Н. Г. Соломаха
Красные партизаны станицы Попутной
Издание: Краевое книгоиздательство. Краснодар. 1940г.
Сайт: «Палеонтологическая правда палеонтологов»: ЬНр://щщщ^акдт.сот/
Редакция: «Библиотека Алексея Меняйлова»: ЬНр8:/^к.сот^е1егри1огапа
Н. Соло маха.
КРАЕВОЕ КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО
КРАСНОДАР 1940

От издательства
Автор этого произведения — Николай Григорьевич Соломаха, красный партизан, участник
описываемых им событий. Используя свои воспоминания и воспоминания товарищей по
борьбе, т. Соломаха передает историю героической борьбы красных партизан станицы
Попутной за советскую власть.
Передает не как спокойный историк-бытописец, а как пламенный большевик, партиец,
как воин революции; герои произведения — подлинные люди, сообщаемые события —
подлинные факты.
Эта книга, рассказывая советской молодежи о героизме отцов, о беззаветной любви к
социалистической Родине, о преданности великой партии Ленина — Сталина, сумеет
возбудить еще большую ненависть к классовому врагу, поднять энтузиазм на дальнейшую
борьбу за полную победу коммунизма во всем мире.
Посвящаю
красным партизанам станицы Попутной,
их семьям,
станичной молодежи.
Н. СОЛОМАХА
Прошлое станицы Попутной.
Когда в горах нет дождей, река Уруп течет по своему извилистому руслу спокойно и тихо,
щедро отдавая воды свои близ Армавира великой реке Прикубанских просторов —
Кубани.
Но стоит только в горах пролиться дождям, как спокойная река Уруп до краев наполняется
водой, ей становится тесно в ее берегах и, бурная и грозная, разливается она по широким
степным полям.
На левом берегу Урупа стоит станица Попутная. Основание ее положено в 1854 г.
украинскими казаками и русскими крестьянами, переселенными царизмом в порядке
освоения новых захваченных земель непокорного Кавказа.
Первые поселенцы станицы Попутной — украинские казаки, крестьяне средней полосы
России, солдаты царской армии, участвовавшие в покорении Кавказа, пользовались
покровительством царского правительства, создавая свое хозяйство.
В это же время из России, наслышавшись о богатых кубанских землях, спасаясь от
безземелья и помещичьей эксплоатации, шли тысячи крестьян, оседали в кубанских
станицах, зарабатывая себе кусок хлеба тяжелым батрацким трудом. Так в станицах

создавалось две группы населения, разных по своему имущественному состоянию.
Крепли, богатели и расцветали кулацкие хозяйства, превращаясь в типичные помещичьи
поместья, сгибала спину в тяжелой батрацкой работе крестьянская беднота.
Жизнь, быт и состояние станицы Попутной отражали жизнь, быт и состояние десятков и
сотен других таких же кубанских станиц. Земля и богатство были сосредоточены в руках
кулацко-помещичьей группы. Генерал Золотарев был владельцем трехсот десятин земли,
его дядя — отставной полковник — имел сто двадцать десятин, дворянка Иванова имела
сто пятьдесят десятин, помещики Войтенко и Аулов имели по семьдесят пять десятин
каждый, Дмитренко — сто пятьдесят десятин; всего помещики и кулаки имели около
десяти тысяч десятин только одной пахотной земли. В это же время наделы казачьей
бедноты из года в год мельчали. Сперва семьи получали по 12 десятин на одну мужскую
(на женскую вовсе не полагалось) душу, потом по 9 десятин, после 1900 г. едва стало
хватать по 6 десятин на одну мужскую душу. Тысячи пришлых крестьян совершенно не
имели земли.
Народ стонал и разорялся от налогов. Платили за, так называемую, посаженку, т. е. за
усадебную землю; платили за трубу, что над хатой, платили за «пароконку», которая
доставляла в станицу почту; платили за выпас коровы и т. д. Арендная плата, налоги
возрастали из года в год, крестьянская и казачья беднота разорялась окончательно,
хозяйства продавались с торгов, попадая в руки кулаков.
К 1914 г. население станицы Попутной составляло 13000 человек. На все это население
имелось 5 школ, в которых работало 8 учителей. Обучалось только 300 детей. Зато была
церковь со штатом: 2 священника, дьякон, два псаломщика, два ктитора. В центре
станицы красовались пять кабаков и две водочных лавки.
Знатный сын своего народа.
1

После двенадцати лет тяжелой армейской службы, в 1877 году, солдат драгунского полка
Трофим Шпилько вернулся домой, в родную деревушку Черниговской губернии.
Шпилько Н-Т. — красный партизан, краснозна
менец, депутат Верховного Совета РСФСР
Сын крепостного, безземельный, ушедший в армию
из батраков, Трофим Шпилько, вернувшись на
родину, застал свою многочисленную семью без
земли и хаты, разбредшейся по окрестным
помещикам и кулакам.
В сорок лет приходилось начинать заново устраивать
жизнь.
Двенадцать лет военной службы на защите «царя-
батюшки и веры православной» не дали драгунскому
солдату никаких прав на свой собственный угол, на
клочок земли.
Предстояло новое батрачество, скитание по чужим
углам без надежды выбиться из нужды, собрать
семью, наладить жизнь.
В эти годы, в поисках земли и хлеба, тысячи
крестьянских, семейств двинулись на Терек, на
Кубань, на Дон. Голодного крестьянина манили рассказы о заманчивых степях, о
нетронутых черноземах, манила мечта сесть на землю тружеником-хлеборобом.
Вместе с другими, собрав свою многочисленную семью, двинулся на Кубань и Трофим
Васильевич Шпилько.
Прокармливаясь в пути работой в качестве землекопа, грабаря, чернорабочего, Шпилько,
наконец, осел, уже навсегда, в станице Попутной, вырыл себе землянку и пытался
наладить жизнь.
Но пришельцу-иногороднему, — как стали звать на Кубани переселенцев, — не имевшему
ни средств, ни скота, ни запасов, ни инвентаря, пришлось с первых же дней вновь
приняться за батрачество, отдать в батраки и сыновей.
Так и умер драгунский солдат Трофим Шпилько, не став самостоятельным и независимым
хозяином-тружеником, оставив семью в крайней нужде.
Старуха-жена осталась в халупе-землянке, — единственном достоянии семьи, — а
сыновья разбрелись по работам.
Старший сын Денис стал у кустаря обучаться сапожному мастерству, второй сын Сергей
поступил в кузницу, а Назар и Владимир пошли батрачить к помещикам и кулакам.

В голове девятилетнего Назара засела упрямая мысль учиться, во что бы то ни стало
учиться! Получив осенью заработанные пастушеством у помещика Мазая за лето три
рубля, Назар упросил мать и старших братьев купить ему новые брюки и рубашку и
поступил в церковно-приходскую школу.
И вот Назар за партой. Старательный, настойчивый, способный. Это заметил и дьякон,
преподававший в школе «гражданские науки», и поп, вколачивавший в детские головы
библейские легенды.
Мальчик научился читать, писать, считать. Но эти успехи ему не помогли остаться в школе.
Подошли рождественские праздники. Богатые родители несут в школу попу и дьякону
подарки: гусей, кур, масло и т. п. Что могла подарить мать Назара? — Ничего. И мальчик
почувствовал недоброе, видя, как косо на него поглядывают поп и дьякон, замечая, что
они совсем перестали спрашивать у него уроки.
Как только прошли праздники, в первый же день занятий дьякон охрипшим, нето от
многочисленных богослужений, нето от еще более многочисленных выпивок, голосом
сурово спросил: «Шпилько, долго я буду ждать плату за учение?» Мальчик еще
продержался в школе два-три дня, а при следующем замечании дьякона о деньгах,
бросил карандаш, тетрадь и с плачем выбежал из школы. На этом и кончилось обучение
Назара в школе, дальше его «университетом» сделалась жизнь, суровая борьба за
существование.
К этому времени брат Сергей уже работал самостоятельно в кузнице, арендуемой у
кустаря. Назар определился к нему помощником. Но тщетными были усилия
одиннадцатилетнего ребенка стать заправским молотобойцем. Назар не доставал до
наковальни, подставка, которую он ставил себе под ноги, делала положение
«молотобойца» неустойчивым, удар детских рук молотом был мягок и неуверен. Не
вышло молотобойца из Назара, и брат устроил его к своему знакомому кустарю-
деревообделочнику. Тут дело пошло лучше, — фуганок был больше «по душе», чем
молот.
Хозяин Семен Олейников выжимал все силы из учеников и подмастерьев за те 35 рублей,
которые он платил им... за год работы. В четыре часа ночи раздавалось властное
хозяйское: «Вставай, ребята!» Ученики и подмастерья поспешно вскакивали с верстаков,
на которых спали. Через несколько минут, преодолевая дремоту, они уже тесали и
строгали. Так до 8-ми часов утра, когда делался перерыв на чай, потом опять работа до
обеда и после обеда до 10 часов вечера. После этого рабочий день — 18-ти часовой! —
считался официально законченным, а неофициально еще предстояло править
инструменты, убирать мастерскую, выполнять по хозяйству поручения хозяина и хозяйки.
Не мудрено, что измученные ребята засыпали там, где заставал их сон, чтобы с рассветом
вновь подняться для такой же работы...
* * *

Прошли годы в неблагодарном батрацком труде. Потом солдатчина в царской армии.
Осенью 1917 года в станицу Попутную вернулся с империалистической войны рядовой 23
Туркестанского стрелкового полка, местный станичник Назар Шпилько. С приходом этого
молодого солдата (было Шпилько в то время 27 лет) в станице обострилась борьба между
офицерско-кулацкой верхушкой, с одной стороны, и казачьей и иногородней беднотой, с
другой. Принес Назар Шпилько с войны в кармане солдатской гимнастерки партийный
билет члена РСДРП. Был он первым большевиком в станице Попутной. Ходил Назар
Шпилько по станице и будоражил народ, призывая брать власть, делить землю
помещиков, войсковых старшин и кулаков. Выступая на митингах против кучки
сплотившейся офицерско-атаманской знати, брал он верх над горлохватами
невозмутимым своим спокойствием, метким насмешливым словом, железной
уверенностью в правоте дела рабочего класса.
Назар Трофимович немедленно принялся за организацию большевистского партийного
ядра. Ядром организации стала группа батраков-мастеровых, в большинстве своем
прошедших к тому времени так же, как и Шпилько, суровую школу окопной жизни. Затем,
вместе с партийной организацией, он приступил к организации станичного совета.
С фронта вернулся казак-батрак, георгиевский кавалер, Козьма Цапуров, храбрый и
неустрашимый, впоследствии погибший на фронте как командир батальона Красной
Армии. К нему, как к другу детства, и направился Назар Шпилько.
— Давай говорить с тобой откровенно, с кем ты Козьма, кому сочувствуешь?
Цапуров вначале замялся...
— Точно еще не знаю. Не определился.
— Но ты хочешь, чтобы войны не было? — спросил Шпилько.
— Хочу, — ответил Цапуров.
— Хочешь, чтобы фабрики и заводы принадлежали рабочим, а не капиталистам, а земля
народу, а не помещикам?
— Хочу, — ответил Козьма.
Так в чем же дело, пойдешь с нами — большевиками?
— Пойду, — ответил Козьма Цапуров.
И кубанский казак, георгиевский кавалер, Козьма Цапуров «определился». За Цапуровым
пошел с большевиками-фронтовиками казак Богданов Иван Семенович, ныне депутат
Верховного Совета СССР. За Богдановым И. С. пошли казаки Косович Григорий, Богданов
Андрей, Гречко Е. М., Панасенко Иван, Букраев Дмитрий. Выдра Дмитрий, Ушаков
Михаил, Аулов Яков, Черняк П., Шелестов И., Герасименко и другие.

Совет, пополненный фронтовыми солдатами и казаками, приступил к большой работе.
Его задачей было, прежде всего, опрокинув власть атамана, полностью ликвидировать в
станице двоевластие, окончательно раскрыть перед массой бедноты истинное лицо
врагов трудящихся — меньшевиков и эсеров, идущих в одну ногу с буржуазией.
Неутомимый и напористый, Назар ходил по станице, по сборам и митингам, по хатам
земляков, подсаживался на завалинки, где собирались хлеборобы, неутомимо разъяснял,
убеждал.
Весной 1918 года офицерству и кулакам удалось одурманить головы некоторых казаков и
поднять их на восстание против молодой, неуспевшей еще окрепнуть, советской власти.
Вместе с трудящимися, вставшими на защиту революции, Шпилько, Богданов, Цапуров и
другие их товарищи приступили к организации отрядов красной гвардии в Попутной,
Отрадной, Удобной, Спокойной и других станица.
В Попутной организовалось три отряда. Во главе одного из них стал Назар Шпилько.
Вступили вместе с ним в Красную гвардию все его друзья, товарищи по партийной
организации, а так же три брата его: старший — Денис, сапожник, следующий за ним по
возрасту — Сергей, кузнец, и младший, любимый брат Назара — Владимир, тоже
фронтовик, лихой кавалерист, гусар.
Начались бои. Это было бурное время, когда некоторые станицы по несколько раз в день
переходили из рук в руки, от большевиков к восставшей контрреволюции и наоборот.
В Армавире в августе 1918 года состоялся чрезвычайный съезд советов Лабинского
отдела. Назар Трофимович Шпилько — делегат этого съезда, был избран на нем членом
Лабинского исполнительного комитета. Некоторое время он работал там, выполняя
обязанности военного комиссара отдела, был членом следственной комиссии при
отдельском ревтрибунале, а при отступлении красных с Кубани, Назар Трофимович,
вместе с тремя своими братьями, с Богдановым, Цапуровым и остальными, ушел с
партизанами в ставропольские степи на дальнейшую беспощадную борьбу с
контрреволюцией. За отвагу, за боевые заслуги перед революцией, Реввоенсовет
Республики наградил его орденом Красного Знамени. Демобилизовался Назар
Трофимович из Краевой Армии весной 1921 года. Из четырех сыновей старого
драгунского солдата Шпилько — сын Назар лишь один остался в живых.
Детей своих Назару Трофимовичу, по возвращении в станицу, не пришлось обнять. После
ухода Назара Трофимовича в партизанский отряд, жене его, Ирине Яковлевне, пришлось
спасаться от расправы станичных властей. Она с другими семьями красных партизан ушла
вслед за Красной Армией. Два года она скиталась по Ставропольщине, голодала,
перенесла тиф, вернулась в Попутную только в 1920 году больная, измученная. А дети —
обе девочки — не выдержали лишений и болезней — умерли.
Вернувшись домой, не застал Назар Трофимович в живых и матери. Тяжело пришлось
отвечать ей за четырех сыновей-большевиков: умерла старуха в застенках станичной
тюрьмы под плетями палачей.

Так кровью своей заплатила героическая семья Шпилько за счастье и свободу трудового
народа. С весны 1921 года начинается период деятельности Назара Трофимовича на
фронте мирного строительства. Три года работал он в станице Попутной заместителем
председателя совета, затем по 1927 год там же был выбран председателем совета. Герой
гражданской войны, боевой военком Назар Шпилько оказался также и прекрасным
хозяином.
В июле 1931 года, после учебы в Москве в высшей колхозной школе, Назар Трофимович
назначается на должность заместителя директора Отрадненской МТС. В сентябре того же
года он принимает пост директора.
Рабочие и колхозники, не только Отрадной и Попутной, но и многих других станиц, где
имя Шпилько также пользуется широкой известностью, отвечают Назару Трофимовичу на
его честную работу и боевые заслуги глубоким уважением к нему, стойкому большевику,
беспредельно преданному своей партии и народу. Избиратели говорят о нем.
— Всей своей жизнью и работой Назар Трофимович, доказал, что он заслуживает
высокого звания депутата Верховного Совета РСФСР.
2
Член правительства Великого Союза народов.
В сентябре 1893 года в семье казака-бедняка Семена Игнатьевича Богданова родился сын,
которого назвали Иваном.
Много и усердно трудились на своем небольшом наделе земли Семен Игнатьевич и
Прасковья Кузьминична Богдановы, но жить было очень трудно. Неожиданная беда вовсе
подорвала положение семьи: Семен Игнатьевич серьезно и надолго заболел. Вся тяжесть
прокормления семьи легла на мать, отправившуюся батрачить.
Перед тем, как уйти в батрачки, мать отвела сына к своему брату Ермолаю.
— Останешься, Ваня, у дяди. Не могу я тебя взять с собой... И Ваня остался на попечении
дяди, у которого была своя большая семья: три сына и две дочери. Маленькая, в одну
комнату, саманная хата, небольшой дворик. Ведь за каждую сажень земли, занимаемую
хатой и двориком, надо было платить налог; за печную трубу, что над хатой, и то надо
было платись налог. Крестьянская и казачья беднота, жившие на своем участке станицы
Попутной, который назывался Канавой, строили небольшие хатенки с маленькими
двориками, чтобы меньше платить.
Грустно было малышу, оставленному матерью и потерявшему отца, но понемногу он стал
осваиваться с новым местом, с новыми людьми. Нашлись товарищи: Назар Шпилько,
Козьма Цапуров, Митя Выдра, два Яши — Аулов и Целуйко, Ваня Сидоренко, Матвей
Бутрим, Семен Деркач. Все они впоследствии выступили на защиту советской власти.

