Text
                    ТЛЗРЕТ БЕСИЕВ
ЗДУГОВ
годнпк
РАССКАЗЫ
ПЕРЕВОД
с
О С ЕТ И Н С КОГО
И 1 Д А Т ЕЛЬСТОО
##АЕ Т С К /\ Я ЛьИТЕРЛЖУРЛ
<*» О С К О г* • I 9 ф 4


Рассказы Тазрета Бесаева, включенные в сборник «Зауров родник», знакомят юного читателя со многими сторонами жизни осетинского народа. В них повествуется о тяжелой доле тружеников до Октября, о том, как боролись люди за свое счастье, против старых жестоких обычаев и предрассудков. Запоминаются рассказы о юных героях гражданской и Великой Отечественной войн, о сегодняшней жизни и трудовых буднях Осетии, охотничьи рассказы и легенды, в которых прославляются храбрость, честность и свободолюбие осетин. Перевод Ц. Голодного Рисунка С. Прусова
СЕРЕБРЯНАЯ УЗДЕЧКА Самое чудесное время в горах — осень! На токах заканчивается молотьба пшеницы, ячменя, гороха. Свозят сено, пахнущее солнцем и ветром. Пастухи выгоняют стада овец. В эти дни ребята веселятся вовсю. Они заводят игры на пастбищах, а то и на плоских кровлях домов. День короток им: блеск луны заменяет детям свет солнца, вечерний ветерок наполнен их смехом и веселыми голосами» а
Как красивы вечера золотой осени! Не успеет ласковое солнце спрятаться за высокими горами, как на голубом небе появляются звезды; кажется, кто-то бросает по одной серебряной монетке... Сначала звезд мало, они одиноки и задумчивы. Потом все больше и больше; мерцающее сияние заливает все небо; звезды мигают и мигают, будто переговариваются между собой. А в пору полуночи над головой встает четкий профиль месяца: месяц, словно пастух, охраняющий неисчислимые стада звезд. В один из таких вечеров Ахсар, маленький сын вдовы Хурё Тотайтй, допоздна играл вместе со своими сверстниками на приволье горных пастбищ. Раньше мать не разрешала ему надолго отлучаться из дома. Мало ли что может случиться с мальчишкой? И Ахсар, стоя у калитки, только и делал, что провожал завистливым взглядом своих товарищей, спешивших к реке или на пастбище... Но сегодня день особенный. Мосё, старший брат Ахсара, приехал с пастбищ, где он осматривал колхозный скот. Мосе — зоотехник, работы у него много: тысячи овец в колхозе, сотни коров и быков, и везде нужен его хозяйский глаз... Пешком Мосе не обойти колхозные стада и за год. Поэтому ему дали самую быструю и выносливую лошадь. А председатель колхоза, герой труда, подарил Мосе необыкновенную серебряную уздечку. Спешившись у дома, Мосе снял седло, оставив на своей замечательной лошади только небольшой потник. — Устал я сегодня, — сказал он, — а мне еще на собрание надо поспеть. Утром — опять к стадам... Отгони-ка, Ахсар, лошадь на пастбище и пусти ее в табун... Смотри уздечку не потеряй! У Ахсара заблестели глаза. Не медля, вскочил он на коня и всю дорогу до пастбища ехал джигитуя. Идти домой ему не хотелось. Рано. Невдалеке, смеясь и крича, играли его товарищи. Как им весело! Ничего не случится, если он немножко поиграет с ними... Ребята набегались, устали, и Ахсар, возвратясь домой, еле проглотил ужин и бросился в кровать. Время шло к полуночи. Но старая Хуре не собиралась ложиться. Надо же дождаться сына, который задержался на собрании. И еду ему надо приготовить: завтра на рассве- 4
те Мосе снова уедет на дальние пастбища, пусть уж увезет с собой в сумке пирог со свежим сыром — олибах. Придя с собрания, Мосе первым делом спросил: — Нана, Ахсар вернулся? — Вернулся. Так устал, бедняга, что сразу же заснул... Мосе очень любил своего младшего братишку. Склонившись над Ахсаром, он ласково погладил мальчишеский лоб: — Пусть спит. В полудреме Ахсар услышал тихий разговор. — Нана, а что —Ахсар принес мою уздечку? — спросил Мосе у матери. — А куда он мог ее девать? Наверно, принес... Мать и старший брат поужинали и улеглись. Тихо было в селении. Даже собаки и те присмирели. Только слышалось порой дремотное бормотание реки, что протекала неподалеку. Да иной раз ветер шуршал сухой травой на сеновалах. Спать бы сейчас и спать! Но Ахсар уже не мог заснуть. Сердце его сжималось от боли и обиды на себя: ведь просьбу Мосе он не выполнил — оставил уздечку брата на пастбище! Надо же такому случиться: заигрался с товарищами и забыл об уздечке... Где он ее бросил? Кажется, около большого черного камня. Ахсар хорошо помнил, как, доскакав до табуна, соскочил с коня и снял серебряную уздечку. Чтобы она не потерялась, он обмотал ее вокруг пояса. Если б уздечка развязалась и упала на землю, Ахсар сразу бы это заметил — серебряные бляшки и язычки должны были зазвенеть. Потом они играли с ребятами в городки, уздечка мешала ему, он снял ее и бросил под камень. «В темноте она никому не попадется на глаза, — рассуждал Ахсар. — А если утром ее кто-нибудь заметит и унесет? Что тогда?» Ахсар повернулся на правый бок, потом— на левый. Вспомнил он, что на пастбище часто забегают лисицы. Долго ли им утащить уздечку — ремень изгрызут, а серебряная оправа рассыплется сама собой... «Что же делать? — думал Ахсар, сжимая от волнения кулаки. Надо идти на пастбище сейчас!» Ахсар никогда не выходил ночью на улицу. Но сегодня у него не было выбора. Надо найти серебряную уздечку! Еще до рассвета надо разыскать ее и принести домой! 5
Мальчик осторожно слез с кровати и оделся. Взгляд его упал на отцовский кинжал, висевший на стене. Не раздумывая, он снял его, прикрепил к поясу. Теперь можно идти... Он постоял около дома, осматриваясь и выискивая в темноте знакомые предметы: сарай и плетень. После теплой постели прохладный ночной ветер, казалось, пронизывал насквозь. За селением, там, где дорога спускалась к ущелью, будто вата белел туман. При лунном свете горы словно бы выросли : их вершины уходили в небо. Не было слышно ни звука. Петухам петь рано, а собаки, видно, налаялись за день и теперь дремлют. И все-таки Кесора надо разбудить... — Кесор, Кесор! На-на! — позвал Ахсар, выйдя на дорогу. Кесор — большая сильная овчарка. Ни одна собака в селении не могла взять над ней верх. Она дружила с Ахсаром, любила бегать и играть с ним. Куда она запропастилась? — Кесор! Он думал, что его четвероногий друг откликнется на зов. Но пес не показывался. Приглушенный, слабый голос Ах- сара был плохо слышен и, верно, не достигал конуры. Чтобы ободрить себя, мальчик стал вспоминать рассказы о смелых, мужественных людях, — они бесстрашно встречали опасность и побеждали, а трусы погибали. Разве тот, кому дали имя Ахсар, что означает бесстрашный, может быть трусом? Мальчик шагнул вперед. Нет, он не станет трусить! У него есть кинжал отца и в груди бьется отважное сердце... Он настолько успокоился, что мог уже рассуждать: «Видно, волков поблизости нет. Если б хоть один появился, собаки уже давно подняли бы лай...» Рассуждая так, он сделал еще несколько шагов. И вдруг застыл как вкопанный: рядом с ним появился какой-то высокий человек! Это было настолько неожиданно, что Ахсар мигом забыл обо всех смелых и мужественных людях, служивших ему примером, забыл о кинжале, что висел на поясе. «Кто ты? Что тебе надо?» — хотел крикнуть он. И тут же сконфуженно закусил губу. Тени своей испугался! А еще считаешь себя мужчиной!.. И он зашагал по дороге к пастбищу, ступая так твердо, б
словно хотел растоптать свою тень. Но тень все время бежала рядом — высокая, тонкая, — и Ахсару казалось, что он и сам чуточку вырос. — Вперед, вперед! — подгонял он себя. Позади осталось гумно, огороды. Последние дома селения скрылись вдалеке. Ахсар оглянулся. Вот бы Кесор догнал его! Он решил снова покликать" собаку — верно, только для того, чтобы услышать свой голос. — Кесор! На-на-на! Зов, подхваченный ветром, достиг селения. Несколько собак ответили ему громким лаем. Тогда Ахсар свистнул, как умел свистеть только он, — заливисто и резко. «Ну, хватит, — рассердился он на себя, — обязательно мне нужно кричать и свистеть... Верно, нет у меня храбрости мужчины. Настоящий мужчина давно бы побывал на пастбище и вернулся обратно, а я ползу, как улитка... И все-таки я не трус! — Он выхватил кинжал из ножен и почти побежал. — Ничего я не боюсь! А ну, кто попробует преградить мне путь!» Пятки Ахсара пружинно отталкивались от дороги, выбитой скотом. Кинжал, отражая лунный свет, поблескивал серебром. Пастбище было уже недалеко, и Ахсар думал теперь только об уздечке, о большом черном камне, что угрюмо стоял среди травы, — удастся ли найти этот камень в такой темноте? Как ни спешил Ахсар, но туман опередил его. Двигаясь со стороны ущелья, он скоро окутал белесой кисеей пашни и сенокосы, подступил к пастбищу. Ахсару казалось, что он попал в молоко. И какое холодное молоко! С трудом добрался он до пастбища, где играл вчера с товарищами. Разглядеть камень в таком тумане было нельзя. В какую сторону идти? Налево? Ахсар направился налево, но, сделав несколько шагов, остановился в растерянности... Потом он нащупал руками какой-то камень. Но это, верно, был не тот камень, около которого они играли в городки... Эх, если б луна, он бы давно нашел серебряную уздечку! Проклятый туман! Он уже не верил, что отыщет уздечку, и все-таки ползал и ползал по земле, ощупывая каждый бугорок. Сколько раз он был рядом с заветным камнем, сколько раз пальцы его 7
почти касались уздечки, но в последний момент он отклонялся в сторону. Время шло медленно; минуты казались мальчику часами. Иногда он думал, что заблудился и уже никогда не найдет дорогу домой... Туман постепенно редел. Вот уже бледный свет луны пробился сквозь облака. Ахсар оглянулся — надо же, в десяти метрах от него высился знакомый камень! Он подбежал к нему, начал судорожно ощупывать землю вокруг. Есть! Он так закричал, что испугался собственного голоса: — Уздечка! Он хотел вскочить, когда почувствовал у себя на затылке чье-то дыхание. Пересилив страх, оглянулся. Рядом с ним стоял его Кесор! Вот радость! Сердце Ахсара счастливо вздрогнуло. — Кесор, ах ты, негодный Кесор! — говорил мальчик, гладя лохматую голову овчарки. — Выходит, ты тоже искал меня... Как я испугался! — Ахсар помолчал минуту. — И все-таки я поборол страх! Я... Мы никого не боимся! Правда, Кесор? Но собаки не умек)т говорить. Зато ближние горы ответили Ахсару эхом: «Ничего!.. Не боимся...» Кесор поднял голову и коротко взвизгнул, словно звал мальчика домой. — Пойдем, пойдем, — согласился Ахсар. Небо над селением уже совсем прояснилось. С высоты смотрели ясноглазые звезды. Безмятежно сияла луна, похожая на большое серебристое колесо. Ахсар шагал смело, гордо подняв голову, будто возвращался с поля битвы. В руке у него поблескивала бляшками уздечка Мосе... Да и как не радоваться Ахсару: разве он не доказал, что в нем есть бесстрашие и твердость мужчины?! В селении все еще спали. Хорошие сны, верно, виделись и Хуре, и Мосе. Ахсар на цыпочках вошел в дом, положил уздечку на видном месте и счастливо вздохнул. Вот и кончился его ночной поход! Никто не узнает, что уздечка была потеряна, а потом найдена. Утром Мосе увидит ее на лавке... Красивая уздечка — нет такой ни у кого в селении. Да ведь и Мосе не последний человек в колхозе!.. «Вырасту большим, — подумал Ахсар, с любовью глядя 8
на усталое лицо брата, — и обязательно, обязательно стану зоотехником! Буду лечить овец и коров, и пусть слава о наших отарах побежит по всей стране!» До утра было еще далеко. Ахсар свернулся клубочком, накрылся одеялом и сразу встретился с хорошим, веселым сном. БУРКА Два дня подряд мы искали диких кабанов, обошли все уголки Черного леса за рекой Урух, очень устали — и все без толку. Только один раз и видели следы. Но недавний дождь размыл их, и мы были вынуждены отказаться от поисков. У охотника Майрама, самого старшего из нас, был угрюмый вид. Коли не везет, так не везет! Майрам собрал в карманах остатки махорки и высыпал их на клочок бумаги. Губы его недовольно шевелились. Да, неудача на охоте хоть кого выведет из себя!.. Мы расположились под большим деревом. Рядом журчал маленький ручеек. Собаки улеглись возле воды. Молодой охотник Аврам, видя наше уныние, старался утешить нас. — Ну, чего пригорюнились? — говорил он, поглядывая на меня и Майрама. — Кабанов в лесу много, поищем — найдем... Не в Африку же они убежали!.. Собак-то у нас сколько, и все — что твои волки. Я их на голодный паек посажу, если они не затравят хоть какую-нибудь живность. — Пустые разговоры, — мрачно заметил Майрам. — Не стану я себя больше мучить... — Ладно, тогда я один попытаю счастья, — сказал Аврам и, вскочив на ноги, зашагал в гору. Собаки побежали за ним. Я невольно взглянул на солнце: оно было еще высоко. Пожалуй, есть еще время походить... Мне хотелось, чтобы и Майрам отправился с нами, но я знал: если он расстроен— увещевать его бесполезно. Аврам был уже еле виден. Прежде чем исчезнуть за скалой, он обернулся. Я махнул ему рукой: подожди, мол. Он понял и остановился, опершись на ружье. — Счастливо добраться домой, — сказал я Майраму. Он только кивнул мне. 9
— Вот хорошо, что ты решился побродить вместе со мной, — приветливо заговорил Аврам, когда я приблизился к нему. — Вдвоем веселее... Как хочешь, а я почему-то верю, что кабаны недалеко. Эх, была бы с нами Бурка! Удивительный нюх у нее, скажу я тебе! Другой такой собаки не найдешь во всей Осетии. Я слышал, что хозяин ее больше не ходит на охоту. Может, продаст Бурку?.. Добрая слава бежит далеко. Давно среди охотников шли разговоры о замечательной собаке из селения Чикола. Звали собаку «Бурка». Аврам, наслышавшись о ней, прямо-таки сон потерял: очень ему хотелось заполучить собаку! — Давно бы сходил и поговорил с хозяином, — посоветовал я Авраму. — А то на каждом шагу — Бурка да Бурка... Может, хозяин просто подарит тебе собаку... — Эх! — вскричал Аврам. — Мне такого дорогого подарка не надо. Веришь ли, я бы за Бурку и ста рублей не пожалел! Разве сравнишь ее с моим Барбосом?! Услыхав свое имя, Барбос поднял голову и торопливо подбежал к Авраму. Умные собачьи глаза ласково и преданно смотрели на хозяина. — Что тебе? — чуть улыбаясь, спросил Аврам.—Не нравится, что я о Бурке заговорил? Ревнуешь? Ничего, брат, не поделаешь, у нее талант, а тебе его бог не дал... Одолев перевал, мы спустились в долину, и тут совершенно случайно наткнулись на свежие следы кабанов. — Собаки-то оживились, — заметил Аврам. Пройдя еще немного, он кивнул на крутой обрыв, поросший густым кустарником. — Чует мое сердце, кабаны там... Вот только задача — с какой стороны лучше подойти? Мы еще раздумывали над этим, когда услышали дружный собачий лай впереди. Это было совсем не в той стороне, куда указал Аврам. Мы замерли на месте. А лай между тем все приближался. — Стой на тропинке и наблюдай, — торопливо заговорил мой товарищ, — я побегу вперед. Прислушиваясь, я присел на обочине тропинки. Свора собак была где-то поблизости — я слышал треск ломавшихся сучьев, изредка раздавалось характерное рычание Барбоса. Кажется, на этот раз Авраму повезло, он вернется не с пустыми руками... — Э-эй! — неожиданно закричал Аврам, появляясь на 10
тропинке. — Тут рядом балка — собаки гонят туда кабанов! — Он сразу же скрылся в кустарнике, и последние его слова я еле расслышал. — Большое стадо! Я бросился вперед. Каких-нибудь двадцать—тридцать метров — и я очутился на краю балки. Кабаны неслись мимо меня, словно торпеды. Надо было стрелять, но я упустил момент: стадо мгновенно исчезло, оставив после себя густое облако пыли. «Почему молчит ружье Аврама?» — мелькнула мысль. Я ждал. И вот наконец раздался выстрел Аврама. Облегченный вздох вырвался у меня: все-таки будем с трофеями! Но товарищу моему, оказывается, тоже не повезло. Он шел мне навстречу, отчаянно ругаясь: — Чтоб вам пропасть!.. Ну, теперь ты видишь, какие у нас дурацкие собаки? Семь штук, целая свора, а не могли задержать хотя бы поросенка! Собаки, чувствуя свою вину, понуро плелись сзади. — Стрелять надо лучше, а не на собак сваливать, — усмехнулся я. — Стрелять, говоришь? — Аврам подбоченился. — Было бы куда стрелять, я бы уж не промахнулся. Да вот беда — я бил наугад!.. Ведь что получается: собаки должны задержать стадо перед стрелком, а они его гонят. — Охотник досадливо махнул рукой. — Разве это собаки? Паршивые брехуны, их и кормить-то не следует... Я поменял бы всю эту ораву на одну Бурку! — Сходим в конец балки, — предложил я, — хоть на следы поглядим... В узком горле овражка мы заметили на траве редкие капли крови. — Это не от пули, — говорил Аврам. — Верно, одна из собак вцепилась в кабана да не сумела удержать. Эх, Бурка, где же ты? — воскликнул он. — Не я буду, если на следующую охоту не выйду с Буркой!.. Вечерело. Надо было возвращаться домой. Мы медленно шли в сторону селения, и темнота все гуще и гуще окутывала нас... Прошло несколько дней. Как-то на рассвете ко мне в окно постучали. — Кто там? — спросил я, не поднимая головы с подушки. 11
— Опаздываем, друг! — послышался знакомый голос Аврама. Я спохватился: и правда, как это я мог забыть, что еще с вечера мы договорились с Аврамом идти на охоту?! Наспех одевшись, открыл дверь. Аврам шагнул через порог, и тут же следом за охотником в комнату вбежала маленькая собака какого-то странного желто-медового цвета. Она тщательно обнюхала мои ноги и уселась напротив, смешно наклонив голову и помаргивая глазами. — И за эту малявку ты отдал гору денег? — шутя спросил Аврама мой старший брат. — И две горы бы отдал, коли попросили, — ответил новый хозяин Бурки. Маленькая собака спокойно ожидала нас. Держалась она с достоинством, довольно смешным для такой крохи; она медленно переводила свой взгляд с меня на Аврама, потом на моего брата, затем на очаг, в котором шипели поленья, и в глазах ее было не глуповатое собачье любопытство, а снисходительный интерес. Если б Бурка могла говорить, она бы сказала: «Конечно, мне приятно с вами познакомиться. Только не задирайте нос, есть вещи, в которых я понимаю больше вашего!» Мой брат продолжал подшучивать над Аврамом: — Когда у человека заводятся лишние деньги, он начинает тратить их на всякие пустяки. Ну, хочешь три рубля за твою Бурку? Аврам отмахнулся. — Не спеши сбивать цену, — сказал он брату. — Сегодня на охоте увидим, что она стоит. Возьмем с собой одну Бурку, всех остальных собак я оставлю дома... Я не сомневался в чудесных способностях маленькой собаки. И все-таки решение Аврама казалось мне неправильным : ну, что может сделать такая крошка с сильным, жестоким лесным зверем? Я не противоречил товарищу, чтобы не расстраивать его. Хочет он взять на охоту одну Бурку — пусть берет, посмотрим, что из этого выйдет. Несколько охотников из селения ждали нас в лесу. Среди них был и Майрам. Радушно поздоровавшись с нами, он принялся осматривать Бурку. — Любопытная собачка, — заметил он. — Только как она след берет? На пути нам часто попадались места кабаньих. лежек. 12
Но странное дело — Бурка даже не обнюхивала их. Она равнодушно плелась сзади, ничем не выдавая своего присутствия. Кто-то из охотников неодобрительно сказал: — Чем брать такую непутевую собаку, лучше охотиться совсем без собак... Уже вечерело, а мы все еще продолжали поиски. Вот наконец и свежий след. Майрам подозвал к себе Бурку, пригнул ее морду к земле. Собака обнюхала след, спокойно отвернулась и отошла в сторону. Майрам вздохнул. — Не берет след, хоть ты что!.. — Так я и говорю, — сказал охотник, уже сетовавший на Бурку, — эта шавка и копейки не стоит. Я шел в затылок за Аврамом. Мой товарищ то и дело крутил головой, словно ему жал воротник, чертыхался. Я понял, что он тоже начинает сомневаться в достоинствах Бурки. Чтобы успокоить его, я сказал: — Мне кажется, Бурка еще плохо познакомилась с этим лесом. Притом следы-то все старые, потому она и не интересуется ими... А посмотри-ка на нее сейчас!.. Собака стояла довольно далеко от нас на высоком бугре. Она живо нюхала воздух, водила носом во все стороны. Мы поспешили к бугру. Но Бурки там уже не оказалось. Подошли наши товарищи, и мы решили отдохнуть и закусить. — Дайте и Бурке что-нибудь, — напомнил Майрам. Я окликнул собаку, она не отозвалась. — Подождите, может, она пригонит кабана, — сказал я, нисколько не надеясь, что мои слова сбудутся. — Пригонит? Не пригонит, а принесет в зубах! — Охотник, разуверившийся- в достоинствах Бурки, улыбнулся. — Ах, Аврам, ты купил действительно удивительную собаку! Все засмеялись. В ту же секунду далеко в лесу раздался лай Бурки. Охотники вскочили. — Гонит кого-то, — задумчиво, словно только для себя, произнес Аврам. Лай приближался. Вдруг Майрам закричал: — Бурка гонит на нас кабанов! Охотники разбежались. Я спрятался за дерево, с минуты на минуту ожидая, что стадо кабанов выскочит прямо на меня. Усталости как не бывало; все во мне напряглось, я слышал только удары своего сердца. Бурка лаяла где-то совсем рядом. Чуть левее меня затрещали сучья: не кабаны ли 13
