ИП1Х1ШГПИ
тшивжти
mm
S-l

КЛАССИКИ ПСИХОЛОГИИ
А. Р. ЛУРИЯ
Столетию со дня рождения
Александра Романовича
ЛУРИИ
посвящается

А. Р. Лурия около своей установки для регистрации сопряженной моторной
реакции. Конец 1920-х годов. Фото из семейного архива. Публикуется впервые

Александр Романович
ЛУРИЯ
КЛАССИКИ психологии
Природа
человеческих
конфликтов
Объективное изучение
дезорганизации поведения человека
Под общей редакцией
В. И. Белопольского
(§)
COGITO
CENTRE
Москва
2002

УДК 159.9.072
ББК88
Л 86
Все права защищены. Любое использование материалов данной книги полностью
или частично без разрешения правообладателя запрещается
Лурия А. Р.
Л 86 Природа человеческих конфликтов: Объективное изучение
дезорганизации поведения человека / Под общей ред. В. И. Белопольского. —
М.: «Когито-Центр», 2002. — 527 с. (Классики психологии)
УДК 159.9.072
ББК88
У книги А. Р. Лурии «Природа человеческих конфликтов» особая
судьба. Написанная в 1930 году, эта книга выдержала три издания
в США (1932, 1960, 1976), но до сих пор не публиковалась на русском
языке. Несмотря на 70-летний «стаж», данную книгу нельзя
рассматривать только как исторический документ. Ее тема — дезорганизация
человеческого поведения, проблема взаимодействия воли, аффекта
и поведения. Предпринята пытка рассмотреть психику в динамике,
в единстве сознательных и неосознаваемых механизов, в перспективе
онто- и патогенеза. Разработанный для этих целей метод сопряженных
моторных реакций — прообраз современного «детектора лжи». А. Р. Лу-
рией был собран богатейший материал по конфликту аффективных
процессов в разнообразных экспериментальных и естественных
стрессовых ситуациях. Опыты проводились с детьми, студентами, преступниками
и с людьми, имеющими психическую патологию. Итоги исследования
позволили сформулировать целостный, системный взгляд на поведение
человека, описать приемы преодоления деструктивных состояний, придать
вес психологическому методу анализа нейродинамических процессов,
увидеть связь между культурой и моторными реакциями человека. Все это
позволяет надеяться, что данная книга будет прочитана не только как
памятник психологической мысли, но и как блестящее экспериментальное
исследование, ведущее к глубоким обобщениям и пытающееся ответить
на целый ряд «вечных» вопросов.
© «Когито-Центр», 2002
© А. Р. Лурия, 2002
ISBN 5-89353-032-2

Содержание
M. Коул. Предисловие 7
А. Мейер. Предисловие к первому американскому изданию 15
Предисловие автора к первому американскому изданию 16
ВВЕДЕНИЕ
Глава 1. Проблема дезорганизации поведения 21
1. Проблема организации и дезорганизации поведения 21
2. Пути исследования 32
Часть первая
ПСИХОФИЗИОЛОГИЯ АФФЕКТА
Глава 2. Исследование острого массового аффекта 65
1. Проблема нейродинамического изучения аффекта 65
2. Аффект экзамена. Ситуация и материал 68
Серия 1. Опыты с ситуацией «чистки» 70
Материал и эксперименты 70
Симптомы разлитого аффекта 72
Концентрированные аффективные очаги 81
Динамика аффективного процесса 87
Серия 2. Опыты с ситуацией экзамена 90
Материал и эксперименты 90
Нейродинамические симптомы разлитого
и концентрированного аффекта 91
Типологические данные 99
Глава 3. Исследование аффекта преступления 106
1. Проблемы и материал 106
2. Актуальный аффект у преступников 109
3. Диагностика аффективных следов у преступников 130
3

4. Отрицательные опыты 144
5. Динамика аффективных процессов у преступников 151
6. Аффективный комплекс и стратегия личности 160
Глава 4. Исследование внушенных комплексов 167
1. Проблема и материал 167
2. Симптоматология внушенного комплекса 171
3. Нейродинамика вытесненного и осознанного аффекта 189
4. Реакция личности: комплекс и травма 204
Глава 5· Общие данные о механике аффективных
процессов 212
1. Проблема аффективных симптомов 212
2. Условия появления аффективных симптомов и проблема
выразительных систем 216
3. Психофизиология аффективных симптомов 221
4. Проблема соотношения выразительных систем 232
5. Динамика аффективных симптомов 237
Часть вторая
ПСИХОФИЗИОЛОГИЯ
КОНФЛИКТНЫХ ПРОЦЕССОВ
Глава 6. Опыты с искусственными конфликтами 251
1. Конфликт и дезорганизация поведения 251
2. Опыты с конфликтом установок 256
Предварительные пробы 256
Опыты с конфликтом языковых установок 260
3. Опыты с конфликтом недостаточности 273
Опыты с ограниченными ассоциациями 275
Опыты с истощением цепного ассоциативного ряда 283
4. Конфликтные процессы и аффективные симптомы 286
Глава 7. Опыты с экспериментальными неврозами 290
1. Проблема стойкого экспериментального конфликта 290
2. Опыты с экспериментальной навязчивостью 294
3. Опыты с заторможенной навязчивостью 306
4

Глава 8. О структуре конфликтных процессов 321
1. Структура конфликта и механизмы дезорганизации
поведения 321
2. Опыты с афазическими конфликтами 325
3. Опыты со сдвигами конфликтов при речевых затруднениях 335
4. Структура конфликтных процессов и проблема
нейродинамического типа 346
Глава 9. Динамический анализ конфликтных процессов 359
1. Проблема слоевого анализа конфликтных процессов 359
2. Опыты со спонтанным возникновением конфликтов 364
3. Опыты с экспериментальными конфликтами 378
4. Типологическое значение слоевого анализа 383
Часть третья
РАЗВИТИЕ РЕАКТИВНЫХ ПРОЦЕССОВ
И ПРОБЛЕМА ОВЛАДЕНИЯ ПОВЕДЕНИЕМ
Глава 10. Развитие реактивных процессов 393
1. Проблема 393
2. Опыты с ритмическими реакциями у ребенка 397
3. Опыты с простыми реакциями на сигнал 401
4. Опыты с замедленными движениями 406
5. Опыты с реакцией выбора 410
6. Психологические особенности, связанные с диффузной
структурой детской нейродинамики 421
7. Проблема нейродинамического возраста и типа 426
Глава 11. О природе функционального барьера 436
1. Проблема функционального барьера 436
2. Структура реактивных процессов
при функциональных неврозах 442
3. Структура реактивных процессов при органическом понижении
кортикальных регуляций: опыты с олигофренами 449
4. Структура реактивных процессов при функциональном
понижении кортикальных регуляций 457
5

5. Структура реактивных процессов при выпадении
высших психологических систем 462
6. О природе функционального барьера и структуре
реактивных процессов 471
Глава 12. Проблема овладения поведением 476
1. Проблема 476
2. Опыты с непосредственным овладением: проблема
стимула и средства 484
3. Опыты с опосредствованным овладением: роль
внешнего средства 489
4. Опыты с опосредствованным овладением: роль речи 498
5. Сложные формы опосредствования реакций 508
6. Опыты с символическим опосредствованием 514
В. И. Белопольский. Послесловие научного редактора , 523

Предисловие
Александр Романович Лурия (1902—1977) — признанный классик
российской и мировой психологии, дважды доктор наук (по психологии
и медицине), действительный член Академии педагогических наук СССР,
иностранный член большого числа зарубежных академий (в том числе
престижнейшей Национальной академии наук США), основоположник
нового научного направления — нейропсихологии, автор десятков книг,
переведенных на основные мировые языки.
При всем при этом книга, которую вы держите в руках, — во
многих смыслах необычная книга с необычной судьбой. В 1929 году ее автор
принял участие в проходившем в США (Нью Хэвен, штат Коннектикут)
9-м Международном психологическом конгрессе. Им был сделан доклад
«Судьба и функция эгоцентрической речи», написанный в соавторстве
с Л. С. Выготским. Этот доклад был построен на критике идей Жана
Пиаже и намечал программу дальнейших исследований, опубликованных через
пять лет в книге Л. С. Выготского «Мышление и речь» и принесших ему
всемирную известность. Но, кроме доклада, А. Р. Лурия привез с собой
и рукопись монографии, которую он надеялся опубликовать на английском
языке. Эта монография была посвящена проблеме распада и организации
человеческого поведения и включала как обширный экспериментальный
материал, полученный в Государственном Институте экспериментальной
психологии начиная с 1923 года, когда А. Р. Лурия впервые перешагнул
его порог, так и детальное теоретическое обсуждение данной проблемы.
Хотя шансы на успех поиска издателя были минимальны (книга
не была опубликована на русском языке, а стоимость перевода научных
монографий обычно столь велика, что делает их издание заведомо убыточным),
рукопись была принята для публикации. В пользу публикации книги
Александра Романовича сыграло несколько факторов. Во-первых, он уже
публиковал статьи на немецком и английском языках, так что его труды уже
были в какой-то степени знакомы психологам за пределами СССР.
Возможно, именно эти ранние публикации помогли ему заручиться
поддержкой двух американских коллег, представлявших основные читательские
группы, которым и была адресована данная работа. Одним из них был
Хорейс Колен, известный психоаналитик. Другой — Герберт Лангфельд,
7

Предисловие
экспериментальный психолог, питавший выраженный интерес к истории
психологии и очень хорошо знавший немецкую психологию. Во-вторых,
издательский дом Аиверайт незадолго до этого опубликовал «Аекции
по условным рефлексам» И. П. Павлова, которые оказали исключительно
сильное влияние на американскую психологию того времени, и переводчик
трудов И. П. Павлова, Хорсли Гант, изъявил согласие перевести книгу
А. Р. Аурии. В силу всех этих причин книга вышла в свет в 1932 году под
невероятно длинным названием: «Природа человеческих конфликтов,
или эмоции, конфликт и воля: Объективное исследование дезорганизации
и управления человеческим поведением». Тем не менее до настоящего
времени она так и не была издана на русском языке.
Причины, по которым книга не была издана на русском языке, я
понимаю отнюдь не лучше того, почему она была-таки опубликована
по-английски. Возможно, изданию на русском языке помешало то, что в книге
имелись ссылки на работы Фрейда и Юнга и что ее автор был активным
членом Русского психоаналитического общества. Может быть, причина
была в нараставшем потоке критики в адрес развиваемого А. Р. Аурией
вместе с А. С. Выготским, А. Н. Аеонтьевым и их сотрудниками нового
направления — культурно-исторической психологии.
Но, невзирая на те или иные причины и обстоятельства, данная
монография с ее необычной историей должна вызвать самое пристальное
внимание и принести существенную пользу российским психологам,
поскольку является не только важнейшим историческим свидетельством
становления традиций их собственной науки, но также работой, чьи
теоретические идеи и методические разработки и по сей день отличаются своей
глубиной и оригинальностью.
Обычно, когда обсуждают этапы становления российской психологии
и самое начало научной карьеры А. Р. Аурии, часто отмечают, что в
молодости он увлекался работами Фрейда (обстоятельство, которое сам
Александр Романович отнюдь не афишировал в последующие годы).
Однако в своей автобиографии (Этапы пройденного пути. — М: Изд-во
МГУ, 1982) он сообщает некоторые подробности относительно своего
интереса к Фрейду и Юнгу, особенно к их усилиям, направленным на
создание объективных методов изучения нарушений психической
деятельности. Были и другие аспекты психоаналитического подхода, которые также
привлекали его внимание, включая попытки создать психологию, которая
8

Предисловие
трактовала бы отдельную личность как системное целое, и желание оказать
практическую помощь людям, не способным в силу своего заболевания вести
полноценную социальную жизнь, но о них он лишь мимоходом упоминает
в своей автобиографии. Эти интересы были чем-то большим, чем просто
мимолетное увлечение. Между 1922 и 1927 годами он опубликовал в
Международном журнале психоанализа (Internationale Zeitschrift für
Psychoanalyse) более десятка заметок, сообщавших о работе Русского
психоаналитического общества, а также касавшихся его идей о взаимосвязи между
одеждой и личностью у мужчин и женщин и приложения взглядов Фрейда
к психологии групп. Он опубликовал также на русском языке статью
и небольшую книжку, посвященные психоанализу1.
Знание этих фактов биографии А. Р. Лурии будет полезно при
чтении данной монографии, поскольку изложенное в ней исследование в
значительной степени мотивировалось его неудовлетворенностью методом
свободных ассоциаций, который был введен в психоаналитическую
практику К. Юнгом и получил широкое применение в терапевтической
практике. В своей автобиографии он указывает, что попытки применить
метод свободных ассоциаций к изучению причин психических нарушений
у госпитализированных больных привели его к выводу, что этот метод
весьма ненадежен и оставляет слишком большой простор для
субъективного толкования. Подобный вывод прямо подтолкнул его к открытию
нового методического подхода, а именно метода сопряженной моторики,
который лег в основу большинства экспериментов, описанных в первых
двух разделах данной книги.
Вторая причина того, что эта книга интересна с исторической точки
зрения, заключается в том, что она ясно показывает основные вехи
и логику пути, который прошел А. Р. Лурия, пытаясь соединить свой
первоначальный интерес к холистической и практической психологии,
вдохновленный работами немецких психологов с культурно-исторической
психологией, развиваемой им в творческом сотрудничестве с Л. С.
Выготским и А. Н. Леонтьевым2. Третий раздел книги сильно отличается
1 Психоанализ как система монистической психологии // Психология и марксизм / Под
ред. К. Корнилова. —М., 1925; Психоанализ в свете основных тенденций современной
психологии. Обзор. — Казань, 1923.
2 Интересно отметить, что А. Н. Леонтьев был также соавтором двух наиболее важных
статей, посвященных результатам экспериментов по методике сопряженной моторики.
9

Предисловие
от первых двух как по стилю, так и по содержанию и, по сути, может
рассматриваться как введение в культурно-историческую психологию,
предлагая читателю довольно обширный материал по «культурному
развитию ребенка». Часть этого материала вошла в серию из трех
статей, опубликованных в США, в Journal of Genetic Psychology между
1928 и 1932 годами (одна из них — в соавторстве с Л. С. Выготским
и А. Н. Леонтьевым).
Хорсли Гант в своем предисловии переводчика к первому
американскому изданию указывает на это изменение стиля и содержания в странной
манере, свидетельствующей о том, что он не понял ее принципиального
значения. Он пишет:
«Я сделал тщательный перевод собственно экспериментальных работ, без
каких-либо изменений или пропусков. Однако, принимая во внимание большой
объем книги, я иногда сокращал фрагменты, посвященные обсуждению
результатов; главу 9 и особенно главу 12 я пересказал достаточно вольно,
не стараясь строго следовать стилю автора (p. VIIl)».
Сравнение русского и английского текстов ясно показывает, что Гант
не смог понять важности совершенного А. Р. Лурией перехода от изучения
организации и дезорганизации поведения взрослых людей (имеющих
органическую травму, находящихся в состоянии конфликта и т. п.) к
изучению развития психологических функций у детей. Это подтверждается
не только фактом ущерба, который он нанес оригинальному тексту своими
пересказами и сокращениями, но и тем, что он не смог определить
центральную роль понятия (и стоящего за ним процесса) опосредования,
для перевода которого использовал несколько разных терминов, что могло
только ввести в заблуждение англоязычную аудиторию.
Для российского читателя будет значительно проще уловить тесную
взаимосвязь между используемым А. Р. Лурией в исследованиях
дезорганизации поведения у взрослых людей понятием «функциональный барьер»
и становлением организованного поведения детей через развитие
функциональных барьеров. У здоровых взрослых людей функциональные барьеры
управляют распространением нервного возбуждения, и их отсутствие
призвано объяснить трансформацию дифференцированного,
целенаправленного поведения в поведение диффузное и дезорганизованное.
Коротко говоря, речь идет об усвоении «культурных навыков поведения»,
10

Предисловие
когда поведение опосредуется культурой, включающей, конечно же,
и язык, помогающий детям сформировать функциональные барьеры.
Таким образом, данная книга представляет интерес с исторической точки
зрения еще и тем, что позволяет понять становление нового этапа научного
познания, стремящегося включить отдельные неврологические,
поведенческие, возрастные и социокультурные феномены в рамки единой
концептуальной схемы.
Этот раздел книги помогает также прояснить взаимосвязь между
идеями психологов, разрабатывавших культурно-исторический подход,
и ортодоксальных последователей учения И. П. Павлова, которым первые
вынуждены были подчиниться в период инспирированной Сталиным
«павловизации» психологии в начале 1950-х годов. А. Р. Аурия весьма
недвусмысленно высказывался против идеи, что психическая деятельность
человека может быть объяснена через механическое комбинирование
элементарных процессов торможения и возбуждения, хотя в то же самое
время он полностью признавал реальность и важность этих базовых
нервных процессов.
После выхода в свет книга А. Р. Аурии «Природа человеческих
конфликтов» получила широкий резонанс и ей было посвящено
значительное число рецензий. Хотя в то время психология уже успешно
утверждала себя в Европе и США как самостоятельная научная
дисциплина, вопрос о том, какого типа наукой она должна быть, все еще оставался
предметом обсуждения. Рецензенты быстро распознали, что книга
А. Р. Аурии не походит ни на какое из известных им исследований,
и все они в целом положительно оценили тот факт, что строгие
экспериментальные методы находят свое эффективное применение для изучения
сложных психологических функций и психиатрических синдромов. Как
отметил один из рецензентов,
«...После серии экспериментов, приведенных в логической последовательности
с постепенным углублением поставленных вопросов, и после того, как начинаешь
понимать, что автор использует свои графические данные просто для
демонстрации симптома, который должен помочь в раскрытии содержания чисто
психологических феноменов, неожиданно наступает ясное осознание того, что строго
экспериментальные результаты, полученные в лабораторных условиях, на самом
деле позволяют получить достоверную информацию о сложных проблемах
динамики личности в процессе деятельности» (Myers, 1933, р. 1361).
11

Предисловие
Российские читатели, безусловно, хорошо знакомы с идеями
культурно-исторического, деятельностного подхода к психике человека, который
развивался в России на протяжении последующих десятилетий. Психологи
уже больше не используют кимографы для регистрации моторных реакций,
а возможности современных средств отображения мозговых процессов
неизмеримо выше, чем то, что было доступно для этих целей в 1920-е ГОДЫ.
Поэтому важно также, помимо исторического значения данной книги,
рассмотреть ее вклад в науку с современных позиций.
На мой взгляд, «Природа человеческих конфликтов» сохраняет свою
научную значимость и по настоящее время, поскольку дает
методологически адекватный ответ на один из центральных вопросов психологии,
а именно: как можно узнать, о чем думает другой человек? Ответ
содержится в результатах огромного количества экспериментов,
проведенных по методу сопряженной моторики — избирательном разрушении
культурно опосредованных, координированных человеческих
взаимодействий. Подобная исследовательская стратегия была предложена еще
до А. Р. Лурии, и он хорошо знал работы своих предшественников,
но его не удовлетворяли те конкретные методы, которые они использовали
в своих экспериментах: «...Всякие попытки изучить структуру
аффективной дезорганизации поведения без изучения судьбы и изменений самого
поведения начинают казаться нам довольно бессмысленным
начинанием...» (глава 1). Он начисто отрицал физиологический редукционизм.
Вместо физиологических индикаторов эмоций А. Р. Лурия ищет
и находит поведенческие индикаторы. Ему были совершенно ясны
те свойства, которыми должна обладать система, несущая информацию
о протекании внутренних процессов.
«...Мы должны, с одной стороны, вызвать центральный процесс
дезорганизации поведения, с другой — попытаться отразить этот процесс в
какой-нибудь доступной для изучения системе; такой системой, объективно
отражающей структуру скрытых от непосредственного наблюдения нейроди-
намических процессов, прежде всего является моторика, и мы используем
моторику как систему, отражающую структуру скрытых психологических
процессов; таким образом, мы принимаем сопряженную моторику в качестве
нашей основной методики (с. 33)».
Я оставляю читателю возможность самостоятельно познакомиться
со всеми приемами и способами, посредством которых А. Р. Лурия реали-
12

Предисловие
зовывал свой метод; его по праву можно считать изобретателем, которому
удалось соединить юнговский метод свободных ассоциаций с
поведенческими и психологическими измерениями. Я лишь хочу просто указать
на одну характеристику, присущую всем без исключения вариациям этого
метода,— на его зависимость от установления исходного уровня высоко
координированных, произвольных действий, опосредованных
культурными артефактами и интерсубъективно распределенных между
психологом и испытуемым. Именно эти условия координации позволяют
интерпретировать те случаи, когда происходит сбой в системе координации
(то есть поведение дезорганизуется), как критические сигналы о том,
что думает другой человек.
Методический подход, изобретенный А. Р. Лурией почти восемь
десятилетий назад и сформулированный здесь в достаточно абстрактной
форме, и по сей день остается на уровне современных требований и не
потерял своей привлекательности для психологов. Эта книга все еще широко
цитируется в литературе по судебной психологии, служа методологической
основой для обнаружения лжи. В целом же этот методический подход
нашел широкое применение при изучении когнитивного развития в
младенческом возрасте, когда отсутствует возможность спросить испытуемого,
о чем он думает. Например, Джером Брунер с коллегами сделали попытку
расширить наше представление о познавательных способностях младенцев.
Они сконструировали аппарат для регистрирации сосательных движений
младенцев с пустышкой во рту, реагирующих на зрительные стимулы.
Индивидуальные паттерны сосания настолько стабильны и
индивидуальны, что Брунер предлагает рассматривать их как некую
разновидность личной подписи. Как только этот стабильный уровень установлен,
избирательные нарушения сосания становятся тем критическим сигналом,
по которому можно судить о способностях ребенка обобщать, узнавать
и думать о предъявляемых ему экспериментатором объектах и ситуациях.
Я вместе с моими коллегами адаптировал методику А. Р. Лурии
для изучения детей, имевших необычные трудности при обучении чтению
(Коул, 1997, с. 304 ff). Для этого мы создали координированную систему
деятельности, опосредованную текстом. Избирательные нарушения
отдельных составляющих процесса чтения служили тем диагностическим
критерием, по которому мы судили о наличии «скрытых мыслей» детей,
связанных с включением их в процесс чтения.
13

Предисловие
Подобные примеры можно было бы расширять и умножать. Книга
«Природа человеческих конфликтов» продолжает регулярно цитироваться
англоговорящими психологами, несмотря на ее почтенный возраст и
качество перевода. Причина, по которой она сохраняет свое значение, была,
по-видимому, распознана одним из первых рецензентов, который
продирался через далекий от совершенства перевод: «Чтение серьезной
научной книги является чем-то вроде рукопашной схватки за каждую
страницу, чтобы строчка за строчкой реконструировать смысл
изложенного. Но если вам удалось завершить эту битву, ваша головная боль уйдет,
уступив место истинному восхищению» (Stolberg, 1932, р. 7).
Российская психология, без сомнения, только выиграет от того,
что книга одного из ее классиков впервые станет доступна в оригинале.
Литература
Коул М. (1997) Культурно-историческая психология. — М.: Когито-Центр.
Myers С. R. (1933) Review of The Nature of Human Conflicts / / American Journal
of Psychiatry, 89, 1360-1363.
Stolberg B. (1932) Review of The Nature of Human Conflicts / / New York Post,
24 September.
Лурия A. P. (1923) Психоанализ в свете основных тенденций современной
психологии. Обзор.— Казань.
Лурия А. Р. (1925) Психоанализ как система монистической психологии //
Психология и марксизм /Под ред. К. Н. Корнилова. М.— Л.
Майкл Коул
Сан-Диего, США, 2001 г.

Предисловие к первому американскому изданию
Имеется несколько причин, особо благоприятствующих публикации книги
нашего московского коллеги на английском языке. Во-первых, в ней
представлено направление, в рамках которого реализован переход русской
экспериментальной психологической школы к исследованиям в
клинической области и которое мало известно в англоязычных странах. Поэтому
мы должны поблагодарить автора, переводчика и издателя за возможность
ознакомиться с работой, проливающей новый свет на многие проблемы.
Профессор Аурия предлагает нам истинно психобиологический подход,
не страдающий неврологическими тавтологиями, который содержательно
очень близок работам Аешли и других американских исследователей,
но нацелен именно на человеческие проблемы. Он показывает значительно
большую эффективность лабораторных методов применительно к человеку,
чем обычно признается в нашей среде, без каких-либо уступок в пользу
физиологических понятий. Другим впечатляющим аспектом данной работы
является сочетание практического подхода и совершенно четкой
методологической перспективы, учитывающей специфику культурной и
политической жизни, на которую мы очень часто ссылаемся в качестве предлога
для отказа от чисто научных программ.
В силу этих причин мне особенно приятно выразить глубокую
благодарность и признательность автору книги и представить вам
результаты этой необычайно изобретательной экспериментальной и
методологической работы, которые показывают, что невозможно добиться чего-то
нового и значительного в области психиатрии, если односторонне
опираться лишь на психиатрическую практику.
Адольф Мейер
Балтимор, май 1932 г.

Предисловие автора
к первому американскому изданию
Работа, которую автор предлагает американскому читателю, представляет
результат экспериментально-психологического исследования,
проведенного в Москве в лаборатории Государственного Института
экспериментальной психологии за время с 1923 по 1930 год.
Основная задача, которая стояла перед автором все годы
экспериментов, заключалась в том, чтобы дать объективное, материалистическое
описание механизмов, лежащих в основе дезорганизации человеческого
поведения, и подойти к экспериментальному решению вопросов о законах
его регуляции.
Первая из этих задач толкнула автора на то, чтобы заняться
внимательным изучением широкого круга явлений, в которых дезорганизация
поведения человека проявляется особенно явно. Проблема разлитого
аффекта, проблема травмы и невроза явились здесь первыми, с которыми
автору пришлось столкнуться в своих экспериментах; анализу этих
состояний и описанию симптомов, характеризующих как острый, разлитой
аффект, так и остаточные аффективные следы, посвящены первые главы
этой книги.
Изучение материала аффекта и неврозов и их психофизиологических
механизмов привело автора к мысли, что аффективная дезорганизация
человеческого поведения связана в первую очередь с центральным
фактором — с нарушением человеческой активности — и уже отсюда —
с глубоким изменением всей системы психологических функций, благодаря
которому в состоянии аффекта их место и взаимоотношения между ними
коренным образом изменяются. Для проверки этого положения автору
необходимо было встать на путь искусственного создания аффектов
и моделей «экспериментальных неврозов», которые позволили ближе
подойти к анализу лежащих в основе дезорганизации поведения
внутренних закономерностей. Опыты с искусственными конфликтами, которые
изложены во второй части этой книги, были попыткой подойти к
психологической структуре и динамике аффекта и возможно ближе вскрыть
определяющую его механику.
16

Предисловие автора
Несмотря на то, что на протяжении всей книги ее материал является
психофизиологическим, автор, однако, все время остается психологом.
Это сказывается в его основных установках, с которых начинается книга
и которым посвящены третья и последняя ее части. Автор исходит
из основной мысли, которую он склонен проводить и в других своих
работах; эта мысль сводится к тому, что сложные формы организации
и дезорганизации человеческого поведения ни в какой степени не могут
быть объяснены простой игрой примитивных нейрофизиологических
процессов, что никакие процессы элементарной нейродинамики не смогут
объяснить тех высших форм организации поведения, которая специфична
для человека как социального существа. Автор склонен скорее думать,
что сами особенности элементарной нейро динамики, которую мы
наблюдаем у человека, становятся понятными лишь исходя из анализа тех
высших форм организации поведения, которые связаны со сложнейшими,
культурно созданными психологическими функциями, примером которых
может служить трудовое поведение, речь, сложные опосредствованные
операции. Включение нейро динамики в систему таких высших
психологических функций и создает ту специфическую ее организацию, которая
служит во многом ключом к особенностям поведения человека.
Желание изучить развитие этих высших форм регуляции
человеческого поведения с необходимостью привело сначала к генетическим
опытам, имеющим целью проследить механизмы регуляции поведения
в раннем детском возрасте, а затем и к специальным опытам на
патологическом материале, в которых задачей автора было создать модель этих
регуляций в экспериментальной ситуации и таким путем выявить основные
механизмы, служащие человеку для овладения своим собственным
поведением. Этому посвящена третья часть работы.
В описании этих последних серий экспериментов автор пытается
раскрыть свое психологическое мировоззрение с максимальной
отчетливостью; оперируя аффектами, комплексами, конфликтами,
экспериментально выявляя их психофизиологические механизмы, автор еще ни в коей
мере не становится на позиции психоанализа; занимаясь, по существу,
объективным анализом психофизиологической структуры дезорганизации
и организации психического аппарата, он еще не примыкает к числу
бихевиористов и меньше всего идет по пути выведения законов высшего
поведения из элементарных нейро динамических процессов.
17

Предисловие автора
Автору кажется, что сложнейшая проблема высших форм
организации человеческого поведения будет разрешена не на путях динамики
влечений и не путем анализа условно-рефлекторных связей, имеющих
место в нервной системе; к разрешению этой проблемы мы перейдем лишь
тогда, когда с наибольшей тщательностью будут описаны те
специфические, созданные в процессе социально-исторического развития приемы
поведения, которые являются отличительными особенностями человека
и без которых остается непонятной даже организация его высшей
нейродинамики. Решая эти задачи, автор пытался исходить из тех принципиальных
позиций, на основе которых строится современная советская психология.
Автор особенно хотел сделать эту книгу возможно более легкой для
чтения и интересной; однако значительный материал и экспериментальный
характер работы явились почти непреодолимыми препятствиями для
выполнения этой задачи. Поэтому автор считает своим особенным долгом
отметить здесь, насколько высоко он оценивает готовность издателя
X. Ливерайта выпустить эту книгу, несмотря на все трудности, связанные
с ее изданием.
Мне особенно лестно, что такой авторитетный психолог, как
профессор Хорсли Гант, взял на себя трудную и неблагодарную работу перевода
этого исследования на английский язык; без его участия я навряд ли мог бы
рассчитывать познакомить американского читателя с занимавшими меня
все эти годы сериями экспериметов.
Мне остается выразить здесь мою самую искреннюю признательность
профессору Хорейсу Колену и профессору Герберту Лангфельду, без
участия которых не могло бы осуществиться американское издание этой книги.
Александр Лурия
Москва, январь 193Î г.

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1
Проблема дезорганизации
поведения
1. Проблема организации
и дезорганизации поведения
В этой работе мы будем исследовать дезорганизацию
человеческого поведения, механизмы его распада и восстановления.
Совершенно понятно, что мы не первые на этом пути, поэтому
возникает настойчивая необходимость определить свои
методологические позиции, показать, на какой круг концепций мы опираемся
и с какими из прежних работ расходимся.
Наша работа должна начаться с установления основных подходов
к человеческому поведению, с установления терминологии и исходных
принципов.
Мы живем в такую эпоху развития науки, когда правильная и
полноценная работа возможна только в том случае, если термины и понятия
строго соответствуют тому, что мы хотим ими выразить; мы знаем многих
авторов, труды которых кончились неудачей, потому что новые мысли
были скованы старыми и неадекватными способами мышления;
примитивные концепты являлись здесь непреодолимой преградой для развития
знания. Мы знаем и десятки других работ, в которых новые термины
не опирались ни на какие новые представления и являлись привесками
старых истин, не требующих выхода за пределы старых и всеми принятых
терминов.
21

Введение
Слова выражают вполне определенные понятия, и если автор желает
успеха своей работе, он прежде всего должен потрудиться, чтобы
в ее основе лежали продуманные методологические концепты,
выраженные в таких же продуманных словах.
Мы должны начать нашу работу с защиты основного для нее понятия
«организация» и раскрытия тех принципиальных положений, которые
мы мыслим под этим термином.
XIX в. внес значительные перемены в стиль и содержание научного
мышления; огромный успех производственной техники, с одной стороны,
и научной техники — с другой, укрепил надежду, что сложнейшие формы
деятельности человека можно легко объяснить аналогией с машиной и что
уже близко то время, когда важнейшие процессы жизнедеятельности будут
поняты нами как механизмы машины значительно более сложной, чем
машины, сделанной рукой человека, но построенной по точно таким же
принципам.
Было бы интересно проследить всю историю естествознания XIX в.
как историю аналогий, которые создавались исследователями, историю тех
моделей, которые принимались за основу построения идеи о формах и
механизмах жизнедеятельности человека. Эта история вскрыла бы
неожиданно много наивных корней человеческого мышления, и действительно
нет более увлекательной области, чем история научных идей, изложенная
как история наивной философии.
Пожалуй, ярче, чем где-либо, эти наивные представления, это
желание положить в основу науки несложные аналогии с известными,
по возможности искусственными вещами, проявилось в истории учения
о нервной системе и поведении.
Идея нервной системы как сложнейшей системы ряда отдельных
аппаратов, действующих благодаря очень тонкой и подвижной связи, подобной
той, которая совершается на телефонной станции, была положена в основу
теории нервной деятельности почти с ее самых первых научных шагов,
а во второй половине XIX в. казалось, что секрет этой сложной машины уже
почти до конца понят. Мне вспоминается старинный формуляр, на котором
писались истории болезни в психиатрических учреждениях того времени.
На заглавном листе его неизменно фигурировала пестро раскрашенная карта
мозга, и ведущий больного врач должен был заносить на нее с возможной
точностью те поражения, которые «лежали в основе болезни».
22

Проблема дезорганизации поведения
Модель телефонной станции, блестящую критику которой недавно
дал К. Лешли1, упорно лежала в основе неврологического мышления почти
до самого последнего времени. Вместе с ней в основу неврологических
построений лег ряд понятий, привлекаемых каждый раз, когда речь
заходила о ведущих законах поведения человека.
В самом деле, если весь нервный аппарат состоял из отдельных
нейронов и мозг являлся не чем иным, как сосредоточием их и тех
проводов, которыми они связывались, то и все законы поведения
неизбежно должны были быть сведены к тем законам, которые были уже
у каждого отдельного нейрона. Все поведение могло быть понято
лишь как сохранение равновесия между отдельными аппаратами
нервной системы, его патология — как распад этого равновесия.
Здесь мы сразу вступаем в круг основных понятий, которыми
оперировала почти вся современная психоневрологическая наука и
которые неизбежно возникают из аналогии, принятой ею за основу.
Главными процессами, которые можно констатировать в каждой
нервной клетке, являлись процессы возбуждения и торможения; именно
они и переносились на весь организм, и виднейшие объективные школы
в психоневрологии стремились истолковать каждый процесс поведения
в терминах возбуждения и торможения. В каждый данный момент одни
клетки нервной системы возбуждены, другие находятся в инертном
состоянии, третьи заторможены. Нормальное поведение человека и
следует рассматривать как сохранение известного равновесия между
тормозными процессами и процессами возбуждения; в патологических случаях
именно это равновесие нарушается, и отклоняющееся от нормы поведение
есть, прежде всего, поведение, которое характеризуется преобладанием
торможения или возбуждения2.
Можем ли мы выразить все формы организации и дезорганизации
человеческого поведения в терминах возбуждения и торможения? Является
ли эта концепция адекватной тем явлениям, анализу которых
психоневрология человека посвящает особое внимание? Изучение поведения
человека в его нормальном и патологическом состоянии неизбежно сеет
у нас сомнения в пригодности этих фундаментальных понятий.
1 Lashley К. S. Basic neural mechanisms in behavior // Psychological Review, 1930, 37.
2 Павлов И. П. Лекции о работе больших полушарий.— М., Гиз, 1927.
23

Введение
Возьмем самый простой пример. Перед нами афазик, у которого
нарушены сложнейшие функции речи и символической деятельности.
Присмотримся к его поведению. Первое, что нам бросится здесь в глаза,—
это его необычайная растерянность. Человек, стоящий перед нами,
оказывается не в состоянии образовать самое простое намерение,
организованно выполнить несложную цепь действий. Предложение воспроизвести
какую-нибудь сложную ситуацию приводит его в замешательство, более
сложные задачи вызывают отказ и полный распад поведения.
Можно ли этот случай выразить в терминах торможения —
возбуждения? Можно ли сказать, что здесь преобладают тормозные процессы,
или что распад характеризуется здесь повышенным возбуждением?
Мы находимся в величайшем затруднении, желая выразить имеющийся
перед нами факт в подобных терминах, они кажутся нам понятиями,
взятыми из совершенно другой плоскости и просто неподходящими к тому,
что мы хотим анализировать.
Быть может, однако, мы пошли по неверному пути, пытаясь одной
формулой выразить всю сложную систему поведения? Быть может, здесь
правильнее было бы предположить торможение одних участков и функций
и возбужденное состояние других? Не является ли описанная нами картина
поведения афазика сложной мозаикой торможения и возбуждения?
Однако и это предположение не выводит нас из затруднений.
Мы заранее выражаем сомнение, что нам удастся понять организацию
поведения, исходя из попыток установить соотношения между состоянием
отдельных «нервных приборов» и прослеживая равновесие отдельных
частных систем. Нам кажется бесспорным другое положение, и именно его
мы хотим сделать исходным для всех наших построений.
Структура организма предполагает отнюдь не случайную мозаику,
а сложную организацию отдельных систем. Эта организация выражается
прежде всего в функциональном соотношении этих систем, в том,
что они входят друг с другом не в те или иные случайные сочетания,
а как вполне определенные части в единую функциональную структуру.
Основной чертой всякой структурной организации поведения является
функциональная неравноценность отдельных входящих в нее систем;
одни системы выделяются как ведущие, регулирующие, другие —
как подчиненные, реализующие те или иные функции. Совершенно понятно,
что значение их в системе организации совершенно неодинаково и что всю
24

Проблема дезорганизации поведения
деятельность организма можно понять лишь как динамическую систему,
обусловленную деятельностью ее ведущих частей. Трудно
выразить эту систему в терминах торможения — возбуждения; значительно более
адекватными являются здесь понятия организации и дезорганизации,
регуляции и распада системы поведения, и в них мы видим несравненно
большую возможность понять динамику поведения, чем если мы будем
подходить к ней с механическими концептами, которые мы описали выше.
В самом деле, насколько понятнее будет для нас поведение афазика,
если мы попытаемся выразить его в терминах организации —
дезорганизации и будем исходить из только что изложенной нами концепции! Наличие
распада и дезорганизации именно в этом случае будет для нас совершенно
понятным. Коре и особенно высшим ее отделам издавна приписывались
регулирующие функции; именно эти функции в ряде специальных
исследований (на них мы еще остановимся особо) были установлены в речи
и символической деятельности; именно поэтому речь и высшие
психологические процессы выделялись как играющие в поведении особую,
регулирующую и ведущую роль. Совершенно понятно, что поражение
их должно было вызвать не частичное выпадение определенных процессов,
а нарушение всей системы поведения, которая оказалась не в состоянии
работать при выпадении ведущей, регулирующей системы. Та
растерянность, которую мы наблюдаем у афазика, та неуверенность, которая
проявляется во всякой его активной деятельности, та дезорганизация
поведения, которую так блестяще описывает Хэд1,— все это становится
нам понятным, если мы взглянем на нервно-психический аппарат не как
на систему отдельных частных «приборов», которые могут тормозиться
или возбуждаться, а будем исходить из концепции организации поведения,
связанной с выделением ведущих, регулятивных систем.
Организация и дезорганизация человеческого поведения, их условия,
законы и формы становятся, таким образом, центральными проблемами
психоневрологии, и те исследования, которые в течение ряда лет занимали
наше внимание, примыкают именно к этой главе науки о личности.
Мы указали исходный принцип, лежащий в основе нашего
исследования, однако мы тут же должны сделать реальные
шаги по пути его конкретизации.
1 Head H. Aphasia and kindred disorders of speech, vol. I—II,— Cambridge Univ. Press, 1928.
25

Введение
Концепция «организации» в известной степени противоположна
механистической концепции организма как равновесия составляющих
его частей, и в этом — залог того, что она может оказаться адекватной
для наиболее сложных процессов в человеческом поведении; однако
она останется пустой до тех пор, пока мы не вложим в нее четкого,
конкретного содержания.
В самом деле, понятия «структура» и «организация» проникают
во всю новейшую психоневрологию; с ними связаны наиболее передовые
идеи, и В. Келер и К. Коффка, М. Вертгеймер, К. Гольдштейн, К. Леш-
ли, Чайлд, Риттер и др. отправляются в своих трудах именно от этой
концепции.
Однако у нас возникает ряд опасений, которые мы должны с полной
ясностью осознать в начале нашей работы.
Понятия «организация» и «распад» еще не раскрывают тех
механизмов, которые лежат в их основе, и самые разнообразные динамические
соотношения могут скрываться за ними. История научной мысли
показывает, что два методологически ложных построения могут быть легко
связаны с принципом организации. Первое из них заключается в
универсализации этого принципа. Приняв его за основу, легко можно
увидеть в нем некий всеобщий принцип, который равно проявляется
и в механике, и в физике, и в нервно-психической и общественной жизни.
Ряд авторов пошли по пути универсализации этого принципа; логическим
следствием этого пути явилось желание свести сложные формы
организации поведения к всеобщим законам, которые можно наблюдать в физике.
Физикализм ряда психоневрологов, утверждающих, что приблизительно
аналогичные законы регулируют и сложные формы поведения, и
напряжение в физическом поле,— этот физикализм, конечно, не может вскрыть
того богатства соотношений, тех специфических функций, которые нельзя
найти нигде, кроме как в человеческом поведении, и без которых оно
остается недоступным для понимания. Именно расширение принципа
организации до всеобщего закона неизбежно поведет нас к игнорированию
и непониманию основных особенностей человеческой нейродинамики,
и высшие и специфические формы поведения всегда останутся вне поля
зрения «физикалиста». Обратную опасность представляют те взгляды,
которые связывают принцип организации с виталистическими
построениями. Нужно ли говорить, что именно эти построения, считающие
26

Проблема дезорганизации поведения
высшие формы организации продуктами некой специальной силы,
закрывают всякие возможности к научному исследованию механизмов этой
организации и заменяют его анализ указанием на некую новую сущность,
темную и не подлежащую анализу. Нас ни в коей мере не должно смущать,
что лучшие умы часто делали ошибку именно в этой части пути1 и что,
отправляясь от принципа интегральной деятельности организма, они
приходили к признанию новой и специфической силы, осуществляющей
эту интеграцию. Ошибка не вырастает здесь из ложности принципа;
она указывает лишь на дефекты методологии.
Мы исходим из того положения, что в организации поведения так же
мало проявляются некие всеобщие законы, как и включение какой-нибудь
особой жизненной силы. Организация поведения взрослого человека
является продуктом довольно сложного и длительного развития. Формы
организации поведения, проявляемые на первых этапах этого развития,
совершенно иные, чем те формы организации, которыми отличается
поведение взрослого, и мы скорее можем сказать, что развитие идет по
пути преодоления, снятия первичных закономерностей, чем по пути
повторения их в своих новых этапах.
Проблема организации человеческого поведения сводится, как нам
кажется, к проблеме развития, и только наметив основные его пути,
мы можем подойти к пониманию механизмов, лежащих в основе
деятельности человеческой личности.
Материал, который лежит в основе этой книги (и подробно изложен
в ее третьей, заключительной части), позволяет нам думать, что генезис
организованного человеческого поведения идет по пути развития
и включения все новых регулятивных систем, которые
преодолевают первичные формы поведения и переводят их ко все новым и более
совершенным системам организации.
Есть все основания полагать, что первичные формы организации
поведения, характеризуемые подкорковым типом активности, совершенно
трансформируются в процессе дальнейшего развития и к зрелому возрасту
уже в значительной степени перестают играть актуальную и ведущую роль
в обычном поведении. Эта замена одного типа поведения другим связана
См.: Monakow С, Murgue R. Introduction biologique a l'étude de la neurologie et de la
psychopathologie.— Paris, Alcan, 1928.
27

Введение
с развитием новых регулятивных систем, вступающих в конфликт с
примитивной подкорковой активностью и преодолевающих ее, создавая
все новые формы организации.
Эти новые формы организации вовсе не ограничиваются, как думают
многие авторы, развитием торможений и сдерживающим влиянием коры
на подкорковую активность; развитие нейродинамики с детского возраста
и до взрослого сводится к постепенному преодолению первичной диффуз-
ности в деятельности нервной системы и выработке новых организованных
форм поведения. В этом процессе высшим кортикальным механизмам
принадлежит не только отрицательная роль; именно благодаря их участию
в поведение включаются те ведущие системы, которые переводят
организацию поведения на все более и более высокие этапы и создают новые,
до тех пор не существовавшие формы организованного поведения.
Развитие ребенка сводится не только к торможению первичных форм
деятельности нервной системы; оно идет по пути все большего
развития регуляций, которое начинается с примитивных форм
инстинктивного приспособления и с помощью развития высших психологических
механизмов приходит к сложнейшим формам овладения своим поведением.
Включение в поведение ребенка сначала сложных органических, а затем
и высших культурных систем обуславливает новые формы организации;
это понятие совершенно теряет для нас сколько-нибудь универсальный
характер и вместе с тем отнюдь не нуждается в предположении о какой-то
стоящей за ним жизненной силе. В совершенно конкретном анализе
организация поведения мыслится нами как функция определенных
регулятивных систем, неодинаковых на различных этапах развития
поведения и вполне доступных для научного анализа.
Если в рассмотрении принципов, лежащих в основе организованного
поведения, мы исходили из идеи развития и структурного построения поведения,
различного на разных фазах развития, то эта идея не должна нас оставлять,
когда мы переходим к изучению дезорганизации поведения человека.
Одна черта оказывается характерной почти для всех работ, в которых
делаются попытки изучить особенности дезорганизованного человеческого
поведения. Если авторы, изучавшие поведение человека, который
находится в нормальном состоянии, всегда стремились понять общую структуру
этого поведения, то эту задачу они сразу оставляли, когда переходили
к изучению таких процессов, как аффект, конфликт, невроз. Изучить здесь
28

Проблема дезорганизации поведения
некоторые структуры, найти закономерности хаоса казалось, конечно,
делом значительно более сложным, иногда невыполнимым, еще чаще
бессмысленным; утверждая, что «аффект есть болезнь духа»,
большинство авторов не решались рассматривать его как форму поведения,
имеющую свои закономерности, и удовлетворялись простым описанием
отдельных состояний такого распада.
Когда наука дошла до возможности объективно изучать
психологические явления, дело на этом участке исследований перешло в новую фазу,
но принципиально не улучшилось. Положительно настроенные авторы
решили, что говорить о дезорганизации поведения как о предмете
психологии довольно трудно и, когда человек «теряет равновесие», поведение
подпадает под власть некоторых физиологических процессов, утрачивая
свой специфически психологический организованный характер. Сам
аффект, или невроз (еще сильнее это выражено при психозе), начал
рассматриваться как явление физиологическое (или патофизиологическое).
Изучая его, считали совершенно достаточным описать отдельные
физиологические симптомы, которыми он характеризуется, и теория эмоций
Джемса — Ланге была теоретическим оправданием такой капитуляции
психологического исследования и передачи всей области аффектов чисто
физиологическому изучению.
Совершенно понятно, что, пойдя по такому пути, наука, собственно,
лишилась теории дезорганизованного поведения, которая на много
лет была подменена описанием физиологических симптомов
дезорганизации. Ни В. Вундт, ни К. Леман, ни позднейшие их продолжатели,
собственно, не миновали этого тупика, и исследователю, пытающемуся
теперь работать в этой области, приходится строить если не на пустом,
то во всяком случае на еще очень слабо загрунтованном месте.
Преодоление симптоматологической точки зрения на аффекты и
дезорганизацию поведения пришло от самой физиологии. Работами У. Кеннона1
было доказано, что наличие отдельных физиологических симптомов еще
ни в коей мере не исчерпывает аффекта и что для объяснения его должны
быть привлечены некоторые целостные функции организма. В самой
постановке проблемы У. Кеннон указал, что аффект может быть понят лишь
Cannon W. В. The James-Lange theory of emotions: a critical examination and an alternative
theory // American Journal of Psychology, 1927, 39, 106—124.
29

Введение
как функция поведения животного и что его структура не может быть
совершенно изучена вне тех структурных отношений, которыми
характеризуется поведение животного в конкретной ситуации и которые вызывают
в коре (а через нее и в подкорковом аппарате) совершенно определенные
конфигурации возбуждения. С иной стороны подошел к этой же проблеме
другой крупнейший физиолог — И. П. Павлов. Его опыты1 с блестящей
ясностью показали, что аффект не является совершенно специфичным
состоянием, характеризуемым постоянными и всегда определенными
симптомами. Самый аффект может быть понят лишь из всего поведения
животного, он является продуктом этой деятельности, результатом
определенных нарушений в поведении. Павлов получал неизменно резкие
аффективные «срывы» и острую дезорганизацию поведения каждый раз,
когда условно-рефлекторная деятельность животного вступала в состояние
конфликта, когда животное оказывалось не в состоянии осуществить две
взаимно исключающие друг друга тенденции или оказывалось неспособным
адекватно ответить на какую-нибудь императивную задачу.
В обоих этих случаях — в работах Кеннона и Павлова —
исследователи впервые взглянули глубже на аффект как на дезорганизацию
поведения и, выйдя из пределов описания отдельных его симптомов, со всей
серьезностью поставили вопрос о его возникновении, механизмах, динамике.
Если аффект оказывался стоящим в зависимости от судьбы общей
активности организма и появлялся, когда с этой активностью что-то
случалось, то совершенно понятно, что к его изучению можно было
подойти с другими методами и другими концепциями, чем те, которые
прилагались к нему описывавшими отдельные физиологические симптомы
исследователями. На место прежних попыток, рассматривавших
аффективные явления наряду с другими явлениями психологической жизни
(интеллектом, волей), выдвигалась концепция, смотревшая на аффект как
на одно из следствий человеческого поведения, как на изменения,
испытываемые человеческой деятельностью; вместе с этим в исследования
с необходимостью вносились и новые, по существу психологические
концепты. Исследователя начинали совсем в новом свете интересовать
вопросы отношения аффекта к общей активности и ее структуре, к
вербальному поведению, к общим формам регуляции человеческой деятель-
1 Павлов. И. П. Указ. соч.
30

Проблема дезорганизации поведения
ности; он начинал подходить к его изучению, ставя вопросы о его
структуре, об отдельных его типах и слоях, о его влиянии на социальную
деятельность человека. Те проблемы, которые были немыслимы или
несущественны при физиологическом рассмотрении аффекта, выдвигаются
на первый план при его рассмотрении в психологическом аспекте1.
У целого ряда психологов мы встречаем позиции, вводившие аффект в систему
активного человеческого поведения, а его изучение — в систему целостной
психологии. Дьюи1 был, пожалуй, первым, который указал на тесную связь
эмоции и активности человека, выдвинув положение, что эмоция проявляется
при задержке человеческой активности; к этому взгляду в основном
присоединились в своих исследованиях и Уотсон*, Кантор4, Марстон* и Маккерд^.
Они в своих фундаментальных исследованиях также указывали, что
эмоциональное поведение существенно зависит от того, насколько свободно
происходит отток напряжения, которое создалось в нервном аппарате в результате
тех или иных условий. Наконец, К. Левин7 в целом ряде блестящих
исследований пытается наметить более четкие соотношения между процессами
напряжения, успешного разряда и аффективностью.
Все это создает для психолога, изучающего аффект, достаточно прочный
теоретический фундамент и заставляет констатировать, что уже намечаются
тенденции к сближению точек зрения на этот вопрос.
Однако, если в теоретическом взгляде на аффект как своеобразную
форму поведения, бесспорно, начинают устанавливаться некоторые общие
точки зрения, то конкретные исследования оказываются здесь в
значительной степени отстающими.
1 Употребляя термин «психологический», мы отнюдь не мыслим себе обязательно
субъективного изучения аффектов. Мы просто хотим этим сказать, что сама проблема
аффекта вводится в систему изучения личности и ее активного поведения.
2 Dewey /.The theory of emotion // Psychological Review, 1894, vol. I; 1895, vol. II.
3 Watson J. B. Psychology from the standpoint of a behaviorist. — Philadelphia: Lippincott,
1919.
4 Kantor J. R. Principles of psychology. 1924—1926. The psychology of feeling and affective
reactions // American Journal of Psychology, 1923; An attempt towards a naturalistic
descriptions of emotions // Psychological Review, 1921.
э Marston W. M. Emotions of normal people.— New York, 1928.
6 MacCurdy J. T. The psychology of emotion.— New York: Harcourt, Brace, 1925.
7 Lewin К. Vorsatz, Wille und Bedürfnis // Psychologische Forschung, 1926, Bd. 7(4);
Lewin K. Die Entwicklung der modernen Willenspsychologie und Psychotherapie. 1929.
31

Введение
В самом деле, если аффект является судьбой активности, то и от
конкретных исследований мы должны ждать, что именно это положение ляжет
в основу экспериментального изучения аффекта и что исследование
дезорганизации человеческого поведения пойдет именно по пути изучения
аффекта как формы человеческой активности. Однако именно этого мы,
к сожалению, до сих пор не видим. Психологический эксперимент оказался
здесь консервативнее психологической теории, и психологи десятков
лабораторий продолжают заниматься описанием отдельных характерных
для аффекта симптомов дыхания, пульса, мимики, психогальванических
феноменов, совершенно не заботясь о том, чтобы изучить роль этих
отдельных моментов в общей динамике поведения и связать это изучение
с участием тех систем, которые, бесспорно, играют в организации
поведения и в его дезорганизации решающую роль.
Мы попытаемся пойти именно по этому пути и изучить симптомы,
механизмы и динамику аффекта как одной из существенных форм
дезорганизации человеческого поведения. Мы попытаемся специально задуматься
над условиями возникновения этой дезорганизации, над теми системами,
которые играют в ней решающую роль, и обратимся к физиологическим
процессам с методологией психолога, ни на минуту не забывая, что мы
изучаем структуру и функцию человеческого поведения.
2. Пути исследования
Задача нашей работы сводится к тому, чтобы изучить как можно
детальнее механизмы дезорганизации человеческого поведения и
установить некоторые законы, которым они подчиняются. Мы заранее
можем предполагать, что распад поведения при аффективных процессах
или при неврозе не всегда является одинаковым, что он имеет некоторые
типические формы и следует своим правилам; дезорганизация поведения
также имеет свою структуру, и ее мы должны изучить с тем же
вниманием, как и структуру организованных психологических процессов.
Задача эта оказывается далеко не простой, и мы стоим перед
необходимостью определить те пути, которые приведут нас к удачному ее
разрешению.
32

Проблема дезорганизации поведения
Мы сразу же должны отвести попытки субъективного изучения
поставленных перед нами задач. Эмпирическая психология, пытавшаяся
познать детали аффективных процессов путем углубленного
самонаблюдения, дала прекрасные описания отдельных эмоциональных состояний,
но оказалась совершенно бессильной создать какую-нибудь твердую почву
и для описания механики аффектов, и тем более для их
каузально-динамического объяснения. Бесплодность идеалистической психологии,
пожалуй, больше, чем где-либо, сказалась на изучении эмоций и аффектов,
и детальное описание отдельных «душевных проявлений», пожалуй,
ни на шаг не продвинуло вперед наших реальных знаний о механизмах
человеческого поведения, «выведенного из равновесия».
Совершенно понятно, что бесплодность чисто субъективного анализа
не могла не толкнуть психологов на то, чтобы путем изучения
«сопровождающих аспектов» телесных явлений изучить структуру и динамику
аффективных процессов. Тот шаг, который сделал в свое время В. Вундт,
обратившись к аффективной психофизиологии, был огромным
принципиальным сдвигом в истории психологической науки; однако ряд десятилетий,
прошедших с первого применения физиологической методики изучения
аффектов, показал, что хотя в попытке Вундта была значительная
методологическая новизна и хотя примененная им методика была огромным
революционным сдвигом, она не могла не привести к безнадежному тупику.
Обратившись к физиологическим путям исследования эмоций, Вундт,
в сущности, не оставил своих принципиальных феноменологических
установок и подошел к этому вопросу с теми же методологическими
принципами, которые руководили им во всех его психологических
исследованиях. Основная методологическая позиция большинства психологов той
эпохи заключалась в признании того, что психолог должен прежде всего
описывать известные наблюдающиеся им состояния и подвергать их
некоторому субъективному анализу; с другой стороны, в разложении
наблюдаемых явлений на элементарные составные части психологи,
как и естествоиспытатели той эпохи, видели свою основную задачу.
Эта мозаично-описательная установка оказалась пагубной для психологии,
затормозив ее развитие на несколько десятков лет; обычная работа психолога
заключалась в перечислении отдельных явлений, сопровождающих тот или
иной психологический процесс, в надежде, что со временем эти отдельные
явления будут «увязаны друг с другом» и приведут к некоторому
33

Введение
обобщающему теоретическому положению, в лучшем случае — к
объяснению описываемых явлений. Проблема структуры целого процесса
обычно пропадала за эмпирическим описанием отдельных явлений и
симптомов, и объясняющая теория почти во всех трудах психологов-эмпиристов
была фатально отделена пропастью от наблюдавшихся фактов.
В исследовании аффективных процессов этот же путь проявился с
особенной рельефностью и повел к установлению того взгляда на механику
аффективных процессов, который лег к основу вундтовской физиологической
методики изучения эмоций. Этот взгляд сводится к тому, что мы могли бы
выразить в парадоксально звучащем положении: аффект не есть акт
поведения, а есть реакция на ряд физиологических симптомов. Это получило
свое наиболее яркое развитие в периферической теории эмоций.
Наблюдая эмоциональные процессы, авторы видели, что они
обуславливают ряд «параллельно протекающих» явлений: ускорение или замедление
ассоциаций, изменение дыхания, частоты пульса, кровенаполнения сосудов.
Пытаясь физиологически объяснить происхождение аффекта, позитивно
настроенные авторы обычно и обращались к этим явлениям, отношения
которых друг к другу они знали еще очень плохо, но которые казались им
источником аффективных состояний. Это утверждение послужило основой
периферической теории эмоций, и аффект начал описываться как
«совокупность известных двигательных иннервации и вегетативных симптомов».
Периферические симптомы эмоций начали исследоваться уже очень
давно, однако их изучение не привело ни к каким сколько-нибудь ясным
результатам. Несмотря на множество попыток видеть в частных
физиологических симптомах адекватное отражение аффективного процесса,
все попытки установить единую и четкую картину физиологии
эмоциональных состояний, производя точное измерение дыхания, пульса,
кровенаполнения, оказались явно неудачными. Одни и те же аффекты давали
у разных авторов далеко не одинаковые симптомы, сопровождаясь
неустойчивыми, часто совершенно разными комбинациями
физиологических изменений; попытки Вундта, а затем и ряда других авторов спасти
положение чрезвычайным усложнением теории эмоций также не сделали
физиологические симптомы более прочной базой для изучения аффекта,
и последние сводки полученных в подобных опытах данных1 в лучшем
1 Ср. Löwenstein О. Die experimentelle Hystherielehre.— Bonn, 1923.
34

Проблема дезорганизации поведения
случае позволяют говорить, что аффект связан с некоторой
дезорганизацией нормального течения вегетативных процессов.
Наиболее серьезным дефектом всех попыток изучить аффективные
процессы путем описания отдельных физиологических симптомов оказалась,
однако, полная невозможность сопоставить эти симптомы с особенностями
поведения человека и создать заключение о какой-нибудь определенной
структуре психологического процесса. В самом деле, давали ли
констатированные физиологические симптомы возможность что-либо
сказать о степени активности или пассивности данного процесса, о том, лежит
ли в его основе некоторый конфликт или же переживание является
следствием внешней травмы, проявляются ли здесь какие-либо колебания субъекта
или же процесс характеризуется длительной и равномерной
дезорганизацией? Конечно, данные вопросы не могли найти в физиологических
симптомах никакого отражения просто потому, что эти процессы лежали
совершенно в иной плоскости, чем поставленные нами проблемы; мы задавались
вопросом о судьбе и структуре поведения и пытались найти ответ в анализе
отдельных частных физиологических изменений, которые, являясь
продуктом общих изменений в поведении, могли быть, однако,
поняты лишь из общей структуры всего этого процесса.
Именно это последнее утверждение резко меняет наше отношение к
сопровождающим физиологическим симптомам. Считая их вторичными
моментами, которые появляются как результат общих изменений в
поведении, мы тем самым ставим их в зависимость от структуры этого поведения
и совершенно не удивляемся тому, что при изменении структуры
соотношение отдельных вегетативных симптомов может оказаться совершенно
иным. Наоборот, всякие попытки изучить структуру аффективной
дезорганизации поведения без изучения судьбы и изменений самого поведения
начинают казаться нам довольно бессмысленным начинанием, которое
во всяком случае не может привести ни к каким удачным результатам просто
потому, что основной ведущий фактор, продуцирующий эти вторичные
изменения, остается неизученным; именно поэтому попытка понять
отдельные вторичные симптомы, имеющие разное значение при различной
структуре поведения, лишается смысла и заранее обрекается на неудачу.
Совершенно естественно, что все наше внимание, ранее
сосредоточенное на отдельных физиологических симптомах, переносится
на исследование изменений структуры поведения при аффекте;
35

Введение
от наблюдения периферических симптомов мы обращаемся к изучению
структуры центральных процессов, и именно в них рассчитываем найти
ключ к более полному пониманию всей дезорганизации поведения.
В таком обращении к центральным процессам мы идем совершенно в ногу с
передовой современной физиологией. Работы У. Кеннона1, представляющие
исключительный интерес, экспериментально показали, что полное отделение
висцеральной нервной системы не дало, однако, выпадения эмоций и что
оперированное животное продолжало выявлять резкие признаки аффективного
поведения несмотря на то, что висцеральная сфера в этом не принимала никакого
участия. Эти опыты с убедительностью показывают, что физиологические
изменения, обычно изучавшиеся как основные для аффекта процессы, на самом
деле являются лишь вторичными и сопровождающими процессами, выпадение
которых не является решающим для судьбы аффекта. Конечно, как для теории
Джемса — Ланге, так и для обычной физиологической методики, пытающейся
изучить аффективное поведение на основании учета единичных вторичных
симптомов, эти эксперименты являются убийственными, и научная мысль
получает мощный импульс, чтобы перейти на другие пути в изучении
аффективных переживаний и аффективного поведения.
Исследование, отправляющееся от активных процессов
поведения, мы считаем наиболее адекватным для изучения аффекта и
аффективной дезорганизации. Только в изменениях активных форм деятельности
человека мы можем надеяться найти адекватные отражения той структуры
аффективных процессов, изучением которых мы интересуемся. Целый ряд
мотивов толкает нас на этот путь.
С одной стороны, это ряд соображений каузально-динамического
порядка. Мы исходим из того положения, что аффективная дезорганизация
поведения связана интимными нитями с судьбой активных процессов,
аффект наступает тогда, когда что-нибудь случается с организованным
проявлением активности; поэтому было бы совершенно резонно надеяться
получить наиболее адекватную структуру аффективного процесса, именно
прослеживая судьбу и структуру связанной с ним активной деятельности.
Второе соображение непосредственно следует из первого: лишь
система активного поведения — речевого или моторного — окажется
1 Cannon W. В. et al. Some aspects of the physiology of animals surviving complete exclusion
sympathetic nerve impulses// American Journal of Physiology, 1929, 89, 84—107.
36

Проблема дезорганизации поведения
в состоянии выявить действительную структуру изменяющегося под
влиянием аффекта поведения. Все интересующие нас моменты, которые
никак не могли отразиться в физиологических симптомах, получают свое
полное отражение в структуре активных «произвольных» актов.
Мы с наглядностью можем проследить здесь колебания и конфликты
испытуемого, активный или пассивный характер его реакций, нарушение
процесса и овладение им; сложный, направленный на известную внешнюю
деятельность характер поведения позволит нам с известной точностью
судить не только об общем характере нарушений, но и о том, где, в какой
системе активности, в какой ее фазе (начальной, интенционной, или
заключительной, моторной) произошли те изменения, которые вызвали
характерную дезорганизацию поведения. Векторный характер
«произвольной» моторики, ее неизменная направленность в определенную сторону
дает возможность выразить структуру происходящих в психологическом
процессе изменений с максимальной адекватностью. Мы встаем здесь,
следовательно, на новые рельсы в исследовании аффективных процессов,
замещая изучение симптомов исследованием структуры и меняя путь
физиологический на путь психологический1.
Формулируя задачу изучения структуры и динамики процессов
дезорганизации человеческого поведения, мы должны целиком встать
на путь психологического эксперимента: мы должны, с одной стороны,
вызвать центральный процесс дезорганизации поведения, с другой —
попытаться отразить этот процесс в какой-нибудь доступной для изучения
системе; такой системой, объективно отражающей структуру скрытых от
непосредственного наблюдения нейродинамических процессов, прежде всего
является моторика, и мы используем моторику как систему, отражающую
структуру скрытых психологических процессов; таким образом, мы
принимаем сопряженную моторику в качестве нашей основной методики.
Моторика человека служила предметом изучения большого числа авторов;
они составляют две большие группы: для одних (например, Хамбургер,
О. Фостер, Р. Магнус, К. Клейст, М. О. Гуревич, отчасти Г. Леви)
движение является предметом, целью их исследования. Задача, которую эти
1 Мы отнюдь не понимаем под психологией науку, изучающую субъективные состояния;
существенным для нас является здесь то, что она изучает поведение личности,
целостные структуры, механизмы и приемы такого активного поведения.
37

Введение
авторы ставят перед собой, сводится к тому, чтобы проследить развитие
движений, координации и двигательных формул, их нарушение при некоторых
заболеваниях нервной системы; они изучают моторику физиологически,
как одну из составных частей жизнедеятельности организма, часто
скрывающую в себе симптомы глубоких и серьезных нарушений нервной системы.
Другая группа исследователей стоит на ином пути. Для нее моторика
человека не цель, а лишь средство изучения сложных психофизиологических
процессов, им интересна структура движения не сама по себе, а лишь как
отражение некоторых скрытых от непосредственного наблюдения изменений;
поэтому не все особенности моторики, а только те из них, которые стоят
в непосредственной связи с этими психологическими изменениями,
представляют интерес для исследователей этой группы. Таких взглядов
придерживаются Р. Зоммер, О. Лёвенштейн, отчасти M Иссерлин и Э. Крепелин,
отчасти Лерман и К. Н. Корнилову которые стояли на этом пути. Сюда же
примыкают и те исследователи, которые в отдельных частных проявлениях
(например, в почерке) старались найти отражение сложных психологических
процессов.
Если первая группа авторов отличалась особенно подробно
разработанным неврологическим анализом моторики, то вторая, для которой моторика
была лишь дверью к познанию интересовавших ее процессов, обычно
обставляла анализ моторных индикаторов гораздо слабее, и некоторые из
упомянутых нами исследователей располагали лишь очень слабой технической
базой. Однако это не лишало их работы принципиальной ценности, потому
что в этом случае отнюдь не структура движения сама по себе, но лишь
отражение в нем сложных психологических процессов являлось центральным
предметом исследования. Однако, перенося центральный момент
исследования на отражение скрытых психологических процессов, эта постановка
вопроса одновременно делает исследование и более сложным: проблема
отличия моторных изменений, которые являются продуктом психологических
влияний, от тех, которые являются результатом органических особенностей
деятельности, встает здесь со всей определенностью и может быть решена
лишь очень осторожным и детальным сравнительным анализом.
Наша работа целиком примыкает ко второй группе исследований.
Нас в очень незначительной степени интересует моторика субъекта сама
по себе; мы совсем не будем заниматься конституциональным и
типологическим анализом различий в движениях; плавность или угловатость, коор-
динированность и неловкость, интенсивность и быстрота движений совсем
не будут интересовать нас, поскольку эти вопросы не связаны с проявлением
структуры психологических процессов. В нашем исследовании мы все время
38

Проблема дезорганизации поведения
будем встречаться с изучением моторики, но моторика будет служить для нас
лишь путем к изучению скрытых психологических процессов, лишь системой,
отражающей их структуру; поэтому, не являясь типологическим, наше
исследование является функциональным.
Основная задача этого исследования — выяснить законы
дезорганизации человеческого поведения, условия, при которых
она возникает, и приемы, с помощью которых она
преодолевается. Поэтому мы должны изучать структуру распада и восстановления
этого поведения на каких-нибудь отрезках, входящих реальной составной
частью в это поведение. Мы отказались от того, чтобы изучать отражение
структуры дезорганизации поведения на отдельных изменениях
вегетативной деятельности; мы с такими же мотивами откажемся от пути, на
который встали физиологи нервной системы, и не положили в основу нашего
метода исследование того, как изменяются рефлексы под влиянием общих
нарушений в структуре поведения. Исследование рефлекторной
деятельности, взятое само по себе, так же мало способно отразить структуру
изменяющегося поведения человека, как и изолированное исследование
вегетативных систем; рефлекторные движения, составляя, быть может,
генетическую основу поведения, входят в состав активного поведения лишь
как снятые категории, которые определяются сложнейшими
установками и механизмами личности и в активном поведении уже существенно
теряют свое самостоятельное значение. Исследовать отражение
структурных изменений в поведении на элементарных рефлексах значило бы
ставить исследование в очень невыгодные условия, заставляя сложнейшие
процессы отражаться в неадекватно-элементарных, обладающих лишь
немногими измерениями и поэтому совершенно не приспособленных
для такой отражающей функции.
Изучая объективные формы отражения сложных центральных
изменений, мы вовсе не имели в виду выразить эту сложную структуру
дезорганизации человеческого поведения в элементарных единицах. Такое
сведение было бы бессмысленно и в корне противоречило бы нашей
основной методологической установке. Мы считаем, что адекватное может
быть удачно выражено только в адекватном и что структура нарушений
поведения может быть выражена лишь в доступном для изучения отрезке
поведения, который включал бы в свой состав все те основные механизмы,
основные инстанции, которые присутствуют и во всем поведении.
39

Введение
Мы приходим к выводу о необходимости взять за основу нашего
изучения произвольное движение и, включив его в известную
экспериментальную систему, пытаться именно на нем изучить характерные
для дезорганизованного поведения изменения. Совершенно понятно,
что аффект вносит в произвольную двигательную сферу резкие изменения;
если аффект будет не случаен по отношению к изучаемому нами отрезку
поведения, а имманентен ему, если нам удастся вызвать известную
дезорганизацию поведения в пределах изучаемой нами системы
поведения, то нарушения будут совершенно непроизвольно и совершенно
обязательно отражаться на регистрируемом нами отрезке. Мы будем
изучать непроизвольные нарушения произвольных движений
и будем считать это наиболее адекватным путем к возможно более полному
пониманию дезорганизации поведения человека.
Одно существенное сомнение может быть вызвано этим нашим желанием
взять за основу изучение произвольных движений, на фоне которых будут
происходить непроизвольные изменения. Для того чтобы успешно решить эту
задачу, совершенно необходимо отделить эти непроизвольные изменения
от произвольного фона. Короче, необходимо, чтобы этот фон был совершенно
устойчив, однако у многих патофизиологов может возникнуть серьезное
сомнение в том, отвечает ли этим требованиям произвольное движение.
В самом деле, уже его название указывает на некоторый произвол, некоторую
неустойчивость; создается впечатление, что мы строим наше исследование
на песке и что получаемые нами произвольные движения окажутся каждый
раз настолько различными, что мы будем не в силах выделить некоторый
устойчивый фон, на котором отдельные вносимые аффектом изменения были
бы достаточно заметны.
Опыт показывает, однако, совершенную необоснованность такого
предположения. Произвольное движение оказывается ничуть не менее
правильным и ничуть не менее устойчивым, чем рефлекторное, и в некоторой
степени даже в чем-то само механическое движение принимается всегда за
образец устойчивости и точности. Правда, в одном отношении есть существенное
различие между механическим движением и движением органическим, особенно
движением произвольным. В то время как механическое движение,
происходящее в одинаковых условиях, всегда полностью сохраняет одну и ту же форму,
органическое движение, бесспорно, обладая большей пластичностью, при
одних и тех же условиях может в отдельных деталях отклоняться от идентичной
формы, оставаясь, однако, совершенно идентичным по своей схеме, по своей
40

Проблема дезорганизации поведения
основной «двигательной формуле». Наличие такой «двигательной формулы»
является признаком, характерным для всякого произвольного движения, и
изменение этой обычной двигательной схемы является не более произвольным,
чем изменение формы какого-нибудь механического движения. Если в схеме
движения что-нибудь изменилось, мы с уверенностью можем искать известные
органические или функциональные условия, изменившие эту схему; именно
поэтому анализ произвольных движений может явиться путем к достаточно
точной диагностике скрытых нарушений нервного аппарата и изменения
тех условий, в которых нервный аппарат исполняет свою работу.
Произвольное движение по своей схеме оказывается значительно более
устойчивым, чем мы могли бы предполагать, и с этой точки зрения оно
оказывается не менее пригодным в качестве основного фона для изучения вносимых
дезорганизацией поведения нарушений, чем любое непроизвольное движение;
сомнения в его устойчивости могут отпасть при первом же анализе материалов.
На рисунке 1 мы приводим циклографическую запись трех движений удара,
сделанную на одной и той же фотографической пластинке. Мы нарочно взяли
пример довольно сложного произвольного движения, в котором могли бы ожидать
максимальной вариативности и неустойчивости его формы; однако эта
иллюстрация показывает нам, что дело обстоит совершенно иначе: три сложных
произвольных движения оказываются совершенно идентичными по схеме, по своему
построению и так накладываются друг
на друга, что мы оказываемся часто
почти не в состоянии различить их
на одной записи. Те незначительные
отступления, которые мы находим
между траекториями этих трех
движений, нас ничуть не смущают,
потому что они являются не
нарушением схемы, а лишь незначительной
вариацией в ее осуществлении,
ничуть не изменяя основной
«двигательной формулы».
Если так обстоит дело со
сравнительно сложным произвольным
движением, то с простыми
движениями дело обстоит значительно
яснее, и ряд последовательных
реактивных движений (скажем,
движений пальцем) одного и того же Рис· ^ Циклограмма трех движений
удара
41

Введение
испытуемого оказывается обычно настолько устойчивым, что даже детальный
анализ показывает полное сохранение их основной формы.
Соображения о неустойчивости произвольных движений оказываются
ложными, и мы с достаточной уверенностью можем брать их за основу своего
изучения.
Мы указали выше, что, желая проследить структуру внутренних,
недоступных для непосредственного наблюдения изменений, мы можем
уловить ее отражение в произвольной моторной сфере и что существенное
условие этого таково: изучаемый нами центральный процесс, в котором
происходит интересующая нас дезорганизация, не должен быть чем-то
посторонним для отражающего моторного процесса. Мы должны найти такую
систему деятельности, которая включала бы в себя и центральный процесс,
подвергаемый аффектом дезорганизации, и моторный процесс, который был
бы в состоянии отразить эту центральную деятельность и ее судьбу не как
нечто постороннее, но как определенную сторону, включенную в одну общую
с ним структуру. Только при условии вхождения центрального,
изменяющегося и моторного, отражающего процесса в одну
общую структуру мы можем надеяться адекватно отразить в этом
доступном для изучения ряду все происходящие скрытые изменения.
Мы находим такую возможность в принципе активного
сопряжения центральной и моторной деятельности. Действительно,
если мы свяжем в единой активной системе две стороны — центральную
и моторную, мы можем рассчитывать, что каждое центральное изменение
необходимо отразится прежде всего именно в той моторной системе,
которая составляет с ней единое целое, и только вторично вызовет
известные изменения в тех физиологических системах, на фоне которых
оно протекает. Такое выделение единой динамической структуры,
включающей в себя скрытую для непосредственного изучения центральную
сторону и доступную для объективной регистрации моторную, является
основой сопряженной моторной методики, с помощью которой мы добыли
основные материалы, занимающие нас в этой книге1.
1 См.: Лурия А. Р. Сопряженная моторная методика и ее применение в исследовании
аффективных реакций // Проблемы современной психологии.— М., 1928, т. 2;
Luria A. R. Die Methode der abbildenden Motorik bei Kommunikation der Systeme und
ihre Anwendung auf die Affektpsychologie // Psychologische Forschung, 1929, Bd. 12.
42

Проблема дезорганизации поведения
Мы с большой легкостью можем создать модель такой единой системы
активности, в которой характер и судьба одной скрытой стороны отражалась
бы в структуре открытого для непосредственного экспериментального
анализа объективного процесса. Для этого оказывается вполне достаточным
дать испытуемому следующую простую задачу: он должен ответить
на предъявленное ему слово первым пришедшим в голову речевым ответом
и одновременно с ним нажать пальцами правой руки на приемник лежащего
перед ним аппарата. В этом случае мы возбуждаем у нашего испытуемого
две системы активности, которые связываются между собой настолько
близко, что становятся двумя одновременно протекающими сторонами
одного и того же процесса. В самом деле, предложение сказать в ответ
на предъявленное слово какое-нибудь другое слово возбуждает у нашего
субъекта некий центральный процесс очень сложного порядка, близкий
к речевой системе; подвергая психологическому анализу его сущность,
мы в отдельных случаях можем называть его ассоциативным процессом,
в других — говорить о примитивном суждении, в третьих — о некоторой
дезинтеграции с восстановлением целого образа по предъявленной в слове
детали или воспроизведению некоторой другой детали, входящей вместе
с предъявленным в слове раздражителем в один и тот же образ. Нас мало
занимает сейчас феноменологическая сущность этого процесса1; существенным
для нас представляется то, что мы вызываем здесь определенный
сложнейший нейродинамический процесс, скрытый от непосредственного
наблюдения и через некоторый период времени ведущий к речевому ответу.
Этот нейродинамический процесс может быть иногда вполне
организованным, упорядоченным и правильным; иногда он может встречать на своем
пути известные затруднения, перерастать в конфликт и обнаруживать
В другом месте мы попытались детально обосновать ту мысль, что в этом процессе,
искони входившем в главу «ассоциации», мы, собственно, не имеем никакого
ассоциативного процесса. Генетический анализ убеждает нас в том, что первичными
формами здесь являются некоторые целостные активные речевые акты (кроме
примитивных суждений); детальный анализ развитого процесса говорит о его
структурном характере и о законах, решительно выходящих за пределы ассоциации, которые
регулируют воспроизведение речевых образов. Нам кажется совершенно бесспорным,
что детальное изучение закона оптических, речевых и интеллектуальных структур
создаст для этих явлений несравненно более крепкую научную базу, чем во многом
архаическое учение ассоциационизма. Подробнее об этом см. в специальной работе:
Речь и интеллект в развитии ребенка / Под ред. А. Р. Лурии.— М., 1928.
43

Введение
известную дезорганизацию; совершенно понятно, что неиродинамическии
процесс, лежащий в основе привычного ассоциативного ответа, существенно
отличается от того, которым характеризуется интеллектуальный процесс,
полный затруднений и колебаний, осложненный аффективным тоном или
проходящий через оттеснение подготовленных к реакции, но почему-либо
признанных непригодными ответов. Во всех этих случаях структура
нейродинамического процесса будет, конечно, совершенно различна,
но непосредственному и объективному анализу она оказывается недоступна.
Наша задача и заключается в том, чтобы попытаться в эксперименте
экстериоризировать, вынести наружу эту структуру и с помощью
этого приема подвергнуть ее объективному анализу.
Именно такой цели служит сопряженная с речевым ответом
моторная реакция. Связывая с речевым ответом моторную реакцию
руки, мы, собственно, создаем систему, которая оказывается в
состоянии объективно отражать всю динамику характерных для
центрального нейродинамического процесса напряжений. Сливая их в
единый интенциональный процесс, мы получаем все основания рассчитывать,
что существенные изменения в этой скрытой от нас стороне процесса
необходимо отразятся в открытой моторной его стороне и что
различные по своей неиродинамическои структуре центральные
процессы выразятся в соответственно различной структуре
моторной кривой. Именно это соединение обеих функций в единую
активную систему позволяет нам думать, что каждое резкое колебание,
каждая интенция к речевому ответу, а тем более каждый резко
аффективный, дезорганизованный характер центрального процесса не
останется без влияния на структуру сопряженной моторной реакции и что,
анализируя ее, мы получим в наше распоряжение новые объективные
средства для заключения о структуре внутренних неиродинамических
процессов.
Нашу работу мы построили на применении сопряженной моторной методики,
поэтому опишем несколько подробнее ту установку, которой мы пользовались.
Наш испытуемый сидел в удобном кресле перед столом, держа свои руки
на специальных пневматических приемниках. Правая рука лежала на столе,
упираясь кончиками пальцев в зажим пневматического приемника, левая
во время опыта держалась на весу, также упираясь пальцами в аналогичный
аппарат (рисунок 2 изображает эту ситуацию). В наших обычных экспери-
44

Проблема дезорганизации поведения
Рис. 2. Испытуемый в экспериментальной ситуации
ментах испытуемому давалось слово-раздражитель, на которое он должен был
ответить другим словом (или первым пришедшим в голову, или стоящим
к первому в определенном отношении в зависимости от серии); одновременно
с ответом он нажимал пальцами правой руки на пневматический приемник,
соединенный с барабанчиком Марея; левая рука испытуемого все время
оставалась пассивной, испытуемый держал ее на весу, не делал ею никакого
движения. Момент подачи раздражителя регистрировался экспериментатором
путем нажима ключа, соединенного через прерыватель Бернштейна с
электромагнитным отметчиком; момент ответной реакции отмечался испытуемым,
который своим голосом, с помощью чувствительной мембраны системы
Ширского (Москва) размыкал ток и прекращал действие отметчика.
Пневматический приемник, которым мы пользовались для наших целей,
был специально сконструирован нами и представлял собой (см. рисунок 3)
овальную металлическую капсулу, вделанную в деревянный футляр и обтянутую
резиной. На резину была наклеена алюминиевая пластинка (А), в середину
которой был вделан стержень (В), имеющий посередине одноосный шарнир
(С). Короткий стержень соединяет этот шарнир со специальным металлическим
зажимом (D), в который испытуемый кладет 2—3 пальца, в то время как вся
рука лежит на покатой поверхности деревянного футляра. Нажимая пальцами
правой руки одновременно с речевым ответом, испытуемый тем самым
производит давление на алюминиевую пластинку А, которая благодаря
45

Введение
Рис. 3. Пневматический приемник
шарниру С всегда опускается в горизонтальном направлении. Так как своим
весом рука испытуемого производит известное постоянное равномерное
давление на капсулу, а пальцы испытуемого укреплены в зажиме D, то вполне
понятно, что каждое незначительное дрожание руки может быть
зарегистрировано этим аппаратом. Благодаря системе крепления пальцев каждый
нажим может быть с помощью барабанчиков Марея записан соответствующей
идущей вверх кривой, каждый отрыв руки, оттягивающий резинку приемника
вверх,— соответствующей впадиной на кимографической записи.
Как сказано выше, правая (активная) рука помещалась на приемник,
левая (пассивная) оставалась на весу; последнее осуществлялось для того,
чтобы сделать ее положение менее устойчивым и использовать ее как более
чувствительный реагент, отражающий, как мы увидим ниже, нейродина-
мическое возбуждение общим разлитым тремором. В то время как для
регистрации нажимов правой руки нам служил обычный барабанчик Марея,
для регистрации левой мы обычно применяли соответствующий барабанчик
с двойной передачей, позволявший регистрировать наиболее мелкие
дрожательные движения в наиболее выразительном виде. В обычных наших опытах
кимограф шел со скоростью 1 см = 1 сек; для отдельных контрольных серий
скорость варьировалась.
На ленте кимографа (вся регистрирующая часть установки дана на
рисунке 4) мы получали, таким образом, запись, одновременно отражавшую три
важных для наших опытов линии (мы приводим типичный отрезок на рисунке 5):
46

Проблема дезорганизации поведения
Рис. 4. Регистрирующая часть установки
А — отметка времени в пятых долях секунды;
В — линия речевой реакции, где точно регистрируется момент подачи
раздражителя и момент речевого ответа;
С — кривая активной, правой руки, которая оказывается в обычных
опытах спокойной в латентный период и дает правильный нажим,
сопряженный с речевым ответом;
D — кривая пассивной левой руки, выражающаяся обычно в спокойной,
осложненной небольшим равномерным тремором, линии.
К этим трем кривым, отражающим интеллектуальный процесс, активную
и пассивную моторную сферу, присоединяется иногда и четвертая — кривая
дыхания или пульса, представляющая в цикле наших выразительных симптомов
вегетативную систему. Мы получаем, таким образом, целую систему взаимно
проверяющих друг друга признаков, изменения которых дают нам возможность
достаточно полно изучить структуру вызываемых нами неиродинамических
нарушений.
Мы покажем возможности принятой нами методики наилучшим
образом, если остановимся на одном примере, который может служить для
47

Введение
нас исходным; мы имеем в
виду то, что можно назвать
«загадкой латентного периода».
Структура латентного
периода любой сложной
реакции действительно
представляла собою загадку для
большинства психологов; казалось,
что в изучении ее нет других
путей, кроме субъективного,
и что установление
объективной нейродинамической
структуры этого отрезка времени,
пока реакция еще не выявлена
вовсе, является безнадежной
задачей.
Однако вопрос о том,
какой процесс скрыт между
моментом раздражителя и
моментом открытого ответа,
оставался решающим для
психологии. Отказаться от
разрешения его и признать, что мы
бессильны объективно установить, является ли реакция результатом
спокойного планомерного процесса или латентный период связан с резким
возбуждением и борьбой отдельных противоречивых тенденций,— признать
это значило оставить надежды на то, что структура психологических актов
когда-либо станет предметом действительно научного исследования.
Мы возьмем самый простой пример. На предъявленное слово
«портрет» наш испытуемый отвечает словом «краски»; нам известно время
его реакции и в нашем протоколе записан точный его ответ. Однако знаем
ли мы структуру процесса, который привел его к этой реакции? Ведь в
одном случае он может прийти к этому ответу непосредственно, вспомнив
своего знакомого художника и его палитру с красками; в другом — данный
им ответ может быть уже не первым, пришедшим ему в голову: слово
«портрет» может напомнить ему человека, чей портрет он хотел бы иметь,
Рис. 5. Типичная запись опыта
с сопряженными реакциями
А — отметка времени в пятых долях
секунды
В — линия речевой реакции
С — кривая активной правой руки
D — кривая пассивной левой руки
48

Проблема дезорганизации поведения
но чье имя он не хочет произнести; он оттесняет появившуюся тенденцию
ответить именем своей знакомой, подбирает другое слово, и тот ответ
«краски», который мы получаем, на самом деле является лишь второй,
замещающей реакцией, к которой наш испытуемый пришел после
торможения предварительного, нежелательного для него ответа.
Самонаблюдение испытуемого и соответствующий опрос иногда могут выявить такую
структуру ассоциативной реакции; в других случаях, когда торможение
первой реакции носит аффективный характер и связано с некоторыми
неприятными для испытуемого, компрометирующими его воспоминаниями
(а такие случаи представляют для нас особенный интерес), мы не имеем
никаких оснований надеяться на откровенность нашего испытуемого
и структура латентного периода остается для нас закрытой. В случаях,
когда мы имеем перед собою преступника, не признавшего своей вины,
или истерика, скрывающего свои аффективные комплексы, эти двери
закрываются перед нами еще плотнее и надежда проникнуть в структуру
латентного периода через субъективный анализ исчезает вовсе.
Однако и при наиболее полном и «честном» отчете испытуемого
мы не можем считать свое положение достаточно благоприятным. Если
мы можем в этом случае с достаточной полнотой узнать содержание
оттесненного слова и мотива, толкнувшего на такое оттеснение, то самая
нейродинамическая структура имеющего здесь место процесса не становится
для нас более ясной. Сопровождался ли этот процесс известным нейроди-
намическим возбуждением или нет, была ли здесь налицо лишь общая
интенция к произнесению какого-нибудь слова или оттесненный импульс был
уже достаточно оформлен и почти дошел до своего моторного конца — все
эти вопросы остаются недоступными для субъективного анализа, и самый
подробный отчет не облегчает здесь положения экспериментатора.
Немного мы получаем здесь и от введения такого ряда
сопровождающих симптомов, как дыхание, пульс, плетисмограмма,
психогальванический рефлекс. В лучшем случае эти индикаторы указывают на наличие
появившегося здесь общего аффективного тона1, но структура
имеющего здесь место процесса остается невыявленной. Имело ли
Ср. Binswanger L. Über das Verhalten des psychogalvanischen Phänomens beim Asso-
ciationsexperiment;/imgC G. Diagnostische Assoziationsstudien.— Leipzig, Bd. II, 1910;
Smith W. W. The measurement of emotions, 1923; Löwenstein О. Die experimentelle
Hysterielehre.— Bonn, 1923 и мн. др.
49

Введение
здесь место оттеснение первого пришедшего в голову слова или просто
аффективное напряжение — это не может быть выявлено просто потому,
что структура акта поведения не может быть выявлена в физиологических
симптомах, не обладающих такой структурой.
Для объективного выявления такой структуры ассоциативного
процесса мы должны связать его с некоторой произвольно-моторной
деятельностью, которая должна полностью отражать его нейродинамику,
и именно эту возможность мы получаем в нашей сопряженной методике.
Рисунок 6 дает пример того, как может отражаться структура
латентного периода на характере сопряженного моторного процесса.
Мы приводим здесь две реакции одного из наших испытуемых — М.;
за два дня до опыта М. совершил убийство своей невестки и попал в нашу
лабораторию уже после задержания. Ситуация убийства была нам точно
известна: жертва сильно сопротивлялась и поранила М. руку; чтобы
остановить кровь, он должен был взять висевшее на кухне полотенце,
оторвать от него кусок и перевязать руку; с этой бесспорной уликой он и был
задержан. Мы предъявляем нашему испытуемому два слова-раздражителя:
одно из них безразлично ему («книга»), другое («полотенце») связано с
наиболее острым моментом преступления. Мы получаем две реакции, почти
одинаковые по времени и равно нормальные по характеру ответа: книга —
7,4" — белая; полотенце — 7,3" — холстинное.
Рис. 6. Испытуемый М. Две реакции
А — книга — 7,4" — белая
В — полотенце — 7,3" — холстинное
50

Проблема дезорганизации поведения
Внешние признаки не дают нам никаких оснований говорить здесь
о разной структуре обеих реакций, однако мы имеем все данные думать,
что структура должна здесь быть совершенно различна и что ответ на
последний раздражитель был не первым пришедшим в голову нашему
испытуемому. Характер сопряженной моторики убеждает нас, что
предположение было правильно: в то время как в первой реакции латентный
период оказывается совершенно спокойным, во второй мы обнаруживаем
моторную попытку к реакции, не дошедшую до конца, заторможенную,
но достаточно ярко выраженную, и структура моторики говорит о двух
звеньях реактивного процесса, из которых лишь одно, последнее, было
выявлено в открытом речевом ответе, первое же было заторможено в речи
и проявилось лишь в моторике.
Механика этого процесса является для нас достаточно понятной.
Сопряженный моторный нажим оказался связанным не только с открыто
произносимым ответным словом, но и с тенденцией к речевому
ответу, и пришедшая в голову реакция проявилась в сопряженном
моторном нажиме раньше, чем она была высказана, и раньше, чем она была
заторможена. Сопряженная моторная реакция с ясностью указывает нам
не только на наличие некоторых особенностей в нейродинамике латентного
периода, но и дает нам данные о структуре скрытого от
непосредственного наблюдения процесса.
Мы легко можем убедиться, что имеем перед собой действительно вполне
адекватное отражение в моторике структуры нейродинамического процесса
и что моторные «попытки к реакции» на самом деле являются коррелятами
скрытых и невыявленных речевых звеньев.
Мы можем сопоставить получаемые нами в сопряженной моторике
данные с данными субъективного отчета испытуемого, и такое сравнение
покажет, в какой степени имеется здесь налицо соответствие структур.
Рисунок 7 дает отрывок графического протокола, иллюстрирующий это
положение. Мы даем одному из наших испытуемых слово-раздражитель
«работа» и получаем реакцию: работа — 5,0" — ну, день...
Отчет испытуемого указывает на структуру этой реакции:
«У меня сразу возникло слово "день", но мне показалось, что оно
слишком не связано с тем, которое вы мне сказали. Поэтому я сначала
задержал его, но потом все-таки решил его сказать...»
Структура сопряженной моторной кривой с достаточной четкостью
отражает характер отмеченного самонаблюдением процесса. Через 1 секунду
51

Введение
Рис. 7. Испытуемый Чер. (X — попытки реакции)
после подачи раздражителя мы обнаруживаем легкий моторный нажим,
тотчас же тормозимый, затем вторую такую же попытку, и лишь третий,
уже полностью проявленный нажим связывается с проявленной вовне
ответной реакцией испытуемого. Выразительность активной кривой
становится полностью ясной, когда мы сравниваем ее с характером пассивной
кривой левой руки; взятая сама по себе, эта кривая оказывается совсем
невыразительной и, конечно, не проявляет никаких признаков, указывающих
на структуру имеющегося перед нами процесса.
Мы полностью убеждаемся в том, что моторика действительно отражает
здесь структуру невыявленного вовне ассоциативного процесса, когда
в экспериментальных условиях искусственно создаем такую структуру и после
этого наглядно выявляем ее в моторике.
Мы можем внушить испытуемому, находящемуся в состоянии гипноза,
что при предъявлении определенного слова-раздражителя ему придет в голову
неприличное слово. Если гипнотическое состояние было достаточно глубоко,
мы, бесспорно, получим реализацию нашего внушения. Испытуемому
действительно придет в голову неприличное слово, но его воспитанность
не позволит ему произнести его вслух, он оттеснит его и даст нам другое слово,
служащее в данном случае заместителем и подходящее для произнесения.
Мы искусственно получим структуру реакции, напоминающую только что
рассмотренную, и будем ждать, что сопряженная моторика окажется в
состоянии объективно выявить ее. Рисунок 8 приводит такой случай.
Испытуемому Hep. в состоянии гипноза было внушено, что на предъявленное ему
52

Проблема дезорганизации поведения
-к L
Рис. 8. Испытуемый Hep. Ответ с вытеснением первого звена
соль — 6,6" — соль... доля!
слово «соль» ему придет в голову неприличная ассоциация. В опыте мы
получили весьма характерные данные: после ряда совершенно нормально
протекающих ответов, предъявление критического слова дало нам реакцию:
17. соль — 6,6" — соль... доля! Сам не знаю почему...
Отчет испытуемого показал, что первое пришедшее ему в голову слово
«было неудобно произносить», он задержал его и сказал первое попавшееся
ему после этого. Сопряженная моторная кривая дает достаточно точное
отражение этой структуры: через 0,8" после подачи раздражителя мы
получаем резкий моторный импульс, быстро тормозящийся, и только через
6" следует окончательная, соответствующая открытому речевому ответу,
реакция.
И здесь сопряженная моторная кривая оказалась в состоянии дать
не только симптом наличия известного изменения в процессе, но и отразить
достаточно адекватно его структуру.
В приведенных нами случаях сопряженная моторика оказалась
системой, достаточно адекватно отражавшей наличие заторможенных и не
выявленных вовне звеньев ассоциативного процесса; однако мы с
уверенностью можем ожидать, что, выявляя структуру организованного
процесса, она окажется в состоянии достаточно полно выявить и
дезорганизацию его структуры.
В опытах с ассоциациями мы достаточно часто встречаемся со
случаями, когда возбужденный нами процесс начинает носить резко аффективный
характер, когда теряется его организованность и он переходит в резко
дезорганизованное, хаотическое состояние. Мы встречаем подобные случаи
53

Введение
тогда, когда предъявленный раздражитель задевает какой-нибудь
ассоциативный очаг, возбуждая и актуализируя аффективные следы; в этих
случаях предъявление слова-раздражителя не вызывает организованного
интеллектуального процесса, но рождает типичное замешательство,
появляется известное каждому наблюдателю аффективное возбуждение,
задерживающее ассоциативный процесс и выражающееся в целом ряде
вегетативных симптомов. Отражается ли эта деструкция процесса в
сопряженной активной кривой? Мы можем ответить на этот вопрос безусловно
положительно. Если аффективный процесс сводится в своих основах к
задержке адекватного ответа и дезорганизации активности, то именно в
активной моторной кривой, непосредственно связанной с центральным
ассоциативным процессом, мы прежде всего можем ожидать перемен, отражающих
структуру происшедшего изменения. Мы ограничимся здесь одним только
примером, потому что все наше исследование будет в основном посвящено
изучению структур дезорганизованного поведения и обнаруживаемых ими
закономерностей.
Испытуемый Ст., которого мы выбрали для демонстрации того, как
наша методика отражает дезорганизованные аффектом реакции, обвиняется
в убийстве женщины, которую нашли в парадном одного дома задушенную
ремнем. Мы предъявляем ему ряд речевых раздражителей и между другими
слово «поезд». Испытуемый воспринимает это слово как «пояс» и дает
реакцию «ремень». На рисунке 9 мы приводим графическую запись этой
реакции. Регистрация речевого ответа показала здесь лишь некоторое
замедление по сравнению с нормальной реакцией, апперцепция при
восприятии заставляла предположить известную связь с ситуацией преступления.
Сопряженная моторика ясно указывает на нейродинамические отклонения,
характерные для данного процесса. Вскоре после предъявления
раздражителя в активной моторной кривой начинается характерный тремор,
указывающий на то, что за этим латентным периодом кроется известное
центральное возбуждение и что именно его наличием данная реакция отличается
от остальных. Мы делаем проверку и даем испытуемому через некоторое
время слово «ремень»: он отвечает на него резко задержанной реакцией
«ремень — 4,0" — «ну, шуба». Взглянув на сопряженную моторную
кривую, мы убеждаемся, что она совершенно разрушена и что,
следовательно, за этой реакцией кроется резчайшее нейро динамическое
возбуждение, полностью дезорганизующее весь процесс.
54

Проблема дезорганизации поведения
Рис. 9. Комплексные реакции испытуемого Ст. (преступника)
23. поезд — 3,2" — ремень
50. вода — 1,0" — озеро...
51. ремень — 4,0" — ну, шуба
Кривая сопряженной моторики наглядно показывает нам
эквивалент неиродинамического возбуждения, скрытый за каждой
данной реакцией, и ведет нас непосредственно к возможности оценить
степень ее аффективности.
Примеры, которые мы привели здесь, показывают, что сопряженная
моторная кривая оказывается в состоянии отражать не только наличие
нейродинамических нарушений, связанных с ассоциативным процессом,
но и их структурные особенности. Этой последней возможностью,
конечно, не располагает ни одна «выразительная» физиологическая
система, и только активная моторика, связанная с центральным
процессом в единую действенную систему, оказывается в состоянии
отразить эту скрытую от непосредственного наблюдения структуру
неиродинамического процесса.
Мы очень легко убедимся в этом, если сравним полученные нами
результаты с тем, как отражается нарушение неиродинамического процесса
на пассивной моторике.
Произвести такие контрольные опыты — значит повторить те многочисленные
эксперименты, которые в свое время ставились Р. Зоммером и которые
в последнее время были доведены до большой технической точности О. Лёвен-
штейном. Анализ всех полученных этими авторами данных показывает,
55

Введение
что аффективная дезорганизация поведения может отразиться на пассивной
моторике человека, но что это влияние, конечно, ни в какой мере не может
характеризовать саму структуру изменившегося центрального процесса, и, с другой
стороны, оказывается исключительно неустойчивым и неопределенным.
Регистрируя пассивные дрожательные кривые четырех конечностей, головы и
прибавляя сюда кривую дыхания и пульса, мы, собственно говоря, не можем
с уверенностью сказать, где именно отразится вносимая в поведение
испытуемого дезорганизация; если в одном опыте она обуславливает резкие
дрожательные изменения в кривой правой руки, то в другом мы с такой же легкостью
можем ждать проявления этих нарушений в треморе ног или движении головы
и т. д. Каждое вызванное аффектом нарушение в одной из выразительных
систем создает соответствующий отток возбуждения, поэтому отражение его
в одной из систем тем самым снимает отражения в других системах;
предсказать же с большей или меньшей степенью вероятности, где именно появится
ожидаемое нами нарушение, мы оказываемся почти не в состоянии, и работа
Лёвенштейна отчетливо показывает это. Мы имели много случаев наблюдать
тот факт, что возбужденная аффектом усиленная иннервация ног устраняла все
ожидаемые нами симптомы из регистрируемой системы рук. Все это заставляло
авторов идти по пути регистрации максимального количества выразительных
систем, повышая тем шансы, что отражение аффекта будет зарегистрировано
в одной из них.
В принятой нами методике мы избрали другой путь, позволивший нам
отказаться от параллельной регистрации большего числа симптомов. Сопрягая
активную моторную кривую с центральным процессом, мы получили единую
систему активности и имели все основания рассчитывать на то, что именно
в этой активной моторной системе в первую очередь отразятся имеющиеся
в центральном процессе изменения. Наличие двух, максимум трех
регистрируемых систем (активно сопряженная рука, пассивная рука и одна из
вегетативных систем) являлось в этом случае совершенно достаточным для того,
чтобы получить полное представление о структуре изучаемого процесса.
Все приведенные соображения позволяют нам сделать вывод,
что, отказываясь от принципа активного сопряжения моторной реакции
с центральным процессом, мы теряем твердую почву в изучении
объективных симптомов процессов дезорганизации поведения и в значительной
степени предаемся во власть случая, который благодаря какому-либо
постороннему оттоку возбуждения может в любой момент превратить
избранную нами пассивную систему в систему совершенно
невыразительную.
56

Проблема дезорганизации поведения
Мы приводим на рисунке 10 пример, показывающий нам, как
попытка проследить отражение резко аффективных процессов на общем тре-
морном фоне может часто не привести ни к каким результатам.
Испытуемой 3. в состоянии гипноза было внушено очень неприятное переживание;
до и после внушения мы зарегистрировали у нее два цепных ассоциативных
ряда, из которых первый протекал совсем гладко и без заметных
затруднений, второй же был связан с внушенными неприятностями, а потому
сильно аффективен. И содержание обоих цепных рядов, и расстановка
интервалов между отдельными словами, и контрольные опыты,
проведенные по нашей обычной методике, с убедительностью показывают,
что второй ряд резко отличается от первого именно своей исключительной
аффективностью. Однако если эта аффективность выражалась при нашей
обычной сопряженной методике в резкой дезорганизации активной кривой,
то при применении пассивного метода — регистрации дрожательных
движений пассивного держания руки — кривая оказалась несравненно
менее выраженной и, что главное, потеряла способность отражать
структуру протекающего нейродинамического процесса. Рисунок 10
показывает, что если общий характер полученного нами в этом случае тремора
и изменился, то ни его структура, ни четкое сосредоточение нарушений при
отдельных критических реакциях не дают нам возможности достаточно
точной диагностики места и характера аффективных процессов. Отнимая
у моторной кривой ее активность, мы, собственно, лишаем ее тех
преимуществ, которые имеет для нашего исследования отрезок поведения,
превращая дрожание в простой физиологический симптом, на
котором, как на общем фоне, могут отражаться происходящие в центральном
Рис. 10. Отражение аффекта на треморе руки. Испытуемая 3.
А — цепочка ассоциаций до внушения
В — цепочка ассоциаций после внушения
57

Введение
процессе изменения, но от которого не приходится ждать отражения
структуры этих изменений.
Роль активного сопряжения, благодаря которому моторика получает
всю свою выразительность, мы с максимальной наглядностью можем
проследить на простом опыте, в котором, оставив активность
регистрируемого нами нажима, мы, однако, устраним его сопряжение с вызванным
нами центральным процессом. В ряде контрольных опытов, которые были
поставлены специально для этой цели, мы предлагали испытуемым отвечать,
как обычно, первым пришедшим в голову словом, однако не сопровождая
свой ответ нажимом руки, а производя этот нажим уже после того, как ответ
был дан. В этом случае мы не просто вызывали некоторую дискоординацию
движения и речевого ответа,—
отодвигая движение, мы
разрушали ту единую
двигательную структуру, которая была
вызвана сопряжением речевой
и моторной реакции.
Психологический характер процесса здесь
существенно менялся:
испытуемый, ответив речевой реакцией,
уже после этого давал себе стимул
для нажима рукой; интенция к
этому нажиму оказывалась здесь
не связанной с интенцией к
речевой реакции — и достаточно было
такого небольшого изменения
в методике, чтобы моторная
кривая перестала служить адекватным
отражением центрального
процесса. Мы приводим как пример
такой вариации методики рисунок 11:
мы даем в нем две реакции одной
и той же испытуемой.
Обе эти реакции по всем
данным являются в высокой степени
аффективными; об этом говорит
Рис. 11. Испытуемая Пер.
А — дискоординированное
нажатие
робкий — 14,4" — (вздох)...
ничего не скажу!
В — координированное нажатие
ждать — 5,8" — свидания
58

Проблема дезорганизации поведения
и исключительное торможение, и отсутствие в первой из них ответа, и ряд
сопровождающих симптомов. Одно лишь условие отличает оба эти опыта:
в первом случае мы дали испытуемой инструкцию на задержку моторного
ответа, во втором мы пошли по пути нашей обычной методики. Результаты
оказались в обоих случаях совершенно различными. Огромная задержка
ассоциативного процесса в первом случае не сопровождается никакими
моторными симптомами; правая рука дает в течение всего латентного периода
совершенно ровную, мертвую, невыразительную линию, а ее активный
нажим оказывается явно отделенным от всего проявляемого здесь процесса.
Второй случай дает совершенно другие симптомы, свидетельствующие о том,
что моторная кривая определяется здесь процессом, органически связанным
с центральной ассоциативной деятельностью, отражающей ее нейро-
динамику; именно поэтому аффективный характер этой реакции с
достаточной четкостью отражается здесь в заметных изменениях моторики
латентного периода.
Лишь активное сопряжение дает нам возможность выразить
внутренний, недоступный для непосредственного наблюдения процесс в вполне
адекватных внешних симптомах. Этим активным сопряжением мы как бы
создаем единую действенную структуру, в которую входят как скрытая,
так и внешне проявляемая сторона; изменение одной стороны структуры
неизбежно должно отразиться в изменении другой ее стороны, и этим мы
пользуемся для того, чтобы изучить нейродинамический характер высших
психологических процессов там, где непосредственное его наблюдение
оказывается для нас недоступным1.
Применяемая нами методика сопряжения ассоциативного
эксперимента с моторной реакцией имеет и еще одно значительное преимущество:
отражая аффективный процесс в достаточно объективных симптомах,
она одновременно служит и прекрасным путем для того, чтобы
провоцировать аффект.
После опытов К. Г. Юнга и психоаналитической методики мы
считаем в высшей степени бессмысленным пытаться искусственно вызывать
Мы не останавливаемся здесь подробнее на отдельных деталях и возможностях этой
методики. В нашей работе читатель найдет детальное ее изложение: Luria A. R. Die
Methode der abbildenden Motorik bei Kommunikation der Systeme und ihre Anwendung
auf die Affektpsychologie // Psychologiche Forschung, 1929, Bd. 12.
59

Введение
аффект испытуемого путем раздражения его фекальными массами или
выстрелами над ухом; каждый из испытуемых имеет в своем прошлом
опыте богатые аффективные следы, и для того, чтобы получить резкий
аффект, достаточно уметь вызвать эти следы к жизни, актуализировать
их. К этой-то цели и оказывается прекрасно приспособленным
ассоциативный эксперимент. Было бы совершенно неверным думать, что
ассоциативные процессы идут по тем рациональным законам, которые описываются
в рационалистической логике. Крупнейшие авторы в истории
психологической мысли неизменно приходили к выводу, что течение ассоциативных
процессов обуславливается живым опытом личности и что решающую роль
в нем могут играть аффективные следы, которые в виде «аффективных
комплексов» отложились в личности и часто обуславливают как ее
апперцепцию, так и активную ассоциативную деятельность.
Слово-раздражитель, которое мы предъявляем, имеет много шансов упасть на почву
таких аффективных следов и вызвать к жизни резко аффективную
реакцию. В тех случаях, когда мы берем в качестве испытуемых лиц в резко
аффективном состоянии или лиц, аффективные комплексы которых
находятся в достаточно актуальном состоянии (таковы студенты перед
экзаменом или преступники тотчас после ареста, невротики или
эмоционально-лабильные люди), шансы вызвать с помощью словесного
раздражителя аффективную реакцию резко повышаются и определенный,
тщательно продуманный инвентарь стимулов оказывается в состоянии
почти наверняка вызывать у испытуемых резкие аффективные процессы.
Вызвав аффективную ассоциацию, мы неизбежно возбуждаем
некоторую дезорганизацию поведения на небольшом участке времени,
однако доступную для наблюдения с достаточной полнотой. Эта «модель
аффекта» распространяется на систему активности, связанную с
ассоциативным процессом, но обнаруживает все существенные признаки
аффективной дезорганизации поведения: появление аффективного тона
сопровождается резким нарушением течения высших речевых процессов,
рождает известный конфликт, переносится затем и на моторику и может
при известных условиях захватывать и вегетативную систему.
Словом, мы получаем модель аффекта, очень удобную для исследования
и заключающую в себе все важнейшие симптомы аффективного распада.
С этими возможностями мы уже смело можем начинать работу.
С помощью ассоциативного эксперимента мы будем вызывать известные
60

Проблема дезорганизации поведения
аффективные состояния, и с помощью сопряженной моторной методики
будем анализировать их структуру. Мы начнем с анализа готовых
аффективных процессов и постараемся выбрать те из них, которые ведут к
наиболее острой дезорганизации человеческого поведения. Когда нам будет
мало этого и мы захотим изучить процессы дезорганизации наиболее
полно, мы пойдем по пути создания искусственных затруднений и
конфликтов в речевом ряду и снова попытаемся проследить их отражение в
сопряженной моторике. Наконец, не изменяя нашей основной методической
установки, мы попытаемся изучить генезис этих процессов дезорганизации
и выяснить те приемы, с помощью которых человек преодолевает этот
распад, организованно овладевая своим поведением.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПСИХОФИЗИОЛОГИЯ АФФЕКТА

Глава 2
Исследование острого
массового аффекта
1. Проблема нейродинамического
изучения аффекта
Перед психологом, изучающим дезорганизацию человеческого
поведения при аффекте, встают три основные задачи; мы
можем формулировать их как задачи изучения
симптоматологии, механики и динамики аффекта.
Вопросы симптоматологии аффекта были изучены
больше, чем другие связанные с аффективной дезорганизацией проблемы;
однако нельзя сказать, что наши знания о симптомах распада человеческого
поведения складываются в достаточно ясную картину. Мы можем сказать,
что большинство описанных в психологической литературе симптомов дает
лишь некоторый недостаточно полный материал. Изучая симптомы
аффективного состояния, авторы почти никогда не исходили из некоторого
единого представления об аффекте как о системе дезорганизации активного
человеческого поведения; именно поэтому симптомы, описываемые
психофизиологами и психологами, отличались значительной случайностью,
разрозненностью и частным характером; задача функционального
соотнесения этих симптомов, выделения симптомов аффективного
состояния, играющих ведущую роль, в целом осталась еще недостаточно
изученной и ее решения мы можем ждать от дальнейших исследований.
В данном исследовании мы попытались встать именно на этот путь.
Взяв за основу активное поведение субъекта, мы поставили себе задачей
65

Часть первая. Психофизиология аффекта
описывать не все симптомы, связанные с его аффективным поведением,
но лишь те из них, которые позволяли нам констатировать, как отражается
аффект на дезорганизации активного поведения. Наша работа стала, таким
образом, работой значительно более узкой, чем общее исследование всей
симптоматологии аффекта, но мы приобрели некоторую твердую почву
для сравнительного изучения нашего материала и некоторую уверенность
в том, что исследованию действительно подвергается одна из ведущих
функций в образовании аффекта.
Приступив с такими установками к изучению аффективной
дезорганизации поведения, мы сразу же столкнулись по крайней мере с двумя
видами аффекта, закономерности которых нам нужно было описать.
Мы увидели, что аффективный распад человеческого поведения отнюдь
не представляет собой кратковременной хаотичной вспышки,
кратковременного перевода поведения в «бесструктурное» состояние. У нас
появились возможности описать структуру аффекта и показать, что она
бывает в различных случаях совершенно неодинакова.
Если в одних случаях мы наталкивались на резкое разлитое
аффективное состояние, когда все поведение оказывалось на некоторый период
времени дезорганизованным, то в других случаях перед нами обрисовывались
четкие контуры концентрированного аффекта, который проявлялся
только вокруг определенных раздражителей и захватывал только некоторые
реагирующие системы, обнаруживая совершенно определенную структуру,
изучить которую в ее формах и зависимостях мы оказались в состоянии.
Эти зависимости и закономерности заставили нас прийти к выводу, что,
собственно говоря, бесструктурных состояний вообще не сущ ест-
вует и что даже аффективный распад, хаос, вызываемый в поведении
определенными трудными и аффектогенными условиями, не является
случайным хаосом, но всегда обнаруживает известные закономерности. Их,
оказывается, нелегко изучить, потому что каждый концентрированный аффект
всегда обнаруживает тенденцию перейти в разлитое состояние дезорганизации
и потому, что большая сложность и появляющаяся при аффекте эмансипация
от высших регуляторных механизмов делают проявляющиеся здесь
закономерности весьма запутанными. Однако перед исследователем, описывающим
нарушения организованного поведения при аффекте, остается задача подойти
к ним как к деформациям, иначе говоря, описать те структурные
закономерности, которые кроются за видимым хаосом.
66

Исследование острого массового аффекта
Здесь мы непосредственно оказываемся перед второй задачей —
изучением механики аффективных состояний. Если
симптоматология аффекта была хоть сколько-нибудь описана, то в отношении механики
аффективного распада поведения мы имеем несравненно меньше
материала. Кроме нескольких физиологических исследований (труды У. Кен-
нона и И. П. Павлова стоят здесь на первом плане), мы почти не можем
назвать работ, которые вскрывали бы за дезорганизацией человеческого
поведения некоторые постоянные закономерности, сводили бы процесс
аффективного распада к некоторым основным правилам. Проблема
становится еще значительно сложнее, когда мы начинаем говорить
не столько об отдельных физиологических закономерностях, сколько
о правилах, относящихся к той самой активности, которая дезорганизуется
при аффективном распаде. Здесь авторы предпочитали обычно
заканчивать свои исследования, указывая на то, что под влиянием аффекта
поведение дезорганизуется, отдельные системы эмансипируются от общих
регуляций и разлитое возбуждение срывает нормальную
жизнедеятельность организма. Этому утверждению нельзя отказать в его полной
обоснованности; однако нельзя признать, что оно является
заключительным этапом исследования. Наоборот, в этом хаосе поведения, который
возникает при резком аффекте, мы видим скорее проблему, исходный
момент для исследования, за которым с необходимостью должно следовать
изучение проявляемых при этой дезорганизации закономерностей. Лежит
ли в основе аффективного распада поведения некоторое изменение в
адекватной мобилизации возбуждения и изменяет ли аффект саму структуру
реактивных процессов? Если аффективное состояние связано с распадом
нормальных стандартов движения, то какие условия лежат в основе этого
факта? Задевает ли аффективный распад только активную систему
человеческого поведения или же при известных условиях он переключается
и на другие сферы, захватывая и пассивную моторику, и вегетативные
системы? Все эти вопросы нуждаются не только в симптоматологическом
описании, но в психофизиологическом исследовании, которое пришло бы
к установлению некоторых главных правил, лежащих в основе
аффективной дезорганизации поведения человека.
Совершенно понятно, что эти правила могут быть установлены только
в связи с изучением условий, вызывающих аффект, и условий,
содействующих его устранению. Механика аффекта может стать нам понятной только
67

Часть первая. Психофизиология аффекта
в свете динамики аффективных состояний. Соотношение отдельных
наблюдаемых нами симптомов, характер аффективного распада и
распространение его на различные сферы активности окажутся совершенно
различными в зависимости от того, будем ли мы изучать аффективный
распад непосредственно в условиях вызвавшей его травмы или же
обратимся к его исследованию, когда вызвавшая его трудная ситуация
В значительной мере преодолена. Отношение личности к
вызывающей аффект ситуации может коренным образом изменить всю
механику аффективного распада, и исследователь, изучающий аффект вне
учета этого отношения к нему со стороны личности, может получить
ложное представление о том, что единых законов механики аффективного
состояния вообще не существует. Как и в целом ряде психологических
исследований, мы сталкиваемся здесь с тем фактом, что протекание
процессов, кажущихся элементарными, становится понятным лишь при
учете ведущей роли, которую играют здесь высшие формы поведения
и сложнейшие психологические системы. Осложняясь изучением
динамики аффекта, его генеза и судьбы, его зависимости от общих установок
личности и от того, насколько эта личность оказывается в состоянии
преодолеть аффективный распад, овладеть аффектом, наше исследование
выходит из пределов нейродинамического анализа и становится в широком
смысле этого слова психофизиологическим.
Все эти проблемы должны быть изучены нами на конкретном
материале, который окажется наиболее удобен для анализа и который даст
нам аффективную дезорганизацию поведения в ее наиболее резких формах.
Материал массового аффекта экзаменов, материал преступников и
материал искусственных, внушенных аффектов попадут в сферу нашего
анализа в первую очередь.
2. Аффект экзамена. Ситуация и материал
Мы остановимся прежде всего на анализе поведения, связанного
с довольно резкой травматической ситуацией — ситуацией экзамена.
Для наших опытов экзамен представляет исключительно удобное
явление: с одной стороны, перед нами развертывается ситуация, которая
68

