КРИТИКА БУРЖУАЗНОЙ ИДЕОЛОГИИ И РЕВИЗИОНИЗМА
ш

КРИТИКА БУРЖУАЗНОЙ ИДЕОЛОГИИ И РЕВИЗИОНИЗМА
ш

Ripp Geza
POLITIKAI GAZDASAGTAN
ES IDEOLOGIA
KOSSUTH KONYVKIADO, 1973

Для научных библиотек
КРИТИКА БУРЖУАЗНОЙ ИДЕОЛОГИИ И РЕВИЗИОНИЗМА
Г. Рипп
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ
И ИДЕОЛОГИЯ
Перевод с венгерского под редакцией
и с предисловием доктора экономических наук,
профессора
Г. Н. СОРВИНОЙ
R51
МОСКВА «ПРОГРЕСС»
1977

Переводчики: Г. Б. Вышинский и В. В. Филиппов
В книге венгерского экономиста Г. Рилпа
содержится детальный анализ ряда явлений,
характеризующих современное развитие
буржуазной и ревизионистской экономической мысли.
Особенное внимание привлекает критическое
рассмотрение новых методов буржуазной
экономической теории, используемых с целью
искажения существа марксизма, попыток выхолостить
его классовый, пролетарский характер, лишить
его революционного содержания.
Автор показывает антинаучный характер и
мелкобуржуазную сущность ряда ведущих
направлений западной экономической теории.
Публикуемый русский перевод книги
рассчитан на подготовленного читателя,
занимающегося вопросами критики современных
буржуазных теорий.
ГЁЗА РИПП
Политическая экономия и идеология
Редактор М. Т. Палиевский
Художник В. В. Кулешов
Художественный редактор В. А. Пузанков
Технический редактор Т. Н. Соколова
Корректор Н. Р. Пиковская.
Сдано в набор 4. 10. 1976 г. Подписано в печать 13. 05. 1977 г. Формат
бумаги 84х1087з2. Бумага типографская №1. Условн. печ. л. 13,02.
Уч.-изд. л. 14,79. Тираж 3000 экз. Заказ № 1033. Цена 1 руб. 19 коп.
Изд. № 22055.
Издательство «Прогресс»
Государственного комитета Совета Министров СССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли
Москва 119021, Зубовский бульвар, 21
Московская типография № 11 Союзполиграфпрома при Государственном
комитете Совета Министров СССР по делам издательств, полиграфии и
книжной торговли. Москва, 113105, Нагатинская, 1
Редакция литературы по экономике
© Перевод на русский язык с сокращениями «Прогресс», 1977
© Предисловие «Прогресс», 1977
10702-801
006(01)-77

Предисловие
На современном этапе исторического развития, в
условиях растущего идеологического противоборства двух
мировых социально-экономических систем —
социалистической и капиталистической, — особую значимость
приобретает критика и разоблачение идеологии
антикоммунизма. Необходимость усиления борьбы с враждебными
марксизму и международному коммунистическому движению
взглядами была подчеркнута на XXV съезде КПСС,
поставившем задачу «повысить роль общественных наук в
наступательной борьбе против антикоммунизма, в критике
буржуазных и ревизионистских теорий, разоблачении
фальсификаторов идей марксизма-ленинизма» *.
Для экономической, философской, социологической
литературы капиталистических стран в последние годы стал
характерен интерес к марксизму, в особенности к
научному наследию К. Маркса. Возник и /приобрел большую
популярность термин «ренессанс Маркса». Ярким
свидетельством значительно возросшего внимания к марксизму
служит, в частности, вышедшее в 1973 г. в США девятое
издание, (как считается, самого популярного в
капиталистическом мире учебника политической экономии П. Са-
муэльсона. Его автор, отнюдь не отличающийся
либеральными воззрениями, впервые еа 25-летнюю историю своего
учебника ввел в него специальную главу, посвященную
Марксу, которую он заканчивает такой репризой: «В
заключение следует отметить, что марксизм, видимо,
является слишком ценным, чтобы его можно было оставить
марксистам. Он представляет собой критическую призму, с
помощью которой экономисты, принадлежащие к магист-
* Материалы XXV съезда КПСС. М., 1976, с. 214.

б
ральному направлению политэкономии (то есть к
буржуазной политэкономии. — Г. С), могут для себя критически
оценить свой анализ» *. Однако «ренессанс Маркса», по
сути, является ширмой, за которой тщательно скрываются
разработанные буржуазными ,и ревизионистскими идеоло-
гами новые, гораздо более замаскированные формы
фальсификации марксизма-ленинизма.
Вместе с тем многие буржуазные идеологи в кризисной
ситуации, переживаемой ныне буржуазным обществом, не
прочь облачиться в «тогу» марксизма, чтобы придать своим
апологетическим теориям более нривлекательпый и
«убедительный» характер. Вполне очевидно, что разработка
новых форм и методов фальсификации марксистской
теории, придание буржуазным теориям некой «марксистской
окраски» вызваны прежде всего обострением
идеологической борьбы между капитализмом н социализмом,
огромными успехами социалистического строительства и
возросшим влиянием марксистско-ленинской идеологии.
В марксистской, и в частности в советской,
экономической литературе еще мало публикаций,
фундаментальных исследований, специально посвященных критике
современных форм фальсификации марксистско-ленинской
экономической теории. В связи с этим предлагаемая
вниманию советского читателя книга венгерского экономиста
Г. Риппа «Политическая экономия и идеология»
представляет, несомненно, большой интерес.
Центральное место в книге занимает критический
анализ сложившихся в последние два десятилетия форм и
методов фальсификации марксистско-ленинской теории. Эти
методы получили распространение не только в
экономических исследованиях. Напротив, «интерпретаторы»
марксизма ревизуют его в самом широком спектре проблем, и
невозможно оторвать экономический ревизионизм от
философского, фальсификацию марксистско-ленинской
политэкономии от фальсификации социологических вопросов,
поставленных марксизмом. Г. Рипп анализирует классовые
и гносеологические корни буржуазных, ревизионистских,
так называемых неомарксистских интерпретаций
марксизма, определяет влияние, оказываемое такого рода
концепциями на классовую борьбу, на развитие революционного
процесса.
* P. S a m u е 1 s о п. Economics. N. Y., 1973, р. 868.

7
Уже само название книги, «Политическая экономия и
идеология», свидетельствует о том, что автор избрал
своеобразный подход в критическом анализе сложных явлений,
связанных с разработкой форм и методов фильсификации
марксизма в буржуазной и ревизионистской литературе.
Г. Рипн прежде всего выявляет основные
методологические принципы этой фальсификации, выделяя среди них
проблему интерпретации соотношения науки и
идеологии.
Вопросы соотношения научного подхода к изучению
явлений общественной жизни и идеологии уже на
протяжении ряда лет стоят в центре внимания буржуазных
идеологов, которые стремятся расчленить единое марксистско-
ленинское учение на две сферы, рассматриваемые как
исключающие друг друга (с одной стороны, «элементы»
объективной научной интерпретации явлений общественной
жизни, с другой стороны, «элементы» идеологические,
определяемые интересами политической борьбы). «Ныне
особенно важно подчеркнуть, — отмечает Г. Рипп, —
единство науки и идеологии в марксизме, ибо самые различные
враждебные марксизму течения тщатся поставить под
сомнение, объявить необоснованным это единство науки и
идеологии, воплощенное в марксизме. Эмпирическо-лози-
тивистские направления, возобладавшие в современных
буржуазных общественных науках, характеризуются тем,
что в них сфера науки, ограничивающаяся описанием
явлений действительности, принципиально
противопоставляется сфере идеологии. Эти течения провозглашают лозунг
«деидеологизация науки и обезнаучивание идеологии».
Разделение науки и идеологии в марксизме,
проводимое буржуазными теоретиками, основывается на
фальсификации марксистско-ленинской теории познания и ее
важнейшего элемента — диалектики, на отрицании
исторического материализма. В результате подобной
препарации марксизм, лишенный своего как научного, так и
идеологического характера, превращается в смесь
бессодержательных формально-логических категорий, подобных тем,
которые используются в буржуазных теориях «идеальных
типов хозяйства», а выбор той или иной системы
общественной организации (с точки зрения этих теорий)
является субъективным, не связанным с господствующей
системой производственных отношений.
Соответственно своим взглядам на соотношение науки

8
и идеологии в марксизме- буржуазные теоретики делятся
на две группы: одни из них считают все в марксистском
учении идеологией, другие придерживаются точки зрения,
что марксизм — частично идеология, частично наука.
Приверженцы последней концепции пытаются подновить
догмы буржуазной политэкономии с помощью некоторых
искаженных элементов марксистской экономической теории.
Таким путем буржуазные идеологи стремятся достичь
нескольких целей. Во-первых, в условиях непрерывно
растущей популярности марксизма убить его живую душу,
расправиться с ним, по уже более тонкими приемами. Во-
вторых, в настоящее время, когда в буржуазной науке
«все более очевидной становится необходимость сближения
ранее отделенной от социологии экономической науки и
ранее отделенной от экономической науки социологии»,
буржуазные экономисты стремятся в марксизме пайти и
обосновать свой интерес к социологическим факторам.
В-третьих, они пытаются отыскать альтернативу социа-
ализму (то есть создать новую буржуазную теорию
общественного развития и новую модель капиталистического
общества), «синтезируя» марксизм и буржуазную
политэкономию.
Ярким представителем подобных устремлений
является английский экономист Дж. Робинсон, которая под
предлогом придания марксистской теории «полностью научного
характера» предлагает изъять как идеологические (то есть
выражающие интересы рабочего класса) теорию трудовой
стоимости и теорию прибавочной стоимости. Против
теории трудовой стоимости выступал в свое время и такой
известный интерпретатор марксизма, как Й. Шумпетер.
В книге Риппа эти взгляды, равно как и концепции Р. Ми-
ка, также выступающего против марксистско-ленинского
экономического учения—теории стоимости и теории
прибавочной стоимости,—подвергаются аргументированной
критике. При этом, несомненно, наибольший интерес для
читателей экономистов представляет критика концепции
Мика, являющегося, по словам Риппа, «глашатаем
«идеологической нейтрализации» политической экономии.
Г. Рипп выявляет направленность этой программы,
заключающуюся в стремлении к «идеологической нейтрализации
марксизма, чтобы таким путем интегрировать его в
буржуазную экономическую науку, в «деидеологизации»
буржуазной политической экономии, чтобы таким путем интег-

9
рировать ее в марксизм». Таким образом, по замыслу Мика,
должна быть создана «новая модель капиталистического
развития».
В 50-е и в начале 60-х годов в центре внимания
буржуазных реформистских и ревизионистских идеологов
находилась проблема «молодого Маркса», точнее, написанные
Марксом в 1843—1844 гг. «Экономическо-философские
рукописи». Фальсификаторы марксизма провозгласили их
вершиной творчества Маркса, истинным воплощением его
идей и устремлений. Обнаружив в «Рукописях»
«аутентичного» Маркса, который, по их мнению, во главу угла
поставил проблему отчуждения личности .(огроблему
реальную в условиях капиталистической эксплуатации, но
крайне искаженную интерпретаторами марксизма),
буржуазные идеологи и ревизионисты повели наступление против
Маркса, который цель своей теоретической деятельности
видел в познании объективных законов развития
капиталистической формации, в показе ее эксплуататорской
сущности, в обосновании революционной борьбы рабочего
класса за свое социальное освобождение. В марксистской
литературе дан весьма обстоятельный критический разбор
этого «гумапистоко-антропологического» направления,
ссылающегося на «молодого Маркса».
В 60-е годы «гуманистско-антропологические»
интерпретации учения Маркса оказались потесненными так
называемым новым прочтением «Капитала». «Глубокая,
острополемичная критика этой повой формы искажения
марксизма-ленинизма— одно из достоинств книги Г. Риппа.
.«Переосмыслением» экономической теории Маркса
активно занимается в последние годы и Э. Мандель,
относящийся к числу наиболее популярных сейчас теоретиков
«неомарксизма» и снискавший известность среди
троцкистов и «новых левых». В двухтомнике «Политическая
экономия» Мандель создал новый вариант
фальсификации марксизма, основанный на некоторых посылках
«гуманистских» интерпретаций учения Маркса, но
главным образом на крайне искаженной трактовке его полит-
экономической теории. Рипп подчеркивает, что
центральное место в трактовке Манделем марксизма и реального
социализма запимает утверждение о несовместимости
товарного производства и социализма, а также
фальсификация существующего в условиях реального социализма
способа распределения, отрицание его социалистической при*

10
рады. Критикуя первое положение, автор книги, ссылаясь
на высказывания К. Маркса и В. И. Ленина, убедительно
показывает, что Мандель произвольно определяет понятие
«социализм» и вдобавок пытается дело представить так,
будто это определение соответствует позиции Маркса.
Подобная фальсификация присуща всем рассуждениям
Манделл. Вся его аргументация противоречит экономической
теории Маркса, на которого он якобы опирается.
Анализируя позицию Манделя в вопросе о
распределении при 'социализме, Рипп отмечает, что в целях
фальсификации реального социализма, для обоснования не
имеющего ничего общего с действительностью тезиса о
«буржуазном» характере существующего в советской экономике
распределения, Мандель отказывается от анализа
производственных отношений. Это неудивительно, ибо известно,
что последний является активным сторонником так
называемого правового фетишизма. И неслучайно поэтому
стремление Манделя истолковать экономическую теорию
Маркса таким образом, чтобы получить возможность
использовать ее против реального социализма, в итоге
привело этого теоретика «неомарксизма» к отказу от
экономического анализа. «В результате, — отмечает Рипп, —
экономическое переосмысление марксистского понимания
социализма нужно было лишь для того, чтобы открыть
дорогу философско-антропологической интерпретации
социализма».
Г. Рипп анализирует еще одну из новейших форм
фальсификации марксизма-ленинизма, определенную ее
авторами как «техницистское толкование перехода к
социализму». Своеобразие этой «интерпретации» марксизма состоит
прежде всего в ее обращении к давно уже
пропагандируемой социал-реформизмом концепции «автоматического
краха капитализма», «мирного врастания капитализма в
социализм». Однако методы обоснования используются
самые современные. Вонпервых, идея автоматического
крушения капитализма базируется на методологии
технологического детерминизма. Во-вторых, создатель этой
концепции М. Николау объявил К. Маркса основоположником и
«техницистского» подхода, и утверждения о
неизбежности мирного врастания капитализма в социализм.
Выдвинутое под лозунгом «неизвестный Маркс» новое прочтение
Марксовой теории связано у Николау с
фальсифицированной интерпретацией рукописи 1857—1858 гг. «Критика

li
политической экономии». Эта новая ревизия марксизма
заслуживает самого пристального внимания, ибо ее
основная цель — попытаться доказать отсутствие
антагонистических противоречий между пролетариатом и буржуазией,
доказать ненужность и невозможность социалистической
революции, дискредитировать ленинизм, объявив его
«немарксистским» и «ненаучным».
В книге Г. Риппа дается глубокая и
аргументированная критика этой новой формы искажения марксистско-
ленинского учения. Автор подчеркивает, что основные
положения Николау связаны с так называемой теорией
крушения капитализма. Не обнаружив обоснования этой
теории в ^«Капитале», Николау «отыскал» ее истоки в
«Критике политической экономии». Именно поэтому
работа Маркса, известная как первоначальный вариант
«Капитала», была объявлена им вершиной творчества Маркса,
Путем тенденциозного подбора цитат из этой работы
Николау стремится приписать Марксу технологический
подход и утверждение о том, что развитие капитализма
протекает как автоматически прогрессирующий
бесконфликтный процесс. Рипп, ссылаясь на высказывания Маркса,
убедительно доказывает, что в рукописи «Критика
политической экономии» нет и в помине технологического
подхода. Утверждение об автоматически прогрессирующем
развитии капитализма также полностью опровергается
тем, что на самом деле Маркс в указанной работе
обращает внимание как раз на противоречивый характер
капиталистического производства, подчеркивает его
неустойчивость, говорит о границах, которые ставят развитию
производительных сил «капиталистические производственные
отношения.
Автор книги доказывает также, что Маркс в рукописи
«Критика политической экономии» не только не говорил
о совпадении интересов буржуазии п пролетариата, но,
напротив, вскрыл непримиримое противоречие между
необходимым и прибавочным трудом. «Беда в том, — отмечает
Г. Рипп, — что открытый Николау «неизвестный Маркс»
противоречит не только уже известному Марксу, но и
автору рукописи «-Критика политической экономии». К
этому следует добавить, что, по сути, концепция Николау
является апологией капитализма. Она теоретически
разоружает рабочий класс, отрицая ленинскую теорию
социалистической революции, призывая к отказу от классовой

\i
борьбы, целью которой является уничтожение
(капиталистической эксплуатации и построение социализма.
Критика фальсификаторов марксистско-ленинской
теории занимает центральное место в книге Г. Риппа, однако
автор уделяет внимание и ряду других проблем. В
частности, показывает, как противопоставление науки и
идеологии проложило дорогу различным вариантам теории
«индустриального общества». Автор подчеркивает, что
методологически буржуазная политэкономия смогла создать
эти теории, только отказавшись от тезиса о доминирующей
роли идеологии. (Как известно, в .прежних теориях
общественного развития, создававшихся буржуазными
экономистами, имепно идеология выдвигалась на первый план
и рассматривалась как исходный момент всех изменений
в экономической системе.) «Индустриализм» породил в
буржуазных экономических теориях новый
методологический подход к анализу процессов общественного развития.
Основой развития теперь объявлена техника и крупное
производство (так называемый технологический подход).
Г. Рипп показывает, что применение «технологического
подхода» сопровождается полным игнорированием
производственных отношений, что неизбежно приводит
буржуазных экономистов и социологов к искомому и
желаемому выводу о «копвергенции индустриальных систем».
iB оценке Г. Риппа теории «индустриального
общества», в особенности одного из наиболее популярных ее
вариантов — концепции «нового индустриального общества»
Дж. К. Гэлбрейта, — обращает на себя внимание
разоблачение стремления буржуазных авторов представить
марксистское учение о гибели капитализма и неизбежности
социализма как произвольное соединение двух якобы
логически несовместимых учепий и их взгляда па социализм
как на возможный, но не необходимый путь развития.
В книге венгерского экономиста Г. Риппа
затрагивается большое количество проблем. Оценка их автором не
всеща бесспорна. В целом же работа, написанная в
полемическом, наступательном духе, представляет собой
полезное марксистское исследование, которое знакомит читателя
с рядом сложпых процессов современной идеологической
борьбы.
Г. Сорвина,
доктор экономических наук

Глава I
Взаимосвязь
между политической экономией
и идеологией
Отрицание буржуазными идеологами
единства науки и идеологии
в марксизме
Уникальная особенность марксизма состоит в том, что
разработанная им научная теория общественного
развития стала одновременно идеологией масс. Это
неразрывное единство науки и идеологии, воплощенное в
марксизме и постоянно подтверждаемое жизнью, особенно важно
подчеркнуть сегодня, (когда самые различные враждебные
ему течения тщатся поставить ото едипство под сомнение
и объявить незаконной претензией. Эмпирическо-позити-
вистские воззрения, воцарившиеся в современных
буржуазных общественных науках, в принципе
противопоставляют науку и идеологию. Сфера деятельности первой
ограничивается, на их взгляд, описанием явлений
действительности. Что же касается идеологии, то ее целью,
считают сторонники этих воззрений, является
преобразование господствующих отношений. То есть, по
существу, наука и идеология выполняют, по их мнению,
принципиально отличные друг от друга функции: функцию
познания мира — наука, а функцию его изменения —
идеология. Особенно явно такое принципиальное
противопоставление науки и идеологии сформулировал
американец Д. Белл, заявив, что ученый видит свою задачу в том,
чтобы познать мир, а идеолог — в том, чтобы изменить
его.
Противопоставляя науку и идеологию, рассматривая
их как взаимно исключающие друг друга сферы,
господствующие в современных буржуазных общественных
науках течения, написали на своем знамени лозунг «де-
идеологизация» науки и «обезнаучивание» идеологии.

14
Столь «непримиримое» противопоставление функции
познания и функции изменения призвано доказать
совершенно различную роль науки и идеологии и их методов.
Получается, что наука по своей природе не может выступать
с программой «коренного преобразования
действительности, а идеология при обосновании необходимости
революционного преобразования общества не может ссылаться
на научные аргументы. Эта концепция запирает
общественные пауки в клетку эмпиризма и делает их
панегириками существующего положения, а идеологию она
связывает лишь с субъективистско-волюнтаристским
подходом.
Это мнение, получившее довольно широкое
распространение среди буржуазных ученых, сформулировало
следующим образом в книге Р. Е. Риса «Социальные науки и
идеология»: «Концепции идеолога выходят за пределы
современной действительности. Его цель —
преобразование существующей жизни... Дело ученого — наблюдение
за данной действительностью... Общественная наука,
если она придерживается строго научных принципов, может
лишь констатировать провал, крах идеологического или
религиозного устремления... может констатировать, что
существуют те или иные идеологические или
религиозные взгляды, но реальность общественной жизни
противоречит этим взглядам... Наука, используя свои
собственные методы, не может ни выйти за пределы
существующего общества, ни вскрыть его «смысл». Хотя общественная
наука и может сделать выводы относительно
преобразования человеческого общества, она не может ни
потребовать этого преобразования, ни определить его
направления» 4. Повторяя подобные же взгляды, Л. С. Фойер
определяет понятие «идеология» как «сознательную или
несознательную попытку кого-либо навязать свою
политическую волю существующему облику мира» 2.
Представляется совершенно очевидным, что подобного
рода толкование и определение роли науки и идеологии
направлено в первую очередь и главным образом против
марксизма, являющегося идеологией такого
революционного движения масс, которое по самой своей сути требует
научного познания процессов общественного развития. Все
же, кто провозглашает «деидеологизацию» науки и «обез-
научивание» идеологии, пытаются найти в этом
требовании неразрешимое внутреннее противоречие. Из этого

15
вымышленного ими же самими противоречия буржуазные
идеологи делают обычно два рода выводов. С одной стороны,
они утверждают, что марксизм, как таковой, есть лишь
идеология и потому он никак не может претендовать иа
научное объяснение общественных отношений, с другой
стороны, марксизм отчасти является идеологией, а
отчасти — наукой. Первую точку зрения точно
охарактеризовал один из главных противников концепции «конец
идеологии» и один из идейных основоположников теории
«новых левых»—К. Райт Миллс: «Маркса, если его вообще
признавали, рассматривали как одного из тех
«общественных философов», которых представляли в
справочниках как «предвестников» Истинной общественной науки.
Или, если сказать еще более упрощенно, по мнению таких
ученых-обществоведов, значение марксизма целиком
заключается в идеологии и политике, в то время как их
собственные труды в политическом отношении являются
нейтральными и морально чистыми — одним словом,
объективными. Общественная наука является действительно
(то есть исключительно) наукой; марксизм является
действительно (то есть исключительно) идеологией» 3.
Вторая позиция, характеризующая марксизм как отчасти
идеологию, а отчасти науку, считает в нем идеологией
все то, что является выражением классовых интересов
пролетариата, но готова признать наукой, или, по
терминологии эмпирического релятивизма, к<рабочей гипотезой»,
некоторые общеметодологические приемы марксистского
анализа действительности. С этой точки зрения кажется,
что ни отбрасывание марксизма, ни его принятие
неприемлемы, поэтому необходимо стремиться к отделению в
марксизме элементов научных от элементов
идеологических.
В настоящее время различного рода течения
буржуазной идеологии вынуждены давать объяснение тому, ныне
уже бесспорному факту, что марксизм является
важнейшей и наиболее всеобъемлющей идейной движущей
силой общественных преобразований современной эпохи.
Самым (простым и очевидным аргументом им
представляется объяснение влияния марксизма путем проведения
аналогии с религией. Такие взгляды имели место и
раньше. В частности, известный английский экономист Дж. М.
Кейнс в работе, опубликованной в 1925 г., пишет об этом
в форме, отражающей еще самодовольные настроения бур-

16
жуазии середины 20-х годов: «Мы в такой степени
ненавидим коммунизм как религию, что преувеличиваем его
экономическую неэффективность, и на нас такое влияние
оказывает это отсутствие экономической эффективности,
что мы недооцениваем его как религию» 4. 30 лет спустя
на фоне огромных успехов мирового социализма стало
уже невозможно говорить об отсутствии у социализма
экономической эффективности. Но Арон в попытках
«доказать» научную несостоятельность марксизма
по-прежнему проводит аналогию с религией. «Распространение
коммунистической власти точно так же не доказывает
истинности теории, как и завоевания Мохамеда не доказали
истинности ислама!» 5 — восклицает он.
В «марксистской эсхатологии», по уверению Арона,
пролетариату выпадает роль «коллективного спасителя».
«В марксизме молодого Маркса революционная миссия
пролетариата вытекает из требований диалектики.
Пролетариат — это тот слуга, который побеждает своего
господина не только для себя, но и для всех. Он свидетель
бесчеловечности и добьется человечности. Оставшуюся часть
своей жизни Маркс использовал для того, чтобы путем
экономического и общественного анализа найти способ
возведения этой истины, заключенной в диалектике, в
ранг веры» 6.
Столь примитивное объяснение влияния марксизма,
однако, становится все более неприемлемым даже и для
значительной части буржуазных идеологов. Так, Й. Шумпе-
тер хотя и заявил, что «марксизм в сущностном смысле—
религия», но тут же добавил, что само по себе это
положение не может объяснить влияния марксизма, ибо на
деле «человечество быстро забывает имена тех, кто пишет
либретто для политических опер» 7. Он объясняет
стабильное и усиливающееся влияние Маркса тем, что в его лице
соединились гений науки и пророк религии.
Дж. Робинсон, подобно Шумпетеру, изображает
марксизм как смешение науки и религии, и в своей работе
«Марксизм: религия и наука» она утверждает, что
усиление якобы религиозного характера марксизма
объясняется его стремлением служить компасом для широкого
движения масс, направленного на преобразование всех
основ общественной жизни. «Упование на идеологию —
путь к вере, — писала она. — А с верой развитие науки
останавливается. Но так неизбежно должно произойти.

17
Революционное движение нуждается в вере... Научные
начала марксизма неотвратимо должны были уступить
дорогу религиозной вере» 8.
Ныне уже целый ряд буржуазных идеологов
непреходящей заслугой Маркса считают то, что он увидел
гносеологические истоки различных социальных идей в
положении классов и рассматривал идеи как отражение
классовых интересов. Но это признание одновременно
сопровождалось (попыткой доказать разделение науки и
идеологии в марксизме ссылками на самого Маркса.
Наиболее видный и до сих пор наиболее влиятельный
представитель такого рода интерпретаций марксизма Карл Манн-
гейм выдвигает следующие доводы в их пользу: «Теперь
уже не является исключительной привилегией
социалистических мыслителей сводить буржуазный образ мысли к
его идеологическим основам и тем самым
дискредитировать его... Рассмотрение мышления и идей как идеологий
открывает широкие возможности и является слишком
сильным оружием, чтобы быть 'постоянной монополией
какой-либо одной партии. Ничто не мешает противникам
марксизма и самим применять это оружие в отношении
марксизма» 9. Следуя Маннгейму, Й. Шумпетер главный
аргумент против марксистской концепции идеологии
усмотрел в том, что Маркс, очень хорошо понимавший
идеологическую сущность того образа мысли, которому он не
симпатизировал, вместе с тем «был совершенно слеп в
отношении идеологических элементов, имеющихся в его
собственной системе» 10. А Дж. Робинсон, отмечая
бесспорную заслугу марксистской концепции идеологии, вместе с
тем ставит под сомнение научное значение марксизма:
«Важным вкладом Маркса в развитие познания явилось
его понимание идеологии — понимание того, что идеи и
веры, особенно в сфере общественных наук, выражают
экономические интересы... Но и сам марксизм является
идеологией. А если это так, то не является ли он точно так
же выразителем интересов и столь же мало частью науки,
как любая другая идеология?» и.
Исходя из такого понимания марксизма, К. Маннгейм,
пытаясь преодолеть мнимую «односторонность»
идеологической концепции Маркса (то есть способность выявить
идеологическую сущность взглядов противника и якобы
имеющуюся неспособность понять идеологическую
направленность собственных взглядов), разработал так назы<вае-
2 г. Рипп

18
мую тотальную концепцию идеологии, или, иными
словами, трансформировал «простую теорию идеологии» в
социологию знания. За это некоторые буржуазные идеолога
прямо назвали Маннтейма «истинным» и даже
«завершенным» Марксом. По мнению Манпгейма, «тотальную
концепцию идеологии исследователь использует в том случае,
если у пего есть смелость подвергнуть идеологическому
анализу не только взгляды противника, но и все взгляды,
в том числе и свои собственные... С разработкой общего
определения тотальной концепции .идеологии простая
теория идеологии развивается в социологию знания. То,
что ранее было интеллектуальным оружием одной партии,
преобразовалось в метод исследования общественной и
духовной .истории вообще» 12.
Поскольку марксизм свое мировоззрение связал с
положением и интересами определенного класса, отмечал он,
постольку «не было возможности для того, чтобы
социалистическое понимание идеологии развилось в социологию
знания» 13. Маннгейм настоятельно подчеркивал, что
теория идеологии Маркса — лишь один из источников
социологии знания; по его мнению, другими источниками
являются концепции «иррационализма» Ницше, Фрейда, Па-
рето, Сореля и других мыслителей. Поэтому необходим
какого-либо рода «синтез» концепции, который и
осуществляется, по ето словам, в социологии знания. Осуществлять
этот «сиптез» призван относительно бесклассовый слой,
«социально независимая» интеллигенция», возникшая на
месте изолированного некогда слоя интеллигентов 15. Этот
«синтез», естественно, мог возникнуть лишь на почве
полного отказа от принципа общественного детерминизма,
и, несмотря на то что свой подход Маннгейм
целомудренно назвал «реляционизм», стремясь формально отличить
его от релятивизма, это был чистейшей воды
последовательный релятивизм.
Сама возможность такого «синтеза» идеологических
концепций неприемлема для марксистов потому, что этот
синтез ведет к эклектическому, без всякой определенной
принципиальной линии смешению взглядов, исходящих из
самых различных классовых основ, и, таким образом, ставит
под сомнение право на существование, более того,
сомневается даже в самом существовании марксистской
общественной науки. Миллс даже сформулировал это мнение,
причем весьма категорично: «Ныне, однако, нет «маркси-

19
стекой общественной науки», которая бы.имела
какое-либо интеллектуальное значение. Существует просто
общественная наука. Без трудов Маркса и других марксистов
эта наука не была бы тем, чем стала; однако лишь их
трудом она не стала бы столь хорошей, какой является в
действительности. Не может быть достойным
ученым-обществоведом тот, кто полностью игнорирует идеи
марксизма, но не может им быть и тот, кто полагает, что
марксизму принадлежит последнее слово. Можно ли в
этом -сомневаться после Вебера, Веблена, Манпгейма—
упомяну лишь этих троих? Ныне мы располагаем
лучшими методами для изучения и понимания человека,
общества и истории, чем Маркс, но творчество упомянутых
трех ученых невозможно было бы представить без трудов
Маркса» 16. Признание, более того, подчеркивание
идеологической сущности общественной науки у Миллса очень
хорошо уживаются с вышеуказанным эклектическим
пониманием самой этой науки, поскольку ее идеологическая
направленность для него не является объективной и
имманентно ей присущей, рассматривается как проявление
субъективных морально-политических взглядов самого
ученого. В своей трактовке общественной науки Миллс,
следовательно, абстрагируется от объективной- классовой
обусловленности связи идеологии и науки и потому не
может высвободиться из ловушки субъективистского
релятивизма.
Связь науки и идеологии
в свете марксистско-ленинской теории
Маннгейм и многие его последователи рассматривают
марксистское учение с позиций релятивизма. С этой точки
зрения сведение теорий общественного развития к их
классовым корням, то есть выявление наличия у них
определенной идеологической направленности, уже само по себе
может служить достаточным аргументом для того, чтобы
поставить под сомнение их научную сущность, за
исключением отдельных положений, имеющих лишь частное
значение. В противоположность релятивизму марксизм
считает, что выявление идеологической направленности
тех или иных общественных идей само по себе не может
быть критерием при определении их научного характера.
Ведь идеология по сутж своей является осознанием с точ-
2*

20
ки зрения определенного класса его положения в
обществе и содержания социальных конфликтов, а это, если
рассуждать абстрактно, точно так же не исключает, как и не
предполагает научно адекватное отражение объективных
взаимосвязей общественной действительности.
Таким образом, сведение общественных идей к
-классовым интересам, которые они выражают, является
необходимым, по недостаточным условием научной оценки какой-
либо концепции. В этом положении проявляется одно из
существенных отличий исторического материализма от
вульгарной социологии Маннгейма и его последователей.
То, как Маркс претворял в жизнь это положение
исторического материализма, можно видеть, в частности, на
примере того метода, с помощью которого он анализировал
весьма высоко ценившуюся им теорию Рикардо.
Отправной точкой критики Марксом теории Рикардо
являлось, несомненно, выявление конкретного классового
положения и классовых интересов промышленной буржуа-
зил и вместе с тем определение того, в какой степени это
положение способствует объективному, научному анализу
общественной жизни.
Но ведь этп классовые интересы, по сути дела, были
одинаковы для всех буржуазных экономистов данной
эпохи. Если бы политакопомические теории лишь механически
отражали интересы определенного класса данной эпохи,
то между этими теориями существовали бы в лучшем
случае формальные различия. Рикардо возвысился над
всеми экономистами своей эпохи — включая сюда и
членов так называемой школы Рикардо — тем, что, с одной
стороны, далеко шагнул с этой отправной позиции в
анализе основных общественных взаимосвязей и тенденций
развития эпохи, а с другой стороны, благодаря
характерной для него паучной чистоплотности не испугался
открыто говорить о выводах и противоречиях, вытекающих из
этих взаимосвязей и тенденций развития. Крупной
научной заслугой Рикардо Маркс считал именно то, что он,
исходя из научного толкования существовавшего в то
время периода капиталистического способа производства,
показал помещиков, буржуазию п пролетариат такими,
какими они были в то время в действительности.
«Прямолинейность Рикардо была, следовательно, —
пишет Маркс, — не только научно честной, но и научно
обязательной для его позиции. Но поэтому для Рикардо и со-

21
вершенно безразлично, поражает ли пасмерть дальнейшее
развитие производительных сил земельную собственность
или рабочих. Когда этот прогресс обесценивает капитал
промышленной буржуазии, то Рикардо это тоже
приветствует. Если развитие производительной силы труда
обесценивает наполовину наличный основной капитал, то что
из этого? — говорит Рикардо, — зато ведь
производительность человеческого труда удвоилась. Здесь, таким
образом, — научная честность. Если точка зрения Рикардо и
соответствует в целом интересам промышленной
буржуазии, то это лишь потому у что ее интересы совпадают — и
лишь в той мере, в какой они совпадают, — с интересами
производства, или с интересами развития
производительности человеческого труда. Там, где буржуазия вступает
в противоречие с этим развитием, Рикардо столь же
беспощадно выступает против буржуазии, как в других
случаях — против пролетариата и аристократии» 17.
Выдвигая в общественном развитии на первый план развитие
производительных сил, Рикардо тем самым выявил такой
критерий развития, которому в тех условиях
соответствовала историческая роль капитализма. Однако, выявив этот
критерий, Рикардо, сам того не сознавая, очертил
историческую ограниченность капитализма. ибо из его
концепции объективно вытекало, что существование
капитализма оправдано лишь до тех пор, пока его сохранение не
препятствует развитию производительных сил. То есть
Рикардо, по сути дела, сказал все, что с занимаемой им
общественной позиции можно было научно понять о
внутренней природе капиталистической экономики, даже в том
случае, если эти выводы уже и при его жизни не
пришлись но вкусу даже наиболее близко стоящей к нему
промышленной буржуазии.
Глубокие внутренние противоречия теории Рикардо
проявились как раз в связи с тем, что он хотя и видел
общий критерий общественного прогресса в развитии
производительных сил, но капиталистическая форма
производства означала для него абсолютную форму производства.
На последствия этого указывал Маркс, говоря о
Рикардо: «Он превращает буржуазное производство просто-
напросто в производство ради потребительной стоимости:
весьма недурное представление о таком способе
производства, в котором господствует меновая стоимость.
Специфическую форму буржуазного богатства он рассматривает

22
как нечто лишь формальное, не затрагивающее
содержания этого богатства. Поэтому он и отрицает те
противоречия буржуазного производства, которые бурно
прорываются наружу в кризисах. Отсюда его совершенно
неправильное понимание денег. По той же причине при
рассмотрении процесса производства капитала он
совершенно не принимает во внимание процесс обращения>
поскольку последний включает в себя метаморфоз
товаров, необходимость превращения капитала в деньги. Во
всяком случае никто не выяснил лучше и определеннее,
чем сам Рикардо, что буржуазное производство не
является производством богатства для производителей (как он
неоднократно называет рабочих), что, следовательно,
производство буржуазного богатства отнюдь не есть
производство «изобилия», предметов необходимости и роскоши
для людей, которые их производят, — а между тем дело
должно было бы обстоять именно так, если бы
производство являлось лишь средством для удовлетворения
потребностей производителей, таким производством, в котором
господствовала бы только потребительная стоимость» 18.
И эту фатальную теоретическую ошибку совершил
именно тот Рикардо, который наиболее последовательным
образом свел действующих лиц капиталистического
производства к той функции, которую они действительно
выполняли в этой системе, который без всякого
сентиментализма изобразил рабочего лишь машиной, производящей
прибавочную стоимость, а капиталиста — как такую машину,
которая преобразует эту прибавочную стоимость в
капитал. Именно Рикардо, предугадавший общий критерий
общественного прогресса и основывавший на нем свои
выводы, упустил из виду специфические условия
развития производительных сил, вытекающие из природы
капиталистической экономики.
Объективная основа теоретических противоречий
Рикардо — историческое место капитализма, являющегося
хотя и необходимым, но преходящим этапом
исторического развития. Однако объективных условий для научно
адекватного отражения этой двойственности
капиталистического способа производства в эпоху Рикардо еще не
было, поэтому преходящий характер капиталистического
способа производства не мог быть тогда научно доказан
и отсутствие этого вывода не может рассматриваться как
апология существующих отношений. В вину Рикардо мож-

23
но поставить лишь то, что ради логической
последовательности своей концепции он абстрагировался от
противоречий между его теоретическими посылками и фактами
действительной жизни, которые уже тогда можно было
заметить. С этим ошибочным подходом связано то, что в
понимании историзма законов и категорий политической
экономии он отстал даже от того уровня, которого достиг
его великий предшественник — Адам Смит. Рикардо не
понял самой элементарной внутренней связи логического
и исторического анализа.
Таким образом, теоретические ошибки Рикардо
вытекали не просто из классовой ограниченности его взглядов,
но также (если отвлечься от субъективных факторов,
сыгравших определенную роль в этих ошибках) из
исторической ограниченности научного познания.
Как показывает анализ Марксом взглядов Рикардо,
рассмотрение экономических проблем с точки зрения
определенных классовых позиций может приводить и к
таким выводам, которые в некоторых аспектах существенно
отличаются от выводов, подсказываемых занимаемым
классовым положением. Рикардо не просто перевел на
язык политической экономии интересы определенного
класса, а предпринял попытку научно проанализировать
общественно-экономические отношения и тенденции
развития своего времени. Связь между классовым
положением и политэкономической концепцией вовсе не является
механической. Для Рикардо перспективы развития
человеческого общества были связаны только с капитализмом.
Однако результаты его исследований создали основу для
последующих выводов о бесперспективности
капитализма. Ибо Рикардо, с одной стороны, подошел к такому
критерию общественного прогресса, которому капитализм мог
отвечать в лучшем случае лишь временно, а с другой
стороны, обратил внимание на антагонизм интересов
пролетариата и буржуазии. Политическая экономия Рикардо,
по своей сути, отражала классовые интересы
промышленной буржуазии, но в ней вместе с тем нашло
отражение и противоречие между классовым подходом и
стремлением к научному анализу, коренящееся в реальной
действительности эпохи.
Все это свидетельствует о сложном характере
взаимосвязи идеологии и науки в теориях политической
экономии. Вульгарный социологизм, считающий научное позш*-

24
ние всего-навсего функцией классового положения,
является лишь карикатурой на исторический материализм. Но
субъективный релятивизм, в свою очередь используя эту
карикатуру, пытается утверждать, что любая идеология
неизбежно может составить лишь одностороннее
представление о действительности, поэтому она априори
неправомерно претендует на объективный анализ. Марксизм
выступает как против того, что научные теории являются
лишь механическим отражением определенных классовых
интересов, так и против той точки зрения, которая из
определяющего в конечном итоге влияния классового
положения делает вывод о несовместимости идеологии и
науки.
В целом марксистскую концепцию можно
сформулировать следующим образом: научное познание и идеология
могут совпасть лишь в том случае, если основные
классовые интересы требуют научно адекватного познания всех
главных взаимосвязей общественной жизни. Поэтому
идеология равным образом может быть как «извращенным
отражением», так и научным выражением классовых
интересов и закономерностей, определяющих общественную
жизнь.
Возможности совпадения идеологии и науки
определяются не только социальными условиями, но и
исторической ограниченностью научного познания. Анализ
связи идеологии и науки без учета всех этих факторов — что
так близко сердцу буржуазных теоретиков, фабрикующих
«универсальные» и «вечные» дефиниции,—может привести
лишь к бессодержательному, пустому формализму.
Разница между естественными и общественными
науками с точки зрения научного прогресса на первый
взгляд заключается в том, что препятствием развитию
первых — во всяком случае, после сформирования
капитализма — является лишь историческая ограниченность
научного познания (и субъективные данные
представителей науки), прогресс же общественных наук
определяется такими условиями, как классовая структура общества.
На самом деле развитие естественных наук не является
независимым от характера общественного строя, который,
например, в весьма значительной мере влияет на
величину, а особенно па направленность средств, отпускаемых
на развитие науки. Следует отметить, что наличие
идеологического элемента не обязательно осложняет, оно мо-

25
жег и облегчать, даже ускорять научные открытия. Ибо
главные классовые интересы могут оказывать огромное
стимулирующее влияние на научное познание
общественной жизни, если они соответствуют этой цели. Это
влияние может сказываться даже в том случае, если основные
интересы класса противоречат научному изучению
главных, определяющих закономерностей реальной
действительности, но могут потребовать более или менее
правдивого отображения некоторых частных вопросов
общественной жизни. Именно такая ситуация наблюдается в
период государственно-монополистического капитализма,
когда классовые интересы буржуазии одновременно
требуют идеологически искаженного, апологетического
отображения главных, определяющих закономерностей
общественного развития и приблизительно точного ойисания
некоторых ее частных взаимосвязей, поскольку без этого
невозможно было бы обеспечить функционирование
современной капиталистической экономтш.
На основе вышесказанного можно констатировать, что
основной отправной точкой при анализе связи идеологии и
науки является изучение определяемых
общественно-историческими условиями классовых интересов, от которых в
конечном итоге зависит, в какой степени возможно науч-
пое отображение главных, определяющих общественных
отношений и направлений развития эпохи. Если
рассматривать вопрос с точки зрения буржуазной экономической
науки, то совершенно очевидно, что, скажем, у
представителей физиократической экономической науки — какими
бы выдающимися способностями индивидуально они ни
обладали — на самом начальном этапе развития
капитализма были весьма ограниченные возможности для
всестороннего и глубокого отображения исторической роли
капитализма и общественно-экономических отношений,
характеризующих этот способ производства. Лишь на
определенном этапе появилась возможность в общем и целом
основательного и научного отображения исторической
роли капитализма в накоплении капитала, в развитии
производительных сил, а одновременно с этим и
характеризующих капитализм общественно-экономических отношений.
Вместе с тем в тот период выполнение этой задачи еще
не было с необходимостью связано с пониманием
неизбежной смены капиталистического способа производства. Эта
исторически ограниченная возможность и была реализо-

26
вана в политической экономии Рикардо. Таким образом, за
осуществленным в ней сущностным совпадением
идеологии и науки в дальнейшем должно было неизбежно
последовать их сущностное разъединение в буржуазной
политической экономии.
Объективная обусловленность не временного, а
устойчивого совпадения науки и идеологии в марксизме
состоит в том, что основные классовые интересы пролетариата
не только позволяют, но и требуют исторически
неограниченного познания всех определяющих закономерностей
общественного развития. К этой констатации, однако,
следует сделать два дополнительных замечания. Во-первых,
стремление к познанию глубинных общественных
закономерностей с классовых позиций пролетариата становится
возможным тогда, когда капитализм достиг такой ступени
развития, на которой преходящая сущность
капиталистического строя стала научно доказуемой. Во-вторых,
несмотря на то что научное познание и в марксизме имеет
на каяедом данном этаие определенную историческую
ограниченность, не существует никаких вытекающих из
объективных условий существования рабочего класса
препятствий на пути последовательного научного прогресса и
уяснения научной истины. Наряду со всем этим,
естественно, следует иметь в виду и то, что в данном случае
имеется в наличии объективная возможность научного
прогресса, а реализация этой возможности зависит от
субъективных факторов.
Одной из характерных черт научного познания в
марксизме является соединение анализа общих
закономерностей общественного развития с изучением конкретных
условий данного времени. Эта черта ярко проявилась в
«Капитале» К. Маркса, где Маркс, соединив общую
характеристику капиталистических производственных
отношений и политэкономический анализ переживаемого в
тот период капитализмом этапа развития, показал в
конкретной форме реализацию общих закономерностей. Эта
же черта проявилась в ленинской теории империализма,
в которой В. И. Ленин соединил анализ проявления
общих закономерностей развития капиталистического
общества, выявленных в «Капитале», с научным
исследованием нового этапа развития капитализма —
империализме. Это соединение создало возможность исследовать
проявления общих закономерностей капитализма в уело-

27
виях империализма и наряду с этим позволило
органически включить паучный анализ империализма в теорию
марксизма в качестве неотъемлемой составной части.
Решение этой двоякого рода задачи является общим условием
сохранения в марксизме единства науки и идеологии.
Поэтому вводит в заблуждение такое представление
связи науки и идеологии в марксизме, согласно которому
функция науки — познание, а идеологии —
стимулирование общественно-практического действия. Наиболее
определенно подобные взгляды на науку и идеологию были
сформулированы Л. Альтюссером: «Идеологию как
систему представлений отличает от науки то, что социально-
практическая функция в ней преобладает над функцией
теоретической (или функцией получения знаний)» 19. В
соответствии с таким подходом роль науки представляется
совершенно пассивной, она ограничивается познанием, а
активная роль достается идеологии, в принципе отличной
от науки. Это принципиальное разграничение функции
познания и влияния на массы служит тому, чтобы
доказать наличие якобы разделения науки и идеологии в
марксизме. Согласно такой трактовке, для мобилизации масс
недостаточно привнести в рабочее движение теорию
марксизма, для этого марксизм необходимо дополнить
идеологическими — ненаучпыми — элементами. Конечный
вывод здесь таков: поскольку функция познания и функция
изменения мира в корне отличны друг от друга, то
воздействие на движение масс с необходимостью приводит к
оттеснению на задний план научных начал в пользу так
называемых идеологических элементов.
Влияние марксизма, несомненно, уже давно выходит
за круг тех лиц, которые имеют возможность
действительно глубокого изучения и познания марксистской теории.
Но из этого ни в коей мере не следует, что в целях
воздействия на массы теорию марксизма необходимо
дополнять ненаучными идеологическими, более того,
религиозного характера элементами. В связи с этим очень
актуально звучат слова Ф. Энгельса в написанном им в 1886 г.
предисловии к английскому изданию «Капитала»: «На
континенте «Капитал» часто называют «библией рабочего
класса». Никто из тех, кто зпаком с рабочим движением,
не станет отрицать, что выводы, сделанные в «Капитале»,
с каждым днем все больше и больше становятся
основными принципами великого движения рабочего класса... что

28
рабочий класс повсюду признает эти выводы наиболее
точным выражением своего положения и своих чаяний» 20.
Слова Энгельса подчеркивают сочетание научно
обоснованных выводов, содержащихся в «Капитале», с
огромным идеологическим воздействием на массы.
Общепризнано, что «Капитал» — произведение, написанное с самой
строгой научностью, — не делает даже самых
незначительных уступок в ущерб научности. Несмотря на это,
изложенные в нем идеи вызвали и вызывают столь глубокие
чувства в миллионах людей, что оно по праву названо
«библией рабочего класса». Но в этом произведении обещан
не какой-то «пролетарский рай» — как это утверждали,
например, Бертран Рассел и Арнольд Тойнби, — а
сделаны такие научные выводы, которые «рабочий класс
повсюду признает наиболее точным выражением своего
положения и своих чаяний»...
Уникальная особенность «Капитала» — и марксизма-
ленинизма вообще — заключается именно в том, что он
способен оказывать влияние на массы методами не
мифологии, а науки. В своем уже цитировавшемся
произведении и сам Маннгейм признал: марксизм характеризуется
тем, что по своей сущности он противостоит любым
иррациональным методам влияния на массы. Более того,
следующий во многих отношениях по его стопам Хайек даже
прямо осуждал «крайний рационализм школы Декарта —
Гегеля — Маркса». В «Капитале» из научного анализа
вытекают те выводы, в которых рабочий класс видит
обобщение собственного опыта — определение места, которое
он занимает в обществе, и то направление действий,
которое обусловлено этим местом. Единство науки и идеологии
в марксизме означает, что выявленные им объективные
закономерности общественного развития и классовые
интересы пролетариата совпадают.
Сохранение единства науки и идеологии в марксизме
является важной задачей на каждом этапе общественного
развития. В том случае, если это единство нарушается,
возникают теории, противоречащие самой сути марксизма,
как это произошло с маоизмом. Буржуазные идеологи
пытаются утверждать, что такие извращения марксизма
являются неизбежным результатом его идейного
воздействия на движение масс. На самом же деле все обстоит
наоборот: они являются следствием неспособности дать
истинно научный анализ сложившейся обстановки и прий-

29
ти к таким выводам, которые бы рабочий класс мог
признать «наиболее точным выражением своего положения и
своих чаяний».
Релятивизм в буржуазной экономической науке.
Интерпретация марксизма
в духе релятивизма
Неотделимое от марксизма историческое
мировоззрение включает в себя понятие относительности истины, но
лишь в смысле исторической обусловленности самого
дознания, в смысле все более приближающегося, но никогда
не исчерпывающего полноты действительности характера
истины, а не в смысле релятивизма, отрицающего
объективность научного познания. Принцип неразрывности
исторического и логического анализа в марксизме основан
именно на таком толковании связи между
действительностью и познанием. Тенденция релятивизации
буржуазной идеологии и сопутствующая этому интерпретация
марксизма в духе релятивизма основаны на
абсолютизации момента относительности, существующего между
реальной действительностью и научным познанием.
Она или принципиально отделяет друг от друга
исторический и логический анализ, или толкует эту связь в духе
идеалистического релятивизма.
Впервые на эту тенденцию еще в ее зародыше указал
Ф. Энгельс в написанном им в 1895 г. дополнении к
третьему тому «Капитала» в связи с рассмотрением позиции
В. Зомбарта, тогда еще весьма признательно
отзывавшегося об экономических взглядах К. Маркса. Ф. Энгельс
выступил против таких взглядов, которые усматривали в
теории стоимости и законе стоимости Маркса только
логическую конструкцию или гипотезу, отмечая при этом:
«Как Зомбарт, так и Шмидт... не обращают должного
внимания на то, что здесь речь идет не только о чисто
логическом процессе, но и об историческом процессе и
объясняющем его отражении в мышлении, логическом
прослеживании его внутренних связей»22. Зомбарт видел в
категориях политической экономии Маркса не научное
отображение объективных экономических отношений
капитализма, а лишь чисто логическую конструкцию,
которая может быть применима для изучения
капиталистической экономики лишь как какой-то разумный подход —
один из многих визможных. То есть он приписывал Map-

30
ксу то релятивистское воззрение, в принципе отвергающее
существование объективных взаимосвязей, законов
общественной действительности и возможность их научного
познания, которое позже он и Макс Вебер изложили
наиболее полно.
Это разделение логического и исторического,
проявившееся в концепции Зомбарта пока еще лишь в
эмбриональной форме, в современных условиях стало
методологической основой всей буржуазной общественной науки,
в том числе и политической экономии. Основным
критерием научности категорий и законов объявляется не
отражение объективной действительности, а
соответствующая абстрактно трактуемой рациональной деятельности
«методологическая целесообразность», и посему «ничего
нельзя сказать относительно того, насколько в
действительности рациональный выбор целей определяет
реальные действия» 23. Неизбежным следствием разделения
логического и исторического явилась трактовка научной
абстракции только как логической конструкции (создание
«идеального типа»), удовлетворяющей определенным
соображениям целесообразности. Макс Вебер писал:
«Такими идеально типичными конструкциями являются,
например, созданные «чистыми» экономическими теориями
понятия и «законы», которые показывают, каким образом
произошло бы определенного рода человеческое действие,
если бы оно было строго целерационально, свободно от
ошибок и чувств и если бы, далее, оно совершенно четко
было направлено лишь на одну-единственную
(экономическую) цель» 24. А затем он к этому добавил:
«Законы»... есть не что иное, как подтвержденные наблюдением
типичные вероятности, относящиеся к ожидаемому — в
случае наличия определенных обстоятельств — развитию
общественного процесса, то есть такие возможности,
которые могут быть поняты из типичных мотивов
действующих лиц и из осознанного ими типичного кажущегося
смысла действия» 2Г\
Это различие между марксизмом п буржуазными
общественными науками в методологическо-теоретпческом
подходе к изучению общественной жизни уже в течение
многих десятилетий является мишенью для тех, кто
стремится примирить противоречия между марксистской и
буржуазной общественной наукой. В 1897 г., спустя два
года преле предостережения Ф. Энгельса, В. И. Ленин та-