это? Раздался выстрел, потом еще один — и сразу три или четыре. Я ждал напрасно: стадо проскочило мимо. Вскоре охотники стали созывать друг друга свистом. Я вышел из-за дерева, направился к товарищам. Друзья были возбуждены, глаза их радостно блестели* Аврам, держа Бурку на руках, осматривал ее лапы. — Смотри, какая царапина, — говорил он, *— Это не кабан ее ранил, сама где-то зацепилась.., Аврам опустил свою собаку на землю. Вид у нее сейчас был жалкий: вся мокрая, в грязи.. Ни дать ни взять куцый щенок! Аврам был сам не свой от счастья: — Ну, что я говорил? — восклицал он. — Годится она для охоты или нет? Бурка, золотая ты моя!.. Майрам потянул меня за локоть, приглашая спуститься в неглубокий овраг: — Пойдем, посмотришь наши трофеи... В овраге лежали туши трех убитых кабанов — одна больше другой. Охотники уже свежевали их. ...Почти два года мы охотились с Буркой. Мы не могли ею нахвалиться: никогда я не видывал собаки умнее! Не забыть мне последнего дня Бурки. Это было в начале марта. Мы отправились в Черный лес, потом, пройдя его насквозь, вышли к высотам, которые назывались «Красные». До обеда Бурка уныло плелась сзади. Но, когда мы начали подниматься по восточному склону, она вдруг оживилась, завиляла хвостом и кинулась вперед* Аврам многозначительно взглянул на меня. Мы зашагали быстрее. Примерно через час остановились. Решено было сделать засаду. Аврам расставил нас по местам у звериной тропы. Я спрятался под большой скалой. Внизу открывалась глубокая балка. Туда, с соседней скалы, бурля и рассыпая тысячи брызг, низвергался водопад. Я сразу заметил удобство этого места: звери привыкают к шуму водопада и не боятся выходить на тропу. Мои размышления были прерваны громким лаем Бурки. Чувствовалось, что она обнаружила большого зверя. Вдруг недалеко от меня шевельнулись кусты: на поляну вышел огромный кабан. Сердце мое учащенно забилось. Ка- 14
бан остановился, приподнял рыло, стал принюхиваться. Должно быть, почуял, что где-то близко есть человек. Я хотел поднять ружье, но руки почему-то не слушались меня. Сказать по правде, я никогда не видел такого крупного зверя, притом совсем рядом, метрах в десяти, не больше... И все- таки я сумел преодолеть свою растерянность: поднял ружье и стал целиться. Тра-ах! — прозвучал выстрел с противоположной стороны. Кабан как-то странно подтянул под себя задние ноги и вдруг перевернулся. Как выяснилось, это стрелял Аврам. Приблизившись ко мне, он первым делом спросил: — Ты не видел, куда делась Бурка? Это ведь она гнала кабана... Товарищи мои остались около убитого зверя, а я решил прочесать лес кругом и посмотреть, нет ли где следов Бурки. И действительно, я нашел их. Но что меня очень удивило— рядом были другие следы, как я понял, следы человека. — Эй, сюда! — позвал я друзей. — Глядите, кто-то увел нашу собаку! Аврам долго разглядывал две пары следов — большие и маленькие. Потом укоризненно взглянул на меня. — Никакого человека тут и в помине не было, — решительно заговорил он. — Это медведь. Бурка идет по следу медведя... Странно только, почему бурый хозяин так рано вышел из своей берлоги... Мы снова зашагали в гору. Аврам то и дело обращал мое внимание на поломанные кусты, на те места, где следы путались, мешались: здесь Бурка останавливала медведя, пыталась вцепиться в него. — Медведь не боится собаки, — объяснял мне Аврам. — Если б не выстрел, указывающий на близкое присутствие людей, он давно разделался бы с Буркой... Товарищи отстали. Подъем был все круче. — Куда мы забрели, Аврам? Тут недолго и в пропасть свалиться. Но Аврам только ответил: — Не бойся, не пропадем. Следуй за мной... Ступай тверже. Но вот тропинка миновала горную гряду и повела нас вниз. Где ползком, а где вплотную прижимаясь к скале, мы шаг за шагом приближались к цели. 15
— Свернуть медведю не удастся, — рассуждал Аврам. — Собака идет за ним по пятам... Впереди был глухой тупик — дикое нагромождение скал, серых, мрачных, словно нарочно созданных природой для устрашения человека. — Слышишь? — тихо спросил меня Аврам. Глухо, будто из-под земли, раздался лай собаки. — Они тут! Мы добрались до края обрыва, легли рядом. Внизу, на неровном уступе, стоял на задних лапах медведь. Он не двигался. Но вот он шагнул, и тогда чуть в стороне громко залаяла Бурка. — Что-то я ее не вижу, — прошептал Аврам. — Да вон она, под уступом. Видишь, куда медведя загнала! Бурка, должно быть, почувствовала, что мы близко, и, цепляясь лапами за камни, двинулась к уступу. Теперь она лаяла не переставая. Мы наблюдали это зрелище несколько минут, потом Аврам устроился получше и выстрелил. Я выстрелил почти одновременно с ним. От рева медведя и гро-
хота ружей горный тупик наполнился шумным эхом. И сквозь этот шум мне почудился визг нашей Бурки... Пока мы перезаряжали ружья, раненый медведь медленно сползал с уступа. Аврам выстрелил еще раз. Огромный зверь замер. Но что это? Недалеко от него лежит Бурка! — Чем ты стрелял? — тревожно спросил меня Аврам. — Не картечью ли? Уж не задел ли ты собаку? — Нет, я стрелял пулей. Мы спустились в тупик кружной тропинкой. Аврам подбежал к Бурке и склонился над ней: собака умирала, изо рта у нее струйкой лилась кровь... Серым стало лицо Аврама. Мы были друзьями много лет, но я никогда не видел слез на глазах охотника... Теперь он плакал, не скрывая горя... Аврам положил Бурку на землю и долго молча глядел на маленький желто-медовый комочек. — Проклятый медведь, — прошептал он, — все-таки зацепил ее лапой... Солнце садилось. Горы и лес угрюмо молчали, словно хотели почтить память нашего четвероногого друга. Мне было тяжело смотреть на Аврама. Только одно говорил я себе в утешение: «Бурка погибла в схватке с сильным зверем, погибла мужественно, как настоящий герой». ВУЛКАН Конечно, на охоте бывает всякое. Возвратишься иной раз без добычи; от усталости в глазах туман; свалишься на кровать и думаешь: «Нет, хватит, больше я на охоту не ходок!» Но, глядишь, проходит несколько дней, приближается воскресенье, и охотничий азарт уже зовет тебя на горные тропинки, в глушь лесов... Однажды я отправился на охоту с двумя своими товарищами—Аланом и Канцау. Помнится, был хороший февральский денек. Вышли мы из дома рано. Солнце еще не поднялось, только-только окрасило своими розовыми лучами кроны деревьев, а мы уже успели забраться в вековечные лесные дебри. Теплое дыхание близкой весны чувствовалось повсюду. Звонко перекликались птицы. Таяла сизоватая изморозь на камнях. В такую пору влееу становится словно бы светлее... 17
Собаки наши были возбуждены и неустанно рыскали меж деревьев... Я был еще молодым, неопытным охотником, плохо ориентировался в лесу. Спутники же мои, Алан и Канцау, считались хорошими следопытами, и они на ходу учили меня премудростям охоты. — Спешить нам, братцы, некуда. За ночь-то подморозило... Пусть чуточку развезет, по талому снегу охотиться лучше. Да и собак надо придерживать, а то выдохнутся в бесполезной беготне. Чем они нам помогут, если встретимся со стадом кабанов? — тихо, с расстановкой говорил Алан. — Как ни устанут собаки, — заметил Канцау, — а хоть одного поросенка затравить должны... Только не очень я надеюсь на встречу с кабанами... Где они скрываются? Вот вопрос... Раньше, помню, куда ни погляди — везде следы кабанов, везде комья земли, взрытой их копытами, а нынче словно вымерли... Мы остановились на пологом склоне голой вершины. Развязали охотничьи сумки, достали вареную индюшатину и принялись за еду. Когда-то наши люди верили, что судьба всех животных находится в руках одноглазого бога Афсати. И охотники, выходя в горы и леса, обращались к богу, прося его помощи. Никто уже не верит в богов. Но формула обращения к Афсати осталась. Ее знают только настоящие охотники, вроде Алана и Канцау. — Ну, одноглазый Афсати! Идем мы на твое царство,— с шутливой торжественностью произнес Канцау. — Сделай так, чтобы труды наши не пропали даром. Приведи к нам зверей издалека, а тех, что обитают близко, дозволь увидеть воочию... Да не кого-нибудь давай, а порогастей и пожирней!.. — Пусть будет так! — воскликнул Алан. Солнце наконец встало, осветив серую, неприветливую вершину горы. Собаки, набегавшись, улеглись около нас; их навостренные уши то и дело вздрагивали, ловя шорохи и движения лесной жизни. Канцау между тем поучал меня: — В любом деле нужна сноровка. А в нашем — особенно. Неумелому охотнику удачи не видать. У природы много тайн. И не так легко открывает она их. Не каждому открывает... Сколько нужно знать, чтобы добыть зверя! Вот зада- 18
чи: в какие часы животное пасется, какую пищу больше любит, какие места выбирает для ночлега,..; Это — целая наука! Мы снова тронулись в путь. Канцау шел впереди. Не прошли мы и километра, как вдруг наш поводырь остановился с расширенными глазами. — Вулкан-то жив и здоров! — взволнованно сказал он, разглядывая следы на снегу. — Как вам это нравится?! — Свежие следы, — заметил Алан.—Твоя правда: здесь был Вулкан. Я нагнулся к земле и без труда определил: это следы кабана. И не просто кабана, а великана, какого в лесу не часто встретишь... И все-таки я недоумевал! почему мои товарищи зовут кабана Вулканом? Канцау, верно, понял мой вопросительный взгляд, но не промолвил ни слова. Следы кабана вели в сторону от ущелья. Мы шли и шли, пока не оказались на опушке нового леса. Канцау замедлил шаги и тихо позвал одну из собак: — Шыртуг! Шыртуг! На этот зов они прибежали все. Бывалый охотник придержал большого пса, взял его за заднюю ляжку и кивнул мне. — Видишь шрам? Это его Вулкан ударил. Такого крупного кабана в наших местах больше нет. Мы много раз гнались за ним, но убить не могли. Измучает собак, изранит, а сам уйдет... Какая тут охота — одна нервотрепка! — Почему вы называете его Вулканом? Канцау улыбнулся: — Когда мы встретились с ним первый раз, он дышал шумно, выпускал такие клубы пара — ну, точно вулкан. — А почему вы думаете, что тут следы Вулкана? — допытывался я. — Может, это другой кабан? Алан покачал головой. — Вулкан — наш старый знакомый, — заговорил он. — Это кабан-отшельник... Мы изучили его повадки} летними ночами он выходит из леса — и прямо на колхозные поля, засеянные кукурузой. Несколько раз делали мы засады на таких местах. Однажды ранили его даже в ногу. Как он понесся! Напрасно мы старались — не догнали... Теперь, должно быть, рана зажила, но хромота осталась, присмотрись, он неровно ставит ногу. 19
Канцау, шедший впереди, окликнул Алана. Они стали совещаться. Я понимал их нерешительность. Тут ведь было над чем призадуматься. Схватка с большим кабаном — дело трудное и опасное. Такой зверь — гроза для всех животных. Взмахнет своими длинными и острыми клыками — ударит, словно саблей рассечет. Даже медведи бросаются прочь от его грозного хрюканья. Кабан-отшельник со стадом не водится, сызмала живет в одиночку. Пути ему не заказаны: исходил он весь лес вдоль и поперек; не боится ничего — ни лесных трущоб, ни осыпей, ни ущелий. Нрав у кабана-отшельника свирепый. Если в злобе неожиданно наскочит он на человека — шутки плохи... Но Алан и Канцау были не из пугливых. Их беспокоило другое. Что, если погоня и на этот раз окажется безуспешной? И кабана упустят, и другой добычи не найдут... — Попытаем счастья еще разок, — решил Канцау. — Авось застанем Вулкана врасплох — отомстим за все! Мне приказали идти по следам кабана, а Канцау с Аланом зашагалр1 слева и справа от меня, несколько впереди. Часа три или четыре мы обшаривали лес. Глядя на следы гиганта-кабана, я только диву давался: как умудряется он пробираться в таких дебрях — глухое, почти отвесное ущелье, крутые, каменистые высоты, ощетинившиеся колючками и шипами, непролазные кустарники — все ему нипочем. Как же должен быть силен этот зверь! Вскоре Алан и Канцау почти вплотную приблизились ко мне. Алан, кивнув на землю, объяснил шепотом: — Здесь он ночью добывал себе пищу... Мы уже заметили: где ночь проведет, там и днем шатается... Где-то близко Вулкан... Канцау прислушался. Мы снова повернули к ущелью. — Видишь, как хитрит!—сказал он. — Шел прямо к ущелью, потом повернул, теперь снова взял прежнее направление... Надо быть начеку! Собаки уже пустились в погоню. Как только представится случай — подбирайтесь к кабану на выстрел... Из ущелья раздался дружный лай. Товарищи мои мигом скрылись в чаще леса. Тут и я не стал мешкать: взобрался на высокий каменистый гребень — и вниз по осыпи... 20
Собаки застали Вулкана на лежке. Они окружили его, но не нападали, боясь острых клыков кабана. Он был в ярости. Щетина на его хребте стояла дыбом; оскалив клыки, он мгновенно поворачивался то к одной, то к другой собаке. Мне хотелось побыстрее встретиться с Вулканом. Но я неудачно выбрал путь и все время проваливался в сугробы. Однако я не терял надежды приблизиться к кабану настолько, чтобы выстрелить... Но что это — лай собак звучит теперь глуше. Неужели Вулкан вырвался? Моих товарищей не было видно. Торопливо шагая по тропинке, я ждал, что впереди раздастся выстрел. «Канцау или Алан? — гадал я. — Кто из них окажется счастливее?.. Я-то уж, во всяком случае, не истрачу своих патронов... Лишь бы товарищей догнать!» В конце ущелья снова появились следы кабана. Впереди была поляна. Выскочив на нее, я сразу же заметил наших собак. Шыртуг жалобно поглядывала на меня, прыгала на трех лапах: одна была окровавлена. Проковыляв несколько шагов, она легла на снег и начала зализывать рану. — Не горюй, мы отомстим Вулкану, — сказал я, погладив собаку. В конце поляны я увидел Канцау, сидящего под деревом. Оглянувшись, он расстроенно кивнул мне. — Вот, дружище, опять досталось нам от Вулкана... Поманил только, а сам разбросал собак — и был таков... — Ты весь мокрый... — И не говори. — Мой товарищ грустно усмехнулся. — Провалился в ручей по пояс... Ох, уж этот Вулкан! Подпалив сухостойное дерево, Канцау принялся сушить портянки и сапоги. — А где Алан? — спросил я. — Он опередил меня... Наверно, гонится за Вулканом... Да все равно не догонит. Мы грелись у разгоравшегося костра, когда вдалеке прогремели два выстрела — один за другим. Канцау многозначительно взглянул на меня. Собаки, словно подхваченные ветром, понеслись в лес. — Судя по звуку, это ружье Алана, — произнес Канцау. — Интересно, в кого он стрелял? Я не мог усидеть на месте и поспешил вслед за собаками. Но они, вдруг круто повернув, бросились обратно. И тогда я 21
понял почему: мимо нас, шумя и хрюкая, неслось стадо кабанов. Видимо, в этих зверей и стрелял Алан. Я вскинул винтовку и наспех выстрелил два раза, перебив ногу трехгодовалому кабану. Собаки окружили его. Он был еще опасен, и мне пришлось добить зверя новым выстрелом. В этот момент и появился Алан. — Пусть твоя охота всегда будет удачна! — закричал он издали. Я ответил: — Удачи и тебе! Алан махнул рукой на ближнюю высотку. — Я тоже сегодня с добычей... Правда, мой кабан поменьше Вулкана, а все же зверь крупный... К нам шагал Канцау. Вид у него по-прежнему был расстроенный. — Провел нас Вулкан! Эх, друзья-приятели, плохие, видно, мы охотники! Мы приволокли туши убитых кабанов к костру. При виде наших трофеев Канцау повеселел. Он стал посмеиваться над тем, как провел нас Вулкан. г — Хитрый зверь, — говорил он, мотая головой. — Если б я верил в бога, я бы думал, что в этого огромного кабана вселился дьявол! Но ничего, завтра мы его возьмем!.. Алан развел костер. Мы досыта накормили собак потрохами, а себе нажарили шашлыков. И только поздно вечером направились к дому. На следующий день с нами была уже целая свора собак. Вместо раненой Шыртуг Канцау взял двух крепких кобелей, а еще двух собак привел присоединившийся к нам знакомый односельчанин. Легкий на ногу Канцау шагал впереди. Два его серых кобеля, коренастые, как медвежата, бежали сбоку, и охотник разговаривал с ними, будто с людьми: — Эй вы, увальни! Смотрите, если сегодня вы выпустите Вулкана! Скоро вышли на знакомую поляну: здесь вчера мы закончили неудачное преследование 'великана кабана. — Ну, друзья, кажется, нам везет, — заметил Канцау, разглядывая следы Вулкана на снегу. — Как побежал вчера на восток, так и не сворачивает... Сегодня обязательно найдем, его! Если же упустим —все, больше я на охоту не иду! 22
Собаки устремились по следу. — Не лучше ли взять их на поводок? — высказал свое мнение односельчанин. — Боюсь, спугнут они Вулкана раньше времени... — Правильно, — согласился Алан. — Ну-ка, — обратился он ко мне, — возьми веревку... Со мной пустили самую чуткую собаку. Я вел ее, держа за веревку, привязанную к ошейнику. Шорох наших шагов был едва слышен. Мы долго шли по талым тропам, минуя обледенелые скаты высот, продирались сквозь гущу кустарника, обходили пропасти. Наконец моя собака начала проявлять беспокойство. Она натягивала поводок, рвалась вперед. Мне было видно, как возглавлявший нас Канцау предостерегающе поднял руку: «Стойте!» Мы задержали шаги. — Свежие следы, — тихо заговорил Канцау. — Вулкан поблизости... Замечаете, как он землю перепахивает — почище плуга. Скоро мы с ним встретимся. — Он тронул меня за локоть. — Видишь вон ту высотку, заросшую кустарником?.. Если уж он на лежке, то именно там... Мы окружим его с четырех сторон. Ты стой здесь, собаку пока не спускай. Минут через пять подойди поближе к высотке, сними поводок с собаки, свистни и кричи: «Взять!» Товарищи мои разошлись. Я в точности выполнил все, что велел Канцау. Как только прошло пять минут, я снял поводок с собаки. Мне не пришлось даже свистнуть — миг, и пес пропал в зарослях. Канцау не ошибся: Вулкан устроился на высотке. Услышав лай, он вскочил, но выходить из чащи кустов не решался. Только высовывал рыло, показывая псам свои желтые клыки, и издавал устрашающее хрюканье. Будь здесь одни собаки, он бы не трусил. Но он чуял и людей. Инстинкт подсказывал ему: надо быть осторожным!.. Так мы ждали его с полчаса или чуть больше. Мне казалось, что единственный выход покончить с Вулканом — стрелять наугад в кустарник. Однако я все-таки сообразил, что это грозит опасностью для наших собак: они кинутся в кусты сразу же после выстрела, и кабан, если его даже тяжело ранить, жестоко отомстит им... Алан наконец не выдержал. Держа ружье наготове, он приблизился к кустарнику. Ух, с каким страшным храпом бросился вперед Вулкан! Растерявшись, Алан направил ру- 23
жье в лоб зверю. Но централка подвела — вышла осечка. В ту же секунду кабан ударил Алана так, что тот подскочил вверх, словно подброшенный пружиной. Я хотел стрелять, но Канцау и односельчанин опередили меня: они выстрелили одновременно. Из живота Вулкана фонтаном забила кровь. — Хватит! — крикнул мне Канцау. — Пусть собаки его прикончат! — и бросился к Алану, лежавшему на земле. На счастье, кабан не задел его клыками, Алан отделался синяками. Поднимаясь, он смущенно и натянуто улыбался. Что и говорить, попал впросак! Не к лицу такому бывалому охотнику беспечность. Вулкан все еще стоял на ногах. Глаза его мутно блестели. Собаки хватали кабана за ляжки, но ни одна не осмеливалась броситься напрямик — Вулкан время от времени доставал клыками неосторожного пса, оставляя на теле кровавую отметину. Но силы его покидали, дышал он прерывисто, шумно. «Сейчас упадет!» — мелькнуло у меня. И действительно, Вулкан упал, в последний раз вздохнул и затих. Только сейчас мы смогли оглядеть друг друга — ну и вид: сапоги в грязи, куртки изодраны, зато лица сияют, как у именинников! — Надо его разделать, — нарушил молчание Канцау. И все начали закатывать рукава... ЗАУРОВ РОДНИК* Осень ближе всего сердцу чабана; жара не мучает людей и животных, а зимняя стужа еще в пути... Наступает пора осеннего выпаса, чабаны перекочевывают с северных склонов в долины, в леса — туда, где могучие чинары и раскидистые орешники уже готовы освободиться от плодов; семечки чинара и лесные орехи—отличный корм для овец. Сегодня мы перекочевали из Ахсамарового ущелья к За- урову роднику. Товарищи оставили меня на стоянке, а сами угнали отару на пастбище. * Перевод автора. 24
Вулкан упал, в последний раз вздохнул и зашх...