Исследование острого массового аффекта
вызывает довольно сильные аффективные явления; каждый, кто
вспоминает состояние среднего студента перед серьезным экзаменом, прекрасно
представляет, что его поведение никак нельзя назвать нормальным и что
резкий аффект обычно пронизывает всю его деятельность; с другой стороны,
в экзамене мы имеем, бесспорно, случай массового аффекта, связанного
с вполне определенной ситуацией. Это дает ряд преимуществ для
наших экспериментов: ту структуру аффекта, о которой мы только что
говорили, мы можем наблюдать у значительного числа испытуемых
одновременно; предъявляя всем им одинаковые раздражители, мы можем быть
в большей или меньшей степени уверены, что одинаковые стимулы попадут
у всех испытуемых на одинаковую почву аффективных следов.
Конечно, такое положение развертывает перед экспериментатором ряд
значительных возможностей: сравнивая реакции значительного числа
испытуемых на одну и ту же аффективную ситуацию, он может
довести опыты до той степени статистической надежности, которая обычно
достигается лишь с большим трудом в индивидуальных опытах с аффектами.
Ситуация экзамена имеет для экспериментатора еще одно важное
преимущество: она позволяет нам со значительной отчетливостью вскрыть
на массовом материале динамику аффективных состояний. Мы можем
ставить наши эксперименты в ситуациях, различных по степени своего
травматизирующего действия; экспериментатор может исследовать
студентов перед серьезными, трудными и сравнительно легкими
экзаменами; отодвигая опыт на различное время от экзамена, исследуя
его «отдаленное» и «непосредственное воздействие», он может проследить
нарастание и качественные изменения структуры аффективного процесса;
наконец, перед нами остается открытой возможность исследовать студента
как до, так и после самого экзамена и выявить благодаря этому
специфическое течение аффективного процесса в зависимости от устранения
аффективной травмы и отреагирования аффективного напряжения.
Массовость опытов и однородность ситуаций позволяют психологу
ставить вопрос о механике и динамике аффекта не только в общем,
но и в типологическом аспекте. Если травматическая ситуация экзамена
действует не на всех студентов одинаково, если личности, обладающие
невротической лабильностью нервной системы, выделяются здесь
особенно ярко, то перед психологом раскрывается и возможность осложнить
свое исследование постановкой ряда типологических проблем.
69

Часть первая. Психофизиология аффекта
Перед психологом встают с достаточной четкостью три основные
проблемы, которые мы можем формулировать как проблемы механики,
динамики и типологии массового аффекта.
Какими симптомами характеризуется поведение человека,
переживающего подобный массовый аффект? В дезорганизации каких основных
механизмов он обнаруживается? Какую динамику он проявляет и
насколько он зависит от основной травматизирующей ситуации? И, наконец,
как раскрываются типологические особенности неиродинамики в этой
травматической ситуации?
Дальнейшие страницы будут посвящены попытке экспериментально
осветить эти вопросы1.
СЕРИЯ 1. ОПЫТЫ С СИТУАЦИЕЙ «ЧИСТКИ*
Материал и эксперименты
Серия опытов, к которой мы сейчас обращаемся, вводит нас сразу
в ситуацию наиболее острого аффекта.
Серия эта была проведена нами в 1924 г. и использовала ту
исключительно интересную для психолога, изучающего аффект, ситуацию,
которая была связана с проводившейся в то время «чисткой» высшей школы.
Перегруженность высшей школы, куда за время революции был открыт
свободный доступ всем желающим, недостаток лабораторий, дефекты
в контроле академической успеваемости учащихся, с одной стороны, и
случайность классового состава учащихся высшей школы (частое наличие в вузе
Мы знаем лишь очень немного работ, посвященных экспериментально-психологическому
изучению экзамена. Одним из ранних является исследование: Schnitzler J. G. Experimentelle
Beitrage zur Tatbestandsdiagnostik // Zeitschrift für angewandte Psychologie, 2, 51—91,
где автор пользовался материалом предэкзаменационных и предоперационных состояний.
Нами (совместно с А. Н. Леонтьевым) были выпущены две работы, проделанные
на материале экзамена: Лурия А. Р. и Леонтьев А. Н. Исследование объективных
симптомов аффективных реакций // Проблемы современной психологии.— Λ., 1926;
Лурия А. Р. и Леонтьев А. Н. Экзамен и психика// Экзамен и психика.— М.—Л., 1929,
с. 11—86. Материалы этих исследований легли в основу настоящей главы.
70

Исследование острого массового аффекта
людей, не связанных с революцией, а иногда даже враждебных ей), с
другой — все это заставило объявить весной 1924 г. общий пересмотр состава
студентов всех высших школ. Каждый из студентов проходил через
комиссию, специально выделенную для этого. Комиссия проверяла его
академическую успеваемость, социально-политическую ориентацию, собирала
сведения о его происхождении и прежней деятельности и уже затем выносила
соответствующие решения. В случае неблагоприятного решения студент
исключался из вуза, и, таким образом, все планы его дальнейшей работы
терпели крах. В случае благоприятного решения он оставался в высшей школе
и продолжал свою академическую работу.
Совершенно понятно, что такая ситуация по своей травматичности
превышала в значительной степени действие обычного экзамена; это было
учтено нами и создало, как нам кажется, совершенно специфические
условия для исследования острого массового аффекта.
В этой серии мы провели через исследование 30 студентов (19
женщин и И мужчин). В отличие от авторов1, исследовавших испытуемых
за 2 дня до экзамена, мы брали студентов непосредственно из очереди,
стоявшей к проверке, так что некоторые из них проходили проверку
буквально через несколько минут после того, как с ними был проведен наш опыт.
Из всего числа испытуемых нами было выделено И человек, которых
мы провели через опыт дважды: в первый раз мы исследовали их
непосредственно перед прохождением проверки, второй раз они проходили
через опыт тотчас же после проверки; это дало нам возможность учесть
и эффект устранения той травмы, которую представляло для студентов
прохождение их через комиссию. Тот факт, что результаты «чистки»
оставались неизвестными студенту, прошедшему через нее, позволял нам
ставить наш опыт в сравнительно чистых условиях, исключив влияние
благополучного или неблагополучного исхода и прослеживая с относительной,
конечно, чистотой эффект самого процесса «проверки» студента.
Мы применили в этой серии, как и во всех остальных, изложенных
в данной книге, методику сопряженных моторных реакций, предъявляя
испытуемым речевые стимулы и регистрируя речевые ответы, связанные
с одновременными моторными нажимами. У каждого испытуемого
регистрировались реакции на 30 предъявленных ему слов-раздражителей.
1 Schnitzler J. G. Указ. соч.
71

Часть первая. Психофизиология аффекта
Опыты ставились после краткой предварительной тренировки, вполне
достаточной для понимания инструкции и установления соответствующих
координации. После прохождения проверки опыт повторялся снова.
Сравнительное изучение речевых реакций (их латентного периода,
характера ответа) и их отражения в сопряженной моторике (интенсивности
и формы моторных кривых, их вариативности и координированное™)
позволяло учитывать общий характер динамики аффективного процесса.
СИМПТОМЫ РАЗЛИТОГО АФФЕКТА
Уже общее поведение наших испытуемых останавливает на себе наше
внимание и говорит о том, что большинство из них находится в состоянии
резкого возбуждения. Ерзанье на стуле и ряд характерных для общего
возбуждения беспокойных движений, сильная отвлекаемость внимания,
иногда компенсаторный громкий смех — все это создает своеобразную
общую картину.
Вот типичная выдержка из полученного нами протокола:
Испытуемый 26. Сильно возбужден. Кричит, вскакивает с места, ударяет
рукой по столу, между опытами беспрерывно говорит, несмотря на просьбу
молчать, ругается. На предъявленные стимулы отвечает с резкими
колебаниями голоса: иногда обычным голосом, иногда — чрезвычайно резким
криком. Дальнейшее исследование реакций показывает и исключительную
вариативность в силе моторных нажимов; иногда стучит по ключу
динамоскопа. К концу опыта заявляет, что отказывается от продолжения опыта,
так как ему надо идти в очередь на проверку. Опыт приходится прервать.
Общее возбуждение и исключительная неустойчивость поведения
заметны у этого испытуемого с достаточной выразительностью; эти черты
поведения типичны для всех испытуемых и особенно рельефно отражаются
в полученных нами графических протоколах. Разлитое аффективное
состояние резко отражается в моторике испытуемого: оно делает его
реакции неустойчивыми, лишает его возможности четко координировать
движения и создает ряд совершенно специфичных для аффекта нейро-
динамических симптомов.
Мы приведем сравнительный пример зарегистрированного в
экспериментальных условиях поведения трех испытуемых, молодых людей
72

Исследование острого массового аффекта
приблизительно одного и того же возраста и равного развития; первый
из них был контрольный испытуемый, ничего не знавший ни о «чистке»,
ни о целях опыта; два других были студентами, исследованными
непосредственно перед проверкой.
На рисунке 12 приводится графический протокол этих опытов.
Верхний ряд реакций принадлежит контрольному испытуемому,
находящемуся в совершенно спокойном состоянии. Его поведение в
условиях нашего эксперимента содержит несколько характерных особенностей;
их можно видеть на приведенном нами отрывке протокола. Вот самая
краткая их сводка:
1. Речевые реакции испытуемого характеризуются быстротой
и устойчивостью. Средняя скорость речевых ответов данного
испытуемого — 1,4", вариация этой скорости в отдельных случаях очень
незначительна. Уже приведенный отрывок записи показывает, насколько близки
друг к другу те интервалы, которые затрачивает испытуемый на то, чтобы
ответить на предложенное слово ассоциацией. Анализ самих речевых
ответов показывает, что эта устойчивость в ассоциативной деятельности
достигается отнюдь не за счет снижения качества речевых реакций (например,
IMAJJJLAllÜlilL
Δ 9 10 11 12 13 14 15 16 1718 19 20 212223
f III I '> I * » I Г/ I II ■ 1 » ■ I ■' I I I И '
в
Рис. 12. Моторные реакции, сопровождавшие ассоциативные речевые
ответы испытуемых
А — контрольный исп.
В и С — студенты непосредственно перед проверкой («чисткой»)
73

Часть первая. Психофизиология аффекта
переход к стереотипным ответам) и что относительно сложная психическая
деятельность может протекать в четких и устойчивых формах1.
2. Моторные реакции испытуемого характеризуются правильной
и стандартной формой и сохранением более или менее одинаковой
интенсивности нажимов. Вариативность формы здесь практически
совсем отсутствует, вариативность интенсивности выражается в очень
незначительных величинах; один нажим отличается от другого на 1—2 мм,
больших вариаций мы, как правило, не видим.
3. Поведение характеризуется полной координированностъю
отдельных систем. Движение руки происходит совершенно
одновременно с речевой реакцией, расхождения между ними, запаздывания одной
из сопряженных реакций или проявления импульсивных реакций руки,
независимых от речевого процесса, здесь совсем не наблюдается, весь
нейродинамический аппарат работает с максимальной координиро-
ванностью.
Мы могли бы резюмировать все эти три черты, характерные для
поведения взрослого нормального человека, в одном положении: здесь
проявляется исключительно точная организованность,
регулированность поведения, которая свойственна нормальной работе развитого
нервно-психического аппарата и которая устанавливается (на этом этапе
деятельности) уже к 13 — 14 годам; можно высказать предположение,
что все поведение испытуемых характеризуется предварительной
выработкой той ассоциативной и двигательной формулы, которая уже
в дальнейшем устойчиво и автоматизированно проявляется во всем ряде
их реакций. (Ниже мы еще покажем, что эта регулированность высших
процессов является генетически довольно поздним образованием и
создается в результате преодоления первичной диффузности поведения.
См. часть III данной работы.)
Именно эти черты регулированное™, упорядоченности
нейродинамического процесса нарушаются в состоянии резкого разлитого аффекта.
В особой работе, посвященной генезу речевых реакций у ребенка (Речь и интеллект
в развитии ребенка / Под ред. А. Р. Лурии.— М., 1928) мы показали, что такой
организованный и достаточно устойчивый характер реакций (нормальная адекватность
ассоциативного процесса и нормальная устойчивость реактивного времени) проходит
интересную историю развития и устанавливается в общем к 13—14 годам.
74

Исследование острого массового аффекта
Кривые В и С приведенного выше рисунка дают нам возможность
убедиться в этом. Мы имеем здесь аналогичные реакции испытуемых,
находящихся в резком аффективном возбуждении (непосредственно перед
проверкой); они характеризуются совершенно иными чертами, чем только
что приведенные.
1. Речевые реакции на слова-раздражители протекают здесь, как
правило, значительно более медленно. Хотя испытуемые по своему
интеллектуальному развитию не стоят сколько-нибудь ниже обычных наших
контрольных испытуемых, мы нередко встречаем здесь случаи, когда
испытуемый оказывается не в состоянии ответить первой пришедшей
в голову ассоциацией раньше, чем через 5—7—10 секунд. Среднее
реактивное время наших испытуемых выражается по этой серии
в цифре 2,29", в то время как у нормального взрослого испытуемого
это время не превышает 1,5"—1,7" (Юнг), достигая этой скорости уже
у детей 14—15 лет (Лурия).
Уже этот факт указывает на серьезные изменения, которые аффект
вносит в протекание высших психологических процессов; цифры
показывают, что состояние резкого актуального аффекта, как правило,
тормозит сложный ассоциативный процесс, затрудняет его, отбрасывает
человека к той стадии, которая им давно пройдена и которая
характеризуется значительной затрудненностью именно ассоциативных реакций1.
Аффект вызывает здесь функциональное снижение
ассоциативных возможностей.
Тот факт, что аффект ломает организованное протекание
ассоциативных процессов, сказывается и в огромном повышении
вариативности речевых реакций. Время, затрачиваемое на речевые ответы,
оказывается чрезвычайно неустойчивым, рядом с быстро протекающими
ассоциациями, как правило, встречались и исключительно замедленные,
и мы можем сказать, что в состоянии аффекта те выработанные заранее
формулы ассоциативных реакций, которыми мы характеризовали
поведение человека в нормальном состоянии, оказываются утерянными.
Мы применили в данном исследовании очень простой способ вычисления
вариативности. Пользуясь тем, что в наших опытах отклонение от среднего
значения является результатом торможения отдельных ответов и, следовательно,
Речь и интеллект в развитии ребенка.— М., 1928.
75

Часть первая. Психофизиология аффекта
возможно лишь в сторону больших величин, мы выражали вариативность
разницей между двумя величинами: медианой и средним арифметическим
значением времени реакции, имея в виду, что всякое увеличение
нестабильности реакции скажется в увеличении этой разницы. Если в нормальных
случаях эта разница почти сводится к нулю, то в наших опытах она
выражается в средней цифре 0,30" (или 17% основной величины), а это говорит
об очень значительной нестабильности реакции.
Испытуемый, находящийся в состоянии резкого аффекта, не только
тормозил свои ассоциативные реакции, но, как правило, оказывался
не в состоянии давать эти реакции с более или менее устойчивой (хотя и
замедленной) скоростью. Распад координации у человека,
переживающего аффект, начинается с распада высших регуляций
и, как увидим ниже, резко нарушает и координации, связанные с моторной
сферой.
Нарушение организованности ассоциативных процессов под
влиянием аффекта сказывается и на характере самих речевых ответов.
Как правило, мы имеем у культурных взрослых испытуемых,
находящихся в спокойном состоянии, почти 100% полноценных, адекватных
ассоциаций; примитивные формы ассоциативных реакций
(экстрасигнальный ответ на посторонний раздражитель, стереотипное повторение одного
и того же ответа, реакция бессмысленными словами) встречаются лишь
в исключительных случаях1.
Наш материал дает существенно иные данные. Лишь 81,7% всех
полученных нами ответов оказались полноценными; 10,8 % ответов носили
примитивный характер, 5,3% протекали со значительными симптомами
речевого возбуждения и речевой дискоординации. Эти цифры оживают
и дают очень красочную картину при ближайшем рассмотрении. Среди
нашего материала мы встречали случаи, где ассоциативные процессы
оставались совершенно незатронутыми аффектом и где все нарушения шли
за счет несколько замедленного и неравномерного реактивного времени:
испытуемый отвечал вполне адекватной ассоциацией, но самый процесс
ассоциативного ответа требовал от него значительно большего напряжения;
Подробную характеристику полноценных и примитивных реакций см.: Jung С. G.
Diagnostische Assoziationsstudien.— Leipzig, Bd. II, 1910; Речь и интеллект в развитии
ребенка / Под ред. А. Р. Лурии.— М., 1928.
76

Исследование острого массового аффекта
обычно автоматический и легкий, этот процесс под влиянием
аффекта дезавтоматизировался, что выражалось в характерном для
дезавтоматизированного процесса замедлении реактивного времени
и повышении его вариативности. Здесь мы впервые встречаемся с одной
из первых закономерностей, которая оказывается характерной для
механики аффективных процессов. Аффективное состояние вызывает здесь
значительные нарушения в ассоциативных процессах, которые
ликвидируются лишь рядом вторичных усилий; ассоциативный процесс в
аффективном состоянии приобретает совершенно иную психологическую
структуру, чем та, которая характерна для ассоциаций наших обычных
испытуемых. Совершенно ясно, что в тех случаях, когда такая вторичная
обработка ассоциативного процесса почему-либо выпадает, испытуемый
дает весьма своеобразный ряд ассоциативных реакций, совершенно
дезорганизованных по своему характеру. Мы начинаем встречать целые
цепи бессмысленных экстрасигнальных ответов, каждый случайный
раздражитель: лежащий на столе портфель, очки экспериментатора,
картина, висящая на стене — все это начинает активировать испытуемого,
выводя его из поля опыта, толкая на примитивные, «случайные ответы».
Мы получаем ассоциативные ряды, обычно совершенно не свойственные
взрослому культурному человеку и встречавшиеся нами, как правило, лишь
на более ранних ступенях развития и в своеобразных формах при резко
выраженных невротических состояниях. Экстрасигнальные и
бессмысленные реакции, звуковые и стереотипные ответы показывают, что резкий
аффект ломает нормальную ассоциативную деятельность, возвращая
испытуемого к примитивным психологическим структурам, на которых нам
подробнее придется остановиться ниже.
2. Необычайно резкие изменения вызывает аффективный процесс
и в моторных координациях испытуемого. Приведенные нами на рисунке
12 (кривые В и С) моторные нарушения с совершенной отчетливостью
показывают, что реактивный процесс испытуемого принимает
в состоянии разлитого аффекта совершенно иные формы;
испытуемый оказывается не в состоянии производить тех отчетливых
и строго координированных движений, которые характеризуют реакции
нормального, спокойного человека, «двигательная формула» легко теряется,
и реакции приобретают неорганизованный дезавтоматизированный характер.
Взглянем внимательнее на приведенные нами кривые, и станет ясно,
77

Часть первая. Психофизиология аффекта
что в аффекте пострадали некоторые основные механизмы, свойственные
реакциям человека, находящегося в нормальном состоянии. Эти нарушения
моторики не составляют исключительных, индивидуальных случаев;
статистика показывает нам, что перед «чисткой» 26, 9 % всех
полученных нами единичных реакций оказываются нарушенными
по своей форме, потерявшими вид правильного координированного
нажима; у значительной части испытуемых моторика характеризуется
резким тремором между отдельными реакциями, у некоторых совершенно
исчезает координированность движения руки с речевой реакцией и
моторный нажим производится значительно раньше, чем дается речевой ответ.
Рисунок 13 дает нам выдержку из протокола опыта с таким испытуемым.
Подробный анализ материала показывает нам, что механизм этих
нарушений сводится здесь к тому, что связанные с возбуждением
импульсы ломают обычную правильность движения,
беспрепятственно доходят до моторной сферы, ломают координацию
и придают движениям импульсивный, возбужденный характер.
Мы подробно остановимся на анализе этих механизмов ниже;
они приведут нас к установлению наиболее существенных моментов
в механике аффекта. Сейчас мы попытаемся только с помощью двух
конкретных примеров ближе подойти к этой механике аффекта. В качестве
первого примера мы возьмем реакцию, приведенную на рисунке 14-А,
схема ее является исключительно типичной и позволяет ближе подойти
к своеобразию проявляющихся здесь механизмов.
В пункте А мы даем нашему испытуемому стимул «стена», в пункте
В получаем от него ответ — «каменная»; мы могли бы ожидать, что
моторная реакция будет координирована с этим ответом и пойдет по пути,
изображенном на схеме пунктиром. Запись дает нам, однако, совершенно
Рис. 13. Дискоординация моторных реакций при аффекте
78

Исследование острого массового аффекта
РИС. 14-А. Типичный
пример дискоор-
динированной
сопряженной
моторной реакции
другое. Вместо того, чтобы после определенного
латентного периода, в течение которого моторные
импульсы были бы заторможены, дать
организованный, координированный с речевым ответом
моторный нажим, испытуемый дает нам
совершенно иную картину: моторика отрывается у него
от речевой реакции, моторный импульс (а—в)
дается почти тотчас же после предъявления
стимула и носит характер полного и нисколько
не заторможенного в активной части моторного
нажима; его торможение, вызванное отсутствием
одновременного речевого ответа, начинается уже
позднее, в пассивной части кривой и проявляется
в медленно спускающейся и покатой линии (в—с); организованное
прекращение активного нажима (с—d) мы видим уже значительно
позднее данной в пункте В речевой реакции.
Этот пример впервые вскрывает одну закономерность аффективного
поведения, с которой мы много раз будем сталкиваться: та дезорганизация
и дискоординация поведения, которую мы видим в каждом случае резкого
аффекта, сводится здесь к тому, что в аффективном состоянии моторная
установка имеет тенденцию непосредственно реализоваться,
возбуждение не наталкивается на задержку и сразу же доходит до своего
завершенного конца. Поврежденной здесь является задерживающая
система, тот барьер, который тормозит непосредственное проявление
моторного акта, заставляя его координироваться с другими действующими
системами. Регулирующие, задерживающие импульсы здесь
запаздывают и вступают в действие лишь после проявления активного
движения уже в его пассивной части (пункт с, лежащий в начале пассивного
спуска кривой). Вся кривая расшифровывается как результат нарушенного
(и запоздавшего) регулирующего торможения, протекающего на фоне
резко повышенной импульсивности.
Второй пример позволит нам проиллюстрировать еще одну
закономерность, развивающую наши взгляды на механику аффективных процессов.
Для анализа мы возьмем реакцию, изображенную на рисунке 14-В.
Испытуемому, переживающему резкий аффект, было дано
слово-раздражитель «несчастный», на которое он ответил реакцией «студент», явно
79

Часть первая. Психофизиология аффекта
Рис. 14-В. Пример проявления
аффекта в последействии
сопряженной моторной реакции
связанной с его основным аффектом.
Моторная реакция (а—в—с),
связанная с этим ответом, протекает в виде
совершенно нормального и
правильного нажима; однако существенные
изменения наступают после нее:
вместо ожидаемой нами спокойной
линии последующего свободного
интервала, как это бывает у нормальных
испытуемых (мы изображаем такую
линию пунктиром на предлагаемой
кривой), испытуемый дает нам полосу
дискоординированных, резких нажимов, не связанных с речевыми ответами
и занимающих весь свободный интервал. Нам становится совершенно ясно,
что период, следующий после реакции, характеризуется сильнейшим
аффективным возбуждением, что возбуждение не было целиком отреагиро-
вано в нормально протекшей реакции, что реакция вызвала значительный
процесс, нарушивший все дальнейшее поведение и вылившийся в
последующие резкие и некоординированные взрывы активности. Совершенно
очевидно, что при некоторых условиях стимул, предъявленный в
аффективном состоянии, вызывает значительно большие массы
возбуждения, чем это бывает в состоянии нормальном; это возбуждение,
скорее всего, не приносится стимулом; стимул, видимо, играет роль
катализатора значительного возбуждения, наличного в
испытуемом и готового к разрядке. Сама реакция на предложенный стимул
совершенно недостаточна, чтобы связать, снять данное возбуждение,
реакция не может справиться с теми массами возбуждения, которые ею были
вызваны. Как результат, мы имеем ту своеобразную картину, которая
с достаточной наглядностью выявлена на рисунке: актуализованное
возбуждение, не связанное поврежденными в аффекте сдержками, выливается в ряд
неорганизованных и «спонтанных» моторных импульсов.
Такая картина опять-таки не является исключением; нам придется
убедиться ниже, что значительное число наблюдаемых в аффекте
нарушении идет именно по этому пути.
80

Исследование острого массового аффекта
Концентрированные аффективные очаги
Пример, на котором мы только что остановились, ставит перед нами
вопрос: всегда ли стимул, предъявленный человеку, переживающему
аффект, актуализирует значительные массы возбуждения, с которыми
он сам оказывается не в состоянии справиться, или же это бывает только
в особых случаях?
Опыт позволяет нам ответить на этот вопрос с полной
определенностью: как правило, мы имеем подобные случаи лишь тогда, когда стимул
не является индифферентным для испытуемого, когда он падает
на почву того комплекса установок, которые составляют
основной очаг данного аффекта.
Вернемся к только что приведенному примеру. Стимул, который был дан
нашему испытуемому, — слово «несчастный»; основной аффективный очаг
испытуемого был связан с ситуацией ожидаемой им «проверки». Совершенно
естественно, что и предъявленное слово «несчастный» было ассимилировано
в смысле этого комплекса, и данный испытуемым ответ «студент»
подтверждает это. Такое положение дел поясняет полученный в опыте аффект.
Совершенно очевидно, что предъявленный стимул актуализировал то
возбуждение, которое было связано у нашего испытуемого с травматической
ситуацией, и это актуализированное возбуждение оказалось настолько велико,
что нарушило реактивные процессы на заметный отрезок времени.
Опыт показывает, что данный механизм является в большей степени
результатом актуализации аффективного комплекса, чем
процессом, характеризующим разлитой аффект. Результаты этой
серии с ясностью подтверждают данное положение. Мы предъявляли нашим
испытуемым далеко не одинаковые слова-раздражители. Одни из них
были совершенно нейтральны по отношению к травматической ситуации
(мы обозначаем их символом «н»), другие непосредственно возбуждали
систему этих аффективных следов («к»), третьи казались нам
сомнительными и могли возбуждать аффективные следы в случае соответствующих
установок («с»).
Вот список слов-раздражителей:
1. день (н) 3. спать (н) 5. происхождение (с)
2. платье (н) 4. несчастный (с) 6. перо (н)
81

Часть первая. Психофизиология аффекта
7. студент (с)
8. просмотр (к)
9. книжка (с)
10. конец (к)
И. чистка (к)
12. ружье (н)
13. конституция (с)
14. колоть (н)
15. комиссия (к)
16. труба (н)
17. метла (с)
18. отдать (к)
19. стена (н)
20. хромой (к)
21. подушка (н)
22. двор (н)
23. списки (к)
24 . уже (с)
25. бояться (с)
26. щетка (к)
27. золотой (н)
28. завтра (н)
29. спешить (н)
30. остаться (с)
Таким образом, 8 слов из всего списка относилось к критической (к), 9 —
к сомнительной (с) и 13 — к нейтральной (н) группе. Раздражители
«просмотр», «конец», «чистка», «комиссия», «списки» относились
непосредственно к ситуации академической проверки; «щетка» была включена
нами в число критических благодаря своей близкой связи со словами
«чистить», «вычистить»; «отдать» относилось к одному из наиболее
травматических моментов ситуации — отдача документов и зачетной книжки;
«хромой» было связано с одним наиболее строгим членом проверочной
комиссии. Стимулы, относящиеся к «сомнительной» группе, не нуждаются
в особой мотивировке; они обычно включают слова, которые при известной
установке могут быть ассимилированы в смысл данного комплекса; таковы
«книжка» (зачетная), «происхождение», «конституция» (элементы,
входящие в круг предъявлявшихся вопросов), «метла» (вымести из вуза) и т. д.
Мы совершенно ясно отдаем себе отчет в том, что распределение
стимулов по определенным группам в значительной степени является
произвольным, и делаем это лишь для большего удобства обработки
материала, который сам по себе остается бесспорным.
Составленная по такому принципу система стимулов позволяет
проследить у находящихся в состоянии актуального аффекта испытуемых
специфические реакции на непосредственно связанные с травматической
ситуацией стимулы на фоне реакций на нейтральные, безразличные
раздражители. Материалы показывают, что реакции на такие критические
стимулы выделялись сгустком активности на фоне тех нарушений,
которыми характеризовалось поведение испытуемых во время нашего опыта.
Достаточно было предъявить взятый из травматической ситуации
раздражитель, чтобы вызвать исключительный по своей резкости взрыв аффекта,
который срывал интеллектуальную и дезорганизовывал моторную
деятельность испытуемого.
82

Исследование острого массового аффекта
Уже простые статистические данные показывают, что реакции на эти
«критические» раздражители протекали существенно иначе, чем на
раздражители индифферентные. В таблице 1 приведены данные, относящиеся
к реактивному времени в случаях ассоциаций на различные группы
слов - раздражителей.
Эти цифры показывают, что среднее время, затрачиваемое на ответ
в случае критического раздражителя, оказывается на 30%, считая
по медианам, и на 26%, считая по средним арифметическим, больше,
чем время, затрачиваемое на ответ в случае индифферентного
раздражителя; значительную задержку мы имеем и при реакции на «сомнительные»
раздражители. Реакции, связанные с травматической ситуацией,
выделяются на общем фоне заметным увеличением
затрачиваемого на них времени, несмотря на то, что качество ассоциативной
реакции остается в обоих случаях почти одинаковым и даже является
в ответах на «критические» и «сомнительные» раздражители несколько
более низким.
Статистика дает в случае нейтральных раздражителей 83,9% полноценных
ассоциативных реакций, в то время как в случае критических раздражителей этот
процент снижается до 78,3 %, а в случае «сомнительных» — даже до 76,1 %.
Наш испытуемый, которому мы предъявляем связанное с
критической ситуацией слово, оказывается не в состоянии ответить на него
с обычной для него скоростью, и сколько-нибудь адекватный ответ требует
у него значительно большего времени.
Таблица 1
Среднее реактивное время в зависимости от характера раздражителя
Характер раздражителей
Индифферентные
Критические
Сомнительные
Π осткритические
Med
1,69"
2,19"
1,88"
1,73"
M
1,95"
2,44"
2,20"
2,18"
mV
0,26
0,25'
0,32'
0,35'
Med — медиана; M — среднее арифметическое значение;
mV = (M—Med) — вариативность
83

Часть первая. Психофизиология аффекта
В таблице 2 мы приводим графическую сводку данных,
показывающую среднюю скорость реакции на отдельные предъявленные нами
слова-раздражители; нетрудно убедиться, что ответы на индифферентные
Таблица 2
Средняя скорость реакций на отдельные раздражители (медианы)
^В критические раздражители ^^ посткритические раздражители
Е2222 сомнительные раздражители I I индифферентные раздражители
Время реакции Время реакции
(сек) (сек)
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Порядковый номер слов-раздражителей
84

Исследование острого массового аффекта
стимулы протекают наиболее быстро, ответы же на раздражители,
связанные с травматической ситуацией, дают максимальные задержки.
Такую же картину «сгустка» нарушений поведения в случае реакций,
непосредственно связанных с аффективным комплексом, мы прослеживаем
и в отношении симптомов моторной дезорганизации; таблица 3 показывает,
что количество моторных нарушений в этих случаях значительно больше,
чем во всех остальных; так, резкие нарушения моторной реакции
встречаются здесь в 2,5 раза чаще, чем при ответах на индифферентные
раздражители.
Все эти материалы дают возможность сделать следующий
бесспорный вывод: предъявление испытуемому, находящемуся в состоянии
аффекта, стимулов, непосредственно связанных с травматической
ситуацией, вызывает обычно резкое затруднение ассоциативного процесса
и значительные нарушения сопряженной с ним моторики. Эти
преимущественные нарушения поведения в случае критических реакций
оказываются далеко не случайными; анализ показывает, что эти реакции
вызывают целую волну нарушений, длящихся некоторое время после
критической реакции; приведенные нами таблицы говорят о том, что
следующая за ней — «посткритическая» реакция, являясь сама по себе
индифферентной, протекает обычно со значительным замедлением
времени и значительным повышением числа резко нарушенных реакций.
Анализ конкретных случаев говорит о том, что критический раздражитель
вызывает резкое затруднение ассоциативного процесса и обуславливает
совершенно специфическую структуру реакции.
Таблица 3
Количество моторных нарушений в зависимости
от различного характера раздражителей
Характер раздражителей Нормальные Сильно Слабо
реакции (%) нарушенные нарушенные
реакции (%) реакции (%)
Индифферентные 86,9 9,8 3,3
Критические 70,9 23,3 5,8
Сомнительные 80,4 15,2 4,4
Посткритические 79,0 15,1 5,9
85

Часть первая. Психофизиология аффекта
Ассоциативный процесс ломается под влиянием аффектогенного
раздражителя; наши материалы дают нам возможность указать несколько
типов действия такого стимула на ассоциативный процесс.
1. Наиболее резкое влияние аффективного стимула выражается в полном
выпадении ассоциативной реакции, в той аффективной «пустоте», на
наличие которой указывал в своих ранних работах еще М. Вертгеймер. Вот
примеры таких реакций:
Исп. 27
просмотр — 3,5" — отсутствие реакции
чистка — 4,0" — не могу на это ответить...
Исп. 33
студент — 3,0" — не знаю
просмотр — 2,6" — не знаю
комиссия — 2,4" — не знаю, какая
метла — 2,2" — не знаю
Исп. 17
комиссия — 5,2" — ничего абсолютно...
2. Характерный симптом составляет неслышание критического стимула
(этот симптом почти никогда не встречается в случае индифферентных
реакций):
Исп.З
комиссия — 3,0" — прослушала!
Исп. 14
конец — 4,0" — не слышала
Исп. 18
книжка — 6,0" — черт ее знает, пропустил!
3. Значительное число речевых ответов на критические раздражители носит
внешне нарушенный характер; совершенно очевидно, что этот симптом,
указанный в свое время К. Г. Юнгом, связан с тем конфликтом, который
возбуждает предъявление аффективного стимула, разрушающего
ассоциативный процесс и в первую очередь ослабляющего те регуляции поведения,
о которых мы говорили выше. Вот примеры таких реакций:
86

Исследование острого массового аффекта
Исп. 9
щетка — 4,6" — т... желтая!
Исп. 14
чистка — 1,6" — про... прошла...
Исп. 15
чистка — 8,4" — чистка... что же сказать... хорошая мера
Исп. 26
конец — 1,2" — нача... а... ло, чего там!
4. Наконец, последнюю группу составляют случаи внутренне нарушенных
реакций, в которых нарушение связано не с моторикой речи, но с самим
ассоциативным процессом. Экстрасигнальные, бессмысленные и особенно
стереотипные реакции составляют здесь существенные формы.
Исп. 6
несчастный — 1,0" — дом
студент — 1,4" — дом
чистка — 2,2" — дом
Мы займемся специальным анализом подобных нарушений ниже, при
анализе данных, полученных от преступников, гипнотиков и невротиков.
Нам придется еще столкнуться с подобными примерами; сейчас же нам
хотелось бы подчеркнуть нашу основную мысль: аффективная ситуация
не просто снижает качество интеллектуальных процессов, но существенно
меняет саму реактивную структуру.
Динамика аффективного процесса
Нам осталось вкратце остановиться на судьбе всех прослеженных
нами симптомов, на динамике изучаемого нами аффекта. То
обстоятельство, что мы исследовали наших испытуемых дважды, непосредственно
до и тотчас же после травматической ситуации, позволяет нам поставить
вопрос о динамике аффекта в конкретной экспериментальной плоскости.
Как менялось поведение испытуемого после прохождения через
аффективную ситуацию?
87

Часть первая. Психофизиология аффекта
Цифры, полученные нами, с ясностью показывают, что уже простого
устранения аффективной ситуации (прохождение через проверку без
информации о ее исходе) достаточно, чтобы аффективные симптомы резко
снизились; ассоциативные реакции после прохождения через
травматическую ситуацию протекают заметно быстрее (среднее время — 1,75"
вместо полученного у этой группы в первом опыте 1,95"); резких моторных
нарушений мы имеем в повторном опыте также значительно меньше —
14,4 % вместо ранее бывших 20,6 %.
Создается впечатление, что прохождение через травматическую
ситуацию связано с некоторым отреагированием аффекта,
что аффектогенное влияние ситуации больше связано с ситуацией
ожидания травмы, чем с самой травмой и что сама травма ведет к
некоторому «разряжению» создавшегося напряжения, если применить
термин Берлинской психологической школы.
Контрольный опыт показывает, что снижение аффективных симптомов
обязано именно тому, что в интервале между двумя опытами испытуемый
прошел через ситуацию чистки и что психологическая картина его поведения
стала иной. Чтобы исключить влияние простого повторения ряда стимулов,
мы в особой серии ставили два опыта подряд, не разделяя их перерывом,
во время которого испытуемый проходил через чистку. Показатели обоих
опытов оставались в данном случае почти неизменными. Среднее реактивное
время первого опыта — 2,29", а повторного — 2,27"; такую же не
меняющуюся картину представляют цифры моторных нарушений. Этот
контрольный опыт совершенно исключает роль простого повторения; становится
совершенно бесспорным, что приведенные нами выше данные резкого
снижения аффективных симптомов обязаны не простому повторению опыта,
а связаны с отреагированием психологической ситуации.
Отреагирование основного аффективного комплекса при устранении
травматической ситуации проявляется в очень своеобразном механизме
аффективной динамики; основные вызванные им изменения сводятся
к тому, что аффективный очаг теряет свое исключительное
аффективное значение и вызванные им изменения принимают
разлитые формы, равномерно охватывая все реакции испытуемого.
Таблицы 4 и 5 содержат соответствующие цифровые данные.
Обе эти таблицы, показывающие динамику двух важнейших
симптомов аффективного нарушения, содержат совершенно однозначные резуль-
88

Исследование острого массового аффекта
Таблица 4
Реактивное время до и после прохождения
через травматическую ситуацию
Характер
раздражителей
Индифферентные
Критические
Сомнительные
Посткритические
Реактивное время
до чистки (сек)
1,58й
2,01м
1,60м
1,84м
Реактивное время
после чистки (сек)
1,62м
1,86м
1,55м
1,65м
Разница
(сек)
+0,04м
-0,15м
-0,05м
-0,19м
Таблица 5
Количество резких моторных нарушений до и после
прохождения через травматическую ситуацию
Характер Моторные нарушения Моторные нарушения Разница
раздражителей до чистки (%) после чистки (%) (%)
Индифферентные
Критические
Сомнительные
Посткритические
14,3
30,4
23,4
28,4
11,1
19,6
14,3
14,3
-3,2
-10,8
-7,1
-4,1
таты. В обоих случаях повторный, проводящийся после «чистки» опыт дает
резкое снижение симптомов в случае критических (и посткритических)
реакций; в повторном опыте они протекают заметно быстрее и со
значительно меньшим количеством моторных нарушений. Этот процесс
выявляется с заметной резкостью лишь на указанных группах реакций; реакции,
не связанные с основным аффективным комплексом, дают в повторном
опыте картину, почти не изменяющуюся по сравнению с первым опытом;
устранение аффективной ситуации вызывает разряжение
основного аффективного комплекса, оставляя без
существенного изменения реакции на нейтральные стимулы.
Аффективный комплекс и разлитое аффективное состояние
проявляют здесь различную степень инерции, отреагирование связанного
с травматической ситуацией состояния устраняет аффект, но оставляет
на некоторый срок общую разлитую нарушенность поведения.
89

Часть первая. Психофизиология аффекта
СЕРИЯ 2. ОПЫТЫ С СИТУАЦИЕЙ ЭКЗАМЕНА
Материал и эксперименты
Вторая серия опытов была проведена нами осенью 1927 г. Для наших
задач мы выбрали ситуацию обычного вступительного экзамена, которому
подвергались абитуриенты, поступающие в высшую школу.
Наш материал был значительно расширен по сравнению с первой
серией — исследование прошло 109 испытуемых в возрасте от 18 до 35
лет (из них 51 мужчина и 58 женщин). Так же, как и в первой серии,
испытуемые проводились через исследование дважды, в первый раз
непосредственно перед экзаменом, во второй — сразу же после экзаменов,
но до объявления результатов испытаний; большинство опытов было
проведено с абитуриентами, сдававшими математику и физику, часть —
со сдававшими обществоведение. Совершенно ясно, что аффективность
настоящей ситуации была значительно слабее, чем аффективность
ситуации, описанной выше; однако, как будет видно ниже, специфические черты
аффекта удалось проследить и здесь.
Испытуемым предъявлялась серия из 30 слов-раздражителей,
6 из которых имели отношение к ситуации экзамена, а остальные 24 были
индифферентны.
В
от список этих слов:
1. поле
2. стена
3. зима
4. котел
5. время
6. перо
7. книга
8. ложка
9. цветы
10. вода
И.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
экзамен
сапог
дом
формула
стекло
огонь
часы
птица
физика
двор
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
29.
30.
провал
булка
воздух
школа
комиссия
дерево
масло
прием
дым
звонок
В случаях, когда опыты проводились со студентами, экзаменовавшимися
по обществоведению, раздражители 14 и 19 заменялись на другие,
соответствующие этому предмету.
90

Исследование острого массового аффекта
В опыт были внесены существенные дополнения; для изучения общей
симптоматики разлитого аффекта было введено специальное исследование
крови студента на ее каталитическую деятельность1. Подробные
результаты будут указаны ниже.
Нейродинамические СИМПТОМЫ РАЗЛИТОГО
И КОНЦЕНТРИРОВАННОГО АФФЕКТА
Результаты исследования экзаменующихся студентов целиком
повторяют ту картину, которую мы видели в первой серии нашего эксперимента.
Это дает нам право лишь совсем кратко остановиться на полученных данных,
подробнее рассмотрев только результаты, специфичные для данной серии.
Ситуация экзамена была значительно менее травматична, чем
рассмотренная нами ситуация «чистки»; однако психологическая структура
обеих ситуаций совершенно аналогична. Результаты показывают это с
достаточной ясностью.
В таблице 6 мы приводим данные, касающиеся скорости речевых
реакций в проведенных нами опытах. Среднее реактивное время,
выраженное в M=2,2", оказывается резко заторможенным в сравнении с обычным
реактивным временем у нормальных испытуемых; в отдельных случаях
мы встречаем здесь резкие торможения речевых реакций, доходящие
до 8—9—9,5 секунд, как правило, совершенно не встречающиеся в норме.
Этим сильным задержкам ассоциативного процесса соответствует
и значительная нарушенность сопряженных моторных реакций; моторика
показывает, что такие сильные задержки не связаны с простым
снижением энергетического тонуса поведения (как это бывает,
например, в утомленном или полусонном состоянии), но являются
результатом резкого разлитого возбуждения, ломающего нормальный
ассоциативный процесс.
Таблица 7 показывает, что 22,7% всех моторных реакции
испытуемого в предэкзаменационном состоянии носят следы моторных нарушений
и что 10,7% из них являются резко нарушенными.
1 Лурия А. Р. и Леонтьев А. Н. Экзамен и психика // Экзамен и психика. — М.—
Λ., 1929.
91

Чисть первая. Психофизиология аффекта
Таблица 6
Время речевых реакций в опытах с ситуацией экзамена
Средние цифры (Med)
Средние цифры (Med)
Индифферентные
раздражители (М)
Критические
раздражители (М)
Посткритические
раздражители (М)
Реактивное время
(сек)
Основной
опыт
1,8
2,2
1,7
2,2
1,9
Повторный
опыт
1,6
1.8
1.5
1.8
1.6
Разница
-0,2
-0,4
-0,2
-0,4
-0,3
Средняя вариативность
(сек)
Основной
опыт
0,9
0,7
1.6
0,8
Повторный
опыт
0,6
0,6
1,0
0.7
Разница
-0,3
-0,1
-0,6
-0,1
Таблица 7
Нарушения моторных реакций в опыте с ситуацией экзамена
Средние данные
Индифферентные
раздражители
Критические
раздражители
Посткритические
раздражители
Сильных моторных
нарушений
До
экзамена
10,7
5,3
19,0
6,5
После
экзамена
3,8
3,8
7,3
2,1
(%)
Разница
ι
-6,9
-1.5
-11,7
-4,4
Всего моторных
нарушений
До
экзамена
22,7
13,3
30,8
15,8
После
(%)
Разница
экзамена
13,2
9,9
16,3
8,1
-9,5
-3,4
-14,5
-7,7
Обе приведенные нами цифры почти совершенно совпадают с теми
результатами, которые дало нам исследование студентов, подвергающихся
академической проверке. Детальный анализ показывает нам, что как
неумение подыскать с достаточной быстротой адекватную ассоциацию,
так и сопряженная моторика нарушения являются результатом того
92

Исследование острого массового аффекта
специфического аффективного состояния, которое свойственно
ожидающим экзамена студентам. Как та, так и другая серия симптомов резко
обостряется в случае реакций, связанных с ситуацией
экзамена, и такие раздражители, как «экзамен», «прием», «комиссия»,
«провал» и т. д. дают нам резкое повышение реактивного времени (2,2"
вместо 1,7" при индифферентных раздражителях), значительно большую
вариативность в скорости реакций (mV = 1,6" вместо нормального 0,7")
и резкую концентрацию связанных с речевыми реакциями моторных
нарушений (19,0% резких моторных нарушений вместо 5,3%).
Мы приводим две графические таблицы, с достаточной наглядностью
иллюстрирующие это положение. Таблица 8 дает нам среднее реактивное
время на отдельные предложенные испытуемому слова-раздражители;
таблица 9 показывает соответствующее каждому данному случаю количество
Таблица 8
Средняя скорость реакций на слова-раздражители
Реактивное
время (сек)
Г 2,5
критические раздражители
посткритические раздражители
Ιέέέέα индифферентные раздражители
Реактивное
время (сек)
2,5Ί
12 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 2122 23 24 25 26 27 28 29
Порядковый номер слов-раздражителей
93

Чисть первая. Психофизиология аффекта
моторных нарушений. С полной определенностью мы констатируем здесь
тот факт, что все относящиеся к ситуации экзамена стимулы
дают резкое повышение соответствующих симптомов, и мы
в состоянии с большой долей вероятности выбрать из числа всех стимулов
те, которые связаны с аффективной ситуацией, руководствуясь
исключительно полученными объективными данными.
Совершенно очевидно, что связанная с экзаменом ситуация
создает специальный аффективный комплекс, а этот аффективный
Таблица 9
Моторные нарушения в реакциях на слова-раздражители
Количество
нарушений
1-40
КЗЗЯ критические раздражители
^В индифферентные раздражители
Количество
нарушений
4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Порядковый номер слов-раздражителей
94

Исследование острого массового аффекта
комплекс характеризуется целым рядом вполне доступных для
объективного наблюдения симптомов.
Проведенный анализ позволяет нам показать, что и для этой
ситуации характерны уже те механизмы, которые мы установили в первой
приведенной нами серии. Как мы уже сказали, замедление реакций в
критических случаях никак не может быть сведено к какому-нибудь
виду гипотонии; данные показывают нам, что здесь налицо скорее
обратный процесс: задержанная реакция сопровождается всегда резким
моторным возбуждением, а это снова показывает, что за такими
задержками кроются глубокие изменения структуры самого реактивного
процесса. На рисунке 15 мы приводим примеры нескольких реакций
на критические слова-раздражители «прием» и «комиссия».
Рис. 15. Моторные реакции при аффекте (студент перед экзаменом)
(пояснения в тексте)
95

Часть первая. Психофизиология аффекта
Совершенно ясно, что по структуре данные реакции резко
отличаются от обычных нормальных координированных движений. В ответ
на связанный с травматической ситуацией стимул наш испытуемый
оказывается не в состоянии произвести самое простое организованное
движение; регуляции двигательных импульсов резко страдают, движения
освобождаются от их сдержек и принимают хаотически возбужденный
характер. В наших случаях стимул вызывает часто непосредственный
моторный импульс, возбуждение сразу же, ломая координации,
переключается на моторную сферу, и весь латентный период речевой реакции
оказывается заполнен резкими самостоятельными нажимами (кривая А)
или их рудиментами (кривая С). В ряде других случаев аффективный
стимул вызывает резкий процесс возбуждения, не нейтрализуемый
реакцией, и после речевого ответа мы наблюдаем резкое остаточное
возбуждение, проявляющееся в целом цикле спонтанных нажимов
(кривая В); пред нами снова развертывается то явление, которое,
бесспорно, является психофизиологической основой персевера-
тивных процессов.
Аффект экзамена сводится по своим психофизиологическим
механизмам — точно так же, как и аффект рассмотренной выше серии,—
к нарушению корковых регуляций, к ослаблению или даже ломке
той регулирующей сдержки, которой подвергается всякое возбуждение
в нервной системе взрослого человека. От аффекта страдает в первую
очередь высший механизм — механизм корковых регуляций, и
возбуждение начинает беспрепятственно проникать в моторную сферу, извращая
и дезорганизуя поведение. Позднейший анализ убедит нас, что поведение
в аффекте возвращает организм к пройденным давно примитивным
ступеням развития нейродинамической механики.
В состоянии аффекта человек, оказывается, не может совершать
организованные, систематические действия; мы могли бы сказать, что он
лишается возможности производить цепь актов с идентичными, одинаково
выкованными звеньями; он не может произвести пять одинаковых
движений, дать пять речевых ответов с одинаковой скоростью. Как
сложная машина, регулирующая часть которой разлажена, выпускает изделия,
отклоняющиеся от стандарта, с разнообразными частными дефектами,
так человек, находящийся в состоянии разлитого аффекта, дает непохожие
друг на друга, несовершенные реакции.
96

Исследование острого массового аффекта
1" 2"
*Ллй л/Lrx л
Л Δ Δ.
1й Τ 3" 4Н 5й 6Н 6,4й 9,2" 10,0"
Рис. 16. График распределения скорости речевых реакций
А — контрольный исп.
В — исп. перед экзаменом
Мы вычертили на рисунке 16 кривую распределения скорости
речевых реакций у нормального, контрольного испытуемого (кривая А)
и сравнили ее с аналогичной кривой у испытуемого, исследованного нами
перед экзаменом (кривая В). То, что мы видим здесь, показывает
наглядно, как далеко зашло нарушение регулятивных систем, причиненное
аффектом: большинство всех реакций нормального испытуемого
укладывается в определенную типичную норму, реакции же аффективного
субъекта даются с исключительной неустойчивостью, в своей
ассоциативной деятельности он даже не вырабатывает определенного, сколько-
нибудь устойчивого стандарта реакций; нарушение регулирующей функции
здесь совершенно ясно, организм в аффекте перестает
вырабатывать стандартную продукцию.
Мы приводим две другие кривые, зарегистрированные у нормального
и аффективного субъектов: они изображают ту интенсивность, с которой
протекают отдельные моторные реакции наших испытуемых. Аналогичная
картина видна и здесь: отдельные моторные нажимы дают у нормального
испытуемого (кривая А, рисунок 17) удивительно устойчивую картину;
испытуемый, находящийся в предэкзаменационном аффекте, оказывается
97

Часть первая. Психофизиология аффекта
Рис. 17. Распределение интенсивности сопряженных реакций
А — контрольный исп.
В — исп. перед экзаменом
не в состоянии производить свои цикл движении со сколько-нибудь
одинаковой интенсивностью, и кривая В (рисунок 17) приобретает
ломаный, неурегулированный характер.
Все эти явления резко снижаются после того, как аффективная травма
устранена, и после экзамена обычно происходит значительное ускорение
речевых реакций, падение их вариативности, уменьшение числа моторных
нарушений (см. таблицы 6 и 7). У нас нет сомнений, что уменьшение
симптомов нарушенного равновесия является результатом устранения
аффективной ситуации экзамена. Особенно наглядным подтверждением
этого являются цифры, которые говорят нам, что особенно изменяются
после экзамена реакции на критические раздражители; именно
в этих случаях происходит заметное восстановление нормального типа
реактивных процессов. Весь процесс такого восстановления мы с
уверенностью можем отнести за счет отреагированного аффективного
очага; данные убеждают нас в том, что вся структура
психофизиологических процессов заметно меняется после устранения основного
аффективного очага, и если мы рассмотрим приводимый нами ниже рисунок, то
увидим, как у одного и того же испытуемого характер нейродинамических
процессов принимает после экзамена совершенно другие формы по
сравнению с тем, что мы видели у него в предэкзаменационном состоянии.
98

Исследование острого массового аффекта
Рис. 18. Картина моторики одного и того же испытуемого
А — до экзамена
В — после экзамена
Типологические данные
Значительный объем полученных нами данных позволяет нам
подойти и к типологическому анализу реакций личности на травматические
ситуации. В самом деле, уже первый взгляд на наши материалы убеждает,
что различные испытуемые ведут себя во время эксперимента совершенно
неодинаково; в то время как поведение одних характеризуется очень
сильной возбужденностью, другие достаточно спокойны, не проявляют
ни резкого нарушения координации, ни тех резких аффективных
симптомов, которые так хорошо заметны у первых. На рисунке 19 мы приводим
две выдержки из наших графических протоколов: первая из них
представляет характерный отрывок из опыта с испытуемым, которого мы относим
к реактивно-стабильной группе; второй — характерен для другой
группы испытуемых, которую мы условно назвали
реактивно-лабильной. Оба отрывка относятся к опытам, проведенным со студентами,
взятыми непосредственно из очереди, стоящей к столу экзаменатора.
Кардинальное различие структуры поведения в обоих случаях заметно уже
с первого взгляда на кривые; реактивный процесс первого испытуемого
характерен полной координированностью и относительной правильностью
своей работы; мы не видим здесь исключительно резких колебаний
во времени речевых ответов; сопряженные моторные нажимы даются с
достаточной точностью при речевом ответе и по своей форме представляются
99

Часть первая. Психофизиология аффекта
Рис. 19. Примеры сопряженных моторных реакций
А — «стабильный» исп.
В — «лабильный» исп.
правильными, похожими друг на друга; все поведение характеризуется
ясно проявляющейся регулированностью процесса, преждевременные
и импульсивные реакции отсутствуют. Совершенно иную картину
представляет поведение второго испытуемого; общий его характер поражает
своей дезорганизованностью; стимулы вызывают довольно резкие и
неодинаковые задержки ответной речевой реакции и одновременно резко
дискоординированную моторную деятельность. Мы снова встречаемся
здесь с теми явлениями, которые мы уже указывали выше. Почти каждый
стимул вызывает у этого испытуемого непосредственный моторный
импульс, часто следующий непосредственно вслед за предъявленным
стимулом и задолго до речевого ответа; нередко дело не ограничивается
одним импульсом и испытуемый дает ряд отдельных импульсивных
нажимов; снова и снова создается впечатление, что каждое начавшееся
у испытуемого возбуждение сразу же, без всякой преграды, переключается
100

Исследование острого массового аффекта
на моторную сферу, обуславливая неорганизованную моторную
деятельность.
Мы стоим перед своеобразным фактом: на разных испытуемых
травматическая ситуация действует совершенно по-разному; у одних
она не задевает существенных основ реактивного процесса, специфическая
для каждой сложной реакции структура — с предварительной задержкой
возбуждения и последующим организованным переключением его на
моторную сферу — остается здесь без изменений; у других аффект нарушает
в корне нормальную структуру реактивных процессов, ломает то, что мы
условно называем «функциональным барьером», возбуждение из
структурного становится диффузным, беспрепятственно захватывая моторику,
обуславливает неорганизованно-импульсивные взрывы деятельности.
Два приведенных нами примера являются далеко не единичными
случаями; мы могли выделить 30 человек (около 30%) всех наших
испытуемых, которые дают картину резкой реактивной лабильности,
неустойчивой и недостаточной сопротивляемости травматической
ситуации; с другой стороны — 25 человек (около 25% всех случаев) давало
ясную картину реактивной стабильности — устойчивого отношения
к травматическим влияниям.
Возникает совершенно понятный вопрос: с какими факторами
связаны характерные для обеих групп особенности?
Первое предположение, которое может возникнуть, сводится к
тому, что одни из наших испытуемых боятся экзамена, в то время как
другие, чувствуя себя подготовленными, относятся к нему достаточно
хладнокровно. Специальная контрольная серия показывает, однако,
что полученные нами симптомы дают почти идентичную картину как
у хорошо, так и у плохо подготовленных студентов, и степень
подготовленности к экзамену, видимо, не играет здесь заметной роли. Одни
студенты обнаруживают перед экзаменом резкий аффект, другие —
относительное хладнокровие; вопрос же о причинах этого явления
остается открытым.
Более подробное изучение личности студентов, относящихся к обеим
группам, несколько проясняет положение вещей. В самом деле, кто такие
те студенты, которые по проявленным в эксперименте данным были нами
отнесены к числу реактивно-лабильных испытуемых? Краткая сводка дает
нам некоторые ответы на этот вопрос:
101

Часть первая. Психофизиология аффекта
Реактивно-лабильные Реактивно-стабильные
Характер моторики
1. импульсивная
2. импульсивная
3. нарушение моторики
4. истерическая
5. истерическая
6. тремор
7. отдельные моторные
нарушения
8. отдельные моторные
нарушения
9. импульсивная
10. деформированные
реакции
11. нестабильность
12. иррадиированное
возбуждение
13. истерическая
14. лабильные
моторные реакции
Анамнез
анемия
анемия,
аффективная
нестабильность
усиленный
коленный
рефлекс,
истощение
нервной
системы
гипертиреоидизм
истощение
нервной
системы
}
неврастения
неврастения

конституциональный
невропат
неврастения
невропатическая
депрессия,
аффективная
возбудимость
нормальный
легкий
тремор рук
нормальная
неврастения
после экзамена
анемия
Характер моторики
1. нормальный
2. нормальный
3. нормальный
4. нормальный
5. нормальный
6. нормальный
7. нормальный
8. нормальный
9. нормальный
10. нормальный
И. тремор
в интервалах
между
реакциями
12. нормальный
13. нормальный
14. нормальный
Анамнез
переутомление
норма
норма
усиление
рефлексов
норма
норма
аффективные
реакции
норма
норма
норма
норма
норма
норма
норма
102

Исследование острого массового аффекта
Реактивно-лабильные Реактивно-стабильные
Характер моторики
15. истерическая
16. истерическая
17. истерическая
18. лабильная
19. лабильная
20. лабильная
21. иррадиированное
нарушение моторной
реакции
22. торможение
реакций
23. истерическая
24. иррадиированная
25. концентрированные
нарушения
26. концентрированные
нарушения
27. концентрированные
нарушения
28. концентрированные
нарушения
29. патологические
движения
30. иррадиированное
возбуждение
31. лабильные
моторные реакции
Анамнез

раздражительность, связанная
с переутомлением
истерия
?
}
норма
норма
артериосклероз
?
норма
vitium cordis
анемия,
тремор пальцев
истерия
истощение
центральной
нервной системы,
головная боль
усиленные
рефлексы
усиленные
рефлексы
невроз, сильное
сердцебиение,
возбудимость
истощение
нервной системы,
головная боль
Характер моторики
15. нормальный
16. нормальный
17. нормальный
18. нормальный
19. нормальный
20. нормальный
21. нормальный
22. нормальный
23. нормальный
24. нормальный
Анамнез
анемия
норма
норма
норма
истощение
нервной
системы,
анемия
норма
норма
неврастения
норма
норма
103

Часть первая. Психофизиология аффекта
Мы видим здесь данные, которые сразу же бросают некоторый свет
на полученные нами различия в реактивном процессе испытуемых.
Оказывается, тот характерный распад в структуре реактивных процессов,
который мы наблюдали, встречается преимущественно у людей с
функциональным поражением нервной системы; переутомление и
анемия, повышенные рефлексы и церебрастения,— вот те процессы, на фоне
которых развертывается обычно в ответ на травму срыв организованного
поведения; эти данные примут особенно рельефный вид, если мы сведем
их в краткую статистическую таблицу (см. таблицу 10).
Мы видим, что полученные нами результаты, характеризующие
реактивную лабильность наших испытуемых, находящихся перед лицом
травматической ситуации, в сильной степени связаны с их невропатическим
статусом; только 13% из тех, кого мы отнесли к реактивно-лабильным,
оказались здоровы по тому первичному медицинскому исследованию,
которому они подвергались, и наоборот — лишь 16% испытуемых, давших
у нас картину реактивной стабильности, отличались по данным
медицинской экспертизы невропатическими чертами. Степень и характер
реакции личности на аффективную ситуацию связаны, прежде
всего, с ее невропатическим статусом, с той истощенностью или
ослабленностью нервной системы, которую мы обнаруживаем у
значительного количества наших умственных работников. Очевидно, именно эти
невропатические дефекты создают в первую очередь те условия, которые
лишают человека возможности противостоять травматической ситуации
и ведут к неадекватно резким реакциям на нее.
Таблица 10
Невротический статус реактивно-лабильных
и реактивно-стабильных испытуемых
Неврологическая характеристика Реактивно-ла-
Реактивно-стабильные (%) бильные (%)
Здоровые 13 64
С невропатическими чертами 61 16
(психастении, истерии, головные боли и т. п.)
С соматическими дефектами 13 20
Не выяснено 13 0
104

Исследование острого массового аффекта
Анализ показывает, что две основные черты проявляются здесь
особенно резко: 1) повышенная сенсибильность нервной системы этих
испытуемых, и 2) своеобразные дефекты в корковых регуляциях
возбуждения, вследствие которых каждое возникшее возбуждение обнаруживает
тенденцию переключаться непосредственно на моторику.
Мы увидим ниже, что эти два момента являются характерными для
психофизиологии функционального невроза, и совершенно неудивительно,
если они проявляются с особой резкостью у тех из переживающих
травматическую ситуацию испытуемых, которые и в обычном своем
поведении проявляют невропатические черты.
Мы присутствуем здесь при смыкании линий аффекта и
невроза. Аффективная ситуация вызывает реакции, по своей структуре близкие
к реакциям невротика; она создает как бы кратковременный
актуальный невроз, который, естественно, проявляется ярче всего у имеющих
уже соответственные невропатические предрасположения.
Экспериментальное исследование реакций испытуемых на
травматическую ситуацию является здесь и путем к диагностике их невропатических
предрасположений; целый ряд случаев, когда лица, давшие в нашем опыте
картину резкой реактивной лабильности, позднее — через 6—7 месяцев
усиленной работы — заболевали церебрастенией, показывает, что наше
исследование может служить и раннему диагнозу невропатических
заболеваний.
В самом деле, мы встречаем сотни лиц, дефектом которых является
лишь некоторая функциональная слабость их нервной системы; ничто
не толкает нас к тому, чтоб отнести их в группу невропатов, в нормальных
условиях их поведение совершенно адекватно. Однако мы можем с
уверенностью ожидать, что уже первое столкновение с жизненными
трудностями даст у них обострение, быть может, взрыв актуального невроза.
Для диагностики таких невротических предрасположений мы знаем одно
верное средство — поставить исследуемого в некоторую кратковременную
травматическую ситуацию и изучить, как влияет она на деформацию его
реактивного процесса. Распад его, возвращение к примитивным,
диффузным формам возбуждения будет с ясностью указывать на характерные
для личности типологические черты. (Подробнее мы затронем эту
проблему ниже — см. часть II.)
105

Глава 3
Исследование
аффекта преступления
1. Проблемы и материал
Каждый материал неизбежно выдвигает свои новые и
специфические проблемы. Два момента особенно привлекают
психолога, изучающего механику аффекта, к исследованию
преступников.
Первый из них связан с той исключительной силой
аффективных травм и переживаний, которые мы имеем возможность
наблюдать у преступников. Психологи, занимавшиеся аффективной
жизнью человека, всегда искали случая исследовать настоящий, сильный
аффект, глубоко потрясающий всю деятельность организма. В этих поисках
психологи прибегали к самым разнообразным ухищрениям, тратили массу
остроумия, пытались вызывать такие аффективные реакции стрельбой
из револьвера над ухом испытуемого или показыванием картин,
предложением «вспомнить что-нибудь сильно неприятное» или кормлением
хиной, демонстрацией фекальных масс и т. д.1 Во всех этих случаях
психологи, искавшие устойчивого, резкого аффекта, чаще всего терпели
неудачу; получаемое ими состояние или не было достаточно устойчивым,
или оказывалось недостаточно резко выраженным, или же было слишком
искусственным, поверхностным, не задевавшим какие-либо глубокие слои
Один из наиболее богатых ассортиментов таких способов вызывания аффекта см.:
Brunswick D. The effect of emotional stimuli on the gastro-intestinal tone // Journal
of Comparative Psychology, 1924, № 1, 3.
106

Исследование аффекта преступления
личности. Это состояние было обычно эмоцией частной ситуации и никогда
не оказывалось аффектом личности.
Изучение преступников представляет в этом отношении
значительные преимущества. Если нам удастся получить для экспериментального
исследования человека, который только что совершил тяжелое
преступление, например убийство, и был задержан после этого преступления,
мы будем свидетелями необычайно резкого аффективного поведения.
Обычно аффект складывается здесь из двух моментов: с одной стороны,
не исчезло еще аффективное переживание, связанное с самим
преступлением; оно бывает особенно резким в тех случаях, когда субъект совершил
преступление первично, и, как это чаще всего бывает с убийствами,
без заранее обдуманного систематического плана, а потому с наличием
резкого аффективного взрыва. Чем тяжелее преступление, чем более
необычно оно, чем резче конфликт с обычными социальными установками,
тем значительнее и актуальнее этот первичный аффект
преступления. На него наслаивается обычно вторичный аффект. В данном
случае он связан не столько с самим преступлением, сколько с ситуацией
ареста и с ожиданием возможного наказания. Уже само лишение свободы
вызывает понятные аффективные реакции; ожидание наказания, связанное
обычно с чувством неизвестности и неопределенности его размеров,
вызывает этот вторичный аффект; естественно, что такой аффект тем
сильнее, чем тяжелее преступление; в случаях убийств и особо тяжелых
преступлений, когда преступника может ожидать смертный приговор,
этот вторичный аффект может достигать своей максимальной остроты.
Совершенно понятно, что теоретически возможны и нередко
встречаются случаи, когда у субъекта резко проявляется лишь вторичный
аффект при отсутствии первичного; при аресте и обвинении ошибочно
подозреваемых, непричастных к преступлению лиц мы имеем именно
такую структуру процесса.
Как правило, во всех этих случаях мы встречаем аффективное
поведение исключительной силы; оно тем больше, чем тяжелее
преступление, чем мобильнее первичная система субъекта и чем ближе к моменту
преступления мы его наблюдаем. Совершенно ясно, что психолог,
изучающий аффективную механику, не может пройти равнодушно мимо такого
материала, и исследование аффекта у преступников представляет для него
исключительно интересную задачу.
107

Часть первая. Психофизиология аффекта
Вместе с тем перед психологом выдвигается здесь другая задача,
специфичная для данного материала. Если при исследовании аффекта,
возникшего в ситуации экзамена, нас в первую очередь интересовали
симптомы разлитого аффективного состояния, то при изучении поведения
преступников на первый план выдвигаются задачи установления
аффективных следов, связанных с преступлением.
В самом деле, может ли психолог, изучающий аффективные
следы у преступника, объективно установить причастность
его к преступлению?
Уже изучение влияния экзамена на психику студента показало нам,
что определенная травма вызывает не только общую аффективную
реакцию испытуемого, но и оставляет ряд концентрированных, связанных
именно с этой травмой, аффективных следов. Изучая поведение такого
субъекта, мы получаем ряд совершенно объективных симптомов,
показывающих нам, какие именно группы слов связаны у него с известными
аффективными переживаниями; это позволяет нам с достаточной
убедительностью ставить диагноз перенесенной студентом травмы,
основываясь исключительно на полученных в объективном исследовании
данных.
Возможен ли такой диагноз в случае, когда в психике субъекта
остались следы совершенного им преступления? Этот вопрос представляет
значительный психологический интерес. Ясно, что каждый задержанный
после совершения известного акта преступник переживает не «аффект
вообще»; его аффективные переживания концентрированы вокруг вполне
определенных, связанных с преступлением комплексов, и если психолог
окажется в состоянии экспериментально установить наличие таких
аффективных следов, которые есть у преступника и которых нет ни у
какого другого (даже подозреваемого в преступлении) лица, то задача
изучения аффективных следов преступления перестанет быть задачей
чисто академической и приобретет новый, практический смысл.
Нам нечего указывать на то, что наличие острого аффекта,
концентрированного на вполне определенных следах, представляет огромные
возможности для исследователя; возможность изучить этот аффект
на различных этапах истории данной психологической драмы (арест —
предъявление обвинения — получение признания — осуждение)
открывает особые перспективы для изучения аффективной динамики.
108

Исследование аффекта преступления
* * *
Мы были поставлены в совершенно исключительные условия для
изучения указанных вопросов. Благодаря организации специальной
лаборатории при Московской прокуратуре1 мы получили возможность проводить
наши опыты в весьма чистой обстановке. В отличие от ряда исследователей,
занимавшихся психологическим исследованием преступников (К. Г. Юнг,
М. Вертгеймер, Риттерхаус, Лоффлер, К. Хайброннер, Ф. Штейн,
О. Лёвенштейн и др.) мы были в состоянии производить наши опыты
не с уже осужденными или помещенными на экспертизу преступниками,
но с только что задержанными лицами, часто отделенными
от совершенного ими преступления всего несколькими часами
или днями. Когда того требовали условия эксперимента, мы получали
преступников до всякого допроса и до объявления им причины их ареста.
В особой серии экспериментов мы могли проследить влияние допроса и
признания, ставя наши опыты как перед, так и после производимого допроса.
Наконец, нам удалось поставить ряд опытов с арестованными, но
невиновными лицами, ошибочно подозревавшимися в тех или иных преступлениях.
В течение пяти лет мы собрали материал исследования около
пятидесяти испытуемых, по большей части убийц или подозреваемых в
убийствах. В специальном исследовании, посвященном аффектам и комплексам
преступников, мы останавливаемся на детальном анализе всего нашего
материала; здесь мы по необходимости должны ограничиться приведением
лишь отдельных случаев, придавая нашему изложению характер сводок,
иллюстрируемых типичными случаями.
2. Актуальный аффект у преступников
Мы остановимся прежде всего на симптомах того актуального
разлитого аффекта, которые мы наблюдали у наших испытуемых. С полной
уверенностью мы можем сказать, что никогда за все время наших работ
1 Мы обязаны этими возможностями исключительному отношению Ф. В. Шумяцкого
и М. В. Острогорского, стоящих во главе Московской прокуратуры, и ряда работников
Московского уголовного розыска.
109

Часть первая. Психофизиология аффекта
с человеческими аффектами и конфликтами мы не видели людей, настолько
выведенных из обычного равновесия, настолько резко переживающих
аффект, настолько дезорганизованных в своем поведении. Никакой
лабораторный эксперимент не может получить столь резкого и длительного
аффекта, как тот, который мы наблюдали зачастую у лиц, лишь
несколькими десятками часов отделенных от преступления, и лишь несколькими
часами — от ареста.
Можно было бы занять целые страницы описанием того, как ведут
себя наши испытуемые, какими специфическими чертами отличается
поведение человека, сегодня утром — неожиданно для самого себя —
ставшего убийцей. За годы исследования мы видели людей, у которых
травматические переживания дня вызывали аффективный ступор и
которые приходили к нам в тупо безразличном состоянии; перед нами
проходили и такие, чье поведение характеризовалось общей растерянностью,
у которых совершенное ими убийство еще никак не укладывалось в голове;
были и такие, в каждом движении которых сквозило не улегшееся еще
возбуждение, были и другие, внешне совершенно спокойные, относящиеся
к своему преступлению, как к совершенному и необратимому поступку,
и терпеливо ждущие наказания. Наконец — и это было чаще всего —
к нам приводили людей, которые были травматизированы своим арестом,
выражали по этому поводу удивление и решительно отвергали всякое
подозрение в преступлении, с тем чтобы через несколько дней снова
очутиться в нашей лаборатории, уже после признания в совершенном
убийстве и с депрессией, связанной с ожиданием кары.
Однако вернемся к нашим основным задачам; ограничим свое
описание лишь психофизиологией этих состояний. Чем характеризуется
психофизиологическая картина переживаемого преступниками аффекта?
Каковы механизмы поведения в такой ситуации?
Мы провели всех наших испытуемых через нашу обычную
лабораторную установку, предъявляя каждому серию слов-раздражителей
и регистрируя ассоциации и сопряженную с ними моторику. Мы меньше
интересовались теми изменениями, которые вносило аффективное
состояние в ряд органических отправлений испытуемого (вегетативные
изменения, дыхание, пульс и т. п.); нас более интересовал вопрос о том, чем
характеризовалось поведение испытуемых, находящихся в состоянии
резкого аффекта. Сравнительный материал позволил нам сделать ряд
ПО

Исследование аффекта преступления
выводов, говорящих о специфических механизмах поведения субъекта,
находящегося в состоянии резкого аффекта. Мы остановимся лишь на
нескольких основных механизмах.
а) Трудность воспитания правильных форм поведения
Мы уже отмечали выше, что в состоянии резкого разлитого аффекта
оказывается трудно, часто даже невозможно, воспитать сколько-нибудь
правильные и устойчивые формы поведения. Организм оказывается
совершенно не в состоянии выработать какой-либо стандарт поведения,
какую-нибудь устойчивую систему координат, какую-либо и сколько-
нибудь стойкую «реактивную формулу». Получаемые в состоянии резкого
аффекта акты характеризуются своей неорганизованностью, случайностью;
создается впечатление, что организм не в состоянии выработать
устойчивые высшие автоматизмы, реагируя на примитивном уровне и отказываясь
заново приспособляться к каждому предъявляемому ему стимулу. В
результате мы наблюдаем неустойчивую систему реакций, почти
недоступных для воспитания устойчивых установок.
Это правило прежде всего сказывается на речевых реакциях
наших испытуемых. Если нормальный субъект дает их со значительной
Исм*. Вор. OjiuiU^jRo) Ис*^. М-в; A. CjiuiLoJo)
Л^Л^/Уу^^^л/Ча aAL
2" 3" 4" 5" 6" 7" 8й θ".11':.14"
2" 3й 4" 5й 6" 7" 8"
2" 3" 4" 5" 6Н 7"
2" 3й 4Н 5" 6" 7" 8й 10"
2" 3" 4" 5" 6Н
Исм^. Нил*. WÎvJuuC^Jio)
Кл^!^'fofi' ^u
1й 2й 3" 4й 5" ß"
-£ζ~
4^\™^ λα 5kiw^
2" 3" 4" 5" 6" 7" 8"
Исм^. ГоЬ — ю Uf£u~£Lc*wjBo)
Л лг\
Τ 3" 4" 5Н 6" 7" 8"
Рис. 20. Кривые распределения времени речевых реакций у восьми
преступников-убийц
111

Часть первая. Психофизиология аффекта
устойчивостью, легко вырабатывая свой стандарт скорости речевых
ответов, то изученные нами преступники оказались совершенно
неспособными к этому; установка на определенную среднюю скорость ответа здесь
совершенно не вырабатывается, процесс в высокой степени дезавтомати-
зируется и мы наблюдаем, как испытуемые реагируют с поразительно
случайными скоростями.
На рисунке 20 мы приводим кривые распределения реактивного
времени у восьми взятых нами выборочным методом преступников.
Все эти восемь человек — убийцы, все подверглись нашему
исследованию через 2—3 дня после совершения ими убийства, тотчас же после
ареста; все во время испытания находились в состоянии максимального
аффекта. Кривые распределения, которые мы приводим, поражают одним:
они не проявляют никакой закономерности; в них обычно даже
не намечается вершины, которая бы указывала на стандартную форму
реагирования. Такая установка у наших испытуемых напрочь отсутствует;
аффект исключает воспитание тех устойчивых форм
реагирования, которые так легко и быстро устанавливаются у
нормальных испытуемых.
То, что наши
субъекты не дают нам
сколько-нибудь устойчивых по
времени реакций, вовсе
не объясняется их малой
интеллигентностью или
непривычными условиями
опыта; столь же
интеллигентный, но спокойный
испытуемый уже со
второй-третьей реакции
вырабатывает свою
стандартную скорость и
держит ее все время опыта.
На рисунке 21 мы
приводим два таких примера.
Двое контрольных
испытуемых, одинакового
301
251
20
15
10
5
11
I
I
Г 2"
3й
301
25
20
15
10
5
à
Lb
1" 2й
3й
Рис. 21. Кривые распределения времени речевых
реакций у двух контрольных испытуемых
112

Исследование аффекта преступления
20 1 А
1" 2" 3й 4" 5" б" 7" 8"
201 В
IHwWVvvwsA 1
········· 1
1" 2" Зн
Рис. 22. Кривые распределения времени речевых реакций у детей
А — исп. Н.,8лет(1С) = 72)
В — исп. Б.(олигофрения), 15 лет (IQ = 40)
С — исп. С, 12 лет (IQ = 100)
социального положения и развития с нашими испытуемыми-преступниками,
впервые подвергающиеся опыту, но не имеющие никакого отношения
к преступлению, не знающие, для чего их исследуют, и спокойные, дают нам
кривые совершенной правильности, с резко выраженной вершиной и примерно
с 30—40% всех реакций, протекающих с идентичным временем.
Совершенно очевидно, что аффект нарушает одну из основных
функций поведения — функцию воспитания организованных установок,
выработку того, что в американской литературе получило название
«reaction-patterns». Эту функцию выработки стандартных установок
мы можем считать завершенной в отношении речевых реакций уже к 10—
12 годам; аффект возвращает человека к тем хаотическим формам, которые
характерны для речевых реакций ребенка 7—8 лет.
На рисунке 22 мы приводим аналогичные кривые распределения
скорости речевых реакций у трех детей; первому из них 8 лет (некоторая
умственная отсталость), второму — 15 лет (дебил) и третьему (нормальному
ребенку) — 12 лет 8 месяцев1. Эти кривые показывают, что уже у ребенка
12,5 лет стандартные установки на определенную скорость речевых реакций
Кривые взяты из книги: Речь и интеллект в развитии ребенка / Под ред. А. Р. Лу
рии.- М., 1928.
113

Часть первая. Психофизиология аффекта
полностью стабилизируются и поведение на этом сложном этапе
деятельности принимает вполне организованный характер; эта организованность
отсутствует у 8-летнего (да и то отсталого) ребенка и процесс оказывается
совершенно распавшимся у дебила, который также не в состоянии воспитать
стандартных установок этих сложных функций.
Только у младших детей и дебилов мы имеем ту разрушенность
в координированности речевых реакций, которую мы наблюдаем у
преступников; правда, здесь нет простого возвращения к пройденной уже
ступени: в то время как дети еще не доросли до сложных организованных
форм реагирования, переживающие аффект преступники утеряли их. Ниже
мы увидим еще, что эта внешняя картина распада имеет в обоих случаях
совершенно различные основания и что распад в образовании установок
на стандартные формы реагирования у преступников сводится к действию
тех аффективных следов, которые у него необычайно актуальны; однако
психофизиологическое правило остается бесспорным: мы имеем здесь
резко выраженную потерю способности воспитания «reaction-patterns»
и переход к хаотическим и случайно дающимся реакциям.
В таблице 11 мы даем сводку, которая характеризует это в цифрах.
Мы выбрали двадцать семь преступников; шестнадцать из них — убийцы,
одиннадцать — подозреваемые в убийстве; все попадали к нам почти
тотчас после ареста.
Мы приводим здесь среднее время речевых реакций и их среднюю
вариативность по каждому испытуемому; первое оказывается резко
задержанным (у некоторых доходит до 4—6 сек), картина второй оказывается
особенно характерной. Если вариативность обычного взрослого
нормального испытуемого достигает не более 0,2—0,4 сек или 20—25%
средней скорости его ответов1, то здесь мы нередко встречаем
вариативность в 1,0-2,0 сек, и отклонение доходит часто до 40-60% среднего
времени, практически давая ряд, совершенно лишенный закономерности.
Мы нарочно привели здесь как группу убийц, так и группу подозреваемых
в убийстве; обе они дают практически одинаковые результаты, и, как мы увидим
ниже, специфические различия между ними нужно искать в других показателях.
За показатель вариативности мы берем коэффициент ZWo—ZW, т. е. верхний
квартиль; это обусловлено тем, что обычные резкие отклонения идут в нашем материале
только в сторону торможения, т. е. повышения реактивного времени.
114

Исследование аффекта преступления
Таблица 11
Скорость и устойчивость речевых реакций у 27 преступников
(убийцы и подозреваемые в убийстве)
№
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
Испытуемый
Вор-н
М-ва
Б-ва
См.
Степ.
Ж-в
М-вА.
М-вГ.
Агаф.
Гор-н
Горб.
Фил.
Дроб.
Aran.
Нигам.
Дворн.
Шиш.
Фил.
Скороб.
Мозг.
Иван.
Биб.
Загр.
Храм.
Вор-а
Вас.
Бел.
Преступление
Убийство
«
«
И
U
U
M
M
И
И
И
И
И
M
И
И
Подозрение в убийстве
И
И
И
И
И
И
И
И
И
И
Реактивное
время (сек)
5,9
2,0
2,2
2,5
2,2
4,0
4,2
4,0
4,0
3,2
2,0
3,0
1,6
3,2
4,0
2,4
1,6
3,2
2,2
5,6
1,9
2,6
3,0
1,8
2,3
1,4
2,4
Вариативность
Абс. (сек)
2,9
0,4
0,4
0,4
1,0
1,4
1,0
1,2
0,8
1,4
1,2
1,2
1,4
1,8
2,2
1,2
0,4
1,0
0,8
3,8
0,4
1,2
1,4
0,6
0,5
0,4
1,0
%
48
20
18
16
45
35
24
30
20
43
60
40
25
56
55
50
25
30
35
68
21
46
46
33
22
28
42
Среднее
2,9
1,1
34
115

Часть первая. Психофизиология аффекта
Невозможность (или трудность) воспитания в аффекте установок
на стандартные реакции проявляется чрезвычайно сильно; то, что мы
говорили о речевых реакциях, относится целиком и к реакциям сопряженной
с речью моторики.
Мы привыкли получать у наших нормальных испытуемых
устойчивые сопряженные реакции с исключительной легкостью; уже двух-трех
проб достаточно для того, чтобы связь нажима рукой с речевой реакцией
устанавливалась достаточно крепко и в дальнейшем протекала
автоматически; случаев забывания нажать, выпадения моторных нажимов мы,
как правило, не встречаем у нормальных испытуемых вовсе; кривые
нажимов сопровождают каждую речевую реакцию и представляют собой
ровный ряд похожих, почти одинаковых нажимов, совсем не варьирующих
по форме и очень незначительно варьирующих по интенсивности.
Совершенно другую картину мы видим у лиц, находящихся в
состоянии резкого разлитого аффекта. Сопряженные моторные реакции
оказываются здесь весьма неустойчивыми; испытуемый часто «забывает»
произвести связанный с речевым ответом моторный нажим, и это
забывание входит в систему, характеризует трудность получения в таком
состоянии крепких автоматизмов; с другой стороны, давая
моторные реакции, испытуемый оказывается не в состоянии выработать
их сколько-нибудь определенный стандарт, и нажимы оказываются
неодинаковыми, указывающими на различные заряды возбуждения,
которые каждый раз лежат в их основе. На рисунке 23 мы вычертили два
ряда ординат, характеризующих интенсивность отдельных моторных
реакций у двух наших испытуемых. Первый из них (исп. Храм.) обращает
на себя особое внимание. Мы видим исключительную неустойчивость
сопряженных моторных реакций, они то появляются, то исчезают вновь;
в начале — до 30-й реакции — мы имеем ряд выпавших моторных
нажимов, однако этот факт нельзя объяснить тем, что процесс
сопряженных реакций был у испытуемой недостаточно натренирован.
Относительно правильный ряд нажимов держится здесь на протяжении
каких-нибудь 25 реакций, затем снова реакции становятся резко
неравномерными, местами выпадая совсем. Весь ряд говорит о том, что даже
такой простой акт, как сопряжение движения руки с речевым
ответом, не может быть прочно воспитан у этой
испытуемой; поведение ее во время опыта убеждает в том, что в его основе
116

Исследование аффекта преступления
40
35
30
25
20
15
10.
5
mm
ΠΙίΠ Tiom. хр-
111 Hl
ΙιΙ ι il »
10
20
30
40
50
60
70
lUm. Sï*.
50·
В
10
20
30
40
50
60
70
80
Рис. 23. Интенсивность сопряженных моторных реакций во время аффекта
А — исп. Храм.
В — исп. Бел.
лежит резкий разлитой аффект. Испытуемая Храм, подозревалась в очень
серьезном преступлении, и хотя ничего не знала о предъявленном
подозрении, была в сильной степени травматизирована внезапным арестом
и доставкой в чужой город (арестованная в провинции, она была
доставлена в г. Москву); во время опыта плачет, очень депрессивна, растерянна.
Мы даем на рисунке 24 отрезок из подлинного графического протокола,
полученного при опыте с этой испытуемой; он показывает все своеобразие
протекания ее реакций.
17 18 17 19
30 е
Рис. 24. Изменение сопряженных моторных реакций
во время деструктивного аффекта
117

Часть первая. Психофизиология аффекта
В одних случаях сопряженные моторные нажимы даются правильно
(реакция 17); в других (реакции 18,19, 21) они совсем выпадают, в третьих
(реакция 19) моторные нажимы запаздывают. Какой-нибудь общей
картины мы здесь не имеем, и дальнейший протокол возбужденных резких
нажимов показывает нам, что у этой испытуемой совершенно нельзя
установить какой-нибудь типичной для нас модели реакции: ее нажимы
иногда не превышают 3 мм, иногда доходят до 40 мм, иногда пропадают
совсем. В последних случаях мы действительно имеем полное выпадение
моторного компонента реакций и кривая, покрытая ровным тремором,
показывает, что здесь выпали даже попытки сопровождать речь
моторными нажимами. Нейродинамическая картина, лежащая в основе реакций,
поражает своей неорганизованностью; разлитое, блуждающее
возбуждение ведет к резким энергетическим разрядам в одних случаях и к
полному выпадению моторных иннервации — в других.
Мы приводим здесь три участка из одного и того же протокола одной и той
же испытуемой и получаем три совершенно различные картины, как будто
реагируют три разных человека; интенсивность нажима, форма координации,
бурность разрядов здесь совершенно различны, совершенно неустойчивы.
Аффект дает картину полного распада в регуляции разлитого
возбуждения, активность начинает определяться совсем иными
факторами, чем у обычного нормального человека.
б) Неустойчивость динамики возбуждений
в реактивном ряду
Мы непосредственно подошли ко второму моменту,
характеризующему поведение аффективно возбужденного испытуемого. В то время как
у нормального испытуемого энергия отдельных реакций обнаруживает
значительную устойчивость в течение всего реактивного ряда, у
аффективного испытуемого она часто проявляет своеобразную динамику. Мы
разобрали случай, когда установившиеся в середине опыта моторные реакции
к концу его обнаружили тенденцию к угасанию и испытуемая перешла
к ослабленным, вялым нажимам. В нашем распоряжении есть и обратные
случаи, когда, начав со сравнительно слабых моторных реакций,
испытуемый приходит во время опыта во все нарастающее возбуждение, и эта
динамика возбуждения проявляется в резком изменении моторных кривых.
118

Исследование аффекта преступления
Следя за динамкой моторных реакций, мы получаем графическую
картину динамики возбуждения за данный отрезок времени.
Вернемся к реактивному ряду В, изображенному на рисунке 23.
Перед нами — испытуемый Бел., обвиняемый в том же убийстве,
в котором подозревается и испытуемая Храм. (см. выше). Перед началом
опыта Бел. держится внешне спокойно, но во время опыта приходит
в возбуждение; это отражается на динамике его моторных реакций, и если
в начале ряда его обычные реакции достигали 15—25 мм, то постепенно
он переходит к нажимам с интенсивностью в 45—50 мм, дающим все более
и более увеличивающуюся интенсивность отдельных реактивных разрядов.
Как и в первом случае, испытуемый оказывается не в состоянии
давать более или менее равномерные стандарты по затрате энергии, однако
эта неравномерность является здесь уже не столько результатом
неспособности воспитать достаточно стойкие, организованные установки,
сколько выражением определенной динамики возбуждения в течение
опыта. Аффект характеризуется здесь тем, что, не давая возможности
выработать определенные стандарты в затрате энергии, втягивает в
действие все большие и большие ее массы; поведение характеризуется
постепенной мобилизацией активности, выходящей далеко за пределы
намеченных первыми реакциями норм.
Такая неустойчивость затраты энергии, сравнительно неровный
профиль опыта, неравномерные пределы энергетических фондов на
различных участках опыта обнаруживаются почти в любом нашем протоколе,
и вариативность в интенсивности моторных нажимов, сводку которой мы
даем в таблице 12, достигает часто 35—50% от основной, средней для
испытуемого интенсивности, в отдельных же случаях далеко переходит за эти
пределы. Энергетическая неравномерность в отдельных участках
поведения является для аффективного состояния очень характерным симптомом.
Приведенные нами в сводке цифры далеко не однообразны, однако это
говорит лишь о том, что простой статистический анализ здесь не всегда
пригоден. Два фактора влияют на неодинаковость полученных данных:
1) наши испытуемые находились далеко не в одинаковом аффективном
состоянии; наиболее аффективные из них (№ 1, 23, 24, 25, 27) и дают как
раз максимальную вариативность в реактивных разрядах; 2) голый анализ
интенсивных моторных нажимов мало что может дать и потому, что
значительное число моторных реакций при почти той же интенсивности оказываются
119

Часть первая. Психофизиология аффекта
резко нарушенными по форме, а это делает простое измерение
интенсивности нажимов по высоте бессмысленным; за внешне очень благополучными
цифрами скрываются поэтому часто очень неблагополучные процессы.
Таблица 12
Интенсивность моторных реакций и их вариативность
у группы преступников
№ Исп. Преступление Med mV mV
(мм) (абс.) (%)
1 Вор-н Убийство
2
3
4
5
6
7
8
9
10
И
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
М-ва
Б-ва
См.
Степ.
т-в
М-вА.
М-в Г.
Агаф.
Гор-н
Горб.
Фил.
Дроб.
Aran.
Нигам.
Дворн.
Шиш. Подозрение
Фил.
Скороб.
Мозг.
Иван.
Биб.
Загр.
Храм.
Вор-а
Вас.
Бел.
Предельные нажимы
22
37
20
34
28
22
83
106
23
25
43
36
28
36
; в убийстве 45
42
58
20
28
35
11
25
?
47
30
7
6
6
8
6
9
16
10
7
6
13
14
9
8
5
11
8
24
9
4
8
24
}
8
23
32
19
30
24
21
40
19
9,5
30
24
30
39
32
22
И
26
13
120
32
И
73
98
>
17
77
Среднее — — 35
120

Исследование аффекта преступления
в) Диффузно-возбужденный характер реактивных процессов
Если бы мы хотели охарактеризовать специфические особенности
возбуждения, типичные для разлитого аффекта, который проявляют наши
испытуемые, нам пришлось бы с еще большим акцентом повторять то,
что мы говорили при анализе случаев массового аффекта. Хаотическое
поведение наших испытуемых характеризуется той же импульсивностью
возбуждения, той же дискоординированностью реакций, той же
актуализацией огромных масс возбуждения, которые даваемая испытуемым
реакция оказывается не в состоянии нейтрализовать.
Лучше всего это проиллюстрировать одним из наблюдавшихся нами
примеров резкого разлитого аффекта.
Испытуемый Вор~н, 50 лет, пекарь, обвиняется в убийстве своей жены,
с которой он в последнее время жил в разводе. Убийство произошло в полутемном
коридоре квартиры; соседка жены Вор-на услышала из коридора ее крик:
«Василий (имя Вор-на) меня убил!»... Выбежав на крик, она увидела жену Вор-на
в крови. Соседка отвела пострадавшую в комнату, где она скончалась до прибытия
скорой помощи. Вскрытие установило смерть от ножевой раны в область живота.
Вор-н был арестован в тот же день у себя на квартире; ему было
предъявлено обвинение, но виновным себя он не признал, заявив, что убил
ее тот, кто хотел воспользоваться вещами.
Через два дня после убийства Вор-н был подвергнут нашему
исследованию.
Поведение испытуемого во время опыта резко возбужденное;
потирает лоб, ерзает на стуле, в перерыве между стимулами шевелит
губами, бормочет что-то про себя; время от времени — резкие движения
ног, речевые ответы то глухие, почти шепотом, то с повышением голоса.
Характерная для всего поведения черта — тенденция
немедленных возбужденных реакций на каждый стимул и диффузное
возбуждение моторики в свободных от стимулов интервалах.
На целый ряд слов-раздражителей испытуемый дает многочисленные
ответы, резко нарушенные по форме:
13. резать — 8,6" — резать... ну... резать хлеб, что ли
20. пальто — 2,2" — ну, пальто... черное, что ли...
27. бумага — 2,4" — бумага... писанная... читанная... чистая...
121

Часть первая. Психофизиология аффекта
39. железо — 16,0" — железо... железо... железо... ну, железо
в вагоны идет
48. сестра — 11,0" — сестра... ну, сестра... ну что же...
Организованная ассоциативная деятельность испытуемого резко
нарушена, часто раздражитель не вызывает сразу определенного
слова-реакции, однако латентный период заполняется речевым
возбуждением, испытуемый много раз повторяет предъявленный
раздражитель, вслух подыскивает подходящую реакцию, давая
«перепроизводство» ответов. Во всех этих случаях произносимое испытуемым
слово не является готовым продуктом ответа, подготовлен-
ного в латентном периоде; реактивный процесс диффузен,
он не разделяется на фазу внутренней подготовки и последующей
реализации ответа, возбуждение непосредственно захватывает речевую сферу,
и ряд неорганизованных речевых импульсов ясно указывает на
изменившуюся структуру реактивного процесса.
Особенно резкие разряды такого возбуждения проявляются каждый
раз, когда испытуемый связывает предъявляемые раздражители с
ситуацией преступления, а это бывает почти на каждом шагу в данном опыте:
13. резать — 6,5" — резать... ну... резать хлеб...
14. окно — 8,0" — (неясное бормотание про себя...)
15. жена — 16,0" — это напрасно все, что вы говорите, голубчик
мой, мы не резали и не думали резать...
16. сосед — 8,2" — ну, сосед... ну, Иван, Сергей...
24. удар — 10,4" — удар — по чему... удар по столу бывает...
25. живот — 7,8" — ну, у меня живот сегодня болит...
26. коридор — 30,0" — ну, это вы все напрасно, голубчик мой,
мы там не были, в коридоре...
79. страх — 13,8" — страх — ну что же — ну вот в камеру
посадили, куды больше страху-то... а за что?
80. жалеть — 6,8" — жалеть можно родных, а чужих... жалко
девочку, вот жену зарезали, жалко...
Остро возбужденный, по форме граничащий со спутанностью, но по
содержанию все возвращающийся снова к травматической ситуации, — такой
характер ассоциативных процессов здесь ясен без дальнейшего пояснения.
122

Исследование аффекта преступления
Таким возбуждением, однако, не оканчивается аффективный процесс,
и в ряде случаев мы имеем переход к эхолалическому ответу или полное
отсутствие речевого ответа; испытуемый не в состоянии подобрать никакой
ситуации к предъявленному слову и вместо ассоциативного ответа
начинается долгий период молчания:
23. рука — 9,4" — ну... рука...
24. удар — 4,8" — ну что... ну... удар
25. живот — 3, 4" — ну, живот, что ли...
26. коридор — 4,4" — коридор... ну... коридор...
43. рана — 39,0" — ну... рана...
50. ревность — 33,0" — (кашляет, отхаркивается, ответа нет)
88. любить — 31,0" — (отказывается отвечать)
89. изменять — 11,0" — некому изменять-то...
90. конфеты1 — 26,0" — (отказывается отвечать)
91. гулять — 17,5" — (шевелит и причмокивает губами; вздыхает;
реакция отсутствует)
Серьезные соображения заставляют нас думать, что эти случаи
молчания и эхолалий принципиально не отличны от случаев ответа резким
речевым возбуждением; мы скорее склонны понимать эти оба случая как
звенья одного ряда. Видимо, подобные примеры торможения являются
лишь предельным их этапом, когда разлитое возбуждение окончательно
ломает всякий ассоциативный процесс. Общее поведение, остаточные
симптомы речевого возбуждения и, наконец, структура сопряженных
моторных реакций убеждают нас в этом.
Мы приводим на рисунке 25 выдержку из графического протокола
реакций этого испытуемого; мы делаем это только для того, чтобы
показать, как глубоко пошел функциональный распад его нейродина-
мических процессов. Мы нарочно взяли реакции повторного опыта
(после 100 уже данных испытуемым реакций), но об установлении
координированных движений здесь говорить нельзя; латентные периоды
заполнены резким, сигнализирующим об огромном возбуждении в
коррелятивном центральном процессе тремором; признаки моторного возбуждения
В комнате убитой было найдено 5 фунтов конфет, по некоторым данным, принесенных
Βορ-ным, убеждавшим жену снова жить с ним.
123

Часть первая. Психофизиология аффекта
Рис. 25. Испытуемый Вор-н (убийца)
7. лампа — 4,6" — с абажуром
8. овес — 4,5" — ну... зола в мешке
9. доброта — 5,7" — добрый муж, добрый человек
начинаются обычно вслед за подачей стимула и заполняют весь латентный
период; начавшееся возбуждение обладает заметной инерцией и
обнаруживает тенденцию разлиться по всем свободным интервалам (ср.
характерный ряд р—pt после реакции 7); общее возбуждение делает отдельные
нажимы тоническими и ригидными (ср. медленный подъем и спуск при
реакции 8); активные нажимы часто не координируются с речевыми
ответами; короче, мы наблюдаем нейродинамический хаос, который
с первого взгляда не обнаруживает никаких закономерностей.
Ближайшее рассмотрение показывает, однако, что этот хаос является
результатом вполне определенных нейродинамических изменений,
наблюдаемых в аффекте и сводимых к нескольким основным формам. Мы
отметим здесь лишь четыре из них, иллюстрируя каждую кривыми, взятыми
из протоколов разных испытуемых.
1. Каждое центральное затруднение вызывает разряд моторного
возбуждения, часто длящийся и после того, как речевая реакция была дана.
2. Предъявленный стимул часто вызывает непосредственный
моторный импульс, не связанный с речевой реакцией, действуя наподобие
катализатора моторного возбуждения, установкой на которое
характеризуется поведение испытуемого.
3. Данная испытуемым речевая реакция, связанная по инструкции
с однократным моторным нажимом, вызывает разряд моторных
импульсов, не сдерживаемых речевым ответом и проявляющихся в целой серии
диффузных моторных нажимов.
4. Каждый сторонний импульс (эндогенное возбуждение —
пришедшая в голову мысль или внешнее раздражение — посторонний звук и т. п.)
вызывает непосредственное переключение энергии на моторную сферу
и выявляется в ряде «спонтанных» моторных разрядов.
124

Исследование аффекта преступления
Все эти закономерности сводятся к одной, уже констатированной
нами выше,— а именно к распаду реактивной структуры под влиянием
аффекта и переходу к диффузному характеру возбуждения; с особенной
силой эти симптомы выявляются каждый раз, когда стимулы возвращают
испытуемого к ситуации его преступления.
Мы ограничимся только демонстрацией ряда типических для
указанных правил кривых.
На рисунке 26 мы даем несколько типичных реакций одного из наших
испытуемых — Степ., привлеченного по делу об изнасиловании и
убийстве. Нормальные нажимы перемежаются у него с резко дискоординирован-
ными моторными импульсами, причем каждое затруднение в речевой
реакции вызывает у него ряд импульсивных нажимов, переходящих
в резкий разлитой тремор; этот тремор обычно кончается при удачном
ответе (см. реакцию 65) и заполняет весь латентный период затрудненной
реакции, являясь моторным коррелятом этого затруднения. Мы не видели
почти ни одного из наших переживающих аффект испытуемых, у которого
в большей или меньшей степени не наблюдалось бы этого феномена.
РИС. 26. Испытуемый Степ, (убийца)
36. Мария — 5,0" — но я уже сказал, я не знаю, ну, бумага
77. глубокий — 5,0" — глубоко
65. изменение — 8,2" — изменение
125

Часть первая. Психофизиология аффекта
Рис. 27. Примеры каталитического действия речевого раздражителя
на сопряженную моторику
А — исп. Загр.
В — исп. М-ва
34. честность — 2,4" — уборная
35. пруд — 2,6" — полоскать
126

Исследование аффекта преступления
На рисунке 27 мы приводим реакции двух испытуемых, для которых
характерно своеобразное «каталитическое» действие речевого
раздражителя. Предъявленный стимул вызывает у них, как правило,
непосредственную моторную реакцию; он как бы катализирует находящееся в скрытом
состоянии возбуждение, сразу же включая моторный аппарат. Эта группа
примеров характерна для той моторной настороженности, установки
на непосредственную, импульсивную мускульную реакцию, которую
мы встречаем в той или иной степени у каждого находящегося в состоянии
аффекта испытуемого. Она говорит о той слабости функционального
барьера, той трудности задержать возбуждение, отрезать его от моторной
сферы, которая характерна как для функционального невроза, так и для
актуального аффекта.
Наконец, на рисунке 28 приведены два типичных случая, когда
начавшееся в латентном периоде возбуждение не связано с реакцией
испытуемого, но продолжается в виде ряда спонтанных, последовательных
импульсов. В этих двух примерах мы впервые сталкиваемся с тем
механизмом персеверации, который еще займет наше внимание ниже.
Все это вместе взятое несколько проясняет нам механику тех случаев
(примеры которых представлены на рисунке 27), которые
характеризуются внезапным и непонятным для нас появлением «спонтанных»
импульсов в свободном от стимулов интервале.
Все примеры говорят о том, что в аффективном состоянии
реактивный процесс приобретает диффузный характер, а поведение
начинает характеризоваться постоянным и непосредственным
переключением всякого возбуждения на моторную сферу.
После этого нам станет понятно, почему в таком состоянии, какое
мы имеем у преступников, лишь несколькими днями отделенных от
преступления и несколькими часами от ареста, моторные реакции дают нам
значительное количество нарушений, никогда не встречающихся у
испытуемых в нормальном состоянии.
В таблице 13 мы даем сводку по выбранной нами группе убийц и
подозреваемых в убийстве, которая уже была предметом нашего обсуждения.
Эта статистика показьюает, что количество нарушений сопряженной
моторики в общем очень колеблется, но только в 3—4 из наших случаев
выражается цифрой ниже 10%; как правило, наши испытуемые дают 20—30%
таких нарушений, и часто эта цифра поднимается значительно выше.
127

Iпеть первая. Психофизиология аффекта
РИС. 28. Примеры спонтанной двигательной активности
А — исп. Aran, (убийца)
выбрасывать — 22,0" — что выбрасывать... цветок
В — исп. Фил. (убийца)
10. рыба — 2,8" — мясо
Характерно, что между одной группой лиц, вторичный аффект
которых напластовывается на первичный аффект преступления, и другой
группой, чей аффект связан только с арестом и иногда — с предъявлением
подозрения, в отношении сопряженной моторики нет заметной разницы;
иррадиированные нарушения моторных реакций встречаются в более или
менее одинаковой степени и там и здесь.
128

Исследование аффекта преступления
Таблица 13
Количество сопряженных моторных нарушений у группы преступников
№
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
Испытуемый
Вор-н
М-ва
Б-ва
См.
Степ.
/П-В
М-вА.
М-вГ.
Агаф.
Гор-н
Горб.
Фил.
Дроб.
Aran.
H игам.
Дворн.
Шиш.
Фил.
Скороб.
Мозг.
Иван.
Биб.
Загр.
Храм.
Вор-а
Вас.
Бел.
Преступление
Убийство
U
U
U
u
u
u
u
u
u
u
u
u
u
u
Подозрение в убийстве
u
u
u
u
u
u
u
u
u
u
Моторные
нарушения (%)
100
26
21
45
44
10
27
60
22
11
100
20
14
5,5
8,5
0
16
17
44
76
56
100
4
20
Если нами и отмечается значительное разнообразие в характере и
количестве моторных нарушений, то оно относится больше за счет тех
индивидуальных и типологических различий, которые мы еще будем иметь случай
рассмотреть подробно (см. главу 2, § 3, а также главу 8, § 4 и главу 9).
129

Часть первая. Психофизиология аффекта
3. Диагностика аффективных следов
у ПРЕСТУПНИКОВ
Проблема актуального, разлитого аффекта у преступников является
интересной, но не специфичной. Специфичным является здесь вопрос
о возможности обнаружить экспериментально-психологическим путем
оставшиеся от преступления аффективные следы и таким образом
поставить диагноз причастности к преступлению.
Если в распоряжении психолога действительно есть средства
объективным и экспериментальным путем устанавливать следы человеческого
прошлого и, в частности, прошлого аффективного, травматического,
то совершенно естественно, что перед психологией открывается здесь
широкая область, имеющая огромный теоретический и практический интерес.
Вопрос об «экспериментальной диагностике причастности» далеко не нов и его
история чрезвычайно интересна. Еще четверть века тому назад проблема
экспериментально-психологического определения причастности к преступлению
была поставлена в семинаре известного криминалиста X. Гросса; ряд
исследователей занялся ею вплотную, применяя методы ассоциативного эксперимента:
К. Юнг, М. Вертгеймер, К. Хайброннер, Лоффлер, Е. Риттерхаус,
Ф. Штейн, А. Гросс и др., пытались обосновать метод экспериментальной
диагностики причастности; 3. Фрейд посвятил вопросу об «экспериментальной
диагностике причастности» специальную статью, В. Штерн занялся им,
связывая его с проблемой сокрытия слышанного.
Г. Мюнстерберг и ряд криминалистов писали статьи, полные оптимизма,
и можно утверждать, что к 1910—1911 годам в психологии не было более
«модного» вопроса, чем искусственное обнаружение следов аффективного
прошлого. Однако тут наступил своеобразный поворот: в 1911 г. О. Липман
выпустил специально посвященную этой проблеме сводку, и после нее на
протяжении чуть ли не целого десятилетия вопрос об экспериментальной
диагностике причастности становится забытым вопросом, к нему почти не
возвращаются, ему почти не посвящают новых исследований. Было ли это
разочарованием в проблеме или более интересные и глубокие подходы к этому
вопросу потребовали значительного периода внутренней углубленной работы?
Можно думать, что оба элемента были налицо в этом своеобразном
перерыве так бурно развертывавшегося исследования.
Два момента могли обусловить некоторое разочарование в начавшейся
работе: 1) большинство исследований велось не на материале настоящих
130

Исследование аффекта преступления
преступников, и психологи должны были изощряться в создании
искусственных ситуаций, похожих на преступления, но, конечно, лишенных связанного
с настоящим преступлением аффекта; 2) попадавший в руки исследователя
материал преступников был случаен и обычно уже испорчен допросами,
судом, осуждением или психической болезнью; понятно, что все это не давало
возможности рассчитывать на получение материалов, сколько-нибудь
адекватных постановке вопроса. С другой стороны, начались некоторые
разочарования и в самом методе; ассоциативный эксперимент, прекрасно
вызывавший следы определенных аффективных комплексов, был, однако,
не в состоянии их достаточно объективно зарегистрировать; до тонкости
разработанная методика анализа ассоциативных реакций и учета
появляющихся в них симптомов комплекса оставалась все-таки недостаточной;
посторонние затруднения могли давать в ней симптомы, близкие к
аффективным, а довольно сложные комплексы могли отражаться на иных системах
деятельности, проходя мимо системы ассоциативной. Вырастала настойчивая
необходимость опереться на какой-нибудь вспомогательный метод,
допускающий максимальную объективность в оценке сопровождающих вызванный
аффективный след симптомов.
В связи с этим появляется новый цикл исследований; он старается
опереться на объективную регистрацию психофизиологических процессов
и часто, скромнее ставя вопрос, выдвигает ряд конкретных приемов
регистрации физиологических симптомов комплексов. Отправляясь от И. Р.
Тарханова, Ферагуса и Л. Бинсвангера, ряд авторов пытается применить к
диагностике аффективных следов методику психогальванических рефлексов;
другие — В. Бенусси, В. Смит, наконец, Дж. Ларсон — пытаются взять
исходным моментом для объективного установления сокрытия и лжи дыхание,
пульс и нарушение известных внутриструктурных равновесий; наконец,
третьи, отправляющиеся от старых исследований Р. Зоммера, пытаются
проследить отражение аффективных следов на непроизвольных движениях,
и работы О. Лёвенштейна, М. Зилига вносят сюда существенно новые
и интересные моменты.
Наш цикл исследований стоит ближе всего к этой последней группе,
внося, однако, существенные изменения в характерную для нас постановку
вопроса: в отличие от прежних исследователей, условия позволили нам
воспользоваться материалом настоящих преступников, взятых обычно
до следствия и допроса; этим мы сохраняем гарантии того, что в наше
исследование попадает чистый материал, характеризуемый подлинным и сильным
аффектом; с другой стороны — в отличие от последних упомянутых
исследователей, мы прослеживаем отражение аффективных следов не на пассивном
131

Часть первая. Психофизиология аффекта
треморе, а на активном поведении, зарегистрированном с помощью нашей
методики.
Оба эти момента позволяют нам снова поставить вопрос об
экспериментальной диагностике для дискуссии уже на более полной и
объективной базе.
Поведение наших испытуемых во время опытов показало, что для них
характерен не только простой разлитой аффект, о котором мы говорили
выше; на его фоне обнаруживается резко очерченный сгусток аффективных
нарушений, связанных с ситуацией преступления; этот очаг проявляется
каждый раз, как предъявляемое нами слово-раздражитель затрагивает
ситуацию преступления и дает появление в протоколе серии симптомов,
являющихся объективными симптомами связанного с преступлением
комплекса.
Мы строили все наши опыты таким образом, что среди
безразличных, одинаковых для всех испытуемых слов-раздражителей мы
предъявляли и такие, которые были связаны с ситуацией преступления, входили
в структуру акта преступления. Мы рассчитывали, что каждое
такое слово — в силу вхождения его в общий аффективный комплекс —
вызовет в психике испытуемого весь этот комплекс, со всем его
аффективным тоном1, и мы сможем констатировать у причастного к преступлению
лица появление симптомов, характеризующих затронутый аффективный очаг.
Мы неизбежно столкнемся здесь же с понятным затруднением:
испытуемый, находящийся в аналогичном положении, никогда не захочет
выявить компрометирующее его воспоминание и приложит все усилия,
чтобы задержать, скрыть пришедшее ему в голову. Симптом не просто
появится у испытуемого, одновременно появится тенденция затормозить его.
Перед нами встают, следовательно, два вопроса:
1. Сможем ли мы объективно установить появляющиеся в ответ
на критические раздражители симптомы, отличающие причастного
к преступлению от непричастного?
1 В данный момент нам безразлично, нужно ли говорить здесь о роде условного
вызывания реакций, как это делает Павлов, или о законе «реинтеграции», как это очень
удачно делает Холлингворт. Нам важно, что стимул может в данном случае вызывать
весь комплекс реакций, относящихся к той ситуации, из которой он взят.
132

Исследование аффекта преступления
2. Сможем ли мы объективно установить их в условиях того
сопротивления, который проявляет испытуемый, стремящийся скрыть
появившиеся у него компрометирующие следы?
Мы сделаем самое лучшее, если выберем из нашего материала три
типичных случая, которые дадут нам возможность ответить на эти
вопросы. Мы выбираем первым из них случай убийства, признание в котором
было получено еще до нашего опыта; вторым — случай, где исследуемый
отрицал свою причастность к убийству, которая была позднее доказана,
и, наконец, третьим, где дело касается менее тяжелого преступления —
кражи, но где причастность к преступлению также отрицалась.
Случай 1
18 января 1925 г. М-ва, 28 лет, подошла к дворнику дома, где она проживала,
и заявила, что ее муж найден ею убитым в кровати, с разбитым черепом
и перерезанным горлом. Следствие быстро установило, что убийство было
совершено жившим в той же квартире Б-вым по просьбе жены убитого
(которая обещала ему за это 18 рублей денег, пальто и шапку убитого) и что
как сама М-ва, так и сестра убийцы, Б-ва, 32 лет, принимали участие
в убийстве.
Картина убийства развернулась в следующем виде: было условлено,
что Б-в убьет М-ва после попойки, которая была устроена на квартире М-ва.
После попойки М-ва вышла из дома, рассчитывая, что когда она вернется,
муж ее будет убит. Этого, однако, не случилось, и, вернувшись, она застала
Б-ва, который заявил, что еще не успел припасти колуна и что просит ее зайти
снова через полчаса, обещая, что к тому времени M-в будет убит. Когда М-ва
снова ушла, Б-в, оставшись в квартире со своей женой и с М-вым, прошел
в его комнату и ударом колуна убил его, оставил на кровати, покрыл одеялом,
после чего начал ломать комод, думая найти там ценные вещи. Вернувшаяся
к этому времени М-ва убедилась, что ее муж был убит, поставила самовар
и, взяв таз, вымыла запачканный кровью пол. Первоначально было
условлено, что труп должен быть брошен в соседний пруд, однако этого сделать
не удалось, и убитый остался на кровати.
Обе женщины, М-ва и Б-ва, были задержаны; они не отрицали,
что убийство было совершено Б-вым, и сомнения оставались лишь в степени
их активного участия в этом: Б-ва утверждала, что убийство было совершено
по просьбе жены убитого, М-вой, последняя же показывала, что Б-в и его
жена убили М-ва по своей инициативе.
133

Часть первая. Психофизиология аффекта
В качестве контрольного лица была привлечена женщина близкого к
обоим задержанным интеллектуального уровня, уборщица, К. И., 32 лет.
Опыт был произведен 22 декабря 1925 г. — через 4 дня после
преступления; испытуемым было предъявлено 75 слов-раздражителей,
повторенных затем снова; 12 из них были непосредственно связаны
с ситуацией преступления (к), некоторые были подобраны так, что при
известной установке могли быть связаны с этой ситуацией (с). Мы
приводим полностью этот список:
1. дом
2. лес
3. часы
4.глаза
5. стекло
6. хлеб
7. лампа
8. овес
9. очки
10. добрый
11. камень
12. ходить
13. ведро (с)
14. окно
15.сосед
16. пирог
17. озеро
18. вагон
19. чай
20. бумага
21. пальто (к)
22. поезд
23. шапка (к)
24. цветы
25. деньги
26. белый
27. погода
28. свеча
29 . грех (к)
30. клей
31. ссора (к)
32. рожь
33. Петр
34. вата
35. пруд (с)
36. железо
37. совет
38. Марья
39. спустить
40. калоша
41. янтарь
42. лошадь
43. Яков (к)
44. буква
45. одеяло (с)
46. полка
47. табак
48. муж (к)
49. стол
50. красный
51. платье
52.труба
53. вино
54. комод (к)
55.сени
56. гулять
61 кровь (к)
62. снег
63. таз (к)
64. пол
65. стук (с)
66. удар (к)
67.вода
68. колун (к)
69. губы
70. корыто
71. любит
57. ломать (к) 72. измена
58. печка
59. нога
60. изба
73.голова
74. Бог
75.соль
Полученные нами данные демонстрируют резкие симптомы аффекта,
заметно концентрированные на тех случаях, когда испытуемым
предъявлялись связанные с ситуацией преступления раздражители. Таблица 14 дает
краткую статистическую сводку этих данных. Несмотря на то, что
раздражители, взятые нами как критические, далеко не всегда воспринимались
испытуемыми как таковые (и наоборот, среди раздражителей, которые мы
считали индифферентными, многие воспринимались в связи с ситуацией
преступления), все же реакции на группу критических раздражителей
характеризуются резким повышением торможения и огромным увеличением
числа нарушенных сопряженных моторных реакций.
Практически все случаи резких торможений речевой реакции и почти
все случаи моторных нарушений падают на раздражители, связанные
с ситуацией преступления.
134