31
кие взгляды рассматривал как уже сложившуюся
тенденцию, которая наглядно отражала распространение
оппортунизма внутри II Интернационала. Ее представители
пытались с помощью социологических взглядов Зомбарта
и позднее Макса Вебера, а также родственной с ними по
воззрениям философской концепции неокантианства
размыть марксистское толкование связи между общественной
действительностью и научными категориями и вместе с
тем дать такое плюралистское, «безбрежное»
толкование марксизма, которое было бы «способно включить в
себя эти новые завоевания науки». (О широком влиянии этой
концепции свидетельствует, например, тот факт, что даже
выдающийся венгерский марксист периода до первой
мировой войны Эрвин Сабо считал позицию Зомбарта
марксистской.) В. И. Ленин подчеркивал тот факт, что
релятивизация марксизма обязательно станет одним из
главных направлений буржуазной идеологии в борьбе против
марксизма. Вместе с тем она является идеологической
платформой и для тех течений в рабочем движении,
которые пытаются временно завуалировать свой
фактический отход от марксизма.
Об актуальности предостережений Ф. Энгельса и
В. И. Ленина в современных условиях свидетельствуют,
в частности, взгляды, изложенные в предисловии к
венгерскому изданию цитировавшейся книги Макса Вебера.
Автор предисловия утверждает, что веберовская
конструкция идеального типа соответствует, собственно говоря,
Марксовому понятию закона и приписывает какому-то
недопониманию критические высказывания в отношении
первой. Автор аргументирует это следующим образом:
«Речь здесь идет всего лишь о том, что Вебер дал новое
название методу, очень давно используемому в
общественных науках... Идеальным типом Вебер называет чистый
тип, то есть такую понятийную конструкцию, которая
суммирует в очищенном от всяких побочных обстоятельств
виде наиболее существенные, наиболее характерные
атрибуты капитализма, феодализма, рабочего, капиталиста,
пуританина или китайского мандарина. В действительной
жизни, естественно, идеальные типы никогда не
встречаются... Идеализирующие, но именно поэтому
вскрывающие суть процессов законы самой развитой общественной
науки, политической экономии, приближаются к общим
законам физики, относящимся к идеальным случаям. Рас-

32
сматривая суть явлений и процессов с помощью
идеальных типов, Вебер хотел идти по тому же пути, что и
Маркс в «Капитале»26. Автор предисловия затем добавляет:
«В использовании исторического метода, в единстве
истории и социологии Вебер следовал Марксу. Он следовал
Марксу и в том отношении, что на каждом историческом
этапе искал взаимосвязь между различными
общественными институтами и различными сферами общественной
жизни, в том числе и взаимосвязь между идеями и
общественным бытием. Но он критиковал марксизм в тех
аспектах, которые в силу своих поверхностных и
почерпнутых в основном из косвенных источников знаний
совершенно неправильно понимал. Вебер был в полной
уверенности, что в соответствии с положениями
марксизма между экономической и другими сферами
общественной жизни существует простая причинная связь, в
которой экономическая жизнь всегда причина, а остальные
сферы всегда являются следствием, что идеи и идеологии
в прямом смысле слова являются зеркальным отражением
экономических процессов» 27.
Из этих рассуждений может показаться, будто Макс
Вебер и Маркс шли по одному и тому же пути — по
крайней мере в своей научной деятельности, — а различия
между ними не более как видимость, порожденная
возникшими по разным причинам недоразумениями.
Само по себе справедливо утверждение, что с помощью
понятийной конструкции идеального типа Вебер, если
смотреть формально, применял метод абстрагирования,
так же как это делал Маркс. Но эта абсолютно
формальная схожесть вовсе не исключает сущностных и
непримиримых различий в теоретико-методологических основах
научных исследований Маркса и Вебера. Ведь
последовательным сторонником метода абстракции назвал себя,
например, даже основатель самого последовательного
течения субъективной политической экономии — австрийской
школы — К. Менгер, который писал об используемом им
методе в предисловии к своей главной работе: «В
процессе своей работы я стремился упрощать весьма сложную
сферу экономической деятельности человека до самых
простых элемептов, которые еще можпо подвергнуть точному
наблюдению, применять тот метод к этим элементам,
который соответствует их природе... проанализировать, как
развивается более сложное экономическое явление из сво-

33
их элементов в соответствии с определенными
принципами» 28. На деле же Менгер и его последователи
абстрагировались «всего-навсего» от общественно-исторической
определенности экономической деятельности людей и вместе
с тем отнюдь не ограничивали сферу действия своей
субъективной теории стоимости, созданной путем
использования метода абстракции. «Этот принцип стоимости, —
пишет Менгер, — является универсальным, и
невозможно найти никакого исключения, из него в экономической
жизни»29. Сторонником метода абстракции, более того,
«заостренно подчеркнутой абстракции», был и один из
наиболее последовательных приверженцев конструкции
идеального типа, представитель неолиберального
направления буржуазной политэкономии В. Ойкен, который все
экономические эпохи и системы в истории свел к двум
элементарным формам идеального типа — к
централизованно управляемой и свободной (рыночной) экономике
или к их комбинациям.
Веберовская концепция идеального типа была на деле
четко направлена против марксистского понимания связи
исторического и логического анализа, а вместе с тем и
против связи экономических категорий с
действительностью, поскольку она считает эти категории логическими
конструкциями «социологии знания», а не научным
отражением объективной действительности. Отрицание
теории отражения, являющейся одним из основных
понятий материалистической гносеологии, составляет основу
релятивистской интерпретации общественных наук, и в
их числе политической экономии, равно как и
релятивистского истолкования марксизма. Вследствие такого подхода
Вебер пытался вытеснить необходимость из исторического
процесса с помощью «идеальных типов» возможных или
вероятных рациональных общественных действий людей.
Его концепция отрицает закономерность в развитии
общества, а тем самым и научный детерминизм во взглядах
на развитие общества.
Эта позиция Макса Вебера, совершенно четкая по
своей тенденции, столь же четко прослеживается и у многих
его последователей. Ойкен, стремящийся
интерпретировать связь исторического и логического на основе веберов-
ской концепции идеального типа, например, пишет об этом
следующее: «...идеальные типы — это не типы,
отражающие конкретную экономику, не реальные типы, характе-
3 Г. Рипп

34
ризующие хозяйственную организацию или ступень
экономического развития. Это воображаемые модели,
идеальные формы, действительно идеальные типы» 30. Из этого
логично вытекает вывод о том, что «какого-либо
неизбежного развития данной формы общественной системы в
сравнении с другой определенной формой не существует.
Существует лишь вероятность различных степеней» 31.
Этот взгляд априори включает в себя отрицание научного
толкования понятия закона: «...мы не знаем никакого
такого закона, в соответствии с которым происходило бы
историческое развитие» 32. Хайек же, находящийся с ним в
близком духовном родстве, без обиняков утверждает, что
«тот предрассудок, в соответствии с которым для того,
чтобы исследование выглядело научпым, нужно создать
законы, может оказаться одной из самых вредных
методологических концепций» 33.
Отрицание объективной сущности экономических
законов у Ойкена сопровождается утверждениями об их
якобы исключительно «схоластическом характере». Такие
взгляды ныне весьма распространены и просачиваются
даже в исследования, претендующие на марксистский
подход. Подобные утверждения четко и недвусмысленно
связаны с отрицанием принципа общественного
детерминизма. Именно отрицание этого принципа позволило
буржуазным авторам связать воедино формальные
методы создания «идеальных типов» и выбор альтернатив.
Утверждается, что на каждом этапе исторического
развития существуют как данные возможные идеальные типы,
а выбор их или их комбинаций зависит от субъективных
решений людей. Эта концепция отрицает внутреннюю
необходимость изменения общественных систем, в том числе
перехода от капитализма к социализму, более того,
изменения форм в рамках отдельных общественных формаций,
например, перехода от капитализма свободной
конкуренции к монополистическому капитализму. Она
основывается также на своеобразном толковании «идеальных
типов» как независимых от конкретных исторических
условий всегда осуществимых альтернатив. В таком
толковании проявляется крах попыток буржуазных экономистов
связать воедино историческое и логическое. Поскольку
марксистская концепция общественного детерминизма
выражает внутреннюю необходимость исторического
развития, постольку лишь она может служить основой конкрет-

35
ного определения объективно определенной
господствующей внутренней тенденции развития данной исторической
эпохи и конкретных форм ее проявления. В отличие от
этого связывание воедино идеальных типов с
альтернативами исторического развития является лишь видимостью.
Поскольку же их пытаются связать воедино, то речь здесь
может идти не об отражении реального процесса
исторического развития, а лишь о произвольной
историко-философской концепции. Созданные путем произвольного
логического конструирования категории могут найти место
лишь в произвольно сконструированной истории. Они
извлечены не из действительности с помощью научной
абстракции, а поэтому они и не могут быть научными
средствами анализа действительности.
На основе всего этого не выдерживает критики
утверждение автора упоминавшегося предисловия о том, что
«в применении исторического метода, в понимании
единства истории и социологии Вебер следовал Марксу». На
самом же деле Вебер, следуя шаблонному методу
буржуазных ученых-обществоведов, критиковал марксизм,
причем делал это чрезвычайно поверхностно. Заблуждением,
однако, было бы утверждать, будто Вебер выступал
только против вульгаризованного исторического
материализма, а не против правильно понимаемых воззрений Маркса.
Вебер ведь выступал не только против объяснения
«простой причинной связи» между экономикой и другими
сферами общественной жизни, а и, признавая взаимодействие
между базисом и надстройкой, отрицал определяющую
роль базиса, объективную определенность процесса
общественного развития и тем самым подменил исторический
материализм каким-то релятивистским историческим
идеализмом. Вебер выступал не только против того, чтобы
считать идеи и идеологии в прямом смысле слова
зеркальным отражением экономических процессов, он
недвусмысленно отбрасывал и всю марксистскую теорию отражения.
Вебер — как и многие другие до и после него — внешне
воевал против искаженного марксизма, но его атаки были
направлены против истинного марксизма.
Еще Гегель в качестве общеметодологического
принципа выдвинул требование связывания воедино
исторического и логического анализа, в глубине которого крылась
мысль о внутренней необходимости исторического
развития и объективности научного познания. В концепциях
3*

36
рассматриваемых здесь направлений современной
буржуазной идеологии эти два момента распадаются:
историчность остается в плоскости эмпиризма, а логика
«поднимается» в сферу «абстрактного общего», лишенного
всякого конкретного действительного содержания. Идеальный
тип, модернизированное название которого — «модель», —
квалифицируется как чисто логическая конструкция,
которая должна оправдывать свое существование лишь с
точки зрения логического анализа, подчиненного
методологической целесообразности, но ни в коем случае с точки
зрения соответствия какому-либо объективному
историческому содержанию. Более того, с такой позиции любая
попытка удовлетворять последнему требованию должна
расцениваться как «метафизика», выходящая за пределы
научности.
Дальнейшее развитие этого методологического
положения происходило в направлении еще более
последовательного релятивизма. Концепция Зомбарта — Вебера резко
разграничивает естественные и общественные науки, в
противовес этому ряд представителей современного
позитивизма — усвоив, что экспериментальный метод вовсе
не делает естественные науки сферой «абсолютных истин»
и не защищает их от ошибок и даже от «метафизической
спекуляции», — подчеркивают их родственную сущность.
Крупнейший представитель упомянутого изменения
курса неопозитивист Карл Поппер так пишет об этом: «В
минувшие столетия этот вопрос обсуждался так, что акцент
делался на различиях методов, применяемых, с одной
стороны, в естественных науках и, с другой стороны, в
исторических или гуманитарных науках. И почти едпподуш-
ным было мнение, что между ними большая пропасть.
Одпако уже много лет мой тезис следующий: у всех тех
историков и философов-историков, которые настаивают
на пропасти между историческими и естественными
науками, в корне своем ошибочное представление о
естественных науках» 34. Эта смена акцента, однако, лишь
подтверждает вышеозначенные тенденции. Последовательный
релятивизм у Поппера проявляется в утверждении о
принципиальном различии между «эмпирическими
науками», с одной стороны, и формальной логикой и
математикой — с другой. «Эмпирические науки, которые
единственно могут дать нам информацию о мире, не делают
возможным доказательство... С другой стороны, чистая

ZT
математика и логика, которые делают возможным
доказательство, не дают информации о мире...» 35.
Из этого следует, что положения «эмпирических
наук» — в отличие от аксиом формальной логики и чистой
математики — могут выполнять в научных
исследованиях лишь роль «рабочих гипотез», поэтому любое
стремление наделить их значением сверх этого неизбежно ведет
к уходу из сферы науки. Поппер считает, что «...мы
никогда не сможем рационально установить истину научных
законов; самое большее, что мы можем сделать,—это
строго проанализировать их и ошибочные отбросить... В
соответствии с этим все научные законы навечно останутся
гипотезами; научные законы — это предположения» 36..
Сторонники этой концепции видят единственный путь
научного прогресса в применении метода «проб ж
ошибок», который требует выдвижения и опровержения
гипотез. Область «эмпирических наук» включает разработку
опровергаемых рабочих гипотез».
По сути, эта концепция, сформулированная в духе
крайнего релятивизма, направлена против диалектического
метода, подчеркивающего незавершенную и
одновременно относительную сущность объективной истины,
вскрытой в ходе научного познания. В общем виде мнение
Поппера по этому вопросу, изложенное в
вышеупомянутой работе, выглядит так: «Эта позиция решает
известную, но не слишком серьезную методологическую
проблему — проблему исторического релятивизма. Мы
признаем, что наши предположения относительны по
сравнению с нашими проблемами и наши проблемы
относительны в сравнении с достигнутым знанием. Мы при-
зпаем также, что в сиюминутном положении нашего
знания многое может быть ошибочным. Но это не зпачит,
что и истина относительна. Это лишь значит, что
устранение наших ошибок и приближение к истине требуют
упорного труда. У истины нет критерия. Но есть нечто,
что можно считать критерием ошибки: противоречия
появляются в нашем знании, пли между нашим знанием и
фактами. Таким образом, знание может возрастать на
пути критического устранения ошибок. Так мы можем
приблизиться к истине» 37.
Как видно из изложенного, устранение диалектики из
научного познания ведет лишь к выдвижению ложных
альтернатив, к одностороннему подходу к проблемам на-

38
учного познания, к принятию критериев эмпирического
релятивизма, в принципе отрицающего возможность
выявления внутренней сущности явлений действительности.
Вместо научного познания действительности, всегда
неизбежно содержащего и элемент относительности,
буржуазные идеологи в самом различном виде выдвигают ложную
альтернативу гипотезы и аксиомы, считая
общедействительными лишь формальные методы доказательства и
усматривая путь развития науки в опровержении гипотез
эмпирическими утверждениями. Выдвижение гипотез и их
опровержение — действительно один из методов научного
прогресса, но далеко не исключительный и не
универсальный.
Благодаря всеобъемлющему привлечению критерия
практики становится очевидным, что развитие науки
сопровождается не только устранением ошибочных гипотез,
но и доказательством правильных и тем самым
ликвидацией их гипотезного характера. Ни одна наука не состоит
из одних лишь меняющихся гипотез, а у каждой из них
есть свое постоянно увеличивающееся основное
содержание, которое в ходе развития остается и дополняется, а
значение относящихся к ней научных положений
становится все /более точным, сфера их применения — все более
ясной и т. д. Если же это так, то признание объективного
характера паучного познания не может ограничить
компетентность пауки разработкой «опровергаемых рабочих
гипотез» и не считает выход за рамки этого «метафизической
спекуляцией».
Следовательно, речь здесь идет о двух диаметрально
противоположных методах установления критериев
научного познания, а также научного анализа
действительности, применение которых приводит к принципиально
различной оценке всех основных проблем политической
экономии. Из принципиального противопоставления
исторического и логического анализа и вытекающей из этого
оценки отношения научных категорий к действительности
логически вытекает превращение этих категорий в
субъективные конструкции, которые не могут служить основой
ни для каких выводов общего значения. Р. Арон в своих
лекциях об индустриальном обществе теоретизировал
следующим образом: «Итак, методологический принцип номер
один — если мыслить рационально об общественной и
экономической действительности — гласит: следует опасаться

39
спутать конкретную систему со сконструированным из нее
идеальным типом. По желанию можно сконструировать
идеальный тип как неприемлемого, так и совершенного
капитализма» 38. Или, как он сказал в другом месте своих
лекций, действительные экономические системы всегда
соответствуют «несовершенным моделям».
В соответствии с релятивистским агностицизмом
между конкретной системой и теоретической абстракцией —
«идеальным типом» или «моделью» — находится
непреодолимая пропасть. Знания о конкретной системе может
дать лишь эмпирический анализ, а абстрактные категории
суть субъективные творения ума, которые могут
обслуживать потребности самых противоречивых
методологических потребностей. В этой концепции нет места таким
фундаментальным категориям научного познания, как
всеобщность и необходимость, ибо ограничивающийся
описанием конкретной системы эмпиризм априори исключает
их, а идеальный тип, модель в соответствии с такими
взглядами, говоря словами Гегеля, — лишь «абстрактное
общее», то есть в нем отсутствует органическая связь с
действительностью. Подобная модель дает такие знания,
из которых невозможно сделать выводы относительно
фактической действительности. Тем самым теоретическое
разграничение капитализма и социализма становится
совершенно относительным, поскольку исключительно от
субъективно сконструированного идеального типа, от модели
зависит, что же можно считать лучшим, но объективного
содержания такое разграничение не имеет и иметь не
может.
Эта концепция непримиримо противопоставляет друг
другу сферу научного и сферу своеобразно понимаемого
идеологического анализа: возможности эмпирического
подхода ставят границы компетентности науки. Та же
позиция, которая признает в содержании научных категорий,
отражающих сущностные черты действительных
общественных отношений, всеобщность и необходимость, должна
рассматриваться как идеология, ведущая к «метафизике».
Однако апология, подвизающаяся на поприще «дезидеоло-
гизации», бросается в глаза и в этом случае. Арон,
например, с одной стороны, считает Марксовы категории
капиталистических производственных отношений такими
«идеальными типами», которым действительность
современного капитализма не соответствует или соответствует

40
лпшь в некоторых формальных аспектах, а с другой
стороны, считает сконструированную им модель
«политического плюрализма» — с оговорками, не затрагивающими ее
сути, — тождественной функционирующей системе
буржуазной демократии.
Представители неопозитивизма, как известно,
выступили с заявлением о том, что все те считавшиеся
важнейшими проблемы, которыми ранее занимались философы,
являются, собственно говоря, псевдопроблемами и их с
точки зрепия «истинно научного» подхода следует считать
бессмысленными. Использование этой концепции в
буржуазной политической экономии ведет к следующему
выводу: основополагающие вопросы политической экономии
объявляются недоступными с точки зрения научного
метода, «метафизическими» вопросами, которые
рассматриваются как проявление идеологии, в принципе отличной
от науки.
На основе всего этого Дж. Робинсон, например,
называет главные дискуссионные вопросы политической
экономии «метафизическими формулировками», поскольку,
по ее мнению, они не могут быть проверены попперовским
критерием научности — испытанием на опровергаемость.
Для того чтобы политическая экономия из «одной отрасли
теологии» выросла до «ранга науки», ей необходимо
освободиться от «метафизических взглядов», проистекающих
из идеологического воздействия. Пока этого не произошло,
«политическая экономия будет ковылять на одной ноге с
неопробованными гипотезами, а на другой — с не
могущими быть испробованными лозунгами. Наша задача
заключается в том, чтобы, насколько это возможно, разделить
это смешение идеологии и науки» 39.
Освобождение политической экономии от идеологии у
Робинсон требует прежде всего ее освобождения от
теории стоимости. Она считает стоимость «великой
метафизической идеей» политэкономии, которая непостижима с
точки зрения научного подхода (читай: эмпиризма), —
однако великолепно может быть использована для
решения идеологических задач. Марксу, по мнению Робинсон,
нужна была теория трудовой стоимости и осуществленные
с ее помощью исследования не в целях научного анализа
капиталистических производственных отношений, а
потому, что она отлично оказалась пригодной для выполнения
определенных идеологических функций. «Приняв догму,

41
что каждая вещь обменивается по таким ценам, которые
пропорциональны ее стоимости, Маркс применяет ее к
рабочей силе. Это ключ к объяснению капитализма» 40.
Основанное на этом принципе объяснение капитализма,
однако, является «метафизическим» и «дает типичный
пример метода использования метафизических идей. По
логике это лишь бессодержательный, пустой разговор»,
но «в идеологическом плане это куда более сильный яд,
чем такое прямое наступление, которое подчеркивает
несправедливость. Система в соответствии со своими
собственными правилами не является несправедливой...
единственный выход — свержение самой системы»41. Теория
трудовой стоимости Маркса потому является во взглядах
современного позитивизма «метафизической концепцией»,
что она не может считаться «опровергаемой гипотезой».
Ибо: «Такая метафизическая вера, как закон стоимости,
не может быть ошибочной, а это признак того, что у нее
ничему невозможно научиться» 42.
В действительности же априори непостижимой и
непроверяемой с научной точки зрения «.метафизической
верой» можно назвать не Марксову теорию трудовой
стоимости, а, скорее всего, те взгляды, которые создала о ней
Робинсон. Ведь тот, кто хоть сколько-нибудь знаком с
историей создания марксистской политэкономии, знает, что
признание теории трудовой стоимости и ее применение к
рабочей силе как товару у Маркса вообще не совпадало
по времени и уже поэтому теория стоимости не может
рассматриваться как созданная со специальной целью
применения ее к анализу рабочей силы. Развитие взглядов
Маркса в этом отношении характеризовалось, кратко
говоря, тем, что в «Экономическо-философских рукописях
1844 года» в теории трудовой стоимости классической
политической экономии он еще видел своего рода апологию
капитализма и выступал против нее, а во второй
половине 40-х годов он перенял категории этой теории и
толковал их уже в соответствии с материалистической
концепцией развития общества, хотя окончательную
критическую переработку этих категорий классической школы он
тогда еще не завершил *.
* Начало марксистской теории трудовой стоимости было
положено (В работе «Нищета философии», опубликованной в 1847 г.,
в которой был сделан шаг вперед по сравнепию со взглядами
Смита и Рикардо: в отличие от цх концепций, рассматривавших

42
Открытие же товарной сущности рабочей силы стало
научным свершением лишь значительно более позднего
периода. То есть не идеологическая преконцепция
Маркса привела к признапию теории трудовой стоимости, а
Робинсон — к созданию конструкции, совершенно
искажающей историю марксизма.
Категории и законы марксистской политэкономии — в
том числе и упомянутый Робинсон закон стоимости —
не являются выразителями какой-то «метафизической
веры», которые ни доказать, ни опровергнуть невозможно.
Эти категории и законы в марксистском понимании
вообще не обладают каким-либо самостоятельным бытием вне
конкретных явлений, и поэтому их существование
проявляется в таких процессах, которые можно наблюдать и
эмпирически, следовательно, сопоставить их с
действительностью, проверить практикой, опытом.
Уже у Гегеля диалектика означала преодоление
ложной постановки вопроса: эмпиризм или априоризм, а
вместе с этим и отрицание того, будто абстрактные
категории — поскольку они обладают фактическим научным
содержанием — есть лишь продукт чистого мышления.
В. И. Ленин видел истинное значение гегелевской
«Логики» именно в этом: «Отрицать объективность понятий,
объективность общего в отдельном и в особом,
невозможно. Гегель много глубже, следовательно, чем Кант и
другие, прослеживая отражение в движении понятий
движения объективного мира» 43. Вытекающий из этой
концепции научный критерий не имеет ничего общего ни с какой
«метафизической верой»: если понятия должны отражать
движение объективной действительности, то тем самым
в качестве данного есть и критерий оценки категорий и
законов политической экономии.
Суть марксистской теории стоимости и закона
стоимости состоит в том, что они вскрывают общественные
отношения между людьми, которые возникают в условиях
товарного производства, а также объективные процессы,
вытекающие из этих отношений, Маркс, применяя
знания, полученные путем теоретического анализа к опреде-
стоимость как вечную и естественную категорию, Маркс
трактовал ее как категорию историческую, выражающую
производственные отношения товарного производства. Однако в этой работе
Маркс еще не выявил и не анализировал двойственного
характера труда, заключенного в товаре.— Прим. ред.

43
ленному этапу капиталистического способа производства,
пришел, в частности, к следующему выводу. Борьба за
большую прибыль на основе различий в индивидуальной
и общественной стоимости товаров вызывает
усиливающуюся дифференциацию производителей, неизбежным
результатом которой является всевозрастающая
концентрация и централизация производства и капитала. Все это
приводит к возникновению таких новых форм
капиталистической собственности и к появлению таких новых
методов обратного воздействия на экономические процессы,
которые вступают в противоречие с «классическими»
формами капиталистических производственных отношений и
с соответствующими им хозяйственными механизмами
и т. д. В этих выводах нет ничего такого, что в силу самой
их логической формы сделало бы их априори
неопровержимыми. Робинсон должна была бы «только» доказать
«эмпирически», что эти процессы не происходят, и в этом
случае она по праву могла бы считать Марксов закон
стоимости если и не «метафизической верой», то
«опровергнутой рабочей гипотезой».
Какова же истинная направленность тенденции «де-
идеологизации», еще более ясно показала критика Шум-
петером марксистской теории трудовой стоимости.
Главное положение этой критики состоит в том, что теория
трудовой стоимости, как утверждает Шумнетер, пригодна
лишь для выдвижения «этических требований», но даже
в самой малой степени не удовлетворяет требованиям
«экономической науки как науки позитивной». Поэтому
он считает применение теории стоимости к рабочей силе
и основанную на этом теорию прибавочной стоимости
самым очевидным доказательством идеологической
предвзятости: «Каждый, кого совсем не ослепила индоктри-
нация, сразу поймет, что, пока речь идет об описании
фактов, а не об агитационной фразеологии, совершенно
одинаковый имеет смысл, если мы говорим, что капитал
арендует услуги земли, или когда мы говорим о взятии
в аренду услуг труда» 44. Самым очевидным проявлением
идеологической предвзятости Шумпетер считает тот
случай, когда кто-то предполагает, что производственный
процесс вообще может происходить вне отношений
капитализма. Эта концепция, которая, как известно, ведет свое
происхождение от вульгарного буржуазного экономиста
Сэя, просто отождествляет факторы производства с их фор-

44
мами, характерными для капитализма. Сам по себе
напрашивается вывод, что научная непредубежденность,
нетенденциозность с точки зрения рассматриваемых
буржуазных концепций имеет место лишь в том случае, когда
априори абстрагируются от постановки таких вопросов,
как: почему земля находится в собственности
определенного класса; почему лишь определенный класс может
брать в аренду услуги земли и труда; почему есть класс,
вынужденный продавать свою рабочую силу п т. д.
Просто, следуя методике маржинализма, нужно усвоить как
неизменное данное, что доходы каждого класса
пропорциональны той производственной функции, посредством
которой производственный фактор, отождествляемый с
соответствующим классом, вносит вклад в производство
материальных благ. Итак, те, кто считает капитализм
«естественным строем», свободны от индоктринации, кто же
осмеливается ставить это под вопрос, тот грешит против
научной непредвзятости, объективности и становится
«пленником идеологии».
«Деидеологизация» политической экономии
Новейшим «завоеванием» релятивистской
интерпретации марксизма является программа «идеологической
нейтрализации» политической экономии. Взгляды одного из
глашатаев этой программы, Рональда Мика,
непосредственно смыкаются с положением уже многократно
упоминавшейся книги Робинсон при постановке вопросов,
претендующих на далеко идущие цели: «Неужели мы можем
быть свидетелями начала конца Века Идеологии?
Неужели новая ортодоксия в отличие от старой действительно
относительно устойчива к идеологической инфекции?
И действительно* ли это и для той новой марксистской
ортодоксии, которая появляется на Востоке? У книги
госпожи Робинсон то большое достоинство, что она
заставляет ставить эти вопросы» 45.
Главный путь развития политической экономии
Р. Мпк видит в постепенном преодолении
«идеологической инфекции», а современный этап он потому считает
водоразделом в истории экономической науки, что, по его
мнению, в ее функциях произошли такие важные
изменения, которые усиливают наличествующие в ней
научные элементы и вытесняют идеологические мотивы. Глав-

45
ыую причину этих изменений он усматривает в том, что
окономический механизм, который прежде
господствовал над нами, все более подчиняется внешнему
вмешательству. В некоторых областях его влияние полностью
подавлено, так что пришлось найти новые методы
решения насущных задач. В других областях ее влияние
модифицировалось и контролировалось государством... и
экономическая наука все более подчиняется задаче
разработки и внедрения этих новых методов управления и
контроля» 46. В результате этого процесса, считает Мик,
насущные задачи все более становятся проблемами
«технического характера», не терпящими идеологического
вмешательства.
Если бы взгляды Мика по данному вопросу
ограничивались лишь утверждением, что развитие
государственно-монополистического капитализма существенно меняет
задачи буржуазной экономической науки, то он
повторил бы только ныне уже избитую истину. Утверждение
Мика, однако, предполагает значительно большее; с
одной стороны, оно означает, что политический анализ
может абстрагироваться от исследования тех общественно-
экономических отношений, в рамках которых
возникают рассматриваемые им проблемы, а с другой стороны,
то, что за границы науки можно вьшести те
детерминированные общественно-экономическими отношениями цели,
достижению которых служат названные им изменения в
области экономической науки.
Свои аргументы относительно постепенного
преодоления идеологического характера политической экономии
Р. Мик пытается тесно увязать с некоторыми важными
положениями книги Оскара Ланте «Политическая
экономия», вышедшей на венгерском и многих других языках.
Однако при этом Р. Мик позволяет себе во многих
отношениях весьма произвольно истолковывать эти
положения. По мнению Р. Мика, книга Робинсон подтверждает
правомерность постановки вопроса о «конце века
идеологии». А «большая заслуга» труда О. Лапге якобы
в том, что он «предпринимает попытку дать разумный
ответ на поставленные вопросы» 47. Поскольку же
трактовка Р. Мика во многих отношениях ведет к полному
извращению позиции О. Ланге, представляется
целесообразным прежде всего проанализировать позицию
последнего.

46
0. Ланге в своей книге относительно много места
посвятил вопросу о том, что тенденция буржуазной
экономической науки сделать экономическую науку частью
праксеологии (теории рационального хозяйствования) в
конечном итоге ведет к уничтожению политической
экономии. Хотя более подробно рассмотреть этот, в общем,
важный вопрос здесь не представляется возможным, тем не
менее следует заметить, что это мнение О. Ланге весьма
спорно. Ведь если посмотреть только «теорию выбора
действия» главного основателя и одновременно наиболее
экстремистского представителя праксеологической
концепции Л. Мизеса, то достаточно ясно можно увидеть, что
рациональное хозяйствование в этой концепции неотделимо
от сохранения капиталистических производственных
отношений и от бесперебойного, свободного от всякого внешнего
вмешательства функционирование соответствующего этим
отношениям механизма. То есть у него, да и в буржуазной
экономической науке вообще выдвижение на первый план
праксеологического принципа лишь на первый взгляд
вытесняет политическую экономию. Например, в
соответствии с этой концепцией распределение доходов между
производственными факторами, и прежде всего между
буржуазией и пролетариатом, определяют так называемые
уравновешенные цены, выведенные из теории предельной
производительности, одной из наиболее известных
буржуазно-апологетических концепций. Из этой же
праксеологической концепции у Мизеса неизбежно напрашивается
вывод о несовместимости социализма и рациональности.
Абстрагируясь от этого далеко не второстепенного
обстоятельства, О. Ланге следующим образом суммирует
отношения между буржуазией и политической экономией.
1. При определении этих отношений буржуазия
исходит прежде всего из своих экономических интересов. Из
этого следует: «Буржуазия... не может последовательно
довести до конца ликвидацию политической экономии.
У экономических процессов есть определенная область, где
буржуазия в своих практических целях, в целях
проведения экономической политики нуждается в знании
действующих экономических законов. Сфера этих
экономических процессов в ходе развития капитализма, а особенно
на его последней стадии развития возрастает» 48.
2. Наряду с этим О. Ланге указывает на проявление в
политэкономнческих теориях противоречий между буржу-

47
азией и мелкобуржуазными слоями. «Помимо
потребностей экономической политики, есть еще одна причина
того, что буржуазии не удается ликвидировать полностью
политическую экономию как науку об экономических
отношениях между людьми. Эта причина заключается в том,
что в рамках капиталистической общественной формации
имеется противоречие интересов между мелкой
буржуазией и крупной буржуазией» 49. Здесь О. Ланге еще раз
особо подчеркивает исходящую от идеологов мелкой и
средней буржуазии критику монополистического
капитализма.
3. Следующая — и наиболее проблематичная — часть
выводов О. Ланге относительно процессов,, происходящих
в буржуазной политэкономии, касается явления, которое
он называет профессионализацией экономической науки
со стороны интеллигенции. Он пишет об этом: «Мы уже
упоминали, что политической экономией во
всевозрастающей степени занимается университетская
интеллигенция. Прежде экономическая наука состояла из книг и
дискуссионных статей бизнесменов и буржуазных
публицистов, а ее нынешние центры — это университетские
кафедры и научно-исследовательские институты.
Следовательно, происходит профессионализация экономической
науки. Это способствует распространению в рядах
экономистов направлений, критикующих крупные
капиталистические монополии... Профессионализация экономической
науки ведет и к возрастанию значения диалектики самих
научных исследований. Уже Энгельс обратил внимание на
тот факт, что профессионализация политики, права,
религии, философии создает «особые отрасли разделения
труда», которые приобретают определенную
самостоятельность по отношению к той общественной среде, из
которой выросли. Применительно к буржуазной экономической
науке это значит, что диалектика процесса научного
исследования — получив более широкую сферу действия —
выталкивает экономическую мысль из сферы интересов и
взглядов той общественной среды, из которой она
выросла» 50.
О. Ланге, бесспорно, прав в том, что познания
определенной области экономических процессов на каждом
этапе является требованием, вытекающим из жизненных
интересов буржуазии, и что эта область в условиях
современного капитализма, государственно-монополистического

48
капитализма значительно шире, чем была прежде *.
Поэтому без учета этих моментов невозможно составить
научного представления о современной буржуазной
экономической науке. Подобным же образом справедливым является
и напоминание о том, что сложность классовой структуры
развитых капиталистических обществ неизбежно
проявляется и в разнообразии форм и направлений экономических
теорий, то есть идеологические схватки происходят не
только на главном рубеже. Однако трудно принять его
тезис о последствиях профессионализации экономической
науки, выдвигая который оп уходит от марксистских
взглядов об идеологическом характере общественных
наук, а особенно политической экономии, к точке зрения
маннгеймовской социологии знания и тем самым дает
козырь в руки тем, кто провозглашает «конец идеологии» в
экономической науке.
Однако история экономической науки ип в коей мере
не подтверждает идею о том, будто бы университетская
интеллигенция в результате профессионализации науки
запимает какую-то особую позицию, позволяющую ей
«вытолкнуть экономическую мысль из сферы интересов и
взглядов той общественной среды, из которой она
выросла». Это была лишь иллюзия — причем далеко не
свободная от идеологии — Маннгейма о «свободно парящей»,
«социально относительно независимой» иптеллигепции.
Профессионализация экономической науки всегда
происходит в определенных общественно-исторических
условиях, которые придают этой профессионализации осповпое
идеологическое содержание, более того, определяют и ее
главные мотивации. Это очень четко прослеживается как
у ведущих представителей субъективного направления
экономической пауки, так и у «корифеев» немецкой
исторической школы, которые почти все без исключения были
профессорами университетов, но это никоим образом не
сделало их независимыми от «общественной среды».
(Между прочим, все это очень паглядно иллюстрирует книга
О. Ланге.)
К. Маркс, анализируя процесс вульгаризации
буржуазной экономической пауки, именно в «профессорской фор-
* Однако это не значит, что буржуазная политическая
экономия способна познать впутрепппе закопомерностп эконолгаче-
скнх процессов и явлений.— Прим. ред.

49
ме» открыл последнюю ступень этого процесса. Эту
«могилу» экономической науки Маркс характеризовал
следующим образом: «Самой последней формой является
профессорская форма, которая берется за дело
«исторически» и с мудрой умеренностью отыскивает везде
«наилучшее», причем для нее не важно, если в результате
получаются противоречия, а важна только полнота
отобранного. Это — выхолащивание... всех систем, у которых
повсюду обламывают их острые углы п которые мирно
уживаются друг с другом в общей тетрадп для выписок.
Пыл апологетики умеряется здесь ученостью, которая
благосклонно взирает сверху вниз ла преувеличения
экономических мыслителей и лишь в качестве курьезов включает
их в свою убогую размазню» 51.
К. Маркс в этом описании блестяще охарактеризовал
не только взгляды Рошера, но и вообще всех тех
буржуазных профессоров, которые в самодовольстве своего
воображаемого превосходства судят об «односторонности»
н «предвзятости» различных «партийных направлений»,
главным образом, конечно, марксизма. Полная
солидарность с этими Марксовыми мыслями выражена в словах
В. И. Ленина, который в отличие от современных ему
представителей теоретического эклектицизма в своем
гениальном произведении «Материализм и эмпириокритицизм»,
являющемся образцом высокой научной добросовестности
и принципиальной беспощадности, подытоживая в
страданиях завоеванный опыт рабочего движения, дает
следующую оценку так называемому профессорскому
направлению: «Ни единому из этих профессоров, способных давать
самые цепные работы в специальных областях химии,
истории, физики, нельзя верить ни в едином слове, раз речь
заходит о философии. Почему? По той же причине, по
которой ни единому профессору политической экономии,
способному давать самые ценные работы в области
фактических, специальных исследований, нельзя верить ни в
одном слове, раз речь заходит об общей теории
политической экономии. Ибо эта последняя — такая же партийная
наука в современном обществе, как и гносеология. В
общем и целом профессора-экономисты не что иное, как
ученые приказчики класса капиталистов, и профессора
философии —- ученые приказчики теологов» 52.
Марксистско-ленинское понимание
профессионализации общественных наук, в том числе и экономической пау-
4 Г. Рипп

50
ки, коренным образом отличается от концепции социологии
знания Маннгейма. Это отличие заключается в том, что в
противоположность концепции Маннгейма,
рассматривающей профессионализацию как усиливающуюся
независимость интеллигенции от «сферы интересов и взглядов
общественной среды», марксизм-ленинизм рассматривает
профессионализацию как процесс, порожденный
современными потребностями идеологической апологии
буржуазного общества и неотделимый от этих потребностей. Если
бы позиция Ланге по этому вопросу первостепенпой
важности была верной, то она оправдала бы ревизию
марксистской концепции идеологической определенности,
партийности общественных паук и явилась бы подтверждением
маннгеймовской социологии знаний, и, таким образом, она
могла бы служить основой течения «деидеологизации» —
как «служит его основой социологии знания Манпгейма —
или по крайней мере основой отрицания классовой
определенности общественных наук, как это имеет место у
Миллса и его последователей. В своей интерпретации
профессионализации экономической науки О. Ланге
совершенно неправильно использует указание Ф. Энгельса о
том, что профессионализация политики, права, религии,
философии преобразует их в «особые отрасли разделения
труда». Ведь если бы толкование слов Энгельса, данное
Ланге, было правильным, то это означало бы, что,
например, в результате «профессионализации политики»
гвардия политиков буржуазного общества могла бы как-то
оторваться от «сферы интересов и взглядов той
общественной среды, из которой выросла». В письме Ф. Энгельса,
на которое ссылается О. Ланге, на самом деле речь идет
прежде всего о том, что между базисом и явлениями
надстройки существует не простая причинная связь, а
взаимодействие, решающая роль в котором, однако, принадлежит
экономике. Наряду с этим Энгельс подчеркивает, что
такие особые отрасли разделения труда обладают
относительной самостоятельностью, которая, однако,
проявляется не в утрате или в ослаблении их классовой
определенности, их идеологических функций, а в дифференциации
их роли, заключающейся в том, что они по-разному
примыкают к «сфере интересов и взглядов общественной
среды» и по-разному отражают ее. Профессионализация
экономической науки, несомненно, создает у буржуазных
представителей этой науки ложное сознание того, что их

51
деятельность стоит выше всякой классовой предвзятости.
Задача марксистов, однако, заключается не в том, чтобы
доказать наличие этого ложного сознания, а в том, чтобы
свести его к социальным корням и гзм самым
опровергнуть.
Смычка со «сферой интересов и взглядов общественной
среды» — как это в другом месте верно подчеркивает
О. Ланге — вовсе не ведет к какому-то уравнению,
ликвидации дифференцированности позиций, поскольку в
современных развитых капиталистических странах
общественная среда п отражающая ее сфера интересов и взглядов
сами сильно дифференцированы. Известно, что Маркс
даже в условиях раннего капитализма делал решительное
с этой точки зрения различие между взглядами, например,
Рикардо, Мальтуса и Снсмоидп. Ныне такое различие —
mutatis mutandis, — во всяком случае, не менее
правомерно. Наряду с уже перечисленными причинами, о которых
говорил О. Ланге, очень важно учитывать и тот ленинский
анализ, который доказывает, что противоречия,
возникающие в условиях господства монополистического
капитализма, нельзя сводить исключительно к главному
противоречию между капитализмом и социализмом, поскольку
объективные условия с необходимостью создают и
обостряют также и противоречия между империализмом и
демократией. Это один из важнейших объективных источников
й мотивирующих факторов, определяющих
противоречивый характер взглядов, высказываемых в буржуазных
общественных науках, в том числе в политической
экономии.
О том, насколько О. Ланге в цитировавшихся
высказываниях идеализирует последствия профессионализации
наук, свидетельствуют даже некоторые взгляды,
высказывавшиеся в ходе дискуссии о «конце идеологии» людьми,
далекими от марксизма. Например, Р. А. Хабер в своем
выступлении («Конец идеологии как идеологии») говорит
следующее: «Интеллигент не является ныне независимым.
Он привязан рангами и материальным вознаграждением.
Сфера его занятости не ограничивается относительно
изолированными академическими коллективами. Его используют
в качестве консультанта, эксперта все очень важные
институты: акционерные общества, профсоюзы,
правительственные органы, благотворительные учреждения, церковь и т. д.
(и в то же время другие лица определяй:т цели политики).
4*

52
Он может получить деньги на такие исследований, Которые
вписываются в концепцию общего социального
благоденствия. Он может публиковаться, но его продвижение в
действительности в значительной степени зависит от таких
публикаций, которые отвечают оценкам его коллег (то
есть вписываются в рамки их системы ценностей).
Академический коллектив активно враждебен в отношении
идеологических формулировок. Продвижение вперед во
всех этих аспектах приведет его к принятию ценностей
данного общества и существующего в нем образа
мышления» 53. X. Д. Айкен заявляет следующее: «Мы еще
заявляем о своей лояльности идее «свободного исследования»,
но это факт, что прямо или косвенно для наших научных
исследований главные ресурсы дает государство и больше
всего стимулов — политика. И если нескольких наших
избранных научных корифеев даже и ныне еще побуждают
заниматься «чистыми» или «фундаментальными»
исследованиями, соответствующими в принципе их собственным
интересам, то главная причина этого заключается отнюдь
не в том, что такие исследования удовлетворяют
существенным личным запросам ученых, а в том, что в них
нуждается государство. Действительно, наши университеты и
правительства вместе с нашими крупными
промышленными комплексами все более «кажутся частями огромного,
хотя и безликого политического организма» 54.
Между прочим, и сам О. Ланге в ряде мест своей книги
делает подобные или еще более категорические заявления.
Так, например, он утверждает: «Буржуазия представляет
довольно обильные материальные средства на
экономические исследования, создает учреждения,
научно-исследовательские институты и т. д., но лишь для узкого круга
исследований, для решения интересующих буржуазию
специальных вопросов, следовательно, главным образом в
области экономической статистики, эконометрии,
программирования, кибернетики и т. д., иногда на исследования
по определенным вопросам экономической науки,
занимающейся проблемами роста. Нет, однако, средств на цели
научных исследований, затрагивающих вопросы
политической экономии. В этой области на место науки приходит
апологетика, которая в псевдонаучной форме излагает
предрассудки относительно капиталистического способа
производства, провозглашает мнимую гармонию интересов
всех общественных классов, а также отождествляет эконо-

53
мические категории и законы капитализма с общими
категориями и принципами рационального
хозяйствования» 55. Далее он констатирует: «Общественные науки...
целиком и полностью носят идеологический характер...»56.
Затем он формулирует вывод: «Следовательно, ныне
судьба политической экономии неразрывно связана с
рабочим движением, а также со строительством и развитием
социалистического общества. Политическая экономия не
может оторваться от этой общественной базы, это означало
бы ее упадок и гибель» 57. Беда лишь в том, что он не
замечает: эти правильные утверждения противоречат его
предыдущему тезису.
Р. Мик же пытается сделать книгу О. Ланге опорным
столбом концепции «конца идеологии» ав экономической
науке посредством того, что объясняет это противоречие
как противоречие между действительной научной
убежденностью Ланге и весьма ограниченными возможностями
высказать это научное убеждение. По мнению Мика,
последние цитировавшиеся высказывания — которые, между
прочим, являются не просто случайными высказываниями
и отражают принципиальную направленность всего
произведения Ланге — содержат в себе какую-то «скрытую
иронию», поэтому пп в коем случае, по словам Мика, нельзя
их принимать всерьез. Соответственно этому, например,
позицию Ланге относительно субъективного направления
экономической науки он комментирует следующим
образом: «На первый взгляд вывод, который делает Ланге на
основании этого рассуждения, состоит в том, что
«субъективное направление как политическую экономию следует
считать провалом». По моему мнению, сделанный им вывод
иной, и заключается он в том, что все пути ведут к
экономической науке управления» 58. Подобным же образом Мик
истолковывает и мнение Ланге о буржуазной
экономической науке в целом: «Его, по сути дела, положительная
характеристика значительной части современной
«буржуазной» экономической науки, естественно, сопровождается
частыми оговорками, преуменьшать которые было бы
ошибкой, даже и при этом то перечисление элементов
«истинной экономической науки», которое дается Ланге,
является поразительным. Поэтому несколько неожиданно,
что в конечном итоге он называет эти элементы «лишь
частными», а затем заявляет, хотя и весьма тщательно
отобранными словами, что полностью систематическая и

54
непредвзятая политическая экопомия может существовать
только в том случае, если она связана с рабочим
движением. Этот стереотипный вывод в свете (всего
вышеизложенного настолько внезапен, что Ланге едва ли мог
ожидать, что читатели примут его всерьез» 59.
Представляемая Р. Мпком концепция «деидеологиза-
ции» не особенно нова, буржуазные теоретики уже более
чем за десятилетие до него изложили ее почти таким же
образом. Особенность лишь в том, что Мнк пришел к этому
же выводу на основе якобы марксистского подхода, по
крайней мере отчасти. Для этого ему потребовалось
основательно переделать марксизм, что в дапном случае
произошло иод предлогом разграничения «идеологических»
и «научных» элементов. А поскольку буржуазная
экономическая наука, по мпению Мика, дает точно такую же
возможность разграничения, то задача очевидна —
«идеологическая нейтрализация» марксизма, с тем чтобы,
препарированный таким образом, он мог быть оз результате
интегрирован в буржуазную экономическую науку, «де-
идеологизация» буржуазной политической экономии, с тем
чтобы она могла быть таким путем интегрирована в
марксизм. Возникающий в конечном итоге «синтез» —
который, между прочим, как призрак похож на рецепт
социологии знания Маннгейма — вот поставленная цель. И вся
аргументация Мика направлена на то, чтобы обосновать
этот «синтез», который, по его мнению, должен был бы
произойти путем создания «новой модели
капиталистического развития». Теория марксистской политической эко-
помии, утверждает Мик, может впести лишь очепь
незначительный вклад в решение этой задачи, поскольку от нее
«остается только несколько общих методов и средств апа-
лиза». Следовательно, задача, по словам Мика, —
«...стремиться к тому, чтобы привнести несколько
фундаментальных Марксовых пдей в ортодоксальную экономическую
теорию, главным образом в ту ее часть, где имеются
недостатки в силу того, что упущены из виду социологические
факторы, на которые указывал Маркс» 60.
В своей концепции «новой модели капиталистического
развития» Мик считает «Капитал» лишь «моделью», более
или менее идеальным теоретическим отражением сути
капитализма свободпой конкуренции, господствовавшего
во второй половине XIX в. Даже если абстрагироваться от
гносеологической двусмысленности, кроющейся в этом

55
применении термина «модель», то и в этом случае
заведомо неприемлема такая теоретическая редукция
«Капитала». «Капитал», хотя и содержит теоретически адекватное
отражение отношений капитализма свободной
конкуренции, но вместе с тем включает в себя и значительно
большее, а именно обобщение капиталистических
производственных отношений и вытекающих из них законов
движения, то есть анализ всех тех закономерностей, благодаря
которым разные этапы капиталистического развития, даже
несмотря на существенные различия между «ними,
являются одним способом производства. Поэтому «Капитал»
выходит за рамки конкретного анализа эпохи второй
половины XIX в. и является общей и необходимой
теоретической базой анализа капитализма на всех этапах его
развития.
Как уже указывалось, суть предложенного им
«синтеза» Мик видит прежде всего в том, что факторы
-марксистской социологии нужно интегрировать в буржуазную
экономическую пауку. Он утверждает, что Марксова теория
стоимости ныне обладает уже очень незначительным
практическим содержанием, а теория прибавочной стоимости,
по сути дела, стала недействительной в силу того, что в
условиях современного капитализма заработная плата
якобы значительно выше, чем стоимость рабочей силы.
Поэтому решением он считает 1замепу этих теорий
буржуазной концепцией движения рыночпых цен с тем
дополнением, что в качестве одного из компонентов «синтеза»
следует принять выделенные Марксом
общественно-экономические отношения как основу существования цен.
В этой концепции «синтеза» заключены вопиющие
логические противоречия. Во-первых, очевидно, что
марксистская теория стоимости и буржуазная концепция
формирования рыночных цен пе могут быть противопоставлены
друг другу и не могут заменить друг друга, поскольку они
относятся к совершенно различным сферам анализа. Суть
марксистской теории стоимости — анализ объективных
отношений товарного производства и закономерностей,
определяющих самые общие тенденции
ценообразования, а не объяснение формирования конкретной рыночной
цены. Маркс в III томе «Капитала» решительно
подчеркивал, что анализ явлений конкуренции не входит в его
задачу. Буржуазная же концепция рыночных цен — если
вслед за Миком попробовать отвлечься от ее гаосеологиче-

56
ских аспектов — исследует функциональную
взаимозависимость между факторами рыночного ценообразования
п ничего не говорит о стоящих за ними общественных
отношениях. А с другой стороны, как можно рассчитывать
на сохранение в этом «синтезе» выделенных Марксом
общественно-экономических отношений, если
предлагается отбросить те категории, которые выражают эти
отношения? О каком заимствовании у марксизма социального
содержания можно говорить, если утверждается, что
Марксова теория стоимости и прибавочной стоимости
утратила свое значеппе? За нагромождением
«непоследовательностей у Мика кроется неразрешимая дилемма, как можно
одновременно и отбросить, и сохранить марксизм.
Речь здесь, однако, идет далеко не только о личной
дилемме Мпка. С тех пор как стало очевидным, что простое
игнорирование Маркса — неподходящий путь с точки
зрения буржуазной экономической науки, весьма оживились
попытки разрешить проблемы «связп Маркса с
современной экономической наукой» методами, похожими на аргу-
мептацию Мика. Это ясно видно па примере того
представительного сборника публикаций, составленного
Давидом Хоровитцем, основной мотив которого — обосновать
«синтез» или «интеграцию» того и другого. Даже в рам*-
ках этого сборника наиболее репрезентативным творением
является подготовленная несколько десятилетий назад
работа Оскара Ланге «Марксистская экономия и
современная экономическая теория». Работа Лапге — одпа из тех,
которые используются и после того, как их авторы
принципиально изменили изложенную г» «их позицию,
поскольку в современной обстановке высказанные в них мысли
пригодны для удовлетворения актуальных идеологических
потребностей.
Главная мысль работы Лапге заключается в том, что
социологические взгляды политической экономии Маркса
нужно соединить с результатами анализа «буржуазной»
экономической науки (тогда еще Ланге использовал
определение буржуазной только в кавычках). По его мнению,
только марксистская политическая экономия была способна
дать целостное теоретическое объяснение вопросам
развития капитализма. К этому признанию, однако, Ланге
добавил: «Но это превосходство марксистской экономической
науки лишь частично. Есть песколько таких проблем, в
отношении которых марксистская экономическая наука

57
совершепно беспомощна, а «буржуазная» экономическая
наука легко их разрешает. Что может сказать
марксистская экономическая наука о монопольных ценах? И что
об основных проблемах финансово-кредитной теории?..
И чем (ирония судьбы!) марксистская экономическая
наука может внести вклад в проблему оптимального
распределения ресурсов в социалистической экономике.
Очевидно, что относительные достоинства марксистской
экономической науки и современных «буржуазных»
экономических теорий относятся к различным «сферам действия».
Марксистская экономическая наука может разработать
вопросы экономического развития капиталистического
общества в целостную теорию... а «буржуазные» экономисты
не могут дать большего, нежели чисто историческое
описание. С другой стороны, «буржуазная» экономическая наука
способна охватывать сферу повседневной жизни
капиталистической экономики таким образом, что она (высоко
возвышается над всем тем, что могут дать марксисты» 61.
Затем Ланге не без иронии заметил: «Экономическая
теория Маршалла явно больше может предложить текущему
управлению хозяйственной системой Советской России,
чем марксистская, хотя последняя, наверное, более
эффективная основа для прогнозирования будущего
капитализма» 62. Ланге — с помощью точно такой же аргументации,
с которой мы уже встречались у Дж. Робинсон, —
объяснял источник «отсталости» марксистской экономической
науки приверженностью к трудовой теории стоимости,
исключительную функцию которой и он видел в
идеологическом аргументировании обоснования факта
эксплуатации.
Как можно видеть из вышеизложенного, эта ныне
вновь открытая и пропагандируемая работа Ланге
ошибочна и, по сути, вписывается в круг идей направления,
олицетворяющего собой «деидеологизацию» политической
экономии.
Ведь если рассмотреть только те случаи, которые
упомянуты Ланге, то и тогда станет совершенно очевидпым.
что марксистская политическая экономия, например, лишь
в том случае не может внести вклада в понимание и
объяснение явления монопольной цены, если, закрывшись в
раковину «неоклассической» теории, видеть в этом
явлении лишь количественные различия по сравнению с
ценами, предполагающими «совершенную конкуренцию»,

58
и таким путем монопольную цену как рыночную форму
герметически изолировать от капиталистических
производственных отношений, от тех изменений, которые
произошли в результате установления господства монополий,
то есть если видеть в монопольной цепе все, только не
взаимосвязь изменений, происшедших в рыночном
ценообразовании с возникновением нового этапа развития
капиталистического способа производства,
монополистического капитализма. На это, кстати, очень яспо указал в своей
более поздней работе и сам Ланге, который писал о
неоклассической теории следующее: «...эта теория
анализирует проблему монополии и монополистической
конкуренции исключительно с точки зрения особенностей рыпка.
Она не видит, что эти особенности зависят от
специфического формирования производственных отношений в эпоху
монополистического капитализма. Сводя всю проблему к
«несовершенству рынка», эта теория упускает из виду
существенный источник исследуемых процессов и
становится неспособной сделать практически пригодные
выводы» 63.
Что же касается того утверждения Ланге, что
экономическая концепция Маршалла — в отличие от бесплодности
марксистской политической экономии — могла бы служить
должной основой хозяйственного созидательного труда в
Советском Союзе на этапе социалистической
индустриализации, в этой связи небезынтересно, по-видимому, привести
мнение Дж. Робинсон: «Большая заслуга марксизма в том,
что он уберег плановиков от веры в академическую
экономическую науку. Представим себе, каково бы было
современное состояние русской промышленности, если бы они
видели свою задачу в «распределении данных ресурсов
между альтернативными целями» вместо «увеличения
производительной силы общественного труда» путем
капиталовложений, исследований и воспитания» 64.
Наконец, возникает и такой вопрос: а как вообще
можно увязать с программой «деидеологизации» предложение
Мика и других о том, что пробелы буржуазной
экономической науки следует восполнить, введя в нее факторы
марксистской социологии? Ведь если последпне включить
в экономический анализ в качестве определяющих
объективных общественно-экономических отношений, то в
таком случае станет очевидным, что проблемы политической
экономии нельзя сводить к технико-методологическим во-

59
просам, и вся программа «деидеологизации» беоследно
исчезает. Если же Мик этого хочет избежать, то ему и его
идейным сообщникам под «факторами марксистской
социологии» действительно придется понимать отнюдь не
марксизм, а лишь некоторые технические приемы, взятые
совершенно абстрактно и лишенные всякого
теоретического содержания.
Мик, пусть даже и непоследовательно, но, по сути дела,
становится на тот путь, который наметили прежде всего
Маннгейм и Шумпетер в созданной ими релятивистской
интерпретации марксизма. Мик, кстати, и сам указывал,
что Шумпетера он рассматривает как одного из главных
вдохновителей разработки программы «деидеологизации»
политической экономии. Попытка разделить и
противопоставить марксистскую теорию и марксистский метод,
характерная уже в течение многих десятилетий для
релятивистских перетолкователей марксизма, и у Мика привела
к тому, что метод с точки зрения научного содержания
становится каким-то нейтральным, формальным приемом.
По мнению Шумпетера и Мика, марксистский метод
анализа точно так же может быть соединен с любой
теоретической концепцией, как, например, приемы доказательства
формальной логики.
Такой подход к проблеме метода ясно показывает, что
результатом распространения эмпирическо-позитивистских
взглядов является вытеснение диалектики. Подчеркивая
необходимость «очищения» экономического анализа от
идеологии, Шумпетер не случайно повторил в различных
формах утверждение, что «Маркс не позволил, чтобы на
его анализ оказала влияние гегелевская философия» 65.
Ведь как «первый всесторонний и сознательный
открыватель всеобщих форм движения» диалектики, Гегель уже
совершенно ясно понимал сущностное единство теории и
метода в философии. Мысль о том, что методология
познания неотделима от самого научного познания, является
кардинальным положением гегелевской критики
философии Канта и одновременно одним из наиболее
прогрессивных элементов всей философии Гегеля. Если под методом
мы понимаем не нечто внешнее, нейтральное, то в таком
случае он не может не быть связанным с самой сутью
теоретической концепции. Эту внутреннюю связь Гегель
выразил в несколько поэтической форме, сказав, что метод —
это живая душа научного содержания, то есть метод — это

60
все то, что в теории обладает научным содержанием
всеобщего значения.
Речь здесь идет о двух несовместимых концепциях в
трактовке марксизма. Концепция Шумпетера и Мика
считает марксизм конгломератом изолированных друг от
друга, лишенных всякой необходимой внутренней связи
элементов. Как здесь не вспомнить критику Лениным
Струве, выступавшего с программой «последовательного
эмпиризма». В. И. Ленин подчеркивал, что «...на деле
исконное непонимание материалистической диалектики и
теории классовой борьбы привело неизбежно к отречению
и от теории трудовой стоимости». И далее: «...у Маркса
философия и политическая экономия связаны в цельное
материалистическое миросозерцание»66. Совершенно
очевидно, что попытка вытеснить диалектику из марксистской
политической экономии одновременно является и напад-
кой — по выражению В. И. Ленина — и против «логики
«Капитала», представляет собою очень ясную и
недвусмысленную попытку перетолковать содержание категорий и
законов марксистской политической экономии и
отражающиеся в них объективные взаимосвязи с позиций
эмпиризма. Суть этого перетолкования в том, чтобы отбросить
основное содержание марксистской политической экономии
как идеологию, ведущую к «метафизике», и ограничить
современное значение марксизма несколькими
техническими приемами, превращенными в пустую формальность.
Таким образом, релятивистская интерпретация и
программа «деидеологизации» марксизма тесно друг с другом
связаны. Обе они являются отражепием тех взглядов,
которые, по мнению Т. Парсокса, «характеризуются
относительным иммунитетом по отношению к стремлению
рассматривать проблемы в идеологическом контексте», а
также тем, что онп незначительное внимание уделяют
исследованию «глобальпых» проблем67. Следовательно,
истинное содержание лозупга «деидеологизации» состоит
в своеобразной трактовке научного метода:
довольствуйтесь описанием явлений и отгородитесь априори от любого
такого вопроса, который сводит стоящие проблемы к
господствующим общественным отношениям и, таким
образом, пытается дать объяспенпе социальным конфликтам
нашей эпохи. Итак, за противопоставлением идеологии и
науки действительно стоит два рода толкования идеологии
и научности. Лозунг «конец идеологии», по сути дела.