Дел у меня немало. Надо заготовить уйму дров, потому что чабаны поддерживают огонь всю ночь, прибрать в шалаше, разжечь костер и приготовить еду. Я стараюсь изо всех сил, но толку мало. Осенний день короток — оглянуться не успеешь, а он уже кончился. Вот и сумерки. Издали я слышу крики чабанов, блеяние овец, а костер у меня еще не разведен. Не приготовлена пища для овчарок. Собаки лежат возле шалаша и косятся на меня жадными, голодными глазами. — Э, парень, ты, я вижу, еще и огня не развел! — послышался укоризненный голос старшего пастуха Гадб, Он вошел в шалаш, зачерпнул кружкой воду из деревянного ведра, отпил глоток и тут же выплеснул: — Откуда принес? Ведь не из Заурова родника! Вода Заурова родника славится прекрасным, свежим вкусом. Родник находится довольно далеко от шалаша: нужно спуститься в глубокое ущелье, а потом взбираться с ведрами на крутой откос; я поленился идти туда. Вместо того чтобы побранить меня — и костра нет, и воду плохую принес, — Гадо нагнулся, взял в руки несколько щепочек и негромко сказал: — Знаешь, давай я сам разложу костер... А вы с Тотй сходите пока к Заурову роднику... Стемнело. Насытившиеся за день овцы прилегли. Я поднял ведро и вылил воду в корыто для собак. Овчарки полакали немного, с укором посмотрели на меня и отошли прочь. Тоти насмешливо заметил: — Вот тебе и ужин для овчарок! — А когда без огня ужин варили? — ответил ему Гадо. — Давайте-ка лучше быстрее за водой... Мы зашагали к роднику. В сумраке с трудом угадывалась тропинка под ногами. Тоти молча шагал впереди. Неожиданно он остановился на краю глубокого обрыва. — Постоим здесь, Гино, — тихо сказал он. — Слышишь, поет? Это Зауров родник!.. Я прислушался. Постепенно ухо начало различать тихую музыку, — Вот, вот... — сказал Тоти. — Красиво? Глубоко в теснине ущелья еле виднелся маленький родник ; журча, вода стекала вниз, образуя серебристое озерцо; на поверхности поблескивала мелкая рябь, отражая бледный свет, струившийся с ночного неба. 26
— Зауров родник, — повторил мой товарищ. — Ты слы хал легенду о Зауре? — Нет. — Тогда поторопимся. Гадо еще успеет рассказать... Мы уже давно вернулись к стоянке, закончили свои дела в шалаше и в отаре. Напекли на завтрашний день чуреков, сварили овчаркам еду, поужинали и сами. Костер в умелых руках Гадо горел сильно, весело. Временами кто-нибудь из нас подкладывал в огонь сухие ветви. Языки пламени бросались вверх, освещая отару, похожую издали на белое облако. Овцы лежали на устланной осенними листьями земле и подремывали, мирно, словно нехотя, жуя жвачку. Возле них растянулись овчарки. Гадо сидел у костра на обрубке дерева и выбивал свою трубку. Покончив с этим, он обратился ко мне: — Ну, парень, дай мне попить... Я поспешно вскочил и подал ему в деревянном черпаке воду. — Заур, Заур, — задумчиво сказал старик, — имя твое сохранила легенда, а родник твой и по сей день служит людям. Он чист, как был чист душой ты!.. — Расскажите о Зауре, дедушка Гадо, — попросил я. Старик кивнул. — Вы, дорогие мои, грамотные, ученые. Знаете, что у каждой легенды сто начал... Легенду о сыне Сауа — Зауре — народ тоже передает по-разному. А вот как слышал я ее от наших отцов... Давным-давно, говорят, приехал на пастбище к чабанам младший сын богатого помещика — алдара. Известно было бедным людям: появился алдар или его родичи — жди беды! Так случилось и на этот раз. С самого утра небо заволокли осенние темные тучи. Они низко нависли над отарами. Ночь пришла на редкость ненастная — все вокруг окуталось туманом. Чабаны хорошо угостили сына алдара. Чуреки и жирный шашлык вызвали у всех жажду. Но оказалось, что в шалаше не осталось ни капли воды. Никому не хотелось идти к роднику, который был в глубоком ущелье. Оттуда и днем трудно было достать воду. Крутой подъем, извилистая тропа: стоит чуть оступиться— и неминуемо полетишь в пропасть. На беду, пить захотел и сын алдара. Он потребовал, что- 27
бы принесли воду. И тогда старший чабан Алхаз обратился к пастуху Долату: «Ты мужчина среди молодежи, До лат. Ты сын хорошего отца и брат примерных сыновей. Принеси воды». Долат должен был уважить старика, но не захотел идти. Тогда, говорят, вызвался пойти к роднику самый молодой из чабанов — маленький Заур. Он был единственным сыном бедных родителей. Очень любил старый Алхаз Заура. Как бы чего с ним не случилось в эту ненастную ночь! Пока Алхаз раздумывал, Заур схватил деревянное ведро и выскочил из шалаша. Он вернулся с водой. Старый Алхаз обнял послушного юношу и, несмотря на то что сам страдал от жажды, сначала подал воду сыну алдара, затем напоил младших — ведь, по обычаю, младшие должны пить раньше, — а потом только решил напиться сам. Но воды на всех не хватило. Заур взял ведро и пошел к роднику снова. Ночная мгла сразу поглотила его. На этот раз его поджидала беда. Когда Заур вышел из шалаша, Долат шепнул на ухо одному из1 юношей: «Пойдем спрячемся за шалашом. Напугаем Заура, когда он будет возвращаться». Кто знает, какая мысль мелькнула у Заура, когда он разглядел во тьме бросившегося к нему человека, только он с размаху ударил Долата по голове тяжелым деревянным ведром. «Ой!» — крикнул Долат и свалился замертво. Тогда-то несчастный Заур понял, какая с ним стряслась беда... Но что он мог поделать!.. Гадо умолк, глубоко вздохнул. Окинул взглядом овец, помешал палкой в костре и, взяв головешку, поднес ее к трубке. — В те времена, мои дорогие, плохие обычаи владели умами людей, — продолжал он. — Страшна была расплата за кровь. Чтобы примирить кровников, лучшие и достойнейшие из людей на коленях просили пощадить виновного. Совершившего убийство не спрашивали, прав он или неправ. Вместо того чтобы разобраться, понять друг друга, кровники нередко из поколения в поколение истребляли роды и семьи. Высоко оценили кровь Долата родственники его. Заур должен был дать им большой выкуп. Но чем мог расплатиться Заур? Даже продав свой дом, он остался бы в долгу у 28
кровников. К тому же отец Долата не соглашался идти на примирение. Он требовал мести. Тогда Заур достал кремневку и ушел в леса. Он был хорошим охотником. На лету попадал он в птичий глаз. Мясо у него было каждый день. Но человек не может жить без воды. Рыская по горам, Заур постоянно испытывал жажду. Кто знает, сколько прошел он дремучих лесов, сколько облазил скал, скрываясь от кровников. Наконец обнаружил Заур родник и обосновался возле него. Вы сами видели — родник Заура вытекает из удивительного места. К нему можно подступиться только с одной стороны. Вода в нем чиста, как слеза, пить ее приятно, и желудку не в тягость. В зимнюю стужу она совсем теплая и не замерзает, а в самые жаркие дни холодна как лед. Дни сменялись днями. Заур повзрослел и окреп, возмужал духом. Но счастливым он себя не считал. Да и что за радость — жить одному, без родных и близких? Тоска часто охватывала его сердце. Он думал: «Разве это жизнь? И убить меня не могут, и жить мне кровники не дают». И, когда пришли к нему из села друзья, он передал родственникам Долата такие слова: «Как велит обычай, я скрылся от вас и вот уже много лет живу, как зверь. Я не боюсь смерти, но мне не хочется умирать без вины. Каждый вправе считать себя настоящим мужчиной, но и другие не из робкого десятка. Говорят, ястреб сказал: «Хороший человек не будет в меня стрелять, а ничего не стоящий не попадет». То же повторяю и я. Поймите меня как нужно, и давайте решим дело миром. Как бы наша вражда не принесла новых несчастий нам всем». Слова Заура вызвали в семье Долата много споров. Одни продолжали требовать мести, другие призывали к миру. Злые и глупые говорили: «Он наш кровник, а еще смеет угрожать! Скорее покончим с ним!» Старший из братьев Долата — Темболат — вышел на середину сакли и произнес: «Я долго думал над посланием нашего кровника Заура. Мудрые и смелые слова сказал он. Нельзя ставить правого и виновного в один ряд. У дурака сто ног. Побереги себя, обойди его подальше, чтобы ни одной из этих ног он не зацепил тебя. У умного поучись, держись к нему ближе. До тех пор пока я не найду Заура и не уве- 29
рюсь в его мудрости и честности, я не вернусь. Вас же прошу не преследовать кровника, пока не будет от меня вестей». Темболат слыл мудрым не только среди родственников, уважали его за ум все жители селения. Поэтому никто не посмел возражать ему0 Кто знает, сколько дней и ночей пробыл Темболат в горах, в дремучих лесах, в глубоких ущельях, разыскивая отважного Заура. Наконец он наткнулся на родник. Темболата мучила жажда, и он обрадовался воде. Он припал к ней и долго пил. Сладкая это была вода! Летнее солнце улыбалось Темболату с середины неба и играло своими лучами в родниковой воде. Лес притих: птицы почему-то перестали петь. Вдруг до слуха Темболата неожиданно донесся человеческий голос. Тогда он поднял ружье и осторожно, выбирая тенистые места, пополз вперед. Взору Темболата открылась поляна. Сердце его вдруг громко застучало: он увидел своего врага! Заур одиноко сидел на поляне и громко разговаривал. Неподалеку лежала бурка, и Заур, обращаясь к ней, называл ее именем Долата. Чуть в стороне торчала из земли палка. Она заменяла Зауру алдарова сына. Черкеска была для него старым Алхазом, а к шапке он обращался как к самому себе. Бешмет изображал молодого чабана, притаившегося в ущелье вместе с Долатом. Чувяки же были судьями. Темболат лежал в траве, не в силах шелохнуться. Заур ничего не замечал. Он обращался к бурке: «Долат! Ты был старшим над младшими чабанами. Ты раньше других должен был выполнить волю старого Алхаза. Так почему же не нашлось у тебя смелости отправиться ночью к роднику, как пришла тебе в голову злая мысль — напугать мальчика?» Затем Заур повернулся к черкеске и промолвил: «А ты, Алхаз, мудрый старик, зачем отпустил в ненастную ночь маленького чабана за водой? Почему не остановил юношей, когда они выходили из шалаша? Доля вины падает и на тебя». Кончив с черкеской, Заур шагнул к бешмету и сказал: «Слушай, парень, почему ты, испытывая жажду, не пошел за водой, а согласился вместе с Долатом напугать Заура? Почему ты поддался уговорам чабана? Почему не остановил его? Видишь, и ты виноват! И тебе расплачиваться за кровь вместе с Зауром!» 30
После этого Заур подошел к палке, изображавшей сына алдара. «Ты, сын алдара, — сказал он, — больше всех виноват в случившемся! Мудрый Алхаз, хоть и испытывал жажду, не послал бы за водой в ненастье. Ты знал, что тебе ни в чем не будет отказа. Ты видел, что бедняки не посмеют нарушить твою волю. Ты потребовал воды... Ты должен расплачиваться за пролитую Зауром кровь!.. Твое богатство растет на тяжелом труде батраков, таких, как я. Что тебе выкуп за кровь — ты мог бы дать десять выкупов! Только не расстанешься ты со своим добром — ни с грошем, ни с соломинкой. Не согласишься ты платить. Но хочешь или не хочешь — ты виноват, ты кровник своих батраков, и когда-нибудь они потребуют расплаты за кровь и пот, пролитые на твоих пастбищах и полях!» Заур глубоко вздохнул и, повернувшись к шапке, долго глядел на нее. «Ты, Заур, — задумчиво произнес юноша, — хорошо сделал, что не поленился в ненастную ночь отправиться к роднику за водой. Так поступил бы всякий, кто считает себя мужчиной... Но как могло случиться, что ты, не боявшийся мрака ущелья, струсил у самой стоянки? Если ты так боязлив, если сердце твое подвластно страху, зачем ты шел тогда к роднику?.. Трудно понять, почему ты ударил Долата: то ли от испуга, то ли оттого, что слишком храбр... Как бы то ни было, человека ты убил... Ты виновен! И большая часть крови Долата лежит на тебе!..» Заур замолчал. Долго стоял он молча, потом подошел к своим чувякам, которые заменяли ему судей. «Теперь слово за вами, — заговорил он. — Скажите: правильно я рассудил или нет?» Что могли ответить ему чувяки? Говорить-то они не умели... Но случилось чудо — чьи-то ответные слова раздались в узком ущелье: «Правильно, очень правильно рассудил ты, мудрый Заур!» Это были слова Темболата. Он отбросил ружье и соколом ринулся к Зауру. Как родной отец, как старший брат обнял он юношу. Затем он сказал: «Твоя мудрость и меня сделала мудрее!.. Я прощаю тебе все... Только алдару я не могу простить! Алдару!» —и Тем- болат, выхватив палку из земли, разломал ее на куски* 31
Они подстрелили кабана и приготовили еду. И здесь, у родника, который журчал, как и сегодня, — мирно и радостно, — назвали себя братьями... Вот так-то, дорогие мои, мудрость победила глупость и чванство... И счастье нашей жизни в том, что мудрость человека стала главным законом на земле... Старый Гадо медленно поднялся, бросил в костер несколько сухих поленьев. — Ну-ка, молодцы, принесите мне еще кружку воды из родника Заура! Я подал нашему старшему полную кружку чистой родниковой воды. ЛЕГЕНДА О НАЛКУТЕ И НАУРУЗЕ Ясная летняя пора. Солнце обильно посылает свое тепло горным пастбищам, тучным нивам и укосистым лугам. Чудесная погода для тех, кто работает в поле, — ни ветра, ни дождя. Под горой, где пестреют на лугах головки цветов, ярко выделяются белые платки на головах женщин, убирающих сено. От размашистых движений косарей пляшут, то надуваясь парусом, то скручиваясь, рубашки у них за спиной. У каждого есть дело: кто плетет подстилку под копну, кто укрепляет уже готовую копну слегами, кто ворошит еще сыроватую, недавно скошенную траву. Трудно приходится тем, кто подает вилами наверх охапки сена, — это поручают самым сильным и выносливым. В тени больших камней, скатившихся когда-то с вершин гор, два колхозника отбивают косы; слышится стук молотка, потом звон стали на оселке— цик-циик, цик-циик. Ну и жара! Что-то расщедрилось сегодня солнце. А косовица торопит: вон сколько еще травы на лугах! И косари машут и машут косами, не отрываются даже, чтобы вытереть пот с лица. Наконец бригадир кивает товарищам: перекур, мол. Тогда косари достают бурдюк с квасом, наливают из уголка шипящую влагу в деревянную чашку. Ах, какой это напиток, особенно если пьешь его, истомившись работой и жарой! I После того как все отведают кваса, бурдюк завязывают 32
и прячут под скошенную траву: в прохладе напиток не нагреется. И снова за работу! Плещут рубашки за спиной косарей, вжикают и вжикают косы, срезая сочную, пахучую траву. Со склона горного пастбища мне хорошо видны луга. Они манят меня. Как это было бы здорово—спуститься к косарям и, взяв косу, встать в общий строй! Только старый Дзибйрт не отпустит... Дзибирт — старший пастух. Сейчас он беззаботно сидит в тени скал. Да и то сказать, в такую пору дел у пастухов не много. Козы, не переставая жевать травяную жвачку, забрались на вершины скал, спокойно поглядывают-на далекие ледники. Стадо овец расположилось на полуденный отдых поблизости, около большого камня. Мне приходит в голову мысль поймать козу и надоить молока. Я перевожу взгляд на Дзибирта: нет, старший пастух не разрешит, он строг насчет этого. До дойки еще далеко, а самовольничать Дзибирт не позволит. Без его приказа мы, младпше пастухи, шагу не делаем... Семьдесят лет Дзибирту. Шестьдесят из них провел он с овцами на пастбищах. Горы ему — родной дом. Свои обязанности Дзибирт знает так хорошо, что разбуди его ночью, и он не хуже колхозного животновода ответит на любые вопросы. Сколько мудрости в его голове, посеребренной временем! Я вижу, как старший пастух встает на ноги, направляется к недалеким скалам. Вот он карабкается на одну, самую высокую. Поглядите теперь на него! Он высок, строен — горделивая фигура Дзибирта будто вырезана на фоне синего неба. Он забрался выше коз и, опираясь на березовый посох, оглядывает пастбища и луга. — Э-эй, Тотий! — неожиданно кричит он мне. — Иди сюда! Я бегу к скале, потом карабкаюсь на вершину. — Удивительная погода! — говорит Дзибирт, когда я становлюсь рядом с ним. — Если всю неделю не будет дождя, люди успеют и хлеб убрать. О боже, да пожелает твой глаз ясности и благополучия в природе!.. — Вы меня звали, дедушка Дзибирт, — напоминаю я. — Правда, правда,—спохватывается старший пастух.— 2 Зауров родник 33
Эх, старость, старость!.. Ослабели мои ноги, хуже видят глаза. А, бывало, в молодости, глядя на озеро Налкуты и Нау- руза, видел я, как плещет и играет рыба. Стоя здесь, я по походке мог узнать человека, идущего лугами... А теперь вижу одни тени и не разбираю, кто это или что. Вон погляди-ка, может быть, Попо и Коко возвращаются? Я засмеялся. Мне всегда смешно, когда старик кличет наших пастухов Тамбй и Кудзиго— Попо и Коко. Откуда взялись эти прозвища? Дзибирт, верно, и сам не знает, — пришли на ум, и все. Он вообще любит называть людей по- своему. На это никто не обижается, потому что люди в селении уважают старого пастуха и прощают ему маленькую странность... — Что, Тотий, не видно? — переспрашивает старик. — Сейчас, сейчас, — говорю я, до рези в глазах всматриваясь в две крохотные фигурки, движущиеся от озера. С самого начала косовицы Дзибирт стал посылать Тамби и Кудзиго на помощь косарям. «Нитка за ниткой тянется — получается сукно, — говорил старик своим помощникам. — Сбегайте поработайте на лугу, пока наши овцы отдыхают. А кончите, тут же возвращайтесь». И парни без задержки отправлялись к косцам. Сегодня они тоже работают на лугу. Пора бы им уже возвратиться. — Нет, дедушка Дзибирт, это не Попо и Коко, — говорю я, рассмотрев наконец людей. — А там кто? — спрашивает старший пастух. Я невольно улыбаюсь: ошибся старик, копны принял за людей! На берегу озера теперь много копен. Они стоят, словно великаны, и отражаются в воде. Когда ветер волнует воду, волнуются и отражения копен. Я сам это видел вчера, проходя берегом. — Так ты говоришь, это не Попо и Коко? — интересуется старик. — Нет. Там тсосари скосили луг и еще вчера сложили копны. Их-то вы и видите. Старший пастух неожиданно нахмурил брови. — Как — копны на берегу озера Налкуты и Науруза?! Косят сено на заповедной земле! , Он был взволнован и так произносил эти слова, обращаясь ко мне, будто я сам косил сено на заповедной земле. 34
— Дедушка, дедушка! — восклицаю я. — Во-он идут Поло и Коко! Но Дзибирт, казалось, и не слышал меня. Видно было, что думает он совсем о другом. — Впрочем, что особенного? — бормотал он. — Раньше там не косили. Но то — раньше, а теперь вся земля должна давать людям пользу... Лицо его разгладилось. Он потянул меня за локоть, и мы начали спускаться на пастбище. Присев у большого камня, он спрашивает: — Ты слышал легенду о Налкуте и Наурузе? — И отвечает сам себе: — Откуда тебе слышать?.. Это замечательная история... Я сажусь рядом со стариком. Словно бусинки на тонкую нить, нанизывает он слово на слово: — Родилась девочка в горном ауле, и назвали ее Налку- та. Выросла, похорошела, налилась здоровьем — нет ее красивее во всей Дигории. Пошел слух о невиданной красавице по селениям Кабарды. Не только стройностью и светлым ли- 35
ком славилась она, но и хозяйственностью. Сошьет, бывало, чувяки — не разглядишь, где стежок; скроит шубу — так ладно сидит она, словно из цельного куска вылита; а коли испечет пирог с сыром, раскатав тесто тоньше шелка, — будешь есть, есть, да все мало. Только тронет она струны фандыра нежными пальцами — горы вторят ей эхом, реки останавливают течение, ветер перестает шуметь. Подобно черным вишням были ее глаза, словно шелк — длинные косы. Танцуя с ней, старики молодели; улыбнется она — и расцветают юноши. Отец Налкуты, Уанё, был человеком уважаемым, известным. Он много путешествовал, повидал свет. И вот научил он свою единственную дочь всему хорошему, что накопил в хурджуне знаний, странствуя в горах и на плоскости. Молодые горцы, когда в шутку, когда всерьез, говорили: — Налкута — кусочек нашего горного солнца. Тепло и сияние ее глаз украшают нашу жизнь. Никогда не отдадим эту девушку в другой аул! Уане, хоть и был строг, но не препятствовал скромным желаниям дочери. Он рассуждал так: «Девушка похожа на плодовое дерево — не успеешь оглянуться, она уже выросла и зацвела. Но не дай бог загубить цветы — не будет и плодов!» Уане хотелось, чтобы Налкута подольше пожила в родительском доме. Однако у нее были младшие сестры, и они тоже быстро росли, тоже заслуживали своего счастья. Издавна считали в Осетии: если засидится девушка в невестах — не видать счастья ни ей, ни ее семье. Вскоре разнесся слух, что Налкута полюбила молодого парня, по имени Науруз. Он был сыном старого Сауи, род которого испокон веков занимался землепашеством и скотоводством. Не богатством славился Науруз, не знатностью. Гордился он тем, что принадлежал к «черному» люду, добывал себе пропитание своими руками. Был он защитником и надеждой всех бедняков. Много лет жители аула платили тяжелую дань богачам- алдарам. Но Науруз воспротивился этому. Смело поднял он голос против жестокости и жадности богачей. И алдары, видя, как стоит народ за Кауруза, как любит и верит ему, отступились. Каждый бедняк аула получил теперь небольшой надел пашни и пастбищ. Люди стали жить лучше, веселее. 36
Что ж удивительного в том, что молодежь почитала Нау- руза как родного брата?! Никто не смел злословить о любви красавицы и смельчака. Каждый мечтал о том дне, когда Науруз и Налкута будут праздновать свою свадьбу, — вот уж повеселятся люди, спляшут и споют! Радостная весть шла из дома в дом: сваты Науруза договорились с семьей Налкуты! Весь аул готовился к этой свадьбе. И тут неожиданно разнеслась страшная весть: баделят- ский алдар Астемур идет со своим войском на внутреннюю Дигорию. Говорили, что посланец Астемура уже прибыл в аул и остановился у Абайти Залуна. Люди понимали: не ради денежной дани выступил в поход грозный алдар. Но что ему понадобилось? Из уст в уста шла молва: «Астемур хочет взять в жены красавицу Нал- куту. Если она не согласится выйти за него, он похитит девушку». Однажды вечером Абайти Залун, протирая гноящиеся глаза, вышел на нихас 1. Он пригласил туда и отца Налкуты — Уане. — Счастье привалило тебе, — сказал Залун Уане. — Да не только тебе—всему нашему аулу. К нам пожаловал славный алдар Астемур. Он просит тебя породниться с ним. Его сват остановился у меня. А сам алдар стоит с войском на той стороне ущелья. Я знаю, Уане, ты умный человек и не лишишь свою дочь такого счастья... Этот брак будет великим событием для нашего аула! Уане ответил: — Если ты считаешь, что брак моей дочери станет большим событием для всего аула, то я хочу сообщить о своем решении всем, кто сейчас отдыхает на нихасе. Так вот, я обещал выдать Налкуту за сына Сауи и менять слова не стану! — Чтобы просватанную девушку отдать другому?! — раздался чей-то голос. — Не бывать такому позорному делу! Но Залун давно потерял свою совесть, и теперь его уже ничто не смущало. — Уане, ты неправ! — брызгая слюной, кричал он. —Ты должен знать: алдар — лев, мы — муравьи. Стоит льву захотеть, и он растопчет нас. Но он может повернуть нашу 1 Нихас — место в осетинских аулах и селениях, где происходят сходки. 37
жизнь и к лучшему. Зачем же губить наш аул? Истинная мудрость в смирении. Отдай свою дочь за Астемура, и все мы будем счастливы! — Счастье на позоре не растет! — закричали Залуну молодые парни. Если бы не почтенный возраст, скинули бы они его с кручи. Однако старый Залун не отступался. — Пусть скажет свое слово Науруз, — сказал он. — Где Науруз? Люди ответили, что Науруз не ходит на нихас. По законам старины, он не должен до свадьбы показываться на глаза родственникам невесты. — Я хочу услышать, что скажет Науруз! — восклицал Залун. Тогда Уане и все старшие из рода Налкуты отошли в сторону. Позвали Науруза, и он шагнул в круг собравшихся. — Мы знаем тебя, Науруз, как мудрого и смелого человека, — начал Залун. — Твое имя славится в аулах Диго- рии. Жду от тебя разумного слова. Алдар с войском стоит у наших ворот. Он хочет породниться с Уане. Для нас это будет большим счастьем. Если же Уане откажет Астемуру, я боюсь сказать, что нас ждет... Откажись от Налкуты, найдешь себе другую девушку... Науруз остановил Залуна движением руки. — Я скажу вот что... Кто не умеет защитить себя, тот не сможет постоять и за народ. Если бы я поступил недостойно, если бы отступился от засватанной невесты, мое имя покрылось бы позором. Лучше позови сюда свата, и мы передадим ему ответ для алдара... Когда сват явился на нихас, Науруз попросил его передать Астемуру .такие слова: «Сват словно скаковая лошадь. Если придет он первым — получит лучшую награду; последнему же достанется последнее. Ты опоздал, Астемур. Ты, должно быть, не знал, что Налкута уже просватана за Науруза, иначе не послал бы свата к чужой невесте... И вот еще что: два дня наш аул будет веселиться на свадьбе Налкуты и Науруза. Мы приглашаем тебя, в согласии с обычаем, приехать к нам в гости, примем с почетом. А есть у тебя зло на душе, запомни: порох мы держим сухим, клинок наш выкован из булатной стали. Обидчику мы жестоко отомстим!» Ответ этот громом пронесся по аулу. Молодежь, смеясь, 38
— Люди! Мужчины! Всадники алдара Астемура угоняют с пастбищ наших овец!