Исследование аффекта преступления
Таблица Î4
Статистическая сводка показателей реакций двух подозреваемых
в убийстве и одной контрольной испытуемой
Испытуемый
М-ва
Б-ва
Контрольный
Реактивное время
/0~*ь
X
S «
X w
fc я
F <
a <υ
9r **
S s
θ« cd
s α
*t <
►*-н cd
1,75
1.75
2,2
у*-^
*
υ
ч—'
S
<υ <
S CD
^ H
u χ
Ci) V-
^ s
H a
s <
°< 3
2.9
3,4
2,0
,*—ν
tt
S u
tf w
Й s
a <
Ε 2
5 h
fc s
°- S
ν cd
H α
u <
о £2
t-^ cd
С α
2,15
2,2
2,0
^
X w
^ «
s 25
α 5
à? я
β- °
a> s
о g.
+64
+94
-10
Моторные нарушения
/"™v
CD ^p
S ^
X w
fc s
? <
U <u
Я« H
Й s
■& id
s α
< «t
s 2
►^■н cd
6
3
36
/·"ч
ч-^
s
CD <
S CD
X H
и s
m CD
Ρ α
s <
83
73
25
/•"■ν
S °
1С w
Sri s
a <
Ε 2
? H
È: s
S· S
5^ fd
h
ου *
о 2
100
82
18
^
S w
^ ~
s S
α s
ν X
θ- £
¥ 8
(7) «
О Q-
+77
+70
-11
Если первые реакции протекают у обоих испытуемых нормально:
Исп. М-ВА
5.стекло
6. хлеб
7. лампа
8. овес
9. очки
Исп. Б-ВА
5. стекло
6. хлеб
7. лампа
8. овес
9. очки
— 1,6м
— 1,9м
— 1,6м
— 1,6м
— 1,6м
— 1,2м
— 1,3м
— 0,8м
— 2,0м
— 1,6м
— рама
— ножик
— огонь
— земля
— стекло
— рот (персеверация)
— соль
— чай (персеверация)
— пшеница
— сахар (персеверация)
то слова, связанные с ситуацией преступления, вызывают у обоих резкое
торможение:
Исп. М-ВА
43. Яков
44. сени
57. ломать
68. колун
— 4,0" — зовут Яков
— 6,0" — сени... окрасить
— 13,0" — ломать... ой, я не соображу... сделать надо
— 4,0" — ...колоть дрова надо
135

Чисть первая. Психофизиология аффекта
Исп. Б-ВА
13. ведро — 3,8" — что вам ответить?., ковшик
21. пальто — 3,4" — это... жакет
25. деньги — 3,4" — ... бумага
29. грех — 4,8" — что еще сказать — не знаю... часы
31. ссора — 4,0" — мир
Как видно из приведенной сводки, эти торможения не выглядят
случайными; характерно, что все посткритические реакции являются
в некоторой степени заторможенными, повторный опыт дает торможение
на тех же группах раздражителей.
Аффективный характер всех этих задержек становится особенно
ясным, когда мы переходим к анализу сопряженных моторных реакций.
На рисунке 29 мы дали ряд выдержек из графического протокола опытов
JJUL-L
26 21 43 63 68
27 21 25
Рис. 29. Примеры графических протоколов опытов с двумя подозреваемыми
в убийстве
А — исп. М-ва (участница убийства)
26. нормальная реакция
21. пальто — 2,8" — надеть
43. Яков — 4.0" — позвать Якова
63. раковина — 2,8" — вымыть его
68. топор — 4,0" — наколоть им дров
В — исп. Б-ва (сообщница)
27. нормальная реакция
21. пальто — 3,4" — это... жакет
25. деньги — 3,4" — ...бумага
31. ссора — 4,0" — мир
136

Исследование аффекта преступления
с обеими испытуемыми. Мы сравниваем здесь моторику средней реакции
на индифферентный раздражитель с моторикой тех случаев, когда
предъявленный раздражитель был связан с ситуацией преступления.
Мы видим, что даже тогда, когда внешнее течение ассоциативной реакции
кажется спокойным, за нею на самом деле скрыты резкие
нейродинамические изменения; возбуждение, наличествующее во всех этих случаях,
говорит о связанном с данными стимулами аффекте, и мы оказываемся
в состоянии восстановить по зарегистрированным нами реакциям
отдельные компоненты аффективной ситуации преступления.
Случай 2
15 января 1926 г. во дворе одного из домов по улице N в куче снега был найден
труп неизвестного мужчины. Труп лежал навзничь, в нижнем белье, валенки
лежали тут же. Голова убитого была раздроблена тяжелым орудием, на теле
были резаные раны, весь он был выпачкан в угольной пыли. Оставшиеся
на снегу следы вели к расположенной во дворе кузнице; в кузнице было
найдено орудие убийства — забрызганный кровью кузнечный молот, нож
со следами крови и остатки сожженной, окровавленной рубахи.
Подозрение пало на владельца кузницы — См., 30 лет. Убитый оказался
дворником соседнего дома, с которым См. часто выпивал. Было установлено,
что накануне убийства он был вместе с ним в пивной и их видели пьющими.
Предварительное следствие установило, что в утро 15 января См. пошел
в свою кузницу не обычным путем, который вел через двор, где лежал труп,
но окольной дорогой; побыв в кузнице, он пошел в церковь (чего обычно
не делал) и пробыл там некоторое время. Было также установлено, что в ночь
на 15 января он был дома, всю ночь не спал, много курил.
Будучи задержан, он отрицал свою причастность к убийству.
Опыт был поставлен 16 января 1925 г., т. е. через 1 день после
убийства. Среди 70 слов-раздражителей (общий список их остался
без перемен) было дано 14 слов, имеющих непосредственное отношение
к ситуации преступления:
15 . дворник 36.удар 59.резать
16. ссора 44. пятно 60. тащить
27. деньги 45. рубаха 61. следы
29. валенки 49. тело 70. кровь
30. молоток 51. нож
137

Часть первая. Психофизиология аффекта
Как и в приведенном выше случае, в опыт были введены стимулы,
которые при известной установке могли быть ассимилированы с ситуацией
преступления.
Полученные нами данные оказались совершенно аналогичны
приведенным выше. Таблица 15 дает сводку, показывающую резкую
концентрацию всех симптомов аффекта на случаях критических раздражителей.
Контрольный испытуемый, как и ранее, не дает никаких симптомов,
связанных именно с этим комплексом. Реакции на связанные с
преступлением раздражители показывают, таким образом, заметное торможение
и повышение числа моторных нарушений, несмотря на то что испытуемый
отрицал свою причастность к преступлению; данные эти становятся особенно
убедительны, если мы вспомним, что в число «критических» слов входили
раздражители, воспроизводящие лишь детали ситуации преступления,
которые вне этой ситуации являлись совершенно индифферентными.
Как и в разобранном выше случае, первые раздражители дают
быстрые и адекватные реакции:
5. пирог — 1,6" — сахар
6. сено — 1,8" — дрова
7. лошадь — 2,4" — волк
8. спички — 2,0" — железо
9. масло — 1,9" — керосин
Таблица 15
Сравнение показателей реакций испытуемого См.
и контрольного испытуемого
Испытуемый
См.
Контрольный
Реактивное время
/«<—s
^ «
ас w
fc 3
ас <
<ϋ <и
9r H
Й s
β· a
s α
ac 5
Д« α
2,0
1.6
y—ч
1С
^-^
Я
<υ <
S <υ
к
Ευ s
Ρ g-
α 2
s? S.
3,1
1,6
y*-^
£
tf w
°> я
к <
Ε «
? н
Ь я
ο w
С 8.
2,5
1,6
/-Ч
* è?
S W
ь -
s S
α s
a? я
ÎT5 «
ο α.
* ?
+30
0
Моторные нарушения
>"™*ч
S о41
ас w
& 3
й <
S *>
α н
й я
я α
χ 5
32
16
/*"V
о4-
ч—'
Я
<ü <
Я qj
1С Η
О S
Я ^
о- 2
S? S.
62
8
/""Ч
Я °
χ w
Sri s
Si <
Ε <υ
5 н
Ь s
CJ Ri
о о
с a
54
12
>-ч
5·' SE
Я w
^ M
я 5
α 5
? я
•о« о
(fi «
ο
ου ?
+30
-8
138

Исследование аффекта преступления
Встречаемые в опыте задержки падают или на критические
раздражители, или же на непосредственно следующие за ними, и это образует
довольно ясную картину связанных с аффективным комплексом деталей:
15. дворник
21. деньги
29. валенки
35. фуражка
36. удар
49. тело
56. снег
61. следы
70. кровь
18.ссора
19. ложка
61. следы
62.лампа
— 3,6й
— 3,4м
— 3,1"
— 4,4й
— 4,1й
— 4,0й
— 3,5м
— 3,6м
— 3,8й
— 2,0"
— 4,3"
— 3,6"
— 4,0м
— изба
— любить
— дрова
— сапоги (персеверация)
— говорить
— дрова
— вода
— дрова
— смерть
— ругаться
— есть
— дрова
— зажигать
Кроме этих случаев, мы не встречаем в опыте ни одного факта
резкого торможения реакций, и связь у данного испытуемого задержек
с аффективным комплексом не подлежит сомнению. Просмотр
зафиксированных моторных нарушений убеждает снова, что за этими
задержками лежит конфликтный по своему характеру процесс
возбуждения. Рисунок 30 дает случаи наблюдавшихся у данного испытуемого
нарушений; если мы будем помнить, что эти нарушения являются строго
концентрированными, протекающими на фоне в общем совершенно
правильных моторных реакций, мы сможем признать, что полученные
нами симптомы дают вполне объективные данные о том круге следов,
которые связаны у нашего испытуемого с его преступлением, несмотря
на все усилия, которые он делает, чтобы скрыть свою причастность
к преступлению.
Мы имели случай повторно и детально исследовать данного
испытуемого, и реакции, которые протекали у него с известными симптомами,
сложились у нас в картину, ставшую понятной лишь после того, как
следствие установило всю ситуацию преступления и См., отрицавший свою
причастность, сознался в убийстве.
139

Часть первая. Психофизиология аффекта
Рис. 30. Примеры реакций испытуемого См. (убийцы)
6. нормальная реакция
51. нож — 2,8" — резать хлеб
54. пьяный — 5,6" — дурак
55. ползать — 3,2" — спать
61. следы — 3,5" — дрова
70. кровь — 3,8" — смерть
21. деньги — 3,4" — любить
35. фуражка — 3,8" — носить
Вот картина этого преступления: как было указано, вечером 14 января См.
и его приятель-дворник сидели в пивной; выйдя оттуда, они направились
в кузницу, чтобы распить там еще бутылку. На месте опьяневший См. спросил
у приятеля, когда тот отдаст ему взятые взаймы 2 рубля, на что тот ответил
отказом. Тогда См. схватил кузнечный молот и ударил его по голове. Тот упал
и начал хрипеть и ползать по полу. См. сначала сильно испугался, затем,
по его словам, ему стало жалко раненого и он дорезал его ножом; после этого
он снял с убитого верхнее платье, испачканное кровью, сжег его на горне,
а труп вытащил за ноги во двор, где и оставил.
После развернувшейся перед нами истории преступления становятся
очевидны источники нарушения, связанные с такими раздражителями,
как деньги, удар, нож, молоток, пьяный, ползать, следы, ссора и т. д.
140

Исследование аффекта преступления
С луч аи )
13 мая 1926 г. на фабрике одного из московских предприятий была
обнаружена кража: было взломано окно и украден вентилятор.
Подозрение пало на дворника Ув., 28 лет, которого видели накануне,
когда он показывал окно какому-то неизвестному человеку.
Ув. был арестован, свою причастность к краже отрицал.
Опыт был поставлен 15 мая 1926 г. — через 2 дня после
преступления. В качестве контрольного лица был взят мужчина 28 лет примерно
того же уровня развития, ничего не знавший о целях опыта.
Среди 50 слов-раздражителей, входивших в предъявленный
испытуемому ряд, ему были даны 7 относившихся к ситуации преступления:
19. деньги 33. ломать 44. инструмент
26. вентилятор 39.стекло
28.окно 40.разбить
Этот случай характерен двумя отличительными признаками:
испытуемый не признался в своей вине и преступление было значительно менее
тяжко, чем только что описанное, а это уже говорит о меньшей остроте
связанного с ним аффекта.
Однако и тут связанная с ситуацией преступления группа
раздражителей дает резкую концентрацию всех симптомов (см. таблицу 16),
и практически только критические реакции протекают у нашего
испытуемого с заметными признаками нарушений. Как и в приведенных выше
случаях, графический протокол дает на фоне спокойных, правильных
движений отдельные очаги реакций, протекающих с речевой задержкой
и заметным моторным возбуждением; эти реакции оказываются настолько
связанными по своему содержанию с ситуацией преступления, что
отдельные детали его встают перед экспериментатором с полной
очевидностью. На рисунке 31 приведено несколько случаев таких типичных
для Ув. реакций.
Мы нарочно приводим здесь сначала реакции, протекающие внешне
почти одинаково и без выраженных нарушений; простой ассоциативный
эксперимент неспособен выявить здесь заметную разницу. На самом же
деле за внешне сходными реакциями кроются совершенно различные
141

Часть первая. Психофизиология аффекта
Таблица Î6
Сравнение показателей реакций испытуемого Ув.
и контрольного испытуемого
Испытуемый
Ув.
Контрольный
Реактивн. время
И идифферентные
раздражители (сек)
2,4
1,8
Критические
раздражители (сек)
4,2
1,8
Посткритические
раздражители (сек)
3,4
1,6
Коэфф. критич.
торможения (%)
+33
0
Моторные нарушения
Индифферентные
раздражители (%)
15
12
Критические
раздражители (%)
86
16
Посткритические
раздражители (%)
40
0
Коэфф. критич.
торможения (%)
+71
+4
неиродинамические процессы, и сопряженная моторная кривая, в одном
случае спокойная, в другом — отличающаяся характерными импульсами
и резким тремором, показывает, какое значительное возбуждение
скрывается за этой внешне спокойной картиной.
Сопряженные моторные реакции приводят здесь к установлению
объективных симптомов того, что с вполне определенными группами
ответов у испытуемого связаны аффективные следы, а эти аффективные
следы прямо ведут нас к установлению связанных с ситуацией
преступления моментов.
Мы привели три характерных случая, хотя располагаем значительно
большим их числом; в специальной работе мы даем их детальный анализ,
здесь же ограничимся указанием, что почти во всех случаях
аффективные следы преступления проявляются в нашем опыте
в группе объективных симптомов, сводящихся обычно к тор-
можению соответствующих речевых реакций и характерным
признакам возбуждения, отражающегося в моторной сфере.
Мы склонны думать, что при достаточно чисто поставленных опытах
психолог сможет дать на вопрос о возможности объективного диагноза
причастности положительный ответ.
Одно существенное возражение естественно возникает в ответ
на наши опыты. Ведь даже в тех случаях, когда задержанный отрицал свою
142

Исследование аффекта преступления
Рис. 31. Примеры типичных реакций испытуемого Ув. (вор)
27. нормальная реакция
28. окно — 4,2" — большое
33. ломать — 25" — почему ломать?
44. инструмент — 20" — инструмент... я не знаю... я уже сказал,
что я не знаю... инструмент...
причастность к преступлению, ему предъявлялось обвинение, которое,
естественно, вызывало у него аффективную реакцию. Не исследуем ли мы
этой реакции на обвинение, думая, что перед нами аффективные следы
преступления?
У нас есть два ответа на это вполне верное соображение. Прежде
всего, мы почти никогда не даем испытуемому раздражителей, прямо
связанных с обвинением; обычно (ив других опытах это особенно ясно)
весь список критических раздражителей исчерпывался деталями
ситуации преступления, неизвестными непричастному и ошибочно
подозреваемому лицу. Наличие связанных с этими деталями симптомов
уже является существенным признаком причастности.
143

Часть первая. Психофизиология аффекта
С другой стороны, мы располагаем и фактическим материалом,
отводящим это возражение. Нам удалось провести ряд опытов до всякого
разговора с задержанным, до предъявления ему какого бы то ни было
обвинения, и эти опыты дали нам аффективные симптомы, ничуть не менее
рельефные, чем только что приведенные; и наоборот: мы имели случай
провести опыты с ошибочно задержанными, непричастными к
преступлению лицами, и эти опыты показали нам полное отсутствие связанных
с преступлением симптомов у непричастных к нему лиц. Остановимся
на одном из таких опытов подробнее.
4. Отрицательные опыты
Мы позволим себе прямо остановиться на одном случае, который
представляет особый интерес как по редко встречающейся чистоте
материала, так и по определенности полученных результатов.
Случай 4
В феврале 1927 г. на одном из московских вокзалов была сдана в качестве
груза корзина, адресованная в город Брянск на предъявителя. Корзина
показалась подозрительной, ее вскрыли и обнаружили в ней труп женщины,
с несколькими колотыми ранами, в одной рубашке; труп был перевязан
веревками, обложен листами бумаги и втиснут в корзину.
Бумага, которой был обложен труп, дала указания на место, где было
совершено убийство; таковым оказался ресторан «Медведь», со столиков
которого была снята эта бумага.
Одновременно с нахождением трупа, гр. Ш. в Киеве получил письмо
с вложенной в него багажной квитанцией; в письме ему предлагалось
«по данной квитанции получить его жену в Брянске». «Неизвестный»,
подписавший это письмо, извинялся, что не мог послать ее до Киева, так как
на это у него не хватило денег. Гр. Ш. был вызван в Москву и в трупе
действительно опознал свою жену.
Дальнейшее следствие установило, что груз был подвезен на ломовом
извозчике; сдававший его — по виду грузин — подписал квитанцию
вымышленной, видимо, фамилией Картузов.
144

Исследование аффекта преступления
По подозрению в участии в этом убийстве были в течение нескольких
дней привлечены семь лиц:
1. И-ва, 26 лет — хозяйка квартиры, где обычно останавливалась, приезжая
в Москву из Киева, гр-ка ILL
2—4. Б~ва, 33 года, Загр., 24 года, Храм., 30 лет — подруги убитой,
проживавшие постоянно в Киеве.
5 — 6. Вор., 45 лет, и Вас, 46 лет, первый — инвалид труда, второй —
безработный, проживающие в Москве и, по ряду данных, встречавшиеся
с Ш. в последние дни ее жизни.
7. Бел., 32 года, бывший парикмахер, знавший убитую сначала по Киеву,
затем встречавшийся с ней в Москве.
Все испытуемые были доставлены в лабораторию немедленно после
ареста, причем никто из них до опыта допрошен не был;
испытуемые Б-ва, Загр. и Храм, были задержаны в Киеве, немедленно
доставлены в Москву и тотчас же с поезда были приведены в лабораторию.
В этом отношении мы имели особо чистый материал, нацело
исключающий знание каких бы то ни было деталей дела из вторых рук.
Испытуемым был предъявлен ряд из 80 слов-раздражителеи, в число
которых входили следующие 15 критических слов:
21. корзина 38. вокзал 56. женщина
24. поезд 43. грузин 58. груз
26. «Медведь» 49. касса 63. квитанция
30. письмо 51. картуз1 70. Брянск
36. багаж 54. ломовой 76. Маруся2
Совершенно понятно, что первое, с чем мы сталкиваемся в этом
материале,— это совершенно исключительная аффективность
подвергнутых исследованию испытуемых. Все четыре проведенные через опыт
женщины — особенно арестованные в другом городе и доставленные
в Москву без сообщения точного мотива ареста — проявляли во время
опыта разлитой аффект в самой острой степени, всхлипывали и плакали,
не могли сосредоточиться на длительный срок на данном задании и быстро
Наводящее на фамилию Картузов.
Имя убитой.
145

Чисть первая. Психофизиология аффекта
утомлялись; достаточно указать, что данную выше (§2) характеристику
разлитого аффекта мы дали прежде всего на основании материалов,
полученных нами у этих испытуемых. Сравнительно высокое реактивное
время и значительная вариативность, весьма нарушенный характер
моторных кривых — все это создавало фон резкого возбуждения
исключительной силы.
Однако на этом фоне мы не нашли почти никаких следов
аффекта, устойчиво концентрированного на критической
группе раздражителей. Аффект носил выраженный разлитой характер,
и симптомы реактивных нарушений встречались одинаково как на
нейтральных, так и на критических раздражителях.
В таблице 17 приводится цифровая сводка полученных результатов.
Цифры раскрывают картину, существенно отличную от той, которую
мы только что привели в трех разобранных нами случаях.
Мы часто находимся в таком положении, что получаемые нами
цифры кажутся не такими ясными и убедительными, как бы хотелось,
и мы испытываем некоторое чувство раздражения, когда цифры не соот-
Таблица Î7
Результаты экспериментов с подозреваемыми в убийстве (случай 4)
Испытуемый
1. И-ва
2. Биб-ва
3. Загр.
4. Храм.
5. Вор-а
6. Вас.
7. Бел.
Реактивное время
Индифферентные
раздражители (сек)
1,8
2,8
2,8
1,8
2,2
1,4
2,4
Критические
раздражители (сек)
1,8
2,8
3,6
2,0
2,4
1,6
3,2
Посткритические
раздражители (сек)
1,9
2,0
3,6
1,8
2,3
1,2
2,6
Коэфф. критич.
торможения (%)
+5
0
+29
+10
+90
+14
+33
Моторные нарушения
Индифферентные
раздражители (%)
15
48
88
55
5
15
Критические
раздражители (%)
7
64
78
36
0
28
Посткритические
раздражители (%)
21
50
50
44
0
21
Коэфф. критич.
торможения (%)
-8
+16
-10
-19
-5
+13
146

Исследование аффекта преступления
ветствуют тем результатам, которые мы хотим получить. Однако предмет
наш сложен, и живая человеческая личность не всегда адекватно
выражается в простой статистике; в таких случаях конкретный анализ помогает
нам разобраться в тех неясностях, которые оставила цифровая обработка.
Однако при всем том цифры дают нам достаточно определенную
картину: у большинства наших испытуемых реакции на критические
раздражители протекают нисколько не более заторможенно, чем реакции на стимулы
индифферентные; у всех испытуемых, даже показывающих некоторую
заторможенность критических реакций1, подобное замедление реакций
значительно перекрывается вероятной ошибкой (огромной при разбросанности
и неустойчивости ряда) и ни в коей мере не может считаться сколько-нибудь
достоверным. То, что в нашем случае критические раздражители не
представляют какой-нибудь специфической аффективной группы реакций, ясно видно
из сопряженных с ними моторных кривых, которые в среднем дают картину,
ничуть не отличающуюся от общего нарушенного фона.
Приведем здесь для краткости лишь несколько выдержек из наших
протоколов, показывающих, что критические раздражители в этом случае
ничуть не выделяются из массы других.
Исп. И-ВА
19. стена
20. очки
21. корзина
22. часы
33. щетка
34. колесо
35. багаж
36. заяц
37. вокзал
38.пирог
39. трава
— 1, 2"
— 2, 0й
— 1, 4й
— 2, 4й
— 3, Г
— 2, 2"
— 2, 8й
— 2, Г
— 3, Г
— 2, 6й
— 1, 8"
— стенка
— глаза
— волос
— стул
— ботинки
— лошадь
— платье
— кошка
— буфет
— творог
— плуг
Так, у испытуемого Загр. мы имеем повышение реактивного времени при критических
раздражителях на 29%, в то время как средняя вариативность ряда выражается в цифре
42%; таким образом, больше 20 реакций имеют длительность > 3,4" и полученный
индекс реактивного времени на критические раздражители достоверным считаться,
конечно, не может.
147

Часть первая. Психофизиология аффекта
Исп. Биб-ва
19.стена
20. очки
21. корзина
22. часы
69. Ростов
70. кольцо
71. краска
72. Брянск
73.сорочка
74. пальто
— 2, 2"
— 1, 8й
— 2, 0м
— 1, 8м
— 2, 6й
— 2, 4й
— 3, 2"
— 2,0м
— 2, 0м
— 1, 6"
— пол
— глаза
— продается в корзине
— цепочка
— Дон
— пальцы
— мазать
— вокзал
— шить
— одевать
Исп. Храм.
19. стена
20. очки
21. корзина
22. часы
33. щетка
34. колесо
35. багаж
36. заяц
37. вокзал
38. пирог
39. трава
— 2, 2"
— 6, 4м
— 2,2"
— 1, 8м
— 2, 2"
— 1, 2"
— 1, 8й
— 3, 0"
— 2, 4й
— 1, 8м
— 4, 4м
— камень
— что сказать... глаза
— рыба
— футляр
— палка
— телега
— чемодан
— лес
— вагоны
— мука
— трава?., ну земля
Мы не имеем возможности привести здесь реакции на все
«критические» стимулы у наших испытуемых. Одно оказывается совершенно
ясным: несмотря на отдельные случаи заметных торможений,
падающих на критические раздражители, мы не встречаем здесь картины
выделения данной группы реакций как «критической»;
экспериментатор получает впечатление, что испытуемые данной группы лишены
тех аффективных следов, которые мы у них ищем.
Характер отдельных реакций на критические стимулы в их
психофизиологических моментах будет особенно ясен для нас, если мы приведем
две выдержки из наших графических протоколов. Мы даем два таких
примера на рисунке 32.
148

Исследование аффекта преступления
Рис. 32. Отрывки графических протоколов сопряженных моторных реакций
А — исп. Вас. В — исп. Вор.
17. очки — 1,4" — глаза 20. ручка — 3,6" — писать
18. корзина — 1,8" — яйца 21. свежий — 2,6" — на базаре
19. часы — 1,4" — по часам 22. часы — 3,8" — знать время
20. груз — 1,4" — поднимать
149

Часть первая. Психофизиология аффекта
Два выбранных нами испытуемых относятся к двум разным
реактивным типам, моторика одного — относительно стабильна, на опыте он держит
себя спокойно и лишь значительный тремор левой руки (здесь проявляется
и алкоголизм испытуемого) указывает на своеобразное состояние данного
субъекта. Второй по всем симптомам относится нами к
реактивно-лабильному типу; он оказывается не в состоянии достаточно четко координировать
свои движения с даваемыми речевыми реакциями, его моторика иррадииро-
ванно нарушена (в качестве осложняющего момента выступает тут то,
что опыт ставится с левой рукой по причине паралича правой); общий
аффективный фон характеризует данного испытуемого, он растерян, не
совсем понимает, почему он задержан и приведен на опыт. Общий фон
реактивных процессов у испытуемых различен, но в обоих случаях мы имеем
один общий момент: реакции на «критические» раздражители протекают
здесь совершенно одинаково со всеми остальными, и скрытый за ними
нейродинамический характер процесса оказывается совершенно
неотличимым от того, которым характеризуются все остальные реакции испытуемого.
В этом отношении оказывается особенно интересным рисунок 27-А,
приведенный нами выше; полная дезорганизация реактивного процесса
говорит нам о сильнейшем разлитом аффекте, проявляемом у испытуемой
Загр., входящей в разбираемую группу. На этом фоне, однако, мы не
находим никаких существенных сгустков нарушений, которые позволили бы
нам отнести их за счет наличия у испытуемого каких-нибудь резких и очень
активных аффективных следов; мы получаем, наоборот, все основания
оценивать данное состояние как разлитую реакцию на травматическую
ситуацию ареста.
Мы привели лишь один случай из ряда тех, которыми располагаем;
мы принуждены сузить и ограничить наш анализ. Однако одно кажется
нам совершенно установленным: в ряде случаев мы получаем у наших
испытуемых картину разлитого аффекта без концентрации
аффективных симптомов на связанных с ситуацией
преступления моментах. В этих случаях мы можем говорить о
дифференциальной диагностике причастных к преступлению и ошибочно
задержанных людей, или — на языке психологии — разлитого состояния
актуального аффекта и концентрированных следов аффективных
комплексов.
150

Исследование аффекта преступления
5. Динамика аффективных
процессов у преступников
Аффект преступника, на котором мы останавливаемся, является
аффектом острого жизненного значения. Именно поэтому мы можем
ожидать здесь совершенно своеобразных и резких проявлений его
динамики.
Преступник далеко не остается безразличным к переживаемому им
состоянию; как раз наоборот: он принимает его близко к сердцу, травма
толкает его к действию, обуславливает динамику его поведения.
Острое состояние травмы, осложненное тем, что его нужно скрывать,
скованное боязнью выдать себя, создает у преступника состояние
чрезвычайно резкого аффективного напряжения; это напряжение неимоверно
обостряется тем, что у подследственного, находящегося под непрерывной
угрозой раскрытия его преступления, создается полная невозможность
в какой бы то ни было форме отреагировать свой аффект; чем острее
преступление, тем аффективнее человек и чем ближе опасность быть
открытым, тем резче выявляется это «давление комплекса», и мы видели
уже выше, какие значительные нарушения важнейших неиродинамических
функций характеризуют поведение преступника.
Свидетельства того, что состояние преступника, у которого
напряженный до предела аффект не находит себе выхода, может стать
действительно нестерпимым, мы находим в художественной литературе.
«Давление комплекса» оказывается здесь поистине нестерпимым,
и субъект, переживающий его, не в состоянии оставаться существом,
пассивно переживающим этот аффект; он должен как-то реагировать
на свое состояние с тем, чтобы разрядить напряжение, спастись от той
сверхвозбужденности, которая нарушает все его поведение и держит его
непрерывно под страхом расшифровки.
Именно такое напряжение является, бесспорно, одним из серьезных
моментов, толкающих преступника на признание своей вины. В
признании преступник находит способ отреагировать сжатые в тиски молчания
аффективные следы, найти выход из напряжения, разрядить тот
аффективный тонус, который создавал у него непереносимый конфликт. Признание
может дать отреагирование этого конфликта и возвратить личность к хоть
151

Часть первая. Психофизиология аффекта
сколько-нибудь нормальному состоянию, в этом и заключается его
психофизиологическое значение.
Психофизиологическая роль признания уже давно была достаточно
полно оценена; древнее учение о катарсисе рассматривало признание
в своих проступках как очищение; христианское учение об исповеди всегда
использовало психологический факт облегчения, которое вызывалось
отреагированием аффективных следов путем рассказа доверенному лицу
о тяготящих субъекта грехах; наконец, вся психотерапия и особенно
вся терапевтическая система психоанализа исходят из того отреагирования
и изживания, которое связано с всплыванием в сознании и передачей своих
комплексов. Устанавливающийся в процессе терапии перенос связан
именно с этим мощным процессом отреагирования аффективных
комплексов, и именно он создает совершенно специфичную и в деталях еще
неизученную картину терапевтического влияния психоанализа.
В ситуации преступления мы можем ожидать влияния такого
отреагирования в особенно рельефных формах. Признание в совершенном акте
снимает с преступника те сдержки, которые контролировали каждый
его шаг и каждую его мысль и создавали исключительной резкости
конфликт и исключительной силы напряжение; этим оно дает путь
к отреагированию аффекта и к восстановлению более нормальной
жизнедеятельности.
Перед нами стоит задача изучить нейродинамическую картину
признания и выяснить объективные психофизиологические симптомы,
которыми оно сопровождается.
От психофизиологического исследования преступления до этапа
признания мы можем ждать, следовательно, огромных изменений в
поведении, наличия резких симптомов аффективных следов, связанных с
преступлением и, наконец, значительного «давления комплекса»,
стремящегося проявиться в любых действиях, контроль над которыми окажется
ослабленным. Наоборот, признание должно нам дать
психофизиологическую картину разряжения, а связанное с ним отреагирование —
известное успокоение поведения. Опыты с психофизиологией признания
возбуждают в нас, таким образом, глубокий теоретический интерес.
Мы остановимся на случае, который может с достаточной
наглядностью дать психофизиологическую картину намеченных нами
процессов.
152

Исследование аффекта преступления
С луч а й 5
28 января 1927 г. в мусорном ящике на дворе одного из московских домов
был обнаружен труп полураздетой женщины, голова которой была
раздроблена каким-то тяжелым орудием. Следы привели к помещению для сезонных
рабочих, где в то время жил один лишь маляр Фил., 47 лет. В комнате были
обнаружены следы крови, в печке было найдено много пепла и остатки
сожженной женской одежды. По всем данным труп был перенесен из
комнаты в мусорный ящик между 5 и 7 часами утра того же дня. Окоченелость
трупа заставляла, однако, предполагать, что убийство было совершено
по крайней мере за сутки перед этим.
Маляр Фил. был задержан и тотчас же без всякого дознания был
доставлен в нашу лабораторию. После опыта он был подвергнут допросу,
но в преступлении не сознался. В течение ближайших двух недель он был
помещен в дом заключения, дважды допрошен и на одном из допросов
признался в следующем:
26 января вечером он встретил на улице неизвестную ему женщину, которой
предложил переночевать с ним, на что она согласилась. Фил. привел ее домой,
они распили вместе бутылку водки, потом легли спать. Ночью он проснулся,
чувствуя, что женщина обшаривает его карманы. Он начал ругать ее и ударил
по голове — сначала кулаком, потом — поленом; женщина упала, он же,
будучи пьяным и смутно понимая происшедшее, заснул. Утром он увидел,
что женщина мертва, обыскал ее, чтоб найти деньги, которые она могла у него
украсть, затем снял ее пальто, понес на рынок и продал его, «чтоб
опохмелиться». Вернувшись, он сжег запачканную кровью одежду, а тело засунул
под кровать, где оно и пролежало всю ночь. Решив скрыть труп в мусорном
ящике, он наутро отнес его туда, прикрыв мусором. О самом преступлении,
по его словам, помнил плохо, потому что был сильно пьян.
Испытуемый был исследован нами трижды: до допроса, тотчас же
после задержания (через два дня после убийства), в тот же день после
допроса, на котором признания его не было получено, и через две недели,
тотчас после получения от него признания в совершенном преступлении.
Это дает нам возможность проследить всю динамику его аффективных
процессов шаг за шагом.
В первом и втором опыте ему было предъявлено 35 слов-раздражителей,
из которых критическими были: молоток (после оказался не имеющим
153

Часть первая. Психофизиология аффекта
отношения к преступлению), печка, мусор, одежда. Тут же были получены
два ряда цепных ассоциаций.
В последнем опыте фигурировали 80 слов-раздражителей с
критическими (кроме упомянутых): 41. пальто, 44. женщина, 48. полено, 49.
голова, 53. тело, 56. кровь, 64. сжечь, 65. следы, 70. суд, 74. допрос.
Первое, что характеризует поведение испытуемого при нашей первой
встрече с ним, это — как и можно было ожидать — исключительной силы
разлитой аффект, нарушающий все его акты и делающий его
психологические операции весьма неустойчивыми.
Таблица 18 показывает, что как реактивное время его, так и характер
сопряженных моторных актов отличается особенной неустойчивостью и на-
рушенностью. Среднее реактивное время его речевой реакции довольно
замедлено и исключительно неустойчиво, кривая его распределения
чрезвычайно разбросана; сопряженные моторные нажимы весьма
неустойчивы по затрате энергии, и значительный их процент протекает с резкой
дискоординацией по форме. Такова характеристика
психофизиологического состояния испытуемого тотчас же после ареста, до всякого
предъявления обвинения.
Таблица 18
Результаты экспериментов с испытуемым Фил. (убийство)
Опыт
До допроса
После первого допроса
После признания
Реактивное
/*-*ч
X
о
Χ
Ч
α,
и
3,0
3,2
2,0
время
/*-V
^5
>w
çj
о
X
to
χ
α
α
cd
DQ
40
22
30
Моторные реакции
^^^
s
s
ч—*
Ε-
Ο
Ο
Χ
to
Χ
υ
Χ

ΕΚ
s
25
15
47
/>
^5
Ο*"4
^^
^
ε
ο
ο
χ
to
χ
cd
α
cd
DQ
24
80
8,5
/^ч
-Ρ
<υ
В
cd
α
о
Χ
45
0
86
/*"V
VS.O
ο^
<υ
Χ
Χ
3
α
cd
Χ
55
100
14
154

Исследование аффекта преступления
Первый допрос сопровождается предъявлением обвинения и не
приводит, однако, к признанию испытуемого. Какими же
психофизиологическими изменениями это сопровождается? Эффект виден уже на
приведенной таблице; мы можем характеризовать его как резкое обострение
аффекта: речевые реакции начинают протекать еще более замедленно,
моторные реакции окончательно выбиваются из-под контроля, и мы
наблюдаем тот характерный для разлитого аффекта процесс, который мы
отметили уже выше: воспитание устойчивых, стандартных реактивных форм
разрушается, испытуемый оказывается не в состоянии сделать два
одинаковых по интенсивности и форме движения, моторное возбуждение
приобретает острый, иррадиированныи характер, и число моторных
нарушений поднимается до 100%. Совершенно очевидно, что
предъявление обвинения создает резкую актуализацию аффекта.
Приводимые на рисунке 33 отрывки из графического протокола
иллюстрируют это. Правда, нейродинамика первого опыта дает нам
признаки резкой импульсивности; возможность выработки определенных
стандартных форм реакций (reaction-patterns) здесь уже отсутствует,
и испытуемый дает весьма неустойчивые, делаемые с резкой энергией
движения, но лишь во втором опыте — после предъявления обвинения — этот
процесс дезорганизации принимает свой действительно острый характер.
Общее разлитое возбуждение вызывает здесь резкий иррадиированныи
тремор, функциональная задержка возбуждения здесь окончательно
нарушается, и каждый импульс непосредственно захватывает моторную
сферу, координация совершенно нарушается, и перед нами развертывается
характерная картина диффузных реактивных процессов,
разрушенных острым аффектом. Совершенно ясно, что предъявленное
обвинение оживило резкие аффективные следы, перевело аффект в
актуальное состояние и — не дав путей отреагирования этого аффекта —
повело к исключительно острому состоянию конфликта.
Это острое состояние резкого аффективного напряжения, конечно,
связано с выявлением и специальных следов связанной с преступлением
аффективной группы; реакции, имеющие прямую связь с ситуацией
преступления, протекают с симптомами особенно резких задержек
и нарушений; после допроса эти нарушения в критических случаях
становятся еще острее, и мы получаем впечатление значительной
актуализации конкретных аффективных следов под влиянием допроса; если
155

Часть первая. Психофизиология аффекта
РИС. 33. Отрывки графических протоколов сопряженных моторных реакций
Исп. Фил. (убийца)
А — после задержания и перед допросом
В — после допроса, не приведшего к признанию
С — через две недели, сразу же после признания в убийстве
156

Исследование аффекта преступления
в первом случае мы встречаем чаще всего механизм последовательных,
персеверативных нарушений, то во втором опыте все нарушения имеют
резко выраженный актуальный характер:
1-й опыт 2-й опыт
24. мусор — 4,2" — земля 24. мусор — 5,6" — ну... земля
25. гвоздь — 5,2" — железо 25. гвоздь — 5,8" — дерево
27. одёжа — 2,4" — холод 27. одёжа —7,8" — ну... сапоги, что ли,
не знаю, что сказать
28. масло — 9,2" — масло 28. масло — 9,2" — молоко
Создавшееся в поведении испытуемого резкое разлитое возбуждение
характеризуется одним моментом, которому мы придаем большое
значение; он объясняет многое в механизме аффективной динамики и в факторах
признания. Мы не можем назвать этого механизма иначе, чем
«давлением комплекса») оно сводится к тому, что не получившие отреаги-
рования аффективные следы обнаруживают тенденцию выявляться,
несмотря на резкое сопротивление испытуемого, и действительно
проявляются в тех случаях, когда контроль над своим поведением оказывается
снижен и поведение протекает в условиях повышенного автоматизма.
После первого допроса, где Фил. отрицал свою вину, мы дали
ему возможность свободно ассоциировать, говоря подряд все приходящие
ему в голову слова. Полученный нами ряд свелся, как обычно, к довольно
поверхностной цепи ассоциаций, частью повторяющих предъявленные
перед тем в опыте раздражители; однако в этом ряду с необычайной
ясностью выявилась тенденция навязчиво воспроизводить ряд слов,
и эти навязчиво воспроизводимые слова оказались как раз словами,
непосредственно связанными с ситуацией преступления. Вот этот ряд:
коса — молоток — топор — лопата — коса — лес — дрова — стена —
окно — потолок — электричество — сапоги — одёжа — сарай — амбар —
баня — двор — дом — лошадь — корова — овцы — пастух — сено —
вода — песок — глина — земля — навоз — мусор — грязь — галоши —
снег — мороз — трава — лес — одёжа — шапка — фуражка — хата —
сарай — хлеб и т. д.
Свободный ассоциативный ряд приводит к выявлению как раз тех
комплексов, которые должны бы были с максимальной осторожностью
157

Часть первая. Психофизиология аффекта
скрываться. Навязчивое повторение некоторых деталей ситуации
преступления указывает, что на фоне общего разлитого возбуждения проявляется
навязчивая тенденция воспроизвести отдельные связанные с
преступлением аффективные следы; в этом «давлении аффективного комплекса»
мы видим один из факторов, делающих существование испытуемого весьма
тяжелым и ведущим к признанию.
Испытуемый признался в совершенном преступлении через две
недели, и данные, которые мы получили от проведенного тотчас же после этого
опыта, говорят с ясностью о том, что признание повело к отреагированию
аффективного конфликта и вернуло испытуемого к значительно более
нормальным и устойчивым формам поведения. Уже таблица 18 дает нам
относящиеся сюда данные: мы видим, как после признания речевые
реакции делаются быстрее, восстанавливается возможность давать
правильные и устойчивые реактивные движения, движения становятся
менее заторможенными, число моторных нарушений резко снижается,
нейродинамический процесс принимает устойчивые и нормальные формы.
Достаточно всмотреться в отрезок из графического протокола
(рисунок 33-С), чтобы видеть, что после признания реактивный процесс
восстанавливается и приобретает свою нормальную структуру.
Детальный анализ убеждает нас в том, что признание сглаживает
и аффективный характер связанных с преступлением следов; если
в первых опытах все «критические» реакции протекали с заметными
торможениями, то и этот феномен становится в последнем опыте
значительно ослабленным.
Процесс признания в преступлении имеет огромный
психофизиологический эффект; уничтожая конфликтный характер процесса,
производя отреагирование аффективных следов, он уничтожает то
исключительное аффективное напряжение, которым характеризуется поведение
преступника в течение всего времени от травмы преступления и до
открытого признания своей вины. Мы, конечно, не можем одинаково
говорить здесь о любом преступнике; для динамики аффективных
процессов преимущественный интерес представляют те из них, у
которых преступление оставляет действительно аффективные следы,
а задержка признания вызывает действительно резкий конфликт;
именно в этих случаях влияние отреагирования проявляется с особенной
ясностью.
158

Исследование аффекта преступления
У нас остается одно сомнение, которое не исчезает после сказанного:
можно ли данный эффект свести к действию признания или, быть может,
прошедший после преступления срок естественно ослабил оставшееся
от преступления и ареста аффективное возбуждение?
Совершенно ясно, что время повлияло на динамику аффекта в том же
направлении, что и отреагирование, однако материалы, которыми мы
располагаем, указывают, что и одного момента отреагирования было
достаточно, чтобы резко изменить картину реактивных процессов.
Мы приведем лишь один наиболее рельефный случай. Испытуемый Гор-н
совершил убийство, был задержан, подвергнут опыту, тотчас же допрошен
и после допроса, на котором было получено его признание, снова проведен
через исследование. То обстоятельство, что вся процедура (арест, оба опыта
и допрос) была проведена в течение нескольких часов, позволило исключить
здесь фактор времени и показать, что один факт признания существенно
изменил характер психофизиологических процессов.
Таблица 19 дает соответствующую сводку. Мы видим, что признание
на допросе дало сразу резкое падение реактивного времени и снижение всех
симптомов, связанных с аффективными следами преступления; очевидно,
оставшееся значительное возбуждение (30% нарушенных реакций в
повторном опыте) должно быть отнесено за счет того, что в обоих случаях
аффективное состояние, конечно, не успело улечься; однако остальные изменения,
Таблица 19
Динамика симптомов в зависимости от признания. Испытуемый Гор-н
Испытуемый
До признания
После
признания
Реактивное время
Индифферентные
раздражители (сек)
2,8
2,8
Критические
раздражители (сек)
4,3
2,6
Посткритические
раздражители (сек)
2,6
2,2
Коэфф. критич.
торможения (%)
-54
-9
Моторные нарушения
Индифферентные
раздражители (%)
14
18
Критические
раздражители (%)
44
28
Посткритические
раздражители (%)
31
38
Коэфф. критич.
торможения (%)
+30
-16
159

Часть первая. Психофизиология аффекта
достаточно резко выявленные в опыте, должны быть целиком отнесены
за счет признания; несмотря на то, что мы имеем здесь испытуемого,
не пытавшегося запираться и отрицать свою вину, признание на допросе
сильнейшим образом отразилось на его аффективной динамике.
Признание в преступлении имеет свою серьезную
психофизиологическую механику, оно само является во многом результатом своеобразных
аффективных факторов, определенной динамики аффекта, к отреагиро-
ванию которого оно ведет. В свете психофизиологического анализа
его механизмы становятся нам более ясными, а вместе с ними проясняются
и психофизиологические основы таких явлений, как христианская исповедь
или древний катарсис.
Совершенно очевидно, что на учете именно этих механизмов покоится
и действие психоаналитической терапии, нейродинамический анализ
которой должен представить одну из интереснейших страниц в программах
дальнейшего психофизиологического эксперимента.
6. Аффективный комплекс и стратегия личности
Мы сильно ошибались бы, если бы думали, что наш испытуемый
оказывается во время опытов совершенно индифферентным и пассивно
ждет, когда аффективные следы выразятся у него в определенных внешних
симптомах.
В нашей ситуации дело обстоит как раз наоборот: испытуемый всегда
оказывается в высокой степени заинтересован в том, чтобы не выявить,
скрыть свои аффективные следы; угрожающая ему в случае раскрытия
преступления кара держит его все время настороже, и если она не
вынуждает его к признанию, то всегда обуславливает известную стратегию
испытуемого, направленную на то, чтобы скрыть следы своей
причастности.
Трудно сказать, насколько эта стратегия сознательна; часто меры,
принимаемые преступником для того, чтобы скрыть свое преступление,
очень тонки и продуманны, часто наивны и заметны даже неопытному
взгляду; психология стратегии преступника — интересное дело,
составляющее предмет целой науки и, конечно, выходящее за пределы наших
160

Исследование аффекта преступления
исследований. Однако один участок, непосредственно связанный с нашими
опытами, мы не можем обойти молчанием.
Своеобразие стратегии испытуемого обнаруживается в наших опытах,
и мы часто оказываемся свидетелями самого процесса рождения
стратегических приемов в совершенно новой для нашего испытуемого обстановке.
Здесь мы хотели бы остановиться лишь на одном из таких приемов,
встречающемся, однако, наиболее часто.
Уже Юнг* указал на тот факт, что ассоциации, связанные с
аффективными комплексами, имеют тенденцию принимать примитивные,
уплощенные формы. Ответ экстрасигнальной, бессмысленной, персеверативной
или звуковой реакцией Юнг считал одним из наиболее существенных
признаков аффективного комплекса. Наш материал целиком подтверждает
это положение, и если мы не останавливались на нем в данной работе,
то только потому, что считали эту сторону аффективных симптомов
наиболее изученной и проверенной.
Факт, который мы хотели здесь отметить, сводится к тому, что
плоская ассоциативная реакция, бывшая симптомом аффективного
комплекса, часто превращается у наших испытуемых в прием,
с помощью которого они пытаются устранить появляющиеся
аффективные симптомы.
В самом деле, плоская экстрасигнальная или звуковая реакция
выводит испытуемого из того затруднения, в которое его ставит
критический, воспроизводящий ситуацию преступления раздражитель; она
позволяет ему ответить нейтральной реакцией, избежав одновременно с этим
компрометирующего ответа. Именно такой характер примитивной реакции
наталкивает преступника на то, чтобы переключиться на примитивный,
плоский тип реакции, выработать установку ответа стереотипной, экстра-
сигнальной или эхолалической реакцией каждый раз, когда предъявленный
стимул наталкивается на «опасный» для выявления комплекс.
Из всего нашего материала мы не встречаем почти ни одного случая,
где не имелось бы признаков снижения формы ассоциативных реакций;
сначала оно проявляется как симптом вызываемого аффективным
комплексом замешательства; однако уже очень скоро симптом аффекта
переходит в прием его преодоления, и мы начинаем с значительной
Jung С. G. Diagnostische Assoziationsstudien.— Leipzig, Bd. I — 1906, Bd. II — 1910.
161

Часть первая. Психофизиология аффекта
закономерностью встречать переключение на примитивный тип реакции
каждый раз, когда стимул воспроизводит часть аффективной ситуации.
В наиболее резких случаях разлитого аффекта мы имеем появление
эхолалии при каждом резком аффективном раздражителе, как, например:
Исп. В-H (обвинение в убийстве жены; она была убита в коридоре ударом
ножа в живот)
23. рука — 9,4" — рука
24. удар — 4,8" — удар...
25. живот — 3,4" — живот, что ли
26. коридор — 4,4" — коридор, ну...
43. рана — 39,0" — рана...
44. нож — 5,9" — нож...
Здесь эхолалия является еще простым симптомом аффективного
процесса; разлитое торможение показывает, что здесь еще не может идти
речи о пользовании ею как приемом для преодоления аффекта.
Однако в дальнейших опытах, где разлитой аффект менее выявлен
и испытуемый находится в более спокойном состоянии, мы видим уже
признаки плоской реакции как приема, уводящего испытуемого от
аффективного ответа. Быстрый и уверенный характер реакции и появление
стереотипии или эхолалии каждый раз при предъявлении критического
раздражителя может служить верным признаком того, что уплощенная
реакция стала здесь уже приемом поведения.
Мы приведем несколько достаточно убедительных выдержек из
наших протоколов.
Исп. См. — кузнец, убивший дворника из соседнего дома (см. выше
случай 2), который в начале опыта давал резкие нарушения на критические
раздражители, например:
дворник — 3,6" — ...изба (с моторными нарушениями)
тело — 4,0" — дрова
в дальнейшем переключается на стереотипные ответы, появляющиеся
каждый раз при предъявлении критического слова; в результате такого
переключения мы получаем:
15. дворник — 2,3" — говорить
36. удар — 4,1" — говорить
39. дело — 2,6" — говорить
162

Исследование аффекта преступления
48. сосед
59. резать
60. тащить
61. следы
68. падать
— 1,8й
— 1,6й
— 8,0й
— 1,8м
— 2,8"
— разговаривать
— говорить
— говорить
— говорить
— разговаривать
Уверенность ответа и реактивное время указывают на то, что стереотипный
ответ здесь позволяет преодолеть аффективное течение реакций.
Исп. ГОРБ, (после ссоры зарубил топором соседа) дает такую же картину.
После ряда нарушенных реакций, например:
27. рубить — 12,3" — не могу что-то... палец...
38. ссора — 3,6" — ...ругал
он переключается на стереотипный характер реакций при почти
каждом критическом раздражителе, например:
36. ссора — 2,4" — человек
50. драться — 2,2" — человек
55. рот — 1,6" — человек
57. кровь — 4,2" — человек...
Исп. M-ß (убийство невестки), дававший все время адекватные ассоциации,
дает после предъявления имени убитой целую полосу стереотипии,
которые можно рассматривать частью как торможение после
аффективного шока, частью — как переключения на примитивный тип реакций:
71. Домна
72. грибы
73. зубы
74. книга
75. рыба
77. нитка
— 14,5"
— 10,2"
— 3,2"
— 4,2"
— 4,0"
— 3,0"
— баба
— ну... подберезники
— белые
— белая
— белая
— белая
Тот же факт мы видим у испытуемого Дроб. (убийство невесты), после
предъявления имени убитой переключившегося на эхолалию:
Исп. ДрОБ. (убийство невесты)
55. Нюша — 2,0" — Нюша
56. прятать — 1,6" — прятать
163

Часть первая. Психофизиология аффекта
57.голова
58. репа
59. ночь
60. встреча
— 1,2" — голова
— 2,0" — репа
— 1,6" — ночь
— 1,6" — встреча
Все приведенные случаи показывают, что с помощью переключения
на примитивные (большей частью стереотипные) ответы испытуемый
оказывался в состоянии избежать компрометирующей реакции — ему
часто удавалось избежать появления аффективных симптомов. Мы даем
выдержку из графического протокола тех стереотипных реакций
испытуемого См., которые мы привели выше. Если мы сравним рисунок 34 с теми
типичными для этого испытуемого критическими нарушениями, которые
он дает, когда не пользуется приемом переключения на стереотипные
реакции (ср. выше рисунок 30), нам будет ясна та роль, которую играет
применяемый здесь «стратегический» прием в овладении аффективными
реакциями и в преодолении аффективных симптомов.
РИС. 34. Отрывок графического протокола. Испытуемый См. (убийца)
164

Исследование аффекта преступления
Если же мы вспомним, какое значительное количество подобных
переключений встречалось в наших опытах, нам станет ясно, что мы
должны ввести поправку, после которой полученные нами симптомы,
характеризующие следы причастности к преступлению, окажутся значительно более
резкими.
Совершенно аналогичную «стратегию испытуемого» мы могли получить
в сравнительно чистом виде, ставя опыты с искусственным скрыванием.
Мы читали испытуемому рассказ и предлагали всячески скрывать, что он его
слышал; затем мы проводили с ним опыты, аналогичные тем, которые ставили
с преступниками.
Материал этой серии не вошел в настоящую работу; он показал нам,
однако, что задача скрыть знание оказалась далеко не легкой и что применяемый
нами метод с успехом выявлял критические симптомы, указывающие на
попытки скрыть следы известного испытуемому рассказа.
Здесь же нам удалось установить применение нашими испытуемыми
методов, совершенно аналогичных только что описанным. Переключение
10 ^"» 32 I·*
ЛЯА1Л
Рис. 35. Отрывок графического протокола сопряженных моторных реакций
в опыте с сокрытием
27. нормальная реакция
30. алтарь — 6,4" — дом
32. подсвечник — 6,6" — искать
20. крест — 2,8" — вера
23. церковь — 2,4" — вера
38. икона — 2,2" — вера
165

Часть первая. Психофизиология аффекта
на стереотипные ответы являлось и здесь наиболее частым способом,
с помощью которого испытуемый пытался обойти те следы, которые у него
возбуждал ассоциативный эксперимент.
На рисунке 35 мы даем выдержку из графического протокола одного
из таких опытов. Испытуемому было предложено скрывать, что ему был
прочитан рассказ о краже из церкви. В начале контрольного опыта он дал
несколько реакций, явившихся для него резко «компрометирующими»;
последующее переключение на стереотипный ответ позволило ему избежать
таких компрометирующих симптомов, которые с резкостью проявились
в начале опыта.
Постепенное овладение переключением на стереотипный ответ как прием
приспособления благодаря сопряженным моторным кривым видно с полной
ясностью.

Глава 4
Исследование внушенных
комплексов
1. Проблема и материал
ы вплотную подошли к проблеме симптоматики
аффективных процессов и к проблеме их динамики. На
естественном материале, который был нам доступен, мы
установили, что аффективные очаги могут играть существенную роль
в человеческом поведении, а их развитие, нарушая
нормальную деятельность человека, подчиняется некоторым очень
постоянным закономерностям. Мы исследовали механизмы аффективной
дезорганизации, пользуясь как актуальным аффектом ожидания
травматической ситуации, так и теми аффективными следами, которые оставались
в психике человека после травмы, перенесенной в прошлом.
В обоих случаях мы подошли к необходимости с возможной
точностью установить всю симптоматику проявления аффекта, механику его
нарушающей роли и динамику его развития. Для всех этих целей
использованный нами материал был незаменим; но все же он оказался далеко
не достаточен для полного анализа процесса.
Психолог находится по сравнению с физиком или химиком в очень
невыгодных условиях: даже при эксперименте, поставленном наилучшим
образом, он обычно с сожалением должен признать, что многое в
изучаемом им явлении протекает вне его контроля, оставаясь неучтенным, и что
он еще далеко не держит в руках всех путей изучаемого им процесса.
Психологу остается позавидовать химику, который легко может
конструировать изучаемые им процессы, искусственно разлагая и соединяя
167

Часть первая. Психофизиология аффекта
вещества, синтезируя в лаборатории объект своего изучения и прослеживая
закономерности искусственно полученной структуры.
Зависть рождает желание, а трудности вызывают энергию,
направленную на их преодоление; вот почему с упорством, достойным удивления,
экспериментальная психология все снова и снова возвращалась к задаче
максимального овладения своим материалом, максимального приближения
к той свободе, которую чувствуют в своей работе физик, химик и частично
биолог. Идеалом для психолога-экспериментатора сделалась возможность
создать искусственно изучаемое им явление, ибо лишь умение
искусственно вызвать его давало надежды на максимальное овладение им.
Для психолога стал идеалом тот метод работы, при котором он получал
возможность создать модель изучаемого явления в лабораторных
условиях, ввести в психику новый ингредиент и проследить те изменения,
которые вызываются в ней этим искусственно вызванным явлением.
Это желание психолога овладевать познанием процесса путем его
искусственного создания особенно правомерно при изучении аффективной
механики. В самом деле, исследуя готовые аффективные реакции, мы
никогда не будем уверены, что изучаемый нами процесс известен нам
с достаточной полнотой; мы нарочно брали такие аффективные ситуации,
которые очерчивают круг аффективных комплексов с достаточной
четкостью; мы внимательно изучали массовую ситуацию экзамена или
индивидуальную ситуацию преступления, но мы совершенно не могли быть
уверены, что созданные нами центральные аффективные следы на самом
деле не скрывают за собой много нам неизвестных и значительно более
травматических для субъекта состояний.
Мы пытались опираться на объективный анализ тех изменений,
которые вносятся в нейродинамику испытуемого травматической
ситуацией, однако мы все же работали в значительной мере вслепую, потому
что объективная ситуация травмы, конечно, никогда не соответствует
полностью ее отражению в психике личности, а эта психика, определяемая
сложнейшим прошлым опытом, оставалась в целом вне нашего учета.
Совершенно понятно поэтому, что только искусственное введение
в психику субъекта аффективного комплекса, известного во всех деталях,
может создать для психолога ту ситуацию, в которой ему легче всего будет
учесть все образующие аффективную реакцию факторы. Ход наших
экспериментов и толкнул нас на такой путь.
168

Исследование внушенных комплексов
Работа по искусственному созданию аффективных переживаний
не может быть признана ни легкой, ни благодарной; она представляет
особые трудности, если психолог хочет получить не просто аффективную
реакцию на какое-нибудь неприятное раздражение, а более или менее
подлинное аффективное переживание, обладающее известной остротой,
устойчивостью и лишь искусственно, в процессе эксперимента введенное
в психику испытуемого. Здесь сами собою отпадают те методы, которые
обычно применяются в психологии аффектов: метод шоков и все
разновидности вундтовского метода впечатления создают обычно очень
поверхностные аффективные реакции и отнюдь не оставляют в психике глубоких
аффективных следов.
Мы решили пойти по пути искусственного создания аффективных
комплексов, или, вернее, их кратковременных моделей; мы попытались
вводить в психику испытуемого разные аффективные группы
переживаний, вызывающие естественную эмоциональную реакцию испытуемого
и оставляющие на определенное время заметные следы. Нам нужно было
создать переживания значительной интенсивности и устойчивости,
и мы обратились для этой цели к технике гипноза.
Мы внушали испытуемому, находящемуся в достаточно глубоком
гипнотическом состоянии, определенную ситуацию, чаще всего
неприятную, в которой он играл резко неприемлемую для его обычных
установок, противоречащую его обычному поведению роль. Мы делали это
внушение императивным и заставляли испытуемого в состоянии гипноза
переживать внушаемую ситуацию достаточно болезненно; мы получали,
таким образом, актуальный — и довольно резко выраженный — острый
аффект. Пробуждая испытуемого и сопровождая пробуждение амнезией
(внушенной или естественной), мы получали субъекта, который был
«заряжен» определенными аффективными комплексами, часто
остававшимися неизвестными ему самому, но учитываемыми нами во всех
главнейших деталях.
Мы вводили в психику испытуемого определенные аффективные
содержания и получали возможность прослеживать, как эти содержания
встречались личностью нашего испытуемого, как они обрастали известными
деталями и претерпевали известные изменения, как они становились
аффективными следами и, лишаясь своей осознанности, продолжали
действовать на поведение испытуемого, являясь как бы моделями бессознательных
169

Часть первая. Психофизиология аффекта
комплексов и вызывая ряд исключительно интересных симптомов, понятных
нам гораздо более, чем нашему испытуемому.
Создавая искусственные аффективные следы, мы получали доступ
к тому, чтобы в возможно чистом виде проверить их симптоматологию,
их выявление в сонном и бодрственном состоянии; произвольно снимая
внушение или углубляя его, мы оказывались в состоянии проследить
интересную динамику аффективных следов; создавая аналоги
прослеженных нами естественных аффективных состояний, мы встали перед
возможностью лучше понять и те данные, пассивными наблюдателями
которых мы раньше были.
Мы располагаем рядом опытов, большинство из которых было
поставлено нами в 1924-1925 гг. Все они сводились к следующей
стандартной операции: испытуемый усыплялся, и ему внушалась заранее
подготовленная травматическая ситуация. После того как внушение было
сделано, испытуемому внушалась амнезия (в контрольных случаях амнезии
не внушалось, и мы наблюдали естественную постгипнотическую
амнезию), и он пробуждался. Еще до усыпления мы предъявляли ему ряд
слов-раздражителей, часть из которых имела прямое отношение к тому
комплексу, который позднее ему будет внушен, — и получали обычный
ряд ассоциативных ответов с сопряженными моторными реакциями.
Одновременно с этим мы записывали и свободный ряд цепных ассоциаций,
связанных с соответствующими моторными нажимами. Эта операция
повторялась второй раз после сделанного испытуемому внушения, в
постгипнотическом состоянии, после чего испытуемый снова усыплялся
и сделанное ему внушение снималось. После второго пробуждения он
снова подвергался аналогичному опыту; весь эксперимент протекал,
следовательно, по такой схеме:
опыт 1 —> гипнотическое внушение —>
—> опыт 2 —> снятие гипнотического внушения—>
—> опыт 3
Первый опыт давал общий фон психики испытуемого в нормальном
для него состоянии, опыт второй был критическим исследованием
тех изменений, которые произошли в психике после искусственного
введения аффективного комплекса, опыт третий должен был дать
170

Исследование внушенных комплексов
материал, характеризующий восстановление известного статуса после
того, как аффективный комплекс был «выведен» из психики. Вся серия
должна была дать возможность проследить с максимальной
подробностью всю динамику аффективных процессов1.
2. Симптоматология внушенного комплекса
Внушение, даваемое нами в гипнотическом состоянии, принималось
обычно с достаточно резким сопротивлением, и мы прекрасно видели,
что наносим испытуемому некоторую временную психическую травму,
возбуждая в нем очень резкое аффективное состояние. Аффективность
реакции на производимое внушение была видна уже из простого
наблюдения над тем, как личность встречала внушаемую ей аффективную
ситуацию: беспокойные оборонительные движения и дрожь во сне,
нежелание сразу принять внушение, связанный с ним резкий конфликт
и очень острое переживание вводимой в психику ситуации, наконец,
нередко слезы — вот картина этой «психологической операции», которую,
конечно, наблюдал каждый психолог, применявший гипноз как метод
исследования2.
Вот типичный отрывок из протокола подобного внушения:
Испытуемая К., ученица акушерских курсов, 23 г., находится в достаточно
глубоком гипнотическом сне. Ей внушается, что к ней обращается женщина
с просьбой сделать ей аборт, на что К. не имеет права. Внушение встречается
большим сопротивлением:
Не могу не вспомнить здесь с благодарностью имена товарищей, помогавших мне в этих
нелегких опытах. Д-р Г. 3. Иоллес (Париж), д-р Р. В. Волевич (Москва) и В. И. За-
брежнев (Ленинград) были моими терпеливыми сотрудниками в течение двух лет,
и их тонкой и умелой технике я обязан полученными результатами. Одному наиболее
близкому моему сотруднику — Б. Е. Варшаве — не довелось дожить до конца этой
работы, однако многие страницы этой книги связаны с воспоминаниями о его
преданности науке и глубокой заинтересованности в проблеме человека.
Острый характер опыта требовал некоторых предосторожностей. Мы заранее
исключали из опыта истеричных испытуемых; опыт подготовлялся рядом сеансов;
на каждом опыте, как правило, присутствовало три человека, и врач следил за ходом
эксперимента.
171

Часть первая. Психофизиология аффекта
Эксп.: Вы сидите дома, к вам приходит женщина и просит сделать ей аборт
так, чтобы никто об этом не знал... Она предлагает вам за это семь
червонцев... Вы колеблетесь, потому что это запрещено, но потом вы соглашаетесь.
Исп.: (прерывает): Не буду делать!
Эксп.: А я вам внушаю, что вы согласитесь!
Исп.: А я говорю, что нет! ...
Эксп.: Женщина вас просит, у нее безвыходное положение, вы соглашаетесь...
Исп.: Нет! ...
Эксп.: Вы согласились, женщина ушла.
Испытуемая живо воспринимает внушение: появляются гримасы, дрожь,
беспокойные движения на кушетке, готова расплакаться...
Дальше внушается ситуация операции, которую испытуемая
воспринимает очень болезненно.
После внушения аффективной ситуации испытуемая пробуждается;
на вопрос о самочувствии заявляет, что чувствует себя очень тяжело, что-то
ужасно неприятно, но что — не знает. На предложение вспомнить причину
неприятного самочувствия отвечает, что не может припомнить ничего, но
гнетущее чувство остается. Из предшествовавшего отрезка опыта помнит только
то, что экспериментатор считал до шести (начало усыпления), показывал ей
пальцы (проверка первой стадии сна). Остальное остается совершенно
устраненным из сознания.
Два момента возбуждают здесь бесспорный интерес. Прежде всего,
необычайно яркое восприятие внушения, затем полное устранение
пережитого из сознания. В самом деле: внушение воспринимается здесь далеко
не как нечто постороннее, не касающееся личности и лежащее вне нее;
личность очень живо реагирует на предъявленное внушение, она вступает
с внушенной ситуацией в активный конфликт, и этот конфликт рождает
у нее резкую и острую аффективную реакцию; именно живостью этой
реакции и участием в ней всей личности полученная нами ситуация резко
отличается от тех обычных опытов с «вызыванием эмоций» путем
предъявления приятных или неприятных стимулов, которые практиковались
в школе В. Вундта. Эмоция начинается именно там, где начинается
действие, активное проявление личности испытуемого; внушая конфликт,
связанный с действием, мы получаем аффективную реакцию; такова
172

Исследование внушенных комплексов
одна из основных мыслей этой книги, и на ней мы еще остановимся
в специальных опытах ниже.
Внушенная нами ситуация оказывается, бесспорно, резко
аффективной. Тем более интересным оказывается факт, что испытуемый
совершенно забывает ее после своего пробуждения и что только отдельные
признаки — общее тяжелое состояние, разлитое беспокойство и т. д. —
остаются как симптомы того, что в прошлом испытуемого скрыта какая-
то сильная травма.
Перед нами, бесспорно, некоторая новая структура аффективного
процесса по сравнению с теми, которые мы уже изучали; сильный аффект
скрыт здесь в прошлом и скрыт не только от экспериментатора, но и от
самого испытуемого, устранен из его сознания, хотя, видимо, и продолжает
действовать. Совершенно понятно, что при таком положении мы должны
ожидать совершенно иного характера тех симптомов, чем те, которые мы
наблюдали в случаях резкого открытого аффекта.
Мы брали три «пробы», которые должны были характеризовать
состояние испытуемого в нормальном, постгипнотическом состоянии
и, наконец, после снятия внушенной травмы; мы ставили с испытуемым
ассоциативный эксперимент, регистрируя и сопряженные моторные
реакции; мы обязательно записывали отрезок свободного поведения
испытуемого в течение некоторого промежутка времени, предлагая ему
говорить все приходящее ему в голову и также регистрируя нейродинами-
ческие корреляты этого процесса. Все это дает нам основание
рассчитывать, что в наших протоколах мы будем иметь достаточно ясный цикл
симптомов, отражающих общее состояние личности.
Наши материалы дают нам совершенно своеобразные данные,
заметно расходящиеся с тем, что наблюдалось нами выше. Мы приводим
в таблице 20 краткую сводку цифр, поверхностно характеризующих
полученные нами материалы.
Эта сводка дает возможность лишь немного сказать о тех
изменениях в протекании организованных процессов у нашего испытуемого,
которые были вызваны введенным в психику внушением. Мы замечаем
здесь некоторое торможение ассоциативных процессов, некоторое
повышение вариативности реактивного времени после сделанного внушения;
это не является простым влиянием гипнотического сна, так как в третьем
опыте — после второго сна — ассоциативные процессы начинают
173

174
Таблица 20
Результаты экспериментов с гипнотическим внушением аффективного комплекса
Испыту¬
емые
Ситуация
Время реакции
(сек)
Средняя
вариативность (сек)
Моторные нарушения
(%)
Примечания
1 опыт
2 опыт
3 опыт
1 опыт
2 опыт
3 опыт
1 опыт
2 опыт 3
опыт
1. Кар.
В
1.6
1.8
1,7
0,4
0,6
0,2
6
27
12
2. Кар.
С
2,0
1.8
1,4
0,6
0,6
0,4
0
40
0
3. Кар.
D
2,0
2,0
1.6
0,2
0,4
0,3
20
30
6
4. Чес.
С
1,4
2,1
1.2
0,2
1,5
0,1
0
28
3
5. Зуб.
С
1,0
1.6
1.2
0,3
0,2
0,3
0
см. прим.
0
40% реакций протекают
с дискоординацией
6. Зуб.
В
1.6
1.8
1.8
0,2
0,2
0,2
3
3
6
Внушение не принято
7. Выг.
С
1.6
2,1
—
0,6
1.2
—
—
—
—
8. Шв.
А
1.4
2,0
1.0
0,4
1.0
0,2
—
—
—
9. Шв.
В
1.5
3.2
1.8
0,5
0,8
0,4
—
—
—
10. Шв.
С
1.6
1.8
—
0,2
0,4
—
—
—
—
Неудавшееся внушение
Среднее
1.57
2,02
1,46
0,33
0,69
0,26
—
—
—
Часть первая. Психофизиология аффекта

Исследование внушенных комплексов
протекать быстрее и с большей устойчивостью, чем вначале1; совершенно
очевидно, что те изменения, которые произошли с испытуемым в течение
первого сна, вызвали некоторую картину затруднений в его ассоциативной
деятельности, связанную с некоторой ее дезорганизацией, с лишением
реакций их устойчивого характера. Однако эти данные нельзя признать
достаточно яркими и одинаковыми во всех случаях; в пяти случаях
из десяти суммарные цифры не дают никаких резких отклонений, и с
первого взгляда деятельность испытуемого может показаться не претерпевшей
никаких глубоких изменений.
Сопряженные моторные реакции дают значительно более тревожные
сигналы; если обычно количество моторных нарушений в нормальном
ассоциативном ряду сводилось к нулю, что говорило о спокойном и
достаточно организованном поведении испытуемого, то после введения в
психику аффективного комплекса реакции становятся значительно менее
спокойными, и у некоторых испытуемых до 30—40% их сопровождаются
заметными моторными нарушениями. Однако и это явление оказывается
неодинаково устойчивым у всех испытуемых, и ряд наших гипнотиков дает
нам достаточно организованные реакции и после введенного в их психику
аффективного комплекса.
Мы получаем картину, с первого взгляда недостаточно ясную, хотя
и намечающую некоторые происшедшие с испытуемым во время первого
сна изменения. Очевидно, суммарный статистический отбор является здесь
недостаточным, и процесс не может быть выражен в терминах тех общих,
разлитых изменений, которые мы с такой наглядностью видели у
испытуемых, переживавших острый аффект.
Однако наше впечатление резко меняется, когда мы пробуем
заменить наше суммарное описание дифференцированным анализом. Если
мы посмотрим, чем характеризуются реакции испытуемых на различные
по своему содержанию раздражители, мы увидим, что второй —
постгипнотический — опыт резко отличается от первого и что с помощью нашей
методики нам удалось создать модели комплексов, почти
полностью воспроизводящие все симптомы, характерные для
Последнее, конечно, связано и с понятной при троекратном повторении ряда упражня-
емостью, которая резко преодолевает остатки связанного с гипнотическим сном
торможения.
175

Часть первая. Психофизиология аффекта
естественных аффективных следов личности. Что при этом
является наиболее интересным — удивительная закономерность в проявлении
аффективных следов и та полная неосознанность, то удивление, с которым
наш испытуемый встречает неожиданные для него симптомы затруднений
и нарушений в «критических» для него случаях.
Мы составляли предъявлявшийся нашим испытуемым список
слов-раздражителей так, что наряду с индифферентными словами в него
были включены и раздражители, непосредственно связанные с внушаемой
ему травматической ситуацией; и именно к неодинаковому характеру
реакций на эти раздражители сводились те симптомы, которые отличали
первый опыт от последующих. Если в первом опыте все раздражители
оказывались более или менее безразличными для испытуемого, то во
втором они резко дифференцировались; часть из них оставалась совершенно
индифферентной, другая — связанная с внушенным комплексом —
приобретала резко критический характер и неизменно начинала вызывать
значительные симптомы нарушений. Это происходило с большим
постоянством, и даже грубые статистические данные указывают с достаточной
ясностью на выделение концентрированной группы критических реакций
(см. таблицу 21 и таблицу 22).
Нам достаточно беглого анализа обеих таблиц, чтобы убедиться,
что перед нами — искусственно вызванные симптомы, совершенно
аналогичные тем, которые мы наблюдаем в случаях естественных
аффективных следов; разница сводится здесь к тому, что три различных
состояния, которые обычно мы наблюдаем у разных людей, совмещаются
здесь в трех опытах с одним и тем же испытуемым: первый опыт дает нам
человека, находящегося в состоянии достаточного эмоционального
равновесия, поведение которого целиком организовано, второй —
личность с резко выявленным очагом аффекта (близким к тому, что мы
наблюдали у преступников или истериков), третий — снова картина более
или менее спокойного состояния лишь с немногими следами изжитого или
отреагированного (иногда совсем устраненного) аффекта.
В самом деле, первый опыт показывает, что заметной разницы в
отдельных группах реакций нет, и те отклонения, которые характеризуют
одну из групп, не выходят за пределы средней вероятной ошибки; моторика
достаточно устойчива во всех случаях, реактивное время достаточно
однородно; второй опыт, проверяющий психику испытуемого после
176

Сводка данных, характеризующих среднее время реакции при ответах на безразличные
и связанные с внушенной травмой словесные раздражители
1 опыт
2 опыт
3 опыт
Испытуемый
Ситуация
Индифферентные
раздражители (сек)
Критические
раздражители (сек)
Посткритические
раздражители (сек)
Индекс критич.
торможения (%)
Индифферентные
раздражители (сек)
Критические
раздражители (сек)
Посткритические
раздражители (сек)
Индекс критич.
торможения (%)
И ндифферентные
раздражители (сек)
Критические
раздражители (сек)
Посткритические
раздражители (сек)
Индекс критич.
торможения (%)
Примечания
1. Кар.
В
1.6
1,95
2,0
+21
1.7
2.5
1.6
+46
1.4
2,1
1.6
+50
2. Кар.
С
2,0
2,5
1.7
+25
1.7
2,5
1.8
+46
1.2
1.6
1.4
+30
3. Кар.
D
1.9
2,1
1.9
+11
1.7
2,4
1.8
+41
1.4
1.6
1.6
+14
4. Чес.
С
1.4
1.6
1.8
+14
1.8
3,4
2.2
+88
1.2
1.2
1.2
0
5. Зуб.
С
1.0
1.3
1.7
+30
1.7
2,0
1.6
+18
1.3
1.3
1.2
0
6. Зуб.
В
1.4
1.4
1,6
0
1.8
1.8
1.9
0
1.6
1.8
1.8
+12
Внушение вы¬
звало открытое
проявление ком¬
плекса в ассо¬
циативном ряду
7. Выг.
С
1.6
1.4
—
-14
1.8
3.3
—
+83
—
—
—
—
8. Швед.
А
1.4
1.2
1.8
-14
2,0
3,0
2,2
+50
2.0
1.9
1.8
-10
9. Швед.
В
1.3
1.6
1.4
+23
2,2
3,2
2,5
+46
2,0
2.0
1.8
0
10. Швед.
С
1.4
1.8
—
+28
1.8
2,0
—
+12
—
—
—
—
Внушение
не принято
Исследование внушенных комплексов

Таблица 22
Процент моторных симптомов, характеризующих ответы на безразличные
и связанные с внушенной травмой словесные раздражители1
Испытуемый
Ситуация
1 опыт
2 опыт
3 опыт
Примечания
И ндифферентные
раздражители (%)
Критические
раздражители (%)
Посткритические
раздражители (%)
И ндифферентные
раздражители (%)
Критические
раздражители (%)
Посткритические
раздражители (%)
И ндифферентные
раздражители (%)
Критические
раздражители (%)
Посткритические
раздражители (%)
00 1. Карп.
В
4
0
0
8
50
17
0
20
0
2. Карп.
С
0
0
0
18
83
20
0
0
0
3. Карп.
D
15
37
0
20
50
20
5
25
0
4. Чесн.
С
0
0
0
0
40
0
0
0
0
5. Зуб.
В
0
0
0
0
15
0
6
0
0
Нарушения выражаются в дискоординациях
6. Зуб.
С
0
0
0
0
10
0
0
0
0
Открытое проявление комплекса
1 В таблице 22 отражены лишь шесть случаев из десяти; в четырех случаях некоторые перемены в применявшейся аппаратуре лишили
нас возможности дать статистическую обработку симптомов.
Часть первая. Психофизиология аффекта

Исследование внушенных комплексов
введенного в нее гипнотического комплекса, дает совсем иную картину:
общий фон реакций остается более или менее спокойным, но на нем резко
выделяется критический комплекс; в отличие от тех случаев, с которыми
мы познакомились выше, этот комплекс нарушений остается строго
концентрированным очагом и не дает резкого, открытого
разлитого аффекта: реакции на индифферентные стимулы остаются
незатронутыми им (они протекают столь же быстро и без заметного
повышения моторных нарушений), зато реакции на стимулы, связанные
с внушенной ситуацией, даются с резкими задержками и столь же резкими
моторными нарушениями; мы получаем здесь искусственно созданные
комплексы значительной устойчивости и концентрации. Все эти явления
исчезают снова в третьем опыте, когда путем вторичного усыпления
и снятия внушения мы создаем искусственное устранение введенного нами
в психику комплекса.
Контрольные опыты полностью убеждают нас в том, что полученные
симптомы действительно являются продуктом нашего внушения и что
мы действительно создали в условиях опыта некую модель
экспериментальной истерии, если иметь в виду ту ее форму, которая
характеризуется лежащими в ее основе вытесненными и
полувыраженными травмами и конфликтами. Мы располагаем рядом опытов,
где ассоциативный эксперимент ставился после гипнотического сна,
не сопровождавшегося травматическим внушением; мы имеем также ряд
опытов, где сделанное нами внушение не было принято испытуемым;
во всех этих случаях контрольный опыт показывает, что психика
испытуемого осталась по существу не задетой какими-нибудь существенными
травмами, и ассоциативный эксперимент не дает нам никаких
характеризующих скрытый аффект симптомов.
Очевидно, гипнотическое внушение может вызвать искусственно
созданный аффективный комплекс, но для этого должны быть налицо
известные и вполне определенные условия.
Мы сделаем самое лучшее, если опишем особенности проявления
такого искусственно созданного комплекса и затем с помощью
сравнительного анализа попытаемся вскрыть условия, которые должны быть
налицо при его образовании. Гипнотическая методика, позволяющая нам
манипулировать возникновением таких следов, является особенно
пригодной для наших целей.
179

Часть первая. Психофизиология аффекта
Мы выбираем для нашей цели два опыта, типичных для тех случаев,
когда внушенная аффективная ситуация была принята испытуемым
достаточно полно и когда нам удалось получить действительную модель
искусственного комплекса. Мы берем эти два случая потому, что они
позволят с наибольшей отчетливостью наметить два направления, в которых
строятся симптомы аффективных следов.
Опыт ί
Испытуемой Чес, 23 г., внушается следующая ситуация (условно: ситуация С):
«Вам очень нужны деньги. Вы идете к знакомому, чтобы попросить у него денег
в долг; его нет дома. Вы решаете подождать у него в комнате и вдруг видите
на комоде толстый бумажник с деньгами. Вы открываете его — там много
пятирублевых бумажек. Вы решаетесь, быстро берете бумажник и прячете его
за платье. Вы осторожно выходите и оглядываетесь, не видит ли вас кто...
Вы украли деньги и теперь боитесь, чтоб у вас не было обыска и чтоб вас
не открыли...»
Как видно, в данном случае мы гипнотически воспроизвели
ситуацию, аналогичную тем, следы которых мы часто изучали в наших опытах
с преступниками. Внушение было принято нашей испытуемой достаточно
живо, и после него мы получили возможность изучать аффективный
комплекс, искусственно привитый испытуемой, для которой он оставался
неосознанным.
Мы поставили с испытуемой три опыта: до внушения, после него
и после снятия внушения; во всех случаях были предъявлены 28
слов-раздражителей, из которых одиннадцать были связаны с ситуацией
внушенного комплекса.
Совершенно понятно, что в первом опыте все раздражители были
одинаково индифферентны и вызывали одинаково быстрые реакции;
исходное положение характеризуется совершенно нормальным реактивным
фоном, ровными и адекватными ассоциативными ответами и отсутствием
всяких моторных нарушений (см. рисунок 36-А).
Дело, однако, заметно меняется после произведенного нами
внушения. Испытуемая просыпается и заявляет, что чувствует себя неважно,
однако совершенно не осознает причин этого изменившегося состояния.
180

Исследование внушенных комплексов
Рис. 36. Отрывки графических протоколов в экспериментах с внушенным
аффектом. Испытуемая Чес.
А — до внушения С — после снятия внушения
6. деньги — 1,2" — золото 6. деньги — 1,4" — считать
7. снег — 1,8" — дождь 7. снег — 1,8" — дождь
8. бумага — 1,6" — деньги 8. бумага — 1,2" — брать
9. комод — 1,6" — белье 9. комод — 1,6" — белье
В — после внушения аффективного комплекса
5. книга — 1,6" — издание 26. коридор — 1,8" — идти
6. деньги — 4,0" — нести 8. бумага — 3,6" — портфель
181

Опыт 1. Протокол испытаний
1 ОПЫТ. До внушения
2 опыт. После внушения
3 ОПЫТ. После снятия внушения
V к
V «
υ к
2 5
2 5
2 S
S
X 5
S
X Ï
S
X £
Раздражитель
i
ï 3É
A (Q AJ
Вербальный
о. а
il
I
(U
A (Q б)
Вербальный
о а
S а
1
2 2É
л (Q dj
Вербальный
a. g
11
Jn « о
Oû Q.W
ответ
S S
CÛ о.^
ответ
S X
00 aw
ответ
s Î
1. гром
1
молния
1.2
+
1.0
молния
2. стул
1,4
доска
1.4
садиться
1.2
стол
3. рука
1.2
нога
1.6
уходить (экс.)
1.0
нога
4. дым
1,2
пожар
1.2
огонь
1.2
пожар
5. книга
1,4
тетрадь
1.6
читать
1,0
писать
6. деньги
1,2
золото
4.0
носить
*
1,4
считать
7. снег
1,8
дождь
2.1
идет
1,2
дождь
8. бумажник
1,6
деньги
3.6
портмоне
*
1,2
брать
9. комод
1,6
белье
3.4
скатерть
*
1,2
белье
10. тьма
1.4
свет
1.2
+
1,2
свет
И. свеча
1,4
лампа
2,0
гореть
1,2
горит
12. нужда
1,2
ходить
2.0
лезть
2,6
просить
?
13. ТОЛСТЫЙ
2,0
спица
3.4
тон... тонкий
*
1,6
тонкий
14. кража
1.1
воровство
3.4
ружье
?
1,0
воровство
15.склад
1,2
товар
2,4
вещи
1,2
товар
16.синий
1.5
белый
1,8
+
1,0
+
17. вместе
1,4
врозь
3.0
дружно
1.2
врозь
18. обыск
1,6
игра
4.2
прятать
?
1.8
искать
19. открыть
1,6
запереть
2.2
запереть
1.2
+
20. ковер
1,6
стол
1.8
пол
1.2
пол
Часть первая. Психофизиология аффекта

Исследование внушенных комплексов
Мы снова проводим с ней эксперимент и получаем данные, которые
приведены в выдержке из нашего протокола (см. с. 178).
Нет нужды говорить, что эти данные резко отличаются от
полученных нами в первом опыте. Правда, и там, и здесь испытуемая
не сознает какого-нибудь определенного аффективного комплекса;
ее ассоциации во втором опыте протекают сначала столь же спокойно
и нормально, как и в первом; так продолжается до первого
критического стимула, который сразу же дает резкую задержку
и сильно измененную, заторможенную реакцию. Так продолжается и во
всех последующих случаях, и каждый раз в ответ на связанное
с внушенным комплексом слово испытуемая дает резкую
задержку ответа и почти до отказа заторможенную кривую
нажима (см. рисунок 36-В).
Наиболее замечательным является то, что испытуемая проявляет эти
симптомы, совершенно не подозревая о внушенном комплексе, и лишь
к концу опыта начинает смутно вспоминать внушенный ей «сон» (см.
рисунок 36-С).
Именно такая неосознанность аффективных следов вызывает
совершенно специфический характер наблюдаемых здесь симптомов. В отличие
от того, что мы видели в случаях резкого актуального аффекта,
ассоциативные следы носят здесь строго концентрированный
характер и проявляются лишь в ответ на предъявленные испытуемому
критические раздражители. Отрезанный от сознания аффект тем самым
оказывается отрезанным от моторной сферы и проявляется лишь тогда,
когда какой-нибудь соответственный стимул окажется в состоянии
актуализировать его.
Такой концентрированный характер аффективных симптомов мы
получали всегда, когда нам удавалось гипнотически прививать испытуемому
известные аффективные следы. Иногда эти следы проявлялись со
значительно большей резкостью, и вместо общего тормозного тонуса мы получали
очаги сильного возбуждения в тех случаях, когда предъявленный стимул
актуализировал внушенный аффективный след; однако концентрированный
характер аффективных симптомов и здесь оставался неизменным.
Мы приведем второй случай, со своеобразными вариациями
повторяющий эту картину.
183

Часть первая. Психофизиология аффекта
Опыт 2
Испытуемая Kap., 20 л. Внушается следующая ситуация (ситуация В):
«Вы сидите в вашей комнате и занимаетесь. К вам приходит ребенок ваших
соседей — мальчик лет шести. Он кричит и мешает вам заниматься.
Вы просите его замолчать, он вас не слушает... Вы сердитесь и, не помня
себя, хватаете палку, ударяете мальчика сначала по спине, потом по голове;
у него на голове остаются ссадины, он плачет... Вам очень стыдно, вы сами
не понимаете, как это могло с вами случиться, как вы могли бить ребенка,
вы стараетесь забыть это...»
В отличие от предыдущего (случай 1), это внушение носит резко
конфликтный характер. Мы нарочно внушаем такую ситуацию, которая
является совершенно неприемлемой для моральных установок личности,
осложняем внушение раскаянием и желанием вытеснить, забыть
происшедшее. Протокол говорит нам, что внушение было действительно
воспринято с достаточной активностью. Вот выдержка из протокола,
записанного во время первого сна испытуемой.
Испытуемой внушается ситуация. Мимика очень живо реагирует на
внушение. После внушения опрос:
Эксп.: Зачем вы его били?
Исп.: Он мне мешал!..
Эксп.: Разве можно бить ребенка?
Исп.: А раз он мне мешает!
С первого взгляда может показаться, что нам удалось внушить испытуемому
известную ситуацию, однако эта ситуация не оказалась для него
сколько-нибудь конфликтной. Позднейший подробный опрос, сделанный при втором
сне, развертывает перед нами всю картину и показывает, что внушенная
ситуация была воспринята достаточно аффективно. Вот этот протокол:
Эксп.: Что вы видели во сне? Что-нибудь неприятное?
Исп.: Я... нет...
Эксп.: Вспомните, что вы видели!
Исп.: Я сидела... за столом... готовила гинекологию... и...
184

Исследование внушенных комплексов
Эксп.: Ну, и что же было дальше? Сейчас вы вспомните, это не вызовет у вас
никаких неприятных переживаний...
Исп.: К соседям приехала Маруся с ребенком. Когда они заснули... он шумел
и кричал.
Эксп.: Потом что?
Исп.: Я сидела — я никак не могу заниматься, когда шумят... Я пошла к нему
и просила не шуметь... Потом выдрала его за уши. Он сначала смеялся, потом
плакал... Меня совесть стала мучить!
Эксп.: А вы не били его?
Исп.: Нет, я никогда не бью детей!
Эксп.: А не били его палкой?
Исп.: Да, побила, только не палкой! А потом меня совесть стала мучить.
Протокол дает достаточно убедительную картину того, что наше
внушение возбудило у испытуемой значительный конфликт. Уже самая
трудность, с которой восстанавливается данное внушение даже в
последующем сне, показывает, что оно было связано с вытеснением
значительной силы; отказ вспомнить, что она била ребенка, и постепенные
прикрывающие воспоминания — сначала о том, что она «выдрала ребенка
за уши», потом о том, что она «била его, но не палкой» — все это говорит
о том, насколько неприемлемая для личности ситуация была внушена нами.
Повторяющееся два раза заявление «Меня мучила совесть» указывает
на значительную аффективность испытуемой. Это вселяет в нас
уверенность, что мы ввели в психику испытуемой ситуацию, которая вызвала
у нее достаточно острое аффективное состояние. Такое состояние
оказывается, однако, отрезанным от сознания испытуемой, и после пробуждения
мы получаем отчет о происшедшем во время сна:
Исп.: Кажется, что во сне ходила в соседнюю комнату, зачем, не знаю.
Эксп.: Снилось ли что-нибудь?
Исп.: Ничего!
Испытуемая чувствует себя как обычно, несколько тяжелее после сна,
ни о каких неприятных переживаниях не вспоминает.
185

Опыт 2. Протокол испытаний
1 ОПЫТ. До внушения
2 ОПЫТ. После внушения
3 ОПЫТ. После снятия внушения
Раздражитель
Время
реакции
(сек)
Вербальный
ответ
Моторные
нарушения
Время
реакции
(сек)
Вербальный
ответ
Моторные
нарушения
Время
реакции
(сек)
Вербальный
ответ
Моторные
нарушения
1. работа
1.6
хорошая
1,8
интересная
1.2
тяжелая
2. занавес
1.8
белый
1,8
+
1,0
+
3. балкон
1.7
светлый
1,6
большой
1.2
светлый
4. лес
1.4
темный
1.9
+
1.9
+
5. диван
1.2
мягкий
1.2
+
1.4
+
6. парус
1.7
белый
1.4
+
1,8
+
7. нога
1.2
маленькая
1.2
+
1,2
+
8. мальчик
1.9
баловник
2.2
+
1.4
+
9. спина
1.2
чистая
2.4
гнется
1,9
согнутая
10. ночь
1.6
темная
1.2
+
1.4
+
11. листья
1.4
желтые
1,8
+
1.2
+
12. платье
1.8
красное
1,9
+
1.2
+
13. сердиться
4,0
не знаю,
6,5
на собаку
*
6,0
на собаку
*
на что...
14. роза
2.0
белая
1,2
+
1.2
15. окно
1.4
большое
2.0
светлое
*
1.8
большое
16. бить
2,0
девочку
2,0
собаку
3,4
собаку
YJ. книга
2,0
интересная
1,8
+
1.8
18. палка
1.4
черная
2.6
+
2,2
+
19. ВОЛОСЫ
1.6
русые
2.6
+
2,4
+
*
20. ударить
2,4
собаку
9,6
кошку
*
2.2
кошку
21. свобода
2,4
не знаю
2,1
равенство
1.8
равенство
22. ремонт
1.0
здания
1.4
+
1.4
здания
23. ссадина
1.4
лица
2.6
+
1.8
24. слезы
2,0
горькие
1,6
+
1.6
+
25. смех
1.4
веселый
3.2
звонкий
2.0
веселый
Часть первая. Психофизиология аффекта

Исследование внушенных комплексов
Как и в приведенном выше опыте, реакции испытуемой после сна
дают сначала совершенно спокойную картину, мало чем отличающуюся
от обычной (см. протокол случая 2, раздражители 1—7).
Вряд ли здесь есть какие-нибудь симптомы, отличающие три опыта,
проведенных в психологически совершенно различных ситуациях. Дело,
однако, резко меняется при первом же раздражителе (8), связанном с
внушенной аффективной ситуацией.
Раздражители, связанные с внушенной ситуацией, обычно дают
в первом опыте нормальную картину (за исключением двух-трех случаев,
где мы, видимо, натолкнулись на естественные комплексы); зато во втором
опыте все критические стимулы вызывают резкие задержки ответа и столь
же резкие моторные нарушения. Испытуемая дает нам симптомы
комплекса, о котором она сама ничего не может сказать,
но который является для нас хорошо изученным.
Эти симптомы проявляются с большим постоянством и образуют
типичные нарушения, свойственные аффекту. На рисунке 37 мы приводим
выдержки из графического протокола, с достаточной точностью
характеризующего нейродинамику нашей испытуемой.
Как в первом, так и во втором опыте общий фон реактивных
процессов оказывается устойчивым, на нем особенно выделяются отдельные
реакции, связанные с внушенной ситуацией. На том же рисунке мы
приводим графики, говорящие о нейродинамике таких реакций: совершенно ясно
видно, что стимул вызывает здесь заметное возбуждение, выражающееся
в реакции 20 — в своеобразной моторной буре, заполняющей весь
латентный период и переключающейся на тремор левой руки.
Значительный интерес представляет и характер дыхания в этих случаях
(рисунок 37, верхняя кривая): предъявление критического стимула вызывает
здесь заметную задержку экспирации и появление того изменения в
соотношении длительности вдоха и выдоха, симптоматичность которого для
некоторых эмоциональных состояний была подробно обоснована еще Бенусси
и рядом других авторов.
Приведенный нами протокол дает картину симптомов комплекса
такой ясности, что, даже не зная содержания аффекта, мы могли бы
с успехом указать элементы, входящие в аффективную ситуацию, исходя
из объективного анализа симптомов. Мы снова убеждаемся, что в опыте
187

Часть первая. Психофизиология аффекта
РИС. 37. Отрывки графических протоколов в экспериментах с внушенным
аффектом. Испытуемая Кар.
13. сердиться — 6,5" — на собаку
20. бить — 9,6" — кошку
188

Исследование внушенных комплексов
мы искусственно воспроизвели ту структуру психологических процессов,
которую обычно наблюдали у людей, переживших острую травматическую
ситуацию, у истериков и, наконец, у нормальных субъектов, аффективные
следы которых мы анализировали1.
Внушенный нами комплекс оказывается здесь настолько устойчивым,
что симптомы его остаются еще и в третьем опыте, несмотря на снятое нами
внушение. Некоторые из приведенных нами реакций указывают на это
(см. реакции № 13,16, 18, 19), и мы с уверенностью можем утверждать,
что возбужденный нами процесс оказался значительно глубже простого
кратковременного внушения и что перед нами развертывается естественная
реакция личности, захватывающая довольно глубокие ее слои.
3. Нейродинамика ВЫТЕСНЕННОГО И ОСОЗНАННОГО АФФЕКТА
Оба случая, которые мы только что привели, отличаются одним
существенным признаком: аффективные симптомы носят здесь строго
концентрированный характер; они появляются только тогда, когда их
вызывает соответствующий раздражитель, и оставляют общий фон реакций
почти совершенно неизменным.
Мы получаем здесь картину, весьма отличную от картины разлитого
аффекта и приближающуюся к тому, что мы уже наблюдали в тех случаях,
когда время, изгладившее остроту аффекта, угашало его разлитой характер
и превращало его в концентрированные следы, проявлявшиеся только
в единичных критических случаях (см. выше гл. 4).
Однако в нашем случае мы имеем совершенно иную структуру
процесса и обязаны отсутствием разлитых нарушений совершенно другим
факторам. Мы думаем, что концентрированный характер следов, не
переходящий в иррадиированное разрушение поведения, вызывается здесь
той отрезанностью аффективного комплекса от сознания,
которую мы неоднократно отмечали уже выше. Именно отрезанность
от сознания связана здесь с отрезанностью от моторной сферы, и именно
В эту книгу не вошли специальные серии наших работ, посвященные объективному
изучению нейродинамики нормальных и патологических комплексов; они составляют
предмет особого исследования.
189

Часть первая. Психофизиология аффекта
это является, как нам кажется, существенным неиродинамическим
механизмом вытеснения.
Мы встречаем аффект каждый раз, когда какая-нибудь начавшаяся
деятельность задерживается и потенциально мощная активность организма
тормозится (на это мы уже указывали выше); аффект начинается тогда,
когда что-нибудь случается с человеческой активностью. Есть два способа
прекратить его: или дать скопившемуся в результате задержки
напряжению отток, или отрезать его от моторной сферы; мы видели, как первый
проявляется в акте признания; мы должны быть готовы встретить второй
в акте постгипнотического забывания комплекса.
Мы сталкиваемся здесь с вопросом, бесспорно, имеющим большое значение как
для психологии, так и для патологии психологических состояний. Та амнезия,
которую мы искусственно вызвали в нашем случае, изолируя травматическое
представление от сознания, собственно вызывает процесс, вполне аналогичный
процессу вытеснения. Авторами, давшими описание этого последнего (начиная
с 3. Фрейда) неоднократно указывалось, что актуальная сторона изоляции
от сознания должна быть оценена как изоляция от моторики; эта изоляция
должна иметь то значение, что, теряя непосредственную связь с моторикой,
травматическая или конфликтная группа аффективных следов перестает иметь
возможность влиять на поведение разрушающим образом. Связь осознания
с моторной сферой сама по себе является одной из интереснейших проблем
психологии, и целый ряд американских авторов (см. Μ. Ф. Уошбёрн и др.)
справедливо обратили на нее самое серьезное внимание. В дальнейших
экспериментах это отношение: оттеснение от сознания — изоляция от моторики —
осознание — проникновение в моторику будет нам особенно ясным.
Если механизм постгипнотического «вытеснения» аффекта сводится
к отрезыванию его от моторной сферы, то вполне понятно, что, будучи
изолирован от нее, этот аффект не оказывает на нее заметного влияния;
наоборот, каждое появление его в сознании сопровождается заметным
нарушением деятельности и заметным аффективным тоном.
Наши опыты дают достаточно возможностей наблюдать, какие
явления вызываются осознанием внушенного аффекта: для этого
оказывается особенно удачным применяемый нами ассоциативный эксперимент.
Каждый связанный с внушенной ситуацией стимул вызывает резкие
нарушения в реактивном процессе; но вместе с тем каждый такой стимул
190

Исследование внушенных комплексов
делает лишний шаг к тому, чтобы сломать тот барьер, которым введенный
в психику аффект отделяется от сознания.
Путем гипнотического внушения мы создали модель отделенного
от моторики и от сознания аффективного комплекса; путем длительного
ассоциативного эксперимента мы можем создать и модель самого процесса
его осознания; этот процесс является для нас тем более важным, что мы
оказываемся в состоянии проследить и связанные с этим осознанием нейро-
динамические механизмы.
Уже в приведенных нами случаях мы имеем некоторые элементы
такого осознания внушенной ситуации под влиянием предъявленных
«критических» слов-раздражителей; однако мы можем восстановить
гораздо более полную картину такого «экспериментального психоанализа»,
если применим здесь более адекватные и длительные формы наблюдения.
Процесс осознания вытесненного комплекса в процессе эксперимента
является настолько интересным, что мы позволили себе остановиться
на нем подробнее, избрав для этого соответствующий случай.
Мы остановимся на опыте, краткую ссылку на который нам
приходилось уже приводить выше.
Опыт 3
Испытуемой Kap., 20 л., слушательнице фельдшерских курсов, внушается
следующая ситуация (ситуация D).
«Вы кончили акушерскую школу и начали работать в родильном приюте.
Вы сидите дома, к вам приходит женщина и просит сделать ей аборт,
так, чтобы никто не знал; она предлагает вам за это деньги; вы колеблетесь,
потому что это запрещено; женщина со слезами упрашивает вас, вам
становится жалко ее, вы соглашаетесь. Вы берете инструменты, кладете их в
чемодан и идете к больной; вы поднимаетесь по узкой лестнице и звоните, дверь
вам открывает старушка. Вы, сильно волнуясь, приступаете к операции,
но сразу же начинается кровотечение, вы не можете остановить его. На полу
лужа крови; больная очень слаба, вы неправильно сделали операцию и
опасаетесь за ее жизнь...»
Предъявленная нами ситуация принимается испытуемой со всей
активностью и возбуждает, несомненно, резкую аффективную реакцию;
об этом говорит уже та выдержка из протокола, которую мы привели в
начале этой главы. Однако, несмотря на всю аффективность внушенной
191

Часть первая. Психофизиология аффекта
ситуации, она оказывается совершенно отрезанной от сознания, и,
просыпаясь, наша испытуемая отказывается вспомнить что-нибудь, что она
пережила во время сна. Мы могли бы сказать, что мы создали здесь
«экспериментальное бессознательное», и дальнейший опыт убеждает
нас в том, что этот неосознаваемый аффективный комплекс продолжает
весьма активно действовать и после применения некоторых приемов
полностью переходит в актуальный, вполне осознанный аффект. Задача
нашего опыта и сводится к тому, чтобы проследить неиродинамические
корреляты этого постепенного осознания и попытаться тем самым
прояснить вопрос о психофизиологии сознательных и заторможенных
аффектов.
Мы применили здесь метод, который одновременно помог нам
вызвать введенные нами в психику аффективные следы и зарегистрировать
всю динамику их постепенной актуализации; создав «экспериментальное
бессознательное», в качестве метода мы должны были, естественно,
применить «экспериментальный психоанализ». Свободные цепные
ассоциации оказались наилучшим приемом для этой цели. Будучи
детерминированы логическими, а при исключении их — аффективными
установками личности, они неизбежно должны были привести к выявлению
заторможенных аффективных комплексов; резкий характер внушенного
аффективного комплекса гарантировал, что даже довольно краткий ряд
свободных ассоциаций мог привести к его выявлению; наконец,
сопряжение этого процесса с регистрацией всей системы выразительных
симптомов давало возможность не отступать и здесь от принятой нами
психофизиологической методики.
В одном важнейшем отношении методика наших цепных ассоциаций
существенно отличается от методики психоаналитического исследования.
Она была целиком поставлена в рамки психофизиологического
эксперимента, и к этому сводятся все ее сильные и слабые места. Комплекс,
выявление которого мы исследовали, был нам заранее известен, и это
давало нам возможность избегать сложных поисков и толкований; мы не
имели оснований думать, что сделанное нами внушение подвергнется особенно
глубокой символической переработке, и ждали его непосредственного
проявления уже в первом или втором ассоциативном ряду; фиксируя
все «свободно приходящие в голову» ассоциации, интервалы между ними
и их сопряженные симптомы, мы получали возможность говорить о точно
192

Исследование внушенных комплексов
зафиксированной структуре ассоциативного ряда1 и изучать подробно
его динамику.
Совершенно понятно, что экспериментальный, иначе говоря,
«модельный» характер наших опытов ограничивал наши возможности и совершенно
исключал широкую постановку проблем бессознательного и его динамики.
На последнее мы в нашей психофизиологической работе и не рассчитывали.
Свободные ассоциативные ряды были зарегистрированы нами
у нашей испытуемой как до внушения, так и после него; если симптомы,
полученные нами в опытах с единичными речевыми реакциями, можно
сравнить с моментальной фотографией одного из участков психики,
то опыты с цепными ассоциациями лучше всего сравнить с ее кинемато-
граммой. Перед нами проходит ряд ассоциаций, которые более или менее
характеризуют состояние психики в данный отрезок времени и которые
дают возможность с достаточной последовательностью проследить
постепенное проявление аффективного комплекса.
На рисунке 38 приведены примеры записей из наших протоколов,
характеризующие состояние нейродинамических процессов у испытуемого,
протестированного перед внушением.
Спокойный характер моторной активности и равные интервалы ясно
указывают на организованный характер поведения испытуемого. Ниже
приведены цепочки словесных реакций, полученные в этом эксперименте:
1. ночь
2. дверь
3. ссора
4. комната
5.стена
6. картина
7.—
8.—
9. трава
10. река
11. лес
12.гора
13. балкон
14. сад
15. цветы
16.сирень
17. роза
18.соловей
19. дорога
20.—
21. лужа
22. ночь
23. звезды
24. кушетка
25. курсы
26. автомобиль
27. стол
28.книги
29. тетрадь
30. перо
31. рояль
32. ноты
33. печь
34. лежанка
35. ножик
36. вилка
37.салфетка
38.корова
39. лошадь
40. кошка
41. лампа
42. абажур
43. шкаф
Специально вопрос о структуре цепного ассоциативного ряда был разработан нашим
сотрудником А. Н. Леонтьевым. См. его статью: Структурный анализ цепного
ассоциативного ряда // Русско-немецкий медицинский журнал, 1927.
193

Часть первая. Психофизиология аффекта
Рис. 38. Отрывок графического протокола при выполнении задания на свободные
ассоциации
Испытуемая Кар. (до внушения)
Все эти данные демонстрируют обычную картину протекания
нормального ассоциативного процесса, с равномерным чередованием рядов
(4—6; 9—23; 23—37 и т. д.), соответственными равномерными
колебаниями реактивного времени и совершенно правильной, организованной
моторикой, отражающей картину нормальной нейродинамики.
Мы усыпляем испытуемую и вводим в ее психику указанный выше
аффективный комплекс; пробуждая ее, мы снова регистрируем
аналогичный ряд цепных ассоциаций. Мы получили серии ассоциаций, которые
приведены ниже:
1. день
2. молоток
3. выстукивание
4. рефлекс
5. мышца
6. нос
7. очки
8. волосы
9. глаза
10. руки
11. кольцо
12.лампа
194

Исследование внушенных комплексов
13. море
14. день
15. берег
16. волна
17. лодка
18. река
19. песня
20. цветы
21. мост
22. поезд
23. дорога
24. лес
25. деревня
26. лед
27. грязь
28. луна
29. месяц
30. выстукивать
31. колено
32. ботинок
33. цветы
34. подснежник
35. автомобиль
36. книга
37. револьвер
38. стол
39. полка
40. ящик
41. чемодан
42. платформа
43. вокзал
44. кресло
45. качалка
46. диван
47. пол...
До сих пор приведенный нами ряд не представляет ничего
замечательного; и содержание, и характер интервалов не отличает его ни в какой
степени от того зарегистрированного при нормальном состоянии испы-
туемои ряда, который мы только что привели. 1рафическии протокол
сопряженных моторных реакций, приводимый нами на рисунке 39-А, дает
Рис. 39. Отрывки графического протокола при выполнении задания
на свободные ассоциации
Испытуемая Кар. (после внушения)
195

Часть первая. Психофизиология аффекта
и здесь достаточно нормальную картину, далекую от картины разрушенной
аффектом нейродинамики.
Все это приводит к первому выводу, который после всего, что мы
наблюдали, кажется нам бесспорным: изоляция аффективных следов
от сознания дает одновременно и их изоляцию от моторной
сферы, превращая актуальный аффект в скрытый,
потенциальный.
Приведенный нами фрагмент результатов вообще не дает симптомов
скрытого аффекта; однако уже появляющиеся колебания интервалов
в конце цепного ряда, возникновение в нем сильных торможений
останавливает на себе наше внимание и заставляет предполагать вмешательство
какого-то нарушающего фактора. Протокол раскрывает нам этот фактор:
в конце цепного ряда настойчиво начинает проявляться введенный
в психику аффективный комплекс; он вызывает ряд ассоциаций, еще
непонятных для самой испытуемой, но совершенно понятных для нас, знающих
содержание внушения:
49. подушка
50. купаться
51. кувыркаться
52. драться
53. стена
54. картина
55.ванна
56. больная
57. доктор
58. няня
59. лекарство
60. эфир
61. рана
62. повязка
63. пинцет
64. скальпель
65. чернила
66. чернильница
67. аптека
68. корпус
69. амбулатория
70. дорога
71. улица
72. автомобиль
73. доска
74. лужа
75. день
Совершенно непроизвольно испытуемая воспроизводит в цепном
ряду ситуацию операции, не зная, почему эта ситуация вспоминается
ей, и не будучи в состоянии дать отчет о ее контексте. Однако уже это
неосознанное воспроизведение участка аффективной ситуации
сопровождается заметным нарушением нейродинамики; мы даем на рисунке 39-В
отрывок графического протокола, рисующего картину сопряженных
моторных реакций во время появления этого участка, воспроизводящего
внушенную аффективную ситуацию.
Этот отрывок протокола с убедительностью показывает, что с
воспроизведением участков комплекса в речевом ряду связаны
значительные симптомы нейродинамических изменений: уже за не-
196

Исследование внушенных комплексов
сколько реакции до появления в ассоциациях ситуации операции моторика
правой руки дает заметные симптомы постепенно нарастающей
дезорганизации, к середине данного участка (больная — доктор — няня —
лекарство) возбуждение переключается на левую руку, вызывая резкие
беспорядочные ее движения; наконец, с открытым проявлением
центральных элементов аффективной ситуации (рана — повязка) связывается
и резкий тремор правой руки, указывавшей на значительное возбуждение
нейродинамики. Ко всему этому присоединяется и заметное нарушение
дыхания (оно становится неравномерным, местами — сильно
заторможенным); все эти симптомы указывают на значительные нарушения
психофизиологических процессов, сопровождающих первое речевое
проявление аффекта.
Эта картина в дальнейшем усугубляется, и открытое проявление
аффективной ситуации в сознании испытуемого
сопровождается резкой моторной бурей, сламывающей на время всякий
нормальный реактивный процесс.
Этот процесс нам удается полностью проследить в следующем
ассоциативном ряду, который мы регистрируем тотчас же после того, как
испытуемая закончила только что приведенный ряд реакций. Он
продолжается 5 минут, включает около 90 реакций и кончается полным
воспроизведением внушенного комплекса.
После описанного нами первого появления внушенного комплекса
мы, конечно, могли с уверенностью ожидать, что в дальнейшем ряду этот
комплекс будет проявлен еще резче. После перерыва в 3 минуты мы снова
начинаем ассоциативный ряд.
Опыт снова начинается с внешне нормального ряда ассоциаций:
1. ночь 5. день
2. лестница 6. дождь
3.стол 7. льдинка
4. книжка 8. лужа
9. месяц
10. здание
И. сад
12. река
13. озеро
14. лодка
15. звезды
16. небо
17. доска
18.кафедра
19. лекция
20. стекло
Однако структура цепного ряда, характеризуемая его интервалами,
уже не та: она чрезвычайно нестабильна, перемежается значительными
торможениями и носит исключительно неустойчивый, дезорганизованный
характер. Рисунок 40 иллюстрирует это с достаточной отчетливостью.
197

Часть первая. Психофизиология аффекта
ю
10 15 20 25 30 35 40 45 50 55 60 65 70 75 80 85 00 95
Рис. 40. Структура цепного ассоциативного ряда
Испытуемая Кар. (после внушения)
Эта структура существенно отличается от последовательности интервалов,
зарегистрированной у того же самого испытуемого до внушения,
приведенной на рисунке 36.
Совершенно очевидно, что аффект просочился в этот ряд уже
значительно сильнее; дальнейший протокол раскрывает нам всю картину
и делает приведенную в графике структуру ряда совершенно ясной:
каждому участку резкого торможения соответствует
открытое появление в ряду элементов внушенной аффективной
ситуации. Вот дальнейшее развертывание ряда:
20. стекло
21.?
22. операция
23. инструменты
24. женщина
25. улица
26.лампа
27. занавес
28. комната
29. шкаф
30. ковер
31. картина
32. хризантемы
33. рояль
34. пение
35. романс
36. подруга
37. отец
38. старуха
39. мать
40. больная
41. няня
42. не знаю!
43. лес
44. река
45. мост
46. дорога
47. платье
48. вокзал
49. Женя
50.?
51.чернильница
52. стол
53. революция
54. книга
55. лестница
56. кровь
57. тепло
58. много
59. месяц
60. серый
61. трава
62. луг
63. яблоня
198

Исследование внушенных комплексов
64. грибы 66. радио 68. бумажник^ 70. женщина
65. кушетка 67. комодх 69. желтыих
71. вспомнила, что приснилось!! В. И. (оператор) велел мне что-
то сделать!!
(говорите дальше, что придет в голову, быстрее!)...
72. нога 78. волосы 84. драться 90. море
73. рука 79. очки 85. смеяться 91. небо
74. нос 80. молоток 86. играть 92. звезды
75. лицо 81. рефлекс 87. баловаться
76. щека 82. мышцы 88. стул
77. глаза 83. ругаться 89. воздух
Динамика внушенного комплекса становится для нас достаточно
ясной: отрезанный от сознательной сферы, он все же обнаруживает
настойчивую тенденцию проникнуть в речевой ряд; каждый раз оттесняясь,
он обнаруживает, однако, значительную навязчивость и через некоторое
время проникает в свободный ассоциативный ряд снова; созданный нами
аффективный комплекс, сам еще не будучи осознанным,
вызывает аффективную установку и определяет течение
свободного ассоциативного ряда. Каждый раз появление его сопровождается
значительным торможением; рисунок 41 показывает, что появление следов
комплекса в речевой сфере неизменно сопровождается резкой моторной
дезорганизацией: в отрезке А эта дезорганизация является очевидным
отражением того конфликта, который связан с появлением комплексных
звеньев («операция — инструмент — женщина») в ассоциативном ряду;
отрезок В демонстрирует нейродинамический эквивалент оттеснения
аффективного участка ассоциаций («больная — няня») и наглядно
показывает, что за отказом продолжать ассоциации («не знаю, что
сказать...») кроется значительный нейродинамический конфликт.
После всего этого совершенно понятно, что испытуемая,
наконец, приходит к моменту, когда барьер, отделявший
аффективный комплекс от сознания, ломается и аффект проявляется
в остром и открытом виде.
Данные реакции связаны с ситуацией С, внушенной испытуемой за неделю до этого опыта.
199

Часть первая. Психофизиология аффекта
В
^У4
■ IM
71 72
РИС. 41. То же, что на рисунке 39
200

Исследование внушенных комплексов
Устранение изоляции аффекта от сознания и его открытое
проявление сопровождается резкой двигательной бурей, моделью
аффективного припадка, сламывающего нормальное течение
реактивного процесса.
Многое становится нам ясным после этого момента, графическое
протекание которого показано на рисунке 41-С. То, что мы здесь видим,
является одновременно и моделью аффективного припадка, и процессом отреаги-
рования аффективного комплекса. Оба эти процесса стоят психологически
чрезвычайно близко и обнаруживают по существу одну и ту же структуру.
Отреагирование всегда связано с прорывом того барьера, который отделяет
аффект от моторной сферы, и с соответствующим переключением
иннервации на моторику. Как оказывается, именно эти моменты входят в механизм
осознания заторможенного аффективного комплекса, и связь между
осознанием и отреагированием вытесненных комплексов, лежащих в основе
психоаналитической терапии, становится для нас значительно яснее. В самом
деле, конец приведенного нами ряда показывает с достаточной
очевидностью, что после осознания основного комплекса испытуемая оказывается
в состоянии перейти к значительно более стойкой цепи нейтральных реакций,
чем это было до того. Дальнейшее исследование психики испытуемого
показало бы, что в осознании аффекта мы получаем процесс, во многом
аналогичный признанию в совершенном преступлении,
психофизиологический эффект которого мы наблюдали уже выше (гл. 4, §5).
С другой стороны, тот нейродинамический взрыв, которой
сопровождает осознание аффективного комплекса, бросает новый свет и на
механизм вытеснения. Изоляция от сознания и, вместе с тем, изоляция
от моторной сферы оказывается механизмом, спасающим личность
от того перевозбуждения и той дезорганизации, с которой
связано всякое открытое проявление аффекта. В этом смысле
создание известного функционального барьера между аффективным
очагом и моторикой играет решающую роль в сохранении для личности
возможности нормально действовать, не дезорганизуя своего поведения
теми аффективными следами, которые в достаточном количестве
существуют в ее прошлом.
Мы еще мало знаем о механизмах, осуществляющих такой процесс;
вернее, мы представляем себе его действие, но плохо знаем те средства,
с помощью которых оно достигается. Некоторые физиологические аналоги
201