61
провозглашает конец науки и служит той идеологии,
которую отражающиеся в ней классовые интересы
противопоставляют глубокому научному анализу общественных
отношений.
Примечания
1. The End of Ideology Debate. New York, 1968, p. 283.
2. Ibid., p. 64.
3. С Wright Mills. The Marxists. New York, 1963, p. 102.
4. J. M. Keynes. Essays in Ersuasion. London, 1931, p. 306.
5. R. Aron. L'opium des intellectuels. Paris, 1955, p. 326.
6. Ibid., p. 83.
7. J. A. Schumpeter. Ten Great Economists: from Marx to
Keynes. New York, 1965, p. 5—6.
8. J. Robinson. Collected Economic Papers. Oxford, 1965, v. Ill,
p. 150.
9. K. Mannheim. Ideology and Utopia. An Introduction to the
Sociology of Knowledge. London, 1936, p. 67.
10. J. A. Schumpeter. History of Economic Analysis. New York,
1954, p. 36.
11. J. Robinson. Collected Economic Papers, v. Ill, p. 148.
12. K. Mannheim. Ideology and Utopia, p. 68—69.
13. Ibid., p. 72.
14. Ibid., p. 10.
15. Ibid., p. 137.
16. С Wright Mills. The Marxists, p. 11.
17. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. II, с. 123—124.
18. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. III, с. 50.
19. L. Althusser. Pour Marx. Paris, 1965, p. 238.
20. К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 23, с. 33.
21. F. A. Hayek. Studies in Philosophy, Politics and Economics.
London, 1967, p. 95.
22. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.. т. 25, ч. И, с. 469.
23. М а х Weber. Gasdasag es tarsadalom. Kozgazdasagi cs Jogi
Konyvkiado, 1967, 43. old.
24. Ibid., 45. old.
25. Ibid., 51. old.
26. Ibid., 27. old.
27. Ibid., 30. old.
28. Carl Monger. Principles of Economics. Glencoe, Illinois, 1950,
p. 46.
29. Ibid., p. 147.
30. W. Eucken. Die Grundlagen der Nationalokonomie. Jena, 1941,
S. 148.
31. W. Eucken. Grundsatze der Wirtsohaftspolitik. Reinbek bei
Hamburg, 1963, S. 143.
32. Ibid., S. 138.
33. F. A. Hayek. Studies in Philosophy, Politics and Economics
p. 42.

62
34. Roads to Freedom. Essays in Honour of Friedrich A. von Hayek;
K. R. Popper. A Pluralist Approach to the Philosophy of
History. London, 1969, p. 189.
35. K. R. Popper. The Open Society and Its Enemies. London,
1952, v. II, p. 13.
36. Ibid., p. 363.
37. Roads to Freedom, p. 192.
38. R. А г о п. Die industrielle Gesellschaft. Frankfurt am Main —
Hamburg, 1964, S. 94.
39. J. Robinson. Economic Philosophy. London, 1962, p. 28.
40. Ibid., p. 38.
41. Ibid., p. 39.
42. Ibid., p. 40.
43. Б. И. Ленин. Полл. собр. соч., т. 29, с. 160.
44. J. A. S с h u m p e t e r. History of Economic Analysis, p. 566.
45. R. L. Meek. Economics and Ideology and Other Essays. London,
1967, p. 215. Позицию Мика критикует Л. Бойко в статье «Кому
нужна «деидеологизация» экономической науки?»,
опубликованной в июньском номере журнала «Мировая экономика» и
международные отношения» за 1969 г.
46. Ibid., p. 223.
47. Ibid., p. 215.
48. О. Lang е. Politikai gazdasagtan. A. Altalanos kerdesek. Kozgaz-
dasagi es Jogi Konyvkiado, 1965. 311. old.
49. Ibid., 318. old.
50. Ibid., 320.^321. old.
51. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. III, с. 528.
52. В. И. Л е н и н. Поли собр. соч., т. 18, с. 363—364.
53. The End of Ideology Debate, p. 196—197.
54. Ibid., p. 229.
55. O. Lange. Politikai gazdasagtan. 1. Altalanos kerdesek, 326 —
327. old.
56. Ibid., 329. old.
57. Ibid., 348. old.
58. R. L. Meek. Economics and Ideology and Other Essays, p. 219.
59. Ibid, p. 221.
60. Ibid., p. 110.
61. Marx and Modern Economics. New York — London, 1968, p. 71.
62. Ibid, p. 72.
63. O. L a n g e. Politikai gazdasagtan. 1. Altalanos kerdesek, 323. old,
64. J. A. Robinson. Collected Economic Papers, v. Ill, p. 153.
65. J. A. S с h u m p e t e r. History of Economic Analysis, p. 392.
66. В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 25, с. 34, 37,
67. См. The End of Ideology Debate, p. 317,

Глава II
Тенденции современного позитивизма
в теории «индустриального общества»
и «конец эпохи идеологии»
Выдвижение представителями буржуазных
общественных наук концепции «конца идеологии» имело, целью не
только завоевание «автономии» науки от «идеологического
влияния» марксизма, но было также предназначено для
создания такой идейной платформы, которая позволила бы
дать оценку социальным преобразованиям, происходящим
в нашу эпоху. Эта оценка, отражающая буржуазный
взгляд на современные социальные преобразования,
явилась закономерным итогом развития тенденций, которые
уже длительное время можно наблюдать в буржуазных
общественных науках.
Для современной буржуазной идеологии характерно
прежде всего стремление изобразить марксистское
положение об отмирании капитализма и неизбежности
социализма как произвольное соединение двух тезисов,
логически не имеющих никакого отношения друг к другу.
Например, Дж. Бернхэм писал <в книге, вышедшей в свет
еще во время второй мировой войны (1941 г.) и
неоднократно переиздававшейся на многих языках: «Обзор
марксистской литературы сразу же показывает, что она
гораздо больше преуспела в анализе капитализма, сделав
при этом вывод, что капитализм не сохранится...
Значительно меньшие успехи достигнуты ею в анализе, на
основе которого делается попытка обосновать важнейшее
позитивное утверждение, что на смену капитализму придет
социализм. Полнейшее принятие первого утверждения, а я
во многом с ним согласен, вовсе не обязывает принимать
второе» К Интересно, однако, что либерал К. Поппер,
который во всем остальном придерживается совсем иных убеж-

64
дений, чем Бернхэм, пришел к аналогичному выводу.
В своем исследовании, опубликованном почти
одновременно с книгой Бернхэма и имевшем ничуть не меньшее
влияние, он писал: «Ни Маркс, ни кто-либо другой не
доказали, что социализм... является единственно возможной
альтернативой по отношению к жестокой эксплуатации,
существующей в условиях экономического строя, впервые
описанного Марксом сто лет назад (1845 г.) и названного
им капитализмом» 2.
Подобные утверждения вскрывают как бы in statu
nascendi внутреннюю тенденцию современной буржуазной
идеологии, заключающуюся в стремлении подыскать для
общественного развития такую перспективу, в которой
(преодоление пороков капитализма отрывается от
становления социализма, и «предсказать» наступление периода
развития, в котором выбор между двумя этими системами
теряет всякий смысл. Подобные стремления с наибольшей
очевидностью воплотились в различных вариантах теории
«индустриального общества», сторонники которой
пытаются решить стоящую перед ними задачу с помощью
чрезвычайно своеобразного подбора критериев общественного
развития.
Приверженцы этой теории выдвигают на первый план
развитие техники, полностью абстрагируясь при этом
от системы социальпо-экономических отношений.
Характеризуя социализм, они пытаются использовать тот факт,
что социалистические преобразования до сих пор не
проводились в странах, имеющих наиболее развитые
производительные силы, и из этого делают вывод, что в
современную эпоху признание неизбежности социализма
для всех стран отнюдь не является обязательным. G другой
стороны, оценивая современный капитализм, они
пытаются навязать нам вывод, будто происходящая в нашу эпоху
научно-техническая революция «предупреждает»
социальную революцию в капиталистических странах, поскольку
она ликвидирует объективные источники социальных
конфликтов и тем самым позволяет преодолеть недостатки,
присущие прежнему капитализму. Как писал, например,
Р. Арон: «Полвека назад и Великобритания, и Франция,
и Германия, каждая в отдельности выглядели сильнее, чем
Россия, тогда как сегодня Советская Россия с точки зрения
ее экономической и военной мощи догнала все важнейшие
европейские государства, вместе взятые. Более того, в не-

65
которых отношениях она превзошла их объединенную
мощь» 3. Американский экономист Г. Халм в работе
«Произойдет ли конвергенция рыночных и плановых
экономических систем» утверждает: «Западным специалистам по
советской экономике пришлось расстаться с надеждой на
возможность крушения России, по крайней мере тогда,
когда успех спутника, бесспорно, показал, что
централизованно управляемая экономика может добиться
впечатляющих результатов в областях, имеющих первостепенное
значение...»4. И этп его слова являются не простой констатацией
факта, а выражают существенное изменение во взглядах
на социализм неолиберального направления буржуазной
политической экономии, к которому Халм принадлежит и
которое еще в 20-е годы пустило в ход идею о
«неэффективности» и «неосуществимости» социализма.
Неизбежное признание успехов социализма заставило
буржуазных идеологов разработать новые, более
завуалированные формы его фальсификации. Отказываясь от
рассмотрения отношений собственности на средства
производства, односторонне подчеркивая технические аспекты,
они объявляют современный капитализм и социализм
просто различными формами одного и того же
«индустриального общества».
Сторонники теории «индустриального общества», а
также родственных с ней и выросших из нее теорий
«технотронного» и «постиндустриального» обществ пытаются не
только доказать, что альтернатива между капитализмом и
социализмом является делом прошлого, но и
рассматривать как научно несостоятельное марксистское
определение отношений, господствующих в современных развитых
капиталистических странах, как отношений
государственно-монополистического капитализма. В этих целях технике
приписывается некая мифическая сила, почти все важные
черты общественной жизни выводятся из особенностей
технического развития и, что особенно характерно,
политика отделяется от производственных отношений. Все эти
моменты являются органическими составными частями
различных вариантов теории «индустриального общества».
В модных направлениях буржуазных общественных
паук новые исторические условия получают отражение в
том, что признание возможности социализма сочетается с
отрицанием его необходимости. Что касается возможности
социализма, то, связывая социализм с относительно низ-
5 Г. Рипп

66
кой степенью экономического развития, буржуазные
идеологи видят его историческую роль не в том, что он
приходит на смену капитализму, а в том, что он представляет
собой лишь возможную замену относительно ранних
этапов развития последнего. Подобный социальный
индетерминизм сочетается с техническим фатализмом:
капитализм и социализм в одинаковой мере становятся впепшей
формой реализации одинаковых закономерностей
технического развития, обоим приписывается одинаковая
историческая функция, и выбор данной страной одной из двух
возможностей ставится в конечном счете в зависимость от
субъективных факторов.
Распространение позитивистского мировоззрения
и его основные проявления
В современной буржуазной идеологии наряду со
всевозрастающей специализацией и атомизацией
общественных наук, их разделением на частные, отделенные друг от
друга области действует и другая тенденция, связанная со
стремлением выявить точки соприкосновения буржуазных
общественных наук, их внутренние связи, для того чтобы
получить возможность для формирования некой единой
и глобальной оценки, единого взгляда на социальные
сдвиги, характерные для нашей эпохи. Взаимосвязь между
буржуазными общественными науками становится, таким
образом, намного более выпуклой и понятной, становится
все более очевидной необходимость сближения
экономической науки, отделившейся ранее от социологии, и
социологии, отделившейся ранее от экономической науки. На
характер такого сближения оказывает влияние уже
упоминавшийся метод современной буржуазной идеологии,
в соответствии с которым при выборе критериев
общественного развития буржуазные теоретики отказываются от
определения общественных систем на основе
господствующих в них отношений собственности и вместо этого, по
крайней мере в первом приближении, пытаются решить
эту задачу с помощью одностороннего выделения
технических аспектов. Такая попытка приводит к тому, что в
современные буржуазные общественные науки все больше
проникают позитивистские взгляды, и в том числе
воззрения того направления (оно представляет для нас
наибольший интерес), крупнейшим представителем которого яв-

67
ляется К. Поппер. Именно он наиболее прямо высказывает
то, что зачастую молчаливо предполагают сторонники
теории «индустриального общества».
Для буржуазных общественных наук притягательность
взглядов Поппера, из которых мы можем, разумеется,
затронуть лишь некоторые наиболее существенные черты,
определяется прежде всего тем, что предлагает взамен
«метафизических» заблуждений диалектического
материализма свой, как он его рекламирует, «подлинно научный»
метод. Поппер рассматривает материализм (превращая
его, однако, в некую разновидность эмпиризма) как грех,
который еще можно простить, в отличие от диалектики,
которая, по его мнению, является грехом
непростительным. Поппер утверждает: «Материалистический элемент
этой теории можно было бы сравнительно легко
переформулировать, причем так, чтобы против него нельзя было
выдвинуть никаких серьезных возражений... Но благодаря
диалектике марксизм превратился в такое догматическое
учение, которое, используя ее метод, является достаточно
гибким для того, чтобы уклониться от всех последующих
наладок»5. Подобная «гибкость» в понимании Поппера
означает, что диалектика противоречит научности, не
обеспечивая «выполнения основного «критерия научности» —
«опровержимости» теории.
Для создания «подлинно научного» метода, по мнению
Поппера, необходимо прежде всего отказаться от
«историзма» и «эссенциализма», присущих марксизму. Таким
образом, он предлагает отказаться от подхода, цель
которого — выявить объективные законы развития общества и
увидеть за явлениями, находящимися на «поверхности,
существенные внутренние взаимосвязи, то есть выступает
как ярый противник методологии марксизма 6.
Из такого понимания «научности» логически вытекает
отрицание существования объективной исторической
необходимости, возможности основанного на пей паучного
социального предвидения. Выбор между общественными
системами, между капитализмом и социализмом
неизбежно выпадает из сферы действия науки и становится
проблемой «философии ценностей», отрицающей объективные
тенденции общественного развития.
Поппер усматривает источник «заблуждений»
марксизма в том, что он стремится к раскрытию закономерностей
общественного развития, а не социальной технологии. Со-
5*

68
гласно его утверждению, социальные задачи необходимо
решать по аналогии с инженерным трудом. Экономист
должен стать социальным инженером, а экономическая
наука — наукой социальной технологии. Вместе с тем
Поппер выступает против тех, кто хочет заменить
марксизм какой-либо подобной ему «большой системой».
Предлагаемое им решение—ступенчатое социальное
строительство (piecemeal social engineering), которое он
определяет как планирование и образование институтов с той
целью, чтобы они или задерживали, или контролировали,
или ускоряли грядущие социальные явления» 7.
Позицию Поппера в отношении возможности подмены
марксизма разделяет Р. Арон, который первым привел в
систему теорию «индустриального общества». Арон в
отличие от некоторых своих оптимистически настроенных
коллег прямо предостерегает от попыток создать
буржуазную альтернативу марксизму. «Свободный мир совершил
бы роковую ошибку, — писал он, — если бы поверил, что
он может создать такую единую идеологию, которая
была бы сравнима с марксизмом-ленинизмом» 8. Подобная
родственность взглядов Арона и Поппера основана,
однако, не на внешнем совпадении высказываний, а на
сущностной внутренней связи, на что справедливо обратили
внимание некоторые буржуазные авторы. Например,
X. Д. Айкен писал по этому поводу: «Бросается в глаза
большое количество параллелей между позицией Р. Арона
и взглядами, изложенными К. Поппером в его книге
«Открытое общество и его противники». Например, обоим
присуще одинаковое неверие во всеохватывающее
социальное планирование, одинаковая убежденность в
невозможности всеохватывающего исторического предвидения
общественного поведения, одинаковое восхваление
достоинств «открытого общества». ...Им обоим свойственно
отрицание любых попыток определить направление и
смысл движения всей человеческой истории,
направленных на то, чтобы выявить всеобщие п неизбеяшые законы
исторического развития» 9.
Позитивистские взгляды получили в последнее время
широкое распространение в буржуазных общественных
науках, и особенно в экономической пауке. Это связано
со многими факторами, из которых наиболее
существенными для рассматриваемой темы представляются
следующие:

69
1. В 50—60-е годы капиталистический мир не
переживал столь глубоких кризисных потрясений, которые
были характерны для десятилетия, предшествовавшего
второй мировой войне. В таких условиях стало возможным
создание и пропаганда теорий о преодолении
капитализмом многих присущих ему прежде противоречий; защита
капиталистической системы приняла более
замаскированные формы. Отказ от открытой защиты капитализма уже
не вызывал необходимости его демагогической критики.
2. Изменение объективных условий отодвинуло на
задний план антикапиталистическую демагогию, так
называемую революцию оправа, которая стремилась «спасти»
капитализм посредством отказа от буржуазной демократии.
Напротив, в новой обстановке именно идеализируемая
система буржуазной демократии стала той идеологически
внешне самостоятельной ценностью, при сохранении
которой может быть косвенно обоснованно и сохранение
капитализма.
3. Наконец, утверждение
государственно-монополистического капитализма обусловило необходимость
сознательного воздействия на экономическое развитие и научно-
технический прогресс. Это, с одной стороны, значительно
повысило роль «технократии» на предприятиях и
ведущего слоя государственной бюрократии и, с другой стороны,
вызвало к жизни новые методы руководства. Позитивизм,
смешанный с родственными ему направлениями,
например с прагматизмом, явился как бы специально созданной
для этих слоев системой взглядов, которая могла
удовлетворить потребности в области управления, возникающие
в условиях государственно-монополистического
капитализма, и одновременно обеспечить методологическую базу для
решения идеологической задачи, которая состоит в том,
чтобы скрыть отношения, характерные для
государственно-монополистического капитализма, за нейтральной
этикеткой «современного индустриального общества».
Изменения воззрений буржуазных теоретиков хорошо
видны при сопоставлении взглядов сторонников теории
«индустриального общества» со взглядами автора
концепции «революция управляющих», Бернхэма. Теории
последнего, отличаясь от теорий «индустриального общества»,
широко используются в концепциях «индустриального
общества». В частности, Бернхэм — предшественник
создателей концепции «технократии», которая столь популярна

70
у Гэлбрейта и ряда других теоретиков «индустриализма».
Хотя книга Бернхэма вышла в свет в годы второй мировой
войны, его точка зрения целиком обусловлена
особенностями межвоенного периода. Реакция на эти особенности
выразилась в форме антикапиталистической демагогии.
Бернхэм исходил прежде всего из того, что
буржуазная, или, по его словам, «капиталистическая», идеология
стала бессильна. Идеология — это «те нити, которые
скрепляют общественную структуру, и если они
ослабевают, то структура начинает распадаться. Среди тех, кто
в последние двадцать лет внимательно наблюдал за
событиями, происходящими в мире, нет никого, кто бы
сомневался во всевозрастающем бессилии буржуазной
идеологии» 10. Несомненная беспомощность традиционной
буржуазной идеологии предопределила стремление к созданию
такой новой буржуазной идеологии, которая объявила бы
своей социальной основой общественный слой, стоящий,
казалось бы, вне капитализма, чтобы таким образом
вместо единственно реальной альтернативы капитализму,
каковой является социализм, выдвинуть иллюзорную
альтернативу — «общество менеджеров». По этому поводу
Бернхэм писал: «Для современного переходного периода
характерно, что класс или группа менеджеров
прорывается к господствующим позициям в обществе, к власти и
привилегиям, к положению господствующего класса... Это
стремление будет успешным. В итоге такого переходного
периода менеджеры действительно завоюют
(господствующие позиции в обществе, они станут господствующим
классом общества. Эта тенденция имеет общемировые
масштабы и уже повсеместно значительно продвинулась
вперед, хотя она достигла разлпчпой степени развития у
различных наций» и. При этом утверждается, что по мере
углубления данного процесса «капиталисты теряют
положение господствующего класса» 12. О том, сколь
демагогичны были эти «антикапиталистические» настроения
буржуазного автора, свидетельствует тот факт, что в
1941 г., когда была готова его книга, Бернхэм объяспял
события начального периода второй мировой войны (серию
побед Германии над Англией и Францией) тем, что
фашистская Германия продвинулась существенно дальше по
пути перехода к «обществу управляющих» и таким
образом более высокий строй одерживал победы над строем,
который уже устарел.

71
Несмотря на то что в ряде аспектов копцепцил типа
«революция управляющих» могли быть использованы и
после второй мировой войны теми направлениями
буржуазной идеологии, которые стремились представить выбор
между капитализмом и социализмом как этап уже
пройденный, некоторые развиваемые в этих концепциях
взгляды вступали в противоречие с идеологическими
потребностями, обусловленными новой исторической
обстановкой. Имеется в виду прежде всего открытая декларация
в довоенных концепциях упадка капитализма, что все
менее соответствовало потребностям, вытекавшим из новой
ситуации. В этих аспектах метод и программа социальных
изменений, провозглашаемые Поппером, казалось, были
более подходящими по сравнению со взглядами типа
концепции Бернхэма.
Попперовская «социальная технология» основывается
на том факте, что система
государственно-монополистического капитализма действительно требует определенного
регулирования экономических процессов и формирования
необходимых для этого институтов, методов и т. д.
Одновременно эта концепция ограничивает государственное
вмешательство в экономику такими рамками и такими
формами, которые делают невозможным вторжение в
существующие отношения собственности. Эта позиция
всецело продиктована идеологическими требованиями п,
по существу, направлена на поддержку государственно-
монополистического капитализма. «Технологическое
преобразование индустриального общества» в соответствии с
потребностями «открытого общества» действительно
отвечает этому двойному требованию, поскольку подобная
концепция с самого начала оставляет совершенно без
внимания отношения собственности на средства производства и
упрощает проблему регулирования экономики настолько,
что практически сводит ее к чисто техническим и
методологическим вопросам, полностью отвлекаясь от
социального характера этого регулирования. Таково логическое
следствие точки зрения Поппера, согласно которой метод,
пригодный для решения проблем технического развития,
пригоден и для решения проблем, возникающих в ходе
социального развития. (Кстати, это положение является
общим исходным пунктом столь распространенных в наше
время технократических воззрений.)
Как уже отмечалось, Поплер отвергает прпнщтп пето-

п
ризма при изучении общественных явлений, что позволяет
ему под видом защиты «открытого общества» отстаивать
капиталистические отношения.
Согласно Попперу, развитие «открытого общества»,
происходящее в рамках «индустриального общества» с
помощью «социальной технологии», обеспечивает
возможность для утверждения личности и ее свободы. Однако из
его концепции следует, что «открытое общество» может
быть создано только в рамках капиталистических
отношений собственности. Об этом свидетельствует следующий
факт: все, что хоть в какой-то мере доказывает исторически
преходящий характер капиталистических отношений
собственности, он квалифицирует как «историзм», ведущий к
«политическому тоталитаризму», подчиняющему
личность произвольно установленным другими псевдозаконам
общественного развития и ликвидирующему таким образом
всякую возможность свободы. Тем самым позиция Поппе-
ра проливает свет на одну из важнейших особенностей
современной буржуазной идеологии: принципы свободы и
демократии, трактуемые по-буржуазному, но
изображаемые общезначимыми, она защищает так, будто это не
политико-идеологические атрибуты определенного способа
производства, а некие ценности, «имманентные» процессу
исторического развития. «Открытое общество»,
провозглашаемое Поппером единственно приемлемой целью
человеческой деятельности, в действительности является с точки
зрения господствующих в нем отношений обществом
статус кво — системой государственно-монополистического
кадитализма, которую можно, конечно,
«усовершенствовать», но запрещается ликвидировать. Подлинный смысл
лозунга «открытое общество» состоит именно в этом.
У позитивистов отрицание внутренних закономерностей
исторического процесса согласуется с утверждением о том,
что этот процесс служит реализации произвольно
избранной идеи. Поппер сформулировал это следующим образом:
«История сама по себе... не имеет цели и смысла, но мы
можем решить придать ей цель и смысл, и ради такой
цели и такого смысла, мы можем повести борьбу за
открытое общество и против его противников... мы можем в
соответствии с этим трактовать историю» 13. Согласно Поп-
перу, при определении «цели истории» необходимо
сделать выбор не между наукой и верой, а между "двумя
видами веры, между двумя системами ценностей. Как это

73
вообще свойственно неопозитивизму, в рассуждениях Поп-
пера также наступает такой момент, когда
провозглашенное им рационалистическое понимание науки оказывается
несостоятельным п капитулирует перед иррационализмом
и мистицизмом. «Наука, как таковая, — писал
единомышленник Поппера Хайек, — разумеется, не может ничего
сказать об относительной ценности конечных целей»14.
Здесь технократическое мировоззрение, сопутствующее
позитивизму, дополняется идеалистическим
волюнтаризмом, и история становится областью почти абсолютного
индетерминизма. В результате открывается возможность
для удивительно свободной интерпретации процесса
исторического развития в целях реализации определенных
идеалов, осуществляемой с тем единственным условием,
что подобная интерпретация и соответствующие ей дейст-
ствия не должны вести за рамки существующих
отношений собственности.
Из рассуждений Поппера очевидно, что позитивистская
методология, занявшая господствующие позиции в теории
«индустриального общества», отнюдь не ограничивает
критерии общественного развития чисто техническими
факторами. Выделение технических факторов в теории
«индустриального общества» служит тому, чтобы с их
помощью можно было объявить соответствующей
современным условиям экономического развития не какую-либо
определенную общественную формацию, а взятое в самом
общем виде «индустриальное общество». Что же касается
дополнения технических критериев политическими, то
оно имеет целью обеспечить при выборе между
различными формами «индустриального общества» определенные
преимущества тем формам, (которые отвечают интересам
буржуазии. Таким образом, становится ясно, что внешне
деполитизированная и деидеологизированная концепция
«индустриального общества» на самом деле наполнена
вполне определенным политическим и идеологическим
содержанием. Специфическое соединение технических и
политических критериев в теории «индустриального
общества» служит конструированию таких представлений об
обществе, которые исключают систему производственных
отношений из технической и политической сферы или
рассматривают ее лишь в качестве формального элемента.
Таким образом, капитализм берется под защиту не прямо,
не как общественная формация, базирующаяся на опреде-г

74
ленных общественных отношениях собственности, а
косвенно, как такая форма «индустриального общества»,
которая лучше отвечает упомянутым критериям.
Отражение роли монополий и государства
в современных вариантах теории
индустриального общества
В ряду работ, излагающих концепцию
«индустриального общества», видное место занимает книга Дж. К. Гэл-
брейта «Новое индустриальное общество», которая вышла
в -свет в 1967 г. и за короткое время приобрела широкую
известность. Эта популярность не лишена оснований.
Правда, значительная часть взглядов, излагаемых в кпиге
Гэлбрейта, не оригинальна, хотя автор нигде об этом не
упоминает, считая, видимо, что в науке платить долги не
обязательно. Несмотря на это, работа Гэлбрейта является
не просто удачной компилляцией уже известных взглядов.
Книга Гэлбрейта — наиболее всеобъемлющая из всех
предыдущих попыток буржуазной экономической науки дать
ответ на социально-экономические изменения, вызванные
научно-технической революцией, происходящей в
условиях соревнования двух систем. Несмотря на то что работа
Гэлбрейта содержит остроумные наблюдения по частным
вопросам, его суждения относительно системы в целом
пронизаны поразительными упрощениями.
В книге Гэлбрейта получили последовательное
выражение все упоминавшиеся выше основные тенденции
позитивистского понимания общественного развития, за
исключением идеологических иллюзий в отношении
«открытого общества». (Другой вопрос, и об этом еще пойдет
речь, может ли современная буржуазпая теория общества
вообще отказаться от подобных идеологических
иллюзий.) В отличие от Поппера Гэлбрейт очень хорошо знает
и достаточно недвусмысленно говорит, что современное
индустриальное общество, то есть система государственно-
монополистического капитализма, не может быть
«открытым обществом».
Гэлбрейт делит современную экономику на два
сектора: один— сфера традиционных предприятий, другой —
индустриальная система, или, говоря марксистским
языком, сфера господства крупных монополий. В популярных

1Ь
изданиях по политической экономии на первый план
обычно выдвигается первый сектор, и на его примере
рассматриваются проблемы экономической теории. Однако
действительность такова, отмечает Гэлбрейт, что «на долю
пятисот крупнейших корпораций приходится почти
половина всех товаров и услуг, производимых в Соединенных
Штатах... Именно эту часть экономики мы не задумываясь
отождествляем с современным индустриальным
обществом» 15. Согласно Гэлбрейту, экономическая теория
безнадежно отстала от жизни, если она не принимает во
внимание эту главную особенность современной экономики п
если она не изменяет коренным образом (в соответствии
с этим) свои традиционные представления. В
индустриальной системе Гэлбрейта наряду с гигантскими
предприятиями с абсолютной необходимостью функционирует и
государство. В этом находит отражение объективный
процесс развития государственно-монополистического
капитализма — новейшей формы производственных отношений
монополистического капитализма. Однако Гэлбрейт в
отличие от марксистской теории выводит расширение
экономических функций современного буржуазного государства
из потребностей технологического развития, причем эти
функции ограничиваются созданием государством условий
для такого развития.
Уже в книге, вышедшей в 1950 г. и имевшей большой
успех («Американский капитализм. Концепция уравнове-.
шивающих сил»), Гэлбрейт поставил в центр своего
анализа проблему современных монополий. В этой работе,
вопреки ошибочности ее общеметодологических концепций,
указывалось, что .появление монополий тесно связано с
техническим развитием, а не является результатом какого-
то «заговора», который можно было бы предотвратить с
помощью соответствующих торидичеоких актов. Хотя
монополии с их влиянием на формирование цен могут
исказить распределение ресурсов, которое требования
«чистой теории» делают наиболее разумным, это их
негативное влияние, как утверждает Гэлбрейт, с лихвой
уравновешивается гигантской производительностью,
достигнутой путем концентрации и централизации производства.
Давая такую оценку экономической роли монополий,
Гэлбрейт явно преследовал апологетические цели,
утверждая, что вследствие природы американского капитализма
вместе с распространением монополий и в степени, про-

76
порциональной росту их могущества, развиваются и те
силы, которые способны уравновесить власть монополий,
прежде всего экономические организации, служащие
интересам потребителей, и профсоюзы. Однако при разработке
теории «нового индустриального государства» от этих
взглядов пришлось отказаться. Более того, впадая в
противоположную крайность, Гэлбрейт утверждает, что в
современном индустриальном обществе потребитель,
а вместе с ним и рынок становятся лишь пассивным
объектом манипуляций крупных предприятий, а влияние
профсоюзов также неизбежно уменьшается вследствие
снижения роли «голубых воротничков».
Характерно, что у Гэлбрейта отделение
организационных форм хозяйствования от существующих отношений
собственности ведет к тому, что г. мопополпи оп видит
лишь соответствующую форму организации современной
техники, а не утверждение господства определенной
формы капиталистических отношений собственности со всеми
вытекающими отсюда социальными последствиями.
Исходя из взглядов, близких к точке зрения Гэлбрейта, другой
видный буржуазный теоретик в области экополшки,
француз Ф. Перру, интерпретирует марксистский тезис о
противоречии между производительными силами и
производственными отношениями как противоречие между
техникой и организацией, которое в одинаковой степени может
возникать или может быль разрешено в обеих формах
индустриального общества, то есть как при капитализме,
так от при социализме. Исходя из такой позиции, оп
обвиняет марксистов в том, что последние рассматривают
противоречия, которые, на его взгляд, характерны для
современного индустриального общества как присущие только
капитализму. Как явствует из высказываний Гэлбрейта и
Перру, из позитивистского подхода следует, что в
соответствии с производительными силами современной эпохи
находится не капитализм или социализм, а
индустриальное общество вообще, поскольку оно проявляет готовность
постоянно приспосабливаться к меняющимся
потребностям технического развития.
Известно, что основатель «новой экономической
теории» Кейнс, рассматривая роль государства в решении
гфоблем современного капитализма, даже не упоминал о
существовании монополий. У Гэлбрейта, напротив,
функции государства самым теснейшим образом связываются

77
С теми изменениями, которые являются следствием
завоевания (монополиями господствующих позиций, но не
непосредственно в капитализме, а вообще в «современном
индустриальном обществе». Подобно тому как у Гэлбрейта
монополия не является современной формой
капиталистической собственности, а выступает в роли современной
формы организации новейшей техники, точно так же в
определении функций государства он абстрагируется от
ее социально-экономической обусловленности, и его
деятельность ограничивается задачами, решение которых в
индустриальной системе выходит за рамки крупных
акционерных компаний. Поэтому связь между государством и
монополиями выступает в его изложении как
сотрудничество, осуществляемое в интересах достижения общей цели
двумя социально и политически нейтральными
организациями, которые обеспечивают потребности технического
прогресса. Поскольку подобное сотрудничество вытекает
из характера «современного индустриального общества»,
Гэлбрейт считает необходимым развитие одинаковых форм
и методов хозяйствования как в социалистических, так и
в капиталистических странах; в этом он видит
неизбежность конвергенции двух систем. Что же касается
различий, присущих капитализму и социализму, то их оп
объясняет искажающим влиянием идеологических течений,
безнадежно отставших от развития реального мира (сюда,
разумеется, он относит и марксизм) и могущих
«затормозить, но не предотвратить образование единого
индустриального общества.
Определяя роль государства, Гэлбрейт во многом
следует Кейнсу, но идет значительно дальше. Традиции
кейнсианства непосредственно проявляются у Гэлбрейта,
коцца он отрицает то, что регулирование сбережений
можно доверить движению процентной ставки, и объявляет
необходимой чертой планирования в индустриальном
обществе регулирующую роль государства в формировании
сбережений. «Государство использует свою власть в
области налогообложения и расходов для того, чтобы
обеспечить равновесие между сбережениями и их
использованием, равновесие, которого индустриальная система не в
состоянии сама обеспечить. Таким образом, государство
обеспечивает недостающий элемент в планировании
сбережений. Это необходимая составная часть современного
промышленного планирования» 16. В этом же духе звучит

78
и другое его утверждение о том, что «регулирование
совокупного спроса... имеет—мы в этом достаточно убедились—
существенное значение для эффективного планирования
индустриальной системы...» 17. Разница здесь одна: то, что
Кейнс говорит об экономике развитых капиталистических
государств, Гэлбрейт переносит на «индустриальную
систему» вообще 18.
Однако Гэлбрейт пе ограничивает функции государства
обеспечением использования существующих
производственных мощностей и даже созданием условий для
экономического роста, а сознательно связывает эти функции
с требованиями паучтю-технической революции,
развертывающейся в условиях соревнования двух систем. Научно-
техническая революция и в условиях современного
капитализма не может развиваться спонтанно, она требует
более или менее сознательного формирования необходимых
для этого условий, а это неизбежно предполагает, что в
механизме «индустриальной системы» государство (прямо
и косвенно) должно располагать значительным влиянием
на распределение и использование ресурсов. Поэтому
Гэлбрейт в одной из своих предыдущих работ говорил о
том, что «основная ошибка заключается в механизме
распределения наших ресурсов», подчеркивая, что в условиях
стихийного функционирования экономики, например,
«вряд ли возможно перемещение капитала из
строительства нефтеочистительных предприятий в подготовку
научных кадров» 19.
Рисуя картину «нового индустриального общества»,
Гэлбрейт стремится как раз к тому, чтобы показать тот
механизм распределения ресурсов, с помощью которого,
пользуясь выражением Перру, можно обеспечить
соответствие между организацией и техникой и достичь таким
образом эффективного функционирования этого общества.
Подобная концепция отводит государству, помимо уже
сказанного, ту роль, в соответствии с которой оно должно,
с одной стороны, заботиться о подготовке
квалифицированной рабочей силы, необходимой в первую очередь для
современных крупных предприятий, и, с другой стороны,
обеспечить крупным компаниям доступ к высочайшим
достижениям в области техники, разработка которых требует
наибольшего риска и самых крупных капиталовложений.
Гэлбрейт рассматривает связь между государством и
монополиями как одну из важнейших особенностей «со-

79
временного индустриального общества», однако трактует
ее независимо от отношений
государственно-монополистического капитализма, существующих в действительности,
стремясь изолировать ее от производственных отношений,
изобразить как чисто техническое разделение труда п,
таким образом, заменить детерминпрующее влияние
общественной структуры внутренней необходимостью чисто
технического развития, что повлекло за собой возникпове-
ние серьезных внутренних противоречий в его концепции.
Причем противоречия возникают не только между его
теоретической концепцией и действительностью, по
проявляются и в отсутствии внутренней согласованности
между отдельными теоретическими положеппями его
книги. В частности, Гэлбрейт подчеркивает, что по сравнению
с предприятиями старого типа современные монополии,
развитые корпорации «с точки зрения непосредственного
политического действия гораздо менее эффективны... Со
временем она будет все больше проявлять себя как
пассивная, а не активная сила в политике» 20. Подчеркивая,
что политическое влияние современных монополий на
деятельность государства существенно уменьшается, оп
одновременно утверждает, что в силу их тесного переплетения
с государственной бюрократией они пользуются
решающим (голосом во всех важных вопросах *. «Эта роль, —
утверждает он, — позволяет корпорации участвовать в
разработке важных решений. Она может оказывать помощь
при выборе наилучших технических вариантов, что в
свою очередь определяет спрос на ее продукцию военного
или иного назначения. Она имеет доступ к решениям по
вопросам военной стратегии, определяющей потребность в
подобной продукции. И она принимает участие в
формировании общепринятых мнений или предположений, относя-
* В книге «Экономические теории и цели общества»,
изданной в 1973 г., Гэлбрейт пересмотрел некоторые свои прежние
трактовки корпораций и их связи с государством. Он более
критически подошел к оценке роли корпораций и деятельности тех-
ноструктуры, подчеркивая значительное возрастание влияния
последней на государство, утверждая, что само существование
корпораций (по его терминологии, «планирующей системы») зависит от
их влияпия на государство и контроля над ним. Однако в такой
трактовке взаимосвязи монополий и государства искажается
истинная классовая сущность современного буржуазного
государства, являющегося пе «исполнительным комитетом технострукту-
ры», как это утверждает Гэлбрейт, а органом государства
монополистического капитала, финансовой олигархии.— Прим. ред.

80
щихся к внешней политике. Все это, очевидно,
представляет собою гораздо более важную форму проявления силы и
влияния» 21.
Якобы аполитичный характер «индустриальной
системы», чисто техническую сущность связей между
государством и монополиями Гэлбрейт пытается обосновать,
квалифицируя важнейшие политические проблемы как чисто
технические вопросы. В связи с этим
военно-стратегические и внешнеполитические решения он изображает как
средства решения производственно-технических проблем,
стоящих перед крупными монополиями, независимые от
любых политических тенденций, вытекающих из
общественных отношений.
Техноструктура и новая форма
фетишизации капитала
Современные буржуазные науки, в том числе и в
особенности политическая экономия, связывают анализ
современного общества с процессами
технико-экономического развития, которые они считают нейтральными и на
которые они ссылаются в своих выводах. Неразрывной
составной частью такого подхода является
конструирование руководящего слоя, который как в капиталистических,
так и в социалистических странах пграет, по их мнению,
все более возрастающую автономную роль в решении
основных социально-экономических вопросов.
Утверждается, что автономная роль этого слоя создается современным
техническим развитием, усиливается им и делается
непоколебимой, поскольку само техническое развитие
превращается в функцию деятельности этого слоя. В качестве его
решающей особенности подчеркивается его мнимая
независимость от «традпционпого» противоречия между
пролетариатом и буржуазией, а также, особенно в последнее
время, его идеологическая нейтральность. В работах Берп-
хэма этот слой отождествлялся с менеджерами, у Гэлбрей-
та в его «новом индустриальном государстве» он получил
название техноструктуры.
Выделение такого слоя, который имел бы
определяющее влияние в современном индустриальном обществе и
интересы которого были бы связаны, в сущности, только
с абстрактными, социально нейтральными требованиями
техцического развития и экономического роста, необходц-

81
мо буржуазным теоретикам для того, чтобы обосновать
независимость функционирования «индустриальной
системы» от общественной формации. В теории Гэлбрейта
эту роль и играет так называемая техноструктура, которая
является одной из важнейших категорий в концепции
«нового индустриального государства».
В описании Гэлбрейта техноструктура обрисована
довольно туманно. В этой категории, хотя и с
определенными искажениями, отражаются существенные изменения,
которые произошли под воздействием научно-технической
революции в роли ученых и специалистов, занятых в
области науки, техники, а также в организационной сфере.
Наряду с этим в ней находят искаженное отражение и
реальные сдвиги в управлении современными гигантскими
монополиями. Учитываются определенные изменения в
составе буржуазии и в иерархии слоев внутри нее. Вместе
с тем в этой концепции проявляется стремление ее автора
изобразить техноструктуру как такой слой
«индустриальной системы», который не зависит от социальных
факторов, вытекающих из отношений собственности. К
категории техноструктуры относятся все, кто на современных
гигантских предприятиях хоть в какой-то мере пользуется
правом принимать решения, а также те, кто обеспечивает
необходимую информацию для принятия решений. Гэл-
брейт пишет: «Эта последняя группа лиц весьма
многочисленна... Она охватывает всех, кто обладает
специальными знаниями, способностями или опытом группового
принятия решений. Именно эта группа людей...
направляет деятельность предприятия, является его мозгом» 22.
Можно предположить, что термин «техноструктура»
является вполне разумным с точки зрения внутренней
жизни гигантских предприятий, технического разделения
труда внутри них, но едва ли можно оспаривать, что с
социальной точки зрения эта категория объединяет
абсолютно гетерогенные слои. В их числе представители
класса буржуазии, участвующие в управлении производством,
равно как и представители интеллигенции, выполняющие
технические, экономические и т. п. задачи, и даже
верхушки рабочего класса. Согласно Гэлбрейту, все эти слои
отождествляют себя с интересами техноструктуры, причем
эти интересы в современном индустриальном обществе
осуществляются вполне автономно и почти без
ограничений. Эти интересы определяют цель всей производствен-
б Г. Рипп

82
пой деятельности, причем целью объявляется не
максимизация прибыли, а увеличение могущества и масштабов
организации. Подобное мнение, чрезвычайно интенсивно
пропагандируемое в самых различных формах в последнее
время, основано не в последнюю очередь на том, что
условия максимизации прибыли в современных гигантских
монополиях существенно отличаются от таких условий на
«традиционных» предприятиях. Поэтому деятельность
монополий, направленная па достижение данной цели, не
соответствует дефинициям, которые приводятся по этому
поводу в «традиционной» литературе. Например,
противоречия между потребностями паучно-технической революции
и стремлениями к непосредственному получению прибыли
ведут, очевидно, к изменению не цели капиталистического
производства, а условий ее достижепия.
Маркс говорил, что для вульгарной политической
экономии характерно стремление изобретать такие формулы,
которые освобождают ее от необходимости понимания
производственных отношений, получающих (выражение в
категориях экономической науки. Техноструктура,
бесспорно, является такой категорией, с помощью которой
предпринимается попытка со ссылкой на некоторые
действительные черты современного хозяйствования
обосновать независимость «индустриальной системы» от условий
и целей, характерных для капиталистического
производства.
В книге Гэлбрейта наиболее удручающее впечатление
производят его попытки обосновать господство техно-
структуры с помощью теории ограниченности факторов
производства. Согласно этой теории, при феодализме
таким фактором была земля — и на этом было основано
господство землевладельцев. На ранних этапах капитализма
ощущалась нехватка капитала — и в этом заключается
объяспение господства собственников капитала. В
«индустриальной системе» таким фактором стали паука и
техника — потому господствующей силой становятся те, кто
владеет наукой и техникой, то есть техноструктура. Здесь
Гэлбрейт, хотя он и является одним из тех, кто наиболее
наглядно разоблачает манипулирование потребителем в
«обществе изобилия», сам становится жертвой
«манипуляции»: позитивистский подход превращает его в
пленника фетишизации капитала, которая определяет его позиции
при оценке явлений современного капиталистического об-

83
щества. Таким образом, факторы производства
вырываются из тех социальных условий, которые определяют
общественную форму материального производства и их
социальную функцию.
Социальная функция факторов производства вытекает
не из той роли, которую они выполняют в производстве
материальных благ, а из общественной формы
производства. Власть буржуазии в условиях капитализма основана
не па том, что «капитал» как производственный фактор
ограничен, а на том, что средства производства отделены
от производителей. Ведь в принципе можно было бы
сказать, что средства производства, которые буржуазные
экономисты неправомерно отождествляют с «капиталом», и в
социалистических странах являются «ограниченным
производственным фактором», но на этом основании нельзя
утверждать (и Гэлбрейт не утверждает), что в этих
странах экономическая власть принадлежит буржуазии, хотя
такой вывод логически вытекает из концепции Гэлбрейта.
Прежде одно из важнейших проявлений фетишизации
капитала состояло в том, что общественные
производительные силы труда изображались в качестве
производительных сил капитала. Тем самым капитал,
отождествленный с определенным производственным фактором,
выступал в качестве естественного подтверждения собственного
существования, выступал как условие производства,
независимое от социальных отношений. Новая форма
фетишизации капитала проявляется у Гэлбрейта в том, что, по
его мнению, в «индустриальной системе» господствующим
фактором производства в противовес капиталу становятся
наука и техника. На самом же деле если существуют
капиталистические отношения — соединение труда и
капитала для производства прибавочной стоимости и
постоянное воспроизводство такого соединения в ходе
накопления, — то все факторы производства независимо от их
материальной формы воплощают эти капиталистические
отношения. В условиях современного капитализма не
наука и техника подчиняют себе капитал, а, наоборот,
господствующая форма капиталистических отношений определяет
использование результатов науки и техники. Основой
подлинного господства современных монополий и является как
раз монополизация важнейших достижений науки и
техники. В силу этого одно дело, какие изменения происходя!
в иерархии факторов производства, в их относительном
6*