Некоторые из них отдали свою жизнь за счастье народа, за великое будущее своей
родины.
Ермолай Кузьмич устроил Ваню в казачью школу. Но малолетний казак был одет очень
бедно. Школьники — дети богатеев, щеголяли в черкесках, с кинжалами у пояса, а Ваня в
сермяжине. Ребята издевались над бедно одетым товарищем. И начальство школы не
только не выступило на защиту Вани, но уволило его из школы за то, что он не был одет
«по форме». Пришлось Ване учиться в церковно-приходской школе.
По окончании школы дядя отвез Ивана к матери, которая работала у Аптекмана в
Армавире. Встреча сына с матерью была невеселой. С первого же дня надо было думать,
куда определить сына. А Аптекман был хозяин строгий и жадный, учитывающий каждый
кусок хлеба. После долгих хлопот Прасковье Кузьминичне удалось пристроить сына на
лето учеником в кондитерскую.
Через некоторое время Иван поступил в каретную мастерскую, где стал обучаться
малярному делу. Потом его, как сына кубанского казака, приняли в Майкопскую военно¬
ремесленную школу. В портняжном цехе этой школы Иван стал учиться шить черкески,
бешметы, шаровары, шапки-кубанки. Через три года он получил аттестат на звание
шапочно-портняжного мастера.
И не только ремеслу обучался Иван Семенович... Уже в то время казачья среда, внешне
еще продолжавшая казаться монолитной, все острее раздиралась классовыми
противоречиями. В среду казачества уже проникали революционные настроения. И по
окончании военно-ремесленной школы Иван Семенович вернулся в станицу Попутную с
тревожными мыслями, неудовлетворенный существующим порядком.
Молодой казак в зимний период портняжничал, а с весны занимался сельским
хозяйством. Подросли и все ребята с Канавинской улицы.
Неясные мысли о несовершенстве станичных порядков становятся более определенными
и тревожными.
...Разразилась империалистическая война. Иван Семенович и большинство его друзей
детства с Канавинской улицы были призваны в царскую армию. В окопах эти люди
окончательно поняли, за чьи интересы проливают они свою кровь, и кому они должны
верить.
К моменту великой Октябрьской социалистической революции в станице Попутной
оформилась партийная организация большевиков, в которую, по свидетельству
участников событий того времени, входили — Татьяна Соломаха, Назар Шпилько,
Цапуров, Макуха, Пахомов и Чуб.

Эта организация в августе 1917 года образовала в станице революционный комитет,
который одновременно назывался и советом. В станице получалось двоевластие — совет
и станичное правление. Обиженные, на первых порах, по привычке, с жалобами
обращались к атаману, но неудовлетворенные его решением шли в совет. Между советом
и атаманским правлением станицы разгоралась ожесточенная борьба.
И. С. Богданов — красный партизан,
депутат Верховного Совета СССР
от Краснодарского края.
Иван Богданов приехал в станицу с твердым
решением бороться за освобождение
трудящихся от помещичьей и капиталистической
кабалы. Он связывается с советом и партийной
организацией, хотя в это время еще не состоял в
партии.
Из городов доносились тревожные вести.
Интервенты заняли Украину, дошли до Ростова.
Совет объявляет набор добровольцев в
красногвардейский отряд. Лучшие сыны народа
записываются в этот отряд. Через час под ружьем
уже стояло 300 человек, готовых отдать свою
жизнь за дело революции.
Вскоре организовался, второй отряд, который
пошел драться с белыми под Форштадт. Отряд,
организованный Иваном Семеновичем
Богдановым, под его командой разоружил
белобандитов в Николаевке.
Красные попутненские партизаны бились с
белыми на берегах Урупа, Кубани, в степях
Ставрополья, в астраханских песках. Они не
щадили своей жизни в борьбе с
многочисленными врагами. Иван Семенович
Богданов принимал участие в боях в
Ставрополье, в астраханских степях, как комиссар
кавалерийского полка, был ранен. После армии т.
Богданов работал на руководящей хозяйственной
и советской работе.
* * *
В Попутной на собрании, на котором присутствовало больше 1000 человек, казачество
выдвинуло кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР своего станичника Ивана
Семеновича Богданова.

Ныне Иван Семенович Богданов с честью носит высокое звание депутата Верховного
Совета СССР.
3
Я вспоминаю.
Красный партизан, активный участник гражданской войны, Назар Платонович Яковенко
рассказывает о себе так:
— Я сын безземельного крестьянина Полтавской губернии. С 14-ти лет я ушел из дому в
батраки. До военной службы я перебирался от одного хозяина к другому, с одной
случайной работы на новую, исходил вдоль и поперек Украину, побывал в Крыму, много
перевидал всего, всякого народа, наслушался всяческих разговоров. Везде я видел
беспросветную нужду рабочего и трудового крестьянина, безжалостную эксплоатацию,
творимую помещиками и кулаками.
к
кЛ
Н, П. Яковенко — красный партизан.
Ныне участник ВСХВ.
Среди крёстьянства, в особенности по экономиям, на
которых приводилось работать, в то время появилось
довольно много грамотных людей, которые тайком
говорили, что скоро у помещиков землю отберут и
раздадут ее крестьянам. Разговоры эти будоражили
людей, но толком ничего ясно не было.
В 1887 году я был призван в армию. Попал в пехотную
часть, расположенную в Киеве. Однажды я был
назначен часовым в окружной суд и как раз
присутствовал, когда судили за политику. Подсудимой
была дочь генерала. Она просидела в тюрьме три года.
Во время процесса судья ей сказал: «Пожалей свою молодость, пожалей отца». (Генерал-
отец сидел тут же на процессе и все время плакал). В ответ подсудимая громко ответила:
«Судите меня, как знаете, но все равно пройдет хоть пятьдесят лет, а землю и власть у вас
отнимут, не может быть такой неправильной жизни на земле, как сейчас».
На всю жизнь я запомнил эти горячие, дорогие слова. Процесс длился несколько часов. На
все вопросы подсудимая отвечала дерзко, и судья кричал на нее, требуя не оскорблять
царя и его суд. Ее приговорили к высылке под надзор полиции.
Случилось мне в качестве часового не раз бывать в суде на процессах, где судили рабочих
за революционную деятельность и приговаривали к каторге, к тюрьмам, к смертной
казни, на высылку. Эти процессы меня очень многому научили, и я понял, что есть люди,
которые глубоко в подполье работают для народа, не жалея себя, ведут борьбу с
царизмом, не боясь ничего.

По окончании военной службы я женился; из-за нужды и малоземелья перекочевал с
семьей на Кубань на заработки и остановился в станице Попутной. Я работал в батраках у
богатых казаков. И здесь, на Кубани, жизнь батрачества была также безрадостна, как и в
других, виденных мною местах. Также, как и на родине, из меня хозяева выжимали все
соки.
Не разгибая спины, работали мы день и ночь, вместе с женой и детьми, не зная отдыха, и
все же едва зарабатывали на жизнь.
Привольно жило попутненское кулачество, а беднота иногородняя и казачья страдала
нещадно.
После долгих лет каторжной работы, я отработал клочок плана у Довгаля Василия и
построил себе хату, за что мне пришлось ежегодно выплачивать 96 карбованцев под
страхом, что если не выплатишь в срок, то заберут последнюю лошадь, корову.
Однажды так и случилось: я не выплатил во-время 40 рублей и попал в каземат, где
вместе с такими же, как и я, — Рябухой, Личко, Холодовым, — просидел семь суток.
Наконец, атаман выпустил, при условии обязательной срочной уплаты. Пришлось бросить
свое хозяйство и наняться пасти скот.
Так я всю жизнь работал, не успевая заработать даже на выплату посаженной, а ведь надо
было воспитывать семью, малолетних было 5 душ. Жалкая прошлая жизнь. Вспоминать
прямо противно, что отдал свои молодые силы и здоровье на паразитов.
Пришла революция 1905 года, и деревня вся забродила, заходила ходуном.
До самых глухих станиц, деревень дошли вести о революции в городах, о всеобщей
забастовке, о боях рабочих с царскими войсками. Появились в станицах революционные
листовки, стали приезжать из города ораторы, объяснять события, агитировать.
Помню, в станицу Попутную приехал из Бесскорбной казак Пашков и собрал митинг на
Высочином кургане. Он говорил, что трудящиеся казаки и иногородние не враги друг
другу, а братья по классу, имеющие одного общего врага буржуазию. Вскоре мы
услышали, что Пашков арестован.
Помню также, приезжал к нам в это время агитатор Булгаков. Перед митингом по всей
станице были расклеены листовки. Ночевал Булгаков у Голубева Терентия. Наутро
собрался громадный митинг. На митинг явилась и местная буржуазия станицы во главе с
атаманом, которая мешала Булгакову говорить, требовала прекращения речей против
самодержавия. После митинга атаман и его приверженцы арестовали Булгакова и увели в
правление, чтобы выяснить личность. Весь народ с митинга хлынул к правлению, требуя
освобождения арестованного. Испугавшись насилия, атаман вынужден был Булгакова
освободить. Станичный поп Иванов, наблюдая за событиями, составил список
станичников, наиболее активно и резко себя ведших, и на другой день, поодиночке были
выловлены и арестованы восемь человек. Вскоре их судили и приговорили к 2-м годам
тюрьмы. Это были: Величко А., Романовский, Проценко, Федьков, Кузько, Голуб,

Найденов, Петров; большинство из них в годы гражданской войны были добровольцами в
Красной Армии.
В 1906 г. под влиянием революционной агитации разъезжавших по станицам бакинских
революционеров, снова вспыхнули аграрные волнения. Сотни крестьян и казачьей
бедноты станицы Попутной и ближайших станиц и хуторов бросились захватывать
сенокосные угодья помещиков Мазая и Макея. Богатеи отвечали на это вызовом
ингушских сотен, массовыми избиениями, арестами.
Революционное движение было разгромлено, но оно сделало свое великое дело: весь
сознательный бедняцкий народ стал ясно понимать, кто истинный его враг, стал
понимать, каким путем надо добиваться своего освобождения.
Вот один из примеров, как в те годы раскрывались глаза у массы, и среди бедноты стали
вырастать будущие бойцы за революцию.
Весною 1907 г. бурный митинг в станице Бесскорбной. На митинг, в сопровождении
сильного конвоя, приехал сам наказный атаман Лабинского отдела. Атаман выступает,
стыдит казаков, называет их предателями родины.
— Почему вы, казаки, идете громить помещиков?
— У нас негде пасти скот, земли мало, — несется ему в ответ из толпы.
Атаман, чтобы расколоть население, стал натравливать казаков на иногородних.
Одна из женщин — беднячек кричит: «А нам куда деваться?» Атаман в ответ: «В море, на
дно». Глухой гул толпы был ответом на этот выпад атамана. Казак Пашков выступил с
горячей речью против атамана, толпа вела себя угрожающе, и атаман, вместе со своим
конвоем, поспешно уехал.
Ночью казака Пашкова арестовали и он, погиб где-то в царских застенках, а его сыновья
стали героями гражданской войны.
4
Мы шли под большевистскими лозунгами.
Главный садовод колхоза «Политотделец», казак-бедняк, бывший член ревкома станицы
Попутной в героическом 1918 году, Гречко Ефим Матвеевич, сидя за стаканом чая под
чинарой в густом колхозном саду, рассказывал о своей прошлой жизни мне, автору этих
строк, и Чубу В. С.

Гречко Ефим Матвеевич — казак ст. Попутной,
главный садовод колхоза «Политотделец».
да в запасе состоишь 5 лет, итого коню исп
военного учета и разрешается работать на
— Прожил я при царизме 30 лет, ничего
утешительного не видели ни я, ни мой отец
Матвей. Жили, что называется, бедно. Отец
из-за многосемейности вынужден был
прирабатывать и уходил в Отрадную в
мастерскую.
У моих родителей было 7 дочерей и два сына.
Как известно, девочки у бедного казака
большая тягость, так как земельный надел на
них не полагался, да, плюс к тому, надо
готовить и приданое. Рождение сына — это
счастье, гордость казака, продолжение его
славы. Отец получал на мальчика новый
земельный надел (пай). Но этот пай, если
посчитать, закабалял казака. Для военной
службы отец несколько раз покупал мне
строевого коня, его браковали, покупал снова
и снова браковали — до разорения. А после 2¬
х летней службы казак переходил в запас
вместе с конем и амуницией. На службу
уходишь — коню 4—5 лет, да служба 2 года,
лняется 11—12 лет, тогда его снимают с
нем, а ведь он уже из цены вышел, — значит
опять разорение, а пользы-то нет.
В 1914 году я был мобилизован на империалистическую войну. Страдал вместе со всеми
казаками и солдатами, — голодные, раздетые, и снегу по шею. Бывал в боях, видел
тысячи трупов убитых — русских и турецких братьев, таких же трудящихся, насильно
посланных на убой. Я видел тупость генералов и офицеров, грубость, издевательства над
рядовыми, даже и в окопах...
Воевали, терпели и глубоко возмущались. Всюду слышали промежь себя слова: «До каких
пор будем мучиться, убивать?... За что?...» Вспомнились мне здесь, на турецких землях,
слова, запавшие в сердце, слышанные в 1905 г. от ораторов на митинге в Попутной.
Их огневые слова в горах далекой Турции сравнивал я, присчитывал и убеждался в
правдивости слов оратора.
Я возненавидел привилегированную часть. Почему в тылу жиреют? Богатые откупаются
деньгами от фронта. Почему в Попутной гвардейцы Селютины все дома?
В 1915 году я был ранен в ногу в демобилизовался.