пошла к дому Уане, чтобы поздравить красавицу Налкуту. Девушка грустила, но, узнав о том, как смело ответил Нау- руз свату алдара, повеселела. — Сыграй нам на фандыре хорошую песню, — просила молодежь Налкуту, — а мы будем подпевать тебе. И вот зазвучали струны фандыра. И все живое на земле начало слушать радостную песню Налкуты. Девушка пела об одиноком дереве, которое встало грудью на пути урагана. Злился ураган, но не мог одолеть противника. А потом пришла зимняя вьюга и жестокий мороз. И они бились с деревом. Только все напрасно: дерево прочно держалось за землю, питалось соками земли, и пока это было так, никто не мог побороть его. Эту песню Налкута сложила в честь своего любимого, в честь Науруза. Приближалась свадьба. Налкуте казалось, что ее .радость разделяют все люди на свете, сколько их есть... Но, мой сын, — тут старый Дзибирт глубоко вздохнул,— в те времена жадные богачи держали счастье в своих руках, неволили его, словно птицу в клетке. Жизнь была, как тяжелый сон. Да, да... И вот что получилось... В день свадьбы Налкуты и Науруза веселье царило в ауле. Танцевали стар и млад. Люди собрались в двух домах: у невесты и у жениха. Одни принимали невесту, другие ее провожали. Налкута надела красивое платье. Пояс был золотой, на груди золотые застежки. И, когда, по обычаю, невесту вывели танцевать, собравшиеся не могли налюбоваться ею. Плоские крыши горских домов дрожали под ногами плясунов, веселые возгласы и друлсное хлопанье в ладоши, казалось, наполнило собой весь простор от южных склонов Уруха до далеких северных. Науруз, как было положено обычаем, стоял в стороне, не участвуя в плясках. Его стройную фигуру красиво облегала коричневая черкеска. Сверху был накинут новенький бешмет. Сафьяновые ноговицы сшили жениху лучшие мастера аула. На голове Науруза была желтая каракулевая папаха. Юноша улыбался. И солнце улыбалось на позолоченном кинжале, на серебряных газырях. И тут в ауле кто-то тревожно закричал: — Люди! Мужчины! Всадники алдара Астемура угоняет с пастбищ наших овец! Жители аула растерялись. Но Науруз в ту же секунду 40
вывел своего скакуна и горным орлом понесся на пастбища. В узком ущелье он перехватил стадо и повернул его обратно. Один из приспешников алдара, убегая, крикнул: — Славный Науруз! Астемура с нами нет. Дорого бы ты дал, чтобы увидеть его сейчас... И тогда Науруз понял, что хитрый алдар обманул его. Астемур предвидел, что жених первым кинется за грабителями, а за ним последуют все храбрецы аула. И алдару не составит труда похитить красавицу Налкуту... Так думал Науруз, поворачивая коня. Но Налкута разгадала хитрость Астемура. Когда алдар во главе своего отряда появился в ауле, девушка бежала к озеру. Там была пещера, о которой знали немногие. «Я спрячусь в пещере и подожду Науруза», — думала Налкута. Но у Астемура были лазутчики той же подлой породы, что и старый Залун. Они выследили девушку, и алдар настиг ее неподалеку от озера. Налкута решила погибнуть, но не отдаться в руки похитителя. Убегая из аула, она успела спрятать на груди маленький кинжал. И сейчас она смело поглядела в глаза Астемуру. — Если ты мужчина, подойди ко мне один. Стыдно идти войском на женщину... — Схватите ее! — приказал алдар.. своим подчиненным. И тут на слуг алдара, как вихрь, налетел Науруз. Он расшвырял негодяев и, взмахнув шашкой, готов был опустить оружие на голову Астемура. Горд был алдар. Но жажда жизни заставила его пасть на колени. Лежа в пыли, он умолял Науруза: — Во имя твоей матери, во имя твоего отца — прости меня! Сохрани мне жизнь! — Не марай свой клинок в его грязной крови! — крикнула Наурузу Налкута. — В самом деле, — сказал храбрец, — люди могут подумать, что алдар погиб в открытом бою. Я же не дал ему времени вынуть шашку... Пусть лучше вся Дигория знает, как хитрый шакал, стоя на коленях, вымаливал себе жизнь у сына Сауи. Он повернулся к Налкуте, стоявшей на берегу озера. В тот же миг раздался предательский выстрел алдара. Девушка вскрикнула, схватилась за грудь и упала с крутого обрыва, и вода приняла ее в свои объятья. 41
Как разъяренный барс, метнулся Науруз к алдару. — Дорого заплатила моя Налкута, забыв, что змею нельзя щадить! — И он вонзил кинжал в подлое сердце врага... — А Науруз? — не выдержал я. — Что было с ним? — Он не мог жить без любви, — сказал Дзибирт. — И он бросился вслед за Налкутой в озеро... Я не сдвинулся с места, пока старик не кончил свой рассказ. Попо и Коко были почти рядом, — они взбирались к нам по тропинке. Солнце поднялось высоко. Белые облака тихо скользили по небу, и их тени на земле походили на черные бурки. — Ну, кажется, пора и коз доить, — сказал, улыбаясь, старший пастух. — Ты ведь, Тотий, не прочь выпить кружку молока... Я засмеялся: как это старик угадал мои мысли? С лугов по-прежнему неслись звуки песен косарей, эхо разносило звук отбиваемых кос. Солнце ушло за облака, и стало прохладнее. Я взял подойник и пошел к козам. По дороге я то и дело оглядывался на озеро. Мне казалось, будто в прохладных водах его качаются и плывут тени Налкуты и Науруза... РОДНАЯ КРОВЬ Только вечером охотничий азарт оставил нас. Мы огляделись: ни одной знакомой приметы! Вокруг были серые скалы. А за ними — снова скалы. И, казалось, отсюда нет пути к родному селению. Впрочем, мы не унывали. Чего не бывает на охоте — и поплутаешь порой, и ноги обобьешь, а все-таки найдешь выход из трудного положения. Мы решили заночевать. Невдалеке бурлила река. Падая с уступа, она, шумя, брызгая пеной, вливалась в ущелье. В двух шагах от берега мы нашли следы старого костра и, не сговариваясь, остановили свой выбор на этом месте: тут и сделаем стоянку. , Была ранняя осень. Земля еще отдавала тепло недавнего лета. Ночью, правда, иной раз подмораживало или налета- 42
ла туча, набухшая тяжелым дождем, но к утру было опять тепло и ясно. Солнце ушло за горы. И тут же появились звезды; они наполнили купол ночи тихим серебристым дыханием. Чуть позже засветилась луна — такая полная и грузная, что, казалось, еще немного, и она сорвется с небосвода и упадет на землю. Сегодня охота была удачной — в сумках наших полно дичи. Лучшего и желать нечего! Такая уж душа у охотника: целый день бродит он по горам и лесам, выслеживает, подстерегает зверя или птицу, и счастлив, если к вечеру его сумка набита трофеями, приятно оттягивает плечо. После хорошей охоты все радостно возбуждены. Есть что вспомнить, есть о чем поговорить! Мы развели костер, расположились у огня. Уютно потрескивают дрова, легкий пар поднимается от мокрой одежды... Молодежь готовила ужин. Собаки, утомленные, сытые, мирно дремали поблизости... Мы поужинали. Умолк последний рассказчик. Костер догорал; головни еще пылали жаром, бросая на лица охотников багровые блики. Луна ушла в облака. И ночь сразу стала густой и черной. Все улеглись на постели из сухих листьев и травы. Только Осман продолжал сидеть у догорающего костра. Потом он поднялся и исчез в темноте. Через минуту к нам донесся его голос: — Взгляните-ка на этого чудака! Его собратья смотрят десятый сон, а он — на посту! — О ком ты говоришь? — спросил я, опершись на локоть и всматриваясь в черноту ночи. — О Мыдхузе... — А где он? — Да вот здесь, под деревом сидит... Задрал голову, не шелохнется. Видно, на ветвях кто-то есть. Посвети мне... Я достал из костра головешку и пошел к Осману. — Ну, где твой Мыдхуз? — Сюда, сюда, подойди ближе... Я едва разглядел собаку — даже серая спина ее казалась сейчас черной. Мыдхуз — замечательный пес. Пожалуй, нет лучше овчарки во всем селении. Осман взял Мыдхуза маленьким щенком, ухаживал за ним, как за ребенком. 43
Мы хорошо знали характер пса — он не был пустолаем, не бегал без надобности; в его серых глазах светился ум. Но сейчас Осман недоумевал: что случилось с собакой? — Так кого ты там высматриваешь?—спрашивал он. — Не пойму, честное слово- Собака покосилась на хозяина и снова уставилась вверх. Во мраке дерево казалось фантастически огромным. Нижние ветви, толстые, мохнатые, размахнулись широко, словно руки великанов; вершина, вплотную прижимаясь к скале, пропадала в небе. Я поднял головешку, и некоторое время мы смотрели в темные сплетения ветвей. — Что с тобой? — теряя терпение, воскликнул Осман. Он разговаривал с собакой, как с человеком. — Ты же всегда был умным парнем, Мыдхуз! Долго ли ты намерен сидеть здесь попусту? Головешка погасла. Мы были вынуждены возвратиться к костру. Наши товарищи еще не спали. Заинтересованные странным поведением Мыдхуза, они стали гадать: — Может, на дереве устроился орел? — А вдруг на утесе сидит куница или медведь? — сказал один из охотников. — Куница? Медведь? — Осман усмехнулся. — Эх, друзья, если б поблизости было зверье, мы бы уже оглохли от лая собак... Охотник, лежавший у гаснущего костра, стал иорчать: — Хватит гадать, все устали, спать пора. . Мы замолчали. Тишина словно разлилась в воздухе: притихли цикады, безмолвно стояли деревья. Только монотонно и ровно бурлили воды реки, низвергаясь с уступа. Но этот непрекращающийся шум не мешал дремоте. Веки у меня потяжелели, руки и ноги налились сладким ощущением покоя и отдыха, — я успел еще раз подумать о Мыдхузе, который вел себя так необычно, и заснул. Утром я поднялся раньше всех. Подошел к реке, чтобы умыться. При свете дня река выглядела совсем другой, чем я представлял ее ночью, — она не бурлила, не шумела; падая с уступа, вода вдруг словно бы замедляла свой бег, текла утомленно, как в полусне. Я кликнул собак. Мыдхуз не появлялся. Тогда, захватив ружье, я отправился к дереву, около которого задержалась вчера ночью овчарка Османа. 44
Сейчас, днем, дерево тоже изменилось. Оно не казалось мне теперь огромным и причудливым. И никаких мохнатых ветвей я тут не заметил. Передо мной был довольно корявый и невзрачный клен, каких в наших местах тысячи. Вершина его нависала над скалой, а несколько широких ветвей упирались в каменную трещину. Мыдхуза нигде не было видно. Я хотел снова его окликнуть, но услышал за спиной голос Османа: — Не появлялся? — Нет!, Осман пронзительно свистнул. Собаки услышали, от реки донесся их многоголосый лай. И вдруг совсем с другой стороны, откуда-то сверху, словно с вершины клена, откликнулся Мыдхуз. Что за наваждение! — Кажется, он за скалой, — предположил Осман. — Что ему там делать? — Я обернулся к товарищу. — Нет, друг, что-то неладное творится с Мыдхузом... Когда это было, чтобы он не шел на зов?.. Давай я обойду скалу и поищу Мыдхуза... — Подожди, — остановил меня Осман, — я сам пойду в обход, а ты влезь на дерево и вон по той ветке проберись к трещине... Я быстро взобрался на дерево. Еще минута — и я был у трещины. С любопытством заглянул в углубление скалы и невольно ахнул: на камнях спокойно лежал наш Мыдхуз, а рядом, уютно свернувшись клубочком, спал волчонок. Мой возглас разбудил малыша: распластавшись на земле, он смотрел мне в лицо круглыми глазами, полными страха. — Осман! — позвал я. — Осман, вот твой Мыдхуз, здесь, с волчонком! Волчонок мгновенно вскочил и бросился бежать по узкому выступу скалы. Мыдхуз встал и потрусил за ним. «Странная штука! — раздумывал я.—Первый раз в жизни вижу, чтобы собака была ласкова с волчонком!» Опершись плечом на большой сук, я встал устойчивее и поднял ружье. — Не стреляй, не стреляй! — услышал я тревожный голос Османа. Он был уже на самой вершине скалы и готовился спуститься в расщелину навстречу беглецам. Осмотрев выступ, приютивший Мыдхуза и волчонка, я стал слезать с дерева. Внизу меня поджидали товарищи. 45
— Ну, что там? — спросили они в один голос. Я пожал плечами. В самом деле, задал нам загадку Мыд- хуз — кто же ответит, почему вдруг овчарка начала опекать волчонка! Вскоре из-за скалы вышел Осман. В руках он держал звереныша. Мыдхуз бежал рядом, то и дело тревожно поглядывал на хозяина и тихонько скулил. Охотники окружили Османа. — Покажи мне волчонка, — сказал я. — Волчонка? — переспросил Осман, улыбаясь. Я был смущен и смотрел на товарища с недоумением. — Это — щенок овчарки, — продолжал Осман. — Разве у волчонка могут быть такие большие бурые уши? И потом, посмотри, как он себя ведет... Сейчас я отпущу его... Осман положил щенка на землю. Малыш дрожал и испуганно озирался. — Отзови-ка Мыдхуза в сторону. Я отошел и окликнул Мыдхуза. Тот повиновался. Тотчас же вслед за ним с какой-то отчаянной торопливостью бросился щенок. 46
Вся свора собак была уже тут как тут. Псы с любопытством обнюхивали малыша. Мыдхуз ревниво заслонял его, а иной раз даже оскаливал пасть, отгоняя особенно назойливых. Я достал из сумки кусок мяса, бросил щенку. Он уставился на него, потом обнюхал и наконец, сообразив, с жадностью принялся за еду. — Ты видел то место, где они прятались? — спросил меня Осман. — Да. — Что там интересного? — Ничего... Только дохлые мухи и птичий пух... И вдруг я удивленно подумал: «Если в расщелине был птичий пух, значит, малыш ловил птиц? Как он это делал?» — Слушай, Осман, — сказал я, — выходит, наш найденыш умудрялся ловить птиц? — А почему бы и нет, — ответил мой товарищ. — Должен же он что-то есть. Травой ведь сыт не будешь... — Ну хорошо, — рассуждал я. — Пусть так. Но откуда он здесь взялся? — И это можно объяснить, — заговорил Осман. — Мало ли что случается? Представь себе, кто-то из пастухов бросил щенка. Куда идти? Дома он не знает... Вот и спрятался в расщелине скалы... Или река принесла его с верхних пастбищ... И ведь выжил такой малыш! — Осман улыбнулся. — Одичал, бедняжка, отощал. Вон все ребра видны... — А Мыдхуз... Почему он так расположен к щенку? — спросил я. — Ничего странного нет, — продолжал Осман. — Мыдхуз и этот щенок — дети одних предков. В их жилах течет одна кровь. Вот и почувствовали они свое родство... А кроме того, какой бездомный малыш откажется от дружбы и заботы сильного? Увидел он большую собаку и потянулся к ней... Он ведь что ребенок: погладь его — глядишь, уже оттаял, привык... Через час мы двинулись в обратный путь. Прошли ущелье, потом еще одно и неожиданно очутились в знакомых местах. Я шел сзади и все время наблюдал за щенком, который не отставал от Мыдхуза. Круглые глаза его светились озорством, а маленькая неуклюжая фигурка и хвост, завернутый колечком, выражали полное удовлетворение. 47
НАКАЗ ОТЦА Веселым, озорным мальчиком рос ГетЗ, сын пастуха. Жители селения хорошо знали его повадки: идя по узкой горной улочке, он то перепрыгивал с одного края расщелины на другой, то швырял камнями и поднимал такой шум, что собаки разрывались от лая, а куры с громким кудахтаньем разбегались в разные стороны. К пастуху часто приходили с жалобами на сына: — Цола, ты бедный пастух. Негоже, когда сын бедняка непочтителен с уважаемыми людьми. Смотри за Гетой хорошенько, а то что же это такое — никому проходу не дает! Цола молча слушал. Раз он сказал сыну: — Почему ты так озорничаешь? Если у тебя много сил и тебе некуда их девать, пойдем со мной на пастбище, поможешь мне пасти стадо... — Я согласен, дада! — обрадованно заговорил Гета. — Что мне делать в ауле? Играть в альчики с малышами? Мне тут скучно... Я пойду с тобой на просторные луга и буду петь и скакать сколько мне захочется. И вот Гета вместе с отцом стал ходить по лесам и горам, громко распевая веселые песни. Седые вершины эхом вторили ему. Когда наступал полдень и стадо отдыхало, Цола закутывался в бурку и дремал. А Гета втыкал в землю чабанскую палку, вешал на нее свою старенькую баранью шапку и, не уставая, плягал и пел. Хеп! Хеп! — хлопал он в ладоши. Ноги его то выбивали чечетку, то выписывали затейливые фигуры. Собственное горло заменяло мальчику гармонь. Эх, как весело было ему! Просыпался Цола. Ласково смотрел он на сына и глубоко вздыхал: вспоминались пастуху дни молодости—он ведь тоже когда-то был полон лихости и веселья, никто в ауле не мог переплясать его. Конечно, отцу хотелось, чтобы Гета поскорее вырос, начал помогать семье. Но были у него и другие мысли. Слушая песни сына, глядя, как, забыв обо всем на свете, он танцует, старый Цола думал: «Пусть продлятся его беззаботные детские дни... Что я могу дать ему? Разве одевал я его в богатые одежды? Разве видел он игры, кроме игры в кости? Это счастье, что душа моего сына богата задором и весельем. Так пусть поет звонкие песни, пусть танцует!» 48
Как-то раз, когда они были на пастбище, Цола сказал сыну, что должен отлучиться. — Схожу в соседнее селение и вечером вернусь. Гета остался один. Как хотелось ему поплясать вокруг чабанской палки, — только сейчас не время. Надо было во все глаза смотреть за стадом — чтобы волк близко не подошел, чтобы не отбился козленок или овца... Отец вернулся затемно. Он был угрюм и неразговорчив. Долго сидел он у костра, устремив взгляд в синеющую даль. Гета ласкался к отцу, стараясь развеселить его шутками, но Цола ни разу не улыбнулся. «Что случилось? — раздумывал мальчик. — Может, кто- то обидел отца?» Через два дня Цола снова куда-то ушел. И на этот раз вернулся он поздно и был угрюм. Прошла неделя. Однажды Гета нашел на лугу большой кусок мела. На стоянке около шалаша лежала длинная каменная плита, и Гета, помогая себе языком, старательно вывел на ней: «Г. Ц. 1919». Отец подошел к нему и стал спрашивать: — Что это за каракули? Зачем ты пишешь на камне? — Это не каракули, отец. В прошлом году товарищи научили меня писать буквы. — Гета удовлетворенно улыбнулся.— Видишь, я написал: «Г. Ц.» —это значит Гета Цолае- вич, а потом год — тысяча девятьсот девятнадцатый... Вот пойду этой осенью в школу, прочту все мудрые книги и стану самым большим начальником! — Брось свои шутки, — заговорил Цола. — Сейчас не время шутить... Какая школа? Какие книги? И где ты видел, чтобы сын пастуха стал начальником? Идет гражданская война, и еще неизвестно, чем все это кончится... Отец круто повернулся и зашагал к стаду. А Гета стер надпись на камне и, размахнувшись, изо всех сил швырнул мел вниз, в ущелье. Но что это? Гета глазам своим не верил: на той стороне ущелья скакали всадники. Они пропали в балке, потом снова выехали на тропинку. У каждого была винтовка за плечами, все в высоких фуражках, выгоревших на солнце, поблескивают погоны... — Отец! — позвал взволнованный Гета. — Отец!.. Через минуту Цола был у шалаша. 49