84
весе и роли, и совсем другое дело, какие производственные
отношения определяют социальные функции этих
факторов.
Гэлбрейт обходит как раз решающий вопрос: означает
ли использование науки и техники в «индустриальной
системе» просто увеличение производства и наращивание
материального богатства или это материальное богатство
воплощается в определенных формах собственности и
связано с определенными формами дохода? Именно благодаря
игнорированию этого вопроса создается видимость, будто
в современном индустриальном обществе капитализм и
социализм выполняют роль внешних форм, каждая из
которых выражает одно и то же реальное изменение —
утверждение господства техпоструктуры. Технократическая
концепция, которая игнорирует доминирующую роль
общественных отношений, логически приводит «к выводу, что
в эпоху научно-технической революции руководящей
силой общества стаповится «новая элита», в которую входят
те, кто играет решающую роль в создании и использовании
новых научно-технических достижений. Гэлбрейт прежде
всего присоединяется к этой концепции своими взглядами
в отношении техпоструктуры и без всяких оговорок
прокладывает ей дорогу.
В подобной концепции паука и техника выступают в
роли самостоятельной власти, стоящей над обществом. Тем
самым исключается среда, которая в действительности
опосредствует научно-технический прогресс и определяет
его социальные последствия. Одинаковые аспекты
технического развития создают совершенно разли*чные
проблемы в странах, относящихся к различным общественным
системам, но и прп наличии аналогичных или сходных
проблем способ их решения определяется этими
различными условиями. В капиталистических странах научно-
техническое развитие ведет к возрастанию экономического
и политического могущества гигантских монополий, то
есть увеличивает ту силу, которая в нашу эпоху является
главным врагом любого общественного прогресса. В то же
время при социализме такие же результаты
научно-технического развития увеличивают силы, способствующие
общественному прогрессу.
Научно-технический прогресс действительно во многом
зависит от тех, кто в соответствии с местом, занимаемым
в общественном разделении труда, участвует в разработке

85
и вПедренпи новых научно-технических достижений.
Однако то же самое нельзя сказать об их влиянии на
социальные последствия научно-технического прогресса. Новые
достижения науки и техники после их появления выходят
из-под власти своих создателей; решения о способе их
использования принимаются теми, кто занимает
соответствующие позиции, определяющиеся характером
существующих общественных отношений. Использование
результатов науки и техники определяется той общественной
средой, той системой отношений собственности, в которых
осуществляется такая деятельность. Руководящую роль в
обществе играют не те, кому она принадлежит в области
техпики, а те, кто действительно принимает решения по
поводу определяющих организационных и экономических
проблем хозяйственного управления. На самом деле пет и
не может быть никакого «технократического общества»,
альтернатива существует только между капитализмом к
социализмом. Сформулировапиый Гэлбрейтом тезис о
«господстве техники над идеологией» паправлен как раз на
то, чтобы завуалировать эту истину.
Когда Гэлбрейт отделяет проблему современных
монополий от анализа отношений собственности, сводит ее,
в сущности, к технико-организационным изменениям и
наряду с этим создает в виде техпоструктуры нейтральную
с классовой точки зрения группу в рамках современного
индустриального общества, он доводит до конца свой
самый эффектный аттракцион, в результате которого
финансовая олигархия исчезает или по крайней мере оказывается
вытесненной на периферию
государственно-монополистического капитализма, представленного как
«индустриальная система». Он не оставляет финансовой олигархии
пи каких-либо социально-экономических функций, ни
сколько-нибудь существенного политического влияния;
в лучшем случае этот слой у Гэлбрейта словно статист,
случайно задержавшийся на сцене, участвует в спектакле,
в котором для него нет больше роли?3.
Мнимая конвергенция «индустриальных систем»
После победы Великой Октябрьской социалистической
революции буржуазные идеологи утверждали, что
осуществление социализма невозможно в силу неразвитости в
Советской России производительных сил. Сегодня же сто-

86
ронники теории индустриального общества говорят о том,
что социализм утратил свой смысл именно в силу
высокого уровня развития производительных сил. По мнению
Гэлбрейта, социализм может представлять собой
альтернативу лишь капитализму свободного
предпринимательства, но не «индустриальной системе», в которой реальное
господство уже перегало от капиталистов к технострукту-
ре. Согласпо этой точке зрения, господство буржуазии
пришло к своему концу не в силу изменения
производственных отношений, а благодаря тому, что была решена
проблема «ограниченности капитала», что явилось
автоматическим следствием развития производительных сил,
технического прогресса. Таким образом, утверждается, что
фактическое преодоление капитализма обеспечивается без
осуществления социализма.
Из этого Гэлбрейт делает вывод, что период
сосуществования является одновременно и периодом конвергенции,
как будто принятие первого неизбежно включает в себя п
принятие второго. Тезис о «конвергенции индустриальных
систем» является логическим продолжением и развитием
представления, согласно которому потребности,
одинаковые с точки зрения организации и техники, создают и
одинаковые формы экономических систем. Пытаясь
доказать истинность этой концепции, Гэлбрейт использует
тот факт, что в капиталистических п социалистических
странах действительно существуют некоторые сходные
формы, например в области формирования структуры
производства и потребления, техники составления планов.
Опираясь на эти факты, он утверждает, что «более
очевидной является, таким образом, экономическая конвергенция
(двух индустриальных систем. —- Г. Р.), а не различие,
ведущее к непримиримому конфликту... Конвергепция
связана прежде всего с крупными масштабами современного
производства, с большими вложениями капитала,
совершенной техникой и со сложной организацией как
важнейшим следствием названных факторов... Ведущееся в
крупном масштабе промышленное производство требует в том
и в другом случае, чтобы верховная власть рынка и
потребителя была в значительной степени устранена... Мы
видим, таким образом, что конвергенция двух как будто
различных индустриальных систем происходит во всех
важнейших областях» 24. Отрицание конвергенции, утверждает
Гэлбрейт, имеет только идеологические причины: нропа-

87
гандисты свободной конкуренции и «свободного мира» не
могут легко отказаться от «практики, ставшей их
религией», а марксисты не могут легко признать, что Маркс
ошибался при оценке перспектив общественного развития.
Но подобное отставание сознания от бытия, согласно Гэл-
брейту, нельзя переоценивать: «тщеславие» идеологов,
их боязнь того, что устаревший характер их взглядов будет
все более очевиден, — все это рано или поздно вынудит их
приспособить свои воззрения к новой действительности.
Из концепции, согласно которой законы «социальной
технологии» независимы от производственных отношений
и являются, как утверждают ее сторонники, единственно
реальными, а не произвольно сконструированными
законами, следует, что в обеих формах индустриальных систем
(если пользоваться выражением Тинбергена, в
«коммунистической» и «свободной» экономиках) должны
существовать одни и те же тенденции. Тинберген в одной из свопх
работ приводит следующее объяснение тенденций
конвергенции: «С одпой стороны, обе системы учатся на
собственном опыте и стремятся к тому, чтобы преодолеть свои
слабости. С другой—они оказывают всевозрастающее влияние
друг на друга». Происходящие в результате этого
изменения «фактически сближают друг с другом
коммунистическую и свободную экономики» 25.
Тинберген утверждает, что как в той, так и в другой
экономике «в значительной мере господствуют
менеджеры» и складываются сходные формы планирования и
ценообразования. Правда, с точки зрения «формальной
стороны собственности» положение «менее ясно», но
«необходимо учитывать различия между формальной
собственностью п действительным положением». По его
мнению, ликвидация частной собственности в
социалистических странах была вызвана не социальными и
экономическими, а исключительно политическими и
идеологическими причинами. После того как он свел, таким образом,
проблему собственности (эту основную проблему
политической экономии) к формальному вопросу, ему уже
совсем нетрудно сделать вывод, что, поскольку из многих
возможных систем только одна может быть оптимальной,
постольку совершенствование техники планирования
приведет к «общему оптимуму».
Подобная оценка законов экономического развития и
хозяйствования, заимствованная из арсенала буржуазных

88
авторов XVIII в., позволяет полиостыо пренебречь тем
фактом, что действия людей, а также созданные в
результате таких действий институты и формы хозяйствования
определяются производственными отношениями,
составляющими основу всех условий существования. Что же
касается движущих сил реального развития, то сторонники
рассматриваемой концепции усматривают их не в
объективных тенденциях, вытекающих из этих отношений, а в
понимаемом абстрактно постоянно развивающемся
познании. Тинберген, как некий современный Кондорсе *,
считает подлинной движущей силой исторического развития
всевозрастающее знание, которое постоянно приобретает
и применяет бесконечно совершенствующийся человек.
Совершенно очевиден идеалистический характер взглядов
на общество, вытекающих из этого абстрактного
рационализма: создание «оптимальной системы» зависит от
свободного решения людей, пределы которому ставит лишь
достигнутый уровень науки. Такое решение не зависит от
объективных социальных отношений, а поэтому люди в
своих действиях должны следовать не тому, что
нашептывают им создатели пристрастных идеологических
концепций, зовущие на ложный путь, а «непредубежденным»
советам ученых, стоящих якобы над такой предвзятостью.
Сторонники этого подхода утверждают, что он
свободен от идеологии, хотя в действительности он тесно с нею
связан. Они рассматривают «оптимальную систему» как
вытекающее из современного технического развития
требование, ведущее к воплощению принципа абстрактного
рационализма. В соответствии с такой концепцией
нерациональное использование экономических ресурсов имеет
исключительно субъективные причины и вытекает из
методов хозяйственного руководства, не зависящих от
господствующей системы производственных отношений.
Поэтому факты нерационального использования ресурсов
можно в одинаковой мере обнаружить как в современном
капитализме, так и в реальном социализме. Приверженцы
такого подхода отделяют рассматриваемые ими аномалии
от их действительных социальных истоков и разрешение
* Кондорсе Жан Антуан (1743—1794) — французский
философ-просветитель. Развивал взгляд на историю как на продукт
разума, рассматривая капитализм как строй, являющийся
вершиной разумности, способный к бесконечному прогрессу.—Прим. ред.

89
их связывают лишь с реформами, которые могут быть
осуществлены в рамках существующих систем. Находясь на
позициях абстрактного рационализма, они в конечном
счете сводят все проблемы современности к тому, что
идеологическая предвзятость мешает беспрепятственному
осуществлению во всем мире требований «рациональпого
хозяйствования». Они «забывают» только об одном
вопросе: не может ли использование ресурсов, объявляемое ими
иррациональным, оказаться рациональным с точки зрения
целей, детерминированных объективными условиями
современного мира, и не требует ли использование ресурсов,
объявляемое ими рациональным, радикального изменения
этих объективных условий, прежде всего в плане
существования и роли мировой капиталистической системы?
Абстрактный рационализм находит естественного
союзника в лице абстрактного гуманизма и дополняется им,
поскольку последний под лозунгом отвлеченных
моральных норм осуждает «классовую предвзятость». Великие
социальные проблемы современной эпохи представляются
как имманентные техническому развитию, как проблемы,
решение которых зависит от борьбы рационализма и
иррационализма, добра и зла, от перипетий такой борьбы. Так
претворяется в жизнь принцип абстрактного
рационализма, который в союзе с абстрактным гуманизмом ведет
борьбу против тех, кто ставит и решает актуальные
вопросы современного развития, учитывая объективные условия
реальной действительности существующих общественных
систем, на основе законов классовой борьбы.
К числу тех, кто часто склонен оценивать проблемы
современности с точки зрения экзальтированного
морализирования, помещая их в сконструированный в
соответствии с подобной точкой зрения мир, относится и Перру.
Приверженцы такой точки зрения пытаются представить
в качестве источника всех бед мировоззрение,
определяемое классовым подходом: «Человек... верит, что умирает
за отечество, а на самом деле — за владельцев
предприятий. Он верит, что умирает за свободу личности, а на самом
деле — за свободу дивидендов»26. Перру объясняет
«страдания масс», которые, как он пишет, под воздействием
идеологических мистификаций превращаются в
«оболваненных членов класса и нации», «невежеством и
бессовестностью Запада и Востока». Беда лишь в том, что
позиция Перру, который при оценке проблем современной

90
эпохи -считает совершенно второстепенным
обстоятельством существование капиталистической и социалистической
мировых систем, вопреки всей ее внешней
экзальтированности сама является величайшей идеологической
мистификацией.
О концепции Перру, который вообще-то добился
значительных результатов в некоторых областях
экономической науки, концепции, выражепной в процитированных
высказываниях, довольно метко сказал советский
экономист В. Кузнецов: «Основы искренности и критичности
Перру — абстрактный гуманизм, евангелическая мораль,
религиозный оптимизм. Такая позиция превращает его в
своеобразного фрондера буржуазной науки, но его критика
не опасна для капиталистического строя. Несмотря на то
исключительное внимание, которое он уделяет
общественно-политическим отношениям, отношениям между людьми,
он почти не касается отношений между классами как
особого и главного объекта исследования политической
экономии, как фактора, лежащего в основе общественного
(и хозяйственного) прогресса. Поэтому критика
буржуазного общества у Перру носит скорее морализирующий,
чем жалящий характер, она вплетается в ткань
конструктивных предложений по улучшению
капиталистического способа производства, а не служит задачам
отрицания и преодоления этого социально-экономического
строя» 27.
Перру представляет себе процесс конвергенции
индустриальных обществ как достижение единства
оптимизации, выражающей требования технической
рационализации, и гуманизации, означающей осуществление
абстрактных этических норм. Условием же развития данного
процесса он считает преодоление сопротивления со
стороны идеологических концепций, в первую очередь,
естественно, со стороны марксизма. (Антимарксистский
характер взглядов Перру нисколько не меняется от того, что
в его работах можно встретить лестные отзывы о Марксе.)
Взгляды, сторонниками которых провозглашается депо-
литизированный и деидеологизированный характер
индустриальной системы, содержат в себе п предположения о
том, что в этой системе наука п техника неизбежно
вытесняют идеологию. Позитивистский подход, декларирующий
в общей форме абсолютное противоречие между наукой и
идеологией, проявляется здесь конкретно в форме абсолют-

91
пого противоречия между учеными (а в более широком
смысле специалистами) и идеологами. При подобной
оценке теория марксизма получает следующую трактовку:
в случае особых условий она как идеология мобилизует
людей за создание одной из форм индустриального
общества, но после выполнения этой задачи ее роль (по крайней
мере как идеологии) может быть уже только негативной.
Например, по утверждению Перру, если партия в уже
сложившемся индустриальном обществе приспосабливается к
новой руководящей элите, она должна отказаться от
идеологических функций, если же она сохраняет свои
обязательства в области идеологии, она должна прийти в
столкновение с «индустриальной элитой», в связи с чем она
стоит перед риском стать «или палачом, или жертвой
индустриального общества, которое она создала» 28.
Однако последовательное декларирование тезиса о де-
идеологизации индустриального общества чрезвычайно
затрудняет такую трактовку взаимоотношений между
индустриальной системой и индивидуальной свободой, которая
бы соответствовала общим интересам буржуазной
апологетики. К чести Гэлбрейта надо сказать, что он стремится
откровенно посмотреть в глаза этой проблеме. Правда,
позитивистский подход делает для него невозможным
правильное ее понимание и исследование, ибо при
рассмотрении взаимоотношения между индустриальной системой
и личной свободой он исключает социальные факторы, без
учета которых любой анализ неизбежно ограничивается
поверхностными (хотя подчас и весьма важными)
явлениями.
Во всяком случае, Гэлбрейт решительно
отмежевывается от банальпой демагогии относительно свободы и
демократии и весьма недвусмысленно утверждает, что в
«индустриальной системе» реальное отсутствие свободы
восполпяется иллюзией, которая создается лозунгами
потребительского суверенитета, свободой копкуренции,
свободного мира, имеющими, по его словам, только
идеологическую и пропагандистскую функцию.
В этом аспекте он вступает в определенный конфликт
с некоторыми господствующими ныне концепциями
буржуазной экономической науки, что наиболее ярко
проявляется в его полемике с теми, кто провозглашает
господство «рынка потребителей», «потребительского
суверенитета» в «современном индустриальном обществе».

92
Идея потребительского суверенитета не только
считалась краеугольным камнем «неоклассических» теорем, но
и была (а во многих отношениях является и сейчас)
непременной основой для прямого и скрытого
доказательства мифических преимуществ .капитализма. В противовес
этой идее, которая в буквальном смысле этого слова
уподобилась религиозной догме, один из английских
последователей Гэлбрейта, Э. Дж. Мисхан, в главе, посвященной
«мифу потребительского суверенитета», своей недавно
опубликованной книги писал, ссылаясь при этом на
кардинально новые производственные позиции крупных
монополий, следующее: «Тот, кто в богатой и растущей
экономике продолжает рассматривать рынок как прежде всего
«механизм удовлетворения потребностей», закрывает
глаза на более важный факт, заключающийся в том, что
рынок стал механизмом формирования потребностей»29.
Затем для наглядности он добавляет: «Промышленность,
формирующая моду, является главным примером
деятельности, которая использует ресурсы не для того, чтобы
удовлетворять потребности, а чтобы создать
неудовлетворенность тем, чам люди уже располагают, чтобы стали
устаревшими вообще^го абсолютно пригодные для
использования изделия» 30.
Сам Гэлбрейт в последнее время затронул этот
чрезвычайно чувствительный вопрос таким образом, что это еще
больше обеспокоило буржуазных теоретиков. В одной из
своих работ («Экономическая наука как система
верований») он сформулировал свое мнение следующим
образом: «Признанные в прошлом экономические модели
вовсе не обязательно отражали реальную действительность.
Нередко они служили тому, чтобы отвлечь внимание от
таких общественных проблем, которые с точки зрения
господствовавших взглядов могли бы иметь опасные
политические последствия. Таким образом, экономическая наука
выполняла политические функции. Это была не наука,
а полезная с консервативной точки зрения система
верований, которая защищала веру как науку. Признавая, что
это имело место, нужно отдавать себе отчет (или, во
всяком случае, проявлять меньше беспечности) и в отношении
возможности повторения такого положения.
Для того чтобы этого не произошло, наша политэконо-
мичесжая наука в настоящее время должна отказаться от
того, что считается суверенитетом потребителя, и от того,

93
что с точки зрения роли, выполняемой современным
государством в экономике, можно было бы назвать
«суверенитетом граждан». Если мы этого не сделаем, то наука не
будет служить и сейчас в действительности не служит
тому, чтобы освещать социальные явления. Она станет
средством подавления нежелательных социальных
требований и действий» 31.
В реальной действительности место суверенитета
потребителя, утверждает Гэлбрейт, занял суверенитет
производителя, который осуществляют крупные монополии с
помощью государства, поэтому на самом деле слова о
суверенитете потребителя являются -идеологическим
прикрытием суверенитета производителя, так как «понятие
суверенитета потребителя и суверенитета граждан отвлекает
внимание от основных проблем экономической и
политической системы таким образом, чтобы усилить и суверенитет
производителя, и позиции отрицающей его науки» 32.
Заключительный вывод данного анализа сформулирован
следующим образом: «Экономическая наука может и
дальше придерживаться идеи суверенитета потребителя и
может в своих удобных, лишенных противоречий моделях
быть все более утонченной и все более (и, возможно, все
драматичнее) оторванной от жизни. Или же она может
принять понятие суверенитета производителя,
являющегося следствием суверенитета крупных организаций. В этом
случае она будет вызывающей, политически опасной и на
какое-то время ее моделям, возможно, не будет хватать
элегантности. Однако взамен этого она будет ваягаа для
решения самых непосредственных и болезненных проблем
индустриального общества» 33.
Нетрудно заметить, что, несмотря на наличие
некоторых реальных элементов, столь абсолютизированное
понимание суверенитета производителя рисует одностороннюю
картину экономической действительности современного
капитализма. Нет надобности в подробной аргументации
для того, чтобы увидеть, например, что монополии
выступают на рынке не только как продавцы, но и как
покупатели, и в этом случае их экономическое могущество
реализуется по отношению к продавцам, то есть к
производителям, не говоря уже о таких в общем-то нередких случаях,
когда гигантские монополии, будь то в качестве
продавцов или покупателей, встречаются с другими
монополиями, обладающими такой же экономической силой. Однако,

94
несмотря на очевидную односторонность, точка зрения
Гэлбрейта затрагивает традиционные позиции буржуазной
идеологии в чрезвычайно чувствительном пункте.
Нельзя не отметить также, что, сам того не желая,
Гэлбрейт, по существу, ставит под сомнение
выдвигавшееся им же самим положение о беспомощности
идеологии, о вытеснении ее техникой в условиях
«индустриального общества». Тем самым он существенным образом
подрывает позиции направления, выступающего под
лозунгом «конца идеологии», развитию которого была призвана
служить его теория «индустриального общества». Это
свидетельствует о бесперспективности самого этого
направления, ибо последовательное проведение линии на «деидео-
логизацию» является рискованным предприятием с точки
зрения основных задач буржуазных общественных наук,
заключающихся в апологии капиталистической системы.
Примечания
1. J. Burnha m. The Managerial Revolution. London, 1945, p. 37.
2. K. R. Popper. The Open Society and Its Enemies, v. II, p. 140.
(Первое издание книги Поппера вышло в 1945 г.)
3. R. А го п. Die industrielle Gesellschaft, S. 251.
4. Roads to Freedom, p. 75—76.
5. K. R. P о р p e r. Conjectures and Refutations. London, 1963,
p. 331, 334.
6. По мнению Поппера, позицию историзма занимают те, кто
«стремится к тому, чтобы понять смысл пьесы, которая дается
на Сцене Истории, кто хочет понять законы исторического
развития. Если это удастся, то он, естественно, будет способен
предсказывать будущие события». Легко можно видеть, что
марксизм означает «наиболее чистую, развитую и опасную форму
историзма».—К. R. Popper. The Open Society and Its
Enemies, v. I, p. 7—8, and v. II, p. 81. Что касается «эссенциализ-
ма», также отвергаемого Поппером, то в соответствии с таким
подходом «лучшими из подлинно научных теорий являются те,
которые описывают «сущность» вещей пли их «сущностную
природу», освещают сущность, которая стоит за явлениями».—
К. R. Popper. Conjectures and Refutations, p. 104.
7. К. R. Popper. The Poverty of Historicism. London. 1961, p. 45.
8. R. A r о n. L'opium des intellectuels, p. 326.
9. The End of Ideology Debate, p. 239.
10. J. Burnham. The Managerial Revolution, p. 33.
11. Ibid., p. 64.
12. Ibid., p. 68.
13. K. R. Popper. The Open Society and Its Enemies, v. II, p. 278.
14. F. A. Hayek. Essays in Philosophy, Politics and Economics,
p. 253.

95
15. Дж. К. Гэлбрейт. Новое индустриальное общество. М.,
«Прогресс», 1969, с. 36, 45. Рассматривая концепцию Гэлбрейта,
необходимо учитывать, что он считает монополию не
современной формой капиталистической собственности, а рыночной
категорией, обеспечивающей более высокую прибыль. Исходя
из этого он не только различает современное крупное
предприятие и монополию, но и противопоставляет их друг другу.
«Правда, среди экономистов все еще распространено мнение,—
пишет, он,— будто маленький человек отступил не перед
эффективностью крупной корпорации или даже ее техническим
превосходством, а перед силой монополии». (Там же.) Поэтому,
например, Гэлбрейт протестует против того, чтобы трест
«Дженерал моторе» считался монополией. Но поскольку в
действительности-то у него идет речь о монополиях, было бы
ошибкой избегать употребление этого термина.
16. В одном пункте Гэлбрейт противостоит ортодоксальным
последователям Кейнса, а именно по проблеме финансовой
политики. Гэлбрейт уже в течение длительного времени
решительно выступает против любой инфляционной политики и
считает стабильность как цен, так и заработной платы в
«индустриальной системе» важным условием необходимого для нее
планирования.
17. Дж. К. Гэлбрейт. Новое индустриальное общество, с. 81—
82.
18. Там же, с. 358.
19. J. К. Galbraith. The Affluent Society. Boston, 1958, p. 273—
274.
20. Дж. К. Гэлбрейт. Новое индустриальное общество, с. 300—
361, 372.
21. Там же, с. 372—373.
22. Там же, с. 396.
23. Там же, с. 113.
24. Там же, с. 398, 453, 454.
25. Soviet Studies, 1961, april, p. 333, 335.
26. F. Perroux. La coexistence pacifique, v. Ill, p. 631.
27. Мировая экономика и международные отношения, 1970, № 1,
с. 137.
28. F. Perroux. La coexistence pacifique, v. I, p. 143—144.
29 E J Mishan. The Costs of Economic Growth. London, 1968,
p. 111.
30. Ibid., p. 114.
31. The American Economic Review, 1970, may, p. 470.
32. Ibid., p. 475.
33. Ibid., p. 478.

Глава III
Искажение учения Маркса.
«Структуралистский Маркс» — попытка
разделить науку и идеологию в марксизме
Буржуазные идеологи современный период хотя и с
определенной односторонностью, но не безосновательно
называют периодом интерпретаций К. Маркса. Как бы
иллюстрируя эту мысль, Л. С. Фойер, выслужившийся в
течение многих десятилетий борьбы с марксизмом теоретик,
начинает одну из своих недавно вышедших книг
следующими словами: «Последнее десятилетие в истории
мышления с полным правом можно было бы назвать эпохой
неомарксизма» 1. Об этом же пишет Гэлбрейт в своем
исследовании «Язык экономики»: «С библейских времен нет
другой великой личности, чье творчество подвергалось бы
столь различным интерпретациям, как творчество Маркса...
Он является единственным писателем с библейских
времен, толкование трудов которого является не просто
предметом паучного исследования, а профессией» 2.
На конференции ЮНЕСКО, устроенной в честь 150-й
годовщины со дня рождения К. Маркса, один из основных
докладчиков, Р. Арон, в своем докладе (весьма
примечательно названном «Неоднозначный и неисчерпаемый»)
затронул ту же тему, конкретизируя ее применительно к
французской действительности: «Парижская мода
меняется от «Экономическо-философских рукописей» и
«Введения к критике политической экономии» к протоструктура-
лизму «Капитала». В первом случае речь идет о гегельян-
ско-экзистенциалистском варианте, отражающем одиссею
человечества в водовороте классовой борьбы, его метания
между отчуждением и революционным вознесением,
примирение между человеком и природой, сущностью и экзи-

97
стенцией. В «Капитале» же представлепа научная версия
естественных законов, в соответствии с которыми
функционирует и преобразуется капиталистический способ
производства» 3.
Нарисованная Ароном картина «модных веяний на
правом берегу Сены» вполне правдоподобна. Однако этого
нельзя сказать о его рассуждениях по поводу
первопричины этих веяний. Арон видит ее в неоднозначности учения
Маркса. Но вопрос заключается в том, действительно ли
неоднозначно учение Маркса пли же таковым пытаются
представить его различные интерпретаторы?
Действительно ли корни различных интерпретаций Маркса заключены
в самом марксизме пли же их нужно искать в других
идеологических воззрениях, на деле весьма далёко отстоящих
от Маркса?
Арон утверждает, что для парижской моды
характерно то, что на место гуманистско-экзистепциалистской
интерпретации марксизма, свойственной Сартру, выдвигается
антигуманистско-структуралистское толкование Маркса,
связываемое прежде всего с именем Альтюссера. Если это
так, то возникает вопрос: насколько правомерно
сторонники этого направления считают «Капитал» прототипом
своих воззрений? Поскольку Арон считает концепцию
«структуралистского Маркса» последним завоеванием
интерпретаторов Маркса, то мы попытаемся ответить на
сформулированные выше вопросы, проанализировав эту
концепцию и не рассматривая общую проблематику
философского структурализма.
Как нужно читать Маркса?
Для модных в прошлом интерпретаций Маркса,
например проповедовавшихся Сартром и его последователями,
было характерно, по существу, полное и безоговорочное
отрицание политической экономии. В концепции же
«структуралистского Маркса» обращение к «Капиталу»
играет главную роль. С первого же взгляда представляется
бессмысленным обращение к «Капиталу» сторонников
направления, которое характеризуется прежде всего
крайне метафизическим и механическим, точнее сказать —
антидиалектическим подходом, а также сциентизмом,
провозгласившим под девизом «борьбы с идеалистической
антрополосгией» научное уничтожение живого человека,
7 Г. Ринп

98
сознательного фактора в истории. Естесгвенно, что
создатели концепции «структуралистского Маркса» не могли не
заметить, в каком противоречии с «Капиталом» находятся
их взгляды. Для разрешения этого противоречия и была
создана так называемая программа нового прочтения
«Капитала».
В качестве обоснования этой программы Машере в
докладе, прочитанном в связи со столетием со времени
написания «Капитала», заявил следующее: «Капитал»—не
прочитанная книга. Это означает, что не только не понят
его секрет, но и то, что в нем старательно затушевывается
нечто такое, что могло бы вызвать конфликты. Поэтому
«Капитал» требует не столько перевода, сколько
возвращения к его первооснове, затерявшейся в тумане
наслоившихся традиций» 4. Продолжая эту мысль, Машере
добавляет: «Мы можем рискнуть и заявить, что даже сам Маркс
не прочитал по-настоящему «Капитал»...»5. Не сделали
этого ни Энгельс, ни Ленин, утверждает Машере,
поскольку «метод чтения «Капитала» Энгельсом был полемическим
я приспосабливался к сиюминутным требованиям
идеологической борьбы... Метод чтения Ленина определяли
потребности политической обстановки...» 6. Все это, по
мнению Машере, объясняет, «как в самом марксизме
произошло непрочтение «Капитала» 7.
В полном соответствии с этими рассуждениями Альтюс-
сер необходимость нового прочтения «Капитала»
объясняет тем, что «простое и буквальное прочтение текста
Маркса может оставить неудовлетворенным наше любо-
бытство, более того, может привести к тому, что мы и не
заметим того, что в действительности хотел сказать автор,
не поймем правильно огромного значения той
теоретической революции, которую вызвали совершенные Марксом
открытия, не поймем ее последствий»8. Согласно этой
точке зрения, Маркс в «Капитале» осуществил коренные
революционные изменения в теории, однако он «не
разработал соответствующих этим изменениям понятий», то
есть в ряде случаев он вынужден был облачать свою
теорию в одежды унаследованных от прошлого понятий,
абсолютпо не отражающие ее суть. Процитируем еще одну
не совсем внятно написанную работу Альтюссера
(«Капитал» и философия Маркса»): «Маркс в течение своей
жизни не располагал временем, чтобы точно сформулировать
то, о чем он думал; он не выработал такого понятия, ко-

99
торое бы отражало воздействие структуры. Отсутствие
этого понятия не прошло бесследно. В «Капитале» можно
обнаружить определенные гегельянские формы и
референции, и это не просто элегантная игра словами, а подлинная
драма, в которой старые понятия отчаянно играют
призрачную роль, у которой нет названия...» 9. Правда, Аль-
тюссер, стремясь быть справедливым, признает, что «Маркс
часто все же следует сути своей концепции: в этих случаях
он вырабатывает понятия, соответствующие
рассматриваемому предмету» 10. Более того, стремясь быть
«объективным» до конца, он находит даже оправдание для
«заблуждений» Маркса: «Будучи один, Маркс искал союзников,
тех, на кого мог бы опереться. Кто может поставить ему
в вину то, что нашел опору в Гегеле?»11. Таким
образом, Альтюссер в им самим придуманной пьесе отводит
Марксу роль господина Журдена. Альтюссер постоянно
похваляется тем, что он слышит «молчание» Маркса, но
беда в том, что он как раз не слышит того, что Маркс
говорит, и в итоге свои собственные слова и мысли выдает за
«молчание» Маркса.
Таким образом, программа нового прочтения
«Капитала» есть не что иное, как стремление «отыскать в нем
то, что скрыто, и придать этому соответствующую форму;
но это означает, что необходимо переделать то, что в
определенном смысле уже существует» 12. Эта программа
требует, далее, чтобы в толковании «Капитала» было
покончено с «идеологией эмпиризма», или, как принято говорить
у идеологов, с «религиозным мифом».
Теоретизируя по поводу возможности различного
прочтения «Капитала», сторонники «структуралистского
Маркса» приводят нас к основной посылке своей
концепции, которая в той или иной форме проявляется во всех
дискуссиях по поводу марксизма и которая заключается
в разделении и противопоставлении в марксизме
идеологии и науки. Из Маркса получился Маркс лишь потому,
что он создал «философию, позволившую разделить
идеологию и науку, которая в конечном счете увенчана
разрушением религиозного мифа» 13. Однако разделение науки
и идеологии у Маркса, по мнению представителей школы
Альтюссера, было не полностью осознанным. В
соответствии с этим им не были четко определены функции науки
и идеологии, которые коренным образом отличаются друг
от друга, не были выявлены условия развития науки и
7*

100
идеологии, которые также совершенно различны. Все это,
по утверждению сторонников Альтюссера, сделало
невозможным правильное понимание совершенной Марксом
теоретической революции.
Такое толкование «теоретической революции» Маркса,
осуществленное на основе разделения науки и идеологии,
приводит к далеко идущим выводам в отношении
марксизма. Об этом мы в дальнейшем будем говорить подробно.
Однако на некоторые моменты хотелось бы обратить
внимание сразу, поскольку без их рассмотрения трудно
правильно понять и оценить всю концепцию «школы Альтюссера».
1. Построенная па принциииалыюм разделении пауки
и идеологии концепция «теоретической революции»
претендует прежде всего па коренным образом повое
освещение отношений между марксизмом и его
предшественниками. В этом плане идеологией считается все то, что, как
считал сам Маркс, связывало его теорию с
предшественниками, и прежде всего с классической немецкой
философией и классической политэкономией. Указание в трудах
Маркса на наличпе таких связей, по мнению сторонников
Альтюссера, необходимо рассматривать как проявление
«религиозного мифа». Собственно говоря, в этом
заключается смысл одного из часто упоминаемых положений
«школы Альтюссера», а именно: «Капитал» есть
абсолютное начало истории новой науки.
Однако здесь речь идет в первую очередь не о
гносеологическом аспекте, а о фундаментальном
методологическом подходе, с помощью которого принципиально
обосновывается концепция «структуралистского Маркса». Дело
в том, что этот подход предполагает следующее: даже в
принципе не может быть никакой органической псторйко-
теоретической связи между «Капиталом» и классической
философией и политической экономией, ибо, согласно
Альтюссеру, наука «может поставить какую-либо
проблему лишь в области определенной теоретической
структуры...» и.
Отличительной чертой этой точки зрения является
радикальное отрицание историзма и роли субъективного
фактора в научпом познании. Это полностью соответствует
тому кредо, которое исповедует «школа Альтюссера»,
а именно: «Марксизм — это антигумандоад и антиисто-

101
ризм» 15. Согласно этому, наука, начало которой положил
«Капитал», связана с определенной теоретической
структурой, представляющей совершенно новую область, и
поэтому круг проблем, определенный этой теоретической
структурой, не может пметь никакой органической
исторической взаимосвязи с существующими у нее в
действительности предшественниками, такая взаимосвязь может
существовать только в идеологическом сознании. Качественное
изменение — переход от идеологии к науке — произошло
без того, чтобы быть подготовленным каким-либо
количественным изменением. По мнению этой школы
классическая философия и политическая экономия полностью
относятся к области идеологии и могут быть в лучшем случае
каким-то внешним фактором формирования марксизма.
«Капитал» же при правильном его прочтении означает
пачало (в абсолютном смысле) новой науки. .
Основная функция «антигуманизма», исключающего
из научного познания субъективный фактор, заключается
в том, чтобы в «Капитале» свести к «идеологии
эмпиризма», к «религиозному мифу» диалектическое понимание
процесса научного познания, против которого, собственно
говоря, и направлена концепция сторонников
«структуралистского Маркса». Вербальное отрицание субъективности,
как станет ясно, хорошо согласуется у сторонников Аль-
тюссера с крайним субъективизмом, который* практически
проявился при конструировании ими предмета и общей
концепции научного познания.
2. Вторым следствием принципиального разделения
пауки и идеологии является отрицание исторической
взаимосвязи в творчестве самого Маркса, которое
проявляется в полном противопоставлении «идеологического»
и «научного», «молодого» и «зрелого» Маркса. Причем это
противопоставление имеет своей основой такое толкование
«Экономическо-философских рукописей» и «Капитала»,
которое представляет эти работы как взаимоисключающие.
Рансьер переход от «Рукописей» к «Капиталу» назвал
«переходом с идеологической речи молодого Маркса на
научную речь «Капитала» 16.
Однако исключение «идеологического Маркса» из той
концепции, которую сконструировала «школа Альтюссе-
ра», на самом деле направлено не только против ранних
произведений Маркса. Поскольку в творчестве Маркса
наряду с определенными изменениями и эволюцией видны

102
поразительно четко преемственность и внутренняя
взаимосвязь различных его этапов, то для конструирования
«научного Маркса» необходимо было из «Капитала» удалить
все те элементы, которые указывают на эту
преемственность и внутреннюю взаимосвязь. Другими словами,
«Капитал» нужно отрезать не только от источников
марксизма, но и от тех предшествующих ему произведений
Маркса, которые составляют неотъемлемую часть
исторического процесса становления марксизма. Все, что
напоминает в «Капитале» о наличии этой взаимосвязи, — это
«религиозный миф», «ненаучная речь», которой
необходимо противопоставить осуществленную Альтюссером
разгадку «молчания» Маркса.
3. С принципиальным разделением науки и идеологии
связана такая интерпретация процесса становления и
развития марксизма, согласно которой он (процесс), с одной
стороны, представляет собой процесс формирования новой
науки, а с другой — одновременно с этим является и
процессом идеологической борьбы, удовлетворяющей
актуальной потребности классовой борьбы, по сути своей,
отличным от процесса формирования науки. В соответствии с
этим некоторые произведения классиков марксизма
«созданы теорией (в первую очередь «Капитал»), другие
рождены экошшической и политической практикой...» 17.
В последнем случае борьбу с противником необходимо
было вести на «его территории», а потому задачей
Энгельса и Ленина было повернуть в сторону противника
«его оружие, наносимые им удары», а это значит обратить
против него «идеологические аргументы и понятия»18.
И классикам действительно «часто приходилось бороться
оруясием противника, обращая это оружие против него» 19.
Согласно этой логике, разделение в марксизме
идеологии и науки неизбежно, поскольку каждая пз них имеет
свой источник, свою особую общественную функцию. По
мнению Альтюссера, основоположники марксизма, с одной
стороны, порвав с идеологическим сознанием, осуществили
научную революцию в своей сфере, а с другой — по
необходимости вели идеологическую борьбу, примепяя не
научные, а идеологические аргументы. Вся беда заключалась
в том, что они («за недостатком времени») сплошь и
рядом смешивали две принципиально отличающиеся друг от
друга сферы и часто вместо научных понятий
использовали идеологические термины,

103
Таким образом, если следовать логике указанной
школы, классики марксизма не смогли преодолеть
границы, разделяющей идеологию и науку. По мнению Аль-
тюсоера, в конце концов чисто случайно была найдена
«научная идеология» — понятие, свидетельствующее о
якобы стихийном процессе становления марксистской
теории.
Из принципиального противопоставления науки и
идеологии следует (в то же самое время являясь обоснованием
этого противопоставления) формально-позитивистская
трактовка научности, воплощением которой, по мнению
сторонников Альтюссера, является «Капитал». Она в
первую очередь проявляется в том, что процесс
формирования и развития науки, как он предстает в «Капитале»,
отрывается от общественной практики, от конфликтов
классовой борьбы. Наука отрывается от находящихся во
взаимодействии надстройки и базиса, которые составляют
систему взаимосвязей конкретного исторического развития.
Согласно этой точке зрения, созданная Марксом наука не
может быть включена в понятие надстройки, поскольку в
этом случае произошло бы сведение науки к идеологии:
«Считать, что наука принадлежит надстройке, значило бы
видеть в ней одну из «органически» присущих
надстройке идеологий, которые вместе с базисом образуют столь
стройную «связку», что можно подумать: они имеют общее
«происхождение»... что касается науки, она может
родиться из какой-нибудь идеологии, выделиться из ее сферы,
чтобы конституироваться как наука, но как раз это
выделение, цезура порождают новую форму исторического
существования, благодаря чему наука... выбывает из
«исторической связки», которую составляют находящиеся в
единстве базис и надстройка»20. Из подобного, лишенного
всяких исторических взаимосвязей толкования науки
следует вывод о том, что «Капитал» занимается в принципе
формальным, абстрактным предметом... Мы можем
договориться о том, чтобы теоретической речью, или в строгом
смысле слова теорией, называть речь, обращенную к
формально-абстрактному предмету...»21.
Подобный взгляд на науку (то есть на политическую
экономию как науку) означает ее стерилизацию, лишение
ее внутреннего содержания. Что это за наука —
марксистская политическая экономия («Капитал»), если она
оторвана от взаимосвязи базиса и надстройки? Ведь ее пред-

104
метом является исторически сформировавшийся и
меняющийся базис; ее позиция определяется принадлежностью
к надстройке (классовыми интересами пролетариата); ее
продукт — научная теория политической экономии —
является частью надстройки, орудием классовой борьбы.
Отрыв «Капитала» от взаимосвязи базиса п надстройки
означал бы, что мы не считаем его научным отражением
объективной действительности. Другими словами, это
означало бы, что мы отказываемся одновременно как от
предмета, так и от метода «Капитала».
И если в таком толковании науки не осталось места
для рассмотрения ее связей с историческим развитием,
общественной практикой, то менее всего это отсутствие
может быть восполнено той концепцией идеологии,
которую провозглашает «школа Альтюссера»: «...люди свои
действия... переживают в идеологии, через идеологию и с
помощью идеологии; короче говоря, «пережитое» людьми
отношение к миру, в том числе и отношение к истории,
проходит... через идеологию, более того, это есть сама
идеология... Идеология, таким образом, есть переживание
людей своего отношения к миру» 22.
Идеология в этом изображении выступает как
мировоззрение, трактуемое в духе современной иррациональной
буржуазной философии, как прямая противоположность
науке, отражающая чисто субъективное отношение к дей-.
ствительности. Идеология в такой трактовке не является
той формой, в которой классы осознают свое общественное
положение и вытекающие из него конфликты, а формой,
в которой люди переживают свое отношение к
действительности. Со всей очевидностью можно сказать, что Аль-
тюссер поставил бы перед собой неразрешимую задачу, если
бы попытался проинтерпретировать в этом духе
классическую политическую экономию, которую он полностью
считает идеологией, не говоря уже о тех произведениях
основоположников марксизма, которые он называет
«идеологическими». Ведь классическая политическая экономия
осознала действительные общественные отношения, и это
осознание служило определенным классовым функциям,
то есть одновременно было и наукой, и идеологией. Из
всего вышеизложенного можно сделать только один вывод:
марксистское понимание взаимосвязи пауки и идеологии;
ни в малейшей степени не может быть заменено
«синтезом» двух крайностей современной буржуазной идеоло-

105
гии, даже если провозгласить это «теоретической
революцией».
4. Изложенное выше (по необходимости схематично)
понимание взаимоотношений идеологии и науки
подготовило структуралистское толкование «Капитала». Альтюс-
сер и его сторонники понимали, что представить миру
«препарированного Маркса» можно лишь в том случае,
если предварительно спрятать пастоящего Маркса.
Другими словами, осповным условием для существования
повой интерпретации Маркса является требовапие, чтобы эта
интерпретация не сопоставлялась с самим предметом
интерпретации — марксистской теорией политической
экономии.
«Теоретический антигуманизм» — восстановление
фетишистского подхода к политической экономии
Переход от молодого Маркса к зрелому, от
идеологического Маркса к научному равнозначен, согласно «школе
Альтюссера», переходу к теоретическому антигуманному,
научной ликвидации всех форм гуманизма. «Строго с
теоретической точки зрения, таким образом, можно и должно
открыто говорить о теоретическом антигуманпзме
Маркса...» 23. Только критическое прочтение произведений
молодого Маркса и углубленное изучение «Капитала»
могут показать нам смысл и опасность... совершенно чуждого
Марксовой проблематике «теоретического гуманизма» 24.
Поскольку наряду с научным развитием марксистской
теории необходимо вести идеологическую борьбу, которая
осуществляется принципиально отличным образом, и в
этой борьбе по необходимости употреблять «оружие
противника», то с точки зрения идеологии правомерно
ссылаться на гуманизм, по «было бы опасно... использовать в
качестве теоретического понятия такое сугубо
идеологическое понятие, каким является гуманизм... Обращение к
идеологии в определенных рамках может рассматриваться
и как обращение к псевдотеории» 25.
Инкриминирование марксизму некоего «теоретического
антитуманизма» и «идеологического гуманизма» дает
возможность, «с одной стороны, павесить ярлык
«идеалистической антропологии» как на классическую философию и
политическую экономию, так и на написанные до, а
частично и после 1845 г. произведения Маркса, и тем самым

106
вытеснить их из области науки и, с другой стороны,
подготовить «овеществление» категорий политической экономии,
восстановление фетишистского подхода к политической
экономии, который как раз марксизмом и был преодолен.
Альтюссер прав в том, что в становлении
материалистического понимания общественного развития важную роль
сыграло идеологическое преодоление абстрактного
гуманизма философской антропологии Фейербаха и
строящейся на нем концепции «подлинного социализма». Точно так
же во многом правильны и те его критические замечания,
которые направлены против той интерпретации
марксистской философии, которая односторонним и произвольным
толкованием произведений молодого Маркса сведена к
идеологической антропологии. (Наиболее известными
представителями этого направления являются Фромм,
Шафф, Гароди, Г. Петрович, Фишер, Ломбарде Радис
и др.). Но даже этп частичные моменты, в которых
Альтюссер прав, дискредитируются тем, что используются онл
для доказательства полностью ошибочной точки зрения.
Несостоятельность рассматриваемой концепции
проявляется в попытке увидеть в классической политической
экономии лишь проявление какой-то «наивной
антропологии», что с необходимостью делает «идеологической» ту
«структуру», кругом проблем которой она занимается.
Альтюссер на свойственном ему языке заявляет:
«Специфичная теоретическая структура Политической экономии
такова, что устанавливает непосредственную и прямую
связь между гомогенной областью данных явлений, с
одной стороны, и такой идеологической антропологией,
которая использует человека как субъект потребностей
(homo oeconomicus как свойство) для обоснования
экономического характера явлений данной области, с другой
стороны» 26.
В действительности, однако, связь между классической
политической экономией п «идеологической
антропологией» только для того является такой «непосредственной и
прямой», кто, употребив несколько имеющих
антропологический привкус выражений, почувствовал, что ему-то
самому научный анализ совсем не нужен. За ссылками на
неисторически рассматриваемую «человеческую природу»,
за концепцией «homo oeconomicus» в классической
политической экономии стоит не общественно
недифференцированный абстрактный человек, как у Фейербаха, а «эко-

107
номическая анатомия» (Маркс) классов
капиталистического общества. Альтюссер не сумел разглядеть не только
результат научного подхода классиков к явлениям
экономической жизни — эту «экономическую анатомию»,
находящуюся в полном противоречии с «идеологической
антропологией», но он и не понял также, что ссылки на
«естественный порядок», на «человеческую природу» являются
следствием «антиисторизма», отсутствия исторического
подхода.
Альтюссер суть «теоретического антигуманизма»,
который он приписывает Марксу, видит даже не в отказе от
фейербаховского абстрактного, не зависимого от истории
и общества человека, а в полном удалении субъекта из
теории, что прежде всего могло, по его мнению, произойти
в «Капитале». В связи с этим из-за ссылки на «живого
человека» Альтюссер выступает с обвинениями даже
«Немецкой идеологии», то есть труда, в котором, по словам
самого Маркса, было решено «свести счеты с нашей
прежней философской совестью». Альтюссер критикует эту
работу за то, что содержащаяся в ней философия является
«диалектическим позитивистским эмпиризмом, связанным
с исторической философией субъекта (личность
рассматривается как субъект истории), который не имеет никакого
отношения к более позднему диалектическому
материализму...» 27.
Рассмотрение «живого человека» в качестве отправного
момента, однако, не имеет никакого отношения к
антропологическому воззрению, и только структуралистская
концепция может считать такой подход несовместимым с
более поздним марксистским положением, согласно которому
отправным моментом является «исторически данная
экономическая эпоха». Энгельс, говоря о радикальном разрыве
с фейербаховской позицией, подчеркнул, что «надо было
заменить культ абстрактного человека, это ядро новой
религии Фейербаха, наукой о действительных людях и их
историческом развитии» 28.
Подобным же образом неразрывную связь
субъективного фактора с диалектическим пониманием детерминизма
в общественной жизни подчеркивал В. И. Ленин: «...идея
исторической необходимости ничуть не подрывает роли
личности в истории: история вся слагается именно из
действий личностей, представляющих из себя несомненно
деятелей» 29. Когда же идеологи народников в противовес

108
марксистскому пониманию естественно-исторического
характера общественных процессов выдвинули на первый
план «реального человека», то В. И. Ленин очень точно им
ответил, что до «реальных личностей» можно добраться,
лишь определив их место в системе исторически
сложившихся общественно-экономических отпошений. Если же от
этих отношений отвлечься, то в итоге дело придется иметь
с каким-то общественно недифференцированным,
абстрактным, в действительпостп не существующим человеком.
Таким образом, вытеснение субъективного фактора из
научного познания в концепции «теоретического
антигуманизма» сопровождается его исключением и из процесса
исторического развития. В результате присущий
марксистской теории научпый детерминизм, с необходимостью
выделяющий и рассматривающий субъективный фактор и
его роль в общественной жизпи, «интерпретаторы» учения
Маркса подменяют совершенно от пего отличным
представлением о детерминизме, утверждая, например, что
Маркс якобы рассматривает капиталистическую систему
как некий механизм, как машину, что человеческие
поступки должны выводиться из этого механизма, ибо
существует только он сам и вызванные им последствия.
Функционирование трактуемого таким образом механизма
представляет собой некий «театр без авторов» 30.
Эта концепция «театра без авторов», простое причинное
выведение человеческих поступков из упомяпутого выше
«механизма», самым тесным образом связана с
принципиальным разделением науки и идеологии. Но вместе с тем
она вскрывает такое внутреннее противоречие, которое в
основе расшатывает это разделение. Дело в том, что если
люди — только «вынужденные актеры» в театральной
игре, определенной принципами функционирования
механизма, тогда зачем вообще нужна идеология как средство
классовой борьбы, как фактор, влияющий па действия
людей? Если же в этом влиянии есть необходимость, тогда
деятельность людей нельзя сводить только к пассивной
реакции и исключать сознательный субъективный фактор
из процесса исторического развития. Если исключающее
его «научное» объяснение достаточно для понимания того,
как функционирует система, то из этого следует вывод о
«ненужности» идеологии. В противном случае если для
влияния на человеческие действия все же необходима
идеология, то и функционирование системы не может быть

109
объяснено на основе стерилизованного «теоретическим
антигуманизмом» поппмапия науки. II наконец, если
идеология п идеологическая борьба являются просто
механическим отражением, во всех отношениях зарапее
определенной реакцией на функционирование механизма, то в
этом случае детерминизм преобразуется в какую-то
естественную фатальность. В здании «структуралистского
Маркса» в данном случае зияет дыра, которую
невозможно закрыть никакой словесной эквилибристикой.
Именно поэтому точно так же, как несостоятельно
принципиальное противопоставление идеологии и науки,
несостоятельна и комбинация «теоретического антигума-
пизма» п «идеологического гуманизма». Если общественное
развитие не является каким-то механическим процессом,
то научны все те идеологические формы, которые
правильно отражают те составные части общественного процесса,
в которых находит проявление классовая борьба
пролетариата. Если какое-нибудь понятие, имеющее значение,
определенное общественными условиями, служит
осознанию объективной тенденции, если оно не искажает
содержания общественных конфликтов, а освещает его, то оно
пе может быть противопоставлено марксистской теории,
чего, однако, никак нельзя сказать о позитивистско-струк-
туралистской интерпретации Маркса.
Характерной чертой концепции «теоретического анти-
гуманпзма» является также фетишистское толкование
основополагающего понятия исторического материализма н
марксистской политической экономии — производственных
отношений. Альтюссер заявляет, что ссылка на «реальпого
человека», «конкретную личность» приводит к тому, что
производственные отпошеппя сводятся к каким-то лсто-
ризованпым «человеческим отношениям», то есть к
отношениям между людьми,- между субъектами31. По мпепию
Альтюссера, осуществленная Марксом теоретическая
революция в принципе исключает подобное толкование
производственных отношений. Но проблема заключается в
том, утверждает Альтюссер, что Маркс не сумел
однозначно сформулировать свой вывод, «...общественные
отношения производства... никоим образом нельзя просто свести
к отношениям между людьми... Определенные выражения
Маркса, терминология, оставшаяся еще от его прежнего
увлечения философской антропологией, могут толкнуть
читателя, воспринимающего их буквально, к тому, чтобы

110
противопоставить отношения между людьми отношениям
между вещами. Но производственные отношения
необходимым образом содержат в себе отношения между людьми
и вещами, причем так, что в них отношения людей друг с
другом определяются существующими, точно
устанавливаемыми отношениями между людьми и материальными
элементами производственного процесса» 32.
Из этого положения следует, что сконструированная
«школой Альтюссера» па основе нового прочтения
«Капитала» «теоретическая революция» может быть скорее и с
большим правом названа «теоретической
контрреволюцией» — отходом от того радикального изменения в
понимании политической экономии, которое осуществил Маркс.
Это радикальное изменение заключалось прежде всего в
том, что за отношениями между людьми и вещами Маркс
вскрыл определяющую роль исторически сложившихся
отношений между людьми и показал, что в рамках данного
способа производства вещи лишь постольку выполпяют
общественную функцию, поскольку играют роль
посредников и выразителей складывающихся между людьми
отношений.
Как известно, Маркс свой политэкономический анализ
начал с исследования отношений стоимости. Он показал,
что из отношений между человеком и продуктом труда
(вещью) нельзя сделать вывод о существовании
стоимости; имеет ли продукт труда стоимость или нет —
это зависит исключительно от характера существующих
между людьми производственных отношений. Из самой же
вещественной формы продукта труда нельзя сделать
вывод по поводу его стоимости. Объективность стоимости
заключена не в вещественности — это утверждение,
собственно говоря, является отправным моментом той критики,
которую Маркс направил против фетишистского
понимания политической экономии, понимания, ссылающегося на
то, что возникшие в процессе производства отношения
между человеком и вещами имеют более или менее
постоянные черты, отрицающего исторически специфический и
соответственно переходный характер капиталистических
производственных отношений.
Сущность фетишистской концепции политической
экономии состоит как раз в том, что из отношений между
людьми и вещами выводятся общественные отношения
между людьми. Проявляющийся в фетишизме идеализм