Вернулся в Попутную в 1916 г. с громадной злобой против обманщиков — царских
генералов, офицеров, атаманов. Жена стремя малолетними детьми жила в батрачках у
богатеев. Жена моя — дочь иногороднего Степана Чуба.
Дома увидел безрадостную жизнь. Беднота разорилась и осиротела, кулачество от войны
еще больше нажилось. Станицы провожали на фронт мобилизованных, плакали бабы и
дети, прощались с кормильцами. Притихла станица. Остались дряхлые старики да
инвалиды. Старики, что из кулаков, духов не падали.
Вернувшись с фронта, я еще больше сроднился с тестем своим Чубом, который был уже
большевиком.
С фронта все возвращались и возвращались солдаты. Приводили заросшие, грязные,
вшивые, голодные, изможденные, несли с собой грозные для буржуазии лозунги: «Долой
войну!»
Затем вспыхнула февральская революция. Временное правительство Керенского
продолжало старую политику: «Война до победного конца», снова ввело смертную
казнь... Но было поздно: массы на фронте и в тылу убедились, что Временное
правительство есть правительство предателей. Влияние большевиков все возрастало... И
хлынула солдатская и казачья масса после братания на фронте по домам, неся вместе с
оружием и большевистские лозунги.
Возвращались по одиночке и местные офицеры. Недовольные новым строем, вспугнутые
революцией, настороженные, они старались прятаться, боясь самосуда озлобленной
массы.
Но потихоньку принюхиваясь, взвешивая обстановку, они вербовали сторонников на
случай восстания.
5
Сопротивление контрреволюции.
О собраниях, проводимых офицерами, атаманами, кулачеством тайком от совета,
рассказывает в своих воспоминаниях казак Гречко Е. И.
— Мне, — говорит он, — совместно с Богдановым Андреем Степановичем, членом
Попутненского совета и казаком-фронтовиком, было поручено пойти на одно из
созванных офицерством собраний и узнать, что они там говорят и замышляют. Часовые
нас, как фронтовиков, пропустили без пропусков. Зашли в зал, видим, народу полно; в
президиуме восседают: Казликин, Ященко, Курило, Еременко, Погорелов С., Сергеевы
Абрам и Петро, Татаренко, Селютины и другие.
Слушаем речь сотника Ященко — маленького, подвижного. Он говорит о былой жизни на
Кубани, о заслугах казачества перед родиной, о старых подвигах отцов, дедов, не
посрамивших казачьей славы. «Господа казаки! Нашу свободу, счастье, мир хотят
нарушить и отнять у нас казачество немецкие шпионы — большевики. Нам надо
восстановить и защитить прежнюю казачью славу и уничтожить большевиков. С немцами
войну продолжать до победного конца».
Речь его была покрыта недружными аплодисментами. За Ященко выступил есаул
Казликин. Говорить он не умел, потел, горячился, нервничал, надувая рябые щеки. Одно
можно было уловить и понять в его путаной речи: Казликин требовал немедленного
восстания против советов и смерти большевикам.
Старики и начальство и этого оратора одобрили, крича: «Правильно говорит есаул! Знаем
мы его!»
В заключение офицер Татарка, что из учителей, зачитал резолюцию «О свержении совета,
обезоружении Красной гвардии и аресте большевиков и сочувствующих». Опять старики
затрясли седыми бородами: «Правильно! Пора начинать! До каких пор будем терпеть эту
власть и их командиров?»
Поднялся шум, топот, фронтовики-казаки запротестовали, стучали прикладом винтовок о
пол.
Я выбрал минуту, попросил слова. Слово председательствующий Варавка не дал. Тогда я
начал сам: «Братья казаки! За что и с кем мы опять воевать будем? Война никчемная
надоела. А сейчас нас господа офицеры снова призывают, натравливают нас на
иногородних и советскую власть. Нам надо землю у помещиков отобрать и дать
иногородним и казачьей бедноте». Казаки-фронтовики стали одобрять меня, а старики
кричат и стучат костылями. Выскочил Ященко и стал угрожать арестовать, как шпиона.
После этого старики обнаглели, набросились на нас с костылями, требовали расправы
немедленно, без суда. Но тут фронтовики выручили — оттеснили стариков.
* * *
На одном из митингов с длинной речью о работе Рады выступил отдельский писарь
Михайлец (Коломейцев). В толпе слышались только отрывки фраз оратора: «Рада
защищает... Большевики открыли фронт... Они поднимают руку на Временное
правительство... Они церкви... Братья казаки постоим... Да здравствует учредительное
собрание!». Потом выступил эсер Федченко:
«Нам не нужна Рада, не нужны и большевики. Нам нужно возвеличить дух народный, я
призываю вас к объединению»...
Народ волнуется, не поймет в чем дело.
Выступил Шпилько и простыми, понятными, убедительными словами рассказал о
предательстве Временного правительства и Рады.

Богданов И. С. громко зачитал ленинский декрет о мире, земле. На этом же митинге
удалось создать комиссию — 20 человек представителей от казаков и 20 человек от
иногородних, которой было поручено рассмотреть все вопросы, связанные с выборами в
совет.
Через несколько дней эта комиссия созвала митинг, на который собралось до трех тысяч
человек. Приходя на площадь, станичники становились: кто за советскую власть — на
правую сторону, кто против — на левую, и так станица, столь своеобразно проголосовала
за советскую власть.
При выборах в совет шла ожесточенная борьба, в результате которой, поддержанные
фронтовиками, победили большевики.
Назар Шпилько был избран военным комиссаром совета.
Цапуров К. К. избран комиссаром станицы, Чуб Степан — комиссаром земотдела.
Совет выделил несколько комиссий, которые приступили к работе: к учету
конфискованной у помещиков земли, к отводу ее бедноте, к разработке планов и т. д.
Из совета был выделен революционный станичный комитет.
* * *
Между советом и атаманским правлением станицы разгорелась ожесточенная борьба.
Совет, под руководством партийной организации, перешел в наступление. Атаману
станицы Попутной Карпову было предложено передать власть совету без боя. Шпилько,
обращаясь к атаману и его приближенным, говорил: «В городах власть переходит к
советам и вам здесь нечего делать».
Кулаки Бродецкий, Палий, Боровик, Целуйко, Сергеев, Варавка и др. вопили: «Что значит
передать власть? Кому передать? Без крови не дадим. За вами казачество не пойдет!» Но
уже через несколько дней они увидели, что с большевиками идет в одну ногу много
попутненских казаков.
В станице Отрадной состоялось совещание революционного казачества и крестьянства
станиц Попутной, Отрадной, Передовой, Удобной, Спокойной и Подгорной. Совещанием
руководил большевик, механик мельницы, Пузырев. Директивы партии были приняты к
исполнению.
Не спят ночами попутненские большевики, организуют вокруг советов актив и
отвоевывают массы из-под влияния меньшевиков эсеров и кадетов.
Классовая борьба в Попутной, как и в других станицах, селах и хуторах Кубани,
разгоралась все острее. В станице Попутной оформилась партийная организация
большевиков, в которую вошли: 1) Шпилько Назар Трофимович, ныне депутат Верховного
Совета РСФСР, краснознаменец, 2) Богданов Иван Семенович, ныне депутат Верховного

Совета СССР, 3) Цапуров Козьма Климович, командуя батальоном в бою с
белогвардейцами, геройски погиб 20 июня 1919 года, 4) Соломаха Татьяна Григорьевна,
зверски казненная белогвардейцами в конце 1918 года, 5) Макуха Анисим Иванович,
умерший от болезни в 1924 году, 6) Чуб Степан Андреевич — работал комиссаром
земотдела совета, погиб в начале 1919 года в астраханских песках, 7) Степной Моисей Г.,
погибший в конце 1918 года, 8) Шпилько Владимир Трофимович, брат Назара, геройски
погибший в боях с белогвардейцами в 1919 году как командир конного полка, 9)
Лазаренко Яков, погибший в конце 1918 года.
Партийная организация под руководством Шпилько Н. развернула в станице большую
работу.
* * *
Офицерство устраивает тайные собрания, стремясь перетянуть на свою сторону побольше
казаков, фронтовиков. Собираются то у Еременко, то у Ященко, то в лесу, то в степи
богатые казаки, офицеры, атаманы, торговцы, попы, взволнованные успехами
революции.
Поднимает есаул Казликин, будущий полковник, первую чарку — за войну до победы...
Вторую пьют за родную Кубань, — а к третьей чарке добавляют — смерть большевикам...
перевешать, в Кубани утопить...
Здесь, в кругу пьющих, восседает поп Леонидий Вишневский. После каждого тоста отец
Леонидий хриплым голосом повторяет уже в десятый раз: «Благословляю воинов божьих
на правое дело. Аминь!»
Изрядно выпив, «военный совет» строит планы восстания.
Единогласно порешили самым удобным днем восстания избрать «легкий к почину, богом
благословенный» Троицын день. Крутит длинные рыжие усы Казликин, доволен планом.
Зачитал обязанности каждого еще раз... И, за одним ходом, будущие офицерские чины —
повышения.
И еще порадовал отец Леонидий. Улыбаясь и сверкая глазами, Леонидий запустил руку в
черную рясу и извлек пачку свежих прокламаций, написанных от руки... «Разрешите,
господин есаул, и мне слово. Пока, знаете, не забыл, необходимо согласовать оное
содержание, что, знаете, милые воины, мы семь дней и семь ночей не спали, писали у
самого алтаря божьего. Выполнили инструкцию патриарха — высшего начальства».
Овладев всеобщим вниманием, Леонидий начал читать нараспев:
«Анафема екатеринодарского священства большевикам. По прочтении передайте другим.
Патриарх московский и всея России в послании к возлюбленным о господе архипастырям,
пастырям и всем верным чадам православной церкви христовой, призывает обнажить
меч духовный против извергов рода человеческого — большевиков и предал их анафеме;

братия, вооружайтесь для уничтожения их. Религия, церковь с вами, — да поможет сам
господь бог»...
* * *
В Попутной один за другим формировались красногвардейские отряды и отправлялись на
подавление восставших.
Из Отрадной к Шпилько прискакал нарочный, боец-красногвардеец, Калинкин Алексей,
передал от ревкома требование об оказании помощи: белые подняли в Отрадной
восстание. Шпилько бросает второй отряд на помощь отрадненцам.
Восстание ликвидировано, белые разбиты, часть бежала в горы, их ловили, направляли в
трибунал. В Надежной с помощью местной Красной гвардии, в частности М. Гребенкова и
других, пойманы главари восстания: атаман Брагин, офицеры — Белобородов, Васильев,
Чикильдин и другие. На площади в Отрадной, после обезоруживания восставших,
произошла встреча двух отрядов — попутненского и отрадненского и ее командиров:
Шпилько Назара, Холодова Николая, Пузырева, Чередниченко Мефодия, Кандыбы
Василия, Проценко Николая и других. Красная гвардия присягала на верность революции.
Привезли убитого белогвардейцами большевика, организатора советов, бывшего учителя
— Макеева, похоронили с воинскими почестями на площади станицы Отрадной, как
героя-бойца революции.
Из Отрадной объединенный отряд, под командой Чередниченко, отправился в горские
станицы обезоруживать восставших и утверждать подлинные советы.
В некоторых станицах отряд встречал сопротивление, а в некоторых при первом
требовании сдавали оружие, встречали с хлебом, солью.
Избрав совет и организовав станичную местную Красную гвардию и самооборону, отряд
двигался дальше.
Были и такие станицы, как Николаевская, Сингилеевская и др., которые обезоруживались
по 7—8 раз и восставали снова с оружием. А оружие это шло потайным каналом из
армавирских складов Красной Армии от предателя родины, бывшего военного комиссара
Лабинского отдела Погорелова (попутненского), что позднее, в тяжелые дни отступления,
перебежал к белым и был убит нашими в боях на Маныче.
В эти грозные годы Попутная поставила 4 отряда добровольцев — 1500 человек партизан,
лучших сынов трудового народа, для беспощадной борьбы с контрреволюцией.
6
Как мы дрались.

Для участия в отражении натиска корниловских банд сформировался полк в 700 человек:
армавирцы, отрадненцы, полутненцы, бесскорбненцы, вознесенцы и урупенцы.
Командование полком принял казак Подгорный, впоследствии погибший в боях в 1919
году.
К вечеру 8-го апреля полк получил распоряжение по телефону из Тихорецкой: занять
участок на фронте.
Уже смеркалось, на мостах расставили посты с пулеметами. Пехота залегла в цепь вдоль
правого полотна железной дороги в направлении на Ростов. Командиры рот объяснили
нам — ночью ожидается атака корниловцев.
Всю ночь моросил холодный густой дождь — промокли до костей.
На рассвете белые повели наступление густыми цепями; на нас молча шли, держа
наперевес штыки, отборные офицерские цепи.
Нашим дружным ружейным и пулеметным огнем атака была отбита, корниловцы
отхлынули, вслед им выскакивали наши перезябшие роты и, радуясь возможности
размяться, преследовали отступающего врага. На восходе солнца бой разгорелся с новой
силой. Отступив, белые окопались. Заработали сильнее их пулеметы, бомбометы,
винтовки, трехдюймовые и шестидюймовые орудия.
Наш полк оказался отрезанным с трех сторон.
Белогвардейцы сгруппировали большие силы, свыше, как выяснилось потом, 5000
штыков.
Бой шел целый день. С Ейска к нам подошел небольшой отряд, обстреленный белыми из
батареи. Наша первая рота лежака в цепи, окопавшись в зелени; пулеметы белых
поливали нас. Убит Поляничко Петр, Тищенко Иван и другие, тяжело раненую сестру
милосердия командир приказал мне и Маслакову Алексею вынести из-под огня на
перевязку. Сложив четыре руки замком, понесли сестру и, сдав на санитарный пункт,
возвратились в цепь... У вагона штаба слышу кричит комполка Подгорный: «А ну, боец,
сюда!». Я подбежал. Спросил фамилию, какой роты и приказывает: «Вот лошадь, садись,
вот пакет — это боевой приказ. Видишь вон тот курган, напротив станицы Павловской?
Мигом скачи, сдай пакет командиру роты и быстро возвращайся». Я бросился выполнять
приказ. Командирский конь, сразу видно — бывалый, вытянувшись, как стрела, пригнув
уши, понес меня под свистом пуль. За несколько минут полюбил я и оценил эту умную
лошадь, спокойствие и уверенность которой делали спокойным и меня. Разыскав у
кургана командира 4-й роты Мищенко и передав ему пакет, я тем же аллюром вернулся
назад.
Подгорный, ничего не говоря, сначала осмотрел коня, облапал и, убедившись, что он не
ранен, облегченно вздохнул. Доволен, смеется в рыжие усы, сдвинул на затылок свою
серую заломленную папаху, кашлянул и вытер вспотевший лоб. «Ну, Соломаха, молодец!
Теперь иди в цепь и сообщи командиру». А мне жаль расставаться с конем. Заметил это и
Подгорный: «А что, хорош конь? — спросил он. — По наследству достался, от убитого
немецкого капитана. Ну, ну, ступай в роту».
Побежал я в роту с радостными мыслями и за коня и за успешное выполнение боевого
задания командира. Бой продолжался до 2-х часов дня. В бою бойцы достали оружие,
патроны, гранаты, пулеметы, обмундирование и другие трофеи.
Через час отряд снялся, начав отходить к станице Уманской.
В Сосыке остался отрезанным наш броневик. Пулеметчики, не бросив пулеметы, стреляли
до последнего патрона, расстреливая в упор наступающие колонны корниловцев, а когда
не стало патронов, отстреливались из наганов.
Пулеметные команды Комарова и Любимова отходили последними, часто останавливаясь
и сдерживая атаки белой конницы.
Наконец, отряд прибыл в Армавир на переформирование, а уже через три дня мы
выступили на подавление кулацкого восстания в станице Николаевской. Здесь мы
соединились со вторым попутненским отрядом под командой Ивана Семеновича
Богданова. В отряде были две пулеметные команды, первая под командой Комарова,
второй командовал неустрашимый Сережа Скляр. Богданов И. С. отдал распоряжение
двигаться на Барсуковскую, дойдя до которой наш отряд занял с боем мост и отнял 4
орудия. Белые на рассвете перешли вброд Кубань, ниже Богуславской, оттеснили нас,
взяли снова мост. За овладение мостом Богданов трижды водил нас в атаку.
20 сентября 1918 года наш отряд встретился с отрядом Матвеева, влившегося в
Таманскую армию.
С помощью моряков с восходом солнца пошли на Богуславскую в четвертую атаку.
Матвеев с фланга прижал белогвардейцев к Кубани, не выдержали они и бросились
вплавь спасаться. Наши стреляли с крутых берегов в головы, карабкавшихся в воде белых,
и поплыли вниз по Кубани офицерские фуражки с кокардами. Не многим удалось
переплыть реку и добраться до другого берега; большинство белых нашло могилу на дне
быстроходной Кубани.
В плен попала к нам масса новеньких пулеметов иностранной марки и 800
белогвардейцев, не решившихся броситься в страшную бурлящую реку.
7
Восстание белогвардейцев.
В станице Попутной на охране советской власти оставался лишь небольшой гарнизон, так
как 1500 попутненских красных бойцов в составе трех отрядов ходили по всей Кубани,
героически борясь за советы.

