, на прямые налоги и собственно на налог с
доходов, которым особенно недовольны землевладельцы, поль-
зовавшиеся до его учреждения почти совершенною свободою от
всяких налогов. Налог на доходы то повышается, то пони-
жается, смотря по государственной надобности; но уничтожение
налога на бумагу делало бы необходимостью постоянно брать с
доходов одною половиною процента больше, чем нужно при его
сохранении. Само собою разумеется, что такая реформа должна
была возбуждать сильное неудовольствие в палате лордов, слу-
жащей представительницею землевладельческих интересов.
Землевладельческая партия располагает и в палате общин почти
целою половиною голосов: все тори — или землевладельцы,
или представители землевладельцев. Если бы общественное
мнение могло сильно заниматься теперь внутренними рефор-
мами, некоторые тори в палате общин уступили бы его влия-
нию, и билль об уничтожении налога на бумагу прошел бы через
палату общин с значительным большинством голосов. Но те-
перь ни один тори не видел надобности жертвовать своими
расчетами, и большинство на стороне билля оказалось очень
небольшое. Палата лордов ободрилась. Кроме того, у ней был
очень благовидный предлог. При нынешнем шатком положении
дел правительство не должно лишать себя запасных средств на
чрезвычайные расходы, говорили противники билля: на всякий
случай лучше иметь слишком миллион фунтов избытка доходов,
чем иметь бюджет, в котором доходы только уравновешивались
бы с расходами. Палата лордов отвергла билль.
217

Основателен ли предлог, под которым она отвергла его, дей-
ствительно ли палата общин поступала неосторожно, уничтожая
при нынешних обстоятельствах налог, доход с которого был бы
запасом на экстренные расходы, — не в том дело. Надобно по-
лагать, что Глэдстон и манчестерская партия, требовавшие от-
мены налога на бумагу, понимают финансовые дела гораздо
лучше, чем лорды; составитель билля и его защитники, прони-
цательнейшие и опытнейшие финансовые люди в целой Европе,
вероятно, понимали, что они делали; вероятно, обдумали, откуда
взять денег на экстренные расходы, и, вероятно, в ошибке были
не они, а большинство палаты лордов, отличающееся допотоп-
ными понятиями. Теперь это уже доказано дополнительным
бюджетом Глэдстона, по которому деньги на экстренные рас-
ходы китайской войны получаются через повышение налога на
спиртные напитки. Но все равно: пусть Глэдстон и его защит-
ники ошибались, пусть основательность расчета была на сто-
роне палаты лордов. Вопрос не в этом, а в том, имеет ли палата
лордов право вмешиваться в финансовые дела. По духу англий-
ской конституции, власть над финансами принадлежит исклю-
чительно палате общин. Палата лордов превысила свою власть,
нарушила конституцию, вздумав отвергнуть финансовую меру,
принятую палатою общин. В иное время, когда внимание нации
не было бы отвлечено от внутренних дел заботами иностранной
политики, палата лордов не отважилась бы на такое дело,
а если бы отважилась, то потерпела бы жестокое поражение.
Общественное мнение потребовало бы, чтобы палата общин
поддержала свои права; палата общин приняла бы суровые ре-
шения против палаты лордов, и мало того, что принудила бы
лордов уступить в этом вопросе, — дело кончилось бы тем, что
они вообще потеряли бы часть своих привилегий. Теперь не то.
Нации нет времени заниматься спорами по внутренним делам,
и прогрессивная партия в палате общин не может сделать ни-
чего против тори, сочувствующих лордам. Комитет, назначен-
ный палатою общин для исследования дела, постарался замять
его, и оно кончилось неопределенным, слабым, ничего не решаю-
щим протестом.
Как будто мало было в Европе поводов публицистам и госу-
дарственным людям разных наций спорить, недоверять, опа-
саться, возникло на Востоке очень прискорбное обстоятельство,
служащее новою причиною взаимного недоверия. Мы не будем
подробно рассказывать о событиях, происшедших на Ливанском
хребте, потому что они принадлежат к вещам, очень обыкновен-
ным в Сирии: друзы, соединившись с мусульманами, напали на
племена, исповедующие христианство, разграбили и выжгли
деревни и города, которыми могли овладеть, изнасиловали жен-
щин, перерезали всех, кто не успел бежать. Турецкие солдаты
помогали разбойникам. Это совершенно в порядке вещей во
218

всей Турции, тем более в Сирии, где мусульмане особенно фана-
тичны и наглы. Бесчисленные опыты показали, что турецкое
правительство не хочет, да если б и хотело, то не может изба-
вить своих подданных (не одних христиан, но даже и тех мусуль-
ман, которые занимаются мирными промыслами) от грабежей и
всяких насилий. Но европейские державы до сих пор ограничи-
ваются полумерами, по взаимному соперничеству. Так и теперь,
конечно, ничего прочного не выйдет из вмешательства, на кото-
рое они решились. Французские, английские и другие корабли
посланы в Бейрут. Их появление остановит разбойников, но че-
рез год, через два возобновится та же история. Газеты очень
много толкуют теперь о сирийских делах, даже рассуждают о
важных переменах, которые произойдут из них в европейской
политике. Само собою разумеется, что все это не больше, как
праздные толки. Тысячи людей в Сирии перерезаны, десятки
тысяч ограблены; теперь, может быть, будет убито несколько
десятков убийц, — тем дело и кончится до следующего точно
такого же случая24. Причины к переменам в отношениях между
европейскими державами даются самой Европою, а не Азиею.
ПАЛЕРМСКАЯ КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ «Times'а»
(в извлечении)
5 июня, в два часа дня, Ланца прислал офицера к Гари-
бальди с предложением, что неаполитанцы готовы очистить ко-
ролевский дворец и все другие позиции, занимаемые ими в го-
роде, если ему будет позволено удалиться в северо-восточную
часть гавани, где находится мол.
«Город образует почти правильный параллелограмм, который тянется
от берега к горам с северо-востока на юго-запад. В северном углу его, на
берегу, стоит цитадель, занимаемая войсками. На противоположном углу
параллелограмма стоит дворец, подле него бастион, образующий западный
конец города, и ряд больших зданий на площади перед дворцом, — этот
бастион и здания, вместе с дворцом, были заняты неаполитанцами. На юго-
западной стороне, от морского берега до Терминских ворот, тянется одно
большое здание, мимо которого идут два шоссе, одно в Мессину, другое
в Катанию. Почти параллельно с морским берегом идет дорога в Трапани;
направо от этой дороги, в трех милях от города, находится большая от-
крытая местность, прилегающая одною стороною к трапанской дороге, а
другою к Monte Pellegrino. Местность эта называется лагерем, потому что
служила полем для маневров королевским войскам. Вот на ней-то хотели
сосредоточиться неаполитанцы, оставив королевский дворец».
Она представляла для них то главное удобство, что находи-
лась подле гавани, и просьба перейти на нее из королевского
дворца уже показывала, что Ланца оставил всякую мысль о про-
должении борьбы, думая только об отъезде из Палермо. Но
переговоры об этом были прерваны возвращением генерала
219

Летиции из Неаполя. Он привез полномочие генералу Ланца
заключить капитуляцию. — Неаполитанские командиры совер-
шенно упали духом, потому что никак не ожидали нападения
на Палермо, а когда началось оно, никак не хотели воображать,
что перевес останется на стороне Гарибальди. При самом начале
сражения они послали в Неаполь известие, что Гарибальди
окружен в городе и к вечеру будет взят в плен со всеми волон-
терами и инсургентами. Эта самоуверенность их, конечно, была
одною из причин долгих колебаний неаполитанского правитель-
ства, которое никак не могло поверить безнадежности положе-
ния своих войск в Палермо, так недавно еще получив от них со-
вершенно противоположные известия.
На другой день по возвращении Летиции, 6 июня, заклю-
чена была капитуляция об отъезде неаполитанских войск из
Палермо; ее подписали со стороны неаполитанцев генерал Ко-
лонна, а со стороны Гарибальди полковник Турр. Но кроме
этой капитуляции, немедленно обнародованной, была заключена
секретная конвенция, подписанная самим Гарибальди и генера-
лом Летициею. Она определяла разные подробности условий,
заключавшихся в капитуляции, и говорила о размене пленных.
Срока для отъезда неаполитанцам не назначалось по невоз-
можности определить, во сколько дней успеют они кончить
сборы; было только сказано, что они всячески будут спешить
ими, и дела их были так дурны, что они действительно очень
торопились. Королевский дворец с соседними зданиями был
очищен 7 июня, на другой день по заключении капитуляции.
Все неаполитанские войска оттуда перешли на лагерное поле у
гавани.
Отправление неаполитанских войск из Палермо началось
7 июня. Сами неаполитанские офицеры признавались, что их
солдаты занимаются грабежом; но, повидимому, не принималось
никаких мер для восстановления между ними дисциплины,
и грабеж продолжался. Так, например, они разграбили в коро-
левском дворце все серебро, весь гардероб, все столовое белье,
так что в дворце остались одни голые стены. Когда королевский
дворец с соседними кварталами был сдан Гарибальди, он по-
всюду в этой части города расставил караулы из своих альпий-
ских стрелков, приказав им никого не пускать туда: во-первых,
для того, чтобы не было воровства, а во-вторых, и потому, что
небезопасно было входить в эти кварталы; полуразрушенные
бомбами дома беспрестанно падали, а от множества заваленных
развалинами трупов воздух был заразителен. Первою заботою
Гарибальди было велеть ломать стены домов, грозивших паде-
нием, собирать из-под развалин трупы и хоронить их.
«Палермское городское начальство назначило комиссию для осмотра
этих кварталов и представления отчета о их положении. Палермцы на-
деются, что отчет будет подписан всеми генеральными консулами. Рус-
220

ский генеральный консул может тут говорить по опыту: в его собственный
дом упала бомба, и он видел в нем последствия бомбардировки. То же
можно сказать и о британском консуле. Другим надобно только пройти по
улицам, чтобы приобрести все нужные сведения. Окрестности города по-
учительны в этом отношении не меньше самого города. Идите по какому
хотите направлению, — в Фаворите, в Монреале, в Гуанданью, везде вы
увидите, что почти каждый дом сожжен или разграблен. Грабеж этот не
может извиняться и боевым беспорядком, потому что все окрестности го-
рода были ограблены еще до появления Гарибальди.
Но неаполитанцы скоро пожали то, что посеяли. Этот грабеж, кото-
рый они поощряли для воодушевления своих солдат, был одною из глав-
ных причин их поражения. Сами неаполитанские генералы начали над
своим войском то дело, которое Гарибальди только довершил. Вспоминая,
с какою горстью людей явился Гарибальди, нельзя было не изумляться
его почти баснословному успеху при взгляде на неаполитанские войска,
шедшие по городу третьего дня. Их было, по крайней мере, тысяч четыр-
надцать человек, здоровых, высокого роста, превосходно вооруженных,
снабженных сильною артиллериею. Только тогда, когда начали они отсту-
пать, мы увидели, как сильны они были. Но под блестящею наружностью
господствовала в них совершенная испорченность, делавшая их неспособ-
ными к битве. Думая только о грабеже, солдаты вышли из повиновения,
и офицеры боялись их больше, чем неприятеля; а из офицеров многие
имеют либеральный образ мыслей и сами неохотно сражались.
Неаполитанское правительство хотело иметь армию, на которую могло
бы полагаться, которая была бы чужда новых идей. Конскрипция * доста-
вила ему солдат, но солдаты ничего не значат без офицеров. Хороших
офицеров мог бы дать образованный класс, но именно он был противником
господствующей системы; мало людей из этого класса поступало в армию,
да и те, которые поступали, казались подозрительными. Потому офицер-
ское сословие составлялось или из стариков, бывших в прежней армии (до
1848 года) и остававшихся на службе только по неспособности прокор-
миться каким-нибудь другим занятием, или из аристократической моло-
дежи. Таким образом, явилось два разряда офицеров: один — блестящий,
годный только для парадов, другой — погрязший в рутине. Ни тот, ни дру-
гой не мог пробуждать хорошего духа в солдатах. Я был изумлен, смотря
на офицеров отступавшего войска: все они старики. Капитан без седых во-
лос был редким исключением. Унтер-офицеры еще меньше офицеров соот-
ветствовали надобности правительства. Неаполитанские поселяне так неве-
жественны, что делать их унтер-офицерами нельзя; в эти чины по необхо-
димости производились бедные люди среднего сословия, которое враж-
дебно господствующей системе. О их влиянии на войско можно судить по
тому факту, что по крайней мере три четверти дезертиров, перешедших к
нам, — унтер-офицеры. Армия имела блестящий вид, но в дело не
годилась.
Еще до прибытия Гарибальди, еще до начала сицилийского восстания
обнаружились симптомы, из которых правительство могло видеть нена-
дежность войск. Восьмой и десятый полки, получив приказание двинуться
во внутренность Сицилии, не захотели итти и выказали такой дух непо-
виновения, что пришлось совершенно переформировать их. Легкость, с ка-
кою было подавлено восстание в самом Палермо, богатая добыча, награб-
ленная солдатами в Гуанчском монастыре, — все это несколько восстановило
самоуверенность войска. Такие мысли были поддержаны успехом экспе-
диций в Карини, Партенико и т. д. Толпы инсургентов, обменявшись
издали выстрелами, отступали в горы. Солдаты, вместо того чтобы пресле-
довать их, бросались на города, жгли, грабили и резали.
* Рекрутский набор. (Прим. ред.)
221

Прибытие Гарибальди изменило мысли войска. Сначала неаполитанцы
надеялись на свою многочисленность, и если бы первая встреча была
удачна для них, неаполитанская армия, быть может, и стала бы сражаться;
но при Калата-Фими 500 человек альпийских стрелков погнали с одной
позиции на другую отряд, имевший до 4 000 человек. Будучи поражены
при таком числительном превосходстве, неаполитанские солдаты упали ду-
хом».
Мастерские маневры Гарибальди под Палермо заставили
неаполитанских офицеров и солдат не верить своему искусству
и своим генералам. Потом трехдневная уличная борьба совер-
шенно подорвала всякую дисциплину в неаполитанцах, занимав-
шихся не столько битвами, сколько грабежом. — Сказав о при-
бытии нескольких новых волонтеров из Италии, корреспондент
«Times'a» замечает, что вся армия Центральной Италии отпра-
вилась бы в Сицилию, если б только позволили ей, и после
того продолжает:
«Сардинское правительство винили в том, будто бы оно покровитель-
ствовало экспедиции Гарибальди, между тем как оно делало все, что могло,
чтобы помешать ей, и если экспедиция все-таки устроилась, то единственно
благодаря средствам, какие имел сам Гарибальди. Если бы сардинское
правительство благоприятствовало экспедиции или хотя смотрело на нее
сквозь пальцы, то неужели задержало бы оно 12 или 15 тысяч ружей,
которые были закуплены у Гарибальди за деньги, доставлявшиеся ему из
целой Европы».
Через несколько дней, сообщив известие о том, как идет
отправка неаполитанских войск, корреспондент замечает:
«Между неаполитанцами есть люди, надеющиеся вернуться сюда ме-
сяца через три. Они, вероятно, надеются на повторение того, что было в
1848 году, когда сицилийцы пропустили целых семнадцать месяцев без
всяких забот организовать свою армию. Но если некоторые обольщают
себя такою мечтою, то на большинство произведено совершенно противное
впечатление нынешними происшествиями. Очень многие, особенно те, ко-
торые говорили с Гарибальди, обратились в итальянцев, и некоторые офи-
церы выражали надежду, что скоро будут сражаться рядом с ним за италь-
янское дело».
Описывая систему притеснения, от которой избавились
теперь сицилийцы, корреспондент «Times'a» замечает:
«Какую же пользу принес этот терроризм? Он не успел воспрепят-
ствовать составлению заговора. Принимались крутые меры, арестовали лю-
дей целыми толпами, а все-таки полиция не могла открыть истинных руко-
водителей заговора. Прокламации секретного комитета были прибиты на
стенах по всем улицам. Как только Гарибальди высадился, секретный ко-
митет открыл правильные сообщения с ним и уведомлял его о всех движе-
ниях войск; а неаполитанцы, как ни подкупали людей, как ни грозили им,
не могли ничего узнавать о движениях Гарибальди, не могли устраивать
сообщений между разными своими отрядами. Фон-Михель, возвращаясь из
похода на Корлеоне и дошедши до Мисильмери, предлагал 500 червонцев
тому, кто пронесет через город письмо от него к войскам, стоявшим в коро-
левском дворце; никто не взялся исполнить это. Каждый сицилиец знал,
когда Гарибальди прийдет в Мисильмери; все говорили об этом, а между
тем неаполитанцы не знали ничего. Сам генерал Летиция говорил, что нака-
222

нуне вступления Гарибальди в Палермо, уже вечером, он прогуливался по
берегу с генералом Ланцею и они поздравляли друг друга с успехом дей-
ствий против Гарибальди, полагая, что дело уже кончено. «Мы легли
спать, говорил он, радуясь тому, что кончились все опасности, а поутру
были пробуждены известием, что Гарибальди стоит в Палермо».
Понемногу палермцы переставали бегать по улицам и кри-
чать, как сумасшедшие, от восторга; но все-таки они умели сдер-
живать себя, только пока не видели Гарибальди: при его появле-
нии попрежнему сбегались толпы и поднимался восторженный
гвалт. Это поклонение так надоело скромному генералу, что он
перестал показываться на улицах днем, выходя обозревать го-
род лишь на заре, пока все еще спят. Он даже перенес главную
свою квартиру на край города, чтобы избежать толпы, по-
стоянно осаждавшей его. Заботы его были поровну разделены
между облегчением участи пострадавших жителей Палермо и
формированием войска.
«Волонтеры, приехавшие к Гарибальди, обращены в кадры для Двух
бригад, эти кадры будут наполняться молодыми людьми из палермской
провинции, от 20 до 30 лет. Дело идет очень успешно. Когда Медичи при-
везет своих волонтеров, при их помощи легко будет составить в один ме-
сяц армию от 20 до 25 тысяч человек. Артиллерия также устраивается.
В Палермо есть большая литейная, сделавшая в 1849 году несколько очень
хороших пушек; она теперь возобновила работу; колоколов в Сицилии мно-
го, потому недостатка в металле не будет. Если так будет продолжаться,
то Гарибальди осуществит похвальбу Помпея: ему даже не нужно и топ-
нуть ногой, чтобы явились легионы. Секрет его искусства в том, чтобы от-
брасывать бесполезные формальности и все упрощать. Ранцев у его солдат
нет. Каждый кладет в карман своей блузы рубашку и другие нужные ему
вещи; только благодаря этому облегчению возможны были необычайные
переходы, кончившиеся взятием Палермо».
14 июня генерал Летиция приезжал уведомить Гарибальди
о скором отъезде последних неаполитанских войск и просить его
о принятии мер, чтобы отъезду их не было препятствий.
«Неаполитанцы постоянно мучились мыслью, что Гарибальди, при
всем своем желании, не в силах будет удержать горожан и инсургентов.
Именно для того, чтобы несколько обеспечить себя от их нападения, они
условились по восьмой статье конвенции освободить семь человек, бывших
у них под арестом, только тогда, когда последние солдаты сядут на ко-
рабли. Беспокойство их усиливается тем, что они плохо полагаются на свои
войска, потому на всех передовых постах они поставили иностранные ба-
тальоны. Напрасная предосторожность: дух непослушания овладел и этими
батальонами точно так же, как неаполитанскими войсками. С того времени,
как иностранные батальоны заняли передовые посты, более ста человек из
них дезертировали; из этих дезертиров сформирована теперь особая
рота. От Гарибальди они получают больше жалованья, чем от неаполи-
танцев, и имеют хорошую пищу, которой не имели у неаполитанцев. Неапо-
литанские солдаты продовольствуются одними сухарями и солониной, но
и солонина дается им редко: их корабли так спешат перевозкой войск,
что не успевают нагружаться провизией, отходя назад в Палермо. Потому
неаполитанские войска находятся в самом тяжком положении. Сами неапо-
литанцы видят, что солдат надобно совершенно вновь переформировать,
прежде чем снова вести в дело. А неаполитанские офицеры не имеют
223

никакой охоты сражаться. Зараза «итальянской идеи» охватила их почти
всех. Против сицилийцев у них еще остается сильная нелюбовь, но когда
они встречаются с Гарибальди и его итальянскими волонтерами, они
смотрят на них скорее как на сотоварищей, чем как на противников. Так
подействовали на них слова Гарибальди и образ его действий. Он посту-
пал с ними не как с врагами, а как с заблуждающимися друзьями, делал
в их пользу все, что мог, не пользуясь их несчастным положением; он не
старался унижать их, выказывать свое превосходство, напротив, всячески
отстранял все, чем они могли бы оскорбляться. Смотря на его действия,
они убеждались в неспособности своих генералов. Они видят также, что
молодые люди быстро возвышаются в национальной армии, если имеют да-
рования, и невольно сравнивают с этим систему фаворитизма, господст-
вующую в их войске. Если бы неаполитанское правительство не приняло пре-
досторожности, не увезло в Неаполь семейства своих офицеров, чтобы
иметь заложников в их верности, многие офицеры перешли бы к Гари-
бальди».
Гарибальди отвечал Летиции, что отъезд последних отрядов
будет безопасен. Когда американцы, бывшие в Палермо, узнали,
что неаполитанцы взяли на открытом море корабль под амери-
канским флагом, они начали рассуждать в таком смысле, что
корреспондент «Times'a» пришел к следующему заключению:
«Если общественное мнение Европы не вмешается в это дело, на Сре-
диземном море явятся американские крейсеры, которые с радостью станут
овладевать всеми неаполитанскими и австрийскими кораблями».
По сведениям, доходившим до Палермо, он считал, что около
15 июня, кроме войск, отъезжавших из Палермо, остается в
Сицилии не больше 4 500 человек неаполитанских войск. Из них
около 3 000 в Мессине и около 1 500 в Сиракузах. Большая часть
мессинского гарнизона была уже переправлена тогда в Неа-
поль для борьбы с восстаниями, которых ждали в Калабрии,
в Абруццо и в самом Неаполе.
16 июня явился декрет Гарибальди, распускающий отряды
инсургентов; корреспондент «Times'a» по этому случаю делает
общий очерк роли, которую они играли в военных действиях:
«Из моих рассказов вы видели, что устройство этих squadre было ре-
шительно несовместно с правильной военной организацией. Их неспособ-
ность к правильной войне достаточно доказана событиями 1848 и 1849 го-
дов. По спискам числилось тогда в squadre не менее 60 000 человек, кото-
рые являлись в ряды, когда неаполитанцы были далеко, и исчезали с при-
ближением неприятеля. Хуже всего было, что их существование обольщало
народ надеждою, будто бы существует национальная армия и не нужно ни-
каких других мер, кроме заботы об увеличении числа их. Каждый стано-
вился тогда организатором отрядов и выдумщиком мундиров, самосоздан-
ные полковники и майоры возникали сотнями. Падение Мессины рассеяло
иллюзию. 15 000 этого войска, бывшего в Мессине, скрылось при виде
швейцарцев и неаполитанцев: squadri торопливо разошлись по домам, за-
рыли свое оружие и стали мирными гражданами. На защиту Мессины
осталось только четыре батальона юношей, от пятнадцати до двадцати лет,
которых прежде презирали. Палермо ужаснулся, но было уже поздно по-
правлять дело.
Но в надгробной речи всегда перечисляются похвальные качества
умершего, и я скажу, что благодаря этим squadri поддерживалось сицилий-
224

ское движение до прибытия Гарибальди: без них ему не было бы случая
приехать в Сицилию. Все большие прибрежные города были так подавлены
гарнизонами, что не имели средств ничего делать. Неаполитанцы каждые
два или три месяца делали поиск для всеобщего обезоружения сицилийцев,
и обыски эти производились так успешно, что оружия в городах почти не
оставалось. По деревням не было возможности достичь этого, и осталось
очень много ружей, несмотря на все поиски. Кроме того, неаполитанцы не
могли занимать военными отрядами всю внутренность острова, чтобы не
допустить собираться вооруженным людям. Попытки восстания, начав-
шиеся в городах, заставили их еще больше прежнего сосредоточиться там,
оставив на волю судьбы внутренность острова. Напрасно посылали они ле-
тучие колонны по большим дорогам: колонны шли по острову, как ко-
рабли идут по морю, вытесняя на время воду, но не оставляя за собою
никаких следов: как только уходила колонна, за нею опять собирались
squadri. Эта пустая игра вечно тянулась бы так, если бы Гарибальди с
своими волонтерами не явился покончить ее. Он сосредоточил и повел с
собою этих герильясов, оказавшихся очень полезными во время наступа-
тельных действий. Правда, немногие из них держались на своем месте,
встреча[ясь] с неприятелем в открытом поле; но, отступая, они опять под-
бегали к нему с другой стороны и беспрестанно стреляли: потому неаполи-
танцам казалось, что они со всех сторон окружены легионами инсургентов
и что инсургенты не бегают от них, а производят рассчитанные стратеги-
ческие движения. В ходьбе squadri неутомимы; они были очень пригодны
для стратегии, которой следовал Гарибальди около Палермо, передвигаясь
с горы на гору, повсюду зажигая костры; часто спускались они с гор по
садам и в ночное время пугали неприятеля своими выстрелами. Самые не-
достатки их оказывались полезными. Например, когда они колебались,
бегали в разные стороны у ворот Палермо, число их возрастало от того в
глазах неприятеля, а беспорядочная беготня и стрельба их по всем извили-
стым улицам Палермо заставляла неаполитанцев думать, что атака ведется
со всех сторон. Кроме того, зоркость и наблюдательность удивительна у
этих «молодцов»: они дикари, от глаза и слуха которых не ускользнет ни-
что. Потому в свое время squadri были полезны. Но теперь они были бы
уже в тягость».
Потому Гарибальди велел им расходиться по домам. Люди,
видевшие беспорядочность их, опасались, что они не послу-
шаются; но нравственное влияние Гарибальди таково, что они
разошлись смирно и теперь будут переформированы в дисци-
плинированное войско. Squadri состояли главным образом из
людей от 30 до 40 лет, — по правилам военной организации,
изданным теперь, этот возраст составляет в армии второй раз-
ряд, отряды его предназначены только защищать каждый свою
провинцию, в случае нападения на нее. Люди от 17 до 30 лет,
напротив того, должны составить первый разряд, или соб-
ственно действующую армию.
«Все число их составит в Сицилии от 80 000 до 90 000 человек. На-
добно вспомнить, что на острове никогда не было конскрипции. Идея о ней
пугала многих; тем больше был страх при объявлении, что не допускается
ни для кого освобождение от службы и не позволяется ставить вместо
себя наемщиков. Но все возражения остались напрасны. Если аристократы
не пойдут в армию, не пойдут и поселяне. Это был принцип, от которого
нельзя было отступить. Но не все 90 000 человек понадобятся вдруг, по-
тому призыв на службу можно было смягчить тем, что прежде других при-
зываются к оружию одни желающие. В несколько дней явилось 300 волон-
теров из первых фамилий и записались в рядовые солдаты».
225

По неаполитанской системе сицилийцы не допускались
к военной службе, и потому народ совершенно не имел людей,
сколько-нибудь знающих ее.
«Но, несмотря на все затруднения, первая дивизия составлена уже
почти в полном комплекте; за быстроту, с какой она сформировалась, на-
добно благодарить полковника Турра. Она вся составилась из волонтеров,
которые, несмотря на свою молодость, обещают быть отборными солдатами.
Этот пример не останется без влияния на весь остров. Каждый день при-
ходят известия из разных городов и округов, что волонтеры везде яв-
ляются во множестве. Оружие для этих людей находить труднее, чем нахо-
дить самых людей. Мы здесь в столице Сицилии, а вы не можете вообра-
зить, как бедны мы оружием».
17 июня, вечером, прибыла в Палермо экспедиция Медичи.
Этот отряд составит кадр для сицилийской армии, снабдит ее
унтер-офицерами, и корреспондент «Times'a» говорит: «его при-
бытие увеличивает наши силы, по крайней мере, в пять раз».
19 июня отплыли из Палермо последние неаполитанские войска.
Гарибальди расставил сильные караулы из итальянских волон-
теров по дороге от цитадели к пристани, чтобы народ не бро-
сился на уходящего неприятеля. Благодаря этому, а также и
тому, что горожане не ждали так скоро этого последнего акта
и не успели взволноваться, войска ушли на суда, не будучи тре-
вожимы народом. Они были совершенно деморализованы, но
к их счастью народ ограничился одним свистом им. Счастьем
для неаполитанцев было и то, что внимание горожан отвлекли
от них освобожденные молодые люди, которые содержались в ци-
тадели под арестом и были освобождены при передаче цитадели
в руки Гарибальди. Этих пленников повезли теперь по городу
с триумфом, и столпление народа вокруг них было так велико,
что процессия ехала из цитадели до главной квартиры Гарибальди
целых три часа. Когда они приехали в главную квартиру, где
ждали их родственники и Гарибальди, начались обыкновенные
в подобных случаях сцены, обнимания, поцелуи, и только уже
по окончании всего этого главная масса горожан хлынула на
пристань, а неаполитанцы тем временем уже успели прийти на бе-
рег и сесть в лодки, так что пришедшая туда толпа могла только
посылать угрозы вслед им. Вечером город был иллюминован.
На другой день (20 июня) первая дивизия сицилийской ар-
мии, или, как называется сна официальным образом, первая
бригада 15-й дивизии национальной итальянской армии, будучи
уже вполне сформирована, выступила под командою Турра во
внутренность острова, чтобы приучаться к походной жизни. Она
сделала в этот день довольно большой переход, не оставив за
собою ни одного отсталого; корреспондент «Times'a» находит
это обстоятельство свидетельствующим, что она окажется очень
способною к перенесению военных трудностей.
21 июня были кончены перевозки волонтеров и припасов,
прибывших с Медичи, с кораблей на берег. Корреспондент
226

«Times'a» говорит, что этот новый отряд составлен из таких же
отборных бойцов, из каких состоял первый отряд, приехавший
с Гарибальди. Основанием обоих отрядов служили люди, нахо-
дившиеся в числе альпийских стрелков, с которыми действовал
Гарибальди в прошлогоднюю войну. Разумеется, прибытие от-
ряда Медичи возбудил сильнейший восторг в Палермо.
22 июня явилась депутация городских властей благодарить
Гарибальди за освобождение острова. Палермо решил поставить
статую своему освободителю.
«Гарибальди отвечал депутатам (говорит корреспондент «Times'a»)
одною из тех увлекающих речей, какие умеет всегда произносить. Он на-
поминал им, что не все еще сделано, что надобно сосредоточить все Мысли
на довершении начатого дела. Сицилия может стать свободною только как
часть Италии. К этому должны стремиться их усилия; но время для при-
соединения к Сардинии не пришло еще. Присоединение повело бы к дипло-
матическому вмешательству, которого надобно избегать».
Последние из писем, прочитанных нами, отправлены в «Times»
29 июня и 6 июля уже не из Палермо, а из Алии, небольшого
городка, верстах в 75-ти от Палермо, по дороге в Катанию и Мес-
сину, из Кальтанисетты, главного города Кальтанисеттской про-
винции, лежащего на половине этой дороги. В Палермо нет ни-
чего нового, говорит корреспондент, и я рассчитал, что гораздо
лучше будет мне отправиться в поход с бригадою Турра, чем
оставаться в Палермо: я посмотрю, что делается в глубине
острова и как сицилийские солдаты приучаются к походной
жизни. Во внутренности острова он нашел гораздо больше бла-
госостояния, чем в Палермо, потому что неаполитанские притес-
нения не могли так успешно проникать во внутренность страны,
как подавляли всякую деятельность в прибрежных местах. По-
всюду встречал он такой же энтузиазм к национальному делу,
как в Палермо; но провинциалы, менее забитые, показались ему,
по крайней мере в некоторых местах, способнее палермцев под-
держивать своих освободителей серьезным содействием, а не
одними криками восторга. Сицилийские новобранцы, по его сви-
детельству, быстро привыкают к дисциплине и становятся по-
рядочными солдатами: он говорит, что в Алии, сделав три пере-
хода из Палермо, они уже стали гораздо более похожи на регу-
лярное войско, чем были в Палермо. Дальше, по чрезвычайному
зною, некоторые из солдат оказались утомленными, нужно было
уменьшить размер переходов и увеличить продолжительность
отдыхов; но это вовсе не противоречит прежнему свидетельству
спутника их о том, что новобранцы оказываются в походе не-
дурными солдатами: изнурительность марша была такова, что
в эти дни силы изменяли не им одним, а также и ветеранам-
волонтерам. В перенесении всех этих трудностей сицилийские
рекруты обнаружили очень порядочную энергию и способность
сохранить дисциплину, что важнее всего.

Август 1860
СИЦИЛИЙСКИЕ И НЕАПОЛИТАНСКИЕ ДЕЛА
Прежде всего переведем продолжение сицилийской коррес-
понденции «Timesa», знакомой читателям по двум предыдущим
нашим обозрениям. В прошлый раз мы остановились на письме,
отправленном из Кальтанисетты, города, лежащего на половине
пути между Палермо и Мессиною. Колонна Медичи, при кото-
рой находился автор переводимых нами писем, спокойно и до-
вольно быстро прошла остальную половину пути до самой Бар-
челлоны, лежащей на северном берегу Сицилии близ укреплен-
ного города Мелаццо, который неаполитанцы решились упорно
защищать. Продолжаем теперь наш перевод:
«Мелаццо, 24 июля.
В лавровом венце Гарибальди прибавился еще лист, не уступающий
прежним ни по важности, ни по блеску. Бой при Мелаццо — одно из не-
многих сражений, соединяющих в себе все величие новейших побед с ро-
маническими чертами геройских битв древности.
Я уже объяснял вам положение дел перед битвою при Мелаццо. Ко-
лонна Медичи, состоявшая из 2 500 человек, дошла по северному берегу
Сицилии до Барчеллоны, где губернатор и комитет Мессинской провинции
основали свою резиденцию и где организовались военные силы провинции.
Но еще занимал неприятель в больших силах Мессину и крепость Мелаццо;
эта позиция могла послужить опорою неаполитанцам и взять ее было не
легко. Большинство людей всегда находится больше под влиянием близкой
к ним обстановки, чем отдаленных от них событий. Несмотря на успехи
Гарибальди в остальной части острова, сила неаполитанцев в восточном
углу составляла сильный аргумент в глазах массы, боявшейся заходить
слишком далеко и компрометировать себя, пока не миновалась всякая опас-
ность. Притом же множество чиновников, выгнанных из внутренних частей
острова, нашли себе убежище в Мелаццо и Мессине; они всячески убеж-
дали народ, что очень рискованным делом было бы принимать участие в
событиях, а многие из их товарищей, получившие от диктаторского прави-
тельства позволение остаться на своих местах, распространяли робость и
нерешительность в других округах. Несмотря на эти обстоятельства,
охлаждавшие энтузиазм и энергию, призыв правительства, чтобы жители
поступали в волонтеры, не остался напрасен: сотни людей, преимущест-
228

венно из образованных сословий, отвечали на него. Из них сформировали
отряд, который по возможности снабдили оружием и обмундировкою, —
задача едва ли не более трудная, чем найти волонтеров, потому что все
надобно было перевозить по горам из Катании, — море оставалось еще не-
безопасно. Горсть собранных таким образом людей была усилена батальо-
ном, который сформировал полковник Фабрици на пути из Ното в Ката-
нию и из Катании в Барчеллану. Оба эти отряда вместе простирались до
7 или 8 сот человек.
Медичи, назначенный военным комендантом Мессинской провинции,
принял управление делами тотчас же, как пришел в нее (12 июля). Он
вел колонну и сам ходил рекогносцировать местность, на которой думал
расположиться против Мелаццо. Неаполитанцы, узнавшие о его приближе-
нии, выслали против него колонну под командою полковника Боско на по-
мощь гарнизону Мелаццо, состоявшему из 1-го линейного полка и роты
артиллерии. Несмотря на укрепления цитадели и стену, окружающую Ме-
лаццо, неаполитанцы полагали, что гарнизон этот не устоит против Медичи.
Колонна Боско, вышедшая из Мессины 14 июля, состояла из четырех
стрелковых батальонов, силою каждый более 1 000 человек, эскадрона кон-
ных егерей и из батарей полевой артиллерии. Дорога в Мелаццо от самой
Мессины поднимается в гору до ла-Скалы, образующей высшую точку ее, а
потом спускается вниз к северному прибрежью. Близ берега она обходит
последний горный отрог, кончающийся крутым спуском у города Джессо,
который владычествует над дорогою; потому надобно было неаполитанцам
занять его на случай неудачи. Они оставили в нем 4-й стрелковый ба-
тальон, приказав батальонному командиру с четырьмя ротами держаться в
городе, а другие четыре роты расставить по горным тропинкам, которыми
сицилийцы могли бы обойти джесскую позицию. Остальная колонна про-
должала путь в Мелаццо и пришла туда на другой день, 15 июля.
Медичи еще за несколько дней до выхода этой колонны узнал о на-
мерении неаполитанцев послать подкрепление в Мелаццо. Это знание пла-
нов и намерений неприятеля составляет одну из больших выгод националь-
ной армии. Мы почти без всяких стараний знаем все то, что неаполитанцы
покупают за деньги, да и то не всегда могут купить. Усердие жителей
уведомлять нас о всем происходящем в неприятельском лагере так велико,
что затруднение для нас только в одном: разбирать, какие известия
важны, какие нет. Никакие наемные лазутчики не могли бы следить за
всеми малейшими распоряжениями неаполитанцев так зорко, как стоокий
Аргус, — народ. В действиях под Мессиною даже телеграф, это могуще-
ственное военное пособие, обратился против неаполитанцев. Электрическая
проволока вдоль берега была разрушена народом, считающим ее за одно
из опаснейших вражеских орудий, и неаполитанцам осталось давать изве-
стия лишь посредством воздушного телеграфа, движения которого были нам
видны и понятны.
Узнав о приближении колонны Боско, вдвое превосходившей его чис-
лом людей, Медичи имел время выбрать позицию. Он стал в Мери, милях
в трех перед Барчеллоною, на мессинском шоссе. Горные спуски в этой
части Сицилии так круты, а потоки так быстры и полны камней, что пере-
гораживают все пространство между горными отрогами. Речка Санта-Лу-
чия служит самым лучшим представителем характера этих потоков. Она
образует долину в 200 или 300 ярдов (80—120 сажен), которая в лет-
нее время служит единственным путем к нескольким горным проходам.
8 нижней части долины, близ Мери, где холмы понижаются, обе стороны
потока охраняются стенами в несколько футов толщины и в 5—6 футов
вышины, оставляющими только проход для шоссе, которое идет через
Мери. Став тут, вы видите себя как будто среди настоящего форта.
Медичи стал в Мери, устроил в домах, соседних с потоком, амбразуры,
а промежуток стены, где идет шоссе, укрепил турами и песочными меш-
ками. Сама стена также была приспособлена к обороне, и таким образом
229

эта линия сделалась крепкою позициею. Первый отрог горы направо, кру-
той и густо поросший лесом, был занят батальоном, а далее находились
крутые уступы Санта-Лучии, составлявшие оконечность правого фланга.
Слева стена, опоясывающая реку, идет на полмили (3/4 версты), ограж-
дая роскошные сады, которые тянутся за Мери к морю. С того места, где
кончается стена, начинается широкий прибрежный косогор, имеющий не-
сколько сот ярдов протяжения. Позиция вообще была очень хороша, и
единственное неудобство составляла длиннота ее, — она имела в длину едва
ли меньше 3 миль (около 5 верст). Этому неудобству нельзя было по-
мочь, потому что, если бы оставить не занятою Санта-Лучию, неприятель
мог бы обойти правый фланг. В долине потока с фронта был поставлен
батальон, а стена по другую сторону потока укреплена подобно той части,
которая идет к Мери. Перешедши поток, дорога тотчас же разделяется на
две ветви: левая идет прямо в Мелаццо, а правая, служащая продолжением
главного шоссе, через Кориоли в Арки, где пересекается с другою доро-
гою, идущею из Мелаццо. Обе ветви идут между непрерывными рядами
густых оливковых и смоковничных садов и виноградников, которые почти
все обнесены стенами. На обеих этих ветвях были поставлены аванпосты;
передовые пикеты расположились в расстоянии около мили (12/3 версты)
от потока, у Кориоли и Сан-Пьетро.
16-е июля прошло без стычек. Боско отступил к Мелаццо, а Медичи
был еще занят своими приготовлениями. Утром 17-го Медичи послал из
Кориоли отряд для наблюдения за движениями неприятеля. Этот отряд
встретился с двумя ротами неприятельских стрелков, посланными на под-
крепление двух других рот, конвоировавших обоз муки, шедший из сосед-
них мельниц. Обменявшись несколькими выстрелами, неприятельские
стрелки рассудили отказаться от своего намерения и поспешно отступили
к Мелаццо.
В 3 часа дня Медичи получил известие, что идет к Кориоли неприя-
тельская колонна; через несколько времени его авангард в Кориоли дей-
ствительно был атакован. Неаполитанцы старались овладеть деревнею и
успели пробиться до середины ее, но скоро были выбиты оттуда атакою в
штыки. После того стычка обратилась в перестрелку отдельных людей:
неаполитанцы не возобновляли попытки овладеть деревнею, а наши имели
приказание ограничиваться ее обороною. Это приказание было дано потому,
что Медичи знал, что нападение на Кориоли — фальшивая атака, а глав-
ные силы неприятеля будут направлены на Санта-Лучию, чтобы, овладев
ею, обойти нас с правого фланга. Нападение на Санта-Лучию произвели
три батальона с полубатареею артиллерии, под командою самого Боско. Ко-
лонна эта шла вверх по ручью Сан-Ночито, текущему параллельно с реч-
кою Санта-Лучиею, с другой стороны горного отрога, на котором стоит
деревня Санта-Лучия. Неприятель обнаруживал только часть тех сил, ко-
торые были у него, как знал Медичи; потому осторожность не дозволяла
уводить своих сил с одного фланга на подкрепление другого. Таким образом,
один батальон, имевший всего 500 человек, должен был выдержать напа-
дение колонны Боско; он отразил его, не требуя подкреплений. И тут, как
в прежних сражениях, победа была решена штыком. Надеясь на свое чис-
ленное превосходство, неаполитанцы несколько раз пытались взойти на гору
и, несмотря на меткий огонь энфильдских штуцеров 1, которыми вооружены
батальоны Медичи, шли вперед, пока наши снова бросались на них в
штыки,— тогда они опять теряли приобретенные выгоды. Бой длился до са-
мого вечера. Потеря в людях с нашей стороны была ничтожна; вероятно, не
многим значительнее была она и со стороны неприятеля. Но если потеря в
людях у неаполитанцев была невелика, то много потеряли они своей само-
уверенности от этой неудачи. Они вышли с мыслью раздавить колонну Ме-
дичи; Боско хвалился, что загонит его волонтеров в море, разрушит Барчел-
лону, главную квартиру революции в Мессинской области, но не мог оттес-
нить и одного нашего батальона. Отношения теперь изменились. Бросив
230

мысль осуществить свою похвальбу, он стал думать уже только о том,
чтобы удержаться в своей позиции. Телеграф показал нам это; Медичи на
следующий день узнал, что Боско посылал в Мессину просить о поспешной
помощи, говоря, что иначе его отступление будет опасно. Генерал Клари, мес-
синский комендант, отвечал, что не может послать ему помощи, сам находясь
8 опасности от другой сицилийской колонны, шедшей из Катании, что он
может только послать еще один стрелковый батальон в Джессо, а первому
батальону приказать итти на подкрепление Боско. Это было исполнено на
другой день.
Мы также увеличивали свои силы, не теряя времени. 18 числа прибыл
генерал Козенц с своим авангардом, состоявшим из батальона ветеранов
Верхней Италии. Они поехали на двух небольших пароходах, взятых у неа-
политанцев, высадились на берег у Патти, а оттуда шли сухим путем.
Гарибальди, узнав по телеграфу о положении дел, принял одно из тех
внушаемых вдохновением внезапных решений, которые лучше всего показы-
вают, что он превосходный полководец. Он увидел, что представляется случай
нанести решительный удар, и нескольких часов было ему довольно, чтобы
составить, развить и исполнить свои планы. Передав начальнику своего штаба
генералу Сиртори 2, полную власть с титулом продиктатора, он собрал как
можно больше войска, посадил их на нанятый им британский пароход «City
of Aberdeen», сел на него с своим штабом, и на следующее утро, 19 июля,
с подкреплением в 1 200 человек был уже в Патти и оттуда шел к Мери.
Благодаря этому своевременному подкреплению, а в особенности лич-
ному присутствию Гарибальди, военные действия пошли гораздо быстрее и
получили совершенно иной характер. Едва ли бывал когда генерал, столь сме-
лый в инициативе, как Гарибальди; это составляет его главную силу и делает
его столь страшным противником. Свои решения он принимает, можно ска-
зать, мгновенно, а раз приняв решение, он сосредоточивает всю свою энергию
на его осуществлении. Смотря на него, вы видите, что он весь живет одною
идеею. Теперь особенно казалось, будто он, избавившись от политических
деятелей Палермо, с новым блеском обнаружил свой изумительный дар. Ни
минуты не было потеряно, когда он распоряжался, чтобы приготовить общую
атаку на следующий день. Только железный организм Гарибальди мог вы-
держать деятельность, которая была ему нужна для этого. Он обходится в
такие времена почти без сна, почти без пищи и при своей неутомимости
успевает видеться со всеми, выслушать каждого, сделать все, сообщить свою
деятельность всем окружающим его.
Подъезжая морем к Мелаццо, вы еще вдалеке от берега встречаете оди-
нокую скалу, подобную Гибральтарской. На ней стоит цитадель города Ме-
лаццо, занимающая половину квадратной мили (несколько более квадратной
версты); от стен со всех сторон скала спускается крутизнами. У подошвы
ее, со стороны противоположной морю, лежит город, занимающий такое же
пространство и окруженный толстою стеною. Город и цитадель соединяются
с островом Сицилиею узкою косою; с морской стороны цитадели эта низмен-
ная коса тянется еще на несколько миль, спускаясь к своему концу, где стоит
маяк. Весь этот полуостров, очевидно, образован осадком ила потоков Санта-
Лучия и Ночито, впадающих в море, один с одной, другой с другой стороны
его. Залив, образуемый полуостровом, составляет одну из лучших естествен-
ных гаваней Сицилии. Поэтому и по военным соображениям неаполитанцы
сделали Мелаццо как будто центром дорог, ведущих с запада и из глубины
острова к Мессине. Одна дорога идет вдоль по берегу налево от Мери; потом
идет прямая дорога из Мери в Мелаццо, составляющая с первой угол в 25°
и соединяющаяся с нею под самым городом Мелаццо. Далее следует Мес-
синское шоссе, идущее в Арки параллельно с прибрежною дорогою; нако-
нец, есть еще дорога, ведущая от ворот Мелаццо на это шоссе и выходящая на
него. Эти дороги составляют три стороны параллелограмма, а речка Санта-
Лучия четвертую сторону его. Прямая дорога из Мери в Мелаццо (идущая
С юга на север) пересекает этот параллелограмм, длина которого около 4,
231

а ширина около 21/2 миль (около 7 и 4 вер.). Эти главные дороги связаны
между собою несколькими проселочными дорогами, которые все имеют общее
направление к Мелаццо.
Эта местность стала театром боя. То, что все дороги сходятся в Мелаццо,
давало неаполитанцам преимущество центральной позиции, которым они
хорошо воспользовались. Это преимущество очень увеличивалось характером
местности: она покрыта роскошнейшею растительностью, составляющею,
можно сказать, один ряд садов, засажена оливковыми и другими фруктовыми
деревьями, виноградными лозами и в особенности тростником, который слу-
жит здесь подпорками для винограда. Сады эти, особенно те, в которых есть
тростник, очень густы, так что почти невозможно в них ни производить
связных движений, ни видеть движений неприятеля. Под их густым при-
крытием неаполитанцы заняли позицию в расстоянии около мили от города
Мелаццо; линия их позиции захватывала все дороги, а сильнее всего зани-
мали они пункты, в которых мерийское шоссе пересекается с мессинским.
В этих пунктах они поставили пушки, сделали амбразуры в садовых сте-
нах и расположили своих стрелков в садах, дававших им превосходное при-
крытие.
С нашей стороны распоряжения были таковы. На левом фланге по при-
брежной дороге должны были итти прямо на город Мелаццо два батальона
тосканцев и один батальон палермских рекрут, под командою полковника
Маланкини. В центре, на прямой дороге из Мери, направлен был под коман-
дою Медичи первый полк его отряда; полк этот, весь состоявший из ветера-
нов (отчасти ломбардцев), имел четыре батальона; один батальон 2-го полка
должен был итти по мессинскому шоссе из Кориолы; на пути к нему должен
был присоединиться батальон из Санта-Лучии. Это правое крыло должно
было соединиться с центром по боковой дороге, самой ближайшей к Мелаццо,
и потом вместе итти на город. Отряд сицилийцев, под командою полковника
Фабрици, должен был стать на крайнем правом фланге у Арелеса, чтобы
отражать войска, которые могли бы пойти из Джессо на помощь неаполитан-
цам в Мелаццо. Войска, прибывшие с Гарибальди, и войска, пришедшие с
Козенцом, составляли вторую линию и резерв.
Колонны двинулись на рассвете, и в 6 часов утра послышались первые
выстрелы на левом фланге. Открытый косогор был самым выгоднейшим ме-
стом для действия неаполитанской артиллерии, и пока колонна левого фланга,
не имевшая артиллерии, выдерживала эту неравную борьбу, центр также
подошел к неприятелю. Бросив узкую дорогу, с обеих сторон опоясанную
стенами садов, солдаты перелезли через эти стены, чтобы по садам броситься
с обеих сторон на неприятеля, аванпосты которого находились в нескольких
отдельных домах близ деревни, где первая боковая дорога выходит на мерий-
ское шоссе. Войска второй экспедиции, желавшие вознаградить себя за позд-
ний приезд и сравняться с товарищами, победившими при Калата-Фими и
взявшими Палермо, скоро прогнали аванпосты из отдельных домов. Но были
нужны большие усилия, чтобы прогнать неприятеля из садов, находившихся
за этими домами. Невидимый для глаз, он с убийственною меткостью стрелял
по нашим наступавшим войскам и наносил им большой урон, сам оставаясь
безопасен. Густота садов такова, что во многих местах не был виден даже
дым выстрелов; сражаться против неуловимого врага было чрезвычайным
подвигом. Невозможны были никакие общие распоряжения и движения, по-
тому что не только одна рота не могла видеть другую, — солдаты одной роты
не видели друг друга. Шоссе, которое сначала сочтено было самым трудным
путем, оказалось путем более легким, потому что на нем, по крайней мере,
было можно видеть неприятеля и его движение. Единственная возможная в
такой местности тактика была та, чтобы пробиться вперед по дороге и взять
во фланг и в тыл опаснейшие пункты, прикрытые тростником, а с тем вместе
смело броситься через эти прикрытые места, несмотря ни на какие потери,
чтобы взять в тыл неприятельскую позицию на шоссе. Число резерва было
очень уменьшено тяжелыми потерями, неизбежными у наступающего в такой
232

неравной борьбе, и необходимостью послать отряды для предотвращения
фланговых атак, которые легко мог исполнить невидимый неприятель.
Все это движение совершалось под прямою командою Медичи; но Гари-
бальди, разумеется, был душою сражения, постоянно являясь на опаснейших
пунктах и по своему обыкновению не щадя себя. Он находился в центре,
медленно подвигавшемся вперед по трудным местам, когда получено было
известие, что левое крыло, будучи не в силах держаться против многочислен-
ного неприятеля, отступает, подвергая всю линию опасности быть обойденною
с этой стороны. Взяв последний остававшийся резерв, батальон, состоявший
из северных итальянцев и палермцев, под командою подполковника Дёна
(англичанина) и других английских офицеров, он двинулся на левый фланг
остановить неаполитанцев. Его присутствие и усилия офицеров придали твер-
дость молодым солдатам, которые отразили атаку и бросились на неприятель-
ские пушки, обстреливавшие дорогу. Отважным порывом они добежали до
них. Английский матрос, незадолго перед тем, в Патти, поступивший в во-
лонтеры, первый перепрыгнул стену, за которою стояла одна из пушек, и
через несколько секунд орудие было взято. Его повезли с триумфом к нашим
рядам. В ту самую минуту, когда оно скрылось за извилиною дороги, раз-
дался крик: «кавалерия! кавалерия!» Войска смутились. Напрасны были
усилия Гарибальди и офицеров превозмочь испуг этих молодых солдат: они
теснились к стене с одной стороны дороги и прыгали через ров с другой сто-
роны. Таким образом, очистилась дорога нескольким смелым конным егерям,
которые с своим ротмистром бросились через этот промежуток на нашу
линию, чтобы отнять назад пушку. Гарибальди едва имел время отсторо-
ниться, когда всадники пронеслись мимо него, рубя направо и налево. Но
история с ними скоро кончилась: оправившись от первого испуга, пехота
тотчас же перебила почти всех их. Ротмистр, сержант и один из рядовых
пытались и успели бы ускакать, если бы не личная храбрость Гарибальди.
Он вышел на середину дороги, выхватил саблю (револьверы его остались в
седельных карманах, когда он слез с лошади) и остановил ротмистра. Подле
него был тогда только один капитан Миссури, также сошедший с лошади, но
имевший револьвер. Первым своим выстрелом Миссури ранил лошадь рот-
мистра, она поднялась на дыбы, Гарибальди схватил ее за повод, чтобы взять
в плен ротмистра. Но на требование сдаться ротмистр отвечал ударом сабли
по Гарибальди; Гарибальди отпарировал удар, и сам нанес удар, которым
разрубил голову ротмистра; неаполитанец упал мертвый к его ногам. Пока
Гарибальди выдерживал этот поединок, капитан Миссури застрелил сер-
жанта, спешившего на помощь ротмистру, и схватил рядового, лошадь кото-
рого была убита; неаполитанец стал обороняться, и Миссури убил его дру-
гим выстрелом из револьвера.
Этот блестящий эпизод сильно содействовал ободрению войск левого
фланга, и они скоро поровнялись с линией, по которой двигался центр. Но
труднейшая часть боя еще оставалась впереди. Несмотря на зной дня, не-
смотря на то, что ничего не ели с утра, итальянские волонтеры шли вперед
шаг за шагом, тесня неприятеля к перешейку полуострова. Тут на пересе-
чении двух дорог, была настоящая оборонительная позиция неаполитанцев.
Они заранее приготовили местность к обороне, выбрали места для пушек,
сделали амбразуры в садовых стенах, построили баррикаду для защиты под-
ступа. Этот пункт стал местом упорного рукопашного боя, длившегося не-
сколько часов и стоившего нам многих храбрых товарищей, в числе которых
был убит майор Мильявакка. Генерал Козенц был ранен в шею картечною
пулею, а под Медичи была убита лошадь.
Чтобы выбить неприятеля из позиции, послали роту генуэзских стрелков
обойти его с левого фланга по густым садам. Тростник был так част, что
с трудом они могли проходить по нем, человек за человеком, а между тем
весь он был наполнен неаполитанскими стрелками. Генуэзцы с бешенством
бросались отыскивать невидимого неприятеля, и многие из этой горсти храб-
рецов падали, не нашедши противника. Поднялся общий крик: «пойдем в
233

атаку»; капитан старался остановить их, — напрасно. Рота стремительно про-
рвалась через тростник и увидела себя перед стеною с амбразурами, из ко-
торых встретил ее залп. Не колеблясь, генуэзцы пошли вдоль стены к про-
лому, видневшемуся в некотором расстоянии: тут надеялись они найти, на-
конец, возможность схватиться с неприятелем. Но неприятель, по обыкнове-
нию, не стал ждать штыкового боя, и несколько метких выстрелов вслед ему
были для генуэзцев единственным удовлетворением, вместе с тем, что они
взяли позицию на перекрестке дорог. Из 85 человек, бывших в роте, оста-
лось 32. Кроме этого движения на левом крыле, победа была решена наступ-
лением правого крыла. Когда неаполитанцев сбили с позиции на перекрестке
дорог, подвигаться нашим вперед стало уже гораздо легче, хотя неприятель
продолжал сопротивление. За мостом, ведущим на перешеек, есть открытое
пространство в несколько сот ярдов, примыкающее правым боком к морю,
а левым к садам. За этим пространством находится ряд домов, который
тянется до самых ворот города. Тут неаполитанцы сделали последнее усилие
остановить наших. Они заняли дома, засели за большими лодками, лежав-
шими на берегу, и при помощи своей полевой артиллерии и пушек цитадели
несколько времени задерживали нас. Но скоро решимость была отнята у них
наступлением нашей колонны слева через сады и прибытием парового фре-
гата «Tuckori» (который прежде назывался «Veloce»). Гарибальди, увидев,
что приближается «Tuckori», поспешил на берег, сел в лодку и приехал на
пароход, где его присутствие одушевило всех. Несколько метких выстрелов
с фрегата, первые выстрелы колонны, наступавшей слева, и атака в штыки
с фронта, — все это сбило неаполитанцев с их последней позиции; они искали
спасения в цитадели, бросив две пушки; с прежними тремя это составило
пять пушек, отбитых нами.
Неаполитанцы поспешно отступили к цитадели, даже не пытаясь защи-
щать город. Напасть на цитадель было трудно. Был уже вечер. Бой длился
более 14 часов, среди знойного дня. Город мы нашли почти пустым. Все
дома были заперты: жители ушли уже прежде или скрылись вместе с вой-
сками в цитадель. Мелаццо менее всех сицилийских городов имеет нацио-
нального духа и патриотизма: население в нем жило исключительно на счет
гарнизона и чиновников, потому интересы горожан были на стороне неаполи-
танцев: даже теперь, когда всякая опасность миновала, немногие возврати-
лись. Все лавки еще заперты, и все надобно привозить из Барчеллоны или
других соседних мест.
По характеру боя вы можете судить о наших потерях. Все наши силы
простирались до 5 000 человек; из них 750 убито или ранено. Потерю неа-
политанцев определить невозможно, но едва ли они потеряли больше, чем
одну треть того числа, какого лишились мы. Число убитых у нас непропор-
ционально мало сравнительно с числом раненых; это странно, потому [что]
калибр неаполитанских ружей очень велик, — самый большой из всех виден-
ных мною. Только те раненые, которых нельзя было перевезти в другие
места, положены в госпиталях Мелаццо. Остальные перевезены в Барчеллону
и соседние деревни. Все церкви обращены в госпитали; кроме того, взяты
под госпитали гостиницы и некоторые частные дома. Здешние медики очень
уcepднo заботятся о раненых; но остальные горожане — дурные патриоты.
У меня еще живо в памяти усердие, выказанное жителями Брешии в прош-
лом году, когда они после сольферинской битвы наперерыв друг перед
другом брали по своим домам 18 000 раненых, из которых только для
6 000 нашлись кровати при армии: не было дома, в котором не лежали бы
раненые; жители спя ли на голой земле, отдав свои кровати и постели по-
страдавшим за них. Здесь ничего не делали жители по собственному побуж-
дению. Никто не предлагал своего дома, и раненые лежат на соломе, почти
не имея прикрытия.
В тот же день были сделаны все нужные распоряжения, чтобы ускорить
движение колонн к Мессине. Сицилийские волонтеры из Мессины, Катании
и Ното, под командою полковников Фабрици и Индерукко, получили прика-
234

зание итти на Джессо, по горной дороге, а 1-я и 2-я бригады 15 дивизии —
спешить к Мессине по катанийской дороге. Авангард 2-й бригады уже зани-
мал Таормину, считаемую Термопилами Сицилии, на восточном берегу. 1 - я
бригада была на дороге из Ното в Катанию.
Гарнизону, запертому в цитадели Мелаццо, предложено было уйти, оста-
вив победителям пушки, лошадей и все военные припасы. Он не согласился,
и потому надобно было подумать о средствах покорить цитадель. Приказано
было снимать пушки с «Tuckori», и отправлено в Палермо по телеграфу при-
казание прислать свежие подкрепления и несколько тяжелых орудий из нахо-
дящихся там.
22-го смело вошел в гавань «Архимед», под градом дурно направленных
против него выстрелов, из которых ни один не попал в него. Этот пароход
привез несколько сицилийских батальонов и несколько пушек, выгрузился и
на другой день опять ушел.
Между тем как мы готовили все нужное для нападения на цитадель, если
она не покорится, по телеграфическим сигналам, которыми она обменивалась
с Мессиною, было видно, что гарнизон цитадели находил с каждою минутою
менее возможности сопротивляться. Из Мессины отвечали ему, что комен-
дант послал в Неаполь просить разрешения сдать цитадель.
Ныне утром показались четыре неаполитанские фрегата, и полковник
генерального штаба Анцано приехал с полномочием заключить капитуляцию.
Надеясь на присутствие фрегатов, он сначала заговорил высоким тоном, ду-
мая, что ему удастся получить для гарнизона цитадели такие же выгодные
условия, какие даны были неаполитанцам в Палермо; но скоро он увидел,
с кем имеет дело. Гарибальди объявил свои условия и сказал, что весь неа-
политанский флот не заставит его изменить их. Он предлагал гарнизону то
же самое, что предлагал до появления фрегатов, — ни больше, ни меньше.
Полковник Анцано, видя его непоколебимость, согласился на его условия».
«26 июля.
Вчера началось и к вечеру было кончено очищение цитадели Мелаццо.
Одним из первых уехал полковник Боско, которого проводили свистом, —
единственною наградою за все его труды. Он хвалился, что взял лошадь
Медичи; за то теперь был принужден оставить нам свою лошадь, которая
гораздо лучше довольно плохой лошади Медичи. Раненые были перенесены
через город на берег и положены на корабли. Эта переноска дала случай де-
зертировать всем, кто хотел. Особенно многие воспользовались этим удоб-
ством из числа артиллеристов. Между прочим, перешел к нам целый взвод с
оружием и всеми походными принадлежностями.
Неаполитанцы, удаляясь, поступили по своему обыкновению. Они закле-
пали 18 пушек из числа оставляемых в цитадели и подложили электрическую
проволоку, чтобы взорвать пороховой магазин, очень ловко прикрыв ее сеном
и соломою, под которою были бомбовые трубки. Кругом они насыпали пороху,
для облегчения взрыва. Но этот порох был случайно замечен одним из сол-
дат, и дело раскрылось. Неаполитанцы стали извиняться, сваливать вину на
случай и на небрежность своих солдат. О заклепанных пушках они объясняли,
что заклепали только те, которые могли бы стрелять по их кораблям и по-
тревожить их отход. Это извинение было точно так же лживо: восемь из
заклепанных пушек были обращены не к морю, а в противоположную сто-
рону.
Материальными трофеями победы при Мелаццо были 50 пушек, 139 ло-
шадей и 100 000 патронов. Но это лишь незначительная часть результатов,
ею доставленных: она, вероятно, отопрет нам ворота Мессины. Она для Мес-
сины то же, что была победа при Калата-Фими для Палермо. Она снова дока-
зала превосходство итальянских волонтеров над неаполитанцами, какой бы
перевес ни давала неприятелю местность и артиллерия. Числительная непро-
порциональность была не так велика, как при Калата-Фими, но выгодность
235

позиции и преимущество, даваемое артиллериею, были при Мелаццо у неа-
политанцев еще значительнее, чем при Калага-Фими. Они послали в Сици-
лию цвет своей армии, и при Мелаццо были у них все волонтеры, вызвавшиеся
ехать в Сицилию. Командовал ими человек, который, не знаю — заслуженно
или незаслуженно, пользуется самой высокой репутацией из всех их началь-
ников. Все эти преимущества были уничтожены одним днем. Могут ли они
после этого держаться?
В самом деле, еще вчера телеграф, идущий по мессинскому берегу, со-
общил о сильном движении пароходов между Мессиною и Реджио и о том, что
неаполитанцы отвозят на них из Сицилии всю свою кавалерию и часть ар-
тиллерии. Они должны спешить, потому что Гарибальди не станет терять
времени. Мессинские форты не могут помещать более пяти или шести тысяч
человек, а неаполитанцев в Мессине тысяч пятнадцать или больше, не счи-
тая тех, которые выходят из Мелаццо.
Вчера авангард Медичи дошел уже до Спадафоры; ныне утром он занял
Джессо, а сам Медичи стал в Спадафоре. Завтра наши войска пойдут брать
высоты, окружающие Мессину. Если неаполитанцы отступят и очистят
город, мы займем его; а если они не отступят добровольно, они будут ата-
кованы и прогнаны соединенными усилиями колонн, идущих с запада и при-
ближающихся по восточному берегу. Но в новой битве едва ли будет надоб-
ность».
«Мессина, 29 июля.
Вот я возвратился в город, из которого выехал ровно два месяца тому
назад. Какими важными не для одной Сицилии, но и для всей Италии со-
бытиями были наполнены эти месяцы! Когда я выезжал из Мессины, вся
Европа нетерпеливо следила за первыми шагами малочисленных смельчаков,
приехавших освободить Сицилию от Неаполя и от внутреннего расстройства,
а теперь это дело почти уже кончено.
Битва при Мелаццо отперла нам ворота Мессины, как и можно было
предвидеть. В последнем письме я говорил вам, что утром 27 числа Медичи
должен был занять высоты, окружающие Мессину. За два дня перед тем
неаполитанцы вышли из Джессо, но еще сутки держались на пункте,
где дорога переходит через самую вершину горы: потому и нельзя было
знать, очистят ли они город, или станут защищать господствующие над
ним горы.
Это было решено следующим днем, или, лучше сказать, следующею
ночью: поутру авангард Медичи, взошедши на вершины, увидел, что не
только они, но и самый город оставлены неаполитанцами, отступившими
в порты.
Отступление неаполитанцев и вступление победителей произвели в Мес-
сине важную перемену. Чувства, подавлявшиеся в течение последних четырех
месяцев, обнаружились теперь с энергиею, к какой способны только жители
юга. В самом деле, когда вся Сицилия уже свободно дышала, говорила, радо-
валась, этот бедный город все еще оставался под властию сильного гарнизона
и под жерлами сотен пушек, покинутый большею частью своих жителей; тор-
говая и общественная жизнь замерла в нем, и он трепетал за свое существо-
вание.
В половине третьего Гарибальди, узнав о вступлении Медичи, приехал
в Мессину. Я не нахожу слов для описания торжества, с каким он был встре-
чен.
В тот же самый день начались переговоры об очищении всех пунктов, за
исключением фортов, стоящих в гавани; вчера эти переговоры кончились.
Неаполитанцы должны очистить два форта, стоящие на высотах над горо-
дом, и оставить победителям все военные принадлежности и запасы. Неа-
политанские офицеры и солдаты должны иметь свободный вход в город и
могут покупать в нем провизию. Цитадель не должна стрелять, пока не
будет нападения на нее.
236

Когда эта конвенция была подписана Медичи и генералом Клари, фран-
цузские, английские и сардинские корабли возвратились в гавань, которая
была очищена от них на случай бомбардирования. Жители, успокоившись за
будущее, возвращаются, и улицы, которые два месяца тому назад оставил
я мертвыми, наполняются шумными толпами».
«Мессина, 30 июля.
Совершился второй фазис быстро идущей войны за итальянское един-
ство и независимость. Даже мне, бывшему на месте и разделявшему все
надежды на успех национального дела и на способности Гарибальди, кажет-
ся иногда, что я вижу все это во сне, — так удивителен ход этого народ-
ного возрождения. Его можно сравнить только с ростом алоэ, которое
долгие годы прозябает, не возвышаясь над землею, и вдруг из его рассти-
лающихся по земле листьев поднимается высокое мощное дерево, в одну
ночь расцветающее и далеко кругом наполняющее воздух своим благо-
уханием.
Когда корабль за кораблем скрывались за Цаффаранским мысом, увозя
из Палермо неаполитанских солдат и военные припасы, люди, самые полные
веры, думали с боязнью о новой борьбе, которая ждет их под Мессиною.
Неприятель встретит нас не на крутых, но открытых вершинах Калата-Фими,
не в узких улицах Палермо, а под сотнею пушек крепости, снабженной силь-
ным гарнизоном и обильными запасами. Единственный человек, улыбав-
шийся над нашими опасениями, был Гарибальди. «Пусть они идут куда
хотят. Если мы снова встретим их в Сицилии, тем лучше: нам будет ближе
управиться с ними». Этими словами он отвечал на весь наш ропот против
его великодушия и сопровождал их своею улыбкою, которая увлекает даже
его неприятелей. Не прошло с той поры двух месяцев, и страшная Мессин-
ская крепость смотрит на наши легионы в мрачном отчаянии, немая и мерт-
вая; ее амбразуры опустели и не внушают страха даже самым робким из
жителей, постепенно возвращающихся в город. Цитадель эта кажется совер-
шенно пустою, и можно было бы подумать, что ни одного неаполитанца не
осталось в ней, если б не теснились обозы с приморской стороны ее, если бы
не шла в гавани торопливая нагрузка неаполитанских пароходов вещами и
войсками. Иллюзия усиливается тем, что неаполитанцы приняли трехцветный
флаг. Вы видите их пароходы, знакомые вам по бомбардированию Палермо,
но не видите в них белого бурбонского флага. Они дружелюбно стоят подле
«Сциллы», «Декарта» и «Виктора-Эммануэля», под одинаковым с ним фла-
гом, как будто уже осуществилось пылкое, нетерпеливое желание, как будто
южная Италия уже соединилась с северной.
А за неделю или даже меньше, положение вещей было совершенно иное
и казалось близка не такая развязка. Не дальше как 23 июля мессинский
комендант, генерал Клари, посылал по всем консулам требование, чтобы
иностранные военные и купеческие корабли ушли из гавани, взяв своих
соотечественников, потому что может встретиться необходимость употребить
крайние меры против города, в случае восстания или приближения Гари-
бальди. Это было в понедельник; консулы сообщили об этом приказании
в Неаполь представителям своих держав. На другой день из Неаполя
пришло формальное приказание отказаться от мысли о бомбардировке,
очистить город и, если понадобится, очистить все форты. Вместе с прика-
занием пришел строгий выговор генералу Клари за то, что он ввел в не-
приятность неаполитанское правительство: британский министр в Неаполе,
мистер Эллиот, сделал энергические представления, тяжелые для неапо-
литанского правительства. Сам генерал Клари разгласил об этом, жалуясь
на людей, которым приписывал полученный им выговор. Действительно,
неаполитанские командиры находятся в положении очень незавидном. От
них требуют, чтобы они противились движению, а между тем запрещают
им употреблять средства, которые они привыкли считать единственными
пригодными для этого дела. Они приучены считать бомбардирование един-
237

ственным средством против революции, а теперь им говорят, что неаполи-
танское конституционное правительство ужасается таких средств. Чтобы
одушевлять своих солдат желанием сражаться, они возбуждали в них
страсть к грабежу, а теперь им говорят, что конституционные солдаты
должны охранять, а не грабить собственность. Их приучили с ужасом смо-
треть на трехцветное знамя, а итальянских патриотов считать величайшими
злодеями; теперь они должны сражаться под этим знаменем и ви-
дят, что их правительство ищет дружбы и покровительства у Виктора-
Эммануэля.
Всего этого было бы достаточно, чтобы они потеряли голову. Обстоя-
тельство, случившееся в ночь после битвы при Мелаццо, показывает, что
они действительно хотели «исполнять свою обязанность». С цитадели за-
метили два корабля, приближавшиеся к мысу. Командир и гарнизон, пола-
гая, что они принадлежат Гарибальди, открыли по ним огонь; к счастью,
он был плохо направлен, иначе они, думая действовать против «флибустье-
ров», взорвали бы на воздух неаполитанскую фелуку, нагруженную поро-
хом, и потопили бы неаполитанскую бригантину, наполненную военными
припасами.
Когда распространилось по городу известие, что иностранные корабли
высылаются из гавани, а иностранным подданным велено переезжать на них,
ужас овладел всеми еще оставшимися в городе жителями, и каждый спешил
уйти на корабль или в окрестные села. Солдаты, видя этот испуг, забав-
лялись, стреляя из ружей, от чего еще увеличивалось смятение. Австрий-
ский консул, удалявшийся вместе с другими, был остановлен и арестован
солдатами, несмотря на все свои протесты и уверения, что он австрийский
консул. Вырвавшись, он побежал: вдогонку ему послали пулю, пробившую
на нем шляпу. На его жалобы отвечали, что солдат нельзя было удержать
в порядке.
Колонна, шедшая по Катанийской дороге, вступила вчера в город. (Тут
корреспондент описывает, с каким торжеством встретили ее в Мессине и
встречали по всей дороге.—В письме от 31 июля он рассказывает, что
Гарибальди начал укреплять крайний пункт северо-восточной оконечности
Сицилии, мыс Фаро, где находится самое узкое место пролива между Си-
цилиею и Италиею; батарея, построенная Гарибальди на сицилийском берегу,
обстреливает всю ширину пролива. Корреспондент «Times'a» объясняет вы-
годы, доставляемые ею Гарибальди.)
Эта батарея прерывает все сообщения между Неаполем и мессинскою
цитаделью. Чтобы оценить всю важность приобретенного нами господства
над проливом, надобно вспомнить, что Неаполь и Гаэта служат единствен-
ными операционными базисами для неаполитанцев, что на южном и во-
сточном берегу итальянского материка нет ни одной порядочной гавани,
что дороги в Калабрии и Аппенинских горах еще хуже, чем в Сицилии.
Все сношения между Неаполем и восточными провинциями ведутся морем
через пролив. Утвердившись на мысе Фаро, мы прокладываем себе мост
через пролив на континент и приобретаем операционный базис, из которого
можем направляться куда нам угодно на южный и восточный берег. За-
нявшись укреплением этой позиции, вместо того чтобы начинать осаду мес-
синской цитадели, Гарибальди снова показал талант, чертами которого так
богат его сицилийский поход. Когда мы овладеем проливом, неаполитанцы
сами принуждены будут бросить мессинские форты.
Прибытие национальной армии к проливу распространило национальное
движение и на Калабрию. Пока неаполитанцы владычествовали в Мессин-
ской провинции, а мы были далеко, было много слухов о движениях в
Калабрии, но они оставались только слухами. Тайные комитеты, несколько
времени тому назад составившиеся в Калабрии, как и повсюду в Неаполи-
танском королевстве, теперь начали выказывать большую деятельность.
До высадки и до блестящих успехов Гарибальди в Сицилии калабрийцы
ждали освобождения из Неаполя. У них был план произвести переворот,
233

но они сами не знали, что им делать. И в Калабрии, как в Сицилии, под-
виги Гарибальди и провозглашаемая им идея в первый раз представили
жителям положительное решение. Есть уже одиннадцать миллионов италь-
янцев, имеющих правительство, какого хотят остальные. Соединиться с
ними — скоро было принято всеми. Услышав о прибытии Гарибальди, все
комитеты калабрийских городов послали в Аспромонте (близ Реджио)
своих уполномоченных, чтобы они условились об общем плане действий.
Уполномоченные отправили к Гарибальди депутацию пригласить его сде-
лать для остальных неаполитанских земель то же, что сделал он для Си-
цилии.
Депутация прибыла вчера; ныне поутру, когда Гарибальди воротился в
Мессину из своей поездки в Фаро, к нему явились сорок человек предста-
вителей от всех калабрийских городов. Как ни рад он был видеть их, но он
просил их обождать, потому что в эту минуту была у него другая радо-
стная обязанность: он должен был повидаться с своими старыми товари-
щами по первой марсальской экспедиции, пришедшими вчера с колонною
из Катании.
Тут я во второй раз видел Гарибальди глубоко тронутым. В первый
раз он был тронут, когда люди, освобожденные из неаполитанских тюрем
в Палермо, пришли вместе с своими семействами благодарить его за из-
бавление. Он потерял тогда свое врожденное красноречие и не мог произ-
нести ни слова, как и вчера. Но тогда он старался скрыть свое волнение,
как слабость, а теперь и не стыдился его. Долго он стоял, то поднимая
глаза на хорошо знакомые ему лица, то опуская их при воспоминании о то-
варищах, которых недоставало тут, которые легли на высотах Калата-Фими
или под развалинами Палермо. Наконец он мог произнести: «Верные мои
старые товарищи, взгляд на вас так трогает меня, что лишает силы выра-
зить радость, которую я чувствую». Он замолчал, потом повторил эти
слова и сказал еще: «вас было мало, и вы сделали много; а теперь нас бу-
дет много, чтоб докончить немногое, еще не сделанное».
Когда он возвратился принять калабрийскую депутацию, она фор-
мально пригласила его перейти на материк. Он обещал переправиться и
раньше того прислать оружие. Депутаты единодушно спрашивали, когда же
он переедет. Он улыбнулся и сказал: «скоро». Депутаты отвечали едино-
душным криком восторга.
Вечером я ходил на наши аванпосты перед цитаделью. Не больше как в
ста ярдах (40 саженях) от них стоят неаполитанские пикеты. По виду вы
никак не подумаете, что это неприятели,— так дружески разговаривают они
и смеются».
«4 августа.
Ныне исходил срок перемирию и генерал Клари виделся с Гарибальди,
чтобы продолжить его. Разговор их хранится в глубочайшей тайне; объяв-
лено было только то, что неаполитанцы очищают Сиракузы и Агосту. Но
это самое маловажное из условий: знайте, что мы теперь не слишком
дорожим двумя укрепленными городами с какими-нибудь двумястами ору-
дий, не интересуемся и совершенным очищением Сицилии. Наши мысли
идут гораздо дальше. Но все неслыханные успехи не ослепляют Гарибальди,
который даже и теперь готов согласиться на всякий мир, лишь бы только
достигалась им его цель. В нынешнем свидании Гарибальди в первый раз
изложил условия, под которыми согласен остановиться на пути своих по-
бед. Перемирие продолжено на пять дней, и генерал Клари ныне вечером
едет в Неаполь, чтобы сообщить условия, предложенные Гарибальди. Он
должен возвратиться вечером 5 числа.
Сущность условий Гарибальди состоит в том, чтобы север и юг Италии
могли стать в действительности одним целым. Это одна из восторженных
идей, к которым способен только Гарибальди и которые, как мне кажется,
239

неосуществимы. Он хочет ни меньше, ни больше, как братства между коро-
лями, уподобления обоих королевств, того, чтобы они имели одну политику
и одну армию. При таком соединении, Виктор-Эммануэль, ранее вступив-
ший на путь итальянской независимости, конечно, должен командовать
всею армиею и управлять всею итальянскою политикою; Неаполь будет со-
вершенно уподоблен северному королевству и только сохранит нынешнюю
свою династию. Первым шагом к уподоблению должен быть обмен войск:
северные войска должны быть переведены в Неаполь, неаполитанские на се-
вер. Флоты должны сделать то же. Нынешняя северо-итальянская конститу-
ция должна быть принята в Неаполе, а таможни между королевствами
уничтожены.
Вот главнейшие из условий, которые предлагает Гарибальди. Между
тем приготовления продолжаются, как будто от переговоров не ждут ника-
кого результата. Действительно, условия так тяжелы, что мы должны быть
готовы к отказу».
«Вечер.
Генерал Клари уехал в Неаполь. Он повез условия мира, и, кроме того,
правительство вызывает его, чтобы он оправдался в обвинениях, представ-
ленных против него полковником Боско, который называет его причиною
своего поражения при Мелаццо, за то, что Клари не прислал ему требуемых
подкреплений. Но по сигналам телеграфа мы видели, что сам Клари боялся
нашей колонны, приближавшейся из Катании».
В прошлом месяце мы говорили, что дальнейший ход дела
в южной Италии зависит главным образом от двух обстоятельств:
во-первых, от того, успеет или не успеет неаполитанский двор
убедить население королевства в искренности и прочности сде-
ланных уступок; во-вторых, от того, будут ли успехи Гарибальди
остановлены иностранным вооруженным вмешательством. Уси-
лия конституционного неаполитанского правительства приобрести
доверие нации оказались напрасны; точно так же не успело до
сих пор осуществиться желание Франции и Австрии поддержать
Неаполь.
Прежняя система была привычна неаполитанскому правитель-
ству и соответствовала искренним убеждениям всех лиц, соста-
влявших его; потому, разумеется, не могли они подчиниться
условиям новой системы, даже не могли отчетливо представить
себе новых условий, подчинение которым требовалось от них; да
и вообще новые требования были совершенно неудобоисполнимы.
Может ли человек отказаться от всех прежних связей, знакомств
и сношений, отстраниться от всех своих друзей и безусловно
ввериться советам людей ему чуждых? Натурально было, что
существенное влияние дела оставалось в Неаполе у прежних
испытанных, верных советников, а новые министры пользовались
только тенью власти. Решительно ничего важного не в силах был
сделать новый кабинет. Например, столица желала, чтобы уда-
лены были иностранные наемные войска. Войска эти остава-
лись попрежнему в соседстве столицы. Некоторые полки неапо-
литанской гвардии два или три раза делали попытки низвер-
гнуть новые учреждения. Противники ее требовали, чтобы эти
240

полки были распущены и главные виновники беспорядков пре-
даны суду. Новые министры не могли удовлетворить и этому
требованию: полки, восставшие против новых учреждений, были,
напротив, ободрены знаками особенного расположения. Было
также требование, чтобы цитадель Сант-Эльмо передали нацио-
нальной гвардии; но крепость эта, господствующая над городом,
оставалась вверена гарнизону и командирам, преданность кото-
рых не поколебалась провозглашением реформы. Командирами
войск вообще оставались люди испытанной надежности. Из всего
этого видно было, что новое министерство не пользуется не
только прочною, но и никакою властью. Оно успевало иногда
получать согласие лишь на такие меры, которые не вредили
основаниям обычного порядка; могло издавать лишь такие за-
коны, отменение которых не представило бы затруднений при
первом обороте обстоятельств, благоприятном восстановлению
прежних учреждений. Месяца полтора длилось это шаткое поло-
жение нового кабинета. События между тем шли вперед, и опыт-
ные доверенные советники увидели, что нельзя более медлить
принятием решительных мер для своей защиты от распростра-
нившегося стремления передать Неаполь под власть Виктора-
Эммануэля. Приближалось время выборов в неаполитанский
парламент; избирательные комитеты защитников неаполитанской
отдельности видели, что ни один из их кандидатов не будет из-
бран, что депутатами явятся исключительно люди, открыто объ-
являющие себя на стороне Гарибальди. Они уже не скрывали
и плана своих действий. Было положено, что палата депутатов,
как только соберется, провозгласит заменение бурбонской дина-
стии сардинскою династиею и пригласит Гарибальди принять
начальство над неаполитанскою армиею. А Гарибальди между
тем уже посылал передовые отряды в Калабрию, и конституцион-
ное министерство, не имевшее ни в чем и ни в ком опоры, не
могло вести войны против него, сообразно потребностям людей,
доказавших свою верность продолжительным опытом. Потому
они увидели надобность снова выступить вперед и формально
взять назад власть из слабых рук нового кабинета. 14 (2) авгу-
ста, когда в Калабрии уже явились отряды Гарибальди, Неаполь
был объявлен находящимся в осадном положении, а выборы де-
путатов отсрочены. В ту минуту, когда мы пишем это, у нас нет
еще известий о том, в каком отношении держат себя новые мини-
стры к доверенным советникам, принявшим столь решительные
меры: увидел ли конституционный кабинет необходимость молча
покориться открытому влиянию прежних людей, или, быть может,
сам искренно согласился в надобности прибегнуть к таким сред-
ствам, или он лишится и номинальной власти, — этого мы еще
не знаем. План приверженцев единства действовать парламент-
ским путем теперь разрушен; дело будет и по форме решено ору-
жием, от которого всегда зависело по своей сущности.
241

В действиях против Гарибальди видно было бессилие нового
кабинета. Как только принял он номинальное управление делами,
он послал главнокомандующему королевскими войсками в Сици-
лии, мессинскому коменданту Клари, приказание прекратить
военные действия. Но люди более основательные находили, что
борьба под Мессиною представляет большую вероятность успе-
хам. Читатель видел из приведенных нами писем, как сильны
были позиции, занимаемые неаполитанскими войсками. В Мес-
сине и в ее окрестностях находилась армия, превосходившая чи-
слом все силы, которыми располагал Гарибальди. Опираясь на
Мессину, Мелаццо и другие крепости северо-восточного угла
Сицилии, неаполитанские генералы надеялись отбить нападение
инсургентов и справедливо рассчитывали, что удача в одном
сражении возвратит им власть над всем островом и снова упро-
чит власть Бурбонов; потому объявление кабинета о прекраще-
нии военных действий было оставлено без внимания. Неаполи-
танские войска пошли навстречу инсургентам. К несчастью, успех
не соответствовал надеждам, казавшимся очень основательными.
Мы не будем собирать здесь всех отрывочных подробностей о
действиях Гарибальди по занятии Мессины: они противоречат
одни другим и большая часть из них носят на себе явные при-
знаки неверности. Мы лучше подождем до следующего месяца,
когда будем иметь более связные и более достоверные рассказы,
а теперь упомянем только главные факты. Очевидно, что мне-
ние, господствующее в неаполитанском населении, сильно рас-
пространилось и между военными силами. Все газеты говорят
о многочисленности дезертиров, переходящих из неаполитанских
войск в лагерь Гарибальди. Так, например, рассказывают, что
в самой столице королевства надобно было арестовать вдруг
300 человек офицеров и унтер-офицеров, собиравшихся к Гари-
бальди. Рассказывают, что целые полки уже объявляли реши-
мость не сражаться против инсургентов. Очень вероятно, что
рассказы эти преувеличены, но все-таки положительным фак-
том надобно считать, что надежность армии значительно ослаб-
лена теперь присутствием в ее рядах многочисленных партиза-
нов Гарибальди. Известно также, что неаполитанские военные
корабли не оказывали той деятельности, какая требовалась от
них. Говорят, что флотские офицеры все объявили решимость не
сражаться против сицилийцев. Вероятно, это слух так же пре-
увеличен, но все-таки видно, что флот очень ненадежен. Иначе
нельзя объяснить безопасности, с какою разъезжали между Ге-
нуею и сицилийскими берегами купеческие пароходы, перевозив-
шие волонтеров в Палермо, в Патти и наконец в Мессину. Точно
так же, только ненадежностью неаполитанского флота объясняет-
ся успех переправы всех отрядов Гарибальди в Калабрию. По
известиям, какие получены теперь (около 12 августа), в разных
пунктах калабрийского берега высадилось уже несколько тысяч
242

человек из армии Гарибальди; многочисленные отряды инсур-
гентов присоединяются к ним; восстание распространяется и по
другим провинциям: все уверены, что через несколько недель,
может быть через немного дней, Гарибальди вступит в столицу
королевства. Правда, что почти все шансы успеха на его стороне;
но сам Гарибальди очень хорошо понимает, что дело еще пред-
ставляет очень много опасностей. Он не может перевезти на
итальянский континент более 15 000 человек войска, едва ли
может в первое время похода перевезти и это число, а неаполи-
танская армия еще имеет после всех потерь до 80 000 солдат.
Неравенство сил остается огромно. Правда, в неаполитанских ря-
дах очень много людей, которые были бы рады сражаться подле
него, а не против него. Но до сих пор они однакоже сражались
против него и будут сражаться до тех пор, пока отважатся от-
крыто перейти под его знамена. А масса войска у Гарибальди
состоит из новобранцев, еще не привыкших соблюдать хладно-
кровие при неожиданностях военного дела. Мы и прежде видели
примеры, и в приведенном нами рассказе о битве при Мелаццо
видим еще новый пример того, как легко переходит большинство
его солдат от мужества к испугу, как оно смешивается при неча-
янных опасностях. До сих пор судьба сражений решалась неболь-
шим числом ветеранов, составлявших знаменитый отряд альпий-
ских стрелков в прошлом году. Эти две или три тысячи чело-
век— храбрейший корпус из войск Западной Европы; ни во
французской, ни в английской армиях не найдется корпуса, ко-
торый мог бы сражаться с ними; но за то. как мало их число!
А вся остальная армия Гарибальди держится, можно сказать,
только ими. Без них, при всем своем энтузиазме, она едва ли
устояла бы против непредвиденных атак, против внезапного
огня скрытых батарей. Этим объясняется готовность Гарибальди
заключить мир, кажущаяся столь странною. Мы вовсе не
хотим сказать, что ошибочно общее ожидание такого исхода
войны, который соответствует ее началу. Напротив, вероятнее
всего, что Гарибальди скоро вступит в Неаполь; но правдо-
подобность успеха не скрывает от него самого возможности
несчастий.
Главным ручательством за успех попрежнему остается чрез-
вычайное сочувствие всего неаполитанского населения, смущаю-
щее противников Гарибальди, парализующее их мысли и силы.
Читатель знает, что уже давно носятся слухи о приго-
товлениях неаполитанского двора к выходу из столицы. В по-
следние дни стали носиться слухи, что иноземная помощь скоро
будет подана ему; это ожидание, вероятно, следует назвать
преждевременным, но действительно, есть уже признаки, пока-
зывающие, что Гарибальди через несколько времени будет иметь
противников более сильных, чем те, которых видит он в
Неаполе.
243

Мы постоянно говорили, что французская политика не же-
лает допускать в Италии перемен, которыми уничтожалась бы
нынешняя необходимость сардинского правительства спраши-
вать советов в Париже; в прошлом: месяце мы упоминали о полу-
официальном объявлении, говорившем, что Франция остается
верна системе, продиктовавшей Виллафранкский мир. После
того было еще несколько объявлений в том же смысле. Они были
так сильны, что туринский кабинет был принужден принять меры
против Гарибальди. Сардинский министр внутренних дел Фа-
рини должен был отправиться в Геную, чтобы предотвратить
снаряжение новой экспедиции, хотевшей итти на Неаполь через
папские владения. Бертани, остававшийся уполномоченным Гари-
бальди в Генуе и заведывавший снаряжением экспедиции, при-
нужден был удалиться из Генуи. Прежде того Виктор-Эмма-
нуэль был принужден послать к Гарибальди письмо, требовав-
шее прекращения военных действий и обещания не переезжать
из Сицилии на материк. Когда Гарибальди отвечал, что при
всей преданности своей королю не в силах остановить начатого
дела, Австрия деятельнее прежнего начала готовиться к войне.
Читатель знает, что газеты утверждают, будто бы она уже объ-
явила, что на-днях пошлет войска в помощь неаполитанскому
королю. Не знаем, действительно ли было формальное сообщение
об этом, или намерение, о котором говорят газеты, еще не вы-
ражено официальным образом на бумаге; но достоверно то, что
между Австриею и Франциею ведутся объяснения по этому пред-
мету. Для успокоения Франции дается обещание не отнимать
у Сардинии ломбардских провинций, переданных Виктору-Эм-
мануэлю волею Наполеона III. Но Франция не давала своей
гарантии соединению Тосканы, Модены и Романьи с Сардиниею;
напротив, этот факт был порицаем ею, совершился в против-
ность ее советами Потому отделение этих областей от Пьемонта
и восстановление в них прежнего порядка не будет противно ува-
жению к Франции. В этом и должна состоять цель войны, к ко-
торой готовится Австрия. Посмотрим, что выйдет из этих пере-
говоров и распоряжений. Очень может быть, что все ограничится,
по крайней мере в нынешнем году, одними словами и сборами,
и очень может быть, что итальянцы между тем успеют устроиться;
но большинство людей, следящих за событиями, думают, что
война между Австриею и итальянцами уже близка. Газеты на-
полнены соображениями о том, в какое отношение станет к воюю-
щим сторонам Франция, какой образ действий будет вынужден
у других европейских держав ее вмешательством, и т. д. Можно
полагать, что некоторые из этих соображений основаны не на
одних догадках публицистов, а имеют происхождение более офи-
циальное; но все-таки эти слухи показывают только, как думали
бы действовать государственные люди той или другой державы,
а как будут они действовать в самом деле, если осуществятся
244

предполагаемые столкновения, это не зависит от их воли, а бу-
дет решено ходом событий, — а какой оборот примут события,
этого не знает еще никто. Ведь были же все уверены при начале
прошлой войны, что театр действий перенесется из Италии на
Рейн, что Англия явится союзницею Германии, которая будет
защищать Австрию; ведь готовились же к этому немецкие пра-
вительства, думали об этом английские министры, опасался этого
император французов, — а дело кончилось совершенно иначе.
Ведь была же в конце прошлого года почти совершенная несом-
ненность, что будут исполнены условия Виллафранкского
мира, — а между тем мы были свидетелями, что события пошли
совершенно не тем путем.

Сентябрь 1860
Письма корреспондента «Times'a», находящегося при штабе Гарибальди
Продолжаем извлечение из писем того корреспондента га-
зеты «Times'a», который сопровождает Гарибальди в его походе.
«Мессина, 7 августа.
Пока мессинцы пугали друг друга страшными мерами, которые мес-
синский комендант думает принять в случае высадки на калабрийский бе-
рег, Гарибальди провел весь день (6 августа) в Фаро *, наблюдая за
приготовлениями. По обыкновению, он уехал туда рано утром с генералом
Козенцем, которого зовут его «душою»; но назад в Мессину он поехал не
сухим путем, как обыкновенно, а в лодке. Гарибальди принадлежит к тем
высшим натурам, которые всегда найдут минуту для всего, что встретится
им интересного, прекрасного или поучительного, как бы ни были поглощены
какою-нибудь мыслью, завалены работою. Все, относящееся до пролива,
вдвойне интересно для него: ведь он старый моряк; ему интересно изу-
чать течения, их перемены, глубину воды, якорные стоянки, суда, лодки, —
словом сказать, все, что касается этих оригинальных и прекрасных вод. Он
толкует с рыбаками, любит посмотреть, как ловят меч-рыбу,— быть может,
расскажет анекдот из своей южно-американской жизни, сравнит эти места
с другими виденными им чудными берегами. Кроме того, тут прекрасные
калабрийские горы, столь живописные с моря; там белеется Реджо, вид-
неется разбросанное Сан-Джованни, чернеется Шилла. Вчера земноводные
наклонности заговорили в матросе-солдате, и он возвратился на лодке; его
увлечение было так велико, что для нынешнего дня он также велел при-
готовить лодку.
Но ныне лодка была приготовлена с другою целью. Я говорил вам о
двух соленых озерах на низменном песчаном полуострове, который кон-
чается мысом Фаро. Узкий, но довольно глубокий канал соединяет их с
морем, делая из них нечто вроде естественной гавани для довольно боль-
ших лодок. Это место, как нарочно, было создано для приготовлений. Двад-
цать больших барж, почти все еще сохранившие на корме отметку «Messa-
geries Imperiales» **, были собраны тут уже несколько времени, и полков-
* Читатель помнит, что Фаро — крайний пункт того угла Сицилии, которой обращен
к материку, что в этом пункте самое узкое место пролива и что Гарибальди немедленнo
по вступлении в Мессинy стал укреплять берег Фаро, базис, от которого должны были от-
правляться экспедиции в Калабрию.
** «Messageriess Imperiales», несмотря на свое название, частное, а вовсе не правитель-
ственное общество.
245

нику Бодрони, итальянцу родом, французу по воспитанию, поручено было
приготовить их для перевозки лошадей и артиллерии. Опытный в постройке
судов и энергический Бодрони кончил свое дело в несколько дней. Он по-
крыл баржи крепкими палубами, сделал на каждой с трех сторон перила, а с
четвертой стороны мост на крюках, облегчавший выгрузку. Каждая баржа
может взять на короткий переезд 20 лошадей и поместить от 80 до 100 че-
ловек под палубою. Кроме того, по берегу собрано до 150 больших бере-
говых и рыбацких лодок, поднимающих от 10 до 20 человек. Наконец
есть у нас тут три парохода: «City of Aberdeen», старый деревянный колес-
ный пароход, служивший для мирной перевозки товаров на восточном берегу
Англии, «Калабрия» и «Герцог Альба», оба взятые пароходом «Tuckory»
(Veloce). С этими средствами можно менее чем в полчаса перевезти на ту
сторону 5 000 человек. Расстояние между Фаро и ближайшим пунктом того
берега, Torre Cavallo, 3 700 метров (31/2 версты). В мирное время люди,
обедающие в Фаро, посылают за час перед обедом на ту сторону за льдом
или, лучше сказать, снегом к обеду. Иногда переправа затрудняется тече-
нием, которое бывает 6 часов на юг, другие 6 часов на север; сила его ра-
стет и уменьшается по лунным фазам; сильнее всего бывает оно в полнолу-
ние и в новолуние. Нынешний день оно довольно тихо, — это видно по не-
аполитанским пароходам, которые в своих разъездах останавливают пар, да-
вая воде нести себя вниз, потом опять пускают в ход машину и подни-
маются против воды. Когда течение достигает полной силы, суда не могут
стоять в проливе на якоре, тем больше, что у самого же берега пролив
уже очень глубок.
Ныне весь день неаполитанские пароходы очень остерегались подходить
на выстрел к батареям Фаро, сила которых растет с каждыми сутками. По-
ловина этих крейсеров ходят около Punta di Pezzo *, другая половина выше
Шиллы, около Баньяры и Пальми **, — оба эти местечка ясно видны от-
сюда. Баньяра — группа домов на самом берегу, а Пальми стоит на вер-
шине крутых скал, идущих вдоль берега за Баньярою.
Гарибальди вернулся из Фаро уже вечером. Как только он приехал, ко-
мандиры дивизий и бригад, находившихся в Мессине, собрались к нему,
ожидая услышать какие-нибудь новые распоряжения. Настоящие военные
советы у нас неизвестны, и это очень хорошо. Но каждый, имеющий что-
нибудь сказать, сделать какие-нибудь замечания, сообщить какие-нибудь
сведения, выслушивается всегда, когда бы ни пришел. А решает все сам
Гарибальди, один. Очень интересно наблюдать, как принимает он свои ре-
шения. Первая идея принадлежит почти всегда ему,— он, кажется, не имеет
соперников по богатству идей и деятельности мысли. Он лучше всех пони-
мает, что в народном движении, с такими солдатами, как у него, с волон-
терами, опасно долго останавливаться и бездействовать. Да и самому ему
хочется поскорее кончить свое дело и возвратиться на свой пустынный ост-
ровок Капреру. Потому, когда другие отдыхают на лаврах, он ищет новых
лавров. Другим все кажется, что приготовления не кончены; а ему кажется,
что средства достаточно подготовлены, если есть достаточная охота к делу.
Когда он выскажет новый план, принимаются работать другие головы и
сообщают ему советы, ведущие к цели; во время этой фазы дела люди, не
знающие Гарибальди, едва ли увидели бы в нем ту энергическую решимость,
которой он славится. Но люди, знающие его, видят в этой нерешимости
энергическую работу ума, ищущего вернейшего пути. Это продолжается до
самой минуты действия. Как приходит она, Гарибальди будто пробуж-
дается от сна. Всякое колебание исчезло. Точные приказания следуют одно
за другим, с твердостью, показывающею неизменность решения. Но Гари-
бальди хочет, чтобы каждый сам развивал эти приказания: они содержат
только общую мысль; подробности предоставляются рассудку исполни-
* На север от Фаро, на калабрийском берегу.
** На юг от Фаро, также на калабрийском берегу.
247

телей. В сражении Гарибальди не столько главнокомандующий, как обык-
новенно понимают это слово, сколько общий помощник во всех затрудне-
ниях, всегда являющийся на опаснейшем пункте, одушевляющий и поправ-
ляющий битву. Это было бы опасно с обыкновенными генералами, привык-
шими держаться рутины; но наши почти все расположены действовать са-
мобытно, так что ни один корпус не остается без команды».
«8 августа.
Весь нынешний день был днем живой деятельности. Гарибальди, по
обыкновению, рано утром уехал в Фаро. Главная квартира почти пуста. Ге-
неральный штаб укладывается в путь. Колонновожатые, вообще пользую-
щиеся наибольшим досугом в целом войске, ныне с самого утра весь день
на ногах, бегают и разъезжают. Все спрашивают друг друга: «значит, мы
идем? кто же едет? кто остается? куда мы идем, по берегу, или на ту сто-
рону? когда, днем или вечером?» Поставщики захлопотались и в поте лица
бегают по хлебникам, ищут провизии, убеждают купцов, торгующих коло-
ниальными товарами, макаронами, рисом, бранятся с виноторговцами. Горо-
жане сходятся, толкуют, составляют догадки, приходят к заключениям, что
готовится какое-то дело. Были забраны все телеги и фуры, какие только
можно было отыскать. Городские начальства совершенно растерялись от
суеты. Слепые могли бы видеть, глухие могли бы слышать, что готовится
какое-то необыкновенное дело; даже неаполитанские аванпосты замечали
это, а из цитадели было видно, как повсюду мы ищем лодок и отправляем
их к Фаро, нагрузив всевозможными запасами и припасами. Единственная
вещь, занимающая все мысли, — высадка на калабрийский берег; потому
нетрудно было отгадать смысл всех хлопот. Начинается экспедиция, о кото-
рой говорилось так давно».
«На пароходе «City of Aberdeen».
9 августа.
Если Мессина была вчера театром необыкновенного шума и деятель-
ности, то еще в десять раз больше было тревоги по дороге в Фаро, в селе
Нижнем Фаро и его окрестностях. Все это пространство было муравейни-
ком, исполненным движения. У так называемой регулярной армии две
трети этого пространства были бы заняты фурами и лошадьми; в нашем
иррегулярном войске не так: багаж у нас слабое предание, обоз неизвестен,
солдат несет с собою все нужное, то есть очень немногое. Хорошо, если
есть у него лишняя рубашка; она займет мало места в ранце, оставит
много места сухарям или хлебу; еще лучше, если есть у солдата плащ по-
сверх его полотняного или бумажного платья; но у большей части солдат
найдется только ковер, служащий вместо плаща. Таким образом наши
войска могут сдвигаться как трубки телескопа. Иначе не было бы возмож-
ности собрать у мыса Фаро столько сил, сколько было тут в прошлую ночь
и ныне утром.
Вся артиллерия, все полевые и тяжелые орудия были уже на мысе
вместе с инженерами, саперами и всеми принадлежностями орудий. Мыс
Фаро служил складочным местом всех военных снарядов с той поры, как
мы заняли Мессину. Вы поймете, что много места было монополизировано
этими вещами. Вчера дивизия Козенца и бригада Сакки получили прика-
зание итти к Фаро. Дивизия Козенца была расположена отрядами по всей
дороге от Мессины до самого мыса. Всем этим отрядам было приказано
двинуться с наступлением вечера и около 11 часов ночи быть как можно
ближе к месту берега, где следовало им сесть на суда. Бригада Сакки, рас-
положенная в деревне Фаро и ее окрестностях, должна была сойти с вы-
сот после дивизии Козенца и стать в тылу ее. Вторая бригада дивизии
Тюрра, стоявшая в Мессине, должна была двинуться ночью и к рассвету
248

быть в Паче — деревне, отстоящей от Фаро на одну треть пути между
Мессиною и мысом. Все силы, собранные таким образом, простирались
по крайней мере до 10 000 человек, не считая артиллерии.
Зачем же собирались они? Представлялось два плана для ведения на-
ступательных действий. Один, более блестящий и быстрый, но с тем вместе
и более рискованный, состоял в том, чтобы перевезти собранные силы в
середину континентальных владений неаполитанского короля; второй план
состоял в том, чтобы высадиться в Калабрии и пролагать себе дорогу в
Неаполь по сухому пути. Если виды Гарибальди были обращены только
на Неаполь, то я уверен, что он не стал бы колебаться в выборе и принял
бы более рискованный план, сообразнейший с его характером. Но цель его
гораздо выше: он хочет достичь единства всей Италии при содействии
всей Италии, в том числе и Калабрии. Пройти с одного конца Италии до
другого — это практическое средство вселить единство, распространить
национальные идеи, укоренить их, довести до зрелости, научить остальную
Италию примером самоотвержения, который подает Верхняя Италия, по-
сылая своих детей сражаться, терпеть лишения и умирать за общее дело.
Калабрия имеет элементы, которые могут стать чрезвычайно важными для
утверждения и защиты итальянской независимости. Кроме того, предста-
вители всех калабрийских городов являлись к Гарибальди с просьбою,
чтобы он скорее прибыл к ним, — приглашение, в котором не мог он отка-
зать им.
Эти причины заставили его избрать путь более долгий, но вернее и
полнее ведущий к цели. Калабрийские солдаты, сражавшиеся в 1848 году
в Верхней Италии, показали, каковы могут стать калабрийцы в хороших
руках, а Гарибальди не такой человек, чтобы не вспомнить этого обстоя-
тельства в походе национальной вербовки, как следует назвать нынешнюю
кампанию. Когда было отдано предпочтение плану высадки на южном
конце материка, то уже очень легок был выбор удобнейших для высадки
мест. Эти места находились по берегу от Torre di Cavallo до Punta di
Pezzo, пo линии длиною около трех миль (5 верст); лодкам легко приста-
вать тут. Севернее берег скалист, и против Шиллы течение очень сильно;
южнее идет линия сообщений между Мессиною, Сант-Джованни и Реджо;
мессинские батареи обстреливают это пространство, а у Сант-Джованни и
Реджо находятся стоянки неаполитанских пароходов.
Torre di Cavallo, ближайший пункт континентального берега — не-
большая терраса, возвышающаяся футов на 100 над дорогой, которая мало
возвышается над приморьем. Терраса эта имеет вид подковы, отчего, ве-
роятно, и получила свое имя *. С северной стороны по дороге от Шиллы
скала эта почти отвесна и подходит к самой дороге. Камень тут, вероятно,
легко обваливается, потому что видны контрофорсы, поддерживающие
скалу, чтобы не завалила она дорогу. На северном конце скалы виднеется
небольшое каменное укрепление, имеющее, говорят, до 20 орудий. На юж-
ной стороне террасы стоит другое укрепление с таким же числом орудий;
это второе укрепление, называющееся форт Фиумара, возвышается над гор-
ным потоком или, лучше сказать, над его высохшим руслом. Дальше на две
мили тянутся сады, пересекаемые только двумя другими руслами высохших
потоков, а за ними лежит разбросанная деревня Каннителло, доходящая до
самой Punta di Pezzo. Обошедши Torre di Cavallo и перешедши первый поток,
дорога теряется между садами, проходя мимо нескольких групп домов.
Поэтому часть берега от Torre di Cavallo да Каннителло имеет вид тихого
места, удобного для высадки. Гарнизон, как мы узнали из достоверных
источников, имеет не больше как от 150 до 200 человек. С морской сто-
роны форт открыт, потому что сторона эта неприступна по крутизне и вы-
соте скалы. Сильнейшая сторона форта — та часть его, которая обращена
в глубину материка; с этой стороны он довольно крепок.
* Torre di Cavallo значит — лошадиная башня.
249

Надобно было захватить врасплох на континенте такую позицию, гос-
подство над которой облегчило бы высадку главных сил. Надобно было
только решить, на какой же форт напасть, на Фиумара или на Шиллу. По
сведениям, полученным о Шилле, гарнизон в ней был чрезвычайно мал,
всего человек до 30; это обстоятельство склонило наши мысли к ней. Май-
ор Миссори, из корпуса колонновожатых, был послан, переодетый, на ту
сторону, чтобы точнее разузнать положение дел. Он успел переехать без
затруднений, пробыл на том берегу два дня и вернулся. Легкость этой
поездки была бы удивительна, если бы могло быть что-нибудь удивительного
при неаполитанском порядке. Люди разъезжают с берега на берег без
всяких препятствий, и никто не спрашивает у них, откуда и куда они. Мно-
жество наших офицеров, родом из Калабрии, ездили по нескольку раз
видеться с своими семействами, с которыми были разлучены много лет
изгнанием.
Майор Миссори переехал так, как переезжали другие, и осмотрел
Шиллу, как только хотел. Шилла стоит на одинокой скале, возвышающейся
со всех сторон почти отвесно; форт соединяется подъемным мостом с горо-
дом, лежащим у подножия скалы и спускающимся до самого берега. Подле
форта церковь, а перед ним открытое место, служащее рыночной площадью.
С конца площади узкий переулок, длиною ярдов в 25 (около 10 сажен),
ведет к подъемному мосту. До недавнего времени у подъемного моста стоял
один часовой, а другой над воротами. Но в последние дни неаполитанцы
увеличили гарнизон до 120 человек и приняли предосторожности, чтобы не
быть застигнутыми врасплох. Они поставили отряд перед церковью и двух
часовых у входа в переулок, ведущий к подъемному мосту. Поэтому овладеть
фортом врасплох стало труднее, чем мы думали: для этого было бы нужно
довольно большое число людей, и являлась опасность, что приближение их
будет замечено. Неаполитанцам стоило лишь поднять мост, и тогда невоз-
можно был бы овладеть фортом без правильной осады и без пушек.
Несмотря на это неожиданное затруднение, майор Миссори, осмотрев
местность, составил план внезапной атаки. Он хотел, чтобы сотня отборных
людей, переодетых поселянами и вооруженных револьверами, перебрались
через пролив, группами по 5 и 6 человек, и соединились в одном или в не-
скольких местах, чтобы они пришли на рыночную площадь поутру, когда
мост опущен, и смешались с народом и солдатами перед церковью. По дан-
ному сигналу они сбили бы двух часовых, и одна половина нападающих
стремительно бросилась бы через мост, а другая задержала бы солдат,
чтобы они не могли поддержать гарнизона.
План этот был хорош, но по многим причинам следовало отдать пред-
почтение нападению на Фиумарский форт. Из них главною была та, что
на Фиумару можно было напасть ночью и тотчас же потом сделать высадку
в больших силах, между тем как на Шиллу нельзя было напасть иначе, как
днем, когда мост опущен, а днем неаполитанские пароходы были для нас
опаснее.
Потому было предпочтено напасть на Фиумарский форт. Майор Мис-
сори был выбран для исполнения этого приготовительного шага к переправе
главных сил. Ему дали 40 колонновожатых, 100 человек из бригады Сакки
и 50 человек охотников из разных отрядов, под командою полковника де-
Флотта. Им назначено было сесть на лодки в Фаро, в 10 часов ночи, и
грести прямо на Фиумарский форт, высадиться под ним, броситься на
него и взлезть на стену, для чего взяли они с собой лестницы и другие нуж-
ные вещи. Три пушечные выстрела должны были служить сигналом успеха.
А между тем дивизия Козенца должна была держаться в готовности.
Около 2 000 человек должны были сесть на три парохода, остальные на
лодки, расставленные вдоль берега. Приготовлены также были в маленьком
озере лодки для пушек и лошадей; пароходы должны были взять их на
буксир, когда прийдет минута. Высадив первые войска, пароходы должны
были вернуться и везти другие войска,
250

Первые действия были довольно удачны. Солдаты, пароходы, люди, все
было в готовности, и в назначенное время маленький отряд, выбранный для
начала дела, сел на 32 лодки. Они поплыли при обстоятельствах довольно
благоприятных: ночь была темна, неаполитанские пароходы находились
далеко. Через несколько времени отплыли еще три лодки, отставшие от
других за нагрузкою военных снарядов. Все войско находилось полчаса в
нетерпеливом ожидании. На том берегу продолжалась совершенная тишина,
не слышалось никакого движения, потому все надеялись, что дело идет
удачно. Но вдруг блеснул огонь и грянул гром пушечного выстрела, вслед
за ним раздались ружейные выстрелы; иллюзия исчезла, надежда смени-
лась страхом за судьбу охотников. Прошло еще полчаса, — вы поймете сами,
как тяжелы были эти минуты, — наконец послышался плеск весел, все бро-
сились на берег; через несколько минут начали, одна за другой, приставать
к берегу все 32 лодки; они воротились с известием, что высадили охотников
незамеченными и готовились плыть назад, когда с форта раздался выстрел,
дававший сигнал тревоги. Как могли заметить высадку в форте — остается
загадкой, до сих пор еще не совсем понятной. Скоро воротились и три дру-
гие лодки, но они не высадили своих солдат. Они сбились с дороги или
были снесены течением, и тревога началась прежде, чем успели они сделать
высадку. Поэтому скорее всего надобно думать, что именно они были заме-
чены и послужили причиною тревоги. Неаполитанские войска все пригото-
вились к обороне; в этом не было сомнения, потому что три последние
лодки несколько раз пытались пристать к тому берегу, но каждый раз
принуждены были отплывать от него, слыша барабанный бой.
Еще оставалась надежда, что высадившийся отряд может пройти неза-
меченным и успеть в своем деле, потому что внимание неаполитанцев было
обращено на берег. Но час проходил за часом, не принося желанного сиг-
нала, трех пушечных выстрелов. Перед рассветом были пущены на том берегу
две ракеты, — это был единственный признак жизни на нем. Как только
занялась заря, мы не спускали зрительных труб с того берега, не увидим
ли какого-нибудь знака: не поднимется ли где дым, не заметим ли движения
войск. В десятом часу утра показались на дороге под Фиумарским фортом
рота солдат и взвод улан с двумя пушками; они спускались вниз и подошли
почти к самому морю. По всем признакам они производили рекогносци-
ровку и подвигались с предосторожностями, как будто перед ними нахо-
дится неприятель. По временам они ускоряли шаг, иногда стремительно
бросались вперед, потом останавливались, строились в боевые ряды, словом
сказать — как будто искали предполагаемого врага.
Утомившись ожиданием и проведенной без сна ночью, почти все быв-
шие на пароходах искали места, чтобы вздремнуть минутку. Сам генерал
удалился на несколько времени в свою каюту, и общий зал нашего старого
парохода наполнен отдыхающими людьми, составляющими живописную
сцену на темномалиновом полинялом бархате залы. В одном углу высокая
худощавая фигура Козенца, на голове у которого видны следы раны, полу-
ченной под Мелаццо; подле него очки, которые он вечно таскает с собой; на
нем мундир бригадного генерала пьемонтской армии. В противоположном
углу лежит генерал Сиртори, начальник главного штаба. В третьем углу
видна седая голова Гузмароли, неизменно сопутствующего Гарибальди
повсюду, и на Капрере, и в Ломбардии, и в Риме, и в Сицилии. Далее
группы более или менее незнакомых лиц, потому что много новых людей
явилось в последнее время в штабе: не проходит ни одного дня без того,
чтоб не приехал кто-нибудь, уже служивший когда-нибудь у Гарибальди
или рекомендованный ему как человек, способный ко всяким обязанностям,
но особенно желающий находиться в его штабе. Разумеется, никому не хо-
телось пропустить такого дела, как экспедиция в Калабрию, и каждый, кто
мог, пробрался на один из пароходов, прямым путем или хитростями.
Вместе с итальянцами тут люди со всех концов Европы, люди всех званий,
говорящие вавилонским смешением языков, представляющие любопытный
251

сборник всевозможных костюмов: священники, монахи, корреспонденты га-
зет, артисты, даже дамы; одна из них ученица мисс Найтингель, сестра
милосердия; другая в изящном наряде, в каком была вчера в Мессине. Тут
на палубе и под палубой стрелковый батальон, артиллеристы, саперы, мат-
росы, машинисты, кочегары. Весь берег усеян солдатами: они едят, пьют,
спят, играют, бродят туда и сюда, болтают, шутят, бранятся; офицеры хло-
потливо бегают между ними или стараются пробраться через толпу на своих
упрямящихся лошадях; подле самой воды стоит ряд пушек; среди всего
этого стоят запряженные волами фуры; солдаты толпятся вокруг них, ожи-
дая раздачи порций; вдали неаполитанские пароходы, с любопытством смот-
рящие на нас, — все это составляет картину, достойную величайшего живо-
писца».
«Фаро, 10 августа.
Вчера, около полудня, мы успокоились, получив известие от перепра-
вившихся на ту сторону охотников. Они все благополучно пробрались в
горы, и к ним уже присоединилось множество калабрийских инсургентов.
Они надеются скоро иметь силы, чтобы начать действовать. Чтобы отвлечь
внимание неаполитанцев к морю и тем дать время для инсургентов уси-
литься, в эту ночь мы несколько раз разводили пары и делали фальшивые
попытки к переправе. Хитрость эта удалась: неаполитанские пароходы,
канонирские лодки и гарнизоны фортов целую ночь были в тревоге. Они
беспрестанно менялись сигналами, передвигались, поднимали фонари, спу-
скали их, но почти не производили стрельбы; только когда пароходы при-
ближались, аванпосты начинали ружейный огонь.
Ныне утром войска, бывшие на пароходах, высадились опять на берег,
и сам Гарибальди поселился в башне маяка в маленькой комнатке сторожа.
Он теперь живет одиноко, как любит жить в минуты, подобные настоящей,
а над его комнатой площадка, маяка, с которой он, как с обсерватории,
может обозревать все окрестности. Как могли разместиться в жалкой ры-
бацкой деревушке Нижнего Фаро толпы лиц, принадлежащих к его штабу,
это уже их тайна. Солдаты (хотя большинство их и новобранцы) привы-
кают устраиваться с возможным удобством. Пока думали немедленно от-
правиться в экспедицию, они стояли вдоль дороги и берега; теперь они
ищут убежища от солнечного зноя под деревьями соседних виноградников».
«11 августа.
Нынешняя ночь прошла довольно тихо. Несколько лодок было послано
испытать зоркость неаполитанцев; они подходили к тому берегу; но ночь
была светла, потому их скоро заметили и встретили ружейными выстрелами.
Ныне, на рассвете, прибыли значительные подкрепления к фиумарскому
гарнизону. По дороге видны были густые колонны пехоты; теперь мы полу-
чили сведения, что гарнизон усилен целыми тремя стрелковыми батальо-
нами, лучшим войском в неаполитанской армии. Все они не могли поме-
ститься в маленьком форте, и часть их расположилась на открытой мест-
ности подле него».
«12 августа.
Нынешняя ночь не была похожа на прошлую. Вое время длилось по-
стоянное волнение, причины которого мы можем еще только угадывать. Оно
началось в 10 часов вечера. Несколько выше Punta di Pezzo, на высоком
берегу, стоит неаполитанский форт, а за ним ряд разбросанных домов.
Ночь была ясна, и мы видели в этом направлении ружейный огонь, про-
должавшийся несколько минут. Потом на несколько времени все затихло.
Около полуночи перестрелка возобновилась. Шесть канонирских лодок,
часто виденных нами близ Фаро, подошли к тому берегу и открыли силь-
ный огонь по земле. Через несколько минут подошли три большие неапо-
252

литанские парохода и также начали стрелять, впрочем изредка. Судя по
свисту ядер, казалось, как будто на берегу есть пушки, отвечающие паро-
ходам. Через час огонь прекратился, но перед рассветом был возобновлен,
потом опять прекратился и снова начался около семи часов утра. В это
время было уже светло, но солнечный блеск не давал нам различить, есть
ли на берегу пушки, стреляющие по пароходам. Если они есть, как утверж-
дают некоторые, то нет сомнения, что наши охотники или инсургенты овла-
дели фортом».
«13 августа.
Вчера приказом по армии было объявлено, что Гарибальди уехал и на
время его отсутствия главная команда поручается начальнику штаба. Дей-
ствительно, вслед за обнародованием этого приказа Гарибальди с двумя
спутниками сел на «Вашингтон» и отплыл от Фаро назад. Этот внезапный
отъезд — загадка, на которую можно отвечать еще только предположениями.
Я только расскажу вам факты, оставляя выводы на вашу волю. Вчера
утром пришел в Фаро «Вашингтон», один из наших пароходов, на нем при-
были майор Трекки и доктор Бертани, бывший доверенным агентом Гари-
бальди в Генуе. Они приехали вместе из Генуи в Палермо, где пробыли один
день. Майор Трекки, по взятии Палермо, отвозил письмо от Гарибальди к
королю и с той поры постоянно разъезжал из Палермо или Мессины в Ту-
рин и назад. Последний отъезд его из Мессины был во время заключения
перемирия с генералом Клари.
Вечером пришел «Тюкери» (Велоче), бывший в починке в Палермо,
взял два стрелковые батальона и ушел на север.
Все эти обстоятельства, взятые вместе, возбудили в армии мнение, что
переговоры имели успех, которого не желал почти никто из наших офице-
ров. Отъезд Гарибальди в Палермо объясняли тем, что составляется там
конгресс или какое-нибудь свидание для решения дела.
Но здесь дела имеют характер, не соответствующий этим мирным пред-
положениям. Нет сомнения, что восстание в Южной Калабрии распростра-
няется с каждым днем. Оно растет вокруг нашего небольшого отряда, пере-
шедшего туда, и инсургенты не только держатся, но сами нападают на неа-
политанцев. Ныне ночью, уже долго спустя по отъезде Гарибальди, мы были
пробуждены сильным ружейным огнем с того же места, где шла пере-
стрелка вчера ночью, т. е. близ форта Punta di Pezzo. Огонь продолжался
минут десять, потом были сделаны три пушечные выстрела с канонирских
лодок и два с форта. Ружейный огонь тотчас же прекратился и скоро все
затихло. Я не могу объяснить это иначе, как демонстрациею переправив-
шегося отряда. С нашего берега видно, какое действие начинает произво-
дить эта система. Неаполитанские войска беспрестанно движутся взад и
вперед; они изнуряют себя аванпостной службой.
Говорят, что сила калабрийских инсургентов простирается уже до не-
скольких тысяч».
«14 августа.
Вчера посылал я вам таинственное объяснение таинственного отъезда
Гарибальди; теперь сообщу другое. Вчерашнее составляет предмет общих
разговоров, о нынешнем только перешептываются. «Вашингтон» привез
майора Трекки, адъютанта Виктора-Эммануэля, но он привез также доктора
Бертани, главного распорядителя по отправлению экспедиций из Генуи.
Бертани привез известие, что 6 000 волонтеров поехали из Генуи по направ-
лению в Кальяри. Хитрости, которыми неаполитанцы были обмануты в
Монреале и Парко, еще так свежи в памяти, что у нас предполагают их по-
вторение. Сделать демонстрацию на одной стороне, а действительно опери-
ровать с другой — этим искусством Гарибальди владеет в совершенстве.
В его характере было бы сделать с этими 6 000 человек демонстрацию, чтобы
отвлечь внимание неаполитанцев на другую часть берега и через это облег-
253

чить переправу здесь, или воспользоваться волнением, произведенным здеш-
ними нашими приготовлениями, и высадить несколько тысяч человек на
каком-нибудь другом пункте берега — таковы предположения, делаемые у
нас. По этим предположениям войска, отправленные на «Тюкери», посыла-
ются угрожать какому-нибудь третьему пункту — вещь тем более правдо-
подобная, что «Тюкери» ходит быстрее всех неаполитанских кораблей.
Но есть одно обстоятельство, противоречащее этому объяснению. Наш
отряд на том берегу и калабрийские инсургенты получили приказание не
нападать на неаполитанцев до нового распоряжения. Они должны укреп-
ляться и увеличивать свою численность, но не предпринимать никаких на-
ступательных действий. Впрочем, и это может быть объяснено предположе-
нием, что Гарибальди хочет отвлечь внимание неаполитанцев на другой
пункт.
А это было бы необходимо, если он хочет вести действия здесь: весь
берег от Реджо до Шиллы охраняется теперь с неусыпностью, почти неве-
роятною в неаполитанцах. Они имеют непрерывную цепь постов вдоль
всего берега, от Torre di Cavallo до Сан-Джованни».
«Мессина, 15 августа.
Вчера вечером было большое передвижение между Фаро и Мессиною.
Командиры отрядов были приглашены к генералу Сиртори, командующему
армиею на время отлучки Гарибальди. Цель приглашения была очевидна:
наконец должна совершиться давно ожидаемая высадка. Узнав об этом,
публика положила, что она будет произведена непременно где-нибудь в
проливе. Все смотрели через узкий пролив, рассуждая о фортах и неаполи-
танских пароходах.
Переправа в присутствии сильного неприятеля — дело трудное, хотя
бы совершалась и через небольшую, неглубокую речку. Еще гораздо труд-
нее переправиться через пролив с страшными течениями, имеющий несколько
сот сажен глубины и нигде не имеющий менее двух миль ширины, — пере-
правиться в виду 10 военных пароходов, против которых мы не можем
выставить ни одного, в виду нескольких канонирских лодок, четырех тяже-
лых батарей и войска, по крайней мере равняющегося численностью нашему.
Такие обстоятельства должны заставить хорошего генерала подумать о вы-
садке на каком-нибудь другом пункте, избегая здешнего берега, на котором
сосредоточено все внимание неприятеля, и Гарибальди не такой человек,
чтобы поступить иначе.
Перед его отъездом было решено сделать перемены фронта и, продол-
жая для обмана неприятеля приготовления к переправе через пролив, вы-
брать для высадки какой-нибудь пункт материка на север от пролива.
Местность благоприятствовала такому плану. Северо-восточный конец
острова суживается к мысу Фаро: в Мессине ширина острова не больше
6 миль (10 верст), а за Мессиною еще меньше. Таким образом, в не-
сколько часов все войска было можно перевезти на другой берег острова,
и это движение можно было скрыть от неприятеля, хотя он следил за нами
очень, очень зорко. Большая горная цепь, пересекающая Сицилию, идет к
деревне Верхнему Фаро и кончается близ нее круглым холмом, на котором
стоит земляной редут. С мессинской стороны горы круты, с другого бока
более отлоги. Поэтому движения войск скрываются за горами.
Пароходы и лодки также могли перейти на северную сторону острова
в Мелаццкую гавань, не будучи замечены неаполитанскими крейсерами.
Гавань эта лежит на обыкновенном пути кораблей из Мессины в Палермо;
идя из одного города в другой, суда почти всегда заходят в нее. Кроме
того, ближайшее к Фаро озеро имеет через каналы сообщение и с проли-
вом и с северным берегом, так что собранные в этом озере лодки могли
быть переведены на северный берег. Расстояние не велико, потому войскам
было одинаково легко сесть на суда в проливе или на северном берегу.
254

Мы продолжали делать вид, как будто готовимся сделать высадку в про-
ливе. У нас в проливе стояли два или три парохода; часть войск остава-
лась расположена по берегу пролива. А между тем колонны были двинуты
на северный берег. Первая бригада Козенца перешла в деревни: Верхнее
Фаро, Санта-Лучия, Санта-Никола, Сан-Джорджо. Бригада Сакки, зани-
мавшая Верхнее Фаро и Гауцари, перешла в Спадафору.
Между тем как часть войска угрожала сесть на суда в этих двух
направлениях, дивизия Тюрра готовилась к переправе в другом пункте.
Первая бригада, ходившая в Монте Кастильйоне * и другие города около
Этны для восстановления порядка, получила приказание стать в Таор-
мине ** или, точнее говоря, в Джардини, деревне, лежащей под горою, на
которой лежит Таормина; вторая бригада, которая шла к Фаро, была по-
слана соединиться с первою.
Таким образом были подготовлены высадки в двух направлениях: одна
на юго-восточный, другая на западный берег Калабрии.
Но исполнение этих высадок зависело от хода операций, для ведения
которых отправился из Мессины Гарибальди, и пора коснуться этих опе-
раций. Вскоре по вступлении Гарибальди в Мессину некоторые предводители
патриотической партии в папских владениях приехали к нему, чтобы усло-
виться о плане нападения на эти области. Решено было, что вторжение в
папские владения произойдет одновременно с высадкою на горную часть
материка, около половины нынешнего месяца. Для вторжения в папские
владения собрано было 6 000 человек; было подготовлено восстание в пап-
ских провинциях к тому же времени. Корпус, назначенный для вторжения,
решено было перевезти отдельными отрядами на остров Сардинию; паро-
ходы из Палермо должны были пройти туда и перевезти экспедицию на
материк.
Высадку на континент из Сицилии надобно было произвести, когда
готова будет экспедиция, приготовлявшаяся на острове Сардинии, — мы дол-
жны ждать известия о том. Прежде полагали, что это известие будет полу-
чено нами в прошлую ночь или ныне утром; потому и начали мы вчера с
вечера готовить высадку. Но до сих пор еще не пришло ожидаемое изве-
стие, и потому распоряжения теперь приостановлены.
Ночь прошла тихо, без малейшей тревоги, — это очень удивило всех,
видевших приготовления. Не было ни одного выстрела, никакого движения
в войсках. — Ныне пришел «Queen of England», коммерческий пароход,
купленный в Англии агентами Гарибальди с тем, чтобы обратить его в
военный корабль. На нем привезено 16 нарезных пушек и прислано тор-
говцам на продажу 23 000 энфильдских щтуцеров. «Queen of England» по-
строен крепко, но все-таки едва ли может быть вооружен всеми орудиями,
которые привез; впрочем, он будет очень полезен для нас и тогда, если
можно будет поставить на нем хотя две 68-фунтовые пушки.
Получены известия от маленького отряда, находящегося в Калабрии.
Он нашел безопасное убежище в горах близ пролива, не терпит ни в чем
недостатка, толпы жителей приходят посмотреть на него, и присоединяется
к нему много волонтеров. Он имел только одну небольшую стычку, в кото-
рой ранен был один из наших; другой случайно ранил сам себя из своего
ружья; кроме того, двое пропали: предполагают, что они заблудились в
ночь высадки и, вероятно, попались в руки неаполитанцев».
«17 августа.
Вчерашний и нынешний день прошли спокойно. Ныне получено изве-
стие, что Гарибальди возвратился в Палермо *** и приедет сюда ныне ночью
* На юго-запад от Мессины и на северо-запад от Катании.
** На восточном берегу Сицилии, на половине расстояния между Мессиною и Ка-
таниею.
*** С острова Сардинии, куда ездил вместе с Бертани.
255

или завтра утром. Разумеется, все операции приостановлены до его при-
бытия.
Сардинский пароход «Карл-Альберт», постоянно ходивший между
Палермо и Мессиною, возвратился после недолгой отлучки. Из всех иску-
шений, представляющихся нашим солдатам, самое сильное — овладеть этим
прекрасным кораблем, и нет конца жалобам на строгое приказание не ка-
саться его. Матросы и некоторые из офицеров расположены помогать нам,
потому овладеть пароходом было бы легко. Но это строго запрещено: мы в
тесных сношениях с Пьемонтом, потому «Карл-Альберт» остается непри-
косновенным для нас. Мы даже отыскиваем и, если найдем, возвращаем
матросов, переходящих к нам».
«19 августа.
Вчера утром Гарибальди возвратился из Палермо. С ним приехал гене-
рал Тюрр, на несколько недель уезжавший в Aix-les-Bains лечиться. Гари-
бальди купил ружья, привезенные на «Queen of England», и приказал воору-
жать этот пароход. Менее чем в час сделав покупку ружей и отдав рас-
поряжения, Гарибальди тотчас же отправился в сопровождении Тюрра и
нескольких других ближайших лиц в Таормину, подле которой, в Джар-
дини, стояла бригада Биксио (первая бригада дивизии Тюрра), готовая
сесть на суда.
Прежде чем стану рассказывать об этой высадке, скажу несколько слов
о делах, по которым приезжал Гарибальди. Я уже говорил вам, что доктор
Бертани, его генуэзский агент, приезжал к нему с известием, что 6 000 чело-
век готовы отправиться в экспедицию в папские владения. Golfo d'Orangio,
на восточном берегу острова Сардинии, был выбран доктором Бертани, как
самый удобный пункт для сбора войск; он переправил туда свою экспеди-
цию небольшими отрядами, а сам поехал видеться с Гарибальди. Были при-
няты все предосторожности для возбуждения уверенности, что эта экспе-
диция, подобно прежней, назначена в Сицилию; но истинное ее назначение
все-таки было узнано, и сильные представления были сделаны туринским
министерством, чтобы не усложнять дела вопросом о папских владениях до
окончания неаполитанского вопроса. За день перед отъездом Бертани из
Генуи сам Фарини приехал туда с этим требованием, а майор Трекки привез
такие же требования лично от короля. Требования министерства, вероятно,
остались бы безуспешны, но желание короля достигло своей цели. Я уже
несколько раз говорил вам, что Гарибальди имеет рыцарскую привязан-
ность к Виктору-Эммануэлю, как символу итальянского единства. Един-
ственным возражением против экспедиции было то, что Пьемонт станет в
затруднительное положение, если прямо из пьемонтских владений будет
произведено вторжение в Папскую область. Поэтому туринское правитель-
ство советовало перевести этот шеститысячный корпус в Сицилию, подобно
прежним корпусам, и уже оттуда отправить его дальше. Эти требования до-
стигли успеха; но по прежнему плану корпус был уже перевезен на остров
Сардинию, и Гарибальди решился сам поехать туда, чтобы посмотреть, как
поступать дальше.
Выбор места на берегу острова Сардинии был предоставлен генуэзскому
комитету, распоряжавшемуся и остальными подробностями. Но выбор
Golfo d'Orangio оказался неудачен, потому что трудно было там запасаться
провизией и водой. Кроме того, и организация перевезенного туда отряда
была неудовлетворительна. Увидев это, Гарибальди совершенно отказался
от мысли о немедленной высадке в папские владения и решился употре-
бить этот шеститысячный отряд для упрочения своего успеха на юге *. Тот-
час же были сделаны распоряжения для перевозки этих волонтеров в Сици-
лию. 1 000 человек из них были отправлены на пароходе «Торино» кругом
* Из нашего обзора, следующего за этим переводом, читатель увидит, что корреспон-
дент «Times'a» не вполне излагает характер обстоятельств, растроивших экспедицию, о ко-
торой здесь говорится.
256

Сицилии в Таормину, куда был отправлен и другой пароход «Франклин».
Пароходы эти должны были взять в Таормине бригаду Биксио и перевезти
ее на южный берег Калабрии. Это было одно из тех смелых и быстрых
движений, которые любит Гарибальди. Внимание всех было обращено на
пролив и на западный берег материка, — этим открывалось удобство для
высадки на южный или восточный берег.
«Торино» и «Франклин» прибыли в Джардини в ночь с 17 на 18 число;
к утру была уже кончена нагрузка военных принадлежностей и войска
были уже на пароходах. Гарибальди выехал из Мессины вчера в час по-
полудни, в четыре часа приехал в Джардини; вся сила экспедиции прости-
ралась до 9 000 человек. На «Торино» были посажены 2 000 человек, осталь-
ные сели на «Франклин» и на два парусные судна, взятые на буксир паро-
ходами. Когда все приготовления были кончены, Гарибальди решился сам
командовать экспедициею, в которой находится и старший его сын. В семь
часов вечера, когда смерклось, экспедиция отплыла от берега. В каком
именно пункте высадится она, это не определено вперед и будет зависеть
от обстоятельств. Но все внимание неаполитанцев сосредоточено на про-
ливе, потому должно надеяться, что войска высадятся на берег без препят-
ствий. Корабли пошли прямо к ближайшему пункту Калабрии, находя-
щемуся милях в 20-ти (верстах в 30-ти) от Таормины. Если высадка
будет удачна, Гарибальди думает в тот же день напасть на Реджо.
Теперь уже полдень, а дурных известий до сих пор нет, потому мы
надеемся и верим в счастье Гарибальди. Мы условились, каким сигналом
будет нам дано знать об успехе высадки, но сигнал этот можно будет дать
только ночью. А между тем мы расставили караульных, и воздушные теле-
графы внимательно наблюдают, не будет ли чего заметно на том берегу.
Итак, войско опять осиротело, но лишь ненадолго. Вторая бригада
дивизии Тюрра готова отправиться за первою в том же направлении, то
есть на восточный берег, а другие войска одновременно с тем двинутся на
западный берег и через пролив».
«Мессина, 20 августа.
Звезда Гарибальди сияет ярче прежнего. Вскоре по отсылке моего
вчерашнего письма мы получили известие об успехе высадки Гарибальди с
бригадою Биксио. Мы узнали об этом из письма самого Гарибальди, изла-
гающего дело с обыкновенным своим лаконизмом. В письме выставлено
«11 часов утра. Мелито»*. Гарибальди пишет: «Мы высадились успешно.
Солдаты наши отдыхают; поселяне толпами собираются к нам. «Торино»
сел на мель; все усилия снять его остались напрасны». Почти в то же самое
время мы получили от нашего союзника, неаполитанского воздушного те-
леграфа, посылаемое им в Реджо известие, что Гарибальди с 8 000 человек
высадился у мыса Спартивенто, что крейсеры ничего не могли сделать,
потому что у него «8 линейных кораблей и 7 больших транспортных паро-
ходов» и что нужна скорейшая помощь. Ответа не было, и теперь мы знаем
причину тому: воздушный телеграф около Мелито разрушен. Вечером воз-
вратился «Франклин», бывший в экспедиции, и привез подробные известия
о высадке. Перед самым отплытием, когда войска были уже посажены на
пароходе, оказалась во «Франклине» течь; солдат надобно было снова
переводить на берег и отыскивать, где именно находится течь. Была ночь,
и матросы колебались нырять для ее отыскивания. Гарибальди, смотревший
на них, снял с себя шпагу и сказал: «вижу, что мне надобно самому искать,
где течь». Через минуту 20 матросов были в воде; но поиски их остались
напрасны, потому что подводная часть парохода была покрыта морской
травой и раковинами. Оставалось одно средство: действовать помпами;
помпы имели успех, но не полный. Гарибальди не остановился перед этою
трудностью. Он сказал солдатам, чтобы они опять садились на пароход,
* Мелито лежит на самой южной оконечности Калабрии.
257

сказал им, что по нескольку дней плавал на кораблях, находившихся в го-
раздо худшем состоянии, и что переезд, продолжающийся несколько часов,
пустяки.
Пароходы поплыли на восток и в два часа ночи были у калабрийского
берега. «Торино», тяжело нагруженный (на нем кроме военных снарядов
было 2 000 человек), сел на мель. Но это не помешало начать высадку близ
мыса Спартивенто * в бухте, «а запад от него. Не было нигде видно ни
неаполитанских крейсеров, ни их войск; дело шло беспрепятственно; но не
исполнилась надежда, что «Торино» снимется с мели, облегчившись выгруз-
кою: он остался крепко засевшим; «Франклин» шесть часов старался ста-
щить его с мели, но безуспешно. Видя, что ничего нельзя сделать, Гари-
бальди велел «Франклину» вернуться в Мессину. Лишь только обогнул
«Франклин» мыс dell' Armi **, как встретился с двумя неаполитанскими фре-
гатами, спешившими к Мелито. «Франклин» поднял американский флаг,
был пропущен неаполитанцами и пришел в Мессину.
Первым делом высадившегося войска было приняться за разрушение
станций воздушного телеграфа. Одну успели разрушить, но другую не
могли скоро отыскать, и, таким образом, известие о высадке было пере-
дано в Реджо и дошло до нас. Тогда же были посланы люди отыскивать
отряд из 200 человек, переправившийся в Калабрию за 12 дней перед
тем. Он находился в диких горах Аспромонте ***, в трех часах пути от
высадившегося войско, к которому скоро присоединился.
Неаполитанцы и на этот раз, как под Палермо, были совершенно обма-
нуты маневрами Гарибальди. Они сосредоточили свои войска по западному
берегу Калабрии от Реджо до Монтелеоне, послали 1 800 человек искать
первый наш маленький отряд и совершенно забыли об охранении осталь-
ного берега. Они, очевидно, и не воображали, что мы можем обойти кругом
Сицилию, не проходя через пролив. Самый Реджо они считали находящимся
вне опасности, так что поставили в нем всего только восемь рот, — четыре
стрелковые роты и четыре роты линейной пехоты ****. Как только жители
Реджо узнали о высадке Гарибальди, они послали депутацию к неаполи-
танскому командиру спросить его, думает ли он сражаться, и потребовать,
чтобы он вышел за город, если думает сражаться, потому что они не хотят
видеть своих домов разоренными; а если он сам не пойдет из города, при-
бавляли горожане, то они восстанут и выгонят его. Неаполитанский коман-
дир обещался выступить за город.
Судя по тем неаполитанским войскам, с которыми мы сходились, боль-
шая часть их офицеров, не колеблясь, пристали бы к нам, если бы были
уверены, что сохранят свои чины; они живут и содержат свои семейства
только жалованьем и не решаются рисковать им, еще не видя, на чьей сто-
роне сила. Если бы мы могли давать обещания именем короля Виктора-
Эммануэля, почти все они были бы нашими, но мы еще только временное
правительство, не признанное европейскими державами; потому, вероятно,
понадобится еще довольно большое сражение для убеждения их, что перейти
на сторону итальянского дела будет не риском, а выигрышем.
В нынешнюю ночь ясно были видны сигнальные огни на высотах, под-
нимающихся около Мелито; они возвещали обоим берегам пролива о вы-
садке Гарибальди. Все население Мессины до глубокой ночи гуляло по
иллюминованным улицам, слушая оркестры, игравшие до 12 часов. Цита-
дель уныло молчала. По конвенции она должна была хранить перемирие,
что бы мы ни делали, если только не будет нападения на нее. Таким
образом, гарнизон видит наши приготовления и не может ничему помешать.
* Мыс Спартивенто составляет восточную оконечность южного берега Калабрии.
** Западный край южного конца Калабрии; расстояние между ним и местом, где
происходила высадка — верст пятнадцать.
*** На юго-восток от Реджо. Аспромонте составляет южную оконечность Аппенинского
хребта и покрыта лесом.
**** Реджо лежит южнее Мессины, на половине того пространства калабрийского
берега, которое составляет один на боков пролива.
258

По всей вероятности, Гарибальди ныне будет в Реджо, — по крайней мере
он так хотел; но, разумеется, нельзя угадать, не будет ли он принужден
обстоятельствами изменить свой план.
Все наши войска, оставшиеся здесь, держатся в готовности сесть на
суда по первому приказанию; где и как они высадятся, это зависит от хода
дел в Калабрии и соображений Гарибальди. Незачем говорить, с каким
нетерпением каждый ждет этих приказаний».
«21 августа.
Вчера мы получили известия с того берега. Гарибальди находился
близ Реджо, и к нему присоединилось несколько сот калабрийских волонте-
ров. Он хотел быть в Реджо ныне на рассвете; там только 700 человек гар-
низона, да и тот стоит не в городе, а за городом, на дороге, по которой
идет Гарибальди. Город находится в руках 1 500 человек национальной гвар-
дии, готовой присоединиться к Гарибальди. Письмо, сообщающее эти из-
вестия, приказывает второй бригаде дивизии Тюрра сесть на суда ныне
ночью в Мессинской гавани и к рассвету быть на той стороне. Приказано
также, чтобы, лишь только начнется нападение на Реджо, дивизия Козенца
сделала попытку отплыть из Фаро и произвела тем диверсию в этом
пункте. Во вчерашнем письме Гарибальди находилось приказание коман-
диру «Карла-Альберта» итти к тому берегу, чтобы помочь «Торино»
сняться с мели. Сардинский командир повиновался, и «Карл-Альберт» от-
правился вчера вечером к Мелито. Неизвестно, впрочем, успеют ли снять
«Торино», и если успеют, то годится ли он куда-нибудь, потому что вчера
утром фрегат и пароход, присланные неаполитанцами по первому известию
о высадке, стреляли в него.
Тотчас же по получении письма были даны приказания готовить вто-
рую бригаду дивизии Тюрра к отплытию, и в час пополудни она уже
собиралась садиться на «Queen of England», «Франклин» и «Sidney-Hall»,
пароход, пришедший вчера вечером из Генуи с несколькими стами чело-
век. Но кажется, что неаполитанцы узнали о нашем намерении: один из их
фрегатов стал перед входом в гавань, и нам пришлось отказаться от мысли
об отправлении пароходов.
Ныне на рассвете начался сильный ружейный огонь, сначала около
Реджо, потом в самом Реджо. Через несколько минут также начали стре-
лять два неаполитанские парохода и пять канонирских лодок. Этот огонь
продолжался несколько часов. Начала стрелять и реджосская цитадель.
В 8 часов утра ружейный огонь прекратился, но корабли продолжали стре-
лять по городу. Около 9 часов возобновила огонь цитадель, прекращавшая
его на несколько времени; но корабли уже не отвечали ей. Мы еще не по-
лучали никаких известий об успехе этой битвы.
Пока шла она, часть дивизии Козенца села на лодки в Фаро. Экспе-
диция отплыла, когда было уже совершенно светло. Четыре неаполитанские
парохода стояли близ Фаро, но лодки поплыли, не задерживаясь этим. Два
другие парохода, шедшие к Реджо, также пришли к Фаро, увидев экспеди-
цию. Все они пошли к Фиумарскому форту, к которому направилась экспе-
диция, и начали стрелять; начали стрелять и форты Фиумарский, Шилла
и Punta di Pezzo. Сильный огонь продолжался до 9 часов утра. Мы еще
не знаем, какой успех имела наша экспедиция».
«Реджо, 24 августа.
Наше положение в Калабрии можно назвать упроченным. Реджо в
наших руках, а высадка Козенца произведена почти без потери. Оба эти
дела служили облегчением одно другому, как обыкновенно бывает при пла-
нах, хорошо обдуманных. Решившись итти на Реджо, Гарибальди приказал
сделать диверсию со стороны Фаро, чтобы отвлечь пароходы, собравшиеся
при известии о его приближении. Он высадился так счастливо, что показа-
лось возможным заняться стаскиванием «Торино» с мели. Пока хлопотали
259

над этим (с шести до 11 часов утра), войска, высадившиеся у высохшего
русла потока близ Мелито, старались расположиться как-нибудь поудобнее
на гостеприимном берегу, выжженном солнцем. Составив ружья, солдаты
сняли свои плащи и ранцы, одни легли отдохнуть после бессонной ночи,
а другие пошли искать воды, которой почти лишена эта часть Калабрии в
летние месяцы. В это время пришли неаполитанские пароходы. «Франклин»
(экспедиция переправилась на двух пароходах, «Торино» и «Франклин»),
видя безуспешность своих усилий стащить «Торино», ушел в Мессину,
когда неаполитанские пароходы еще не показывались, и прошел мимо них
при входе в пролив. Таким образом, неаполитанские пароходы нашли только
«Торино», сидевший на мели, и наш отряд, расположившийся лагерем на
берегу. Они начали стрелять по пароходу и по лагерю. Солдаты, спокойно
отдыхавшие, получили приказание подняться вверх по горам, чтобы не
подвергаться напрасной опасности. Горы тут подходят близко к берегу,
и солдаты передвинулись на них. Тогда неаполитанцы сосредоточили
свой огонь на «Торино» и скоро зажгли его. Ночь Гарибальди провел в
Мелито.
Один из тех благоприятных случаев, которые на войне называются
«счастьем» генерала, привел в Мелито нескольких людей из отряда, за две
недели перед тем высадившегося в Калабрии: они были посланы из Сан-
Лоренцо за хлебом и встретились с нашими. Они сообщили первые под-
робные сведения о судьбе своих товарищей. План переправы этого неболь-
шого отряда был составлен по известиям, которые были сообщены калабрий-
цем бароном ди-Муссолино. Он обещался ввести в верхний Фиумарский
форт инженерного офицера с тремя артиллеристами; высадку положено
было сделать подле самого форта. Калабрийские проводники должны были
ждать там наших, чтобы провести их окольною дорогою на террасу к форту
с той стороны, где он имеет только высокую стену с амбразурами, но без
пушек. Люди, заранее введенные в форт, должны были отворить находящиеся
с той стороны ворота. На всякий случай солдатам даны были лестницы.
Военная часть экспедиции вверена была майору Миссори, но весь план вы-
садки принадлежал барону Муссолино, от этого разделения команды, ве-
роятно, и произошла неудача в нападении на форт.
Первое расстройство случилось оттого, что отряд высадился не у по-
тока, находящегося подле форта, а у другого; в ночной темноте трудно было
различить местность и рассчитать силу течения в проливе; вероятно, и си-
цилийские лодочники предпочитали править к месту менее опасному. Как
бы то ни было, но отряд не нашел проводников на том месте, где выса-
дился. Было послано по 5 человек в обе стороны искать их. Заметили ли
неаполитанцы, что произведена высадка, или у них и прежде стояли кара-
улы на берегу, но дело в том, что одна из партий, посланных искать про-
водников, наткнулась на неаполитанский патруль, обменялась с ним не-
сколькими выстрелами, взяла двух неаполитанцев в плен, и выстрелы под-
няли на ноги гарнизон форта. Он сделал несколько пушечных выстрелов и
начал ружейный огонь в темноте наудачу. Майор Миссори хотел выжидать,
что будет; но часть его отряда, смущенная этою тревогою, пошла в горы,
бывшие поблизости. Остальной отряд, видя, что напрасно было бы ждать
больше, также пошел в горы по сухому руслу ручья и, сделав утомительный
переход, прибыл на следующий день в Cascina de'Forestani, одинокую ферму
в горах, где понемногу собрались к нему и солдаты, пошедшие по другим
дорогам; пропало в темноте только пять человек, которые попались в руки
неаполитанцев.
Неудача и поспешное отступление, конечно, не могли ободрить солдат
отряда. Все те, которые не были под прямою командою Муссолино, при-
писывали неуспех его плохим распоряжениям; офицеры составили нечто
вроде военного совета и почти все хотели передать всю власть одному май-
ору Миссори. Но чтобы не поселять неудовольствия в калабрийцах, решили,
наконец, оставить все попрежнему.
260

Сообщение с берегом было отрезано у нашего отряда неаполитанцами;
он был заперт в пустыне; но положение его не было безнадежно. Все со-
седние деревни наперерыв снабжали его всем нужным. Неаполитанцы, хотя
имели огромный перевес в числе, не думали в первые дни тревожить его;
притом же леса и горы представляли довольно безопасный путь отступле-
ния. Простояв несколько дней в Cascina de Forestani, отряд захотел попытать
счастья. Нападение на Фиумарский форт не представляло бы никаких
шансов успеха: наши знали, что гарнизон его получил подкрепление и неа-
политанцы заняли террасу, господствующую над фортом; потому отряд ре-
шился итти на Баньяру, приморский городок к северу от Шиллы. Занимая
вершину гор, наш легкий отряд мог свободно итти по какому угодно на-
правлению; он выступил вечером на четвертый день и шел всю ночь, но
проводники оказались плохи, и он несколько раз сбивался с дороги. К утру
наши волонтеры были, однакоже, на высотах, поднимающихся над Баньярою
и фортом, которым снабжен этот город, подобно почти всем городам, лежа-
щим на берегу. Десятка два стрелков были посланы вперед; они поддержи-
вали несколько времени перестрелку, но скоро наши увидели, что, имея
200 человек, ничего не могут сделать против нескольких батальонов, опи-
рающихся на форт, снабженный пушками; потому они отступили и снова,
сделав утомительный переход, вернулись на прежнее место, в Cascina de Fo-
restani.
Если неудача первой попытки овладеть Фиумарским фортом ослабила
отвагу небольшого отряда наших волонтеров, то и на неаполитанцев про-
извела такое же влияние их высадка вместе с приготовлениями Гарибальди.
Из депеш, посылавшихся по телеграфу в Неаполь, видно, что неаполитан-
цам повсюду грезились высадки волонтеров: в Каннителло, налево от
Реджо, в Бианки, в Джераче Бовелина, на восточном берегу; а когда Гари-
бальди в самом деле явился, он не встретил на берегу неприятеля.
По отступлении нашего отряда от Баньяры неаполитанцы сформиро-
вали летучую колонну из 1 800 человек под командою Бриганти, послали
ее в погоню и успели дойти до Cascina de Forestani, не будучи замечены на-
шими. Увидев такого многочисленного неприятеля, наши отступили в леса,
покрывающие вершину горного хребта, оставив 45 человек на своей преж-
ней позиции, чтобы прикрывать отступление. Несмотря на свою многочис-
ленность, неаполитанцы не стали нападать и заняли наблюдательное поло-
жение. Дав своей колонне отступить, наш маленький ариергард пошел за
нею; неаполитанцы не тревожили его и на отступлении.
Волонтеры наши по самому хребту Аспромонте сделали утомительный
переход в 22 часа и пришли в Сан-Лоренцо, на южном спуске Аспромонте,
близ Мелито. Сан-Лоренцо построен на отдельном утесе, высоко поднимаю-
щемся над окрестными холмами. В такой позиции легко было бы защи-
щаться, если бы неаполитанцы дошли туда. Жители приняли в Сан-Ло-
ренцо, как и повсюду, наших волонтеров с восторгом. Чтобы не слишком
обременять собою городок, имеющий 2 000 жителей, наши послали две
партии собирать продовольствие по другим местам, и одна из них пришла
в Мелито в тот самый день, как высадился там Гарибальди — 19 числа.
Тотчас же послали в Сан-Лоренцо известие остальному отряду; но как он
ни спешил, — он успел соединиться с Гарибальди только уже под Реджо
во время битвы.
Увидев погибель «Торино», Гарибальди не захотел терять времени и
20 числа вышел из Мелито по дороге, идущей вдоль берега. Первые восемь
миль (16 верст) этого пути до мыса dell'Armi представляют только тро-
пинку, по которой во многих местах людям надобно проходить пооди-
ночке. Но еще затруднительнее был недостаток воды: в это время года все
колодцы почти высыхают, а потоки пересыхают совершенно. Особенно
тяжел был этот недостаток для корпуса, в котором находилось много
сицилийцев. Из всех живых существ, известных мне, сицилийский волонтер
самое жадное до воды; он совершенно унывает, если чувствует жажду. Но
261

Гарибальди неумолим: вполне владея собою, он не терпит слабостей и в
других. Притом же надобно было не терять времени, чтобы дойти до
Реджо, прежде чем неаполитанцы успеют прислать подкрепление гарнизону.
Поэтому много солдат отстало; они пришли потом с колонною майора Мис-
сори, шедшею из Сан-Лоренцо.
Дав своему войску небольшой отдых в нескольких милях от Реджо,
Гарибальди двинулся дальше на рассвете следующего дня. Рассказ, что
жители Реджо просили командира гарнизона, полковника Дюме, сражаться
за городом, оказался справедливым. Оставив несколько сот человек в ци-
тадели, с остальными Дюме занял позицию перед городом на ручье, на
котором построен каменный мост. Каждый поток в Калабрии составляет
крепкую позицию не только зимою, когда многие из потоков неприступны,
но и летом, когда они пересыхают: берега потоков круты и непременно
покрыты густым лесом. Но неаполитанцы, повидимому, не думали крепко
защищать свою позицию. Гарибальди разделил войско на три колонны.
Город Реджо, подобно всем городам на здешнем узком прибрежье, очень
длинен и неширок, хотя часть его построена уже на холмах. Целью Гари-
бальди было овладеть этою верхнею частью города, которая господствует
над другой половиной, и главные силы, под командою самого Гарибальди,
двинулись по этому направлению; Биксио вел среднюю колонну, шедшую
на мост, а левая колонна шла по прибрежью. Не знаю, с самого ли на-
чала неаполитанцы не хотели драться серьезно, или упали духом от какой-
нибудь другой причины, но, как бы то ни было, они скоро начали отсту-
пать в центре и на своем левом фланге; только правое крыло их оказало
некоторое сопротивление. Гарибальди с горстью людей занял ферму про-
тив их позиции, в ожидании подкреплений для атаки в штыки. При первом
натиске неаполитанцы отступили, и колонна вошла в город, гоня их перед
собой; они поспешно побежали на противоположный конец города. Биксио,
между тем, также вошел в город по главной улице и, заняв соборную пло-
щадь, отрезал отступление неаполитанскому отряду, с которым сражался.
Эта часть неаполитанцев повернула тогда в верхнюю часть города и, вы-
ходя из переулка на верхнюю улицу, идущую параллельно с главной, встре-
тила колонну Гарибальди. Волонтеры хотели атаковать неаполитанцев, но
Гарибальди остановил атаку, думая, что неаполитанцы передаются нам.
Вместо того они бросились бежать; наши погнались за ними, захватывая
в плен десятки их; остальные вразброд бежали к Сан-Джованни *. Менее
чем в два часа после первого выстрела город весь был в наших руках.
Неаполитанцы оставались только в цитадели. Потери с обеих сторон были
ничтожны. Мы понесли бы много урона и, быть может, не одержали бы
успеха, если бы неаполитанские пароходы (их было тут целых семь) посту-
пили так же, как в Палермо. Но, очевидно, они имели приказание не стре-
лять по городу. Они только пустили несколько ядер и картечных зарядов на
дорогу, когда колонна шла к городу; но как только она вошла в город,
огонь прекратился. Притом же внимание пароходов скоро было отвлечено
в другую сторону. У Козенцы было все готово к переправе войск из Фаро
на калабрийский берег, по первому сигналу о нападении на Реджо. Девя-
носто лодок, наполненных войском, ждали этого сигнала на озере, где не
замечал их единственный неаполитанский пароход, оставшийся у северного
конца канала (все другие ушли к Реджо). Как только послышался первый
выстрел от Реджо, 60 лодок вышли из озера и поспешно поплыли на ту
сторону, остальные быстро последовали за ними. Пароход, бывший у Фаро,
вместе с другим, шедшим из Реджо, хотели перерезать им дорогу, но не
успели и могли только стрелять по пустым лодкам, когда солдаты, пере-
ехавшие в них, уже заняли позицию на горах. Скоро пришлось этим паро-
ходам позаботиться о собственном спасении, потому что батареи, устроен-
ные в Фаро, открыли огонь. Неаполитанские ядра не сделали нам никако-
* Городок верстах в десяти на север от Реджо, почти прямо против Мессины.
262

го вреда, вероятно и наши не сделали почти никакого неаполитанцам. Ра-
зумеется, наши артиллеристы непоколебимо утверждают, что многие из их
выстрелов попали в цель и что один из неаполитанских пароходов оконча-
тельно испорчен ими. Как верный летописец, я должен сказать, что этого
не было.
Пока происходила эта смелая переправа у Фаро, Гарибальди, выгнав не-
аполитанцев из Реджо, стал блокировать цитадель. Она, как и все при-
брежные форты, имеет настоящие укрепления с морской стороны, а про-
тивоположная сторона у всех этих фортов вооружена плохо. Реджосская ци-
тадель с трех сторон окружена домами, построенными подле самых стен, а
соседние горы совершенно господствуют над ней. Только с морской стороны
она может хорошо действовать. Горы были заняты нами, заняты и неко-
торые дома вдоль стен, и началась перестрелка, — одна из тех перестрелок,
которые не ведут ни к чему, кроме того, чтоб ранить нескольких человек
в обоих войсках. В числе людей, пострадавших тут, был бригадный коман-
дир Биксио, оцарапанный пулею в левую руку. До 11 часов утра цитадель
стреляла картечью и ядрами; пришла колонна Миссори и заняла горы. Она
состояла почти вся из отличных стрелков, потому неаполитанцы скоро бро-
сили свои пушки и удалились в казармы. Сам командир их был смертельно
ранен пулею в грудь, и через несколько времени белый флаг явился над
цитаделью.
Капитуляция была заключена на тех же условиях, как в Мелаццо:
гарнизону позволено было выйти с оружием, но все военные запасы,
собранные в цитадели, оставались нам. Эти условия могут казаться слиш-
ком снисходительными, но не следует забывать, что выигрыш времени
очень важен для Гарибальди и какая-нибудь лишняя тысяча ружей или
пленных не идет в сравнение с этою выгодою. Впрочем, мы взяли довольно
добычи: восемь полевых орудий с лошадьми и всеми принадлежностями,
шесть 32-фунтовых пушек, 18 крепостных пушек от 18 до 24-фунтового
калибра, 2 пексановых десяти дюймовых пушки, 500 ружей, множество ка-
менного угля, амуниции, провианта и довольно много лошадей и мулов.
Взятие Реджо чрезвычайно важно для нас теперь. Мессина совершенно
отрезана от сообщений, и пушки и цитадели окончательно дают нам господ-
ство над обоими берегами пролива. Для неаполитанцев тяжелее всего по-
теря каменного угля, депо которого было у них в Реджо. Флот их и Мес-
сина снабжались всем из этой крепости, служившей ключом Сицилии.
По всей Калабрии и особенно в Реджо встречают нас с восторгом.
Солдат наших принимают в каждом семействе, как друзей».
«Вилла Сан-Джованни, 25 августа.
События идут так быстро, что едва можно успеть передавать их хоть
только в общих чертах. Вся калабрийская сторона пролива наша. Я уже
писал вам, что вся оборонительная линия прибрежья сильнее с морской
стороны, чем с земли. От Шиллы до Реджо тянется ряд маленьких фор-
тов, имеющих по 15 и 20 пушек; из них только форт Punta di Pezzo стоит
y самого берега, а все другие построены на первом уступе гор. Единствен-
ная дорога, годная для военных действий, идет вдоль берега, по которому
выстроены также почти все здешние города и села. Над этой линией воз-
вышаются в несколько уступов холмы, поднимающиеся к Аппенинскому
хребту, идущему почти параллельно с проливом. Из этого очерка вы ви-
дите, что лишь только овладеть одним пунктом на берегу, можно будет
взять в тыл всю оборонительную линию. Со стороны, обращенной к го-
рам, форты укреплены плохо; а холмы, стоящие за ними, господствуют
над ними. Поэтому обороняться против нападающего можно только с гор,
идущих за фортами; да и тут надобно держаться на самых вершинах
хребта, иначе позиция будет обойдена. Для неаполитанцев такая тактика
была вдвойне трудна; горная местность самая удобная местность для нас,
263

и на ней не могли бы они устоять против нас; кроме того, по моему мне-
нию, ни солдаты, ни офицеры неаполитанских войск не хотели упорно
сражаться. Настоящей оборонительной своей линией они выбрали Монтелеоне
и, кроме гарнизонов в фортах, имели две летучие колонны под командою
генералов Мелендеса и Бриганти; колонна Мелендеса главным образом
должна была защищать линию на север от Баньяры, а колонна Бриганти
форты по берегу пролива. Каждая из них имела от 1 800 до 2 000 человек.
Когда мы взяли Реджо, Бриганти занял позицию выше форта Punta di
Pezzo, на равнине между дорогой и холмами. Если бы он нарочно хотел
быть взятым в плен, он не мог бы выбрать лучшего положения: обошедши
горы у Сан-Джованни, наши стрелки могли перебить его отряд с высот
и отрезать ему отступление. Его позиция была тем опаснее, что высоты
были уже заняты войсками Козенца.
Гарибальди вышел из Реджо со всеми своими силами и главною ко-
лонною занял линию холмов, господствующих над Сан-Джованни. Сан-
Джованни, Ацциарелло и Пеццо — три деревни очень длинные; они тя-
нутся по морскому берегу, занимая и первый невысокий уступ гор. За ними
поднимаются горы, покрытые садами. Воспользовавшись этою выгодою,
наши подошли, не будучи замечены неприятелем, внимание которого было
занято колонною, шедшею по берегу. Чтобы еще лучше обеспечить успех,
генуэзские стрелки и две роты других стрелков заняли позицию, господ-
ствовавшую над линиею отступления. Когда эти приготовления были кон-
чены, наши двинулись со всех сторон и, не открывая огня, стали на ру-
жейный выстрел от неприятеля. Он открыл ружейный огонь и начал стре-
лять из четырех своих пушек. Наши не отвечали ни одним выстрелом;
Гарибальди строго приказал не стрелять: он хотел не разбить их, он хотел,
чтобы они сдались. Неаполитанцы не могли обольщать себя никакой на-
деждой, они были окружены со всех сторон. Сначала они, кажется, не по-
нимали этого, потому что наш парламентер, посланный с белым флагом,
был встречен выстрелами и убит пулею в голову. Но в два часа дня они
поняли свое положение; наша безответность на их выстрелы способство-
вала тому. Явился парламентер с требованием перемирия и с наивным за-
мечанием, что они ожидают инструкций от генерала Виале. Ему отвечали,
что напрасно они ожидают от него инструкций, потому что он отступил от
Баньяры к Монтелеоне, что они имели довольно времени обсудить свое
положение и что если они не сдадутся безусловно к половине четвертого, то
будут атакованы и сброшены в море. Отсрочку эту дали им потому, что
ожидали отряда Биксио с пушками. Когда парламентер вернулся к ним,
нам было видно, что они взволновались. Офицеры и солдаты их стали рас-
суждать с сильными жестикуляциями. Назначенный им срок прошел, но
Гарибальди все еще ждал, и около пяти часов вдруг поднялся у них крик:
Viva Garibaldi! viva l'Italia! Парламентер явился объявить, что они сдаются.
Гарибальди сам сошел к ним и едва не был задушен, так они теснились
обнимать его: солдаты, офицеры и сам генерал Бриганти фратернизировали
с нашими. Радость их дошла до крайнего предела, когда им сказали, что
кто желает, может итти домой. Они побросали оружие и стали расхо-
диться толпами. Наши стрелки, занимавшие линию отступления, начали
было стрелять по первой толпе их, не зная, чем кончилось дело, но были
остановлены, дело уладилось, и к ночи летучая колонна рассеялась по
всем направлениям, оставив нам 2 000 ружей, 4 полевых орудия и 10 тяже-
лых орудий в форте. Но важнее всего этого нравственное влияние капи-
туляции и 2 000 солдат, возвращающихся домой в восторге от Гарибальди.
Кроме того, мы овладели тут всем берегом пролива: в самом деле, теперь
уже получено известие, что Фиумарский форт и Шилла сдались.
Таким образом, мы, вероятно, не встретим сопротивления до Монте-
леоне, а может быть, и дальше. Вчерашняя капитуляция показала дух
неаполитанской армии в новом свете. Их отряд во всей своей массе поки-
нул знамена.
264

Вся страна за нами, ближняя Калабрия и Базиликата восстали *, про-
возгласили Гарибальди диктатором и уже открыли сообщения с нашею
главною квартирою».
«Баньяра, 26 августа.
Поутру мы отдыхали с генералом Гарибальди и его штабом на террасе
живописного дома, близ верхнего Фиумарского форта; наш завтрак со-
стоял из хлеба и сыра, из превосходных фиг и винограда благодатной Ка-
лабрии. Вдруг показался вдали огромный паровой фрегат, шедший прямо
на «ас, как будто бы с дурными намерениями. Гарибальди тотчас велел за-
рядить пушки соседних фортов Шиумарского и Torre Cavallo, из которых
еще не успели выбраться трусливые гарнизоны; он не спускал телескопа с
фрегата; но фрегат, пролавировав часа два или три между Шиллою и
Фаро, в нескольких милях от нас повернул назад: командир его, вероятно,
остался в приятном убеждении, что исполнил свою обязанность. А по
моему мнению, сходному с мнением всех хороших английских моряков, фре-
гат, подошедши на пистолетный выстрел к этим фортам, разбил бы их не-
сколькими залпами, потому что и сами по себе они не страшны, да и во-
лонтеры наши, защищающие теперь их, не умеют стрелять из пушек. Но
дело в том, что неаполитанский флот так же дезорганизован и деморали-
зован, как неаполитанская армия. Офицеры и солдаты враждуют между
собою и согласны только в том, чтобы не рисковать жизнью в войне, ко-
торой они не одобряют. Калабрийцы встречают Гарибальди с неописанной
радостью, готовы броситься в огонь за него и за самого последнего из его
спутников. Они беспомощны и запуганы до непостижимости. Первобыт-
ность их понятий и обычаев доходит до изумительности; но натура в них
хорошая, а искренность их расположения несомненна.
Мы выехали из Баньяры в пять часов утра, Гарибальди с своим шта-
бом поехал вперед галопом, оставив далеко за собою авангард; он скакал
в места, еще наполненные неприятелями, распущенными им по домам. Тут
не было никакого риска: упавшие духом неаполитанцы рады, что им по-
зволили бежать от негодования калабрийцев, которые соглашаются не мстить
им за долгие притеснения. Благородство и великодушие калабрийцев выше
всякой похвалы: жители не тронули ни одного из бегущих солдат.
От Баньяры до Пальми ** три часа езды. Проскакав час, мы остано-
вились, потом опять остановились в очаровательном лесу на холме, возвы-
шающемся над Пальми. Боже мой, что за страна эта Калабрия! Какие
очаровательные, величественные виды представляются на каждом шагу по
этой дороге, идущей с холма на холм! Как чист воздух в эти часы свежего,
но не холодного утра! Холмы, благословенные неистощимым плодородием,
покрыты зеленью до самых вершин. Мы проехали обширные оливковые
леса, деревья которых выше, чем в лесах Генуэзской Ривьеры, на холмах
Фраскати и Тиволи. Природное богатство этой земли безмерно; но тор-
говли и промышленности нет в ней, так что она совершенно лишена денег».
«Милето ***, близ Монтелеоне, 27 августа.
Мы ночевали в Пальми, встали вчера с рассветом и в четыре часа
утра я был уже на седле. Через час выехал Гарибальди в коляске, запря-
женной парою хороших лошадей; всю свиту его составляли четыре всад-
ника, двое из числа храбрейших офицеров его штаба, Трекки и Бордоне,
* Калабрийский полуострот разделяется на три провинции: южный конец его назы-
вается второю дальнею Калибриею, средняя часть первою дальнею Калабриею. а северная
часть ближнею Калабриею, с которою граничит Базиликата, лежащая в глубине Отрантского
залива.
** Пальми лежит к северу от Баньяры.
*** Милето — город, лежащий в первой дальней Калабрии, близ Монтелеоне, не
должно смешивать с Мелито, где была произведена высадка.
265

Кальдези, отличный фотограф, служащий теперь майором также в его
штабе, и ваш корреспондент. Вечером был слух, что в Монтелеоне нахо-
дится еще до 11 000 неаполитанского войска, авангард которого стоит в
Милето. Милето лежит в шести часах пути от Пальми, а Монтелеоне еще
в двух часах пути за Милето. В сопровождении четырех человек, из кото-
рых только двое были порядочно вооружены, Гарибальди отправился на
рекогносцировку в коляске, не имея в запасе верховой лошади. Мы быстро
ехали по пыльной дороге, спускаясь из Пальми в богатую равнину Джои.
Через три четверти часа мы встретили экипаж; сидевший в нем человек
сказал несколько слов Гарибальди; генерал обернулся к своим адъютантам
и послал одного из них с приказанием бригаде Козенца итти вперед. Взо-
шедши с другим адъютантом на холм, с которого далеко видны море и
равнина, Гарибальди целых два часа осматривал местность в телескоп.
Мы оставались у подошвы холма: тут постепенно стали подъезжать к нам
по одному, по два и по три разные офицеры штаба, приехали также гене-
ралы Козенц и Сиртори, так что через час набралось нас человек до 50.
Мы составляли единственный авангард часа полтора, пока наконец бригада
Козенца подошла к нам и двинулась дальше. Гарибальди, сошедший с горы,
поехал перед колонною до того места, где расходятся дороги в Милето и в
Джою. Тут он оставил нас и поехал в Джою, а мы продолжали ехать по
дороге в Милето, скоро перегнали бригаду Козенца, уехали на целый час
пути вперед ее, и опять наше небольшое общество составило собою весь
авангард. К 11 часам мы доехали до деревни Розарно, простояли тут са-
мую знойную часть дня, в 5 часов вечера снова пустились дальше и
к закату солнца приехали в Милето. Неаполитанцы только что за не-
сколько минут перед нами вышли оттуда. Какой страх внушают беззащит-
ному населению эти бандиты, можно заключить из того, что в Милето, имею-
щем до 3 000 населения, оставалось не больше 40 человек, а все остальные
бежали от неаполитанцев. Когда мы приехали, жители стали возвращаться.
Действительно, они имели достаточную причину к страху: ужаснейшая тра-
гедия была совершена на их глазах. 25 августа, около полудня, возму-
тился на главной площади Милето 15-й полк неаполитанской линейной
пехоты; полк этот принадлежал к бригаде Бриганти, которая так низко
бежала от сражения у виллы Сан-Джованни 23 августа. Генерал Бриганти,
в штатском платье, сопровождаемый одним слугою, проезжал верхом через
площадь, на которой стояли войска. Солдаты, как надобно думать, узнали
его лишь тогда, как он миновал их. Он уже проехал площадь, они поте-
ряли его из виду, но потом он вернулся с дороги на площадь и поехал к
почтовой станции. Почему он вернулся, это неизвестно; но, вероятно, он
увидел, что лошадь его устала и хотел взять почтовых лошадей со стан-
ции. Солдаты начали кричать, что он «изменник, продавший их по три
карлина за человека», потом начали кричать: «да здравствует король!» Бри-
ганти, ничего не отвечая им, ехал своею дорогою; вдруг два солдата вы-
стрелили в него. Обе пули попали в лошадь; она прошла шатаясь несколько
шагов, потом упала вместе с своим всадником. Когда генерал стал подни-
маться на ноги, в него было сделано еще выстрелов 50 или больше, нако-
нец солдаты бросились на него со штыками и растерзали его. Когда они
утолили свою кровожадность над трупом, он был вырван из их рук и от-
несен в церковь для погребения; но проснувшаяся ярость каннибалов снова
устремилась на жертву: солдаты рвали его волосы и бороду, выбивали пи-
стонами его глаза, рвали своими зубами его уши. Мы не знаем, чему при-
писывать это убийство: озлоблению ли против человека, который, как мы
теперь слышим, имел репутацию либерала, или просто порыву бессмыслен-
ной ярости, или надежде воспользоваться для грабежа города и деревень
ужасом, какой будет наведен на жителей свирепым делом. Говорят, что при
въезде в город генерал был предуведомлен одним из своих офицеров о
злом замысле солдат. Надобно заметить, что многие из офицеров еще со-
храняли в это время команду; они молча смотрели на убийство или огра-
266

ничивались только просьбами, которых никто не слушал. Совершив убий-
ство, солдаты удовольствовались тем, что разграбили несколько табачных
лавок и винных погребов. Потом они стали кричать: «по домам, по до-
мам!» и рассеялись. Они жаловались, что Бриганти часто морил их голо-
дом, иногда дня по три сряду.
Известие об этой трагедии пришло к нам по дороге в Милето, и мы
слышали все новые разноречивые рассказы, по мере того, как приближались
к городу. Но вчера вечером я постарался собрать достовернейшие сведе-
ния от горожан, бывших очевидцами кровавой сцены.
Этот пример свирепости должен принести делу Гарибальди больше
пользы, чем получило бы оно от большой победы. Вражда между солда-
тами и офицерами неаполитанской армии уже и прежде отнимала у офи-
церов всякую надежду на сопротивление; но убийство генерала Бриганти
наведет на них ужас. Едва ли кто из них захочет подвергаться двойной
опасности — от неприятеля и от собственных солдат. Действительно, мы
уже слышим, что генерал Виале, командовавший в Монтелеоне и думавший
защищаться, отступил к Козенце, где думает подать в отставку и навсегда
уехать в Англию. Ныне утром мы слышали, что из Монтелеоне прислано
Гарибальди предложение о том, что неаполитанцы называют капитуляцией;
говорят, что он поехал в Джою видеться с офицерами, присланными для пе-
реговоров. Эти так называемые капитуляции не более как шутка, потому
что неаполитанцы вечно кончают тем, что разбегаются во все стороны. Они
такие враги, которым не нужно и отрезывать отступление. Но все-таки вче-
рашние действия Гарибальди имеют в себе что-то загадочное,— нынешними
событиями они, быть может, объяснятся. Мы прибыли в Милето, как я
уже говорил, вчера вечером: прежде всех въехали в город офицеры глав-
ного штаба, потом Медичи с другими офицерами. Ныне на рассвете пришел
сюда и авангард дивизии Козенца. И мы, а еще больше горожане, опа-
сались за то, как пройдет ночь, потому что Монтелеоне всего лишь в двух
часах пути от Милето, а неаполитанцы в числе 10 000 человек еще нахо-
дились в Монтелеоне, как мы слышали. Поэтому все мы (человек 50) про-
сидели ночь вместе на главной площади, имея подле себя свое оружие. Мы
не ожидали нападения; но все-таки считали нужным соблюсти предосто-
рожность. Приход нескольких сот наших солдат на рассвете окончательно
успокоил город.
Здешний народ племя красивое, от природы бойкое и умное. Его во-
сторг беспределен. Некоторые из жителей берутся за оружие с охотою и
владеют им искусно. Священники почти все на нашей стороне, только Ми-
летский епископ, получивший свое место дурными происками, скрылся.
Милетская епархия дает своему епископу 24 000 дукатов (25 000 руб.
сер.) дохода. Представьте же себе, что в одних континентальных землях
Неаполитанского королевства считается 22 архиепископа и вдвое большее
количество епископов».
«Монтелеоне, 12 часов дня.
Гарибальди славится быстротою движений, но даже и он не может
догнать неаполитанцев. Он прибыл в Милето в шесть часов утра и немед-
ленно послал свою конную свиту в Монтелеоне. Расстояние тут всего шесть
миль; но дорога идет в гору, и мы ехали часа два. Ни на дороге, ни в
самом Монтелеоне не встретили мы никаких других следов неприятеля,
кроме несчастных солдат, разбежавшихся из-под знамен и бродящих теперь
повсюду. Они просят милостыню у жителей. Просили они милостыни и у
нас, — мы давали им, потому что они действительно жалки. Карлино
(11 коп. сер.), даваемый каждому из них на дневное содержание общинами,
через которые они проходят, едва достаточен на покупку хлеба. Менее сим-
патии возбуждают неаполитанские офицеры разбежавшихся войск, бродя-
щие около нашего лагеря в своих мундирах, гордящиеся ими перед нашими
фланелевыми блузами и не видящие ничего постыдного в своем поведении,
267