Ill
отождествляет в политэкономии объективность и
вещественность. Марксистская концепция (называемая
современным позитивизмом метафизической), которая
вскрывает за посреднической функцией вещей производственные
отношения людей, означает материализм в исследовании
экономических явлений.
Однако марксистская критика идеализма,
проявляющегося в фетишизме, характеризуется Альтюссером,
ищущим сущность объективности в вещественности, как
идеалистическая: «В скольких местах у Маркса фетишизм
представляется как «видение», как «иллюзия», которая
происходит исключительно из «сознания»33. В
действительности же Маркс фетишизм вовсе не считал простым
видением, иллюзией, которая происходит только из
сознания, а рассматривал его как специфическую форму «лож-
пого сознания», видел в нем искаженное отражение
определенных общественных отношений. Маркс очень просто
и ясно выразил свою мысль: «Это — лишь определенное
общественное отношение самих людей, которое принимает
в их глазах фантастическую форму отношения между
вещами» 34.
«Антиисторизм» — принципиальное противопоставление
теории и практики
Одним из результатов осуществленного Альтюссером и
его последователями разделения пауки и идеологии
является то, что они считают исследование в «Капитале»
структуры (абстрактно-формально трактуемого способа
производства) несовместимым с принципом историзма,
представленным в том же «Капитале». Соединение
структуралистского и исторического подходов, по мнению Аль-
тюссера, приводит якобы к гегельянскому в своей основе
результату. Поэтому конструирование
«структуралистского Маркса» требует преодоления и ликвидации также
искусственно созданного «гегелизировапного Маркса».
Направленную на исполнение этого «задания» программу
Альтюссер представляет себе так: «Когда Маркс исследует
современное буржуазное общество, то действует
парадоксальным образом. Сначала существующее общество он
рассматривает как исторический результат, то есть как
результат, который создала история. В этом случае вполне
естественно создается впечатление, что он уводит нас в

112
дебри гегельянства... по понимание этого общества
происходит вовсе пе с помощью теории, рассматривающей
генезис полученного результата, а, наоборот, исключительно с
помощью теории «тела», посредством теории сложившейся
структуры общества, без какого-либо содействия со
стороны генезиса» 35. Задача, таким образом, заключается в том.
чтобы «...исследовать результат вне зависимости от
процесса, который к нему привел, не заботясь при этом о том,
что пас будут обвинять в ущемлении Гегеля или
пренебрежении генетикой, потому что данный двойной грех
равнозначен благу — освобождению от эмпирической
идеологии историзма» 36.
В действительности же не Маркс «действует
парадоксально», а Альтюссер. Ведь в то время, как он пытается
удалить из «Капитала»: «гегелевское наследие», он
отождествляет марксистское понимание предмета и метода
политэкономии с их толкованием в классической экономии, и в
первую очередь с концепцией Рикардо. Известно, что Ри-
кардо исследовал «структуру», совершенно отделив ее от
«гепезиса», и тем самым освободился от «эмпирической
идеологии историзма», что в значительной степени
послужило причиной серьезных внутренних противоречий,
имеющих место в его теории.
Но независимо от этого совершенно неправильным
является утверждение, что рассмотрение структуры как
исторического продукта ведет назад к гегелевской концепции,
означает какое-то повторение гегельянских взглядов на
взаимосвязь исторического и логического.
Марксистская точка зрения па взаимосвязь
исторического и логического, которую Альтюссер небрежно
называет «бессмысленностью», связана с теорией Гегеля, но
вместе с тем существенным образом отличается от его
взглядов. У Маркса отношение исторического и
логического основывается (что базируется па различии между
материалистическим и идеалистическим взглядами) на
неотделимой от материалистической дпалектпки теории
отражения, основное положение которой содержится в
предисловии к «Капиталу», где подчеркнуто, что «...идеальное есть
не что иное, как материальное, пересаженное в
человеческую голову и преобразованное в ней» 37. Взаимосвязь
исторического и логического у Маркса никогда не может быть
средством насильственного приспособления реального
развития к какому-нибудь априорному положению, как у

113
Гегеля, а является реальным отношением объективного
процесса общественного развития и мысленного отражения
этого процесса.
Маркс свои взгляды на связь исторического и
логического ясно сформулировал как раз в том (произведении,
ссылаясь на которое Альтюссер попытался найти аргументы
для доказательства несовместимости исторического и
структуралистского анализа. О связи исторического и
логического Маркс писал в «Капитале»: «Деньги могут
существовать и исторически существовали раньше капитала,
раньше банков, раньше наемного труда и т. д. С этой
стороны можно, стало быть, сказать, что более простая
категория может выражать собой господствующие отношения
менее развитого целого или подчиненные отношения более
развитого целого, т. е. отношения, которые исторически
уже существовали раньше, чем целое развилось в ту
сторону, которая выражена в более конкретной категории.
В этом отношении ход абстрактного мышления,
восходящего от простейшего к сложному, соответствует
действительному историческому процессу» 38.
Марксу пичто не было столь чуждо, как
абсолютизация исторического подхода, как ограничение научного
анализа одним-едипственным (сколь важным бы оп ни
был) принципом. Поэтому у него анализ общественного
развития предполагал и анализ системы внутренних
составных частей возникшей в ходе этого развития
«структуры» буржуазного общества. В соответствии со своей
концепцией Маркс не признавал как ни зависимой от
истории структуры, так и истории без структуры. Поэтому так
же как справедливо то, что без анализа денег нельзя
понять капитала, точно так же справедливо и то, что при
исследовании внутренней структуры буржуазного
общества анализ капитала должен предварить анализ земельной
ренты, хотя последняя исторически «возникла раньше.
«...Было бы недопустимым и ошибочным брать
экономические категории в той последовательности, в которой они
исторически играли решающую роль. Наоборот, их
последовательность определяется тем отношением, в котором
они находятся друг к другу в современном буржуазном
обществе...»39.
Маркс гораздо большее значение, чем Гегель, придавал
соединению исторического и логического анализа. Дело в
том, что Маркс рассматривал структуру (данную систему
8 Г. Рипп

114
производственных отношений) не просто как исторический
результат, а выявлял в ней внутренние объективные
тенденции, определившие дальнейший путь исторического
развития. Тем самым он создал условия для научного
предвидения в понятиях, самое возможность которого
гегелевская философия категорически отрицала. Маркс цель
«Капитала» видел в открытии закона движения
капиталистического общества, рассматривал при этом данную
структуру капиталистического общества как относительно
стабильную, переходную систему. Подобным образом
воспринимаемая диалектика «...в позитивное понимание
существующего... включает в то же время понимание его
отрицания, его необходимой гибели...» 40.
Вполне естественно, что абстрактно-формальные
категории структуралистского метода, исключающие
движение объективной действительности, несовместимы с
вышеизложенной концепцией. Этим объясняется агрессивное
выступление Альтюссера против написанного Энгельсом
предисловия к третьему тому «Капитала», в котором
Энгельс обратил внимание на заключенные в категориях
политэкономии элементы относительности и историзма и
говорил о том, что определенные Марксом положения не
являются закоснелыми дефинициями. «Некоторые
неожиданные высказывания Энгельса могут, — по словам
Альтюссера, — внести элемент истории (в эмпирическо-пдео-
логическом смысле) даже в число теоретических категорий
Маркса» 4I.
Однако не Энгельс внес историю в теоретические
категории Маркса, а сами эти категории явились понятийными
отражениями движения общественной жизни.
Теоретические категории Маркса можно лишить исторического
содержания лишь при том условии, что они будут отнесены
не к действительности, а к «формально-абстрактному
предмету». Если же теоретические категории обращены не к
действительности, а к созданному «теоретической
практикой» «формально-абстрактному предмету», то становятся
понятными выступления Альтюссера против
относительного характера научного познания и его иронические
замечания отпосительпо одного из последствий теоретического
недопонимания «Капитала», которое заключается, по его
мнению, в том, что некоторые «могут позволить себе
роскошь... определять конкретное как такое, что «всегда
богаче и живее теории». Не вызывает сомнения, что в случае.

115
когда в столь экзальтированных выражениях
провозглашается изобилие и богатство «жизни» и «конкретного»,
сила и красочность действий по сравнению с бедностью и
серостью теории, каждый (кто самонадеян и догматичен)
может извлечь хороший урок духовной скромности» 42.
В этом высказывании заслуживает внимания не только
то, как Альтюссер, которого, как мы видим, никоим
образом нельзя обвинить в «духовной скромности»,
расправляется с авторами иронически процитированных им
утверждений (Гегель и Гёте), а также со ссылавшимися на них
Марксом и Лениным, по в первую очередь то, что это
мнимое возвышение теории обходится исключительно дорого:
оно ведет к совершенно пренебрежительному отношению к
вопросу о связи теории и практики. Ведь если теория
обращена к «какому-то формально-абстрактному
предмету», рассуждают сторонники Альтюссера, то критерий ее
оценки заключен в самом процессе творения знаний, в так
называемой «теоретической практике», и для того, чтобы
определить правильность той или иной теории, нет
необходимости ни в какой «внешней практике». Науки «сами
представляют критерий действенности (заключенных в них
знаний... Теорию Маркса с успехом можно было
применять, потому что она была «правильной», а не потому, что
она оказалась правильной, поскольку ее с успехом
применяли» 43. Например, Машере пишет: «Науке, если она
желает быть действительно наукой, необходимо порвать с
фактами, с мнимыми учениями непосредственной
действительности» 44. Практика (в подобных концепциях) не
является для научной теории ни исходным пунктом, ни
критерием. В итоге расправа с «идеологией исторического
эмпиризма» приводит к расправе с самой исторической
действительностью.
Альтюссер, однако, стремится доказать, что, хотя
знание, полученное на основе изучения
формально-абстрактного предмета (а таковым, по его -мнению, является
марксистское понятие капиталистического способа
производства) происходит не из действительности и критерием его
истинности практика не является, все же оно пригодно для
познания реальных конкретных вещей. «Теория
капиталистического способа производства
(формально-абстрактный предмет), которая является в строгом смысле слова
теорией, позволяет познать многочисленные конкретные
предметы, в данном случае все общественные формации,
8*

116
структура которых соответствует капиталистическому
способу производства... В противовес этому конкретное
знание какого-тшбудь реального предмета (например,
Франции 1966 г.) не делает возможным ipso fact зпачше другого
реального предмета (Англия, 1966 г.)...»45.
Категории, связанные с познанием
«формально-абстрактного предмета», прнзвапы подменить припцип науч-
пой абстракции, который квалифицируется как
идеологический, как якобы абсурдное разделение сущности и
явления. Вопрос лишь в том, правоту какой точки зрения
подтверждает приведенный Альтюссером пример.
Альтюссер утверждает, что знание определенного
«формально-абстрактного предмета», в данном случае по-
альтюссеровски трактуемая теория капиталистического
способа производства, позволяет познать Англию 1966 г.,
а конкретное знание Франции этого не позволяет. Но что
же мы можем знать о «конкретпой» Франции 1966 г., если
прежде всего не то, что в ней господствует
капиталистический способ производства? И вообще, можем ли мы
знать «конкретно» какой-либо «предмет», если мы не
знаем его важнейших свойств? В то же время, если эти
свойства составляют неотъемлемую часть «копкретной
вещи», можем ли мы называть обобщающие эти свойства
знания знаниями, относящимися к
«формально-абстрактному предмету»?
Научное мышление является процессом, который с
помощью правильных абстракций ведет ко все более
полному познанию конкретного, к его мысленному
воссозданию. Полученные путем научной абстракции категории
являются выражением лишь тех реальных отношений,
от которых их абстрагировали, чтобы таким образом
ближе подойти к более полному познанию этих отношений.
Возвращаясь к приведенному Альтюссером примеру,
мы можем сказать, что «конкретное» знание Франции
1966 г. прежде всего должно содержать в себе следующее:
1) все то, что в «Капитале» при анализе
капиталистического способа производства имеет всеобщее значение — без
этого к современной. Франции как «конкретному
предмету» «теоретически не подойти»; 2) все то, что имеет
всеобщее значение в ленинском анализе нового этапа
развития капитализма — монополистического капитализма.
Выявленные этим анализом черты являются неотъемлемыми
чертами «конкретпой» Франции 1966 г.; 3) все то, что все-

117
обще <в системе развившегося после второй мировой войны
государственно-монополистического капитализма; 4)
наконец, все те особенности, которые в результате
различного исторического развития отличают Францию 1966 г. от
Англии того же года (в свете перечисленных трех
аспектов). Богатство конкретного (над которым иронизировал
Альтюссер) по сравнению с общими теоретическими
положениями заключается в том, что опо наряду с
перечисленным содержит еще и многое другое, и было бы
бессмысленно приписывать содержанию теоретических категорий
какое-либо существование вне конкретной
действительности.
Теоретический крах «школы Альтюссера» наиболее
явно проявляется, когда ей приходится иметь.дело с
центральным моментом марксистского учения — с положением
о необходимости перехода от капитализма к социализму.
Дело в том, что трактовка капиталистического способа
производства как лишенной исторического содержания
структуры не позволяет сказать ничего существенного
о становлении (возникновении) этого способа
производства, об изменении в формах капиталистических
производственных отпошений, а также о тех причинах, которые
делают неизбежным переход к социализму. Балибар в
одпой из своих работ признается: «Капиталистическая
структура процесса производства и накопления сама по
себе действительно ничего не говорит о своем
происхождении, то есть у пее нет ни начала, ни конца, поскольку
она базируется па постоянном воспроизведении тех
условий, которые Маркс называет производственными
отношениями» 46. Тот же Балибар, который законы
капиталистического накопления способен воспринимать только как
законы воспроизводства существующей структуры,
который марксистское положение об экспроприации
экспроприаторов трактует всего лишь как своеобразное
лирическое отступление в «Капитале», пытается беспомощность
«школы Альтюссера» выдать за ее научные достоинства.
Но тем, что Балибар иронизирует, пазывая обращение
Маркса к законам капиталистического накопления
дешевым историческим приемом, он только уходит от ответа
на вопрос: что вызывает изменение и смепу трактуемого в
виде структуры капиталистического способа производства;
а не отвечает он потому, что концепция
«структуралистского Маркса» не позволяет дать ответ на этот вопрос.

118
Классическая политэкономия и предмет «Капитала»
Согласно «школе Альтюссера», между «идеологической
структурой», характеризующей предмет исследования
классической экономии, и совершенно новой сферой
исследования «Капитала» не может быть никакой
внутренней взаимосвязи, поэтому высказывания Маркса, в
которых он подчеркивает эту взаимосвязь, свидетельствуют как
раз о том, что ему «в действительности не удалось
обдумать сущность того различия, которое отделяет его от
классической экономии». Анализировать подробно
посвященные этой проблеме длинные рассуждения Альтюссера
не представляется возмояшым. Тот, кто взялся бы за
это, попал бы в такое же положение, в какое попал Ри-
кардо, который, пытаясь обобщить свои замечания по
поводу книги Мальтуса, заметил: «Если останавливаться на
каждом пункте, где, по моему мнению, выражена
ошибочная позиция по поводу предмета исследования, то мне
пришлось бы написать книгу более толстую, чем ему» 47.
Однако на некоторых узловых моментах взглядов
Альтюссера остановиться необходимо.
Одним из важных моментов, связывающих «Капитал»
с классической политэкономией, является теория
трудовой стоимости. Поэтому обоснование «цезуры» между
марксизмом и классиками требует, чтобы эта взаимосвязь
была удалена. В числе других этому служит утверждение
Альтюссера о том, что «основным открытием», которое
отделяет «Капитал» от классической политэкономии,
является открытие «пары понятий: стоимость —
потребительная стоимость». В действительности же па основании
подхода к этой «паре понятий: стоимость —
потребительная стоимость» можно сделать вывод как о тесной связи
марксистской и классической политэкономии, так и о
существенных различиях между ними.
Прежде всего необходимо возразить Альтюссеру, что
открытие категорий потребительной стоимости и
стоимости было на самом деле осуществлено классической
политической экономией. Эти категории являются
неотъемлемой составной частью ее научпой теории трудовой
стоимости. Именно они служили той борьбе, которую вел
Рикардо с первыми представителями вульгарной
экономии, Сэем и Мальтусом. Вспомним, Смит изложение своей
теории стоимости начал следующим предложением: «Сло-

119
во стоимость... имеет два различных значения: с одной
стороны, оно выражает полезность какой-то определенной
вещи, с другой стороны, связанную с владением вещью ее
способность быть обмененной на другие товары. Первое
можем назвать «потребительной стоимостью», второе
«меновой стоимостью» 48. Когда же Сэй, ссылаясь на то, что
богатство общества растет с использованием машин, назвал
ошибочным утверждение Смита о том, что единственно
человеческий труд создает стоимость, Рикардо справедливо
заметил, что одно из основных заблуждений вульгарной
экономии заключается в том, что она смешивает стоимость
и потребительную стоимость49. Связь Маркса с
классической политэкономией и в то же время отличие от нее
хорошо иллюстрируются сделанным в начале «Капитала»
замечанием (отличие заключено в словах, выделенных
курсивом): «Потребительные стоимости образуют
вещественное содержание богатства, какова бы ни была его
общественная форма. При той форме общества, которая
подлежит нашему рассмотрению, они являются в то же время
вещественными носителями меновой стоимости» 50.
(Курсив мой — Г. Р.). Но подобное понимание существующего
различия неприемлемо для творцов «структуралистского
Маркса»; неприемлемо, поскольку, согласно ему,
различие заключается не в «абстрактно-формально»
сконструированном предмете политэкономии, а в различном
подходе к общественной действительности.
Поэтому в глазах Альтюссера подобные утверждения
свидетельствуют лишь о том, что Маркс, который «все
свои расхождения с классическими экономистами сводит
к неисторичности их взглядов... останавливается на
полпути в их открытой критике...». Если вся разница
заключается в этом, отмечает он, то «для Маркса достаточно
было историзировать эти категории, отбросить их
постоянный, абсолютный, вечный характер и считать их
относительными, временными категориями... В этом случае
Маркс стал бы приведенным в движение Рикардо...» 51. Но
при таком подходе, считает Альтюссер, различие между
марксизмом и классической политэкономией сводится не
к предмету их исследования, а лишь к методу:
«Применяемый экономистами-классиками по отношению к
предмету их исследования метод, как утверждают, является
метафизическим, в то время как метод Маркса, наоборот,
диалектичен» 52. Этот якобы неправильный подход к оцец-

120
ке классической политэкономии, как утверждает Альтюс-
сер, прослеживается у Маркса, начиная с «Нищеты
философии» и вплоть до «Капитала».
Особенностью позиции Альтюссера является то, что
метод рассматривается как нечто чисто внешнее, формальное,
независимое от толкования предмета политической
экономии. Здесь достаточно указать па то, что не только на
метод политэкономии, по и на ее предмет -и теоретическое
содержание существенное влияние оказало и то, что Маркс
в отличие от классической экономии исследовал,
например, денежную форму, не как нечто данное, а как
выведенный из развития стоимостной формы исторический
результат. Такой подход привел не к какому-то
«приведенному в движение Рикардо», а к концепции, в своей основе
отличающейся от позиции Рикардо. Этот подход вскрыл
основную слабость денежной теории Рикардо, которая
заключалась в непонимании особой роли товара,
выполняющего функцию всеобщего эквивалента, что логически вело
его к принятию отрицающих проблему реализации
взглядов Сэя. Этот пример показывает, что метод находится в
неотъемлемой внутренней взаимосвязи с толкованием как
самого предмета, так и теоретического содержания
политической экономии.
Совершенно нелепо утверждать, что в предмете
политической экопомии нет никакой взаимосвязи между
«Капиталом» и классической экономией. Эта взаимосвязь
состоит в научном анализе реальных капиталистических
производственных отпошений. Главное же отличие
заключается в том, что «Капитал» несравненно дальше ушел в
анализе этих отношений, подняв его на действительно
научную высоту, избавив от противоречивости теории
классиков, пе говоря уже о применении Марксом
исторического материализма. «Капитал» по сравнению с классической
школой был не просто шагом вперед, а качественным
скачком, поскольку содержащийся в нем научный анализ
экономических отпошений капитализма с неизбежностью
приводит к выводу о необходимости изменения этого способа
производства.
В заключение необходимо еще кратко остановиться на
весьма усердно повторяемом утверждении Альтюссера о
том, что Маркс не смог воспринять предмет классической
экономии как «специфическую структуру», и поэтому,
критикуя Смита и Рикардо, он не видел тесной внутренней

121
взаимосвязи между отдельными заблуждениями Смита и
Рикардо.
Свойственный Марксу метод чтения, говорит Альтюс-
сер, «имеет тот специфический недостаток, что в том
случае, когда у автора перемешиваются ошибки и
правильные мысли, Маркс оставляет без внимания вопрос о том,
почему это происходит» 53. В действительности же Маркс
великолепно разобрался в том, почему у классиков
правильные мысли перемешиваются с ошибками, и причину
этого видел в том, что экопомисты-классики от
эмпирически воспринимаемой действительности не смогли с
помощью научных абстракций прийти (точнее говоря,
пришли ограниченно, непоследовательно, половинчато) к тем
«абстрактным и общим отношениям», которые составляют
внутреннее существо явлений капиталистической
экономики (как бы ни возмущало это гегельянское выражение
творцов «структуралистского Маркса» и вообще всяких
сторонников позитивистских воззрений). Вместе с тем
Маркс эти заблуждения объяснял вовсе не только
субъективными причинами, а тесно связывал их с историческими
условиями научного познания, классовой позицией,
определявшей взгляды классической экономии.
Маркс эту внутреннюю взаимосвязь заблуждений
подчеркнул, например, когда упрекнул экономистов-классиков
в недостатке «теоретического понимания, необходимого для
уяснения различия форм экономических отношений» 54, что
проявилось прежде всего в непонимании общности и
различий между стоимостными отношениями и
капиталистическими отношениями, между докапиталистическим и
капиталистическим товарным производством. Широко известно,
например, что внутренние противоречия теории Смита
связаны прежде всего с тем, что Смиту, когда он пытался
выявить особые условия капиталистического производства,
удалось достичь этого только ценой отказа от теории
трудовой стоимости. Рикардо же попытался доказать
действенность теории трудовой стоимости в условиях
существования капиталистических отношений тем, что
абстрагировался от ряда очень важных и достаточно очевидных
особенностей капиталистической действительности. Как
видно, у обоих корнп заблуждений заключались в «отсутствии
теоретического чутья к пониманию различий в формах
экономических отношений». Для того чтобы себе этого не
уяснить, действительно нужно обладать особенной техни-

125
кой чтения, которая выхолащивает из «Капитала»
марксизм и «вписывает» в него структуралистские взгляды.
И если «модные веяния на левом берегу Сены», сфера
влияния которых далеко не ограничивается Парижем и
Францией, дали возможность Р. Арону и его
последователям поиздеваться над сконструированным
«структуралистским Марксом», то «винить Альтюссер должен только себя
самого.
Примечания
1. L. S. Feuer. Marx and the Intellectuals. New York, 1969,
p. 1.
2. Essays in Modern Economic Development. London, 1969, p. 79.
3. Marx and Contemporary Scientific Thought: R. Aron.
Equivoque et inepuisable. Haga — Paris, 1969, p. 39.
4. Le centenaire du Capital. Paris — Haga, 1969, p. 53.
5. Ibid., p. 56.
6. Ibid., p. 57.
7. Ibid., p. 58.
8. L. A11 h u s s e r. Marx — az elmelet forradalma. Kossuth
Konyvkiado, 1968, 130. old.
9. Lire le Capital. Paris, 1965, v. I, p. 33.
10. L. Althusser. Marx—az elmelet forradalma, 261, old.
11. Ibid., 263. old.
12. Lire le Capital, v. I, p. 40.
13. Ibid., p. 16.
14. Ibid., p. 27.
15. Lire le Capital, v. II, p. 73.
16. Lire le Capital, v. I, p. 96.
17. Ibid., p. 37.
18. L. Althusser. Marx —az elmelet forradalma, 91. old.
19. Ibid., 274. old.
20. Ibid., 194. old.
21. Ibid.. 268. old.
22. Ibid., 70. old.
23. Ibid., 66. old.
24. Ibid., 204. old.
25. Ibid., 76. old.
26. Ibid., 225. old.
27. Ibid., 277. old.
28. К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 21, с. 299.
29. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 1, с. 159.
30. L. Althusser. Marx —az elmelet forradalma, 263. old.
31. Ibid., 201. old.
32. Ibid., 240. old.
33. Ibid., 260. old.
34. К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 23, с. 82.
35. L. Althusser. Marx — az elmelet forradalma, 123. old.

123
36. Ibid., 127. old.
37. К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 23, с. 21.
38. К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 12, с. 728—729.
39. Там же, с. 734.
40. К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 23, с. 22.
41. L. Althusser. Marx — az elmelet forradalma, 171. old.
42. Ibid., 176. old.
43. Ibid., 116. old.
44. Le centenaire du Capital, p. 65.
45. L. Althusser. Marx — az elmelet forradalma, 268. old.
46. Le centenaire du Capital, p. 84.
47. Письмо Рикардо Дж. Миллю от 27 июля 1820 г.—См.: P. S г a f f а,
М. Н. Dobb. The Works and Correspondence of David Ricar-
do. Cambridge, University Press, 1957, v. VIII, p. 212.
48. А. Смит. Исследование о природе и причинах богатства
народов. М., 1962, с. 36—37.
49. См.: Д. Рикардо. Соч., М., 1955, т. 1, с. 235—236.
50. К. Маркой Ф. Энгельс. Соч., т. 23, с. 44.
51. L. Althusser. Marx —az elmelet forradalma, 148. old.
52. Ibid., 140. old.
53. Lire le Capital, v. I, p. 19—20.
54. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. I, с. 68.

Глава IV
Политическая экономия и «неомарксизм»
В середине 50-х годов под лозунгом «конец идеологии»
сгруппировались самые разнородные направления. Один
и тот же лозунг был призвап служить идейным
обоснованием для достижения весьма отличных друг от друга
целей. В официальных документах
социал-демократических партий программа деидеологизацпи логически
увенчала господство в их рядах реформизма, в ней как бы
обобщились последствия полной идейной опустошенности
и теоретического оправдания прагматического подхода.
Открытые буржуазные апологеты
государственно-монополистического капитализма использовали лозунг «конец
идеологии» для того, чтобы, опираясь на возрасталие
социально-экономической роли капиталистического
государства и развертывающуюся в наше время научпо-техпиче-
скую революцию, доказать, что «современное
индустриальное общество» вместе с системой «политического
плюрализма» ведет якобы к автоматической ликвидации
противоречий.
Лозупг «конец идеологии» оказался пригодным и для
идейного оформления одного пз современных вариантов
концепции «третьего пути», которая причину
раздирающих современный мир противоречий и конфликтов впдпт
в бессмысленном существовании уже выполнивших свою
функцию идеологий. Рассматривая лозунг «конец
идеологии» как желанную цель, сторонппки этой концепции
считают, что с ее достижением будут созданы условия для
действия принципов абстрактного рационализма и
осуществления идеалов абстрактного гуманизма.

125
Наконец, в лозунге «конец идеологии» нашло свое
выражение и стремление обеспечить общественным наукам
«самостоятельный» статус, другими словами, утвердить в
них господство позитивистского понимания науки.
Однако не прошло и десятилетия, как значительной
части буржуазных идеологов стало ясно, что лозунг
«конец идеологии» отражал скорее их собственные мечты,
чем происходящие в действительности процессы.
Западногерманский «марксолог» Е. Лемберг в гамбургской «Ди
вельт» от 9 октября 1971 г. следующим образом
охарактеризовал это неизбежно наступившее состояние разбитых
иллюзий: «Куда же ушло то время, когда мы все верили
в конец идеологии, когда казалось, что перед нами стоит
период трезвой объективности п чистой истины, что науке
удастся развеять остатки ложного созпания?.. В течение
нескольких лет вся ситуация в корне изменилась...
Молодежь вначале приняла за чистую монету, за ведущее в рай
учение тот суррогат марксизма, который преподнесли им
их профессора, они восприняли его за предвидение,
утопический характер которого скорее заворожил, чем
насторожил. В пастоящее время внутри политических партий
проходит процесс реидеологизации... Деидеологизацией ни
одна из партий не смогла добиться свопх целей среди
молодежи. Молодые социалисты отвергают идею
превращения СДПГ <в пародпую партию и требуют возрождения ее
как марксистской рабочей партии, вооруженной идеей
классовой борьбы п другими идеологическими
постулатами... Таким образом, ощущаются все признаки поворота от
деидеологнзации послевоепного времени к возрождению
идеологии».
Еще в 1959 г. У. Ломер писал по поводу открыто
декларировавшей принцип деидеологнзации годесбергской
программы немецкой социал-демократии, что эта
программа является «органическим продолжением усилий,
направленных на устранение идеологии из
социал-демократии», и что с ее принятием «социал-демократия отправила
в свой исторический архив марксизм как философское,
экономическое и социологическое учение» *. Однако в
середине 60-х годов этот «отправленный в архив марксизм»
вновь стал вызывать к себе -интерес в рядах немецкой
социал-демократии, что отражало всевозрастающее
недовольство имевшихся в партии левых сил, пе желавших
примириться с тем, что все их социалистические устремле-

126
ления растворяются в давно уже износившихся
либеральных фразах. Учитывая такие настроения, Вилли
Брандт на саарбрюкенском съезде СДПГ (1970 г.) был
вынужден признать бесплодность программы деидеологи-
зации, добавив сразу же, что «обобщающая теория
современной социал-демократии пока еще ждет своей
разработки» 2.
Этот процесс, однако, затронул не только ФРГ; он
получил распространение и в Соединенных Штатах
Америки, где, как пишет Фойер, «около 60-х годов вместе с
началом студенческого движения интерес к марксизму вновь
оживился»3. Именно по причине этого оживившегося,
с его точки зрения, интереса к марксизму Фойер в копцс
60-х годов назвал прошедшее десятилетие «эпохой
неомарксизма». Основную тенденцию в развитии
«неомарксизма» в Соединенных Штатах Фойер характеризует
следующим образом: «В начале 60-х годов новое
поколение марксистов занялось изучением марксистских
«рукописей Мертвого моря» — «Экономическо-философских
рукописей», написанных молодым Марксом, и, сделав из
слова «отчуждение» всеобщий фетиш, приступило к
беспорядочному отрицанию всех сторон жизни американского
общества» 4.
Подобные действия, по мнению Фойера, сомкнулись в
ряде аспектов со схожими по тенденциям устремлениями
некоторых молодых философов. О них Фойер имеет
гораздо более позитивное мнение, поскольку обнаруживает у
них признаки не приближения к марксизму, а удаления
от него: «Хотя они и вынуждены придерживаться
официального диалектического материализма, все же находят
способ, чтобы под маской ловко подобранных текстов
Маркса выразить свои философские взгляды. Так, в
марксистской псевдоодежде предстает целый спектр
философий, от экзистенциализма до позитивизма» 5. Такая
двойственная трактовка проявлений «неомарксизма»,
свойственная не только Фойеру, но и другим буржуазным
идеологам, сама по себе свидетельствует о сложности
задачи, целью которой является его правильная
квалификация.
В литературе развитых капиталистических стран
распространение «неомарксизма» правомерно связывается с
появлением так называемых новых левых, причем сам
«неомарксизм» предстает как идеологическое оформление

127
Характерных для «новых левых» политических
устремлений. Это положение, естественно, не исключает того, что
среди теоретиков «новых левых» многие даже и формально
не относили себя и ле относят к марксистам.
Со всей очевидностью одной из важных черт
прошедшего десятилетия стало критическое отношение к
существующему общественному строю со стороны значительных
групп интеллигенции развитых капиталистических стран,
в основном молодежи. В своем стремлении получить ответ
на возникшие вопросы эти группы обратили свои взоры к
марксизму. Однако в силу ряда объективных и
субъективных причин это обращение к марксизму у многих из них
выразилось не в приближении к <иаучной
марксистско-ленинской теории, являющейся идеологией международного
коммунистического движения, а (в разработке неких
«новых вариантов» марксизма. Надо сказать, основы для
этого были уже услужливо приготовлены заранее, причем
в годном для непосредственного использования виде. Их
можно было найти в идеологических запасниках
«потребительского общества». Они предлагались частично в форме
ранее разработанных буржуазной философией
интерпретаций Маркса (например, франкфуртская школа или
«экзистенциалистский марксизм»), частично в форме концепций,
сфабрикованных действовавшими на периферии рабочего
движения троцкистскими и другими левацкими
группировками, частично же в форме взглядов ревизионистов,
выбывших из коммунистических партий. (Это
перечисление, естественно, не претендует на полноту.)
Существует точка зрения, согласно которой появление
«неомарксизма» объясняется исключительно или в
основном имеющимися в развитии марксизма мнимыми или
реальными недостатками. Эта точка зрения, хотя и
содержит некоторые элементы истины, в целом все же
обманчива. Ведь даже теоретическая деятельность Маркса и
Энгельса не смогла воспрепятствовать тому, чтобы во второй
половине XIX в. в рабочем движении некоторых стран не
обрели на короткий или продолжительный период времени
значительного влияния противостоявшие марксизму
идеологические течения. Более того, вряд ли можно было более
совершенно осуществить соответствие между развитием
теории и требованиями практики, чем это сделано в
творчестве В. И. Ленина, но даже и в этом случае, когда
теория, полностью давала ответ на выдвинутые общественным

128
развитием проблемы, оппортунизм в предшествующий
первой мировой войне период распространился, а затем и
завоевал господствующие позиции в международной социал-
демократии. Наряду с этим следует отметить, что
направленные на создание «нового варианта» или «новых
вариантов» марксизма попытки были особенно активными не
в конце 40-х или в начале 50-х годов, а целое
десятилетие спустя, когда теоретическая работа во всем
международном коммунистическом движении поднялась
на гораздо более высокий уровень. Поэтому подобное
объяснение причин возникновения неомарксизма
выглядит по меньшей мере наивным.
Активное вступление в последние 10—15 лет на арену
общественной жизни радикальных групп, объединенных
общим названием «новые левые», их более или менее
тесное соединение частично с ранее существовавшими,
частично впервые выдвинувшимися на передний край
«неомарксистскими» идеолошческими течениями, могут быть
в первую очередь объяснены положением, занимаемым в
странах развитого капитализма группами,
выстроившимися под флагом «неомарксизма».
Особого доказательства не требует тот факт, что в
развитых капиталистических странах с начала 60-х годов
растущая часть интеллигенции, и в первую очередь
университетская молодежь, все решительнее и во все более
радикальной форме выступает с критикой господствующего
общественного строя. У значительной части, однако, острие
этого выступления направлено в первую очередь не против
базиса — существующих отношений собственности, а
против «властвующей элпты», которая не имеет в их
трактовках единого экономического обоснования, против
«бюрократии» и «технократии», которые рассматриваются в
отрыве от экономических отношений
государственно-монополистического капитализма, а также против
«конформизма» и разного рода «манипуляций», осуществляемых в
системе буржуазной демократии прежде всего в результате
установившейся монополии на современные средства
массовой коммуникации. Подобные взгляды самое
обобщающее определение получили в лозунге «борьба против
отчуждения». Такой в своей основе идеалистическо-этиче-
ский подход используется в качестве методологической
основы для того, чтобы отбросить коренное качественное
различие между капитализмом и социализмом или считать

129
его формальным и вместе с тем обращенную к
современному капитализму критику, с оговорками или без них,
распространить на социалистическую систему.
Рассматриваемые группы интеллигенции выделяются в
основном из рядов так называемой гуманистской
интеллигенции и университетской молодежи. Их общественное
положение в развитых капиталистических странах во
многих аспектах довольно значительно отличается от условий
существования, характерных для современного рабочего
класса. Поэтому понятно, что во многом отличаются и
источники, из которых питается их активность в критике
существующего строя. Если эти группы исходят только из
своего непосредственного жизненного опыта, то их
теоретическая деятельность не может совпадать с научным
анализом положения рабочего класса, необходимым,
согласно марксистско-ленинской теории, для разработки и
развития истинно научного понимания социализма. Для
подобного рода научного обобщения необходимо участие
таких представителей интеллигенции, которые способны с
классовых позиций пролетариата рассмотреть
общественные отношения своей эпохи и вытекающие из них
тенденции. Подход же «неомарксистов» как раз противоречит
этому требованию: отправным моментом для них является
положение отдельных специфических слоев самой
интеллигенции, и с этой платформы они формулируют свою
критику существующих отношений, а после этого
предъявляют рабочему классу претензии за то, что он не принимает
анализа, который полностью или почти полностью сделан
без учета его положения. Рабочий класс, вполне понятно,
не намерен узнавать себя на картине, которую не с него
писали. «Неомарксисты» же на основе своей исходной
позиции с легкостью делают вывод о том, что рабочий класс
более не может быть субъектом общественных
преобразований. (Эти утверждения, как мы покажем ниже,
проповедуются и теми «неомарксистами», которые ссылаются
на кажущиеся изменения в положении рабочего класса и
на возникновение так называемого нового рабочего
класса.)
Из этого утверждения «неомарксистов» следует, что
они дают марксизму такое толкование, из которого
исчезает сама суть марксистского учения — положение об
исторической роли рабочего класса, а его место занимает
полностью созданная на идеалистической основе «теория
9 Г. Рнпп

130
отчуждения». Основной функцией «теории отчуждения»,
которую антимарксисты пытаются утонченными методами
идеологической манипуляции выдать за марксистский
взгляд на проблему отчуждения, является то, что она,
с одной стороны, в противоположность идеологии
международного коммунистического движения руководящую
роль приписывает «гуманистической интеллигенции»,
поскольку якобы только она способна соответствующим
образом подойти к проблеме отчуждения. С другой же
стороны, приверженцы этой теории объявляют, что ленинизм
не может выполнять роль марксизма нашей эпохи,
поскольку он был неспособен распознать важность «теории
отчуждения» — центрального якобы элемента
марксистской мысли.
Многие представители «неомарксизма» завоевали
влияние в рядах «новых левых» не в последнюю очередь
потому, что провозглашенная ими идеология «тотального
отрицания» существующего строя оказалась сродни
существующим в их рядах анархистским тенденциям,
истоки которых коренятся в мелкобуржуазной
революционности.
Концепция «тотального отрицания» существующего
положения включает в себя и принципиальное отрицание
всех организаций рабочего движения, и в первую очередь
коммунистических партий, которые стремятся добиться
осуществления классовых целей пролетариата, учитывая
объективные условия классовой борьбы. Идеология же
«тотального отрицания» рассматривает уже сам по себе
учет объективных условий как доказательство
«интеграции в систему», и в соответствии с этим ее представители
утверждают, что коммунистическое движение не
предлагает «настоящей альтернативы» господствующим
отношениям. С этой идеологической посылкой тесно связано и то,
что в соответствии со старой троцкистской манерой
проводимая социалистическими странами политика мирного
сосуществования государств с различным общественным
строем провозглашается доктриной мирного
сосуществования классов и преподносится как предательство мировой
революции.
И наконец, необходимо добавить и то, что,
«неомарксисты», руководствуясь идеологией «тотального отрицания»
л не понимая ни международных условий классовой
борьбы, ни внутренних условий социалистического строитель-

131
ства, обвиняют социалистические страны,
подчеркивающие первоочередность решения экономических задач,
в принятии норм «потребительского общества», в
экономизме и т. п., при этом комбинируя в обвинениях старые
троцкистские взгляды с новыми положениями маоистов,
которые, к слову сказать, не случайно имеют много
родственных черт.
Стремление к выработке «новых вариантов», однако,
проявлялось отнюдь не только в западных странах. В 60-х
годах его отголоски имели место и в отдельных
социалистических странах. Представители буржуазной «марксо-
логии» сразу же обратили внимание на эти тенденции. Уже
упоминавшийся Лемберг в одной из публикаций пишет:
«...в прошедшие десять лет появилось новое поколение
способных мыслителей и исследователей. Эти молодые
ученые, которые, очевидно, стремятся к завоеванию в
соответствующих науках признания со стороны
немарксистских ученых, уже и в стиле и в манере аргументации
приспособились к нормам западного научного мира...
Подобное развитие событий ставит целый комплекс
проблем и по крайней мере шепотом сообщает, что
происходит внутреннее преобразование марксизма» 6. В
дальнейших своих рассуждениях Лемберг добавляет, что в
существующих условиях удаление от «официального
марксизма» может происходить не иначе как с помощью ссылок
на «истинного», «аутентичного» Маркса. «Что же они
могут другое делать? — восклицает он. — Они должны
действовать в рамках категорий и атмосферы марксистской
теории...»7. Аналогичным образом высказывался и
другой известный западногерманский «марксолог» —
И. Фетчер: «Во многих случаях свобода философских
высказываний сознательно или несознательно покупается
употреблением эзотерической терминологии, которая
затушевывает для партийных критиков и, во всяком случае,
для дилетантской публики «отход от
ортодоксальности» 8.
Однако эта «эзотерическая терминология» начала и
середины 60-х годов очень быстро трансформировалась в
политическую программу очевидной и однозначной
контрреволюционной направленности, о чем свидетельствует,
например, «творческая» деятельность в 1968 г. в
Чехословакии Карела Косика, столь любимого протеже Ламберга
и Фетчера, и его сподвижников.

132
В стремлении создать в противовес «официальному
марксизму» новый, «гуманистский», его вариант получила
свое отражение реакция определенных групп
интеллигенции на имевшиеся в отдельных социалистических странах
в ходе социалистического строительства трудности. Эти
группы были временно занесены вихрем социалистических
революционных преобразований в коммунистическое
движение, но в ходе выпавших испытаний они оказались не
способными отождествить себя с ним. На неизбежность
такого процесса со всей решительностью указал в своей
работе «Детская болезнь «левизны» в комунизме» В. И.
Ленин: «Нетрудно быть революционером тогда, когда
революция уже вспыхнула и разгорелась, когда примыкают к
революции все и всякие, из простого увлечения, из моды,
даже иногда из интересов личной карьеры.
«Освобождение» от таких горе-революционеров стоит пролетариату
потом, после его победы, трудов самых тяжких, муки,
можно сказать, мученской» 9.
Раздававшийся после XX съезда КПСС лозунг «назад
к Ленину», который в действительности не имел ничего
общего с правильным требованием восстановления
ленинских норм, в начале 60-х (годов сменился у этих людей
лозунгом «назад к Марксу». Параллельно с этим
произошло их присоединение к «неомарксистским» течениям,
образовавшимся на основе разработанных буржуазными
теоретиками в западных странах интерпретаций Маркса. Эти
лица, скромно называвшие себя восточноевропейскими
«прогрессистами», теоретическую помощь западному
«неомарксизму» оказывают, главным образом давая
искаженную оценку отношений в международном
коммунистическом движении, общественных отношений в
социалистических странах, за что пе один из представителей
«неомарксизма», в частности А. Горц, не преминул
выразить им благодарность.
При всем этом идеологические связи между
восточноевропейскими «прогрессистами» и западными «новыми
левыми» не свободны от проблем. Источник раздоров,
возникающих между ними, в конечном счете кроется в
противоречии между мелкобуржуазным либерализмом и
мелкобуржуазным анархизмом. (Хотя это противоречие, как
мы позже увидим, весьма относительно.) Дело в том, что
у восточноевропейских «прогрессистов» в их
выступлениях против социальной, экономической п политической

133
системы социалистических стран наблюдается
неудержимое влечение к «альтернативам», предлагаемым
идеологией либерализма, и они отвергают в движении «новых
левых» не только анархические тенденции, но и
проявляющиеся в путаной форме реальные революционные
устремления. В свою очередь среди ряда представителей «новых
левых» в западных странах вызывают возмущение и
возражение либеральные фразы таких гастролеров из
ансамбля «прогрессистов», как Ота Шик, Лесек Колаковский
и др.
Однако никоим образом нельзя преувеличивать
значимость этих противоречий, поскольку оба явления
взрастают на одинаковой (идеологической базе и объективно
действуют в одном направлении.
Вместе с тем при оценке «неомарксизма» и его
представителей необходимо придерживаться
дифференцированного подхода. Нужно видеть, что среди «неомарксистов»
имеются и такие, для которых связь с «неомарксизмом»
может оказаться промежуточным этапом на пути к
истинному марксизму, ведь в ряде случаев путь к принятию
научной идеологии рабочего класса является извилистым.
Но есть среди них и такие, для которых это может быть
лишь временной остановкой в движении по пути,
ведущему в сторону от марксизма.
На каком-то этапе позиции, занимаемые обеими
группами, могут во многом совпадать, но направления
дальнейшего развития должны коренным образом разойтись.
Проведение подобной дифференциации вовсе не означает,
что существует какая-то тропка, ведущая от
«неомарксизма» к марксистско-ленинской теории. Те, кого различные
объективные и субъективные мотивы побуждают принять
марксизм-ленинизм, должны вырваться из тупика,
называемого «неомарксизмом».
Как уже отмечалось, буржуазные «марксологи»
объясняют повышенный интерес к марксизму прежде всего
появлением «новых левых» и распространением
«неомарксистских» направлений. Полностью отрицать этот
момент нельзя, но было бы огромной ошибкой, поверив
этому объяснению, удовлетвориться при рассмотрении
«неомарксизма» лишь этой внешней, обманчивой стороной
явления. Правильное его понимание невозможно, если под
«трескучей оболочкой» мы не увидим «молчаливого
содержания». Действительное влияние марксизма и порождеп-

134
ный им интерес к марксизму определяются не
ассортиментом окрещенных как марксистские книг на прилавках
книжных магазинов крупных городов Запада, а
внутренним содержанием, объективной тенденцией его идей,
направляющих преобразующую общественную
действительность борьбу масс. Было бы неправильно не замечать
часто носящих анархистский характер студенческих
движений, но шумные формы их выступлений не должны
вводить нас в заблуждение относительно сил, в
действительности определяющих и формирующих лицо современной
эпохи, относительно главных революционных потоков
современности, среди которых решающую роль выполняет
сознательно представляющее марксистско-ленинскую
теорию междупародпое коммунистическое движение.
Разработка идеологии «новых левых».
Тенденция к разделению социологии
и политической экономии
Во второй половине 50-х годов в противовес
направлению, выступавшему под лозунгом «конец идеологии»,
сложилось течение, главной фигурой, наиболее способным
и влиятельным представителем которого стал К. Райт
Миллс. Когда в конце 50-х годов это течение стало
приобретать в кругах молодой интеллигенции массовый
характер, Миллс опубликовал «Письмо к новым левым»,
в котором попытался дать этому течению теоретическую
программу.
Буржуазные «марксологи» в целом склонны
причислять Миллса к сторонникам «неомарксизма»; более того,
Фойер, например, именно в его лице видит одного из
наиболее значительных представителей «неомарксизма».
Между взглядами Миллса и «неомарксизмом», несомненно,
прослеживается весьма тесное идейное родство, но
приведенное выше утверждение Фойера все же безосновательно,
ибо Миллс видел в марксизме лишь одну из важных
составных частей так пазываемой комплексной общественной
науки, которую он считал единственно пригодной для
исследования общественных отношений нашей эпохи.
Несмотря на такой подход Мпллса к марксизму, его идеи в
ряде существенных аспектов послужили путеводителем
для тех, кто в противовес «официальному марксизму»

13S
стремился к созданию каких-fo «новых вариантов»
марксизма.
У Миллса не вызывало сомнений то, что каждый, кто
занимается общественными науками, по необходимости
должен считаться с марксистской мыслью. «История
общественного мышления начиная с середины XIX в., —
писал он, — не может быть усвоепа без понимания идей
Маркса. Неоспоримо, что Маркс принадлежит к
классической традиции социологического мышления; фактически
трудно было бы назвать другого такого мыслителя,
который бы в ее развитии был столь влиятельной, столь
ключевой фигурой, как он... Как это часто отмечалось и много
раз забывалось, развитие официальных исследований,
политической философии за прошедшие сто лет так или
иначе, в различных аспектах представляло собой
непрерывный диалог с Марксом. Этот социологический диалог
зачастую оставался скрытым или же просто не был
замечен многими поколениями мыслителей, но вне зависимости
от того, видели они его или нет, он был одной из главных
линий в историческом развитии научного мышления
нашей эпохи» 10.
Однако у Миллса оценка научной деятельности Маркса
имеет вполне определенную направленность: он видит в
Марксе прежде всего «светского моралиста», что, по его
мнению, и объясняет столь продолжительное влияние его
идей. Миллс пишет: «Идеи радикального гуманизма, в
которых человек ставит себя на место бога, оз совокупности
с первозданными страстями, направленными на выявление
человеческой истины, — вот те главные пружины, которые
двигали Марксом как мыслителем на протяжении его
жизненного пути, они служат моральной основой для
оценки открытых Марксом последствий капитализма,
ведущих к унижению человеческой личности и
обнищанию11.
Трактуя подобным образом творчество Маркса, Миллс
весьма своеобразно (выделил тех, кто среди последователей
Маркса является подлинным его наследником. В
предложенном им длинном списке бесполезно искать имя Ленина,
но среди прочих можно встретить бывшего анархосиндика-
листа Сорела, экзистенциалиста Сартра, уже
упоминавшегося Л. Колаковского, а также Э. Фромма и даже
лейбориста Д. Стрэчи, который играл руководящую роль в
идеологическом наступлении на марксизм во второй поло-

136
вине 50-х годов. В списке фигурирует и бывший
председатель Фабианского общества Д. Коул, который, между
прочим, никогда в своей жизни ни на секунду не называл
себя марксистом. Объяснения, данные самим Миллсом,
проливают некоторый свет на столь странное
перечисление. Отличительной чертой отобранных в список
«марксистов», по мнению Миллса, является, с одной стороны, то,
что они или с самого начала стояли вне
коммунистического движения, или оказались вне его, потерпев поражение
во внутрипартийной борьбе. С другой стороны, их
характеризует то, что они поставили акцент на «гуманизме
марксизма, и особенно на гуманизме молодого Маркса,
а также на роли надстройки в истории... Они
подчеркивали роль человеческой воли в формировании истории,
превозносили человеческую свободу в противовес
«детерминистским законам истории» и отсутствию ответственности
личности за ход ее развития. Короче, они
противопоставили в творчестве Маркса и в самой истории то, что
находится в неразрешимом конфликте: гуманизм и
детерминизм, человеческую свободу и историческую
необходимость» 12.
Если марксизм с самого начала воспринимать как
теорию антиномий детерминизма и гуманизма, исторической
необходимости и человеческой свободы, то тем самым, по
существу, будет обоснована правомерность существования
«плюралистского марксизма», более того, неизбежность
такого плюрализма. На самом деле признание в марксизме
этих антиномий неизбежно приводит к внутренне
противоречивому пониманию марксизма, что в свою очередь
влечет за собой возникновение двух совершенно различных
тенденций в его интерпретации. Логика такого подхода
понятна. Вся беда в том, что эти антиномии не являются
антиномиями марксизма, а принадлежат различным
интерпретациям Маркса, питающимся из буржуазных
идеологических источников. Истинное назначение обеих
альтернатив состоит в разрушении внутреннего единства
марксизма и приспособлений интерпретаций Маркса к по-
зитивистско-сциентистской и структуралистской
концепциям, о которых говорил Арон в приводившейся ранее
цитате, а также гуманистско-экзистенциалистской
концепции, общей чертой которых является стремление равнять
свои взгляды на марксизм в соответствии с буржуазными
интерпретациями. На это вполне справедливо указывал

137
Андраш Геде в статье «О философской актуальности
ленинизма»: «Понятия исторической необходимости и
свободы... объективных условий и самосознания только тогда
несут в себе возможность различных интерпретаций,
только тогда полны антиномиями и двусмысленностями, если
какую-нибудь из этих категорий вырвать из ткани
исторической преемственности и теоретического единства
марксизма-ленинизма, рассматривать ее не с марксистских
позиций внутренних взаимосвязей, а с позиций
буржуазных философских категорий. Исходный пункт и основа
различных интерпретаций Маркса определяются не
отдельными моментами марксистской теории.
Абсолютизация какой-нибудь исторической фазы марксистского
мышления, какого-нибудь теоретического аспекта уже является
следствием, зависящим от того, из какого направления
современной буржуазной философии берется отправная
точка и основа абсолютизации; членение буржуазной
философии детерминирует тип интерпретации Маркса» 13.
Интерпретация марксизма, обосновывающая его
плюрализацию, выполняет в концепции Миллса совершенно
определенную идеологическую функцию. Она призвана
(и эта цель не скрывается) обеспечить приближение
марксизма к платформе «неомарксистских направлений»,
противостоящих марксизму-ленинизму, олицетворенному
в международном коммунистическом Движении, а также
оправдать сам «неомарксизм». Трансформированный
подобным образом «марксизм» представлял бы единство
лишенного всякого научного содержания метода и
достаточно абстрактных моральных категорий. Он стал бы
совершенно «открытым» для господствующих в буржуазной
социологии течений и теорий, трактующих проблемы
общественного развития полностью на субъективной идеа-
листическо-этической основе, отличительной чертой
которых является 'отказ от ленинского принципа
партийности.
У Миллса наиболее тесно переплетаются друг с другом
полемика с марксизмом и попытка «спасения» марксизма
с помощью различных буржуазных п «неомарксистских»
его переосмыслений. Центральной мыслью этой полемики
и переосмысления является ликвидация автономии
марксизма, превращение марксистской концепции в некий сип-
тез социологии знания и субъективной философии морали,
идейные цстоки которых не только стоят вне марксизма,