Пользуясь уходом отрядов, белогвардейцы подняли восстание. Возглавлял восстание
есаул Казликин. Под видом организации помощи красным партизанам, он сформировал
свою сотню, отобрав в нее махровый контрреволюционный элемент.
г
Цыбанов Т.,
Куклин И. И.,
Прилуцкий Д. С.,
Герасименко 3. И.,
— геройски
погибли в боях с
белогвардейцами.
В станице Отрадной вспыхнуло контрреволюционное восстание, но
было быстро подавлено. Через несколько дней кулацкие восстания
последовательно вспыхнули в станицах Спокойной, Вознесенской,
Урупской, Прочноокопской и других. Наши отряды носились из одной
станицы в другую, обезоруживая восставших и восстанавливая советы.
А в это время дома, в Попутной, кулаки подняли голову.
Утро. Ясный весенний день
Вдруг недалеко из-за поворота раздается старая казачья кубанская
песня:
С девками молодками
Полно нам гулять,
Перины, подушечки
Пора нам забывать.
Из-за угла на лысом жеребце показывается лихо гарцующий есаул
Казликин. Зеленая черкеска с газырями затянута серебряным поясом.
Кинжал и шашка под чернью с серебром. Кубанка бухарского смушка.
За плечами щеголевато переброшен белый башлык. На правом боку
наган с позолоченной кабурой. Всем своим видом хочет сказать
Казликин: «Смотрите, вот я каков, возьми меня, попробуй». За ним идет
его сотня, вооруженная до зубов.
Сотня проходит по улице с песнями и гиком, у совета вызывающе поет:
Еще не забыть нам
Про добрых лошадей...
Красные партизаны — Гуржий Алексей и Иван вспоминают:
— Днем в ревкоме несли посты, охраняя станицу от налета
белогвардейцев.
Ночь прошла спокойно. Утром слышим — набат. Как всегда, по набату
собираемся в штаб отряда. Смотрим — по улице спешат наши
красногвардейцы к месту сбора, а их встречают белогвардейцы,
обезоруживают. Многих арестовали, посадили. В числе арестованных:
комиссар станицы Цапуров, Богданов И. С. и другие товарищи Шпилько
Н. Т., Татьяна Соломаха, Косович успели скрыться ночью. Восстание совершилось, кулаки
празднуют победу. Разряженные богатые казачки весело хохочут, издеваются над
женщинами иногородними.
Иван Семенович Богданов в своих воспоминаниях говорит:
— Ночью окружили мою хату вооруженные белогвардейцы, потребовали открыть дверь,
я хотел сопротивляться, но решил, что это бесполезно: сожгут в хате живьем. Забрав
оружие, арестовали меня и погнали в штаб в школу. Там заседали
старики. Присутствуют попы — Иванов, Вишневский, тут же
офицеры. С речью выступает Варавка: «Господа казаки, где это було
в истории, чтобы казак братался с мужиком, да еще землицы нашей
дай им, хамзолы проклятые. Наши отцы, деды завоевали эту землю,
костями легли и буйной кровью полили эту землю, а хохлы где
были? А теперь хохлам давать эту землю, не бывать этому! Да еще
объединяться призывают. Не бывать, господа, этому! Через труп
наш переступят, тогда получат землю. Жили век без мужиков и
дальше проживем».
Кто-то сзади выкрикнул из фронтовиков: «Вы опять призываете
кровь проливать? Мало ее полили, мало жизней положили на
турецком и германском. А где вы были? По тылам скрывались, как
собаки от мух, а сейчас опять горланите о войне»...
Наконец, Васьков заметил меня, приказал вывести в коридор. В это
время Ященко привел арестованного, избитого председателя совета
Козьму Цапурова.
Сидим с Цапуровым запертые в классе, боимся, что ночью в расход
выведут. Приезжал сам Казлякин, допрос вел охрипшим голосом,
издевался над нами и насмехался: «Казаки христопродавцы». Бил
плетью и допытывался: «Как поймать Шпилько?» Я ответил:
«Спасибо скажи, что нас случайно поймали».
Я спрашиваю Козьму, как попал он им в руки. Объяснил Цапуров,
что ночью возвращался с Синюхи и был захвачен восставшими, что
наши успели скрыться, группируются на горе. К вечеру нас из школы
забрали, пригнали на площадь. Станица встревоженная, вся на
ногах, гудит, как потревоженный улей пчел. Кругом вооруженные и
бородачи и подростки, тащившие по земле отцовские шашки.
Женщины-кулачки
готовы броситься, растерзать, плюют нам в лица. Атаман Карпов
направил нас в каземат. Дежурный Сметанка Нефед торжественно
пропустил в двери каземата. В карцере и в сараях уже полно
арестованных: Голяков Павел, Ушаков Михаил, Григорий Соломаха и
другие. Разместились тесно. Козьма Цапуров тихо говорит: «Если сегодня ночью нас не
шлепнут, значит поживем еще, утром наверняка Назар Шпилько нас выручит».
Не спали, кое-как дождались рассвета. Вдруг слышим орудийные выстрелы из-за Урупа, с
горы, догадываемся — это наши начали обстрел.
В станице возникла паника. Конная сотня здесь же во дворе, рядом с караулом. Слышим
хриплую команду Казликина: «По коням!» И поскакала сотня куда-то.
В карцер пришли атаман Карпов, его помощник Иващенко, Погорелов. Карпов
приказывает уряднику Погорелову гнать арестованных в школу; Погорелов огрызается:
«Или побить, или освободить, — говорит он, — видишь, Красные жмут уже». Погнали нас
снова в ту же школу. Видим, по станице паника небывалая, снаряды рвутся на окраине, за
станицей, народ бежит, кричит. Казликин с сотней уже смылся. Старики, как сироты без
вожака, бегают по площади, трясут белыми бородами, не зная, что предпринять.
Некоторые растерявшись орут: «Нашествие антихриста, как при Шамиле. Спасайся!»
Некоторые кричат: «Казаки, опомнись, враг у ворот, айда все в цепь. Защищать до
последней капли крови нашу землю, честь, станицу, женщин!»
В школе нас караулят два часовых. Притихли кулаки, стали заискивать. Красные с горы
прислали на имя атамана Карпова ультиматум за подписью Шпилько: «Освободить
немедленно всех арестованных, срок два часа, за невыполнение бомбардируем
Попутную и пощады вам не будет. За выполнение гарантируем казнь». Кулаки стали
просить Цапурова Козьму Климовича: «Давайте перемирие, флаг белый выкинем».
Цапуров коротко и твердо ответил: «Я арестованный — не могу. Кружатся старики вокруг
нас, просят сжалиться над седыми головами. Вдруг приезжает Иващенко с приказом от
есаула Казликина: «Арестованных Цапурова и Богданова доставить в его штаб на
Спокойно Синюшинский хутор». «Далеко драпанула сотня и ее командир! — сказал
спокойно Цапуров прямо в лицо Иващенко. — Неужели, Иващенко, ты не думаешь
больше в глаза нам смотреть? Одумайся, пока есть время; Казликин был да сплыл, ему не
возвращаться, а вам за ним не угнаться. Куда нас погонишь, оставь это дело. Плохо будет
от красных». Задумалось и растерялось попутненское начальство, да срок ультиматума
короток.
Не погнали нас в штаб Казликина, раздумали кулаки, надеясь на
помилование.
Цапуров заболел, просил послать за фельдшером. Нашелся один из
часовых, Кулик Никита, и повел Цапурова к фельдшеру в станицу.
Смотрим, обратно уже самого Кулика ведет арестованным
красногвардеец Миша Беловицкий. Вошел и объявляет нам:
«Выходите, станица в наших руках».
Шпилько с отрядом занял станицу.
Парторганизация открыла митинг и разоблачила перед народом

белогвардейскую авантюру Казликина и его банды. Выступали Шпилько, Цапуров и
другие. Во многих домах найдено большое количество оружия. Запас оружия обнаружили
и в помещении местной церкви. В алтаре оказался склад ручных гранат, на колокольне
остались три пулемета.
8
Скорей на фронт.
Станицу Отрадную заняли наши красные части, кузьминцы из Куцемеловского отряда.
Разбив передовые части белых, они успокоились, беспечно поснимали посты и заставы,
оставив только в центре станицы небольшое охранение.
Узнав это через станичных кулаков, белые врасплох напали на сонных кузьминцев.
Началась беспощадная резня, которую прекратили только к утру подоспевшие на помощь
красные отряды.
По улицам Отрадной валялись горы трупов.
Красный казак Гуржий Алексей рассказывает:
— Часть бойцов, в том числе и я, были из Отрадной отпущены домой в станицу Попутную
отдохнуть и белье сменить. Вместе со мной прибыли: брат Иван, Щеголев Иван,
Свириденко, Кобелев и другие. В ревкоме мы узнали, что белые готовятся напасть на
Попутную.
Тогда все вместе мы остались на дворе ревкома.
Здесь же стоят оседланные кони. На всех улицах и за станицей посты. Я решил спать и лег
вместе с братом и Щеголевым около лошадей. Вдруг послышался страшный крик, а за
ним команда: «1-я сотня, занимай двор! 2-я сотня, перехватить дороги, закрыть выходы!
Вперед... Руби... Ур-ра-а!»
Поднялась паника. Лошади ржут, мечутся, наступают на спящих, вызывая новые дикие
крики.
Проснувшись от этих криков, бегу вместе с другими через забор, на крышу и дальше через
реку Уруп. Бросаемся вплавь. Выплыли. Перебросились через лесок. Вдруг трое конных
навстречу: «Стой!» — кричат. Мы поворачиваем, скрываемся в лесу. Через некоторое
время ползком выбираемся в гору. Здесь тоже встречаем пятерых конных,
всматриваемся, узнаем — это наша разведка. От нее узнали, что в Попутной произошла
ложная тревога. Никаких белых не было. Оказалось, что кричал и командовал во сне
Стороженко. Какой-то сонный боец, услышав эту команду, поднял тревогу и заорал. За
ним закричал другой и началось... После этого неприятного скандала решили: «Довольно
отдыхать в тылу, скорее на фронт, к товарищам, где дисциплина, где сила и организация,
а то и погибнуть так недолго.

Я, мой брат, Кобелев Метелкин,Таека, Опришко, Розанов, Бочкарев, Гоцал отправились в
отряд. Фронт опять находился за станицей.
Иду я как-то в разведку по балке во главе группы товарищей.
Темная ночь, на небе ни одной звездочки, тишина, трава не колышется, как-будто все
замерло.
В такую тишину нервы напряжены до предела.
Продвигаемся медленно, ощупью: вот, вот должны быть встречены вражеские посты.
Я приказал соблюдать строжайшую тишину, чтобы без выстрела выполнить задание
командования: узнать расположение и численность врага. Мои разведчики идут — два
справа, метров на пятьдесят от меня, два слева на таком же расстоянии, я с Кобелевым
держусь в центре.
Вдруг вырисовывается фигура врага, полусонно мурлыкающего какую-то песенку. Мы
замерли, залегли. Песня продолжается, значит мы не обнаружены. Слышу тот же голос,
что пел, спрашивает: «Мишка, Петро, заснули, что ли?»
«Значит, — думаю, — это пост, их трое. Возьмём живьем». Я шепчу на ухо: „»Тимоша,
ползи влево и нападай, а я в лоб, — свяжем». Пока Тимофей полз, слева послышался
храп. Значит заснули. В мозгу сверлит одна мысль: удалось бы связать, захватить
врасплох. Вижу — Кобелев уже возится, вяжет на земле одного, прыгнул я на другого.
Казаки проснулись, начали ругаться, думая, что это свои дурачатся, но, увидя наши
винтовки, присмирели и отправились, куда мы их повели. Приходим к месту условленного
сбора. Здесь уже два всадника и еще группа каких-то людей, по виду не похожих на
наших.
Я иду вперед, даю тихий условный свист. В ответ слышу знакомый голос: «Алеша, свой».
Это голос Мелешко П. Оказалось, они захватили троих живьем, прикололи на месте
четырех и привели трех верховых лошадей. Через несколько минут возвращаются
остальные наши разведчики, которые подтвердили показания пленных: в балке, в
кукурузе расположилась неприятельская кавалерия численностью в 400 человек. Я сел на
лошадь и умчался сообщить сведения командованию. Сейчас же было двинуто три сотни
кавалерии, которые окружили балку, и завязался бой... Затрещали наши пулеметы,
поливая белых градом пуль. У белых поднялась паника, и, почти не сопротивляясь они
бросились бежать по направлению к станице Спокойной, но в засаде их ждали наши
шесть пулеметов и две сотни кавалерии. Белоказаки этой встречи не ожидали, их
поливали и здесь меткие пулеметы.
Как выяснилось, этот разбитый нами белогвардейский отряд состоял из белоказаков
станицы Вознесенской и шел на соединение с отрядом бандита Казликина, бродившим,
как волчья стая, в горах и по станицам.

9
Полк «Красное знамя».
Загнанные нами в горы белобандиты отсиделись, ожили, рассеялись по горным станицам
и повели агитацию против советов, уговаривая кулацкий и неустойчивый элемент итти
добровольцами к генералам в белые отряды, сосредоточенные на правом берегу Кубани.
Фронт у реки Кубани. Были случаи, когда во время затишья через Кубань шла перекличка
между нашими бойцами и белыми казаками. Угадывая знакомых, с которыми когда-то
гуляли в детстве, ныне оказавшихся в лагере белых, мы бывало кричали: «Эй, Литвин
Яшка! Вчера твоя жинка просила передать тебе, что скучает, сама пашет и гуляет с
нашими красными!
А Литвии с другого берега кричит: «Три месяца дома не был, но скоро будем, выгоним вас
краснопузых». Красноармеец казак Ауло Яша, узнав по ту сторону реки своего кума
Падалку, кричит: «Кум Костюк, давай переходи до нас, довольно царским генералам
служить». А кум в ответ кулаками грозит.
В это время привозят 15 убитых и 23 раненых станичников-красноармейцев и настроение
меняется при виде трупов друзей.
Ползут слухи: под Ставрополем, в селе Татарском уничтожен красный отряд в 200
человек; из Прочноокопской, якобы, налетели белые на Армавир и уничтожили
красногвардейский полк. Такие слухи усиленно распространяли в станицах кулаки, попы,
для того чтобы сеять панику, растерянность.
Николай Григорьевич Соломаха — красный
партизан станицы Попутной, автор
настоящей книги.
Наш полк «Красное знамя» направлен в
Армавир, готовившийся к отпору против
предполагаемого наступления белых. Ночью мы
прибыли в Армавир, а через час уже заняли
позиции у Прочноокопского моста. В полку
много попутненцев: Метелик, Ястребов,
Мегерин, Бочкарев, Скибенко, Калевич и другие;
командиром нашей роты — Статаков Алексей.
Наша задача — задержать противника у моста,
не дать ему переправиться на эту сторону
Кубани.
Чуть забрезжил рассвет, как у самого моста
выросли колонны пехоты белых. Вот они ползут
черной хмарой по мосту все ближе и ближе. Вот
передняя колонна у самого моста. На наше
счастье, тумана в это утро не было, как обычно
это бывает по утрам у воды. Нам передано по
цепи: «Не стрелять, подпустить близко, стрелять
только по команде». Наконец, выпущена пулеметная очередь, вторая, третья. Раздается
неприятельская команда: «Вперед, ура-а-а!»
Поднялся невообразимый гул орудий, стрекот пулеметов. Не слышно отдельных
выстрелов, не только ружейных, но и орудийных, все слилось в одну канонаду. Белые
отхлынули» но через 15—20 минут вновь с еще большей яростью побежали к мосту. Их
косят наши пулеметы, белые нас забрасывают бомбами.
Я увидел своего близкого друга Апришко (младшего) с развороченным животом; у меня
еще сильнее загорелась ненависть, я бросился к одному из пулеметов и, схватившись за
ручку, начал строчить лента за лентой, а сам кричу: «Огонь, огонь, огонь!».
Так я «командовал» бы, наверное, долго. Опомнился лишь тогда, когда Иван Скляров с
силой оторвал меня от пулемета и передал, что меня вызывает к телефону командир
полка. Я беру трубку и слышу: «Приказываю в две минуты быть у мельничной переправы
с сотней кавалерии, которую спешить в 50—100 саженях и задержать переправляющегося
вброд врага».
Вмиг сотня уже на конях и мы летим к броду. Враг заметил это и полил нас свинцовым
дождем. Вдруг моя лошадь со всего ходу падает через голову и придавливает мне ногу.
Товарищи помогли мне освободиться. Тут же все спешились и быстро перебежкой стали
двигаться к переправе. Белые открыли сильны орудийный огонь, а пулеметы строчили
так, что не давали возможности нам делать перебежку. После этого боя мы не
досчитались многих товарищей, но и на той стороне трупы белых усеяли берег Кубани.
Несмотря на героизм наших бойцов, несмотря на то, что белых полегло в 10 раз больше,
чем наших, наше положение оказалось очень трудным: с фронта прорвались выше моста
вброд через Кубань два офицерских полка и ударили нам с тыла. В лоб наступают части
белых, переправившиеся вброд и через мост. С правого фланга наседают офицерские
полки, старающиеся отрезать нам путь к городу.
Но в это время нам на помощь поспели два новых отряда из Бесскорбной и Урупской
(ныне Советской), и враг был вынужден под нашим натиском спешно отступить снова на
ту сторону Кубани.
К вечеру я почувствовал сильную боль в ноге и спине — результат моего падения с
лошади, — и меня отправили в больницу станицы Урупской.
После выздоровления один день пробыл дома, а потом с Баталпашинским отрядом
выступил к Невиномысской. Нашему отряду, дали задание взять Барсуки, а оттуда
двигаться на Ставрополь. Барсуки мы взяли с налета, неожиданно влетев в станицу и в
сабельном ударе разбив белоказаков. Мы захватили штаб сотни Шкуро, 80 повозок с
патронами и снарядами, немного обмундирования, 70 пленных. А нас было всего 90
всадников при пяти ручных пулеметах. Об этом, видно, узнал генерал Шкуро и решил
покончить с нами. Он отрезал нам путь к Невинке, оставляя лишь возможность отступать к
Ставрополю, т. е. в руки белых. После того, как Шкуро перешел в наступление на Барсуки
крупными силами против нашей одной неполной сотни, мы вынуждены были оставить
Барсуки и на рысях направились к Ставрополю, хотя и знали, что там белые.
В пути, чтобы обмануть врага, мы ворвались в лес, спешились и устроили засаду. К вечеру
белые подтянули артиллерию и стали засыпать нас снарядами. Страшно было смотреть,
как с присвистом трещали и валились деревья. Деревья валятся со сдернутой корой и
кажется — не деревья валятся, а падают люди в белом белье. В это время так жаль
дерево. Вот белые переключили стрельбу на шрапнель, снаряды рвутся у земли. Вот сзади
загорелся лес от снарядов, затем пожар вспыхнул слева и справа. Нам грозит опасность
сгореть вместе с лесом и лошадьми. Лошади подняли храп, не успокоишь их. Мы спешим
скорее добраться до горы Надреманка. В ней наше спасение. Вот мы уже у подножия
горы, взбираемся вверх, оставив лошадей в лесу. Враг увидели нашу вылазку и окружил
гору, очевидно, решив, что мы попали в ловушку и в конце концов сдадимся живыми.
Держались мы на этом месте двое суток и решили, чем умирать с голоду, лучше рискнуть
на вылазку и попытаться спуститься на сторону пропасти. Из поясов, винтовочных ремней,
уздечек, подпруг связали веревки и спустили троих разведать: сильна ли застава,
окружающая гору. Договариваемся: если можно прорваться, то наши разведчики дергают
веревку трижды, если нет возможности, то веревку дергают два раза. Ожидаем, нервы
напряжены. Приблизительно через час—полтора наши разведчики дергают веревку три
раза.
Начинается вылазка, так сказать, своеобразный десант в пропасть. Все прошло удачно.
Спустились, рассыпались в цепь и тихонько подбираемся к заставе белых. В заставе около
пятидесяти человек. Мы зашли с тыла и бросились на них с таким громким «ура», что нам
самим показалось, что нас не 75 человек, а несколько сотен.
Белые от неожиданности растерялись и бросились бежать, но находили смерть от наших
клинков. От захваченных в плен мы узнали, что в хуторе Н.-Ягорлык стоит 100—150
повозок со снарядами и патронами. Мелькнула мысль захватить трофеи, и мы,
воспользовавшись отбитыми лошадьми, сейчас же помчались к хутору. Ворвались,
перерубили небольшую охрану и к рассвету все 120 подвод были в штабе нашего полка.
Через несколько дней я тяжело заболел, стал бредить по ночам, и товарищи меня
отправили в Попутную. Станицу я застал на военном положении. Исполком со всем своим
имуществом был готов к эвакуации, станица доживала последние дни перед
отступлением наших. Фронт с каждым днем все ближе.
4 октября в три часа дня белые подошли вплотную к Попутной. Станица подверглась
артиллерийскому обстрелу, затрещали пулеметы. Мне стало страшно и почему-то я
подумал, что вот именно в этот день погибну. Мать моя, старуха, помогает мне одеться и
выбраться на улицу, вижу — у матери трясутся руки и по морщинистым щекам текут
слезы.