в поведении людей, не думавших ни о присяге, ни о патриотизме, а забо-
тившихся только о своей личной выгоде. В восемь часов утра ныне было
еще 8 000 неаполитанцев в Монтелеоне. Генерал Виале, как я уже говорил,
отказался от команды, услышав об убийстве Бриганти, и начальство над
войсками принял генерал Гио. 3 000 человек из корпуса, бывшего в Монте-
леоне, уже бросили свои знамена вчера вечером и ныне ночью, но у гене-
рала Гио еще оставалось 8 000 человек с четырьмя горными орудиями и
батареей полевых орудий, когда он вышел в Пиццо. В настоящую минуту
находится он в Анчитоле. За Анчитолой в Филадельфии он встретит ба-
рона Стокко с калабрийскими инсургентами, которых собралось там, гово-
рят, до 8 000 человек, из освободившихся округов Казенцского и Катан-
царского. Неаполитанцы желают заключить капитуляцию для того, чтобы
инсургенты пропустили их. Вообразите себе, что регулярное войско, имею-
щее кавалерию и артиллерию, не может пробиться сквозь толпы не-
дисциплинированных и плохо вооруженных людей, которым не уступает
по своему числу! Горожане уверяют меня, что на пути от Монтелеоне до
Пиццо из дивизии Гио разошлась большая часть солдат, так что остались
под знаменами только 2 000 человек. Неаполитанская армия тает как снег
от широкко, и Гарибальди не будет терять времени. Из Монтелеоне нам
видно, что он собрал в Пиццо 12 пароходов. Вероятно, они назначены везти
войска в Неаполь».
«Козенца, 31 августа.
Привилегированное положение журнального корреспондента, находя-
щегося при штабе Гарибальди, вовсе не так легко, как могут полагать
люди, живущие у себя дома. Сигнальная труба в три часа утра поднимает
нас с постели, которою обыкновенно служит нам голая земля. Мы должны
выезжать в четыре часа еще при звездах и месяце, но редко успеваем упра-
виться с отъездом раньше пяти часов, когда уже всходит солнце. Офицеры
у Гарибальди сами должны быть своими грумами, потому что солдаты,
назначенные к ним в ординарцы, или в прислужники, еще не имеют лоша-
дей и не могут успевать за ними. Сами офицеры должны чистить, кормить,
поить, седлать и взнуздывать своих лошадей,— решительно все офицеры
и генералы, кроме только одного Гарибальди, за лошадью которого, по
доброй воле, с гордостью ухаживают двое из любимых его офицеров, Трек-
ки и Паджи (вспомните, что Трекки человек богатый и знатный, бывший
адъютантом у короля Виктора-Эмануэля). Фураж надобно носить для
каждой лошади очень издалека, на водопой надобно бывает водить их
иногда за целую милю. Кроме того, надобно осматривать, не требует ли
починки сбруя, крепки ли подковы; кузнецов и шорников надобно отыски-
вать бог знает где. Во всем этом проходит много времени. Наконец садится
в седло Гарибальди, выезжает, и тут бросаются все приготовительные хло-
поты и каждый плетется за ним по мере возможности, потому что Гари-
бальди никого не ждет. Мы едем ранним утром часа три-четыре; часов в
десять или одиннадцать останавливаемся на отдых в какой-нибудь деревне
или в лесу, где долго приходится нам ждать нескольких кусков сухого
хлеба и засохшего сыра и где часто не бывает ничего кроме бурьяна для
наших лошадей; в три или четыре часа вечера мы опять двигаемся вперед;
голодные, усталые, едем до сумерек, и тут на новом ночлеге напрягаем всю
силу соображения, чтобы управиться как-нибудь с новыми трудностями и
неудобствами. Жар и пыль ужасны, потому что лето было чрезвычайно
знойно, как редко бывает, по словам жителей, даже в этой полу-
тропической стране, и в последние три месяца не выпало ни капли дождя.
Но иногда, в виде исключения, мы попадаем на княжеские квартиры, оста-
навливаемся в доме какого-нибудь интенданта или знатного господина, в
порядочном городе, и тут, покрытые дорожною пылью, ужинаем с шампан-
ским, или имеем завтрак из роскошнейших блюд. У каждого из нас весь
багаж в карманах или за седлом. У немногих из нас есть в запасе рубашка,
268

другим нет возможности переменить белья; а на большей части нет и вовсе
никакого белья: красная фланелевая рубашка служит вместе и бельем и
верхним платьем. Мои перчатки, единственные перчатки в целой свите Га-
рибальди, служат предметом бесчисленных сарказмов. Вода почти везде со-
ставляет чрезвычайную редкость. Редко кому из нас удается умыться; а
ванна только предмет несбыточных мечтаний. Наши скудные запасы необ-
ходимейших вещей, фляжки с водкой, мешочки с табаком, имеют порочную
наклонность теряться, а мы имеем дар обходиться без всего, чего нельзя
достать, забывать о надобности в вещах, теряемых нами, и переносить все с
диогеновским самоотречением, хладнокровием и душевным веселием. Но не
имеют этого дара наши терпеливые, умеренные в желаниях, но неразумные
лошади, думающие, что не под силу им ехать по 25 или 30 миль в день
по страшному зною, удушающей пыли, при слишком скудном фураже. Они
бредут и молчат, но смотрят уныло, как существа погибшие, и готовы
упасть на каждом шагу, от первого своего утреннего шага до последнего
вечернего. Моя бедная лошадь жестоко хромает; для спасения ее ног и
своей шеи я должен сводить ее за повод по здешним длиннейшим спускам.
У самого Гарибальди есть два отличных скакуна, но у нас у всех только
по одному несчастному коню, который служит для своего всадника причиной
бесконечных хлопот и досад. Но мы переносим все эти неприятности ве-
село: вы не услышите ни одной жалобы, и наши беды составляют только
отличнейшие темы для бесконечных шуток. Любопытное зрелище для вас
представили бы наши почерневшие лица и щетинистые бороды, набитые
пылью. Но мы едем и едем. Мы гонимся за неаполитанцами, не давая им
опомниться.
Мы выехали из Рольяно ныне в четыре часа вечера и приехали к Ко-
зенцу после четырехчасовой езды *. Тут мы нашли все взрослое населе-
ние ближней Калабрии, вооружившееся и сошедшееся встречать нас. Все
улицы города, ярко иллюминованные, были покрыты вооруженными тол-
пами. Гарибальди с нами идет далеко впереди своего войска, и у него нет
под рукою никаких сил, кроме этих инсургентов: судя по виду этих рос-
лых, здоровых горцев, они могут заменить всякое войско. Правда, они во-
оружены только охотничьими ружьями, а многие только пиками или вилами
и топорами, но огромное большинство их воодушевлено, повидимому, боль-
шим мужеством. Вам кажется, будто бы не осталось ни одного мужчины
дома в этих местах, и каждый мужчина хороший воин. Да, восстает все
калабрийское племя, которое всегда было для Бурбонов страшнее всего
остального населения. И если бы вы посмотрели, с какою заботливою неж-
ностью, не говоря уже о дикой радости, бешеном энтузиазме, встречают
храбрые калабрийцы Гарибальди! И не к нему только бросаются они с во-
сторгом,— они обнимают и целуют нас всех, наше платье, наших лошадей.
Они готовы были бы сделать бог знает что, лишь бы как-нибудь услужить
нам; они хлопочут о нас страшно, но проку нам из этого мало: они реши-
тельно не знают вещей, которых мы просим у них, и не знают, как испол-
нить наши желания. Один хватает повод моей лошади, передает его дру-
гому, третьему и т. д., и, наконец, я не знаю, где мне отыскать мою ло-
шадь. Меня ведут в конюшню; нет, конюшня не тут, она в противоположной
стороне; ведут меня туда, потом опять назад; но понемногу дело устраи-
вается. Теперь надобно поместить меня самого на ночь. Меня раут из рук
в руки, и добряк, отбивший меня у других, ведет меня за полмили от штаб-
ной квартиры и от конюшни, где поставлена моя лошадь. Он готовит мне
постель, которой я предпочитаю голый пол; предлагает мне чашку вина,
чтобы выпить, и тоже только одну чашку воды, чтобы умыться; затворяет
окно, отворяемою мною, уверяя, что я получу смертельную лихорадку от
ночной росы; я не слушаю его предостережения, отворяю окно; он ждет
* Козенца, имеющая 12 000 жителей, главный город ближней Калабрии. Рольяно
лежит в 18-ти верстах от нее на юг.
269

пока я усну, и запирает окно,— я скоро чувствую это по страшной духоте
его грязной комнаты. Но ужин у него обилен; утром мне дают кофе; мой
хозяин и жена его не спали всю ночь, прислушиваясь, хорошо ли мне
спать».
«Козенца, 1 сентября.
Гарибальди выезжает отсюда в обыкновенное свое время, в 5 часов,
и думает добраться ныне до Кастровиллари, в 50-ти милях отсюда. Штаб
его ожидал отдохнуть здесь, по крайней мере дня три, быть может целую
неделю. Приказ итти вперед поразил всех нас, потому что ни у одного
из нас лошадь не могла уже пройти мили. Взяв с собою несколько человек
в коляску, он уехал в 5 часов утра. Мы, — майор Кальдези, я и адъютант
генерала Сиртори, — бродили по городу до 10 часов, отыскивая какого-
нибудь экипажа. У адъютанта были важные депеши, потому мы, наконец,
взяли карету и лошадей архиепископа и сию минуту уезжаем».
«Тарсиа, час дня.
Гарибальди остановился в Тарсии *. Он приказывает своему штабу,
под начальством полковника Паджи, итти легкими переходами впереди его
колонны, а сам, с несколькими своими адъютантами, хочет ехать в Неаполь
в почтовых экипажах. Планы его начинают несколько проясняться для
меня. Доктор Бертани, недавно сделанный генералом, высадился с 4 000 че-
ловек новых волонтеров из Северной Италии в Паоле, ближайшей к Козенце
гавани. Бердгани виделся вчера с Гарибальди в Козенце. Гарибальди послал
ныне утром генерал Тюрра в Паоло принять команду над прибывшими
туда войсками, а самого Бертани взял к себе в коляску. Тюрр, посадив во-
лонтеров Бертани опять на корабли, должен перевезти их морем в
Сапри **, потому что королевские войска, как мы слышим, сосредоточи-
ваются около Салерно. Вероятно, и почти все остальные наши силы будут
отправлены морем и лишь небольшая часть войска пойдет сухим путем».
«Кастровиллаpu, 11 часов вечера.
Я чрезвычайно боялся, что отстану от Гарибальди, не найду средства
ехать рядом с ним, при быстроте его поездки. Но я успел даже опередить
его. В Тарсии он расстался почти со всеми офицерами своего штаба, взяв с
собою лишь Козенца, Сиртори, Трекки и несколько других. Мне не нашлось
места в их экипаже, и я был предоставлен собственным средствам. К сча-
стию, я встретился с полковником Пирдом, известным под именем гарибаль-
диевского англичанина ***. Мы наняли ослов и, не останавливаясь ни на ми-
нуту, приехали в Кастровиллари даже несколько раньше Гарибальди, отды-
хавшего на дороге. В дворце интенданта мы превосходно поужинали с дру-
гими офицерами; но сам Гарибальди, под предлогом усталости, поспешил
уклониться от церемоний».
«Лагонегро **** 3 сентября, час ночи.
Мы едем с такою поспешностью и такими неудобствами, что едва успе-
ваем глядеть на великолепные пейзажи Южной Италии. Благодаря нашим
друзьям, мы с полковником Пирдом едем на один или два часа впереди
* Деревня, верстах в 30 от Козенцы на север.
** Сапри лежит близ Салерно, верстах в 80 от Неаполя.
*** Пирд — фамилия того знаменитого англичанина, который находился при отряде
Гарибальди в прошлогоднюю кампанию и неотлучно следует за Гарибальди с самого начала
сицилийского похода. Он не хочет принимать на себя никакой команды, остается простым
волонтером, несмотря на свой полковнический чин. Пирд — один из лучших стрелков
в целой Англии; и говорят, будто бы ни разу не делал он промаха во всех стычках прошло-
годней и нынешней кампании.
**** В Базиликате, на границе Ближнего Принчипато или Салернской провинции.
270

Гарибальди. От Кастровиллари Дорога поднимается по извилистому, очень
высокому дефиле, вершина которого служит границею между Ближнею Ка-
лабриею и Базиликатою. Это дефиле, подобно многим другим по дороге,
проеханной нами, почти неприступно; а единственная дорога из Южной Ита-
лии к Неаполю, — та приморская дорога, по которой ехали мы. Если бы
хотя горсть людей стала защищать эти дефиле одно за другим, то на це-
лые месяцы она остановила бы армию, очень сильную. Но неаполитанцы
и не пытались задерживать нас. Мы находили все эти дефиле в руках во-
оруженного населения, которое повсюду встречало нас музыкою и торже-
ственными криками. Поселяне говорили нам, что от 12 до 15 тысяч неапо-
литанцев находятся в Салерно, с сильным авангардом в Эболи *. Но они
уверяли нас, что в Базиликате вооружилось не менее 30 000 человек и что
в самой Салернской провинции восстание господствует до самой Салы **,
где назначены временное правительство и продиктатор. Заметьте, что Ба-
зиликатская провинция не ждала прибытия Гарибальди, чтобы восстать.
В Кастровиллари было поднято трехцветное знамя в тот самый день, когда
Миссори с 250 человек высадился в Баньяре, 19 августа. А накануне того
произошла стычка между жителями Потенцы, столицы этой провинции, и
стоявшими там конными жандармами; в стычке этой с обеих сторон было
по нескольку человек убитых и раненых, и кончилась она победою патрио-
тов, которые немедленно занялись организациею всей провинции. Словом
сказать, население Базиликаты решилось не отстать от калабрийцев и от
албанских волонтеров Южной Италии, считаемых одним из самых мужест-
венных племен в целом королевстве и в своем усердии обещавших Гари-
бальди, что «албанский батальон будет иметь славу первым вступить в
Неаполь». Жители Базиликаты хотят оспаривать у них эту честь; а жи-
тели Салернской провинции, ближайшие соседи Неаполя, выказывают та-
кое же усердие. Вообще образ действий неаполитанского народа изумляет
нас. Правда и то, что довольно имеют они причин, возбуждающих мужество
в них. С кем вы ни встретитесь, каждый расскажет вам какое-нибудь при-
теснение, жертвою которого был он или кто-нибудь из его друзей. Вот
этот священник десять лет был в каторжной работе, а у этого молодого
человека отец был изгнанником с самого 1848 года. Какая длинная Илиада
преследований, изгнаний, наказаний, наглых обид, злоупотребления власти
обнаруживается теперь!
От Реджо до Козенцы, от Козенцы до Лагонегро, по всей дороге мы
встречали толпы жалких королевских солдат, расходящихся из-под своих
знамен. Прискорбно и унизительно смотреть на них. Наш поход едва ли
не первый случай в истории, когда победители шли рядом с побежденными,
без всякого враждебного чувства, без всякого желания вредить и без вся-
кой возможности помочь побежденным. Страшно смотреть на то, каким ли-
шениям подвергаются рассеявшиеся неаполитанские солдаты; с каждым ша-
гом растет их число и растет нужда, тяготеющая над ними. Мы на своем
пути перегнали не менее 25 000 этих беглецов. Бросив ружья, они идут бо-
сые, почти нагие,— обувь и одежду очи продали, чтобы купить себе хлеба;
изнеможенные, голодные, тащатся они под знойным солнцем, падают от
усталости отдохнуть где попало, не разбирая места, лежат в болотах, с ко-
торых не встанут они уже без лихорадки. Когда проезжаешь мимо них, они
просят милостыни рыданиями или немым жестом, которым показывают
лаццарони свой голод,— они подносят пальцы ко рту. Они обращаются с
просьбами к синдикам и другим городским и сельским начальствам по до-
роге; но от одного города или села до другого здесь часто бывает целых
десять или пятнадцать миль, да и средства, из которых сначала давалась
им помощь селами и городами, теперь истощены, и поневоле должны на-
чальства отказывать этим несчастным. Гарибальди должен иродовольст-
* Верстах в 30 на юг от Салерно.
** Верстах в 60 на юг от Эболи.
271

вовать свое войско, да и невозможно было бы ему ничего сделать для
этих жалких людей, потому что они разбрелись по дороге на огромное
пространство. Секретарь его дает пиастр каждому из них, который подхо-
дит к его коляске. Но эта помощь — капля воды, бросаемая в огромный
пожар. Нет сомнения, что множество из этих людей погибнут. Но кро-
тость южно-итальянского характера видна в их судьбе. Стали ли бы так
терпеливо ждать голодной смерти дезертиры какой-нибудь другой армии,
например хоть английской?—они стали бы грабить; а я до сих пор не
слышал ни об одном насилии, совершенном этими несчастными людьми,
не слышал также, чтоб и жители встретили сурово хотя одного из них.
Им помогают, сколько могут, но не в силах помочь, и они должны поги-
бать. В Кастельнуччио мы вдруг увидели себя среди множества вооружен-
ных королевских солдат; все узкие улицы городка были загромождены их
лошадями и пушками. Это была бригада генерала Кальдарелли, сдавшаяся
в Козенце восставшим жителям и получившая от них дозволение отсту-
пать к Салерно со всеми военными почестями. По условиям капитуляции
был определен их маршрут, назначено, когда они должны притти в какой
город. Но если б они соблюдали назначенные сроки марша, они были бы
уже в Салерно. Здесь их осталось под знаменами только полторы тысячи
человек. Кастельнуччио, небольшой городок, едва ли имеющий 300 человек
национальной гвардии: она, конечно, не могла бы бороться с этим хорошо
вооруженным отрядом. Нас испугала мысль, что через час станет проезжать
через этот город Гарибальди, имея при себе всего только восемь человек спут-
ников, что ему надобно будет переменять здесь лошадей, что он будет во
власти людей, которые несколько дней тому назад еще хотели сражаться с
ним. Наши опасения увеличились, когда неаполитанские офицеры стали под-
ходить к нам и от своего имени и от имени своего генерала стали спрашивать,
когда приедет сюда Гарибальди. Некоторые из горожан уверяли нас, что
Кальдарелли ужаснейший реакционер и что двое из его офицеров поти-
хоньку заряжают пистолеты. Убийство Гарибальди изменило бы теперь всю
судьбу Италии, а убийца получил бы щедрые награды. В беспокойстве, мы
послали, одного за другим, двух конных людей уведомить генерала Козенца
о положении дел в Кастельнуччио и о наших опасениях. Мы шептали на-
циональным гвардейцам, чтобы они были как можно внимательнее и от-
важнее, выехали из города и, приехав в Лаврию, послали в Кастельнуччио
3G0 человек вооруженных жителей на подкрепление национальной гвардии.
До десяти часов вечера мы ждали в Лаврии известий и с радостью услы-
шали, что Гарибальди остановился в Ротонде, не доезжая до Кастельнуч-
чио. Из Ротонды он послал Трекки и другого офицера к Кальдарелли
спросить, по каким причинам нарушил он капитуляцию и отстал от своего
маршрута целыми тремя днями. Он приказывал Кальдарелли немедленно
итти в Лаврию и Лагонегро. Кальдарелли оправдывал свое промедление
недостатком провизии и усталостью своих солдат; с тем вместе он выразил
желание передать на службу Гарибальди свою бригаду, которую описывал
как войско, еще сохранившее организацию; он уверял, что сам он и его
офицеры патриоты в душе и желают сражаться за национальное дело. От-
вет свой он заключал тем, что тотчас же исполнит приказ Гарибальди о
немедленном выступлении, и подписался так: «верный подданный Виктора-
Эммануэля и Гарибальди». Успокоенные этими известиями и прибытием
колонны Кальдарелли в Лаврию, мы поехали из Лаврии дальше в Лаго-
негро».
«Лагонегро, 5 сентября, 9 часов утра.
Трекки с своими товарищами прибыл сюда. Гарибальди выехал из
Ротонды и едет сюда по горным дорогам, чтобы миновать встречи с брига-
дою Кальдарелли, которая стоит здесь. Генерал Тюрр, высадившийся вчера
в Сапри с 2 500 человек, будет здесь через несколько часов. Гарибальди,
272

кажется, не совсем верит Кальдарелли и его войскам, но хочет, чтобы они
шли в авангарде, чтобы видеть, как они будут себя держать перед неприя-
телем».
«Аулетта *, 4 сентября.
Мы приехали сюда вчера из Лагонегро на почтовых. Нас очень забав-
ляло, как принимают за Гарибальди полковника Пирда по его длинной бо-
роде и калабрийской шляпе. Напрасно старается он устранить восторжен-
ные встречи, объясняя, кто он. Народ говорит, что Гарибальди едет инког-
нито, но что они узнают его по его портретам. Полковник должен поко-
ряться и принимать почести. Но известие о действительном прибытии Га-
рибальди на аванпосты, конечно, еще более усилит энтузиазм народа, ото-
всюду сходящегося сюда с оружием, и смятение в королевских войсках.
Они уже отступили из Эболи и толпятся вокруг Салерно; они упали ду-
хом, и дисциплина между ними исчезает. Говорят, что ими командуют Боско
и Пианелли».
«Неаполь, 7 сентября.
Высадившись близ Реджо, Гарибальди тогда же объявил, что он будет
присутствовать в Неаполе на празднике Piè di Grotta, 8 сентября. Слыша
это, мудрые люди пожимали плечами; одно уже расстояние между Реджо
и Неаполем доказывало пустоту такого хвастовства. А между тем вот мы,
офицеры свиты Гарибальди, едущие впереди него, уже приехали в Неаполь
накануне 8 сентября, и сам Гарибальди, по всей вероятности, будет здесь
ныне же, а завтра действительно займет место в полурелигиозной, полу-
военной церемонии праздника.
Мы с полковником Пирдом, как предшественники Гарибальди, заняли
Салерно вчера в четыре часа утра. В Салерно, как и прежде в Эболи, мы
взяли в свою власть телеграф и ускорили неизбежную катастрофу — сообще-
нием неаполитанскому двору известий о приближении Гарибальди, сообще-
нием Гарибальди известий о положении неприятеля.
Услышав, что 12-тысячный корпус королевских войск стоит в Ночере,
в 8 милях к северу от Салерно, мы поехали в Ла-Каву, находящуюся между
Салерно и Ночерою; два батальона, составлявшие неаполитанский авангард,
только что вышли из 'Ла-Кавы. Мы приехали туда в коляске маркиза Ате-
нольфи, патриота и одного из здешних вельмож. Появление полковника
Пирда произвело свой обыкновенный эффект. Напрасно мы убеждали народ,
что полковник Пирд не Гарибальди: народ не хотел ничего слушать, гово-
рил, что понимает причины, по которым он хочет сохранять инкогнито,
обещал «хранить тайну» и предавался восторгу. Если судить о чувствах по
его крику, то Гарибальди избавляет страну, достойную избавления. Ра-
дость, выказываемую массами в Ла-Каве, как и в Салерно, как и во всех
городах и селах между Реджо и Неаполем, нельзя назвать иначе, как вос-
торгом, доходящим до помешательства.
Остановившись в Ла-Каве, мы узнали, что 12-тысячный корпус, стояв-
ший в Ночере, готовится отступать снова, что иностранные войска отказы-
ваются сражаться, что в столице все так же распалось, как и в провинциях.
С этими известиями мы поехали назад в Салерно и в шестом часу вечера
присоединились к длинному ряду экипажей, двигавшихся навстречу Гари-
бальди. Он выехал из Аулетты ныне утром, остановился в Эболи и, узнав
там о положении дел из телеграмм, присланных нами и генералом Траполли,
прибывшим в Салерно через несколько часов после нас, отправился в Са-
лерно. Вместе с ним мы приехали в Салерно среди тучи пыли, какая может
подниматься только в Южной Италии после четырехмесячной засухи, и
кое-как пробрались в интендантский дворец через восторженную толпу,
которой не могла удержать национальная гвардия. Посмотрев на эту бурную
* Аулетта лежит верстах в 80 на юг от Салерно
273

сцену, мы опять выехали из Салерно в Ла-Каву, думая доехать до Неаполя
в тот же вечер. Но потом мы рассудили отдохнуть несколько часов и при-
ехали в столицу ныне с первым утренним поездом железной дороги *. Ход
дел ускорялся с прогрессивной быстротой: в первые дни неаполитанской кам-
пании Гарибальди и его офицеры шли пешком; потом ехали верхом, когда до-
были себе верховых лошадей; измучив их, поехали в частных экипажах, потом
поехали еще скорее на почтовых лошадях, а конец пути проехали в вагонах.
На каждой из многочисленных станций железной дороги мы находили
толпы убитых духом дезертиров. Мы видели их, сотнями и тысячами по-
кидающих громадные казармы и форты, которые непрерывною линиею
тянутся по благодатной долине Кампании. Король уехал из столицы в че-
тыре часа вечера на испанском фрегате в Гаэту, приказав армии итти туда.
Солдаты идут по мере сил и желаний; но они совершенно расстроены и
едва ли дойдут до Гаэты хотя в таком числе и в таком духе, чтобы могли
защищаться даже за стенами этой крепости. А между тем все посты в сто-
лице еще заняты попрежнему солдатами. Но национальная гвардия господ-
ствует в городе и приняла на себя охранение порядка. Столица начинает
оживать и действовать. Экипажи, наполненные молодыми людьми, держа-
щими трехцветные итальянские знамена с савойским крестом, скачут по
Толедской улице среди оглушительных криков: viva Garibaldi! Комитет
«Порядка», состоящий из умеренных патриотов высших сословий, послал
депутацию из 80 почетных лиц в Салерно с приглашением Гарибальди
вступить в столицу, а Комитет «Действия» и «Единства», состоящий из ре-
волюционеров, давно уже старается склонить диктатора на свою сторону.
И здесь, как в Сицилии, население разделено на две враждебные партии:
одну составляют приверженцы немедленного присоединения, люди склон-
ные к уступкам; другую — приверженцы полного единства, пренебрегаю-
щие всеми дипломатическими соображениями, стремящиеся соединить всю
Италию исключительно силою народного движения, не останавливающиеся
тем, что план их может довести до войны с французами в Риме и с австрий-
цами в Венеции. Представителем первой партии в Сицилии был Ла-Фарина,
глава ее Кавур, а в Неаполе предводителями ее служат неаполитанские из-
гнанники, проникнутые так называемыми пьемонтскими идеями и приехав-
шие сюда из Турина и Флоренции: д'Айола, Пизанелли, Беллетти, Белла,
Спавента, Леопарди и другие. Вторая партия называет своим главою док-
тора Бертани, снаряжавшего экспедиции, а предводители ее в Неаполе —
Риччарди, Агрести, Либертини и другие менее известные лица демократи-
ческого, если не республиканского направления; теперь они отказываются
от товарищества с Маццини, но прежде принадлежали к его обществу, да и
ныне в значительной степени разделяют его идеи.
Обе эти партии говорят, что имеют одну цель — соединение или един-
ство Италии под властью Виктора-Эммануэля Савойского. Но умеренные
хотят итти к этой цели постепенно, теми способами, какие кажутся возмож-
ными для них. Как они по вступлении Гарибальди в Палермо советовали
немедленно присоединить Сицилию к Северно-Итальянскому королевству, так
теперь, по освобождении Неаполя, они думают, что надобно немедленно
присоединить весь юг к Северному королевству. Революционеры, напротив
того, хотя и действуют именем Виктора-Эммануэля и хотят короновать его
государем всего полуострова, но считают нужным удержать завоеванные
ими провинции под управлением избранных ими диктаторов или продикта-
торов до той поры, когда вся итальянская территория станет совершенно
свободна и представители всей нации, собравшись в естественной, вечной
столице Италии, Риме, приступят к коронации государя, выбранного все-
общим согласием.
Теоретические воззрения, в которых расходятся эти партии, в сущности
подчиненны особым понятиям каждой из них о том, что возможно и осу-
* Железная дорога идет от Неаполя до Виэтри, небольшого города, лежащего подле
Салерно.
274

ществимо; но к различию понятии примешиваются страсти и предрассудки,
личные интересы и честолюбие, так что они возводят одна на другую горь-
кие обвинения. Бертани и его друзья революционеры, ободренные удивитель-
ным успехом Гарибальди, упрекают Кавура и его кабинет в недоверии к
счастью и к талантам этого полководца; винят министерство Кавура в том,
что оно помешало задуманному Гарибальди нападению на Мархию и Умбрию
в прошедшую осень, — помешало этому вторжению, которое освободило бы
южную Италию еще в прошлом году; они винят Кавура за то, что он не
помогал Гарибальди при высадке в Сицилию, не помогал и во все время его
похода, столь счастливо кончившегося теперь; они уверены, что успех, со-
провождавший Гарибальди до сих пор, так же неизменно будет со-
провождать его в борьбе с Ламорисьером и даже с Австриею или Фран-
циею, хотя бы Австрия и Франция соединили свои силы. Они утверждают,
что итальянская нация может достичь своей цели — освободить Рим и Ве-
нецию, несмотря на сопротивление всех европейских держав, думая, что со-
противление всех держав будет слабо, потому что симпатия Европы на
стороне итальянцев, благодаря справедливости итальянского дела и гению
Гарибальди. Бертани и его друзья владеют сердцем Гарибальди, — это
факт, который напрасно было бы отрицать. Они почти исключительно
окружают Гарибальди, поддерживают в нем чувство неудовольствия на
Кавура, напоминают ему о том, как бездушно пожертвовал сардинский ми-
нистр родиною Гарибальди, Ниццею, с какою неуместной резкостью он
оскорбил Гарибальди в туринском парламенте; они говорят об ошибках
пьемонтского правительства, которое могло бы сделать так много и сделало
так мало для сицилийской экспедиции, и говорят, что они преданы исклю-
чительно одному только королю и не хотят иметь никаких сношений с его
нынешними советниками.
Разумеется само собою, в чем состоят возражения умеренной партии.
Она говорит, что, уступая Ниццу, Кавур действовал по требованию необхо-
димости, которому уступали все рассудительные патриоты; что он тайно
помогал сицилийской и калабрийской экспедициям всеми средствами, какие
дозволялись ему международным правом; что помощи более сильной он не
мог оказывать, не подвергаясь войне с Австриею, а быть может, и с Фран-
циею,— войне, к которой Италия не была готова; что присоединение Неа-
поля к северной Италии, если только может оно совершиться с согласия
Европы, более или менее неблагоприятной ему, должно в настоящую ми-
нуту удовлетворить патриотов, потому что оно даст стране время организо-
ваться, откроет ей возможность впоследствии, при благоприятных обстоя-
тельствах, объявить свои права на Рим и на Венецию.
Долгое и тесное знакомство мое почти со всеми офицерами Гарибальди
убеждает меня, что все они разделяют понятия крайней партии, не допускаю-
щей уступок; я не имею сомнения и в том, что их принципы, в сущности,
приняты самим Гарибальди. Вчера были посланы навстречу ему два депу-
тата от Комитета «Порядка»; эти депутаты, доктор Томмази и профессор
Пивиа, личные друзья Гарибальди, встретили его в Аулетте и провожали
его в Эболи и Салерно. Им было поручено умолять диктатора именем уме-
ренной партии, чтобы он немедленно присоединил Неаполь и Сицилию к
Северно-Итальянскому королевству. Гарибальди принял депутатов с обыкно-
венною своею деликатностью и приветливостью, но изложил им намерения,
нимало не согласные с мыслями их партии. Он выразил полную уверен-
ность в совершенном успехе всего своего плана; он сказал, что сам Напо-
леон не в силах бороться с Италиею и с непопулярностью, которую под-
няло против него во Франции сопротивление итальянскому делу; он говорил
о графе Кавуре в резких выражениях, так что видно было, как проникся он
понятиями доктора (ныне генерала) Бертани. Томмази и Пивиа возврати-
лись очень унылые.
Не одними отвлеченными принципами возбуждаются громкие жалобы
умеренной партии. В континентальных провинциях, как и в Сицилии, про-
275

Диктаторами и другими правителями назначены и назначаются люди, о ко-
торых умеренная партия говорит очень дурно. По ее словам, Гарибальди,
не зная людей, выбирает все только креатур Бертани, и страна попадает во
власть лиц, не имеющих ни способностей, ни хорошей репутации. Умерен-
ная партия жалуется, что в этой революции «всплывает наверх дурная
пена» (как будто революция может обойтись без того), и предсказывает,
что временное правительство не облегчит, а лишь увеличит анархию, кото-
рая составляла самую дурную черту павшего правительства.
Я только излагаю вам положение и мысли партий, решительно не при-
нимая на себя смелости судить о том, которая из них ошибается. Я полагаю,
что их несогласия окажутся гораздо менее важными, нежели как представ-
ляется той и другой из них, и что ни та, ни другая не может так повре-
дить делу, как говорят ее противники. Доверие всей нации к Виктору-Эмма-
нуэлю и к Гарибальди не колеблется и не поколеблется; и если бы Вик-
тора-Эммануэля убедили немедленно приехать в Неаполь, без графа Кавура,
или взять в свои советники по неаполитанским делам Ратацци и других
людей оппозиционной партии, вражда которых с Кавуром началась недавно
и, быть может, не непримирима, то я уверен, что события могли бы
итти, не производя безвозвратной ссоры между честными патриотами
разных партий».
«Час дня.
Гарибальди приехал из Салерно по железной дороге. Город кипит
бешеным восторгом».
«8 сентября, утро.
Город отдыхает после ночи, проведенной в политическом карнавале *.
Королевские войска в сущности еще владеют городом. Четыре батальона
стрелков еще стоят в своих казармах; форты Сан-Эльмо, Нуово, дель-Кар-
мине и дель-Уово еще заняты гарнизонами, поставленными в них королем.
Гарибальди правит только силою своего имени, имея защитниками лишь
несколько человек своих штабных офицеров и национальную гвардию. Но
вчера вечером совершилось великое торжество. Весь неаполитанский флот
(кроме одного фрегата «Партенопа») стоит в гавани; он поднял итальянский
флаг и отдался под команду адмирала Персано, уже несколько дней нахо-
дящегося в неаполитанской гавани с тремя сардинскими фрегатами. Не со-
мневаются, что скоро последует этому примеру и «Партенопа», которая ушла
отсюда чинить свою машину. Говорят, что моряки проникнуты превосходным
духом. Таким образом, все успокоились за судьбу флота, который король
хотел послать в Триэст, чтобы отдать его австрийцам».
«12 часов дня.
Гарибальди успел назначить правительство для Неаполитанского коро-
левства. Комитеты «Порядка» и «Действия» или по крайней мере некоторые
члены их с одобрения диктатора назначили общую временную комиссию для
охранения общественного спокойствия. Она состояла из семи членов; трое
(Риччарди, Либертини и Агрести) принадлежали к крайней партии; трое
(Колонна, Караччоли и Пицинелли) к умеренной; седьмой член, Конфорти,
считается человеком нейтральным. Эти семь человек, видевшись с Гари-
бальди, приняли на себя имя и власть временного правительства и издали
декрет, назначавший Гарибальди диктатором Неаполитанского королевства.
Раздраженный этою нелепою претензиею, Гарибальди велел арестовать их,
но скоро потом освободил как людей, не ведавших, что творят, и поручил
генералу Козенцу составить министерство».
* Мы пропускаем описание народного торжества.
276

В дополнение к этому рассказу, приведем теперь из писем
другого корреспондента «Times'a» очерк положения дел в столице
в последние дни перед прибытием туда Гарибальди.
«Неаполь, 3 сентября.
Приближается последняя сцена последнего акта. Скипетр, видимо, выпа-
дает из рук Франциска II и через несколько дней, быть может через не-
сколько часов, он перестанет царствовать. Положение дел таково, что при
Франциске невозможно стало никакое управление. Выгода от сохранения
нынешнего министерства та, что переход будет спокоен. Генерал Кутро-
фиано прислал министрам свою отставку, выражая надежду, что теперь они
возьмут назад свою отставку. Национальная гвардия прислала к ним новую
депутацию с объяснением, что если они не останутся в своих должностях,
то в Неаполе произойдет восстание. Но министры нашли, что сохранять
власть было бы несовместно с их репутациею, и снова просили письменным
образом об отставке. «Нас называют изменниками, говорили они: мы
имеем против себя войско и не пользуемся доверием государя. Правда, что
нас поддерживает национальная гвардия и народ, что мы скорее министры
их, нежели короля; но это не согласно с принципами конституции, и потому
мы настоятельно просим ваше величество избрать переходное министерство.
Притом же мы не хотим вести войну против Гарибальди и его привержен-
цев, потому что она была бы совершенно бесполезна». Таким образом Фран-
циску II остается только или уехать, или видеть восстание. В воскресенье
поутру (2 сентября) министры собрались в зале совета и ждали какого-
нибудь решения от короля, но ничего не дождались. Через несколько часов
король пригласил к себе де-Мартино и просил его составить новое мини-
стерство. Но де-Мартино отказался, и король с огорчением вскричал: «Итак,
все меня покидают!» В таком положении остались дела 2-го числа вечером.
Ясно, что министры, сохраняя власть, не надеются и не думают делать
ничего, кроме того как поддерживать порядок до прибытия Гарибальди.
Для них, как и для всех в Неаполе, очевидно, что дело кончено; что един-
ственная услуга, какую могут оказать они теперь отечеству, состоит в том,
чтобы по возможности облегчить переход. Город полагает, что министерский
кризис прекратился; поэтому в субботу и в воскресенье улицы были иллю-
минованы и стены покрыты афишами, оканчивающимися восклицанием: «да
здравствует Гарибальди!» «да здравствует Романо!». Невозможно без жа-
лости смотреть на положение Франциска II. Родственники и придворные,
погубившие его своими советами, изменили ему, и он теперь сидит во дворце
один. А под окнами дворца толпы с радостью читают депеши из лагеря
его неприятеля, быстро приближающегося; а близ дворца стоит дом по-
сланника короля, который, называя его «любезным братом», делал все, что
мог, чтобы лишить его престола».
«4 сентября.
Всю ночь с воскресенья на понедельник (со 2 на 3 сентября) шлюпки
перевозили на испанские корабли королевское имущество: но король все
еще держится мысли стать во главе армии, хотя оборона — вещь уже не-
возможная. Войска сосредоточиваются в столице; стены Gastello del Carmine
укрепляются мешками с песком. Графы Трани и Трапани, братья короля,
и князь Искителла, командир национальной гвардии, подали в отставку, но
король не принял их просьб. Он вчера хотел призвать в столицу из про-
винций не только войска, но и жандармские отряды; министры отказались
контрасигнировать эти распоряжения. Неаполитанский флот объявил, что
не пойдет из здешней гавани. Эта решимость была вынуждена у моряков
намерением короля отдать свой флот Австрии».
277

«Неаполь, 5 сентября.
Семимильные сапоги, вероятно, опять вошли в моду, и у Гарибальди
должна быть пара таких сапог. Несколько дней тому назад он был в Фаро,
а по последним известиям находится уже близ Салерно. Его поход был
непрерывною триумфальною процессиею. Война не представляла ему на
неаполитанском континенте суровых своих сторон; его повсюду встречали
с цветами и с слезами радости. Самый непоколебимый реакционер, кажется,
бросит свою шпагу при виде его. Постоянно приходят все новые войска в
столицу, и народ боится, что они станут сражаться или грабить, или вместе
сражаться и грабить. Действительно, сражение послужило бы для них
только предлогом к грабежу, а к серьезной битве они не способны. Вчера
утром какой-то генерал, кажется Пианелли, был у короля и объяснил ему,
что он не может рассчитывать на свои войска. Если это Пианелли, то на-
добно сказать, что он целый год говорил королю о ненадежном состоянии
войск. Национальная гвардия обращалась к его величеству с просьбою, что-
бы он принес последнюю жертву — уехал из столицы. Третьего дня вечером
король решился уехать немедленно, но в полночь отложил свою поездку.
Бригады Боско и фон-Михеля получили, приказание отступить из Са-
лерно, который теперь открыт для неприятеля. Теперь обороняться можно
было бы только в самой столице; но я не ожидаю битвы. Напротив, я жду,
что вступление Гарибальди будет праздником».
«Неаполь, 6 сентября.
Король, о котором уже несколько дней говорят ежеминутно, что он
уезжает, все еще не уехал. Ему тяжело расстаться с дворцом своих пред-
ков. Предлогом для отсрочки служит теперь нездоровье королевы; но отъезд
его неизбежен, и когда я буду отправлять к вам это письмо, Франциска
уже не будет в столице. Его генералы имели у него аудиенцию вчера утром
и прямо сказали ему то же, что накануне говорили адмиралы и флотские
офицеры; они сказали ему, что его величество не может уже рассчитывать
на свои войска. Услышав это, король послал за командирами национальной
гвардии и говорил с ними в таких выражениях, что некоторые из них были
тронуты до слез. Но я должен напомнить вам, что неаполитанцу не трудно
быть растроганным до слез. Король благодарил национальную гвардию за
ее образ действий, сказал, что он велел войскам не наносить вреда столице,
сказал: «ваш и наш дон Пеппино уже у ворот Неаполя», и объявил, что
удаляется по условию, заключенному с дипломатами. Если б он удержался
от своей шутки о доне Пеппино, его речь произвела бы больше впечатле-
ния. Министры предлагали учредить регентство, но король не согласился;
он оставляет верховную власть в руках государственного совета и прика-
зывает министрам не уезжать из Неаполя. Король через посредство ми-
нистров потребовал, чтобы государственное казначейство передало в Гаэт-
скую военную кассу 220 000 дукатов и в Капуанскую военную кассу
40 000 дукатов на содержание войск. Едва ли он получи г эти деньги; едва
ли останется у него и войско, на содержание которого он требует их.
Вчера уехал из Неаполя генерал Пианелли, обвиняемый королем в пре-
дательстве, но оставивший по себе в общем мнении безупречную репутацию
верности королю, конституции и народу. В продолжение нескольких меся-
цев он честно говорил королю о дурном состоянии войска, о деморализую-
щем влиянии системы, столь долго господствовавшей в Неаполе; и если
войско не защищает короля в минуту опасности, винить в том надобно не
измену Пианелли, а дурные советы Нунцианте и других, которых слушался
король. Пианелли принял звание военного министра с тем условием, чтобы
иметь полную власть над войском, но не дальше как через несколько часов
он увидел, что двор распоряжается войском мимо его, что родственники
короля посылают солдат по улицам Неаполя для возбуждения реакции.
Дело короля было погублено самим королем и его друзьями.
278

С самого утра все ждали отъезда короля. Толпы стояли вокруг дворца
и около арсенала, смотря на приготовления к отъезду. Вдруг я услышал
женские крики и мольбы. Я бросился к окну своей комнаты и увидел толпу
простолюдинок, теснившихся в соседнюю церковь. — Что это такое? «Ма-
донна, спаси короля!» повторяли они с рыданиями. «Мадонна Санта-Лу-
чианская плачет; крупные капли слез катятся по ее лицу. — Мадонна, спаси
короля!» Вся площадь волновалась, и рассказ о плачущей Мадонне мог бы
произвести мятеж; но войска и национальная гвардия скоро пришли на
площадь и восстановили порядок, отчасти силой, отчасти убеждениями.
Рассказ о чудном плаче был придуман моим соседом, главным священником
Санта-Лучианской церкви. Увидев, что его хитрость открыта, он сел в карету
и хотел уехать, но был арестован. В полдень город узнал, что король поло-
жительно уезжает ныне вечером. Министры явились проститься с его вели-
чеством; испанский пароход давно уже развел пары, и перед наступлением
ночи последний из Бурбонов простился со своею столицею».
(Тут корреспондент «Times'a» сообщает прокламацию и про-
тест, обнародованные Франциском II при его отъезде. Доку-
менты эти были переведены в наших газетах. В то же время пре-
фект полиции издал прокламацию, в которой советовал народу
сохранить тишину до прибытия Гарибальди. Но, замечает кор-
респондент, увещания эти были излишни.)
«Народ держит себя так, что, кажется, не нужно было бы никаких
предосторожностей. Город совершенно спокоен, и единственный шум, какой
слышу я — песни рыбаков из предместья Санта-Лучии, проходящих мимо
моего окна. Я решительно не знаю, чему надобно больше удивляться: бы-
строму ли торжеству Гарибальди, или совершенному спокойствию и тишине
народа. Король выехал ныне из столицы, а в городе не заметно ничего осо-
бенного: театры открыты, у дворцовых ворот стоят часовые и каждый зани-
мается своим обыкновенным делом. Я был ныне вечером на Толедской улице
и смотрел, как идут из города войска. Народ стоял по обе стороны улицы,
но не было произнесено ни одного оскорбительного слова, не было сделано
никем движения, от которого мог бы нарушиться порядок. Чем объясняется
такое чудо?
Слава Гарибальди, бывшая великою и во отдалении, принимает гигант-
ские размеры по мере его приближения к Неаполю. Несколько дней тому
назад он был в Фаро, вечером 5 числа прибыл в Эрколе; ныне утром,
6 сентября, он прибыл в Салерно почти только с одним адъютантом, въехал
в дом интенданта и вышел на балкон с пьемонтским флагом в руке к на-
роду, восторженно встретившему его. Он обедал в Ла-Каве, и я оставлю
его там до следующего утра. Замечу вам только одно об этом необыкно-
венном человеке, умеющем одушевлять всех своих спутников энергиею, ко-
торою проникнут сам: три дня сряду проходил он по 40 миль (65 верст) в
день с войсками, которые получали только хлеб с небольшим количеством
вина. Несмотря на это, армия его находится в хорошем состоянии, по сло-
вам английских офицеров, приехавших из нее. Салерно, разумеется, очищен
королевскими войсками, отступившими в Ночеру. Иностранные войска де-
рутся между собою. Дано приказание сосредоточить все их в Капуе и
Гаэте. Но я полагаю, что и они скоро объявят, что переходят к Виктору-
Эммануэлю».
«1 сентября.
Гарибальди у нас в Неаполе, — гораздо раньше, чем мы ждали. Он шел
несколько дней сряду по 45 миль в день, как сказал мне ныне один из его
спутников. Вчера он прибыл в Салерно и, разумеется, был встречен блиста-
279

тельнейшнм образом. «Быть может, он придет сюда к празднику Pie di
Grotta (8 сентября)», говорили некоторые; но я был удивлен, когда один
из моих друзей поутру сказал мне, что он будет здесь через час. Нечего
было терять времени, и мы поехали на железную дорогу. Народу на улицах
было мало, на станции не было никаких приготовлений к встрече; я думал,
что мы ошиблись, но вовсе нет. Национальная гвардия становилась у всех
дверей на станции, быстро являлись флаги. Комнаты были наполнены важ-
нейшими людьми либеральной партии Неаполя. Тут были все члены коми-
тета, столько месяцев издававшего свои таинственные приказания; новый
командир национальной гвардии Айала, историк Леопарди. Множество
англичан, в том числе лорд Льяновер, и несколько дам, — дам было мало,
потому что все еще ожидали каких-нибудь беспорядков на улицах. Я стоял
подле священника, бывшего президентом временного правительства в Лечче
и рассказывавшего множество анекдотов о Гарибальди, которого он хорошо
знал в Риме. Но что же замедлил диктатор? Уже половина одиннадцатого,
а его все еще нет. Наконец звонит колокольчик, приближается поезд, подни-
мается оглушительный крик «viva», — но нет, это не герой: поезд привез ба-
варских солдат, перешедших на сторону победителя. Наконец бьет 12 часов,
опять звонит колокольчик, и издалека подается сигнал, что едет Гарибальди.
«Viva Garibaldi!» кричат тысячи голосов, и поезд останавливается. Выходят
несколько человек в красных блузах, их схватывают, обнимают, целуют с
беспощадностью, которой отличается итальянская горячность. Был тут гос-
подин пожилых лет, которого по бороде приняли за Гарибальди и обнимали
так, что не знаю, остался ли он в живых. Но сам Гарибальди обошел кругом,
через другую дверь, и когда заметили это, бросились ловить его. Мы объехали
кругом по переулкам к церкви Santa-Maria del Carmine и, благодаря этой ловкой
мысли, выехали навстречу диктатору. Я узнал его с первого взгляда, по вели-
чию и прямодушию, выражающемуся на его лице, и был поражен его спокой-
ным самообладанием и чрезвычайною мягкостью его улыбки. Он ехал в наем-
ном экипаже. Окруженный тысячами народа, оглушаемый его криками, он
проехал мимо королевского дворца, лишь за несколько часов перед тем поки-
нутого Франциском, и остановился во дворце, назначенном для приема ино-
странных государей. Толпа взволновалась и требовала, чтобы Гарибальди
вышел к ней. На балконе явилась одна красная блуза, потом другая, наконец
Гарибальди. Какой крик поднялся тут! Говорить было невозможно. Гари-
бальди облокотился на решетку и внимательно смотрел на толпу, наконец
стал делать рукою знаки, что хочет говорить. Долго народ не мог удер-
жаться от криков, но через несколько времени водворилось совершенное
молчание. «Неаполитанцы!» сказал он звучным и твердым голосом: «ныне
торжественный, святой, вечно памятный день. Ныне вы сделались свобод-
ным народом. Благодарю вас от имени всей Италии. Вы совершили великое
дело не для одной Италии, но для всего человечества. Да здравствует сво-
бода! Да здравствует Италия!»
Восклицание было повторено бесчисленными голосами; много любопыт-
ного представляла собравшаяся толпа: в ней был легион амазонок, числом
до 200, одетых в гарибальдиевский мундир; эти женщины поклялись стать
в первом ряду национальной гвардии, если войска нападут на город; тут
были священники с трехцветными перевязями и с. трехцветными знаменами,
были монахи с ружьями на плечах, были сотни лаццарони с пиками, кото-
рыми запаслись они для защиты баррикад, в случае нападения войск.
Я заметил, что Гарибальди не упомянул ни одним словом об Викторе-
Эммануэле, заметил также, что и на улицах редко кричали что-нибудь,
кроме «да здравствует Гарибальди! да здравствует Италия!» Вошедши во
дворец и в залу, где принимал Гарибальди, я увидел, что он дает аудиен-
цию венецианским депутатам. «У нас все готово и организовано, генерал,
и мы нетерпеливо ждем минуты, когда начать». — «У вас не может быть
больше нетерпения, чем у меня», — отвечал он им».

О Б Щ И Й ОЧЕРК ХОДА СОБЫТИЙ В ЮЖНОЙ И СРЕДНЕЙ
ИТАЛИИ
Несмотря на сказочные успехи Гарибальди в Сицилии, на-
мерение его перевести войну на континент представлялось пла-
ном чрезвычайно рискованным. После всех потерь, понесенных
королевскими войсками в Палермо и при Мелаццо, у Фран-
циска II оставалось еще от 80 до 100 тысяч войска. Прежние
неаполитанские генералы были люди неспособные, но уже вы-
двигались на первый план другие командиры, считавшиеся хо-
рошими генералами, например Боско и фон-Михель. Какова бы
ни была боевая годность собственно неаполитанских солдат, в их
армии находилось несколько тысяч немецких наемников, буйных,
но очень храбрых. Один этот иностранный корпус имел силу,
повидимому слишком достаточную для отражения волонтеров
Гарибальди. Да и между самими неаполитанскими солдатами
находилось несколько полков, которых нельзя было подозревать
в неохоте сражаться. Таковы были, между прочим, гвардейские
полки. Таким образом, если и не считать ни за что большую
половину неаполитанской армии, все-таки оставалось в ней от
20 до 30 тысяч войска, казавшегося очень надежным. У Гари-
бальди все силы едва ли простирались до такой цифры. Значи-
тельную часть их он должен был оставить для охранения Сици-
лии и никак не мог переправить на материк больше 15 000.
Из этих 15 000 две трети составляли новобранцы, слишком мало
пригодные к серьезным битвам: 4 или 5 тысяч человек, никак
не больше, должны были бы выносить на себе всю тяжесть
сражений. Слишком сомнительно было, чтобы такая горсть лю-
дей, какою бы храбростью она ни отличалась, могла устоять
против надежных неаполитанских войск, в пять или в шесть раз
многочисленнейших и имеющих за собою еще десятки тысяч сол-
дат, которые при первом успехе своих товарищей так же укрепи-
лись бы духом, бросились бы задавить ничтожного неприятеля.
Поэтому до самого последнего акта борьбы такие люди, как
Уллоа и Боско, находили, что лишь бы только представилась
им возможность сразиться, Гарибальди был бы подавлен. Нет
нужды, что он уже прошел большую часть королевства, — в не-
сколько дней могли быть возвращены под власть Франциска II
не только континентальные провинции, но и самая Сицилия. Так
думали неаполитанские генералы, когда он приближался уже к
Салерно. Действительно, он не был поражен только потому, что
не успевали они удержать войск на месте до встречи с ним. У неа-
политанских солдат не поднимались на него руки; они поспешно
двигались назад, лишь только слышали, что он подходит, и на
отступлении разбегались толпами. Войны не было, был только
ряд капитуляций. Тут повторилось, только в противоположном
смысле, то самое, что было в 1821 и 1823 годах в Испании при
281

движении французов на помощь Фердинанду VII и в Неаполе
при движении австрийцев на помощь Фердинанду I. Весь успех
Гарибальди произошел лишь оттого, что он умел предвидеть это.
Мы представили подробные рассказы корреспондентов «Ti-
mes'a» о важнейших сторонах неаполитанской катастрофы, о дей-
ствиях Гарибальди и о событиях, происходивших в столице ко-
ролевства в последние дни перед его прибытием. Нам остается
только дать краткий общий очерк, с которым читатель мог бы
связать эти подробности.
Весь южный конец западного берега Калабрии покрыт мно-
жеством маленьких фортов, находящихся в связи между собою.
Неаполитанское правительство всегда считало эту границу своих
континентальных владений самою слабою частью своих границ
и давно укрепило ее. Кроме фортов, континентальный берег про-
лива был защищаем флотом, бороться с которым Гарибальди
не имел никаких средств. Поэтому, решившись сделать высадку,
он имел только тот шанс успеха, что какой-нибудь хитростью
обманет неприятеля. Хитрость удалась ему и здесь, точно так
же, как под Палермо. Он делал серьезнейшие приготовления на
северо-восточном углу Сицилии, на мысе Фаро, показывая вид,
что, несмотря на форты и на флот, хочет переправиться в про-
ливе и собственно в самом узком месте, у северо-западного конца
пролива, с мыса Фаро прямо к фортам Шилле или Фиумарскому.
Истинный план свой он умел сохранить в такой глубокой тайне,
что даже его штаб верил серьезности приготовлений, делавшихся
на мысе Фаро. Да и в самом деле, как было не верить? — Все
его перевозочные средства состояли, повидимому, только в ры-
бацких лодках, на которых нельзя пускаться в открытое море.
Ясно было, что он может думать о переправе лишь в таком ме-
сте, где с одного берега виден другой. Все внимание неаполитан-
цев, как и внимание собственных его офицеров, было сосредото-
чено на проливе. Но что же делал он между тем? В сражении при
Мелаццо участвовала лишь одна из его дивизий, бывшая в аван-
гарде; другие дивизии, далеко отставшие от нее, шли к Мессине
затем, чтобы сосредоточиться, как все думали, на мысе Фаро.
Но август в Сицилии чрезвычайно зноен; нельзя же было слиш-
ком изнурять войска форсированными переходами, должны же
были они после нескольких маршей останавливаться где-нибудь
для отдыха. Все эти отдыхи и марши казались имеющими зна-
чение лишь для расчета времени, к какому вся армия сосредото-
чится под Мессиною. Вот одной из дивизий, приближавшихся к
Мессине, пришлось иметь стоянку для отдыха в Таормине, на
восточном берегу Сицилии, еще очень далеко и от Мессины и от
пролива. Никто не думал ни об этой дивизии, ни о Таормине.
Да и как было думать? На восточном берегу Сицилии Гари-
бальди не имел никаких перевозочных средств. Все они собраны
были на северном берегу, в Палермо и в Фаро. Путь из Палермо
282

в Фаро на восточный берег острова идет через пролив, а пролив
был занят неаполитанским флотом. Итак, дивизия, отдыхавшая
в Таормине, могла найти для себя суда или лодки только тогда,
когда пройдет на северный берег. Но вот, в противность всякому
правдоподобию, она явилась на континенте. Как могло это слу-
читься? Для переправы через открытое море, для переезда в не-
сколько десятков верст не годились рыбацкие лодки; они спо-
койно оставались у мыса Фаро, служа для неаполитанцев пред-
метом внимательного наблюдения. Но пароходы Гарибальди бес-
престанно разъезжали из Фаро в Палермо, из Палермо в Фаро;
эти поездки нужны были для отправления к Мессине новых во-
лонтеров, приезжавших в Палермо. Однажды волонтеров было
довольно много, оттого понадобилось для них два парохода; итак,
выехали из Палермо два парохода. Ничего чрезвычайного тут
не было; это бывало и прежде. Куда они поехали? Разумеется,
на запад вдоль северного берега к Мессине, как ездили уже много
раз. Но когда все думали, что они отправились из Палермо, по
обыкновению, на восток, они поплыли на запад, потом на юг,
объехали кругом всю Сицилию, явились у Таормины; в несколько
часов посадил на них Гарибальди стоявшую в Таормине диви-
зию и еще через несколько часов спокойно высаживался на таком
пункте Калабрийского берега, куда, по всем расчетам, никак не
могли переправиться его войска. Если бы хотя кому-нибудь в
неаполитанском флоте вздумалось ожидать такого маневра, все
дело расстроилось бы: одного из многих военных пароходов
неаполитанского флота было достаточно, чтобы задержать всю
экспедицию Гарибальди. Точно так же нескольких пушек на бе-
регу было бы довольно, чтобы заставить экспедицию вернуться
назад. Но Гарибальди выбрал такой пункт Калабрийского берега,
на котором не встретил ни малейшего сопротивления.
Все неаполитанские войска, находившиеся в южной части Ка-
лабрии, были расположены на западном берегу, которому одному
угрожала опасность, по мнению их генералов. Главные силы были
расположены на той части западного берега, которая находится
против пролива. Южнее того и на западном берегу было мало
войск; а Гарибальди высадился на южном берегу, довольно да-
леко от западного. Эти места казались находящимися вне всякой
опасности, и войск по соседству вовсе не было. Корпус Гари-
бальди, спокойно высадившись и несколько отдохнув, двинулся
на Реджо, служивший центральною позициею королевских войск
в южной Калабрии. В этом городе, имеющем 15 000 жителей, на-
ходилось менее тысячи королевских солдат. Сопротивление было
так безнадежно, что неаполитанский командир не считал себя
довольно сильным для борьбы не только с Гарибальди, но и с
горожанами: они своими угрозами заставили его выйти за город.
Нескольких выстрелов было достаточно, чтобы прогнать неапо-
литанцев в цитадель, которая также сдалась через несколько
283

часов. Эта первая стычка была единственною попыткою сопро-
тивления неаполитанских войск до самого вступления Гарибальди
в Неаполь. Да и она была так ничтожна, что едва ли стоила во-
лонтерам десятка убитых; а далее Гарибальди уже не встречал
сопротивления. Говорят, что до самого занятия столицы он по-
терял только восемь человек убитыми и только 15 из его волон-
теров были ранены. Почти все они пострадали в стычке под
Реджо. В числе убитых тут находился француз де-Флотт, потеря
которого опечалила всю армию волонтеров. Де-Флотт в 1848 го-
ду был осужден на вечную ссылку за участие в июньском вос-
стании 1. Ссылка была потом заменена изгнанием, но он успел
тайно пробраться во Францию и долго занимал там под фаль-
шивым именем довольно важное место по управлению одною из
железных дорог. Открыв через несколько лет настоящее его имя,
французская полиция не стала тревожить его. Услышав о при-
готовлениях итальянцев к сицилийской экспедиции, он бросил
свое обеспеченное положение и скоро приобрел любовь Гари-
бальди замечательною храбростью и благородством характера.
Признательные итальянцы открыли теперь подписку на памят-
ник ему.
В то самое время, как шла перестрелка под Реджо, переехали
через пролив на Калабрийский берег несколько тысяч волонте-
ров, стоявших у Фаро. Неаполитанские пароходы ушли от Фаро
на юг помогать обороне Реджо, и лодки, собранные в Фаро, вос-
пользовались их отсутствием. Скоро этот корпус соединился с
тем, который сражался у Реджо. Линия фортов южного конца
Калабрии не могла бы противиться волонтерам; один за другим
форты сдались без сопротивления, и Гарибальди быстро двинулся
на север. Летучие колонны, составлявшие авангард неаполитан-
ских сил, были обойдены им; солдаты их сдались на капитуля-
цию или разбежались без всяких капитуляций.
Все королевские войска расположены были по единственной
дороге, которая соединяет Неаполь с южными провинциями. До-
рога эта идет по западному прибрежью. В восточных провинциях
находились лишь очень немногие и очень слабые отряды, состо-
явшие почти исключительно из конных жандармов. Они не могли
удерживать в повиновении жителей, готовившихся поддержать
Гарибальди, лишь только он высадится. Восстание началось в
восточной полосе королевства одновременно с тем, как перепра-
вился в Калабрию, недели за две перед высадкою самого Гари-
бальди, небольшой отряд волонтеров, скрывшийся во внутрен-
ность полуострова, в ожидании главных сил. По взятии Реджо
восстание охватило всю юго-восточную часть королевства, и ты-
сячи инсургентов пошли на запад, чтобы овладеть прибрежною
дорогою. Они захватывали бесчисленные дефиле этой единствен-
ной дороги; сообщения между разными корпусами королевских
войск были прерваны, и те отряды, которые не были принуждены
284

положить оружие, поспешно отступали, с каждым днем умень-
шаясь в числе: солдаты разбегались из-под знамен, или вовсе
не встречая неприятеля, или встречая его лишь затем, чтобы
принять капитуляцию. Гарибальди вел на север свое войско, про-
стиравшееся до 10 или 12 тысяч человек. Скоро увидел он, что
неаполитанские войска исчезают с его пути гораздо быстрее, чем
могут итти его солдаты; он с одними офицерами своего штаба
поехал впереди своих колонн занимать ожидавшие его провин-
ции. Разве первую четверть пути до Неаполя он совершил с вой-
ском, остальные три четверти совершил в сопровождении
только офицерской свиты своей и в самый Неаполь приехал
только с 18 или 19 офицерами. На этом мы остановимся в рас-
сказе о его действиях, и посмотрим, что делалось в столице ко-
ролевства в те дни, когда он готовил высадку и потом ехал, как
будто мирный правитель, на почтовых лошадях и наконец в
вагоне.
Около двух месяцев, с последних чисел июня до половины
августа, существовала в Неаполе странная смесь конституцион-
ного и придворного, либерального и реакционного правительств.
Из того, что делалось в Неаполе, половина делалась властью
конституционного министерства в одном смысле, другая половина
в совершенно противоположном смысле делалась силою прежних
людей, удержавшихся во многих важных должностях, особенно
по военной части, и сохранявших влияние на короля. Когда видно
стало, что на-днях произойдет высадка Гарибальди, и обнару-
жились признаки скорого восстания в восточных провинциях,
реакционная партия объявила королевство находящимся в осад-
ном положении (14 августа). Но все предчувствовали, что скоро
Гарибальди будет в столице; а когда он высадился, стали считать
этот срок не неделями, а днями; потому осадное положение оста-
валось существующим лишь на бумаге. У реакционеров не было
ни солдат, ни даже офицеров. Они должны были бездействовать,
не находя исполнителей для распоряжений, которые желали бы
принять. Партия сопротивления с каждым днем ослабевала, хотя
ее приверженцы оставались на местах, повидимому дававших им
полную власть; общественное мнение с такою уверенностью твер-
дило им: «вы ничего не можете сделать», что у них опускались
руки. Они сами довели себя до такого положения своею прежнею
безрассудностью. Они видели себя неприготовленными к борьбе,
потому что слишком привыкли к безответности населения.
Они так привыкли к ней, что даже и теперь слишком многие
из них не понимали всей безнадежности своего положения. Трудно
поверить, что, в виду приближающегося неприятеля, покидае-
мые всеми, они не переставали заниматься интригами друг против
друга, как будто бы продолжается положение дел, существовав-
шее год тому назад. Мы говорили несколько раз о планах, соста-
влявшихся мачехою нынешнего короля во время болезни его отца
285

Для изменения порядка престолонаследия, а по вошествии Фран-
циска II на престол — для низвержения пасынка и провозгла-
шения королем графа Трани. Мы говорили, что было несколько
таких попыток даже в последние месяцы, когда Гарибальди уже
овладевал Сицилиею. Принужденная удалиться из Неаполя,
вдовствующая королева продолжала заниматься прежними ин-
тригами; а в последние дни своего царствования Франциск II
нашел еще нового соперника в кругу своего семейства.
Дядя короля, граф Аквильский, постоянно одобрял систему,
господствовавшую в Неаполе; но когда после высадки Гарибальди
в Сицилию заговорили в Неаполе о конституции, он вдруг начал
горячо поддерживать это требование. Его аильным настояниям
в последнем заседании прежнего министерства более всего обя-
заны были своею победою люди, думавшие лишить Гарибальди
приверженцев в Неаполе провозглашением конституции: он убе-
дил короля дать отставку прежним министрам и составить кон-
ституционный кабинет. Он же рекомендовал королю Либорио
Романо, либеральнейшего из новых правителей. Странна была
такая перемена в графе Аквильском, но причины ее скоро про-
яснились. Дядя короля искал популярности, чтобы, воспользо-
вавшись тяжелым положением своего племянника, стать на его
место. Когда графу Аквильскому показалось, что он приобрел
расположение неаполитанцев своим конституционизмом, он на-
чал приготовлять дворцовую революцию. Он составил себе толпу
кондотьеров, которым давал по пиастру в день жалованья, кото-
рых снабдил кинжалами, револьверами и ружьями. Для них
сшиты были мундиры национальных гвардейцев, чтобы, вмешав-
шись в ряды национальной гвардии, они тем легче могли увлечь
ее за собою. Заготовлялись прокламации, провозглашавшие от-
странение Франциска II от управления делами и регентство
графа Аквильского. По данному сигналу вооруженные наемники
графа должны были броситься ко дворцу и произвести перево-
рот. Министерство узнало об этом плане, и граф Аквильский сам
ускорил несчастную для него развязку, не умев до конца выдер-
жать роли горячего конституциониста. Однажды в совете ми-
нистров он заговорил новым тоном, требуя реакционных мер и
обвиняя конституционных министров в измене. Для собственной
защиты они принуждены были высказать, что знают его замы-
сел, что измена задумана не ими, а им; немедленно отправились
к королю и, раскрыв ему дело, получили разрешение удалить за-
говорщика за пределы королевства. Напрасно граф Аквильский
требовал свидания с своим племянником: министры убедили ко-
роля отказать ему в личных объяснениях, и, через несколько ча-
сов, он принужден был отправиться во Францию. Необходи-
мостью принять предосторожности против его замысла многие
объясняют провозглашение осадного положения, приписывая са-
мим министрам эту меру, которую мы называли следствием
286

внушений реакционной партии. Так или иначе происходило дело,
по своему собственному соображению министры провозгласили
осадное положение или подчинились в этом случае требованию
Франциска II, конечно, трудно сказать. Достоверно только то,
что при тогдашнем расположении столицы реакционная партия
не могла воспользоваться этою мерою, которая обыкновенно бы-
вает залогом ее торжества, и что сама эта партия разделялась на
враждебные котерии 2, строившие заговоры против короля то в
пользу его брата, то в пользу одного из его дядей.
Впрочем, и другой дядя короля, граф Сиракузский, думал,
подобно вдовствующей королеве и графу Аквильскому, восполь-
зоваться обстоятельствами для присвоения власти. Он вел свой
замысел гораздо искуснее. Четыре месяца тому назад мы гово-
рили о его знаменитом письме к королю. Выставляя себя либера-
лом, он уже давно заискивал популярности; теперь, рассчитав,
что ни от имени Франциска II, ни от собственного имени не мо-
жет он долго управлять Неаполем, потому что Неаполь скоро
провозгласит королем Виктора-Эммануэля, он вступил в сноше-
ния с туринским министерством. Интересы его сходились тут с
интересами графа Кавура: чтобы разъяснить это, мы должны
сказать несколько слов об отношениях Кавура к Гарибальди.
Общий очерк мы сделаем ниже, а теперь упомянем о том, что
нужно для объяснения хода дел в столице Неаполитанского ко-
ролевства.
При вражде своей к Гарибальди, граф Кавур всячески ста-
рался, чтобы дело кончилось до появления его в Неаполе. К этому
представлялись два пути: убедить Франциска II уехать из Неа-
поля, когда Гарибальди был еще далеко, или произвести в Неа-
поле восстание. В том и другом случае была надежда, что при-
верженцы немедленного присоединения одержат верх над пар-
тиен) Гарибальди и передадут столицу под власть сардинского
министерства прежде, чем успеет явиться туда диктатор. Самым
простым средством казалось произвести восстание. На этот слу-
чай были присланы в неаполитанскую гавань три сардинские
фрегата с двумя батальонами сардинских стрелков. При первом
народном движении они должны были выйти на берег и стать
опорою национальной гвардии в битве с неаполитанскими вой-
сками. Натуральным образом власть над городом оказалась бы
в руках сардинского отряда, которому приписали бы всю честь
победы и сами горожане, очень мало надеявшиеся на собственную
силу. Агенты Кавура образовали бы временное правительство,
которое тотчас же отдалось бы в распоряжение туринского каби-
нета. Этот план возбудил тайную, но чрезвычайно сильную
борьбу между предводителями двух партий, на которые делились
и в Неаполе, как повсюду, итальянские патриоты. Пьемонтская,
или так называемая умеренная партия, в противность своему
названию, возбуждала столицу к постройке баррикад. Крайняя
287

партия, которую называют ее противники республиканской, или
мацциниевской, всеми силами старалась удержать город от вос-
стания и поддержать спокойствие. Успех был постоянно на ее
стороне, отчасти потому, что горожане очень боялись бомбарди-
рования, казавшегося им неизбежною принадлежностью барри-
кад, отчасти, конечно, и потому, что она, действуя в пользу Га-
рибальди, имела более симпатии в массе. Борьба продолжалась
до самого приезда Гарибальди в Салерно; агенты Кавура отка-
зались от надежды только тогда, когда узнали, что диктатор че-
рез несколько часов явится в столице. Но давно уже было видно,
что усилия их увлечь жителей столицы к восстанию будут на-
прасны. Потому Кавур склонился на предложения графа Сира-
кузского, видя в его плане новый способ не допустить Гарибальди
до Неаполя. Граф Сиракузский надеялся (и, говорят, получил
обещание из Турина), что, в благодарность за такую услугу, он
будет назначен вице-королем Южной Италии. План его состоял
в том, чтобы заставить Франциска немедленно уехать из Неа-
поля. Для этого он (около 22 августа) обнародовал письмо к
своему племяннику; в самых благозвучных фразах он доказывал
королю надобность как можно поскорее покинуть столицу; в пе-
реводе эти фразы значили просто: «поскорее очищайте мне место,
любезнейший родственник». Но письмо произвело на короля не
то впечатление, какого ждал автор: король заговорил, что на-
добно наказать графа Сиракузского. Министры не согласились,—
да и в самом деле, трудно было думать о наказании человека,
говорившего почтительным тоном то самое, что резко говорилось
всеми на всех улицах. На массу письмо не произвело вовсе ни-
какого впечатления. Граф Сиракузский уцелел и остался в ми-
лости у сардинского кабинета, — больше он ничего не выиграл,
и сошел со сцены.
Покинутый своими родственниками, старавшимися вырвать
у него власть, уже столь близкую к совершенной погибели, Фран-
циск II все еще думал защищаться в Неаполе. С этою целью он
назначил военным комендантом столицы генерала Котруфиано,
а командиром национальной гвардии князя Искителлу. Один из
них должен был при вступлении Гарибальди бомбардировать го-
род, другой помешать национальной гвардии защищать народ,
на который нападут войска. Министры потребовали отставки
обоих генералов. Король не согласился. Тогда министры подали
в отставку. Король не мог принять ее, потому что она повела бы
к восстанию. Котруфиано был отставлен. Искителла сам подал
в отставку. На их места были назначены де-Соже и Вилья, ко-
торые ни в каком случае не решились бы разорять город или
поднимать в нем резню. Столица успокоилась, и странны были
последние дни царствования Франциска II: он был как будто
чужой человек в Неаполе, готовившемся встречать Гарибальди.
Мы представили извлечение из неаполитанской корреспонден-
288

ции «Times'a» за эти дни; очерки, ею представляемые, не требуют
никаких пояснений.
С приближением Гарибальди к Неаполю итальянский вопрос
решительно принял ту новую форму, которую раньше или позже
должен был принять. Успехи волонтеров принудили Кавура
выйти из бездействия. Сардинские войска двинулись против
папской армии, и все газеты предсказывают теперь близость
войны между итальянцами и австрийским правительством. Чтобы
понять решимость Кавура на такой опасный вызов, мы должны
припомнить отношения туринского кабинета к итальянскому
движению с самого начала гарибальдиевской экспедиции. Чита-
телю известно, что граф Кавур всячески противился отплытию
Гарибальди из Генуи. Препятствия, которые он ставил экспеди-
ции, замедлили ее на несколько дней и отняли у Гарибальди воз-
можность взять с собою более 1 000 человек волонтеров, между
тем как было готово их к отъезду тысяч пять. Судя по выраже-
ниям газетных органов Кавура, надобно думать, что туринский
министр надеялся на неудачу Гарибальди и считал его разбитие
неаполитанцами за единственное спасение для Италии от нового
подавления австрийцами. Конечно, он полагал, что действует как
благоразумный патриот, когда и по отъезде Гарибальди мешал
отправлению новых экспедиций в Сицилию. Но победа волонте-
ров при Калата-Фмми усилила энтузиазм северной Италии до
того, что Кавур принужден был уступить: мешать отправлению
экспедиций из Генуи значило бы возбуждать восстание в Лом-
бардии и Генуе. Они отправлялись, но туринское правительство
все-таки делало множество мелких затруднений доктору Бертани,
оставшемуся в Генуе агентом Гарибальди по снаряжению экспе-
диций. По взятии Палермо оно стало действовать на Гарибальди,
чтобы убедить его остановиться на этом первом успехе и не пе-
реносить войны на континент. Читатель помнит, с каким крайним
усердием хлопотал об этом поверенный Кавура в Палермо,
Ла-Фарина. Увидев непреклонность Гарибальди, Ла-Фарина
не усомнился поднимать против него жителей Палермо;
Гарибальди говорит, что Ла-Фарина уже устроил против него
заговор, хотел арестовать его, если он не сложит с себя власти
добровольно. Правдивость Гарибальди известна и трудно со-
мневаться в том, что Ла-Фарина действительно собирался прибег-
нуть к насильственным мерам против него. Заговорщик был пре-
дупрежден и выслан назад в Турин. Кавур выказал чрезвычай-
ное раздражение, но, увидев, что все население северной Италии
приняло сторону Гарибальди в этой ссоре, должен был перенести
обиду. Дело было улажено разрешением отправиться в Палермо,
для управления делами в отсутствие Гарибальди, де-Претису — и
Кавур возобновил свои настояния, чтобы Гарибальди оставил
в покое неаполитанские владения на континенте. Как сильны
были эти настояния, видим из слов самого Гарибальди: «я пойду
289

в Неаполь, хотя бы пришлось для этого сражаться с сардинским
войском». Разумеется, и тут, как прежде, Кавур не мог употре-
бить военной силы, — сардинские губернаторы доносили, что на-
род бросится на войска, если они будут двинуты против волонте-
ров; а командиры сардинских войск доносили, что ни офицеры,
ни солдаты не пойдут против волонтеров. Отправление экспеди-
ций ,из Генуи в Сицилию продолжалось по этой невозможности
употребить против них военную силу; но были придуманы сред-
ства сначала уменьшить прилив волонтеров к Гарибальди, а на-
последок и остановить их военной силой. Было объявлено в сар-
динских владениях, что молодые люди, желающие служить на-
циональному делу, должны составлять волонтерские отряды в
своих собственных округах, что эти отряды, которые останутся
дома, принесут отечеству в минуту опасности гораздо больше
пользы, чем люди, отправляющиеся в Сицилию, где энтузиазм
их только навлечет на Италию новые бедствия. Средство это
было придумано очень ловко, но все-таки не удалось. Отряды
волонтеров для домашней службы не формировались, и моло-
дежь попрежнему шла к Гарибальди. Гораздо действительнее
оказалось другое средство: все органы Кавура говорили, что
Гарибальди служит орудием маццинистов, а Маццини хочет не
освобождения Италии от австрийцев, не ее соединения, — нет,
хочет только провозглашения республики и в Сицилии, и в Неа-
поле, и в самом, Турине. Таким образом, Гарибальди был выста-
вляем за человека, посредством которого Маццини хочет низверг-
нуть Виктора-Эммануэля. Когда эти слухи о влиянии Маццини
на Гарибальди и о намерении Маццини низвергнуть Виктора-
Эммануэля были достаточно распространены, Кавур отважился
поступить решительнее прежнего: в Генуе снаряжалась большая
экспедиция для вторжения в Папскую область одновременно с
тем, как Гарибальди высадится в Калабрии. Министр внутренних
дел Фарини, которого Кавур часто заставлял в последнее время
действовать вместо себя, потому что Фарини сохранил больше
популярности, нежели он, приехал в Геную (в начале августа)
и объявил Бертани, что арестует его и употребит военную силу
против волонтеров, если они не откажутся от своего намерения.
Бертани принужден был уступить; но оставить в Генуе много-
численных волонтеров, раздраженных враждебными действиями
против них, показалось слишком опасно, и чтобы сбыть их с рук,
отправили их на остров Сардинию, заставив и Бертани уда-
литься вместе с ними. План действий, составленный Гарибальди,
был наполовину разрушен этим, и высадка его на континент за-
медлена. Читатель видел в переведенных нами письмах, что Бер-
тани явился прямо к Гарибальди, что экспедиция в папские вла-
дения составлялась по плану Гарибальди, что Бертани и в этом
случае, как во всех других, был только агентом и поверенным
Гарибальди. Но сардинские газеты министерской партии с неве-
290

роятною смелостью разглашали совершенно противное: они го-
ворили, что Бертани изменил Гарибальди, начал действовать
против него, что экспедиция, снаряжаемая Бертани против пап-
ских войск, собственно потому и была устранена сардинским ми-
нистерством, что должна была послужить для Маццини сред-
ством вырвать власть над итальянским движением из рук Га-
рибальди. Органы Кавура доходили до того, что утверждали,
будто бы Бертани, этот враг Гарибальди, вовсе не имел участия
в снаряжении прежних экспедиций, отправлявшихся в Сицилию:
Бертани только интриговал по внушениям Маццини, и волон-
теры, отправлявшиеся в Сицилию, не хотели иметь с ним ника-
кого дела: их набирал, вооружал и отправлял адвокат Крессини,
о котором никто до тех пор и не слышал. Этот открытый графом
Кавуром великий двигатель экспедиций был в действительности
одним из многочисленных второстепенных агентов, находившихся
в распоряжении Бертани.
Таковы были отношения графа Кавура к итальянскому движе-
нию перед высадкою Гарибальди на континент: он, сколько мог,
мешал движению и находился во вражде с Гарибальди. Вражда
не прекратилась и до последнего времени; но неожиданные успехи
национального движения заставили Кавура изменить образ дей-
ствий. Когда обнаружилось, что Франциск II скоро должен бу-
дет выехать из Неаполя, Кавур, как мы уже рассказывали, хотел
занять эту столицу раньше Гарибальди и не допустить его туда.
Мы говорили об отправлении сардинских войск в неаполитанскую
гавань и о замысле графа Сиракузского. Кроме этих способов
не допустить Гарибальди до Неаполя, был употреблен Кавуром
в дело еще третий способ, которого нельзя назвать благоразум-
ным с его стороны. Из приближенных падавшего короля первые
покинули Франциска те люди, которые прежде утверждали его
в образе действий, бывших причиною его падения. Большая часть
из них удовлетворилась, впрочем, тем, что бежали за границу,
покидая короля на произвол судьбы. Но нашлись предатели еще
менее совестливые. Из них особенно отличился генерал Нун-
цианте, бывший прежде самым усердным служителем реакцион-
ных мер. Увидев, что счастие на стороне Гарибальди, он поспе-
шил в Турин к графу Кавуру, условился с ним и, возвратившись
в неаполитанские владения, издал прокламацию к неаполитан-
ской армии, приглашая своих старых товарищей по оружию со-
бираться вокруг него, генерала Нунцианте, ставшего непримири-
мым противником Франциска II и верным слугою Виктора-Эмма-
нуэля. Удивительно, до какой степени ослеплен был граф Кавур
желанием не допустить Гарибальди до Неаполя: как мог он за-
быть, что предатели, подобные Нунцианте, бывают слишком
опасными сообщниками? Если бы Нунцианте удалось, при по-
мощи Кавура, захватить власть в Неаполе, он, конечно, первою
своею заботою поставил бы погубить графа Кавура со всеми, без
291

различия, патриотами и кавуровской и мацциниевской партий.
Но и это дело не удалось. Для тех из неаполитанских солдат,
которые хотели перейти на сторону патриотов, выбор между Нун-
цианте и Гарибальди не мог быть сомнителен. Как мог не пред-
видеть Кавур и этого, как не предугадал он, что сношениями с
Нунцианте он навлекает на себя порицание, без всякой возмож-
ности выигрыша?
Но должно отдать Кавуру ту справедливость, что он выказал
наконец себя человеком расчетливым, когда увидел неудачу всех
своих попыток действовать мелкими интригами. Он понял нако-
нец, что единственное средство бороться с Гарибальди и радика-
лами, представителем которых служит Гарибальди, состоит в том,
чтобы самому приняться за дело, дающее им власть над нациею.
Народное движение оказалось неудержимым, в противность преж-
ним усилиям Кавура удержать его. Еще несколько недель, и об-
щественное мнение передало бы управление делами в северной
Италии предводителю волонтеров и людям, мнение которых он
разделяет. Чтобы удержать власть, Кавуру надобно было самому
стать во главе движения, и он сделал это.
По обыкновению, мы не берем на себя труда разбирать, на
чьей стороне должно быть сочувствие читателя, кто прав, Фран-
циск II, Пий IX, Виктор-Эммануэль, император Наполеон или
император Франц-Иосиф, — Рехберг, Антонелли, Кавур или
Маццини и Гарибальди, — мы предоставляем самому читателю
рассуждать, чьи принципы полезнее. Если иногда мы и делаем
какие-нибудь суждения о действиях той или другой партии, того
или другого политического лица, то единственно лишь с точки
зрения расчетливости этих действий, пригодности их для той
цели, какую имеют в виду люди, их совершающие, а вовсе не с
той точки зрения, хороша или дурна сама эта цель. Так и теперь
мы вовсе не хотим судить о том, хорошо или дурно само по себе
дело, одним из представителей которого служит Кавур, — дело
низвержения прежнего порядка в Италии для доставления поли-
тического единства итальянской нации; мы говорим только, что
он понял наконец, каким единственным способом может он вы-
рвать ведение этого дела из рук Гарибальди; а когда понял по-
требности своего положения, то стал действовать очень быстро и
расчетливо. Фарини был послан к императору французов, путе-
шествовавшему по новоприобретенным от Сардинии областям,
объяснить причины, заставляющие туринское правительство по-
слать войска на поддержку национального движения. Гари-
бальди — предводитель революционных сил; если оставить на-
циональное движение без других руководителей, оно, овладев
Неаполем, устремится на Рим, и французы должны будут от-
правиться оттуда на родину или сражаться против итальянцев.
То и другое несообразно с намерениями императора французов;
итак, он должен разрешить Кавуру стать во главе движения,
292

чтобы связать руки Гарибальди. В этом состояла сущность со-
ображений, так или иначе изложенных Фарини императору фран-
цузов. Мы не знаем, в каких именно словах отвечал Наполеон III;
но сущность ответа обнаруживается ходом дел. Разрешение, ве-
роятно, было дано, с условием, чтобы остались неприкосновенны
Рим и его окрестности.
Тотчас же по возвращении Фарини в Турин были приняты
меры, чтобы сардинские войска могли по первому знаку всту-
пить в папские владения. Читатель знает общий ход следовавших
затем событий. С приближением Гарибальди к Неаполю нача-
лись восстания в тех городах папских владений, где не было
войск Ламорисьера. Инсургенты послали просить покровитель-
ства у Виктора-Эммануэля; он принял их под свою защиту, и два
корпуса сардинских войск быстро двинулись на Ламорисьера, —
один, под командою Чальдини, по восточному берегу на Анкону;
другой по долине Тибра, под командою Фанти. Они втрое пре-
восходили числом те силы, которыми располагал Ламорисьер, и
борьба не могла быть продолжительна, особенно если принять
в соображение, что Ламорисьер не мог истребить ни воровства
подрядчиков, поставщиков и самих командиров, ни буйства сол-
дат, набранных большею частью из самых дурных людей целой
Европы; он не мог быть победителем, но все-таки мог несколько
замедлить развязку. Он распорядился так дурно, что потерял
всю свою военную репутацию. Несколько отрядов его были за-
хвачены врасплох, сам он был отрезан от Анконы, которая должна
была служить ему операционным базисом, а когда бросился
пробиваться к ней, был разбит наголову, опрометчиво атаковав
неприятеля, стоявшего в слишком крепкой позиции. Через пять
или шесть дней по открытии военных действий, папские войска
остались только уже за стенами Анконы, которая не может
долго держаться, будучи окружена с суши и с моря. Все это из-
вестно читателю; а связных и подробных известий мы еще не
имеем в ту минуту, когда пишем это. Точно так же не можем еще
мы представить связного рассказа о распоряжениях Гарибальди
в Неаполе, о битве, которую имел он у Капуи с неаполитанскими
войсками, и о том, в какое отношение стал он к туринскому пра-
вительству по занятии Неаполя и по открытии войны между
Сардиниею и папою. Отлагая рассказ об этих делах до следую-
щего месяца, мы скажем лишь несколько слов о различных шан-
сах развязки, к которой быстро идет итальянский вопрос.
Если Кавур долго мешал национальному движению, он по-
ступал так, разумеется, не по недостатку патриотизма, — нет;
при всем нашем нерасположении превозносить его до облаков,
мы не можем отказать ему в этом чувстве. Он просто боялся, что
движение, до сих пор увенчивавшееся таким успехом, приведет
Италию к потере всего, приобретенного ею. Он со всею умерен-
ною партиею боялся, что император французов дозволит австрий-
293

цам воспользоваться экспедициею Гарибальди для объявления
войны Виктору-Эммануэлю, и находил, что Италия не может
выдержать одна борьбу с ними и будет подавлена. Действи-
тельно, при том способе войны, которого должна держаться уме-
ренная партия, победа австрийцев едва ли подлежала бы со-
мнению.
Если Гарибальди не боится австрийцев, то лишь потому, что
он рассчитывает вести войну иначе, имеет союзников, с кото-
рыми не может сойтись Кавур, от помощи которых отказался бы
Кавур, если б они и захотели иметь с ним дело. Гарибальди
думает не отбивать Венецию у австрийской державы, неприкосно-
венно остающейся во владении другими своими областями, —
нет, он рассчитывает на восстание Венгрии, которое послужит
сигналом других переворотов, так что не останется австрийских
войск против него в Венеции. Точно так же он думает, что и
Римом овладеет не посредством битвы с французами, — нет, он
полагает, что французы уйдут из Рима, если потребует того вся
Италия; он полагает, что общественное мнение самой Франции
исполнит эту часть дела.
Кавур не хочет революций ни в Венгрии, ни где бы то ни
было, и не полагает, чтобы Франция не допустила своих солдат
до битв с итальянцами.
Много оскорблений наносил Кавур Гарибальди до взятия
Палермо; но напрасно было бы приписывать нынешнюю вражду
между ними личным неприятностям, — это вражда двух партий,
из которых одна полагает, что для создания итальянского един-
ства и величия надобно действовать революционным путем, дру-
гая надеется держаться только с разрешения императора фран-
цузов, только в пределах, допускаемых им3. Которая из них
одержит верх в Италии, мы увидим очень скоро. — 2 октября
(20 сентября) соберется парламент королевства северной Италии,
и его прениями разъяснится дело.

Октябрь 1860
Итальянские дела. — Борьба на Вольтурно. — Уничтожение папской
армии. — Борьба между Кавуром и Гарибальди. — Австрийская
конституция
Мы переводили вполне или в очень подробном извлечении
корреспонденцию «Timesa» о действиях Гарибальди в Сицилии
и на континенте Италии до занятия Неаполя; но было бы из-
лишним делом представлять такое же подробное изложение даль-
нейших военных событий около Капуи и под Анконою. Сражение
при Кастельфидардо и взятие Анконы могут быть интересны в
стратегическом отношении; битвы гарибальдиевских волонтеров
с неаполитанскими близ Капуи могут считаться важными для ре-
шения общего вопроса о боевой годности милиций против регу-
лярных войск и для решения другого, частного вопроса: действи-
тельно ли Гарибальди способен вести только партизанскую
войну, или он имеет таланты, нужные для командования в боль-
шой войне, в правильных битвах между многочисленными ар-
миями. Без всякого сомнения, эти вопросы очень любопытны;
но они имеют только отвлеченный интерес, а развязка нынешних
итальянских дел не зависит ни от того или другого решения этих
вопросов, ни от военных действий, на основании которых могут
быть так или /иначе решаемы эти вопросы. Сардинские генералы
действовали искусно, а Ламорисьер сделал много грубых оши-
бок в недолгий поход, кончившийся взятием Анконы, — но это
все равно: хотя бы Ламорисьер действовал тут превосходно, а
сардинские генералы очень плохо, исход борьбы был бы таков же,
как теперь. Он был неотвратимо определен уже самою ре-
шимостью туринского правительства послать войска против
Ламорисьера. Точно то же надобно сказать о борьбе между
генералами Франциска II и Гарибальди. В битвах на Вольтурно
обнаружилось, что волонтеры могут выигрывать правильные
сражения против регулярных войск, а Гарибальди показал себя
полководцем, умеющим командовать в больших правильных сраже-
295

ниях; но опять-таки это все равно: хотя бы волонтеры и не могли
устоять против регулярных войск, хотя бы Гарибальди, будучи
хорошим партизаном, оказался плохим главнокомандующим, хотя
бы армия Франциска II и прогнала его далеко за Неаполь, раз-
вязка неаполитанских дел осталась бы та же: она уже была ре-
шена тем, что Франциск II однажды принужден был удалиться
из Неаполя; возвращение в столицу не помогло бы ему; коро-
левство, однажды признавшее власть Гарибальди и Виктора-
Эммануэля, не могло возвратиться под власть Франциска II,
пока он не получит иностранной помощи: никакие успехи соб-
ственных его войск не могли остановить соединения южной Ита-
лии с северною. Находя, что судьба Неаполитанского королев-
ства и папских областей была определена самым вступлением
Гарибальди в Неаполь и решением Кавура двинуть войско против
Ламорисьера, находя, что следовавшие затем военные действия
имели уже только второстепенное значение в ходе итальянского
вопроса, мы считаем излишним излагать их с такою подробно-
стию, как действия Гарибальди до вступления в Неаполь, и по-
лагаем достаточным изложить их лишь в общих чертах.
Несколько раз мы уже говорили, что прежние успехи Гари-
бальди были основаны не на собственной его силе, а только на
невозможности противника выставить для удержания его те
силы, которыми, повидимому, располагал Франциск II. Пока
Франциск II оставался владетелем своего королевства, он не мог
бороться с Гарибальди, потому что все королевство было за Га-
рибальди. Неблагоприятность обстановки, в которой находились
силы Франциска II, отнимала у них возможность действовать.
Из 100 тысяч солдат, находившихся под его знаменами, половина
думали только о том, чтобы убежать из-под знамен. Правда, за
исключением этих ненадежных войск, оставалось несколько де-
сятков тысяч солдат, не думавших изменять королю, и этих
десятков тысяч было бы, повидимому, слишком довольно, чтобы
задавить Гарибальди, — но дело в том, что нельзя было послать
их против него. Они были нужны для удержания самого Неаполя
от восстания. Отправить эти верные части войска в Калабрию —
значило бы оставить столицу и соседние с нею провинции под
охранением ненадежных войск, которые не помешали бы восста-
нию. Тогда только, когда стало уже нечего охранять, надежные
войска Франциска II могли быть обращены на собственно воен-
ные действия; этим объясняется, почему Гарибальди дошел до
Неаполя без битв. Когда он приблизился к Неаполю, Фран-
циск II должен был покинуть столицу по стратегическим сообра-
жениям. Англичане требовали, чтобы он не бомбардировал
Неаполя, не защищался в улицах и в цитаделях этого города,
Магазины которого заключают много английских товаров. В Сре-
диземном море всегда находится у англичан флот, который мо-
жет поддержать их требования. Этого мало: Франциск II до сих
296

пор надеется снова царствовать над Неаполем, а эта надежда
разрушилась бы, если бы он раздражил жителей своей огромной
столицы, подвергнув ее разорению. Такие соображения отнимали
всякую мысль выдерживать осаду в неаполитанских цитаделях.
А если нельзя было защищаться в самой столице, то военный
расчет не дозволял давать битву перед нею. Оставшаяся без
войска столица восстала бы, и путь отступления был бы отрезан
для армии Франциска II. Оставить в Неаполе гарнизон, доста-
точный для удержания жителей, значило бы слишком ослабить
действующую армию, подвергнуть себя верному поражению. А в
случае поражения регулярное войско совершенно расстраивается,
когда имеет в тылу у себя большой город, по улицам которого
будет теснить его победитель. Вот причины, по которым Фран-
циск II должен был отдать столицу без боя, когда Гарибальди
приблизился к ней. Возможность сражаться открылась для него
только тогда, когда почти все уже королевство с самим Неаполем
перешло во власть Гарибальди. Но тогда уже никакими военными
успехами нельзя было поправить дело. Отступив из Неаполя,
Франциск II потерял все, кроме верной половины своего войска.
Все государственные средства перешли в руки его противника.
Его положение можно сравнить только с положением полководца,
совершенно отрезанного от страны, которая должна была бы
служить ему опорою. Никакие военные успехи не спасут от по-
гибели арм,ию, увидевшую себя в таком положении.
Исход борьбы был безнадежен; но можно было бы продлить
ее, если бы генералы Франциска II умели воспользоваться об-
стоятельствами, если бы они знали положение своего против-
ника и не теряли времени. Они могли бы одержать несколько
побед, могли бы пройти с торжеством по нескольким из поте-
рянных провинций, могли бы наказать их жителей за восстание
прежде, чем принуждены будут искать убежища в чужих землях.
По отступлении из Неаполя они имели от 35 до 45 тысяч
войска. Верстах в 40 на север от Неаполя они имели очень силь-
ный операционный базис, от которого легко могли бы доходить
до Неаполя и даже дальше. Этим базисом служила для них река
Вольтурно с крепостью Капуею. Владея линиею реки, они не
боялись быть отрезаны от главной своей опоры, от крепости
Гаэты. У Гарибальди долго не было никаких средств препят-
ствовать им, если бы они, опершись на Капую, вздумали дви-
нуться в Неаполь. Читатель помнит, что Гарибальди приехал
8 сентября в Неаполь лишь с несколькими офицерами, оставив
далеко за собою свои войска. Авангарды его колонн спешили за
ним в почтовых и всяких других экипажах, какие только можно
было собрать по дороге. Но эти авангарды, прибывшие в Неа-
поль дня через два после его, составляли лишь несколько сот че-
ловек. Скоро прибыла в Неаполь морем одна из колонн, севшая
на пароходы в Калабрии; но и с нею Гарибальди имел всего
297

каких-нибудь три или четыре тысячи человек. Вся задача состоя-
ла для него в том, чтобы удержать многочисленного неприятеля в
бездействии, пока неприятель может задавить его. Надобно было
сделать, чтобы королевские генералы воображали, будто он силь-
нее их, пока у него нет никаких сил для сопротивления. 9 сен-
тября у него было лишь несколько человек волонтеров в Неаполе,
но он все-таки послал их как будто в погоню за неприятелем,
будто б имел силу его преследовать. Этот слабый авангард рас-
положился в Казерте, в нескольких верстах от Капуи, служившей
главною квартирою королевских войск. Нападать на них он, ра-
зумеется, не мог.
Видя, что неприятель не теснит их, королевские войска дви-
нулись несколько вперед и стали угрожать городу Санта-Ма-
рия, лежащему между Капуею и Казертою. У Гарибальди едва
нашлось под рукою несколько сот человек; они были поспешно
посланы из Неаполя в Санта-Марию (13 сентября). Увидев их,
королевские передовые колонны снова отступили под прикрытие
капуанских пушек. В следующие дни Гарибальди успел прислать
в Казерту еще тысяч 5 или 6 человек, и чтобы не дать королев-
ским войскам преждевременно заметить, что у него еще очень
мало сил, он почел нужным несколько потревожить неприятеля,
как будто имеет средства для наступательных действий, которых
в сущности еще не мог начать сколько-нибудь серьезным образом.
Крайний левый фланг королевских войск находился в Каяц-
цо, городе, лежащем на границе западной ровной полосы с цент-
ральною гористою частью того края Италии. Выше Каяццо Воль-
турно еще не широк и не глубок, так что можно переходить его
вброд. К востоку от Каяццо в нескольких верстах идут горы, по
которым могли довольно безопасно отступить волонтеры, когда
опрокинется на них неприятель в больших силах. Эти соображения
заставили Гарибальди выбрать Каяццо целью нападения. У него
не было ни понтонов, никаких других средств перебраться через
Вольтурно в средней или нижней части его течения, стало быть
он мог действовать только в верхней части реки. Сил у него было
еще так мало, что он не мог удержаться в отбитой позиции, по-
тому надобно было выбирать для нападения позицию, с которой
представлялся бы удобный путь отступления. Дело шло еще вовсе
не о том, чтобы подвигаться вперед, а лишь о том, чтобы занять
на несколько дней королевские войска, удержать их отважным
нападением от мысли, что они сами могут напасть на позицию
Гарибальди с верным успехом и принудить к отступлению ма-
лочисленного противника. Цель эта была вполне достигнута на-
падением на Каяццо.
17 сентября Гарибальди послал отряд в 300 человек на вер-
ховья Вольтурно, чтобы перейти реку и броситься на Каяццо.
Приблизившись к этой позиции, волонтеры увидели, что она
занята слишком двумя тысячами королевских войск, и послали
298

в главную квартиру за подкреплением. Гарибальди мог отпра-
вить на усиление этого первого отряда всего лишь несколько сот
человек, — так мало еще было у него войска в Казерте. Вместе
с этими подкреплениями весь отряд, назначенный для атаки на
Каяццо, простирался лишь до 950 человек.
Чтобы развлечь внимание королевских войск и не оставить
им возможности послать в Каяццо подкрепление левому флангу,
и без того слишком вдвое превосходившему числом волонтеров,
Гарибальди нашел необходимым сделать демонстрацию против
главных сил королевской армии, около Капуи и ниже по реке.
Из Казерты и Санта-Марии ведут к реке Вольтурно несколько
дорог; три из них представляли некоторое удобство для прохода
войск, и таким образом Гарибальди 18 сентября, когда отдель-
ный отряд его должен был напасть на Каяццо, двинул остальные
свои силы тремя колоннами из Казерты прямо на среднюю часть
Вольтурно. Увидев приближение волонтеров, королевские войска
расположились большими отрядами по южному берегу реки, но
главные силы их оставались позади Капуи на северном берегу
и в самой Капуе. Стремительным натиском волонтеры смяли не-
приятеля, которого встретили на доступном для них южном бе-
регу, прогнали в Капую, и, увлекшись горячностью преследова-
ния, одна из колонн волонтеров зашла под пушки самой крепо-
сти; город был занят несколькими тысячами королевских солдат,
а число волонтеров, готовившихся ворваться в город, простира-
лось всего до 6 или 7 сот человек. Колонною этою командовал
немец Рюстов. (В армии Гарибальди есть несколько немецких
волонтеров; из них, кроме Рюстова, значительную роль в воен-
ных действиях играет Мильвиц.) Он видел, что не удержать
слишком рвавшихся вперед волонтеров значило бы отдать их всех
на истребление многочисленному неприятелю, и повел свою ко-
лонну назад. На отступлении довольно много людей у него было
перебито ядрами крепостных орудий. Точно так же и в некоторых
других местах волонтеры слишком далеко завлеклись вперед,
гонясь за неприятелем. Один из отрядов Гарибальди даже пере-
брался через Вольтурно вброд, в таком месте, где высота воды
никак не позволила бы перейти реку людям менее восторженным.
Волонтеры схватились за руки, растянулись цепью поперек реки
и таким образом вышли на другой берег, держась друг за друга.
Несколько времени они простояли на северной стороне: но
неаполитанские резервы приближались, и горсть волонтеров
переправилась назад.
Таким образом, энтузиазм волонтеров, назначенных для
демонстрации, сделал даже больше, чем хотел Гарибальди. Его
малочисленные колонны не только сбили неприятеля с позиций,
взятием которых думал ограничиться он, но и врывались в Ка-
пую, перебирались на другой берег реки, что не входило в план
Гарибадьди. Эта горячность подвергла их напрасным потерям:
299

они лишились до 150 или до 200 человек убитыми и ранеными.
Такова была стычка, которая по первым преувеличенным изве-
стиям выставлялась неудачею Гарибальди. На самом деле он
достиг всего, чего хотел достичь этою демонстрациею, и отвел
свои войска на прежнюю позицию только тогда, когда получил
известие, что уже занял Каяццо отдельный его отряд, задачу
которого он хотел облегчить фальшивым наступлением на Капую.
Отдельный отряд волонтеров двинулся на Каяццо в то са-
мое время, когда Гарибальди производил свою демонстрацию.
Королевские войска, занимавшие Каяццо, видели накануне во-
лонтеров, производивших рекогносцировку, и, думая, что теперь
они воротились в очень больших силах, отступили, не пытаясь
сопротивляться. Волонтеры заняли Каяццо без боя.
На другой день королевские войска, видя, что Гарибальди
спокойно стоит в Казерте и не нападает на Капую, обратили свое
внимание на Каяццо. Они направили туда главные свои силы
и от 12 до 15 тысяч человек двинулись брать эту позицию, за-
щищаемую отрядом, не имевшим и 1 000 человек. Атакующие шли
тремя колоннами, из которых в одной передовой было до 5 ты-
сяч человек с несколькими орудиями. У волонтеров не было ни
одной пушки, но они не хотели отступить без боя. Два раза коро-
левские войска входили в город и два раза были выбиваемы из
него волонтерами в рукопашном бою. Они двинулись на приступ
в третий раз. Волонтеры почти уже не имели патронов, но опять
бросились в штыки и прогнали неприятеля. Битва продолжалась
уже целые 5 часов. Обе резервные колонны подошли на подкре-
пление передовой, три раза отбитой волонтерами. Тогда волон-
теры, не имевшие ни одного заряда, отступили в горы стройными
рядами и возвратились в Казерту.
В этом состояли военные действия под Капуею и в Каяццо
18—21 сентября. Результатом их было, что обе армии остались
на прежних позициях. В Гаэте торжествовали такой исход дела
как победу; точно так же несколько месяцев тому назад неапо-
литанские генералы принимали за победу двойное отступление
Гарибальди из-под Палермо, имевшее целью только обмануть их.
Совершенно таков же был и нынешний маневр Гарибальди. Он
совершенно обманул неаполитанцев. Если б они знали, как мало
было войск у Гарибальди около Казерты и в самом Неаполе до
последних чисел сентября, они двинулись бы вперед, задавили бы
своим превосходным числом его ничтожные отряды и могли бы
с торжеством возвратиться в столицу. Он скрыл от них свою
чрезвычайную слабость фальшивым нападением на средней части
Вольтурно и занятием Каяццо в верхней части реки. Противники
подумали, что у него довольно сил для защиты позиций, если он
делает попытки наступательных движений, и потеряли в бездей-
ствии те две недели, в которые могли бы уничтожить его. Читая
теперь подробные рассказы о положении дел Гарибальди до на-
300

чала октября, мы видим, что действия, казавшиеся по телегра-
фическим депешам неудачами для него, были в сущности побе-
дами его искусства и приготовили гибель противной армии, кото-
рой стоило лишь напасть на него, чтоб победить.
Так шли дни за днями, и королевские войска, обманутые от-
носительно сил противника, не предпринимали ничего решитель-
ного. Они поняли ошибку лишь тогда, как уже поздно было
поправлять ее. Сардинские войска, взяв Анкону, двинулись к неа-
политанской границе. Генералы Франциска II ожидали, что че-
рез несколько дней будут иметь против себя не одних волонте-
ров, но и регулярную армию. Тогда они решились сделать от-
чаянную попытку прежде, чем сардинцы соединятся с Гарибальди.
Они бросились всеми своими силами на позиции Гарибальди
1 октября. Если б они сделали это дней 10 или хотя дней 5 тому
назад, победа их была бы верна. Но к Гарибальди каждый день
приходили новые отряды, и 1 октября он уже мог выдержать
атаку. Все волонтеры, с которыми проходил он Калабрию, при-
были теперь в Казерту; число их простиралось тысяч до 10
или 12. К ним прибавилось несколько вновь сформировавшихся
отрядов из калабрийцев и жителей столицы. Всего у Гарибальди
находилось к 1 окт. около 15 тысяч войска. За неделю перед тем
едва ли была у него и половина этого числа.
Но в пользу королевских войск все-таки были значительные
шансы. Главным из них был громадный перевес в числительности
солдат. Королевская армия имела еще до 40 тысяч человек. Оста-
вив гарнизон в Гаэте и несколько отрядов по дороге из Гаэты
в Капую, генералы Франциска II могли двинуть в битву до
30 тысяч человек. Этим превосходством в числе не ограничива-
лось их преимущество. Они имели конницу, которой вовсе не
было у Гарибальди, имели сильную артиллерию, между тем как
у Гарибальди находилось всего лишь несколько пушек.
Чтобы яснее был ход битвы, надобно несколько познакомить-
ся с местностью, на которой она происходила. Капуя и Казерта
лежат в обширной равнине, но от Казерты к реке Вольтурно идет
одинокий хребет Сан-Анджело; он тянется в направлении на
северо-восток и подходит к реке в двух милях (31/2 версты) на
восток от Капуи. Оба спуска хребта утесисты, и на берегу реки
он кончается также утесом. Возвышаясь над всею окружающею
равниною, он служил для Гарибальди обсерваториею, с которой
были видны все движения неприятеля. На нем стояли бригады
Спангаро, бригада Дённа и еще несколько отрядов. Читатель не
должен обольщаться именем бригад, — бригады Гарибальди по
своей численности не многим больше батальонов регулярного
войска. Всего на этой горной позиции стояло три или четыре
тысячи человек. Сама по себе она была очень выгодна, но путь
сообщений между высотами Сан-Анджело и Санта-Мариею, где
находились аванпосты левого крыла Гарибальди, мог быть пере-
301

резан из Капуи, лежащей на середине между этими двумя пунк-
тами. Капуя, Санта-Мария и Сан-Анджело образуют почти рав-
носторонний треугольник, боками которого служат три дороги
между этими тремя пунктами. Этот треугольник, юго-восточная
сторона которого была занята левым крылом Гарибальди, неапо-
литанцы избрали местом атаки своих главных сил. Далее к во-
стоку на несколько верст были растянуты по равнине отряды,
составлявшие центр и правое крыло Гарибальди. Собравшись
ночью с 30 сентября на 1 октября в Капуе, королевские войска
с рассветом двинулись двумя колоннами на Сан-Анджело и на
Санта-Марию. На пути из Капуи к Сан-Анджело Гарибальди
устроил баррикаду. Утро было очень туманно, и неаполитанцы,
незаметные в тумане, подошли к баррикаде внезапно, взяли ее
с первого приступа, прогнали малочисленные аванпосты волон-
теров и почти беспрепятственно взошли на вершину хребта, так
что грозили отрезать левое крыло Гарибальди, стоявшее в Ка-
зерте и Санта-Марии, от Сан-Анджело и других войск. Гари-
бальди увидел, что от исхода дел на этом пункте зависит судьба
битвы, бросился в Сан-Анджело с своим штабом и сам водил
в атаку находившихся тут волонтеров. Часа три или четыре про-
должался упорный бой, и, наконец, к 9 часам утра неаполитанцы
были оттеснены от Сан-Анджело к Капуе.
Столь же силен был натиск другой королевской колонны,
пошедшей на Санта-Марию. Мильвиц, командовавший тут волон-
терами, долго находился в критическом положении по малочис-
ленности своих войск. Напрасно посылал он за подкреплениями
в Казерту; неаполитанцы в больших силах атаковали также пра-
вое крыло Гарибальди, где командовал Биксио, и пока Биксио,
имевший вдвое меньше войска, не отбил их, нельзя было посы-
лать резервов на левое крыло, потому что они могли понадобиться
в правом.
Отбитые от Сан-Анджело неаполитанцы призвали из Капуи
сильные подкрепления и опять двинулись к горе, служившей
ключом всего поля битвы. Гарибальди призвал туда последние
свои резервы; но неприятель был гораздо многочисленнее,
и второй бой у Сан-Анджело в течение нескольких часов
имел характер очень опасный для итальянского дела. Несколько
раз неаполитанцы были близки к полному успеху, но Гарибальди
каждый раз ободрял свои войска, поражаемые многочисленною
артиллериею неприятеля. Около полудня многим из волонтеров
казалось, что битва потеряна; но Гарибальди в это время уже
видел, что собьет противников. Действительно, при всей своей
многочисленности, неаполитанцы подвигались вперед медленно,
встречая отчаянную оборону, и Гарибальди имел время послать
отборных стрелков в оба фланга неаполитанской колонны. Когда
стрелки напали на них справа и слева, Гарибальди сделал с
фронта отчаянную атаку с сотнею храбрейших волонтеров, сбил
302

неаполитанцев и, освободивши Сан-Анджело от опасности, по-
спешил в Санта-Марию. Вторая и последняя атака на Сан-Анд-
жело была отбита в 2 часа пополудни. Через час Гарибальди
отбил их от Санта-Марии, а в 4 часа неаполитанцы бежали по
всей линии, преследуемые волонтерами. Неприятель был совер-
шенно разбит, и несколько сот королевских солдат попались
в плен.
На другой день волонтеры взяли в плен целый отряд неапо-
литанцев, имевший около 2 тысяч человек. Это была одна из ко-
лонн, накануне производивших атаку против правого крыла Гари-
бальди. Войска, ходившие на Сан-Анджело и на Санта-Марию,
успели бежать в Капую по прямым дорогам, а эта колонна, де-
лавшая далекий обход для нападения на Биксио, увидела себя
отрезанною, когда волонтеры, отбив нападение на Сан-Анджело,
подвинулись почти к самой Капуе.
С той поры до последних чисел, о которых имеем мы изве-
стие, когда пишем эту статью, больших сражений не было, а про-
исходили только аванпостные стычки, мало изменявшие располо-
жение обеих армий. Генералы Франциска II, кажется, убедились,
что не могут сбить с позиций противника, пропустив недели,
когда он был слишком слаб. Гарибальди все еще не имеет
достаточных сил, чтобы штурмовать сильные позиции, занятые
королевскими войсками, до сих пор далеко превосходящими его
числительностью. Так идет время, пока соберутся к нему под-
крепления, которых уже недолго ждать ему: сардинские корпуса,
действовавшие против Ламорисьера, уже перешли неаполитан-
скую границу и чрез несколько дней подойдут к новому
театру войны. Уже до их прибытия пришло к Гарибальди не-
сколько тысяч человек сардинцев из Неаполя, куда приехали
они морем.
О действиях сардинских войск против Ламорисьера мы мо-
жем сказать еще гораздо короче, чем о действиях Гарибальди под
Капуею. Тут уже нет решительно ничего особенного, кроме разве
быстроты и решительности движений. Под командою Чальдини
и Фанти вошло в папскую область до 60 тысяч человек хорошего
войска. У Ламорисьера было всего тысяч 30 человек, из кото-
рых одна половина (почти все итальянские солдаты) не хотели
сражаться, а другая половина (иностранцы) состояла из граби-
телей и головорезов, между которыми никакими казнями не успел
Ламорисьер водворить порядочную дисциплину. Вероятно, у него
было настолько рассудительности и военной опытности, что он
никогда не рассчитывал с такою армиею одерживать победы
над сардинским войском. Но он обольщал себя двумя ошибоч-
ными мыслями. Он был уверен, что Наполеон III не разрешит
Кавуру итти в области, остававшиеся под папским господством.
Клерикальная партия утверждает даже, будто бы французский
посланник в Риме, Граммон, положительно объявлял Ламо-
303

рисьеру, что сардинцы никогда не пойдут против него, а если
пойдут, то французы будут помогать ему против них. Когда сар-
динцы прислали сказать ему, что идут на него, он обманулся
другою надеждою. Он воображал, что австрийцы объявят войну
туринскому правительству тотчас же, как оно двинет свои войска
на папскую армию. Обольщаясь этою мыслью, он с презритель-
ным высокомерием принял сардинского офицера, присланного
к нему с объявлением войны, и сказал: «Так вы объявляете
войну? будто, в самом деле? Но ведь вы должны же знать, что
Анкона продержится хотя две недели; а в две недели придут под
команду ко мне 50 тысяч союзников». Трудно понять такое лег-
коверие в человеке, который некогда был сам министром и по-
сланником: как мог он забыть, что от угроз и обещаний далеко
до исполнения? Сообразно с высокомерным легковерием Ламо-
рисьера, расположение войск его и план похода оказались реши-
тельно плохи. Сардинцы нашли отряды папской армии разбро-
санными и почти без сопротивления забрали в плен или разо-
гнали около половины солдат, носивших папский мундир. Когда
Ламорисьер успел собрать тысяч до 10 войска, сардинцы уже
перерезали дорогу ему в Анкону, под пушками которой хотел
он дать битву. Наткнувшись при Кастельфидардо на корпус
Чальдини, имевший до 20 тысяч и занимавший очень крепкую
позицию, Ламорисьер с прежним высокомерием вообразил, что
разобьет сардинцев, когда единственным ему спасением было
поспешно поворотить на юго-запад, чтоб, соединившись с ар-
миею короля неаполитанского, оттеснить Гарибальди далеко на
юг, — возвращение короля неаполитанского в столицу, быть мо-
жет, ободрило бы австрийцев. Вместо того Ламорисьер безрас-
судно атаковал слишком сильного неприятеля с своими плохими
войсками. Через три часа его армия была совершенно уничто-
жена: половина ее попалась в плен, другая разбежалась, и сам
он лишь с небольшим отрядом успел пробраться в Анкону. Чаль-
дини тотчас же осадил крепость, которая ни в каком случае не
могла бы держаться дольше трех-четырех недель; но и этот не-
долгий срок был сокращен до нескольких дней смелыми дей-
ствиями сардинского флота, пришедшего к Анконе помогать
осаде. С морской стороны укреплениями Анконы были две ба-
тареи и возвышавшийся над ними редут. Сардинские военные
пароходы очень смело подошли на пистолетный выстрел к ба-
тареям, несколькими залпами сбили их, потом обратили свои вы-
стрелы против редута. Скоро удалось им взорвать пороховой
магазин, находившийся в редуте; от этого произошло страшное
разрушение: не только развалился весь редут, но отвалилась и
часть скалы, на которой стоял он. Гавань осталась тогда безза-
щитна, и адмирал Персано, командовавший флотом, готовился
высадить на берег сильный отряд, находившийся на его кораб-
лях. Увидев приготовления к высадке, Ламорисьер послал про-
304

сить у Персано перемирия; сардинский адмирал не согласился,
и крепость тотчас же сдалась. Жители Анконы, всегда отличав-
шиеся национальным чувством, во время осады назначили
60 000 франков в награду тому из сардинских полков, который
первый ворвется в крепость при штурме. Но дело обошлось без
штурма, и деньги эти были обращены отчасти на снабжение ра-
неных во время войны сардинских солдат всеми удобствами лече-
ния, отчасти на угощение здоровых сардинских солдат в про-
должение нескольких дней. По взятии Анконы сардинцы дви-
нулись на соединение с Гарибальди. Надобно полагать, что,
когда они подойдут к Капуе, борьба кончится в несколько дней
и Гаэта не в силах будет выдержать осаду более продолжитель-
ную, чем Анкона.
Гораздо более, чем от военных действий, происходивших по
занятии Неаполя, ход внутренних итальянских дел зависел в
течение последних недель от взаимных отношений между партия-
ми, на которые делятся итальянские патриоты. Для объяснения
дел читатели позволят нам вернуться к временам давно минув-
шим, в которых скрывается источник раздора между так назы-
ваемыми конституционистами и так называемыми республикан-
цами Италии. Конституционисты говорят, что должны подавлять
своих противников для сохранения власти Виктора-Эммануэля.
Но мы уже имели случай замечать, что сами предводители так
называемой республиканской партии в Италии вовсе не дорожат
республиканскою формою правления до такой степени, чтобы
считать за нужное хлопотать о ее введении в нынешнее время.
В теории они действительно республиканцы, но в практике все-
гда были готовы всеми силами поддерживать государей, проник-
нутых национальным чувством. Им кажется, что вопрос о форме
правления в Италии далеко не имеет того значения, как вопрос
о национальном единстве. Не только теперь им кажется это, но
и всегда они так думали, всегда они готовы были быть ревност-
нейшими приверженцами монархического правительства, посред-
ством которого могла бы получить государственное единство Ита-
лия. Так действовал и сам Маццини, глава так называемых
итальянских республиканцев. В самом начале своей политической
деятельности, в 1831 году, он обращался к сардинскому королю
Карлу-Альберту (отцу нынешнего короля) с убеждением отбро-
сить австрийскую систему, которой следовало тогда сардинское
правительство, сделаться главою патриотической партии, подго-
товлять соединение всего полуострова в одно государство, стре-
миться стать королем всей Италии. «Примите национальную
политику, государь, — писал к нему Маццини, — и вся наша
партия готова сражаться до последней капли крови за вас». Но
сардинское правительство находилось тогда в руках клерикаль-
ной партии, той самой, против которой сражалось при Кастель-
фидардо1. Сам Карл-Альберт совершенно подчинялся тогда
305

образу мыслей этой партии, опиравшейся на австрийскую помощь
и безусловно повиновавшейся инструкциям, какие присылались
ей из Вены. Сардинское правительство считало злейшими вра-
гами своими всех, кто хотел действовать против австрийцев.
Только по невозможности отклонить Карла-Альберта от союза
с Австриею, или, точнее говоря, от подданнических отношений
к Австрии, Маццини стал действовать против Карла-Альберта:
он восставал против него не как против короля, а только как
против вассала Австрии. — Национальное чувство понемногу
развивалось между итальянцами, и папа Пий IX в начале сво-
его правления нашел полезным объявить себя его приверженцем.
Пока можно было думать, что Пий IX решится выйти из-под
австрийской зависимости, Маццини действовал в его пользу.
Когда вспыхнула февральская революция2, Маццини приехал
в Париж, чтобы видеться с собравшимися там представителями
итальянской конституционной партии, с людьми, учеником ко-
торых был Кавур. В переговорах с ними он требовал только од-
ного, чтобы они повели войну против Австрии решительным
образом, и вполне готов был поддерживать конституционную
монархию, когда она будет серьезно стремиться к итальянскому
единству. Это парижское совещание кончилось заключением
союза между Маццини и конституционистами. Но Карл-Альберт
привык считать приверженцев итальянского единства своими
врагами и не верил теперь, что они становятся самыми жаркими
его помощниками; вся неудача его двух походов против Радец-
кого произошла оттого, что он помешал ломбардским и венециан-
ским патриотам сформировать армию для содействия сардин-
ским войскам. Маццини разошелся с конституционистами в это
время по вопросу о таком способе действий: он говорил о необ-
ходимости спешить формированием войска; они вместе с Карлом-
Альбертом полагали, что одна прежняя сардинская армия в со-
стоянии будет изгнать австрийцев из Италии. Истинным источ-
ником разрыва было не несогласие о форме правительства, а не-
согласие в понятиях о том, какими силами и средствами следует
вести войну против австрийцев. Война была поведена способом,
гибельность которого предсказывал Маццини. Милан и Венеция
снова были покорены австрийцами. Из действий Маццини в сле-
дующие годы некоторые, самые, повидимому, странные, были
следствием переговоров с конституционною партиею. Мы ука-
жем только один пример, — Генуэзское восстание 1857 года3:
все дивились тогда безрассудству этой попытки, подавленной
туринским правительством и направленной, повидимому, против
него. Но выведенный из терпения своими обвинителями, Мац-
цини высказал, что решился на восстание по условию, заключен-
ному с ними, — с людьми конституционной партии. Ему было
сказано: мы хотели бы изгнать австрийцев из Италии, но не мо-
жем объявить войну им без нарушения международного права;
306

дело другое, если бы мы принуждены были к этому народным
восстанием: тогда мы имели бы перед Европою то оправдание,
что мы принуждены. Он сделал попытку восстания в Генуе, что-
бы доставить конституционистам предлог, которого, по их сло-
вам, они только и ждали для движения против Австрии. Попытка
не удалась, потому что конституционисты в решительную минуту
или поддались чувству недоверчивости к Маццини, или просто
оробели, или, быть может, просто передумали, рассудили, что
подавить инсургентов легче, чем победить австрийцев. Зимою
с 1858 на 1859 год партия Маццини предлагала Казуру. что она
начнет восстание в Милане и провозгласит власть Виктора-
Эммануэля над Ломбардиею, если сардинская армия будет го-
това итти в Ломбардию. Кавур отвергнул это предложение, по-
тому что у него было уже заключено условие с императором
французов вести дело другим путем. В прошлогоднюю войну
Маццини постоянно превозносил Виктора-Эммануэля, а по за-
ключении мира императором французов умолял короля сардин-
ского действовать решительнее.
Кажется, эти факты достаточно показывают, что Маццини
хотел провозглашения республики только в те периоды, когда не
видел возможности для итальянской нации достичь единства с
монархическою формою правительства; а когда являлась эта на-
дежда, он бросал мысль о республике и готов был делаться са-
мым горячим партизаном государя, который дал бы итальянцам
национальное единство под своею властью. Читатель видит, к
чему мы делаем все эти объяснения. Мы далеки от мысли изви-
нять Маццини, как вовсе не думаем защищать и Кавура. Чита-
тель точно так же, как и мы, знает, что цель, к которой стреми-
лись обе партии, имевшие своими представителями Кавура и
Маццини, была противна международному праву, признаваемому
всеми европейскими державами. Мы вовсе не думаем, чтобы че-
ловек, уважающий трактаты 1815 года, в которых Россия при-
нимала столь славное участие, мог извинить людей, стремив-
шихся разрушить порядок дел, установленный в Италии этими
трактатами 4. Мы только хотели показать, что источником несо-
гласий между так называемыми конституционистами и так на-
зываемыми республиканцами Италии вовсе не было пристрастие
так называемых республиканцев к республиканской форме, не-
согласие их на конституционную форму. Напротив, эти так на-
зываемые итальянские республиканцы в сущности и не могут
называться республиканцами: они просто приверженцы итальян-
ского единства, совершенно согласные на монархическую форму
Но конституционисты также приверженцы итальянского
единства; отчего же происходило, что две партии, стремившиеся
к одной цели, никак не могли сойтись до сих пор? Мы видели,
что со стороны так называемых республиканцев, — или, теперь
307

уже Мы должны не называть их этим именем, плохо выражаю-
щим сущность их образа мыслей, а просто называть их радика-
лами, — мы видим, что со стороны итальянских радикалов не
было недостатка в усилиях примириться с конституционистами
(которых теперь мы также станем называть уже более верным
именем — умеренных, потому что и радикалы в Италии готовы
были всегда стать и часто становились конституционистами).
Почему же умеренные постоянно или отвергали радикалов, или
не выдерживали условий, заключенных с ними? Это вопрос —
уже чисто исторический, ни мало не относящийся к формам прав-
ления, потому мы можем высказать свое суждение об ошибках
той или другой партии. Если мы будем говорить, что в некото-
рых случаях факты были яснее понимаемы одною из этих пар-
тий, чем другою, это вовсе не будет значить, что мы одобряем
партию, которая кажется нам понимавшею положение дел; очень
может быть, что самое положение дел было дурно. Так, напри-
мер, мы скажем, что умеренные ошибались, считая нынешнее
поколение итальянцев неспособным соединиться в одно государ-
ство; это вовсе не будет значить, будто бы мы одобряем ради-
калов, считавших нынешнее поколение способным к тому; нет,
мы только скажем этим, что факты показали сообразность убе-
ждений радикалов с нынешними стремлениями итальянской на-
ции. Но достойно ли сочувствия или, по крайней мере, заслужи-
вает ли извинения это нынешнее стремление итальянской на-
ции,— об этом каждый может судить, как ему угодно; мы не
берем на себя решение, — не потому, впрочем, чтобы решение
было трудно, а только потому, что мы поставили себе неизмен-
ным правилом не делать никаких политических суждений; а само
по себе решение вопроса было бы не трудно, как мы заметили.
В самом деле, надобно только вспомнить, что порядок в Европе
водворен трактатами и что стремление итальянцев к образова-
нию одного государства было стремлением к нарушению тракта-
тов. Вывод ясен. Но, быть может, найдутся люди, не понимаю-
щие важных целей, которые требуют безусловного уважения к
трактатам. Не трудно было бы доказать и перед такими людьми
гибельность нынешнего итальянского стремления. К чему при-
вело оно и по необходимости должно было привести? К насиль-
ственному перевороту внутренних учреждений, то есть к рево-
люции. Софисты могут маскировать факты, но в настоящем
случае факты так резки, что нельзя замаскировать их. В Сици-
лии, в Неаполе, в большей части папских областей произошла
перемена коренных учреждений. Как произошла она? Насиль-
ственным образом, — вторжением вооруженных людей, восста-
нием. Как называется перемена коренных учреждений, произво-
димая путем насилия? Она называется революциею. Как на-
зываются люди, идущие к целям, требующим революции для
своего достижения? Они называются революционерами. Теперь
308

справимся не только у консерваторов, но и у либералов, как на-
добно думать о революции и о революционерах? Абсолютисты,
конституционисты, даже почти все республиканцы единодушно
говорят, что революция есть величайшее бедствие, какому только
может подвергнуться нация, что революционеры злейшие враги
своей родины. Кажется теперь ясно, как надобно думать о стрем-
лении итальянцев к государственному единству.
Умеренные и радикалы в Италии одинаково были революцио-
неры, — теперь это доказано фактами; факты доказывали, что
итальянское единство учреждается революционным путем, что
желать его — значило желать революции. Но разница между
радикалами и умеренными была и остается та, что радикалы
понимали качества и условия предмета, которого хотят, созна-
вали, что они стремятся к революции, а умеренные не сознавали
этого. Они воображали, что предмет их желаний, политическое
единство Италии, — вещь совершенно невинная перед существо-
вавшим устройством Италии, что оно может установиться мир-
ным путем, с согласия существовавших в Италии правительств,
кроме только одного австрийского. Но австрийцы — иноземцы,
завоеватели; изгнание иноземных завоевателей не клеймится
ужасным именем революции. Потому умеренные, в своем заблуж-
дении, считали себя друзьями законного порядка, простыми при-
верженцами реформ, людьми, заслуживающими всеобщего ува-
жения, в особенности уважения от защитников порядка, от вра-
гов революции. Факты показали, что это было самообольщение.
Ход дела заставил умеренных делать то, что делают только яв-
ные революционеры: они отняли власть у законных правителей,
у герцога пармского, у герцога моденского, великого герцога тос-
канского, у папы, у короля неаполитанского; они низвергли за-
конных правителей силою оружия и провозгласили на их место
другого правителя, не по праву наследства, а по собственному
выбору. Хотели ли они в 1859 году того, что произошло в ны-
нешнем? Нет, они надеялись, что король неаполитанский вступит
в союз с Пьемонтом, добровольно примет его политику, добро-
вольно введет у себя пьемонтские учреждения. Точно так по-
стоянно не хотели они за год или два ничего из того, что делали
через год или через два. Ход вещей принуждал их принимать
черту за чертою программу радикалов. Но сама по себе про-
грамма радикалов была отвратительна для умеренных, как про-
грамма революционная 6.
Итак, первым источником несогласий между радикалами и
умеренными было то, что умеренные, ошибочно воображая себя
не-революционерами, ужасались радикалов как революционеров.
Но не одно различие понятий о средствах, нужных для достиже-
ния цели, разделяло эти две партии: они также разнились между
собою и взглядом на размер, в котором может быть достигнута
цель нынешним поколением итальянцев. В глубине души уме-
309

ренные так же желали государственного единства всей Италии,
как и радикалы, но не думали, чтобы можно было достичь его
в близкие годы. Они видели, что Италия с самого падения Рим-
ской империи была разделена на множество государств; они на-
ходили в массе вековую привычку к такому раздроблению и не
полагали, что идея национального единства теперь или в скором
времени будет в состоянии перевесить эту привычку. Они думали,
что масса способна пойти за патриотами только на освобождение
родины от австрийцев, но не способна отказаться от партикуля-
ризма или, по итальянскому выражению, от муниципальных
идей, для основания одной державы. По мнению умеренных,
сицилийцы, неаполитанцы, римляне, тосканцы могли стать только
союзниками между собою на время войны с австрийцами, но ни
одна из этих частей Италии не была еще достаточно приготов-
лена патриотическим чувством, чтобы отступиться от претензии
иметь свое отдельное правительство. Потому умеренные не отва-
живались стремиться в своих желаниях дальше, как только
к тому, чтобы Италия сделалась союзом независимых государств,
освободившихся от подчинения иностранцам. Факты показали,
что умеренные ошибались и в этом случае: все итальянские
области выразили стремление соединиться под одно прави-
тельство.
Мы говорили до сих пор об ошибках умеренной партии. Но
факты последнего времени показали, что и у радикалов была
очень важная ошибка. Стремление к национальному единству
развилось у итальянцев до гораздо сильнейшей степени, чем
предполагали умеренные. В этом, отношении итальянский народ
поступил сообразно понятиям радикалов. Но от готовности стре-
миться к какой-нибудь цели еще очень далеко до твердого убе-
ждения в достаточности собственных сил к обеспечению себе
желаемого положения. Радикалы рассуждали таким образом:
итальянцы составляют 25 миллионов человек; нация, столь мно-
гочисленная, имеет достаточно сил устроить свои дела и защи-
щать себя от всякого неприятеля. Австрия может послать против
Италии 300 тысяч войска; итальянцы, соединившись в одно
государство, могут выставить на оборону своей земли 500 тысяч
войска или больше. Если они будут уверены в своих силах, они
найдут в себе слишком достаточное количество сил для того,
чтобы упрочить свою независимость, чтобы отнять у австрийцев
мысль о возможности вновь покорить Италию. Такой вывод был
бы верен, если бы действительно существовало основание, на
котором он строился. Итальянцев 25 миллионов; это так. При
нынешнем положении Европы нет такого государства, которое
было бы в силах покорить другую европейскую нацию, имеющую
25 миллионов человек, — это опять так: ведь, конечно, никто
и не подумает, что какая бы то ни было держава или даже коа-
лиция нескольких держав может покорить англичан, число кото-
310

рых не простирается и до 25 миллионов *. Но в чем заключается
причина того, что англичане, подобно французам, не могут быть
покорены иностранцами, не могут опасаться за свою независи-
мость? Собственно в том, что они уверены в своих силах, уве-
рены в возможности легко отразить всякое нашествие. Только
эта уверенность дает им мужество, избавляющее их от опасности.
Факты показали, что радикалы ошибались, предполагая, будто
бы нынешнее поколение итальянцев уже имело это гордое чув-
ство уверенности в собственных силах. «Австрийцы гораздо
сильнее нас», — так привыкли думать итальянцы, и от этого
они в самом деле слабы. Человеческая натура расположена к вы-
сокому мнению о себе, каждое национальное чувство легко пере-
ходит в самоуверенность, и, конечно, итальянцы, достигнув госу-
дарственного единства, скоро приобретут уверенность в своих
национальных силах, как имеют ее все европейские нации, до-
стигнувшие государственного единства, — имеют испанцы, фран-
цузы, англичане и русские. А имея такую уверенность, они дей-
ствительно будут сильны, потому что от природы они — народ
храбрый, как и все европейские народы. Но теперь они еще не
имеют самоуверенности, без которой нет и национальной силы.
На все нужна некоторая практика, всему психологическому дол-
жны быть фактические основания. Радикалы думали, что самое
сочувствие к национальному единству послужит достаточным
основанием к психологической перемене в итальянцах, — факты
доказали, что этого было еще недостаточно. В этом находится
объяснение нынешней развязки отношений между радикалами
и умеренными или, употребляя для обозначения партий имена
их представителей, объяснение развязки борьбы между Гари-
бальди и Кавуром.
Год тому назад умеренные не отважились и мечтать о соеди-
нении южной Италии с северною в одно государство; они счи-
тали возможным разве только обращение южного правительства
к национальному чувству, не полагая, чтобы население южной
Италии готово было отказаться от своей государственной отдель-
ности. Радикалы думали /иначе, сделали опыт, и опыт соответ-
ствовал их ожиданию. Южная Италия провозгласила власть
Виктора-Эммануэля. Гарибальди почти без сопротивления всту-
пил в Неаполь. Но он со всею радикальною партиею горько
ошибся в мысли найти или возбудить между неаполитанцами
сознание их сил. Первый акт этой истории мы уже открывали
читателю, когда говорили о малочисленности волонтеров, данных
Гарибальди Сицилиею, и о том, как пугливы были даже эти
малочисленные волонтеры, составлявшие самую решительную
часть сицилийского населения. Три или четыре тысячи человек—
* То есть не считая ирландцев, которые служат не увеличением силы, а напротив
затруднением, ослаблением для англичан.
311

вот все силы, выставленные Сицилиею для продолжения борьбы
за Сицилию. Точно в таком же роде продолжалось дело на неа-
политанском материке: население встречало Гарибальди с радо-
стию, целовало его ноги, целовало руки его спутников, плакало
и кричало. Но не бралось за оружие или только играло оружием.
На игру оружием находились десятки тысяч людей, играли и
расходились по домам, а сражаться вместе с Гарибальди шли
только сотни. Читатель помнит переведенные нами рассказы
о тысячах инсургентов, встречавшихся на каждом шагу коррес-
понденту «Times'a» в Калабрии, о 30 тысячах людей, вооружав-
шихся в одной Базиликатской провинции; рассказы не были
обманом: автор их действительно видел сам своими глазами эти
бесчисленные тысячи вооруженных людей; но велик ли ока-
зался осадок действительной военной силы из этого безмерного
брожения? У Гарибальди под Капуею было от 15 до 18 тысяч
человек волонтеров; из них от 8 до 10 тысяч были волонтеры
северной Италии; 7 или 8 тысяч человек — вот все силы, выста-
вленные в течение нескольких недель всею южною Италиею на
поддержку ее собственного дела. Остальные десятки тысяч вер-
нулись домой, когда явилась надобность серьезно сражаться.
Это — факт, способный охолодить самые горячие головы. 7 или
8 тысяч воинов из населения в 10 миллионов! Объясняйте, как
хотите; никакими объяснениями не сгладите этого факта.
Что же, однако, означает он? Разве южные итальянцы слабо
желают присоединения к северному королевству? Нет, они не
знают никакой меры в нынешней горячности этого стремления.
Или они — народ трусливый? Опять-таки нет; напротив, в боль-
шей части неаполитанских провинций каждый человек, взятый
отдельно от других, очень храбр, гораздо храбрее француза или
немца. Калабрия, Апулия, Базиликата, Капитаната, Абруццо
славятся в целой Европе бешеной храбростью своих жителей.
Никто не уверит нас, что сами сицилийцы, особенно отличив-
шиеся беспримерною вялостию в деле собственной обороны, не
имеют от природы очень отважного характера: ведь в их жилах
много арабской крови, ведь каждый из них готов резаться на
ножах при ничтожнейшей ссоре. Говорят, что неаполитанское
войско было самое плохое в целой Европе; это так: оно было
плохим теперь, но в армии Наполеона I неаполитанские полки
не уступали никаким другим храбростию. Теперь они дрались
дурно только потому, что армия была организована слишком
дурно и слишком деморализована; но во время первой Империи
неаполитанцы доказали, что могут быть хорошими солдатами.
Каким же образом племена, одаренные от природы очень горя-
чим характером, состоящие из людей, между которыми каждый
в отдельности очень храбр, так мало сделали для осуществления
горячего своего желания? Ответ в том, что говорили мы выше:
неаполитанцы привыкли считать себя слабыми, привыкли вооб-
312

ражать, будто они не имеют средств действовать самобытно.
«Если Гарибальди сильнее войск Франциска II, он кончит с
ними и без нас; а если они сильнее, то что мы значим? Мы сла-
бы и ничтожны».
Результатом этого чувства было не одно то, что Гарибальди
остался при силах, несравненно меньших, чем на какие рассчи-
тывал, не одно только продление борьбы с королевскими вой-
сками, которая кончилась бы гораздо быстрее, если б южная
Италия не покинула Гарибальди без помощи, — результатом
было также падение дальнейших планов радикальной партии.
Показав, что даже Маццини, выставляемый упорным рес-
публиканцем, вовсе не желает действовать против Виктора-Эм-
мануэля, мы уже не имеем нужды подробно разъяснять, что дру-
гие члены радикальной партии, считающие Маццини человеком
слишком крайних убеждений, нимало не враждуют против ко-
роля. Читатель знает, что вовсе не намерение провозгласить
в южной Италии республику, а совершенно другое обстоятель-
ство побуждало радикалов отлагать присоединение южной Ита-
лии к северному королевству. Они хотели воспользоваться ее
средствами для изгнания австрийцев из Венеции. Но неуверен-
ность южных итальянцев в собственных силах не дала испол-
ниться этому плану.
Читатель знает беспрестанные колебания, которым подверга-
лись правительственные дела в Сицилии и в Неаполе. Мы не
станем перечислять всех перемен, — они слишком многочисленны;
упомянем только общий характер их. По занятии Палермо Гари-
бальди передал управление делами острова людям радикальной
партии, из которых главным был Криспи. Умеренные тотчас же
подняли жителей Палермо, чтобы они требовали немедленной
передачи управления в руки туринского министерства и комис-
сара, которого пришлет оно в Палермо. Криспи, противившийся
этому требованию, стал так непопулярен, что Гарибальди, при
всем своем доверии к нему, увидел себя принужденным отдать
первое место в сицилийском правительстве другому радикалу,
Депретису, который имел над Криспи то преимущество в глазах
умеренной партии, что был членом сардинской палаты депута-
тов. Но и Депретис удержался недолго. Требования умеренной
партии возросли до такой настойчивости, что Депретис нашел
свое положение невыносимым. Тогда Гарибальди назначил си-
цилийским продиктатором радикала Мордини, которому также
было очень трудно держаться. Сицилийцы с таким жаром тре-
бовали немедленного присоединения к Пьемонту, что Гарибальди
несколько раз должен был приезжать в Палермо из-под Мессины
и с неаполитанского континента для удержания Палермо от не-
медленного присоединения: только его личное влияние остана-
вливало нетерпеливых сицилийцев. Точно такую же борьбу при-
шлось ему выдержать и в Неаполе: радикальное министерство,
313

сначала им назначенное, пало по своей непопулярности; по на-
значении умеренного министерства, представителем радикальной
партии в управлении остался Бертани, занимавший должность
генерал-секретаря при диктаторе. Несмотря на всю свою дружбу
с Бертани, Гарибальди был принужден удалить его; но, желая
выдерживать прежнюю систему, он сделал тогда своим генерал-
секретарем Криспи; Криспи пал в Неаполе еще скорее, чем в
Палермо; Гарибальди был принужден уничтожить самое звание
генерал-секретаря и вполне предоставить управление делами уме-
ренной партии. Раздражение против радикалов в значительной
части неаполитанского населения дошло наконец до того, что
толпы народа собирались на улицах с криками: «смерть Риччар-
ди!» — известнейшему из представителей радикальной партии,
живущих в столице. Точно так же толпы кричали: «Смерть Мац-
цини!» Надобно ли полагать, что люди, с таким ожесточением
восставшие на партию, которая отсрочивала присоединение, оду-
шевлялись собственно избытком преданности Виктору-Эмма-
нуэлю? Вовсе нет: не пройдет нескольких месяцев, как мы уви-
дим, что недовольство присоединением проявится сильнее всего
между теми самыми людьми, которые теперь с наибольшим жа-
ром требуют его, а защитниками государственного единства Ита-
лии останутся именно те люди, которые подвергались теперь
общей ненависти за желание отсрочить присоединение. Все дело
происходило только из недоверия южных итальянцев к своим
силам: они чувствовали себя беспомощными и желали как можно
скорее найти опору в сардинских войсках. Каждый день до при-
бытия Виктора-Эммануэля в Неаполь они трепетали, что может
возвратиться Франциск II или французы распорядятся ими как-
нибудь иначе. Крик их к Виктору-Эммануэлю и Кавуру — «ско-
рее, скорее принимайте нас под свою власть» —был просто кри-
ком расслабленного, зовущего, чтобы скорее схватил его под
руку кто-нибудь более твердый на ногах, потому что сам он без
чужой опоры не в силах держаться на ногах. Что могли делать
радикалы и Гарибальди при всеобщем расположении неаполи-
танцев считать себя такими расслабленными? Мало того, что Си-
цилия и Неаполь не выставляли им волонтеров, нужных для
борьбы за Венецию, — Сицилия и Неаполь не соглашались даже
дать им и времени приняться за это дело, хотя с теми средствами,
какие давала северная Италия. Страх за свою судьбу до того
ослеплял неаполитанцев и сицилийцев, что они не соображали
ни своего числа, ни слабости врагов, которых трепетали, ни отно-
шений французского императора к желанию австрийцев восста-
новить прежний порядок в Италии: отуманенные умы их не
могли сообразить даже того, что, каковы бы ни были собствен-
ные планы императора французов относительно Италии, он никак
не допустит восстановления австрийского перевеса в ней.
«Упрочьте наше положение, потому что сами мы не в состоянии
314

ничего сделать для своей обороны», твердила южная Италия
туринскому министерству. Она думала тут не о каких-нибудь
политических принципах, она думала только о сардинской ар-
мии. Будь министром в Турине Маццини или Бертани, Ратацци
или Кавур, — ей было все равно, лишь бы успокоили ее по-
кровительством северно-итальянской армии. Если б минист-
ром в Турине был Бертани, она проклинала бы умеренных;
но министром в Турине был Кавур, и она проклинала ра-
дикалов.
Не было возможности ничего сделать при таком беспокойстве
бессилия, и Гарибальди увидел себя принужденным уступить.
Изложив причины той развязки, какую получила борьба между
радикалами и умеренными, мы скажем несколько слов о внеш-
нем ходе этой борьбы.
Восторг, с которым принимала Гарибальди южная Италия,
закрывал сначала чувство бессилия, проникавшее восторженных
ее жителей. Радикалам показалось, будто неаполитанцы готовы
на мужественную борьбу. Следствием этого самообольщения было
знаменитое письмо Гарибальди к Виктору-Эммануэлю, в кото-
ром диктатор требовал отставки Кавура. Не один Гарибальди,
сам Кавур был обманут блеском неаполитанских манифестаций.
Несколько времени ему казалось, что он принужден будет усту-
пить, что сила в самом деле на стороне его противников; но оча-
рование быстро рассеялось. Шумные манифестации не рождали
солдат, и неаполитанцы после трех-четырех дней восторга уже
обнаружили опасение за будущность, уже начали требовать не-
медленного присоединения к Пьемонту, т. е. скорейшей присылки
регулярных войск для своего ограждения от Франциска II и от
австрийцев. Это показало всем, что сила на стороне Кавура.
Он увидел, что не имеет нужды повиноваться требованию чело-
века, от которого сама освобожденная им страна требует, чтобы
он скорее передал власть над нею Кавуру. Тут же кстати про-
изошла нерешительная битва на Вольтурно, 18 сентября, при-
нятая в первое время неаполитанцами за неудачу Гарибальди.
Если уже и прежде южная Италия тяготилась переходным со-
стоянием, желая поскорее обеспечить себя покровительством сар-
динской армии, то теперь совершенно овладел ею панический
страх. Она робела даже в то время, когда считала Гарибальди
непобедимым, когда воображала, что борьба с Франциском II
уже кончена; теперь она впала в мучительную тоску, увидев,
что армия Франциска II еще сильна, что Гарибальди не может
уничтожить ее своим появлением на аванпостах; поколебалась
между южными итальянцами даже уверенность в военных та-
лантах Гарибальди в то самое время, когда он доказывал их
поразительнее, чем когда-нибудь. Несколько раз должен был
в конце сентября Гарибальди возвращаться в Неаполь, потому
что только личное присутствие его могло несколько задерживать
315

нетерпеливость столицы, потерявшей всякую меру в своем же-
лании стать поскорее под защиту сардинских войск.
Надобно отдать Кавуру ту справедливость, что он очень бы-
стро понял истинное положение дел, заметил бессилие Гари-
бальди среди видимого его могущества, понял прочность соб-
ственного положения. Если и была у него мысль повиноваться
грозному письму диктатора, то была разве на одну минуту.
Сомнительнее было его положение недели за две перед тем,
еще до вступления Гарибальди в Неаполь, когда еще не так за-
метно было бессилие неаполитанцев: в те трудные дни он, быть
может, колебался; но когда Гарибальди прислал свое письмо,
характер южных итальянцев уже обозначился, и письмо дикта-
тора могло произвести в Кавуре разве мимолетное смущение,
а не серьезное сомнение в собственной силе. Немедленно был дан
на письмо ответ холодный и твердый. Министерство Кавура
пользовалось одобрением парламента северной Италии, разошед-
шегося всего лишь за несколько месяцев перед тем; в течение
этих немногих месяцев действительно произошли очень важные
события, от которых могли измениться мысли представителей
нации; но изменились ли они, это еще неизвестно; напротив,
министерство полагает, что попрежнему пользуется доверием
парламента; Гарибальди думает иначе. Надобно узнать, чье мне-
ние вернее; для этого надобно созвать парламент и предложить
ему вопрос, возбужденный письмом диктатора. Если парламент,
подобно Гарибальди, выразит недовольство Кавуром, Кавур вый-
дет в отставку сообразно воле законных представителей нации;
но если они захотят, чтобы он оставался министром, он должен
будет остаться, — того требует самый дух конституционного пра-
вительства. Парламент созывается ко 2 октября, и до той поры
Кавур не имеет ни основания, ни даже права выходить в отставку.
В том, что огромное большинство туринского парламента под-
держит его, Кавур знал наперед, как мог знать и каждый. По
крайней мере, три четверти депутатов были люди убеждений,
одинаковых с Кавуром. Но иметь парламентское большинство
еще недостаточно для твердого управления государством в кри-
тические времена: надобно также, чтоб общественное мнение
было согласно с большинством депутатов. Государственный ум
Кавура виден в том, что он умел понять важность этого второго
условия, нашел верный способ удовлетворить ему и твердо
исполнил дело, которое нашел нужным. Общественное мнение
северной Италии в течение лета колебалось. Масса образован-
ного общества издавна привыкла считать Кавура великим, почти
незаменимым государственным правителем, а Гарибальди, при
всем уважении к его подвигам, только отважным и бескорыстным
патриотом. Эта масса образованных сословий и теперь почитала
сохранение власти Кавуром за лучшую гарантию ловкого ведения
национальных дел; но она была не совсем довольна тем, что
316

Кавур до сих пор не решался прямо содействовать соединению
южной Италии с северною; многие даже находили это чрезмер-
ною робостию или почти предательством. Не доверяя Гари-
бальди, общественное мнение северной Италии превозносило его
патриотизм, окружало его ореолом славы. Кавуру надобно было
облечь таким же ореолом себя и сардинскую армию, выказать
себя таким же отважным патриотом, — политический талант
сардинского министра обнаружился тем, что эта надобность
была понята и своевременно удовлетворена им. Когда Гари-
бальди вступил в Неаполь, сардинские войска уже переходили
границу папских владений. Кавур очень расчетливо и искусно
устроил этот поход; войска двинулись с поразительною быстро-
тою; число посланных войск было таково, что обеспечило не-
медленный блистательный успех. Сравнивая уничтожение всей
папской армии в несколько дней с бессилием Гарибальди против
войск Франциска II, общественное мнение было ослеплено пре-
восходством сил Кавура, готово было предписывать сардинским
генералам превосходство над Гарибальди даже в военных талан-
тах, а Кавуру превосходство над ним даже в отважности. Эффект
был подготовлен великолепно, и когда собрались депутаты, вся
Италия торжествовала взятие Анконы. Депутаты встали с своих
мест, когда вошел в залу адмирал Персано, явившийся туда
прямо из-под Анконы, приветствовали его восторженными кри-
ками, и вся слава сардинских генералов переходила на Кавура,
виновника побед, — а что такое был в это время Гарибальди, что
делал он? Он стоял перед линиею Вольтурно, не имея силы вы-
бить неаполитанских генералов из Капуи.
Нельзя не отдать полной справедливости искусным маневрам
Кавура. Он одержал полную победу над своим противником в
общественном мнении. Гарибальди был теперь ничтожен пред
ним. Напрасно усиливался он держаться еще несколько дней —
отсрочивать присоединение, предлагаемое Кавуром, было уже
невозможно; и 7 октября явился декрет, назначавший 21-е ок-
тября днем подачи голосов населением Неаполя и Сицилии
по вопросу о присоединении к северно-итальянскому госу-
дарству. В ту минуту, когда мы пишем это, еще не известен
результат вотированья, но он не подлежит сомнению. Были и
после 7 октября некоторые попытки со стороны Гарибальди
отложить еще на несколько времени срок присоединения, но они
остались напрасны: неаполитанцы нашли в самой робости своей
силу выступить очень решительно против своего диктатора: они
твердо объявили ему, что не хотят отсрочки. Что же оставалось
делать радикалам? Разве прибегнуть к терроризму? Но это было
бы противно их собственным правилам, да и не повело бы ни
к чему, кроме вреда для Италии и, больше всего, для них самих.
Мы так много говорим о непреоборимом расположении умов
южно-итальянского населения потому, что только им объяс-
317

няется развязка дела, которая иначе казалась бы следствием
излишней уступчивости Гарибальди: нет, он боролся до послед-
ней минуты, но у него не было сил, он был побежден.
Зато победители его и радикалов, умеренные, принуждены
были принять программу побежденных. Мы приведем свидетель-
ство журнала, которому нельзя не верить в этом случае, потому
что он держится партии Кавура. Вот отрывок из Débats о резуль-
тате прений в туринском парламенте:
«Считаю не бесполезным сообщить вам впечатления, произведенные
решением палаты. Министерство и его друзья считают свою победу полной
и, повидимому, они правы. Известия из Неаполя служат отголоском про-
исходящего в Турине. Отняты полномочия у правителей неаполитанских
Провинций, у этих людей передовой партии, а 21 октября назначена подача
голосов, по которой королевство Обеих Сицилий перейдет к Виктору-
Эммануэлю. В вопросе, по которому будут подаваться голоса, вставлены
слова «единая и нераздельная» Италия. Это — предосторожность Гарибальди
против уступок областей Франции. После уступки Ниццы диктатор боится
за Лигурию, за остров Сардинию, за Рим.
Оппозиционная партия утешается, говоря, что в сущности правитель-
ство принуждено было принять программу Гарибальди. Сказав, что Рим
идеал, полярная звезда Италии, Кавур только придал другой оборот зна-
менитой фразе Гарибальди. Теперь известно, что никто не хочет проби-
ваться в Рим через французский корпус, но все хотят итти туда, когда
французы удалятся, и все надеются, что они удалятся, потому не о чем спо-
рить. Притом же слова Гарибальди возвысились прениями парламента.
Его превозносили, при его имени раздавались аплодисменты. Таким обра-
зом, министерство восторжествовало только тем, что доставило с собой
торжество представителю оппозиции и ее идеям.
Так рассуждают противники правительства; но, тем не менее, Бертани,
Криспи, Мордини и их друзья будут удалены с занимаемых мест и замещены
друзьями Кавура. Это — прозаическая сторона вопроса, сторона положи-
тельная и для многих самая интересная».
Действительно, успехи Гарибальди заставили умеренных ре-
шиться на то, что провозглашали они невозможным не дальше,
как полгода тому назад, — решиться на отважное соединение
южной Италии с северною, на провозглашение намерения иметь
Рим столицею итальянского королевства. Положим, что Гари-
бальди безумец, Бертани злоумышленник, Маццини злодей; но
итальянцы, предпочитающие этим людям ловкого Кавура, дошли,
сами не замечая того, до принятия программы, провозглашав-
шейся этими людьми.
Мечтать о Риме! — возможное ли это дело? Так, не дальше
как в августе и сентябре Кавур главным обвинением Гарибальди
в безрассудстве ставил то, что Гарибальди хочет сделать Рим
столицею итальянского государства, — это значило вынуждать
французов к борьбе против итальянского единства, значило на-
кликать погибель на Италию. А теперь, что сам Кавур сказал
в речи, которой заключились прения по вопросу о присоедине-
нии? Он признался, что итальянское единство необходимо нуж-
дается в Риме, что другой столицы оно не может иметь. Но это
318

же самое твердил Гарибальди, а прежде Гарибальди, с очень
давнего времени доказывал это Маццини. — «Так, но не так;
именно тут и видна разница между рассудительным правителем
и безрассудными мечтателями, которых наконец удалось побе-
дить ему: Гарибальди хотел отнимать Рим у французов силою
оружия, что было бы явною нелепостью и гибелью итальянскому
делу; Кавур провозглашает принцип и ожидает, что сила обще-
ственного мнения склонит французов добровольно уйти из него,
отдать ему свободу, отнятую ими у него в 1849 году, отдать
Италии итальянскую столицу». Просим заметить читателя, что
это не наши слова, а слова итальянских патриотов умеренной
партии, слова приверженцев Кавура — мы никогда не употреб-
ляем таких слов, как свобода. Но это мы замечаем лишь мимо-
ходом; вопрос в том, какая разница между мыслями Кавура и
Гарибальди о средствах удалить французов из Рима. До по-
следних совещаний туринского парламента хорошо было умерен-
ным выставлять Гарибальди за безумца, думающего итти из
Неаполя на Рим сражаться с французами; теперь разъяснилось,
он думал действовать вовсе не так безрассудно. Бертани, как его
поверенный, явился в туринский парламент изложить дело в на-
стоящем виде, и сказал, что ни он, Бертани, ни Гарибальди вовсе
не думали выбивать теперь французов из Рима силою оружия.
Но, может быть, слова Бертани подозрительны? Если так, по-
чему же никто из кавуристов не опроверг их, не повторил об-
винения перед лицом оправдывающегося? Если этого соображе-
ния еще недостаточно, есть другое доказательство, достовер-
ность которого уже не подлежит сомнению. Деятельнейшим
агентом Кавура в Неаполе был Спавента; Гарибальди вскоре
по вступлении своем в Неаполь выслал его из этого города.
Спавента, кроме политической борьбы, имел теперь и личную
причину не щадить Гарибальди. Однакоже, высланный в Ге-
ную, он говорил, что Гарибальди напрасно приписывают наме-
рение итти на французов, что он решительно не имеет такой
мысли. Кажется, после этого трудно не поверить, что умерен-
ные совершенно напрасно говорили, будто бы отнять у Гари-
бальди управление делами южной Италии необходимо для пре-
дотвращения гибельного нападения на французов в Риме. Дей-
ствительно, Гарибальди точно так же, как и Кавур, хотел дей-
ствовать в этом вопросе не вооруженною силою, а нравствен-
ным влиянием, хотя довести французов до того, чтобы они до-
бровольно удалились из Рима.
Итак, нет разницы между намерениями Кавура и Гарибальди
по отношению к Риму? Между намерениями точно не стало
разницы с той поры, как решился Кавур высказать то, о чем
не смел и думать три месяца тому назад. Но есть разница в том,
с какою энергиею пользуются одним и тем же средством для
одной и той же цели человек, издавна проникнувшийся извест-
319

ною мыслью, и человек, принимающий ее только потому, что все
приняли ее. Мы еще посмотрим, какие усилия сделает Кавур
для убеждения Франции вывести войска из Рима и какой успех
будут иметь его дипломатические убеждения. Но известно, ка-
кие средства употребил бы Гарибальди, и читатель едва ли
усомнится в том, что они скоро покончили бы вопрос. Он дер-
жал бы Францию в постоянном ожидании, что не ныне, завтра
французские солдаты будут принуждены сражаться за папу
против итальянских патриотов, а Франция вовсе не была бы
довольна такою перспективою; он посылал бы требования,
чтобы гарнизон удалился из Рима, и эти воззвания распростра-
няв бы по Франции; а что важнее всего, население Рима и
других городов, занятых французами, было бы возбуждаемо
делать манифестации, и Франция не могла бы долго выносить
зрелища, что ее солдаты ходят из города в город восстанов-
лять клерикальное управление, ежедневно низвергаемое во всех
городах, из которых они выступают, чтобы итти восстановлять
папских администраторов в других городах. Когда волонтеры
стояли бы на границах, беспрестанно происходили бы точно
такие же истории, какая произошла в Витербо при занятии
французским войском этого города, успевшего провозгласить
своим королем Виктора-Эммануэля. Жители Витербо полагали,
что не входят в число тех подданных, которых французы берегут
для папы. Когда они узнали, что ошиблись, городское началь-
ство отвечало следующею протестациею на извещение генерала
Гойона о том, чтобы оно приготовило квартиры для француз-
ской колонны, идущей занять Витербо:
«Его превосходительству, генералу графу де-Гойону.
Генерал! муниципальная комиссия города Витербо, президентом кото-
рой я имею честь быть, была неприятно изумлена данным ей от вас изве-
щением, что колонна французских войск идет в наш город.
По уверению вашего императора, что не должно быть никакого вме-
шательства в Италии, мы провозгласили власть короля Виктора-Эмма-
нуэля II, находящегося в дружбе и союзе с Франциею. Его величество
прислал для управления нами комиссара, и мы сохранили совершеннейший
порядок, при единодушии всех граждан.
Личность и собственность никогда не пользовались у нас такою безо-
пасностию, как по провозглашении власти короля. Мы имеем сознание, что
не подали никакой причины никому нарушать наше спокойствие.
Впрочем, генерал, если полученные вами приказания таковы, что никак
не могут быть изменены, вы не найдете у нас ни малейшего сопротивления;
но вы найдете город пустым, если не дадите нам уверенности, что с вашими
войсками не придет реакция. Я первый и вся муниципальная комиссия уда-
лимся в безопасные места, удалятся и другие граждане, потому что почти
каждый из наших граждан должен бояться преследований клерикального
правительства. Потому мы просим у вас объяснений, если вы хотите, чтобы
мы занялись делами, о которых вы пишете нам. Витербо. 8 октября 1860 го-
да. Президент муниципальной комиссии Алессандро де-Агостино Полидори.
Г-н Полидори, вице-президент временной муниципальной комиссии
города Витербо, входя в сношение с генералом де-Гойоном и давая настоя-
320

щий ответ на его сообщение, поступил по согласию со мною, и мы вместе
приняли меры, какие в критических обстоятельствах внушались благоразу-
мием и желанием сохранить порядок, не тревожа общественного мнения
преждевременным страхом.
Это объявление делаю я затем, чтобы никто не мог назвать произволь-
ным решение, принятое по полному согласию с правительственною властию.
Королевский комиссар герцог Сфорца».
Французской колонне должны были предшествовать пап-
ские карабинеры (жандармы). Жители Витербо решили отра-
зить их оружием; узнав об этом, французы распорядились,
чтобы карабинеры вступили в город уже после французской ко-
лонны. Когда вошла она в город, муниципальная комиссия
передала французскому командиру новый протест, который мы
также переводим:
«Г-н комендант! Видя, что вы пришли к нам восстановить клерикальное
правительство, все население Витербо глубоко огорчено. Из наших братьев
итальянцев одни уже воспользовались правом—свободно располагать своею
судьбою; другие готовятся воспользоваться им, и жители Витербо не
могли предположить, что им будет запрещено выразить свободною подачею
голосов силу их желания составить часть свободной итальянской семьи.
Никто в свете не может предполагать, что жители Витербо по собст-
венному согласию принимают восстановление клерикального владычества,
и менее всего может предполагать это Франция, благородная нация, иду-
щая во главе всех либеральных и высоких дел. Только насилие заставляет
нас подчиняться этому владычеству.
Муниципальная комиссия города Витербо, как представительница обще-
ства, удостоившего ее своим доверием, удаляясь, должна протестовать и
теперь громко протестует: город Витербо покорен силою клерикальному
правительству, а не согласился на его восстановление, и комиссия формально
объявляет, что Витербская область имеет право располагать своею судьбою
по своему выбору; и если в нынешний раз добровольный выбор ее остался
безуспешен, она чрез это не теряет права, которое формально оставляет за
собой, провозглашая, что население Витербской провинции имеет желание
и решимость принадлежать к конституционному королевству Виктора-Эмма-
нуэля II. Витербо. 14 октября 1860 г. Муниципальная комиссия».
Говорят, что при вступлении французов в Витербо удали-
лось до 2 000 жителей из этого города, имеющего не более
14 000 человек населения. Если бы Гарибальди сохранил управ-
ление Неаполем, он стал бы возбуждать подобные протесты во
всех римских городах, занятых французами, стал бы обращаться
прямо к французской нации с вопросом, приятно ли ей, что ее
солдаты играют такую тяжелую роль, и общественное мнение
самой Франции не замедлило бы возвратить французский гар-
низон из Рима на родину. Посмотрим, скоро ли достигнет такого
успеха Кавур переговорами с французским правительством.
Программа Гарибальди по римскому вопросу принята Кавуром,
но Гарибальди, при своей независимости от дипломатических
условий, имел средства действия, которые недоступны турин-
скому министерству.
321

Еще решительнее, чем по римскому вопросу, высказал Ка-
вур свое согласие с программою Гарибальди по венецианскому
вопросу. Он прямо объявил, что будет добиваться освобожде-
ния Венеции вооруженною рукою, если Австрия не откажется
от нее добровольно; а каждому известно, что добровольной
уступки от венского правительства нельзя ждать в этом случае,
потому слова Кавура совершенно равнозначительны выраже-
нию решимости воевать с Австриек). Он прибавил только, что
для начатия войны нужно приготовиться к ней, — это само со-
бою разумеется, ведь и Гарибальди хотел начать войну с Ав-
стрией только по приготовлении средств к тому. В этом отно-
шении разницы опять нет. Но есть разница в способах, какими
располагал бы Гарибальди и какими может располагать Кавур.
Теперь известно, что главною целью для Гарибальди была
Венгрия. Каким путем хотел он проникнуть в нее, этого, разу-
меется, он не мог объявлять во всеуслышание австрийцам, —
через Триэст, или через Фиуме, или через какую-нибудь дру-
гую гавань, лежащую еще южнее Фиуме, этого нельзя знать: не
будучи связан ничем, он пошел бы там, где ему показалось бы
удобнее итти, пожалуй даже перешел бы из Иллирии в центр
чисто венгерских земель через турецкие земли; сохраняя свою
независимость, он никого, кроме себя, не компрометировал бы
нарушением правил неприкосновенности нейтральных земель.
У Кавура выбор путей к нападению гораздо более стеснен. Он не
может касаться ни Триэста, ни турецких границ; потому очень
вероятно, что ему нужно будет для приготовлений больше вре-
мени, чем понадобилось бы Гарибальди. Очень вероятно, что он
почтет выгоднейшим просто выводить из терпения австрийское
правительство, чтобы оно само вторглось в Ломбардию и Ро-
манью и навлекло на себя неудовольствие Европы за нарушение
мира, как было в прошлом году. Но это все предположения; ка-
кое из них осуществится, зависит не от Кавура и не от Австрии,
а от общего хода европейских отношений.
Читателю известно, что с обеих сторон уже давно начались
самые деятельные приготовления к войне. Сардиния произвела
усиленный набор, придвинула несколько корпусов к австрийской
границе по Минчио, приняла такое положение, как будто с каж-
дым днем ждет нападения. Австрия давно уже сосредоточивает
свои войска на По и Минчио. В последнее время сильный отряд
их переведен через По в небольшой округ, оставшийся в австрий-
ской власти на южном берегу реки. Давно уже призваны под
знамена солдаты, бывшие в отпуску; после того издано было рас-
поряжение переписать всех венгерских волонтеров (гонведов),
сражавшихся в 1848—1849 годах против Австрии, — очевидно,
существует мысль взять всех их или часть их в солдаты; нако-
нец предписано произвести набор в 85 000 человек.
Но для начатия войны надобно было приобрести австрий-
322

скому правительству более прочное положение относительно дру-
гих держав я относительно собственных подданных. В свое
время, около эпохи Виллафранкского мира, мы приводили факты,
показывавшие существование недовольства во всех областях
Австрии, не исключая самого Тироля, отличавшегося до послед-
них лет непоколебимою преданностью. Но австрийское прави-
тельство справедливо находит, что без каких-нибудь чрезвычай-
ных событий для него не страшно недовольство всех других про-
винций, кроме одной Венгрии: славяне и немцы могут роптать,
но сами неспособны начать ничего, без внешнего толчка. Инициа-
тива эта внутри самой империи может возникнуть только из
Венгрии.
В конце прошлого года мы доказывали, что тогдашнее вен-
герское волнение, от которого ждали немедленной вспышки, слу-
жило только отголоском итальянских событий и должно было
ослабевать по прекращении ломбардской войны. Оно так и было.
В начале нынешней весны оно не представляло уже никакой
опасности; газеты вовсе почти перестали упоминать о Венгрии.
Но когда опять разыгралось итальянское дело, отголоски его
опять усилили волнение между венграми. В последние недели
явились симптомы брожения, очень неприятные. Мы приведем
очерк их из газеты чрезвычайно умеренной, из «Jndépendance
Belge». Вот что писали ей из Вены в начале сентября:
«Пешт, 2 октября.
Положение дел становится опасно. Венгры уже не ограничиваются ма-
нифестациями против австрийцев,—они начинают вооружаться. В последнее
время в целой Венгрии только и слухов, что о партизанских отрядах, со-
ставляющихся в разных местах, особенно в неизмеримом Баконском лесу,
покрывающем столь огромные пространства в комитатах Веспремском, Эден-
бургском и Визельбургском и в обширных пустах (степях) Нижней Венгрии.
Две недели тому назад начали рассказывать, сначала под секретом, что
некоторые венгерские солдаты, находящиеся во временном отпуске, не хотят
возвращаться в свои полки: они услышали, что правительство хочет уда-
лить всех венгерских солдат из Венгрии, в крепости своих немецких владе-
ний, опасаясь событий, которые предвидит; эти непокорные солдаты бежали
в леса и степи. Но число их было незначительно. Вдруг распространилось
известие, что приказано произвести перепись всех бывших гонведов (мили-
ционеров) 1848 года, сражавшихся за отечество. Испуганные этою мерою,
бывшие гонведы сотнями, а по словам других — тысячами, стали бежать к
непокорным солдатам. В то самое время, как началось это бегство целых
масс людей в леса и степи, был объявлен новый набор 85 тысяч человек,
который должен производиться с величайшею поспешностию и быть кончен
к 1 декабря. Молодые люди, которые по своим летам могли подвергнуться
этому набору, начинают скрываться; все большее и большее число их при-
соединяются к партизанам, составившимся из бежавших солдат и гонведов.
Впрочем, не принимайте слишком серьезно слова «партизаны», употреб-
ляемого мною. У этих молодых людей пока только та мысль, чтобы избе-
жать набора; они еще не думают нападать на австрийцев; но должно ска-
зать, что они составляют зародыши, из которого готово будет произойти
восстание, если будет подан сигнал открытой борьбы. В неприступных
323

леcax и горах, пути по которым известны только местным жителям, австрий-
скому правительству будет очень трудно сладить силою с этими молодыми
людьми, решившимися уйти из-под его власти и ежедневно увеличивающи-
мися в своем числе.
Говорят, что при подавлении венгерского восстания в 1849 году, много
оружия было спрятано в этих местах, по природе почти недоступных, и что
места эти найдены «случайным образом» новыми жителями Баконского леса
и степей. Не ручаюсь вам за достоверность этого; но все уверяют, что у
партизанов много оружия».
Начинать войну, имея зародыши восстания в центре государ-
ства — дело неудобное, потому оказалась надобность примирить
венгров. Оказалась и другая причина надобности в провозгла-
шении реформ,—эта другая причина была результатом совеща-
ний преобразованного, или «усиленного», государственного
совета.
Мы обращали очень мало внимания на консультации почет-
ных и знатных особ, собранных в Вене нынешнею весною под
именем усиленного государственного совета. Ни по намерению
правительства, ни отношению членов нового государственного
[совета] к общественному мнению их совещания не должны были
иметь особенной силы. Выбранные по рекомендации областных
правителей, новые члены государственного совета были все люди
таких убеждений, которые не вполне совместны с влиянием на
общественное мнение. Исключением служил из всех них один
только доктор Магер, трансильванский немец. Он один отва-
жился произнесть в государственном совете слово «конститу-
ция»; из остальных членов набиралось, быть может, человек
пять-шесть с очень смутными либеральными тенденциями, да и
те не формулировали своих желаний. Зато очень решительно вы-
ступало с своими требованиями огромное большинство, состав-
ленное из реакционеров аристократической партии; эти вель-
можи, имевшие своим предводителем чешского графа (но вовсе
не чеха, а истого немца) Клам-Мартиница, желали ни больше,
ни меньше, как уничтожения всех ограничений, которым со вре-
мен Иосифа II подвергались привилегии аристократов. Но только
венгерские магнаты да сам граф Клам-Мартиниц между этими
вельможами умели говорить и писать. Потому в заседаниях безу-
словно владычествовали венгры со своим союзником Клам-
Мартиницем; остальные члены большинства шли за ними по до-
верию. Таким образом, совещания государственного совета были
совещаниями венгерских магнатов, решения его большинства —
решениями венгерских магнатов. Венгерская нация не имеет не-
достатка в национальной гордости, не имеет и вражды к своей
аристократии, напротив, привыкла очень уважать ее. Стало быть,
если бы находилось в государственном совете что-нибудь удов-
летворительное, Венгрия сочувствовала бы ему. Но она так хо-
лодно смотрела на государственный совет, что даже вовсе и не
324

любопытствовала узнавать о его совещаниях, — мы приводили
тому доказательства, как припомнят читатели.
Точно так же мало опоры имел он и в намерениях, с кото-
рыми созвало его правительство. Мы излагали эту сторону дела.
Нужны были новые налоги для покрытия страшных ежегодных
дефицитов. Государственный совет назначался для помощи ми-
нистрам в изобретении новых налогов. О государственных делах
ему не предназначалось рассуждать: он просто должен был за-
свидетельствовать, что существующие налоги недостаточны и что
новые налоги, какие будут изобретены, необходимы.
Однакоже, — такова бывает сила самого положения вещей, —
государственный совет, лишенный всяких опор и в правитель-
стве и в общественном мнении, — принялся рассуждать о госу-
дарственных делах, как будто учреждение независимое, соста-
вившееся не по назначению министров, не по рекомендации об-
ластных начальников, заговорил о беспорядках, о расстроенном
положении всего государственного организма и составил проекты
преобразования всей государственной машины, о чем его никто
не просил, в чем и о чем ни правительство, ни общественное
мнение нимало не хотели слушать его. Государственное расстрой-
ство он изображал очень мрачными красками и возбуждал этим
сильный гнев против себя в министрах; для доказательства, до-
вольно будет привести следующий отрывок из статьи «Times'a»
по поводу заседания, в котором был прочитан государственному
совету доклад о финансовом положении государства, составлен-
ный Клам-Мартиницем от имени комитета, занимавшегося иссле-
дованием дела:
«Давно было известно, что Австрия находится в одном из финансовых
кризисов, составляющих почти хроническое явление в ее истории; но едва
ли даже враги ее были готовы прочесть такой доклад, какой представлен
графом Кламом государственному совету 21 сентября. Начав свои исследо-
вания [с] реакции, последовавшей за революциею 1848 г., комитет находит,
что «в последние десять лет нация заплатила налогов на 800 миллионов
флоринов больше, чем в предшествующее десятилетие». Несмотря на то,
«национальный долг стал на 1 300 миллионов флоринов больше, чем был за
10 лет назад» и государственных имуществ продано «более чем на 100 мил-
лионов флоринов». Таков урок, извлекаемый из прошедшего «неумолимою
логикою фактов». О дефиците настоящего года комитет хранит осторожное
молчание, но говорит, что при сохранении мира (сохранение которого неве-
роятно) «дефицит в 1861 году будет 39 миллионов флоринов, а в сле-
дующем за тем году 25 миллионов. Как будто все это еще не довольно
поразительно, комитет объясняет, что «чрезвычайный военный налог, про-
стирающийся до 32 миллионов флоринов, выставлен в числе доходов по
бюджету на 1861 год, но налог этот до такой чрезмерности обременителен,
что не может быть взимаем долгое время». При таком положении удиви-
тельно не то, что Австрия начинает «задерживать платежи», но то, что она
еще не вовсе прекратила платежи; удивительны не поступки ее с поддан-
ными, удивительно то, что находит она еще хоть какой-нибудь кредит у
своих подданных или за границею.
Если сам г. фон-Пленер, управляющий австрийскими финансами, на-
шелся сказать против доклада только то, что «он преувеличен», то мы
325

должны видеть, что он в сущности справедлив. Вспомнив, что члены госу-
дарственного совета, выслушавшие доклад с глубочайшим вниманием и апло-
дировавшие смелым словам графа Сечена, назначены самим императором,
мы можем питать надежду, что выводы доклада будут приняты к сообра-
жению нынешним представителем габсбургского дома. Эти выводы — такие
вещи, которые давно уже стали бесспорными истинами в других государ-
ствах. Бюрократическое сцепление разнородных областей не есть еще един-
ство; «административные опыты» и финансовые обманы убыточны; упадок
бумажных денег и постоянное колебание курса вредят торговым делам;
«удовлетворительное устройство внутренних дел» и «долженствующее по-
следовать за ним восстановление доверия» будут «содействовать восстанов-
лению упавшего кредита» нации — эти вещи кажутся для нас (англичан)
аксиомами. Но каждое государство должно покупать знание собственным
опытом, и Австрия еще не знала до сих пор старой истины, что не годится
срубать дерево из желания снять с него плоды. Эти выводы, повидимому, не
слишком революционные, но они возбудили в графе Рехберге такое неудо-
вольствие, что, говорят, будто бы в тот вечер «не смел подойти к нему никто
из его домашних», а слово «конституция», упомянутое Магером, вызвало
у министра признание, что он «не в состоянии понять, какая может быть
связь между конституциею и курсом бумажных денег».
Да не один этот вечер, а довольно-таки много вечеров было
истрачено у министров государственным советом. Но как же по-
править дело? Государственный совет составил об этом два про-
екта. Проект большинства требовал для Венгрии полного вос-
становления прежней конституции со всеми прежними правами,
а в других частях империи хотел устроить сеймы на феодальных
основаниях. Все в этом проекте было проникнуто духом средних
веков. Сущность дела состояла в том, что империя делилась на
части, и в каждой части господство передавалось в руки тузем-
ной аристократии. Что говорилось в проекте меньшинства, трудно
понять, — так все в нем было туманно; члены меньшинства, ока-
залось, так смирны, что не сделали даже и отдаленного намека
на конституцию, около которой вертелись их мысли.
По сочинении этих проектов, государственный совет был рас-
пущен, и через некоторое время объявлены правительством сле-
дующие основания для предполагаемых реформ.
Нынешний «усиленный» государственный совет еще «усили-
вается» от нынешнего числа 70 членов до 100. Члены эти будут
выбираться провинциальными сеймами.
Каков будет состав венгерского сейма, это определит мини-
стерство по совещанию с венгерскими магнатами, стало быть,
нечего пока и рассуждать об этом.
Сеймы остальных провинций будут иметь феодальное устрой-
ство.
Таким образом, государственный совет составляют депутаты
феодальных сеймов, то есть феодалы.
С этим государственным советом министерство обязано сове-
щаться о финансовых мерах, то есть он пользуется правами, ко-
торыми пользуется ныне в Риме «финансовая консульта».
По другим предметам законодательства правительство сове-
326

щается с провинциальными сеймами. Но если найдет удобней-
шим, может не обращаться к ним, а совещаться прямо с государ-
ственным советом. Исключение составляют законодательные
меры, относящиеся к Венгрии, — о них надобно всегда сове-
щаться с венгерским сеймом.
Министерства юстиции, вероисповеданий и внутренних дел
соединяются в одно министерство, но само это министерство раз-
деляется между двумя лицами: по всем частям империи, кроме
Венгрии, этими делами будет управлять «государственный ми-
нистр», а управлять теми же делами по Венгрии будет другой
министр, называемый «придворным венгерским канцлером».
Из этого видно, что все части империи, за исключением од-
ной Венгрии, остаются при нынешних своих правах, и министры
сохраняют нынешнее свое положение относительно всех провин-
ций. Одной только Венгрии делается действительная уступка
восстановлением сейма с прежними правами и восстановлением
венгерского языка в правительственном значении.
Для других областей перемена состоит в том, что к бюрокра-
тическим учреждениям присоединяются феодальные.
Таковы основания будущей австрийской конституции, обна-
родованные 21 октября нынешнего года, перед самым отъездом
императора Франца-Иосифа в Варшаву.
Но ныне для Австрии такое время, что нынешнее положение
вещей едва ли продолжится долго: новые учреждения или разо-
вьются, или будут устранены правительством. Это зависит, во-
первых, от хода дел в Италии, во-вторых, от хода дел в Венгрии,
в-третьих, от общего хода европейских отношений. Потому мы не
станем подробно рассматривать, какое влияние на внутреннюю
жизнь империи имели бы обещанные ныне учреждения: в нем
они едва ли осуществятся: пока будут приготовляться к их осу-
ществлению, окажется или надобность изменить их в более ли-
беральном духе, или возможность приблизить их к устройству
дел, существовавшему до сих пор.