138
но и противостоят ему. Включение трактуемого в таком
духе «современного марксизма» в так называемую
комплексную общественную науку требует прежде всего
создания такой социологии, которая в принципе порывает
с признающим определяющую роль экономических
отношений марксистским пониманием общественного развития
и служит обоснованием этого понимания марксистской
политической экономии. Непризнание марксистской
политической экономии и вместе с этим непризнание лолит-
экопомического обоснования социологии проявились у
Миллса не в какой-либо фундаментальной и открыто
полемической форме, а явились просто неизбежным
логическим следствием той социологической концепции, которой
он придерживался. Дело в том, что для Миллса главное
произведение Маркса «Капитал», по сути дела, не
существовало как действенная теория, исследующая явления
жизни и вместе с тем он не признавал объективной
необходимо существующей взаимосвязи между марксистской
политэкономией и теорией общественного развития, точнее
говоря, эта взаимосвязь, по его мнению, может быть без-
болезненпо упразднена. На деле такое удаление полит-
экопомической основы необходимо было для того, чтобы
исторический материализм преобразился в «социологию
знания», которая уже не является научным
мировоззрением рабочего класса, а представляет собой, будучи
дополненной идеалистической философией ценностей,
идеологию «морально ангажированной в пользу прогресса»
элиты интеллигенции.
«Новое марксистское понимание общественного
развития», лишенное вышеуказанным образом политэкономиче-
ской основы, становится одной из составных частей
социологии Макса Вебера, подсистемой весьма относительной
ценности, в которой способ производства теряет
определяющую роль в заданной общественной структуре и
вообще исчезает диалектика производительных аил и
производственных отношений. Миллс по этому поводу, в
частности, писал следующее: «Короче, необходимо обобщить
отношение Маркса к экономике. Для этого нужно
сконцентрироваться, как сделал это Маркс, на изменяющихся
экономических методах производства. Но точно так же
необходимо сконцентрироваться, как делал это Макс
Вебер, на методах военного насилия, политической борьбы
и администрирования, а также на средствах коммуника-

139
ции, короче, на всех средствах власти, на их полностью
меняющемся отношении друг к другу в исторически
специфических обществах» и.
Подмена марксистского принципа общественного
детерминизма историческим релятивизмом веберовского
толка превращает, таким образом, способ производства в
один из элементов общественной структуры, который все
более становится подчиненным элементом этой структуры,
и вместе с тем из анализа почти полностью и даже
полностью вытесняется исследование классовой
дифференциации общества, равно как и категоризация, и
теоретическое изучение существующих обществ на основе
господствующих в них способов производства. Все это
наглядно проявляется в концепции «властвующей элиты»
Миллса.
Проведенный Миллсом анализ американской
«властвующей элиты», несомненно, содержит в себе много
полезного для марксистских исследователей, но, песмотря на
это, наиболее важным .выводом, который следует сделать
из этого анализа, является то, что лишенное в строгом
смысле политэкономической осповы социологическое
исследование неизбежно заводит в тупик. Миллс открыто
противопоставил концепцию «властвующей элиты»
марксистской концепции «господствующего класса». Он это
сделал, во-первых, ссылаясь на то, что его концепция
«эмпирически оставляет открытым вопрос об
экономическом детерминизме», и, во-Фторых, утверждая, что
концепция «властвующей элиты», рассматривающая наряду с
носителями экономической власти в качестве равнозначных
факторов представителей политической верхушки и
военного «истэблишмента», способна дать гораздо более
дифференцированную картину внутренних взаимосвязей
высших кругов американского общества, чем марксистский
классовый анализ.
Однако на деле разногласия Миллса и марксистов
состоят отнюдь не в том (как это пытаются представить),
что будто бы марксисты при анализе современного
американского общества удовлетворяются рассмотрением
непосредственно одной лишь экономической власти и считают,
например, что можно пренебречь политической сферой,
влиянием слоя военной верхушки. Точно так же эти
разногласия вытекают не из того, что марксисты будто бы в
принципе противятся тому, чтобы политэкономический

140
анализ современного капиталистического общества
дополнялся специальными социологическими исследованиями.
В действительности коренное разногласие состоит в том,
что марксизм делает предметом анализа различные сферы
общественной жизни современных капиталистических
стран, рассматривая их как проявление социальных
взаимосвязей государственно-монополистического капитализма.
Не в признании или непризнании определенных
особенностей развития современных капиталистических стран
состоит коренное различие между двумя концепциями, а в
теоретическом понимании этих особенностей и вместе с
тем в различном определении их социальных функций.
Марксизм политическую сферу и возросшую в ее рамках
роль государственной бюрократии, а также социальные
последствия милитаризации в развитых
капиталистических странах сводит прежде всего к тем изменениям,
которые произошли в формах капиталистических
производственных отношений и сопровождались их
видоизменениями в экономической политике. Двигательные пружины
этих изменений марксизм видит в новых условиях
функционирования капиталистического хозяйства 15. У Миллса
и его последователей теряется как раз эта общая основа
взаимосвязей, и это политэкономическое обоснование не
может быть заменено даже самым фундаментальным
специальным социологическим исследованием роли
различных факторов и их связей.
Из-за отсутствия научного политэкопомического
обоснования у Миллса весьма часто теряется связь между
исследуемыми явлениями и качественными
особенностями существующих производственных отношений и тем
самым оттесняется на задний план, зачастую становится
исключительно формальным различие между реально
существующими капитализмом и социализмом. Отсюда у
Миллса и его последователей склонность распространить
с помощью конструирования формальных аналогий свой
анализ и действенность вытекающих из него выводов на
взятое в общем виде «индустриальное общество». В
качестве проблемы номер один Миллс и его последователи
выдвигают противоречие между империализмом и де«мо-
кратией в современных условиях. Однако их
социологическая концепция, лишенная научного политэкономического
обоснования, рассматривает это противоречие, ссылаясь
на определенную формальную схожесть, как противоречие

141
между современным «индустриальным обществом» и
демократией, и поэтому предлагает весьма утопическое его
разрешение, согласно которому демократия возможна
только в странах, еще не достигших определенного уровня
промышленного развития и в которых институты еще не
рационализированы. Этот взгляд хорошо прослеживается
в книге Миллса о кубинской революции, в которой он
возможности ее развития оценивал скорее на основе
утопических гуманистическо-этических представлений, чем
на основе объективных условий.
Поскольку у Миллса политическая экономия не
является научной основой социологического анализа и
экономические аспекты в лучшем случае фрагментарно
присутствуют лишь в отдельных частях анализа, попятно, что
связь детерминизма и гуманизма, общественной
необходимости и индивидуальной свободы он может
воспринимать только в форме антиномии, в качестве альтернативы,
и направление научного поиска, ориентация в мире фактов
у него определяются «ценностями», основанными на
субъективной «моральной ангажированности». Поэтому
понятно и то, что Миллс концепцию исторической 'миссии
рабочего класса назвал «наследием викторианского
марксизма», который «сегодня совершенно нереален». Это свое
убеждение он и выразил в программном письме,
направленном «новым левым»: «...Что для меня не совсем ясно
у некоторых писателей из новых левых, это то, почему они
столь крепко привязываются к «рабочему классу» развитых
капиталистических стран как представителю или же как
паиболее важному представителю исторического
изменения, несмотря на то что серьезное историческое
доказательство свидетельствует об обратном» 16. Рассматривая
учение об исторической роли рабочего класса, равно как и
принцип общественного детерминизма как «наследие
викторианского марксизма», непригодное для современного
мира, Миллс в результате желаемое изменение связывает
с деятельностью такой группы, которая в своих действиях
инспирируется ориентацией лишь на «гуманистские
ценности». И этой группой, по его мнению, является
интеллигентская молодежь. «Кто такие те, кто радикально мыслит
и действует? — ставит он вопрос и отвечает: — Повсюду
в мире, внутри блока, вне его и между ним, ответ один:
это молодая интеллигенция» 17.

142
Так называемая антиномия «гуманистского
и экономического Маркса»
Формулировкой так называемой внутренней антиномии
марксистского мышления Миллс, с одной стороны,
поставил под сомнение саму возможность существования
марксизма как гомогенной теории и вместе с тем попытался
обосновать правомерность плюралистского его толкования.
С другой стороны, он представил Маркса прежде всего как
некоего стоящего на идеалистическо-этических принципах
«морального философа», элементы теоретического
творчества которого уже давно стали составной частью имеющей
всеобщее значение социологической концепции. Другими
словами, в его интерпретации «гуманистский Маркс»
вытеснил из общественной жизни провозглашающего
определяющую роль экономических отношений
«экономического Маркса».
Упоминавшиеся уже буржуазные «марксологи» не
замедлили отметить, что такая интерпретация Маркса,
данная Миллсом, стала чуть ли не программой для различных
направлений «неомарксизма». Лемберг следующим образом
описывает основную тему, главную тенденцию
«неомарксистских» изысканий: «Данная тема есть развитие
философской антропологии на марксистской основе. Для того
чтобы оправдать этот процесс и представить его как
необходимое интеллектуальное завоевание марксизма,
привлекается па помощь молодой Маркс... Выражение
«гуманизм» в последние годы стало воистину наиболее
употребляемым словом среди интеллигенции, в литературе и
печати18. На то, как распространение «гуманистского
Маркса» сопровождалось вытеснением «экономического
Маркса», обращал внимание Флетчер, который, говоря о
«двух типах ревизионизма», в качестве их общей черты
выделил следующую: «Обе школы или направления
совершенно игнорируют вопрос экономической теории» 19.
Даже представители «неомарксизма» не могут не
видеть того бесспорного факта, что подавляющая часть
жизненного творчества Маркса была посвящена занятию
политической экономией. Однако признание этого факта
сопровождается стремлением приписать Марксу путем
разного рода манипуляций критические замечания по
этому поводу, а также различными попытками
«оправдать» Маркса.

143
Адам Шафф, считавшийся когда-то марксистом и
ставший эпигоном антикоммуниста Эрика Фромма, в своей
книге «Марксизм и личность» попытался оправдать
поворот Маркса к политической экономии утверждением о том,
что этот поворот якобы явился лишь выбранным в
колебаниях окольным путем к достижению той цели, которая
действительно волновала его — к ликвидации отчуждения.
(В конце 50-х годов этот же взгляд, между прочим, Шафф
еще вполне справедливо характеризовал как подмену
марксизма экзистенционализмом.) Еще более решительно
делает Маркса ответственным за последующее
«экономическое искажение» первоначального «гуманистического
подхода» Эрнст Фишер: «...По моему мнению, то
обстоятельство, что у Маркса, которого все более занимала
политическая экономия, не осталось времени для детального
развития философских идей его ранних произведений,
философии практики и человека, послужило основой для
далекоидущего «овеществления» марксизма» 20.
Отделение политической экономии от творчества
Маркса явилось необходимым условием для сведения
марксизма к философской антропологии, которая в
принципе исключает научное материалистическое понимание
общества. Точно так же как в становлении исторического
материализма решающим фактором было познание
значения политической экономии, так и устранение политэко-
номического обоснования является необходимым моментом
для перехода от марксистского понимания общественного
развития к идеалистической «философии человека». Этот
вывод, вытекающий из «неомарксистских» концепций,
в сжатом виде был сформулирован Л. Дупре следующим
образом: «Если марксизм желает быть обобщенной
философией человека, тогда он должен отказаться не только от
грубого материализма, но и от экономической концепции
Маркса» 21. Один из ведущих современных представителей
этического социализма, француз М. Рубел, играющий как
бы связующую роль между буржуазной «марксологией» и
«марксизаторами», даже «открыл» непримиримое
противоречие между «философскими взглядами Маркса» и
начертанной в «Капитале» программой. «Мышление Маркса не
могло послужить основой... для попытки открыть
«экономический закон движения буржуазного общества» 22.
Сделав такой вывод и сразу используя его, Рубел далее
утверждает, что «современный марксизм есть отрицание или

144
предательство той революционной этики, которая вливает
жизнь в труды самого Маркса...» 23.
В полном соответствии со всем этим Л. Сеньор, критикуя
«ложное сознание» Маркса, прямо заявляет, что
правильное толкование марксизма возможно только при условии
преодоления влияния политической экономии. По этому
поводу он пишет следующее: «Нельзя Маркса считать
таким же экономистом, как, например, Кейнса, его нужно
рассматривать как социолога, философа. Правда, такая
постановка вопроса удивила бы самого основоположника
«научного социализма», поскольку он воздерживался от
«философствования». Все же его мышление остается
мышлением философа... Скорее гуманизм, гуманистская
философия, чем политическая экономия, являются основной
характеристикой и позитивным вкладом марксистской
мысли... Маркс не формулировал законы на основе
экономических фактов...» 24.
Для некоторых, однако, подобное достаточно открытое
противопоставление «молодого» и «зрелого» Маркса,
философской антропологии и политической экономии не
представляется целесообразным, и поэтому они пытаются
«Капитал» втиснуть в приписываемую молодому Марксу
философскую антропологию, представить его как ее
составную часть. Р. С. Такер, например, всю проблему
теоретического развития взглядов Маркса пытается
разрешить утверждением о том, что, по его мнению, «Капитал»
является всего лишь завершением той рукописи, над
которой Маркс начал работать в 1844 г.25 Главный же
инспиратор подобных трактовок взглядов Маркса, Э. Фромм,
утверждал следующее: «С точки зрения понимания Маркса
важнее всего видеть, что понятие отчуждения было и
осталось собирательным пупктом мысли как молодого Маркса,
написавшего «Экономическо-философские рукописи», так
и старого Маркса — автора «Капитала» 2б.
Если очищенная от всяких нолитэкономических
определений теория отчуждения является отправным пунктом
и сущностью интерпретации взглядов Маркса, то тогда
Маркс наряду с Кьеркегором является, собственно говоря,
предвестником и основоположником экзистенциализма и,
более того, «наиболее значительным экзистенциалистским
философом». Эта интерпретация наложила печать почтя на
весь «неомарксизм». «Гумапистские марксисты»
теоретическую эволюцию взглядов Маркса представляют как разви-

145
тие в обратную сторону, причем отсчет этого развития они
ведут даже пе по отношению к взглядам
«молодого Маркса», а относительно современного
экзистенциализма.
Фромм основную и общую ошибку прежних весьма
разнообразных толкований Маркса видит в том, что они
не придерживались той отправной позиции, на которой
стоит он сам: «Правда состоит в том, что классические
толкователи Маркса, будь то реформисты типа Бернштей-
на или ортодоксальные марксисты, воспринимают Маркса,
не ставя в центр внимания его гуманистский
экзистенциализм» 27. Причиной их заблуждений явилось то, что они,
по мнению Фромма, не заметили, что у Маркса основной
мыслью является пе освобождение рабочего класса, а
освобождение индивида и не классовая борьба пролетариата
против буржуазии рассматривается как подлинный путь
общественного освобождения, а борьба людей против
господства вещей.
Цитируем Фромма: «Маркса, как и Кьеркегора,
занимала проблема спасения индивида, и его критика
буржуазного общества была направлена не против метода
распределения доходов, а против способа производства, против
уничтожения личности, угнетения человека, но не
капиталистом, а против угнетения человека — будь ok рабочим
или капиталистом — им же самим созданными вещами и
обстоятельствами» 28.
В таком понимании цели борьбы против отчуждения
расходятся с целью уничтожения капитализма, и
«Капитал» получает такое освещение, согласно которому он в
действительности как бы и не является политэкономиче-
ским анализом определенной общественной формации.
В соответствии с этим его категории рассматриваются не
как теоретическое отражение копкретных
производственных отношений, а имеют какое-то «общечеловеческое»,
антропологическое значение. «Прежде всего нужно
отметить, — писал Фромм, — что для Маркса труд и капитал
вовсе не были только экономическими категориями; они
были антропологическими категориями, основы
понимания, корни которых в его гуманистической позиции» 29.
Такая, выполненная в духе философской антропологии
ревизия категорий марксистской политической экономии
и главным образом осуществленная в ходе ревизии
подмена понятия «эксплуатация» понятием «отчуждение» на-
Ю Г. Рипп

146
правлены, очевидно, на то, чтобы представить с точки
зрения «гуманистического марксизма» существующие
между капитализмом и социализмом различия как
незначительные. На эту достаточно общую тенденцию весьма
ясно указывал Фойер: «Сегодня многие мыслители хотели
бы эксплуатацию заменить понятием «отчуждение»,
которое стало воистину центральным понятием для
неоревизионистской школы марксизма... Неоревизионизм сегодня
представляет собой критику как коммунистического, так и
капиталистического общества... осуществляемую с
позиций моральных целей всего человеческого общества» 30.
Это замечание Фойера полностью подтверждается
высказываниями Фромма и целого сонма его последователей.
Фромм утверждает: «Социализму скорее грозит опасность
стать обществом, которое способно быстрее капитализма
осуществить индустриализацию бедных стран, чем
превратиться в такое общество, где развитие человека, а не
производства является центральной целью» 31.
Но даже трактуемый с позиции фроммовской теории
отчуждения Маркс все же не удовлетворяет
«неомарксистов». Дело в том, что, согласно Фромму, Маркс ошибся,
считая, что наиболее отчужденным классом является
рабочий класс, который поэтому и должен возглавить борьбу
за освобождение от отчуждения. История, однако,
утверждает Фромм, рассудила иначе, и подлинным авангардом
должны быть «социалисты-гуманисты» — элитная группа
интеллигенции. «Сегодня повсюду в мире можно найти
небольшие группы радикальных социалистов-гуманистов,
которые выражают дух учения Маркса...»32. Задача этих
социалистов-гуманистов должна заключаться, по мысли их
теоретиков, в том, чтобы претворить в действительность
«идеи западного и восточного гуманизма», причем
противопоставляя их как капитализму, так и международному
коммунистическому движению.
Такой же подход, однако, со всей очевидностью
проявляется и у тех «неомарксистов», которые на словах
продолжают считать себя представителями рабочего
движения. Так, Франц Марек, в своей книге, громко названной
«Философия мировой революции», подверг фронтальной
атаке политэкономическое обоснование перехода к
социализму и в ходе этого концепцию научного социализма
подменил каким-то «видением социализма», правомочность
которого подтверждается не объективными экономически-

147
ми законами, а лишь некими «новыми моральными
принципами». Марек, в частности, следующим образом
высказывается по поводу новой программы этического
социализма: «Если мы не желаем, чтобы социалистическое видение
исчезло из сознания рабочего движения, то тогда нужно
выработать такие теоретические и моральные аргументы,
которые соответствуют изменившимся обстоятельствам» 33.
«Неомарксизм», таким образом, желает освободить
марксистскую теорию от приписанной ей Миллсом и его
последователями так называемой антиномии тем, что
провозглашает несовместимость свободы выбора морального
решения и человеческого действия в «философии
практики» с основополагающим принципом, сформулированным
в «Капитале», — естественноисторическим пониманием
общественного развития. Из такого подхода логически
вытекает квалификация политэкономии как «позитивной
науки», то есть отрицание ее идеологического характера,
классовой определенности, и, как следствие разделения
политэкономии и идеологии, выдвижение на передний
план концепции «оптимизации и гуманизации» (точнее
говоря, специфического варианта этой концепции). В
соответствии с ней задачи политэкономии сводятся к разумно-
му использованию ресурсов — к «оптимизации»,
«гуманизация» же является проявлением «ориентированного на
ценности марксизма», который призван определять
будущее направление общественного прогресса на основе
ценностей и этических норм, способствующих развитию
«человеческой сущности». В этой концепции политэкономиче-
ский анализ, направленный на открытие объективных
закономерностей общественного прогресса,
рассматривается как «сциентистский позитивизм», как неправомерный
выход за сферу действия науки, а его фактическая
функция сводится к выполнению роли какого-то технического
вспомогательного средства при «выборе между
альтернативами». Подобное определение роли политической
экономии используется теми идеологами, которые
абсолютизацией абстрактно трактуемого отчуждения, оторванного от
конкретных условий классовой борьбы гуманизма,
мифической бюрократии и технократии, пытаются доказать
тождественность современного капитализма и социализма
с точки зрения их сущности. На основе этих категорий,
взятых в данной системе теоретических взаимосвязей в
качестве критериев, признается правомочность только
10*

148
такой «социалистической модели», которая в принципе
противоречит реальному социализму.
У Андрэ Горца, например, эта концепция определяет
его питающееся из одного источника критическое
неприятие как современного капитализма, так и социализма. Это
неприятие заключает в себе обвинение обеих систем в
«подверженности законам политической экономии», что,
по мнению Горца, делает невозможным проявление и
действие «истинных человеческих потребностей». Для того
чтобы построить собственный вариант марксизма, в основе
которого лежали бы субъективные идеалиотическо-этиче-
ские принципы, Горцу нужно удалить из анализа
рассмотрение производственных отношений. Он это и делает,
определяя политическую экономию как «науку об
использовании редких ресурсов»34*. Целью этого определения,
позаимствованного из учебных пособий вульгарной
буржуазной экономической науки, является стремление свести
политическую экономию до уровня «науки о
рациональном хозяйствовании», обеспечивающей «оптимизацию»,
лишенную всякой социальной определенности. Эта
«неомарксистская» концепция, следовательно, решительно
отбрасывает марксистскую политическую экономию как
науку о производственных отношениях и экономических
законах движения данной общественной формации и
подменяет ее таким взглядом, который при определении целей
общественного развития исходит из этических норм.
Политическая экономия же рассматривается только как
подчиненное техническое вспомогательное средство,
независимое от идеологии.
В соответствии с этим при критике современного
капитализма Горц собственно политэкономический анализ
полностью игнорирует, более того, он капиталистическому
обществу ставит в вину именно то, что оно, освободившись
от господства политической экономии, неспособно
обеспечить достойный уровень «этики свободы». Горц говорит:
«Капиталистическая экономика не может воспользоваться
имеющимися у нее возможностями... поскольку
потребительная стоимость, свободное время, развитие
человеческих потребностей, культурное творчество, жизнь, у
которой есть цель, богатство человеческих отношений являют-
* Таково общепринятое в современной буржуазной
политэкономии представление о предмете своей науки.— Прим. ред.

149
ся внеэкономическими категориями и благами. Их же
развитие и реализация предполагают, что экономическая
точка зрения будет подчинена человеческой этике
свободы, то есть предполагают упразднение первичности
экономической точки зрения...» 35.
Такая идеалиетическо-этическая оценка современного
капитализма одновременно является отправным
теоретическим пунктом для отрицания существующего
социализма, поскольку не смог освободить себя от господства
политической экономии и тем самым не положил
конец отчуждению, которое с точки зрения
«неомарксизма» представляет собой главный признак отличия
капитализма от «подлинного» социализма. Э. Фишер так
и говорил: «Революция есть разрыв с отчуждением»36.
В этом же духе звучат и слова Горца: «Социализм
нищеты, социализм накопления, таким образом, упраздняет
эксплуатацию, но не может положить конец отчуждению.
Он на это не способен, поскольку... весь процесс
производства шьпрежнему определяют законы политической
экономии — науки о рациональном использовании
ограниченных ресурсов» 37.
Сложившееся марксистское понимание отчуждения
неразрывно связано с политэкономическим анализом
капиталистического общества и потому является не каким-то
отделившимся от человеческого существования,
противоречащим «человеческой сущности» антропологическим
понятием, как у Фейербаха или в измененном виде у
современных экзистенциалистов, а категорией, содержание
которой определяется конкретными производственными
отношениями.
Горц, однако, считает, что в марксистском понимании
отчуждение не имеет политэкономической основы,
поскольку политэкономия, трактуемая в целом как наука
о рациональном хозяйствовании, стоит вне исторически
определенных общественных отношений людей.
При таком подходе отчуждение необходимым образом
становится идеалистическо-этическим понятием, которое
ни по духу, ни по букве не имеет ничего общего со
взглядами Маркса.
Так называемую антиномию свободы и необходимости
Горц пытается решить тем, что проявление и действие
«этики свободы» он связывает с избавлением от
необходимости, которая отражает господство политической эко-

150
номии. Но тем самым он декларирует неотделимость
отчуждения не только от существующего социализма, но п
от всех возможных будущих форм производства. В связи
с этим интересно процитировать одно из положепий
Маркса, сформулированное пм в третьем томе «Капитала»:
«Следовательно, действительное богатство общества и
возможность постоянного расширения процесса его
воспроизводства зависит не от продолжительности
прибавочного труда, а от его производительности и от большей или
меньшей обеспеченности тех условий производства, при
которых он совершается. Царство свободы начинается в
действительности лишь там, где прекращается работа,
диктуемая нуждой и внешней целесообразностью,
следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону
сферы собственно материального производства. Как
первобытный человек, чтобы удовлетворять свои потребности,
чтобы сохранять и воспроизводить свою жизнь, должен
бороться с природой, так должен бороться и
цивилизованный человек, должен во всех общественных формах и при
всех возможных способах производства. С развитием
человека расширяется это царство естественной
необходимости, потому что расширяются его потребности; но в то
же время расширяются и производительные силы, которые,
служат для их удовлетворения. Свобода в этой области
может заключаться лишь в том, что коллективный
человек, ассоциированные производители рационально
регулируют этот свой обмен веществ с природой, ставят его под
свой общий Контроль, вместо Того чтобы он господствовал
над ними как слепая сила... Но тем не менее это все же
остается царством необходимости. По ту сторону его
начинается развитие человеческих сил, которое является
самоцелью, истинное царство свободы, которое, однако,
может расцвести лишь на этом царстве необходимости, как
на своем базисе» 38. (Курсив мой — Г. Р.)
Этот отрывок из «Капитала» заслуживает внимания не
только по причине свойственного Марксу богатства
мыслей, но и потому, что он относится к числу тех шести-
восьми цитат, из-за которых «неомарксисты» склонны
примириться с существованием трех томов «Капитала».
С точки зрения нашей полемики в позиции Маркса,
изложенной в данном отрывке, особого внимания заслуживают
три момента. Во-первых, Маркс отмечает, что борьба с
природой за удовлетворение постоянно растущих челове-

151
чеоких потребностей является неизменным условием
человеческого существования «во всех общественных формах
и при всех возможных способах производства». Во-вторых,
Маркс подчеркивает, что в рассматриваемой области,
которая в самом прямом смысле слова является жизненно
важной, свобода может осуществляться только как
осознанная необходимость, причем путем того, что
«ассоциированные производители рационально регулируют этот свой
обмен веществ с природой, ставят его под свой общий
контроль, вместо того чтобы он господствовал над ними
как слепая сила...». (Таким образом, толкование свободы
как осознанной необходимости вовсе не является
«насилием» со стороны «позитивистского Энгельса» над
истинной мыслью «Маркса-гуманиста», как это пытаются
представить почти все «неомарксисты».) В-третьих, Маркс
прямо указывает, что начинающееся по ту сторону
материального производства «истинное царство свободы»
«может расцвести лишь на... царстве необходимости как на
своем базисе», то есть царство необходимости, которое
подвержено действию законов политической экономии,
остается базисом царства свободы — области, в которой
человеческая деятельность является «самоцелью».
Если «этика свободы», ликвидация отчуждения
предполагают то, что производственный процесс должен
освободиться от необходимости господства политической
экономии, то тогда в самом деле отчуждению можно положить
конец только в каком-то «видении социализма», а не в
действительности. И в этом случае, в рамках такой логики,
прав уж скорее Гайо Петрович, который, проповедуя
очищенный от влияния политэкономии «экзистенциалистский
марксизм», делает вывод о том, что о ликвидации
отчуждения можно говорить только применительно к
индивидууму, который «способен воспользоваться исторически
дапными возмоягаостями». При такой трактовке
отчуждение становится категорией, которая существует и может
быть упразднена во всех общественных формациях и
исторических ситуациях, то есть категорией, исключающей
всякую социальную определенность.
Точка зрепия Горца, который политическую экономию
рассматривает не как средство анализа общественных
отношений, а как науку о рациональном использовании
ограниченных ресурсов, является, однако, лишь одной из
многих характерных попыток вытеснения политэкономии

152
из «современно трактуемого марксизма». Другая такая
попытка, вовсе не противоречащая, впрочем, первой,
связала со взглядами, согласно которым на современном этапе
развития капитализма, в так называемом развитом
индустриальном обществе, в период, когда осуществляются
манипуляции человеческими потребностями, когда получают
распространение естественные науки и соответствующие
им позитивистские концепции, когда устанавливается
«технологический террор» и т. д., политическая экономия
как критическая теория капитализма теряет свою
прежнюю значимость. Потеря политической экономией своих
позиций представляется как проявление общего
отступления «критической теории». Об этом отступлении Л. Тадич,
находящийся под сильным влиянием «франкфуртской
школы», пишет следующее: «...Классический пауперизм в
развитых странах, а также и частично развитых оставляет
место для субтильных форм отчуждения. Производство
потребительских товаров удовлетворяет не только
элементарные потребности современного человека, но и
закладывает базу для наполненной удобствами и комфортом
жизни. Однако эти удобства тамеют высокую цену: они
предполагают бесчеловечную социально-техническую
манипуляцию вплоть до культурной области включительно;
значение теории и сила критического мышления
отодвигаются на задний план, освобоясдая место технике и
позитивным наукам»39.
«Франкфуртская школа» интерпретаторов Маркса,
которая с самого начала исходила из предположения, что
среди источников марксизма классической экономией
можно пренебречь, рассматривает всю теорию марксизма как
философию истории и общества. Хоркхаймер в связи с
этим заявил следующее: «В отличие от современных
специальных наук критическая теория общества остается
философской по характеру и тогда, коща выступает в
качестве критики экономии...» 40. Маркузе же, ссылаясь на
то, что в развитом индустриальном обществе критическая
теория потеряла свою общественную опору, утверждает,
что в таких условиях необходимым образом возникает
пропасть между теорией и практикой. «Поскольку
отсутствуют явные представители общественных изменений, —
пишет Маркузе, — критика должна отступить па высокий
уровень абстракции. Нет почвы, на которой могли бы
встретиться теория и практика, мышление и действие» 41.

153
В такой ситуации, согласно взглядам Маркузе, не остается
места для анализа с помощью нолитэкономических
категорий: «Если кто-нибудь попытается «вернуть этим
категориям критическую направленность и выяснить, как она
была уничтожена данной действительностью, то это с
самого начала будет выглядеть как возврат из связанной
с исторической практикой теории в абстрактное
спекулятивное мышление, из критики политической экономии в
философию»42. Весьма характерно, что Маркузе ставит
под сомнение правомочность исследующего
производственные отношения политэкономического анализа, ссылаясь в
основном на изменившуюся роль техники: «Учитывая
тоталитарный характер данного общества, традиционное
понятие «нейтральности» техники не может более
рассматриваться как состоятельное» 43. И поскольку с точки
зрения идеологии «техника более не является
нейтральной», то корни идеологий нужно искать не гё
господствующих производственных отношениях данного общества.
«Сегодня идеология заключена в самом производственном
процессе» 44.
Если же «идеология заключена в самом
производственном процессе», то тогда тоталитарная сущность
«развитого индустриального общества», слояшвшаяся воледст-
ствие неограниченного господства «технического
аппарата», который определяет управление производством,
необходимым образом ведет к отмиранию идеологий,
связанных с различным классовым положением
пролетариата и противостоящей ему бурясуазии, и возникновению
«одномерного человека». Если все решает метод
технического управления, то тогда на место антагонизма между
двумя классами приходит их «интегрирование» в систему.
Этой позиции придерживается не только отрицающий
революционные потенции пролетариата Маркузе, но и
провозглашающий «новую стратегию» рабочего класса Горц:
«Господствующей тенденцией современной крупной про-*
мышлености уже является не осуществляемая всеми
средствами эксплуатация рабочих... господствующей тендек-
„ АС
циеи является -«интеграция трудящихся» *°.
Далекоидущие последствия такого подхода
ощущаются даже у тех авторов, которые свою задачу видят в по-
литэкономическом анализе современного капитализма.
Бэран и Суши, например, в книге «Монополистический
капитал», казалось бы, исходят из ленинской теории

154
империализма, однако «неомарксистские тенденции»
приводят к тому, что выводы авторов не согласуются
с основными категориями марксистской политической
экономии.
О марксистской концепции империализма, которая,
как мы знаем, связана прежде всего с именем Ленина,
Бэран и Суизи писали следующее: «Она действительно
явилась решающим прогрессом в марксистской теории,
и ею объясняется огромная сила марксизма и не
уменьшающаяся его значимость в ленинской и маоистской
формах. И все же нельзя не отметить, что ни Ленин и никто
другой из его последователей не попытались вскрыть
последствий господства монополий для образующих базис
принципов функционирования и «законов движения»
капиталистической экономики»46. Характерно, однако, что
при исследовании положения рабочего (класса в
современном американском обществе они, подчеркнуто ссылаясь на
Эрика Фромма, заявили: основополагающим фактором,
определяющим положение рабочего класса, является не
эксплуатация, а подавление «истинных потребностей
человека» путем манипуляций потреблением и свободным
временем.
В результате Бэран и Суизи на деле отказались от
рассмотрения сущности капиталистических производственных
отношений, а марксистскую категорию прибавочной стой-
мости, вскрывающую корни антагонизма между
пролетариатом и буржуазией, подменили полностью нейтральным
с точки прения общественного содержания выражением
«излишек» (surplus). В своем обосновании они прежде
всего сылались на то, что со времени Маркса значительно
видоизменился механизм распределения прибавочной
стоимости. Само по себе это утверждение правильно, но оно
ни по какой логике не может служить обоснованием
вышеуказанной подмены. На самом же деле истинная
причина заключалась в их отрицательном отношении к тем
взглядам, которые проблему положения рабочего класса
связывали с основанной на производстве прибавочной
стоимости эксплуатацией. Такая позиция Бэрана и Суизи
была тесно связана с характерной для них, коренным
образом противоположной ленинизму маоистской трактовкой
противоречий, свойственных современному капитализму.
«Направленная против капитализма революционная
инициатива, принадлежавшая во времена Маркса пролетариа-

155
ту развитых стран, — писали они, — перешла в руки
обнищавших масс неразвитых стран, которые борются за то,
чтобы освободить себя от империалистического
господства и эксплуатации» 47. Такая маоистская трактовка
международной классовой борьбы дополняется фроммовским
определением внутренних противоречий: «Если мы
сосредоточим свое внимание на внутренней динамике развитого
монополистического капитализма, то трудно избежать
вывода о том, что перспективы действительной
революционной акции, направленной на свержение существующего
строя, являются незначительными. В такой оценке более
вероятным направлением развития представляется
продолжение нынешнего процесса упадка, в ходе которого
противоречие между насилием, вытекающим из строя,
и элементарными потребностями человеческой природы
будет становиться все более нетерпимым» 48. В такой
трактовке противоречий капиталистической системы ее
возможное крушение должно быть результатом каких-то
«психологических потрясений», из чего следует, что
средства анализа современного капитализма нуяжо искать,
собственно говоря, не у Маркса, а у Фрейда.
«Неомарксизм» в духе, схожем с господствующими в
буржуазной идеологии тенденциями, трактует главное
противоречие нашей эпохи: оно усматривается не в
противоречии между капитализмом и социализмом как
системами с качественно различными производственными
отношениями, а в противоречии между развитыми с точки
зрения производительных сил странами и неразвитыми
странами независимо от характера существующего в них
общественного строя. В. Корач об этом писал следующее:
«То, что является сегодня новым в мире, это прежде всего
тот факт, что субъектом истории являются более не
рабочие высокоразвитых капиталистических стран, а
неисчерпаемые революционные освободительные силы менее
развитых и отсталых стран. Логика истории расширила
классовое противоречие между капиталистами и рабочими до
нового и более рокового противоречия между неразвитыми
и развитыми общественными силами современного мира,
которое охватывает целые страны и нации, раздираемые
всяческими впутрешшмн коллизиями. Это противоречие
становится всеобщей характеристикой современных
тенденций, поскольку в различных формах проявляется как
в капитализме, так и в социализме» 49.

156
Переосмыслением марксистской политической экономии,
точнее, ее вытеснением, «неомарксизм» в конечном счете
стремится навязать такой подход, при котором, с одной
стороны, отбрасывается форма собственности на средства
производства как основной критерий в различении
капитализма и социализма, с другой же стороны, на основе им
самим установленных «ценностей» и «этических норм»
ставится под сомнение то, что страны, называющие себя
после 'свержения капитализма социалистическими, могут в
действительности считаться таковыми. Руководствуясь этим
стремлением, Суизи уже и в капитализме отрицает
определяющую роль отношений собственности: «Существующее
при капитализме неравноправие в первую очередь вытекает
не из того, что рабочие не располагают средствами
производства, а из отсутствия тех знаний и компетентности,
которые необходимы для их использования» 50. (Попутно
отметим: в этой формулировке одновременно ясно читается и
весьма распространенная в последнее время точка зрения,
которая с самого начала «списывает» «традиционный
рабочий класс» как руководящую силу общественного
преобразования и на его место стремится поставить какой-то
вымышленный «новый рабочий класс».) Горц в свою очередь
противопоставление реальному социализму обосновывает
тем, что тот не сделал возможным проявление «истинных
человеческих потребностей», поскольку «социализм
накопления... в фрейдистском смысле цензуровал потребности,
не имевшие непосредственно производственного
характера...» 51. Г. Петрович резко возражает даже против того,
чтобы этим странам хотя бы в (каком-нибудь аспекте
признавался социалистический характер. «...Если мы не
сможем понять, что те страны, где бюрократические
структуры имеют перевес, не являются странами
социалистическими, тогда не сможем ориентироваться в современном
мире ни «теоретически», ни «практически»52. Главную
причину теоретических блужданий Петрович видит в том,
что Ленин пе принял во внимание то, что в современном
обществе главным стратификационным фактором является
не отношение собственности, а разделение труда. По
поводу этого Петрович пишет следующее: «Ленин никоим
образом пе видел в национализации средств производства
конечную цель коммунизма. И все же он видел в этом
качественный скачок из капитализма в социализм...
Национализацией средств производства, по существу, еще не

157
было достигнуто социалистическое изменение
производственных отношений, поскольку не произошло никакого
существенного изменения в положении производителей,
рабочих. Различие между теми, кто работает, и теми,
которые распоряжаются работой, между большинством и теми,
кто стоит у власти, между эксплуатируемыми и
эксплуататорами этим актом не уничтожено» 53.
* * *
Конфликт между идеологией «неомарксизма» и
действительностью проявляется в том, что тенденция
(вытеснения политической экономии не может принять
законченную форму. Проблематика политэкономии -—косвенно или
непосредственно—настолько охватывает все сферы
общественной жизни, что даже спекуляция самыми абстрактными
понятиями не может изгнать ее из теоретического
анализа, не порвав все нити, связывающие этот анализ с
действительностью. Один из путей проникновения
проблематики политической экономии в идеологию «неомарксизма»
состоит в том, что специальные экономические вопросы
подаются в одеянии абстрактных философских терминов,
Однако классовые интересы, проявляющиеся в
идеологических формах классовой борьбы, ставят ограничительные
рамки на степень абстрагирования от действительности:
«неомарксизм» только тогда может играть свою
специфическую роль, если попытается, хотя бы частично,
разработать свой вариант политической экономии. Именно
поэтому тенденция вытеснения политической экономии наряду
с тем, что она не может принять закопченную форму, не
во всех направлениях «неомарксизма» проявляется с
одинаковой интенсивностью. Этой тенденции не противоречит
даже и то, что в некоторых течениях или же у отдельных
представителей «неомарксизма» проблематика
политэкономии выдвигается на первый план.
Необходимую для «неомарксизма» политэкономическую
амуницию в основном поставляют уже упоминавшиеся
Суизи, француз Беттельхейм и особенно в последнее
время один из руководителей IV (троцкистского)
Интернационала, Эрнст Мандель, который приобрел большое
влияние не только среди троцкистов, но и среди маоистов и в
кругу всех «новых левых». В этой среде двухтомная
работа Манделя о марксистской экономической теории поисти-

158
не считается библией. Именно поэтому целесообразно
уделить ей особое внимание54.
Мандель на словах в ряде аспектов противопоставляет
себя «гуманизирующему» направлению и в противовес ему
провозглашает единство «Маркса-гуманиста» и «Маркса^
экономиста», более того, подчеркивает фундаментальное
значение политической экономии как в возникновении
марксизма, так и современном понимании роли и значения
марксистской теории. В действительности же, как это
выяснится дальше, у Манделя единство «Маркса-гуманиста»
и «Маркса-экономиста» выливается в «переосмысленного
Маркса», причем основу этого переосмысления
составляют, с одной стороны, положения, перенятые у
«гуманизирующего» направления, а с другой стороны, в корне
фальшивое толкование «Маркса-экономиста», то есть
марксистской экономической теории.
Один из самых главных тезисов книги Манделя состоит
в утверждении, что практика реального социализма и со-
ответственно его теоретическое отражение —
господствующая концепция политической экономии социализма —
противоречат якобы экономической теории Маркса. Главной
целью, которую преследует провозглашением этого тезиса
Мандель, является доказательство того, что «советская
экономика» не может называться социализмом в Марксо-
вом понимании этого слова.
Следует отметить, что Мандель считает необходимым
подчеркнуть радикальное различие между «советской
экономикой» и капиталистическим хозяйством. «...Советская
экономика, — пишет он, — не содержит ни одной пз
главных характерных черт капиталистического хозяйства.
Только внешние формы и поверхностные явления могут
ввести наблюдателя в заблуждение при его попытке
определить социальный характер этой экономики» 55. В этом
же духе Мандель квалифицирует как ошибочные те
концепции, которые, начиная от общества «менеджеров»
Бернхама до «нового класса» Джиласа, были
сфабрикованы противниками социализма. Такая позиция Манделя не
должна вызывать недоумений, ибо его задача — поставить
под сомнение социалистический характер «советского
хозяйства», ссылаясь па экономическое учение Маркса,
показать в существующих в нем экономических отношениях
те черты, которые якобы противоречат марксистскому
понятию социализма.

15&
В этом своем стремлении Мандель вместо настоящей
ссылки на положения Маркса практикует использование
приписываемых Марксу взглядов и точек зрения. В
соответствии с этим он прежде всего утверждает, что товарное
производство и социализм несовместимы. «В
социалистическом обществе продукты человеческого труда имеют
непосредственно общественный характер и тем самым не
имеют стоимости. Они не являются товарами, а
представляют собой потребительные стоимости, которые
произведены для удовлетворения человеческих потребностей...
Существование «экономических категорий» в Советском
Союзе ясно показывает, что социалистического общества в
этой стране еще но существует» 56. Поэтому Мандель
заявление о том, что в Советском Союзе осуществлен
социализм, причисляет к сфере «вульгарной апологетики»:
«Официальный советский тезис о том, что в Советском
Союзе строительство социализма закончилось в 1936 г.,
несмотря на то, что еще использовались категории «товар,
стоимость, деньги», доказывает ревизию марксистской
теории социалистического общества» 57.
Однако, ссылаясь на марксистскую теорию, Мандель на
деле полностью искажает концепцию Маркса, что уже
само по себе ставит под сомнение истинную
правомочность самой ссылки. Он утверждает, что товарное
производство и социализм несовместимы, потому что о
социалистическом обществе можно говорить только в случае
полного удовлетворения основных человеческих потребностей.
«До тех пор пока производство не обеспечивает такого
удовлетворения основных человеческих потребностей,
центральной экономической проблемой (в более или менее
относительном смысле) остается распределение
ограниченных потребительских благ, то есть такая форма
распределения, которую необходимо регулировать на основе
объективного критерия. В течение всего переходного
периода между капитализмом и социализмом обмен между
человеческим трудом и потребительскими благами,
созданными этим трудом, регулирует сферу распределения.
Обмен заключает в себе товарное производство.
Отсутствие потребительных стоимостей продлевает жизнь
меновой стоимости» 58.
Маркс действительно считал, что в коллективном
обществе, основанном на общественной собственности на
средства производства, исчезает товарный обмен между

160
производителями, но на первой фазе коммунистического
общества — в социализме — формирующийся новый строй
во свсех отношениях еще несет на себе родимые пятна
старого общества, и поэтому в нем должен господствовать тот
же принцип обмена эквивалентных стоимостей, который
регулирует товарный обмен. Вследствие специфических
исторических условий возникновения социализма
положение по сравнению с первоначальным представлением
Маркса изменилось в том, что принцип обмена
эквивалентных стоимостей действует при сохранении товарного
производства. Маркс решительно отрицал, что
распределение согласно потребностям может быть осуществлено на
первой фазе коммунистического общества. Мандель же,
действуя в своей манере, с одной стороны, полностью
оставляет без внимания то, что Маркс, а позже Ленин
говорили о двух фазах коммунистического общества, с другой
стороны, объявляет несовместимым сохранение товарного
производства с социализмом, который представляет как
общество с распределением по потребностям и в котором
при распределении уже не действует никакой
объективный критерий.
Мандель, таким образом, совершенно произвольно
определяет понятие социализма и вдобавок пытается дело
представить так, как будто это определение соответствует
позиции Маркса. Эта фальсификация красной нитью
проходит через все рассуждения Манделя. И поэтому его
аргументы доказывают не то, что функционирование
«советской экономики» и соответственно обобщающая ее опыт
политическая экономия противоречат экономической
теории Маркса, а то, что они противоречат той искаженной
концепции, к которой эту теорию свел Мандель.
Переосмысление марксистского понятия социализма,
осуществленное Манделем, очень ясно прослеживается в
той характеристике, которую он дал «советской
экономике». «Фактически советскую -экономику характеризует
противоречивое соединение некапиталистического способа
производства и буржуазного в своей основе способа
распределения. Столь противоречивое соединение является
признаком такой экономической системы, которая
проходит через переходный этап между капитализмом и
социализмом, на котором, как это Ленин уже указывал,
экономика неизбежно соединяет черты прошлого и
будущего» 59.