Опираясь на палку, выбрался я на улицу. По выстрелам определил, что белые уже
занимают станицу. Пробегаю с трудом площадь, глянул — наперерез мне мчатся два
всадника. Я бросился через школьный сад к реке, но посмотрел вниз с горы и вижу —
дело плохо: дорога отрезана белыми. Решив спрятаться где-нибудь до ночи, а ночью
бежать к своим, на ту сторону Урупа, я повернулся обратно и заскочил в первый
попавшийся двор. Смотрю — бегает станичный почтальон, при нем мешок, оказавшийся
набитым деньгами. Увидел меня и обрадовался. Просит: «Давай спасать деньги».
Советует в погреб спрятаться. Спустились в цементный погреб; у меня винтовка, у него
наган и мешок с деньгами. Но в погребе сидеть опасно: могут легко найти. Перебежали в
соседний двор и спрятались в яме под амбаром.
Наступила ночь. Я попытался перебраться за Уруп к своим, но улицы, площадь и все
дороги были забиты белыми войсками, и я решил выждать ночь — другую. Ночью слышу
душераздирающие крики насилуемых женщин, испуганных детей, паяные песни,
стрельбу — это расстреливали пленных.
Так в разных местах я прятался три дня, связался с другими товарищами, попавшими в
такое же положение.
Вдруг на третий день часа в два дня началось паническое отступление белых. К вечеру
станицу занял Казьминский отряд, а с ним пришли Шпилько и другие товарищи.
Советская власть в станице снова восстановлена.
10
Партизаны, вперед!
Боец Донцов вспоминает:
— Поздно вечером 4 ноября 1918 года четыре пехотных полка получили от главного
командования приказ перейти на правый берег Кубани, зайти с юго-восточной стороны и
нанести удар по белогвардейской цитадели Форштадту.
Снявшись с позиции у Коноково, мы переправились на правый берег, отдохнули
несколько часов в оставленной белыми станице Убеженской, затем перевалили через
гору, что справа от станицы, и заняли позиции, растянув фронт на 12—15 километров,
причем, левый фланг наш упирался в берег Кубани, а правый уходил в северо-восток в
убеженские и прочноокопенскне поля. Позиция нашего полка оказалась на равнине, на
правом фланге фронта. Форштадт, господствующий над Армавиром, был от нас
километрах десяти. Ночью мы окопались. Было холодно, ветрено, а мы одеты по-
летнему. Наступила ночь, но нам было не до сна — прыгали, бегали, чтобы согреться. Утро
тоже не принесло тепла, было пасмурно, восточный ветер пронизывал до костей, валил с
ног.

Наше настроение ухудшилось еще потому, что, как выяснилось, ночью от нас перебежало
к белым четыре предателя, которые, несомненно, рассказали им о наших намерениях и о
наших возможностях. А возможности у нас были следующие: в каждом из полков было
человек по 800. Были винтовки, пулеметы, пушки, но, увы, патронов и снарядов почти не
было.
Так стояли мы до обеда 5 ноября. Вдруг раздалась команды «Товарищи, подготовиться,
белые идут в наступление!». Белые, предупрежденные изменниками, шли уверенно; они
полагали, что нас ничего не стоит разбить. Установив с правого фланга три—четыре
орудия, они открыли беглый огонь. Слева и в обход нашего правого фланга они пустили
кавалерийский отряд в 400 человек, а пехота шла в лобовую атаку цепями,
поддерживаемая огнем много численных пулеметов.
Мы лежим, не стреляем, нечем стрелять. Ожидаем приближающиеся цепи белых, чтобы
схватиться врукопашную. А они все ближе и ближе. Вот осталось шагов пятьсот до нас.
Заработали десятки их ручных пулеметов; пехота, делая перебежку, стреляет в нас
залпами. Свистят пули, рвутся снаряды. Мы молчим, судорожно сжимаем винтовки,
чтобы встретить врага в штыки, прикладами.
Вот мчится кавалерия белых. Вот, вот она сомнет наш правый фланг. Сейчас нагрянет
лавина бешеных всадников. Уже сверкают обнаженные клинки. Но тут раздается
долгожданная команда. «Товарищи! Вперед!». С винтовками наперевес, с криками «ура»
ринулась мы в контратаку, готовимся принять бой с кавалерией. Но что это? Не принимая
боя, кавалерия вдруг быстро повернула назад. Шарим глазами во все стороны.
Оказывается, из-за горы вылетела наша конница и помчалась вслед за белыми. Пехота
белых растерялась, повернула назад и в панике бежала. Их батареи тоже прекратили
огонь и пустились удирать вброд через Кубань Армавиру.

Наша конница врезалась в конницу белых, смяла ее и принялась «чесать» пехоту. Тут
подоспели и мы, и на плечах белых ворвались Форштадт. Остатки белых, отрезанные от
Прочноокопского моста, в беспорядке бежали под гору, бросаясь вплавь через Кубань.
Мы заняли Форштадт — «грозный бастион белых», как они его называли, и еще раз
доказали на что способны плохо вооруженные, плохо одетые, но воодушевленные
великой идеей рабочие и крестьяне. «Босяки», как презрительно называли нас белые,
доказали тогда, что они могут побеждать врага во много раз превосходящего их техникой
и стратегическими познаниями. Белые в этом сражении понесли большие потери. Много
убитых, много пленных, много брошенного военного снаряжения и оружия, которое нам
так было необходимо и которое, конечно, мы подобрали.
* * *
Вместе с Назаром Трофимовичем Шпилько в ряды Красной гвардии ушли добровольцами
и три его родных брата: Денис, Сергей и Владимир, — все трое погибли за советскую
власть на фронтах гражданской войны.
Шпилько В. Т.
Владимир был лихой рубака, конник, не даром
покойный отец-драгун учил его с детства
верховой езде, джигитовке и рубке.
В 1915 году Владимир был призван в старую
армию и зачислен в 17-й гусарский
кавалерийский полк, квартировавший в Лисках
Воронежской губернии.
Не успел отслужить Владимир Шпилько в старой
армии, как началась гражданская война, и вот
Владимир Шпилько — лихой командир конной
красной сотни, славной кочубеевской бригады.
Боец Яша Кушнаренко рассказывает:
— С хутора Алексеевского мы развивали
наступление на Армавир, где уже засели
корниловцы. Начался большой бой, белые
окопались. Наши конные части брошены во
фланг и тыл, а конная сотня под командой
Владимира Шпилько, налетом с фланга, со стороны Туапсинки, ударила по целям пехоты
противника. Надо было взорвать железнодорожный путь, что ведет на Кавказскую. Эту
задачу успешно выполняли подрывники Любимов Федор, Черненко Яков, Ермолаенко
Федор и Кушнаренко Яков.
Взорвав путь, мы не дали возможности белым броневикам зайти в тыл.

Армавир снова был занят, белые выбиты, бежали на Форштадт, красная конница рубила и
преследовала противника.
Вблизи Святого Креста, ныне Буденновск, на Ставропольщине, Владимир Шпилько повел
в наступление отряд на Сотниковскую для чего перед этим соорудил чучело, на подобие
танка. Белые приняли движущееся чудовище за танк, ошалели и бросились бежать.
Красные бойцы гнали их, рубили, а после этого долго еще вспоминали свою проделку.
Владимир погиб в январе 1919 года под Кизляром при отступлении на Астрахань, будучи
командиром Светлошестовского кавказского полка XI армии.
* * *
Красные партизаны Емельяненко Т. Я, Филоненко Ф. Винников С., Иванько и другие,
сражавшиеся в отряде неустрашимого Апанасенко, рассказывают:
—	Однажды были мы в отряде под начальством Апанасенко. День и ночь не спим,
гоняемся то за одной шайкой, то за другой, одну разобьем, появляется другая.
Войны, измученные тяжелыми походами и непрерывными боями, в одну из темных
осенних ночей расположились на отдых, но не успели отдохнуть, как разведка донесла,
что село Софиевка занято пехотными и кавалерийскими белыми частями.
—	Вот что, — сказал Апанасенко, — нужно совершить налет, темнота нас выручит. В
Софиевке, повидимому, части чешского генерала Глясс, с которым дрались на днях
ипатовцы. Если мы их разгромим, то утром, с восходом солнца, сможем оказать помощь
Отрядам Шпако и Трунова, которые сейчас атакованы Алексеевым и Воскресенским.
Комбат Апанасенко созвал командиров, рассказал о предстоящей операции, а затем,
подбадривая и расшевеливая полусонных бойцов, сам готовил их к ночному бою.
Разведка Емельяненко выехала. Ей дано задание: снять посты противника и открыть путь.
В час ночи, соблюдая полную осторожность, батальон выступил на Софиевку. Пехота была
усажена на линейки. Темь непроглядная. Дул порывистый ветер. Бойцы торопились.
Впереди батальона сам Апанасенко. Двигались обходными глухими дорогами,
сопровождаемые опытными проводниками из местных жителей, знавших каждый куст,
каждую тропинку. Емельяненко сообщил, что посты сняты, путь свободен. В двух верстах
от села все спешились. Идем на село ускоренным шагом. Вот уже виднеются смутные
очертания окраин, где-то маячит одинокий огонек.
Подошли вплотную к селу, окружили, заняли улицы. Бойцы шли с винтовками наперевес,
обезоруживая дремавших патрулей у штаба. Затем мощное «ура» разнеслось по селу.
Белые, выскакивая из хат, подняли беспорядочную стрельбу. Стоны, проклятия, и ругань.
Паника была необычайная. Чешский генерал Глясс спал одетым. При первых же звуках
орудийной и пулеметной стрельбы, он, вместе со своим штабом, выскочил на площадь,
пытался навести порядок и организовать отпор, но его никто не слушал. Чехословаки,
охваченные ужасом, метались по улицам, сломя голову, и еще больше сеяли панику.
Генерал был убит. Беглым огнем били по противнику наша артиллерия и пулеметы.
К утру все было кончено. Отборная чехословацкая дивизия была разбита. Сам генерал и
штабные офицеры убиты, взято много трофеев, в том числе и оперативные планы белого
командования, найденные у генерала в полевой сумке.
* * *
Красные войска XI армии, защищая каждый вершок советской земли, дрались героически.
С отцами в партизанские отряды уходили подростки, девушки, жены, с сыновьями
уходили отцы, матери.
Припоминается мне такой момент: был у нас в полку брат командира сотни Суботина
Васи, что из Бесскорбной, звали его Гришуха, было ему лет 12. Маленький, щупленький
такой, но быстрый и сообразительный, долго он ездил в обозе, надоел, приставая к брату:
«Дай, дай коня, возьми в сотню»... Долго брат не соглашался, но уговорили мы
командира, дали коня с седлом, и стал Гриша у нас знаменоносцем.
Любил коня и холил. Сотня едет в бой, мальчик тоже в бой, не отстает от брата-
командира. В руках Гришухи гордо реет багряное знамя. Затем стал хорошим стрелком,
побывал не один раз в боях.
Однажды сотня стояла близ Воровсколесской. Рано утром Гришуху, по заданию брата,
отправили в разведку. Одели его в рваную крестьянскую рубаху, такие же штаны,
посадили без седла на обозную клячу и поручили подъехать поближе к занятой белыми
станице Воровсколесской и постараться выяснить количество неприятельского войска.
Отправился наш разведчик. Натолкнулся на заставу белых.
—	Куда едешь? — спрашивают.
—	Родных ищу, — плача отвечает Гриша и начинает рассказывать свою нарочно путанную
историю.
—	Красных не видел?
—	Нет, не видел, да и не знаю я, какие это красные... — плачет Гришуха.
Пропустили, и въехал наш смелый разведчик в занятую белыми станицу.
А через некоторое время по домам ходил мальчуган с сумкою и просил милостыню. Он
прихрамывал и плаксиво ныл: «Маменька, тетенька, пожалейте сироту, подайте»...
Так дошел Гриша до самого штаба белых. Многое приметил, выведал и запомнил
сметливый мальчуган. Поздно вечером, оставив в станице свою лошадь, ползком
пробрался Гришуха к нам и своими сведениями немало способствовал успеху ночной
атаки.

Когда наш молодец-разведчик докладывал брату-командиру добытые им сведения,
помощник Суботина Борисенко снял с себя кубанскую шашку и надел на Гришу. «Хороший
будет из тебя боец», — растроганно добавил он.
Загорелись, вспыхнувши румянцем, щеки у Гришухи, крепко прижал он к себе дорогую
награду.
11
Или победа, пли смерть!
Первую годовщину Октябрьской революции попутненские партизаны встретили вдали от
родных хат, в кубанских степях, в обстановке ожесточенных боев.
В Первогорный полк прибыли проведать бойцов-станичников Шпилько Назар и Богданов
Иван. На линии фронта открылся грандиозный митинг. Как нарочно, белые в этот день
притихли; будто сговорились дать нам попраздновать. Потом выяснилось, что они
надеялись, что праздник ослабит нашу боевую мощь и бдительность, и ночью
предприняли внезапную атаку.
Выступивший на митинге Богданов Иван Семенович,
бывший тогда во главе 1-го кавалерийского
Ставропольского полка, передал нам привет от
одностаничников. «Ставропольский полк заявляет, что
будет драться с белогвардейцами до последней капли
крови, до последнего живого человека».
Выступил и Назар Трофимович Шпилько, передавший
привет от бойцов-одностаничников Дербентского
полка.
Оба оратора рассказали о последних событиях, о
предательстве Сорокина, о героизме Таманской армии,
подробно объяснили положение вещей на фронте.
Прочитали перед митингом телеграмму фронта
Ленину: «Дорогой Владимир Ильич! В момент
смертельной опасности шлем вам привет и заверяем,
что будем биться с врагами революции до последнего вздоха. Или победа, или смерть!
Поздравляем с первой Октябрьской годовщиной».
Телеграмму проголосовали единогласно.
Дальше Шпилько рассказал полку о многих геройски погибших станичниках, о
беспощадности белогвардейцев.