Ноябрь 1860
Реформы в Австрии.—Реформы во Франции.—Итальянские дела.—
6 ноября 1860 в Соединенных Штатах.
Когда обнаружилось, что прежнее неаполитанское правитель-
ство не удержится против Гарибальди, а еще больше, когда об-
наружилось, что Виктор-Эммануэль не побоится принять под
свою власть южную Италию и хочет низвергнуть светскую
власть папы, Австрия увидела надобность остановить дело во-
оруженною силою, и воинственность венского правительства
дошла до такого жара, что с каждым днем надобно было ожи-
дать вторжения австрийских войск в Ломбардию, в отнятые у
папы провинции, и в случае успеха в бывшее Неаполитанское
королевство. Но наученное прошлогодним опытом, австрийское
правительство хотело приобрести сил больше прежнего, чтобы
вновь не испытать неудачи в задуманной войне. Чьи дела пойдут
расклеиваться, тому все обращается во вред: захочет он быть
отважным, окажется опрометчивым; захочет быть осмотритель-
ным, окажется пропускающим удобное время. Так и австрийцы:
в прошлом году они проиграли дело оттого, что погорячились;
теперь проигрывают его оттого, что вздумали поступать осто-
рожно. Читатель мог прежде не разделять наших чувств, когда
мы хвалили австрийцев, потому что тогда мы руководились своим
образом мнений, а в образе мнений люди могут расходиться;
теперь не то: какого бы образа мыслей кто ни держался, всякий
должен сострадать вместе с нами. В прошедшем году они подвер-
гались 'несчастиям на полях битв, они лишились богатейшей про-
винции; но эти прискорбия вознаграждались отрадными фактами
другого рода. Если война отняла у них Ломбардию, то Вилла-
франкский мир подарил им Венецию, — подарил, говорим мы, по-
тому что никто из друзей Австрии, дней всего за 10 перед Вил-
лафранкским миром, не мог ожидать, что она останется в их ру-
ках, и мы сами уже отказывались от этого упования, которого
так долго и так крепко держались. Но маловерие, вторгавшееся
328

в наше сердце, пристыжено было великодушием императора
французов. Возрастающая благосклонность победителя откры-
вала потом Австрии перспективу, еще более отрадную: Цюрих-
ский мир утешал нас обещанием восстановить двух герцогов и од-
ного великого герцога, успокаивал нас составлением конфедера-
ции, в которой все голоса были бы против Пьемонта, которая
под председательством папы, под эгидою Франции, возвратила
бы прежнюю тишину несчастным итальянцам, восстановила бы
в ней прежнее уважение к советам Австрии, на одном лишь том
условии, чтобы Австрия сама не выходила из-под влияния мо-
гущественного и благородного нового своего союзника; но это
условие было так разумно, исполнять его было так легко для Ав-
стрии при полном согласии ее принципов с принципами велико-
душного победителя и покровителя. Не дурно стали устраиваться
и внутренние дела Австрии, начинавшие было расшатываться
от войны. Неудовольствие, овладевавшее всеми провинциями,
начинавшее принимать опасный характер перед Виллафранкским
миром, стало после него бессильным пустословием, вызывавшим
только презрительную улыбку на лицах друзей Австрии: с воз-
вращением войск, правда, побежденных неприятельскими ар-
миями, но достаточно мужественных для рассеяния мятежников,
благодаря искусству верных командиров в усмирении внутрен-
него врага, — с возвращением этих войск в Вену, в Пешт, Деб-
речин, Львов, Прагу и т. д. злоумышленники лишились возмож-
ности осуществить свои преступные замыслы; они отступились
от намерения действовать, и лишь неосновательные люди про-
должали еще роптать, не понимая, что прошло время, когда ро-
пот был не лишен смысла; скоро и они стали замолкать, — вид
Бенедека, окруженного 60-тысячным войском в Пеште, вид спо-
движников Бенедека, окруженных достаточным для других про-
винций числом войска в других городах, охлаждал запоздалую
горячку, и все возвращалось к спокойствию. Да, существовали
тогда и отрадные явления; теперь не то. Теперь весь горизонт
австрийских правителей покрыт тучами, сквозь которые не па-
дает ни одного светлого луча. А отчего произошла вся беда их?
Оттого, что запуганные прошлогодними следствиями своей опро-
метчивости, они вздумали осторожно и осмотрительно обеспе-
чить себе верный успех. Они пропустили этим удобное время, —
а удобное время было для них.
Месяца три тому назад, в последних числах августа, было
уже видно, что Франциск II будет низвергнут, что неаполитанцы
собираются провозгласить власть Виктора-Эммануэля, что он
примет власть над ними и соединит Италию в одно государство.
Вот этих немногих дней, прошедших между первыми успехами
Гарибальди в Калабрии и выступлением сардинских войск на по-
давление Ламорисьера, не следовало бы терять австрийцам. Не
следовало им довольствоваться досылкою по нескольку человек
329

на подкрепление Ламорисьера, а прямо, открыто двинуть тысяч
50 или 80 австрийского войска на изгнание Гарибальди из неа-
политанских пределов. Это можно было сделать, не касаясь зе-
мель, находившихся тогда под властью Виктора-Эммануэля:
можно было переправить армию морем из Триэста или Венеции
в Абруццы или другую неаполитанскую область. У Австрии нет
военного флота, но купеческих пароходов и транспортных судов
нашлось бы довольно: стесняться формами при такой безотла-
гательной надобности не стали бы австрийские правители: можно
было без околичностей забрать под перевозку войск все купе-
ческие суда в Триэсте и других австрийских портовых городах.
Дело с Гарибальди было бы покончено в несколько дней, много
в две недели, и Кавур не посмел бы шевельнуть пальцем, имея
против себя на северо-востоке Верону и Мантую, а на юге 80 ты-
сяч австрийцев с 50-тысячною армиею Франциска II и 30-тысяч-
ною армиею Ламорисьера. Он протестовал бы, да тем и кончил
бы. Но Франция? Ведь Франция провозглашала, что не потер-
пит вмешательства в итальянские дела? Кто знаком с человече-
скими делами, знает, как легко было бы устранить это возраже-
ние. Австрийцы торжественно объявили бы и конфиденциально
уверили бы, что они нимало не хотят касаться ни Пьемонта, ни
Ломбардии, гарантированной ему Франциею; ни даже Тосканы,
герцогств и Романьи, присоединение которых к Пьемонту не га-
рантировано и не одобрено Франциею; что они хотят только
прогнать флибустьера из владений своего союзника и родствен-
ника короля неаполитанского и немедленно возвратятся назад
в свои границы, как только восстановят его власть. Только то и
было бы нужно. Чего хочет Франция? Только того, чтобы ав-
стрийцы не восстановляли своего перевеса в Италии во вред
французскому влиянию, и успокоить Францию в этом отноше-
нии было бы легко австрийцам: стоило бы объявить им, что они
с радостию увидят, если французы будут помогать им в изгнании
Гарибальди. Франция прислала бы еще несколько дивизий в
Рим, заняла бы, может быть, Неаполь или другие пункты, уви-
дела бы, что австрийцы не опасаются ее войск, смотрят «а «их
как на союзников — и дело кончилось бы восстановлением Фран-
циска II, и австрийцы, верные своему слову, возвратились бы
домой, т. е. в Венецию, и южная половина полуострова была бы
возвращена их союзнику и родственнику, а папа сохранил бы
Умбрию и маркграфства. Если бы только уверить Францию, что
цель австрийского движения состоит лишь в этом, Франция оста-
лась бы очень довольна, потому что расширение власти Виктора-
Эммануэля противно интересам императора французов, как из-
вестно всем. Другие великие державы одобрили бы такую по-
мощь: одна Англия протестовала бы, — н о опять известно, что
войны за Италию не начала бы она ни в каком случае; а неудо-
вольствие, ограничивающееся депешами и протестами, не слиш-
330

ком важная вещь. Смелостью и быстротою Австрия могла бы
удержать в конце августа Италию от соединения в одно государ-
ство. А теперь уже поздно, соединение произошло; из 80 тысяч
союзников, которых имела тогда Австрия в армиях Франциска
II и Ламорисьера, осталось лишь несколько бессильных батальо-
нов в Гаэте и в Риме, а армия Виктора-Эммануэля уже увели-
чилась несколькими десятками тысяч с той поры, увеличится еще
сотнею тысяч или больше к весне. Потеряно австрийцами время;
потеряли они его в напрасных стараниях обеспечить неудобо-
исполнимыми средствами успех, зависевший от решительности
и прямоты.
В прошедший раз мы говорили, какими способами думала
Австрия упрочить успех себе в итальянской войне; теперь по-
смотрим, к чему привели ее эти способы.
Ей хотелось удержать Францию от сопротивления австрий-
скому вмешательству в итальянские дела. Можно было бы прямо
согласиться с императором французов, если бы войти в его виды.
Мысль о возвращении Ломбардии и о восстановлении надлежа-
щего порядка в северной Италии следовало оставить до обстоя-
тельств более благоприятных. Вместо этого Австрия вздумала
составить коалицию восточной Европы, чтобы грозить вторже-
нием через Рейн, если французы не дадут ей власти распоря-
жаться в Италии, как она хочет. Это значило требовать от импе-
ратора французов невозможных вещей и прибегать к фанстасти-
ческим средствам для вынуждения у него согласия. Наполеон III,
конечно, желает добра австрийцам, но благородное сочувствие к
ним не доходит у него, как у человека расчетливого, до забвения
о самом себе, до подрывания собственной власти из любви к ав-
стрийцам. Что сказала бы французская публика, если б он усту-
пил австрийцам политическое первенство на западе европейского
континента, — а предоставить австрийцам произвол распоря-
жаться в Италии, как они хотят, значило бы ни больше, ни
меньше, как предоставить им первенство, свести Францию на
второе место между западными континентальными державами.
«Это унижение для нас», — сказала бы французская публика,
и власть Наполеона III поколебалась бы. А еще больше, если бы
такая уступка была вынуждена у него угрозами, как думала сде-
лать Австрия,— что сказала бы тогда французская публика?
Она не стала бы и говорить ничего, потому что стала бы думать
уже не о разговорах; потому-то Наполеон III, когда Австрия
начала громко говорить о готовящейся коалиции, нашелся выну-
жденным произнесть очень простые слова: «я не верю, будто бы
составляется коалиция; но если она составляется, я не боюсь ее».
Слова эти хороши тем, что справедливы. Наполеон III находится
в таком положении, что коалиция не страшна ему; напротив, она
была бы выгодна для него: коалиция против Франции довела
бы национальное чувство французов до экстаза, который сде-
331

лался бы самою прочною опорою престола Наполеона III. Спра-
ведливы оказались его слова и в том отношении, что обнаружи-
лась невозможность составить коалицию, о которой хлопотала
Австрия. В самом деле, какая из континентальных держав счи-
тает возможным делом вторжение во Францию? Между тем
император французов пока еще вовсе не готовится переходить
за Рейн — дело идет вовсе не о том; опасность войны находится
в Италии. Какою же опасностью угрожает, например, Пруссии
война в Италии, и достанет ли у Пруссии средств посылать вой-
ска в Италию? Конечно, отправлять армию так далеко, значило
бы посылать ее на погибель. Непостижимо, как австрийские
правители считали делом возможным устроить коалицию,
пока Франция не обнаруживает намерения вторгнуться в Гер-
манию.
Такою же непрактичностью отличались австрийские прави-
тели в исполнении другого своего способа обеспечить себе успех
в задуманной войне с Италиею. Мы уже говорили в прошлый
раз, какими соображениями и обстоятельствами была произве-
дена австрийская попытка, называвшаяся в официальных ав-
стрийских газетах введением конституционного устройства.
Чтобы начать войну, было надобно успокоить внутренние про-
винции государства, ропот которых достигал силы, показавшейся
австрийским министрам серьезною. Чтобы вполне оценить их
искусство, надобно прибавить, что возбудили этот шум они же
сами. Мы говорим не о том, что они держались системы, не со-
гласной с желаниями публики, — за это порицать их не следует,
иной системы не могли они держаться по своему положению.
Вспомним, как нынешняя Австрийская империя возникла всего
лишь 15 лет тому назад. Прежняя Австрия погибла для австрий-
цев в 1848 году: возмутились против австрийцев ломбардо-ве-
нецианцы, потом чехи, потом венгры, наконец и немцы. Мы не-
сколько раз объясняли, что немцы, населяющие Тироль, эрцгер-
цогство Австрию и другие немецкие области Австрийской импе-
рии, — вовсе не австрийцы, точно так, как народ, населяющий
Греческое королевство и Ионические острова, — вовсе не фана-
риоты 1, а просто греки. Австрийцы были изгнаны отовсюду, —
не только из Милана, Венеции и Пешта, но даже из Вены, даже
из Иншпрука *. По выражению Радецкого, Австрия тогда со-
хранилась только в лагерях тех войск, которыми командовали
австрийцы, каковы, например, Радецкий и Виндиш Грец, несмотря
на свои славянские фамилии; Гиулай и Бенедек, несмотря на
свои венгерские фамилии. Австрия, существующая ныне, основа-
лась в 1848 и 1849 гг. подвигами Радецкого, Шлика, Гайнау2.
На каких основаниях существовала прежняя Австрия, нам нет
нужды разбирать здесь; довольно указать известный каждому
* Инсбрук. (Прим. ред.)
332

факт, что земли, ее составлявшие, или вовсе никогда не были
завоеваны, а добровольно признали над собою власть австрий-
ской династии, или завоеваны были так давно, что утратили со-
знание о том. Эта прежняя Австрия погибла в 1849 году и за-
менилась новым государством, происхождение которого мы
объяснили.
Отношения между австрийцами и населением Австрийской
империи были созданы вооруженною силою, и для упрочения
этого порядка дел австрийцы были принуждены оставаться на
военном положении среди своих подданных немцев, славян и
венгров. 10 лет они оставались верны этой неизбежной для них
политике, и все в Австрийской империи шло прекрасно, как мы
доказывали с год тому назад выписками из очень основатель-
ной книги знаменитого австрийского ученого Чернига. Прошло-
годняя война повредила делу. Пораженные страшными ударами,
австрийские правители испугались поднявшегося ропота.
Австрийцам показалось, что ропот возбужден некоторыми не-
достатками прежней системы. Такое мнение, конечно, должно
было произвести результаты, противные благонамеренным ожи-
даниям австрийских правителей для успокоения ропота. При за-
ключении Виллафранкского мира даны были обещания внут-
ренних улучшений. Каждый должен был понимать, что улучше-
ния эти могут состоять лишь в усовершенствовании существо-
вавшей системы. Но подданные Австрии перетолковали данные
обещания превратным образом: они стали разуметь под улуч-
шениями внутреннего порядка введение равенства вероиспове-
дания, улучшение конкордата, ставившего школы в зависимость
от иезуитов и других ультрамонтанцев, признание националь-
ностей, предоставление каждой национальности независимого
управления всеми ее делами. Несогласимость понятий не замед-
лила обнаружиться, лишь только австрийские правители стали
исполнять свои обещания. Первое обещание, подвергнувшееся
процессу исполнения, было предоставление льгот венгерским про-
тестантам, находившимся под управлением иезуитов. Проте-
станты объявили, что не принимают второстепенных уступок и
хотят, чтобы их церквам была дана такая же независимость, ка-
кою пользуется католическая церковь. Читатель понимает, что
такой взгляд, такие желания никак не могут быть соглашены
с австрийскою системою. Вместо примирения результатом улуч-
шения вышло тут лишь то, что протестанты громко стали гово-
рить о правах, которых никак не могут предоставить им австрий-
ские правители. Точно таков же был результат всех других мер,
принятых австрийцами для осуществления обещаний: ропот не
успокоился, а только усилился. Мы не будем перечислять всех
подробностей этого постепенного разочарования обеих сторон, —
довольно будет заняться нам последним, самым громким послед-
ствием ошибочного взгляда австрийцев. Мы говорим о так на-
333

зываемом введении представительного правления в землях Ав-
стрийской империи.
Когда мы писали политическое обозрение для прошлой
книжки «Современника», мы имели еще только телеграфические
известия о преобразовании, вводимом в Австрии дипломом
20 октября и проистекающими из него статутами. Только в по-
следние минуты, когда уже оканчивалось печатание нашей статьи,
были получены нумера газет, заключавшие в себе текст дип-
лома и сопровождавших его рескриптов. С тем вместе получены
были телеграфические депеши, утверждавшие, что во всех ча-
стях империи реформа показалась очень удовлетворительною и
была встречена с большою радостию и признательностию. Про-
тив этих данных, казавшихся столь положительными, мы могли
говорить тогда, основываясь лишь на собственном впечатлении;
оно состояло в том, что уступки, сделанные австрийскими пра-
вителями, не соответствуют расположению умов в завоеванных
областях и не могут поправить прежних отношений. Скоро ока-
залось, что действительно так. Теперь все австрийские газеты
наполнены фактами, показывающими, что уступки были
напрасны.
Самое происхождение документов, возвещавших уступки,
подтверждает ту простую истину, что австрийские правители
увлеклись на путь, чуждый для них. В прошлом месяце мы ука-
зывали способ составления документов 20 октября, основываясь
лишь на самом характере этих документов; теперь напечатаны
положительные известия, показывающие, что дело происходило
именно так, как мы тогда предполагали 3.
Когда был распущен новый государственный совет, австрий-
ские министры думали сначала, что можно обойтись без преобра-
зований. Читатель помнит, что государственный совет составил
два проекта преобразований. Огромное большинство государ-
ственных советников подписало проект, сочиненный графом
Кламом-Мартиницем по согласию с венгерскими магнатами.
Сущность проекта состояла в том, чтобы восстановить поря-
док дел, существовавший в XVII столетии. Этот порядок от-
личался от нынешнего двумя главными чертами. Во-первых,
каждая область имела свое отдельное управление, и связью между
областями служила только личная воля государя. Во-вторых,
каждая область находилась под управлением местной аристокра-
тии. Эта вторая черта отличия прежних порядков от нынешних
не была противна системе австрийских правителей, но было не-
возможно им согласиться на ослабление своей власти, требовав-
шееся для осуществления первой черты перемен, предлагаемых
проектом этой партии. Они готовы были бы передать областные
дела во власть местной аристократии лишь на том условии, чтобы
эти местные правительства были подчинены центральному пра-
вительству, сохраняющему нынешние бюрократические формы.
334

Партия Клам-Мартиница хотела господствовать над бюрокра-
тией; австрийские правители могли сделать ее своею союзницею
лишь с тем, чтобы она была исполнительницею распоряжений
центральной бюрократии. Такое коренное разноречие желаний
было причиною, что австрийские правители решились оставить
без внимания проект большинства государственного совета.
Проект меньшинства не годился для них потому, что носил неко-
торый отпечаток конституционных идей. Мы вовсе не то хотим
сказать, что он предлагал ввести конституционное правление:
меньшинство государственного совета состояло из людей, чуж-
дых такой мысли; но они желали некоторых нововведений, огра-
ничивавших самостоятельность распоряжений министерства.
Австрийские правители нашли, что ограничения власти их —
дело вредное для всего австрийского порядка. Словом сказать,
проект меньшинства и проект большинства — оба казались не-
удобоисполнимыми для австрийских правителей, и оба были от-
ложены в сторону.
На этом и хотели остановиться. Но публика толковала о воз-
можности преобразований, будто бы обещанных после Вилла-
франкского мира. Австрийские правители поколебались в своей
прежней решимости; они поддались влиянию общественного мне-
ния и стали думать, что надобно сделать какие-нибудь преоб-
разования. Совет министров начал совещаться об этом. Когда
пошла речь о том, какими усовершенствованиями полезно было
бы улучшить прежнюю систему, они не могли ни в чем согла-
ситься между собою. Время шло в бесплодных спорах; едва тот
или другой министр предлагал ту или другую мысль, все осталь-
ные находили ее или вредною, или непрактичной. А между тем
толки в публике становились все громче, да и дела в Италии тре-
бовали, по мнению австрийских министров, скорейшего успокое-
ния внутренних провинций. Тогда австрийские министры обра-
тились к проекту большинства государственного совета, чтобы
переделать его. Но все-таки не могли они прийти ни к какому
результату. Оказалась нужна посторонняя помощь. В составле-
нии проекта большинства главное участие принимал граф Клам-
Мартиниц. Чтобы переделать этот проект сообразно положению
австрийских правителей, ближе всего было бы пригласить графа.
Но, при всей своей благонамеренности, Клам-Мартиниц обнару-
жил в себе свойство, неудобное для австрийских министров: он
хотел быть главою нового кабинета, хотел устранить всех преж-
них министров от должностей, заместив их людьми по своему
выбору. Пришлось искать другого советника. Помощниками
Клам-Мартиница в государственном совете были венгерские маг-
наты; между ними первую роль играл Сечен4. Министры
обратились к нему; он обнаружил сговорчивость: удовлетворился
званием министра без портфеля, т. е. члена совета министров,
не имеющего никакой особенной части управления в своем за-
335

ведывании, и взамен за то взялся переделать проект большинства
государственного совета сообразно с намерениями министров.
Содержание диплома объясняется его происхождением.
Проект большинства государственного совета, поступивший в
руки Сечена, имел, как мы замечали, две главные черты: во-
первых, он устраивал областное управление так, чтобы вся власть
принадлежала феодальным сословиям; во-вторых, он ограничи-
вал власть центрального управления, давая областным прави-
тельствам независимость от центрального почти во всей адми-
нистрации. Граф Сечен исправил проект так, что центральная
бюрократия сохраняет всю свою нынешнюю власть; областные
правительства действуют исключительно по ее распоряжениям.
Но эта деятельность, состоящая в исполнении воли центрального
правительства, передается в каждой области лицам, которых по-
чтут достойными своими представителями местные феодальные
сословия. Такое преобразование почтено было министрами и
графом Сеченом за реформу, удовлетворительную для всех обла-
стей Австрийской империи, кроме одной Венгрии. Будучи сам
венгерец, граф Сечен рассудил, что Венгрия не удовлетворилась
бы этою сущностию дела, если бы сущность дела не была обле-
чена в формы, приятные национальному чувству венгерцев. Вен-
герцам нравилось, что главный правитель королевства назы-
вался у них в старину особенным именем палатина, а не просто
наместником или генерал-губернатором, как в других австрий-
ских землях; им льстило, что австрийский император имеет осо-
бенную коронацию, как король венгерский; наконец они жало-
вались, что немецкому языку дано в их земле первенство над вен-
герским. Граф Сечен объяснил остальным министрам, что на-
добно уступить Венгрии в этих случаях. Таким образом, в дип-
ломе была отделена Венгрия от остальных земель, и назначены
ей особые преимущества. Венгерский язык был признан офици-
альным для дел внутренней венгерской администрации; обе-
щано было, что император австрийский будет иметь особенную
коронацию, как король венгерский; генерал-губернатору венгер-
скому присвоен был прежний титул палатина. Словом сказать,
корпорации и сановники, установлявшиеся вследствие диплома,
получили имена, заимствованные из прежнего венгерского
устройства. От этого наружность дела имела для Венгрии дру-
гой оттенок, чем для остальных провинций, и в соблюдение та-
кого различия диплом говорил о Венгрии отдельно от остальной
массы австрийских областей. Граф Сечен, жертвуя отдельною
областью благу австрийского правительства, не требовал для
своей родины уступок, не согласных с духом реформ, делавшихся
другим областям, а остальные министры согласились с ним, что
имена сановников и учреждений в Венгрии должны быть более
блестящими, чем в других областях, при существенной одинако-
вости устройства Венгрии и остальных провинций.
336

Еще более замечательна осмотрительность графа Сечена при
назначении министра, который управлял бы Венгриею. Мелоч-
ные хлопоты, поглощавшие прежде значительную часть времени
у министров (вероисповеданий, полиции и внутренних дел, сла-
гались теперь с чиновников центральных венских департаментов
на областные управления. Прежде министры делали распоряже-
ния и сами хлопотали о подробностях исполнения даже мало-
важных распоряжений; теперь было решено, что по маловажным
делам они только будут отдавать приказания и иметь надзор за
их исполнением, а самое исполнение маловажных распоряжений
возлагается на обязанность областных управлений. Через это
должность министра значительно облегчалась, и найдена была
возможность соединить в руках одного министра три отрасли
управления, которые прежде были разделены между тремя ми-
нистрами. Это соединение трех министерств в одно было облег-
чено тем, что граф Надашди, министр внутренних дел, и граф
Тун, министр исповеданий, навлекли на себя неудовольствие
первого министра, графа Рехберга, и принуждены были подать
в отставку. Остальные министры решились не замещать этих
должностей, сделавшихся вакантными, и таким образом прежний
министр полиции, граф Голуховский, принял под свое управле-
ние министерства вероисповеданий и внутренних дел с титулом
государственного министра. Но Венгрии давалось положение от-
дельное от остальных провинций, потому надобно было назначить
отдельного сановника для заведывания по Венгерской провинции
теми отраслями дел, которыми стал заведывать по другим про-
винциям граф Голуховский. Этому министру венских дел дано
было старинное имя венгерского придворного канцлера. Граф
Рехберг предложил звание венгерского придворного канцлера
графу Сечену, как венгерцу. Но граф Рехберг не знал, до какой
степени не любят венгерцы графа Сечена, который до 1848 г.
был приверженцем Меттерниха и горячо боролся против нацио-
нальной партии, а в 1848 г. держал сторону австрийского пра-
вительства в войне против мятежных своих соотечественников.
Теперь он мог бы воспользоваться предположением австрийских
министров, что его имя произведет хорошее впечатление в Венг-
рии; но он не захотел извлекать выгоды для себя из их ошибки
и отказался от звания венгерского придворного канцлера; на это
место рекомендовал он человека, вполне разделяющего теперь
его убеждения, барона Вая.
Но, несмотря на высокое благородство графа Сечена, состав-
лявшего диплом 20 октября, несмотря на то, что диплом этот
содержал в себе крайние уступки, какие только может сделать
австрийское правительство, опыт нового законодательства был
холодно встречен народами. Такого результата следовало ожи-
дать по изложенным нами отношениям австрийцев к населяю-
щим Австрийскую империю немцам, славянам, венграм и италь-
337

янцам. Мы еще яснее убедимся в его неизбежности, если ближе
познакомимся с характером преобразований, провозглашенных
дипломом 20 октября.
В то время, как мы пишем эту статью, постепенно обнародо-
ваны уставы для сеймов четырех провинций; Штирии, Карин-
тии, Зальцбурга и Тироля. Устав для Штирии явился первым,
потому имел особенную важность в ходе окончательного уста-
новления мнений о новом устройстве. Это заставляет нас рас-
смотреть его с некоторою подробностию.
По второй статье статута, «ландтаг состоит из представите-
лей духовенства, дворян и больших землевладельцев, городов,
торговых и промышленных палат и прочих общин». По четвер-
той статье, президент ландтага назначается императором, а не
выбором самих членов ландтага. По статьям 9, 10, 11 и 12, ду-
ховенство посылает на ландтаг 8 депутатов, дворянство 12, го-
рода 10 депутатов, торговая и промышленная палаты 2 депута-
тов, остальные герцогства Штирии 12 депутатов. Таким обра-
зом, из 42 членов ландтага, двум первым сословиям принадле-
жит 18. Во всех важных вопросах все эти 18 членов стали бы
подавать голос как один человек; чтобы иметь на своей стороне
большинство, им нужно было бы привлечь на свою сторону из
остальных членов ландтага только 4 или даже только 3 человек,
потому что президентом, конечно, всегда будет епископ или ари-
стократ, так что при равном разделении голосов его голос всегда
дал бы перевес их партии. По 24 статье, права ландтага состоят
в том, что он «по предметам, касающимся благосостояния и
нужд Штирии, может выражать желания или жалобы страны и
представлять предложения и просьбы или непосредственно им-
ператору, или чрез наместника». Таким образом, он имеет сове-
щательный голос, или, точнее говоря, право представлять свое
мнение на благоусмотрение центрального правительства, а ре-
шения правительства принимаются совершенно независимо от
ландтага. По 27 статье, это отношение установляется еще опре-
делительнее: «ландтаг выражает мнения по всем предметам, в ко-
торых правительство обратится к нему за советом», — таким
образом, круг его деятельности, или, точнее говоря, круг дел,
о которых он может представлять просьбы императору, опреде-
ляется тем, о каких делах найдет нужным министерство совето-
ваться с ним. Кроме этих дел, которые каждый раз указываются
ландтагу волею министерства, он занимается совещаниями о по-
стройке дорог и кадастровыми делами. Наконец он заведует
раскладкою податей и повинностей по разным округам и об-
щинам.
Прибавим, что депутаты от городов избираются не прямо
самими горожанами, а городскими начальствами; депутаты дру-
гих общин, то есть сельских общин, также не поселянами, а на-
чальствами общин.
338

Следовавшие за этим уставом статуты Каринтии, Зальцбурга
и Тироля были совершенно таковы же. Разница была только в
числе членов сейма, соответственно разнице в величине и насе-
лении провинций. Но пропорция между представителями фео-
дальных сословий и другими депутатами постоянно была такова
же, как и в штирийском сейме: большинство было всегда обес-
печено феодальным сословиям: так, например, тирольскому сейму
положено было иметь всего 56 членов, по 14 от каждого из 4 со-
словий: духовенства, дворянства (которого почти нет в Тироле),
горожан и поселян. При таком распределении представителей
два феодальные сословия должны иметь большинство, хотя бы
ни один из представителей горожан и поселян не присоединился
к ним, потому что на их стороне был бы президент, голос кото-
рого решает при равном разделении голосов.
Но областные сеймы занимаются только делами отдельных
областей; по делам всего государства дан был им при централь-
ном правительстве особенный общий орган, под названием го-
сударственного совета. Читатель помнит из прежнего нашего
обозрения, что члены государственного совета назначаются по
выбору областных сеймов; каждый провинциальный сейм посы-
лает в государственный совет соразмерное важности своей про-
винции число таких поверенных. Областной сейм должен был
выбирать не прямо самых членов государственного совета, а кан-
дидатов на это звание, в тройном числе против количества чле-
нов, какое определено было брать в государственный совет от
провинции. Например, если бы в государственный совет назна-
чено было взять пять человек членов из Тироля, то тирольский
сейм должен выбирать 15 человек, кажущихся ему достойными
такого назначения. Австрийское министерство удержало за со-
бою право окончательного выбора пятерых членов государст-
венного совета из этого представляемого ему списка 15 кан-
дидатов.
Такая мера соответствовала назначению государственного
совета; в самом деле, ему предоставлено было право «содействия»
(Mitwirkung) по всем внутренним делам, превышавшим круг
участия областных сеймов: через совещания государственного
совета должны были проходить все вопросы о новых налогах, зай-
мах и законодательных мерах. Официальными разъяснениями
было указано, что степень влияния государственного совета на
все эти дела в точности определяется термином «содействия»,
которым обозначал диплом участие этого учреждения в государ-
ственном управлении. Разъяснено было, что «содействие» ука-
зывает на всегдашнюю готовность министров принимать к све-
дению мнение государственного совета. Но тут же было прибав-
лено, что «содействие» вовсе не означает «утверждения» или
«согласия». Министерство оставляло за собой право поступать
во всяком деле сообразно своему усмотрению, не стесняясь мне-
339

нием государственного совета, если это мнение окажется не со-
ответствующим правительственной надобности. Оно сделало го-
сударственный совет действительно собранием своих советников,
мнение которых уважается, когда бывает хорошо, но не мешает
надлежащему ходу дела, когда бывает неудовлетворительно. При
таком условии государственный совет, получая возможность быть
полезным для министерства, не мог служить препятствием к над-
лежащему порядку управления Австрийскою империею. Впро-
чем, на его совещание должны были предлагаться необходимые
для государства меры только в обыкновенных случаях; а в чрез-
вычайных случаях, когда дело не терпело бы отлагательства или
когда, по своему характеру или по своему отношению к пуб-
лике, оно было бы не удобно для совещаний в многочисленном
собрании, министерство оставляло за собою право делать все
нужные распоряжения помимо совещаний с государственным ап-
паратом.
Из всего этого мы видим, что австрийское правительство не
отступало от оснований прежней системы, оставляло за собою
всю прежнюю власть. Две важнейшие отрасли государственных
дел, — иностранная политика и военная часть, — были остав-
лены на прежних основаниях. Новыми формами облекался ход
дел только по внутреннему гражданскому управлению, да и тут
новые формы оставались без всякой силы вредить продолже-
нию администрации на прежних основаниях. Мы говорили выше,
что диплом 20 октября был ошибкою со стороны австрийского
правительства; но ошибку надобно видеть не в характере уста-
новлений, вводимых этим дипломом, — нет, ошибка заключалась
лишь в том, что австрийское правительство ожидало за него
признательности от побежденных народов, думало, что делает
им уступку. В этом своем предположении оно ошиблось.
Диплом 20 октября был истолкован как признание австрий-
цев в невозможности продолжать систему, по которой управля-
лась Австрийская империя. В самой Вене формально провозгла-
шалось это. Все венские газеты каждый день твердят теперь, что
австрийские правители объявили дипломом 20 октября несо-
стоятельность прежней системы. Вот для примера несколько
строк из венской газеты «Die Presse», — они взяты нами из
нумера, вышедшего 31 октября, через полторы недели после
диплома:
«Благодаря могущественному влиянию государственного человека, вла-
дычествовавшего над Германиею с 1815 года до весны 1848, союзный сейм
забывал свою обязанность позаботиться о том, чтобы Австрия получила
конституцию, и политическая жизнь Австрии замерла под ледяною рукою
Меттерниха. Буря, пронесшаяся назад тому 12 лет по всей империи, про-
будила и народы Австрии; но наставшая потом реакция уничтожила все,
приобретенное ими, и Австрия сделалась политическою степью, на которой
не мог явиться ни один зеленый колос какого-нибудь конституционного
учреждения. Над этою политикою произнесен приговор ныне, произнесен
340

теми самыми людьми, которые в течение целого поколения были ее ревно-
стнейшими защитниками, и теперь наконец, как видно из циркуляра Рех-
берга, императорское правительство начинает признавать за населением
конституционные права».
С того времени венские газеты каждый день выражают эту
мысль все резче и резче. Конечно, они ошибаются, утверждая,
будто бы граф Рехберг и его товарищи имели в виду осуждение
прежней системы, когда составляли и объявляли диплом 20 ок-
тября. Но вот именно то и следует назвать большою ошибкою,
что они возбудили подобные толки документом, по своей сущно-
сти безвредным. Они слишком надеялись встретить в подданных
тот же взгляд, каким проникнуты были сами. К сожалению, эта
надежда на публику оказалась не соответствующею действитель-
ному характеру публики. Перспектива австрийского будущего
омрачена, и уже произошло много прискорбных явлений.
Эти явления начали возникать с самого того дня, как по-
явился диплом. Для примера приведем факты, которыми обнару-
жила холодность своих чувств самая столица Австрийской им-
перии. Министерство ожидало, что Вена обнаружит признатель-
ность, и сообщило городскому начальству, чтобы оно облегчило
своими распоряжениями вступление жителей Вены на прямей-
ший путь к выражению ожидаемого чувства. Городское началь-
ство объявило жителям, что вечером 21 октября назначено быть
городу иллюминованным, по случаю обнародования в утренних
газетах того числа диплома с сопровождающими документами.
Жители не последовали распоряжению городского начальства.
Иллюминованы были только общественные здания и жилища
официальных лиц, а частные дома оставались не освещены. Те-
леграфические депеши говорили, что вечером 21 октября обна-
родование диплома было отпраздновано иллюминациями в
Праге, Линце, Граце, Триэсте и т. д. Но повсюду иллюминация
ограничивалась теми же зданиями, как в Вене; ни один город
не имел надлежащей иллюминации. Несмотря на слухи, что по-
всюду диплом возбуждает неблагоприятные отзывы, министры
продолжали начатое преобразование и чрез несколько дней
после диплома явился устав для сейма герцогства Штирии, а за
ним, как мы говорили, стали поочередно являться подобные же
уставы для Каринтии, Зальцбурга и Тироля. Чтение этих доку-
ментов усилило неблагоприятное впечатление и даже предста-
вило юридические предлоги для формального заявления недо-
вольства.
Читатель помнит, что представители от городов выбираются
в областные сеймы не горожанами, а городскими начальствами.
Надобно знать, что когда реакция еще должна была несколько
стесняться брожением умов, она издала довольно много зако-
нов, в которых были либеральные подробности; эти законы
были отменены или оставлены без действия, когда новый поря-
341

док дел упрочился и всякая опасность беспорядков показалась
устраненною. К числу законов 1849 года, не отмененных, но
потерявших действительную силу, принадлежал устав город-
ского управления. В немногих городах начальства успели быть
выбраны прежде, чем закон этот потерял силу. Да и в этих горо-
дах состав городского управления был впоследствии преобразо-
ван назначением других людей или оставлением выбранных в
1849 г. начальников на должностях по истечении срока, когда
надобно было бы по бездействующему закону произвести новые
выборы. В других городах закон этот и с самого начала не был
применен к делу, и управление еще в 1849 г. поручено лицам по
назначению министров. Когда уставы для областных сеймов не-
которых провинций были обнародованы, городские начальства
этих провинций заявили начальству, что не могут выбирать де-
путатов на сеймы потому, что сами не имеют законного суще-
ствования, занимая свои должности в противность закону
1849 года. Из других провинций стали приходить в Вену от го-
родских начальств такие же заявления, что если по уставам сей-
мов этих провинций будет возложена на городские начальства
обязанность выбирать депутатов, то они, нынешние городские
начальства, не могут признать за собою права заняться этими
выборами. Сделав один шаг по несвойственному пути, мини-
стерство нашлось теперь вынужденным сделать второй шаг: про-
тесты городских начальств стали так многочисленны, что оно
уступило, и теперь объявлено, что возобновляется действие за-
кона 1849 г. о городском управлении и будут произведены на
его основании выборы новых городских начальств.
Обнаруживается факт, прискорбнейший всех прежних: неко-
торые из провинций, еще не получивших нового устройства, при-
сылают в Вену уверения, что не могут принять уставов, подоб-
ных обнародованным для Штирии, Каринтии и т. д. Такие про-
тесты присланы, между прочим, из Праги и других чешских и
моравских городов; то же самое объявили города верхнего и
нижнего эрцгерцогств австрийских, в том числе Вена. Надобно
надеяться, что австрийские правители не уступят таким требо-
ваниям и обнародуют для остальных провинций уставы, подоб-
ные уже обнародованным. Но если бы министерство и уступило,
то уступки, конечно, не будут касаться существенных оснований,
а изменят лишь некоторые подробности, могущие быть прила-
женными так или иначе к основным принципам нынешней
системы.
Самая неприятная часть Австрийской империи — Венгрия;
она кажется нам не только хуже Вены или Праги, а даже Вене-
ции. Если 6 Венгрия стала держать себя иначе, миновалось бы
тяжелое положение дел и в Венеции. По упорству Венгрии най-
дено было нужным дать ей, как мы говорили, исключительное
положение. Не то, чтобы принципы нового устройства, обещан-
342

ного венграм, существенно отличались от реформ, которыми
представляются перечисленные нами права другим областям, —
нет, но нашли нужным польстить самолюбию венгров
уступками, которые считали совершенно достаточными для венг-
ров. Мы уже говорили, что венгерский наместник будет назы-
ваться старинным именем палатина, что сановник, управляющий
в Вене венгерскими делами, будет называться старинным име-
нем венгерского придворного канцлера, и т. д.; кроме того, вен-
герскому областному сейму предоставлен круг занятий, более
обширный, чем другим областным сеймам. Мы знаем, что все
важные дела должны решаться в Вене, как было до сих пор,
с прибавлением формальности суждения о них в государственном
совете, если министры найдут удобным, или и без этой формаль-
ности, если министрам покажется она неудобной. Венгрия не
должна служить исключением из такого правила: и по ее внут-
реннему управлению все важные дела решаются в Вене. Но из
маловажных дел предоставляется венгерскому провинциальному
сейму рассмотрение многих таких, которые не подлежат веде-
нию других областных сеймов; второстепенные законы для Вен-
грии будут обсуживаться венгерским сеймом, мнение которого
не обязательно для венского министерства.
Венгры разделяются на три или, собственно говоря, на две
партии. Половина населения держится партии Кошута; другая
половина нации, так называемая умеренная партия, попрежнему
хочет, чтобы Венгрия составляла государство, совершенно от-
дельное от Австрийской империи, с которой была бы соединена
только одинаковостию династии, как Норвегия соединена со
Швецией. Это требование называется «требованием восстанов-
ления старинной конституции с изменениями, сделанными в ней
в 1848 г.». Изменения, сделанные в 1848 г., состояли в том, что
отстранена была всякая возможность вмешательства венского
правительства в венгерские дела: в столице Венгрии, Пеште,
было учреждено отдельное министерство, находившееся к вен-
скому лишь в тех отношениях, в каких находятся два правитель-
ства совершенно различных государств, — например, английское
к французскому или испанское к португальскому. К этой умерен-
ной партии и к радикальной или кошутовской партии принадле-
жат венгры, за исключением нескольких лиц, составляющих
третью партию. Эти немногие люди — люди, бывшие привер-
женцами Меттерниха и оставшиеся верными Австрии в эпоху
восстания. Они магнаты, но и между магнатами составляют
лишь незначительную пропорцию. Эта так называемая старая
консервативная или австрийская партия надеялась склонить уме-
ренную партию к принятию диплома 20 октября. К несчастию
для Австрийской империи, она ошиблась в благонамеренном
расчете. В Венгрии диплом был принят холоднее, чем где-нибудь.
В других больших городах недовольство в первые дни по его
343

обнародовании выразилось лишь отказом от приглашения к
иллюминованию домов; в Пеште оно дошло до столкновения
толпы с австрийскими войсками. Вот отрывок из корреспонден-
ции «Times'a» об этой сцене (берем рассказ «Times'a» собственно
потому, что он умереннее рассказов, сообщенных немецкими га-
зетами, которые самым непатриотическим образом выражали
свое сочувствие к венграм неприятными словами об австрий-
цах; должно сказать, что это относится и к газетам, издающимся
в самой Вене).
«Вот подробности о беспорядках, произошедших в Пеште вечером
23 октября. В понедельник, 22 октября, городской совет пригласил жите-
лей венгерской столицы иллюминовать дома в выражение благодарности
императору за восстановление конституции. Во вторник, утром (23 октября),
до генерала Бенедека дошло, что в случае устройства иллюминации про-
изойдут беспорядки; потому он приказал городскому начальству объявить
домохозяевам, чтобы они не освещали домов. Вечером погода была чрезвы-
чайно хороша и улицы были полны народа; но не было никаких признаков
произвести беспорядок в городе до 8 часов вечера; в это время толпа моло-
дежи пошла по Вайценской улице (главной улице Пешта) с свистом и кри-
ком. В первом этаже дома, занимаемого гостиницею «Венгерского короля»,
была выставка стереоскопных картин и за транспарантом в одном из окон
был яркий свет. Увидев это, молодежь начала кричать больше прежнего и
бросать в окно мелкими медными деньгами. Явились сильные патрули и
прямо бросились на толпу. В то же время было другое столкновение между
войсками и народом на площади нового рынка. Отряды пехоты и конницы
бросились на него. Между прочим, солдаты входили в кофейную Зрини и
выгнали оттуда посетителей. Несколько человек было арестовано».
Бенедек, венгр по происхождению, выказал тут мужествен-
ную откровенность намерений и чувств. Вместе с дипломом
20 октября был обнародован рескрипт, которым Бенедек из долж-
ности венгерского генерал-губернатора перемещался на долж-
ность главнокомандующего австрийскими войсками в Венециан-
ской области. Готовясь проститься с правителем соотечественни-
ком, городское начальство Пешта явилось к нему с поднесением
грамоты на звание пештского гражданина, как некогда лондон-
ская сити подносила Велингтону титул лондонского гражданина.
Это было после сцены 23 октября. «Погодите подносить титул
вашего согражданина до той поры, когда не будет бесчестно
называться пештским гражданином», сказал Бенедек явившейся
к нему депутации. «Вы знаете Бенедека только наполовину, —
продолжал он. — В следующий раз я не посмотрю на то,
сколько вас надобно будет перебить». Давая обещание охранять
порядок с непоколебимою твердостью, Бенедек разумел или то,
что еще остается в Пеште на несколько времени (он уехал в Ве-
нецию лишь в половине ноября}, или то, что в случае надоб-
ности возвратится в Венгрию из Венеции. Но несмотря на такую
сильную поддержку, дело об осуществлении диплома 20 октября
встречает затруднения.
344

Мы видели, что для других провинций состав областных
сеймов и способ избрания депутатов определялся прямо реше-
нием министерства. Сечен и его товарищи полагали, что подоб-
ное распоряжение относительно венгерского сейма произведет
слишком дурное впечатление в Венгрии. Министры объявили,
что должна собраться из венгерских магнатов предварительная
конференция для составления проекта избирательного закона.
Результаты такой уступки не замедлили обнаружиться. Перво-
начально Сечен и Вай хотели созвать на конференцию исключи-
тельно своих политических друзей. Но тотчас же обнаружилось,
что такая конференция не имела бы нравственной силы над мне-
нием страны, которая отвергла бы ее постановления. Оказалась
необходимость пригласить на конференцию нескольких людей
национальной партии. Но умеренные люди национальной
партии решились явиться на конференцию лишь затем, чтобы
объявить незаконность конференции, выразить мнение, что
всякие совещания о составе сейма и способе выборов незаконны,
что выборы должны происходить по избирательному закону
1848 года. Такая неожиданность принудила министров от-
лагать конференцию с одного срока на другой, наконец отло-
жить ее бессрочно. Как распутается это затруднение, неиз-
вестно.
Точно такое же неудобство встретилось в преобразовании
венгерской администрации. По прежнему порядку, Венгрия де-
лилась на комитаты, имевшие самоуправление по своим делам.
Эта комитатская администрация была отменена, и страна, насе-
ленная собственно венгерским племенем, разделена на 5 боль-
ших округов, управлявшихся австрийскими начальниками. Те-
перь вздумали возвратиться в некоторой степени к формам
прежнего национального управления, и явился список венгерцев,
назначенных начальниками или «жупанами» (Obergespan) вос-
становляемых комитатов. По обычаю, этих лиц не было предва-
рительно спрошено, согласны ли они принять даваемое им назна-
чение. В список жупанов попало человек 12 или 15 умеренной на-
циональной партии. Что же вышло? Все они отказались от долж-
ностей.
Будем надеяться, что искусство австрийских правителей
найдет средства к устранению всех неприятных последствий ди-
плома 20 октября. Но до сих пор он произвел для них одни
только неприятные следствия.
Во всяком случае, если бы ошибка и была еще исправима,
очень дурно то, что потеряно благоприятное время к усмирению
внутренних врагов, получающих силу от успехов внешнего
врага — итальянского единства. Несколько месяцев тому назад,
как мы говорили, легко было бы решительными и быстрыми дей-
ствиями восстановить власть Франциска II, удержать власть
папы в областях, остававшихся у него к весне нынешнего года.
345

Время это потеряно в бесплодных попытках приобрести внеш-
них союзников и успокоить внутреннее недовольство, а теперь
справиться с Италиею уже не так легко.
Когда мы писали обозрение в прошлом месяце, Сицилия,
Неаполь, занятые пьемонтцами папские области собирались во-
тировать свое присоединение к королевству Виктора-Эммануэля,
радикалы были побеждены умеренными, Гарибальди готовился
сдать сардинским генералам продолжение войны с Франци-
ском II и министерству Кавура управление южною Италиею.
Положение дел было уже так определительно, что можно было
вперед знать события, которые произошли с тех пор.
Сардинские войска приближались с северо-запада, из быв-
ших папских владений, через Абруццы, к театру войны. Гари-
бальди ожидал их в бездействии, чтобы передать им свои пози-
ции. Приблизился король. Гарибальди поехал навстречу ему,
обнялся с Чальдини, находившимся в авангарде королевской
армии, но король при встрече только подал ему руку, не слезая
с лошади. Уже и прежде Гарибальди испытал много естествен-
ных неприятных для себя и для своих волонтеров последствий
своего дела. Теперь он и волонтеры подверглись оскорблениям,
которых были достойны. Конечно, они передавали Виктору-
Эммануэлю и Кавуру области, равнявшиеся своим населением
всему прежнему королевству северной Италии; конечно, они
делали Виктора-Эммануэля из слабого, зависимого от покрови-
тельства соседей государя, — государем могущественным. Но
все-таки они представляли собою революционный элемент, кото-
рого не могло терпеть благоустроенное правительство; самые
претензии их на имя освободителей южной Италии, на имя
основателей итальянского единства были несносны, а предприим-
чивость их, до сих пор бывшая столь полезною для Виктора-
Эммануэля и Кавура, казалась опасною для будущего; пока
оставались волонтеры и Гарибальди, умеренная партия не могла
ручаться, что они не увлекут Италию в столкновения с Фран-
циею и Австриею, с которыми не следует теперь ссориться, по
мнению умеренной партии. При таких отношениях и расчетах
необходимо было принудить Гарибальди удалиться и уничто-
жить опасную силу волонтеров. Надобно сказать, что Кавур и
его товарищи приняли все меры, нужные для достижения такой
цели. Начать с того, что еще задолго до вступления Виктора-
Эммануэля в Неаполь выбор лиц, назначенных управлять Неа-
полем и Сицилиею, сделан был такой, чтобы Гарибальди и во-
лонтеры ясно видели, что стали ненужны и неуместны при
учреждении правильного управления. Этой цели соответствовал
и выбор генералов, сопровождавших Виктора-Эммануэля в Неа-
поль. Вот небольшой отрывок из неаполитанской корреспонден-
ции «Times'a», относящийся к тому времени, когда Виктор-Эм-
мануэль направлялся к Неаполю:
346

«Вероятно, граф Кавур и его товарищи были далеки от намерения
оскорблять диктатора без всякой надобности; но я не могу равнодушно
читать статью «Diritto», в которой перечисляются один за другим новые
чрезвычайные комиссары и их секретари и оказываются людьми по разным
причинам самыми враждебными Гарибальди. Король въезжает в Казерту,
имея подле себя Фарини, как советника по гражданским делам, и Фанти,
как начальника своего штаба. А эти люди, Фарини и Фанти, те самые
люди, которые остановили в начале нынешнего года задуманный Гарибальди
поход в Папскую область и Неаполь из Романьи. Вальфре, едущий также с
королем, чтобы принять начальство над артиллериею, был первым секрета-
рем при Ла-Марморе и разделял, даже утрировал, презрение и антипатию
Ла-Марморы к волонтерам; справедливо или несправедливо — Вальфре счи-
тают причиною всех неприятностей, которым подвергались волонтеры Гари-
бальди в ломбардском походе. Как ни велико самоотвержение Гарибальди,
но каково будет для него, ради короля, подать руку этим сановникам короля.
Чувство прискорбия и унижения, которое пробудится в нем видом этих
людей, не будет смягчено известиями, которые привезет ему король, — из-
вестиями, что Фарини назначен королевским генеральным комиссаром в
Неаполе, а Монтецемоло — королевским генеральным комиссаром в Па-
лермо, — Монтецемоло, который был, к несчастию, губернатором Ниццы в
то время, когда готовилась уступка Ниццы, который был исполнителем
всех уловок, всех действий, какие принуждено было делать правительство
графа Кавура, жертвовавшее требованию Франции не только двумя обла-
стями королевства, жертвовавшее также правительственной честью, пра-
вами парламента и народа. Не успокоит Гарибальди и то, что генерал-
секретарем сицилийского правительства, помощником Монтецемоло, назна-
чен Кордова, — Кордова, которого диктатор почел нужным всего две недели
тому назад изгнать из Неаполя и Сицилии. Еще хуже того, если справедлив
слух, что министром внутренних дел в Сицилии назначается Ла-Фарина, —
Ла-Фарина, которого диктатор всегда считал злейшим из своих личных
врагов».
Мы обращаем внимание не на то, что партия, доставившая
Виктору-Эммануэлю власть над южною Италиею, совершенно
устранялась от управления делами в южной Италии, — поло-
жим, что Кавур естественно должен был назначить правителями
людей своей партии, — нет, мы говорим совершенно о другом
обстоятельстве. В числе вернейших своих приверженцев Кавур
мог найти множество лиц, не имевших личных столкновений с
Гарибальди; почему же выбраны были именно те немногие, на-
значение которых было личною обидою для него по прежним
личным неприятностям его с ними? Разве, например, нет в сар-
динской армии генералов, кроме Фанти? Зачем же именно
Фанти, а не другой какой-нибудь генерал, был послан сопровож-
дать Виктора-Эммануэля? Выбор произведен был с явным рас-
четом оскорбить Гарибальди. Или некого было послать в Неа-
поль, кроме Фарини, некого послать в Палермо, кроме Ла-
Фарины?
Мы говорили, что когда пьемонтские войска двинулись на
войну с Франциском II, Гарибальди прекратил всякие наступа-
тельные действия, с патриотическим расчетом решившись оста-
вить честь победы тем людям, хотя и своим противникам, кото-
рые будут управлять Неаполем, чтобы славою сардинской армии
347

упрочить власть Виктора-Эммануэля. Но когда пьемонтская
армия пришла под Капую, Гарибальди, конечно, должен был
сказать, что его волонтеры не отказываются помогать пьемонт-
ским, хотят сражаться рядом с ними. Виктор-Эммануэль отвечал
на это, что если Гарибальди хочет принимать участие в военных
действиях, то пусть обратится за инструкциями к делла-Рокке,
командующему пьемонтским корпусом, действующим против
Капуи. Это значило, что Гарибальди отдается под команду од-
ного из второстепенных пьемонтских генералов.
Под команду к нему Гарибальди не поступил, но в случае
нужды волонтеры помогали сардинцам. Наконец, капуанский
гарнизон предложил сдаться. Гарибальди, дававший неаполи-
танцам самые почетные, по военным правилам, условия капиту-
ляции, чтобы не унижать и не раздражать солдат, пригодных
впоследствии служить итальянскому делу, соглашался на усло-
вия, предложенные гарнизоном Капуи. Но делла-Рокка не со-
гласился, требуя условий менее почетных для гарнизона, и во-
зобновил бомбардировку крепости. Гарибальди был вне себя от
негодования, увидев это бесполезное продолжение побоища.
Как поступали Кавур и пьемонтские генералы с Гари-
бальди, точно так же поступали пьемонтские офицеры и солдаты
с волонтерами; следуя примеру начальников, они третировали
волонтеров с пренебрежением, как людей плохо знающих фор-
мальную сторону службы. Читатель знает, что лишь в послед-
нее время начал проникать в пьемонтскую армию боевой дух,
ставящий способность храбро сражаться выше плацпарадной
выправки; еще недавно господствовали в ней педанты, влияние
которых на умы офицеров остается до сих пор сильно. В про-
шедшем году, до присоединения Тосканы, герцогств и Романьи
к Пьемонту, командуя армиею центральной Италии, Фанти от-
казывал в принятии людям, добровольно пришедшим за сотни
верст поступить в солдаты, когда эти люди были на четверть
дюйма ниже мерки или были одним месяцем моложе определен-
ного возраста. Люди этой категории еще многочисленны между
сардинскими командирами и офицерами. Можно вообразить
себе, как смотрели они на волонтеров, умевших только сра-
жаться.
Среди ряда неприятностей Гарибальди и волонтеры имели
один торжественный день, — день раздачи медалей тем храб-
рым, которые уцелели из тех 1 062 человек, высадившихся с Га-
рибальди в Марсале, и взяли Палермо, принудив сдаться на ка-
питуляцию двадцатитысячную армию. Медаль была выбита в
честь их городским правительством Палермо. Герцогиня Вердура
с депутациею от города Палермо привезла ее в Неаполь и сама
навешивала на грудь каждому. По списку вызывали одного за
другим, — но лишь на меньшую половину вызовов являлись вы-
зываемые, а чаще вслед за именем вызываемого слышался
348

ответ товарищей: «убит». Из 1 062 человек уцелело только 457.
Медали убитых были отданы их семействам, в воспоминание о
признательности сицилийцев. В числе получивших медаль нахо-
дилась одна дама, — г-жа Криспи, супруга того Криспи, который
был душою сицилийской радикальной партии. «Она достойна
медали не меньше, чем кто-нибудь из нас, — сказал Гари-
бальди, — она была единственная женщина, сопровождавшая
нас в марсальской экспедиции».
Торжество волонтеров марсальской экспедиции было по-
следнею светлою сценою жизни Гарибальди и волонтеров в
последние недели. Скоро пришла минута уничтожения армии и
удаления ее предводителя.
7 ноября Виктор-Эммануэль приехал в Неаполь; Гарибальди
с своими продиктаторами, — неаполитанским Паллавичино и
сицилийским Мордини, — явился на другой день передать ему
власть, и король назначил своих наместников в Неаполь и Па-
лермо. Мы не будем повторять здесь всех разноречащих слухов
об обидах, которым подвергся Гарибальди в эти дни. Довольно
будет упомянуть о фактах, достоверность которых уже разъяс-
нена полемикой.
Гарибальди с Паллавичино и Мордини явился встретить
короля на станции железной дороги. Король пригласил в свой
экипаж Гарибальди и Паллавичино, но не почел достойным
этой чести Мордини, которого давно уже выставили злодеем за
то, что он не вошел в сношения с Кавуром против Гарибальди,
как вошел Паллавичино; притом же Паллавичино — маркиз,
а Мордини — что-то вроде адвоката или медика или чего-то по-
добного, не больше. Несмотря на звание продиктатора, Мордини
не имел денег, чтобы обзавестись экипажем. Во время приезда
короля шел проливной дождь, а король прибыл в Неаполь с
экстренным поездом гораздо прежде, чем его ждали, потому
около станции не было народа, не было и ни одного извозчика.
Мордини отправился домой пешком по грязи, под дождем.
Когда Гарибальди сел в экипаж с Виктором-Эммануэлем и уви-
дел, что Мордини тут нет, а садится в экипаж только Паллави-
чино, он вспыхнул: в самом деле, пренебрежение к Мордини
было пренебрежением к нему самому, при известной дружбе его
с сицилийским продиктатором. Нечего было делать: догнали
Мордини, воротили, посадили в экипаж рядом с Паллавичино.
Виктор-Эммануэль предложил Гарибальди орден Аннун-
сиады; Гарибальди сказал, что он носить орден не может, но
просил короля дать эту награду обоим продиктаторам. На дру-
гое утро, когда продиктаторы и министры собрались в комнату
Гарибальди, чтобы отправиться к Виктору-Эммануэлю и пере-
дать ему власть, Паллавичино был украшен орденом Аннунсиады,
а Мордини нет. Гарибальди опять не выдержал, рассердился,
стал упрекать Паллавичино, зачем он принял орден, который
349

не дан его товарищу, такому же продиктатору, как он. Но через
несколько минут дело разъяснилось: Паллавичино сообщил Га-
рибальди, что Мордини сам прислал к королю письмо, в кото-
ром отказывался от ордена. Гарибальди успокоился. Но через
несколько часов узнал, что прежнее объяснение было не совсем
полно. Мордини было сообщено, что король не хотел бы давать
ему ордена, но затрудняется, как отказать ему, когда этого тре-
бовал Гарибальди. Услышав это, Мордини написал письмо, ко-
торое вывело Виктора-Эммануэля из затруднения.
Все это мелочи, но они достаточно показывают, что Гари-
бальди и его помощники унижены от тех самых людей, в пользу
которых работали. Если такое пренебрежение высказывали дик-
татору южной Италии даже в вещах неважных, то можно со-
образить, какой ответ слышал он на свои требования в важ-
ных делах. Давно уже он видел, что чем скорее убраться ему на
Капреру, тем лучше. Он даже не хотел дожидаться приезда
Виктора-Эммануэля в Неаполь, но его убедили не обнаружи-
вать разрыва с такою резкостью. Потом он хотел уехать тот-
час же после аудиенции 8 числа, в которой передал власть Вик-
тору-Эммануэлю; его опять успели удержать до следующего
утра, чтобы смягчить впечатление, какое должен был произвести
его отъезд. Ему выражали готовность согласиться на все его
требования, какие только могут быть исполнены, но оказалось,
что не могут согласиться ни на одно из них. Конечно, не весь
ход этих переговоров известен теперь с точностью. Раза два или
три Гарибальди говорил с Виктором-Эммануэлем наедине и не
рассказывал потом никому, кроме своих ближайших друзей,
о чем шла речь. Известно только в общих чертах, что Гари-
бальди соглашался остаться, если дозволят ему занимать по-
ложение, не зависимое от туринского министерства, враждебного
ему. На это не согласились. Тогда он просил, по крайней мере,
чтобы сохранена была отдельная организация армии волонте-
ров, — не согласились и на это. Наконец он просил хотя того,
чтобы признаны были офицерские чины за людьми, произведен-
ными им в его армии, — не согласились и на это. Он уехал
9 сентября на рассвете, когда город еще спал, чтобы не воз-
буждать своим отъездом демонстрацию. С ним отправилось на
Капреру человек семь тех ближайших его друзей, которые не
были удержаны своими обязанностями при агонии, прекращав-
шей существование армии волонтеров. Тюрр, Козенц, Сирторий
не могли уехать из Неаполя: они остались, чтобы защищать по
возможности своих товарищей. Учреждена комиссия для пере-
смотра офицерских списков армии Гарибальди, чтобы уволить
от службы «опасных» или «недостойных» людей, которые успели
войти в ряды волонтеров, но не должны бесславить собою кор-
пус офицеров регулярной итальянской армии. Оставлены будут
чины лишь тем из них, которых пьемонтские генералы признают
350

заслуживающими снисхождение. Гарибальди успел добиться
лишь того, что Сирторий, Козенц и Тюрр допущены в пьемонт-
скую комиссию, которая будет судить офицеров бывшей армии
Гарибальди. А между тем армия эта быстро исчезает: с каж-
дым днем расходятся из рядов ее сотни патриотов. Желание
Фанти в том именно и состоит, чтобы поскорее избавиться от
этого беспорядочного собрания людей. Уже два раза удавалось
пьемонтским генералам уничтожать войска волонтеров, соби-
равшихся около Гарибальди: по заключении Виллафранкского
мира они успели уничтожить корпус альпийских стрелков,
с которым действовал Гарибальди в северной Ломбардии. Че-
рез полгода они, и главным образом именно Фанти, успели
уничтожить второе такое войско, собранное Гарибальди в цен-
тральной Италии; нет никакого сомнения, что и в нынешний раз
их усилия увенчаются успехом; вернее сказать, они уже увенча-
лись почти полным успехом; через полторы недели по отъезде
Гарибальди не осталось в рядах армии волонтеров и третьей
части людей, составлявших ее; не замедлит разойтись и эта
последняя треть. Мы хвалим ревность, с какою спешил Кавур
наказать Гарибальди и его товарищей за революционный дух,
двинувший их против короля неаполитанского. Кавуру нельзя
было не воспользоваться плодами дела, совершенного Гари-
бальди, но он не мог, чтобы не наказать его всевозможными
унижениями. Это хорошо; но Кавур увлекся избытком усердия.
Он держится своею дипломатическою репутациею так твердо,
что не боится ни Гарибальди, ни его друзей. Но, если безвредно
остается для самого Кавура впечатление, произведенное на
итальянскую публику удалением Гарибальди, то вредно оно для
итальянского дела. Кавур во многих поколебал этими оскробле-
ниями преданность к Виктору-Эммануэлю, внес сильнейшую
причину раздора в умы итальянских патриотов.
Но между тем единство Италии устраивается и упрочивается.
Через год или через два может быть уже не будет возможности
раздробить государства, собравшиеся теперь под власть Вик-
тора-Эммануэля. Будем ждать, как переживет оно опасности,
которыми окружено его возникновение. Австрийцы потеряли
время для начатия войны и теперь, повидимому, не думают на-
чинать ее раньше следующей весны. Посмотрим, успеют ли
итальянцы приготовиться к войне до весны; но если не успеют,
то виноваты будут уже сами. У них есть время до той поры
сформировать такую армию, против которой австрийцы не могли
бы вести наступательной войны.
Положение дел сомнительно не в одной Австрии. Не-
сколько раз мы упоминали о разных признаках умственного бес-
покойства во Франции. Симптомы эти мелки, потому что круп-
ных не может быть в нынешней Франции: она вся как будто
отлита из чугуна, который сохраняет наружную крепость до той
351

минуты, когда вдруг распадается 5. Но само французское прави-
тельство озабочивается признаками движения, предсказываю-
щими неприятности. Постоянно носятся слухи, что оно думает
преобразовать конституцию в либеральном смысле. Эти слухи
повторяются иногда с опровержениями, иногда с подтвержде-
ниями в полуофициальных французских газетах. Было бы не-
основательно ожидать их осуществления в значительном размере,
но в незначительной степени они оправдываются известиями,
что дается некоторый простор прениям законодательного кор-
пуса. Будем надеяться, что уступка окажется не портящею ны-
нешнего порядка, но все-таки она свидетельствует о каком-то
внутреннем колебании.
Точно такое же стеснение прежних твердых начал неблаго-
приятным расположением умов обнаруживается и во француз-
ской политике относительно Италии. Во всем видно желание
поддержать Франциска II, но никаких решительных мер не при-
нимается против основывающегося Итальянского государства.
Все ограничивается пока только тем, что сардинскому флоту
не дозволено было участвовать в осаде Гаэты; но это лишь от-
тягивает несколькими неделями развязку, нисколько не увели-
чивая шансов Франциска II. Война идет к своему концу по
программе, развитие которой можно было предвидеть заранее.
Сардинцы разрезали войска Франциска II на три части,—
разорвав сообщения действующей армии с гарнизонами Гаэты и
Капуи. Капуя сдалась; через несколько дней действующая армия
оттеснена была в папские владения и там положила оружие;
остается только Гаэта, осада которой не представляет ничего
сомнительного в своем ходе. Франция не делала до сих пор ни-
чего такого, что могло предотвратить исход дела, всеми давно
предусматриваемый. Со стороны Франции тут недостаток не в
доброй воле, а лишь в возможности действовать без риска для
внутреннего существующего порядка.
Соображая все, приходишь к одному заключению: трудно на-
деяться на такое счастье, чтобы следующая весна не принесла
с собою Западной Европе сотрясений. Из вероятных для За-
падной Европы шансов наименее невыгодный для существую-
щего порядка был бы тот, (когда бы столкновения ограничились
какою-нибудь войною между теми или другими державами, без
внутренних смут; но этого шанса нельзя назвать вероятней-
шим. Итальянские события уже оказывают заразительную
свою силу в Австрии и в расположении умов французов.
К числу важнейших событий следует отнести поражение так
называемой демократической и торжество так называемой рес-
публиканской партии в Соединенных Штатах, при выборе прези-
дента. Это факт, едва ли уступающий своею значительностью
итальянским событиям двух последних лет. Не то, чтобы от вы-
бора Линкольна6 надобно было ожидать немедленных перево-
352

ротов, — теперь все видят, что восторжествовавшие противники
невольничества еще не в силах принять мер к освобождению
негров в южных штатах, а побежденные рабовладельцы не в
силах поднять южные штаты к отторжению от союза.
Но 6 ноября [1860] г., день, когда победа осталась на стороне
партии, имевшей своим кандидатом Линкольна, этот великий
день — начало новой эпохи в истории Соединенных Штатов,
день, с которого начался поворот в политическом развитии ве-
ликого североамериканского народа 7. До сих пор над его поли-
тикою господствовали южные плантаторы, люди знатные и гор-
дые своею знатностью. Их партия называется теперь демократи-
ческою, но в сущности она была олигархическою. Теперь земле-
пашцы Севера и Запада, — землепашцы в буквальном смысле
слова, люди, возделывающие землю своими руками, — первые
сознали в себе силу обойтись без опеки южных олигархов и
управлять союзом. 6 ноября 1860 года они свергнули иго, ле-
жавшее на них в течение многих десятилетий, и каким бы коле-
баниям ни было подвержено в будущем продолжение борьбы,
они пойдут и пойдут к своей цели, к восстановлению политики
Соединенных Штатов на высоту, которой не имела она со вре-
мен Джефферсона; начнет воскресать белое население Юга, не
имеющее невольников, и через несколько времени оно соединится
с северными штатами для уничтожения невольничества чер-
ных, — невольничества, которое лежало гнетом на всей жизни
всего североамериканского народа, пятном на доброй славе его.
А добрая слава североамериканского народа важна для всех на-
ций при быстро возрастающем значении Северо-Американских
Штатов в жизни целого человечества. Теперь довольно будет
этой общей характеристики события, которое известно нам лишь
по отрывочным и кратким заметкам европейских газет; рассказ
о нем отложим до следующего месяца, когда получим северо-
американские газеты, описывающие ход дела 6 ноября.

Декабрь 1860
Австрийские дела. — Программа Шмерлинга. — Развитие венгерских отно-
шений. — Вопрос о народностях в Венгрии. — Италия. — Декрет 24 ноября
во Франции. — Вопрос о сохранении или расторжении союза в Северо-
Американских Штатах.
Итальянские дела решительно отстранены на второй план со-
бытиями, происходящими или готовящимися в Австрии. Обстоя-
тельства австрийцев становятся действительно серьезны. Будем
надеяться попрежнему, что австрийцы сумеют избавиться от за-
труднений, произведенных либеральными их попытками. Но
именно для того, чтобы можно было нам вполне оценить всю
ловкость, какую несомненно обнаружат австрийцы в отстранении
затруднений, нам надобно выставить теперь всю опасность их
обстоятельств.
Статуты, изданные для четырех немецких провинций, были
встречены, как мы уже говорили, самым неблагоприятным обра-
зом. Чтобы понять всю распространенность неудовольствия, до-
вольно будет привести одно свидетельство. Читателю известно,
что «Аугсбургская газета» 1 служит полуофициальным органом
австрийского правительства. Кроме корреспондентов, пишущих
по официальному указанию, она имеет в Австрии и других кор-
респондентов, которые, не занимая официального положения, за-
служивают чести сотрудничества в «Аугсбургской газете» пыл-
ким спокойствием своего австрийского патриотизма. Эти скромные
патриоты до сих пор доказывали в «Аугсбургской газете», что
дела идут хорошо; но теперь они увидели необходимость предосте-
регать австрийских министров. Мы сами не следим за развитием
либерализма в заграничном органе австрийского правительства,
но вот из венской корреспонденции «Times'a» отрывок, показы-
вающий, до какой печальной необходимости предостерегать своих
покровителей доведена «Аугсбургская газета»:
354

«Вена, 26 ноября.
Некоторые из наших читателей могут думать, что я слишком мрачно
смотрю на положение дел в Австрии; потому приведу здесь мнения других
публицистов. «Аугсбургская газета», находящаяся, как известно, в самых
дружеских отношениях к австрийскому правительству, напечатала письма из
Тироля от 17 и 18 ноября, и вот каково содержание этих писем:
«Трудно выразить все наше недовольство. Малы были наши ожидания,
но дано нам гораздо меньше, чем ждали мы. Тироль — страна, всегда быв-
шая верною династии — получил в награду за свою- верность и самоотвер-
жение статут, который не лучше статута 1816 года. Мы решительно не в
состоянии понять, как мог кабинет издать такой закон в минуту, когда со-
бирается столько туч над головою Австрии. Тирольские поселяне и горо-
жане,— одни поселяне и горожане, — много веков придают всю особенность
тирольской истории; кто вздумал бы отрицать это, доказал бы лишь собст-
венное незнание. А новый статут ставит малозначительную (bedeutungslose)
аристократию и духовенство на одну доску с третьим и четвертым сосло-
виями. Каждое сословие имеет одинаковое число представителей, и чтобы
Европа могла составить себе верное понятие о важности тирольских дворян,
правительство определило, что право быть избираемыми принадлежит дво-
рянам, платящим 25 флоринов поземельного налога. В Штирии, напротив,
из поселян могут быть избираемы только платящие не меньше 30 флоринов
поземельного налога. Впечатление, произведенное статутом, следует назвать
не просто неблагоприятным, а даже тяжелым».
Еще до обнародования статутов Штирии, Каринтии, Зальцбурга и
Тироля я говорил вам, что жители германских провинций будут сильно про-
тестовать против восстановления сословных сеймов, составляющих полити-
ческий анахронизм. Так думает и говорит «Ost-Deutsche Post»; вот извле-
чение из статьи, помещенной в ней 25 ноября:
«Правительство так мало сделало для богатых и влиятельных дворян
Тироля и Штирии *, что аристократия других провинций начинает трево-
житься. Большинство государственного совета уведомляло нацию, что когда
аристократия будет управлять делами провинций и округов, ее желания
будут исполнены. Теперь оказывается, что большинство государственного
совета было слишком скромно, потому что для аристократии сделано больше,
чем она просила. Австрийское дворянство хочет быть всемогущим в госу-
дарстве. Если оно достигнет своей цели, что из того выйдет? Враждебное
чувство возникнет между сословиями. Нация хочет иметь серьезных, непод-
дельных представителей».
В прибавление к этому я замечу, что ультрареакционная партия вполне
господствует, так что считает слишком либеральными даже графа Рехберга
и графа Сечена. Предводители этой партии — австрийско-немецкие прелаты,
духовники некоторых влиятельных лиц и несколько старых господ и госпож.
Взгляды людей, управляющих делами, так узки, что они не видят опасности
своего положения, которая очевидна для всех неофициальных зрителей».
Читатель знает, что Тироль всегда был провинциею самою
спокойною и самою верною из всех австрийских областей. Можно
предположить, как не понравилось другим провинциям устрой-
ство, дававшееся им от графа Рехберга2, когда «Аугсбургская
газета» увидела надобность изображать ему в таких красках
впечатление, произведенное его реформами на Тироль.
Действительно, никто теперь не хвалит систему, которою ду-
* Читатель знает, что в Тироле вовсе нет дворянства; в Штирии его
также очень мало.
355

мал ограничить реформы граф Рехберг, и все порицают его.
Но беспристрастный читатель не станет думать, будто бы Рех-
берга винят за все справедливо. Мы в прошлый раз старались
доказать, что австрийские министры делали все возможное для
них, и если не делали до сих пор уступок, более значительных,
то лишь по невозможности. Притом же, если граф Рехберг — дур-
ной министр, то почему не заменили до сих пор его другим ми-
нистром? Тут представляются лишь два ответа: или вовсе нет
людей, которые стали бы на его месте действовать иначе, или
никто из таких людей не мог занять его место. В том и в другом
случае очевидно, что граф Рехберг был до сих пор наилучшим
возможным министром. Спрашиваем теперь, можно ли порицать
того, который наилучшим образом исполняет свое назначение?
Надобно заметить еще одно обстоятельство, самым поразитель-
ным образом доказывающее всю пустоту порицателей. Читатель
помнит, как Европа хвалила намерения и принципы Гюбнера3,
назначенного министром по заключении Виллафранкского мира,
как печалилась об отставке, скоро данной ему. Теперь носились
слухи, что по неудовлетворительности нынешних министров будет
снова призван в кабинет Гюбнер, который поведет дела либе-
ральным способом. Из сотни людей, порицающих графа Рехберга,
99 были бы в восторге от назначения министром барона Гюбнера.
Но вот небольшой отрывок из венской корреспонденции «Ti-
mes'a»:
«Вена, 3 декабря.
Ныне я имел случай говорить с человеком, которому должны быть
хорошо известны мнения и намерения графа Рехберга; он прямо сказал мне,
что пока Рехберг останется во главе правительства, не будет сделано ни-
каких действительных уступок австрийско-немецким провинциям. Министр-
президент (сказал он мне) человек с очень узким взглядом, и если дела
пойдут, как шли до сих пор, то скоро ему будет невозможно остаться
министром. Барон Гюбнер, имевший в эти дни раза два аудиенцию у импе-
ратора, человек способный; но он непопулярен в австрийской публике,
потому что принадлежит к партии, заключившей конкордат».
Просим читателя не обращать никакого внимания на первые
строки этого отрывка, содержащие явную клевету на графа Рех-
берга: диплом 20 октября и следовавшие за ним акты слишком
ясно показывают неосновательность отзыва, сделанного коррес-
пондентом «Times'a». Уступки уже были сделаны, и мы дивимся
легкомыслию, говорящему после того, что граф Рехберг не распо-
ложен к уступкам. Но мы привели письмо из «Times'a» не для
первой, а только для второй половины его, для ознакомления
читателя с убеждениями барона Гюбнера. Положим, что Гюбнер
не популярен теперь, — это еще ничего не доказывает: год тому
назад, когда он получил отставку, он был популярен. Скажите
же, какого уважения заслуживает австрийская публика, столь
быстро меняющая свой взгляд на одного и того же человека?
356

Мы полагаем, что мнение такой публики не заслуживает ни ма-
лейшего внимания; мы заключаем из этого, что если теперь и
граф Рехберг и барон Гюбнер не популярны, то из этого еще не
следует, будто бы Рехберг дурно управляет делами и Гюбнер
стал бы дурно управлять ими. Но если непопулярность министра
в австрийской публике не служит для нас доказательством его
дурного управления, то и популярность другого человека, назна-
чаемого австрийским министром, не должна для нас служить до-
казательством, что он будет управлять делами хуже министра,
несправедливо не пользующегося столь же выгодною репутациею
в публике. Мы это говорим в виде предисловия к тому, что назна-
чен теперь министром Шмерлинг, о котором до его назначения
отзывались с большою похвалою. Надобно рассказать, как про-
изошло это назначение.
Граф Рехберг, министр-президент, конечно, имеет в кабинете
господствующий голос. Но, вполне заслуживая такой власти
своими талантами и убеждениями, он не имеет специальных све-
дений по государственному управлению и собственно только по-
казывает своим сотоварищам путь, по которому они должны
итти, а управлением заведывают уже они сообразно его общим
указаниям. Читатель знает, что по диплому 20 октября все
дела внутреннего управления, разделявшиеся прежде на несколько
министерств, соединены в одно министерство, глава которого на-
зывается государственным министром. Это важнейшее место было
предоставлено графу Голуховскому 4, который прежде был непо-
пулярен и сделался еще непопулярнее по обнародовании четырех
провинциальных статутов, напрасно ставившихся публикою в лич-
ное порицание ему. Как бы то ни было, но обнаружилась надоб-
ность подкрепить кабинет более популярным именем; стали но-
ситься слухи, что граф Рехберг приглашает в министерство
Шмерлинга5. Следующий отрывок из венской газеты «Die
Presse» 6 покажет читателю, как легкомысленно компрометировала
Шмерлинга австрийская публика своими пустыми толками:
«Опять носится слух, что г. фон-Шмерлинг будет членом кабинета.
Подобный слух разносился много раз в последние месяцы; но теперь мы
имеем положительное известие, что министр-президент действительно всту-
пил в переговоры с г. Шмерлингом. Имя Шмерлинга популярно в умеренно-
либеральной немецкой партии, но его не любят ультраконсерваторы. По-
литические принципы назначаемого министра мало известны нам, потому
что он только раз говорил публично в последние восемь лет. Летом 1849
года Шмерлинг, бывший прежде одним из министров Германской франк-
фуртской империи, сделался членом конституционного (австрийского) ми-
нистерства, главою которого был князь Шварценберг7, а через два года он
вышел из кабинета. Уже одно имя Шмерлинга составляет программу, но
программу, несовместную с системою графа Рехберга. При нынешнем поло-
жении венгерских дел очевидно, что надобно или прибегнуть к насильствен-
ным мерам, или признать избирательный закон 1848 года8. Венгерский
сейм может иметь доверие к министерству, не предрасположенному в пользу
феодальной партии, может дойти до соглашения с таким министерством.
357

Все это должно быть хорошо известно г. фон-Шмерлингу; потому о« едва
ли согласится вступить в кабинет графа Рехберга иначе, как с тем, чтобы
граф Рехберг совершенно изменил систему и усилил немецкий элемент в
кабинете. Если г. фон-Шмерлинг войдет в министерство без этих условий,
он скоро испытает судьбу своих предшественников».
Мы покажем, что Шмерлинг не изменит долгу, лежащему на
австрийском правителе, и не явится тем легкомысленным либе-
ралом, какого ожидали увидеть в нем люди, не понимающие по-
требностей положения, к которому призван он. Впрочем, уже са-
мое его назначение служит достаточным ручательством за то,
что намерения нового министра согласны с австрийским благом.
Мы не должны колебаться в этой уверенности даже и рассказами
о подробностях, в которых произошло его назначение. Дело про-
исходило, по словам «Times'a», следующим образом:
«Фон-Шмерлинг назначен государственным министрам, и достоверно,
что его программа принята императором. При разговоре с его величеством
в четверг (6 декабря) он выразил свои мнения с большою прямотою, и
они были выслушаны терпеливо и внимательно, хотя некоторые из них
едва ли могли быть приятны государю. Франц-Иосиф редко имел случай
узнать в истинном виде общественное мнение. Ожидают, что Шмерлинг
обнародует свою политическую программу тотчас же по принятии дел
своего министерства, и друзья его говорят мне, что программа эта — либе-
ральная. Лицо, хорошо знакомое с происходящим в официальных кругах,
сообщает мне следующие сведения о нынешнем министерском кризисе. Дней
десять тому назад происходило заседание кабинета, при котором присут-
ствовал император. Граф Голуховский говорил о необходимости немедленно
обнародовать статуты для всех немецких провинций. Фон-Лассер, один из
новых министров без портфеля, заметил, что четыре обнародованные ста-
тута произвели дурное впечатление на публику. Начался спор; граф Голу-
ховский разгорячился и, наконец, вскричал: «Если вы хотите конституции,
го почему не скажете этого прямо?» К великому удивлению графа Рехберга
и некоторых его товарищей, фон-Лассер отвечал, что, по его мнению, на-
добно дать какую-нибудь конституцию славянско-немецким провинциям.
Пока шел спор, император не говорил ни слова, но по окончании спора
он приказал графу Рехбергу немедленно послать за Шмерлингом».
Конечно, Шмерлингу приносит большую честь прямота, с ко-
торою он выразил свой взгляд на положение дел. Но исход дела
удостоверяет нас, что в его правдивой речи не заключалось ника-
ких неудобоисполнимых проектов. Мы не имеем надобности от-
вергать известие, что в заседаниях, ходом которого утвердился
император австрийский в намерении заменить Голуховского
Шмерлингом, Лассер говорил о конституции; но должно думать,
что Лассер сам не придает этому слову несовместного с нынеш-
ним порядком значения, если вступил в министерство графа Рех-
берга, который, как мы знаем, не сделает в управлении перемен,
вредных для нынешней системы. Конечно, как человек благора-
зумный, не мечтающий о вещах, не согласных со всею обстанов-
кою положения, Лассер удовлетворится формальными измене-
ниями, не нарушающими существенного характера учреждений,
вводимых по диплому 20 октября. Если действительно откроется
358

надобность в дальнейших уступках, о которых говорил Лассер,
называвший совокупность их конституциею, то эти уступки могут
состоять в заменении имени государственного совета именем за-
конодательного корпуса или австрийского имперского сейма, в не-
которых переменах способа назначения членов этого собрания,—
например, областным сеймам может быть предоставлено право
прямо выбирать членов этого общего собрания, вместо того что
теперь областные сеймы выбирают только кандидатов, из кото-
рых выбирает действительных членов уже министерство. Таких
исправлений в дипломе 20 октября граф Рехберг может сделать
много, не портя основного характера нынешней системы. Но мы
напрасно говорим так длинно о мыслях Лассера и о средствах
исполнить их без вреда для австрийцев: Лассер не занимает важ-
ного места в кабинете, и если надобно ждать перемен, то не от
его влияния, а разве от влияния Шмерлинга. Посмотрим же,
должна ли нынешняя Австрия опасаться нового министра. Од-
нажды он уже был министром и держал себя способом, успокаи-
вающим вас за его нынешние намерения.
Шмерлинг вышел из министерства в начале 1851 года, когда
убедился, что решено отменить суд присяжных, введенный в 1848
году. Это обстоятельство может быть перетолковываемо во вред
ему, и действительно, в приведенных нами выписках из австрий-
ских газет читатель замечал, что на нем основано мнение о либе-
рализме нового министра. Но тут существуют два смягчающие
обстоятельства. Во-первых, Шмерлинг, будучи министром юсти-
ции, составил много узаконений о судоустройстве и судопроиз-
водстве сообразно существовавшему тогда суду присяжных.
Натурально, ему неприятно было думать, что при уничтожении
суда присяжных ему же самому придется отменять составленные
им законы. Притом австрийские судьи и адвокаты были сильно
расположены в пользу суда присяжных; смущаться неудоволь-
ствием толпы — дело непохвальное в австрийском министре, но
нет ничего особенно предосудительного, с австрийской точки зре-
ния, уважать мнение подведомственных сановников: Шмерлинг
вышел в отставку, чтобы заслужить похвалу от тогдашнего су-
дебного сословия. Если рассуждать без всякой снисходительности,
конечно, следует назвать это слабостью, но читатель согласится,
что такая слабость еще не дает права считать Шмерлинга за
человека вредного для австрийской системы. Весь образ его дей-
ствий, пока он оставался министром, показывает, что он умел
понимать надобности своего положения. Он вступил в должность
в половине 1849 года, перед окончанием венгерского мятежа.
Во время его управления министерством юстиции Гайнау произ-
вел те наказания, которые даже и мы, при всем понимании
тогдашней нужды в примерной строгости, должны назвать чрез-
мерно строгими: при министерстве Шмерлинга были наказаны
смертью генералы, сдавшиеся вместе с Гёргеем9, был казнен
359

Людвиг Батиани 10. Конечно, казни эти производились не соб-
ственно Шмерлингом, а командирами австрийской армии; ко-
нечно, производились они не судилищами, зависевшими от Шмер-
линга, а военными судами. Но если бы Шмерлинг не считал эти
меры при всей их суровости неизбежными, то он не остался бы
министром осенью и зимой 1849 года, когда совершались эти на-
казания. Можно еще было бы сомневаться в чувствах, с которыми
смотрели на них другие его товарищи, например, Шварценберг
или Бах, — они были не министрами юстиции, не до них прямей-
шим образом относились эти дела; если они оставались на своих
местах, это еще не значило, что они прямо одобряют Гайнау;
но Шмерлинг был министром юстиции; его специальным, его
личным делом — было наблюдение за способом и мерою нака-
зания мятежников; если он не выходил в отставку, то о нем
уже нельзя сомневаться, думал ли он, что Гайнау поступает
вообще хорошо. Имея в политической биографии Шмерлинга
такой эпизод, как отправление должности министра юстиции
с осени 1849 года до начала 1851 года, мы должны заключить,
что у него всегда достанет характера для проведения мер, тре-
буемых надобностью сохранить в государстве порядок и под-
держать ту систему, в установлении которой он участвовал:
читатель знает, что коренные черты устройства, которым поль-
зовалась доныне Австрийская империя, были выработаны именно
в те годы, когда Шмерлинг находился министром.
Правда, в следующие годы, когда он уже не состоял минист-
ром, система, введенная при нем, развилась полнее и некоторых
подробностей ее дальнейшего развития он не одобрял. Но, кроме
вопроса о суде присяжных, его разногласие с его преемниками
и бывшими товарищами относилось только к чертам второсте-
пенным, а не к самому духу законодательства и управления.
Примером тому пусть послужит вопрос о провинциальных сей-
мах, который и был прямою причиною возвращения Шмерлинга
в кабинет. Статуты областных сеймов, написанные Голуховским,
должны быть исправлены теперь Шмерлингом. Но десять лет
тому назад, когда Шмерлинг был министром, также были обна-
родованы статуты для областных сеймов. Посмотрим же, чем
отличались от статутов Голуховского эти уставы, в составлении
которых участвовал Шмерлинг.
По статутам, изданным в последние месяцы для Штирии,
Каринтии, Зальцбурга и Тироля, состав сейма устроен так,
что жители провинции делятся на четыре сословия, из которых
каждое посылает на сейм своих особенных представителей. По
статутам, изданным в 1850 году при участии Шмерлинга для
нижнего и верхнего эрцгерцогств австрийских, для Зальцбурга,
Моравии, австрийской Силезии, Тироля, Богемии и Галиции,
депутаты посылались от трех сословий, а не от четырех, как
теперь. Дворянство и духовенство были соединены тогда в один
360

класс под именем «лиц, имеющих большие имущества»; сословию
горожан нынешних статутов соответствовал «класс людей сред-
него состояния», а сельским общинам нынешних статутов со-
ответствовал разряд «людей, владеющих малыми имуществами».
Но при этой разнице трехчленного и четырехчленного деления
основной характер тех и других сеймов одинаков: сеймы эти —
сословные сеймы. По статутам Голуховского, число депутатов,
посылаемых разными сословиями, определено так, что два
высшие сословия должны иметь в сейме большинство. Та же
самая цель достигалась в статутах 1850 года расчетливым рас-
пределением числа депутатов между разрядами и округами,
одушевленными сочувствием к министерству или недовольными
его системою. Так, например, в Богемии чехи требуют реформ,
а немецкое население, враждующее с ним, было в 1850 году на
стороне министерства; потому из 220 членов богемского сейма
лишь немногие должны были избираться от чешских округов
и корпораций, и огромное большинство избиралось теми кол-
легиями первого и второго разряда, которые составлены были
из немцев, хотя чехи составляют две трети всего населения
Богемии.
Мы видим, что состав провинциальных сеймов был по ста-
тутам 1850 года существенно одинаков с составом, определен-
ным нынешними статутами. Точно то же следует сказать и о
круге действий, предоставленном сеймам. Статуты 1850 года
определяли, что главнейшими занятиями сеймов будет служить
надзор за исправлением дорог и заведывание богоугодными за-
ведениями, а также кадастровою частью. Те же самые предметы
предоставлены областным сеймам и нынешними статутами.
И по тем и по другим статутам сеймы были собственно советами,
назначенными в помощь губернаторам или наместникам провин-
ций по исполнению распоряжений центрального правительства,
относящихся ко взиманию податей, к путям сообщения и к боль-
ницам.
Заметная разница только одна. По статутам 1850 года пред-
ставители всех трех разрядов или сословий избирались прямо
голосами самих избирателей, а по статутам Голуховского пред-
ставители горожан и поселян должны назначаться по выбору
не самих жителей, а городских или сельских начальств. Надобно
ожидать, что это правило будет изменено Шмерлингом со-
образно порядку, установлявшемуся статутами 1850 года. Но
такая перемена, была ли бы она хороша или дурна сама по себе,
не будет иметь важного значения при известном читателю со-
ставе сеймов и круге их деятельности.
Пока писалась эта статья, получена телеграфическая депеша,
сообщающая содержание программы, обнародованной Шмер-
лингом по вступлении в министерство. Изложенные нами ожи-
дания совершенно подтверждаются обещаниями Шмерлинга.
361

Программа его такова, что, без сомнения, он не найдет ни в своих
товарищах, ни в лицах, указывающих путь ему и товарищам,
никакого препятствия исполнению его намерений. Он начинает
объявлением, что все реформы будут в точности соответствовать
принципам диплома 20 [октября]. О провинциальных сеймах
Шмерлинг выражается словами, из которых надобно заключить,
что городским и сельским общинам будет предоставлен прямой
выбор депутатов и что сословное устройство сеймов будет сохра-
нено. Государственный совет будет, сообразно предначертанию
диплома 20 [октября], состоять из депутатов, выбираемых про-
винциальными сеймами; но против прежних предначертаний
разница будет та, что сеймы эти будут прямо выбирать депу-
татов в государственный совет, а не кандидатов на это звание,
как говорилось в законах, составленных графом Голуховским.
Это изменение, конечно, будет лестно для провинциальных сей-
мов, но состав их служит обеспечением, что они не злоупотребят
своею обязанностию. Точно так же очень лестна будет для них
и для государственного совета другая перемена, сделанная
Шмерлингом в предначертаниях Голуховского: Шмерлинг гово-
рит, что провинциальным сеймам и государственному совету
дано будет право инициативы. Надобно полагать, что депеша,
которой мы следуем, не совершенно точно передала в своем
сокращении мысль Шмерлинга. Члены провинциальных сеймов
и государственного совета могли делать предложения уже и по
статутам Голуховского; вероятно, Шмерлинг говорит, что будут
упрощены формы, которые должно пройти предложение, чтобы
достичь до обсуждения в общем собрании сейма или совета.
Читатель видит, что Шмерлинг обещает исправить некото-
рые подробности предначертаний Голуховского, находя, что
самые принципы предначертаний должны быть сохранены.
Должно упомянуть еще о двух чертах программы Шмерлинга,
сообщаемых тою же депешею. Новый министр говорит, что по
отношению журналистики «всякое предварительное вмешатель-
ство» будет прекращено. Депеша опять передает мысль про-
граммы, вероятно, не с полною точностию. Предварительного
вмешательства в печатание газетных статей уже не было в
Австрии и до вступления Шмерлинга в министерство. Вероятно,
Шмерлинг хочет сказать, что система предостережений и вы-
говоров, даваемых газетам, будет несколько ослаблена. Но она
не будет отменена; если бы Шмерлинг говорил об этом, то де-
пеша не могла бы передать его слов в таком виде, как передает.
Кроме того, Шмерлинг обещает восстановить суд присяжных,
чего и следовало ожидать, зная причину, по которой вышел он в
отставку в начале 1851 года. Но депеша не говорит, чтобы
намерены были применить суд присяжных к делам газет; это
было бы и не совместно с характером всей программы Шмер-
линга; а при устранении газетных дел от суда присяжных его
362

существование или несуществование относится уже к техниче-
ским интересам юстиции, а не к политической жизни.
Из всего этого надобно заключить, что назначение Шмер-
линга не производит большой перемены в существовавших отно-
шениях и что кабинет Рехберга со Шмерлингом остается на том
же пути, на каком был с Голуховским. Теперь носятся слухи,
что граф Рехберг подает в отставку; но это также не произведет
большой перемены.
Таким образом, положение дел в Австрии со времени нашего
прошлого обозрения не изменило своего характера, а только
продолжало развиваться по прежним расходящимся направле-
ниям. Чувства жителей немецких провинций, Богемии и Мора-
вии, выражаются с большею определительностию, и в начале
декабря пражские чехи по случаю приезда нового правителя в
Прагу произвели демонстрацию, показавшую, что они желали
бы иметь правителем Богемии чистого чеха, который разделял
бы их национальные стремления.
Но попрежнему ход внутренних австрийских дел зависит от
венгерских обстоятельств. В прошедшем обозрении останови-
лись мы на том, что была на неопределенное время отсрочена
Гранская конференция, которую поручено было созвать карди-
налу примасу Венгрии для постановления правил об устройстве
будущего венгерского сейма и избирательном законе; что многие
из лиц, назначенных занимать восстановленные должности жу-
панов или комитатских президентов, отказывались от этого на-
значения и в разных венгерских городах и селах происходили
демонстрации, оканчивавшиеся иногда вмешательством австрий-
ских войск. Такое положение дел возбуждало в венском прави-
тельстве мысль, не следует ли прибегнуть к решительной мере.
Вот из парижской корреспонденции «Times'a» отрывок, говоря-
щий об этом вопросе и о средстве, к которому прибегло мини-
стерство, чтобы отложить его на некоторое время:
«Париж, 7 декабря.
Литографированная корреспонденция говорит, что в министерском со-
вете, бывшем в Вене 29 ноября, была речь о том, чтобы объявить всю
Венгрию находящеюся в осадном положении; но один из министров, венге-
рец, настоял, чтобы до принятия такой крайней меры испытать, не прине-
сет ли пользы поездка барона Вая в Венгрию. Барон прибыл в Пешт
30 ноября с инструкциями организации комитатов. Впечатление, произве-
денное в Венгрии этими инструкциями, не соответствовало надеждам, и
если слухи справедливы, то инструкции содействовали увеличению волне-
ния, которое, как видно, усиливается. Это неудивительно. Организация ко-
митатов была основанием самоуправления, существовавшего много веков в
Венгрии, самоуправление, предлагаемое бароном Ваем, венгерцы объявляют
австрийским бюрократизмом. Барон Вай не признает закона, изданного об
этой организации в 1848 году. Образцом он берет организацию немецких
провинций, а не самоуправление старинной Венгрии. Закон 1848 года заме-
нил выборными комиссиями общие собрания, которые составлялись по ко-
363

митатам до 1848 года для выбора начальников и решения текущих дел.
В 1848 году были распространены на всех граждан политические права,
которыми прежде пользовались одни только дворяне, и общие собрания
всех членов комитата сделались тогда физическою невозможностью. Потому
они были заменены комиссиями. По закону 1848 года, эти комиссии со-
ставлялись из депутатов, свободно избираемых округами; но по инструк-
циям барона Вая, члены комитатских комиссий будут назначаться правите-
лями комитатов, которые сами прямо назначаются правительством. Легко
понять, что такая организация не нравится венграм. Этого мало: по инст-
рукциям барона Вая, присяга дается императору австрийскому, а не ко-
ролю венгерскому, а по венгерской конституции существует только титул
короля венгерского, и диплом 20 октября говорил, что восстановляется вен-
герская конституция. По инструкциям барона Вая, начальники, избираемые
комитатскими комиссиями, должны быть утверждаемы центральным пра-
вительством, которое, приняв их присягу, определяет и жалованье им. Ни-
чего подобного не существовало в Венгрии при старинной конституции.
Прибавлю, что по этим инструкциям, должно быть сохранено судоустрой-
ство, введенное Бахом и Шварценбергом, должна быть сохранена и финан-
совая система, введенная ими. Из этого вы поймете, почему инструкции ба-
рона Вая возбудили общее порицание в Пеште и по всей Венгрии. Спраши-
ваешь себя, чем все это кончится? Вероятно, провозглашением всей Венг-
рии находящеюся в осадном положении».
Носились слухи, что министры венгерских дел в венском
кабинете, граф Сечен и барон Вай 11, выходят или увольняются
в отставку и места их будут заняты предводителями умеренной
венгерской партии, Деаком и Этвешом 12. Действительно, Этвешу
и Деаку были делаемы предложения вступить в кабинет, или по
крайней мере было спрашиваемо у них, какова была бы их про-
грамма, если бы начались с ними переговоры о вступлении в
министерство. Но если очень трудно было графу Рехбергу и
другим влиятельнейшим лицам согласиться на программу Шмер-
линга, столь близкую к прежней программе кабинета (пере-
говоры с Шмерлингом длились недели три, если не больше),
то соглашение их с Деаком и Этвешом представляется уже пол-
ною невозможностию. Читатель помнит, что говорили мы в
прошлый раз о венгерских партиях: умеренная венгерская
партия состоит из людей, действовавших вместе с Кошутом до
той самой поры, когда в Венгрии провозглашена была респу-
блика,— только этого шага не захотели они сделать, а в состав-
лении всех законов 1848 года помогали они Кошуту. Мы гово-
рили прошлый раз, что законами 1848 года Венгрия была
обращена в государство, совершенно отдельное от остальной
Австрии, так что венское правительство должно было находиться
к венгерскому правительству в отношениях, какие имеет фран-
цузское правительство к английскому или датское к шведскому.
Шмерлинг был членом министерства, которое вело с венграми
войну для отменения этих законов, а партия Деака и Этвеша
составляла половину венгерских армий, сражавшихся тогда
против австрийцев. Не только графу Рехбергу, который, как мы
читали, кажется слишком либеральным для лиц, определяющих
364

путь венского министерства, но и Шмерлингу, который едва мог
по своему либерализму сойтись с Рехбергом, невозможно засе-
дать за одним столом с Этвешом и Деаком. Потому Сечен и Вай
остались на своих местах, и посольство Вая в Венгрию имело
успех: ему удалось убедить, — не венгров, а графа Рехберга, —
что надобно поступать осторожнее, чем хотели люди, думавшие
возобновить осадное положение в Венгрии. Своих соотечествен-
ников барон Вай не мог склонить к уступчивости, но венское
министерство из его отчета о состоянии умов на его родине уви-
дело надобность дать венграм возможность устроить админи-
страцию комитатов и явиться на Гранскую конференцию.
Сначала скажем о Гранской конференции. Читатель помнит,
что по диплому 20 [октября] предполагалось, чтобы избиратель-
ный закон для будущего венгерского сейма был составлен не
венским министерством, а собранием тех венгерских магнатов,
которые сочувствуют графу Сечену и графу Рехбергу. Но эти
магнаты, или так называемая старая консервативная партия,
обманулись в своем понятии о своих отношениях к чувствам
венгров. Граф Сечен и барон Вай увидели, что собрание, со-
ставленное из членов одной их партии, было бы очень непопу-
лярно и его решения были бы не приняты венграми. Предпола-
галось определить на Гранской конференции такие правила для
выборов, чтобы на будущем сейме большинство принадлежало
старой консервативной партии, как статутами сеймов по другим
провинциям оно предоставлялось дворянству и духовенству.
Оказалось, что напрасно и созывать конференцию из одних лиц,
содействие которых было обеспечено. Умеренная национальная
партия говорила, что явится на конференцию ни за чем иным,
как только за провозглашением ненадобности и невозможности
составлять новый избирательный закон, потому что закон
1848 года сохраняет полную силу. Барон Вай, посетив родину,
убедил своих товарищей по кабинету, что хотя умеренная нацио-
нальная партия не отступит от этого принципа, но без ее участия
нельзя составить конференции, а отлагать конференцию значит
поступать неблагоразумно. Венский кабинет уступил необходимо-
сти. Следующий отрывок из венской корреспонденции «Times'a»,
показывающий результаты поездки барона Вая, с тем вместе
объяснит читателю причины, по которым была сделана уступка:
«2 декабря кардинал-примас Венгрии разослал к некоторым влиятель-
ным лицам (числом до 100 человек) приглашения собраться в Гране
17 декабря. «Целью собрания (говорит примас) будет решение вопроса об
избирательном законе, по которому должен сформироваться сейм». Досто-
почтенный прелат пишет унылым тоном, — оно так и должно быть, по-
тому что три четверти его соотечественников отказывают в повиновении
правительству. Положение дел в Венгрии — чисто революционное».
Мы не будем приводить всех известий о многочисленных де-
монстрациях, происходивших по всей Венгрии. Довольно будет
365

сказать, что во многих местах сняты были австрийские гербы и
заменены венгерскими; разумеется, не обходилось при этом без
нанесения оскорблений снимаемым гербам, и австрийские на-
чальства бездейственно смотрели на все это, потому что реши-
тельные меры повели бы к открытому восстанию. 17 декабря
собралась в Гране конференция, созванная примасом; большин-
ство лиц, приглашенных им, были люди старой консервативной
партии, лишь меньшинство принадлежало к умеренной нацио-
нальной партии; но общественное мнение так тяготело над со-
бранием, что большинство молчало и молча принимало предложе-
ния меньшинства, ораторы которого прямо тем и начали, что
избирательный закон 1848 года сохраняет свою силу и оставался
до сих пор бездейственным лишь вследствие того, что законный
порядок был отстраняем разными обстоятельствами и отноше-
ниями. Возражений против этого не было никаких, и потому кон-
ференция кончила все свои занятия в одно утреннее заседание,
продолжавшееся не более трех с половиною часов. Она едино-
гласно решила представить венскому правительству, что выборы
на сейм должны быть произведены по закону 1848 года.
Несколькими днями раньше Гранской конференции происхо-
дила так называемая «организация» пештского комитата. Чита-
тель знает, что вследствие победы над венграми в 1849 году был
отменен венгерский порядок администрации, главную черту кото-
рого составляло разделение страны на комитаты, самостоятельно
управлявшие своими внутренними делами. Все лица, пользовав-
шиеся политическими правами, составляли так называемую кон-
грегацию или комитатское собрание, которое определяло бюджет
комитата, выбирало всех комитатских чиновников и судей.
Только в одну должность назначало центральное правительство
или, по тогдашнему выражению, назначал король. Эта должность
была звание верховного комитатского графа или жупана (Ober-
gespan), бывшего президентом общих комитатских собраний и,
кроме этой почетной обязанности, не имевшего почти никакой
власти. Жупан созывал комитатские собрания в определенные
сроки или по желанию жителей комитата. В промежутках от
одного собрания до другого делами комитата управляла коми-
татская комиссия, избираемая конгрегациею. До 1848 года по-
литические права в Венгрии имели не все жители, а только
дворяне, лица, пользовавшиеся дворянскими правами по своей
профессии (учители, медики и другие люди, занимавшиеся тру-
дами, требующими образованности) и граждане независимых
городов. В 1848 году все политические права были даны всему
населению Венгрии, без различия сословий. По завоевании
Венгрии были уничтожены и комитатские комиссии, и комитат-
ские конгрегации, и звание жупанов, и самое разделение Венгрии
на комитаты. Страна была разделена на 5 округов, управляв-
шихся военным порядком и имевших главными своими началь-
366

никами генералов, командовавших войсками в округах. По ди-
плому 20 октября, надобно было приступить к восстановлению
комитатского управления. Мы видели инструкции, по которым
предполагалось устроить это дело. Если бы инструкции были
исполнены, то организация комитатов получила бы характер, не-
согласный с устройством, существовавшим до их уничтожения и
администрация велась бы бюрократическим способом, как ве-
дется в других провинциях Австрийской империи. Разница от
управления, отменявшегося дипломом 20 октября, заключалась
бы главным образом в том, что на место 5 больших округов
учредилось бы, под названием комитатов, 39 не столь больших
округов, совпадающих своими границами с границами прежних
комитатов. Но для соблюдения сходства надобно было дать
начальникам комитатов прежнее имя жупанов. Это имя необхо-
димо заставляло назначить начальниками комитатов людей,
пользующихся почетом в своих комитатах, потому что с назва-
нием жупана соединялось понятие сана очень высокого. При
известном нам настроении умов, такое обстоятельство произвело
результат, расстроивший все предначертания графа Сечена и
барона Вая. Мы увидим ход дел по всей Венгрии из одного
примера, — из примера пештского комитата.
Пештский комитат — самый значительный в Венгрии по
числу населения; еще более важности приобретает он оттого,
что в нем лежит национальная столица, которая притом далеко
превосходит все остальные венгерские города своею обшир-
ностию. Что решено в Пеште, обыкновенно бывает решено всею
Венгриею. Президентом пештского комитата назначен был преж-
ний жупан граф Каролый с титулом не жупана, а только адми-
нистратора. Надобно объяснить смысл этой разницы. При
Меттернихе, когда происходили несогласия между венским пра-
вительством и венгерским сеймом, комитатские комиссии отка-
зывались исполнять распоряжения венского министерства, дан-
ные в противность сейму. Тогда венское министерство распу-
скало непокорную комитатскую конгрегацию, отрешало
непокорную комитатскую комиссию и отстраняло от должности
непокорного жупана. Управление комитатом передавалось
чиновнику австрийского правительства, называвшемуся админи-
стратором. По венгерским законам такая должность не суще-
ствовала. Потому и титул администратора, данный теперь пре-
зиденту пештской комитатской конгрегации, служил указанием,
что надобности венского министерства продолжают стоять
выше венгерских законов. Каролый не захотел принимать пре-
зидентства в пештском комитате, когда узнал, что министры
думают назвать его не жупаном, а администратором. Но через
несколько дней согласился принять должность, увидев, что
может сам изменить характер дела. Как смотрел он на положе-
ние Венгрии, обнаружилось уже самыми словами приглашения,
367

которым он созывал комитатскую конгрегацию: он говорил, что
из комитатского сейма, назначенного в 1848 году, многие члены
убиты или умерли, потому, говорил Каролый, комитатская
конгрегация сзывается для избрания новых лиц на вакантные
места, оказывающиеся теперь в составе комитатского сейма
1848 года. Ясно было, что Каролый предполагает комитатский
сейм 1848 года сохранившим законное существование, только на
время устраненным от исполнения своих обязанностей разными
отношениями, а теперь снова вступающим в свои права. 10 де-
кабря собралась в Пеште комитатская конгрегация; о ее дей-
ствиях мы не будем рассказывать сами, а только приведем отры-
вок из пештской корреспонденции «Indépendance Belge»:
«Пешт, 11 декабря.
Административная и политическая организация пештского комитата со-
вершилась вчера с большою торжественностию. Весь город был в этот день
украшен национальными знаменами, а вечером без всякого предваритель-
ного соглашения иллюминован; весь он принимал участие в этом важном
акте, которым первый комитат Венгрии снова вступил, так сказать, во вла-
дение своими правами. Действительно, таков и был характер вчерашнего
собрания. Прямо, не колеблясь, возвратились к законам 1848 года.
При самом начале заседаний граф Каролый, назначенный администра-
тором комитата, объявил, что снова вступает в ту самую должность, какую
занимал в 1848 году и от исполнений которой в течение последних один-
надцати лет был устранен. Все собрание восторженно аплодировало этим
словам, и после того уже нечего было говорить об инструкциях барона
Вая. Сам собою разрешился и вопрос, о котором столь жарко спорили
две недели тому назад: принимать ли графу Каролыю даваемый ему титул
администратора или требовать, чтобы ему дали титул жупана: граф Каро-
лый не получает теперь никакого титула, он просто восстановляет за со-
бою титул и обязанности, принадлежавшие ему в 1848 году, а закон
1848 года не знает об администраторах, он знает только о жупанах.
Таким образом, пока официальные газеты рассуждают, можно ли, и
в какой степени можно, восстановить законы 1848 года, венгерские госу-
дарственные люди восстановляют законы 1848 года. Теперь барон Вай
разве только открытым военным действием мог бы воспрепятствовать
этому восстановлению: венгры молча отстраняют инструкции и распоряже-
ния, противные желанию нации.
В заключение замечу один факт, не лишенный значения. В число чле-
нов новой комиссии пештского комитата выбран граф Владислав Телеки,
бывший венгерским посланником во время диктатуры Кошута».
Кроме выборов, конгрегация пештского комитата занялась
также совещаниями о нынешнем положении дел, и приняла три
решения. Во-первых, она определила, что барон Вай незаконно
принял звание венгерского придворного канцлера; во-вторых,
конгрегация решила, что налоги, установленные и собираемые
без согласия сейма, собираются неправильно; в-третьих, она
объявила, что надобно как можно скорее собраться сейму на
основании законов 1848 года и что все эти законы должно при-
знавать сохранившими свою силу.
Почти все другие комитаты уже последовали или решились
368

следовать примеру пештского комитата. Вот из венской кор-
респонденции «National-Zeitung» отрывок, объясняющий поло-
жение, в которое поставлены дела решениями комитатских
конгрегаций и Гранской конференции:
«Вена, 20 декабря.
После Гранской конференции увеличилась деятельность венской при-
дворной канцелярии: старая консервативная партия надеется укрепиться
так, чтобы не выпустить власть из своих рук; но, не рискуя ошибиться,
можно сказать, что на предстоящем сейме будут господствовать привер-
женцы законов 1848 года и что сейм этот разве лишь по необходимости
уступит центральному правительству какие-нибудь из прав, приобретенных
тогда. Надобно думать, что тут все зависит от внешних отношений Авст-
рии: если сохранится мир, то венгры могут согласиться на условия, до-
вольно выгодные для Австрии; если же будет война, то венгры постараются
приобрести себе самостоятельность. Теперь взимание всех косвенных нало-
гов в Венгрии стало делом сомнительным, а следующей весною венгры,
быть может, не станут платить и налога с земель, которые засеваются та-
баком. Что станет делать с этим обессиленное министерство финансов?»
Будущий ход дел в Венгрии, — не в одной Венгрии, а в целой
Австрийской империи, — зависит еще больше, чем от вопроса
о войне или мире с Италиею, от другого отношения, судить
о котором чрезвычайно трудно, — от примирения или от возник-
новения прежней борьбы между венграми и невенгерским насе-
лением прежнего Венгерского королевства. Читателю известно,
что вражда всех невенгерских национальностей, в особенности
сербов и кроатов, с венграми была коренною причиною торже-
ства Австрийской империи в 1849 году. В статье, которую най-
дет читатель в нынешней книжке «Современника», г. Костома-
ров 13 говорит, что история не знает безусловно правых и безу-
словно виновных, что каждая нация, каждое сословие, каждая
партия бывают правы с своей точки зрения. Очень может быть;
но зато история знает различие между действиями, ведущими
к предположенной цели или отнимающими возможность достичь
ее. Результат показал, что венгры и южные славяне поступали
в 1848 году в своих отношениях друг к другу очень безрас-
судно — так безрассудно, что едва ли можно решить, которая
сторона была безрассуднее. Мы перечитывали теперь два луч-
шие сочинения о причинах этой борьбы, — одно, писанное вен-
герцем в защиту венгров, другое, писанное сербом в защиту
южно-венгерских славян: «"Die serbische Bewegung in Südungarn»,
изданное без имени автора, и «Histoire politique de la révolution de
Hongrie par Daniel Iranyi». Странное, неправдоподобное впечатле-
ние произвели на нас эти апологии, обе написанные людьми
очень умными, отлично знакомыми с делом. Когда мы читали
книгу венгерца, доказывающего, что справедливость была на
стороне венгров, что сербы и кроаты или вовсе не имели причин
к недовольству, или получили полную возможность примириться
с венграми перед началом войны, — нам казалось, что справед-
ливость вся на стороне сербов и кроатов, что венгры, притесняв-
369

шие их прежде, не хотели весною 1848 года удовлетворить их
основательным требованиям, поставили их в необходимость на-
чать войну и поддерживать противников венгерской независи-
мости 14. Когда мы читали книгу серба, доказывающего те самые
мысли, к которым привела было нас книга венгерца, написанная
против этих мыслей, — когда мы читали апологию сербов и кроа-
тов, нам стало казаться напротив, что венгры предоставляли
славянам все, чего хотели славяне, что у сербов и кроатов не
оставалось никаких серьезных причин враждовать против венг-
ров, когда они начали войну с венграми. Такая странная противо-
положность впечатления, производимого книгою, с впечатлением,
какое имел в виду автор, служит самым ясным доказательством
безрассудства тогдашних претензий нации, которую он защищает.
У нас, по нашей славянской крови, господствует между
людьми, мало знакомыми с подробностями тогдашних событий,
расположение винить исключительно венгров, оправдывая сла-
вян. Просим же читателя прочесть хотя следующие отрывки из
книги серба, — мы переводим страницы, излагающие важней-
ший момент дела, — момент, которым, по справедливому заме-
чанию самого автора, решена была в уме сербов необходимость
воевать против венгров.
Предварительно надобно заметить, что только с половины
марта 1848 года национальная мадьярская партия увидела в
своих руках власть над судьбою Венгерского королевства и могла
приняться за коренные реформы. Все в Венгрии изменялось
этою национальною партиею. Она уничтожала крепостное право
почти без выкупа. Масса славянского населения в Венгрии со-
стояла тогда из крепостных крестьян; если какая из наций
Венгерского королевства получала наибольшую выгоду от этой
реформы, то, конечно, славянская нация; если приносились тут
в жертву интересы помещиков, то наибольшую часть этой
жертвы должны были нести люди мадьярской нации, потому
что в сословии помещиков было несравненно больше мадьяр,
чем славян. Точно таковы же были все другие реформы, которые
начал производить весною 1848 года венгерский сейм, состояв-
ший почти исключительно из мадьяр; если какая нация наиболее
выигрывала от каждой из этих реформ, то, без всякого сомне-
ния, славянская. Откуда мы выводим такие заключения ? Из
книги, написанной сербом, из фактов, им перечисляемых. Если
вы хотите убедиться, что действительно такие выводы следуют
из его рассказа, прочтите следующий очерк впечатления, про-
изведенного на его соплеменников, венгерских сербов, рефор-
мами, начатыми мадьярскою национальною партиею:
«Неудовольствие против венской системы так глубоко коренилось во
всех слоях (сербского) общества, было так одинаково во всех (сербских)
партиях, что и здесь (в краю Венгрии, населенном сербами) точно так же,
370

как в Пресбурге (то есть в тогдашней столице мадьярства), оборот поли-
тических дел превозмог на минуту национальные антипатии и желания.
И в городах, и в селах (сербских) стремились воспользоваться приобретен-
ными правами, и серб становился в ряды (национальной гвардии) подле
мадьярского поселенца. Все неудовольствие казалось исчезнувшим. В Ней-
заце и Темешваре (двух главнейших городах сербского края) были с во-
сторженными криками приняты 12 статей пештской просьбы 16 марта
(просьбы, составленной мадьярами и излагавшей программу крайней мадь-
ярской партии, той самой, которая имела своим предводителем Кошута); в
Нейзаце реформы (сделанные мадьярским сеймом) были приветствованы
101 пушечным выстрелом, и духовенство четырех исповеданий (католиче-
ского, православного, протестантского и еврейского) отправило благодарст-
венную службу за совершившиеся события, о которых каждый твердо ду-
мал, что они прекратят борьбу национальностей. Если некоторые города
(сербские) в своих благодарственных адресах (мадьярскому сейму) при-
бавляли желание, чтобы сербский язык, сербская вера оставались непри-
косновенны, то они прибавляли это в несомненной уверенности, что новое
(мадьярское) министерство не может и не будет поступать иначе, как по
этому принципу» («Die serbische Bewegung», стр. 49—51).
Читая эти страницы сербской апологии, вы никак не можете
ожидать, что через пять страниц, в которых нет ровно ни одного
факта, сколько-нибудь относящегося к мадьярскому делу, автор
скажет: «и так война была решена». Чем же решена была она?
По его собственному изложению — вот чем. Средоточием обще-
ственной жизни у венгерских сербов был тогда Нейзац. Мы уже
читали, что, подобно другим сербским городам, он принял на-
чатые мадьярским сеймом реформы с восторгом; был составлен
адрес с выражением сочувствия и признательности нейзацких
сербов и с выражением их желаний; была выбрана депутация
для поднесения этой просьбы мадьярскому сейму; она явилась
в залу мадьярского сейма, была встречена при входе, была со-
провождаема при выходе из залы единодушными криками
восторга и сочувствия всего мадьярского сейма, получила увере-
ния, что будут исполнены все желания сербского народа, — и вот
этим-то приемом сербской депутации обнаружилась для этой де-
путации и для всех венгерских сербов необходимость воевать с
мадьярами. Вы не верите? вы думаете, что наши слова — насме-
шка над здравым смыслом? Извольте же читать следую-
щий буквальный перевод из книги серба, которою мы руко-
водимся:
«В Нейзаце изложили желания сербской нации в 17 пунктах и решили
предложить их к принятию пресбургскому сейму через депутацию. Умерен-
ность этих желаний по вопросу о языке и расположенность к примирению
выражается в следующем требовании, которое было поставлено первым.
Как признают сербы дипломатическое значение мадьярской народ-
ности, точно так ожидают они и признания и уважения своей народности
в отношении к их внутренним делам.
Вопрос о желании или нежелании принадлежать к Венгерскому коро-
левству не был и возбуждаем. Никому не приходило в голову думать об
отделении от Венгрии.
8 апреля явилась эта депутация в заседание сейма, была представлена
371

ему Людвигом Кошутам и встречена единогласными приветствиями всех
членов сейма.
Александр Костич, оратор депутации, выразил от имени 12 тысяч ней-
зацских сербов ожидание, что сейм одобрит представленную просьбу, и
объявил, что сербская нация готова жертвовать имуществом и жизнью за
Венгерское королевство.
Кошут отвечал с министерской скамьи, что народности будут ува-
жаемы, но что каждому понятно, что мадьярский язык должен быть одною
из связей, соединяющих все части Венгрии; что мадьяр охотно предостав-
ляет сербам участие в свободе, которую приобрел, но за то справедливо
надеется, что его язык — связь, соединяющая с ним нации, с которыми
он делится свободой».
Палата проводила криками eljen! удаляющуюся депутацию.
Но министром были сказаны слова, не располагавшие сербов ду-
мать, что либеральное министерство хочет прекратить угнетение
сербского языка. Горечь этой мысли усиливалась оскорбитель-
ностью фразы, которая породила впоследствии столько непри-
миримой ненависти и отняла столько симпатий у произносивших
ее, — фразы, исполненной несправедливого самохвальства.
Мадьяр говорил, что охотно дает сербам «участие» в свободе, ко-
торую приобрел «он». Известно было, что переворот в ходе дел
для всей Австрии решен был венскими событиями и что победа
либеральной партии венгерского сейма была только следствием
венской победы. Но независимо от надменного самохвальства,
оскорбительность этой, повторявшейся потом в бесчисленных
речах, фразы придавалась тем, что она косвенно говорила о су-
прематстве мадьярского племени. Поэтому депутация покинула
залу с неприятной уверенностью, что правительство считает
мадьярскую нацию выше сербской и что с мадьярской точки
зрения считается добровольною милостью согласие мадьяр не
исключать сербов от пользования новыми правами. Депутация
решила отправиться в квартиры министров, чтобы получить бо-
лее точные объяснения.
«Министр-президент принял их как депутатов верного «венгерского» го-
рода Нейзаца и уверял их, что будут уважены все их желания, какие
только согласны с интересами Венгерского государства.
Кошут сказал: «господа! вы требуете уравнения с благородною мадьяр-
скою нациею. Это справедливо, и мадьярская нация охотно согласится,
чтобы вы разделяли с нею все политические права».
«Мы считаем нужным, г. министр, сказал один из депутатов, обратить
ваше внимание на то, что живущие в Венгрии сербы ожидают также при-
знания священнейшего из своих обычаев — своего языка. Сербская на-
ция совершенно различна oт мадьярской и не желает несправедливого,
когда хочет быть признана за отдельную нацию, как сама признает
мадьярскую, с которою готова оставаться в одном государстве, под одним
законом».
«— Что разумеете вы под словом нация?» — спросил министр.
«— Племя, имеющее свой особый язык, свои нравы, обычаи, свое раз-
витие и столько сознания, чтобы хранить их», — отвечал депутат.
«— Мы не желаем иметь особого правительства, — сказал другой депу-
тат. —Одна нация может быть разделена между несколькими правитель-
372

ствами, и несколько наций могут быть соединены под одним правитель-
ством. Пример первого — немцы, доказательством второго служит Тран-
сильвания, не говоря о всей Австрии».
Министр, легко раздражавшийся всяким возражением, казался нерас-
положен продолжать это прение и коротко сказал, что интерес мадьяр-
ской нации требует, чтобы, кроме нее, не считалось другой нации в госу-
дарстве.
Третий депутат обратил внимание министра на брожение между юж-
ными славянами, усиливающееся уже несколько лет. «Я боюсь, что оно при-
ведет к явному разрыву, продолжал он, если южные славяне увидят себя
обманувшимися в ожидании, что новое положение дел прекратит стеснение
их языка; они станут искать в другом месте признания прав, если откажет
им Пресбург».
«— В таком случае решит меч», отвечал Кошут и удалился в свой ка-
бинет.
Эта минута породила сербскую войну со всеми ее ужасами и опусто-
шениями».
Этот рассказ будет вполне оценен читателем, когда мы
разъясним специальный смысл слова «нация» в тогдашней по-
литической терминологии Венгерского королевства. Читатель
видит, что сами сербы совершенно соглашались, чтобы в сове-
щаниях сейма и в государственных делах мадьярский язык оста-
вался официальным: они желали только того, чтобы их самих
не стесняли в употреблении сербского языка, и читатель видел,
что мадьярский сейм совершенно согласен был с этим требова-
нием. С этого и начался разговор между сербскою депутациею
и Кошутом на квартире Кошута. Странно после этого дальней-
шее прение о слове «нация». Что тут толковать, нация или не
нация сербы, когда мадьяры с первого же слова говорят, что
сербская национальность будет для них священна? Но вы ви-
дите, что Кошут совершенно растерялся и заговорил совсем
иным тоном, когда сербские депутаты сказали, что сербы хотят
составлять «нацию». Дело в том, что по официальной термино-
логии Венгерского королевства слово «нация» обозначало не
народность, а государство, относилось не к языку, а к независи-
мому правительству. По этой терминологии Бавария, Вюртем-
берг и Баден составляют три нации, а французы, итальянцы и
немцы, населяющие Швейцарию, составляют одну нацию,
именно швейцарскую нацию, то есть, по нашему способу выра-
жения, Швейцарское государство. Когда сербы заговорили
мадьярам: «мы хотим составлять нацию», мадьяры поняли под
этим словом желание сербов составить отдельное королевство,
оторваться от Венгрии, чего сербы вовсе не хотели. Разве не
знала сербская депутация, что своим образом выражения она
возбудит в мадьярах совершенно не то понятие о своих чувствах,
какое хочет возбудить? А если б она и не знала этого (чего
нельзя предположить), то ведь Кошут прямо указал на это.
Почему же сербские депутаты продолжали употреблять слово,
не соответствовавшее надобностям их дела? Сербская депутация
373

как будто нарочно подыскивала предлог для ссоры, как будто
нарочно затеяла ненужный спор, чтобы договориться до надоб-
ности начинать войну. Если можно что-нибудь сравнить, по уди-
вительной нелепости, с этим совершенно диким упрямством в
употреблении ошибочного термина, то разве только удивительную
наивность, с которою сербский историк выставляет смертель-
нейшею обидою для сербов со стороны мадьяр употребленное
мадьярами выражение, что мадьяры с радостию дают сербам
участие в приобретенных правах. Казалось бы, что тут обидного?
«Нет, говорит сербский историк, как смели сказать мадьяры,
что дают нам участие в своих правах?» Да как же иначе было
выразиться мадьярам?
Таковы оказываются причины, возбудившие сербов к войне
с мадьярами весною 1848 года. Нельзя найти ничего более не-
основательного, более напрасного. Новыми реформами отстра-
нялась всякая надобность вражды, но сербы начали войну и,
восторжествовав над мадьярами, увидели себя в положении,
худшем того предшествовавшего реформам положения, за ко-
торое стали воевать с мадьярами, когда оно прекращалось ре-
формами, предпринятыми мадьярским сеймом без всякого при-
нуждения от сербов.
Но мы уже говорили, что в таком безрассудном свете пред-
ставляется образ действий южных венгерских славян в 1848 году
лишь по изложению дел самими этими славянами, пишущими
в свое оправдание. Если же мы станем читать книги об этом
предмете, написанные мадьярами в защиту мадьярской стороны,
то мы увидим, что и мадьяры были не менее безрассудны:
в мадьярских книгах прискорбное впечатление производит тще-
славие, с которым мадьяры хвалятся, что историческая справед-
ливость и юридические документы были на их стороне, когда
при всем том и самим мадьярам и славянам до реформ 1848 года
было тяжело.
С той поры многое изменилось, как уверяли нас в последнее
время и мадьяры, и южно-венгерские славяне. Газеты уже не-
сколько лет наполнялись описаниями демонстраций, выражав-
ших примирение кроато-сербской национальности с мадьярскою.
Мадьяры основывали на свой счет славянские училища, библио-
теки, музеумы для славян; устраивали славянские спектакли и
являлись на них, чтобы аплодировать славянским звукам; устраи-
вали процессии, в которых славянские знамена развевались
вместе с мадьярскими; то же делали и славяне в честь мадьяр.
Много было торжеств, на которых славянское население фратер-
низировало с мадьярским. Всему этому соответствовали и про-
граммы о устройстве Венгерского королевства, составлявшиеся
предводителями мадьярской национальной партии.
Сущность мадьярских предложений такова: каждый сельский
округ и каждый город управляют своими делами совершенно
S74

самостоятельно, без всякого постороннего вмешательства, и сами
решают, на каком языке должно быть ведено преподавание в
школах, содержимых на общественный счет, на каком языке
должны быть производимы административные и судебные дела;
иначе сказать, в сербских селах и городах должен господствовать
сербский язык, в словацких — словацкий, в румынских — ру-
мынский, в мадьярских—мадьярский; но каждому частному че-
ловеку предоставляется основывать школы с своим националь-
ным преподаванием, объясняться в суде и с должностными
лицами на своем родном языке. Точно то же определяется и для
каждого комитата: официальный язык комитата — язык боль-
шинства его жителей, а люди других национальностей ведут дела
в комитатских судах и с комитатскими правительственными
местами каждый на своем языке. Каждый сельский округ или
город сносится с комитатом на таком языке, на каком хочет сам,
и каждый комитат сносится с центральным правительством,
также на каком хочет языке. Наконец и в совещаниях централь-
ного правительства каждый из членов этого правительства го-
ворит на таком языке, на каком ему самому приятнее. Если
всего этого еще мало для ограждения национальности, то люди
каждой национальности могут составлять союз для ограждения
своей национальности от всяких притеснений, для содействия ее
развитию или для доставления ей всего желаемого влияния
на ход государственного законодательства и управления. При
этом надобно заметить, что государственный сейм, управляющий
делами, составляется из депутатов, выбираемых разными краями
государства пропорционально населению, так что число предста-
вителей каждой национальности будет составлять в сейме при-
близительно такую же пропорцию, какая принадлежит людям
этой национальности в общем населении Венгрии. Если славян
в Венгрии больше, чем мадьяр, то и на венгерском сейме сла-
вянских депутатов будет больше, чем мадьярских, а все законо-
дательство и управление государственное зависит от большин-
ства депутатов.
Что же теперь будет? что возьмет верх в отношениях между
мадьярами и венгерскими славянами? прежние ли предания
об угнетении славянской народности мадьярами будут руко-
водить действиями венгерских кроатов и сербов, или пойдут
славяне по недавнему пути примирения? Быть может, опыт по-
следних 12 лет не пропадет даром; но есть признаки, заставляю-
щие предполагать, что венское министерство успеет склонить
южных славян к борьбе с венграми, как склонило их весною
1848 года.
Надобно сказать, что сами венгры обнаружили наклонность
повторить прежнюю свою ошибку. Одною из главных причин,
по которым не могут они принять устройства, предначертанного
дипломом 20 октября, они выставили то, что Венгерское коро-
375

девство не восстановлено в границах 1848 года, не присоединена
к нему Сербская Воеводина, отделенная от него после победы
австрийцев, и не восстановлено соединение Трансильвании с
Венгерским королевством, совершенное в 1848 году. Следует
объяснить национальное положение в этих двух областях.
Южный край прежнего Венгерского королевства распадается
на две половины, восточную и западную, из которых каждая
имеет свои очень значительные особенности по отношению
к вопросу о национальностях.
В западной половине, в так называемых королевствах Кроат-
ском и Славонском, все население — славяне, не перемешанные
ни с каким другим племенем. Мадьяры признают за этою землею
право составлять отдельное целое, соединенное с Венгерским
королевством только федерациею. Если бы дело шло лишь об
этом, мадьяры и кроаты легко согласились бы в своих жела-
ниях. Но на юг от Кроации и Славонии лежит еще австрийская
провинция, населенная тем же племенем, — Далмация, давно
отделенная австрийцами от Кроации с Словониею и от Венгер-
ского королевства. Она желает соединиться с Кроациею и Сла-
вониею, которые также желают, чтобы она была возвращена
к ним. Посмотрите же, как запутывается дело этим обстоятель-
ством. Жителям Кроации и Славонии кажется, что самый верный
способ исполнить общее желание их и Далмации будет — вы-
просить согласие венского министерства на это соединение. Они
уже отправили в Вену депутацию с просьбою о том, и газеты
говорят, что венское министерство приняло депутацию благо-
склонно. Если оно исполнит просьбу, оно, вероятно, привлечет
славян Кроации и Славонии на свою сторону и приобретет
возможность обратить их против мадьяров, как обратило в
1848 году.
Другой шанс к тому же самому представляется отношениями
восточной половины южного края Венгрии или так называемой
Сербской Воеводины. Эта провинция, составлявшая прежде не-
сколько комитатов Венгерского королевства, населена не одними
славянами, как Славония и Кроация: славяне, которые много-
численнее каждого из других племен этого края, населяют одна-
коже только западную часть его, да и то не всю, — узкая полоса
по северному краю Сербской Воеводины населена венграми;
восточная часть Сербской Воеводины населена румынами; кроме
того, и в румынской, и в сербской половинах Сербской Воево-
дины находится много городов, главное население которых со-
ставляют мадьяры. Но из этих трех племен славяне, будучи
самым многочисленным, имеют стремление господствовать во
всей области, как мадьяры имели до 1848 года стремление гос-
подствовать во всей Венгрии. Славяне Сербской Воеводины —
сербы, — по своему языку составляют одно племя с славянами
Кроации и Славонии; но эти славяне, вообще называемые кроа-
376

тами,—католики, а сербы в Воеводине—православные. Мадьяры
уверяют, что различие исповеданий помешало бы кроатам и сер-
бам составить одно целое; по всей вероятности, это правда, по
крайней мере относительно нынешнего поколения. Но, будучи
разделены, кроаты и сербы не имеют случая почувствовать, что
не могли бы совершенно сойтись между собою, пока не перевос-
питаются; они только еще сочувствуют друг другу, не встре-
чая поводов к раздору. Если сербы Сербской Воеводины взду-
мают бороться с мадьярами, кроаты непременно захотят помо-
гать им.
Возможность борьбы кроатов с мадьярами лежит в отноше-
ниях не самих кроатов к мадьярам, а в отношениях Далмации к
австрийскому правительству и в делах Сербской Воеводины. Но
сербы Сербской Воеводины могут быть вызваны на борьбу не-
осторожностью мадьяр по отношению к ним самим. Мы говорили,
что Кроация и Славония до 1848 года не входили в состав соб-
ственно Венгерского королевства, а были особенным краем, сое-
диненным с этим королевством, что мадьяры и теперь не имеют
претензии вводить этот край в состав Венгерского королевства
иначе, как по формальному договору с кроатами. Не так думают
они о Сербской Воеводине, которая входила прежде прямым об-
разом в состав собственно Венгерского королевства. Они прямо
говорят, что Сербская Воеводина должна быть возвращена к
нему без всяких переговоров с нею: они полагают, что боль-
шинство жителей Сербской Воеводины горячо разделяют такое
желание. В этом они ошибаются. Очень может быть, что, если
спросить теперь самих сербов и румынов Сербской Воеводины,
захотят ли они возвратиться в состав Венгерского королевства,
они скажут, что согласны на это. Но говорить об этом, не спросив
их, как делают мадьяры, значит — оскорблять их самолюбие,
раздражать их. Сколько бывает таких случаев, что люди неспро-
шенные начинают говорить «нет» только потому, что не были
спрошены заблаговременно. Нельзя не опасаться за развитие от-
ношений мадьяр к Сербской Воеводине: их опрометчивыми сло-
вами о ее присоединении, вероятно, уже значительно испорчено
дело, которое могло бы устроиться очень согласно при большей
осмотрительности.
Но и при всевозможной осмотрительности мадьяр в отноше-
нии к сербам Воеводины представляется сильное сомнение в том,
показалось ли бы для венгерских сербов приятно присоединение
к Венгрии. Эти сербы составляют небольшую часть великого серб-
ского племени, главная масса которого живет в пределах Турец-
кой империи. Давно уже думает оно о соединении в одно государ-
ство, зерном которому послужит нынешнее Сербское княжество.
Сербы княжества в 1848 году помогали венгерским сербам. Мадь-
яры не могут достичь осуществления своих желаний без побе-
ды над австрийскими войсками. Борьба мадьяр с австрийскими
377

войсками повела бы сербов Турецкой империи к мысли о соедине-
нии, и венгерские сербы почувствовали бы влечение соединиться
с своими турецкими единоплеменниками.
Если трудным представляется дело Сербской Воеводины, то
и трансильванские отношения оказываются подобно сербским.
Мадьярское племя населяет две местности, разрезанные одна от
другой иным племенем. Главная масса мадьяр занимает централь-
ную часть собственно Венгерского королевства. Другая, несрав-
ненно меньшая масса мадьяр занимает восточную часть Тран-
сильвании. Связанные между собою горячим национальным чув-
ством, эти две группы мадьярского племени не могут вынести
мысли, чтобы не составлять им обеим одного целого. Но как юго-
западная граница собственно Венгерского королевства занята сла-
вянским племенем, так восточная и юго-восточная часть его за-
нята румынским племенем; оно же занимает все пространство
Трансильвании на запад от мадьярского края Трансильвании и
составляет огромное большинство ее населения. Присоединить
Трансильванию к Венгрии — значит положить новое препятствие
соединению целой трети румынского племени с двумя другими
третями его, уже соединившимися в одно государство. Как вен-
герские сербы могут соглашаться на свое присоединение к Вен-
герскому королевству, только пока не имеют близкой надежды на
соединение свое с турецкими сербами в одно государство, та«
трансильванские румыны могут соглашаться на присоединение
Трансильвании к Венгрии, лишь пока не имеют близкой надежды
соединиться с Валахо-Молдавским государством.
Читатель видит, как трудно ожидать, чтобы мадьяры не
встретили в южных славянах и румынах сопротивления своим
желаниям, если останутся при мысли восстановить Венгерское
королевство в прежних границах и присоединить к нему Тран-
сильванию. Единственным выходом из всех затруднений было
бы, если бы они решительно приняли идею федеративного устрой-
ства земель, лежащих по Дунаю от Пресбурга до Черного моря.
Тогда они нашли бы сочувствие и в кроатах, и в сербах, и в ру-
мынах, и в чешско-словацком племени, населяющем северный
край Венгерского королевства. Кто принимает федеративную
мысль, находит разрешение всех запутанностей. Северо-западный
край союза составляет земля чешско-словацкого племени; к юго-
востоку от него лежит земля мадьярского племени, два куска
которой легко могут быть соединены узкою полосою мадьярских
поселений, почти непрерывно идущих от западной массы мадьяр-
ской земли к восточной трансильванской массе ее; на юг от
мадьярской земли лежит сербская; к востоку от сербской —
болгарская; к северу от болгарской и к востоку от мадьяр-
ской — румынская. Все эти земли почти равны между собою
по населению, простирающемуся у каждого племени от 5 до
7 миллионов, немногим больше или немногим меньше. Но трудно
378

сказать, скоро ли увидят надобность принять такое воззрение
мадьяры, мечтающие о прежних границах Венгерского королев-
ства, соединенного с Трансильваниею, мечтающие о государ-
стве, которое было бы соединено с частями словацкой, сербской
и румынской земель. На близость мадьяр к принятию федера-
тивной идеи указывают всеобщие газетные слухи о сношениях
мадьяр с турецкими сербами и с правительством Валахо-
Молдавского государства; но против этого говорят претензии
мадьяр восстановить свое королевство в прежнем объеме. Можно
полагать, что сами мадьяры расходятся между собою во мнениях
и надеждах по этим вопросам. Мы не хотим предугадать, какое
мнение одержит верх между ними; а интересно было бы и преду-
гадать, потому что при одном решении дело пойдет совершенно
иначе, чем при другом.
Об Италии, как и в прошлом обозрении, мы не имеем сказать
почти ничего нового. Гаэта все еще держалась, по последним из-
вестиям, какие были во время составления этого обзора. С ее па-
дением прекратятся и внутренние беспорядки, производимые на-
деждою приверженцев прежнего правительства на возможность
восстановить его следующею весною при помощи Австрии. Фран-
цузская эскадра все еще продолжала запрещать итальянскому
флоту начать осаду крепости с моря, и газеты теряются в догад-
ках о том, какие побуждения имеет император французов, дей-
ствуя таким образом. Нам кажется, что гадать тут не о чем: он
продолжает следовать политике, которой неуклонно держался с
самого Виллафранкского мира.
В самой Франции успел уже сильно охладеть интерес, воз-
бужденный декретом 24 ноября, говорившим о расширении прав
свободного прения в законодательном корпусе по политическим
вопросам. Оказалось, что основателен был взгляд полуофициаль-
ных газет, объяснявших, что ошибаются партии, придающие
этому декрету слишком большое значение. Когда все убедились,
что он действительно не предназначен к произведению значитель-
ных перемен в существующем устройстве, то, естественно, пере-
стали много заниматься им. Следующий отрывок из парижской
корреспонденции «Times'a» сообщает подтверждаемые другими га-
зетами известия о способе, каким произошел декрет:
«Париж, 4 декабря.
Какова бы ни была истинная причина императорского декрета
24 ноября, какова бы ни была ценность данных в нем уступок и каков бы
ни был дух, в котором будут исполняться эти уступки, но достоверно то,
что происхождение декрета надобно приписывать исключительно и единст-
венно самому императору Наполеону. Он задумал и выработал свои планы
в молчании и уединении; за исключением одного человека, никто не знал
о его намерении, пока он открыл его своим изумленным министрам
23 ноября.
Всем известно, что у императора есть своя особенная, очень оригинальная
м а н е р а действовать. По привычке приобретенной в молодости, или по на-
379

туре, он всегда любит делать сюрпризы. Освобождение Абд-эль-Кадера,
переворот 2 декабря, война с Австриек), присвоение Савойи и Ниццы и
декрет 24 ноября — все это было сделано одинаковым способом. Я сказал,
что один человек был отчасти посвящен в тайну незадолго перед тем, как
она должна была обнародоваться, когда проект был уже обдуман и готов
к изложению на бумаге. Этот человек был Валевский, тот самый, который,
к своему величайшему удовольствию, сидит теперь на кресле, покинутом
г. Фульдом, одним из его милейших друзей, — г. Валевский занял его место
во имя своей долгой и искренней дружбы. Г. Валевский был порядочно удив-
лен, когда император сказал ему, что он сделал и хочет сделать. Но
г. Валевский видел в своей карьере столько удивительного, что его удивле-
ние чему бы то ни было не бывает продолжительно, а скромность, кото-
рою обладает он в высокой степени, внушила ему — выслушать и со-
гласиться.
Когда министры собрались 23 ноября под председательством импера-
тора, ничто в лице и в осанке императора не обнаруживало его намерений.
Но он не замедлил изложить свой проект. Он сообщил министрам, что
пришел к убеждению, состоящему в том, что правительство, своевременно
не делающее благоразумных уступок и желаемых страною реформ, ослаб-
ляет себя. Он сказал, что не желает доводить сопротивления реформам
до крайности. Он сказал, что такие люди, как, например, Беррье, могли
быть членами палаты депутатов при орлеанской монархии, а легитимисты
и орлеанисты могли заседать в республиканских собраниях 1848—1851 гг.,
и что он не видит причины, почему люди, приносящие Франции честь
своими дарованиями и честностью, не могли бы выступить и принять уча-
стие в делах нации. Он объявил, что ему надоела «палата в Жюбиналев-
ском роде» (Chambre Jubinal — таково буквальное его выражение, как меня
уверяют) и что ему нужна палата другого рода. Сделав еще несколько
замечаний, император прочитал свой декрет. Если бы среди комнаты, в ко-
торой заседали министры, упала бомба, они не изумились бы и не испуга-
лись бы так. Но сомнение было невозможно: император положительно
объявил, что законодательному корпусу должно быть дано право свободно
обсуждать адрес в ответ на тронную речь и произносить мнение о внутрен-
ней и внешней политике правительства. Министрам нечего было делать,
они должны были покориться и покорились.
Г. Морни заговорил, обращаясь к императору. Он усердно советовал
его величеству подумать и не пускаться в уступки, слишком поспешные
или большие, и т. д. Морни предлагал свою мысль о том, в чем могут со-
стоять уступки. Она состояла в том, чтобы «Монитёру» разрешено было
печатать вполне поения законодательного корпуса; но итти дальше он не
был расположен. Г. Барош побледнел, услышав декрет, а г. Бильйо, быв-
ший либерал, бывший республиканец, бывший защитник свободы прений
и свободы печатного слова, не мог, как рассказывают, произнести почти
ни одного слова от изумления. Г. Руэ, министр общественных работ, смо-
трел так, как будто бы горько слушать ему такие речи. Г. Морни снова
выступил на защиту товарищей. Он спросил императора: что он думает
сделать, если нынешняя палата в своем ответе на тронную речь выразила
бы неодобрение политики его величества? Император сказал, что в таком
случае он распустил бы палату и апеллировал бы к нации. — «Но что сде-
лаете вы, государь, продолжал Морни, если новая палата также не одобрит
политику вашего величества?» — «В таком случае я уступил бы и принял
бы политику, предлагаемую представителями нации», не колеблясь, сказал
император. Я полагаю, что этот рассказ буквально точен. Г. Жюбиналь —
депутат, необыкновенно усердный в приверженности к правительству. Он
не считается великим оратором или великим государственным человеком,
или великим мудрецом, и упоминание о нем довольно позабавило публику.
Министры не согласны между собою и не довольны. Они видят впереди
380

что-то мрачное, и бодрость их упадает. Неудивительно это. Вообразите себе
Бароша, Бильйо, Морни и т. д. перед лицом Беррье, Манталамбера или
Тьера при свободе прений!
Представляется вопрос, будут ли немедленно назначены выборы для
составления новой палаты. Спрашивать мнения у нынешней палаты — зна-
чило бы спрашивать мнения не страны, а нескольких официальных лиц,
под влиянием которых находятся остальные члены.
Если император действительно желает спросить мнение страны, то на-
добно распустить нынешнюю палату, запретить префектам излишнее вме-
шательство в выборы' и созвать палату, избранную свободно.
Вам, вероятно, любопытно будет узнать, как эти реформы приняты
конституционною партиею, то есть легитимистами и орлеанистами. Чистые
легитимисты возмущаются мыслью, что кто-нибудь, кроме их претендента,
делает уступки нации. Они не довольны не самим декретом, а тем, что на
нем выставлено другое имя. Из орлеанистов некоторые не доверяют ни-
чему, происходящему от нынешнего правительства. Другие соглашаются
принять декрет, как первый шаг к дальнейшим уступкам. Эту первую ус-
тупку не считают они значительной, но думают, что не надо безусловно
отвергать ее».
Читатель знает содержание декрета: им давалось законода-
тельному корпусу право выражать мнение о политике правитель-
ства и определялось, что прения, происходящие в законодатель-
ном корпусе, должны печататься в «Монитёре» вполне и могут
быть также вполне перепечатываемы из него всеми газетами,
между тем как прежде печатались только краткие протоколы
заседаний. Сама по себе эта перемена не возбудила бы особен-
ного интереса, но причина, из которой возникла она, —созна-
ние императора французов, что при нынешнем состоянии умов
во Франции нужны конституционные реформы, — этот факт
возбуждал предположение, что декрет 24 ноября служит только
предисловием к дальнейшим уступкам общественному мнению.
Такое мнение подкреплялось назначением Персиньи, либераль-
нейшего из людей, близких к императору, на место министра
внутренних дел. Ждали преимущественно двух распоряжений от
влияния Персиньи: возвращения свободы прений газетам и
распущения прежнего законодательного корпуса для того, чтобы
могла образоваться палата из лиц, более самостоятельных. По
слухам, сам Персиньи считал новые выборы в законодательный
корпус делом надобным. Как бы то ни было, но правда оста-
лась на стороне полуофициальных газет, с самого начала объяс-
нявших, что ошибочны предположения публики об отменении
закона, подчиняющего газеты административному вмешатель-
ству, и о произведении новых выборов в законодательный кор-
пус. Новый министр внутренних дел мог только обещать, что
будет поступать с газетами снисходительнее своего предшест-
венника. Мы не представляем соображений, которые сами
собою являются уму каждого, тем более, что много раз де-
лали краткие указания на события, приближающиеся во
Франции.
331

Мы не будем рассказывать и о войне, которую вели, а теперь
уже кончили, Франция и Англия с Китаем 15. Влияния на ход
политических дел она не имела; а насколько интересна она сама
по себе, мы расскажем ее в отдельной статье в одной из сле-
дующих книжек «Современника». Здесь мы думали представить
подробный рассказ о перевороте, гораздо важнейшем, — о вы-
боре президентом Соединенных Штатов Линкольна, служащего
представителем партии, стремящейся к уничтожению невольни-
чества. Но, против нашего ожидания, результаты этого выбора
еще не успели определиться с достоверностью: решатся ли не-
которые из южных штатов сделать попытку для составления
отдельного союза, или ограничатся пустыми угрозами и даже
не сделают попытки отторжения, которая во всяком случае ока-
залась бы вредна лишь для самих плантаторов, — это еще не
ясно. Потому удовольствуемся пока несколькими краткими заме-
чаниями.
Партия, стремящаяся к уничтожению невольничества, воз-
никла очень недавно в Соединенных Штатах, — самая пропа-
ганда, из которой она возникла, началась всего лишь лет
30 тому назад. На политическую арену самостоятельным обра-
зом явилась эта партия всего лишь лет 10 или 15 тому назад.
Она еще только формируется и растет, но растет очень быстро.
Вот именно эта перспектива скоро увидеть, что она через не-
сколько лет станет господствовать в Северо-Американском
Союзе, и пугает плантаторов, раздражение которых было бы
непонятно, если бы мы обращали внимание только на нынеш-
нюю программу противной невольничеству (республиканской)
партии. Теперь республиканская партия требует еще очень не-
многого — только того, чтобы невольничество не было распро-
страняемо в новых поселениях, в областях, едва начинающих на-
селяться, еще не сделавшихся штатами (самостоятельными го-
сударствами), называемых территориями и находящихся под
управлением федерального правительства. Республиканская
партия еще не предъявляет требования об уничтожении неволь-
ничества в штатах, в которых оно существует: но плантаторы
справедливо говорят, что она имеет эту мысль и скоро займется
ее исполнением. Потому они хотят или запугать другие штаты
угрозою отделиться от Союза, или, если не удастся им запугать
свободные штаты, не удастся отвлечь их от республиканской
партии, то выйти из Союза поскорее, пока республиканская
партия еще не усилилась настолько, чтобы помешать оттор-
жению.
Читатель знает, что свободные (северные) штаты имеют две
трети всего белого населения Союза. Штаты, сохраняющие не-
вольничество, едва имеют одну треть его, и сами опять распа-
даются на две половины: штаты, занимающие северную часть
южной половины Союза, граничащие с свободными штатами,
382

Виргиния, Делавар, Мериланд, Кентукки и Миссури, не воз-
делывая хлопчатой бумаги, не имеют большой надобности забо-
титься о сохранении невольничества. Остаются 10 штатов, воз-
делывающие хлопчатую бумагу невольническим трудом; их белое
население составляет одну шестую или одну седьмую часть
всего белого населения Союза. Все вместе они были бы слиш-
ком еще слабы, чтобы иметь отдельное от остального Союза су-
ществование. Но и в этих десяти штатах (Алабама, Георгия,
Южная Каролина, Миссисипи, Луизиана, Флорида, Арканзас,
Северная Каролина, Техас, Теннесси) пристрастие к сохранению
невольничества не в одинаковой степени господствует над чув-
ством национального единства. Судя по последним выборам
президента, во всех этих штатах, кроме Южной Каро-
лины, противники отторжения составляют большинство, которое
только терроризируется плантаторами, только по принужде-
нию может уступить их требованию отторгнуться от Союза.
Лишь в одном штате, Южной Каролине, приверженцы оттор-
жения действительно имеют на своей стороне большинство
белого населения, — это потому, что Южная Каролина надеется,
в случае отторжения, стать торговым центром всех плантатор-
ских штатов, и главный портовый город ее, Чарльстон, думает
занять в южном союзе место, которое теперь принадлежит во
всем Союзе Нью-Йорку. Тактика плантаторов состоит теперь в
том, чтобы действовать как можно быстрее, чтобы увлечь дру-
гие плантаторские штаты примером Южной Каролины, пока
противники отторжения в них еще не организовались. Южная
Каролина уже объявила, что отторгается от Союза. Надобно
теперь подождать известий, успеют ли плантаторы увлечь вслед
за нею Георгию, Алабаму и Миссисипи, в которых они сильнее,
чем в остальных хлопчатобумажных штатах. Это скоро обна-
ружится.
Но во всяком случае союз южных штатов не обладал бы ни-
какой жизненностью, и угроза отторжения имеет не столько
тот смысл, что плантаторы надеются на существование своего
отдельного союза, о котором так горячо рассуждают, сколько
ту цель, чтобы склонить население северных штатов к уступкам
для примирения. Так и советует сделать северным штатам ны-
нешний президент Соединенных Штатов, Буханан, представи-
тель крайней плантаторской партии. Срок власти Буханана 16
кончается 4 марта следующего года, — в этот день вступит в
должность новый президент, при котором федеральная власть
будет враждебна плантаторам, между тем как теперь она благо-
приятствует им. Потому плантаторы стараются поскорее, при
Буханане, кончить дело тем или другим способом — отторже-
нием от Союза для вынуждения у северных штатов уступок при
будущих переговорах о своем возвращении в Союз, или немед-
ленным получением уступок: при Линкольне им будет не так
S83

удобно исполнять маневр отторжения, служащий для них сред-
ством к вынуждению уступок. Последние известия, какие мы
имели, когда писали эту статью, говорят только о первых двух
заседаниях конгресса, в которых только еще начались прения о
совете Буханана, — через неделю или через две читатель будет
знать, какое положение принял конгресс в этом деле: согласится
ли республиканская партия палаты представителей Северо-Аме-
риканского Союза на уступку плантаторам, или депутаты план-
таторских штатов удалятся из конгресса по несогласию боль-
шинства палаты представителей на их требования, выраженные
Бухананом.

Январь 1861
Расторжение Северо-Американского Союза. — Европейские дела.
Крайняя плантаторская партия, или так называемая партия
сецессионистов (secession — выступление, то есть из Союза),
ведет свои дела в хлопчатобумажных штатах Северо-Американ-
ского Союза гораздо успешнее, чем сама надеялась и даже хо-
тела бы. Южная Каролина, как читатель знает из газет, уже
объявила, что она отторглась от Союза; конвенты четырех или
пяти других хлопчатобумажных штатов в настоящую минуту,
вероятно, уже решили также отторгнуться от Союза: в течение
января, по новому стилю, должны были для этого собраться
конвенты в Алабаме, Флориде, Миссисипи и Луизиане; Аркан-
зас, Северная Каролина, Георгия и Техас, вероятно, последуют
этому примеру. Сецессионисты надеются увлечь за собою и так
называемые пограничные невольнические штаты (Border Slave
States) Мериланд, Виргинию, Кентукки, Теннесси и Миссури.
Почему знать? Быть может, этот расчет исполнится; но если не-
вольнические пограничные штаты и не будут увлечены хлопчато-
бумажными, часть, или отделившаяся или уже отделяющаяся от
Союза, составляет около третьей доли всего населенного про-
странства Соединенных Штатов, занимает всю огромную страну
на юг от линии 36°30' северной широты и на запад от линии 76°
западной долготы, от Озарского хребта до Пимликской бухты,
Мехиканского залива и Сабинской реки; этот громадный четы-
реугольник пространством своим равен всей Франции с целым
Пиренейским полуостровом, составляя около 20 000 квадратных
географических миль; а его население в 1850 году составляло
более 5 500 000 человек из 23 000 000 населения всего Союза, —
около четвертой части всего числа жителей Соединенных Шта-
тов. Такая потеря громадна в материальном отношении; но еще
важнее нравственное влияние этой катастрофы: если она совер-
шится, весь цивилизованный мир должен подумать, что прин-
ципы Северо-Американского Союза несостоятельны, что Ва-
385

шингтон 1, Франклин2 и Джефферсон3 мечтали о химерах,
работали понапрасну. Сама Северная Америка должна 'будет
увидеть это. А катастрофа представляется теперь слишком вероят-
ною, чуть ли не неизбежною. Как поражены должны быть
благородные люди в Соединенных Штатах! Вероятно, все пат-
риоты Новой Англии, Нью-Йорка, Пенсильвании и «Великого
Запада» от Огайо до Айовы и Миннесоты упали духом, стонут,
ропщут на судьбу и на южных плантаторов, винят друг друга
в неосторожности за выбор Линкольна, раздраживший южные
штаты? Нам представляется верный случай узнать расположе-
ние их духа: 23 декабря должен был сказать речь на одном по-
литическом обеде в Нью-Йорке Сьюард 4, предводитель партии,
которая выбором Линкольна поставила себя в тяжелую необ-
ходимость оплакивать свою беду, возникшую по ее неуступчи-
вости. Город Нью-Йорк больше всех других свободных городов
должен потерять от гнева хлопчатобумажных штатов; потому
кью-йоркские негоцианты всегда держали сторону южных
штатов. Если где, то уже наверное в Нью-Йорке «черные респуб-
ликанцы» (так называют плантаторы противников невольниче-
ства) должны держать себя запуганными, признавать великость
беды, выражать готовность к уступкам. Послушаем же Сьюарда,
наверное смущенного и уступчивого. Что за чудо? Он говорит
совершенно иным тоном, чем следовало ожидать: вместо того,
чтобы унывать, он даже подшучивает над замыслами сецессио-
нистов. Вот некоторые отрывки из его речи:
«Надобно сказать два-три слова о ненормальном положении наших
дел, произведенном мыслью некоторых штатов отложиться от Союза. Это
намерение — сюрприз для американского народа и целого света. Отчего
же он сюрприз нам? Оттого, что оно не умно и не натурально. А впро-
чем, и следовало нам ждать таких попыток. Не существовало никогда в
мире механизма, столь многосложного, громадного, нового, как наша феде-
ративная система. Следует ли удивляться, что иной раз выпадает какой-
нибудь винтик из такой машины и нужно бывает поправлять ее? Следо-
вало ли нам ожидать, что мы и семьдесят лет просуществуем без надоб-
ности в поправках нашей политической системы? Каждый штат в нашем
Союзе точно такая же республика, как целый Союз; каждый имеет свою
конституцию; нет ни одного штата старше 70 лет, и ни в одном штате
нет конституции, которая была бы старше 25 лет; что ни один штат не
может обойтись больше 25 лет без надобности в поправках своей консти-
туции,— это стало так ясно для нас, что, например, в нашем Нью-Йорк-
ском штате должен в следующем году собраться конвент ДЛЯ пересмотра
конституции, — не по какому-нибудь волнению, а по правилу, постановлен-
ному 20 лет назад, когда составлялась нынешняя конституция. Удиви-
тельно ли после этого, что многосложная система нашего союзного прави-
тельства в 70 лет несколько поразвинтилась и надобно машинисту
осмотреть механизм, приладить расшатавшиеся колеса? Ребенок может вы-
нуть какой-нибудь винтик из огромнейшей машины и расстроить ее движе-
ние, и машинист не может заметить, как ребенок сделает это. Но если ма-
шина устроена хорошо и прочно, машинисту стоит лишь увидеть, что вы-
пал винтик, вставить новый, и машина пойдет лучше прежнего. У нас
386

семья из 33 штатов, а на-днях будет из 34 штатов *. Удивительно было
бы, если бы в семье из 34 членов каждые три-четыре года не являлось
неудовольствие в одном или двух, трех, даже четырех, пяти членах, не яв-
лялась бы мысль — отделиться и попробовать, не лучше ли им будет
жить самим по себе. По-моему, тут ничего удивительного. Я дивлюсь лишь
тому, что давно не было таких попыток. Но только вот что: ни в географи-
ческих учебниках, ни в рассудке, ни в натуре не может быть на северо-
американском материке штата, существующего вне Американского Союза.
Я не могу поверить, что возможна такая вещь, и на то у меня много осно-
вательных причин, — между прочим та причина, что никто не может ука-
зать основательной причины для такой отдельности. Главной причиной вы-
ставляют, что некоторые южные штаты ненавидят нас, людей свободных
штатов, и говорят, будто мы ненавидим их и пропала любовь между нами.
Это — чистые пустяки. Есть между нами споры о разных вещах — о полу-
чении должностей, о свободе и рабстве, но все это семейные споры, в ко-
торых мы не призовем к участию посторонних **. За пределами Американ-
ского Союза нет страны, которую я любил бы хоть наполовину так, как
Южную Каролину; и я имею тщеславие и наглость полагать, что сама
себе Южная Каролина втихомолку признается, что порядочно-таки любит
нас. Если бы завтра кто-нибудь, все равно: Луи-Наполеон, или принц
уэльский, или его матушка, или император австрийский, или кто-нибудь
послал армию на Нью-Йорк, со всех холмов Южной Каролины двинулось
бы население на помощь Нью-Йорку,— так ли, я не знаю, я только по-
лагаю. Но вот что я знаю: если бы пошла чужая армия на Южную Каро-
лину, то я знаю, кто пошел бы на помощь Южной Каролине (крик: «все
пойдем!»)—все до одного мы пойдем; потому не обманут меня они своею
комедиею об отложении; полагаю, не обманут и вас; а если не обманут
вас и меня, то не успеют долго обманывать и самих себя. Вот в этом и вся
сущность дела. Наши штаты должны быть нераздельны, и вечно будут
нераздельны. Попробуйте вырвать звезду из созвездия ***,— это невозмож-
ная вещь. Звезд ныне не меньше, чем было прежде, и будут они размно-
жаться. Спрашивается теперь, что же нам делать, чтобы удержать в Союзе
людей, которые страдают галлюцинацией, будто бы они выходят из Союза
и станут жить отдельно? По-моему, нет лучше того правила, которого дер-
жится каждый хороший глава семьи. Если человек хочет разрознить свою
семью, нет ничего легче ему, как разрознить ее. Если он недоволен сыном,
пусть он начнет бранить его, жаловаться на него, грозить ему, стеснять
его — и дело сразу будет покончено, — вот способ разогнать из своего дома
всю семью. Но если вы хотите, чтобы семья не разрознивалась, у вас
есть другой способ: будьте терпеливы, ласковы, снисходительны и ждите,
пока люди сами одумаются. Если мы станем держать себя хладнокровно,
спокойно, кротко, спор будет мягок, и скоро окажется, или что мы вино-
ваты,— и мы уступим обиженным братьям,— или что мы правы, и они
должны успокоиться и возвратиться в дружеские отношения к нам. Я не
хочу предсказывать никакого решения. У нас много государственных лю-
дей, прямо спрашивающих, что намерен делать с Югом Север, что намерено
делать правительство,— думаем ли мы принуждать наших южных братьев
к возвращению в Союз? Они спрашивают и, разумеется, имеют право
спрашивать, хорошо ли будет братство, вынужденное силой? Я могу сказать
на это только вот что: уже очень давно жил Томас Морус, но и он заме-
тил и записал в своих книгах, что учителей на свете очень много и что
очень мало из них таких, которые умеют учить детей, зато очень много
таких, которые умеют сечь их. Я предлагаю не спрашивать, что мы хотим
* Сьюард говорит о принятии Канзаса в число штатов.
** Сьюард намекает на нелепое намерение крайних сецессионистов отдаться под покро-
вительство французского императора или Англии.
*** Намек на флаг Соединенных Штатов, усеянный звездами.
387

делать; но я желаю слышать, в чем обижен Юг, чтобы отстранить причины
неудовольствия, если их полезно устранить и если у нас есть возможность
устранить их, — и ожидаю, что неудовольствие будет прекращено, если
окажется неосновательно, — ожидаю потому, что надобность, породившая
наш Союз, стала теперь еще сильнее, чем когда составлялся Союз, и что
эта надобность вечна, а человеческие страсти мимолетны».
Отчего же Сьюард говорит так самоуверенно, придает так
мало важности усилиям сецессионистов отторгнуть южные
штаты от Союза, смотрит на будущность Союза с такою спо-
койною надеждою? Разве он еще обольщается мыслью, что ни-
какие усилия сецессионистов не расторгнут Союза? Нет:
раньше 23 декабря Южная Каролина объявила, что расторгает
союз, и было известно, что в течение двух-трех недель пять дру-
гих штатов последуют за нею. Сьюард спокоен и доволен потому,
что успех сецессионистов послужил бы только к скорейшему
уничтожению невольничества в южных штатах.
Читатель знает, что враждебная невольничеству или так на-
зываемая республиканская партия состоит из нескольких отде-
лов, различающихся один от другого программою действий для
уничтожения невольничества. Самый умеренный и доныне мно-
гочисленный отдел республиканской партии, известный под име-
нем фрисойлеров, думал бы на первое время ограничиться ко-
свенными мерами и вообще оставить уничтожение невольниче-
ства в каждом из южных штатов благоразумию самого этого
штата. Фрисойлеры хотят только того, чтобы центральное пра-
вительство не находилось в руках плантаторской партии, не под-
держивало и не распространяло невольничества насильственным
образом. Они рассчитывают, что свободные штаты, размножаясь
числом, возрастая населенностью и богатством быстрее, чем
невольнические, скоро будут иметь в конгрессе такое огромное
большинство, при котором сами невольнические штаты посте-
пенно проникнутся сознанием неизбежности уступок. Кроме
того, фрисойлеры ждут, что прилив европейской эмиграции и
переселенцев из свободных штатов скоро доставит противникам
невольничества большинство в пограничных штатах. Наконец
невольничество само собою постепенно сплывает с северной ча-
сти невольнических штатов: небрежное возделывание земли не-
вольниками быстро истощает почву, и плантаторы, бросая изну-
ренные ими старые земли, двигаются на новые, с севера и с во-
стока на южный запад: из Виргинии и Кентукки, из Северной
Каролины и восточных частей Южной Каролины и Георгии в
Миссисипи, Луизиану, Арканзас. В Виргинии и Кентукки негры
держатся уже не столько для земледельческих работ, сколько на
продажу в низовья Миссисипи. Пограничные невольничьи
штаты, ведущие правильную вывозную торговлю неграми, дол-
жны противиться привозу невольников из Африки, чтобы дер-
жать в высокой цене свой товар. Плантаторы хлопчатобумажных
333

фабрик, покупщики невольников имеют противоположный инте-
рес, и если бы Юг отделился, они тотчас же отменили бы нынеш-
нее запрещение—привозить негров из Африки; тогда погранич-
ные штаты увидели бы необходимость освободить своих неволь-
ников, которые стали бы им в тягость. Рассчитывая все эти об-
стоятельства, видим, что самое развитие экономических отноше-
ний должно в скором времени уничтожить невольничество в по-
граничных штатах (Мериланде, Виргинии, Кентукки, Миссури),
развить противоневольничеекий интерес в Техасе и на осталь-
ном юго-западе, куда льется европейская эмиграция, и таким об-
разом доставить противникам невольничества решительный пе-
ревес в сенате; а быстрое развитие нынешних свободных штатов
уже с самого начала Союза все усиливает перевес их депутатов
в палате представителей. При ожесточении, возбуждаемом в не-
вольнических штатах всякою мыслью о законодательных или ад-
министративных мерах союзного правительства против невольни-
чества, умеренные противники его считают удобнейшим пассивно
выжидать естественных результатов самого экономического раз-
вития. Крайний оттенок враждебной невольничеству партии, или
так называемая партия аболиционистов, думает иначе. Чувство
надобности избавить Союз от невольничества берет в крайних
аболиционистах верх над отвращением к решительной ссоре с
Югом. Они давно готовы были бы вооруженною рукою провести
законодательные меры против невольничества. Но война пред-
ставляется им не единственным путем к быстрейшему его унич-
тожению, — они ждут почти столь же быстрого результата в слу-
чае отторжения невольнических штатов от Союза; в крайних
аболиционистах Севера южные сецессионисты возбуждают во-
сторг своими отчаянными действиями. Чтобы читатель понял
причину этого и чтобы он не подумал, будто аболиционисты только
теперь стали выражать радость, прикрывая натянутым востор-
гом внутреннюю свою печаль, мы приведем несколько страниц
из книги, написанной год тому назад, когда шанс расторжения
еще казался невероятен (South and North, by John Abbot. New-
York 1860). Автор книги, Джон Эббот, не принадлежит к край-
ним аболиционистам, он не одобряет их замыслов, желал бы пока-
зать неосновательность их соображений, но не может, и очевид-
ностию фактов принужден согласиться, что расчеты аболициони-
стов непременно исполнились бы в случае расторжения. Вот что
говорит он:
«Где провести границу в случае расторжения? Уж и теперь западная
часть Виргинии враждебна невольничеству; часть Миссури также, а в Ме-
риланде и Кентукки нет единодушия. Если противники невольничества в
этих штатах будут принуждены войти в невольническую конфедерацию,
они образуют в ней зерно свободной партии, которое станет разрастаться,
389

так что в самой южной конфедерации явится свободный север, как в ны-
нешнем Союзе.
Скажу больше: через два года по отторжении не останется ни одного
невольника в Мериланде, Виргинии, Кентукки и Миссури. Все до одного
невольники уйдут за границу в свободные штаты, если хозяева не поспе-
шат продать их на отдаленный Юг. Эти пограничные штаты неизбежно
сделаются свободными штатами почти в самый час расторжения. Тогда все
их интересы будут в пользу свободы. Они переделают сообразно тому свои
законы. Эмиграция из свободных штатов польется на их незанятые
земли. Решительные приверженцы невольничества переведут своих негров в
Каролину и Флориду. Этот результат будет произведен силами природы,
столь же могущественными и неотвратимыми, как силы, сгоняющие к весне
зимний снег и одевающие землю летней зеленью. Я не встречал человека,
который оспаривал бы это. По освобождении первого ряда пограничных шта-
тов и по присоединении его к Северу тот же процесс пойдет с удвоенною
быстротою во втором новом ряду пограничных штатов уменьшившейся
южной конфедерации. Отвратить это человек не в силах, как не в силах
отвратить солнечного восхода.
Этот факт так ясен и верен, что ни Мериланд, ни Виргиния, ни Кен-
тукки, ни Миссури, вероятно, не захотят быть в южной конфедерации. Как
только в них пробудится убеждение, что надобно ждать расторжения
Союза, рабовладельцы или поспешат на Юг с своими невольниками, или
станут продавать невольников на Юг. Друзья свободы в этих штатах и
теперь говорят с каждым часом громче и громче. А тогда, когда предло-
жится народу вопрос о расторжении, вы увидите, что развернется в этих
четырех штатах знамя свободы и они перейдут на ее сторону. Я полагаю»
что нет, — по крайней мере я до сих пор не встречал, — ни одного умного
человека, человека, который сомневался бы в том».
Вслед за этим Эббот рассматривает вопрос, стоящий теперь
на очереди: каким способом может совершиться расторжение
Союза? Не дальше как год тому назад, когда писана была его
книга, сецессионисты только грозили расторжением в общих
фразах, но никак не умели отвечать, когда просили их сказать,
какими же путями думают они исполнить угрозу.
«Когда они путают нас угрозою разорвать Союз, а мы отвечаем: «Союз
скован так крепко, что вы не можете разорвать цепь», то, казалось бы, им
следовало подкрепить свою угрозу, показав нам, как они могут исполнить ее.
Но ни в газетах, ни в прениях конгресса мы не найдем ни слова о том. Дело
в том, что как только начинает умный человек думать о такой задаче, он
находит непреоборимые затруднения.
В случае расторжения является вопрос: которой половине должен до-
статься вашингтонский капитолий? которой должно достаться имя Соединен-
ных Штатов с нашим славным флагом и его звездами, флот, территории и
устья Миссисипи, эта дверь, открывающая торговлю целого света великолеп-
нейшей долине земного шара?
Если Юг, составляющий меньшинство, отторгнется даже и весь, Север,
конечно, не отдаст ему этих элементов богатства и величия. А если Юг
потребует их с оружием в руках, будет война. Какова же неприготовлен-
ность расторгнувшихся частей к боевой встрече? Мы предположим даже
невероятное дело, что все невольничьи штаты пойдут в южную конфеде-
рацию. Сравним же средства двух половин *:
* Цифры Эббота взяты из ценза 1850 года; теперь перевес Севера еще значи-
390

Число граждан Ценность имущества
Южная конфедерация 6 184 477 1 336 090 737 долларов
Северная конфедерация 13 233 670 4 102 172 108 »
В этот счет не включены невольники Юга, потому что в случае войны они
были бы ему страшным затруднением. Многие из них восстали бы по пер-
вому выстрелу и сотнями тысяч поспешили бы под знамена вторгающейся
северной армии. Может ли быть Югу какая-нибудь надежда на успех в
таком столкновении? Север вдвое превосходит его населением и втрое бо-
гатством. Кроме того, Север имеет громадный флот, опытных матросов, пре-
восходных мастеровых в арсеналах и на верфях и на всевозможных машин-
ных заводах. Столкновение было бы безнадежно для Юга.
Есть в этом случае и другая сторона, еще поучительнейшая. Раздражен-
ные люди часто делают безрассудство и сами идут на гибель. Предположим,
что ультра-плантаторы крайнего Юга, не думая о последствиях, оторвутся от
Союза и образуют рабовладельческую республику. Нынешние пограничные
государства не пойдут с ними, а тотчас же, или очень скоро, присоединятся
к Северу. Британские провинции, ни за что не соглашающиеся войти ныне
в Союз, запятнанный невольничеством, найдут тогда выгодным присоеди-
ниться к северной конфедерации. Северные штаты уже сходны с ними нра-
вами и обычаями, любовью к свободе и религией, а торговые и землевладель-
ческие интересы у них одни и те же. Северная конфедерация с первой же
минуты явится свету во всем блеске национального могущества и величия.
Нас тотчас будет 21 свободный штат с населением более 16 миллионов.
Скоро присоединятся к нам 6 британских провинций с 3 миллионами сво-
бодных людей, а через несколько лет штаты Делавар, Мериланд, Виргиния,
Кентукки и Миссури с населением 3 700 000 свободных граждан, потому что
невольничество в них исчезнет, когда северные штаты уничтожат закон о вы-
даче беглых невольников. Таким образом, Север начнет свою жизнь с друж-
ным населением более 22 миллионов свободных людей, у которых все инте-
ресы одинаковы, которым принадлежит весь материк от Атлантического до
Тихого океана, от Гудсонова залива до Теннессийских гор. Эта страна спо-
собна прокормить сотни миллионов жителей; новые штаты станут быстро воз-
никать на плодородных землях запада, населяясь людьми с атлантического
прибрежья и из Европы.
А что станет делать Юг с своим невольничеством! Может ли он итти
в ряду наций? Посмотрите на южные фабрики и заводы, арсеналы и верфи,
посмотрите на приложение естественных наук ко всем отраслям промышлен-
ности, и скажите, могут ли работы новой цивилизации совершаться неволь-
никами и белыми простолюдинами Юга, которым запрещено учиться? Кто
станет исполнять эти работы на Юге, где «Журнал естественных наук Сил-
лимена» — издание запрещенное? Неужели вы думаете, что ваши невольники
годятся в соперники зорким и уважаемым работникам Севера? Плантаторам
дозволено у вас учиться. Но умеют ли плантаторы строить корабли и локо-
мотивы, ткать материи, воздвигать дома и сцеплять берега рек мостами?
Они джентльмены, а это работа, — а работа, по вашей философии, унизи-
тельна. На что же надеяться Югу? Он с каждым годом будет все больше
впадать в варварство. Это неизбежно.
А тем временем наши северные корабли будут торжественно носиться
по всем морям; по всему материку будет раздаваться ржание наших царствен-
ных локомотивов, этих коней, мускулы которых — сталь и дыхание — огонь;
наши фабрики будут слать свои продукты всем народам и племенам земли;
наши школы будут поднимать умственную силу всего нашего населения.
Мечты ли это? воздушные ли видения? — А что же Юг? он будет
Испания западного континента. Громадно его пространство; благорастворен
его климат и богата почва, как нигде под солнцем. Но что же он делает? —
он гонит бичом два или три миллиона ленивых негров возделывать хлопча-
391

тую бумагу, табак и сахар, — и только. Да и эту простейшую работу, не
требующую участия мысли, он исполняет так плохо, что не собирает и третьей
доли того продукта, какой был бы собран свободным трудом. Нет ни одной
стороны жизни, в которой невольнический Юг не уступал бы далеко Англии,
Франции или Северу. Он отстал в земледелии, в торговле, в фабриках, в ли-
тературе, в искусстве. Как только изгоняется невольничество из какого-
нибудь места на Юге, место это пробуждается от заколдованного сна. Баль-
тимор, Мобиль, Новый Орлеан становятся свободными городами и разви-
вается в них энергия свободы *. Но войдите в такой город Юга, где господ-
ствует невольничество, и вы на каждом шагу увидите признаки падения.
Как ни горько стали бы оплакивать мы расторжение Союза, как ни
прискорбен был бы этот удар нашим братским чувствам к Югу, но есть в этом
деле стороны, далеко не невыгодные для Севера. Обсекшись от невольниче-
ства, мы стали бы тогда единодушным народом, без разноречия в интересах
наших; вся наша энергия посвятилась бы на распространение свободы и про-
свещения **. Мы перестали бы тогда чувствовать себя лично униженными
обязанностью ходить с плантаторами и их собаками в погоню за бегущими
невольниками; не было бы уже опасения у нас, что сенаторов наших будут
бить в залах конгресса, что наша нация будет опозориваема драками в за-
конодательных собраниях. Мгновенно прекратились бы раздоры, столь много
лет возмущавшие наш мир, и до Юга нам было бы столько же дела, как до
Мехики или Кубы. Мы будем желать ему счастья. Зависти в нас возбу-
дить он не может.
Если бы совершилось отторжение, оно было бы путем к уничтожению
невольничества. Быть может, оно и необходимо для этого. И если сецессио-
нисты восторжествуют, звон колоколов, которым возвестят на Юге разруше-
ние связи между невольничестволюбящим Югом и свободолюбящим Севе-
ром, возвестит также горам и долинам, что подписан смертный приговор
невольничеству и приближается час освобождения. Торжество расторжения
возвестит и вашим невольникам и нам, свободным, отмену всех законов о
выдаче беглых невольников.
Все звенья цепей невольника мгновенно ослабнут. Толпами побегут не-
вольники через невидимую черту, какая будет отделять их от земли свободы,
и исход их направится не через пустыню. Уже и теперь у каждого на Севере
бьется сердце, сочувствуя каждому собрату-человеку, пытающемуся сбросить
оковы. Нужен только Акт Расторжения, совершенного Югом, чтобы весь
Север проникся энтузиазмом и молчащая симпатия заменилась деятельным
содействием. Три миллиона невольников по одну сторону невидимой черты,
растянутой более чем на тысячу миль, не долго останутся за этою чертою,
когда по другую сторону ее находится 20 000 000 белых людей, энергических,
могущественных и богатых, грудь которых горит любовью к освобождению
всех невольников. У нас миллионы экров ждут их плуга и заступа: наверное,
мы уже сумеем защитить их и почтить каждого, какой бы расы ни был он,
кавказской, монгольской, эфиопской, малайской или индийской, кто принимает
благородный принцип «Освободите меня, или убейте!»
Темная пограничная черта невольничества, как черта тени, проходящей
по затмившемуся солнцу, быстро будет подвигаться к Мехиканскому заливу,
и невольники Юга, «не сребром искупленные», станут разливаться по бес-
конечным царствам Севера, Запада и Востока, земледельческим трудом уве-
личивая наше богатство. Несомненно то, что расторжение Союза — значит
освобождение невольников. Многие из так называемых ультра-аболициони-
стов. Севера так убеждены в этом, что самое пламенное их желание — растор-
* На фабриках, на верфях, в доках или пристанях невольничий труд невыгоден; потому,
когда развивается в городе промышленная или торговая деятельность, невольники не упот-
ребляются в ней. В Новом Орлеане так мало невольников, что путешественник видит нег-
ров не более, чем в Нью-Йорке, да и те почти все свободные люде.
** Между тем как теперь много сил на Севере тратится в борьбе между друзьями и
противниками плантаторских претензий, которыми связаны северные штаты в своем законо-
дательстве и своей предприимчивости.
392

жение Союза, не как последняя цель, а как необходимое и могущественное
средство для достижения благородной цели, для освобождения Америки. Они
радуются каждому усилию южных сецессионистов и с восхищением повторяют
старый афоризм, столь часто подтверждавшийся историею: «Влагает бог
безумство тому, кого хочет погубить», «Quem Deus perdere vult, prius ele-
mental».
Теперь читатель понимает, почему Сьюард так беззаботно и
насмешливо смотрит на успех сецессионистов. Как предводитель
партии, он должен держать себя осторожно. Прямо сказать, что
он радуется безрассудству сецессионистов, что он желал бы им
полнейшего успеха, он не может, — это значило бы оскорбить
нынешнее расположение духа большинства в северных штатах,
где масса, чуждая по обыкновению дальновидным расчетам, ду-
мает больше о настоящем прискорбном для ее патриотизма коле-
бании американского единства, чем о последствиях этого кри-
зиса, чрезвычайно благоприятных и единству распадающегося
на минуту Союза и самым стремлениям Севера к уничтожению
невольничества на Юге. Но в мыслях Сьюарда носятся эти со-
ображения, и он при всех своих усилиях казаться огорченным не
может скрыть внутреннего довольства. Заметив этот общий ха-
рактер дела, перечислим главные его подробности.
Читатель знает, что президент Северо-Американских Штатов
имеет власть более прочную, чем первый министр конституцион-
ного государства: он избирается на 4 года, и четыре года управ-
ляет Союзом, несмотря на то, к одной с ним или к противополож-
ной ему партии принадлежит большинство палаты представите-
лей, которая в конституционных монархиях постоянно решает,
в чьих руках должна находиться исполнительная власть. Таким
образом, выбор Линкольна определил на четыре года, что адми-
нистрация Союза будет в руках партии, враждебной невольни-
честву, выигрыш, очень важный. Зато степень власти президента
настолько же ограниченнее власти первого министра в Англии
или Бельгии, насколько она прочнее ее. Мы говорим не о том
только, что круг действий союзной власти в Америке гораздо
теснее, чем круг действий центрального правительства в Англии
или Бельгии, — это каждому известно; мы говорим, что и в этом
кругу действий, более тесном, на долю президента приходятся
меньшая пропорция влияния, чем первому министру Англии или
Бельгии. Во-первых, все административные дела прямо и фор-
мально подчинены в Соединенных Штатах контролю палаты
представителей, между тем как в Англии или Бельгии она вме-
шивается в них лишь случайным, очень неполным образом, да и
то лишь почти только выражением своего мнения о мерах, уже
принятых кабинетом. В Америке палата представителей имеет
постоянные комитеты по всем отраслям управления, и кроме того
назначает особенные комитеты по всем важным административ-
ным случаям. Эти комитеты имеют постоянный надзор за всеми
393