Часть первая. Психофизиология аффекта
позволяют предполагать, что в основе этого процесса лежит то
«торможение вследствие перевозбуждения», которое русской физиологической
школой было описано под именем «парабиотического»1. Другие
предположения заставляют нас думать, что в основе преодоления аффекта могут
лежать и другие, чисто психологические законы, связанные с применением
некоторых организующих, культурных приемов, действующие с помощью
речи и системы опосредствующих механизмов. Мы займемся этим в
последней части нашей работы и оставим пока нерешенным этот
интереснейший психологический вопрос.
Мы остановились так подробно на анализе одного случая, лишь исходя
из принятого нами клинического метода изложения. Нам казалось, что
важность вопроса заслуживает его подробного анализа и что не статистическая
сводка, а именно качественный разбор является наиболее адекватным для этой
цели путем. Мы могли бы взять другие из проведенных нами опытов;
в каждом мы записывали соответствующие ряды свободных цепных
ассоциаций, в каждом мы получали данные, отражающие аналогичную структуру
психологических процессов.
Во всех случаях, прослеженных нами, мы с убедительностью могли
констатировать конфликтный характер проявляющегося в цепных
ассоциативных рядах процесса. С одной стороны, мы неизменно имели ту
своеобразную навязчивость, то «давление комплекса», которое мы отметили уже выше;
с другой — столь же неизменные попытки затормозить выявляемый
комплекс, оттеснить его. В результате аффективный комплекс, неосознанный
для испытуемого, создает как бы некоторую картину навязчивого состояния,
и мы имеем случаи, где одна и та же группа реакций навязчиво повторяется
в течение пятиминутного ассоциативного ряда 5—6 раз.
Особенный интерес представляет механизм оттеснения появляющегося
комплекса, тенденция отойти от него, затормозить его появление.
Конфликтный характер этого процесса виден хотя бы в том, что переход к новой,
замещающей цепи ассоциаций всегда сопровождается значительной задержкой2,
а по структуре своей характеризуется примитивностью соединительного звена;
обычно замещающий ряд начинается или с повторения какого-нибудь
прежнего звена, или с аллитерации.
Ср. Ухтомский. Α., Васильев Л., Виноградов М. Учение о парабиозе.— М., 1927;
Luria A. R. Die moderne russische Physiologie und die Psychoanalyse // Internationale
Zeitschrift für Psychoanalyse, 1926, 12, 40—53.
Специально об этом см.: Леонтьев Α. Η. Указ. соч.
202

Исследование внушенных комплексов
Вот пример из ассоциативного ряда испытуемой Зуб., которой была
внушена ситуация С (кража денег). Первый ряд выявляет комплекс с
достаточной полнотой; испытуемая, сама не осознавая этого, рассказывает почти всю
ситуацию:
1. окно 10. белый 19. желтый 30. грачи
2. вечер И. картина 20. карниз 31. комод
3. одиночество 12. уйти 21. крыльцо
4. снег
5. ковер
6. ожидание
7. деньги
8. нужда
9. страх
13.
взять
22.
тайна
33.
диван
14. развертывать 23. неизбежно 34. подойти
24. страх
25. деньги
26. кража
35. платье
36. прятать
и т. д.
15. подойти
16. окно
17. комод
18. стул
Навязчивый характер ряда не оставляет никаких сомнений. Тем
интереснее те механизмы, к которым прибегает испытуемая, оттесняя навязчивые
ассоциации. Это особенно хорошо видно на следующем ряде:
1. стена 3. кружево 5. злоба
2. пятно 4. платье 6. вечер
И. скатерть
12. берег
13. птицы
14. комод
15. ка...мин (уход в созвучие)
20. бояться 21. деньги
22. кружево (уход в прежнее звено: повторение звена 3)
24.
писать
25. кража
31. глаза 34. страх
32. коричневый 35. радоваться
33. бояться 36. улика
26. к...купол (уход в аллитерацию)
37. у...лица (уход в аллитерацию)
44. камин 46. деньги 48. смех (уход в прежние звенья: 21, 42)
45. бумажник 47. крыльцо и т. д.
Приведенные примеры вряд ли могут оставить сомнение в том, что
переход от навязчивого, комплексного участка цепи к нейтральному,
замещающему является не простым, спокойным процессом, но резко конфликтным
актом, отражающимся на структуре цепных связей.
203

Часть первая. Психофизиология аффекта
4. Реакция личности: комплекс и травма
Приведенные нами случаи показывают, что внушение неприемлемой
аффективной ситуации возбуждало довольно глубокую реакцию всей
личности; об этом свидетельствует целый ряд фактов, и в первую
очередь — то активное сопротивление, которое встречало наше внушение,
та живость, с которой это видение переживалось, и, наконец, то глубокое
вытеснение, которому внушенное содержание подвергалось впоследствии.
Различные реакции личности на вводимое в ее психику внушение
дают нам возможность поставить вопрос об условиях, при которых
может образоваться аффективный комплекс, и об отмежевании
его от близкого, но психологически совершенно отличного понятия
травмы.
Наши наблюдения позволяют нам выдвинуть положение, что
аффективный комплекс может образоваться лишь в том случае,
когда данное внушение (или данная тенденция) было принято
испытуемым и как таковое вступило в известный конфликт с обычными
установками личности. Противный случай — неприятного, хотя
и сильно травматического внушения — дает нам совершенно иную
по своей структуре картину травмы. Эта последняя резко отличается
от аффективного комплекса тем, что сделанное внушение остается чем-то
посторонним для личности, оно не вызывает в ней никакой новой
активности, а следовательно — никакого специфического конфликта.
Оно действует лишь как внешняя травма, вызывая совершенно иные
нейродинамические симптомы.
Все рассмотренные нами до сих пор случаи носили характер
искусственных комплексов именно в силу той активности и того конфликта,
который внушение возбуждало в личности. Именно в результате этого
получались и описанные нами симптомы задержки критических ответов,
моторных нарушений и т. д. Создавалось впечатление, что личность
оценивала сделанное внушение как свой собственный поступок и относилась
к нему как к таковому, искренне переживая связанный с ним конфликт.
Однако нередки случаи, резко отличные от этих по своей
психологической структуре: часто мы не получаем такой реакции личности на
сделанное нами внушение; внушение не принимается испытуемым, который
относится к его содержанию как к внешней травме, не вводя его в систему
204

Исследование внушенных комплексов
своего поведения и не реагируя на него рождающимся внутри этого
поведения конфликтом. Психологическая картина, получаемая в этих случаях,
представляет значительный интерес для дифференциации комплекса
и травмы.
Мы остановимся снова на одном случае, где в силу непринятого
внушения наш опыт, не создав комплекса, привел лишь к внешней травме.
Опыт 4
Испытуемой Шв., 20 лет, внушается, что она украла деньги у своего
знакомого (ситуация С, текст см. выше). Значительное отличие этого опыта
от всех остальных, прослеженных нами, сводится к тому, что испытуемая
отказалась принять внушение; несмотря на достаточно глубокий сон, она
заявила, что денег она брать не хочет, что если ей нужны деньги — она
попросит их в долг; испытуемая переживала лишь попытку внушить ей
данную ситуацию, не приняв ее как действительное событие, в котором
она участвовала.
Все течение опыта позволило нам оценить этот случай как
неудавшееся, непринятое внушение, давшее травму, но не создавшее
аффективного комплекса.
Полученные в эксперименте данные убеждают нас в том, что перед
нами — совсем иная психологическая структура, непохожая на ту, которую
мы наблюдали. Реакции испытуемой носят характер совершенно
открытого выявления нанесенной травмы без каких-либо следов
активного конфликта.
Ниже приведен протокол ассоциативных ответов, полученных
у испытуемой до и после внушения. Он резко отличается от тех случаев,
которые мы разобрали выше; здесь совершенно отсутствуют те резкие
торможения, которые мы привыкли встречать во всех других случаях,
и ассоциативный ряд проходит после внушения так же спокойно и
правильно, как и до внушения. С другой стороны, и самое содержание
ассоциативных ответов оказывается весьма симптоматичным: испытуемая
не тормозит связанные с внушенной ситуацией ответы, как это случалось
в приведенных нами случаях, но совершенно открыто воспроизводит
элементы внушенной ситуации (6. деньги — брать; 8. бумажник —
лежит; 9. комод — бумажник и т. д.), не обнаруживая никакой тенденции
скрыть их или заменить другими, нейтральными реакциями.
205

Часть первая. Психофизиология аффекта
Опыт 4 . Протокол испытаний
Раздражитель
1. гром
2. стул
3. рука
4. дым
5. книга
6. деньги
7. снег
8. бумажник
9. комод
10. тьма
11. свеча
12. нужда
13. толстый
14. кража
15. склад
16.синий
17. вместе
18. обыск
19. открыть
20. ковер
21. платье
22. класть
23. серый
24. заметить
25. знакомый
26. коридор
27. оглянуться
28. совесть
29. бумажник
30. долг
До ВНУШЕНИЯ
Время
реакции
(сек)
1.0
1.2
1.6
—
1.6
1.6
1.6
1.8
1.4
1.4
1,4
1.4
1,6
1.6
1.8
1,4
1.6
2,2
—
1,6
1.6
2.4
1.8
1,8
1,8
1.2
1,4
1,4
1,6
2,4
Вербальный
ответ
громкий
стоит
лежит
идет
давать
получать
падает
деньги
стоит
ночь
тухнет
бедность
тонкий
украсть
складывать
красный
вдвоем
прятать
закрыть
лежит
висит
прятать
красный
увидеть
узнать
темный
без оглядки
мучить
находить
платить
Моторные
| нарушения |
После внушения
Время
реакции
1 (сек) |
—
1.6
1,8
—
2.0
1.8
2.0
1.6
1.8
1.8
2.0
1.6
2.6
1.6
2.2
2,2
1,8
3.2
1.2
2.2
1,4
1,6
1,8
2.0
2.4
1.6
2.2
2.6
1.6
1.2
Вербальный
ответ
гремит
садиться
писать
рассеивается
читать
брать
зима
лежит
бумажник
ночь
церковь
деньги
+
совершить
нужный
чулок
вдвоем
+
найти
стлать
одевать
брать
туман
не заметить
не видеть
комнаты
не оглядываться
+
валяться
платить
Моторные
| нарушения |
206

Исследование внушенных комплексов
А 2"
Ar
В 2Ί
1-1
■■■ii'"i-i'iiiiliiii»'i'''i''i'iiliii'iiiiiii'44i"iiliiiii-ililiiiibiiiiiilliii4ilH
5 10 15 20 25 30 35 40 45 50 55 60 65 70 75 80 85 90
Рис. 42. Структура цепного ассоциативного ряда. Испытуемая Шв.
А — до внушения
В — после внушения
Столь же правильный и спокойный характер реакций мы получаем
и в цепном ассоциативном ряду, который ни по своему содержанию,
ни по структуре интервалов не отличается от того, который мы записали
до внушения. Рисунок 42 дает нам структуру интервалов обоих
записанных нами рядов, и мы наглядно видим, что какие бы то ни было
принципиальные различия, следы дезорганизации и торможений во втором ряду
здесь совершенно отсутствуют.
Мы нарочно продлили записанный нами после внушения ряд до 8
минут, и все же не получили никаких признаков ожидаемого нами нарушения.
Мы были бы готовы отойти от полученных нами данных и признать
эксперимент неудавшимся, если б наше внимание не было привлечено
фактом, раскрывшим, по существу, механизм этого случая. Внешне
одинаковые ассоциативные ряды дали в некоторых частях совершенно
особенные нейродинамические симптомы, подобных которым мы, как
правило, не встречаем в других наших случаях. При остающейся
совершенно нормальной моторике мы получали заметные нарушения
в дыхании каждый раз, когда ассоциация воспроизводила
элемент внушенной травмы.
Это появлялось каждый раз с таким постоянством, что всякая
случайность стала нам казаться к концу анализа совершенно исключенной.
Каждый раз, когда появлялся связанный с травматической ситуацией
элемент, дыхание сначала задерживалось, а потом следовал резкий
импульсивный вздох, по своей глубине в 2 — 2,5 раза превышавший
обычную глубину дыхания испытуемой.
На рисунке 43 мы приводим выдержки из наших графических
протоколов; мы жалеем, что лишены возможности дать здесь весь
207

Часть первая. Психофизиология аффекта
LJJJJJ^JAjJUlLLL.
14 15
21 22 23 24 25 26
в
/vWv
7576 77 78 79 8081 100 101 102103
Рис. 43. Отрывки графических протоколов сопряженной моторной реакции
Испытуемая Шв.
А — ассоциативные реакции после внушения
4. курить — ? 21. одежда — 1,4" — одевать
4. курить
5. книга — 2,0" — читать
6. деньги — 1,8" — брать
7. снег — 2,0" — зима
8. бумага — ?
— ? — бумага
^л. идстда ι,τ νμ,τ^ηα.
22. класть — 1,6" — брать
23. серый — 1,8" — облако
24. менять — 2,0" — не менять
26. коридор — 1,8" — комод
9. комод — ." — оумага
В — цепные ассоциации после внушения
75. месяц; 76. думать; 77. хлеб; 78. собака; 79. радио;
80. аптекарь; 81. приезжать; ...; 99. искать; 100. одежда;
101. я не знаю; 103. сердиться.
протокол, на котором приведенные нами места выделяются резкими
очагами на фоне спокойного и равномерного дыхания. Во всяком случае
одно здесь не подлежит сомнению: появление связанных с травмой
участков сопровождается не нарушением реакций руки, остающихся здесь
на всем протяжении опыта совершенно спокойными, но вегетативными
симптомами, дающими картину постоянных и резких нарушений.
Симптомы, наблюдаемые нами в этом случае, поддаются вполне
ясному пониманию. В самом деле, мы обычно получаем моторные нару-
208

Исследование внушенных комплексов
шения сопряженных реакции руки именно потому, что в основе
вызывающего их аффекта неизменно лежит конфликт, нарушающий
активность и приводящий нормально, организованно протекающие
процессы к задержке и срыву. Этот конфликт мы наблюдали и в ситуации
экзамена, и с особенной четкостью — в опытах с преступниками. Именно
там в основе аффекта лежала связанная с преступлением травма, глубоко
задевшая личность наших испытуемых и осложненная тенденцией скрыть
наличие связанного с преступлением переживания. Такая же структура
характеризует и полученные нами искусственные комплексы, которые
всегда вызывали глубокую реакцию личности, обрастали известными
наслоениями, которыми личность отвечала на якобы совершенный ею акт,
наконец — подвергались довольно глубокому вытеснению.
Совершенно иной характер носит то «непринятое внушение»,
симптомы которого мы сейчас привели. Активность личности остается здесь
незадетой, само внушение — посторонним для личности событием, быть
может, травматизирующим ее, но не вызывающим у нее никаких
колебаний, никакого конфликта. Перед нами — просто случай внешнего
насилия над психикой, которое могло причинить травму, но не вызвало
глубокого конфликта и разлада.
Полученные нами симптомы являются психофизиологическим
коррелятом такой структуры процесса и ведут нас к дальнейшим
возможностям его нейродинамического анализа. Мы можем предполагать,
что в то время, как нарушения поведения, связанные с актуальным
аффектом и аффективным комплексом, расположены в активной
системе поведения, имеющей непосредственную связь с моторным
полем, переживание травмы имеет совершенно иную
психофизиологическую структуру, и реакции организма на нее характеризуются
в большей степени участием стоящих дальше от психологической
активности личности вегетативных систем.
Совершенно понятно, что это положение нуждается еще в
значительной проработке и не может быть выставлено нами иначе, чем
гипотетическое утверждение, однако целый ряд экспериментальных данных, которые
займут наше внимание ниже, так же, как целый ряд фактов психологии
и клиники, заставляют нас думать, что такое положение о
нейродинамических отличиях комплекса и травмы и о различном их влиянии на ани-
мальную и вегетативную систему является весьма вероятным.
209

Часть первая. Психофизиология аффекта
Серьезные доводы в пользу различения психофизиологической структуры
комплекса и травмы мы видим в различии картин истерии и
травматического невроза.
Уже сама симптоматология обоих заболеваний, в основе одного из которых
лежит обычно механизм внутреннего конфликта установок и влечений или их
внешнего конфликта с реальными возможностями, а в основе второго —
травматическая ситуация, показывает, что имеющие место в обоих случаях
нарушения разворачиваются в совершенно различных системах. Мы не будем
приводить здесь материалов той дискуссии, которая несколько лет назад
выявила совершенно различные точки зрения на этот предмет, так и не придя
к ясному и окончательному решению. Мы склонны думать, что лишь
экспериментальное исследование лежащих в основе обоих неврозов
механизмов даст возможность решить эту задачу и четко наметить лежащие между
обоими случаями границы. Наши исследования1 показали, что для нейродина-
мики истеричных больных характерны резкие нарушения в моторной сфере,
наступающие каждый раз, когда в реакциях субъекта воспроизводится
какой-нибудь участок аффективного комплекса; эти нарушения носят резко
конфликтный характер, приближаясь по типу к тем тормозным импульсам,
на которых мы уже останавливались выше. Как раз таких моторных
нарушений мы почти никогда не видим у травматиков; их моторика, как правило,
оказывается весьма стабильной; раздражители, связанные с какой-либо
аффективной ситуацией, не дают у них никаких сколько-нибудь заметных
моторных нарушений, хотя могут вызвать некоторые вегетативные симптомы.
Нам приходилось наблюдать ряд травматиков, совершивших тяжелые
преступления, и фиксировать их поведение в экспериментальной обстановке;
мы неизменно наблюдали у них ту картину открытых, связанных с ситуацией
преступления реакций при сохранении совершенно стабильной моторики,
которую нам искусственно удалось воспроизвести в наших опытах с
«непринятым внушением».
Мы остановились несколько подробнее на двух вопросах,
представляющихся нам важными для понимания аффективной механики; их
изучение с помощью создания искусственных комплексов показало нам, что
аффективные процессы разыгрываются неиродинамически в непосред-
См.; Lebedinsky M. S., Luria A. R. Die Methode der abbildenden Motorik in der
Untersuchung der Nervenkranken // Archiv für Psychiatrie und Nervenkrankheiten, 1929,
Bd. 87, № 3.
210

Исследование внушенных комплексов
ственнои близости к моторной сфере, что изоляция их от сознания связана
вместе с тем с изоляцией от моторики и переходом аффекта в латентное
состояние, откуда он может быть вызван с помощью воспроизводящих
аффективную ситуацию стимулов; мы видели, что именно этот
изолирующий аффективные комплексы барьер ломается под влиянием актуализации
комплекса, и наблюдавшаяся нами моторная буря возвращает нас вновь
к той картине диффузной возбужденности, которую нам приходилось
видеть в состояниях наиболее резкого аффекта.
Наконец, мы пришли к заключению, что наиболее существенное
в аффективном процессе связано с механизмом конфликта, которым
аффективные переживания личности резко отличаются от травматических
состояний.
Мы могли показать это, лишь встав на путь экспериментального
создания интересующих нас состояний, и совершенно очевидно, что и
дальнейших данных о механизмах дезорганизации и организации человеческого
поведения мы должны ждать именно на этом пути.

Глава 5
Общие данные о механике
аффективных процессов
Всякое исследование идет циклически, и попытка подвести
итоги пройденного цикла является одновременно попыткой
поставить проблемы для последующих исследований. Именно
это оправдывает помещение главы об общей механике
аффективных процессов в средину книги; подводя итоги
аналитической части исследования, она должна стать прологом для его
синтетической части. С другой стороны, именно это позволяет отказаться
от обычной полноты обобщающей части исследования и сосредоточить
внимание лишь на отдельных, наиболее существенных для продолжения
работы моментах.
Мы так и сделаем, заранее согласившись с тем, что наши первичные
обобщения будут иметь лишь характер более точной постановки
проблемы.
I. Проблема аффективных симптомов
Когда мы начинали свою работу по анализу нейродинамической
основы аффективных процессов, то применение нами моторной методики
вызвало целый ряд сомнений со стороны близких к нам психологов.
В самом деле, указывали нам: когда человек находится в состоянии
аффекта, у него дрожат руки. Есть ли в этом абсолютно ясном факте
материал для исследования?
212

Общие данные о механике аффективных процессов
Нам казалось, что материал для исследования здесь есть, и мы
решили, что установление лежащих за этим фактом закономерностей
может защитить это положение; у испытуемого, находящегося в аффекте,
дрожат руки — это понятно; но чтобы на основе этого факта наметить путь
для обнаружения некоторых психофизиологических закономерностей
аффективных процессов, потребовался не один год исследований.
Обобщение полученных нами результатов может с успехом начаться
с некоторой критической работы, которая покажет, что дело обстоит
вовсе не так просто, как этого часто хотелось бы. Руки человека,
переживающего аффект, дрожат вовсе не всегда, и нужны совершенно
специфические условия, чтобы зарегистрировать этот факт, казавшийся
столь очевидным.
Мы сделаем этот факт исходным и попытаемся наметить те
закономерности, которые обнаруживает проявляющаяся в моторных нарушениях
нейродинамика аффективных процессов.
Опыты показали нам, что моторные нарушения появляются у
переживающего аффективное состояние человека далеко не всегда, и что
выносить за скобки все движения, наблюдаемые во время аффекта, было бы,
безусловно, неправильно.
Аффективный процесс ни в коем случае не является чем-то,
равномерно задевающим все этажи человеческой деятельности; он сам
оказывается связан преимущественно с определенными функциональными
зонами и сам нуждается в слоевом анализе.
Психофизиологи, занимавшиеся аффектом, были почти всегда очень
склонны локализовать аффективные процессы в какой-нибудь
определенной неврологической системе; одни полагали, что аффект
разыгрывается преимущественно на струнах вегетативной системы и его
проявления следует искать преимущественно в симптомах, связанных
с деятельностью этой последней; отсюда то упорное и полное ожидания
внимание, которое психологи проявляли к изучению симптомов дыхания,
пульса, психогальванических реакций, кровенаполнения сосудов и т. д.
Другие авторы были близки к тому, чтобы видеть существенные
механизмы аффекта в нарушении кортикальных процессов и, естественно,
обращались в поисках аффективной симптоматики к явлениям сознания,
протеканию ассоциаций и т. п.
213

Часть первая. Психофизиология аффекта
Выше мы уже указали на две стоящие на противоположных позициях группы
психологов, одни из которых примыкали к центральной, другие — к
периферической теории происхождения эмоций. Как бы то ни было, но история
психологии до сих пор давала нам почти целиком лишь исследования,
объективно изучавшие аффект путем исследования периферических
выразительных симптомов; к этим методам обращались даже те психологи, которые
исходили из положения, что аффект есть состояние, нарушающее нормальное
течение наших представлений (В. Вундт). В работах школы Вундта
и Леманна бралось за основу таких симптомов изменение давления и пульса;
некоторые авторы (например, Лэндис) пытались подойти к исследованию
аффекта от изучения мимических проявлений; другая группа авторов исходила
из анализа психологических феноменов. Однако нужно признать, что во всех
этих исследованиях, потребовавших огромного труда, мы еще не находим
сколько-нибудь ясной и однозначной картины, и симптомы аффективных
состояний, их удельный вес и структура еще кажутся разным авторам весьма
неодинаковыми. Пожалуй, наиболее резкие расхождения в оценках мы видим
в попытках оценить аффект, изучая изменения дыхательных и пульсовых
симптомов. Даже последние сводки (например, О. Лёвенштеина) говорят
о значительных расхождениях в оценке физиологических симптомов таких
состояний, как отрицательная эмоция; некоторые авторы резко расходятся
в оценке симптомов отдельных эмоциональных состояний, и позднейшие
работы, посвящаемые классическим положениям, часто приводит к
отрицанию фактов, которые раньше считались общепризнанными (например,
проверка Каэласом работ вундтовской школы1).
Мы склонны видеть основной порок в том, что большинство авторов
усматривали в аффективных процессах функцию, всегда связанную с
определенной стабильной (часто даже морфологически строго очерченной)
системой; именно поэтому они обычно ожидали для аффекта раз навсегда
определенных симптомов, и, получая разноречивые данные, приходили
в смущение, иногда — отчаиваясь и часто кончая убеждением, что в хаосе
дезорганизации вообще не стоит искать сколько-нибудь постоянных
закономерностей.
Нам представляется правильным как раз обратное положение.
В кажущейся неустойчивости аффективных симптомов мы видим
Каэлас. К вопросу о природе и выражении эмоций // Психологическое обозрение,
1918, т. 1, вып. 3-4.
214

Общие данные о механике аффективных процессов
результат того, что аффект является каждый раз функцией
неодинаковых структур, что изучаемый нами симптом нарушения
входит в неодинаковое целое и что мы должны искать нейродина-
мические закономерности аффекта, исходя из концепции, учитывающей
эти динамические особенности. В нейродинамическом анализе
комплекса и травмы мы уже показали, что симптоматика аффекта зависит
от целостных установок личности, от того, в какую динамическую
структуру включилась реакция на предъявляемый нами аффективный
раздражитель. Ниже мы еще постараемся показать, что аналогия
с устойчиво действующей машиной должна здесь уступить место
другой динамической концепции, в которой закономерность
аффективных процессов представлена в полной мере.
Слоевой анализ аффективных процессов должен исходить вовсе
не из отнесения механизмов аффекта к какой-нибудь морфологической
системе; он должен быть заменен анализом слоевой динамики.
Мы можем быть совершенно готовы к тому, что, получив резкие
аффективные симптомы на одних динамических этажах, на других мы будем
наблюдать спокойную картину, совершенно лишенную всяких признаков
аффекта; мы должны быть столь же готовы к тому, что аффективное
состояние при одних установках личности проявится преимущественно
в вегетативных, при других — в кортикальных системах. Все это будет
говорить нам не об отсутствии закономерности в данных процессах,
но о различной их динамической структуре. Психология, занимающаяся
механизмами, связанными с личностью, должна видеть свою основную
задачу именно в изучении этих лабильных структур.
Однако дело обстоит еще несколько сложнее, чем мы это только что
наметили. Было бы неверно ограничиться утверждением, что в различных
случаях аффект проявляется то преимущественно в вегетативных, то
преимущественно в связанных с кортикальной деятельностью моторных
симптомах. Сама «произвольная» моторика проявляет аффективные
симптомы далеко не одинаково во всех ситуациях, и мы можем сказать,
что только в строго определенных условиях мы вправе ожидать появления
моторных симптомов аффекта.
Мы попробуем вкратце проанализировать эти условия, привлекая
для анализа весь материал, который мы частично уже изложили.
215

Часть первая. Психофизиология аффекта
2. Условия ПОЯВЛЕНИЯ АФФЕКТИВНЫХ симптомов
И ПРОБЛЕМА ВЫРАЗИТЕЛЬНЫХ СИСТЕМ
Даже у человека, находящегося в наиболее остром аффективном
состоянии, различные моторные системы отражают аффект не в
одинаковой степени.
Можно, однако, думать, что морфологические условия —
связанность различных моторных систем с неодинаковыми участками нервного
аппарата — играет здесь не решающую роль. В самом деле, при аффекте
может изменяться как походка, так и движения рук, зажигающих
папиросу, и может показаться, что лишь большая дифференцированность
моторной системы руки или лица является причиной ее большей
выразительности.
Мы придерживаемся другой точки зрения: мы считаем, что степень
выразительности той или иной системы зависит не столько
от ее анатомического положения, сколько от ее включения
в ту или иную сложную психологическую структуру. Поэтому
одна и та же моторная система может быть и выразительна, и
невыразительна смотря по тому, какую функцию она в данный момент выполняет
и в какую психологическую структуру она включена. Если, например,
система ног обычно наименее выразительна, то это происходит только
потому, что она обычно наименее связана с высшими кортикальными
процессами и наименее включается в те психологические структуры,
которым бывает свойственна максимальная лабильность и максимально
конфликтный характер.
Мы можем прямо сказать: выразительность моторной
системы тем больше, чем больше она включена в конфликтную
систему, и наоборот, тем меньше, чем меньше она функционально
связана с происходящим в данный в момент в личности конфликтом.
Выразительность системы обуславливается, следовательно, ее не
морфологическим, но функциональным положением.
Ряд очень простых экспериментов толкает нас на этот вывод;
они показывают, что в зависимости от различного психологического
включения одна и та же моторная система оказывается в состоянии
в различной степени выражать аффект. Для того чтобы убедиться в этом,
216

Общие данные о механике аффективных процессов
достаточно зарегистрировать у одного и того же испытуемого, по
возможности находящегося в состоянии достаточно резкого аффекта, ряд
движений руки, из которых одни включены в сложную и конфликтную систему
психологических операций, а другие остаются изолированными от нее.
Опыт должен наглядно показать нам, в какой степени выразительность
той или иной системы зависит от указанных нами функциональных
моментов.
Мы располагаем довольно значительным материалом,
показывающим правильность нашего исходного положения: даже в наиболее
острых случаях разлитого аффекта простые движения руки, не связанные
со сколько-нибудь сложной психологической задачей, протекают обычно
без больших признаков нарушения, в то время как те же движения,
включенные в сложную психологическую структуру, оказываются резко
деформированными аффектом.
На целом ряде случаев мы проследили положение, которое кажется
нам теперь бесспорным; даже наиболее резкое аффективное состояние
может не отразиться на моторных процессах, которые не
требуют предварительной задержки и допускают
непосредственное проявление моторного разряда. Это положение с особенной
ясностью может быть прослежено на наиболее примитивных движениях,
носящих непосредственный и импульсивный характер; именно они
остаются наименее задетыми в состоянии аффекта; наоборот, максимальные
нарушения падают обычно на деятельность данной моторной системы в тех
случаях, когда она оказывается включенной в сложную структуру,
требующую предварительной задержки непосредственных импульсов
и уже затем сложного, организованного ответа. Сравнительно правильный
характер примитивных моторных реакций в состоянии аффекта, наряду
с резкими нарушениями сложных двигательных функций, может быть
объяснен именно тем возвращением к диффузному характеру возбуждения
и нарушению «функционального барьера», отделяющему возбуждение
от непосредственного моторного разряда, о котором мы уже говорили
выше. Мы приведем только один пример, который, однако, с достаточной
рельефностью покажет, как неодинаково проявляются аффективные
процессы в действиях, находящихся на различных этажах сложности.
Мы нарочно выбираем, пожалуй, наиболее резкий из наблюдавшихся нами
случай острого разлитого аффекта; на рисунке 44 мы приводим два ряда
217

Часть первая. Психофизиология аффекта
Рис. 44. Отрывки графических протоколов испытуемого Фил. (убийца)
А — простые ритмические нажимы
В — сопряженные моторные реакции
реакций испытуемого Фил., исследованного нами на второй день после
совершенного им убийства и находящегося в резком аффективном состоянии1.
Он уже раньше обратил на себя наше внимание той сплошной и разлитой
дезорганизацией, которую представляли собою все его сопряженные
моторные кривые. Однако из этого факта нельзя сделать вывод, что аффект
нарушает всякое движение руки; достаточно нам записать те же движения,
но на более простом функциональном слое, выведя их из системы
сопряженных ассоциаций, и перед нами развертывается совершенно другая
картина: те же самые движения, которые, будучи включены в сложную
интеллектуальную структуру, давали картину полной дезорганизации
и распада, на низшем этаже, зарегистрированные в изолированной форме
(самостоятельных ритмических нажимов), дают нам почти нормальную,
1 Подробнее этот случай разобран выше: см. гл. 3, § 5.
218

Общие данные о механике аффективных процессов
лишенную признаков разлитого возбуждения и дезорганизации,
нейродинамику. Взятые нами здесь для примера ассоциации сами по себе не
отличаются аффективным характером; пример показывает лишь, что простое
перенесение действия в более сложный этаж, включение его в структуру,
требующую интеллектуального процесса и связанной с ним регуляции
моторных импульсов, ведет при аффективном состоянии к полной
дезорганизации деятельности, к распаду тех движений, выполнение которых
на нашем функциональном слое было бы вполне возможным.
Факт, который мы констатировали, ведет к прямому положению,
установленному уже выше: аффективная дезорганизация поведения
начинается там, где возникает задача коркового овладения
непосредственной диффузностью возбуждения; она исчезает там,
где действие оставляет возможность для непосредственного моторного
оттока импульсов; аффект возникает там, где начинается
связанный с активностью конфликт.
Мы приняли как доказанное положение, что простая ритмическая деятельность,
не заторможенная и непосредственная, может протекать без заметных
нарушений и в наиболее аффективных состояниях. Однако мы сразу же должны
внести ограничение: это положение может быть признано правильным лишь при
соблюдении нашего основного условия: свободная ритмическая деятельность
может протекать без нарушений, лишь если она будет лишена конфликтного
характера, если мобилизуемые массы возбуждения будут беспрепятственно
и непосредственно реализовываться в ритмических моторных актах.
Однако именно это положение не всегда соблюдается при аффекте:
одним из основных правил аффекта является то, что каждый стимул
мобилизует непомерно большие массы возбуждения и что эти массы скоро перестают
быть адекватными тем возможностям оттока, которые предоставляет
моторика. Именно вследствие этого мы обычно получаем ряд симптомов,
которые дают возможность уже в протекании спонтанных ритмических актов
видеть следы аффекта. Обычная аритмия спонтанных, «ритмических»
движений, производимых в состоянии аффекта, постепенно все более
убыстряющийся и неравномерный ритм — все это говорит именно о
мобилизации здесь непомерно больших масс возбуждения; появление тонических
симптомов, часто переводящих ритмические движения к тетаноидным формам
и резко нарушающих правильную форму кривых, указывает на то, что даже
и на таком примитивном слое активности моторика часто оказывается не в
состоянии справиться с мобилизованными аффектом энергиями. При таком
219

Часть первая. Психофизиология аффекта
положении исчезает наше основное условие, и даже примитивная
деятельность начинает сопровождаться тем конфликтом, который делает ее
дезорганизованной.
Неодинаковое проявление аффекта на разных функциональных
этажах и в разных системах моторики подводит нас вплотную к двум
важным вопросам: измерению аффекта и аффективной типологии.
Уже материал, который мы осветили выше, дает возможность
констатировать, что неодинаково резкое проявление аффективных
нарушений зависит от того, какой силы аффект развертывается перед нами и,
с другой стороны, какой силы сопротивление конфликту оказывает
личность. В самом деле, именно от интенсивности самого аффективного
процесса и степени стабильности поведения личности зависит то, в каком
«слое поведения» проявятся симптомы аффективных нарушений. Общее
рассмотрение симптоматики аффекта может дать материалы к его
механизмам; слоевой анализ личности и проявляемых ею моторных нарушений
может дать основы ее функциональной типологии.
Особенный интерес приобретает слоевой анализ поведения в изучении
структуры неврозов. Единичные вспышки переходят в постоянную
лабильность нервной системы, постоянную готовность к аффективным реакциям,
часто коренным образом нарушающим поведение; аффект переходит в невроз,
и психофизиологическое изучение его может открыть путь к пониманию его
структуры. Мы располагаем значительным материалом по анализу аффектов
и комплексов у здоровых и нервнобольных (главным образом истериков),
который не вошел в наше исследование. Однако именно на нем мы могли
убедиться в правильности принципа слоевого анализа аффекта. Если у
нормального, но конституционально-лабильного испытуемого резкие нарушения
моторики появляются обычно каждый раз, когда мы оживляли какой-нибудь
аффективный комплекс, то у истеричного испытуемого аффективная
лабильность нейродинамики оказывается значительно глубже, и характерная
для аффективных состояний диффузность задевает уже более примитивные
слои активности, нарушая те действия, которые протекают совершенно
нормально у человека, обладающего более стабильной нейродинамикой.
Мы видели невротиков, которые психофизиологически отличались
именно тем, что аффективный распад проявлялся у них в различных слоях
поведения, у одних — разрушая даже наиболее примитивные, спонтанные действия,
у других — отражаясь лишь в сложнейших, сопряженных с глубоким
конфликтом актах.
220

Общие данные о механике аффективных процессов
Именно такой слоевой анализ поведения аффективного человека и
невротика даст нам возможность подойти ближе к структуре
дезорганизации человеческого поведения и к нейродинамической структуре
невроза.
Не подлежит сомнению, что невротик, поведение которого
дезорганизовано уже на самых низших, примитивных этажах активности, и невротик,
дающий признаки нарушенного поведения только в случаях, связанных
с интеллектуальными конфликтами и аффективными следами, проявляют тем
самым и совершенно различную нейродинамическую структуру
личности.
Слоевой анализ аффекта ведет нас к проблеме дезорганизации поведения,
которая, в свою очередь, приводит к проблеме устойчивой и дезорганизуемой
личности. Мы начали с описания симптомов аффекта, мы остановились на его
механике, мы должны будем закончить проблемой типологии и патологии
поведения личности.
3. Психофизиология аффективных симптомов
Мы установили, что резкие нарушения в моторике могут иметь место
каждый раз, когда изучаемое нами движение непосредственно попадает
в сферу аффекта. Мы остановились на предположении, что эти нарушения
происходят именно потому, что корковый аппарат оказывается не в
состоянии овладеть вызванными аффектом массами возбуждения, и движение
неизбежно принимает возбужденный и нарушенный характер.
Аффективные процессы ломают, дезорганизуют правильную
нейродинамическую деятельность, создают в изучаемой нами сопряженной
двигательной кривой своеобразный моторный хаос, и у наблюдателя могут
с полным основанием возникнуть сомнения: а доступен ли этот хаос вообще
какому-нибудь изучению?
Мы попытаемся показать, что за этим моторным хаосом лежат
известные закономерности и что эти закономерности свойственны всякой
аффективной нейродинамике. Нахождение законов за кажущимся
беспорядком, правил — за бросающимся в глаза хаосом обычно является самой
трудной и самой неблагодарной задачей науки; но не она ли
преимущественная задача каждого научного исследования?
221

Часть первая. Психофизиология аффекта
Предметом изучения стал аффект — процесс хаотического
возбуждения par excellence; попытаемся, однако, и в нем установить некоторые
закономерности, заранее оставаясь готовыми к тому, что мы получим очень
скромные результаты.
Наблюдения нейродинамики аффективных состояний всегда
приводят в первую очередь к установлению нашего факта нарушения высших
автоматизмов. То, что было совершенно доступно и просто в
нормальном, спокойном состоянии, становится трудным и невозможным
в состоянии аффекта. Американские авторы склонны в таких случаях
говорить, что организм потерял возможность продуцировать
стандартные паттерны реакций, мы говорим о нарушении
регулированных форм поведения.
Данные, которыми мы оперировали, показывают это с достаточной
ясностью. Человек, который с легкостью давал в спокойном состоянии
устойчивые ассоциативные реакции, стандартные по своему времени, в аффекте
лишается этого качества и начинает реагировать с большой неправильностью,
с резкими колебаниями реактивного времени. Кривые распределения
скорости ассоциативных реакций, правильные в норме и совершенно
распавшиеся, хаотические в аффекте, показывают, насколько глубоко
заходит характерный для аффекта процесс дезорганизации. Анализ
сопряженных моторных реакций, который занимал нас выше на протяжении ряда
страниц, в сущности, приводит к тому же положению: вместо правильных
и организованных реакций в аффективном состоянии возникают движения,
лишенные своего регулированного и стандартного характера, моторные
реакции становятся непохожи одна на другую, теряется их сходство, высший
автоматизированный процесс превращается в продукцию отдельных,
частично поврежденных произвольных движений. Нарушение высших
автоматизмов оказывается и здесь характерным симптомом аффекта.
Если действительно такое нарушение высших автоматизмов
характерно для аффективного состояния, то какие же факторы могут стоять
за этим явлением?
Мысль, естественно, обращается к двум предположениям: или
нарушение этих высших автоматизмов зависит от ослабления тех сложнейших
психологических функций, которые поддерживают (регулируют) их, или же
самый характер подвергающегося регуляциям процесса существенно
меняется и сам становится менее доступен для регуляций.
222

Общие данные о механике аффективных процессов
Мы имеем все основания предполагать здесь участие обоих
процессов; мы затрудняемся считать какой-либо один из них первичным;
дальнейшие исследования, по всей вероятности, сведут их все в единый
причинный ряд, мы же остановимся пока на том из них, который
непосредственно связан с занимающими нас проблемами психофизиологии.
Структура аффективных реакций всегда привлекает внимание своей
возбужденностью,— это первое, что выступает за общим впечатлением
той дезорганизованности, которой характеризуется аффективное
поведение, это мы видим практически в каждом из разобранных нами выше
примеров, эту возбужденность аффективного поведения мы сделаем
исходной для своего анализа.
К каким нейродинамическим формам мы можем свести эту
аффективную возбужденность? Мы различаем по крайней мере две такие
формы и остановимся на них в отдельности.
Есть все основания думать, что аффект создает своеобразную
готовность каждого возбуждения непосредственно дойти до своего
моторного конца, непосредственно вызвать моторный разряд. Эта
тенденция углубляется тем, что именно в аффекте регулирующие системы
обнаруживают обычно некоторую слабость и перестают задерживать
отдельные «случайные», не соответствующие данной установке импульсы.
Если мы сравним поведение человека, сосредоточенно и спокойно
занятого своей работой, с поведением человека, переживающего аффект,
специфическая структура аффективного поведения будет особенно ясной.
В самом деле, спокойный трудовой процесс характеризуется
организованным отбором движений; ненужные и лишние движения отпадают;
посторонние возбуждения обычно не вызывают никаких двигательных
импульсов; сложные задачи, которые не могут опереться на готовые
ответы, вызывают обычно предварительную задержку, которая
заполняется размышлением, подготовкой, во время которой все движения
задерживаются, и только после этого возбуждение переключается на
двигательную систему.
Аффект дает обычно совершенно обратную картину: высшие
автоматизмы, столь прочные при спокойной рабочей установке, распадаются
здесь именно потому, что человек оказывается не в состоянии затормозить
ни одного своего движения; каждый импульс непосредственно вызывает
у него моторный распад, и сплошное возбуждение заполняет целиком все
223

Часть первая. Психофизиология аффекта
предшествующие организованной деятельности промежутки. Если мы
говорим, что аффективный человек не может быть спокоен, то это прежде
всего значит, что он оказывается не в состоянии задержать начавшееся
у него возбуждение, что его реактивные процессы носят
диффузный характер и барьер, отделяющий возбуждение от непосредственного
движения, оказывается особенно ослабленным.
Те импульсы, которые обычно выявляются во внешнем движении
только после их предварительной проработки и отбора, диффундируют
у аффективного субъекта непосредственно в моторику, и совершенно
понятно, что такая структура реактивного процесса не может не создать
известного хаоса в его поведении.
Диффузность реактивного процесса в аффективном состоянии ведет
к целому ряду специфических механизмов и проявляется в ряде правил,
характерных для аффективного поведения. Мы частично разобрали их уже
выше, сейчас же остановимся лишь на некоторых из них.
1. Правило каталитического действия раздражителя
особенно характеризует ту готовность возбуждения к непосредственному
моторному разряду, которую мы считаем типичной для аффекта. Это
правило сводится к тому, что в остром аффективном состоянии предъявленный
испытуемому речевой стимул вместо того, чтобы возбудить сложный
ассоциативный процесс, с которым уже в дальнейшем была бы связана
моторная реакция, действует каталитически, вызывая
непосредственный моторный разряд, не связанный с ассоциативной
деятельностью и, видимо, являющийся симптомом того возбуждения, которое
в скрытом виде заключалось в поведении субъекта.
Мы имеем такое своеобразное «короткое замыкание», как правило,
во всех случаях острого, актуального аффекта. Мы описали его в ситуации
экзамена и у преступников; мы имели возможность наблюдать это явление
и у нормальных субъектов, переживающих острый аффект. Как правило,
участок максимального возбуждения дает и наиболее резко выявленное
каталитическое действие стимулов. Особенно рельефно это правило можно
проследить у невротических испытуемых, аффективная установка которых
приобретает перманентный характер.
На рисунке 45 мы даем две кривые из наших графических
протоколов, представляющих моторные реакции, сопряженные с
ассоциативными ответами. Эти кривые взяты из наших опытов с очень возбужден -
224

Общие данные о механике аффективных процессов
Рис. 45. Примеры сопряженных моторных реакций
Опыты с истероневрастениками
А — исп. Гист.
В — исп. Роз.
ными истероневрастениками. Все они весьма типичны, построены по
одинаковому образцу. В каждом случае предъявляемый испытуемому стимул
вызывал непосредственный моторный разряд, совершенно спонтанный
и изолированный от ассоциативной структуры; в первом случае этот
импульсивный нажим сразу же тормозится и окончательная моторная
реакция дается при ассоциативном ответе; во втором непосредственность
импульса проявляется с той же резкостью, но его торможение захватывает
его пассивную часть и весь латентный период оказывается занят
тоническим нажимом. Каталитический характер действия стимула оказывается
в обоих случаях достаточно ясен.
Еще один пример, взятый нами из опыта с преступником (см.
рисунок 27), проявляет самый механизм этого процесса; мы видим, что
свободный интервал между реакциями характеризуется здесь спонтанными
импульсами, свидетельствующими о наличии общего латентного
возбуждения; эти симптомы появляются с особенной резкостью в зонах,
возбудивших аффективные следы (такой является здесь зона после
реакции № 34); следующий за этими спонтанными импульсами стимул
225

Часть первая. Психофизиология аффекта
действует резко каталитически, обуславливая непосредственный моторный
разряд; нейродинамическая связь этого разряда с разлитым возбуждением,
каждую минуту готовым к разряду и ждущим лишь какого-либо стимула,
здесь совершенно ясна.
Ряд опытов показывает, что в состоянии аффекта всякий стимул может
действовать каталитически; особенно резкие явления непосредственного
разряда вызывают стимулы, по своему содержанию имеющие аффективный
характер; здесь предъявление стимула вызывает резкий взрыв возбуждения
и особенно интенсивный моторный разряд. Приведенные выше примеры
в большинстве случаев относятся к этой категории; по этому же принципу
построена и методика комплексных реакций.
Правило каталитического действия раздражителя не ограничивается
моторикой, но распространяется и на речевые реакции. Те случаи
импульсивных ответов с последующим речевым возбуждением, которые мы часто
получаем в аффективном состоянии, мы во многом должны отнести за его
счет. Здесь раздражитель вызывает в силу тенденции испытуемого к
непосредственному моторному возбуждению речевой разряд, который дается
раньше, нежели субъект оказывается в состоянии его ассоциативно оформить;
последующие признаки речевого конфликта становятся совершенно понятны.
Мы думаем, что этой импульсивностью и диффузностью возбуждения
объясняется и многое в характере мышления при аффекте. Те «короткие
замыкания», которые так типичны для аффективного мышления, имеют под
собой именно эту нейродинамическую базу: постоянная готовность к реакции,
неумение задержать процесс на предварительной стадии, не допуская его
до выявления, наконец, импульсивные суждения, сделанные внезапно и под
влиянием чисто внешнего стимула — вот основные признаки,
характеризующие мышление человека в аффекте, и частично — мышление истерика.
Не останавливаясь на специфике высших психологических механизмов,
бесспорно, имеющей здесь место, мы в психофизиологическом анализе
склонны сводить указанные особенности, создающие примитивизм мышления
в этих случаях, именно к диффузной структуре реактивных процессов.
2. Правило пониженного действия функционального барьера
относится к той же группе закономерностей; оно проявляется особенно
резко в характеристике нейродинамики латентного периода каждой
сложной реакции. В то время как в нормальном состоянии каждой реакции
предшествует некоторая задержка всех импульсов и окончательное их
выявление связано лишь с конечным ответом, структура аффективной
226

Общие данные о механике аффективных процессов
реакции оказывается существенно иной. Как правило, предварительные
импульсы не только не тормозятся здесь до окончательной подготовки
реакции, но часто заполняют весь латентный период, охватывая его
разлитым возбуждением. Структура реакции превращается из спокойной
в возбужденно-дезорганизованную, из дифференцированной реакция
превращается в диффузную.
Мы замечаем появление такой диффузности в каждой реакции,
возбудившей аффективные следы и носящей аффективный характер.
Достаточно взглянуть на любую из приведенных нами выше кривых, будь
то кривые аффективных реакций экзаменующегося студента или ждущего
суда преступника, или реакций, связанных с внушением комплексов
в гипнозе, — всюду мы будем иметь одну и ту же картину: предъявленный
стимул возбуждает некий реактивный процесс, этот реактивный процесс
тотчас же диффузно передается на моторную сферу, вызывая резкие
деформации моторной кривой и проявляясь в целом ряде нажимов, иногда
организованных, иногда дезорганизованных, заполняющих, однако, весь
латентный период.
Во всех этих случаях центрально возникшее возбуждение, вызванное
аффективными следами и связанное с подготовкой к реакции (подыскание
ассоциативного ответа, выбор нужной ассоциации), непосредственно
переключается на моторику. Этим реактивный процесс у аффективного
человека резко отличается от структуры нормальной реакции, где часто даже
очень длительные поиски адекватного ответа происходят полностью
на центральном уровне, не передаваясь на моторику и не вызывая никаких
моторных симптомов. Такое отделение предварительного процесса от
переключения на моторику является одной из интереснейших особенностей
нормального реактивного процесса; именно это заставляет нас предполагать,
что некоторый организующий механизм, некоторый «функциональный
барьер» сдерживает здесь предварительное возбуждение от переключения
на моторику. К чему сводится механизм этого барьера? Мы займемся этим
вопросом ниже (см. часть II и III); сейчас мы ограничимся указанием
на то, что он присутствует в каждой нормальной реакции и именно он
расстраивается, ослабляется при аффективном состоянии. Мы находим поэтому
очень удобным описывать особенности аффективной нейродинамики
в терминах понижения «функционального барьера» и связанного с этим
непосредственного просачивания возбуждения в моторную сферу.
227

Часть первая. Психофизиология аффекта
Два фактора создают особенно благоприятные условия для
проявления указанных нами аффективных симптомов: это общее аффективное
возбуждение, вызываемое каждый раз, когда стимул наталкивается
на какой-нибудь наличный в психике испытуемого след, и та моторная
установка, которая вызывается у нашего испытуемого условиями самого
опыта. Поэтому совершенно понятно, что симптомы диффузного
возбуждения проникают с такой легкостью именно в регистрируемую нами
систему движений, и наш материал пополняется массой случаев моторных
нарушений, значительная часть которых построена именно по схеме
не задержанных «барьером» импульсов.
Наиболее резкую и постоянную картину подобных нарушений
мы находим в состоянии невроза — в тех случаях, когда аффективные
процессы из спорадических реакций стали перманентными формами
поведения личности. Наличие непроизвольных импульсов, заполняющих
латентные периоды реакций, можно считать особенно диагностичным
для истерических состояний, в которых сильная возбудимость и слабость
функционального барьера играет, видимо, решающую роль.
Мы приводим на рисунке 46 несколько примеров аффективных
реакций у истеричных больных; все они построены по одному типу:
начавшийся центральный процесс, не кончающийся тотчас же адекватной
реакцией, вызывает значительную задержку латентного периода, а
просачивающиеся в моторику импульсы заполняют этот интервал резкими,
наслаивающимися друг на друга нарушениями.
Обычно картина осложняется еще и рядом вторичных симптомов.
Испытуемый пытается задерживать, тормозить просочившиеся в
моторику разряды, в моторном поле создается резкий конфликт, и, как
результат, мы имеем появление резкого разлитого тремора, являющегося
здесь эквивалентом задержанного возбуждения. Кривая С приведенного
только что рисунка является в этом отношении типичной: несколько раз
появляющиеся здесь моторные разряды каждый раз подвергаются
торможению, и это торможение вызывает разлитой тремор на целом
участке кривой. Мы приходим здесь снова к конфликту и задержке
адекватной реакции как к истоку симптомов, характеризующих аффект,
и как к истоку самого аффекта (что будет видно из последующего
изложения).
228

Общие данные о механике аффективных процессов
Рис. 46. Примеры сопряженных моторных реакций у 3 больных с неврастенией
a — импульсные моторные нарушения
χ — моторные нарушения в форме тремора
Понижение функционального барьера при аффекте и неврозе ведет к тому,
что моторика становится здесь особенно «выразительной»; тот факт, на
котором мы остановились еще при описании нашего метода — факт моторного
отражения скрытых, заторможенных речевых звеньев, проявляется с
особенной резкостью именно в аффективных состояниях. Именно здесь мы
замечаем, как каждая пришедшая в голову мысль, каждая появившаяся у
испытуемого реакция сразу же вызывает организованное движение сопряженной
системы и отражает невыявленное речевое звено. Мы с особенной
выразительностью встречаем этот симптом у преступников, у них он приобретает
совершенно особую трагичность: приходящие им в голову ассоциации часто
229

Часть первая. Психофизиология аффекта
носят компрометирующий их характер и именно поэтому подвергаются
задержке, однако именно их прежде всего выявляет моторная реакция руки,
и одно наличие таких заторможенных звеньев в «критических» случаях
служит здесь бесспорным компрометирующим симптомом.
Заторможенные «попытки реагировать» отличаются по своей форме
от только что описанных нами спонтанных импульсов; обычно они совершенно
организованны по своему характеру и отличаются той внутренней задер-
жанностью, которая указывает на их связь с центральным интеллектуальным
процессом; в силу этого они лишены импульсивности по форме, но указывают
на то снижение барьера и легкость проникновения возбуждений в моторику,
которая служила здесь предметом нашего анализа.
3. Правило мобилизации неадекватных масс возбуждения.
Характеристика, которую мы до сих пор давали аффективной
нейродинамике, является, по существу, характеристикой отрицательной. Мы
ограничивались указаниями на то, что аффективное состояние характеризуется
пониженной способностью изолировать возбуждение от моторики,
диффузным характером возбуждения; но эти моменты недостаточны
для того, чтобы объяснить нарушенную нейродинамику аффекта.
Нам нужно еще указать, откуда берутся те резкие взрывы возбуждения,
та исключительная по затрате активности двигательная буря, которую мы
наблюдаем в наших аффективных реакциях.
Объяснить положительную сторону аффекта и указать с достаточной
окончательностью те источники, из которых черпает свою энергию
аффект — значит разрешить его загадку. Мы не рассчитываем сделать это
в данной работе, это значило бы подменять нашу задачу задачей
несравненно более широкой и чисто физиологической. Мы хотели бы лишь
обобщить полученные в исследовании эмпирические факты.
Нет сомнения в том, что каждый аффективный раздражитель
мобилизует неадекватно большие массы возбуждения. Специфическое
в структуре аффекта заключается именно в том, что активированные массы
возбуждения столь велики, что даваемая личностью реакция оказывается
не в состоянии с ними справиться, и они охватывают дальнейшие процессы,
нарушая их нормальное течение.
Как правило, аффективный очаг никогда не ограничивается
пределами одной данной реакции; почти всегда каждый аффективный процесс
возбуждает целый поток нарушений, нередко проявляющихся с особенной
230

Общие данные о механике аффективных процессов
остротой после того, как реакция на предъявленный стимул уже была дана.
Чем более резкий очаг возбуждается предъявленным раздражителем,
тем с большей вероятностью мы можем ожидать, что вызванное
возбуждение не будет отреагировано при реакции и что мы получим сильнейшую
нейродинамическую персеверацию.
На рисунке 47 мы даем два примера резкой аффективной
персеверации. Первой дана здесь выдержка из графического протокола опытов,
поставленных с преступником (подробнее см. часть II, гл. 5).
Предъявление остро аффективного раздражителя («одежда»:
испытуемый сжег одежду после совершенного убийства) сразу же вызвало
у него моторное возбуждение, которое, однако, не улеглось после ответа,
и в течение целой значительной полосы мы видим ряд спонтанных
Рис. 47. Графические протоколы, демонстрирующие резкую аффективную
персеверацию
А — исп. Фил. (убийца)
27. одежда — 7,0" — ну, ботинки... я не знаю
28. масло — 3,6" — молоко
В — исп. М-ва
59. мокрый — 3,6" — морфий
231

Часть первая. Психофизиология аффекта
нажимов, являющихся, видимо, остатками не нейтрализованного в реакции
возбуждения. То же явление дает при лабильной нервной системе наиболее
резкую картину. Как и всегда в таких случаях, обратимся к неврозу.
На кривой В того же рисунка мы привели реакцию истеричной больной
на раздражитель, оказавшийся для нее очень аффективным. На слово
«мокрый» она ответила реакцией «морфий»; последняя, очевидно,
не только не нейтрализовала возбужденный у нее процесс, но вторично
возбудила новый аффективный комплекс (испытуемая М-ва —
морфинистка, очень страдает от этого порока и скрывает его); как результат мы
видим взрыв возбуждения, моторную бурю, проявившуюся с небывалой
даже для этой испытуемой резкостью.
Hейродинамическая персеверация является одним из наиболее
устойчивых симптомов аффективных реакций; ее механизм сводится к тому,
что стимул вызывает неадекватно большие массы энергии, которые не могут
быть отреагированы в одной речевой реакции. Приведенные данные
показывают, что за явлением последующего моторного возбуждения могут
скрываться механизмы различной сложности. Чаще всего аффективный
стимул вызывает такое значительное возбуждение, которое не может быть
отреагировано субъектом в одной словесной реакции. Наблюдаемые нами
последовательные нарушения являются остатком этого процесса, в других
случаях испытуемый возбуждает новую аффективную волну своей
собственной реакцией; персеверативное возбуждение носит здесь вторичный
характер и приобретает особенно значительные размеры именно в силу
отсутствия для этой волны какого-нибудь адекватного оттока.
Аффективная вспышка возникает здесь, как и прежде, в тех случаях,
когда какое-нибудь сильное возбуждение не находит адекватного выхода
и подвергается задержке; мы снова подходим к стоящему у истока аффекта
механизму конфликта.
4. Проблема соотношения выразительных систем
Мы хотели бы остановиться еще на одной проблеме, стоящей несколько
особняком, но открывающей новую сторону в механике аффективных
процессов. Мы имеем в виду проблему соотношения выразительных систем.
232

Общие данные о механике аффективных процессов
В нашей методике мы пользовались рядом выразительных систем,
на которых мы надеялись уловить симптомы интересующих нас
аффективных процессов. Предъявляя обычно речевой раздражитель, мы
регистрировали речевую реакцию, сопряженную с ней активную реакцию правой
руки и одновременно пассивную кривую левой руки. Иногда в качестве
дополнительного, контрольного ряда сюда присоединялось и записываемое
нами дыхание.
Несмотря на то, что две основные фиксируемые нами линии
принадлежали двум одинаковым симметричным конечностям, психологическое
значение этих обеих кривых было совершенно различным. В то время как
нажим правой руки был активно сопряжен с речевой реакцией, составлял
с ней как бы единую структуру, пассивная кривая левой руки составляла
функционально как бы периферический слой, общий фон, на котором
разыгрывались активные конфликтные процессы.
Естественно, что именно благодаря такой структуре выразительных
систем мы могли ждать максимального отражения аффективного процесса
в той из них, которая активно была связана вызванным в речевой сфере
конфликтом; на этом мы строили свою
методику и ожидали получить на
пассивной кривой левой руки лишь
некоторые отражения тех активных
процессов, которые разыгрывались в правой.
Однако обнаруживает ли
переключение нарушений на пассивную
систему какие-нибудь
психологически интересные закономерности
или мы можем ожидать здесь более
или менее случайную картину, когда
отблески активных бурь то тут,
то там отражаются на общем нейро-
динамическом фоне?
Элементы двигательного
переключения есть уже при всяком
нормальном движении, и рисунок 48
дает типичный образец такой син-
кинетической кривой.
Рис. 48. Пример синкинетической
моторной реакции
233

Часть первая. Психофизиология аффекта
Этот факт, сам по себе интересный и занимавший многих физиологов,
в нашем исследовании не будет подвергаться специальному анализу;
мы скорее примем его как данное, как исходный факт и обратимся к вопросу
о том, что же происходит с синкинезиями, когда активная кривая правой руки
начинает отражать резкие аффективные симптомы.
Можно было думать, что повышенное возбуждение в активной руке
даст нам повышенную синкинезию, и к этому сведутся все закономерности,
связанные с проблемой соотношения выразительных систем. Наблюдения
показывают, однако, что дело обстоит значительно сложнее и совершенно
иначе.
Данные заставляют предполагать, что не простая синкинезия,
а значительно более сложные соотношения являются базой
для переключения возбуждения, проявившегося в активной
системе при аффекте. Как правило, мы почти никогда не наблюдаем
в аффективных состояниях резких положительных синкинезий,
появляющихся в активной системе одновременно с нарушениями и являющихся
простым их физиологическим отзвуком. Резкие аффективные синкинезий,
безусловно, имеют место, но они не вырастают из таких положительных
сопутствующих движений.
Почти все встречавшиеся нам аффективные синкинезий носили
не столько положительный, сопровождающий, сколько компенсатор-
ный, замещающий характер; они обычно появлялись в том
случае, когда прекращалась или тормозилась деятельность
активной системы, и являлись не столько синкинезиями, сколько
переключениями внутри нейродинамической системы нарушения.
На рисунке 49 мы даем такой пример аффективного переключения.
Он является типичным для почти всех прослеженных нами случаев.
Испытуемой предъявляется стимул, вызывающий у нее резкую аффективную
реакцию; аффект отражается здесь сначала на системе активной руки,
вызывая ряд соответствующих симптомов; уже после того, как правая рука
пришла в спокойное состояние, мы видим резкое переключение на левую
руку, и пассивная до этого момента система приходит в состояние резкого
возбуждения.
Возникает впечатление, что возбуждение, не находящее себе пути
в активности правой руки, переключилось здесь на свободно висящую левую
руку и вызвало нарушение там, где до сих пор этого нарушения не было.
234

Общие данные о механике аффективных процессов
Рис. 49. Пример аффективной синкинезии. Испытуемая Кар.
червонец — 5,5" — грязь
{пояснения в тексте)
Мы можем экспериментально проверить наше предположение
о компенсаторных основах такого переключения. Для этого мы должны
создать такую ситуацию, при которой нарастающий аффект шел бы
одновременно с тормозящейся активностью правой руки; именно в этом
случае мы можем ожидать компенсирующий это ограничение взрыв
нарушений в левой руке, переключение возбуждения на свободную
пассивную систему.
Опыт, который мы здесь приводим, взят нами из серии, подробно
рассматриваемой во второй части нашего исследования. Испытуемой в состоянии
гипноза было внушено, что после пробуждения ей будут навязчиво приходить
в голову два слова: «красный» и «синий», но она не сможет их выговорить.
После пробуждения ей дается инструкция свободно ассоциировать,
сопровождая каждое слово активным нажимом правой руки.
Совершенно естественно, что уже через несколько реакций запас ответов
у нее истощается и она вплотную подходит к той навязчивой группе реакций,
235

Часть первая. Психофизиология аффекта
Рис. 50. Перенос возбуждения на левую руку при выполнении задания
на составление ассоциативного ряда из названий цветов. Испытуемая
Кар. (после внушения)
1. желтый; 2. оранжевый; 3. серый; 4. фиолетовый; 5. зеленый;
6. серый; 7. желтый; 8. коричневый... я больше не знаю
которые вертятся у нее на языке, но произнести которые она не может.
Создается резкий аффект, связанный с невозможностью продолжать начатый
ряд, и мы получаем удачные условия для наблюдения того, как начавшееся
возбуждение постепенно переключается на другую, до тех пор пассивную
систему, вовлекая ее в действие. Рисунок 50 показывает нам весь этот процесс
с достаточной наглядностью и убедительной последовательностью. Именно
в тот момент, когда напряжение перестает разряжаться в активной
деятельности правой руки, начинается переключение возбуждения на левую руку;
оно все больше и больше растет и, наконец, выливается в резкое возбуждение
левой руки, до того бывшей достаточно спокойной. Компенсирующий
характер переключений в этом случае оказывается особенно ясным.
Ряд данных, которыми располагает современная психоневрология,
заставляет предполагать, что при известных условиях — ив первую очередь
при торможении произвольной активности — процесс втягивания других
систем может идти и еще дальше; можно думать, что многие из
вегетативных симптомов аффекта имеют именно такое вторичное происхождение
и связаны с переключением возбуждения с центральной нервной системы
на автономную. Мясищев в своих интересных работах, пожалуй, впервые
236

Общие данные о механике аффективных процессов
пытается установить соотношение целого ряда важнейших выразительных
систем при нарушении поведения человека1.
Анализ соотношения выразительных систем показывает нам, что
неврологически постоянные механизмы (синкинезия) могут при известных
условиях сниматься другими, более мощными и более сложными
закономерностями уже не статического, но функционального порядка; однако этот же
анализ приводит нас к некоторым новым проблемам, связанным с динамикой
аффективных процессов и с активным отношением к ним личности.
5. Динамика аффективных симптомов
Мы рассматривали все время личность как плацдарм
разыгрывающихся в ней процессов; однако она вместе с тем проявляет и известные
активные установки по отношению к своим аффективным реакциям, и
такие установки могут обусловить ряд симптомов, которые без этого
оставались бы для нас непонятными. Механику аффективных симптомов
мы должны дополнить рассмотрением тех изменений, которые вносятся
в них активными установками личности.
Во всех наших опытах мы видели одно и то же: человек не склонен
особенно открыто выявлять свой аффект, и каждый раз при его
появлении он стремится принять по отношению к нему известную
оборонительную установку. Иногда эта установка подкрепляется очень вескими
мотивами: преступник находится в таком положении, при котором всякое
выявление связанных с аффективной ситуацией следов оказывается явно
опасным, и мы прекрасно понимаем нашего испытуемого, если он
прилагает все силы к тому, чтобы подавить пришедшую ему в голову
компрометирующую реакцию и постараться скрыть проявляющиеся
аффективные симптомы.
Благодаря этой активной реакции личности на свой аффект процесс
принимает значительно более сложный характер; он подвергается со стороны
3 Мясищев В. Н. О соотношении вегетативных и анимальных реакций //
Психоневрологические науки в СССР. Материалы Всесоюзного съезда по изучению поведения
человека. — Л., 1930.
237

Часть первая. Психофизиология аффекта
личности своего рода вторичной обработке, и мы получаем часто продукт,
столь искаженный активной стратегией личности, что его анализ оказывается
далеко не всегда легким.
Однако именно этот активный характер реакций личности на свои
аффективные процессы вносит очень интересные изменения в механику
изучаемых нами симптомов и позволяет нам подойти к анализу некоторых
новых механизмов.
Активная установка личности по отношению к протекающим в ней
аффективным процессам может выразиться в двух основных формах:
попытках подавить появляющийся аффект и попытках обойти его,
как-нибудь к нему приспособиться. Эти два вида реакций исчерпывают
основные формы и часто сливаются в той «стратегии» личности, которую
она проявляет обычно в изучаемых нами ситуациях. Мы рассмотрим
их в отдельности.
На протяжении всех наших исследований мы очень редко встречали
человека, который не обнаруживал бы попыток подавить, затормозить
вызванный в процессе эксперимента аффект. Однако мы лишь в очень
редких случаях наблюдали эксперименты, где эта задача удавалась бы
испытуемому и где подавленный аффект не проявился бы ни в каких
объективных симптомах.
Мы располагаем значительным числом случаев, где подавление
аффективных следов являлось делом большой важности для испытуемого;
в опытах с преступниками мы наталкивались сплошь и рядом на самые
резкие попытки затормозить симптомы аффекта, однако даже здесь это
представлялось очень трудным.
Два условия делали бесследное подавление симптомов почти
невозможным: это прежде всего то обстоятельство, что каждый наш эксперимент
включал ряд выразительных систем и, с другой стороны — что он охватывал
целую серию следующих друг за другом во времени реакций. Активная
задержка аффективных симптомов вызывала, конечно, каждый раз
некоторое объяснимое напряжение; и совершенно понятно, что это напряжение
с необходимостью должно было выявиться в одной из одновременно
регистрируемых двигательных систем, или же — если и эти выходы были
закрыты — отразиться на протекании последующих реактивных процессов.
Активное вмешательство личности не устраняло, таким образом,
аффективных симптомов, а лишь вносило в них некоторую перестановку.
238

Общие данные о механике аффективных процессов
Мы регистрировали одновременно три реагирующие системы:
речевую, активную реакцию правой руки и пассивную — левой; в них
мы имели, собственно говоря, представителей трех различных слоев
активности. Совершенно естественно, что основное внимание наших
испытуемых было сосредоточено на том, чтобы избежать проявления
аффекта в «речевом поле» (избежать компрометирующих ассоциаций
и т. д.); в непосредственной близости к основной системе активности
стояла и деятельность правой руки, сопряженная с речевым процессом
и отражающая нейродинамические изменения, происходящие в этой
основной системе; пассивная левая рука, не входящая в систему
активности, оставалась, таким образом, в стороне и составляла как бы тот
общий фон, на котором протекали основные изменения активных
процессов. При такой структуре выразительных систем мы могли ждать, что
задержка аффективных симптомов, активно выявляемая личностью,
отразится в первую очередь на системах, стоящих в непосредственной связи
с этой активностью; мы получим торможение компрометирующей речевой
реакции, и, быть может, даже задержку нарушений, проявляемых в
активной деятельности правой руки; однако именно в тот момент, когда
возбуждение в активной системе окажется задержанным, мы с
максимальной вероятностью сможем ожидать переключения подавленного
возбуждения на другие (стоящие на периферии внимания) системы
и прежде всего на регистрируемую нами систему левой руки. Мы сможем
ожидать появления симптомов именно в этой системе особенно потому,
что уже самым положением ее (висящая в воздухе рука, опирающаяся
лишь пальцами на пневматический приемник) мы сделали ее особенно
сенсибильной к каждому изменению в системе возбуждений и повысили
вероятность того, что напряжение разрядится именно в этом направлении.
С другой стороны, мы имеем все основания ожидать, что созданное
в результате подавления аффекта напряжение проявится в последующем
ряду реакций и даст заметные разряды, как только тормозной участок
будет пройден; именно в этих слоях мы имеем максимальную почву для
персеверации, которая оказывается здесь не простым отзвуком
пронесшейся бури, а резким взрывом после задержанного возбуждения.
Процесс подавления аффекта, который мы наблюдаем, протекает
обычно по такой схеме: один из предъявляемых испытуемому стимулов
возбуждает у него резкий аффективный след, связанный с реакцией,
239

Часть первая. Психофизиология аффекта
окрашенной в аффективные тона; испытуемый подавляет эту реакцию
и пытается заместить ее каким-нибудь индифферентным ответом; он
заменяет ее «первым попавшимся словом», которое, естественно,
оказывается либо экстрасигнальной реакцией на какой-нибудь стимул
окружающей среды, либо ассоциацией, связанной с его предыдущими
реакциями. Мы получаем «бессмысленный ответ», который при
ближайшем рассмотрении оказывается или ответом экстрасигнальным, или пер-
северативным, или, наконец, простым эхолалическим повторением
предъявленного стимула.
К. Г. Юнг в своих классических работах впервые описал эти
ассоциативные признаки комплексных реакций; в дальнейших исследованиях
они были описаны с исчерпывающей полнотой1. Здесь мы хотели бы
отметить лишь то, что, являясь симптомами аффективной реакции, эти
примитивные ответы являются одновременно и приемами, с помощью
которых личность пытается оттеснить аффективную реакцию, обойти ее,
овладеть вызванным к жизни аффектом. Выше (гл. 4, § 6) мы уже
указывали, что частично этот прием оказывается удачным, однако в
большинстве случаев он все же не устраняет тех аффективных разрядов,
которые проявляются в других, менее контролируемых системах или вызывают
сильнейшие последовательные влияния. Оттесненный испытуемым аффект
все же обуславливает ряд интересных симптомов, и мы сделаем самое
правильное, если проиллюстрируем это положение соответствующим случаем.
Среди наших опытов с преступниками мы имели один, где испытуемому
грозило очень тяжелое наказание, если следы установили бы его
причастность. Испытуемый Дроб. подозревался в убийстве своей невесты;
девушка была убита тяжелым орудием, к трупу было проволокой привязано
чугунное колесо от тачки, и он был опущен в воду, откуда через некоторое
время был извлечен. Дроб. отрицал всякую причастность к убийству; о
деталях последнего при допросах ему не рассказывалось. Приведенный на опыт,
он держал себя очень уверенно и в высокой степени сдержанно. Ни одна
из критических реакций (на такие раздражители, как «колесо», «тачка»,
«проволока», «тяжесть» и т. д.) не дали ответа, связанного с аффективной
ситуацией, большинство из них носили экстрасигнальный характер: в ответ
на критическое слово испытуемый давал обыкновенно реакцию, совершенно
Jung С. G. Diagnostische Assoziationsstudien.— Leipzig, Bd. I — 1906; Bd. II — 1910;
см. также: Lipmann О. Die Spuren der Interessbetoten Erlebenisse.— Leipzig, 1911.
240

Общие данные о механике аффективных процессов
не связанную с ним и просто взятую из окружающей среды или от
предыдущего ассоциативного ряда, например:
21. тачка — 2,4" — клеенка (экстр.)
40. колесо — 2,2" — колесо (эхол.)
41. проволока — 1,6" — проволока (эхол.)
43. тяжесть — 1,8" — тяжесть (эхол.)
Эти примитивные реакции, обычно не встречавшиеся у испытуемого,
появлялись каждый раз, как только мы наталкивали его на ситуацию,
связанную с преступлением, и, если бы мы выбрали из предъявленного нами
списка слова, вызвавшие примитивные экстрасигнальные или стереотипные
эхолалические ответы, они почти во всех случаях оказались бы стоящими
в прямой связи с ситуацией преступления. Сопряженная моторика дает нам
картину, на первый взгляд, довольно спокойную во всех случаях. Однако при
ближайшем рассмотрении в ней можно выделить ряд интересных
особенностей. Рисунок 51 иллюстрирует несколько таких реакций.
Лишь в одной — первой из критических — мы замечаем усиленное
остаточное возбуждение в реакции правой руки; в общем же активные
нажимы критических случаев мало чем отличаются от остальных. Однако
симптомы, указывающие на специфическое возбуждение, связанное с этими
реакциями, проявляются в менее контролируемой пассивной
системе, и мы видим, как каждое критическое раздражение (реакции 20, 30, 40,
41) сопровождается резким разрядом в левой руке, заметно — в 2—2,5
раза — превышающим обычные синкинезии. Это повторяется на протяжении
всего опыта с большой устойчивостью и может быть понято лишь как
своеобразное переключение, связанное с подавлением непосредственного
выражения аффекта.
Последующий анализ полученных у этого же испытуемого данных
показывает, что при дальнейшем подавлении аффективные симптомы могут
быть устранены и из побочной (пассивной) системы, но с тем большей
резкостью они проявляются тогда в последующем участке опыта, как только
«участок сплошного торможения» был пройден. Пример такого случая
приведен на рисунке 52.
Два предъявленных здесь в повторном опыте критических раздражителя
дают эхолалию и вызывают участок ассоциативного ступора, который
выражается в эхолалиях, занимающих подряд 6 реакций. Мы склонны думать,
что имеем здесь дело больше с приемом, чем с симптомом; действительно,
все эти реакции дают совершенно нормальную моторику; однако
непосредственно после этого участка мы даем увеличенный интервал и тут же получаем
241

Часть первая. Психофизиология аффекта
резкий разряд (опять-таки в пассивной системе левой руки), явно указывающий
на тот аффективный эквивалент, которым сопровождалось прослеженное нами
торможение.
РИС. 51. Графические протоколы экспериментов с испытуемым Дроб.
Сопряженные моторные реакции
18. нога — 2,0" — я
19. бумага — 2,4" — семья
20. тачка — 2,6" — клеенка
21. банка — 2,0" — моя
29. тарелка — 2,0" — нож
30. связанный — 1,6" — кресло
242

Общие данные о механике аффективных процессов
Рис. 52. Графические протоколы экспериментов с испытуемым Дроб.
Сопряженные моторные реакции
39. доска — 1,8" — ручка
40. колесо — 2,2" — колесо
41. проволока — 1,6" — проволока
42. лес — 1,4" — лес
43. вес — 1,8" — вес
44. ногти — 1,6" — ногти
45. раб — 1,4" — раб
46. 2,6" — шелк
47. зубы — 1,4" — зубы
Мы подошли к выводам, представляющим для изучения
аффективной динамики несомненный интерес. Наличие и характер аффективных
симптомов, бесспорно, зависит от характера тех реакций, которыми
отвечает испытуемый на предъявленный ему раздражитель.
Совершенно открытое воспроизведение аффективной ситуации даст
в нашем опыте одну определенную серию симптомов; воспроизведение ее,
связанное с конфликтом, — в значительной степени иную и, наконец,
подавление аффективного комплекса, стремление обойти, не выявить его —
новые изменения аффективной нейродинамики.
Мы остановились в нашем анализе только на симптомах, связанных
с этой последней ситуацией. Неотреагирование аффективного комплекса
в критической ассоциативной реакции, подавление компрометирующего
ответа и замена его нейтральным, замещающим, может, правда, помочь
субъекту избежать симптомов в активной реагирующей системе, но
неизбежно вызовет появление их на побочных путях. Именно в этих случаях
243

Часть первая. Психофизиология аффекта
мы встречаем два совершенно своеобразных симптома: появление
признаков возбуждения в параллельной пассивной отражающей системе и — как
мы видели в последнем из приведенных случаев — последовательный
разряд, отражающийся на реакциях, непосредственно следующих за
критической группой.
Этот последний факт приводит нас непосредственно к механизму
персеверативных нарушений, которые играют в динамике
аффективных процессов весьма значительную роль.
Аффективное нарушение почти никогда не ограничивается узким
участком, не выходящим за пределы критических, связанных с
аффективной ситуацией, реакций. Обычно оно распространяется и далеко за его
пределы, и материал, который мы имели случай анализировать, достаточно
убедительно говорит нам о такой иррадиации аффективного процесса.
Почти каждый опыт дает нам убедительные доказательства такого
последовательного нарушения деятельности; уже приведенные нами
цифры реактивного времени и учащение моторных нарушений в случаях
посткритических реакций говорят о той значительной роли, которую играет
механизм персеверации в динамике аффективных реакций. Описанные
нами выше правила аффективной механики констатируют опять-таки
и наличие значительного возбуждения, оставляемого каждой аффективной
реакцией.
Однако характер и пределы персеверативного нарушения бывают
далеко не одинаковы при различных типах реакции испытуемого. Как правило,
открытое воспроизведение аффекта в словесной реакции дает некоторое
отреагирование аффективного комплекса и сопровождается лишь
сравнительно незначительной персеверацией, носящей здесь характер
остаточных влияний; наоборот, те случаи, где ответ испытуемого оказывается
заторможенным, а аффективная реакция подавленной, дают максимальный
персеверативный эффект, который носит здесь характер
компенсирующего разряда. Большинство случаев резких спонтанных импульсов
и каталитического действия стимулов относятся именно сюда и наблюдаются
после того, как открытая реакция на аффективный комплекс была подавлена.
Повторные опыты, проводимые по нескольку раз с одними и теми же
испытуемыми, дают нам возможность с максимальной наглядностью
проследить влияние подавления открытого ответа на последующее
протекание процесса; мы часто встречаем случаи, когда в одном ряду
244

Общие данные о механике аффективных процессов
реакций на данное критическое слово-раздражитель был получен резко
нарушенный ответ, в то время как в другом ряду испытуемому удалось
подавить такой аффективный ответ и ограничиться замещающей экстра-
сигнальной или стереотипной реакцией. Влияние на последующие реакции
оказывается в обоих случаях совершенно различным.
Мы приводим на рисунке 53 случай, наглядно иллюстрирующий
описанный механизм.
Испытуемый Ст. обвиняется в убийстве женщины. В первом ряду
раздражителей ему предъявляется непосредственно связанное с ситуацией
преступления слово «тащить»; на него он дает резкую задержку и заметное моторное
нарушение; оно оставляет незначительные следы и на последующей моторной
кривой; следующая реакция протекает с едва заметным нарушением.
Во вторичном опыте данный раздражитель предъявляется испытуемому
снова. На этот раз он отделывается от него простым персеверативным ответом;
критическая реакция протекает нейродинамически нормально, но зато сразу
после нее начинаются заметные нарушения дыхания, а предъявление
последующего раздражителя дает резкий взрыв в моторике правой и левой руки при
резко нарушенном характере речевой реакции. Индифферентный характер
раздражителя, давшего в первом опыте совершенно нормальную реакцию,
заставляет предполагать, что механизм этого нарушения сводится именно
к описанному нами разряду, компенсирующему подавление открытого аффекта
при критическом раздражителе.
Механизм персеверации становится нам понятен как нейродина-
мический механизм, и мы начинаем видеть вызывающие его условия
с большей ясностью; подробный их анализ толкает нас на то, чтобы
различать за явлением персеверативного возбуждения две совершенно
различные его формы, сводя одну к остаточным влияниям, другую же —
к разряду в результате задержки.
Мы проследили симптомы аффективных процессов на нескольких
сериях проведенных нами исследований; их изучение привело нас к
описанию некоторых механизмов, характерных для дезорганизации
человеческого поведения. По ходу всех этих исследовании мы убедились,
что распад человеческого поведения, как мы наблюдаем его в остром
аффекте, отнюдь не представляет собою случайной, хаотической игры
возбуждения и торможения, что за внешним хаосом можно вскрыть
некоторые достаточно постоянные закономерности.
245

Часть первая. Психофизиология аффекта
РИС. 53. Демонстрация эффекта подавления открытого ответа при повторении
одного и того же опыта. Испытуемый Ст.
А — 1-й опыт В — 2-й опыт
46. тащить — 4,8" — тащить 46. тащить — 1,4" — обед (персеверация)
47. язык — 2,1" — рот 47. язык — 5,0" — мясо
246

Общие данные о механике аффективных процессов
Мы пришли к выводам, что аффективное состояние вызывает в
психофизиологической картине поведения весьма глубокие изменения,
которые сводятся часто к изменениям самой структуры реактивных
процессов. Основные правила, которые мы констатировали для аффекта,
создают впечатление, что сложная организованная структура реактивных
процессов, характерная для нормального человека, заменяется здесь
примитивной, диффузной. Если в нормальном состоянии каждое
возбуждение подвергалось до своего переключения на моторную сферу
некоторой задержке и центральной переработке, то при аффекте оно
обнаруживает тенденцию непосредственно дойти до моторного конца,
захватить моторную сферу без всякой предварительной изоляции от нее. Если
что-нибудь является специфичным для неиродинамики аффективных
процессов, то это именно такая диффузная структура реактивных
процессов, ослабление или повреждение «функционального барьера», связанное
с мобилизацией значительных, инадекватных стимулу масс возбуждения.
Отдельные симптомы аффективных процессов являются, как нам кажется,
дериватами именно этого основного изменения.
Мы констатировали здесь ту закономерность, которая нам кажется
основной, она являлась в наших опытах результатом естественных
аффективных нарушений.
Однако именно это положение, к которому мы пришли, вызывает
у нас два серьезных вопроса:
1. Каковы те условия, которые могут вызвать слом «функционального
барьера» и переход к диффузной структуре реактивных процессов? Какие
именно заключенные в аффекте механизмы вызывают эти глубокие
изменения в поведении личности и в ее нейродинамике?
И, с другой стороны:
2. К чему сводится самый механизм «функционального барьера»
и той организованности реакций, которая нарушается в аффекте? Когда
он возникает и при каких условиях восстанавливается?
Мы приходим к ряду вопросов, отводящих нас от аффекта во всей
его конкретности и переводящих к ряду специальных вопросов
неиродинамики.
Ими мы займемся в двух следующих частях нашего исследования.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПСИХОФИЗИОЛОГИЯ
КОНФЛИКТНЫХ ПРОЦЕССОВ

Глава 6
Опыты с искусственными
конфликтами
1. Конфликт и дезорганизация поведения
Анализ материалов, которыми мы были заняты в первой части
нашего исследования, привел нас к убеждению, что одним
из существенных механизмов дезорганизации человеческого
поведения является механизм конфликта.
Опыты показали нам, что каждый раз, когда какой-либо
активный процесс дорастал до обостренного конфликта, мы получали
резкую вспышку аффективного состояния, которая вела к дезорганизации
поведения и выражалась в распаде структуры реактивного процесса.
Там же, где такого внутреннего конфликта не было (этот случай мы имеем
в анализе травмы (см. гл. 4, § 4), мы обычно не находим тех активных
психофизиологических нарушений поведения, которые в остром аффекте
играют решающую роль.
Изложенные нами материалы ведут нас к кругу понятий, которые
мы могли бы резюмировать следующим образом: каждая деятельность
представляет собою целостный акт, некоторую динамическую структуру.
Эта структура неизбежно тяготеет к своему концу, и начавшееся
возбуждение обязательно обнаруживает тенденцию закончиться в моторике, найдя
свой адекватный моторный разряд в той реакции, которую мы обычно
регистрируем у испытуемого. Если эта динамическая структура
обнаруживает в той или иной своей системе достаточно резкий конфликт,
препятствующий адекватному моторному завершению, то вся реактивная
система дезорганизуется, возбуждение, не находящее себе организованного
251

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
выхода, разливается, нарушая деятельность всех основных систем
поведения. Именно наличие конфликта в разобранных нами случаях позволило
нам дать анализ дезорганизованного поведения и установить некоторые
характерные для него правила.
Наши исследования аффекта, однако, не могут считаться
достаточными для разрешения вопроса о структуре и законах дезорганизации
поведения. Они ставят проблемы, дают к ним известный материал, но ни
в коей мере не разрешают их. Достаточно полное понимание процесса
может быть получено только путем специального исследования тех
факторов, которые приводят к распаду человеческого поведения.
Если мы до сих пор шли путем анализа сложных комплексных
образований, то теперь мы должны идти путем синтеза этих же
процессов из отдельных условий, которые экспериментатор может
варьировать по своему усмотрению. Мы стоим перед задачей
искусственно создать модель аффективной дезорганизации, не оперируя
на этот раз никакими естественными эмоциональными тенденциями,
но вызывая ее, экспериментируя с психологическими механизмами,
которые сами по себе ни в какой мере не связаны с аффектом или эмоцией.
Наша задача является здесь аналогичной задаче химика, который
берет ряд химических процессов и, производя с ними известные операции,
синтетически получает новое, еще не бывшее в них качество. Именно таким
путем, нелегким, но единственно возможным, мы надеемся получить ясное
представление о тех условиях, которые вызывают дезорганизацию
человеческого поведения, о тех правилах, которым она подчиняется, и тех
видах, которые она принимает.
Проблема, перед которой мы стоим в этой части нашего
исследования, заключается в следующем: мы будем искусственно вызывать
в изучаемой нами деятельности определенные, вполне изолированные
конфликты и нарушения, и попытаемся показать, при каких условиях
эти конфликты приведут к значительной дезорганизации человеческого
поведения, к модели искусственного аффекта, экспериментального
невроза. Только искусственно создав модель изучаемого нами процесса,
мы сможем овладеть им и понять его.
Мы не первые из тех, кто идет по пути искусственного создания
дезорганизации человеческого поведения. Значительные, фундаментальные вклады в эту
252

Опыты с искусственными конфликтами
проблему сделаны как современной физиологией, так и передовыми
психологическими исследованиями.
И. 77. Павлов был первым исследователем, которому, с помощью ряда
исключительно смелых опытов, удалось экспериментально создать невроз
у подопытного животного. Работая над условными рефлексами у животного,
Павлов пришел к выводу, что каждый раз, когда воспитанный рефлекс вступал
в конфликт с каким-либо безусловным рефлексом, поведение собаки резко
изменялось. В опытах М. П. Ерофеевой воспитывался условный рефлекс
на электрокожное раздражение. В этом случае достаточно было энергично
столкнуть условный пищевой рефлекс с безусловным оборонительным, чтобы
получить резкий «срыв» поведения у собаки: собака начинала лаять, беситься,
появлялось резкое иррадиированное возбуждение, и экспериментатор
оказывался свидетелем искусственно вызванного состояния, которое резко
приближалось к состоянию аффекта. Дальнейшие опыты показали, что для получения
резкого взрыва разлитого возбуждения достаточно столкновения двух
противоположных условных рефлексов. Вырабатывая условный рефлекс на круг
и дифференцировочное торможение на эллипс, Н. Р. Шенгер-Крестовникова
получала резкий взрыв «аффекта» в том случае, когда предъявляла собаке
среднюю между кругом и эллипсом фигуру. Тот же самый эффект «срыва» был
получен Н. О. Парфеновым, когда, воспитывая дифференцировочное
торможение на частоту ударов метронома, он столкнул условный рефлекс с условным
тормозом, предъявив животному частоту метронома, среднюю между той,
которая вызывала рефлекс, и той, которая была связана с торможением. Конфликт
двух противоположных тенденций неизменно вызывал здесь резкий взрыв
возбуждения и резкую дезорганизацию поведения, которая могла иногда
принимать формы длительного, искусственно вызванного невроза1.
Если в опытах по столкновению условных рефлексов у животного удалось
с достаточной легкостью получить резкие формы искусственного аффекта,
то в опытах над человеком это оказалось сделать значительно труднее.
Наиболее ясную попытку экспериментального конфликта мы встречаем
в опытах H. Axa2. Воспитывая какой-нибудь достаточно сложный навык и
получая стойкую персеверирующую тенденцию, Ах сталкивал затем с ней другую
тенденцию, детерминированную новым раздражителем или инструкцией.
Результатом являлось здесь некоторое понятное замешательство, которое,
однако, преодолевалось известным «волевым актом». Тенденции, вступавшие
Павлов И. П. Лекции о работе больших полушарий головного мозга.— М., Гиз, 1927.
Лекции 17-20.
Ach N. Über den Willensakt und das Temperament: Eine experimentelle Untersuchung.—
Leipzig, 1910.
253

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
в конфликт в опытах Axa, были слишком подвижны и недостаточно
императивны, чтобы на их почве мог возникнуть резкий аффект; с другой стороны,
в контексте общих интересов этого автора данные опыты вели к изучению
волевых механизмов больше, чем к изучению механизмов аффекта. Однако
и в этих опытах остается несомненным, что если «воля» является здесь
преодолением конфликта тенденцией, то самый этот конфликт оказывается
потенциально в состоянии вызвать интересующую нас дезорганизацию
поведения, и лишь недостаточная действенность изучавшихся Ахом тенденций
являлась причиной того, что этот процесс не был выявлен в достаточной степени.
Нам кажется, что психологом, которому в большей степени, чем
кому-либо, удалось осуществить задачу искусственного вызывания аффекта и
экспериментальной дезорганизации поведения, является К. Левин. Самый стиль
работы его лаборатории — вовлечение в эксперимент жизненных,
эмоциональных установок, втягивание в эксперимент всего испытуемого, —
позволяет ему достигать искусственных взрывов аффекта значительной силы,
и именно в его опытах нередки случаи, когда вызванный в эксперименте
аффект переходит в действительное, жизненное переживание, и испытуемый
начинает ощущать неудачу в опыте как неудачу в жизни в самом подлинном
смысле этого слова.
Основная концепция Левина в этой своей части очень близка к нашей.
Каждое вызванное побуждение обнаруживает тенденцию к «непосредственной
разрядке»; совершенно естественно, что именно задержка этой тенденции,
связанная с известным конфликтом, может вызвать резкий взрыв аффекта и ряд
новых, не наблюдавшихся до того явлений. Чем ближе к осуществлению подошло
действие, тем больший аффективный взрыв может быть вызван его торможением;
задержка в той ситуации, которая условно характеризуется как «близкая
разрядка», естественно, вызывает максимальный взрыв аффекта.
Опыты с задержкой достаточного императивного процесса ведут к
замещающим действиям, моторному беспокойству и, наконец, — полной
дезорганизации поведения, все равно, вызваны ли они внешней искусственной
задержкой (прерыванием действия) (М. Овсянкина) или пресыщением
работой (А. Карстен), или невозможностью найти правильное разрешение
предложенной задачи (Т. Дембо). Во всех этих случаях конфликт,
проявившийся на определенном этапе действия, ведет к своеобразным формам
нарушения обычного организованного поведения.
В наших опытах мы исходили из желания создать экспериментальный
конфликт в той же ситуации, в какой мы обычно наблюдали симптом
аффективного распада. Именно это побудило нас к тому, чтобы сохранить обычную
для наших опытов систему сопряженного интеллектуально-моторного акта
254

Опыты с искусственными конфликтами
и, вызывая известные конфликты в интеллектуальной системе, прослеживать
известные изменения в структуре сопряженных моторных процессов.
Такая система опытов применялась нами здесь вовсе не из одного
желания получить результаты, сходные с теми, которые были нами получены
в опытах с резкими естественными аффектами; внося конфликт в
определяющую ведущую систему — активную систему речи, — мы получали
нарушение в том процессе, от которого зависит вся структура акта и, в
частности, структура отражающей моторики. С другой стороны, мы получили
возможность благодаря сложности речевого процесса широко варьировать
наши экспериментально вводимые в психику конфликты: мы без труда могли
сделать конфликт труднее и легче, сдвинуть его в область понимания или
заставить его нарушить сферу действия; короче — мы получили благодаря
этой методике ту свободу экспериментирования, которая является
необходимым условием всякого полноценного эксперимента.
Мы займемся сначала основными видами конфликтных процессов,
с тем чтобы, описав возникающие здесь механизмы, перейти к изучению
динамики конфликтных процессов.
Мы мыслим себе два основных случая, при которых в определенной
начавшейся деятельности может возникнуть резкий конфликт; мы условно
называем его конфликтом установок, или конфликтом
недостаточности.
В первом из них конфликт происходит при столкновении двух взаимно
исключающих тенденций; опыты Павлова с экспериментальными
«сшибками» построены по этому принципу; классический пример с ситуацией
Буриданова осла является его лучшей иллюстрацией. Конфликт установок
может быть получен в любой ситуации выбора, рождающей в субъекте
колебания в выборе между отдельными возможностями; чем сложнее
отдельные возможности, чем больше они уравновешивают друг друга,
тем больше возникает шансов для резкого и трудно преодолимого конфликта.
Если, однако, в этом случае конфликт вызывается в сфере намерения,
то не представляется особенно трудным перенести его в сферу действия.
Для этого мы можем избрать путь Axa и, воспитав определенную
достаточно стойкую тенденцию, затем столкнуть ее с другой, исключающей ее
установкой. Конфликт этого вида связан с вполне понятными здесь колебаниями,
и уже повседневный опыт заставляет нас предполагать, что именно здесь
нам удастся вплотную подойти к механизмам образования аффекта.
255

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Второй из отмеченных нами случаев связан с явлением недостаточности
человека перед лицом какой-нибудь сложной, но важной задачи. Как и только
что указанный случай, этот конфликт приводит нас к очень глубоким
и существенным процессам, часто составляющим психологическую основу
неврозов, и, создав в эксперименте ситуацию, когда уверенность испытуемого
в возможности решить задачу сталкивалась бы с его недостаточностью
для этого решения, мы могли бы надеяться и здесь вызвать к жизни ряд
процессов, обуславливающих аффективную дезорганизацию поведения.
Мы оставим в стороне другие возможные случаи и начнем с анализа
данных, полученных нами в опыте с этими двумя видами конфликтных
процессов.
2. Опыты С КОНФЛИКТОМ УСТАНОВОК
Предварительные пробы
Чтобы вызвать конфликт установок, мы пошли сначала по очень
простому пути. Мы решили, что для того, чтобы вызвать дезорганизацию
в человеческом поведении, будет совершенно достаточно, если мы
воспроизведем на человеке опыты, подобные опытам Павлова со «сшибкой»
двух рефлексов или двух моторных установок.
Мы поставили ряд пробных опытов, где инструкция движения руки
вверх была связана с одним сигналом, а обратная — инструкция движения
руки вниз — с другим; воспитав эти реакции, мы предъявляли
испытуемому промежуточный стимул (например: после красного и желтого цвета —
оранжевый цвет и т. п.), и почти неизменно получали отрицательные
результаты. Вместо ожидаемой нами растерянности и дезорганизации
реактивного процесса испытуемый переводил свое поведение в другой
план: вместо импульсивного нажима он включал в поведение речь,
начинал рассуждать, задерживал свои реакции и давал, в конце концов,
какой-либо организованный ответ (например, последовательно делал оба
движения или не делал никакого). Затруднение вызывало здесь
реконструкцию реактивного процесса, а включение речи давало возможность
преодолеть это затруднение каким-либо организованным путем. Простые
опыты с животными оказались не переносимы на человека, обладающего
256

Опыты с искусственными конфликтами
новыми средствами приспособления, и задача вызвать распад поведения
с помощью простого конфликта установок оказалась здесь далеко не такой
легкой, как нам это казалось сначала. Очевидно, нужно было создать более
автоматичную установку, которая не могла бы быть сразу сломана
включением высших психологических механизмов и которая позволила бы
получить действительный конфликт, достаточно сильный для того, чтобы
вызвать заметные нарушения в нейродинамике субъекта.
Мы попробовали идти по пути автоматизации моторных актов и
решили избрать способом для этого конфликт темпов, давая
испытуемому определенный темп ритмических моторных реакций, а затем
неожиданным сигналом пытаясь изменить его на резко отличный.
Однако и эти наши опыты нельзя признать вполне удачными.
Несмотря на довольно значительную автоматизацию процесса,
нормальные взрослые испытуемые справлялись с этой задачей достаточно хорошо,
и самый момент переключения давал у них сравнительно небольшие
нарушения. Как и следовало ожидать, переключение с медленного темпа
на быстрый вызывало лишь устранение тормозящих задержек и
осуществлялось исключительно легко; обратный процесс внезапного перехода
с быстрого темпа на медленный оказался значительно более трудным и был
часто связан с персеверацией старого, быстрого темпа и с известной
борьбой, из которой регулирующие сдержки выходили победителями.
Однако сколько-нибудь значительный распад поведения мы могли
наблюдать в этой ситуации только у испытуемых с исключительной
возбудимостью нервной системы и с заметным снижением регулятивных
механизмов (см. ниже главу 8); регуляции у наших нормальных
испытуемых оказывались настолько развитыми, что данная ситуация
преодолевалась ими без особого труда.
Становится совершенно очевидным, что процесс простой моторной
смены темпов является слишком лабильным и что его нужно нагрузить
известной долей инерции, чтобы затруднить переход с одного темпа
на другой.
Эту задачу можно осуществить довольно простым путем. Для этого
оказывается вполне достаточным перевести конфликт темпа из сферы
простых моторных реакций в сферу речевую и предложить испытуемому
с максимальной резкостью менять темп не простых постукиваний, а
сложного ассоциативного процесса, темп которого обладает значительно
257

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
большей степенью инерции и оказывается подвержен изменениям со
значительно большими трудностями.
Мы пытаемся, следовательно, предложить испытуемому свободно
и ритмически ассоциировать, говоря все приходящие ему в голову слова
и сопровождая каждое слово нажимом; по внезапно предъявленному ему
сигналу испытуемый должен быстро переключиться на резко отличный
темп ассоциаций. В этой серии меняющийся ритм вносит нарушение в ход
ассоциативного ряда, имеющего уже не автоматический характер, но
отличающийся определенной структурой и значительно большей инертностью:
попытка резко изменить ритм встречает здесь, конечно, значительно
большее сопротивление и с неизбежностью вызывает ломку всей
структуры ассоциативного процесса.
Результаты, которые мы здесь получаем, показывают, что мы пошли
по верному пути: резкое нарушение темпа известного процесса,
характеризующегося определенной структурой и инерцией, создает заметный
конфликт, который отражается в сопряженной моторной сфере в виде
резкого нарушения, близкого по типу к тому, какое мы получали при
исследовании аффективных и комплексных процессов.
Инструкция перейти на медленный темп обычно вызывала
столкновение подготовленного ответа с обусловленной сигналом задержкой,
и до тех пор совершенно адекватная и нормальная кривая принимала
нарушенную, покрытую тремором форму.
У наших нормальных испытуемых мы получали такой эффект только
в том случае, когда резкая смена темпов вносилась в структурный,
ассоциативный процесс, и почти не получали резкого конфликта, когда такая
смена вызывалась в автоматизированном процессе простых ритмических
нажимов. Рисунок 54 показывает, что в то время как при
автоматизированном периферическом процессе испытуемый быстро справляется
с переключением, в сложной структурной деятельности это удается ему
значительно труднее и сопровождается резко выявленным конфликтом.
Впервые здесь — за счет привлечения чисто искусственных, не связанных
с содержанием реакций, формальных моментов — мы получаем симптомы,
обычно характеризовавшие появившийся в ассоциативном ряду аффект
(утеря правильной формы движения, разлитой тремор, признаки резкого
возбуждения).
258

Опыты с искусственными конфликтами
Рис. 54. Смена ритмов и сопряженные реакции
А — смена ритмов при простом постукивании
В — смена темпов в цепном ассоциативном ряду
Важно отметить, что нарушения, вызванные внезапным переключением,
отражаются и на довольно глубоких изменениях структуры протекающего
процесса, и заметные нарушения самого ассоциативного ряда показывают,
что конфликт привел к значительной ломке наиболее сложных
психологических процессов. Казалось бы, простое замещение ассоциаций не представляет
сколько-нибудь серьезных трудностей; на самом деле задержка моторного
проявления подготовленных реакций неизбежно вызывает и
ломку внутренней структуры реактивного процесса.
То самое «уплощение» ассоциативного ряда, которое мы обычно
наблюдали при аффективных состояниях, проявляется здесь каждый раз, когда
мы внезапным сигналом задерживаем ранее принятый испытуемым темп
ассоциаций. Как правило, мы получаем в этих случаях перерыв структуры
ряда, возвращение к прежним звеньям и заметное уплощение ассоциативных
связей. Вот типичный пример:
Исп. Б.:
театр — звонок — коридор... занавес — музыка — орган —
аплодисменты — удовольствие — скука — буфет — деньги
(команда: медленно!) — звонок, аплодисменты— возвращение — трамвай
— служба...
ИСП. СОЛ.:
...лестница — окно — свисток — крик — падение (команда:
медленно!) — свисток — проход — университет...
259

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
В обоих из приведенных нами случаев простое замедление
ассоциативного ряда вызывает его ломку и возвращение к одному из бывших
уже раньше звеньев; дальнейший ряд заметно нарушается, мы склонны
видеть объяснение этого в том, что происшедший в непосредственной
близости к моторной сфере конфликт (задержка уже готового
к произнесению слова) обусловил распад всей центральной
структуры процесса. Мы подходим здесь, бесспорно, к одному из важнейших
механизмов, лежащих в основе аффекта, и чувствуем, что, включая в
конфликт сложный интеллектуальный процесс, мы становимся на правильный
путь.
Мы нарочно не говорили здесь о тех случаях, когда наш стимул вызывал
переключение на темп как можно более быстрый. Совершенно естественно,
что здесь мы получали нарушения несравненно более резкие, но эти опыты
уже выходят из темы конфликта темпов и займут нас особо, когда мы будем
говорить о конфликте недостаточности.
Опыты С КОНФЛИКТОМ ЯЗЫКОВЫХ УСТАНОВОК
Перед нами встала задача: включить конфликт установок в процесс,
связанный со сложной структурной деятельностью, одновременно
соблюдая основное правило — оставляя совершенно неизменным и однородным
все связанное с содержанием изучаемого нами процесса. Мы решили
попытаться вызвать конфликт сменой формальных установок,
не изменяя непосредственно содержания процесса. Наличия изменений
в содержании мы ждали как результата этого конфликта механизмов.
Необычайно подходящей для этой задачи оказалась система
языка. Одно и то же представление, сохраняя идентичное содержание,
выражается на разных языках совершенно разными словами; говоря
на определенном языке, человек создает определенную установку, которая
при переходе на другой язык терпит резкие изменения со стороны формы,
со стороны моторных иннервации, оставляя совершенно нетронутым
излагаемое содержание. Нам достаточно было столкнуть такие языковые
установки, чтобы вызвать конфликт двух очень сложных структурных
систем и получить возможность проследить те результаты, которые этот
конфликт мог вызвать, в нейродинамике испытуемых.
По такому пути мы и пошли в наших экспериментах.
260

Опыты с искусственными конфликтами
Мы взяли испытуемых, в равной степени хорошо владеющих двумя
языками, и предупредили их, что в серии опытов, которые мы с ними будем
ставить, им будут предъявляться слова на обоих этих языках. В каждом
случае наш испытуемый обязан был отвечать первым пришедшим ему в
голову словом, — но на том языке, на котором ему был предъявлен
раздражитель.
Наш эксперимент включал, следовательно, условия конфликта,
но конфликт этот был связан не с содержанием предъявляемых слов,
но исключительно с той внезапной и неожиданной для испытуемого сменой
языковых установок, которая была бы легка в естественной обстановке
и при сравнительно медленном темпе, но оказывалась чрезвычайно
затруднительной в обстановке эксперимента, где испытуемому давалась
задача не задерживать ответов и отвечать как можно скорее первым
пришедшим ему в голову словом.
Для полной уверенности в том, что полученные нами отклонения
связаны не с худшим знанием того иностранного языка, на который должен
был переключаться испытуемый, а исключительно с фактом внезапной
смены установок, мы ввели в наш опыт две параллельных серии: в первой
из них среди 25 русских слов были разбросаны 5 иностранных; во второй
соотношение было обратным, и 5 русских слов были разбросаны в серии
из 25 иностранных.
Для того чтобы с самого начала создать одну основную установку,
первые 11 слов-раздражителей давались на основном для данной серии
языке; требующие переключения на другой язык «критические» слова
занимали в обоих случаях №12,17, 24, 26, 29.
Вот список обоих серий, которыми мы пользовались:
Серия А
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
ночь
изба
лампа
огонь
река
кислый
лужа
Русско
-немецкая (французская
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
стекло 15.
цветок 16.
звонок 17.
рука 18.
Farbe (la rue) 19.
палка 20.
вино 21.
) серия
мост
бревно
Beispiel (Г exemple)
очки
знамя
весло
камень
261

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
22. образ 25. рама 28. земля
23. крыша 26. Wasser (Vordre) 29. Hund (la chaise)
24. Feder (la plume) 27. кольцо 30. ветка
Серия В
Немецко-русская серия
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
Monat
Himmel
Haus
Licht
Hase
Kopf
Nachbar
Trommel
Leben
Strasse
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
Blume
ноготь
Löwe
Heft
Stroh
Herde
лодка
Storch
Hof
Schwester
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
29.
30.
Winter
Fener
Vogel
верблюд
Sommer
песок
Wasser
Brille
кошка
Hosen
Φранцузско-русская серия
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
l'ombre
le chemin
la neige
le chien
le livre
le pain
la femme
le sac
le chat
casser
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
l'argent
ноготь
le ciel
la chaise
le grain
la viande
лодка
l'encre
aller
la lune
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
29.
30.
la vache
la tasse
la manche
верблюд
la salle
песок
le forest
le fusil
кошка
le livre
Уже этот список показывает, что сами раздражители по своему
содержанию были довольно однородной трудности и, конечно, не
вызывали каких-нибудь особенных затруднений.
Мы провели по этой серии 13 испытуемых, взрослых, нормальных,
хорошо владеющих обоими языками. В отличие от тех, которыми мы были
заняты в первой части этого исследования, это были люди, имевшие
отношение к психологической лаборатории, и от них, следовательно, можно
262

Опыты с искусственными конфликтами
было ожидать значительно более организованных и уверенных реакций
в достаточно знакомой им ситуации эксперимента.
Результаты, полученные нами при этом исследовании, показали,
что мы шли здесь по правильному пути. Задача быстро переключиться
на другую языковую установку, после того как установка на один язык
уже была создана, вызвала значительный конфликт и повлекла за собою
ряд очень интересных и глубоких нарушений в ассоциативном процессе
и в сопряженной моторной деятельности. Эти симптомы, вызванные
одним лишь резким конфликтом установок, оказались весьма
близкими к тем, которые мы наблюдали в аффективных и
комплексных реакциях, и мы получали впечатление, что нам удалось
искусственным путем выделить тот механизм, который
играет существенную роль в психофизиологии аффекта.
Уже первый наиболее общий анализ показывает, что внезапное
переключение на другой язык связано с очень значительным нарушением
процесса; таблица 23 демонстрирует, что «критические» реакции
протекают с очень резким замедлением и со значительными нарушениями
в сопряженной моторике. Эти нарушения возникают не за счет трудности
ассоциировать на чужом языке, а исключительно за счет положения
данного раздражителя в ряду стимулов на другом языке и за счет того
конфликта, который вызывается необходимостью переключения с одной
установки на другую.
Это с полной ясностью доказывается нашей второй контрольной
серией, где русское слово, находящееся в ряду иностранных, на первый
взгляд, парадоксально вызывает значительно более заторможенную
реакцию, чем, казалось бы, более трудные раздражители остального ряда.
Одно переключение на новую установку и оттеснение старой установки
является, видимо, достаточным для появления резких неиродинамических
нарушений. Интересно, что подобный же эффект (конечно, несколько
ослабленный) вызывается и обратным переключением: реакции основного
ряда протекают значительно более медленно и со значительно большим
числом нарушений, если они следуют после данного на чужом языке слова
и, следовательно, требуют обратного переключения.
Один факт особенно привлекает здесь наше внимание: нарушения
в сопряженных моторных реакциях встречаются в нашей серии почти
исключительно в случаях, так или иначе связанных с конфликтом установок;
263

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Таблица 23
Изменения в реактивном процессе под влиянием
смены языковых установок
Серия А
1. Рядовые
раздражители
2. Критические
раздражители
3. Посткритические
раздражители
Время реакции (сек)
Med
1.7
2,6
2,1
M
1.7
2,69
2,04
M-Med
0,0
+0,09
-0,06
Моторные нарушения (%)
Норма
96,3
59,1
78,2
Нарушения
3,7
40,0
21,8
Серия В
1. Рядовые
раздражители
2. Критические
раздражители
3. Посткритические
раздражители
Время реакции (сек)
Med
1,85
2,2
2,2
M
2,18
2,87
2,35
M-Med
+0,33
+0,67
+0,15
Моторные нарушения (%)
Норма
92,5
63,3
71,6
Нарушения
7,5
36,7
29,4
если их почти совсем не встречается в рядовых реакциях нашего опыта,
то число их поднимается до 40% при внезапно данных словах на чуждом
языке и до 20—30% в посткритических случаях. Это указывает на то,
что задержка, вызванная внезапным включением новой языковой установки,
несет с собой резкую конфликтную ситуацию.
Ближайший анализ раскрывает нам механизм провоцируемых здесь
процессов.
Внезапное переключение на новую языковую установку вызывает
обычно у испытуемого довольно заметный шок. Этот шок может в наших
опытах выражаться в двух наиболее резко выявленных формах: он может
264

Опыты с искусственными конфликтами
вызвать растерянность и нарушить рецепторную деятельность
или же он может вызвать конфликт в моторной системе; оба
случая настолько важны и ведут нас к настолько существенным
механизмам аффективной реакции, что мы позволим себе остановиться на них
отдельно.
I. Случаи рецепторного распада выражаются в том, что
испытуемый, принужденный внезапно и резко сменить установку, оказывается
не в состоянии понять, осмыслить предъявленное ему слово, которое
в обычном контексте было для него совершенно доступным. Эти случаи
указывают как нельзя более ярко, насколько восприятие слова зависит
от его контекста и насколько извращается, дезорганизуется процесс
восприятия, если воспринимаемый элемент помещается в чуждый для него
контекст. Механизм конфликта оказывается здесь гибельным для
процессов восприятия и адекватного анализа предъявленного стимула.
Наиболее резкие случаи из полученных нами дают картину полного
торможения восприятия при резком конфликте; испытуемый, которому
после одиннадцати слов на основном языке дается внезапно слово
на критическом языке, заявляет, что он просто не расслышал этого слова
(предъявленного ему с той же ясностью, что и все остальные).
Исп. Мил. (серия А)
12. Farbe — не расслышал, что это такое...
Исп. Бир. (серия А)
29. la chaise — не слышала
Исп. Кар. (серия А)
12. Farbe — ах... это немецкое?
Исп. Свав. (серия А)
12. Farbe — ...Farga? ...Что же это такое?..
Здесь мы имеем исключительно интересный механизм. Восприятие
слова, видимо, возможно только в контексте общей языковой установки;
чуждый контекст непомерно затрудняет восприятие, извращает слышимое
и делает осмысление слова невозможным. В крайних случаях это
принимает форму неслышания предъявленного слова, в менее резких —
превратное его восприятие, пример которого мы имеем в последнем
из приводимых здесь ответов.
265

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Два факта становятся нам ясными в свете этих экспериментов.
Первый из них — случаи аффективного и истерического поражения
восприятия, связанные с расстройством понимания предъявленных слов.
В наших прежних опытах мы многократно встречали примеры, когда
испытуемый был не в состоянии воспринять слово, как только оно оказывалось
стоящим в связи с каким-нибудь резким аффективным переживанием.
Так, часто субъект «не слышал» тех из предъявляемых ему в эксперименте
слов, которые относятся к совершенному им преступлению, к травматической
ситуации, к аффективному комплексу. Мы за много лет работы почти
не встречали случаев нарушения восприятия вне таких аффективных
комплексов и вполне разделяем указание Юнга, что «неслышание» является одним
из аффективных симптомов. Нам кажется, однако, что простой симуляцией
или «нежеланием слышать» объяснить этот факт никак нельзя и что за этими
фактами скрыты механизмы, которые мы отметили в данном опыте.
Очевидно, что слово, входящее в аффективную или комплексную ситуацию,
в некоторых случаях действительно может входить в изолированную от
остального психического опыта структуру, которая предполагает резкое
переключение на нее и вызывает связанный с этим переключением конфликт.
Извращенное восприятие, а иногда даже «неслышание» становится здесь
вполне возможным.
Второй факт, к которому мы здесь подходим, связан с описанными
в литературе (Хальбвахс) случаями амнезии на целые значительные участки
опыта при резкой смене окружающего контекста; описанные случаи потери
памяти при переходе в совсем новую обстановку лишь подтверждают ту
зависимость восприятия от контекста и ту конфликтность переключения, которые
мы могли констатировать.
В разобранных случаях вызванный нами конфликт привел к
нарушению воспринимающей системы. Однако гораздо чаще мы встречаем
другой результат вызванного нами конфликта, который следует описать
отдельно.
2. Случаи эффекторных нарушениии связаны с тем, что у
испытуемого уже с самого начала опыта создается установка реагировать
на определенном языке и при внезапном переключении на другой язык
эта установка не так легко преодолевается. Чаще всего испытуемый
обнаруживает тенденцию продолжать отвечать на принятом языке;
внезапное переключение вступает в столкновение с этой тенденцией,
и этим вызывается конфликт в речевой, моторной системе. Нередко
испытуемый оказывается не в состоянии задержать своей прежней
266

Опыты с искусственными конфликтами
установки, и мы получаем очень частые в этой серии реакции на
«критическое» слово простым переводом его на основной язык ряда
(ассоциативный ответ на основном языке ряда), часто совершенно неожиданные
для испытуемого:
Исп. Л. (серия А)
12. la rue — 1,4" — улица
17. l'exemple — 5,8" — черт!., пример...
Исп. Кор. (серия А)
12. Beispiel — 2,4" — пример
Исп. Свав. (серия В)
17. лодка — 2,6" — schwimmt...
Эта тенденция с ясностью выявляется и в дефектах обратного
переключения, когда после критического слова дается задача снова
переключиться на основной язык опыта, например:
Исп. Руб. (серия А)
30. ветка — 1,4" — Schnabel
или иррадиированно проявляется даже в тех участках опыта, которые
свободны от критических стимулов, нарушая адекватное течение реакций:
Исп. Шуб. (серия А)
15. мост — 2,0" — Brücke
Исп. Руб. (серия А)
15. мост — 3,0" — Pont de Maréchal
Все это показывает, что мы вызываем в нашем опыте значительную
персеверативную тенденцию, с которой испытуемый не всегда
оказывается в состоянии сладить. Попытки преодолеть ее вызывают резкий
конфликт, и тут мы получаем ряд симптомов дезорганизации
ассоциативного процесса, снова возвращающих нас к механике ассоциативных
нарушений. Испытуемому редко удается полностью справиться с
сильной персеверацией установки; обычно нормальный ответ дается только
после оттеснения того первого персеверативного ответа, который прежде
всего приходит в голову испытуемому. В результате такого конфликта
мы получаем сложную реакцию, открытое речевое звено которой
оказывается построенным на предварительном оттеснении первого
импульсивного ответа:
267