В напряженной тишине, сняв шапки, слушал полк рассказ о гибели казаков Богдановых —
двух братьев — Василия Васильевича и Семена Васильевича. Вследствие подпольной
работы кулаков и предателей один из Ставропольских полков оказался почти целиком
состоящим из кулацких сынков. При отступлении этот полк дальше родного села не пошел
и постановил сдаться на милость белым.
Белые потребовали выдачи командиров. Василий Васильевич Богданов был командиром
этого полка. Белые его расстреляли вместе с его братом — бойцом Семеном. Погибли
повешенными на телеграфных столбах и еще несколько десятков бойцов, казавшимся
белым неблагонадежными с их точки зрения.
В заключение Шпилько доложил митингу, что разбиты банды генералов Мастулова,
Серебрякова, Агеева, Бичерахова, что на нашу сторону от них перешло четырнадцать
тысяч насильно мобилизованных белыми казаков.
Митинг кончился с большим подъемом духа. Все почувствовали свою неразрывную связь
друг с другом, уверенность в своей силе.
Появилась неизменная гармошка Вани Незнамова. Танцы Первогорного полка открылись.
Первым выскочил плясать гопак шустрый Николай Третенко. Вот стоит в кругу Батурин
Матвей, ногой притаптывает — не терпится ему. Заметил это Иван Батура и подает
команду: «Даешь Матвею „Барыню“». Матвей только этого и ждал. Незнамов рванул,
„Барыню“, а Батурин уже в кругу — из-под ног только грязь столбом. За ним Миша
Беловицкий на пару с Гришей Дедухом, за ними остальные.
В Первогорный на праздник собрались из разных частей
станичники попутненцы — друзья детства: Зеленский В.,
Буцкий С., Волков Д., Федченко Т., Щеглов Иван, Казменко Г.,
Казьменко И., Ткачев П., Чубатовы три брата: Федор, Дмитрий
и Алексей, Холодов Н., Выдра Д., Деркач С., Аулов Я., Глушко
С., Смотрик И., Авраменко С., братья Глотовы, Кузько С.,
Черноус Д., Ворона А., Бугаев И., Бугаев Т., Малый Я., Браковой
В., Якуба И., Герасименко З., Герасименко Х., Гуржий И.,
Гуржий А., Любимов Ф., Любимов Василий, Холодов А.,
Памазан П., Шейко П. Р., Авайко Е., Кулик А., Лютов Т.,
Прилуцкий Д., Буря С. Т., Черевко И., Комаров Д., Комаров
Андрей, Соломаха Г., командир полка Бережной и его
помощник Яковенко и другие.
Из обозов на фронт прибыли семьи партизан: жены, дети, матери. От Кочубея прибыли
одностаничники: Третенко Н., Бойко, Маслов А., Аулов Н., Скляровы С. и И., Соболь В.,
Индюк И., Кушнаренко Я., Глотов Г., Дедух Г., Точка А. и с ними военком Кочубея —
Кандыба Василий, что из Отрадной. А там, в стороне от танцующих, кто-то затянул:

Ты, Кубань, ты наша родина,
Вековой наш богатырь,
Многоводная, раздольная,
Разлилась ты вдоль и вширь.
Как будто и нет фронта. А это затишье предвещало бурю. Комиссар Кочубея Вася Кандыба
тут же примостился и пишет на коленях воззвание к белым:
«Казаки-станичники, бросайте оружие, вас офицеры обманывают, переходите к нам,
будем вместе бороться за народное дело... Да здравствует красное казачество, что
борется в наших рядах! Да здравствует народная советская социалистическая власть во
всем мире!»
Под общее одобрение Кандыба запечатал конверт. Дело было к вечеру, праздник
закончен, беженцы уехали, цепи заняли свои места. Кандыба запросил, кто отвезет пакет,
ибо каждый знал повадки и коварство белых: ведь в плен тогда не брали, а делегатов
расстреливали. Вызвался Тритенко Коля; кто-то из друзей попытался отговорить: убьют
беляки, — но не таков Тритенко, чтобы отговорить его от такого дела. Уехал Тритенко не
попрощавшись. Не доезжая позиции белых, остановил коня, кричит: «Высылайте одного
делегата принять пакет!» — а сам руку с пакетом держит выше головы.
Отделился один, бежит навстречу, и узнал Тритенко в нем одностаничника казака Горгоду
Василия. Передал ему пакет и назад. Пока белые прочли, Тритенко был уже в прикрытии.
В это время в ответ на письмо белые открыли огонь... Кандыба смеется — рад удаче — и
выехал с бойцами и свою бригаду на фронт.
Начался бой, кончились танцы — начался бой!
* * *
Кочубеевец Дедух Гриша вспоминает такие боевые эпизоды:
— У Сухой буйволы у нас произошел горячий бой с офицерским корниловским полком.
Был я тогда первым номером у пулемета. Разведка сообщила: противник группируется в
наступление. На рассвете, действительно, белые повели наступление. Бой продолжался
шесть часов, в результате белые были отбиты с большими потерями. Наш трактор,
приспособленный под танк, увешенный плитами брони, во время боя зашел в интервал
фронтов и остановился. Белые бросились к нему, думая захватить. С трактора-танка
открыли ураганный огонь из четырех пулеметов. Поле покрылось трупами, были выбиты
все наступающие семь цепей. Наш «танк» выполнил свое дело, но выбраться из-за трупов
не смог.
* * *

Под Разгиром бой продолжался целый день, до темноты. В конце концов наших
стремительных атак белые не выдержали и бежали в панике. В плен нами было взято 200
человек корниловцев, захвачены большие трофеи: оружие, снаряжение. Отсюда нам
предстоял путь через сыпучие пески на Царицын — напрямик. Я был назначен старшиной
1й сотни 1-го Кубанского конного полка, 1-й партизанской конной бригады. После
длительного похода вышли мы, наконец, через пески на Абганерово, что под Царицыным.
Здесь нас встретил сам товарищ Ворошилов. Сейчас же открыли летучий митинг. Товарищ
Ворошилов сказал: с боями вы прошли героический путь от Черного моря, через Кубань,
Ставрополь и пески, на Волгу. Вы шли разутые, раздетые, голодные, патрон один на двоих
был, теряли много бойцов в песках, но шли, так как вы крепки духом бойца-
революционера. Кубанские партизаны! Вы заслуживаете немедленного отдыха после
тяжелого перехода. Но, товарищи, десятая армия нуждается в немедленной помощи и
вам предстоит снова, сейчас же, отправиться на Царицынский фронт. Тов. Ворошилов
кончил речь, обвел глазами бригаду, словно взвешивая силу этой армии, стоящей на
снегу, разутой, раздетой, голодной, усталой.
Не успел тов. Ворошилов перевести дух, как пронеслось громовым раскатом по рядам:
«Даешь Царицынский фронт, даешь Кубань!»
Через час сам Ворошилов повел нашу бригаду вдоль Царицынской железной дороги, по
ту сторону Волги. Тов. Ворошилов поражал нас умением руководить боем. Например,
такой прием: первая батарея бьет по белым, в это время кавалерия идет в атаку; затем
первая батарея идеи следом за кавалерией, окапывается; в это время резервная батарея
занимает место первой батареи и, прикрывая, открывает огонь и т. д. Сам Ворошилов на
автобусе с 4-мя пулеметами кружит по фронту, бьет по белым цепям. Этим вводит в
заблуждение белое командование о численности красных. Однажды такой бой длился 8
часов. Десять раз кидалась Красная конница в атаку, наконец, белье не выдержали,
бросились бежать, а красные конники за ними и рубили так, что клинки затупились
оттачивать некогда.
Фронт десятой армии был восстановлен, заняты старые позиции. Тов. Ворошилов нашу
конную бригаду перевел на летучие партизанские ночные налеты. Налетали мы туда, где
меньше всего нас ждали. Помню, утром в средних числах мая 1919 года налетели мы на
калмыцкую конницу генерала Бабиева. Поздно они спохватились, и вырубили мы
беспощадно почти всю бабиевскую конницу. Затем была разгромлена конница генерала
Мамонтова. Нашу бригаду перебросили под Балашов, где положение также было
выправлено в сторону наступления. Здесь я встретился с Выдрою Дмитрием и Дрепа
Николаем. Затем нашу бригаду перебросили на Донской фронт и влили в конный корпус
Буденного.
* * *
Отрезанная от советской России, разутая, раздетая, без снарядов и патронов, теряя в пути
тысячи больных и раненых, бросая обозы, героически шла XI армия в суровую зиму
девятнадцатого года по астраханским степям.

Более двухсот тысяч человек шло бойцов XI, из них половина кубанских казаков, шли
уверенные в победе, шли, чтобы вскоре вернуться победителями.
Дербентский полк, в котором находился Шпилько Н. Т., отступил от Кизляра на Астрахань.
Ноги бойцов распухли от холода и ходьбы. Бойцов, прилегших отдохнуть, заносило
песком и снегом. Часто всадники замерзали вместе с лошадьми. Незабываемый ледяной
поход. Голодных бойцов заедали вши.
У Шпилько черная бурка от вшей превратилась в серую, ноги распухли. С ним шли Шейко
П. С., Помазан П., Троянов М., Лавриков, Чумаченко и другие попутненцы.
На половине пути Шпилько не выдержал, свалился окончательно. Только
самоотверженность товарищей спасла его жизнь. Телегу, на которой лежал бредящий
комиссар Шпилько, тянула пара волов. Товарищи с голоду одного зарезали на мясо, а
другого заставили тащить телегу дальше. А через Маныч в то время тянулись другие
отступающие части вместе с беженцами. Среди них была и жена Шпилько — Ирина
Яковлевна с двумя девочками: 6-ти летней Нюсей и только, что родившейся Антониной.
Как мать не согревала своих девочек, они замерзли в пути. Свалилась и сама,
бедствовала, а вместе с ней также страдала, перенесла асе невзгоды жена Козьмы
Цапурова с двумя малолетними детьми, а он в то время командовал полком.
И Шпилько Н., и Цапуров К., и Богданов не знали о судьбе своих семей.
Ряды наши редели с каждым днем, с каждым часом, вырывал сыпняк безжалостно
бойцов. Больные шли со здоровыми и заражали их. Нет уже давно помещений, чтобы
укрыться, отдохнуть часок. В ненадежном и враждебном тылу остались больные, раненые
друзья, лежали без медпомощи в сараях, вместе с мертвыми, на земле. Тиф косил вместе
с бойцами и их семьи, беженцев и население. К тифу присоединился еще бич Калмыцкой
пустыни — черная оспа.
По пятам шли белые волчьи сотни, вооруженные до зубов иностранными пулеметами,
одетые в английское обмундирование, в великолепных ботинках с острыми шипами. От
белых отбивались, состязались в неравных силах красные кубанские, терские казаки,
красноармейцы, рабочие, крестьяне, моряки — в разбитых домашних ботинках, в чувяках,
в истрепанных холодных черкесках и шинелях.
Люди шли, блуждая взад и вперед по сугробам песка и снега, бесконечный буран не
давал возможности взять правильный курс. Орудия вязли, проваливались колесами в
песок, люди помогали лошадям, сами надрывались.
Попутненцы везли больного комиссара. Шпилько Назар крепился и бойцов утешал, хотя и
не мечтал Назар тогда, что когда-нибудь засияет на его груди дорогой орден за храбрость
и беззаветное мужество, что пройдет 20 лет и народ изберет его в депутаты Верховного
Совета, как лучшего, достойного сына партии и народа.
Преодолевая все трудности, сильная своей преданностью делу революции, шла
героическая армия.

12
Белогвардейский террор.
Занимая города, станицы, села, хутора, оставленные красными, белые торжествовали
временную победу. Там, где появлялись они, начинался террор, разгул, мракобесие. В
лазаретах, домах, хатах, сараях, вокзалах и на запасных путях белогвардейцы находили
тысячи оставленных тифозно-больных, раненых красноармейцев и беспощадно
уничтожали их.
Из вагонов живых людей выбрасывали на рельсы, под колеса маневрирующих поездов.
На путях расстреливали пленных. В контрразведке пытали, били прикладами, вставляли в
горло шомпола и штыки, десятки тысяч жертв закапывали живьем. Пытали, вешали,
расстреливали. В ресторанах гремит музыка. За столиками сидят накрашенные женщины,
офицеры и купчики. Буржуазия заискивает, лебезит перед военными. В честь
золотопогонных «героев» устраиваются пышные банкеты и вечера. «Герои» обжираются,
пьют до бесчувствия, дебоширят, стреляя из револьверов в зеркала, в лакеев, в своих
покровителей — буржуев, а подчас друг в друга.
В Попутной — разгул, аресты, расстрелы, насилия, семьи
партизан арестовывают, уничтожают даже
заподозренных в сочувствии красным. Одних казаков,
не ушедших с его сотней, возвратившийся полковник
Казликин повесил 60 человек.
Казематы, сараи заполнены арестованными. Замучена
мать Шпилько — Ефросиния, ее пытали за четырех
сыновей, ушедших в Красную Армию.
Арестована Прасковья Кузьминична, мать Богданова, ее,
испоротую и избитую, из каземата успел родственник
выручить, затем она скрывалась.
Привезли с Казминки, захваченную в плен
тифознобольную, продовольственного комиссара
Татьяну Соломаха. К Соломахе ненависть белых была
особенно жестокой, ее пороли шомполами больше всех.
Когда мать ее, Наталья, принесла смену белья (старое
белье присохло к телу с кровью и бередило раны)
старуху также избили до полусмерти.
Товарищи, сидевшие вместе с Татьяной, рассказывали:
«Ни одного стона или жалобы о пощаде не могли палачи вырвать у Соломахи. Ее пороли
ежедневно шомполами, не осталось на теле места живого, при порке мясо отлетало
кусками, но Татьяна, закусив губы, была в это время, как камень. Она узнавала в лицо
всех, кто издевался над ней, посылала проклятия, грозила и насмехалась.

На допросе она однажды сказала, что никакой пощады не просит и что на ее место
встанет много девушек, подобных ей.
Младшей сестренке Раисе удалось проникнуть в каземат. Без слов, без слез Татьяна
прижала головку сестры к изорванной своей сорочке и замерла. И сестры попрощались
навсегда.
Татьяна тихо сказала Раисе: «Должно быть, сегодня. Казликин и Калина грозили... Ты
скажи там дома, что мне не страшно. Я хочу, чтобы белые видели, как умеют умирать
большевики».
Очевидцы-казаки — Юник Иван, Глотов Иван, рассказывают: «На рассвете 7 ноября 1918
года белые пришли за арестованными. Соломаха успела крикнуть: «Прощайте, товарищи!
Пусть эта кровь на стенах не пропадет даром, скоро придут советы!.. Мы сейчас идем
показать палачам, как умирают коммунисты»...
Как только вышли из каземата, Татьяна первая начала:
Вставай проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов!
За ней все осужденные восемнадцать товарищей дружно подхватили:
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вступить готов.
И от этой песни мы наполнились бодростью, мы радовались за стойкость ушедших
друзей. Запели все товарищи, оставшиеся в каземате».