распоряжениями и предположениями министерства, и на каждом
шагу палата представителей может останавливать президента с
его министрами. Кажется, довольно было бы уже одного этого
вмешательства палаты представителей, чтобы президент видел
себя довольно туго связанным; но он связан еще другою законо-
дательною палатою. В Англии или в Бельгии от первого мини-
стра зависит, по крайней мере по форме, избрать своими това-
рищами, кого он сам найдет нужным. Конечно, на деле это опре-
деляется совещаниями его партии, а палата представителей мо-
жет особенным решением заставить удалиться из кабинета каж-
дого неприятного ей ее члена или каждого другого сановника. Но
большая разница в том, если надобно доходить до такой резкой
случайной меры, и в том, если прямо самое назначение каждого
министра и сановника в должность прямо предлагается постоян-
ным и формальным образом утверждению законодательной вла-
сти, как обязан предлагать президент своих кандидатов на утвер-
ждение сената. Таким образом, во-первых, когда большинство
сената принадлежит к оппозиции, из управляющей партии мо-
гут вступать в управление делами только лица, соглашающиеся
держать себя пассивным образом и бедствовать в тех вещах, в ко-
торых не сходятся с сенатскою оппозициею. Во-вторых, если в
палате представителей большинство принадлежит оппозиции, то
каждая в отдельности мера, неприятная ей, отстраняется в пер-
вую же минуту. Когда случается, что период власти президента
совпадает с господством той же партии в обеих палатах, государ-
ственные дела в Америке ведутся энергически в духе этой пар-
тии. Если же не только в обеих палатах, а хотя в одной из них
большинство не согласно с президентом, то администрация идет
правильно и успешно только по обыкновенным текущим надоб-
ностям, по которым нет разницы принципов между людьми раз-
ных партий: дипломатические дела, военные и флотские дела, фи-
нансовая часть, почтовое управление и т. д. идут своим порядком;
но по всем вопросам, в которых нация не единодушна, наступает
отсрочка до той поры, когда новыми выборами президента, сена-
торов или представителей восстановится преобладание одной
партии во всех трех отраслях союзной власти. Такая отсрочка мо-
жет длиться года два, даже все четыре года президентского срока.
(Читатель знает, что представители выбираются на два года,
президент на четыре, сенаторы на шесть лет.)
Если бы южные штаты приняли выбор Линкольна спокойно,
положение дел было бы по вступлении его в управление таково.
В нынешней палате представителей голоса почти поровну разде-
лены между республиканскою партиею, избравшею Линкольна,
и оппозициею. Равновесие доходит до точности почти математи-
ческой. Из 243 представителей 119 или 120—республиканцы,
а 114 или 115 — чистые демократы. Та или другая партия полу-
чает большинство от 8 человек, так называемых «антилекомптон-
394

ских демократов», которые совершенно симпатизируют Югу и ни-
как не согласятся ни на какую враждебную невольничеству меру,
но с тем вместе не допускают, чтобы невольничество расширя-
лось или принимались меры, враждебные Северу *. Таким обра-
зом, при нынешней палате представителей (срок которой кон-
чается через год), администрация Линкольна, если бы и хотела,
не могла бы провести никакой меры против невольничества в
южных штатах. Но администрация эта и не могла составиться из
расположенных к таким мерам людей при нынешнем сенате, в ко-
тором имеют сильное большинство приверженцы невольничества
(это происходит оттого, что состав сената, как мы уже знаем, из-
меняется довольно медленно; республиканская партия и возникла
недавно, а стала быстро усиливаться всего лишь лет пять-шесть
тому назад; потому многие сенаторы остались еще представите-
лями той недавней поры, когда Север держался пассивно в во-
просе о невольничестве). Сенат допустил бы в кабинет лишь та-
ких республиканцев, которые не расположены к невольничеству
в общем принципе, но считают опасным и преждевременным вся-
кий опыт бороться с ним в южных штатах.
Казалось бы, что при нынешнем составе сената и палаты пред-
ставителей плантаторам нечего еще бояться за невольничество
в южных штатах, хотя бы Линкольн был крайним аболициони-
стом. Но сам Линкольн принадлежит к умереннейшим представи-
телям республиканской партии, к тому оттенку ее, который хо-
чет только избавить свободные штаты от насилия со стороны
плантаторов, требующих, чтобы северные судилища и полиция
покровительствовали рабовладельцам, отправляющимся ловить
беглых невольников, и преследовали аболиционистов. Еще тогда,
когда не было и мысли о Линкольне, как кандидате на президент-
ство, когда не представлялось ему никаких причин маскировать
свое мнение, он резко порицал всякое намерение северных аболи-
ционистов прямо или косвенно действовать против плантаторов в
южных штатах. Читателю известно, что когда аболиционисты
стали принимать и пересылать в Канаду беглых невольников, но
еще не составляли сильной партии умеренные люди, враждебные
невольничеству, конгресс для успокоения южных штатов принял
закон, обязывавший судилища и полицейскую власть в север-
ных штатах выдавать беглых невольников, которые будут
открыты на своем пути в Канаду преследующими их агентами
плантаторов (Fugitive Slave Zan). Через несколько времени вер-
* Имя «антилекомптонских» получили эти демократы оттого, что отделились от массы
демократической партии по вопросу о конституции для Канзаса, насильственно составлен-
ной года 4 тому назад агентами плантаторов, собравшимися в городе Лекомптоне под при-
крытием пушек и обнародовавших фальшивые списки голосов при вотировании канзасского
населения в составленном ими проекте. Демократическая партия в конгрессе и президент
Буханан хотели признать эту конституцию и эти списки имеющими законную силу, но неко-
торые на северных демократов в палате представителей подали тут голос вместе с респуб-
ликанцами против Буханана и cвоей партии.
$95

ховный суд Союза, служащий истолкователем конституции и за-
конов, решил, что если невольник не бежит от господина, а будет
привезен самим господином в какой-нибудь северный штат, то он
также не становится свободным человеком (хотя по частным за-
конам каждого свободного штата рабовладелец признается фак-
тически освободившим невольника, привезенного на свободную
землю), и что господин, приехавший в свободный штат с своим
невольником, может поступать с ним в свободном штате по зако-
нам своего невольнического штата, то есть наказывать его соб-
ственною властью; что судилища и полиция свободного штата
должны усмирять такого невольника в случае неповиновения гос-
подину и по требованию господина давать вооруженный конвой
ему для охранения собственности, если невольник вздумает уйти
или жители свободного штата вздумают помогать ему в такой по-
пытке (Dred Scot Decision *. Верховный суд Соединенных Шта-
тов издавна покровительствует невольнической партии, потому
что нынешние члены его назначены почти все еще в те времена,
когда республиканской партии не существовало). Таким обра-
зом, свободные штаты были принуждаемы помогать сыщикам,
посылаемым из южных штатов, и терпеть в своих городах учре-
ждение, противное их законам, давать вооруженную силу на
охранение лиц, нарушающих их законы. Свободные штаты ре-
шили, что закон о выдаче беглых и «дред-скотовский приговор» на-
рушают их права и законы, и запретили своим судилищам и поли-
ции исполнять их (Personal Liberty Laws). Но кроме частных су-
дилищ отдельного штата, действующих по законам этого штата,
и кроме частной полиции штата, исполняющей приговоры этих
СУДИЛИЩ, существуют в каждом штате союзные судилища и союз-
ная полиция, действующие по законам союзного конгресса и по
решениям верховного союзного суда. Таким образом, в каждом
свободном штате по каждому делу о беглом невольнике или о по-
ступках заезжего рабовладельца с привезенным невольником воз-
никали столкновения между судилищами и полициями штата и
союзной власти. Тут, без различия по партиям, все население
свободной местности принимало всегда сторону свободы, и часто
нужно было употреблять вооруженную силу для разогнания
массы, сходившейся на защиту невольника. Вот из книги Эббота
отрывок, относящийся к этому вопросу. Как и в отрывках, при-
веденных нами выше, Эббот обращается к белому населению
Юга и преимущественно к самим плантаторам:
«Подумайте на минуту, братья, как странно ваше требование, чтобы мы
допустили вторжение вашего невольничьего кодекса в нашу свободную землю
и торжество его «ад нашими свободными учреждениями. Если турок приедет
* Имя этого приговора «Решение о Дредe Скоте» произошло от того, что приговор был
постановлен во делу невольника Дреда Скота, возбудившему вопрос о праве рабовладель-
цев не подчиняться в свободных штатах законам этих штатов.
396

в Портлэнд * и по турецкому закону зашьет свою жену в мешок и бросит в
море, он не замедлит почувствовать руку наших законов и несомненно убе-
дится, что он не на берегах Босфора. Турция имеет свои местные законы.
Мы не вмешиваемся в них. Но она не может переносить их в Новую Англию.
И если турок недоволен нашими законами, если он говорит, что мы нару-
шаем его «права», не давая ему привилегии топить своих жен, лишь они
надоедят ему, то пусть он остается в Турции. И вы, джентльмены, должны
поступать так же. Южная Каролина имеет свои местные законы. Масса-
чусетс имеет свои. Южная Каролина дозволяет принуждать людей к работе
без платы. Массачусетс не дозволяет. Южная Каролина дозволяет чело-
веку бить плетью своего слугу, когда, где и как угодно. Массачусетс не
дозволяет. Южная Каролина дозволяет продавать хорошеньких девушек с
аукциона. Массачусетс не дозволяет.
Так, если южный каролинец хочет делать эти вещи, пусть он делает их
в Южной Каролине. В Массачусетсе он не может их делать. У нас, если кто
вздумает ударить своего кучера или горничную своей жены, мы не спраши-
ваем, откуда приехал этот человек и не дозволяются ли такие поступки зако-
нами его родины, все равно из Турции ли он, или с Мадагаскара, или из Юж-
ной Каролины. Он нарушил наши законы и должен итти в смирительный дом.
Южная Каролина может установлять какие ей угодно законы у себя дома.
Но, подобно Турции, она должна оставлять их у себя дома. Она не может
переносить своих местных законов в Массачусетс и низвергать ими наши.
Отважитесь ли вы отрицать правильность этого принципа? Вы отри-
цаете его с удивительною дерзостию. Вы требуете права уничтожать в на-
шей земле наши законы и заменять их вашими. Если мы уступим такому
требованию, мы будем достойны, чтобы надели на нас ошейник и погнали нас,
хлопая бичами, на хлопчатобумажные поля».
Вот еще отрывок. Возвращаясь к подробному изложению вы-
год, которые получил бы Север от разрыва с Югом (краткий пе-
речень этих выгод мы видели в одном из прежних отрывков),
Эббот говорит между прочим:
«Мы избавились бы тогда от невыразимого унижения, которое терпим
в путешествиях по чужим землям. В целом свете бесславятся Соединенные
Штаты невольничеством. Однажды я ехал по Рейну; австрийский джентльмен,
сидевший подле меня, узнав, что я из Америки, спросил:
— «Правда ли, милостивый государь, что в Америке продают людей и
женщин, и мужчин, и детей на рынках?»
— «Да, сэр, отвечал я, правда».
И не прибавил я уже ни слова о том, что наша земля «царица света,
любимица неба», что она «страна свободных, родина доблестных».
Если Союз расторгнется, я тотчас же поеду в Германию, отыщу этого
австрийца и умолю его снова предложить мне прежний вопрос, и как облег-
чится мое сердце ответом:
— «Нет, сэр, слава богу, нет! моя страна — земля свободы».
Линкольн ограничивался желанием поддержать силу законов
свободных штатов в этих самых штатах, предоставляя южным
штатам поддерживать в своих границах невольничество какими
им угодно законами. Точно такой же смысл имеет и другая глав-
ная черта программы, данной Линкольну республиканской пар-
тией при его избрании: принимая принцип, что в территориях,
то есть землях, едва лишь начинающих населяться, еще не сде-
* В штате Мэн, в самом северном из штатов Новой Англии, служащей центром крайне-
го аболиционизма.
397

лавшихся самостоятельными штатами по малочисленности насе-
ления и находящихся под прямым управлением союзной власти,
не должно быть допускаемо невольничество, республиканская
партия только принимает естественный факт, изменить который
можно лишь вооруженным насилием против поселенцев. Терри-
тории населяются, преимущественно с Севера, людьми Новой
Англии и европейскими колонистами, ненавидящими невольни-
чество. Эти поселения, враждебные невольничеству, уже соста-
вили широкую полосу по всей западной границе нынешних не-
вольничьих штатов от южной части Техаса до северной части
Миссури, занимая северо-западную половину Миссури (хотя это
невольнический штат), всю территорию Канзас, Индейскую тер-
риторию и западную часть Техаса (хотя это также невольниче-
ский штат). Эта полоса свободных поселений, становящихся все
шире и шире, отрезывает невольнические штаты от территорий,
так что вторгаться в территории невольничество не может иначе,
как подавляя шайками бандитов поселения, ни за что не согла-
шающиеся принять невольничество. Еще была бы надежда план-
таторам прикрыть этот факт, если бы поселенцы юго-западных
территорий были люди апатичные или трусливые: тогда бан-
диты, сразу запугав их, заставили бы молчать и покоряться план-
таторам. Но колонисты — люди очень энергические и храбрые.
Они отражают бандитов, сами вторгаются в пристанища,
устроенные плантаторами для бандитов, и за каждую обиду от-
мщают противникам, освобождая и уводя в своих побегах неволь-
ников у них. Каковы эти колонисты, можно видеть из того, что
Джон Броун 5, казненный год тому назад в Виргинии за попытку
вооруженною рукою уничтожить невольничество в этом штате,
был канзасский колонист. Таким образом, провозглашение прин-
ципа, что союзная власть не должна допускать невольничество
в территориях, служит просто требованием, чтобы союзное пра-
вительство, заведующее территориями, не становилось на сто-
рону бандитов, посылаемых против населения территорий, чтобы
оно защищало колонистов или по крайней мере не мешало им
защищаться.
Ничто не может быть скромнее программы, исполнять кото-
рую обязался Линкольн, и намерений самого Линкольна: он яв-
лялся представителем того оттенка республиканской партии, ко-
торый желал только охранения законов, существующих в каж-
дом штате, — равного охранения и северных и южных законов, —
и прекращения междоусобной войны, разбойничьих вторжений,
производимых с напрасною целью подавить естественный, непре-
оборимый факт отвращения юго-западных новых населений от не-
вольничества.
Если бы крайние приверженцы невольничества имели благо-
разумие перенести свою неудачу на президентских выборах, —
спокойно признать переход исполнительной власти в руки своих
398

чрезвычайно умеренных, совершенно консервативных противни*
ков, выбор Линкольна имел бы важность только исторического
предзнаменования, показывающего торжество нового порядка
дел в будущем, довольно отдаленном; а самое время власти Лин-
кольна не ознаменовалось бы, по всей вероятности, никакими зна-
чительными мерами к ослаблению невольничества. Республикан-
ская партия хотела хранить мир, хотела ждать, медлить, бездей-
ствовать. Теперь дело повернулось иначе, и повернули его на
свою погибель сами приверженцы невольничества.
Впрочем, не будем безусловно винить и их за нынешнее их
безрассудство; теперь они сами уже понимают его, хотели бы
удержаться, но не могут. Они слишком запутали себя прежними
фанатическими маневрами, набрали себе толпы бродяг, которых
уже не могут остановить, воспитали и ожесточили против Севера
массу отчаянных авантюристов, которых уже трепещут сами.
Действительно, нынешнее сецессионистское движение ведется не
плантаторами. Плантаторы только подготовляли этот шанс, оп-
рометчиво надеясь, что он никогда не настанет, что Север будет
всегда робеть перед их похвальбами этим шансом. Они в таком
же положении, как всадник, горячивший свою лошадь с криком
«расступитесь! она передавит вас», разгоряченная лошадь заку-
сила теперь удила и понесла. Всадник в ужасе опустил руки, ни
жив, ни мертв.
Уже пять лет, с самого приготовления к прошлым президент-
ским выборам, с весны 1856 года, предводители невольнической
партии оглашали весь Юг криками, что республиканская партия
хочет вторгнуться в южные штаты с армиею, в авангарде кото-
рой будут итти беглые невольники, призывающие негров к пого-
ловному истреблению белого населения невольнических штатов.
Естественным заключением такой страшной перспективы явля-
лась необходимость Югу отторгнуться от Союза в случае выбора
республиканского президента. Все это было не больше, как поли-
тическим маневром, рассчитанным на то, чтобы белое население
Юга безусловно поддерживало плантаторов на выборах, а при-
верженцы Союза на Севере принимали программу плантаторов.
В 1856 году маневр этот совершенно удался, но удался уже че-
рез меру, как видим теперь. Агент плантаторов Буханан, сделав-
шись президентом, исполнял все их желания; в Канзасе были
прикрыты неистовства бандитов, возмущавшие весь Север. При
нынешних выборах значительная часть северных жителей, стояв-
ших прежде за демократическую партию, перешла на сторону
республиканцев, будучи выведена из терпения действиями Буха-
нана, и демократическая партия была поражена на выборах во
всех свободных штатах. А между тем на Юге уже больше четы-
рех лет постоянно кричали, что при выборе республиканского
президента белому населению Юга будет единственным спасе-
нием отторгнуться от Союза. Северные газеты, доказывавшие
399

противное, были запрещены на Юге; масса белого населения в
своем невежестве приняла за чистую монету утрированные слова,
бывшие только политическим маневром. Мы поймем всю извини-
тельность легковерия ее, когда вспомним, что почти все в Европе
тоже поверили словам приверженцев невольничества, будто бы
Юг богат, а Север беден, Юг могуществен, а Север слаб, будто
бы главным источником всего богатства в Северной Америке
служит производство хлопчатой бумаги невольниками, будто
хлопчатой бумаги нельзя было бы возделывать в таком ко-
личестве свободным трудом, и т. д. и т. д. У нас думают, что
Западная Европа не имеет истинного понятия только о Рос-
сии, — разумеется, много думает она о России совершенных
пустяков, но точно так же слишком во многом ошибочны поня-
тия о каждой другой стране, господствующие за ее пределами:
и об Англии большинство французских, немецких, итальянских
(и наших) писателей имеют фальшивые понятия; и о самой
Франции точно так же во всей остальной Европе господствуют
очень фальшивые понятия; и о Северной Америке точно так
же. Мы уже видели, что Север вдвое сильнее числом жителей
и втрое богаче их имуществом, чем Юг. А вот еще два-три факта
о важности хлопчатобумажного возделывания сравнительно
с ценностью некоторых продуктов Севера и о мнимой необ-
ходимости невольнического труда для возделывания этого будто
бы важнейшего продукта Соединенных Штатов. Ценность про-
дукта только одной отрасли промышленности только в одном
из северных штатов — рудокопного и машинного производ-
ства в Пенсильвании — ровно вдвое больше всей ценности
всей хлопчатой бумаги, собираемой всем Югом. Штаты Пенсиль-
вания и Нью-Йорк вместе могли бы купить с немедленною упла-
тою всей продажной цены все хлопчатобумажные штаты со всею
их землею, всеми постройками, всем движимым и недвижимым
имуществом. Весь хлопчатобумажный Юг в неоплатном долгу у
города Нью-Йорка. Всей хлопчатой бумаги Юга недостает Югу,
чтобы поквитаться за товары, поставляемые на Юг Нью-Йор-
ком: вексельный курс в Нью-Йорке всегда против Юга, то есть
южных ценностей недостает на уплату южных долгов Нью-Йорк-
ской бирже. Возделывание хлопчатой бумаги свободным трудом
было бы по точному расчету вдвое дешевле возделывания неволь-
ничьим трудом, а при равных затратах на хлопчатобумажное
производство свободный труд давал бы втрое больше продукта,
чем получается ныне при невольничестве. Стоит заглянуть в
цену 1850 года, чтобы увидеть эти факты. А между тем перебе-
рите сотню всевозможных европейских газет, едва ли найдете вы
из них 5 или 6, которые совершенно бескорыстно не повторяли
бы, что без невольничества невозможно производить хлопчатую
бумагу, что Юг богат и могуществен, что Север кормится чуть
ли не милостынею Юга, и т. д. и т. д. Что газеты? Загляните в
400

знаменитые европейские книги о Северной Америке, — почти во
всех найдете повторение того же самого. Простительно после
этого белым беднякам Юга, что они поверили, будто бы Линь-
кольн пойдет, предводительствуя беглыми невольниками и воз-
мущая всех невольников Юга, истреблять всех белых на Юге,
что спасти свою жизнь они могут только отторжением от Союза,
что Север обнищает, если они отторгнутся от него, что они за-
воюют Север и будут разосланы по завоеванным областям пол-
номочными правителями с огромным жалованьем.
Авантюристы, предводительствующие этими толпами, захва-
тили теперь перевес на Юге, благодаря опасениям и (надменным
надеждам, возбужденным на Юге опрометчивыми криками план-
таторов, не предвидевших, как разгорается затеянная ими мисти-
фикация. Они наводили ужас, население Юга прониклось ужа-
сом и отдалось в руки отчаянным людям, которые теперь тер-
роризируют все хлопчатобумажные штаты и едва ли не вовлекут
в ту же пучину пограничные невольничьи штаты. Посмотрите,
с каким видимым единодушием решает теперь один хлопчатобу-
мажный (штат) за другим, что он отторгнется от Союза. Не
дальше как в начале ноября было не то: только в одной Южной
Каролине партия отторжения имела довольно большое число го-
лосов, хотя и там едва ли имела большинство; во всех других
штатах большинство было против отторжения. В южных штатах
было три кандидата на президентство: Брекенридж, Дуг-
лас и Белль. Из них Брекенридж был кандидатом сецессиони-
стов, а Дуглас и Белль служили кандидатами двух партий, хо-
тевших сохранить единство во что бы то ни стало, при каком бы
то ни было результате президентских выборов. Из всех южных
штатов только в одной Южной Каролине большинство поданных
голосов было за Брекенриджа; во всех остальных голоса, подан-
ные за Дугласа и Белля, составляли сумму больше голосов, по-
данных за Брекенриджа. А между тем, кроме сецессионистов, был
подан за Брекенриджа голос очень многими противниками оттор-
жения. Это значит, что еще в самый день президентских выборов,
не дальше как 6 ноября, сецессионисты имели против себя ог-
ромное большинство южного населения. Отчего же теперь нет в
хлопчатобумажных штатах голосов против отторжения? Восполь-
зовавшись испугом населения при известии о торжестве респуб-
ликанского кандидата, сецессионисты стали терроризировать Юг;
их противники вынуждены теперь молчать, чтобы не подверг-
нуться неистовству бандитов, которые служили плантаторам про-
тив свободных поселенцев Канзаса, а теперь служат авантюри-
стам против самих плантаторов.
В прошлый раз мы говорили, почему Южная Каролина из
всех невольничьих штатов наиболее готова была попасть в руки
сецессионистов. Она рассчитывает быть важнейшим штатом юж-
ной конфедерации, служить центром ее торговли, и самый
401

восторженный на защиту невольничества город на всем простран-
стве южных штатов — город Чарльстон, торговый центр Юж-
ной Каролины, город, в котором, как мы говорили, почти вовсе
нет ни невольников, ни рабовладельцев. Одна эта горячность в
пользу невольничества со стороны горожан, нашедших для себя
невыгодным делом иметь невольников, достаточно свидетель-
ствует, во-первых, что авантюристы господствуют над самими
плантаторами в сецессионистском движении, а во-вторых, ч т о . рев-
ность сецессионистов в защите невольничества не служит еще ру-
чательством за выгодность невольничества для самих землевла-
дельцев, возделывающих поля невольничьим трудом. Действи-
тельно, по сравнению статистических цифр оказывается, что при
уничтожении невольничества ценность земли в южных штатах
поднялась бы на сумму, далеко превышающую ценность всех не-
вольников, так что землевладельцы остались бы в большом де-
нежном выигрыше, освободив невольников даже без всякого воз-
награждения. Расчетливые и деятельные люди между планта-
торами сами понимают это и желали бы освобождения. Но чтобы
стать выгодным для их земель, оно должно быть общею мерою
для всего штата и сопровождаться изменением в законах: если же
только тот или другой отдельный землевладелец освободит своих
невольников, его земля не поднимется в цене, потому что оста-
нутся подавляющими ее ценность законы штата, не допускающие
условий, от которых возвышается ценность земли. А разъяснить
свои расчеты и внушить свои намерения большинству своих со-
товарищей эти плантаторы не могут, потому что хозяйство при
невольничестве ведется безрасчетно. Напрасно было бы думать,
что невольничество держится в южных штатах своею выгодно-
стью для плантаторов: оно выгодно только для людей, торгующих
невольниками, а плантаторы отстаивают его лишь по рутине, по
небрежности своих привычек, по отвращению от деятельных за-
нятий сельским хозяйством, — по качествам, прямо противоре-
чащим их собственной денежной выгоде 6.
Однакоже мы замечаем, что если станем продолжать изло-
жение всех обстоятельств дела в таком же размере, то рассказу
не будет конца раньше, как на 15-м или 20-м печатном листе: на-
добно рассказать все остальное как можно короче.
Мы говорили в прошлый раз, что сецессионисты стараются
спешить своими действиями, чтобы покончить разрыв до 4 марта,
когда вступит в управление Линкольн, и чтобы безвозвратно С в я -
зать Юг прежде, чем успеет большинство его граждан опомниться
от первого панического потрясения. Путь к переменам в коренных
законах во всех штатах одинаков: обыкновенное законодательное
собрание решает, что граждане штата должны выбрать особен-
ных депутатов с неограниченным полномочием на изменение по-
литических учреждений штата, — это чрезвычайное собрание пол-
номочных депутатов называется в Америке конвентом. Законо-
402

дательная палата Южной Каролины первая созвала конвент
(в половине декабря); потом было решено созвать конвенты в
других хлопчатобумажных штатах, — все эти конвенты находятся
уже под влиянием решений южно-каролинского конвента, и один
за другим повторяют его декреты. Конвент Южной Каролины
19 декабря решил, что штат его выходит из Союза; теперь то же
самое решено конвентами Алабамы, Миссисипи, Флориды, Луи-
зианы, вероятно последуют за ними Георгия, Техас и Северная
Каролина. Успеют ли сецессионисты терроризировать погранич-
ные штаты, еще неизвестно, но это очень может произойти.
Агенты сецессионистов из хлопчатобумажных штатов сильно ра-
ботают в них, а конвенты хлопчатобумажных штатов уже сно-
сятся между собою о составлении «Южного Союза», основанием
которого будет служить союзная конституция Соединенных Шта-
тов, переделанная в смысле крайнего покровительства невольни-
честву. Сенаторы и представители Южной Каролины уже уда-
лились из вашингтонского конгресса; вероятно, стали удаляться
из него сенаторы и представители других штатов, по мере того
как конвенты их штатов объявили свое отторжение от вашинг-
тонского Союза.
По европейским понятиям, этим уже окончательно определя-
лось бы положение дела. Но в Северной Америке не то. Не за-
будем, что каждый штат есть самобытное «государство» с отдель-
ною законодательною властью и особенными законами (штат,
State, прямо и значит государство, а Северо-Американский Союз
есть не «государство», а «соединение северо-американских госу-
дарств», Union of the North American States). Всякие прокламации
об отторжении и т. д. имеют только отвлеченное, более теорети-
ческое, чем практическое, значение, пока союзная власть не встре-
чает положительного препятствия исполнению своих законных
обязанностей или не подвергается вооруженному нападению. Се-
цессионисты спешат придать окончательный характер отторже-
нию фактами того и другого рода. Дело это они начали с Чарль-
стона, главного своего центра.
Единственная обязанность союзного правительства, исполне-
нию которой могла препятствовать по своему географическому
положению Южная Каролина, отделенная пограничными шта-
тами от резиденции союзного правительства, — сбор таможен-
ных пошлин в Чарльстонской гавани. Чиновники штата заняли
здание таможни и стали собирать пошлины в кассу своего штата,
а не в кассу Союза.
Началось и вооруженное нападение на союзные войска.
Чарльстонская гавань укреплена тремя фортами, из которых
только один, Мультри, самый большой, был занят слабым отря-
дом союзных войск, состоявшим всего из 70 человек под коман-
дою Андерсона, который был намерен твердо защищаться против
сецессионистов, несмотря на то, что сам родом из невольничьего
403

штата Кентукки. Узнав о замыслах чарльстонцев и южно-каро-
линского конвента захватить в плен его отряд, он, не дождавшись
разрешения от президента, под собственною ответственностью
перевел ночью свой отряд в другой форт, Сёмтер, гораздо более
крепкий и считаемый неприступным, а форт Мультри и другой
слабый форт Пинкни совершенно бросил, заклепав в них пушки.
Сёмтер лежит на острове, и чарльстонцы, не имеющие ни кано-
нирских лодок, «и даже порядочных купеческих пароходов, до
сих пор не могли ничего предпринять против него, но, по послед-
ним известиям, встретили выстрелами с берега корабль, послан-
ный с подкреплением к Андерсону.
Таким образом, сецессионисты уже начали фактическое на-
падение на союзную власть, и можно сказать, что война нача-
лась, хотя еще не объявлена.
Не делай они этого, они имели бы больше шансов к успеху.
Теперь их положение стало очень дурно. Посмотрим, как отра-
зились их отчаянные действия на расположении Севера и на дей-
ствиях союзной власти.
Президент Буханан до самых последних чисел декабря прош-
лого года исполнял волю невольнической партии, увлекшись
своею услужливостью к ней до того, что помогал замыслам се-
цессионистов и открыто покровительствовал им. Из семи чле-
нов его кабинета трое были самыми жаркими сецессионистами,—
министр финансов Кобб, военный министр Флойд и министр
внутренних дел Томпсон. Подавая голос с ними, он доставлял им
большинство в кабинете и всячески помогал им. Еще с лета, опа-
саясь победы республиканцев на президентских выборах, они
вчетвером стали подготовлять невольническим штатам удобства
и средства к восстанию против Севера. Союзные гарнизоны были
постепенно выводимы из фортов и арсеналов хлопчатобумажных
штатов или чрезмерно ослабляемы (мы видели, например, что
из трех чарльстонских фортов два были оставлены без всякого
гарнизона, а в третьем гарнизон уменьшен до 70 человек; так
было и везде на Юге). А с тем вместе в южные арсеналы, при
которых не было оставлено ни одного солдата, посылались огром-
ные запасы оружия, пороха, пуль, ядер и т. д. (На Юге нет и
оружейных фабрик, как нет почти никаких других.) Так, напри-
мер, в чарльстонский арсенал, из которого были удалены солдаты
буквально все до одного, было нынешним летом послано 30 000
ружей. Эти отправки оружия на Юг продолжались, когда уже
собирались там конвенты для отторжения от Союза, а Южная
Каролина и провозгласила отторжение. Буханан официально
поддерживал Брекенриджа, кандидата сецессионистов, и сменил
всех союзных чиновников, хотевших поддерживать Дугласа, кан-
дидата демократов, противившихся отторжению, хотя целая по-
ловина демократической партии, избравшей Буханана, поддер-
живала Дугласа. Надобно притом заметить, что Брекенридж —
404

вице-президент Союза. По закону, вице-президент заступает ме-
сто президента в случае его смерти или отказа от должности, до
начала нового президента. На случай торжества республиканцев
был даже составлен план, что Буханан, подведя дело к растор-
жению, откажется от должности за месяц или за полтора до конца
президентского срока (то есть до 4 марта), и Брекенридж, заняв
место, объявит себя прямо предводителем сецессионистов, займет
войсками Вашингтон и сдаст его сецессионистам, которые созо-
вут там «национальный конвент» для составления новой союзной
конституции в духе невольничьих штатов, объявив исключенными
из Северо-Американского Союза штаты Новой Англии, в кото-
рых никакими средствами уже не надеялись они доставить перевес
партии, готовой на уступки невольничеству. Удивительно, до чего
могут быть ослепляемы или страстью, как Брекенридж, или при-
вычкою к угодничеству своим покровителям, как Буханан, люди
очень опытные и хитрые, какими нельзя не признать их обоих и
других предводителей сецессионизма, составлявших вместе с ними
этот химерический план, который можно сравнить разве с тем, как
если бы алжирцы собирались завоевать Францию и исключить
парижан из своего нового алжирско-французского государства.
Но как бы то ни было, Буханан действовал в таком духе. Ра-
зумеется (мы уже и говорили это), у невольнической партии и у
него, ее представителя, была уверенность, что не придется им ис-
полнять своих планов, что Север испугается их замыслов, инт-
риг и угроз, что они выиграют битву без действительной траты
пороха. Оно бы, может быть, так и вышло, если бы сецессиони-
сты уже не испортили дело чрезмерною заносчивостью и отчаян-
ностью действий. А впрочем, и то сказать, что ведь только на от-
чаяннейшей заносчивости и была основана возможность успеха:
в самих хлопчатобумажных штатах сецессионисты были бы от-
брошены в ничтожество опомнившимся большинством, если бы
не торопились ковать железо, пока горячо.
Мы говорили, что Буханан верно служил своим повелите-
лям — сецессионистам. Когда в начале декабря собрался кон-
гресс, Буханан, представляя конгрессу, по заведенному правилу,
годичный обзор положения дел Союза, изложил в нем такой
взгляд на сецессионистский кризис и такие советы, от которых
изумились все простодушные люди на Севере, никак не предпо-
лагавшие, чтобы человек из свободного штата (Буханан родом из
Пенсильвании) мог дойти до такого раболепства перед партиею
невольничества. Буханан говорил, что он не имеет власти проти-
виться вооруженному восстанию, начинаемому Южною Кароли-
ною, оплакивал несправедливость Севера, обижающего Юг; го-
ворил, что даже уступка со стороны республиканцев сецессиони-
стам во всех опорных пунктах была бы недостаточна для смяг-
чения справедливого гнева Юга, что все частные вопросы эти еще
ничего не значат перед коренною причиною вражды, лежащею в
405

том, что на Севере печатаются книги и издаются газеты, выстав-
ляющие невольничество учреждением неблаговидным и убыточ-
ным, что надобно устранить эту причину вражды Юга к Северу.
Северные демократы увидели наконец, куда ведет их предан-
ность плантаторам. Но Буханан продолжал итти по прежнему
пути. Андерсон требовал подкреплений, — президент сказал, что
не может послать их. Тогда председатель кабинета (государствен-
ный министр) Касс вышел в отставку, объявив отказ Буханана
изменою долгу. Буханан и тут не перестал угождать плантато-
рам. В Вашингтон явились комиссары, посланные Южною Каро-
линою к союзному правительству требовать признания Южной
Каролины независимым государством, сдачи фортов, лежащих
в ее границах, условиться о том, какая часть других союзных
имуществ и долгов будет перенесена на долю нового государства.
Буханан принял этих комиссаров, хотя был бы обязан отвечать
им, что никаких сношений с возмутителями не может иметь; он на-
давал им обещаний, дело шло отлично,— но вдруг остановилось.
Это было в конце декабря. С каждым днем росло негодование
во всем населении северных штатов и большинстве населения по-
граничных невольничьих штатов. Главнокомандующий союзною
армиею генерал Скотт отказался отозвать Андерсона из чарль-
стонских фортов и выражал твердое намерение послать войска
против сецессионистов, если они не смирятся. Он сам родом из
невольнического штата (из Виргинии), как и Андерсон (из Кен-
тукки). Это было слишком явным доказательством, что и погра-
ничные невольничьи штаты не одобряют президента. На всем
Севере собирались грозные митинги. Пенсильвания и Нью-Йорк,
постоянно бывшие самыми снисходительными к Югу из свобод-
ных штатов, начинали вооружаться, и законодательные палаты
их вотировали против сецессионистов. В союзной палате пред-
ставителей республиканцы с каждым днем становились тверже,
видя себе единодушную поддержку на Севере и от своей партии
и от массы людей, стоявших прежде за демократов. А между тем
сецессионисты, как будто не понимая ничего, становились все
запальчивее: комиссары Южной Каролины объявили Буханану,
что переход Андерсона из форта Мультри в форт Сёмтер они
считают нарушением данного им за несколько дней перед тем
президентом обещания, что не будет сделано никаких перемен в
размещении союзных войск, и требовали наказания Андерсона.
Буханан имел дух предложить министерству, что надобно
удовлетворить справедливому требованию Южной Каролины.
С этой минуты начинается поворот дела. Большинство членов
кабинета, видя, что северные демократы против Буханана, обод-
рились и положили, после жаркого прения с президентом, одоб-
рить действия Андерсена и послать ему подкрепления; сецессио-
нисты Флойд и Томпсон вышли тогда в отставку (в первых чис-
лах января; Кобб вышел в отставку раньше, когда видел, что и
406

без него сецессионисты будут господствовать в кабинете, — он
уехал предводительствовать сецессионистским движением в своем
штате, Георгия). В Буханане прежнее раболепство перед сецесси-
онистами заменилось страхом перед гневом северных демократов.
Подкрепления Андерсону были посланы морем. Транспорты ору-
жия и пороха, отправленные к сецессионистам, были остановлены.
Генерал Скотт стал придвигать войска с севера и запада к Юж-
ной Каролине. На этом останавливаются последние, полученные
в минуту, когда мы пишем, известия. Повидимому, дело идет к
решительной развязке, результат которой не подлежал бы сомне-
нию. Но мы не отваживаемся надеяться, чтобы кризис дошел до
нее. Обоюдное раздражение сильно. Республиканская партия в
палате представителей, при начале заседаний (и в первых числах
декабря) еще предлагавшая примирение, решила, по последним
известиям (в начале января), уклониться от переговоров с сецес-
сионистами, решила требовать, чтоб палата представителей пре-
кратила всякие прения о кризисе, занялась исключительно так
называемыми «текущими делами», то есть обыкновенным воти-
рованием бюджета, и, окончив их как можно скорее, отсрочила
свои заседания до 4 марта, до вступления в президентство Лин-
кольна, который уже объявил, что находит обязанностью союз-
ной власти употребить военную силу для усмирения «измены»,
treason, и «мятежников», rebels. Чтобы исполнилось это, надобно
желать только одного: чтобы сецессионисты продолжали еще два
месяца действовать с прежнею отчаянностью.
Но мы не отваживаемся иметь эту надежду на их безрассуд-
ство, хотя она и подкрепляется всеми их прежними действиями.
Они уже смущаются: у них нет денег, — у них нет кредита, —
у них нет ничего, кроме буйства. Южная Каролина не могла ни
на каких условиях найти даже ничтожную сумму 400 000 долла-
ров (менее 600 000 р. сер.), которую вотировала на первые воен-
ные надобности, — она принуждена собирать эти деньги насиль-
ственною раскладкою займа на зажиточных людей. Очень может
быть, что сецессионисты смирятся, — это было бы хуже всего,
но мы не смеем надеяться, что этого не случится. Тогда Севером
снова овладеет мирное расположение, и дело будет кончено ка-
ким-нибудь «компромиссом», то есть взаимными уступками, ни-
чего не решающими, с взаимными обещаниями отложить вопрос
о невольничестве, чего ни та, ни другая партия не может испол-
нить. Компромисс был бы несравненно хуже всего — хуже меж-
доусобной войны, еще гораздо хуже мирного расторжения Союза:
эти обе развязки быстро повели бы к восстановлению Союза с
уничтожением невольничества или, по крайней мере, с законода-
тельными постановлениями, ведущими к его уничтожению.
А компромисс опять оттягивал бы дело.
Впрочем, это хорошо говорить нам, посторонним: нам нечего
жалеть людей вроде Буханана, Кобба, Флойда, их сподвижников
407

Девиса, Янси, Пайкенса, Брукса7 и их преторианцев: они не
родня нам. Но ведь северным свободным людям они братья по
происхождению, по прежнему дружному и славному прошедшему.
Север слишком, слишком готов щадить их. Посмотрим, однако,
что будет.
О Европе довольно будет сказать два-три слова, потому что
все прежние отношения оставались в прежнем виде, только ста-
новясь все более натянутыми.
В ту минуту, как мы пишем это, происходят в Италии вы-
боры депутатов нового «итальянского парламента». Оппозиция
надеется иметь в нем больше представителей, чем имела в преж-
нем парламенте «Северной Италии»; полагают, что довольно
много гарибальдийцев и маццинистов будет выбрано в Неаполе
и Сицилии. Кавур увидел поэтому надобность искать примире-
ния с Гарибальди, к которому был послан (в половине января)
Тюрр с поручением просить его не являться предводителем оп-
позиции. Гарибальди, по обыкновению, из патриотизма согла-
сился убеждать своих приверженцев к уступчивости и напечатал
к ним письмо в этом смысле.
Французский флот отозван из-под Гаэты в половине января,
по настоянию Англии, отношения которой с Франциею станови-
лись уже довольно дурны. Но французский флот все-таки отошел
не прежде, как по привозе, под его охранением, значительного
запаса продовольствия в Гаэту, которая, говорят, запаслась те-
перь провиантом на целые полгода. Однакоже теперь она едва
ли может держаться долго, будучи заперта и с суши и с моря.
Войска Франциска II, уходившие в Рим под защиту французов,
пересланы оттуда в Абруццы, где ведут партизанскую войну;
число их простирается в Абруццах тысяч до 10; есть отряды их
и в других гористых местностях горной Италии. Кавур сначала
не мог принять против них сильных мер; но теперь посланы
большие колонны для прекращения этих волнений.
В Венгрии комитаты, один за другим, принимают решения,
подобные пештским. Правительство приготовляется к вооружен-
ному усмирению этого движения. Австрийские войска в Венгрии
усиливаются. Носятся слухи, что скоро будут объявлены нахо-
дящимися в осадном положении некоторые комитаты. Предвест-
ником этой меры явился декрет, объявляющий, что многие из ре-
шений, принятых комитатскими конгрегациями, противозаконны
и что если комитаты вздумают приступить к их исполнению, это
будет сочтено мятежом, который австрийское правительство ста-
нет усмирять военным путем. Между тем 2 апреля (нов. стиля)
назначено собраться венгерскому сейму, выборы в который раз-
решено производить по закону 1848, лишь слегка измененному.
Воцарение нового короля 8, уже два года управлявшего госу-
дарством с титулом регента, конечно, не производит никакой пе-
ремены в положении Пруссии.

Февраль 1861
Газеты наполнены предсказаниями, что к весне готовятся в
Западной Европе очень значительные события. Но какова бы
ни была важность этих ожиданий, читатель не удивится, если и
в нынешний раз большая половина нашего обозрения будет по-
священа северо-американским делам, которые в прошлом месяце
заставили нас почти совершенно забыть о Европе. На Северную
Америку указывают западно-европейские прогрессисты, когда
слышат, что их идеалы неосуществимы. Выставлением дурных
сторон северо-американской жизни доказывают западно-европей-
ские консерваторы гибельность теорий, защищаемых прогресси-
стами. Словом сказать, обе главные партии Западной Европы
одинаково считают Северную Америку образцовой страной для
поверки своих убеждений; дурное мнение о ней представляется
опорой для существующих западно-европейских отношений; хо-
рошее мнение о ней возбуждает к желанию преобразовать их.
Кризис, переживаемый теперь Северною Америкою, не может
остаться без очень сильного влияния на судьбу цивилизованного
света. Если он приведет к результату, предсказываемому теперь
почти всеми в Западной Европе, опустятся руки у одной партии
и перейдет общественное мнение на сторону другой; если же раз-
вязка дел в Северной Америке будет иная, то и в Западной
Европе значительно ускорится ход событий. Разумеется, и в том
и другом случае влияние северо-американской истории на за-
падно-европейскую обнаружится не вдруг, не одним каким-
нибудь эффектным фактом, происхождение которого прямо из
какого-нибудь американского события можно было бы указать.
Нет, отношение тут иного рода, связь тут не в каких-нибудь ча-
стных фактах, а в общем расположении западно-европейской
мысли держаться старины или стремиться вперед, бояться бу-
дущего или надеяться всего хорошего от него. Связь тут не
внешняя, не мимолетная, обнаруживающаяся не какими-нибудь
частными фактами, а связь, проникающая в самый корень за-
падно-европейских событий; пример Северной Америки — по-
409

стоянная сила, которая должна будет или привлекать Европу на
известный путь, или отталкивать от него. В год или в два, быть
может, и нельзя будет открыть перемен в западно-европейской
истории от развязки нынешнего северо-американского кризиса;
но зато целые десятки лет будет действовать он на ее направле-
ние, как самое основание Северо-Американского Союза действо-
вало прежде, — только с тою разницею, что теперь пример по-
дается не малочисленным племенем, слабым сравнительно с
западно-европейскими государствами, а могущественною нациею,
которая уже заняла одно из первых мест между всеми государ-
ствами по своей внешней силе. Вникнуть в характер такого кри-
зиса, постараться разгадать его запутанные обороты, преду-
смотреть его исход, — это задача мало интересная для сообра-
жений о европейских событиях наступающего лета или следую-
щей зимы, но очень важная для того, чтобы оценить будущее
движение политических идей, которым станут определяться со-
бытия целого нашего и, быть может, следующего за нами поко-
ления.
В прошедший раз мы говорили о том, что, несмотря на сход-
ство политических учреждений во всех 33 (или ныне с принятием
Канзаса 34) штатах Северной Америки, существовали в Севе-
ро-Американском Союзе две страны, по всему характеру своей
жизни более различавшиеся между собою, чем Турция разли-
чается от Англии или Китай от Франции. Север и Юг начали
так резко различаться между собою не с той только поры, когда
на крайнем Юге начало гигантски возрастать возделывание
хлопчатой бумаги, — этот факт послужил только широким полем
для развития прежних особенностей южной жизни. Если бы не
требовалась хлопчатая бумага, возделывались бы точно таким
же порядком сахар, кофе и табак: они и теперь возделываются в
очень большом размере и лишь заслоняются хлопчатою бумагою,
потому что мало рук остаются для них на Юге. Дело в том, что
на Севере земля занималась простолюдинами, до энтузиазма
любившими труд и бежавшими из Англии, чтобы стать за океа-
ном людьми независимыми: каждый из этих людей отыскивал
себе кусок земли, который мог бы дать полное занятие труду его
семьи, но не больше, потому что единственными работниками
на него были он сам и его подраставшие сыновья. Север с самого
начала был, как теперь остается, страною поселян-собственни-
ков, перед массою которых исчезают все другие сословия. В Пен-
сильвании, например, чрезвычайно развиты рудокопные заводы
и железные фабрики; в Новой Англии—мануфактурная про-
мышленность всякого рода, а город Нью-Йорк стал самым гро-
мадным центром всесветной торговли после Лондона. Но эти
фабричные работники и рудокопы вышли из тех же поселян,
и большинство их снова сделается через несколько лет поселя-
нами, уступив свое место новым людям, все из тех же поселян.
410

А громадный город Нью-Йорк для массы своего населения
также лишь временная станция, где человек останавливается на
несколько лет, чтобы собраться со средствами для переселения
на Запад, на котором станет он поселянином. Фабриканты
и купцы Севера вышли большею частью из простолюдинов,
и дети или, много, внуки их опять становятся простолюдинами,
потому что богатство на Севере не любит долго держаться по
наследству. Если в некоторых больших городах и существуют
малочисленные группы семейств, издавна держащихся в положе-
нии, сходном с высшими и средними классами европейского об-
щества, то не только эти малочисленные группы, исчезающие в
массе городского населения, но и сами города не могут при-
обрести господства над политикою Севера: она зависит от посе-
лян. Очень ярким примером тому послужил последний прези-
дентский выбор в Нью-Йоркском штате. Город Нью-Йорк, как
мы уже замечали в прошлый раз, дал огромное большинство де-
мократам; поселяне Нью-Йоркского штата вотировали за рес-
публиканцев, так что по общему счету голосов целого штата
очень большой перевес остался за республиканцами, несмотря на
то, что целая четверть жителей всего штата сосредоточена в од-
ном городе Нью-Йорке, стоявшем за демократов. Если громад-
ный город Нью-Йорк не имеет господства над политикою
и самого Нью-Йоркского штата, то можно судить о степени
силы поселян в политике целого Севера. А сельское население
Севера все состоит из людей, которые не служат никому работ-
никами и сами не имеют работников: каждый земледелец там
независимый собственник земли, которую возделывает 1.
Совершенно иное дело на Юге. Старинные южные штаты
возникли через пожалование земель королями в награду придвор-
ным. Самые имена этих штатов показывают характер сословия,
господствовавшего в них. Виргиния названа в честь Елисаве-
ты 2, королевы-девственницы; далее к югу лежат две Каролины,
еще южнее — Георгия. Во время борьбы англичан со Стюар-
тами 3 эти южные штаты сочувствовали Стюартам. Уже и
тогда, как теперь, масса белых состояла там из жалкой тол-
пы, находившейся в полной нравственной зависимости от бо-
гатых землевладельцев, огромные поместья которых занимали
почти всю площадь старинных южных штатов. Когда стали осно-
вываться на Юге новые штаты, в них переходил гражданский
быт старых штатов, переселенцами из которых они основывались.
Только в последние годы прилив переселенцев с Севера стал
вводить гражданский быт в северной окраине южных погранич-
ных штатов (Виргиния, Кентукки, Теннесси, Миссури) и на
западной границе южных поселений (в Техасе и Канзасе). На
всем остальном пространстве Юга господствует поземельное
устройство, какое было в средневековой Европе. Почти вся земля
сосредоточена в немногих руках: гораздо более половины ее со-
411

ставляют какие-нибудь десять или пятнадцать тысяч громадных
поместий; между ними разбросаны тысяч 100 или 120 неболь-
ших поместий, владельцы которых находятся в такой же зависи-
мости от своих могущественных соседей, как в старинной Польше
небогатые паны находились в зависимости от магнатов; а масса
белого населения на Юге живет под разными наименованиями в
нахлебничестве у больших землевладельцев, вроде того, как
толпы шляхты жили при магнатских дворах. По распределению
поземельной собственности северо-американский Юг сходен с
Англиею, но не сходен с нею устройством сельских хозяйств.
В Англии сельским хозяйством занимаются капиталисты, беру-
щие землю в наем у владельцев, а сами владельцы огромных по-
местий, вообще говоря, не занимаются сельским хозяйством. На
северо-американском Юге таких капиталистов нет: землевла-
дельцы должны сами вести хозяйство своих поместий, не имея
людей, которым бы сдавать землю в наем; действительно, кому
была бы охота платить за наем земли, когда каждый может,
отправившись на Запад, взять себе в собственность землю почти
задаром? Но землевладельцы Юга — знатные люди, гордящиеся
своим происхождением от средневековых английских вельмож, —
они даже уверены, что теперь они одни в целом свете должны
считаться истинными аристократами: по своим фамилиям они
старше английских лордов, большинство которых произведено в
знать из простолюдинов в недавнее время; только в Сен-Жер-
менском предместии 4 живут люди, равные им по знатности; но
сен-жерменские аристократы не умели сохранить ни своих прав,
ни власти над государством, только они одни, землевладельцы
северо-американского Юга, умели сберечь своим штатам то
счастье аристократического господства, которым пользовалась
Западная Европа до французской революции. Могут ли такие
важные и блистательные люди быть какими-то поземельными ла-
вочниками, какими бывают в Европе землевладельцы, ведущие в
своих поместьях собственное хозяйство? При свободном труде
большое поместье становится какою-то земледельческою фаб-
рикою, владельцу которой надобно с утра до ночи сидеть за
счетами, следить за каждою копейкою. Вот собственно в этом об-
стоятельстве и заключается причина необходимости невольни-
чества для южных плантаторов. Они не могут по своим привыч-
кам вести много хозяйства, кроме такого, которое шло бы спустя
рукава, не требовало бы от хозяина ни хлопот, ни расчетливости,
ни коммерческого искусства.
Таким образом, Северо-Американский Союз с самого на-
чала разделялся на две половины, имевшие при одинаковости
политических форм совершенно различное общественное устрой-
ство. Пока шло дело об упрочении политических форм, о разви-
тии государственной жизни сообразно с формальными принци-
пами конституции, о том, чтобы искоренить в Америке остатки
412

Политических понятии, свойственных европейскому государствен-
ному порядку, разница гражданского устройства ни в чем не ме-
шала ни Югу, ни Северу. И там, и здесь общественное мнение
колебалось между двумя направлениями, имевшими своих при-
верженцев по всему пространству Союза. Были люди и на Юге
и на Севере, думавшие удержать из английских политических
понятий все, что одинаково применяется и к конституционной
монархии и к республике: в Англии все местные власти безу-
словно подчинены парламенту, власть которого безгранична;
в Америке можно было бы поставить каждый отдельный штат в
такую же полную зависимость от конгресса, в какой стоят ан-
глийские графства от английского парламента. Люди такого на-
правления назывались в Америке вигами. Но отчасти по вражде
ко всему английскому, долго господствовавшей между амери-
канцами после войны за независимость, отчасти по решитель-
ному перевесу прогрессивного стремления в Америке, отчасти,
наконец, по преданию прежнего быта, когда тринадцать коло-
ний, назвавшихся по отторжении от Англии штатами, были коло-
ниями, совершенно независимыми друг от друга, — существовало
между американцами и другое направление, стремившееся к
тому, чтобы довести до крайнего развития принцип самоуправ-
ления, еще не успевший в Англии проявиться со всеми своими
логическими последствиями. По принципу этому, наследованному
американцами от англичан, должно происходить мимо всякого
правительственного участия все, что может происходить без
него; все, что может считаться частным делом, должно оста-
ваться частным делом. В жизни отдельных людей, пожалуй и в
жизни каждого отдельного города, это правило принято англича-
нами. Но исчерпываются ли тем логические последствия прин-
ципа? Если каждый частный человек и, пожалуй, каждый город
не спрашивает у парламента разрешения по своим частным делам,
то не должна ли такая же независимость от государственного
правительства принадлежать каждой области? Англичане слиш-
ком много присвоили центральному правительству: все, что
может быть передано из его заведывания во власть местных пра-
вительств, должно быть передано им в независимое распоряже-
ние, — люди такого направления назывались в Америке демо-
кратами. С самого начала это стремление развивать самостоя-
тельность местных правительств и администраций пользовалось
в Америке популярностью, так что виги, желавшие сделать кон-
гресс властью, по возможности похожею на английский парла-
мент, не могли прямо обнаруживать своих мыслей в полной силе;
но все-таки видно было, что они хотят усиливать центральную
власть на счет прав отдельных штатов. При их осторожности и
ловкости много понадобилось демократам времени на то, чтобы
окончательно победить своих противников. Борьба эта кончи-
лась всего лишь лет 15 тому назад: около 1845 года партия вигов
413

совершенно пала, и исчезло всякое опасение за право каждого
отдельного штата на полную независимость от центральной
власти по всем его внутренним делам. Но когда кончился спор
о политических формах, выступили на первый план вопросы
гражданского быта, заслонявшиеся до этой поры политическими.
Прежде северные люди говорили против невольничества, но они
были или виги, или демократы, действовали вместе с вигами или
демократами Юга и отвращение их к невольничеству оставалось
частным, если угодно, литературным или религиозным чувством,
еще не имея общественного значения для Юга. Теперь, когда де-
мократическая партия истощила свою политическую программу
и уже не видела перед собою противников, она стала распа-
даться сама на два отдела по вопросу о гражданском устройстве.
Мы видели, что оно имело на Севере демократический, на Юге
аристократический характер. На Севере и на Юге явились люди,
желавшие придать гражданскому быту Юга такой же порядок,
какой был на Севере. Число их в обеих половинах Союза было
сначала не велико. Но чрезвычайно опасным для Юга показалось
направление их мыслей, потому что нападали они на такую черту
южного устройства, которая была по своей сущности слишком
неспособна выдерживать критику. Мы видели, что в хозяйствен-
ном быту аристократия Юга основывалась на невольничестве.
Господствующий класс имел привычки, несовместные с ведением
хозяйства на коммерческом основании: а получать доходы с
своих земель не мог он никаким другим способом, кроме господ-
ского хозяйства по недостатку капиталистов, которым отдают в
аренду свои земли английские землевладельцы. Отменить не-
вольничество— значило бы для южных землевладельцев или
изменить свой образ жизни, или увидеть себя в необходимости
продавать земли. Но возможно ли опровергнуть противников не-
вольничества? Южные аристократы могли только заставить
их замолчать. В своих штатах они так и сделали; но через это
вопрос принял новый оборот. В южных штатах были уничтожены
основные права северо-американского гражданина — свобода
убеждений, свобода высказывать их, безопасность от произволь-
ных притеснений. Было запрещено писать и говорить против не-
вольничества: люди, желавшие его отмены, были наказываемы
и изгоняемы. Уничтожив своих противников на Юге, рабовла-
дельцы восстановили против себя Север. Действительно, мало
им было пользы господствовать на Юге, если на Севере остава-
лась свобода говорить против невольничества. Юг был прину-
жден стремиться к стеснению свободы речи и на Севере. Эта пре-
тензия высказывалась постоянно и наконец была официально
выражена в «сообщении» (message) Буханана конгрессу 5 де-
кабря прошедшего года. Президент говорил, что главная причина
опасений Юга — то обстоятельство, что на Севере издаются га-
зеты, печатаются книги, говорятся речи, порицающие невольни-
414

чество; если Север не откажется от этого, то есть если на Севере
не будет запрещено порицать невольничество, Юг не может при-
мириться с Севером, по словам Буханана. В прошлом обозрении
мы говорили, что северные штаты были принуждены к наруше-
нию тех своих законов, которыми уничтожалось в них невольни-
чество.
Словом сказать, демократическая партия, проводя до послед-
них логических выводов принцип самоуправления, принцип неза-
висимости каждого округа в частных делах, забывала об одном
условии, необходимом для осуществления этого принципа: раз-
ные части одного государства могут, независимо одна от другой,
действовать в гармонии меж собой лишь тогда, когда граждан-
ский быт всех частей существенно одинаков; разнообразие мест-
ных законов и распоряжений не будет нарушать государствен-
ного единства лишь тогда, если коренные гражданские законы
одинаковы, если основные стремления местных властей имеют
одинаковую цель. Иначе столкновения между разными частями
могут лишь на время сглаживаться политическою необходи-
мостью,— например, внешними опасностями от иноземных дер-
жав или борьбою из-за политических форм; но не замедлят об-
наружиться в полной силе, когда эти посторонние задержки
будут побеждены. Мы говорили, что так и случилось, лишь
только борьба из-за политических форм была в Соединенных
Штатах покончена победою демократической партии. Явилась
необходимость привести в гармонию южные и северные граждан-
ские отношения.
Общий ход цивилизации не оставляет никакого сомнения в
том, которые из них изменятся: очевидно, что не северные
учреждения станут одинаковы с нынешними южными, а напро-
тив, уничтожится в южных штатах невольничество, с которым не
согласны законы Севера и которое служит основанием южного
гражданского устройства.
Это опасение, влагаемое в южных рабовладельцев общим ха-
рактером прогресса во всех цивилизованных странах, усилива-
лось особенными отношениями северо-американского прогресса,
предвещавшими с хронологическою точностью эпоху, когда Север
займется преобразованием южных учреждений. По конституции
Соединенных Штатов, число депутатов каждого штата в палате
представителей определяется сообразно числу жителей, оказы-
вающемуся при всеобщей переписи, которая производится через
каждые десять лет, — первая такая перепись была сделана в
1790 году; по каждой следующей переписи оказывалось, что на-
селение в свободных штатах увеличивается быстрее, чем в неволь-
нических, и после каждой новой переписи увеличивалась в па-
лате представителей пропорция депутатов свободных штатов,
уменьшалась пропорция депутатов невольнических штатов. В
нынешней палате представителей, составленной по переписи
415

1850 года, невольнические штаты имеют 90 депутатов, а свобод-
ные 147. Конституция Соединенных Штатов предусматривает
случай, что могут современем понадобиться изменения в ней,
и определяет законный порядок, которым должны производиться
такие изменения. Для этого нужно, чтобы в той и другой палате
конгресса изменение было принято большинством двух третей.
При нынешнем составе палаты представителей общее число де-
путатов—237; две трети этого числа будут 158. Мы видим, что
свободным штатам недоставало лишь 11 голосов для составле-
ния большинства в требуемые конституциею две трети. По со-
ображению прибавки, доставлявшейся свободным штатам каж-
дою переписью, оказывалось, что они приобретут более 11 голо-
сов по переписи 1860 года и будут иметь более двух третей всего
числа голосов в палате представителей на основании этой пере-
писи. Правда, что в сенате такая пропорция не могла соста-
виться слишком скоро: в сенат каждый штат посылает по два
сенатора. В последнее время считалось в Союзе 15 невольниче-
ских и 18 свободных штатов; из 66 сенаторов свободным штатам
принадлежало 36 человек; эта цифра еще далека от того, чтобы
составлять две трети голосов. Конечно, следовало ожидать воз-
никновения новых свободных штатов, и, например, в начале ны-
нешнего года признан новый штат Канзас с конституциею, не
допускающею невольничества. Но все-таки еще очень далека
эпоха, когда прибавится столько новых свободных штатов, чтобы
сенаторы Севера составили целых две трети всего числа сенато-
ров. Повидимому, это должно было успокаивать Юг; но успо-
каивало мало. Будучи собранием, возникающим из выборов, се-
нат в Соединенных Штатах имеет гораздо больше силы, чем
верхние палаты конституционных европейских государств; но
все-таки он не имел бы нравственной силы долго устоять против
требования палаты представителей, поддерживаемой громадным
большинством нации. А главная опасность находилась и не в
сенате и не в палате представителей. Читатель знает, что для вы-
бора президента назначаются от каждого штата особенные изби-
ратели, число которых равно числу депутатов и сенаторов, посы-
лаемых штатом в конгресс. Например, штат Миссури по переписи
1850 года посылает в палату представителей 7 депутатов и,
подобно прочим штатам, двух депутатов в конгресс; потому он
назначает 9 человек избирателей в коллегию, избирающую пре-
зидента. По переписи 1850 года число депутатов 237, а число
сенаторов в прошлом году было 66; потому коллегия избирате-
лей имеет 303 голоса. Из них 15 невольнических штатов имеют
120 голосов. Им надобно было приобрести только 32 голоса в
свободных штатах, чтобы получить большинство. Но перепись
1860 года должна была доставить такой огромный перевес изби-
рателей свободных штатов, что невольнические штаты уже не
могли рассчитывать на привлечение к себе из них той слишком
416

значительной части, какая была нужна для составления боль-
шинства. Потому невольничьи штаты должны были потерять
надежду склонять президентские выборы в свою пользу, когда
выборы станут происходить по переписи 1860 года. Поверка и
обработка данных, доставляемых переписью, требует довольно
долгого времени, и распределение голосов сообразно новому
цензу должно было произойти в нынешнем или в следующем
году. Президентские выборы 1860 года оказывались последними,
на которых Юг может одержать победу. Выборы следующего
срока (1864 года) непременно должны были обратиться против
Юга. А достаточно было Союзу получить президента, неблаго-
приятствующего невольничеству, чтобы явилась надобность от-
менить это учреждение в некоторых штатах. В прошедший раз
мы говорили, как ограничена власть президента; он собственно
может только наблюдать за исполнением существующих союз-
ных законов. Но и это уже опасно для невольничества в погра-
ничных штатах. Охранение свободы мнений в них скоро привело
бы к отменению невольничества в Миссури, Кентукки, Теннесси,
Мериланде и Делаваре: оно поддерживается в этих штатах уже
только насильственными действиями местных правительств
против той части белого населения, которая враждебна ему и
привлекла бы на свою сторону большинство при охранении сво-
боды мнений союзною властью.
Потому очень давно, еще в 1851 или 1852 году, приверженцы
невольничества решили подготовить отторжение Юга к 1860 году.
Вот из «New York Times» статья, излагающая ход этого дела:
«В последние три месяца поразительные события так быстро следовали
одно за другим, что у нас едва доставало времени записывать их. Мы были
так заняты самыми явлениями, что не успевали изучать их происхождения.
Наглое воровство, бесстыдная измена общественному доверию, предательство
сановников, сдача фортов и военных запасов, обезоружение одной части
Союза для вооружения другой, заговор в кабинете министров для низверже-
ния правительства, — эти невероятные события шли так быстро, что мы
только могли смотреть на них с немым удивлением.
Все эти факты, казавшиеся отрывочными и бессвязными, были, однако-
же, гармоническими частями обдуманного плана, одурачившего нас, людей
Севера, мирных и чуждых подозрения. Кто изучал это дело, тот знает, что
в штатах Мехиканского залива уже много лет существует партия, твердо
решившаяся оторваться от Союза, духу которого она враждебна. Последнею
целью этой партии было образование обширного рабовладельческого госу-
дарства, которое захватило бы острова Мехиканского залива и страны на
южном берегу его. Было время, когда казалось, что план этот осуществится
посредством Уокера. Неудача слабых экспедиций, посылавшихся под его на-
чальством на Кубу и в Центральную Америку, только усилила чувство, из
которого возникли эти попытки, и заставила подумать о приобретении средств
к снаряжению сильнейших экспедиций. Потому заговорщики стали хлопотать,
чтобы захватить в свои руки союзное правительство и принудить его содей-
ствовать их целям или по крайней мере обезоружить через него Север и
вооружить Юг, чтобы доставить Югу средства для войны не только обо-
ронительной, но и наступательной. Мы теперь знаем, что г. Буханан был
выбран президентом на том условии, чтобы содействовать видам крайней
417

южной партии. Три главные предводителя нынешних сецессионистов сдела-
лись его министрами: Кобб — министром финансов, Томпсон — внутренних
дел, Флойд — военным министром. Все делалось по их плану: президент был
гибким орудием в их руках. Но события показали, что власть скоро ускольз-
нет из их рук (северные демократы вознегодовали на раболепство Буханана
перед плантаторами и под предводительством Дугласа начали противиться
чрезмерным притязаниям южных демократов, поняв наконец, что иначе де-
мократическая партия исчезла бы в северных штатах). Дуглас стал неизбеж-
ным кандидатом демократической партии при выборе нового президента.
Плантаторы решились отложиться от Союза. Главным действователем вы-
брали они Дэвиса (избранного теперь президентом южной конфедерации).
Будучи президентом комитета военных дел в сенате, он пользовался боль-
шою властию над всеми военными распоряжениями. Исполняя его про-
грамму, военный министр Флойд начал пересылать с Севера на Юг оружие
и военные запасы, выбирая для них такие места, где сецессионистам было
бы легко захватить их. Чтобы снабдить южную конфедерацию деньгами,
Флойд стал выдавать фальшивые квитанции, которые охотно покупались
северными капиталистами, не подозревавшими в них подлога. Этим сред-
ством были приготовлены деньги для военной кассы южной конфедерации.
Офицеры союзной армии были перемещаемы так, чтобы те из них, которые
находились в связи с сецессионистами, командовали на всех пунктах, нужных
для успеха заговора, и могли по данному сигналу отдать сецессионистам
форты и магазины в южных штатах. Офицеры, считавшиеся верными Союзу,
были удаляемы из южных штатов. В конце прошлой сессии конгресса Дэвис
успел провести закон, запрещавший военному министру покупать оружие у
мастеров и заводчиков, имевших привилегию (предлогом этого запрещения
было то, что мастера, взявшие привилегию, продают свое патентованное ору-
жие по цене слишком дорогой); цель тут состояла в том, чтобы правительство
не имело в запасе усовершенствованных ружей, пушек и т. д. Министру фи-
нансов Коббу была назначена та роль, чтобы расстроить финансы, подорвать
кредит правительства (и действительно, когда Кобб уехал из Вашингтона,
бросив свою должность, он оставил кассу союзного правительства пустой,
а кредит его в большом упадке), чтобы правительство не имело финансовых
средств бороться с Югом. Обязанности министра внутренних дел Томпсона
были очень многосложны: он должен был служить посредником между заго-
ворщиками и людьми, которых вовлекали они в заговор, и подготовлять для
сецессионистов возможность овладевать на Юге имуществом Союза. Все
южные форты были приведены в такое состояние, чтобы заговорщики овла-
дели ими без сопротивления. Президент помогал заговорщикам.
Сецессионистам удалось исполнить почти все, о чем они хлопотали. Вы-
бор Линкольна послужил сигналом кризису. Сецессионисты захватили в юж-
ных штатах все важные форты, за исключением форта Монро в Виргинии,
форта Сёмтера в Чарльстоне, форта Пикенса во Флориде, и еще двух фортов.
Все запасы оружия, посланного на Юг, также были захвачены ими. Флойд
позаботился оставить эти арсеналы беззащитными. Таким образом, сецес-
сионисты приобрели запас оружия для сформирования 30-тысячной армии.
Все это оружие несколько месяцев тому назад находилось в северных арсе-
налах. Ценность союзного имущества, переданного заговорщиками в руки
сецессионистов, простирается до 15 миллионов долларов.
Какую же цель имеет это воровство? Дать Югу средства,— во-первых,
для обороны, если понадобится оборона, а потом для нападений, — не на
Север, а на Мехику и Кубу. Как только освободится от опасности нападения
с севера формирующаяся теперь южная армия, она будет двинута на Мехику.
Юг считает необходимым завоевать для себя тропические земли; с этой целью
он и отложился от Союза».
Читатель знает, как удачно идет дело отторжения. В про-
шедший раз мы говорили о пяти штатах, отложившихся от
418

Союза; по нынешним известиям, доходящим до 5 февраля, число
их увеличилось еще двумя, и теперь уже семь штатов крайнего
Юга: Южная Каролина, Георгия, Флорида, Алабама, Мисси-
сипи, Луизиана и Техас отложились от Союза. Вот в каком по-
ложении находились дела по последнему из прочтенных нами
писем нью-йоркского корреспондента «Times'a»:
«Нью-Йорк, 5 февраля.
Распадение достигло теперь второй своей степени, воссоздания. Конвент
депутатов отделившихся штатов собрался вчера в Монтгомери, чтобы соста-
вить Союз невольнических штатов на основании нынешней союзной консти-
туции, с нужными для этих штатов переменами. О действиях этого конвента
известно здесь ныне еще только то, что президентом своим выбрал он Кобба
(который был влиятельнейшим министром в кабинете Буханана и сложил
с себя должность министра лишь два месяца тому назад, чтобы стать одним
из предводителей сецессионистского движения). Программа конвента следую-
щая: новый Союз принимает конституцию прежнего Союза; избирается
временная исполнительная власть; формируется армия, главнокомандующим
которой назначается Джефферсон Дэвис (Джефферсон Дэвис — представи-
тель самых ожесточенных сецессионистов); на покрытие союзных расходов
принимается система доходов прежнего союзного правительства, пока не будет
устроена другая система доходов. Отправляются в Европу посланники, чтобы
получить от европейских правительств признание нового государства; откры-
вается в новый Союз доступ другим невольническим штатам. Таким обра-
зом, с нынешнего дня раздор принимает новые размеры. До сих пор союзное
правительство великого государства имело против себя отдельные штаты;
теперь уже только остатки прежнего Союза,—правда, остатки, сильные бо-
гатством, могуществом и историческими воспоминаниями, но потерпевшие
нравственный удар от мятежа хлопчатобумажных штатов, — имеют против
себя Союз этих штатов, превозносящихся неожиданным успехом и надею-
щихся, что к ним присоединятся все другие невольнические штаты. Отпав-
шие штаты не обнаруживают никаких признаков желания вернуться назад.
Южная Каролина продолжает вооружаться.
Север пока бездействует. Во многих больших городах собираются ми-
тинги, выражающие приверженность к Союзу. Но это мало поможет, если
конвент, заседающий ныне в Вашингтоне, не придумает какого-нибудь спо-
соба удержать пограничные невольнические штаты в союзе с Севером. Этот
конвент состоит из депутатов пограничных невольнических штатов, гранича-
щих с ними свободных штатов и почти нескольких северных штатов. Демо-
краты Нью-Йоркского и других свободных штатов, граничащих с невольни-
ческими, возлагают большие надежды на этот конвент; но я не разделяю их
надежд.
Канзас принят в Союз, как новый штат с конституциею, воспрещающею
невольничество. Многие республиканцы готовы находить, что существенная
сторона дела выиграна ими через это и что относительно остальных терри-
торий можно им согласиться на компромисс. Принятие Канзаса в число шта-
тов было первою мерою в проекте соглашения, которого держался Сьюард.
Теперь Канзас принят, и члены республиканской партии в конгрессе смяг-
чились. Сьюард, представитель будущего правительства, расположен в пользу
компромисса. Он полагает, что спор о невольничестве практически разре-
шился принятием Канзаса в число штатов; что отвлеченная сторона этого
спора должна быть принесена в жертву живому вопросу о сохранении Союза.
Не может ли масса республиканской партии быть склонена к пожертвова-
нию прежнею своею программою? До сих пор мне казалось, что не может.
Но теперь приверженцы Союза твердо надеются на успех. Однакоже часть
республиканской партии будет сильно противиться этому; она утверждает,
419

что расторжение Союза неизбежно и что остается только определить, где
будет линия границы. Предводители республиканской партии отвергают
всякую мысль действовать против южных штатов насильственными мерами.
Таким образом, каково бы ни было решение дела, можно надеяться, что мир
будет сохранен, если сам Юг не принудит Север к войне нападением на те
форты в южных штатах, которые еще заняты союзными войсками».
Итак, дело, повидимому, кончено. Хлопчатобумажные штаты
организовались в особенное государство. Предводители республи-
канской партии отказываются от мысли возвращать отложившую-
ся часть в Союз силою оружия. Северные противники неволь-
ничества, конечно, пристыжаются теперь северными демократами,
бывшими союзниками плантаторов. Но тон газеты «New-York
Herald», главного органа плантаторской партии, противоречит
такому ожиданию. До последнего времени «New-York Herald»
чрезвычайно храбрился, доказывал могущество Юга, бессилие
северных республиканцев, порочил их на чем свет стоит, про-
возглашал, что они будут принуждены на коленях просить про-
щения у Юга. Посмотрите же, как теперь переменился тон этой
газеты, — мы на удачу берем одну из статей последнего дошед-
шего до нас нумера:
«С 20 декабря, со дня знаменитого объявления Южной Каролины, дело
отторжения в хлопчатобумажных штатах, подобно неудержимому разливу,
развивается, низвергая все препятствия. Менее чем в течение одного месяца
были выбраны, сошлись и кончили свое дело конвенты Флориды, Миссисипи,
Алабамы и Георгии, и каждый из этих штатов ныне, по мнению своего на-
рода, стоит, подобно Южной Каролине, в положении независимой респуб-
лики, избавившейся от всякой обязанности повиноваться общему правитель-
ству Соединенных Штатов. К 4 марта ожидают, что список этих независимых
государств увеличится Луизианою, Техасом и Арканзасом, и есть на Юге
несколько энтузиастов, верящих, что все южные штаты отделятся от Союза
перед тем днем или очень скоро после того дня, когда республиканская пар-
тия получит власть в Вашингтоне.
Между тем местные власти пяти отделившихся хлопчатобумажных шта-
тов приготовляются составить общий конвент в Атланте (в Георгии) или в
Монтгомери (в Алабаме), чтобы устроить общее правительство южной кон-
федерации. А пограничные невольнические штаты и Северная Каролина, Тен-
несси и Арканзас, составляющие второй ряд южных штагов, осторожно ведут
дело отторжения — или избегая всякого действия, или стараясь уравновеши-
ваться так, чтобы могли потом перейти куда угодно: или к северным шта-
там, или к южным, смотря по тому, как пойдут дела в Вашингтоне. Но если
мы вспомним, что в этом деле отторжения участвуют две партии, — партия
положительного, окончательного, безусловного отделения от Севера и пар-
тия, думающая преобразовать союзное правительство с новыми гарантиями
в охранение невольничества, то становится вероятно, что все пограничные
невольнические штаты могут решиться выйти из Союза и вступить в южную
конфедерацию с целью направить ее политику к воссозданию Союза.
Другими словами: если штаты Делавар, Мериланд, Виргиния, Кентукки,
Миссури, Северная Каролина, Теннесси и Арканзас выйдут из Союза и
присоединятся к южной конфедерации, то цель их в этом будет двоякая:
с одной стороны — вытребовать от Севера удовлетворительные условия к
возвращению в Союз, а с другой стороны — заставить хлопчатобумажные
штаты возвратиться в Союз, если от враждебного невольничеству Севера
будут получены удовлетворительные уступки в ограждении невольничеству.
430

Мы полагаем, что при надлежащем испытании южная партия окончатель-
ного и безуступчивого отторжения от Севера окажется, по народной балло-
тировке, в решительном меньшинстве во всех южных штатах, кроме одной
только Южной Каролины. Мы думаем также, что если на Севере будет
предложен на одобрение народа Криттенденов компромисс для сохранения
союза и мира, то он будет одобрен во всех северных штатах, кроме, быть
может, Массачусетса. В один день вся эта революционная комедия была бы
мирно развязана американским народом в пользу сохранения Союза,
если бы какая-нибудь сделка вроде Криттенденова компромисса была пред-
ложена на народную баллотировку во всех штатах.
Ясно как день, что если не будет со стороны конгресса какой-нибудь
примирительной меры, то обязанность президента Линкольна ограничится
только исполнением нынешних союзных законов, требующих собирания союз-
ных доходов и возвращения захваченной местными властями некоторых
южных штатов союзной собственности, как, например, портов, арсеналов
и т. д. Если г. Линкольн будет продолжать дальновидную и благородную
снисходительность г. Буханана, то он еще может отвратить войну. Но рес-
публиканские оракулы говорят об этом все в один голос, — голос этот —
тот, что покорность законам будет вынуждена, от южных штатов во что бы
то ни стало. Если в течение недолгого срока жизни, остающегося нынешнему
конгрессу, не будет установлен какой-нибудь компромисс, то, быть может,
последний день его и последний день кончающегося президентства будет
также последним днем всех наших надежд на восстановление Союза и пер-
вым днем бедственной междоусобной войны. Что тогда?
Сила и ответственность принадлежат республиканской партии. Она мо-
жет водворять мир, восстановить Союз. Обе палаты конгресса теперь в ее
руках. Она должна только отказаться от двух-трех пустых абстрактностей —
и благое дело будет совершено. Криттенденов компромисс откроет путь к
миру и воссоединению, если будет предложен на народную баллотировку.
Если же не будет какой-нибудь подобной меры для ободрения союзной пар-
тии в южных штатах, то партия эта будет подавлена сецессионистами, тяго-
теющими над нею даже и в пограничных невольнических штатах, и прави-
тельству нового конгресса и нового президента останется тогда лишь один
выбор: или междоусобная война, бедственная для обеих сторон, или чрезвы-
чайное заседание конгресса для признания независимой южной конфеде-
рации».
Что же это такое? — просьба к Линкольну и к его партии
о том, чтобы они поступали великодушно, снисходительно. Зна-
чит, дела отторгнувшихся штатов не слишком хороши. Оно так
и должно быть по тем объяснениям, которые представлены нами
в прошедшем обозрении. Кто усомнится в том, пусть прочтет сле-
дующий отрывок из вашингтонской корреспонденции «New-York
Herald'a», этого Монитёра сецессионистов:
«Вашингтон, 20 января.
Письма из Чарльстона изображают положение дел там в мрачном свете.
Рабовладельцы, платившие прежде по 3/4 доллара налога с каждого своего
невольника, теперь должны платить по 16 долларов. Таким образом,
т. Экен (бывший губернатор Южной Каролины) должен был заплатить
50 тысяч долларов налога. Он объявил начальству, что не может заплатить,
потому что у него нет денег. Ему на это отвечали, что он может продать
своих негров, и действительно он продал часть их на уплату налога, а других
почти всех перевез в Виргинию и сам уехал в Европу. Двум книгопродавцам
было определено платить по 10Û0 долларов налога. Они отказались платить.
421

Им отвечали: книг у вас больше, чем на эту сумму.—Гораздо больше, отве-
чали они, собрали свой товар и уехали из Чарльстона на Север.
Явился проект — выкупить всех негров в штатах Делаваре, Мериланде
и Миссури и сделать эти штаты свободными: на это требуется 91 миллион
долларов. Этот план возбуждает большое внимание; республиканцы считают
его практичным; по принципу они не признают права собственности над
человеком; но в этом случае готовы отступить от принципа. Многие из них
говорят, что так же надобно сделать свободными штатами Арканзас, Техас
и Луизиану. Многие из южных джентльменов одобряют этот план, разно-
гласия между собою только в том, что сделать с освобожденными неволь-
никами. Из северных людей многие говорят: пусть они остаются в прежних
штатах; платите им за работу, и они привыкнут сами заботиться о своей
судьбе. Другие, в том числе рабовладельцы обеих партий, и республиканской
и демократической, говорят: переселим их в Центральную Америку. Это по-
следнее предложение быстро приобретает популярность. Очень хорошо также
принимается здесь предложение, сделанное на-днях г. Фуллертоном. Он
хочет, чтобы союзное правительство' выкупило невольников во всех погра-
ничных штатах и перевезло их в Гаити или в Либерию. То или другое пред-
ложение скоро будет внесено и в сенат и в палату представителей».
Часть этих фактов мы уже предсказывали в прошедшем обо-
зрении: Юг совершенно зависит от Севера в торговом и денеж-
ном отношении; разрыв с Севером должен был тяжело ото-
зваться в отделившихся штатах. Но проект о выкупе невольни-
ков в трех из пограничных штатов — новая черта дела. По рас-
сказу видно, что больше хлопочут о нем демократы, — республи-
канцы выставляются только соглашающимися, да и то не все:
некоторые из них отвергают проект, находя, что самое понятие
выкупа противоречит их принципу. По сведениям, находящимся
в прошлом нашем обозрении, очевидно, что именно демократы,
до сих пор отстаивавшие невольничество, должны теперь хло-
потать о выкупе невольников в пограничных штатах. Мы знаем,
что при расторжении Союза Север избавится от обязанности
возвращать бежавших невольников и невольники из погранич-
ных штатов убегут тогда в северные штаты.
Но интерес партии, господствующей в пограничных неволь-
ничьих штатах, еще сильнее требует хлопот о восстановлении
единства между Югом и Севером. Многочисленны люди, ста-
рающиеся о том и на Севере. Даже в отделившихся штатах, как
мы говорили прошлый раз, большинство населения с самого на-
чала хотело сохранить Союз. Конвенты, благоприятные отторже-
нию, составились только потому, что в выборах участвовало лишь
меньшинство народа, терроризировавшее массу населения, ко-
торая и не являлась на выборы. По принципу американского
устройства следовало предложить на утверждение всех граждан
штата такую важную перемену, как декрет о расторжении Союза.
На это не решился ни один конвент отторгнувшихся штатов,
боясь, что большинство народных голосов будет за Союз. В по-
граничных штатах, конечно, еще незначительнее меньшинство,
желающее отторжения и стремящееся теперь совершать его тер-
рористическими средствами. Девять десятых из числа граждан
422

Мериланда, Виргинии, Кентукки, Теннесси и Миссури желают
возвратить отторгнувшиеся штаты в Союз. В пограничных шта-
тах это большинство еще не отваживается говорить, но чув-
ствует, что скоро будет подавлено насильственными средствами,
если не успеет остановить движение. Понятно поэтому, что из
южных штатов является множество проектов примирения.
Не меньше их является и на Севере. Натуральны эти попытки
со стороны северных демократов, партия которых держится
лишь тем, что опирается на Юг, и быстро потеряла бы всякое
значение по отделении Юга. Но хлопочут о применении также
и многие из предводителей республиканской партии, господ-
ствующей на Севере. Эти люди руководятся уже исключительно
патриотизмом, которому жертвуют выгодами своей партии. Они
хотят предотвратить междоусобную войну, хотя очевидно, что в
войне сила была бы на их стороне: мы видели в прошлый раз, что
даже весь Юг и с пограничными невольническими штатами был
бы ничтожен перед могуществом Севера; тем ничтожнее перед ни-
ми отделившиеся штаты, составляющие слабейшую половину Юга.
Посмотрим же теперь на главные основания проектов при-
мирения, предлагающихся с Юга и с Севера.
Проекты, представляемые людьми пограничных невольниче-
ских штатов и северными демократами, все подходят в главных
своих основаниях к проекту, первоначально составленному сена-
тором Криттенденом, который сам родом из пограничного не-
вольнического штата Кентукки. Вот основания Криттинденова
проекта. По программе республиканской партии, невольничество
не должно быть допускаемо в землях, только начинающих на-
селяться, еще не сделавшихся штатами по малочисленности своего
населения, управляемых агентами союзной власти и называю-
щихся территориями. По программе плантаторских штатов, на-
против, все территории должны быть открыты невольничеству.
Криттенден предлагает разделить территории между Югом и Се-
вером, приняв чертою разграничения линию 36°30' северной ши-
роты: на север от этой линии невольничество в территориях не
будет допускаемо, а на юг от нее будет охраняемо союзною
властью. Черта 36°30' предлагается потому, что она составляет
южную границу свободного штата Канзаса, а далее на запад —
границу между территориею Юга и территориею Новая Ме-
хика. Это разграничение территорий, открытых и закрытых
невольничеству, существовало прежде по так называемому миссу-
рийскому компромиссу, полагавшему ту же самую линию гра-
ницы 36°30'. Южные плантаторы отвергли миссурийский ком-
промисс, думая захватить все территории. Теперь, как видим,
пограничные невольнические штаты и северные демократы уже
покидают большую половину своих претензий, отказываясь от
территорий за миссурийскою чертою. Надобно сказать, что про-
странство на юг от нее в пять или шесть раз меньше простран-
423

ства, от притязаний на которое отказывается проект Криттен-
дена. В этом состоит практическая сущность компромисса. Дру-
гие его основания или имеют лишь отвлеченное значение, или
касаются пунктов, относительно которых нет серьезного спора.
Криттенден предлагает, чтобы конгресс формально признал, что
не имеет власти отменять невольничество в существующих не-
вольнических штатах, — ныне республиканцы еще и не думают
отменять невольничество в том или другом штате властью кон-
гресса; они еще слишком слабы для мыслей о такой решительной
мере. Криттенден требует тут гарантию не для настоящего, а для
будущего, довольно далекого; а законы для будущего настоящее
может предписывать, какие хочет, с уверенностью, что будущее
распорядится по-своему, не стесняясь ими. Более практической
важности в требовании, чтобы конгресс не имел власти отменять
невольничество в округе Колумбия, пока оно существует в шта-
тах Виргинии и Мериланде. Читатель знает, что округ Колум-
бия — небольшое пространство земли, на котором построена сто-
лица Соединенных Штатов, город Вашингтон: вся величина
Колумбии — только две квадратные мили; это просто город
Вашингтон с подгородною местностью. Он находится под прямым
управлением союзной власти и лежит на границе невольниче-
ских штатов Мериланда и Виргинии. Отменить в нем невольни-
чество — значило бы сделать его готовым приютом для неволь-
ников, расположенных бежать из Мериланда и Виргинии. Крит-
тенден требует также, чтобы конгресс отказался от власти запре-
щать продажу невольников из одного штата в другой. Запре-
щать это — значило бы принудить пограничные невольнические
штаты скоро отказаться от невольничества, потому что им уже
невыгодно держать невольников для собственных земледельче-
ских работ, и они, по местному выражению, «воспитывают не-
вольников на продажу» в хлопчатобумажные штаты; республи-
канцы еще не надеются скоро провести через конгресс такое за-
прещение. Криттенден требует, чтобы в северных штатах были
отменены местные законы, воспрещающие выдачу бежавших не-
вольников, а союзный закон об их выдаче был изменен в таком
смысле, что если народ северной местности, где скрылся неволь-
ник, не соглашается выдать его назад, то обязан заплатить цену
этого освобождаемого невольника владельцу, от которого он бе-
жал, — республиканцы были согласны на это с самого начала.
Пересмотрим теперь черты компромисса, на который согла-
шается Сьюард, предводитель республиканской партии в кон-
грессе, будущий государственный министр или первый министр
Линкольна. Он предлагает разделить территории линиею 36°30'
и немедленно образовать из южной части штат, с правом ввести
в него невольничество, а из северной половины другой штат, с
запрещением невольничества; каждый из этих штатов, имеющих
слишком громадную величину, может впоследствии разделиться
424

на несколько штатов, по мере того как будет населяться. Сьюард
согласен, чтобы конгресс не касался вопроса о невольничестве
в существующих невольнических штатах и чтобы местные север-
ные законы против выдачи бежавших невольников были отме-
нены с изменением союзного закона о выдаче бежавших неволь-
ников в том смысле, что если народ не выдает бежавшего не-
вольника, то должен заплатить за него деньги.
Словом сказать, между проектами предводителя республикан-
ской партии и проектами пограничных невольничьих штатов нет
никакой разницы. Если в проекте Сьюарда опущены некоторые
условия, встречаемые нами в проекте Криттендена, эти условия
имеют лишь отвлеченное значение и дойти до примирения в них
вовсе не трудно.
В чем же состоят препятствия к восстановлению Союза? Есть
по одному важному препятствию и на Юге и на Севере.
В отторгнувшихся штатах господствует партия, желающая
междоусобной войны: она рассчитывает, что население северных
штатов не захочет серьезно вести такую войну и после несколь-
ких ничтожных стычек согласится на отделение южных штатов
от Союза, лишь бы прекратить кровопролитие. Эта партия со-
стоит из авантюристов, которые надеются завести в южной кон-
федерации такой же порядок, какой существует в Мехике, то есть
основать на Юге господство вооруженных шаек, которые будут
грабить плантаторов и вообще всяких богатых людей. Цель, как
видим, очень проста и практична. Чтобы возвратились отторг-
нувшиеся штаты в Союз, жители южных штатов (и главным об-
разом сами плантаторы, страждущие больше всех от нынешних
поборов, налагаемых авантюристами) должны свергнуть иго этих
авантюристов, — дело, не совершенно легкое, как мы говорили
в прошлом обозрении.
А на Севере препятствием служит начинающая пробуждаться
гордость массы населения. Юг беден, слаб, не может долго дер-
жаться без денег, станет жертвою анархического деспотизма, —
он скоро принужден будет искать милости у Севера, — почему
же не подождать этой поры, к чему спешить уступками, когда
скоро восстановился бы Союз без всяких уступок со стороны
Севера? Эти мысли начинают распространяться в массе респу-
бликанской партии: они уже настолько сильны, что ее предводи-
тели, желающие немедленно кончить раздор хотя бы и с уступ-
ками, колеблются прямо говорить, на какие уступки Югу были
бы они согласны. Сьюард высказывает свои мысли уже не в пря-
мой форме проекта, а лишь мимоходом, как бы нехотя, в виде
своих личных желаний, не имеющих претензии являться осно-
ванием практических мер со стороны республиканской партии.
Другие предводители ее не решаются делать и того: они только
молчат; а второстепенные люди республиканской партии уже
прямо порицают Сьюарда за готовность к уступкам.
425

Но все-таки мы еще и теперь не отваживаемся предсказывать
ту развязку дела, которая для большей части европейских газет
кажется уже совершившимся фактом. Мы не отваживаемся на-
деяться, что действительно отпадет от Союза Юг, который, по-
видимому, уже вышел из Союза: решения, принятые конвентами
отторгнувшихся штатов и самые решения общего конвента их,
собравшегося в Монтгомери, — все это пока еще только терро-
ристическая мистификация, слишком шаткая. Мы боимся, что
она не удержится, что Юг слишком рано почувствует невыноси-
мость своего положения, что на Севере патриотизм слишком рано
возьмет верх над убеждениями, сострадание к Югу возьмет верх
над чувством гордости, что будет заключен компромисс, при ко-
тором невольничество на Юге станет падать не так быстро, как
стало бы падать в одном штате за другим штатом южной конфе-
дерации при действительном расторжении Союза.
Переходя в Европу, мы не будем представлять своих сообра-
жений о важнейшем из развивающихся вопросов — австрийско-
венгерском; мы приведем только выписки из газет.
В прошедшем обозрении мы остановились на том, что 16 ян-
варя послан был в венгерские комитаты рескрипт, излагавший
основные черты намерений австрийского правительства относи-
тельно Венгрии. Вот перевод главных мест этого документа:
«С спокойствием и снисходительностью смотрели мы на первые опромет-
чивые шаги в ходе венгерской общественной жизни. Мы приписывали их
взволнованному направлению времени, вспышке страстей, долго сдерживав-
шихся и отвыкших от общественной деятельности. Но теперь, когда некото-
рые комитаты при выборе комиссий принимают в них таких индивидуумов,
которые, будучи непримиримыми противниками нашей монархии и наших
владетельных прав и соединяясь с внешними врагами, нарушают спокойствие
наших земель коварным заговором и дерзким возбуждением к мятежу;
когда делается попытка воспользоваться различием мнений о будущем реше-
нии вопроса относительно налогов в том духе, чтобы произвести отказ от
платежа налогов, чем ослабляются материальные средства государства, спу-
тываются понятия народа и придается общественному положению такое на-
правление, о котором сами его легкомысленные и лицемерные представители
должны знать, что оно не может быть терпимо, теперь, когда необходимей-
шие переходные постановления к сохранению порядка в юридических отно-
шениях частных лиц отстраняются с нетерпеливою торопливостию; когда
некоторые комитаты, под предлогом охранения общественной тишины, вос-
становляют и вооружают национальную гвардию с обременением народа,
а при определении содержаний комитатским чиновникам совершенно отстра-
няют надлежащее наблюдение наших начальств и, забывая свое назначение,
не колеблются преступать границы своих законных прав и как независимые
корпорации присваивать себе почти всю государственную силу, — теперь ста-
новится неизбежною обязанностью решительно воспротивиться этим пре-
ступным превышениям прав и не потерпеть, чтобы конституционною свобо-
дою пользовались по способу, ведущему через низвержение общественного
порядка к революции.
Вера наших народов в искренность нашего намерения восстановить кон-
ституционный порядок поколебалась бы, если бы продолжали быть терпимы
анархические стремления, развитие которых всегда погибелью бывает всякой
законной свободы. Мы неизменно сохраняем наши решения 20 октября истек-
426

шего года и сумеем охранить для наших народов обещанное им конститу-
ционное развитие, а относительно нашего королевства Венгрии сдержать все,
что было ему обещано. Но столь же тверда наша воля всею силою воспро-
тивиться революции, в каком бы виде ни являлась она: явно ли, или скры-
ваясь лицемерно в одежде законных форм; мы не сомневаемся, что найдем
поддержку в истинном патриотизме всех лучших элементов: они не потерпят,
чтобы на пути мирного соглашения постановлялись препятствия, вызывае-
мые страстью или эгоизмом некоторых лиц. Сообщая эти наши намерения
и предостережения к сведению всех комитатов нашего королевства Венгрии,
мы твердо повелеваем:
1 ) Повсюду, где дерзнули избрать в члены комитатских комиссий живу-
щих за границею мятежников и изменников, в сообществе с внешними врага-
ми нашей империи и доселе еще продолжающих преступные козни против нас
и государства, эти выборы объявляются недействительными и ничтожными.
2) Под страхом строгого наказания повелеваем, что все попытки, имею-
щие целью прямо или косвенно остановить сбор прямых податей и косвенных
налогов или самовластно установить новые налоги, должны быть отменены,
все таковые решения немедленно уничтожены и об исполнении этого пове-
ления безотлагательно извещено королевское наместничество».
(В третьем и четвертом §§ предаются такому же уничтожению принятые
комитатами меры к замене учрежденных венским правительством судилищ и
введенных ими законов судилищами и законами, установленными в 1848 г.)
Предполагалось, что этот рескрипт успокоит Венгрию; по-
тому в официальном органе австрийского правительства, Пешт-
офенской немецкой газете («Pesth-Ofener Zeitung»), при его на-
печатании была помещена следующая статья:
«С глубоким чувством радости обнародуя выше напечатанный высочай-
ший манифест, мы твердо убеждены, что при прочтении его мгновенно исчез-
нет уже несколько недель тяжко лежавшее на груди всех друзей порядка
обременение и радостно отдохнет вся страна, не исключая даже и тех, кото-
рые почли нужным принять деятельную роль в разрушении всех государст-
венно-общественных связей, предпринимавшемся мнимо в духе конститу-
ционной деятельности, а ныне милостивейшим образом приглашаются к воз-
вращению на прямой путь. Ныне ободряются города, повсюду заключающие
в себе столь многие элементы порядка, для которых suprema lex (верхов-
ным законом) служит не закон 1848 г., в сущности никого не удовлетворяю-
щий и в каждом слове своем носящий характер временного постановления,
a salus publica (спасение государства); верховный правитель дает им в руку
компас и указывает тем направление, которому впредь они должны следовать
и которому доселе отчасти только потому не следовали, что опасная, почти
неисцелимая болезнь Венгрии, — страх стать непопулярным в толпе, — на сей
раз появилась с необычайною силою».
Но эта надежда не оправдалась. Комитаты один за другим
выразили свое несогласие с мыслями, какие рекомендовались для
них. Приводим в пример ответ пештского комитата:
«Когда ваше величество, устранив по праву и обязанности государя
насильственные решения, вступили на путь конституционного правления и
в исполнение этой возвышенной задачи сообщили нации ваши высочайшие
решения от 20 октября прошедшего года, нация, как бы забывая еще про-
должавшееся обременение 12-летнего насильственного господства и видя в
вашем дипломе инициативу дальнейшего развития, с доверием встретила
королевскую волю, в надежде и уверенности, что ваше величество уступите
высказывающемуся требованию нации и построите на твердом основании
законной конституции организм воздвигаемого государственного здания.
427

Дуализм абсолютизма и конституционизма невыносим в государственном
организме, и если разрушительные припадки этого дуализма будут возобнов-
ляться постоянно, то само государство разрушится ими. Сознанием этой
неопровержимой истины руководилась комиссия пештского комитата до
настоящей минуты во всех своих действиях; она и в своих решениях и в
своих предложениях и даже на скользкой почве своих совещаний заботливо
избегала раздражительных обвинений за прошлое; важный, но щекотливый
вопрос о королевских правах и обязанностях оставляла она в молчании; она
не хотела раскрывать гробы погибших, еще дымящиеся кровью; она подав-
ляла в себе живо рвавшиеся наружу чувства о глубочайшем унижении нации
чужеземным управлением; но с тем вместе комиссия по своему неотъемле-
мому праву открыто и откровенно, без всякой задней мысли, объявляла,
просила и требовала, чтобы реорганизация была начата и ведена на осно-
вании законов и конституции, в противность народному праву подавленной, но
не отмененной. Действуя таким образом, комиссия с спокойною совестью
полагала, что открывает путь к мирному соглашению и успокоению и с тем
вместе верно охраняет законную основу для государственной жизни нации.
Диплом 20 октября намеревался отнять у законодательной власти нации
право располагать налогами и набором войска, финансовой и кредитной ча-
стью, таможенным и торговыми делами, почтою, телеграфами и железными
дорогами и хотел подчинить эти коренные основы конституционного устрой-
ства законодательному собранию, чуждому нации, находящемуся за грани-
цами нашего отечества, словом сказать — собранию, чуждому и неизвестному
для нашей конституции; потому он нарушает наши основные законы, говоря-
щие, что налоги определяются венгерским сеймом; нарушает те законы, ко-
торые дают нации право управлять своими делами самой, с исключением
всякого иноземного влияния. В нынешнем милостивом рескрипте ваше вели-
чество благоволите объявлять, что намерены восстановить прежнюю консти-
туцию Венгрии и с тем вместе оставаться при началах, выраженных дипломом
20 октября; потому нация видит себя в необходимости полагать, что ваше
величество благоволите считать диплом 20 октября и выраженное в нем пре-
образование конституции за дело уже совершившееся; но нация располо-
жена видеть в этом дипломе только королевское желание, предлагаемое
на обсуждение сейму; потому что по венгерской конституции даже и пламен-
нейшие желания королей об изменении того или другого закона могут осу-
ществляться только через согласие на них национального сейма. При таком
положении дел неизбежно должна была наступить настоящая критическая
эпоха, когда согласные с конституциею и законами распоряжения комитатов
Кажутся вашему величеству фантомами революции, облеченной видом закон-
ности, а для нации кажутся зародышами нарушения национальной само-
стоятельности и конституции действия правительства, быть может и благо-
намеренные, но не строго законные. Восстановленные вашим величеством ко-
митатские власти могут существовать лишь как строго законные органы, и,
не имея никаких законодательных прав, эти органы не могут принимать и
исполнять никаких противоречащих нашим законам распоряжений, от кого
бы они ни происходили; потому, что иначе комитатские власти не были бы
законными, а явились бы органами произвола. Результат этого прискорбного
положения — настоящий рескрипт вашего величества, порицания и строгости
которого смягчатся или, лучше сказать, уничтожатся, если положение дел
будет рассматриваться с законной точки зрения, на какой стоят комитат-
ские власти».
На четыре пункта порицания все комитаты отвечали одина-
ково: эмигрантов (Кошута и его помощников) они называли
людьми, которые не были судимы по венгерским законам и по-
тому сохраняют свои законные права по венгерским законам;
охранению начальств, правил и налогов, установленных австрий-
428

цами, комитаты не могут содействовать, потому что не имеют
законодательной власти, принадлежащей только венгерскому
сейму, и должны лишь исполнять законы, а венгерские законы
не признают этих начальств, правил и налогов.
По вопросу о венгерских эмигрантах, возникающему из рес-
крипта 16 января, вот небольшой отрывок из парижской кор-
респонденции «Times'a»:
«Париж, 17 января.
Венгерские эмигранты объявляют, что не имеют никакого желания полу-
чить амнистию от императора Франца-Иосифа. Уже самым тем фактом, что
восстановляются законы 1848 года — уничтожаются все приговоры, произ-
несенные против людей, сражавшихся с австрийским правительством. Венгры
говорят, что возвратятся на родину по приглашению своего сейма, а не по
милости правительства; по этой же причине и было на-днях отвергнуто
пештским комитатом предложение Кубини о том, чтобы представлена была
императору просьба о даровании амнистии эмигрантам. Отвергая предложе-
ние, комитат объяснил эту причину и выразил глубокое сочувствие всей
нации к изгнанникам, которые среди печальнейших обстоятельств не от-
чаивались за свою родину и немало содействовали успеху настоящего дви-
жения к восстановлению ее свободы».
Теперь приведем несколько отрывков из венской корреспон-
денции «Times'a»:
«Вена, 14 января.
Есть признаки, что правительство готовится прибегнуть к вооруженной
силе для восстановления своего господства над Венгриею. Трансильванская
армия уже приведена в готовность к походу, а в Гросвардейне формируется
так называемый обсервационный корпус. Имена лиц, избранных конгрега-
циею ноградского комитата в члены комитатской комиссии, дадут вам до-
статочное понятие о состоянии венгерских дел. В числе избранных находятся
Кошут, Клапка, Владислав Телеки, Тюрр. Вчера мне объясняли, что вен-
герская нация решилась не избирать палатином никакого австрийского эрц-
герцога, и когда я спросил, кого же выберет сейм палатином, мне отвечали,
что много шансов имеет граф Владислав Телеки» (помощник Кошута, недавно
выданный саксонским правительством австрийскому и помилованный импе-
ратором)».
«Вена, 30 января.
Носится слух, что гонтский комитат (который особенно резко отвечал на
рескрипт) объявлен находящимся в осадном положении; но я убедился, что
молва эта неосновательна. Вскоре по обнародовании рескрипта 16 января
были несомненные признаки, что правительство готовится прибегнуть к
крайним мерам; но после того мысли кабинета изменились: теперь он пони-
мает, что употребление военной силы в Венгрии повело бы к междоусобной
войне, которая может кончиться распадением империи. Чтобы по возможности
уничтожить неприятное впечатление, произведенное за границею рескриптом
16 января, «Венская газета» (официальный орган правительства) говорит,
что решения, объявленные в императорском рескрипте, были приняты лишь
для восстановления порядка в Венгрии и что император, созывая сейм,
ясно доказал свое намерение итти законным путем. В статье, озаглавленной
«Ожидания венгров», «Пештский Ллойд» говорит, что барон Вай, вероятно,
жалеет о своем согласии на рескрипт 16 января, но что его соотечественники
не сердятся на эту его уступку требованиям, потому что обнародование рес-
крипта, говорит «Пештский Ллойд», «доставило нации случай прямо и сво-
бодно выразить свое мнение о дипломе 20 октября. Венгры, служащие ныне
венскому правительству, вероятно, говорили императору, что нация будет
429

Довольна сделанными уступками. Но адресы, посланные в Вену комитатами
гранским, бекешским, гонтским, зипсским, штульвенсейбургским, гёмёрским,
барсским, шомодьским, зольским и веспримским, должны были разрушить
всякое самообольщение. Другие комитаты последуют этому примеру (дей-
ствительно, в последних числах января и в первых числах февраля все осталь-
ные комитаты, за исключением одного, прислали такие же адресы), а сейм
будет верным их эхом. Венгерская нация требует от австрийского прави-
тельства безусловного признания законов 1848 г.». Городское начальство
Сегедина решило, что каждому «честному» человеку дозволяется носить
оружие; но австрийские начальства, вероятно, не признают законности такой
меры. В Сегедине учредился комитет общественного блага; австрийский
областной начальник потребовал, чтобы комитет был распущен. В ответ на
это граждане Сегедина сказали, что в настоящее время не могут исполнить
такого требования, а в будущее время объявят причины, по которым посту-
пают теперь таким образом. Австрийские начальства всячески стараются
склонить комитаты, чтобы они занялись приготовлениями к выборам
на сейм; но комитаты не хотят делать этого и, вероятно, не займутся, выбо-
рами, пока правительство не признает безусловно избирательный закон
1848 года».
«Вена, 6 февраля.
Несколько дней тому назад я писал вам, что правительство не хочет
«без крайней надобности» употреблять насильственных мер. В последние
две-три недели венгерский вопрос возбуждал жаркие прения между госу-
дарственным министром и бароном Ваем. Шмерлинг говорил венгерскому
канцлеру, что правительство сумеет восстановить тишину и порядок в Венг-
рии, если не умеют поддерживать их местные власти. Барон Вай возражал
против насильственных мер и был поддерживаем графом Рехбергом, находя-
щимся, как говорят, совершенно под влиянием графа Сечена. Но государст-
венный министр превозмог своих противников. Это было причиною тому,
что барон Вай согласился подписать угрожающий рескрипт 16 января. После
того образ действий Деака и Этвеша (предводителей умеренной мадьярской
партии, всячески старающихся сдерживать движение) снова расположил пра-
вительство в пользу венгров, и вероятно, что оно сделает некоторые уступки,
чтобы могла усилиться в Венгрии умеренно-либеральная партия, которая
чрезвычайно желает сохранить соединение Венгрии с Австриею. Но если
императорский кабинет останется при своей нынешней политике, то партия,
желающая отторжения, совершенно восторжествует в Венгрии».
«Вена, 11 февраля.
Жители Вены не ожидают, что новая конституция будет слишком либе-
ральна; но и они, вероятно, найдут, что не стоило терять бумагу для напе-
чатания такой конституции. Представительное собрание будет расширенным
государственным советом, разделенным на две палаты, одна из которых,
верхняя, будет во всем повиноваться правительству. В уставе для государст-
венного сейма не будет употреблено и слово «конституция», а вместо слова
«палата», вероятно, будет употреблено слово «курия» (термин, употребляв-
шийся в средневековых сеймах). Австрийское представительное собрание
будет только тенью парламента; но Шмерлинг льстит себя надеждой, что
венгры согласятся признать власть этого собрания во всех делах по уста-
новлению налогов. Я имел несколько разговоров с венграми умеренной пар-
тии, и все они говорят, что венгерская нация никогда не признает права
установлять в Венгрии налоги за австрийским правительством или государст-
венным советом. «Мы обязаны, говорят они, давать австрийскому прави-
тельству 30 милн. гульденов в год, и больше этого мы не станем платить, если
больше этого не даст наш сейм». Барон Вай находится в чрезвычайном уны-
нии, как и следует ему быть: он знает, что скоро будут приняты очень силь-
ные меры против его соотечественников».
430

«12 февраля.
Здесь господствует некоторое уныние, потому что публика знает, что ни
один из членов императорской фамилии не расположен к конституционной
форме правления. Чувствуется, что Австрии предстоит смутное время, и мне-
ние публики об этом предмете очень верно выражено в следующем отрывке,
который беру я из нынешнего нумера здешней газеты «Ost-Deutshe Posl»:
«Дела Австрии плохи. Финансы в страшном беспорядке, а консти-
туция еще в зародыше, так что невозможно сказать, что из нее выйдет.
Диплом 20 октября, вероятно составленный торопливо, породил затруднения,
конца которых невозможно предвидеть. Народы, населяющие Австрию, под-
вергнутся тяжелым испытаниям. Их имущества и спокойствие находятся в
опасности. Может произойти великий финансовый кризис; может возникнуть
внешняя война и внутренняя война. Но мы убеждены, что империя не разру-
шится, если правительство в состоянии решиться на уступки, необходимые
для блага нации. Доселе Австрия держалась насилием и штыками. Испро-
буем другую систему. Пусть народу будет предоставлена конституционная
свобода, а штыки берегутся против внешних врагов. Дайте империи действи-
тельно либеральную конституцию, и внешние враги перестанут быть опас-
ными для Австрии».
«Вена, 13 февраля.
Вчера барон Вай уехал отсюда в Пешт, чтобы иметь там конференцию
с жупанами венгерских комитатов, получившими от него на-днях циркуляр,
сущность которого такова.
«Когда императорский рескрипт 16 января был послан в венгерские ко-
митаты, я почтительно просил вас употребить ваши усилия, чтобы склонить
управляемый вами комитат к повиновению приказаниям его величества, чтобы
мое положение сделалось менее тяжело и чтобы возрастающие затруднения
были устранены скорым созванием сейма. Прения, порожденные император-
ским рескриптом во многих комитатах, заставляют меня опасаться, что мои
ожидания не исполнятся. Комитаты занимаются бесплодными прениями о за-
конности или незаконности существующих временных учреждений и не хотят
признавать необходимости их на кратковременный переходный период. Не-
обходимо нам сообразить последствия, к каким может вести такой образ
действий; и потому осмеливаюсь просить вас приехать на свидание со мною
в Пешт 14 числа нынешнего месяца, чтобы мы могли изустно обменяться
мнениями по этому делу».
Почти никто в Вене не ждет, чтобы барон Вай успел достичь цели в этих
переговорах с жупанами».
Действительно, собравшиеся в Пешт жупаны сказали барону
Ваю, что комитаты действуют на законном основании и не имеют
права действовать иначе.
Вот еще один документ. Венский министр финансов разослал
к торговым палатам циркуляр, в котором просил у них советов
относительно средств к улучшению вексельного или, что в Ав-
стрии почти то же, ассигнационного курса. Из всех частей импе-
рии торговые палаты отвечали в одном и том же духе, примером
которого пусть послужит ответ, данный министру финансов
пражскою торговою палатою:
«Единственным решительным средством к восстановлению курса пред-
ставляется нам скорое составление по возможности удовлетворительной для
всех классов населения конституции и следующее затем немедленное созвание
государственного представительного собрания, избранного прямым образом по
либеральному избирательному закону. Вместе с тем должна стать коренным
431

законом ответственность министров перед этим собранием, которое немед-
ленно признает существующий государственный долг. Сообразная духу вре-
мени конституция, которой присягнет император, заключает в себе руча-
тельство за прочный, независимый от смены лиц порядок в государственном
хозяйстве и, создав доверие и довольство внутри империи, станет лучшею
опорою ее внешнего могущества, потому что государство, столь обширное,
как Австрия, в самом себе находит силу, охраняющую от опасностей целость
его, когда поддерживается патриотизмом своего населения, готового на
жертвы. Таково коренное условие, от которого зависит решение всего во-
проса. Другие меры могут иметь силу лишь в той мере, в какой имеют они
связь с этим условием, и лишь в этом предположении палата может реко-
мендовать к исполнению еще следующие меры: 1) уменьшение влияния
правительства на национальный банк до той границы, какая полагается выго-
дою публики; 2) для погашения еще неуплаченного долга государства на-
циональному банку заключение процентного займа с погашением его по впе-
ред определенному плану в течение известного числа лет; заем этот должен
быть утвержден представительным собранием государства. Ваше превос-
ходительство благоволит употребить все ваше влияние для немедленного
введения конституции для всего государства».
Теперь конституция уже обнародована. Она в существенном
сходна с основаниями, предначертанными в дипломе 20 октября.
Палата представителей составляется из депутатов, избираемых
провинциальными сеймами; министры не ответственны перед нею;
об отмене прежних постановлений относительно газет не упоми-
нается. Разница от оснований диплома 20 октября в сущности
только одна: к палате, составляющейся из депутатов, назначае-
мых провинциальными сеймами, прибавляется другая палата,
состоящая отчасти из высшей титулованной аристократии по
фамильному праву, отчасти из лиц, жалуемых в члены этой
(верхней) палаты по усмотрению императора. Как и сказано
было в дипломе 20 октября, этому собранию подчиняется вен-
герский сейм наравне с другими провинциальными сеймами.
О делах остальных земель Западной Европы можно ограни-
читься на этот раз несколькими словами. Законодательный кор-
пус, собранный в Париже в начале февраля, оправдывает уве-
ренность, выраженную нами при издании декрета 24 ноября, что
перемен в способе управления и законодательства не предполага-
лось произвести этим декретом. Дела Франции ведутся попреж-
нему. Изданная в половине февраля официальная брошюра
«Франция, Рим и Италия» показывает, что император французов
глубоко огорчен недоверием папы к его советам и несогласием
папы на его желания; но следует ли из этого, что император
французов намерен лишить папу своего великодушного охране-
ния, вывесть французский гарнизон из Рима? Об этом брошюра
не говорит, конечно потому, что император французов намерен
действовать сообразно с обстоятельствами.
Гаэта сдалась. Надобно ожидать, что после этого довольно
быстро успокоятся те неаполитанские провинции, в которых еще
продолжалась междоусобная война. Итальянский парламент про-
возгласил Виктора-Эммануэля королем Италии. Всего этого сле-
довало ждать.

ПРЕДИСЛОВИЕ
К НЫНЕШНИМ АВСТРИЙСКИМ ДЕЛАМ
Внимание Европы сильно занято теперь австрийскими делами;
потому человек неопытный и легкомысленный может предполо-
жить, что наши очерки, в которых будут рассказаны австрий-
ские события последних тринадцати лет, не нуждались ни в ка-
ком другом поводе к своему появлению на свет. «Что такое
делается теперь в Пеште, Вене, Праге, Загребе? — спрашивает
каждый: — как возникло это запутанное положение? Откуда
взялись эти Шмерлинги и Сечены? Чего они хотят? На что они
могут согласиться? Почему ими недовольны ни Рехберг и Бене-
дек, ни венгры, ни австрийские немцы, ни австрийские славяне?
Поставленные между разноречивыми стремлениями разных на-
родностей и представителями прежней системы, на какую сто-
рону склонятся люди, управляющие теперь судьбами Австрии?
Чего кто хочет в Австрии и что в ней выйдет? Это любопытно
узнать каждому; потому натурально явиться в журнале статье,
объясняющей нынешнее положение Австрии ходом предшество-
вавших событий. Других поводов не нужно искать».
Нет, о легкомысленный и неопытный читатель, нельзя до-
вольствоваться такими поверхностными мыслями! Неужели ты
думаешь, что мы унизились бы до служения суетному твоему
любопытству? Положим, что в Австрии путаница,— но мало ли
путаниц на свете? Обозри шар земной мысленным оком, ты уви-
дишь много путаниц, еще менее тебе понятных. Читал ли ты, что
в Мехике Хуарес или кто-то другой победил Мирамона? Со-
гласись, что Мирамон и Хуарес еще загадочнее для тебя, чем
Шмерлинг и барон Вай. Почему же мы пишем не о Мехике, а об
Австрии? Тут, очевидно, есть другая причина, кроме желания
разъяснить темные для тебя отношения. Читатель может отве-
чать: «но Мехикою не интересуется никто, Австриею заняты
все». Положим, так: но почему не заняты? Вот в это и надобно
вникнуть: исследуй причины своего любопытства, посмотри в
корень, по правилу Кузьмы Пруткова.
433

Итак, почему публику интересует австрийская путаница? Иной
скажет: по географическому соседству. Нет, этого мало. Граничит
с Россией Персия, граничит Бухара, и драматических эпизодов
в этих землях происходит уж наверное не меньше, чем в Ав-
стрии; почему же мы не интересуемся ими? Теперь причина
обнаруживается уже довольно ясно. То — страны, слишком низко
стоящие на пути цивилизации, недостойные особенного внима-
ния истории, не завлекательные для просвещенной мысли, — Ав-
стрия не то; это страна, довольно высоко поднявшаяся в циви-
лизации, потому дела ее и любопытны.
Так. Но чем же измеряются успехи цивилизации? Развитием
науки, искусств, литературы, поэзии. Назовите же мне хоть
одного австрийского философа или историка, живописца или
романиста, поэта или скульптора. Ни о каком австрийском имени
ни по какому из этих сортов никто никогда не слыхивал; никто
не может назвать ни одного, —
Молчанье на вызов ответ.
Так оно и было до последнего времени; потому и мы до
последнего времени молчали об Австрии: она не представляла
доказательств, что достигла высокой цивилизации.
Но неужели то же и теперь? Припомните, не имеет ли Ав-
стрия теперь знаменитого человека по одному из высших напра-
влений цивилизации? Нет ли австрийского имени, которое было
бы драгоценно каждому из нас? Нет ли австрийца, которому
был бы каждый из нас обязан признательностью за возбуждение
многих высоких идей, за доставление многих минут возвышен-
ного наслаждения? Подумайте...
А на каком же языке, позвольте вас спросить, писал свои
благоуханные произведения Яков Хам 1 ? Какой он нации поэт,
позвольте вас спросить? — «На австрийском? Австрийский!» —
гремит дружный ответ всех читателей, и на глазах у каждого
является слеза умиления.
Вот то-то же, недогадливые люди. Появление Якова Хама
возвеличило Австрию, показало в ней страну великую, достой-
ную изучения; и вот мы изучаем ее.
I
До 1815 года Австрия существовала в свете очень благопо-
лучно и очень тихо, кроме одних тех случаев, когда приходила
ей охота воевать с кем-нибудь: тут поднимался по необходимости
гром и треск; австрийцев обыкновенно били: сначала Фридрих
Великий, потом французские республиканские генералы, потом
Наполеон; побив их достаточное количество раз, победитель от-
резывал себе какую-нибудь часть прежних австрийских владе-
434

ний; если эта отрезанная часть не возвращалась потом Австрии,
начинала она сливаться с другим государством и сама не жалела
о том, да и Австрия не жалела о т о м , ; так было с Силезией. Если
же потерянные земли возвращались, как, например, провинции,
отнятые у Австрии Наполеоном, тоже не происходило ничего
особенного: возвращавшиеся провинции думали: «вот и прекрас-
но!»; другие австрийские провинции тоже думали: «вот и пре-
красно!» А внутренняя австрийская жизнь при всех этих раз-
громах и безвозвратных потерях и при возвращении других по-
терь шла себе очень ладно.
Не были исключениями из этого ни Милан с Венециею, ни
Венгрия. Венгры были очень привержены к Австрии, не поддались
во время наполеоновских войн никаким уловкам Наполеона, ре-
комендовавшего им отделиться от Австрии при его помощи, и
сражались против него за Австрию с полным усердием, из всех
своих сил. А миланцы оказались еще усерднее: они сами низ-
вергли прежнее свое правительство, зависевшее от Французской
империи, и сами отдались австрийцам в 1814 году, — поступили
точь-в-точь по Нестору, будто начитались несторового поклонника
Шлёцера2: «приидите княжить и володеть нами». Венецианцы
также приняли австрийских главнокомандующих и губернаторов
вместо французских с удовольствием. Теперь оно кажется не-
вероятно, а тогда в самом деле ломбардо-венецианцы имели та-
кие чувства; и, что еще невероятнее для нынешнего мнения, на-
добно сказать, что северо-восточная Италия не проиграла, а вы-
играла на первое время перед остальною Италиею тем, что
стала под господство австрийцев. Да и не на первое время только,
а вплоть до самого 1848 года остальные итальянцы могли во
многом завидовать положению своих северных соотчичей под
австрийской властью. Нечего рассказывать, какой порядок был
до прошлого года в Неаполе,— этот порядок существовал в Неа-
поле с самого 1814 года. В Папской области хозяйничанье было
точно такое же с той же самой поры. Ничем не отличался от
Неаполя с Папской областью и Пьемонт до самых последних ме-
сяцев 1847 года: в нем так же безгранично владычествовала кле-
рикальная партия, доводившая до крайности систему Меттер-
ниха, которого следует назвать либеральным по сравнению с
пьемонтскими его учениками. В этом отзыве нет ничего преуве-
личенного: сами итальянцы свидетельствуют, что до 1848 года
Ломбардо-Венецианское королевство управлялось гораздо лучше
остальной Италии: оно имело, по крайней мере, не очень дурное
судопроизводство по обыкновенным гражданским и уголовным
делам, не относившимся к политике; оно имело довольно исправ-
ную полицию в хорошем смысле слова — в том смысле, что воры
не могли вламываться безнаказанно в дома, грабить людей по
улицам и по большим дорогам; самые дороги содержались в
исправности и улучшались; строились даже железные дороги,
435

одна мысль о которых считалась преступной в остальной Италии.
Словом сказать, Ломбардо-Венецианское королевство пользова-
лось таким же сносным полицейским и судебным управлением,
как Саксония или Бавария. Ничего подобного в остальной Ита-
лии не было: там господствовала полнейшая безурядица, самая
произвольная, самая безнадежная. В Пьемонте, в Парме, в Мо-
дене, Романье, Умбрии, Неаполе, Сицилии нельзя было получить
управы ни на какого уличного мошенника, добиться правильного
решения ни по какому гражданскому иску: полиция находилась
на откупу у воров и бандитов, судебная власть решала все про-
цессы по взяткам или связям. Мы все это говорим к тому, что
масса итальянского населения, еще не думавшая ни о националь-
ном единстве, ни о каких политических вопросах, завидовала лом-
бардо-венецианцам: земледельцы, купцы остальной Италии на-
ходили, что ломбардо-венецианцы лучше обеспечены в своей соб-
ственности, имеют гораздо больше простора по своим хозяй-
ственным и денежным делам, чем они; поселяне, когда случалось
им слышать или думать о чем-нибудь, происходящем за грани-
цею их прихода, находили то же самое; но слишком редко, слиш-
ком немногие из поселян и думали о чем-нибудь таком. Сельское
население до последнего времени жило по всей Италии в таком
патриархальном застое, что не только в каких-нибудь 1830-х го-
дах, но в 1848 году или вовсе оставалось чуждо всякого отноше-
ния к событиям, или расположено было поддерживать прежний
порядок. Даже в Ломбардо-Венецианском королевстве большин-
ство поселян в 1848 году было очень довольно восстановлением
австрийской власти.
А если так было в Ломбардо-Венецианском королевстве, если
там в течение долгих лет после 1814 года господствовала скорее
готовность к довольству судьбою, отдавшею эти земли под ав-
стрийскую власть, чем расположение к какой-нибудь оппозиции
правительству, если и в Венгрии владычествовала совершенная
преданность габсбургскому дому, то об остальных австрийских
землях нечего и говорить. Чтобы видеть, как смирны, послушны,
даже расположены к обскурантизму были мысли в провинциях
Австрии, принадлежащих к немецкому Союзу, мы обратим вни-
мание на столицу; ведь столица всегда бывает самым прогрессив-
ным городом, а в столице обратим внимание на молодежь, кото-
рая уже всегда бывает самой прогрессивною частью населения,,
и притом на университетскую молодежь, самую передовую часть
молодежи. Мы увидим, что одним из первых проявлений пере-
ворота был адрес, поданный студентами императору. Мы увидим,
что для поднесения этой просьбы императору выбран был про-
фессор Ги, пользовавшийся огромнейшей популярностью между
студентами. Он после 1848 года во все продолжение сильнейшей
реакции занимал важное место по управлению, написал множе-
ство законов, имел сильное влияние на дела, совершенно в таком

духе, какой тогда требовался; и для этого не было ему надобно-
сти изменять свои прежние убеждения.
Словом сказать, когда основалась нынешняя Австрийская
империя с 1813 и 1814 гг., никаких оппозиционных расположений
не существовало в составивших ее народах, и было бы чрезвы-
чайно легко управлять ими так, чтобы они бог знает сколько
времени оставались, — не говорим покорны, потому что о непо-
корности никто и не думал, — нет, а всею душой привержены
к австрийскому правительству. Закваска этой приверженности
была так сильна, так живуча, что очень долго не могла быть
искоренена не только в массах, — в массах она оставалась даже и
в 1848 году в самой Ломбардии, — а даже в прогрессивнейших
слоях венгерского общества, не говоря уже о славянах и немцах.
Какими же силами произведена была поразительная перемена в
расположении умов, обнаружившаяся событиями 1848 года? По-
чему образованные сословия потребовали перемены, прибегли к
насильственным средствам для ее получения, а расположенная
к правительству масса покинула его без помощи?
Многие тут говорят о развитии мадьярского патриотизма,
о панславизме, об итальянском стремлении к единству, приписы-
вая дело неудержимому пробуждению национальностей, которые
будто бы почувствовали невозможность ужиться мирным обра-
зом в одном государстве. Спора нет, перед 1848 годом уже су-
ществовало в чехах сильное нерасположение к немцам и даже на-
мерение ввести в Австрии федеративную систему, а венгры и
ломбардо-венецианцы даже воевали тогда против австрийцев; но
чтобы решить, должны ли эти национальные чувства считаться
причиной переворота, надобно точнее определить, во-первых, ка-
кое направление имели они даже и в 1848 году у чехов и венгров,
а во-вторых, каким образом развились они до политического зна-
чения и у них, и у австрийских итальянцев.
Мы нимало не желаем уменьшать значения, принадлежащего
национальностям; но от национального чувства до стремления к
полной государственной отдельности от других племен и к госу-
дарственному единству с другими частями своего племени еще
очень далеко. Конечно, такое стремление является логическим
выводом из национального чувства, и в сознании некоторых на-
родов такой вывод уже сделан; но не дадим себе забывать о
бесчисленном множестве фактов из-за громких событий, кото-
рыми проявился он в некоторых странах, например, в последние
два года в Италии. Не будем говорить о таких государствах,
как Португалия и Голландия. Мы видим, что голландцы, одно
из нижненемецких племен, не имеют никакого желания присоеди-
няться к немецкой империи, которую хотят устроить себе другие
немцы; а португальцы, отличающиеся по языку от жителей Мад-
рида не больше, чем андалузцы, и меньше, чем арагонцы, до сих
пор не обнаруживают стремления слиться в одно государство с
437

остальными испанцами. Скажут, что Испания не имеет достаточ-
ного блеска, что немецкого единства еще нет в близкой перспек-
тиве, что нерасположенность голландцев и португальцев стре-
миться к национальному идеалу происходит только от рассуди-
тельного расчета, запрещающего жертвовать верным для невер-
ного. Возьмем другой факт, относящийся к народности, самой
блистательной по своему политическому единству, проникнутой
самым укорененным и пылким энтузиазмом к нему. Савойцы не
имели ровно никакого расположения перейти к французскому
государству от итальянского Пьемонта. Французская часть Швей-
царии решительно враждебна проектам о ее присоединении к
Франции. Да и в итальянском племени есть такой же пример.
Итальянская часть Швейцарии не имеет ни малейшего располо-
жения присоединиться к Итальянскому королевству, и самому
Маццини, вероятно, не приходила никогда мысль о таком при-
соединении. Этих примеров достаточно, чтобы сделать такое за-
ключение: еще и в нынешнее время, в 1860-тых годах, нацио-
нальные идеи сами по себе не имеют такой силы, чтобы заставлять
часть племени стремиться к соединению в одно государство с дру-
гими частями того же племени и к разрушению государства, в
котором она соединена с другими племенами. Просим не прида-
вать нашим словам теоретического смысла, не считать их выра-
жением нашего идеала: точно так же должны бы мы были ска-
зать, например, что еще не все народы проникнуты стремлением
к цивилизации или к справедливым общественным учреждениям.
Мы только свидетельствуем о существовании факта; только ха-
рактеризуем нынешнюю ступень человеческого развития. Если,
например, мы читаем о каком-нибудь перевороте в Персии или
Кабуле, мы никак не можем, к сожалению, поверить писателю,
который вздумал бы объяснять его стремлением местных племен
к просвещению, недовольством их на господствующий в тех зем-
лях обскурантизм, — те народы еще не дошли до такой охоты
Просвещаться, чтобы могли возникать из нее политические собы-
тия. Точно так же мы говорим, что еще и до сих пор в Европе
национальность сама по себе недостаточна для произведения пе-
ремен в распределении границ. Еще и теперь необходимо при-
сутствие других более сильных причин, чтобы могло произойти
что-нибудь важное. Если, например, Молдавия и Валахия очень
сильно пожелали соединиться в одно государство, тут действо-
вало очень простое обстоятельство чисто материального, если
хотите, даже хозяйственного характера: жители Валахии подвер-
гались грабительству турок, жители Молдавии также; каждая
область в отдельности не чувствовала у себя силы помешать
туркам грабить ее, — вот они и вздумали соединиться, в на-
дежде, что, соединившись, будут иметь силу успешнее защи-
щаться от грабежа. Национальность была тут лишь облегчаю-
щим обстоятельством, а не коренной причиной соединения.
438

Опять просим не придавать нашим словам преувеличенного
значения. Мы вовсе не говорим, что национальное чувство не
составляет теперь факта уж очень важного, не служит очень
сильным пособием к происхождению «известных событий, — слу-
жит, без всякого сомнения. Но мы видим, что и теперь еще нужны
для произведения событий другие причины, кроме этой, что без
других причин национальное чувство еще не возбуждает стре-
мления к государственному единству. Мы все это говорим только
к тому, чтобы привести в надлежащие границы господствующее
преувеличенное мнение, будто бы главная причина нынешних
австрийских событий — разноплеменность австрийского населе-
ния, будто бы и десятки лет тому назад, как теперь, нужны бы-
ли бог знает какие усилия, чтобы удержать Австрийскую им-
перию от распадения, которым будто бы грозила ей собственно
разноплеменность ее провинций. Дело и теперь не совсем та-
ково, как мы увидим; а лет 40 тому назад было решительно не
таково.
Из австрийских славян самый сильный оттенок враждебности
к нынешнему устройству Австрии имеет национальное чувство
у чехов. Известно, что они всегда и были предводителями ав-
стрийских славян в политической тактике. Что же? До сих пор
огромное большинство прогрессивной партии у чехов считает
делом необходимости иметь Вену столицей Австрийской импе-
рии, — не говорим уже о том, что оно считает необходимостью
сохранить самую Австрийскую империю. В 1848 году это чув-
ство было еще сильнее: чешские депутаты в решительную минуту
спасли австрийское правительство на венском сейме. А венгры?
Читатель помнит письмо Семере о том, что венграм необходимо
поддерживать единство Австрийской империи, что ее разруше-
ние было бы для них гибельно. Увлеченный этой мыслью, Семере
говорил даже, что венгры должны принять диплом 20 октября
и примириться с венским правительством на его основании. Этот
Семере был министром при Кошуте в 1848 году. Сам Кошут еще
весной 1848 года не хотел отделяться от Австрии, и знаменитая
речь его 3 марта (1848 г.), о которой мы еще будем говорить,
заключает в себе выражения искренней преданности австрийскому
императору.
Таким образом, даже в начале 1848 года национальное чув-
ство самых радикальных людей между австрийскими славянами
и венграми еще не представляло ничего враждебного сохранению
Австрийской империи. Другое дело — ломбардо-венецианцы; они
тогда уже действительно хотели отторгнуться от Австрии: ка-
ким же образом дошло национальное чувство у них до желания
отторгнуться от Австрии, а у чехов и венгров, не дошедши до
этого, все-таки получило сильный политический вес, когда за
тридцать, даже за двадцать лет перед тем оно не имело ровно
никакого политического значения?
439

Дело объясняется очень просто. Есть очень верный способ
увидеть чорта: надобно только чувствовать себя достойным
попасться в лапы к нему, всматриваться в каждый уголок, не ле-
зет ли он оттуда, и в этой трусости прибегнуть к заклинаниям
против него, чтобы он не смел явиться, — он не замедлит притти.
С самого 1814 года австрийские правители решили, что следует
им бояться злоумышлений против Австрийской империи и у сла-
вян, и у венгров, и у итальянцев, которые тогда и в голове своей
не имели не только злоумышлений, но и ровно никаких обще-
ственных или политических мыслей; что следует также опа-
саться успехов просвещения у австрийских немцев, не имевших
ни капли охоты делать успехи в просвещении. На этих двух со-
ображениях была построена вся внутренняя политика австрий-
ского правительства. Без всякой надобности она стала пресле-
довать просвещение и стеснять все провинции во всем; ну, разу-
меется, человек — не камень; как бы ни был он бесчувствен, не
может он не почувствовать, наконец, стеснения, когда теснят его;
вот и явилось неудовольствие против австрийского правитель-
ства во всех провинциях. Где население говорило тем же немец-
ким языком, как и правительство, там стали говорить, что стес-
нительна система, что надобно переменить систему. Но уж это
в некотором роде тонкость — разбирать системы и принципы.
За такое многотрудное дело берутся люди лишь при отсутствии
внешних примет, — например, гораздо легче различить, разнится
ли от вас человек цветом волос или покроем одежды, языком
или исповеданьем, чем заметить, в чем разница между его и ва-
шим характером, вашим и его образом мыслей. Пойдите вы раз-
бирайте, какой темперамент у человека, а блеск черных глаз у
черноволосого виден каждому; вот и решено, что черноволосые
люди одарены особенно пылкими страстями. Подобным образом
было и в австрийских провинциях, населенных не-немцами: акты
стеснительной системы писались на немецком языке, — чего же
больше? Значит — стеснительно господство немцев, значит —
надобно избавиться от немцев, — и чехи начали толковать о на-
родности, начали толковать о народности венгры, начали гово-
рить ломбардо-венецианцы, что они не хотят быть австрийцами,
потому что австрийцы — немцы, а они — итальянцы. А немцы
эти были между прочим таковы: по титулу после Меттерниха
первым сановником в Вене был Коловрат; исполнителем и про-
жектёром всех стеснительных мер и преследований, настоящим
правителем империи по внутренним делам был Седльницкий;
усмирял Италию в 1848 году Радецкий; помощниками Меттер-
ниха и Седльницкого были Монтекукколи и Коллоредо; Вен-
грия управлялась по советам венгерца Аппони; теперь знамениты
венгерцы Бенедек и Гиулай, или по венгерскому выговору Джу-
лой, — словом сказать, если разобрать поближе, то из людей,
имевших главное участие в управлении с 1814 до 1848 года, едва
440

ли не один Меттерних оказывается немцем; остальные правители
были люди славянской, мадьярской и итальянской народностей.
Какая же это немецкая система и с какой стати немцы должны
отвечать за Седльницкого, Радецкого, Гиулая и Коллоредо?
Впрочем, мы опять не говорим, что вражды национальностей
не было в последнее время перед 1848 годом. Как ей не быть!
Была очень сильная. Мы только говорим, что появилась она по
обыкновенному порядку почти всех исторических явлений — по
недоразумению, по несообразительности. Существуют две массы
людей — положим, две нации, которым нет ровно никакой на-
добности враждовать между собою. Но если одной из них что-
нибудь тяжело, она тотчас начинает думать, не виновата ли в том
другая; в другом недостатки находить легче, чем в себе, потому
и оказывается навсегда, что не мы виноваты в своих бедах, а
другие; что нам надобно не исправляться самим для избавления
себя от беды, а поссориться с кем-нибудь. Таким образом, две на-
ции, из которых каждая виновата в своих бедах и не виновата в бе-
дах другой нации, начинают сваливать друг на друга вину в своих
бедах, — и вот уже является вражда, а при вражде уже необходи-
мо становится бояться друг друга, теснить друг друга, помогать
врагу мнимого своего недруга, который отплачивает тем же самым.
«Однакоже, как ни говорите, а душой австрийской системы
был Меттерних — немец; его разноплеменные помощники были
только исполнителями его воли. Ужасный человек был этот Мет-
терних; но зато и великого ума был человек. Как же вы говорите,
что не нужна, неосновательна была система, которой он дер-
жался? Неужели этот великий государственный человек не по-
нимал потребностей своего положения?» Как вам на это отве-
чать? Лучше всего, вероятно, будет отвечать по правде. Господ-
ствующее мнение о Меттернихе совершенно ошибочно. Начать
с того, что он вовсе не был ни человек бесчувственный, ни обску-
рант, как его обыкновенно понимают; напротив, он имел характер
мягкий, был расположен к добродушию, снисходительности, со-
страданию. Он только принужден был, как принужден бывает
всякий рассудительный человек, сдерживать доброту своего
сердца в случаях крайней необходимости. Что же касается до
обскурантизма, то Меттерних очень недолюбливал его; если была
у него душевная наклонность к какому-нибудь образу мыслей,
то уж, конечно, к либеральному; он ни мало не таил, что желал
бы сделать Австрию конституционным государством, — к своему
сожалению он видел только, что это невозможно; наверное, он
не уступал просвещенностью своего образа мыслей ни Токвилю 3,
столь знаменитому у нас, ни Гизо 4, еще более знаменитому, и без
всякого сравнения был в душе либеральнее Тьера 5. Но, опровер-
гая одну сторону ошибочного мнения о нем, будто бесчувствен-
ном обскуранте, мы должны, к сожалению, прибавить, что столь
же ошибочно считать его человеком обширного ума. Чего он
441

хотел? Конечно, того, чтобы Австрия имела влиятельный голос
между великими европейскими державами, — возвышать дипло-
матическое значение своего государства — цель всякого дип-
ломата. Никогда Австрия не была так ничтожна в дипломати-
ческом отношении, как при Меттернихе. Припомните европей-
скую историю тех времен. Очень важные роли играют в ней
Англия, Россия, Франция. Австрия вечно является второстепен-
ною спутницею той или другой из этих держав. Самостоятель-
ного голоса она не имеет ни по какому общему европейскому во-
просу. В самой Германии русское влияние господствовало над
австрийским. Кто хочет убедиться в дипломатической слабости
Меттерниха, должен только просмотреть историю переговоров
о немецком таможенном союзе. Все второстепенные немецкие го-
сударства всегда желали опираться на Австрию против Пруссии.
Пруссия успела принудить всех их подчиниться ее господству в
торговых делах, вступить в таможенный союз, которым распоря-
жается она 6. Чего, чего не старался сделать против этого Меттер-
них, — но ничего не сумел сделать. Он мешал возникновению
таможенного союза. Союз возник и постепенно расширялся. Мет-
терних хотел заключить такой же союз с южными и средними
немецкими государствами, пока Пруссия привлекала в свой союз
северные, — не удалось ему и это. Государства, расположенные
к Австрии, составили, наконец, свой особенный союз, видя, что
с Меттернихом ничего не сделают; надобно было по крайней мере
поддержать этот союз, противный прусскому, — Меттерних и того
не сумел сделать. История этих жалких, неловких, вялых попы-
ток его — самая комическая история. Не показывают в нем боль-
шого искусства и дела его со Швейцарией. Швейцария постоянно
расположена была искать опору себе в Австрии, опасаясь быть сно-
ва поглощена Францией. Меттерних постоянно отталкивал от себя
эту союзницу ссорами из-за неважных для него причин. Столь
же очевидно бессилие Меттерниха и во внутренней политике.
Напрасно думают, что он был врагом нововведений, — он по-
стоянно занимался проектами разных преобразований и улучше-
ний, только ни одного не успел сделать в 34 года своего управле-
ния: он поднимал вопрос, начинал совещания о нем, дело тяну-
лось, потом встречалась какая-нибудь помеха, оно бросалось,
потом опять возобновлялось. Сколько хлопот, например, было
у Меттерниха с австрийским тарифом! И все-таки ничего не
вышло из всех его хлопот.
Меттерних принадлежал к числу таких же людей, как Талей-
ран: они умеют чрезвычайно ловко вести разговор или пере-
писку о какой угодно теме, но сами придумать никакой темы не
могут. Талейран при Наполеоне совершал чудеса дипломатиче-
ского искусства, потому что Наполеон говорил ему: «На это дело
надобно смотреть вот как; я хочу, чтобы вы сказали или напи-
сали вот что и вот что, а вы придумайте, как бы сказать или
442

написать это поизящнее». Без Наполеона Талейран оказался иде-
алом ничтожества. Меттерних, подобно ему, был создан служить
секретарем, делопроизводителем, докладчиком,— словом сказать,
служить превосходною правой рукой для кого-нибудь. На его
беду пришлось ему не облекать в прекрасную форму чужие
мысли, не хлопотать самым ловким образом об исполнении чу-
жих планов, а придумывать планы самому, — это было уже не
по его силам. Мы беспрестанно видим людей, которые кажутся
чрезвычайно умны, пока добиваются первого места в каком-ни-
будь деле, и оказываются очень плохи, когда займут первое ме-
сто. В этих людях энергия характера вся поглощена изворотли-
востью на счет твердости, сила ума вся направлена на мелочи,
в которых они — величайшие мастера и которыми они занимаются
так мастерски, что уже никак не могут сообразить ничего су-
щественного. Умны ли они? Бог знает как сказать: вероятно,
очень умны; потому что с первого же раза производят на всех
впечатление очень умных людей, которое и продолжается до той
поры, когда случится вам иметь с ними важное дело. Знаменит
в этом роде по военной части Макк, который всех поражал не-
обыкновенным умом, пока не поручили ему командовать армией 7.
Не столь знаменит Вейротер, так отлично устроивший Аустер-
лицкое сражение8, но этот Вейротер замечателен тем, что, бу-
дучи в чине полковника, показался гениален даже самому Суво-
рову, очень проницательному человеку и притом не любившему
хвалить австрийцев.
Мы замечаем однако, что, опровергая господствующий оши-
бочный взгляд на Меттерниха, мы сами допустили в наши слова
одну, едва ли не самую важную ошибку из этого неоснователь-
ного взгляда. Мы говорили, что Меттерних, будучи способен
исполнять лишь должность секретаря или делопроизводителя,
не имел дарований, нужных главному распорядителю. Но дело
в том, что напрасно и думают, будто он был главным пра-
вителем Австрийской империи, будто он мог следовать своей
системе, действовать самостоятельно. Вовсе нет; его власть была
очень обширна или, пожалуй, безгранична, но лишь на том
условии имел он ее, чтобы поддерживать известную систему,
не им составленную. Он был действительно только тем, к чему
имел полную способность — был исполнителем чужих мыслей.
Первые 20 лет своего всемогущества (до 1835 г.) он управлял
государством в императорствование Франца I. Имя Франца I
далеко не так знаменито, как имя его министра, но существен-
ный ход дел был направляем тогда не Меттернихом, а самим им-
ператором. Франц I не любил блистать, не имел ослепляющих
дарований к изящным разговорам, но имел все качества само-
стоятельного делового человека. Он вникал во все подробности
дел до самых мелочей каждого отдельного управления; у него
был очень определенный и совершенно твердый взгляд на вещи;
443

все, что делалось при нем, должно было делаться в его духе; он
охотно признавал превосходство сообразительности в своем ми-
нистре, уважал его блестящие таланты, но справедливо находил,
что сам не нуждается в опекунах, сам может давать направление,
и давал его. Меттерних при нем был только исполнителем воли
императора. По кончине Франца I Меттерних 13 лет был уже
действительно главою государства,—это правда; но в прежние
20 лет он так проникся системой, служителем которой был, что,
и получив свободу распоряжаться делами, не мог уже действо-
вать иначе, как в прежнем духе, — да и поздно было бы ему
изменяться или перевоспитываться: в 1836 году он имел более
60 лет. Притом же и в это время свобода действий принадле-
жала ему больше на словах, чем по сущности отношений. Здесь
мы должны сделать небольшое отступление.
В Англии, в Бельгии, в нынешней Италии государственный
человек, превосходящий своих совместников умом, может доста-
вить своим личным убеждением большое влияние на государ-
ственные дела. Во-первых, он пользуется свободой стать на ту
или другую сторону. Чтобы приобрести помощь его дарований
и авторитет его имени, каждая из соперничествующих партий
готова бывает сделать довольно большие уступки его убежде-
ниям. Так теперь Пальмерстон, не долюбливающий реформ, очень
сильно сдерживает прогрессивную партию в Англии. Без него,
вероятно, давно уже была бы произведена вторичная реформа
палаты общин; но из уважения к нему, из надобности в его со-
действии прогрессисты или бездействуют, или действуют слабо.
Точно так же, только в противоположном смысле, силен был
герцог Веллингтон: когда он видел, что без произведения ре-
формы или поднимется волнение в государстве или отнимется
власть у тори, он вынуждал торийскую партию производить са-
мые ненавистные ей реформы. Тут мы действительно видим гро-
мадное влияние личной воли известного человека на государ-
ственную жизнь. Еще, быть может, ярче выказывается эта сила
отдельного человека в таких карьерах, какою были последние
годы жизни Роберта Пиля. Когда он потребовал слишком гро-
мадной уступки от партии, признававшей его своим предводите-
лем, и когда тори не согласились на эту уступку — на отменение
хлебных законов, Роберт Пиль отошел от них в сторону, стал
один в совершенной независимости ни от каких чужих желаний.
Тотчас же нашлось довольно много людей, которые стали без-
условно поддерживать его, полагаясь на его ум больше, чем на
свои собственные симпатии или антипатии к спорным решениям.
Таким образом, Роберт Пиль сделался настоящим владыкою
английской государственной жизни: от него зависело, — уже
лично от него, исключительно от него, — пропустить или отверг-
нуть каждую меру, посадить, удержать или низвергнуть каж-
дое министерство. Он стал так могуществен, что уже не
444

соглашался быть первым министром, — он просто приказывал
первому министру делать так или иначе. В Австрии никто, каким
бы титулом ни пользовался, не мог иметь подобного личного
влияния на дух управления. Тут правитель окружен исключи-
тельно людьми известного направления и по самым формам
устройства никак не может заменить их людьми другого напра-
вления; он имеет полную власть менять своих советников и
помощников, как ему угодно: но все новые непременно будут
людьми одной партии со старыми. Если б он захотел произвести
какую-нибудь реформу, он или был бы остановлен их советами
и сопротивлением, или, поручив им исполнение своей мысли,
отдал бы реформу в распоряжение людей, не сочувствующих
ей, и они повели бы дело так, что реформа ограничилась бы
одними словами, а сущность дела осталась бы прежняя. Но
трудно ему и пожелать реформы, которая действительно касалась
бы сущности вещей, потому что человек не в состоянии бывает
ясно знать или желать того, что превышает круг понятий среды,
воспитавшей и продолжающей окружать его.
Кто беспристрастно взвесит силу этих обстоятельств, тот не
будет винить ни Меттерниха, ни Франца I за то, что они дер-
жались известной системы. Отделиться от нее было не в их
власти. А если б и произошло в их личных мыслях явление, ко-
торое никак не могло произойти, если б лично в них и явилось
сомнение относительно достоинств господствующей системы, яви-
лось желание изменить ее, от этого не произошло бы никакого
фактического результата, потому что ни Меттерних, ни сам
Франц I не имели никакой личной силы над господствующей
системой: они имели полную власть делать все, чего требовала
эта система, но ничего иного не в силах были бы исполнить.
У них была только форма личной силы, а существенной власти
не было. Так распоряжается, повидимому, всем на пароходе и
всеми движениями самого парохода капитан; но в его ли власти
изменить рейс? Нет, он полновластен лишь для того, чтобы удер-
живать пароход в направлении, данном не волею капитана.
Австрия сложилась известным образом; вследствие известных
исторических событий господство над австрийскою обществен-
ною жизнью принадлежало известным кругам общества, и со-
образно с их интересами была устроена государственная машина;
она по необходимости должна была действовать против элемен-
тов, несогласных с интересами господствующих сословий или
кругов. Франц I и Меттерних были только органами этих ко-
ренных властей, составляющих своего рода парламент, хотя и без
имени парламента, хотя и с враждою против такого названия.
Если б не это существенное обстоятельство, был бы непоня-
тен весь ход австрийской истории до 1848 года. Положим, на-
пример, Меттерних или Франц I считали Ломбардо-Венециан-
ское королевство готовым отторгнуться от Австрии. Не только
445

таким деловым людям, как он, но и людям, малоопытным, сам
собою бросался в глаза факт, дававший верную возможность
обратить массу ломбардо-венецианского населения в самых усерд-
ных приверженцев австрийского господства. Ломбардо-венециан-
ские поселяне должны были очень много давать землевладель-
цам за пользование землею; к политике и к национальности
поселяне были совершенно равнодушны; но своими поземель-
ными отношениями они очень тяготились. Стоило только при-
ступить к выкупу земель в Ломбардо-Венецианском королев-
стве, — и поселяне прониклись бы безграничной преданностью
к австрийскому правительству. Ничего подобного не сделал и
даже не думал делать Меттерних, — это даже не приходило ему
в голову. Отделенный своей обстановкой от всего остального в
государстве, он едва ли даже знал факт, известный каждому, на-
ходившемуся не в этом заколдованном кругу; а если он когда
и слыхивал о нем, — что очень сомнительно, — он решительно не
мог знать его в настоящем виде. Наконец, если б он и знал ясно
факт, которого, вероятно, не знал и смутно, он не в силах был
бы подумать о том, чтобы воспользоваться им для упрочения
австрийского владычества в Италии: такая мера была бы про-
тивна всему настроению мыслей, какое навевалось на Меттерниха
всем его окружающим, была бы противна духу господствовав-
шей системы; притом же она и не могла быть проведена посред-
ством тех органов действия, которые одни находились в распоря-
жении у Меттерниха.
На какую провинцию Австрийской империи мы ни взглянем,
везде мы увидим подобные факты, бывшие очевидными для всех
и незаметными или непонятными только для Меттерниха и дру-
гих австрийских правителей.
Не он создал господствующую систему; он не в силах был
изменить ее; но, оправдывая его как отдельного человека, не
бывшего ничем хуже других, мы должны сказать, что система,
органом которой он был, система, с успехом применявшаяся к
делу во времена Марии Терезии 9 и Леопольда 10, оказывалась
непригодною для XIX века и потому не могла не произвести
дурных последствий. Мы уже видели, какими формами облек-
лось ее несоответствие с характером времени. В немецких про-
винциях прямо обнаруживался дух системы; и в 1848 году ло-
зунгом неудовольствия прямо и служила сущность дела: потреб-
ность политических прав для населения. Мы не хотим подробно
передавать здесь результата, какой сам собою будет вытекать
из последующего рассказа о событиях; но все-таки выскажем
здесь в коротких словах это заключение, которое придавало бы
комический вид всему делу, если бы могли быть смешны недо-
разумения, наделавшие столько страданий стольким миллионам.
Каждому известно, что человеческие стремления разгораются
с преувеличенной силой, когда должны рваться против препят-
446

ствий и преследований. Из этого следует, что сила, с какою в
1848 году обнаружилось подавлявшееся тридцать лет стремле-
ние к политическим правам, была гораздо значительнее, чем
какой достигло бы это стремление, если б не было раздражаемо
стеснительностью прежней системы. Что же мы видим, однако,
и в 1848 году в так называемых либералах и, пожалуй, радика-
лах немецких провинций Австрии? Мы видим в них людей,
не доверяющих своим силам, не надеющихся на свое уменье,
готовых полагаться во всем на правительство, искреннейшим об-
разом преданных мысли, что надобно поддерживать его, никак
не следует ослаблять его, сознающихся, что сами не знают ни-
чего, не могут судить ни о чем, что правительство должно про-
свещать их, подготовлять для них решения. Стоило ли опа-
саться таких людей, стоило ли преследовать их, стоило ли даже
отказывать им в их младенческих желаниях? Решительно не
стоило. Если бы с такими людьми имел дело действительно
проницательный человек, он и не стал бы заботиться, какую
конституцию для них составить, а просто сказал бы: друзья мои,
напишите все, что приходит вам в голову,— я все подпишу, не чи-
тавши. И он сдержал бы слово, потому что при какой бы то ни
было конституции он все-таки остался бы с такими людьми
безграничным властелином во всех делах. Превосходнейшим до-
казательством тому служит история Пруссии в последние двена-
дцать лет. В Пруссии население, конечно, гораздо развитее от-
носительно политической жизни, чем в немецких провинциях
Австрии; а между тем, что мы видим в Пруссии с 1848 года по
настоящую минуту? Покойному королю прусскому казалось —
нужно управлять государством по известной системе; зная такое
желание короля, пруссаки выбирали депутатов, совершенно со-
гласных с этою системою. Два года тому назад, по неизлечимости
тяжелой болезни короля, начал управлять государством брат
его, державшийся другой системы; пруссаки в соответствие
мыслям регента выбрали других депутатов, вполне разделяющих
его желания. Таким образом, палата представителей нимало не
стесняет свободы действий прусского короля: он и теперь упра-
вляет государством столь же полновластно, как управляли его
предшественники до возникновения палаты депутатов. А если
в Пруссии палата депутатов до сих пор остается нимало не сте-
снительною для правительства формальностью, то в Австрии,
менее развитой, она была бы еще менее стеснительна до сих пор,
а еще гораздо меньше влияния на дела имела бы тридцать или
сорок лет тому назад, при Франце I и Меттернихе.
Но беспрестанно мы видим примеры, что человек стано-
вится недоволен, не получая на свое желание согласия, кото-
рым не воспользовался бы, если бы получил его. Мы говорили,
что так и случилось с австрийскими немцами: у них явилось и
стало расти неудовольствие на то, что не предоставляются им
447

политические права, из которых, наверное, они не сделали бы
никакого употребления, когда бы Меттерних не опасался удов-
летворить их желание. В немецких провинциях, как мы говорили,
система Меттерниха стала считаться реакционной.
В других провинциях, населенных славянами, венграми или
итальянцами, называлась она иначе — системою онемечения,
вражды против национальностей. Оно, если хотите, так по на-
ружности, но сущность дела состояла не в преследовании нацио-
нальностей как национальностей. Правда, что в Богемии пресле-
довалась чешская литература, изгонялся чешский язык из учи-
лищ и т. д. Но дело тут было не собственно в чешском языке:
писателям, которые в Вене желали на немецком языке писать
против господствующей системы, противопоставлялись точно та-
кие же препятствия, как чехам, желавшим в Праге писать на
чешском языке; кто хотел писать по-чешски в духе Меттерниха,
находил столько же поощрения, как и немецкий писатель такого
же направления. Разница была только в том, что чехи, поддер-
живавшие систему Меттерниха, сами любили писать на немец-
ком языке, а между людьми, желавшими писать на чешском
языке, было очень мало лиц такого направления. Оно и нату-
рально: официальные мысли удобнее всего излагать на офици-
альном языке для официальной публики. Виноват ли был Мет-
терних в этом обстоятельстве, — в предпочтении к немецкому
языку со стороны чехов, поддерживавших его систему, в недо-
статке у них любви к чешскому языку, к чешской литературе?
Нам кажется, что винить его за этот факт так же напрасно, как
порицать его за пристрастие к французскому языку в светских
кругах. Можно ли также видеть несправедливость собственно
к чешской литературе в том, что для чешских книг были поста-
влены точно те же границы, как и для немецких? Точно то же,
что о чешской народности, надобно сказать о всех других сла-
вянских, и о венгерской, и об итальянской народностях. Сущ-
ность дела была тут не в любви или нелюбви к тому или другому
языку, а в том, какие направления мыслей одобряются или не
одобряются, на каком бы то ни было языке, — все равно. Мы
очень хорошо понимаем, что многим из читателей нелегко будет
с первого раза согласиться на взгляд, излагаемый нами. Слиш-
ком распространено и укоренено ошибочное представление, будто
бы при Меттернихе стеснялась собственно, например, чешская
литература; но понимать дело таким образом — значит остана-
вливаться на внешних приметах, не вникая в смысл факта. Гово-
рят, например: стеснена была у чехов разработка чешской исто-
рии. Так, бесспорно так, но почему? Первым делом чеха, пишу-
щего о чешской истории, было стремление восхищаться Гуссом 11,
прославлять Жижку 12, оправдывать чехов, начавших 30-летнюю
войну, оплакивать Белогорскую битву 13, разумеется, не дозво-
лялось писать таких вещей на чешском языке; но разве допуска-
448

лись подобные вещи и на немецком языке? А разве не был бы
поощряем чешский писатель, который стал бы говорить в проти-
воположном смысле? Говорить тут о языке, а не о направле-
нии — грубое недоразумение.
Но история едва ли не еще богаче грубыми недоразумениями,
чем самыми войнами и сражениями. Чехи, венгры, итальянцы
Австрийской империи прямо так и поняли дело, что оно состоит
в стеснении их народностей, между тем как стеснение их народ-
ностей было лишь внешним признаком дела в их провинциях.
А забавнее всего то, что и сами австрийские немцы, которым по
собственному опыту легче было бы разобрать, в пользу ли их
ведется это дело, тоже обманулись внешним признаком и вооб-
разили, что из любв;и к своей народности должны сочувствовать
влиянию — тяготевшей над ними самими — системы на жизнь
других племен. Кажется, они могли бы замечать, благоприят-
ствует ли развитию немецкой литературы или ученой жизни в
Австрии система, на которую жаловались итальянцы и чехи.
Но нет, они так и положили, что не должны сочувствовать стре-
млениям славян и итальянцев. Увидев их нерасположение к себе,
итальянцы и славяне, разумеется, стали платить им такою же
враждою.
Зачем было нужна, кому могла быть полезна вся эта дикая
путаница стеснений, антипатий, реакционных мер? Наверное,
она не была в самом деле ни нужна, ни полезна ни одному из
этих племен, ни самому Меттерниху, на личности которого все,
повидимому, основывалось, между тем как в сущности он почти
ровно ничего не значил. О вреде этой путаницы для самих пле-
мен Австрийской империи, в том числе и для немецкого племени,
мы не станем говорить, потому что он заметен каждому. Но лю-
бопытно обратить внимание на то, что олицетворявшаяся в Мет-
тернихе система приносила только один вред самому Меттерниху,
и если б он был действительно умным человеком, не захотел бы
он держаться ее. Вспомним только, кто такой был он. Он был
первый министр, он почитался полновластным правителем госу-
дарства. В чем же состоит интерес правителя, — мы не будем
пускаться в сантиментальные фантазии, а возьмем дело с мате-
риальной, житейской, политической или дипломатической сто-
роны, — в чем состоит интерес правителя по этим обыкновен-
ным расчетам? Ему выгодно быть могущественным, иметь в своем
распоряжении хорошее войско, богатую казну, чтобы возвышать
свой голос в европейских делах, чтобы самому ни в ком не нуж-
даться, а быть предметом зависти, удивления, заискивания со
стороны других. Вела ли к тому система, исполнявшаяся тру-
дами Меттерниха? Австрийский бюджет был скуден; денег
в казне не было; даже занимать деньги можно было только
за границею, — венская биржа зависела, и вместе с нею Мет-
терних зависел, от франкфуртских, амстердамских, парижских,
449

лондонских банкиров; австрийская армия была плоха; голос
Австрии был ничтожен перед голосами Англии, России, Фран-
ции; австрийский кабинет только и делал, что заискивал милости
у какого-нибудь другого кабинета, смирялся перед каким-нибудь
кабинетом. С каждым годом эти жалкие отношения становились
все беднее, ниже, хуже. Средства других держав развивались,
средства Австрии оскудевали.
Нет, такая система противоречила выгодам первого министра.
Не надобно, кажется, прибавлять, что интересы Меттерниха
были совершенно одинаковы с интересами габсбургского дома
и что о выгодах Франца I и Фердинанда I 14 следует сказать то
же самое, что о выгодах первого министра этих государей.
Кому же была нужна и полезна эта система, невыгодная и для
австрийского правительства, и для населявших Австрию племен?
Это мы поймем из следующего рассказа, когда увидим, какой
существенный характер принадлежал перевороту 1848 года. В со-
бытиях этих много было шума, заглохшего потом как будто без
следов, много было стремлений, потерпевших полную неудачу, —
но среди всех неудачных попыток совершился один факт, уце-
левший невредимым, несмотря на всю беспощадность последо-
вавшей затем реакции. Этот факт — уничтожение феодальных
обременений, тяготевших над австрийскими поселянами. Неужели
противно было истинным интересам Франца I или Фердинанда I,
или Меттерниха избавить поселян от феодальных повинностей и
платежей? Неужели выгодно им было поддерживать феодальные
привилегии, отнимавшие у них самих всякую силу? Разумеется,
нет; но они были слишком слабы для исполнения дела, требуе-
мого собственными их выгодами,—»и только по слабости их,
только по робости их приняться за исполнение этого дела, вы-
годного для них самих, поддерживалась ими система, невыгодная
для них самих и породившая события 1848 года.
II.
Брожение, предшествовавшее перевороту, началось не в сто-
лице Австрийской империи, а в Ломбардии, Венеции, Венгрии,
Богемии. Но венскими событиями дан был решительный толчок
перевороту. Потому начнем с Вены.
Меттерних и Седльницкий очень зорко сторожили и за не-
мецкой литературой в Австрии, и за всеми другими явлениями,
которые считаются опасными для господствующего порядка
с точки зрения людей, подобно Меттерниху и Седльницкому не
понимающих, что никакие изустные или печатные речи не произ-
водят никакого дела, если оно не готово произойти без всяких
речей; а если оно должно произойти из существующих обществен-
ных отношений, то никакое молчание не задержит его хода. В са-
450

Мой Австрии не печаталось ни книг, ни журналов, ни газет, кото-
рые имели бы хотя малейшее политическое значение. Почти все
немецкие газеты, печатавшиеся за границами Австрии, были за-
прещены в ней; была запрещена чуть ли не половина и книг,
издававшихся в Германии. Словом сказать, были заперты, пови-
димому, все входы, которыми политическое волнение могло бы
проникнуть в Австрию, и были отняты у него все способы обна-
ружиться. Но дело в том, что никакими средствами нельзя бывает
скрыть главных фактов внутреннего быта и общей европейской
истории; а факт всегда уже производит свое действие на умы,
хотя бы являлся без всяких разъяснений: главный характер его
бывает виден сам собою. Так было и в Австрии. Когда стало
овладевать Италиею, Франциею, Германиею волнение, предше-
ствовавшее событиям 1848 года, никак нельзя было утаить от
австрийской публики, что умы волнуются во всей остальной
Европе; когда начались перевороты в Италии, Франции, Запад-
ной Германии и в Венгрии, потрясение, ими произведенное, отра-
зилось и в самой Вене, по необходимости, так сказать чисто фи-
зически. И удивительно было видеть, каким ничтожным органам
общественного мнения придана была непреоборимая сила тем
обстоятельством, что не нашлось других более значительных
органов для передачи потрясения. Это было в том роде, как люди
бьют друг друга камнями, если не имеют оружия, бьют друг
друга кулаками, если не имеют даже и камней. Дело тут зависит
не от изобилия средств, а только от расположения духа. При
миролюбивом расположении люди спокойно беседуют в арсенале
или лавке оружейника; вздумав подраться, могут перебить друг
друга, не имея ничего, кроме кулаков. В Лондоне 1848 год про-
шел мирно, несмотря на приготовленность всех средств для аги-
тации, несмотря на свободу парламентских прений, журнали-
стики, несмотря на свободу составлять какие угодно общества и
митинги. Посмотрите же, какие ничтожные средства оказались в
то же время достаточными для произведения переворота в Вене.
Представительные формы не имели ровно никакой силы в
правительственном механизме немецких провинций Австрии.
Провинциальные феодальные сеймы, состоявшие из представи-
телей аристократии, были враждебны не только политическим,
но и всяким мыслям или потребностям нового времени, потому
никто не обращал на них ни малейшего внимания, и собирались
они лишь для соблюдения формы, да и не были уничтожены лишь
потому, что очень давно стали совершенно ничтожны. Когда уси-
лилось волнение умов в остальной Западной Европе около
1845 года, в некоторых из этих сеймов некоторые, впрочем лишь
очень немногие, представители австрийской аристократии стали
обнаруживать несколько либеральный образ мыслей. При ни-
чтожности самых собраний и при непоколебимом консерватизме
огромного большинства в каждом из них, либеральные речи
451

оставались совершенно пустою забавой, до того робкою и без-
вредною для Меттерниха, что он даже и не считал нужным косо
смотреть на титулованных либералов: находясь на службе, они
получали награды и повышения наравне с другими, как люди
совершенно невинные, какими действительно и были: они только
потешались вздорными разговорами без всякой серьезной цели.
Например, в провинциальном сейме эрцгерцогства Нижней
Австрии, — сейме, собиравшемся в Вене, — особенно любили
полиберальничать Доббльгоф, Монтекукколи, Шмерлинг (ны-
нешний министр); все трое они занимали важные места по гра-
жданской службе или в придворном штате, пользовались благо-
склонностью Меттерниха, а Шмерлинг незадолго перед 1848 го-
дом получил повышение по службе.
Кроме заседаний провинциального нижне-австрийского сейма,
либеральные люди могли зарекомендовать себя публике в Вене
на вечерах двух-трех, устроенных для невинного развлечения об-
ществ. Из них важнейшее было «Общество для чтения», «Lese-
verein»; это было нечто среднее между учреждениями вроде на-
ших английских клубов и учреждениями вроде Географического
общества; от английского клуба отличалось оно тем, что не имело
в своей зале столов для карточной игры, а от Географического
общества тем, что не наряжало экспедиций и не издавало книг;
но, подобно английскому клубу и Географическому обществу,
устраивало оно обеды для посещавших Вену знаменитостей чи-
новного или ученого мира. Седльницкий, вообще слишком уже
мрачно смотревший на вещи, не долюбливал «Общества для
чтения» и говаривал: «кто в него вступает, зачитывается до пре-
ступности». Но Меттерних, более умный и добрый человек, нахо-
дил подозрительность Седльницкого делом неосновательным. Да
и правда, что общество было самое невинное и вздорное. Боль-
шинство членов в нем составляли чиновники; занимательнейшими
собеседниками считались профессора Венского университета,
а в профессора Венского университета люди назначались не иначе,
как с одобрения иезуитов; наконец, главным покровителем Обще-
ства и душою его был Зоммаруга, воспитатель эрцгерцогов импе-
раторского дома, в том числе отца нынешнего австрийского импе-
ратора, — сановник, справедливо уважаемый тогдашним венским
двором. Блистательнейшим гражданским подвигом в летописях
«Общества для чтения» был обед, данный когда-то в честь зна-
менитого немецкого политико-эконома Фридриха Листа, просла-
вившегося изобретением теории, что у немцев должна быть своя
особенная политическая экономия, различная от англо-француз-
ской. Не столь важно было «Благотворительное общество»
(Hülfsverein), занимавшееся приготовлением «супа для бедных»,—
читатель не должен смеяться над этим выражением.: оно подлин-
ное, автентичное и имеет еще то достоинство, что совершенно
характеризует всю деятельность и все стремления почтенного
452

общества. Было еще третье общество, называвшееся «Concordia»,
основанное венскими художниками, преимущественно живопис-
цами: они собирались по вечерам похвастать друг перед другом
эскизами будущих картин и этюдами, рисованными в один каран-
даш или в два карандаша; некоторые из них пописывали стишки
и почитывали их на вечерах в дополнение к своим картинкам;
словом сказать, время проходило с большой пользою для искус-
ства и, вероятно, еще с большею пользою для доброй нравствен-
ности художников, которые на этих вечерах, по крайней мере,
отвыкли напиваться допьяна и привыкли держать себя пристой-
ным образом. Сам Седльницкий убедился, наконец, в благонрав-
ном направлении юных и престарелых жрецов искусства и смот-
рел на «Конкордию» с благодушием.
Так и шли себе дела в этих будущих центрах революцион-
ного движения: в одном центре рисовались очень миленькие
акварели, в другом варился не слишком вкусный, но чрезвычайно
благотворительный суп, в третьем рассуждали за обедами «о Бай-
роне и материях важных», в четвертом, — но четвертый центр
существовал лишь по несколько дней в году, зато прямо уже за-
нимался в эти дни политикой, рассуждая о ремонте почтовых
дорог в эрцгерцогстве Нижне-Австрийском и с каждым годом
блистая все большим количеством лент и звезд, даваемых от
Меттерниха в награду знатным ораторам провинциального сейма
за их усердную службу 15.
Вообразите же себе теперь положение жителей благонравного
города Вены в начале марта 1848 года! Вдруг читают они во
французских газетах, — то есть во французских газетах не чи-
тают, потому что французские газеты с незапамятных времен
не допускаются до Вены, — а читают в «Аугсбургской Газете»,
что произошла в Париже какая-то катавасия, составилось какое-
то временное правительство из Ламартина, Араго, неслыханного
никем в Вене Ледрю-Роллена 16. Что это за вещь такая Ледрю-
Роллен? Фамилия человека это или название какой-нибудь долж-
ности? А Ламартину вовсе не след быть правителем; жителям
Вены известно, что он пишет стихи, очень сантиментальные и
длинные; или это однофамилец поэта? Странно также читать
в списке правителей имя Араго, — ведь он астроном; что же,
новое правительство не затем ли устроилось, чтобы в каждом
французском городе устроить по обсерватории? Постепенно
«Аугсбургская Газета» объясняет, что новое правительство зани-
мается не устройством обсерваторий и не сочинением стихов;
оно хочет переделывать французские законы; «Аугсбургская Га-
зета» прибавляет, что всей Европе грозит опасность от задурив-
ших французов. А тут само австрийское правительство объявляет,
что собирается также дурить Милан; а тут и в Германии начи-
нается такая же каша. Жители доброго города Вены чувству-
ют то же самое, что чувствует неопытный птенец, поступивший
453

юнкером в гусарский полк и увидевший, как кутят другие юнкера.
Ему и совестно, он и краснеет, но стыдно ему отстать от других.
Париж, Мюнхен, Франкфурт, Берлин, Турин, Милан, Венеция,
Рим, Неаполь, Палермо волнуются: рассудите, добрые люди, как
же отстанет от них Вена? Да после этого она будет хуже Мюн-
хена! Нет, она не отстанет от других.
Но ведь там волнуются везде с какими-то политическими
требованиями. «Как бы это придумать и нам свои политические
требования?» — думают наивные дети города Вены.— А! да шту-
ка тут не хитрая, скоро решают они. В других городах везде кри-
чали, что надобно прогнать прежнего министра, значит — в Вене
надобно кричать, чтобы прогнали Меттерниха. Там везде кричали
о замене прежней реакционной системы либеральною, стало
быть—и тут жителям Вены материал требований уже приготовлен.
Но штука состояла в том, что в Австрии существовали два
важные обстоятельства, о которых нечего было хлопотать ни
прусским, ни другим германским прогрессистам или революцио-
нерам. Франция и Германия — страны, населенные одним пле-
менем: число немцев во Франции, поляков в Германии так незна-
чительно по сравнению с господствующим племенем, что не могло
иметь важного влияния на ход дел. Парижские французы, бер-
линские и франкфуртские немцы могли не заботиться о других
народностях. В Австрии не то. Венские немцы были представи-
телями лишь незначительного меньшинства жителей империи.
Судьба и всего государства, и самой столицы зависела от того, в
какие отношения австрийские немцы и представители их, венские
граждане, станут к другим племенам. Прежняя система развила в
этих племенах недоверие и вражду к немцам. Следовало бы, ка-
жется, подумать об этом, следовало бы позаботиться о том, чтобы
расположить другие народности в пользу венского движения. Вен-
ским простякам не пришло в голову такое мудреное соображение.
В Пруссии, Вюртемберге и т. д., а тем более во Франции,
сельское население давно уже было сравнено в правах с город-
ским. В Австрии еще существовало крепостное право. Толко-
вать о нем ни в остальной Германии, ни во Франции уже не
приходилось прогрессистам, а в Австрии следовало бы не забыть
о поселянах. Венские простяки не сообразили и этого.
При такой наивности составить программу требований было
для них нетрудно: они выхватили из французской и германской
программ вещи, какие припомнились им, — и дело было в шляпе.
Но вот важное затруднение: везде у прогрессистов были предво-
дители, существовали организованные комитеты, управлявшие
движением. Как же быть теперь жителям доброго города Вены,
у которых всякого рода знаменитостей было достаточно, — много
было славных каретников, рестораторов, капельмейстеров и т. д.,
не было лишь одного сорта людей, прежде считавшегося ненуж-
ным и вдруг понадобившегося до крайности; не было ни револю-
454

ционеров, ни даже либералов, хотя бы мало-мальски известных
публике. Но при усердии не отстать от других столиц Вена и тут
не сконфузилась. Из художников, рисовавших картинки, из бла-
готворителей, варивших суп, из чиновников, любивших почитать
хорошие книжки, а в особенности из вельмож провинциального
нижне-австрийского сейма, признанных полезными людьми от
самого Меттерниха, глубокого знатока людей, — мало ли можно
было набрать советников и руководителей на новое дело? И вот
жители доброго города Вены возложили свое упование на обще-
ство для рисования картинок, на общество для варения супа,
а еще больше на общество, соответствовавшее шустер-клубу *,
а еще больше на провинциальный сейм. Сама судьба явно благо-
приятствовала расчетам на провинциальный сейм: когда ни Ми-
лан, ни Париж еще не делали ничего образцового для Вены,
стало быть и Вена не чувствовала никакой надобности отличаться
на революционном поприще, Меттерних назначал нижне-австрий-
скому сейму собраться 24 марта для обычных невинных упраж-
нений в красноречии. Но после парижских событий явилось в го-
роде волнение, начались толки о том, как нижне-австрийский
сейм будет ходатайствовать перед правительством в пользу ре-
форм, и Меттерних из любезности к благонравным жителям сто-
лицы ускорил срок собрания сейма с 24 марта на 13-е. Тут виден
замечательный ум Меттерниха, как во всех его действиях, но
вместе с тем видна, как во всех его действиях, и вялость, не да-
вавшая ему сделать ничего как следует. Ускоряя открытие сейма,
он справедливо рассчитывал, что чем раньше дать такой надеж-
ный орган в руководство венскому движению, тем вернее удер-
жится движение в размерах, безвредных для прежней системы.
Но при этом основательном расчете следовало бы уже не терять
времени. По первому же известию о парижском перевороте Мет-
терних должен был сообразить, что умы в Вене начнут волно-
ваться; надобно было бы тотчас же созвать сейм, чтобы с пер-
вого же дня движение было захвачено в руки ораторами этого
сейма, людьми безопасными для Меттерниха. Он пропустил бо-
лее двух недель драгоценнейшего времени; в эти две недели го-
родская молодежь, не имея готовых руководителей, успела раз-
горячиться до того, что сейм уже не мог совладать с толпой.
В эти две недели Вена успела подвергнуться возбуждающему
влиянию отголосков, произведенных парижским переворотом
в Венгрии. На венгерском сейме оппозиция под предводитель-
ством Кошута давно уже стремилась восстановить прежнюю
автономию Венгрии и произвести либеральные реформы в зако-
нах. До парижского переворота она имела мало надежды на ско-
рое достижение своих целей, но теперь ободрилась, и 3 марта
Кошут произнес в Пресбурге перед сеймом речь очень сильную.
* Клуб сапожников.— Ред.
455

Сущность речи состояла в том, что прежняя система австрийского
кабинета вредна не для одной Венгрии, а также и для всех дру-
гих провинций, и что свобода Венгрии может быть ограждена
лишь в том случае, когда все другие провинции получат консти-
туционное устройство; потому он предлагал венгерскому сейму
просить императора о даровании конституции всем австрийским
областям и об удалении не только Меттерниха, но и самого
эрцгерцога Людвига, который при болезненном состоянии импе-
ратора был регентом империи, хотя и не носил этого титула. Мы
увидим, какой решительный толчок венским событиям придало
чтение немецкого перевода этой речи перед массой в первый день
венского переворота.
Шум в Вене поднимался уже очень громкий. Благоразумные
люди, желающие отвратить насильственный переворот, уже ви-
дели надобность поскорее занять место посредников между пра-
вительством и столицей, место, которое выгоднее всего для
Меттерниха было бы занять провинциальному сейму. В заседа-
нии венского промышленного общества (Gewerbverein) 8 марта
председатель этого общества Артгабер, один из богатейших вен-
ских фабрикантов, предложил подать императору адрес и прочел
проект адреса, — он был принят единодушно всем собранием,
в котором, находились эрцгерцог Франц-Карл, отец нынешнего
императора, и государственный министр Коловрат, первый са-
новник империи после Меттерниха. Они оба уже понимали необ-
ходимость немедленных больших уступок. За четыре дня перед
тем, 4 марта, явилась в «Официальной Венской Газете» статья,
которая провозглашала, что при волнениях, охватывающих Ев-
ропу, Австрия может избавиться от бедствий только «твердой
решимостью подданных быть в единодушии с правительством».
Адрес Артгабера отвечал на это, что Австрия может спастись
только «твердою решимостью правительства быть в единодушии
с подданными». По принятии адреса собранием, представлявшим
собою все коммерческое сословие Вены, Артгабер обратился
к эрцгерцогу Францу-Карлу с просьбой, чтобы он лично передал
адрес императору. Эрцгерцог отвечал, что он сделает это и что
он сам разделяет мнение промышленного собрания. Эрцгерцог
Карл-Франц не имел важного влияния на дела по слабости харак-
тера и отсутствию дарований. Но его супруга, эрцгерцогиня
Софья, мать нынешнего императора, к которому должен был
тогда перейти престол при бездетности Фердинанда I, отлича-
лась энергией. Она уже несколько дней требовала от Меттерниха
уступок для упрочения престола своему сыну. Однажды после
очень жаркого спора с Меттернихом она сказала, уходя из залы,
что, не делая уступок, Меттерних готовит ее сыну участь гер-
цога Бордосского 17.
У популярнейшего из членов нижне-австрийского сейма, бу-
дущего министра Доббльгофа 18, собирались его товарищи,
456

ожидавшие в Вене начала заседаний, и некоторые другие лица,
в том числе будущий министр, а тогда простой адвокат Бах,
ставший впоследствии времени самым горячим слугою реакции,
а тогда находивший выгоду разыгрывать либерала. На вечерах
у Доббльгофа также признавали все необходимость немедленных
уступок, и, руководясь выражаемыми тут мнениями, Бах напи-
сал адрес к провинциальному нижне-австрийскому сейму; с 7 мар-
та многочисленные списки этого адреса ходили по Вене для соби-
рания подписей; почетнейшие лица торгового сословия и многие
аристократы ездили с этими списками по своим знакомым; в
книжных лавках также были выложены списки адреса. В нем
заключалась настойчивая просьба к сейму, чтобы он изложил
перед императором надобность преобразовать формы государ-
ственного управления. Многочисленные подписи на этом адресе
принадлежали людям самых богатых и почетных сословий: него-
циантам и сановникам государственной службы.
Из этого горячего желания таких лиц, как эрцгерцогиня
Софья, Коловрат, аристократы провинциального сейма, банкиры
и т. д., можно уже заключать о силе волнения, овладевавшего
умами. Действительно, народ предместий волновался. Меттер-
них не мог принять против этого никаких мер, потому что беспо-
рядков никаких не происходило. При невозможности усмирять
насильственными мерами движение, не представлявшее никакого
предлога для полицейского или вооруженного вмешательства, не
принималось и никаких мер успокоить его хотя бы только обе-
щаниями реформ, хотя бы только уверениями, что недостатки
прежней системы будут исправлены. А казалось бы, что Меттер-
них сам хорошо понял невозможность удержать прежнюю си-
стему в Австрии после парижских событий. Получив первое изве-
стие о революции 24 февраля, он побледнел, опустился в кресла
и минут десять сидел как пораженный параличом, не будучи
в силах пошевелить рукой, сказать слово. Каким образом мог
он после этого опять впасть в прежнюю самоуверенность и так
упорно отвергать просьбы эргерцогини Софьи?
Около 7 числа начали увлекаться общим движением и сту-
денты Венского университета. 7 марта несколько человек их, со-
бравшись случайно, вздумали пригласить товарищей подать им-
ператору адрес. Через два дня они собрались в числе 40 чело-
век на квартире одного из товарищей, одобрили адрес к, импе-
ратору, составленный юристом Шнейдером, и решили предло-
жить его для подписи всем студентам, в следующее воскресенье,
12 марта, пользуясь тем, что все студенты собирались по воскре-
сеньям в университет для слушания обедни. Собравшиеся поутру
в воскресенье студенты толковали о том, каким порядком поднести
адрес к императору, когда в большую залу, где собрались они,
вошел профессор Ги, пользовавшийся большой популярностью.
Студенты поручили ему, вместе с его приятелем профессором
457

Эндлихером, отправиться с их адресом на аудиенцию, а сами
остались ждать в зале университета. Профессоры и депутаты
явились с просьбою своею об аудиенции императора к эрцгер-
цогу Людвигу. Услышав от них, что нужна отставка Меттерниха,
губящего династию, эрцгерцог Людвиг холодно прекратил раз-
говор, и они должны были удалиться из его комнаты; но тотчас
же эрцгерцог сам поспешил за ними, схватил Эндлихера за руку
и сказал, что просьба их об аудиенции будет рассмотрена в госу-
дарственном совете, который соберется после обеда. На совете
было решено дать аудиенцию депутатам, и вечером они были
допущены к императору. Адрес просил дарования свободы пе-
чати и преподавания и учреждения представительной формы.
Император не дал никакого определенного ответа, а сказал
только, что эти желания будут рассмотрены. Студенты не могли
дождаться в тот день возвращения своих депутатов и разошлись,
положив собраться на следующее утро, 13 марта, чтобы узнать,
чем кончилась аудиенция, а на следующее утро открывались за-
седания провинциального сейма.
Ночь прошла спокойно, не было никаких тайных собраний,
и самые те люди, которые явились предводителями массы в сле-
дующий день, легли спать, не предвидя ничего особенного наутро.
Надобно было только предполагать, что перед домом провинци-
ального сейма соберется довольно много любопытных. Чтобы
предотвратить всякую манифестацию, члены сейма решили ехать
в залу сейма врозь и в обыкновенном штатском платье, а не по
прежнему обычаю открывать сейм процессиею в своих мундирах
или мантиях.
Утром 13 марта, в понедельник, погода стояла ясная, теплая,
так что манила каждого на улицу погулять. Действительно, и от-
правились гулять по улицам жители Вены, не думая ни о каких
манифестациях, а соблюдая только гигиеническое правило о поль-
зе моциона. Студенты между тем собрались в 8 часов утра в
большой университетской зале узнать о результате вчерашней
аудиенции. Профессор Ги старался доказать им, что полученный
ответ — самый благосклонный и наилучший, какого только можно
желать. Молодежь, не видя в его словах ничего положительного,
отправилась к дому провинциального сейма, чтобы видеть, как
пойдет заседание. Вена состоит из внутреннего центрального
города, который, вроде Московского Кремля, образовался из
старинной крепости и очень невелик: он имеет немногим больше
версты в поперечнике. Этот внутренний город опоясан очень ши-
рокими бульварами, занимающими место прежнего гласиса кре-
пости; за бульварами лежат огромные предместья. Университет
находится на одном конце внутреннего города; на другом конце,
почти рядом с дворцом и с государственной канцелярией, где жил
Меттерних, находился дом провинциального сейма. Расстояние
от университета до этого дома, до дворца и до государственной
458

канцелярии составляет всего с версту или меньше. Извилистые
улицы и небольшие площади между дворцом и университетом
служат местом прогулки. Они были уже наполнены гуляющими
в щегольских платьях. Эта движущаяся толпа состояла, как обык-
новенно на прогулках, вполовину из женщин и детей. По случаю
открытия сейма, разумеется, была она особенно густа перед до-
мом провинциального сейма и на просторном дворе этого дома.
По обыкновению, расспрашивали друг друга о новостях, слушали
с интересом рассказчиков, сообщавших новости, и один из них,
хирург венского госпиталя Фишгоф, вздумал сказать речь.
Чтобы речь была слышнее, стоявшие подле него молодые люди
приподняли его на свои плечи. Он коротко изложил содержание
адресов и доказывал необходимость дружеских отношений между
разными племенами, населяющими Австрию. Вслед за ним яви-
лись и другие ораторы. Толпа, разохотившись слушать речи,
начала вызывать популярнейших членов провинциального сейма,
чтобы они подошли к окнам и сказали что-нибудь. Но вызывае-
мые члены сейма — Доббльгоф, Монтекукколи, Шмерлинг — не
подходили к окнам. Наконец толпа стала кричать, чтобы Фишгоф
шел в залу сейма вызвать этих популярных вельмож; Фишгоф
был отыскан, и толпа втеснила его вверх по лестнице в залу
сейма. Он убедил сеймового маршала или президента Монтекук-
коли подойти к окну, чтобы успокоить народ. Монтекукколи ска-
зал из окна несколько успокоительных слов стоявшей внизу
массе; она отблагодарила его такими восторженными аплодисмен-
тами и виватами, что Монтекукколи расчувствовался и, отступив
от окна, сказал Фишгофу: «Пусть они выберут 12 человек депу-
татов, которые участвовали бы в совещаниях сейма, как свиде-
тели и представители». Толпа стала выбирать депутатов, а между
тем в разных углах двора слушала беспрестанно сменявшихся
ораторов. Один из них начал читать речь Кошута 3 марта;
с восторженными криками толпа встретила то место речи, где
Кошут выражал любовь и преданность венгерской нации к импе-
ратору. Речь эта, очень сильная, воспламенила толпу, которая
стала повторять ее заключение, требовавшее конституционного
устройства для всех австрийских провинций.
Депутация, выбранная участвовать в совещаниях сейма, была
уже в зале, велись толки о надобности сделать что-нибудь в удо-
влетворение общих желаний; но сейм не решался ничего пред-
принять, а время шло. Члены сейма и депутаты несколько раз
выходили на балкон произносить успокоительные • речи. В один
из таких разов депутаты, отправляясь с балкона назад в зал
совещаний, ошибкою попали вместо одного коридора в другой,
дверь из которого в залу не была отперта. Они смутились, испу-
гались, выбежали из коридора назад на балкон и закричали:
«Мы заперты!» На дворе поднялся шум; некоторым показалось,
будто слышат они вдалеке выстрелы; поднялся крик: «Нас
459

бьют!» Часть толпы бросилась бежать со двора; другая часть,
ища себе спасения, рванулась в двери залы сейма. Тут сейм уви-
дел, что нельзя терять времени. Президент Монтекукколи ска-
зал, что надобно отправиться к императору и поднести ему ад-
ресы, врученные сейму для передачи ему. С несколькими членами
сейма он отправился во дворец, находившийся в нескольких
шагах. Весь угол внутреннего города, где стоят дворец и дом
сейма, был наполнен народом; в разных местах говорились речи;
между прочим говорились они и под окнами квартиры Меттер-
ниха, жившего в государственной канцелярии, которая нахо-
дится тут же по соседству. Когда один из таких ораторов, поса-
женный на плечи несколькими молодыми людьми, доказывал
надобность отставки Меттерниха под самым окном его, супруга
Меттерниха подошла к окну, послушала и насмешливо улыбну-
лась. Действительно, дворец и государственная канцелярия были
охраняемы сильными отрядами войска, которое было располо-
жено и по всему внутреннему городу. На площадях стояли бата-
реи; бастионы старых укреплений, окружающих внутренний го-
род, также были вооружены пушками; гренадеры заряжали
ружья боевыми патронами в виду народа, чтобы он сам знал
серьезность готовящегося отпора. Чтобы предотвратить столкно-
вение, составился наскоро в зале провинциального сейма из горо-
жан комитет для охранения порядка, и депутация этого коми-
тета отправилась к бургомистру требовать, чтобы он созвал
городскую гвардию, в которую записаны были 6 000 почетней-
ших венских горожан. Эта городская милиция должна была
принять на себя охранение порядка. Бургомистр не решался,
медлил. А между тем какой-то офицер, командовавший отрядом
пионеров, увидев нескольких простолюдинов, вооружавшихся
палками и обломками скамей, приказал своим солдатам стрелять.
Выстрелы эти, к счастью, никого не ранили в толпе, но все-таки
она рассердилась: в солдат полетели обломки стульев, скамей и
камней. Эрцгерцог Альбрехт, начальствовавший войсками, ско-
мандовал стрелять; сделаны были два залпа, и толпа побежала
от дворца и с площади перед домом сейма; на опустевшей пло-
щади лежало пять трупов. Весть о нападении разнесена была
бегущими по всему внутреннему городу, по всем предместьям, и
дело начало принимать серьезный оборот. По всем улицам пред-
местий собирались и вооружались толпы и двинулись на внут-
ренний город против войск. Начались в разных местах стычки;
депутаты комитета, составившегося из горожан, — богатые него-
цианты и будущий министр Бах, — снова явились к бургомистру
и заставили его созвать городскую гвардию. Сам эрцгерцог
Альбрехт, не ожидавший, чтобы скомандованные им залпы про-
извели такое действие, согласился теперь, что лучше будет пере-
дать охранение порядка гражданской гвардии и что рассеянные
им по городу войска находятся в опасности. Он отозвал назад
460

свои отряды и сосредоточил все войско в немногих пунктах
внутреннего города, на площадях и у ворот стены его. Пред-
местья были очищены от войск, и многочисленные толпы соби-
рались на бульварах, опоясывающих внутренний город, готовясь
к битве. Ее надо было ждать с минуты на минуту.
Депутация провинциального сейма еще утром отправилась,
как мы говорили, во дворец. Она поочередно имела аудиенции
у Коловрата, у эрцгерцога Карла-Франца, наконец у эрцгерцога
Людвига, управлявшего государством от имени больного импе-
ратора. Эрцгерцог Людвиг принял ее холодно и сурово, но когда
хотела она удалиться, он просил ее обождать в аван-зале, пока
он посоветуется с членами государственной конференции. Эта
государственная конференция была высшим правительственным
учреждением, от которого зависели министры и другие санов-
ники; вернее всего можно определить ее, сказав, что она соответ-
ствовала совету регентства. Кроме эрцгерцога Людвига, постоян-
ными членами ее были эрцгерцог Франц-Карл, Меттерних, Коло-
врат и граф Гартиг, очень даровитый придворный, ученик и ис-
кренний друг Меттерниха (имя графа Гартига теперь часто упо-
минается в газетах, потому что он начертал основные правила
для составления знаменитого диплома 20 октября). Иногда при-
глашались в конференцию и два или три человека из других ми-
нистров. Теперь эрцгерцог Людвиг созвал в свой кабинет эрц-
герцога Франца-Карла, Меттерниха, Коловрата, Гартига и графа
Пильграма, одного из членов государственного совета. Они вше-
стером совещались, а депутация провинциального сейма дожи-
далась в аван-зале, наполненной генералами и адъютантами.
Тут же находились другие эрцгерцоги. По временам выходил из
кабинета адъютант эрцгерцога Людвига, приглашал кого-нибудь
из сановников или эрцгерцогов в кабинет; потом члены государ-
ственной конференции снова отпускали приглашенного и продол-
жали совещаться наедине. Два или три раза призывали к себе
они депутацию провинциального сейма и снова отпускали ее,
прося подождать. Так прошло несколько часов. Перед вечером
явились в аван-залу у дверей государственной конференции две
другие депутации.
Мы видели, как разбежалась толпа с площади сеймового дома
и как предместья начали после того вооружаться. Предвидя
столкновение, студенты снова собрались в университетской зале
и просили своих прежних депутатов, профессоров Ги и Эндлихера,
вместе с ректором университета Йенуллем, 70-летним стариком,
отправиться во дворец, чтобы предотвратить кровопролитие сво-
ими советами. Мы говорили также, что зажиточные горожане,
составлявшие городскую гвардию, не дождались никаких распо-
ряжений от бургомистра; они начали собираться сами на буль-
варах между предместьем и внутренним городом, чтобы устра-
нить своим посредничеством схватки между народом и войсками.
461

Офицеров гражданской гвардии собралось тут очень много; но
рядовые, жившие в отдаленных частях предместий, еще не знали
о решимости своих товарищей, и офицеры гражданской гвардии,
видя нерешительность ее начальника — бургомистра, сами взяли
барабаны и пошли по предместьям бить сбор. Тогда отряды
гражданской гвардии на бульварах быстро увеличились. Офицеры
ее видели начинающиеся стычки, старались разводить сражаю-
щихся, но чувствовали, что скоро не в силах будут прекращать
эти схватки. Они выбрали из своей среды также депутацию и
послали ее во дворец. Эта депутация, подобно университетской,
была препровождена в аван-залу эрцгерцога Людвига. Много
раз призывалась то одна, то другая из этих депутаций, то опять
депутация провинциального сейма в кабинет конференции, не-
сколько раз выходил в аван-залу из кабинета граф Гартиг; по
временам вбегали в аван-залу офицеры с известиями о новых стыч-
ках между войсками и народом. А время все шло и шло, без вся-
кого результата. Вот вышел граф Гартиг, вот вышел сам эрцгер-
цог Людвиг в аван-залу; они спрашивают у депутатов гвардии,
какой же наименьший размер уступок может успокоить горожан.
Офицеры гражданской гвардии говорят, что необходимо по край-
ней мере уволить в отставку Меттерниха. «Неужели вы пола-
гаете, что это возможно, что мы согласимся на это?» — отвечают
им. Гартиг и эрцгерцог Людвиг возвращаются в кабинет, и опять
продолжается совещание конференции, опять призывают в каби-
нет одну депутацию за другою. Вот призвана в кабинет депута-
ция гражданской гвардии. Меттерних подходит к одному из де-
путатов, офицеру Шерцеру, ласково и одобрительно треплет его
по плечу и говорит: «Неужели гражданская гвардия, вместе с
войсками, не в силах будет одолеть чернь?» — «Ваша светлость!
это не чернь, — волнуется весь город». — «Но вместе с войсками
вы легко усмирите волнение». — «Ваша светлость! мы не можем
сражаться вместе с войсками». Депутацию опять отпускают,
снова тянется совещание за запертыми дверями кабинета; на
дворе уже смерклось, наступает ночь. Вот явилась в аван-залу
новая, четвертая депутация. Собралась корпорация венских ме-
диков. Будучи по своему положению хорошо знакомы с распо-
ложениями всех сословий, медики яснее, чем кто-нибудь, пони-
мали положение дел. Они прислали своих депутатов с настоя-
тельнейшими убеждениями. Они принесли известие, что велико-
лепный загородный дом Меттерниха в Ландштрасском пред-
местьи разрушается народом, что во многих местах толпы гото-
вятся брать в плен караулы гауптвахт и ломать двери у оружей-
ных лавок. Они видели, что, занимая войсками все ворота, веду-
щие во внутренний город из предместий, эрцгерцог Альбрехт
забыл поставить отряд во Францовских воротах, и через эти во-
рота внутренний город наполнился простолюдинами предме-
стий. Ближайшие к дворцу улицы и площадь перед дворцом
462

снова наводнены толпою, как было поутру, и толпа уже рассу-
ждает, что проникнуть во дворец легко: в одном из фасов дворца
есть между сплошным каменным строением промежуток, занятый
деревянным театром; если зажечь этот театр, он рухнет очень
скоро и через прогорелое место будет доступ внутрь дворца.
Толпы уже вооружены ломами, топорами; они со всех сторон
готовятся штурмовать ворота внутреннего города, охраняемые
войсками. Депутаты медиков говорят, что последняя отсрочка
атаки, выпрошенная ими у волнующейся массы, — срок до 9 ча-
сов вечера. На резкое слово, сказанное одному из медиков санов-
ником, бывшим в аван-зале, находящееся в аван-зале собрание
адъютантов и других почетных лиц отвечает свистом, и раздается
общий говор: «поздно, поздно!» Члены конференции слышат это
в своем кабинете. Шум на улице усиливается. Бах восклицает
в аван-зале: «Еще 5 минут, еще 5 минут, и я не отвечаю ни за
что». Один из присланных медиками депутатов берется за ручку
двери, ведущей из аван-залы в кабинет, — в эту самую минуту
двери кабинета отворяются, « члены всех депутаций слышат при-
глашение войти в кабинет. Эрцгерцог Людвиг, Коловрат, Гартиг
а несколько впереди их князь Меттерних, выступают навстречу
входящих депутатов. Меттерних спокоен. Он обращается к депу-
татам гражданской гвардии: «Вы объявляли,— говорит он,— что
только мое удаление может восстановить спокойствие Австрии.
Потому я с радостию удаляюсь. Желаю вам счастия при новом
правительстве, желаю счастия Австрии». — «Мы не имеем ничего
против вашего лица, светлейший князь, — отвечали депутаты, —
мы были только против вашей системы. Потому благодарим вас
именем народа. Да здравствует император Фердинанд!» По всем
залам отозвался этот крик в честь императора. Меттерних повто-
рил, что он с радостью удаляется в отставку для пользы госу-
дарства, и потом продолжал разговор спокойным голосом, без
всяких признаков волнения. Коловрат показал депутатам гото-
вый проект императорского манифеста, обещавший преобразова-
ния, и объявил, что студентам дозволяется взять оружие из арсе-
нала, чтобы их легион служил городу ручательством в исполне-
нии обещанных реформ. С восторгом поспешили депутации сооб-
щить такую успокоительную развязку толпам горожан, окружав-
шим дворец, наполнявшим все соседние улицы; народ расходился
с радостными криками в честь императора. Депутаты студентов
и докторов торопливо пришли в университет, и студенты разде-
лились на отряды, поочередно отправлявшиеся в арсенал воору-
жаться; из арсенала расходились они по предместьям, повсюду
восстановляя порядок, уже бывший низвергнутым во многих
частях столицы. Простолюдины охотно слушались увещаний уни-
верситетской молодежи и прекращали нападения на войска. Скоро
вся Вена успокоилась, и ночь прошла тихо. Поутру жители Вены
узнали, что князь Меттерних уже уехал.
463

Последние часы его власти и верность данному обещанию
удалиться от власти приносят большую честь и характеру, и уму
Меттерниха. Он мог бы наделать страшного кровопролития, раз-
рушить половину столицы в последний день своей власти. Но, как
человек умный, он рассчитал, что это было бы напрасно. Он был
так сообразителен, что умел смерить свои силы с силою движения,
не нуждаясь в испытаниях расчета посредством действительной
борьбы, — он умел предвидеть, что был бы побежден, и нашел
в себе столько силы характера, чтобы не вступать в безуспешную
битву. Хладнокровие и спокойствие, с каким он объявил, что от-
казывается от власти, облекают его фигуру даже каким-то высо-
ким блеском. Если хотите, говорите, что все это был только рас-
чет умного человека, — но, воля ваша, кроме расчета, есть тут
и благородство, и патриотизм. Выставляют Меттерниха каким-то
олицетворением коварства, — нет, коварный человек не сдержал
бы своего последнего слова так верно и строго, как он: не сделав
никаких попыток изменить ему, уклониться от своего обещания,
не пытаясь сохранить в своих руках власть, он равнодушно оста-
вил другим делать попытки к подавлению движения, а сам честно
стал готовиться к отъезду и кончил сборы быстрее, чем самый
недоверчивый враг мог бы требовать от старика, привыкшего
жить сибаритом. Мы вовсе не поклонники Меттерниха, но конец
его правления доказывает, что он был человеком гораздо лучшим,
чем как обыкновенно думают о нем. Тот же самый факт обнару-
живает и другую сторону его политической жизни. Его система
пала без борьбы от первой волны движения, охватившего Вену,
от одного желания, выраженного этим городом, самым неприго-
товленным из всех западных столиц к энергическому действию,
самым слабым, беспомощным, — если позволительно так выра-
зиться, — самым пустым из всех западных больших городов.
Жители Вены были тогда в гражданском смысле не больше как
дети. Умели ли они сражаться? Способны ли они были выдер-
живать огонь регулярных войск? Имели ли они тогда, по край-
ней мере, хотя каких-нибудь предводителей, годных для боя?
Имели ли они, по крайней мере, оружие? Ничего этого у них не
было. Или, быть может, они заменяли эти недостатки настойчи-
востью характера, ясностью понятий о том, к чему стремятся?
И этого ничего в них не было тогда. То были люди, не имевшие
ни твердых желаний, ни определенных целей, ни привычки к
дружному действию, — решительно ничего и ничего, — и стоило
таким ничтожным людям лишь походить несколько часов по ули-
цам с разговорами, что они недовольны Меттернихом, и оказа-
лось, что Меттерних слабее даже их, слабее которых не могло
быть, кажется, ничего на свете. Сделано было несколькими ма-
ленькими отрядами солдат в разных местах по нескольку выстре-
лов; брошено было несколькими десятками горячих людей из
простонародья несколько камней в солдат — и только всего.
464

Кажется, не нужно было бы и солдат; достаточно было бы не-
сколько десятков полицейских служителей, чтобы разогнать по
домам весь этот далеко не воинственный народ, — и оказалось,
что стрелять в него нельзя, что войска не годятся против него,
что надобно уступить бессильному желанию бессильного города;
система Меттерниха оказалась не выдерживающею самого сла-
бого прикосновения. К чему же была нужна она? — спрашиваем
мы теперь. Меттерних думал, что необходима она для охранения
порядка, для обуздания волнений. Оказалось, что при первой
попытке низвергнуть существовавший порядок она сама упала;
что первый легкий порыв волнения ниспроверг ее. Значит, она
не годилась для своей цели, и если существовала с 1814 до
1848 года, то лишь потому, что не было тогда в австрийском
населении расположения волноваться, то есть не было причины,
по предположению которой была установлена эта система, не
существовало цели, для которой она предназначалась.
Система эта возникла просто из незнания об истинном поло-
жении дел, из незнакомства с расположением умов, из ошибоч-
ного предположения несуществовавших опасностей и зловредно-
стей, и только своею ненужною обременительностью породила,
наконец, то волнение, которого никогда не произошло бы без ее
раздражавшего тяготения, без ее напрасной и обессиливавшей
само правительство, самого Меттерниха, самого Франца I и его
наследника стеснительности. Меттерних просто не знал госу-
дарства, которым управлял; вся беда произошла оттого, что он,
не потрудившись познакомиться с управляемыми племенами,
предположил их враждебными, когда они и не думали еще быть
враждебны, а напротив, проникнуты были искреннейшею предан-
ностью, — вообразил, будто он должен управлять какими-то че-
ченцами, лезгинами, шапсугами, у которых за каждым холмом,
на каждой поляне таится Шамиль или Казы-Мулла 19, готовый
выскочить на борьбу с ними, а не с мирными людьми, которые
веки-веков рады были жить под властью габсбургского дома и
не имели никакой мысли ни о каких волнениях. К их и к своему
несчастью Меттерних не знал этого. Что делать! Это было его
и их несчастье; но нельзя винить за то самого Меттерниха: он
находился в такой обстановке, что не мог знать того, чего, к не-
счастью, не знал; таково было его положение, лишавшее его вер-
ных сведений о жизни масс и о мыслях просвещенной части об-
щества, — положение, повидимому, всесильное, но в сущности
беспомощное.
Мы знаем, что говорим против предубеждений, очень сильно
укорененных в нашей публике. Но будем, беспристрастны, не бу-
дем несправедливы, даже к Меттерниху. К чему говорить о зло-
намеренности, о коварстве, — этого не было; было нечто дру-
гое, — было незнание, непонимание 20.