161
Это утверждение по крайней мере в двух пунктах
фальсифицирует ленинские (взгляды. Во-первых, в данном
контексте Ленин говорил не о переходном периоде, а о
первой фазе коммунизма — о социализме, во-вторых, он
упоминал не о буржуазном способе распределения, а о
сохранении еще проявляющегося в распределении
«буржуазного права». Ссылаясь па работу Маркса «Критика
Готской программы», Ленин по этому поводу писал
следующее: «Таким образом, в первой фазе коммунистического
общества (которую обычно зовут социализмом)
«буржуазное право» отменяется не вполне, а лишь отчасти,
лишь в меру уже достигнутого экономического
переворота, т. е. лишь по отношению к средствам
производства» 60.
У Манделя конкретные случаи фальсификации
являются следствием более общего методологического приема,
который предполагает уход от политэкономйческого ана«=
лиза при помощи правового фетишизма. В соответствии с
этим специфические политэкономические проблемы
превращаются в формально-правовые, что, в частности, ясно
видно из утверждения Манделя, в котором он остатки
«буржуазного права» отождествляет с сохранением
буржуазных отношений распределения.
Отрыв отношений распределения от производственных
отношений, осуществленный со ссылкой на правовые
формулы, представляет собой самый что ни еоть очевидный
разрыв с марксистской политической экономией, что о
особой силой было подчеркнуто Марксом в той самой
«Критике Готской программы», которую частенько стремится
попользовать в своих целях Мандель. «Всякое
распределение предметов потребления есть всегда лишь следствие
распределения самих условий производства... Если же ве?
щественные условия производства будут составлять
коллективную собственность самих рабочих, то в результате
получится также и распределение предметов потребления,
отличное от современного. Вульгарный социализм (а от
него и некоторая часть демократии) перенял от
буржуазных экономистов манеру рассматривать и трактовать
распределение как нечто независимое от способа
производства, а отсюда изображать дело так, будто 'социализм
вращается преимущественно вокруг вопросов распределения.
Но когда истинное отношение давным-давно уже выяснено,
к чему же снова возвращаться вспять?» 6!.
И Г. Рипп

162
Трудно более исказить позицию Маркса, чем если
предположить, что способ распределения определяется не
господствующими производственными отношениями, а
правовыми формулами. Буржуазный способ
распределения вытекает не из «буржуазного права», а из
капиталистической собственности на средства производства. С
обобществлением средств производства изменяется коренным
образом не только способ производства, но и способ
распределения, поскольку исчезают формы доходов, связанные с
частной собственностью на средства производства. На
первой фазе коммунизма наступает конец буржуазного
способа распределения, но сохраняются остатки «буржуазного
права», что означает, что произведенные продукты
потребления распределяются среди членов общества на основе не
фактического, а формального равенства людей,
следовательно, к различным людям применяется одинаковая
мера. (Но положение этих различных людей в одном из
определяющих аспектов — в их отношении к средствам
производства — одинаково.) На первой фазе коммунизма
распределение продуктов потребления еще должно
регулироваться объективной мерой, господствующим в
товарообмене принципам, и в соответствии с этим имеющиеся в
интенсивности и сложности труда различия должны найти
отражение в распределении по труду. В этом смысле
распределение по труду есть остаток «буржуазного права»,
но ни в коем случае не «буржуазный способ
распределения». Очевидным примером правового фетишизма
является тот случай, когда содержание правовых формул
отрывается от господствующих общественных отношений и в
то же время последние определяются на основе этих
формул.
Для доказательства сохранения «буржуазного способа
распределения» Мандель в качестве аргумента использует
утверждение о том, что существование товарообмена
необходимым образом предполагает и продажу рабочей силы.
Он пишет: «В период перехода от капитализма к
социализму обобществление средств производства еще связано с
индивидуальным присвоением необходимого продукта в
форме заработной платы, с продажей и обменом рабочей
силы на денежную плату» 62. Стремясь сразу же
парировать все возможные возражения, он продолжает:
«Аргументация, согласно которой класс наемных рабочих не
может существовать в условиях коллективной собствен-

163
ности на средства производства, поскольку «рабочий не
может продать свою рабочую силу самому себе», является
грубым софизмом. Коллективная собственность означает
собственность содружества, а не собственность каждого из
его членов. Член кооператива может продать свой
автомобиль, свою личную собственность тому кооперативу, к
которому он принадлежит; точно так же рабочий может
продать свою рабочую силу, которая является его личной
собственностью, тому содружеству, которому он
принадлежит» 63.
Вся аргументация Манделя строится на поистине
софистском приеме превращения проблем политэкономлче-
оких © формально-правовые. Такой кардинальный полит-
экономический вопрос, как при каких общественных
условиях рабочая сила становится товаром, подменяется
формально-правовой проблемой — имеет ли право владелец
свободно распоряжаться личной собственностью.
Дальнейшая логика понятна: поскольку право распоряжаться
личной собственностью существует уже издавна и в
различных, общественных системах и поскольку превращение
рабочей силы в товар есть, по Манделю, не что иное, как
простой акт распоряжения личной собственностью, то по-
литэкономичеокий анализ общественно-экономических
условий превращения рабочей силы в товар становится
совершенно излишним. Так, в концепции правового
фетишизма важнейшие категории марксистской политэкономии
превращаются в лишенные всякого конкретного общест*
веного содержания формально-правовые понятия.
Если превращение рабочей силы в товар есть всего
лишь обычный акт свободного распоряжения личной
собственностью, тогда, собственно говоря, исчезает
основополагающая особенность капиталистического способа
производства, специфическая, свойственная только этому
способу производства форма соединения средств производства
и рабочей силы, п тем самым исчезает и возможность на^
учного лолитэкономического анализа капиталистической
общественно-экономической формации. Известно, что
Маркс разделение и соответственно соединение средств
производства и рабочей силы исследовал не в формально-
правовом, а в политэкономическом смысле. На переднем
плане у него стояли не правовые условия
непосредственного распоряжения личной собственностью, а общественно-
экономические условия вышеуказанного разделения и сое-

164
дпнешш, антагонистические классовые отношения между
буржуазией щ пролетариатом. (Попутно отметим, что
Маркс однозначно указал и на то, что рассматриваемая в
политэкономическом смысле собственность на капитал и
формальное право распоряжаться существующим в
материальной форме капиталом вовсе не обязательно
совпадают друг с другом. Нет необходимости доказывать
правильность этого утверждения для современного капитализма, в
условиях господства фиктивного капитала.)
Маркс рассматривал превращение рабочей силы в
товар как определяющую характеристику капитализма,
поскольку оно наложило печать на отношения между
владельцами средств производства н непосредственными
производителями. В условиях превращения рабочей силы
в товар эти отношения необходимым образом приняли
форму отношений между антагонистически
противостоящими классами, а соединение средств производства и
рабочей силы сопровождалось подчинением труда капиталу.
Форма, в которой произошло соединение рабочей силы и
средств производства, определила цели и условия
производства. Производство осуществляется ради получения
прибыли, причем труд рабочего увеличивает силу, которая
ему противостоит и его угнетает. Поскольку труд
подчинен капиталу, то условия занятости рабочего зависят от
возможностей реализации капитала, условий получения
прибыли.
Наряду с вышеизложенным Маркс указал на то, что
превращение рабочей силы в товар определяет
объективное содержание п соотношение необходимого и
прибавочного труда. Всякое изменение соотиошепия между
необходимым и прибавочным трудом меняет отношение между
заработной платой и прибавочной стоимостью и тем самым
затрагивает интересы двух противостоящих классов. Ве-
личипа необходимого труда определяется стоимостью
рабочей силы и непосредственно от этого, а не от
находящегося в распоряжении общества материального богатства
зависит участие рабочего класса в пацпопалыюм доходе.
Создающий же дрибавочную стоимость прибавочный труд
выливается в капитализированную форму дохода, и тем
самым для рабочего эта часть его труда совершенно чужда
и служит противоречащим ему интересам.
Вопрос о том, является пли нет рабочая сила товаром,
не есть формально-правовой вопрос, а это в политэконома-

165
ческом смысле вопрос о том, содержат л.и существующие
отношения классовые антагонизмы или нет. Если кто-
нибудь при ответе па этот вопрос отталкивается только от
такого (внешнего признака, как форма заработной платы,,
или же эту лолитэкономическую проблему пытается
превратить в формально-правовой вопрос, то это наиболее
верный признак отказа от паучного марксистского
подхода и марксистской политэкономии.
Мандель, однако, далеко не удовлетворяется тем, что
«советскую экономику» причисляет к «переходному
периоду». Он в соответствии с троцкистскими традициями
пытается доказать, что эта экономика снаряду с общими
противоречиями переходного периода подвержена особым
противоречиям и коллизиям, которые являются следствием
«бюрократического контроля и управления» цроизводст-
вом. Таким специфическим противоречием и коллизией,,
по мнению Манделя, является сложившийся способ
распределения, а также обосновывающая его теория, согласно
которой при распределении по труду наряду с количеством
выполненного труда необходимо принимать во внимание
и его качество. Он пишет: «Еще более очевиден
апологетический характер теории, когда она утверждает, что
вознаграждение труда в «социалистическом» обществе
регулируется «количеством и качеством совершенного для
общества труда». Такого определения нигде нет у Маркса.
Напротив, в «Критике Готской программы» он совершенно
ясно отмечает, что на первой фазе социалистического
общества производители оплачиваются пропорционально
количеству вложенного труда» 64. Мандель утверждает, что
понятие качества труда было неизвестно вплоть до 1932 г.
и его введение служило интересам «бюрократии».
Кто хотя бы немного знаком с исходными
положениями теории трудовой стоимости Маркса, тот хорошо знает,
что Маркс сложный труд рассматривал как умноженный,
возведенный в степень простой труд, то есть у пего
различия в количестве труда содержали и качественные
различия. В «Критике Готской программы» Маркс, говоря о
сохранении «буржуазного права» на первой фазе
коммунистического (а не социалистического, как это ошибочно
указывает Мандель) общества, пшпет, что «один человек
физически или умственно превосходит другого и, стало
быть, доставляет за то же время большее количество
труда» и т. д. В качестве условия достижения второй фазы

166
коммунистического общества он особо выделил
ликвидацию различий между физическим и умственным трудом.
«На высшей фазе коммунистического общества, после того,
как исчезнет порабощающее человека (подчинение его
разделению труда; когда исчезнет вместе с этим
противоположность умственного и физического труда... лишь тогда
можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт
буржуазного права...» 65. Таким образам, теперь, когда (мы
видим, что, по Марксу, при оценке совершенного труда
необходимо учитывать физические и духовные различия
между людьми и что важнейшим условием распределения
по потребностям является ликвидация противоречий
между умственным и физическим трудом, нетрудно уже дать
ответ на вопрос: кто искажает марксизм в духе
«вульгарной апологетики»?
Стремление Манделя использовать
«Маркса-экономиста» против реального социализма в конце концов
логически привело его к принятию сконструированной в
противовес «позитивистскому варианту марксизма»
концепции «Маркса-гуманиста». В конце его книги место
претендующего на научность анализа уже полностью и
явно занимает поэтическая игра понятиями, и реальному
социализму, окрещенному как «позитивистское
направление», марксизму-ленинизму вновь противопоставляется
превратившееся в мистическое понятие «отчуждение»,
абстрактно-этически трактуемый «совершенный человек»,
а также уже набившая оскомину «антиномия» свободы и
необходимости. В итоге экономическое переосмысление
марксистского понимания социализма нужно было лишь
для того, чтобы открыть дорогу для философско-антропо-
логической интерпретации социализма.
Заключительную метаморфозу своеобразной духовной
эволюции Манделя представляет утверждение (не
слишком оригинальное) о том, что осуществление социализма
предполагает конец политической экономии. По этому
поводу он пишет следующее: «Политэкономия исчезнет
вместе с теми категориями, к объяснению которых
стремится... Когда процесс исчезновения категорий закончится,
не останется места для такой «экономической доктрины»,
которая была бы наукой о современной действительности
и которая могла бы быть сравнимой с учением Маркса...»66.
В воспринимаемом идеалистически «царстве свободы» не
останется места для науки о необходимости, для политиче-

167
окой экономии, а только для какой-нибудь «прикладной
экономии», которая в лучшем случае сможет выполнять
роль какого-то технического вспомогательного средства, но
ни в коем случае не сможет быть наукой, исследующей
производственные отношения.
«Неомарксистская» интерпретация отношений
идеологии и науки
«Неомарксисты» из искусственно сконструированной
антиномии «Маркса-экономиста» и «Маркса-гуманиста»
пытаются сделать вывод о том, что для (опасения
«гуманисте/кого ядра» марксистского мировоззрения необходимо
осуществить ревизию традиционного толкования
марксизма. В связи с этим Д. Грлич пишет следующее: «Очевидно,
следует спросить себя, действительно ли отрицательна
открытая, без всяких фарисейских колебаний постановка
вопроса о необходимости непрерывной ревизии
определенных взглядов классиков. Не является ли в настоящий
исторический момент такая ревизия настоятельно
необходимой, чтобы спасти основное гуманистское ядро марксизма
и чтобы в современных условиях могли возникнуть новые
возможости для социалистической, то есть творческой,
практики и чтобы можно было использовать их в
применении к новому периоду, как это сделал Маркс в условиях
своей эпохи?» 67
Показательно, что в вопросе определения функций
политической экономии эта «гумапистская» программа
ревизии марксизма ведет к тому же результату, что и
изыскания теоретиков, провозглашающих «конец идеологии».
Последние утверждают, что политическая экономия может
быть наукой только в том случае, если откажется от
идеологической ролл. В противовес им «неомарксисты» не
перестают говорить об идеологической роли марксизма в
целом. Однако в стремлении .марксизма к объективному
познанию основных общественных процессов они склонны
видеть какую-то уступку позитивистским концепциям.
Такая позиция особенно четко проявилась в уже
упоминавшихся попытках отделить политическую экономию как
«позитивную науку» от соответствующим образом
проинтерпретированной «марксистской идеологии». В результате
этого так называемая марксистская идеология становится
однозначной рассматриваемому на идеалистическо-этиче-

168
окой основе гуманизму. Подобное отделение гуманизма
от составляющей основу научного социализма
политической экономии имеет своей целью придать .некоторым
произвольно выбранным и основательно искаженным тезисам
Маркса такое абстрактное идеологическое толкование,
которое не находится ни в какой взаимосвязи с научной
марксистской концепцией процесса общественного
развития.
Л. Колаковский, обвиняющий марксистско-ленинскую
теорию в позитивизме, но в вопросе отношения науки и
идеологии сам следующий позитивистской точке зрения;
толкование марксизма исключительно как «гуманистской
философии ценностей» аргументирует тем, что наука и
идеология выполняют коренным образом противоположные
социальные функции: если задачей нау1Ш является
исключительно познание, то идеология определяет те ценности,
в которых нуждаются определенные общественные группы
в своих действиях. Согласно этой позиции, наука в
принципе не может иметь идеологического значения и не
может быть путеводителем. Следовательно, если печто
является научным, то оно не является марксистским; если
марксистское, значит, не научное. Очевидно, что такой
взгляд, вытекающий из «неомарксистской» концепции,
прежде всего отрицает единство наукп и идеологии и в
рамках этого отрицания стремится доказать
несостоятельность понятия научной идеологии. Об этом, в частности,
пишет Лемберг: «Вся дискуссия вокруг понятия
идеологии п идеологического характера марксизма-ленинизма
имеет ключевое значение для коммунистического
движения, потому что это означает проведение
разграничительной линии между идеологией как верованием, с одной
стороны, и идеологией как объективной наукой, с другой
стороны» 68.
Эта «гуманистская ревизия» марксистского понимания
отношения науки и идеологии превращает марксистскую
теорию в некую идеалистическо-этическую философию
общества и истории. Эта философия требует, с одной
стороны, чтобы марксистское понимание общественного
развития было очищено, как это уже выше отмечалось, от
фундаментальных посылок политической экономии, а с
другой стороны, чтобы «человекоцеитричное» понимание
общественного развития отмежевалось от диалектического
материализма, выявляющего универсальные признаки

169
объективных законов. Фетчер эту последнюю тенденцию
в своем уже многократно упоминавшемся исследовании
характеризует следующим образом: «...«Философия
практики» в том виде, как эту философию представляют
некоторые югославские авторы и молодой чешский философ
Карел Косик, выступает как попытка спасепия
марксистской философии — правда, она одновременно энергично
отмежевывается от диалектического материализма...» 69.
Основным мотивом обеих тенденций является
отрицание объективной обусловленности человеческих действий,
обоснование культа общественного субъективизма.
«Неомарксистское» изображение роли политической экономии
изолирует явления общественной жизни от определяющего
влияния составляющих их оспову экономических
отношений, «философия практики» придает общественной жизни
такой смысл, который исключает возможность
использования метода диалектического материализма —прежде всего
отрицанием существования проявляющихся в
многообразии общественной жизни объективных законов. Тем
самым элемент субъективности, который в действительности
неотделим от процессов, происходящих в обществе,
рассматривается как несовместимый с признанием
объективной детерминированности тех же процессов. Об этом
особенно ясно свидетельствует одно из положений книги
Э. Фишера и Ф. Марека, в котором критикуется
«институционный марксизм»: «В ходе развития и расширения
движения масс марксизм был мехапическп упрощен,
философия практики оперативным путем удалена и сведена к
такому фатализму, который с помощью «железной
исторической необходимости» парализовал формирование воли и
чувства ответственности... Так возникла институционная
идеология, которая, ссылаясь на науку, провозгласила
мистифицирующий вульгарный материализм»70.
В «философии практики» отрицание общественного
детерминизма сопровождается, точно так же, как раньше у
Бернштейна, отрицанием научного социализма и
«реабилитацией» неотделимой от культа субъективизма утопии.
В соответствии с этим сохранение так называемого гума-
нистского ядра марксизма требует отрицания связываемой
с именем Маркса научной революции. По этому поводу
Стоянович пишет следующее: «Необходимо освободиться
от иллюзии того, что Маркс является теоретиком чисто
научного социализма в противовес утопическому комму-

170
низму. Различия между этими двумя типами коммунизма
гораздо более относительны, чем это казалось классикам
марксизма...» 71. Э. Фишер отход от научного социализма
стремится подчеркнуть и тем, что, рассуждая об
освобождении идеи социализма из «плена» марксистско-ленинской
теории, точное понятийное мышление подменяет каким-то
искусственно созданным представлением мифического
толка. «Идея не есть научное познание, точная мысль,
а соединение разума и фантазии, существа и
представления, понятия и видения... «Идеал социализма» есть
совокупность таких идей, среди которых главными являются
свобода, справедливость, гуманность, утопия человечества,
человечество как утопия» 72. Подобная позиция является
типичным примером того, когда вместо великих мыслей
получаются только громкие слова. Фишер, собственно
говоря, предлагает, чтобы социализм из науки вновь
превратился в утопию, и на этом ведущем назад пути указателями
ему должны служить звонкие фразы о гуманизме и
свободе. Подобный подход содержит прежде всего отказ от
критерия научности при определении границ марксизма.
В сделанный подобным образом «безбреяшым» марксизм
уже, согласно Р. Гароди, можно и нужно интегрировать
элементы самых различных идеологий: и «миф», и «транс-
ценденцию», и «человеческую основу христианства», и—не
дай бог отстать от последней моды — «структурализм».
С политической точки зрения из такой позиции вытекает,
что основным противоречием нашей эпохи следует считать
не противоречие между социализмом и империализмом,
а противостояние «гуманистов» и «бюрократов».
«Неомарксистская» интерпретация отношения науки и
идеологии неотделима от попытки выделить в
историческом развитии марксистской мысли две противоположные
и непримиримые тенденции — «позитивистское» и
«гуманисте кое» понимание марксизма.
Л. Гольдманн, обращаясь к этому же вопросу, делает
вывод, что «позитивистская эпоха в марксизме начинается
уже в последние годы жизни Маркса», и далее перечисляет
основные труды этого «позитивистского направления».
«Мы все знаем, какие крупные труды это были. В первую
очередь это, естественно, «Анти-Дюринг», к нему
примыкает «Диалектика природы» Энгельса — это чрезвычайно
механистическое произведение, вышедшее уже после
смерти автора, и «Материализм п эмпириокритицизм» Ле^

171
пина»73. В своей последней работе, «Диалектика
сегодняшнего дня», Гольдманн отождествляет «позитивистскую
эпоху» <в марксизме с «марксизмом II Интернационала»
и основную ее черту видит в принятии диалектического
материализма. «Точно так же не случайно, — писал он,—
что в это же время марксизм с Мерингом, Плехановым.
Бернштейном, Каутским и даже Лениным, когда он писал
«Материализм и эмпириокритицизм», был в той же мере
позитивистской наукой, в какой универсальной» 74. В столь
пространных обобщениях Гольдманна ничуть не смущал
тот факт, что, за исключением Плеханова и с рядом
оговорок Меринга, для творчества большинства теоретиков
II Интернационала, определявших его идеологическое
лицо, было характерно или открытое отрицание
диалектического материализма, или возведенное на уровень
принципиальной программы безразличие к нему.
Для всей аргументации «неомарксизма» весьма
характерным является подход, с помощью которого, например,
Карел Косик попытался отделить проявляющийся в
перечисленных трудах «позитивистский марксизм» от
рассматриваемого в качестве подлинной философии Маркса «гу-
маипстского марксизма». Косик принял в качестве
основного критерия такого отделения экзистенциалистское,
точнее, сартровское, понятие свободы, отправным
моментом которого является «индивидуальный выбор» и
согласно которому всякое признание объективности,
отрицающей первичность человеческого субъекта, признание
диалектики природы и принципа общественного
детерминизма означает «овеществление» .марксизма, его
«позитивистское искажение». Другими словами, «неомарксизм»
доказывает не то, что положения Энгельса и Ленина
противоречат научным результатам, а то, что Энгельс и Ленип
не были экзистенциалистами.
Таким образом, «философия практики» возлагает
ответственность за позитивистское толкование марксизма
прежде всего на такие классические произведения
марксизма- ленинизма, как «Анти-Дюринг», «Диалектика
природы», а также «Материализм и эмпириокритицизм»,
которые уже и упоминать стало неприличным среди «хорошо
воспитанных» философов. В их глазах простое упоминание
диалектического материализма уже само по себе является
несомненным доказательством теоретической отсталости.
С поразительной агрессивностью они провозглашают, что

172
эти труды противоречат «подлинным» философским
взглядам Маркса, которые один только могут представлять
марксистскую теорию общественного развития,
единственными правомочными наследниками которой являются они
сами. Однако хорошо известно, что Энгельс писал и издал
«Анти-Дюринг», являющийся началом всяких так
называемых заблуждений, с ведома Маркса, при полном его
согласии, более того, при содействии Маркса. Этот факт
отмечай и в предисловии к книге Энгельса: «...так как
излагаемое в настоящей книге миропонимание в
значительнейшей своей части было обосновано и развито
Марксом и только в самой незначительной части мной, то для нас
было чем-то само собой разумеющимся, что это мое
сочинение не могло появиться без его ведома. Я прочел ему
всю рукопись перед тем, как отдать ее в печать..» 75.
Согласно логике «гумапистских» интерпретаторов марксизма
получается, что философия Маркса полностью отличалась
от философии Энгельса и его последователей, только вот
сам-то Маркс этого не сознавал... Плеханов говорил, что
среди философов имеются мыслители и эклектики. Так
вот, эта логика изобретена явно не для мыслителей.
Наряду с попыткой изгнания из марксизма
диалектического материализма вторым направлением, отрицающим
общественный детерминизм, является растворение
марксистской политической экономии в философской
антропологии. Наиболее характерным «проявлением этого является
отрыв «человеческой сущности» от господствующих в
обществе производственных отношений, неисторическое,
абстрактное толкование человеческой природы, и на
основе всего этого определение целей человеческой активности,
исходя из таких абстрактных этических норм, которые
выступают под названием «истинные потребности
человека». В соответствии с этим Фромм, ссылаясь на
рукописи 1844 г., пишет следующее: «Как это следует из всей
концепции человека, его реальные потребности коренятся
в его собственной природе; определение реальных и
ложных потребностей становится возможным только на
основе изучения человеческой природы, подлинные
человеческие потребности коренятся в природе человека.
Подлинными потребностями человека являются те, удовлетворение
которых необходимо для того, чтобы он как человеческое
существо мог реализовать собственную сущность» 76. При
таком подходе исторический материализм путем изгнания

173
политической экономии из марксистского (Понимания
общественного развития подменяется идеалистической
философской антропологией.
Уже в «Нищете философии» Маркс подчеркивал то
решающее методологическое различие, которое
существовало между его точкой зрения и классической
политической экономией, хотя тогда он еще считал основные
положения экономической теории Рикардо правильными. Это
различие состояло в том, что классическая экономия
рассматривала естественные законы капиталистического
хозяйства как законы человеческой природы и в характерных
для капиталистического хозяйства категориях неизменно
видела проявления человеческой природы. Маркс же в этих
законах и категориях увидел проявление тех объективных
отношений, которые определяют характерную для
капитализма «человеческую природу».
Однако, критикуя представителей классической
политической экономии, классики марксизма одновременно и
пересматривали некоторые свои более ранние замечания
в их адрес, и в первую очередь в адрес Рикардо, в которых
на основе более или менее абстрактно толкуемых
этических норм делались выводы об «аптнгуманпзме»
классиков буржуазной политэкономии. В дальнейшем Маркс со
всей решительностью выступил против тех, кто, как
Оисмонди или как представители немецкой исторической
школы, с позиций абстрактного морализирования говорили
об «антигуманизме» Рикардо и в противовес им
подчеркивали исключительную научную честность Рикардо. Не
случайно, что это существенное изменение во взглядах
классиков марксизма постоянно выпадает из поля зрения
представителей «гуманистского» направления в
марксизме. Дело в том, что в нем наиболее решительным
образом проявилось отрицание всякого абстрактного
(гуманизма, оторванных от объективных тенденций общественного
развития этических норм, требований «реализации
человеческой сущности», всего того, что у представителей
«гуманистского» направления претендовало на роль критерия
общественного прогресса. Только такой подход
поставил гуманизм па единственно реальную основу,
неразрывно связав его с объективной тенденцией общественного
развития и практикой классовой борьбы. (Проблема
индивидуальной свободы может быть марксистски решена
только на этой основе. Важность этой проблемы вовсе пе ума-

-174
ляется тем, что она неразрывно связвшается с
исторической задачей рабочего класса.)
Вряд ли кто будет спорить по поводу того, что точно
так же, как существуют у человеческой природы общие
черты, существуют и общечеловеческие потребности.
Однако человеческие потребности в первую очередь корнями
уходят в общественные отношения, определяемые в
конечном итоге уровнем развития производительных сил, и
вместе «с ними изменяются. Поэтому понятно, что Фромм
и его последователи даже не пытаются хоть
сколько-нибудь конкретно определить эти «соответствующие
человеческой природе подлинные потребности». Действительная
точка зрения Маркса в этом вопросе в корне
противоположна той, которую приписывает ему «гуманистское»
направление. В своем произведении «Наемный труд и
капитал» Маркс пишет: «Наши потребности и наслаждения
порождаются обществом; поэтому мы прилагаем к ним
общественную мерку, а не измеряем их предметами,
служащими для их удовлетворения. Так как наши
потребности и наслаждения носят общественный характер, они
относительны» 77. Возможно, что это утверждение звучит не
так возвышеппо, как выражения типа «реализация
собственной сущности человеческого существа», но по крайней
мере имеет ясный смысл. (Здесь необходимо отметить, что
если подобные термины и встречались в ранних трудах
Маркса, то это было связано с колоссальными начальными
трудностями предпринятой и осуществленной Марксом
научной революции, с отсутствием соответствующего
понятийного аппарата. Но эти трудности были преодолены
Марксом уже в «Немецкой идеологии», й при критике
«подлинного социализма» он использовал подобного рода
термины уже исключительно в не!ативном, критическом
смысле.) Утверждающая философскую антропологию
программа Э. Фромма оказалась весьма близкой по духу и
представителям так называемого социализма с
человеческим лицом, которые вместо провозглашенной устаревшей
классовой борьбы в качестве важнейшей общественной
задачи выдвинули «самоосуществление» индивида. Между
прочим, это «гуманисгское» направление марксизма
встретило горячий прием со стороны германской социал-
демократической партии, которая уже давно и открыто
порвала с марксизмом. В одном из ее документов,
озаглавленном «Решение об отношениях между социал-демокра-

175
тлей и коммунистами», говорится следующее: «Все
реформы и мероприятия коммунистов мы будем оценивать но
тому, ведут ли они на практике к самоосуществлению
людей, которые как общественные существа мечтают о
свободе и самоопределении» 78. (Естественно, и в этом
случае представляет интерес не сам термин, а приписываемое
ему конкретное значение.)
Попытка Фромма увидеть сущность учения Маркса не
в освобождении рабочего класса, а в освобождении
индивида и не путем классовой борьбы, а путем осуществления
«подлинных человеческих потребностей» логически
привела его к утверждению о том, что © цептре всех
произведений Маркса стоит «человек», включая сюда как
рукописи 1844 г., так и «Капитал». «Изучение капитала
помогло Марксу, — пишет Фромм, — найти средства для
критического анализа положения угнетенного человека в
индустриальном обществе» 79. Стремление Фромма к тому,
чтобы в качестве центральной мысли творчества Маркса
представить освобождение человека от господства вещей,
ведет к характерной для «неомарксизма» в целом попытке
свести учение Маркса до уровпя «истинного социализма».
На самом же деле Маркс как раз в «Капитале» самым
решительным образом отмежевался от этой точки зрения,
когда в предисловии к первому тому следующим образом
сформулировал цель своей работы: «...конечной целью
моего сочинения является открытие экономического
закона движения современного общества...». Немного ниже он
добавляет: «...здесь дело идет о лицах лишь постольку,
поскольку они являются олицетворением экономических
категорий, ^носителями определенных классовых
отношений и интересов» 80. (Курсив мой—Г. Р.) Маркс, таким
образом, исследовал вовсе не положение угнетенного
человека в какой-то в действительности не существующей
общественной системе, которую Фромм и целый ряд других
буржуазных апологетов с целью отождествления
капитализма и социализма назвали индустриальным обществом,
а закон движения определенной
общественно-экономической формации — капитализма и его влияние на
положение классов капиталистического общества. Маркс прямо
исключил антропологическое толкование категорий
«Капитала» в противовес Фромму, который эти критерии
считает «наполненнымп» антропологическим
содержанием.

176
Приведенная выше точка зрения Маркса относительно
методов и целей его научной деятельности совершенно
несовместима со стремлением «марксизаторов» самых
различных мастей (подменить научный социализм каким-то
«гуманистским социализмом», который является
следствием не объективных тенденций общественного развития,
а результатом свободного выбора предложенных историей
альтернатив, причем на этот выбор могут оказывать
влияние только этические нормы более высокого порядка,
философия ценностей «гуманистского марксизма».
* * *
Парадоксальным образом ничто лучше не
свидетельствует о формирующемся, несмотря на очень многие
бросающиеся в глаза различия и противоречия, внутреннем
единстве современной буржуазной идеологии, как то. что
пущенные в оборот с диаметрально противоположных
полюсов этой идеологии «неомарксистские» интерпретации
приводят в конечном счете к одинаковому по авоей
сущности результату. Об этом свидетельствует, например, то,
что вскормленный англосаксонским позитивизмом Кола-
ковский в толковании марксизма приходит к выводам,
весьма схожим с теми, к которым пришел
экзистенциалист-неофрейдист Фромм.
В вопросе оценки отношения науки и идеологии Кола-
ковский исходит из одного из основных позитивистских
тезисов, согласно которому «мир ценностей» необходимо
строго отделить от «мира вещей». Другими словами,
«ценности», определяющие направления и цели действий
людей, не могут никоим образом быть связанными с
выводами, сделанными на основе изучения «мира вещей».
Основная «ошибка» марксистского понимания отношения науки
и идеологии, но млению Колаковского, заключается в том,
что оно оказалось неспособным провести это
разграничение. «В этом смысле возражения позитивистов
оказались оправданными»81,—писал он. Вывод: среди идей
Маркса некоторые стали составными частями науки,
другие остались вне ее. «С этой позиции, — утверждает Кола-
ковский, — деление ученых на марксистов и немарксистов
стало совершенно бессмысленным»82. Из концепций Ко-

177
лаковского вытекает, что говорить о марксистской
политической экономии как о науке — такая же бессмыслица, как
говорить о марксистской биологии или о марксистской
астрономии. Все, что остается в соответствии с таким
подходом от марксизма, пе имеет ничего общего с «миром
вещей», то есть с действительностью, составляющей
предмет науки, а отпосптся к «миру ценностей», который в
форме некой концепции религиозно-этического характера
служит ориентиром в действиях, удовлетворяющих
определенные общественные потребности определенных групп
людей.
Из всего этого следует, что оспованная на
«неомарксистском» понимании отношения науки и идеологии
постановка вопроса о научном социализме или «гуманистском
социализме» в действительности связана не с поисками
эпитета, который бы лучше отражал сущность социализма;
на деле такая постановка вопроса представляет собой
отрицание научной в строгом смысле сущности марксистско-
ленинской теории. Вместе с тем в соответствии с
неопозитивистским подходом она означает, что выявление
противоречий между марксизмом и буржуазной идеологией
находится вне компетенции науки и что в конечном итоге
этот вопрос может быть решен на оспове критериев
субъективной философии морали. Эта мысль особенно ясно
выражепа в ряде обобщающих утверждений в работе
Л. Колаковского «Понимание истории и возможность
познания истории».
Основным тезисом этой статьи является утверждение
о том, что история сама по себе представляет
непостижимый процесс. В изображении Колаковского любая теория
истории, включая и марксизм, представляет собой одну из
форм теологии83. Значение истории может быть понято
только впоследствии с помощью различных философий.
Но последние в принципе не .могут иметь научного
содержания, и поэтому различные концепции истории пе могут
быть рассмотрены на оспове критерия научности — они
все одинаковым образом ненаучны. Теории истории
нужны для оказания воздействия на деятельность людей, но
подобный способ воздействия аналогичен религиозному.
Претензия марксизма на научность есть всего лишь одно
•из проявлений той иллюзии, покончить с которой настало
время. Марксизм не в качестве науки, а только как
совершенно независимый от нее «гуманизм» может претендо-
12 г. ршщ

178
вать на то, чтобы задним числом «придавать» истории
«значение», причем он может иметь преимущество перед
другими идеологиями лишь постольку, поскольку способен
выбрать «ценности» более высокого порядка, чем другие
«исторические теологии».
На самом деле, однако, вопрос о том, какая из
концепций истории является научной, а какая — формой
теологии, решается не абстрактными историко-философскими
рассуждениями, а исключительно объективной
общественной практикой, предшествующим опытом человеческой
истории и утверждением или опровержением сделанных
из него выводов в последующей общественной
деятельности людей.
Колаковский, однако, вместо этого избрал более
удобный путь, который, впрочем, уже до него был
основательно протоптан представителями тех релятивистско-агности-
цистских, субъективистских направлений буржуазной
идеологии, которые в политической экономии
представлены немецкой исторической школой, в философии — нео-
каптианством и родственным с ним позитивизмом, в
социологии же — течением, связанным с именем Макса
Вебера. Эта бросающаяся в глаза схожесть была
подмечена западногерманским идеологом Ирвингом Фетчером.
который по поводу упоминавшегося исследования Кола-
ковского писал следующее: «Колаковский, таким образом,
выводит из предварительной ценностной оценки человеко-
центричное толкование истории. Наука и марксистская
философия истории располагаются на противоположных
полюсах. Это приближается к точке зрения неокантианцев
или даже экзистенциалистов» 84. Фетчер ясно видел и то,
что направление, столь активно нападающее на «марксизм
II Интернационала», в действительности как раз является
органическим продолжением того философского
ревизионизма, который процветал во II Интернационале. По
поводу этого он пишет следующее: «...Как и в случае с
неокантианскими марксистами II Интернационала, рядом с
якобы свободной от философии общественной наукой
становится субъективная, «избранная» философия морали,
которая служит необходимым дополнением
предыдущей» 85. Теория истории Колакавского с точки зрения
существа есть не что иное, как синтез позитивистского
понимания науки, которое политэкономию и
исторический материализм квалифицирует как «метафизику»,

179
и философии ценностей «марксйзйрующёго»
экзистенциализма.
Тенденция этой «человекоцентри^ной философии»
совершенно ясна: она отрывает человека от той
естественной и общественной основы, на которой он возник и
развился, и превращает его в итоге в чистую абстракцию.
Эта концепция настолько абсолютизирует действительную
неповторяемость человеческого индивида, настолько
абсолютизирует возможность выбора, что в ее трактовке
человек есть в абсолютном смысле «автономное существо»,
мнимая автономия которого основывается на отрицании
объективных, независимых от воли и сознания человека
законов природы п общества.
Наиболее последовательные фальсификаторы
марксизма доходят до того, что ответственность за его
позитивистское «-вырождение» возлагают на самого Маркса. Г. Лих-
тейм, следуя традиции многих десятилетий, рассуждает,
например, о «двусмысленном стношешш Маркса и
Энгельса к Конту и марксизма к позитивизму» 86. По его мнению,
влияние марксизма происходило в том же направлении,
что и влияние позитивизма: «Оно ознакомило
общественность с таким представлением о мире, которое
соответствовало значению, придаваемому этим понятиям
(марксизму и позитивизму.— Г. Р.) теми писателями, которые
верили в то, что методы естественных наук распространи-
мы на историю и общество» 87.
Сформулированное против марксизма обвинение в
позитивизме, или, как говорят в последнее время, в «сциен
тизме», строится на нескольких чисто формально схожих
моментах. В первую очередь на том, что и позитивизм,
и марксизм ссылаются на общие законы человеческого
развития и оба используют понятие естественного закона.
В действительности, однако, трудно себе представить
большее различие, чем то, которое существует между
позитивизмом и марксизмом-ленинизмом. Для иллюстрации
этого различия достаточно привести один-единственный
пример. Известно, что основоположник позитивизма, Конт,
самым решительным образом выступил против
классической политической экономии и отверг как мысль о
взаимосвязи явлений общественной жизни с экономической
структурой, так и метод, который вел к познанию
вскрытых классической экономией естественных законов. Конт
толковал закон таким образом, что отрицал диалектику

180
категорий явления и сущности, паивав ее «пенаучной
спекуляцией». Наряду с этим у Конта и его последователей
весьма сильно ощущалась тенденция к тому, чтобы основу
для понимания явлений общественной жизни искать в
естественных науках. То есть они стремились вскрыть пе
естественные законы общества, а пытались к общественной
жизни применить, непосредственно или косвенно, законы
естественных паук, в ос.тювпом биологии.
Маркс рассматривал развитие общества как
«естественно-исторический процесс», но законы этого процесса
он искал не в природе, а в обществе. Маркс критиковал
классическую политическую экономию за то, что она не
увидела связей вскрытых ею экономических законов с
существующей общественно-экономической формацией, то
есть за то, что не увидела достаточно ясно исторический
и общественный характер этих «естественных законов».
Но в выдвижении самой идеи естественного закона Маркс
видел большую заслугу классической политической
экономии в противовес копцепц-ии Конта, о которой, как
известно, он отзывался уничтожающим образом.
Обвинение в позитивизме, нападки на идею
естественного закона направлепы всегда против той
фундаментальной мысли Маркса, согласно которой между естественными
и общественными науками принципиальной разницы не
существует — в том смысле не существует, что как те, так
п другие способпы вскрывать объективные законы и что
признание таких объективных законов вовсе не
противоречит природе складывающихся из сознательных
человеческих действий общественных процессов. Когда, например,
еще более полувека назад легальный марксист Струве
выступил с лозунгом «полный крах концепции
политической экономии, основанной на идее естественного закона»,
Ленин в своей работе «Новое уничтожение социализма»
самым решительным образом выступил в защиту этой
фундаментальной марксистской позиции. То, что он тогда
написал, полностью справедливо и в отношении
современных толкователей марксизма, в частности представителей
его «гуманистского» направления. «/Вопиющая
неправда, будто идея естественного закона в политической
экономии потерпела крушение, будто о ней «неприлично
говорить». Как раз наоборот. Именно «ток от
естествознания к обществоведению» подкреплял, подкрепляет и
делает неизбежной эту идею. Именно «материалистический

181
историзм» окончательно обосновал эту идею, очистив ее от
метафизических (в марксистском значении этого термина,
т. е. антидиалектических) нелепостей и недостатков.
Говорить, будто «естественный закон» классиков «этически
дискредитирован», как буржуазная апологетика, значит
говорить непереносный вздор, значит извращать и
классиков и «материалистический историзм» самым
бесшабашным образом. Ибо классики нащупывали и нащупали
целый ряд «естественных законов» капитализма, пе понимая
его преходящего характера...» 88. Таким образом, истинной
целью обвинений в позитивизме, в «сциентизме» является
разделение социализма и науки и вместе с этим
утверждение тезиса о какой-то моральной (потребности
преобразования социализма.
В свою очередь наиболее важной тенденцией, которая
вытекает из разделения социализма и науки, является
вытеснение объективного закона, категории
необходимости из концепции общественного развития. Согласно
«гуманистакому марксизму», очищенному от влияния
«Маркса-экономиста», общественный детерминизм в
принципе несовместим с «человеческой практикой», главным
составным элементом которой является трактуемая чисто
в экзистенциалистском духе свобода. Конечно, с этой
экзистенциалистской философией свободы
совершенно несовместима концепция, которая вслед за
Энгельсом считает свободу неотделимой от познания
необходимости.
В соответствии с вышеизложенным Карел Косик
отрицает смысл свободы, основанной на осознанной
необходимости. Характерно, что, ссылаясь на Сартра, он
утверждает: «Детерминистское толкование истории не оставляет
места для деятельности индивида и тем самым не может
объяснить конкретную историю» 89. М. Маркович пытается
найти выход из этого конфликта в утверждении о том, что
«теория Маркса есть результат критического изучения
исторических возможностей» 90. Согласно Э. Фромму,
свобода является не необходимостью, а «действием,
основанным на познании альтернатив и их последствий» 91. В
изображении Фромма свобода для Маркса представляет собой
«великую возможность человека выбирать хорошее в
противовес плохому» 92.
Если отвлечемся от того, что Фромм вконец неспособен
различать, что он читал у Маркса, а что у Кьеркегорэ

182
(выбор индивида между «хорошим» и «плохим» является
основным тезисом этики Кьеркегора, для Маркса такая
субъективистско-морализаторская постановка вопроса в
самом принципе невозможна), то позиция «гуманистского»
направления вполне может быть сведена к следующему:
в истории не существует объективной необходимости,
а только альтернативы, и исключительно от действия
людей зависит, какая из имеющихся возможностей
превратится в действительность.
Первый недостаток этой концепции заключается в том,
что она пытается представить в качестве оригинальной
марксистской мысли то, что на самом деле не является ни
оригинальным, ни марксистским. В связи с отим
достаточно вспомнить, что такие ведущие представители
современного неолиберализма, как Ойкен и Рёпке, которые,
конечно, весьма удивились бы, если бы кто-нибудь
заподозрил их в симпатиях к марксизму, приводят ту же
аргументацию, когда пытаются отрицать необходимость вызре-
вапия монополистического капитализма. Поскольку, по
мнению Ойкена и Рёпке, в общественной жизни не
существует объективной необходимости, то полностью от
решения людей зависит, какую из двух альтернатив —
свободную конкуренцию или господство монополий — они
выберут. Однако сама действительность свидетельствует о том,
что у монополистического капитализма в условиях
сохранения капиталистического строя не было и нет и сегодня
никакой другой альтернативы, что в любой
капиталистической стране определенный уровень концентрации и
централизации производства и капитала необходимым
образом, независимо от воли и сознания людей ведет к
установлению господства монополий.
Означает ли приведенный пример, что механизм
действия объективных необходимостей всеща одинаков, что
субъективные факторы играют всегда столь же
незначительную роль, как в этом примере? По мнению Адама
Шаффа, одного из наиболее восторженных учеников
Фромма, признание принципа исторического детерминизма
ведет именно к такому результату. «Из творца истории, из
господина собственного выбора человек превратится в
простой продукт, в среднее статистическое, в исполнителя
тех исторических законов, которые независимы от его
воли» 93.
Шафф, как опытный философ, должен был бы знать, что

183
ложиая постановка вопроса ведет только к ложному
ответу. Согласно Шаффу, мы или должны признать, что
законы истории независимы от воли человека и в этом случае
исчезает всякая возможность свободного действия
человека, или согласиться с тем, что человек — творец истории
и тогда нет места для объективных законов. Шафф в
данном случае только повторяет ту ложную альтернативу,
которую еще более четверти века назад сформулировали
такие представители экзистенциалистской философии
человека и свободы, как Сартр и Мерло-Понти. Шафф
смешивает диалектическое толкование детерминизма с
механическим, и из-за отрицания последним активной роли
действий человека он приходит вообще к отрицанию самого
детерминизма.
Ленин говорил, что диалектику от софистики отделяет
часто лишь один шаг. Вся деятельность представителей
«философии практики», «гуманистского марксизма»
состоит в том, что они постоянно практикуются в его
совершении. Подчеркивая значение субъективного фактора, что
само по себе справедливо и необходимо, они превращают
его путем отрицания детерминизма в субъективизм,
который абстрактно-идеалистически трактуемую идею свободы
противопоставляет совершенно механически трактуемой
необходимости, лишенной какого-либо субъектизного
элемента.
Вопрос не в том, является ли человек творцом
истории — конечно, имеется в виду не абстрактно
воспринимаемое «автономное существо», а общественно
определенный, относящийся к соответствующей эпохе и классу
человек,— а в том, действительно ли люди в прежней
истории, то есть в «предыстории» человечества, свободно
формировали свою историю? Человек тогда может стать
свободным творцом истории, когда целп и результаты его
общественной деятельности в основном и целом
совпадают. Но это прежде всего требует ликвидации классовых
обществ, основанных на частной собственности, поскольку,
пока существуют классы с противоположными
интересами, до тех пор действия людей необходимым образом
перекрещиваются и «свободные действия» одних людей
(классов) могут реализоваться только за счет того, что не
реализуются «свободные действия» других людей
(классов). Энгельс в письме Блоху от 21—22 сентября 1890 г.
эту мысль выразил следующим образом: «Ведь то, чего

184
хочет один, встречает противодействие со стороны всякого
другого, и в конечном результате появляется нечто такое,
чего никто не хотел. Таким образом, история, как она шла
до сих пор, протекает подобно природному процессу и
подчинена, в сущности, тем же самым законам движения.
Но из того обстоятельства, что воли отдельных людей...
достигают не того, чего они хотят, но сливаются в нечто
среднее, в одну общую равнодействующую, — из этого все же
не следует -заключать, что эти воли равны нулю» 94. Если
мы все же интересуемся не исторической мифологией
«философии практики», а действительной историей, то
придем к выводу, что в отличие от современных,
создающих мифы исторических концепций единственно
убедительной оказывается научная концепция Энгельса. Как,
например, можно па основе концепции «человека как
свободного творца истории» объяснить мировой экономический
кризис 1929—1933 гг. пли уже ставший хроническим ва-
лютно-фпнансовый кризис мирового капиталистического
хозяйства? Ведь никто не желал этих кризисов, а они все
же наступили. Абстрактные и пустые словоизлияния о
человеке, о свободе, о практике не могут заменить
конкретного научного анализа тех отношений (объективных
отношений!), в которых человек, свобода и практика получают
содержание и могут реализовываться.
Общий анализ принципиально сходных моментов и
имеющихся различий в естественных и общественных
процессах, однако, недостаточен. Дело в том, что
механизм действия объективных необходимостей в различных
эпохах общественного развития и в различных сферах
общественной жизни далеко не одинаков. Возникновение
монополистического капитализма, по существу, было
процессом совершенно стихийным, но, например, конкретные
формы вывоза капитала, характерного для эпохи
империализма, несут на себе печать весьма сознательных
политических и других соображений. Становление в развитых
капиталистических странах системы
государственно-монополистического капитализма также было объективной
необходимостью, но в осуществлении этой необходимости,
несмотря на спонтанный в своей основе характер
процесса, уже значительно большей была роль сознательных
субъективных факторов. Построение социализма тоже
является объективной необходимостью, а пе только одной из
альтернатив развития, как это утверждают нредставитеди

185
«гуманизирующего» направления, но произойти оно может
только как сознательный в своей основе процесс.
Объективная необходимость перехода к социализму
относится, естественно, к целой исторической эпохе, а не
к определенной исторической ситуации. Так же как
применительно к исторической эпохе социализм не имеет в
общественном развитии другой альтернативы, нет такой
конкретной исторической ситуации, в которой переход к
социализму пе имел бы альтернативы. В такой постановке
вопроса отчетливо проявляется диалектическое,
признающее субъективный момент и заключающее его "в себе
понимание детерминизма. Именно Ленин, непримиримый
противник субъективизма, был тем, кто подчеркивал, что
для буржуазии нет в абсолютном смысле безвыходных
ситуаций, то есть пет таких ситуаций, в которых бы переход
от капитализма к социализму произошел только под
действием объективных обстоятельств. Но такая имеющая
фундаментальное значепие позиция не привела Ленина в
отличие от представителей «гуманистской философии
практики» к отрицанию объективной необходимости
социализма. Ленин никогда не подчинял борьбу за социализм
абстрактным «ценностям» или этическим нормам, равпо
как и пе выводил ее из них, хотя они и служат для
«человека» указателехМ при «выборе среди альтернатив». От
того, победит пли нет социалистическая революция в
данпый период в данной страпе, вовсе не меняется
проблема объективной необходимости социалистических
преобразований. Опа не меняется, поскольку в системе
капиталистического производства постоянно действуют те
противоречия, обострение которых время от времени вновь
и вновь ставит на повестку дня вопрос о социалистическом
преобразовании общества.
В обществеппой жизни нет субъективности без
детерминизма и нет детерминизма /без субъективности. В
материалистическом понимании общественного развития они
столь же неотделимы друг от друга, как необходимость п
случайность, отдельное и целое, явление и сущность
и т. д. Победа социализма, переход из «царства
необходимости © царство свободы» вовсе ие означает наступление
состояния субъективистского индетерминизма. Свобода и
в социализме пеотделпма от познания необходимости,
усиление же роли субъективного фактора требует еще более
активной борьбы против субъективизма. Практика социа-

186
мистического строительства доказывает лучше всякой
теоретической аргументации, что в условиях социализма
возможность выбора для людей весьма детерминирована, и во
всех реальных альтернативах развития выражаются >в
более или менее адекватной форме весьма объективные
необходимости.
Для тенденции разделения социализма и науки всегда
характерно представление, которое рассматривает
социализм не как объективную необходимость общественного
развития, а как моральное требование и которое пытается
превратить марксизм в какую-то абстрактную философию
морали. Одной из характерных черт этого представления
является попытка установить непосредственную
взаимосвязь между Марксом и абстрактно морализирующими
представителями 'классической немецкой философии — в
основном Кантом и частично Фихте. (Особенно очевидной
была эта попытка в работах Гароди первой половины
60-х годов.) Известно, что Энгельс положительно
отзывался о той критике, с которой Гегель выступил по адресу
Канта. Нужно сказать, что отношение к этой критике
«зачастую становилось водоразделом между различными
идеологическими течениями в рабочем движении. Совершенно
очевидным в этом смысле является пример Бернштейна,
у которого ненависть к гегелевской диалектике и
неотвратимое притяжение к кантовской философии морали
мотивировались в первую очередь как раз подменой научного
социализма неким этическим социализмом. Но точно так
же обстояло дело и с предвестником «гуманистского
марксизма» бельгийцем де Маном, который провозглашал,
что основанный на необходимости социализм является
аморальным социализмом. По существу, то же
проповедуют и ссылающиеся в противовес «Марксу-экономисту»
или «Марксу-позитивисту» на так называемого «Маркса-
гуманиста» Лефевр, Фромм, Косик, Маркович и,
пожалуй, наиболее активно Стоянович. Общим принципом для
них является то, что «настоящая нормативная этика»
и обосновывающий общественный детерминизм
исторический материализм п марксистская политическая экономия
несовместимы друг с другом. Господствующие экономиче-

187
ские отношения определяют с точки зрения человеческой
деятельности только «поле возможных альтернатив», но
никоим образом не необходимое направление
общественного преобразования. Сущность их часто волюнтаристской
аргументации заключается в том, что, поскольку
автономия человека требует свободного, основанного на
моральных нормах выбора, то нужно отбросить мысль о
действующей в обществе объективной необходимости.
Маркс и Энгельс показали, что корни мистификации,
проявляющейся в кантовской философии морали, кроются
в том, что Кант оторвал свои моральные постулаты от тех
материальных отношений, идеологическими выразителями
которых они всего лишь являются. «Характерную форму,
которую принял в Германии основанный на действительных
классовых интересах французский либерализм, — пишут
Маркс и Энгельс, — мы находим опять-таки у Канта. Ни
он, ни немецкие бюргеры, приукрашивающим выразителем
интересов которых он был, не замечали, что в основе этих
теоретических мыслей буржуазии лежали материальные
интересы и воля, обусловленная и определённая
материальными производственными отношениями; поэтому Кант
отделил это теоретическое выражение от выраженных в
нём интересов, превратил материально мотивированные
определения воли французской буржуазии в чистые
самоопределения «свободной воли», воли в себе и для себя,
человеческой воли, и сделал из неё таким образом чисто
идеологические определения понятий и моральные
постулаты» 95. Понятно, что наследники концепции Канта
наклеили ярлык «вульгарного материализма» на те
утверждения Энгельса и Ленина, согласно которым в
моральных нормах выражаются материальные интересы,
определенные экономической структурой общества, и критерии
морального поведения неотделимы от позиции, занятой по
актуальным проблемам классовой борьбы.
Упоминавшийся выше Рубел обвинял и Маркса
«в двусмысленном поведении», утверждал, что оно якобы
проявилось в том, что Маркс подчеркивал важность
этических требований самоосвобождения пролетариата и
одновременно осуществлял научную деятельность,
направленную на открытие экономического закона движения
капиталистического общества, что, по мнению Рубела,
противоречит друг другу. Стоянович в одной из своих лекций
попытался это «противоречие» объяснить тем, что Маркс

188
во миошх отношениях еще оставался пленником
естественнонаучного мышления XIX в., оставался им, поскольку
не мог знать современной «философии ценностей». По
утверждению Стояновича, следствием этого явилось
противоречие между «жестким» и «умеренным» детерминиз-
мами Маркса. В изображении Стояновича в произведениях
Маркса обнаруживается «внутренний конфликт и
напряжение между склонностью к умеренному и крайнему
детерминизму» 96. По его мнению, «умеренный» детерминизм
проявляется в тех определениях Маркса, в которых о
законах говорится, как о тенденциях, «крайний» же
детерминизм присутствует в тех В1зглядах, согласно которым
общественные законы действуют с железной
необходимостью. В другом месте Стоянович это мнимое
противоречие представляет как взаимоисключающие друг друга
противопоставления детерминизма и свободы. «Мы можем
видеть, таким образом, как переплетаются и как
противоречат друг другу у Маркса два мотива. Люди — субъекты
исторического процесса, но его ход не зависит от
человеческого сознания и воли. Человек — творческое существо,
но история имеет только единствеппо возможное
направление. Люди могут влиять па исторические события, по
только на их скорость, а не на направление» 97.
Критерии свободы и морали, по мнению Стояновича,
согласуются только с «умеренно детерминистскими»
взглядами Маркса, которые вместо объективной необходимости
содержат якобы признание только исторических
возможностей. Это относится и к целям осуществления
социализма. «Марксистская нормативная этика доляша призвать и
морально обязать людей к тому, чтобы они всеми силами
служили осуществлению социализма. Однако для того,
чтобы это сделать, она должна отбросить крайне
детерминистские определения Маркса. Более того, по моему
мнению, вместо того чтобы подчеркивать неизбежпость
социализма, гораздо более приемлемо рассматривать
социализм как реальную историческую возможность...» 98.
Здесь требование создания «истинной нормативной
этики» органически переплетается с отрицанием принципа
общественного детерминизма, с крайне субъективистской
оценкой моральных проблем, с превращением научного
социализма в «этический социализм», что, впрочем, уже
давно является конечной целью оппортунистических
направлений в:социалистическом рабочем движении.

189
Стояпович свою субъективистско-идеалистичеокую
позицию пытается увязать с марксизмом тем, что
противопоставляет друг другу составляющие органическое
единство тезисы Маркса об объективном характере
общественных законов и о действии их в виде тенденции. Он
утверждает, что якобы «Капитал» был написан не одним,
а двумя Марксами, один из которых был «жестким»
детерминистом, а другой — «умеренным». В
действительности все творчество классиков проникнуто защитой
диалектического понимания общественного детерминизма как от
механистических, так и от субъективистских искажений.
Маркович в своей работе «Марксистский гуманизм и
этика» попытался определить те «ценности», моральные
критерии, которые должны были бы служить указателями
для человеческих действий. Небезынтересно в качестве
примера привести некоторые из них: при равных прочих
условиях свобода предпочтительнее рабства; созидание
лучше, чем разрушение; лучше, если действия
одновременно служат общественным и личным делам, чем если
ими руководят только индивидуальные интересы; лучше,
если люди располагают равными правами, чем если
некоторые из них имеют привилегии, и т. д. Нет в мире
либерала или даже реакционера самой высокой пробы, который
бы с готовностью не подписался под этими прописными
истинами, «интеллект» которых чуть ли не достигает
«уровня Бентама». О том, каково было мнение Маркса о
таких «цепностях» и «этических нормах», достоверно
свидетельствует его письмо к Зорге, датированное 19 октября
1877 г., в котором он пишет: «Компромисс с
лассальянцами привел к компромиссу и с другими половинчатыми
элементами, в Берлине (через Моста) с Дюрингом и его
«почитателями», и, кроме того, с целой бандой незрелых
студентов и преумнейших докторов, поставивших себе
задачей дать социализму «более высокое, идеальное»
направление, то есть замепить его материалистическую базу
(требующую, раньше чем ею оперировать, серьезного
объективного изучения) — современной мифологией с ее
богинями справедливости, свободы, равенства и
братства» ".
Марксистский принцип общественного детерминизма
прпзнает относительную самостоятельность морали, но
самым решительным образом отрицает точку зрения, в
соответствии с которой социализм должен подчиняться

190
абстрактным моральным нормам. Ведь отказ от этой кон-
цепции явился одним из наиболее важных шагов, которые
привели к завоеванию марксизмом автономии по
отношению к морализирующим направлениям мелкобуржуазного
социализма. То, что позиции Стояновича и его коллег не
имеют ничего общего с марксизмом, было подмечено даже
таким открыто буржуазным идеологом, как А. Дж. Грегор.
Высказав свое восхищение «удивительной
интеллектуальной независимостью» Стояновича, с которой тот
отождествил себя с немарксистскими взглядами, А. Дж. Грегор
следующим образом прокомментировал цитировавшийся
доклад Стояновича: «Поскольку профессор Стоянович
готов к тому, чтобы отказаться от всех тех важных
принципов классического марксизма, которые в прошлом
вызывали возражения философов... предлагаю опустить эпптет
«марксистский», когда приступаем к обсуждению этики.
Его использование вносит хаос и порождает ненависть.
От всего сердца приветствую исследование профессора
Стояновича, как очевидное доказательство того, сколь
далеко готовы пойти современные марксисты, для того
чтобы присоединиться к нашему общему предприятию» 10°.
Таким образом, неомарксистская интерпретация
отношений науки и идеологии приводит к обоснованию того,
что «гуманистским ядром» марксизма, которое необходимо
сохранить, является абстрактная философия морали,
которая этические нормы человеческой деятельности, «мир
ценностей» принципиально отделяет от выводов,
сделанных на основе изучения «мира вещей», и при этом
заявляет, что «правила морального поведения не могут
происходить ни из какой теории исторического прогресса...» 101.
Результатом этого является отделение «неомарксистами»
критерия общественного развития от «вульгарноматериа-
листической» концепции, которая опирается на
материальные условия существования, и прежде всего на развитие
производительных сил. В противовес этому «подходу»
Стоянович современную программу «истинного
социализма» декларировал следующим образом: «Как обычно, и
здесь мистификация основывается на существующем в
действительности элементе. Это зависимость всей
общественной жизни от развития производительных сил. Только
эта зависимость для Маркса не имеет характера
ценности...» 102. «Гуманизация производственных и других
отношений между людьми — вот что для Маркса является

191
критериам общественного прогресса» 103. «Марксизм своим
существованием обязан только истине гуманизма и
гуманизму истины».104.
Не «слишком благодарная задача полемизировать с этой
непревзойденной по размаху фальсификацией и равно по
скудости аргументов софистикой, поскольку по сравнению
со Стояновичем примером научной честности мог бы быть
даже Бернштейн, который, несмотря на все совершенные
им искажения, по крайней мере не отрицал того, что его
позиция в корне противоречила учению Маркса. Впрочем,
эта полемика излишня для всех тех, кто с Марксом знаком
по его оригинальным трудам, а не на основе его
неомарксистских интерпретаций. Ведь Маркс и Энгельс уже в
«Немецкой идеологии», первом научном обобщении
материалистического понимания общественного развития,
дискутируя с прародителем мелкобуржуа13ного анархизма
Штирнером, подчеркнули, что степень освобождения
человека не может быть чем-то абстрактным, а зависит от тех
материальных условий, в которых живут люди. «В
действительности же, — писали они, — дело происходило,
конечно, таким образом, что люди завоёвывали себе свободу
всякий раз постольку, поскольку это диктовалось им и
•допускалось не их идеалом человека, а существующими
производительными силами» 105. Именно этим тезисом
руководствовался Маркс, когда выступил в- поддержку
ориентировавшегося исключительно на развитие
производительных сил Рикардо в противовес ссылавшимся на
«гуманизм» его противникам. Но для многочисленных
представителей «неомарксизма», среди которых немало не
только косвенных, но и непосредственных учеников Штир-
нера, понять различие между двумя концепциями и
подходами — дело безнадежное.
Стремление «неомарксистских» направлений утвердить
признание правомочности существования различных
вариантов марксизма ставит не просто какие-то абстрактные
теоретические проблемы, а органически смыкается с той
тактикой международного империализма, которую
называют политикой «размягчения». Эта тактика строится на
осознании руководящими буржуазными политиками и

192
идеологами того факта, что безрезультатной является
такая пропагандистская деятельность, которая возможности
принятия рекламируемых ими принципов свободы и
демократии связывает с открытым свержением
существующего в социалистических странах общественного строя. Как
это подчеркивал в одном из ведущих американских
внешнеполитических журналов Дж. Лукашевский, «вклад,
который мог бы сделать Запад в желательное развитие
Средней Европы, должен был бы заключаться в
неоднократном и открытом заявлении о том, что он не имеет
намерений подорвать социалистические основы экономики
и общества среднеевропейских страш>106. Далее он в
качестве комментария добавляет: «Запад должен принять
социализм в Средней Европе в первую очередь из-за
народов этого региона. Подавляющая часть тамошней
оппозиции существующей системе возникла не по причине
стремления к восстановлению капитализма, а потому, что
мечтает о свободе и благополучии в условиях самого
социализма» 107. 3. Бжезинский, исходя из аналогичных
соображений, рекомендовал руководителям США такую
тактику, которая бы «сделала возможными политические
шаги, направленные на то, чтобы последовательно привлечь
к западному миру ревизионистский коммунизм» 108. В
качестве последствия этой тактики, по его мнению,
«небессмысленно ожидать того, что в последующем десятилетии,
очевидно, можно будет увидеть эрозию наиболее боевых
аспектов марксизма-ленинизма» 109. В качестве главной
цели наступления Бжезинский определил «ленинскую
интерпретацию марксизма», поскольку «именно ленинизм —
это чисто русское образование—превратил марксизм в
боевую и тоталитарную систему» по. Конечной же целью/
по утверждению Бжезинского, должна быть
социал-демократизация коммунизма. «Настоящая разрядка тогда
может наступить, когда... восточные режимы
последовательно будут приобретать такой характер, который
приблизит их к социал-демократии. Все, что не достигает этого,
1геизбеж.но. .неустойчиво и неудовлетворительно...» 1П.
Из этих цитат вполне ясно вырисовывается концепция,
которая наряду с прочим стремится распространить
принцип сосуществования на сферу идеологии, чтобы на этой
основе оказывать влияние на проходящие в
социалистических странах идеологическо-политические и культурные
процессы, воздействовать на их понимание и оценку.