Подводчик старик Казак Адаменко рассказывал: «Выгнали меня белые в подводы везти
большевиков, которые не могли уж итти сами. Ноябрьская ночь темная, холодная,
срывался снег; осужденные шли раздетые и босые. Всю дорогу арестованные пели, но их
прикладами и плетьми пытались заставить замолчать. Они шли, поддерживая друг друга;
передние товарищи шли, взявшись руками за драбины мажары, а мажара ехала пустая,
ибо никто из больных не пожелал лечь, совершая свой последний предсмертный путь.
Никогда я не видел за свой век такого страшного шествия. А что было у самой могилы на
выгоне — страшно передать. Как прощались товарищи, этого мне не забыть никогда.
Татьяну рубили частями. У нее, еще живой, сначала отрубили руки, потом ноги, а затем
голову. Верная своему слову, она не просила пощады у палачей.
У братской могилы жертв революции гражданской войны группа бывших красных
партизан ст Попутной. Заснято в августе 1933 года. Слева в первом ряду Казь-
менко Г. Г.. Фнлоненко Ф-, Кдзьменко Г. С. Второй ряд: Трнтенко Н., Батура И
Троян М.. Любимов В , Кабанеп, Кузько С . Незнанов И., Соломаха Н-. Ьедо-
вяцким М*> Бутрим М„ Емцев. Третий ряд (стоят': Буцкнй С., Шеико, Аулов Я,
Кушнаренко Я, Черный М., Емельяненко Т Шабаев С., Смотриков и другие.
Стоят вверху: Найденов Н. и Черноус Д.
В 20 году останки погибших перенесли в братскую могилу.
Приехал с фронта полковник Казликин, вместе с сотником Еременко, и под их
«руководством» в тот же день прямо в тюрьме были вырублены почти все арестованные.
Многие пленные от издевательства и пыток сошли с ума. Трупы валялись на улицах, в
канавах, под кручами, — хоронить не разрешали. Голодные собаки рвали замерзшие
трупы.
В хатах живьем сжигали семьи партизан.

Умер под шомполами казак-красноармеец Апанасенко Иван Поликарпович. За одну ночь
во дворе тюрьмы повесили мальчиков Олейникова, Пашук, братьев Дергачевых,
Зеленского отца и двух его сыновей, Аулова.
Атаман Сергеев созвал станичный митинг, на котором под страхом казни потребовал
чтобы жены, матери, дети выдавали скрывающихся красноармейцев.
На квартире у Казликина собирались «победители»: пьянствовали, стреляли в потолок,
туда же вызывали на допрос арестованных. Среди этой банды, в качестве неразлучного
спутника, постоянно пребывал и представитель церкви поп Леонидий Вишневский.
Старуха Гуржий Ф. Я. вспоминает: «Мой муж Семен Гуржий состоял членом совета в 18
году, при отступлении Красной Армии вступил в ее ряды. Дети — Федор 11 лет и Дмитрий
9 лет, находились в Благодарном. При отступлении он заехал забрать их, но попал в руки
белым. Мужа с детьми доставили в Попутную, на глазах детей его выпороли, кололи
кинжалом, отрезали уши, выкололи глаза. Детей мне удалось забрать, перепуганных до
полусмерти, — не ели, не пили и не говорили несколько дней, плакали бедные, во сне
кричали, вскакивали... Нет слов передать того ужаса, что досталось перенести нам в те
страшные годы от белых. Я также была порота несколько раз. Однажды вскочили в хату
несколько бандитов, стали душить. Мама моя успела выскочить в окно, дети кричат.
Пришла мать с соседями, стали парить меня домашними средствами, приводить в
чувство»...
Не проходило и часу, чтобы не было новой жертвы. Вот на виселице висят три
красноармейца, через полчаса их сменяют три женщины-матери или сестры красных
партизан. Этих сменяют повешенные седобородые старики. Тюрьма переполнена, но ее
набивают все новыми и новыми жертвами. Ночью стрельба не прекращается — это белые
расстреливают пленных. Ставят над могилой, вырытой самими же обреченными,
стреляют или рубят шашками. Люди падают в яму недорубленными, их едва засыпают, из
ям всю ночь слышатся стоны. По улице валялись кости человеческих рук и ног, их таскали
одичавшие собаки.
Из Казминки были доставлены арестованные Прохоренко Илья Семенович 70 лет, сын его
Тихон Ильич 43 лет и внук его Петр Тихонович 19 лет. Тихон и Петр служили в Красной
Армии.
Рубили их на выгоне; сюда были доставлены Прохоренко, Кандыба Г., Ладошкин П., два
брата Корчалины из Молотигинской и др. Потрясающей была смерть Прохоренко — деда,
сына и внука. Поцеловались, прощаясь, представители трех поколений и так, обнявшись,
и умерли, так и упали, в яму, как будто бы знали, что отроют их впоследствии товарищи,
друзья и будут гордиться из поколения в поколение геройской смертью деда, сына и
внука.
Так умели умирать тысячи...
* * *

В горах по Черноморскому побережью — от Сухума до Новороссийска, действовали
красные партизанские отряды. Эти отряды день за днем расстраивали тыл белых,
разрушали железнодорожную линию, дезорганизуя жизнь в белом тылу, вынуждая
белогвардейское командование снимать части с фронта.
Белогвардейцам всячески помогали интервенты, они из дальнобойных орудий с моря
бомбили скалы, где укрывались красные партизаны.
Партизанские отряды с каждым днем росли и крепли, ряды их пополнялись бежавшими
от белого террора и мобилизации. Несколько раз белогвардейское командование
подсылало своих агентов с предложением о сдаче, обещало партизанам амнистию, но
дух партизан нельзя было сломить, они верили в свою правоту и победу. Местное
население и железнодорожники оказывали партизанам широкую помощь
продовольствием, передачей сведений о движении белых войск и т. д.
Террор белогвардейцев не запугивал жителей, а, наоборот, озлоблял их и вызывал
сочувствие к партизанам.
В тылу у белых, несмотря на все их сопротивление, неуклонно разрасталось широкое
партизанское движение, принимавшее характер единой крупной военной силы. У
партизан устанавливались регулярные связи с подпольными большевистскими
организациями в Екатеринодаре, Ростове, Сочи, Туапсе, Новороссийске, Баку и др. Партия
руководила партизанским движением, посылала в его ряды новые силы.
13
Эпизоды гражданской.
Боец Шабаев Сергей и политрук Яковенко вспоминают:
— В Астрахани в марте 1919 года была организована 33-я Кубанская дивизия.
Командиром 1-го батальона 2-ой бригады был назначен попутненец Цапуров Козьма
Кузьмич. Сперва дивизия действовала на царицынском фронте, потом была переброшена
на ростовский.
Цапуров, как боевой командир, всегда был среди бойцов, которые его очень любили и
уважали. Часто, собравшись в свободное время, беседовали попутненцы -однополчане,
вспоминая родную станицу. Бывало соберемся: Цапуров, мы, Яковенко, Черный,
Незнанов, Чумаченко, Труфанов, Тишевский, Половинка, Кизилов, Комаров и др.,
закурим, поговорим, вспомним семьи, детство, родные станичные улицы и гулянки. Во
время этих бесед Цапуров всегда утверждал, что скоро будем дома, на Кубани.
20-го июля 1919 г. наш батальон, вместе с остальной бригадой, готовился встретить
наступление белых. По нашим цепям ураганны огней били орудия врага. Показались их
наступающие цепи. Вот они совсем близко. Артиллерийский огонь слабеет, последний
снаряд падает около Цапурова, разрывается и раздробляет ему правую руку, ногу, ранит
бок. Будучи тяжело раненым, Цапуров еще сумел подать команду итти в контратаку и
провожал наши цепи, двинувшиеся на врага, криком: «Вперед, братцы, за родную
Кубань!»
После боя мы окружили Цапурова. Все сознавали безнадежность его положения, но
говорили: «Поправишься, не беспокойся». Цапуров отвечал: «Товарищи, бросьте, знаю,
что умираю. Бейте белых, кланяйтесь низко семье, родной Кубани». Весь батальон
прощался с любимым боевым командиром. К вечеру Цапурова на броневике увезли в
Бобров, где на другой день он скончался.
Перед строем был зачитан приказ по дивизии: «Слава тебе, храбрый, неустрашимый
командир, примерный коммунист, отдавший свою жизнь за дело революции! Мы, бойцы
дивизии, клянемся отомстить за твою смерть, клянемся быть такими же неустрашимыми
бойцами, как ты, и если потребуется, готовы отдать свои жизни за революцию, как отдал
ты, дорогой товарищ Цапуров».
В тот же день был бой, и дивизия отомстила за смерть любимого комбата.
На другой день штаб дивизии прислал нового комбата — Парфенова. Старый партиец
минераловодской организации, прошел он суровую школу подполья, был при царизме в
1907 г. осужден на 10 лет ссылки в Туруханск. Годы ссылки и тюрьмы не сломили
революционера-большевика. Освобожденный в 1917 году из ссылки, он участвовал во
взятии Зимнего дворца, потом отправился на фронт. В нашей бригаде очень полюбили
Парфенова. Простой, общительный, веселый, он быстро сошелся с бойцами, любил долго
и подробно расспрашивать их о Кубани, где не был уже двенадцать лет.
Через несколько дней после приезда Парфенова в бригаде произошел случай, потрясший
всех бойцов.

Один из бойцов спрашивает: «А что, товарищ Парфенов, в третьей батарее есть один
артиллерист Парфенов, высокий, здоровый такой, фигурой и лицом на вас как-будто
смахивает, не родственник ваш будет?»
— А как звать? — спрашивает Парфенов.
— Да, кажется, Федькой, — отвечает боец.
Побледнел комбат, сдерживается, но видим, как он дрожит весь.
Надо посмотреть, — говорит сдавленным голосом, — перед ссылкой, 12 лет назад, у меня
был семилетний сын Федька, а после ссылки я не мог семью найти.
Пошли, разыскали батарею, видим, у пулемета возится здоровенный молодой
красноармеец, показали на него комбату.
— Боец Парфенов! — крикнул комбат.
Красноармеец выпрямился, обернулся, и всем бросилось в глаза полное сходство.
— Федя! — крикнул комбат голосом, от которого у нас мороз по коже пробежал.
Вот было и такое на фронте гражданской войны.
* * *
А вот и еще одна знаменательная встреча отца с сыном. Казак из станицы Белореченской
Ваня Запорожец среди пленных белогвардейцев обнаружил своего родича, — да еще
какого! — самого родного батьку Ивана Ивановича!
Три года не видались отец с сыном и вот встретились: сын у красных, отец у белых.
Потупил отец старые очи в землю — стыдно. Думал больше не видеть ослушного сына,
когда проклинал его, уходящего в партизаны к Кочубею. Проклинал и приговаривал:
«Будь ты проклят! Да не увидят мои глаза тебя никогда. Опозорил ты навек весь наш род,
все казачество»...
И вот встретились...
Не выдержал сын и, слезая с коня, сказал: «Ну, давай, батько, поцелуемся, сейчас нет боя,
можно и по закону, ведь теперь, папаша, ты уже наш, красный»...
Но отец, как ужаленный, встрепенулся, отскочил, слова сына прозвучали ядовитой
насмешкой.
— А что это, батя, у тебя на плечах за тряпки сохранились? Вроде не к лицу они у нас. Да и
георгиевский крест зря болтается. Да это же мой «Георгий», что с турецкого принес, а
маманя его себе на память убрала...
Стоял старик, потупившись.

* * *
Казак станицы Попутной Тритенко Николай вспоминает такие эпизоды из своей
фронтовой жизни: «Шла наша часть через астраханские пески. Остались уже позади
Индыки. Я болел тифом, и меня везли в бричке. В горячке я выскочил из брички и упал в
снег. Пролежал так до ночи, пришел в чувство, поднялся и поплелся, но заблудился и
отправился не вперед, а назад — опять в Индыки.
В Индыках стучу в хату, прошу воды. Выскочила баба, видно кулачка, да вместо воды
рогачом по башке. Потащился я тогда на огонек в исполком, напал там на воду да в
горячке, наверное, не менее, как полведра, выпил. Послали спать в сарай, а там пройти
негде, полно тифозных. Вышел я, бреду по деревне, вижу свет в доме, опять стучу.
Выскочила баба с качалкой и давай кричать, давай размахивать качалкой над головой, как
казак клинком перед атакой. Рухнула вся мысль об отдыхе в теплой хате, побрел я дальше
и думаю про себя: «Вот дура, так дура, тут воюешь, кровь проливаешь, ей же свободу
отстаиваешь, а она, стерва, рогачом да качалкой угощает. Рубануть ее дуру — так жалко
стерву, когда-нибудь и она также поймет. Ведь вон сколько их уже на самом фронте
сражается».
Так я и пробродил, чтобы не замерзнуть, до утра по деревне,
а утром меня повезли в Астрахань в лазарет. В Астрахани
мест не оказалось, повезли нас эшелоном в Саратов —там
тоже мест нет, повезли в Тамбов — не принимают, в Калуге,
наконец, приняли, разместили по лазаретам.
После выздоровления дали мне на месяц отпуск. Ехать
некуда: родное село занято белыми. Прихожу на вокзал и
там встретился с таким же отпускником, как и я, —
кубанским казаком Васильченко Петром. Решили мы поехать
с ним на поправку туда, где хлеба больше. Приехали в одну
станицу. Выбрали двор и стучим, как к себе домой. Выходит
дед и спрашивает: «Кто такие?» Отвечаем: «Кубанские
казаки в отпуску после болезни». Дед засверкал обрадованными глазами, а пока
открывал калитку, уже поспел сообщить, что у него два сына тоже служат в Красной
Армии. Как только переступили порог дома, сейчас же исполнили христианский обычай —
перекрестились трижды в угол на образа. Дед совсем расположился к нам, и погостили
мы у него несколько дней, как говорят, на славу. Дело было под пасху 1919 года. Когда мы
распростились с гостеприимным домом, дед положил нам в мешок сала и две большие
пасхи.
Через некоторое время я вступил во вновь формируемый сводный доно-кубанский
конный дивизион. Командиром дивизиона тогда был товарищ Петров. Отправили нас по
реке на Колчака к Уфе. В июне и июле 1919 г. Колчак был смят и уничтожен. Дивизион
перебросили на Уральский фронт, где оперировал генерал Толстой со стотысячной
армией. На станции Шиповка мы сменили Московскую дивизию, все время не
выходившую из боев.
Как-то прошел по фронту слух, что прибыли на фронт кубанские красные партизаны. В
хутор Сыпов прибыл Чапаев, геройский командир дивизии. Распоряжением
командования мы были приданы к 25-й чапаевской дивизии. В первую же ночь поступил
чапаевский приказ наступать на хутор Широкий. Наш дивизион получил приказ итти во
фланг белым. Чапаевская пехота пошла в лобовую.
Белые были отбиты, бежали. Порубали наши острые кубанские клинки немало и там, на
Уральском фронте. Наш дивизион за ночь ушел далеко вперед, оставив сзади пехоту.
Связь с Чапаевым потеряли. Дивизион попал в расположение белых резервных войск. Мы
оказались зажатыми в кольце. Четыре дня дрались мы, и 23 августа, прорвав окружение,
снова соединились с главными силами Чапаева.
25 августа 1919 г. Чапаев отдал приказ наступать на Сахарное село. Бой завязался. Мы
зашли с фланга, пехота пошла в лобовую вниз по Уралу. С утра до обеда мы вынесли
двенадцать атак.
Я лежу раненый на земле, отстреливаюсь из нагана, подскакивают два офицера —
дорубить хотят меня. Я с левой руки уложил одного, затем другого, но опасность еще не
миновала, атака продолжается, идет горячая рубка. Вижу — остался один патрон в
барабане — дело плохо.
Подлетает наш боец — донской казак Наумов, нагнулся с коня, подхватил меня за пояс и к
себе на седло. Привез в полевой околодок. Белые были сбиты.
Отступая из станицы, белые закрыли сарай с пленными красноармейцами и зажгли;
сгорело почти 400 человек.
В Лбищенском со штабом Чапаева заночевали мы. Кругом было тихо, спокойно, белых
прогнали далеко. Части впереди преследуют белых.
Чапаев был спокоен за тыл, с ним небольшая команда да раненые. Измученные в боях,
выбившись из сил, спали бойцы. Легко раненые также несли посты.
В ночь с 25 на 26-ое августа 1919 года уральские белые казаки под командованием
генерала Толстого пронюхали о нашей малочисленности и обложили Лбищенское.
Завязался ночной бой, раненые тоже оборонялись.
Чапаев, вместе с группой бойцов, отстреливаясь, бросился в реку Урал, но его догнала
пуля в голову и потонул легендарный комдив.
Пулеметчица Анька, расстреляв все ленты, прорвалась на фронт я сообщила о гибели
Чапаева нашему дивизионному. Как вихрь прилетела конница нам на выручку,
навалилась всей своей силой и смяла отряд Толстого.