Март 1861
Организационные законы 26 февраля. — Венгерские отношения. —
Французские клерикалы.
Вот уже более полутора года Австрия занимает Европу не-
обыкновенными явлениями. Дело началось, как знает читатель,
тем, что по окончании итальянского похода почтено было за нуж-
ное обещать реформы для успокоения недовольства, которое вы-
сказывалось все громче и громче после военных неудач. Перечис-
лять реформы, делавшиеся в исполнение обещаний, было бы
теперь совершенно напрасно, потому что ни одна из них не уда-
лась, — мало сказать «не удалась», — ни одна и не дожила до
осуществления, хотя бы неудачного: все умерли на бумаге, по-
очередно будучи покидаемы одна за другою, для замены новыми
опытами, подвергавшимися такой же участи. Закон о венгерских
протестантах, учреждение «усиленного» государственного совета
(читатель через несколько страниц увидит, что мы, вместе со
всею говорящею на иных языках, кроме немецкого, Европою,
ошибались, называя его государственным: следовало называть
его имперским, потому что государственный совет должен счи-
таться в Австрии сам по себе, а имперский совет тоже
сам по себе, особо), диплом 20 октября, 25 рескриптов
и манифестов, сопровождавших его, министерство Гюбнера, ми-
нистерство Рехберга, — все это теперь «перейденные точки» или
«преодоленные штанд-пункты», как говорится по-немецки. Те-
перь в Австрии «реализуется новый момент» или «преодолевает-
ся новая точка» преуспевающего «органического развития».
27 февраля нового стиля напечатана в официальной газете
«Wiener Zeitung» конституция для австрийской монархии, —
сот как падок человек на ошибки, особенно человек неоснова-
тельный и легкомысленный, каков составитель политических
обозрений «Современника»: едва поправили мы свою преж-
нюю ошибку, как тотчас же сделали новую; следовало сказать
не так, как мы выразились: «27 февраля напечатана в венской
466

газете конституция», по-настоящему надобно сказать: «напеча-
таны организационные законы», Organisations-Gesetze, ряд кото-
рых начинается императорским повелением, kaiserliche Verord-
nung, за которым следует «коренной закон об имперском предста-
вительстве» (Grundgesetz über die Reichsvertretung), а за корен-
ным законом об имперском представительстве следует опять им-
ператорское повеление касательно созвания ландтагов и рейхс-
тага, который рейхстаг в заглавии повеления назван рейхстагом,
а в самом тексте повеления называется уже рейсхсратом. Для не-
просвещенного читателя (если такой попадется между нашими
просвещенными читателями) мы, пожалуй, и перевели бы на рос-
сийский язык эти термины, да представляются тому две помехи:
первая та, что непросвещенных не только читателей, а и вообще
теперь людей нет: все поголовно просветились, так что уму по-
мраченье: где вы теперь найдете в России человека с невеже-
ственным образом мыслей? Ни за какие деньги не найдете. Вто-
рая помеха та, что и перевести нельзя: еще язык наш не выра-
ботался так, чтобы передавать все такие тонкости. Стало быть,
не для кого переводить, да и нельзя перевести. Вы полагаете
теперь: «значит, и переводу не будет». Как же вы плохо знакомы
с российской логикой! по ней, если в посылках говорится: не на-
добно делать и нельзя сделать, то в заключении будет: «и так
делаем». — Да, так мы с того начали, что по ненадобности и не-
возможности перевода следует нам перевести термин второго из
повелений, напечатанных в Австрии 27 февраля. Ландтаг тут
означает провинциальный сейм; рейхстаг — общий сейм всей
империи; а называя этот рейхстаг рейсхратом, то есть имперским
советом, повеление указывает, что сейм будет не сеймом, а сове-
том: иначе сказать, что этому имперскому сейму или имперскому
совету дается право не власти, а советования; причем подразу-
мевается, что дурных советов никто не обязан слушать... Мы на-
считали довольно документов, но вы не подумайте, что мы дошли
до конца или хоть до половины всей этой документальной процес-
сии: за вторым императорским повелением следует император-
ский патент о замене прежнего усиленного рейсхсрата новоучре-
ждаемым штатсратом, — вот опять-таки мы сделали ошибку:
усиленный рейхсрат заменяется вовсе не штатсратом, а тем самым
(имперско-представительным рейхсратом, о котором говорилось
в коренном законе о имперском представительстве; что же ка-
сается до новоучреждаемого штатсрата, он учреждается в
замену прежнего рейхсрата, не как усиленного рейхсрата, а как
постоянного рейхсрата, потому что хотя усиленный рейхсрат и
был тот же постоянный рейхсрат, но однакоже, как постоянный
рейхсрат, он был сам по себе, а как усиленный рейхсрат — сам по
себе. За патентом о штатсрате следует статут штатсрата; а затем
следуют четыре рескрипта: три первые к лицам благовидных
фамилий, а четвертый к некоему президенту Мазураничу 1, кото-
467

рого немцы выговаривают Мазураник; затем следуют еще с де-
сяток разных штук, а может быть и больше, одни под разными
заглавиями, другие под одинаковыми заглавиями, как по пред-
мету требуется. Словом сказать, все эти документы упечатались
не иначе, как на 17 печатных листах газетного формата. От та-
кого объема даже замедлилось обнародование конституции, ви-
новаты,— организационных законов: думали издать их 21 фев-
раля, — типография венской газеты не управилась к 21; отло-
жили до 24; типография все еще не управилась; ну, думали,
поспеет дело к 26 февраля, — и третья отсрочка прошла, а типо-
графия все работала и работала, и едва, наконец, справилась со
всею этою кипою документов к 27 февраля. Уже самая громад-
ность объема показывает характер дела, которого нельзя было
вместить меньше, как на 68 страницах, каждая в несколько ко-
лонн, из которых каждая колонна в несколько сот строк. Много-
сложное дело, головоломное дело! нашим с вами головам, чита-
тель, не вместить его. Потому-то истинным благодеянием на-
добно считать, что сама «Венская Газета» потрудилась переже-
вать за нас эту кипу бумаги и вложить в наши уста краткий
пережеванный экстрактец не то на 7, не то на 8 длинных колон-
нах мелкого шрифта, так что при перепечатке в «Современнике»
этот краткий экстрактец займет страниц до 30 примерно, а мо-
жет быть и с хвостиком. Такой прием законоположительных объ-
яснений осилить может человек. Итак, слушайте, мы переводим
восьмиколонную статью «Венской Газеты»:
«Скоро исполнится тысячелетие Австрии; но во всей этой тысяче лет
Не много найдется таких минут, которые могли бы равняться с настоящею,
по своему высокому политическому значению.
Верно понимая потребности времени, император манифестом 20 ок-
тября вручил народам своей империи акт нового основного закона, назван-
ный именем диплома, который содержит руководительную норму для кон-
ституционного устройства Империи, долженствующего воздвигаться на ос-
новании нераздельной, под властью царствующего дома, Австрийской еди-
ной монархии.
Его величеством возвещено, что при сем принималось в соображение
примирение прошедшего и его воспоминаний с практическими потребностями
настоящего и требований отдельных народов с условиями существования мо-
нархии. Императору угодно основать возобновляемое утверждение и ограж-
дение государственных уз монархии на учреждениях, которые равномерно
отвечают с одной стороны различию народов по национальному, умствен-
ному и естественному характеру, а с другой стороны также и требованиям
ставшего не менее их законно-историческим фактом единства австрийских
земель, — на основаниях, равномерно дающих благоговейное выражение
высшему закону свободы и человечности, гений которых парит превыше
национальных различий, примиряя народы.
Этот государственный акт, без сомнения, есть величайший из всех, вне-
сенных в летописи австрийской истории со времени прагматической санкции 2.
Правда, и в это промежуточное время не пусты оставались листы этих
летописей; богаче всякого другого исторического отдела равного числа лет
было это время отдельными фактами, дававшими существенные изменения и
важные очищения юридическому состоянию всех слоев гражданского общества;
468

факты эти должны остаться не гибнущими, да и не могли бы отстранены
быть без того, чтобы вновь не сделаться предметами пожирающего раз-
дора между государственными гражданами. Во внешних отношениях Авст-
рия, хотя и борющаяся с тяжелыми обстоятельствами, уже и по географи-
ческому своему положению всегда умела занимать важное всемирное значе-
ние и с честью всегда являться великою европейскою державою. В этих ре-
зультатах общей богатой славными подвигами в море и на войне истории
и не менее того в ряду общих учреждений, которыми Австрия стремилась
стоять на высоте времени, уже лежат могущественные элементы соединен-
ной силы».
А впрочем, не остановиться ли нам тут? не довольно ли бу-
дет и одной этой странички из обещанных нами 30 страниц? не
лучше ли нам будет обратиться к самому коренному закону об
имперском представительстве. Вот важнейшие статьи этого доку-
мeнтa во всем ряду «организационных законов».
«Имперский совет, как известно читателю, разделяется на
две палаты. Верхняя палата состоит из членов по праву рожде-
ния, по праву сана и по назначению императора. По праву рож-
дения в верхней палате заседают совершеннолетние принцы
императорского дома и вельможи, «отличающиеся обширностию
поместий», которым император пожалует наследственное звание
членов верхней палаты. По сану заседают в ней все архиепископы
и те епископы, которым принадлежит сан, равный княжескому.
По назначению императора пожизненно назначаются членами
лица, которых он найдет достойными такого отличия.
Палата депутатов состоит из 343 членов (от Венгрии 85, от
Трансильвании 26, от Богемии 54, Ломбардо-Венецианского ко-
ролевства, — это имя сохраняется официальным австрийским
языком за австрийскими землями в Италии, —20, от Галиции
с Краковом 38 и т. д.). Число членов, назначенное для каждой
области, избирается в палату депутатов провинциальным сеймом
этой области.
Президенты и вице-президенты назначаются императором.
Ведению имперского совета принадлежат все предметы зако-
нодательства, относящиеся к целой империи, в особенности
рекрутские наборы и финансовые дела. Существующие подати и
налоги продолжают быть взимаемы, пока не будут отменены.
Проекты законов вносятся в имперский совет правительством.
Но и совет может предлагать законы по предметам, ему подве-
домственным.
В периоды между заседаниями имперского совета министер-
ство имеет право, в случае надобности, принимать меры, подле-
жащие его ведению, и без совещаний с ним, собственною
властью. Когда имперский сейм вновь соберется, оно должно
будет сообщить ему причины и результаты сделанных распоря-
жений.
Заседания имперского совета приостанавливаются, а также
и палата депутатов распускается волею императора».
469

Из переведенного нами начала статьи «Венской Газеты»
мы знаем, что «организационные законы» 27 февраля состав-
лены на основании диплома 20-го октября, — кстати пользуемся
этим сведением, чтобы поправить еще одну свою ошибку: с на-
чала обозрения мы сказали, что диплом 20-го октября теперь уже
«преодоленная точка», а вот теперь узнали, что он — вовсе не
преодоленная точка, напротив, руководительная точка; но не о
том речь, как мы ошиблись прежде, это мы заметили только
кстати, — речь об организационных законах 27-го февраля. Со-
ставлены они на точном основании диплома 20-го октября, как
мы знаем. Но диплом 20-го октября обнародован Рехбергом,
реакционным министром, которого Шмерлинг низверг за его
реакционность своим либерализмом. А Шмерлинг, надобно ска-
зать, либерал; за то либеральные граждане Вены и выбрали его
своим представителем в провинциальный сейм. Значит, хотя и
писал он организационные законы на точном основании диплома
20-го октября, но все же развил эти реакционные основания в
либеральном смысле, — значит, хотя и на точном основании ди-
плома, но не столько держась буквы, сколько проникаясь тем же
духом с другой точки зрения. Вот оно уже и вышло не то, что
было в дипломе 20-го октября, а вышло гораздо лучше. Действи-
тельно, реакционный министр Рехберг предначертывал импер-
скому сейму состоять из одной палаты, а по либеральному
Шмерлингу вышли две палаты. По Рехбергу, что могло бы
выйти в том случае, если бы провинциальные сеймы послали в
имперский совет либеральное большинство? Вышло бы плохо.
Ведь палата одна; либеральное большинство предлагает, — или
советует, — сделать что-нибудь в своем либеральном духе; вот
министерству и приходится отвергать несоответствующий с
одной стороны и с другой стороны совет. А либерал Шмерлинг
устранил всякую возможность этой неприятности. К палате им-
перского совета, составляющейся из депутатов провинциальных
сеймов, он прибавил палату, в которой одна часть членов засе-
дает по праву рождения, другая по назначению министерства.
Вот теперь попробуй в нижней палате составиться либеральное
большинство, верхняя палата будет отвергать все предложения
нижней палаты, и до министерства они не дойдут и министерству
не будет надобности отвергать их...
За исключением этой разности, выказывающей все прево-
сходство Шмерлинга над Рехбергом в предусмотрительности, все
остальное у Шмерлинга вышло точно так же, как выходило у
Рехберга.
Оно как будто и так, а пожалуй, что и не так: есть одно важ-
ное усовершенствование. Вспомните, читатель, что установляе-
мый законами 27 февраля новый имперский совет, как народное
представительство (по праву рождения и по назначению от ми-
нистерства), заменяет собою прежний совет, как усиленный им-
470

перский совет; а тот же прежний постоянный совет заменяется
другим учреждением — государственным советом. Вот вы вник-
ните теперь, что такое за вещь этот новоучреждаемый государ-
ственный совет. Приводим существенные пункты из его устава:
«Президент государственного совета имеет сан министра и
присутствует при совещаниях совета министров, не имея в нем
права голоса. Он назначается императором, как и все члены го-
сударственного совета.
Общее назначение государственного совета советнически по-
могать умом, знаниями и опытностию своих членов императору
и его министерству к достижению прочных, зрелых и последова-
тельных принципов. А в особенности передаются на совещание
государственного совета проекты законов, какие министерство
намерено предложить имперскому совету или провинциальным
сеймам, или проекты законов, возникшие из инициативы импер-
ского совета или провинциальных сеймов и представляемые ими
на утверждение императора. Проекты эти вносятся на совещание
государственного совета его президентом или по повелению им-
ператора, или по решению совета министров.
Поступившие таким образом в государственный совет дела
президент поручает обсуждать или всему государственному со-
вету, или некоторым членам его, по своему выбору».
В переводе с австрийского языка это значит вот что: между
обеими палатами имперского совета и министерством ставится
государственный совет, как между второю палатою имперского со-
вета и министерством ставится первая палата. Как первая палата
имперского сейма отвращает от министерства все покушения
второй палаты, так покушения и все вообще неприятные отно-
шения к обеим палатам имперского совета слагаются с министер-
ства на государственный совет. Если в имперском совете кто-ни-
будь скажет что-нибудь неприятное для министров, министры в
стороне. Государственный совет потрудится за них опровергнуть
или отвергнуть все неприятное. Опять, если министрам понадо-
бится внести в имперский совет что-нибудь неприятное, напри-
мер, потребовать увеличения налогов, разъяснять спасительность
каких-нибудь мер, осадного положения и т. д., министры тоже
в стороне: государственный совет потребует и докажет все это
от своего имени. А сам государственный совет надежен потому,
что всякое дело отдается в нем на обсуждение именно лишь тем
членам и только тем членам, которые согласны с министрами
по этому делу.
Значит, опять-таки мы открываем ошибку в прежних наших
словах: мы сказали, что важнейший из организационных зако-
нов 27-го февраля — закон об имперском совете. Оно на первый
раз так и кажется неопытному уму; а на деле выходит, что им-
перский совет обращен в ничтожество статутом государственного
совета.
471

Смотрите же, какая градация: вторая палата имперского со-
вета связана первою палатою имперского совета; первая палата
вместе со второю палатою связана государственным советом;
государственный совет связан благоусмотрением своего прези-
дента, а президент государственного совета — чиновник, назна-
чаемый министрами.
Любопытно, однако, узнать, в какой обстановке наслоились
эти организационные пласты. На пробу приведем несколько
отрывков из венской корреспонденции «Times'a». Из них мы
увидим, какими конституционными мыслями занимался Шмер-
линг с своими товарищами и начальниками, когда сочинял и об-
народовал основания конституционного устройства Австрийской
империи. Мы сначала прочтем отрывки из «Times'a» подряд, без
всяких замечаний. Факты довольно ясны сами по себе.
«Вена. 20 февраля.
С неделю тому назад военные сановники сообщали своим друзьям, что
в Венгрии, не ныне — завтра, провозглашается военное положение; но я
убежден, что кабинет не прибегнет к такой крайней мере, если не будет
серьезных смут, сопровождаемых движениями в соседних турецких провин-
циях. Здесь полагают, что в Венгрии господствует полная анархия; но двое
из моих знакомых, только что возвратившиеся из Пешта, говорят, что с
восстановлением комитатских властей стало больше порядка, чем прежде.
Комитатские конгрегации продолжают вести оппозицию правительству; но
ни сами не нарушают порядка, ни другим не дозволяют нарушать его без-
наказанно. Эти слова могут показаться неправдоподобны, потому я замечу,
что они вполне подтверждаются донесениями князя Франца Лихтенштейна,
командующего войсками в Венгрии. Теперь в Венгрии, Трансильвании и
проч. находится 80 000 человек войска; такая сила может охранить спокой-
ствие, потому введение осадного положения было бы излишнею роскошью.
«Пештский Ллойд» сообщил вчера, что в Лугоше (в Банате) арестован и
посажен в Темешварскую крепость Ашбот, бывший генералом венгерской
армии в 1849 году. Эта новость несколько удивила публику, которой изве-
стно было, что Ашбот просил и получил разрешение возвратиться на ро-
дину. Но жители Вены консервативно сообразили, что Ашбот, вероятно,
составлял заговор. Года два Ашбот служил в компании французско-авст-
рийской железной дороги, но месяца полтора тому назад вышел в отставку
и с той поры жил очень уединенно. Семейство Ашбота не знает причины
его ареста. Провозглашение осадного положения в Фиуме свидетельствует,
что австрийские начальства находятся в страхе; а при этом не удивительно,
что они употребили насилие против человека, прославившегося в войне
1849 года».
«Вена. 2 марта.
Жители Вены недовольны новою конституциею, но телеграммы из Праги,
Бронна, Троппау и Граца говорят, что она принята чехами, морава-
нами, силезцами и штирийцами с восторгом. Посмотрим, однакоже, совер-
шенно ли верны эти официальные известия, или они так же не точны, как
известия, сообщенные начальствами в октябре при обнародовании диплома.
Впечатление, произведенное новыми рескриптами в Венгрии, можно ясно
видеть из последних нумеров «Sürgöny», «Hirnök, «Naplo» и «Magyar
Orszag». Газета «Sürgöny», орган венгерского придворного канцлера барона
Вая, говорит, что обнародование статутов вынуждает ее принять тон не-
сколько иной, чем каким говорила она прежде.
472

«Мы считали, говорит «Sürgöny», диплом 20 октября хорошею «точкою
отправления», твердо думая, что интересы династии одинаковы с интере-
сами венгерского народа. Но документы, обнародованные 26 февраля, со-
ставляют странное дополнение к императорскому диплому. Вопрос разрешен
односторонним образом, и наше положение существенно изменилось. Что
должна делать венгерская нация при настоящем положении обстоятельств?
Если она желает восстановить постоянный порядок дел, она должна собрать
сейм, законный свой орган».
«Hirnök», орган ультраконсервативной партии, говорит, что новыми
документами начинается второй период реакции против Венгрии.
«Единодушие (продолжает «Hirnök») необходимее, чем когда-нибудь, и
венгерцы должны зорко заботиться о том, чтобы бразды правления не вы-
скользнули из их рук в руки австрийской бюрократии».
«Naplo», главный орган умеренных либералов Венгрии, находит в но-
вой конституции следующие недостатки:
«I. Министры попрежнему остаются ответственны только перед госу-
дарем.
II. Выборы на провинциальные сеймы отчасти производятся не самим
народом, а выборы в имперский совет все вполне, потому что члены совета
выбираются провинциальными сеймами.
III. Право инициативы сеймов и совета ограничивается лишь некото-
рыми делами.
IV. Ультра-консервативный элемент будет так господствовать в обеих
палатах имперского совета, что невозможно будет сделать никаких улуч-
шении в конституции».
«Magyar Orszag», представитель ультра-либеральной партии, утвер-
ждает, что не придает важности новой конституции, которая, по его сло-
вам, останется недействительна для Венгрии.
«Мы думаем, говорит «Magyar Orszag», что ни придворному канцлеру,
ни жупанам нет надобности выходить в отставку. Императорские рескрипты
26 февраля подписаны министрами, не получившими полномочия быть пред-
ставителями или защитниками венгерских интересов. Его величество обна-
родовал конституцию, как государь наследственных провинций своей им-
перии (то есть провинций, входящих в состав немецкого Союза), а не как
король венгерский, потому что иначе он нарушил бы наши основные за-
коны. По отношению к Венгрии эта конституция только королевское «пред-
ложение», представляемое на благоусмотрение сейму. Если оно не будет
принято сеймом, оно останется недействительно для Венгрии и может быть
поддерживаемо лишь употреблением насильственных мер».
Все частные сведения, получаемые из Пешта, показывают, что бездна,
разделяющая венгерскую нацию и австрийскую династию, сильно расши-
рена рескриптами 22 февраля, и в Вене говорят, что ничем «кроме воору-
женной силы не будут усмирены венгры». Спорный вопрос между Австриею
и Венгриею так щекотлив, а сохранение целости Австрийской империи так
полезно, что вообще я остерегаюсь высказывать свое мнение; но теперь я
обязан заметить, что новая конституция не дает венграм гарантии в том,
что деньги, ими доставляемые на государственные надобности, не будут
растрачиваться на содержание армии, не соразмерной со средствами
империи.
Протест пештского городского управления против введения осадного
положения в городе Фиуме с его округом породил недоразумение между
кроатами и венграми. Кроаты утверждают, что Фиуме принадлежит
к Кроатскому королевству, и винят венгров в том, что они обнаружи-
вают такой же дух захватывания и надменности, как в 1848 и 1849 гг.
Австрийцы очень рады тому, что венгры, кроаты и сербы начинают
ссориться между собою; но они не отваживаются питать надежду,
что кроаты и сербы опять будут сражаться против венгров в защиту им-
перии».
473

«Вена, 8 марта.
В конце 1860 г. император определил, что Темешварский Банат и Сербская
Воеводина3 должны быть присоединены к Венгрии, а мадьярам было со-
общено, что им будет предоставлено согласиться по спорным вопросам с
жителями этих областей без вмешательства императорского правительства.
Сербы, румыны и немцы, населяющие Банат и Воеводину, были довольны
этим распоряжением; но патриарх Раячич 4 напомнил правительству о дан-
ном в октябре обещании созвать иллирийский национальный конгресс «для
восстановления старинных прав и привилегий греко-восточного населения
провинций, принадлежавших к Венгрии». Пока была надежда, что венгры
откажутся от требования, чтобы Венгрия имела свой особенный бюджет,
исключительно зависящий от венгерского сейма, просьбы Раячича были ос-
тавляемы без внимания, но как только обнаружилось, что венгры не сде-
лают уступки по этому вопросу, правительство снова стало восстановлять
одну национальность против другой. Результатом этих возбуждений было,
что кроаты объявили венграм свое решение не отказываться от прав на
Фиуме, а сербам выразили сильную симпатию. Чтобы сербы также имели
случай поссориться с венграми, государственный министр созвал сербский
национальный конгресс под председательством патриарха Раячича. В импе-
раторском рескрипте говорится, что этот конгресс «должен представить им-
ператору предложения о том, как обеспечить права и привилегии сербского
народа», и что результаты его совещаний должны быть представлены в
Вену «до открытия заседаний» венгерского сейма. Определить способ вы-
бора членов конгресса поручено патриарху Раячичу. Этот рескрипт, данный
5-го марта, конечно, произведет сильное раздражение в Венгрии, потому
что нарушает один из основных принципов венгерской конституции. Он дан
не на имя венгерского канцлера, а на имя государственного министра Шмер-
линга, который, по диплому 20 октября, не может заниматься венгерскими
делами. Кроатский конгресс в Аграме очень недоволен венским правитель-
ством за то, что оно отказало жителям военной границы в праве выбрать
депутатов на этот конгресс».
Дело так просто, что не стоило бы объяснять его, но мы чув-
ствуем желание поразъяснить его еще.
В австрийском правительстве с конца прошлого года, когда
убедилось оно в невозможности склонить венгров к доброволь-
ному отказу от стремлений 1848 года, вопрос идет не о том,
каков должен быть окончательный способ развязки венгерских
отношений, а только о том, пора или еще не пора приступить к
нему, собраны ли или еще не собраны достаточные средства для
надлежащего осуществления такой развязки, подготовлены ли
те связи, пробуждены ли в достаточной силе те антипатии, отти-
раться на которые надобно будет при этой развязке. А развязка
эта — усмирение венгров по примеру 1849 года. Кроме диплома-
тических отношений, в разбор которых мы не намерены входить
теперь, как и никогда не входим, с одной стороны по их совер-
шенной неизвестности для нас, с другой стороны по их обще-
известности решительно для каждого, — кроме дипломатических
отношений, важнейшее обстоятельство тут — надобность воору-
жить южных австрийских славян против венгров. Меры к это-
му приняты. Южные австрийские славяне принадлежат одно-
му племени, разделяются, как известно читателю, на два
как будто бы народа по вере: западная часть их, называющаяся
474

кроатами, держится католичества; восточные, удержавшие родо-
вое имя сербов, остаются православными. С теми и с другими
повторяется теперь австрийским правительством тот самый ма-
невр, который так превосходно удался в 1848 году. У кроатов
австрийское министерство созвало сейм под руководством своих
чиновников и обещает этому сейму полную независимость от
пештского сейма, стараясь убедить кроатов, что венгры хотят по-
работить их, о чем венгры не только теперь не думают, но и ни-
когда не думали. У сербов австрийское правительство также
созвало сейм под руководством патриарха Раячича, бывшего
верным исполнителем венских инструкций в 1843 году, успев-
шего тогда арестовать и отдать на суд австрийцам тех сербов,
которые находили, что сербам следует принять выгодные усло-
вия, предлагавшиеся им со стороны венгров. Чрезвычайно важен
вопрос, пойдут ли и ныне кроаты и сербы против венгров, как
пошли в 1848 году. Мы подробно рассматривали шансы того или
другого оборота дел месяца три тому назад. С той поры как
будто несколько увеличилась вероятность, существовавшая уже
и тогда, что южные австрийские славяне будут увлечены
в борьбу за австрийцев против венгров. Но так ли будет, или
возьмут верх иные стремления, могущие вести этих славян к
союзу с венграми, все еще трудно сказать и теперь. Венгры,
впрочем, говорят, что ни за что на свете и не хотят воевать ни с
кроатами, ни с сербами: если вы не хотите союза с нами, говорят
им венгры, делайте что хотите, лишь только не мешайте нам, венг-
рам, отстаивать свою независимость. При этом венгры стараются
доказать южным славянам, что на обещания австрийцев не сле-
дует полагаться. По этому последнему вопросу печатают венгры
очень много рассуждений, кажущихся нам неосновательными. Вот
один факт такого рода, наделавший большого шума, потому что
изложен был не на венгерском, а на английском языке. Этот
документ — напечатанное в «Times'e» письмо к редактору газеты:
«Милостивый государь! при настоящих попытках австрийского прави-
тельства не лишено будет интереса чтение документа, показывающего сте-
пень доверия, какую можно иметь к его обязательствам.
Известно, что в прошлогоднюю итальянскую войну формировался в
Пьемонте венгерский легион. При окончании войны Виллафранкским миром
легион имел уже около 5 тысяч человек, разделявшихся на две бригады,
из которых одною командовал полковник Николай Косс, другою — полков-
ник Даниэль Тарз.
Император французов, принимая живое участие в судьбе этих правых
людей, не забыл вытребовать в самом договоре полную амнистию легионе-
рам, которые пожелают возвратиться на родину. С другой стороны вре-
менное правительство Тосканы приглашало их в свою службу.
Начальники легиона, пораженные Виллафранкским договором, продол-
жали, однакоже, уважать императора французов. Потому они не посовето-
вали легионерам принять тосканское предложение. Но они знали по опыту,
какую цену надобно придавать обещаниям, и видели всех легионеров в
ужасе от одной мысли — быть взятыми в австрийскую службу: потому они
почли своею обязанностию объявить, что легионеры не примут разрешения
475

возвратиться в Венгрию иначе, как с тем, чтобы, кроме полной амнистии,
было дано им освобождение от всякой военной службы под австрийскими
знаменами и чтобы это освобождение было гарантировано формальным
обязательством австрийского правительства перед императором французов.
Император французов получил формальную гарантию этих условий и
уведомил о том короля сардинского следующею телеграфическою депешею:
«Император французов королю сардинскому. Граф фон-Рехберг дал
письменное обещание, что венгерцы иностранного (венгерского) легиона по-
лучат амнистию и освобождение от всякой военной службы».
Депеша эта была послана из Биаррица и получена в Турине 16 сен-
тября 1859 года и была официально сообщена легиону.
После этого начальники легиона, уже не колеблясь, распустили своих
солдат: они имели недвусмысленное обещание Австрии, которому не пове-
рили бы, а формальное обещание, закрепленное ручательство императора
французов, который сумел бы заставить Австрию уважать его.
Каждый легионер, возвращаясь на родину, был снабжен удостовере-
нием, что он получил амнистию и освобождение от австрийской военной
службы. С этим документом у каждого из них пошли они небольшими
отрядами на родину.
Посмотрим, что было с ними, как Австрия исполнила свои обязательства.
Вот копия с подлинного документа, о котором говорил я в начале письма:
«В городе Масса ди Каррари, 8 июня 1860 года, Стефен Хетени, ро-
дом из Джонджоя в Венгрии, бывший унтер-офицер австрийского вазас-
ского пехотного полка, а в 1859 году служивший подпоручиком в первой
бригаде венгерского легиона в Пьемонте, по приведении его к присяге
г. Шипио Бриньоли, присяжным стряпчим, в присутствии свидетелей, сделал
следующее показание:
«Я, Стефен Хетени, бывший подпоручик венгерского легиона, объяв-
ляю под присягою, что венгерский отряд, получив, вследствие цюрихских
переговоров, формальную гарантию полной и совершенной амнистии и осво-
бождения от всякой военной службы в австрийской армии, был распущен,
и мы были отрядами отправлены к французской границе, а там переданы были
военным начальствам, предварительно уведомленным о нашем прибытии.
Я был в последнем отряде. 2 сентября 1859 года я с своими товари-
щами поехал из Алессандрии по железной дороге, под наблюдением пье-
монтского офицера. 3 сентября мы прибыли в Пескьеру, были там пере-
даны австрийскому офицеру и немедленно отправлены в Верону. Прибыв
туда 4 сентября, мы были заключены в тюрьму, где оставались восемь
дней. 13 сентября нас повели к генералу Фецлару, который до войны был
моим полковым командиром. Он заговорил с нами грубо; с угрозами твер-
дил нам, что мы недостойны принадлежать к Австрийской империи, потому
что сражались, как львы, за Венгрию в войне 1848—1849 года против Ав-
стрии, а в войне 1859 надобно было артиллериею заставлять нас итти на
французов и итальянцев. По окончании своих угроз он велел, отобрав у
нас все наши деньги, отвести нас назад в тюрьму.
16 сентября поручики венгерского легиона Майко, Шеда, Кертези,
Кисс, Мальмар, подпоручики Варзи, Хорват и я и еще один, фамилию
которого не припомню, были приведены к австрийскому капитану, который
велел надеть на нас австрийский мундир. Один из наших товарищей, под-
поручик Кёмяти, стал между солдатами, которые не предали его. Мы,
остальные 11 человек офицеров и унтер-офицеров, были под военным кон-
воем отведены в маленький форт, отстоящий на полчаса пути от крепости,
и там оставались 24 часа заперты в тюрьме, каждый час ожидая, что нас
расстреляют, как грозил генерал Фецлар, и лишившись всякой надежды.
По истечении 24 дней мы, под военным конвоем, были отвезены по
железной дороге в Венецию и там снова посажены в тюрьму; проведя там
ночь, мы были конвоированы в Триэст, где оставались в тюрьме до 14 ок-
тября, когда командующий войсками известил нас, что мы будем отданы
476

рядовыми солдатами в польские, немецкие и чешские полки. Я был разлу-
чен с сотоварищами бедствия и, несмотря на мои протестации и доводы об
амнистии и освобождении от военной службы, в чем имели мы письменные
удостоверения, был отдан рядовым солдатом в пехотный полк Рос-Карло
№ 40. Прослужив 4 месяца, я был переведен в Полу, где стоял 2-й ба-
тальон, и там, не находя больше возможности переносить обиды и оскорб-
ления, делавшиеся мне офицерами, я решился уйти из-под австрийского
знамени, служить под которым был принужден насилием, в противность
трактатам. 2 апреля я и четырнадцать товарищей (из них три венгра
и одиннадцать итальянцев) захватили лодку и, после многих опасностей,
вышли на берег 3 апреля в Порто-Корсини, близ Равенны), откуда пошли
в Равенну, где были радостно встречены народом.
Товарищи, о которых говорил я выше, все были отправлены по раз-
ным Полкам».
Подобным же образом 8 июня 1860 года Иван Камук, родом из Надь-
варада в Венгрии, ныне служащий унтер-офицером коновалом в пьемонтской
Масской бригаде, объявил под присягою у того же нотариуса, что служил
до 16 января 1860 года в австрийском Дон Мишеля полку; он знает, что
Стефен Керкиз и Самуэль Вейс, бывшие поручики венгерского легиона,
были в сентябре 1860 года сделаны солдатами в этом полку, по приказу
командира того полка, в противность данному им письменному удостоверению
об амнистии и освобождении от военной службы, на которое они ссылались.
Эти документы подписаны многими свидетелями, и подлинность при-
сланных нам от нотариуса копий засвидетельствована генерал-интендантом
Macca-Kappapcкoгo округа.
Могу прибавить, что начальники венгерского легиона, настаивая перед
императором Наполеоном о необходимости формального условия, избавляю-
щего легионеров от всякой военной службы, указывали, что без такого
условия всякое обещание амнистии было бы обольщением, потому что,
если легионеры не будут освобождены от службы, австрийские офицеры по-
лучат приказание поступать с ними сурово под предлогом неисправностей по
службе.
Мадьяр».
Мы вполне привели это длинное письмо с выпуском лишь не-
которых (впрочем, довольно многих) резких выражений и со
смягчением некоторых фактов. Вполне привели мы его потому,
что беспристрастие повелевает нам выслушивать аргументы вра-
гов для полнейшего впоследствии разъяснения их. Мы привели
слова одной стороны. Выслушаем теперь опровержение их, напе-
чатанное в официальном органе австрийского правительства —
«Венской Газете».
«Ни один из возвратившихся не был подвергнут никакому наказанию
за свое военно-политическое поведение, за измену и предательство. Но
противно здравому смыслу выводить из упоминаемой статьи трактата осво-
бождение оных индивидуумов от всех обязанностей подданства (к кото-
рым, конечно, очевидно принадлежит и законная военная повинность). Все
принятые нами по походе 1859 года пьемонтско-венгерские легионеры, в
числе более 3 000, были размещены в Пескьере, частию в Вероне (в послед-
ней крепости в помещениях форта Гесса), продовольствованы, по надобности
одеты, по мере средств, чрезвычайно занятых тогда работою железных до-
рог, транспорты пересланы в вербовальные округи их полков, в каковых
местах до будущих распоряжений уволены в отпуск. Это распоряжение
было тогда тем естественнее, что уменьшение состава армии по окончании
войны было мерою, совершенно необходимою и оправдываемою заключением
477

Мира. Касательно вышеозначенного отпуска относительно возвратившихся
в числе, как выше сказано, сверх 3 тысяч голов (Köpfe), только в 12 ин-
дивидуумах было сделано исключение, каковые, из уважения к их желанию
повышения, обращены были на действительную военную службу. Эти
12 индивидуумов были политически в высокой степени подозрительны,
имели при себе значительные денежные суммы от 400 до 500 флоринов,
были изменнически беглые, императорско-королевские солдаты, которые в
оном легионе приняли высшие чины, чем какие имели в императорско-ко-
ролевской армии. В заключение же существует на пространстве всей импе-
рии распоряжение, которым гражданские начальства обязываются солдат,
поведением своим во время отпуска подающим основательный повод к опа-
сениям за законную тишину и порядок, указывать подлежащим военным
начальствам к немедленному прекращению отпуска. По сему едва ли со-
мнительно, что некоторые из оных 3 тысяч возвратившихся, быть может,
неожиданно были призваны из отпуска на действительную военную службу;
но в этом случае их призыв на службу был одною из тех обыкновенных
мер предосторожности, без которых никакое, следовательно и австрийское,
правительство не может обойтись и каковые должны находить в интересе
общественного порядка ко всем без различия подданным государства при-
менение, столь же беспристрастное, как и безусловное».
Надобно удивляться легкости, с какою опровергнута этими
немногими словами клевета «Мадьяра»: факты, им приведенные,
не отвергаются, но становится ясно, как день, что напрасно ста-
вить их в порицание австрийскому правительству: во-первых,
данное обещание следует понимать не в том смысле, в каком
поняли его легионеры; во-вторых, если обещание и было дано в
таком смысле, как говорит «Мадьяр», то по обстоятельствам не-
возможно было исполнить это обещание; в-третьих, легионеры
не были принуждены служить; в-четвертых, если и были при-
нуждены, то по особенным обстоятельствам.
Кстати, о тяжбах австрийцев с венграми в Англии перед ев-
ропейской публикою. Читатель знает, что австрийское прави-
тельство подало в английский канцлерский суд просьбу о том,
чтобы литографщикам Дэ, которым Кошут заказал сделать вен-
герские банковые билеты, запрещено было передавать эти би-
леты в руки Кошута. Прения по этой тяжбе еще не начинались,
а пока взято канцлерским судом показание от Кошута, — вот
извлечение из этого документа:
«Показание, под присягою данное в канцлерском суде по делу между
Францем-Иосифом, императором австрийским, королем венгерским и богем-
ским, истцом, и Уильямом, Джоном Дэ, Джозефом Дэ и Людвигом Кошу-
том, ответчиками.
Я, Людвиг Кошут, ныне жительствующий на Бедфордской площади,
близ Россель-сквера, в графстве Миддельсекском*, показываю нижеследующее:
Я родом венгерец, дворянин из Земпленского комитата в королевстве
Венгерском. Когда Фердинанд V, бывший король венгерский, перестал быть
королем венгерским и через то престол остался не занят, я был от собран-
ного и учрежденного венгерского сейма, состоящего из двух палат, апреля
14 числа 1849 года, назначен и наименован быть президентом-правителем
То есть в части Лондона, лежащей на северном (левом) берегу Темзы.
478

до того времени, когда сейм установит окончательную форму правительства
для королевства; и апреля 19 числа, в присутствии вышесказанного сейма
в главной реформатской церкви города Дебречина, дал я торжественную
присягу, определенную для меня сеймом в звании правителя-президента, и
клятвенно обещался верно и неизменно соблюдать власть и обязанности,
возложенные на меня вышесказанным сеймом. Вышеобъясненное назначе-
ние и наименование и возложенные через то на меня власть и обязанности
остаются доселе неотмененными и не замененными и не воспоследовало доселе
никакого иного назначения и наименования; никто с того числа, когда Фер-
динанд V 5 перестал быть королем венгерским, не был призван занять пре-
стол венгерский и не был принят или коронован, как король венгерский,
вышесказанным венгерским сеймом, которому, по основным венгерским за-
конам, исключительно принадлежит власть совершать эти акты.
Истец не имеет и никогда не имел исключительного права выпускать
в Венгрии билеты для обращения в качестве денег. Даже в качестве ко-
роля венгерского он не имел бы привилегии и власти без согласия сейма, и
не только не была никогда даваема венгерским сеймом эта привилегия и
власть ни одному из королей венгерских, но венгерский сейм формально по-
становил запрещение, чтобы король не мог выпускать кредитных билетов
собственной властью. Единственное лицо, которому когда-либо дана была
венгерским сеймом власть и право выпускать билеты для денежного обра-
щения в Венгрии, и единственное лицо, когда-либо имевшее законную
власть выпускать такие билеты, я, — которому, во время бытности моей в
1848 году ответственным министром финансов тогдашнего короля Ферди-
нанда V, право и власть выпускать такие билеты была дана государствен-
ным сеймом и которому, по моем назначении, наименовании и приведении к
присяге в звание президента-правителя Венгрии в 1848 году, было го-
сударственным сеймом возобновлено право выпускать такие билеты на удо-
влетворение тогдашних надобностей.
Истец не имеет и никогда не имел исключительного права уполномочи-
вать на приложение национального герба, неправильно названного в той
жалобе королевским венгерским гербом, к какой-либо бумаге, предназначен-
ной для обнародования и для обращения в Венгрии. Даже в качестве коро-
ля венгерского он не имел бы этой привилегии и власти. Королевского вен-
герского сейма не существует и никогда не существовало. Корона венгер-
ская, составляющая важнейшую часть в венгерском гербе, есть собствен-
ность нации.
Несправедливо и противно истине, что я, по получении билетов, непра-
вильно названных в упомянутой жалобе «поддельными билетами», намере-
вался немедленно послать их в Венгрию. Я утверждаю и объявляю, что
при нынешнем положении Европы и австрийского правительства, считая не
только возможными, но и очень вероятными перемены в отношениях права
к насилию, я считал себя обязанным принять зависящие от меня сред-
ства на случай вероятных обстоятельств и потому распорядился об изго-
товлении этих билетов и о их сохранении в Англии до того времени,
когда представятся обстоятельства, при которых можно будет употребить
их в Венгрии сообразно событиям. Лишь тогда, когда произойдет то, что
истец называет революциею, билеты, упомянутые в жалобе истца, могут
приобрести ценность в Венгрии.
Жизнь моя и действия мои известны свету. И моим желанием и забо-
тою было никогда не совершать в Англии действий, которые были бы
или могли бы казаться нарушением законов Англии.
Дано под присягою 16 марта 1861 года».
Кстати уже о тяжбах. В прошедший раз мы упоминали об
официальной брошюре «Франция, Рим и Италия», — француз-
ские епископы вооружились на нее в своих пастырских посла-
479

ниях, и особенно сильно выразил свои чувства епископ пуатьер-
ский, — это все известно читателю; вот отрывок из корреспон-
денции «Times'a» по этому делу:
«Париж» 28 февраля.
В «Monde» напечатано послание епископа пуатьерского к духовенству
его епархии: «О порицаниях, возводимых на святейшего отца и на фран-
цузское духовенство в брошюре г. Лагероньера — «Рим, Франция и Ита-
лия». Оно наполняет почти целых шесть столбцов газеты. Епископ пуатьер-
ский — один из самых крайних людей между французскими прелатами.
В нынешнем своем словоизлиянии он совершенно забывает Лагероньера,
направляя свои удары гораздо выше. Я приведу два отрывка, из которых
вы увидите, какое чувство возбуждено в духовенстве брошюрою.
«Последнее основание надежд наших (говорит епископ)—явное смуще-
ние, обнаруживаемое в последний час людьми, господствующими над нами.
Да, справедливо говорят они, что есть в Европе вопрос, который выше
всех других. Да, «Рим доселе остался величайшею и страшнейшею задачею
нашего времени»! Римское папство — ключевой камень свода европейского
мира. Поразив разрушительным молотом все части здания, решительная
рука медлит и дрожит при мысли дать упасть этому главному камню,
этому священному камню, который связан со всем и которым все держится.
Они понимают, что когда папа не останется на своем месте, никакая земная
власть не будет спокойна на своем месте и вся земля потрясется. Потому
с приближением роковой развязки они стараются доказать, что не через
них стала она неизбежна.
Катастрофа будет так ужасна, что никто не хочет принимать на себя
ответственности за нее, и вот выдумывают сложить все преступление на
самую жертву. О, как жестоко ошибся тут автор, делающий истолкования,
столь оскорбительные для тех, кого хотело защитить перо его. Враги Рима
повсюду говорят, что эта брошюра — последнее притворство почтения, но
что в сущности смысл ее непременно тот, что после этого последнего воз-
гласа о своем доброжелательстве воспользуются первым предлогом, первым
случаем, который легко предусматривается и легко может быть порожден,
и что Рим будет предан честолюбию, требующему его. Брошюра утвер-
ждает противное, и мы ей верим, но какое несчастие, что все могли усо-
мниться в ее искренности. Нет, не оправдаются торжественные песни ерети-
ческого и революционного нечестия; нет, не повторится при нас одна из
самых ненавистнейших подробностей страданий Спасителя.
Мы принадлежим к верующим в данное слово и потому отвергаем
выводы, какие придавались брошюре.
По сим причинам, призвав имя божие святое,
Мы постановили и повелели, постановляем и повелеваем следующее:
Статья 1. Мы отвергаем и анафематизируем обвинения в неблагодар-
ности, закоснении, несправедливости, пристрастном духе и другие оскорби-
тельные порицания против римского первосвященника и французского ду-
ховенства, содержащиеся в вышесказанной брошюре.
Статья 2. Мы советуем верующим предостерегаться против всех нече-
стивых клевет некоторых газет по поводу настоящих событий в их отно-
шении к религии и церкви.
Статья 3. Общественные молитвы, повеленные нами, должны продол-
жаться попрежнему. Мы требуем у всех благочестивых душ удвоенного
усердия. Молитвою уже достигнуты великие результаты; да не утомится
она, и она будет вполне услышана.
Статья 4. И будет наше настоящее повеление читано за обеднею в
приходских церквах нашего города Пуатье и других городов нашей епар-
хии, а также в других приходах, священники которых будут иметь причину
думать, что до их прихожан достигла брошюра, на которую мы отвечаем.
480

Дано в Пуатье, в нашем епископском дворце, под нашею печатью, на-
шим гербом и контрасигнировкою нашего секретаря, 22 февраля, лета от
рождения Бога Слова 1861-е, в день празднования кафедры Апостола
Петра Антиохийской.
Людовик-Эдуард, епископ Пуатьерский».
Это послание произвело чрезвычайное впечатление. Многие лица со-
знают свой страх о том, как подействуют эти слова в глубине провинций,
когда это пламенное изобличение будет читаться в каждой церкви за обед-
нею. Ныне был слух, что «Monde» и «Union» 6 будут запрещены за напе-
чатание этого документа и что вопрос о послании будет представлен госу-
дарственному совету. Но от этого, конечно, стало бы еще хуже».
«Париж, 1 марта.
Война между правительством и епископами разгорается. Все это происхо-
дит от неблагоразумного и не слишком почтенного метода говорить с на-
циею посредством полуофициальных брошюр. Вчера я говорил вам о побие-
нии Лагероньера епископом пуатьерским. Епископу пуатьерскому отвечали
не через памфлетиста, а через диспутанта, более надежного. В спор вме-
шалась власть, и результат сообщается Монитёром:
Епископ пуатьерский обнародовал в газете «Monde» пастырское посла-
ние, содержащее намеки, оскорбительные для императорского правитель-
ства, и могущее волновать общественное мнение. Вследствие того и, со-
гласно статье 6 закона 18 жерминаля 10 года, это послание было предло-
жено верховной юрисдикции государственного совета, которому подсудны
все случаи злоупотребления церковной власти.
В добавление к тому министр внутренних дел послал следующее
письмо к префекту вьенского департамента (где лежит город Пуатье).
«Г. Префект! в ответ на вашу вчерашнюю депешу, сообщающую мне
пастырское послание монсиньора епископа пуатьерского, уведомляю вас,
что правительство внесло в государственный совет дело о злоупотреблении
церковной власти прелатом, отважившимся употребить авторитет своего
сана на служение страстям, чуждым интересу религии. Перепечатка этого
письма в газетах и в виде брошюры, сверх его специального круга пуб-
ликации, могла бы дать причину к административному или судебному на-
казанию. Но как министр внутренних дел, я почел, что противно было бы
интересу правительства отнимать подобные излишества у суда обществен-
ного мнения. Потому я решился не принимать никаких мер в предупрежде-
ние печатания документа, с такою отважностию раскрывающего тайные
мысли партии, которая под покровом религии имеет единственною целью
нападать на избранника французского народа».
Теперь дело кончилось тем, что государственный совет при-
знал послание епископа пуатьерского достойным «порицания».
Об итальянских делах мы здесь не имеем надобности гово-
рить, напечатав письмо г. Т-нова из Турина, а от американских
избавляем на нынешний раз читателя: мы теперь еще знаем
только, что Линкольн вступил в звание президента, но еще не
имеем достоверных сведений о том, уступчивая ли политика
умеренных республиканцев (представитель которой в новом ка-
бинете— Сьюард), или политика аболиционистов, желающих
войны (представитель которых — Чез), восторжествует в обще-
ственном мнении Северных Штатов, — отложим подробности до
следующего раза, потому что в нынешней книжке уже и без того
есть большая статья о Северной Америке 7.

Апрель 1861
Австрийские дела. — Великодушие Кавура над Гарибальди. —
Объявление войны в Северной Америке.
Консервативные люди справедливо скорбят о непрочности
нынешнего положения дел на континенте Западной Европы.
Куда ни посмотришь, там повсюду путаница, которая так и на-
прашивается на то, чтоб ее хоть как-нибудь распутали. А глав-
ный узел этой путаницы теперь в Австрии. О, если бы восста-
новился в Австрии порядок! Тогда надолго была бы отвращена
опасность и от других стран западного континента. Австрийцы
не замедлили бы убедить императора французов, чтоб он или
сам потрудился внушить благоразумие итальянцам, или разре-
шил бы им, австрийцам, похлопотать над этим. À когда бы зло-
вредная язва революции была бы покрыта струпом в Италии,
этот поучительный пример на несколько лет отнял бы охоту к
зловредным помыслам и в других западных странах, где безум-
ные надежды легкомысленных прогрессистов возбуждаются
успехами итальянцев. К сожалению, внутренняя неурядица за-
ставляет австрийцев с месяца на месяц откладывать дело устрое-
ния итальянцев. Каждые две недели, если не чаще, разносится
слух, что вот-вот идут австрийцы в Ломбардию и в Романью, —
и недаром разносится слух: желание действительно есть, но об-
стоятельства все мешают каждый раз. В конце октября Бенедека
назначили главнокомандующим в Венецию, с намерением немед-
ленно начать войну,—оказалось, еще нельзя; недели через две,
через три, осматривая свои войска и крепости, Бенедек опять
объявил, что вот не ныне — завтра начнется поход, — опять вы-
шло, что еще нельзя. А почему еще нельзя? Всё венгры мешают,
и в последней своей прокламации Бенедек (сам венгерец) ука-
зывает войску уже не одного врага, как прежде, а двух — кроме
нынешнего, еще и внутреннего: мы с вами (говорит он своим
солдатам) готовы, если понадобится, усмирить пештских бунтов-
щиков. Если бы говорил это князь Лихтенштейн 1 или князь
482

Виндишгрец, можно бы еще сомневаться, достойны ли наказания
венгерские либералы: ведь человек одного племени не судья в
делах другого племени, и лучше всего каждому поступать по на-
шему примеру: не судить о делах других народов, не навязывать
им своих мыслей, а предоставить всякому из них быть там себе,
как сам хочет. Читатель знает, как ненарушимо держимся мы
этого правила. Но ведь Бенедек сам венгерец, — значит, может
судить, что хорошо, а что дурно у венгров и для венгров. Это не
то, что мы только так заключаем: он сам говорил, когда был в
Пеште, и теперь говорит, находясь уже не в Пеште, что очень
горячо желает добра венграм и готов пещись о них, как родной
отец. Значит, мы тут сами от себя ничего не придумываем и ни
о чем не судим, а только основываемся на словах Бенедека. С его
справедливой точки зрения мы и будем смотреть на дела.
Приятно сказать нам, что Шмерлинг совершенно сходится
во взгляде с Бенедеком и с нами (если дозволительно упомянуть
нам о себе подле этих сильных имен). Приятно по многим об-
стоятельствам. Во-первых, потому, что оправдывается этим наш
лестный отзыв о Шмерлинге, сделанный при самом назначении
его в министры, когда легкомысленные люди прокричали было
о нем бог знает сколько пустяков. Мы предсказывали, что он
будет вести себя прилично получаемому назначению, — он так
и держит себя. Это приятно. Во-вторых, приятно, что благомыс-
лящие люди все сходятся между собою во взгляде, к какой бы
нации ни принадлежали. Шмерлинг — немец, Бенедек — венге-
рец, а думают о венгерском вопросе они одинаково. В-третьих,
приятно сознавать, что сам, хотя и неважный человек, принад-
лежишь по образу мыслей к лицам, высоко поставленным судь-
бою, и что они похвалили бы тебя, если бы знали, как глубоко
входишь ты в их чувства, как верно оцениваешь их положение,
какую справедливость отдаешь им, как искренно убежден, что
они действуют совершенно согласно сознаваемым ими высоким
обязанностям. (Правда, примешивается тут и небольшое огор-
чение, что они не знают тебя -и твоего образа мыслей, — да, не
знают, что есть на свете Петр Иванович Добчинский 2.) Но это
все в сторону; размышления наши привязаны к тому факту, что
в начале апреля происходил в Австрии министерский кризис.
Сечен, Вай и сотоварищ их по участию в австрийском правитель-
стве Аппони, который должен был открывать венгерский сейм
в звании императорско-королевского комиссара, находили, что
надобно льстить беспокойным венграм хотя некоторыми обеща-
ниями, хотя несколько подходящими к некоторой части их же-
ланий. Шмерлинг доказывал, что делать это — значит потакать
злоумышленникам. Он был прав. К чему в самом деле обещать
то, что не будет исполнено. Это первое. А второе: к чему види-
мым колебанием ободрять преступные надежды, против которых
имеешь в сердце непреклонную решимость? Наконец, в-третьих:
483

всегда всего благороднее действовать начистоту и говорить на-
чистоту: да, так да, и уж без всяких затаенных мыслей; а если
нельзя сказать такого «да», то уж и говори прямо «нет». Но
вполне оправдывая Шмерлинга, мы вполне оправдываем и ба-
рона Вая с графом Аппони, хотя по Шмерлингу выходит, что
Вай губит государство, а по Ваю выходит, что Шмерлинг губит
государство. Мы же думаем, что и Шмерлинг и Вай в равной
мере полезны спасению государства. Мы решаемся думать это
собственно потому, что в сущности и сами они так думают друг
о друге. Они только погорячились тогда, что наговорили друг
против друга резких вещей (что ж, человеческая слабость!).
А ведь кончилось тем, что остались и Шмерлинг и Вай
вместе управлять делами. Но ведь это уж развязка кризиса,
а мы только коснулись еще начала его. Император признал ува-
жительными доводы Вая, Сечена и Аппони. Шмерлинг с дру-
гими министрами, разделявшими его взгляд, подал в отставку
или хотел подать в отставку. Но лица высшего придворного
круга, руководящие делами в Австрии, выказали тут высокое
благоразумие, соответствующее их положению и оправдывающее
тот вес, какой предоставляется им в государстве: они показали,
что превосходят министров своей проницательностью; они объ-
яснили Шмерлингу с его товарищами, что при наступлении над-
лежащей поры он увидит исполнение своих желаний и ему будет
указано принять относительно Венгрии меры, от которых пре-
кратятся нынешние беспорядки; но что теперь пока еще надобно
несколько выждать, пока будут кончены приготовления к таким
мерам. Шмерлинг взял назад свою просьбу об отставке, увидев,
что все ведется к лучшему и что мнимое колебание императора
есть только благоразумная осмотрительность, под которою ле-
жит твердость, долженствующая обнаружиться, когда придет
желаемая минута возможности подавить мятежный дух. Итак,
венгерский сейм был открыт согласно программе Вая, Сечена и
Аппони.
Перейдем теперь в Пешт. На выборах обнаружилось, что
крайняя партия приобрела решительный перевес в венгерском
народе. Огромное большинство депутатов принадлежит ей. И не
в одной палате депутатов, служащей представительницей сред-
него сословия и простонародья, выразилось такое настроение
умов: между самими магнатами, составляющими наследственную
верхнюю палату, большинство точно таково же. Это явление
прискорбное, — прискорбное до того, что мы не хотели бы ему
верить. К несчастью, в так называемых национальных вопро-
сах, — вопросах, чреватых вредом для благоустроенных го-
сударств и порожденных только коварством анархистов,
прикрывающих себя маскою патриотизма, — в этих так
называемых и мнимых вопросах о национальной незави-
симости и тому подобных мечтаниях исчезает сослов-
484

ная разница интересов, и, например, венгерский магнат
не стыдится подавать руку поселянину; поселянин же,
облагодетельствованный австрийским правительством, бессо-
вестно забывает всякую признательность к благодетельной
власти, по наущению магната. Надобно отдать честь постоян-
ному усердию австрийского правительства о предотвращении
столь странного единомыслия; но семена падали на каменистую
почву, как теперь оказывается, и не приносят желанного плода.
Все сословия венгерской нации одинаково проникнуты мечта-
ниями.
Читатель знает, что для удержания сейма в границах умерен-
ности венское министерство постановило, чтобы он заседал не
в городе Пеште, а в крепости Офене или по-венгерски Буде,
лежащей на другом берегу Дуная, против Пешта. Венгры гово-
рили, что не допустят этого. Злонамеренность толпы довела и
депутатов до такой наглости, что на предварительных совеща-
ниях в Пеште огромное большинство их объявило решимость
не показываться в Офен, хотя снисходительное правительство
уже сказало, что только церемония открытия сейма будет испол-
нена в Офене и тотчас же разрешено будет сейму перенести свои
заседания в Пешт. Нельзя не похвалить тут Деака-Этвеша
(нынче уже так и пишут их обоих подряд, будто одного чело-
века, за их примерную политическую дружбу: не знаем только
осуществится ли на них мечта Манилова, как начальство, узнав
о дружбе его и Чичикова, наградит их за это примерное чув-
ство3), которые мужественно объявили (или который мужест-
венно объявил, — не знаем, как правильнее выразиться), что
пойдет в Офен хотя бы один. Он сдержал свое слово, но слиш-
ком немногие последовали его примеру. Итак, церемония откры-
тия происходила в зале, почти пустой. Но что же? И тут, в мало-
численной среде людей умереннейших, где и следовало бы ожи-
дать благонамереннейших, обнаружилась стропотливость, и
притом еще именно в палате магнатов, которым следовало бы
держать себя приличнее. Как только кончил Аппони свою речь,
временный президент палаты магнатов граф Эстергази, седовла-
сый старец, приветствовав возобновление законной законодатель-
ной власти, перешел к тому, что горесть овладевает им: не увидят
магнаты среди себя благороднейшего своего собрата, который
убит врагами Венгрии за любовь к отечеству. Он говорил о Люд-
виге Батиани, казненном за измену в 1849 году. Отчаиваешься
в людях, когда видишь, что даже и старцами овладевает такая
преступная мечтательность.
При такой закоснелости палаты магнатов, чего можно было
ожидать от палаты депутатов? После церемонии открытия засе-
дания были перенесены в Пешт, и только тут наполнились залы
палат. Деак-Этвеш вздумал было склонить своих товарищей, де-
путатов, к соблюдению официального приличия, — предложил им
485

вотировать адрес к императору. Предводитель решительной пар-
тии Телеки 4, отвечал, что в этом нет никакой надобности и что
венское правительство может узнать чувства и требования вен-
гров обыкновенным путем — из решений, какие будут приняты
сеймом. Огромное большинство депутатов согласилось с Телеки.
Да, в своем упорстве венгры доходят до забвения даже первых
правил светского обращения. Вот, например, какой случай про-
изошел в первые дни заседаний сейма (по рассказу венского
корреспондента «Times'a»):
«Вена. 12 апреля.
В первом заседании палаты магнатов венгерского сейма произошел
случай, очень неприятно подействовавший в венских официальных кругах.
Граф Форгач, служащий в австрийской армии полковником, явился на за-
седание в австрийском мундире. Граф Эммануэль Зичи потребовал, чтобы
он удалился из залы. Граф Форгач ушел; но после заседания прислал
к своему сочлену по палате магнатов капитана Немета с вызовом на дуэль.
Граф Зичи сказал Немету, что поручил объяснение по этому делу графу
Кеглевичу. Немет отправился к нему, и Кеглевич сказал, что его друг граф
Зичи не может драться с графом Форгачем. Тогда был созван так назы-
ваемый «суд чести» и также объявил, что граф Зичи не может драться с
графом Форгачем, потому что «замарал бы себя» дуэлью с ним, а что граф
Форгач не должен являться в палату магнатов, пока не успеет оправдать
своих поступков в 1849 году, когда сражался в австрийских рядах. Граф
Форгач немедленно уехал из Пешта. Из лиц, получивших сан венгерского
магната от австрийского правительства после 1849 года, ни один и не про-
бовал являться в палату магнатов».
Словом сказать, венгры упрямо хотят получить полную неза-
висимость от венского правительства и готовы отложиться от
него в первую минуту, как только найдут возможность. Главною
задержкою тут им служит, как мы говорили несколько раз, не-
известность, какую роль стали бы играть южно-австрийские
славяне в случае войны между ними и австрийским правитель-
ством: если бы южные славяне решились сражаться против ав-
стрийцев, венгры тотчас взялись бы за оружие; довольно было
бы для них, если бы южные славяне хотя стали сохранять ней-
тралитет. Но до последнего времени сильнее казался тот шанс,
что южные славяне последовали бы тем венским внушениям,
какими были увлечены к войне с венграми в 1848 году. Теперь
как будто бы склоняется вероятность на другую сторону. Ни за
что ручаться еще нельзя; но, по крайней мере, развивается и
между сербами и между кроатами ожесточение против авст-
рийцев.
Кроаты, то есть западная половина южно-венгерских славян,
еще недавно были очень восстановлены против венгров тем, что
Фиуме, итальянский город, лежащий на адриатическом берегу,
выразил желание принадлежать к Венгерскому королевству, а не
к Кроатскому, к которому теперь причисляется. Главная причина
симпатии очевидна: венгры решительные враги венского прави-
тельства, следовательно фиумские итальянцы не могут не пред-
486

почитать их кроатам, пока кроаты колеблются. Но Фиуме от-
делен от собственно венгерской земли всею шириною Кроации.
Читатель знает, что, в надежде противодействовать венгерскому
сейму, австрийское правительство льстило разными обещаниями
кроатским депутатам, собравшимся в Аграме. От имени «гене-
ральной конгрегации аграмского комитата» был в начале марта
разослан ко всем венгерским, трансильванским, сербским коми-
татам циркуляр, написанный языком, напоминавшим прежние
годы ожесточенной вражды кроатов против венгров. Тут пере-
числялись жалобы на прежнее притеснение кроатов венграми,
особенно говорилось, будто бы венгры и теперь хотят подавлять
кроатскую национальность, и сильнее всего обвинялись венгры
за фиумцев. Если б венгры имели такую же бестактность, возоб-
новилась бы прежняя вражда. Но венгры понимают, что должны
добиваться решительного примирения с кроатами, и на аграм-
ский циркуляр отвечали, что готовы на все, чего хотят сами кро-
аты. Вот, например, отрывки из ответа, напечатанного Деаком:
«Циркуляр аграмского комитата написан с такою горечью, что произво-
дит впечатление, как будто его автор не желает дружеского соглашения меж-
ду Венгриею и Кроациею. Аграмский писатель обвиняет Венгрию между
прочим в том, что она желает отделить Фиуме от Кроации и принудить
славян юго-восточных частей своих к употреблению венгерского языка. Фиу-
ме принадлежал к Венгрии в течение целого столетия, и венгры не виноваты
в том, что жители этого города желают принадлежать к Венгрии. Важней-
шее обвинение против венгров то, которое относится к языку. В 1844 году
(когда употребление латинского языка на венгерском сейме было отменено)
кроатские депутаты предлагали, чтобы попрежнему продолжали употреблять
на сейме латинский язык; но это было отвергнуто, и сейм постановил
употреблять в своих прениях венгерский язык.
Если кроаты желают, продолжает Деак, закон 1844 года можно от-
менить. Венгерский сейм 1848 года желал относительно Военной кроатской
границы того же самого, чего теперь требуют кроаты, желал, чтобы отме-
нено было стеснительное и разорительное военное устройство этой земли и
жители ее получили гражданские и политические права, которых лишены
австрийским правительством. Аграмский циркуляр говорит, что венгры же-
лали бы привести кроатов и другие племена в положение турецких поддан-
ных христиан: но законы 1848 года доказывают несправедливость этого
обвинения». О том, каковы теперь чувства венгров относительно кроатов,
Деак говорит:
«Присоединится или не присоединится Кроация к Венгрии, это
зависит от самой Кроации. Если она пошлет депутатов на венский
имперский совет, если она захочет предоставить свои военные, фи-
нансовые и коммерческие средства [произволу безответственного] австрий-
ского министерства, соединение с Венгрией будет невозможно. Венгрия едва
ли пошлет своих депутатов на имперский совет, ПОТОМУ ЧТО не расположена
жертвовать своей законной независимостью. Но если Кроация желает быть
независимой от венского министерства, то и без всяких переговоров Венг-
рия готова поддерживать ее».
Деак продолжает, что союз кроатов с венграми одинаково
полезен для той и другой нации; но что если кроаты хотят
остаться отдельными от венгров, венгры чужды всякой мысли
487

мешать им поступать, как угодно. Если в этом тоне говорит
Деак, то, разумеется, еще гораздо сильнее высказывается боль-
шинством венгров желание предоставить кроатам полную сво-
боду действий и не ссориться с ними ни за что и ни в каком
случае. Эти уверения, надобно полагать, имели некоторое влия-
ние на кроатов; но еще сильнее подействовала на «их странная
нерасчетливость самого австрийского правительства.
Кроатское племя делится по своему гражданскому положе-
нию на две половины: северная его полоса, называющаяся коро-
левствами Далматским, Кроатским и Славонским, находится под
гражданским управлением. Южная полоса составляет так назы-
ваемую Военную границу, жители которой обязаны поголовной
военною службою [и страшно] разорены этой повинностью,
а сверх того, лишены всяких политических прав, будучи управ-
ляемы военною дисциплиною и в своей частной жизни. Север-
ная половина кроатов, разумеется, сочувствует бедственному
быту своих собратов и просила через кроатского бана Сокчевича,
чтобы император уничтожил прежнее изнурительное устройство
Военной границы и сравнял жителей ее в правах и обязанностях
с ними, с северными кроатами. Просьба была отвергнута. Вот из
венской корреспонденции «Times'a» отрывок, относящийся к
этому делу:
«Вена, 29 марта.
Общая конгрегация аграмского комитата страшно недовольна баном
Сокчевичем5 за то, что он не настаивал на разрешении жителям Военной
границы прислать депутатов на кроатский сейм; конгрегация объяснила
ему, что не имеет к нему доверия. Говорят, это так раздражило Сокчевича,
что он просил императора уволить его от должности бана. Кажется, что
расположение умов в Кроации сильно изменилось в последнее время:
кроаты говорят теперь, что не могут делать приготовлений к коронованию
императора в Аграме королем кроатским, славонским и далматским, пока
не установят окончательно своих отношений к Венгрии. Жители Военной
границы находятся под военным управлением, потому не имеют права пода-
вать просьб; но они прислали в Аграм несколько адресов, в которых
объясняют свое бедственное положение и просят изменить его. Вчера не-
сколько австрийских генералов в разговоре уверяли меня, что жители Воен-
ной границы не должны жаловаться, потому что правительство печется за
них. Предкам их даны были земли от правительства на условии защищать
границу от турок, но теперь по два и по три батальона из каждого полка
посылаются повсюду, где бы ни вела войну Австрия. В мирное время Воен-
ная граница ставит в армию до 45 000 человек, а в военное время до
100 000 человек (между тем как все население этих округов не простирается
до 1 100 000 человек). Таким образом, целая десятая часть всего населения
Военной границы уводится в солдаты при всякой австрийской войне».
Напрасно венское правительство отступило тут от обыкновен-
ного правила: при нынешних трудных обстоятельствах расчет-
ливее всего было бы дать кроатам обещание и принять некото-
рые полумеры, как будто бы в исполнение данного слова; а по-
том, когда затруднение минует, восстановить прежний порядок.
А теперь говорят, что кроаты, раздраженные отказом, скло-
488

няются на сторону венгров. Такое же расположение обнаружи-
вается и в восточной половине южно-австрийских славян, у сер-
бов, населяющих Банат и Воеводину. Мы говорили, что серб-
скому патриарху Раячичу, преданности и искусству которого
обязаны были австрийцы в 1848 году ссорою сербов с венграми,
поручено было теперь созвать сербский сейм с тою же целью.
К сожалению, несмотря на всю усердную ловкость Раячича,
собравшиеся на сейм сербы нашли, что венграм они могут ве-
рить, а венскому министерству не могут — после того, что испы-
тали в последние 13 лет. Приводим отрывок из венской коррес-
понденции «Times'a»:
«Вена, 5 апреля.
На своих предварительных собраниях перед открытием венгерского
сейма венгерские депутаты установили единодушную программу действий по
некоторым важным вопросам. Между прочим они хотят провозгласить совер-
шенное равенство славянского племени с мадьярским и уступать желаниям
кроатов и славонцев. Политическое брожение в Воеводине так сильно, что
венское правительство наверное раскаивается в своем согласии на созвании
сербского национального конгресса. Представители сербского народа выра-
жают чрезвычайное ожесточение против австрийской системы. Сербский кон-
гресс назначил для рассмотрения представляющих ему вопросов комитет из
22 лиц и, к отчаянию патриарха Раячича, придумавшего с австрийским пра-
вительством сербский конгресс, 19 человек из этих 22 лиц говорили в пользу
соединения с Венгрией. В органе южно-австрийских славян, газете «Восток
и Запад», мы читаем, что комитет сделает конгрессу следующие предложения:
1) Соединение с Венгрией во всевозможных случаях.
2) Венское министерство объявляется не имеющим власти в сербских
делах.
3) Посылаются депутаты на венгерский сейм.
4) Воеводина объявляется частью Венгерского королевства.
Из числа трех членов комитета, противившихся этим предложениям и
державших сторону австрийского правительства, один, Стоянович, 3 апреля
был вастрелен».
Видно, что раздражение против австрийцев очень сильно
между сербами, когда в опасности между «ими жизнь тех немно-
гих, которые служат агентами венского правительства.
Итак, шансы отношений к южным славянам кажутся теперь
решительно в пользу венгров. Но мы все-таки остережемся
положительно предсказывать союз между ними в приближаю-
щемся столкновении венгров с австрийским правительством. Чехи,
например, высказывают чувство преданности австрийскому
императору, чего трудно было надеяться.
Читатель знает, что распределение избирательных округов
в королевстве Богемском, по диплому 20 октября и органиче-
ским законам 26 февраля, было устроено так, что большинство
депутатов на богемский сейм избирается немцами, которые, по
официальной австрийской статистике, составляют лишь одну
треть, а на самом деле гораздо меньшую долю населения Богем-
ского королевства. Чешское огромное большинство имеет на
сейме лишь четвертую часть голосов. Эта чешская партия ре-
489

шила признавать состав нынешнего сейма неправильным, закон,
по которому он составлялся, неудовлетворительным, и Ригер, ее
предводитель, предложил, чтобы сейм признал себя не имеющим
права называться собранием представителей Богемского коро-
левства и выбирать от имени этого королевства депутатов на им-
перский совет. Но, видя свое бессилие на сейме, чешская партия
нашла нужным несколько смягчить это требование, и Ригер за-
менил прежнее свое предложение о совершенном отказе сейма от
выборов на имперский совет предложением только отсрочить
эти выборы. Однако и в этой смягченной форме протест чеш-
ской партии был так решителен, что, повидимому, следовало
ожидать от чехов твердого сопротивления преобладанию вен-
ского правительства над чешскими национальными стремле-
ниями. Вот окончательная форма, в какой сделано было предло-
жение Ригера (переводим из «National-Zeitung»):
«Когда 18 апреля чешский сейм хотел приступить к выбору депутатов
на имперский совет, Ригер представил следующее предложение:
«По соображению, что избирательный закон для чешского сейма не
соответствует высочайше выраженному принципу: «равенство прав и ра-
венство обязанностей для всех племен империи»; по соображению, что,
согласно выраженной 20 октября 1860 года воле его величества, число
представителей в имперском совете должно распределяться по населению и
пространству провинции и количеству платимых ею налогов, а это невоз-
можно на основании избирательного закона для сейма, из которого про-
исходят депутаты имперского совета; наконец, по соображению, что хотя
улучшение этого избирательного закона предоставлено сейму, но при искус-
ственно созданных этим законом отношениях сейм не может исполнить
этого иначе, как с трудом и после долгих прений, а быть может, и вовсе
не в состоянии исполнить, и что искреннейшее желание сейма содействовать
устроению сильной, справедливой ко всем национальностям всеавстрийской
империи скорым совершением выборов в имперский совет, но не иначе, как
на справедливом основании,— богемский сейм решает: 1) просить его ве-
личество, нашего императора и короля, преобразовать данный для нашего
сейма избирательный закон собственною величайшею властью, по внуше-
нию его мудрости и в сообразность с высочайше выраженными справедли-
выми принципами. 2) Выбор депутатов на имперский сейм отложить до по-
лучения высочайшего ответа на эту просьбу».
После долгих прений сейм решил отвергнуть это предложение и не-
медленно произвести выбор депутатов в имперский совет.
Когда предложение Ригера было отвергнуто, он подал протест, подпи-
санный 80 лицами из членов сейма. В протесте этом, написанном по-чешски,
говорится, что правила избирательного закона для Богемии оставлены к
невыгоде ее славянского населения и что всеми действиями богемского
сейма доказывается, что члены славянского происхождения подавлены на
сейме. В заключение своего протеста члены, его подписавшие, объявляют,
однако, что они хотят единства Австрийской империи и потому вместе с
другими членами будут участвовать в выборе депутатов на имперский сейм.
Но они говорят, что предвидят торжество немецкого большинства и в этих
выборах и потому заранее протестуют против их результатов».
Немецкое большинство сейма, разумеется, отвергло протест
чешской партии. Но что же потом? Вероятно, чехи тверже преж-
него убедились в коренном противоречии венского немецкого пра-
вительства с их желаниями? Вероятно, они стали говорить, по-
490

добно мадьярам, что не могут иметь ничего общего с венским
министерством? Нет, такое подозрение оказалось гнусною кле-
ветою на чехов. Когда один из немецких депутатов богемского
сейма, Газе, вздумал высказать его, Ригер проникся негодованием
на злонамеренное сомнение в преданности чехов австрийскому
правительству и сказал следующее (опять переводим из «Natio-
nal-Zeitung»):
«Мы богемцы славянского языка, - это факт, о котором вы можете
справиться в официальной статистике Чорнига; если вам угодно, это не-
счастье. Между нами есть люди, называющие это несчастьем. Но что же
делать, мы уже созданы такими, и вы должны, господа, принимать нас та-
кими, каковы мы есть. Согласившись в этом, мы хотим, чтобы с чешским
племенем поступали точно так же, как со всеми другими. Мы не можем
одобрить того, что нам даются такие правила выборов, по которым чеш-
ское племя искусственно ставится в меньшинство». Это одна сторона; а
вот и другая. «Мы протестуем также против мнения, что мы не хотим Ве-
лико-Австрии (Grossösterreich); напротив, именно мы-то и хотим ее. Те, ко-
торые хотят разделить Австрию на две половины, - те малоавстрийцы,
а не великоавстрийцы (sind Kleinösterreicher und keine Crossösterreicher).
Мы хотим создать Австрию, в которой равноправны все народы и области,
а не Австрию, разделенную на две половины. Мы должны создать раму,
которая приходилась бы по всем и в которой части гармонически соеди-
нились бы с целым. Вот к чему мы стремимся; и мы протестуем против
мнения, будто бы мы знаем только один герб Богемии. Мы знаем герб
Австрии; знаем и герб королевства Богемского, которому никогда не из-
меним. Но герб королевства Богемского мы и не можем себе представить
отдельно от герба всеавстрийокого. Итак, господа, те, которые хотят от-
рицать герб королевства Богемского, противники наши и всегда останутся
нашими противниками».
Вероятно, не лишним будет пояснить смысл терминов, упо-
требляемых тут Ригером. Приверженцами всеавстрийской монар-
хии (Gesammtmonarcnie) называются люди, ставящие цельность
и нераздельность Австрийской империи выше всех националь-
ных вопросов. Они же называются и великоавстрийцами (Gross-
österreicher) в противоположность малоавстрийцам (Kleinöster-
reicher), которые соглашаются, чтобы Венгрия с Кроацией и
Трансильванией имела управление, независимое от венского.
Таким образом, Ригер, предводитель чешской партии, провозгла-
шает, что чехи готовы на все для поддержания цельности Ав-
стрийской империи, что они преданы венскому правительству и не
могут представить свою жизнь иначе, как в зависимости от
Вены. Своею преданностью они спасли австрийское правитель-
ство в 1848 году, когда оно решилось усмирять восставшую Вену.
Судя по словам Ригера, надобно думать, что с той поры они мало
изменились. По диплому 20 октября и органическим законам
26 февраля, политическое значение провинциальных сеймов огра-
ничивается единственно тем, что они выбирают членов в палату
депутатов имперского совета; при таких избирательных законах,
по которым, например, в Богемии большинство сейма составляют
немцы, нельзя было опасаться, чтобы в члены этой палаты попало
491

много лиц, дурно расположенных к нынешней австрийской си-
стеме. И действительно, даже тот из провинциальных сеймов, в
который всего больше попало либералов, сейм эрцгерцогства Ниж-
не-Австрийского (то есть области, где находится Вена), избрал
депутатами в имперский совет почти исключительно людей, пре-
данных владычествующей системе. Выборы других провинциаль-
ных сеймов были еще благонадежнее (разумеется, мы говорим о
тех сеймах, которые послали депутатов в имперский совет; в про-
винциях, в которых, несмотря на искусные правила избиратель-
ного закона, сеймы оказались неблагорасположены, сеймы эти и
не послали депутатов на имперский совет); следовательно, мы
должны быть уверены, что палата депутатов имперского совета
не будет служить затруднением для венского министерства. Но,
кроме этой гарантии, которую приготовило себе правительство
расчетливыми правилами избирательного закона, оно обеспечило
себя хорошим составом «палаты господ», или верхней палаты.
Заседать в ней назначены знатные сановники с таким проница-
тельным и осторожным разбором, что не дано это звание даже
барону Гюбнеру, который (если помнит читатель) был мини-
стром по заключении Виллафранкского мира и уволен в отставку
через несколько недель за то, что считал нужным сделать не-
большие уступки тогдашнему общему недовольству. Кроме прин-
цев императорского дома, архиепископов и других лиц, заседаю-
щих в палате господ по своим наследственным титулам или по
должностям, членами ее назначены почти исключительно гене-
ралы, безусловно проникнутые мыслью о строжайшем поддер-
жании порядка: Виндишгрец, Гиулай, Бенедек и проч.
Конечно, ограничиваясь скромной, но полезной ролью — со-
глашаться во всем с правительством, имперский совет не будет
служить самостоятельной опорой для министерства; но имея в
своем распоряжении многочисленную армию, оно и не нуждается
ни в каких других опорах: оно хочет только, чтобы имперский
совет не был ему стеснением. Цель эта вполне достигнута. Оно и
действительно, дело зависит не от имперского сейма, а от того,
каковы будут успехи армии в усмирении венгров.
Об Италии в нынешний раз почти нечего рассказывать. По-
явление Гарибальди в туринской палате, горячая речь его в
защиту волонтеров, завоевавших Неаполь и разогнанных за вред-
ный образ мыслей министрами, которым дали они прекрасней-
шую в Европе страну, которых возвысили они из министров вто-
ростепенного государства в министры новой великой европейской
державы; решение туринской палаты, что Гарибальди с волонте-
рами, во-первых, кругом виноваты, во-вторых, ничего не значат,
а Кавур и Фанти во всем правы и за все заслуживают призна-
тельность отечества, которое освободили и возвеличили не Га-
рибальди с волонтерами, а собственно они, Кавур и Фанти;
снисходительность, с какою Кавур просил палату не слишком
492

сердиться на простака Гарибальди, виноватого больше по нера-
зумию, чем по злоумышленности; согласие палаты из уважения
к Кавуру погладить по головке Гарибальди, уже достаточно на-
казанного; наконец, провозглашаемое газетами примирение вели-
кодушного Кавура с Гарибальди, — все это не больше как ряд
эффектных сцен, которые не имеют никакого существенного зна-
чения для хода дел. Гарибальди и решительная партия все еще
отлагают войну с Австрией не по решениям туринской палаты,
не по надеждам на Кавура, а просто потому, что еще не успели
приготовиться к нападению на австрийцев, и, главное, потому,
что еще не пришла минута развязки венгерских дел.
А в Америке уже как будто начинается развязка. Новый пре-
зидент, когда принял власть, нашел дела союзного правительства
отлично обработанными в пользу отделившихся от Союза план-
таторов. Союзное казначейство было пусто; союзные войска были
уведены подальше от тех мест, где могли бы они мешать планта-
торам, или остались без офицеров, перешедших на сторону отде-
лившихся штатов; а между тем инсургенты, пользуясь покрови-
тельством прежнего союзного правительства, успели вполне ор-
ганизоваться: деньги и оружие были переданы им их союзниками,
министрами Буханана; они уже собрали довольно большую ар-
мию и, терроризуя преданное Союзу большинство населения в
хлопчатобумажных штатах, уже начинали терроризовать Вирги-
нию и Северную Каролину, за которыми принуждены были бы
отдаться инсургентам и другие пограничные невольнические
штаты. При таком дурном положении дела надобно было Лин-
кольну несколько повременить, пока успеет он подготовить сред-
ства, которых был совершенно лишен правительством своего
предшественника. Потому-то все и носились слухи, что он колеб-
лется между твердым образом действий и уступчивостью. Но в
месяц новое правительство успело несколько приготовиться, и вот
уже провозглашена война 6. Но это мы знаем теперь еще только
из телеграфических депеш и должны подождать подробных изве-
стий, чтобы видеть, будет ли война серьезна, или инсургенты уже
смиряются и покоряются: этот второй шанс был бы самый не-
удовлетворительный, потому что примирение ничего не решило
бы. Для блага Северо-Американских Штатов, как мы говорили
уже несколько раз, надобно желать или серьезной войны Севера
с Югом, или совершенного признания отдельности нового план-
таторского Союза от Северо-Американских Штатов, потому что
в этом случае невольничество быстро стало бы исчезать в юж-
ных штатах мирным процессом, о котором приводили мы выписки
из книги Эббота. Замазывание сущности дела неудовлетвори-
тельными ни для кого уступками ни к чему путному не ведет.
Нужно или то, чтобы мирно разошлись люди, которые не могут
жить вместе, или чтобы они порешили между собою междуна-
родным судом, войною, если не умеют разойтись мирно.

Май 1861
Американские дела. — Положение дел в Италии и Венгрии.
Скудны источники наших сведений об американских делах;
мы должны ограничиваться европейскими газетами, в которых
американские события занимают, разумеется, лишь второсте-
пенное место. Из американских газет мы может хотя несколько
своевременно, всего неделями двумя или тремя позже, чем сле-
довало бы по расчету почтовых сроков, получать одну «New York
Herald», да и ту лишь в еженедельном издании *, которое в один
лист за целую неделю сбивает все нумера ежедневного издания
за целую неделю, так что в этой выжимке остается не очень
много толку. Оно, впрочем, было бы еще сносно получать хотя
только еженедельное издание ежедневной газеты, если бы газета
была сколько-нибудь приличная; но на беду единственная аме-
риканская газета, получаемая нами, — самая пошлая из всех
5 или 6 тысяч американских газет. Она теперь проклинает «из-
менников и бунтовщиков», требуя примерного наказания, пожа-
луй, хотя колесованьем или содранием шкур с живых. А не даль-
ше как за месяц перед тем она точно так же проклинала новое
вашингтонское правительство, требовала, чтобы Линкольн отка-
зался от должности, уступил власть предводителям сецессиони-
стов, которые совершенно правы и одни достойны называться
американскими гражданами. Она имеет даже наглость — винить
Линкольна, зачем он только 15 апреля издал прокламацию о
войне, — это следовало бы ему сделать в самый же первый день
вступления в должность, 4 марта: она утверждает, что тогда же,
в первых числах марта, — советовала ему сделать это, а прежде
* Читатель знает, что английские и американские ежедневные газеты
делают, кроме этого полного своего издания, еще два издания в сокраще-
нии: одно из сокращенных изданий — двухдневное; тут из двух листов
ежедневного издания делается выборка на один лист такого же формата,
как нумер ежедневного издания; из трех таких листов двухдневного изда-
ния делается таким же порядком выборка на один такой же лист ежене-
дельного издания.
494

того с самого декабря требовала немедленной и беспощадной
войны против бунтовщиков от прежнего президента Буханана:
«Буханан не хотел следовать нашему совету; Линкольн также
долго сопротивлялся ему, наконец следует теперь, и — прекрасно;
полная честь правительству Линкольна за это!» На президент-
ских выборах она отвергала даже Дугласа, кандидата северных
демократов 1, называла и его таким же врагом родины, как Лин-
кольна, за то, что Дуглас и его партия не согласились помогать
заговорщикам, приготовлявшим отторжение южных штатов,
собиравшим там армию для завоевания северных штатов с целью
распространить в них невольничество; она самым восторженным
образом поддерживала Брекенриджа, кандидата этих заговорщи-
ков 2, выставляя его единственным, несравненным патриотом и
доказывая, что не только Линкольн, но и Дуглас — революцио-
неры, стремящиеся убить свободу Соединенных Штатов и ввести
военный деспотизм. Это говорено было ежедневно вплоть до
6 ноября, а с 6 ноября вплоть до 13 апреля доказывалось, что,
отдав свои голоса Линкольну, северные штаты доказали нрав-
ственную испорченность свою, неспособность свою к самоуправ-
лению и тем возложили на невольнические штаты священную
обязанность завоевать их, северные штаты, чтобы перевоспитать
и исправить их своим господством, как Англия просвещает и
перевоспитывает Ост-Индию. Это было вплоть до 13 апреля.
С 14 апреля в той же газете говорится: «перечитывая речи
Брекенриджа и его сотоварищей в прошлом заседания конгресса
и в прежних заседаниях за несколько лет, мы находим в самых
этих речах явные доказательства тому, что они уже несколько
лет составляли злодейский замысел, который с весны прошлого
года обратился в формальный заговор для порабощения всего
Американского Союза военному деспотизму, — заговор, действо-
вавший подкупом, похищением государственных денег, не отвра-
щавшийся ни от яда, ни от адских машин», и т. д. Отчего про-
изошла такая перемена с «New York Herald'ом», мы увидим
ниже. А здесь мы выставляли ее лишь с намерением показать,
что на подобную газету полагаться никак нельзя. Если б мы вме-
сто нее получали хотя какую-нибудь чарльстонскую газету в духе
крайних приверженцев невольничества, мы все-таки могли бы
довольно многим пользоваться из нее: мы знали бы, что хотя
о некоторых предметах она сообщает верные известия, потому
что какими-нибудь мнениями дорожит, успеху каких-нибудь на-
мерений действительно сочувствует, стало быть — должна же го-
ворить основательно, — например, хотя бы о вооружениях Юга:
она желает победы Югу, следовательно, стала бы правдиво вы-
ставлять, в чем эти вооружения должны быть усовершенствованы
или пополнены, и из этих замечаний можно было бы видеть
положение военной части у инсургентов. «New York Herald» не та-
ков; это — чистая спекуляция, основанная на биржевых расче-
495

Tax, вроде газет, которые издавал Мирес 3: у него все говорилось
только по расчету предпринимаемых им операций; ныне он хочет
купить биржевые бумаги по дешевой цене, чтобы через две недели
взять премию за них при возвышении цены; потому ныне его
газеты доказывают, что война Англии с Францией неизбежна и
начнется на-днях, а через две недели доказывают, что никогда
никакой возможности подобной войны не существовало и не бу-
дет существовать. Расчет, по которому издается «New York
Herald», несколько иной: он просто старается льстить нью-йорк-
ской бирже, чтобы нью-йоркские негоцианты рекомендовали его
своим конторщикам и шкиперам, а конторщики и шкиперы —
ломовым извозчикам, матросам и т. д. Если бы нью-йоркская
биржа почла выгодным для своих оборотов ссору Америки
с Англией, «New York Herald» стал бы доказывать, что жители
Англии — не англичане, что англичане все переселились в Аме-
рику, а в Англии остались только люди не англо-саксонского пле-
мени: жиды, цыгане, беглые французы. Нью-йоркская биржа
долго думала, что северные штаты могут быть склонены смирить-
ся перед южными; пока она хотела этим путем избежать войны,
«New York Herald» провозглашает справедливость Юга. Но
когда война оказалась неизбежной, биржа поняла, что надобно
Северу вести ее энергически, чтобы она скорее кончилась и чтобы
у Юга навсегда была отбита охота заводить смуты; тогда и «New
York Herald» стал доказывать необходимость энергического
ведения войны. По обыкновению льстецов, он и в том и в дру-
гом случае доводил до крайности мнение своей покровительни-
цы: пока биржа советовала уступать, он кричал: уступайте,
безусловно, все; когда биржа стала говорить: усмиряйте Юг ско-
рее, — он стал кричать: беспощадно истребляйте мятежников.
Единственная получаемая нами американская газета никуда
не годится, брать из нее мы ничего не можем, потому что ни на
одно слово ее нельзя положиться, и, стало быть, должны заим-
ствовать сведения о текущих американских делах только из евро-
пейских газет, слишком скудных по этой части. Нечего делать,
удовольствуемся тем, что можем иметь, и переведем нью-йорк-
скую корреспонденцию «Times'a», которая дельнее и подробнее
всех других знакомит нас с северо-американскими событиями.
И она сильно изменила тон с половины апреля: до той поры
корреспондент не верил в единодушие Севера и откровенно при-
знается, что оно изумило его. Он смотрел на высшие классы, ви-
дел их колеблющимися, порицающими аболиционистов, ждал
апатии, раздоров; но когда пришла пора правительству обратить-
ся к массе народа, оно получило такую патриотическую поддерж-
ку, что и высшие классы были увлечены общим стремлением.
В предисловии к переводимым письмам сделаем самый короткий
очерк предшествующего этим письмам времени, о котором более
или менее подробно рассказывали в прошлых обозрениях.
496

Читатель знает, что правительство Буханана участвовало
в замысле инсургентов и передавало им оружие и деньги, так что
Линкольн нашел казну пустой, северные арсеналы пустыми, юж-
ные арсеналы отданными в руки инсургентов. Надобно было ему
около месяца, чтобы приготовиться к войне против южной кон-
федерации, которая уже собрала армию и часть ее двинула на
Вашингтон. Когда несколько оружия и денег было заготовлено,
вашингтонское правительство объявило находившимся в Вашинг-
тоне уполномоченным южной конфередерации, что дает инсур-
гентам три недели срока одуматься и смириться, а если в этот
срок они не изъявят покорности, будут двинуты войска для воз-
вращения Союзу собственности, захваченной ими: форты и арсе-
налы, взятые ими, будут отняты у них. Это было 11 апреля.
Комиссары Юга тотчас же отправили в столицу новой конфеде-
рации Монтгомери телеграфические депеши такого содержания:
«начинайте военные действия, потому что всякая надежда на
уступки Севера исчезла». На другой день южные войска уже
бомбардировали форт Сёмтер, о котором так много говорилось
в последнее время. Осада эта замечательна лишь странным об-
стоятельством, что ни один человек из гарнизона не был убит
бесчисленными бомбами, разрушившими все постройки в форте.
Американцы объясняют это превосходным устройством блинда-
жей и прикрытий для прислуги, находившейся при орудиях.
В южном войске также никто не был убит выстрелами из форта,
но это понятнее: командир форта Андерсон направлял выстрелы
исключительно на батареи, не желая стрелять ни по войскам, ни
по Чарльстону, половину которого мог бы разрушить; да и в ба-
тареи он стрелял очень мало и с осторожностью, чтобы не делать
напрасного кровопролития. Он видел, что сопротивление невоз-
можно, и защищался только для формы. После 30-часового бом-
бардированья форт сдался. Депеши об этом произвели на Севере
потрясающее действие, народ повсюду требовал быстрых и силь-
ных мер против инсургентов. Правительство Союза тотчас же
объявило, что призывает народ к вооружению, и через два дня,
которые прошли в составлении планов похода, расчислении войск
и т. д., издана была прокламация президента, требовавшая сфор-
мирования 75-тысячной армии. Помещаем теперь корреспонден-
цию «Times'a»:
«Нью-Йорк, 16 апреля.
Жребий брошен, и теперь в Америке война. Посылаю Вам газеты с
подробными рассказами о бомбардировании и падении форта Сёмтера.
Штаты Мехиканского залива без причины возмутились, и теперь должны
отвечать за свой поступок: штаты, оставшиеся верными Союзу, едино-
душны теперь в решимости поддержать правительство и во что бы то ни
стало, не щадя никаких жертв, подавить злую измену, которая, не будучи
ничем обижена» захотела низвергнуть свободное правительство и заме-
стить его военным деспотизмом под властью безответственной олигархии.
Борьба будет продолжительна или коротка, смотря потому, присоединятся ли
497

к Югу или останутся верны правительству пограничные штаты, но продол*
жительна ли или коротка будет она, результат будет иметь она один, если
есть хоть сколько-нибудь истины в проявлениях чувства, происходящих в
северных штатах. Пусть не обманывают себя в Европе ни относительно
этого результата, ни относительно характера борьбы. Черта, разделяющая
противников, — черта ясная. На одной стороне стоят приверженцы свобод-
ного правительства, люди, хотящие сохранить свободные учреждения,
отвращающиеся военного деспотизма, верные благородным принципам англо-
саксонской свободы, возвеличившим Англию, а на другой стороне люди,
предпочитающие военное правительство и считающие рабство божествен-
ным учреждением, которому правительство должно покровительствовать во
вред всем другим отраслям общественной деятельности. В этой борьбе я на
стороне правительства Соединенных Штатов — говорю это прямо. Расска-
зывать вам о взятии Сёмтера я не буду — подробности вы узнаете по теле-
графу раньше моего письма. Прокламацию президента я прилагаю к письму,
и затем лучше всего мне приложить к нему вырезки из нью-йоркских газет
разных партий, чтобы видели вы, с каким единодушием все они поддержи-
вают правительство. Ждали, что в минуту борьбы будут раздоры и анархия;
все раздоры исчезли, и теперь у всех один девиз: «защищать конституцию».
Начинаю с «New York Herald'a», как с газеты, которая до сих пор
считалась благоприятствовавшей сецессионистам.
«Видя, что вспыхнула, наконец, междоусобная война, торговый свет
начал заботиться о будущности страны (говорит «New York Herald»).
Сколько мы знаем, все наши капиталисты совершенно согласны в том, что
надо поддержать правительство. Каждый скорбит о страшном бедствии,
постигнувшем республику. Но не думают нью-йоркские купцы и капита-
листы заминать дело или уклоняться от ответственности за него. В достав-
лении средств к войне главная доля упадет на Нью-Йорк: наше биржевое
общество принимает эту обязанность и исполнит ее. Это — решимость все-
общая между нашими капиталистами, в числе их и теми, которые до сих
пор симпатизировали Югу. Если правительство станет исполнять свой долг,
ему не нужно беспокоиться о деньгах. По мнению наших главных банкиров,
если на издержки войны в течение года понадобится 100 миллионов дол-
ларов сверх обыкновенных доходов правительства, сумма эта дана будет
нью-йоркской биржею на условиях, никак не обременительнее тех, на каких
Франция и Англия делали займы в русскую войну. Если для окончания
войны и для прекращения раздора навеки понадобится больше денег, будет
дано больше. Сколько мы знаем нью-йоркскую биржу, она готова усердно и
щедро поддерживать правительство».
После этого корреспондент «Times'a» приводит выписки из
других газет умеренной демократической и умеренной республи-
канской партии. Мы не имеем надобности повторять их здесь,
выписав отрывок «Herald'a», еще недавно с ожесточением дока-
зывавшей полную справедливость сецессионистов. Корреспон-
дент «Times'a» продолжает:
«Ответ народа на призыв президента еще выразительней. Массачусетс
уже выставил свою долю войска, оно уже идет в Вашингтон».
Вспомним, что это писано 16 апреля, а прокламация была
издана 15; значит, Массачусетс уже двинул свои войска в поход
через 24 часа по обнародовании прокламации, предписывавшей
формировку их.
«В городе Нью-Йорке споры между милиционерами лишь из-за того, что
в поход хотят итти гораздо больше людей, чем призывается. С запада известия
498

те же самые: повсюду являются волонтеры. Повсюду народ горячностию отве-
чает на призыв, и если бы президент вместо 75 тысяч войск потребовал
500 тысяч, я убежден, что собралось бы столько.
Но, с другой стороны, надобно думать, что точно так же дело идет и на
Юге, у которого, впрочем, меньше денег на организацию и содержание
войска.
Бесполезны были бы попытки угадать будущее. Самый разумный и осмот-
рительный расчет обусловливается событиями и обстоятельствами, могущими
в один миг разрушить его. Но мнение биржи выразилось очень ясно. Фонды
союзного правительства держатся в цене очень крепко. Так же хорошо дер-
жатся в цене фонды северных штатов, а фонды Виргинии, Теннесси и Мис-
сури, еще так недавно бывшие любимыми бумагами биржи, чрезвычайно
упали, потому что эти штаты колеблются между Союзом и сецессиони-
стами».
«Нъю-Иорк, 19 апреля.
Ныне ровно 86 лет тому, как сделан был первый выстрел войны за
американскую независимость при Лексингтоне, в Массачусетсе, на рассвете
знойного дня 4. В годовщину этого дня телеграф ныне сообщает нам о первой
крови, — и по странному совпадению также о массачусетской крови, проли-
той в новой войне, начатой людьми, хотящими уничтожить все, полученное
войной за независимость. Вот и началась фактически великая междоусобная
война, в возможность которой никто не верил: пролита кровь, воспламени-
лась вражда. Виргиния отложилась или скоро отложится, ведя за собою
пограничные невольнические штаты; Кентукки, Теннесси, Арканзас и Се-
верная Каролина, по всей вероятности, последуют за Виргинией; Мериланд
колеблется. Все обещает теперь войну между американским правительством
и всею массою невольнических штатов, взявшихся за оружие, чтобы рас-
пространить рабство и уничтожить конституционное правление.
Лишь неделя прошла ныне с той поры, как генерал Борегар начал на-
падение на форт Сёмтер. В одну неделю форт Сёмтер сдался, гарнизон его
перевезен в Нью-Йорк, самое существование его забыто в быстром ходе
событий. Ничтожный спор чарльстонской пристани разросся в великую
междоусобную войну. Взятие форта произвело на Нью-Йорк действие
неожиданное и потрясающее. Признаюсь, я не был приготовлен к нему:
зная, как робки предводители северных партий, — я говорю, разумеется,
о политической, а не о личной робости, — я не думал, что народное сердце
бьется такою любовью к национальному правительству. Но сильна в нем
эта любовь, и результат изумил всех.
Прокламация Линкольна, провозглашавшая войну и призывавшая вер-
ные штаты прислать войска на защиту правительства, пробудила нацио-
нальную гордость и патриотизм во всех северных штатах и с такою же
быстротою оттолкнула пограничные невольничьи штаты к инсургентам.
С той минуты всякое разногласие между партиями в северных штатах
исчезло, и вообще негодование на инсургентов стало так сильно, что опасно
сделалось кому-нибудь обнаруживать симпатию к Югу. Это чувство уже
обнаруживалось в Нью-Йорке, когда я посылал к вам прошлое письмо.
Но на другой день по его отправлении оно уже произвело восторженную
манифестацию. 17 апреля прибыли в Нью-Йорк первые войска с востока
на пути в Вашингтон, и объявлено было, что из нью-йоркских полков пер-
вый пойдет на защиту столицы наш 7-й полк, гордость Нью-Йорка, полк,
в котором рядовые солдаты — сыновья первых негоциантов, знаменитых
юристов, лучших государственных людей. Был светлый апрельский день,
один из тех дней светлой американской атмосферы, которые остаются па-
мятны каждому бывавшему в Америке. Весь город покрыли флаги, усеян-
ные звездами. Они развевались с домов. Фестонами перепоясывали они
улицы; ими убраны были все корабли на пристани; ими убраны были все
омнибусы и частные экипажи. Кто не видал этого, тот не может вообра-
зить себе, как быстро и энергично выказалась любовь народа к националь-
499

ному знамени. Едва отплыл массачусетский полк, как узнали, что подходит
к берегу «Baltic» с гарнизоном форта Сёмтера и майором Андерсоном.
Пристань в минуту наполнилась народом, и сцена встречи была востор-
женная.
А ныне у нас была сцена энтузиазма, какого я никогда не видывал.
В 6 часов вечера отплывал в Вашингтон 7-й полк. Было объявлено, что он
выйдет из своего сборного места в 4 часа и пойдет на пристань по
Brodway *. В 12 часу мы получили из Бальтимора депеши, что там идет
стычка, что массачусетские войска, отплывшие отсюда вчера, подверглись
нападению при проходе через Бальтимор и пробиваются к станции вашинг-
тонской железной дороги. Теперь оказывается, что нападение на них не
имело такой организации, как мы сначала полагали; но все-таки они были
принуждены стрелять, чтобы защититься. Можете вообразить, как ото-
звалось это известие в душе отцов, матерей, сестер, братьев и друзей,
прощавшихся с близкими родственниками, отправлявшимися через тот
же враждебный город. Можете вообразить, какое чувство овладело всеми.
Я стоял у окна в Metropolitan Hotel на Brodway, откуда на целые две
мили видны улицы, по которым должен был проходить 7-й полк. Задолго
до его появления вся Brodway наполнилась толпой, — тут были одни только
мужчины. Женщины стояли в окнах и на кровлях. Рядом со мною у окна
стояла вдова, единственный сын которой пошел в рядовые в 7-й полк. Она
не могла не плакать, но все-таки благословляла его за то, что он идет
в поход. Когда полк еще не показывался, я не понимал, как он пройдет по
улице через эту сплошную массу. Но масса расступалась перед полком с
восторженными криками и снова смыкалась позади его. Не могу описать вам
сцены, какую видел я, когда он поровнялся с домом, где я был. Такого
энтузиазма я никогда не видывал.
Не думайте, что это минутное увлечение массы, не находящее себе
ответа в богатом классе. Вчера был митинг нью-йоркских негоциантов. Он
был восторжен и единодушен в решимости безусловно поддерживать пра-
вительство. Тут были люди всех политических партий, были люди, прежде
сочувствовавшие Югу. Когда они предлагают деньги, когда требуют от пра-
вительства войны, то можете быть уверены, что они не шутят. Вот реше-
ния, принятые этим митингом:
«Нью-Йоркские негоцианты с живым удовольствием узнали решимость
президента всеми средствами защищать правительственную власть и закон.
Забывая прежние разницы политических мнений, они единодушно обеща-
ются всеми силами своими поддерживать кредит правительства и помогать
его финансовым операциям. Они оплакивают возникновение междоусобной
войны, в которую ввергнута страна безумием Юга, но убеждены, что
и политическое благоразумие и человеколюбие одинаково требуют самых
быстрых и энергических мер, потому они советуют правительству немедленно
принять такой сильный и непреодолимый образ действий, чтобы навеки
искоренена была измена. Экземпляры этих решений должны быть разосланы
коммерческим палатам других городов с приглашением к содействию ме-
рам, нужным для усиления правительственных средств. Настоящий митинг
назначает комитет из (следуют имена) для пособия правительству по во-
енным приготовлениям».
«Нью-Йорк, 24 апреля.
Прошлое письмо мое оканчивалось демонстрацией в честь 7-го полка,
отплывшего в Вашингтон. Возвращаюсь к истории этого замечательного
переворота в народных чувствах или, вернее сказать, этого взрыва подав-
лявшихся чувств. Ни на каком языке невозможно изобразить вполне это
великое народное движение на защиту страны и ее учреждений, на избавле-
ние государства от внутренней анархии. Маколей описывал, как вооружа-
* Brodway — главная улица Нью-Йорка.
500

лась Англия, когда узнала о приближении Армады5, но как ни живо его
описание, оно холодно и мертво сравнительно с пылкостью, одушевляющею
все сословия на Севере. И не думайте, что этот дух может охладиться не-
удачами или медленностью первых успехов: поверьте, не охладится. Если
будут в Вашингтоне неудачи, которых и должно ждать, дух, теперь воз-
бужденный, только усилится и укоренится ими, а что он преодолеет, на-
конец, все, что достигнет он торжества, заслуживаемого его справедли-
востью, что Мериланд, Виргиния и все другие штаты, противящиеся пра-
вительству, будут неизбежно побеждены, — в этом никто здесь не сомне-
вается. Но возвращаюсь к рассказу. Он остановился у меня на 19 числе,
когда мы только что узнали о нападении бальтиморской черни на массачу-
сетские войска. С той поры прошло лишь четыре дня, а мы как будто
прожили много лет. Нью-Йорк, не дальше как за неделю бывший мирным
торговым городом, стал огромным лагерем, в котором каждый исполнен
военной пылкости и энтузиазма; торговые дела совершенно остановились,
прежние раздоры прекратились; все теперь готовы на защиту Союза.
В субботу (20 апреля) мы узнали, что войска Новой Англии прибыли
морем в форт Монро *, и теперь он достаточно защищен. Потерять этот
важный пункт — значило бы потерять власть над Чизапикским заливом. Но
массачусетский полк, исполнивший это дело, составляет лишь часть войск,
уже высланных этим небольшим штатом **. Другой массачусетский полк
уже проложил себе путь к Вашингтону через бальтиморскую чернь. Вслед
за этими двумя полками двинуты из Массачусетса еще три, с быстротой,
возбудившею удивление и благородное соревнование в других штатах.
В одном из этих полков есть рота, составленная из жителей Мербельгеда,
рыбаков. Они были в море на ловле, когда пришел в их город призыв
к походу. Их известили по телеграфу, чтобы они вернулись, и к вечеру все
сборы их были кончены, и они уже были на дороге в Нью-Йорк. Энергия
отряда из Конкордии *** еще замечательнее. Люди эти были подняты с
постелей извещением губернатора позже 12 часов ночи, а с первым утрен-
ним поездом они уже отправились. Если вспомним, что все эти отряды —
местная милиция, составленная преимущественно из людей рабочего класса,
занятых постоянными мастерствами, и что она идет сражаться за родину
не по соседству с своими домами, а за 500 миль, где теперь владычествует
восстание, то можно будет хоть несколько вообразить себе, как глубока
в этих людях патриотическая энергия. Впрочем, Массачусетс не удоволь-
ствовался тем, что послал свою регулярную милицию. Он, кроме того, орга-
низовал и отправил другие вновь набранные отряды. Я видел один из них.
Волонтеры, его составляющие, еще рекруты, но это с излишком вознаграж-
дается превосходным их вооружением, умственным развитием и решимостью,
так что отряд очень хорош. Командир их уверял меня, что все они набраны,
вооружены, экипированы и перевезены в Нью-Йорк в трое суток. Отсюда
они отправляются морем в Аннаполис. Некоторые другие штаты Новой
Англии действуют с такой же быстротой. Маленький штат Род-Айленд,
отправив превосходный отряд конной артиллерии, собрал и на свой счет
отправил морем пехотный полк, составленный почти исключительно из
людей состоятельных, занимающих видное положение в обществе, и
командуемый лично самим губернатором. Пенсильвания деятельно собирает
войска, но нет у нее запасов оружия, которых лишило ее предательство заго-
ворщиков, управлявших при Буханане Соединенными Штатами. Запад
также деятельно вооружается, но подробностей я еще не могу сообщить
* На южной половине виргинского берега, при входе в Чизапикский залив.
** Массачусетс имеет только 367 квад. миль; но его население простирается до
1 231000 человек, то есть больше белого населения Виргинии, самого сильного из неволь-
нических штатов: она имеет только 1 105 000 человек белого населения. Читатель знает, что
в Массачусетсе лежит Бостон, главный город всей Новой Англии, которая имеет более
3 100 000 жителей и проникнута духом аболиционизма.
*** К о н к о р д и я — г о р о д того же Массачусетского штата.
501

вам, потому что здесь все внимание поглощено опасностью, угрожающей
Вашингтону, и восторженными сценами в самом Нью-Йорке. Об этих сце-
нах я постараюсь дать вам понятие, начиная свой рассказ с субботы
(20 апреля). Накануне отправился из Нью-Йорка 7-й полк, а в этот день
прибыл массачусетский полк и был быстро отправлен далее в Филадель-
фию, при криках восторженной толпы. Казалось, что в этот день были
брошены каждым все его личные дела для общественных. Знамена, разве-
вавшиеся накануне с домов, размножились во сто раз к этому дню и раз-
вевались почти из каждого окна. Почти у каждого мужчины был на груди
значок из национальных цветов — красного, белого и синего. Почти у каж-
дой дамы был убор также с этими цветами. Лавки и конторы опустели: на
перекрестках и у газетных контор толпился народ, жадно расспрашивавший
о последних известиях с Юга, потому что были слухи (к вечеру они под-
твердились), что мосты по железным дорогам около Бальтимора сожжены
и Нью-Йорк отрезан от сообщений с Вашингтоном. К двум часам дня толпы
стали сосредоточиваться к центру города, и к трем часам великолепная
Brodway была так наполнена народом, что трудно было проехать экипажу.
Огромный митинг на защиту Союза происходил в 3 часа на Союзной Пло-
щади. Я видел в Европе много громадных собраний народа: открытие все-
мирной выставки, ее закрытие, похороны герцога Вашингтона; торжество
раздачи орлов войскам в Париже, но нигде я не видел такого огромного,
такого одушевленного многолюдства и такого серьезного порядка, как в
субботу на Союзной Площади. Тут было все население огромного Нью-
Йорка, понимавшего важность событий и готового поддерживать Союз,
которому он обязан своим величием. Патриотизм и энтузиазм массы побе-
дили ее предводителей, и у двоих из них, недели три тому назад бывших
сецессионистами, вынудил сильные речи в пользу безотлагательной и энер-
гической войны. Я стал на таком месте, что мне видна была вся велико-
лепная площадь: она была вся набита людьми; тут было не меньше
150 тысяч человек. На площади находится статуя Вашингтона. В руку ей
вложили исстрелянное знамя, развевавшееся над фортом Сёмтером; видя
горячий, но вместе спокойный энтузиазм, одушевлявший всех, слыша крики,
которыми отзывался народ на всякое обращение ораторов к этому знамени
и при каждом требовании войны вылетал живой ответ из груди массы,
я чувствовал, что и республиканцы и демократы ошибались в этом народе,
что Юг действительно «обманут; горько, страшно обманут», по выражению
одного из ораторов. Я видел новую надежду, новую будущность для Аме-
риканского Союза; оживленный этим духом, он выйдет из своих нынешних
опасностей, очистившись ими.
В разных местах огромной площади было поставлено несколько эстрад
для ораторов; со всех эстрад и с нескольких импровизированных трибун
в соседних улицах говорились речи.
В субботу вечером город волновался известиями с Юга. Коридоры
больших нью-йоркских гостиниц были наполнены людьми, рассуждавшими
о событиях дня, ждавшими известий, которые от времени до времени по-
являлись на доске телеграфических депеш (в большой нью-йоркской гости-
нице обыкновенно бывает телеграфическая контора).
Прекрасное, мягкое утро апрельского дня в воскресенье началось мар-
шем массачусетского полка через город. Непохож был этот день на обыкно-
венные тихие нью-йоркские воскресенья: три полка города Нью-Йорка,
массачусетский полк, род-айлендский полк должны были отплыть вечером
в Аннаполис (в эту минуту они должны быть уже там). Один из них,
71-й нью-йоркский полк, соперничествует с 7-м полком совершенством
дисциплины и тактического обучения. В другом, 12-м нью-йоркском полку,
прежние рядовые превосходно обучены, но число новобранцев в нем больше,
чем прежних милиционеров, и хотя эти рекруты вообще молодцы, крепкие
люди, но им еще надобно учиться. Последнего из трех нью-йоркских
полков — 6-го — я не видел. Энтузиазм простонародья был теперь еще силь-
502

нее, чем при отправлений 7-го полка. День был теплый, окна можно было
отворить, не боясь холодного зимнего ветра. В два дня перед этим удиви-
тельно вырос урожай знамен, а в воскресенье — праздник, простолюдины
были нарядны, и больше в толпе было женщин в платьях светлых цветов.
Потому энтузиазм не имел грустного оттенка, с каким отчасти представ-
лялся при демонстрации 19 апреля.
На следующий день (22 апреля, в понедельник) около 12 часов мы
получили известия из Вашингтона. Курьер, который привез их, пробрался
переодетым. По его словам, Вашингтон был вне опасности (позднейшие изве-
стия заставляют сомневаться в этом). Вечером был митинг нью-йоркских
адвокатов и судей для формального выражения их сочувствия правительству.
Какой энтузиазм, какую решимость ни видел я между простолюдинами на
улицах, но адвокаты и судьи превзошли самих простолюдинов. Чтобы вы
могли несколько понять, каковы чувства образованных сословий, я расскажу
вам некоторые из эпизодов этого митинга, который будет историческим
событием в ходе нынешнего кризиса. Главный судья верховного суда был
приглашен занять председательское кресло. Он демократ, он в оппозиции
правительству, но сын у него поступил рядовым в 7-й полк. Из семи вице-
президентов митинга шестеро были люди, вотировавшие на президентских
выборах против Линкольна; из 4 секретарей трое также вотировали тогда
против Линкольна; вероятно, вотировали против него три четверти из числа
всех присутствовавших. Но тем не менее они с восторженными аплодисмен-
тами приняли ряд решений, из которых я приведу лишь одно для образца:
«Мы будем исполнять за каждого судью или адвоката, служащего в
армии или флоте Соединенных Штатов, обязанности и дела, ему порученные,
с предоставлением ему всего дохода и без всяких трат для него». Митинг
вотировал собрать сумму на пособие тем адвокатам, которые пойдут в волон-
теры, я в несколько минут была собрана от присутствующих сумма более
5 000 ф. стерлингов. Один из известнейших нью-йоркских адвокатов, пер-
вый записывая в этом списке свое имя, что жертвует 500 долларов, сказал,
что полгода тому назад умер у него старший сын, но оставалось еще двое
и оба они отправились третьего дня в рядах 71-го полка. Многие другие,
записывая свои пожертвования, говорили, что уже отправили своих сыно-
вей н а В О Й Н У , — в ы понимаете, отправили на войну не офицерами, а простыми
рядовыми. Один сказал, что отправил своего племянника и своего приемного
сына. Один из судей, служивший прежде офицером в милиции, сказал, что
он отправляется сам и что должность его взялся исполнять его товарищ.
Другой адвокат сказал, что он подписать пожертвования не может, потому
что его сын и соучастник его фирмы уже отправились в поход и он обещал
содержать их семейства. Слова эти произносились не в духе похвальбы, —
это были слова спокойных, твердых, мужественных людей, говоривших
правду, от полноты сердца, и речи их глубоко действовали на всех слы-
шавших. Когда такие люди посылают своих сыновей и племянников рядо-
выми сражаться за отечество и щедро дают деньги более бедным лицам сво-
его звания в помощь при вооружении, то видишь, что они не шутят и
что страна, граждане которой делают такие жертвы, может быть уверена в
развязке дела, хотя бы в начале его и встретились неудачи по недостаточ-
ности приготовлений.
Вчера возобновились сцены, бывшие в воскресенье. Три нью-йоркские
полка, № 8, 13 и 69, отплыли в Аннаполис: таким образом, менее, чем в
одну неделю, отправилось из Нью-Йорка в Вашингтон более 10 000 чело-
век. 8-й полк — один из лучших полков нью-йоркской милиции. 69-й полк
составляют ирландцы, не хотевшие встречать принца Уэльского. Эту не-
вежливость против прежнего своего знамени они загладили теперь предан-
ностью новому. Явилось 6 500 человек волонтеров, желавших поступить в
этот полк, который должен был иметь только 1 000 человек. Вся Brodway
была усыпана ирландскими служанками, вышедшими проводить своих сооте-
чественников, и восторженность их, как вы сами угадаете, была безгранична».
503

«27 апреля.
Последние трое суток прошли у нас довольно спокойно по сравнению
с прежними днями. Тишина приготовления и работы заменила горячку пер-
вого волнения. Новых полков в эти дни не отправлялось. Вашингтон, быв-
ший дня четыре отрезан от сообщения с Севером, теперь занят нью-йорк-
скими и массачусетскими полками, посланными отсюда 19, 20, 21 и 22
числа. Гарнизон форта Монро сильно подкреплен, и вход в Чизапикский
залив оберегается. У правительства там столько военных судов, что инсур-
генты не могут показаться туда, а оградив от опасности Вашингтон и
Чизапикский залив, мы имеем теперь время поосмотреться, сообразить,
сколько потеряно и сколько выиграно нами в первую неделю войны и ка-
ково положение воюющих сторон.
Президент призывает 75 000 человек войска. Ему будет дано больше.
Около 10 000 войска уже послано в Вашингтон из Нью-Йорка; еще тысячи
две человек были отправлены в Чизапикский залив прямо из Бостона
морем. Сверх того были посланы войска из Пенсильвании, но сколько
именно, я не умею сказать, потому что пенсильванские полки, вооружаясь,
передвигались по разным арсеналам. Массачусетс пошлет еще новые войска.
Он теперь посылает два полка. Народ отвечает на призыв президента с боль-
шим усердием, и волонтеры платят деньги за то, чтобы их приняли. Гнев
на бальтиморцев чрезвычайно силен в Массачусетсе. Когда один из масса-
чусетских полков проходил через Нью-Йорк, из толпы спросили одного
рядового, куда они идут. «Сделать поиск о двух недостающих товарищах» *.
Президент, кажется, проникнут тем же духом. Другие штаты Новой Англии
не отстают от Массачусетса. Маленький Вермонт, в котором населения
только 300 тысяч, назначил на войну 1 000 долларов и уже выслал полк,
а другой маленький штат, Род-Айленд, который еще меньше Вермонта,
сделал еще больше. Город Нью-Йорк продолжает приготовления в огромном
размере. На одном краю города устроен у нас лагерь для двух полков, три
полка уже стоят лагерем в другом конце и еще два в третьем лагере.
Устраивается четвертый лагерь. Кроме того, уже организован полк зуавов
из нью-йоркской пожарной команды, и могу сказать без преувеличения, что
в прибавок к 8 тысячам регулярной милиции города Нью-Йорка, уже отпра-
вившимся в Вашингтон, и семи полкам, стоящим лагерями в городе, уже
сформировано еще по крайней мере 6 тысяч человек из одного города
Нью-Йорка (говорю: «по крайней мере» потому, что с точностью, разу-
меется, нельзя знать числа), а между тем постоянно записываются новые
волонтеры и организуются новые полки. Не менее усердны люди, которым
нельзя итти в поход, и дамы. Под управлением знаменитейших нью-йорк-
ских хирургов быстро формируется госпитальная часть армии. Множество
комитетов энергически заботится о заготовлении платья, лекарств и других
вещей для войска. Капиталисты, которым нельзя итти на войну, не уступают
никому в патриотизме. Деньги льются реками на все надобности. Какой-
нибудь полк должен только объявить, в чем у него недостаток, он тотчас
снабжается всем. Дела по сбору и расходованию денег сосредоточиваются
в «центральном комитете» приверженцев Союза; члены этого комитета —
важнейшие нью-йоркские негоцианты. Один из граждан, Эстор, уже по-
жертвовал 22 тысячи долларов; многие другие уже дали по 5, 10 и 15 ты-
сяч. Каждый понимает, что война теперь за существование нации, и каждый
готов жертвовать всем, чтобы не стерлась ни одна звезда с национального
флага. Энергия, которой с самого начала охарактеризовались действия нью-
йоркских негоциантов, начинает обнаруживать свое действие в Вашингтоне,
и я не боюсь предсказать, что уже не будут теперь сжигаемы корабли для
спасения их от захвата инсургентами. Правительство наняло все или почти
все американские пароходы, бывшие в Нью-Йорке, чтобы употребить их на
военные действия или на перевозку войск. Нью-Джерси извещает, что все
* То есть о двух массачусетсских милиционерах, убитых в Б а л т и м о р е .
5С4

четыре полка его контингента уже готовы. Войска из глубины нью-йорк-
ского штата также готовы. Один город Нью-Йорк предлагает больше войск,
чем требовалось от целого Нью-Йоркского штата. Впрочем, они еще приго-
дятся, потому что президент скоро сделает новый призыв. Пенсильвания,
от которой требуется 20 тысяч войска, уже предлагает 30 тысяч. По изве-
стиям с Запада, дело там идет живо. Огайо, Индиана, Иллинойс предложат
больше войск, чем требуется от них. Говорят, что эти войска будут остав-
лены на Западе. Часть их, конечно, будет назначена для обороны Каира, при
впадении реки Огайо в Миссисипи. Я пишу вам наскоро, чтобы не опоздать
на почту, и успел указать лишь главные факты. О Юге мы, разумеется, мало
имеем достоверных сведений. Инсургенты хотели занять своими войсками
Бальтимор и надеялись, что города Филадельфия и Нью-Йорк станут на их
стороне. От неожиданного единодушия Севера и быстроты, с какой нью-
йоркские войска поспешили на призыв правительства, план этот разрушился,
и линия реки Потамака * остается в руках правительства».
«Нью-Иорк, 30 апреля.
Третьего дня «Herald» напечатал список сумм, пожертвованных на
Севере для ведения войны, кроме огромных пожертвований, сделанных в
пользу того или другого полка и с тому подобными частными назначениями.
Огромность этой суммы удивит каждого, думавшего, что обнаружатся на
Севере разногласия, как начнется война. Итог безусловных пожертвований
по списку «Herald'a» 11 239 000 долларов (более 15 миллионов рублей
серебром) **.
Достойна внимания та народная организация, содействием которой
собрано это огромное количество денег и приняты чрезвычайные меры для
ведения войны. Мало представляет история учреждений, равняющихся этой
организации бодростью и успешностью действий. Прошло только две не-
дели с тех пор, как президент провозгласил военное положение. Два дня
после того было употреблено, чтобы распределить, сколько от какого штата
требуется войск; потом произошли беспорядки в Бальтиморе, и пять дней
народ северных штатов был отрезан от всяких сношений с своим правитель-
ством. А между тем, несмотря на все эти препятствия, было, кроме войск,
отправленных другими штатами, послано от 10 до 12 тысяч войска из го-
рода Нью-Йорка, и все они были уже вполне вооружены и приготовлены
к делу, а больше чем половина этих людей еще и не была внесена в списки
дней за 10 перед тем, а за две недели перед тем все эти люди мирно зани-
мались своими делами. Войска, находящиеся теперь в Вашингтоне, должны
были бороться с затруднениями, которые были бы тяжелы и для старых
солдат. Одному полку пришлось пробиваться через бальтиморскую чернь.
Знаменитый 7-й нью-йоркский полк (в котором все рядовые —
джентльмены) шел из Аннаполиса в Вашингтон, поправляя полотно желез-
ной дороги, испорченное сецессионистами, а полк, составленный из лоэлль-
ских машинных работников, чинил между тем машины и поправлял мосты.
Денег собирается больше, чем пока нужно, и уже заготовлены большие за-
пасы их на будущие надобности. Снабжен гарнизоном форт Монро и от-
правлен в Европу агент для закупки оружия. Исполнительная власть, кото-
рая сделала все это. устроилась таким образом: при первом изве-
стии о взятии форта Сёмтера, нью-йоркские граждане, действуя через свою
торговую палату, назначили комитет «для защиты Союза» ***. Городское
* На которой стоит Вашингтон.
** Мы от себя заметим, что, по словам самого «Heralda», этот список пожертвований
не полон и относительно тех штатов, которые вошли в него; а вошли в него далеко не все
северные штаты: из западных штатов «Herald» имел сведения о пожертвованиях почти
только в одном Уисконсине. Таким образом, лишь в 'одной половине северных штатов в те-
чение каких-нибудь 10 дней пожертвования простирались более чем до Ï5 миллионов руб-
лей серебром.
*** В одном из переведенных нами писем уже было рассказано, о митинге негоциантов,
назначившем этот комитет.
505

управление признало комитет и назначило в его распоряжение миллион дол-
ларов. Правительство Соединенных Штатов действует по согласию с этим
комитетом, так что комитет и правительство взаимно сообщают друг другу
о всех своих расходах и распоряжениях. Таким образом, правительство в
критическую минуту пользуется содействием лиц, замечательных дарова-
ниями в практическом ведении дел. Мне кажется, что без такого комитета
правительство было бы парализовано, — по крайней мере, много было бы
надобно ему времени, чтобы дойти до нынешней здоровой энергии в сецес-
сионной атмосфере Вашингтона.
Теперь комитет занят распоряжениями по отправке 75 000 войск, ко-
торые должны итти через Нью-Йорк. Но он нашел время хлопотать об
учреждении подобных организаций в других штатах, городах и деревнях.
Он думает, что подобный комитет должен устроиться в каждом округе и
городе свободных штатов, чтобы содействовать центральному комитету.
Нью-Йорк по своему положению и богатству во всю войну должен остаться
центром всех исполнительных мер, и как увеличилась сила свободных штатов
от этого комитета! Результат уже заметен в том, что мериландские сецес-
сионисты поколебались, а кентуккийские и виргинские встревожены. При-
скорбна будет неизбежная участь пограничных невольнических штатов, если
они будут продолжать противиться правительству. Мериланд уже падает
духом. Его законодательное собрание не вотирует отпадение Союза, а част-
ные письма из Бальтимора уверяют нас, что он будет держать себя смирно.
Виргиния захотела соединить свою судьбу с отложившимися штатами, но
испуганный силой правительства губернатор ее говорит, что не имеет мысли
нападать на вашингтонское правительство. Оно, наконец, стало единодушно
в решимости вести войну энергически. Я прямо от высших его членов знаю,
что оно «пойдет впереди народа». Все мысли об уступках брошены. Члены
правительства просили меня уверить вас, что дадут мир лишь тогда, когда
отберут от инсургентов все захваченные ими крепости, деньги и корабли
Соединенных Штатов и восстановят власть вашингтонского правительства
над всем Союзом.
Из войск, собираемых по первой прокламации президента, 18 тысяч
уже в Вашингтоне, 5 тысяч в Аннаполисе *, 4 тысячи едут через Мериланд
из Пенсильвании, а 2 тысячи вчера отплыли из Нью-Йорка морем. Таким
образом, послезавтра к вечеру генерал Скотт6 будет иметь в Вашингтоне
около 30 тысяч войск. Из них 5 тысяч будут стоять в Аннаполисе, который
будет укреплен, и вся линия железной дороги из Аннаполиса в Вашингтон
будет занята войсками. Если Бальтимор не покорится мирно, он будет
усмирен военными средствами, потому что для похода на Юг необходимо
владеть этим городом, где производится большая торговля хлебом и суще-
ствуют машинные фабрики; инсургенты получали из Бальтимора продоволь-
ствие, пушки и артиллерийские снаряды. Президент призвал еще 75 тысяч
войска, так что теперь созывается 150 тысяч с прежними 75 тысячами.
Генерал Вуль, командующий в Нью-Йоркском штате, говорит, что, если
нужно, будет и втрое больше войска. Кроме войск, уже отправленных, в
одном городе Нью-Йорке формируется еще 19 полков; они почти уже
готовы к походу. Один из них, называющийся «Горным-Шотландским»,
весь составлен из шотландцев или их детей, родившихся в Америке. Ныне
я видел этот полк на ученьи; он очень хорош. Есть у нас немецкие полки,
отличный французский полк и английский полк. Привязанностью к союзному
правительству переселенцы не уступают природным американцам. Из пол-
ков, отправлявшихся вчера, особенно замечателен Пожарный-Зуавский полк,
составленный из отборных людей нью-йоркской пожарной команды: по
атлетической силе солдат нет, я думаю, в армиях целого мира такого полка:
каждый в нем богатырь испытанного мужества. Вся пожарная команда нью-
йоркская собралась вчера провожать товарищей на пароход, и, если бы я
* Ближайшая к Вашингтону гавань, в которой высаживаются войска, отправляемые
из Нью-Йорка на Юг морем. Аннаполис лежит в Мериланде.
506

думал, что вы не утомлены моими рассказами о прежних демонстрациях,
я описал бы вам эту, которая многочисленностью и блеском превосходила
все прежние. Из глубины Нью-Йоркского штата сообщают, что сельское
население также взволновано и войска его сходятся в Эльмире *. Войска
штата Огайо собираются под командой генерала Мак-Клелленда7, искус-
ство которого генерал Скотт ценит чрезвычайно высоко. В Огайо явилось
волонтеров слишком вдвое больше, чем требовалось. Пенсильвания в тече-
ние полутора месяцев пошлет в поход 50 тысяч войска, превосходно воору-
женного; многие полки вооружены штуцерами Минье8 и энфильдскими;
под командою генерала Паттерсона они первые двинутся в отложившиеся
штаты.
Что делается на Юге, — разумеется, я не могу рассказать вам в точ-
ности. Здесь полагают, что сецессионистская горячка охладевает в Георгии,
Алабаме и Луизиане, а в Северной Каролине, Теннесси и Виргинии она
свирепствует. Кажется, что сильные лекарства, приложенные к Мериланду,
уже излечили его. Здесь надеются, что ни Кентукки, ни Миссури не будут
заражены болезнью. Если же заразятся, то задача правительства несколько
затруднится, но конец будет таков же».
Известия, помещаемые в «Times'e», получаются здесь не-
сколькими днями позже, чем сообщаемые немецкими газетами;
в нумерах «Times'a», находящихся у нас, нью-йоркская коррес-
понденция доходит только до 30 апреля, а в газетах, издаваемых
ближе к нам, есть уже письма более позднего времени. Потому
продолжаем рассказ «Times'a» следующим письмом нью-йорк-
ского корреспондента газеты «National-Zeitung». Оно отправ-
лено из Америки 13 мая, то есть двумя неделями позднее послед-
него из приведенных нами писем «Times'a»:
«Приготовления к великой битве, которая должна решить судьбу аме-
риканского континента, все еще не кончены. Главнокомандующий войсками
Союза, Скотт, думает, что союзное правительство непременно должно одер-
жать победу в первой же битве, чтобы война не затянулась. Потому он
двинется вперед лишь тогда, когда будет иметь громадный перевес в силах.
Говорят, он хочет выступить не меньше, как с армией в 50 тысяч и с резер-
вом такой же силы. Впрочем, ждать этого времени недолго. Около Вашинг-
тона собралось уже 30 тысяч войска; между Вашингтоном и Пенсильванией
еще от 15 до 20 тысяч. Виргинские гавани уже совершенно блокированы;
уже блокируются и некоторые из более южных гаваней, например, Чарль-
стонская и Саванская. Провоз оружия и провианта в возмутившиеся штаты
по сухому пути успешно прекращен. Суммы, добровольно пожертвованные
(то есть подаренные, а не данные взаймы) корпорациями и частными ли-
цами в течение одного месяца, простираются почти до 30 млн. долларов
(около 40 млн. р. сер.). Размер этих пожертвований на войну покажется
еще громаднее, если сообразить, каким ужасным убыткам подверглись сво-
бодные штаты от бесстыдного банкротства возмутившихся штатов. Как все
восстание с самого начала было основано на грабеже, воровстве и обмане,
так оно теперь логически дошло до отказа от всех частных долгов. Губер-
наторы возмутившихся штатов объявляют публично в своих прокламациях,
как непреложный принцип международного (вероятно, центрально-африкан-
ского) права, что при войне между двумя странами все частные долги
жителей одной страны жителям другой уничтожаются. Этого мало: наме-
• Эльмира лежит в середине линии, составляющей южную границу Нью-Йоркского
штата; в этом городе сходятся железные дороги, перерезывающие Нью-Йоркский штат и
продолжающиеся на Юг непрерывною линиею через Пенсильванию и Мериланд до самого
Вашингтона.
507

кается даже, что если южный должник платит долг северному кредитору, он
совершит этим акт предательства и будет наказан, как изменник. Потери,
понесенные через то негоциантами северных штатов, простираются до 100
милл. долларов.
Да и вообще «образец наивысшей цивилизации», как называет себя
Юг, отличается прекрасными вещами. В поощрение благородным крейсерам
монтгомерийский конгресс назначил 20 долларов премии за убийство каж-
дого лица, захваченного на военном корабле Соединенных Штатов, и 25 дол-
ларов за доставление живого пленника. Разница в 5 долларов установлена
не из гуманности, — над такими слабостями возвысились американские да-
гомейцы, — а для того, чтобы пользоваться живыми пленниками, как залож-
никами... А быть может и то, что по африканскому международному праву
пленников хотят продавать в рабы. Не смейтесь, дело это не совсем неве-
роятно. Несколько недель тому назад крейсеры инсургентов захватили
транспортный пароход союзного правительства «Star of the West»; на нем
находились три свободные негра (матрос, повар и боцман). Они были от-
правлены из Техаса вместе с другими военнопленными на север, но в Монт-
гомери, резиденции султана Джефферсона Девиса9, их отделили от товари-
щей, продали с публичного торга в рабы, и покупщики тотчас же увели их
связанными на плантации. Они были свободные люди, военнопленные, ко-
торых, по условиям капитуляции, следовало возвратить на родину в север-
ные штаты.
Когда ежедневно происходят подобные постыдные дела в этом пандемо-
ниуме *, называющемся Конфедерированными Штатами, когда ежедневно
совершаются насилия, грабежи и убийства подозрительных людей целыми
тысячами, то разумеется, что на Севере энергические люди по-
лучают перевес над педантами. При известии, что инсургенты снаряжают
крейсер, самые консервативные демократы на Севере стали думать, что на
такую низость надобно отвечать возмущением негров. Но правительство
еще отвергает мысль о таком возмездии. Уже в то время, когда инсургенты
шли на Вашингтон, вашингтонская полиция выдала в Виргинию беглого
невольника. В Канаде, Филадельфии и Бостоне формировалось из негров
столько батальонов, что из них составилась бы целая бригада; они пред-
лагали правительству свои услуги, которые состояли бы преимущественно
в призыве южных негров к оружию. Но правительство с глубоким нрав-
ственным ужасом отвергло такое предложение, — отвергло в тот самый день,
когда было обнаружено, что инсургенты в Мериланде пытались отравить
целый батальон союзных войск подмесью стрихнина в пищу. Удивительно
ли, что на Юге привыкли считать северных людей малодушными трусами,
не способными к сильным страстям и энергическим делам, «золотушной
сволочью», как теперь выражаются южные газеты.
Миссури — невольнический штат, но «золотушная сволочь» выказала
там энергию. В Сент-Луисе немцы сформировали из себя шеститысячное
войско, и оно взяло в плен толпу инсургентов в числе 800 человек, зани-
мавших важнейший пункт города в сообщничестве с губернатором Миссури,
сецессионистом. Немцы окружили 10 мая лагерь инсургентов, поставили
против них 4 батареи и потребовали безусловной сдачи от своих против-
ников. Разумеется, инсургенты сдались, были обезоружены и арестованы.
Партизаны их из горожан напали потом на немцев, но немцы открыли по
нападающим огонь, и человек 20 сецессионистов было тут убито. На другой
день слабый отряд этой немецкой армии подвергся внезапному нападению
и потерял 4 человека убитыми, но столько же убитых и много раненых
было у нападавших».
Автор этого письма, как видно, очень горячий аболиционист,
недовольный умеренностью правительства. Значит, он — свиде-
* П а н д е м о н и у м - - царство сатаны. (Ред.)
503

тель пристрастный, и мы поступили бы несправедливо, если бы
«не выслушали и другую сторону». А вот мы послушаем ее; сна-
чала через посредство человека постороннего и умеренного, чтобы
переход не был чрезмерно резок, а потом представим уже на-
строенному несколько в пользу Юга читателю мнение самого
президента южной конфедерации.
Когда оказалось, что разрыв Юга с Севером нешуточный,
«Times» отправил особенного корреспондента в отделившиеся
штаты; так обыкновенно поступает эта газета, как только где
происходит что-нибудь особенное: «специальный» корреспондент
отправляется в эту местность. Первые письма отправившегося
на Юг корреспондента заключали в себе рассказ о взятии форта
Сёмтера и т. п. Во всем этом не было ничего важного. Военные
действия под фортом были сами по себе ничтожны, вся сила их
состоит во впечатлении, какое произвели они на Север, а не в них
самих. Но следующее письмо уже относится к сущности дела:
«Штат Южная Каролина, 30 апреля.
Все иное, что я мог бы сказать, не важно перед одним фактом, в кото-
ром я принужден убедиться относительно мыслей, господствующих между
джентльменами Южной Каролины. Я пробыл между ними уже довольно
долго; посещал их плантации, они беседовали со мной откровенно в том
открытом, любезном и изящном тоне, который составляет непреодолимую
очаровательность их общества. От всех слышал я одно и то же, нет разно-
гласия в этом мнении, оно с удивительной силой и одинаковостью слы-
шится по всей стране. Тени Георга III, Норта, Джонсона и всех ратовав-
ших против отпадения американских колоний от Англии — слышите ли вы
хор. звучащий по Южной Каролине? Если слышите, вы рукоплещете с тор-
жеством. Голос этот говорит: «если бы мы могли получить в короли себе
какого-нибудь из английских принцев, мы были бы довольны». Прошу
вас не сомневаться в этом. Мысль эта повторялась передо мною сотни раз.
Они согласны в том, что исполниться их желанию трудно, но они искренно
восхищаются монархическими учреждениями в английской форме, сущест-
вованием привилегированных сословий, поземельной аристократии. Они жа-
леют, что некогда отложились от Англии и готовы были бы завтра же вер-
нуться к ней. В них сильная привязанность к английскому устройству;
многие из них находятся в родстве с английскими знатными фамилиями и
смотрят с невообразимым отвращением на жителей Севера, который, по их
мнению, неисцелимо заражен ядом «пуританства». Объясняйте как хотите,
но это так. «Южная Каролина была основана джентльменами», говорят они
мне, «а не фанатиками, которые принесли в северные колонии бешеную не-
терпимость». — «Если бы потонул проклятый корабль, на котором ехали в
Америку сектанты, основавшие Массачусетс, мы никогда не были бы дове-
дены до такой крайности», говорит один. — «Мы еще могли бы ужиться
с этими фанатиками, если бы они были джентльмены, но между ними нет
джентльменов», говорит другой. — «Лучше, что хотите, восклицает третий:
лучше, какая хотите форма правительства; но»—тут следует площадное
ругательство—«но ни за что на свете мы не покоримся Союзу с невежест-
венными, с негодными ханжами Новой Англии, не понимающими и не ува-
жающими джентльменских чувств. Лучше мы готовы умереть все до одного».
Вообразите, что подобные тирады произносятся людьми светскими, благо-
воспитанными, очень ценящими светскую деликатность, и вы несколько
поймете силу ненависти к свободным штатам в джентльменах южных шта-
тов. В Европе есть национальные антипатии, довольно сильные и упорные.
509

Ненависть итальянца к австрийцу, грека к турку, турка к русскому — не
слишком холодное чувство. Но все эти ненависти — просто равнодушие, ней-
тральность сравнительно с враждой южно-каролинских джентльменов к
«северной сволочи».
Войны роялистов с пуританами при Карле I 10, вандейцев с республи-
канцами были деликатными шутками по правилам утонченнейшего рыцарства
сравнительно с тем, как будут воевать Юг и Север, если дела их будут
соответствовать словам. Нет в темных углах человеческого сердца ничего
столь жестокого и смертельного, как ненависть южно-каролинцев к янки.
Ненависть эта росла много лет, и стала теперь жизнью их. Она заставила
Южную Каролину упорно работать над приготовлением средств к борьбе.
Я убежден, что некоторые в Южной Каролине имели этот глубокий замы-
сел уже лет 30 тому назад и с каждым годом росла эта партия, хотевшая
разорвать союз при первом удобном случае. Север для Южной Каролины —
страна испорченная, дьявольская; Новая Англия — воплощение нравствен-
ной и политической гнусности. Она — источник всего ненавистного южным
каролинцам: свободы мысли и аболиционизма, страна бесчестная, разврат-
ная, желающая разграбить Юг; но он будет спасен Южной Каролиною.
Джентльмены Южной Каролины помнят, что они произошли от тех англий-
ских джентльменов, которых преследовали при Кромвеле, — не предки, эта
сволочь не имеет предков, — а тогдашние представители людей, населяющих
теперь Север. Южный джентльмен гордится своею старинною фамилиею,
родословною связью с фамилиями английских аристократов. Его планта-
ция— древнее пожалование его предку от короля; он с восхищением вспо-
минает, что когда Стюарты были выгнаны из Англии, Южная Каролина
избрала изгнанного Карла своим королем, предложила ему убежище и пре-
стол. В войну за независимость половина плантаторов, если не больше,
оставались приверженцами Георга III, и Вашингтон должен был послать
против них армию».
Читатель видит, что дело именно таково, как мы говорили
месяца три или четыре тому назад. Вражда Юга к Северу — со-
словная вражда, ненависть патрициев к темным плебеям, вражда
высшего сословия к республиканскому устройству. Южным
джентльменам хочется быть придворными.
Беспристрастный читатель согласится, что ошибаются те
легкомысленные писатели, которые безусловно порицают Юг,
он, может быть, убедился теперь, что хороший образ мыслей
имеют южные штаты. Оно и действительно, надобно только про-
читать некоторые отрывки из длинного послания президента
южной конфедерации к ее законодательному собранию, чтобы не
осталось в этом никакого сомнения. Мы говорим: «некоторые
отрывки», потому что послание имеет, к сожалению, и слабые
стороны: но мы не будем выставлять их.
Джефферсон Девис говорит, что должен изложить ход собы-
тий, «чтобы человечество могло произнесть основательный и бес-
пристрастный суд о причинах и целях настоящей войны». Чтобы
содействовать по мере сил наших этой прекрасной цели, мы при-
ведем важнейшие места из очерка дел, представляемого самим
Девисом.
«Как только северные штаты, уничтожившие в своих пределах неволь-
ничество (говорит президент южной конфедерации), увеличились в своем
населении столько, что их представители получили перевес на конгрессе, они
510

приняли постоянную и организованную систему враждебных мер против
прав рабовладельцев в южных штатах. Непрерывный ряд мер, ими прини-
маемых, клонился к тому, чтобы поколебать права рабовладельцев; фана-
тические общества, располагавшие деньгами, возбуждали недовольство между
невольниками, доставляли им средства бежать и научали их этому; законное
обязательство возвращать бежавших владельцам сначала было неиспол-
няемо под разными предлогами, потом открыто объявлено нарушением
долга совести и религиозных обязанностей; общества эти учили, что хорошо
поступают люди, уклоняющиеся от исполнения и противящиеся исполнению
законов, правильно изданных в обеспечение конституционного обязатель-
ства; против рабовладельцев собирался в северных штатах народ и даже
убивал их, когда они являлись в северные штаты требовать выдачи беглого
невольника» (когда же это были убиваемы рабовладельцы в северных
штатах? этого что-то не было слышно; а что собирался народ и освисты-
вал их, это так). «Догматы этих частных организаций получили господство
в законодательных собраниях многих северных штатов, и были изданы в них
законы, подвергавшие разорительным штрафам и продолжительному заклю-
чению тех граждан южных штатов, которые потребуют полицейского содей-
ствия к возвращению своих бежавших невольников» (но ведь когда полиция
какого-нибудь северного города хотела выдать бежавшего невольника при-
ехавшему за ним рабовладельцу, город волновался, происходила драка на-
рода с полицией, словом сказать, рабовладелец своим требованием нарушал
общественное спокойствие; зачем он делал это, когда ему предлагали денеж-
ное вознаграждение, лишь бы он не требовал выдачи беглого? Он хлопотал
не из денежного расчета, а из наглости, чтобы доказать северным штатам
их бессилие перед южными). «Ободренные успехом, они перенесли арену
волнения и нападок на законные права южных штатов в конгресс; на общий
совет нации посылались сенаторы и представители, главным правом кото-
рых на это отличие был дух крайнего фанатизма и заботою которых было
не обеспечение внутреннего спокойствия, а пробуждение жесточайшей нена-
висти против южных сограждан яростными нападками на их учреждения»
(то есть на невольничество); «ведение общественных дел было замедляемо
постоянными усилиями этих людей присвоить конгрессу незаконную власть,
чтобы повредить прочности невольничества и поставить Б низкое положение
невольнические штаты. Наконец составилась большая партия с целью при-
обрести себе правительственную власть в открытом намерении употребить
ее на исключение невольнических штатов от всякого участия в землях, при-
обретенных всеми штатами вместе» (Девис говорит о программе республи-
канской партии, не хотевшей допускать невольничества в территориях, то
есть его насильственного распространения на земли, население которых не
хотело допускать его, как было, например, в Канзасе), «с целью совершенно
окружить невольнические штаты свободными штатами и через это отнять
цену у невольников. Эта партия в прошлом ноябре успела выбрать своего
кандидата президентом Соединенных Штатов.
Между тем в благорастворенном климате южных штатов, при внушае-
мой расчетом и человеколюбием попечительности о благосостоянии работ-
ников, число невольников от 600 тысяч, бывших при установлении консти-
туции, возросло слишком до 4 000 000» (по цензу число их менее 4 милл.).
«В нравственном и общественном отношении они возвышены были из грубых
дикарей в послушных, умных и цивилизованных земледельческих работников
и снабжаются не только материальными благами, но и заботливым рели-
гиозным обучением. Под наблюдением высшей расы труд их направлялся
так, что давал возможность постепенно и чувствительно улучшать их поло-
жение и обращать сотни тысяч миль пустыни в возделанные земли, по-
крытые счастливым народом; возникали города и быстро возрастали богат-
ством и населением под южными учреждениями» (например, в знаменитом
любимом городе плантаторов Чарльстоне население, простиравшееся в
1850 году до 42 000, к 1860 году простиралось до 40 000; это значит, что
511

оно «быстро возросло»; точно так же возросло население во всех других
южных городах, кроме тех, из которых невольники удалены; а в свободных
штатах с 1850 к 1860 году население городов возросло вообще в полтора
и два раза). «Продукты Юга — хлопчатая бумага, рис, сахар и табак, для
которых был и остается необходим невольнический труд, возросли так, что
составляют почти три четверти всего вывоза из Соединенных Штатов и
сделались безусловно необходимыми для потребностей цивилизованного
человека» (мы имели случай несколько раз говорить, как успешно экономи-
ческое производство невольнических штатов: вывоз товаров из них действи-
тельно велик, потому что они производят все свои товары исключительно
на вывоз; но зато всей выручки за этот вывоз недостает южным штатам на
уплату долгов северным штатам, из которых получают они не только все
мануфактурные изделия, но даже обувь, даже хлеб. Жатва хлопчатой бумаги
всегда бывает запродана нью-йоркским купцам за год вперед; например,
осенью 1860 года была уже запродана жатва нынешнего года). «При опас-
ности, угрожавшей интересам столь громадным, народ южных штатов был
принужден поступками Севера предпринять что-нибудь для отвращения
опасности. Он решил, что обиды, им понесенные, и бедствия, ему угрожаю-
щие, требуют, чтобы он отделился от Союза. Он вступил в новый союз и
устроил новое правительство, опирающееся на его энтузиазм; и если бы
не вмешалось правительство Соединенных Штатов в это законное дело, то
стране нашей улыбались бы ныне М и р , счастье и процветание».
После этого Девис очень подробно доказывает, что южная
конфедерация не предпринимала и не хотела предпринимать ни-
каких военных действий против союзного правительства. Эту
часть документа мы не станем сообщать публике, потому что «суд
человечества», к сожалению, не может подтвердить слов Девиса;
южная конфедерация с самого начала составлялась с намерением
послать войско в северные штаты, чтобы силою заставить их
разрушить прежний Союз и составить новый Союз, из которого
была бы исключена «фанатическая» Новая Англия: заговорщики
надеялись, что нью-йоркские соумышленники их отдадут им в
руки нью-йоркскую биржу; это не удалось, но заговорщики все-
таки собрали войско и двинули его на Вашингтон; правительство
Соединенных Штатов вынуждено было уже только этим напа-
дением и бомбардированием форта Сёмтера принять военные
меры против южной конфедерации; следовательно, тут факты,
всем известные, обнаруживают некоторую [не]основательность
уверений Девиса, будто бы южная конфедерация желала сохра-
нить мир. Но мы переведем патетическое заключение документа,
которое скорее может растрогать чувствительного читателя.
Объяснив единодушие народа в отложившихся штатах, — эту
тираду мы не переводим потому, что она опять разногласит с
общеизвестным фактом; кроме одной Южной Каролины, во всех
остальных отложившихся штатах сецессионисты составляют
меньшинство, а большинство только военным терроризмом вы-
нуждено подчиняться их господству, опирающемуся на шайки
авантюристов, — итак, объяснив единодушие народа в южной
конфедерации, президент ее кончает следующими патетическими
словами:
512

«Народ, столь единодушный и твердый, не может отступить ни пред
какими жертвами, какие бы ни потребовались от него, и разум не допускает
сомнения в том, что мы, наконец, восторжествуем, как бы ни были продол-
жительны и тяжелы испытания, которым подвергнется наша решимость
защищать наше прирожденное право свободы и равенства, как наследие,
передать которое в ненарушимости нашему потомству — первый наш долг.
Мы чувствуем, что наше дело — правое и святое; мы торжественно про-
тестуем перед лицом человечества, что желаем мира, не ищем ни завоеваний,
ни уступок от штатов, в союзе с которыми мы прежде были; мы хотим
только, чтобы нас оставили в покое, чтобы те, которым никогда не были мы
подвластны, не пытались поработить нас оружием. Этого мы хотим, этому
мы будем противиться до последней крайности. Когда эта претензия будет
покинута ими, меч выпадет из нашей руки, и мы будем готовы вступить с
ними в дружеские и торговые договоры, которые неизбежно будут полезны
для обеих сторон. А пока эта претензия существует, мы с твердым упова-
нием на божественную силу, облекающую своим покровительством правое
дело, будем продолжать бороться за прирожденное наше право, за свободу,
независимость и самоуправление».
После этих выписок нам нечего прибавлять от себя. Сделаем
лишь самое короткое перечисление главных фактов. 12 апреля,
когда началось бомбардирование форта Сёмтера (гарнизон ко-
торого, как знает читатель, имел всего 70 человек), южная кон-
федерация состояла из 7 штатов Мехиканского залива (Южная
Каролина, Георгия, Флорида, Алабама, Миссисипи, Луизиана,
Техас). Все они вместе имеют (по цензу 1860 г.) около 2 650 000
белого населения и около 2 300 000 невольников. Когда Линкольн
объявил войну, армия этих штатов, простиравшаяся тысяч до 20
или до 30, была уже недалеко от Вашингтона, куда пошла из
Южной Каролины через Северную Каролину и Виргинию, а из
Луизианы и Миссисипи через Теннесси и Виргинию, из Техаса
через Арканзас и Теннесси. Таким образом, из 8 пограничных
невольнических штатов, колебавшихся между вашингтонским и
монтгомерийским правительством, 4 штата — Арканзас, Теннесси,
Северная Каролина и Виргиния — были заняты войсками южной
конфедерации; при объявлении войны приверженцы союза в этих
четырех штатах, конечно, были подавлены военною силою и к
южной конфедерации присоединилась еще огромная полоса
земли, имеющая около 2 925 000 белого населения и 1 210 000
невольников. В остальных четырех невольнических штатах про-
порция невольников уже гораздо меньше, чем в 11 отделившихся:
при 3 690 000 белого населения Делавар, Мериланд, Кентукки
и Миссури имеют только 440 000 невольников. Делавар остался
верен правительству; значительная часть Мериланда также; се-
верные половины Кентукки и Миссури населены людьми, имею-
щими ненависть к невольничеству и уже пославшими довольно
много волонтеров в северную армию. Читатель видел, например,
что в Сент-Луисе, важнейшем городе Миссури, составилось 6-ты-
сячное войско из людей, враждебных невольничеству, и победило
сецессионистов; а Сент-Луис лежит на Миссисипи, делящей Мис-
513

сури на две почти равные половины; и притом в больших горо-
дах, каков Сент-Луис, сецессионисты особенно сильны по торго-
вым связям этих городов с хлопчатобумажными штатами; при-
верженцам свободы в Миссури и Кентукки обещана помощь
соседних свободных штатов Айовы, Иллинойса, Индианы; так
что Кентукки и Миссури или разделятся пополам между враж-
дебными лагерями, или сохранят нейтралитет. В Мериланде вос-
ставшая половина штата уже усмирена: Балтимор занят союз-
ными войсками и вместе со своим округом объявлен в осадном
положении; мериландские власти умоляют теперь о нейтрали-
тете. Следовательно, четыре из пограничных штатов или будут
иметь внутреннюю борьбу, или сохранят нейтралитет и во вся-
ком случае не дадут большой прибавки сил ни той, ни другой
стороне. Остальные 11 невольнических штатов (4 пограничных
и 7 хлопчатобумажных) имеют около 5 500 000 белого населе-
ния, — вот весь источник военных сил для инсургентов. Населе-
ние свободных штатов слишком втрое больше, оно превышает
18 миллионов человек. Итак, если даже не считать нравствен-
ного, денежного и технического перевеса Севера над Югом,
борьба была бы слишком неравна, хотя бы в возмутившихся
штатах все белое население было на стороне инсургентов или,
по крайней мере, во всех частях этой территории при-
нуждено к повиновению терроризмом инсургентов, как прину-
ждено к тому в Южной Каролине.. Но ни того, ни другого нет.
Мы несколько раз говорили, что во всех возмутившихся штатах,
кроме одной Южной Каролины, сецессионисты составляют мень-
шинство; а большинство белого населения ждет лишь случая,
чтобы свергнуть с себя их иго. Этого мало: на обоих противо-
положных концах возмутившейся территории, — на северном
краю ее (в западной части Виргинии) и на южном краю (в Те-
хасе) часть населения, враждебная невольничеству, уже взялась
за оружие, чтобы свергнуть насильственное господство сецессио-
нистов. Западная Виргиния (за Апаллачскими горами) населена
людьми, пришедшими с Севера; депутаты этой части штата, со-
ставляющей по пространству около 4-й доли его, а по населе-
нию, если не ошибаемся, около третьей доли, уже собрались и
объявили, что будут воевать с партиею, отделившею остальные
части Виргинии от Союза. В Техасе противниками сецессионистов
командует генерал Густон, губернатор штата, не согласившийся
на отторжение штата, которое провозглашал техасский конвент.
Густон знаменит своими подвигами в мехиканскую войну, и под
его начальством был занят Техас американцами. Таким образом,
около половины мая положение дел было следующее. Конфеде-
рационные отряды, быстро двигавшиеся на взятие Вашингтона,
остановились в нескольких десятках верст от него, потому что
успела собраться там из северных штатов сила более многочис-
ленная. Вашингтонское правительство скоро начнет, теперь быть
514

Может и начало, наступательные действия. План похода хранится
в глубочайшей тайне, но очевидно, что будет наступление по
двум направлениям: с севера прямо на юг, из Вашингтона и ме-
риландского приморья двинутся войска северо-восточных шта-
тов — Пенсильвании, Нью-Йорка и Новой Англии; войска
северо - западных штатов спустятся по Миссисипи, также
в направлении с севера на юг, в Арканзас и Луизиану,
потом пойдут на восток; общее направление этих двух армий
будет на Южную Каролину. По другому направлению будет дей-
ствовать третья армия, составленная тоже из восточных войск:
она отправится морем в Техас на помощь Густону. Это ясно.
Но будут, кроме того, высадки с атлантического прибрежья в
Виргинии или Северной Каролине, в Южной Каролине или
в Георгии и Флориде. Какие пункты нападения будут выбраны
тут, отгадать нельзя. Это общее наступление со всех сторон, с се-
вера, с востока, с южного прибрежья, с запада и с северо-за-
пада, начнется, как полагают, уже осенью, около октября, потому
что летний зной в хлопчатобумажных штатах был бы обремени-
телен для северных войск. До той поры театром военных действий
будет только северный край восставшей территории — Восточная
Виргиния и, быть может, Теннесси. Союзные войска очистят от
отрядов южной конфедерации это пространство в течение лета.
Если инсургенты будут биться до последних сил, война кон-
чится не очень скоро, — вероятно, не раньше следующей весны,
потому что обширность захваченной инсургентами территории
огромна: 11 штатов, составивших южную конфедерацию, зани-
мают пространство более 35 000 кв. миль, то есть земля эта
равняется величиной Пиренейскому полуострову с Францией,
Германским Союзом и всеми прусскими и австрийскими владе-
ниями. Надобно несколько месяцев, чтобы армия могла дойти от
Вашингтона до Чарльстона или от Синсинати до Нового Орлеа-
на: каждый из этих путей составляет более 1 500 верст.
Но увидим ли мы отчаянную борьбу южных сецессионистов?
Будут ли они, потеряв Виргинию, обороняться в Северной Каро-
лине, потеряв ее, в Южной Каролине и в Георгии? Они уверяют
в этом. Но может случиться иное: они могут упасть духом, сми-
риться. В таком случае снисходительность снова появится на Се-
вере, и решение вопроса будет отсрочено. Эта наименее благо-
приятная развязка очень правдоподобна, но и при ней нынешние
события все-таки останутся не совершенно бесплодны.
Впрочем, об этом мы еще успеем поговорить, когда виднее
будет, чего надобно ждать, примирения ли, с некоторыми лишь
уступками от плантаторов, или решительного конца с результа-
том в духе аболиционистов. А теперь надобно же сказать хоть
несколько слов и о европейских делах, в которых все еще нет
ничего решительного, все еще длится натянутое положение.
В Вене собрался имперский совет, на который присланы депу-
515

таты лишь от провинций, составляющих только половину импе-
рии по населению. Венгрия, Трансильвания, Кроация, Истрия,
Венеция не захотели участвовать в деле, принципу которого вра-
ждебны. Впрочем, это ни мало не мешает имперскому совету удо-
влетворительно исполнять свое предназначение, выражать сочув-
ствие к правительству и обещать ему поддержку против венгров.
Венгерский сейм, очевидно, выжидает обстоятельств и длит свои
заседания, не предпринимая ничего решительного; каких обстоя-
тельств он выжидает, мы уже говорили много раз. Венгры ведут
переговоры с кроатами и сербами и, повидимому, не совсем без-
успешно. Кроатский сейм протестует против венских распоряже-
ний и уже начинает прямо говорить, что вернее кроатам пола-
гаться на Пешт, чем на Вену. Кроме того, ведутся сношения с
итальянцами, то есть с гарибальдийцами и маццинистами через
посредство Кошута, Клапки и Тюрра, которые разъезжают по
Италии и беспрестанно имеют совещания с решительными при-
верженцами итальянского единства. Кавур, конечно, чист от этих
злоумышлений и по мере возможности мешает им. Он надеется,
что в силах будет сдержать свое обещание: не допустить мацци-
нистов и венгерских эмигрантов вторгнуться в Венецию и Вен-
грию. Очень может быть, что ему и удастся задержать их нынеш-
ним летом: весны прошло уже очень много, и ему удавалось; по-
чему же не продлиться такому успеху еще несколько месяцев? Он
надеется, что французская армия передаст ему Рим. На исполне-
ние этих хлопот меньше надежд. Переговоры между Парижем и
Турином о Риме ведутся, составляются разные планы соглаше-
ния, отчасти одобряются, почти совершенно одобряются, потом
опять отвергаются, — обыкновенная история лавировки для вы-
игрыша времени. Пересказывать эту историю мы не намерены,
потому что сами не посвящаемся и никого не хотим посвящать
в дипломатические тайны, которые, впрочем, можно прочитывать
в каждой газете.
Затем, разумеется, все обстоит тихо, следовательно, благо-
получно.