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Исп. Поч. (серия А)
15. мост — 6,0" — мм... тоска (хотела сказать «Brücke»)
Исп. Эр. (серия В)
24. la plume — 4,6" — π... poisson (хотела сказать «перо»)
Структура этих реакций представляется нам достаточно ясной.
Самый «уплощенный», иногда бессмысленный характер реактивного
ответа становится понятным из анализа всего процесса: благодаря
конфликту установок у испытуемого обнаруживается явная персеверативная
тенденция к переводу данного ему слова; эта тенденция оттесняется,
но речевой ответ дается не как ассоциация на предъявленный
раздражитель, а как замещение оттесненного перевода; чаще всего он оказывается
связанным с вытесненным звеном звуковой связью (исп. Эр.: перо —
poisson; исп. Шт.: 20: весло — (Ruder) — рука), иногда — подобран
экстрасигнально (исп. Поч.: мост — (Brücke) — тоска), иногда
выступает как результат персеверации. Во всех этих случаях снижение
характера ассоциации сопровождается заметными моторными
нарушениями, которые приводят нас к убеждению, что само
уплощение реакции является результатом конфликта.
Наиболее типичные из этих моторных нарушений полностью
отражают конфликтную структуру всего имеющегося здесь процесса. Мы
приводим на рисунке 55 графический эквивалент двух последних рас-
Рис. 55. Нарушения реактивного процесса при конфликте установок
I. Исп. Поч. мост — 6,0" — мм... тоска (хотела сказать «Brücke»)
II. Исп. Эр. la plume — 4,6" — π... poisson (хотела сказать «перо»)
268

Опыты с искусственными конфликтами
смотренных нами реакций. Мы с наглядностью видим, что последняя
выявленная в речевом ответе реакция является результатом довольно
сложного и интенсивного конфликта, связанного с оттеснением персевера-
тивного звена. Сопряженная моторика показывает, что весь этот процесс
протекал далеко не спокойно и что конфликт действительно является
основой таких уплощенных речевых ответов, подобные которым мы
встречали уже в опытах с аффективными ситуациями.
В приведенном случае сопряженная моторная реакция
воспроизводит с достаточной полнотой всю структуру реакции: появление
промежуточного звена, его оттеснение и подбор окончательной речевой
реакции.
Однако было бы ошибочно думать, что конфликт не рождает никаких
других процессов, кроме усложнения структуры реакции. Опыт убеждает
нас в том, что конфликт вызывает глубокие неиродинамические
изменения, аналогичные тем, которые мы уже описали при
изучении аффектов.
Мы остановимся только на двух из этих механизмов: появлении
импульсивных реакций и персеверативном возбуждении.
Возбуждаемый нами конфликт весьма часто вызывает у испытуемого
значительный шок высших речевых процессов, который сопровождается
ломкой «функционального барьера» и эмансипацией моторной сферы
от связывающего его организованного процесса. Ряд случаев, которые
мы наблюдали, показывает, что при резком конфликте задержка речевой
реакции связывается с тем, что возбуждение непосредственно
переключается на моторную сферу, и импульсивный нажим, позднее тормозимый,
дает нам картину, совершенно аналогичную той, которую мы наблюдали
при реакциях в состоянии аффекта.
Рисунок 56 приводит типичные примеры такой эмансипации
моторики от сложных кортикальных процессов; совершенно очевидно, что
тенденция к речевому ответу, натолкнувшись на преграду, не смогла быть
удержана в сопряженной моторной сфере так, как она была удержана
в ведущей — речевой, и такая дезорганизация реактивного процесса
оказалась необходимым следствием конфликта.
Один из существенных механизмов, характерных для нейродинамики
аффективных состояний, оказался созданным в искусственном опыте
и генетически связанным с механизмом конфликта.
269

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Рис. 56. Нарушения функционального барьера при конфликте установок
А — исп. Заб.
Katze — черт знает что это такое
В — исп. Леон.
Katze — 5,0" — черт! собака!
Полученные нами искусственным путем нарушения обнаруживают
не только симптомы, сходные с аффектами, они проявляют и аналогичную
динамику. Дезорганизация, вызванная конфликтом, не концентрируется
на критической реакции, и, если мы присмотримся внимательно к той
270

Опыты с искусственными конфликтами
структуре неиродинамического процесса, которую вскрывает сопряженная
моторика, мы замечаем, что каждый вызванный нами конфликт
оставляет после себя известные следы, которые, продолжаясь
некоторое время, лишь постепенно угасают и активизируются
предъявлением следующего стимула. Мы подходим здесь к механизму персеверации
точно так же, как мы подходили к нему в случае естественных
аффективных комплексов, и получаем возможность вскрыть за этим эмпирически
описанным явлением его нейродинамическую основу.
На самом деле, введенный в психику испытуемого конфликт не
оставляет неиродинамику в полном покое и после реакции на конфликтный
раздражитель. Сопряженная моторика почти всегда дает нам резкое
повышение тремора после конфликтной реакции, которое лишний раз
Рис. 57. Последовательное возбуждение при конфликтных реакциях
А — исп. Слав.
В — исп. Руб.
271

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
указывает, что конфликт провоцировал известное возбуждение, не
нейтрализованное данным ответом. Рисунок 57 приводит несколько кривых,
с достаточной убедительностью показывающих, что после вызванного
конфликтной реакцией затруднения нейродинамика теряет на некоторый
период правильную и организованную форму своей работы.
Эти данные подводят нас вплотную к тому факту, который был описан
многими авторами и нейродинамические механизмы которого были долгое
время недоступны для непосредственного изучения. Мы знали, что в
ассоциативном ряду часто оказывается нарушенной не только критическая,
но и последующая реакция; в излагаемых опытах мы, вызвав у испытуемого
конфликтный процесс, получили те же результаты искусственно. Однако
какие же нейродинамические механизмы лежат в основе этого процесса?
Приведенные данные позволяют подойти к решению этого вопроса. Опыт
показывает, что возбуждение, начавшееся при конфликте, не только
продолжается некоторое время после конфликтной реакции, но и в известной
степени влияет на следующую реакцию. Последующий раздражитель падает
уже на возбужденную и склонную к дезорганизации почву, и мы часто
обнаруживаем здесь эмансипацию моторики от контроля высших
кортикальных аппаратов, ту тенденцию к непосредственной передаче возбуждения
на моторную сферу, которая свидетельствует об ослаблении участия высших
психологических систем и о возвращении реактивного процесса к прими-
Рис. 58. Моторные симптомы персеверации возбуждения. Исп. Леон, (серия В)
272

Опыты с искусственными конфликтами
тивному, диффузному состоянию. Рисунок 58 подводит нас к механике этого
процесса. Мы ясно видим, что в латентном периоде у испытуемого
обнаруживается некоторое беспокойство, проявляющееся в повышении тремора;
с этим связывается и импульсивный характер последующей реакции,
возбуждение, следующее за критической реакцией, несколько затихает,
а готовность испытуемого к импульсивному ответу остается, и
предъявленный раздражитель вызывает уже не координированную с речевым
ответом моторную реакцию, но преждевременный импульсивный нажим.
С такой структурой нейродинамики связаны, конечно, значительные
дефекты в течении ассоциативных реакций, и механизм аффективной
персеверации становится для нас значительно яснее.
Мы оставляем совершенно в стороне вопрос, который может быть изучен
с достаточной полнотой в нашей серии, но который увел бы нас в сторону
от основной проблемы этой книги. Столкновение двух языковых установок
позволило нам экспериментально проследить ту интересную проблему,
которая связана с психологической картиной билингвизма. Мы могли бы
назвать нашу серию опытами с экспериментальным «pigeon english»x\
те изменения форм, которые мы здесь получаем, позволяют экспериментально
установить основные линии, по которым идет извращение языка при
столкновении его с другим языком. Отдельные случаи дают нам прекрасные
примеры сгущений и контаминации, в результате которых мы можем получить
ту конфликтную структуру языка, которую мы так часто наблюдаем у детей
и у билингвальных народов.
3. Опыты С КОНФЛИКТОМ НЕДОСТАТОЧНОСТИ
Опыты с конфликтом установок позволили нам искусственно создать
скелет аффективной реакции и синтетически получить ряд характерных для
нее нейродинамических скелетов; опыты с конфликтом недостаточности
дадут нам возможность сделать следующий шаг в этом направлении
и попутно выявить ряд новых механизмов, характеризующих
«синтетический аффект».
Гибрид английского и другого языка, слова в котором искажены как морфологически,
так и фонетически.
273

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
О конфликте недостаточности мы можем говорить в тех случаях,
когда субъект внезапно оказывается не в состоянии исполнить
какую-нибудь сложную задачу, которую он считал для себя разрешимой.
Для возникновения «конфликта недостаточности» необходимо
столкновение двух основных условий: деятельность, к которой человек
приступает, должна сначала казаться ему посильной, и он действительно
должен начать пытаться осуществить ее; с другой стороны, она должна
оказаться сверхтрудной, выходящей за пределы его возможностей,
и попытки, которые он предпринял, должны натолкнуться на
непреодолимое препятствие. Именно в результате такого столкновения попытки
к действию и невозможности его выполнить — надежды и слабости —
неизбежно возникает своеобразное состояние, характеризуемое
растерянностью, аффектом, дезорганизацией поведения.
Если конфликт установок непосредственно приводил нас к проблеме
аффекта, то конфликт недостаточности непосредственно связывается
с проблемой невроза. Нет ни одного невропатолога, который не указал бы
на некоторую социальную или биологическую недостаточность субъекта как
на основу целого ряда психоневрозов. А. Адлер построил на этом конфликте
целую систему, которая значительно приблизила нас к пониманию
механизмов невротического характера; конфликт недостаточности при
невозможности его компенсировать выступает здесь как фундаментальный механизм,
рождающий патологический аффект и выливающийся в длительный невроз.
Указания невропатологов на значительную роль этого конфликта
создают в нас уверенность, что, проследив его в экспериментальной
обстановке, мы можем получить достаточно выраженную дезорганизацию
поведения.
Чтобы синтетически получить у испытуемого подобный конфликт,
нам мало предложить ему какую-либо сверхтрудную задачу. Подобная
ситуация может вызвать отказ от ее выполнения, но еще не рождает
конфликта, мы должны пробудить в испытуемом уверенность в том,
что предлагаемая задача разрешима, подкрепить его попытки,
направленные на решение задачи, и уже затем натолкнуть эти попытки на
затруднения, перед лицом которых он оказался бы недостаточным. Именно такая
«установка на успех», поставленная перед лицом затруднения, является
условием получения искомого конфликта.
274

Опыты с искусственными конфликтами
Несколько экспериментальных приемов, примененных в работах К. Левина,
дают прекрасные примеры тех путей, по которым может идти подобный
эксперимент.
Опыты Т. Дембо вызвали, пожалуй, наиболее резкие и стойкие
экспериментальные аффекты. Схема, по которой они строились, была именно схемой
обманутой установки на успех. Испытуемому предлагалось осуществить
определенное действие (например: достать цветок, лежащий на стуле, не
выходя из определенного очерченного на полу участка). Опыт строится таким
образом, что у испытуемого воспитывается уверенность в успехе, и после того,
как он удачно решает задачу двумя последовательными способами, ему
предлагается применить к ее решению третий способ. Ситуация оказывается
не имеющей третьего решения, но первые удачи создали у испытуемого
установку на успех, которая наталкивается здесь на непреодолимые
препятствия. Результат этого конфликта ведет к резкой аффективной вспышке,
и Левин, описывая эти опыты, отмечает особенную резкость и остроту
рожденного здесь аффекта.
Ясные результаты столкновения установки на успех с неосуществимой
задачей были получены в другой серии опытов, проведенных также под
руководством К. Левина. Ребенку предлагалось достать конфету, лежащую от
него на некотором расстоянии, однако недоступную его руке. Активность
ребенка — и появление аффекта при неудаче — оказывалась тем резче,
чем больше была установка на успех: активность и последующая
дезорганизация поведения принимала особенно резкие формы, когда конфета
приближалась к ребенку настолько, что он почти что мог дотянуться до нее рукой,
и невозможность достать ее сталкивалась с резкой установкой на успех. Такая
ситуация «близкого завершения» оказалась наиболее удачной для
образования резкого конфликта недостаточности и получения столь же резкой
дезорганизации поведения.
Все эти данные дали нам ту схему, при которой можно было получить
интересующий нас конфликт; мы построили несколько серий, в которых
интенция к ответу сталкивалась с неосуществимостью предложенной задачи.
ОПЫТЫ С ОГРАНИЧЕННЫМИ АССОЦИАЦИЯМИ
Мы воспользовались очень простым приемом, который позволял нам
получить описанную нами структуру процесса, не меняя существенно той
схемы опыта, которая применялась нами в течение всего нашего исследования.
275

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Мы предлагали испытуемому ряд слов, на которые надо было отвечать
направленными ассоциациями по схеме «целое — часть». Рядом
сравнительно нетрудных для такого ответа слов мы создавали у испытуемого
«установку на успех», а затем неожиданно включали в ряд раздражителей
такие слова, подыскать к которым часть было или невозможно, или очень
трудно; предъявленные в одиночку, эти слова, может быть, и вызвали бы отказ
у испытуемого; в ряду же достаточно легких раздражителей они, однако,
неизменно вызывают попытки подыскать соответствующие ответы и тем
самым неизбежно рождают тот конфликт, который мы хотим вызвать.
В серии, охватившей 15 испытуемых (студентов от 16 до 35 лет),
мы применили следующий список раздражителей:
И. луна 16. лодка 21. рот
12. палка 17. грудь 22. мука
13. платье 18. шляпа 23. очки
14. нога 19. соль 24. боль
15. письмо 20. ложка 25. пакет
1. дом
2. лес
3. нож
4. стул
5. степь
6. гора
7. суд
8. семья
9. сад
10. рассказ
Аналогичная серия была проведена нами на материале 30
невротиков; результаты этой контрольной серии, целиком согласующиеся
с первой, будут рассмотрены в другом контексте. Для контроля первая
серия проводилась нами дважды: в первый раз давалась инструкция
отвечать по схеме «целое — часть» (серия А), во второй раз она
осложнялась запрещением повторять снова ответ, уже данный в первой серии
(серия В).
Уже ближайший психологический анализ показывает нам, что
получаемый здесь конфликт разнится от конфликта установок не только
конкретными условиями опыта, но и самой своей структурой. В то время
как типичным для последнего являлось столкновение языковых установок
и задержка уже готовых ответов (часто прорывающихся в описанной нами
тенденции к переводу и т. д.), — в конфликте недостаточности вся суть
заключается именно в отсутствии готового ответа. Мы можем
сказать, что конфликт происходит здесь гораздо раньше и заключается
не в задержке готового ответа, а в торможении интенции,
наталкивающейся на отсутствие адекватной реакции. Если в первом случае
конфликт чаще всего проявлялся в речевой, моторной сфере, то в данном
случае мы обычно имеем конфликт активных поисков, наталкивающихся
276

Опыты с искусственными конфликтами
на затруднение, и отсутствие готовых решении, готовых речевых импульсов
чаще всего является характерным как раз для этой серии.
Именно этот конфликт возбужденной активности с невозможностью
найти адекватную реакцию является типичным для данного процесса;
только там, где эта активность возбуждена, мы имеем действительный
конфликт и действительное появление некоторых аффективных следов;
в тех же случаях, где испытуемый просто отказывается от задачи как
от трудной, невыполнимой для него, не пытаясь приступить к ее решению,
мы не получаем никакого конфликта и нейродинамика субъекта остается
ненарушенной. Только с вступлением субъекта на путь
активности у него может быть получен конфликтный процесс;
вне этой активности мы можем получить травму, но не конфликт.
Активность эта может быть больше или меньше оформлена, она может
выражаться в общей интенции или в оформленном импульсе, но получение
актуального конфликта возможно только на почве
возбуждения, вступившего в моторную сферу.
Эти положения находят свое наглядное выражение в структуре
сопряженных моторных процессов. Рисунок 59 иллюстрирует это двумя
вполне рельефными случаями. Мы предъявляем двум испытуемым
слова-раздражители, на которые нужно ответить направленной ассоциацией
Рис. 59. Сопряженная моторика отказа при направленной ассоциации
А — невозбужденная активность
В — возбужденная активность (пояснения в тексте)
277

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
«целое — часть». Используем трудные, провокационные слова, подобрать
к которым ассоциации не так-то просто. В обоих случаях мы получаем
через некоторое время отказ; испытуемые не знают, какое слово может
быть адекватным ответом. Однако психологическая картина отказа
оказывается в обоих случаях совершенно различной. Наша первая
испытуемая сразу же решает, что к слову «мука» подобрать часть
невозможно, и не делает к этому никаких попыток; второй же, наоборот,
кажется, что слово «грудь» имеет вполне адекватный ответ, и только после
неудавшейся попытки найти его (рисунок 59-А) она отказывается
от решения. Структура обоих процессов является здесь совершенно
разной. В первом случае мы, собственно, не имеем никаких признаков
конфликта; испытуемая отказывается от решения, не делая попыток найти
его, и совершенно спокойная моторика указывает на тот факт, что
собственно конфликта мы здесь не получили. Структура реактивного процесса
у другой нашей испытуемой (рисунок 59-В) оказывается совершенно
иной; уже через 1,5" сопряженная моторная кривая обнаруживает
значительное возбуждение, которое начинается с некоторой активной
инерции, не дошедшей до сколько-нибудь заметного развития и
перешедшей после ее задержки в сплошной разлитой тремор. Структура
реактивного процесса оказывается здесь благодаря сопряженной моторике
достаточно ясной: начавшаяся активность натолкнулась на отсутствие
адекватного выхода и именно вследствие этого конфликта перешла
в иррадиированное возбуждение, которое выразилось в треморном
нарушении кривой. Дезорганизация поведения оказалась здесь следствием
задержанной, не нашедшей адекватного выхода активности; сравнение
обоих случаев возвращает нас к утверждению, что аффект может родиться
только из конфликта, происшедшего в активной сфере. Мы снова уже
синтетическим путем подходим к одному из важнейших утверждений,
связанных с механикой дезорганизации человеческого поведения.
Ближайшее наблюдение показывает нам, что получаемые в этом
случае нарушения действительно сводятся к механизму конфликта в ин-
тенциональной сфере. В наиболее резких случаях на это указывает и самый
характер речевого процесса. Далеко не всегда на предъявление трудного
раздражителя испытуемый дает прямой и спокойный отказ, следующий
после некоторого интервала; значительно чаще мы получаем
непосредственное возбуждение речевого аппарата, испытуемый по-
278

Опыты с искусственными конфликтами
вторяет данное ему слово, произносит неясные звуки, дает целые фразы,
свидетельствующие о его растерянности; будучи не в состоянии решить
задачу «в уме», пытается решить ее на словах, но наталкивается на
затруднение и дает дезорганизацию самого речевого процесса:
ИСП. М.:
24. боль — 20,0" — ну... боль... ну... просто не понимаю...
Исп. У СП.:
11. луна — 15,0" — не знаю что... не знаю... реакции не будет...
10. рассказ — 18,0" — ух!., что-то не могу подобрать слово...
Все подобные примеры убеждают нас в том, что процесс
характеризуется здесь вовлечением умственной активности и непосредственным
переходом возбуждения на речевую сферу. Затруднение, включенное
в «установку на успех», не дает нам организованного интеллектуального
решения задачи с последующим выявлением решения в речевой реакции;
оно стимулирует непосредственную речевую активность, придавая всему
процессу диффузно-возбужденный характер.
Все эти симптомы диффузной возбужденности речевого аппарата выступают
особенно ярко в тех случаях, когда мы ставим опыты с субъектами, имеющими
недостаточную тренировку в вербальном мышлении. Мы провели эту серию
опытов с рабочими одного из московских заводов и получили исключительно
резкие симптомы как речевого, так и моторного возбуждения, как только
давался неожиданно трудный раздражитель:
Ис/7. Зах.
корыто — 12,0" — ...корыто... как же ответить... я уж не знаю... как
можно ответить... круглое или плоское... ну — плоское можно
ответить
Исп. Буш.
вилы — 4,6" — вилы... как вилы... что назвать-то... вилка...
Исп. Слыш.
круг — 6,8" — круг... чего же сказать... не знаю, чего для круга
сказать... не знаю
279

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Во всех этих случаях нарушение нейродинамических процессов
выступает с особенной рельефностью. Интенция к ответу, столкнувшись
с невозможностью дать готовую реакцию, вызывает обычно разлитое
нарушение нейродинамики; это нарушение тем больше, чем более
настойчива эта интенция и чем менее подвижна у испытуемого речевая система,
которая должна найти выход из создавшегося конфликта. Как правило,
мы редко встречаем здесь такие готовые попытки реагировать, которые
были так резко выражены в опытах с конфликтом установок; наоборот,
разлитое моторное возбуждение, появившееся после заторможенной
интенции, является типичной схемой конфликта недостаточности.
Рисунок 60 дает нам пример кривой такого распада, полученный нами у
субъекта с недостаточной вербальной культурой, у которого трудная задача
возбудила резкое конфликтное состояние.
Конфликт недостаточности, поставив испытуемого перед
невозможностью дать адекватную реакцию, вызывает здесь резкое разлитое
возбуждение нейро динамического аппарата; невозможность адекватной
реакции неизбежно вызывает здесь и некоторое переключение воз-
буждения на другие моторные системы, подобное тому, которое
было описано нами при изучении симптомов аффективного состояния.
Как правило, таких переключений и таких длительных форм нейродина-
мической дезорганизации мы не видели в конфликте установок, где после
некоторых колебаний испытуемый все же давал адекватную реакцию;
здесь, наоборот, мы видим целый ряд таких случаев, и они подводят
нас к важным механизмам дезорганизации поведения.
Рис. 60. Конфликт недостаточности. Нейродинамическая симптоматика
Испытуемый Слуш. (разнорабочий)
12. масло — 12,5" — масло
13. войска — 3,0" — Красная Армия
280

Опыты с искусственными конфликтами
На рисунке 61 мы приводим несколько типических случаев подобных
моторных нарушений; все они построены по одной схеме и позволяют нам
сделать заключение о механике этой формы нарушений.
Во всех этих случаях мы видим, что нарушение, начавшееся с правой
руки, очень быстро захватывает левую пассивную руку и отражается на ней
с особенной силой. Дезорганизация с особенной интенсивностью
проявляется в конце латентного периода, связываясь, таким образом,
с моментом окончательного отказа испытуемого от адекватной реакции.
Мы получаем все основания думать, что наблюдаемый нами симптом
является эквивалентом отказа от адекватной реакции и указывает
на тот неорганизованный отток возбуждения, который проявляется
каждый раз, когда адекватная реакция задерживается или выпадает.
Именно эти нарушения воспроизводят нам снова целый комплекс
симптомов, описанных нами уже в опытах по изучению аффективных процессов,
и делают понятнее те механизмы, которые могут привести к аффективной
вспышке.
Рис. 61. Нарушения сопряжения. Реакция к концу латентного периода
А — исп. Ког.:
полка — 12,0" — ну, что сказать... я не знаю
В — исп. Ког.:
грудь — 24,0" — я не знаю
С — исп. Леон.:
боль — 9,6" — [отказ]
281

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
^ерия опытов, на анализе которой мы только что остановились, не
располагает к статистическому подсчету данных по той простой причине,
что реакция «конфликтом недостаточности» может оказаться вызванной
не только словами, которые мы предъявляли как «критические», но и другими
раздражителями, оказавшимися субъективно трудными для испытуемого.
Поэтому мы позволим себе лишь вкратце привести те статистические данные,
которые характеризуют полученные нами материалы; таблица 24 дает
их краткую сводку.
Наше внимание привлекает здесь тот факт, что если средняя скорость
полученных реакций не представляется особенно значительной, то
вариативность его (1,0" = 52%) и количество моторных нарушений резко отличают
данную серию от обычного ряда направленных ассоциаций. Сводка этих
характеристик в отношении отдельных раздражителей показывает, что оба
явления (неустойчивость реактивного времени и моторные нарушения) связаны
именно с теми затруднениями, которые представляют для испытуемого внезапно
предъявленные «критические» слова. Количество сопряженных моторных
нарушений поднимается в отдельных случаях до 60—70%; тот факт, что лишь
немногие из них носят характер задержанных попыток реагировать и
большинство строится по приведенной выше схеме задержанной интенции,
показывает, что мы были правы, указывая на обнаруженный нами здесь своеобразный
тип конфликтного процесса.
Таблица 24
Параметры сопряженной моторики на субъективно трудные
для испытуемого раздражители
Раздражители
Среднее по всем
раздражителям
Время реакции (сек)
Med
1,8
mV
ι,ο
Моторные
нарушения (%)
28
Субъективно трудные раздражители
луна
грудь
соль
мука
боль
3,2
3,6
4,0
3,0
6,0
0,7
1,2
1,1
4,0
3,6
53
60
60
46
76
282

Опыты с искусственными конфликтами
ОПЫТЫ С ИСТОЩЕНИЕМ ЦЕПНОГО АССОЦИАТИВНОГО РЯДА
Мы можем проследить тот же конфликт недостаточности и в другой
не менее простой и доступной ситуации, воспользовавшись для этой цели
постепенным истощением ассоциативного ряда.
Ассоциативный ряд может очень быстро вызвать довольно резкий
аффективный тон, если мы введем определенные ограничения, которые
окажутся неожиданно быстро истощенными. В том случае, когда истощение
ограниченного нами ряда наступает для самого испытуемого неожиданно
быстро, мы получаем в весьма яркой степени тот же конфликт интенции
с отсутствием адекватной реакции, и сопряженная моторика указывает
на наличие значительного разлитого возбуждения, приближающегося
по типу к возбуждению, наблюдаемому в резко аффективных рядах.
Вот небольшая серия опытов, проведенная нами с рядом испытуемых:
испытуемому дается задача говорить подряд названия разных рыб (или птиц),
нажимая при каждой реакции на пневматическую таблицу. Мы выбрали эти
темы потому, что для среднего испытуемого, неспециалиста и человека,
живущего в городе, именно эти с виду довольно простые категории
истощаются исключительно быстро.
Мы провели через опыты около 20 испытуемых, у значительного
большинства из них имели возможность наблюдать возникновение конфликта
в достаточно резкой степени. Этот конфликт выражался в резком нарушении
структуры интервалов цепного ряда, с одной стороны, и резкой
дезорганизации сопряженной моторики — с другой. Рисунок 62 дает нам ординаты
интервалов между отдельными реакциями цепного ряда, характеризующие
ассоциативные ряды, полученные у наших испытуемых. Уже одного взгляда
на них достаточно, чтобы установить, что перед нами, конечно, не процесс
постепенно нарастающего торможения и не процесс организованного отказа
от реакций; конфликтный характер виден здесь из чередующихся резких
задержек с «пачками» быстро даваемых ответов. Сопряженная моторика этих
рядов, которую мы приводим на рисунке 63, показывает, что за этими
дезорганизованными интервалами скрыт тот же конфликт мобилизованной
активности, наталкивающийся на недостаточность возможностей. Отдельные
заторможенные импульсы, разлитое возбуждение, утеря правильных и четких
движений, появление дискоординаций — все это характеризует тот же
процесс, который мы только что описали в наших опытах с конфликтом при
направленных ассоциациях, но уже не в единичных реакциях, а в цепных,
283

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Л*.
β·
5·
4·
3·
?·
1·
Ι °
Ι ?
Uuülj
Ι ι
Ы
Μ*ι. tfUt.
10" 17"
\ fie Ο ο
1 '
6·
5·
4·
3·
2·
1·
ΙιΐιΙιΙι
' ·
lJ_
2*».©с^
ür
7·|
6·|
5·|
4·|
3·|
2·|
Ί
ο
s Ι
ill Ιιΐ
ι il
liJlii
tW4-{·
·**·|
7· 1
6·
5-1
4·
3 · 1 1
1 2I 1
St*
7-
6·
5·
4·
3·
2·
1·
-Uli
I ·
ι Ι
1
III
III 1
ill Ιι 1
. 2tcn. Λο*.
I ** °
[ <
О
Lull
»Il
Hill
Л*. о
7·|
6·Ι
5·Ι
4·|
3 Ι
2·|
1·|
Ι
ι
о 1
■»■»III
*
ill
Uc*.7ïf-
РИС. 62. Интервалы ограниченных цепных рядов («рыбы»)
о = моторные нарушения
284

Опыты с искусственными конфликтами
РИС. 63. Сохранная моторика ограниченного цепного ряда
А — исп. Дет.
В — исп. См.
С — исп. Губ.
растянутых на значительный промежуток времени. Здесь мы снова подходим
к систематическому воспроизведению модели явления, много раз
наблюдавшегося нами в естественных условиях.
285

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
4. Конфликтные процессы
и аффективные симптомы
Мы занялись здесь достаточно подробно опытами, которые носят
несколько искусственный характер, и сделали это только потому, что эти
опыты позволили нам на несущественной почве, пользуясь совершенно
ясными для нас простейшими интеллектуальными процессами, создать
скелет тех симптомов, которые мы привыкли видеть при аффективных
и комплексных реакциях.
В течение ряда лет мы старались наблюдать объективные симптомы
как резких аффектов, так и тех естественных аффективных следов,
комплексов, которые существуют у каждого субъекта и могут проявиться
при достаточно внимательном их изучении.
Следуя ряду авторов, мы считали, что получаемые нами при
реактивном и непрерывном ассоциировании симптомы заметных нарушений
следует отнести за счет аффективного характера изучаемого нами процесса.
Мы установили некоторые самые общие закономерности в той
дезорганизации поведения, которую вызывает аффект, и остановились перед тем,
чтобы нащупать конкретные механизмы аффективных влияний в
изучаемом нами ассоциативном ряду. Здесь мы столкнулись с целым рядом
разногласий и трудностей. Одни авторы, изучавшие аффективный процесс,
утверждали, что нарушения, вызываемые аффектом в интеллектуальной
деятельности, обусловлены известной «аффективной пустотой»; аффект
поражает прежде всего высшие ассоциативные процессы, и создаваемое
торможение ассоциаций является стимулом к дальнейшему течению
аффективных процессов. Другие авторы указывали, что аффект
характеризуется процессом сознательного торможения, сознательной задержкой
подготовленных реакций, и в конфликте сознательных сдержек с
подсознательным стремлением выявить аффективные тенденции видели основу тех
нарушений, которые аффект производил в поведении человека.
Все эти споры оставляли мало надежд на достаточно полное их
разрешение, и прежде всего потому, что ни одна сторона не располагала
достаточно вескими и объективными аргументами. Бесплодность
дискуссий заключалась прежде всего в том, что, пытаясь выявить определенные
закономерности, авторы по преимуществу опирались на субъективный
286

Опыты с искусственными конфликтами
материал, не располагающий к объективным психофизиологическим
обобщениям.
Применение методики, отражающей в объективном ряду структуру
психологических процессов, позволило нам ближе подойти к этим спорам;
попытки синтетически создать обычные для аффективного ряда симптомы
дали нам возможность точнее установить, какие из закономерностей чаще
всего лежат в основе дезорганизующего действия аффекта и комплекса.
Перенеся опыты на простейшие интеллектуальные процессы, мы
установили, что по крайней мере два типа конфликтов могут создать те же самые
симптомы, которые обычно являются следствием аффектов и аффективных
следов; эти два типа конфликтов оказались ближе всего связанными с двумя
типами механизмов.
Первым из них был конфликт установок, который чаще всего
вызывал задержку уже подготовленной, но инадекватной
реакции, структура связанного с ним процесса обычно характеризовалась теми
задерживаемыми, но совершенно оформленными «попытками
реагировать», примеры которых мы привели выше при соответствующем
анализе. Второй из наблюдавшихся нами конфликтов был описан как
«конфликт недостаточности»; связанные с ним процессы
характеризовались задержкой общей интенции, отсутствием адекватной
реакции, общей недостаточностью перед поставленной задачей.
Конфликт «установки на успех» с отсутствием или иссяканием адекватных
ответных форм вызывал здесь в сопряженной моторной сфере явления
задержки общей интенциональной активности с последующей иррадиацией
возбуждения, захватывавшей обычно достаточно значительные участки
и передававшейся на другие выразительные системы. В обоих случаях
основным фактом являлась некоторая задержка активности,
причем в первом из них эта задержка происходила уже после того,
как активность была оформлена в готовый моторный ответ, а во втором
торможению подвергалась лишь интенция, еще неоформленная в готовую
реакцию.
Сравнительный анализ искусственно полученных симптомов с теми
данными, которые получались в результате анализа естественных
аффектов и комплексов, убедил нас в том, что механизм подобного
конфликта и задержки активности является существенным
механизмом аффективных процессов и что именно с ним связаны
287

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
те симптомы, которые являются характерным признаком
наличия аффективного процесса.
Если мы проанализируем полученные нами в случаях естественных
аффективных комплексов симптомы, мы без труда сможем подтвердить
сделанный нами вывод и установить, что те или иные из наблюдавшихся
нами случаев относятся по своим механизмам к одному из описанных типов
конфликта. Сопряженная моторная методика дает здесь не только
возможность констатировать наличие аффективного процесса, но вместе
с тем позволяет установить, к какому типу конфликта он относится
по своей структуре.
На рисунке 64 мы приводим такие случаи, которые явятся достаточно
убедительными иллюстрациями к приведенному нами анализу. Две первые
кривые характеризуются «попытками реагировать», достаточно
оформленными, но задержанными; по своей структуре они подходят ближе к
первому типу описанных нами конфликтов, и мы можем ожидать, что в
данном случае какая-нибудь достаточно уже оформленная речевая реакция
была заторможена и замещена другой, более адекватной. Протокол опыта
подтверждает это предположение; в обоих случаях мы действительно
имеем оттеснение уже готовых речевых реакций:
Исп. Гл. (рисунок 64-А)
шкаф — 3,6" — комната («Хотела ответить определенным словом,
но оно показалось мне неподходящим, и я решила подобрать другое».)
ИСП. Л. (рисунок 64-В)
дань — 1,8" — варягам («Вспомнил имя одной знакомой — Даня Г.,
хотел ответить фамилией, но мне показалось это неудобным, и я
подобрал первый попавшийся ответ...»)
Опыты с преступниками, с внушенными комплексами, с истериками
дают нам ряд подобных случаев, которые характеризуются оттеснением
готового слова, соответствующего сложившейся эмоциональной установке,
и последующим подбором «более соответствующего». Все эти случаи
неизменно характеризуются структурой симптомов, близкой только что описанной.
Две последующие кривые этого же рисунка по типу своему относятся
больше к тому случаю, где возбужденная интенция натолкнулась на
отсутствие адекватных реакций и конфликт оказался связан с задержкой
еще не оформившейся активности.
288

Опыты с искусственными конфликтами
5"
10й 15й
5Н 10" 15й 20" 25"
Рис. 64. Различные структуры сопряженных симптомов (пояснения в тексте)
А — исп. Гл. С — исп. Ер.
В — исп. Л. D — исп. Ер.
Анализ протоколов приведенных кривых подтверждает и это
предположение:
Исп. Эр. (рисунок 64-С)
площадь — 5,0" — Кудринская («Вспомнилась целая картина
встречи на этой площади, очень эмоциональная, и я не знала, что
сказать, потом решила сказать "Кудринская"».)
Исп. Эр. (рисунок 64-D)
грубый — 2,6" — тонкий («Ой, здесь так много! Вспомнила одного
знакомого, он всегда очень грубый. С ним у меня связано много
неприятного...»)
Оба типа реакции соответствуют двум совершенно различным типам
аффективного процесса, которые обуславливаются тем, что задержка
в адекватной реакции происходит здесь по неодинаковым причинам
и на различной ступени оформленности задержанной реакции. Если
первый случай предполагает задержку уже готовой и вполне осознанной
реакции, то второй имеет дело с интенцией, еще недостаточно оформленной
и в силу примитивной диффузности аффективного восприятия или
изолированности аффективного опыта от ясного сознания недоступной
для быстрой вербализации.
Во всяком случае мы вплотную подходим здесь к структуре
аффективного процесса и к характеристике основных его типов.

Глава 7
Опыты с экспериментальными
неврозами
1. Проблема стойкого экспериментального
конфликта
Опыты, которые мы только что разобрали, показали нам,
какими путями можно было вызвать отдельные конфликтные
процессы и с их помощью искусственно получить отдельные
концентрированные симптомы дезорганизованное™ поведения.
Однако примененные нами методы могли вызвать лишь
кратковременное возбуждение, носившее к тому же сравнительно легкий и ско-
ропроходящий характер. Мы получили искусственную модель процесса,
аналогичного легкому актуальному аффекту, но мы были еще далеки
от экспериментального получения стойкого аффективного нарушения,
от получения искусственной модели невроза.
Несколько основных моментов отделяли нас от такого стойкого
и резкого нарушения поведения. Прежде всего, получаемые нами
конфликты происходили в пределах какой-либо очень узкой системы
и обычно совсем не захватывали всей личности. Опыт не выходил
из пределов ряда очень искусственных операций, и неудача в эксперименте
носила частный характер, не становясь из неудачи данного опыта неудачей
личности. Такое расширение системы, в которой происходил бы конфликт,
должно было бы явиться первой нашей заботой, если б пред нами встал
вопрос о получении более стойкой и более мощной дезорганизации
поведения.
290

Опыты с экспериментальными неврозами
Современная экспериментальная психология пытается идти именно по этому
пути, и значительным достижением всех опытов /С. Левина нужно считать
именно тот факт, что в них стираются границы между серьезными
жизненными актами и актами искусственными, получаемыми в эксперименте и не
вызывающими достаточно серьезного отношения со стороны испытуемых.
Проблема «серьезного опыта», где «неудача в опыте становится неудачей в
жизни», была разрешена К. Левиномв ряде экспериментов, и, пожалуй, именно
ему впервые в экспериментальной психологии удалось искусственно вызывать
изменения, не ограниченные участком опыта, а задевавшие самую личность1.
Второй фактор, который осложнил наши попытки получить стойкие
экспериментальные нарушения в поведении личности, стоит близко
к только что указанному. Он сводится к тому, что мы, собственно, почти
никогда не получали достаточно императивной системы
активности, задержка или ограничение которой действительно вызывала бы
резкую реакцию со стороны личности. Мы пытались достигнуть этой
императивности тем, что искусственно создавали у испытуемого установку
на реагирование в определенной системе (конфликт установок) или
пробовали создать у него уверенность в возможности разрешения
трудной и подчас неосуществимой задачи (конфликт недостаточности);
мы широко пользовались автоматизмами поведения, создавая на их почве
те или иные столкновения и задерживая этот автоматизм. Однако и этими
путями нам не удалось добиться полной императивности тех тенденций,
на почве которых мы вызывали конфликт, и тот факт, что многие из наших
испытуемых прекрасно справлялись с поставленными перед ними
трудностями, показывает, что мы достигали лишь в достаточной степени
ограниченных результатов. Эти результаты сказались прежде всего в том,
что получаемые нами нарушения не носили стойкого и интенсивного
характера, и перед нами встала проблема искусственного получения
процесса, ближе стоящего к подлинному устойчивому аффекту. Мы
поставили себе цель воспроизвести синтетическим путем модель стойкого
невроза, как в изложенных выше опытах мы воспроизводили модель
единичных аффективных нарушений. Принимая за модель невроз,
мы делали это потому, что именно в нем находили те черты стойкого
Lewin К. Die Entwicklung der experimentellen Willenpsychologie und die
Psychotherapie.— Leipzig, 1929.
291

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
конфликта, длительной аффективной дезорганизации поведения, изучить
которую мы ставили себе задачей.
Все указанные нами затруднения могли быть с успехом сняты
с помощью применения гипнотической методики. Именно в гипнозе
мы могли рассчитывать получить конфликт достаточной стойкости и
интенсивности, не прибегая к искусственному воспитанию автоматизмов и столь
же искусственному ограничению пределов опыта. То, что получалось нами
в обычном эксперименте с помощью длительной выработки автоматизма
и последующего ограничения его, может быть получено в гипнотическом
состоянии путем непосредственного внушения. Внушение — это прием,
с помощью которого мы оказываемся в состоянии вызвать тенденции
бесспорной императивности; эти вызванные внушением тенденции могут
создать стойкое состояние, продолжающееся довольно длительное время
и не нуждающееся в подкреплении специальными внешними стимулами.
Оба эти момента является исключительно благоприятными для того,
чтобы именно с помощью гипнотического метода вызвать весьма
императивные формы активности, в которые была бы вовлечена вся личность и
которые носили бы спонтанный, продолжающийся длительное время характер.
Гипнотическая методика открывает перед нами несколько бесспорно
интересных возможностей, которые могут помочь нам в
экспериментальной обстановке получить те стойкие конфликты, которые граничат
по своему эффекту с искусственно вызванной моделью невроза.
Мы можем внушить находящемуся в гипнотическом состоянии
испытуемому некоторую навязчивую тенденцию, достаточно обязательную
для него, при том что ее искусственный и чуждый характер остается для
него неосознанным. Перед нами раскрывается очень благоприятная
возможность для изучения динамики весьма императивных видов
активности, построенных по типу почти непреодолимых влечений.
Желая изучить динамику конфликтов, мы с легкостью можем
столкнуть эту внушенную нами активность с естественными установками
личности; мы можем проследить состояние, при котором личность
реагирует на внушенную ей навязчивость как на нечто постороннее, и этот
конфликт обуславливает глубокие нейродинамические изменения. Мы
можем, далее, противопоставить вызванную в гипнотическом состоянии
активность с последующей инструкцией, исключающей ее свободное
проявление в бодрствующем состоянии; мы будем иметь столкновение
292

Опыты с экспериментальными неврозами
активности, носящее характер влечения, с сознательным мотивом.
Наконец, мы можем ввести в психику испытуемого целиком весь конфликтный
процесс, вызвав гипнотическим внушением две равно обязательные
противоположные тенденции, например, сделав испытуемого неспособным
проявить императивное для него — внушенное в гипнозе — влечение.
Во всех этих случаях мы в состоянии искусственно вызвать
модель влечения и противопоставить ему любую психологическую
инстанцию, начиная с естественной реакции личности и кончая
созданной в гипнозе моторной задержкой. Совершенно естественно, что для
искусственного создания резких процессов дезорганизации человеческого
поведения и изучения его законов ситуация гипнотического эксперимента
представляет исключительно много благоприятных возможностей.
Пользуясь тем, что с помощью гипнотической методики мы
оказываемся в состоянии вызвать весьма императивные и стойкие тенденции
типа влечений, мы решили идти по пути создания ситуаций, максимально
приближающихся к структуре некоторых невротических процессов.
Мы пошли по пути создания искусственных состояний навяз -
чивости с тем, чтобы сначала вскрыть нейродинамические основы
естественной реакции личности на эти состояния, а затем, рядом
способов затормозив эту навязчивость, получить стойкий конфликт
максимальной силы, по структуре своей приближающийся к наиболее острым
невротическим состояниям. Мы воспользовались возможностью менять
вступающие в конфликт психологические системы, «сдвигать» изучаемый
нами конфликт, чтобы прийти к некоторым закономерностям, связанным
с дезорганизацией поведения, к которым мы обратимся позднее.
Материал, которым мы будем здесь оперировать, был получен нами в течение
1926 и 1927 гг. в серии опытов, в которых принимали ближайшее участие как
операторы В. И. Забрежнев и Б. Е. Варшава. Около 30 испытуемых,
дававших достаточную гипнотическую фазу, были объектами нашего
исследования в различных сериях опытов; со многими из них нам удавалось проводить
значительное количество сеансов.
Более, чем где-либо, здесь было бы неуместно увлечение простой
статистической обработкой материалов; более, чем где-либо, здесь подходит
клинический способ анализа материала. Вызванный в эксперименте факт
является не безликой статистической единицей, но явлением, позволяющим
иногда делать широкие обобщения и потому имеющим принципиальное
293

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
значение1. Именно это положение будет толкать нас иногда на анализ
отдельных частных случаев, в которых мы будем видеть отражение общих
закономерностей.
2. Опыты С ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ НАВЯЗЧИВОСТЬЮ
Наша первая задача была чрезвычайно проста. Она сводилась к тому,
чтобы вызвать в гипнотическом состоянии определенную навязчивую
тенденцию и проследить, как она проявляется в дальнейшем поведении
испытуемого.
В отличие от прежних исследований, констатировавших и
описывавших эти факты на естественных отрезках постгипнотического поведения
испытуемого, мы поставили своей целью ввести навязчивое состояние
в строго учитываемую ситуацию нашего эксперимента и проследить
те изменения в структуре психологических и нейродинамических
процессов, которые им вызываются. Именно такой анализ психологического
характера и нейродинамической структуры навязчивого состояния дал бы
нам возможность экспериментально подойти к вопросу о том, как
действует введенная в психику навязчивость на общее протекание психических
процессов, какие специфические реакции личности она вызывает и какие
виды навязчивости мы можем различать.
Методический путь, по которому мы могли идти, был очень прост;
мы создавали в гипнотическом состоянии определенную навязчивую
тенденцию к постоянному воспроизведению того или иного комплекса; по
пробуждении испытуемого мы позволяли ему свободно ассоциировать
и наблюдали, как эта навязчивая группа, происхождение которой не
осознавалось испытуемым, определяет течение и строй его ассоциативного
процесса.
Нам кажется, что опыты, подобные нашим, могли бы при
специфической постановке и анализе прояснить и кое-какие чисто психологические
вопросы и поставить столь мало еще разработанную проблему
структуры навязчивых состояний.
1 Lewin К. Gesetz und Experiment in der Psychologie // Symposion, 1927, 1.
294

Опыты с экспериментальными неврозами
В специальной работе, вышедшей из нашей лаборатории1, мы ставили
вопрос о структурном анализе ассоциативных процессов у нормального
человека. Оказалось, что всякий эмоциональный комплекс создает
известную навязчивую тенденцию воспроизводить его в цепном
ассоциативном ряду. К этому известному факту мы попытались подойти с
объективным анализом и выяснили, что у различных испытуемых цепной
ассоциативный ряд обладает различной объективной структурой и что эта
структура зависит и от отношения испытуемого к аффективным следам,
которые обнаруживают тенденцию вновь и вновь проявляться навязчиво
в ассоциативном ряду. Уже эти опыты вели к проблеме структуры
навязчивых процессов, настоящие же исследования, искусственно
вызывающие резкие навязчивые состояния, могут иметь к ней самое
непосредственное отношение.
В самом деле, и теоретический интерес, и практические задачи требуют
подробного описания того, какими путями навязчивое состояние определяет
известный строй мышления личности. Этот вопрос тесно связан с тем,
как личность относится к своим навязчивым состояниям, принимает ли она
их без борьбы, охотно подчиняясь их течению, или же вступает в конфликт
с навязчивой идеей, пытаясь ее оттеснить и преодолеть. В обоих случаях как
структура мыслительного процесса, так и результат его оказываются,
конечно, различными. Экспериментальное же изучение навязчивых
состояний и их отражения в интеллектуальном процессе, несомненно, может
помочь нам ближе подойти к решению вопросов о структуре всякого, в том
числе и нормального интеллектуального процесса: ведь всякий
интеллектуальный акт построен на механизмах известного последействия,
известной навязчивости; такую навязчивость обнаруживает каждая
поставленная интеллектуальная задача, каждое незаконченное действие.
Интеллектуальный процесс по своим энергетическим компонентам представляет
известное овладение навязчивыми тенденциями и изживание их путем
решения поставленных проблем.
Два вопроса встают перед нами сразу же, как только мы обращаемся
к опытам по изучению навязчивых состояний. Во-первых, мы хотим
получить точные данные о том, насколько действительно императивную
Леонтьев А. Н. Опыт структурного анализа цепных ассоциативных рядов //
Русско-немецкий медицинский журнал, 1928, № 1, 2.
295

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
тенденцию нам удалось вызвать у испытуемого; с другой стороны, перед
нами встает вопрос о том, как сама личность реагирует на эту внушенную
навязчивость. Если первая проблема является для нас контрольной,
вспомогательной, то вторая может вплотную подвести к изучению
тех специфических конфликтов, которые в конечном итоге порождаются
всяким неврозом навязчивости и которые сводятся к болезненной реакции
личности на чуждую ей навязчивую тенденцию.
Мы ограничимся здесь опытами, проведенными над 10
испытуемыми, студентами в возрасте от 22 до 28 лет, дававшими достаточно
глубокую фазу гипнотического сна.
Мы внушали нашим испытуемым в гипнозе, что после пробуждения
им навязчиво будут приходить в голову названия разных птиц. После
внушения мы пробуждали испытуемого и регистрировали свободный ряд
цепных ассоциаций, предлагая ему говорить любые приходящие в голову
слова. Этот ряд сравнивался нами со свободным ассоциативным рядом,
полученным у испытуемого в нормальном состоянии, где предварительного
внушения навязчивости сделано не было. Наконец, для контроля в
некоторых случаях мы сталкивали эту внушенную навязчивость с инструкцией,
дававшей ассоциациям другое направление, например, предлагая
испытуемому говорить подряд названия рыб, деревьев и т. д. Контрольными
опытами служили также те, где мы предлагали испытуемому составлять
отдельные краткие рассказы на предложенные темы и наблюдали,
как внушенная навязчивость входила как бы в сплав с сознательно
конструируемой логической структурой.
Результаты наших опытов были достаточно убедительны. Почти все
наши испытуемые начинали свой постгипнотический ряд с называния птиц;
все без исключения давали навязчивую ассоциацию если не первым,
то вторым или третьим словом свободного ассоциативного ряда.
Статистика, приводимая в таблице 25, показывает, что от 10 до 100%
всех получаемых у испытуемого речевых реакций относится к внушен-
но-навязчивой группе.
У большинства испытуемых навязчивость оказывается весьма
устойчивой, и испытуемый начинает воспроизводить в ассоциативном ряду
навязчивую группу, не понимая как следует, почему он это делает,
или пытаясь рационализировать этот факт специально конструируемыми
объяснениями.
296

Опыты с экспериментальными неврозами
Таблица 25
Процент речевых реакций свободного ассоциативного ряда,
относящихся к внушенно-навязчивой группе
Испытуемый
Реакции
из навязчивой
группы (%)
1
12
2
75
3
70
4
10
5
100
6
71
7
60
8
25
9
20
10
20
Вот пример, который может наглядно проиллюстрировать
устойчивость навязчивых реакций у нашего типичного испытуемого.
Исп. Кар. дает после внушения следующий ряд «свободных» ассоциаций:
зима — галка — воробей — орел — коршун — петух —
соловей — дерево — дрозд — сокол — ворон — дорога —
жаворонок — чиж — голубь...
Через 10 минут, после ряда отвлекающих опытов, мы повторяем снова
свободный ассоциативный ряд и получаем следующую цепь ассоциаций:
лес — дерево — птица — гусь — утка — воробей — ворона —
галка — синица — сад — лето — воробей...
Испытуемые, получившие соответствующее внушение, оказываются
в полном неведении о действительных мотивах, заставляющих их
ассоциировать в этом направлении. В своем отчете они пытаются объяснить этот
ряд ассоциаций, и мы видим, как навязчивый ряд оправдывается целой
системой конфабуляций и «воспоминаний»:
«Вспомнила, как я жила в А. (название города), там чудно пели соловьи,
и я их по вечерам слушала...» (из отчета о втором ассоциативном ряде)
Внушенная навязчивость входит здесь в структуру переживаний
личности, и приведенный факт обрастания ее спонтанными конфабуляциями
показывает, что то, что мы внушили, принимается здесь за свободный
продукт личных интересов.
Внушенная навязчивость оказывается весьма устойчивой, и мы с
легкостью проверяем это, заставляя испытуемую конструировать короткие
рассказы на предложенные темы. Во всех этих рассказах навязчивая
297

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
группа вплетается в ткань истории, искусно проникая в самую структуру
предложенной темы:
1. Предложенная тема «площадь»:
Исп.: «Первая мысль, которая приходит в голову: на площади кормят
голубей...»
2. Предложенная тема «лето»:
Исп.: «Собирание грибов, малины, костер... Закат хорошо смотреть,
пение птиц послушать, возвратиться домой и лечь спать...»
3. Предложенная тема «снег»:
Исп.: «Зимний вечер, на улицах снег; вот я сегодня поеду, хорошо,
если снег идет... Лес, ворон каркает... ужасно тяжелое впечатление».
4. Предложенная тема «фабрика»:
Исп.: «Не знаю, что могу сказать... Как ни странно — меня сегодня
преследуют птицы... Ну вот: в нашем селе была фабрика, около нее
стоял дом... Мы там собирались, играли, а из поля раздавалось пение
соловья...»
Все эти опыты показывают, что, несмотря на инструкцию,
уводящую от внушенной навязчивости, испытуемая продолжает
воспроизводить навязчивую группу, вплетая ее в структуру конструируемого
по заданию образа; вначале навязчивый характер постоянно
повторяющейся группы не осознается; позднее наступают симптомы того,
что мы имеем нечто постороннее и навязчивое (рассказ 3: быстрая
и неожиданная смена настроений: «...хорошо, если снег идет...» и «Лес,
ворон каркает... ужасно тяжелое впечатление...»); в последнем рассказе,
тема которого очень далека от навязчивой группы, эта навязчивость,
наконец, прорывается, и испытуемая заявляет, что ее «почему-то
преследуют птицы».
Уже этот пример показывает, что навязчивая группа может
аранжировать интеллектуальный ряд и, не будучи осознаваема испытуемой,
определять течение ассоциаций. Именно этот факт объясняет нам и то
явление, что статистически количество принадлежащих к внушенно-на-
вязчивой группе слов может быть и невелико, в то время как весь
ассоциативный ряд оказывается все же сконструированным под ведущим
влиянием навязчивого ряда.
298

Опыты с экспериментальными неврозами
Вот типичный случай.
Исп. Hep. дает ассоциативный ряд, включающий лишь 20%
относящихся к навязчивой группе слов:
обед — курица — обстановка — клуб — трамвай — квартира —
ворона — зерно — голубь — собака — цепь — комод —
молоко — изба — Есенин — орехи — смерть — похороны —
воробей — улица — милиция — площадь...
С первого взгляда навязчивый характер ряда оказывается мало
заметным, однако он отчетливо проявляется, когда мы анализируем отчет
испытуемого о своем ассоциативном ряде:
«Сейчас мне хочется есть, и я вспоминаю курицу, которой хорошо бы
пообедать; потом я начинаю думать о клубе и общежитии, о своей квартире, о том,
как я возвращаюсь домой; на дворе там много ворон, и я по ассоциации
вспоминаю Страстную площадь, где есть голуби, которых кормят зернами;
потом мне припоминаются похороны Есенина и обстановка, которую я там
видел...»
Отдельные слова, взятые из навязчивого ряда, оказываются не
случайно вкрапленными в свободно текущий ассоциативный поток; они
являются поворотными пунктами, его ведущими факторами, и весь
ассоциативный процесс незаметно для испытуемого оказывается аранжирован
именно этими отдельными «деталями», за которыми кроется внушенная
навязчивая тенденция.
Та картина, которую мы только что описали, чрезвычайно подходит к картине
проявления аффективного комплекса в свободном ассоциативном ряду.
Как и здесь, мы имеем там известную степень навязчивости; как и здесь,
она часто проявляется не в открытом воспроизведении связанных с
комплексной ситуацией элементов, но аранжирует весь ряд, открыто проявляясь лишь
в отдельных прорывающихся реакциях. Значительное отличие представляет
то, что весь ряд ассоциаций, где проявляется вытесненный комплекс, носит
конфликтный характер, в то время как в наших материалах мы этого
конфликтного характера пока не видим.
Эта серия опытов с убедительностью показывает, насколько
устойчива может оказаться внушенная навязчивость. Однако далеко не всегда
она протекает так беспрепятственно, далеко не всегда личность
принимает внушенную ей навязчивую тенденцию как свою тенденцию,
299

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
не подлежащую особому торможению, критике, отстранению. Мы
наблюдали целый ряд случаев, когда навязчивая группа оставалась несвязанной
с остальным рядом ассоциаций, когда она оказывалась в нем каким-то
чужеродным телом, — и тогда личность начинала бороться с ней,
испытуемый пытался ее отстранить, затормозить как нечто навязанное, чужое,
тяготящее. В таких случаях дело переходило к вполне ощутимому
конфликту, и ассоциативный ряд заметно отражал это.
То, что мы сейчас констатировали, весьма напоминает нам двутипические
структуры поведения, описанные Е. Р. Иеншем и его школой под именем
«интегрированной» и «дезинтегрированной» структуры психической жизни.
Первая из них характеризуется тем, что личность относится к возникающим
перед ней эйдетическим образам, обладающим известной долей навязчивости
(а именно на материале эйдетических образов были описаны эти два типа),
как к чему-то само собою понятному, «своему», не обременяющему, но даже
приятному. Такой индивид склонен с интересом наблюдать свои эйдетические
образы, которые кажутся ему вполне интегрированной частью его личности,
он склонен связывать с ними свое творчество и оценивать их как продукты
своей свободной фантазии.
Другую картину представляет поведение человека с дезинтегрированной
структурой психической жизни. Он воспринимает свои эйдетические образы
как нечто чуждое, навязчивое, не интегрированное со всей его личностью;
он чуждается, боится их, рассматривает их как посторонние для него,
обременяющие его картины. Это при известных условиях может отразиться
и на всем складе его психической жизни.
Мы сразу же обратимся к испытуемым, у которых внушенная
навязчивость вступила в конфликт с установками личности и вызвала
заметную дезорганизацию психологических процессов.
Испытуемой Жел. в гипнотическом состоянии делается аналогичное
внушение. После пробуждения мы регистрируем у нее ряд «свободных»
ассоциативных реакций и получаем картину, резко отличную от всех тех примеров,
которыми мы оперировали выше:
дом — трамвай — сорока — диван — подушка — университет —
доска — зеркало — курица — лампа — не знаю... самовар —
чашка — соловей — цирк — листья — вода — трава —
не помню... книга — провод...
300

Опыты с экспериментальными неврозами
Уже поверхностный анализ этого ряда убедительно показывает,
насколько глубоко он отличен от тех, которые мы анализировали выше:
отдельные его участки характеризуются своей разорванностью; быстрая
и неорганизованная смена тем резко отличает этот ряд от обычных для
данной испытуемой цепных ассоциаций; слова, относящиеся к внушенно-
навязчивому ряду, вкрапливаются в общий ассоциативный поток, как
посторонние ингредиенты; часто они прерывают ряд, который затем
продолжается дальше (...доска — зеркало — курица — лампа...). Создается
впечатление, что испытуемая сама борется против навязчивой группы,
и весь ряд приобретает разорванно-дезорганизованный характер. Отчет
испытуемой подтверждает, что мы вызвали здесь процесс,
характеризующийся конфликтом и замешательством:
«Мне трудно было вспомнить какое-нибудь слово... Не знаю почему —
иногда приходят в голову отдельные слова, совсем не связанные с тем, о чем
я говорю... Вот «сорока» совсем не знаю, откуда взялось, оно совсем
не связано с тем, о чем я говорила...»
Перед нами — процесс совершенно иной структуры. Если в тех
случаях, с которых мы начали изложение, навязчивая группа принималась
личностью и аранжировала весь ряд, обрастая рядом спонтанных
добавлений, здесь внушенная навязчивость принимается личностью как нечто
чуждое, тормозится, и именно на этой почве возникает резкий конфликт,
создающий замешательство и тормозящий нормальное течение
психологических процессов.
Перед нами — два типа реакции личности на внедренную в психику
навязчивую группу и два типа навязчивых состояний, созданных и
изученных нами в экспериментальной обстановке.
Естественно, что оба типа психологических процессов должны
характеризоваться совершенно различной нейродинамикой. Если в первом
случае мы не имеем никаких оснований ожидать сколько-нибудь
конфликтного характера процесса и сколько-нибудь резкой дезорганизации
поведения, то во втором случае внушенная навязчивость неизбежно
должна вызывать известный аффект и попытки оттеснить ее должны
кончиться значительной дезорганизацией поведения.
Мы можем легко проверить это, обратившись к изучению структуры
интервалов цепного ассоциативного ряда и характера сопряженных
моторных реакций.
301

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Из прежних работ, проведенных в нашей лаборатории1, мы знаем,
что структура интервалов цепного ассоциативного ряда очень чутко
отражает его психологические особенности и что каждый аффект или
аффективный комплекс проявляется здесь в резких торможениях
отдельных интервалов и дезорганизации их структуры. Мы выберем поэтому
структуру приведенного выше ассоциативного ряда, в котором внушенная
навязчивость так удачно вплеталась в систему ассоциаций испытуемого
(испытуемая Hep.), и сравним ее со структурой ряда, носящего достаточно
выраженный конфликтный характер. В качестве последнего мы выберем
ряд испытуемой Ип., носящий резко разорванный характер и кончающийся
отказом от продолжения ассоциаций:
ворон — красный аист — гусь — утка — запас — бедность
слов — время — Мэри Пикфорд — красные — из-за моря —
прилетели — аисты — не хочу больше говорить ничего!.. (Отчего
я дрожу? Прыгает все как-то, даже руки дрожат...)
Если мы сравним структуру интервалов этих обоих рядов, то увидим,
насколько резко отражается в нем конфликтный характер последнего;
рисунок 65 наглядно показывает, что правильный, слегка лишь
варьирующий характер последовательных интервалов первого ряда сменяется здесь
резко нарастающим торможением, которое сильно отличает второй ряд
от нормального ассоциативного процесса. Конфликт навязчивой тенденции
с установкой личности вызывает здесь резкую дезорганизацию структуры
ассоциативного ряда, приближая ее по типу к структуре
резко-аффективных процессов.
Тот факт, что признаки резкого торможения и последующий отказ
от реакций являются результатом очень острого конфликта, как нельзя лучше
показывает и анализ сопряженной моторики. Там, где испытуемая
отказывается от дальнейших ответов, кривая сопряженной моторики (см.
рисунок 66-А) показывает появление резкого тремора правой руки,
переключающегося затем и на левую руку и дающего картину иррадиированного
охвата возбуждением отдельных моторных систем, которую мы получаем
каждый раз, когда вызванная нами активность наталкивается на
непреодолимое препятствие. Сравнивая эту кривую со статической кривой
1 Леонтьев А. Н. Указ. соч.
302

Опыты с экспериментальными неврозами
положения обеих рук, которую
мы получаем после снятия
внушения навязчивости (рисунок
66-В), мы убеждаемся, что это
разлитое возбуждение было
вызвано исключительно тем
конфликтом, который был связан
с задержкой внушенной
навязчивости. Нам удалось создать
модель навязчивого состояния,
которое дальше уже
самостоятельно вызвало те конфликты,
из которых обычно вырастает
невроз навязчивости, и глубоко
нарушило нормальное течение
нейродинамических процессов.
Если мы просмотрим
сопряженные моторные реакции
во всех тех случаях, когда перед
нами развертывается конфликт
внушенной навязчивости с
общими установками личности,
глубокие нейродинамические
изменения, связанные с этим
конфликтом, станут нам особенно ясными.
Если в опытах с истощением
ограниченного ряда ассоциаций
(см. главу 6, § 3) мы нередко были свидетелями таких случаев, когда
испытуемый организованно справлялся с встретившимися ему затруднениями,
отказываясь от попыток давать дальнейшие ассоциации на заданную тему,
то при навязчивом характере этих ассоциаций в разбираемой сейчас серии
такая возможность отпадала, и перед нами обычно разыгрывался конфликт
значительной силы. Рисунок 67 показывает, что этот конфликт выливается
в резкую дезорганизацию всех нейро динамических процессов.
Во всех случаях, когда внушенная тенденция вызывала навязчивый, но
быстро истощающийся ряд (например, испытуемая Чер.: рисунок 67-А:
Рис. 65. Интервалы цепных
последовательностей в процессе
торможения, вызванного
внушенной навязчивостью
А — исп. Hep.
В — исп. Ип.
303

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
РИС. 66. Сопряженная моторная реакция в цепных последовательностях
Испытуемая Ип.
А — тремор рук при внушенной навязчивости
В — тремор рук после снятия внушения навязчивости
орел — голубь — цесарка — ...коршун...) или когда опыт создавал
конфликт между этой тенденцией и решением ассоциировать на другую тему
(например, испытуемая Звер., рисунок 67-В), мы получали нарушения
очень значительной резкости, делающие структуру ряда резко
патологической. Оба эти случая дают нам возможность ближе понять те глубокие
нейродинамические нарушения, которые вызываются очень резким
конфликтом, и одновременно подойти с резцом эксперимента к психологической
структуре навязанных состояний.
304

Опыты с экспериментальными неврозами
д 5" 10" 15" 20" 25" 30" 35" 40" 45" 50" 55" 60" 65" 70" 75" 80" 85"
в
Рис. 67. Сопряженная моторика при внушенной навязчивости
А — исп. Чер.
В — исп. Звер.
Мы можем сделать вызванный нами конфликт значительно более резким,
если после внушения навязчивой тенденции противопоставим ей инструкцию,
исключающую ее действие в бодрствующем состоянии. В ряде контрольных
опытов мы, внушив навязчивое называние птиц, предлагали в
постгипнотическом состоянии перечислять названия отдельных рыб (или деревьев).
Этим приемом мы достигали резкого обострения вызванного нами конфликта.
Результаты оказались весьма показательными: хотя часто — более чем в 60%
случаев — данная в бодрствующем состоянии инструкция побеждала, и
испытуемый начинал давать относительно правильный ассоциативный ряд,
это достигалось всегда со значительными конфликтами, а характер самих
речевых реакций (например, испытуемая Ин.: белуга — ворона... ах,
ворона ведь не рыба... утка — воробей — какая же это рыба...
синица — харус.) и сопряженная моторика всегда указывали на исключительно
резкие нарушения, сопровождающие такой процесс.
Этот тип конфликта обычно сопровождается наличием отдельных
оформленных импульсов, затем тормозимых (кривая В на рисунке 67
относится именно к такому опыту), и это еще раз подтверждает
возможность для экспериментатора проникнуть в структуру развертывающегося
перед ним процесса.
305

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Опыты с внушенной навязчивостью с наглядностью показали,
что навязчивые состояния с большой легкостью вызывают конфликт
с основными установками личности; даже будучи лишены аффективного
содержания, они очень легко вызывают разлитое возбуждение и аффект,
который появляется именно в результате попыток подвергнуть эти
навязчивые тенденции торможению.
Чем императивнее возбужденная навязчивость, чем более чуждой своей
установке воспринимает ее испытуемый, наконец, чем более резкие интенции
она вызывает, тем больших нарушений поведения мы можем ожидать
в результате ее столкновения с регулирующими системами личности.
3. Опыты С ЗАТОРМОЖЕННОЙ НАВЯЗЧИВОСТЬЮ
Ряд наблюдений, известных в клинической практике, указывает,
что наиболее острые припадки страха получаются, если попытаться удержать
больного, страдающего неврозом навязчивости, от исполнения своих
навязчивых действий1. Это наблюдение толкает нас к мысли, что именно
здесь, в наиболее резких формах конфликта, возникшего из задержки
навязчивой реакции, мы можем ближе всего подойти к механизмам аффекта.
После того, что было нами сказано, мы с ясностью можем
представить себе схему аффективного взрыва: какая-нибудь достаточно мощная
(и обычно связанная с подкорковым аппаратом) система активности
подпадает под торможение; возникает конфликт тем более резкий,
чем императивнее задерживаемая тенденция и чем категоричнее тормоз;
возникающее в нейродинамической системе напряжение, у которого
отсутствует адекватный выход, устремляется по пути неадекватных
иннервации, создавая те симптомы резкого разлитого возбуждения,
которые характерны для аффекта.
Это самое общее представление нуждается, однако, в конкретизации
и проверке на опытном материале, и сколько-нибудь полно может быть
разрешено в том случае, если нам удастся искусственно создать такой
припадок аффекта, причем создать его в такой ситуации, которая бы
1 См.: Фрейд 3. Лекции по введению в психоанализ. — М., 1922, т. 2, с. 192.
306

Опыты с экспериментальными неврозами
максимально благоприятствовала точному изучению проявляющихся здесь
механизмов.
Мы с большой легкостью можем получить модель резкого припадка
аффекта, если прибавим к внушению в гипнотическом состоянии известной
навязчивой тенденции столь же категорическое внушение, делающее
невозможной ее реализацию. Нам легче всего пойти по пути создания
ситуации, по своему типу близкой к модели моторной афазии: мы можем
внушить навязчивое воспроизведение определенных слов, сопровождая его
внушенной невозможностью их выговорить; этим мы с успехом можем
создать состояние острого конфликта и будем иметь случай с достаточной
отчетливостью проследить проявляющиеся здесь механизмы.
В излагаемой серии мы пошли по этому пути; чтоб сконцентрировать
аффект, мы ограничили наше внушение невозможности только двумя
определенными словами, которые постоянно должны были приходить
в голову испытуемому и которые он оказывался не в состоянии произнести.
Внушаемая нами инструкция была такова:
«Когда вы проснетесь и сядете за аппарат, Вам навязчиво захочется все время
повторять два слова: красный и синий, красный и синий... Однако вы не
сможете их выговорить, хотя они навязчиво будут лезть Вам в голову...»
Для проверки стойкости внушенных задержек мы ставили
специальные контрольные серии, где 1) предлагали испытуемому повторять за нами
отдельные слова, среди которых были и внушенно-заторможенные,
и 2) просили испытуемого отвечать на вопросы, называя цвет
какого-нибудь показанного или знакомого ему предмета.
Наш основной опыт заключался в предоставлении испытуемому
возможности свободно ассоциировать, говоря подряд все предложенные
ему слова или же (для большей концентрации конфликта) перечисляя
отдельные названия цветов, сужая тем круг реакций и создавая условия
для более резкого проявления заторможенной навязчивости.
Из проведенных нами по этой серии десяти испытуемых семь дали
исключительно резкие конфликтные реакции, открывая тем самым
возможность к изучению актуального конфликта в его самой резкой форме.
Остальные трое дали несколько иную, исключительно интересную
картину, показывая, как, переходя на обратные пути, испытуемый
оказывается в состоянии овладеть вызванными конфликтом затруднениями.
307

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Мы начнем с проверки стойкости сделанного нами внушения.
Нет ничего проще, чем сделать это, заставив испытуемого повторять
предъявляемые ему слова. Мы ставим такой опыт, и рисунок 68 дает нам
типичные результаты: испытуемая легко повторяет за нами отдельные
слова (белый — белый, черный — черный), но отказывается повторить
заторможенное внушением слово «красный»; сопряженная моторика
показывает, что в этом случае торможение наступило уже после
начавшейся интенции; нарушенная тремором форма кривой указывает на то,
что задержанное здесь возбуждение не было устранено нацело, но
обусловило известное нарушение в моторной деятельности субъекта.
Эта дезорганизация становится значительно рельефнее, когда
от простого — и бессмысленного — повторения слов мы переходим
к осмысленной деятельности, которая, однако, не может осуществиться,
наталкиваясь на внушенное в гипнотическом состоянии препятствие. Когда
мы предлагаем нашему испытуемому повторить за нами предъявленное ему
слово и он не может этого сделать, это вызывает у него недоумение; когда
мы просим его определить цвет вещи и он оказывается не в состоянии
осуществить такое простое требование, это вызывает у него аффект;
включая внушенное торможение в систему осмысленной деятельности,
мы можем вызвать аффект несравненно большей резкости.
На рисунке 69 мы приводим два опыта, проведенные с испытуемой
Kap.; в первом из них мы предлагаем ей определить цвета определенных
предметов, проводя опыт после внушения заторможенной навязчивости;
второй раз этот же опыт проводится непосредственно после снятия тормозящего
Рис. 68. Повторение слов после внушения избирательного торможения. Испытуемая Ип.
1. белый — белый
2. черный — черный
3. красный — [отказ от ответа]
308

Опыты с экспериментальными неврозами
Рис. 69. Отрывки графического протокола экспериментов по определению
цветов. Испытуемая Кар.
А — в процессе внушенной заторможенной навязчивости
1. трава — 1,2" — зеленая 4. кровь — 14,8" — какого цвета
2. снег — 1,6" — белый кровь?... ярко-красная!
3. песок — 1,4" — желтый 5. солнце — 8,4" — трудно сказать
В — то же, что и на А, только после снятия внушения
1. трава — 2,4" — зеленая 4. кровь — 1,4" — красная
2. снег — 1,0" — белый 5. ворона — 1,0" — серая
3. песок — 1,2" — желтый
внушения. Графический протокол наглядно показывает, что в то время
как определение «нейтральных» цветов протекает без всяких признаков
затруднения (1. трава — 1,2" — зеленая; 2. снег — 1,6" — белый;
3. песок — 1,4" — желтый), то предъявление слова, толкающего на
критический ответ, вызывает не только значительное торможение (4. кровь —
14,8" — кровь какого цвета?... ярко-красная!), но и характерную для этих
309

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
случаев задержку интенции; конфликт принимает особо резкие формы, когда
в следующей реакции (5. солнце — 8,4" — трудно сказать...) наталкивается
на обычное речедвигательное выражение, связанное с заторможенно-
навязчивым звеном («солнце — красное»). После снятия нашего
внушения все соответствующие реакции проходят без малейшего затруднения
и не обнаруживают никаких нарушений в нейродинамическом процессе.
После только что
разобранных данных нам будет
совершенно ясно, что свободные
ассоциации после внушения
заторможенной навязчивости
не могут протекать
сколько-нибудь организованно и их
структура подвергается
глубоким изменениям. Уже
простой анализ временной
структуры цепных ассоциативных
рядов показывает, насколько
резко дезорганизуется
поведение под влиянием
внушенного конфликта
заторможенной навязчивости. Рисунок 70
дает типичный пример такого
резкого влияния внушенного
конфликта. Если
ассоциативный ряд в нормальном
состоянии характеризуется
незначительной вариативностью
и правильной структурой
интервалов (рисунок 70-А),
то после внушенного
конфликта интервалы
приобретают резко
дезорганизованный характер, достигая в
отдельных случаях 12—17 сек.,
в течение которых испытуе-
3
А 2
1
ol
16
14
12Ί
10
В
8
6
4
2
о
.ι I
..ι·ι I ill2
ι llliilllllll,
I I к
II1'
II1'
■ 1 1 li(
Ll
li II*
1 1 11 I I <
llllllllli
jilll
4 1 l|||
з ι ниш
г 2 nil
Ι Ίΐιιιιιιιιιι
1 c
) ι I
î Ι ι I
1 1 II 1
til II
2 | | ||
) | | ||
î | | ||
* 1 II II
111
Рис. 70. Структура интервалов цепных
ассоциативных рядов. Испытуемая Ин.
(пояснения в тексте)
310

Опыты с экспериментальными неврозами
мый тщетно подыскивает какую-либо адекватную реакцию (рисунок 70-В).
Задача называть подряд отдельные цвета еще более усложняет процесс,
и рисунок 70-С дает резкие торможения, обрывающие ряд на седьмой
реакции. Этот процесс, характеризующийся резкой формальной дезоргани-
зованностью реактивного ряда, сразу же меняется, как только мы снимаем
внушенный конфликт, и кривая D показывает нам, что при снятии внушения
ассоциативный ряд снова начинает протекать совершенно нормально.
Сам речевой состав этих рядов как нельзя лучше подтверждает эту
картину, указывая на спокойный характер нормального ряда, резко
конфликтную структуру ряда, данного после внушения заторможенной навязчивости,
и возвращение к нормальной картине после снятия внушения. Эти данные
оказываются настолько типичны, что мы не можем не привести их.
Исп. Ин. Свободный ассоциативный ряд до внушения:
...зима — осень — вечер — гулять — можно — кино —
темный цвет — осень — всегда — холодно — душ — гипноз...
Свободный ассоциативный ряд после внушения:
весна — портфель — диван — стул — ковер — кровать —
Ленин — ну, я не могу сказать! (смех)— зеркало — белый —
стол — черный — этажерка — книги... не могу сказать, довольно!.,
платье — галстух — ну, чего еще сказать?., пропустила... часы —
опять пропустила... не скажу это слово!., ну, все!!
Конфликтный характер полученного нами ряда совершенно ясен.
Вызванное нами торможение навязчивости стимулировало ряд очень
значительных нарушений и дало все основные симптомы, которые мы
обычно наблюдаем в самых резких случаях аффекта. Испытуемая начинает
свой ряд со слова, входившего в контекст ее первого ряда, но тотчас же
переходит к экстрасигнальным реакциям, затем к называнию цвета,
а в промежутке делает попытку сказать навязчивое слово, которая
кончается отказом. Заторможенная навязчивость создает здесь резкие
ограничения активности, вызывая под конец полное торможение и срыв
всяких речевых реакций; хорошо знакомые каждому изучающему аффекты
и неврозы отказ от реакций и «блокировка» получены здесь
искусственным путем. Таким же конфликтным характером отличается и
ограниченный ряд; перечисление цветов вызывает здесь перманентные попытки
тем или иным путем дать навязчивую реакцию «красный» и «синий»,
311

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
и испытуемый начинает избирать близкие к ним цвета, чтобы создать себе
замещение там, где прямой путь недоступен:
фиолетовый — голубой — зеленый — ну, как мое платье
называется, цвет не могу сказать... — черный — желтый — сирене -
вый — опять не могу сказать, не знаю это слово... — коричневый —
какой цвет еще я знаю?., не знаю, забыла... но ведь должна же
я знать? — розовый — не знаю больше
Только после снятия внушения конфликтная структура ряда устраняется,
и мы возвращаемся снова к нормальному течению ассоциативных процессов:
зимой — всегда — снег — морозы — Чита — тетя — письмо —
площадь — квартира — революция — сила — Рига — наука —
любовь — счастье — угол — кресло — мать
От искусственного невроза с его разорванно-спутанной структурой
ассоциаций мы снова возвращаемся к нормальному течению
ассоциативных процессов и нормальной структуре интервалов, указывающей
на то, что конфликт и вызванная им дезорганизация остались позади.
Торможением внушенной навязчивости мы вызвали резкую
дезорганизацию поведения; она сказалась в том, что ассоциативные процессы
как по своему ритму, так и по содержанию приобрели резко разорванный
характер. Способность давать единый связный ряд ассоциаций, длительное
время удерживаться в пределах одной более или менее сложной
интеллектуальной структуры оказывается резко нарушенной. Конфликт прежде
всего отражается на появлении экстрасигнальных, примитивных реакций,
резких торможений, придающих ряду сильно дезорганизованный характер.
Совершенно очевидно, что за этим должны быть скрыты серьезные
нарушения и в нейродинамическом процессе, и сопряженная моторика
вскрывает их. Из анализа сопряженных моторных реакций мы
обнаруживаем, что каждое приближение к заторможенной навязчивой
группе дает резкие симптомы разлитого возбуждения,
характеризующего дезорганизацию нейродинамического процесса под влиянием
задержанной интенции.
Рисунок 71 приводит нам графический протокол того опыта,
который мы только что подвергли анализу. Он до конца раскрывает
динамику того процесса, который мы имеем здесь перед собой. Нейро-
312

Опыты с экспериментальными неврозами
Рис. 71. Ассоциации при заторможенной навязчивости. Испытуемая Ин.
А — свободные ассоциации в норме
В и С — свободные ассоциации при внушении заторможенной навязчивости
динамика этого опыта сильно отличается от той, которая характеризует
нормальный опыт (кривая А). Начавшись с достаточно нормальных
сопряженных нажимов, она при подходе к заторможенному звену
(9. белый..; кривая В) дает верные признаки происходящего здесь
конфликта: кривая показывает заметное стойкое напряжение и
покрывается резким тремором, свидетельствующим о том, что не находящая
адекватного выхода интенция осталась задержанной. Такое явление
мы видим каждый раз, когда ассоциативный ряд подходит к
заторможенной группе; так, отрезок: 14. платье — 15. галстук... [красный!] —
демонстрирует резкую дезорганизацию поведения и разлитое
возбуждение, характеризующее наличие здесь заторможенного, невыявленного
звена. Заторможенная навязчивость, не давая возможности проявиться
внушенно-навязчивой группе открыто, влечет за собой резкую
дезорганизацию нейродинамики, обостряющуюся каждый раз, когда
испытуемый пытается активно осуществить навязчивую реакцию.
Мы снова подходим к одному из основных положений, которое
мы считаем обоснованным настоящей работой: чем сильнее выявляется
активность, чем ближе к моторному концу она подходит,
тем резче та дезорганизация нейродинамического процесса,
которая получается при ее торможении, тем более резкая
аффективная вспышка проявляется в результате конфликта.
313

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
В нашей серии опытов заторможенная навязчивость встречала
двоякого рода реакции со стороны личности: иногда она вызывала упорные
попытки непосредственно высказать то слово, которое навязчиво
прорывалось к реакции, иногда же испытуемый избирал ряд обходных путей,
пытаясь обойти заторможенную навязчивость рядом замещающих актов.
Две формы реакции на внушенную навязчивость собственно составляют
две основных формы поведения при навязчивом неврозе,
искусственно вызванных нами в лабораторной обстановке; они скрывают за собой
и совершенно разные нейродинамические механизмы.
За все время нашей работы мы никогда не встречали более резкой
вспышки аффекта, чем та, которую мы видели каждый раз, когда
испытуемый пытался непосредственно осуществить внушенную ему навязчивую
тенденцию, неизменно наталкиваясь на созданные внушением преграды.
Дезорганизация поведения при таких попытках поистине принимает самые
острые формы.
Мы остановимся на одном, но типичном примере. Испытуемому Чер.
мы делаем наше обычное внушение и получаем ассоциативный ряд,
характеризующийся сплошными попытками прорваться через внушенную
запруду и дать навязчивые, но запрещенные слова; мы даем этот ряд и его
моторный эквивалент, представленный на рисунке 72.
Исп. Чер. Цепные реакции при заторможенной навязчивости
синий... синий... кх... х... 1. лев. 2. курица. 3. стол. За. к... [Эксп.:
скажите по-французски!]... 4. rouge. 5. синий. 6. розовый. 7. желтый.
8. корова. 9. лев. 10. красный. 11. красный. 12. синий. 13. к...орова.
14. лев. 15. кх... 16. синий. 17. красный. 18. синий. 19. белый.
20. желтый. 21. лошадь. 22. красный. 23. синий... ну, я не знаю что
еще (глядит по сторонам). 24. стул. 25. стол... не знаю, что еще...
Перед нами — осуществление навязчивой тенденции, проводимое
с необычайной настойчивостью. Правда, заторможенность охватывает
только одну часть навязчивости, распространяясь лишь на слово «красный»;
однако именно в этом направлении мобилизуется вся активность
испытуемого. Каждая попытка прорвать этот барьер кончается произнесением
начальной буквы заторможенного слова и резким взрывом возбуждения;
к этому присоединяется и общая дезорганизация поведения, характеризуемая
следующей выдержкой из протокола:
314

Опыты с экспериментальными неврозами
Рис. 72. Цепные реакции при заторможенной навязчивости. Испытуемый Чер.
А — первые серии свободных ассоциаций
В — серии цепных ассоциаций
При предложении реагировать всеми приходящими в голову словами,
испытуемый начинает спазматически пытаться что-то сказать, затем
откидывается на спинку кресла, снимает руки с аппаратов... По просьбе
экспериментатора снова кладет их, делает мучительные усилия снова что-то сказать.
Лицо красное, на глазах слезы, пульс резко повышен, дыхание прерывистое,
лоб влажный, во всем поведении — признаки резкого приступа аффекта.
Картина резкого распада поведения не останавливается попытками
непосредственно сказать навязчивые слова, и испытуемый скоро
переключается на попытки замещения его аллитерациями (8. к... корова... 13. к...
корова) или близкими цветами (6. розовый); однако моторная
дезорганизация заметно снижается только после разрешения сказать
заторможенное слово на французском языке (4) и дальнейших попыток несколько раз
воспроизвести его в течение ряда (10,11,17, 22); остающаяся навязчивость
вызывает, однако, ряд экстрасигнальных реакций (24, 25) и, наконец,
ведет к полному отказу от ряда.
Одно вытекает из этого протокола (и ряда ему подобных) с полной
ясностью: тенденции непосредственными попытками прорваться
через барьер не вызывают ничего, кроме вспышки аффекта
и резкой дезорганизации поведения, которое тем больше, чем ближе
к моторному концу оказываются такие тормозимые попытки.
Именно это заставляет нас обратить особое внимание на те случаи,
когда такие непосредственные попытки замещаются обходными путями,
с помощью которых испытуемые пытаются обойти создавшийся конфликт.
315

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Анализ всех протоколов показывает нам, что мы действительно
получили состояние, по своему типу очень близкое к неврозу навязчивости.
Вызвав искусственным путем навязчивую, но заторможенную тенденцию,
мы могли наблюдать не только попытки к прямому осуществлению нашей
инструкции, но и своеобразную стратегию испытуемого, выражающуюся
в попытках заместить чем-нибудь заторможенную навязчивую тенденцию
и тем самым разрядить создавшееся благодаря задержке навязчивости
напряжение. В таких замещениях испытуемые обнаруживают
значительную стойкость, и во всех наших опытах мы не видели ни одного протокола,
в котором такая тенденция к замещению не была бы обнаружена.
Значение этой проблемы для всего цикла наших работ заставляет нас указать
здесь на основные типы этих замещений, то, как они проявляются у наших
испытуемых. Мы расположим их от наиболее близких к тенденции
непосредственно отреагировать навязчивую реакцию до наиболее сложных форм
интеллектуального замещения.
1. Наиболее близко к приведенным выше случаям непосредственных
попыток — замещение заторможенных слов аллитерациями. Эта форма замещения
может быть названа вторичной; испытуемый пытается здесь произнести
навязчивое слово и, потерпев неудачу, заканчивает начатую попытку другим
словом, начинающимся с той же буквы.
Исп. Ант. дает нам ряд с заметной попыткой заменить недоступную ему реакцию
«синий» аллитерациями:
...машина — капля — змея — с...сено — Африка — с... не знаю,
что сказать... город — дом — с...сижу — сосна... — земля —
волна — горе — с... сияние — Сибирь — Азия — с. свинья —
дуб...
В отчете испытуемый указывает, что ему все время приходили в голову слова,
начинающиеся с «с», но объяснить причину этого он не может.
2. Замещение плоскими реакциями (экспериментальными или
стереотипными) встречается в наших опытах весьма часто. В этом случае испытуемый
пытается разрядить создавшееся напряжение простым перечислением
окружающих вещей или стереотипным повторением каких-нибудь слов,
создавая этим хотя бы примитивные моторные условия для оттока.
316

Опыты с экспериментальными неврозами
Исп. Звер. дает нам такой ряд со стереотипным повторением отдельных слов
и переходом к примитивным реакциям:
город — деревня — поселок — лес — деревня — звери —
цветы — звери — заяц — город — университет — первый —
второй — третий — четвертый — пятый — шестой... с...
стол — стул — кушетка — диван...
Все известные нам формы уплощения — от стереотипных реакций до
аллитераций и перехода к экстрасигнальным формам — с наглядностью
проявляются в этом ряду, давая — хотя и примитивный — выход для создавшегося
напряжения.
3. Значительно более интересная форма — замещение близкими к
заторможенной группе представлениями. Так, при запрещении
навязчивых реакций «красный» и «синий» наши испытуемые замещают
их близкими цветами, навязчиво повторяя слова «розовый», «голубой»,
«фиолетовый» и т. д. или пытаясь выразить запрещенные цвета другими
терминами:
Исп. Кар. (перечисление цветов):
голубой — зеленый — розовый — черный — фиолетовый...—
сиреневый...
Исп. Бас. (перечисление цветов; заторможен красный):
коричневый — синий — зеленый — желтый — малиновый...
(испытуемая закусила губы, широко раскрывает глаза)... забыла...
я как-то не думаю... лезет в голову другое... розовый — белый —
карминный — гранатный — violette!... ну как его... такие бывают
маки!..
Эта схема замещений близкими образами встречается очень часто и создает
картину, с большой стойкостью проявляющуюся и в неврозах навязчивости.
Мы имели много случаев наблюдать ее и в других ситуациях. Так, при
внушении навязчивого называния птиц, один из наших испытуемых дает нам
замещающий ряд, воспроизводящий тот же механизм:
Исп. Жел.:
дом — трамвай — сорока — диван... курица — лампа — солома —
не знаю... соловей — цветок... карандаш — насекомое — бабочка...
Две последние реакции являются достаточно наглядной иллюстрацией этого
правила.
317

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
4. Последняя форма замещений, на которой следует остановиться, является
наиболее сложной. В этом случае происходит не прямое замещение
запрещенного слова близким к нему, но испытуемый избирает какой-нибудь
опосредствующий образ, который аранжирует весь ассоциативный ряд,
так что здесь становится трудно заметить непосредственное проявление
внутренней навязчивости. Вот такой пример:
После внушения заторможенно-навязчивой группы «красный — синий»
испытуемая Бас. дает свободный ассоциативный ряд:
доска — карандаш — кресло — платок — лампа... старик —
трамвай — манеж — желтый — сад — стена — огонь — платок
С первого взгляда мы не видим в этом ряду почти ничего навязчивого,
кроме разве двухкратного появления слова «платок». Однако отчет
испытуемой раскрывает нам связь этого ряда с внушенной тенденцией:
«Меня все время преследует почему-то наш красный турецкий платок...»
Структура ряда становится для нас ясной. Непосредственное выявление
заторможенно-навязчивых звеньев замещается здесь фиксацией одного
образа, который начинает замещать заторможенную группу и становится
навязчивым.
Мы привели эти примеры, чтобы показать, что полученная нами
реакция мобилизует всю личность испытуемого и аранжирует целое, иногда
очень сложное состояние, по своей структуре приближающееся к модели
навязчивого невроза. Внимательное изучение помогает нам сделать
из анализа этих состояний важные выводы, приводящие к существенным
механизмам аффекта и невротического распада поведения.
Мы расположили приведенный материал в порядке известного
сдвига тормозной активности испытуемого: если в первых случаях
мы имели попытку, которая почти дошла до своего моторного конца
и тормозилась уже после того, как испытуемый начинал произносить
запрещенное слово, то в дальнейшем этот конфликт все больше сдвигается
от моторной сферы и все трудности и обходы переносятся из моторного
аппарата в замыкательный: наш испытуемый бросает попытки
непосредственно прорваться через моторную запруду и начинает искать новых
замыканий, новых речевых обходов, новых замещающих образов. Две
последние группы приведенных нами примеров навязчивости относятся
318

Опыты с экспериментальными неврозами
именно к этому виду обходов: испытуемый не пытается перейти к прямым
моторным иннервациям; вместо этого он направляет все свои усилия на то,
чтобы подыскать адекватный интеллектуальный выход, заместив
запрещенный путь новыми вариантами. Конфликт сдвигается с
моторной сферы в сферу замыкательную, и замещения начинают
носить здесь совершенно новый характер: от бессмысленных замещений
по аллитерациям, которые являются лишь попытками как-нибудь
произнести начатое слово, испытуемый переходит к осмысленному замещению
названия запрещенного цвета другим (вместо «красного» — розовый,
карминный, фиолетовый) или к аранжировке замещающего образа
(«красный платок»); эти замещающие образы помогают аранжировать
и дальнейший ассоциативный ряд, заменяя периферический
конфликт центральной реконструкцией. Совершенно бесспорно,
что мы имеем здесь дело с двумя резко различными аранжировками
навязчивых состояний и, что для нас сейчас самое важное,— с двумя
совершенно особыми структурами неиродинамических процессов.
Сдвиг задержки с моторной системы к замыкательной
избавляет личность от резкого, открытого конфликта и
уводит ее от того аффективного взрыва, который неизбежен при
торможении уже оформленной навязчивой активности. Все
наши материалы позволяют нам сделать именно такой вывод. Наш
испытуемый почти всегда очень быстро бросает непосредственные попытки
высказать запрещенное слово и переключается на центральное замещение
его именно потому, что это спасает его от резких неиродинамических
встрясок, от взрыва нейродинамической дезорганизации.
Мы даем рисунок 73, где представлена нейродинамика двух случаев:
в первом из них возбужденная навязчивостью активность дошла до своего
моторного конца, и благодаря внушенному запрещению был вызван
конфликт в речевой сфере с типичными замещениями по аллитерации.
После внушения навязчивого, но заторможенного слова «камень» нами
был получен ряд с типичным моторным конфликтом:
ИСП.АНТ.:
I. железо. 2. гора... 7. весна. 8. милый. 9. осень. 10. к..капуста.
II. кяслый. 12. картофель... 13. к...капитан. 14. к...к... больше
ничего.... 15. к...кекс. 16. кло...хлопоты...
319

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
7 5" 10" 15" 20" 25" 8 30" 35" 40" 45" 50" 9 55" 60"
11 'I III III §9
Рис. 73. Свободные ассоциации после внушения заторможенной навязчивости
А — пример моторного конфликта. Исп. Ант.
В — пример центрального замещения. Исп. Бас.
Сопряженная моторика этого (рисунок 73-А) ряда указывает здесь
на резкие попытки реагировать, тормозимые и вызывающие значительную
дезорганизацию поведения, приближающуюся к той, какую мы видели
в приведенном выше случае испытуемого Чер. (рисунок 72).
Совершенно иначе протекает ряд, характеризующийся цент-
ральным замещением; рисунок 73-В представляет сопряженную
моторику того участка ряда испытуемого Бас, который как раз идет
по пути замещения запрещенных цветов близкими им названиями:
6. розовый. 1. белый. 8. карминный. 9. гранатный...
Мы видим, что центральный обход запрещенного звена не со-
провождается никакими заметными моторными нарушениями
и что основной поток активности, который регистрируется сопряженной
моторикой, остается спокойным и не отражает никаких заметных
конфликтов. Замена периферического конфликта центральным, замыкательным,
передвижка конфликта с моторной системы в центральную вносят
значительные изменения в протекание нейродинамических процессов.
Мы подходим здесь к важнейшим вопросам структуры конфликта,
мы разберем их в следующей главе.

Глава 8
О структуре конфликтных
процессов
1. Структура конфликта и механизмы
дезорганизации поведения
ы подошли вплотную к очень важным вопросам о
структуре дезорганизации человеческого поведения и о месте,
которое занимает в нем конфликтный процесс.
Все опыты, рассмотрением которых мы до сих пор были
заняты, привели нас к выводу, что существенную роль в дезорганизации
человеческого поведения играет механизм конфликта, что задержка
в возбужденной системе активности может легко вызвать аффект и
привести к распаду поведения. Однако теперь мы можем спросить себя:
где должен произойти конфликт, чтобы поведение оказалось максимально
дезорганизованным? В каком моменте, на какой стадии возникшей
активности разыгравшийся конфликт может получить максимальные
шансы для срыва организованного поведения?
Перед нами стоит важнейший вопрос о структуре самого
конфликтного акта и о механике его влияний, и мы можем решить его лишь
с помощью специальных экспериментов, посвященных сдвигам
конфликтного процесса, искусственному приближению конфликта к
различным этапам активности человека.
Наши прежние эксперименты дают нам некоторую подготовленную
почву для подобной задачи. Опыты с натуральными аффектами и с
искусственными конфликтами убедили нас в том, что дезорганизация
м
321

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
поведения возникает лишь в том случае, когда какая-либо
достаточно сильная система активности подвергается
задержке; контрольные случаи (ср. контрольные опыты с конфликтом
недостаточности; гл. 6, § 3, рисунок 59) показали, что когда испытуемому
дается сверхтрудная задача, конфликт и связанная с ним дезорганизация
нейродинамических процессов возникает лишь тогда, когда субъект
пытается решать задачу и трудность тормозит эти попытки уже на
некотором этапе начавшейся активности; случаи простых отказов от задачи
без мобилизации активности никакого конфликта и никаких нарушений
обычно не дают.
Однако этого указания еще далеко не достаточно, чтобы определить
степень активности тех нарушений, которые может причинить
разыгравшийся в поведении конфликт. В наших опытах мы видели случаи, которые
с наглядностью показывают, что структура и интенсивность
дезорганизации поведения принимают совсем разные формы в зависимости от того,
до каких пределов дошла вызванная нами активность и на каком
этапе она оказалась заторможена.
Мы можем выделить из наших материалов по крайней мере три
основных случая, характеризующих совершенно разную структуру
конфликта и приводящих к совершенно различным эффектам.
1. Возбужденная у субъекта активность может быть доведена почти
до окончательной реакции; она может принять совершенно оформленный,
готовый к реакции вид и затормозиться лишь в самый последний момент,
у самого моторного конца.
В этом случае речь идет о торможении в отводящей, моторной
системе, и мы можем говорить о конфликте при «непосредственной
разрядке» в исполнительной системе. Примеры таких конфликтов мы
видели в наших опытах с «конфликтом установок», где подготовленное на
определенном языке слово внезапно оказывалось непригодным для реакции
и противоречащим инструкции; подобные же конфликты в своих наиболее
резких формах были продемонстрированы нами в случаях заторможенной
навязчивости, когда испытуемый наталкивался на резкие затруднения при
непосредственных попытках высказать навязчивую речевую реакцию
(см. испытуемый Чер., рисунок 72, и испытуемый Ант., рисунок 73-А).
2. Совершенно иной структурой отличаются те случаи, когда общая
интенция субъекта не находит себе оформленных реактивных возможностей.
322

О структуре конфликтных процессов
В этих случаях начавшаяся активность обуславливает лишь общее
напряжение и выливается в общие тонические иннервации, не находящие себе,
однако, адекватного условиям выхода. Такие случаи мы видели в «конфликте
недостаточности», такой же механизм часто встречался нами в резких
аффективных реакциях, которые характеризовались срывом и нарушением
правильной речевой деятельности.
3. Наконец, мы встретились еще и с третьим случаем. Его
отличительной чертой было то, что конфликт сдвигался в нем из эффекторной
системы в систему замыкательную; испытуемый не мобилизовал свою
непосредственную активность с тем, чтобы пытаться непосредственно
осуществить трудную для него задачу. Непосредственные моторные
попытки он заменял интеллектуальными поисками обходных путей,
и его реакции характеризовались именно тем, что весь конфликт и все
связанные с ним затруднения разыгрывались в центральном, замыкатель-
ном аппарате. Такой процесс мы часто получали в опытах с заторможенной
навязчивостью, и именно он был предметом наших последних экскурсов
(см. гл.7, § 3, рисунки 71 и 73-В).
Все эти формы конфликтов дали совершенно неравноценные
нарушения в протекании нейродинамических процессов. Максимальные нарушения
в поведении были вызваны конфликтом первого рода; последний из них дал
сильно заторможенную, но протекающую без заметных признаков моторной
дезорганизации реакцию. Мы убедились, что чем ближе к моторному
концу сдвигается конфликт, тем более активные и резкие
формы дезорганизации нейродинамического процесса он
вызывает. Наоборот, перенесение конфликта из моторной сферы в
замыкательную как бы изолирует этот конфликт от непосредственного проявления
и от непосредственного влияния на дезорганизацию поведения.
Этот вывод является одним из основных утверждений, которые
мы можем сделать на данном этапе нашего исследования; он вызывает
у нас целый ряд добавочных соображений о структуре реактивных
процессов, которые будут подробнее развернуты в третьей части этой работы.
Совершенно очевидно, что неравноценность аффекта вызывается не
только большей близостью первого вида конфликтов к моторной сфере и
большей отдаленностью от нее конфликтов в замыкательной системе; очевидно
еще, что между обеими системами существует глубокая функциональная
разница и что на границе между ними существует некоторый «барьер»,
323

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
который препятствует отражению в моторике каждого конфликта,
происходящего в замыкательной системе.
Постараемся, однако, детальнее описать факты, подтверждающие
эти положения, чтобы уже затем обратиться к вытекающим из них
выводам.
Опыты, проведенные нами, в одном отношении наталкивают нас
на путь дальнейшего исследования: полученные нами факты в некоторой
степени напоминают нам явления невропатологического порядка, связанные
с расстройством интеллектуальных процессов и речи, и заставляют нас
думать, что в этих контрольных случаях мы можем найти ряд дальнейших
фактов, необходимых для установления интересующих нас механизмов.
Ряд процессов, наблюдавшихся нами в опытах с экспериментальными
конфликтами, необычайно близко подводит нас к явлениям афазии. Правда,
все, что мы получали до сих пор, не может рассматриваться иначе, как круг
явлений, лишь по отдельным нейродинамическим проявлениям
напоминающий афазию; но в данном исследовании конфликты в чем-то
приближаются к ней, что имеет для нас решающее значение.
В самом деле, описанные нами виды конфликтов имеют свои крайние
случаи в двух видах дезорганизации поведения, которые ближе всего
примыкают к афазиям моторного и сенсорно-амнестического типа.
Типичную модель концентрированной моторной афазии мы имеем в только
что рассмотренном случае искусственной навязчивости с заторможенным
концом. Эти случаи дают нам, как правило, максимальный распад
поведения. Обратный пример конфликта, напоминающего амнестическую
афазию, мы видим в «конфликте недостаточности», когда испытуемый
оказывается не в состоянии подобрать (или «вспомнить») подходящее
к данному случаю слово; наконец, опыты с «конфликтами установок» дают
в определенных случаях уже описанное нами поражение восприятия
неожиданно предъявленного на другом языке слова и порождают процесс,
по своей структуре напоминающий сенсорные афазические явления.
Нейродинамика этих случаев оказывается резко отличной от той, которую
мы встречаем при развернутом моторном конфликте, и мы вправе задать
себе вопрос: какие же нейродинамические изменения получаются при
сдвиге конфликтных процессов?
Будет совершенно естественным, если мы будем искать ответ прежде
всего в опытах с афазией и афазическими конфликтами.
324

О структуре конфликтных процессов
2. Опыты С АФАЗИЧЕСКИМИ КОНФЛИКТАМИ
Афазия действительно представляет совершенно исключительные
удобства для изучения выдвинутой нами проблемы. Не давая никаких
постоянных нарушений нейродинамики и часто сохраняя практическое
поведение больного мало измененным, афазия дает нам возможность
наблюдать резкие формы конфликта, как только больной переходит к
речевой деятельности. Этот конфликт при моторной парафазии и при случаях
амнестической афазии часто носит весьма резко выраженный характер
«конфликта у моторного конца»: больной прекрасно знает то слово,
которое он хочет назвать, иногда называет его первую букву, но
оказывается не в состоянии его выговорить, наталкиваясь на торможение при
его окончательном оформлении и произношении. Именно этот факт дает
нам возможность наблюдать на общем фоне поведения, вовсе не
отличающегося возбужденностью, резкую дезорганизацию нейродинамики, явно
зависящую от исключительно актуального речевого конфликта.
Первая возможность, раскрываемая перед нами афазией, сводится
к возможности наблюдения и точной фиксации тех естественных конфликтов,
которые проявляются здесь в необычайно резких и изолированных формах.
Однако рядом с этим перед нами возникает вторая возможность,
носящая уже чисто экспериментальный характер. Мы можем попытаться
сдвинуть конфликт у афазика, отнести его от моторной сферы к рецеп-
торно-замыкательной; мы можем организовать эксперимент так, чтобы
больной встречал затруднения не при реакцировании словом, а при
восприятии и осмыслении предложенного ему стимула и подыскании
адекватной по содержанию реакции. Те изменения в нейродинамическом
процессе, которые мы получим в этом случае, будут особенно
показательны именно потому, что они будут протекать на фоне свойственного
испытуемому моторного конфликта, лишающего его поведение обычной
организованности.
Мы займемся сначала анализом тех изменений, которые вносит
в поведение афазика речевой конфликт. Располагая несколькими (до 10)
больными амнестической афазией, проведенными через наш эксперимент,
мы, однако, ограничим наше изложение лишь немногими из этих случаев,
имея в виду достаточную однородность результатов и желая сохранить
клиническую цельность изложения.
325

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Мы будем оперировать преимущественно теми случаями амнестической
афазии, с которыми мы провели наибольшее число опытов. Из них мы в
первую очередь используем следующие:
Б-ной Кут., 20 лет, деревенский парень, окончил сельскую школу. За 8
месяцев перед опытом появляются острые расстройства речи, сначала полная
немота, затем постепенное восстановление, переходящее в ярко выраженные
расстройства амнестического типа. Легко говорит отдельные целые фразы,
сильно затрудняется в назывании отдельных слов. Легко считает до восьми,
но затрудняется в назывании цифр в беспорядке. Подробно прослежен в
клинике нервных болезней МГУ.
Б-ная Кал., 56 лет, домашняя хозяйка. Аналогичная картина афазии,
в несколько более тяжелой форме. Говорит некоторые фразы, но резко
затрудняется при произнесении отдельных слов.
Б-ная Альт.у 52 лет, домашняя хозяйка. Та же картина, в еще более тяжелой
степени.
Б-ной Авт., 47 лет, инженер, высокообразованный человек. Афазия
амнестического типа. Свободно разговаривает, жалуется на то, что «ослабела
память»: забывает названия отдельных слов. Сильно затрудняется в
отдельных случаях при назывании предметов.
Б-ной Гек., 54 лет. Тяжелые афазические явления. Связно почти не говорит;
произносит отдельные обрывки фраз, неожиданно для себя часто произносит
совершенно другое слово вместо того, которое он хотел произнести. Называние
предметов и повторение слов сильно затруднены.
Б-ной Як., 55 лет. Амнестическая афазия с забыванием отдельных
выражений и слов при сохранившейся довольно плавной речи.
Мы ограничиваемся лишь немногими больными, из которых в первую очередь
остановимся на двух-трех. Специальный связанный с афазией материал
однажды уже занимал нас в другом месте1. В качестве исходного для нашего
анализа мы возьмем больного Кут., вслед за Хэдом особенно высоко
расценивая случаи афазии в молодом возрасте, где все интересующие нас
конфликты протекают на фоне значительно более высокого энергетического тонуса.
Мы начнем наш анализ с установления общего нейродинамического
фона, на котором протекает афазический конфликт. Ряд контрольных
Lebedinsky M. S. und Luria A. R. Die Methode der abbildenden Motorik und ihre
Anwendung an die Nerwenklinik // Archiv für Psychiatrie und Nervenkrankheiten, 1929,
Bd. 87.
326

О структуре конфликтных процессов
опытов был направлен на изучение простейших неиродинамических
процессов вне речевой деятельности.
Опыты с простой реакцией показывают, что моторика афазического
больного вне речевой деятельности почти не представляет никаких
отклонений от нормы. (Ряд специальных нарушений в структуре
реактивных процессов будет рассмотрен нами ниже.) Рисунок 74 дает нам пример
простых реакций испытуемого Кут. на звуковые сигналы. Кроме мелкого
тремора правой руки и сильной синкинезии левой, мы не встречаем здесь
никаких заметных отклонений от нормы; эти же симптомы повышенной
моторной лабильности, как правило, встречаются и у нормальных (но
обладающих несколько повышенной возбудимостью) испытуемых.
Постукивание также дает у этого испытуемого (как и у ряда других
исследованных нами парафазиков) достаточно нормальные данные.
Совершенно аналогичные данные мы получаем и при включении простой
деятельности, связанной с артикуляционным аппаратом. Мы начали с того,
что просили больного повторять определенный звук или слог, одновременно
с этим производя соответствующий нажим правой рукой; мы ввели в
исследование сначала не речевую, а примитивную голосовую деятельность.
РИС. 74. Простая реакция на звуковые сигналы. Испытуемый Кут.
327

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Полученные нами результаты мы даем на рисунке 75. В этом опыте
мы предлагали испытуемому сначала повторить за нами звук «а» с
соответственным сопряженным нажимом, а затем он должен был точно так же
повторять слог «ва». В обоих случаях процесс проходит без заметных
затруднений, и нейродинамика, отразившаяся в моторных кривых,
показывает, что простые голосовые реакции еще не связаны с тем
конфликтом, который мы привыкли наблюдать у афазиков.
Первые проявления афазического конфликта мы видим не при
простой голосовой деятельности, а при том первичном конфликте установок,
который с особенной легкостью и четкостью проявляется у этого
испытуемого в опытах с простейшей сменой голосовых координации.
Каждая несколько раз повторенная афазиком голосовая реакция
создает у него определенную привычную установку, и когда мы после
неоднократного произнесения слога «ма» предлагаем афазику произнести
столь же легкий для него слог «па» — он наталкивается уже на
определенное затруднение в виде данной нами артикуляционной установки
на «ма». Таким образом, создается наиболее примитивный из афазических
Рис. 75. Моторная реакция, сопряженная с простыми
голосовыми реакциями. Испытуемый Кут.
328

О структуре конфликтных процессов
конфликтов, который является не чем иным, как с особой четкостью
проявляющимся конфликтом установки. На рисунке 76 мы даем моторную
картину этого конфликта, с ясностью показывающую, что торможение
Рис. 76. Повторение слогов при смене установки. Испытуемый Кут.
А — ма, ма, ма, па... п, па
В — та... па
329

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
вызванной нами активной установки у самого ее моторного конца вызывает
резкое моторное возбуждение и на значительный отрезок времени
дезорганизует поведение. Совершенно понятно, что эта дезорганизация
достигает своего максимума, когда мы переходим к произнесению трудных
для испытуемого слов. Тот факт, что после созданной нами и достаточно
закрепленной установки испытуемый оказывается не в состоянии
произнести слова, которые он незадолго до этого легко произносил, —
позволяет нам присоединить к резкому моторному конфликту еще значительно
более глубокий аффективный конфликт, и дезорганизация поведения в этих
случаях достигает своей наиболее яркой формы.
На рисунке 77 мы демонстрируем такой случай; испытуемый Кут.
с легкостью мог произносить вслед за нами слово «рыба», и сопряженная
моторика указывала на то, что этот акт протекал у него без заметных
конфликтов; зато достаточно нам было дать ему слово «лошадь», чтобы
внезапная смена установок вызвала невозможность произнести его, персеве-
ративная тенденция с предыдущего слова создала резкий моторный
конфликт, а это вызвало резкую дезорганизацию поведения со всеми
признаками необычайно острого разлитого возбуждения. Когда через
несколько минут нам удалось воспитать адекватное повторение слова «лошадь»,
Рис. 77. Повторение слов при смене установки. Испытуемый Кут. {пояснения в тексте)
330

О структуре конфликтных процессов
мы наблюдали обратное явление: внезапное переключение на слово «рыба»
создало необычайно резкий конфликт и повело к сильнейшему разлитому
возбуждению с полной дезорганизацией поведения.
Если конфликт установок проявился у афазиков с исключительной
рельефностью, то не менее рельефны оказались и проявления конфликта
недостаточности, связанного, однако, с тем же неумением назвать данное
слово, конечно, хорошо ему известное. Как и в первом случае, мы имели
здесь резкий пример «конфликта у моторного конца», и рисунок 78
показывает, что он неизменно сопровождался резчайшим периферическим
возбуждением и полной ломкой организованных форм поведения.
Мы неоднократно имели случай убедиться в том, что наблюдаемый нами
конфликт вызывает не только активные моторные нарушения (что было бы
понятно из самого факта сопряжения активной речевой тенденции с моторной
реакцией), но и те механизмы переключений моторного возбуждения,
которые мы уже имели случай наблюдать при изучении аффектов и конфликтов.
Мы получали эти случаи переключения с большой легкостью, когда оставляли
правую руку без активного сопряжения с речевой реакцией; механизмы
отражения аффективных процессов на пассивных выразительных системах,
описанные целым рядом авторов, начиная с Р. Соммера и кончая О. Левей-
штейном и его школой, были получены здесь при актуальном конфликте
у афазика.
Мы приводим такой случай на рисунке 79; в части А этого рисунка мы
даем пример того, как повторение слова «крупа» после созданной установки
на слово «рука» отражается на активной сопряженной моторике; кривая В
Рис. 78. Идентификация предметов у афазика. Испытуемый Кут.
А — Что это? — (Вверх поднята рука.) — Я не знаю.
В — Что это? — (Вверх поднят палец.) — Я не знаю. Это нога?
Нет. — Это палец? — Да.
331

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Рис. 79. Отражение афазического затруднения в активной и пассивной моторике
(пояснения в тексте)
демонстрирует отражение того же затруднения на пассивных моторных
системах. В то время как в первом случае все наиболее резкие изменения
отражались в активной деятельности правой руки, давая типичные дискоорди-
нации, те же самые условия при пассивных моторных системах вызывали
резкие явления переключения и значительный тремор левой руки.
Во всех этих случаях вызывавшийся нами конфликт разыгрывался
у самого моторного конца; испытуемый прекрасно знал, что ему нужно
сказать, но афазическое расстройство делало для него эту задачу невоз-
332

О структуре конфликтных процессов
можной, нарушая реакцию при самом акте произнесения. Исключительно
активные нарушения, которые мы здесь наблюдаем, мы склонны
приписывать именно тому, что конфликт происходит здесь в
непосредственной близости к моторной сфере и что именно здесь, больше
чем в каком-либо другом случае, мы имеем торможение на завершающем
этапе, то есть в наиболее активном моменте реактивного процесса.
После того как мы убедились в исключительно резком проявлении
конфликта, расположенного в непосредственной близости к моторной
сфере, мы с большим интересом обратимся к опытам со «сдвигами» конфликта.
Наша задача сводится здесь к тому, чтобы перенести затруднение из
моторной части процесса в воспринимающую или замыкательную часть
и проследить те нейродинамические изменения, которые наступают с таким
сдвигом конфликта. Мы должны, следовательно, вызвать у испытуемого
тенденцию к предъявленной ему задаче, но затормозить этот ответ уже
в самом начале, по возможности в его рецепторно-замыкательной системе.
Этого мы можем достигнуть весьма простым опытом: мы предъявим
афазику различные картинки с инструкцией называть изображенную
на них вещь. В одних случаях мы можем сделать эти картинки легко
воспринимаемыми, но затруднить процесс называния в его моторной части;
в других случаях мы можем затруднить самый процесс восприятия
картинки, давая недостаточно четкий рисунок или предъявляя на рисунке
вещи, мало знакомые испытуемому, и предлагая ему, как и в первом случае,
назвать эту вещь, сопровождая называние сопряженным нажимом.
Ряд проведенных опытов убеждает нас в том, что сдвигание
конфликта в рецепторную сферу устраняет все те явления
возбуждения и дезорганизации поведения, которые были
характерны для случая моторного конфликта.
Рисунок 80 дает два таких примера. В части А этого рисунка мы
приводим реакцию испытуемой Альт, на предъявление картинки с
труднопроизносимым названием («паровоз»); моторика этой реакции
(реакция 12) указывает на резкий взрыв возбуждения, уже известный нам
по другим случаям моторного конфликта; реакция 13 дает совершенно
другую картину; здесь мы предъявляем нечеткий рисунок птичьей головы.
Испытуемая пытается понять эту картинку, но в конце концов
отказывается от ответа. Вполне аналогичный процесс мы возбуждаем у испытуемого
Авт. (кривая В того же рисунка), предъявляя ему на этот раз легкую для
333

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Рис. 80. Называние изображенных на карточках предметов при афазии
А — исп. Альт.
12. моторный конфликт
13. рецепторный конфликт
В — исп. Авт.
7. легкая для называния картинка
8. непонятная картинка (рецепторный конфликт)
(пояснения в тексте)
называния картинку (реакция 7) и затем — непонятное для него
изображение носорога, которое он пытается отождествить со свиньей
или медведем, так и не останавливаясь на окончательном решении.
В обоих случаях мы получаем одинаковую нейродинамическую
картину: сдвигая конфликт в воспринимающую часть процесса, мы
совершенно лишаемся тех нейродинамических нарушений, которые были столь
334

О структуре конфликтных процессов
активны при конфликте, происходившем в непосредственной близости
от моторного конца.
Мы убеждаемся, что рецепторно-замыкательный процесс оказывается
отделен от моторной сферы каким-то «барьером», не пропускающим в нее
конфликт, происходящий в подготовительном центральном процессе;
с другой стороны, мы встаем перед возможностью допустить, что сама
подготовительная — замыкательная — система оказывается построенной
по какому-то иному принципу, в результате которого происходящие в ней
колебания и конфликты не вызывают резких нейродинамических нарушений,
по крайней мере в активной, моторной сфере.
Эти предположения ставят перед нами ряд серьезных проблем
о структуре конфликтного акта и о структуре самого нейродина-
мического процесса. Однако раньше, чем делать следующие шаги
по пути критики этого положения, мы должны со всей полнотой
убедиться в том, что в данном случае действительно имел место некий
конфликт, происшедший в центральном аппарате и почему-то не
выявившийся в моторике.
Опыты с определением сложных картин оказываются недостаточно
убедительными для этой цели; они продолжают оставлять сомнение в том,
была ли в этих случаях вообще вызвана какая-либо активность,
задержанная на самых первых своих стадиях; мы оказываемся принужденными
пойти по пути добавочных экспериментов, которые отвели бы эти вполне
законные сомнения.
3. Опыты СО СДВИГАМИ КОНФЛИКТОВ
ПРИ РЕЧЕВЫХ ЗАТРУДНЕНИЯХ
Наша задача сводится к тому, чтобы получить у одного и того же
испытуемого — и по возможности в одном и том же процессе — задержку
речевой реакции как в самой начальной, рецепторной, так и в конечной,
моторной ее фазе; мы должны, следовательно, попытаться создать модели
сенсорных и моторных афазических явлений у одного и того же субъекта,
гарантируя в обоих случаях наличие возбужденной у него активной
тенденции к реагированию и получая, по возможности, сдвиги конфликтов
в ходе самого эксперимента.
335