Неожиданная смерть героя комдива, любимого Чапаева, облетела части молниеносно.
Некоторые бойцы плакали, но здесь же обнаженными клинками клялись отомстить врагу
за смерть комдива. Они сдержали свое слово в многочисленных боях.
Вернулся наш Кубано-Донской дивизион в Лбищенск, где лежало много раненных
бойцов. Ухода и лечения никакого, голодные, жара, у раненных завелись черви в ранах.
Узнали об этом в дивизионе, пришли проведать товарищей.
В лазарете застали одного старого фельдшера. — Где заведующий лазаретом? —
спрашивает командир дивизиона Петров. Старик отвечает: «Гуляет на реке с сестрами».
Послали, арестовали, допросили. Оказался начальник лазарета явным белогвардейцем,
сообщавшим белым о силах Чапаева. Он был расстрелян, а утром назначили нового
начальника лазарета. Навели порядок, уход, питание. Лазареты начали разгружаться по
другим городам.
Отправили в Саратов и меня. После того, как я вылечился, дали отпуск, но мы, 18 человек
отпускников-кубанцев, вместо отпуска поехали на фронт в Черный Яр. Разыскали свой
дивизион при Чапаевской дивизии и снова вступили в строй. Не до отпусков тогда было.
Сердце горело.
14
Революция не могла не победить.
В ноябре 1919 г. XI армия перешла в наступление и 3 января 1920 г., вместе с X армией,
заняла Царицын, навсегда ставший советским.
Попутненский казак тов. Богданов И. С. вспоминает: «Наша бригада действовала за
Манычем в ставропольских, донских, астраханских степях, все время участвуя в боях с
белогвардейцами. В феврале 1919 г. я был в составе вновь сформированного отряда,
когда под селом Джурак мы встретили белую кавалерию. Опрокинув ее и рассеяв, мы
отбили 100 человек наших пленных красноармейцев, захваченных ими на воронежском
фронте. Оказалось, что пленные у них находились в ужасных условиях: полуживые, на
холоде, разутые и голодные. Бежавшие в панике белые оставили 600 раненых. Я был
ранен в этом бою в бедро и отправлен вместе с другими ранеными в Москву на
излечение, где пробыл до конца июня 1919 г. Врачебная комиссия дала двухмесячный
отпуск, но так как ехать на отдых было некуда, то я возвратился в свой полк. В августе я
был отозван в политотдел южного фронта, где получил назначение военкомом 20-го
кавалерийского полка 4-й дивизии корпуса Буденного. Находясь в 20-м кавалерийском
полку, я принимал участие в боях под Усть-Медведовской, участвовал в разгроме
конницы генерала Мамонтова и других.
В то время наша бригада гналась по пятам за Мамонтовым; 6-я кав. дивизия, стоявшая на
ночевке в селе Бутурлиновке, Воронежской губернии, утром выступила в открытое поле и,
в ожидании подхода 4-й кав. дивизии и приказа командира Буденного, расположилась на
пастбище. Изнуренные длинным переходом, кони жадно набросились на сочную траву,
бойцы отдыхали. В это время над дивизией раздался гул самолета. В яркой синеве неба
плавно кружилась стальная птица, словно высматривая добычу. Вот будет жарко нам,
если сыпнет он сюда десяток бомб, — говорит одни боец, опасливо посматривая по
сторонам и отыскивая место, где бы, в случае такого происшествия, можно было
укрыться. Некоторые из бойцов уже щелкнули затворами, намереваясь стрелять по
самолету.
А самолет кружился и кружился.
В этот момент подошла 4-я дивизия и с ней приехал тов. Буденный. Отличительные знаки
на самолете отсутствовали.
— Что за чорт! — громко выругался Буденный. — Чей же это самолет? Наш или белых?
Десяток конников вместе с Буденным помчались к площадке над которой парил
снижавшийся самолет. Самолет уже было коснулся колесами земли, но летчик, заметив
приближавшихся галопом всадников, не выключив мотора, снова взвился вверх. Наши
сняли шапки и стали делать знаки: «Спускайся! Здесь свои!» Сделав еще один круг, летчик
благополучно приземлился и остался в кабине, настороженный и вооруженный
маузером.
— Здравствуйте! — крикнул Буденный.
— Здравствуйте! — ответил летчик.
— Откуда прилетели?..
— А вы кто такие?..
— Мы? Разве не видите? — Казаки...
— Мамонтовцы?! — радостно воскликнул летчик.
Буденный бойко ответил.
— Так точно.
— Наконец-то... — облегченно вздохнул летчик. — Гоняюсь за вами уже целые сутки, а вы,
как шапки-невидимки, покажетесь и исчезнете...
— Время такое, да и обстановка, — пробасил Буденный.
Летчик, перебивая, сказал:
— Знаю, знаю, вот что: я из ставки верховного главнокомандующего генерала Деникина с
секретным поручением к генералу Мамонтову и прошу поскорей провести меня в штаб
корпуса, где бы я мог сдать все оперативные документы и отдохнуть, ибо устал адски.

— Еще бы, — согласились наши. В это время подъехали остальные бойцы и, по сигналу
Буденного, летчика обезоружили. — Так вы не мамонтовцы? — вопил летчик. «Как же,
„мамонтовцы"; вот уже сколько времени охотимся за ним. Здорово генералишко бегает,
— сказал Буденный и добавил: — ну да ничего, с вашей помощью как-нибудь догоним».
Оказалось, летчик вез с собой приказ о наступлении на восьмую армию, а также
оперативные и разведочные сводки всего фронта белых. Кроме этого, у летчика нашли
специальное письмо генерала Шкуро к Мамонтову, в котором он писал: «Я занял
Воронеж, но у меня нет ни огнеприпасов, ни патронов, ни снарядов и по обстановке у
меня создается угроза возможного нападения красных со стороны Землянска. Разумеется,
без огнеприпасов я буду вынужден оставить Воронеж и отступить».
Вскоре конный корпус Буденного лихим налетом разбивает корпус Мамонтова, и
Буденный 24 октября 1919 года занимает Воронеж.
Лучший 1-й армейский корпус добровольческой армии был разбит. Белые начали
отступать.
Бояренко Т. А. — красный партизан
зав конефермой колхоза им. Сталина
Комаров Д. А.—б. командир
пулеметной команды.
■
■ь.
Виа *
„	' АЛ
Бой под Салами вспоминает командир 293-го Васильевского полка 33-й кубанской
дивизии Комаров Дмитрий: «Утром 23 декабря 1919 года шли мы колонною на Большие
Салы; на правом фланге шла 4-я дивизия, на левом, за нашей 33-й дивизией, шла 6-я
дивизия 1-й конной. Здесь я увидел тов. Буденного. Я подошел к нему и стал просить
зачислить мою пулеметную команду в 1-ю конную, но Семен Михайлович ответил: „Этого
делать нельзя — пулеметчики нужны и в 33-й дивизии".

Начался бой. Наши пулеметы работали добросовестно, с левого фланга била противника 6
кав. дивизия, с правого — в атаку ударила 4-я дивизия. Четыре цепи юнкеров были
зарублены лихими буденновцами, впереди летел на горячем коне сам командир
Буденный с окровавленной кривой дагестанской шашкой.
Противник смят. 9-го января двадцатого года мы заняли Ростов».
* * *
Одну за другой разгромила героическая революционная армия белогвардейские банды. В
боях гражданской войны свергнуты и сметены с лица советской земли генеральские
полчища, пытавшиеся помешать трудящимся строить свою свободную жизнь. Приятно и
радостно красным партизанам станицы Попутной сознавать, что и они вложили, вместе с
остальным трудовым народом, свою долю в дело победоносной борьбы за революцию,
что пролитая ими кровь не пропала даром, что она отдана за дело партии Ленина—
Сталина, за дело народа.
15
Сегодня в станице Попутной.
Под руководством партии Ленина — Сталина советское казачество Кубани за годы двух
Сталинских пятилеток неустанно работало над превращением кубанских степей в житницу
Советского Союза.
Секретарь Краснодарского крайкома партии тов. Селезнев на XVIII партийном съезде
говорил: «Продукция колхозов и совхозов Краснодарского края занимает серьезное место
в хлебном балансе нашей страны, Среднегодовой сбор зерна кубанских полей в течение
второй пятилетки составил 180 миллионов пудов. В 1937 г, — последнем году второй
пятилетки — валовой сбор зерна в крае составил 270,5 миллиона пудов, при среднем
сборе 16,1 центнера с гектара. Даже в 1938, засушливом году, когда количество выпавших
осадков на Кубани было наименьшим за последние 40 лет, тем не менее урожай был
собран в среднем около 12 центнеров с гектара. В этом ярко сказались преимущества
колхозного строя, преимущества социалистического сельского хозяйства.
А как жили на Кубани до революции? Тогда безраздельно господствовал атаманско-
кулацкая верхушка, составлявшая 18,5 % всех хозяйств и державшая в своих руках свыше
60 % всей валовой продукции зерна, остальная масса крестьянства либо не имела скота и
инвентаря, либо была безземельной и, постоянно находясь под угрозой полного
разорения, шла в кабалу к кулачеству.

Покончив в ожесточенной борьбе раз и
навсегда с генеральско-атаманской кликой
царского самодержавия, кубанское казачество
вышло на широкую дорогу роста и расцвета
колхозной жизни в сомкнутых рядах со всем
советским народом. Казаки-колхозники
Советской Кубани, крепя хозяйственную и
оборонную мощь социалистического
государства, готовы встать на защиту нашей
цветущей родины по первому зову родной
большевистской партии и великого вождя
народов товарища Сталина.
За годы двух Сталинских пятилеток
хозяйственно-политическое положение
колхозов Кубани неизмеримо окрепло. В
колхозах края объединено 365 тысяч хозяйств,
за колхозами закреплено на вечное
пользование 4370 тысяч гектаров земли. На
колхозных и совхозных полях работает свыше
13 тысяч тракторов, 5200 комбайнов, 6500
автомашин. В колхозах края организовано
больше 8000 животноводческих ферм. В 1937 году в крае было 97 колхозов-миллионеров.
Уже в 1938 г. колхозные кубанские земли в основном обрабатывались нашими сложными
отечественными машинами, комбайнами, тракторами.
Мы имеем полное право заявить XVIII съезду партии, что на социалистических колхозных
полях Кубани с особой яркостью подтверждаются слова тов. Сталина, сказанные им на
съезде: «...реконструкция нашего земледелия на основе новой, современной техники —
уже завершена в основном.
Наше земледелие является, следовательно, не только наиболее крупным и
механизированным, а значит и наиболее товарным земледелием, но и наиболее
оснащенным современной техникой, чем земледелие любой другой страны».
...Появились новые профессии в колхозной станице: свыше 25000 трактористов, 6000
комбайнеров, бригад, свыше 4000 шоферов.»
Все вышесказанное имеет только один Краснодарский край.
Нет больше нищих, эксплоатируемых и эксплоататоров. Боролись за землю — она есть.
Боролись за власть — она в руках народа. Боролись за счастье — оно теперь в каждом
доме честного советского гражданина.

Лучшим доказательством правдивости этих слов
является сегодняшнее состояние станицы
Попутной.
Колхозы, организованные на когда-то
помещичьих и кулацких землях станицы
Попутной, сегодня крепнут, цветут и
благоденствуют. В колхозах — «Горный пахарь»,
им. Шпилько, «Красная нива», имени Цапурова,
«Наш труд», имени Сталина, «Политотделец»,
«Ударник», «17-я годовщина Октября», «Серп и
молот», имени Ильича — сейчас 1338 лошадей,
1490 голов крупного рогатого скота, 1679 свиней,
2359 овец.
В 1982 году для обслуживания колхозов станицы
Попутной была организована МТС. Тогда ее
технической базой были пять тракторов. Сейчас в
МТС 62 трактора, 21 комбайн, 32 тракторных сеялки, 16 автомашин. Одиннадцати
колхозам станицы Попутной принадлежит навечно вся та земля, которая когда-то
принадлежала генералу Золотареву, полковнику Кадкикину, кулакам и офицерам,
стертым ныне с лица земли Великим Октябрем.
Колхозы, обслуживаемыеПопутненской МТС, засевают ежегодно в среднем до 4030 га
сортовой пшеницы, 1000 га сортового овса, 500 га сортового ярового ячменя, 200 га
озимого ячменя, 2000 га кукурузы, 500 га конопли, 800 га подсолнуха, 1000 кориандра,
600 га многолетних трав.
На колхозных животноводческих фермах около двух с половиной тысяч голов крупного
рогатого скота, больше двух тысяч голов свиней, в каждом дворе коровы, телята, свиньи,
поросята, куры, утки.
В станице 8 начальных школ, одна средняя с тремя филиалами в разных концах станицы.
Всего учащихся в этих школах до 2000 человек при 50 педа гогах. В станице — больница,
специальное родильное отделение, амбулатория, аптека, врачи, фельдшера, зоотехники.
Станица имеет баню городского типа, столовую-ресторан, маслосырозавод, паровую
мельницу, кирпично-черепичный завод. Радиоузел, телефон, электричество, звуковое
кино обслуживают станицу.
В станице выросли прекрасные новые кадры — трактористы, комбайнеры, бригадиры,
ответственные советские, партийные и хозяйственные руководители, талантливые
организаторы, инженеры, врачи, агрономы, педагоги. Можно привести ряд наглядных
примеров: Чуб П. С. был в течение трех лет председателем попутненского стансовета,
ныне директор МТС, — это тот Чуб, отец которого был в 1918 г. комиссаром совета и
погиб на фронте вместе с тремя своими сыновьями.

Жилин Л Ф. — в прошлом батрак, теперь врач-хирург, заведующий райбольницей.
Гуржий Д. Г., отец и старший брат которого убиты белыми на фронте, — командир РККА.
Сцыпура В. — летчик-капитан, в прошлом бедняк.
Бурр С., отец которого убит белыми на фронте, — ныне легчик-лейтенант.
Казьмеико В., отец которого убит белыми на фронте, — техник пищевой
промышленности.
Шпилько И. Д., отец-партизан убит белогвардейцами, — преподаватель техникума.
Смотриков — директор школы, награжден медалью.
Скляр Сергей — один из старых, партизан, 21 год в рядах РККА, сейчас командир дивизии.
Глушко А. Г. — бывши партизан, сейчас председатель колхоза им. тов. Сталина.
Беловецкий Михаил — бывший партизан, ныне председатель колхоза «Ударник».
Куриленко В. И. — бывший партизан, сейчас председатель колхоза имени героя
гражданской войны Цапурова.
Гречко — знатный животновод-орденоносец.
Тарасенко Д. А. — работник ревкома станицы Попутной в 1918 г., ныне главный пчеловод
колхоза «Политотделец».
В настоящий момент председателем станичного совета работает Марко И. Д., брат
партизана, сам демобилизованный красноармеец.
В руководстве совета: Духин С. М. — бывший партизан, Волошин-комсомолец —
ветфельдшер. Черный М. Г. — бывший партизан и др.
Назар Шпилько — красный партизан, член Верховного Совета РСФСР.
Иван Богданов — красный партизан, член Верховного Совета СССР.
Этот далеко неполный список, который можно было бы умножить в десятки раз,
показывает, как из старых бойцов за революцию выросли прекрасные работники, как за
советские годы выросла молодежь, воспитанная в традициях революционного казачества,
беззаветно преданная делу партии Ленина — Сталина.
Обильно пролитая кровь не пропала даром, она дала свои могучие всходы.
* * *
На широких полях, где когда-то шли бои и лилась кровь, сейчас раскинулась сеть
колхозов. Стальные кони, управляемые детьми красных партизан, взметают тяжелые
пласты кубанского чернозема, утверждая новую, зажиточную, колхозную жизнь.

Растет молодое, сильное, здоровое поколение.
Счастливые и радостные, смотрят старые бойцы на свою смену, вспоминая свое прошлое.
На площади на сытых конях гарцуют колонны молодых ворошиловских кавалеристов.
Это новые бойцы, которые свято храня традиции своих отцов, держат наготове острые
отцовские нержавеющие клинки. Они готовы вместе с отцами, сестрами и братьями в
любой момент выступить в бой на защиту родины. Это новая, страшная для врага,
несокрушимая в бою сила великих воинов, беззаветно любящих свою родину. Это
могучая сила, выросшая в эпоху великого социалистического строительства, воспитанная
вождем народов Сталиным и великой ленинско-сталинской большевистской партией.
Ответственный редактор А. Уманский.
Тех. Редактор Н. Васильев, Корректор М. Шершнева.
Сдано в набор 13 января 1940 г. Пописано к печати 9 апреля 1940 г.
Тираж 5000 экз.
Краснодарская типография. Краснодар, Красноармейская, 39.