Июнь 1861
Французские дела. — Венский имперский совет и адрес венгерского сейма.
Давно уж мы не говорили подробно о французских делах,
потому что не представлялось в них отдельных фактов, которые
сами по себе могли бы назваться важными. Декрет 24 ноября,
давший несколько больше простора парламентским прениям, цир-
куляры Персиньи о предоставлении несколько большего простора
журналистике, прения законодательного корпуса об адресе, по-
том о бюджете, теперь проект закона об уменьшении админи-
стративного тяготения над газетами, — все это пока только одни
формальности, не делающие никакой перемены в действитель-
ном порядке вещей, все это — меры, из которых каждая незна-
чительна. Внимания заслуживают они лишь тогда, если рас-
сматривать вместе весь ряд их, чтобы различить по его напра-
влению, к чему идут дела. Направление времени ясно: [господ-
ствующая] система видит свое несоответствие с расположением
умов и входит в сделки с ним. Одна сделка за другою оказывает-
ся неудовлетворительна, и система делает над собою новые уси-
лия, чтобы вынудить у самой себя новую уступку, которая разде-
ляет судьбу прежних уступок, оказывается неудовлетворительна,
потому что никакая система не может серьезно отрицать сама
себя, стало быть не может предложить ничего удовлетворитель-
ного направлению, отрицающему ее. О декрете 24 ноября мы
говорили в свое время. Расширение круга прений в законодатель-
ном корпусе было, при нынешнем составе его, одною формально-
стью, потому что из 250 депутатов только пятеро имеют неза-
висимость; все остальные выбраны были по рекомендации пра-
вительства и не могут не поддерживать его во всем, связав свою
судьбу с его участью. Набрать такое число преданных лиц нельзя
было иначе, как из людей, безусловно преданных тому, что на-
зывается во Франции «старым порядком», то есть из привержен-
цев порядка дел, существовавшего до революции 1789 года. Но
в некоторых вещах правительство, по дипломатическим или тор-
517

говым надобностям, должно отступать от принципов старого
порядка. Так, например, затруднительно было бы изгнать войска
и правителей Виктора-Эммануэля из присоединенных к Италь-
янскому королевству земель бывшей Папской области. А по по-
нятию приверженцев старого порядка следует сделать это и вос-
становить папскую власть во всем ее прежнем размере. С другой
стороны, для упрочения союза с Англиею и развития француз-
ской торговли надобно было правительству понижать тариф;
а значительная доля приверженцев старого порядка — промыш-
ленники, заинтересованные в поддержании протекционизма; да
и с принципами старого порядка согласна только запретительная
система. Поэтому в вопросах о тарифе и об итальянских делах
большинство членов законодательного корпуса враждебно поли-
тике правительства. Но, связав себя с ним безвозвратно, оно не
может противиться ему и в этих случаях и принуждено доволь-
ствоваться тактикою такого рода: вотировать против прави-
тельства оставляет оно лишь самым крайним своим членам, а в
массе своей подает голос за правительство; но чтобы ясно выка-
зать свою враждебность, не могущую перейти в дело, и чтобы
вынудить этою враждебностью некоторые уступки у правитель-
ства, большинство предоставляет говорить речи только людям
крайнего своего отдела, которые будут вотировать против прави-
тельства, так что характер прений прямо противоречит резуль-
тату следующего за ним вотированья и служит предостережением
для правительства. Таким образом, прения о параграфе адреса,
относящемся к Риму, и о таможенных преобразованиях были
очень горячи во французском законодательном корпусе; прави-
тельство тут было защищаемо только официальными своими
представителями, а речи против него были очень многочисленны
и сильны. Франция, давно не слышавшая парламентских прений,
следила за ними с большим одушевлением. Этот факт выста-
вляется теперь доказательством, что она желает восстановить
парламентское правление. [Мы не думаем, чтобы желания по-
добного рода нуждались в доказательствах. Французское прави-
тельство судило о вещах иначе.] Девять лет не было открытых
признаков желания, потому самое желание предполагалось несу-
ществующим, — хотя не выражалось оно лишь благодаря мерам,
принятым к устранению всякой возможности ему выражаться.
Находились люди, принявшие в буквальном смысле циркуляры
нового министра внутренних дел Персиньи, что правительство
признает теперь необходимость свободы для Франции; люди эти
стали готовиться к тому, чтобы воспользоваться провозглашен-
ными уступками. Они были подкреплены в своей уверенности
новым циркуляром Персиньи, приглашавшим всех замечатель-
ных людей всех партий принять участие в общественных делах.
Циркуляр этот доказывал только, что [господствующая] система
уже чувствует недостаточность опоры, получаемой от ее привер-
518

женцев, и желает привлечь на свою службу влиятельных людей
из других партий. Но значительная часть общества всегда рас-
положена понимать подобные документы не в настоящем их смы-
сле, а в смысле, произвольно влагаемом в них только ее собствен-
ными желаниями. В июне должны были происходить выборы
в члены департаментских советов. Во времена парламентского
правления на департаментские советы обращалось мало внима-
ния. Эти собрания играют довольно значительную роль в мест-
ных делах: занимаются раскладкою государственных податей,
установляют местные сборы для департаментских надобностей,
делают соображения и выражают требования по местным делам.
Но политическими делами при существовании парламента зани-
мались они мало. Теперь не то. При нынешнем составе законо-
дательного корпуса нельзя ждать от него действительного вме-
шательства в государственные дела, — он не может не поддер-
живать правительства во всем. Люди, по несообразительности
своей полагавшие, что возможна оппозиция при господствующей
системе, хотели войти в департаментские советы, чтобы придать
им политическую роль. И отчего же не войти? Циркуляр Пер-
синьи обещал свободу выборов. Но правительство увидело
опасность, и, несмотря на свои циркуляры, министр внутренних
дел нашел надобность заниматься подготовлением требуемого
результата выборов энергичнее, чем когда-нибудь. Надобно,
впрочем, отдать ему справедливость, что он умел согласить эту
нужду с прежними своими обещаниями. Он приглашал людей
всех партий заняться общественными делами. Что ж, правитель-
ство предлагало свою поддержку каждому человеку, какой бы
ни был он партии, если только он обяжется защищать прави-
тельство. Значит, правительство в самом деле готово было до-
пустить к общественной деятельности благонамеренных людей из
всех партий. Но оно, не щадя усилий, отстраняло людей небла-
гонамеренных, то есть не соглашавшихся давать требуемые обя-
зательства. Благодаря этим усилиям мало было выбрано неприят-
ных ему кандидатов. Оно так и должно быть: [господствующая]
во Франции система такова, что оппозиция при ней невозможна.
[Конец свой найдет она не через оппозицию, которая дает пра-
вильную и спокойную развязку всяким столкновениям при пар-
ламентской форме, а через способы развязки более первобытной.
Господствующая] система эта не может выносить даже про-
тиворечия и той ничтожной группы пяти человек, которые успели
попасть в нынешний законодательный корпус. Они говорят в
законодательном корпусе без всякого фактического влияния на
ход дел в нем: что бы ни говорили они, собрание вотирует все
проекты, представляемые правительством. Но все-таки речи этих
пяти человек очень вредно действуют на господствующую си-
стему, потому что возразить против них она ничего не может: она
может только заставлять законодательный корпус вотировать все,
519

чего требует. А если остается без опровержения взгляд, проти-
воположный нашему, наш взгляд страдает.
Речи пяти противников [господствующей] системы в законо-
дательном корпусе 1 важны тем, что степенью их резкости изме-
ряется непрочность [господствующей] системы. [По тону их
видно, что сам законодательный корпус предчувствует близость
неприятной для него развязки, а противники господствующей
системы чувствуют, что скоро будут иметь в своих руках власть
над делами]. Мы не будем помещать здесь этих речей, потому
что они были переводимы в русских газетах; и мы не хотим
утомлять читателя повторением того, что он, конечно, уже знает.
Довольно будет привести из корреспонденции «Times'a» отчет
об одном из заседаний законодательного корпуса, отчет, очерчи-
вающий, кроме содержания речи, сказанной Жюлем Фавром, и
физиономию законодательного корпуса. Мы выбираем для при-
мера заседание 18 июня, когда прение шло о проекте закона,
смягчающего нынешнюю зависимость французской журналистики
от административного благоусмотрения. Сказав, что внимание
французской публики занято ходом выборов в департаментские
советы, парижский корреспондент «Times'a» продолжает:
«Но превосходная речь Жюля Фавра о журналистике отвлекает внима-
ние публики от выборов. Тема была достойна такого оратора, и его против-
ники признаются, что несколько подобных речей нанесут тяжелый удар
стеснительным законам, под покровительством которых может только про-
цветать политическая продажность. А противники Жюля Фавра знатоки
этого дела. Доводы его в пользу свободы журналистики остались без ответа,
потому что опровергнуть их было нечем. Когда он говорил, ренегаты, обя-
занные своим возвышением свободе журналистики и задушившие ее, сидели
как на иголках. Он сказал, что представленный правительством проект сам
по себе не заслуживает критики, но достойно величайшего внимания поло-
жение журналистики, которого он касается. Обязанностью палаты стано-
вится рассмотреть, полезно ли это положение и сообразно ли оно с до-
стоинством нации. По декрету 24 ноября прения законодательного корпуса
стали печататься в газетах, чего прежде не бывало, — результат этой пере-
мены должен служить уроком: публика жадно читает прения, значит — она
интересуется общественными делами. Но если палата хочет быть в связи
с нациею, она должна сделать то, чтобы голос нации беспрепятственно до-
ходил до нее. Если же депутаты, думая читать независимое мнение писа-
теля, читают только мнение, предписанное министром, то, очевидно, они
вводятся в ошибку, которая будет гибельна. А положение вещей во Фран-
ции действительно таково; таково влияние правил, только смягчаемых, но
сохраняемых проектом закона. Потому проект — не больше как насмешка над
палатою. Она должна понимать нужду в совершенном отменении всех пра-
вил, стесняющих журналистику, которая одна в силах подвергать админи-
страцию действительной ответственности перед законом [без чего невоз-
можна хорошая и честная администрация]. Для этого нужно поставить
газеты в независимость от администрации. Это требование называют слиш-
ком поспешным; но непостижимо, каким образом называют слишком поспеш-
ным требование отмены декрета, уже 9 лет тяготеющего над Франциею.
[Этот декрет 17 февраля 1852 года, поставивший журналистику в нынеш-
нее положение, был делом насилия; он принадлежит периоду, когда один
человек был господином над судьбою общества и в свою пользу стеснил
520

газеты, в которых видел врагов себе. Но с той поры.] С 17 февраля 1852
года обстоятельства переменились: признана надобность установить иной
порядок дел, восстановить законность. Сохранение декрета 17 февраля —
анахронизм.
Морни, президент законодательного корпуса, прервал оратора замеча-
нием, что слова его противны присяге, данной нынешнему правительству
(депутаты должны присягать, что признают нынешнюю конституцию).
Император был избран доверием страны, чтобы спасти ее от гибельных
друзей г. Жюля Фавра. Жюль Фавр сказал, что имеет право сделать объяс-
нение против замечания президента. Некоторые депутаты кричали, что они
не хотят слушать его объяснения. Но Жюль Фавр настоял на своем. Он
сказал: «Я противопоставлял время диктатуры периоду, когда законы усы-
новляются свободною волею нации. Декрет 1852 года установлен не волею
нации, а волею одного человека». Члены палаты закричали, что воля этого
человека была волею нации. Жюль Фавр сказал: «я — юрист и растолкую
вам вещи, которых вы не понимаете». Граф д'Орнано сказал: «Нам не нужно
юристов». Жюль Фавр продолжал: «Законом у нас называется то, что уста-
новлено правильно избранными национальными собраниями, рассматривав-
шими и одобрившими проект. Постановлений, не имевших такого происхожде-
ния, я не признаю законом». Президент протестовал против такой теории и
сказал, что Жюль Фавр знал, какой конституции присягал, становясь депу-
татом, и потому нынешние слова его противоречат его присяге. Жюль Фавр
отвечал, что если так, у него отнимается свобода называть дурные законы
дурными. Морни сказал, что не смущается подобными уловками: «Вы мо-
жете порицать закон и, кажется, я предоставлял вам полную свободу в
этом; но как президент, я не дозволю вам порицать происхождение сущест-
вующей власти». Жюль Фавр возразил: «Я говорил не о происхождении
власти, а о законе, и я имел право сказать, что он дурен, и указать при-
чины, по которым так думаю». После этого он продолжал свою прежнюю
речь, доказывая необходимость контроля независимой журналистики над
администрацией. Он приводил примеры тому, как при недостатке этого кон-
троля во Франции похищаются у публики деньги биржевыми спекулянтами,
действующими под защитою сильных людей, и как нарушается право личной
свободы. Он кончил свою речь словами: [цитатою из Монтескье: «Август
установил порядок, то есть постоянное рабство, потому что узурпатор, захва-
тивший власть в свободном государстве, называет беспорядком все, чем
ограждается свобода граждан». Приведя эту цитату, Жюль Фавр заключил
свою превосходную речь словами: «Мы требуем того, что нужно для ограж-
дения свободы, о которой говорил Монтескье] прошу вас припомнить то за-
мечательное заседание, в котором были произнесены слова, которые, ве-
роятно, не забыты вами. Франция начинала итальянскую войну. Я сказал
тогда, что придет время, когда я потребую от правительства отчета о прин-
ципах, во имя которых начинает оно это дело. Война была успешна. Ита-
лия освободилась, и я теперь требую того отчета. Во имя вечного права, я
требую, чтобы моей родине были возвращены ее законные права. Свобода
прений в законодательном собрании восстановлена. Должна быть возвра-
щена свобода газетам. [Пока не будет она возвращена, я не перестану гово-
рить Франции, что кто хочет предоставлять себе произвол, тот тем самым
признается в своей неизлечимой слабости.]»
Мы привели этот отрывок не потому, что любопытно для нас
мнение Жюля Фавра, — оно давно известно, и, вероятно, ни один
читатель не нуждался в разъяснениях нынешнего французского
порядка дел, представляемых знаменитым оратором. Но любо-
пытна неуступчивость, с какою Жюль Фавр твердит и твердит
свои мысли палате в противность ее негодованию, восклицаниям
ее членов, замечаниям ее президента, — и замечательна уступчи-
521

вость, с какою палата и президент ее дают Жюлю Фавру одо-
левать их сопротивление, — замечательно одолевающее их чув-
ство необходимости выслушивать Жюля Фавра, отвечающего на
их требования замолчать, что он — не замолчит, потому что
право на его стороне. Два года назад, даже год назад, этого еще
не было: Жюль Фавр останавливался, когда запрещали ему го-
ворить, он чувствовал, что борьба будет напрасна; теперь не то.
Он сознает свою силу, палата перед ним парализована сознанием
своего бессилия. [Она чувствует, что колеблется здание, часть
которого составляет она.]
Действительно, [оно колеблется до того, что] сами клиенты
[господствующей] системы с дерзостью отчаяния напоминают
[своим патронам] о необходимости свернуть с прежней дороги,
бросить прежние претензии, уличают [их в бесполезности их уси-
лий] скрывать от палаты истину, которая уже известна всем,
и подрывает [господствующую] систему. Это особенно вырази-
лось в прениях о бюджете. Уже года два или три законодатель-
ный корпус перестал принимать бюджеты с прежним безуслов-
ным признанием всех цифр за истину; уже года три он стал тол-
ковать о дефиците, о чрезмерности расходов. Но тогдашние
замечания были робки и деликатны. Теперь они высказываются
другим тоном: люди из большинства, люди, отдавшие себя ду-
шою и телом во власть [господствующей] системы, [чтобы она
обогащала их], — вот уж и начинают говорить тоном Жюля
Фавра. Они теперь уже прямо называют цифры бюджета «фаль-
шивыми», «подложными», говорят министрам: вы обманываете
палату и Францию, — и министры так же чувствуют себя бес-
сильными перед ними, как они чувствуют себя бессильными пе-
ред Жюлем Фавром. Не противники правительства, — 'нет, са-
мые близкие клиенты его резко говорили в нынешний раз о не-
обходимости подвергнуть действия [правительства] строгому
контролю законодательного корпуса относительно расходования
государственных сумм. Они [уличили], что министерство [содер-
жало] под знаменами около 75 тысяч солдат больше, чем может
содержать по бюджету, и что деньги на содержание этих лишних
солдат были получены [посредством обмана] или взяты незакон-
ным образом.
[Члены палаты говорили этим отчаянно-дерзким языком не
из вражды к правительству: они видят, что правительство губит
себя и их. Очевидно для всех, что существующая система разру-
шается; да и с самого начала она держалась лишь тем, что раз-
ные партии французского общества не могли согласиться между
собою в том, какими учреждениями заменить ее. Теперь все ви-
дят, что даже эта нерешительность общества относительно бу-
дущего своего устройства не может надолго отвратить перемену,
которая до сих пор задерживалась только неизвестностью, какая
система одержит верх при уничтожении нынешней.
522

Какое двусмысленное положение вещей! Общество разделено
на партии, из которых для каждой торжество другой партии
было бы вреднее нынешнего порядка, не дающего перевеса ни
одной партии; потому каждая партия предпочитает продление
этого порядка борьбе не с ним, потому что у него собственной си-
лы никогда не было, а с своими соперницами за власть,
которую очень легко было отнять у нынешней системы, но очень
трудно удержать в своих руках. Поэтому господствующей
системе было бы очень легко. Но не имея пока надоб-
ности бояться ни одной из прежних партий, господствующая
система почла нужным с самого начала принять такие прин-
ципы управления, как будто бы имеет против себя все француз-
ское общество; она держалась этих принципов так долго, что уже
не может отказаться от них: они срослись с ее натурой. Таким
образом, потребность французского общества принимать участие
в национальных делах не может быть удовлетворяема при гос-
подствующей системе, и от этого система находится ежедневно в
опасности исчезнуть, несмотря на то, что ни одна из политических
партий вовсе не желает низвергать ее, пока еще не уверилась, что
приобретет власть в случае ее падения. Много раз мы говорили,
что при этом отношении к общественному чувству господствую-
щая система длит свое существование только тем, что прииски-
вает случаи для отклонения мыслей] публики от внутренних дел
внешними столкновениями. Вот, например, и теперь все внутрен-
ние дела забываются для соображений, как императорское прави-
тельство развяжет свои разноречащие отношения по римскому
вопросу. Газеты уже несколько месяцев наполняются известиями
и догадками о переговорах [императорского] правительства с ту-
ринским и папским. Итальянское королевство после долгих пере-
говоров, наконец, признано Францией. Что ж из этого? Какую су-
щественную перемену произвел или означает этот факт в отно-
шении Франции к Италии? Никакой перемены. Франция и пре-
жде объявляла, что не одобрит австрийцев, если они начнут
войну для восстановления своего перевеса в Италии; точно то же
остается и теперь. Прежде Франция объявляла, что не одобрит
туринское правительство, если оно начнет войну с австрийцами
для завоевания Венеции. Точно то же и теперь. Прежде Фран-
ция говорила, что ей самой неприятно занимать Рим своими вой-
сками, что она выведет их при первой возможности, но что для
этого надобно оградить какую-то независимость папы. Точно то
же и теперь. Что же выигрывает Итальянское королевство от
его признания Франциею? Ничего не выигрывает, кроме
того, что признано Францией. Или само это признание
было для чего-нибудь нужно? Быть может, Франция угрожала
существованию Итальянского королевства и признание было ру-
чательством, что Франция отказалась от мысли послать свои
войска для разрушения Итальянского королевства? Но подоб-
523

ной мысли французское правительство никогда не имело, и сами
итальянцы не имели подобного опасения. Что же важного в том,
признано или не признано Итальянское королевство Франциею?
Но вопрос о признании удивительно занимал собою и француз-
скую и итальянскую публику. Дело об очищении Рима француз-
скими войсками нимало не изменилось от признания Итальян-
ского королевства Франциею. Переговоры о Риме давно уже
ведутся между Парижем и Турином. Ясно для всех, что француз-
ские войска не могут долго оставаться в Риме: желаниями ту-
ринского правительства теперь уже нельзя пренебрегать, потому
что Итальянское королевство имеет больше населения, чем Прус-
сия, и, несмотря на всю медленность педантизма, с какою фор-
мируется итальянская армия, она теперь простирается уже до
200 тысяч, а скоро будет иметь 300 тысяч солдат. Занимать сто-
лицу такого государства становится тяжело. Очищение Рима от
французских войск было решено походом Гарибальди на Неа-
поль. Задача состоит в том, надолго ли удастся оттянуть эту раз-
вязку и нельзя ли будет получить за передачу Рима итальянцам
какую-нибудь уступку от них — [например, не согласятся ли они
отдать Франции остров Сардинию, о необходимости которого
Франции и бесполезности для Италии теперь уже заведена речь.
Само собою разумеется, что и парижские полуофициальные га-
зеты и туринские министры опровергают этот слух. Но желание
приобрести остров Сардинию за очищение Рима выражено Фран-
цией. Очень странно будет, если туринское министерство, пред-
ставляющее собою страну с 20 милл. населения, почтет нужным
удовлетворить эту претензию. Переговоры об уступке Сардинии
начаты были еще при Кавуре].
Смерть Кавура до сих пор еще не произвела заметной пере-
мены в ходе итальянских дел, да, вероятно, и не произведет ее,
кроме разве той разницы, что Рикасоли, занявший место Ка-
вура, не имеет, да, вероятно, и не приобретет такой репутации
непогрешительного и незаменимого министра, какою пользовался
Кавур. «Кавур нашел это нужным»; или: «Кавур считает это не-
возможным»; или: «сам Кавур сказал, что надобно понимать
дело вот как», — после этого у большинства итальянской, да и
всей европейской публики не оставалось уже никаких сомнений,
что это действительно так, что дело ведется наилучшим образом.
Как велось оно при Кавуре, рассказывает краткий очерк его по-
литической роли, помещенный в этой книжке «Современника»,
а подробнее разъясняется личность и деятельность Кавура в био-
графии, начало которой также помещено в этой книжке2. Но
как бы ни судили мы о деятельности Кавура, большинство ду-
мало иначе, а от мнения много зависит. Под предводительством
человека, в котором толпа уверена, она действует смелее и ее сме-
лость ободряет самого предводителя. Поэтому были бы располо-
жены мы думать, что смерть Кавура — значительная потеря для
524

итальянского дела, если б оно сколько-нибудь двигалось партиею,
имевшею своим представителем Кавура. Впрочем, уже ни в ка-
ком случае не была смерть знаменитого министра выигрышем для
итальянского дела: партия, представителем которой был он, так
многочисленна, что сохранила управление делами в своих руках,
и Рикасоли, преемник Кавура, объявил, как известно читателю,
что будет неуклонно следовать программе своего великого пред-
шественника. Посмотрим, скоро ли приобретет Рикасоли такой же
авторитет гениальности, какой упрочился за Кавуром; а в само-
довольствии он не уступает Кавуру.
Мы не говорим о мелких волнениях, вспыхивающих по вре-
менам то в одном, то в другом итальянском городе или округе,
особенно в бывших неаполитанских владениях на материке. Пуб-
лика совершенно справедливо находит, что поводом к этим беспо-
рядкам, которые легко подавляются и не представляют никакой
серьезной опасности Итальянскому королевству, служат происки
эмиссаров [бывшего короля неаполитанского] и что с отъездом
Франциска II из Рима (при будущем удалении французов из
Рима) этот повод исчезнет и страна успокоится. Разумеется, так;
но почему же эмиссары [прежнего короля] успевают поднимать
беспорядки против нового правительства? Новое правительство
еще не нашло времени подумать о доставлении простому народу
каких-нибудь существенных выгод от нового порядка вещей. Об-
разованное общество, проникнутое потребностью политической
свободы и национальной независимости, предано новому по-
рядку вещей; но какие преимущества он имеет над прежним, еще
не видно для массы итальянских простолюдинов, которые знают
только величину платимых ими налогов.
Австрия чрезвычайно огорчена тем, что император францу-
зов признал титул короля Италии за Виктором-Эммануэлем,
как будто силы Виктора-Эммануэля зависят от формы, по ко-
торой надписывается адрес на депешах, передаваемых его мини-
страм парижскими министрами, или как будто бы какой-нибудь
титул может помешать объявлению войны и отнятию областей,
если имеешь на то силу. Ведь вся Европа признавала за импе-
ратором австрийским титул короля ломбардо-венецианского, но
это ни мало не помешало Кавуру отнять у него Ломбардию при
первой возможности. Значительным утешением австрийскому
правительству служит преданность немецкой партии в палате
депутатов имперского совета. Депутаты эти чрезвычайно либе-
ральны: с необыкновенным жаром аплодируют Шмерлингу, пре-
возносящему либерализм; и с таким же жаром аплодируют ему,
когда он говорит о необходимости спасти австрийское общее оте-
чество от гибельных замыслов славян, мадьяр и итальян-
цев, составляющих три четверти населения Австрийской империи.
Немецкая партия имперского совета убеждена, что либерализм
требует подавить венгерское самовольство вооруженной рукой и
525

не [давать] гибельной воли чехам, желающим признания каких-то
прав какой-то своей национальности, которой венские либералы
решительно не находят у чехов, а видят у них одни только неве-
жественные мечты о сохранении этой мнимой славянской своей
национальности. По мнению венских либералов, совершенно со-
гласных с Шмерлингом, конституционный порядок в Австрий-
ской империи должен быть упрочен военными мерами против
венгров, чехов и других врагов либерализма. Впрочем, хороши и
чехи: одним из прав своих на свободу они выставляют то, что
Виндишгрец покорил в 1848 году мятежную Вену чешскими вой-
сками. Сначала чешские депутаты, называющие себя гуситами
и демократами, вступили было в союз с клерикальной и ультра-
аристократической партией, с графом Клам-Мартиницем и кар-
диналами Раушером и Шварценбергом, которые не только демо-
кратов и гуситов, но и нынешних венских министров считают
революционерами, достойными всяких временных и вечных каз-
ней за вражду против иезуитского владычества и феодальных
прав. Такой союз свидетельствует о степени политического такта
у чешских депутатов. Но почему-то он оказался непрочен,
и предводитель чешской партии Ригер (впрочем, достойнейший
человек с прекраснейшими намерениями), освободившись от
своих феодальных и клерикальных союзников, мог в заседании
палаты депутатов публично провозгласить, что он действительно
гусит и демократ, а не то, что приверженец иезуитов и феодал.
Чехи, впрочем, грешат только бестактностью, следствием не-
достаточности политического образования. Немецкая партия в
палате депутатов имперского совета бестактностью не усту-
пает чехам; устройство, кажущееся ей либеральным, она на-
деется упрочить помощью военных мер, ведущих к результату
прямо противоположному, — но, кроме того, и самая цель ее
стремлений несправедлива: она непременно хочет подчинить все
народности Австрийской империи немецкому элементу и свя-
зать в государство, подобное Франции, империю, разноплемен-
ные части которой могли бы ужиться только под формою феде-
рации. Пока австрийские немцы будут следовать за людьми та-
кого образа мыслей, как Шмерлинг и немецкие депутаты импер-
ского совета [борьба народностей в Австрийской империи будет
продолжаться, и земли эти не будут иметь другой судьбы кроме
междоусобных войн, сменяемых долгим господством военного
деспотизма]. У чехов, напротив того, основное стремление спра-
ведливо: они хотят, чтобы земля каждого племени составляла
особенное независимое целое, связанное с другими соседними го-
сударствами только союзом на равных правах. Но на венском
имперском совете чехи находятся в меньшинстве и непреклонное
большинство составляют немецкие централизаторы.
В этом надобно искать коренную причину невозможности
примирения между Венгрией и западной частью Австрийской
526

империи, подчиняющейся венской централизационной системе
или но сочувствию централизационным принципам, как немец-
кие области, или как Чехия по бессилию, происходящему от по-
литической неопытности. Формальною причиною сопротивления
венгров венской системе выставляются старинные права Венгрии
на совершенную независимость от венского правительства. Сами
венгры обыкновенно довольствуются указанием на эти свои
права; но, разумеется, предание потеряло бы живую силу, если
бы действия, им оправдываемые, не были бы внушаемы настоя-
щим положением вещей. Венгры — народ способный к действи-
тельному, а не мнимому только конституционному порядку и са-
моуправлению. Они видят, что западная половина Австрийской
империи еще не в силах провести в свою жизнь ни того, ни дру-
гого принципа, что она еще остается подчинена принципам со-
вершенно иного направления и что соединиться с этой частью
в каких бы то ни было имперских советах или парламентах зна-
чило бы для Венгрии подчинить свою судьбу решениям такого
большинства депутатов, которое не способно отстаивать чьи бы
то ни было права против произвола. Венгры дальновиднее чехов
по своей политической опытности и понимают, что перенести
решение своих дел в Вену было бы то же самое, что согласиться
на добровольное подчинение прежней системе произвольного
управления [какому были подчинены они в последние 12 лет
насильственным образом]. При своем политическом развитии не
могут они согласиться на это. А венская система не захочет от-
казаться от господства над Венгриею без борьбы: из Пешта она
может быть вытеснена лишь тем же способом, как из Венеции.
Потому [неизбежна военн[ая] развязк[а] венгерского вопроса.
Венгры знают это очень хорошо, и дело идет у них лишь о том,
как провести время до наступления обстоятельств, при которых
война с Австриек) имела бы шансы успеха. Одни думают, что
надобно в это промежуточное время действовать резко; другие
считают преждевременную резкость делом слишком рискован-
ным и стараются избегать столкновений. В этой разнице и со-
стоит главное разноречие между радикальною и умеренною пар-
тиями венгерского сейма. Конечно, сами предводители умеренной
партии, Деак и Этвеш, могут и вовсе не желать войны; но масса
депутатов, следующих за ними, вовсе не разделяют этого мне-
ния: она, подобно радикальной партии, считает войну неизбеж-
ной и подает голос за некоторые смягчения в формах действий
ЛИШЬ временным образом, в ожидании благоприятнейших об-
стоятельств. При их наступлении на стороне Этвеша и Деака
останется очень мало голосов; да и теперь большинство сейма
принадлежит радикальной партии, которая, впрочем, и сама в
иных случаях считает полезным уступать большинство защитни-
кам более мягких форм. Так было, например, при подаче голосов
о главном предмете первых прений венгерского сейма, — о том,
527

в какой форме сейм выразит венскому правительству требования
Венгрии: в форме ли адреса императору, как предлагала умерен-
ная партия, или в форме простого «решения», представляемого
на принятие императору. Форма адреса была предлагаема с тою
целью, чтобы не выражать официальным образом господствую-
щего в Венгрии мнения, что император австрийский пользуется
до сих пор только фактическою властью над Венгриею, а по за-
кону не признается королем Венгрии, которая не утверждала
своим согласием этой власти за ним. Форма «решения» прямо
показывала бы, что венгерский сейм не признает законной власти
над Венгриею за императором австрийским. Радикальная партия
не соглашалась с доводами в пользу адреса и по своему принципу
должна была защищать форму «решения». Но после долгих
прений открылось новое соображение, заставившее и радикаль-
ную партию желать, чтобы принята была форма адреса. Если
бы послано было в Вену «решение», венское правительство могло
бы долго оставлять его без ответа под тем предлогом, что нужно
дать ответ подробный, требующий много времени для обра-
ботки. А если будет послан адрес, положение дел должно будет
тотчас же разъясниться принятием или непринятием депутации,
которая повезет его к императору: если депутация не будет при-
нята, значит — венское правительство само провозглашает не-
возможность примирения; если депутация будет принята, импе-
ратор должен будет отвечать на ее речь словами, по тону кото-
рых будет видно, каков крайний предел уступок со стороны вен-
ского правительства. Поэтому радикальная партия на предвари-
тельном своем собрании решила, что известное число ее членов
должно подать голос за адрес, чтобы доставить ему большинство.
Таким образом и доставлено было адресу большинство трех го-
лосов. Не допуская умеренную партию провести через сейм
форму адреса, радикальная партия изменила в своем духе проект
адреса, составленный Деаком. Из этих изменений наиболее
важны два, показывающие, в чем заключается главный пред-
мет разногласия между партиями. В проекте Деака адрес начи-
нался словами: «светлейший император и король!» Радикальная
партия потребовала заменить слова «император и король»
словом «господин». Это было принято сильным большинством.
В проекте Деака была фраза: «мы хотим покрыть завесой стра-
дания прошлого», — это, разумеется, означало, что сейм готов
забыть незаконное, по его мнению, управление последних один-
надцати лет. Радикальная партия потребовала выбросить эти
слова, потому что Венгрия не намерена забывать страданий,
которым подвергалась. Большинство решило вычеркнуть эту
фразу.
О том, чего требовать от австрийского правительства, прений
никаких не было, потому что в этом обе партии совершенно со-
гласны: умеренные одинаково с радикалами хотят, как известно
523

читателю, совершенной отдельности Венгрии от остальной
Австрии.
По телеграфичесиим депешам мы знаем, что после долгих ко-
лебаний венское правительство решило не принимать адреса,
в котором венгры не дают императору австрийскому титула:
«император и король». Прежде говорили, что, отвергнув адрес,
как документ мятежного содержания, император распустит импер-
ский сейм и немедленно восстановится прежний военный порядок
управления Венгриею. Депеши молчат об этом. Во всяком случае
непринятием адреса начинается второй фазис вопроса: коренное
несогласие венгерских требований с австрийскою системою при-
знано. Посмотрим, какие меры будут приняты австрийским пра-
вительством для усмирения венгров и как рассудят венгры о
возможности вооруженного сопротивления при нынешних об-
стоятельствах, не представляющих для него благоприятных ком-
бинаций.
В Турции умер один султан; на место его провозглашен по
законному порядку другой. Газеты рассуждают о том, какую пе-
ремену произведет это в турецкой системе. Чтобы мы стали рас-
суждать об этом, читатель, конечно, и не ожидает.
В Америке начались наступательные действия союзных войск
против инсургентов, которые уже принуждены были без сопро-
тивления бросить одну из главных своих позиций, крепость
Гарперс-Ферри; этим отступлением очистили они северную
часть Виргинии, <и театр войны переносится теперь в среднюю
полосу этого штата, который, вероятно, весь будет месяца через
полтора или два очищен от инсургентов. Значительных сраже-
ний еще не было; но уже произошло несколько довольно боль-
ших стычек, в которых северные войска одерживали верх, как и
следовало ожидать.

Июль 1861
Тактика венгерских радикалов. — Кроатский сейм. — Немцы и славяне на
венском сейме. — Прения в английской палате общин об уступке острова
Сардинии. — Перемещение лорда Росселя в палату перов. — Северо-амери-
канские дела.
С недели на неделю, с месяца на месяц тянется почти все
одно и то же положение дел в Венгрии, благодаря тактике боль-
шинства на венгерском сейме: когда сейм собирался четыре ме-
сяца тому назад, венгры надеялись, что вспыхнет война в Ита-
лии. Но Кавур не отважился начать военные действия в против-
ность воле императора французов, и пришлось венграм ждать
других комбинаций, чтобы приняться за осуществление своего
плана. Ближайшею целью их сделалось то, чтобы продлить су-
ществование своего сейма, избегая решительных действий. За-
дача была очень трудная, потому что собиралось большинство
сейма вовсе не с такими мыслями: люди, выбранные для провоз-
глашения войны, должны были заботиться теперь об отсрочке
столкновений. Чтобы достигать этой цели, они должны были
жертвовать своим самолюбием, предоставляя одерживать победу
в прениях сейма умеренному меньшинству, надеявшемуся при-
мирить австрийское правительство с Венгриею. Кроме неприят-
ностей для личного самолюбия, существовала, повидимому,
и значительная опасность в этой системе добровольных уступок
большинства меньшинству. Что, если бы австрийское правитель-
ство согласилось на требования умеренной партии? (Большин-
ство, допускавшее этим требованиям проходить через сейм, при-
нуждено было бы провозгласить примирение Венгрии с
Австриею, когда венское правительство приняло бы программу
умеренной партии. Но предводители большинства очень верно
предусматривали, что венское правительство не сумеет воспользо-
ваться выгодами, какие получило от нерешительности турин-
ского кабинета, что оно не сумеет понять истинного положения
дел, не сумеет примириться с умеренною партиею. Будучи уве-
рены в этом, предводители венгерского большинства предостав-
530

ляли умеренной партии истощать все способы к соглашению с
венским правительством; через это выигрывалось время, и с тем
вместе все тверже укоренялось после каждой неудачной попытки
умеренной партии убеждение, что надобно будет начать войну
при первой возможности, что без войны Венгрия ничего не по-
лучит. Последние два фазиса тактики, имевшей такую цель,
требовали очень сильного самообладания от предводителей боль-
шинства: они должны были делать маневры, подвергавшие их
насмешкам от людей, которым еще не понятен был , и х расчет.
Читатель помнит, что большинство венгерского сейма, отвер-
гавшее форму адреса, согласилось пропустить адрес через палату,
чтобы выиграть время. Но в проекте адреса, составленном гла-
вою умеренной партии, Деаком, оно сделало перемены, очень
важные с формальной точки зрения: оно отвергло титул импера-
тора « короля, который давался императору австрийскому в пер-
воначальном проекте адреса. Император сказал депутации вен-
герского сейма, отправленной к нему для поднесения адреса, что
не может принять документа, в котором не признается за ним
его титул. Он ставил непременным условием восстановление вы-
ражений, находившихся в первоначальном проекте. Что теперь
было делать большинству венгерского сейма? Оно отвергло эти
выражения; восстановить их значило бы навлечь на себя упреки
в трусости. Но восстановить их значило выиграть время, что
всего дороже при настоящем положении дел. Существенную вы-
году большинство предпочло расчетам самолюбия. Оно решило не
противоречить умеренному меньшинству, и выражения первона-
чального проекта были восстановлены.
Австрийское министерство как будто было уверено, что вен-
герский сейм не сделает этого. По крайней мере, когда прислан
был в Вену адрес по форме, какой оно требовало, oho было рас-
строено и долго не могло решить, как поступить. Более недели
шли в кабинете сильные споры о характере ответа на адрес, кото-
рого не принять было уже нельзя. Представители венгерской
национальности в министерстве, Вай и Сечен, доказывали необ-
ходимость уступок требованиям сейма. Шмерлинг не соглашался.
Проект рескрипта, представленный Ваем и Сеченом, был, нако-
нец, отвергнут и принят другой проект в духе Шмерлинга. Тогда
Вай и Сечен, уже считавшиеся в Венгрии изменниками, вышли
в отставку.
Когда прислан был в Пешт рескрипт, написанный в духе
Шмерлинга, он произвел такое неблагоприятное впечатление,
что Аппони, служащий представителем венского правительства
при венгерском сейме, несколько раз посылал по телеграфу уве-
рения в необходимости взять рескрипт назад и заменить другим,
более уступчивым. На все представления он получал решительный
отказ. Пришел день, назначенный для формального сообщения
сейму ответа на его адрес. В 12 часов должно было начаться за-
531

седание сейма, — за полчаса Аппони сделал еще попытку убе-
дить Шмерлинга в необходимости изменить рескрипт. Пробило
12 часов, сейм ждал чтения, — Аппони отлагал чтение, пока
получится депеша из Вены. Наконец, она получена: Шмерлинг
непреклонен. Началось чтение рескрипта.
Надобно отдать справедливость искусному тону, которым на-
писан рескрипт; он наполнен уверениями, лестными для венгров,
которых император австрийский называет в нем возлюбленными
и верными своими подданными, обращаясь к ним в выражениях,
очень милостивых. Всего рескрипта мы не будет приводить здесь,
во-первых, потому, что он довольно длинен; во-вторых, потому,
что перевод его уже сообщен русской публике нашими газетами;
в-третьих, потому, что значительнейшая его часть занята техни-
ческими подробностями, которые потребовали бы очень длинных
объяснений. Мы приведем лишь самые характеристические ме-
ста. Вот начало рескрипта:
«Мы, Франц-Иосиф I, и проч. и проч. и проч. Собравшимся по нашему
созванию 2 апреля текущего года в сейм магнатам и представителям нашего
верного королевства Венгрии посылаем наше приветствие и благоволение.
Возлюбленные верноподданные! видя, что данному в нашем рескрипте
к вам от 30-го июня приглашению представить посылаемый нам всепод-
даннейший ваш адрес в такой форме, чтобы его принятие согласовалось с
охраняемым нами от всякого нападения достоинством короны и с нашими
наследственными правами, вы последовали с соответственною вашим обязан-
ностям готовностию, за что мы уже выразили вам наше удовольствие; мы
радуемся, что, по выраженному вам нашему обещанию и живому желанию,
можем откровенно высказаться о высоковажных делах, заключающихся в
этом адресе, чтобы таким образом через ясное и последовательное рассмот-
рение достичь успешного и прочного решения настоящих затруднений».
После этого рассматриваются поочередно все мнения и жела-
ния, выраженные в адресе, и доказывается, с одной стороны,
неосновательность каждого из них, с другой стороны, вредность
для самых венгров, или для всей Австрийской империи, с третьей
стороны — несогласие его с конституциею 26 февраля, которую
императору угодно сохранять неизменно, с четвертой стороны —
несогласие его с волею императора, которая остается верховным
законом для Австрии. Потому все требования адреса одно за
другим отвергаются; после всего этого рескрипт имеет следующее
окончание:
«Вот что всемилостивейше желали мы отвечать на всеподданнейшее
представление собранных сеймо-образно магнатов и представителей, спра-
ведливо ожидая, что мы нашу главнейшую заботливость направим к тому,
чтобы наше королевство Венгрия, успокоенное относительно самостоя-
тельности своего внутреннего управления, нашло непоколебимые опоры в
обеспечение своего будущего блага; и что сеймо-образно собранные маг-
наты и представители, с надлежащим соображением отношений Венгрии
к прочим прагматическою санкциею неразрывно соединенным с нею коро-
левствам и землям, не откажут в своем сообразном конституции содей-
ствии этому предначертываемому нами сообразному совокупным интересам
532

устроению еще нуждающихся в оном отношении. Но так как мы во вни-
мание к тому, что скачков в управлении или законодательстве какой-либо
страны нельзя делать без глубокого потрясения всех отношений, разру-
шения благосостояния и повреждения священнейших интересов, уже в на-
ших решениях от 20 октября 1860 года постановили, чтобы все сущест-
вующие, как для самой области чрезвычайно важные, точно так же и с су-
щественными интересами наших прочих земель соображенные законы и
постановления, в особенности же насколько они относятся к доставлению
средств на покрытие потребностей нераздельной империи, продолжали су-
ществовать во всей силе и со всею решительностью поддерживались, пока
не произойдет их изменение конституционным путем,— то напоминаем мы
о сем собранным в сейм магнатам и представителям, с сильным внуше-
нием, чтобы этим нашим приказаниям впредь оказывать точнейшее пови-
новение. Впрочем, остаемся к вам неизменно расположены нашею импера-
торскою и королевскою любовью и милостью».
Мы сказали, что по своему тону рескрипт написан очень
искусно. Но о языке его мы не выражали своего мнения, —
в Вене находят, что и язык его очень хорош. Вот свидетельство
венского корреспондента одной из немецких газет:
«Рескрипт к венгерскому сейму обнародован. Здешняя публика хвалит
ясность и простоту языка, которым он написан».
Не столь выгодно было впечатление, произведенное рескрип-
том на заграничную публику. Французские и английские газеты
нашли, что он сильно повредит интересам венского прави-
тельства *.
Если таково мнение иностранцев, то разумеется само собою,
что самим венграм рескрипт еще больше не понравился. По на-
шему понятию, тон рескрипта очень любезен и милостив.
Венгры несогласны даже и с этим, — они остались недовольны
не только содержанием, но и тоном рескрипта. Но мы, не желая
сами излагать их мнение, предоставим говорить пештскому кор-
респонденту «Times'a». Вот два его письма:
«Пешт, 23 июля.
Рескрипт, данный венгерскому сейму, обнародован ныне. Растянутый
и многословный, он представляет резкий контраст ясному, деловому ад-
ресу Деака, на который хочет служить ответом. Дух этого документа, по
словам венгров, — дух, незнакомый Венгрии, а язык и тон его, по словам
стариков-депутатов, знакомых с формами, таковы, что Вена никогда не го-
* Мы не будем спрашивать мнения у либеральных английских газет, потому что оно
известно вперед; но любопытно узнать, как думают об австрийском ответе венгерскому
сейму английские консерваторы. Мы приведем слова «Saturday Review» еженедельной га-
зеты, служащей самым влиятельным органом торийской партии. Вот что говорит «Saturday
Review*: «император австрийский, конечно, восхитил своим рескриптом друзей Кошута
и не обманул надежды той венгерской партии, которая согласилась на адрес к нему. Ее
предводители были с самого начала убеждены, что венское правительство не согласится
удовлетворить венгров серьезными уступками. Рескрипт в сущности равнозначителен объяв-
лению войны, которую венгры не начнут теперь же только потому, что выжидают благо-
приятнейших обстоятельств для поднятия брошенной им перчатки. Этот рескрипт уничтожил
всякое несогласие во мнениях между венгерскими партиями и сделал вопрос о войне только
вопросом о времени для начала войны».
533

верила с венгерским сеймом подобным образом. Рескрипт начинается обе-
щанием прямодушно рассмотреть поднятые вопросы для вечного устране-
ния нынешних неприятностей. К несчастию, это обещание совершенно опро-
вергается всем следующим содержанием рескрипта. Те немногие, которые
ожидали примирительного решения, подверглись полному разочарованию.
Рескрипт оказался совершенно противоположен их надеждам. По содержа-
нию и тону его (говорят венгры) надобно предположить одно из двух:
или Франц-Иосиф непонятным путем пришел в последнюю неделю к
убеждению, что рассеялись все опасности, грозившие его империи, или со-
ветниками ему служат люди, мало заботящиеся о судьбах империи, ставя-
щие личное минутное торжество выше прочности государства. Все говорят
здесь, что никогда еще не бывало документа, столь необдуманного и опас-
ного. Что австрийское правительство при нынешнем своем положении, при
недостатке денег и при всяческих своих затруднениях бросает прямо в
лицо венграм перчатку, это принимается здесь за безрассудство, объяс-
няемое лишь тем, что венское правительство решительно не знает истин-
ного положения дел в Венгрии, особенно не знает единодушия и непоколе-
бимой решимости всех сословий нации. Если бы император и его советники
приехали в Пешт инкогнито, хотя на несколько дней, послушали бы и по-
смотрели бы, что здесь происходит, то поспешили бы они изменить рес-
крипт, раздражающий здесь всех. Если после 12 лет произвольного управ-
ления Франц-Иосиф, при своем характере и при своих фамильных преда-
ниях, нашел нужным уступить конституционному духу Венгрии, это очень
ясно показывает, что он чувствовал надобность в расположении и под-
держке со стороны венгров. Очевидно, он думает, что эта надобность
прошла: иначе невозможно объяснить, что он отвечал таким рескриптом
на представления венгерского парламента. Но ультра-либеральная партия
в Венгрии чрезвычайно обрадована этим рескриптом, потому что он со-
единяет в одно целое все венгерские партии, и потому, что положение ясно
определенное лучше неопределенного. Император, говорят ультра-либералы,
ясно и положительно объявил наконец, чего он хочет и чего не хочет; мы
знаем, чего нам ожидать, и можем решительно выбрать для себя путь дей-
ствия. «Если б у нас только было оружие на 150 тысяч человек, стали го-
ворить мне венгры по получении рескрипта, не было бы у нас и речи об
отсрочках и рассуждениях. Мы немедленно дали бы ответ». Это чувство
очень сильно и выражается оно спокойным тоном, без хвастовства. Венгры
смотрят на рескрипт, как на вызов, на который охотно отвечали бы на
поле сражения. Но оружия и денег у них нет; потому они должны удоволь-
ствоваться нравственным сопротивлением и тем, что попрежнему будут от-
казываться от платежа податей, в ожидании поры, когда можно будет на-
чать борьбу более деятельным путем; а до той поры решились они не на-
рушать тишины. Низшие классы, сильно интересующиеся политическими
делами, готовы были бы подняться теперь же; но представители нации
уверяют меня, что успеют удержать народ.
Если вы читали мои письма, то не нужно мне вновь говорить, что ни
в каком случае не пошлют венгры депутатов на венский имперский совет
(в чем состоит главное требование рескрипта). Уступка эта столько же ве-
роятна, как то, чтобы члены венгерского сейма процессиею пошли на берег
Дуная и утопились все до последнего. Кто хотя несколько наблюдал распо-
ложение в мыслях венгров, характер и энергию нации, тому рескрипт должен
казаться рядом требований, на исполнение которых не имеют ни малейшей
надежды сами составители рескрипта, если хоть сколько-нибудь знают
Венгрию. Одно из двух: или австрийский кабинет ровно ничего не пони-
мает в венгерских делах, или цель рескрипта только та, чтобы возбудить
в Венгрии беспорядки, которые послужили бы предлогом для крутых мер.
Есть в Пеште несколько человек, старающихся убедить себя, что не вся
еще надежда на Вену потеряна и что скоро мысли австрийского прави-
тельства могут измениться. Но большинство теперь думает, что никакой
534

справедливости не должна ждать Венгрия от Вены, пока не предъявит
своих требований с оружием в руках. Что благоприятные для того обстоя-
тельства представятся скоро, в этом никто здесь не сомневается. В людях
горячих заметно нетерпение, но уныния нет ни в ком. Венгры в состоянии
ждать: нынешний день для них неблагоприятен, но завтрашний твердо счи-
тают они своим».
«25 июля.
По прочтении рескрипта венгерский сейм отсрочил свои заседания на
несколько дней, и каждая из двух партий назначила свой комитет из
восьми членов, чтобы во время этой отсрочки заседаний рассмотреть
рескрипт и составить программу для дальнейшего образа действий. Эти
два комитета соединились в один; о совещаниях, в нем происходящих, ни-
чего неизвестно, потому что члены его взаимно обязались хранить тайну.
Но надобно полагать, что он положит отвечать императору на его рескрипт.
Есть люди, которые не хотели бы отвечать императору, а вместо того из-
дать манифест к венгерской нации. Это едва ли будет сделано, потому что,
вероятно, повело бы к распущению сейма. А по господствующему здесь
мнению, чем больше можно продлить существование нынешней палаты,
тем лучше для венгерского дела. Нынешнее положение выгодно для него,
а каждою благоприятною переменою политических обстоятельств венгры
вполне воспользуются. По всем сведениям, какие получаются в Пеште из
разных частей страны, отказ в платеже податей идет успешно и достигает
желаемой цели. Там или здесь, какой-нибудь несчастный городок или де-
ревня, не имея возможности долее содержать солдат, которых ставят в
наказание за неплатеж, уступает и платит; но большая часть населения
остается непреклонна. Ведь Венгрия так велика, что солдат недостает для
всеобщего исполнения плана вынуждать платеж налогов этими экзеку-
циями. А прибегать к продаже имущества за неплатеж — невозможно.
Сборщик податей может объявлять об аукционе, но не может никого при-
нудить к покупке продаваемого. Ультра-либеральная партия чрезвычайно
довольна рескриптом, который доказал, что она была права в своем убеж-
дении о невозможности ждать ничего удовлетворительного из Вены. Она
радуется, что рескрипт соединил обе партии сейма в одну. Слияние коми-
тетов обеих партий в один служит доказательством действительности этого
соединения между [партиями].
В ожидании конца трудов этого комитета газеты и публика занимаются
разбором рескрипта. Здесь говорят, что он написан каким-то иностранцем
Вареном, который состоит по литературной части при кабинете министров.
Но кто бы ни был автор рескрипта, это сочинение плохо рекомендует такт
и ум своего автора. Самые резкие замечания возбуждаются тем местом
рескрипта, где неизвестный автор заставляет императора говорить, что он
не признавал и никогда не признает тех частей конституции 1848 года, ко-
торые не согласны с его решениями 20 октября 1860 и 26 февраля 1861, и
что он «не считает себя лично обязанным признавать эти части». — [«Но,
говорят в Пеште, Фердинанд, предшественник Франца-Иосифа, клялся со-
блюдать конституцию 1848 года, и теория, утверждающая, что государь не
связан обязательствами своих предшественников, — теория новая и опас-
ная».] Почти столь же сильно раздражаются венгры и теми отделами реск-
рипта, которые относятся к вопросу о национальностях. Когда созывался
венгерский сейм, правительство должно было, по закону, пригласить на
него представителей Трансильвании и Кроации. Оно этого не сделало, с тем,
по мнению венгров, чтобы сейм остался не имеющим права принимать ка-
кие бы то ни было законы. В адресе Деака прямо говорится, что «пока
представители всех земель, входящих в состав Венгерского королевства,
не будут призваны на сейм, он не может считать себя вправе принимать
законы» (и все венгры так думают), «а к числу законов, которые более
всего желают они принять, принадлежат законы, которыми дано было бы
535

полное удовлетворение не-венгерским национальностям. Соблюдая консти-
туционное правило, что сейм не может принимать никаких законов, пока не
будет в полном составе, он и не принял до сих пор ни одного, а только
совещался о проектах законов. Потому и невозможно было ему решить
вопрос о национальностях. А между тем в рескрипте венское правительство,
возбуждающее кроатов и трансильванцев против венгров, требует, чтобы
сейм немедленно принял законы о сравнении всех других национальностей
в правах с венгерскою. Но само оно знает, сейм не может заняться этим,
пока не будут призваны к участию в сейме кроатские и трансильванские
депутаты, чему оно противится. Ясно, к чему это клонится. Австрийские
агенты внушают кроатам и трансильванцам, что венское правительство чрез-
вычайно ревностно защищает их права, но что не может склонить венгер-
ский сейм к признанию этих прав. Маневр этот очень может достичь успеха
и вновь возбудить между национальностями вражду, которая повела в
1848 году к войне, но после того уступила было место более дружелюбным
чувствам».
Теперь для нас ясно, почему ультра-либеральная партия вен-
герского сейма решилась пренебречь укоризнами за непостоян-
ство, согласившись установить первоначальный, деаковский вид
адреса: она предвидела, каков будет ответ на него и рассчитывала
показать всем венграм на факте, что никакие уступки со стороны
их не приведут к успешному окончанию дела. Когда был получен
ответ в том духе и произвел то впечатление, как она рассчиты-
вала, она решилась повторить опять тот же маневр, который,
как ни тяжел для нее, но ведет к цели, которую имеет она в виду.
Она согласилась продолжать переговоры, чтобы еще более укре-
пилось единодушие в венграх новою бесполезностью переговоров
и чтобы выигралось еще несколько времени. Эта тактика чрез-
вычайно ловкая, но требующая чрезвычайного самообладания и
возможная только при полной уверенности в свойствах против-
ника. Что, если венский кабинет воспользуется возобновляю-
щимся случаем кончить дело выгодно для австрийского прави-
тельства, примирением с венграми? Но ультра-либеральная пар-
тия твердо убеждена, что венское правительство не сумеет вос-
пользоваться и этим случаем, как не сумело воспользоваться
прежним, что оно будет неотступно держаться своей системы,
ведущей к утверждению венгров в мысли о невозможности при-
мирения.
Совершенно иное представляют нам действия кроатского
сейма, которому скорее всего готовы были бы мы сочувствовать,
но который поступает очень нерасчетливо. Сами по себе кроаты
слишком слабы: если они не в союзе с венграми, они в полной
зависимости от Вены. Но они воображают, что без помощи вен-
гров получат все, чего желают. И вот кроатский сейм решает,
что вопрос об отправлении депутатов на венгерский сейм он от-
лагает до будущего времени, а сам вступает в переговоры с
Веною. Многое может измениться до наступления кризиса: но
судя по началу, надобно опасаться, что будет повторена кроа-
тами ошибка, сделанная ими в 1848 году. Вена будет длить
536

переговоры до последней минуты, чтобы удержать кроатов
в разъединении с венграми; когда понадобится помощь кроа-
тов для войны с венграми, Вена обещает кроатам все, чего они
хотят — и начнутся те же самые подвиги, какие совершал Елла-
чич в 1848 году 1, с тою же наградою в случае победы над вен-
грами.
Венский сейм не уступает в политическом искусстве кроат-
скому. Все немцы, заседающие в палате депутатов имперского
совета, называют себя либералами; Шмерлинг уверяет их, что
он тоже либерал. В полном удовольствии от этого они свиреп-
ствуют на венгров, не подчиняющихся воле такого либерального
министра, и своими голосами склоняют всех немецко-австрий-
ских либералов поддерживать венское правительство в будущей
войне с венграми. Но желая победы Шмерлингу, они не сообра-
жают, что нужны ему сами только для победы над венграми,
а когда Венгрия будет усмирена, то всякая надобность в них
прекратится для венского кабинета и они будут отправлены по
домам. С такою же ловкостью держат себя эти австрийско-не-
мецкие либералы и относительно славян, заседающих на импер-
ском сейме: все, требуемое славянами, они отвергают, как про-
тивное либеральным планам Шмерлинга. Славяне, разумеется,
раздражаются этим и в досаде уже хвалятся тем, что чешскими
полками была усмирена Вена в 1848 году, — стало быть, можно
предвидеть, что когда Шмерлингу прийдет пора усмирять ли-
беральных немцев в нынешний раз, чехи тоже не откажутся
усмирять их с полным усердием. Но то когда еще будет, а лов-
кость свою уже показывают они и в настоящем. Благодаря изби-
рательному закону, давшему немецким округам в Чехии и Мора-
вии гораздо больше депутатов, чем славянским округам, славяне
составляют в венском имперском совете лишь меньшинство. Не-
мецкое большинство систематически поддерживает Шмерлинга
[решительно] во всем против них. Ни малейшего своего требова-
ния или желания не могут провести они через имперский совет.
Но Шмерлингу необходимо, чтобы на этом венском сейме были
славяне, — иначе, если бы остались на нем только одни немцы,
нельзя было бы опираться на него: ведь надобно, чтобы казался
он представителем не одних австрийских немцев, которые слиш-
ком малочисленны, а всех областей империи, кроме венгерских
и итальянских, чтобы Шмерлинг мог говорить: «я опираюсь на
представителей большинства населения в империи, а вы, венгры
и итальянцы, составляете только мятежное меньшинство». При
таком положении славяне могли бы вытребовать всего, чего хо-
тят, если бы поступили решительно, [отказались от участия в
сейме, на котором ничего не добиваются, кроме оскорблений].
Но они ничего себе, заседают и заседают, ни расчетом, ни чув-
ством оскорбляемой национальности не приводятся они к тому,
чтобы понять, как следовало бы поступить.
537

Свою способность упорствовать в роли, унизительной и вред-
ной для них, и свою неспособность действовать, сообразно до-
стоинству и интересу своему, недавно выказали они самым ма-
стерским образом. Один из чешских депутатов говорил о не-
уважении венского правительства к чешской национальности.
Президент палаты сделал ему выговор за оскорбительные будто
бы для немцев его выражения. Все славянские депутаты проте-
стовали против этого выговора, несправедливого и пристраст-
ного, по их мнению. Тогда президент сказал: «делаю выговор
всем депутатам, протестующим против моего прежнего выго-
вора», — это значило, что он делает выговор всем славянским
депутатам. Они оскорбились (наконец-то!) и ушли из залы,
объявив, что оскорблены. Так. Что [ж теперь предписывал им
сделать здравый рассудок и интерес? Отказаться от звания де-
путатов, разъехаться по домам и коллективно заявить своим со-
отечественникам, что справедливости к себе на венском сейме не
нашли, а только подвергались на нем оскорблениям. Что тогда
стал бы делать Шмерлинг, оставшись с одними своими немцами?
Он должен был бы смириться перед славянами, сделать для них
все, чего они потребуют, лишь только воротить их в Вену. Ка-
жется, это ясно. Что же славянские депутаты?] Воротились на дру-
гой день в залу, принесли оправдание в том, что вчера ушли из
нее: «мы, дескать, ушли не потому, что хотели [своим удалением
протестовать против обиды], а для того только, чтобы поохла-
диться, — мы-де вчера были разгорячены». Президент сказал,
что выговор вчера сделал он им основательно; тем дело и кон-
чилось. И сели славянские депутаты на прежних местах в ожи-
дании новых оскорблений. [Хороши, нечего сказать, очень хо-
роши!]
Читатель видит, как мы беспристрастны: и кроаты, и чехи,
и австрийские немцы одинаково сообразительны кажутся нам.
Как подумаешь хорошенько, то и не удивляешься долговечному
существованию Австрийской империи. Еще бы не держаться ей
при таком отличном политическом такте связанных ее границами
национальностей.
В Италии все идет по-старому. Месяц тому назад мы опла-
кивали смерть Кавура, как министра незаменимого. Теперь ока-
зывается, что плач наш был совершенно напрасен: Рикасоли
совершенно заменил своего предместника2 и самые труднейшие
из наследованных от Кавура дипломатических интриг ведет с
таким же, повидимому, искусством. Известно теперь, например,
что за Рим Кавур предполагал заплатить уступкою острова
Сардинии. Дело это подвигается вперед успешно, как видим из
объяснений, недавно происходивших в английской палате общин.
Но позвольте, верно ли то, что Kaвyp предполагал уступить
Сардинию Франции? Поклонники Кавура могут вздумать, что
мы понапрасну черним имя незаменимого министра. Чтобы удо-
538

стоверить их в противном, приведем извлечение из речи Кинг-
лека — того самого Кинглека, который первый заговорил в ан-
глийском парламенте об условии, уступавшем Франции Савойю
и Ниццу.
Как только разнеслись слухи о намерении французского пра-
вительства овладеть островом Сардиниею, Россель отправил в
Турин депешу с инструкциями [Вёрдеону], английскому пос-
ланнику при туринском дворе, поручая ему потребовать от Ка-
вура формального обязательства не уступать никаких земель
Франции. Кавур отказался дать требуемое обязательство, а со-
слался только на речь, недавно им произнесенную в сардинской
палате и объявлявшую, что не уступит он ни одного дюйма
земли в Италии. Это несогласие дать прямое формальное удо-
стоверение английскому правительству не рассеивало предполо-
жений о преднамеренной уступке острова Сардинии, а, напротив,
подкрепляло их. Во-первых, речь перед палатою не до такой
степени связывает министра, как дипломатическое объяснение с
другою державою. Мнение палаты может измениться; тогда она
освободит министра от обязательства, данного перед нею, упол-
номочит его поступить иначе. Во-вторых, и самая речь Кавура
перед сардинскою палатою имела двусмысленность, без сомне-
ния, рассчитанную. Английское министерство требовало, чтобы
он обязался не отдавать французам никакой земли, а Кавур го-
ворил сардинской палате, что не отдаст только «итальянской
земли»; тут оставлялась возможность истолковать впоследствии
времени, что к острову Сардинии это обещание ни мало не от-
носилось, потому что остров Сардиния — вовсе не составляет
часть итальянского материка, а что Кавур говорил только об
итальянском материке. Россель потребовал объяснений и у фран-
цузского правительства; французский министр иностранных дел
Тувенель отвечал, что Франция не желает приобрести остров
Сардинию. Но через неделю по получении такого ответа Россель,
вероятно, заметил новые факты, несогласные с ним, потому что
через полторы недели написал к английскому посланнику в
Париже депешу, приказывавшую ему потребовать новых объясне-
ний от французского правительства. Что же получено в ответ?
Английское правительство считает неудобным обнародовать
ответ, полученный на этот раз от французского правительства.
Значит, ответ был неудовлетворителен. Что же теперь видно по
обнародованным депешам? Английское правительство пришло к
сомнению; оно желало, чтобы итальянское правительство и фран-
цузское правительство опровергли это сомнение. Итальянское
правительство отказалось опровергнуть его; французское прави-
тельство в первый раз опровергло его, во второй раз не опро-
вергло. Таким ходом переговоров подтверждается слух, что су-
ществует между итальянским и французским правительствами
539

обязательство об уступке острова Сардинии. Следующую часть
речи Кинглека мы передаем подлинными словами английского
оратора:
«Если предположить, что действительно существует такое обязатель-
ство, то каких фактов должны мы ожидать? Вот каких. Жители острова
Сардинии будут чувствовать, что итальянское правительство хочет уступить
их Франции. На их острове будут делаться приготовления к тому. Через
несколько времени Франция почтет за нужное объявлять, что не участвует
в этих приготовлениях. Король итальянский, ободренный положительностью
этих уверений, вообразит, что он освобожден ими от прежнего обязатель-
ства. Но Франция тотчас же выскажет ему свое неудовольствие за то и
покажет, что он должен исполнять данное обязательство. Таких фактов мы
должны ждать, судя по тому, как велось совершенно подобное дело об
уступке Ниццы и Савойи. И действительно, мы видим все эти факты. На
острове Сардинии ведется агитация, с целью убедить его жителей, что он
неизбежно перейдет под власть Франции. У меня на руках лист газеты,
издающейся в Кальяри совершенно в этом духе. Пьемонтские чиновники на
острове Сардинии убеждены, что скоро придется им шить новые мундиры
по французской форме. В Турине все близкие к правительству люди также
убеждены, что оно обязалось уступить остров Сардинию. Скажу больше.
Граф Кавур пригласил к себе человека, фамилию которого я еще не вправе
открыть палате,— но она известна английским министрам, и я полагаю, что
получу полномочие сообщить ее палате, если это будет нужно, — граф Ка-
вур пригласил его к себе и сказал, что просит его отправиться на остров
Сардинию и посмотреть, до какой степени успеха достигли французские
приготовления к приобретению острова. Человек, получивший такое пору-
чение, натуральным образом спросил графа Кавура: «Но в каком же поло-
жении находятся ваши переговоры с Франциею? уступаете ли вы остров?»
Граф Кавур отвечал: «французское правительство вынуждает меня уступить;
но я до сих пор еще сопротивляюсь». Этот человек отправился на остров
Сардинию и там удостоверился, что французская агитация ведется точно
так же, как велась прежде в Ницце и Савойе: что там учреждены два коми-
тета, подготовляющие переход острова под власть Франции. Я могу назвать
лицо, руководящее действиями комитетов. Лицо это — французский сенатор
Пиетри, тот самый, который руководил подобным делом в Ницце и Савойе.
Перейдем теперь в Париж. Когда законодательный корпус в предварительных
секретных собраниях по своим отделениям (бюро) рассматривал бюджет
французского флота, один из депутатов заметил, что по этому бюджету
французский флот доводится до чрезмерной многочисленности, так что
французские военные порты не могут вместить такого числа кораблей. На
это правительственный комиссар отвечал ему, что Франция ведет пере-
говоры, по которым приобретет на Средиземном море новые военные гавани.
Эти слова прямо указывают на остров Сардинию, имеющий две очень боль-
шие и превосходные гавани. Если мы соединим все эти факты, мы увидим,
что существуют сильнейшие причины к беспокойству для нас. Недавно Ри-
касоли сказал в сардинской палате, что не согласен уступать никакой части
итальянской земли; я имею причину думать, что около того же времени
французское правительство отрекалось перед английским правительством
от намерения приобрести остров Сардинию. Но тотчас же после того фран-
цузские официальные журналы стали говорить, что остров Сардиния будет
приобретен Франциею, несмотря на сопротивление Рикасоли. Я имею при-
чины думать, что французский министр иностранных дел послал Рикасоли
депешу, в которой выражал неудовольствие на уверение, данное им сардинской
палате. В каком духе французское правительство расположено действовать,
можно видеть из «Revue Conteroporaine», издаваемого французским прави-
тельством. Вот отрывок из этого журнала:
540

«Мы надеялись приобрести остров Сардинию, который будет нам поле-
зен, потому что лежит на пути в Алжирию, представляет превосходный лес
для нашего флота и хорошие гавани для наших кораблей. Остров Сардиния
продолжение Корсики. Это остров — более французский, чем итальянский;
жители его любят Францию, чувствуют, что она дает им счастье и с энту-
зиазмом вотировали бы свое присоединение к Франции, если бы по необ-
ходимости или по случаю были они освобождены от своих обязанностей к
Итальянскому королевству; но вот г. Рикасоли разрушает наши патриоти-
ческие сны. Правда, что могут возникнуть обстоятельства, которые заставят
итальянское правительство несколько изменить свою программу относи-
тельно Франции и различить остров Сардинию от Италии. Мы не думаем,
чтобы французское правительство захотело приобрести эту вторую Корсику
насилием, хотя она необходима для сохранения самой Корсики; но наше пра-
вительство, конечно, не откажется от Сардинии, если она будет предложена
ему, особенно если жители Сардинии, будучи спрошены о своих чувствах,
дадут такой же единодушный ответ, как Ницца и Савойя».
Я не сомневаюсь (продолжает Кинглек), что г. Пиетри сумеет получить
единодушное согласие жителей Сардинии. Я помню, что в Ницце исполнил
он подобную обязанность с такою ревностью, что, по словам г. Моккара,
секретаря французского императора, число голосов в пользу присоединения
было значительно больше всего числа людей, подававших голос».
Речь Кинглека кончается вопросом, разделяет ли английское
министерство опасения оратора, или может успокоить их ка-
кими-нибудь данными. Россель отвечал в том смысле, что опасения
существуют и у него и что никаких серьезных успокоений против
них ОН не имеет; что Рикасоли, конечно, искренен, когда говорит,
что не желал бы уступать остров Сардинию; но что одно жела-
ние тут ничего не значит и может явиться необходимость Рика-
соли действовать против собственной воли.
Само собою разумеется, что вопрос этот не был бы возбуж-
ден в палате общин, если бы Кинглек и само английское мини-
стерство не видели, что дело об уступке острова Сардинии энер-
гически продолжается. Все английские партии согласны, что оно
имеет несравненно более важности для Англии, чем уступка Са-
войи и Ниццы. Остров Сардиния имеет превосходные гавани и
большие корабельные леса. Стремление Франции завладеть этим
островом они понимают как стремление усилить французский
флот на Средиземном море до того, чтобы отнять там перевес у
них, и на этот раз можно верить серьезности слов Росселя, ска-
завшего, что подобное дело повело бы к войне. Во всяком случае
до войны, однако же, еще далеко; и, быть может, французское
правительство отсрочит свое намерение владеть островом Сар-
диниею, когда убедится, что англичане принимают этот вопрос
гораздо ближе к сердцу, чем вопрос о присоединении Ниццы и
Савойи.
Во внутренних делах самой Англии должна постепенно про-
изойти довольно значительная перемена от перемены прежних
отношений между разными оттенками либеральной партии. Чи-
татель знает, что виги имели в последнее время не одного пред-
водителя, как бывает обыкновенно, а двух, Пальмерстона и
541

Росселя. По своей ловкости в парламентской тактике Пальмер-
стон все больше и больше брал перевес над Росселем, так что
Россель согласился, наконец, принять титул пера с именем графа
Росселя Россельского (Russell of Russell) и перейти в палату
лордов, — иначе сказать, перешел как будто бы в половинную
отставку от живого участия в борьбе партий, которая имеет
своим местом палату общин. Он в палате общин служил связью
между частью вигов, мало расположенною к прогрессу, то есть
партиею Пальмерстона, и прогрессистами. Теперь надобно
ждать, какое новое лицо, какого оттенка мнений и какой силы
характера займет посредническое положение между Пальмерсто-
ном и прогрессистами, или как уладится прямая связь между
ними без особенного посредника. Ныне у той части вигов, кото-
рая имела своим предводителем Росселя, нет в палате общин
человека, особенно выдающегося над другими, и по духу газет-
ных рассуждений о последствиях перехода Росселя в палату лор-
дов надобно полагать, что этот отдел вигов распадется, примкнув
своим большинством к Пальмерстону, а другою, меньшею своею
частью, к прогрессистам, которые, усилившись этим присоедине-
нием, добьются более выгодных условий для своего обыкновен-
ного союзничества с вигами. По крайней мере, газеты указывали
на это по поводу перемен в составе кабинета, произошедших от
перехода Росселя в палату лордов. Пальмерстон при этой пере-
становке роздал должности почти исключительно вигам, не дав
прогрессистам ни одного нового важного места. Все газеты ви-
гистской партии нашли, что он поступил нерасчетливо, что на-
добно было бы предоставить прогрессистам несколько большее
прежнего участие в кабинете; газеты предполагают, что сам
Пальмерстон убедится в необходимости такой уступки: нынеш-
няя сессия парламента почти уже кончается, и время серьезной
борьбы между партиями уже прошло; но к началу следующей
сессии, говорят газеты, Пальмерстон, конечно, явится подкреп-
ленный участием свежих сил в своем кабинете. Посмотрим, так
ли это будет, как следует ждать по нынешним отношениям раз-
ных оттенков либеральной партии.
Когда мы готовились писать первые строки заметок о поло-
жении дел в Америке, нам принесли телеграфическую депешу,
которая, скажем откровенно, разрушает многие из предположе-
ний, казавшиеся нам за полчаса перед этим очень верными.
Войска союзного правительства потерпели неудачу, и, вероятно,
довольно чувствительную, в большой (?) битве. Конечно, при
получении подробных известий окажется, что депеша преувели-
чивала важность этого дела и характер неудачи, что это было
не генеральное сражение, а только авангардная атака, произве-
денная, быть может, и в довольно больших силах, но далеко не
всею массою союзных сил, сосредоточившихся для нападения, —
вероятно, какой-нибудь корпус пришел к назначенному месту
542

слишком рано и начал атаку, не дождавшись других корпусов,
которые все-таки продолжают подвигаться вперед, несмотря на
его неудачу. Но все-таки не следовало по прежним известиям
ожидать и такой неудачи. Впрочем, какова бы ни была она, об-
щий ход войны от нее не изменится: если она велика, север
только воодушевится к усилиям, еще более энергическим. Это
ясно каждому, читавшему северные газеты и прения вашингтон-
ского конгресса. Мы начнем с расположения умов в самом со-
мнительном пункте северных штатов, Нью-Йорке, и притом в
самом сомнительном пункте самого Нью-Йорка, на бирже.
С этим познакомит нас корреспондент «Times'a».
Финансовые соображения его, изложенные в письме, отпра-
вленном дня за три до открытия конгресса, любопытны потому,
что представляют собою отголосок мыслей, господствовавших на
нью-йоркской бирже. Притом же сведения, которыми он поль-
зовался, оказались совершенно точными: министр финансов
предложил (и конгресс принял) те самые пошлины, о которых
говорит он.
Корреспондент «Times'a» начинает тем, что легко было бы
союзному правительству получить очень большие суммы от пря-
мого налога, источника, которым до сих пор оно вовсе не поль-
зовалось. Но нью-йоркская биржа полагала, что этим источни-
ком правительство еще не захочет пользоваться в нынешнем
году; почему же, как вы думаете? по каким-нибудь существен-
ным затруднениям? Вовсе нет: только потому, что правительство
хочет (говорит корреспондент «Timesa»), чтобы чрезвычайное
заседание конгресса, им созываемое, было непродолжительно,
а распределить в короткое время прямой налог невозможно, при
большом разнообразии местных условий. Почему же правитель-
ство не хочет, чтобы чрезвычайное заседание конгресса было
продолжительно? Быть может, тут были бы какие-нибудь важ-
ные неудобства? Нет, дело просто в том, что самим членам
конгресса не хочется связывать себя продолжительною сессию
в летнее время, которым каждый из них рассчитал воспользо-
ваться для других дел. Если бы встретилась существенная на-
добность, это соображение о личных удобствах было бы отло-
жено в сторону. Но большой надобности длить заседания кон-
гресса нет, потому что и без прямого налога представляются
достаточные источники чрезвычайного дохода. «Потому в Нью-
Йорке предполагают, что правительство отложит проект о пря-
мом налоге до времени обыкновенного собрания конгресса», то
есть до декабря. «Но довольно любопытно знать, какую сумму
принесет прямой налог, когда будет установлен. По слишком
низкой оценке, сделанной для взимания местных налогов,
сумма подлежащей налогу собственности в штатах, верных
союзному правительству, простирается до 7 000 миллионов дол-
ларов (около 10 000 миллионов рублей сер.). Налог в 1% даст
543

сумму в 70 милл. долларов (100 милл. сер.), и я уверен, что пра-
вительство со временем воспользуется этим источником. Нация,
которая не хочет приносить пожертвований в настоящем, укло-
няется от налогов на чрезвычайные расходы, слагая бремя это
на будущность посредством займов, не имеет уважения к себе.
Север не расположен делать такую ошибку. Сколько я знаю об-
щественное мнение, я должен сказать, что собственники будут
платить сколько понадобится, без неудовольствия. Но если, как
я думаю, правительство решит отложить установление прямого
налога до времени обыкновенной сессии конгресса, есть другие
совершенно непочатые источники дохода, и деньги изобильно
польются из них по первому желанию министра финансов. На-
пример, чай и кофе вот уже лет 20 освобождены от пошлины.
Чая в верных правительству штатах потребляется более 28 милл.
фунтов (то есть английских; это составит около 31 милл. русских
фунтов, по 12/3 ф. на человека); если установить пошлину в
15 центов с фунта (английского, то есть около 17 к. с русского
фунта), эта одна статья даст 4 200 000 долларов. Кофе в сво-
бодных штатах будет и во время войны потребляться не меньше
150 милл. фунтов (по 9 русских фунтов на человека); пошлина в
5 центов с фунта даст 7 с половиной миллионов долларов. Са-
хара потребляется в свободных штатах не меньше 330 тыс. тонн
(более 20 милл. пудов, то есть с лишком по пуду на человека);
пошлина от 21/2 до 4 цент, (от 3 1/2 до 5 коп. с русского фунта)
с разных сортов даст 17 милл. долларов; соответственная тому
пошлина с патоки еще 3 с половиной милл. долларов. Таким обра-
зом, умеренные налоги на чай, кофе и сахар дадут 32 200 000
долларов (около 42 милл. р. сер.). Если понадобится, можно по-
лучить еще больше посредством таких акцизов, которые по своей
легкости будут почти нечувствительны. Акциз с солода и спирт-
ных напитков в английском размере даст в одних северных шта-
тах 50 милл. долларов (более 65 милл. р. сер.). С некоторыми ак-
цизами на предметы роскоши эти пошлины на чай, кофе, сахар
и спиртные напитки дадут около 100 милл. долларов (130 милл. р.
сер.). Такую же сумму легко получить от прямого налога». По-
нятна самоуверенность страны, которая без обременения себя
может в прибавку к прежнему своему бюджету собирать еще
250 миллионов р. сер. дохода на ведение войны. Но как мы заме-
тили, любопытнее всего здесь то, что, доказывая возможность
вести войну самым энергическим образом без обременения для
нации, корреспондент «Times'a» служит представителем мнения,
господствующего на нью-йоркской бирже. Очень велика должна
быть сила и всеобщность национального энтузиазма, чтобы тор-
говое сословие давало правительству поощрение вести войну са-
мым настойчивым образом, не опасаясь недостатка в средствах.
Если биржа так решительно говорит о легкости собрать де-
нежные средства для энергического ведения войны, то можно
544

предположить, как твердо готовы жертвовать всем для успеха
дела другие сословия и масса населения.
Действия вашингтонского конгресса вполне подтверждают
это ожидание. Он вотирует единодушно, борьба партий исчезла,
все они слились в одну партию. Патриотизм конгресса доходит
до энергии, почти беспримерной в истории. Правительство тре-
бует доведения военных сил до 400 000 человек и кредита в
400 миллионов долларов на их содержание. Конгресс дает ему
больше, чем оно само просит, — 500 миллионов долларов и
500 тысяч человек войска, — это вотируется единодушно. Не
довольствуясь тем, палата представителей формально объявляет,
что дает столько лишь потому, что неловко же ей слишком да-
леко опережать размер требований правительства, — но что она
предлагает ему потребовать еще гораздо больше, чем назначила
она. Вот решение, ею принятое 16 июля:
«Палата представителей обязывается вотировать какую бы то ни было
сумму денег и какое бы то ни было число войска для быстрого и корен-
ного подавления мятежа и для прочного восстановления союзной власти на
всем пространстве Соединенных Штатов».
Это решение было принято большинством 121 голосов против
5 голосов.
Понятно, что при таком беспредельном патриотизме и при
той неистощимости средств, какую раскрывает перед нами кор-
респондент «Times'a», торжество Севера над плантаторами не-
избежно. Какая-нибудь ошибка авангардного командира не мо-
жет иметь тут никакого влияния, кроме того, что послужит но-
вым возбуждением к энергии.
Сама телеграфическая депеша, о которой мы говорим, ука-
зывает на это: при первом известии о потерянном сражении ки-
нулись на театр войны новые десятки тысяч волонтеров Севера.
Ход военных действий до этой неудачи был таков. Инсур-
генты занимали линию верст в 150 длины параллельно реке По-
томаку. Левое крыло их стояло в Западной Виргинии, главные
массы — в Восточной, против Вашингтона. Ключом всей этой
линии была станция Манассас-Гап по железной дороге из Ва-
шингтона в Западную Виргинию и к южной границе Восточной
Виргинии, в том месте, где соединяются две эти линии, расхо-
дящиеся верстах в 30 от Вашингтона, одна на запад, другая на
юго-запад. Союзные войска должны были сойтись у Манассас-
Гапа с двух сторон. Главные силы двигались из Вашингтона,
с востока на запад. Первым шагом тут была переправа через ши-
рокую реку Потомак, на северной стороне которой стоит Вашинг-
тон, между тем как в нескольких верстах по южному берегу
расположены были сильные отряды инсургентов. При таких ус-
ловиях переправа совершалась очень медленно, и мы полагаем,
что главная масса сосредоточенных около Вашингтона войск еще
545

оставалась на северном берегу Потомака, когда произошло дело,
о котором говорит телеграфическая депеша.
С северо-запада, из Огайо и Индианы, под командою Мак-
Клелланда двигались войска к Манассас-Гапу через Западную
Виргинию, с верховья Потомака по южному его берегу, занятому
инсургентами. Мак-Клелланд сбил с позиций эти отряды, состав-
лявшие левое крыло инсургентов; они отступали в Манассас-
Гапу, он горячо преследовал их.
Судя по этому, надобно полагать, что авангард главной ар-
мии, ободренный слухами о победах Мак-Клелланда, горячо бро-
сился на Манассас-Гап, не дождавшись, пока масса армии будет
в состоянии подкрепить его. Во всяком случае битва была
только у небольшой части союзных сил с главными силами инсур-
гентов, вроде авангардного дела, за которым должно последовать
решительное сражение при совершенно иных условиях успеха,
если инсургенты не отступят, воспользовавшись тем обстоятель-
ством, что этот мимолетный успех, вероятно, открыл для них
путь отступления, который готовились отрезать союзные войска.

Сентябрь 1861
Римский вопрос. — Слухи об уступках со стороны Вены венграм.—
Североамериканские дела.
Ничего нового не случилось в Западной Европе за прошлый
месяц, и мы начинаем поэтому склоняться к мнению многих на-
ших передовых людей, полагающих, что силы вышесказанной
Европы истощены.
Например, в Италии тянется то же прежнее дело о Риме и
Неаполе. Когда французы выйдут из Рима? Каждую неделю
слышится все тот же ответ: «скоро», и недели идут за неделями,
так что уже очень сильно наскучил этот ответ. Особенно недо-
вольны им неаполитанцы, страна которых не может удовлетво-
риться ничем, кроме перенесения столицы Итальянского королев-
ства в Рим. Прогрессивная партия, пользуясь этим состоянием
умов, начинает агитировать в Неаполе мысль о том, не пора ли
двинуть на Рим отряды волонтеров, чтобы французы поскорее
приобрели убеждение в «зрелости римского вопроса», — фран-
цузы ведь только затем и остаются в Риме, чтобы «вопрос о нем
созрел», и обещаются отдать его итальянцам, как только вопрос
«созреет» или, по другому aранцузскому выражению, как только
«настанет исторический момент» для их выступления из Рима.
Итальянцы постепенно убеждаются, что под «зрелостью» или
«историческим моментом» французы тут понимают невозмож-
ность оставаться в Риме иначе, как сражаясь с итальянцами, сра-
жаться с которыми французы не решатся. Прогрессивная партия
с самого начала говорила это, и теперь ее влияние на умы в Юж-
ной Италии усиливается. Неаполитанский наместник, Чальдини,
человек простой и честный, тотчас же по своем приезде в Неаполь
увидел, что все живые силы неаполитанского края находятся в
распоряжении прогрессистов и что для успешного управления
страною необходима их помощь. Не пугаясь страшных толков о
злонамеренности гарибальдийцев или маццинистов, он стал раз-
давать места людям, пользующимся влиянием на массу. Это он
делал в очень небольшом размере, боясь туринского правитель-
547

ства, но польза все-таки произошла очень большая. Неаполь
начал быстро успокоиваться; один округ за другим стал под ру-
ководством прогрессистов очищаться от разбойнических шаек,
опустошавших всю Южную Италию при прежних вялых и не-
популярных администраторах, и сам Чальдини заслужил всеоб-
щее доверие. Соединение Южной Италии с Северною, подвергав-
шееся до приезда Чальдини очень сомнительному колебанию,
теперь упрочилось, — чего же лучше для туринского правитель-
ства? Но оно не довольно действиями Чальдини, и чтобы чита-
тель имел об этом свидетельство, которого нельзя заподозрить,
мы приведем отрывок из неаполитанских корреспонденций «Ti-
mes'a, вовсе не отличающейся расположением к маццинистам
или гарибальдийцам:
«В начале августа центральное правительство показало нам новый и
весьма замечательный образчик своей завистливо-боязливой политики. Пуб-
лике происшествие это уже известно; но так как я слышал о нем от одного
из главных лиц, причастных к делу, то рассказ мой, может быть, покажется
читателю не лишенным занимательности. 3-го августа в Неаполе, как из-
вестно, распространился панический страх. На следующий день Чальдини
призвал к себе барона Никотеру и, сообщив ему свои предположения о веро-
ятности близкой высадки на пространстве между Паузилиппо и Музеумом,
принятом им за оборонительную линию города, спросил его, возьмет ли он
на себя оборону остальной части столицы, включающей Форию, старый
Неаполь и Марину.
Так как оборона эта требовала содействия простого народа, то и воз-
ник вопрос: как взглянет на это центральное правительство? Чтобы обойти
затруднение, представлявшееся с этой стороны, решено было всех желающих
сражаться включить в ряды подвижной гвардии. Вслед за тем Никотера и
принялся за дело. Генерал Козенц, с которым ему было поручено посове-
товаться, сначала не одобрил этой мысли, но, переговорив с Чальдини, и он
выразил свое согласие. Поддержанный таким образом, Никотера начал свои
действия и в три дня навербовал 2 300 человек. По его расчету, он на
пятый или на шестой день имел бы отряд в 5 000 или 6 000 человек. Но в
среду 6-го августа поздно вечером он был потребован к генералу-намест-
нику и там получил приказание остановить все дальнейшие распоряжения.
Приготовления Никотеры возбудили опасения туринского двора. Там
нашли, что эта толпа людей может броситься на Рим, и, таким образом,
как мне кажется, без всякой причины ослабили оборонительные средства
города в минуту большой опасности. Вот в нескольких словах рассказ о
происшествии, которое в свое время вызвало здесь много толков и оставило
итальянским журналам материал на целый ряд статей. Это новое доказа-
тельство той неблагоразумной трусости и ревнивого недоброжелательства,
которые постоянно создают новые препятствия примирению всех партий
и, таким образом, обращают дело соединения Италии в неисполнимую мечту.
Если разобрать дело, как следует, то выходит, что партия «действия» здесь
слишком сильна, чтобы ею можно было пренебречь, и что удержать ее в
руках можно только путем примирения и предоставления ей деятельности.
Являясь в обществах всех партий и всех сословий, я видел много так назы-
ваемых акционистов и могу сказать, что в Неаполе, по крайней мере, они
проникнуты готовностью самоотвержения, которой, к несчастью для края,
вовсе нет в людях, смотрящих на них с негодованием.
Главная цель политических стремлений этой партии заключается, как
я уже писал вам, в основании итальянского единства. Она всегда была и»
вероятно, всегда будет передовой дружиной всякого движения в этом крае.
543

Непохожий в этом отношении на своих предшественников, Чальдини удостоил
ее своей улыбкой. Эта благоразумная политика даст ему средства управ-
лять теми, которых он не мог бы победить силою».
Очень много шума наделал неблаговоспитанный Чальдини
своим резким ответом на предложение главных лиц умеренной
партии неаполитанского края. Когда туринский парламент был
распущен, неаполитанские члены его из министерских рядов, воз-
вратившись на родину, вздумали дать наместнику урок в дели-
катной форме. Они прислали ему адрес, в котором предлагали
ему содействие, намекая на то, чтобы он отверг содействие Нико-
теры и других прогрессистов. Чальдини отвечал в таком
смысле: «Все неаполитанские правители, пользовавшиеся вашими
советами и содействием, становились непопулярны и падали. По-
тому я рассудил обходиться без вашего сочувствия и пособия».
Поднялась страшная буря в рядах умеренной партии против
грубого солдата. Отвергнутые советники отправили в Турин тре-
бование, чтобы Чальдини был сменен. Министерство само давно
хотело бы отставить его. Но о« популярен, доверием неаполитан-
ского народа к нему водворяется Б Неаполе тишина; сменить его
значило бы снова подвергать опасности господство Виктора-
Эммануэля над Неаполем. Рикасоли оказался на этот раз благо-
разумнее, чем бывал в подобных случаях Кавур. Он сумел рас-
судить, что единство Италии важнее личной неприязни его к
прогрессистам, и Чальдини остается пока неаполитанским наме-
стником *. Приготовления неаполитанских прогрессистов к
движению на Рим дают несколько новый вид римскому вопросу.
Туринское правительство усиливает свои хлопоты в тюльерий-
ском кабинете, чтобы предотвратить столкновение итальянских
патриотов с французскими войсками. Французское правитель-
ство начинает думать, что может попасть в неприятности, остав-
ляя свои войска в Риме: ведь на самом деле не могут они сра-
жаться с итальянцами. Поэтому последние недели ежедневно
стали появляться в Турине и Париже полуофициальные статьи
и брошюры об условиях, на которых французы могут очистить
Рим. Говорят, что эти публичные объяснения довольно близко
соответствуют содержанию переговоров между Рикасоли и им-
ператором французов. Главные черты предполагаемого решения
таковы: папа сохраняет полицейскую власть над латеранским
дворцом с соседними кварталами, но большая половина города и
все области отдаются в непосредственное управление итальян-
ского министерства. В своем дворце папа может иметь небольшой
отряд телохранителей, составленный отчасти из итальянцев, от-
части из других католиков. На содержание папы дается некото-
рая часть доходов с прежних его владений, и все католические
* Последние телеграфические депеши говорят, что он все-таки отставлен
или скоро будет отставлен.
549

державы приглашаются увеличить это содержание доброволь-
ными пособиями. Можно полагать, что раньше или позже дело
устроится на этих основаниях, если устроится оно дипломатиче-
скими переговорами, а не развяжется какою-нибудь популярною
катастрофою, которая, конечно, уже не оставит папе «и телохра-
нителей, ни независимой власти над резиденциею.
Начинающееся успокоение Неаполя открывает итальянскому
правительству возможность сосредоточить армию в Северной
Италии и думать о возобновлении военных действий против Ав-
стрии. Но теперь, при министерстве Рикасоли, эта перспектива
еще очень далека. Рассчитывают, что итальянское королевство
могло бы выставить ныне против австрийцев до 150 тысяч
войска, — эта цифра вдвое больше той, на какую можно было рас-
считывать месяца три, четыре назад, когда большая половина
войск была нужна для сдерживания общего недовольства для
Южной Италии прежними дурными наместниками. Но все-таки
150 тысяч войска еще слишком мало для борьбы с австрийцами,
у которых в Венгрии и около Венеции находится до 300 тысяч
солдат. А министерство Рикасоли держится кавуровских принци-
пов относительно военной организации. Оно не заботится ни о
составлении сильных резервов, ни о формировании волонтеров
или милиции. Поэтому австрийские министры остаются довольно
спокойны насчет Рикасоли: они уверены, что он сам не в состоя-
нии ничего начать против них. Этою надеждою на безвредность
туринского правительства объясняется упрямство Шмерлинга
в венгерских делах.
Но австрийские немцы начинают понимать, что централиза-
ционные принципы Шмерлинга не приведут их ни к чему хоро-
шему. Напрасно официальные венские газеты уверяют австрий-
скую публику, что Венгрия раскаивается и смиряется; напрасно
уверяют они ее, что масса венгерского населения готова с удо-
вольствием принять восстановление произвольной администра-
ции, которою Шмерлинг собирается заменить комитатские со-
брания, протестующие против его действия; напрасно официаль-
ные венские газеты доказывают, что Кроация будет на стороне
австрийцев против венгров. Венские немцы видят, что все это не
так. Потому с конца августа носятся в Вене слухи то об уступ-
ках венграм со стороны Шмерлинга, то об отставке самого Шмер-
линга и замене его министром, могущим примириться с венграми.
Венские газеты, до сих пор безусловно поддерживавшие Шмер-
линга, постепенно изменяют свой тон. Вот отрывок из венской
корреспонденции «Times'a» об этой начинающейся перемене в
мыслях венской публики и об основанных на том слухах:
«В настоящее время вы уже, вероятно, знаете, что здесь с субботы
вечера разнесся слух о министерском кризисе. Электрический телеграф, без
сомнения, уже сообщил вам эту весть и даже, может быть, придал ей
550

больше положительности, чем бы следовало. Слух этот получил начало на
бирже в субботу после обеда. В воскресенье о нем было упомянуто только
в одной или в двух газетах, потому что в этот день все население Вены
разъезжается по окрестностям и в городе остаются только те, которые уже
вовсе не имеют возможности уехать. Вследствие этого по воскресеньям обыч-
ные места сбора новостей пусты и почти все пути к получению достоверных
известий закрыты. В понедельник выходит немного газет; те, которые по-
явились, старались опровергнуть этот слух. Есть, однако, причины думать,
что он не лишен основания. Вчера уже почти положительно говорили, что
г. фон-Шмерлинг подал в отставку и заменен графом Белькреди, ретроград-
ным депутатом, не имеющим значения. Последний пункт крайне невероятен;
но об отставке Шмерлинга далеко нельзя этого сказать. Я заметил, что со-
мнения в долговечности нынешнего министерства стали нынче сильнее у
людей всех возможных политических оттенков. Один из значительных чле-
нов оппозиционной стороны имперского совета говорил мне сегодня, что, по
его мнению, министры держатся еще на своих местах только потому, что
их мудрено заменить. Венгрия им не под силу. Необходимость уступок со
стороны Вены нынче признана вполне и проповедуется такими лицами, ко-
торые уж, конечно, сбились на эту мысль не вследствие пламенности своих
желаний; такими даже, которые до сих пор поносили и ругали венгерцев и с
радостью встречали всякую небылицу, сочиненную на их счет. Но никто не
думает, чтобы Шмерлинг согласился на эти уступки. И вот источник пред-
положения о перемене министерства. Очевидно, что мнение это разделяется
и такими лицами, которые бы не хотели признаться в этом. Сегодняшний
нумер «Presse» говорит, что этот слух есть выдумка отчаянных спекулято-
ров, желающих упадка курса. Но во вчерашнем своем нумере тот же жур-
нал, не упоминая об этом слухе, поместил большую руководящую статью,
которую нельзя не счесть признаком перемены в политическом направлении
журнала. Статья эта не только выражает недостаток доверия к судьбе ны-
нешнего министерства, но даже предлагает его преемникам целую программу
действий. До сих пор «Presse» усердно защищала февральский патент; те-
перь же над журналом занялась новая заря. Статья его проникнута сомне-
нием и тревожным ожиданием зол; в сущности она имеет смысл капитуля-
ции. Она выражает боязнь насчет разделения конституционной партии на
две части и объявляет, что масса публики уже потеряла симпатию к фев-
ральской конституции, которая до сих пор не дала никаких результатов и
была не в силах превозмочь оппозицию обширной и важной части монархии.
Затем являются выходки против «фанатиков шмерлинговой конституции»,
которые не только считают ее хорошим узаконением, «но смотрят на нее,
как на догмат, вне которого уже нет спасения и который стоит выше всяких
рассуждений. Окончательного приговора над партией этой журнал произ-
нести не хочет; но он протестует против мании или предрассудков, или ум-
ственной слабости этой партии. Он признается, что сам принадлежит к
другой части конституционной партии, к той именно, которая хотя и хвалит
февральскую конституцию, но не может не видеть, как трудно установить
ее, как опасно стараться ввести ее силой и, наконец, как легко все действия
такого рода могут вызвать разрыв между различными частями монархии.
Он полагает, что непростительно подвергаться всем этим рискам».
«Может быть (говорит «Presse»), и мы сами держимся этого мнения,
что полное утверждение февральской конституции дало бы Австрии высшую
степень благополучия, на какую она может рассчитывать. Но что значит по-
лучение «лучшего», когда для него нужно отказаться от «хорошего». Разве
aевральская конституция может быть введена в Венгрии иначе, как силой?
Если бы конституция эта была издана три года тому назад, Венгрия, ко-
нечно, приняла бы ее с радостью. Но благоприятная минута была пропу-
щена, и нам остается только ждать, пока она вернется».
Затем «Presse» настоятельно указывает на пересмотр конституции, как
на самый практический исход из затруднительного положения, и поддержи-
551

вает не раз уже высказанную мысль о свободных совещаниях между чле-
нами различных партий нижней палаты имперского совета и распущенного
венгерского сейма. Журнал считает эту меру первым шагом к примирению
противоречащих интересов и притязаний и полагает, что она приготовила
бы основания для дальнейшего пересмотра конституции представителями
всех частей монархии. Статья, очевидно, внушена убеждением, что тепе-
решнюю оппозицию Венгрии не удастся превозмочь, что ни декреты, ни
адресы, ни насильственные меры не установят там февральской конституции
и что упорство в следовании шмерлинговой политике приведет империю к
бедствиям.
Сегодня газета «Neuste Nachrichten», выражая свое удовольствие по
случаю нового света, озарившего «Presse», сообщает слух (по ее мнению ве-
роятный), будто назначены совещания между некоторыми депутатами импер-
ского совета и предводителями венгерского движения. Говорят, будто бы
Визер хлопотал об организовании такого совещания в Пеште, и письмо от-
туда утверждает, что в нем со стороны австрийцев примут участие Визер,
Рехбауэр, Бринц и Гаснер, а со стороны венгерцев — Деак, Этвеш, Салай и
еще одно лицо, до сих пор еще не названное. Я полагаю, что слух этот,
по крайней мере, преждевременен. Письма, полученные мною из Пешта от
вчерашнего числа, ничего не говорят о такого рода собрании».
Разумеется, эти слухи преждевременны, а быть может и на-
всегда останутся преждевременными. В господствующих кругах
Вены до сих пор нет и, может быть, никогда не будет убеждения
в необходимости изменить прежнюю систему, и для перемены
политики, вероятно, понадобится какое-нибудь событие, более
убедительное, чем говор публики, голос газет или брошюра Шу-
зельки 1, бывшая одною из причин перемены тона венских газет.
Шузелька — популярнейший человек у австрийских немцев.
Разумеется, он не попал в венский имперский совет (из этого
читатель может заключить, служат ли представителями австрий-
ских немцев те почтенные лица, которые заседают в имперском
совете и поддерживают политику Шмерлинга). По распущении
венгерского сейма и одобрении этой меры венским имперским
сеймом Шузелька издал брошюру, в которой доказывает гибель-
ность принципов Шмерлинга для немецкого элемента Австрий-
ской империи. По его словам, стремиться к подчинению всех ча-
стей империи венскому министерству — значит вести дело вовсе
не к тому, чтобы немецкая национальность взяла в империи пе-
ревес над всеми другими национальностями, а только к тому,
чтобы исчезла немецкая национальность, подавленная смешением
с. славянскими национальностями, которые гораздо сильнее не-
мецкой числом людей. Шузелька доказывает, что австрийские
немцы для своей собственной целости должны требовать прекра-
щения системы, стесняющей венгров и славян. Нельзя рассчиты-
вать на то, чтобы подобный взгляд немедленно достиг политиче-
ского господства в Вене. Прежняя система, конечно, будет дер-
жаться до последней крайности. Но теперь мы, по крайней мере,
видим, в каком духе произойдет раньше или позже развязка за-
путанных австрийских отношений. Дело решится тем, что ав-
стрийские немцы сами станут поддерживать требования венгров;
552

а венгры, по-видимому, уже уладили свои отношения с кроатами.
Аграмский сейм решительно отказывается поддерживать Шмер-
линга против венгров. Члены его делают предположения о том,
чтобы он требовал нового собрания венгерских депутатов.
Большинство сейма находит эти предложения преждевремен-
ными, но, видимо, сочувствует им. Посмотрим, разовьется ли
это настроение умов, обещающее хороший исход для националь-
ных отношений в восточной части Австрийской империи.
В Америке сгладились неблагоприятные для северных штатов
последствия булль-ронского дела. Сепаратисты, повидимому,
совершенно отказались от мысли о наступательных действиях
против Вашингтона. Тактика их состоит, кажется, в том, чтобы
заманить федеральную армию к новому нападению на их укреп-
ленные позиции по южному берегу Потомака. Новый главно-
командующий вашингтонской армии, Мак-Клелланд, думает дей-
ствовать иначе. Союзная армия, защищающая Вашингтон,
вероятно, будет оставаться в своих позициях до тех пор, пока
произведут свой результат диверсии, приготовляемые другими
отрядами союзных войск. Первая из этих диверсий произведена
отрядом генерала Ботлера, занимающего форт Монро, на край-
нем левом фланге оборонительной линии союзных войск: около
четырех тысяч войска отправилось морем из форта Монро на юг,
к фортам Гаттерас и Кларк, на прибрежье Северной Каролины.
Когда союзные войска приблизились к этим фортам, один из
них (форт Кларк) был тотчас же покинут сепаратистами, а дру-
гой, более сильный, сдался на безусловную капитуляцию после
недолгого сопротивления. Успех этот превзошел первоначальные
расчеты союзного правительства: оно думало только разрушить
форты, но увидело возможность утвердиться в них. Чтобы по-
нять значение этого факта, надобно познакомиться с характером
прибрежья южных штатов.
По всему берегу Атлантического океана и Мехиканского
залива, от северной границы Виргинии до границы Мехиканской
республики, материк Северной Америки отделяется от моря
почти непрерывною цепью очень длинных и узких низменных
островов. Цепь эта, в иных местах подходящая довольно близко
к материку, в других отдаляющаяся от него на несколько десят-
ков верст, разорвана лишь очень немногими проливами, из ко-
торых не больше пяти или шести удобны для прохода судов, да
и то довольно мелких. Таким образом, тянется по всему берегу
отделившихся штатов как будто бы канал, защищенный от иду-
щих с моря военных кораблей полосою земли. Канал этот слу-
жил убежищем для крейсеров, снаряженных южными штатами.
Форты Гаттерас и Кларк господствуют над самым северным из
немногих проливов, через которые выходили крейсеры в откры-
тое море. Овладев этими фортами, союзное правительство при-
обрело господство над всею частью канала по берегу Северной
553

Каролины и половиною берега Южной Каролины. Южные крей-
серы в этих местах не могут теперь держаться. А тут находятся
обе бухты, из которых выходила большая часть их: Арбемарль-
ский залив и Пимликский залив. Таким образом, теперь южные
крейсеры могут наносить северной торговле уже гораздо менее
вреда, нежели прежде. Сверх того, Северная Каролина должна
теперь опасаться высадок на своем берегу, который весь открылся
для нападений северных войск. Она принуждена будет отозвать
часть своих полков с берегов Потомака на защиту собственного
прибрежья. Экспедиция против фортов Кларка и Гаттераса была
только первым опытом подобных действий. В Бостоне, в Нью-
Йорке и в Чизапикской бухте снаряжаются теперь другие экспе-
диции для овладения другими проливами южного прибрежья.
Надобно полагать, что вашингтонское правительство хочет
прежде всего отвлечь на защиту южных берегов большую часть
инсургентов, сосредоточившихся теперь около Вашингтона *.
Когда их армия будет ослаблена этим, то, по всей вероятности,
она без боя отступит от Потомака далее на юг, к Ричмонду. Мак-
Клелланд так уверен теперь в успехе, что обещает покончить
войну к весне.
Можно не разделять такой надежды. Число войск у сепара-
тистов очень велико: в одной главной армии их, стоящей под
Вашингтоном, полагают от 150 до 200 тысяч солдат. Кроме
того, они имеют несколько десятков тысяч в Кентукки и Мис-
сури, не считая резервов, остающихся на юге. Можно считать,
что сила инсургентов простирается до 300 тысяч. Содержание
такого войска, конечно, очень обременительно для страны, имею-
щей менее десяти миллионов жителей, — страны, часть которой
в мирное время получала значительную часть своего продоволь-
ствия из свободных штатов. Но энергия господствующей на Юге
партии так велика, что, несмотря на недостаток денег и продо-
вольствия, она, вероятно, нашла бы средства продолжать войну
гораздо более одной кампании.
На этом северные аболиционисты основывают все свои на-
дежды. Мы видим, что война между северными и южными шта-
тами идет совершенно тем же порядком, каким двести лет тому
назад шла война между Карлом I и пуританами. Вначале воен-
ные действия и тогда были очень нерешительны, потому что по-
литическими действиями парламентской партии руководили и
войсками парламента начальствовали умеренные люди, опасав-
шиеся крайних мер. Но постепенно выступали на первый план
люди более решительного образа мыслей; в самой армии они по-
лучили, наконец, перевес, ,и тогда противники были уничтожены
очень легко. Так и теперь в Северной Америке свободные штаты
* Последние телеграфические депеши говорят, что сепаратисты начали от-
ступление от Вашингтона к Ричмонду и что их позиции на Потомаке без
боя заняты северными войсками
554

начали войну под управлением людей умеренных. Линкольн,
Сьюард, главнокомандующий северными войсками Скотт откло-
няли всякую мысль об освобождении невольников, то есть о ко-
ренном вопросе борьбы, а регулярная армия союзного прави-
тельства состояла из людей, гораздо более сочувствующих се-
паратистам, чем своему правительству. Офицеры этой армии
почти все были уроженцы невольничьих штатов. При начале
войны большая часть их перешла на сторону инсургентов, и бла-
годаря их опытности южные войска организовались гораздо
быстрее северных, обучением которых пришлось заниматься
большею частью людям новым, едва начинавшим знакомиться с
военным делом. Да и те прежние офицеры, которые остались
верны союзному правительству, служат ему без большого усер-
дия. Чтобы наши слова не показались преувеличенными, при-
ведем отрывок из нью-йоркской корреспондеции «Timesa»:
«Корпус офицеров регулярной армии, как бы он там ни любил Союз,
вовсе, однако, не любит настоящего правительства. Напротив, он даже чув-
ствует отвращение к большей части членов кабинета и презирает их прин-
ципы. Мудрено людям сражаться мужественно за какое-нибудь дело, когда
они презирают тех, кто распоряжается этим делом. На-днях я говорил с одним
офицером, стоявшим впереди своей палатки, у которой собралось еще шесть
человек офицеров. Когда разговор коснулся прокламации генерала Фримонта,
собеседник мой сказал: «если это должна быть война против невольничества,
я подам в отставку». Один только из окружающих не присоединился к нему
и не сказал: «и я тоже». Впоследствии я узнал, что офицеры эти уроженцы
Мериланда, Делавара, Виргинии. Мне было также сказано, что все они воти-
ровали против Линкольна. Противников невольничества они не считают
порядочными людьми. Но довольно странно, что люди, посвятившие себя
торговле табаком, сахаром или рисом, приходят в негодование при мысли,
что ими будут управлять публицисты, вышедшие из низших слоев общества.
В монархии такое крайнее отвращение объясняется; но здесь оно уж кажется
вовсе неуместным. Как бы то ни было однакож, различные классы общества
разделены в южных штатах резкими, глубоко вкорененными чертами. Закон
не определяет этих различий, они чисто условны; но тем не менее их строго
охраняют. Все люди равны, конечно, но из этого вовсе не следует, чтобы
человек, торгующий табаком из-за прилавка, был равен человеку, который
пролает табак, выращенный на собственных полях. Север заражен лавочным
запахом. Нежась среди широких и доходных полей своих, возделываемых
неграми, Юг отвращает свой утонченный нос от запаха барышей, хотя и не-
равнодушен к сущности этой неблаговонной вещи».
Натурально, что при таком характере офицеров военные опе-
рации союзных войск велись до сих пор вяло. Но мы видим, что
северным населением овладевает раздражение, неминуемо разви-
ваемое самым продолжением войны. Массы прислушиваются к
словам аболиционистов, говорящих, что вражда Юга к Северу
прекратится только уничтожением невольничества. Это направ-
ление заметным образом уже проникало в конгресс во время про-
шлой сессии. Палата представителей, повинуясь усиливающемуся
голосу народа, заставила президента подписать акт, постанов-
лявший, что должны быть освобождаемы те захваченные в плен
555

невольники, которые были употреблены своими владельцами на
какие-нибудь военные работы, — например, на возведение око-
пов, на службу в обозе и так далее. При своей чрезвычайной
умеренности Линкольн с трудом согласился на этот акт, казав-
шийся ему слишком сильным. Но теперь, через два месяца, уже
возникают попытки итти гораздо дальше. Особенного шума в
этом смысле наделал приказ генерала Фримонта, командующего
союзными войсками в штате Миссури. Он объявил, что будет
освобождать всех невольников, владельцы которых действуют
против вашингтонского правительства. Линкольн, Сьюард и дру-
гие умеренные вашингтонские правители испугались такого ре-
шительного шага, и президент послал Фримонту «совет» взять
назад эту прокламацию. Фримонт отвечал, что «он предпочитает
советам формальные приказания», и Линкольн принужден был
дать Фримонту официальный приказ остановить распростране-
ние изданной им прокламации. Таким образом, этот первый шаг
был нерешителен, но нет сомнения, что если война не будет кон-
чена весьма скоро, то освобождение невольников явится необхо-
димым ее результатом.

Октябрь 1861
Шалонское свидание.—Коронование короля прусского.— Поездка Раттацци
в Париж. — Военное положение в Венгрии. — Северо-американские войска.
Вот опять прошел целый месяц и ни одной из западных евро-
пейских стран не принес никакого облегчения в натянутом поло-
жении дел. Везде все остается попрежнему: в Италии не сделано
знаменитым преемником знаменитого Кавура ни одного дей-
ствительного шага к развязке римского или венецианского вопро-
сов; в Австрии не сделано либеральным Шмерлингом ничего
[благоразумного относительно] венгров или венгерских славян; во
Франции бесконечно тянется прежняя история. А впрочем,
нельзя же без новостей, — новости есть и очень занимательные
для дипломатизирующих публицистов.
Очень заинтересованы были они свиданием прусского короля
с императором французов. Было множество догадок о чрезвы-
чайно важных целях свидания, и догадки оправдались: свидание
было устроено императором французов по делу необыкновенно
серьезному. Он хотел склонить короля прусского к признанию
Итальянского королевства. Разумеется, нельзя же с одного раза
достигнуть такого громадного результата, и пока еще не при-
знано Пруссией Итальянское королевство; но доводы и просьбы
императора французов, конечно, не остались без последствия:
король прусский в неопределенных выражениях сказал, что по-
думает об этом деле. Дипломатизирующие публицисты в двойном
восторге: догадки их о целях свидания подтвердились, а Италь-
янскому королевству является надежда приобрести великий залог
прочности через появление прусского посланника в Турине,
а итальянского — в Берлине. Важность этой приближающейся
перемены в официальных отношениях Пруссии к Италии совер-
шенно ясна для публицистов, понимающих политические тонко-
сти. Но люди, не способные к воздушным соображениям, спра-
шивают объяснения: чем же интересно для Италии признание
ее единства Пруссией, которая не могла бы повредить этому
557

единству, хотя бы [до конца веков] не признавала его? Дойти
в Италию прусские войска не могут; блокировать итальянских
гаваней прусский флот не может, уже и по тому одному, что не
существует. Какой же убыток итальянскому единству от непри-
знавания его Пруссией? В таком воззрении мы замечаем обыкно-
венную односторонность грубого материализма. Будто бы на-
добно думать все только о действительном вреде и действи-
тельной пользе? Разве ни во что нельзя ставить идеальную
приятность какой-нибудь будущей речи Рикасоли, который с
наслаждением объявит туринскому парламенту: «Правда, что мы
не достигли никаких успехов материальных, не сделали ничего
для освобождения Рима и Венеции; но мы одержали нравствен-
ную победу, победу более значительную: восстановляются
наши дипломатические сношения с берлинским двором благо-
даря великодушному посредничеству императора французов, ко-
торый представил тем новое доказательство своей дружбы
к. нам». За этими словами последуют аплодисменты на скамьях
министерской партии. Разве это не важно? Свобода и единство
Италии основываются на доверии парламентского большинства
к министрам, каковы бы там ни были они. Значит, очень полезна
всякая речь Рикасоли, возбуждающая аплодисменты на скамьях
большинства; значит, полезен и всякий повод произнести такую
речь.
Но еще больше, чем свидание прусского короля с императо-
ром французов, занимало собою дипломатизирующие газеты
торжество, совершенное королем прусским в Кенигсберге. Оно
было для газет не только важнейшим событием прошлого месяца,
но и событием безусловно великим. Очень давно, чуть ли не
больше ста лет, короли прусские не считали нужным совершать
старинной церемонии коронования в своем первопрестольном
граде, Кенигсберге. Не совершал этой церемонии даже предше-
ственник нынешнего короля, любивший [средневековые воспоми-
нания и] пышные обряды. «Решимость нынешнего короля [менее
любящего романтизм] восстановить старинный обряд, конечно,
составилась не без глубоких государственных расчетов», — гово-
рила дипломатизирующая часть публики: — «он, конечно, хотел
показать этим, что считает свои царственные права истекающими
из старинных принципов, а не из нового для Пруссии конститу-
ционного устройства». Публика не ошибалась; но напрасны были
ее толки об этом обстоятельстве: мысль, которую представляло
оно собой, должна была быть и без того хорошо известна прус-
ской публике. Ни нынешний король, ни его предшественник, при
котором была введена в Пруссии конституционная форма, ни-
когда не скрывали от Пруссии своего убеждения, что власть их
имеет основание более глубокое и размер более высокий, чем
конституционное соглашение. Кроме нескольких бурных месяцев
1848 года, прусские короли и министры постоянно объявляли
558

государству, что конституционная форма имеет в Пруссии
только второстепенное значение, вполне подчиненное независимой
от нее власти монарха. Потому на кенигсбергскую коронацию
нынешнего короля надлежит смотреть собственно только как на
торжество или празднество, а не как «а политическое событие, из-
меняющее что-нибудь или служащее признаком желания изме-
нить что-нибудь в правительственных воззрениях. Тут были
великолепные процессии, блистательные пиршества, так что
праздник надобно назвать устроенным очень хорошо. Точно так
же мы не видим ничего [реакционного, ничего] грозящего переме-
ною правительственных прусских принципов в торжественной ре-
чи, произнесенной королем прусским на этом празднике. Король
очень определительно и настойчиво выставлял на вид в своей
речи, что он «король божиею милостью», a не король, получив-
ший свои права от конституции. Прусские, французские, англий-
ские и всякие другие газеты чрезвычайно много толковали об
этом характере речи. Либеральные газеты печалились, реакцион-
ные — торжествовали. Но что же особенного представляла
мысль, столь сильно занявшая их? Мы уже говорили, что нынеш-
ний король и его предшественник постоянно высказывали убеж-
дение, выраженное в нынешней кенигсбергской речи короля.
Надобно хвалить ее прямоту; надобно видеть в этой прямоте
новое свидетельство честности прусского короля. Но он всегда
был известен как человек совершенно прямой и честный. А если
так, то каждый мог вперед знать дух речи, какую он произнесет
в Кенигсберге. Надобно также сказать, что король высказывал в
ней чистейшую правду. Конституционная форма до сих пор
остается в Пруссии формальностью, не имеющею влияния на
принципы действительного управления и законодательства.
Власть короля прусского сохраняет в сущности тот же самый
размер, какой имела двадцать лет тому назад, до введения кон-
ституционной формы. Самое происхождение нынешней прусской
конституции таково, что король справедливо называет себя ее
владыкою. Она составлена, по распоряжению его предшествен-
ника, министрами, которых назначил он сам, которые были от-
ветственны только перед ним; не разноречит с происхождением
нынешней прусской конституции и вся история действительного ее
существования, и надобно сказать, что эта гармония сохраня-
лась расположением самого прусского населения смотреть на
свою конституцию совершенно одинаково с взглядом короля на
нее. Уже не раз и не два с 1849 года производились, по повеле-
нию короля, выборы новых депутатов. Огромное большинство
избирателей каждый раз неуклонно держалось того убеждения,
что характер палаты депутатов должен соответствовать желаниям
короля 1. Избиратели ревностно разузнавали о этих желаниях,
о том, каких депутатов считает нужным король иметь на этот
раз, и назначали депутатами людей, рекомендуемых в это
559

звание правительством. Если бы тут было какое-нибудь принужде-
ние, если бы рекомендация вызывала беспорядки или опасение
беспорядков, для подавления или предотвращения которых
нужно бы было прусскому правительству принимать какие-ни-
будь особенные меры, то еще можно было бы сомневаться в со-
ответствии искреннего желания избирателей с формальным
результатом выборов. Но с самого 1849 года ничего подобного не
бывало в Пруссии; выборы производились свободно. Конечно,
правительство поддерживало рекомендуемых им кандидатов
нравственным своим влиянием; но самым крайним аргументом
было у него то, что король будет доволен выбором правитель-
ственного кандидата и недоволен выбором оппозиционного депу-
тата. Следовательно, свобода избирателей ни мало не стеснялась,
а только объяснялось им, как они должны поступить, если же-
лают выразить свое доверие и уважение к воле короля. Этого мо-
тива всегда было достаточно для склонения избирателей на
желаемую сторону. А мы собственно о том и говорим, что король
прусский был совершенно верен живой истине, когда повторил
в нынешней кенигсбергской речи, что его воля — верховный
закон прусского королевства. Он только выразил этими словами
несомненный факт действительности, факт, основанный на глу-
бокой преданности его подданных к нему, на том их чувстве, что
они далеки от мысли в чем бы то ни было противиться желанию
своего короля. Этот факт и до кенигсбергской речи был известен
каждому. Король не только прав, говоря и действуя в духе, выра-
женном этой речью, — ему не представлялось и до сих пор не
представляется физической возможности действовать иначе. Его
подданные не обнаруживают никакой готовности к самостоятель-
ному участию в делах, а надобно же управлять делами. Было бы
нарушением обязанности перед государством покидать какую бы
то ни было часть прежних прав, когда нет в обществе желания
принять эти права.
Пруссия издавна, — с самого 1849 года, — наслаждавшаяся
таким спокойствием внутренней жизни, что нечего было и гово-
рить о ней, занимала в прошлом месяце самое обширное место в
газетах, но занимала его описаниями путешествия или торже-
ства короля, вещами ни мало не нарушавшими привычной скром-
ной тишины ее преданного населения. Нам отрадно сказать, что
порядок не нарушался и в тех странах, которые подают мирной
публике больше опасений, чем верная Пруссия. Например, все
идет очень смирно во Франции, за которую вздумали было тре-
вожиться умы слишком робкие и легковерные по поводу столпле-
ний, недавно происходивших на некоторых парижских улицах.
[Нам приятно думать, что читатель совершенно успокоится, если
с надлежащим вниманием прочтет следующие наши замечания.
Известно, что есть явления очень сходные по наружности, но
совершенно различные своим значением. Например, красный
560

флаг в Испании выставляется не с мыслью произвести револю-
цию, а только как принадлежность развлечения, называемого
боем быков, и видом этого флага раздражаются только нера-
зумные быки, а городское начальство остается спокойно и даже
само с удовольствием смотрит на занимательное и совершенно
невинное представление. А во Франции появление красного
флага служило бы признаком вражды к правительству. Чрезвы-
чайно вредны для существующего порядка те пустые люди, кото-
рые, ничего не умея разобрать, поднимают шум из-за пустяков
и прибегают к сильным мерам против слабых проявлений какого-
нибудь частного чувства, не имеющего в своем начале никакой
политической тенденции. Они привлекают внимание общества к
делу, которое иначе прошло бы незамеченным, развивают ненуж-
ными строгостями твердость характеров, которые иначе остава-
лись бы, как были, довольно вялыми, заставляют людей, бывших
прежде чуждыми политическим мыслям, считать себя политиче-
скими деятелями и раздражают их против общих отношений,
о которых прежде они не думали. Замечательным примером тому
служат действия туренского правительства в Неаполе. Мы уже
говорили о них несколько раз, но коснемся здесь опять того же
предмета, чтобы противопоставлением его образу действий фран-
цузского правительства яснее обозначилось политическое искус-
ство императора французов, наша похвала которому с этой сто-
роны будет тем достовернее, что мы вовсе не принадлежим к его
поклонникам.
Вообразите себе Неаполь. Это — великолепный город, имею-
щий чуть ли не до полумиллиона жителей, но еще гораздо
больше, чем своим великолепием и многолюдством, замечатель-
ный изумительным, беспримерным характером своего населения.
Массу этого населения составляют дикари, которых нигде, кроме
Неаполя, не отыщется в Западной Европе. Они едва ли знают
имя короля, которому повинуются; но с незапамятных времен
думают они по преданию, что король — их отец. Король был
убежден, что они неизменно преданы ему. Они при всяком слу-
чае окружали его бесчисленными толпами, с каким-то нечелове-
ческим криком восторга. На них основывал король прочность
своей власти. Но мы знаем, что (в прошедшем году с таким же
восторгом приняли они Гарибальди, а потом другого короля.
Однакоже не в этом дело. Дело в том, что город, где масса насе-
ления остается и безграмотна и невежественна, не может иметь
и в образованных классах никакой прочной политической тенден-
ции. Действительно, образованные классы странного города
Неаполя занимались двумя предметами: службою и обиранием
казны. Масса чиновников была в нем бесчисленна; и едва откры-
валась вакансия или хоть надежда на вакансию, хотя бы по самой
мелкой должности, тотчас являлись десятки просителей. Неапо-
литанец порядочного общества не понимал возможности жить, не
561

получая жалованья. Казнокрадство было распространено так же
сильно, как страсть к получению жалованья. Читатель помнит
знаменитую историю о неаполитанских госпиталях в то время,
как наполнены были они ранеными гарибальдийскими солда-
тами. Неаполитанцы были проникнуты удивлением к мужеству
и сочувствием к страданиям этих храбрых людей. Но патриоти-
ческие чувства нимало не мешали воровать каждому, кто только
мог приютиться на госпитальную службу. У раненых крали
пищу, одежду, даже корпию, даже лекарство. Они лежали голод-
ные, полунагие. Кажется, такой город мало способен к политиче-
скому ропоту. Что же мы видим? Сан-Мартино, Нигра и дру-
гие уполномоченные туринского правительства успели довести
Неаполь до политического оживления. Во всех неаполитанских
домах толкуют о правительственных мерах, и политическое воспи-
тание неаполитанцев чуть ли уже не сделано наполовину. Этот
удивительный результат произведен не чем иным, как усердием
туринского правительства и его агентов обращать каждую муху
в слона, видеть нарушение порядка там, где порядок вовсе не
был нарушен, отыскивать несуществующие заговоры и так да-
лее. Неаполитанцы страшно трусливы и всему на свете предпо-
читают спокойствие. Но полиция шумит, пугает их, водит по
улицам войска для подавления мнимых смут, арестует людей
без всякой причины, — и беспокойство овладевает неаполитан-
цами. «Да что же это такое делается у нас в городе? —спраши-
вают они друг друга: —да из-за чего же подвергают нас таким
тревогам?»
Совершенно противоположный способ действия мы видим (в
Париже. Там понимают, что если произошло по какой-нибудь
частной причине легкое движение, не имеющее политического ха-
рактера, то невыгодно правительству делать гвалт на целый
город, а следует приветливо расспросить у людей, чего они же-
лают, и исполнить их безвредную для правительства просьбу,
и движение исчезает само собою, а люди, встреченные вниматель-
ною готовностью удовлетворить их нужды, расходятся с похва-
лами правительству, против которого и не думали восставать.
Замечательным примером тому послужил образ действий париж-
ского правительства во время этих [уличных] столплений, проис-
ходивших по поводу дороговизны хлеба. Читатель знает, что
хлеб в Париже продается по таксе. Нынешняя жатва во Фран-
ции была неурожайна. Таксу хлеба в Париже повысили. Бед-
няки, не имевшие чем платить за хлеб, стали собираться тол-
пами и толковать, что таксу надобно понизить. [Случись это в
Неаполе — какой разгул для передряг всему городу нашла бы
тут себе полиция! Правители, перетрусив, кричали бы друг
другу: «бунт! бунт! поспешим наказывать мятежников».] Разу-
меется, перехватать и наказать «мятежников» было бы нетрудно,
потому что «мятежники» были самые смирные люди, у которых
562

не было и мысли ни о сопротивлении, ни о чем подобном. Но та-
ким усмирением несуществующего волнения было бы произведено
действительное волнение в умах, и не легко было бы оправиться
правительству от нравственного удара, который нанесло бы оно
себе неуместными распоряжениями. Наполеон III и его министры
поступили не так. Они прежде всего посмотрели, как держат себя
собравшиеся толпы, и разобрали, зачем они собрались. Они дер-
жали себя очень смирно, собрались они не с какими-нибудь поли-
тическими требованиями или мыслями, а по частному случаю, не
имеющему никаких отношений к политической системе. Вот фран-
цузское правительство и рассудило так, [что мятежа тут никакого
еще нет и] что оно [правительство] ничего не потеряет, если со-
гласится на просьбу; что этим оно предотвратит волнение умов
и возникновение ропота. Этот результат показался французско-
му правительству так драгоценен, что оно не пожалело даже де-
нежных пожертвований для него. Оно распорядилось понизить
таксу на хлеб, удостоверило толпу, что такса не будет вновь
поднята, и приняло на себя выплачивать булочникам или хлебни-
кам разницу между действительной ценой хлеба и пониженной
таксой.
Мы не принадлежим к панегиристам Наполеона III. Но долж-
но сказать, что образ его действий в этом случае самый выгод-
ный для него и что если есть у него во Франции враги, то, ко-
нечно, доставил бы он им величайшее удовольствие, когда бы по-
ступал не так, а по примеру туринских правителей в Неаполе.
Случай, нами рассказанный, сам по себе неважен, и мы упо-
минали о нем только потому, что в нем заключается полный ответ
«а вопрос: каким образом император французов успел приобре-
сти в целой Европе репутацию искусного правителя 2.
Переходя вновь к неаполитанским делам, о которых упоми-
нали мимоходом, мы должны заметить, что тревожная [и порази-
тельная] политика туринского министерства произвела результат,
какого следовало ожидать от нее. Партия действия усиливается
в Неаполе с каждым днем. Но не скроем от читателя, что при
всем нашем сочувствии к довершению и упрочению итальянского
единства не возлагаем мы больших надежд на неаполитанское
племя, приученное к трусливости. Народ, который, восхищаясь
волонтерами Гарибальди и целуя ноги его, выставил на помощь
ему не больше пяти тысяч волонтеров, действительно способных
сражаться, — да, не более пяти тысяч человек из десяти миллио-
нов населения страны, — такой народ не скоро будет в состоянии
добиться чего-нибудь собственною инициативою. Другое дело —
Центральная и Северная Италия, патриоты которой не ограни-
чиваются криками и восторгами, а готовы сражаться за свои
стремления. В этих частях Италии находится настоящая сила пар-
тии действия, хотя гораздо больше шума производит она в неапо-
литанских областях.
563

Читатель знает, что предводители партии действия в Италии
давно заключили нечто вроде союза с венгерскими эмигрантами,
управляющими радикальною партиею венгров. Недавно напечатал
Кошут письмо, которое надобно считать результатом совещаний
между теми и другими и программою действий для итальянцев и
венгров. Он говорит, что вопрос о Риме итальянцы должны от-
ложить до развязки своих отношений с Австриек), — когда Ав-
стрия будет побеждена (или по выражению Кошута — распа-
дется) и когда Франция потеряет возможность пугать ею Ита-
лию, то французы сами уйдут из Рима, потому что раздражение
итальянцев станет тогда грозно для них. А до той поры, по мне-
нию Кошута, напрасны будут все дипломатические хлопоты, ко-
торыми туринское правительство думает склонить императора
французов к выводу его войск из Рима.
Не знаем, удастся ли партии действия исполнить задуманное
ею к весне дело: составить армию из 30, или больше, тысяч во-
лонтеров под командою Гарибальди, вторгнуться в Венециан-
скую область и тем подать Венгрии возможность к поднятию
давно готовящегося в ней восстания. Но нельзя спорить против
той части изложенного нами письма, которая доказывает напрас-
ность ожиданий, что французы могут быть склонены дипломати-
ческими переговорами к очищению Рима. Рикасоли обещал ту-
ринскому парламенту, что достигнет этого результата в течение
полугода, к концу нынешней осени. Конец осени пришел, а на-
дежда Рикасоли не исполнилась. Видно, что он также утопист,
несмотря на то, что еще умереннее и положительнее Кавура. При-
ближается время новой сессии итальянского парламента, а явиться
в нем с объявлением, что в течение лета совершенно ничего не сде-
лано для довершения итальянского единства, было бы затрудни-
тельно для Рикасоли. Самые верные члены консервативного
большинства высказывают в частных разговорах недовольство
такою безуспешною системою. Рикасоли решился сделать послед-
нюю попытку, самую сильную, какую допускает консервативная
политика его: обратился с просьбою к предводителю так называе-
мой средней партии, Раттацци, чтобы он съездил в Париж и
объяснил императору французов затруднительное положение кон-
сервативного министерства, которое держится только надеждою
на снисходительность французского правительства к желаниям
итальянцев. Обратиться с такою просьбою к Раттацци, политиче-
скому противнику, конечно, было тяжело для надменного Рика-
соли. Тяжело было и для Раттацци являться с просьбою к импе-
ратору французов, который не смотрел на него так благосклонно,
как на людей более умеренных: Раттацци восставал иногда против
излишней уступчивости Кавура французскому правительству. Ве-
роятно, потому и выбран был для личного объяснения с импера-
тором французов он, а не какой-нибудь член министерской пар-
тии, что он мог говорить настойчивее. В чем собственно состояли
564

разговоры его с императором французов, это остается, по обыкно-
вению, дипломатической тайной, которая, по обыкновению, не со-
ставляет ни для кого тайны. Раттацци излагал перед императором
французов опасения, что если Франция не сделает ничего для
Италии, то возьмут верх в Италии революционеры. Что же может
сделать Франция для удержания власти в Италии за людьми кон-
сервативными? Легче всего для нее и лучше всего для них было
бы вывести французский гарнизон из Рима. Он получил ответ,
что Франция сама очень желала бы этого, но никак не может сде-
лать ничего подобного в настоящее время, не может даже предви-
деть срока, когда можно было бы исполнить это желание итальян-
цев, совершенно согласное с ее собственным желанием. Тогда
Раттацци, хватаясь в крайности за мысль Кошута, стал просить
поддержки Франции для освобождения Венеции. Ему отвечали,
что Франция очень сама желает освобождения Венеции, но не мо-
жет содействовать ему. Раттацци стал говорить, что если невоз-
можно оказать материальную помощь, то нельзя ли одобрить ту-
ринское правительство хотя нравственною поддержкою в случае
войны с Австриек) за Венецию. Он получил ответ, что невозможно
и это, что французское правительство при нынешних обстоятель-
ствах никак не одобрит войны за Венецию. С этим Раттацци и
должен был возвратиться в Турин. Но было бы напрасно опа-
саться за нынешний туринский парламент. Члены министерского
большинства могут, как им угодно, рассуждать о безуспешности
консервативной политики Рикасоли, а произносить в парламенте
речи и вотировать будут они все-таки за министерство. Потому [не
следует] верить слухам, будто бы Рикасоли думает выйти в от-
ставку по боязни, что не найдет поддержки в парламенте. Слиш-
ком много будет уже и того, если он для укрепления себя в пар-
ламенте найдет нужным дать место в своем кабинете Раттацци или
другому члену средней партии. В парламенте он достаточно силен
и без этих союзников. Если и произойдет подобная перемена в
составе кабинета, она будет следствием ропота публики, а не ко-
лебания министерского большинства. А во всяком случае она не
произведет заметного изменения в правительственной политике,
потому что разница мнений между Рикасоли и Раттацци невелика.
Решительных действий нельзя ожидать от этих людей, никогда
не имевших инициативы, а всегда только следовавших, подобно
Кавуру, за ходом событий, удерживать которые всячески стара-
лись они.
Есть много признаков, предсказывающих сильное движение
в Италии, Венгрии, а потом и в других странах Западной Европы
на следующую весну. Но подобные признаки существовали
в прошлую осень, — однакоже весна и лето нынешнего
года прошли без потрясений существующего порядка. Вос-
пользуемся этим примером, чтобы не быть слишком уверенными
в заключениях, повидимому вытекающих из нынешнего поло-
565

жения дел. Но все-таки надобно сказать, что признаки перемен
усилились в течение года. Несмотря на вялость туринского ми-
нистерства в увеличении итальянской армии и на неохоту его со-
действовать народному вооружению, боевая сила итальянцев
увеличилась, а их нетерпение возросло. Еще больше сделано
для приближения решительных попыток в Венгрии, И сделано
это самим австрийским правительством. Читатель помнит, что
еще во время прений пештского сейма об адресе в конце ны-
нешней весны большинство венгерского населения уже думало о
неизбежности вооруженной борьбы. С той пары австрийским пра-
вительством принято было много мер, развивших такое убежде-
ние. Пештский сейм был распущен, просьбы о созвавши нового
сейма были отвергнуты, протестовавшие против распущения сейма
комитатские собрания и власти сначала получали выговоры, а те-
перь распущены, и Венгрия вновь подчиняется управлению по
той системе, какая существовала от конца венгерской до конца
итальянской войны. Последним поводом к открытому введению
военного управления в Венгрии было решение венского прави-
тельства произвести в Венгрии набор по правилам, существовав-
шим перед итальянскою войною и несогласным с законами
1848 года. Комитатским собраниям и другим венгерским властям
было послано приказание содействовать производству набора и
приглашение объяснить, какими средствами можно произвести
его успешнее. Когда комитаты отвечали, что не могут признавать
законности распоряжения о наборе, венское правительство рас-
пустило комитатские собрания, отняло власть у администраций,
избранных ими, и назначило для управления Венгриею своих
чиновников, называющихся администраторами или комиссарами
и действующих военным порядком. Венгерские власти, конечно,
протестовали против этого. Таким образом, положение дел со-
вершенно разъяснилось. Венское министерство не хочет и не мо-
жет управлять Венгриею иначе как по прежней системе, видоиз-
менить которую напрасно думало оно дипломом 20 октября и
конституциею 26 февраля. Оно само убедилось теперь, что его
существование несовместно с расположением умов в Венгрии и
что поэтому власть его над Венгриею должна поддерживаться
исключительно военною силою.
Это убеждение начинает распространяться и в немецком на-
селении Австрийской империи, которое, будучи само еще слиш-
ком непривычно к политической жизни, долго не могло понять,
что венгры в самом деле не удовлетворяются формальными уступ-
ками, провозглашенными 20 октября и 26 февраля. Австрийские
немцы полагали, что неудовольствие в Венгрии не есть всеобщее
чувство, что недовольны там лишь горячие головы, которые за-
глушали на время своими криками мнение массы, готовой быть
довольною и послушною. Но теперь, когда австрийские немцы
убедились, что волнение в Венгрии было следствием всеобщего
506

недовольства, они начали судить о венгерских делах не совершен-
но одинаково с своим правительством. Если Венгрия может быть
управляема при нынешней системе только военною силою (начи-
нают думать австрийские немцы), то и немецким провинциям
Австрийской империи приходится очень плохо. Доходы страны,
удерживаемой в повиновении только войском, никогда не бывают
достаточны для покрытия издержек, которых стоит сохранение
власти над ними, — так рассчитывают австрийские немцы. Из
этого они заключают, что они сами обременяются налогами для
сохранения нынешнего порядка дел в Венгрии, что дефицит воз-
растает все по той же причине и что не будет никакого порядка
в австрийских финансах, пока не отстранится она. Уже в прош-
лом месяце мы упоминали об этой начинающейся перемене в чув-
ствах австрийских немцев. Разумеется, не так скоро может она
развиться до того, чтобы истребить вредное влияние долгой над-
менной привычки австрийских немцев смотреть на себя как на
племя, призванное господствовать над всеми землями нынешней
Австрийской империи; а еще более времени понадобится на то,
чтобы возникающее направление общественного мнения получило
перевес в правительствующей сфере. До той поры венское мини-
стерство успеет привести Австрию к войне с венграми.
В Северной Америке не произошло в октябре ничего реши-
тельного: в обеих армиях предводители заняты тем, чтобы уве-
личить боевую годность своих солдат, и походные действия все
еще ограничиваются маневрами и небольшими стычками.
В прошлом месяце мы уже сообщили известия, что сепаратисты
отступили с позиций под Вашингтоном, занятых после булль-
ронского сражения. Передовою линиею их попрежнему сделалась
в центральной местности театра войны укрепленная позиция при
Манассас-Гапе, которую занимали они до своей победы. Причи-
ною отступления был, между прочим, недостаток тяжелых орудий
для серьезного укрепления высот, на которых стояли они под Ва-
шингтоном. Вероятно, не хотели они брать артиллерию из бата-
рей при Манассас-Гапе, а артиллерийские партии не изобильны
средствами, да и те нужны были в другом месте — на восток от
Вашингтона, для возведения батарей на виргинском берегу ниж-
ней части реки Потомака. Устройством их хотели они достигнуть
двух целей: отрезать Вашингтон от сообщения с морем и приго-
товить себе возможность вторгнуться через реку Потомак в Ме-
риланд, главный город которого Бальтимор расположен в их
пользу по своим торговым связям с Югом. В Вашингтоне пред-
полагают, что значительная часть сепаратистской армии, находив-
шейся около Манассас-Гапа, передвинута на восток для этого
вторжения.
Энергия, с какою сепаратисты набирали войско, доставила
им возможность вот уже несколько месяцев удерживать в бездей-
ствии армию Севера, которая, начав организоваться четырьмя
567

месяцами позднее, чем южные войска, только в последнее время
начала получать перевес над ними в численности на театре воен-
ных действий. Летом перевес числа был едва ли не на стороне
сепаратистов. Полагают, что в августе было у них от 300 до
350 тысяч войска. Все белое население отделившихся штатов не
превышает 6 миллионов человек. По пропорции к такому населе-
нию 300 000 армии равняется тому, как если бы Франция выста-
вила 2 миллиона солдат. Из этого можно видеть, к какому гро-
мадному развитию военного могущества, в случае действитель-
ной надобности, бывают способны те страны, которые не
содержат многочисленных армий во время мира. При всей воин-
ственности своего населения Франция ни в каком случае не могла
бы выставить двухмиллионного войска, потому что боевые и
финансовые средства ее истощаются конскрипциею и огромными
расходами на армию в мирное время. Северные штаты все про-
должают вооружаться и не вывели в поле еще и половины тех
сил, какие думают выставить, если война затянется. На театре
военных действий имели они в конце октября до 400 000 чело-
век; к ним шли десятки новых полков уже сформировавшихся,
а несколько сот полков начинали формировать в это время. Кор-
респондент «Timesa», объезжавший в сентябре Новую Англию и
северо-западные штаты, повсюду встречал военные приготовле-
ния в громаднейшем размере и не сомневается, что Север выста-
вит до миллиона солдат, если будет нужно. Будущий ход войны
надобно определять этим обстоятельством, а не тем отношением
сил, какое было в течение лета. Юг вывел уже все силы, кото-
рыми может располагать, и затруднительно ему будет не то,
чтобы увеличить их, а хотя бы содержать долгое время нынеш-
нюю их цифру. А силы Севера только еще развиваются. Воен-
ные писатели старинной школы, не расположенные к системе ми-
лиций и волонтерства, говорят о том, что вот уже несколько ме-
сяцев прошло со времени начала военных действий в Соединен-
ных Штатах, а ни та, ни другая армия еще не готова к большим
решительным битвам. Они говорят, что в этой медленности сбо-
ров видна невозможность выдержать натиск регулярного войска
государству, которое полагалось бы исключительно на милицию
и на народное ополчение. Но тут забывается одно обстоятель-
ство: южные штаты начали думать о войне только с ноября прош-
лого года, а северные штаты — только с апреля нынешнего года.
Как бы ни было хорошо регулярное войско, государству также
нужно очень долгое время, чтобы приготовить его к бою. Напри-
мер, в прошлую итальянскую войну французы начали сражаться
не раньше июня, хотя стали готовиться к войне с предшествовав-
шего сентября, если не раньше. Тот срок, какой нужен для пе-
ревода регулярного войска с мирного положения в готовность к
большим сражениям, достаточен, чтобы приготовить к тому же и
милицию,
568

Трудно сказать, что теперь делается в южных штатах, по-
тому что почти все сношения с ними прекращены блокадою их бе-
регов и затруднением пропусков через сухопутную границу. Мы
еще не имеем верных сведений даже о том, каков был урожай
хлеба в южных штатах, в обыкновенные годы получавших значи-
тельную часть своего продовольствия с Севера. Но известно уже,
что сбор хлопчатой бумаги был в нынешнем году гораздо меньше
прошлогоднего. Это произошло оттого, что при невозможности
получить хлеб с Севера надобно было обратить много рук от
возделывания хлопчатой бумаги на хлебопашество. Читатель
знает также, что Англия, не надеясь получить хлопчатой бумаги
из Америки, позаботилась об увеличении хлопчатобумажных
плантаций в Ост-Индии, бумагою которой до сих пор пренебре-
гала. Уже в нынешнем году привезено будет в Ливерпуль из Ин-
дии слишком в два раза больше тюков, чем в прежние годы. Анг-
личане рассчитывают, что если блокада в южных портах про-
длится, то в следующем году могут получить они из Индии боль-
шую половину потребляемого ими количества хлопчатой бумаги.
Таким образом, главное экономическое основание невольничества
в южных штатах, возделывание хлопчатой бумаги, подрывается
войною с двух сторон. Южные землевладельцы принуждены
уменьшать свои хлопчатобумажные плантации для расширения
хлебных полей, а на английском рынке, для которого производи-
лась большая часть американской бумаги, является сильное со-
перничество Ост-Индии. Каков бы ми был ход войны, невольни-
чество в южных штатах уже потрясено ею. Его упадок можно из-
мерять цифрами. Цена невольника в южных штатах упала, сред-
ним числом, наполовину против того, какова была осенью прош-
лого года.

Ноябрь 1861
Министерство Фульда.— Шаткость министерства Рикасоли.— Дело об аресте
Мезона и Слайделля. — Бьюфортские негры.
Когда оканчивалось печатание предыдущей книжки, явилась
в газетах телеграфическая депеша, говорившая о докладе Фульда
императору французов, о совершенном согласии Наполеона III с
этим документом и с находившимся в нем требованием восстано-
вить политическую свободу во Франции. Мы могли еще успеть
прибавить к тогдашнему политическому обозрению несколько
слов об этом известии; но не захотели хлопотать о том, не думая,
чтобы дело стоило хлопот. Оно действительно так и вышло.
Но, как предмет любопытства, доклад Фульда — вещь не-
оценимая. Вообразите себе, что все органы французского прави-
тельства постоянно доказывали цветущее благосостояние фран-
цузских финансов; что малейшее сомнение в этом со стороны не-
зависимых газет объявлялось злонамеренною клеветою и подвер-
галось надлежащим взысканиям, — и вдруг, без всяких прелю-
дий, «Монитёр» представил глазам удивленной публики документ
в следующем роде. При существующем порядке французского
финансового управления, говорит Фульд:
«Невозможно было законодательному корпусу с точностью знать финан-
совое положение. Каждый бюджет представлялся оставляющим излишек
доходов и каждый оказывался имеющим дефицит. В восемь лет, с 1851 до
1858 года, дополнительные и чрезвычайные кредиты, увеличивавшие представ-
ляемый законодательному корпусу бюджет расходов, простирались не менее
как до 2 400 миллионов франков; если исключить отсюда издержки восточной
войны, простиравшиеся до 1 350 миллионов, остается 1 050 миллионов фран-
ков дополнительного и чрезвычайного расхода за восемь лет, или, средним
числом, по 130 миллионов франков в год. Нашим финансам существенно
опасно то, что правительство декретирует расходы без контроля законодатель-
ной власти. Конституция предоставила законодательному корпусу право воти-
ровать налоги; но это право было бы почти пустым словом, если дела оста-
нутся в нынешнем своем положении. С 1858 года факты стали, к несчастью,
еще более серьезными. Дополнительные расходы в 1861 году простираются
почти до 200 000 000 ф[ранк]ов. Изучая финансовый вопрос, легко предвидеть,
что если система не будет изменена, мы скоро увидим себя в серьезнейшем
затруднении».
570

Фульд снова перечисляет расходы, произведенные с 1851 года
до нынешнего времени без контроля законодательной власти, —
расходы, составлявшие дефицит, и находит, что в 10 лет они про-
стирались до 2 800 миллионов франков.
«Из этого мы видим, продолжает он, как возрос государственный долг.
На покрытие этих расходов призывалась помощь кредита во всех формах; но
было бы очень опасным обольщением бесконечно рассчитывать на кредит. Его
состояние тем более заслуживает внимание императора, что наше финансовое
положение стало теперь главным предметом общих разговоров. При рассмо-
трении бюджета на нынешний год было высчитано, что в конце его дефицит
будет простираться до 1 000 миллионов франков, и эта цифра не преувели-
чена. Законодательный корпус и сенат уже выражали свое беспокойство об
этом предмете. То же самое чувство овладело всеми коммерческими людьми,
предсказывающими кризис. Истинное средство предупредить его — уничто-
жить источник зла, отказавшись от дополнительных и чрезвычайных рас-
ходов. Намереваясь посоветовать вашему величеству отказаться от власти
располагать государственными средствами без предварительного одобре-
ния законодательного корпуса, я рассматривал, каковы были бы послед-
ствия такого отречения; и чем глубже вникал я в вопрос, тем более убеж-
дался, что это право ставит вас, государь, в важное затруднение. Отрекшись
от него, вы восстановите доверие Франции к правительству. Потому с глубо-
ким убеждением я умоляю ваше величество возвратить законодательному кор-
пусу его неоспоримые права. Всеподданнейший слуга вашего величества
А. Фульд».
Каждому понятен смысл этого доклада, приведенного нами в
извлечении. Фульд говорит, что правительство было расточи-
тельно, истощило средства Франции, привело казну к банкрот-
ству, которого можно избежать только совершенным изменением
правительственной системы; он говорит, что кредит правитель-
ства расстроен, что Франция не имеет к нему доверия и ждет
кризиса. Короче сказать, доклад имел такое содержание, что не
будь под ним подписи Фульда, надобно было бы его автором
считать какого-нибудь непримиримого противника наполеонов-
ской династии. Но «Монитёр» обнародовал вместе с докладом
письмо самого императора французов к государственному мини-
стру, и в письме этом удивленная публика читала следующие
слова:
«Я вполне согласен с мнением г. Фульда о нашем финансовом положении.
Я всегда желал удержать бюджет в определенных границах; но непредвиден-
ные обстоятельства и постоянно возраставшие надобности, к несчастью, не
дозволяли мне достичь этой цели. Будучи верен своему происхождению, я не
могу считать прав короны ни священным даром, до которого нельзя касаться,
ни наследством предков, которое должен был бы я в целости передать своему
сыну. Будучи избран народом и служа представителем его интересов, я всегда
без сожаления покину все права, ненужные для общественной пользы».
Что же такое обозначалось напечатанием такого письма при
таком докладе? Дело ясное: император французов говорил, что
до сих пор пользовался правами, несогласными с благом страны,
и должен теперь отказаться от них. В другом письме, тут же на-
571

печатанном и обращенном к Фульду, он говорил автору сокру-
шавшего прежнюю правительственную систему доклада, что про-
сит его принять на себя управление финансами, потому что не
может обойтись без его помощи, решившись править отныне по
новой системе, не похожей на прежнюю.
Нет никакого сомнения, что зрелище такой перемены должно
было, по мнению французского правительства, произвести впе-
чатление серьезного факта. Но отзывы иностранных газет не со-
ответствовали ожиданию, столь основательному. Вот, например,
отрывок из статьи, какою встретила извещаемый переворот га-
зета «Times»:
«Мрачным республиканцем надо назвать человека, который не умилится
очаровательною искренностию императора французов. Наполеон III как будто
даже рад своим прежним ошибкам, которые дают ему случай показать, как
мило он может подвергать себя наказанию за них. Француз, конечно, не
может отказать в своем доверии правителю, готовому, по голосу разума,
явиться перед лицом целого света с провозглашением, что десять лет он
делал вещи, которых не следовало делать, — правителю, с мужественным
прямодушием исповедующемуся в своих поступках и с любовью хвалящему
резкого человека, изобличающего его. Не всякий государь допустил бы обна-
родование документа, в котором истина высказывается так резко и неуклонно,
что финансовый расчет имеет характер сатиры. Трудно решить, которому из
двух произведений надобно отдать пальму первенства, когда о пальме состя-
зуются такие сочинения, как доклад г. Фульда и письмо императора. Они
совершенно достойны друг друга. Предостережения смелого советника вызвали
самый приличный ответ: император назначил его министром финансов.
Правда, можно это было сделать и не подвергаясь публичному наказанию от
него. Но император французов не такой человек, чтобы стал подвергать
себя покаянию без надобности».
Само собою разумеется, что мы нимало не одобряем тона
этой статьи, которую переводим только для того, чтобы читатель
видел, какое непредвиденное впечатление было произведено фак-
том, рассчитанным на совершенно иной эффект, и чтобы никто не
мог назвать неосновательными наши слова о напрасности меры,
принятой императором французов.
Мы называем ее напрасною потому, что император францу-
зов не в состоянии совершить провозглашаемой перемены, а если
кто не может исполнить какого-нибудь намерения, то не должен
он и говорить о надобности такого дела.
Мы надеемся, что читателю не покажется странна мысль на-
ша о недостаточности могущества императора французов для совер-
шения реформы, надобность в которой выставляется докладом
Фульда. Не раз и не два «Современник» уже говорил о том, что
номинальная обширность власти еще неравнозначительна дей-
ствительному размеру ее. Люди, судящие поверхностно, вообра-
жают, что Наполеон III имеет силу делать во Франции все, что
находит нужным. Это справедливо только относительно личных
его дел. Если, например, лично ему неприятен какой-нибудь са-
новник, он может сменить его, как только вздумает. Если ему
572

вздумается делать какой-нибудь расход, он может бросать на
него деньги. Но может ли он ввести экономию в государствен-
ные расходы? Он сам в своем письме говорит, что никогда не
был в силах сделать этого, хотя постоянно желал. Если же не в
силах был он изменить даже и одну черту системы, по которой
управлял, то как же достанет у него силы изменить всю систему?
Цель подвига, совершенного столь громко, была действительно
важна: огромный дефицит кончающегося года с неоплаченными
расходами, оставшимися от прежних годов, составляет, как ви-
дим из слов Фульда, более 1 000 миллионов франков. Надобно
было прибегнуть к обыкновенному приему: консолидировать те-
кущий долг, то есть сделать процентный заем для его покрытия.
Но в мирное время сделать такой огромный заем представля-
лось вещью очень компрометирующею: на бирже уже говорили,
что нельзя иметь доверия к правительству, которое слишком ра-
сточительно. Это обстоятельство указывает сам Фульд, как мы
видим. Вот и найдено было нужным как можно сильнее уверить
публику, что подобная операция делается в последний раз и что
не повторятся ошибки, приводившие прежде к быстрому возра-
станию государственного долга, потому что сам император
твердо решился отказаться от прежней системы управления. Это
объявление принесло бы большую пользу задуманному финан-
совому обороту, если бы можно было исполнить его. Но невоз-
можность проглядывала в самом докладе Фульда и еще яснее
обнаружилась обстоятельствами, связанными с поступлением в
должность нового министра, обещающего исправить неудовле-
творительную прежнюю систему.
Фульд и сам император французов находили главную при-
чину чрезмерности расходов в слабости контроля со стороны за-
конодательной власти, который назван у Фульда существующим
только на словах. Что же предлагал сделать Фульд? Законода-
тельный корпус не может сам решать, должна ли подвергнуться
изменению какая-нибудь часть проекта бюджета, составляемого
министрами при содействии государственного совета. Чтобы член
законодательного корпуса мог сделать предложение о какой-ни-
будь перемене в бюджете, оно должно быть одобрено государ-
ственным советом. Фульд не предлагает отменить это правило,
отнимающее всякую практическую важность у совещаний законо-
дательного корпуса о бюджете. Еще важнее другая черта ны-
нешней французской конституции: министры ответственны
только перед императором, и мнение законодательного корпуса о
подписываемых ими актах не имеет никакого влияния на ход
правительственных действий. Законодательный корпус не имеет
никакого голоса при назначении и отставке министров, не может
давать им никаких инструкций, — они стоят выше законода-
тельного корпуса, исключительно подчиняясь императору. Фульд
ничего не упоминает об этом факте, при котором самое свободное
573

обсуждение бюджета в законодательном корпусе оставалось бы
чистою формальностию. Если министры не зависят от законо-
дательного корпуса, пусть он одобряет или не одобряет какую-
нибудь статью расхода, министры все-таки будут продолжать
этот расход по распоряжению императора. Наконец и формаль-
ная ответственность министров перед законодательным корпусом
ровно ничего не значила бы при нынешнем составе законодатель-
ного корпуса и нынешней системе правительственного участия s
выборе депутатов. Читателю известно, что огромное большин-
ство в законодательном корпусе составляют люди, лишенные
всякой самостоятельности характера, не имеющие собственного
образа мыслей и совершенно никакой опоры для себя в себе са-
мих, держащиеся только благосклонностью правительства, в пол-
ное распоряжение которого они отдали себя. Читателю известно,
каким порядком получают они свои места. Чтобы человек мог
предложить себя или быть предложен другими в кандидаты на
депутатство от известного департамента, нужно получить разре-
шение от правительства; разрешения этого почти никогда не
дается людям, в полной преданности которых правительство не
уверено. Исключение допускается только для немногих департа-
ментов, в которых запрещение наделало бы слишком большого
шума на целую Европу по особенной значительности городов,
находящихся в этих департаментах; так допускаются оппозицион-
ные кандидаты в Париже, в Лионе и немногих других местах. Но
получив формальное разрешение явиться кандидатами, эти лица
бывают обыкновенно лишаемы средств объяснить избирателям
свой образ мыслей и причины, по которым не разделяют прави-
тельственной системы. Кроме того, употребляются местною адми-
нистрациею всякие другие средства отнять у них возможность
успеха. При таком порядке выборов законодательный корпус не
имел бы никакого желания действовать самостоятельно, хотя бы
на бумаге и пользовался всеми правами английского или бель-
гийского парламента. Огромное большинство его членов, нахо-
дясь в полной зависимости от правительства, не имеет охоты
сопротивляться ему ни в чем. Об этом обстоятельстве также ни-
чего не упоминает Фульд.
Если же законодательный корпус состоит из людей, вперед
готовых соглашаться во всем с министрами; если министры и по
форме совершенно независимы от законодательного корпуса;
если, наконец, он не может без их разрешения [передаваемого ему
через государственный совет] предлагать никакой перемены в
проекте бюджета, то очевидно, что он нисколько не может слу-
жить преградою расширению расходов, по какой бы форме, ни
происходило вотирование бюджета. А Фульд предлагает только
перемену в способе вотирования, и притом вовсе не важную.
Бюджет расходов состоит из бесчисленного множества отдельных
статей; статьи соединены в главы, главы собраны в большие от-
574

делы, большие отделы сгруппированы по министерствам. Един-
ственная форма вотирования, дающая депутатам действительный
контроль над расходами, состоит в том, что парламент вотирует
каждую статью расхода отдельно, и только для сбережения вре-
мени удерживает за собою право вотировать разом целую главу
или даже целый отдел бюджета, если ни одна из отдельных ста-
тей этой группы не подает повода к спорам. Таков способ воти-
рования во всех парламентах, действительно контролирующих
бюджет. Французский законодательный корпус до сих пор воти-
ровал бюджет по министерствам; Фульд предлагал дать ему право
вотировать по отделам; до того, чтобы вотирование шло по от-
дельным статьям или хотя по главам, Фульд и не думает дово-
дить свою уступку. Нам совестно рассуждать с читателем об этих
формальных вопросах, не имеющих никакого значения при сохра-
нении главных принципов нынешней системы; но нельзя же не
заботиться о том, чтобы хотя изредка сравниваться мелочностью
суждений с так называемыми основательными людьми; потому
мы и рассматриваем эту реформу в способе вотирования, хотя
ни он, ни она ровно ничего не значат для сущности дела. Фор-
мальное дело вот в чем: если правительство не соглашается на
перемену в той части бюджета, о которой идет вотирование, депу-
татам остается только одно из двух: или отступиться от своего
желания, принимая эту часть, как она стоит в проекте, или от-
вергнуть ее, то есть отказать в деньгах на эту часть. Но можно
ли в обыкновенное время отказать в разрешении на все расходы
по целому министерству? Разумеется нельзя, потому что есть в
этой части бюджета очень много статей расхода на дела необхо-
димо-нужные, которых нельзя остановить. Отвергнуть целый
бюджет или часть его по целому министерству — мера револю-
ционная, равняющаяся требованию, чтобы правительство низверг-
лось. Совершенно иное дело при вотировании отдельных статей
расхода: тут депутаты отвергают только статьи ненужного рас-
хода, без которого администрация легко обходится. Но большие
отделы точно так же не могут быть отвергаемы целиком, как и
целые министерства, потому что в каждом отделе соединены рас-
ходы по огромной отрасли управления, без которой нельзя обой-
тись. Например, бюджет военного министерства состоит только
из двух отделов: в одном соединены все расходы по содержанию
войска, крепостей, арсеналов и так далее в самой Франции, а в
другом все военные расходы, делаемые в Алжирии. Отвергнуть
первый отдел значило бы сказать: «распустите всю армию, не
оставляя во Франции ни одного офицера, ни одного солдата;
бросьте все работы в арсеналах», — это явная нелепость. Отверг-
нуть второй отдел значило бы сказать: «Франция должна отка-
заться от Алжирии» — тоже явная нелепость. Точно то же и по
всем другим министерствам: всякий большой отдел совершенно
необходим. Стало быть, замена вотирования по министерствам
575

вотированием по отделам нисколько не увеличивает для законо-
дательного корпуса возможности выражать свои требования от-
казов в деньгах на тот или другой предмет излишнего расхода.
Вся разница состоит в том, что вместо десяти раз надобно будет
собирать голоса раз семьдесят.
Но мы видели, что сам Фульд называет всякое вотирование
бюджета чистою иллюзиею, потому что до сих пор император
французов декретировал под именем дополнительных и чрезвычай-
ных кредитов такие расходы, которых вовсе не было в бюджете,
представлявшемся законодательному корпусу. Фульд справед-
ливо замечает, что при таком порядке вотирование не имело ни-
какого влияния на действительный ход расходов, которые опре-
делялись исключительно волею императора, и что от этого об-
стоятельства происходил дефицит. Так; но что же предлагает
сам Фульд, убеждая императора французов отказаться от этого
права? Он говорит, что декретирование дополнительных и чрез-
вычайных кредитов надобно заменить трансфертами или пере-
водами денег с одной статьи расхода на другую, по усмотрению
императора, составляя бюджет так, чтобы по всем большим
статьям его назначались лишние деньги сверх действительной на-
добности расходования по этим статьям; эти суммы, которые
превышают действительную надобность, будут обращаемы на
другие расходы, не поименованные в бюджете. Но кто же не
видит, что такая система ничем, кроме внешней формы, не отли-
чается от прежней? Прежде, например, законодательный корпус
вотировал деньги на содержание армии в 400 000 человек, — по-
ложим, на это было действительно нужно 400 миллионов фран-
ков. Но император содержал армию в 470 000 человек и на содер-
жание лишних 70 000 человек декретировал добавочные кредиты
в 70 миллионов франков. По мнению Фульда, это должно де-
латься иначе: надобно, чтобы законодательный корпус на содер-
жание армии в 400 000 человек вотировал 470 миллионов фран-
ков, хотя на такую армию действительно нужно только 400 мил-
лионов; тогда остающиеся в излишке 70 миллионов могут быть
употреблены на лишних 70 000 солдат. Разумеется, при таком
порядке составления бюджета не нужно будет императору декре-
тировать дополнительных и чрезвычайных кредитов.
Читатель видит, что перемены, предложенные Фульдом, ни-
мало не касались действительного хода дела, а лишь заменяли
одну внешнюю форму другой формой, которая только словами
разнилась от прежней. Фульд, повидимому, очень хорошо пони-
мал размер реформ, возможных для него и для самого импера-
тора. Кажется, нельзя назвать Фульда мечтателем. Но что же —
когда он вступил в должность, оказалось, что и он был мечтате-
лем при составлении своего плана реформы. Газеты вот уже це-
лый месяц наполняются слухами о жарких спорах между Фуль-
дом и его товарищами, особенно министром внутренних дел
576

Персиньи. Из-за чего идут у них споры, никак нельзя разобрать,
если не вдаваться в тонкие подразличения, подобные разнице
вотирования по отделам от вотирования по министерствам, или
различию трансфертов от дополнительных кредитов. Персиньи—
министр, -имеющий влияние на общий дух управления; Фульд
сделан министром точно с таким же назначением. Вот теперь и
говорят, что Персиньи никак не может сойтись с Фульдом в
принципах, по которым надобно управлять Франциею. О каких
предметах думают они неодинаково, определить этого никто не
умеет. Но как бы то ни было, распря существует; значит, должно
же быть в чем-нибудь несогласие. Очевиден для непосвященных
в тайны только результат непоколебимости министра внутрен-
них дел в его убеждениях: новый министр финансов не успел при-
обрести в совете министров того преобладания, на которое рас-
считывал. Он добивался председательства в кабинете — оно
оставлено за Валевским, так называемым «государственным
министром», который по своей незначительности не внушает за-
висти министру внутренних дел. Фульд добивался, чтобы в его
непосредственное заведывание был отдан «Монитёр», которым
заведывал «государственный министр»; «Монитёр» также остав-
лен у Валевского. Вот эти причины разногласия понятны и
без тонких разъяснений. Персиньи, не находивший удобным са-
диться на первое место и прямо распоряжаться в редакции «Мо-
нитёра», не хочет, чтобы перешла эта честь и власть из рук
клиента Валевского в руки Фульда, если Фульд не станет оказы-
вать ему такой же подчиненности, какую оказывал Валевский;
Фульд не хочет смириться перед Персиньи, потому не получает
желаемого, и натуральным образом идут из-за этого интриги и
ссоры. Проницательные публицисты, ломающие головы над раз-
решением важного вопроса о том, кто полезнее для Франции,
Фульд или Персиньи, предсказывают, что Персиньи будет, на-
конец, побежден и удалится в почетное изгнание на прежнюю
свою должность лондонского посланника. Мы избавляем чита-
теля от глубокомысленных соображений о влиянии этой переста-
новки лиц на дух правительственной системы и от догадок о ве-
роятности самой перестановки. [В наших глазах Фульд совер-
шенно сливается в одну фигуру. Но, быть может, это происходит
от нашей близорукости.]
Споры с Персиньи и Валевским составляют живейшую непри-
ятность для Фульда. Иное дело министры военный и морской,
с которыми Фульд уже перестал спорить, не замедлив убедиться
в невозможности опровергнуть их слова, совершенно справедли-
вые, но рассеявшие самую значительную из иллюзий Фульда.
Выставляя громадность дефицита, Фульд, конечно, говорил о
необходимости ввести экономию в государственные расходы.
Сократить их он хотел преимущественно по двум статьям — по
флоту и по армии. Немедленно по вступлении Фульда в долж-
577

ность морской министр объявил, что расходов по флоту нельзя
уменьшить ни на один сантим и что рассуждать об этом деле он
не намерен. Фульд не стал спорить. Но военный министр ока-
зался человеком, с которым можно спорить не без удовольствия
и успеха. Фульд толковал о сокращении армии на целую поло-
вину. Военный министр сказал, что [это вздор, но] можно поду-
мать о некотором сокращении расхода. Фульд вдвое сбавил свои
требования — речь шла об увольнении 100 000 солдат в бессроч-
ный отпуск. Военный министр сказал, что это пустяки. Фульд
заикнулся было, чтобы отпустить хотя 80 000 солдат, — военный
министр пожал плечами. Фульд, видя неосновательность своих
мыслей, попросил военного министра самого решить, нельзя ли
сделать чего-нибудь в таком роде, хотя в каком-нибудь размере.
Военный министр сказал, что он, пожалуй, отпустит на некоторое
время тысяч до двадцати солдат; но только не на год, а так на
несколько месяцев, или, быть может, на несколько недель. Фульд
остался доволен и тем.
Вот мы видим тут, как хорошо улаживаются благоразумные
люди, когда несогласны бывают не в личных своих делах, а в
общественных вопросах. Военному и морскому министрам Фульд
уступил без всякого огорчения, потому что дело тут шло только
о возможности или невозможности уменьшить дефицит. Нельзя,
так и нельзя, обижаться и огорчаться тут нечему. Мы уверены,
что и с Персиньи Фульд поладил бы так же легко, если бы спор
относился к каким-нибудь общественным надобностям. Но, к со-
жалению, не столь уступчивы бывают самые достойнейшие люди
в своих личных требованиях. Впрочем, читатель не поколеблется
в надежде, что никакие согласия между французскими санов-
никами не испортят системы, по которой управляется Франция.
Принципы этой системы выше всяких личных неудовольствий:
они вытекают из необходимости вещей.
Действительно, пока французские партии не согласились
между собою или пока ни одна из них не привлекла к себе реши-
тельного большинства во французской нации, необходимо суще-
ствовать такому правительству, при котором находились бы все
партии в искусственном перемирии между собою. А для этого
нужно, чтобы ни одна из них не участвовала в правительстве.
Если же все партии устранены взаимными своими отношениями
от правительственной власти, то, конечно, некому быть правите-
лями, кроме людей, чуждых всем партиям. Нынешние француз-
ские правители формально присваивают себе это качество, — не-
принадлежность ни к каким партиям, — и гордятся им. [Но что
такое партия? Союз людей, имеющих одинаковый образ мыслей
о политических и общественных вопросах. Следовательно, не при-
надлежать ни к какой партии — значит не иметь никакого образа
мыслей. Если же люди не имеют никаких принципов, деятель-
ность их направляется исключительно личными расчетами. А уп-
578

равлять по личным расчетам — значит нуждаться в поддержке,
основанной также не на убеждениях, а только на личных денеж-
ных выгодах. А приобретать поддержку удовлетворением свое-
корыстных расчетов обходится очень дорого. Правителям, по-
ставленным в такую необходимость, невозможно рассчитывать го-
сударственных расходов сообразно с доходами: они принуждены
тратить чрезвычайно много денег, потому что сами держатся
только этими лишними тратами. Вот источник дефицитов, с ко-
торым не могут сладить никакие французские министры при ны-
нешней системе.
Но расстройство финансов не может продолжаться беско-
нечно. Денежная сторона самая чувствительная у массы. Фульд
замечает, что чрезмерностью расходов тревожатся люди, оста-
вавшиеся совершенно равнодушными ко всяким другим злоупот-
реблениям. А когда самые равнодушные становятся недовольны,
без уступок уже нельзя обойтись. Овладевающая всеми во Фран-
ции мысль о необходимости контроля над государственным бюд-
жетом требует удовлетворения. Мы видели, что предлагаемое
Фульдом удовлетворение ограничивается одними словами. Мно-
гие во Франции замечают это теперь же; все остальные поймут
после первого приложения новой системы к делу, и потребуются
действительные уступки. Но действительные уступки непременно
ведут к тому, что управление надобно будет вручить людям, имею-
щим какие-нибудь определенные убеждения, а не одни личные рас-
четы. Таким образом, власть перейдет в руки какой-нибудь партии.
А нынешняя французская система не может, как мы видели, быть
согласована с этим. Но добровольно отказаться от существования
она также не может, и потому все во Франции предвидят кризис.
Главное условие для его наступления состоит в том, чтобы ка-
кая-нибудь партия показалась общественному мнению способной
к твердому управлению, то есть способною привлечь к себе боль-
шинство. До сих пор еще нет этого, и Фульд, Персиньи, Валев-
ский остаются правителями благодаря продолжению обстоятель-
ства, которому были обязаны происхождением своей власти].
Перемена, приближение которой обнаруживается докумен-
тами, подобными докладу Фульда, в значительной степени за-
медляется тем, что внимание французского общества сильно от-
влечено от внутренних дел внешними политиками. В этом за-
ключается главный расчет французского правительства мешать
устройству итальянских дел. Пусть лучше, чем о своих дела«,
французы рассуждают о том, какую пользу извлекают итальянцы
из покровительства императора французов или какой вред на-
носит им его враждебность; пусть идут споры о том, каковы
истинные отношения парижского кабинета к туринскому, думает
ли император когда-нибудь вывести французские войска из Рима
и так далее; развязка этих сомнений была бы вредна тем, что
оставила бы французам больше времени думать о самих себе.
579

А в Италии усиливается неудовольствие медленностью хода
дел. Оно дошло до того, что министерство Рикасоли колеблется
ропотом значительной части большинства, непоколебимо вотиро-
вавшего за Рикасоли в предыдущую сессию парламента. Мы го-
ворили прошлый раз, что туринские министры делали отчаянные
усилия выпросить у императора французов если не действитель-
ную уступку, то, по крайней мере, хотя какое-нибудь обещание
по римскому вопросу, чтобы не явиться перед парламентом с пу-
стыми руками. Ход переговоров составлял дипломатическую
тайну; тем не менее газеты очень верно знали безуспешность их.
Теперь Рикасоли принужден был сознаться перед парламентом,
что римский вопрос ни на шаг не подвинулся дипломатическим
путем. Кроме этой неудачи, в которой туринское министерство ни
мало не виновато, — никто бы не мог добиться другого резуль-
тата, действуя по принципам, в которых министерство согласно с
парламентским большинством, — кроме этой безвинной неудачи,
Рикасоли сильно потерпел от обстоятельства, в котором уже сам
виноват. Читатель помнит о том, что неаполитанский наместник
Чальдини, лучший боевой генерал прежней пьемонтской армии,
получал беспрестанные неприятности за то, что не отталкивал от
себя популярных людей, без содействия которых не могли быть
успокоены волнения в Южной Италии. Он восстановил в Неа-
поле популярность Виктора-Эммануэля, потрясенную дурными
мерами прежних наместников, действовавших по узким инструк-
циям туринского кабинета, и, заслужив привязанность населения
Южной Италии, прекратил в ней бурбонскую агитацию, прини-
мавшую опасные размеры. Но в этом помогали ему люди, нена-
вистные туринскому кабинету в качестве маццинистов или гари-
бальдийцев, и Рикасоли, верный наследник кавуровской нетер-
пимости, дал в обидных формах отставку Чальдини. Такое не-
благоразумное оскорбление человека, уважаемого за военные
заслуги, а еще больше за честность характера, оттолкнуло от Ри-
касоли многих. Чальдини перешел на сторону оппозиции, усилив-
шейся значительным числом голосов. Теперь рассчитывают, что
если партия умеренной оппозиции, руководимая Фарини, соеди-
нится с людьми несколько побольше либеральными, предводите-
лем которых служит Раттацци, то Рикасоли будет низвергнут и
в кабинет войдут Чальдини, Раттацци, Фарини. Очень может
быть, что это и случится. Но если перемена будет состоять
только в этом, — она не будет иметь никакого влияния на ход
дел, которые пойдут быстрее только в том случае, если Раттацци,
сделавшись первым министром, захочет опираться не на Фарини,
ставшего в непримиримую вражду с популярными людьми, а на
этих людей, с которыми легко ему сблизиться и по своим преж-
ним сношениям с ними и через Чальдини. Мы еще не знаем, как
думает действовать Раттацци: считает ли он себя довольно силь-
ным, чтобы составить кабинет, или предпочтет попрежнему остав-
580

лять власть в руках Рикасоли; а если захочет низвергнуть Рима-
соли, то захочет ли опираться на левую сторону; нам кажется,
что теперь еще неправдоподобен этот последний шанс; но к нему
постепенно ведет возрастающее неудовольствие безуспешностью
дипломатизирования, наследованного нынешним министерством
от Кавура.
Если бы Франция была совершенно свободна в своей внеш-
ней политике, неопределенное положение итальянского дела было
бы очень быстро развязано вооруженным вмешательством Фран-
ции, которая восстановила бы в Италии порядок, назначенный
условиями Виллафранкского договора. Королевство обеих Сици-
лий воскресло бы или с прежнею бурбонскою, или с новою мюра-
товскою династиею, а Средняя Италия была бы опять как-нибудь
разделена между папою и кем-нибудь из прежних владетелей
или принцем Наполеоном. Французский кабинет никогда не от-
казывался от желания привести Италию в такой вид, благоприят-
ный французскому господству над нею. Но для исполнения этой
мысли нужна война с итальянцами, а войны этой не хочет допу-
скать Англия. Следовательно, французскому кабинету очень
сподручно было бы запутать Англию в какое-нибудь дело, за ко-
торым не могла бы она останавливать французов ни в итальян-
ских, ни в немецких делах (читатель знает, что вмешательство в
германские дела также очень привлекательно для Франции). Не-
давно и блеснул было для Франции луч надежды избавиться от
английского контроля в Европе. Но по последним известиям, на-
дежда оказывается разрушающеюся.
Она состояла в том, что Англия объявит войну Соединенным
Штатам. Нам скучно бывает разбирать дела, которые сами по
се,бе не имеют важности, а выставляются только предлогами,
прикрывающими серьезный расчет, да и ведутся по формальным
тонкостям, изворачивающимся в какую угодно сторону; тем скуч-
нее толковать о подобных делах, что газеты с необыкновенною охо-
тою набрасываются на такой вздор и трубят о нем гораздо
больше, чем о серьезных отношениях. Читатель не может не
знать мельчайших подробностей англо-американского столкнове-
ния, о котором собственно не стоило бы говорить ни одного
слова. Посланники южных штатов в Англию и во Францию,
Мезон и Слайделль, успели на пути своем в Европу добраться
до Гаванны и сели там на английский почтовый пароход, делаю-
щий рейсы между Гаванною и вест-индским островом св. Фомы,
откуда ходят английские почтовые пароходы прямо в Англию.
Северо-американский военный корабль подстерегал этих агентов,
остановил английский пароход, на котором они ехали, взял их и
отвез в северные штаты, где вашингтонское правительство содер-
жит их под арестом. В Англии эта весть пробудила сильнейший
гвалт об оскорблении английского флага, в Северной Америке
такой же гвалт в пользу смелости американского капитана, не
581

остановившегося перед английским флагом. Несколько дней каза-
лось, что вспыхнет война, и Франция очень усердно возбуждала
к ней Англию. Ни одна английская газета не горячилась столько
из-за чести английского флага, как французские полуофициаль-
ные газеты. Но прошло недели полторы, и случай, наделавший
такой горячки, начал представляться и американцам, и англича-
нам в свете менее раздражительном. Англичане стали вспоми-
нать, что сами они во все войны поступали с нейтральными ко-
раблями точно так же, как американцы с их почтовым пароходом,
и что неприлично для них слишком много сердиться на своих
подражателей. Американцы рассудили, что мало им пользы дер-
жать под арестом двух южных джентельменов, пока единомыш-
ленники этих двух джентельменов имеют армию в несколько сот
тысяч человек; кроме того, они узнали, что американский коман-
дир, арестовавший южных посланников, действовал по собствен-
ному соображению, а не по инструкции правительства, и стало
быть, вашингтонскому правительству нет никакого унижения от-
казаться от ответственности за горячий поступок капитана. Та-
ким образом, неприятность, вероятно, будет как-нибудь улажена.
Но будет ли она улажена или в самом деле начнется между
Англиею и Америкою война, на которую подбивает англичан
французский кабинет, это зависит вовсе не от истолкований меж-
дународного права английскими и американскими юрисконсуль-
тами, а от влияния расчетов более существенных. В Англии очень
многие радуются распадению Соединенных Штатов, то есть ос-
лаблению державы, которая представлялась слишком сильною
соперницею. Южные штаты объявляют себя приверженцами сво-
бодной торговли, а тариф северных штатов довольно высок;
кроме того, многие англичане уже думают, что надобно силою
освободить от блокады южные порты, чтобы восстановился
вывоз хлопка в Англию. В Америке желают войны с Англией
тайные приверженцы плантаторов в северных штатах; они рас-
считывают, что раздражением против англичан заглушится в се-
верных штатах ненависть к инсургентам и можно будет восстано-
вить Союз уступками в пользу плантаторов. Теперь пока еще не
берут эти разносторонние интересы перевеса над отвращением
массы народа и в Англии и в северных штатах от войны, которая
была бы слишком тяжела для обеих сторон; вот почему и надобно
полагать, что дело об аресте южных посланников на английском
пароходе покончится мирным образом 1.
Наши заметки за прошлый месяц оканчивались известием об
отплытии сильной экспедиции из северных штатов на юг для
овладения каким-нибудь важным пунктом прибрежья, откуда
можно было бы действовать в тыл главной армии инсургентов,
стоящей по южному берегу Потомака. Экспедиция без большого
труда овладела Порт-Рояльскою гаванью, лежащею в шести-
десяти верстах на юг от Чарльстона, главного города Южной
582

Каролины, и заняла город Бьюфорт, лежащий близ этой гавани.
Не пускаясь в догадки о том, каковы будут дальнейшие действия
северного флота на южном берегу и что будут делать войска,
высадившиеся в Порт-Рояле, мы приведем только следующий от-
рывок из рассказа одного офицера эскпедициоиного корпуса.
Подробности, в нем сообщаемые, важны тем, что показывают,
какой быстрой погибели подвергнутся инсургенты, если продол-
жение войны заставит союзное правительство призвать негров
к восстанию.
«Под влиянием свежего впечатления (говорит автор приводимого им
рассказа) спешу описать вам сцену, виденную мною, — ничего более печаль-
ного я не видывал. Как только вступили мы на берег, мы подверглись при-
скорбным ощущениям. Двери магазина, стоящего на гавани, были разломаны,
окна выбиты и все находившееся в магазине разграблено: остатки провианта
были разбросаны по земле; повсюду лежали пустые бочонки, из которых было
разлито вино или масло людьми, думавшими только о разрушении. Далее
встречали мы на каждому шагу то же самое. Все лавки и магазины были раз-
граблены. Мы не видели ни одного белого — все они бежали; капитан Род-
жерс тотчас же поставил караульных и отдал строгое приказание не трогать
ничего. Негры, которых мы видели с моря, ушли с награбленными вещами; но
другие группы негров бродили около нас и раскланивались с нами. Мы спра-
шивали их, куда девались белые. Повсюду был один и тот же ответ: «все
они убежали, как только началась стрельба; а нас они бросили». Действи-
тельно, владельцы негров обратились в поспешное бегство, как только нача-
лась бомбардировка Порт-Рояля. Они старались убеждением или силою за-
ставить негров удалиться с ними; но напрасно, негры остались; к ним при-
соединились другие негры из окружающих мест и начали грабить город.
Мы входили в обширные дома, в которых роскошно жили за несколько
дней владельцы их, и находили богатую мебель переломанной, книги и бумаги
разбросанными на полу, зеркала разбитыми, замки шкафов сломанными, фор-
тепьяно опрокинутыми; даже из перин был выпущен пух. Это разрушение про*
изводилось не из одной корысти, а также просто из желания разрушать,
потому что во многих случаях пользы из него нельзя было извлечь граби-
телям. Бегство было очень поспешно, так что почти в каждом доме мы нахо-
дили забытые письма и бумаги. Приглашения к обеду лежали на столах ком-
нат, стены которых были оборваны и почти вся мебель разбита и разломана
неграми, о которых владельцы их утверждали перед нами, что они совер-
шенно покорны, смирны и готовы сражаться за своих господ. Мы смотрели
на все это и думали, как сильно и быстро наказаны эти люди, начавшие
восстание.
Негры сказали нам, что белые возвращаются в город небольшими отря-
дами каждую ночь перед рассветом. Они просили нас преследовать их, обе-
щая указывать нам дорогу. Heт сомнения, что все негры соседних мест
готовы бежать от своих господ и уже бежали тысячами.