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Мы избрали для осуществления этой задачи очень простой путь.
В самом деле, для того чтобы создать речевые конфликты самых
различных структур при сохранении общей интеллектуальной интенции, нам
достаточно было взять испытуемого и провести с ним ассоциативный
эксперимент на языке, которым он владел далеко не в совершенстве. Именно
в таких опытах на чужом языке мы могли рассчитывать получить резкий
конфликт недостаточности, порожденный столкновением установки на
ассоциативный ответ и недостатком в речевом инвентаре; мы с уверенностью
могли ожидать здесь и того, что структура полученных нами конфликтов
окажется далеко не одинаковой. В одних случаях конфликт окажется
результатом того, что испытуемый будет не в состоянии вспомнить название
данного слова на чужом языке и подготовленный реактивный образ
не найдет своего моторного оформления; мы будем иметь дело с процессом,
по своей структуре приближающимся к амнестической афазии. Другие
случаи будут характеризоваться тем, что само предъявленное испытуемому
на чужом языке слово окажется для него недостаточно понятным; именно
здесь мы можем рассчитывать получить резкие колебания, связанные
с попытками синкретического его осмысления; таким образом, процесс будет
в этом случае носить все черты рецепторного конфликта; мы получим нечто,
напоминающее модель афазии сенсорного типа.
Мы не знаем таких опытов, посвященных исследованиям ассоциативной
деятельности у людей, плохо владеющих тем языком, на котором им
приходится ассоциировать. Классическая психология требовала всегда полного
знания языка, и только при этом условии считала возможным изучать
ассоциативные процессы. Однако изучение речевых реакций на чужом, плохо
знакомом языке раскрывает действительно интересные возможности.
Создавая прекрасную почву для получения конфликтных и аффективных
процессов, подобный опыт дает вместе с тем возможность изучить ряд
структур речевых и ассоциативных процессов, которые оказываются
скрытыми и невыявленными в обычных опытах и выступают резко лишь в таком
« паралогическом эксперименте ».
Мы провели по такой методике эксперимент с 15 испытуемыми. Все они
были студентами, знавшими какой-нибудь иностранный язык, но владевшими
им в совершенно недостаточной степени. Всем им предъявлялись подряд
25 слов-раздражителей на соответствующем иностранном языке, и
предлагалось давать на том же языке свободные ассоциативные реакции.
336

О структуре конфликтных процессов
Уже само поведение испытуемых свидетельствовало о том, что мы
получаем здесь резкую аффективную реакцию на ситуацию, связанную со
значительным конфликтом. Испытуемые сначала отказывались, заявляли,
что опыт с ними не удастся, и только после настойчивого убеждения
приступали к эксперименту. Та исключительная напряженность и то
понятное смущение, даже растерянность, которыми сопровождался опыт,
создавали общий фон, мучительный для испытуемого, но весьма
благоприятный для наблюдения занимающих нас конфликтов.
Сам характер получаемых нами в этом опыте речевых реакций
должен, конечно, резко отличаться от всего, что мы наблюдаем в обычном
нормальном ассоциативном эксперименте. Растерянность испытуемого
проявляется не только в его поведении, но и в характере самих
ассоциативных процессов; таблица 26 дает сводку реактивного времени,
Таблица 26
Результаты ассоциативного эксперимента с испытуемыми,
плохо владеющими иностранным языком
Испытуемый
1. Бод.
2. Ког.
3. Ког.
4. Каул.
5. Лур.
6. Мор. Н.
7. Мор. Т.
8. Мор. Т.
9. Сад.
10. Слав.
11. Слав.
12. Эр.
13. Эр.
14. Юд.
15. Чер.
Язык
фр.
англ.
англ.
нем.
англ.
англ.
нем.
англ.
англ.
нем.
нем.
англ.
англ.
фр.
фр.
Среднее
Время реакции
Med (сек)
6,0
4,3
2,2
3,2
3,0
2,8
2,2
2,2
5,0
2,8
2,8
3,0
3,4
4,2
3,2
3,6
Вариативность
mV (сек)
2,0
7,7
0,5
1,4
0,8
1,0
0,9
0,5
3,5
1,2
0,4
0,6
1,8
2,4
1,2
1,8
337

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
полученного в этом опыте. Значительная задержка сопровождается здесь
исключительно высокой вариативностью, которая достигает в среднем
50% и по которой мы можем заключить о весьма хаотическом,
дезорганизованном характере получаемого ряда. Кривые распределения
реактивного времени носят у отдельных испытуемых совершенно распыленный
характер (см. рисунок 81) и показывают, что стандартные формы
реагирования здесь были совсем утеряны, и реакции протекали отнюдь не по
типу высших автоматизмов. Наконец, сам состав речевых реакций оказался
резко снижен и не шел ни в какое сравнение с тем, что мы обычно получали
в ассоциативном эксперименте со взрослыми испытуемыми.
4|
;1 ллл\Ллл
2й 3м 4м 5м
N Ил
1 А лл
1 2" 3" 4" 5"
5 1
1 ллМ
2" 3м 4" 5м
Исп. Бод.
Лл
6" 7м 8й 1
Исп. Мор.
л л
6м 7м 8м 1
Исп. Юд.
лЛ
6м 7м 8"
Рис. 81. Примеры распределения времени реакции в ассоциативном
эксперименте на иностранном языке
338

О структуре конфликтных процессов
Таблица 27
Типология реакций в ассоциативном эксперименте
на иностранном языке
Отказы
(%)
10,5
Экстрасигнальные
(%)
16,5
Звуковые,
речевые,
двигательные
(%)
23,0
Адекватные
ассоциации
(%)
40,2
Специальные
формы
(перевод,
сплав и т. д.)
(%)
9,8
Таблица 27 приводит относящиеся сюда данные; около 60%
примитивных неадекватных речевых реакций является той цифрой, которая
отражает трудность и, частично, недоступность для испытуемых тех
условий, в которые мы ставим их нашей инструкцией.
Все это вместе создает исключительную по своей конфликтности
картину и дает основание ждать от этой серии значительных нарушений
в нейродинамическом процессе.
Все полученные нами в этой серии данные характеризуются, однако,
одной очень своеобразной чертой: испытуемые неизменно обнаруживают
здесь значительную активность, и мы почти не встречаем случаев, когда
предъявленное слово вызывало бы сразу резкий и категорический отказ,
не предваряясь весьма активными попытками понять его или ответить
на него.
Можно думать, что значительную роль в этом факте сыграло то
обстоятельство, что с переходом на чужой язык в мышлении неизменно оживлялись
те механизмы синкретизма, которые в вербальном мышлении на родном
языке были изжиты еще в детстве. Мы убеждаемся в этом из каждого нашего
опыта. Испытуемый, воспроизводящий плохо знакомое или совсем
незнакомое ему слово, все же пытается синкретично осмыслить его, ассимилируя
со знакомыми ему словами или пытаясь «догадаться» о его смысле. В
результате такого процесса мы получаем исключительно своеобразные
ассоциации, говорящие о том, насколько глубоко синкретизм гнездится в нашем
мышлении.
339

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Вот несколько таких типично синкретических ответов:
Исп. Ког.: (англ.) — ball (ассимил. с русск. «бал») — evening
Исп. СЛАВ, (нем.) — lippe (ассимил. с русск. «липа») — Baum
Исп. Юд. (фр.) — vache (ассимил. с нем. «waschen») — laver
Исп. Эр. (англ.) — letter (ассимил. с русск. «лето») — summer
Совершенно естественно, что при такой тенденции к синкретическим
реакциям наблюдаются самые причудливые формы реагирования, где
конфликт отражается в самой структуре речевого ответа.
Вовлечение механизма ассимиляции и другого, более знакомого языка создает
для такого конфликта необычайно богатую почву и представляет все данные
к тому, чтобы этот конфликт сдвинулся к речевому концу реакции. Вот
типичные примеры такой конфликтной структуры речевого ответа, дающие, кстати,
представление и о некоторых механизмах словесных новообразований:
Исп. Ког. (англ.): ink — inkkerchief (вместо «inkstand» по образцу «hand —
handkerchief»)
Исп. МОР. (нем.): Vogel — Sringling (слияние «Springen» и «Sperling»)
Исп. Вил. (нем.): Vogel — der Ers (слияние нем. «Nest» и русск. «аист»)
Исп. Мор. (англ.): stone — stoner (по образцу: камень — каменщик)
Приведенные нами примеры с достаточной ясностью говорят о том,
что мы с большой легкостью получаем в этой серии конфликт,
происходящий у самого речевого конца реакции. Случаи сильно затрудненных
реакций показывают, что мы с таким же успехом получаем здесь и
конфликты в рецепторном поле.
Вот примеры конфликтов обоих типов:
А) Рецепторный КОНФЛИКТ:
Исп. Бод. (фр.) le ciel — 16,0" — le ciel... le ciel... не знаю, что это такое...
Исп. Ког. (англ.) town 5,8" — town... town... a! village! («Думала, что это какое-то
очень трудное слово, а потом вспомнила и смешно стало».)
Исп. Ког. (англ.) see — 14,0" — ...глагол? ах нет! moon! («Раньше думала,
что это глагол, потом вспомнила, что это море».)
Во всех этих случаях конфликт связан с восприятием данного слова-
раздражителя; оно рождает в субъекте какие-то неясные представления,
затем начинаются попытки ассимилировать, понять это слово; связанный
с рецепцией слова-раздражителя конфликт может оказаться очень
340

О структуре конфликтных процессов
актуальным, но после того как он преодолен, ответ дается испытуемым
с достаточной легкостью.
В) Эффекторный КОНФЛИКТ:
(характеризуется как раз обратными чертами: восприятие предъявленного
слова происходит здесь достаточно легко, затруднения вызываются
подыскиванием адекватного слова для ответа; недостаточный речевой инвентарь
может сделать этот процесс особенно конфликтным.)
Исп. Вал. (нем.) Morgen — ... — ничего не вышло! («Мне вспоминается заря,
которая только что начинается, утро... Много мыслей,
но не могу найти подходящего слова...»)
Исп. Бод. (франц.) la cloche — не знаю! («Приходили в голову: нога, клёш,
матросский, колокол...»)
Исп. Ког. (англ.) nose — 19,0" — ой!., ничего... («Хотела сказать,
что-нибудь из частей лица, потом подумала, что вообще помню много слов,
а сейчас подходящих нет; потом решила, что на это слово не отвечу».)
Конфликтный характер обеих этих групп совершенно бесспорен,
поэтому мы с уверенностью можем ждать здесь достаточно резких
нейродинамических изменений, сопровождающих эти конфликтные
процессы. Результаты подтверждают наше предположение. До 32% всех
сопряженных моторных реакций протекает в этой серии с заметными
нарушениями. Как показывает приводимая в таблице 28 сводка (мы
приводим в ней лишь 10 случаев с регистрацией сопряженных реакций),
это количество поднимается иногда до 40—60%; в некоторых случаях все
100% сопряженных реакций оказываются нарушенными.
Совершенно ясно, однако, что при различной структуре конфликтных
процессов мы не можем ожидать одинакового строения
нейродинамических нарушений. Действительно, все встречаемые нами в этой серии
моторные нарушения распадаются на две отличные друг от друга группы:
в одних случаях мы наблюдаем нарушения в латентном периоде, носящие
по преимуществу характер пассивной, разлитой дезорганизации (таких
нарушений мы имеем в нашей серии около 22%); другие случаи связаны
с резкими нарушениями активного типа, которые можно рассматривать как
торможение отдельных более или менее оформленных импульсов; такие
нарушения мы имеем приблизительно в 10% всех случаев, и они дают
обычно наиболее резкие формы дезорганизации поведения. Совершенно
341

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Таблица 28
Типология нарушений сопряженных моторных реакций
в ассоциативном эксперименте на иностранном языке
Испытуемый
1. Бод.
2. Ког.
3. Каул.
4. Аур.
5. Мор. Н.
6. Мор.Т.
7. Слав.
8. Эр.
9. Эр.
10. Юд.
Среднее
Всего моторных
нарушений (%)
100
44
12
24
12
28
44
20
20
68
32
Нарушения разлитого,
пассивного типа (%)
70
44
8
20
8
12
36
12
8
40
22,2
Нарушения
активного типа (%)
30
—
4
4
4
16
8
8
12
28
9,8
понятно, что последняя форма нарушений оказывается чаще всего
связанной с конфликтом, расположенным в моторной сфере, в то время как
первая характеризует общее замешательство, происходящее при рецепторном
конфликте.
Анализ структуры сопряженных моторных ответов позволяет нам,
однако, сделать и дальнейшее утверждение: нейродинамика рецепторного
конфликта, как показывают наши графические протоколы, отличается
не только совершенно своеобразной структурой, но и характеризуется
значительно меньшими — и качественно иными —
нарушениями, чем нейро динамика конфликтов, происходящих непосредственно
у моторного конца.
Мы приведем на рисунке 82 несколько примеров такого
рецепторного конфликта и сопоставим их с той уже знакомой нам структурой
моторики, которую мы наблюдаем при эффекторных конфликтах.
Три представленные нами кривые отличаются одной общей структурой.
Возникший в рецепторной сфере конфликт не передается на
непосредственную активную иннервацию моторики, он обуславливает некоторые
пассивные разлитые колебания в правой руке и, как правило, вызывает
342

О структуре конфликтных процессов
Рис. 82. Рецепторныи конфликт в ассоциативных экспериментах
на иностранном языке
А — (исп. Слав.) Kreide — 4,8" — я не знаю, что это
В — (исп. Бод.) le gateau — 6,3" — лело (бессмысленный звук)
С — (исп. Эр.) love — 4,6" — как? Я не знаю...
переключение возбуждения на левую руку, захватывая, таким образом,
и пассивную моторную систему. Все вызванные здесь нарушения не носят
сколько-нибудь острого активного характера, и мы снова получаем
впечатление, что конфликт, отодвинутый от моторной сферы, при-
обретает менее острую и структурно иную форму. В самом деле,
если мы сравним эту картину с моторными симптомами, полученными при
актуальном речевом конфликте, структурная разница окажется очень
значительной. На рисунке 83 мы приводим примеры того, как у
испытуемых, рецепторныи конфликт у которых мы только что видели, протекает
конфликт, сдвинутый к моторному концу. Даже при первом сравнительном
анализе обоих случаев заметно, что в то время как здесь возбуждение
непосредственно захватывает активную моторную сферу,
в случае сдвига конфликта в рецепторное поле оно изолируется
от нее у обуславливая лишь побочные, иррадиированные нарушения.
Перед нами возникает в полном объеме проблема, которую в настоящем
исследовании мы еще не можем решить. Если эффекторный конфликт создает
условия для непосредственного проникновения возбуждения в активную
моторику и вызывает резкую дезорганизацию активного поведения, то и конфликт,
сдвинутый в рецепторно-замыкательную сферу, не может не вызвать некоторых
изменений в нейродинамике организма. Целый ряд наблюдений заставляет нас,
однако, думать, что вызванное конфликтом возбуждение, будучи
отрезано от активной моторики, находит другие пути проявления,
343

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Рис. 83. Эффекторный конфликт при реакциях на иностранный язык
А — (исп. Бод.) l'école — 6,0" — l'école... le maître (я хотел сказать
«учитель»)
В — (исп. Эр.) heart — 8,2" — ничего (я думал о немецком слове «haare»)
захватывая прежде всего пассивную моторную сферу и
вегетативные процессы. Мы более чем уверены, что детальный анализ мог бы
констатировать при рецепторном конфликте заметные вегетативные изменения,
а это дало бы нам возможность оценить с новой стороны механику
дезорганизации человеческого поведения.
Опыты со сдвигами конфликтов позволяют прийти к выводу,
который был намечен нами еще при рассмотрении аффективных процессов:
дезорганизация активного поведения связана с конфликтным
процессом и зависит от задержки какой-нибудь значимой для
данного процесса (ведущей) деятельности. Эта
дезорганизация оказывается тем резче, чем ближе к моторной сфере
разыгрывается конфликт.
Максимальные и наиболее острые формы дезорганизации активного
поведения вызываются в тех случаях, когда конфликт происходит
непосредственно у моторного конца, задерживая действие, уже совершенно
подготовленное к реакции.
Сдвиг конфликта в рецепторно-замыкательную сферу в большинстве
случаев (у взрослого культурного человека) изолирует конфликт от
непосредственного влияния на активную моторику, и конфликт перестает
в этом случае вызывать резкую и грозящую патологическим срывом
дезорганизацию поведения.
344

О структуре конфликтных процессов
Анализируя же исключительно резкие формы, в которые выливается
эффекторный конфликт, мы начинаем понимать, что отодвигание
конфликта от моторной сферы играет решающую роль в
предохранении личности от того срыва, который грозил бы ей, если б
все конфликты непосредственно проникали бы в моторный
аппарат. Именно поэтому среди механизмов, с помощью которых
происходит преодоление актуального аффекта, механизм сдвига конфликта,
изоляции его от моторной сферы, безусловно, должен играть значительную роль.
К чему сводится изолирующая от моторики функция передвижения
конфликта из эффекторной сферы в сферу рецепторно-замыкательную?
Чем объясняется тот факт, что, будучи сдвинут туда, конфликт перестает
непосредственно передаваться на активную моторику и дезорганизовывать
активное поведение?
Мы склонны видеть ответ в том, что рецепторно-замыкательная
система, с одной стороны, и эффекторная — с другой — играют в
деятельности организма функционально неодинаковую роль и обладают
неодинаковой структурой. Осуществляя специальные функции по
предварительной подготовке, аранжировке действия, эта первая система у взрослого
культурного человека оказывается изолированной от моторики таким
образом, что начавшееся в ней возбуждение не передается непосредственно
на моторный аппарат и переключается на него только тогда, когда
подготовительный процесс оказывается законченным.
Это расчленение всякой деятельности на две строго раздельные фазы
оказывается характерным для поведения всякого взрослого человека,
так что при нормальном поведении создается впечатление, что между
обеими фазами существует некий «барьер», препятствующий
непосредственно передаче возбуждения на моторную сферу и позволяющий
организму подготовиться к действию, чтобы затем организованным
моторным актом осуществить подготовленные замыкания.
Быть может, именно потому, что замыкательный аппарат
исключительно лабилен и располагает исключительно богатыми функциональными
возможностями, а моторный аппарат сравнительно прост, всякий конфликт,
разразившийся в моторной сфере, срывает нормальную моторную
деятельность, в то время как тот же конфликт, сдвинутый к рецепторно-замыка-
тельному концу, с успехом нейтрализуется сложнейшими психологическими
механизмами и изолируется от пагубного влияния на поведение.
345

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
4. Структура конфликтных процессов
и проблема нейродинамического типа
До сих пор в нашем анализе мы вели рассуждение, отвлекаясь от тех
индивидуальных различий, которыми характеризуется поведение наших
испытуемых. Однако такие различия имеют место и играют
существенную роль в формировании реакций на предлагаемые в наших опытах
условия.
Если одни и те же условия, возбуждая примерно одни и те же
психологические механизмы, вызывают, однако, различные
нейродинамические реакции, мы должны говорить об индивидуальных различиях
в нейродинамике наших испытуемых и относить полученные расхождения
именно на их счет.
Мы обратимся сразу же к примеру, который позволит
непосредственно перейти к анализу механизмов, лежащих в основе индивидуальных
различий нейродинамического аппарата. Рисунок 84 дает нам две реакции
у двух разных испытуемых.
Обе реакции взяты в условиях «конфликта недостаточности» при
опыте с ограниченными ассоциациями. Оба случая почти одинаковы
по своей психологической структуре: у каждой из испытуемых стимул
рождает известное затруднение, и после довольно значительной задержки
испытуемая реагирует ответным словом.
Однако структура нейродинамического процесса, кроющегося
за каждой из этих реакций, оказывается кардинально различной. В то
время как у первой испытуемой ассоциативное затруднение не вызывает
никаких сколько-нибудь заметных нейродинамических нарушений,
реактивный процесс второй отличается признаками резкого возбуждения,
резкой дезорганизации моторики, распространяющейся на весь латентный
период и переключающейся и на левую, пассивную руку. В то время как
введенная в эксперимент трудность не выводит первую испытуемую
из равновесия, она резко дезорганизует поведение второй. По всем
данным мы имеем здесь двух испытуемых, характеризуемых различной
степенью лабильности нейродинамики, у которых близкие по
интенсивности возбуждения вызывают совершенно неодинаковые нейро-
динамические реакции. Мы могли бы назвать эти два типа нервной
346

О структуре конфликтных процессов
РИС. 84. Индивидуальные различия в реактивном процессе
А — испытуемая К.: сказка — 7,2" — ну, слово
В — испытуемая Ис: платье — 4,0" — пуговица
347

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
системы стабильным и лабильным и ожидать, что эти различия
проявятся не только в отдельных реакциях, но и во всем поведении.
Общая картина реактивных процессов у этих двух испытуемых
подтверждает наше предположение, что наблюдавшиеся нами различия
не были случайными. Вот сводка, характеризующая все их реакции при
опыте с ограниченными ассоциациями:
Исп. К. Исп. Ис.
Слабые моторные нарушения (%) 7,5 35
Изолированные моторные нарушения в левой руке (%) 2,5 2,5
Сильные моторные нарушения (%) — 5
Всего моторных нарушений (%) 10 40
Мы видим, что и количественная разница в моторных нарушениях
в обоих случаях здесь весьма значительна, и наше наблюдение не является
случайным.
Общие характеристики этих двух испытуемых подтверждают
выявленные в экспериментах различия и указывают на ярко выраженные
особенности их нейродинамики.
Испытуемая К. — студентка 25 лет, Испытуемая Ис. — студентка 24 лет,
пикнической конституции, спокойная, астенического типа, сильно возбудимая,
уравновешенная в общении говорит быстро и резко, иногда
с товарищами, никогда не выходит с криками, с большим трудом сидит
из себя, движения медленны и плавны; на одном месте, движения порывисты
психически здоровый человек. и угловаты, в обращении неустойчива;
сильно психопатична.
Нам становится совершенно понятно, что в полученных нами
материалах действительно отражаются серьезные различия в деятельности
нервной системы, и что мы нащупали некоторые важные черты, которыми
поведение одного человека может отличаться от поведения другого.
Многое говорит о том, что эти основные различия сводятся к различной
легкости, с которой возбуждение передается на моторную сферу.
У одних наших испытуемых это возбуждение оказывается обычно
достаточно хорошо изолированным от непосредственной передачи на
моторику; конфликты, не носящие характера «торможений у моторного конца»,
348

О структуре конфликтных процессов
как правило, не вызывают у них резких моторных нарушений. Их
выразительная система оказывается достаточно стабильной, центральные
возбуждения и конфликты не вызывают заметной дезорганизации
поведения, фаза предварительной подготовки оказывается достаточно хорошо
изолированной от моторики, и получается впечатление, что между обоими
процессами есть устойчивый барьер, не пропускающий возбуждений,
прежде чем они не окажутся достаточно готовыми к реакции. Обратную
картину дает реактивно-лабильный тип; уже только что начавшийся
центральный процесс вызывает у таких испытуемых немедленное
переключение возбуждения на моторику, обе фазы сложного реактивного
поведения не расчленены в достаточной степени, и процесс возбуждения
проникает в моторику раньше, чем он достаточно оформился. Получается
картина диффузности реакций, и в силу недостаточной изоляции
возбуждения от моторики каждый процесс активности заходит слишком далеко,
немедленно отражаясь в моторных актах. Естественно, что при таких
условиях мы особенно легко можем ожидать, что каждый конфликт
вызовет здесь резкую дезорганизацию поведения.
Мы можем ожидать, что патологический материал дает нам крайние
случаи таких механизмов. Обратимся поэтому к тем заболеваниям, от которых
мы можем ждать особенных поражений в структуре реактивного процесса.
Для примера стабильной структуры реактивных процессов мы
остановимся здесь на случаях псевдобульбарного паралича. Мы могли бы
привлечь здесь материал из другой области, остановившись на
нейродинамике шизоидных больных, но случаи псевдобульбарного паралича
представляют для нас значительный интерес в одном отношении: рядом
с насильственными движениями, которые носят якобы эмоциональный
характер (насильственный смех, улыбка) и вызываются при каждом
резком напряжении, эти больные дают обычно картину максимальной
эмоциональной стабильности, и за этими навязчивыми движениями обычно
не скрывается картина заметного психологического аффекта.
Все это заставляет нас с большим интересом отнестись к тем
явлениям, которые такие больные могут дать нам при попытках ввести в их
деятельность некий конфликт.
То, что мы могли констатировать у подобных больных, сводится к
отсутствию у них картины резкого моторного возбуждения даже
в случаях наиболее энергичных интеллектуальных конфликтов. Как правило,
349

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
такие больные не обнаруживают тенденции к импульсивной мобилизации
энергии и к непосредственному переключению ее на моторную сферу. Если
в опытах с искусственными конфликтами их данные резко отличаются
от материалов нормальных людей, обладающих средней лабильностью
нервной системы, то обычно это отличие сводится к тому, что конфликт почти
не проявляется в моторике, в результате чего кривые носят устойчиво
однообразный характер. Создавая для этих испытуемых известную
трудность, мы, однако, не возбуждаем еще непосредственного потока активности,
который передается на моторную сферу и вызывает обычные в наших
случаях моторные нарушения. Даже при значительных конфликтах моторная
кривая остается мертвой, невыразительной. Создается впечатление, что эти
больные резко отличаются от нормальных испытуемых в одном отношении:
если обычно между рецепторно-замыкательной и моторной системой
существует «функциональный барьер», препятствующий непосредственной
передаче возбуждения на моторную сферу, то здесь мы имеем как бы
разрыв между обеими системами деятельности, и те серьезные
конфликты, которые могут происходить в первой из них, совсем не
передаются в моторику. Обычно констатируемая дементность, тупость этих
больных, стереотипный характер их «выразительных» движений,— все это
говорит о том, что многообразие центральных переживаний не отражается
здесь адекватно в моторике и что мы действительно имеем все основания
представить эту группу больных как крайний патологический случай того,
что мы назвали стабильным типом нейродинамики.
На рисунке 85 мы приводим типичный графический протокол такого
случая. Псевдобульбарный больной Траш. дает обычно очень стабильную,
стереотипную и невыразительную моторику. Мы приводим здесь опыт
с «конфликтом недостаточности», когда задача давать ограниченные
ассоциативные ответы (целое — часть) часто оказывается сверхтрудной
для испытуемого. Мы получаем в этих случаях естественные задержки
реакции, сильное повышение латентного периода, признаки внутреннего
интеллектуального колебания, отражающегося даже в речи, и абсолютно
спокойную и невыразительную моторную кривую, не отражающую
ни в какой степени происходящего центрального конфликта.
В основе крайнего случая стабильного типа лежит разрыв между
замыкательной деятельностью и моторным выражением, в результате
которого возбуждение не получает адекватного отражения в моторике.
350

О структуре конфликтных процессов
It
» »——·—-'
4 5 6
Рис. 85. Пример стабильной структуры реактивных процессов
Испытуемый Траш. (псевдобульбарный паралич)
{пояснения в тексте)
Мы нарочно взяли псевдобульбарный паралич, характеризующийся необычно
ясным разрывом между эмоциональной деятельностью и псевдоэмоциональ-
ными выразительными симптомами, однако с таким же успехом могли бы
взять случаи паркинсонизма, где в необычайно яркой форме отражается то же
несоответствие обеих систем. В тяжелых случаях паркинсонизма моторное
выражение конфликта осложняется сильной ригидностью и неподвижностью
моторики; в тех более легких случаях, когда внешне моторика не кажется резко
пораженной и ригидность не осложняет моторное проявление нейродина-
мических конфликтов, мы оказываемся в состоянии наблюдать исключительно
устойчивую, почти мертвую картину моторных реакций, лишь в самой
незначительной степени отражающих те напряжения и затруднения, которые
мы вызываем у больного. И здесь указанный нами механизм ведет к
проявлению наиболее устойчивых, стереотипных форм нейродинамики.
Обратную картину мы должны искать там, где обе стадии
реактивного процесса — рецепторно-замыкательная и эффекторная
оказываются настолько тесно связаны между собой, что дифференцированная
структура нейродинамического аппарата уступает место диффузной.
Мы говорим о наиболее резких выражениях реактивно-лабильного типа
в тех случаях, когда каждое возбуждение, даже в начальных своих стадиях,
непосредственно передается на моторику и когда «функциональный
барьер» оказывается так слаб, что изоляции возбуждения от моторной
сферы совсем не получается. В этих случаях мы можем ожидать максимальной
351

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
импульсивности, потому что моторный отток возбуждения плохо
задерживается; максимальной выразительности, потому что каждое центральное
изменение легко находит себе отражение в моторных иннервациях;
наконец, здесь мы можем ожидать и максимальной аффективности,
максимальной тенденции отвечать на каждый конфликт дезорганизацией
поведения, потому что ни один конфликт не оказывается в состоянии
изолироваться от моторной сферы и ограничиться рецепторно-замыка-
тельной областью.
Такие случаи мы имеем при функциональном неврозе и, прежде
всего, при неврастении и истерии.
Опыт показывает, что для этих заболеваний особенно характерна
необычайно резкая реакция на всякое затруднение, всякий конфликт,
и полная неспособность удержать возникшее возбуждение изолированным
от моторной сферы. Уже поставленная задача вызывает здесь поток
активности, диффузно проникающий в моторику, и возникший даже
в рецепторно-замыкательной системе конфликт вызывает сразу же резкую
моторную дезорганизацию.
Мы имели возможность провести ряд систематических наблюдений
над поведением нервнобольных в условиях экспериментального конфликта.
Около 25 испытуемых (неврастеников и истериков) были проведены нами
через опыт с направленными ассоциациями; то, что мы получили здесь,
представляет полную противоположность изложенным выше материалам
испытуемых со стабильным типом нейродинамики.
Рисунок 86 дает нам сравнительные данные опытов с направленными
ассоциациями, проведенных с тремя больными с ярко выраженной формой
неврастении. Все эти данные характеризуются сходной структурой, делающей
эти материалы в высокой степени показательными, и подводят нас вплотную
к основным нейродинамическим механизмам функционального невроза.
Схема полученных нами реакций сводится к следующему. Как
правило, первые реакции, не вызывающие затруднений, протекают нормально
как в речевом, так и в моторном отношении (рисунок 86, кривые I):
Исп. Бух.
1. стол — 3,2" — ножки
2. пароход — 3,4" — труба
3. лес — 3,2" — елка
4. ружье — 5,6" — курок
352

О структуре конфликтных процессов
Рис. 86. Неврастенические реакции
А — исп. Бух.
В — исп. Прох.
С — исп. Чист.
Исп. Прох.
6. рука — 1,6" — палец
7. комод — 2,4" — ящик
8. телега — 3,2" — колесо
9. поезд — 3,0" — локомотив
Исп. Чист.
2. пароход — 6,0" — пароход
3. лес — 8,0" — ну, сучья... и т.д.
353

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Введенное затруднение вызывает, однако, резкую дезорганизацию
и речевой, и моторной деятельности. При значительной возбудимости этих
больных предъявленная им трудность действует по типу шока,
вызывая конфликт и сразу же провоцируя резкое торможение всей
ассоциативной деятельности, связанное с полной неспособностью
адекватно ответить на предъявленное слово (рисунок 86, кривые II).
Те примеры резких затруднений, сопровождающихся значительным
речевым возбуждением, которые мы наблюдали у наших испытуемых,
показывают, что конфликт прежде всего срывает всякую нормальную
ассоциативную деятельность, превращая поиски адекватного ответа
в резко дезорганизованный процесс:
Исп. Бух.
19. самовар — 6,0" — ну, чего же сказать... ну, труба, что ли, я не знаю
24. стекло — 12,0" — стекло... так и есть стекло... какую же часть
сказать, я не знаю...
Исп. Прох.
12. тетрадь — 7,0" — л... л... обложка... листик... сразу так много
хочется сказать... и линейку, и лист... не знаешь, что сказать...
13. масло — 14,4" — что же масло... я не знаю... масло — русское
или сливочное...
Исп. Чист.
12. тетрадь — 9,2" — ой, вот и не знаю, что ответить...
15. лестница — 6,6" — вот и не знаю... ну, ступеньки, что ли...
21. огонь — 6,0" — огонь... ну что уж... не умею и сказать
23. войско — 5,8" — войско... ну... воюют...
Мы имеем здесь примеры как резких замыкательных конфликтов,
связанных с поисками адекватного ответа, так и резких эффекторных,
основное затруднение при которых сводится к необходимости выбрать
адекватную реакцию из нескольких пришедших в голову.
Оставим в стороне последние случаи; после сказанного выше нам
совершенно ясно, что мы найдем здесь значительную дезорганизацию
моторного поведения. Наше внимание привлекают те случаи, когда за-
мыкательный характер конфликта не оставляет сомнений, когда конфликт
оказывается заметно отодвинут от моторной сферы. Анализ этих случаев
дает исключительно характерный результат: замыкательный кон-
354

О структуре конфликтных процессов
фликт оказывается здесь почти неотличим от моторного
конфликта: оба случая вызывают резкое неиродинамическое
возбуждение и резкую дезорганизацию моторной кривой.
Приведенный выше рисунок 86 демонстрирует это. Реакции, в которых
трудность заключалась в отсутствии подходящего ответа (А — реакция 24;
В — реакция 13; С — реакция 21 и 23), сопровождаются, однако,
непосредственным переключением возбуждения на моторную
сферу, которое проявляется в том, что латентный период заполняется резкими,
эмансипированными от речевого ответа импульсами и последующим ирра-
диированным возбуждением, которое дезорганизует все поведение и выходит
за пределы данной реакции. Иногда эти эмансипированные, непосредственные
импульсы (α, β, γ) принимают вид резких, совершенно незаторможенных
реакций, следующих тотчас после предъявленного раздражения. Они с
особенной убедительностью указывают на то, что реактивный процесс
приобретает здесь диффузный характер и что возбуждение с особенной резкостью
и непосредственностью сразу захватывает моторную сферу.
Этот диффузный характер реакций, протекающих на фоне общей
возбужденности, становится особенно ясным, если мы сравним эти данные
с теми, которые мы обычно получаем в аналогичных опытах с
испытуемыми, обладающими средней лабильностью нервной системы и не
выходящими за пределы нормы. Замыкательный конфликт, связанный
с отсутствием адекватного ответа, неизменно отражается здесь в
некоторых моторных симптомах, только эти моторные симптомы
(объясняющиеся просачиванием возбуждения в моторную сферу) обладают
несравненно меньшей интенсивностью и поддаются торможению с гораздо
большей легкостью.
На рисунке 87 мы даем выдержки из графического протокола
аналогичного опыта, проведенного в той же клинической обстановке над
двумя испытуемыми, которые явились на амбулаторный прием по поводу
переутомления, головных болей и т. д., но которые не проявили никаких
симптомов функционального невроза. Полученные кривые показывают,
что о деформации структуры реактивного процесса, о беспрепятственной,
диффузной передаче возбуждения на моторную сферу, о резком нарушении
«функционального барьера» здесь действительно не приходится говорить,
и эти испытуемые и по данным эксперимента не могут быть отнесены
к резко-невротической группе.
355

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Рис. 87. Замыкательный конфликт у нормальных испытуемых
А — исп. Рыб.
18. чашка — 1,8" — поле
19. соль — 7,0" — я не знаю
20. ложка — 4,6" — ручка
В — исп. Слун.
24. боль — 5,6" — я не знаю
25. пакет — 2,4" — бумага
Группа невротических испытуемых остается резко отличной от
нормальных испытуемых диффузной структурой своих реактивных процессов,
непосредственной передачей возбуждения на моторную сферу и
неспособностью удержать конфликт изолированным от моторики. Эти
импульсивные реакции протекают у наших испытуемых на фоне возбужденности;
каждый конфликт обнаруживает тенденцию к мобилизации
неадекватных масс возбуждения, так что даваемая испытуемыми ответная
реакция оказывается не в состоянии нейтрализовать их, и мы наблюдаем
резко выраженную последовательную дезорганизацию поведения (ср.,
например, рисунок 86, кривая А, реакция 24), разливающуюся на весь
последующий интервал и нарушающую течение последующих реакций.
Введенный в психику конфликт превращается в разлитое нарушение
нейродинамических процессов, и мы получаем картину, вполне
аналогичную той, анализом которой мы заключили первую часть нашей работы,
посвященную исследованию натуральных аффектов.
Сводка, которую мы даем в таблице 29, показывает, что подобные
нарушения не являются исключением и что большинство изученных нами
больных с функциональным неврозом (мы приводим здесь материалы
356

О структуре конфликтных процессов
Таблица 29
Сводка данных, полученных в эксперименте с невротиками
Исп.
1. Лер.
2. Роз.
3. Чер.
4. Бух.
5. Мир.
6. Наум.
7. Чист.
8. Прох.
Диагноз
Неврастения
Неврастения
Неврастения
Неврастения
Неврастения
Неврастения
Неврастения
Неврастения
Среднее
Время
реакции
Med (сек)
1,8
1,6
2,2
3,8
3,8
2,4
4,4
5,2
3,1

Вариативность
mV (сек)
0,8
0,6
0,4
1,0
1,2
0,6
1,6
1,8
1,0
Количество моторных
нарушений (%)
20
20
64
60
32
44
24
40
38
по неврастеникам) дают значительное количество резко нарушенных
и достаточно неустойчивых реакций.
Мы располагаем и большой серией опытов, проведенных с истеричными
больными. Не приводя этих данных исключительно вследствие сложности
самого материала, мы можем, однако, отметить, что констатированные нами
здесь закономерности остаются принципиально теми же и на материале
истерии. Правда, в этом материале мы встречаемся с этиологически
различными группами истерических заболеваний, не имеющих между собою почти
ничего общего и объединенных лишь одним общим именем. Истерия как
психическое заболевание, скрывающее в своем прошлом конфликт или травму,
резко отличается от истерии, в основе которой лежит конституциональная
лабильность нервной системы, значительная возбужденность подкорковой
и вегетативной системы и недостаточная ее изолированность от деятельности
коры. Однако классические формы истерии, бесспорно, получаются при
конвергенции обеих линий, когда резкая травма или конфликт падают на
почву возбужденной и чрезмерно лабильной нервной системы. И именно в этих
случаях мы постоянно наблюдаем те явления, анализ которых мы только что
закончили: диффузный характер реакций и неспособность изолировать
конфликт от моторной сферы является столь же характерным для истерии,
как и для других резко выраженных функциональных неврозов.
357

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Сравнительный анализ материалов, относящихся к структуре
конфликтных процессов, позволил нам, таким образом, подойти к проблеме
типологических различий в деятельности нервной системы, не кладя в
основу типологического разделения какого-либо нового признака, но
рассматривая эти качественные различия как результат большей или меньшей
дифференцированности самой структуры реактивных процессов, большей
или меньшей изоляции возникшего возбуждения от его моторного конца.
Опыты со сдвигами конфликтов показывают, что типологические
различия в неиродинамике сводятся, прежде всего, к неодинаковому
влиянию таких сдвигов, и если при достаточной дифференцированности
нейродинамического аппарата одно лишь передвижение конфликта
в рецепторно-замыкательную сферу почти изолирует его от моторики,
то при лабильной нервной системе, и особенно при диффузной структуре
поведения, крайний случай которого мы видим в неврозе, такой сдвиг
перестает играть свою роль, а конфликт свободно просачивается в
моторную сферу, по-прежнему нарушая организованность поведения.
Мы подошли к существенным нейродинамическим механизмам,
лежащим в основе невроза. Неспособность изолировать конфликт от
моторной сферы, выражающаяся в нарушении «функционального барьера»,
лежащего между замыкательнои и моторной деятельностью, оказывается
одним из важнейших психофизиологических механизмов, на почве
которого легко возникает невроз. Именно при наличии этих условий всякий
конфликт легко переходит в актуальное состояние, и мы получаем те
исключительно резкие нарушения в поведении, которые мы изучали,
вызывая их искусственно или наблюдая в невротических случаях.
Анализ структуры конфликтных процессов приводит нас к
признанию той огромной роли, которую играет для патогенеза и терапии
человеческого поведения структура реактивного процесса и дифферен-
цированность отдельных его частей. Поэтому в третьей части нашего
исследования мы постараемся особенно детально заняться
экспериментами, которые должны сделать эту структуру более понятной и показать
как происхождение отмеченной нами здесь диффузности, так и
механизмы, с помощью которых замыкательный аппарат приобретает у взрослого
нормального человека специфическую способность отделять возбуждение
от непосредственной передачи его на моторную сферу.

Глава 9
Динамический анализ
конфликтных процессов
1. Проблема слоевого анализа
конфликтных ПРОЦЕССОВ
То, чем мы были заняты до сих пор — в лучшем случае
моментальный снимок с тех механизмов, которыми отличается
конфликт, и с того влияния, которое он имеет на поведение
личности. Обнаруженные нами механизмы, характерные для самого
конфликта, лишь в очень малой степени характеризуют личность: с этой
точки зрения они являлись лишь частными пробами, взятыми из отдельных
частных систем, удельный вес которых во всей системе личности практически
оставался для нас неизвестным. Для того чтобы по исследованию
конфликтных процессов с достаточной полнотой заключить о личности, нам нужно
идти путем послойного анализа конфликтов, путем динамических срезов,
которые могли бы характеризовать проявление конфликта на разных
«этажах» человеческого поведения.
В самом деле, наметив основные механизмы дезорганизации
человеческого поведения под влиянием конфликтных процессов, мы можем
задать себе вопрос: на каком уровне поведения конфликт начинает
вызывать у данной личности распад организованного
поведения? Именно такая постановка вопроса, а не данные, полученные
в отдельных частных опытах, может дать нам динамическую
характеристику личности и позволить точнее и более полно оценить характер
ее нейродинамических процессов.
359

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Действительно, мы с полным основанием можем говорить о наличии
известных слоев организации поведения каждой личности; в то время
как наиболее примитивные из них являются достаточно регулированными
уже на самых ранних стадиях развития, наиболее сложные и трудные
являются наиболее лабильными даже у вполне сложившегося человека.
Оценку лабильности нейродинамики личности можно производить
не только по тому, насколько происшедший в ней конфликт оказывается
не в состоянии остаться вне моторной сферы и, проникая в нее, разрушает
поведение, но и по тому, на каком слое поведения конфликт с
необходимостью начинает вызывать его распад, его дезорганизацию.
Несколько примеров помогут нам сделать постановку вопроса более
конкретной. Мы не можем сказать, что поведение младенца совсем
дезорганизованно: оно становится высокоорганизованным, когда мы
наблюдаем его в примитивном инстинктивном слое, например, в акте
сосания, и дезорганизуется, как только мы переводим его в более сложный
слой, связанный с деятельностью кортикального аппарата. Аналогичную
картину мы можем наблюдать в поведении взрослого, только
дезорганизация поведения оказывается здесь сдвинутой в значительно более
сложные слои поведения, находится под влиянием совершенно иных
факторов и поэтому характеризуется качественно иной структурой.
Уже при анализе аффективных процессов мы могли убедиться, что в целом
ряде случаев простые движения оказываются целиком доступны
испытуемому и протекают без заметных нарушений, в то время как включение
более сложных, прежде всего, высших ассоциативных процессов
неизменно вызывает срыв и резкую дезорганизацию поведения.
Перед нами вырисовывалась с достаточной четкостью задача —
нащупать тот уровень сложности, на котором нейродинамические
процессы данного субъекта с легкостью начинают подвергаться распаду и на
котором введенные в поведение испытуемого конфликты перестают
преодолеваться организованными установками.
Такая задача в действительности значительно сложнее, чем можно было себе
представить, и именно поэтому она требует ряда предварительных
методологических уточнений, которые гарантировали бы, что мы будем проводить
ее решение в правильном плане.
Дело сводится к тому, что процесс развития нейродинамических функций
отнюдь не является таким простым и постепенным процессом элементарного
360

Динамический анализ конфликтных процессов
нарастания организованности, который мы могли бы предполагать. На самом
деле, положение вовсе не сводится к тому, что организованность деятельности
постепенно перемещается на все более и более высокие слои поведения,
захватывая вслед за инстинктивно-рефлекторными актами слой навыков,
затем слой все более сложных координации и, наконец, интеллектуальные
и речевые функции.
На самом деле, процесс развития носит сложный, мы бы сказали —
диалектический характер, меняя на разных своих ступенях ведущие факторы
и соответственно этому — свои качественные закономерности. В самом деле,
если у маленького ребенка все, что связано с примитивной инстинктивной
деятельностью и частично с навыками, может носить уже достаточно
организованный характер, в то время как введение задач, связанных с речевым слоем
поведения, представляет значительные трудности и легко дезорганизует
процесс, то у взрослого положение вещей резко меняется, часто даже как бы
опрокидывается: все элементарные функции поведения, в которых принимает
участие речь, оказывается наиболее стойкими и организованными, в то время
как исключение ее участия делает поведение значительно более лабильным.
Этот факт с успехом объясняется тем, что включение речи существенно меняет
принцип организации поведения; оно заменяет натуральные формы
постепенной организации «снизу» культурными формами организации поведения
«сверху». То, что раньше было наиболее сложным и трудным слоем
поведения, становится теперь не только наиболее стабильным слоем, но и системой,
играющей организующую роль по отношению к другим слоям поведения.
Заманчивая картина простого усложнения систем с последовательным
изучением степени их лабильности осложняется диалектическим характером
самого процесса развития, и наш динамический анализ с необходимостью
должен превратиться в диалектический, учитывающий на каждой ступени
развития новый контекст данного явления, новые формы и принципы его
организации, исходящий из анализа новых ведущих факторов и,
следовательно, новой структуры данного явления.
Все это заставляет нас признать, что мы находимся лишь в самом начале
того пути, который может привести к достаточно полной возможности изучить
степень нейродинамической лабильности личности. Эта задача предполагает
еще длительное исследование тех реальных соотношений, в которых находятся
отдельные функциональные системы, и той структуры, которой
характеризуется поведение на каждой ступени развития. Именно поэтому мы с самого
начала должны ограничить нашу задачу лишь нащупыванием тех самых
общих путей, которые могут привести к изучению динамики конфликтов
на фоне общих нейродинамических отличий конкретной личности.
361

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Для динамического, слоевого анализа конфликтных процессов мы
избираем тот самый патологический материал, который являлся предметом
нашего анализа в предшествующей главе. Целый ряд обстоятельств
толкает нас к этому. Дело в том, что материал невропатий представляет
для наших задач целый ряд исключительно благоприятных особенностей;
данные, связанные с механикой конфликтных процессов у невротиков,
с убедительностью говорят нам об этом.
Наиболее важным моментом нам кажется тот, что в то время как для
изучения конфликтных процессов у нормальных субъектов мы должны
каждый раз искусственно вносить известный конфликт в изучаемую нами
систему, здесь мы оказываемся в состоянии изучить спонтанные
конфликтные явления, возникающие в различных системах
деятельности благодаря тому, что невротический субъект далеко не всегда
способен овладеть своими нейродинамическими процессами в достаточной
степени. В силу того факта, что нервная система такого субъекта, как
правило, является значительно более сенсибильной и возбудимой,
сравнительно слабые регулятивные механизмы оказываются здесь не в состоянии
справиться с возникшим возбуждением еще на довольно примитивных
ступенях деятельности. Именно этот факт ведет к тому, что в деятельности
психоневротика конфликты проявляются уже там, где у нормального
субъекта с достаточной регуляцией поведения никаких конфликтов еще
не наблюдается. Сама структура нейродинамических процессов позволяет
нам применить в этом случае наш подход, нашу методику. Вместо того
чтобы искусственно вводить конфликты в деятельность испытуемого
и наблюдать за тем, как этот введенный конфликт изменит все поведение,
мы можем предъявлять нашему испытуемому задачи последовательно
нарастающей трудности и наблюдать, как наш испытуемый оказывается
в состоянии справляться с ними. Тот уровень трудности нейродина-
мической задачи, на котором испытуемый оказывается не в состоянии
овладеть возникшим возбуждением и реагирует распадом поведения, будет
служить для нас (в пределах одной системы деятельности) искомым
индексом лабильности поведения.
Самый несложный пример может показать нам, в каких сравнительно
простых слоях, совершенно не представляющих затруднений для
нормального субъекта, поведение невротика приобретает конфликтный характер.
Повышенная возбудимость невротика с характерной для его нейроди-
362

Динамический анализ конфликтных процессов
Рис. 88. Возбуждающее влияние
тормозного агента. Испытуемый П., 10 лет,
невротик
X — момент подачи звукового
сигнала (пояснения в тексте)
намики тенденцией каждого
возбуждения доходить
непосредственно до моторного конца
создает значительные конфликты
уже при самой простой
необходимости задержать свою
начавшуюся активность.
Рисунок 88 демонстрирует
пример такого конфликта,
возникающего в сравнительно
примитивной системе моторной
деятельности. Мы даем нашему
испытуемому — невротическому
мальчику 10 лет — задачу
ритмически постукивать по
пневматической таблице; инструкция
гласит, что звуковой сигнал,
данный в процессе ритмического
постукивания, будет служить
стимулом для немедленного прекращения реакций. У нормального
испытуемого эта инструкция не вызвала бы никаких заметных затруднений и
задача была бы легко исполнена. Специфическая структура реактивных
процессов у невротика делает эту задачу исключительно трудной. Данный
испытуемому стимул не воспринимается им сразу в его условном
значении, но непосредственно передается на моторную сферу, вызывая вместо
ожидаемого торможения резкий импульсивный взрыв моторной
активности. Совершенно понятно, что при таком непосредственном действии
стимула его тормозящая роль осложняется как раз обратным —
возбуждающим его влиянием, и простой акт задержки моторной деятельности
оказывается сложным конфликтным процессом, предполагающим
преодоление непосредственной импульсивной тенденции.
Такая конфликтная структура процессов может появиться уже в
наиболее примитивных слоях деятельности невротического субъекта. От степени
лабильности его нейродинамики и от тех масс возбуждения, которые
мобилизует у него каждый стимул, зависит и то, в каком слое его поведение
приобретает конфликтный характер. От развития и силы его регулятивных
363

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
механизмов будет зависеть, насколько он окажется в состоянии овладеть
этими конфликтами и в каком слое его поведение все же приобретет
дезорганизованный характер.
Последовательное изучение организованности поведения на
отдельных уровнях дает нам возможность проследить динамическое развитие
конфликтных процессов с большей наглядностью.
2. Опыты СО СПОНТАННЫМ
ВОЗНИКНОВЕНИЕМ КОНФЛИКТОВ
Те черты, которые мы считаем характерными для нейродинамики
невротика и которые мы уже описали выше, заставляют нас предполагать,
что уже сравнительно простые действия, беспрепятственно и легко
протекающие у нормальных людей, вызовут здесь спонтанное появление
конфликтного процесса. Этот конфликт явится неизбежным следствием того,
что мобилизация неадекватных масс энергии наталкивается здесь на
недостаточность моторного аппарата, который окажется неприспособленным
к тому, чтобы овладеть этим вызванным к жизни возбуждением и
нейтрализовать его в моторных реакциях. Именно этот процесс создает из самых
примитивных реакций невротика процессы, характеризующиеся
конфликтом и быстро кончающиеся полной дезорганизацией всего поведения.
Мы попытаемся здесь привести ряд последовательно усложняющихся
серий опытов, по существу элементарных, но при крайних степенях
лабильности нервной системы вызывающих резкую дезорганизацию
поведения.
1. Мы начнем с того, что не вызывает никаких затруднений у
взрослого нормального испытуемого и что может по праву считаться наиболее
элементарным из изученных нами процессов, а именно с опытов ζ
простыми ритмическими нажимами. Этот самый простой вид реакций
характеризуется тем, что у нормального субъекта он чрезвычайно быстро
превращается в ряд автоматических действий, протекающих по одной
двигательной формуле и носящих выраженный стандартный характер.
Эти действия характеризуются, прежде всего, тем, что испытуемый сразу
же приучается мобилизовать вполне определенные, адекватные массы
364

Динамический анализ конфликтных процессов
возбуждения, и нормальная кривая ритмического постукивания носит
обычно идеально правильный характер.
Именно эти моменты нарушаются в реакциях невротиков.
Поставленная нами задача давать ритмические нажимы весьма быстро вызывает
здесь довольно своеобразный конфликт: втягиваясь в деятельность,
испытуемый, в силу общей возбудимости, начинает мобилизовать все
большие массы возбуждения, которые оказываются неадекватны
моторным возможностям. Они срывают выработанные корковые автоматизмы,
втягивают тонические явления, и на месте правильных ритмических
нажимов мы получаем часто резко неравномерную, дезорганизованную
кривую.
В отдельных случаях уже простой ряд ритмических нажимов дает нам
возможность отличить невротического субъекта с резкой возбудимостью
и слабыми корковыми регуляциями от нормального испытуемого.
Рисунок 89 наглядно иллюстрирует такие различия. Нормальный
испытуемый действительно дает здесь идеально правильный ряд моторных
ШАМ/ШЛ
5" 10" 15" 20" 25" 30" 35" 40" 45" 50"
РИС. 89. Опыты с ритмическими нажимами
А — ритмические реакции нормального испытуемого
В — ритмические реакции невротика (испытуемый Бух.)
365

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
реакций, невротик — все нарастающие по возбуждению и неодинаковые
по интенсивности нажимы, втягивающие тонические явления и
нарушающие ритм. Различие между двумя рядами реакций будет особенно
разительно, если мы выразим устойчивость каждого ряда в кривой
распределения интенсивности отдельных составляющих этот ряд
реактивных звеньев. На рисунке 90 мы даем сравнительное графическое
изображение обоих рядов.
Мы считаем эту графику исключительно симптоматичной. Она
показывает нам, что правильный реактивный процесс, доведенный высшими
кортикальными автоматизмами до максимальных ступеней правильности,
здесь совершенно нарушается, теряет всякую свою организованность
и превращается в совершенно неупорядоченную последовательность
реакций. Эти реакции остаются правильными по своей форме, но дезорга-
Гг5|
20
15
10
5
0
5
А1
I
1
\1
1
ι 15 · 30
В
1аЫ
30 40 50
V
60
^
II 11
70
Г^Л^
80 90 100
Рис. 90. Кривая распределения интенсивности реакций при ритмическом
постукивании
А — нормальный испытуемый
В — испытуемый Аф. (неврастеник)
366

Динамический анализ конфликтных процессов
низация отражается прежде всего в нарушении ритма и интенсивности
кривых, вернее, в потере того стандартного характера, которым
отличался этот процесс в норме. Мы можем думать, что в результате
диффузного характера нейродинамических процессов и исключительно
легкой мобилизации неадекватных масс возбуждения у наших
невротических испытуемых уже на этом уровне поведения может образоваться
резкий конфликт, который связывается с характерной для них потерей
четкой «двигательной формулы» и нарушением тех моторных стереотипов,
которые легко вырабатывались в норме.
Значительная часть ритмических реакций, наблюдаемых у наших
невротических испытуемых, характеризовалась той или иной степенью
дезорганизации правильных форм поведения; это обычно выражалось
в неодинаковой форме реакций и служило надежным показателем степени
лабильности нервной системы у изучавшейся нами личности: большая
возбудимость и меньшая сила корковых регуляций неизменно вели к
распаду поведения уже на этой фазе.
Мы имели случай экспериментально убедиться в том, что выведение из
действия корковых регуляций неизбежно повышает наблюдаемую нами здесь
I ЛШкЛ.
I 1 I I I 111 ι
в
РИС. 91. Реакции больной Мож. до (А) и сразу же после (В) припадка истерии
367

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
картину распада, в то время как их восстановление ведет к организации этой
системы поведения. На рисунке 91 мы даем два ряда реактивных движений
истеричной больной. Первый из них зарегистрирован нами в ее обычном
состоянии, второй — непосредственно после резкого истерического припадка.
В перерыве между двумя опытами больная дала нам исключительный
припадок grande hystérie, со всей типичной для нее картиной.
Уже те классические движения, которые мы имели случай наблюдать
здесь (тонические движения рук и пальцев и т. д.), с полной ясностью
говорили о том, что регулирующая роль коры на время перестала здесь
связывать моторику и что движения вернулись к примитивнейшему и, по всем
данным, подкорковому уровню организации. Последующий опыт,
поставленный вскоре после прекращения припадка, убеждает нас в том, что высшие
корковые регуляции были действительно на время выведены из строя: после
припадка характер реакции резко меняется, и вместо стандартных движений,
даваемых по четко выработанной двигательной формуле с мобилизацией
каждый раз адекватных масс энергии, мы видим здесь дезавтоматизи-
рованные реакции, потерявшие всякую двигательную формулу и лишенные
сходства не только по интенсивности, но и по форме.
2. Опыты с ритмическими движениями, демонстрировавшие
перерастание простого реактивного движения в конфликтный процесс уже на
самом элементарном уровне нейродинамических процессов, приводят нас
непосредственно к следующей серии, которая кажется еще более
элементарной, но которая на самом деле является значительно более сложной
и трудной.
Опыты с простой реакцией на сигнал целыми поколениями
психологов считались наиболее простыми и элементарными из всех
возможных психофизиологических опытов. Казалось, именно здесь
мы подходим к процессу, который является наиболее элементарным актом
поведения и из которого, как из кирпичей, можно построить здание
произвольного поведения человека. История разрушила надежды
психологов, и явление «простой реакции» оказалось бесплодным для
дальнейшего понимания сложной произвольной деятельности; анализ разрешил
и наивную веру в то, что перед нами — «атом поведения», показав,
что эта форма предполагает уже значительную сложность деятельности
и что есть целый ряд нейродинамических процессов, столь же
«произвольных», но значительно более «элементарных», чем «простая реакция»
(подробно это будет показано нами ниже, см. главу 10, § 2 и 3).
368

Динамический анализ конфликтных процессов
Уже простое сравнение этого вида деятельности с только что
рассмотренной нами схемой спонтанных ритмических движений показывает,
насколько значительно более сложный процесс мы имеем перед собой.
Прежде всего, реактивный ответ на внешний стимул предполагает
не внутреннюю координацию отдельных звеньев спонтанной системы
движений, а соотнесение движения с известным внешним агентом; уже одно
это является значительно более сложным действием, чем ряд не связанных
с внешними нормами спонтанных движений. Однако второй момент
показывает с особенной четкостью сложность «простой реакции»:
единичный двигательный ответ предполагает вычленение этого акта из генетики
более ранней и более целостной системы активности; протекая на фоне
диффузного характера реактивных процессов, это вычленение предполагает
задержку, торможение тенденции к разлитому моторному возбуждению,
которая характерна для примитивных, целостных форм деятельности и
которая должна быть преодолена в «простых» реактивных актах.
Совершенно понятно, что при повышенной тенденции наших
невротиков к мобилизации возбуждения и пониженной деятельности высших
регулятивных механизмов такая задача становится особенно трудной,
и простая реакция перерастает в конфликтный процесс.
Удачнее всего мы могли бы показать динамику этого процесса
на последовательном ряде примеров, которые можно взять из протоколов
опытов, проведенных с нашими невротическими испытуемыми.
Рисунок 92 дает нам типичный пример, представляющий для нас
те преимущества, что процесс постепенного преодоления возбуждения
оказывается здесь совершенно открытым: испытуемый Роз. с легкостью дает
в ответ на звуковой сигнал резкий нажим, но оказывается не в состоянии
сразу затормозить возникшее возбуждение, и ряд последовательно
угасающих волн говорит о том, что он овладел им лишь через некоторое время.
Эти явления, видные здесь в их наиболее ярких формах, оказываются в той
или иной степени выраженными и у всех наших невротических субъектов.
Как правило, опыты с простыми реакциями сопровождаются здесь целым
рядом импульсивных лишних нажимов, часто неожиданных для самого
испытуемого. В этих лишних нажимах мы с наглядностью видим эмансипацию
возбуждения от регулятивных механизмов, а иногда — тщетные попытки
снова овладеть им; конфликт в реакции выбора, создающийся для невротика,
есть, прежде всего, конфликт неадекватного, эмансипировавшегося
369

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Рис. 92. Простые моторные реакции испытуемого Роз. (неврастения)
на звуковые стимулы
от высших регуляций возбуждения с попыткой регулятивных инстанций
удержать его, достигнуть организованности в данных реакциях.
Рисунок 93 показывает такие типичные примеры эмансипации
моторных импульсов от регуляций и связанное с этим появление
конфликтов у невротиков. Деформация кривых при попытках затормозить
лишние импульсы и связанная с этим дезорганизация поведения будет
для нас совершенно понятной именно из конфликтного характера
реактивного процесса у невротика.
Ниже нам придется еще остановиться на том факте, что появление
подобных конфликтов в моторных реакциях невротиков во многом знаменует
возвращение тех элементов, которые были характерны для еще не
сложившейся нейродинамики; сейчас же нам хотелось бы указать, что мы с легкостью
можем получить аналогичные явления и у тех невротиков, у которых они
в обычном опыте с полной ясностью и не проявляются. Мы можем встать для
этого на путь, который немецкие исследователи называют «Einjagen»: ускоряя
темп предъявления стимулов и создавая у нашего испытуемого резкую
370

Динамический анализ конфликтных процессов
III ■
Рис. 93. Простые моторные реакции с лишними импульсами у истеричной больной
моторную установку, предлагая ему отвечать движением как можно скорее,
мы с большой легкостью получаем ряд лишних нажимов, говорящих об
освобождении возбуждения из-под власти корковых регуляций.
То явление, которое хорошо известно в психологии под названием
«предварительных реакций» и которое с успехом можно наблюдать у каждого
нормального (и особенно возбудимого) испытуемого, относится к этой же категории.
Значительная разница между преждевременными реакциями у нормального
субъекта и аналогичными явлениями у невротика заключается, прежде всего,
в том, что этот процесс рождает у невротика довольно резкий конфликт и при
лабильности нервной системы может на некоторое время вывести его
поведение из организованного состояния, в то время как нормальный субъект
с легкостью овладевает преждевременным импульсом и его поведение не
подвергается распаду в результате этого конфликта.
3. Изложенные опыты указывают нам путь, по которому мы можем
идти, если хотим затруднить реактивный процесс и вызвать у нашего
испытуемого конфликтные процессы значительной силы. Этот путь сводится
к тому, чтобы ввести в опыт с невротиком условия, требующие все большего
торможения непосредственных импульсов и предполагающие овладение
примитивной диффузностью реактивного процесса. Мы видим поэтому
следующую степень трудности в опытах с замедленными движениями.
Мы предлагаем нашему испытуемому отвечать на предъявленный ему
сигнал немедленной моторной реакцией, но в то же время мы ставим ему
условие, чтобы само реактивное движение (в обеих своих частях —
активной и пассивной) было достаточно замедлено. Испытуемый оказывается
371

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
принужденным вводить тормозящую регуляцию в саму систему
движения; преодолевая естественную склонность к тому, чтобы дать
непосредственный разряд возбуждения в импульсивном моторном ответе,
он должен дать вместо этого движение, отличающееся правильной регуляцией
во всех своих моментах, носящее равномерно задержанный характер.
Совершенно понятно, что при нормальной организации поведения
такая задача не представляет никаких серьезных затруднений, и испытуемый
прекрасно справляется с ней; столь же понятно, что для нейродинамики
невротика, идущей под знаком повышенной возбудимости и пониженных
регуляций, это представляет значительные трудности и рождает резкий
конфликт. Именно благодаря диффузной структуре реактивных процессов
невротик оказывается здесь перед лицом постоянного конфликта: вызванные
инструкцией попытки замедлить движение оказываются не в состоянии
подчинить себе примитивные импульсы, и даже у тех субъектов, у которых
первые из описанных нами срезов поведения не дали отклонений от нормы,
здесь появляются резкие признаки дезорганизации поведения.
Мы располагаем материалом около 25 клинически проверенных
невротиков; почти ни в одном случае мы не могли наблюдать вполне
нормальных и достаточно организованных замедленных движений. Как
правило, мы получаем здесь или полное неумение замедлить свои движения,
или распространение такого торможения лишь на одну часть реактивного
движения (торможение или одного подъема, или одного спуска), что,
конечно, лишает всю кривую организованности и координированное™. Полной
регуляции своих движений и овладения равномерно замедленной реакцией
мы не имеем в наших материалах вовсе. Наиболее показательным является,
однако, тот факт, что попытки преодолеть свои импульсивные реакции
и овладеть задачей вызывают у наших невротиков резкие конфликты,
ведущие к дезорганизации всего поведения. Эти нарушения выражаются,
прежде всего, в том, что кривая замедленного нажима становится
дезорганизованной, резкие импульсы прорываются через общую
заторможенную кривую, делая ее характерно-зубчатой; в отдельных случаях
мы получаем здесь полную дезорганизацию поведения с распадом реакции
на целый участок отдельных хаотических нажимов. Опыт с замедленными
реакциями оказывается в состоянии сразу же разбить наших испытуемых
на ряд групп, характеризующихся различной степенью распада и,
следовательно, различной степенью лабильности нервной системы.
372

Динамический анализ конфликтных процессов
Мы сделаем лучше всего, если сведем вместе отдельные стадии
распада неиродинамических процессов в данной ситуации; мы даем такое
сопоставление на рисунке 94.
Рис. 94. Замедленные нажимы у невротиков
А — опыт с нормальным испытуемым
В — неспособность замедленного нажима (истерия)
С — частичное замедление (истерия)
D — дезорганизация структуры нажима (истерия)
Ε — полный распад поведения (неврастения)
F — полный распад поведения (истерия)
373

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Картина конфликта при замедленных реакциях развертывается перед
нами во всей своей полноте; мы видим здесь, что задача, легко
осуществляемая нормальным испытуемым (кривая А), часто является недоступной
для невротика, который, уверяя, что он производит замедленные нажимы,
на самом деле продолжает давать столь же быстрые и незаторможенные
реакции (В); попытки затормозить чаще всего оказываются не в состоянии
равномерно охватить весь процесс в целом, ограничиваясь лишь одной его
частью (С); наконец, настойчивые попытки задержать движение приводят
к конфликту и полному распаду поведения (D, Ε и F).
Опыты с замедленными движениями действительно рождают ряд
довольно значительных конфликтов, и их регистрация дает возможность
установить тот уровень, на котором поведение испытуемого оказывается
подверженным распаду. Если у нормальных испытуемых мы лишь иногда
встречаем признаки предрасположения к дезорганизации поведения
на этом уровне, то при невротической лабильности этот уровень поведения
уже в большинстве случаев вызывает значительный конфликт и часто
сопровождается резкими явлениями дезорганизации.
4. В только что рассмотренном случае мы предъявляли испытуемому
требование затормозить свою реакцию в процессе движения, однако
мы с успехом можем вызвать спонтанный конфликт тем, что поставим
испытуемого в условия, заставляющие его задержать непосредственный
моторный импульс и дать его только после того, как некоторый
подготовительный процесс будет закончен. Мы можем сделать это с помощью
простой ассоциативной реакции, заключительная часть которой
сопровождается сопряженным моторным нажимом.
В этом случае мы возвращаемся к той методике, которая была
основной в течение всего нашего исследования. Вызывая у испытуемого
центральный ассоциативный процесс, мы тем самым провоцируем
известное центральное возбуждение, в нормальных условиях самостоятельное
и изолированное от возбуждения моторной системы. Связывая это
возбуждение с речью, мы в обычных условиях включаем фактор, который
действует организующе на нейродинамические реакции и отнюдь не
выводит их из равновесия.
Совершенно иное встречаем мы у невротического испытуемого.
При резко выраженной возбудимости и лабильности нервной системы,
вызванное нами в центральном аппарате напряжение может обнаружить
374

Динамический анализ конфликтных процессов
тенденцию проникнуть непосредственно в моторную сферу, вызвав в ней
известные следы возбуждения и дезорганизуя нормальную моторную
кривую. В этих случаях включение речи оказывается недостаточно
сильным агентом для организации нейродинамического процесса; часто при
наличии в нем диффузности речь вообще оказывается почти не в
состоянии играть сколько-нибудь организующую роль, и центральное
напряжение непосредственно вызывает разряд в сопряженном моторном процессе.
Такие случаи уже проходили перед нами; мы остановимся здесь лишь
на одной иллюстрации, показывающей, насколько резко лабильная
неиродинамика обнаруживает склонность к непосредственному разряду
центрального напряжения в моторном процессе. Испытуемая Маз. —
истеричная больная с резко выраженными истерическими припадками
и типичной истерической картиной. На рисунке 95 мы даем ряд ее реакций;
уже из данного в кривой А отрезка видно, что спонтанные ритмические
реакции не представляют для нее сколько-нибудь заметного затруднения
и не сопровождаются никакими конфликтными процессами. Тем более
характерными оказываются явления, которые мы получаем при ее
ассоциативных реакциях. Стоит нам вызвать у нее сколько-нибудь заметное
центральное напряжение, как оно сразу же вызывает резкий моторный
разряд, и сопряженная кривая показывает, что весь латентный период
Рис. 95. Опыты с испытуемой Маз. (истерия)
А — ритмические реакции
В — ассоциативные реакции с сопряженными нажимами
375

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
заполняется взрывом возбуждения, которым испытуемая оказывается
не в состоянии овладеть. Мы имеем такое явление во всех без исключения
ассоциативных реакциях независимо от их трудности; при значительных
центральных затруднениях этот процесс становится резче, но основные
механизмы такого разряда мы видим в любом случае: центральное
напряжение непосредственно переключается на моторную сферу и
вызывает те нарушения в латентном периоде, которые мы здесь видим.
Этот механизм создает почву для тех нарушений в латентном периоде
ассоциативной реакции, с которыми мы подробно познакомились уже
выше. Для того чтобы у невротического больного резко нарушалась
сопряженная с ассоциативным процессом моторика, вовсе не нужно, чтобы
реакция была связана с аффективным содержанием; для этого достаточно,
чтобы она вызвала известное центральное напряжение, которое при
ослабленных регуляциях и диффузном характере реакций невротического
больного не может удержаться изолированно от моторной сферы. Вот
почему в целом ряде случаев мы наблюдаем совершенно нормальные реакции
в примитивном слое поведения и полный распад реактивных процессов
на этом более сложном уровне.
Мы даем типичную иллюстрацию этого на рисунке 96. При
совершенно нормальных ритмических нажимах нам достаточно вызвать у этой
испытуемой повышенное центральное напряжение, связанное с
ассоциативной задачей, чтобы резко дезорганизовать весь ее неиродинамическии
процесс, сделав ее сопряженные реакции буквально неузнаваемыми.
ММ
Рис. 96. Слоевой анализ реактивных процессов у больной Прон.
(тяжелая форма неврастении)
А — ритмические нажимы
В — ассоциативные реакции с сопряженными нажимами
376

Динамический анализ конфликтных процессов
5. Дальнейшие опыты идут по уже известным нам путям
усложнения центральных процессов и введения в них все новых и новых
трудностей. Если на уровне простых ассоциативных процессов или самых
обычных суждений мы еще не получаем у некоторых из наших больных
дезорганизации поведения, то введение некоторой трудности в
центральный процесс, повышающей наличное там напряжение, уже с полной
неизбежностью ведет к дезорганизации нейродинамики и к появлению
симптомов разлитого возбуждения во всем поведении. Тенденция
перехода центрального напряжения в моторный разряд видна здесь
с особенной ясностью, и все проведенные нами над невротическими
испытуемыми опыты с включением добавочной трудности в
центральную деятельность отчетливо это показывает.
Мы ограничимся здесь лишь одной ссылкой, которая еще раз укажет
нам, что поведение, вполне нормальное на одном слое, может превратиться
в резко-дезорганизованное на другом, связанном с большими трудностями,
уровне поведения.
Мы последовательно ставили с нашими неврологическими
испытуемыми две серии опытов, одинаковые по ситуации и различные по
сложности. В первой из них мы предлагали испытуемому давать простые
суждения по поводу предлагаемых ему слов; во второй мы просили его
делать эти суждения бессмысленными, отвечая на каждое предложенное
нами слово каким-нибудь абсурдом. Опыт показал, что эта последняя
инструкция оказалась вовсе не такой легкой; испытуемый должен был
отвлечься от своего привычного опыта и дать суждение, противоречащее
ему, но построенное в чисто вербальном, логическом плане. Для человека
с дефектами вербальной культуры и с ярким конфликтным мышлением
такая задача неизменно оказывалась исключительно трудной, и в пределах
той же самой структуры ответа мы получали возможность нагружать
нейродинамику резким центральным напряжением.
Результаты этих манипуляций сказались с большой рельефностью.
Если признаки конфликта отсутствовали в нормальном опыте, то в
осложненной контрольной серии они появились с особенной выразительностью,
и поведение принимало резко-дезорганизованный характер. Рисунок 97
дает нам такой пример, взятый из опыта с истеричной испытуемой,
не обнаруживавшей признаков распада поведения на сравнительно легких
ступенях реактивных процессов. Мы видим здесь совершенно нормальные
377

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
JL-U-U
I II I I " " I I II II __^_ I
5 A 6 7 8 5 _ · ·
I А В 3 4
Рис. 97. Нормальные и осложненные суждения истеричной испытуемой
А — простые суждения
5. граммофон — играть; 6. шар — рынок; 7. птица — пол
В — абсурдные суждения
3. мясник — я шел; 4. мальчик — я не знаю
моторные реакции при простых суждениях и резкую дезорганизацию
(передающуюся и на пассивную систему левой руки) при осложнении
центрального процесса.
Необходимость удержать создавшееся в этих условиях центральное
напряжение от непосредственного отреагирования в моторике входит здесь
в резкий конфликт с диффузной структурой процессов и обуславливает
распад поведения, наступающий на том или ином уровне в зависимости
от степени лабильности нервной системы конкретного испытуемого.
3. Опыты С ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫМИ КОНФЛИКТАМИ
Если у невротических испытуемых, которыми мы преимущественно
заняты в этой главе, уже простые реактивные процессы связываются
со спонтанными появлениями конфликтов, то опыты с
экспериментальным введением конфликтных процессов показывают, что конфликты,
связанные даже с наиболее примитивными уровнями поведения, могут
вызвать здесь резкие нарушения. Предпосылки, из которых мы исходим,
делают этот факт совершенно понятным: если у невротиков мы
действительно наблюдаем значительную возбудимость, связанную со свободным
378

Динамический анализ конфликтных процессов
доступом каждого возбуждения в моторную сферу, и резко пониженные
регуляции, то нас не удивит, что наш испытуемый часто будет не в
состоянии справиться с конфликтом даже очень примитивного типа.
Мы располагаем контрольными сериями опытов с
экспериментальными конфликтами, аналогичными описанным выше, которые были
проведены нами над невротическими испытуемыми. Описание их вернуло
бы нас к уже изложенному материалу, и мы поэтому позволим себе не
останавливаться на них; следуя задачам этой главы, мы опишем лишь два
варианта одного конфликта, исследованного нами на разных уровнях
поведения.
1. Мы обратимся сначала к простому конфликту темпов. Выше
нам пришлось уже отмечать (см. гл. 6, § 2), что нормальный испытуемый
достаточно хорошо справляется с простой задачей переключения с одного
реактивного темпа на другой. Если в опыте с простым ритмическим
постукиванием мы предложим ему по предъявленному сигналу резко
переключиться с быстрого темпа на медленный, он легко преодолеет
понятную инерцию, и переход будет сделан с большой легкостью.
У невротического испытуемого мы можем ожидать появления другого
эффекта. Если переход от медленного темпа к быстрому в простых моторных
опытах не представляет здесь заметных затруднений, то в опытах, где по
нашему сигналу испытуемый должен сменить быстрый темп реакций на
медленный, мы ставим его перед двойной трудностью: с одной стороны,
принятый им темп обладает известной — и очень значительной — инерцией;
при слабости регулятивного аппарата невротик оказывается не в состоянии
преодолеть эту инерцию, и после сигнала к переключению продолжает
давать целый ряд нажимов, часто протекающих без заметного торможения;
с другой стороны, к этому присоединяется и добавочное осложнение: сами
по себе замедленные движения представляются для диффузной нейро-
динамики нашего испытуемого достаточно трудными; само собой понятно,
что уже на этой почве мы получаем достаточно резкие конфликты.
Проведенный нами через исследование материал показал, что данный
опыт обладает всеми нужными чертами, которые характеризуют конфликт
на его низшем уровне: часть невропатов с наиболее стабильными
реактивными процессами еще не дала здесь резких нарушений. Рисунок 98 дает нам
выдержки из графических протоколов, показывающие механизмы распада
реактивного процесса. В данном случае мы наглядно видим, что механизм
379

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
РИС. 98. Конфликт темпов в опыте с невротиками
А — исп. Фрол. С — исп. Прон.
В — исп. Чз. D — исп. Аф.
380

Динамический анализ конфликтных процессов
конфликта состоит здесь в том, что принятый испытуемым темп оказывается
не в состоянии сразу же затормозиться: при попытках сменить этот темп
на медленный испытуемый продолжает первое время как бы персевери-
ровать, наслаивая быстрые реакции на замедленные и нарушая правильную
форму последних.
Это явление убеждает нас в том, что мы имеем здесь действительно
конфликтный процесс, с которым регулятивный аппарат лишь у некоторых
из наших испытуемых оказывается в состоянии справиться с достаточным
успехом. Мы выносим впечатление, что если мы создадим в этом процессе
большую инерцию, нагрузим его большим напряжением, мы сможем,
не меняя методики, вызвать значительно большие нарушения.
2. Мы идем по этому пути, перенося опыт в другой слой поведения,
включая в него речевые механизмы. Мы воспроизводим на невротическом
материале те опыты с конфликтами темпов в цепном ассоциативном ряду,
которые мы ставили с нормальными испытуемыми и которые уже были
предметом нашего рассмотрения. В этих опытах испытуемого просят
говорить подряд все приходящие ему в голову слова, сопровождая каждое
из них сопряженным нажимом. По определенному сигналу он должен
быстро переключиться на другой темп, начав ассоциировать с
максимальной быстротой или, наоборот, максимально замедленно.
Опыты, проведенные в этом направлении, привели нас к
констатированию обоих симптомов, которые в менее яркой степени мы могли описать
уже при изучении нормальных испытуемых. Сигнал к убыстрению темпа
вызывал здесь обычно одновременно полное торможение
ассоциативного процесса и резкую эмансипацию моторики из-под
власти корковых регуляций. Оба эти симптома выступали здесь с
максимальной яркостью. Попытка ускорить темп приводила, прежде всего,
к резкому замешательству с отказом от ассоциаций («у меня в голове
ничего нет...», «ничего не идет в голову, не могу дальше...»); с другой
стороны, можно предполагать, что именно этот слом высшей
психологической деятельности и приводил к эмансипации моторики, и создавшееся
напряжение непосредственно переключалось на моторную сферу, вызывая
там резкие, некоординированные с речью разряды. На рисунке 99
мы приводим примеры такого процесса. Оба приведенные случая наглядно
показывают, что попытки сразу же перевести испытуемого на максимально
быстрый темп ассоциаций вызывают связанную с перевозбуждением
381

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Рис. 99. Конфликт темпа в цепном ассоциативном ряду. Опыты с невротиками
X — сигнал для ускорения темпа ассоциаций (все нажатия после X
не связаны с речевыми ответами)
задержку ассоциативных процессов и резкое переключение напряжения
в эмансипированные моторные разряды. Совершенно понятно, что при
таких условиях попытка затормозить эмансипировавшуюся моторику
и снова перейти к организованному поведению с большой легкостью
вызывает конфликт и дезорганизацию реактивного процесса.
Мы не будем приводить здесь случаи, иллюстрирующие процесс
такого распада; у всех наших невротических испытуемых мы наблюдаем
его в большей или меньшей степени. Мы не станем останавливаться
и на достаточно ярких формах дезорганизации поведения, вызываемой
обратными попытками переключить ассоциативный темп с быстрого
на медленный.
Все невротики с большей или меньшей яркостью дают нам такую
реакцию дезорганизации в этом эксперименте, и мы убеждаемся в том,
что опыт, демонстрирующий некоторую неустойчивость реактивных
процессов на низших уровнях, дает их в развернутом виде, когда он
осложнен новыми трудностями и сдвинут к более сложным уровням
психофизиологических процессов.
382

Динамический анализ конфликтных процессов
4. Типологическое значение слоевого анализа
Мы привели все изложенные в этой главе данные потому, что считаем
свой анализ основой для типологического изучения личности. То, что нам
пришлось здесь изложить, показывает, что общую характеристику
типологических различий, разделение наших испытуемых на группы
со «стабильной» или «лабильной» нервной системой следует заменить
конкретной характеристикой той нейродинамической
тенденции, которую мы считаем основной для формирования нейро-
динамических особенностей.
Весь предшествующий анализ показал, что такой тенденцией,
лежащей в основе индивидуальных различий, является неодинаковая
степень регулированности нейродинамики, неодинаковая способность
задерживать начавшееся возбуждение, отделяя его от моторной сферы, —
иначе говоря, в основу нашего отнесения личностей к тем или иным
индивидуальным группам мы кладем неодинаковую диффузность в
деятельности их нервной системы, неодинаковую роль, которую играет у них
регуляция начавшегося возбуждения. Чем дальше доходит возбуждение,
непосредственно стремясь распространиться до своего моторного конца,
тем меньше способность субъекта удержать возникшие у него конфликты
и трудности изолированными от моторной сферы, тем больше оснований
у нас говорить об отнесении данного субъекта к неиродинамически
лабильному типу; чем более развиты у него регуляции, чем больше
он обнаруживает способность не допускать возбуждение непосредственно
до моторного конца, задерживая его некоторым «функциональным
барьером» и подвергая его до переключения на моторику некоторой
предварительной переработке, тем больше у нас оснований относить данного
субъекта к типу стабильной нейродинамики, тем меньше шансов для
дезорганизации реакций переживаемыми конфликтами мы будем иметь
в его поведении.
Основная мысль этого положения сводится к тому, чтобы заменить
внешнее описание типа изучением некоторых динамических
механизмов, которые его формируют; без такого указания на динамические
механизмы мы не мыслим себе никакой действительно научной типологии;
слабым местом всей современной типологии было то, что она слишком
много занималась фенотипическим описанием индивидуальных различий
383

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
и слишком мало пыталась свести индивидуальные особенности к
динамическим изменениям какого-либо ведущего механизма; анализ нарушения
организованного поведения при отдельных конфликтных процессах делает
некоторые шаги к такому дифференциальному анализу, в основу которого
положено изучение определенного ведущего механизма.
Тот путь, по которому мы пытались идти, выдвигает перед нами еще
одну методологически важную возможность. Изучая степень
организованности поведения на отдельных уровнях, подвергая послойному анализу
влияние конфликта на распад реактивного процесса, мы подходим
к возможности выразить индивидуальные различия в некоторых
динамических единицах, отбросив абсолютное отнесение испытуемых
к тому или иному статическому «типу». В самом деле, констатируя,
что у различных испытуемых нарушение поведения выявляется особенно
ясно лишь на определенном уровне поведения, мы получаем возможность
выразить лабильность его поведения в определенной степени, вводя
рядом с категорией качества категорию меры и тем делая наш
индивидуальный анализ динамическим; с другой стороны, изучая структурные
особенности того процесса, при котором поведение впервые обнаруживает
резкий распад, мы оказываемся в состоянии подвергнуть анализу условия
этого распада и говорить о функциональных особенностях той
степени лабильности, которую мы имеем перед собой.
Опыты, проведенные нами на невротическом материале, убедили нас,
что подобный анализ является единственным путем для правильного
и научного подхода к индивидуальным различиям и что лишь в категориях
меры и качества мы можем выразить индивидуальные особенности
нейродинамики изучаемых нами испытуемых.
В нашем сравнительно-типологическом анализе мы каждый раз должны
неизбежно решать два вопроса: в какой степени проявляется у данного
испытуемого лабильность нейродинамики и, с другой стороны, какова
структура тех нарушений поведения, которые являются для них обычными?
Ответ на первый вопрос дает нам динамический анализ реакций нашего
испытуемого на отдельных уровнях его поведения; вторая проблема
разрешается изучением того, какой характер носят получаемые нами нарушения
и в какой степени и в каких соотношениях вовлекаются в дезорганизацию
анимальная и вегетативная система, насколько пассивный или активный,
интенциональный или оформленный характер носят задерживаемые и дефор-
384

Динамический анализ конфликтных процессов
мируемые установки субъекта. Совершенно понятно, что подобный анализ
личности мы не можем считать хоть сколько-нибудь методологически
подготовленным; в этой работе мы столкнулись лишь с некоторыми его
сторонами. Одни из них были затронуты нашими экспериментами в большей
степени, другие (как, например, соотношение анимальных и вегетативных
реакций при дезорганизации поведения) остались совсем незатронутыми1.
В целом динамический анализ типологических различий представляется нам
делом будущего, и мы позволяем себе высказать здесь лишь некоторые общие
соображения, относящиеся к этой проблеме.
Нам хотелось бы проиллюстрировать подобный анализ индивидуальных
различий лишь одним сравнительным сопоставлением двух случаев истерии.
Перед нами две больные, обе с проверенным диагнозом истерии; у обеих
мы могли наблюдать резкие истерические припадки, у обеих можем
предполагать исключительную лабильность и сенсибильность нервной системы.
Однако уже в поведении обеих больных клиническое наблюдение
устанавливает заметную разницу:
Б-наяМер.,29л.
Работница на фабрике; явилась к врачу с жалобами на боли в области
сердца, онемение рук и систематические припадки. Сначала припадки
носили судорожный характер, затем увидала у одной женщины
припадки с потерей сознания и криками, и ее припадки тотчас же
изменились и приняли такой же вид. Забывчива, рассеянна, сильно
возбудима, сдержаться не может. Резко повышенные рефлексы. Общая
кожная гиперестезия.
Б-наяМож., 43 г.
Кассирша в магазине. Жалобы на боли в области сердца и судорожные
припадки. Во время припадков сознание не теряет, может некоторое время
сдерживаться. Вообще очень сдержанна, о своих переживаниях
рассказывает не прямо, никогда не плачет, хотя сильно эмотивна и сенсибильна;
основной конфликт связан с переводом на новую работу, которую
не любит и в которой чувствует себя недостаточной. Тремор пальцев и век,
усиленные сухожильные рефлексы, красный дермографизм.
В весьма ценных работах В. Н. Мясищева (Ленинград) эта проблема нашла своего
вдумчивого исследователя. См.: Соотношение вегетативных и анимальных реакций //
Психоневрологические науки в СССР. Тезисы 1-го Всесоюзного съезда по поведению
человека.— Л., 1930.
385

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Уже такое различие в характеристике наводит нас на мысль, что
внимательный анализ нейродинамической системы в обоих случаях даст нам заметные
различия как по степени диффузности возбуждений, так и по структуре их
распределения в нейродинамике испытуемых. В то время как у первой испытуемой
мы можем предположить большую примитивность и диффузность реактивных
процессов с более открытым проявлением возбуждения в моторике, особенности
второй должны по преимуществу заключаться в том, что общая возбудимость
и предрасположенность к резким конфликтам здесь тормозится, больная
пытается удержать себя на определенной степени организованности, но это ей
удается лишь до некоторого психического уровня; именно в силу такого характера
психофизиологических процессов мы можем ожидать здесь возникновение
резких концентрированных нарушений, проявляющихся лишь начиная с
некоторого уровня сложности психофизиологических процессов.
Слоевой анализ нейродинамики обеих испытуемых подтверждает наше
предположение. В обоих случаях мы получаем весьма различные результаты
как по степени, так и по структуре наблюдаемой нами лабильности нейродина-
мических процессов. Мы даем сводку данных на рисунке 100. Анализируя
активные процессы у первой испытуемой, мы видим, что она не справляется
уже с первым из предложенных нами опытов: уже при простом ритмическом
постукивании возникают отдельные участки резкого возбуждения, которые
являются признаком того, что она проявляет особенно резкую тенденцию
мобилизации возбуждения и иногда оказывается не в состоянии овладеть им
в реактивном процессе. Это же возбуждение со значительной силой
пробивается в опытах с простыми реакциями на сигнал, и уже на уровне
замедленных движений нейродинамика испытуемой распадается, задача оказывается
ей не под силу — и резкая дезорганизация поведения служит ответом
на попытку получить организованно-замедленные реакции. Введение речевых
реакций и, следовательно, возбуждение добавочных центральных очагов
окончательно дезорганизует поведение, и резкие хаотические моторные
разряды служат проявлением этого введенного в психику напряжения.
Реактивные процессы испытуемой Мож. дают совершенно иную
картину динамических срезов. В наиболее простом слое реакций, при
простом ритмическом постукивании мы еще не наблюдаем никаких заметных
отклонений. Некоторое вовлечение тонических моментов является, пожалуй,
единственным признаком, отличающим этот уровень поведения от обычной
нейродинамической картины. Зато уже в опытах с простыми реакциями
на сигнал дело значительно меняется: для нашей испытуемой оказываются
характерными единичные импульсивные нажимы, не связанные с сигналами,
которые с отчетливостью указывают на повышенную тенденцию воз-
386

Динамический анализ конфликтных процессов
Рис. 100. Слоевой анализ нейродинамических процессов у двух больных
истерией. Испытуемая Мор. (А, В, С, D) и испытуемая Мож.(Аг Bt,
Сг D,)
А и А{ — ритмические нажатия
В и Bj — реакции на сигнал
С и С j — медленные нажатия
D и D — ассоциативные реакции
буждения перейти в действие, повышенную инерцию возбуждений и,
с другой стороны, на заметную слабость регуляций. Переход к замедленным
движениям не дезорганизует эту испытуемую, хотя импульсивный характер
реакций проявляется и здесь достаточно отчетливо; общий фон остается
сравнительно спокойным и в опытах с ассоциативными ответами. Однако
здесь мы встречаемся с внезапными и резкими участками дезорганизации
поведения. Когда испытуемой предъявляется слово, вызывающее у нее
заметное затруднение, реакцией на это служит немедленное выведение
нейродинамики из строя и резкая дезорганизация моторных реакций.
Это происходит (с соответствующими различиями) и в случаях
комплексных реакций, и в случаях резких интеллектуальных затруднений. На этом
уровне деятельности нейродинамика проявляет свою недостаточность,
и резкий распад поведения обнаруживает, что здесь мы встречаемся с
критическим для испытуемой уровнем поведения.
387

Часть вторая. Психофизиология конфликтных процессов
Различия в обоих случаях проявляются в степени нейродинамической
лабильности, но далеко не ограничиваются ею. Различная активность
конфликта, различная его иррадиированность и, наконец, различное
вовлечение в него моторики создают специфическую для каждого случая структуру
и заставляют говорить о совершенно различной структуре истерического
процесса.
Мы совершенно уверены, что под общим названием «истерия»
кроются обычно совершенно различные нейродинамические процессы.
Детальное исследование нейродинамики поможет нам вскрыть точную
картину тех нарушений, которые характеризуются как истерические, и
точно очертить те различные по существу группы, которые сюда относятся.
Приведенный анализ убеждает нас в том, что при внимательном
изучении механизмов индивидуальные различия выступают несравненно
полнее и конкретнее, чем при общем фенотипическом описании их внешне
проявляемых особенностей. Изучение конфликтных процессов,
составляющих основной механизм дезорганизации человеческого поведения, дает
нам к этому достаточно веские данные.
Однако мы еще не можем сказать, что изучаемые нами процессы
являются для нас целиком понятными. Мы достигнем полной ясности лишь
тогда, когда овладеем изучаемым нами процессом во всей его динамике,
а это ставит перед нами две последние проблемы, отличающиеся
максимальной сложностью, но вместе с тем имеющие решающее значение при
исследовании дезорганизации и организации человеческого поведения.
Первая из этих проблем сводится к изучению корней
дезорганизованного и организованного поведения. Изучив механику
конфликтных процессов и их влияние на распад поведения, мы убеждаемся, однако,
что законы этой дезорганизации будут нам окончательно понятны лишь
в том случае, если мы сможем дать их генетический анализ, подойдя
к их изучению с историческим методом. Лишь при условии
внимательного изучения тех последовательных ступеней, которые проходит
организованное поведение от ребенка до взрослого, мы сможем с
достаточной полнотой понять, в какой степени наблюдаемые нами при аффективных
и конфликтных процессах факты являются лишь возвращением на
некоторые более примитивные, уже пройденные этапы развития
нейродинамических процессов и в какой мы стоим здесь перед теми своеобразными
включениями, которые могут делать процесс распада лишь частично
388

Динамический анализ конфликтных процессов
похожим на возвращение к пройденному этапу, никогда, однако, не
позволяя ему совпадать с ним. Генетический анализ организации человеческого
поведения позволит нам дать правильную оценку наблюдаемых нами
закономерностей и поставить каждую из них на свое место в той сложной
системе, которую представляет поведение человека.
С другой стороны, перед нами в полном объеме встает и другая проблема.
Мы не можем представлять себе поведение человека как арену, на которой
разыгрываются аффекты и конфликты. Человек не только переживает распад
своего поведения, но и пытается овладеть им, преодолеть его. Мы изучили
механизмы распада, но мы стоим перед не менее важной задачей изучить
механизмы организации. Описанные нами закономерности станут для нас
достаточно ясными лишь тогда, когда мы хоть сколько-нибудь подробно
изучим те средства, которые применяет человек к овладению своим
поведением, и те этапы, которые это овладение поведением проходит.
Если все наши старания были направлены до сих пор к анализу
условий, выводящих поведение из строя, нарушающих и дезорганизующих
его, то с тем большим вниманием мы должны обратиться теперь к
изучению факторов и средств преодоления этой дезорганизации и овладения
человеческим поведением.
За проблемой нейродинамики невроза встает проблема психологических
основ терапии, которая должна быть изучена теми же экспериментальными
методами, какими мы до сих пор подходили к дезорганизации поведения
человека. Мы так же мало надеемся полно разрешить проблему
психологических основ и нейродинамических механизмов овладения поведением
и терапии, как мало надеялись на то, что наше исследование даст
фундаментальную и исчерпывающую базу для понимания дезорганизации и неврозов.
Однако мы считаем, что лишь опыты, посвященные генетическому анализу
организованных форм поведения и экспериментальному изучению овладения
им, дадут нам ту ясность, на которую мы можем рассчитывать на современном
этапе знания. Мы твердо помним, что познать явление можно лишь
овладевая им; третья часть нашего исследования и будет посвящена попыткам
экспериментального овладения этими проблемами.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
РАЗВИТИЕ РЕАКТИВНЫХ ПРОЦЕССОВ
И ПРОБЛЕМА ОВЛАДЕНИЯ
ПОВЕДЕНИЕМ

Глава 10
Развитие реактивных процессов
1. Проблема
ы установили уже выше, что аффект в корне изменяет
структуру реактивного процесса, нарушая организующие
поведение регуляции и превращая реактивный процесс
в диффузный. Экспериментальная проверка показала нам,
что такое изменение структуры реактивных процессов происходит каждый
раз, когда поведение принимает конфликтный характер; столкновение
противоположных тенденций ломает «функциональный барьер» и переводит
реактивную систему в диффузно возбужденное состояние.
Мы произвели анализ механизмов дезорганизации поведения
человека; теперь перед нами возникает задача понять генезис организованных
форм его деятельности.
В самом деле, по каким путям идет нарушение психофизиологических
механизмов при распаде нормального, регулированного поведения?
Создает ли аффект и невроз новые формы поведения или же он лишь
откидывает назад, возвращает к каким-то старым механизмам, каким-то
пройденным этапам?
Во всех работах последних десятилетий обнаруживается упорная тенденция
принять вторую из этих точек зрения и показать, что распад поведения
откидывает человека далеко назад, что аффект возвращает его к давно
пройденным фазам поведения, а невроз является регрессией к архаическим
ступеням развития.
Взгляд на аффект как на оживление примитивных форм поведения был
со всей отчетливостью высказан Дарвином, который видел в каждом
симптоме аффекта воспроизведение примитивных, архаических форм реакций.
м
393

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Эта точка зрения, а также ряд сравнительно-анатомических
исследований укрепили уверенность в том, что и неврологически аффект знаменуется
переходом от коркового типа возбуждения к тому, которое связано с узлом,
образующим наиболее древнюю часть мозга и таящим в себе наиболее
архаические формы процессов.
Уже это указывает, насколько заманчивой и привлекательной была
мысль о возможности выразить все качественные особенности вновь
возникшего состояния в терминах регрессии к пройденным ступеням; этот
подход, бесспорно, привлекает своей глубокой динамичностью, и в самом
деле, можем ли мы представить большее удовлетворение для
исследователя, чем то, которое он испытывает, когда ему удается открыть в новом
и казавшемся ему непонятным и чуждым феномене лишь ступень
пройденного генетического пути?
Генетический подход с его стремлением понять формы
жизнедеятельности как фазы развития, бесспорно, является одним из величайших
завоеваний научного мышления и включает в себя золотые зерна
диалектики. Однако именно это обязывает нас относиться с величайшей
осторожностью к тем увлечениям, которые связаны с попытками видеть в новых
образованиях распада лишь простое возвращение вспять по уже
проторенным путям. Совершенно несомненно, что распад, снимая наиболее
сложные, высшие формы регуляций, обнажает слои давно пройденных,
пережитых форм поведения; мы имеем все основания предполагать,
что дезорганизация поведения пойдет не случайным, специфичным для
данного случая маршрутом, но изберет себе те русла, которые когда-то
были сформированы. Однако столь же несомненно, что эти высшие
механизмы, разрушенные распадом, не будут устранены им совершенно,
но останутся в новой форме поведения в снятом виде, так же как в
нормальном поведении в снятом виде содержались архаические, примитивные
формы реакций, выступившие теперь на первый план. Мы можем
предполагать, что изучаемый нами процесс будет идти не столько по схеме
простой регрессии, сколько по схеме «опрокидывания»1, в которой
архаические и высшие образования как бы меняются местами, причем в
новой, деструктированной форме поведения эти последние продолжают иг-
Я пользуюсь здесь термином, удачно сформулированным А. Н. Леонтьевыми Л. С.
Выготским на одной из дискуссий в нашей лаборатории.
394

Развитие реактивных процессов
рать некоторую (снятую) роль. Вот почему при каждом распаде мы с
необходимостью должны ожидать возвращения к некоторым пройденным
ступеням развития, но эти выявленные вновь архаические формы будут,
бесспорно, отличаться у людей различных культур, различных типов и
различных индивидуальных свойств.
В наших исследованиях мы не должны, следовательно, искать
простого возвращения поведения, дезорганизованного аффектом или
конфликтом, на примитивные фазы развития; перед нами возникает
решающе важная задача изучить эти пройденные этапы развития для того,
чтобы выявить, какие из характерных для них механизмов образуют скелет
лишившегося высших регуляций человеческого поведения.
Один путь осуществления этой задачи представлялся нам наиболее
правильным: желая ответить на вопрос, какие именно нейродинамические
механизмы аффекта являются возвращением на пройденные стадии
развития, мы в первую очередь должны были заняться онтогенезом
реактивных процессов и обратиться к изучению неиродинамических
особенностей детского возраста. От этого исследования мы могли ожидать
установления ряда качественных особенностей реакций ранних ступеней
развития; только после их изучения мы могли бы сделать вывод о том,
что именно прослеженный нами материал распада человеческого поведения
возвращает нейродинамику человека к пройденным ранее ступеням.
Мы решили поставить перед собою два вопроса, которые нужно было
разрешить экспериментально:
1. Отличается ли реакция ребенка иной структурой, чем реакция
взрослого, и свойственна ли ей в какой-нибудь мере та диффузность,
которую мы наблюдали при аффекте и конфликте?
2. Если «функциональный барьер», снижение которого мы
констатировали при аффекте, конфликте и неврозе, снижен и у маленького ребенка,
то при каких условиях он развивается и к каким механизмам сводится?
Первый вопрос относится к развитию реактивных процессов, второй
связан с проблемой овладения своим поведением. Мы попытаемся
экспериментально разрешить их в последующих главах.
Мы опираемся в последующем изложении частично на наши исследования,
частично на исследования наших сотрудников. Часть этих исследований была
проведена в Институте экспериментальной психологии, часть в
психологической лаборатории Академии коммунистического воспитания и, наконец,
395

Часть третья. Генезис реактивных процессов
исследования нервнобольных — в лаборатории Клиники нервных болезней
ЛМГУ. Из работ наших сотрудников мы в первую очередь опираемся здесь
на проводившееся в течение нескольких лет в нашей лаборатории
исследование М.С. Лебединского, монография которого о развитии регулятивных
процессов у ребенка появляется в печати одновременно с этой книгой.
Мы оставляем за собой право строить наше изложение по клиническому
типу, опираясь на отдельные типические случаи и оставляя в стороне всю
статистику, которую читатель частично найдет в других наших работах,
частично в упомянутом исследовании М. С. Лебединского. Мы совершенно
уверены, что описание фаз и тенденций развития может дать при правильном
анализе больше, чем горы статистического, проработанного материала.
Основное положение, которое кажется нам доказанным
проведенными нами сериями опытов, сводится к следующему: реактивные процессы
человека совершают развитие, которое вообще не сводится к постепенному
созреванию заранее данных механизмов. Наоборот, развитие их отличается
конфликтным характером, переходом в качественно новые фазы, и реакции
маленького ребенка по своей структуре принципиально отличны от реакций
взрослого.
Эти отличия реактивных процессов у маленького ребенка напоминают
нам существенные механизмы, разобранные уже выше; они сводятся,
в основном, к двум положениям, которые мы уже отметили выше: 1)
каждый акт поведения носит у маленького ребенка непосредственный
характер, и возникшее возбуждение обнаруживает тенденцию непосредственно,
не задерживаясь, дойти до своего моторного конца, и 2) каждая реакция
имеет тенденцию втянуть в активный процесс неадекватно большие массы
возбуждения.
Мы могли бы сказать, что диффузность и импульсивность —
основные отличительные черты реактивных процессов маленького ребенка;
именно эти черты объясняют самые основные особенности в поведении,
мышлении и характере ребенка; именно они открывают нам глаза на
генетические корни тех нейродинамических деформаций, которыми
характеризуется дезорганизация человеческого поведения при аффекте, конфликте
и неврозе.
Мы рассмотрим подряд несколько серий проведенных нами с детьми
опытов, в которых мы пытаемся вскрыть развитие организованных форм
поведения на разных по своей сложности нейродинамических этажах точно
396

Развитие реактивных процессов
так же, как выше мы делали попытки дать слоевой анализ распада
нейродинамических процессов. Мы будем особенно довольны, если нам
параллельно с рассмотрением функциональных особенностей реактивных
процессов в раннем возрасте удастся наметить некоторые их
психологические механизмы.
2. ОПЫТЫ С РИТМИЧЕСКИМИ РЕАКЦИЯМИ У РЕБЕНКА
Разбирая механизм аффективных и конфликтных процессов, мы уже
останавливались на том факте, что нейродинамика дает нам обычно
симптомы дезорганизации лишь на определенном уровне сложности
реактивных процессов. В ряду реактивных процессов, расположенных
по возрастающей степени сложности, простые ритмические нажимы
занимали одно из первых мест; даже у наиболее аффективно возбужденных
субъектов они протекали обычно достаточно организованно, и нужна была
мобилизация значительных масс возбуждения (какую мы обычно
встречаем у некоторых невротиков), чтобы ритмические реакции оказались
нарушенными.
Мы решили начать наше генетическое исследование с этого наиболее
простого нейродинамического процесса, с тем чтобы сразу же опуститься
в изучение его как можно глубже по генетической лестнице.
Мы начали с того, что провели опыты с простыми ритмическими
реакциями у детей начиная с 2,5 лет и кончая детьми школьного возраста;
опыты позволили нам установить некоторые особенности
нейродинамических процессов у ребенка, которые послужат общим фоном для
дальнейшего изучения.
Методика опыта была обычно очень проста; ребенок сажался за
пневматический аппарат и ему предлагалось делать ритмические нажимы в том
темпе, который ему больше нравился.
С детьми старшего возраста этим ограничивалась вся процедура; в
опытах с младшими детьми — дошкольниками и преддошкольниками — обычно
вводились вспомогательные методические приемы, которые имели целью
облегчить передачу инструкции ребенку и вовлечь его в эксперимент. В качестве
одного из таких приемов мы применяли «парный опыт», в котором ребенок
397

Часть третья. Генезис реактивных процессов
сначала наблюдал за тем, как другой — обычно ребенок немного старше его —
производил заданные инструкцией действия, а затем начинал подражать ему;
этот прием дал прекрасные результаты, сильно облегчив контакт с детьми.
В нужных случаях мы вводили и элемент игры, внимательно следя, однако,
за тем, чтобы это не нарушало основной установки самого опыта.
Инструкция производить ритмические действия, более или менее
быстро следующие друг за другом, предполагает высокое развитие
корковых процессов; только при достаточно организованном действии
двигательной коры, при сложившихся высших корковых автоматизмах
мы могли рассчитывать на получение сколько-нибудь чистой картины
однородных ритмических нажимов.
Как раз эти моменты отсутствуют у маленького ребенка, и то,
что мы получаем у него, говорит нам о целом ряде специфических
особенностей, свойственных нейродинамике данного возраста. Мы намеренно
отвлекаемся здесь от того факта, что мелкие движения оказываются еще
недостаточно развитыми к тому возрасту, с которого мы начинаем наш
анализ. Нас гораздо больше интересуют те нейродинамические
особенности, которые мы можем проследить на деятельности этих — еще
недостаточно развитых — систем. Такое рассмотрение дает нам попутную
возможность сделать некоторые выводы и о самих нейродинамических
основах такого недоразвития.
Первое, что бросается в глаза в данном материале, заключается в том,
что каждый начавшийся корковый процесс легко передается
у маленького ребенка на подкорковые механизмы, лишаясь
довольно быстро своего чисто кортикального характера и втягивая в действие
сложные, диффузные процессы.
Проследить это оказывается довольно нетрудным; чем более
младшего по возрасту ребенка мы берем, тем более резко эти процессы
проявляются.
На рисунке 101-А мы сразу же приводим, пожалуй, наиболее ранний
из известных нам случаев экспериментально-психологического
исследования нейродинамики ребенка; кривая взята из опыта, проведенного
с девочкой 2 лет 3 мес.
Приводимый отрезок записи характеризуется двумя основными
особенностями: испытуемая начинает со сравнительно правильных
нажимов, но уже после двух реакций в ряд включаются тонические
398

Развитие реактивных процессов
UP4
С 31 ι
M
И
РИС. 101. Ритмические нажимы у детей в возрасте
2 года 3 мес (А), 5 лет (В), 7 лет (С)
399

Часть третья. Генезис реактивных процессов
компоненты, которые затем захватывают весь дальнейший ряд
реакций; с другой стороны, и сами реакции становятся
неправильными. Организованный характер их теряется. Эти два
момента являются исключительно характерными для ранней
нейродинамики и составляют общий фон, на котором мы можем
прослеживать развитие нейродинамических процессов; они вскрывают
две основные черты нейродинамических процессов у ребенка раннего
возраста. Первая из них — это неспособность ребенка выработать
высшие корковые автоматизмы. То, что дается легко взрослому человеку,
оказывается еще недоступным для ребенка: ряд одинаковых, правильных
нажимов, легко и автоматично даваемых взрослым, очевидно, требует
весьма высокой организации коры, недостающей еще у ребенка; то, что
взрослый делает автоматично, ребенок делает, очевидно, без той
выработки реактивных формул, которая лежит в основе этого процесса
у взрослых1. В результате мы получаем неустойчивый и неравномерный
процесс, достигающий у некоторых детей особенно резких форм.
Вторая вскрываемая здесь черта особенно типична для
нейродинамики раннего возраста: появление резких тонических компонентов говорит
о том, что начавшееся возбуждение, видимо, не удерживается в
ограниченной кортикальной системе, но принимает диффузный характер,
охватывая весь мозговой аппарат, распространяясь и на подкорковую
деятельность. Это вовлечение в каждую деятельность неадекватно
больших масс энергии, и притом энергии подкоркового типа, является
весьма типичным для раннего возраста фактом и составляет тот фон,
на котором развертывается дальнейшее развитие процесса.
Тонические явления, которые мы здесь констатировали, держатся еще
очень долго; как правило, они свойственны всем без исключения детям
до 6—7 лет и начинают пропадать только в раннем школьном возрасте
с развитием высших кортикальных процессов (ср. кривые В и Сна
рисунке 101). Даже у взрослых мы легко можем их вызвать, введя инструкцию
реагировать максимальным темпом; у невротиков эти же явления
принимают особенно ярко выраженную форму, давая тем более резкие
вовлечения тонических явлений, чем более возбудимый субъект находится перед
нами.
См.: Гуревич М. О., Озерецкий Н. Психомоторика. В 2-х т.— М., 1930.
400

Развитие реактивных процессов
3. ОПЫТЫ С ПРОСТЫМИ РЕАКЦИЯМИ НА СИГНАЛ
Можно было бы подумать, что простые реакции на сигнал являются
столь элементарным процессом, что генетическое исследование не сможет
проследить сколько-нибудь заметного различия между их протеканием у
взрослого и у ребенка. Авторы, которые строили психологию как науку о реакциях,
молчаливо предполагали, что именно этот процесс является максимально
элементарным и максимально неизменным на протяжении всего развития.
Однако опыт совершенно не оправдывает этих предположений.
Реакция на сигнал, такая, как мы ее знаем у взрослого человека, является
на самом деле продуктом очень сложного развития, образованием, которое
возникает на основе других, значительно более примитивных процессов
и в значительной степени является их отрицанием. Сама же «простая
реакция» у маленького ребенка отличается от реакции взрослого совершенно
иной структурой и характеризуется в сильнейшей степени специфичной
диффузностью возбуждения, слабостью тех высших регулятивных
механизмов, которые, бесспорно, являются основным фактом в нейродинамике
взрослого. Развитие реактивных процессов от ребенка до взрослого идет
отнюдь не путем их количественного улучшения, но путем
качественной смены структур, преодоления первичной диффузности и
перехода к совершенно новой, обладающей сложной функциональной
организацией, структуре реакций.
То простое движение, которое мы знаем как «простую» реакцию
взрослого, на самом деле является очень поздним образованием,
построенным на основе подавления целой системы примитивных импульсов.
Мы привлекли к нашему исследованию детей от 2,5 лет и старше,
детей дошкольного и школьного возраста1; полученная нами картина
отличалась значительной однородностью и с небольшими вариантами
повторялась у всех детей.
Реакции на сигнал у маленького ребенка (обычно до 4—5 лет, иногда
значительно позже) отличались тем, что каждый сигнал мобилизовал
значительные массы возбуждения, которыми корковая
деятельность ребенка оказывалась не в состоянии овладеть.
1 Мы располагаем материалом обследования около 30 детей; работа М. С.
Лебединского, на которой мы здесь останавливаемся, опирается на материал наблюдения
за 85 детьми. Однозначность данных позволила нам не увеличивать в дальнейшем
число испытуемых.
401

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Как правило, каждый стимул вызывает у маленького ребенка
целый поток движений, распространяющихся на значительный участок
опыта и лишь постепенно подвергающийся торможению. У младших из
прослеженных нами детей признаков такого овладения
последовательными, разлитыми импульсами еще не заметно вовсе, и
наша запись получает характер сплошной, хаотичной, «спонтанной»
деятельности, совершенно не регулируемой стимулом. Рисунок 102-А
дает отрезок из графического протокола опытов, проведенных с ребенком
в возрасте 2 года и 3 месяца, ритмические реакции которого мы уже
приводили выше.
Этот отрывок наглядно показывает, что спонтанные нажимы здесь
почти совершенно не связываются с внешним сигналом, но, скорее,
даже задерживаются им; наоборот — «лишние», не связанные с
сигналом импульсы ничуть не тормозятся и продолжают проявляться
совершенно спонтанно. Такая картина, как правило, характерна для
ребят 2—2,5 лет, у которых в условиях эксперимента бывает еще очень
трудно вызвать отдифференцированную от общего возбуждения
организованную реакцию.
Около 3—3,5 лет картина изменяется (типичный образчик мы даем
на рисунке 102-В): отдельные нажимы начинают уже легко
координироваться с сигналом, но ребенок оказывается еще не в состоянии
затормозить последующее возбуждение, и следующий за сигналом свободный
интервал обычно заполняется одним или несколькими лишними нажимами.
Здесь впервые оформляется факт, который является особенно характерным
для неиродинамики ранних ступеней развития: ребенок оказывается
не в состоянии сразу же задержать прорывающийся у него спонтанный
импульс, и корковая регуляция запаздывает, торможение отражается
не на активной, а на пассивной части лишнего нажима. Типичным для
такого случая является реакция № 19 (рисунок 102-В); импульсивность
прорывается здесь через сдерживающие регуляции, начавшееся
возбуждение проявляет тенденцию непосредственно дойти до моторного конца,
а регулирующая задержка запаздывает и располагается не
перед окончательным импульсом, но после него. Этим
обуславливается совершенно специфическая структура реактивного процесса
с непосредственным переключением возбуждения на моторную сферу;
как мы увидим, именно она оказывается характерной и для других, более
402

Развитие реактивных процессов
5" 10" 15м 20" 25" 30" 35" 40" 45" 50" 55" 60"
17 18 19
20
т
21
Τ
22
Τ
22А-В
■ц U tf
РИС. 102. Реакции на сигнал у детей в возрасте
2 года 3 мес (А), 3 года (В) и 5 лет (С)
(пояснения в тексте)
403

Часть третья. Генезис реактивных процессов
сложных видов деятельности ребенка.
Все дальнейшее развитие реактивных процессов у ребенка сводится, прежде
всего, к развитию этой способности задержать остаточные импульсы и
овладеть вызванной стимулом массой возбуждения. М. С. Лебединский предло-
ь, <■,
К= X
К л,
жил формулу для оценки «коэффициента торможения»:
где h и Ь2 равны интенсивности адекватного и неадекватного нажима, a άχ
и d2 — соответственной ширине их основания. Подробный анализ показал,
что этот коэффициент вполне адекватно отражает динамику регулятивных
процессов и показывает их нарастание по мере развития ребенка; как правило,
этот коэффициент выражается в сравнительно небольшой величине у маленьких
детей, доходит до максимума в младшем школьном возрасте, с тем чтобы
исчезнуть у взрослых, совсем не дающих неадекватных, лишних нажимов.
Последнее, впрочем, относится далеко не ко всем взрослым
испытуемым. Как правило, нам достаточно только увеличить кортикальную нагрузку,
участив следующие друг за другом сигналы и увеличив их количество, чтобы
получить у любого испытуемого неадекватный импульс, возникающий,
несмотря на внезапное прекращение подачи сигналов. Этот феномен был
описан в свое время Зеленым, а затем вошел как тест на автоматизм и волевое
овладение им в систему психологического исследования Г. И. Россолимо1,
Опыты неизменно показывают, что подобные остаточные импульсивные
реакции получаются с особенной резкостью там, где общий нейродина-
мический тонус возбуждения повышен, а сложные регулятивные механизмы
ослаблены. Невротические испытуемые дают в этом опыте сильное
приближение к схеме ранних нейродинамических реакций, сохраняя, конечно,
специфический для данной стадии развития нейродинамики фон.
Одно явление обращает на себя наше внимание: если реакции
маленького ребенка были совершенно не приурочены к внешнему стимулу и лишены
1 Россолимо Г. И. Психологические профили. Метод количественного исследования
психических процессов в нормальном и патологическом состояниях.— СПб., 1910;
Россолимо Г. И. Экспериментальное исследование психомеханики.— М., Изд-во
МГУ, 1928; Rossolimo G. /. Psychological profiles. A plan of the investigation of children,
1910 // The basic of psychomechanisms, 1927.
404

Развитие реактивных процессов
задерживающего лишние импульсы торможения, то по своей форме они
были достаточно нормальны и правильны. Лишь с развитием ребенка и с
появлением задержки лишних импульсов реакции начинают принимать
неправильный, нарушенный характер. Этот факт показывает, что и в
основе самой возможности дать единичную реакцию на сигнал лежит
конфликтный процесс, заключающийся в необходимости преодолеть
лишние, импульсивные реакции и овладеть теми неадекватно большими
массами возбуждения, которые, благодаря диффузному характеру детской
нейродинамики, вводятся в действие каждый раз по предъявлению
стимула.
Если у взрослого простая реакция снова принимает правильную
и спокойную форму, то это происходит только потому, что рядом с
развитыми корковыми регуляциями у них вызревает и способность каждый раз
мобилизовать для реакции лишь адекватные массы
возбуждения. Это требует, конечно, включения специфических, новых механизмов,
и, как мы увидим ниже, они действительно включаются в реактивный
процесс взрослого человека.
Нам хотелось бы отметить лишь еще один факт, очень характерный для
диффузной структуры реактивных процессов у маленького ребенка. В самом
деле: если реактивное движение ребенка носит непосредственный характер
и является прямым продолжением того возбуждения, которое было вызвано
предъявленным стимулом, то совершенно естественно, что усиление стимула
должно вызвать прямое усиление двигательного эффекта.
Как правило, такой результат мы и получаем у ребенка. Его
двигательные реакции обычно непосредственно отражают интенсивность
предъявленного стимула; усиленный стимул дает резкий реактивный импульс,
а стимул, превышающий известную норму интенсивности, вызывает обычно
шок и дает резко нарушенную моторную реакцию.
Такого непосредственного отражения интенсивности сигнала мы обычно
не замечаем у взрослых нормальных испытуемых. Повышение интенсивности
сигнала обычно отнюдь не вызывает у них соответствующего резкого
повышения интенсивности моторной реакции, и это говорит о том, что
структура реактивного процесса у них отличается от той, которую мы имеем
у ребенка. Можно предположить, что между стимулом и реакцией у взрослого
лежит какой-то регулирующий механизм, который производит
соответствующий перевод возбуждения на двигательные пути, но не пропускает к моторике
всего того количества возбуждения, которое было вызвано стимулом.
405