— Кажется, это за мной, — одними губами прошептал старый пастух. — Тупчан сделал свое черное дело!.. Слушай, Гета, если меня заберут, помни... в пещере у поворота в Зеленую долину... комиссар... его ранили деникинцы. Я носил ему пищу, теперь ты должен заменить меня... Коли что нужно, спроси у Харитона. Понял? — Понял, дада, — словно во сне отвечал Гета. — Я сделаю все, что ты сказал... Враги приближались. Вот один из белогвардейцев соскочил с коня и, обращаясь к Цоле, крикнул: — Иди сюда, красное отродье! Пастух не двинулся с места. Гета стоял рядом, прижавшись к отцу. — Ты что, оглох, шкура?! — заорал белогвардеец. Он вытащил наган и ударил пастуха рукояткой по голове. Мальчик вцепился ему в руку, но солдат легко отшвырнул его прочь. Когда окровавленного Цолу уводили, он, нахмурившись, поглядел на сына и сказал: — Паси стадо и не озорничай... Гета, весь дрожа, смотрел ему вслед. Он опомнился только тогда, когда конный отряд белогвардейцев скрылся в лощине. Вечером Гета пригнал стадо в аул. Грустный, растерянный, шел он домой. — Где отец? — предчувствуя недоброе, спросила мать. — Его увели белые, — ответил Гета. И больше уже не вымолвил ни слова. Чуть погодя в саклю заглянул Харитон, сосед Цолы. — Я уже все знаю. — Он грустно кивнул мальчику. — Отец твой ничего не передавал мне? — Ничего, — глядя в землю, сказал Гета. Некоторое время они стояли друг* против друга. Потом Харитон положил свою тяжелую руку на плечо мальчика. — Припомни, Гета, он сказал тебе о пещере? Мальчик покачал головой. Потом он испытующе глянул на Харитона. Харитон был высокий, могучий, и казалось, вот-вот уйдет в землю под собственной тяжестью. Лицо его светилось добротой, а глаза так и сияли голубыми озерцами. — Ладно, — промолвил наконец Харитон, — если отец 50
тебе ничего не говорил, я пойду. — И он направился к двери, чуть заметно покачивая сильными плечами. — Постойте, дядя Харитон! — окликнул его Гета. — Что такое? — Отец велел обо всем спрашивать у тебя... Скажи, за что его забрали белые? Харитон оглянулся на дверь. — Ну, что тебе сказать? Твой отец, Гета, стоит за большевиков... Кто-то донес на него. Может быть, Тупчан, который всегда прислуживает богатым. Белые узнали, что Цола спрятал в пещере русского комиссара отряда красных... Харитон не успел закончить, как в саклю вошла мать Геты. — Что вы шепчетесь? — накинулась она на соседа. — Что ты задумал? Мало мне горя — увели моего мужа, так теперь и сына сбиваешь с толку! — Напрасно ты это говоришь, — тихо сказал Харитон.— Я сам болею, за Цолу душой, ведь он мне как родной брат...—И, кивнув мальчику, добавил: —Завтра, наверное, я сам погоню стадо. Спокойной ночи!.. Теперь Харитон вместе с Гетой пас скот. Первые дни сосед и не спрашивал о пещере и комиссаре* Но в конце недели сказал: — Слушай, Гета, завтра нужно отнести еду комиссару, Я так рассчитываю, что пища у него кончилась... — Я сделаю это! — Дорогу я тебе укажу, — продолжал Харитон. — Но будь осторожен. За поимку комиссара деникинцы обещали много денег. Не дай бог тебя выследят — погубишь человека!.. Настало утро следующего дня. Густой туман накрыл землю. Высоко на горные луга погнал Харитон стадо. Но Геты сегодня с ним не было, — мальчик шел в это время по глубокому ущелью. Вот оно начало сужаться. Скоро надо будет повернуть налево. А там до Зеленой долины и до пещеры рукой подать... Чем ближе подходил Гета к повороту, тем сильнее билось его сердце. Старая суконная рубашка пропотела на нем насквозь. Да и то сказать, хурджун с едой для комиссара был тяжел — не пожалел припасов Харитон! Когда Гета уставал, он выбирал высокий камень и прямо 51
со спины ставил мешок на него; передохнув, стаскивал хурд- жун с камня и отправлялся в путь. — Еще немного, еще немного, — подбадривал он себя, сдувая с верхней губы капли пота. Уже выходя из ущелья, Гета оглянулся да так и застыл на месте: невдалеке, озираясь, шел по его следам человек в длинной черкеске. «Кто это может быть?»—тревожно думал мальчик, всматриваясь в человека. Но через мгновение преследователь скрылся за большим камнем. Ноги у Геты подкосились от страха, он совсем растерялся. — Я пропал! — в отчаянии сорвалось у него с губ. Конечно, он мог бы бросить мешок с едой и убежать. Никто бы его не догнал. Но тогда комиссар умрет с голоду. 52
И тут Гете пришла в голову хорошая мысль. Он вскинул хурджун на спину, быстро взобрался на недалекий пригорок, а когда пригорок скрыл его, спрятал мешок с едой под камень. Затем выбрал тропинку и, не оглядываясь, зашагал в сторону пастбища. «Если это Тупчан, — рассуждал Гета, — я сбил его со следа. Хурджун он не найдет, а я буду говорить, что иду к Харитону». Он отошел уже довольно далеко и вдруг вспомнил, что ничего сегодня не ел. В кармане завалялся кусок черствого чурека. Гета присел на камень, собираясь закусить, как перед ним словно из-под земли вырос Тупчан. «Вот кто преследовал меня! — понял мальчик. — Не зря Харитон говорил, чтобы я опасался его!» — Здравствуй, малыш!—тяжело дыша, сказал Тупчан.— Много ли еды донесешь, если по дороге съешь половину? Гета хотел ответить шуткой. Но горло у него перехватило, он даже слова вымолвить не мог. Тревожные мысли осаждали его: «Нет, верно, не зря Тупчан идет за мной! Харитон говорил, что он стоит за царя, за богатых. Сейчас, когда деникинцы пришли в аул, Тупчан день и ночь вертится у штаба белых. Может, ему поручили найти комиссара?» — Гета, — сказал Тупчан, пристально глядя на мальчика. — Ты, конечно, знаешь, что среди нас живут плохие люди... Это они ведут народ к гибели. Они и твоего отца соблазнили. Не появись они в наших горах — жили бы мы без горя и забот... Скажи мне, ты знаешь, кто у нас в ауле идет против законной власти? — Не знаю. — Ты не знаешь, а я знаю. — Тупчан погрозил кому-то своей толстой палкой. — Разве это люди, если они скрываются в пещерах и не показываются народу? «Про пещеру говорит! — отметил про себя Гета.—Теперь понятно: он ищет комиссара!» Мальчик поднялся с камня, но сильная рука Тупчана задержала его. — Сиди! — грозно сказал он. — Ты думаешь, я долго буду слушать твое «не знаю»? Не рассказывай мне сказок. Мне все известно. Я спрашиваю тебя: где скрывается русский комиссар? Пальцы у Тупчана были крепкие, как зубья лемеха, и он с такой злостью сдавил плечо мальчика, что Гета застонал. 53
— Говори! — Я ничего не знаю... Пусти меня... Тупчан выпрямился, лицо его побагровело. Он сунул руку в карман и вытащил маленький браунинг: — Иди вперед! Если хочешь жить — показывай дорогу к логову комиссара. — Не знаю я никакой дороги, — говорил Гета. — И про комиссара ничего не знаю.... Ты только зря делаешь мне больно. Тупчан отпустил его. — Эх ты, темнота... А сколько денег мог бы получить! Знаешь, за поимку комиссара дадут большую награду. Овец себе купишь, корову, матери шелк на платье. — Тупчан далее завистливо вздохнул, перечисляя все это. — И отца твоего отпустят, я об этом позабочусь... Ну, согласен? И тут Гета снова решил схитрить. Пусть Тупчан думает, что он поддался соблазну. — Хорошо, пусть отпустят отца. А денег сколько дадут? — Сто тысяч! — почти выкрикнул предатель. — Пошли. Гета быстро побежал вперед. Он уводил Тупчана все дальше и дальше от Зеленой долины. Вот за этой лощиной начинается пастбище, где пасет стадо Харитон... Теперь Гета чувствовал себя спокойным. — Где же пещера? — спрашивал Тупчан, прерывисто дыша и не поспевая за мальчиком. — Неподалеку, — ответил Гета и вдруг, не выдержав, засмеялся. — Комиссара захотел увидеть, подлый предатель! Ишь какой хитрый! Он собрался прыгнуть на высокий камень, за которым виднелась тропинка, но Тупчан успел схватить его. — Ну, чертенок, теперь не уйдешь! — Харито-он! Харито-он!—закричал Гета, стараясь освободиться от цепких пальцев Тупчана, искавших его горло. «Хари-ито-он!» — загремело эхо. Но Гета уже не слышал этого громкого отзвука. Тупчан навалился на мальчика, все сильнее и сильнее сжимал его горло своими пальцами. И вдруг сознание возвратилось к нему. Он вздохнул раз, потом еще и еще; открылись глаза, и мальчик словно впервые увидел синеву неба и могучие горы, поросшие зеленым кустарником. 54
— Гета, Гета, очнись! — звал его голос Харитона. — Ты видишь меня? Мальчик приподнялся на локте, оглянулся: невдалеке лежал Тупчан. — Он душил меня, — хрипловато прошептал Гета. — Ничего, — сказал Харитон, ставя мальчика на ноги и поддерживая за локти. — Теперь эта собака ни на кого не залает. А браунинг нам пригодится. — Харитон ловко подкинул и поймал маленький револьвер. — Надо идти, — спохватился Гета. — Я оставил хурд- жун с едой для комиссара в приметном месте... — Иди, — сказал Харитон. — Иди, я на тебя надеюсь, как на себя... Через полчаса Гета подходил к Зеленой долине. УАСКА Настоящее его имя было Уаска. Но мы называли его по- своему: «Противный кот». Или того хуже: «Воришка». Он и на это откликался: прибежит на мягких лапах, присядет, лоиграет хвостом и смотрит хитрыми зелеными глазами, выпрашивая подачку. Лаской мы его не баловали... И вот с этим большим одичавшим котом произошла однажды любопытная история. Мы жили на горных пастбищах. Каждое утро, покинув стоянку, мы гнали отару вверх, на зеленые склоны, к мягким и пахучим травам. Как-то. днем, когда близилось время обеда, меня окликнул старший чабан Хадзо: — Тоти, беги к шалашу, там эта проклятая птица опять что-то углядела... Может, овца где затерялась. — И Хадзо, приложив руку козырьком ко лбу, стал всматриваться в небо. Я знал, кого старший чабан называл «проклятой птицей». Уже целую неделю над стоянкой кружил огромный орел-голошей. Он то взмывал вверх, то камнем падал к земле. Пока нам удавалось уберечь овец и ягнят от крючковатого клюва и железных когтей орла. Но что он приметил в нашем шалаше сейчас? Я поднял ружье и, прижимая приклад к плечу так, что 55
было больно, стал ловить орла на мушку. Собаки в таких случаях знают свое дело: они со всех ног бросились к отаре. А не обнаружив причины тревоги, сразу же возвратились назад. Взгляды их были прикованы к дулу ружья: выстрелю я или нет? С пастбища шалаш был хорошо виден. С высоты он казался совсем игрушечным. Иногда в шалаше дежурил сторож. Это было тогда, когда там оставляли больных овец или ягнят. Но сегодня вся отара ушла на пастбище. Что же высматривает орел? Хадзо снова подал голос: — Тоти, не ленись, сбегай к шалашу... Узнай, в чем дело. Спуститься к шалашу—пять минут. Это даже приятно— скользить вниз по осыпям, чувствуя, как подчиняется тебе тело, как пружинят ноги, выбирая крепкую опору. А вот подниматься обратно — не так уж легко. Но раз Хадзо говорит, надо идти... — Сейчас спущусь! — крикнул я. — Постой, постой! — неожиданно остановил меня Хадзо. — Кажется, опоздали, — сказал он, подходя ближе и все так же заслоняя рукой глаза от солнца. — Теперь поздно... Видишь орла? Я видел его. Секунду назад орел ринулся к земле и что- то схватил, а сейчас уже взмыл в небо. Я снова поднял ружье и тут же опустил его. Бесполезно, орла не достать. Моя медлительность спасла его... Мне были известны повадки орла. Схватив добычу, он поднимал ее высоко в небо. Потом вдруг выпускал из когтей свою жертву, и она разбивалась о камни; тогда хищник немедленно бросался вслед и беспрепятственно терзал раненое животное. Но сейчас орел вел себя иначе. Он не отпускал добычи. И летел он не так, как всегда: движения могучих крыльев были ленивыми, неровными... — Что творится с этой проклятой птицей? — недоумевал Хадзо. — Первый раз вижу такое... Как ты думаешь, почему он не кинул свою жертву? Может, испугался, заметив нас? В этот момент орел, видимо сделав отчаянное усилие, взмыл над горизонтом, пошел вверх и через секунду скрылся за скалами. Я ничего не мог ответить старшему чабану. Он знал 56
больше меня. И если он терялся в догадках, то что я, молодой пастух, мог ему подсказать?.. Вечером Хадзо погнал отару на ночлег, к стоянке. Я еще не устал, мне хотелось побродить, подышать густым воздухом ущелий. Старший чабан отпустил меня. Я решил добраться к шалашу кружным путем. Спускаясь к знакомому роднику, я заметил у воды ка- кЪе-то темное пятно. Подошел поближе. На земле, распластав огромные крылья, лежал мертвый орел-голошей. Живот его был разорван, тускло и бессмысленно смотрели остекленевшие глаза. Я долго стоял над трупом хищника, стараясь разгадать причину этой непонйтной смерти. Что случилось с орлом? 57
Куда девалась его жертва? Может быть, он потерял ее в поединке с другими, более сильными орлами? Я вспомнил, как ругал «проклятую птицу» старший чабан. Надо бы показать ему мертвого хищника. Я взвалил орла на плечи и хотел было уже направиться к шалашу... «Мяу-у», — послышалось вдруг за моей спиной. Оглянувшись, я заметил у ближнего камня нашего кота. Он был взъерошенный, в темных подтеках крови. И тут у меня мелькнула догадка: орел дрался с Уаской! — Уаска! Уаска! — позвал я кота. — Так это ты победил проклятого разбойника? Я присел возле кота. Как сильно он был изранен! Мне показалось даже, что один глаз у него вытек. Но нет, притронувшись к голове кота, я оттянул веко — на меня глянул хитрый зеленоватый зрачок. — Ты у нас настоящий боец, Уаска, — говорил я, поглаживая кота. Отзываясь на ласку, он мяукал, выгибал спину. — Ну, пошли, — позвал я его. Так мы и шествовали: впереди я с орлом на плечах, чуть позади — Уаска, зализывавший свои раны. Я шел и мысленно представлял себе улыбку старого Хад- зо: верно, теперь он не станет называть нашего Уаску «Противным котом» и «Воришкой»... МАЛЬЧИКИ ИЗ СЕЛЕНИЯ ЧИКОЛА Густые темные брови старого чабана сдвинулись на миг. Он собирался с мыслями, вызывая в памяти то далекое, что было скрыто теперь за грядою лет. — Что же рассказать вам, дети мои? — спросил чабан. В темных глазах его мелькнула искорка — видно, он уже припомнил какую-то историю. — Слушайте, коли так. — Он оперся подбородком на широкую рукоять посоха. — Я расскажу вам о двух мальчиках... о двух героях... Грустная это история, потому что тех мальчиков уже нет. Но забывать их нельзя: в нашем народе священны имена героев, проливших кровь за родину!.. Рассказчик поправил тяжелой обветренной рукой сизые усы и, взглянув на нас пристально, словно призывая к вниманию, продолжал: 58
— Жила в осетинском селении Чикола дружная, работящая семья Гасановых: муж с женой и четверо мальчишек. Случилось так, что муж заболел и умер, и жена его Дзафй стала вдовой. Нелегко пришлось Дзафи, но она была мужественна, не боялась работы. Все тепло большого материнского сердца отдавала она детям. Подросли двое старших сыновей. Один стал садоводом, другой — трактористом. В колхозе они были на хорошем счету, зарабатывали неплохо. В семью Гасановых снова пришел достаток. Малыши — Омарбй и Ханафй — проводили свое детство с улыбкой на устах. У них было множество книг — с картинками и без картинок, — все новинки, какие садоводу и трактористу удавалось достать в районном центре. А однажды старший брат поехал на слет ударников в Орджоникидзе и привез оттуда малышам красивые самопишущие ручки. Теперь-то их много — почитай, в каждом магазине есть, — а тогда такие ручки были в диковинку! Баловали старшие Гасановы своих .младших братьев. И хоть неудобно вмешиваться в чужие дела, многие осуждали такое воспитание. Раз даже в гараже сказали трактористу : ч — Задарили вы ребят... Негоже во всем потакать им. Юноша тогда ответил: — Мы со старшим братом рано остались без отца. Нам его сильно не хватало. Так пусть малыши не чувствуют себя сиротами... А подарки их не испортят. Не зря говорят в нашем народе: от крепкого корня не пойдет слабый росток. Поглядите на наших младших — они все умеют: и дрова колоть, и корову доить. Учатся хорошо. Что еще желать?.. Летом, когда занятий в школе не было, Ханафй тянул Омарбй на поляну, что у берега бурного Ирафа. Мальчики играли в мяч, купались и часто, увлекшись, забывали о еде. Мать журила Ханафй: — Ты ведь старший, должен показывать хороший пример. А у тебя шалости на уме: сидишь в воде по два часа, лазаешь по скалам... И еще Омарбй за собой тащишь... — Я хочу, чтобы он плавать научился, — отговаривался Ханафй. —Какой же он мужчина, если не умеет плавать?! Дзафи всплескивала руками. — Куда ему плавать! Он еще маленький! 59
Хоть и от одного отца они родились, совсем были разные — Омарби и Ханафи. Ханафи — живой, шустрый. В синих глазах его так и прыгают задорные огоньки. Он на месте спокойно не стоит: вечно что-то замышляет, куда-то спешит. Страх ему не знаком, — то отправится в лес, то ныряет в омуте... Омарби совсем не похож на брата. Не зря прозвали его сверстники тихоней. Если бы не Ханафи, который часто не мог обойтись без Омарби в своих походах по лесам и горам, он бы и не отлучался из дома. Больше всего нравилось Омарби смотреть на вечернее небо. Устроится, бывало, у калитки, запрокинет голову и глядит, как перемигиваются звезды, как катится по темному куполу небес серебряное колесо луны... Кто знает, может, стал бы Омарби знаменитым астрономом, а то, гляди, и космонавтом... Но случилось иначе... Старый чабан глубоко вздохнул. — Когда фашисты напали на нашу страну, два старших брата ушли на фронт. Тот, что был садоводом, стал сапером; тот, что водил трактор, повел танк. Опустел, притих дом Гасановых. Даже четырнадцатилетний Ханафи, непоседа и озорник, стал степеннее. Как-то днем он долго сидел над листком бумаги, писал и перечеркивал написанное. — Что ты делаешь? — сказала Дзафи. — Слава богу, взялся наконец за письмо братьям! Но Ханафи не письмо писал, а заявление в Красную Армию. Пришел он в сельсовет, явился к самому председателю и, ни слова не говоря, положил на стол просьбу направить его на фронт добровольцем. Что мог сказать председатель? Разве это дело — посылать на фронт подростков? Обнял он Ханафи за плечи, улыбнулся и начал его увещевать: надо, мол, вырасти немножко, а до той поры пусть помогает матери по хозяйству. Кто-то из соседей уже передал Дзафи, что сын ее собрался на фронт. Перепуганная женщина побежала в сельсовет. Видит, сидит Ханафи на крыльце и вот-вот заплачет. — Ты что это задумал? — заголосила Дзафи. — Родную мать хочешь бросить? Без тебя на фронте разберутся!.. И Дзафи, схватив сына за шиворот, потянула его к дому. 60