Январь 1862
Роль Пальмерстона в деле о выдаче арестованных эмиссаров южных шта-
тов. — Неизбежное падение хлопчатобумажных плантаций в южных штатах. —
Желание Пальмерстона приискать новый предлог для войны с северными шта-
тами. — Отношения умеренной партии и аболиционистов в северных шта-
тах. — Положение военных дел в Северной Америке. — Мехиканская экспе-
диция.— Австрийские финансы. — Неосновательность либералов, порицаю-
щих австрийское правительство за дефицит. — Итальянские дела.
Мы не находили ничего важного в шуме, поднятом газетами
по случаю арестования двух эмиссаров южных штатов на англий-
ском пароходе капитаном военного парохода северных штатов.
Оно и точно: войны из этого дела не вышло. Но если оно ока-
залось пустым с той стороны, о которой шумели публицисты и
маловажность которой мы доказывали, то явилось оно очень
замечательным с других сторон, обнаружившихся в нем уже
после его развязки.
Пока дело тянулось, дипломатические акты, относящиеся
к нему, хранились по заведенному порядку в секрете. Не зная
депеш американского правительства, Англия и вся Европа во-
ображали, что английскому правительству необходимо было
употребить самые крайние угрозы, поддерживаемые самыми
быстрыми энергическими мерами, для принуждения вашингтон-
ского кабинета загладить обиду, нанесенную английскому флагу.
Все находили очень благоразумным то, что лорд Пальмерстон,
не теряя ни минуты, стал посылать войска в Канаду и эскадру
за эскадрой к северно-американским берегам. Газета, служащая
органом лорда Пальмерстона, до последней минуты утверждала,
что вашингтонский кабинет упрямо противится требованиям
Англии, что надежда на мирную развязку очень слаба и даже
эта слабая надежда основывается только на том, что северные
штаты будут запуганы быстрыми приготовлениями Англии
к войне. Что же открывается? Как только пришло в Лондон
известие об аресте эмиссаров южных штатов, американский по-
сланник сказал Пальмерстону и Росселю, что, сколько он может
584

угадывать намерения вашингтонского правительства, случай этот
не поведет к неприятностям. Несмотря на то, Пальмерстон
прямо начал грозить войною, как будто предполагал, что Лин-
кольн и Сьюард не имеют никакой готовности дружелюбно
покончить дело. Но гораздо раньше, чем пришла в Вашингтон
его грозная депеша, была уже послана оттуда в Англию от Сью-
арда депеша, отнимавшая всякую возможность ждать неприятной
развязки. Дело в том, что, как только получено было в Вашинг-
тоне известие об аресте эмиссаров, кабинет Линкольна решил
смотреть на этот случай теми же самыми глазами, какими взгля-
нули на него (англичане. Американское правительство всегда
защищало неприкосновенность нейтрального флага против
английского правительства, поступавшего с нейтральными кораб-
лями точно так, как американский капитан поступил с пароходом,
который вез эмиссаров. Поэтому вашингтонский кабинет отсту-
пился бы от собственного принципа, если бы отказался признать
неправильным поступок своего капитана. Таким образом, Сью-
ард тотчас же отправил к американскому посланнику в Лондон
депешу, говорившую, что вашингтонское правительство готово
удовлетворить все претензии Англии по случаю неправильного
ареста эмиссаров и ждет только того, какие требования предста-
вит Англия, чтобы исполнить их. Пароход, который вез эту де-
пешу в Англию, уже приближался к Европе, когда отправился в
Америку пароход с угрожающею депешою Пальмерстона. Слух о
получении из Америки депеши, отклонявшей всякую возможность
вражды, распространился в Лондоне. Но «Morning Post», служа-
щий органом лорду Пальмерстону, поспешил объявить, что
нельзя ждать мирной развязки. Английские войска и военные
корабли продолжали отправляться к американским берегам. Но
из Америки шли слухи о невозможности иной развязки, кроме
мирной; известия о дружеской депеше подтверждались. Газета,
служащая органом лорда Пальмерстона, объявила, что англий-
ское правительство не получало от американского никакой депеши
подобного содержания. Теперь, когда она обнародована, такое об-
манчивое отрицание показалось английской публике слишком
дурным коварством и почти все газеты потребовали у «Morning
Post» объяснения. Лорд Пальмерстон отвечал через свою газету,
что миролюбивая депеша не была получена английскими мини-
страми, то есть не была оставлена у них в копии американским
посланником, а что он только прочел им ее. Таким образом, по
формальному смыслу слов, газета Пальмерстона осталась
права; но относительно сущности дела слишком ясно обнаружи-
лось, что Пальмерстон, желая раздражать в англичанах располо-
жение к войне с Америкою, преднамеренно вводил их в ошибку
объявлением, опровергавшим справедливый слух о миролюбивых
намерениях вашингтонского кабинета. Желание устроить войну с
Америкой доходило в Пальмерстоне до того, что он повторил
585

эту фальшь даже и в такое время, когда она была уже слишком
нелепа. Угрожающая депеша его очень затруднила вашингтон-
скому кабинету исполнение желаний, на которые уже заранее
соглашалось вашингтонское правительство. Оно ждало только,
чтобы Англия выразила желание обратной выдачи захваченных
эмиссаров. Но желание было высказано таким повелительным
тоном и сопровождалось такими угрожающими демонстрациями,
что исполнить его теперь значило подать слишком сильный по-
вод к истолкованию, оскорбительному для самолюбия северных
штатов: их правительство выдало англичанам захваченных эмис-
саров не потому, что находило справедливым это требование
Англии, а потому, что испугалось ее угроз. Линкольн и Сьюард
не отступили, однакож, от своего прежнего решения и объявили
английскому посланнику в Вашингтоне, что они просят его назна-
чить время и место для передачи пленников в его руки. Почтовый
пароход, с которым было отправлено известие о такой развязке
дела, прибыл в ирландскую гавань Квинстон и отправил в Лондон
телеграммы. Некоторые из них были адресованы к банкирам, со-
общившим их бирже, и газеты напечатали, что дело совершенно
улажено. Пальмерстон отличился и тут. Почта из Квинстона в
Лондон идет часов 16 или 18. Пальмерстон воспользовался этим
промежутком времени, чтобы объявить в «Morning Post», что
правительство не получало никаких официальных известий о дру-
желюбном окончании переговоров, о котором газеты говорят по
биржевым слухам. Лондон снова встревожился. К чему могла по-
служить эта вторая проделка? Ведь Пальмерстон знал, что на
другой день надобно будет признаться ему в неудаче военных
замыслов на этот раз.
Английская публика была (раздражена этим двойным обма-
ном. Видно, что сердились на Пальмерстона и некоторые из его
товарищей по министерству, особенно лорд Россель, орган кото-
рого «Daily News» с особенной точностью обнаруживал фальши-
вые маневры «Morning Post». Некоторые газеты предсказывали
отпадение довольно значительного числа от депутатов лорда
Пальмерстона, который и без того располагает в палате общин
только большинством очень слабым. Дело еще не дошло до та-
кого разрыва; но то верно, что Пальмерстон сильно повредил
себе излишним коварством. Впрочем, он такой изворотливый че-
ловек, так умеет подлаживаться под все капризы публики, что
скоро сумеет восстановить свою популярность. На что уже хуже
было той беды, которую в 1858 году после орсиниевского дела
навлек он на себя трусостью перед угрозами императора францу-
зов, требовавшего, чтобы удалены были из Англии враждебные
ему эмигранты 1. Что же, через год Пальмерстон опять был пер-
вым министром и популярнейшим человеком в Англии.
В нынешний раз он сделал свои неудачные маневры также
по влиянию парижского кабинета. Мы уже говорили в прошлый
586

раз, что французское правительство желало вовлечь Англию в
войну с Америкой, чтобы получить более простора в распоряже-
нии европейскими делами. Французские полуофициальные газеты
громче английских кричали о необходимости омыть кровью
обиду, нанесенную английскому флагу. С таким же усердием до-
казывают они, что Англия не может допускать продолжение
блокады портов в южных штатах и должна начать войну, чтобы
открыть подвоз хлопка, без которого нечего будет делать и есть
работникам манчестерских фабрик. В этом случае многие хлоп-
чатобумажные фабриканты в самой Англии сначала разделяли
мысль французского правительства, и Пальмерстон хотел уго-
дить им еще больше, чем императору французов, когда старался
устроить войну из простого дела об аресте эмиссаров.
Вопрос о хлопке действительно очень важен для Англии. Ны-
нешний запас хлопка ливерпульских кладовых еще равняется
обыкновенному количеству запаса в это время года. Но цена
хлопка уже поднялась в полтора раза, и если не будет нового
усиленного подвоза, к весне поднимется она еще вдвое, а к июлю
месяцу весь прежний запас истощится. Легко было бы пособить
делу, позаботившись с прошлой весны об увеличении привоза
хлопка в Англию из Ост-Индии. Хлопчатая бумага уже возде-
лывается там на огромных пространствах; население готово уве-
личить свои плантации до всякого размера, лишь бы иметь сбыт.
Год тому назад англичане очень много говорили о том, что заме-
нят американский хлопок ост-индским. В надежде на это было
уже и отправлено из Индии количество хлопка, гораздо большее
обыкновенного. Но весь этот план на первый раз рушился силою
пристрастия манчестерских фабрикантов к американским сортам
хлопка. Несмотря на недостаток в них, сбыт ост-индского хлопка
в Англии не увеличивался, отпуск из Индии снова ослабел,
и плантации у индийцев остались пока еще не расширившимися.
Действительно ли Ост-Индия не может производить таких высо-
ких сортов хлопка, как лучшие из американских, — этого мы не
знаем. Но сам по себе ост-индский хлопок довольно хорош, в этом
согласны все, и английские хлопчатобумажные фабрики могли
бы пользоваться им. Всему помешала только рутина, которая по-
всюду очень упряма и не допускает ничего нового иначе, как
вследствие крайней необходимости. Почувствовав недостаток ма-
териала, хлопчатобумажная фабрикация в Англии расстроилась,
и вот какими черными красками изображает ее положение
«Times»:
«С промышленной точки зрения графство Ланкастерское составляет как
будто провинцию Соединенных Штатов. В Южной Америке жгут и топят
хлопок или оставляют его на полях неубранным, а Манчестер несет свою
долю этого бедствия. Много тысяч людей в нем остались вовсе без работы,
у других работы лишь настолько, чтобы не совсем стояли без дела машины
и могли сами они кое-как таскать ноги. Фабриканты собираются в лондон-
587

ских клубах и объявляют, что заперли свои фабрики. Будущее мрачно, и если
северные штаты будут продолжать войну с южными, дело станет еще гораздо
хуже. Не Южная Каролина, а Ланкастерское графство подвергается блокаде,
потому что не там, а здесь чувствуется вред ее. Камни, которыми завалена
Чарльстонская гавань, испортили не ее, а Ливерпульскую гавань».
Но что же делать? — продолжает «Times»: начинать ли
войну для прекращения блокады? Этого хотят многие; «Times»
еще не решается поддерживать их желания. «Подождем», говорит
он. В самом деле начинать войну с северными штатами для полу-
чения хлопка из южных было бы самым нелепым безрассудством.
Не дурно объясняет это «Revue des deux Mondes». Мы так редко
чувствуем возможность соглашаться с этим достославным журна-
лом, вообще отличающимся самою пошлою непонятливостью, что
несколько странно было нам встретить в нем правильное сужде-
ние об этом деле. Статья «Revue des deux Mondes» еще сильней
«Times'a» говорит о тяжелых последствиях от недостатка хлопка
в Англии:
«Органы общественного мнения в Англии очень сильно стараются из
самолюбия скрыть национальное бедствие или, по крайней мере, уменьшить
его размер. Они лишь слегка говорят о том, как увеличился пауперизм в по-
следние месяцы, и очень трудно собирать сведения об этом. А все-таки
обнаруживаются грустные факты, и статистические отчеты дают нам дога-
дываться о великости бедствия. Например, уже в начале ноября прошлого
года из 842 бумагопрядильных машин в манчестерском округе только 205 ра-
ботали безостановочно; 408 работали только по 5 дней, по 4 по 3 дня в не-
делю; а 49 машин стояли совершенно без работы. Из 72 257 работников,
находившихся на этих заведениях, только третья часть продолжала получать
полную плату; другая третья часть имела работу только по 4 дня в неделю;
около 30 000, то есть шестая часть работников, были заняты только по 3 дня
в неделю, а 8 тысяч оставались совершенно без работы. С той поры закрыто
еще много фабрик, а другие еще уменьшили свое производство, так что теперь
(в начале января) работа хлопчатобумажных фабрик уменьшилась, по край-
ней мере, наполовину против обыкновенного. Сообразно тому уменьшилась
и сумма платы, получаемой работниками; обыкновенно простирается она до
24 милл. франков в месяц, а теперь понизилась до 12 милл.»
Многие думают, что если европейские морские державы за-
ключат союз с южными штатами и доставят им победу, это тяже-
лое положение английской хлопчатобумажной промышленности
прекратится. «Revue des deux Mondes» опровергает такую мысль.
Предположим, говорит этот журнал, —
«предположим случай самый благоприятный для южных штатов, что они
выйдут из войны победоносными, могущественными, защищенными от Севера
цепью таможен и фортификаций, могущественным флотом и дружбою Анг-
лии; несмотря на свое торжество, плантаторы не будут в состоянии так
много, как прежде, заниматься возделыванием хлопчатой бумаги и перестанут
быть главными поставщиками ее для Англии. Монополия этой поставки была
получена южными штатами Северной Америки потому, что они могли про-
давать тюк хлопчатой бумаги дешевле других производителей других стран,
возделывающих хлопок. Но если хлопок станет обходиться дороже прежнего
588

самим американцам, то по необходимости возрастет и продажная цена его,
и американские плантаторы потеряют прежнюю выгоду соперничества на
европейских рынках. А стоимость возделывания хлопка в Америке неизбежно
возрастет вследствие войны. Война обременит производство хлопчатой бумаги
добавочными издержками, от которых оно сделается убыточным. Уже и до
войны американский плантатор получал с тюка хлопка лишь незначительную
выгоду, а после войны, как бы ни был успешен для него конец ее, расходы
его чрезвычайно увеличатся. Если даже предположить, что негры останутся
покорны попрежнему, что не нужно будет новых издержек на надзор за ними
и на их наказание, то все-таки увеличатся расходы на их прокормление,
одежду, снабжение их орудиями труда и другими фабричными изделиями,
которые получались прежде из северных штатов совершенно свободно, а по
отделении южных штатов должны будут оплачивать[ся] таможенными пош-
линами. Кроме того, плантаторы, составив отдельное государство, должны
будут содержать армию, флот и государственную администрацию. Им по-
надобится строить здания для правительства, платить проценты государст-
венного долга, делать в мирное время расходы на приготовление к насту-
пательным или оборонительным войнам. К каким налогам могут прибегнуть
они для покрытия этих расходов? Будучи народом по преимуществу земле-
дельческим, будучи принуждены получать из Франции, Англии, Канады все
мануфактурные товары, — они должны будут открыть свои гавани свобод-
ному ввозу товаров с очень легкими пошлинами. Следовательно, и в мирное
время придется им покрывать, как стараются они в военное время покрывать,
свои расходы налогами на земледельческий продукт. Своим бюджетом они
должны будут истощать источники своих доходов. Мало того, что налоги
обременят американский хлопок и затруднят ему соперничество с иностран-
ным продуктом, — самая перевозка хлопка станет гораздо дороже. В других
хлопчатобумажных странах, особенно в Гиндустане, пути сообщения быстро
улучшаются, а в южных штатах большая часть существующих дорог будет
покинута за недостатком локомотивов или за порчею рельсов. Шоссе и про-
стые дороги останутся перекопаны рвами и испорчены, мосты и дебаркадеры
будут разрушаться; магазины обратятся в казармы во время войны; на по-
правку и содержание всех этих сооружений налог будет взиматься с хлопка.
Наконец великим, непреодолимым затруднением успешному возделыванию
бумаги в южных штатах [явится] то самое рабство, которое доселе казалось
причиною быстрого его расширения. Нравственные законы неизменно мстят
за свое нарушение, кто бы ни нарушил их, отдельный ли человек или целый
народ. Мы и теперь имеем право спросить, не от рабства ли происходит
нынешнее бедствие американских штатов,— не оттого ли, что одни из них
имели невольников, а другие допускали это. Слишком слабые для мести,
невольники не восстали на своих владельцев, но сами владельцы с ужасаю-
щим хладнокровием губят теперь себя. Подвергая свою страну военному
вторжению, оставляя невозделанными свои поля, они из глубокого мира
ринулись в ужасный риск междоусобия. Если их дело, то есть дело раб-
ства, на время восторжествует, если посрамлена будет совесть рода челове-
ческого, то гибель их только замедлится, а не отвратится: они безвозвратно
обречены на нее сущностью своего дела. Для возделывания хлопка план-
таторам нужна огромная территория. Они беспощадно истощают землю, на
которой останавливаются, как истощают безжалостною работою силы нег-
ров. Истощив землю, они бросают ее и переносят плантацию на другое
место, пока вся страна становится бесплодною. Вот причина, по которой
столь многие плантаторы Виргинии, Мериланда и Кентуки перестали воз-
делывать землю, занявшись выкармливаньем невольников для южных рын-
ков. Те рабовладельцы, которые не хотели покидать занятий сельским хо-
зяйством, должны были переселяться на новые земли. Сначала довольно
было им земли по атлантическому прибрежью, потом перешли они за Ап-
палачские горы; купили Луизиану и Флориду; вторглись R великолепную
долину Миссисипи. Они обратили всю силу Соединенных Штатов на завое-
вание Техаса и отняли у Мехики обширную территорию. Они нападали на
589

Кубу, хотя Куба принадлежит таким же рабовладельцам, как они сами, и
отправляли пиратов в Гондурас и Никарагуа. Захватывая земли на юге и
западе, они старались захватывать земли и на севере. Они получили от
конгресса дозволение распространить невольничества в Канзас и Небраску
(к счастью, это разрешение оказалось напрасно). Они получили от верхов-
ного суда власть «ад всем Севером, когда решено было, что в сво-
бодных штатах невольник точно так же остается собственностью владельца,
как и в невольнических штатах. Теперь положение изменяется. Выдача беглых
невольников еще не отменена официально, но невольническая конфедерация
имеет границу. Она стала теснее прежней. Каков бы ни был исход войны,
несомненно то, что останутся соединены с Севером страны, в которых огром-
ное большинство населения — свободные люди: Мериланд, Делавар, Колум-
бия, Западная Виргиния, значительная часть Миссури и Кентукки. Эта
территория, превосходящая своей величиной Францию, потеряна для неволь-
ничества. Плантаторы, ограниченные пространствам, меньшим прежнего, уже
не могут заменять истощенных земель новыми, и возделывание хлопка будет
обходиться им все дороже и дороже. Правда, креолы новой конфедерации,
соединяющие англо-саксонскую настойчивость с южной страстностью, дока-
зывают теперь, что способны делать величайшие усилия для достижения
своей цели; но хотя их отважность и переносливость уравновесили на время
силу Севера, они падут в напрасной борьбе против экономических и нравст-
венных законов, управляющих обществом. Земля, подвергнувшаяся неволь-
ническому труду, слабеет в своем плодородии, и для восстановления ее про-
изводительности нужен свободный труд. Когда великолепный бассейн Мис-
сисипи и долины Аппалачских гор будут населены свободными людьми, снова
расцветут поля, опустошенные рабством».
К этим совершенно справедливым соображениям надобно
прибавить еще два других. В случае отделения южных штатов
от северных, торговля между этими двумя государствами, сде-
лавшись заграничной, конечно, утратила бы часть прежней своей
живости: таможня всегда служит задержкою, как бы легки ни
были пошлины. Из этого следует, что отпуск хлеба с Севера на
Юг уменьшился бы и южным штатам пришлось бы навсегда
уменьшить хлопчатобумажные плантации для расширения своего
хлебопашества, как это уже и начали они делать в прошедшем
году. Другое соображение приводили мы еще при самом начале
войны. Мы говорили тогда, что крайние аболиционисты Севера
вовсе не желают удерживать Юг в государственной связи с Се-
вером, а напротив, самым выгодным, для своей цели решением
считают признание независимости южной конфедерации. Как
только была бы установлена граница между двумя государствами,
невольники пограничной полосы Юга стали бы убегать в север-
ное государство, и пограничным плантаторам не оставалось бы
другого средства сохранить свою черную собственность, как пе-
редвинуться с ней подальше от границы на Юг. Таким образом,
пограничные южные штаты быстро очистились бы от невольни-
чества и присоединились бы к северному свободному государ-
ству. Граница невольничества постоянно подвигалась « б ы на юг,
и с каждой новой пограничной полосой происходило бы то же
самое. Таким образом, постоянно уменьшались бы и пространство
и производительная сила невольнических штатов, быстро умень-
590

шался бы и сбор хлопка, если его возделывание основывается на
невольническом труде.
Все это было бы самой благоприятной для аболиционистов
развязкой дела. Потому люди проницательные давно уже поняли,
что попыткой отделиться от Севера Юг сам ускорил отменение
невольничества на всем пространстве прежнего Союза и что не-
возможно рассчитывать на получение из Америки прежнего коли-
чества хлопчатой бумаги, возделанной невольническим трудом.
Но и по этому вопросу, как всегда по всяким делам, число
людей дальновидных довольно незначительно по сравнению с
большинством, довольствующимся самым поверхностным взгля-
дом на дело. И вот в Англии, как мы уже говорили, господствует
напрасное ожидание, что лишь бы прекратилась блокада южных
портов, привоз хлопка из Америки пойдет попрежнему. Разде-
ляет или не разделяет Пальмерстон эту ошибочную надежду, но
во всяком случае он действует так, как будто сам питает ее. Не
имея никаких прочных принципов, он всегда основывал свой
успех на угождении всякому мимолетнему капризу общественного
мнения, искал популярности не в том, чтобы заслуживать солид-
ную славу реформами, достойными государственного человека,
а в том, чтобы служить олицетворением всех слабостей и заблу-
ждений английской публики. Его желание польстить ей в деле
об аресте южных эмиссаров уже обошлось английскому народу
довольно дорого: отправка войск в Канаду и вооружение эскадр
для угрозы американскому берегу поглотило до 4 млн. фунтов.
Деньги эти брошены совершенно на ветер; а между тем уже одна
эта сумма, составляющая, по всей вероятности, только первую
статью целого ряда задуманных Пальмерстоном подобных расхо-
дов, была бы почти достаточна на [покрытие] всего недочета ра-
бочей платы у страдающих работников хлопчатобумажных
фабрик.
Мы сказали, что Пальмерстон думает продолжать свои убы-
точные демонстрации против северных штатов. Действительно,
едва успело кончиться дело об эмиссарах, как газеты лорда Паль-
мерстона начали убеждать публику в существовании новых по-
водов к неприятностям с вашингтонским правительством. Очень
много шума наделали они криками об опасности, которой под-
вергается Канада. В северных штатах всегда господствовало
мнение, что Канада недолго захочет оставаться английской коло-
ниею. Когда Пальмерстон стал грозить войной американцам,
некоторые вашингтонские и нью-йоркские газеты начали востор-
женно кричать, что сама Англия приглашает Северо-Американ-
ский Союз к приобретению Канады: надобно поскорее заключить
мир с южными штатами, и обе армии, соединившись, двинутся
через реку св. Лаврентия на завоевание английских владений
в Америке. Эти слова были выставляемы за выражение мыслей
всего населения северных штатов. Обман был очень груб: газеты,
591

кричавшие о завоевании Канады, были органы северных союз-
ников плантаторской партии. Они точно так же стремятся возбу-
дить войну между Англией и Америкой, как лорд Пальмерстон
ищет популярности угрозами против Америки. Они, как мы уже
много раз замечали, рассчитывают, что иностранная война заста-
вила бы Север согласиться на все условия, какие захотят про-
диктовать ему плантаторы. Но теперь эта партия на Севере бес-
сильна, а все три партии, разделяющие между собой влияние
на дела, не могут иметь и мысли о насильственном завладении
Канадою. Умеренные демократы, умеренные республиканцы и
аболиционисты никогда не представляли себе присоединение
Канады к Соединенным Штатам иначе, как следствием желания
самой Канады. В ее жителях постоянно была мысль слиться с
Соединенными Штатами, и они удерживались от ее исполнения
только двумя обстоятельствами. Во-первых, сами они не были
еще так сильны, чтобы Англия беспрекословно приняла их от-
зыв, если бы они сказали, что слагают с себя зависимость от нее.
Во-вторых, жителям Канады, имеющим совершенно европейское
или аболиционистское отвращение от невольничества, было бы
противно и унизительно входить в состав государства, признаю-
щего существование невольничества в некоторых своих частях.
Первое обстоятельство — опасение тяжелой борьбы с Англией —
быстро отстраняется возрастанием могущества Канады. На устра-
нение второго препятствия, то есть невольничества, надеются або-
лиционисты и даже умеренные республиканцы. Вот в каком
смысле говорят жители северных штатов о соединении с Канадою,
в смысле добровольного влечения обеих сторон к соединению.
Но при нынешних обстоятельствах Канада не имеет ни малей-
шего желания вступить в состав Соединенных Штатов: она не
хочет подвергаться тяжелым жертвам борьбы с Югом. Потому
она стала вооружаться для защиты своих границ, когда воз-
никло опасение войны между Англией и Соединенными Штатами.
Пока внутренние дела Соединенных Штатов уладятся, ей выгод-
нее держаться в стороне от них. Этим расположением умов в
Канаде отстранялась для Англии всякая опасность потерять
свои северо-американские владения в нынешнее время: завоевы-
вать Канаду Соединенные Штаты никогда не думали и не мо-
гут. Крики об этом, поднятые в Англии, были совершенно на-
прасны.
Но они все-таки имели хотя наружную благовидность. Даже
и этого лишен был шум, поднятый лордом Пальмерстоном по
случаю заваления камнями одного из фарватеров Чарльстонской
гавани.
Читатель знает, что Чарльстон был первым центром восста-
ния; он увлек за собой Южную Каролину, Южная Каролина
увлекла за собой другие южные штаты. Понятно, что из всех
южных городов Чарльстон наиболее ненавистен Соединенным
592

Штатам. Есть и другое обстоятельство. Чарльстон — самая важ-
ная гавань южных штатов на атлантическом берегу. По обеим
этим причинам северным штатам нужно было блокировать Чарль-
стон самым строгим образом. Но дело это затруднялось много-
численностью фарватеров; особенно неудобно было наблюдать за
одним из них, самым широким. Северные штаты прибегли к спо-
собу, новому в истории морских войн. Они нагрузили каменьями
16 старых купеческих судов и затопили их в три ряда поперек
фарватера, который труден был для блокады. Что тут неслыханно
жестокого? Новость дела состояла только в том, что оно совер-
шено против гавани неприятелем с целью усилить блокаду,
а точно так же перегораживались фарватеры затопленными ко-
раблями уже много раз самими защитниками гаваней, чтобы
не допустить в них неприятеля. Так поступили, например, мы
с Севастопольской бухтой. Ни англичане, ни французы не назы-
вали тогда нас врагами рода человеческого и нарушителями за-
конов природы за это дело. А если нет ничего ненатурального,
когда сами владельцы гавани на время портят ее по военной
надобности, то еще менее можно претендовать за это на неприя-
телей. Но Пальмерстон, в согласии с французским кабинетом,
захотел искать тут нового предлога для ссоры с северными
штатами. Затопление чарльстонского фарватера было объявлено
варварством, какого не видел мир со времени Чингиз-хана. Хлад-
нокровные газеты замечали на это: но ведь если бы северный
флот бомбардировал Чарльстон, сжег его дотла и погубил жите-
лей под развалинами домов, тут не было бы ничего противного
законам цивилизованной войны; каким же образом слишком уже
бесчеловечно то, что, нисколько не портя ни одного дома в городе,
не подвергая опасности ни одного из жителей, отнимают у этого
города на время морскую торговлю? Пройдет война, и фарватер
будет очищен, только и всего. Конечно, очищение фарвате-
ра будет стоить чарльстонцам довольно много денег; но неу-
жели не дозволительно подвергать неприятеля денежным рас-
ходам.
Не знаем, какие новые предлоги к ссоре с северными шта-
тами найдут лорд Пальмерстон и французский кабинет. Теперь
они как будто остановились на этом пути. Органы лорда Паль-
мерстона в последнее время стали говорить, что Англия желает
сохранить строгий нейтралитет; император французов в речи при
открытии законодательного корпуса сказал то же самое. Эта
перемена произошла очевидным образом оттого, что западные
морские державы поколебались в прежнем своем мнении о непо-
бедимости южных штатов. Не знаем, до какой степени оправ-
дается фактами предположение, что южные штаты скоро увидят
невозможность продолжать борьбу; но в конце января, когда
мы пишем эти строки, господствовало такое ожидание в Европе.
Прежнее сомнение в достаточности сил северных штатов для
593

победы над Югом распространялось в европейской публике
больше всего письмами вашингтонского корреспондента «Times'a»,
который, подобно самому «Times'y», враждебен делу северных
штатов. Но в половине января даже он увидел надобность изме-
нить свои предсказания о непобедимости Юга. «Я никогда не
сомневался (стал говорить он теперь), что громадное преимуще-
ство материальных и нравственных сил Севера обеспечивает ему
скорую и решительную победу; это всегда было видно», — жаль,
что в течение всего прошлого года он старался скрыть это. «Лишь
бы хотели северные штаты вести борьбу до конца, исход ее не-
избежно будет в их пользу», продолжает он. Но ему все-таки
хочется поддержать в английской публике мнение, что Север
не достигнет своей цели, что война останется напрасною и что
потому Европа должна вмешаться в нее, помочь южным штатам.
С этой целью он приискивает новый повод к сомнениям в воз-
можности успеха северных штатов. И сам «Times», разделяющий
желание своего корреспондента, начал ежедневно развивать его
мысль. Она относится уже не к военной, а к финансовой стороне
дела. Война стоит Северу очень дорого, — по приблизительному
расчету, военные издержки его составляют около миллиона дол-
ларов (более миллиона руб. сер.). в день. На первое время успе-
вали покрывать этот громадный расход займами без установле-
ния налогов, специально назначенных на военные расходы и на
уплату процентов по военным займам. Деньги давались нью-
йоркскими, филадельфийскими и бостонскими банками. Дав бо-
лее 100 млн. долларов золотом государственному казначейству,
банки эти в конце прошлого года увидели, наконец, что запасы
звонкой монеты в их кассах начинают истощаться, и дали своим
директорам право остановить размен своих билетов на золото,
когда это будет нужно. Ровно ничего особенного тут нет: так
делается во всех государствах через несколько месяцев серьезной
войны; так сделано было и английским банком во время войн с
Франциею в конце прошлого и начале нынешнего века. Прави-
тельство северных штатов знало, что займы звонкой монеты из
банков годятся только на первое время войны, а для ее продол-
жения надобно будет прибегнуть к другим источникам, и обрати-
лось к ним. Конгресс установил военные налоги суммой до
150 млн. долларов (200 милл. руб. сер.) и готов установить еще
новые налоги в такую же сумму, если понадобится. Эта надоб-
ность может явиться через несколько месяцев, а теперь пока
кажутся достаточными уже установленные налоги, часть кото-
рых пойдет на военные издержки, а другая послужит обеспече-
нием процентов по заключаемым долгам и постепенного их вы-
купа. Первый из новых долгов решено сделать посредством за-
мены некоторой части кредитных билетов частных банков кре-
дитными билетами, выпускаемыми от правительства. Ровно ни-
какой перемены в денежной системе по отношению к публике
594

тут не будет: как и всякая коммерческая страна, Соединенные
Штаты чувствовали надобность, чтобы, кроме звонкой монеты,
находились в обращении у них бумажные деньги, и бумажные
деньги с самого начала республики существуют в Соединенных
Штатах, как существуют в самой Англии. До сих пор они вы-
пускались частными банками, теперь частные банки обязываются
обменять часть своих кредитных билетов на билеты, выпускае-
мые правительством, вроде того, как английские частные банки
и банкиры обязаны принимать билеты английского банка на-
равне с звонкой монетой. Что тут особенно страшного? Иное
дело, если бы количество кредитных билетов, обращающихся
в Соединенных Штатах, увеличилось через этот обмен; тогда
можно было бы «Times'y» говорить об опасности упадка ценности
бумажных денег в Соединенных Штатах и т. п. Но количество
бумажных денег вовсе не увеличивается: частные банки выни-
мают из обращения ровно такую же сумму своих билетов, какую
выпускает правительство. Этот оборот, вместе с установленными
налогами, дает северным штатам финансовые средства на покры-
тие военных издержек до конца нынешнего года; а по мнению
многих, южные штаты должны будут покориться раньше этого
срока. Но если б случилось не так, если бы война продлилась
долее, финансовое положение северных штатов не представило
бы ничего ужасного. Вопрос не в том, найдутся ли у них средства
на ведение войны, а только в том, какая партия одержит верх в
вашингтонском конгрессе: та, которая стремится покончить
войну не иначе, как освобождением невольников, или та, которая
хочет покончить войну каким бы то ни было образом, лишь бы
поскорее покончить ее.
В конгрессе, который точнее всех других органов правитель-
ственной власти служит представителем общественного мнения,
постоянно усиливается партия аболиционистов; палата предста-
вителей и сенат уже начинают исполнять некоторые, на первый
раз еще маловажные, части ее программы. Так, например, ре-
шено уничтожить невольничество в столице северного союза —
Вашингтоне — и в округе этого города, называющемся Колумбией
и находящемся под непосредственным управлением союзного
правительства. На выкуп невольников в этом небольшом округе
конгресс назначил миллион долларов. Теперь идут в конгрессе
прения о существеннейшей части плана аболиционистов: по мере
того, как северные войска будут подвигаться на Юг, во всех
занимаемых ими местностях должно быть по плану аболициони-
стов провозглашаемо освобождение невольников с выдачей воз-
награждения тем владельцам, которые оставались верны Союзу,
а владельцы, участвовавшие в восстании, должны быть оста-
вляемы без всякого вознаграждения. Этот проект был отсрочи-
ваем уже несколько раз в нынешней сессии конгресса, да и в на-
стоящую минуту аболиционисты еще не имеют силы провести его;
595

но при каждом возобновлении прений возрастало число голосов,
подаваемых за это предложение, и если война протянется, оно
восторжествует.
Но совершенно иное направление обнаруживается в дей-
ствиях президента и министерства. Видя быстрое возрастание
крайней партии в конгрессе, исполнительная власть старается по
возможности задерживать развитие событий в аболиционистском
духе и сближается с демократической партией, желающей щадить
интересы плантаторов. Разумеется, тут речь идет не о сочувствии
Линкольна и Сьюарда к плантаторам: президент и первый ми-
нистр также желают уничтожения невольничества; но они ду-
мают, что прежде всего надобно заботиться о прекращении войны;
принятие аболиционистской программы укрепило бы отчаянную
решимость южных плантаторов, отняло бы у них всякую охоту
покориться, а этим продлилась бы война, если бы против край-
ней энергии отчаявшихся плантаторов не были приняты столь же
крайние меры: формирование партизанских отрядов из свобод-
ных негров Севера, стремящихся итти на Юг, и призыв южных
невольников к оружию. Едва ли можно будет избежать Лин-
кольну этих решительных мер, если война продлится; но он не
желал бы принимать их, потому что они подвергнут слишком
большим опасностям белое население южных плантаций. Вот
почему северное правительство до сих пор не допускает реши-
тельных людей стать во главе военных действий и даже сменяет
тех прежних генералов и сановников, которые обнаруживают
в себе аболиционистский дух. Так была дана месяца три тому
назад отставка генералу Фримонту, командовавшему войсками
в Миссури. После того, также за аболиционизм, получил от-
ставку командир другого корпуса западных войск Зигель; на-
конец, в половине января, также за аболиционизм, получил от-
ставку военный министр Камерон и на место его назначен демо-
крат Стантон; говорят, что скоро будут удалены еще некоторые
министры, разделяющие образ мыслей Камерона, и также заме-
щены людьми более снисходительными к рабовладельцам.
Разумеется, умеренная республиканская партия, сохраняющая
господство в кабинете Линкольна, делает эти пожертвования
неохотно: она понимает, что они вредны для ведения войны.
Фримонт пользовался огромной популярностью в западных шта-
тах и их войсках, а Зигелем, немцем, чрезвычайно гордилась
немецкая часть населения Соединенных Штатов, выставившая
очень много волонтеров. Но умеренные республиканцы до сих
пор хотели действовать против Юга не столько фактическими
ударами, сколько моральным впечатлением, производимым огром-
ностью сил, собранных Севером. Умеренные республиканцы хо-
тели бы не то что победить Юг, а только склонить его к тому,
чтобы он смирился. Потому генералы, возбуждающие энтузиазм
в войсках, казались северному правительству несоответствую-
596

щими его планам. Например, и Мак-Клелланд, сделанный главно-
командующим, принадлежит [к] людям, желающим вести войну
с наивозможной пощадой для Юга. Мы уже говорили об этих
отношениях месяца три или четыре тому назад. Ход событий
подтверждает замечания, сделанные нами тогда. По мере того,
как война длится, усиливается крайняя партия, желающая вос-
пользоваться ею для немедленного уничтожения невольничества.
Эта партия уже овладевает конгрессом, а президенту уже надобно
смещать генералов и министров, чтобы она не овладевала веде-
нием войны. До сих пор умеренным республиканцам, действую-
щим через президента, еще можно было сохранять свое господ-
ство над гражданской и военной администрацией, и от этого про-
исходит некоторая холодность между конгрессом и более умерен-
ными органами исполнительной власти.
Люди, не знающие быта северных штатов, воображают, что
несогласие главнокомандующего с мнениями, достигающими силь-
ного влияния на конгресс, может грозить опасностью законному
устройству вашингтонского Союза. Они подозревают Мак-Клел-
ланда в честолюбивых замыслах и готовы предсказывать, что из
него выйдет Наполеон I. Этому превращению мешают только два
обстоятельства. Во-первых, Мак-Клелланд не одержал еще таких
блистательных побед, какие дали Наполеону возможность за-
хватить диктатуру; во-вторых, когда он одержит какие угодно
победы, американцы припишут почти всю заслугу тут самим
себе, массе войска, массе всего народа, а не силе одного человека.
У них уже такая привычка считать отдельного человека суще-
ством не бог знает каким важным в отдельности от общества, ко-
торое дает ему и материальные и нравственные силы ко всему
хорошему или блестящему, что он сделает. Они — народ впечат-
лительный, любящий шумные сцены; потому они готовы устраи-
вать восторженные овации тому или другому лицу, которое от-
личится чем-нибудь; но устраивают это, шумят и кричат они
не столько в честь ему, сколько в свое удовольствие, и ни на ми-
нуту не забывают, что прославляемый герой ни больше, ни меньше,
как их собственное создание, и всю важность свою получил лишь
от того, что им вздумалось сделать его своим любимцем. Если
же хоть немного покажется им, что он приписывает себе важ-
ность, не зависимую от них, они бросают его, и он возвращается
в ничтожество.
На эти замечания мы вызваны появляющимися в газетах рас-
суждениями, будто бы война может породить в северных шта-
тах серьезную диктатуру. А если бы не вздумали другие толко-
вать об этой мнимой опасности, разумеется, мы и не коснулись
бы предмета, совершенно не идущего к нынешнему положению
дел в Северной Америке. Дело теперь не о том, какую роль будет
играть какой-нибудь генерал, прославившийся необыкновенными
победами, — ведь и побед еще никаких не было; наша речь
597

должна итти о том, в каком положении находится воина, до сих
пор ограничивавшаяся почти только одними приготовлениями
к будущим сражениям.
Юг давно уже вывел в поле все силы, которыми мог распо-
лагать, а Север с каждым месяцем увеличивает силу своих армий.
По отчету, представленному военным министром при начале засе-
даний конгресса, в начале декабря северные штаты имели в своих
армиях до 665 тысяч войска. После того попрежнему формирова-
лись все новые полки, так что числительность действующих армий
не увеличивалась только потому, что правительство не находило
в том нужды. Новые волонтеры были оставляемы в резервах
на случай надобности. Южные армии имеют от 300 до 400 тысяч
солдат. Убедившись в превосходных силах неприятеля, южные
генералы ограничивались оборонительной системою действий.
Северные генералы не могли начать в прошлом году наступа-
тельных действий потому, что должны были заниматься обуче-
нием своих волонтеров. Теперь, по их мнению, войска пригото-
влены достаточным образом, и надобно с каждым днем ждать
наступления. Оно должно начаться с флангов и с тыла главной
армии южных штатов, расположенной по южному берегу Пото-
мака. С правого фланга двинутся на нее отряды, которые будут
перевезены морем на атлантическое прибрежье южных штатов.
Один такой корпус под командой Бёрнсайда уже высадился на
виргинском берегу. Вслед за ним будут отправлены другие кор-
пуса, если этот первый окажется недостаточно силен. С тыла
главной армии южных штатов действует корпус, высадившийся
близ Чарльстона в порт-рояльской бухте. Полагают, что другие
корпуса будут посланы на прибрежье Мехиканского залива.
С левого фланга южной армии действуют также несколько от-
рядов, один из которых начал спускаться по Миссисипи. Другие
пойдут сухим путем через Миссури и Кентукки на юг. Один из
них уже одержал (в Кентукки) значительную победу над сепа-
ратистами, как мы знаем из телеграфических депеш. Степень
важности этого дела мы еще не можем определить, не имея более
подробных известий о нем. Эти диверсии с востока, юга и запада
должны, по мнению северных генералов, заставить южное пра-
вительство отделить из главной сепаратистской армии много
войск на защиту прибрежных и западных границ южной кон-
федерации, и некоторые думают, что главная армия инсургентов,
будучи ослаблена отделением отрядов, будет отступать к Рич-
монду, не отваживаясь на сражение. У некоторых северных га-
зет надежды еще значительнее: они полагают, что северные
войска, высадившиеся на виргинском берегу, отрежут отступление
главной армии инсургентов, так что она будет окружена и рас-
сеется или положит оружие. Разумеется, это — догадка, основан-
ная пока только на желании видеть такой исход дела. Верно
только то, что северное правительство думает на-днях начать
598

общее наступление всеми своими силами и что к весне надобно
ждать решительных действий.
Но пока силы американского народа заняты борьбой с юж-
ным« плантаторами, западноевропейские державы пользуются
для вмешательства в американские дела временною невозмож-
ностью вашингтонского правительства устранять европейское вме-
шательство из других частей американского материка. Попытки
подобного рода начались при самом же начале междоусобной
войны в Соединенных Штатах. Испанцы устроили заговор в До-
миниканской республике, занимающей ту часть острова Сан-До-
минго, которая прежде была подвластна Испании. Генерал-гу-
бернатор острова Кубы снарядил экспедицию; когда она была
готова, заговорщики объявили, что жители Доминиканской рес-
публики желают восстановить над собою испанскую власть, при
которой будет им лучше, нежели теперь; испанские войска выса-
дились на берег по их призыву, овладели несколькими крепо-
стями, захваченными врасплох, и переворот был совершен. Мы
не упоминали о нем, потому что он не имел особенной важности,
если бы на том и остановилось дело. Но первый успех ободрил
западные морские державы, и теперь их вмешательство в аме-
риканские дела уже получает с мехиканской экспедицией такие
размеры, которых нельзя оставить без внимания.
Формальный предлог к мехиканской экспедиции состоит в
том, что Мехика не платила процентов по своим долгам. Боль-
шая часть этих облигаций находится в руках англичан; довольно
много их и у французов. Вот затем, чтобы заставить Мехику
платить проценты, и снаряжена экспедиция из английских и
французских кораблей и войск. Зачем тут примешались испан-
ские корабли и войска, это совершенно неизвестно. Но как бы
то ни было, Испания приняла самое горячее участие в экспеди-
ции, и ее эскадра даже опередила эскадры двух других союзни-
ков. Если бы дело шло только о взыскании процентов, экспеди-
цию надобно было бы назвать предприятием нерасчетливым: на-
верное она будет стоить англичанам гораздо больших денег, чем
сколько составляют все долги мехиканского правительства ан-
глийским капиталистам. О долгах его французам нечего и го-
ворить: они, без сомнения, в двадцать раз меньше издержек
Франции на экспедицию для их взыскания. Потому рассудитель-
ные люди в Англии и Франции говорили своим правительствам:
если вам уж так жалко кредиторов, теряющих свои деньги, то
лучше прямо вознаградите их за потерю; это обойдется нам де-
шевле, чем вести войну с Мехикой для взысканий долгов. Но
занимательнейшая сторона дела состоит в том, что войну для на-
казания мехиканцев за неисправность платежей Англия и Фран-
ция начали как раз в то самое время, когда в Мехике установи-
лось правительство, способное и хотящее быть исправным пе-
ред кредиторами; а пока не было надежды на появление такого
599

правительства в Мехике, пока кредиторы действительно не могли
иметь надежды на получение процентов, никто заступаться за
них не хотел. Это история такого рода.
С незапамятных времен буйствовала в Мехике так называе-
мая клерикальная партия, которая имела на своей стороне по-
лудикие племена, образовавшиеся из смешения испанцев с ин-
дийцами; из этих дикарей она набирала армию, которая всегда
готова была грабить и резать в честь клерикалов. По временам
народ, выведенный из терпения грабительствами, вооружался
против этих бандитов, прогонял их в пустыни, но до последнего
времени не имел столько благоразумия и стойкости, чтобы прочно
обезопасить себя от их нападений. Призываемые клерикалами
бандиты пользовались первой оплошностью мирного населения,
чтобы снова явиться, низвергнуть правильную администрацию,
поставить над Мехикою правителя из подобных себе молодцов.
Последним из этих клерикальных правителей был Мирамон.
Несколько лет шла борьба мирных граждан против его разбой-
нических шаек; наконец, с год тому назад бандиты были окон-
чательно побеждены и Мирамон бежал. Вот, когда он и подобные
ему предводители шаек господствовали над Мехикой, она, ко-
нечно, не платила процентов по долгам. Но западные морские
державы ни мало не претендовали за то на Мирамона; напротив,
они даже поддерживали его в борьбе со всеми честными гражда-
нами. Теперь, когда им показалось, что времена прежних раз-
бойнических смут покончились в Мехике, что законное прави-
тельство установилось прочно, западные морские державы дви-
нули войска против этого правительства, которое само прямо
говорило о твердом своем намерении удовлетворить претензии
кредиторов. Эта мехиканская экспедиция не может быть понята
иначе, как в смысле удивительнейшего примера макиавеллевской
политики: надобно мешать устройству дел у других народов,
чтобы держать их в бессилии и в зависимости от себя. Разу-
меется, никак не решились бы Англия, Франция и Испания на
такое странное дело, если бы не видели, что Соединенные Штаты
слишком заняты внутренними смутами.
Когда приготовлялась тройственная экспедиция, участвовав-
шие в ней державы уверяли, что ни мало не будут вмешиваться
во внутренние дела Мехики и думают только вытребовать у нее
гарантии для исправного платежа процентов. Теперь, как из-
вестно читателю, открывается не то: союзники предполагают
завоевать Мехику и отдать ее одному из европейских принцев,—
чаще всего этим кандидатом называют одного из австрийских
эрц-герцогов, — чтобы он сделался мехиканским королем. Если
положить, что это будет приятно и выгодно для династии, член
которой получит власть над Мехикой, все-таки остается непо-
нятным, из-за чего же тратят деньги и губят тысячи своих сол-
дат три державы, бьющиеся для достижения такой цели. Ведь
600

они, как мы читаем, даже условились не представлять кандида-
том на мехиканский престол никакого принца из своих династий,
чтобы не возбуждать между собой зависти и споров и быть
чистыми пред лицом всего человечества от подозрений в честолю-
бивых или своекорыстных замыслах. Из-за чего же они бьются?
Из-за чего бьются, этого нельзя понять; но для чего они
занялись мехиканским делом, это видно. Они хотят утвердить
свое влияние в южной части северо-американского материка2; они
хотят все испытывать, до какой степени ослаблены Соединенные
Штаты во внешних делах междоусобной войной. Соединенные
Штаты не могли протестовать против экспедиции, которой не
допустили бы в другое время, и, вновь ободренные этим доказа-
тельством желания Соединенных Штатов уклониться от внешней
войны, лорд Пальмерстон и тюльерийский кабинет возобновляют
речь о союзе с южными штатами против северных. В речи своей
при открытии заседаний законодательного корпуса император
французов говорил о намерении своем сохранять нейтралитет.
Но тотчас же в полуофициальных французских газетах явились
комментарии, что Франция намерена соблюдать нейтралитет
только в течение трех месяцев, эти три месяца даются северным
штатам на испытание их сил. Если к весне они не кончат войны,
это значит, что они взялись за войну безрассудно, и обязан-
ностью западных морских держав будет прекратить раздор при-
нуждением северных штатов признать независимость южной кон-
федерации. Этого необходимо требуют интересы хлопчатобумаж-
ной промышленности в Англии и Франции.
Разумеется, дело это зависит не от Франции, а от Англии,
и в Англии — собственно от манчестерских фабрикантов. Пол-
года тому назад между ними господствовало мнение, что для них
полезно было бы вооруженной рукой снять блокаду южных пор-
тов, и в угождение этому прежнему расположению действовал
Пальмерстон, когда искал ссоры с Америкой. Но теперь манче-
стерские фабриканты, повидимому, стали думать иначе. По край-
ней мере, вот какое письмо напечатал один из них в «Daily News»
по поводу речи, произнесенной одним из представителей Манче-
стера в палате общин, партизаном Пальмерстона, Масси:
«Г. Масси, повидимому, поддерживает партию, которая хочет возбудить
войну с Соединенными Штатами из сострадания к бедствиям хлопчатобумаж-
ной промышленности в Англии и во Франции. Я полагаю, что из 20 фабри-
кантов 19 согласятся со мною, когда я скажу вам, что мы не хотим помощи,
которую предлагает нам г. Масси; она была бы слишком дорога и напрасна.
Если бы война и могла доставить нам хлопок, она подняла бы его цену до
такой высоты, при которой уничтожилась бы вся наша промышленность. Если
бы война и могла открыть гавани южных штатов, мы должны были бы пла-
тить за хлопок военную страховую премию, от которой цена фрахта слишком
поднялась бы.
Если наше правительство хочет пособить хлопчатобумажной промышлен-
ности, есть к тому способ менее убыточный. Если бы казна прямо стала вы-
давать работникам хлопчатобумажных фабрик их жалованье, а фабрикантам
601

прибыль по сложности последних семи лет, и если бы это пособие выдавалось
за все время бездействия фабрик по недостатку хлопка, то даже на это пошло
бы меньше денег, чем на войну, и этот расход кончился бы скорее военного,
потому что в нынешнем году мы, по всей вероятности, получили бы два мил-
лиона тюков хлопка из Индии, а в следующем году станем совершенно неза-
висимы от американского хлопка. Потому, если правительство станет выда-
вать умеренное пособие тем из манчестерских работников, которые лишились
занятия, оно поступит гораздо рассудительнее и израсходует меньше денег».
В этом же смысле принято единодушное решение митингом
фабрикантов, бывшим в Манчестере в конце января.
Однакоже, если мы будем продолжать таким сухим тоном,
мы окончательно потеряем право на внимание читателей, как
люди, совершенно отсталые. Ныне все либеральничают, и мы
волей-неволею должны подделываться под эту моду. Попробуем
же писать в либеральном духе.
Каждому просвещенному человеку известно, что Прусское ко-
ролевство — государство конституционное. Каждому даже и не-
просвещенному человеку известно также, что все люди, следо-
вательно и просвещенные люди, могут заблуждаться; а из этого
следует, что не должно принимать без критики упомянутое нами
убеждение просвещенных людей. Очень может быть, что их
мнение о государственном устройстве Пруссии ни больше, ни
меньше, как иллюзия. Мы когда-нибудь займемся этим вопро-
сом; но пока еще не занялись им, не имеем основания отвергать
распространенный в целом свете взгляд на Пруссию, как на го-
сударство конституционное; напротив, должны пока думать, что
самая распространенность вышеозначенного мнения служит не-
которым ручательством за его истину. Принимая же его до даль-
нейшего исследования за истину, мы можем до поры до вре-
мени построить следующий силлогизм:
В конституционных государствах есть либеральные газеты.
Следовательно, в Пруссии должны быть либеральные газеты.
Основываясь на этом выводе, мы ищем прусских либеральных
газет, и находим, что из всех попадающихся нам на глаза самая
либеральная «National-Zeitung». В настоящее время приличие
требует от каждого, как мы сказали, чтобы он старался иметь
либеральный образ мыслей. Будем, как сказали, стараться об
этом и мы. Пора, давно пора была нам позаботиться об этом;
ведь на нас уже насыпаны целые горы упреков за нашу нелюбовь
к свободе, за топтание в грязь всех деятелей и органов европей-
ского либерализма от Маколея и Токвилля до Кавура и г. Ржев-
ского 3, от «Débats» и «Times'a» до почтенных порицателей наших
в русской прессе4. Изнемогая под тяжестью заслуженных по-
рицаний, мы, как уже объяснили, чувствуем нужду исправиться
и хотим учиться либерализму, — но не у наших русских собра-
тий, речи которых сами слишком пахнут ученичеством, а у их
достойных западноевропейских наставников, и на первый раз
берем за руководителя себе «National-Zeitung».
602

Это предпочтение немецкого руководства английскому или
французскому основано на том, что ныне приходится нам гово-
рить о немецких отношениях: Австрия отличилась очень зани-
мательными рассуждениями о бюджете. Начнем же с австрий-
ского бюджета и послушаем, что говорит о нем наша руководи-
тельница «National-Zeitung».
«Государственные доходы и расходы, начиная с 1861 г., будут приведены
в равновесие — такова моя воля», — так повелел император австрийский тор-
жественным рескриптом от 11 ноября 1859 г.
«Если бы государственные доходы и расходы оставались без изменения,
дефицит на будущий 1861 г. простирался бы до 43 миллионов гульденов.
Но ожидаемое улучшение курса дозволяет надеяться на уменьшение в 5 мил-
лионов гульденов в расходах по потерям на курсе. Министры внутренних дел
и юстиции обещают мне сбережение до 4 миллионов. Такое же сбережение
возможно по финансовому управлению. Расходы по армии и флоту могут
быть уменьшены на 11 миллионов. Итак, при неизменности прочих статей,
дефицит 1862 г. уменьшится с 43 до 19 миллионов гульденов. Этой цифре
равняется сумма расходов, назначенных на погашение государственного долга.
Отложив это дело, мы можем считать, что между государственными дохо-
дами и расходами в 1862 г. будет сохранено равновесие». Так говорил управ-
ляющий министерством финансов Австрийской империи г. фон-Пленер
31 июля 1860 г. в своем Соображении о финансовой будущности Австрии
на 1862 г.
Бюджет за 1861 год, в котором по императорскому повелению должен
был исчезнуть дефицит, в котором по мечте министра финансов мог, по край-
ней мере, считаться дефицит исчезнувшим, — бюджет 1861 г. теперь у нас
перед глазами, и в нем оказывается дефицит, равняющийся 110 186 000 гуль-
денов.
Что значат мечты австрийских министров против логики финансового
хозяйства, основанного на банкротстве и требующего невозможностей от
народных средств.
Чем же покрыть этот дефицит в 110 милл.? — Не вечно прибегать к зай-
мам!— энергически восклицает фон-Пленер5: нужна бережливость!—Но,
восклицая это, он объясняет, что дефицит будет покрыт кредитными опе-
рациями: государство возьмет деньги из банка, которому возвратит их в те-
чение следующих 20-ти месяцев. Откуда возьмет оно тогда деньги, чтобы
возвратить их банку, это никому неизвестно. Но то видно, что банк даст
государству деньги, то есть сделает новый выпуск бумажных денег. От такой
кредитной операции, по мнению г. фон-Пленера, поднимется курс бумажных
денег.
Судьба Австрии да послужит для других государств уроком, чтобы они
не делали расходов, превышающих финансовую их силу. Причиною разорения
Австрии служит безмерность расходов ее на войско».
Таковы размышления «National-Zeitung» об австрийском
бюджете. Мы не имеем возможности опровергнуть фактов, на ко-
торых построена переведенная нами статья. Эти данные засви-
детельствованы, к сожалению, самим австрийским правитель-
ством. Оно имело неосторожность объявить цифру своего дефи-
цита и объяснить средства, которыми намерено покрыть его.
Ошибка сделана, и у приверженцев австрийского правительства
отняты ею всякие способы спорить с врагами австрийской си-
стемы относительно фактов. Но, к счастью, еще можно перенести
прение в другую сферу, в область принципов и на почву исто-
603

рической необходимости. Этим оборотом дело австрийского пра-
вительства несомненно будет сыграно.
Расходы на войско в Австрии очень велики. Положим; но
какую пользу извлекут противники австрийской системы из
указания на этот факт, с благородством столь же излишним,
сколько и добросовестным, выставленный самими австрийскими
министрами? Неужели «National-Zeitung» думает, что австрий-
скому правительству приятно расходовать два гульдена там, где
довольно было бы израсходовать один? Разве австрийское пра-
вительство дает подрядчикам и поставщикам больше, чем сами
они требуют? Или разве нет в Австрии между купцами сопер-
ничества, так что берут они за поставляемые предметы больше,
чем могут взять без убытка для себя? Нет. Вещь, продающаяся
за гульден, покупается австрийским правительством не больше,
как за гульден. Если и бывают злоупотребления, они поглощают
лишь ничтожную часть казенных денег — какой-нибудь десяток
миллионов из сотни миллионов. Злоупотреблениями нельзя
объяснить огромного дефицита, — он почти весь остался бы, хотя
бы ни один чиновник не пользовался ни одним казенным гуль-
деном. Сообразите сами: австрийская армия многочисленнее
французской, а ее содержание обходится почти наполовину де-
шевле. Между тем во Франции нет значительных злоупотребле-
ний по военной администрации. Значит, не могут они поглощать
много денег и в Австрии, — напротив, очевидно, что Австрия
умеет содержать солдата на меньшее число рублей, чем содер-
жится он во Франции.
«National-Zeitung» скажет: я именно о том и говорю, что армия
в Австрии слишком многочисленна. Хорошо так рассуждать
«National-Zeitung»; но мы опять спрашиваем: неужели она во-
ображает, что австрийскому правительству приятно содержать
две роты там, где достаточно одной? Неужели в самом деле
австрийская армия существует для чьего-нибудь каприза? Если
содержатся под знаменами эти люди жалкой наружности, плохо
одетые, плохо обутые, то, конечно, не для доставления удоволь-
ствия кому-нибудь любоваться на них, а только по необходи-
мости. Вот показала бы «National-Zeitung» возможность обой-
тись без такой многочисленной армии, тогда был бы смысл в ее
словах.
«Мы готовы показать и каждый день показываем, какими
способами можно устранить необходимость в содержании такой
многочисленной армии, — скажет «National-Zeitung»:—надобно
отказаться от Венеции, удовлетворить требования венгров, и
можно будет тогда распустить больше половины армии». Стран-
ные люди! Сделают неосновательный упрек и потом придумы-
вают предлагать невозможный способ для его отвращения. Какое
правительство отказывалось когда-нибудь добровольно от обла-
дания какою нибудь землею? «National-Zeitung» винит австрий-
№

скую систему в обскурантизме, деспотизме и проч. Но в Англии
было много раз правительство просвещенное и либеральное;
однако же Англия никогда не отказывалась от господства над
Ирландией, которая до недавнего времени точно так же ненави-
дела Англию, как Венеция Австрию. Да и сама «National-Zei-
tung» при всем своем либерализме соглашается ли на доброволь-
ное прекращение господства прусских немцев над тою частью
Пруссии, которая стремится к отдельному от нее национальному
существованию? Значит, обскурантизм и деспотизм австрийского
правительства остается тут не при чем: либеральное правитель-
ство точно так же старалось бы сохранить власть над Венецией.
А для этого надобно держать триста тысяч войска в Венеции
и соседних областях: иначе итальянцы тотчас бросились бы из
Ломбардии и Романьи на Венецию, да и она сама возмутилась
бы, и австрийская власть над ней рушилась бы в две-три недели.
Вот мы нашли, что одна половина австрийской армии занята
делом, не допускающим уменьшить ее. Из другой половины
большая часть нужна для охранения порядка в Венгрии. «Na-
tional-Zeitung» говорит: «пусть австрийское правительство удо-
влетворит желаниям Венгрии, тогда не будет надобности содер-
жать огромную армию в этом королевстве». Ведь это все равно,
как если бы советовать купцу, чтобы он не брал торговой при-
были, или советовать землевладельцу, чтобы он не брал дохода
с своей земли, или советовать «National-Zeitung», чтобы она от-
казывалась от подписчиков. Или нет: эти советы, совершенно
нелепые, все-таки менее странны, чем советы, даваемые австрий-
скому правительству либералами. Удовлетворительная развязка
венгерских отношений точно так же не зависит от австрийского
правительства, как и разрешение вопроса о Венеции. Тут нужны
совершенно иные обстоятельства, и виновато ли австрийское прави-
тельство, что обстоятельств таких до сих пор нет? Чтобы несколь-
ко разъяснить дело, сообразим положение венецианского вопроса.
Итальянцы хотят изгнать австрийцев из Венеции. Виновато
ли австрийское правительство в том, что итальянцы до сих пор
не приступали к исполнению этого своего желания? Очень может
быть, что совершенно правы кавуристы, находящие итальянское
войско еще слишком слабым для подобной попытки. Но если
так, неужели австрийское правительство виновато в слабости
итальянской армии? Неужели оно должно было заботиться об
ее усилении? Никто не обязан хлопотать о развитии сил своего
врага. Считать это обязанностью австрийцев — значило бы
требовать от них великодушия, почти сверхъестественного. Но
австрийцы оказывают даже и это столь тяжелое благородство.
Сколько могут, они хлопочут об усилении итальянской армии.
Они ни мало не скрывают своего намерения начать с Италией
войну для восстановления прежнего порядка; они ссорятся и гро-
зят. Чего же больше? Кажется, довольно ясно указывают они
6С5

итальянцам надобность усиливать национальную армию. Неужели
можно ждать, чтобы они делали больше для итальянцев? Ждать
было бы нельзя, но австрийцы превышают своим благородством
все ожидания: они даже указывают итальянцам вернейший спо-
соб довести национальную армию до силы, какая нужна для
успеха итальянского дела. Они выражают самую сильную тре-
вогу, когда кто-нибудь в Италии говорит о формировании волон-
терских корпусов. Регулярное войско не так их беспокоит; но
воины, обязывающиеся служить только на время войны, не
требующие, чтобы правительство содержало их в мирное время,
и добровольно обязывающиеся итти на неприятеля без всякой
надежды на выгоды, доставляемые военной карьерой, — эти
воины чрезвычайно неприятны для австрийцев. Кажется, указа-
ние очень понятно: Италия должна заботиться о формировании
волонтеров в подкрепление своему регулярному войску.
Как же после этого достанет у нас духу вместе с «National-
Zeitung» порицать австрийцев за то, что они не могут привести
к равновесию свой бюджет? Помилуйте, они делают все зави-
сящее от них, чтобы поскорее избавиться от натянутого положе-
ния, вовлекающего их в чрезмерные расходы. Например, италь-
янцам они прямо говорят: усиливайте же свою армию и в осо-
бенности формируйте волонтеров, чтобы поскорее избавить себя
от опасности, своих соотечественников венецианцев от нашей
власти, а нас от чрезмерных расходов на Венецию. Точно так же
ясно указывают они и венграм на то, каким образом Венгрия
должна избавить венское правительство от чрезмерных расходов на
нее. Стало быть, за то, что не исчезает дефицит из австрийского
бюджета, надобно винить не австрийцев, а венгров и итальянцев.
А к весне нынешнего года опять возникают с увеличившеюся
силой ожидания, бывшие к прошлогодней весне, что венгры и
итальянцы вступят на путь, на который тянет их австрийское
правительство. Относительно Италии Австрия даже принимает
меры, чтобы развязка никак не могла быть отсрочена нереши-
тельностью итальянцев в будущую весну, как была отсрочена в
прошлую.
Австрия требует обезоружения Итальянского королевства.
Рикасоли, конечно, не может согласиться на это. Австрия гро-
зит, что пришлет ультиматум; Италия отвечает или думает, что
не боится его. Если бы не император французов, удерживающий
из любви к Италии слишком быстрые порывы Рикасоли к уста-
новлению и достижению полного единства Италии, война была
бы неизбежна. Но при могущественном посредничестве француз-
ского правительства Рикасоли находит нужным быть скромным
на словах, а еще больше на деле. Об Австрии нечего и говорить:
она не начнет войны, пока не получит разрешение от Франции
или не устроит против Франции какой-нибудь союз. Ни того,
ни другого она еще не успела добиться. Все еще не может до-
606

биться Рикасоли и того, чтобы французы отдали итальянцам
иностранный город Рим или, по крайней мере, сказали, что
когда-нибудь отдадут его. Из последнего обстоятельства видно,
как напрасны фразы о политическом коварстве. Политика всех
держав действительно была коварна в отдаленную старину, в
средние века или в следующие столетия, может быть даже и во
времена дедов наших. Тогда точно было коварство. Например:
зазовет к себе папа Александр VI или король Людовик XI го-
стей, да и отравит их или велит удушить. В XVII, XVIII веках
этого уже не делалось; но бывали такие случаи, что назовет
себя какое-нибудь правительство союзником другого, пошлет
войска на его защиту, а потом и объявит своими занятые области.
Так делывал еще и Наполеон I, — например, с Испанией. Но те-
перь этого уже не водится: даже и не дают обещаний, когда не
имеют готовности исполнить их, и никакие просьбы не могут
склонить к этому. Вот, например, Рикасоли бьется не из того,
чтобы французы очистили Рим: дайте нам, говорит, только обе-
щание, что очистите, а там и не очищайте; с меня довольно будет
обещания, чтобы провести парламент. Нет, не дают. А вот любо-
пытно тоже, что мы назвали город Рим иностранным для италь-
янцев. Незнающему человеку оно покажется странно; а ведь на
самом-то деле так: Рим — столица католического мира, стало
быть — принадлежит не Италии, а всей католической Европе;
этот город настолько же ирландский, французский, испанский,
португальский, австрийский, насколько итальянский, все равно, —
как бы это сказать?—все равно что наша знаменитая зала в
Пассаже: и цыганская она, потому что в «ей цыгане пели, и театр
она теперь, и ученым она принадлежит, потому что в ней лекции
читались, и поэтам она принадлежит, потому что оглашалась ап-
лодисментами гг. А. Майкову и Бенедиктову 6. «Так, кому угодно,
всякий может отличаться в зале Пассажа, но ведь это не мешает
же ей иметь одного хозяина; точно так, почему бы и Рим не мог
принадлежать одному хозяину, своему итальянскому наро-
ду?» Нет, это не так; сравнение было выбрано нами не-
удачно.
Но бедному Рикасоли не легче от этого. Лучше бы для него,
если бы сохранилось в политике исчезнувшее из нее старинное
коварство; от прямодушия французского правительства он тер-
пит ужасно. Вообразите, собрался парламент и спрашивает его. —
Что вы сделали по венецианскому вопросу, по римскому вопросу?
— «Нечего не мог сделать. Надобно только надеяться...» — На
чем же основаны ваши надежды? имеете ли вы какие-нибудь
обещания? — «Нет никаких обещаний». — Значит, ровно нечего
нам и надеяться при вас, — думает парламент, и хоть не говорит
он этого, а все-таки известно Рикасоли, что он думает, — и чув-
ствует бедный министр, что хотят его столкнуть. Да и нельзя не
чувствовать, когда не может Рикасоли даже найти человека,
607

согласного принять в его кабинете портфель министра внутренних
дел: видно, каждый знает, что не стоит связывать своей карьеры
с разваливающимся кабинетом Рикасоли. Обратился он к Лан-
це, — отказ, обратился к Бонкомпаньи, — тоже отказ, к Раттац-
ци, — тоже, к Сан-Мартино, — то же самое. Приверженцы Рика-
соли переглянулись, слыша, как их компаньоны отнекиваются от
Рикасоли, и собрались рассудить, что это значит? Собрались,
рассудили, — видят: Рикасоли никуда не годится; выбрали двух
самых бойких между собою и отправили к Рикасоли сказать ему,
что он не годится, пусть выходит из министров. Отправили депу-
тацию, а сами продолжают рассуждать: прогоним его, кого же
назначить? Переглянулись опять, каждый видит, что все осталь-
ные еще хуже Рикасоли. Некого выбрать. Рикасоли проведал об
этом и говорит депутатам, явившимся с объявлением, чтобы он
выходил в отставку: «Хорошо; завтра явлюсь я объясниться с гг.
депутатами консервативной партии». Явился и говорит: «Заме-
нить меня у вас некем, так уж каков я ни есть (оно и точно, что
плох, сам вижу), но уж вы меня поддерживайте». — «Хорошо,
нечего делать, станем поддерживать», хором отвечали консерва-
торы, и Рикасоли остался правителем Италии. Вот и видно, —
так оно даже и на географической карте нарисовано, — что в Ита-
лии земля клином сошлась: нет людей кроме Рикасоли, да и баста.
То есть, оно, может быть, и есть люди; должно быть, даже много
людей между теми, которые, наперекор нерешительности Кавура
и самого Рикасоли, присоединили к владениям Виктора-Эмма-
нуэля Тоскану, герцогства, легатства, Сицилию, Неаполь; но те
люди вообще — все непорядочные люди. Стало быть пока нет
крайности, порядочные люди с ними и не могут иметь дела.
Только крайность может заставить благомыслящего человека
замарать свою руку пожатием мозолистой руки какого-нибудь
Гарибальди или грязных рук его приятелей. А ведь у его прия-
телей грязные руки. Бертани — вор; Никотера — бандит; эти
еще хоть не уличены, а другие даже осуждены законным поряд-
ком в трибуналах Итальянского королевства как убийцы; Рика-
соли недавно объявлял, и Кавур незадолго пред смертью тоже
объявлял, что не может он признать несправедливым приговора,
произнесенного над одним из них, и потому не может допустить
его возвращения на родину. Такие люди, подвергающиеся спра-
ведливым приговорам судилищ, конечно, могут только удить
рыбу в мутной воде; — вот поэтому-то они все и мутили Ита-
лию против австрийцев и австрийских клиентов, мутили, мутили,
и — составили нынешнее Итальянское королевство. Будут смут-
ные времена, придет неминучая беда от австрийцев, тогда они по-
надобятся и обратят беду в полное торжество итальянского един-
ства. А теперь хоть все идет плохо в Итальянском королевстве,
но беда еще далека, стало быть — можно называть этих людей
ворами и убийцами, сумасшедшими и злодеями.

Февраль 1862
Дело о пенсии Монтобану. — Прения французского законодательного кор-
пуса об адресе.— Министерство Раттацци. — Распущение прусской палаты
депутатов. — Взятие форта Доннельсона.
Зловещие птицы начинают каркать похоронную песню над
существующим порядком Западной Европы. Каркали они дав-
но — такая уж их натура; но карканье карканью рознь. Ворона
кричит беспрестанно; но когда она кричит так себе, по одному
влеченью натуры, унылое ее карканье глухо, и в нем слышится
только ее бессильная злоба. Тотчас можно отличить от этих
заунывных звуков тот веселый, звонкий крик, с которым под-
нимается она лететь на добычу, прослышав запах трупа. Так и
зловещие птицы Западной Европы долго кричали заунывным
глухим тоном, выражавшим только их собственную досаду на
спокойный порядок их стран и на их бессилье поклевать его. Те-
перь не то. Самоуверенное предчувствие приближающегося раз-
гула для них дает какую-то адскую веселость крику их.
Мы не скажем, что ошибаются зловещие птицы. Обоняние
у них тонкое; очень может быть, что и в самом деле скоро нач-
нется пир для них, но мы скажем, что ошибаются они, если ду-
мают, что прочен или хотя долог будет готовящийся им праздник.
В народах Европы, как и во всяких других народах, есть недо-
вольство существующим порядком, и от времени до времени сте-
каются обстоятельства, доводящие недовольство до взрыва.
Но ведь взрыв произведен только стечением обстоятельств,
только неопределенным недовольством, и, разрушив прежнее,
толпа не знает, как ей быть с постройкой нового: своего плана
нет у ней, а жить без крова и приюта нельзя: надобно строить,
поскорее строить. И начинается торопливое воссоздание: обломки
старого под руками, — это и прекрасно, по ее мнению: обтесы-
вать новый материал некогда, да он, может быть, и не запасен:
со старым материалом работа пойдет скорее; а план? — что ж,
когда нет нового плана, разве нельзя воспользоваться воспоми-
609

наниями о прежнем здании? Разве все в нем было уже безу-
словно дурно? Если оно было неудобно, так не от того ли только,
что обветшало? Может быть, самый план его и был хорош, за
исключением некоторых мелких подробностей.
Вот и восстановляется торопливо почти все по старому
плану из обломков прежнего. «В чем же прогресс? — восклик-
нут лица, называющие вас утопистом за то, что вы не отказы-
ваетесь от предвидения счастливой жизни для человечества в бу-
дущем, и тут же, не переводя духа, называющие вас скептиком
или нигилистом за то, что вы не верите в безмятежное осуще-
ствление их маленьких иллюзий на завтрашний же день. — Где
же в таком случае прогресс и к чему же стремиться, если после-
завтра восстановляется то, что падает завтра? Если так, зачем
же работать? лучше сложим руки. Ваши слова ведут к отчаянию,
а отчаяние повергает в апатию». Нет, унывать незачем, и про-
гресс вовсе не отвергается разрушением иллюзий. Будут строить
из старого материала; но ведь часть его рассыпалась в порошок
и унесена ветром; стало быть, старого материала недостанет,
поневоле прибавится новый. Да и старый план нельзя же запо-
мнить совершенно точно, — кое-что забылось; значит, кое-что
надобно устроить и не по старым воспоминаниям, а по нынешним
соображениям. Вот, значит, все-таки и оказывается прогресс.
Все эти размышления о прогрессе и нигилистах вызваны у нас
карканьем зловещих птиц, чующих поживу себе в Западной Ев-
ропе, а карканье их оживлено ходом дел во Франции. Ведь что
там ни говорите, а Франция все-таки остается, по прекрасному
выражению консерваторов, вулканом, взрывы которого потря-
сают Европу. Она как будто и приутихла; от этого даже поте-
ряла репутацию в глазах лиц, вышеупомянутых нами. Но тонкие
люди, дипломаты и хорошие консерваторы, никогда не обманы-
вались видимым ее усмирением. Ведь уже три раза, со времен
наших прадедов, прикидывался этот Везувий угасшим и остепе-
нившимся: тихо было внутри Франции при Наполеоне I, много
лет прикидывалась она усмиревшей при Бурбонах, потом опять
много лет при Луи-Филиппе, и каждый раз, если можно цини-
чески выразиться, надувала почтеннейшую Европу. Вот и те-
перь чуткое ухо злонамеренных людей слышит в подземных слоях
Франции (глухой гул — предвестник приближающегося извер-
жения. Несколько лет тому назад начали носиться неопределен-
ные слухи о каком-то зверском тайном обществе, называющемся
«Марианной». С той поры все идут слухи, будто оно растет и
растет. Успевали иногда как будто поймать какую-нибудь отрасль
его, — пойманных наказывали; но, к прискорбию, видели, что
они вовсе не главные люди; а где и в ком найти главных людей
этой вредной закваски, никто не знал. Вот и теперь, в феврале
1862 года, арестовали в Париже несколько человек, — в числе
их Греппо, бывшего единственным из 1 200 членов конститутив-
610

ного собрания 1848 года, подавшим голос за предложение Пру-
дона об уменьшении цифр платежа во всех существующих кон-
трактах. Посмотрели, посмотрели на этого Греппо, повертели,
повертели его на разные стороны, — не оказывается в нем ника-
ких следов злоумышления; и отпустили его опять заниматься
своим коммерческим делом, а руководителей «Марианны» все-
таки не нашли, не добились и того, чтобы хотя узнать, точно ли
от «Марианны» надобно ждать опасностей, или с других сторон,
а «Марианна» только фантом.
Этого не разберут люди, специально занявшиеся разузнава-
нием о «Марианне»; а со стороны очень видно, что собственно
она — неважный фантом, и дело не в ней, а в отношениях, всем
известных, в актах, печатаемых самим французским правитель-
ством.
Зачем, например, обнародован французским правительством
доклад Фульда, о котором говорили мы месяца два тому назад?
Разве не понимало французское правительство, что этим актом
отнимает оно у себя возможность отрицать расстроенное поло-
жение финансов? Конечно, понимало; но продолжать запиратель-
ство не было уже ни пользы, ни возможности. Возможности не
было потому, что иссякли все средства прикрыть дефицит обык-
новенными секретными оборотами; приходилось возвышать на-
логи и заключать новый заем; значит, явился бы факт, понятный
всем и без признания в нем. Пользы не было продолжать запи-
рательство потому, что уже никто давно ему не верил. Значит,
лучше было уже признаться прямо и формально. Так; но из
этого возникает новый аргумент для противников: «вы, дескать,
сами признались, что довели финансы до расстройства; значит,
ваша система не годится».
И вот из таких-то, можно сказать, пустяков, посмотрите, ка-
кой поднимается гвалт. Законодательный корпус обескуражен:
«Нет, — думает он, — тут надобно действовать иначе. Явимся мы
сами защитниками истинных принципов. Начнем делать оппози-
цию; приобретем этим популярность...»
Вообразите себе толпу лиц, вздумавших, что им нужно либе-
ральничать, делать оппозицию, выступать приверженцами демо-
кратических принципов, но не имеющих понятия обо всем этом
и либерализм свой ставящих в привязках к каким-нибудь мело-
чам. С тем вместе у них мысль, что ведь они «вольнодумничают»,
а вольнодумство вообще вредно, для них же неприлично.
Предмет для оппозиции выбрали они самый мелкий, как изве-
стно читателю: награду генералу Монтобану 1. Генерал этот не
отличается особыми дарованиями, но он приобрел себе порядоч-
ное состояние в китайской экспедиции, которой начальствовал.
Это факт; есть сплетня, говорящая о другой его способности: он
сосватал девушку очень красивой наружности, доставившую очень
доходное место, — должность сенского префекта, то есть долж-
611

ность парижского обер-полицмейстера и губернатора, своему
отцу. Монтобан рассчитал, что девица Гаусман будет и для мужа
не менее полезна, чем для отца. Впрочем, это — парижская
сплетня, не имеющая, разумеется, никакого отношения к следую-
щей истории. Говорят, будто генерал Монтобан, нашедши в Ки-
тае два миллиона франков, получает с них тысяч сто или больше
франков дохода. Жалованье его по разным должностям прости-
рается также до ста тысяч франков; но за жалованье можно
ручаться только при нынешней системе: случись перемена в пра-
вительстве, Монтобану дадут отставку и жалованье пропадет;
а капитал в два миллиона франков — имущество благоприобре-
тенное; родового имущества генерал Монтобан не имеет.
По такому соображению был представлен в законодательный
корпус проект закона о назначении графу Паликао (Монтобану)
с потомством наследственной и вечной пенсии в 50 тысяч фран-
ков. Вот на этот проект и обрушился либерализм законодатель-
ного корпуса. «Как потомственная пенсия?—заговорили члены
законодательного корпуса. — Но ведь это будет майорат, а майо-
раты запрещены во Франции. Ведь это будет возвращение к до-
революционному порядку, нарушение законов, ниспровержение
демократических принципов» и т. д., и т. д. Монтобан, услышав
про оппозицию его пенсии, написал к императору, что он отказы-
вается от предполагаемой награды и т. д. Немедленно явилось
в газетах ответное письмо императора, говорившее, что импера-
тор не возьмет назад проект закона о пенсии; что законодатель-
ный корпус не умеет ценить заслуг, оказанных Франции, но
Франция рассудит между императором и законодательным кор-
пусом и проч. Что же законодательный корпус? Законодательный
корпус упорствовал; комиссия, рассматривавшая проект о пенсии,
представила доклад в том смысле, что, несмотря на письмо импе-
ратора к Монтобану, пенсию надобно отвергнуть. Но император
не допустил своих верных приверженцев довести скандал до
конца. За несколько дней до срока, назначенного для прений
о докладе комиссии, президент законодательного корпуса граф
Морни публично вынул из кармана в начале заседания и прочел
письмо императора к нему, графу Морни, говорившее, что импе-
ратор не хочет огорчать законодательный корпус, не желает ста-
вить его членов в необходимость тяжелого для них выбора между
угождением ему, императору, и верностью их демократическим
убеждениям и потому берет назад проект закона о пенсии графу
Паликао.
Мы не приверженцы того мрачного взгляда, который старает-
ся все объяснить хитрым расчетом, каждую развязку считает
предусматривавшеюся заранее. Дело происходило гораздо проще.
Император французов много раз прибегал к средству, употреблен-
ному им теперь для уничтожения попыток оппозиции в законода-
тельном корпусе: когда какой-нибудь проект возбуждал оппози-
612

цию депутатов, депутатам говорилось, что такова личная воля
императора и что Франция осудит их за то. В течение десяти
лет это было сделано сто раз (хотя /и без такой огласки, как
теперь), и всегда удавалось. Теперь не удалось. Вот и все. Но
отчего же не удалось? Обстоятельства не те. Что не те они, мог
видеть император французов уж из представлявшейся ему надоб-
ности дать делу огласку, какой не нужно было прежде. Бывало,
достаточны были конфиденциальные внушения депутатам через
графа Морни. Внушения были сделаны и не подействовали. Оста-
валось прибегнуть к мере более сильной — к печатному письму.
Но как же было не рассчитать, что если огласка дает больше
важности обороту, то она же и отнимает у него всякий шанс
успеха? Ведь тут повиновение депутатов было бы понято всей
публикой как следствие страха. Публичность отрезывала им путь
отступления, и они превратились в леонидовых спартанцев2:
«умрем, дескать, но не отступим», то есть в переводе: «подвер-
гнемся случайностям новых выборов, возможности потерять ме-
ста и жалованье, но не можем же мы формально выставить себя
перед всей Францией людьми, не имеющими никакой самостоя-
тельности». Помните «Утро делового человека», как там у Гоголя
рассуждает Иван Петрович с Александром Ивановичем:
« А л е к с . И в а н . Так вам чины, можно сказать, потом и кровью доста-
лись.
Ив. П е т р . (вздохнув). Именно, потом и кровью. Что ж будете делать,
ведь у меня такой характер. Чем бы я теперь не был, если бы сам доиски-
вался? У меня бы места на груди не осталось для орденов. Но что прикажете!
не могу! Стороною я буду намекать часто, и экивоки подпускать, но сказать
прямо, попросить чего непосредственно для себя... Нет, это не мое дело!
Другие выигрывают беспрестанно... А у меня уж такой характер: до всего
могу унизиться, но до подлости никогда!»
Но это все посторонний анекдот из наших нравов, а настоя-
щее дело шло во Франции таким манером. Правительство было
очень удивлено, что депутаты упорствуют, хотя само укрепило
их в упорстве слишком крутой мерой внушения, не рассчитанной
по обстоятельствам. Оно решилось распустить законодательный
корпус и предписать новые выборы. Но префекты и другие поли-
цейские начальники, обязанные разузнавать о настроении умов,
донесли из всех концов Франции одно и то же: при нынешнем,
дескать, затруднительном положении обстоятельств и неблаго-
намеренном настроении общественного мнения выборы были бы
неблагоприятны правительству. И так оказалось, что не следует
распускать нынешнего законодательного корпуса, и пришлось
правительству уступить.
Хотите ли видеть другое доказательство? Оно дано прениями
об адресе. Размышления о них мы представим после. Сначала
попросим вас прочесть голый и сухой отчет об этих прениях, со-
ставленный самим графом Морни и напечатанный в «Монитёре».
613

Едва ли нужно напоминать, что в конце 1860 года уже почув-
ствовалась во Франции надобность сделать что-нибудь в пользу
расширения прав законодательной власти и что это было сделано
декретом 24 ноября того года. Он между прочим возвратил депу-
татам право, которым они пользовались при прежнем конститу-
ционном порядке: представлять правительству свои замечания
относительно общей политики и требования о том, в каком смы-
сле надобно изменить или общий дух ее, или ту или другую от-
расль. Средством к этому был при конституционном порядке ад-
рес, служивший ответом на тронную речь. Итак, законодатель-
ному корпусу с прошлой зимы дано право представлять импера-
тору адресы.
Далее, читатель знает, что в нынешнем законодательном кор-
пусе находятся пять членов, не разделяющих приверженности
всего остального собрания к нынешней системе. Когда проект
адреса был написан избранною для того комиссией, эти пять
членов предложили сделать в нем изменения, — конечно, не в
надежде, что их мнение будет принято законодательным корпу-
сом, а только для того, чтобы формально заявить свой взгляд и
развить его в прениях, которые будут прочтены всей Францией.
Из изменений, предложенных пятью оппозиционными членами,
самое важное относится к первому параграфу проекта, излагаю-
щему одобрение общей политики правительства законодатель-
ным корпусом. Теперь приводим самые прения в точном пере-
воде из официального отчета о них:
«Изменение в первой статье проекта адреса законодательного корпуса,
предложенное пятью оппозиционными членами, и прения о нем.
Изменение, предложенное гг. Жюлем Фавром, Эноном, Даримоном, Пи-
каром и Эмилем Олливье:
«Общественное доверие может возродиться только искренним возвраще-
нием к системе свободы;
Журналистика должна перестать быть монополией;
Выборы, делаемые избирателями, а не префектами, с правом собраний и
с равными шансами публичности и охранения избирательной свободы каж-
дого;
Муниципальная власть, назначаемая общиной, а не правительством.
Личная свобода, ограждаемая совокупностью мер, первой из которой
должно быть отменение закона всеобщей безопасности.
Таковы главные условия политики, опирающейся на принципы 1789 года.
Такова реформа, повелительно требуемая нравственными интересами
страны, ее достоинством, развитием ее деятельности и ее богатства и не мо-
гущая быть отсрочиваема без того, чтобы Франция не стала в положение,
униженное перед другими нациями».
«Заседание 7 марта.
Речь Пикара 3.
«Знаменитый министр финансов сказал некогда: «пусть будет у вас
хороша политика, и финансы будут у меня хороши». Когда разразились в
«Монитёре» признания, заключавшиеся в докладе г. Фульда, что финансовое
положение очень дурно, первою мыслью общества бил вопрос; не связано ли
614

оно с политическим положением? Основательные наблюдатели понимали, что
открытое теперь зло, финансовое расстройство, значительные дефициты, — все
это ничтожно сравнительно с нравственным злом, которому уже давно под-
вергает страну наша бедственная политическая система (в палате ропот).
С этим чувством я требую права разъяснить отношения, породившие
эту систему. Мы перечисляем их в изменении, прочитанном вам. Они свя-
заны с отношением, которое господствует над всеми остальными. Я говорю
о положении журналистики.
Она служит всяческим интересам, даже личным интересам.
Например, вы принимаете известный закон, — положим, о замене 41/2%
облигаций государственного долга 3%-ми. Правительство, связывая журнали-
стику, пользуется этим законом для личных выгод. Министры пишут пре-
фектам, префекты говорят всем официальным лицам: удерживайте от про-
дажи 41/2% облигаций, чтобы не было возможности сделать с ними ничего,
кроме как обменять их на 3%-е. У меня в руках находятся такие циркуляры.
Когда г. Мирес выпускал облигации римского займа и акции римских
железных дорог, одна газета хотела рассмотреть достоинство этих бумаг. Ее
официально попросили молчать. Спрашиваю: может ли что-нибудь быть не-
нормальнее таких фактов для правительства и для законов о журналистике?
Когда истина противна чьей-нибудь выгоде, она подавляется (многие члены
восклицают: «нет, нет, вы преувеличиваете»). Повторяю: положение дел очень
бедственно и унизительно. Я не мог без глубокой печали слышать сказанные
в сенате слова, против которых нечего было возразить: «в Австрии больше
свободы печатному слову, чем во Франции» (в палате шум). Вот каково,
повторяю вам, положение журналистики. В одной из провинциальных газет
я прочел слова: «сановник имеет право получать жалованье и еженедельно по
одной похвальной статье в газетах».
«Заседание 8 марта.
Речь Пикара
«Вчера я хотел прямо поставить важные вопросы, возбуждаемые нашим
изменением. Я старался показать, как журналистика лишена свободы меха-
низмом нынешнего законодательства и как эта система сделала журналистику
настоящим монологом правительства самого с собою.
П р е з и д е н т . Приглашаю г. Пикара выражаться приличнее.
П и к а р. Я полагаю, г. президент, что выражаюсь прилично.
П р е з и д е н т . Я не позволю вам в этой палате нападать на основные
законы страны, говорить, что какой-нибудь существующий закон унизителен
для страны. Вы можете подвергать критике политику и распоряжения пра-
вительства, но не можете говорить о существующем законе, что он унизи-
телен для Франции. Здесь дело идет об уважении к существующему по-
рядку, и я могу напомнить вам о приличии.
П и к а р. Я не разделяю вашего мнения.
П р е з и д е н т . Продолжайте вашу речь.
П и к а р. Возвращаюсь к вопросу, мною рассматриваемому: он состоит
в том, какому суду должны подлежать дела журналистики. Я говорю: суду
присяжных. Почему же суд присяжных натурален в делах печатного слова?
Во-первых, потому что проступки по ним не могут быть определены точным
образом и рассуждать о них не могут другие судьи, обязанные только при-
лагать точные законы к точно определенным случаям.
Другая причина та, что правительственные судьи сами желают, чтобы их
избавили от страшной обязанности судить дела журналистики; они бывают
смущены, когда судят такое дело; они сами сознают, что не компетентны в
этих делах, в которых компетентен суд присяжных». (После этого Пикар
говорит о свободе выборов и о независимости общинного управления, затем
переходит к вопросу о личной свободе.)
Пикар. Что такое личная свобода? Обеспеченность лица в том, что
615

оно будет судиться по законам своей страны. Существуют ли эти гарантии?
Правительство может арестовать и осудить на заключение от одного месяца
до одного года всякое лицо, ведущее интриги, враждебные правительству, и
имеющее преступные сношения внутри страны или за границей. По этому
праву оно может у каждого гражданина потребовать ответа на вопрос: «не
имеете ли вы преступных сношений с кем-нибудь?» Возможно ли подозревае-
мому доказать противное? (Ропот.) Господа, я не понимаю этого ропота на
мои слова против закона. Доказать противное тут невозможно, потому что
обвинение неопределенно. Президент законодательного корпуса через г. вице-
президента Шнейдера сказал, что комиссия, составлявшая проект адреса,
нашла наше изменение противоречащим общей политике правительства.
Ш н е й д е р . Я говорил только о политике большинства палаты.
П и к а р. Политика этого большинства — политика правительства, и я
очень жалею о том и о другом. (Ропот.) Я вам объясню, почему жалею.
Франция не хотела бы подвергаться новой революции. (Многочисленные го-
лоса: «правда, правда, не хотим».) Не хотите, а делаете все, что нужно,
чтобы привести революцию. (Продолжительный шум.) Правительство само
опровергает себя. (Новый шум.)
П р е з и д е н т . Чем же?
П и к а р. Тем, что начало делать в последнее время.
П р е з и д е н т . Объясните это.
П и к а р. Объясню, если вы дадите мне объяснить.
П р е з и д е н т . Объясните; иначе было бы слишком легко отказываться
от объяснений.
П и к а р. Я отказываюсь от объяснений, потому что не имел бы в них
свободы. (Шум.)
П р е з и д е н т . Однакоже, г. Пикар...
П и к а р. Я так хорошо понимаю, что был бы тут связан, что не хочу
и начинать речи об этом.
П р е з и д е н т . Это — прение, невозможное в нашей палате.
П и к а р . Вы говорите правду.
П р е з и д е н т . Ваша партия имела власть и возбудила против себя не-
удовольствие, отнявшее у нее власть.
Э м и л ь О л л и в ь е . Вы также теряли власть: первая империя пала.
Б а р о ш (министр). Разве первая империя была низвергнута нацией?
П и к а р . Я вам скажу...
П р е з и д е н т . Это — прение невозможное. В интересе общества я не
могу допустить его продолжение. Замечу только, что когда вы сказали, что
правительство само опровергает себя, вы были несправедливы; я мог бы при-
бавить, что вы поступаете с правительством невеликодушно, — если можно так
выразиться. Вы невеликодушны к нему, потому что, чем больше оно обезо-
руживает себя, тем больше вы на него нападаете, вместо того чтобы с уме-
ренностью пользоваться свободою, которую оно дает стране.
П и к а р . Я не принимаю упрека, сделанного моей партии, моим прин-
ципам. Я чту бескорыстие и величие людей, имевших власть в эпоху, о кото-
рой упомянул г. президент. Но возвратимся к настоящему. Вы утверждаете,
что вы — нация свободная, а г. Буркне, сенатор и бывший посланник, говорит
сенату, что в Австрии больше свободы, чем во Франции. С печалью слышу я,
господа, что Франция не только не свободна, но что ее называют недостойною
свободы.
(Барош, президент государственного совета и министр без портфеля,
отвечает на речь Пикара. После Бароша встает Жюль Фавр.)
Речь Жюля Фавра
Обстоятельства, в которых ведутся прения палаты, очень важны. Я скоро
займусь рассмотрением границ власти палаты, а теперь скажу вещь, против
616

которой никто не может спорить: слова, произносимые здесь, слышит и судит
вся Франция. Скоро она будет призвана посредством выборов дать свое
одобрение или выразить порицание политике, которую постоянно поддержи-
вала эта палата. Потому небесполезно будет рассмотреть вопросы, возбуждае-
мые внутренним положением Франции.
Сейчас г. президент государственного совета говорил вам, что наши
исправления должны считаться программою, выставляемою против официаль-
ной редакции адреса. (Сильный шум.)
П р е з и д е н т . Что называете вы официальной редакцией адреса?
Э м и л ь О л л и в ь е . Г. президент, не мешайте же говорить! (Шум.)
П р е з и д е н т (к Эмилю Олливье). Вы не имеете права давать мне
приказания. Я не допускаю вашего вмешательства. Я спрашиваю
у г. Жюля Фавра, что он разумеет под словами: официальная редакция
адреса?
Жюль Фавр. Разумею официальную редакцию комиссии. (Шум.)
П р е з и д е н т . Вероятно, вы находите это объяснение очень простым?
Но я знаю, и вы сами знаете, что такое хотели вы сказать словами: офи-
циальная редакция адреса.
Ж ю л ь Ф а в р . Если я буду прерываем каждую минуту, я прекращаю
речь. Вы. г. президент, — конечно, невольно, — отнимаете у меня свободу
мнений. (Шум.) Я отказываюсь от слова. (Садится.)
П р е з и д е н т . Я никогда не отнимал у вас слова, никогда не стеснял
свободы прения. Вы придаете делу оборот неискренний.
Ж ю л ь Ф а в р . Я не дозволю вам, г. президент, приписывать мне
неискренность.
П р е з и д е н т . Обращаюсь к суду палаты. Проницательность ее поняла
смысл употребленных вами слов. Я имел право остановить вас, потому что
вы употребили выражение, намекавшее, что адрес составлен не столько ко-
миссией палаты, сколько правительством. (Многочисленные голоса: «вы
правы, вы правы».) Потому не прибегайте к отговоркам.
Жюль Ф а в р . Я и не прибегал к ним.
П р е з и д е н т . Позвольте мне сказать вам: выражение «официальная
редакция адреса» употреблено оратором не столь искусным, как вы, употреб-
лено непреднамеренно. Серьезнейшим образом прошу вас, г. Фавр, продол-
жать вашу речь.
Ж ю л ь Ф а в р . Наше положение в этой палате, господа, исполнено за-
труднений. Поверьте, что не в удовольствие себе мы остаемся в нем и что
только чувство обязанности удерживает нас в нем. Возвращаюсь к замеча-
ниям, которые были начаты мною.
В последние десять лет произошли важные факты. Особенно важны два.
Первый из них — декрет 24 ноября 1860 года (возвративший законодатель-
ному корпусу право, чтобы его прения печатались). Как назвать этот декрет?
Удержусь от определений.
24 ноября 1861 года произошел другой факт, также имеющий свое зна-
чение. Говорю о письме, которым император призывал г. Фульда в министры
финансов, и о докладе, напечатанном г. Фульдом. Всем известно, какие де-
фициты были засвидетельствованы этим докладом».
С холодной исторической точки зрения, от которой мы ни-
когда ни на шаг не отступали, самая важная часть переведенных
нами страниц отчета заключается не в содержании речей Пикара
и Жюля Фавра; замечателен способ обращения графа Морни,
представителя правительства и палаты, с оппозиционными депу-
татами. Не понравится ему какое-нибудь колкое выражение, он
останавливает оратора; прежде так и кончалось дело: оратор
чувствовал себя принужденным смириться и поправлял свою
617

фразу; теперь не то: поднимается длинный спор, и оппозицион-
ные депутаты наступают, теснят президента, он и вся палата
чувствуют себя неловко, и победа остается за оппозиционным
оратором: он торжественно повторяет колкую фразу и продол-
жает в том же тоне; а между тем в палате только пятеро оппо-
зиционных депутатов; голоса их не имеют никакого веса при
вотировании; в самой палате оппозиция их формальным образом
совершенно ничтожна. Так ее и третировали еще года полтора
тому назад. А вот теперь не то: когда Жюль Фавр сказал: «не
прерывайте меня или я замолчу», президент стал успокаивать
его; Жюль Фавр повторил: «я прекращаю речь» и сел, — пре-
зидент стал просить, «серьезно просить» его продолжать гово-
рить, и Жюль Фавр, возобновляя речь, становился в такое по-
ложение, что я, дескать, говорю здесь в палате только из снисхо-
дительности.
Справка о расположении умов, наведенная правительством по
поводу упрямства палаты в деле о пенсии Монтобана, обнару-
жила, каков будет ход фактов, если не будет он ускороен чрез-
вычайными случайностями. Нынешний законодательный корпус
заседает последний год. На следующую зиму должны будут
собраться новые депутаты, выборы которых должны происходить
в конце нынешнего и в начале следующего года. Префекты объ-
явили, что выборы будут неблагоприятны нынешней системе.
Итак, на следующую зиму произойдет формальное столкновение
нынешней системы с общественным мнением в его представите-
лях, депутатах, если не произойдет оно иным путем. Это не мы го-
ворим, — это выходит из сведений, собранных самим правитель-
ством и до того убедительных, что оно само изменило по ним
свои отношения к законодательному корпусу в споре о пенсии
генералу Монтобану.
Спор этот по своему предмету совершенно ничтожен, неважны
сами по себе и речи оппозиционных депутатов в прениях об ад-
ресе, но характеристичны эти случаи для определения конца, к
которому идут дела.
Такой определенности нет в перемене рук, управляющих Ита-
лиею. Трудно даже разобрать, выгоду или невыгоду для нацио-
нального дела надобно видеть в этой перемене. По общему цвету
своих убеждений Раттацци должен бы быть министром, более
полезным для Италии, чем его предшественник. Рикасоли был
человек, совершенно спутанный крайним консерватизмом, и при
нем итальянское правительство не могло ни вступить в прямую
связь с энергическими элементами итальянской нации, ни поль-
зоваться ими как бы то ни было. Раттацци имеет взгляд, несколь-
ко более широкий, и понимает важность живых сил. Он был не в
дурных отношениях с Гарибальди, всегда считал нужным под-
держивать связи с популярными людьми. Говорят, он уже ви-
делся с Гарибальди по своем вступлении в министерство и всту-
618

пил в переговоры с передовою партиею. Это все так. Но слишком
сомнительный оттенок на его способность к твердому действова-
нию набрасывается главным из тех отношений, от которых пал
Рикасоли. Французское правительство было недовольно суровым
высокомерием прежнего министра. Рикасоли не был охотник итти
вперед, но относительно самостоятельности в приобретенном
положении был неуступчив. Парижские полуофициальные газеты
с конца прошлого года, когда Раттацци ездил в Париж, твер-
дили, что он будет министром более полезным для Италии и бо-
лее приятным для императора французов, чем Рикасоли, на кото-
рого они очень сердились. Известно также, что и прямою при-
чиною удаления Рикасоли было неуменье его ладить с тюльерий-
ским влиянием; все другие причины были только предлогами,
не имевшими существенного значения. Из этого натурально воз-
никает предположение, что французское правительство надеялось
найти в Раттацци человека более послушного и рассчитывало,
что легче может обойти его, чем Рикасоли. И действительно,
Раттацци называют не имеющим ни твердого характера, ни даже
той не чрезвычайной даровитости, какая есть у Рикасоли. Очень
может быть, что он уже связан обещаниями, данными в Париже.
Впрочем, при нынешнем состоянии австрийских дел ход событий
в Италии зависит не столько от охоты правительства итальян-
ского, сколько от приготовленности передовой партии к реши-
тельным действиям против австрийцев. Готова ли она к ним, то
есть уладился ли план общего действия итальянцев, венгров
и проч., — это мы посмотрим; но, кажется, ничего окончатель-
ного еще не решено. А впрочем, как знать. Ведь эти вещи дер-
жатся в секрете, гораздо менее прозрачном, чем дипломатические
тайны.
Многие упрекают нас в отрицательном направлении за то,
что мы опровергаем некоторые мнения, почти всеми повторяемые
без критики. Но справедливо ли называть отрицателем того, кто
опирается на факты и признает в полной силе их значение? Вот,
например, в прошлый раз говорили мы, что неосновательны не-
мецкие и вообще западноевропейские либералы, считающие Прус-
сию конституционным государством. Пожалуй, это могло пока-
заться отрицанием. Но вот теперь, не больше как через месяц,
явились факты, заставившие прусских, а за ними всех немецких,
а за ними всех западноевропейских либералов признаться, что их
мнение о Пруссии, как о государстве конституционном, было
неосновательно. А ведь мы это самое и говорили.
Теперь посмотрим пока, как произошло разрушение ошибки
либералов. Об этом пусть расскажет нам «Times»:
«Прусская палата депутатов распущена королем 4. Это произвело большое
волнение не в одной Пруссии, но по всей Германии. Повод к разрыву кажется
маловажен. В Пруссии, как и во Франции, министры, особенно военный ми-
нистр, переносили суммы, вотированные палатой, с одного предмета на дру-
619

гой. Бюджет вотировался как одно целое, и министры считали себя вправе
делать эти переносы сумм из одной статьи на другую. Пока не расходовалось
в общем итоге больше вотированной цифры, пруссаки не претендовали на то,
что деньги, вотированные для покупки штуцеров, обращались на покупку
лошадей, или вместо пуль покупался порох. Так было прежде. Но в послед-
нее время палата стала недовольна этим. Один из депутатов предложил, чтобы
каждая сумма расходовалась только на тот предмет, на который вотирована.
Министры объявили, что выйдут в отставку, если предложение будет при-
нято, но оно было принято 175 голосами против 130. После того начались
совещания между королем, наследным принцем и министрами. Результатом
было распущение палаты, и теперь скоро должны быть новые выборы, на
которых будет господствовать вопрос о конституционных правах палаты
депутатов.
Трудно сказать, что король поступил расчетливо. Говорят, что наследный
принц доказывал надобность уступить палате, объясняя, что Пруссия теперь
конституционная монархия и потому представителей нации надобно прини-
мать за действительную власть. Уступая желанию депутатов, король при-
обретал бы популярность, то есть упрочил бы за собою существенную власть.
Он избрал другой путь. Результат не может быть сомнителен. Предсказания
наследного принца и министров наверное осуществятся. Принц и министры
говорили, «что новые выборы только возвратят в палату оппозиционных
депутатов в увеличенном числе и с прибавкою людей более резкого образа
мыслей». Король любезною уступкою обратил бы неудовольствие палаты в
энтузиазм. Министры хотели выйти в отставку, уступая депутатам, и депу-
таты были бы тогда готовы делать очень многое для государя, министры
которого уступили им. Но король прусский не принял их отставки. Он не за-
ботится о расположении депутатов. Предводителей партий в палате он счи-
тает своими врагами, людьми, которым он никогда не должен давать тор-
жества. А между тем какой путь величия открылся бы ему, если бы он дер-
жал себя иначе. Без особенного искусства он мог бы сделаться господином
всей Германии. Потребность единства так велика в ней, что король прусский
вошел бы на императорский престол, если бы только объявил, что на самом
деле хочет быть конституционным государем».
Дело ясное даже для англичан, смотрящих на него издали.
Министры хотели уступить палате; но король не захотел. Но
«Times» совершенно напрасно делает из этого факта заключение,
будто король поступил нерасчетливо. Нет, король совершенно
прав и понимает свои интересы гораздо вернее своего тепереш-
него английского советника. Но эту несправедливость «Times'a»
к прусскому королю мы замечаем мимоходом, а нам дело соб-
ственно только до прусских либералов, справедливость которых
мы отрицаем. Не говорим уже о половинных либералах, партия
которых в прусской палате называлась просто либеральной, —
они двоедушничают в каждом слове. Посмотрим, что говорят
истые либералы прусской палаты, которые, в отличие от полу-
либералов, назвавшихся просто либералами, назвали свою пар-
тию «прогрессивною». По распущении палаты эта партия обна-
родовала следующий документ, который украсила пышным име-
нем «воззвания»: вот уже и фальшь в самом заглавии: не годится
титуловать громким именем документец очень плохой. Но это
опять мимоходом: важность не в заглавии, а в содержании. Вот
оно:
620

«Воззвание центрального избирательного комитета немецкой прогрессив-
ной партии.
Либеральные партии нашего отечества были почти единодушно согласны
относительно целей политического стремления, выставленных нашей про-
граммой при прежних выборах. Они и теперь не отступают от них. Мы при-
зывали тогда всех либеральных людей к соединению против реакционной
партии, и прошлогодние выборы решили дело против нее. Непримиримо про-
тивореча живым силам нашего времени, она никогда не будет управлять Прус-
сией с согласия прусского народа. Она — ничто, если она не опирается на
искусственную поддержку со стороны правительства. Но надежды на энерги-
ческий прогресс, возникавшие из прошлогодних выборов, не осуществились.
Люди, которым его величество король вверил правление, не могли стать в
согласие с палатой депутатов, которая готова была поддерживать всякий
либеральный шаг министерства. Обещания реформ, требуемых духом вре-
мени, остаются неисполненными.
При прошлогодних выборах мы могли еще надеяться, что министерство,
соображаясь с развивающимся сознанием народа, примет более решительную
политику. Теперь мы не можем надеяться этого. Тем необходимее предста-
вителям нации охранять ее права.
Правительство находит, что все должно решаться только его волею, без
всякого внимания к представителям народа. Мы не хотели допустить этого.
Министры распустили палату и апеллировали к народу, чтобы он выразил
свое мнение новыми выборами. Мы надеемся, что оно выразится очень опре-
деленно».
В Северной Америке дела идут, повидимому, к развязке. Чи-
татель знает об успехах, полученных Союзом, и нам довольно
будет в нескольких словах напомнить связь событий, чтобы ясен
был подробный рассказ о важнейшем из этих дел, приводимый
нами из «New York Times'a» на следующих страницах.
Читатель помнит, каков был план северного правительства,
рассказанный нами в прошлый раз. Линия театра войны по сухо-
путной границе между Союзом и отделившимися штатами тянется
на 2 000 верст. Близко к восточному концу этой линии стоят
главные силы обеих сторон под Вашингтоном. Северное прави-
тельство решило начать наступление с западной части погранич-
ной линии. В ней значительные силы обеих сторон находились
в Кентукки и Теннесси. Наступление началось. Авангард север-
ной армии под командой Гранта 5, имевшего до 30 тысяч человек,
двинулся, очистив штат Кентукки, дальше на юго-запад по на-
правлению к Нашвиллю, главному городу штата Теннесси, около
которого сосредоточивалась западная армия инсургентов. Аван-
гард ее, имевший до 25 тысяч человек, занимал очень крепкую
позицию в огромном укрепленном лагере, который назван был
фортом Доннельсоном. Вот описание этой позиции:
«Первое, чем поражены вы, вошедши в форт Доннельсон, — чрезвычай-
ная сила его. Форт Генри считается почти что Гибралтаром, но он слаб в
сравнении с фортом Доннельсоном. Река Кёмберленд течет почти прямо на
север. Вдруг она делает изгиб в несколько сот ярдов и потом опять течет
в прежнем направлении. В этом изгибе на левом берегу реки поставлены у
самой воды две батареи, имеющие 12 очень тяжелых орудий. Они господст-
вуют над рекою и прикрыты брустверами громадной толстоты. За этими ба-
621

тареями берег поднимается довольно крутым холмом до высоты около
100 футов над водою. Вершина этого холма — форт Доннельсон, окопы ко-
торого обнимают пространство около 100 экров (35 десятин). Местность
перед фортом холмистая, покрытая лесом. На несколько сот ярдов кругом
форта он вырублен, чтобы свободно было действовать артиллерии. Вокруг
всего форта, на милю расстояния от него, идет траншея для стрелков, от реки
до реки. На запад от форта сделана страшная засека, затрудняющая почти
до невозможности подступ с этой стороны».
Авангард северной армии шел к этому пункту по течению рек.
Вот рассказ американской газеты «New York Times'a» об этом
походе и о взятии форта Доннельсона:
«Генерал Грант решился сделать атаку по двум направлениям, — с
земли — от форта Генри, а водою — с реки Кёмберленда; атакующим с нее
канонирским лодкам должна была содействовать колонна, двигавшаяся по
берегу. По окончании приготовлений водяная экспедиция (спустившись по
Миссисипи до реки Огайо и потом поднявшись по Огайо) достигла устий
Кёмберленда ночью 12 февраля. Сцена была неописанно великолепна: ночь
была тепла, как августовский вечер на нашем севере, на небе не было ни
облачка, полный месяц, сияя, отражался на бесчисленных штыках. По вре-
менам клубы дыма являлись на парапетах двух фортов, стоящих на высотах
над городом, и раскаты выстрелов переливались эхом по холмам и возвра-
щались шопотом от отдаленных кентуккийских гор. Оркестры лодок в от-
вет очаровывали ухо красноречивейшей музыкой, которая вместе с видом
нарядных дам, десятками прогуливавшихся по палубе, давала сцене характер
как будто какого-то огромного бала; до того доходило сходство, что никто
не удивился бы, если бы вся толпа вдруг понеслась вихрем в вальс или
плавными движениями кадрили. Уже после полночи экспедиция снова пу-
стилась в путь и пошла медленно вверх по реке. На следующее утро,
13 февраля, она дошла до Эддивилля, маленького города на восточном бе-
регу реки. Если заключать по демонстрациям людей, сошедшихся на берег
смотреть на нас, — нет под солнцем города, более преданного Союзу, чем
Эддивилль. Женщины махали платками всех цветов, фартуками, шляпками;
мужчины — шляпами и кричали: «ура Союзу» и «ура Линкольну» — до со-
вершенного онемения от хрипоты. Даже эддивилльские собаки были верны
Союзу: лаяли и виляли хвостами в патриотической радости при националь-
ном нашествии. Но только в одном человеке были признаки искренности.
Старик с белоснежною головою стоял на берегу, опираясь на палку и с на-
ружною апатиею следя за тем, как идут лодки, которых не мог он хоро-
шенько рассмотреть своими меркнущими глазами. Случилось так, что на
одной из лодок, в то самое время, как она поравнялась с ним, заиграли
народную песню Новой Англии — Vankee Doodli. Звуки ее как-будто про-
будили давно спавшие воспоминания старика, — он сорвал с себя шляпу
и с быстрым движением, от которого рассыпались по воздуху его седые
волосы, три раза прокричал: «ура Союзу!»—Союзу, в котором родились,
которым были охраняемы и он, и его дети, и внуки. Экспедиция высади-
лась ниже форта и тут соединилась с 20-тысячной колонною, которую вел
генерал Грант из форта Генри. Он расположил свои силы полукругом около
форта Доннельсона; оба фланга его упирались в реку. Занятие позиции бы-
ло сделано не без больших затруднений. Пикеты и застрельщики не-
приятеля казались бесчисленны, и каждую ложбину, каждый холм прихо-
дилось отнимать у них с боя. Но большого урона мы не потерпели и к ночи
совершенно втеснили инсургентов в их укрепленные линии, а сами приохо-
тились начать более серьезную схватку на другой день. В 10 часов утра
отряд союзных войск, состоявший из 5-ти полков пехоты и 4-х батальонов
артиллерии (то есть около 5-ти тысяч человек), двинулся к скалистым
622

холмам, которые занимал неприятель. За 1 000 ярдов (за версту) от
хребта наш отряд был встречен неприятелем в больших силах и произошел
упорный бой, главным образом между стрелками и артиллерией с обеих
сторон. Неприятель постепенно отступал и через час скрылся в своих
укреплениях; наши войска овладели грядою холмов, примыкающих к
оврагу, за которым находилась внешняя линия неприятельских укреплений.
Между ними и холмами не больше 300 ярдов (150 саж.); они покрыты
лесом и несколько возвышаются над укреплениями; поэтому были они
прекрасной позициею для наших стрелков, не замедливших воспользо-
ваться ею. Они стреляли по инсургентам, выглядывавшим из-за парапета.
В 11 часов мы сделали второе движение. Три полка (около 2 500 человек);
под командою полковника Моррисона, пошли скорым шагом в овраг, чтобы
штурмовать внешние укрепления. Достигнув дна ложбины, Моррисон был
сбит с лошади пулей. Видя, что командир упал и никто не занимает его
места, солдаты поколебались и отступили на холмы в стройном порядке,
но с большою потерею. После того ходил штурмовать еще один полк, но,
встреченный втрое большею силою, должен был отступить после отчаян-
ного боя, продолжавшегося час. Пока велись эти атаки, подошла одетая
железом канонирская лодка «Карондлет» и вступила в бой с неприятель-
скими батареями; она пустила в них 102 выстрела и долго не страдала от
страшного неприятельского огня, пока, наконец, 128-фунтовое ядро, ударив
в один из люков и ранив 8 человек, засело в мешках с каменным углем,
прикрывавших котлы. Это заставило лодку отойти. Ночью войска сильно
страдали от холода. Днем, 14 числа, погода была прекрасная, и мы могли
рассмотреть неприятельскую позицию. Местность около форта идет в гору,
покрыта густым лесом и перерезана чистыми оврагами, скалистые стены
которых почти отнимают возможность перехода. Самый форт стоит на
высоком утесе, отлого спускающемся с другой стороны к реке; он выши-
ной, вероятно, не меньше 100 футов. Вершина его искусственно выров-
нена на протяжении мили, и на этом выровненном месте стоит форт, ук-
репления которого занимают все это место. Перед скалою тянется неглу-
бокий ров, а за ним гряда холмов, покрытых лесом; гряда перерезана лож-
бинами ручьев. В этот день подошла к фортам вся наша эскадра, состояв-
шая из четырех, одетых железом, и трех простых канонирских лодок;
железные вышли вперед, простые остановились далеко позади их. Одетые
железом лодки начали бомбардировать форт с расстояния мили (около
11/2 версты). Сначала грохот выстрелов не прерывался ни на минуту,—
так они были часты, и шел непрерывный стук от падающих снарядов.
Через полчаса огонь форта начал слабеть, и через несколько времени
остались стреляющими в нем только три пушки, — остальные, как видно,
были сбиты нашими выстрелами. Наши лодки, постепенно подвигаясь
ближе к форту, были от него только уже на 400 ярдов (175 саж.) и гото-
вились стрелять картечью, когда неприятельское ядро разбило рулевой
снаряд на одной из лодок. Лодкой нельзя стало править, и она должна
была удалиться; за нею отступили на прежнюю позицию и другие лодки,
сильно поврежденные. Ночью повреждения были исправлены. 15-го числа,
перед рассветом, неприятель сделал вылазку в числе 3 000 человек, с 12-ю
батареями артиллерии; он горячо бросился на два наши полка, стоявшие
на крайнем правом фланге. Этот отряд твердо держался, потом стал от-
ступать; на выручку ему пришли два другие полка и задержали неприя-
теля. Скоро подоспели еще свежие войска с обеих сторон, и бой принял
страшные размеры. Одна из наших батарей стала на возвышении, и целых
четыре часа ни на один миг не замолкали ее тяжелые пушки, 24-фунтового
калибра. Все это время она подвергалась сильному огню неприятельской
артиллерий, занявшей холмы, возвышавшиеся над ее позицией. Несколько
и других наших батарей были в деле. То наши, то неприятельские войска
то наступали, то отступали. Битва была продолжительна и отчаянна. То
подвигалась она по холмам, то спускалась в овраги, — и все это было в
623

лесу. Люди становились за деревьями, обломками скал, и все сражение
пехотных войск имело характер схватки застрельщиков. Один из наших
полков, стоявший на крайнем правом фланге, был атакован роем неприя-
теля с такой живостью, что расстроился и бежал в беспорядке; с другой
стороны мы были атакованы таким превосходным числом, что наша линия
разорвалась, и сражение казалось близко к совершенному проигрышу для
нас. В это разорванное место обратила свою картечь наша батарея, зани-
мавшая холм, и выпустила все, до последнего, свои заряды, удерживая
неприятеля. Напрасно командир ее ждал подкрепления. В тот самый миг,
когда она истощила все свои заряды, около 1Ü часов утра, сильный отряд
неприятеля приблизился к ней под закрытием холмов и леса и открыл
по ней штуцерный огонь с расстояния 200 ярдов (менее 100 саж.). Все
пушки были подбиты, кроме одной; в нее запрягли 6 лошадей, но орудие
было так тяжело, а грязь — так глубока, что, протащив пушку с полмили,
увидели невозможность увезти ее и должны были бросить. Все орудия
батареи достались неприятелю. Но через несколько времени страшная
атака наших войск оттеснила его с этого места, разрыв нашей линии был
опять наполнен войсками, и потерянные пушки были возвращены. Бой
длился до самого полудня и кончился тем, что неприятель был оттеснен
обратно в его окопы. Поле битвы было мили две в длину (более 3 верст),
и каждый клочок земли был тут ареной ожесточенной схватки. Инсур-
генты сражались с самой непоколебимой храбростью и, повидимому, хотели
во что бы то ни стало пробиться чрез правое наше крыло. Они лились
на наши позиции, как наводнение, и нужна была храбрость, равная с ними,
нашим солдатам, чтобы устоять против их бурного прилива и, наконец,
оттеснить его в прежние границы. Наши войска сражались геройски. Не
прерываясь ни на минуту, сыпался на нас град ядер, бомб и картечи, а
тысячи неприятельских стрелков пускали пули из-за каждого дерева, ку-
ста и камня. Грохот битвы походил на рев бури, несущейся через валимый
ею лес. Победа досталась нам дорого. Некоторые полки были совершенно
истреблены. Пропорция убитых офицеров ужасна. Раненых у нас очень
много, но раны большею частью легкие. Едва покончилось дело на правом
фланге, как начал атаку наш левый фланг, под командой генерала Смита.
Перед ним был внешний ряд неприятельских укреплений, мы решились
штурмовать его. В третьем часу дня двинулась густая цепь застрельщиков,
через час один из наших полков бросился в атаку на неприятельский
бруствер, штурмовал его в штыки с разбегу и с потрясающим криком ут-
вердился на нем. Он был поддержан другими полками. Инсургенты были
сбиты с первой линии своих укреплений и загнаны за вторую. Скоро были
заставлены замолчать их батареи. Тем кончился кровопролитнейший день
этой осады. В нынешнюю войну не было еще битвы более упорной, и
никогда еще не было у наших войск такой уверенности в успехе. Никто
не сомневался в нем под самым жестоким огнем.
На следующее утро, 16 числа, инсургенты прислали сказать, что они
сдаются. Генерал Бекнер, командир их, просил перемирия до полудня,
говоря, что к тому времени могут уладиться условия сдачи форта. Гене-
рал Грант требовал безусловной сдачи; инсургенты согласились».
Число взятых тут в плен инсургентов простиралось, как знает
читатель, до 15 000 человек. Но еще сильнее нравственный урон,
испытанный инсургентами. Потеряв свой авангард, западная их
армия, стоявшая у Нашвилля, без боя отступила на юг, и север-
ные войска заняли столицу штата Теннесси.

Март 1862
Североамериканская война.— Дело в английском парламенте
о деревянных кораблях и каменных прибрежных укреплениях.—
Прусские дела.
Счастье до сих пор благоприятствует войскам северо-амери-
канского Союза: на всех пунктах они теснят инсургентов, и если
война еще два-три месяца пойдет таким же образом, южные
штаты должны будут безусловно смириться и возвратиться в
прежний Союз без всяких условий. Военных действий мы не бу-
дем рассказывать в подробности, потому что каждое из них в
отдельности не представляет ничего особенно замечательного, за
исключением одной морской битвы, совершенно новой в своем
роде, о которой надобно будет и нам поговорить вслед за газе-
тами. Но эта морская битва важна только с технической стороны
для соображений о том, из каких кораблей должны отныне со-
стоять военные флоты. На ход событий в войне между Союзом
и инсургентами она не имела никакого влияния, а сухопутные
дела, определявшие ход войны, до сих пор не заключали в себе
ничего особенного. Больших битв еще не было. Происходили
схватки между отрядами, которые охватывают теперь двойною
цепью всю окружность отделившихся штатов, составляя непра-
вильный овал, длина которого тысячи две верст, а ширина ты-
сячи полторы. Северные войска, собиравшиеся вдоль всей север-
ной [границы] южных штатов по линии, имевшей около трех ты-
сяч верст, начали крайним западным своим крылом загибаться
на юг по долине Миссисипи, так что сухопутные марши их идут
теперь с севера на юг и с запада на восток. А с левого восточ-
ного крыла их всё посылаются морем отряды на атлантический
берег и на мехиканский берег южных штатов, так что этими де-
сантами занято теперь множество пунктов восточной и южной
границы. Беспрестанно получая подкрепление, эти высадившиеся
отряды подвигаются во внутрь страны. Соответственно такой кру-
говой атаке растянулись полной окружностью и войска инсурген-
тов, сосредоточивавшиеся прежде по северной границе. Везде
625

северные войска до сих пор оказывались или многочисленнее, или
лучше, так что инсургенты отступают на всех пунктах. Круг по-
степенно сжимается, и критический момент войны настанет, ве-
роятно, тогда, когда круг этот сожмется до диаметра, довольно
уже незначительного. Южные войска будут иметь тогда выгоду
сосредоточенного расположения, вроде того, каким пользовался
Фридрих II в Семилетнюю войну. Эта выгода, вероятно, ободрит
их поступить так, как действовал тогда Фридрих II: оставив
только наблюдательные отряды по всем другим сторонам круга,
ринуться почти всеми силами в одну его сторону, чтобы дать
решительную битву одной из окружающих армий.
Но что будет, то еще будет, а теперь пока положение таково.
Месяца четыре тому назад театром войны были только так назы-
ваемые пограничные штаты: Виргиния, Кентукки и Миссури.
За оплотом своих армий, стоявших по этой линии в числе от 350
до 400 тысяч, остальные южные штаты пользовались безопасно-
стью. Теперь их войска вытеснены из пограничных штатов за-
падной половины этой прежней границы, — не только из Мис-
сури и Кентукки, но также почти из всего штата Теннесси, лежа-
щего на юг от Кентукки. Это — в центре северной линии; а на
крайнем западе северные войска также вторглись из Миссури
далее на юг в Арканзас; так что теперь линия войны с севера
вошла на северо-западе уже в хлопчатобумажные штаты, кото-
рые собственно и подняли восстание: северные войска с северо-
запада проникли, кроме Арканзаса, в штат Миссисипи и в штат
Алабаму. С юга они своими десантными отрядами захватили
почти всю Флориду и заняли береговую линию штатов Георгии,
Южной Каролины и Северной Каролины. Не осталось уже ни од-
ного из отпавших штатов, в который не вошла бы война. Но глав-
ные силы обеих сторон остаются попрежнему на северо-западной
и в особенности на северо-восточной сторонах театра войны.
Армии, стоявшие во все продолжение военного времени по бере-
гам Потомака, остаются главными армиями. Тут отступление
инсургентов происходит медленнее, чем на северо-западе. Отчего
эта разница? Мнения очень различны. По уверению главно-
командующего союзной потомакской армией, Мак-Клелланда, тут
нельзя было начинать наступления раньше, чем он сделал. До
января он ссылался на то, что его армия недостаточно органи-
зована; а потом, до начала марта, мешала движению зимняя рас-
путица. Но генерал Мак-Клелланд принадлежит по своим поли-
тическим убеждениям к демократической партии, вообще распо-
ложенной щадить Юг, и притом именно к тому отделу ее, кото-
рый на прошлых президентских выборах имел своим кандидатом
Брекенриджа, находящегося теперь одним из предводителей ин-
сургентов. Этот отдел демократической партии, так называемые
брекенриджевские демократы, постоянно действовали вместе с
людьми, которые потом произвели восстание. Поэтому республи-
626

канская партия, и в особенности крайний отдел ее, аболицио-
нисты, подозревают Мак-Клелланда, будто бы он изменнически
тянул войну, чтобы Север утомился и в усталости признал юж-
ную конфедерацию. Действительно ли Мак-Клелланд виноват
в таком предательском коварстве, этого, разумеется, не можем
решить мы при скудости доходящих в Европу известий. Но очень
неблаговидный характер команды Мак-Клелланда обнаружился
при самом же начале наступления союзной потомакской армии:
оказалось, что инсургенты за несколько дней узнали о предпо-
лагающемся наступлении; благодаря этому они успели спокойно
отступить с своих позиций при Потомаке на другую оборонитель-
ную линию за рекою Раппаганноком. Как они могли узнать это,
еще не раскрыто теперь. Но как бы там ни было, пропущен слу-
чай рассеять их при отступлении, пропущен случай окружить их
на прежней позиции у Потомака, а между тем Мак-Клелланд
именно так и хвалился, что окружит их на этой позиции. Он го-
ворил: погодите, погодите; если преждевременно начнем насту-
пление, они уйдут за Раппаганнок, и борьба продолжится; дайте
мне время, я обещаюсь отрезать им отступление, и мы заберем
в плен их всех, —кончим войну в несколько дней. Если он не
предатель, то он — полководец не очень искусный; если он не
обманул северное правительство, то неприятельские генералы
обманули его. Носится слух, еще более вредный для его репута-
ции или как честного человека, или как искусного генерала: гово-
рят, будто с самого октября потомакская армия инсургентов была
уже до того ослаблена отделением отрядов на северо-запад и на
атлантическое прибрежье, что, начиная с ноября, во всякое время
можно было раздавить ее почти без сопротивления. Мак-Клелланд
говорил, что он считает у противников от 150 до 200 тысяч вой-
ска, а на самом деле будто бы с конца прошлого года оставалось
у них в этой местности только от 40 до 50 тысяч. Не знаем, как
что было на самом деле. Но подозрение и ропот на Мак-Клеллан-
да возросли в феврале до того, что союзное правительство убеди-
лось в необходимости взять из рук Мак-Клелланда в свои руки
главное начальство над действиями военных сил. В половине фев-
раля президент созвал военный совет из 14 главных генералов по-
томакской армии и предложил вопрос, можно ли начать наступ-
ление не дальше, как через полторы недели. Мак-Клелланд и
9 других генералов близкого к нему образа политических убежде-
ний отвечали, что это значило бы итти на верное поражение: по-
томакская армия инсургентов еще слишком сильна; нужно пред-
варительно принудить ее разными диверсиями, чтобы она отдели-
ла от себя еще несколько корпусов на защиту других пунктов.
Только четыре генерала республиканской партии сказали, что
начинать наступление и можно и должно. Президент принял их
мнение и приказал начинать наступление. Оказалось, что не
только поражения союзная армия не могла встретить, но и само-
627

го неприятеля. Из этого извлекается северо-американцами пра-
вило (правду сказать, какое новое правило!), что ведение дела не
следует отдавать в руки людей, не сочувствующих делу. Начав
проникаться такою мудростью, они оставили Мак-Клелланда толь-
ко главнокомандующим одной потомакской армией, а главнокоман-
дующим других своих армий сделали независимыми от него, под-
чинив их прямо президенту, который, по крайней мере, не измен-
ник. Опасение сильно раздражить демократическую партию удер-
жало их от того, чтобы лишить Мак-Келланда команды и над
потомакской армией; но, разделив эту армию на четыре корпуса,
они сделали командирами корпусов тех четырех генералов, кото-
рые говорили правду на военном совете, так что Мак-Клелланд,
получив этих помощников, сделался почти безвреден.
Итак, война приняла, наконец, серьезный характер после про-
волочек, проистекавших от искусства или измены человека, кото-
рому была поручена прежде. Как она пойдет и чем кончится, мы
посмотрим, а теперь не мешает заняться разъяснением некоторых
мнений о ней.
Во-первых, была ли она законна со стороны Союза. Мы зна-
ем, что год тому назад, когда начиналась она, господствовала на
Севере умеренная республиканская партия, которая, разумеется,
двоедушничала и ставила вопрос фальшиво. По ее комментариям
дело шло о том, имеют ли отделявшиеся штаты отвлеченное тео-
ретическое право отделяться от государства, принадлежать к ко-
торому не хотят. На это вместе с умеренной демократическою
партиею она отвечала, что такого права не имеют отделявшиеся
штаты. Тонкими комментариями на разные казусы международ-
ного права и на разные статьи конституции она доказывала, что
центральная государственная власть в Соединенных Штатах
имеет право силой оружия удерживать в подчинении себе те
области государств, которые хотят быть независимыми. Теория
выходила очень оригинальная с американской точки зрения, так
что искренние люди и на Севере и на Юге Соединенных штатов
должны были только пожимать плечами, слушая подобные речи.
Но крайняя партия северных людей — аболиционисты — рас-
суждали совершенно иначе. Они говорили: если бы дело шло
о праве народа южных штатов или каких-нибудь других штатов
отделиться от государства, принадлежать к которому не хочет
население этих областей, то ни союзная власть, никакая другая
власть на свете не имела бы права мешать этим областям устраи-
вать свою судьбу как им угодно. Но дело вовсе не в том. Сецес-
сионисты долгое время господствовали над всем Союзом и при-
нуждали северные штаты терпеть невольничество, существование
которого противно убеждениям северного населения. Они нахо-
дят, что поддержать невольничество нельзя им иначе, как господ-
ствуя над всем Союзом, и теперь начинают войну для восстано-
вления своей потерянной власти над ним. Не мы мешаем им быть
628

самостоятельными, а они хотят завоевать нас. Мы должны защи-
щаться. Это чувство овладело Севером. Тогда сецессионисты,
увидев, что не успели запугать его своими вооружениями, стали
предлагать мир. Умеренная партия на Севере начала рассуждать
опять таким фальшивым образом: примириться — значило бы
признать независимость южных штатов, то есть раздробить госу-
дарство, уменьшить его могущество, его блеск, мириться нельзя.
Аболиционисты говорили иначе. Дело идет не о государственном
могуществе или блеске, — если бы только эти вещи могли постра-
дать от мира, надобно было бы, не колеблясь, заключить его:
во-первых, Север останется достаточно могуществен и без Юга;
во-вторых, благосостояние дороже могущества, и не стоит жерт-
вовать людьми для пустого тщеславия. Но дело в том, что боль-
шинство населения в южных штатах не хочет отделяться от
Союза; инсургенты составляют меньшинство, которое на самом
Юге не может удерживать за собою захваченную власть иначе,
как насильственными мерами; Юг в отдельности от Севера не
может быть ничем иным, как военною державою, в которой бу-
дет господствовать войско, и командиры этого войска или пред-
водители партии, имеющие своими агентами этих генералов, по-
стоянно будут думать только о завоеваниях, чтобы обольщать
свой народ блеском могущества, военной славы, побед. Они уже
пытались завоевать нас и теперь только хотят выиграть время,
чтобы, собравшись с силами, напасть на нас врасплох в другой
раз.
Таково теперь политическое положение дел в Соединенных
Штатах. Инсургенты предлагают мир. На Севере, повидимому,
господствует партия, полагающая, что предводители инсурген-
тов — люди, с которыми нельзя мириться. Но успеет ли эта пар-
тия удержать за собою власть до конца дела, или Север утомится
войною, этого мы не знаем. В массах усиливается мнение, при-
надлежащее аболиционистам; но какие элементы с каким успе-
хом борются между собою в союзном правительстве, этого мы
еще не можем различить по нынешним недостаточным известиям
о закулисном ходе дел. Мы здесь имеем источники сведений
только следующих двух, равно ненадежных видов. Подробные
и с своей точки зрения очень обдуманные рассказы корреспон-
дента «Times'a» пишутся с явным желанием доказать, что Се-
веру следует смириться перед Югом. Большая часть европейских
газет питается заимствованиями из «Times'a». Газеты, которые
хотели бы писать правдивее, не обладают большими средства-
ми, потому северо-американские корреспонденты их — люди
темные, не имеющие доступа в правительственные сферы и не
знающие хорошенько, что там делается. За неимением лучше-
го приводим последнее письмо нью-йоркского корреспондента
«Times'a», который, как мы сказали, отъявленный партизан
инсургентов:
689

«Нью-Йорк, 26 марта.
Во всяком восстании против преобладающей партии сила решает,
какое имя останется за предводителями восстания. То, что было бунтом,
когда Людовик Наполеон Бонапарте являлся в Страсбурге и в Булони,
перестало быть бунтом, когда он сделался императором французов. Даже
великий и благородный Вашингтон был только бунтовщиком, пока успех
Покрыл его имя бессмертной его славою. Каково теперь с этой стороны
положение президента южной конфедерации, Джефферсона Дэвиса? Бун-
товщик или патриот он? И бунт или патриотизм — попытка основать юж-
ную конфедерацию? События быстро решают этот вопрос. Еще месяц тому
назад в Англии перевес был на стороне мнения в пользу южной незави-
симости. Но три последние недели произвели совершенную перемену в
здешних делах. Победа, капризно порхавшая за южными знаменами, теперь
села на знаменах Севера и, повидимому, не слетит с них. Южные армии
потерпели день за день столько неудач и поражений, что не только люди
нерешительные, всегда пристающие к выигрывающей стороне, но и неко-
торые из самых пылких и самоуверенных партизанов Юга убедились, что
дело их потеряно. Вид войны изменился, инсургенты оттесняются в не-
большой уголок своей земли. Едва ли они попытаются удержать в Вирги-
нии наступление Мак-Клелланда, — вероятнее, что они удалятся в штаты
Мехиканского залива на крайний юг, куда побоятся итти летом северные
армии, если война продлится до лета». (Летом низменности хлопчатобу-
мажных штатов опасны своими миазмами.) «А теперь Джефферсон Дэвис
и его товарищи, повидимому, упали духом». (Джефферсон Дэвис в послед-
нее время говорил уже не о надежде на успех, а о том, что дело, за кото-
рое взялся Юг, оказывается не по силам ему, и что надобно погибнуть со
славой.) «Южные газеты и народ на Юге поддались взаимным ссорам,
всегда рождающимся от неуспеха, винят своих предводителей и друг друга,
своими несогласиями еще больше ослабляя дело, в котором весь успех
основывался только на энтузиазме. Если южные штаты принуждены будут
на время или навсегда возвратиться в Союз, то в беде их не столько
будут виноваты северные армии, сколько их собственная нерассудительная
надежда на помощь Англии и Франции. Север начал гибельную войну от
излишней уверенности во всемогуществе хлопка, который должен был будто
бы выпутать его из всяких затруднений. Юг ожидал, что Англия скорее
начнет войну с Севером, чем перенесет остановку в подвозе хлопка. Юг
думaл победить постороннею помощью, — она не явилась. В начале борьбы
Юг имел все шансы успеха на своей стороне: и привычку повелевать, и
благоприятность времени, и лучших офицеров армии и флота Соединенных
Штатов, симпатию демократической партии на Севере, недоверие Севера
к аболиционистам, предательство союзных сановников, содействие всего
высшего общества на Севере; а Север не только не был приготовлен со-
противляться столь страшному движению, а даже и не верил, что на Юге
серьезно хотят отторгнуться от Союза, он был без армии, без генералов,
без плана и без военных средств. Но когда он оправился от первого
расплоха, то оказалось, что он имеет решимость и страстный энтузиазм.
Этими силами он совершил чудеса. Он надеялся только на себя, развернул
все свои силы, и теперь дело в таком положении, что возвращение всех
пограничных Штатов в Союз может уже считаться вещью конченною, а
покорение хлопчатобумажных — вещью, зависящей от воли Севера.
Но говорят, что президент Союза не хочет унижать южные штаты и
ждет только большой победы, чтобы протянуть им оливковую ветвь и ми-
ром возвратить в лоно Союза заблудшее овца. А если так, что будет с рес-
публиканскою партиею? И, еще важнее, что будет с вопросом о невольни-
честве? Возвратить мирным образом в Союз южные штаты невозможно
иначе, как признав законным существование невольничества в них. Но
разве для этого ведет войну Север? Почему знать? Демократическая пар-
630

тия на Севере прямо говорит, что так. Северные демократы, в противопо-
ложность республиканцам, не имеют никакого расположения к делу негров
и ненавидят аболиционистов гораздо искреннее, чем южных сецессионистов.
Дело в том, что в Соединенных Штатах только не очень значительное
меньшинство ненавидит невольничество по принципу. Большинство смотрят
на него равнодушно. Где оно отменено, там отменено по расчету. На Севере
оно невыгодно. В пограничных штатах, где труд невольника также невыго-
ден, оно будет уничтожено через несколько лет, а может быть и месяцев.
Но чтобы оно было отменено в хлопчатобумажных штатах, где оно чрезвы-
чайно выгодно, этому не поверит никто, знающий американцев». (Разу-
меется, ничего важного никогда в истории не делалось иначе, как по
расчету выгоды. Но в том и дело, что на Севере распространяется убеж-
дение, что южное невольничество невыгодно для Севера, что Северу нельзя
жить мирно ни в союзе, ни порознь с Югом, пока на Юге будет суще-
ствовать учреждение, требующее иного гражданского быта в соседних обла-
стях, чем какой утвердился на Севере.) «Смотрите, с какой хотите точки
зрения, невольничество — деготь в меду северо-американской республики».
(Потому оно и будет отменено.) «Этого дела нельзя ни отстранить, ни
уладить мирным путем»; (потому оно и разрешается военным). «Самое
большое, чего можно надеяться от нынешней борьбы, — то, что невольни-
чество будет изгнано из пограничных штатов и ограничено хлопчатобумаж-
ными областями. Но этот результат мог быть достигнут обыкновенным
ходом дел» (нет, пока Юг не вывел из терпения Север, невольничество ста-
ралось захватывать все новые области, даже такие, в которых не могло дер-
жаться без междоусобной войны, например, Канзас, и никак не хотело по-
кидать пограничных штатов) «и силою чисто коммерческих причин» (да
ведь сам же автор сказал, что Север ведет войну не по филантропии, а по
коммерческому расчету; вот, значит, коммерческие причины и действуют);
«ПОТОМУ не было необходимости аболиционистам доводить Юг до междо-
усобной войны» (да ведь не аболиционисты, не имевшие до войны никакой
практической силы, довели Юг до войны, а он сам начал войну, чтобы за-
воевать Север), «которая уже стоила больше денег, — не говоря о крови,
разорениях и бедствиях, — чем стоило бы выкупить и освободить всех
негров Юга» (но что ж было делать, когда южные плантаторы не хотели
и слышать о выкупе и начали войну, чтобы уничтожить на Севере всякую
возможность мысли об этом выкупе?).
Судя по этим признаниям приверженца сецессионистов, на-
добно заключать, что всякая надежда устоять в борьбе потеряна
инсургентами и что всю свою надежду они возлагают теперь на
хлопоты своих северных партизанов о заключении мира.
Мы упоминали о морской битве, которая не имела никакого
влияния на ход войны, но замечательна по заключениям, кото-
рые должны быть из нее выведены относительно постройки воен-
ных судов. Сами инсургенты совершенно не имели флота, но они
овладели при начале войны главным военным портом Союза —
Норфолькскою гаванью. Большая часть кораблей Союза, стояв-
ших тогда в этой гавани, успели уйти; но большой фрегат «Мер-
римак» был расснащен, так что союзные командиры не могли уве-
сти его и затопили. Вытащив фрегат, инсургенты одели его же-
лезом, и вот он, переименованный в «Виргинца», пошел из Нор-
фолькской гавани к соседнему устью реки Джемса, где стоит
форт Монро, служащий операционным базисом для действий
северных войск в северной части виргинского прибрежья. Под
651

прикрытием форта и береговых батарей находилась союзная
эскадра, состоявшая из трех фрегатов такой же величины, как
«Мерримак», нескольких корветов и т. д. Эти корабли имели
до 250 орудий тяжелого калибра; на береговых батареях также
были тяжелые орудия. Но «Мерримак» спокойно шел под их
выстрелами прямо на один из союзных кораблей, дал по нем
залп из своих 12 пушек (тяжелая железная одежда заставляет
уменьшать число орудий на таких кораблях) и с полною силой
паров ударил своим, сделанным из железа носом в бок против-
ника. Стена деревянного корабля расселась. «Мерримак», ото-
шедши сажен на 50, дал другой залп и опять ударил носом: ко-
рабль стал быстро тонуть. «Мерримак» пошел против другого
фрегата, — тот сдался. Наступила ночь. «Мерримак», дождав-
шись утра, принялся было топить другие союзные корабли. Их
залпы и выстрелы береговых батарей ни мало не вредили ему:
только ход его несколько задерживался, когда разом толкалось
в него слишком много неприятельских ядер; их удары действо-
вали на него вроде того, как противный ветер. Все те союзные
корабли, которые не успели бы убежать, были бы потоплены, но
случайным образом приплыла к тому месту странная вещь, вроде
«Мерримака», только совершенно оригинального устройства.
Известный строитель пароходов Эриксон 1, изобретатель осо-
бенного способа заменять пар разгоряченным воздухом, приду-
мал корабль, над нелепостью и непригодностью которого очень
много смеялись. Весь корпус этого корабля находится под водою,
так что сверх воды выказывается лишь часть палубы и башенка
в виде огромного опрокинутого стакана. Палуба корабля одета
толстым железом (шесть слоев, каждый в дюйм толщины, крепко
свинченные); верхняя полоса стен корабля, хотя и под водой,
тоже одета железом до такой глубины, до какой уже не могут
хватать через воду ядра. Башня, тоже из железа, толщиною в
9 дюймов, вертится на врезанном в палубу железном кругу, кото-
рый представляет собою как будто бы верхушку круглого стола,
ножки которого внутри корабля. По сигналам от человека, нахо-
дящегося в башне, экипаж корабля снизу повертывает куда на-
добно стол и башенку. В башне две амбразуры для двух пушек,
одна подле другой, так что стрелять из обеих может один чело-
век. Окна эти сделаны вплоть по дулам пушек, — пушкам повер-
тываться не нужно в амбразурах, они повертываются вместе с
башенкой. В башне стоит человек и стреляет. Над рулем сделан
железный домик такой же толщины, как башенка. В домике дру-
гой человек, который правит рулем. Только эти два человека
и находятся поверх воды. Остальной экипаж весь внутри зато-
пленного корпуса под железной крышей. Пушек на этой штуке
только две, как мы сказали, но огромного, по нашей терминоло-
гии, 5-пудового калибра. Ядра для этих пушек сделаны тоже осо-
бенные, не чугунные — чугун слишком хрупок, а из кованого
653

железа. Этот странный союзный пароход случайно шел по сосед-
ству, услышал выстрелы и пошел защищать своих. «Мерримак»
вдвое больше его величиною и имеет 12 пушек против 2-х, кото-
рыми вооружена странная машина Эриксона, называющаяся
«Увещателем», «Monitor». «Мерримак» оказался против «Мони-
тора» столь же бессилен, как деревянные корабли против «Мер-
римака». Несколько часов они стреляли друг в друга на расстоя-
нии от 20 до 40 сажен и не дальше, как на 70 сажен. Раза 2 или 3
«Мерримак», надеясь на свою величину и тяжесть, набрасывался
со всех паров на противника, чтобы пробить его своим длинным,
железным носом, приделанным несколько ниже водяной линии,
или потопить его. Но только нос повредился, хотя был сделан
из куска железа шириною фута в полтора и толщиною с фут.
«Монитор» не хотел ни тонуть от наезжавшей на него тяжести,
ни портиться от ударов, и «Мерримак» снова отходил, и опять
начинались залпы. «Монитор» так и остался без всякого повре-
ждения: на его палубе и башенке было только сделано множе-
ство выбоин глубиною около дюйма. Но калибр орудий «Мони-
тора» и кованые ядра оказались, наконец, невыносимы для
«Мерримака»; некоторые ядра попадали в амбразуры «Мерри-
мака», кроме того—повредили ему руль, и после боя, тянув-
шегося, как мы сказали, несколько часов, он уступил, — пошел
чиниться назад в Норфольк. Но повреждения были нанесены ему
только ядрами «Монитора», очень долго бившими его с расстоя-
ния от 40 до 20 сажен. На выстрелы береговых батарей он не
обращал никакого внимания, и из всей истории стало очевидно,
что не только деревянные корабли, но и каменные форты никуда
не годятся против кораблей, одетых железом: став в саженях
150 от форта, такой корабль разобьет его в мусор, а сам не по-
терпит никакого повреждения, потому что 5-пудовые ядра дей-
ствуют на него очень слабо и в 50 саженях расстояния. Как только
принес телеграф известие об этой битве в Вашингтон, союзный
конгресс назначил около 20 милл. р. сер. на постройку одетых
железом кораблей и эриксоновских машин. Но это еще не так
любопытно, как действие того же известия в Англии.
Английское правительство не знало, на что решиться. Но в
парламенте спросили его, какой практический результат извле-
чет оно из истории «Мерримака» и «Монитора». Пальмерстон
и его товарищи отвечали в таком смысле, что всеконечно, эта
история поучительна, но надобно подумать, что она значит. —
Да чего тут думать, сказали им, вы видите, что целый флот дере-
вянных кораблей безнаказанно истребляется одним кораблем,
одетым в железо. Так ли? — «Так». — У нас строятся деревян-
ные корабли? — «Строятся». — Это работа пропащая, и деньги
пропащие. Так ли? — «Так». — Так чего же думать? Надобно
послать приказание прекратить эту работу. — «Да», сказал Паль-
мерстон, «точно, надобно остановить. Сейчас пошлю приказание
633

об этом».—А как вы думаете о способности каменных укрепле-
ний защищать гавань от кораблей, одетых железом? — «Надобно
подумать».—Да опять, что же тут думать? Вы видите, что
форты не защита. Надобно защищать гавани одетыми в железо
пловучими батареями, поставленными у входа в гавань. Так
ли? — «Так». — А у нас строятся форты? — «Строятся». —
Это пропащие деньги? — «Да».—Так надобно послать прика-
зание остановить эти напрасные работы. — «Да, сейчас пошлю
приказание об этом».
Вот что значит простой и живой разговор: в два дня поре-
шили дело, которого иначе не решили бы в несколько месяцев,
и в эти несколько месяцев было бы израсходовано миллионов
двадцать, тридцать рублей на работы, оказавшиеся напрасными,
и было бы потеряно несколько месяцев драгоценного времени,
которым теперь воспользуются для ограждения английской без-
опасности усиленною работою над кораблями, одетыми в железо,
и железными пловучими батареями.
Впрочем, все это плохая потеха: там сражаются, там строят
одетые железом корабли ввиду каких-то угрожающих войн; а в
нынешнее весеннее время человек расположен быть веселым, и
хочется ему чем-нибудь позабавиться. Для нас нет лучшей за-
бавы, как либерализм, — так вот и подмывает нас отыскать где-
нибудь либералов, чтобы потешиться над ними. А, вот где они
теперь: в Пруссии. Красноречиво толкуют они о злономеренности
новых прусских министров (прежние, которых они тоже считали
виновниками всех своих огорчений, вышли в отставку, потому
что, как видно, не желали их огорчать). Новые министры будто
бы не в пример хуже прежних. Так расходились против них
прусские либералы, что даже посторонних людей стал забирать
страх. Холодный и рассудительный берлинский корреспондент
«Times'a» — и тот пришел в азарт: новые министры, говорит, ве-
дут Пруссию к погибели. Будто и ведут! А вот послушаем, как
это они ведут, — переведем его письмо, в нем все-таки поменьше
двоедушия, чем в самих речах прусских любералов.
«Берлин, 6 апреля.
Замечательная черта настоящего положения дел в Пруссии — то, что
сильно заинтересовались политикою люди, которые в обыкновенные вре-
мена нисколько не заботятся об ней, но теперь горячо рассуждают о поли-
тических делах и выражают самым прямым языком свое неудовольствие»
(да на кого же они сердятся, чудаки? Сами не занимались делами, и вдруг
рассердились, что дела идут не по их желанию. Да ведь они молчали? Так
какими же судьбами было кому-нибудь исполнять их желание, которого
никто и не слышал? Нянек, что ли, было правительству приставить к ним,
чтобы отгадывали их мысли, смотря им в глазки? Да ведь и в глазках-то
у них ничего нельзя было прочесть, потому что мыслей-то у них никаких
не было!). «Между такими лицами предметом постоянных разговоров про-
должает быть циркуляр г. фон-Ягова, и никто не говорит о нем без него-
дования» (какой удивительный предмет для своего негодования нашли
654

они: министр внутренних дел написал своим чиновникам циркуляр, в кото-
ром говорит, что правительству было бы приятно, если бы в депутаты
были выбраны лица, одобряющие образ действия правительства. А эти
господа негодователи ждали, видно, что министр внутренних дел пореко-
мендует выбирать в депутаты людей, порицающих правительство!). «Разу-
меется, инструкция министра внутренних дел, обнародованная в довольно
осторожной форме, превышается и злоупотребляется подобострастием его
подчиненных» (вот видите, куда оно пошло, уж и не министр виноват, а его
подчиненные. Только и на подчиненных едва ли не понапрасну клеплют
прусские либералы, будто они «превышают и злоупотребляют»: ведь если
бы в самом деле превышали и злоупотребляли, то были бы отставлены ми-
нистром), «и ежедневно мы видим в газетах воззвания провинциальных
чиновников к избирателям, исполненные извращенных сведений, написан-
ные с целью обмануть и запугать избирателей». (Проще сказать: чинов-
ники излагают дело с своей точки зрения, которой не разделяют люди
других убеждений; к чему же так уже кричать, и что чиновники искажают
факты, — они только излагают факты в таком виде, в каком сами их по-
нимают; тут еще нет ничего удивительного.) «Кто привык видеть привя-
занность пруссаков к королю, их уважение к его добрым намерениям, их
надежду, что он, хотя, быть может, медленным, но твердым шагом будет
итти к осуществлению великих благ для народа, тому прискорбно замечать,
что он, — только на время, как мы надеемся, — утратил свою популярность.
Прежде его добрые качества были любимым предметом разговоров, теперь
внимание устремлено на его недостатки и ошибки» (но ведь он не переме-
нился, не потерял ни одного из своих прежних качеств? Значит, несправед-
ливы люди, которые от похвалы ему перешли к порицанию?). «Некоторые
даже не надеются, что он будет в силах исправить сделанные ошибки.
А другие говорят, что если и можно исправить их, то многих трудностей
и долгого времени будет стоить ему избавиться от сетей, в которых он за-
путан злыми советами людей, влиянию которых приписываются сделанные
ошибки» (но если ошибок не было?). «Конечно, напрасно было бы слиш-
ком винить его советников» (вот видите ли, они не так виноваты, ко-
нечно, потому, что важных ошибок не было сделано. После этого кор-
респондент «Times'a» пускается в рассуждения о короле, совершенно оши-
бочные, которых мы не хотим и повторять. Перейдем прямо к изложению
нынешних дел). «Прежние министры вышли в отставку, приняв на себя
упрек за распущение палаты, но не желая следовать политике, требовавшей
распущения палаты».
Новые министры искренно преданы этой политике и потому
заслуживают такой же похвалы за твердость, с которою реши-
лись служить ей, как прежние министры, за то, что не усилива-
лись удерживать за собой должностей долгое время после того,
как это стало несогласно с их убеждениями. Выборы будут про-
исходить под влиянием недовольства, о котором упоминает кор-
респондент «Times'a» в начале своего письма. Ждут, что боль-
шинство в новой палате составят люди, порицающие нынешнюю
политику. Но будем надеяться, что преданность прусского на-
рода королю предотвратит все последствия такого выбора. Мо-
жет быть, что злонамеренные люди составят большинство в но-
вой палате депутатов; но это большинство увидит себя бес-
сильным.