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Мы снова возвращаемся к мысли, что психологическая реакция нормального
взрослого человека обладает иной и особой организацией, чем простой
рефлекс, чем диффузная реакция ребенка.
Интересно, что именно такое отделение двигательного эффекта от
непосредственной связи с вызванным стимулом возбуждением снова пропадает у
невротика. Здесь мы вновь получаем резкие изменения моторики в ответ на
повышение интенсивности стимула, и картина непосредственного отражения
в моторике рецепторного возбуждения проявляется в наиболее ясной форме.
Анализ простых реакций на сигнал убеждает нас в том, что
реактивные процессы на ранних стадиях развития резко отличаются своей
диффузной структурой: начавшееся возбуждение мобилизует сразу значительные
(и неадекватные) массы энергии, которыми кортикальный аппарат
оказывается не в состоянии овладеть; отсюда — обычно наблюдаемые в реакциях
детей лишние импульсы, следующие за адекватными реакциями. Развитие
правильных реактивных движений требует, прежде всего, задержки этих
неадекватных импульсов и основывается, таким образом, на конфликте
кортикальных регуляций с примитивной диффузностью возбуждения;
все развитие нейродинамики сводится, прежде всего, к созданию
«функционального барьера», отделяющего возбуждение от непосредственной
передачи на моторику и к выработке тех стандартных форм реагирования,
при которых субъект оказывается в состоянии каждый раз мобилизовать
лишь массы возбуждения, адекватные требуемой ситуации.
4. Опыты С ЗАМЕДЛЕННЫМИ ДВИЖЕНИЯМИ
Диффузный характер ранней нейродинамики наиболее ярко
проявляется в процессах, требующих особо интенсивной регуляции
возбуждения.
Мы можем взять два таких случая: первый — когда само движение
должно быть совершено с максимальной замедленностью, второй — когда
задержка должна быть вынесена вперед, предшествуя движению, и когда
само движение должно быть совершено лишь после предварительной
задержки и осуществления определенных замыканий.
Первое условие мы получаем, изучая замедленные инструкцией
движения, второе — ставя опыты со сложными реакциями, связанными
406

Развитие реактивных процессов
с ситуацией выбора.
Мы начнем с изучения замедленных движений; во многом этот опыт
кажется нам решающим.
Целый ряд оснований толкает нас к тому, чтобы изучать развитие
регулятивных процессов именно на замедленных движениях.
Проявляющиеся в овладении поведением высшие регуляции должны изучаться
отнюдь не на проявлении максимальной активности: к такому
непосредственному проявлению активности способен уже каждый маленький
ребенок; путь должен быть как раз обратным — проявление
регулятивных возможностей должно изучаться как раз на задержке
непосредственных импульсов, на замедлении движений.
Инструкция, которую мы применили в этих опытах, была очень
проста: мы предъявляли испытуемому сигнал и предлагали производить
в ответ на него как можно более замедленное движение нажима; мы не
обуславливали точно скорости этого движения, но лишь требовали, чтобы
это движение было максимально замедлено.
Анализ полученных нами результатов показывает, что развитие
реактивных процессов проходит совершенно специфические ступени
и снова возвращает нас к факту принципиального различия структуры
реактивных процессов у взрослого и ребенка.
Задача сделать замедленное движение для нормального взрослого
не представляет никаких затруднений, и в ответ на эту просьбу мы
получаем типичную кривую с равномерно заторможенным подъемом
и спуском; кривая обычно носит правильный куполообразный характер
(примеры такой типичной кривой мы приводили уже выше); правильный,
с самого начала заторможенный процесс начинается организованно
с подачи сигнала и течет, не прерываясь никакими импульсами и ни на
мгновение не лишаясь своего равномерно заторможенного характера.
Полученная нами кривая оказывается до такой степени проста и
правильна, что мы лишь с трудом можем предполагать, с какой трудностью
дается это движение и какой высокий уровень развития корковых
процессов оно предполагает.
Однако опыты с ребенком наглядно показывают нам это.
Как правило, для ребенка до 6—7 лет сколько-нибудь организованное
замедленное движение оказывается совершенно невозможным. На ряде
опытов мы убедились, что маленький ребенок 3—4 лет оказывается вообще
407

Часть третья. Генезис реактивных процессов
не в состоянии заметно замедлить свои движения, и реакции, которые
он дает в этом опыте, мало чем отличаются от тех, которые мы получаем
от него при самой обычной инструкции. Очевидно, импульсивность его
реактивных систем оказывается настолько значительной, что задержать
ее представляется ребенку почти невозможной задачей1.
То, что затруднения, которые мы встречаем здесь у ребенка, связаны
с дефектом регулятивных систем и с тенденцией каждого возбуждения
непосредственно переключаться на моторную систему, прекрасно
иллюстрируется теми случаями, когда мы все же стараемся добиться у ребенка
максимально замедленной реакции. Все полученные нами в этих условиях
кривые детских реакций выказывают здесь резкий конфликт. Наша
инструкция оказывается невыполнимой для ребенка именно потому,
что у него, видимо, еще отсутствуют те механизмы, которые были бы
в состоянии удержать непосредственные моторные импульсы, превратив
их в регулированные, замедленные движения. Именно поэтому
«замедленные движения» превращаются у ребенка в ряд импульсов, пробивающихся
в моторику и тормозимых. Дефект регулирующего аппарата ведет к тому,
что организованное и постоянное торможение движения замещается
прерывистым процессом, который характеризуется импульсом, по своей
быстроте ничуть не отличным от обычного движения, и сопровождается
лишь значительно запоздавшим торможением, бессильным задержать
возбуждение на столь продолжительный промежуток времени и
уступающим новым импульсам, которые в свою очередь снова тормозятся.
Мы получали резко конфликтный характер процесса каждый раз, когда
пытались вызвать у маленького ребенка замедленный нажим; рисунок 103
дает нам ряд типичных примеров таких кривых, зарегистрированных нами
у детей 4—5 и 7—8 лет; последние (кривые С и D) представляют, конечно,
заметный шаг вперед по сравнению с той дезорганизацией, которая
неизменно вызывалась инструкцией на замедление у маленьких детей
(кривые А и В); зато эти дефекты в организации снова с особенной
резкостью выступают у невротических детей, для которых эта задача
1 Надо сказать, что и для взрослых задача мобилизовать свой темп и поднять его до
максимального оказывается значительно более доступной, чем обратная задача —
задержать свой нормальный темп и перейти к более медленному темпу реагирования.
Ряд специальных работ показал, что именно последнее переключение является
наиболее трудным.
408

Развитие реактивных процессов
РИС. 103. Замедленные нажимы у детей
Нормальные дети Больные дети
А — 4 года Ε — 8 лет (функциональный невроз)
В — 4,5 года F — 10 лет (травматическая истерия)
С — 7 лет
D — 9 лет
замедлить движение оказывается совершенно непосильной.
Мы привели эту серию опыта, чтобы показать основное явление,
особенно характерное для реактивных процессов у ребенка: несмотря на
настойчивые инструкции, призывающие к замедлению движения,
компоненты движения у ребенка фактически оказываются неизменными,
409

Часть третья. Генезис реактивных процессов
и импульсивность (по крайней мере на ранних стадиях развития) —
совершенно недоступной для регуляции. То, что вполне осуществимо
для взрослого, оказывается некоторым неиродинамическим противоречием
для примитивной структуры реактивного процесса у ребенка, и совершенно
понятно, что при нетормозимой импульсивности задача дать замедленный
нажим ведет к конфликту отдельных импульсов и пытающегося пресечь их
торможения.
Очевидно, нужно включение новых, еще недостаточных у ребенка
механизмов, чтобы структура реактивного процесса перестроилась,
и мы получили бы возможность адекватного нашей инструкции
организованного замедленного движения.
5. ОПЫТЫ С РЕАКЦИЕЙ ВЫБОРА
Принципиальные различия между структурой реактивного процесса
ребенка и взрослого особенно четко видны в тех опытах, которые
предполагают наличие некоторого предварительного торможения
реактивного процесса, лишь после которого он может быть адекватно осуществлен.
Мы имеем такие условия в каждом усложненном реактивном процессе
и, пожалуй, в наиболее ясном виде — в реакции выбора.
Если в опытах с замедленными движениями мы изучали, насколько
ребенок окажется в состоянии равномерно затормозить течение своих
двигательных процессов, то в опытах с реакцией выбора мы обратимся
к другому вопросу: насколько он окажется в состоянии отсрочить свою
моторную реакцию, на время изолировать возбуждение от переключения
на моторную сферу, с тем чтобы произвести это переключение только после
адекватной центральной подготовки.
Этот вопрос является психологически значительно более важным,
чем вопрос о равномерной задержке какого-нибудь двигательного
процесса, ведь речь идет здесь не просто о временной задержке какой-нибудь
реакции, но о той специфической структуре неиродинамических
процессов, которая является необходимым условием для
возникновения высших форм интеллектуального поведения. Ведь
в самом деле, всякое интеллектуальное поведение возможно лишь в том
случае, если непосредственное решение проблемы будет отсрочено, задача
410

Развитие реактивных процессов
временно изолирована от переключения на моторную сферу и ей
оставлено место для тех предварительных, не находящих себе сразу
отражения в моторике внутренних проб, которые и составляют
сердцевину механизма интеллекта.
Дает ли структура реактивных процессов у маленького ребенка
нейродинамические основания для развертывания этих сложнейших форм
поведения?
Опыты со сравнительным изучением поведения ребенка и взрослого
в ситуации сложной реакции выбора ответят нам на этот вопрос; именно
они показывают нам все принципиальные различия, которыми
характеризуется реактивный процесс в обоих случаях.
Методика, которую мы положили в основу этих опытов, заключалась в
следующем: рука испытуемого с вытянутым указательным пальцем ставилась на
локоть под углом в 60° к поверхности стола; на столе дугой раскладывались 4 или
5 цветных карточек, предназначенных для выбора. Опыт заключался в том,
что испытуемому через экспозиционный аппарат показывался определенный цвет
или определенная буква и с ним заключалось соглашение, согласно которому при
появлении данного стимула он должен быстро показать на определенную
карточку. Такое заучивание повторялось от 2 до 3 раз, пока испытуемый
не заявлял, что он помнит инструкцию, после чего стимулы предъявлялись
вперемежку и регистрировалась соответствующая реакция. Ситуация наиболее
Рис. 104. Ситуация опыта с реакцией выбора
411

Часть третья. Генезис реактивных процессов
простого, пригодного в клинической обстановке опыта дана на рисунке 104.
В более точных опытах мы прибегали к регистрации процесса: на
вытянутый палец испытуемого надевалась лампочка, и траектория
проделываемого им движения указания регистрировалась циклографически; сама
карточка заменялась кнопкой особого прибора для множественной реакции
выбора, сконструированного в нашей лаборатории, и нажим регистрировался
на барабане с помощью капсулы Марея.
Кроме наших опытов, мы привлекли здесь весьма интересные
материалы, полученные 77. С. Любимовым в опытах, проведенных в
Государственном институте экспериментальной психологии; его методика отличается
от нашей лишь технически. Рука испытуемого лежала в исходном положении
на ключе А, и при предъявлении стимула испытуемый должен был перенести
ее на ключ В, расположенный на 50 см от первого; при этом регистрировались
время суммарного процесса, траектория движения путем циклографической
записи, интенсивность нажима на ключ В (связанный с динамоскопом
Любимова) и некоторые добавочные показатели. Так как эти исследования
преследовали несколько иную цель, чем наши, выбор не был здесь так
осложнен, как у нас, и ограничивался тремя смонтированными рядом площадками
динамоскопического ключа В. Изучались: простые реакции (с моторной
и сенсорной установкой) и реакции выбора1.
Реакция выбора, к изучению которой мы здесь обратились,
представляла у ребенка и взрослого совершенно различную картину, и мы поймем
принципиальное различие структуры реактивных процессов в обоих
случаях, если сравним типичные данные взрослого с типичными данными
маленького ребенка.
Реактивный процесс нормального взрослого характеризуется прежде
всего тем, что он резко распадается на две разграниченные фазы:
мы можем назвать их фазой подготовки и фазой исполнения.
Стимул, предъявленный взрослому, не вызывает у него
непосредственного, немедленного движения; некоторое время рука остается в покое,
происходит некоторый предварительный, подготовительный процесс,
который оканчивается определенным решением; уже после этого
возбуждение переключается на моторику, которая осуществляет простую
реализацию произведенного замыкания. Получаемая нами циклографи-
Мы считаем своим долгом выразить здесь признательность автору данных
исследований за разрешение сослаться на эти еще не опубликованные полностью материалы.
412

Развитие реактивных процессов
РИС. 105. Циклограмма
реакции выбора
у нормального
взрослого
ческая запись отражает эту структуру процесса
с достаточной четкостью; рисунок 105
приводит нам этот процесс во всех его деталях.
Две вещи останавливают здесь наше
внимание: резкая расчлененность процесса и
необычайно простой и уверенный характер
движения. Да это и вполне понятно. Наш
испытуемый построил реактивный процесс
именно таким дифференцированным образом:
начавшееся с предъявлением стимула
возбуждение не переключилось
непосредственно на моторную сферу; оно
оказалось на время отрезанным от нее, как бы отделенным некоторым
барьером. Не выходя за пределы центральной деятельности, это
возбуждение задержалось именно с тем, чтобы над ним была
произведена некоторая предварительная работа, уже после которой оно
могло быть допущено в моторную сферу. Первый период реактивного
процесса и связан с такой замыкательной деятельностью, переключением
возбуждения на правильный путь; в это время возбуждение еще отрезано
от моторики, моторика молчит. Зато после того, как замыкание было
произведено, возбуждение сразу же переключается на моторику и
осуществляется в быстром и уверенном движении именно потому, что это
движение уже не включает в себя никаких компонентов выбора,
а является лишь простым осуществлением заранее подготовленного акта1.
Именно поэтому само движение при реакции выбора принципиально не
отличается от любого движения при простой реакции или даже при
элементарном рефлексе: сложный «интеллектуальный» компонент здесь
отсутствует, он весь вынесен в подготовительную стадию, а уж дальше
решительно безразлично, исполнят ли солдаты приказ, который был
результатом сложной работы целого совета или же необдуманного
1 Подобная структура реакции выбора была многократно описана рядом авторов.
Из последних исследований мы отметим работу: Luderitz H. Beitrag zur
experimentellen Untersuchung des Wahlvorganges. — Göttingen, 1929, где указывается,
что сам процесс выбора еще не связан у взрослого человека с проявлением
активности.
413

Часть третья. Генезис реактивных процессов
решения командира,— их шаг будет одинаково мерным и уверенным в
обоих случаях.
Изложенная нами структура реактивного процесса укладывается в схему,
несколько отличающуюся от обычной схемы «реактивной дуги»; мы
представляем ее на рисунке 106-А, нарочно отправляясь от последней. Определенный
стимул (S) вызывает в системе определенное возбуждение; дойдя до
центрального аппарата (С), оно, однако, не переключается непосредственно
на моторику, но задерживается некоторым «функциональным барьером» (В)
и лишь затем после некоторой предварительной переработки, в результате
которой происходит определенное замыкание, переключается на моторную
систему, и линия уже не носит следов той «нагрузки», которой
характеризовался предварительный центральный процесс (г—R).
Такое расщепление реактивного процесса на две фазы с отделением
процесса выбора от моторики, видимо, имеет решающее биологическое
значение. Сложный выбор должен быть произведен аппаратом, который
для этого специально приспособлен; очевидно, таким аппаратом является кора
с ее сложной и лабильной системой замыканий. Было бы очень плохо, если б
этот выбор и эти замыкания должны были происходить в пределах моторики;
всякое правильное движение было бы тогда сломлено и всякая
организованность его нарушена.
В нашем построении мы, собственно, не делаем ничего нового; мы просто
находим в высшем этапе поведения принцип, соответствующий тому, который
Ч. С. Шеррингтонописал как принцип «общего двигательного поля». В этих
работах даны общие неврологические обоснования для такой системы
предварительных замыканий; нам остается найти объяснение тем сложным
Рис. 106. Схемы, иллюстрирующие переключение сенсорного стимула на моторику
А — с центральной переработкой
В — без центральной переработки
414

Развитие реактивных процессов
психологическим механизмам, которые осуществляют эту роль на изучаемом
нами сложном отрезке поведения.
Если такую «двухфазную» структуру реактивных процессов мы
можем наблюдать у взрослого, то реакция выбора у маленького ребенка
протекает существенно иначе. Ставя в описанную нами ситуацию ребенка
6—7 лет (раньше обычно трудно получить действительную реакцию
выбора, и процесс заменяется импульсивным нажимом на первую
попавшуюся кнопку), мы обычно получаем картину, резко отличающуюся
именно по своей структуре.
Предъявленный ребенку стимул вызывает у него, в отличие
от взрослого, немедленную двигательную реакцию, начавшуюся
сразу после сигнала и задолго до того, как определенное замыкание было
подготовлено. Первая подготовительная фаза, дающая на циклограмме
резко выраженную задержку движения, здесь совершенно отсутствует,
и возбуждение характеризуется сквозной, диффузной структурой.
Понятно, что и само движение должно при этих условиях характеризоваться
совершенно другими признаками. От уверенного и быстрого движения
взрослого здесь не остается и следа; в диффузном по своей структуре
процессе движение не исполняет заранее подготовленных замыканий,
но протекает на фоне самого процесса выбора. Включив моторику
слишком рано, ребенок производит неуверенное и ищущее между отдельными
стимулами движение, которое продолжается довольно долго и только после
ряда «нащупываний» останавливается на одном из конечных пунктов.
Мы были бы неправы, если б ограничились здесь указанием на
особенности формы реактивного движения у ребенка; гораздо важнее, что оно
совершенно отличается от реактивного движения взрослого и по своей
функции. Мы уже отметили выше, что реактивное движение взрослого,
в сущности, лишено каких бы то ни было «интеллектуальных» компонентов,
что оно является простым исполнением осуществленных в центральной
системе замыканий и по своей структуре чрезвычайно приближается
ко всякому другому, более примитивному движению (например, движению
при простой реакции или даже при рефлексе). В этом отношении реактивное
движение маленького ребенка резко отличается от него; процесс выбора
происходит здесь не до переключения возбуждения на двигательную сферу,
но диффузно распространяется на нее; рука так же исполняет здесь задачу
415

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Рис. 107. Циклограмма реакции выбора у ребенка
выбора, как и центральные части системы — трагедия решения
разыгрывается здесь не за кулисами, а на открытой сцене.
Достаточно взглянуть на циклографическую запись типичного
реактивного процесса у ребенка 5 лет (рисунок 107), чтобы совершенно убедиться
в том, что рука не просто осуществляет здесь готовые замыкания, но сама
производит ту сложную задачу выбора, которая раньше осуществлялась
в предварительной, предшествующей моторному переключению
инстанции. Реактивный процесс ребенка носит резко выраженный
диффузный характер; при отсутствии (или слабости) «функционального
барьера» начавшееся возбуждение, не задерживаясь, просачивается в
моторную сферу, и движения принимают непосредственный характер.
Диффузный характер процесса и отсутствие «функционального барьера»,
отделяющего возбуждение от непосредственного переключения на моторную
сферу, заставляет нас предполагать здесь существенно другую структуру
реакции, чем та, которую мы описали у взрослого. Мы думаем, что для нее
будет адекватна совершенно иная схема, оттеняющая непосредственный
характер процесса.
Возбуждение, начавшись в пункте S (рисунок 106-В), не наталкивается
здесь ни на какую преграду, но непосредственно распространяется на моторную
сферу, захватывая ее и вызывая ряд непосредственных, импульсивных
движений, несущих зачастую все признаки конфликта. В схеме, которую мы можем
предположить у этого процесса, отсутствует та сложность и опосредованность,
которая отличала предыдущую схему (рисунок 106-А); она неизбежно должна
См.: Щелованов Н. М. Генетическая рефлексология и педагогика детства.— М., 1929;
Иванов-Смоленский А. Г. Опыт исследования высшей нервной деятельности ребенка.—
М., 1930.
416

Развитие реактивных процессов
отличаться меньшей дифференцированностью, и в основе ее должны лежать
значительно более примитивные процессы.
Мы имеем все основания предполагать два специфических для нейроди-
намических основ этого поведения процесса: с одной стороны, мы указали бы
здесь факт большей иррадиации, свойственный нейродинамике ребенка и
отмеченный целым рядом исследователей, изучавших рефлекторную деятельность
раннего возраста1; с другой стороны, решающим фактом мы должны признать
и то, что в реактивный процесс ребенка, видимо, не включаются некоторые
высшие, регулирующие системы, опосредствующие процесс и препятствующие
непосредственному переключению возбуждения на моторную сферу.
Переход от диффузной структуры реактивного процесса у ребенка к его
сложной функциональной организации у взрослого состоит, по-видимому,
в преодолении первичной иррадиированности и должен быть осуществлен
путем включения в процесс сложнейших механизмов, играющих
специфическую, организующую роль и ранее в нем не участвовавших.
Мы хотели бы подкрепить наши рассуждения некоторым
статистическим материалом, который мы заимствуем из работы /7. С.
Любимова. Этот исследователь изучал циклографическим способом форму
реактивных движений у испытуемых различных возрастов и различных
стадий умственного развития. Он циклографически записывал траекторию
пути, проходимого движением при простой (моторной) реакции, с одной
стороны, и реакции выбора — с другой.
Все полученные им формы движения он условно разбил на пять групп:
1. Простые быстрые движения
2. Замедленное, но правильное движение
3. Движение с остановкой перед самым моментом выбора
4. Движение с заметными поисками перед выбором
5. Движение, характеризующееся общей иррадиацией импульсов,
диффузной и хаотической структурой и неуверенными
нащупываниями в воздухе без признаков задержки импульсов.
Как видно, эти пять типов характеризуются различной степенью
и полнотой организации процесса, и мы можем предполагать за ними
различную структуру реакции: первый тип — быстрого и правильного
движения (с предварительной задержкой) обычно будет соответствовать
417

Часть третья. Генезис реактивных процессов
тому случаю, когда движение просто осуществляет подготовленное
в предварительной стадии замыкание, не осложняясь никакими
интеллектуальными компонентами; для второго уже характерно некоторое
проникновение задержки (хотя и организованной) в моторную сферу,
показывающее, что перед нами движение, само осложненное исполняемой
им задачей; это резко проявляется в третьем типе (остановка движения
перед реакцией), который характеризуется вынесением наружу того
процесса, который в первом случае (при правильном решении задачи)
был предварительным и внутренним; наконец, четвертый и пятый тип
дают особенно резкие картины диффузной структуры реакции, где сам
процесс выбора происходит не в центральной, а в моторной системе,
и самая моторика играет не исполняющую, а диффузную, слитую со всем
реактивным процессом роль.
Эти формы движения распределяются между испытуемыми
отдельных возрастов и ступеней развития далеко не одинаково; таблица 30 дает
нам сводку примерного распределения.
Результаты, которые мы получаем из анализа этой сводки, отлича-
Таблица 30
Распределение разных форм реактивных движений между
испытуемыми отдельных возрастов и ступеней развития
Задача
η
Типы реактивных движений (%)
I
II
III
IV
V
Олигофрен, 10 лет
Простая реакция
Реакция выбора
Простая реакция
Реакция выбора
Простая реакция
Реакция выбора
55
48
2
—
54,5
23
Нормальный ребенок,
39
35
66
63
61
45
39
45
30
20
10 лет
—
10
Нормальный взрослый
88
89
12
8
—
3
8
17
—
—
—
—
5,5
50
—
—
—
—
418

Развитие реактивных процессов
ются совершенной ясностью. Если у умственно отсталого ребенка 10 лет
(с психологическим возрастом шестилетки) даже простая реакция
отличалась некоторым внедрением задержки в самое движение, а реакция выбора
в 50% случаев давала картину диффузных нащупывающих движений (при
полном отсутствии реакций, протекающих по 1-му типу), то поведение
нормального взрослого дает как раз обратную картину. Четкие и быстрые
движения составляют около 90% всех реакций; эти движения
оказываются совершенно одинаковыми как в случае простой реакции, так
и в случае реакции выбора. Сложная задача выбора не сдвигает здесь
структуры движения в сторону его диффузности, не меняет картины
двигательной кривой. Мы получаем данные, убедительно говорящие о
том, что усложнение реактивного процесса здесь почти никак не
отражается на самом реактивном движении и что все
специфическое для перехода от простого реактивного процесса к весьма
сложному было завершено в периоде до начала движения.
Наличие задержки, предшествующей реализации движения,
указывает на специфический «функциональный барьер», характерный для
реактивного процесса взрослого и почти отсутствующий у маленького
ребенка.
То положение, что само движение взрослого остается почти
неизменным как в случае реакции выбора, так и при простой реакции, в то время
как у ребенка оно в обоих случаях оказывается весьма различным, наглядно
демонстрируется коэффициентом, выражающим увеличение времени
движения, осуществляющего реакцию выбора, по сравнению со временем
движения при простом реактивном процессе. Таблица 31 дает такую
сводку, снова взятую нами из работы П. С. Любимова.
Таблица 31
Изменение времени движения при реакции выбора
сравнительно с простой реакцией (%)
Испытуемые
Олигофрены 10—11 лет
Нормальные дети 10—11 лет
Взрослые
А
+40
+7
-1
В
+46
+6
-5
С
+65
+9
+3
D
+6
+2
419

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Эти цифры наглядно показывают, что в то время как у олигофренов
(и как у маленьких детей, данные которых здесь не приведены) движение
при сложной реакции само носит более длительный характер, занимая
на 40—60% больше времени, чем движение при простой реакции, у
взрослых мы не находим заметной разницы в обоих случаях, и изменение
выражается в очень незначительных, иногда отрицательных, иногда
положительных величинах. Это еще раз показывает нам, насколько
неправильно было бы искать специфические особенности сложного
реактивного процесса взрослого в самом движении, и приводит нас снова к
мысли, что движение играет здесь лишь роль исполнителя того
замыкания, которое было подготовлено уже раньше и подготовка которого была
отделена от движения «функциональным барьером», пропустившим
возбуждение в моторную сферу лишь после завершения этого
предварительного процесса.
Все сказанное убеждает нас в одном: развитие реактивных процессов
ни в коей мере не является простым процессом постепенного нарастания
сложности, постепенного улучшения координации; путь от реакции ребенка
к реактивным процессам взрослого человека лежит через глубокие
внутренние изменения, через качественную перестройку всей структуры нейродина-
мических актов, через замену одной, примитивной структуры другой —
несравненно более сложной и функционально иначе организованной.
Эта функциональная организация реактивных процессов у взрослого
человека по всем данным отличается включением сложнейших механизмов,
задерживающих непосредственную передачу возбуждения на моторику,
осуществляющих регуляцию сложнейших замыканий, чтобы уже затем
передать возбуждение в осуществляющую инстанцию. Недифференцированный
и диффузный сначала реактивный процесс расщепляется на две резко
отличных фазы: фазу подготовки с временной изоляцией возбуждения
от моторики и фазу реализации, осуществляющую моторно подготовленные
в центральном аппарате замыкания.
Такая структура реактивного процесса появляется у ребенка далеко
не с самого рождения и вырастает совсем не по типу постепенного
созревания. Наоборот, она вырастает на основе преодоления того
примитивного типа деятельности нервной системы, который обнаруживается
в тенденции каждого возбуждения дойти до его моторного конца и
осуществиться в непосредственной реакции. Именно потому, что реакция
420

Развитие реактивных процессов
взрослого человека оказывается построенной на основе преодоления
натуральных закономерностей в деятельности нервной системы, мы можем
думать, что в ее основе заложены сложнейшие процессы, носящие
специфический характер, который еще нужно особо изучить.
Если «функциональный барьер» и регулятивные механизмы
реактивных процессов появляются в сравнительно позднем возрасте, то мы
должны искать их происхождение среди условий, в которых развивается
ребенок, и тех механизмов, которые рождаются у него под влиянием связи
с этими условиями. Проблема организации сложных форм поведения
должна встать перед нами сразу же после проблемы генетического
анализа форм его дезорганизации. Это займет нас в следующих главах.
6. Психологические особенности,
связанные с ДИФФУЗНОЙ СТРУКТУРОЙ
ДЕТСКОЙ НЕЙРОДИНАМИКИ
Мы были бы совершенно неправы, если бы ограничивали наш
анализ сравнительно простыми и взятыми специально для эксперимента
искусственными психофизиологическими процессами.
Целый ряд данных убеждает нас в том, что диффузный характер
возбуждения является основным моментом, характеризующим наиболее
примитивные, исходные ступени развития нейродинамического аппарата,
и что все его развитие в значительной степени сводится к преодолению
этой первичной диффузности.
В своих очень интересных работах К. Левин показал, что каждое напряжение,
возникшее в нейро динамической системе младенца, обнаруживает тенденцию
немедленно разрядиться в моторных иннервациях; однако особенно характерен
тот факт, что каждое нейродинамическое напряжение вызывает при этом не
ответное движение какого-нибудь одного органа, а диффузную реакцию всей
системы в целом. Фильмы, снятые К. Левином, с наглядностью показывают,
что младенец нескольких месяцев от роду тянется к предложенной ему игрушке
1 Coghill G. Ε. The genetic interrelation of instinctive behaviour and reflexes: Individuation
versus integration of human behavior // Proceedings of the IX international congress of
psychology, 1929.
421

Часть третья. Генезис реактивных процессов
или пище всем телом, а не тем или другим органом, и что вызванное стимулом
возбуждение обнаруживает тенденцию диффузно разлиться по всей системе.
Данные эмбриологии показывают, что это наблюдение не является
случайным и что на более ранних ступенях развития мы можем предполагать
еще более общие и диффузные реакции. Опыты Дж. Когхилла, доложенные
на IX Международном конгрессе по психологии1, указывают на то, что
наиболее ранними формами реакций у амблистом являются диффузные реакции
всего тела и что единичные изолированные рефлексы выделяются лишь
довольно поздно из более целостных двигательных единств. Его же опыты
над движениями человеческих эмбрионов показали, что прикосновение к векам
вызывает у них не мигательный рефлекс, а разлитую двигательную реакцию
всего организма. Пробы с раздражением ротовой полости, анального отверстия
и подошвы дали те же результаты, показавшие, что изолированные
рефлекторные движения этих органов появляются лишь к моменту рождения.
Этот диффузный характер нейродинамических процессов,
преодолеваемый на примитивных этажах неиродинамики уже к первым
месяцам жизни, еще надолго остается характерным для поведения ребенка,
и тенденцию к непосредственному разряду возбуждения, к
непосредственному переключению его на моторную сферу мы можем видеть еще
у детей дошкольного и даже начального школьного возраста.
Приведенные нами опыты показывают, что эта диффузность является
специфической чертой структуры реактивных процессов ребенка и
выражается тем более резко, чем в более сложную ситуацию ставится нами ребенок.
Однако было бы неправильно думать, что эта структура
характеризует только «произвольную деятельность» ребенка, не отражаясь на
других сторонах его поведения. Опыты и наблюдения показывают, что дело
обстоит здесь иначе и что все существенные моменты в поведении ребенка
характеризуются в большей или меньшей степени аналогичной структурой.
Специальные опыты, проведенные в нашей лаборатории, показали,
что такая диффузность и тенденция непосредственного переключения на
моторную сферу в высокой степени характерна для эмоциональных актов
ребенка. В опытах, проведенных нашим сотрудником А. В. Запорожцем,
мы давали ребенку зарисовать фразы нейтрального и эмоционального
содержания, заключавшие в себе элементы активности, движения
(например: мальчик бежит, учительница злая и т. д.) и регистрировали
одновременно ту моторную активность, которую он затрачивал на рисунок в обоих
случаях. Опыты показали (см. рисунок 108), что в то время, как нейт-
422

Развитие реактивных процессов
Рис. 108. Рисунки ребенка и их моторные эквиваленты
Ваня Стариков. 2 ноября 1929 г. Возраст 6 лет
А — «Добрая тетя»
В — «Война»
I — рисунок
II — регистрация моторных усилий во время рисования
ральные, индифферентные рисунки характеризовались сравнительно
небольшой затратой энергии, рисунок, по содержанию своему включавший
эмоциональные, активные элементы, выполнялся с резким моторным
возбуждением. Эмоциональный образ выражался не столько в отдельных
элементах рисунка, сколько в «эмоциональном» характере линий,
показывающем, что заданный эмоциональный образ непосредственно переключался
на моторику, вызывая активный моторный разряд. Такой эффект
непосредственной передачи эмоционально-двигательного образа на моторику
мы наблюдаем только до определенного возраста, и у старших детей
моторный эквивалент рисунка с эмоциональным содержанием уже не
отличается заметно от моторного эквивалента индифферентного рисунка1.
о
Интересно, что такую же особенность отмечает и Э. Иенш для наиболее
примитивных психологических процессов. В своем исследовании эйдетических
2
Подробно мы останавливаемся на этом в специальной работе, посвященной развитию
графического знака у ребенка. Факторы, способствующие преодолению примитивной
диффузности, мы рассмотрим ниже.
Jaensch Ε. Über den Aufbau der Wahznehmüngswelt und die Grundlagen der menschlichen
Erkenntnis. — Leipzig, 1927, S. 197-198.
423

Часть третья. Генезис реактивных процессов
образов он указывает на то, что при переживании активно действующих
эйдетических образов испытуемый ощущает известное мускульное
напряжение; это напряжение оказывается фактом, имеющим с эйдетическим образом
самую тесную связь; искусственное мускульное напряжение может в этих
случаях вызвать смещение эйдетического образа2. При более сложном
развитии психологических структур, при переходе от эйдетических образов
к образам представления этот эффект уже не получается и непосредственная
связь с моторикой перестает иметь место.
Слабость «функционального барьера» и непосредственный
характер психологических процессов выступает с особенной
рельефностью при анализе естественных форм детского поведения.
Уже сильная отвлекаемость маленького ребенка, неспособность
сосредоточиться длительное время на одной работе, беспрепятственный и
импульсивный переход от одного объекта к другому — уже это говорит о том,
что при сравнительной слабости «функционального барьера» ребенок
оказывается не в состоянии задержать стимулирующее влияние отдельных
факторов среды. Подпадая под их влияние, ребенок оказывается
принужденным каждый раз реагировать на них и отрывается от этого перехода
с одного стимула на другой лишь в тех случаях, когда какая-нибудь очень
сильная доминанта на время оттесняет все остальные стимулы.
В целом ряде лабораторных исследований, проводимых в Берлине К. Леви-
ном, было особенно наглядно показано, что поведение маленького ребенка
характеризуется тенденцией к непосредственному разряду создавшегося
напряжения и что целый ряд действий ребенка объясняется этой его
особенностью. Именно поэтому ряд установленных К. Левином форм поведения,
сводимых к оттоку создавшегося напряжения, в детском возрасте
проявляется особенно рельефно. Такие процессы, как активное возвращение к
прерванному действию, непосредственный переход от одного объекта к другому,
замещающие действия при запрещении или прерывании основной задачи,—
все это наблюдается у ребенка в особо резких формах1.
С наибольшей яркостью непосредственный и импульсивный характер
детского поведения проявляется, однако, в детском мышлении.
Если прежде мы встречали в психологии только отдельные (и всегда
См.: Lewin К. Die Entwicklung der experimentellen Willenpsychologie und die
Psychotherapie. — Leipzig, 1929.
424

Развитие реактивных процессов
более или менее частные) характеристики детского мышления,
подчеркивавшие его конкретность, субъективность, логическую
неполноценность, то в последних работах, особенно связанных с именем
Ж. Пиаже, перед нами вырисовалась полная и достаточно ясная картина
детского мышления. В наши задачи ни в какой степени не входит
описание отдельных особенностей этого примитивного мышления, нам
важно подчеркнуть здесь одно: целый ряд его свойств сводится в
основном к тому, что структура интеллектуального процесса у ребенка
существенно отличается от той, которую мы привыкли видеть у
взрослого. Едва ли не главной отличительной чертой детского мышления
является то, что оно обычно строится по типу «короткого замыкания», что
ребенок, как правило, не может воздержаться от непосредственных и
импульсивных суждений, что суждение не является у него
результатом рассуждения, но производится непосредственным
«коротким замыканием», в результате единичного восприятия. Именно
в силу такого непосредственного характера суждений и создается та
примитивная детская логика, которую Э. Клапаред, В. Штерн,
Ж. Пиаже характеризовали как логику трансдуктивную, ведущую к
образованию примитивных синкретических суждений.
Однако наиболее ярко все эти особенности проявляются в
практическом мышлении ребенка. Мы находимся в затруднении, когда
называем этим именем операции ребенка, направленные на решение практических
ситуаций; собственно говоря, тот импульсивный характер, которым отличается
поведение маленького ребенка, не дает нам повода называть интеллектуальным
его решение практических ситуаций. Тот непосредственный характер реакций
и игнорирование орудий, то неумение опосредствованными путями овладеть
собственным поведением, которое проявляется в отсутствии трудовых
установок у маленького ребенка и в преобладании игрового поведения, говорит
о преобладании тенденций, прямо противоположных сложному
организованному поведению. Каждый опыт, который мы ставим с ребенком 3—4 лет
(например, помещая его в ситуацию, аналогичную опытам В. Келлер с
антропоидами), убеждает нас в том, что интеллектуальному акту предшествует здесь
Подробнее см. Лурия А. Р. Пути развития детского мышления // Естествознание
и марксизм, 1929, № 2; Выготский Л. С. и Лурия А. Р. Этюды по истории поведения.—
М., 1930.
425

Часть третья. Генезис реактивных процессов
значительный период примитивных, непосредственных проб; эти пробы
оказываются очень консервативными и настойчивыми, и лишь постепенное
торможение ошибок, с одной стороны, и включение высших регулирующих
форм поведения — с другой — приводят к развитию более сложных,
интеллектуальных форм поведения1.
Все эти черты обязаны своим происхождением двум встречным
фактам: во-первых, тому непосредственному характеру реактивных
процессов, той тенденции каждого возбуждения сразу же переключаться
на действие, которое мы описали выше; во-вторых, тому, что высшие
психологические механизмы и, в частности, речь еще не начинают играть
у ребенка той регулирующей роли, которую они играют позднее у
подростка и взрослого. Речь не является еще для маленького ребенка в полной
мере средством для рассуждения и планирования, и лишенные этой
подготовительной ступени интеллектуальные процессы ребенка приобретают
примитивную форму, не менее диффузную, чем та, которую мы отметили
для более простых реактивных процессов.
Непосредственность и импульсивность, исчезающая в
простейших реактивных процессах уже к началу школьного возраста, остается
в сложнейших интеллектуальных операциях еще очень долго, и даже
у многих взрослых сильно усложненная интеллектуальная ситуация может
вызвать неожиданное возвращение к самой примитивной, по существу
детской форме прединтеллектуального поведения.
7. Проблема нейродинамического
возраста и типа
До сих пор мы говорили о диффузности реактивных процессов
у ребенка, равно относя это ко всем детям вообще; совершенно понятно,
что такое построение оправдано лишь задачами изложения и ни в коей мере
не может быть принято без самой существенной конкретизации, а тем
самым — и без самых существенных поправок.
Совершенно понятно, что далеко не каждый ребенок дает нам ту
диффузную структуру реактивных процессов, о которой мы говорили, и далеко
не у каждого поведение будет характеризоваться той примитивностью
426

Развитие реактивных процессов
и непосредственностью, которую мы только что вкратце описали.
Ребенок проходит за время своего развития ряд важнейших этапов, и
каждый из них отличается резкими своеобразными чертами,
категорически препятствующими тому, чтобы выносить все отдельные
фазы развития за одну общую скобку. Как и все остальное, изучаемый
нами реактивный процесс имеет тенденции как к развитию, так и к
проявлению индивидуальных особенностей, и намеченное нами
своеобразие структуры реакций может явиться не более чем тенденцией,
к которой тяготеет нейродинамика маленького ребенка.
Педагоги, изучавшие развитие ребенка во всех его особенностях,
всегда старались выработать некоторые индексы, которые были бы
характерны для той стадии, на которой данный ребенок находится.
Паспортный возраст как показатель, характеризующий целый комплекс
соотносимых с определенными ступенями качеств, очень скоро перестал
удовлетворять педагогов, поскольку развитие очень часто шло с
известными диспропорциями и с известной неравномерностью отдельных
развивающихся систем; поэтому паспортный возраст при более детальном
анализе был заменен другими, более конкретными показателями.
Первое понятие, которое обычно применяется в педологии, можно
назвать морфологическим возрастом ребенка. Этот показатель
включает в себя ряд индексов, характеризующих структурное развитие
детского организма и определяющих его возраст по степени развития
ряда морфологических признаков; индекс соотношения объема груди
с ростом, индекс костного возраста, индексы пропорций могут быть
отнесены к этой группе.
Рядом с этой группой индексов в педологии обычно применяется
и другая; если первая пытается уловить наиболее устойчивые
морфологические признаки, то вторая отражает как раз признаки наиболее
варьирующие; индексы интеллектуального возраста позволяют учесть,
насколько ребенок опередил свой морфологический (и паспортный)
возраст или насколько он отстал от него в отношении своего
интеллектуального развития.
Вряд ли, однако, можно думать, что эти два индекса исчерпывают
сколько-нибудь все показатели развития ребенка; как раз обратно: между
этими двумя важнейшими индексами, бесспорно, существует
значительный пробел, который еще нужно заполнить.
427

Часть третья. Генезис реактивных процессов
В самом деле, если индекс интеллектуального развития в высокой
степени лабилен и зависит от средовых влияний, от даваемого ребенку
в школе материала, от усваиваемых под влиянием воспитания навыков,
то он еще ни в какой степени не говорит о той степени развития нейродина-
мических процессов, которые лежат в основе детского поведения. С другой
стороны, индекс морфологического возраста отличается особенной
статичностью, и за одной и той же морфологической характеристикой
могут в различных случаях лежать совершенно неодинаковые
динамические особенности поведения. Морфологический возраст, в конечном
счете, так же мало говорит об основных динамических формах поведения,
как интеллектуальный возраст ребенка о его нейродинамике1.
Мы считали бы совершенно необходимым ввести третий индекс,
который, бесспорно, должен занять самое значительное место рядом
с индексами морфологического и умственного возраста; это — индекс
неврологического возраста ребенка, по сути своей расположенный
между двумя указанными и по значению своему равноценный им.
Здесь не место подробно излагать те условия, которым должен
отвечать этот индекс; мы должны лишь вкратце указать на его задачи.
Измерение степени неиродинамического развития ребенка должно,
конечно, иметь не меньшее значение, чем измерение его морфологических
особенностей и его умственной одаренности; индекс неиродинамического
развития должен показывать, какими чертами характеризуется его
реактивный процесс и насколько он преодолел ту первичную диффуз-
ностъ возбуждения, которой отличается деятельность при-
митивного нервного аппарата.
Если поведение маленького ребенка отличается тем, что мобилизация
адекватных масс возбуждения на предъявляемые ребенку стимулы еще
отсутствует, и ребенок обычно мобилизует неадекватные, значительно
Совершенно не подлежит сомнению, что оба они, однако, имеют самую тесную связь
с этими динамическими особенностями; исследования отношения нейродинамики
к конституции показали это. Менее установленной, но бесспорно не менее важной
является связь интеллектуального развития с нейродинамикой. Подвергнув самой
серьезной критике очень засоренное понятие интеллектуального возраста и выделив
из него особенности, связанные с его культурным развитием, мы сможем установить
и весьма глубокие отношения, которые связывают уровень культурного развития
с нейродинамическими особенностями поведения.
428

Развитие реактивных процессов
превышающие необходимые пределы массы энергии, которые он после
оказывается не в состоянии организовать, если поведение его
обнаруживает тенденцию каждого возбуждения дойти непосредственно до
моторного конца, разрядиться в непосредственной реакции, то в преодолении
этих особенностей, в нарастании регулятивных процессов, в создании
и укреплении «функционального барьера» и постепенной организации
поведения — именно в этих процессах может прежде всего выражаться
постепенное развитие нейродинамики, именно в связанных с ними
конфликтах может выражаться и нейродинамический возраст.
Совершенно понятно, что именно в силу своего характера
нейродинамический возраст является, по существу, коэффициентом
психофизиологическим; на первых ступенях развития он должен характеризовать
степень преодоления диффузности, иррадиированности возбуждения.
Его первые шаги будут целиком лежать в пределах тех физиологических
процессов развития, которые изучаются в терминах иррадиации и
концентрации возбуждения, развития и установления дифференцировок и т. п.,
в своем конечном этапе он будет связан с наиболее сложными процессами
овладения своим поведением, иначе говоря, с такой организацией
нейродинамического аппарата, при которой было бы возможно
преодоление примитивных нейродинамических тенденций и подчинение их более
сложным, возникшим в результате культурного развития формам
регуляции. Именно благодаря тому, что проблема организации поведения
упирается, в конечном счете, в проблему овладения поведением, вопрос
о нейродинамическом возрасте перестает быть вопросом биологическим
и становится вопросом культурной переработки биологического
фонда, то есть вопросом психофизиологии.
Мы не думаем сейчас заниматься указанием на те пути, которыми
исследователь может подойти к установлению нейродинамического возраста;
выработка стандартного метода его исследования — дело будущих работ. Однако
многое по этой проблеме уже сделано, и материалы, которыми располагает
современный исследователь, дают уже некоторый общий очерк этих путей.
Нет сомнения, что данные, получаемые с помощью физиологических методов
исследования высшей нервной деятельности, лягут в основу нейродинами-
ческой характеристики ребенка, и степень иррадиированности, генерализации
и концентрации нервного возбуждения будет одним из серьезных показателей
нейродинамического возраста. Работы H. М. Щелованова по раннему
429

Часть третья. Генезис реактивных процессов
детству и А. Г. Иванова-Смоленского, построенные на анализе старшего
возраста, внесут сюда ценные дополнения.
Над этим первым слоем должен будет надстроиться второй этаж,
который вместе с первым создаст достаточно целостную характеристику
нейродинамического развития ребенка. Этот второй этаж должен будет
исходить из исследования «произвольной» деятельности и разрешать
проблему овладения ей. Им мы и были заняты в настоящем исследовании.
Этот слой неизбежно должен включать целую систему опытов, которые
вместе решали бы вопрос об овладении поведением с помощью серии
нарастающих по сложности задач и путем включения все более сложных
механизмов. Коэффициент, выражающий нейродинамический возраст, мог бы
быть выяснен на основе данных о преодолении примитивной диффузности
и нарастании регуляций поведения на последовательных, усложняющихся
системах поведения, где на одном конце ряда были бы расположены действия,
организованное овладение которыми было бы доступно уже ребенку
нескольких месяцев от роду, а на другом конце стояли бы отрезки поведения,
в которых импульсивность и диффузность преодолевались бы лишь вполне
развитой в нейродинамическом отношении личностью.
Достаточно обоснованное, а не чисто эмпирическое построение такой
системы будет, однако, возможным лишь в том случае, когда мы выясним
природу овладения личностью своим поведением и хотя бы в основных линиях
проясним характер тех механизмов, которые образуют «функциональный
барьер» и тот основной аппарат, который регулирует сложные функции
поведения.
Рядом с вопросом о нейродинамическом возрасте стоит вопрос
о нейродинамическом типе. Говоря о степени диффузности реактивных
процессов у ребенка и отвлекаясь от индивидуальных особенностей детей,
мы сделали бы ту же ошибку, как если бы отвлеклись от показателей
возраста и ограничились бы суммарным указанием на тенденции детского
развития.
Вопрос о психофизиологическом типе стоит на стыке целого ряда
методологических проблем и потому является особенно интересным; его значение
для нашей проблемы заставляет нас кратко остановиться на нем.
Уже ранее мы указывали, что получаемые нами материалы у
различных испытуемых имели неодинаковый вид; все толкало нас к тому, чтобы
говорить о наличии у субъектов, с которыми нам приходилось
сталкиваться, наклонности иногда к одному, иногда к другому способу поведения;
мы говорили о реактивно-лабильном и реактивно-стабильном типе.
430

Развитие реактивных процессов
Мы были совершенно правы, описывая их так в первом
приближении к проблеме индивидуальных различий, однако не было бы
ничего более вредного для действительно научного исследования, чем
ограничение такой описательной характеристикой и подмена изучения
динамики складывающихся индивидуальных особенностей простым
прикреплением типологического ярлыка. В самом деле, попробуем дать
хотя бы самый краткий логический анализ понятия «тип». О «типе» мы
можем говорить в тех случаях, когда весь изучаемый нами материал
распадается на две или несколько явно выраженных групп,
отличающихся лежащими в их основе закономерностями. Однако в
нашем обычном психофизиологическом исследовании мы как раз чаще
всего не имеем ни того, ни другого из отмеченных нами признаков. С
одной стороны, к явно выраженным «типам» относится лишь небольшая
часть всех наших испытуемых, и резкие, безоговорочно выраженные
типологические черты мы встречаем разве что на патологическом
материале; остальная масса располагается обычно между этими двумя
полюсами принятого нами ряда (мы чаще всего встречаем такое
дихотомическое деление, приобретающее то более простую, то более
сложную форму). Если мы распределим таким образом всех наших
испытуемых, то вместо ожидаемой нами двухвершинной кривой мы
получим неправильное распределение как раз обратного типа: наименьшее
число дают обычно типичные представители искомых «типов», а
максимальное собирается представителями промежуточного слоя.
При таких условиях говорить о наличии двух (или нескольких) явно
выраженных типологических групп бывает очень трудно, и лишь очень
грубое сито дает возможность отсеивать материал одного «типа» от
материала другого. Такое положение указывает, что нужны какие-то
совершенно специфические комбинации механизмов, какие-то новые
качественные особенности, обладающие одними и теми же лежащими в их основе
закономерностями, чтобы разделение на типы могло иметь место. Делить
людей на «типы» высоких и низких, толстых и тонких, оставляя добрые 70%
в числе «промежуточных», было бы достаточно примитивной затеей;
полноценность типологических приемов обнаруживается лишь тогда, когда
в основе явления оказывается действительно специфическая комбинация
признаков, которая может давать такие выражения лишь в крайних случаях,
но не оставляет всю массу «средней» или безразличной по отношению
431

Часть третья. Генезис реактивных процессов
к этому решающему признаку. Однако и этого мы часто не видим в
изучаемых нами материалах. Феномены, которые мы наблюдаем, нередко
оказываются имеющими совсем разную этиологию, и в основе их лежат
совсем неодинаковые механизмы. Классифицируя наши «типы» по чисто
фенотипическим признакам и не вдаваясь в их генотипический анализ,
мы часто рискуем прийти к ошибочным умозаключениям, в лучшем же
случае остаться на уровне простого внешнего описания.
Мы думаем, что именно в силу изложенных условий каждое
дальнейшее исследование должно идти по пути перевода понятия типа в более
динамические термины, замены обычного анализа более динамическим.
В самом деле, насколько оживится наш анализ, если описываемые
нами типы мы постараемся понимать как стадии, этапы, фазы в
развертывании какого-нибудь процесса! Только при такой замене статического
анализа анализом динамическим мы сможем правильно оценить наш
материал и подойти к нему с совершенно новых позиций.
Диалектический анализ дает типологии совершенно новую почву
и позволяет охватить отдельные индивидуальные особенности в свете
единого процесса; эти индивидуальные особенности могут быть внешне
непохожи друг на друга, но, найдя единый лежащий в их основе механизм,
мы сможем разместить их на различных ступенях одного динамического
ряда. Понятие типа заменится здесь понятием тенденция, осложненным
на каждой ступени количественной и качественной характеристикой
ее степени; разделение всего материала на два «типа» с огромной
промежуточной прослойкой, инертной и недифференцированной,
заменится динамическим анализом тех конкретных форм, которые данная
тенденция принимает на различных стадиях своего развития.
Метафизическое разделение заменится единственно научным, и то, что было всегда
наиболее обременительным и мешающим для исследователя — эта
огромная «промежуточная прослойка» между «чистыми типами», —
становится наиболее интересным для исследователя материалом, почвой,
где он ищет важнейшие пути, ведущие его в самую сущность процесса.
Только при таком диалектическом анализе простое описание
бросающихся в глаза фактов превращается в подлинное исследование процесса,
а типологический метод из наглядного описания становится мощным
орудием научного исследования.
Совершенно понятно, что динамический анализ индивидуальных
432

Развитие реактивных процессов
различий делает процесс их изучения значительно более сложным и
несравненно менее непосредственным. Перед описанием того или иного
«типа» выдвигаются две значительной сложности задачи: чтобы
исследование оказалось продуктивным, нужно найти ту основную динамическую
линию, по которой располагаются изучаемые индивидуальные особенности
и которая была бы действительно решающей для развертывания данного
процесса; с другой стороны, нужно разработать и те способы, с помощью
которых становилось бы возможным соотнесение наблюдаемого материала
с определенными ступенями или стадиями развития, положенными
в основу анализа динамического процесса.
В процесс типологического анализа тем самым вовлекается и весь
арсенал генетического изучения явления; тип перестает быть оторванным
от генеза и начинает опираться на внимательное изучение тех ступеней,
которые в своем развитии прошла данная личность; типологическая
характеристика начинает тем самым сближаться с генетической
характеристикой, а изучение развития становится важнейшим приемом для
соотнесения особенностей личности.
Выделение центрального принципа развития и анализ его фаз
становится условием типологии, и только после правильного решения этих
двух задач сама постановка проблемы правильного типологического
анализа становится возможной, а простое описание конкретных фактов
заменяется подлинным научным исследованием.
Мы сделаем лучше всего, если конкретизируем методологический
анализ типологического исследования на материале, нам уже знакомом,
который мы использовали в этой книге.
Изучая законы и факторы дезорганизации человеческого поведения,
мы пришли к выводу, что в отдельных случаях и у отдельных субъектов
эта дезорганизация проявляется неодинаково и что в основе таких различий
лежит неодинаковая организованность, неодинаковая регулированность
нервно-психического аппарата. Эта регулированность оказывается
несравненно большей в спокойном состоянии, чем в аффекте, она может
быть искусственно нарушена путем введения в психику известных
конфликтов, она особенно резко проявляется в неврозе и исчезает после
отреагирования. С другой стороны, регулированность поведения,
устойчивость его по отношению ко всем этим условиям оказывается неодинаковой
у отдельных субъектов и совершенно различной на разных ступенях
433

Часть третья. Генезис реактивных процессов
развития. Внимательный анализ убеждает нас в том, что эта степень
регулированности поведения является действительно основной и
решающей линией, по которой располагается развитие поведения, с одной
стороны, и индивидуальные особенности личности — с другой. На ОДНОМ
полюсе этой линии располагается недостаточно организованное поведение,
с большой легкостью подверженное распаду и дезорганизации,
обнаруживающее тенденцию мобилизовать в ответ на каждый стимул неадекватно
большие массы возбуждения и оказывающееся не в состоянии им владеть.
Интересно, что к этому полюсу относится поведение маленьких детей,
нейродинамика которых отличается именно этими двумя отмеченными
нами признаками; с другой стороны, к нему же (с некоторыми
вариантами) «возвращается» патологическое поведение
психоневротиков, как раз характеризующееся гиперсенсибильностью,
мобилизацией неадекватных масс возбуждения и дефектами того, что мы
назвали «функциональным барьером». Другой полюс характеризуется
совсем обратными признаками, и у приближающихся к нему субъектов
мы видим достаточную организованность поведения, стабильность
нейродинамики по отношению к конфликтам и травмам, адекватную
мобилизацию возбуждения и резко выраженную изоляцию возбуждения
от непосредственного переключения на моторную сферу. Как правило,
среди нормальных взрослых людей мы видим большую или меньшую
тенденцию нейродинамики приблизиться к этому полюсу, и на
известных уровнях деятельности каждый нормальный взрослый дает нам
картину достаточной устойчивости и регулированности поведения.
Эти два полюса представляют для нас, однако, не столько
реальный, сколько методологический интерес. Мы отнюдь не будем
стараться выделять среди наших испытуемых лиц, принадлежащих к
тому или другому полюсу; описанное нами представляет собою не
устойчивые «типы», но лишь тенденции, к которым та или иная личность
может тяготеть в большей или меньшей степени. Реальная задача,
раскрывающаяся перед нами, и будет заключаться в том, чтобы
установить каждый раз степень, с которой проявляется у данного
лица регулированностъ поведения, и описать те качественные
особенности, которые связаны с этой степенью регулированности или
степенью лабильности нейродинамики. Статический анализ типов
заменяется здесь динамическим анализом нарастающих особенностей
434

Развитие реактивных процессов
неиродинамики, исходящим из изучения ее ведущих качеств.
Распределение всех изучаемых субъектов на несколько разграниченных
и устойчивых типов заменяется соотнесением их с определенными
ступенями нарастающей регулированности поведения,
устанавливающегося участия в нем сложнейших кортикальных систем и
описанием соответствующих каждой ступени качественных особенностей.
Мы не располагаем сейчас ни готовой системой методов для
установления типологических особенностей неиродинамики, ни тем более готовым
описанием отдельных нейродинамических структур. Нам представляется,
что такое исследование типологических особенностей неиродинамики
является делом будущего. Мы позволим себе на этот раз ограничиться тем
слоевым анализом, который мы привели уже выше, надеясь, что более
детальное сопоставление его с возрастными особенностями, снабженное
подробным изучением втягивания в дезорганизацию поведения отдельных
нейро динамических систем, сможет со временем более полно раскрыть нам
природу и механику нейро динамических типов.

Глава 11
О природе функционального
барьера
1. Проблема функционального барьера
ы установили ту решающую роль, которую играет в нейро-
динамической организации «функциональный барьер»,
удерживающий возбуждение от непосредственного
переключения на моторную сферу, и вплотную подошли к
необходимости выяснить его природу. В самом деле, как надо мыслить себе
этот аппарат? Является ли он природным образованием, лишь постепенно
созревающим в процессе натурального развития, или культурным
продуктом, появляющимся вместе с внесением в психику известных новых
культурных приемов? Нужно ли понимать его как устойчивое
морфологическое образование, как некую морфологическую инстанцию, аппарат,
или же то, что мы назвали именем «функционального барьера», есть
на самом деле функциональное понятие, не скрывающее за собой никаких
морфологических новообразований и говорящее лишь о другой структуре
процесса, о включении в нейродинамику поведения новых (высших)
функций и о влиянии этих функций на протекание реактивных процессов?
От правильности решения вопроса зависит направление поисков,
оно определяет весь путь дальнейших исследований.
Первое, что нам хотелось бы сделать на этом пути, это оградить себя
от некоторых ошибок, столь частых при рассуждении на темы,
пограничные с неврологией.
В самом деле, нигде так не укрепилась система понятий, столь
наглядная и убедительная на первый взгляд и столь мифологичная
м
436

О природе функционального барьера
по существу, как именно в тех областях психологии, которые
соприкасаются с неврологией и пытаются основываться на ней. Психологи,
работающие в этой области, имея дело с самыми тонкими
неврологическими явлениями, часто чувствуют себя как в своем собственном кабинете,
где каждый угол и каждый предмет известен им, изучен ими до деталей
и связан с совершенно определенной, раз навсегда установленной
функцией. Любая теория опирается у такого психолога на понятия совершенно
наглядные и привлекающие своей конкретностью: воспитание навыка
зависит от замыкания сигналов, забывание или сон от их расхождения;
каждое нарушение в психологической деятельности связано с четкими
морфологическими поражениями, а каждый шаг по пути развития может быть
выражен в совершенно ясных терминах неврологических новообразований.
Однако эта блестящая ясность часто оказывается мифологией. Точно
и с деталями описанные механизмы оказываются очень сомнительными,
зачастую никем не доказанными, их утверждение — вовсе не
продиктовано опытами и уже совершенно не обусловлено правильным научным
мировоззрением. История пограничных областей между психологией
и неврологией за последние десятилетия в значительной степени
оказывается историей мифологий.
Мыслить в вещах обычно гораздо легче, чем мыслить в процессах; в
последнем случае мышление должно довольствоваться достаточно сложными
понятиями и соотношениями, в то время как в первом оно может опираться
на наглядные оптические образы и механические модели. Совершенно
понятно, что при этих условиях человек оказывается обычно склонным
опереться на такую подсобную конструкцию, обладающую хотя бы
кажущейся конкретностью. Можно написать буквально целую историю попыток
построить психологию в таких конкретных неврологических представлениях.
Эти попытки не пощадили ни одного из элементов нервного аппарата,
они уходят своими корнями в глубокую древность и кончаются новейшими
мифологиями, локализующими самые сложные психологические процессы,
находящими для них самые «точные» морфологические аппараты и
пытающимися архаические понятия о «душевных процессах» связать с новейшими
изысканиями о thalamus и corpus striatum. Ни нервное волокно, ни плазма
не остались незатронутыми такими попытками. Особенно не повезло в этом
отношении синапсам, которые по воле отдельных авторов попеременно
объясняли механизм ассоциаций, управления, сна, гипноза, забывания,
воспоминания и чуть ли не всех остальных психологических функций.
437

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Прекрасная картина таких морфологических построений в современной
неврологии описана многими авторами; она с особенной ясностью была дана
в последних выступлениях К. Лешли, который указал, что целый ряд
подобных построений, объясняющих эмпирические факты ссылками
на «неврологические» механизмы, часто не имеет никакой цели и служит
препятствием для прогресса науки1.
То, на чем психоневрологи часто строили всю систему, оказывается
мифом, обладающим только кажущейся конкретностью и в целом ряде случаев
не скрывающим за собой ничего, кроме логически конкретизированных и
облеченных в оптоидную форму построений. Пожалуй, это последнее как раз
и объясняет, почему авторы всех времен обнаруживают склонность к тому,
чтобы опереться в своих рассуждениях на некоторые «конкретные»
и оформленные в определенную «конкретную» структуру механизмы.
Действие, которое связано с представлением о каком-нибудь
морфологическом аппарате, гораздо нагляднее и легче воспринимается;
функциональные понятия всегда бывают как раз наиболее трудными и сложными,
и наивное мышление еще долго будет считать прельщающие своей морфо-
логичностью построения залогом точности и подлинной научности.
Однако именно эта склонность к «оптоидным понятиям» — мы
затрудняемся назвать их иначе — из помощи в научном мышлении начинает
весьма скоро становиться одним из его серьезных препятствий. Нет ничего
легче, чем предположить за любым функциональным понятием
морфологический аппарат, работающий по аналогии с каким-нибудь из известных
нам механических приспособлений; однако нет ничего легче, чем именно
этим наглядным образом, который на самом деле является продуктом
чистой аналогии и потребности мышления в известной оптоидной
конкретизации, заменить значительно более сложные соотношения явлений.
Говоря о том или ином механизме поведения, мы далеко не
обязательно предполагаем за ним существование какого-нибудь органа или
какой-нибудь специальной морфологической структуры. Мысль о том,
что развитие психологических функций связано обязательно с развитием
лежащих под ними корковых новообразований, для нас является мыслью
далеко не бесспорной; на самом деле мы знаем гораздо более сложные
виды развития, связанные с новыми комбинациями в использовании тех
1 Lashley К. S. Basic neural mechanisms in behavior // Psychological Review, 1930, 37, 1-
24.
438

О природе функционального барьера
же морфологических образований, со сменой их функционального
значения; и те изменения, которые мы встречаем в развитии поведения ребенка,
могут как раз относиться именно к процессам такого второго типа. Разве
включение в социальную среду, приобретение опыта и появление речи,
пользование орудиями и переход к новым, культурным формам
организации собственного поведения не меняет структуру психофизиологических
процессов ничуть не в меньшей степени, чем появление какого-нибудь
чисто морфологического изменения в нервном аппарате? Больше того,
в той сложной организации, с которой связано поведение, именно эти
функциональные изменения часто являются ведущими, и мы знаем десятки
случаев, когда именно им удавалось компенсировать серьезные недостатки
в грубой морфологической структуре нервного аппарата.
Однако мы стоим здесь перед совершенно иной системой понятий,
чем та, которая обычно была принята в морфологическом подходе к
психофизиологической причинности. Конечно, ни один научно и
материалистически мыслящий психолог не станет отрицать того, что в основе любого
сложнейшего психологического проявления лежит известная организация
мозгового аппарата; однако далеко не всякий психолог-материалист будет
стараться найти особенности этой организации в специфических
морфологических новообразованиях.
Высшие формы поведения могут быть морфологически функцией
точно такого же мозга, как и примитивные; наличие культурного поведения
не требует новой мозговой морфологии, и мозг остяка может быть
морфологически идентичен мозгу члена Академии. Более сложные
психологические образования могут быть поняты в плане функциональных
перестроек, вовлечений тех же функций в совершенно новые комбинации
и использования новых и иных подсобных механизмов среды.
Мы глубоко убеждены, что механизмы, которые часто оказываются
несколько более сложными для понимания, являются, однако, значительно
более адекватными для объяснения сложнейших образований поведения,
чем те с виду ясные, а на самом деле часто полумифологичные образы,
которые так привлекают наивного исследователя.
Где, однако, должны мы искать механизмы, обуславливающие
«функциональный барьер» и ведущие к созданию той
дифференцированной и сложной структуры реактивных процессов, о которой шла речь
в прошлой главе нашего исследования?
439

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Данные, которые мы находим в литературе, заставляют нас
обратить особенно серьезное внимание на взаимоотношение высших
кортикальных механизмов с общей сенсибильностью нервного аппарата
и искать нарушения «функционального барьера» там, где ослаблены
первые или чрезмерно усилены подкорковые механизмы, связанные со
второй.
Современная неврология, на основные данные которой мы, бесспорно, должны
опираться, исходит из конфликтной концепции о строении нервного
аппарата. Все авторы сходятся в утверждении, что кора и позднейшие
образования мозга находятся в некотором конфликте с его древнейшими
частями и исполняют как бы функцию организатора связанных с последними
примитивных импульсов.
Еще Г. Джексон (1884) высказал положение, оказавшее затем
значительное влияние на развитие представлений о строении и функции мозгового
аппарата; это положение заключалось в том, что высшие слои
нервно-мозгового аппарата оказывают тормозящее, сдерживающее влияние на
примитивные реакции наиболее древних церебральных систем; в это положение
входило указание как на сдерживающую и организующую роль
морфологически высших слоев аппарата, так и на аналогичную роль высших
функциональных систем, созданных в результате сложнейших процессов
биологической и исторической эволюции; работая с афазиями, Г. Джексон,
а за ним и Г. Хэд указывали в первую очередь на организующую роль,
которую может играть речь, и на те существенные волевые и эмоциональные
отклонения, которые проявлялись каждый раз, когда эти сложнейшие
функциональные слои подвергались какому-либо нарушению.
Это положение, представляющее для нас решающее, принципиальное
значение (дальнейшее изложение целиком будет исходить из него),
подкрепляется целым рядом экспериментов, указывающих на появление резких
признаков эмоционального возбуждения всякий раз при устранении
сдерживающего, тормозящего влияния коры. Наблюдения за резкими вспышками
возбуждения при действии хлороформа и других анестезирующих веществ
столь известны, что не нуждаются в особом упоминании. Р. Вудвортс
и Ч. С. Шеррингтон1 описали случай, когда появление реакций, аналогичных
тем, которые обычно наблюдаются в резких аффективных состояниях, было
достигнуто путем выведения из строя коры при действии на сенсорную сферу
1 Woodworth R. S., Sherrington С. S. A pseudoaffective reflex and its spinal path // Journal
of Physiology, 1904, v. 31.
440

О природе функционального барьера
резких стимулов. Такие же данные были получены при наблюдении за деце-
ребрированными кошками в опытах Базетта и Пенфилда1. Особенно
показательный материал мы получаем от клиники; случаи поражений в путях
между корой и подкорковыми узлами (прежде всего — thalamus opticus) дают
резкое повышение неконтролируемых, импульсивных эмоциональных
движений. В специальных химических исследованиях С. П. Вильсон* приводит ряд
таких случаев и приходит к выводу, что нарушение кортикального контроля
ведет к резкому повышению субкортикальной активности, которая обычно
сдерживается влиянием кортикальных систем.
Рассмотрение всех относящихся сюда важнейших данных позволяет
одному из авторов, дающих новейшую сводку по этой проблеме, прийти
к выводу, имеющему для нас решающее значение. В главе о нейродинамических
основах эмоциональных реакций Ф. Бар/? приходит к положению, что
«корковые процессы оказываются в каждый данный момент готовыми захватить
власть над моторными реакциями, и каждый раз, когда кортикальная сдержка
оказывается ослабленной, они быстро и стихийной силой делают это».
Приведенные нами данные намечают совершенно определенный путь
в исследовании организации и дезорганизации человеческого поведения.
Мы можем предполагать, что найдем повышенную диффузность
реактивных процессов и понижение «функционального барьера» там, где сенси-
бильность нервного аппарата будет повышенной, подкорковые процессы
наиболее активны, а также в тех случаях, где участие высших
кортикальных систем в поведении будет ослаблено, а сам кортикальный аппарат
дефектен. Мы с уверенностью сможем ожидать, что действие
«функционального барьера» будет стоять в теснейшей связи не только с участием
наиболее новых морфологических слоев коры, но и с включением
указанных Г. Джексоном и Г. Хэдом высших функциональных систем, которые
могли оформиться только в сложнейшем процессе психологического
развития и которые играют не только тормозящую, но и оформляющую,
организующую роль.
Именно поэтому мы с особенным вниманием должны обратиться
Bazett H. С, Pen field W. G. A study of the Sherrington decerebrate animal in the
chronic as well as the acute condition.— Brain, 1922, v. 45, p. 185—265. Цит. no: Bard
Ph. Emotion. I. The neuro-humoral basis of emotional reactions // Murchison's foundation
of experimental psychology, 1929, p. 472.
Wilson S. A. K. Modern problems in neurology. — New York: Wood, 1929.
Bard Ph. Указ. соч., p. 477.
441

Часть третья. Генезис реактивных процессов
к тем случаям, где сенсибильность нервной системы повышена, и к
другим, где корковые регуляции понижены, а высшие психологические
функции ослаблены; в обоих случаях мы будем ждать симптомов
понижения «функционального барьера» и — в той или иной степени —
возвращения к примитивной, диффузной структуре реакций. Подробный
анализ этих случаев даст нам возможность сказать о природе данных
механизмов больше, чем мы знали о них до сих пор.
2. Структура реактивных процессов
при функциональных неврозах
Мы можем позволить себе лишь очень кратко остановиться здесь
на структуре реактивных процессов при функциональном неврозе;
материалы, которые были изложены выше (см. главы 8 и 9), дают нам
возможность ограничиться здесь лишь некоторыми общими выводами.
То, что характеризует в первую очередь нейродинамику
функционального невроза, было уже описано нами как диффузная структура
реакции, связанная с общей повышенной возбудимостью, с одной стороны,
и пониженной способностью удерживать возбуждение от его
непосредственного переключения на моторную сферу — с другой. Именно в силу
этих моментов больные функциональным неврозом давали нам обычно
картину резких моторных конфликтов, глубоко дезорганизовывавших
их нейродинамику.
Мы остановились подробно на этих данных, располагая материалом
наблюдения за неврастениками, с одной стороны, и истериками — с
другой. Первые с характерной для них дезорганизацией поведения на основе
ослабления корковых регуляций и общего кортикального перевозбуждения,
резко отличаясь от вторых по своей этиологии, в некоторых отношениях
дают, однако, очень сходную с ними структуру реактивных процессов.
Если мы возьмем из весьма разнородной группы истерических больных
тех из них, в основе заболеваний которых лежат конституциональные
особенности нервной системы, мы часто сможем наблюдать вполне
аналогичный нейродинамический эффект, хотя и обусловленный иной
этиологией.
442

О природе функционального барьера
До сих пор вопрос о конституциональных особенностях нервной системы у
истериков не может считаться достаточно полно разработанным. Однако в случаях
конституционально обусловленных истерических заболеваний ряд симптомов
заставляет думать, что мы, прежде всего, имеем значительное повышение
функции подкоркового аппарата, сопровождающееся его исключительной
лабильностью. Наличие симптомов вегетативного невроза при истерических
заболеваниях, примитивный оптоидный характер поведения, часто
встречающийся у этих больных, указывают на это с достаточной определенностью1 ;
пониженные пороги, наличие вторичных реакций (О. Лёвенштейн) и ряд
близких симптомов, наличие необычайно ярких конверсии и стигматизации,
с другой стороны, показывают на исключительную лабильность и возбудимость
коры, которая именно поэтому часто начинает отказываться регулировать
действующий с повышенной энергией подкорковый аппарат.
Именно эти данные составляют тот общий фон, на котором может быть
понята структура истерической реакции. Экспериментальные материалы
лишь подтверждают и расшифровывают эту картину.
Наиболее простой опыт может показать нам, что истерический
испытуемый отличается резко повышенной возбудимостью, связанной
с тенденцией непосредственного разряда возбуждения в моторной сфере.
Предложим истерическому больному пассивно держать свою руку
на пневматическом приемнике, предупредив его, что мы должны
зарегистрировать дрожание его конечностей, а затем внезапно дадим резкий
звуковой шок, неожиданный для испытуемого. Если у нормального
испытуемого этот звуковой шок вызовет лишь незначительное
вздрагивание, то у невротика мы получим резкий моторный разряд, совершенно
несравнимый с нормальным ни по форме, ни по интенсивности.
Лёвенштейн2 (см. выше главу 5, § 3) изучил эти явления подробно и счел
возможным видеть в них основную черту истерической нейродинамики;
мы имели случай проверить его положения и нашли их совершенно
оправданными. Рисунок 109 дает нам сравнительную характеристику
реакции на шок у нормального человека и у истериков; мы видим, что
общая возбудимость, с одной стороны, и склонность к непосредственному
разряду (осложненная вторичными явлениями, описанными уже Лёвен-
штейномиясио заметными на кривой С) — все это, бесспорно, является
1 Gordanesco. Conception nouvelles sûr l'hystérie. — Bucharest, 1926.
2 Lövenstein О. Experimentelle Hystherielehre. — Bonn, 1923.
443

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Рис. 109. Реакция на звуковой шок у нормального испытуемого (А)
и у больных истерией (В и С)
отличительными особенностями нейродинамики функционального
больного. На этом фоне становятся значительно более понятными и некоторые
другие процессы, характеризующие диффузный характер нейро динамики
функционального невротика, в силу которого любая деятельность этого
больного обнаруживает тенденцию непосредственной передачи
возбуждения на моторную сферу.
Мы, прежде всего, остановимся на явлении диффузного,
непосредственного действия рецепторного возбуждения на реактивный процесс,
которым отличается поведение истерика.
Отличительной чертой реакций взрослого нормального человека
является тот довольно мало известный факт, что изменение
интенсивности раздражения может и не вызывать у него соразмерного
изменения в интенсивности реакции. Создается впечатление, что за-
мыкательная система играет только роль включателя стандартного
моторного ответа, не ставя моторику в зависимость от интенсивности
данного сигнала. Совершенно иная картина наблюдается у
функциональных невротиков. Стимул не играет здесь роли простого условного сигнала,
включающего всегда одну и ту же массу моторного возбуждения.
Благодаря диффузному характеру реакции вызванное стимулом возбуждение
непосредственно проникает в моторную сферу, и совершенно
понятно, что при этом моторика начинает зависеть от силы предъявленного
сигнала: интенсивный сигнал непосредственно вызывает интенсивную
реакцию, которая оказывается тем сильнее, чем больший процесс
возбуждения был вызван предъявленным стимулом.
444

О природе функционального барьера
Рисунок 110 демонстрирует такую непосредственную зависимость
реактивного движения от интенсивности стимула. Больная Жук. (истерия),
графический протокол опыта с которой мы даем на этом рисунке, реагирует
резким импульсивным взрывом моторики каждый раз, когда мы
предъявляем ей усиленный сигнал, и это с ясностью говорит нам о том, что перед
нами здесь качественно иная структура реакции, отличающаяся
отсутствием твердо выработанных и стандартных двигательных автоматизмов,
реализуемых по условному стимулу, и характеризующаяся
непосредственным проникновением рецепторного возбуждения в двигательную сферу.
В этом опыте мы приближаемся к двум явлениям, весьма характерным для
истерии. С одной стороны, мы склонны видеть здесь психофизиологическую
почву для повышенной внушаемости истерических больных:
непосредственное подчинение их моторики воспринимаемым явлениям оказывается
действительно исключительно резким; именно такую непосредственную
тенденцию реализации внешнего стимула в моторике мы склонны считать
одним из важных факторов их внушаемости.
С другой стороны, мы подходим здесь ко второму очень интересному
факту: непосредственный разряд возбуждения оказывается зависим не только
от интенсивности предъявленного стимула, но и от того уровня напряжения,
которое до этого уже было в центральной системе. Возникшее центрально
возбуждение оказывается так же не в состоянии изолироваться
от моторной сферы, как и внесенное стимулом. Два примера,
Рис. 110. Простые реакции истеричной больной на стимулы
разной интенсивности
X — сильный сигнал
445

Часть третья. Генезис реактивных процессов
приводимых на рисунке 111, показывают нам это. Мы даем здесь пример
реакций на нормальный и на сильный сигнал, затем предупреждаем
испытуемого, что ему будет дан сильный сигнал, в действительности же даем сигнал
совершенно обычный. Созданное ожиданием напряжение, однако, вызывает
резкий разряд, совершенно деформирующий нормальный реактивный процесс
(С). В фрагменте D этого рисунка закономерность, которую хотим показать,
становится еще более наглядной: предупреждая испытуемого, что на сигнал
«три!» мы предъявим ему резкий шок, мы после этого начинаем счет, не давая,
однако, никакого сигнала. Как показывает опыт, уже предварительное
ожидание создает у испытуемого такое напряжение, которое оказывается
не в силах удержаться от моторного разряда, и приведенная кривая
показывает, что наш предварительный отсчет вызывает у испытуемого достаточно
резко выявленные моторные разряды.
Импульсивный и непосредственный характер нейродинамики истеричных
больных имеет, следовательно, под собой совершенно своеобразное изменение
структуры самого реактивного процесса.
Мы получаем прекрасное подтверждение того же факта диффузности
реактивных процессов у истеричных больных из опытов с идеомотор-
ными явлениями. Если каждое внешнее раздражение вызывает у этих
больных тенденцию непосредственного распространения на моторику,
то мы не можем ожидать иного эффекта и от возбуждений центрального
происхождения. Исключительная сила, которую приобретают у истериков
идеомоторные явления, была многократно описана в литературе и служила
Рис. 111. Влияние центрального возбуждения на моторику
А — реакция на нормальный сигнал
В — реакция на сильный сигнал
С — реакция на нормальный сигнал в ожидании сильного сигнала
D — спонтанные моторные реакции при предварительном отсчете
в ожидании шока
X — момент подачи инструкции, предупреждающей о сильном сигнале
446

О природе функционального барьера
одним из исходных моментов для квалификации поведения как
истерического. Стигматизации и конверсии, символическая основа соматических
нарушений — все это говорит об исключительной способности
центральных возбуждений непосредственно проникать в моторную сферу. Ряд
проведенных нами опытов с достаточной определенностью указывает на то,
что это явление сохраняется у значительного числа наших больных;
не будем на этот раз подкреплять протоколами это совершенно очевидное
явление. Подтверждая первый приведенный нами факт, оно снова
возвращает нас к положению о повышенной сенсибильности нервного аппарата
истериков, резко проявляющейся в условиях диффузности реактивных
процессов, снижения «функционального барьера» и отсутствия достаточно
резкой функциональной изоляции между рецепторно-замыкательной
и моторной системой.
Совершенно понятно, что при подобном общем фоне нейродинами-
ческих процессов каждое возбуждение обнаруживает у истерика тенденцию
непосредственно доходить до своего моторного конца, и те данные, которые
мы уже приводили выше, показывают, что даже самое интенсивное усилие
оказывается не в состоянии удержать эту импульсивность поведения.
С особенной рельефностью мы обнаруживаем эти факты в тех
случаях, когда предлагаем нашим истеричным испытуемым задержать свой
обычный темп реакций и реагировать с максимальным замедлением.
В опытах с замедленными реакциями, которые были описаны нами выше,
исключительная импульсивность истеричных больных, неспособность
изолировать свое возбуждение от непосредственной передачи на моторную
сферу выступает с особенной рельефностью; как правило, предъявленный
нами сигнал вызывает немедленный моторный импульс, который затем
тормозится. Вместо регуляции движения по заранее принятой
двигательной формуле мы получаем здесь попытки вторичного овладения
импульсивной реакцией, не всегда удачные, но всегда характерные для истерика.
Выше (глава 9, § 3) мы уже приводили сравнительную картину
замедленных нажимов у нормального и истеричного испытуемого; эти данные
с очевидностью показывают, что заранее выработанная формула
замедленного движения уступает здесь свое место вторичной задержке
непосредственного моторного импульса.
Импульсивный характер реактивных процессов у истериков с
особенной отчетливостью проявляется в опытах, предполагающих предварительное
447

Часть третья. Генезис реактивных процессов
организованное торможение движения и переключение возбуждения
на двигательную сферу лишь после того, как соответствующая реакция будет
подготовлена центральным замыкательным процессом. Именно в этих
случаях истерик оказывается наиболее беспомощным, и в опытах со сложной
реакцией выбора мы получаем у него картину, близкую к той, какую
мы имели уже случай описать у маленького ребенка. Как правило, моторная
иннервация не ожидает здесь того момента, когда на предварительной стадии
будет сделан выбор правильного движения. Она начинается задолго
до этого, и самый процесс выбора осуществляется не до моторной реакции,
а уже после ее начала; возбуждение слишком рано и беспрепятственно
проникает в моторную сферу, и в неприспособленном для этого моторном
аппарате получается конфликт выбора, осложняя движение выбора у
истерика неуверенными, но импульсивными поисками правильного ответа.
Киносъемки таких случаев дают особенно рельефный материал:
предъявление испытуемому стимула сразу вызывает здесь импульсивное движение,
которое вскоре же тормозится, заменяясь поисками в воздухе и кончаясь
реакцией, обычно значительно менее уверенной, чем подготовленная
в предварительном периоде реакция взрослого человека.
Тот диффузный характер реактивных процессов, который мы констатировали
у истеричных больных, не может не сказаться на всем их поведении и
заставляет нас сделать ряд предположений об особенностях психологических
процессов, характеризующих истерика. В самом деле, если в поведении
истеричного больного мы должны констатировать тенденцию каждого
возбуждения непосредственно дойти до своего моторного конца, не
изолируясь даже на время от моторной сферы, то, конечно, это не может не
отразиться и на закономерностях истерического мышления. Мы имеем много
оснований предполагать, что мышление истерика так же глубоко отлично
от мышления нормального человека, как и все его поведение. Логические
рассуждения, задерживающие непосредственный вывод и отодвигающие
решения иногда на значительную инстанцию, не могут играть здесь той роли,
какую они играют в мышлении нормального взрослого человека. Наоборот,
непосредственные заключения, логические «Kurzschluss», импульсивные
суждения и примитивное образование понятий — все это должно иметь
у истерика несравненно большее значение, чем у нормального человека того
же интеллектуального уровня. Более того, ряд оснований заставляет
предполагать такую примитивную структуру мышления даже и у наиболее
интеллектуальных истериков.
448

О природе функционального барьера
Ряд специальных опытов, на которых мы не можем здесь останавливаться
и которые были проведены нами совместно с Л. С. Выготским и М. Б. Эйди-
новой, убеждают нас в том, что и интеллектуальные изменения у истериков
характеризуются глубокими деформациями и заставляют говорить здесь
о серьезных изменениях в деятельности высших психологических функций.
3· Структура реактивных процессов
при органическом понижении
КОРТИКАЛЬНЫХ регуляций:
ОПЫТЫ С ОЛИГОФРЕНАМИ
Опыты с истериками с убедительностью показывают, что при той
повышенной возбудимости, которую мы отмечаем у них, «функциональный
барьер» обычно оказывается нарушенным и реактивный процесс принимает
диффузный характер. Эти данные, к которым мы уже дважды возвращались
на протяжении этого исследования, не были для нас неожиданными:
совершенно естественно было при повышенной сенсибильности нервного
аппарата и тенденции к мобилизации неадекватных масс возбуждения
получить те дефекты в задержке этого возбуждения, которые в нашей
концепции связываются с диффузной структурой реактивного процесса.
Диффузный характер реакций был связан в данном случае с
повышенной конституциональной лабильностью нервного аппарата, и в этом нет
ничего удивительного. Гораздо интереснее тот факт, что аналогичная
диффузность нейродинамики может быть получена нами в случаях,
имеющих совершенно другую нейродинамическую структуру.
Диффузный характер реактивных процессов может оказаться
следствием недостаточности высших корковых механизмов
в той же степени, как и следствием повышенной возбудимости
и сенсибильности подкоркового и вегетативного аппарата.
Внешне одинаковые симптомы могут скрывать за собой совершенно
разную этиологию, и именно поэтому внимательное изучение этой
последней оказывается исключительно плодотворным для понимания
интересующих нас механизмов, связанных с организацией и
дезорганизацией человеческого поведения.
449

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Если мы хотим изучить нейродинамические процессы, аналогичные
тем, которые уже занимали наше внимание, но только в условиях
пониженной активности высших кортикальных систем, мы можем воспользоваться
теми случаями, когда в силу недоразвития кора оказывается ослабленной
в своей высшей, регулирующей деятельности; мы можем найти эти случаи
при исследовании глубоких форм умственной отсталости.
Если в случаях истерии переход к диффузной структуре реактивных
процессов был связан с общим повышением сенсибильности нервного
аппарата, то в опытах с теми формами корковой недостаточности, которые
мы находим в случаях олигофрении, изменение структуры реактивных
процессов связано как раз с обратным — с нарушением высших
регулятивных механизмов.
С первого взгляда мы можем подумать, что умственная отсталость
ограничивается изменениями сложнейших интеллектуальных процессов
и что наличные при ней нарушения не спускаются глубже того
нейродинамического слоя, в котором участвует интеллект и в котором особенно может
сказаться имеющаяся при олигофрении недостаточность.
Однако наше предположение оказывается совершенно
неправильным. Все человеческое поведение в глубокой степени зависит от тех
высших кортикальных механизмов, область которых мы привыкли
ограничивать высшими интеллектуальными процессами. Опыт на
каждом шагу убеждает нас в том, что каждый простейший акт поведения
самыми интимными нитями связан со сложнейшими кортикальными
процессами, что в активном поведении человека не существует таких
слоев, которые не были бы включены в систему высших кортикальных
регуляций, и структура простейших реактивных процессов оказывается
совершенно перестроенной, когда мозговые нарушения снижают
активность тех высших функций, которые мы обычно считали
интеллектуальными.
Уже опыты с протеканием простых рефлекторных процессов у олигофренов
показывают, что рефлекторная деятельность у них значительно изменена.
Еще в старой литературе было отмечено повышение сухожильных
рефлексов при олигофрении1, что ставилось в связь с тем, что при
недоразвитии пирамидных путей ослабляется влияние коры на нижележащие мозго-
Dupré et Merklen. Revue Neurologique, 1909; Dupréet Gelma. Revue Neurologique, 1910.
450

О природе функционального барьера
вые системы; М. О. Гуреви^ описал ряд двигательных симптомов, связанных
с недоразвитием у олигофренов мозговой коры.
Значительные изменения наблюдаются у олигофренов и в
условно-рефлекторной деятельности. Ряд исследований (В. Н. Осипова2 f П. Ильинские,
Ю. X. Сегаль4, А. Л. Шнирма^) показали, что в то время как сочетательные
рефлексы в общем воспитываются у олигофренов быстрее, чем у нормальных,
их дифференцировка, как правило, удается очень слабо и оказывается весьма
неустойчивой; вызванное у олигофренов возбуждение отличается
значительной инертностью, порождая моторные персеверации, которые невозможно
затормозить — все это позволяет изучавшим условно-рефлекторную
деятельность олигофренов авторам прийти к выводу, что наиболее характерным
во всех этих случаях является «нарушение эндорегуляции нервных
процессов»6 и что, видимо, дефекты в высших кортикальных системах проявляются
со значительной резкостью и в наиболее простых слоях рефлекторной
деятельности.
После фактов, говорящих о значительной дезорганизации
рефлекторной деятельности у олигофренов, глубокие нарушения, характеризующие
протекание у них простейших произвольных процессов, уже не будут
для нас такой неожиданностью, и мы не удивимся, когда в результате
специальных опытов найдем у олигофренов решающие изменения в
структуре даже самых простых реакций, резко отличающие их от нормальных
детей того же возраста.
Опыты, проведенные нами (кроме нескольких собственных
наблюдений, мы опираемся здесь на значительный материал, собранный в нашей
лаборатории М. С. Лебединским), с убедительностью показывают,
что структура реактивных процессов нарушается здесь в самой глубокой
Гуревич М. О. Психомоторика.— М., 1928, с. 89.
Осипова В. Н. Скорость образования сочетательных рефлексов у детей школьного
возраста // Новое в рефлексологии и физиологии нервной системы.— Л., 1926, сб. 2.
Ильинский П. Процессы возбуждения и торможения у умственно отсталых детей:
Дисс. 1928.
Сегаль Ю. X. Выработка условных рефлексов и дифференцировок у олигофренов //
Журнал невропатологии им. Корсакова, 1927.
Шнирман А. Л. Взаимодействие сочетательных рефлексов у олигофреников // Новое
в рефлексологии, III, 1930.
Шнирман А. Л. Указ. соч., с. 415.
451

Часть третья. Генезис реактивных процессов
своей основе и что основные нарушения сводятся к замене
дифференцированной структуры реакций на диффузную с резкими поражениями
«функционального барьера» и с полной неспособностью задержать
начавшийся процесс возбуждения, изолировав его от непосредственного
переключения на моторную сферу. Тенденция к непосредственному
разряду характеризует олигофрена во всех актах его поведения и часто
создает впечатление чрезмерной возбудимости, которую обычно считают
типичной для этих больных.
Те явления, которые мы только что могли констатировать при
истерии, проявляются со своеобразными вариантами и здесь; общие
симптомы возникают на совершенно различной почве при недостатке
совершенно различных механизмов, и те дефекты в деятельности
«функционального барьера», которые связывались там с гиперсенсибильностью
мозгового аппарата, основываются здесь на выпадении сложнейших
регулирующих участков коры.
Основные характерные для нейродинамики олигофрена
закономерности полностью выявляются уже в опытах с простыми реакциями
на сигнал. Те особенности, которые мы здесь наблюдаем, резко отличают
олигофренов от нормальных испытуемых и снова и снова возвращают нас
к основным их дефектам.
Первое, что обращает на себя внимание в картине простых
реактивных движений олигофренов — это значительно пониженная способность
вырабатывать высшие автоматизмы и давать реакции, характеризуемые
определенным стандартом (reaction pattern); этот дефект в выработке
«двигательной формулы» ясно выражается в том, что олигофрен дает
моторные кривые, отличающиеся исключительной вариативностью;
рисунок 112 показывает, что в отличие от той картины, которую мы
привыкли встречать у наших испытуемых, реакции олигофрена строятся
не по единому двигательному образцу, а резко отличаются одна от другой
как по своей интенсивности, так и по форме движения. Совершенно ясно,
что эти процессы отличаются неодинаковой мобилизацией возбуждения
и тем, что предварительная работа устойчивых двигательных формул
оказывается здесь очень ослабленной. Поведение олигофрена не
дезорганизовано только потому, что оно никогда не было организованным, и
недостаток высших регулирующих функций коры сказывается, как мы
видим, на дефектах в организации довольно примитивных функций.
452

О природе функционального барьера
РИС. 112. Вариативность и избыточность реактивных движений
олигофрена. Испытуемый Рос. (имбецил), 10 лет
Дефекты регуляций сказываются значительно больше и в другом —
в невозможности для олигофрена мобилизовать адекватные каждому
стимулу массы возбуждения. Как и у совсем маленького ребенка, мы видим
здесь, как правило, актуализацию масс возбуждения, значительно
больших, чем это может быть использовано в реакции, и лишние
импульсивные нажимы, пробивающиеся после каждой реакции, показывают,
что с этим правилом сочетается и значительная ослабленность всякой
способности изолировать возбуждение от моторной сферы.
Рисунок 112 дает типичный фрагмент опыта с олигофреном и
показывает нам, что эти лишние импульсы оказываются здесь выражены
значительно резче, чем обычно; наиболее показательным для нейроди-
намики олигофрена является тот факт, что лишние нажимы, которые
обнаруживают у нормальных детей некоторую тенденцию к торможению,
хотя и запоздалому (см. главу 10, § 3), не обнаруживают здесь этой
тенденции вовсе; регулирующие системы не вмешиваются в этот лишний
453

Часть третья. Генезис реактивных процессов
нажим, не пытаются его задержать, и неудивительно, что коэффициент
торможения лишних остаточных импульсов часто принимает у олигофрена
отрицательный знак. Это последнее явление оказалось у олигофренов
совершенно закономерным, и есть все основания думать, что именно в нем
мы находим ключ к функциональному пониманию мозговой
недостаточности при олигофрении. Нам кажется, что эта недостаточность, ярко
выражающаяся в общей картине умственной отсталости, имеет своим
центральным пунктом дефект в регуляциях поведения; кора в ее
высших отделах, не только связывающая человека со средой, но и с
помощью специфических психологических механизмов играющая роль
организатора, регулятора своих собственных актов, в значительной степени
лишена здесь как раз этих функций. Олигофрен может пытаться овладеть
известной внешней ситуацией, он даже может решать довольно сложные
внешние задачи, но он никогда не будет даже пытаться овладеть собой.
В этом отношении знаменитое положение Сегэна: «Умственно отсталый,
прежде всего, страдает дефектами воли» — остается совершенно
правильным.
Эти «дефекты воли» особенно резко обнаруживаются в опытах,
где мы пытаемся призвать олигофрена к некоторому изменению его
обычного стиля реакций, к некоторому овладению своим поведением.
Нет ничего более трудного для олигофрена, чем опыты, где мы просим его
давать замедленные реакции. Овладеть своим движением и дать реакцию,
замедленную в своей двигательной части, оказывается делом совершенно
невыполнимым для олигофрена, и получаемый нами тип кривых с
достаточной убедительностью показывает нам характерную для него структуру
нейродинамических процессов. На рисунке 113 мы даем рядом
замедленный нажим 14-летнего нормального ребенка и 14-летнего олигофрена;
принципиальные различия заключаются в том, что первый вносит
известный тонус регулирующего торможения в процесс своего движения, второй
же не делает к этому никаких попыток, и в зарегистрированной нами
кривой мы, собственно, не видим никаких симптомов внесения в
движение регулирующих задержек. Движение по-прежнему строится
по принципу «непосредственной разрядки», испытуемый дает совершенно
незадержанный импульсивный нажим, затем держит некоторое время руку
под тонусом (отсюда записанное на кривой плато), а затем снова, столь
же непосредственно и импульсивно — отрывает ее. Как результат, перед
454

О природе функционального барьера
Рис. 113. Замедленные реакции у детей разного умственного
уровня
А — реакция нормального ребенка (испытуемый Коля С, 7
лет)
В — реакция олигофрена (испытуемый Игорь, 14 лет,
имбецил)
нами не одно регулированное движение, а три отдельных акта, равно
импульсивных и непосредственных. Олигофрен оказывается не в
состоянии трансформировать двигательный акт сколько-нибудь длительным,
организованным кортикальным воздействием, и поэтому неудивительно,
что при дальнейших попытках сделать это соответственно инструкции он
выдает не организованные и регулированные, а примитивные, хаотические
движения.
Наибольший интерес представляют, однако, те случаи, когда
олигофрену приходится осуществлять деятельность, требующую задержки
возбуждения до переключения его на моторную сферу. Как и в остальных
случаях, мы обращаемся здесь к опытам с реакцией выбора, наглядно
демонстрирующим нам слабые моменты в организованной деятельности
олигофрена. Здесь мы с необычайной яркостью получаем те же данные,
которые мы уже могли наблюдать у маленьких детей и у истериков, хотя
механизмы этих нарушений являются здесь совершенно иными. Мы
приводили уже выше цифровые данные о структуре реакции выбора у олиго-
455

Часть третья. Генезис реактивных процессов
френа, взятые нами из работы П. С. Любимова; мы видели, чем
характеризуется у него нейродинамический процесс: стимул вызывает у
него непосредственный моторный импульс, не задерживаемый
отсутствием готового решения; ребенок начинает движение раньше, чем
он осуществил выбор, и именно поэтому самый выбор осуществляется им
уже в процессе движения; кривая реакции выбора отражает этот
сложный, вынесенный в движение цикл колебаний и указывает с
особенной ясностью на слабость того «функционального барьера»,
который помог бы задержать движение и переключить возбуждение на
моторику уже после того, как предварительное замыкание будет
осуществлено.
Рисунок 114 дает нам несколько циклограмм реакции выбора
у олигофрена сравнительно с реакцией выбора у нормального ребенка;
диффузный характер реактивного процесса при умственной
недостаточности наглядно показывает, что высшие кортикальные механизмы
имеют в образовании «функционального барьера» решающее значение.
Эти циклограммы убеждают нас в том, что дефект кортикального
аппарата ведет далеко не только к снижению интеллектуальных
процессов, но вызывает и глубокие изменения в самой структуре простейшего
нейродинамического акта.
Наблюдения над поведением и мышлением олигофрена несомненно
указывают на то, что дефект «функционального барьера», тенденция к
непосредственному разряду каждого возбуждения имеет для олигофрена особенное
значение. Импульсивность олигофренов и неумение удержаться от
непосредственного выполнения каждого желания, непосредственного ответа на каж
Рис. 114. Циклограммы, иллюстрирующие реакцию выбора
у нормального ребенка (А) и у олигофрена (В)
456

О природе функционального барьера
дый стимул представляются ясными для каждого наблюдавшего жизнь
умственно отсталого. Реакция на интеллектуальную задачу, прежде чем она
решена, импульсивные пробы и ошибки там, где нужно рассуждение, — все
это создает тот комплекс волевых и интеллектуальных дефектов, который
является, пожалуй, самым существенным для олигофрена.
Именно к исследованию этих признаков приводят прекрасные тесты
де Грифа^, с максимальной рельефностью рисующие характер
интеллектуальных механизмов у олигофрена.
Вывод, к которому мы приходим, сводится к признанию
значительной — решающей, может быть, — роли высших отделов кортикального
аппарата в создании формы произвольной моторной деятельности,
которую мы видим у каждого взрослого человека, и в образовании того
«функционального барьера», которым мы заинтересованы.
4. Структура реактивных процессов
при ФУНКЦИОНАЛЬНОМ ПОНИЖЕНИИ
КОРТИКАЛЬНЫХ РЕГУЛЯЦИЙ
Однако полученные нами данные еще не решают поставленной нами
проблемы. Указания на дефект в структуре реактивного процесса при
органической недостаточности кортикального аппарата свидетельствуют,
правда, о связи этого последнего с теми высшими и специфическими
формами организации человеческого поведения, которые мы изучаем,
но еще не дают сколько-нибудь ясного ответа о природе интересующих нас
механизмов. В этих случаях всегда остается мысль, что констатированные
нами деформации в реактивном процессе связаны с глубокими нейро-
динамическими изменениями, труднодоступными для непосредственного
изучения, которые мы всегда можем иметь в случаях тяжелых мозговых
недоразвитии. Ведь знаем же мы, что органические нарушения при
олигофрениях далеко не исчерпываются системами, непосредственно
связанными с интеллектуальной деятельностью, и приведенные нами
De Greet. Essays sur la personality du debile mental // Journale de Psychologie, 1927,
vol. 24, № 5.
457

Часть третья. Генезис реактивных процессов
материалы, может быть, говорят лишь о значительных изменениях
в структуре реактивного процесса при наличии больших нарушений
мозгового аппарата.
Если мы хотим показать, что дифференцированная структура
реакции и наличие «функционального барьера» связаны с деятельностью
высших функциональных систем, мы должны перейти к системе
психологических экспериментов, которые ставили бы своей задачей
изучение изменения реактивных процессов при функциональном
включении тех или иных регулирующих механизмов.
Мы можем достигнуть этой задачи двумя простыми путями: мы
можем брать нормального испытуемого в состоянии глубокого умственного
утомления или же выводить высшие регулирующие процессы из активной
деятельности, давая им другую нагрузку, отвлекая внимание испытуемого
какой-нибудь посторонней работой.
Первый из этих путей составляет задачу особого исследования,
и мы намеренно не будем останавливаться на нем подробно; следует лишь
отметить, что психофизиология утомления, отмечавшая обычно ряд
физиологических симптомов (изменение вегетативной деятельности,
понижение мускульной силы, нарушения в газообмене и т. д.) и подробно
исследовавшая нарушения продуктивной деятельности при утомлении,
слишком мало занималась тем исключительно важным фактором, что
сильное кортикальное утомление, бесспорно, снижает высшие регуляции
поведения. Целый ряд данных указывает на то, что деятельность,
связанная с организованным осуществлением функций, всегда значительно
страдает при сильном утомлении; такое состояние обычно характеризуется
появлением резких, незадерживаемых импульсов; в работе, связанной
с вниманием, начинает проявляться ряд симптомов, говорящих о
прерывистом характере последнего; ряд других признаков указывает на то,
что состояние сильного утомления нейродинамически связано, прежде
всего, с резким понижением регуляций и с выступающим вместе с этим
дезорганизованным, импульсивным характером реактивных процессов.
Нам пришлось наблюдать взрослых людей, рабочих, в очень
утомленном состоянии, с которыми мы ставили наши опыты в 7—8 часов вечера
после целого рабочего дня. Уже опыты с простыми реакциями на сигнал
показывают значительное количество лишних импульсов, которые
испытуемый оказывается не в состоянии задержать и которые при других
458

О природе функционального барьера
шиш
1 II I III ι fi « ■ »
Рис. 115. Простые реакции рабочих в состоянии утомления
Испытуемый Зак., 38 лет, после 10-часовой рабочей смены
обстоятельствах у взрослых, как правило, не проявляются. Рисунок 115
дает примеры таких случаев и с наглядностью указывает на свойственное
человеку в утомленном состоянии разлитое, нерегулируемое возбуждение.
В другом месте нам придется еще подробнее заняться специальными
контрольными сериями опытов, которые показывают с очевидностью,
что связанное с сильным умственным утомлением ослабление высших
корковых регуляций неизбежно ведет к переходу на диффузную структуру
реактивных процессов.
Особенно ясно связь «функционального барьера» и организованного
характера сложных реактивных процессов обнаруживается, однако,
в опытах с простыми реакциями на сигнал, сопровождаемыми отвлечением
внимания испытуемого.
Мы можем поставить этот контрольный опыт с максимальной
простотой; мы достигнем интересующих нас результатов, если
максимально нарушим все правила, соблюдающиеся обычно в психологической
лаборатории при изучении реактивных процессов. Вместо полной изоляции
испытуемого от всего, отвлекающего внимание, мы можем начать с ним
разговор, продолжая в то же время опыт, или дать ему книжку, чтение
которой будет время от времени прерываться подачей звуковых сигналов,
требующих моторного ответа.
Результаты такого функционального выключения высших
кортикальных механизмов из участия в простом реактивном акте не замедлят
сказаться, и мы снова получим возвращение к примитивному, диффузному типу
реактивных процессов с резким снижением «функционального барьера».
Рисунок 116 показывает, как такое отключение корковых регуляций
459

Часть третья. Генезис реактивных процессов
J^^!»м( \i\j\
Рис. 116. Влияние внимания на выполнение простой реакции
А — простая реакция в норме
В — простая реакция при отвлечении внимания
у ребенка существенно снижает тип реактивного процесса и с
убедительностью доказывает несомненную связь высшей кортикальной
деятельности со структурой простых реактивных процессов.
Мы могли бы умножить наши примеры, но считаем это излишним;
ряд контрольных серий, которыми мы располагаем, с несомненностью
доказывает одно: каждый раз, когда сложная психологическая
деятельность перестает принимать участие в реактивном
процессе, он возвращается к примитивной, диффузной
структуре.
Однако нужно остановиться еще на одном факте, который будет иметь для
последующего рассуждения некоторое значение. То изменение структуры
реактивного процесса, которое мы получаем при функциональном снижении
корковых регуляций, мы можем наблюдать и в системах, стоящих дальше
от этих регуляций, чем те, на которых мы обычно проводили наши опыты.
Типичным представителем такой системы может быть левая рука,
значительно хуже регулируемая у взрослого человека, чем его правая рука,
которой он работает, пишет, которая связана с более развитым левым
полушарием и имеет свои центры непосредственно вблизи центров речи.
Именно в моторике левой руки мы можем ожидать большей диффуз-
ности реактивных процессов, если только дифференцированная реакция
и умение задерживать непосредственное переключение возбуждений на
моторную сферу действительно являются феноменами, стоящими в связи
с высшими психологическими регуляциями.
Опыт подтверждает наше предположение, и все эксперименты,
поставленные на левой руке, как правило, дают несравненно большую диффузность
реактивного процесса, несравненно худшее развитие «функционального
460

О природе функционального барьера
барьера», чем аналогичные эксперименты, проводимые на правой руке.
Опыты, которые были проведены с детьми, еще дающими некоторую степень
диффузности реактивных процессов и при экспериментах с правой рукой,
показывают такое повышение диффузности при переходе на левую руку
с особенной яркостью.
Рисунок 117 дает два отрезка из графического протокола опыта с
простыми реакциями на сигнал, проведенного с ребенком 10 лет. В части А этого
рисунка даны реакции правой, а в части В — левой руки. Не нужен особенно
детальный анализ, чтобы видеть, что реакции левой руки протекают с гораздо
большей степенью остаточного возбуждения, гораздо более слабой
регуляцией, чем реакции правой руки; в то время как на рисунке 117-А мы видим
лишь единичные лишние нажимы, на рисунке 117-В эти лишние нажимы
приобретают особенно резкий характер, почти совершенно не задерживаясь
корковыми регуляциями.
Эти результаты отнюдь нельзя свести к недостаточной ловкости и
координированное™ движений левой руки. Это не объясняло бы того, что левая
рука обнаруживает как бы большее возбуждение и совершенно отличные
нейродинамические законы по сравнению с теми, которые мы наблюдаем
на правой. Полученные нами явления указывают на меньшую нейро-
динамическую регулированность левой руки, а это, видимо, стоит в связи
с тем, что она находится в значительно меньшей функциональной зависимости
РИС. 117. Реакции, выполняемые правой (А) и левой (В) рукой
Испытуемый Илья, 10 лет
461

Часть третья. Генезис реактивных процессов
от высших процессов организованного поведения, чем правая рука, играющая
в поведении активную, ведущую роль.
5. Структура реактивных процессов при
выпадении высших психологических систем
Опыты, которые мы изложили, показали, что мы должны поставить
сложную организацию реактивных процессов в зависимость от развития
высших кортикальных механизмов; они заставили нас также прийти к
выводу, что природа «функционального барьера» и сложной организации реакций
стоит в связи не только с морфологически высшими этажами мозгового
аппарата, но и с теми функциональными системами, которые играют в нашем
поведении регулирующую роль. Отвлекая активное внимание, занимая
испытуемого другой работой, мы получали принципиально такое же
возвращение к примитивной, диффузной форме реакций, какое мы имели и при
органических поражениях высших участков коры или при конституциональной
перевозбужденности мозгового (и особенно подкоркового) аппарата.
Все это вместе взятое приводит нас к выводу, что в реактивном
процессе человека мы имеем далеко не простое явление, которое не может
быть сведено к закономерностям простых рефлекторных механизмов.
Многое подталкивает нас к утверждению, что реактивное движение
взрослого качественно отлично от рефлекса, что оно строится не только
«снизу», из простейших нейродинамических механизмов, но и «сверху»,
пронизываясь теми закономерностями, которые связаны с деятельностью
высших психологических систем.
Уже анализ простой реакции показал нам, что у взрослого человека
она связана с адекватной выработкой двигательной формулы, с
торможением лишних импульсивных актов, с организованным ответом на сигнал.
Специфические черты сложной организации реактивного процесса были
видны с особенной ясностью в реакции выбора. Расчленение реактивного
1 Об этом см.: Морозова Н. Г. Психологический анализ реакции выбора. Исследования
по культурному развитию ребенка.— Λ., 1930. Данная работа осуществлена в нашей
лаборатории.
462

О природе функционального барьера
процесса на две фазы, из которых первая, отрезанная от движения, играет
подготовительную роль, осуществляя сложнейшие замыкания, а вторая —
чисто исполнительную, реализуя подготовленное движение, привлечение
к подготовке замыканий сложнейших психологических механизмов1,— все
это делает реактивную деятельность человека процессом,
осуществляющимся с помощью высших функциональных систем, полностью
приобретаемых лишь в ходе культурного развития. Именно этим реактивный
процесс резко отличается от всех рефлекторных процессов; он
складывается на другой основе, имплицитно включает в себя
сложнейшие вспомогательные механизмы и не может быть понят на основе
того процесса механических сочетаний, которые являются исходными для
простых условных рефлексов.
В самом деле, только очень поверхностный подход, внешнее сходство и
изумительный синкретизм мышления позволил ряду авторов сближать
реактивный процесс человека с условными рефлексами. Уже самый примитивный
анализ показывает, что, кроме внешнего сходства (наличие стимула и
двигательного ответа), в обоих процессах нет, по существу, ничего общего.
В то время как условный рефлекс образуется путем многократного сочетания
безусловного раздражителя с условным сигналом, уже простая
психологическая реакция образуется на речевой основе и включает тем самым в себя
высшие символические (по своему генезу и сущности социальные) механизмы.
Если условный рефлекс требует многократных сочетаний и постоянного
подкрепления, то психологическая реакция образуется сразу и в дальнейшем
не требует никакого подкрепления извне; она не подвержена закону угасания,
и при дальнейшем повторении лишь укрепляется все больше и больше; если
время, затрачиваемое на условный рефлекс, выработанный после сложной
дифференцировки, существенно не отличается от времени, затрачиваемого
на простейший условный рефлекс, то скорость сложной реакции выбора
не идет ни в какое сравнение со скоростью простой реакции узнавания.
Мы могли бы привести еще много оснований, указывающих на то,
что в обоих случаях мы, бесспорно, имеем дело с совершенно разными
механизмами. Основной из указанных нами фактов — необычайная
устойчивость единожды замкнутого реактивного процесса, не нуждающаяся во
внешнем подкреплении — приводит нас к мысли о том, что в составе реактивного
процесса скрыты некоторые высшие внутренние механизмы,
поддерживающие и осуществляющие реактивный процесс.
Внутренняя структура простых реакций является, таким образом,
463

Часть третья. Генезис реактивных процессов
далеко не простой, и мы должны искать некоторые специфические
механизмы, скрытые в ее составе, осуществляющие сложнейшие регуляции.
Несомненно, что эти высшие механизмы связаны с перестройкой всей
структуры реактивного процесса, и те глубокие изменения, которые отличают
реакцию взрослого от реакции ребенка, бесспорно, связаны с включением
в реактивный процесс этих сложных регулирующих механизмов. С ними
же, очевидно, должны быть связаны и устойчивость реакции взрослого
(отсутствующая у ребенка), и процесс преодоления непосредственного
моторного разряда, и тот механизм «функционального барьера», который
мы считаем решающим для сложно организованного реактивного процесса.
Все эти механизмы должны быть в непосредственной зависимости
от наличия высших регулятивных механизмов, организующих поведение
человека, и при выпадении последних должны в сильнейшей степени
страдать. Поражение высших функциональных механизмов повлечет
за собой глубокое изменение «простых» реактивных процессов, и наличие
этого факта будет служить подтверждением их сложной структуры.
Для такого решающего эксперимента мы выбираем поражения
в активной речевой деятельности. Целый ряд исследований,
проведенных Л. С. Выготским и частично нами1, позволил выделить речевую
деятельность как совершенно специфическую из числа других
психологических функций. Наблюдения за ребенком показали, что речь у него уже
перестает играть чисто коммуникативную функцию и начинает играть
ту специфическую, организующую поведение роль, которую мы не могли
обозначить иначе, как ролью инструментальной. Именно в
деятельности, связанной с речевой, нам впервые удалось наблюдать переход
от примитивного, диффузного и непосредственного процесса к процессу,
расчлененному на две функционально различные фазы — фазу подготовки
и фазу исполнения; именно с помощью речи преодолевалась первичная
импульсивность действий и непосредственные попытки приспособления
См. Vygotsky L. The problem of the cultural development of the child // Journal of the
genetic Psychology, 1929, № 3; Vygotsky L. S. The functions and the fate of the
egocentric speach // Proceedings of the IX International Conference of Psychology. —
New Haven, Com., 1929; Выготский Л. С. и Лурия А. Р. Этюды по истории
поведения. — М., 1930; Выготский Л. С. Генетические корни мышления и речи //
Естествознание и марксизм, 1929, № 1; Лурия А. Р. Пути развития детского
мышления // Естествознание и марксизм, 1929, № 2.
464

О природе функционального барьера
заменялись предварительным сближением на словах, рассуждением,
после которого уже следовало моторное выполнение.
Речь и связанная с ней знаковая деятельность оказались функцией,
которая в целом ряде процессов играла решающую, организующую
и регулирующую роль, и именно в ее патологии мы решили искать
нарушения сложных, организованных реактивных процессов.
Мы обратились к исследованию афазии.
Мы намеренно начали эту книгу с изложения случая афазии; уже этот
приведенный нами случай убедительно показывает, что при афазии происходит
не просто выпадение речи как коммуникативной функции, что это
выпадение связано с нарушением всей организованности поведения личности,
и что афазику становятся недоступными такие акты поведения, которые
не вызывают никакого затруднения у нормального человека. Уже самые
простые опыты на афазиках показывают нам, что граница речи проходит
вовсе не там, где мы привыкли ее видеть, что несколько функций,
внешне не имеющих с речью ничего общего, на самом деле являются глубоко
вербализованными и после поражения речевой функции выпадают из строя.
Афазик с большой легкостью производит отображающие подражательные
движения, но оказывается в большом затруднении, когда ему приходится
подражать стоящему лицом к нему человеку, поднимая одноименные руки,
которые находятся по отношению к нему крест-накрест. Уже такое действие,
как исполнение инструкции «поднимите правую руку, когда я подниму
правую» требует, очевидно, речевой прослойки и почти невозможно при
выпадении речи.
Наши опыты показали, что афазические поражения связаны с глубокими
нарушениями в образовании намерений. Афазик оказывается
совершенно беспомощным там, где мы даем ему какое-нибудь задание, требующее
образования намерений; например, неопределенное предложение «сделайте
что-нибудь» или «нарисуйте что-нибудь» ставит афазика в совершенно
непреодолимое затруднение. Часто именно в связи с затруднением в
образовании намерений афазик оказывается не в состоянии нарисовать
какую-нибудь фигуру, не зная, «с чего начать» рисунок; выпадение речи ведет к
полной беспомощности в таких слоях поведения, где мы, собственно, об участии
речи и не подозревали.
Выпадение высших регулирующих систем неизбежно связано с усилением
примитивных реакций, которые при регулирующем действии речи
подавляются и заменяются высшими формами приспособления. У афазика часто
страдает рассуждение, необходимое для совершения определенного сложного
465