Так и вела она его по всей улице. Ханафи ничего не оставалось делать, как ворчать себе под нос: — Я не маленький... Что ты меня за шиворот держишь? Отпусти, не убегу, я слово дал председателю сельсовета... Вскоре Ханафи увлекся другим: организовал отряд тимуровцев. Решили ребята заменить взрослых, ушедших на войну. Стали захаживать в дома фронтовиков: где дров хозяйкам наколют, где воды старушке принесут. И в колхозных делах тимуровцы себя показали: одни ходили в подпасках у чабанов, другие возили зерно на мельницу. Люди хвалили ребят. Встретят, бывало, соседки Дзафи на улице и начинают: — Ах, Дзафи, правильно говорят: не богатством дом красен, а мужчинами! Замечательные у тебя мальчики — Ханафи и Омарби! И лицо Гасановой заливал румянец гордости... А враг наступал. Горько было нашим людям слушать по радио: «Сегодня советские войска оставили город...» Все ближе и ближе к осетинским аулам и селениям подкатывалась фашистская орда. Нагрянули фашисты и в Чиколу. Страшное время наступило! Сначала на дороге зарокотали мотоциклы, солдаты рассыпались по улицам; запылали кострами дома; фашисты хватали ни в чем не повинных людей, отправляли их в комендатуру; в каменоломнях враги устроили застенок для пыток и истязаний. Сколько дождей прошло с той поры, а скалы еще хранят следы крови сотен и сотен жертв! Вскоре после прихода фашистов в Чиколу разнесся слух, что молодежь будут отправлять в Германию на тяжелые работы. В эти дни Дзафи не выпускала мальчиков из дома. Но однажды Ханафи не послушался матери, куда-то убежал и вернулся только вечером. С этого и пошло. Рано утром вскакивал он с кровати, торопливо прожевывал тощую кукурузную лепешку и исчезал до ночи. Где он бегал, что делал — Дзафи не знала. — Сынок, — просила она Ханафи, — посиди дома. Фашисты не посмотрят, что ты еще мал, — схватят и увезут на чужбину... — Не схватят, — говорил Ханафи. — Я ловкий, убегу... Мальчик мечтал быть полезным родине. Не так уж он 61
мал, как кажется матери. Ростом не вышел? Зато в проворстве и ловкости с ним и взрослый не сравнится. Что ж, сидеть без дела, ждать, пока старшие братья завоюют для него победу?.. Обида и гнев переполняли его. И часто, возвратившись домой, он не мог сдержать себя и, дрожа, меняясь в лице, рассказывал матери о зверствах фашистов. — Знаешь, нана, — говорил он, — сегодня солдаты потащили в каменоломню старого Заура. Ему восемьдесят лет, а эти выродки били его плеткой!.. Я сидел в канаве и все видел... Вот подожди, я отомщу фашистам, за все отомщу!.. — Ой, пропадешь! — восклицала Дзафи. — А пропаду — за меня Омарби отомстит. Правильно, Омарби? Омарби хмурил маленький лоб, глаза его пылали угольками. Преданно глядя на брата, он кивал головой: отомщу за тебя! Омарби изменился за последнее время. Куда только девалась его мечтательность! Слушая рассказы Ханафи, он словно бы заражался чувствами брата. Особенно поразил его страшный случай с тетушкой Дис- сагет. Это была старенькая женщина, жившая по соседству. Сын ее ушел на фронт вместе с двумя старшими братьями Гасановыми. Тетушка Диссагет очень любила тихого Омарби. Часто она зазывала мальчика к себе в дом, одаривала его яблоками и медом... И вот фашисты схватили ее, долго пытали, мучали, а потом убили. Омарби представить себе этого не мог. Убить такую добрую, ласковую женщину! Что за звери эти фашисты! Раньше, случалось, Омарби плакал, когда видел кровь. Но теперь, слушая Ханафи, он и слезы не проронил, только прикусил губу да сжал до боли маленький кулак. Много раз Омарби увязывался за Ханафи. Но мать не пускала его из дома. — Куда ты? Достаточно того, что твой старший брат ходит по краю пропасти... Я лягу на пороге, но не дам тебе уйти! И Омарби оставался. Однажды на рассвете кто-то постучал в дом Гасано- 62
вых. Дзафи открыла дверь. У крыльца стоял незнакомый парень. — Здравствуйте, — тихо произнес он. — Позовите Хана- фи... Услышав голос незнакомца, Ханафи бросился к двери, но мать загородила ему дорогу. — Зачем вам понадобился мой сын? — стоя на пороге, спрашивала Дзафи. — Кто вы такой? — Дело у меня к нему, — угрюмо ответил парень. Он был высок, сутуловат, на вид ему было лет восемнадцать — двадцать. Дзафи показалось, что у незнакомца больные глаза — зрачки его тускло блестели из-под надвинутой на лоб мохнатой шапки. Тревога охватила сердце матери. Что надо этому человеку в ее доме? Какие дела у него с Ханафи? Она хотела закрыть дверь. Но Ханафи уже проскользнул мимо нее. — Не беспокойся, нана, — шепнул сын. — Это мой знакомый... Пока они спускались по тропинке к Ирафу, мать неподвижно стояла на крыльце. Потом она окликнула Омарби: — Сынок, ступай за Ханафи... Боюсь я за него... Куда увел его этот парень? Омарби стрелой выскочил из дома. Ханафи и незнакомца на тропинке не было. Вот и сарай, в котором хранится сено, дальше — пустынный берег... Мальчик остановился. Куда идти? Может, Ханафи с парнем спрятались в сарае? Он приложил ухо к дощатой стене и различил голос брата. — Я знаю, где он живет, — говорил Ханафи. — У меня есть винтовка. Если удастся, завтра я убью его!.. Потом раздался басок незнакомца: — А я не советую... «Кого хочет убить Ханафи?» — думал Омарби, вздрагивая от подступившего к сердцу страха. В сарае кто-то шевельнулся, раздались шаги, и Омарби отскочил на тропинку. «Верно, тот парень — партизан,—рассуждал мальчик.— Значит, Ханафи тоже стал партизаном? Вот здорово, у него даже винтовка есть». Прибежав домой, он принялся успокаивать Дзафи. — Нана, милая, дорогая, не тревожься, ничего с нашим 63
Хаыафи не случится. Я знаю того, с кем он говорит. Он живет в соседнем селении, — залпом выпалил Омарби и обнял мать. — Что они там делают? — спросила Дзафи. — Ничего. Стоят у Ирафа и бросают камешки в воду... Омарби никогда не обманывал мать. Но сейчас он не мог сказать правду. А Дзафи никак не могла успокоиться. Старшие сыновья проливают кровь на фронте. Может, нет их в живых. Так теперь и младшие лезут в огонь! Что делать с Ханафи — совсем от рук отбился! — Пойди позови его, — сказала Дзафи. — Пусть этот парень уходит, нечего ему делать у нашего дома! Но Ханафи уже возвращался сам. Лицо его было угрюмым. Оно смягчилось только на мгновение, когда мальчик положил руку матери на плечо: — Я знаю, ты всегда волнуешься за меня... Но пойми, нана, дорогая, я не хочу быть хуже своих старших братьев. Мне уже пятнадцать — не в альчики же играть, когда враги топчут родную землю, грабят и убивают!.. Я решил отомстить фашистам, у меня есть один план, если он выйдет — уйду к партизанам... — Ну что ж, ты уже мужчина, решай сам, — неожиданно произнесла Дзафи и, не выдержав, заплакала. Ханафи прошел в комнату и сел на кровать. Недавний разговор со связным партизанского отряда не давал ему покоя. «Если удастся, завтра я убью его!» — сказал тогда Ханафи про старосту. Он не хотел называть врага по имени. Какое имя может быть у волка? Как назвать человеческим именем ком грязи? У Ханафи дрожало сердце от ненависти, когда он вспоминал, как этот изверг пришел на поклон к фашистам, стал старостой и принялся мучить и истязать людей с таким ненасытным бешенством, словно торопился, заранее зная, что расплата за кровь близка. Седобородые старики помнили, что до революции он служил офицером в царской армии. Потом куда-то исчез. Может быть, жил за границей, копил злобу к советским людям, к новой власти. Теперь он староста. Он любит лично расстреливать и пытать. И как расстреливает! Не убивает сразу: неторопливо 64
поднимет винтовку, целится и прострелит руку, потом другую; если человек все-таки не падает — бьет в ногу... Как мучал он Болата! Болат был старше всех в селении. Одни говорили, что ему девяносто пять. Другие, седобородые, утверждали, что Бола- ту еще во время германской войны стукнуло восемьдесят, а сейчас уж, наверное, больше ста. Сам он улыбался, слушая эти расчеты, и говорил: «Буду жить, пока не надоест. Что считать годы? Я только теперь во вкус вошел...» Люди уважали Болата. В трудную минуту обращались к старику за советом. Незадолго до войны он оглох, но глаза его под кустистыми бровями глядели остро, поблескивали молодостью и мудростью. И вот Болат мертв... Он лежит на земле, и староста не отдает родственникам тело старика, чтобы похоронить его согласно древним обычаям. Каким же судом судить после этого изверга?! Позавчера во двор Болата ворвались немецкие солдаты. Они вытащили из дома трех внуков его — старшему не было и четырнадцати — и потащили в комендатуру. Старик находился во дворе, но ничего не слышал. Он колол дрова в сарае. Когда он вышел с топором в руках, солдаты уже подходили к калитке. Болат не успел слова сказать, как фашисты накинулись на него, вырвали топор и поволокли старика по земле. Его заперли в одну из комнат комендатуры вместе с внуками. Весь вечер староста бил Болата плеткой и железном прутом и забил до смерти. Старый Заур, тетушка Диссагет, Болат и его внуки... Сколько жертв наметил еще этот палач?! Фашисты казались Ханафи зверьми. Но староста был трижды зверем. Его надо было убить в первую очередь! Правда, связной партизанского отряда отговаривал Ханафи от этого. Он говорил: — Ты нам нужен для другого... Ну хорошо, убьешь ты старосту. Схватят тебя и забьют, как старого Болата... Нет, комариными укусами волка не доконаешь! В нашей борьбе главное — выдержка... И еще сказал связной: — Завтра немецкие офицеры едут в Дигорию. Действуй, как договорились... Только держи язык за зубами. Ни мать, ни братишка не должны знать, что ты выполняешь наше по- 3 Зауров родник 65
ручение. К насчет предателя — не беспокойся, с ним расправится кто-нибудь постарше тебя... «Что же делать? — думал Ханафи. — Значит, не трогать старосту, а он будет убивать людей, пока не перебьет всех жителей Чиколы?.. Обидно». Разум подсказывал мальчику, что связной прав. Ясно, что в партизанской 'борьбе без выдержки не обойтись. И хитрость тут нужна. Но как научить сердце терпению? Разум разумом, а оно твердит свое: убей предателя!.. В тот день Ханафи уже не отлучался из дома. На следующее утро он куда-то исчез, но ненадолго. А днем по селению разнесся слух: немецкие офицеры отправились в Дигорию; на переезде через ручей есть небольшой мостик, так вот, когда машина проезжала мостиком, внизу взорвалась мина и больше десяти фашистов погибло. Весть эту принесла в дом Дзафи соседка. Как только она ушла, Ханафи отвел Омарби в сторону. — На улицу не выходи, — сказал он. — И маму не пускай. Я скоро вернусь... Ханафи выскочил из дома. Его не было час, другой. Дзафи стала беспокоиться. Не выдержав, она попросила Омарби разыскать брата. Сама она не находила себе места. Бродила по комнатам — то выглянет в окно, то приоткроет дверь. В голову ей приходили самые страшные мысли. Фашисты сейчас злы, будто дикие кабаны. Случай со взрывом моста вывел их из себя. Начнут хватать людей без разбора. Не дай бог, если Ханафи попадется им в руки! Омарби между тем разыскивал брата. На берегу Ирафа его не было. Мальчик выбрался на улицу огородами: нет, и здесь не видно Ханафи... По дороге шагали два фашистских солдата. Омарби спрятался за плетень. В дырочку между прутьев он хорошо видел всю улицу. Вон там, наискосок, высится знакомое здание из красного кирпича — школа. Теперь тут немецкая комендатура... Но что это? У крыльца комендатуры стоит Ханафи! Омарби окликнул его, но брат, верно, не слышал. Он вдруг сделал несколько шагов вдоль фасада здания, привстал на цыпочки и заглянул в окно... — Ханафи! — чуть громче позвал Омарби. 66
***** -^*^х- #мн№«М»«М чвИР«г*Ч5 Мальчик выбрался на улицу огородами.
В этот момент на крыльцо комендатуры вышел староста. Он заметил Ханафи и, обернувшись к полицаям, стоявшим в дверях, резким голосом сказал: — А ну, возьмите этого щенка! Кажется, я его видел сегодня днем около моста... Омарби что есть силы закричал: — Ханафи, беги! Но Ханафи и сам заметил старосту. Он мигом перескочил плетень, пригибаясь понесся к огородам. Словно вихрь, промчался он мимо Омарби, и младший брат едва успел сказать ему: — Я с тобой! Теперь они бежали вместе. Ханафи приходилось придерживать шаг, чтобы Омарби не отставал. — Быстрей, быстрей! — торопил Ханафи братишку. — У меня на берегу спрятана винтовка. Будем отстреливаться! Вот уже и Ираф. Слышно, как бурлят его воды. Ханафи неожиданно обернулся. — Прячься в кусты! — крикнул он Омарби. — Фашисты побегут за мной, а ты ползи к дому. Скажи маме, чтобы она не выходила... Омарби упал в кусты, затаился. Скоро мимо него, задыхаясь и гремя сапогами, пробежал староста с полицаями. И тут же над рекой ударили выстрелы: трах-тах-тах!.. Через несколько минут Омарби был дома. — Где Ханафи? — сдерживая тревогу, спросила Дзафи. — Мама, его узнал староста... Он сейчас у Ирафа, стреляет в фашистов... — Что теперь будет! — прошептала Дзйфи, бессильно опустив голову. — Пропал мой дорогой сыночек, убьют его негодяи!.. Тах-тах! — загремело у Ирафа. И все смолкло. Дзафи прислушалась: тишина царила в селении. — Ах! — вскрикнула она, словно только сейчас осознав весь ужас случившегося. — Бедный Ханафи, родненький мой! Омарби хотел утешить мать, но вместо этого заплакал сам. Не от страха заплакал, от ненависти к врагам. Так они сидели до вечера, боясь выйти на улицу и разузнать о судьбе Ханафи. Но оба в душе уже простились с ним. Обнявшись, они потихоньку вспоминали все его увлечения и проказы. 68
— Знаешь, мама, — говорил Омарби, — а он все-таки научил меня плавать... — Он был настоящим мужчиной, — грустно шептала Дзафи. — Ничего не боялся... Вечером, когда небо потемнело и над Чиколой встала луна, на улице послышался топот шагов. Это шли фашисты. Омарби чувствовал: сейчас враги постучат в дверь. И все- таки он вздрогнул, едва раздался этот стук. Он пересилил страх. Нет, он не боится фашистов! Была бы у него винтовка — не дался бы без боя! А голыми руками много не повоюешь... Дзафи открыла дверь. Солдаты ворвались в комнату. — Партизанен! Партизанен! — на разные голоса кричали они, Омарби спокойно глядел на них, и у него в этот момент мелькнула мысль, что фашисты нарочно так шумят — они трусят и подбадривают друг друга криками. Когда их вели по улице, Омарбд поддерживал мать, шептал ей слова утешения: — Не бойся, нана, не бойся, я с тобой... И вдруг кто-то оторвал его от матери, кто-то толкнул Дзафи в спину, и она упала на дорогу. Тогда Омарби, захлебываясь от ярости, крикнул: — Фашисты! Для него в этом слове сошлось все самое черное, все самое плохое на свете. Омарби и Дзафи привели в комендатуру, посадили в смежные камеры. Мальчик слышал, как за стенкой стонала мать. Жалобть к ней разрывала ему сердце. Если б можно было разрушить эту стену, подойти к матери и обнять ее, если б можно было защитить ее от врагов!.. Он кусал губы и думал: «Пусть они бьют меня, пусть. Я все равно буду молчать!» Стоны за стеной смолкли. Заскрипела соседняя дверь, и грубый голос что-то сказал по-немецки. Омарби прислушался. Вот произнесла тихое слово мать. Потом снова заговорил фашист... Омарби в бессильной ярости ударил кулаком по стене. Тогда, на дороге, солдат бил его прикладом автомата, рассек бровь и щеку. Кровь из ран сочилась до сих пор: теплые струйки стекали к подбородку. Омарби торопливо вытирал лицо. Пусть, фашисты не думают, что ему больно! 09
Кто-то остановился у его камеры. Звякнули ключи. Дверь открылась, и высокий солдат впихнул к Омарби женщину. «Кто это?» —подумал мальчик и тут же узнал: мама! — Мама, бедная мама! — говорил Омарби, устраивая Дзафи у стены. — Они тебя мучили. Я слышал... — Сынок, они тебя били? — спросила Дзафи, поднимая голову и жадно вглядываясь в Омарби. — У тебя кровь на губах... Омарби думал о матери, мать — о сыне, и каждый не хотел выдавать своей боли. Каждый гордился другим. Это было все, чем они могли поспорить с врагами! — Мы остались вдвоем, — говорила Дзафи. — Они убили Ханафи... Омарби качал головой: нет, нана, не убили! — Почему ты так думаешь? — спрашивал он мать. — Ханафи проворный, от любого убежит. А какой он ловкий!.. Он говорил это и не верил себе... А фашисты все-таки поймали Ханафи. Он переплыл бурный Ираф, но наткнулся на засаду. На следующее утро их вывели из комендатуры — Дзафи и двух ее сыновей. Подъехала машина с большой оцинкованной будкой вместо кузова, и солдаты торопливо впихнули туда арестованных. Дзафи плакала. Омарби кусал губы, стараясь удержаться от слез. Ханафи же в эти страшные минуты не хмурился, не терзался. — Мама, — сказал он, — я убил старосту. Я застрелил его, как собаку. Я отомстил за всех — за старого Заура, за тетушку Диссагет и за Болата! А за нас отомстят наши старшие братья!.. Машина мчалась все быстрей и быстрей, подскакивала на ухабах. Затарахтели колеса по мостику, и Омарби определил : проезжают Ираф. Дорога пошла на Лескен. На земле Кабарды, недалеко от старого Лескена, машина затормозила. Открылась дверь. В светлом проеме появилось темное лицо фашистского солдата. — Шнель! Шнель! — торопил он пленных. Подталкивая арестованных автоматами, солдаты погнали их в поле. Омарби и Ханафи держались за руки. Они были готовы на любые муки — лишь бы не мучили их дорогую нана! — Шнель! Шнель! — покрикивали сзади. 70
Ханафи запрокинул голову: высоко в небе неслись два серебряных ястребка. — Наши! — Что они сделают с мамой? — прошептал Омарби. Ханафи не ответил. Помедлив, он спросил у Омарби: — Ты боишься? — Нет. — Я тоже, — сказал Ханафи. Потом он улыбнулся: — Наши все равно победят! — Хальт! — раздался окрик за спиной. И в ту же секунду ударили автоматные очереди. Сначала упал Ханафи, потом — Омарби... Старый чабан замолчал. — Так было, дети мои, — вздохнул он и, вскинув брови, посмотрел в высокое небо. Потом он перевел взгляд на нас и медленно обвел руками широкий горизонт — высокие горы с белыми хохолками на вершинах, аккуратные домики селения, что раскинулись внизу, зеленое пятно пастбища, на котором, словно облака, плыли и плыли отары овец. — Убили фашисты маленьких героев, — сказал чабан.— Но прав был Ханафи: братья его отомстили фашистам за все — они пришли в Чиколу с победой!.. Старик улыбнулся, провел ладонью по усам и, будто утверждая то, что было выношено в его душе за долгую жизнь, сказал: — Прекрасны наши горы, прекрасно небо, прекрасны люди! И, когда я вижу красоту мира, я снова и снова вспоминаю Ханафи и Омарби — мальчиков с большими и мужественными сердцами. Они отдали свою жизнь за нашу жизнь, за наше счастье!.. «КРЕПОСТЬ АЛИБЕКА» Алибек стоит на южном склоне Белой горы. Чуть ниже, в тени, отдыхает стадо. Смежив веки, в прохладе растянулись волкодавы. Им тоже пришел черед отдохнуть: всю ночь были на страже, грозное их рычание эхом отдавалось в горах. 71
Густые темные брови старого чабана сдвинулись ни маг.