Апрель 1862
Выборы в Пруссии. — Пустая молва в Риме. — Битва при
Питтсбурт-Ландинге и взятие Нового Орлеана.
Пруссия решительно не хочет отказываться от внезапно овла-
девшего ею честолюбия служить предметом всеобщего любопыт-
ства. Лет двенадцать, с 1859 года, существовала она таким смир-
ным манером, что самые рьяные публицисты и газетные коррес-
понденты, умеющие находить себе пищу и в Португалии, и в Гол-
ландии, и в Бельгии, не умели отыскать в Пруссии предмета,
о котором написать бы две-три колонны. Бесплодность почвы
довела корреспондентов до отчаянной решимости: они бежали
из Берлина. Каким же способом произошло, что Пруссия вдруг
превзошла даже свою вечную соперницу Австрию обилием ма-
териала, доставляемого для газет? Этим она обязана своему пра-
вительству.
С восшествием нынешнего короля на престол пруссаки, не
известно на каком основании, связывали надежду, что сама [при-
летит к ним в рот жареная утка, которая удовлетворит их не-
сколько проголодавшемуся вкусу. Но сколько известно по исто-
рии, жареные утки не летают, и пруссаки разочаровываются в
своем уповании. Этою жареною уткою, которой они ждали, дол-
жна была сообразно их вкусу быть] система истинно конститу-
ционного правления. До той поры, видите ли, Пруссия только
на бумаге называлась конституционною страною, а в действи-
тельности управлялась точно таким же порядком, как во вре-
мена доконституционные. Ждали пруссаки год, два, три [жаре-
ная утка все не летит. Вот они и стали догадываться, что прежде,
чем наслаждаться ее вкушением, надобно изловить и зажарить
ее. Прошлой осенью они сделали попытку к тому], совершив не-
обыкновенно мудреное открытие, что если они хотят иметь па-
лату депутатов, желающую действительно ввести в государство
конституционный порядок, то надобно выбирать в депутаты лю-
дей, которые действительно имели бы конституционные убежде-
636

ния. Прежде, видите ли, пруссаки не знали этого и выбирали
в депутаты тех людей, которых рекомендовали им ландраты, то
есть провинциальные начальники. Одиннадцать или двенадцать
лет нужно было пруссакам, чтобы понять, что как бы хороши ни
были ландраты, но имеют своею обязанностью и своим желанием
вовсе не введение истинно конституционного правления в Прус-
сии, а только то, чтобы добросовестно исполнять приказания
министерства; и что поэтому люди, рекомендуемые ландратами
в депутаты, [очень пригодны для повиновения правительству, но]
никак не способны стремиться к тому, чтобы поставить мини-
стров в зависимость от палаты депутатов. Одиннадцать или две-
надцать лет опыта нужно было пруссакам для уразумения такой
трансцендентальной истины, — [это смешно, если хотите. Но ведь
вся история тянется очень смешно, за исключением того, когда
бывает страшна. Да и] неужели много времени, каких-нибудь
с небольшим десяток лет, на обучение нации первому приему но-
вой для нее жизни? Ведь первый прием тяжеле всего. Итак,
в прошлую осень пруссаки выбрали депутатов, хотевших ввести
на самом деле конституционное управление. Новая палата потре-
бовала, чтобы на ее рассмотрение представлялся подробный бюд-
жет вместо краткого перечня государственных доходов и расхо-
дов, которым довольствовались прежние палаты, но из которого
ничего не было видно. Кроме того, она требовала, чтобы умень-
шены были издержки на войско, нарушавшие равновесие расхода
с приходом. Если бы само правительство вздумало сделать то,
чего требовала палата, от этих перемен не выходило бы еще ни-
какой особенной разницы в системе управления. [Подробный
бюджет публикуется в Пруссии, и всякий давно мог рассуждать
о нем, как хотел; значит] представление палате короткого, а не
подробного бюджета было только делом формы. А уменьшение
издержек на военные силы палата требовала в размере не очень
большом, так что состав [и устройство] военных сил мало изменя-
л[ись] бы этою убавкою. Собственно говоря, если бы требуемые
перемены не были требуемы депутатами, а были сделаны самим
правительством, правительство и не сочло бы их важною уступ-
кою с своей стороны. Но большая разница в том, по независи-
мому ли решению правительства, или по формальному требова-
нию общества делается какая-нибудь перемена. Реформа, не
имеющая ни малейшей важности в первом случае, может оказы-
ваться переворотом всей системы управления во втором [случае],
потому что она тут уже будет признаком, что отношение между
правительством и обществом изменилось, что общественное мне-
ние взяло господство над правительством.
Рассматривая дело с этой верной точки зрения, мы никак не
можем, согласиться с поверхностными порицателями, упрекаю-
щими прусское правительство за то, что оно поссорилось с пала-
тою депутатов из-за таких вопросов, которые сами по себе мало-
637

важны. Напрасно удивляются либералы тому, что оно не сделало
палате удовольствия, а предпочло волновать страну распущением
палаты и предложением обществу прямого вопроса: на чьей сто-
роне хотят стоять пруссаки, на стороне правительства или на
стороне конституционистов. Мы находим, что прусскому прави-
тельству так и следовало поступить. Действительно, ход истории
пододвинул решение вопроса, на какой ступени конституционного
настроения стоит прусское общество: ограничивается ли оно тем,
что приобрело знание надобности в людях с конституционными
убеждениями для конституционного управления государством,
или уже приготовлено и ко второму шагу конституционного пути,
к решимости поддерживать людей конституционного направле-
ния в их спорах с правительством. Чем скорее ставился этот во-
прос, тем скорее и разъяснилось дело.
Таким образом, прусское правительство действовало как
нельзя лучше в пользу национального прогресса, распуская па-
лату, с убеждениями которой была не согласна прежняя система,
и предлагая нации средство испытать, каковы на самом деле ее
мысли: хочет ли она только того, чтобы палата депутатов ора-
торствовала в конституционном порядке, не имея средства уста-
новить его, или хочет поддерживать этих депутатов, чтобы они,
опираясь на нацию, могли осуществить свои убеждения.
Чтобы не оставить обществу никакого сомнения об истинном
положении вопроса, правительство приняло два решения, столь
же неосновательно порицаемые поверхностными либералами, как
и распущение палаты. Об одном из них мы говорили в прошлом
месяце: всем чиновникам и зависящим от правительства корпо-
рациям было предписано употреблять всевозможные усилия для
поддержки правительственных кандидатов на новых выборах и
всячески отклонять публику от выбора депутатов, не одобряемых
министерством. В прошлый раз мы защищали эту меру со сто-
роны ее натуральности и неизбежности, доказывая, что напрасно
обвинялись прусские министры за действование в пользу своих
интересов, потому что ни от кого нельзя ждать или требовать
чего-либо иного. Теперь мы пойдем дальше в защищении прус-
ского правительства и скажем, что это его действие было не
только естественно, но и совершенно благоразумно, политично и
законно. Надобно помнить, о чем шло дело. Вовсе не о замене
одного министерства, принадлежащего к известной политической
системе, другим министерством, признающим ту же систему и
разнящимся от первого только большею или меньшею степенью
либерализма или консерватизма. Случай был совершенно не та-
кой, как заменение тори вигами, или наоборот, в Англии. Паль-
мерстон и Дерби, Россель и д'Израэли, подобно Кобдену и
Брайту, все признают одинаковое правительственное устройство
и спорят между собою только о полезности или вреде, своевре-
менности или несвоевременности той или другой практической
638

меры, которую каждый из них станет проводить или задерживать
совершенно теми же способами, какими пользуется и его против-
ник. Принципы государственного управления не подвергаются
спору: он идет только о его подробностях. Конечно, тут было бы
недобросовестно, если бы для торжества на выборах министры
воспользовались тою силою, какую дает им правительственная
власть, потому что, как мы сказали, правительственная власть
сама по себе не подвергается никакому изменению от замены
одного министерства другим или оттого, какой партии будет дано
выборами большинство в палате депутатов. Правительственная
власть при всех этих переменах остается неприкосновенна: зна-
чит, и не приходится ей вмешиваться в борьбу партий.
В Пруссии совсем не то. Если бы выборы дали в палате боль-
шинство министрам, это значило бы, что нация хочет подчиняться
прежней правительственной власти; если же большинство новых
депутатов будет против министров, это будет значить, что нация
хочет сама взять в свои руки правительственную власть, будучи
недовольна прежними принципами правления, ставившими власть
вне общества. Очевидно, что не одни министры были заинтере-
сованы ходом выборов, а зависела от них и судьба самой власти,
существовавшей до тех пор. Из этого видно, что правительствен-
ная власть имела достаточное основание вмешиваться в избира-
тельную борьбу и что никак не следует упрекать министров
за это.
При их посредстве правительственная власть приняла и дру-
гую меру, окончательно разъяснявшую вопрос. Формальною
причиною несогласия между министрами и палатою депутатов
были дела о представлении палате подробного бюджета и о де-
фиците. Власть почла нужным отстранить эти мелкие дела, чтобы
существенный смысл борьбы не затемнялся ими. Перед выбо-
рами было напечатано письмо министра финансов к военному
министру, которому его товарищ предлагал позаботиться о сокра-
щении военных издержек, чтобы не было дефицита и чтобы можно
было отменить сбор экстренной прибавки к одному из прямых
налогов, служившей для уменьшения дефицита. Через несколько
времени напечатан был документ, объявлявший, что эти предло-
жения министра финансов будут исполнены и что отныне будет
представляться палате депутатов подробный бюджет. Поверхно-
стные либералы видели и тут недобросовестность. Они говорили:
вот правительство делает то, чего требовала прежняя палата
депутатов и за что она была распущена. Ей объявили, что ее тре-
бования противны государственному благоустройству и неудобо-
исполнимы. Но теперь нашли же их безвредными для государства
и возможными. Если так, то незачем было порицать прежнюю
палату и распускать ее. Мы опять не можем согласиться с этим
мнением, потому что оно рассуждает только об отдельных фактах,
выбрасывая из них смысл их. Дела, по которым обнаружилось
639

разноречие между палатою и правительством, были сами по себе
неважны, как мы уже говорили, и то или другое решение этих
дел не приносило государству ни большого вреда, ни особенной
пользы. Но ведь прежняя палата, высказывая свои требования,
имела не ту только мысль, чтобы именно вот лишь эти дела
были решены так, а не иначе, — она через эти дела хотела ввести
в государственное устройство тот совершенно новый для Прус-
сии принцип, чтобы воля палаты депутатов вообще была законом
для правительства; а это уже вовсе не то, что требование какой-
нибудь меры по какому-нибудь частному вопросу. [Тут было
дело в таком же роде, как если бы к человеку, сидящему в ком-
нате, подошел кто-нибудь и сказал: «я требую, чтобы вы ушли
отсюда». Что за важность встать и уйти? Но тут встать и уйти —
не значит просто встать и уйти, а значит — признать принцип:
«ты имеешь право приказывать мне, и я обязан тебя слушаться».
Как же тут будет непоследовательность или недобросовестность,
если человек, сидевший в комнате, скажет подошедшему к нему:
«я не встану, и ты сам пошел вон»; а прогнав дерзкого, сам, быть
может, через четверть часа встанет и пойдет из комнаты, если
найдет это нужным для себя. Тут не будет ничего ни смешного,
ни дурного.
Вот точно так поступило прусское правительство с прежней
палатой депутатов. Оно] распустило [ее потому], что не призна-
вало за нею права приказывать ему [; и, конечно, в этом смысле
надобно понимать его ответ].
Благодаря такому хорошему разъяснению вопроса самим пра-
вительством результат выборов не имеет уже никакой двусмы-
сленности. Те депутаты прежней палаты, которые решительно
желали введения конституционной системы, выбраны в новую
палату все, без исключения. Во многих округах заменены людьми
этой партии прежние депутаты нерешительного образа мыслей;
большая часть тех депутатов, которые поддерживали нынешнюю
систему правления, потерпели поражение на выборах, точно так
же, как и все министры. Это последнее обстоятельство очень за-
мечательно в своем роде: в целой Пруссии не нашлось городского
или сельского округа, который согласился бы иметь своим пред-
ставителем кого-нибудь из нынешних министров.
Теперь новая палата собралась, и тронная речь при ее откры-
тии была написана тоном очень уклончивым, совершенно непо-
хожим на прежние заявления правительства. Но этот мягкий
приступ к делу выражает собою только желание прусского пра-
вительства по возможности удерживаться от резких столкнове-
ний, — желания, разделяемого и прогрессистами, а ни мало не
свидетельствует, что дело обойдется без такого столкновения. Оно
может пойти двумя путями.
Во-первых, прежняя система может находить, что еще не исто-
щила всех своих средств сопротивления обществу; если прави-
640

тельство держится такого мнения теперь, оно думает совершенно
справедливо. В таком случае новая палата будет распущена по-
добно прежней. Когда она будет распущена, это зависит уже от
нее самой. Правительство приглашает ее в начинающуюся непро-
должительную сессию заняться только удовлетворением текущих
надобностей администрации, отлагая политический спор о прин-
ципах управления до следующей сессии, которая начнется зимою.
Быть может, палата так и поступит, чтобы не затягивать нынеш-
нюю сессию долее обыкновенного срока парламентских заседа-
ний, до которого остается лишь несколько недель. А быть может,
она найдет нужным теперь же предъявить свои политические
требования. Если так, она будет распущена теперь же, и опять
будут назначены новые выборы, результат которых не подлежит
сомнению: они дадут прогрессистам еще сильнейший перевес
в палате.
Как ни поступит палата: отложит ли по приглашению прави-
тельства политическую борьбу до следующей сессии, или начнет
ее теперь же, все-таки при нынешнем настроении публики эта
борьба неизбежна, если правительство не почтет нужным сделать
видимую уступку; а уступка, хотя по форме сколько-нибудь удо-
влетворительная, может состоять только в замене нынешнего
министерства людьми более либерального образа мыслей. Нам
кажется, что, избрав этот второй способ действия, путь уступок,
прусское правительство поступило бы неосновательно, потому
что, как мы сказали, оно еще не истощило своих средств сопро-
тивления и, следовательно, еще не имеет необходимости отказать-
ся от борьбы. Но в сущности будет все равно. Ход истории не-
уклонно определяется реальным отношением сил, и ошибки,
делаемые людьми, имеют влияние только на форму, а никак не
на сущность вещей. Например, если бы прусское правительство
и вздумало теперь уже сделать уступку, надобности в которой
еще нет для него при силах, остающихся у него в резерве, то
всякие нынешние уступки с его стороны оказались бы чистой фор-
мальностью, лишенной всякого реального значения, хотя бы оно и
само искренно желало делать уступки не кажущиеся, а действи-
тельные. Попробуем всмотреться в дело, и мы увидим, что иначе
быть не может. Если бы прусское правительство вздумало усту-
пить теперь палате депутатов, то есть заменить нынешних мини-
стров людьми конституционного образа мыслей, оно сделало бы
это по доброй воле, — не потому, чтобы уже лишено было возмож-
ности сопротивляться или надежды на успех сопротивления, а
только по снисходительному доброжелательству, чтобы пощадить
страну, не подвергать ее тяжелым симптомам гражданских смут.
Но кто делает что-нибудь по снисходительности, для пощады, тот
сохраняет за собой сознание силы и никак не в состоянии изба-
виться от мысли, что власть все-таки за ним и что противник,
пощаженный его снисходительностью, обязан быть признатель-
641

ным к нему, то есть держать себя в зависимом от него положении;
если же окажется и после этой пощады неблагодарным и дерзким,
то уже лишится всякого права на сострадание и должен будет
подвергнуться справедливому наказанию от сил, остающихся в
резерве у великодушного. Таким образом, великодушный обла-
датель сил, сделавший уступку, все-таки считает себя сохраняю-
щим власть и могущим действовать сообразно тому, а пощажен-
ный противник остается в положении, зависимом от него; следо-
вательно, действительные отношения остаются и после уступки
совершенно таковы же, как были до ней, и уступка имеет лишь
формальное значение: если она делается, то придает блеск вели-
кодушия снисходительному сильному, и если принимается его
противником, то свидетельствует, что этот противник считает
себя слабее его, — ведь иначе этот противник не стал бы и ждать
уступок, не только что принимать их, а сам продиктовал бы ус-
ловия нового порядка вещей. Стало быть, исторические вопросы
нимало не решаются уступками, которые имеют лишь то влия-
ние, что на несколько времени замаскировывают реальное поло-
жение дел формальной благовидностью снисходительного велико-
душия.
Потому мы полагаем, что прусское правительство поступило
бы неосновательно, если бы заменило нынешних министров преж-
ними, которые вышли в отставку по несогласию на решительные
меры и считаются за либералов сравнительно с нынешними ми-
нистрами. Да оно [и не может], повидимому, и не расположено
делать такую ошибку. Мы считаем совершенно ложным разнес-
шийся слух об образовании нового либерального кабинета. Го-
раздо правдоподобнее противоположный слух, что прусское пра-
вительство нашло возможным продолжать администрацию, обхо-
дясь без согласия палаты депутатов. Положим, что она будет
выражать недоверие к нынешним министрам и просить о назна-
чении новых, — нынешние министры будут сохранять свои ме-
ста; палата будет отвергать все проекты законов, вносимые ми-
нистерством, — но правительство может обходиться и без всяких
улучшений в законодательстве. Таким образом, дело может тя-
нуться до тех пор, пока нынешние министры утомятся непопу-
лярностью своего положения и подадут в отставку: они, при всей
своей преданности прежней системе, желают сохранять консти-
туционные формы. Тогда на их место будут назначены люди
более решительные, которые согласятся скрепить своими подпи-
сями эдикты, изменяющие конституцию так, чтобы общество
имело менее простора выбирать в депутаты людей, не располо-
женных к прежней системе. Для этого нужны две перемены в кон-
ституции: во-первых, надобно переделать законы о выборах в
таком духе, чтобы администрация получила больше силы над
ними; во-вторых, надобно уменьшить свободу печати. Такое на-
мерение уже было у правительства и отложено потому, что ны-
642

нешние министры нашли его или преждевременным, или несо-
гласным с своими убеждениями.
Во всяком случае после выбора новой палаты прусский вопрос
подвинулся шагом вперед к окончательному разъяснению. Преж-
ними выборами прусское общество показало, как мы говорили,
что оно желает иметь депутатами людей, расположенных ввести
в государство конституционное правление на самом деле, между
тем как прежде это правление существовало только по имени;
новыми выборами прусское общество показало, что оно готово
поддерживать этих людей в борьбе против гражданских средств
прежней системы. Теперь остается видеть, будет ли оно готово
поддерживать их и при употреблении других средств прежнею
системою. Гражданские средства составляют только меньшую
часть сил, находящихся в распоряжении прежней системы. Ко-
ренная сила ее заключается в военных мерах, которые постоянно
держатся в резерве при всяких важных исторических вопросах.
Как споры между различными государствами ведутся сначала
дипломатическим путем, точно так же и борьба из-за принципов
внутри самого государства ведется сначала средствами граждан-
ского влияния или так называемым законным путем. Но как
между различными государствами спор, если имеет достаточную
важность, всегда приходит к военным угрозам, точно так и во
внутренних делах государства, если дело немаловажно. Если спо-
рящие государства слишком неравносильны, дело обыкновенно
решается уже одними военными угрозами: слабое государство
исполняет волю сильного, и этим отвращается действительная
война. Точно так же и в важных внутренних делах война отвра-
щается только тем, если одна из спорящих сторон чувствует
себя слишком слабою сравнительно с другой: тогда она смиряется,
лишь только увидит, что противная партия действительно ре-
шилась прибегнуть к военным мерам. Но если два спорящие
государства не так неравносильны, чтобы слабейшее из них не
могло надеяться отразить нападение, то от угроз доходит дело
и до войны. Обороняющийся имеет на своей стороне очень боль-
шую выгоду, и потому, если он уже не слишком слаб, он не па-
дает духом от решимости более сильного противника напасть на
него. Посмотрим, какое понятие о своих силах имеют партии,
ведущие между собой борьбу в Пруссии. Тут, конечно, все зави-
сит от настроения общественного мнения. Та сторона, которая
имела громаднейшую силу, может увидеть себя совершенно осла-
бевшею в несколько месяцев или даже недель. Но, судя по ны-
нешнему настроению общественного мнения в Пруссии, надобно
полагать, что противники нынешней системы находят себя слиш-
ком слабыми для военной борьбы и готовы смириться по первой
решительной угрозе правительства, что оно прибегнет к военным
мерам. Разумеется, это отношение очень шатко, как мы уже и
говорили, и может совершенно измениться от всякого события,
643

которым изменялось бы настроение общества. Внутри Пруссии
незаметно материалов, от которых могли бы возникнуть такие
события, и опасность чего-нибудь подобного может грозить ны-
нешней прусской системе только от хода истории в других зем-
лях; да и нынешнее настроение общественного мнения, из ко-
торого возник происходящий теперь в Пруссии спор, навеяно
на Пруссию заграничными событиями, итальянскими делами, ви-
димою шаткостью нынешнего положения во Франции и вообще
тревожным, возбуждающим нервы состоянием всего континента
Западной Европы. Эта сторона самая любопытная и важная в
нынешнем прусском движении. Будучи не более, как отголоском
глухого шума, усиливающегося на западноевропейском конти-
ненте, оно служит признаком готовящихся событий, от которых
зависит и его собственная судьба. Если их наступление замед-
лится, конституционная партия в Пруссии снова подвергнется
летаргической безнадежности, в которой лежала столько лет почти
без всякого признака жизни 1. Но только начнись ураган на
Западе, он захватит и Пруссию и в ней произведет ломку,
А Франция, как мы уже много раз замечали, обнаруживает
признаки расположения подновить свою старинную репутацию,
гласящую, что она вулкан, из которого льется лава, и т. д. Два
месяца тому назад мы говорили о прениях законодательного кор-
пуса по поводу адреса и замечали в них черту, очень двусмыслен-
ную относительно прочности нынешней системы: законодатель-
ный корпус стал почтительно слушать речи ничтожной по числу
оппозиции, которую прежде презирал и осмеивал. Мы замечали,
как уступчив и любезен был президент законодательного кор-
пуса граф Морни с Жюлем Фавром, как в любезности графа
Морни и сконфуженном внимании всего законодательного кор-
пуса обнаруживалось затаенное опасение, что, пожалуй, — чего
доброго, — придется судьбе людей нынешней системы зависеть
от снисходительности партии Жюля Фавра.
Но то были еще только слова и манеры обращения. Вот уже
начинаются и действия, в которых проглядывает сознание лю-
дей нынешней системы, что ей полезно избегать столкновений с
новыми претензиями. Месяца полтора, а может быть и больше,
через каждые два-три дня являются в газетах предсказания, что
французы отдадут Рим Виктору-Эммануэлю. Поводом к этой
молве послужила распря между генералом Гойоном, командующим
французскими войсками в Риме, и французским посланником в
Риме Лавалеттом. Гойон, усердный приверженец папы, утвер-
ждает, что выводить французских войск из Рима нельзя. Что
такое говорил Лавалетт, мы хорошенько не знаем, но, должно
быть, что-то несогласное с мнением Гойона, потому что оба они
объявили, что им обоим вместе нельзя оставаться в Риме. Спо-
рили, спорили. Лавалетт, то ли был вызван, то ли сам поехал
в Париж, за тем ли, чтобы убедить правительство отозвать
644

Гойона из Рима и самому возвратиться туда, или, без надежды
возвратиться, решился оставить поле действия за Гойоном. На-
чались в Париже какие-то аудиенции, в которых что-то рассуж-
дали с Лавалеттом о римском вопросе, стали чаще прежнего
посылаться из Парижа какие-то депеши Гойону, а от него какие-
то ответы на депеши, и напоследок дело чем-то кончилось: то ли
Гойон остается в Риме, а Лавалетт удаляется, то ли Лавалетт
остается, а Гойон удаляется, то ли оба они остаются, то ли оба
они удаляются, — в точности не помним, чем именно кончилось,
но помним, что именно чем-то в этом роде: а может быть, и то,
что дело еще не кончено, — по правде сказать, не помним хоро-
шенько. Кажется, кончилось; нет, опять кажется, будто не кон-
чилось. А впрочем, все равно. Французские войска до поры до
времени остаются в Риме, как и следовало ожидать. В чем же
тут важность, что Лавалетт попусту спорил о чем-то с Гойоном?
А вот в чем важность, — в соображении, по которому наделано
было столько шума из-за этого спора. Нынешняя сессия — по-
следняя сессия настоящего законодательного корпуса. Законный
срок его кончается в конце года, и зимою должны быть новые
выборы. По сведениям, собранным через полицию, министры
увидели, что положение правительства при выборах будет невы-
годно, если не сделать уступок итальянцам по римскому вопросу,
и что в новый законодательный корпус войдет много оппозицион-
ных депутатов. Министры так прониклись этим опасением, что
даже уверяли императора, будто оппозиционная партия приобре-
тает перевес, — ну, это пока еще неправдоподобно при нынешнем
колебании общественного мнения между конституционистами и
республиканцами, которые сходятся только во вражде к суще-
ствующему порядку, а между собою не успели еще устроить ни-
какого перемирия, и силы которых кажутся одинаковы, так что
нация не знает, к какой из этих двух партий пристать людям,
не увлекающимся политическими убеждениями, а желающим
только спокойного и умеренного правительства. При этой невоз-
можности определить, которая из двух оппозиционных партий
сильнее, каждая из них имеет претензию не уступить без воору-
женной борьбы власть своей противнице при падении нынешней
системы, и эта перспектива междоусобия удерживает француз-
ское общество от серьезных попыток устранить нынешнюю си-
стему, которая собственно только этим и держится, как мы много
раз говорили. Пока существующее равновесие сил республикан-
ской и конституционно-монархической партий не изменится в
очевидный перевес которой-нибудь из них над другою, нынеш-
нее правительство будет существовать. Но мы только опровер-
гали чрезмерные опасения нынешних французских министров, а
вероятно, что положение дел во Франции на самом деле уже по-
шатывается, если министры прониклись такими опасениями. Тре-
вогою министров объясняется, как мы говорили, шум, поднятый
645

о римском вопросе, а то, что из этого шума пока еще ничего не
выходит, объясняется тем, что опасения министров несколько
преждевременны и овладели только воображением, еще не успев
совершенно овладеть их рассудком.
В Северной Америке, как мы объясняли в прошлый раз, театр
войны постепенно стесняется наступлением союзных сил со всех
сторон круга. Мы говорили прошлый раз, что решительных
битв надобно будет ожидать тогда, когда круг этот уменьшится
настолько, что армии инсургентов приобретут выгоду концентри-
ческого положения. Большая битва, произошедшая в начале
апреля на западной окраине северной стороны театра военных
действий, в окрестностях Коринфа, у местечка Питтсбург-Лан-
динга, объясняется тем, что генералы, командовавшие западною
армиею инсургентов, уже почли себя получившими выгоду та-
кого положения. Их решимости дать битву много помогла уди-
вительная неосторожность союзного генерала Гранта (того са-
мого, корпусом которого был взят форт Доннельсон). Читатель
знает, что союзные войска движутся главным образом по доли-
нам рек, чтобы удобнее был подвоз провианта (сухопутные до-
роги в южных штатах вообще плохи). Овладев течением реки
Кёмберланда (на которой лежат форт Доннельсон и главный го-
род штата Теннесси, Нашвилль), северные войска стали дви-
гаться по реке Теннесси, которая от своего устья до половины те-
чения открыла дорогу этим войскам прямо на юг. Верхняя поло-
вина реки составляет почти прямой угол с нижнею. Вдоль по
верхней половине ее течения идет главная железная дорога юж-
ных штатов, начинающаяся на Миссисипи у Мемфиса и проле-
гающая через весь материк до самого атлантического прибрежья,
близ которого проходит она через главный город Виргинии, Рич-
монд. Эта дорога служит единственным! путем сообщения между
западными и восточными штатами Юга. По западной части ее
расположилась западная армия инсургентов, когда была вы-
теснена из штатов Кентукки и Теннесси. Защищать дорогу на-
добно было ей для того, чтобы не были отрезаны одни от других
восставшие штаты. Центральным пунктом инсургентов была
очень крепкая позиция при Коринфе, лежащем верстах в 30 от
того места, где река Теннесси делает изгиб и где надобно было
переходить через нее северным войскам, если они хотели по-
двигаться далее на юг. Северные войска шли тремя большими кор-
пусами, на расстоянии четырех или пяти переходов один от дру-
гого. Тем корпусом, который шел впереди других, командовал
генерал Грант, имевший от 30 до 35 тысяч войска. Пока он не
переходил с правого (северо-восточного) берега реки Теннесси на
левый (юго-западный), он был закрыт рекою от неприятеля, и
потому-то главнокомандующий западной союзной армии Галлек
646

Допустил такое большое расстояние, как пять переходов, между
корпусом Гранта и следовавшим за ним корпусом Бьюлля. До-
шедши до места, где надобно переходить на неприятельскую сто-
рону реки, Грант знал, что центр армии инсургентов находится
очень близко к этому месту и что неприятель, владеющий же-
лезною дорогою, может очень быстро собрать в этом пункте ты-
сяч до 100 войска. Тем не менее Грант, не останавливаясь, пе-
решел через реку, оставив за собою Бьюлля в четырех днях пути.
Увидев такую опрометчивость, Борегар, командовавший запад-
ной армией инсургентов, поспешил собрать все свои силы, чтобы
опрокинуть Гранта в реку. К счастью, он не мог управиться с
своими сборами раньше трех суток, и это поколебало военную
репутацию Борегара в глазах самых жарких его панегиристов.
На четвертый день инсургенты штурмовали позицию Гранта,
которого вдвое превосходили силами, и совсем было смяли его
в реку. Но отчаянное сопротивление северных солдат и огонь
канонирских лодок с реки успели задержать неприятеля, пока
на другой день битвы пришел на выручку Гранта Бьюлль.
Тогда инсургенты в свою очередь потерпели поражение и возвра-
тились на прежнюю позицию к Коринфу, почти не преследуемые
северными войсками, из которых одна часть изнурена была двух-
дневным боем, а другая — форсированным маршем. Это была
самая кровопролитная битва во всю нынешнюю войну. Потеря
северных войск убитыми и ранеными простиралась тысяч до де-
сяти, а у инсургентов — тысяч до пятнадцати. В первый день
битвы инсургенты взяли до четырех тысяч пленными, на второй
день сами потеряли тысяч восемь. Но в то самое время, когда
происходила эта кровопролитная битва, после которой обе сра-
жавшиеся армии остались в прежних своих позициях, северный
генерал Митчель с незначительным отрядом сделал смелое движе-
ние, имевшее гораздо больше влияния на ход войны. Он бро-
сился на железную дорогу, о которой мы говорили, в таком
пункте, где она оставалась не защищена (в Гентсвилле, далее на
восток от той части дороги, которую охранял Борегар); овладев
этой станцией, он посадил солдат в вагоны, и они захватили же-
лезную дорогу на расстоянии верст полутораста, между прочим
овладели и тем пунктом, где с этой главною дорогою, идущей от
Миссисипи на запад, соединяется другая железная дорога, иду-
щая с юга на северо-запад, от Чарльстона, во внутрь материка.
Овладев этим главным узлом путей сообщения между южной и
северной, западной и восточной половинами южных штатов,
северные войска разорвали теперь связь между восточной и за-
падной армиями инсургентов и отрезали юго-восточные штаты
от обеих этих армий. Таким образом, круг действия инсургентов
раздроблен на три куска. Очень вероятно, что это удачное дело
Митчеля значительно ускорит развязку войны.
647

Всеми кричавшими о невозможности победить Юг признана
близость этой развязки, когда узнали в Европе о занятии Ново-
го Орлеана северными войсками. Город этот, лежащий верстах в
двухстах от моря и с тем вместе имевший все выгоды приморской
гавани (Миссисипи до самого Нового Орлеана имеет глубину,
допускающую морские суда), считался неприступным со стороны
моря. Верстах в ста ниже его построены по обеим берегам реки
два очень сильные форта, один против другого, так что огонь
их перекрещивается. Кроме того, было настроено много берего-
вых батарей, а через реку в нескольких местах были повешены
толстые железные цепи. Очень много говорили инсургенты и о
своих пловучих батареях, и о подводных минах, так что европей-
ские партизаны их вперед предавали посмеянию экспедицию,
отправленную с севера морем против Нового Орлеана. Но в
числе судов этой экспедиции было несколько канонирских лодок,
одетых железом. Поднявшись по Миссисипи до фортов, они стали
между ними, два дня занимались их разрушением, разрушили.
Заставив молчать форты, они стали подниматься выше и под
выстрелами неприятельских батарей рвать перегораживавшие
реку цепи. Таким манером поднялись они до Нового Орлеана и,
став против города, послали требование, чтобы он сдался. Бере-
говые батареи не могли вредить им, и защищать против них го-
род — значило бы только подвергать его разрушению. Поэтому
20-тысячный гарнизон города удалился во внутрь страны, и тор-
говая столица Юга, имеющая до 150 тысяч жителей, была поко-
рена флотилией из нескольких (кажется, всего только из двух)
лодок, с несколькими пушками и несколькими десятками человек
экипажа. С неделю ждала покорившаяся этим лодкам столица
Юга, пока придут северные войска, чтобы занять ее. Канонир-
ские лодки отправились дальше вверх по Миссисипи, так что
теперь почти все течение этой реки находится во власти север-
ного правительства. Взятие Нового Орлеана наносит Югу почти
такой же удар, какой наносило бы Англии взятие Ливерпуля.
А потерять Миссисипи для него то же самое, что было бы для
Австрийской империи занятие всей долины Дуная неприятель-
скими силами.
На северо-восточной части театра войны произошло нечто
подобное падению Нового Орлеана на юго-западе. После того
как генерал Мак-Клелланд, по оплошности или предательству,
дал инсургентам спокойно отступить с Потомака на Раппаганнок,
инсургенты успели устроить себе очень сильный укрепленный
лагерь на этой реке у города Йорктона. Европейские партизаны
южных штатов провозгласили эту позицию неприступной и пред-
рекали, что северная армия будет счастлива, если только будет
до бесконечности удерживаема йорктонскими укреплениями, а
что, по всей вероятности, она будет истреблена под ними. Были
печатаемы отзывы европейских офицеров, уверявших, что взять
648

Йорктон труднее Севастополя. Были уже известия и о том, что
северная армия разбита под ним. Но после нескольких незначи-
тельных схваток инсургенты отступили из своей непобедимой
позиции; северная армия, преследуя их, смяла их арьергард и
теперь идет к Ричмонду.
Повидимому, война почти кончена. Так говорят теперь «Times»
и его нью-йоркский корреспондент, с голоса которых твердилось
в Европе, что война никогда не кончится. Но у инсургентов еще
остаются две армии, каждая силою до 150 тысяч человек. Трудно
полагать, чтобы они не сделали попыток повернуть ход войны
отчаянными битвами. Повернуть его они не могут: перевес сил
Севера слишком очевиден; но нет ничего невозможного, что они
приобретут два-три успеха, как едва не приобрели победы под
Коринфом; только можно знать, что никакие частные выигрыши
не спасут теперь Юг от необходимости смириться, и он будет
побежден, если тайные партизаны плантаторов в Нью-Йорке и
Вашингтоне не успеют склонить северного правительства к уступ-
кам, которые теперь уже были бы очевидною ошибкою.

ПРИМЕЧАНИЯ
Составлены М. В. Рыбасовым
В своей статье «Гонители земства и Аннибалы либерализма»
В. И. Ленин подчеркивает, что Чернышевский умел «... и подцензурными
статьями воспитывать настоящих революционеров» (В. И. Ленин, Соч.,
изд. 4, т. 5, стр. 26). Это умение Чернышевского в условиях усиливаю-
щейся реакции, жесточайшего произвола цензуры доводить до читателя
революционную проповедь нашло свое яркое выражение в политических
обзорах «Современника», публикуемых в настоящем томе. Блестящий пуб-
лицистический талант, правильное понимание задач, стоявших тогда перед
русским революционно-демократическим лагерем, верный учет расстановки
классовых сил — все это помогало Чернышевскому находить нужные формы,
в которых его слово доходило бы до читательских масс, находить все но-
вые и новые приемы, чтобы вводить царскую цензуру в заблуждение, при-
туплять ее внимание. Последняя задача была особенно трудна: именно на
1860—1862 гг. падает полоса небывалого усиления подозрительности, при-
дирчивости цензуры, что являлось своеобразным проявлением реакции на
революционную ситуацию в стране.
К этому же времени увеличилось и количество явных врагов того
направления, которое было возглавлено революционно-демократическим
кружком «Современника». Либерально-дворянская интеллигенция открыто
встала на защиту правительства против революционных тенденций рус-
ских демократических кругов. Нападки на революционное направление
«Современника», яростные кампании против его редакторов, периодически
возникавшие на страницах либеральных органов печати («Отечественные
записки», «Русский вестник» и др.), в конечном счете дополняли и поощ-
ряли неприглядную деятельность царской цензуры.
В этих условиях ради спасения журнала от запрещения издания, ради
сохранения возможности продолжать революционную пропаганду в легаль-
ной, а следовательно и общедоступной, прессе Чернышевскому и Добро-
любову приходилось прибегать в своих статьях к явному маневрированию,
тактической маскировке, «эзоповскому языку».
Одним из таких приемов, призванных одурачить цензуру и ее согля-
датаев, было перенесение значительной доли внимания редакции журнала
с отдельных статей по специальным вопросам на международные обозрения,
систематически печатавшиеся в отделе «Политика». При этом не случаен
тот факт, что подавляющее большинство этих обозрений было написано
самим Чернышевским.
В отделе «Политика» речь могла итти, казалось бы, только о собы-
тиях за границей, и внутриполитического положения России здесь в ка-
650

кой-либо степени коснуться было трудно. Однако, описывая события в дру-
гих странах, Чернышевский умело подводил читателя к аналогиям с рус-
ской действительностью, заставляя его делать такие выводы, которые резко
отличались от официальных или либеральных толкований тех же самых
событий. Специфичен был и самый подбор материала для обозрений.
Прежде всего Чернышевскому был ценен тот материал, на котором могли
строиться возбуждающие читательские умы аналогии с событиями в Рос-
сии (например: описание абсолютистского режима в Австрии, борьба с ра-
бовладением в Америке, народное движение в Италии, положение народных
масс в Сицилии). В связи с общею последовательно-революционной направ-
ленностью журнала особую ценность также приобретали описания револю-
ционных движений на Западе. Если в русских официозах события этого
рода или вовсе замалчивались, или сообщались кратко, отрывочно; если в
либеральных органах они получали тенденциозно-искаженное освещение, то
в «Современнике» они описывались полно, очень подробно и преподноси-
лись с расчетом оказать революционизирующее влияние на читательские
массы России, с целью довести до них опыт борьбы других народов мира.
Большое место в обозрениях отводилось и тем материалам, на основа-
нии которых можно было вести борьбу с либерализмом, разоблачая его
соглашательскую сущность, его антинародность, его политическую дряб-
лость. Лидеры западного либерализма — Кавур, Поэрио, Шмерлинг, Деак
и Этвеш, служившие предметом восторженных разглагольствований на
страницах русских либеральных журналов, получили в обзорах Чернышев-
ского резко отрицательную оценку, как предатели национальных интере-
сов народов Италии, Австрии, Венгрии. Существенно отметить при этом,
что форма, в которой Чернышевский характеризовал деятельность западных
либералов, неизбежно заставляла русского читателя переносить эти оценки
и на либералов отечественных.
Не менее острой критике подвергал Чернышевский в своих обзорных
статьях и самые политические идеалы российских либералов: английский
парламентарный способ управления, политический строй Второй империи
во Франции. Для русских революционных демократов были очевидны по-
роки развитого буржуазного общества и соответствующих ему форм госу-
дарственного строя.
Определенная тенденция в подборе материала так или иначе должна
была привлечь внимание цензора. Следовательно, приходилось прибегнуть
к другому приему: к своеобразной манере изложения материала, к хитро-
умнейшей фразеологии, позволявшей допустить двоякое толкование напи-
санного. Таким путем в напускном наивно-объективном тоне удавалось вы-
сказывать на страницах легального журнала то, что по существу являлось
революционной пропагандой.
В этой связи особенно любопытен один прием: иногда, описывая то
или иное событие, Чернышевский поначалу впадал в нарочитый «вернопод-
даннический» тон, после чего, уже основательно «успокоив» и запутав цен-
зора, неожиданно высказывал то, что действительно хотел сказать по
данному поводу. В одном из обзоров, публикуемых в настоящем томе, Чер-
нышевский, например, следующим образом рассуждает об итальянских со-
бытиях 1860 года: «...верность составляет первую обязанность подданного;
тосканцы не соблюли ее; их восстание должно считаться нами за дело
непростительное... Но если о романьолах можно судить снисходительнее, не-
жели о тосканцах, то все-таки оправдывать их никак нельзя нам: измена все-
таки измена, бунт все-таки бунт, то есть великое преступление и тяжкий
грех» (стр. 109—110). А несколько ниже Чернышевский совершенно неожи-
данно объясняет, почему он так пишет, и прямо говорит то, что в самом
деле хотел сказать: «Мы знаем, что нельзя нам сказать, будто бы поступки
жителей Центральной Италии были хороши... Мы только хотели заметить,
что народ Центральной Италии выказал тут все качества, которые отри-
цались, в нем: смелую и настойчивую инициативу, непреклонную энергию,
651

гражданское мужество...» (курсив м о й . — М. Р.) (стр. 1 0 0 ) . Характерно,
что оговорка «мы знаем, что нельзя нам сказать» и т. д., по существу выра-
жавшая печальную истину (сказать прямо о своем сочувствии народному
движению в Италии действительно было нельзя в подцензурном журнале),
внешне выглядит так, как будто она вытекает из предыдущих, вполне лой-
яльных, рассуждений.
К этому же приему замаскированной оговорки Чернышевский прибегает
и тогда, когда пишет о сицилийском восстании: «Не боясь прослыть реакцио-
нерами, мы прямо должны сказать, что громко порицаем его, и никакие либе-
ральные толки не дают нам возможности выразить иного суждения о нем.
Будем прямо говорить так, как принуждены, к сожалению, говорить» (курсив
мой. — М. Р.) (стр. 110).
В ряде случаев, прибегая к нарочито наивной манере рассуждения, Чер-
нышевский уже самой абсурдностью «выдвигаемых» положений заставляет
читателя понять их совсем не так, как они высказаны. Например, он пишет:
«Толкуют о несносных будто бы притеснениях, которым подвергались си-
цилийцы. Какой вздор! Где же тут несносность, когда переносилась эта неснос-
ность в течение целых одиннадцати лет... Того, что переносится, нельзя
называть несносным» (стр. 110).
Ясно, что читатели «Современника» понимали это не как подлинную
точку зрения обозревателя, а как тонкую издевку над интерпретацией сици-
лийских событий в консервативной печати.
Чрезвычайно остроумно подводит Чернышевский своих читателей вообще
к оценке сицилийского восстания, а вместе с тем и к основному, далеко иду-
щему выводу о том, что единственно правильный и наиболее безболезненный
для народа выход из полурабского состояния может быть найден только в
революционной борьбе.
Вначале Чернышевский как бы «берет под защиту» неаполитанское пра-
вительство, заявляя, что оно поступало сообразно своим целям и что сици-
лийцы «были очень безрассудны, порицая неаполитанское правительство». Но
зато сицилийцы должны «порицать самих себя за то, что не поступали так,
как следовало поступать». Внешне Чернышевский как бы уклоняется от пря-
мого ответа на вопрос, как же должны были бы поступать сицилийцы. Однако
ниже в искусно замаскированном виде он дает этот ответ. Прежде всего, он
замечает, что «теперь» (т. е. когда сицилийцы уже восстали!) «уже несколько
поздно давать сицилийцам советы», а затем пишет: «Можно только сказать
одно: если бы прежде поступали они, как им следует, то не находились бы
они в начале нынешнего года в таком положении, в каком находились, не
имели причины быть недовольными. Мы порицаем сицилийцев за то, что
они восстали весною 1860 года, потому что люди должны быть последова-
тельны в своих поступках: разве в марте нынешнего года стало им хуже, не-
жели было прежде?.. Ясно, что они или дурно поступали во все предшест-
вующее время, или дурно поступают теперь» (курсив везде мой. — M. Р.)
(стр. 111).
Совершенно очевидно, что Чернышевский порицает сицилийцев за то,
что они не восставали раньше. Однако сам факт появления цитированного
отрывка в журнале свидетельствует о том, что прием, избранный для маски-
ровки высказанной автором мысли, оказался в достаточной степени эффек-
тивным, чтобы ввести цензора в заблуждение.
Подобным же приемом пользуется Чернышевский и при описании дей-
ствий генерала Руссо, подавлявшего восстание в Мессине (стр. 128), и в
рассуждениях о том, прав ли был Кавур, желавший «наказать Гарибальди и
его товарищей за революционный дух» (стр. 351), и в том месте, где «ут-
верждается», «что хороший образ мыслей имеют южные штаты (Америки. —
М. Р.)» (стр. 510), и во множестве других случаев.
Нет никакого сомнения, что читателям «Современника», прекрасно знав-
шим истинное направление мыслей его редакторов, и в голову не приходило
принимать отдельные фразы, внешне не соответствующие этому направлению,
652

за подлинное их мнение. Да и сам Чернышевский, как мы пытались пока-
зать выше, умел во-время направить читателя по правильному руслу. Сле-
дует, однако, заметить, что цензура далеко не всегда оставляла незамеченным
истинный смысл обозрений Чернышевского. Правда, чаще всего цензоры по-
стигали его уже тогда, когда обзоры «Современника» делались достоянием
читателей и, следовательно, распространению их помешать было уже невоз-
можно. Евгеньев-Максимов в своем исследовании ««Современник» при Чер-
нышевском и Добролюбове» отмечает, что цензура уже post factum обратила
внимание на статью Чернышевского в отделе «Политика. Май 1860 года»,
в которой говорится о событиях в Южной Италии. Статья эта была расце-
нена в Главном цензурном управлении как замаскированный призыв к вос-
станию. Примерно такое же мнение создалось в Главном цензурном управ-
лении и в отношении другой статьи Чернышевского — «Предисловие к нынеш-
ним австрийским делам», когда последняя уже была выпущена в свет.
Подобные «открытия» цензуры, конечно, еще более осложняли и без
того тяжелое положение редакции «Современника», ставя под угрозу ее даль-
нейшую деятельность. Но несгибаемая воля, страстное устремление к постав-
ленной цели — довести революционное слово до русских читателей — застав-
ляли Чернышевского находить все новые и новые способы продолжать пропа-
ганду в самых различных формах с тем, чтобы «влиять на все политические
события его эпохи в революционном духе, проводя — через препоны и ро-
гатки цензуры — идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свер-
жение всех старых властей» (В. И. Л е н и н , Соч., изд. 4, т. 17, стр. 97).
ПОЛИТИКА
Январь 1860
(Стр. 5)
1 Чернышевский имеет в виду следующие события.
Виллафранкский мир (8 июля 1859) был заключен Наполеоном III с ав-
стрийским императором Францем-Иосифом за спиной сардинского правитель-
ства, с которым Франция была в союзе. Это предательство Наполеона III
объяснялось опасением последнего, что национально-освободительная война
в Северной Италии может принять революционный характер. Но, изменив
своему союзнику — Сардинскому королевству, Наполеон III все же потребо-
вал обусловленной ранее (по соглашению в Пломбьери 20 июля 1858 г.)
платы за участие в войне против австрийцев в виде двух провинций—Савойи
и Ниццы, хотя сама Франция и не выполнила своего обязательства освобо-
дить от австрийских войск не только Ломбардию, но и Венецианскую область.
Таким образом, политика Наполеона III затормозила дело итальянского
объединения и помешала полному освобождению Италии от австрийского
владычества. Поддерживать раздробленность Италии, всеми средствами ослаб-
лять ее представлялось выгодным для наполеоновского правительства во
Франции. Иную точку зрения на итальянский вопрос имело правительство
Пальмерстона в Англии, которое искало путей для ослабления французского
влияния в Европе. Одним из таких путей явилось бы создание единого италь-
янского государства, представляющего известную угрозу для Франции в
случае войны с Англией. Этим объяснялись многочисленные официальные
проявления сочувствия итальянцам со стороны английского правитель-
ства после Виллафранкского мира. Собственно в этом и заключалось «распо-
ложение Англии к делу итальянской свободы», о котором пишет Черны-
шевский.
Отлично понимая связь между отношением Англии к итальянскому
объединительному движению и англо-французскими отношениями, Черны-
шевский в июльской книжке «Современника» за 1860 год писал, что желание
Франции не допустить объединения Италии так и останется желанием, «если
653

не произойдет решительной перемены в отношениях Франции с Англиею,
если не будет войны» между ними.
Чернышевский понимал и то, что дальше словесных проявлений «располо-
жения» правительство Пальмерстона не пойдет. Желая парализовать действия
Наполеона III на юге Европы, Пальмерстон не считал нужным, однако, пред-
принимать какие-либо решительные меры в пользу чуждого ему, в сущности,
дела итальянского объединения.
Чернышевский совершенно справедливо замечает, что Пальмерстон и
Россель вовсе не хотят «революционизировать Италию», что «их политика,
была в сущности такая, как политика торийского министерства» (то есть
консервативного министерства Дерби и Мальмсбери, которому пришло на
смену министерство Пальмерстона).
2 Наполеон III был недоволен объединением государств Средней Ита-
лии— Тосканы, Пармы, Модены — с Сардинским королевством (Пьемон-
том). Еще до Виллафранкского мира у него созрел план посадить на трон
Тосканы своего двоюродного брата принца Наполеона Бонапарта, который
явился бы проводником французской политики в Италии. В случае крушения
этого плана Наполеон III был готов пойти на реставрацию здесь прежних
династий, последние представители которых фактически были вассалами Ав-
стрии. Это предотвратило бы, по мнению Наполеона III, нежелательное для
него создание крупного государственного объединения в Италии.
3 То есть сторонников неограниченной папской власти, в том числе и
светской. Ультрамонтаны — реакционнейшая католическая партия.
4 Валевский, Александр, граф (1810—1868)—сын Наполеона I от
польской графини Валевской. Избрание Луи Бонапарта президентом респуб-
лики помогло ему сделать блестящую карьеру. В период с 1855 по 1860 год
занимал пост министра иностранных дел.
5 Кобден, Ричард (1804—1865)—манчестерский фабрикант и политиче-
ский деятель, известен как сторонник полной «свободы торговли». В 1839 году
вместе с Дж. Брайтом возглавил Ассоциацию для борьбы с хлебными зако-
нами, основанную группой представителей промышленной буржуазии. Воз-
главленные Кобденом и Брайтом сторонники «свободы торговли» (фритре-
деры, «манчестерцы»)—английские промышленные капиталисты — отменой
покровительственных пошлин на хлеб и сырье, ввозимые из-за границы,
стремились добиться снижения цен на труд и на производимые товары.
В результате отмены этих пошлин, страны, снабжавшие Англию хлебом и
сырьем, должны были отменить или предельно снизить пошлины на англий-
ские промышленные товары. Таким образом, эта программа преследовала
цель создать «мир, в котором Англия была бы большим промышленным
центром, а все остальные страны — зависящими от нее земледельческими
провинциями» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. XVI, ч. 1, стр. 312).
В своей борьбе с крупными землевладельцами (сторонниками системы
покровительственных пошлин) промышленники (фритредеры), стремясь за-
ручиться поддержкой народных масс, демагогически заявляли, что «свобода
торговли» принесет с собой повышение реальной заработной платы трудя-
щихся. «Но едва были отменены хлебные законы и осуществлена свобода
торговли в том смысле, как ее понимали манчестерцы, — их боевой клич стал
иным: «низкая заработная плата и дорогие продукты» (К. М а р к с и
Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. IX, стр. 217).
6 Фульд, Ахилл ( 1 8 0 0 — 1 8 6 7 ) — о д и н из влиятельнейших королей па-
рижской биржи и крупный политический деятель времени правления Напо-
леона III, которому и обязан своей политической карьерой. Трижды занимал
пост министра финансов (1849, 1852, 1861).
7 Имеются в виду герцогства Центральной Италии: Парма, Модена,
Тоскана, где правили ставленники австрийской империи Габсбургов, и области
Романьи, управлявшиеся легатами папы.
8 Наполеон, Жозеф Шарль Поль, принц (1822—1891) — сын Жерома
Бонапарта, двоюродный брат Наполеона III. На службе у Наполеона III
654

подвизался в качестве пропагандиста бонапартизма, демагогически разыгры-
вая роли демократа, радикала и сторонника освобождения угнетенных наций.
Принимал участие в Крымской и Итальянской войнах, где «прославился» тру-
состью. Наполеон III предполагал создать для принца Наполеона королев-
ство в Центральной Италии, которое должно было явиться оплотом фран-
цузской политики на Аппенинском полуострове.
9 Чернышевский имеет в виду войска Наполеона III, которые продол-
жали оставаться в Северной Италии. Чернышевским совершенно правильно
вскрыт действительный смысл пребывания этих войск там: они должны были
явиться угрозой для итальянцев, если бы последние вздумали продолжать
борьбу за объединение страны без участия Франции, или в случае возник-
новения в Италии революционного движения.
10 Гойон, генерал — активный участник кровавой расправы с парижскими
рабочими в 1848 году; с 1859 по 1862 год исполнял обязанности коман-
дующего французскими оккупационными войсками в Риме. На этом посту
проявил себя как решительный защитник папского правительства и злейший
враг итальянских патриотов.
11 Чернышевский имеет в виду противоречивые и необоснованные пред-
положения, которые строились русской либеральной прессой в отношении
французской политики в Италии. В этом отношении характерны политические
обозрения одного из виднейших органов российского либерализма — «Оте-
чественных записок». Редакция этого журнала, уделяя большое внимание
событиям в Италии, исходит из того положения, что Виллафранкский мир
был «ошибкой» Наполеона III, пренебрегшего «желаниями итальянского на-
рода, общим сочувствием к этим желаниям, мнением страны, в которой
стремления итальянцев нашли себе сильную поддержку». Но во-время спо-
хватившись, Наполеон III «понял» невыполнимость условий Виллафранк-
ского мира, порвал с Австрией и пошел на сближение с Англией, «сочувст-
вовавшей» итальянскому делу. Перед Центральной Италией значительно рас-
чистился горизонт и пронеслись те мрачные тучи, которые нависли было
над ней после виллафранкской сделки... Наполеонизм, как видно, отказался
от желания утвердиться на итальянской почве» (см. Политические обозре-
ния в «Отечественных записках», № 12 за 1859, №№ 1 и 2 за 1860).
12 Кавур, граф — см. т. VI настоящего издания. В т. VIII на стр. 287—
294 Чернышевским дана Кавуру убийственная характеристика, разоблачаю-
щая его предательские действия в отношении итальянского демократического
движения.
13 После Виллафранкского мира Кавур принужден был оставить пост
премьера Сардинского королевства. Причиной его выхода в отставку было
предательское поведение Наполеона III, на которого после соглашения в
Пломбьере Кавур возлагал все надежды. Внезапное прекращение войны про-
тив Австрии могло подорвать престиж Кавура в поддерживавших его италь-
янских патриотических кругах. Однако популярность, которой он пользо-
вался среди либералов, и поддержка Англии, видевшей в нем противника
французского вмешательства в итальянские дела, позволили ему вскоре снова
стать во главе сардинского правительства.
14 Ла-Мармор и Дабормида — итальянские государственные деятели,
игравшие значительную роль в сардинском правительстве до возвращения
Кавура на пост премьера, — первый в качестве военного министра, второй в
качестве министра иностранных дел.
15 То есть мелкие немецкие князьки.
16 Имеется в виду неудачная и несерьезная попытка д'Израэли (ми-
нистра финансов в торийском кабинете) провести в парламенте некоторое
расширение избирательных прав.
17 Декрет 17 февраля 1852 года был одним из проявлений буржуазной
реакции, наступившей после 1848 года. Это была одна из мер, которыми
президент Франции Луи Бонапарт (впоследствии—император Наполеон III)
подготавливал свое «18-е брюмера».
655

18 Конституция, опубликованная 15 января 1852 года, явилась законо-
дательным оформлением режима Второй империи, при котором вся полнота
власти сосредоточивалась в руках государства (Наполеона III), пар-
ламентаризм и все сопутствующие ему буржуазные «свободы» уничто-
жались.
19 Д'Оссонвиль — см. т. V настоящего издания.
20 Барро, Одилон — см. т. I настоящего издания.
21 Испанская армия под командою генерала О'Доннеля вторглась на
территорию Марокко в 1859 году.
Февраль 1850
(Стр. 28)
1 Наполеон III.
2 Эта меткая характеристика Кавура диаметрально противоположна той,
которую давала ему русская либеральная печать. Например, в политическом
обозрении «Отечественных записок» за февраль 1860 года деятельности
Кавура дана восторженная оценка, причем сам Кавур рассматривается авто-
ром статьи как «первый поднявший итальянское дело, прекрасно руководив-
ший им до самой виллафранкской катастрофы» (стр. 48).
3 Решения Венского конгресса (октябрь 1814 — июнь 1815) не согласо-
ваны ни с историческими, ни с географическими условиями развития отдель-
ных стран, ни с принципами национального самоопределения. В основу де-
лежа Европы участники конгресса (важнейшими из которых были австрий-
ский канцлер кн. Меттерних, русский император Александр I, английский
министр иностранных дел Кэстльри и французский министр иностранных дел
Талейран) положили принцип «легитимизма», то есть монархической закон-
ности, сводившейся к повсеместному восстановлению старых, «законных»
государей и династий, свергнутых в период французской революции или на-
полеоновской империи. «Народы покупались и продавались, разделялись и
соединялись ровно в такой мере, в какой это прежде всего соответствовало
интересам и целям их правителей» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. V,
стр. 13). Конгресс распорядился судьбами Италии, Польши и ряда других
стран, не считаясь с интересами их народов.
4 То есть парламент Сардинского государства (Пьемонта), находящийся
в столице — г. Турине.
5 То есть французский кабинет министров, резиденцией которого яв-
лялся Тюильрийский дворец в Париже.
6 Под понятием «свободная половина Италии» Чернышевский подразу-
мевает Сардинское государство и присоединенные к нему в результате войны
1859 года области: часть Ломбардии (от Тичино до Манчио)— на севере
Италии, и Парму, Модену, Тоскану — в центре Италии.
7 Луи-Филипп — см. в т. I настоящего издания.
8 «Монитёр» — французская газета, являвшаяся с 1811 по 1869 год
официальным правительственным органом.
9 Вандея (департамент провинции Пуату) — один из главных очагов
контрреволюционного движения в период французской буржуазной револю-
ции XVIII века. В этой экономически отсталой области большим влиянием
пользовалась реакционная роялистская и клерикальная идеология.
10 23 января 1860 года между Францией и Англией был заключен тор-
говый трактат, предусматривающий значительное снижение таможенных пош-
лин на ввозимые в ту и другую страны товары. Как во Франции, так и в
Англии этот трактат вызвал сильное неудовольствие у сторонников протек-
ционистской системы. В Англии парламентская оппозиция, которую тогда
составляли тори, использовала это как повод для нападок на правительство
Пальмерстона.
11 д'Израэли— см. т. VI настоящего издания.
12 ГЛЭДСТОН (Гладстон) — см. т. VI настоящего издания.
656

13 Закон о подоходном налоге был проведен в 1842 году Робертом
Пилем вместе с целым рядом других буржуазных законов, заключавших
основы фритредерской политики. Первоначально налог этот взимался в коли-
честве 3% с дохода, с 1860 года он был снижен до 2%. Введение подоход-
ного налога позволило несколько снизить косвенные налоги, основная тяжесть
которых ложилась на мелких плательщиков. Одной из основных причин вве-
дения подоходного налога явился рост сопротивления трудящихся масс ка-
питалистической эксплоатации в 40-х годах X I X века (чартистское движе-
ние). Однако крупная промышленная буржуазия считала подоходный налог
мерой временной, подлежащей отмене при первом удобном случае.
14 Тувенель, Эдуард Антуан (1818—1866)—министр иностранных дел
Франции в 1860 году.
Март 1860
(Стр. 46)
1 11 и 12 марта 1860 года в Центральной Италии был проведен плебис-
цит, которым было официально оформлено присоединение Пармы, Тосканы,
Модены и части Романьи к Пьемонту.
2 По ЭТОМУ поводу см. «Современник», № 2, 1859 г., Политика, февраль
1859 года (т. VI настоящего издания).
3 Монтанелли, Джузеппе (1813—1862) — итальянский писатель и бур-
жуазный политический деятель. Участник борьбы за национальное освобож-
дение. С наступлением реакции после 1848 года бежал во Францию. Участво-
вал в кампании 1859 года.
4 Персиньи, Виктор Фиален (1808—1872)—министр внутренних дел
Франции в 1852—1854 и 1860—1863 годы.
5 То есть агрессивной политике.
6 Чернышевский имеет в виду следующий эпизод: в июне 1859 года
должна была состояться ратификация мирных договоров между Англией и
Францией, с одной стороны, и Китаем — с другой. Эти мирные договоры (так
называемые «тяньцзиньские»), заключенные в результате поражения Китая
в войне с упомянутыми державами, по существу ставили Китай в положение
полуколонии англо-французского капитализма. Однако европейские колони-
заторы не удовлетворились теми уступками, которые сделали им китайцы.
Поэтому они отправили «для ратификации» договоров в Пекин целую воен-
ную эскадру, с тем чтобы запугать китайское правительство и принудить
его к новым уступкам. Но еще не достигнув Пекина, эскадра в устье реки
Пей-Хо была встречена огнем китайской береговой артиллерии, обороняв-
шей столицу. Таким образом шантаж провалился в самом начале.
Англо-французская пресса подняла яростную кампанию против китай-
цев. Особенно усердствовали в нападках на Китай английские газеты. Так,
«Дейли телеграф» заявляла, что нужно «напасть на все морское побережье
Китая, занять столицу, изгнать императора из его дворца... Китайцев надо
научить ценить англичан, которые выше их и которые должны стать их гос-
подами».
«Стычка на Пей-Хо» послужила поводом для новой англо-франко-китай-
ской войны, начавшейся в июне 1860 года.
Апрель 1860
(Стр. 75)
1 В 1847 году в Швейцарии демократически настроенная часть буржуа-
зии при поддержке крестьянских масс вступила в решительную борьбу с кле-
рикалами, возглавленными городским патрициатом и католическим духовен-
ством, владевшим крупной земельной собственностью. Клерикалы образо-
вали «Отдельный союз» (Зондербунд) семи католических кантонов, который
657

отказался выполнять постановления Швейцарского сейма. Однако в резуль-
тате наступления армии сейма Зондербунд — «это последнее убежище ... гер-
манизма, варварства, ханжества» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. V,
стр. 233)—распался. Пользовавшиеся большим влиянием в католических
кантонах иезуиты были изгнаны за пределы страны.
2 Ришелье, Арман Жан Дюплесси (1585—1642)—герцог, кардинал»
знаменитый французский государственный деятель. В царствование Людо-
вика XIII в течение 18 лет почти неограниченно управлял Францией. Из-
вестен непримиримой борьбой с феодалами, из которой вышел победителем,
упрочив абсолютизм.
3 Питт, Вильям Старший, граф Чатам (1708—1778) — английский поли-
тический деятель. В 1766—1768 годы был премьер-министром и пэром
Англии. Пользовался громадным влиянием на внешнюю и внутреннюю поли-
тику. Инициатор отвоевания у французов Канады и Индии.
4 Меттерних, Клеменс-Венцель, князь (1773—1859)—австрийский канц-
лер, дипломат. Ярый реакционер, сторонник абсолютизма, один из основате-
лей Священного Союза, зарекомендовал себя как злейший враг национально-
освободительных движений. Был низвергнут революцией 1848 года.
5 Луи-Филипп I Орлеанский (1773—1850)—король Франции с 1830
по 1848 год, представитель младшей линии династии Бурбонов. Попал на
престол как ставленник крупной буржуазии, присвоившей себе плоды народ-
ной победы в революции 1830 года. Монархия Луи-Филиппа была «ничем
иным, как акционерной компанией для эксплоатации французского нацио-
нального богатства ... Луи-Филипп был директором этой компании»
(К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. VIII, стр. 6).
6 Шварценберг, Феликс, князь (1800—1852) — австрийский реакци-
онно-политический деятель, участник подавления революции в Вене (1848)'.
По низвержении Меттерниха занял его место. Как и Меттерних, проводил
реакционную политику, стремился к полной реставрации абсолютизма в
Австрии и Германии.
7 Бах, Буоль и Рерхберг — австрийские политические деятели, занимав-
шие министерские посты. Все трое — реакционеры, сторонники абсолю-
тизма.
8 Перье, Казимир (1777—1832)—французский государственный дея-
тель, банкир и шахтовладелец. Выдвинулся после июльской революции.
В 1831—1832 годы был премьер-министром. В качестве министра внутрен-
них дел организовал подавление Лионского восстания. Преследовал респу-
бликанские общества.
9 Чернышевский имеет в виду попытку роялистов поднять мятеж в
Вандее (1832) против июльской монархии. Душой заговора была герцо-
гиня Беррийская, которая выдвинула в качестве претендента на француз-
ский престол своего сына герцога Бордосского. Мятежники были рассеяны
правительственными войсками, а герцогиня Беррийская арестована.
10 Имеется в виду голландско-бельгийский конфликт (август 1831—
май 1833), вызванный вторжением голландских войск на территорию
только что созданного королевства Бельгии. В конфликт принуждены были
активно вмешаться Франция и Англия, которые в 1831 году санкциони-
ровали выделение из Нидерландского королевства Бельгии как самостоя-
тельного государства.
11 Имеется в виду турецко-египетский конфликт 1832—1833 годов.
12 Кавур выступил в Восточной войне на стороне союзных держав,
рассчитывая приобрести тем самым поддержку Франции в предстоящем
изгнании Австрии из Италии. Расчет Кавура в основном строился на том,
что Наполеон III был раздражен политикой Австрии, желавшей сохранить
нейтралитет.
13 Пломбьерское соглашение 1858 года.
14 Гарибальди, Джузеппе — см. т. VI настоящего издания.
658

15 Австрийский генерал Людвиг Бенедек, участник подавления венгер-
ской революции 1848 года, с 1859 года занимал пост генерал-губернатора
Венгрии.
16 В битвах при Мадженте и Сольферино (июнь 1859) объединенные
силы Сардинии и Франции одержали решительные победы над австрий-
цами. Эти победы явились сигналом к восстанию против австрийского вла-
дычества в государствах Центральной Италии (подробнее об этом см.
т. VI настоящего издания).
Май 1860
(Стр. 108)
1 Гоббс, Томас (1588—1679) — выдающийся английский философ-мате-
риалист.
2 Восставшие 12 января 1848 года народные массы Сицилии свергли
власть неаполитанских Бурбонов и избрали временное правительство во
главе с умеренным либералом Сеттимо. Попытки Бурбонов бороться с ре-
волюционным движением окончились неудачей, что побудило неаполитан-
ского короля Фердинанда II дать конституцию. После поражения револю-
ции 1848 года реакция нигде не доходила до таких пределов, как в Си-
цилии. Восстановление своего самодержавия Фердинанд II ознаменовал
массовыми казнями, арестами, расстрелами из пушек целых городов и де-
ревень (за что получил прозвище «короля-бомбы»).
Маркс в 1860 году писал о положении сицилийцев следующее: «История
человечества не знает другой такой страны и другого такого народа, кото-
рый бы так ужасно страдал от рабства, от иностранных завоеваний и
иностранного гнета...» «Средневековая система землевладения до сих пор
сохраняется в Сицилии, с той лишь разницей, что земледелец не является
крепостным; он вышел из крепостного состояния уже почти в XI столетии,
когда он стал свободным арендатором. Но условия аренды по большей части
настолько тяжелы, что огромное большинство земледельцев работает исклю-
чительно на сборщика податей и на барона, почти ничего не производя сверх
того, что необходимо для уплаты налогов и рент» (К. М а р к с и
Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. XII, ч. 2, стр. 54 и 56).
Чернышевский, начиная обстоятельный рассказ о сицилийском восста-
нии в мае 1860 года, явно пародирует тон официальной и умеренно-либе-
ральной прессы, старавшейся замять вопрос о событиях в Сицилии, придать
им характер «случайной» вспышки недовольства, доказать необоснованность
неаполитанского правительства в жестокостях. Чернышевский постепенно под-
водит читателя к заключению, что единственным правильным выводом из
невыносимого положения, в каком находились сицилийцы, могло быть воору-
женное восстание.
В то же время, стремясь довести до русского читателя как можно больше
сведений о сицилийских событиях, Чернышевский прибегает (из цензурных
соображений) к обильному цитированию корреспонденций из «Таймса»,
внешне оставляя sa собой как бы нейтральную позицию. Этот прием исполь-
зуется им неоднократно в тех случаях, когда в обзорах «Современника»
сообщаются факты, нежелательные правительству.
3 Чернышевский намекает на шумиху, поднятую в либеральных кругах
по поводу «рассуждений о Поэрио» в политическом обозрении «Современ-
ника» за март 1859 года. Поэрио — один из лидеров неаполитанских либе-
ралов— вместе со своими единомышленниками согласился в 1848 году войти
в состав правительства, сформированного наспех королем Фердинандом II в
качестве «уступки» требованиям восставшего народа. Когда революция была
подавлена и королю уже не было необходимости иметь министров-либералов,
Поэрио и его товарищи были арестованы и с у д и м ы » как государственные пре-
ступники, хотя никаких улик против них не имелось. Возмущение русских
659

либералов вызвало то, что Чернышевский в своей статье обвинил Поэрио в
компромиссе с Фердинандом II, спасшем монархию последнего от гибели.
Свое отношение к Поэрио Чернышевский уточнил в апрельской книжке «Со-
временника», заявив, что Поэрио, «каковы бы ни были его намерения», «нанес
много вреда, наделал слишком много бед своему народу», помогая королю
обмануть народ. Главная вина Поэрио и его единомышленников заключалась,
по мнению Чернышевского, в том, что они не желали прибегнуть к революци-
онным методам борьбы. После такого разъяснения своей позиции редакция
«Современника» подверглась еще более ожесточенным нападкам со стороны
своих либеральных противников, обвинявших Чернышевского в ...реакцион-
ности воззрений! Это обвинение следует, конечно, отнести на счет полнейшего
непонимания либералами и их нежелания понять значение подлинно револю-
ционной тактики.
4 Карл III (1716—1788) — король неаполитанский и испанский
(с 1759 г.).
5 Виктория (1819—1901) — английская королева.
6 Имеется в виду Поприщин, герой известного рассказа Н. В. Гоголя
«Записки сумасшедшего».
7 Маццини (Мадзини), Джузеппе (1805—1872)—итальянский револю-
ционер, мелкобуржуазный демократ, идеалист, далекий от понимания клас-
совой борьбы. Горячий проповедник идеи «единой итальянской республики»
и национально-освободительной борьбы, которую предлагал вести путем орга-
низации заговора небольшой кучки революционеров, не привлекая к борьбе
угнетенные народные массы. Маркс критиковал заговорщицкую тактику Мац-
цини, который «забывает, что ему следовало бы обратиться к крестьянам
угнетаемой в течение столетий части Италии, и, забывая об этом, он подго-
товляет новую опору для контрреволюции...» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с ,
Соч., т. XXV, стр. 112). В 1831 году Маццини организовал общество «Мо-
лодая Италия», сыгравшее крупную роль в итальянской революции 1848 года.
Впоследствии выступал как враг социалистических идей и Интернационала.
8 То есть в Центральной Италии.
9 Франческо (Франциск), II (1836—1894)—король обеих Сицилий
(с 1859 до 1860), последний монарх неаполитанской династии Бурбонов.
10 В 1814 году в Неаполе была восстановлена династия Бурбонов, сверг-
нутая французскими войсками Директории в декабре 1798 года.
11 «La Patrie» («Отечество»)—парижская газета, основанная в 1841 го-
ду. Первое время была оппозиционной, но с 1844 года стала консервативной.
В 1860 году — полуофициальный орган.
12 Имеется в виду византийский император Юстиниан I (483—565), по
поручению которого был составлен известный кодекс законов, оформивший
так называемое «римское право».
13 Чальдини, Энрико, герцог Гаэтский (1811—1892)—итальянский ге-
нерал, участник войны 1848—1849 года за освобождение Италии. В составе
пьемонтской армии командовал бригадой в Крыму в Крымскую кампанию.
В 1860 году стоял во главе армии, которая оккупировала Неаполь. Чаль-
дини — сторонник Кавура и враг Гарибальди, против которого командовал
войсками при Аспромонте. В 1870—1878 и в 1880—1881 годы был послом
в Париже.
14 Евгений Савойский, принц (1663—1736)-—известный полководец,
француз по происхождению, состоял на австрийской службе. Командовал
австрийскими войсками в (войнах с Францией и Турцией, одержав ряд побед.
15 Сюлли Максим де-Бетюн, барон де Рони ( 1 5 6 0 — 1 6 4 1 ) — французский
государственный деятель, управлявший финансами при Генрихе IV.
16 Имеется в виду статья Чернышевского «Вопрос о свободе журнали-
стики во Франции» (см. т. V настоящего издания).
17 Бульвер-Литтон, Эдуард Джорж (1805—1873)—английский писа-
тель, публицист и политический деятель сначала либерального толка, а с
660

1852 года — консерватор. В 1858—1859 годах — министр колоний в кабинете
Дерби.
18 В 1332 году в Англии была проведена избирательная реформа в духе
интересов промышленной буржуазии, стремившейся к власти.
Новый избирательный закон увеличил количество депутатских предста-
вительств от новых растущих промышленных центров за счет старых, захи-
ревших, «гнилых местечек». Избирательный ценз был сохранен прежний. Ра-
бочие и ремесленники, сыгравшие активную роль в борьбе за реформу, были
обмануты либеральной буржуазией и не получили избирательных прав.
Июнь 1860
(Стр. 145)
1 Турр (Тюрр), Стефан (1825—1908)—один из гарибальдийских офи-
церов, в прошлом — венгерский генерал, служивший в австрийской армии под
начальством Радецкого. В 1849 году перешел на сторону итальянцев. Участво-
вал в баденской революции под командой Мерославского (1849), после пораже-
ния которой эмигрировал в Англию, где стал офицером английской службы.
С 1859 года служил в войсках Гарибальди, участвовал в походе «тысячи» и
был произведен в генералы.
2 Биксио, Нино (1821—1873)—участник борьбы за освобождение Ита-
лии, гарибальдиец. В отрядах Гарибальди принимал участие в войне с авст-
рийцами (1848—1849) и в обороне Рима, а также в походах 1859—1860 го-
дов. С 1862 года — генерал итальянской армии. Участвовал в походе на
Рим в 1870 году.
3 Карини, Гиацинт (1821—1880)—сицилийский патриот; в качестве
полковника гарибальдийских альпийских егерей участвовал в походе «тысячи»
1860 года.
4 Гарибальди, Менотти (1840—1903)—старший сын Д. Гарибальди,
участник в походах отца 1859, 1860, 1862, 1866—1867 и 1870 годов.
5 Манини, Георг (1831—1882)—сын главы Венецианской республики
1848 года, итальянский патриот, участник войны 1859 года и сицилийской
экспедиции Гарибальди.
6 Имеется в виду сын неаполитанского «короля-бомбы» Фердинанда II —
Франческо II.
7 В июле 1820 года в Неаполе вспыхнула буржуазная революция, при-
нудившая сицилийского короля Фердинанда IV дать конституцию. Для об-
суждения мер, направленных к удушению неаполитанской революции,
20 октября 1826 года в Троппау (Австрия) был созван специальный кон-
гресс Священного Союза. Выполняя его решение, австрийская армия в марте
1821 года вступила в Неаполь и восстановила абсолютистский строй.
Июль 1860
(Стр. 180)
1 То есть Фердинанда II (ум. в 1859 г.).
2 Трани, граф — сын неаполитанского короля Фердинанда II от второй
жены.
3 Мюрат, Иохим (1776—1815) — наполеоновский маршал, ставленник
Наполеона I на неаполитанском престоле (1808—1815). В 1814 году заключил
с Австрией союз против Наполеона, но в период «Ста дней» снова перешел
на его сторону. После Ватерлоо бежал на Корсику, оттуда сделал высадку
в Калабрии, рассчитывая вернуть себе престол, но был схвачен и рас-
стрелян.
4 Медичи, Джакомо, возглавлявший так называемую «вторую экспеди-
цию» в Сицилию, был одним из ветеранов гарибальдийской армии. Он прим-
661

кнул к Гарибальди еще в 1842 году, во время войны Монтеведейской
(Уругвайской) республики против Аргентины. В 1848 году Медичи уча-
ствовал в сражениях с австрийцами, был ранен при осаде Рима. В
войне 1859 года командовал отрядом альпийских стрелков под началом Гари-
бальди.
5 Козенц, Энрико (1820—1898)—полковник гарибальдийской армии.
В прошлом — активный участник неаполитанской революции 1848 года. По
окончании сицилийского похода продолжал служить в армии объединенной
Италии. Впоследствии стал депутатом и сенатором.
6 Руффо, Фабричио, кардинал (1744—1827) — организатор ужасающей
резни, учиненной в Неаполе контрреволюционной роялистской «армией веры»
в 1799 году при разгроме Партенопейской республики.
7 Ла-Фарина, Джузеппе (1815—1863)—писатель и политический дея-
тель умеренно-либерального толка, сицилиец по происхождению. С 1859 года
исполнял должность начальника кабинета Кавура, а в 1860 году был по-
слан пьемонтским правительством в Сицилию в качестве советника намест-
ничества.
8 Криспи, Франческо (1819—1901)—участник революции 1848 года,
долгое время находился в эмиграции (Мальта, Париж, Лондон), где сбли-
зился с Маццини. В 1860 году участвовал в сицилийском походе Гарибальди.
Был министром внутренних дел и финансов во временном сицилийском пра-
вительстве, а после занятия Неаполя — министром иностранных дел Неапо-
литанского королевства. В 1864 году Криспи изменил своим республиканским
убеждениям и сделался ярым монархистом.
9 В войне 1859 года.
10 Условия Виллафранкского мира были утверждены в основных чертах
на мирной конференции в Цюрихе 10 ноября 1859 года.
11 Претис, Агостино (1813—1887) — итальянский политический дея-
тель, адвокат; в юности был поклонником Маццини, участвовал в революции
1848 года и в миланском восстании 1853 года. Участвовал в походе гари-
бальдийской «тысячи» (1860), был назначен продиктатором, но из-за раз-
ногласий с Кавуром принужден был выйти в отставку. Участвовал в римском
походе Гарибальди 1862 года. Впоследствии неоднократно занимал министер-
ские посты, причем, перейдя на службу крупной буржуазии, проводил реак-
ционную политику.
12 Клам-Мартини,, Генрих Ярослав (1826—1887)—реакционный ав-
стрийский государственный деятель. В 1856 году был назначен президентом
восточной Галиции, но уже в 1859 году вышел в отставку в связи с тем, что
после поражения в итальянской войне австрийское правительство принуждено
было несколько ослабить политическую реакцию. В 1860 году Клам-Мартинц
явился одним из инициаторов обмана народов Австрийской империи мнимой
конституцией. Впоследствии сделался одним из лидеров чешской реакционной
группировки «Старочехов», требовавших автономии Богемии.
13 Австрийским императором Иосифом II (1741—1790) было проведено
личное освобождение крестьян (1781—1783) и «регулирование» их налоговых
повинностей. Сделано это было в интересах части дворянства, которому в
этот исторический период эксплоатация обезземеленного крестьянства пред-
ставлялась выгоднее сохранения крепостного права. Для крестьянства реформы
Иосифа II не принесли никакого облегчения, о чем свидетельствует волна
крестьянского движения, поднявшегося в ряде окраинных земель империи в
80-х годах XVIII века.
14 То есть списки населения по душам, составлявшиеся для нужд налого-
вого обложения (обычно для поземельного).
15 Виндишгрец, Альфред (1787—1862)—австрийский фельдмаршал,
один из руководителей австрийской контрреволюции 1848 года. Его действия
по подавлению революции в Праге и Вене получили высокую оценку реак-
ционных военных специалистов и явились материалом для разработки так-
тики подавления восстания. Но усмиритель восставшего народа Виндишгрец
662

оказался в действительности очень плохим военачальником в войне с Венг-
рией (1849), когда терпел поражение за поражением.
16 Австрийские фельдмаршалы-усмирители, последователи Виндишгреца.
Гайнау в 1848 и 1849 годах при подавлении восстания в Италии и Венгрии
проявил необыкновенное зверство. Гиулай в 1849 году был военным минист-
ром. После смерти Радецкого командовал австрийскими войсками в Италии,
но после поражения при Мадженте был отставлен.
17 Вопрос о рейнской границе возник как часть откровенно возвещенной
Луи-Наполеоном «теории естественных границ Франции» (К. М а р к с и
Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. XII, ч. 1, стр. 238), которая по существу являлась
планом завоеваний. Активная внешняя политика, дипломатические и, в осо-
бенности, военные победы, завоевания представлялись одним из наиболее
действенных средств спасения и поддержания режима Второй империи в усло-
виях нараставшего недовольства широких слоев французского общества.
Присоединение к Франции Савойи и Ниццы было также деталью в плане
восстановления «естественных границ» Франции, деталью, которая должна
была иметь большое значение для укрепления французского господства над
Италией, ибо захват Савойи и Ниццы «имеет для Франции такое же значе-
ние, как аннексия, если не политическая, то военная, самого Пьемонта»
(К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. XII, ч. 1, стр. 236).
В этом направлении Наполеон III предполагал действовать и в отноше-
нии Германии, захватив после предварительной дипломатической подготовки
германские земли, расположенные по левому берегу Рейна и представлявшие
собой хороший плацдарм для наступления на восточного соседа.
Летом 1860 года французская газетная пропаганда, обращенная к насе-
лению левобережных рейнских земель, была начата «не только с соизволения
правительства, но и по прямому его приказу» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с ,
Соч., т. XII, ч. 1, стр. 2 3 8 ) .
18 Прецедентом такого объединения мог бы служить зависимый от
Франции Рейнский союз, который, по желанию Наполеона I, был образован
рейнскими владетельными князьями в 1806 году.
19 Гогенцоллерны — немецкая династия, правившая в Бранденбурге
(Пруссии) с XV века по 1918 год и в Германской империи с 1871 по
1918 год.
20 Франкфуртский парламент, собравшийся в мае 1848 года, был первым
шагом к воссоединению Германии, который предприняла немецкая буржуазия
в результате мартовских событий 1848 года. В ходе обсуждения будущей
германской конституции выяснилось, что буржуазия не намерена решать
вопрос воссоединения страны по-революционному, что она готова пойти на
компромисс с феодальными классами, и сознательно тормозила борьбу с
контрреволюцией. Императорский престол в будущей объединенной Германии
парламент предложил прусскому королю Фридриху-Вильгельму IV, который,
однако, отказался принять корону от Национального собрания, порожденного
революцией 1848 года и выражавшего требования буржуазии.
21 В 1858 году, в связи с тем, что прусский король Фридрих-Вильгельм
IV психически заболел, управление страной принял на себя в качестве ре-
гента его брат принц Вильгельм (впоследствии прусский король и германский
император Вильгельм I).
22 Чернышевский имеет в виду одно из очередных выступлений карли-
стов — партии, включившей в себя наиболее реакционные феодально-клери-
кальные слои, борьба которых была направлена против умеренно-либеральной
политики правительства Изабеллы II, опиравшейся на буржуазию. Описы-
ваемый реакционный мятеж кончился пленением карлистского претендента
на престол — графа Монтемолина. Разгром карлистского мятежа был органи-
зован премьер-министром Испании генералом О'Доннелем.
23 Мак-Магон, Мари Эдмонд Патрик Морис (1808—1893)—маршал
Франции, с 1873 по 1879 год — президент Французской республики. При-
надлежал к правому крылу бонапартистов. Участвовал в Крымской кампании.
663

В войне с Австрией в 1859 году командовал корпусом. С 1864 по 1870 год
занимал пост алжирского генерал-губернатора, причем проявил полнейшую
неспособность к административной деятельности. В Франко-прусскую войну
армия, находившаяся под командой Мак-Магона, была разбита наголову,
а сам он взят в плен. Вернувшись из прусского плена, принял самое активное
участие в кровавой расправе над парижскими коммунарами, чем завоевал
себе популярность среди монархистов. В бытность президентом всецело
находился под влиянием клерикально-монархических кругов.
24 Имеются в виду следующие события в Сирии: в 1858 году в Северном
Ливане вспыхнуло большое крестьянское восстание, которое к 1860 году
перебросилось в Южный Ливан, населенный друзами, земли которых были
захвачены маронистскими монастырями. Французская пресса изобразила на-
падения друзов на монастыри как «христианские погромы». В то же время
французская и турецкая агентура использовала ненависть друзов к духовен-
ству и действительно спровоцировала христианские погромы, чтобы религиоз-
ной рознью ослабить крестьянское восстание. Наполеон III решил выступить
в роли «защитника» сирийских христиан и послал в Сирию войска, которые,
однако, через год принужден был вывести обратно под давлением Англии и
Австрии.
Чернышевский совершенно справедливо замечает, что главный узел про-
тиворечий между западноевропейскими державами находился в то время не в
сирийских, а в итальянских делах, что «причины к переменам в отношениях
между европейскими державами даются самой Европой, а не Азиею».
Август 1860
(Стр. 228)
1 Энфильдские штуцеры — один из первоначальных видов нарезного ору-
жия.
2 Сиртори, Джузеппе (1813—1874) — бывший священник, умеренный
либерал, в 1848 году сражался в Риме под командой Гарибальди. Во время
похода «тысячи» стал начальником штаба Гарибальди. Впоследствии служил
в итальянской армии в чине генерала.
ОБЩИЙ ОЧЕРК ХОДА СОБЫТИИ В ЮЖНОЙ И СРЕДНЕЙ ИТАЛИИ
(Стр. 281)
1 Имеется в виду восстание парижского пролетариата в июне 1848 года,
направленное против буржуазной реакции. Ленин писал, что это была «пер-
вая великая гражданская война между пролетариатом и буржуазией»
(В. И. Л е н и н , Соч., изд. 3-е, т. XXIV, стр. 249).
Упоминаемый Чернышевским Поль де-Флотт, бывший морской офицер,
был одним из активных участников этого восстания. После подавления вос-
стания де-Флотт был приговорен к ссылке, но бежал. После переворота
1852 года он 8 лет прожил во Франции под чужим именем. Когда Гари-
бальди начал свой поход в Сицилию, де-Флотт с отрядом французских эми-
грантов присоединился к гарибальдийцам.
2 То есть тайные союзы.
3 Характеризуя разногласия между Кавуром и Гарибальди как конкрет-
ное проявление вражды «двух партий» — либералов и революционеров, —
Чернышевский последовательно приводит читателей к мысли о том, что в ру-
ководстве народным движением единственно правильной тактикой является та,
которой придерживаются Гарибальди и его сторонники.
Интересен самый прием, которым пользуется Чернышевский, чтобы в
объективной, внешне бесстрастной форме, не привлекающей внимания цензора,
664

показать русскому читателю истинное лицо либерального деятеля. Рассматри-
вая действия обеих партий «с точки зрения ...пригодности их той цели»,
какую ставят перед собой эти партии, допуская, что цели их формально сов-
падают (имеется в виду цель освобождения и объединения Италии), Черны-
шевский заключает, что «при том способе войны, которого должна держаться
умеренная партия (Кавура.—М. Р.), победа австрийцев едва ли подлежала
бы сомнению». Но зато способ ведения национально-освободительной войны,
которого придерживается революционная партия, обеспечивает победу над
австрийцами, ибо Гарибальди «имеет союзников, с которыми не может сой-
тись Кавур, от помощи которых отказался бы Кавур, если бы они и захотели
иметь с ним дело». Этими могущественными союзниками Гарибальди яв-
ляется революционное народное движение в самой Италии и вне ее — в
Венгрии и во Франции. Кавур же «не хочет революций ни в Венгрии, ни где
бы то ни было». Он и его партия предпочитают избрать другой путь: «дер-
жаться только с разрешения императора французов, только в пределах, до-
пускаемых им», отдавая, таким образом, дело итальянского освобождения в
руки Наполеона III, врага итальянского народа.
Не вызывает сомнений, что, подчеркивая противоположность револю-
ционной и либеральной партий в Италии, Чернышевский имел в виду ту
ожесточенную борьбу, которая велась в это время между либеральными и
революционно-демократическими кругами в России. Именно в это время
идее «борьбы масс за свержение всех старых властей» (В. И. Л е н и н , Соч.,
изд. 4-е, т. 17, стр. 97), выдвигаемой демократическим лагерем, российские
либералы противопоставляли план половинчатых бюрократических решений
крестьянского вопроса.
Октябрь 1860
(Стр. 295)
1 В битве при Кастельфидардо (18 сентября 1860 г.) папские войска под
начальством французского генерала Ламорисьера были наголову разбиты сар-
динскими войсками.
2 Имеется в виду начало революции 1848 года во Франции — февраль-
ское восстание в Париже.
3 Генуэзское восстание 1857 года — одно из наиболее сильных проявле-
ний итальянского национально-освободительного движения, направленного
против австрийского гнета. Руководителем восстания был мелкобуржуазный
революционер Маццини.
4 Чернышевский имеет в виду трактаты Венского конгресса, восстано-
вившие раздробленность Италии, создавшие Австрии господствующее поло-
жение на Аппенинском полуострове и реставрировавшие династию Бурбонов
в Неаполе.
6 Чернышевский верно отмечает буржуазную ограниченность и непо-
следовательность так называемых итальянских республиканцев типа Маццини,
идеалистов, далеких от понимания классовой борьбы, не связанных с народ-
ными массами.
Для тактики этих мелкобуржуазных демократов были характерны столь
резкие колебания их вождя — Маццини — от республиканской проповеди
«восстановления Италии как единой нации свободных и равных» до обраще-
ний к королю Карлу-Альберту и папе Пию IX с призывом возглавить на-
циональное движение.
6 В данном случае имеются в виду, конечно, революционеры и либералы
вообще, а не только итальянские. Чернышевский пользуется всяким поводом,
чтобы показать читателям коренное отличие либерала от революционера,
чтобы подчеркнуть несомненное превосходство революционной позиции над
либеральной. В комментируемой статье Чернышевский определяет революцио-
неров как людей, идущих «к целям, требующим революции для своего дости-
жения». В борьбе за освобождение Италии революционеры последовательно
665

придерживались своей тактики, поскольку их цель могла быть достигнута
только революционным путем. Итальянские же либералы (типа Кавура), как
показывает Чернышевский, значительно сужали задачи освобождения Италии
и не имели в виду полного объединения страны. Однако даже такая поло-
винная цель могла быть достигнута только путем насильственного перево-
рота. Этого либералы не понимали и понять не хотели, так как считали рево-
люцию «величайшим бедствием». Таким образом, в коренном вопросе — об
отношении к революции — точка зрения либералов полностью совпадала с
точкой зрения консерваторов-абсолютистов.
В России либерализм особенно ярко проявил свою антиреволюционную
сущность в годы подготовки крестьянской реформы. «Либералы так же, как
и крепостники, стояли на почве признания собственности и власти помещи-
ков, осуждая с негодованием всякие революционные мысли об уничтожении
этой собственности, о полном свержении этой власти» (В. И. Л е н и н , Соч.,
изд. 4-е, т. 17, стр. 96).
В своей статье «Борьба партий во Франции» Чернышевский писал:
«У либералов и демократов существенно различны коренные желания, основ-
ные побуждения. Демократы имеют в виду по возможности уничтожить пре-
обладание высших классов над низшими в государственном устройстве, с од-
ной стороны, уменьшить силу и богатство высших сословий — с другой, дать
больше веса и благосостояния низшим классам. Напротив того, либералы ни-
как не согласятся предоставить перевес в обществе низшим сословиям...»
Ноябрь 1860
(Стр. 328)
1 Фанариоты — греческие жители Константинополя, преимущественно
аристократических родов, жившие там со времени турецкого завоевания. Не-
которые из фанариотов занимали крупные посты в турецком правительстве.
Часть фанариотов приняла активное участие в национально-освободительной
борьбе греческого народа.
2 Все трое прославились зверствами, учиненными ими при подавлении
революции 1848 года в Италии и Венгрии.
3 Нарастание общественного недовольства рутинными формами государ-
ственного строя и движение в Венгрии вынудили венское правительство им-
ператорским дипломом 20 октября 1860 года возвестить о введении консти-
туции. Ф. Энгельс писал, что хотя эта грамота «была уступкой революцион-
ному движению, она, однако, по своему замыслу представляла собой один
из тех ловких маневров предательской политики, которые так характерны для
австрийской дипломатии. Венгрию предполагалось купить уступками, с внеш-
ней стороны очень крупными, особенно если их сравнить с ничтожными по-
дачками немецким и славянским провинциям и с пародией на имперский
парламент, который намечала грамота» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч.,
т. XII, ч. 2, стр. 166).
4 Граф Сечен, Антон фон Темерин (1819—1896) — венгерский полити-
ческий деятель, консерватор. Предав национальные интересы венгерского
народа, Сечен сделался верным слугой австрийского правительства и
в 1848 году выступил против своего народа на стороне Австрии. В опи-
сываемое время он, занимая пост министра без портфеля, пытался оказать
влияние на своих соотечественников с целью заставить их подчиниться
Австрии.
6 Чернышевский, говоря о Второй империи, что она «сохраняет наруж-
ную крепость до той минуты, когда вдруг распадается», правильно оценивает
особенности внутреннего положения Франции той поры. Наполеон III за-
хватил власть в тот момент, когда, после ожесточенных боев 1848 года, про-
летариат и буржуазные республиканцы оказались ослабленными взаимной
борьбой. Используя страх буржуазии перед пролетариатом, который показал
666

свою силу в июньские дни 1848 года, и опираясь на реакционные слои бур-
жуазии и кулацкое крестьянство, Наполеону III удалось установить бона-
партистскую диктатуру, монархию «в особенно гнусной форме» (В. И. Л е н и н,
Соч., изд. 4-е, т. 25, стр. 76). Но для того, чтобы эта диктатура сохраняла
хотя бы «наружную крепость», Наполеону III приходилось «лавировать»
между борющимися классами — пролетариатом и буржуазией. Истинными
хозяевами в стране были наиболее реакционные слои крупной финансовой и
промышленной буржуазии.
Однако лавирование правителей Франции не могло заглушить то нара-
стающее общественное недовольство режимом Второй империи, которое стало
развиваться быстрыми темпами с начала 60-х годов. Недовольство внешней
политикой Наполеона III толкнуло в оппозицию к правительству даже неко-
торые из тех социальных групп, которые раньше его поддерживали, — часть
промышленной буржуазии и либеральную интеллигенцию. Но особенно зна-
чительным симптомом грядущего кризиса Второй империи был подъем рабо-
чего движения, сближение рабочих масс, вопреки стараниям правительствен-
ных демагогов, с республиканской оппозицией. Правда, последнее особенно
ярко проявилось двумя годами позднее описываемого периода, однако при-
знаки нарастания антибонапартистских настроений в широких слоях общества
не могли пройти незамеченными Чернышевским, не могли не возбудить в нем
уверенности, что момент, когда империя Наполеона III «вдруг распадется»,
неизбежен.
6 Линкольн, Авраам (1809—1865) дважды избирался президентом
США — в 1860 и в 1864 годах; республиканец левого, мелкобуржуазного
крыла, противник невольничества. Его избрание в президенты с 1860 года
послужило одним из поводов к отпадению от Союза южных рабовладельче-
ских штатов и к началу гражданской войны между северными и южными
штатами.
Политика Линкольна вообще отражала нерешительную, колеблющуюся
позицию буржуазии северных штатов. С одной стороны, промышленники
Севера были кровно заинтересованы в уничтожении рабства, которое опре-
деляло экономическую отсталость тех районов, где оно существовало. Рабо-
владельческий Юг представлял собой очень плохой рынок для промышлен-
ных изделий. Но вместе с тем северная буржуазия боялась острого кон-
фликта с южными рабовладельцами, так как, во-первых, это могло за собой
повлечь неуплату последними долгов нью-йоркским банкирам, а во-вторых,
подорвало бы на время снабжение хлопком. Кроме того, не было и уверен-
ности в своих силах. Этим объясняется примиренческая позиция Линкольна
в начале войны, его нерешительность, с какой он проводил военно-стра-
тегические мероприятия. Маркс, критикуя неустойчивость буржуазно-демокра-
тической политики Линкольна, писал: «Годы будут нужны для того, чтобы
Линкольн выучился сочетать свои юридическо-адвокатские сомнения с тре-
бованиями гражданской войны. В этом страшная ограниченность демокра-
тического правления и его величайшее зло» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с ,
Соч., т. XII, ч. 2, стр. 374). Лишь в 1862 году под давлением рабочих и
бедняцко-фермерских масс Линкольн взял курс на решительную борьбу с
рабовладением.
7 Подобная оценка событий, развертывавшихся в описываемое время в
Америке, вызвана у Чернышевского его общедемократической тенденцией
обращать все внимание читателя на наиболее прогрессивные явления совре-
менности, на факты, значимость которых или замалчивалась в официальной
русской периодике, или освещалась недостаточно полно в либеральной
прессе.
Однако реалистическое, строго объективное описание американских со-
бытий, которое дает Чернышевский в дальнейших своих политических обзо-
рах, сводит на-нет эмоциональность первоначальной оценки, отчасти сложив-
шейся под влиянием больших надежд, возлагаемых на правительство Лин-
кольна, чем оно могло оправдать. Уже в сентябре 1861 года (см. стр. 556),
667

описывая инцидент с приказом генерала Фирмонта, Чернышевский отме-
чает «чрезвычайную умеренность» Линкольна и его окружения. В январе же
1862 года (см. стр. 596) Чернышевский, осуждая примиренческую позицию
Линкольна, прямо пишет, что последний «сближается с демократической пар-
тией, желающей щадить плантаторов», так как он заботится о «прекраще-
нии войны». В этих же обзорах Чернышевский подчеркивает значительную
роль народных масс, недовольных умеренностью исполнительной власти и
оказывавших давление на правительство через конгресс.
Вместе с тем Чернышевский отлично понимал огромное влияние на ход
войны нью-йоркских биржевиков, которые в своих корыстных интересах то
замедляли развертывание конфликта, стараясь держаться примиренческой
позиции в отношении плантаторов, то принимались, торопя с окончанием
войны, усиленно финансировать северную армию и содействовать ей всеми
средствами, в том числе и пропагандой. Так, в обзоре за май 1861 года он
пишет: «Нью-йоркская биржа долго думала, что северные штаты могут быть
склонены смириться перед южными... но когда война оказалась неизбежной,
биржа поняла, что надобно Северу вести ее энергически, чтобы она скорее
кончилась и чтобы у Юга навсегда была отбита охота заводить смуты»
(стр. 496).
Декабрь 1860
(Стр. 354)
1 «Аугсбургская газета» — немецкий политический орган умеренно-либе-
рального направления.
2 Рехберг, Иоганн-Бернгард (1806—1899) — австрийский государствен-
ный деятель. В описываемое время был министром иностранных дел и мини-
стром двора Австрии.
3 Гюбнер, Иосиф-Александр (1811—1892) в течение короткого вре-
мени занимал пост министра полиции Австрии.
4 Голуховский, Агенор, граф (1812—1875) — реакционный австрийский
государственный деятель, родом—галицийский поляк. В течение ряда лет
занимал должность галицийского губернатора, являясь проводником австрий-
ской политики угнетения славянского населения. С 1859 по 1860 год был
министром внутренних дел Австрии.
6 Шмерлинг, Антон (1805—1893) — австрийский политический деятель
умеренно-либерального направления. Был представителем Австрии во Франк-
фуртском парламенте. Сторонник централизации Австрии в немецком духе.
С 1860 по 1865 год — глава министерства. Автор февральской конституции
1861 года.
6 «Die Presse» («Пресса») — немецкая газета демократического направле-
ния, выходившая в Вене с 1848 года. Одно время в этой газете сотрудничали
Маркс и Энгельс. Их статьи, напечатанные в «Die Presse» с 1861 года, во-
шли во 2-ю часть XII тома сочинений Маркса и Энгельса.
7 Шварценберг, Феликс, князь (1800—1852)—после подавления револю-
ции в Вене возглавил реакционное правительство, ставившее своей задачей
всеми средствами ликвидировать остатки революционных настроений в на-
роде. Политика Шварценберга была направлена к полной реставрации абсо-
лютизма как в Австрии, так и во всей Германии. Одним из членов его каби-
нета был Шмерлинг.
8 Имеется в виду избирательный закон, введенный в Венгрии 11 апреля
1848 года по требованию революционного будапештского комитета обществен-
ной безопасности. Этот закон значительно расширял избирательные права
буржуазии.
9 Гёргей — см. том I настоящего издания.
10 Батиани, Людвиг (1809—1849) — венгерский политический деятель,
патриот. В 1848 году был назначен председателем первого венгерского каби-
нета министров. Вместе с Кошутом сражался против австрийских войск.
668

В январе 1849 года в Будапеште был захвачен в плен войсками Виндиш-
греца и казнен.
11 Вай, барон — венгерский консерватор, предавший национальные инте-
ресы своего народа, занимал видные должности при австрийском дворе. Он
вместе с Сеченом старался подчинить венгров политике венского правитель-
ства, закрепить существующий порядок, при котором Венгрия являлась про-
винцией Австрийской империи.
12 Деак и Этвеш — венгерские политические деятели умеренно-либераль-
ного направления. Чернышевский беспощадно разоблачал их политику, пол-
ную колебаний и уступок австрийскому правительству. В дальнейшем их
имена он превращает в нарицательные для характеристики умеренно-либе-
ральных политиков.
13 Имеется в виду статья Н. И. Костомарова «Ответ г. Падлице» (см.
«Современник», № 11—12, 1860 г.).
14 Ниже Чернышевский делает попытку наметить пути к разрешению
проблемы устройства славянской и румынской национальностей в рамках бу-
дущего Венгерского государства. Этот вопрос осложнялся тем обстоятель-
ством, что во время революции 1848—1849 годов в Венгрии славяне (хор-
ваты) и трансильванские румыны выступили на стороне Австрии и приняли
некоторое участие в подавлении венгерского движения. Причиной этого яв-
ления послужило то, что венгерские правящие круги, националистически на-
строенные, стремились подавить славянское движение, направленное к отде-
лению от Венгрии и образованию самостоятельного Иллирийского государства,
в состав которого предполагалось включить Хорватию (Кроацию), Славо-
нию и Далмацию. Трансильванские румыны также стремились к отделению
от Венгрии. В 1847 году венгерское правительство стало силой мадьяризи-
ровать хорватов и румын. Последние обратились за помощью к венскому
двору, который поддержал их, но зато при подавлении венгерской революции
провокационно использовал национальную вражду этих народов к мадья-
рам.
В качестве пути к разрешению проблемы объединения венгерского, ру-
мынского и славянских народов Чернышевский указывает на федеративное
устройство, которое представляется ему «единственным выходом из всех
затруднений» (стр. 378).
15 Имеется в виду война Англии и Франции против Китая (июнь —
октябрь 1860), закончившаяся подписанием так называемых «Пекинских кон-
венций» — кабального для Китая договора. Эта война была одним из этапов
англо-французской капиталистической экспансии в Китае.
16 Буханан (Бьюкенен), Джемс (1791 —1868) — президент США с 1856
по 1860 год, сторонник рабовладения, агент плантаторов Юга, способствовав-
ший подготовке мятежа против Линкольна.
Январь 1861
(Стр. 385)
1 Вашингтон, Д ж о р д ж ( 1 7 3 2 — 1 7 9 9 ) — в о з г л а в и л борьбу северо-амери-
канских колоний за независимость от Англии (1775—1782). В 1879 году
был избран первым президентом США.
2 Франклин, Вениамин (1706—1794)—северо-американский политиче-
ский деятель и ученый, участник борьбы за независимость Северной Америки
от Англии. Выступал против рабовладения, был одним из авторов «Декла-
рации независимости» США.
3 Джефферсон, Томас (1743—1826) — третий президент США. Высту-
пал как противник теорий федералистов, отстаивавших суверенитет отдельных
штатов и полную централизацию союзной власти.
4 Сьюард, Вильям Генри (1801—1872)—в описываемое время госу-
дарственный секретарь (министр иностранных дел) США. Выступал против
669

рабовладения, однако, будучи представителем крупного промышленного ка-
питала, был настроен примиренчески.
5 Броун, Джон (1800—1859) — виргинский фермер, пытавшийся в
1859 году поднять восстание негров-невольников. Восстание было подавлено
в самом начале, а Броун, жестоко израненный, был взят в плен и повешен
по приговору американского «демократического» суда.
6 Эта характеристика, данная Чернышевским южно-американским план-
таторам, звучала в предреформенной России в высшей степени злободневно,
как весьма прозрачный намек на русские помещичьи слои, высказанный в
легальной прессе.
Подобного рода высказывания по поводу преимуществ свободного труда
по сравнению с трудом невольников (который в условиях русской действи-
тельности находил свое выражение в крепостных отношениях) занимают зна-
чительное место в политических обзорах «Современника» этого периода.
Здесь в форме рассказа об американских событиях давалась глубокая кри-
тика феодальных отношений в России с позиций революционной демократии.
7 Все перечисленные — ярые сторонники системы рабовладения.
8 То есть Вильгельма I.
Февраль 1861
(Стр. 409)
1 Чернышевский не прав, заявляя, что «сельское население Севера все
состоит из людей, которые не служат никому работниками и сами не имеют
работников». В начале 60-х годов X I X века процесс капиталистического
развития в сельском хозяйстве Севера шел уже полным ходом, а вместе с
этим происходило и быстрое капиталистическое расслоение фермерства.
Наиболее широкий размах этот процесс получил после окончания граждан-
ской войны с упрочением «американского пути» развития сельского хозяйства.
Таким образом, приведенное выше утверждение Чернышевского не соот-
ветствовало истинному положению вещей. Ошибка Чернышевского своими
корнями уходит в его утопическое учение о «крестьянском социализме», ос-
нованное на представлении о единстве, нерасслоенности класса крестьян в
условиях неразвитых буржуазных отношений.
2 Имеется в виду королева Англии Елизавета Тюдор, царствовавшая с
1558 по 1603 год.
3 Стюарты — сначала шотландская (с 1370), а затем великобританская
(с 1603) королевская фамилия. В 1688 году в результате так называемой
«славной революции», упрочившей буржуазный парламентский строй в
Англии, Стюарты были изгнаны за пределы страны.
4 Сен-Жерменское предместье — аристократический район Парижа.
ПРЕДИСЛОВИЕ К НЫНЕШНИМ АВСТРИЙСКИМ ДЕЛАМ
(Стр. 433)
1 Яков Хам — псевдоним Н. А. Добролюбова, которым он подписывал
свой «австрийские» стихотворения в «Свистке». Эти стихотворения, написан-
ные якобы австрийским поэтом Яковом Хамом, выдержаны в нарочитом
наивно-верноподданническом духе. Искусно пользуясь этим приемом,
Н. А. Добролюбов заставляет «монархиста» Хама таким образом славосло-
вить австрийского императора и неаполитанского короля, что «хвала»
превращается в злейшую сатиру на этих монархов и возглавляемый ими
строй. Конечно, Австрия и Неаполь в данном случае служили для Добролю-
бова лишь условным фоном: в стихотворениях Якова Хама зло и тонко вы-
ставляются напоказ в самом неприглядном виде те черты австрийского и
неаполитанского абсолютизма, которые были свойственны и русскому само-
670

державию. Тон же стихотворений и самая фразеология их метко пароди-
руют манеры писать реакционных поэтов и журналистов. Этот своеобраз-
ный вариант «эзоповского языка», благополучно минуя цензуру, оказывал
революционизирующее воздействие на читателей.
Следует заметить, что подобным же приемом иногда пользуется и сам
Чернышевский в своих политических обзорах, когда вдруг, как бы споря
с кем-то, начинает говорить в наивно-«монархическом» тоне, сводя в конце
концов «свои» «утверждения» к абсурду (см., например, Политика, май
1860 г.).
2 Шлецер, Август Людвиг (1735—1809)—немецкий историк, автор
работы «Нестор», один из основоположников псевдонаучной норманистской
«теории» происхождения Руси.
3 Токвиль, Алексис (1805—1859)—французский историк, публицист
и политический деятель, крайне враждебно выступавший против демократи-
ческих и социалистических идей, прикрывая реакционную сущность своих
выступлений показным либерализмом. В России произведения Токвиля
пользовались особенной популярностью в умеренно-либеральных кругах.
4 Гизо, Франсуа (1787—1874) — французский буржуазный историк и
политический деятель, принадлежавший на первых порах своей деятельно-
сти к правому крылу либералов. Впоследствии, будучи главой министерства
(с 1840 до 1848) и отражая интересы крупного финансового и промышлен-
ного капитала, Гизо выступал как решительный противник реформ. Отказ
Гизо выполнить требование мелкой и средней буржуазии о проведении изби-
рательной и парламентской реформ послужил одним из поводов к началу
революции 1848 года, прекратившей его политическую карьеру.
6 Тьер, Адольф (1797—1877)—французский писатель и политический
деятель. Подобно Гизо, в начале своей деятельности стоял на либеральных
позициях, а впоследствии сделался идеологом реакционных кругов крупной
буржуазии. Будучи министром при июльской монархии, неоднократно с
большой жестокостью подавлял рабочее движение. В 1871 году выступил
в качестве палача Парижской Коммуны.
6 Немецкий таможенный союз был образован в 1834 году большинст-
вом германских государств, правительства которых уничтожили таможенные
перегородки, установили общие таможенные границы и тарифы. Создание
таможенного союза обусловливалось стремлением немецкой буржуазии к
воссоединению Германии. Австрия, не вошедшая в этот союз, заняла по
отношению к нему недоброжелательную позицию, так как все попытки объ-
единения Германии расценивались главой тогдашнего австрийского прави-
тельства Меттернихом, как покушение на главенствующую роль Австрий-
ской империи среди немецких государств, как проявление революционной
идеологии. В то же время германский союзный сейм, где Меттерних играл
значительную роль, принужден был уступить настойчивым требованиям
германской буржуазия в отношении создания таможенного союза, поскольку
в данном случае объединение мыслилось лишь экономическое. Лидером тамо-
женного союза оказалась Пруссия, выступавшая в роли политического сопер-
ника Австрии в борьбе за господствующее положение среди немецких
государств.
7 Австрийский фельдмаршал Макк фон Аейберих (1758—1828) счи-
тался некоторое время непогрешимым авторитетом в области военной тео-
рии. Однако в 1805 году, будучи главнокомандующим союзными армиями
в войне с Наполеоном I, Макк проявил полнейшую бездарность и трусость,
когда, попав в окружение, капитулировал перед французами, не дожидаясь
прихода русских войск.
Вейротер (1754—1807)—австрийский военный теоретик. Будучи
генерал-квартирмейстером союзных войск, разработал план сражения с на-
полеоновскими войсками при Аустерлице. План этот сам по себе был не
блестящим, но и не представлял ничего неразумного, однако выполнен он
был плохо, что привело союзные австро-русские войска к поражению.
671

9 Мария-Терезия (1717—1780)—императрица «Священной Римской
империи» и Австрийской.
10 Леопольд II (1707—1792)—сын Марии-Терезии, император «Свя-
щенной Римской империи» и Австрийской.
11 Гус, Ян (1369—1415)—чешский национальный герой; возглавил
национально-религиозную борьбу городских и крестьянских масс против
засилья немецких церковников и феодалов. По приговору Констанцского
собора Гус был объявлен еретиком и сожжен на костре. После смерти Гуса
народные массы, поднятые им, продолжали национальную борьбу (так назы-
ваемые гуситские войны)
12 Жижка, Ян (1360—1424)—один из военных вождей гуситского
движения. Под его руководством чешские войска одержали ряд блестящих
побед над немецкими рыцарями (в Богемии, Моравии и Австрии). Вместе
с тем Жижка возглавил борьбу умеренного крыла гуситского движения
(дворянства и буржуазии) против радикально настроенных гуситских масс
(главным образом крестьян).
13 Поводом к началу Тридцатилетней войны (1618—1648) послужил
отказ чехов признать своим королем германского императора Фердинанда II,
одного из главарей реакционной католической лиги, друга иезуитов и злей-
шего врага протестантов. В большом сражении при Белой горе (недалеко от
Праги) 8 ноября 1620 года немецкие войска под командой Тилли разгро-
мили чешскую армию. Немцы вторглись в Чехию, безжалостно разоряя
страну. Чехия перестала существовать как самостоятельное государство и
превратилась в австрийскую провинцию Богемию.
14 Франц I (1768—1835) и Фердинанд I (1793—1875)—австрийские
императоры.
15 Говоря об этих «будущих центрах революционного движения», Чер-
нышевский зло и остроумно высмеивает формы и направленность действий
либеральных организаций различных оттенков. Словами о «знатных орато-
рах» сейма разоблачается мнимая и ограниченная оппозиционность либе-
ральных политиканов правительству.
16 Имеется в виду временное правительство, которое организовалось в
результате февральского восстания 1848 года в Париже. Это правитель-
ство было «компромиссом между различными классами, которые совмест-
ными усилиями низвергли июльскую монархию, но интересы которых
были друг другу враждебны» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. VIII,
стр. 8). В состав этого правительства вошли умеренный либерал поэт Ламар-
тин (фактический глава правительства), умеренный республиканец Франсуа
Араго и мелкобуржуазный демократ адвокат Ледрю-Роллен.
17 Герцог Бордосский (граф Шамбор)—легитимистский претендент на
французский престол.
18 Добльгоф, барон (1800—1872)—австрийский политический деятель
умеренно-либерального направления, к которому примыкал и Шмерлинг.
19 Шамиль и Кази Мулла (Гази Мухаммед) — вожди восстания гор-
цев северо-восточного Кавказа против завоевательной политики русского
царизма (1830—1859). Это восстание проходило под лозунгом газавата
(«священной войны») и представляло собой выступление «политического
протеста под религиозной оболочкой» (В. И. Л е н и н , Соч., изд. 4-е, т. 4,
стр. 223).
20 То есть непонимание тех условий общественного развития, которые
породили революцию 1848 года.
Март 1861
(Стр. 466)
1 Мазуранич, Иван — кроат (хорват) по рождению, подвизался
на политическом поприще в качестве агента венского двора. В 1848—1849 го-
дах содействовал австрийцам в подавлении венгерской революции. В опи-
672

сываемое время Маауранич занимал пост придворного канцлера по кроато-
славонским делам.
2 «Прагматической санкцией» называется закон, изданный в 1723 году
австрийским императором Карлом VI, устанавливающий нераздельность зе-
мель, входящих в состав Австрийской империи (Австрии, Чехии, Венгрии
и др.). Этим законом был утвержден порядок, в силу которого венгер-
ская корона являлась наследственной короной австрийской императорской
династии Габсбургов, то есть иными словами—Венгрия входила в состав
империи.
3 Области, пограничные с Сербией и Румынией.
4 Раячич, Иосиф (1785—1861)—священник, провозглашенный на серб-
ском национальном конгрессе в Карловицах в 1848 году патриархом вен-
герских сербов. Подобно некоторым другим правым славянским деятелям
содействовал австрийцам в подавлении венгерской революции 1848—1849
годов.
5 Австрийский император Фердинанд I как венгерский король назы-
вался Фердинандом V (по венгерскому счету). Вступивший на австрийский
престол после отречения Фердинанда I (1848) его наследник Франц-Иосиф
не короновался по венгерским обычаям. В этом отразилось отношение вен-
ской придворной камарильи к Венгрии после подавления венгерской рево-
люции, как к завоеванной провинции.
6 «Le Monde» и «Union» — клерикальные газеты ультрамонтанского на-
правления.
7 Имеется в виду статья В. Обручева «Невольничество в Северной
Америке» (см. «Современник», № 3, 1861 г.). Эта статья, помещенная в од-
ном номере журнала с манифестом 19 февраля 1861 года, посвящена
описанию нечеловеческих условий, в которых жили невольники, и доказа-
тельству невыгодности применения рабского труда. Начинается статья с
весьма знаменательной фразы: «В обстоятельствах, в которых теперь нахо-
дится Россия, конечно, едва ли какой-нибудь разряд сочинений может быть
для нее интересней, чем книги, определяющие относительное достоинство
принужденного и свободного труда». В тексте статьи имеется большое коли-
чество намеков на русскую действительность того времени. Одним из таких
намеков, без сомнения, является то место, где автор утверждает, что если
невольников не освободить, то они восстанут и «будут драться из-за вели-
кой идеи, из-за священных и существенных прав... К братьям, ищущим
свободы, без сомнения, присоединятся многие из давно свободных; в рядах
восставших найдутся люди, способные руководить ими...» Нечего говорить
о том, насколько революционно звучали эти слова в год, когда мощная
волна крестьянского движения в России вырвала у царя реформу.
Апрель 1861
(Стр. 482)
1 Лихтенштейн, Франц, князь (1802—1883)—участник подавления
итальянской и венгерской революций 1848 года. В описываемое время был
пожизненным членом рейхсрата и палаты господ.
2 Петр Иванович Добчинский — персонаж комедии Н. В. Гоголя «Ре-
визор».
3 Намек на известные слова Манилова, героя поэмы Н. В. Гоголя
«Мертвые души».
4 Телеки, Ладислав (1811—1861)—венгерский политический деятель,
сторонник Кошута. Будучи с 1861 года депутатом венгерского сейма, воз-
главил непримиримую оппозицию венскому правительству и тем из вен-
герских лидеров, которые вели антинациональную соглашательскую по-
литику.
673

5 Сокчевич (Шокевич), Иосиф (1811—1896)—австрийский генерал, ро-
дом словенец. В описываемое время занимал должность бана (наместника)
Кроации (Хорватии) и Славонии.
6 Война между северными и южными штатами в Америке официально
была объявлена Линкольном лишь 15 апреля 1861 года.
Май 1861
(Стр. 494)
1 Дуглас, Стефан (1813—1861)—один из лидеров демократической
партии в северных штатах. В борьбе интересов Севера и Юга занимал ко-
леблющуюся, двойственную позицию, что повело к троекратному провалу
его кандидатуры на президентских выборах.
2 На президентских выборах 1861 года против Линкольна была вы-
ставлена демократической партией кандидатура Джона Брекенриджа (1821—
1875), защитника интересов южных плантаторов. Во время гражданской
войны Брекенридж служил генералом в армии Юга.
3 Французский банкир Жюль Мирес, разбогатевший на спекуляции и
крупной биржевой игре, скупил несколько газет, которые использовал в це-
лях обеспечения своих махинаций на бирже. В 1861 году Мирес был аре-
стован по обвинению в мошенничестве.
4 19 апреля 1775 года началась война северо-американских колоний за
независимость от Англии. Военные действия, как известно, начались стыч-
кой отряда английского генерала Гэйдже с местной милицией у г. Лексинг-
тона.
5 Имеется в виду известный эпизод с так называемой «непобедимой
Армадой» — флотом, снаряженным в 1588 году испанским королем Филип-
пом II для завоевания Англии. На пути к берегам Англии «Армада» была
встречена быстроходными английскими судами и потерпела сильное пора-
жение. Остатки испанского флота были рассеяны бурей. Это событие по-
служило началом упадка могущества Испании и возвышения Англии. Под-
робное описание приготовлений англичан к бою с «Армадой» было сделано
английским историком Т. Б. Маколлем (1800—1859).
6 Скотт, генерал (1786—1866)—командующий войсками Севера.
7 Mак-Клелленд, генерал (1826—1886) — командовал в период граждан-
ской войны сначала корпусом, а затем Потомакской армией в составе войск
Севера. Его неустойчивая позиция в борьбе Севера с Югом, преднамерен-
ное неиспользование боевых успехов для дальнейшего наступления на войска
плантаторов повлекли за собой обвинение его в предательстве и отстранение
от командования (1862).
8 Штуцер Минье — один из прототипов современного нарезного ору-
жия. В описываемые времена штуцеры Минье и энфилодские штуцеры
(см. выше) считались последними достижениями военной техники.
9 Джефферсон, Дэвис (1808—1889)—президент конфедерации южных
штатов в период гражданской войны, плантатор, один из лидеров «демо-
кратической» партии.
10 Имеется в виду гражданская война 1642—1649 годов в Англии во
время английской буржуазной революции.
Июнь 1861
(Стр. 517)
1 Имеются в виду пять депутатов-республиканцев, избранных в зако-
нодательный корпус в 1857 году, когда сильный экономический кризис при-
вел к подъему общественного движения во Франции. Избрание этих депу-
674

татов (среди которых был известный адвокат Жюль Фавр, бывший член
Учредительного собрания 1848—1849 годов) было прямым вызовом ре-
жиму Второй империи. Впрочем, республиканская оппозиция правительству,
составленная пятью депутатами, была весьма умеренного свойства.
2 Речь идет о статье Н. Т-нова (псевдоним Добролюбова) «Жизнь и
смерть графа Камилло Бензо Кавура» («Современник», № 7—-8, 1861 г.).
В этой статье Добролюбов с большим мастерством рисует политический
портрет либерала, который на первых порах требует умеренных реформ,
а когда эти реформы проведены, стремится всячески затормозить дальнейший
прогресс, открыто становится на путь реакции.
Июль 1861
(Стр. 530)
1 Генерал австрийской службы Еллачич (1801—1859), будучи в
1848 году баном Кроации, Далмации и Славонии, спровоцировал выступле-
ние славянских народностей против революционной Венгрии, временно,
вместе с армией Виндишгреца, захватил Будапешт, но был разбит вен-
грами.
2 Рикасоли, Беттино (1809—1880)—итальянский политический дея-
тель умеренно-либерального направления, преемник Кавура на посту премьер-
министра Италии.
Сентябрь 1361
(Стр. 547)
1 Шузелька, Франц (1811 — 1 8 8 9 ) — а в с т р и й с к и й журналист, член рейхс-
тага. В прошлом — лево-либеральный представитель во Франкфуртском
собрании. После подавления революции 1848 года стал быстро праветь и
в конце концов окончательно перешел в лагерь реакции.
Октябрь 1861
(Стр. 557)
1 Прусская конституция была опубликована в декабре 1848 года.
Основными положениями этой конституции были: двухпалатная система,
право «вето» короля, всеобщее избирательное право. 3D мая 1849 года был
издан в развитие этой конституции известный закон о «трехклассной
избирательной системе», который оставался в силе до 1918 года.
В 1850 году прусская конституция и избирательный закон были введены
в действие.
Эта куцая конституция удовлетворила прусскую буржуазию, изменив-
шую своим союзникам в буржуазно-демократической революции 1848 года —
пролетариату и крестьянству. Прусская буржуазия «с самого начала была
склонна к измене народу и к компромиссу с коронованным представителем
старого общества, ибо она сама принадлежала к старому обществу...»
(К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с , Соч., т. VII. стр. 36). Конституция
1848 года и явилась результатом этого компромисса. Таким образом, Чер-
нышевский совершенно прав, считая, что конституционная «гармония сохра-
нялась расположением самого прусского населения (имеется в виду, ко-
нечно, буржуазная часть его. — М. Р.) смотреть на свою конституцию со-
вершенно одинаково с взглядом короля на нее».
2 Рассуждения Чернышевского о различии образа действий неаполитан-
ского и французского (луи-наполеоновского) правительств в отношении на-
родных масс сводятся к злейшей сатире, разоблачающей антинародную,
реакционную сущность бонапартизма, который, по мнению Чернышевского,
675

отличается от абсолютистского режима только по форме. Наполеон III, быв-
ший кумиром русских либеральных кругов, разоблачается Чернышевским как
ловкий демагог, достигающий мелкими уступками и подачками того же, чего
стремится достигнуть неаполитанское правительство силой штыков, — сохра-
нить незыблемой основу своей власти. Данная здесь Чернышевским сравни-
тельная характеристика двух систем — старой феодально-монархической и
бонапартистской — может служить великолепной иллюстрацией к извест-
ному ленинскому положению о том, что бонапартистская монархия «при-
нуждена эквилибрировать, чтобы не упасть, — заигрывать, чтобы управ-
лять,— подкупать, чтобы нравиться...» (В. И. Л е н и н , Соч., изд. 4-е, т. 15,
стр. 245).
В той части, где Чернышевский говорит о действиях неаполитанского
правительства и его чиновников, читатель того времени находил весьма яв-
ные намеки на факты русской действительности (нелепые реакционнейшие
меры правительства, безудержное казнокрадство чиновников и т. д.).
Ноябрь 1861
(Стр. 570)
1 Имеется в виду известный эпизод из истории гражданской войны
в Северной Америке, чуть было не послуживший поводом для открытого
выступления Англии на стороне рабовладельческой конфедерации.
8 ноября 1861 года рабовладельческие эмиссары Мэзон и Слайделль
были арестованы на борту английского корабля «Трент» капитаном воен-
ного судна Соединенных Штатов. В связи с этим правящие круги Англии
подняли шумиху об «оскорблении» британского флага, стремясь использо-
вать инцидент в качестве повода к войне против Соединенных Штатов (Се-
вера). О неизбежности военного выступления Англии на стороне конфеде-
рации юга кричала и французская официозная печать, так как правитель-
ство Наполеона III также собиралось вступить в войну на стороне рабовла-
дельцев. Цели Пальмерстона и Наполеона III были очевидны: английская
буржуазия желала уничтожить опасного соперника в лице северо-восточных
и западных промышленных штатов и опять превратить Соединенные Шта-
ты в свою колонию, поставляющую Англии сырье (особенно хлопок) и
продовольствие; правительство Второй империи стремилось победонос-
ной войной и территориальными захватами укрепить свое положение в
стране.
В декабре 1861 года Маркс писал: «Пальмерстон хочет войны, англий-
ский народ ее не хочет. Ближайшие события покажут, кто одержит верх в
этом поединке — Пальмерстон или народ» (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с ,
Соч., т. XII, ч. 2, стр. 297). На попытку английской буржуазии ввязаться
в войну на стороне рабовладельцев рабочий класс Англии ответил мощным
движением протеста. Одним из главнейших инициаторов этого движения
был К. Маркс.
Январь 1862
(Стр. 584)
1 Чернышевский имел в виду следующие события: 14 января 1858 года
итальянец Орсини с несколькими товарищами совершил покушение на На-
полеона III, в котором они усматривали главное препятствие к объединению
Италии. Во время следствия по делу Орсини и его сообщников выяснилось,
что заговор был подготовлен в Англии. Тогда французская официальная
пресса («Монитёр») возглавила яростную антианглийскую газетную кам-
панию, доходящую до прямых угроз войной. Английские правящие круги
были чрезвычайно напуганы открывшейся перспективой войны с Францией,
676

хотя Наполеон III вовсе и не собирался воевать. В панике Пальмерстон
даже внес в парламент законопроект, уничтожавший право убежища ино-
странцам в Англии. Однако обсуждение этого законопроекта происходило
уже тогда, когда паника кончилась. Это обстоятельство определило провал
законопроекта и уход Пальмерстона в отставку.
2 Речь идет об англо-франко-испанском вторжении в Мексику (1861),
которое Маркс назвал одним «из самых чудовищных предприятий, когда-
либо занесенных в летописи международной истории» (К. М а р к с и Ф. Эн-
г е л ь с , Соч., т. XII, ч. 2, стр. 202).
Предлогом для этого вторжения явился декрет об отсрочке платежей
по иностранным займам, изданный мексиканским правительством Бенето
Хуареса, вставшим у власти в результате буржуазной революции 1855 года.
Истинная же цель интервенции заключалась в том, «чтобы, образовав но-
вый Священный Союз, применить к американским государствам тот же са-
мый принцип, согласно которому Священный Союз считал себя призванным
вмешиваться во внутренние правительственные дела европейских стран» (там
же, стр. 263). Еще в самом начале интервенции стало ясно, что Наполеон III
he намерен делить с кем-либо из своих союзников влияние на Мексику в
случае успеха авантюры. Тогда Англия и Испания отозвали свои войска.
Попытка Наполеона III задушить Мексиканскую республику и посадить на
мексиканский трон своего ставленника — австрийского эрцгерцога Максими-
лиана — встретила сильное сопротивление со стороны республиканских войск
и окончилась полной неудачей (1867). Республиканский строй был полно-
стью восстановлен во всей Мексике.
3 Ржевский, Владимир Константинович (1811—1885)—публицист, ли-
берал типа Каткова и К0. Писал много статей по экономическим вопросам
для «Русского вестника».
4 Речь идет о «порицателях» из лагеря российского либерализма.
В этой связи интересна ожесточенная полемика, которая происходила между
органом революционной демократии «Современником» и органами либера-
лизма «Русским вестником» и «Отечественными записками» в 1860, 1861
и 1862 годы. Редакции этих двух «толстых» журналов изощрялись в ру-
гани по адресу Чернышевского и его соратников, пускали в ход сплетни и
ничем не обоснованные обвинения в недобросовестности издателей «Совре-
менника», доходя порой до прямой клеветы на них. Характер этих высту-
плений либеральной печати был обусловлен стремлением защитить прин-
ципы либерализма, беспощадно разоблачаемые «Современником», стремле-
нием дискредитировать орган русских революционеров-демократов, подорвать
его возросшее влияние. Летом 1861 года в «Русском вестнике» появилась
заметка «Виды на entente cordiale с «Современником», автор которого, обра-
щаясь к Чернышевскому, писал: «Вы, петербургский враг Кавура, переще-
голяли и кардинала Антонелли, и Мадзини, и французских легитимистов,
и австрийских абсолютистов». Исходя из отрицательного отношения «Совре-
менника» к Кавуру, автор заметки чуть ли не прямо объявляет Чернышев-
ского «врагом прогресса», приписывая ему «бессмысленный фанатизм».
В этой же заметке была сделана очень характерная вообще для либералов
попытка замазать грань между либерализмом и революционизмом (см. «Рус-
ский вестник», № 7—8 за 1861). Одновременно либеральные журналисты
стремились вбить в голову русским читателям, что «народная жизнь тем
прогрессивнее и тем богаче, чем меньше совершалось в ней успешных насилий»
(курсив мой. — М. Р.), то есть революционных переворотов (см. «Русский
вестник», № 9—10 за 1861, заметка «Кое-что о прогрессе»). Следует пом-
нить, что вся эта растлевающая либеральная пропаганда велась как раз в то
время, когда на «поддельную реформу» (слова Герцена) русские револю-
ционно-демократические круги откликнулись многочисленными проклама-
циями, призывающими крестьян к восстанию, когда Герцен со своим «Коло-
колом» «безбоязненно встал на сторону революционной демократии», когда
из-под пера Чернышевского вышло знаменитое воззвание «К барским кре-
677

стьянам». В этих условиях повышенная активность либералов в их борьбе
с «Современником» вполне понятна: это было одним из проявлений реак-
ции, на сторону которой стали русские либералы типа Каткова, Кавелина,
Чичерина. Их поведение великолепно характеризуют следующие слова До-
бролюбова о либералах: «...сначала — желание кое-каких реформ, а затем —
реакция против тех, кто хотел вести эти реформы дальше, реакция, внушен-
ная страхом, чтобы реформы не зашли слишком далеко и не качнули «основ
общественного здания» (Н. Т-нов. «Жизнь и смерть графа Камилло Бензо
Кавура». «Современник», № 7—8, 1861 г.).
В ответ на ожесточенную кампанию либеральной журналистики в «Со-
временнике» и его приложениях появился ряд статей Чернышевского, заме-
ток и стихов Добролюбова, разоблачающих реакционную сущность либе-
рализма.
5 фон-Пленер,— министр финансов в кабинете Шмерлинта.
6 Аполлон Майков и Бенедиктов — о них подробно см. т. I настоящего
издания.
Февраль 1862
(Стр. 609)
1 Генерал Монтобан командовал французским экспедиционным корпу-
сом в Китае (1860); прославился как инициатор дикого грабежа, учинен-
ного французами во дворце богдыхана близ Пекина. За захват и разграбле-
ние деревни Паликао получил титул графа Паликао.
2 «Леонидовы спартанцы» — воины спартанского царя Леонида, все до
одного павшие в упорной битве с персами при Фермопилах (480 г. до н. э.).
3 Пикар — адвокат, депутат законодательного корпуса, один из пяти
членов оппозиции. Впоследствии — активный участник разгрома Парижской
Коммуны и министр внутренних дел в правительстве Тьера.
4 В феврале 1861 года прусский ландтаг (го есть палата представите-
лей) был распущен Вильгельмом I из-за того, что представители «прогрес-
систов» (так называли себя члены новой буржуазной партии, основанной в
1861 году Вирховым и Шульце-Деличем) потребовали контроля над расхо-
дованием бюджетных средств.
5 Грант, генерал (1822—1885) — в описываемое время был командую-
щим одной из армий Севера. Успешно боролся с южными войсками. Впо-
следствии был назначен главнокомандующим северных сил (1864—1865),
дважды избирался президентом (в 1868 и в 1872).
Март 1862
(Стр. 625)
1 Эриксон Джон (1803—1889) — шведский эмигрант, изобретатель,
сконструировавший первый военный винтовой пароход (1841) и брониро-
ванное судно «Монитор» (1862).
Апрель 1862
(Стр. 636)
1 Чернышевский, делая такое заключение, имел в виду крайнюю сла-
бость, косность, нерешительность буржуазной оппозиции в Пруссии. Ха-
рактерным примером поведения представителей этой оппозиции может слу-
жить их деятельность в новом ландтаге, созыва 1862 года. Выборы в этот
ландтаг дали «прогрессистам» на 89 мест больше, чем в предыдущем, рас-
ширенном в том же году ландтаге. «Прогрессисты» потребовали контроля
678

над расходованием бюджета на армию. Палата даже попыталась отказать
королю в кредитах на перевооружение войск. Однако Вильгельм I продол-
жал производить не утвержденные ландтагом расходы, поняв, что дальше
громких речей дело не пойдет. Окончательно перестав считаться с буржуаз-
ной оппозицией, Вильгельм I призвал к власти представителя консерваторов
Бисмарка, заявившего в бюджетной комиссии ландтага: «Не речами, не по-
становлениями большинства решаются великие вопросы времени, — это было
ошибкой 1848 и 1849 годов, — а железом и кровью».
В 1863 году ландтаг был вновь распущен. В. И. Ленин писал по этому
поводу, что буржуазией в период конституционного конфликта была состав-
лена «робкая оппозиция, побуждавшая монархию становиться все более бур-
жуазной и не разрушавшей союза буржуазии с юнкерами, т. е. реакционными
помещиками» (В. И. Л е н и н , Соч., изд. 4-е, т. 15, стр. 366—367).

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ
КОММЕНТАРИИ
ПОЛИТИКА
Январь 1860
(Стр. 5—27)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 1, стр. 183—224.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 415—443.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Стр. 9, 17—18 строки снизу и стр. 13, 11—12 строки снизу. Указанное
Чернышевским «Приложение» см. в «Современнике» 1860, № 1.
Стр. 10, 8 строка. В «Современнике» стр. 188, 8 строка снизу—явная
опечатка: вместо «епископ» — «ирландск».
Февраль 1860
(Стр. 28-45)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 2, стр. 303—322.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 444—458.
Рукописи не сохранилось. Корректура (11 последних строк статьи с раз-
решительной надписью цензора В. Бекетова, без каких-либо пометок и ис-
правлений) хранится в Центральном государственном литературном архиве.
Печатается по тексту «Современника», сверенному с сохранившейся
частью корректуры.
Март 1860
(Стр. 46—74)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 3, стр. 161—196.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 459—483.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Апрель 1850
(Стр. 75—107)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 4, стр. 513—558.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 481—513.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
680

Май 1860
(Стр. 108—144)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 5, стр. 119—164.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинении (СПБ. 1906),
„ р . 514—545.
Рукописи не сохранилось. Корректура (25 последних строк статьи, с раз-
решительной надписью цензора В. Бекетова, без каких-либо пометок и исправ-
лений) хранится в Центральном государственном литературном архиве.
Печатается по тексту «Современника», сверенному с сохранившейся
частью корректуры.
Стр. 124, 18 строка снизу. Слово «числа» отсутствует в тексте «Совре-
менника».
Июнь 1860
(Стр. 145—179)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 6, стр. 307—360.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 546—578.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Стр. 165, 11 строка. В «Современнике» явная опечатка: «оставить».
Июль 1860
(Стp. 180—227)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 7, стр. 147—202.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 579—619.
Рукописи не сохранилось. Корректура: (1 лист) с правкой и надписью
автора: «Остальные формы пришлю часов в 6 ныне, в них вставок будет мало,
так что можно будет кончить поправки нынче». Корректура начинается сло-
вами: «...чем желать, чтобы столь важные предметы» и кончается: «немецких
правительств; вместе с императором». Хранится в Центральном государствен-
ном литературном архиве.
Печатается по тексту «Современника», сверенному с сохранившейся
частью корректуры.
Стр. 189, 16 строка снизу. В «Современнике» опечатка: «получить этому
декрету».
Август 1860
(Стр. 228—245)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 8, стр. 331—356.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 620—635.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Сентябрь 1860
(Стр. 246—294)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 9, стр. 147—216.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 636—681.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
681

Октябрь 1860
(Стp. 295—327)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 10, стр. 409—446.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
cтp. 682—709.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Стр. 324, 20 строка. Слово «совета» пропущено в тексте «Современника».
Ноябрь 1860
(Стр. 328—353)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 11, стр. 165—194.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 710—731.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Стр. 353, 5 строка. В «Современнике» явная опечатка: «1848».
Декабрь 1860
(Cтp. 354—384)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1860, № 12, стр. 409—444.
Перепечатано в VI томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 7 3 2 - 7 5 7 .
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Стр. 362, 5 и 10 строки. В «Современнике» явная опечатка: вместо «20
октября» — «20 декабря».
Стр. 365, 11 строка. В «Современнике» опечатка: «20 декабря».
Январь 1861
(Стр. 385—408)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 1, стр. 153—182.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 367—388.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Февраль 1861
(Стр. 409-432)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 2, стр. 410—430.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 3 8 9 - 4 1 0 .
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
ПРЕДИСЛОВИЕ К НЫНЕШНИМ АВСТРИЙСКИМ ДЕЛАМ
(Стр. 433—465)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 2, стр. 581—618.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 79—106.
682

Рукописи не сохранилось. Полный текст корректуры с исправлениями
и вычерками автора (1—5 лист) хранится в Центральном государственном
литературном архиве. Печатается по тексту «Современника», сверенному с
корректурой.
На первом листе корректуры сверху слева на полях зачеркнута надпись:
«Статья эта подлежит предварительному одобрению в Министерстве иност-
ранных дел. Цензор В. Бекетов». На нижних полях листов корректуры — раз-
решительная виза цензора: «Печатать позволяется. Санкт-Петербург, 9 фев-
раля 1861 года, цензор В. Бекетов».
Стр. 436, 7—8 строки снизу. В корректуре после слов: «самую передовую
часть молодежи» вычеркнуто автором: «Благодаря довольно странному обстоя-
тельству своего воспитания автор этой статьи может дать читателю очень
точное понятие о степени прогрессивности венских студентов».
Стр. 436, 3—4 строки снизу. В корректуре после слов: «между сту-
дентами. О» вычеркнуто автором: «профессоре Ги, другие профессора Энд-
лихера, автор статьи ничего не может сказать от себя, а знает только,
что...».
Стр. 437, 1 строка. В корректуре после слов: «какой тогда требо-
вался» вычеркнуто автором: «но другое дело профессор Эндлихер, — с ним
автор статьи так коротко знаком, как будто слушал его лекции в течение всех
четырех лет своего университетского курса; да оно так и было в сущности.
Профессор философии того университета, в котором автор статьи имел удо-
вольствие находиться студентом, читал лекции слово в слово по курсу Энд-
лихера, так что люди, знавшие между нами по-немецки, готовились к экза-
мену прямо по курсу Эндлихера, точный перевод с которого представляли
записки наших товарищей, не знавших по-немецки. Это, я вам скажу, удиви-
тельный курс философии. Ни «Философский лексикон» г. С. Г., ни «Психо-
логия» г. Рождественского, ни «Психология» г. Ореста Новицкого не могут
выдержать параллели с ним. Разве «Риторика» покойного Кошанского и
«Всеобщая история» покойного Кайданова сравняются с Эндлихером по
замечательной допотопности. Но и то едва ли: единственный курс, дружно
сочетающийся в воспоминаниях автора статьи с курсом Эндлихера — «На-
чальные основания физики» Шрадера, по которым преподавалась около
1845 г. физика в среднем учебном заведении, где началось школьное образо-
вание автора статьи: в конце книги Шрадера есть параграф буквально такого
содержания: «в последнее время некоторые ученые стали доказывать сущест-
вование особенной силы, которую они называют электричеством; их мнение
очень правдоподобно, но положительным образом еще не может быть в на-
стоящее время утверждаемо действительное существование таковой силы.
Потому и говорить об оной в учебном руководстве было бы преждевременно».
Но нет, почтенный Шрадер — переведенный на русский язык при Бецком,
около времен славной осады Очакова, — принадлежит геологическому слою
гораздо позднейшей эпохи, чем Эндлихер: Шрадер не признает, но и не
отвергает такого нового открытия, как электричество, а Эндлихер гораздо
решительнее: он считает Канта легкомысленным человеком, не умевшим
мыслить; сам Вольфий кажется Эндлихеру вольнодумцем, точь-в-точь как
родителю Фридриха Великого. Можно судить, до какой степени требова-
тельны были в своей прогрессивности венские студенты, если Эндлихер и
друг Эндлихера пользовались у них уважением и доверием.
[Словом сказать...]»
Март 1861
(Cтp. 466—481)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 3, стр. 173—194.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 411—425.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
683

Апрель 1861
(Стр. 482-493)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 4, стр. 487—500.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 426—436.
Рукописи не сохранилось. Корректура хранится в Центральном государ-
ственном литературном архиве. Первый отрывок — 1/2 листа (два последние
столбца); второй — начинается словами: «...довали его примеру. Итак...» и
кончается: «трудных обстоятельствах, ра...». Имеется корректурная правка
автора и надпись его рукой: «Первые две полосы без помарок».
Печатается по тексту «Современника», сверенному с сохранившейся
частью корректуры.
Стр. 487, 9 строка снизу. В «Современнике», стр. 493, 14 строка снизу,
после слов: «коммерческие средства» следует: «власти австрийского мини-
стерства».
Стр. 483, 13 строка. В «Современнике», стр. 494, 8 строка, после слов:
«военною службою», следует: «разорены этою повинностью, и управляются».
Стр. 486, 14 строка. В корректуре и «Современнике», стр. 491, ошибка:
вместо «Зичи» — «Цихи».
Май 1861
(Стр. 494—516)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 5, стр. 213—244.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 437—457.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Стр. 512, 13 строка снизу. В «Современнике» явная опечатка: «основа-
тельность».
Июнь 1861
(Стр. 517—529)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 6, стр. 493—506.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 458—467.
Рукопись (23 листа в четвертку) и корректура хранятся в Центральном
государственном литературном архиве. Писано рукою секретаря Н. Г. Черны-
шевского, А. О. Студинского, с поправками Чернышевского чернилами и
карандашом. Начало статьи (13 первых строк)—автограф.
Корректура: первый лист; без всяких исправлений и пометок; начинается
словами: «Давно уж», а кончается: «Франция объявляла, что не одоб-
рит ту».
Печатается по тексту «Современника», сверенному с рукописью и сохра-
нившейся частью корректуры.
Стр. 517, 15—16 строки. В «Современнике», стр. 493, 16 строка и далее
во всех случаях в статье — «существующая система» вместо «господствую-
щая система» (в рукописи).
Стр. 518, 1 строка. В рукописи лист 16, 9 строка, после слова: «отсту-
пать» следует: «от некоторых принципов».
Стр. 518, 11 строка. В рукописи лист 16 (об.), 3 строка, после слов:
«согласна только» зачеркнуто автором: «охранительная».
Стр. 518, 15 строка снизу. В рукописи лист 17, 2—10 строки снизу.
В «Современнике», стр. 494, 1 строка снизу, после слов: «парламентское пра-
вление» следует: «Видите ли» и далее: «девять лет», то есть как и в рукописи.
Стр. 518, 14 строка снизу. В рукописи, лист 17, 3—8 строки снизу, после
684

слов: «в доказательствах» вычеркнуто автором: «но происходившие на-днях
выборы в члены департаментских советов показывают, что при восстановлении
парламентской формы масса французского населения выкажет не слишком
много самостоятельности».
Стр. 519, 13 строка снизу. В рукописи лист 19, 3—7 строки. В «Совре-
меннике», стр. 496, 4—5 строки, после слов: «при ней невозможна» следует:
«Система эта».
Стр. 519, 3 строка снизу. В рукописи, лист 19, 8 строка снизу, после
слов: «этих пяти человек» вычеркнуто автором: «уже смертоносно».
Стр. 520, 5 строка. В рукописи, лист 19, 7—13 строки. В «Современ-
нике», стр. 496, 18 строка, после слов: «непрочность системы» следует: «Мы
не будем».
Стр. 520, 27 строка. В рукописи, лист 20, 5 строка снизу, после слов:
«опровергнуть их» следует: «невозможно. Когда».
Стр. 520, 8 строка снизу. В рукописи лист 21, 8 строка. В «Современ-
нике», стр. 497, 13—14 строки, после слов: «перед законом» следует: «Для
этого нужно».
Стр. 520, 4 строка снизу. В рукописи лист 21, 9—15 строки. В «Совре-
меннике», стр. 497, 17—18 строки, после слов: «над Франциею» следует:
«С 17 февраля».
Стр. 521, 34 строка. В рукописи лист 22 (об.), 14—23 строки. В «Совре-
меннике», стр. 498, 8 строка, после слов: «речь словами» следует: «прошу
вас».
Стр. 521, 10 строка снизу. В рукописи лист 23, 1—6 строки снизу.
В «Современнике», стр. 498, 16 строка, после слов: «свобода газетам» следует;
«Мы привели».
Стр. 522, 9 строка. В рукописи лист 24, 1—3 строки. В «Современнике»,
стр. 498, 12 строка снизу, после слов «своего бессилия» следует: «Дей-
ствительно».
Стр. 522, 11 строка. В рукописи лист 24 (об.), 6—7 строки. В «Совре-
меннике», стр. 498, 11 строка снизу, после слова: «Действительно» следует:
«сами клиенты существующей системы».
Стр. 522, 12—13 строки. В рукописи лист 24 (об.), 9 строка. В «Совре-
меннике», стр. 498, 10 строка снизу: «напоминают ей о необходимости».
Стр. 522, 14—15 строки. В рукописи лист 24 (об.), 12—13 строки. В
«Современнике», стр. 498, 9—10 строки снизу: «уличают бесполезность уси-
лий скрывать».
Стр. 522, 23 строка. В рукописи лист 25, 2—3 строки. В «Современнике»,
стр. 499, 1 строка, после слов: «существующей системы» следует:
«, — вот уж».
Стр. 522, 16 строка снизу. В рукописи лист 25, 5—7 строки снизу, после
слов: «законодательного корпуса» следует: «чтобы не делалось утаек и под-
логов в расходовании государственных сумм».
Стр. 522, 15 строка снизу. В рукописи лист 25, 5—6 строки снизу.
В «Современнике», стр. 499, 10 строка: «Они рассчитали».
Стр. 522, 11 строка снизу. В рукописи лист 25 (об.), 3 строка. В «Со-
временнике», стр. 499, 13 строка, после слов: «незаконным образом» следует:
«но много раз мы говорили о том, как отклоняются мысли французской
публики».
Стр. 523, 28 строка. В рукописи лист 25 (об.), 3 строка снизу. В «Со-
временнике», стр. 499, 20 строка: «парижского правительства».
Стр. 524, 19 строка. В рукописи лист 28, 2—12 строки. В «Современ-
нике», стр. 500, 15 строка, после слов: «от них», следует: «Смерть Кавура».
Стр. 525, 17 строка. В рукописи лист 29 (об.), 15 строка. В «Современ-
нике», стр. 501, 9 строка, после слова «происки» следует: «бурбонских эмис-
саров, и что».
Стр. 525, 20 строка. В рукописи лист 29 (об.), 5—6 строка снизу.
В «Современнике», стр. 501, 12 строка, после слов: «почему же» следует:
«бурбонские эмиссары успевают».
685

Стр. 526, 11 строка снизу. В рукописи лист 32, 2—7 строки снизу.
В «Современнике», стр. 502, 6 строка снизу, после слов: «имперского совета»
следует: «ничего хорошего не дождутся они и для самих себя. У чехов».
Стр. 527, 22 строка. В рукописи, лист 33, 2 строка снизу: «подчинение
системе».
Стр. 527, 23 строка. В рукописи лист 33 (об.), 1—3 строки. В «Со-
временнике», стр. 503, 27 строка, после слов: «произвольного управления»
следует: «При своем».
Стр. 527, 28 строка. В рукописи, лист 33 (об.), 9—10 строка.
В «Современнике», стр. 503, 11 строка снизу, после слова «потому» сле-
дует: «едва ли возможно избегнуть военной развязки».
Июль 1851
(Стр. 530—546)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 7, стр. 181—200.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 468—481.
Рукопись (17 полулистов и 10 листов в четвертку) хранится в Централь-
ном государственном литературном архиве. Наполовину — автограф, наполо-
вину писано рукою секретаря, с поправками и вставками Чернышевского чер-
нилами и карандашом.
Печатается по тексту «Современника», сверенному с рукописью.
Стр. 533, 19 строка. В рукописи лист 39, 2 строка снизу, после слов:
«венского корреспондента» вычеркнуто автором: «прусской газеты «National».
Стр. 535, 26 строка. В рукописи лист 45, 23 строка, после слов: «солдат
недостает для» вычеркнуто автором: «этих экзекуций».
Стр. 535, 30 строка. В рукописи лист 45, 31 строка после слов: «Ультра-
либеральная» вычеркнуто автором: «левая».
Стр. 535, 35 строка. В рукописи, лист 45, 10 строка снизу. В «Современ-
нике», стр. 188, 5 строка, после слова «соединения» следует: «между ними».
Стр. 535, 14 строка снизу. В «Современнике», стр. 188, 15—16 строки,
после слов «эти части» следует: «Почти столь же».
Стр. 536, 9 строка снизу. В рукописи лист 47, 10—11 строки снизу, после
слов: «очень нерасчетливо» вычеркнуто автором: «Он как будто воображает,
что может».
Стр. 536, 8 строка снизу. В рукописи лист 47, 8—9 строки снизу, после
слов: «кроаты слишком слабы» вычеркнуто автором: «они могли [могут]
держаться только или союзом с венграми или помощью австрийцев против».
Стр. 537, 32 строка. В «Современнике», стр. 190, 20 строка: «Шмер-
линга во всем».
Стр. 537, 5 строка снизу. В рукописи лист 49, 20—21 строки. В «Со-
временнике», стр. 190, 12 строка снизу, после слов: «поступили решительно»
следует: «Но они ничего».
Стр. 538, 13 строка. В рукописи лист 49, 4 строка снизу. В «Современ-
нике», стр. 191, 3 строка: «оскорблены. Так что же дальше?»
Стр. 538, 23 строка. В рукописи лист 50, 11—12 строки. В «Современ-
нике», стр. 191, 6 строка, после слова: «хотели» следует: «удалиться, а для
того только, чтобы прохладиться».
Стр. 538, 28 строка. В рукописи лист 50, 19 строка. В «Современнике»,
стр. 191, 10 строка, после слов: «новых оскорблений» следует: «Читатель
видит».
Стр. 538, 32 строка. В рукописи, лист 50, 24—32 строки, после слов: «не
удивляешься» вычеркнуто автором: «господству Шмерлинга с товарищами над
такими людьми. В самом деле... хороши итальянские правители. Каждому
человеку в Европе известно было, что не ныне — завтра должно произойти
нападение итальянских войск на австрийскую армию в Венецианской области
и восстание венгров. Каждому известно было».
686

Стр. 538, 13 строка снизу. В рукописи, лист 30, 35 строка, после слов
«границами национальностей» следует: «Совершенно противоположное мы
видим в Италии. Там народ».
Стр. 539, 3 строка. В рукописи, лист 50 (об.), 1 строка снизу, после слов
«об условии» следует: «по которому были уступлены Франции Савойя и
Ницца».
Стр. 539, 7 строка. В рукописи лист 51, вставка С, 4 строка снизу.
В «Современнике», стр. 191, 8 строка снизу: «с инструкциями английскому
посланнику».
Стр. 546, 9 строка. В рукописи, лист 59, 2 строка, после слов: «Судя по
этому» следует: «должно было произойти одно из двух: или Мак-Клелланд,
имевший от 20 до 30 тысяч войска, атаковал сильно укрепленную позицию при
Манассас-Гапе, не дождавшись, пока успеет двинуться на нее главная армия,
переправлявшаяся через Потомак из Вашингтона; или авангард этой главной».
Стр. 546, 11 строка. В рукописи, лист 59, 12 строка, «масса главной
армии».
Сентябрь 1861
(Стр. 547—556)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 9, стр. 175—187.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 501—509.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Августовское обозрение «Политика», напечатанное в «Современнике»,
1861 г., № 8, принадлежит, как ныне установлено, не Н. Г. Чернышевскому,
а Н. А. Добролюбову (см. Полное собрание сочинений Н. А. Добролюбова,
т. V, стр. 239—258, «Гослитиздат», М. 1941).
Октябрь 1861
(Стр. 557—569)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 10, стр. 355—366.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 510—518.
Часть рукописи (7 разрозненных листов в четвертку, нумерованные: 1—6
и 6—9) хранится в Центральном государственном архиве. Писано неизвестной
рукой. Заглавие и слово «конец» написаны карандашом Чернышевским.
Шестой лист обрывается словами: «всячески старались они», девятый начи-
нается фразой: «они говорят, что в этой медленности».
Печатается по тексту «Современника», сверенному с сохранившейся
частью рукописи.
Стр 557, 10 строка. В рукописи лист 60, 7 строка. В «Современнике»,
стр. 355, 11 строка: «для успокоения венгров».
Стр. 558, 1 строка. В рукописи лист 60 (об.), 4 строка снизу. В «Со-
временнике», стр. 356, 9—10 строки, после слов: «хотя бы» следует: «не
признавала его».
Стр. 558, 16 строка снизу. В рукописи, лист 60 (об.), 1 строка. В «Со-
временнике», стр. 356, 3 строка снизу: «любивший пышные обряды».
Стр. 558, 15 строка снизу. В рукописи, лист 61, 2 строка. В «Современ-
нике», стр. 356, 2 строка снизу: «решимость нынешнего короля восстановить
старинный обряд».
Стр. 559, 10 строка. В рукописи лист 61, 8 строка снизу. В «Современ-
нике», стр. 357, 21 строка: «не видим ничего грозящего».
Стр. 560, 5 строка снизу. В рукописи листы 62—63 (об.). В «Совре-
меннике», стр. 359, 16 строка, после слов: «парижских улицах» следует: «За-
мечателен образ действий».
687

Стр. 562, 11 строка снизу. В рукописи лист 63 (об.), 9 строка. В «Со-
временнике», стр. 359, 18 строка: «во время этих столплений».
Стр. 562, 6 строка снизу. В рукописи лист 63 (об.), 1—3 строки снизу.
В «Современнике», стр. 359, 22 строка, после слов: «надобно понизить» сле-
дует: «Разумеется, перехватать».
Стр. 563, 11 строка. В рукописи лист 64, 14 строка. В «Современнике»,
стр. 359, 7 строка снизу, после слов: «рассудило так» следует: «что оно
ничего не потеряет».
Стр. 563, 17—18 строки снизу. В рукописи лист 64 (об.), 3 строка.
В «Современнике», стр. 360, 14 строка: «тревожная политика».
Стр. 564, 6 строка снизу. В рукописи: «Рикасоли восставал». Явная
описка.
Стр. 565, 21—22 строки снизу. В рукописи лист 65 (об.), 14 строка
снизу. В «Современнике», стр. 362, 20 строка: «Потому трудно верить».
Ноябрь 1861
(Стр. 570—583)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1861, № 11, стр. 107—122.
Перепечатано в VIII томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 519—530.
Рукопись (11 полулистов) хранится в Центральном государственном
литературном архиве. Писано неизвестной рукой с поправками и вставками
Н. Г. Чернышевского.
Печатается по тексту «Современника», сверенному с рукописью.
Стр. 570, 5 строка. В рукописи лист 66, 2—3 строки после слов: «депеша,
говорившая», следует: «о каком-то исполненном горькой истины письме
Фульда к императору».
Стр. 570, 10 строка. В рукописи лист 66, 8 строка: «об этом странном
известии».
Стр. 570, 11 строка. В рукописи лист 66, 10 строка, после слов: «так и
вышло» следует: «Письмо Фульда, оказавшееся не письмом, а официальным
докладом, и построенные вокруг него эффектные декорации обнаружили
чисто декорационный характер, так что могут служить только предметом
любопытства, не больше. Но как предмет».
Стр. 570, 3 строка снизу. Исправлена опечатка: «фунтов» на «франков».
Стр. 573, 19 строка снизу. В рукописи, лист 69 (об.), 24 строка после
слов: «чрезмерности расходов» следует: «в слабости правительства».
Стр. 576, 1—2 строки снизу. В рукописи лист 72, 23 строка: «между
Фульдом и другими министрами».
Стр. 577, 9 строка. В рукописи лист 72, 28 строка, после слова: «опре-
делить» следует: «это труднее, нежели характеризовать различие смысла в
словах «преданный» и «приверженный» или «послушный» и «покорный».
Но как бы то».
Стр. 577, 22 строка. В рукописи лист 72 (об.), 13 строка, после слов:
«тонких разъяснений» следует: «борьба за почетное место, спор из-за власти
приказывать в том или другом деле, из-за этого могут ссориться благоразум-
ные люди, хотя бы и не разнились между собою в образе мыслей. Персиньи».
Стр. 577, 12 строка снизу. В рукописи, лист 72 (об), 4—7 строки снизу.
В «Современнике», стр. 116, 11 строка, после слов: «самой перестановки»
следует: «Споры с Персиньи».
Стр. 578, 6 стр. В рукописи, лист 73, 21 строка, после слов: «сказал,
что» следует: «это вздор, но можно подумать».
Стр. 578, 8—9 строки. В рукописи лист 73, 21 строка, после слов: «бес-
срочный отпуск» следует: «Но нет, об этом речь не пошла, военный министр
сказал».
Стр. 578, 14 строка. В рукописи, лист 73, 23 строка, после слов: «ми-
нистр сказал, что» следует: «по-настоящему нельзя уменьшить армии ни
688

одним человеком, но что из любезности к Фульду, своему благоразумному
другу, он, пожалуй».
Стр. 578, 6 строка снизу. В рукописи листы 73—74, 11 строка снизу.
В «Современнике», стр. 117, 20 строка, после слов: «и гордятся им» следует:
«Перемена».
Данный в квадратных скобках крупный отрывок несомненно был изъят
из статьи цензурой.
Стр. 579, 9—10 строки. В рукописи лист 74, 5—6 строки, после слов:
«нынешней системы» вычеркнуто автором: «Замечательно, что дефицит скло-
няет их к политическим уступкам».
Стр. 580, 11 строка снизу. В рукописи лист 75, 11—12 строки, после
слов: «будет низвергнут» зачеркнуто автором: «и министерские места будут
розданы друзьям».
Стр. 581, 25 строка. В рукописи лист 75 (об.), 15 строка, после слов:
«в Европе» следует: «и тогда началась бы самая фантастическая перестройка.
Но по последним известиям».
Стр. 582, 19 строка снизу. В рукописи лист 76 (об.), после слов: «англи-
чане уже думают» вычеркнуто автором: «американская междоусобица не мо-
жет кончиться ничем. Кроме признания независимости южных штатов и что
объявление войны северным штатам со стороны Англии ускорило бы эту раз-
вязку, да таким образом и [в продолжении] (после которой Англия могла бы]
надобно силою».
Стр. 589, 26 строка снизу. В тексте «Современника» слово «явится» про-
пущено.
Январь 1862
(Стр. 584—608)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1862, № 1, стр. 137—166.
Перепечатано в IX томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 186—209.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Со-
временника».
Февраль 1862
(Стр. 609—624)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1862, № 2, стр. 395—414.
Перепечатано в IX томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 210—224.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Март 1862
(Стр. 625—635)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1862, № 3, стр. 177—190.
Перепечатано в IX томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 225—234.
Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту «Совре-
менника».
Апрель 1862
(Cтp. 636—649)
Впервые опубликовано в «Современнике» 1862, № 4, стр. 357—370.
Перепечатано в IX томе Полного собрания сочинений (СПБ. 1906),
стр. 235—246.
689

Рукопись (3 полулиста и 19 листов в четвертку, исписанных рукой се-
кретаря с поправками Н. Г. Чернышевского) и корректура хранятся в Цент-
ральном государственном литературном архиве. Корректура: первый лист
(форма), без цензорских и авторских исправлений, но с надписью рукою
автора: «Дальше цензурою ничего не вычеркнуто». Корректура обрывается
словами: «это правление существовало только по имени; новыми».
Печатается по тексту «Современника», сверенному с рукописью и сохра-
нившейся частью корректуры.
Стр. 636, 6 стр. В «Современнике» явная опечатка; следует читать: 1849.
Стр. 636, 15 строка. В рукописи лист 78, 8—14 строки, после слов:
«своему правительству» вычеркнуто автором: «С 1815 до 1847 г. пруссаки
жили себе беззаботно, не вмешиваясь ни в какие политические дела. По-
слушанием и доверием к правительству зарекомендовали они себя так хорошо,
что у правительства явилась охота наградить их чем-нибудь за добродетель,
Награда состояла в предоставлении пруссакам политических прав».
Стр. 636, 17 строка. В рукописи, лист 78, 16—21 строки. В «Современ-
нике», стр. 357,13—14 строки после слов: «что сама» следует: «водворится
у них система».
Стр. 636, 8 строка снизу. В рукописи лист 78, 10—15 строки снизу.
В «Современнике», стр. 357, 8—9 строки снизу, после слов: «год, два, три»
следует: «нет, все она сама собою не водворяется. Вот прошлой осенью они
сделали попытку позаботиться о ее водворении, «совершив».
Стр. 637, 9 строка. В рукописи лист 78 (об.), 6 строка. В «Современ-
нике», стр. 358, 6 строка, после слов: «в депутаты» следует: «никак не спо-
собны стремиться»; 13 строка, после слов: «трансцендентальной истины» сле-
дует: «но неужели это много времени».
Стр. 637, 21 строка снизу. В рукописи лист 78 (об.), 16 строка снизу.
В «Современнике», стр. 358, 21 строка, после слов: «системе управления»
следует: «Представление палате».
Стр. 637, 16 строка снизу. В рукописи лист 78 (об.), 11 строка снизу.
В «Современнике», стр. 358, 19 строка снизу: «состав военных сил».
Стр. 638, 16 строка. В рукописи лист 79, 18 строка снизу, после слов:
«в пользу» вычеркнуто слово: «исторического».
Стр. 639, 6 строка. В рукописи лист 79, 24 строка, после слова: «вос-
пользовались тою» следует: «правительственною силою, какую».
Стр. 640, 10 строка. В рукописи лист 80 (об.), 1—15 строки. В «Совре-
меннике», стр. 361, 14 строка, после слов: «частному вопросу», следует:
«Прусское правительство распустило прежнюю палату не из-за важности
частных предметов спора с нею, а потому, что не признавало за нею права
приказывать ему.
Благодаря».
Стр. 640, 29—30 строки. В рукописи лист 81, 5 строка: «в новую палату
решительно все».
Стр. 642, 25 строка. В рукописи лист 85, 13 строка. В «Современнике»,
стр. 363, 25 строка: «Да оно, повидимому».
Стр. 643, 21 строка. В рукописи лист 88, 16 строка: «если спор немало-
важен».
Стр. 645, 27 строка. В рукописи лист 89, 3—4 строки снизу: «мнения
между монархистами и республиканцами».
Стр. 647, 9 Строка. В рукописи лист 92, 4 строка снизу, после слов:
«увидев такую опрометчивость» следует: «Джонсон и Борегар, командовавшие
западною армиею».

УКАЗАТЕЛЬ ЛИЧНЫХ ИМЕН, УПОМИНАЮЩИХСЯ
В ОСНОВНОМ ТЕКСТЕ VIII ТОМА
А
А в г у с т — 521.
А г р е с т и — 274, 276.
А й о л а , Мариано — 274, 280.
А л е к с а н д р VI — 607.
А л ь б е р и — 57, 58.
А л ь б е р т — 209.
А л ь б е р т - В и к т о р — 59.
А л ь б р е х т — 460, 462.
А н д е р с о н —403, 404, 406, 407,
497, 500.
А н т о н е л л и , Джакомо — 292.
А н ц а н о — 235.
Аппони, Альберт —440, 483—485,
531, 532.
А р а г о, Франсуа—453.
А р и о с т о, Лодовико — 1 35.
А р т а л е — 102.
А р т г а б е р — 456.
А т е н о л ь ф и — 273.
А ш б о т — 472.
Б
Б а й р о н , Джордж Гордон-—453.
Б а н ь о л и — 98.
Б а р б е р и —97, 99.
Б а р к о ц и — 204.
Б а р о ш , Пьер —380, 381, 615—618.
Б а р р о, Одилон — 26.
Б а т и а н и , Людвиг — 360, 485.
Б а х , Александр — 8 5 , 360, 364, 457,
460, 463.
Б е к н е р — 624.
Б е л л а — 274.
Б е л л е т т и — 274.
Б е л л ь — 401.
Б е л ь к р е д и — 551.
Б е м б о, Пьетро — 135.
Б е н е д е к , Людвиг—106, 137, 329.
332, 344, 433, 440, 482, 483, 492.
Б е н е д и к т о в , В. Г. — 607.
Б ё р н с а й д — 598.
Б е р р ь е , Пьер — 2 4 , 380, 381.
Б е р т а н и, Агостино — 244, 253,
255, 256, 270, 274—276, 289—291,
314, 315, 318, 319, 608.
Б е т м о н — 24.
Биксио, Нино—152, 256, 257,
262—264, 302, 303.
Б и л ь й о —380, 381.
Б о д р о н и — 247.
Б о н а п а р т е , генерал — см. Напо-
леон I.
Б о н а п а р т е , Луциан — 59.
Б о н к о м п а н ь и , Карло — 608.
Б о р д о н е — 265.
Б о р е г а р, Пьер — 499, 647.
Б о с к о — 1 7 0 , 229—231, 235, 240,
273, 278, 281.
Б о т л е р — 553.
Б о у р и н г, Джон — 73.
Б р а й т , Джон —65, 67, 68, 71, 73,
74, 142, 143, 638.
Б р е к е н р и д ж , Джон — 401, 404,
405, 495, 626.
Б р е н ь е — 1 8 8 , 192.
Б р и г а н т и — 261, 264, 266—268.
Б р и н ц — 552.
Б р и н ь о л и , Шипио — 476.
Б р и о н е, Микеле —125.
Б р о у н, Джон — 398.
Б р у к , Карл — 7 5 , 106, 138—140.
Б р у к с — 408.
Б р ю с , Джемс — 74.
Б у л а р — 104.
Б у л ь в е р-Л и т т о н, Эдуард — 142,
143.
Б у о л ь - Ш а у э н ш т е й н , Карл — 85.

Бурбоны — 8 2 , 83, 94. 113, 118,
1 8 6 , 190, 192, 196, 198, 201, 242,
269, 279, 610.
Буркне, Франсуа — 616.
Буханан, Д ж е м с — 383, 384, 395,
399, 404—407, 414, 415, 417—
419, 421, 493, 495, 497, 501.
Бьюлль — 647.
В
Вай, Николай —337, 345, 363—365,
367, 368, 429—431, 433, 472, 483,
484, 531.
Валевский, Александр — 10—12,
23, 63—65, 379, 380, 577, 579.
Валентини — 97.
В а л е р и о, Лоренцо -— 200.
Вальфре — 347.
В а р е н н, Шарль, — 535.
В а р з и — 476.
Вассалого, Пиэтро— 125.
В а т т о н е, Витторио — 125.
Вашингтон, Джордж — 385, 386,
502, 630.
Вашингтон — 502.
В е б е р — 205.
Вейротер— 443.
В е й с, Самуэль — 477.
Велизарий — 135.
Веллетри — 151.
Веллингтон, Артур — 344, 444.
Вентимилья, Франческо — 125.
В ё р д е о н — 539.
Вердура — 348.
Виале —264, 267, 268.
В и зе р — 552.
Виктория — 117.
Виктор-Эммануэль II—18, 28,
30, 33, 36, 48, 50, 51, 53, 54, 56,
57, 59, 63, 65, 70, 75, 76, 81, 82,
88, 90, 95, 117—119, 124, 134, 135,
1 4 6 , 151, 1 6 4 , 168, 171, 177, 1 8 6 ,
188, 190, 196, 197, 201, 206, 238,
240, 241, 244, 253, 256, 258, 268,
272, 274—276, 279, 280, 287,290—
296, 305, 307, 311, 313—315, 318,
320, 321, 328—331, 346—351, 432,
476, 518, 525, 540, 549, 580, 608,
644.
В и л л а м а р и н а — 195.
Вильгельм I (принц регент) —
26, 209—213, 215, 408, 447,
557—560, 619—621, 635, 636.
В и л ь я — 288.
Виндишгрец, Альфред — 206,
332, 483, 492, 526.
B y л ь —506.
Г
Г а з е —491.
Гайнау, Юлтус —206, 332, 359,
360.
Галандро, Гаэтано—125.
Галанти — 97.
Галлек — 646.
Гарибальди, Джузеппе — 90—94,
96, 117, 122, 1 2 3 , 1 2 5 , 129—133,
143—172, 174—184, 188, 190—194,
196—202, 216, 219-228, 231—244,
246—249, 251—305, 311—322,
328—330, 346—351, 408. 492,
493, 524, 561, 563, 564, 608,
618.
Г а р и б а л ь д и , Менотти — 152, 257.
Г а р т и г, Ф р а н ц — 461—463.
Г а с н е р, Леопольд — 552.
Гаусман — 612.
Г ё д с о н, Джемс — 64.
Г е й с л а, Альфан—164.
Георг I I I - 5 0 9 , 510.
Г ё р г е й, Артур — 359.
Герцог Б о р д о с с к и й . — см. Шам-
бор.
Г и, Антон-436, 457, 458, 461.
Г и з о, Франсуа — 441.
Г и о — 268.
Г и у л а й (Джулай), Франц — 206,
332, 440, 441, 492.
Г л э д с т о н (Гладстон), Вильям —
42, 43, 74, 217, 218.
Г о б б с, Томас — 108.
Гогенцоллерны — 210, 211.
Гоголь, Н. В.-117, 483, 485,
613.
Гойон, Шарль—16, 20, 35, 36, 42,
99, 320, 644, 645.
Голуховский, Агерон—337, 357,
358, 360—363.
Горд —98, 99.
Грамбилья — 139.
Граммон, Антуан—11, 303.
Грант, Улисс-621, 622, 624, 646,
647.
Г р е н в и л л ь , Вильям — 64.
Г р е п п о — 610, 611.
Гуарини — 135.
Гудуин—158, 160, 169.
Гу сто н — 514, 515.
Г у с, Ян —448.
Гуцмароли (Гузмароли) — 152,
251.
Г ь я н с и — 55.
Гюбнер, Иосиф —356, 357, 466,
492.

д
Д а б о р м и д а — 1 8 , 28, 70, 109.
Д а н т е , Алигьери — 135.
Д а р и м о н, Луи — 614.
Деак, Франц —364, 365, 430, 485,
487, 488, 527, 528, 531, 533, 535,
552.
Д е в и с, Джефферсон — 408, 418,
419, 508—513, 630.
Д е л а-Р о к к а — 348.
Д ё н н —233, 301.
Д е п р е т и с , Агостино — 313.
Д е р б и , Эдуард — 6, 143, 638.
Д ж а н е л л и — 97.
Д ж е ф ф е р с о н , Томас — 353, 386.
Д ж и б с о н — 74.
Д ж о н с о н — 509.
Д ж о р д ж и н и — 146.
Д ж у л и о, Базилио — 127.
Д' И э р а э л и, Бенджамен — 42, 44,
45, 71, 638.
Добльгоф —452, 456, 457, 459.
Д о б р о л ю б о в Н. А. —434, 481,
524.
Д'Орнано —521.
Д'Оссонвиль — 24, 26.
Д у г л а с , Стефан—401, 404, 418,
495.
Дэ, Джозеф —478.
Д э, Джон •— 478.
Д ю м е — 262.
Д ю ф о р, Жюль — 24.
Е
Е в г е н и й Савойский—137.
Е л и з а в е т а Т ю д о р — 411.
Е л л а ч и ч — 537.
Ж
Ж и ж к а, Ян — 448.
Ж ю б и н а л ь — 380.
3
3 и г е л ь, Франц — 596.
3 и ч и, Эммануэль — 486.
З о м м а р у г а — 452.
3 р и н и — 344.
И
И м п е р а т о р ф р а н ц у з о в — см.
Наполеон III.
И н д е р у к к о — 234.
Иосиф I I - 2 0 4 , 324.
И р а н и и , Даниель —369, 371—373.
И с к и т е л л а — 277, 288.
й
Й е ну л л — 461.
К
К а в у р , Камилло—17—19, 28—34,
46, 51, 52, 57—61, 64, 65, 69, 75,
76, 86, 87, 91—95, 109, 117—119,
130, 131, 192—202, 274—276,
287—296, 303, 306, 307, 311,
314—322, 330, 346—349, 351, 408,
492, 493, 516, 524, 525, 530, 538—
540, 549, 557, 564, 565, 581, 602,
608.
К а з н М у л л а (Гази Мухаммед) —
465.
К а л ь д а р е л л и — 272, 273.
К а л ь д е з и — 266, 270.
К а м а в р о н е , Себастиано — 125.
К а м е р о н — 596.
К а м у к, Иван — 477.
К а н и н о — 59.
К а н ь я н и, Корио — 125.
К а р а ф а— 195.
К а р а ч ч о л и — 276.
К а р и н и , Гиацинт—152, 165.
К а р л - А л ь б е р т (принц Кариньян-
ский) — 1 5 , 305, 306.
Карл-Н а п о л е о н, принц Канино —
59.
К а р л I - 5 1 0 , 554.
Карл III-115.
К а р о л ы й — 367, 368.
Касс, Льюис — 406.
К а с т е л ь ч и к а л а — 101.
К а т а л ь д о — 127.
К а ф е р а р о , Андреа — 125.
К е г л е в и ч — 486.
К ё м я т и — 476.
К е р к и з, Стефен — 477.
К е р т е з и — 476.
К и д ж и — 98.
К и н г л е к , Александр — 63, 64, 208,
209, 539—541.
К и с е — 476.
К л а м-М а р т и н и ц, Генрих — 204,
324, 325, 334, 335, 526.
К л а п к а —429, 516.
К лари — 2 3 1 , 237, 239, 240, 242,
246, 253.
К л о т и л ь д а — 59, 63.
К м е т и, Георгий — 155.
Ко б б — 4 0 4 , 406, 407, 418, 419.
К о б д е н, Ричард—13, 638.
К о з е н ц , Энрико—193, 194, 231—
233, 246, 248, 250, 251, 255, 259,

262, 264, 266, 267, 270, 272, 276,
350, 351, 548.
К о л о в р а т - 440, 456, 457, 461,
463.
К о л о н н а — 220, 276.
К о л л о р е д о — 440, 441.
К о н ф о р т и — 276.
К о р д о в а , Филиппо — 347.
К о с е , Николай — 475.
К о с т и ч, Александр — 372.
К о с т о м а р о в , Н. И.— 369.
К о у л и, Генри — 9, 12—14, 16, 63.
К о ш у т, Людвиг — 343, 364, 368,
371—373, 428, 429, 439, 455, 459,
478, 479, 516, 533, 564, 565.
К р е с с и н и — 291.
К р и с п и — 349.
К р и с п и, Франческо—173, 178,
198, 313, 314, 318, 349.
К р и т т е н д е н — 421, 423—425.
К р о м в е л ь , Оливер — 510.
К у б и н и — 429.
К у т р о ф и а н о (Котруфиано) —
277, 288.
К у ш и н о т т е Доменико — 125.
Л
Л а в а л е т т — 644, 645.
Л а г е р о н ь е р , Луи — 9, 11 —13,
20, 41, 70, 479, 480, 481.
Л а-М а г а — 155.
Л а-М а р м о р а, Альфонсо — 18, 28,
70, 109, 347.
Л а м а р т и н , Альфонс — 453.
Л а - М а ц ц а — 151.
Л а м о р и с ь е р , Кристоф — 93, 96,
134, 275, 293, 295, 296, 303, 304,
329—331.
Л а н д и — 148.
Л а н ц а Джованни — 92, 158, 165,
167, 169, 172, 173, 175, 182, 183,
219, 220, 223, 608.
Л ас с ер —358, 359.
Л а-Ф а р и н а, Джузеппе — 198, 199.
274, 289, 347.
Л а -Ф е р р ь е р — 71.
Л е д р ю-Р о л л е н, Александр — 453.
Л е о н и д I— 613.
Л е о п а р д и, Джакомо — 274, 280.
Л е о п о л ь д I I — 1 5 , 33, 135, 446.
Л е о п о л ь д , граф Сиракузский —
113—120, 287, 288. 291.
Л е т и ц и я — 1 6 7 — 1 6 9 , 175, 176,
220, 222—224.
Л и б е р т и н и — 274, 276.
Л и б о р и о, Романо — 286.
Л и н к о л ь н , Авраам — 352, 353,
382, 383, 386, 393—395, 397—399,
401, 402, 404, 407, 418, 421,
424, 481, 4 9 3 - 4 9 5 , 497—500,
503-506, 513, 555, 556, 585, 586,
596, 597, 622, 627, 628, 630.
Л И О Н В И Л Ь 24.
Л и с т , Фридрих — 452.
Л и х т е н ш т е й н , Франц — 472,
482.
Л о р е н ц о, Николо—125.
Л у и-Н а п о л е о н — см. Наполе-
он III.
Л у и-Ф и л и п п I Орлеанский — 37,
83—86, 610.
Л ь я н о в е о — 280.
Любонис —88, 91—93.
Л ю д в и г , эрцгерцог — 456, 458,
461—463.
Л ю д о в и к-Н а п о л е о н Бона-
п а р т е — см. Наполеон III.
Л ю д о в и к X I—607.
Л ю д о в и к XI V—68.
Л ю д о в и к-Э д у а р д — 480, 481.
м
М а г е р —324, 326.
М а з у р а н и ч, Иван — 467, 468.
М а й к о — 476.
М а й к о в А. Н. — 607.
М а к к-К л е л л а н д, Джордж — 507,
546, 553, 554, 597, 626—628, 630,
648.
М а к к фон Л е й б е р и х — 443.
М а к-М а г о н, Мари Эдмонд — 216.
М а к о л е й , Томас —500, 602.
М а к с и м и л и а н — 600.
М а л а н к и н и - — 232.
М а л ь й о к о — 101.
М а л ь м а р — 476.
М а л ь м с б е р и , Джемс — 6, 63, 65.
М а м и а ни — 9 3 , 94.
М а н д о л ь е р о — 139.
М а н и н и, Георг — 152.
М а н и н и, Даниэль — 152.
М а н н и с к а л ь к о — 101.
М а н ч и н и — 94.
М а р и —24.
М а р и я-Т е р е з и я — 446.
М а р т и н о — 277.
М ас с и — 601.
М а т т е у ч ч и — 35.
М а ц ц и н и (Мадзини), Джузеппе —
117, 274. 290—292. 305—307,
313—315, 318, 319, 438.
М е г м е т-Али — 86.

М е д и ч и , Джакомо—193, 194, 223,
226—233, 235, 236, 237, 267.
М е з о н —570, 581.
М е л е н д е с — 264.
М е л л а н а - 91, 94.
Мёнди—158, 160, 162, 164—167,
169, 172, 175.
М е т т е р н и х , Клеменс — 32, 83—85,
136, 204, 337, 340, 343, 367, 435,
440—450, 452—458, 460—465.
М и л ь в и ц — 299, 302.
М и л ь н е р — 74.
М и л ь я в а к к а — 233.
М и м и а н и —93, 94.
М и н г е т т и — 56.
М и н и н - С у х о р у к , К. 3 . — 143.
М и н ь е — 507.
М и р а м о н - 433, 600.
М и р е с , Жюль —496, 615.
М и с с о р и —250, 260, 262, 263,
271.
Миссури — 233.
М и т ч е л ь — 647.
М и х е л ь — 170, 222, 278, 281,
М о д е н с к и й герцог — см. Фран-
циск IV.
М о к к а р, Жан — 541.
М о н г а н о — 126.
М о н т а л а м б е р , Шарль — 381.
М о н т а н е л л и , Джузеппе — 57, 58.
М о н т е к у к к о л и — 440, 452, 459,
460.
М о н т е м о л и н — 215.
М о н т е с к ь ё , Шарль — 521.
М о н т е ц е м о л о — 347.
М о н т о б а н — 6 0 9 , 611, 612, 618.
М о р д и н и — 313, 318, 349, 350.
Морни, Шарль—380. 381, 521,
522, 612, 613, 617, 644.
М о р р и с о н — 623.
М о р у с (Мор), Томас — 387.
М у р и л ь о, Бартоломс — 153.
М у с с о л и н о — 260.
М у х а м м е д II — 86.
М ю р а т, Иохим—192.
н
Н а д а ш д и — 204, 337.
Н а й т и н г е л ь — 252.
Н а п о л е о н , Жозеф — 15, 33, 49, 57,
59, 63, 109, 192, 581.
Н а п о л е о н I — 7, 68, 82, 94, 180,
312, 434, 435, 442, 443, 597, 607,
610.
Н а п о л е о н I I I -9—16, 20, 22,
23, 26, 28—30, 32—42, 45, 47, 48,
50, 57—59, 61, 63—67, 69, 70, 81,
82, 84—88, 91, 94, 95, 107, 114,
116, 135, 171, 185, 186, 191, 192,
196, 201, 207, 209—213, 244, 245,
275, 292—294, 303, 307, 314, 320,
329—332, 379—381, 387, 432,
475-477, 482, 521, 525, 530, 541,
549, 557, 558, 561, 563—565, 570—
573, 576, 579, 580, 586, 587, 593,
601, 606, 612—614, 617, 619, 630,
645.
Н а р з е с — 135.
Н е м е т — 486.
Н е с т о р — 435.
Нива—163.
Н и г р и, Константино .— 64, 562.
Н и к о т е р а , Джиованни — 548, 549,
608.
Н о р д о н и — 97.
Н о р т, Фридрих — 509.
Н у н ц и а н т е —278, 291, 292.
о
О'Б и р н ы — 132.
О'Д о н н е л ь, Леопольд-—215.
О л л и в ь е, Эмиль — 614, 616, 617.
П
П а д ж и — 268, 270.
П а й к е н с — 408.
П а л л а в и ч и н о — 349, 350.
П а л ь м е р с т о н , Генри — 6, 12, 17,
22,28,143,186,216, 444, 541,542,
584—587, 591—593, 601, 633, 638.
П а н т а л е о н е — 152.
П а п а — см. Пий IX.
П а т т е р с о н — 507.
П е л и с с ь е, Жан (герцог Малахов-
ский) — 63.
П е п о л и — 56.
П е р с а н о —276, 304, 305, 317.
П е р с и н ь и , Виктор — 59, 60, 381,
517—519, 577—579.
П е р ь е, Казимир — 85, 86.
П е т р у л ь и — 102.
П и а н с л л и — 273, 278.
П и в и а — 275.
П и е т р и — 540, 541.
П и з а н е л л и (Пицинелли) — 274,
276.
П и з а н и — 197.
П и й IX—8—13, 17, 19—21, 34—
36, 41, 48—50, 55, 58, 61, 62, 69,
70, 81, 93—96, 99, 110, 119, 134,
135, 186, 191, 196, 197, 201, 292,
293, 306, 309, 320, 328—330, 345,
432, 480, 523, 549, 550, 581, 644.

П и к а р — 614—617.
П и л ь г р а м — 461.
Пиль, Роберт —67, 68, 140, 444.
П и о м б и н о — 98.
П и р д - 2 7 0 , 273.
П и т т, Вильям Старший — 83.
П и ч ч о н и — 98.
П л е н е р — 325, 603.
Плок — 24.
П о л и д о р и , Алессандро — 320.
П о м п е й , Гней — 223.
П о н я т о в с к и й , Иосиф — 48.
П о э р и о , Карло— 111, 190.
П р е т и с, Агостино — 200, 289.
П р и н ц К а р и н ь я н с к и й — см.
Карл-Альберт.
П р и н ц Н а п о л е о н — см. Напо-
леон, Жозеф.
П р у д о н, Пьер — 611.
П р у т к о в , Кузьма — 433.
Р
Р а д е ц к и й , Иогани — 306, 332,
440, 441.
Р а т а ц ц и , Урбано — 276, 315, 557,
564, 565, 580, 608, 609, 618,
619.
Р а у ш е р — 526.
Раячич, Иосиф —474, 475, 489.
Р е з е, Густав — 48.
Р е й т е р — 12.
Р е н а р — 99.
Р е х б а у э р — 552.
Р е х б е р г , Иоганн — 8 5 , 292, 326,
337, 341,355—359, 363—365, 430,
433, 466, 470, 476.
Р ж е в с к и й , В. К. — 602.
Р и в о л ь т е л ь я — 139.
Р и г е р — 4 9 0 , 491, 526.
Р и к а с о л и (Риказоли), Беттино —
52, 524, 525, 538, 540, 541, 549,
550, 557, 558, 564, 565, 570, 580,
581, 606-608, 618, 619.
Р и с о, Джованни — 125.
Р и ч ч а р д и , Иозеф — 274, 276, 314.
Р и ш е л ь е , Арман — 83.
Р о б а н д и , Лавренти — 91, 93, 94.
Р о д ж е р с — 583.
Р о с с е л ь , Джон — 6 , 12, 17, 23, 60,
65, 67, 71, 72, 74, 191, 217, 530,
539, 541, 542, 584, 586, 638.
Р у с с о , Паскуале— 102—105, 128,
129.
Р у ф ф о , Фабричио—193.
Р у э —380.
Р ю с т о в —299.
с
С а к к и — 248, 250, 255.
С а к к о н и — 11.
С а л а й — 552.
С а л ь ц а н о — 124, 134, 182, 183.
С а н-М а р т и н о — 562, 608.
С а н т а н а — 126.
С е д л ь н и ц к и й — 440, 441, 450,
452, 453.
Сечен, Антон —326, 335—337,
345, 355, 364, 365, 367, 430, 433,
483, 484, 531.
С и л л и м е н — 391.
С и р а к у з с к и й граф — см. Лео-
польд, граф Сиракузский.
С и р т о р и, Джузеппе—152, 231,
251, 254, 266, 270, 350, 351.
С к а н д е р б е р г — 149.
Скотт, Дред —396, 406, 407, 506,
507, 555.
С л а й д е л л ь — 570, 581.
С м и т — 624.
С о ж е — 288.
С о к ч е в и ч (Шокевич), Иосиф —
488.
С о м е р с — 439.
С о ф и я — 1 0 7 , 456, 457.
С п а в е н т а — 274, 319.
С п а н г а р о — 301.
С п и н е л л и — 187.
С т а н т о н . — 596.
С т о к к о — 268.
С т о я н о в и ч — 489.
С т р и н а т и — 97.
С т ю а р т ы — 411, 510.
С у в о р о в , А. В. — 443.
С у р и с — 128.
С ф о р ц а — 321.
С ь ю а р д, Вильям — 3 8 6 — 3 8 8 , 393,
419, 424, 425, 481, 555, 556, 585,
586, 596.
С ю л л и, Максим — 140.
Т
Т а л е й р а н , Шарль — 59, 60, 82,
442, 443.
Т а р а , Даниэль — 475.
Т а с с о , Торквато—135.
Т а ф е л ь — 48.
Т е л е к и , Владислав — 368, 429, 486.
Т-нов — см. Добролюбов, Н. А.
Т о к в и л ь, Алексис — 441, 602.
Т о м м а з и — 275.
Томпсон —404, 406, 418.
Т о с к а н с к и й г е р ц о г — см. Лео-
польд II.

Трани-185, 186,190,277,286,287.
Т р а п а н и — 277.
Траполли — 273.
Трекки-253, 256, 265, 268, 270,
272.
Троя —187.
Тувенель, Эдуард — 45, 49, 50,
52, 57, 59—61, 539.
Тун, Лео —337.
Турр (Тюрр), Стефан—146, 152,
154, 163, 165, 167, 220, 226, 227,
248, 255—257, 259, 270, 272, 350.
351, 408, 429, 516.
Т ь е р , Адольф — 3 8 1 , 441.
Тюкери (Тюгери)—155, 157.
У
Уильмот-160, 162, 165, 166.
У и л ь я м — 478.
У л л о а, Джироламо — 281.
Уокер — 417.
Ф
Ф а б р и ц и —229, 232, 234.
Ф а в а р а, Микеле — 125.
Ф а в р , Ж ю л ь —520—522, 614,
616-618, 644.
Фанти, Манфред —293, 303, 347,
348, 351, 492.
Фарини, Луиджи — 52, 244, 256,
290, 292, 293, 347, 580.
Феодорик— 135.
Ф е р д и н а н д II—115, 116, 119,
146, 184, 185, 285.
Ф е р д и н а н д - М а к с и м и л и а н —
107.
Ф е р д и н а н д I — 436, 439, 450,
456—461, 463, 465, 478, 479, 535.
Фердинанд I (IV) — 282.
Ф е р д и н а н д V — см. Фердинанд I.
Фердинанд VII—282.
Феррайоли — 98.
Ф е р р е р и, Джузеппе—125.
Фецлар — 476.
Ф и ш г о ф —459.
Ф л о й д —404, 406, 407, 418.
Ф л о т т , Поль —250, 284.
Ф о р г а ч — 486.
Ф р а н к л и н , Вениамин — 386.
Франц-Иосиф —20, 69, 107,
136—139, 209, 215, 292, 326, 327,
336, 338, 344. 356, 358, 387, 429,
432. 452, 456, 468, 469, 471, 473,
474. 478, 479, 484, 486, 488—490,
525, 528. 529, 531, 532-534, 535,
603.
Франциск IV (герцог моден-
ский) — 56, 135.
Франц-Карл — 452, 456, 461.
Ф р а н ц I, Иосиф-Карл — 443—445,
447, 450, 465.
Франческо (Франциск) II—70,
113—120, 133, 137, 138, 143, 146,
158, 167, 168, 170, 172, 176, 182,
184—188, 190—193, 195, 197, 201,
203, 244, 249, 274, 277—281,
285—288, 291, 292, 295—297, 301,
303, 304, 309, 313—315, 317,
329—331, 345—347, 351, 352, 408,
525.
Фрателли — 173.
Ф р и д р и х II —211, 434, 626.
Фридрих-Вильгельм IV — 211,
447, 558, 599.
Фримонт —555, 556, 596.
Фуллертон — 422.
Ф у л ь д, Ахилл — 13, 37, 38, 39, 380,
570-579, 611, 614, 617.
X
X е т е н и, Стефен — 476.
Хорват — 476.
Х у а р е с —433.
U
Цаккалеони — 99.
Ч
Чальдини, Энрико—135, 293,
303, 304, 346, 547—549, 580.
Чез-481.
Чентлер — 195.
Черапиа — 99.
Черниг, Карл—333, 491.
Ч и н г и с - х а н — 593.
Ш
Шамбор —456.
Шамиль — 465.
Ш в а р ц е н б е р г , Феликс — 84, 85,
357, 360, 364, 526.
Ш е в а л ь е , Мишель — 13.
Шеда-476.
Ш е р ц е р — 462.
Шлёцер, Август — 435.
Шлик-332.
Шмерлинг, Антон — 354, 357—

365, 430, 433, 452, 459, 470, 472,
474, 483, 484, 525, 526, 531, 532,
537, 538, 550—553, 557.
Ш н е й д е р — 457.
Шнейдер — 616.
Ш у з е л ь к а , Франц — 552.
Э
Э б б о т , Джон — 389—393, 396,397,
493.
Эйнаттен— 106, 107.
Э к е н—421.
Э л л и о т — 237.
Э н д л и х е р — 458, 461.
Энон —614.
Э р и к с о н, Джон — 632, 633.
Э с т е р г а з и , Мориц — 485.
Э с т о р — 504.
Этвеш —364, 365, 430, 485, 527,
552.
Ю
Ю с т и н и а н I—135.
Я
Ягов--634, 635.
Я к о в Х а м — см. Добролюбов, Н. А.
Янси —408.

СОДЕРЖАНИЕ
Политика
Январь 1860 5
Февраль 1860 28
Март 1860 46
Апрель 1850 75
Май1860 108
Июнь 1860 145
Июль 1860 180
Палермская корреспонденция «Times'a» 219
Август 1860 228
Сицилийские и неаполитанские дела 228
Сентябрь 1860 246
Общий очерк хода событий в южной и средней Италии . 281
Октябрь 1860 295
Ноябрь 1860 328
Декабрь 1860 354
Январь 1861 385
Февраль 1861 409
Предисловие к нынешним австрийским делам 433
Март 1861 466
Апрель 1861 482
Май 1861 494
Иючь 1861 517
Июль 1861 530
Сентябрь 1861 547
Октябрь 1861 557
Ноябрь 1861 570
Январь 1862 584
Февраль 1862 609
Март 1862 625
Апрель 1862 636
П р и м е ч а н и я 650
Текстологический и библиографический комментарии . . 680
Указатель личных имен, упоминающихся в основном тексте
VIII тома 691

Редактор И. С. Е ж о в
Технический редактор Л. М. Су т и н а
Корректоры А. А. Т и п о л ь т,
Л. П. Ч и р к у н о в a
Cдaнo в набор 21/VI-49 г. Подписано к
печати 11/ХI-49 г. А 10529. Фогмат бу-
маги 60х921/16. Печ. л. 483/4. Уч.-изд. л. 53,08
Тираж 15 000. Заказ № 1681 .
Цена 18 р.
3-я типография «Красный пролетарий»
Главполиграфииздата при Совете
Mинистров СССР.
Москва, Краснопролетарская, 16.
ЗАМЕЧЕННЫЕ О П Е Ч А Т К И
Стр. Строка Напечатано Следует читать
359 18 св. вас нас
394 20 св. бедствовать бездействовать
419 4 сн. Не может ли Но может ли
422 9—10 св. разногласия разноглася
423 10 св. применении примирении
445 1 св. как он. как они,
476 13 св. недвусмысленное не двусмысленное
» 14 св. ручательство ручательством
607 7 сн. — «Нечего — «Ничего
650 2 св. Рыбасовым Рыбаковым
652 1 св. сто. 100 сто. 110
669 11 сн. 1879 1789