Часть третья. Генезис реактивных процессов
акта, что компенсируется у него невольным и подчас импульсивным
подчинением той привычной оптической структуре, в которую он попадает.
Вот пример такого механизма, который мы приводим только для того,
чтобы показать, насколько трудно афазику осуществить организованное
действие, возникающее в результате определенного экспериментально
вызванного намерения, и как легко произвольное действие заменяется у него
импульсивно осуществляемыми требованиями ситуации.
Б~ной Хаз., 55 лет, страдает амнестической афазией
Опыт от 30. IV. 1930. В опыте перед больным кладутся: деревянная
ложка, карандаш, бумага. Экспериментатор просит повторить действие,
которое он сделает; затем берет ложку и ее ручкой пишет на бумаге цифру 5.
Хаз. смотрит на экспериментатора, берет карандаш и пишет на бумаге
цифру 5. Привычная оптическая ситуация «карандаш — бумага» вызывает
у него непосредственную тенденцию, которая заменяет бессмысленную
операцию, проделанную экспериментатором, и осуществляется в действии,
не наталкиваясь ни на какую преграду.
Опыт от 24. IV. 1930. Тому же больному предлагают повторить сделанное
экспериментатором действие. Перед больным спичечная коробка, деревянная
ложка и подсвечник. Экспериментатор чиркает ложкой о спичечную коробку
и делает вид, что зажигает ей подсвечник. Больной после предложения
повторить это — берет спичечную коробку, вертит ее в руках, затем
открывает, вынимает спичку, чиркает ей о коробку и зажженную спичку подносит
к подсвечнику. Попавшая в руки спичечная коробка вызывает в памяти
привычную ситуацию, которая дает непосредственное моторное разрешение
в описанном нами цикле действий, не соответствующих показанному образцу,
но осмысленных и не тормозимых. Бессмысленный образец заменяется здесь
осмысленным спонтанным действием, механизм которого сводится к
непосредственному моторному выполнению ситуации.
Мы могли бы привести ряд примеров, взятых из опытов с другими
прослеженными нами больными; все они показывают, что амнестическая афазия
связывается с глубокими нарушениями активности, которые здесь не место
подробно анализировать, но которые включают в свой состав ослабление
регулятивных механизмов и процесса образования намерения, а также обостренное
бесконтрольное подчинение трафаретной оптической ситуации, вызывающей
непосредственное выполнение моторного действия.
В опытах ряда авторов (Грюнбаум, Гельб) наши опыты находят себе
опору и подтверждение.
466

О природе функционального барьера
Совершенно естественно, что при этих условиях от опытов с афа-
зиками мы могли ждать, что эти испытуемые дадут нам значительно
измененную структуру реактивного процесса и что «функциональный
барьер» будет у них значительно нарушен.
В опытах с простыми реакциями на сигнал, которые мы провели
с несколькими имевшимися в нашем распоряжении афазиками, мы в
целом не получили ожидаемых результатов. Реакции на сигнал оказались
слишком просты для наших больных и, очевидно, слишком
автоматизированы, поэтому мы не получили здесь ни резкого распада реактивных
процессов, ни резких и постоянных импульсивных остаточных нажимов.
Как фактор, обуславливающий относительно спокойный тип реакций,
здесь выступало еще и то, что все наши испытуемые отличались некоторой
общей заторможенностью, и значительного возбуждения, связанного
с реактивным процессом, у них нельзя было и ожидать.
Однако, несмотря на все это, в наиболее тяжелых случаях афази-
ческого расстройства мы можем наблюдать значительные нарушения
и в реактивной системе, выражающиеся именно во внезапном ослаблении
«функционального барьера» и эмансипации спонтанных импульсов.
На рисунке 118 мы даем выдержку из графического протокола опыта,
проведенного с одним из наиболее тяжелых афазических больных. После
JftuL
■ 1 I Ш
Рис. 118. Простые реакции на сигнал при афазии
Больной Хаз.
467

Часть третья. Генезис реактивных процессов
адекватных и правильно координированных реакции, лишенных всяких
признаков разлитого возбуждения и мобилизации неадекватных масс
энергии, мы внезапно получаем ряд лишних, неадекватных нажимов,
совершенно эмансипированных от наших сигналов; мы наблюдаем это явление
после того, как рядом повторяющихся сигналов мы повысили связанное
с этим движением корковое возбуждение, и не можем объяснить этот
феномен иначе как выпадением высших регулирующих функций, которое
влечет за собой снижение «функционального барьера», легко ломающегося
возросшим возбуждением. Отсутствие здесь обычного в таких случаях
торможения лишних нажимов указывает на совершенно своеобразный
характер процесса и резко отличает этот случай от тех, когда (как это имеет
место у детей) регулирующие системы еще слабы и лишь с запозданием
включаются в действие (см. главу 10, § 3).
Наиболее резкую картину нарушения «функционального барьера»
при афазии мы можем наблюдать в тех случаях, когда нам удастся
экспериментально вызвать интенцию к действию, которая в силу
условий опыта была бы временно задержана, временно отрезана
от моторики. Очень простой опыт позволяет нам вызвать именно такое
состояние и с полной убедительностью показать, что при выпадении
регулирующих психологических функций неизбежно нарушается и
«функциональный барьер», видимо, связанный с ними самыми интимными нитями.
Собственно говоря, искомой нами ситуации мы достигаем уже в тот
момент, когда даем испытуемому задачу произвести движение по
команде — на счет до трех. Нет ничего легче, чем предложить нормальному
субъекту дать самому себе команду, сосчитав до трех, с тем чтобы на счет
«три» произвести определенное движение. Психологическая структура
процесса вполне отвечает нашим задачам: уже первая цифра команды
создает интенцию, которую нормальный испытуемый задерживает
до конца команды и реализует только при последней цифре, служащей
сигналом к действию.
То, что было нетрудно наблюдать у каждого нормального человека,
оказалось совершенно невозможным получить в тяжелых случаях афазии.
У афазика (с достаточно резко выраженными симптомами и со связанной
с ним апраксией) мы часто получаем полную невозможность
удержать созданную интенцию от немедленного переключения
на моторику, и совершенную деструкцию этого сравнительно неслож-
468

О природе функционального барьера
Рис. 119. Реакции на аутокоманду «1—2—3» при
афазии
Больной Хаз.
ного процесса.
Рисунок 119 дает выдержку из графического протокола опыта
с больным Хаз., на который мы уже ссылались выше. Мы предлагаем
этому больному сосчитать до трех и на счет «три» произвести обычный
нажим пальцем на пневматический приемник. Для того чтобы
гарантировать достаточное понимание, мы несколько раз показываем ему
требуемый акт. Приводимый рисунок демонстрирует, что испытуемый
оказывается совершенно бессильным выполнить эту инструкцию. Нажим
(рисунок 119-1) дается им или на каждую из называемых цифр (и вместо
одной конечной реакции мы получаем три одинаково полных нажима),
или же на первую из названных цифр (рисунок 119-П);в последнем случае
больной нажимает сразу же после дачи первого сигнала и держит клавишу
нажатой до конца счета. Сигнал, создающий интенцию, является
для него сигналом, реализующим акт, и всякая попытка задержать
его, исполнить эту как будто бы столь простую инструкцию, кончается
неудачей и вызывает лишь значительную деструкцию моторной кривой.
469

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Недостаток «функционального барьера» является столь
значительным, что даже попытки вызвать у испытуемого требуемый акт путем
простого подражания не удаются, и больной продолжает давать
непосредственное переключение возбуждения на моторную сферу,
оказываясь не в состоянии создать требуемую задержку интенции.
Эта же картина проявилась с полной ясностью и в тех случаях,
когда сложная ситуация опыта предполагала сначала установление
известных предварительных замыканий и уже затем реализацию их в
действии. Для того чтобы изучить нейродинамические изменения,
вызываемые афазией в такой ситуации, мы повторили с этими больными
приведенные нами уже выше опыты с реакцией выбора. У наших
больных, страдающих резко выраженной формой амнестической афазии,
мы неизменно могли констатировать резкое изменение структуры
реакции, переход к диффузному типу с отсутствием задержки
возбуждения и непосредственным переключением его на
моторную сферу.
Дело отнюдь не сводилось к тому, что предъявляемые нами условия
выбора недостаточно хорошо запоминались испытуемым,— особенно
показательным было то, что это недостаточное закрепление отнюдь
не вызывало той задержки и отказа, которые мы так часто встречаем
у нормальных взрослых, но обычно выражалось в непосредственном
двигательном возбуждении руки и нащупывающих, неуверенных, ищущих
движениях в воздухе, которые после ряда проб вели наконец к
определенной (хотя и не всегда верной) реакции.
Выпадение регулирующего речевого механизма у афазика вело здесь
к тому же диффузному характеру реактивного процесса, к той же его
дезорганизации, к появлению такой же нерегулированной импульсивности,
как у ребенка и у истерика.
Правда, в обоих случаях эти внешне сходные процессы представляли
генотипически совершенно разные механизмы и развертывались в
совершенно различных условиях; но что нам было особенно важно — мы
получили доказательство, что реактивный процесс включает в себя
сложнейший регулирующий механизм, при выпадении которого его структура
распадается и он превращается в примитивный диффузный акт.
Все наблюдения над афазиками, которыми мы располагаем, приводят нас
470

О природе функционального барьера
к психологическим выводам, значительно отличающим наше представление об
афазии от тех, которые обычно высказываются другими исследователями.
Наблюдая психологическую картину афазии, мы приходим к выводу,
что афазия является столько же интеллектуальным расстройством, сколько
расстройством волевым. Это последнее заключается прежде всего в том,
что при афазическом поражении речи у больного резко нарушается процесс
образования намерения. Больной афазией оказывается не в состоянии
отвлечься от сложной окружающей обстановки и создать то, что мы обычно
называем «произвольным намерением»; задача «сделать что-нибудь», столь
неопределенно сформулированная и требующая активного образования
намерения, вызывает у него максимальные затруднения; с другой стороны,
вызванная интенция оказывается совершенно неудержимой, и сигнал,
вызывающий интенцию, вызывает у него одновременно и реализующий
ее акт. Именно поэтому афазик целиком подпадает под власть окружающей
его ситуации и оказывается не в состоянии сколько-нибудь эмансипироваться
от нее. В связи с выпадением регулирующих и задерживающих
непосредственную реализацию акта механизмов всякое создающееся в системе
личности напряжение проявляется у афазика буквально с непреодолимой
силой. Неожиданно яркие и настойчивые проявления тех
«квазипотребностей», которые описал К. Левин, мы встречаем именно у афазиков.
Мы видим это при афазических заболеваниях буквально на каждом шагу.
Уже та явная роль, которую играет при афазии персеверация, говорит
об этом; вся структура парафазических нарушений речи с заканчиванием
одного непроизнесенного слова в другом и с проистекающими отсюда
речевыми контаминациями может быть расшифрована с этой точки зрения.
Мы много раз имели случай наблюдать афазиков во время игры,
конструирования, рисования и т. д., и описанные Левином формы «квазипотребностей»
проявлялись здесь в особенно непреодолимом виде.
Мы приходим к выводу, что речь играет несравненно большую роль
в самой интимной организации поведения, и исследование нейродинамической
деятельности человека с выпавшей речевой регуляцией представляет для
анализа этой проблемы исключительный интерес.
6. О ПРИРОДЕ ФУНКЦИОНАЛЬНОГО БАРЬЕРА
И СТРУКТУРЕ РЕАКТИВНЫХ ПРОЦЕССОВ
Мы можем кратко резюмировать те выводы, к которым пришли,
471

Часть третья. Генезис реактивных процессов
изучая природу функционального барьера и характер реактивных
процессов человека.
Реактивный процесс, каким мы его знаем у взрослого нормального
человека, есть сложнейшее образование, по своей структуре не имеющее
ничего общего с теми импульсивными реакциями, которые мы наблюдаем
у ребенка, и с теми рефлекторными процессами, которые мы знаем
у животных. Основным отличием полноценного реактивного процесса
от тех форм активности, с которыми мы его сравниваем, является то,
что непосредственный характер моторного разряда
оказывается в нем преодоленным и что он, по существу, является процессом,
где те же кортикальные механизмы действуют при условии некоторых
добавочных, сложных включений.
В этом смысле неправильным оказывается положение, что стимул
непосредственно вызывает реакцию; психологическая реакция отличается
от рефлекторного движения тем, что ответ вызывается здесь всегда
сложным, опосредованным путем.
Основной специфической чертой этого опосредованного характера
реактивного процесса является тот факт, что присущая всякому
натуральному рефлекторному акту тенденция к непосредственному
разряду всякого возбуждения в сложном реактивном процессе
преодолевается; между центральным возбуждением и моторной
сферой создается как бы некий «функциональный барьер», который
задерживает непосредственную передачу возбуждения на моторику
и позволяет осуществлять эту передачу лишь после того, как процесс
предварительного замыкания будет завершен. Этот «функциональный
барьер» нарушается при аффекте и при конфликте; эти состояния
характеризуются тем, что реактивный процесс переходит здесь в
диффузное состояние, и возбуждение получает возможность
непосредственно доходить до моторного конца, вызывая диффузное нарушение
моторики. Это состояние усугубляется тем, что при аффекте и неврозе
наблюдается тенденция к мобилизации неадекватных масс возбуждения,
и личность теряет способность вырабатывать высшие организованные
формы поведения.
Изучая генезис реактивного движения, мы видим, что
«функциональный барьер» отнюдь не существует у ребенка с первых лет его жизни,
но является довольно поздним образованием. Опыт показывает, что он по-
472

О природе функционального барьера
является приблизительно ко времени активного развития у ребенка речи
и что он выпадает или недоразвивается в случаях тяжелых мозговых
аномалий (олигофрения). Все это связывает «функциональный барьер»
с высшими психологическими механизмами, а случаи афазии ставят его
в прямую связь с речевыми и символическими механизмами, выпадение
которых переводит реакцию в диффузное состояние.
Все это заставляет думать, что в «функциональном барьере» мы
имеем не природный, а культурно возникший механизм и что мы
с наибольшей вероятностью можем связывать его не с каким-нибудь
чисто морфологическим образованием в кортикальной системе и не с
каким-нибудь представлением о размыкании или ослаблении синапсов
между центральной деятельностью и моторикой, но с функциональным
включением в реактивный процесс сложной психологической
системы, несущей особые, регулирующие функции.
По нашему мнению, вполне адекватным объяснением механизма
«функционального барьера» является включение в реактивный процесс
системы внутренней речи или аналогичной системы вспомогательных
стимулов-знаков. Из этого объяснения следует, что реактивный процесс
является сложнейшим психологическим процессом, устанавливаемым
с помощью известных средств; оно вскрывает нам те возможные силы,
которые удерживают возбуждение от непосредственного моторного
оттока, и ведет к пониманию механизма установления психологической
реакции.
В самом деле, два существенных момента раскрываются перед нами в
результате такого понимания реактивного процесса.
Первый сводится к загадке устойчивости реакции, о которой мы уже
говорили раньше. Психологи привыкли обычно изучать реакцию, так сказать,
postmortem (посмертно); они отбрасывали первые несколько десятков реакций
и начинали изучать ее после того, как она уже достаточно прочно
устанавливалась. Но именно здесь они теряли то, что, собственно, является наиболее
интересным во всем этом процессе; вопрос о том, каким образом
устанавливалось реактивное движение, каким образом оно переставало нуждаться
в каком бы то ни было внешнем подкреплении, оставался нерешенным.
Именно предположение о наличии постоянной внутренней сти-
1 Подробнее об этом говорится в специальной работе Н. Г. Морозовой, выполненной
в нашей лаборатории (см. выше).
473

Часть третья. Генезис реактивных процессов
муляции реактивного процесса, видной особенно на первых ее стадиях, до
установления прочных автоматизмов, предположение об опосредованном
характере реактивного процесса приводит нас к адекватному, как нам
кажется, решению этой проблемы. Рассматривая реакцию не как механический
навык, а как мнемонический акт{9 осуществляемый путем включения
сложных психологических механизмов, мы приходим к возможности внести
некоторую ясность в эту загадку и пролить некоторый свет на саму природу
психологической реакции.
Второй момент, который встает перед нами в новом свете после принятия
предположения об опосредованной структуре реактивного процесса,
заключается в более правдоподобном объяснении механизма распада реакции
в условиях конфликта, который мы уже разбирали выше.
В самом деле, было бы странно предполагать, что сравнительно
незначительные интеллектуальные нарушения, каковыми являются вызываемые нами
конфликты в речевом поле, могут непосредственно повлечь за собой столь
значительные нарушения моторных навыков и нарушить правильное течение
реактивных процессов. Воспитавшиеся моторные навыки должны являться
слишком стойкими образованиями, и нарушение их при каждом столкновении
процессов в речевом поле является фактом маловероятным.
Дело, однако, резко меняется, если мы предположим, что в структуру
реакции в качестве регулирующего момента включаются высшие
психологические механизмы и, в частности, речь. В этом случае становится совершенно
понятно, что каждое, даже сравнительно незначительное нарушение в
регулирующей системе неизбежно должно вызвать значительные изменения
в связанном с ней регулируемом аппарате. Легкость вызывания моторных
нарушений при начинающемся в интеллектуальной сфере аффекте становится
тогда совершенно понятной.
Реактивный процесс колоссально выигрывает от включения в него
регулирующей функциональной системы, она делает его значительно более
подвижным и независимым от механических условий, но одновременно
она ставит его в зависимость от тех случайностей, которые могут
разыграться в этой регулирующей системе, и случаи выпадения речи,
аффективной дезорганизации интеллектуальных процессов показывают нам, какой
глубокий распад может вызвать поражение этих высших регулирующих
систем.
Реактивный процесс взрослого человека не может быть объяснен
как механический навык, он строится не только «снизу», но и «сверху»,
он включает в себя регулирующие системы высшего психологического
474

О природе функционального барьера
порядка.
Эти системы нарушаются при аффекте и конфликте; но они-то
и могут вывести человека из состояния дезорганизации.
Мы подходим вплотную к проблеме путей овладения своим
поведением и ставим вопрос о механизмах этого процесса.
Мы со смущением и величайшей осторожностью подходим к
вопросу, который служил пробным камнем для психологической теории,
на почве которого искони скрещивались мечи идеалистической
философии и научного материализма, с тем чтобы с помощью некоторых
экспериментов попытаться наметить механизмы, которые, как нам
кажется, лежат в основе психологического овладения своим поведением.

Глава 12
Проблема овладения
поведением
1. Проблема
Изучение механизмов, с помощью которых человек
оказывается в состоянии овладеть своим поведением, выдвигает
на первый план проблему воли.
Можно с уверенностью сказать, что ни одна из проблем психологии
не скрывает в своей истории стольких ошибок, как именно эта проблема;
поистине история изучения воли является историей заблуждений, а
инвентарь современных психологических представлений о воле —
грандиозным кладбищем ошибок, неясно поставленных проблем
и свидетельством легкомыслия исследователей.
История учения о воле сводится к борьбе двух концепций, разных
по своим позициям, но равно ошибочных.
Одни исследователи — примыкавшие к идеалистическому лагерю —
считали волю проявлением совершенно специфической для человека
спонтанности; они видели разрешение этой проблемы в исследовании того
активного напряжения, с помощью которого человек может изменять свое
поведение, ставить себе цели, активно и произвольно осуществлять их.
По мнению этих авторов, такая воля отличает человека от животного,
и в то время как последнее обладает только реактивностью, человек
обнаруживает активное, спонтанное, а, следовательно, и произвольное
поведение; оно появляется не сразу, находясь в зародыше у ребенка,
1 Bühler Ch. Zwei Grundtypen der Lebensprozessen // Zeitschrift für Psychologie, 1929, Bd.
108.
476

Проблема овладения поведением
полностью развиваясь у нормального взрослого и нарушаясь у психически
больного1.
Если представители первого направления считали волю
центральным моментом поведения человека, а изучение ее — основной задачей
психологической науки, то второе направление занимало совершенно
обратную позицию. Эти психологи (считавшие себя позитивистами,
а некоторые — даже материалистами) полагали, что «волевое усилие»
вовсе не должно являться решающим объектом психологического
исследования. Считая, что такое «волевое усилие» не в силах создать никакого
реального акта, они думали, что за этим субъективным процессом
неизбежно кроются какие-нибудь определенные стимулы, которые
толкают человека на ту или иную реакцию, лишь ошибочно кажущуюся
нам реакцией спонтанной. На самом деле, в основе «волевого действия»
лежит та или иная потребность, тот или иной инстинкт, то или иное
влечение. Внутренний характер стимула придает осуществлению этой
потребности кажущийся спонтанный характер, на самом же деле эта
спонтанность скрывает за собой простое отправление действующей
изнутри потребности. Если одни психологи сводили проблему воли к
«волевому усилию», то вторые сводили ее к проблеме стимула; если для
первых она упиралась в проблему свободно действующего человека, то
для вторых она была проблемой автомата, разряжающего
физиологическое напряжение.
Представители первого направления ставили своей задачей найти
в воле специфическое для человека; другие считали эту проблему ложной
и видели волю уже там, где они замечали первичные формы активности,
автоматически разряжающей внутреннее напряжение; исследованием
потребностей и влечений они думали разрешить проблему величайшей
сложности — проблему волевых регуляций и считали самыми
прогрессивными попытки найти зачатки воли уже у простейших.
Нетрудно видеть, что на поле этой проблемы столкнулись два
мировоззрения; идеалисты, верившие в свободу духа, избирали первый путь — путь
утверждения активной воли; ученые, склонные к механистическому
воззрению, считали единственно правильным и научным второй.
Внимательное изучение проблемы дает возможность убедиться,
что условия, создающие коренные разногласия этих двух направлений,
связаны не только с разницей мировоззрений и установок авторов, но и с тем,
477

Часть третья. Генезис реактивных процессов
что обеими группами мыслителей проблема произвольного поведения
чрезмерно упрощается, и там, где действует сложный, заключающий
целый ряд исключительно интересных механизмов аппарат,
они стремятся видеть единый и нерасчленяемый (хотя и чрезвычайно
сложный по своему содержанию) процесс. Как раз это положение,
приводящее авторов первой группы к утверждению чистой спонтанности
волевого акта, а авторов второй — к сведению воли к автоматизму
влечений, совершенно расходится с действительностью и является
корнем тех ошибок, которые в результате уводят далеко в сторону от
правильного и полноценного понимания механизмов произвольной
деятельности.
Кризис первого из указанных нами взглядов резко обостряется уже
при сколько-нибудь детальном анализе «волевого акта». Исследования
ряда психологов1 показали, что структура волевого процесса отнюдь
не может быть признана столь простой и целиком сводящейся к
спонтанным актам, как это думали авторы, примыкавшие к первому
направлению. Уже при анализе простых волевых процессов было установлено,
что существенная их часть — само осуществление «волевого акта» —
никак не может быть признана спонтанной, как раз наоборот —
обнаруживает все черты неволевого, автоматического механизма. То, что мы
всегда считали волевым преимущественно, оказывалось не имеющим
ничего общего с волей, и осуществление принятого намерения,
подготовленного выбора или поставленной задачи настолько приближалось
по своей структуре к рефлекторному акту, что при детальном анализе
почти сливалось с ним.
Мы выбираем, быть может, «свободно», руководствуясь известными
интеллектуальными правилами, эмоциональными мотивами и
принимаемыми решениями; но раз выбрав, мы становимся рабами нашего выбора
и осуществляем уже совершенно автоматично тот акт, который мы
подготовили. «Волевое» действие оказывается неволевым, проблема воли
сводится к проблеме «замыканий».
В самой существенной части первой из изложенных теорий
обнаружилась трещина, и волевой акт, включающий как исполнительный аппарат
См.: Michotte Α., Prüm Ε. Étude expérimentale sur le choix volontaire et ses antécédents
immédiats // Archives de psychologie, 1910, v. 10.
478

Проблема овладения поведением
рефлекторный механизм, перестает казаться нам таким монолитным
и простым, каким казался прежде. Именно этот факт заставляет нас
признать, что сам вопрос о волевом процессе должен быть поставлен
иначе, и что проблема воли сводится не к загадке спонтанного поведения
вообще, а к проблеме спонтанного, «волевого» овладения готовым,
автоматическим механизмом. Это делает задачу уже значительно более
конкретной, хотя отнюдь еще не решает ее.
В самом деле, если специфичность «волевого процесса» сводится
к овладению автоматическим аппаратом, то с помощью каких инстанций
производится это овладение? Не должны ли мы предположить, что
волевое поведение человека аналогично поведению машиниста, пускающего
в ход машину, и что некая свободная активность — род
модернизированной души — управляет автоматизмами тела? Как видно, уточнение
формулировки еще не спасает нас от возможности метафизической и
идеалистической трактовки этого чрезвычайно сложного вопроса, и то
облегчение, которое мы испытали при конкретизации нашей проблемы,
еще не лишает ее значительных трудностей.
Именно эту часть проблемы, оставшуюся неразрешенной, и пытаются
решить авторы, примыкающие ко второй из указанных нами групп. Считая
самый волевой акт автоматическим, они подвергают резкой критике
положение, указывающее, что этими автоматизмами управляет свободное «Я»,
и делают предположение, что хозяином автоматизмов являются потребности,
влечения, эмоции. В наиболее примитивных из этих систем проблема воли
просто сводится к проблеме эмоций, и теория воли принимает довольно
однобокий гедонистический характер; лучшие из них (К. Левин1) указывают
на возможность образования сложных квазипотребностей, создающих
искусственное напряжение, которое уже затем автоматически разряжается,
направляя в определенную сторону нашу активность.
Примитивные гедонистические теории воли кажутся нам мало
убедительными; мы вовсе не думаем, что воля является таким «рабом страстей»,
каким она изображается этими системами; поведение социального человека
представляет резкое отличие от поведения животного именно в том
отношении, что оно часто строится в направлении преодоления
непосредственных потребностей, торможения их, овладения ими,— и сложные
1 Lewin К. Vorsatz, Wille und Bedürfnis // Psychologische Forschung, 1926, 7(4).
479

Часть третья. Генезис реактивных процессов
формы человеческого труда, предполагающего «организованную
во внимание волю» (Маркс), ни в какой степени не могут быть поняты
как простой отток созданного потребностями напряжения. Работы,
связанные с изучением механизмов «искусственных, или
квазипотребностей», дают несравненно большие возможности понять
механику волевых процессов, однако не разрешают еще целиком вопроса
о тех способах, с помощью которых человек устанавливает эти новые
потребности, и не дают еще возможности понять процесс человеческого
«произвольного действия» во всей его специфичности.
И однако именно учение о «квазипотребности» толкает нас на
наиболее правильный путь решения этой необычайно сложной проблемы.
Указывая на то, что волевой механизм является механизмом
подчинения специально созданным искусственным стимулам,
которые могут замещать естественные потребности,— эта
теория делает существенный шаг к научному пониманию данной проблемы.
Указывая на входящие в состав «волевого акта» существенные
механизмы, эта теория, однако, еще не вскрывает специфичности
произвольного поведения; механизм подчинения квазипотребностям оказывается
входящим в состав волевого акта, но бесспорно более широким и потому
неспецифичным. Когда ребенок, оторванный от исполнения задачи, снова
возвращается к ней благодаря тому напряжению, которое создается при
перерыве структурного действия1, то этот совершающийся с помощью
возникшей квазипотребности акт скорее характерен именно своей
непроизвольностью, и проблема воли не решается путем сведения ее к
действию раз возникшей модели потребности.
Мы начинаем чувствовать себя ближе к проблеме произвольного
поведения, когда ставим вопрос не о действии, а о процессе возникновения
таких «искусственных потребностей» и «искусственных стимулов», и в
надежде выяснить природу тех из них, которые являются специфичными
для волевого акта, пытаемся встать на путь сравнительно-генетического
исследования.
Вопрос, который встает здесь перед нами, сводится, следовательно,
к тому, чтобы описать, каким образом происходит установление таких
См.: Ovsiankina M. Die Wiederaufnahme von unterbrochener Handlungen //
Psychologische Forschung, 1928, Bd. 11, S. 302.
480

Проблема овладения поведением
искусственных потребностей и вспомогательных внутренних стимулов,
которые, бесспорно, отличают человека от животного и некоторые виды
которых отличают взрослого от ребенка. Каким путем доходим мы до того,
чтобы не только спонтанно устанавливать задачи, толкающие нас к
определенному действию, но и вырабатывать те средства, которые бы
помогали осуществлять их?
Совершенно бесспорно, что между простым подчинением
потребности (все равно — натуральной или возникшей в процессе какой-нибудь
деятельности) и теми сложными формами поведения, которые
характеризуют умение искусственно создавать эти « квазипотребности» и
пользоваться ими, существует огромная разница. Эта разница и является тем,
что в первую очередь отличает человека от животного, и тот факт,
что человек оказывается в состоянии овладеть не только внешним миром,
но и своим собственным поведением посредством создания искусственных
потребностей и искусственных, специально для этого создаваемых
стимулов, является кардинальным фактом в развитии поведения.
Мы имеем целый ряд оснований полагать, что такое поведение
является сложнейшим продуктом психологического развития, в процессе
которого примитивные, натуральные формы поведения
осложняются новыми, культурными и в результате которого вырабатывается
новое отношение личности к своему поведению.
Именно это культурное развитие создает специфические средства,
дающие человеку возможность включать тот динамический механизм,
который позволяет ему овладевать собственным поведением и
автоматически осуществлять соответствующие действия. Если на первых этапах
своего развития человек был в состоянии лишь действовать на внешнюю среду
природы, выработав орудия, которые помогали ему овладевать внешней
ситуацией, то все дальнейшее развитие сводится к тому, что
человек начинает вырабатывать искусственные стимулы,
которые позволяют ему отнестись к себе как к объекту
воздействия и помогают ему овладеть своим собственным поведением.
Целый ряд наблюдений заставляет нас предполагать, что волевой акт,
осуществляемый непосредственным «волевым усилием», является мифом
и что человек так же не может непосредственным усилием овладеть своим
поведением, как тень не может носить камни. Развитие волевых процессов
сводится к развитию опосредствованных форм овладения, выработке
481

Часть третья. Генезис реактивных процессов
приемов, мобилизующих «квазипотребности» человека и заставляющих
его осуществить намерение.
Волевое поведение — это умение создать стимул и умение
подчиниться ему; иначе говоря — это умение создать стимул совершенно
особого порядка, направленный на организацию своего собственного
поведения.
Целый ряд наблюдений, которые мы не будем излагать здесь1,
убеждает нас в том, что такое овладение своим поведением идет по пути
овладения им извне и что начальные формы овладения поведением
сводятся к тому, что человек создает некоторые внешние стимулы,
которые действуют на него самого, вызывая определенные формы
двигательного поведения. Первичный волевой механизм, видимо, сводится к такому
внешнему опосредствованию, к созданию культурных стимулов,
мобилизующих и направляющих натуральные силы поведения. Уже в
дальнейшем эта внешняя аутостимуляция заменяется внутренней, и те формы
«спонтанного» установления сложнейших «квазипотребностей», которые
мы наблюдаем у взрослого человека, являются результатом той глубокой
культурной перестройки деятельности кортикального аппарата, без
которой мы не можем понять всех сложных психологических функций.
Именно таковой оказывается структура «волевого акта» как в
наиболее сложных, так и в элементарных его проявлениях. То, что человек
не может сделать путем непосредственного волевого усилия, он в
состоянии произвести сложным опосредствованным путем, действуя на себя
самого так, как он раньше действовал на природу, используя законы
природы и сознательно подчиняя себя им. Проблема воли станет для нас
несравненно более ясной, если мы будем рассматривать ее в свете всей
исторической эволюции, которая создает из человека качественно новое,
своеобразное существо.
Мы ни в какой степени не будем пытаться разрешить поставленные
нами проблемы сколько-нибудь полно; в сериях экспериментов, которые
мы опишем, мы будем пытаться лишь продемонстрировать, как
опосредствованные формы поведения могут достигнуть того эффекта, которого бес-
Ряд специальных работ посвящен этой проблеме. См.: Выготский Л. С. История
культурного развития нормального и ненормального ребенка (рукопись), 1929;
Выготский Л. С. и Лурия А. Р. Этюды по истории поведения. — М., 1930.
482

Проблема овладения поведением
сильно достигнуть «волевое усилие». Наши эксперименты являются лишь
незначительной частью того материала, который должен быть привлечен для
решения проблемы овладения поведением, однако они показывают те пути,
на которых эта проблема, бесспорно, будет в свое время решена.
Ряд соображений приводит нас к выводу, что «волевые акты» нужно
исследовать отнюдь не на материале естественных для субъекта форм
поведения, хотя бы и отличающихся большой интенсивностью и
настойчивостью. Мы не найдем интересующих нас явлений, изучая влечения
и потребности, пусть даже самые настойчивые.
Интересующая нас форма поведения может быть изучена как раз
на обратных примерах — на случаях овладения своим поведением, на тех
моментах, когда человек преодолевает обычные для него формы
реактивных процессов и заменяет их другими, наиболее адекватными данному
моменту. С этой точки зрения «волевое действие» начинается там,
где кончается действие, осуществляемое в силу непосредственной
потребности и влечения, и У. Джемс был совершенно прав, когда описывал
типичный волевой акт на примере того, как в холодное утро человек
принуждает себя вскочить с постели.
Мы сделаем самое правильное, если выберем наиболее трудные случаи
и попытаемся изучать «волевые процессы» на ситуациях, когда субъекту
удается преодолеть наиболее свойственное ему поведение. Мы должны
будем попытаться заставить истерика быть спокойным, паркинсоника —
быстро двигаться, ребенка — овладеть первичной диффузностью своего
поведения и давать адекватные реакции; только тогда мы сможем
приблизиться к механизму интересующих нас психологических процессов.
Может ли такое преодоление обычных для субъекта форм поведения
совершиться с помощью «волевого усилия»? Мы заранее склонны решить
этот вопрос отрицательно. Наши эксперименты должны, однако,
подвергнуть проверке наше исходное положение; мы можем ожидать, что они
дадут отрицательные результаты, и тогда перед нами станет в плоскости
эксперимента тот вопрос, который вставал перед нами в плоскости теории:
какими же средствами можно привести субъекта к овладению своим
поведением? От остроумия экспериментатора и продуманности опытов
будет зависеть здесь создание такой ситуации, которая повела бы субъекта
к овладению своим поведением и вместе с тем выявила бы те средства
и приемы, с помощью которых он это делает.
483

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Задача всех наших экспериментов сводится к доказательству
основного правила, которое кажется нам решающим: непосредственные
попытки овладеть своим поведением всегда приводят к
отрицательным результатам; овладение поведением возможно
лишь на опосредствованных путях. Механизм воли меньше всего
заключается в непосредственном волевом усилии и всегда сводится
к использованию известных внешних или внутренних средств, к
перестройке структуры психологического процесса.
В своих экспериментах мы неизменно будем опираться на тот
материал, который мы считаем для этой цели наиболее выгодным; трудно
и часто бессмысленно производить опыты над взрослым нормальным
человеком, психологические процессы которого обладают значительной
степенью сложности и произвольная деятельность которого настолько
вросла в его обычное поведение, что пронизывает почти каждый его акт.
Нам значительно удобнее идти по линии наибольшего сопротивления
и пытаться вызывать овладение своим поведением там, где оно наиболее
затруднено. Мы знаем такие случаи: они обычно связаны с теми
нарушениями структуры обычного реактивного процесса, которые мы описали
в двух предыдущих главах. Преодолеть диффузный характер реактивных
процессов у ребенка, создать «функциональный барьер» у истерика,
заставить его перейти к нормальному, сдержанному поведению, наконец,
преодолеть связанную с органическими поражениями двигательную
ригидность у паркинсоника, создать условия, при которых ему станет
доступно наименее для него доступное, — вот тот материал, на который
мы предпочитаем опираться в наших исследованиях.
Своеобразие такого сравнительного материала разрешит нам и здесь
сохранить клинический способ изложения, останавливаясь иногда на
единичных случаях, которые дали нам возможность наблюдать показательные
для нас результаты.
2. Опыты с непосредственным овладением:
ПРОБЛЕМА СТИМУЛА И СРЕДСТВА
Мы начали наши опыты с попыток заставить испытуемых путем
484

Проблема овладения поведением
непосредственных усилии овладеть своим поведением и преодолеть
свойственные им дефекты реактивных процессов.
Уже то, что мы изложили раньше, показывает, что такому
непосредственному овладению поставлены очень близкие границы. Если мы
учитываем, что ребенку свойствен диффузный характер реактивных
процессов, что истерик в своем обычном поведении лишен функционального
барьера и реагирует непосредственно и импульсивно, то такие утверждения
подчеркивают, что все эти субъекты оказываются не в состоянии
сколько-нибудь заметно преодолеть характерный для них тип реактивных
процессов и перейти к более совершенному.
Мы легко можем проверить это, предложив им мобилизовать
максимальные усилия для преодоления известного дефекта, и, однако,
мы принуждены будем с такой же легкостью убедиться, что все наши
попытки дают лишь очень незначительный эффект. В том, что мы обычно
называем «произвольным поведением», оказывается скрыто столько
непроизвольного, что эти примитивные формы поведения должны по
справедливости быть лишены этого названия: маленький ребенок оказывается
совершенно не в состоянии задержать своих лишних импульсивных
нажимов, истерик даже при максимальных «волевых» усилиях оказывается
бессильным сделать свои двигательные реакции замедленными, паркин-
соник напрягает всю свою волю, и все-таки его движения затухают,
не становясь менее ригидными. Мы могли бы привести значительное число
иллюстраций, показывающих полное бессилие непосредственных волевых
усилий; однако то, что мы описали выше (см. главы 10 и И), дает нам
достаточный материал, чтобы убедиться в полной невозможности
непосредственным усилием овладевать своим поведением в тех случаях, когда
структура реактивного процесса достаточно серьезно нарушена.
Уже в опытах с попытками непосредственного овладения поведением у детей
мы наталкиваемся на очень своеобразные приемы, наивные и поэтому
убедительные, которые с ясностью показывают, насколько овладение
поведением на непосредственных путях оказывается невозможным.
Маленькие дети, которые в наших опытах зачастую напрягают все силы
для того, чтобы осуществить предложенную им задачу, выражают это в очень
занятных внешних двигательных приемах. Вот выдержка из одного такого
опыта:
Опыт от 27. IV. 1930. Испытуемому Жене С, 5 лет, предлагается
485

Часть третья. Генезис реактивных процессов
затормозить свои неадекватные, лишние нажимы и отвечать движением только
на предъявленный ему сигнал. Уже с начала опыта Женя мобилизует все свои
усилия на то, чтобы осуществить инструкцию. Лицо выражает напряжение,
взгляд сосредоточен на нажимающей руке. Однако он делает ошибку и
импульсивно нажимает без данного ему сигнала. Тогда он охватывает прибор,
куда вставлены его нажимающие пальцы, большим пальцем и пытается этим
пальцем задержать все остальные; это ему, однако, не удается, и он
продолжает давать лишние импульсивные нажимы, реагируя всей рукой вместе
с тем большим пальцем, которому он пытался отвести роль регулятора. Этот
опыт особенно интересен тем, что показывает, как опирающееся на «наивную
психологию» поведение ребенка, который пытается непосредственно овладеть
непосильной для него задачей, оказывается неспособным противостоять
примитивным, неконтролируемым импульсам. Применяемые ребенком в этом
случае приемы говорят о наивном, непосредственном характере попыток
овладения своим поведением; тот факт, что выделенные в качестве
контролирующих системы сами подпадают под общую струю необходимости,
показывает лишь, что «воля» бессильна, если она не располагает системой
адекватных средств, и поведение, использующее непосредственное усилие,
оказывается не в состоянии преодолеть те законы, которым оно само
подчинено.
Перед нами, однако, может возникнуть естественный вопрос: какой
процесс здесь представлен? Сводится ли дело к тому, что ребенок не умеет
осуществить свое желание, или же он просто недостаточно сильно хочет
сделать это? Можно представить себе дело так, что ребенок не умеет
хотеть, и уже это с неизбежностью вызовет невозможность овладеть своим
поведением. Нам могут указать на то, что ребенок неспособен
сосредоточить свое внимание на данной ему инструкции, что то же самое можно
предполагать и у истерика, и таким образом дефект в деятельности может
с успехом свестись к дефекту стимулов, оказывающихся не в состоянии
мобилизовать внимание (и волю) ребенка.
Верно ли, что вопрос «воли» сводится к проблеме стимулов? Мы
можем решить этот вопрос только экспериментально. Попытаемся в
эксперименте усилить стимулы, толкающие ребенка на овладение своим
поведением, и, если введения стимулов будет достаточно для того, чтобы
преодолеть диффузный характер реактивных процессов, мы будем считать
нашу задачу решенной и проблему волевого поведения вслед за многими
авторами сведем к проблеме интересов, потребностей, мотивов.
486

Проблема овладения поведением
Мы с большой легкостью можем мобилизовать у ребенка
максимальные мотивы и сделать его работу по выполнению
предложенного задания максимально старательной. Для этого нам
достаточно избрать один из двух путей и использовать в опытах с
ребенком или поощрение, или наказание. Оба эти приема издавна
были в ходу в педагогической практике, и старая школа веками пыталась
воспитать волю наградами и угрозами.
Мы применили в наших лабораторных опытах оба эти приема, но ни
один из них не дал заметных результатов.
Ситуация, в которой мы применяли эти приемы, заключалась в следующем:
ребенок помещался в нашу обычную лабораторную обстановку, и у него
регистрировались реакции в той модификации, которая интересовала нас
в каждом данном опыте. После того как обычный, типичный для него уровень
диффузности реактивных процессов был получен, ребенку показывалась
конфета или яблоко, которое он должен был получить в том случае, если ему
удастся в точности соблюсти инструкцию (не делать лишних, неадекватных
нажимов, достаточно затормозить движения и т. п.). После такого включения
добавочного стимула опыт производился снова.
Для включения наказания мы пользовались различными приемами:
обычно мы высказывали угрозу отнять выигранную ребенком конфету, если
инструкция не будет адекватно выполнена, или же, повысив тон, требовали
от ребенка исполнения инструкции, или же, наконец, указывали ему,
что каждый лишний нажим будет сопровождаться электрокожным уколом
в руку. После такого введения наказания опыт проводился снова.
Как правило, введение такого рода стимулов, бесспорно, вызывало
мобилизацию мотивов ребенка, но не давало сколько-нибудь заметного
улучшения в получаемой нами картине. Того сравнительно небольшого
улучшения, которое давали нам в этих случаях лишь некоторые из наших
испытуемых, мы могли с успехом добиться и не включая награды или
наказания: для этого достаточно было ввести другие мотивы (соревнование
и т. д.) или даже просто призвать ребенка к максимальной
внимательности. Однако никогда эти мотивы не оказывались специфичными для
ребенка, никогда они не вызывали заметного, резкого улучшения в моторике,
никогда не переводили процесс от диффузной к дифференцированной,
организованной структуре.
Однако совсем нередки были и обратные случаи: введенные в опыт
поощрение и особенно наказание повышали общий тонус возбуждения,
487

Часть третья. Генезис реактивных процессов
РИС. 120. Влияние наказания на реактивные процессы
Испытуемый Лебед., 7 лет
А — простая реакция на сигнал
В — простая реакция при угрозе наказания
но не давали в руки новых средств для овладения им, и мы получали
заметное ухудшение реактивных процессов у ребенка, переход к резким
диффузным явлениям даже там, где их раньше в подобных формах и не было.
На рисунке 120 мы даем один из подобных (и совершенно нередких
у нас) примеров. Испытуемого Лебед. после обычного опыта с простыми
реакциями на сигнал мы стимулируем угрозой и предлагаем реагировать
только на предъявляемые ему стимулы, не давая лишних неадекватных
нажимов. Угроза, бесспорно, усиливает стремление выполнить нашу
инструкцию, но вместе с тем резко повышает и общий тонус возбуждения;
в результате — значительное усиление диффузного характера реактивных
процессов, возвращение к тому типу импульсивности, которое для него
можно было считать давно пройденным.
Введение добавочного стимула — угрозы, не вызывающей заметных наруше-
488

Проблема овладения поведением
нии у нормальных детей, ведет, как правило, к резкому шоку и полной
дезорганизации процесса у психопатических субъектов. В качестве
иллюстрации мы приведем случай Тимоши К., мальчика 11 лет с травматическим
психоневрозом, у которого одна угроза пустить по полу пугающую его
игрушку дала полный срыв организованного реактивного процесса и вызвала
резкий разлитой тремор и массу лишних неадекватных нажимов.
Введение электрокожного шока или только соответствующей угрозы
в опыте с истеричной больной обычно совершенно срывает этот опыт и
вызывает ничем не сдерживаемый взрыв возбуждения (см. главу 11). Всякие
призывы к овладению собственным поведением здесь напрасны, испытуемый
оказывается бессильным овладеть своим поведением.
Все перечисленные нами способы создают стимулы к овладению
поведением, но не дают средств для такого овладения. Результат
получается почти во всех случаях одинаковый: внутренняя мобилизация,
не обладая соответствующими средствами, оказывается бессильной,
она пробуждает стремления, с которыми не может справиться, и человек
оказывается не в состоянии хоть на сколько-нибудь овладеть той задачей,
к исполнению которой он стремится.
Вопрос о механизмах овладения поведением остается, как и раньше,
открытым; простой стимуляции оказывается недостаточно для разрешения
вопроса о «произвольном акте».
3. Опыты с опосредствованным овладением:
РОЛЬ ВНЕШНЕГО СРЕДСТВА
Попытки заставить испытуемых овладеть своим поведением с
помощью непосредственного усилия не привели ни к каким результатам,
и мы пришли к выводу, что повышения толкающих к овладению мотивов
еще недостаточно для того, чтобы человек оказался в силах реализовать
свое желание. Человек, который легко овладевает вещами окружающей
его обстановки, который, с другой стороны, с легкостью реагирует
на внешние стимулы, оказывается не в состоянии овладеть собой,
преодолеть обычные для него, свойственные ему формы поведения. У него есть
мотивы к этому, но недостает средств, которые помогли бы реализовать
489

Часть третья. Генезис реактивных процессов
эти мотивы, и мы стоим перед задачей найти в эксперименте эти
средства, заставить испытуемого овладеть своим поведением и тем
самым ближе подойти к изучению интересующих нас механизмов
«волевого акта».
Ряд соображений толкает нас на то, чтобы попытаться заставить
человека овладеть своим поведением извне: то, что не удалось путем
непосредственного усилия, может, удастся, если человек сумеет действовать
опосредствованно и подчинится той внешней силе, которую сам
вызовет. Его слабость будет тогда обращена в его силу, а задача
непосредственного овладения собой будет превращена в несравненно более
доступную задачу — создание искусственной внешней ситуации, за
которой должно следовать подчинение ей. Мы указали выше: человек
обладает порознь этими двумя возможностями: он может производить
изменения в вещах, он может подчиняться исходящим от них стимулам;
нужно соединить оба эти действия, заставив его самого создавать
те стимулы, которые подчинят его поведение, чтобы, управляя
ими, он мог управлять собой.
Мы попробуем пойти по такому пути и постараемся путем
опосредствованных операций вызвать у наших испытуемых овладение своим
поведением.
Наши опыты будут очень элементарны и попытаются зарегистрировать
эффект опосредствованного овладения в ситуации, аналогичной той, которая
привела нас к отрицательной оценке эффекта простого «волевого усилия».
Мы обратимся прежде всего к опытам с истериками; наиболее
пригодной для наших целей оказалась здесь серия с изучением
замедленных движений.
Уже раньше мы указывали, что произвести замедленное движение
оказалось задачей чрезвычайно трудной, почти невозможной для
истеричного больного. Предъявляемый ему стимул вызывал у него
непосредственное переключение возбуждения на моторику и импульсивный нажим,
который давал обычно быстрый вертикальный подъем кривой. Держать
его оказалось для истерика довольно трудной задачей, и замедления
импульсивного нажима или совсем не происходило, или оно запаздывало,
часто возникая только в пассивной части кривой. Эта диффузность
реактивного процесса создавала значительные затруднения для
осуществления поставленной задачи, и инструкция дать замедленный нажим
490

Проблема овладения поведением
обычно вызывала лишь весьма импульсивное действие.
Однако один факт привлек наше внимание. Стоило нам заменить
обычный отрывистый стимул (стук или вспыхивание лампы) стимулом,
длящимся продолжительное время (например, жужжаньем или гудением),
чтобы картина существенно изменилась. Длящийся сигнал производил
на нашего испытуемого организующее действие, он как бы вел за собой
производимый нажим, и испытуемый замедлял свое движение, продолжая
его столько времени, сколько длился сигнал. Рисунок 121 дает нам два
относящиеся сюда примера.
В части А этого рисунка мы приводим опыт с простой моторной
реакцией на сигнал у истеричной испытуемой, где отрывистые сигналы
перемежались с длящимися сигналами (продолжающееся жужжание);
уже одного взгляда на эту кривую достаточно, чтобы увидеть, что
длительный сигнал непосредственно влияет на замедление движения
испытуемой. Совершенно аналогичных результатов мы можем достигнуть,
использовав этот факт в условиях спонтанного замедления движения. Если
испытуемая оказывается не в состоянии замедлить свое движение на
отрывистый сигнал, она с легкостью делает это в том случае, когда
предъявляемый ей сигнал длится известное время. Кривые В и С этого же рисунка
демонстрируют нам такой случай. Если спонтанная задержка моторного
нажима у больной истерией Пет. связана с огромным возбуждением (его
эквивалент выражается в резком треморе, воспроизводимом кривой В),
то введение длящегося сигнала снимает здесь это возбуждение и делает
процесс спонтанного замедления движения несравненно более легким.
Рис. 121. Простые (А) и замедленные (В и С) реакции при различной
длительности сигнала. Испытуемая Пет. (истерия)
(пояснения в тексте)
491

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Такой эффект был связан с изменением самой структуры
реактивного процесса; если в первом случае сигнал давал только стимул,
отправной пункт действия, и испытуемый производил вслед за этим уже
совершенно самостоятельное, спонтанное движение, во втором случае
движение связывалось длительным сигналом, теряло свой спонтанный
характер и осуществлялось через длящийся сигнал, который тем
самым становился регулятором движения. Этот феномен мы легко могли
связать с эхопраксией, истерической подражательностью и, наконец,
внушаемостью, высокую степень которой мы обычно могли
констатировать у наших истериков. Движение, которое не могло
быть замедлено спонтанным усилием, легко замедлялось, будучи
опосредствовано известным внешним стимулом, подчиняющим
поведение.
Это была слабость истеричного больного, однако именно из этой
слабости мы попытались сделать его силу.
Мы дали испытуемому в левую руку ключ, который был связан
с электромагнитным сигнализатором (каждый нажим ключа вызывал
жужжание, продолжавшееся, пока ключ был нажат), и предложили
больному идти по пути аутосигналов, левой рукой подавая сигнал, а
правой — производя соответственно ему замедленные движения. Для
включения сигнала было вполне пригодно импульсивное, быстрое движение,
дальнейшая же реакция уже теряла свой спонтанный характер и
регулировалась вызванным внешним средством. Испытуемый сам вызывал
известное внешнее средство и овладевал своим поведением,
подчиняясь этому внешнему стимулу. Непосредственное овладение
поведением превращалось здесь в опосредствованный акт, овладение собой
с помощью волевого усилия замещалось овладением собой извне.
Результаты не замедлили сказаться, и во всех случаях, когда мы
применили подобный прием, мы получили у истерика несвойственные ему,
но вызванные им самим замедленные движения. Рисунок 122 показывает
нам, что эти движения зачастую приближаются к недоступным ему в
обычной ситуации замедленным движениям нормального человека, и
невозможное в плане простого натурального поведения становится
вполне возможным при применении известных культурных
средств.
Если переход к опосредствованной структуре операции мог вызвать за-
492

Проблема овладения поведением
Рис. 122. Замедленные реакции истерика при аутостимуляции
А — испытуемый Мож.
В — испытуемый Гриб.
медление движения тогда, когда это было невозможно сделать путем
непосредственного усилия, то мы можем ожидать, что при затруднении
произвольных активных процессов эти приемы могут вызвать и обратный эффект.
Для проверки этого предположения решающую роль могут сыграть
опыты с паркинсониками.
Больные паркинсонизмом представляют для наших задач особый
интерес. Поражение подкорковых узлов и связанные с этим значительные
нарушения тонуса делают их движения резко нарушенными, в особенно
тяжелых случаях — практически невозможными. С другой стороны,
здоровая кора дает возможность оперировать внешними стимулами
и строить на ее деятельности компенсацию выпавших подкорковых
автоматизмов. Именно в силу такого характера поражения мы
493

Часть третья. Генезис реактивных процессов
оказываемся в состоянии проследить здесь механизм протекания
волевых процессов в тех случаях, когда «воля», лишенная опоры
подкорковых автоматизмов, оказывается особенно бессильной. Тем с
большим интересом относимся мы к задаче заставить этого человека,
непосредственно не могущего двинуть пальцем, овладеть своим
поведением и совершить довольно сложные и активные действия.
Произвольные действия требуют у паркинсоников преодоления
особенных затруднений; именно поэтому изучение овладения поведением
у паркинсоников представляет максимальный интерес.
Чтобы точнее очертить задачи, которые развертываются перед
нами в этом поле, мы должны сначала выяснить те дефекты, которыми
отличается моторика паркинсоника в наших экспериментальных
условиях. Уже самый простой опыт показывает нам, что местом
наибольшего сопротивления оказывается спонтанная деятельность
паркинсоника. В ярко выраженных случаях многократные спонтанные
движения оказываются почти невозможными, они характеризуются
огромной ригидностью и необычайно быстрой иссякаемостью, так что
через 4—5 нажимов испытуемый оказывается не в состоянии продолжать
начатую деятельность.
На рисунке 123 мы даем выдержку из опыта, проведенного нами
с испытуемым Роз. — тяжелым паркинсоником. Кривые, изображенные
здесь, дают картину, исключительно характерную для этого больного.
Предложение ритмически нажимать на пневматическую клавишу
вызывает у него нажим, достаточно интенсивный, но очень ригидный и
покрытый редким энцефалитическим тремором; однако второй нажим дает уже
меньшую интенсивность и значительно большую ригидность, дальше
Рис. 123. Ритмические нажимы испытуемого с болезнью Паркинсона
Испытуемый Роз. (пояснения в тексте)
494

Проблема овладения поведением
интенсивность уже снижается, и через шесть нажимов мы имеем полное
истощение — полную невозможность произвести моторную реакцию.
Апелляция к воле испытуемого не приводит ни к каким результатам, перед
нами человек, бессильный двинуть рукой.
И этого человека мы должны заставить двигаться; он должен
перешагнуть через положенные ему границы и, опираясь на искусственные
механизмы, компенсировать рожденные патологией дефекты.
Опять, как и в только что изложенном случае, ряд сделанных над
больным наблюдений помог нам найти путь к тому, чтобы привести его
к овладению своим поведением.
Паркинсоники, которых мы наблюдали (мы имеем в виду
достаточно тяжелые случаи), почти не могли двигаться по ровному полу,
но с успехом и без всяких усилий поднимались по лестнице; они были
бессильны сделать несколько шагов, но свободно ходили, если мы
раскладывали по полу бумажки, которые стимулировали каждый их
отдельный шаг. У них выпадали автоматизмы, но они с успехом
замещали их цепью единичных реакций на отдельные стимулы
(ступеньки лестницы или последовательно разложенные по полу
бумажки); недостающие автоматизмы замещались здесь кортикальными
действиями, значительно более сложными по своей структуре, но вполне
доступными для больного.
Задача, которая встала перед нами после этого наблюдения,
естественно, свелась к тому, чтобы попытаться пойти здесь по пути
аутостимуляции и заменить непосредственное «волевое усилие» подачей
сигналов, на которые испытуемый реагировал бы определенными
движениями.
Нашей первой мыслью было повторить здесь опыт с истеричной
больной и дать в руки испытуемому ключ, с помощью которого он смог
бы подавать себе стимулирующие сигналы, заменив тем самым систему
автоматизированных действий цепью изолированных реакций.
Однако затруднение, с которым мы встретились, оказалось очень
элементарным: та рука, которая должна была подавать сигнал, сама была
под властью общих для всего поведения этого больного дефектов; она
оказалась настолько ригидной и истощаемой, что опыт не мог привести к
достаточно хорошим результатам в течение длительного времени.
Перед нами встала задача найти систему, достаточно сохранившуюся
495

Часть третья. Генезис реактивных процессов
и доступную для того, чтобы испытуемый мог произвольно
распоряжаться ей, и в то же время достаточную для того, чтобы служить
стимулирующим для испытуемого сигналом. Такую систему мы могли
найти в полупроизвольной деятельности, сохранившейся у нашего
испытуемого лучше остальных; мы должны были остановиться на такой
из них, которая обладала бы минимальной инерцией и требовала бы для
своей мобилизации наименьших масс энергии.
Мы нашли такую деятельность в мигании. Этой деятельностью
испытуемый владел с достаточной свободой, и нам лишь нужно было
сделать это мигание условным сигналом для произведения движения,
чтобы связать эти две деятельности в одну функциональную систему, точно
так же, как это мы сделали в опыте с опосредствованным овладением
движением у истеричной больной.
Опыт, к которому мы обращаемся, проводился следующим образом:
испытуемому давались сигналы, на которые он одновременно должен был
закрывать глаза и нажимать рукой на клавишу. Затем сигналы прекращались,
и ему предлагалось давать самому себе сигналы миганием, и в ответ на каждый
такой сигнал производить движение рукой.
В результате получался ряд нажимов, внешне представлявший собою
полную аналогию со спонтанным рядом ритмических нажимов, но на самом деле
являвшийся цепью единичных реакций на подаваемые самому себе стимулы.
Опыт оправдал все наши ожидания. То, что было недостижимым при
Рис. 124. Динамика ритмических нажатий. Испытуемый Роз. (болезнь Паркинсона)
А — нажимы с аутостимуляцией
В — спонтанный ритм нажимов
496

Проблема овладения поведением
непосредственном усилии, оказалось легко осуществимым на
опосредствованных путях; то, что не могло сделать спонтанное «волевое усилие»,
выполнила аутостимуляция. Мы приводим рисунок 124, представляющий
графический протокол проведенного опыта. Сравнение кривой, данной при
опыте с аутостимуляцией (кривая А), с той, которая была дана при
спонтанном усилии (кривая В), показывает, что именно было достигнуто нами
с помощью примененного приема: в то время как спонтанная кривая резко
падает уже с самого начала и истощается целиком после седьмого нажима,
кривая движений, производящихся с помощью опосредствующей аутости-
муляции, мобилизует значительно большую интенсивность и удерживается
несравненно дольше (мы не приводим здесь конец кривой А, включающей
еще целый ряд непрекращающихся нажимов). Овладение своим
поведением было достигнуто здесь путем перехода от спонтанных попыток
к определенной структуре процесса с помощью использования тех
вспомогательных стимулов, которые дали возможность испытуемому
самому овладеть процессом, представляющим для него максимальную
трудность.
В обоих приведенных нами случаях мы шли по линии наибольшего
сопротивления; мы заставляли субъекта отказываться от свойственного
ему типа процессов, преодолевать обычный для него характер реакции;
в обоих случаях мы показали, что непосредственное «волевое усилие»
не приводит ни к каким результатам и что овладение своим поведением
возможно лишь путем опосредствования произвольного акта, включения
в него добавочного вспомогательного стимула.
Уже закончив нашу работу, мы узнали, что, в сущности, лишь повторили путь,
который прошла история культуры.
Авторы, изучавшие психологию примитивного человека, единогласно
утверждают, что наиболее слабым местом в поведении примитива является
его неспособность к систематическим трудовым операциям; как мы уже
указали выше, он может с исключительной энергией осуществлять свои
непосредственные потребности, но оказывается совершенно не в состоянии
заставить себя приняться за самостоятельную работу, если толкающие на нее
непосредственные потребности отсутствуют.
Поэтому для нас особенно интересным становится тот факт, что в
овладении поведением работающего культура шла именно по пути опосредствова-
1 Бюхер К. Работа и ритм.— М., 1923.
497

Часть третья. Генезис реактивных процессов
ния его операций внешними стимулами. На ряде египетских рисунков,
представляющих работу, рядом с надсмотрщиком изображен человек,
отбивающий такт, который регулирует проделываемую работу. У примитивного
человека опосредствование работы отбиваемым тактом, трещоткой и другими
сигналами представляет обычный факт, описанный многими исследователями.
Однако самое интересное, что дело далеко не останавливается здесь
на овладении поведением другого и быстро переходит к овладению своим
собственным поведением. Огромное число примеров применения ритма в
процессе труда, приведенных в известной книге Бюхера\ имеет именно такое
психологическое значение. Мы не можем отказать себе в том, чтобы привести
лишь один такой пример, подводящий нас вплотную к механизму овладения
своим поведением посредством аутостимуляции. На Борнео, как описывает
Бюхер, было найдено одно из наиболее примитивных орудий копания; это палка,
к одному концу которой прикреплена небольшая добавочная палочка. Каждый
раз при ударе о землю палочка ударялась о большое орудие и издавала звук.
Мы не можем интерпретировать этот факт иначе, как одну из наиболее
примитивных попыток овладеть извне своим трудовым поведением путем
аутостимуляции. К орудию, действующему на внешний мир, прибавляется еще
прибор, действующий на самого работающего. Этот прибор, автоматически
подающий сигналы при каждом ударе, может быть понят лишь как способ
подавать себе сигналы, расчленяющие работу на ряд отдельных
опосредствованных им актов и тем делающие возможной работу, которую для примитива
невозможно исполнить путем непосредственного усилия.
4. Опыты С ОПОСРЕДСТВОВАННЫМ
овладением: роль речи
В наших опытах мы убедились, что совершенно не обязательно
прибегать к системе внешних стимулирующих средств для того, чтобы
опосредствованным образом овладеть своим поведением. Взрослый
культурный человек обладает для этого специальным аппаратом, который
у него всегда находится при себе и одной из важных функций которого
1 Выготский Л. С. Педология школьного возраста.— М., 1929; Vygotsky L. S.
The functions and the fate of the egocentric speach // Proceedings of the IX International
Conference of Psychology. — New Haven, Com., 1929.
498

Проблема овладения поведением
является аутостимуляция и организация собственного поведения. Этот
аппарат — речь, и он может всегда обращаться к ее помощи, опосредствуя
именно ею свои реактивные процессы.
В течение довольно долгого времени речь понималась психологами
исключительно как средство общения людей друг с другом и, в лучшем случае,
как средство выражения своих мыслей и чувств. Рядом с этой
коммуникативной и эмоциональной функцией речи была указана еще и интеллектуальная:
речь оказалась мощным средством оформления своих мыслей, и в психологии
было многократно высказано предположение, что все интеллектуальные
процессы, собственно, протекают с помощью внутренней, неслышной речи.
Однако рядом последних работ, частью проведенных в Москве
(Л. С. Выготский, Р. Е. Левина)х, было показано, что, кроме этих функций,
речь имеет в поведении человека еще и другие, и далеко не менее важные.
Она служит одновременно средством, регулирующим и организующим
восприятие мира, вычленяющим отдельные его элементы и стабилизующим его
картину, и, с другой стороны, средством, организующим поведение, планирующим
дальнейшие действия, отрывающим человека от подчинения непосредственной
оптической ситуации и активирующим его поведение.
В генетических исследованиях эта функция речи проявилась особенно
ярко. В то время как ряд авторов, начиная с Ж. Пиаже, считали речь
маленького ребенка преимущественно эгоцентрической, просто
сопровождающей деятельность ребенка, нами с бесспорностью было установлено, что
«эгоцентрическая» речь имеет планирующую функцию, что она предварительно
строит план деятельности ребенка и тем самым стимулирует ее.
Этим было указано на еще одну роль планирующей речи — ее роль
как стимула и организатора поведения, и, начиная от случаев аутоприказа
и кончая сложными формами рассуждающей и планирующей речи, мы могли
проследить эту ее функцию.
Только после этого нам становятся совершенно понятными те нарушения
в поведении, которые вносятся выпадением или поражением речи; нам
становится ясным и то, почему эти поражения вызывают нарушения в
произвольной деятельности человека. Те данные, которые показывали нам, что при
афазии, по-видимому, появляются, прежде всего, «волевые» расстройства —
неспособность образовать намерение, зависимость от внешней ситуации,
в которой находится больной, и связанная с этим величайшая растерянность
субъекта — становятся совершенно понятными, если мы учтем ту
центральную роль речи, которую она играет в организации человеческого поведения.
В наших опытах, имеющих дело, по существу, с очень простыми
499

Часть третья. Генезис реактивных процессов
действиями, мы могли проследить организующую роль речи уже на очень
примитивных ее этажах. Даже простая аутокоманда, заменяющая
внешнюю стимуляцию, могла помочь человеку овладеть своим поведением,
и там, где непосредственное овладение поведением не удавалось, с
помощью включения в реактивный процесс речевой системы мы часто могли
достигать достаточно хорошего эффекта.
Мы приведем здесь опыт, который представляет точную аналогию
с тем, когда с помощью применения внешнего стимула мы добились
у испытуемого овладения своим поведением.
Мы избираем для этой цели опыт с истеричной больной, у которой
путем включения длящегося, регулирующего сигнала мы могли достигнуть
преодоления импульсивности нажима и перехода к медленному, недоступному
в обычном поведении движению. Мы с успехом можем заменить здесь
внешний сигнал речью, стимуляцию с помощью звука — аутодиктовкой,
и в этом случае получим те же результаты.
Прием, который мы применяем здесь, исключительно прост, но
эффект его достаточно нагляден: мы предлагаем испытуемой производить
замедленные нажимы без нашего сигнала, но при этом диктуя себе
«ра-а-а-з», как можно больше растягивая слова диктовки. Этот опыт дает
нам результаты, вполне аналогичные тем, которые мы получили у
испытуемой в только что описанных опытах. Растянутая диктовка сразу же
производит регулирующее действие на моторные нажимы, и уже через
несколько проб больная оказывается в состоянии производить под свою
диктовку такие замедленные нажимы, которые она совершенно не могла
производить с помощью непосредственного «волевого» усилия.
Экспериментальные материалы, которые мы получаем в таких
опытах, в существенных чертах воспроизводят ту картину, которую мы уже
имели случай видеть в опытах с овладением замедленным движением
путем аутостимуляции. В этом случае роль внешнего стимула берет на себя
речевой аппарат, которым испытуемый может полностью владеть и
который оказывается в состоянии регулировать связанную с ним моторную
систему.
Если примененная таким образом речь может помочь затормозить
слишком импульсивное движение, то мы вправе ожидать, что в случаях,
где овладение движением заключается в его ускорении, в преодолении
органической ригидности, слово может служить тем психологическим
500

Проблема овладения поведением
средством, посредством которого дефекты моторики могут быть
компенсированы.
Вернемся к нашим опытам с паркинсониками и спросим себя: может
ли слово играть там ту роль стимулирующего агента, которую играет в
нашем прежнем опыте внешний двигательный стимул? Если бы это было так,
то проблема аутостимуляции и овладения поведением у паркинсоника была
бы решена еще одним способом, и мы с успехом могли бы апеллировать
к стимулирующей речи, чтобы функционально перестроить деятельность
нервно-психического аппарата.
Однако уже с первых шагов мы наталкиваемся здесь на самое
элементарное затруднение: наш испытуемый оказывается столь же не в
состоянии произнести слово, как и произвести движение; часто речь бывает
здесь так же скована, как и движения рук и локомоторное движение, и
мы терпим крах в нашей первой попытке ввести речь как
аутостимулирующий фактор в поведение паркинсоника.
Однако здесь возникает вполне естественная мысль: быть может,
достаточно перейти от внешней речи к внутренней и ограничиться задачей
давать себе внутреннюю команду, не произнося ее вслух, чтобы достигнуть
того эффекта, который мы ищем? Но и на этом пути нас ждут
значительные трудности: внутренняя команда оказывается как раз тем
спонтанным актом, который является наиболее трудным для паркинсоника,
и превращение этой команды в автоматическую опять-таки оказывается
невозможным. Опыт показывает, что она подвергается такому же
постепенному иссяканию, как и спонтанная цепь движений, и мы не видим
заметных перемен, которые вносятся ею в моторную деятельность.
Задача экспериментатора, таким образом, сдвигается: вместо того,
чтобы стремиться к непосредственной стимуляции движения, перед ним
возникает теперь проблема: каким образом можно стимулировать речь,
преодолеть ее быстрое иссякание и заставить ее стимулировать моторную
деятельность? Мы снова встаем перед задачей овладения поведением
с помощью ряда обходных путей.
Ряд теоретических положений, возникших в экспериментах Берлинской
психологической школы (К. Левин), позволяет нам подойти к решению этой
проблемы. Изучая энергетическую сторону различных процессов
деятельности, Левин указал, что монотонное повторение отдельных актов характе-
501

Часть третья. Генезис реактивных процессов
ризуется совершенно другой динамикой напряжении, чем деятельность,
включенная в определенную структуру. Если первое можно прервать в любом
месте цепи, не обнаруживая в ней никакого существенного напряжения,
то каждый момент структурной работы характеризуется известным
напряжением, стремящимся к разрядке; эта деятельность тяготеет к своему концу,
и напряжение оказывается здесь тем больше, чем ближе деятельность
к своему завершению; то состояние, которое авторы этой школы ( Т. Дембо)
называют «близкой разрядкой», оказывается наибольшим по своему
энергетическому возбуждению.
Если мы хотим повысить напряжение какой-либо деятельности, сделать
ее более активной, мы должны, следовательно, включить ее в определенную
структуру, поставив ей достаточно близкую цель и толкнув субъекта к ее
осуществлению.
В наших опытах с паркинсоником неудачное обращение к
внутренней речи было, видимо, связано именно с такими же
затруднениями: деятельность, которую мы пытались вызвать, оказалась
монотонной, не стремящейся к определенному концу и лишенной той
степени кортикального напряжения, которая является необходимой для
компенсации подкоркового поражения паркинсоника. Перед нами встала
задача — повысить связанное с внутренней речью напряжение, а для
этого включить ее в определенную систему, придав ей не цепной, а
структурный характер. Мы легко могли сделать это, предложив нашему
испытуемому считать до определенного предела, отмечая каждую цифру
сопряженным нажимом. Опыт показал, что мы были на правильном пути
и что именно переход к структурному, целевому характеру речевой
Рис. 125. Реакция со счетом при болезни Паркинсона. Испытуемый Роз.
А — монотонный счет
В — счет до восьми
502

Проблема овладения поведением
деятельности ведет к тому опосредствованному поведению, которое мы
искали. Картина, полученная нами здесь, резко отличалась от того
результата, который мы получили при попытках связать движение с
монотонным счетом.
На рисунке 125 мы даем кривую, которая кажется нам очень
эффектной. Мы предлагаем нашему испытуемому производить спонтанные
ритмические нажимы, одновременно отсчитывая каждый; мы не
ограничиваем числа его нажимов и получаем ряд (кривая А), мало чем
отличающийся от обычных для этого испытуемого моторных реакций
с наложенным на них резким тремором; моторная активность угасает после
8 нажатий. Включение речи не произвело здесь ожидаемого нами эффекта,
и мы снова оказались перед ригидной и быстро истощающейся кривой.
Не прерывая хода опыта, мы даем другую задачу, предлагая испытуемому
нажать 8 раз, считая сделанные нажимы; мы ограничиваем количество
нажимов, создаем цель, к которой он тяготеет, включаем, таким образом,
производимые действия в определенную структуру и получаем целую
революцию в моторной деятельности нашего испытуемого: вместо
иссякающего, ригидного ряда реакций перед нами полноценные движения,
быстрые и не только не истощающиеся, но нарастающие к своему
концу.
Мы заменили обычный спонтанный тип движения движениями
опосредствованными, включенными в известную корковую структуру, и получили как
результат полное преодоление тех натуральных границ, которые были
поставлены наличным в данном случае патологическим процессом.
Такое переключение движения путем включения его в сильную
корковую структуру настолько значительно меняет всю динамику поведения,
что одного этого приема оказывается достаточно, чтобы преодолеть полное
истощение и восстановить на новых путях деятельность, казалось бы,
* * Л m ш * ш Ш « » ■ * ш -
Рис. 126. Спонтанные нажимы с переходом на выполнение инструкции
«считать до восьми». Испытуемый Роз. (болезнь Паркинсона)
(пояснения в тексте)
503

Часть третья. Генезис реактивных процессов
совершенно иссякшую. Рисунок 126 демонстрирует нам этот эффект:
испытуемому предлагается производить спонтанные ритмические нажимы,
опыт продолжается до полного иссякания всякой возможности нажимать
и до полного отказа испытуемого; тогда внезапно (без всякого перерыва
опыта) дается сигнал: «Считайте до восьми!» — и совершенно
неожиданно испытуемый оказывается в состоянии не только произвести
8 совершенно правильных нажимов, но и дать их без всякого признака
иссякания.
То, что казалось невозможным сделать путем непосредственного
усилия, оказалось легко доступным, как только действие включилось
в сложную опосредствующую систему.
Опыт показывает, что наблюдаемый нами феномен оказывается
очень постоянным. Через год нам удалось снова получить этого же
испытуемого, но уже в гораздо худшем состоянии.
Рисунок 127 (кривая А) показывает, что просто ритмические нажимы,
быстро доходящие до иссякания, не поддаются у него никакому
непосредственному «волевому» усилию. Всякие попытки апеллировать к спонтанному
напряжению не приводят ни к чему, и кривая остается тонизированной и
неподвижной. Однако стоит нам здесь дать сложную интеллектуальную задачу
и включить руку в систему ее выполнения — и этот дефект сразу же пре-
А
в
1 1 1
2 3
РИС. 127. Спонтанные ритмические нажимы (А) и ответы нажатиями
на заданные вопросы (В)
Испытуемый Роз. (болезнь Паркинсона) (пояснения в тексте)
504

Проблема овладения поведением
одолевается. Для этого нет надобности заставлять испытуемого считать
вслух, сопровождая каждую цифру нажимом, мы можем исключить
произнесение цифр, предложив ему отвечать отстукиванием на предложенные
задачи. В кривой В этого же рисунка дан протокол такого опыта. Мы
предлагаем испытуемому вопросы: «Сколько колес у телеги? Сколько углов у
звезды?» — и получаем соответствующие ответы, данные постукиваниями,
которые носят совершенно полноценный характер и не дают и признаков той
ригидности и иссякания, которые характерны для обычного поведения этого
больного.
Какие механизмы позволили нам преодолеть свойственную больному
ригидность и дали ему возможность овладеть своим поведением?
Нам думается, что перед нами сложная система кортикальной
компенсации, связанная с переменой самой структуры реактивных процессов. Можно
предполагать, что задача «сосчитать до семи» или ответить на вопрос
«сколько колес у телеги» не только создает у больного сильную кортикальную
структуру, но одновременно и вводит имплицитно ряд ведущих к разрешению
этой задачи средств, тех вех, по которым испытуемый может идти, давая ответ
на каждую из этих задач. Ответные движения оказываются здесь не
непосредственными, а даваемыми через посредство довольно сложной системы
участвующих в этом процессе речевых механизмов.
Мы имеем здесь картину, в некотором смысле обратную той, какую
мы наблюдаем у афазика. Если там выпадает все, что связано со сложными
речевыми механизмами, и движение становится автоматическим,
примитивным, то здесь мы получаем как раз обратное: паркинсоник оказывается
в состоянии дать движение, если только в него включены сложные (хотя бы
скрытые) речевые компоненты.
Проверить это положение оказывается очень легко. Для этого
достаточно предъявить паркинсонику некоторые двигательные тесты, неиспол-
няемые афазиком из-за наличия в них скрытых речевых механизмов, и
обратная картина, полученная у паркинсоника, оправдает это положение.
Мы провели для такого контроля тест Хэда над несколькими имеющимися
в нашем распоряжении паркинсониками1; тест этот сводился к
подражательному подниманию рук и предполагал один раз зеркальное,
непосредственное подражание, другой же раз (когда экспериментатор становился
лицом к испытуемому и предлагал ему повторять соответствующие движения
одноименными руками) — подражание, предполагающее речевую прослойку.
Этот тест был проведен здесь по предложению Л. С. Выготского.
505

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Афазикам был доступен первый вариант и почти недоступен второй. Паркин-
соники же дали как раз обратные результаты: с трудом поднимая руки
на простое, непосредственное подражание, они со значительно большей
легкостью, быстротой и со значительно меньшей ригидностью исполняли
сложную задачу, требовавшую внутренней речевой прослойки. Этот опыт
с наглядностью выяснил природу наличной здесь компенсации, указав на
интимную связь ее со стимулами, близкими по типу к тем, которые особенно
страдают у афазиков.
Скрытые речевые механизмы, служащие внутренними стимулами,
помогают здесь больному овладеть своей моторикой, которую он
абсолютно не мог втянуть в «волевую» сферу, идя по пути непосредственного
«волевого» усилия.
Если организующая и стимулирующая речь является мощным
средством овладения своим поведением, то она оказывается вместе с тем
и одним из первых факторов, преодолевающих примитивную диффузность
реактивного процесса и помогающих ребенку впервые прийти к
организованным реакциям. Наши первые опыты, в которых мы
пытались вызвать у ребенка максимальное усилие к организации своего
поведения (см. данную главу, § 2), не привели к хорошим результатам по
простой причине: мы давали ребенку стимул к организации поведения,
но не давали в руки соответствующих средств, которые помогли бы ему
осуществить эту задачу. Включение речи как раз и дает ему в руки такие
средства, и это сразу же ведет к резкому упорядочению поведения и
преодолению диффузности реактивного процесса.
iüilLliUL
В ■ ■ ■ »■ ■ 1 1 ■
А В
Рис. 128. Простые реакции ребенка 4,5 лет
А — без речи
В — с включением речи
506

Проблема овладения поведением
Мы привели выше несколько примеров простых реакций ребенка,
даваемых им на внешний звуковой сигнал, мы указали, что они
характеризуются резкой диффузностью, неадекватной мобилизацией
возбуждения и полной невозможностью затормозить лишние импульсы, однако
достаточно нам включить в этот реактивный процесс простое сосчитывание
вслух делаемых нажимов, чтобы уже один этот фактор организовал
диффузный реактивный процесс. Включением речи мы можем достигнуть
достаточной организованности процесса уже у 3—4-летнего ребенка.
Рисунок 128 дает нам такие примеры, наглядно показывая, как одно только
включение речи ведет к координации двигательных процессов.
Возникает впечатление, совершенно убедительное, но резко
противоречащее всему, что было известно о генезисе координированных процессов
у ребенка: первые координации возникают, видимо, отнюдь не как
простой навык, но предполагают организующее включение высших
психологических механизмов; секрет «функционального барьера»
решается генетически на первых этапах путем включения именно этих
психологических систем; каждое даже простое движение в своем генезе
строится не только «снизу», но и «сверху», путем участия сложнейших
психологических механизмов.
Наиболее ранним видом организованной реакции оказывается не
простое ответное движение на внешний сигнал, но движение, включающее
Рис. 129. Реакции ребенка в возрасте 2 года 3 мес. Исп. Ляля М.
А — простые реакции
В — ассоциативные реакции
4. кукла — 4,8" — играть
5. мяч — 4,0" — красный
(пояснения в тексте)
507

Часть третья. Генезис реактивных процессов
сложнейшие речевые механизмы, и — как ни странным это может
показаться — наиболее ранние формы организованных движений мы
встречали в случаях сопряженной с ассоциативными реакциями моторики.
На рисунке 129 кривая А показывает простые реакции на сигнал
у ребенка 2 лет 3 мес, на кривой В — его же реакции, связанные с
ассоциативными ответами; в первом случае перед нами диффузная,
совершенно не координированная моторика, во втором — вполне
организованные реакции с задержанными преждевременными импульсами,
полностью координированными с речевыми ответами.
Мы остаемся в пределах клинического стиля изложения и не
приводим других материалов, которыми мы располагаем в достаточном
количестве; все они обнаруживают одну недвусмысленную тенденцию.
Включение речи впервые вызывает организацию произвольных реактивных
процессов, и если уже у ребенка 2 лет 3 мес. мы могли получить подобный
эффект, то мы совершенно перестаем удивляться, когда у ребенка 3—4 лет
включение речи приводит к реактивному процессу, внешне
приближающемуся к реакции взрослого и лишь таящему в себе некоторые
остаточные признаки преодоления возбуждения.
5. Сложные формы опосредствования реакций
Опыты, которые мы только что изложили, показали, что овладение
своим поведением предполагает глубокие изменения в структуре
реактивного процесса. Наша основная мысль сводилась к тому, что
непосредственное усилие является неэффективным в задаче овладения собственным
поведением и что это овладение оказывается возможным лишь на
опосредствованных путях, лишь с помощью перехода к сложной культурной
операции. Человек не прямо направляет свои силы на регуляцию своего
поведения, он создает какой-нибудь вспомогательный стимул, который уже
затем действует на него и заставляет его автоматически осуществлять
вызываемый им акт. Задача овладения поведением заключается здесь
в смене структуры реактивного процесса, в замене непосредственной,
импульсивной или «волевой» реакции реакцией сложной,
опосредствованной, и лишь в этой культурной операции употребления
вспомогательных средств, установления стимулов, имеющих обратное действие
508

Проблема овладения поведением
на самого субъекта, человек оказывается в состоянии даже в наиболее
сложных случаях успешно овладеть своим поведением.
Это изменение структуры реактивных процессов далеко не
ограничивается простыми случаями введения аутосигнала или применения
стимула, ускоряющего или задерживающего движение. Наиболее мощные
формы опосредствованного овладения поведением мы видим как раз в тех
случаях, когда самое усилие приходится направлять не только на простую
реализацию движения, но на подготовку сложной деятельности,
предполагающей овладение наиболее сложными психологическими функциями
субъекта. Наши опыты показывают, что овладение сложнейшими формами
человеческого поведения совершенно невозможно без механизма
опосредствования и что к этому механизму привлекаются лишь наиболее сложные
вспомогательные средства.
Мы часто прибегали в процессе нашего изложения к опытам с
реакцией выбора и на ее примере пытались показать, как идет преодоление
первичной диффузности неиродинамических процессов на сложнейших
этажах поведения. Мы останавливались уже на характеристике этой
реакции у ребенка (см. главу 10, § 5). Этой диффузной, импульсивной
и примитивной реакции, идущей путем проб и ошибок, мы
противопоставили реакцию взрослого, распадающуюся на две функционально
различные фазы и в движении лишь выполняющую подготовленный в
предварительном процессе акт.
Однако теперь мы можем спросить себя: какими механизмами
объясняется эта эволюция? Что скрыто за этим преодолением первичной
диффузности и как мы должны объяснить эту расчлененную и
организованную реакцию взрослого?
Теперь мы можем попытаться ответить на этот ряд вопросов.
Организованность реакции взрослого по сравнению с диффузностью
реакции ребенка объясняется вовсе не тем, что здесь мы имеем несколько
более созревший, несколько лучше протекающий процесс. На самом деле
перед нами две совершенно различные структуры реакции, обладающие
совершенно разной природой. Диффузный характер реакции выбора
неизменно получается нами тогда, когда в нем отсутствует
употребление вспомогательных средств, когда процесс приспособления
ребенка к сложной ситуации носит непосредственный характер; он
заменяется организованным, расчлененным характером реакции в тот момент,
509

Часть третья. Генезис реактивных процессов
когда субъект обращается к опосредствованию своего процесса и,
бросая попытки овладеть задачей с помощью непосредственных усилий,
начинает применять вспомогательные стимулы, средства и знаки.
Процесс образования «функционального барьера» по
существу как раз и сводится к переходу от непосредственных
действий к культурным опосредствованным операциям. Задержка
непосредственного импульса, изоляция возбуждения от непосредственного
разряда в моторной сфере и обращение к предварительной центральной
подготовке процесса сводятся к отказу от непосредственных попыток
решить задачу и к созданию тех предварительных замыканий, которые уже
потом могли бы автоматическим путем вызвать соответствующее действие.
Механизм «функционального барьера» заключается в
опосредствовании реактивного процесса высшими психологическими функциями,
и именно это положение дало нам повод вступить в конфликт с идеей грубо
морфологического понимания этого явления и попытками искать его корни
в стабильных анатомических образованиях. «Функциональный барьер»,
характеризующий все развитые реакции, является продуктом сложной
культурной деятельности, результатом способности пользоваться
опосредствованными операциями не только в овладении внешним миром,
но и в овладении собой, и в этом заключается наше основное положение.
Вывод, который мы могли бы сделать, прост: уже это лишает нас
права трактовать реактивный процесс человека как навык, оно заставляет
нас признать в нем наличие высших психологических механизмов, а наш
основной интерес направить на поиски последних. Мы займемся этим
в специальной серии опытов.
Если мы правы в наших утверждениях и если действительно
преодоление диффузного характера реактивных процессов связано с переходом
к опосредствованным операциям, то нам достаточно будет включить
в реактивный процесс такой опосредствующий момент, чтобы тем самым
вызвать у субъекта переход от диффузной структуры реакции к новой,
высшей форме ее организации.
Положение, которое казалось нам теоретически бесспорным, встретило
Выготский Л. С. Педология школьного возраста.— М., 1929; LuriaA. R. The problem
of the cultural behavior of the child//Journal of genetic Psychology, 1928, 35;
Выготский Л. С. и Лурия А. Р. Этюды по истории поведения.— М., 1930.
510

Проблема овладения поведением
при практической проверке целый ряд затруднении, природа которых
оказалась настолько интересной, что мы решились на то, чтобы именно с них
начать изложение этих опытов. Дело заключалось в том, что далеко не
каждый ребенок был в состоянии пойти по пути опосредствования процессов
и применить те или иные средства для их организации. Употребление орудий,
направленных на внешний мир, появляется у ребенка довольно рано, и его
зачаточные формы можно наблюдать уже у детей от 1—2-летнего возраста.
Значительно позже, однако, ребенок начинает применять приемы и знаки,
направленные на самого себя, и должно еще пройти много времени, чтобы
ему стали доступны опосредствованные операции, направленные на
овладение своей памятью, своим вниманием, своим мышлением. В ряде работ,
проведенных по инициативе Л. С. Выготского и совместно с ним, мы
изучили развитие опосредствованных операций у детей и установили те стадии,
через которые оно проходит1. Независимо от того, какую психологическую
функцию мы изучали, схема развития оставалась той же самой: сначала
ребенок оказывался в состоянии решать данные ему задачи лишь путем
непосредственного приспособления к ним, значительно позже начинал привлекать
внешние средства, на которые он опирал деятельность своих психологических
процессов, и уже затем переходил на путь внутреннего опосредствованного
процесса.
Такой путь развития приводит нас к положению, что преодоление
диффузности в сравнительно простых реактивных процессах может быть
достигнуто лишь к тому времени, когда достаточно разовьются сложные
психологические механизмы в поведении ребенка; срок появления
организованной структуры в реакции выбора ставится в связь с развитием
употребления внешних знаков, с умением выделить внешний стимул, направленный
на организацию своего поведения, и использовать его в сложной
психологической операции. Обычное представление о развитии как о постепенном
переходе от низших форм к высшим уступает здесь свое место другому,
основанному на взаимной обусловленности форм, согласно которому те
процессы, которые мы обычно считаем простыми, зависят от несравненно более
сложных, включая их в себя как скрытый механизм своего осуществления.
Именно с этой точки зрения становится понятным процесс преодоления
первичной диффузности реактивных процессов; мы начинаем понимать его
не как процесс постепенного созревания, а как результат включения в него
высших, развившихся к тому времени, систем.
В опытах с овладением реакцией выбора мы идем именно по такому
пути: мы пытаемся включить в реактивный процесс вспомогательный
стимул, который на этот раз не является простым раздражителем,
511

Часть третья. Генезис реактивных процессов
толкающим на движение или задерживающим его, но берет на себя
задачу опосредствовать весь реактивный процесс, заменить
непосредственные попытки воспитания реакции выбора сложным
организованным актом.
Мы идем по очень простому пути: убедившись, что предъявляемый
стимул вызывает у нашего испытуемого каждый раз импульсивное
движение, осложняющее организованную реакцию выбора, мы предлагаем
ему использовать вспомогательный знак, который организовал бы его
выбор и сделал бы его реакцию мнемотехническим актом. Предлагая
ему нажать на каждую из клавиш стоящего перед ним аппарата при
предъявлении определенной карточки (рисунка), мы ставим около каждой
клавиши вспомогательный стимул — предмет, который, будучи связан
с предъявляемым основным стимулом по своему содержанию, помог бы
испытуемому ориентироваться в сложной ситуации выбора. Так, если
на рисунок «молоток» он должен нажать первую клавишу, мы кладем
около нее вспомогательный ориентирующий стимул — «гвоздь»; если вторая
клавиша должна быть нажата на рисунок «замок» — мы кладем около
нее в качестве вспомогательного знака ключ, и т. д. Специальное
исследование, проделанное в нашей лаборатории1, показало, что если в
дошкольном возрасте таким ориентирующим знаком могут служить лишь
очень близкие к основному стимулу предметы, то в младшем школьном
возрасте фактически любой предмет может быть использован в качестве
такого вспомогательного стимула-знака. Это происходит благодаря тому,
что испытуемый включает данный предмет в целую более или менее
сложную речевую структуру, носящую вспомогательный характер и
имеющую мнемотехническое значение. Так, в наших опытах с ребенком
9 лет резиновая трубка оказалась вспомогательным знаком для клавиши,
которую нужно было нажать на рисунок «лес» — «потому что в лесу
темно, и в трубке этой темно...», гвоздик оказался знаком для рисунка
«мать» — «потому что мать бывает больна и лежит, как этот гвоздик»
и т. д.
Мы не будем останавливаться здесь подробно на том, в каком
направлении идет развитие знаковых операций у ребенка и какие этапы оно
Морозова Н. Г. Психологический анализ реакции выбора. Исследования по
культурному развитию ребенка.— Л., 1930.
512

Проблема овладения поведением
проходит; это составляет предмет других наших исследований. Здесь
наше внимание привлекает другое: то, как применение описанной нами
знаковой операции перестраивает всю структуру реактивных процессов
ребенка.
Если прежде в обычной реакции выбора предъявление стимула
вызывало у ребенка тенденцию непосредственно реагировать движением
и возбуждение переключалось на моторику раньше, чем у испытуемого
оказывался готовый ответ, то при введении вспомогательного знака
процесс менялся: предъявление стимула вызывало у испытуемого ту
речевую структуру, которая связывала стимул со вспомогательным знаком
и толкала не на движение, а на поиски этого вспомогательного знака;
только после того, как вспомогательный знак был найден и
соответствующая клавиша опознана как адекватная, испытуемый переключал
возбуждение на моторику и давал движение, уверенно и быстро
осуществлявшее подготовленный акт.
Мы описали здесь процесс, который является, по нашему мнению,
внутренней стороной той сложной организации реактивного процесса,
которая характеризуется наличием «функционального барьера». К этой
характеристике мы должны прибавить сейчас указание на
опосредствованный, «культурный» характер этого процесса, и только тогда его
характеристика будет достаточно полной.
Совершенно ясно, что такая перестройка реактивного процесса
связывается с резким изменением характера движения, и мы приводим
эту серию опытов в данном контексте лишь потому, что рассматриваем
ее как путь к овладению испытуемого своим поведением в условиях
сложной реактивной деятельности. Введение вспомогательных знаков
и вспомогательной речевой структуры преодолевает здесь первичную
диффузность движения и заменяет импульсивный и вместе с тем
неуверенный характер попыток организованным овладением этой смежной
ситуацией. На рисунке 1301 мы даем две циклограммы, показывающие, какой
степени овладения своим поведением может достигнуть даже сравнительно
маленький ребенок. Этот эффект достигается здесь не путем
непосредственного усилия, бессильного помочь ориентироваться в сложной
1 Данный рисунок утерян.
2 Морозова Н. Г. Указ. соч.
513

Часть третья. Генезис реактивных процессов
ситуации, а путем опосредствования процесса, путем включения в него
сложных вспомогательных систем.
Превращая непосредственный реактивный процесс в сложный
мнемотехнический акт, мы оказываемся в состоянии вывести реактивный
процесс ребенка далеко за пределы обычных границ, и случаи, когда
ребенок 6—7 лет с легкостью и без всякого многократного заучивания
осуществляет реакции выбора из 6—8—10-ти раздражителей,
представляют обычное явление в наших исследованиях2.
На высших этапах развития такое опосредствование может быть достигнуто
при минимальном участии внешних вспомогательных знаков с помощью очень
умелого применения вспомогательных речевых структур. Мы провели
значительное количество опытов, где на цветные карточки или буквы
испытуемый должен был нажимать соответствующие клавиши. В целом ряде
случаев эта задача осуществлялась лишь с помощью вспомогательной речевой
структуры, позволявшей безошибочно реагировать на правильную клавишу,
опознаваемую опосредствованным путем.
То огромное значение речи для организации реактивных процессов,
которое мы констатируем на каждом шагу, еще раз заставляет нас понять,
как глубоко должны простираться нарушения, наблюдаемые при поражении
речи, и диффузный характер высших реактивных процессов у афазиков,
о котором мы говорили выше, снова становится нам понятным.
6. ОПЫТЫ С СИМВОЛИЧЕСКИМ ОПОСРЕДСТВОВАНИЕМ
Мы пришли к выводам, что в процессе овладения своим поведением
существенную роль играет механизм опосредствования, механизм
включения между импульсом к действию и самым моторным выявлением
какого-либо промежуточного звена, регулирующего процесс возбуждения.
Опыты с детьми и истериками показали нам, что именно этот процесс
опосредствования преодолевает и первичную диффузность реакции,
переводя ее к сложным, организованным формам.
Целый ряд данных заставляет нас думать, что немаловажную
и совершенно специфическую роль играет здесь речь, которая служит
средством ауторегуляции поведения и с помощью которой первично
диффузный процесс превращается в организованный. Однако есть целый
514

Проблема овладения поведением
ряд основании думать, что регулирующая и организующая роль речи
может выполняться всякой системой опосредствующих знаков,
символически выражающих то или иное содержание. Уже одно то, что
графические знаки, условные оптические символы отражают опыт не
прямо, а опосредствованно, придавая ему известные символические
формы,— уже это должно отвести всякой символической системе ту
организующую роль, которую мы констатировали в деятельности речи.
Мы хотели бы показать, что символический прием, включенный
в систему поведения, так же как и речь, опосредствует реакцию,
отрезает возбуждение от непосредственного переключения на
моторику и ведет к сложной организованной структуре
реактивного процесса. Именно в этом отношении всякая символическая
система может служить мощным приемом преодоления и организации
аффекта. Мы могли бы доказать это положение, обратившись к истории
культуры и показав, что самые символические системы (образы, цвета,
графические символы) своими корнями связаны с выражением эмоций
и всегда — в изобразительном искусстве, театре, магии — служили
организации аффекта; однако мы пойдем другим путем и постараемся
экспериментально показать роль символических приемов в овладении аффектом.
Мы прибегаем для этой цели к опыту с гипнозом и получаем
бесспорные данные, показывающие, что резкое аффективное поведение
принимает после введения символической, опосредствованной формы
выражения совершенно новую структуру, в которой открытый аффект
заменен опосредствованным, символическим выражением.
Задачи опыта сводились к тому, чтобы внушить испытуемому,
находящемуся в состоянии гипнотического сна, непреодолимую
потребность выразить определенное аффективное состояние, причем один раз
выявить непосредственно, а другой раз выявить с помощью определенных
опосредствующих данный процесс символов.
Мы приводим один из таких опытов1:
Испытуемая К.— женщина 30 лет, истеричная, в течение ряда недель
находящаяся под наблюдением психиатра; основной комплекс аффективных
переживаний связан с тем, что муж К. — алкоголик, он тратит на вино
Опыт проводился проф. Ю. В. Каннабихом, любезности которого мы обязаны этим
интересным случаем. При опыте присутствовали А. Р. Лурия и С. М. Эйзенштейн.
515

Часть третья. Генезис реактивных процессов
последние деньги, которые часто отбирает у жены, и создает ей невозможную
домашнюю обстановку. Каждое воспоминание об этой ситуации вызывает
резкий аффект.
Опыт сводится к тому, что испытуемой в трех следующих
непосредственно друг за другом пробах внушается настойчивое желание поделиться
с присутствующими своими переживаниями, тем, что ее в последнее время
больше всего волнует. Однако в первом опыте создаются условия
наиболее непосредственного выражения этих переживаний и для этого
исключается речь; во втором опыте испытуемой предлагается выразить
свое переживание с помощью карандаша и бумаги, наконец, в третий раз
РИС. 131. Проявление внутренних переживаний в рисунке
при гипнотическом внушении {пояснения в тексте)
516

Проблема овладения поведением
внушается, что она выразит свои переживания посредством символа.
Мы приведем протокол всех трех опытов:
1-й опыт. В состоянии глубокого гипнотического сна испытуемой делается
внушение: «Когда вы проснетесь, вам сильно захочется рассказать все, что вас
особенно волнует за последнее время. Однако вы не будете в состоянии
говорить об этом и, проснувшись, вы просто покажете, что именно волнует
вас...» После пробуждения испытуемая медленно открывает глаза,
оглядывается по сторонам, берет свою сумочку, начинает что-то искать в ней,
сначала спокойно, потом все быстрее и быстрее, выворачивает ее наизнанку,
схватывает лежащие в ней деньги и с силой бросает их перед собой; затем
начинает плакать, рвет на себе платье, хватается за голову; все это делается
с совершенно исключительной выразительностью; опыт кончается приступом
плача. Испытуемая усыпляется снова.
2-й опыт. Испытуемой снова внушается желание выявить беспокоящие
ее переживания, но для этого дается карандаш и бумага.
Проснувшись, К. медленно подходит к столу, нерешительно берет
бумагу, начинает рисовать на ней фигуру, затем ускоряет свои движения,
быстро начинает писать, беспорядочно пишет кругом рисунка, сопровождая
это всхлипываниями. Получается рисунок (см. рисунок 131). Рисунок изобра-
Рис. 132. Проявление внутренних переживаний в рисунке
при гипнотическом внушении {пояснения в тексте)
517

Часть третья. Генезис реактивных процессов
жает пьяницу с бутылкой и стаканом, кругом надписи: «Пропойца... коль нет
вина, так нет... одной рукой... другой подай... просит: подайте недорезанному
интеллигенту... (дальше неразборчиво).
Рисунок останавливает внимание своей импульсивностью, почерк
совершенно деформированный, отдельные слова разбросаны, некоторые —
неразборчивы.
3-й опыт. Испытуемая снова усыпляется, и ей снова делается аналогичное
внушение, с той разницей, что предлагается выявить свои переживания в
символической форме, с помощью какого-нибудь символа, который полностью
выражал бы ее состояние, но вместе с тем был бы понятен не сразу и не всем.
Испытуемая после пробуждения подходит к столу, берет карандаш и бумагу
и рисует бутылку и около нее змею, жалом прикасающуюся к бутылке
(см. рисунок 132). Поведение напряженное, но без резко выявленного
аффекта; кончая, кладет карандаш, не делая попыток к дальнейшему рисованию.
Все три опыта дают нам выявление аффективного состояния; но все
три опыта характеризуются различной структурой выявления аффекта.
В первом случае испытуемая начала с непосредственного воспроизведения
аффективной ситуации; аффективные образы сразу же переключились
на моторику, и моторика приняла резко-возбужденный характер. Первый
опыт дает нам двигательную бурю, искусственно вызванный
аффективный припадок, который характеризуется сначала
исключительно выразительной, потом диффузно возбужденной
моторикой, и, наконец, открытым приступом резкого аффекта. То же
характерно и для второго опыта: двигательная буря разыгрывается здесь
на бумаге, и приводимый рисунок дает прекрасную характеристику той
диффузной возбужденности, которой отличается полученный нами
процесс.
Совершенно иную картину дает нам третий опыт: аффективное
состояние выявлено здесь не непосредственно, но с помощью известного
символа; воспроизведение всех переживаний, связанных с пьянством
мужа, который разрушает семью и отбирает последние деньги, заменяется
символическим изображением бутылки и змеи — символа пьянства1. И —
что для нас представляет особенную важность — с этой заменой меняется
Символ, примененный испытуемой, носит общепринятый, народный характер;
ср. «зеленый змий» — обычное выражение по поводу пьянства.
518

Проблема овладения поведением
и сама структура поведения. Испытуемая, выражающая свои
переживания в символе, перестает непосредственно изживать свой
аффект, мы больше не видим у нее ни плача, ни всхлипываний, ни
диффузного моторного возбуждения. Внушение «выявить все, что ее
особенно волнует», ограничивается сгущенным и скупым рисунком, не
носящим никаких следов гиперкинеза и моторной диффузности. Символ
преодолел здесь аффект, испытуемая овладела своим аффектом,
опосредствовав его условным символом, перейдя от непосредственного,
биологического изживания к культурным формам овладения.
Приведенный опыт кажется нам очень поучительным; показывая,
эквивалентом чего является символ, он подводит нас вплотную к
пониманию механики, которая лежит в основе действия символа как
эмоционального знака; мы начинаем понимать, какие неимоверные по своей силе
и энергетическому напряжению процессы замещаются символами, и
действие символики становится нам более понятным.
С другой стороны,— и эта причина толкнула нас на то, чтобы
привести данный экскурс именно здесь — мы снова убеждаемся, что
механизм опосредствования примитивного процесса каким-нибудь
культурным знаком является важнейшим, пожалуй, механизмом
в загадочном явлении овладения человеком своим поведением.
Факты, которые мы здесь изложили, ведут нас к весьма интересным выводам,
связанным с генезисом овладения своим поведением. Положение, которое мы
здесь развили, сводящее овладение поведением к развитию
опосредствованных операций, ведет нас к утверждению: овладение своим поведением
развивается не в меру роста произвольных «волевых» усилий,
но в меру развития умений пользоваться внешними знаками для
поставленных перед собою задач.
Именно умение оперировать внешними знаками, выделять из внешнего
мира стимулы и признаки, адекватные поставленной задаче и в дальнейшем
оказывающие обратное действие на субъекта,— это умение перестраивает
весь процесс поведения, заменяя непосредственное изживание аффекта,
потребности или образа опосредствованным овладением своим поведением.
И если организованный характер реактивных процессов появляется
достаточно поздно, если для маленького ребенка характерно непосредственное
изживание напряжения, то это происходит в значительной степени не в силу
недоразвитости его нервного аппарата, а в силу того, что
опосредствующие системы еще недостаточно включились в реактив-
519

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Рис. 133. Три ступени детского развития на примере выполнения
задачи графического изображения «войны»
А — Слава Б., 7 лет
В — Слава Н., 9 лет
С — Петя Ив., 11 лет (слева) и Таня Л., 13 лет (справа)
520

Проблема овладения поведением
ныи процесс.
Мы покажем это на примере, аналогичном только что изложенному.
В особой серии опытов (ей посвящено наше специальное исследование)
мы давали ребенку задачу нарисовать какой-нибудь образ, изображение
которого требовало предварительного выделения каких-нибудь существенных
признаков. Если этот образ был достаточно активен и обладал достаточно
выраженными моторными компонентами, мы неизменно получали три резко
отличные стадии, которые были связаны с тремя последовательными
ступенями детского развития.
Ребенок, не умевший еще выделять признаки, на основе которых можно
было бы идентифицировать рисунок, обычно шел по пути
непосредственного мимического изживания образа: он рисовал более или менее
недифференцированную фигуру, а затем дополнял ее богатой драматизацией,
в которой он непосредственно изживал заданный ему образ. Так, Слава Б.,
7 лет (см. рисунок 133-А) при задаче нарисовать «войну» дал нам очень
невыразительный рисунок, не обладающий почти никакими существенными
опознавательными признаками, однако вокруг этого рисунка он разыграл
целую драму, прыгая, потрясая кулаками, крича «бум-бум».
Бедность опосредствующих признаков сопровождалась здесь богатством
непосредственного моторного изживания.
На второй стадии это непосредственное моторное изживание сливается
с рисованием, откладывается в графике, и другой ребенок, Слава Н., 9 лет,
изображает ту же тему уже без драматизации, но зато с отложившимся
в графических элементах возбуждением; характер тех линий, которыми
он изображает выстрелы (рисунок 133-В), собственно, лишь воспроизводит
графически то, что мы имели раньше в мимической драматизации.
Непосредственный моторный разряд образа совершенно исчезает, если
ребенок оказывается в состоянии выделить какой-нибудь признак, достаточно
специфичный для изображаемого образа; тогда мимические компоненты сами
собой отмирают и ребенок ограничивается опосредствованным изображением
задачи на рисунке. Та же «война» в изображении Тани Л., 13 лет, и Пети Ив.,
11 лет (рисунок 133-С), одинаково лишена мимического компонента, и именно
потому, что в их рисунках наличны достаточно специфические для данного
образа внешние графические признаки.
Овладение своим поведением происходит здесь путем применения
сложного культурного процесса — выделения вспомогательного
знака-символа, достаточного для того, чтобы объективно выразить задание и преодолеть
примитивную тенденцию к непосредственному моторному разряду.
521

Часть третья. Генезис реактивных процессов
Старая эмпирическая психология была более всего повинна в том,
что, изолированно рассматривая отдельные психологические процессы,
она была бессильна изучить те реальные функциональные соотношения, в
которых находятся отдельные стороны психики живой, конкретной личности.
Изучая волю, эта психология мыслила ее самостоятельной, совершенно
отделенной от остальных функцией; то же самое делалось с интеллектом,
в котором авторы не подозревали ключа к развитию воли и формам проявления
аффектов. Простые моторные явления, восприятия и ассоциации, эмоции
и стремления, мышление и речь — все это являлось предметом специальных
разделов психологии, обычно оставлявшей последние главы учебников для
«увязки» закономерностей, описанных во всех предыдущих главах.
Надо с удовлетворением констатировать, что этот начальный период
в развитии психологической науки можно считать законченным.
Психология находится в состоянии огромного кризиса, который во многих ее слоях
начинает уже изживаться. То, что раньше считалось совершенно
отдельным и изолированным, изучается сейчас вместе, и часто одни
психологические явления ставятся в своеобразные функциональные отношения
к другим, что позволяет понять каждое из них только в процессе
адекватного им функционального анализа.
Поведение взрослого человека есть, прежде всего, продукт
сложнейшего развития. Это развитие не может быть понято ни как
простое постепенное накопление опыта, ни как простой рост заложенных
от природы данных. Подлинно психологический взгляд на человека
отличается от зоологической точки зрения на него тем, что видит в
развитии человека совершенно специфические законы, отсутствующие в
явлениях природы и характерные для явлений истории.
Развитие человека как исторического существа идет путем
выработки специфичных форм исторического, культурного поведения.
Это развитие вызывает к жизни новые, специфические механизмы,
являющиеся продуктом вершин исторической эволюции и
перестраивающие все поведение человека. Речь и употребление знаков,
опосредствованная деятельность с созданием и использованием
искусственной культурной среды делают из человека как члена
биологического ряда новое, историческое существо. Рождаясь в процессе
культурного развития, эти новые функции не остаются, однако, верхним
слоем на психологических процессах, который легко можно сорвать, не
повредив целого; эти высшие культурные образования проникают в
структуру поведения человека настолько глубоко, что мы находим их
участие в каждом движении пальца в самом буквальном смысле этого
слова.

Послесловие научного редактора
Мое личное знакомство с данной книгой произошло в 1970 или1971 году,
когда я учился на факультете психологии МГУ и собирал материал для
своей дипломной работы по эмоциональной регуляции деятельности.
Об исследованиях, выполненных с применением сопряженной моторной
методики, упоминали в своих лекциях и сам Александр Романович Лурия,
и его соавтор по данной теме Алексей Николаевич Леонтьев, однако
на русском языке можно было найти (если очень постараться) только
несколько сообщений о таких работах в редчайших малотиражных
изданиях. Наткнувшись на ссылку об американском издании книги
«Природа человеческих конфликтов», я обратился к Александру
Романовичу с просьбой ознакомиться с его экземпляром этой книги и получил
в результате ее машинописный текст на русском языке, а также 3-е
американское издание, где есть рисунки, отсутствующие в рукописи.
Сейчас, спустя тридцать лет, я держу в руках тот же самый томик
американского издания и вспоминаю, что чтение этой замечательной книги
произвело на меня огромное впечатление. Поразило то, насколько четко
были указаны недостатки предыдущих подходов к анализу и диагностике
аффектов, насколько ясно была поставлена проблема, насколько адекватно
была подобрана методика исследования, и поразило, конечно, виртуозное
мастерство ученого-экспериментатора во всех компонентах работы —
в переходе от теории к гипотезе, далее к проверке ее следствий, анализу
эмпирических данных и формулировке следующей гипотезы, уточняющей
и дополняющей предыдущую. Десятки опытов были проведены с
использованием весьма громоздкого аппаратурного комплекса, зачастую в режиме
«полевого» эксперимента. Испытуемыми были студенты во время экзамена,
служащие в ситуации «чистки», преступники и подозреваемые в совершении
тяжких преступлений, люди, введенные в состояние гипноза, невротики, дети
с разным уровнем интеллектуального развития. Все наблюдения были
изложены настолько логично, убедительно и критично, что следить за мыслью
автора доставляло огромное удовольствие. Удивительно, что подходы
к исследованию аффективно-волевых процессов, методологическая
неэффективность которых была ясна А. Р. Лурии уже в 20-е годы прошлого
века, сохранили свою живучесть и в 60-е годы, несмотря существенно
523

Послесловие научного редактора
возросшую техническую вооруженность исследований. Чего стоят,
например, те колоссальные усилия, которые были потрачены (и продолжают
тратиться) на поиск физиологических коррелятов психических состояний
и эмоций. А. Р. Лурия поставил проблему иначе, увидев в поведении
человека не сумму симптомов и рефлексов, а организованную,
развивающуюся нейродинамическую систему, культурно опосредованную
созданными механизмами регуляции. Поэтому и «единицей» анализа был выбран
целостный поведенческий акт, включающий когнитивный (вербальная
ассоциация) и сопряженный с ней моторный компонент. Этот поведенческий
акт был методически развернут и во времени, и в пространстве, что
открывало невиданные ранее возможности для анализа живой динамики
психических процессов, их организации и дезорганизации.
И сейчас, перечитав эту книгу заново, я вновь был очарован ее
мощным эвристическим зарядом и безусловным «романтизмом». Следует еще
раз пожалеть, что до сих пор она была недоступна российскому читателю.
В последние десять лет предпринималось ряд попыток ликвидировать
этот пробел и опубликовать книгу на русском языке. Эти попытки
упирались в финансовые проблемы, но и не только. Долгое время рукопись
книги пролежала в издательстве «Педагогика», попав туда весьма
извилистым путем. Большое участие в судьбе книги принимали Майкл
Коул и Карл Левитин, однако объективные обстоятельства помешали
издать книгу к 95-летнему юбилею А. Р. Лурии. Наконец, издательством
«Когито-Центр» был подписан договор с наследниками А. Р. Лурии,
и основной проблемой стала редакционная подготовка рукописи.
Надо сказать, что мы сначала явно недооценили объем работы,
которую необходимо было проделать. Три американских издания книги
А. Р. Лурии «Природа человеческих конфликтов» (1932, 1960 и 1976)
были изданы стереотипно в издательстве «Ливерайт». В предисловии
переводчика Хорсли Ганта говорится о том, что иногда — особенно в третьей
части книги — он недостаточно ясно понимал смысл оригинального текста,
и тогда ему приходилось заменять перевод кратким пересказом. Испытывал
он трудности и с отдельными терминами, особенно с термином
«опосредование», для которого он использовал несколько разных вариантов перевода.
Надо сказать, что и многие рецензенты (а книга собрала целый букет
блестящих и положительных рецензий: в 1933—1934 годах о ней писали
Psychological Bulletin, Psychoanalytic Review, Journal of General Psychology,
524

Послесловие научного редактора
Archives of Neurology and Psychiatry, Journal of the American Medical
Association, Social Science и др.) отмечали педантичность, неуклюжесть,
а иногда и непонятность перевода, а также указывали на ошибки в
библиографических ссылках, написании фамилий, в рисунках и таблицах.
Начав работать с первоосновой — машинописной и рукописной копиями
книги, мы поняли, чем обусловлены некоторые проблемы перевода. Дело
втом (подробнее об этом см. в предисловии М.Коула к настоящему
изданию), что А. Р. Лурия передал издательству «Аиверайт»
машинописный ^отредактированный экземпляр книги, отпечатанный, по-видимому,
с только что законченной рукописи и потому изобилующий опечатками и
неточностями, среди которых наиболее часто встречается замена «аффекта»
на «эффект». Мы надеемся, что большую часть такого рода ошибок нам
удалось исправить, обратившись к рукописи. Что же касается самой
рукописи, то этот документ заслуживает особого упоминания. Черновики,
сохранившиеся в архиве, содержат варианты только первой главы книги,
посвященной постановке проблемы исследования. Создается впечатление,
что остальные главы, то есть большая часть книги, были написаны на едином
дыхании, ровным каллиграфическим подчерком с очень небольшим числом
помарок. Конечно, при таком стиле письма даже такой аккуратный ученый
и блестящий стилист, как А. Р. Лурия, не мог избежать некоторых языковых
неточностей и смысловых неопределенностей. Поэтому там, где это было
совершенно необходимо для сохранения ясности изложения, я (как научный
редактор) и литературный редактор издательства взяли на себя
ответственность и вносили соответствующую бережную правку.
Значительная работа была проделана в плане уточнения и
унификации библиографических ссылок и написания упоминаемых в тексте
фамилий ученых. Особо следует сказать о рисунках. К сожалению,
большинство оригиналов рисунков не было обнаружено в архиве, поэтому
их пришлось копировать или перерисовывать с американского издания,
добавляя недостающие подписи, убирая избыточные надписи на
английском языке и исправляя явные ошибки (например, в рисунке 6 части А и В
были переставлены местами). В американском издании рисунки 85, 111
и 130 отсутствовали — издатели сообщали, что они были утеряны.
Рисунок 85 нам удалось отыскать и восстановить ссылку на него в тексте,
кроме того, мы восстановили по рукописи очень важную для понимания
развития реактивных процессов схему, иллюстрирующую переключение
525

Послесловие научного редактора
сенсорного стимула на моторику (рисунок 106 в настоящем издании).
В результате нумерация рисунков после 106-го была смещена по
сравнению с американским изданием на единицу.
Наконец, немало дискуссий было посвящено названию книги. Дело
в том, что в черновиках мы нашли несколько вариантов титульных листов
с названиями на русском, немецком и английском языках, отражающих
творческий поиск названия, релевантного столь объемному и многогранному
тексту. Вот эти варианты: «Психофизиология аффекта и конфликта.
Исследования по дезорганизации человеческого поведения» —
по-английски, «Аффект, конфликт и воля. Экспериментальное исследование
дезорганизации и организации человеческого поведения» — по-английски
и по-немецки, «Психофизиология конфликтных процессов.
Экспериментальное исследование» и «Природа человеческого конфликта.
Экспериментальное исследование» — по-русски. Последний вариант, в отличие от всех
предыдущих, напечатан на машинке и ближе всего к американскому
названию книги — «Природа человеческих конфликтов». Следует
упомянуть, что на титульном листе американского издания присутствуют и другой
вариант названия «Эмоция, конфликт и воля», и подзаголовок
«Объективное изучение дезорганизации и управления человеческим поведением».
Следует также сказать, что после выхода американского издания в 1932 году
сам А. Р. Лурия и российские рецензенты его работы — профессора
М. О. Гуревич и В. А. Гиляровский, представлявшие книгу к защите
на соискание степени доктора наук, называли ее по-американки —
«Природа человеческих конфликтов». Все это, на наш взгляд, является достаточным
основанием, чтобы сохранить это название и для русского издания книги.
Хочется надеяться, что публикуемая к 100-летию со дня рождения
Александра Романовича Лурии книга «Природа человеческих
конфликтов» явится важным историческим, научным и человеческим
документом и будет с интересом и пользой прочитана многими людьми, как
специалистами, так и теми, кого занимают вопросы научного изучения
сложных процессов психической жизни человека.
В. И. Белопольский,
Москва, 2002 г.

Научное издание
Серия
«Классики психологии»
Александр Романович Лурия
Природа человеческих конфликтов:
Объективное изучение дезорганизации поведения человека
Издательство «Когито-Центр» благодарит
Елену Георгиевну Радковскую и Карла Ефимовича Левитина
за любезно предоставленные фотографии, использованные
в оформлении данной книги.
Редактор — О. В. Шапошникова
Обложка — П. П. Ефремов
Компьютерная верстка и графика — А. Пожарский
Корректор — Т. Коломийченко
ИД № 05006 от 07.06.01
Формат 60x90/16. Бумага офсетная № 1. Гарнитура Academy.
Печать офсетная. Усл. печ. л. 23,47. Уч-изд.л. 32,94.
Тираж. 3000 Заказ 5621
Издательство «Когито-Центр»
129366, Москва, ул. Ярославская, 13
тел.: (095) 216-3604, тел./факс (095) 282-0100
E-mail: visu@psychol.ras.ru http://www.cogito.msk.ru
Отпечатано в полном соответствии
с качеством предоставленных диапозитивов
в ОАО «Можайский полиграфический комбинат»
143200, г. Можайск, ул. Мира, 93.