Ночная мгла становится все реже и реже, тает, уползая мертвыми тенями на дно ущелья. Оранжевые лучи еще не проснувшегося солнца сонно и ласково прикасаются к горным вершинам. Но вот солнце поднимается на высоту пастушьей палки, плывет по небу, словно лебедь, щедро отдает свое тепло зеленым пастбищам. Радужными искрами сверкает утренняя роса на изумрудных травах альпийского луга. Хороша эта летняя пора: дни длинные, а ночи короткие... Крепок и сладостен сон на заре. Но Алибек не спит. Не сплю и я, потому что не могу оторвать глаз от старика. С ружьем за спиной стоит он на гранитном утесе. Орлиный взгляд устремлен вниз, к отаре. На светлом фоне неба четко рисуется его ладная фигура: бешмет застегнут на все пуговицы, стройные ноги стянуты суконными ноговицами, на голове — шапка из лохматой овчины. Тонкий стан Алибека перевит широким армейским ремнем, на боку — нож в черной оправе. В руках палка из карагача. Глаза Алибека задумчивы, строги. О чем он думает? Не один год я знаю Алибека. Я был еще подпаском, когда о нем уже шла слава богатыря. Он казался мне нартом, великаном. Почему? Не знаю. Может быть, потому, что сам я был мал. Бывало, посадит он меня на свою широкую ладонь и поднимет высоко над головой, как малыша. Я, словно мячик, прыгал и взлетал на его могучих руках. Мне нравилась такая игра. Нравилась потому, что Алибек разделял мою детскую радость и восторг. Он смеялся вместе со мной, и смех его был искренним, неподдельным, необыкновенно солнечным. Все в ауле от мала до велика гордились Алибеком. Сыном называли его старые женщины, братом — девушки. Он первым вступался за обиженного. А кто лучше его стрелял в цель? Кто мог помериться ловкостью в лихой джигитовке? И в этом не было равных Алибеку! Вечерами молодежь аула пела: Кто берет тебя Навсегда в свой дом, Пусть дерзнет меня Превзойти во всем: 73
Бить без промаха, На коне лететь, В горском танце плыть Или песни петь! Мне казалось, что слова этой песни сложены про Алибе- ка, что это он соревнуется с кем-то в отваге и мужестве... В пору детства и позже, когда я подрос и стал разбираться в людях, я мечтал походить на Алибека, мечтал стать таким, как он, — сильным, смелым, мудрым. Я старался подражать ему во всем. В годы гражданской войны, юношей, Алибек стал красным партизаном. Он дрался с белоказачьими бандами, напавшими на Владикавказ, видел комиссара Ленина — Серго Орджоникидзе. Грянула Великая Отечественная война, и Алибек снова взялся за винтовку: простым солдатом прошел он длинный путь от родных гор до Берлина. Есть на Белорусском шоссе, недалеко от Бородинского поля, маленькая высотка. Она окружена стройными елями и молодыми березками. Спросите у местных жителей, как называется высотка, и вам ответят: «Крепость Алибека»... А потом расскажут, как в далеком, сорок втором году защищал высотку от фашистов один солдат — осетинский герой Алибек. Одиннадцать раз атаковали его враги. Одиннадцать раз засыпали высотку гранатами, поливали ее горячим свинцом пулеметных очередей. Но крепость Алибека стояла несокрушимо, как стоит седоглавый Казбек! Боевые друзья выручили Алибека из беды: скрытно подойдя к высотке, они бросились в контратаку и прогнали фашистов. Слава о ратном подвиге солдата птицей облетела фронт... Годы, как горная река, стремительны в своем беге. Многое стирают они в памяти. Но образ горца-богатыря, образ Алибека — всегда со мной!.. Вот он стоит, Алибек, словно высеченный из гранита. Руки лежат на чабанской палке. Глаза — глубокие, мудрые — обнимают ширь родного простора и, кажется, не могут насытиться картинами милой сердцу природы — белизной снеговых папах на вершинах и искристой зеленью высокогорных пастбищ. Солнце ласково греет бронзовое лицо Алибека, теплый ветер осторожно перебирает овчинные хвостики шапки. Мне 74
кажется, я вижу, как бьется сердце богатыря, кажется, что я могу угадать мысли Алибека: он думает о жизни, которая молодеет на глазах, о людях, стремящихся к счастью, о родном привольном крае — прекраснее его нет ничего на свете! И у меня нет сил оторвать взгляд от Алибека. Необоримой силой дышит фигура чабана. В морщинах высокого лба — прошлое моего народа, в мягкой улыбке —наше сегодня, в глазах, по-орлиному зорких и пытливых, — светлое завтра... СЛУЧАЙ НА ОХОТЕ По календарю давно началась зима. Но снега еще не было. Лес стоял обнаженный, не в силах скрыть своих тайн. В такие дни многое может увидеть охотник. Но и сам он заметен : скрыться негде— ни сугробика, ни пушистого кустика; пестрый, но уже прихваченный морозом наст листьев предательски звенит под нотами, отзывается на каждый шаг. Я бы с охотой подождал. Но у моего друга Авдея иное мнение. Нетерпелив Авдей, азартен: если загорелся он желанием поохотиться — никакими уговорами его не удержишь. Вот что любит он говорить: «Нечего ждать, когда удача сама придет к тебе... Разве в погоде дело? Главное, чтоб повезло...» И, надо сказать, Авдею часто везет. Собрался он на охоту и сегодня. Я отказывался, но Авдей кого хочешь уговорит, — уговорил. Все утро бродили мы по ущельям. Надо же такое — ни одного зверя не заметили! Уж на что верит Авдей в свою удачу, а теперь приуныл. Даже ворчать начал: — Куда это все зверье подевалось?.. Ладно, отдохнем — и в обратный путь. Не оставаться же нам здесь на ночь... Мы присели на широкое, огрубевшее от времени корневище старого дерева, словно задремавшего в последних лучах холодного зимнего солнца. Лес молчал. Забившись в гнезда, притихли и птицы. Авдей неожиданно вскочил и, прищурив от напряжения глаза, стал прислушиваться. — Что такое? — шепотом спросил я. — Будет буря... Слышишь, гул вдалеке? 75
Я забеспокоился; — Только бури и не хватало... Поспешим домой! Авдей медлил. А кругом все менялось на глазах. Тучи вдруг опустились ниже, стали плотнее, и солнцу реже и реже удавалось прорвать их клубящуюся гущу. Со стороны Бештау* рванул ветер. Заскрипели, застонали деревья. Даже могучий чинар, приютивший нас на своем корневище, начал раскачивать ветвями, тревожно потрескивал, будто предостерегая. — Ну, идем, Авдей, — торопил я товарища.—Зачем нам лезть в пасть беде? Честно говоря, я нервничал. Хорошо в горах при доброй погоде, но бурю лучше переждать у домашнего очага. Но Авдею, увлеченному охотой, все было нипочем. — Погоди, — успокаивал он меня. — Молния не так разит, как пугает... Может, утихнет непогода... Авдей замолчал, но цо его внезапно оживившемуся лицу я понял: что-то он задумал. Что же? — А звери все-таки должны появиться, — тихо, словно бы для себя самого, сказал он. — Когда приближается буря, животные забывают об осторожности, мечутся как безумные в поисках укрытия. Слушай... — Авдей обернулся ко мне. — Ты оставайся здесь. Я проберусь вон туда, выше, к горлу ущелья, и устрою засаду... Авось и на нас кто-нибудь набежит... Я смотрел вслед Авдею. Ему исполнилось недавно пятьдесят. Но выглядел он гораздо молоя^е — коренастый, с широкими плечами, без единой сединки в волосах. Я считал, что охотник должен быть тонким, стройным, быстрым, как тур. И все-таки достаточно было пройтись с Авдеем по лесу, чтобы понять: ловкости и проворства ему не занимать! А кто в селении стреляет лучше, его? Да, не найти у нас такого стрелка. Шаги Авдея замерли вдали. Я остался один. Между тем гул, предвещавший бурю, постепенно стих. Ветер уже не спорил с деревьями, осторожно касался их ветвей, будто просил прощения 5а недавнее беспокойство... И вдруг неожиданно для меня повалил снег. Хлопья падали на землю с грузной стремительностью. И скоро все во- 1 Бештау — так горцы Северного Кавказа называют Эльбрус. 76
круг — горы, ложбины, лес — затянулось сверкающим белым покрывалом; стало светлее, наряднее. Авдей не появлялся. Я решил разыскать его. Оглядываясь по сторонам, настороженно ловя каждый звук, я шел вверх по тропе. Где же мой товарищ? Ах, вот он!.. Авдей стоял на высоком уступе. Когда я заметил его, он как раз вскинул ружье и прицелился. Выстрела не последовало. Неожиданно, опустив ружье, Авдей отпрянул назад, пригнулся к земле. Что он ждет? Почему не стреляет? Я боялся пошевелиться, только глядел во все глаза на Авдед. Вот он снова вскинул ружье... Будет стрелять? Нет, кажется, опять раздумал... В кого же он метит? Я повернулся. Под развесистым деревом стоял неправдоподобно огромный волк! Сердце у меня гулко застучало. Побуждаемый охотничьим азартом, я поднял ружье и взвел курок. И тут же остановился: Авдей увидел волка раньше меня, поэтому первый выстрел принадлежит ему. Прошла минута, другая. И вот наконец грянул выстрел Авдея. Волк исчез — как и не было его. «Что такое? — недоумевал я. — Неужели Авдей промахнулся? Быть того не может!» Я побежал вверх по тропинке. Ружье Авдея валялось на земле, а сам он, отряхиваясь от снега, удовлетворенно улыбался. — Убил? — А как же, — откликнулся Авдей. — Спустись к дереву, увидишь... Я съехал вниз прямо по откосу. Авдей медленно спускался вслед за мной. На снегу под деревом алело пятно крови. Но трупа волка я не увидел. Ага, есть следы — они ведут к лесу. Значит, на этот раз Авдей промахнулся! — Пусть наши болезни пропадут так же бесследно, как пропал этот волк! — насмешливо сказал я Авдею. — Гляди- ка, ни волоска не потерял — цел и невредим... — Какой волк? — удивился Авдей. Покачав головой, он спросил: —Разве ты видел волка? — Я толкую тебе об этом уже полчаса! Здесь, под деревом, стоял волк, да еще какой — больше теленка! Я следил за ним, еле удержался, чтобы не выстрелить... А в кого ты стрелял?.. Чья это кровь?.. 77
Авдей смущенно отвернулся. Потом принялся разглядывать следы на снегу. — Твоя правда, здесь был волк... Ты спрашиваешь: «Чья это кровь?» — Губы Авдея тронула натянутая улыбка. — Кошка... дикая кошка. — Он кивнул на дерево. — Попала, бедняга, в переплет... Теперь я понимаю, почему она мчалась сломя голову... — Значит, волка ты не видел? — снова спросил я. — Не видел, не видел! — с досадой ответил Авдей. Я только и сказал: — Не везет так не везет! Авдей махнул рукой: — Нечего жалеть... Мы еще с этим волком встретимся. А кошка... Что ж, кошка — тоже добыча. Нужно снять ее... Я влез на дерево. Авдей подал мне палку с рогатиной на конце, и я столкнул кошку вниз. Она была мертва. Авдей быстро снял шкуру. Шерсть дикой кошки красиво серебрилась, будто соперничая с бледным сиянием первого снега. — Недурная шапка выйдет, а? — сказал Авдей, с довольным видом потряхивая шкуркой. — Да, кошка, попала ты, как говорится, из огня да в полымя... Не убей я тебя, досталась бы волку на обед... — Тебе жалко кошку? — спросил я. — А сколько безобидных зверьков, сколько птиц она губит... Авдей не ответил. Положил шкурку в сумку и, достав нож, принялся срезать с тушки сало. — Погляди, какая жирная... А знаешь, сало дикой кошки — отличная смазка для ружей и шомполов. У охотников оно ценится даже больше медвежьего... Он завернул сало в тряпочку и выпрямился. — Теперь в путь!.. Я взглянул на труп кошки. — Давай подымем ее на дерево. Волк обязательно вернется. Не делать же этому разбойнику такого подарка. Авдей кивнул. — Ты прав... Над лесом уже опускались сумерки; лишь серебристый снег излучал тусклый, обманчивый свет. Мы поспешили домой.
СУД НАД ГАМБОЛОМ Ваших отцов не было тогда на свете. А деды ваши были молоды и статны, волосы курчавились у них на голове, как пышные кроны чинар... Тогда-то и судили богачи бедняка Гамбола... Нет, теперь уже никто не помнит об этом. Может быть, старый Болат только и помнит — ему ведь как-никак скоро исполнится девяносто. Рано утром к темному, мрачному зданию суда пришла Басилказ. По ее морщинистым щекам текли слезы, она вытирала их старой шалью. Люди, собравшиеся у суда — кто по делу, кто из любопытства, — сочувственно глядели на старую женщину. — Пусть я буду еще беднее, если мой мальчик принес в дом хоть одну краденую копейку! — причитала она. — Если я говорю неправду — пусть бог сойдет на землю и покарает меня! Из глубокого ущелья сердито дул осенний ветер. Он крутил в воздухе сухую траву, поднимал пыль и, взвихрив ее, бросал на дома. Писарь суда Михйл поспешил закрыть окно. — Черт бы побрал этот ветер! — недовольно бурчал он. Выйдя на крыльцо, Михал заметил плачущую Басилказ. — Ты зачем пришла? — сказал писарь. — Ведь мы вызывали твоего сына, Гамбола... — Не виноват мой сын... Не виноват! — жалобно говорила старушка. — А на суд он не может прийти, потому что отправился на охоту... Но клянусь тебе своей душой — Гам- бол не взял у Габйца даже иголки! — Твои слова ни к чему, — перебил ее писарь. — Я ведь только записываю речи председателя суда... А сын твой поступил опрометчиво. Не надо было идти на охоту. Если не явится он в присутствие — силой притащат да еще и под арест посадят. Глаза Басилказ вспыхнули огнем обиды. — Под арест?—дрожащим голосом переспросила она.— За что под арест? За то, что он полгода даром работал на бессовестного Габйца? Писарь махнул рукой и ушел. Погода портилась. Стада, пасшиеся на гребнях гор, тяну- 79
лись в низины. Где-то раздался грохот. Это ветер снес камни и обрушил их вниз, в пропасть. Недалеко от здания суда был глубокий овраг, где вечно журчала маленькая речушка. Сейчас она набухла, мутные струи плевались пеной, — из оврага неслось злое рокотанье. Кто-то сказал, что скоро быть дождю. Дождь и вправду приближался. Люди хмуро поглядывали на небо. Кому нужен сейчас дождь? Скошенная трава и хлеб будут гнить на земле... А много ли хлеба у бедняка? Чем проживет он до будущей осени? Когда гремит гром, нельзя стоять в дверях. И, вспомнив это старинное поверье, печальная Басилказ ступила на крыльцо и вошла в темный коридор. Грянул гром. «Боже, защити Гамбола, моего единственного мальчика!— думала она. Чтобы молитва достигла цели, она несколько раз перекрестилась. — Неужели писарь Михал говорил правду? Не может быть, чтобы Гамбола арестовали и посадили в тюрьму!» Сторож суда, Темурчи, соскоблил грязь со ступенек крыльца и, зайдя в коридор, добродушно кивнул Басилказ: — Председатель пришел... Тучный мужчина в суконной черкеске прошествовал мимо них. Темурчи поклонился, но председатель суда не ответил. И тогда сторож снова взглянул на Басилказ, словно хотел сказать ей: «Вот как богачи обращаются с бедняками. Сколько лет я за гроши чищу и убираю в этих комнатах, а мне даже на поклон не ответят. Хороший хозяин и собаку ласкает... Но богачи не ценят чужую работу... Видишь, как раздобрел судейский, как заплыли жиром его глаза? Забыл он о правде, забыл о чести, забыл об уважении к трудовому человеку!» Толстые губы Темурчи шевелились — обидные слова так и просились на язык. ^ Вслед за председателем суда явился Габиц. Басилказ смотрела на него исподлобья. Взять бы сейчас и высказать проклятому богачу свою обиду. Целых полгода проработал на него Гамбол, а что получил? Ничего! Теперь сына еще и в суд вызывают, грозятся арестовать, в тюрьму посадить! | Габиц не то, что Басилказ, — на суд не пешком пришел. Он соскочил с коня, накрыл черного иноходца новой буркой 80
и, надутый, не замечая людей вокруг, поднялся по ступенькам. Председатель суда уже занял свое место. Он тоже не глядел на людей, собравшихся в зале, но, когда вошел Габиц, они переглянулись. В этом коротком взгляде было и понимание, и дружеское приветствие. Басилказ заметила это. Тонкие брови ее сдвинулись, сердце вздрогнуло. Ах, проклятые богачи, у них все решено заранее! Плохо, видно, придется ее сыну! В зале наступила тишина. Председатель суда, лениво облокотившись на стол, медленно встал. — Сегодня, десятого сентября тысяча девятьсот пятнадцатого года, — говорил он, щуря маленькие глаза, — приходский суд рассмотрит только одно дело: жалобу нашего уважаемого Хоранова Габица на Кадохова Гамбола... Кадо- хов в суд не явился... Его представляет Басилказ... Истец — налицо... И вот уж Габиц, доверительно поклонившись председателю суда, начинает свою речь. — Добрые люди! — Голос у Габица льстивый, мягкий, не таким голосом говорит богач со своими батраками. -^- Скажите мне, для чего один человек нанимает другого? Для того, чтобы тот работал на хозяина, был полезен в доме. И хозяин платит ему за это... Я нанял Гамбола. Не проработав и месяца, он стал таскать мое добро. Поручил я ему продать овец и барана. И что же? Товар он продал, а деньги мне не отдал! Гамбол нанимался в хозяйство на шесть месяцев, но положенного срока не отработал — испугался расплаты за мошенничество и сбежал... Слушая речь богача, Басилказ не могла усидеть на месте. ,Что она только не передумала! Даже бога упрекнула в несправедливости. Поглядела на икону, висевшую в углу, и прошептала: «Неужели и тебе нет дела до бедняков? Разве ты не слышишь, как врет бессовестный Габиц?» Когда Габиц произнес слово «мошенничество», Басилказ не выдержала, привстала и срывающимся голосом сказала: — Если в мою саклю попало что-то из твоего добра, пусть сакля моя сгорит! А если ты что-то утаил из заработанного моим сыном, пусть небо тебя покарает! Не обращая внимания на Басилказ, председатель суда спросил у Габица: — Во что ты ценишь имущество, присвоенное Гамболом? 81
Габиц поднял глаза к потолку, делая еид, что подсчитывает убытки. Басилказ не могла оторвать от него взгляда. Губы ее вздрагивали, как от озноба. Услышав вопрос председателя суда, она снова чуть было не вскочила. «Где же правда? — думала она. — Как носит земля такого лжеца?» У нее не хватало сил вынести эту муку. Голова кружилась от тяжелых дум. Слезы снова потекли по морщинистым щекам, и Басилказ опустила голову вниз. Темурчи, стоявший неподалеку, наклонился к ней и прошептал : — Не плачь, не плачь... Тут слезами не поможешь! Старая женщина и сама понимала: для богачей слезы бедняков — вода. Но обида все-таки не отпускала сердце. Всякий раз, когда она думала о будущем, из ее груди вырывались рыдания. Плача, Басилказ то и дело восклицала: — Несчастная я! Несчастная... Она представляла себе, как старшина и понятые придут в ее саклю, чтобы сделать обыск. Разбросают скудный скарб, начнут заглядывать во все углы... Только что найдут они? Нет в доме Гамбола добра Габица! Гамбол! Он стоял перед глазами старой Басилказ, стройный, широкоплечий. Как похож он на своего отца! Когда муж Басилказ, бывало, наряжался в черкеску из домотканого сукна, надевал лохматую барашковую шапку, прилаживал на боку кинжал в черных ножнах, — не было красивее джигита! Он был добр, но не прощал обид. И в этом Гамбол тоже похож на отца. Вчерашней ночью, уходя на охоту, он сказал матери: «Клянусь, нана, не заставит меня Габиц заплатить то, что не положено! И силой ничего не возьмут. А попробуют, я вот этой рукой расправлюсь с негодяями!..» Тогда Басилказ была спокойна: сын не даст себя в обиду. Но сейчас она уже боялась за Гамбола: что, если он действительно начнет сопротивляться старшине и понятым — добра не жди! А ведь дело идет к тому, что Габиц и председатель суда настоят на своем, заставят платить бедняка. — Мне чужого не надо, — говорил Габиц, многозначительно улыбаясь председателю суда. — Пусть Гамбол возместит стоимость. двух овец и барана... Хочу добавить, что ответчик, верно, и сам чувствует свою вину: почему не явил- 82
ся он на суд, а отправился на охоту? Дело ясное — испугался... — Испугался? — словно эхо, раздался громкий голос Гамбола. Хлопнула дверь, и сын Басилказ появился на пороге. Лицо его лучилось улыбкой, и, видно, строгие глаза председателя суда совсем не пугали юношу. — Кому нужен Гамбол? — спросил он. — Вот я здесь! Он снял с плеча шомполку и передал ее Темурчи. Заткнул подол черкески за пояс. Потом стащил с головы намокшую войлочную шляпу с широкими краями. Люди в зале одобрительно глядели на Гамбола. Они были такие же бедняки, как и он, и, конечно, сочувствовали ему. — Сильный был ливень сегодня, — шепотом говорили они, — вода сквозь камень просочилась. Вон как молодца нахлестало... На правом боку Гамбола висели два убитых зайца, связанных башлыком. — Сейчас, сейчас, нана, я буду готов. — Гамбол снял с себя добычу и передал ее Темурчи. — Положи пока на балкон. Только неси зайцев вверх головой, а то нальешь крови, убирать придется... Заседание суда продолжалось. Гамболу объяснили содержание жалобы Габица. — Что ты скажешь в свое оправдание?—спросил юношу председатель суда. Гамбол на секунду задержал свой взгляд на богаче и повернулся к народу: — Не знаю, добрые люди, что сказать этому человеку, не знаю, почему я оказался у него в долгу. Проработал я на Габица почти шесть месяцев, но гроша за это не получил. Что мне было делать? Решил уйти... Вот тогда-то и стал он возводить на меня клевету... Габиц, желая привлечь внимание председателя суда, прокашлялся. Тот сразу остановил Гамбола. — Это все сказки... Пустые слова. Ты отвечай по существу. Кровь прилила к лицу юноши. — Сказок я вам не рассказываю. Но я пришел сюда не для того, чтобы слушать чужие сказки. Я хочу спросить вон у того человека. — Гамбол кивнул на Габица. — Пусть он скажет, что именно я у него украл — быка, корову, коня или 83
сундук с деньгами?.. Пусть скажет открыто, что я ему должен. Если кто-нибудь подтвердит это, клянусь вам, не стану ждать решения суда — сам заплачу Габицу... Но я ничего не должен. Потому и говорю: оставьте меня в покое! К чистому грязь не пристанет. А кто клевещет — тому добра не видать. Я ничего не должен Габицу. Но я и сам с него не требую заработанного, хотя гнул спину в его хозяйстве без малого полгода... — Веди себя приличней, ты не на улице, — насупившись, заговорил председатель суда. — Мы взыщем с тебя что следует... Не веди длинных речей, а отвечай коротко. Гамбол усмехнулся, прищурил глаза: — Вот я и даю короткий ответ: пусть оставят меня в покое! Больше я ничего не скажу... Иди, нана, домой, я тебя догоню... Басилказ встала, поправила платок на голове и еще раз оглядела собравшихся. В ее взгляде была гордость за сына. Как он отважен и мужествен! Разве сравнишь его с Габи- цем? Тот мелок и труслив, словно шакал, а у Гамбола душа широкая, щедрая, честная! Чужого ему не надо, но бесчестья и напраслины он не потерпит! Она взяла заячьи тушки и вышла на улицу. Суд длился недолго. Успокоив Габица кивком, председатель огласил решение: — Как выяснилось, Кадохов Гамбол действительно ничего не украл у Хоранова Габица. Однако в связи с тем, что Гамбол по поручению своего хозяина должен был продать двух овец и годовалого барашка, но не продал их, а деньги к хозяину не поступили, суд постановляет: Гамбол должен заплатить Габицу за двух овец и барана или же отработать стоимость скота... Люди в селении хорошо помнили тот день, когда Гамбол повез на базар хозяйский скот... Узки и круты горные дороги в Осетии, часто тут случаются несчастья. Так было и на этот раз. Сильный ветер сорвал с вершин лавину камней. С грохотом в туче пыли неслась она вниз. Гамбол понукал лошадей. Он думал, что успеет выбраться из опасного места. Но обвал настиг его. Камни разбили повозку и снесли ее в ущелье... Это чудо, что Гамбол спасся, — он успел схватиться за корни орешника и еле выбрался на дорогу. Камень ушиб ему ногу, но юноша заставил себя проша- 84
гать десять верст до селения, чтобы поскорее сообщить о несчастье. Разве Гамбол виноват, что в тот день был сильный ветер, что камни, сорванные этим ветром, снесли повозку в пропасть? Но председатель суда словно бы и забыл об этом. Ему важно угодить Габицу, который имеет свою руку даже в канцелярии окружного начальника. А нищий Гамбол пусть жалуется... Только напрасно. Напишет окружной начальник на его заявлении: «Оставить без последствий», — ив архив... — Суд закончил свою работу, — торопливо сказал председатель. Что оставалось делать Гамболу? Он не потерял присутствия духа. С гордо поднятой головой шел он к выходу. Люди говорили юноше: — Пусть воздастся тебе за твою смелость| Гамбол улыбался уголками губ. — Если я соглашусь заплатить за овец и барана такому «бедняку», как Габиц, мне обязательно воздастся! Хорошо ответил джигит! Не только смелость была в этих словах, но и ум. На улице Гамбол окликнул Габица: — Эй, подожди-ка! Я заплачу тебе за овец и барана, которых съели орлы. Приготовлю деньги, только не откладывай, приходи за ними поскорее... Услышав насмешливый голос бедняка, Габиц задержал ногу в стремени. Он метнул в сторону Гамбола злой взгляд, пробормотал ругательство. Ярость его искала выхода, и он, не щадя дорогого иноходца, начал изо всех сил нахлестывать его плетью. Сколько дней прошло с того времени, как суд богачей вынес несправедливое решение? Двадцать, тридцать, пятьдесят? Что считать, важно, что срок платежа давно прошел, а Гамбол не платил. Отношения между двумя семьями испортились. Родичи Гамбола с насмешкой смотрели на родичей Габица; последние платили им ненавистью. Старики хотели помирить поссорившихся. И, конечно, первым делом они пришли к Гам- болу, потому что знали: бедняку мирная жизнь больше по душе, чем богачу. Вот что говорили старики Гамболу: 85
— Ты наше солнце, живешь ты у всех на виду, живешь бедно, но честно. Это тебе зачтется богом! Но сам знаешь, что может сделать бедняк против богача? Будет плохо, если у тебя опишут имущество. Лучше прийти к соглашению... Мы соберем деньги и возместим Габицу стоимость пропажи... Слушая стариков, Гамбол раздумывал: «Что правда, то правда, все законы на стороне богачей. Но доколе спускать богачам наши обиды?» Гордое сердце юноши стучало сильнее при одной мысли, что ему нужно унизиться перед ненавистным Габицем. — Что вы требуете от меня, почтенные люди? — говорил он. — Я ничего не должен Табицу. Этот человек жаден от рождения. Он чванится своим богатством. Но я его не боюсь, ведь у меня есть вот что. — И Гамбол, завернув рукава черкески, вскинул вверх обнаженные кисти. Нет, он никому не думал угрожать. Но пусть люди знают: его руки не боятся труда, он надеется на них! Кто-то из стариков заворчал: — Чем кулаки показывать, лучше смирил бы свое сердце, подумал головой. И другой старик сказал: — Плетью гору не рассечешь... Некрасиво молодому человеку спорить с седобородыми стариками. Обидно было Гамболу, но пришлось сдержать себя. — Хорошо, — сказал он старикам, — как вы решите, так и будет. Захотите, чтобы бросился в реку, и этому подчинюсь. Старики спешили не зря. Им уже было известно, что старшина со дня на день появится в селении и опишет у Гам- бола имущество. Конечно, Гамбол стал бы сопротивляться. Что же тогда будет? Пропадет юноша ни за грош! Но вот дело как будто улажено. Гамбола удалось уговорить. Неизвестно только, как поведет себя Габиц,—уж очень кичится он своим богатством. Такого заносчивого и чванливого человека по всей Осетии не сыщешь! После долгих размышлений было решено послать к Габицу самых уважаемых стариков селения во главе с девяностолетним Фацбаем. Хитро поблескивали глаза Габица, когда встречал он гостей. Заговорил он вдруг медовым голосом:, — Заходите во двор, добрые люди! 86
Новые сапоги Габица ярко блестели. Солнце отражалось на рукояти посеребренного кинжала. Богач был в суконном бешмете, в красивой черкеске, а такой большой и пышной каракулевой шапки не было, наверно, даже у начальника округа. Даже сейчас Габиц не мог сдержать своего хвастовства. Поздоровавшись со стариками, он подошел к рослому кабардинскому коню, что стоял на привязи. — Э-э, Бурка. — Габиц провел щеткой по спине коня. — Этот бездельник батрак слишком затянул подпруги, не дай бог, испортит иноходца!.. Ослабив подпруги, он шагнул к старикам. Фацбай поднял на него глаза. — Ты куда-то снарядился, Габиц, а нам хотелось потолковать с тобой по одному маленькому делу. — Что ж, потолкуем... Старикам легче было говорить с Гамболом. Хоть и не ровня они ему годами, хоть и видели они больше в жизни, да все-таки свой брат, бедняк... С Габицем беседовать трудно. Здесь, как говорится, для помола нужны другие жернова. — Уважь нас, Габиц, — просил Фацбай. — Помирись с Гамболом. Что тебе, родовитому и знатному, две овцы да баран?.. Сам же знаешь, не достались они Гамболу, орлы их склевали. Помирись с юношей. Право, эта ссора не красит наше селение... А мы всем обществом решили возместить тебе стоимость пропажи. Поддержали Фацбая и другие старики: — С Гамболом мы говорили... Он еще мальчик, долго ли ему ошибиться. А коли согласился он с нами — тем более тебе, бывалому человеку, негоже идти против мудрого совета... Помиритесь! Габиц усмехнулся. — Конечно, две овцы и баран для меня чепуха, — сказал он.—Не в овцах дело. Но у этого Гамбола слишком длинный язык. Кто он такой, чтобы идти мне наперекор? Да в его дом побрезгует войти моя дворняжка! Нет, надо проучить мальчишку. Пусть сам возместит мне стоимость пропажи. А не возместит — ему же будет плохо: приедет староста, опишет все, что есть, в сакле... Признаться, побаивался Габиц, как бы ссора с Гамболом не навлекла на него несчастья. Но мириться он все-таки не 87
хотел. Разве будут почитать его бедняки, разве будут уважать люди селения, если он уступит нищему? — Нет, миру не бывать, — сказал он старикам. — Как же это я, человек, с которым окружной начальник здоровается за руку, сяду за один стол с бродягой? Вас бы я уважил, но простить Гамбола не могу! Примирение не состоялось. Понурив голову, старики ушли. Гамбол был на нихасе. Когда старики показались на тропинке, юноша поднял голову и испытующе взглянул на Фацбая. Тот отвел глаза. — Простите меня, уважаемые, — медленно заговорил Гамбол, — но я думаю, каждый должен блюсти свою честь. Если я себя не стану уважать, кто же будет уважать меня? Прошу вас об одном: пусть отныне между мной и Габицем не протянется рука примирения. Наш спор — это не спор между мной и Хорановым, это спор между работником и богачом! Нас много, бедняков, и богачам придется плохо, если мы все вместе станем против них! Люди молчали. Многие разделяли мысли Гамбола. Где она, бедняцкая правда? Далеко в Петрограде сидит русский царь, но разве есть ему дело до горцев, зарабатывающих себе на жизнь тяжелым трудом? Во Владикавказе сидят царские генералы. Им известна нужда и бедность горцев. Но что сделали они, чтобы помочь беднякам? Ничего. Царь и генералы думают только о своей казне. А такие, как Габиц, помогают им богатеть и сами богатеют. Поэтому и стоят за Габица и председатель суда, и окружной начальник, и старшина... Наконец старый Фацбай заговорил: — Мальчик мой, Гамбол, мы тебя не оставим. Народ знает, на чьей стороне правда. Ты хорошо сказал о чести и достоинстве человека. Честь свою ты обязан защищать... Но поверь, твоей матери будет тяжко, если ее сына посадят в тюрьму... На нихасе царило молчание. Ласковый ветер изредка пробегал над головой, шевеля сухие листья настила плоских кровель домов. Все это звало к миру, к спокойствию. И, может быть, в эту минуту Гамбол мог бы смягчиться сердцем... Но все получилось иначе. | В то время как Гамбол был на нихасе, старшина и понятые постучались в его дом. 88
Среди понятых были такие же бедные люди, как и Гам- бол. Они выполняли свои обязанности поневоле. Попробуй откажись идти со старостой — ив твой дом придет беда! — Пусть твои дни будут добрыми, хозяйка! — приветствовали они Басилказ. — Да будет светел каждый ваш день, — ответила она вошедшим. И, встав навстречу гостям, широко развела руки, приглашая их войти в дом. Только тогда, когда люди вошли в комнату, старушка разглядела среди них старшину. На груди у него была большая серебряная бляха. Сердце у Басилказ тревожно забилось. Неужели прав был писарь Михал и ее несчастного сына арестуют и посадят в тюрьму? Не ожидая приглашения, староста уселся на стуле. — Нам нужен твой сын. — Он на нихасе, — ответила Басилказ. — Я пошлю за ним соседского мальчика... Скоро мальчишка вернулся с ответом: — Гамбол сказал: «Я разговариваю со стариками, и мне неудобно прерывать беседу. Если у гостей есть время, пусть подождут. Я скоро приду». — Пойдем на нихас, — скомандовал староста. Басилказ уже не могла заниматься делами. Какая тут работа, если староста пришел за сыном, чтобы отвезти его в тюрьму! Она заперла дом на замок и поспешила к соседям. Когда старшина и понятые явились на нихас, Гамбол еще беседовал со стариками. Заметив пришедших, Фацбай встал. — Как хорошо, что вы надумали посетить наше селение, — сказал он, обращаясь к старосте. — Мы встречаем гостей с радостью. Не зря говорят в Осетии: вино греет тело, а добрый гость — душу. Верно, есть у вас хорошие новости? — Для вас у меня новостей нет, — хмурясь, ответил староста. — Есть у нас дело к вашему односельчанину Кадохо- ву Гамболу. — Он повернулся к юноше. — Молодой человек, почему до сих пор не платишь долг уважаемому Габицу? Ты считаешь, у нас только и забот — думать о твоей тяжбе с Хорановым? — Я не говорю, что у вас нет других забот, — миролюбиво сказал Гамбол. 89
— Зачем же ты заставляешь нас тратить время попусту? Почему не платишь долг? — старшина говорил громко, властно, словно и не ждал возражений. Фацбай и так и этак старался привлечь внимание Гам бола. Глаза его говорили: держи себя в руках, джигит! Трудно было Гамболу. Он побледнел. Сердце его восставало против несправедливости, но разум уговаривал: «Не спорь со старшиной. Если тебя арестуют, мать останется одна, без помощи, без защиты...» — Я скажу правду, — спокойно начал Гамбол. — И до суда, и после суда Габиц не приходил ко мне за своим долгом. — Юноша усмехнулся. — Верно, совесть не позволяет ему сделать это: он знает, не брал ясебе его овец и барана... Старики рассудили так: чтобы в селении был мир, общество возместит стоимость пропажи Габицу. Но я подумал и решил отказаться от помощи людей. Сам все уплачу! Только пусть Габиц придет сюда на нихас и перед всем народом скажет: «Гамбол, две овцы и баран не упали в пропасть, ты украл их, поэтому плати...» Я не задержусь — сразу заплачу! Старшина задумался. Он хорошо понимал: если все люди на нихасе держат сторону Гамбола — лучше соблюдать осторожность. Конечно, и Габица обижать нельзя, но что же поделаешь... — Ну-ка, молодой человек, сбегай к Габицу, попроси его пожаловать сюда, — приказал старшина одному из юношей. Через некоторое время Габиц появился на нихасе. Он поздоровался за руку со старшиной, что-то сказал ему потихоньку, а понятым лишь слегка кивнул. — Я прибыл сюда, чтобы взыскать в твою пользу, уважаемый Габиц, деньги с Гамбола, — возвысив голос, произнес староста. — Однако Гамбол говорит, что ты никогда, даже после суда лично не требовал у него долга. Так это? Лицо Габица налилось кровью. В первую минуту он не мог от ярости слова вымолвить. Ему хотелось найти такое позорное прозвище для врага, чтобы тот был заклеймен навеки. — Он... Он — собачий сын! Вырос у чужих людей на задворках! Велика честь, чтобы я приходил к нему и просил свой долг! Собачий сын? Значит, мать Гамбола — собака? Страшная это обида для горца — оскорбить его мать, И многие 90
Молнией бросился Гамбол на обидчика.
мужчины, услышав такие слова, бросились бы на обидчика с кинжалом. Словно судорога прошла по горлу Гамбола. Рука его сама собой сжалась в кулак. — Мой мальчик, будь мужественным! — сказал Фацбай, положив руку на плечо юноши. — Ты не позорь меня и мою мать, — тихо сказал Гам- бол Габицу. — Да будь я рожден даже камнем — тебе до этого дела нет. Но ты посмотри мне в глаза и скажи, как мужчина: кому достались овцы и баран — орлам или мне? И какой долг тогда ты требуешь от меня? Что мог ответить Габиц? Ведь люди селения знали правду. — Ты! Ты! — закричал богач и в бессильной злобе плюнул в лицо юноше. Молнией бросился Гамбол на обидчика. Габиц так и не успел выхватить свой посеребренный кинжал. Юноша рванул врага за воротник, тряхнул несколько раз и ударил о камни... Горцы говорят: у радости много слов, у горя — мало. И о том, что случилось после того, как Гамбол убил своего врага, не будет длинных речей. Большое горе пришло в дом Кадохова. Гамбола судили и отправили в Сибирь на каторжные работы. Соседи утешали старенькую Басилказ как умели. Старики говорили ей: «Ты не должна так убиваться, ведь Гамбол защитил честь всего рода!» А молодежь уже понимала жизнь по-своему. Заря нового времени шла из России. И юноши горцы жадно глядели на нее... Из уст в уста передавалась на нихасе молва: богачи недолго будут сидеть на шее народа. И вот грянула Великая Октябрьская революция. Гамбол вернулся в родное селение. Как изменился он! Волосы его поседели, словно тронул их изморозью холод Сибири. Но сердце окрепло, закалилось. И речи Гамбола дышали той новью, которой так не хватало беднякам Осетии... Долго длилась гражданская война. Белые генералы хотели задушить, потопить в крови государство рабочих и крестьян. Только не получилось это. Потому что за власть Советов вместе с Гамболом встали тысячи таких же людей, как он,— честных, мужественных, сильных!.. 92
Приезжайте сейчас в селение, где жил когда-то Гамбол. И следа не осталось от того мрачного, тяжелого здания, в котором богачи судили смелого юношу. Никто не помнит, где стояли хоромы Габица... Новая жизнь так прекрасна, что хочется думать только о ней. Куда ни кинь взгляд — везде видишь ее ростки: вот на перекрестке сияет окнами новая школа — светлая, просторная; вот пионеры с красным флагом проходят по улицам селения. Далеко разносится их веселая песня: Эй, ребята, Птицы золотые! Все вы хороши! Ну, смелей, девчата, Ну, смелей, ребята, Будем строить счастье! Когда солнце заходит за вершину Уаза, а молодой месяц светит еще нерешительно и боязливо, к домам крадется темнота. Но вдруг вспыхивают электрические лампочки — и все селение озаряется ярким светом. Это свет новой жизни, против которой шел Габиц, но которую защищал храбрый Гам- бол и его друзья!
СОДЕРЖАНИЕ Серебряная уздечка 3 Бурка 9 Вулкан 17 Зауров родник 24 Легенда о Налкуте и Наурузо 32 Родная кровь 42 Наказ отца 48 Уаска 55 Мальчики из селения Чикола 58 «Крепость Алибека» 71 Случай на охоте 75 Суд над Гамболом 79
К ЧИТАТЕЛЯМ Отзывы об этой книге просим присылать по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги. Для среднего возраста Бесаев Тазрет зауров родник Ответственный редактор И. С. Голубев Художественный редактор Г. Ф. Ордынский Технический редактор И. П. Савенкова Корректоры Е. Б. Кайрукштис и Г. В. Русакова Сдано в набор 29/УШ 1964 г. Подписано к печати 26/Х 1964 г. Формат 60X84 Чщ. Печ. л. 6. Усл. п. л. 6,47 {Уч.-изд. л. 5,6) Тираж 65 000 ТП 1964 № 415. Цена 27 коп. Издательство „Детская литература". Москва, М. Черкасский пер., 1. Фабрика ,,Детская книга" № 1 Росгланполиграфпрома Государственного комитета Совета Министров РСФСР по печати. Москва, Сущевский вал, 49. Заказ № 1086.
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА» По разделу литературы народов СССР в 1964 году издаются следующие книги для детей среднего и старшего школьного возраста: Гюльназарян X. ДОРОГА ДНЕЙ. Повесть. Известный армянский писатель увлекательно повествует о сложном жизненном пути талантливого подростка Рача Данеляна. Действие повести развертывается в первые годы советской власти в Армении. Перевод с армянского. ЗязиковБ. ДЕВЯТЬ ДНЕЙ ИЗ ЖИЗНИ ГЕРОЯ. Повесть. Книга посвящена жизни и героическому подвигу горцев в период гражданской войны и установления советской власти в Чечено-Ингушетии, Перевод с ингушского. Балакаев А. БАМБУШ. Рассказы. Это первая книга для детей молодого калмыцкого писателя Алексея Ба- лакаева. В книгу включены два рассказа—«Три рисунка» и «Бамбуш». Нелегкое детство выпало на долю мальчика Бори, героя рассказа «Три рисунка». Он еще мал, но уже, как взрослый, борется с трудностями, старается разобраться в сложных жизненных вопросах. Боря—честный и добрый мальчуган. Он трогательно заботится о больной матери, о друзьях... Рано оборвалась его жизнь. Боря погиб, спасая другого человека. Бамбуш — мальчик, у которого детство ничем не омрачено. О нем заботятся старшие, перед ним открыты все дороги. Но Бамбуш многое еще не может понять и оценить, и поступки взрослых порою ему кажутся очень странными. Из-за этого возникают досадные недоразумения, ссоры, забавные, а порою и грустные истории. Перевод с калмыцкого. Эти книги по мере выхода их в свет можно приобрести в магазинах Книготорга и потребительской кооперации. Книги высылаются также по почте наложенным платежом отделом «Книга—почтой» областных,' краевых и республиканских книготоргов.