193
Вполне понятно, что особенно важной целью в этих
устремлениях является плюрализация марксизма,
утверждение правомочности существования различных
направлений внутри марксизма. Достижение этой цели позволило
бы различным формам буржуазной идеологии выступать
в одеянии марксизма и тем самым сделать относительным
различие между марксизмом-ленинизмом и
опирающимися, по сути, на буржуазную идеологию «вариантами
марксизма». Поэтому первоочередная задача заключается в
том, чтобы поставить под вопрос внутреннее единство
марксизма, его гомогенный характер. Фетчер пытается
решить ее следующим образом: «Что есть марксизм? Может
быть, учение Карла Маркса? Но ведь Маркс однажды
ясно сказал: «Tout ce que je sais, c'est que je ne suis pas mar-
xiste!» Или те теории, которые были предложены
Энгельсом, Каутским, Бернштейном, Плехановым? Все они
более или менее ясно претендуют на то, чтобы считаться
«марксистскими», но они настолько отличаются друг от
друга, что в них едва можно найти в качестве общей
черты хоть один-два «ведущих мотива» 112.
Основой концепции Фетчера является отрицание
единства науки и идеологии в марксизме. В соответствии с
этим, по мнению Фетчера, не может быть никакого
объективного критерия при определении того, какое
направление может считаться марксистским, а какое — нет.
Фетчер при этом называет марксистскими даже те
антимарксистские направления прошлого, которые являются
таковыми по собственному признанию их представителей.
Этим самым он пытается дело представить так, будто бы
на вопрос о принадлежности к марксизму нельзя дать
определенный ответ ни применительно к прошлому, ни
относительно настоящего. Но если нет единого марксизма,
то существуют его «варианты», и марксизм-ленинизм в
лучшем случае является одним из этих вариантов,
который лишь на основе субъективного произвола может
отождествляться с марксизмом.
Опыт уже более чем столетней теоретической борьбы
со всей очевидностью подтверждает, что ключ к
единственно правильному толкованию марксизма в осознании
того, что в нем наука и идеология образуют неразрывное
единство. Постоянно развивающийся марксизм
основывается на системе идей и взглядов, находящихся в
органической взаимосвязи, а вовсе не является гетерогенным со-
13 Г. Рипп

194
бранием противоречащих друг другу теоретических поЛо^-
жений, как это громко утверждают или замаскированно
представляют сторонники «плюралистского марксизма».
Марксизм не является каким-то универсальным
магазином по продаже идеологических элементов, среди которых
каждый может себе выбрать по вкусу и свободно
смонтировать их с другими идеологическими элементами,
взятыми совсем в других местах. Требование единства науки и
идеологии в марксизме наряду с прочим означает и то,
что под видом идеологии не может быть отвергнуто все,
что способствует лучшему познанию объективной
действительности, а также и то, что под флагом «научности»
не может быть принято ничего, что не являлось бы
идеологическим выражением противоположных пролетариату
классовых интересов. Марксизм одновременно является и
открытой, и закрытой системой. Он открыт для новых
явлений общественного развития, для новых научных
достижений. Марксизм закрыт для проникновения в него
чуждых ему идеологий. В соответствии с этим
осуществление единства науки и идеологии в марксизме требует
борьбы на два фронта. Одним из них является борьба с
догматизмом, который считает марксизм закрытой
системой не только для буржуазных идеологических течений,
но и для новых проблем общественного развития, для
новых результатов научных изысканий. Другим — борьба с
ревизионизмом, который марксизм считает открытой
системой не только с точки зрения требований научного
прогресса, но и по отношению к старым и новым
течениям буржуазной и мелкобуржуазной идеологии.
Идеологическая функция той концепции, которая отрицает
марксизм, заключается как раз в том, чтобы смазать, размыть
границы между марксизмом и этими течениями.
А. Шафф в своем докладе на устроенной в 1968 г. в
честь юбилея Маркса конференции ЮНЕСКО, ссылаясь
на мнимую антиномию «экономического» и «гуманистско-
го» Маркса, оперируя разделением науки и идеологии,
выступил с требованием идеологического сосуществования
и переплетения происходящих из совершенно различных
идейно-теоретических источников «гуманизмов» и обратил
внимание на «опасность» принципиального размежевания
между противоположными идеологиями. «Как бы дело ни
обстояло, современное развитие, или, скорее, познание,
марксистского гуманизма воплощается в духе открытой до-

195
ктрины, которая готова к диалогу и предусматривает такое
терпение, которое необходимо для этой цели» пз.
Последствия такой «открытой доктрины» и «диалога» более
конкретно определил идейный брат Шаффа Р. Гароди:
«...марксисты должны понять, интегрировать и
реализовать «человеческую основу» христианства — «трансцен-
денцию» и «любовь» 114. Избрав этот путь, Гароди очень
быстро пришел к открытому разрыву с коммунистическим
движением, к провозглашающей «принцип плюрализма»
позиции полного теоретического ликвидаторства,
сущность которой сформулирована им самим: «Если партия
желает быть не сектой доктринерских элементов, а
закваской всех тех сил, которые во Франции хотят
осуществления социализма, тогда не может быть «официальной
философии» и в принципе она и сама не может стоять ни на
идеалистической, ни на материалистической, ни на
религиозной, пи на атеистической основе» 115. В полном
соответствии со всем этим Стоянович следующим образом
обосновывает необходимость синтеза происходящих из
различных идейных источников «гуманизмов»: «Марксизм
только тогда сможет добиться прогресса, когда еще более
решительно откроет двери для других видов
гуманистической критики нашей эпохи: социалистической, персона-
листской, экзистенциалистской и других»11?. Согласно
Стояновичу, только этот путь может привести к
«ренессансу марксизма».
Проследив эту объективную логику плюралпзаторских
толкований марксизма, можно правильно понять
подлинное содержание лозунга, провозглашающего «ренессапс
марксизма». Лозунг «назад к Ленину» и сменивший его
затем лозунг «назад к Марксу» были призваны, как
показывает последующий ход событий, маскировать на
какое-то время открытый разрыв с марксистско-ленинской
теорией. Это утверждение сегодня уже может быть
выведено и из признаний самих представителей
«неомарксизма».
Что касается второго лозунга, то Стоянович считает,
что уже пришло время, когда нужно критически
относиться и к его глашатаям. «Обновители марксизма слишком
задержались на первой фазе, девиз которой «назад к
Марксу»... только недавно началось развитие философии,
мало связанное с Марксом» 117. (Пожалуй, нелишне еще
раз отметить, что «неомарксизм» под философией обычно
13*

196
понимает всю теорию исторического и общественного
развития.)
Стоянович в связи с этим признает, что концепция
марксизма, сведенная к зачатой на идеалистическо-этиче-
ской основе «теории отчуждения», не может найти
никакой опоры в произведениях «зрелого» Маркса.
«Для нас не так просто принять то, — писал он, —
что Маркс в своих последующих трудах, в общем, не
использует термин «отчуждение». Уже в «Немецкой
идеологии» Маркс самокритично относится к идее
«отчуждения» 118. Хотя это утверждение в данной форме далеко не
бесспорно, оно как бы придает иронию позиции тех
отстающих на фазу от Стояновича «марксизаторов», которые
с презрительным пренебрежением высказываются о тех,
кто осмеливается говорить о существенном изменении
взглядов Маркса в этой области.
Путь, ведущий от «обновления» марксизма к его
отрицанию, в Венгрии в последнее десятилетие хорошо может
быть прослежен в работах таких авторов, как Хеллер Аг-
неш, Хегедюш Андраш, Маркуш Дьёрдь, Вайда Михай
и др. Свой разрыв с марксизмом одно время и они
пытались, замаскировать лозунгом «множественность
марксизма». Конечным пунктом эволюции «неомарксистов»,
вышедших первоначально из рядов коммунистического
движения, является полное и открытое противопоставление
своих взглядов теории марксизма-ленинизма, в
результате чего исчезает всякое формальное различие между их
позицией и теми «вариантами марксизма», которые
возникли на основе буржуазной идеологии.
Конечной целью строящихся на разделении идеологии
и науки «неомарксистских направлений», естественно,
является дискредитация «ленинской интерпретации
марксизма», и с этой целью ленинизм представляется как
чисто русское явление. На основе всего этого легко донять,
почему встречают представители разлпчпых течений
«неомарксизма» столь радушное и широкое покровительство в
кругах тех, кто направляет политику «разрыхления»
социализма, со ссылкой на так называемые этические нормы
более высокого порядка, присущие «гуманистскому
варианту» социализма.
Единство теории научного социализма и практики
рабочего движения в нашу эпоху олицетворяют прежде
всего те страны, которые, построив социализм, своим сущест-

197
вованием, результатами труда доказывают преходящий и
переходный характер капиталистического строя. Эти
страны доказывают, что социализм является единственно
возможной «альтернативой» решению стоящих сегодня
перед человечеством задач.
Именно поэтому выступление представителей «гума-
нистского» направления против научного социализма
не может ограничиться нападками на теорию марксизма-
ленинизма. В соответствии с выполняемой ими в
международной классовой борьбе идеологической функцией они
стремятся к тому, чтобы дискредитировать те формы, в
которых эта теория осуществлена в социалистических
странах.
Так называемая антиномия «гуманистского» и
«экономического» Маркса занимает центральное. место в
«неомарксистской» концепции не в последнюю очередь потому,
что из нее выводится концепция двойственной
«альтернативы» или «модели» социализма. В соответствии с этой
концепцией практика сложившегося социализма
означает победу «Маркса-экономиста» над первоначальными гу-
манистскими устремлениями Маркса, и задача состоит в
том, чтобы в противовес этой «искаженной практике»
обеспечить осуществление «подлинного гуманистского
видения», «философской утопии» Маркса.
(Противопоставления этих двух «альтернатив» и «моделей» является
основной тенденцией. Существующие внутри
«неомарксизма» разнообразные течения в свою очередь
проявляются и в различных вариациях «альтернатив» и
«моделей».)
Стремление большинства «неомарксистских»
направлений к тому, чтобы удалить из марксистской идеологии
политическую экономию, проявляется и в том, что
предпринимаются попытки очистить понятие социализма от
приоритета экономических отношений, от их ведущей
роли в определении общественной системы и вообще от
всякого экономического содержания. В результате при
определении характера существующих общественных
отношений используются почти исключительно философские
критерии, вдобавок критерии абстрактной «философии
морали». В соответствии с этим Г. Петрович выразил
глубокое недовольство тем, как Маркс в «Критике Готской
программы» и Ленин в «Государстве и революции»
подошли к вопросу о двух фазах коммунизма и их отличи-
14 Г. Рипп

198
тельных чертах, о функции диктатуры пролетариата,
потому что в качестве исходного момента им служили
экономические отношения и система распределения.
В противовес Марксу и Ленину позиция Петровича
состоит в том, что «критерием, по которому различаются этапы
социализма, не может быть ни распределение, ни
экономика вообще, а какой-то более общий принцип, который
обращен к человеку как к целому» 119. Для того чтобы
определить социализм как «истинно человеческое общество»,
Петрович вместо научного подхода к понятию социализма
берет на вооружение громкие фразы идеалистической
философской антропологии и аксиологии. «Общество в той
мере является социалистическим, — утверждает он, — в
какой открывает возможности для свободного творческого
развития каждого человека» 120. Однако даже наилучшие
утверждения можно превратить в бессодержательные
фразы, если оторвать их от тех конкретных
общественных условий, в которых они сформулированы.
Сходным образом В. Корач утверждает, что вследствие
выделения экономических моментов как первичных в
социалистических странах понятие социализма получило
какое-то технократическо-экономическое толкование. Стоя-
нович дует в ту же дуду, когда прямо отрицает, что
существующая в Советском Союзе и других следующих
«советской модели» странах обществендая система является
социалистической. «Общественную систему, — пишет он,—
которая основывается на государственной собственности и
государственном управлении производством и
общественной жизнью, нужно считать не социалистической, а этати-
ческой. Так что наряду с капитализмом на мировой арепе
мы встречаемся с новой современной классовой
системой — этатической системой» 121.
Кто хоть в какой-то мере знаком с историей рабочего
движения и в рамках ее с той идеологической борьбой,
которую вели марксисты с анархизмом, тот легко увидит,
что «неомарксисты», по существу, используют против
«институционного марксизма» те же аргументы, что были
ранее на вооружении анархистов в их борьбе против
марксизма. Бакунин, например, в полемике с Марксом в
период I Интернационала говорил следующее: «Я
отвергаю коммунизм, потому что он означает отрицание
свободы, я же ничего человеческого не могу представить
без свободы. Я вовсе не коммунист, потому что коммунизм

199
фактически всю власть общества олицетворяет в
государстве, поскольку способствует централизации
собственности в его руках, я же желаю упразднения государства,
радикального искоренения авторитарного принципа и
опеки государства, поскольку по сей день государство под
предлогом морального воспитания, привлечения к
цивилизации порабощает людей, угнетает их, эксплуатирует и
разлагает. Я желаю организации общества, коллективной
или общественной собственности снизу вверх путем
свободного объединения, а не сверху вниз с помощью
авторитета...» 122.
Эта близость взглядов многих представителей
«неомарксизма» старым представлениям анархистов, которая,
в частности, проявляется в столь мифическом,
абстрагированном от всех общественных факторов изображении
государства, не ускользнула от внимания буржуазных
«марксологов». Уже не раз упоминавшийся Фойер этот
факт откомментировал следующим образом: «На
благоприятном расстоянии величиной в целое столетие
кажется, что Бакунин мстит Марксу. Современные
революционеры, интеллигенты и студенты — активисты с точки
зрения формы являются марксистами, но с точки зрения
содержания они бакуншщы» 123. Швейцарец Кюнсли,
который, правда, упрекает «неомарксистов» в нелогичности
их действий, заключающейся в том, что они, с одной
стороны, считают себя представителями «аутентичного
марксизма», а с другой — в своей критике
марксизма-ленинизма почти слово в слово используют те аргументы,
которые выдвигали против Маркса вожди анархизма, сам
берет на вооружение их приемы и, в частности, в одной
из своих лекций утверждает, что развитие «советского
марксизма» подтверждает справедливость той критики,
которую обратили против Маркса анархисты. «Тот, кто
сегодня перелистает писания анархистов, — отмечает
он, — с удивлением обнаружит, что они поистине точно
угадали направление развития, по их мнению
неизбежного, марксистской теории в сторону практики
бюрократического этатизма» 124.
Кюнслп с позиций последовательного антимарксизма
фактически приходит ,к выводу о том, что есть только один
марксизм и что в действительности может существовать
только тот социализм, который является реализацией
этого одного марксизма.
14*

200
Обвинение социализма в «вырождении», в
«этатизме», направленное против сложившейся в
социалистических странах общественной системы, по существу,
возводится «неомарксизмом» в ранг общей
закономерности социализма. Поскольку (распространяющаяся на
все сферы общества руководящая роль марксистско-
ленинской партии, функция государства рабочего класса
в строительстве социализма, всенародная (государствен-
ная) собственность на средства производства и т. д.
являются, с точки зрения «неомарксистских авторов»,
проявлениями этатизма, чуждого сущности социализма, то
получается, что понятие социализма уже не содержит
ничего такого, что не позволило бы его присоединить к
любым мелкобуржуазным, либеральным и анархистским
концепциям. Такое стремление, например, однозначно
прослеживается в позиции Л. Гольдманна, который в
одном из своих докладов заявил: «Не существует
абстрактного и универсального социализма, не существует и
такого отличительного признака, по которому можно было
бы всегда и везде определить, является то или другое
общество социалистическим или нет» 125.
Подобное выхолащивание содержания социализма,
которое, между прочим, поразительно походит на ту
метаморфозу, которая произошла с этим понятием в ходе
эволюции социал-демократии, служит основой для тех
лозунгов, которые существующим формам социализма
противопоставляют какие-то «гуманистские
альтернативы», «демократические модели» социализма.
Одной из существенных черт «неомарксистских»
направлений является то, что они представляют формы
существующего социализма как следствие победы в корне
ошибочной концепции социализма в противовес другим
альтернативам, возникшим в ходе исторического
развития. Такая постановка вопроса носит не какой-то
академический характер, а речь идет о том, что современный
правый и «левый» оппортунизм желают реабилитировать
своих духовных предков, чтобы тем самым оправдать
свои во многом смыкающиеся с их позициями взгляды.
Дискредитация всего прошлого коммунистического
движения означает отрицание его исторической
преемственности, наводит на мысль, более того, пропагандирует, что
сложившаяся практика социализма и теория в целом
должны быть отброшены.

201
В нападках «неомарксистов» на социалистические
страны центральную роль играет так называемый вопрос
о Сталине.
При анализе данного направления «творческой»
деятельности «неомарксистов» необходимо ясно видеть в нем
два ключевых момента. Первый состоит в попытке
сознательно исказить научную марксистскую оценку общих и
частных аспектов деятельности Сталина. Второй момент,
органически связанный с первым и представляющий
особый интерес с точки зрения рассматриваемой нами
проблематики, относится к той идеологической функции,
которую выполняет постановка идеологами «неомарксизма»
«проблемы о Сталине» в международной классовой борьбе
вообще и в политике «разрыхления» социализма,
проводимой империализмом, в частности.
Что касается первого момента научной марксистской
оценки деятельности Сталина, то необходимо сказать, что
в этой области за прошедшее время очень много сделано,
и в первую очередь в Советском Союзе, чего, однако,
представители «неомарксизма» и других
буржуазно-ревизионистских направлений не желают замечать или же,
руководствуясь слепой ненавистью, представляют в качестве
«вульгарной апологетики». Стремясь скрыть
марксистскую, глубоко научную оценку данной проблемы, они с
помощью разного рода идеологических манипуляций
построили вокруг нее заколдованный круг ложных
альтернатив. Эти альтернативы допускают, по существу, только
два в равной степени неприемлемых ответа на
поставленный комплекс проблем, причем отклонение одной
альтернативы предполагает автоматическое принятие другой.
В соответствии с одной из альтернатив выводы, сделанные
на основе критики Сталина, требуют принципиального
отрицания всей полувековой истории социализма, делают
невозможным признание исторической преемственности
коммунистического движения.
Действующие в соответствии с ленинскими принципами
коммунистические партии, естественно, не могут принять
этот сконструированный идеологической манипуляцией
«неомарксистов» и предложенный ими как единственно
возможный выбор между ревизионизмом и
«модернизированным догматизмом», они отвергают самое такую
постановку вопроса. Коммунистические партии с гордостью и
с не вызывающей никакого сомнения принципиальной по-

202
следовательностыо принимают наследство исторического
прошлого своего движения, исповедуют его историческую
преемственность, но с той же однозначностью
отмежевываются от попыток выдать в качестве «неизбежных
издержек революции» те ошибки, противные существу
марксизма-ленинизма, которые были допущены. Такой
принципиальный подход к установлению исторической правды
нельзя ни в коем случае считать только общей
принципиальной декларацией, он является и практическим
руководством к действию, необходимым для правильной
ориентации в дискуссиях о перспективах, исторических
возможностях социализма.
* * *
Стремление к реабилитации «старых альтернатив
социализма» находит свое выражение в основном в трех
направлениях «неомарксизма». Одно из них ставит
своей целью возрождение в скрытой или открытой форме
троцкизма, что выражается в попытках отдельных
представителей западной интеллигенции освежить
традиционный троцкизм концепциями маоизма или тем, что
понимается под его предельно туманными тезисами. Другое
направление характеризуется стремлением оживить
выступление старых анархистских и анархосиндикалист-
ских течений, переодев их в марксистское одеяние. И
наконец, третье, наиболее распространенное, направление
составляют попытки оживить программу
«демократического социализма» и в конечном счете
социал-демократического реформизма.
Среди упомянутых направлений в наиболее
благоприятном положении находится первое, поскольку троцкизм,
а также относительно широкий круг смыкающихся с ним
течений, ссылаясь на свое более чем полувековое
противоборство с реальным социализмом, с полным правом
могут претендовать на достойное место в стане
«неомарксистов».
И надо сказать, что усилия троцкистов встречают
активную поддержку. Весьма характерной с этой точки
зрения является позиция журнала «Мансли ревю»,
который за прошедшее десятилетие стал одним из самых
главных пропагандистов китайских взглядов и в своем усер-

203
дии дошел до того, что в одной из передовиц в связи с
«культурной революцией» заявил следующее: «Хвала
китайским революционерам, являющимся пионерами на том
пути, который мы все должны пройти, если хотим
сохраниться как человеческие существа» 126. Называя маоистов
«пионерами», журнал вместе с тем пытается связать их
взгляды со взглядами традиционного троцкизма, многие
из которых разделяются авторами журнала 127. Так, в
одной из статей журнала отношение к троцкизму было
сформулировано следующим образом: «...Мы считаем, что
левая оппозиция располагала наилучшей программой и ее
победа обеспечила бы наиболее благоприятную
возможность для развития в направлении социализма и
пролетарской демократии» 128. Стремясь установить связь
между взглядами маоистов и троцкистов, редакция
журнала, по существу, исходит из того, что если троцкисты
принимают настоящее маоизма, то и маоисты должны
признать свою связь с основными тезисами троцкизма и
в первую очередь принять его оценку исторического пути
Страны Советов.
Другое направление обращает свое внимание на
старые анархистские, и особенно анархо-синдикалистские,
течения и при этом пытается разработать такой
«вариант марксизма», который бы эти течения легализовал как
марксистские. Это направление не имеет явно
выраженного профиля, потому что, с одной стороны, как об этом
говорилось, обращение к аргументам анархизма более или
менее характерно для всего «неомарксизма», с другой
стороны, причисленные к этому направлению теоретики по
очень многим аспектам одновременно являются и
представителями программы «демократического социализма».
Относительная самостоятельность этого направления
несколько более определенно проявляется, когда речь идет
о стратегических концепциях борьбы за социализм.
Те, кто знаком с длительной историей идеологической
борьбы между марксизмом и анархизмом, понимают, что
для реабилитации своих духовных предков представители
данного направления должны вернуться в весьма далекое
прошлое. Проповедуемый ими «вариант марксизма»
требует прежде всего примирения Прудона и Маркса,
создания «прудонизированного марксизма». Сущность
попыток, направленных на достижение этих целей,
заключается в том, что марксистские положения о роли

204
диктатуры пролетариата, о централизованном
управлении, необходимом при планомерном развитии
экономических процессов, рассматриваются как какие-то пороки
марксизма, которые, ссылаясь на уроки исторического
развития, представители этого направления считают
необходимым заменить мелкобуржуазно-анархистскими
представлениями Прудона об абсолютной
самостоятельности изолированных производителей, о стихийном
характере экономических процессов. (В создании «прудонизиро-
ванного варианта марксизма» особенно отличился Г. Гур-
вич и на гораздо более примитивном уровне — Р. Супек.)
Что касается анархосиндикалистов, то их реабилитация
носит не столь открытый характер, как в случае с Пру-
доном, а является более рафинированной. В этом плане
среди других своим усердием особенно выделяются
Л. Гольдманн и А. Горц. (На взглядах последнего по
этому поводу более подробно остановимся, когда пойдет
речь о стратегии борьбы за социализм.) Для полноты
характеристики этого направления следует упомянуть
утверждение Стояновича, согласно которому для
реализации построенной на такой теоретической базе «модели
социализма» особенно благоприятными были
контрреволюционные рабочие советы, созданные во время событий
1956 г. в Венгрии, однако вмешательство «этатической
бюрократии» помешало, по его словам, этому
эксперименту.
Среди рассматриваемых течений внутри
«неомарксизма» наиболее значительным, как это следует из
всего предыдущего изложения, является третье — так
называемое гуманистское направление, которое в противовес
сложившейся практике социализма провозглашает «гу-
манистскую альтернативу» социализму, его
«демократическую модель». В 1968 г. в Чехословакии
представители этого направления встали под знамя «социализма с
человеческим лицом» и соответственно
«демократического социализма».
Марксистскую оценку «гуманистских альтернатив»
социализма, его «демократической модели» во многом
облегчает тот факт, что перед представителями этого
направления открылись в 1956 г. в Венгрии и в 1968 г. в
Чехословакии определоппые возможности для
практической реализации своих теоретических представлений. Тем
самым ясной стала взаимосвязь между абстрактными тео-

205
ретическими рассуждениями и их практическим
осуществлением, и эта взаимосвязь весьма активно
подчеркивается самими представителями «гуманизирующего»
направления. В прошлом близкий сотрудник Троцкого Рая
Дунаевская, переметнувшаяся позже в стан «гуманист-
ских социалистов», считала, что с точки зрения
выведенной из «гуманистского Маркса» альтернативы отношение
к венгерской контрреволюции 1956 г. является
прямо-таки пробным камнем гуманизма. «Венгерская революция
1956 г. превратила гуманизм Маркса из академической
дискуссии в -вопрос жизни и смертп» 129. По ее мнению,
впервые венгерская контрреволюция попыталась
превратить философию Маркса (в ее понимании) в
действительность: «...венгерская революция стремилась к тому,
чтобы преобразовать философию в действительность» 130. (Та
же Дунаевская считала наиболее важным творением
«гуманистского марксизма» ту изданную в западных странах
книгу, в которой главарь венгерских ревпзионистско-контр-
революционных сил Имре Надь изложил свои
соображения по поводу «национального коммунизма».) Ничто пе
доказывает лучше внутреннюю логическую взаимосвязь
венгерских событий 1956 г. с событиями в Чехословакии
в 1968 г., как тот факт, что в одном из номеров (13 июня
1968 г.) газеты «Литературны листы», наиболее важного
органа чехословацких ревизионистов, была опубликована
хвалебная статья об Имре Наде, которого газета с полным
правом могла считать духовным предвестником. Поэтому
понятно и то, почему так злобно и ожесточенно
отреагировали сторонники «гуманистской .альтернативы» социализма
на провал в 1968 г. в Чехословакии их окрещенных как
«ренессанс марксизма» представлений.
То, что истинной целью «демократической модели»
социализма не может быть ничто другое, как только
отождествление с социал-демократической программой или
в социалистических странах с идеологическо-политиче-
ской платформой буржуазно-демократической
контрреволюции, вполне однозначно сформулировано и в уже
упоминавшемся документе «Решение об отношениях между
социал-демократией и коммунизмом». «Демократический
социализм и в будущем явится политической
альтернативой коммунизму. Более гуманный, более либеральный и
правовой коммунизм... был бы ближе с точки зрения
существенных моментов к основным социал-демократиче-

206
оним взглядам, чем к основным концепциям Ленина» 131.
То же идейное родство отметил и Вилли Брандт в
произнесенной им речи на юбилее, посвященном 150-летию со
дня рождения Энгельса: «Догматический марксизм
является одним из тех апологетических учений, которые
появляются и исчезают в ходе человеческой истории.
Лучшими хранителями наследства Маркса и Энгельса являются
те, которые без догм считают, что человеческое общество
необходимо гуманизировать» 132.
Для направлений, исповедующих взгляды об
«альтернативах» или «моделях» социализма, характерно, что
применительно к практике социализма, перспективам его
развития используется извлеченная из теоретического
арсенала буржуазной науки гносеологическая концепция
релятивизма. Вознося на щит понятие «модели» и
модернизируя его в духе идеальных типов Макса Вебера, ему
придается такое содержание, которое отрицает
применимость к сфере общественной жизни проявляющихся в
действиях людей объективных закономерностей. Упомянутая
концепция релятивизма абсолютизирует в альтернативах,
возникавших и возникающих в ходе развития
социализма, заключенный в них субъективный момент, причем
так, что исключает из всего исторического процесса
развития объективность, проявление общих законов и все
объясняет случайными факторами идеологических
дискуссий и политической борьбы.
В соответствии с основными идеями гносеологического
релятивизма эта концепция отказывается от различения в
процессе исторического развития явления и сущности,
случайного и закономерного и тем самым возвращается
к такой точке зрения, которую уже Гегель с правом
квалифицировал как несовместимую с научным объяснением
действительности. «Вдумчивое рассмотрение мира, —
писал Гегель, — уже различает между тем, что в обширном
царстве внешнего и внутреннего наличного бытия
представляет собою лишь преходящее и незначительное
явление, и тем, что внутри себя поистине заслуживает
название действительности... Что же касается их философского
смысла, то мы имели бы право предполагать, что критики
настолько образованны, чтобы знать... что существование
представляет собой частью явление и лишь частью
действительность... Но человек, обладающий хотя бы
обыденным чувством языка, не согласится с тем, что случайное

207
существование заслуживает громкого названия
действительного, случайное есть существование, обладающее не
большей ценностью, чем возможное, которое одинаково
могло бы и быть, и не быть» 133.
Характерной чертой концепций, провозглашающих
лозунг об «альтернативах» или «моделях» социализма,
является то, что они все или почти все сводят на уровень
возможного, рассматривают как такое, что «одинаково
могло быть и не быть». Они выдвигают свою ложную
теоретическую альтернативу, которая уводит от существа
проблемы, все обосновывает субъективными решениями,
которая в принципе исключает, что во многих
возможностях и случайностях развития может быть выделен какой-
то общий и закономерный процесс. На основе такой
ложной логической схемы они делают вывод, что могли бы
возникнуть и совсем другие «модели» социализма и,
следовательно, отнюдь не принципиальные моменты
обусловливают то, что современная практика увязана не с этими
«моделями», а с действительными формами социализма.
В основных вопросах международной классовой
борьбы, в оценке сложившихся форм социализма и
перспектив его развития к выводам, во многих аспектах весьма
сходным с вышеприведенными точками зрения, приходит,
несмотря на различии в отправных позициях, и «левый»
уклон от марксизма, воплощенный в маоизме, троцкизме
и других ультрарадикальных течениях. Об этом хорошо
свидетельствует реакция Суизи на события 1968 г. в
Чехословакии, который весьма своеобразно попытался
обосновать, почему он против осуществленной в августе
1968 г. интернациональной акции пяти социалистических
стран, которая имела своей целью защиту социализма в
Чехословакии. Суизи вовсе не отрицал, что ход событий
нес в себе опасность контрреволюционного переворота, но
акцию пяти социалистических стран он все же осудил,
утверждая, что и их экономическая система неотвратимо
развивается в сторону капитализма. «Направление
развития в сторону капитализма стало составной частью
современной системы (социалистической. — Г. Р.); контроль
предприятий со стороны самих предприятий,
координация путем рынка и опора на материальное
стимулирование — вот те три фактора, которые вместе делают
неизбежным неотвратимое действие тенденции, ведущей в
направлении такой экономической системы, которая, какое

208
бы название ни выбирали для нее, все более
функционирует как капитализм». И далее он добавляет: «У них нет
другого выбора, как снова обратиться к методам
капитализма, но, сделав это, они вступают на улицу с
односторонним движением, которая, какой бы она ни была
длинной, может иметь только один конец» 134.
Подобная характеристика Суизи настолько искажает
действительность, что даже не может быть названа
карикатурой. Расширение самостоятельности предприятий в
странах социализма в действительности вовсе не
равнозначно реализации анархистско-синдикалистских
представлений, согласно которым предприятия должны без
всякого централизованного управления располагать
доверенными им средствами. Более активное использование
товарно-денежных отношений ни в коем случае не
означает того, что согласование деятельности предприятий,
управление экономическим развитием доверено стихийному
рыночному механизму. Что касается материальных
стимулов, то их применение в соответствии с ленинскими
принципами не может оттеснить на задний план
морально-политические факторы, не может способствовать
образованию больших различий в доходах и ни в коей мере не
может повлечь за собой отказ от решения основных
социальных задач.
Цель подобного искажения станет очевидной, если мы
рассмотрим его не с точки зрения связи с реальной
действительностью, а с точки зрения системы идей
различных ультрарадикальных групп. Эти группы прилагают не
меньше стараний к тому, чтобы превратить научный
социализм в «этический социализм», чем те, кто следует
«классическим» путем оппортунизма. В своих усилиях
они большую помощь получают от маоизма, концепции
которого уже и раньше отличались сильной субъективист-
ско-этической окраской. Один из наиболее значительных
западных пророков маоизма, непревзойденный путаник
Беттельхайм, попытался найти в теоретическом опыте
китайской «культурной революции» (точнее, мифологии
этой революции) то иделогическое и политическое орудие,
которое дает возможность избежать «буржуазной
реставрации». По поводу этого он пишет следующее: «На
уровне теории... решения Коммунистической партии Китая в
связи с культурной революцией, ее цели и методы делают
совершенно ясными те идеологические и политические ус-

209
ловия, которые необходимо осуществить для того, чтобы
окончательно была ликвидирована опасность
буржуазной реставрации» 135. Согласно Беттельхайму, на этом
пути может быть достигнуто «господство непосредственных
производителей над (необходимыми) условиями
существования и... прежде всего над средствами и продуктами
производства» ,36.
Суизи в свою очередь следующим образом
сформулировал требования, необходимые для осуществления этих
целей: «Для достижения этих целей имела бы решающее
значение полная ликвидация такой системы
распределения, которая функционирует посредством получения и
расходования денежных доходов... Это тем более важно,
что с течением времени число переходных обществ
наверняка будет увеличиваться, и это тем более возможно,
поскольку мы располагаем богатым опытом китайской
Великой Пролетарской Культурной революции, которая
является таким событием, к которому, по моему мнению,
будущие поколения будут относиться как к борьбе
человечества за более простое и человечное общество» 137.
Внимательное рассмотрение этих взглядов неизбежно
приводит к выводу, что они рождены не китайской
действительностью, а, скорее, китайской мифологией, которая к
тому же не столько является каким-то фантастическим
отражением фактических китайских условий, сколько
произвольным умозаключением некоторых западных
интеллектуалов. Сколь бы ни была скудна информация о
действительном состоянии китайской экономики, из нее все
же выясняется, что в Китае и речи нет о ликвидации
товарно-денежных отношений и полном упразднении
средств материального стимулирования. Но даже если
абстрагироваться от этого и поверить в искренность
демагогически провозглашаемого в Китае лозунга о том, что
целью построения социализма является постепенное
формирование человека нового типа (что само по себе
правильная цель), то неизбежно напрашивается вывод, что
эта цель не может быть достигнута волюнтаристскими
методами.
Правильно оценить роль товарно-денежных отношений
в социалистических странах можыо не на основе
абстрактных этических норм, а только путем изучения
объективных условий в этих странах. Противопоставление
безосновательно приписываемых социалистическому гуманизму

210
псевдапринципов объективным условиям
действительности представляет собой одно из наиболее очевидных и
частых проявлений перехода от научного социализма к
«этическому социализму», к подмене марксистского понимания
общественного развития философией морали буржуазного
происхождения. По поводу осуществляемого на основе
абстрактных этических императивов субъективистского
идеалистического подхода к процессу исторического
развития образно высказывался еще Гегель: «Но охотнее
всего отделяет действительность от идеи рассудок, который
грезы своих абстракций принимает за нечто истинное и
гордится долженствованием, которое он особенно охотно
приписывает также и в области политики, как будто мир
только и ждал его, чтобы узнать, каковым он должен
быть, но каким он не является; ибо если бы мир был
таковым, каковым он должен быть, то куда делось бы
скороспелое умствование выдвигаемого рассудка
долженствования» 138.
Все сказанное полностью относится к «скороспелому
умствованию» тех псевдомарксистов, которые свои
субъективные мечтания выдают за требования общественного
прогресса и которые обрушиваются на действующие в
соответствии с ленинскими нормами коммунистические
партии за то, что те отнюдь не склонны теорию научного
социализма менять на подсовываемую им некую «гуманист-
скую альтернативу», «демократическую модель»
социализма.
* * *
Идеологическая функция направлений, выступающих
под лозунгом «альтернатив» или «моделей» социализма,
не исчерпывается попытками дискредитировать реальный
социализм. В круг их задач входит и дезорганизация
революционных сил в капиталистических странах. Впрочем,
эти две задачи тесно связаны друг с другом. Если, как это
утверждают представители «неомарксизма», изменение
отношений собственности не меняет существенно
общественной жизни, то тогда целью революционного движения
не может быть изменение самого способа производства, а
таковой должна быть борьба против «отчуждения», «ма-

211
нипуляции», «технологического террора», «власти
аппарата» и т. д.
Из такой постановки вопроса вытекает вывод о том,
что в условиях реально сложившегося социализма
общество не изменяется настолько кардинально, чтобы
исчезло его существенное сходство с капитализмом, а посему
современные капиталистические и социалистические
страны представляют собой лишь два варианта
индустриального общества. Развивая эту идею, «неомарксизм», по
существу, взялся за новую формулировку программы
«третьего пути», который, будучи обобщенно выраженным
в категории «развитого индустриального общества»,
должен стать настоящей альтернативой существующим
общественным формациям.
Основой представления о «третьем пути», иногда
открыто высказываемой, а иногда стыдливо замалчиваемой,
является утверждение о том, что в условиях «развитого
индустриального общества» нет необходимости в
основанном на марксистской политической экономии анализе
капиталистической и социалистической действительности,
существующих между ними различий. Поэтому, заявляет
Г. Маркузе (следующий одному из вариантов концепции
«третьего пути»), марксистская теория социалистического
движения, если желает сохранить видимость того, что
может в сегодняшней действительности играть еще реальную
роль, должна обязательно пройти процесс ремифологиза-
ции. В связи с этим он пишет следующее: «В XIX в.
теории социализма перевели на социологические понятия
первоначальный миф, то есть вскрыли в тогдашних
исторических возможностях рациональное ядро мифа. Однако
в дальнейшем направление движения изменилось. Вчера
еще рациональные и реалистические понятия сегодня,
если приложить их к фактическим отношениям, снова
предстают мифологическими. Действительное положение
трудящихся классов развитого индустриального общества
делает мифологическим понятием марксовый «пролетариат»,
действительность сегодняшнего социализма превращает
Марксову идею в мечту» 139.
Основную причину того, почему оригинальная
марксистская мысль должна пройти ремифолошзацию, Маркузе
и его единомышленники видят в том, что она не приняла
во внимание девальвацию роли отношений собственности
и разоружила себя иллюзией о нейтральности техники, о

212
независимости се от идеологии перед социальными
последствиями современного технического развития. Более
завуалированные сторонники теории «третьего пути» и ее
основной посылки ту же мысль формулирует в виде
другой концепции, родственной с предыдущей. Они говорят
о победе «Маркса-экономиста» и связанного с ним
направления над «Марксом-гуманистом» и его последователями.
В такой трактовке корень всех бед состоит в том, что за
программой изменения экономических отношений у
марксистов затерялась настоящая цель — освобождение
индивида, а также и в том, что выдвигаемое ими в принципе
«неактуальное требование» уничтожения эксплуатации
не оставило места для решения настоящей задачи —
ликвидации отчуждения. Из этого вытекает, что переход от
капитализма к социализму с точки зрения
непосредственно уже решенных задач оказался непродуктивным,
поскольку образовавшаяся модификация индустриального
общества не смогла принести кардинальных изменений,
так как по сути своей она принципиально не отличается
от другой модификации индустриального общества
(капитализма). Поэтому Э. Фишер современную ситуацию
охарактеризовал следующим образом: «Отчуждение,
личность, несовместимость, мистификация
действительности — сегодня они уже стали центральными проблемами
индустриального общества, и не только
капиталистического» 140.
Отчуждение, таким образом, рассматривается в
причинной взаимосвязи с индустриальным обществом, что
делает излишней оценку его и всех связанных с ним
явлений в зависимости от качественных признаков
господствующих в обществе социально-экономических отношений.
Это в свою очередь однозначно удалению из анализа
основной категории марксистской концепции
общественного развития и политической экономии — общественно-
экономической формации, что в конечном счете является
желанной целью как для буржуазных противников
марксизма, так и его мнимых «обновителей». Вся разница
между ними состоит в том, что первое достижение этой
цели рассматривают как новое слово в науке, на которое
марксизм неспособен, вторые же видят в этом одну из
основных посылок модернизированного ими марксизма.
В существе дела ничего не меняет то, что некоторые
вместо индустриального общества временами говорят о «нео-

213
капитализме» (Горц), о «технократическом капитализме»
(Гольдманн) или о «социализме нищеты» (Сартр). В
общем-то, у каждого из них, как и у Гэлбрейта, решают все
«императивы техники», и тем самым не характер
производственных отношений детерминирует в первую очередь
социальные системы, а сложившиеся направления
технического прогресса.
У идеологов «неомарксистского» варианта теории
индустриального общества часто можно встретить весьма
острую и в ряде аспектов оправданную критику
некоторых черт экономической, социальной и культурной жизни
современных развитых капиталистических стран. Но в
этой критике весьма сильна тенденция к тому, чтобы
беды капитализма отделить от той социально-экономической
основы, на которой они возникли. Эти беды обычно
связываются с последствиями индустриально-технического
развития. Но такая позиция дает возможность автоматически
распространить относящуюся к капитализму критику и
на социалистические страны и, ссылаясь на некоторые
схожие черты в техническом прогрессе, в формировании
производственной и потребительской структуры,
провозгласить мифическую существенную тождественность двух
качественно отличающихся на деле общественных систем.
Фромм, например, утверждал, что социалистические
страны при определении степени важности социальных целей
переняли сложившиеся в обществе потребления ценност-
пые оценки «homo consumens». и поэтому с точки зрения
удовлетворения «истинных человеческих потребностей»
они не осуществили никакого поворота 141.
Среди «неомарксистских» вариантов теории
индустриального общества наиболее полно разработанным
является вариант, связанный с именами представителей
«франкфуртской школы», в кругу которых наиболее известным
стал Маркузе, возведенный в сап духовного вождя
различных анархистских течений конца 60-х годов.
Отправным моментом сформулированной Маркузе
концепции индустриального общества является тезис о
непосредственно идеологическом и политическом характере
технического развития. Этот тезис он кратко
сформулировал следующим образом: «Беспримерная динамика
технического развития наполнилась политическим
содержанием, и Логос техники преобразился в Логос непрерывного
рабства. Освободительная сила техники — инструментали-

ш
зация вещей — превращается в оковы освобождения:
инструмента лизацию человека» 142. Из этого отправного
тезиса вытекает определение развитого индустриального
общества: «Развитое индустриальное общество есть такое
общество, в котором технический аппарат производства и
распределения становится тоталитарным политическим
аппаратом, координирующим и направляющим все
измерения жизни, свободное время точно так же, как рабочее,
негативное мышление точно так же, как позитивное» 143.
По мнению Маркузе, интерпретация капитализма и
социализма как качественно не отличающихся друг от
друга вариантов индустриального общества обоснована тем,
что в рамках условий, определенных индустриальным
обществом, изменение отношений собственности не
затрагивает того общества, что определяет сущность обоих
вариантов — сложившееся в результате централизации
производства господство «технического аппарата». По этому
поводу он пишет следующее: «До тех пор пока
господствует сложившееся направление технического прогресса...
изменения в собственности на средства производства
будут скорее количественными, чем качественными.
Предпосылкой достижения социализма гуманистского
содержания было бы кардипалытое изменение в направлении
технического развития, совершенно новое формирование
технического аппарата. Это является сегодня
исторической идеей гуманизма» И4.
Проецируя эту точку зрения па вопрос о переходе от
капитализма к социализму, Маркузе обосповывает
необходимость пересмотра целей социализма тем, что Маркс
слишком оптимистично, не будучи свободным от ведущих
на ошибочпый путь иллюзий, оценивал последствия
технического развития. Согласпо Маркузе, техническое
развитие в развитом индустриальном обществе дало такие
средства в руки господствующего «аппарата», которые
позволяют ему, по существу без насилия, в первую очередь
с помощью методов, формирующих общественное мнение,
сохранить власть по отношению к лишенной
самосознания, позволяющей манипулировать собою толпе. Из этого
следует утверждение о том, что в «развитых
индустриальных странах путь исторически необходимого перехода от
капитализма к социализму закрыт». Как утверждает
Маркузе, «тем самым представляется, что исчезла внутренняя
историческая, связывающая капитализм с социализмом

215
Цепочка, исчезла не только идеологачески, но и
практически, как результат происшедших в основах самой системы
изменений» 145. Маркузе настолько превозносит
первичность технических изменений по сравнению с
политическими и техническое развитие представляет настолько
мифической силой, что, по его мнению, видоизменение
технического прогресса само по себе привело бы к
политическому изменению, политическое же изменение, каким
бы радикальным оно ни было, само по себе не может
повлиять на условия, определяющие существующую систему.
«Техническое изменение, — пишет Маркузе, — является
одновременно и политическим, но политическое изменение
лишь в той степепи может перейти в социальное, в какой
видоизменяет направление технического прогресса, то
есть развивает новую технику. Это так, потому что
существующая техника превратилась в средство
разрушительной политики» 146.
Придание идеологической функции тем средствам,
которые созданы техническим прогрессом, ведет
соответственно к совершенно немыслимым утверждениям, каким,
например, является следующее: «Если бы телевидение и
объединившиеся с ним средства массовой коммуникации
прекратили свою деятельность, тогда бы это привело к
тому, чего не могли вызвать внутренние противоречия
капитализма, — к развалу системы» 147.
Дав подобную трактовку господствующим в
современном мире отношениям, Маркузе и его идейным собратьям
остается ответить на вопрос о том, каков же выход из
сложившегося положения. Однако ответ на поставленный
вопрос в подавляющей своей части негативен. В одной из
своих лекций Маркузе первоочередной задачей назвал
отказ от марксистской концепции революции. Он говорит:
«...Марксистское понятие о революции, которую
осуществляет большинство эксплуатируемых масс и которая
своей кульминации достигает «завоеванием власти» и
установлением диктатуры пролетариата, которая дает толчок
социализации, «превзойдено» ходом исторических
событий» 148. Отказ от этой концепции, утверждает Маркузе,
неизбежен в первую очередь потому, что пролетариат
интегрировался в систему и поэтому «индустриальный
рабочий класс... сегодня уже не является бунтарской
силой» 149. (В последнее время Маркузе несколько
видоизменил свои взгляды, но это не затронуло нх существа.)

216
Эта точка зрения видит в развитых капиталистические
странах только две силы, которые могли бы быть
оппозицией существующей системе: таковыми являются
люмпен-пролетариат, жители гетто и соответственно, с другой
стороны, некоторые слои интеллигенции. В цитируемой
лекции Маркузе об этом говорил следующим образом:
«Оппозиция, складывающаяся в условиях капитализма
крупных корпораций, концентрируется на двух
противоположных полюсах общества: среди населения гетто
(которое и само неоднородно) и среди буржуазной
интеллигенции, особенно студенчества» 15°. Но в отношении
потенциальной революционной роли этих оппозиционных
сил, по сути, он же отзывается весьма скептически, о чем
свидетельствует,^ например, его мнение о перспективах
американского негритянского движения: «Весьма
сомнительно, чтобы негритянское движение могло стать хотя бы
потенциальным «исполнителем» в деле ликвидации
капиталистической системы. Более того, весьма вероятно, что
эта система способна справиться с негритянской
агитацией, причем не только с помощью грубого насилия, а когда
угроза развития движения станет более серьезной, и
посредством существенных уступок и улучшения положения
негров. Нет оснований предполагать, что такие уступки и
улучшения приведут к разложению капиталистической
экономики и соответствующих общественных и
политических институтов» 151.
В кругу «неомарксистов», как это уже не раз
отмечалось, в целом общепринятым является убеждение в том,
что в так называемом развитом индустриальном обществе
руководящая роль от рабочего класса должна перейти в
руки какой-то интеллигентской элиты. Это логически
следует из точки зрения, согласно которой борьба против
эксплуатации потеряла свою значимость, и решающим
вопросом стала ликвидация отчуждения. То есть это
утверждение означает и то, что руководящую силу борьбы за
изменение существующих отношений далее нужно искать
не в сфере экономических отношений, а в духовной
области надстройки. Именно поэтому упоминавшаяся
интеллигентская элита должна быть тем слоем, который по
причине своего положения способен поставить под сомнение
правомочность существующих отношений.
Маркузе утверждает, что в современную эпоху только
избранная группа интеллигенции может взять на себя

217
миссию сохранения идеи «социалистического гуманизма»
при том условии, что сможет освободиться из-под
влияния как буржуазной, так и коммунистической «индок-
тринации». Но все же он вынужден добавить, что
интеллигентская элита может играть только роль катализатора,
поскольку сама но себе она не есть революционная сила.
По его мнению, «роль этой оппозиции по характеру
является строго подготовительной: ее задача заключается в
радикальном просветительстве в области теории и
практики, а также в формировании кадров и ядра для борьбы
против глобальной структуры 'капитализма» 152.
Если последствия развития техники в
«индустриальных обществах», к каковым данные теоретики относят
как капиталистические страны, так и европейские страны
социализма, по существу, одинаковы, то в современном
мире романтический мелкобуржуазный анархизм может
найти только одну действительно значительную
революционную силу, а имение движение народов, еще не
достигших «этапа развитой индустрии». В соответствии с
этим у Маркузе на первый план выступает «третий мир»,
который, по его словам, «выдвигается как новая
историческая сила и который можно было бы назвать (как это
и делают новые левые) альтернативой как
капиталистическому, так и сложившемуся социалистическому
обществу или же борьбой за особый путь строительства
социализма» 153. Но в рамках сформулированных Маркузе
взаимосвязей и революционный потенциал, несомненно,
присущий народам, вступившим на путь национального
освобождения, ни в кюей мере не способен сделать более
радужной нарисованную им картину тотального
пессимизма. Ведь если оторвать революционную борьбу этих
народов от международного коммунистического движения
и его важнейшего отряда — социалистических стран (или
же тем более противопоставить им), то эта борьба
никоим образом не может иметь успеха. Это вынужден
признать и сам Маркузе: «...Борцы национального
освобождения определенно являются наиболее активной силой,
которая действует в мировой капиталистической системе.
Но они еще не поколебали эту систему. Перспективы?
Что случилось в Индонезии, Доминиканской Республике,
Конго, Нигерии, Гане, Южной Америке? Кубинский
пример остался изолированным и сделал находящихся у
власти более осмотрительными: они, в той мере, на-
15 Г. Рипп

218
сколько это зависит от них, не позволят, чтобы
где-нибудь в другом месте повторился этот пример, и они
еще располагают властью и решимостью, все более
жестокой властью и агрессивной решимостью, чтобы
предупредить возможность повторения кубинского примера» 154.
Из такой позиции логически следует вывод о том,
что «отсталые территории предположительно должны
примириться или с какой-то формой неоколониализма,
или с какой-то более или менее террористической системой
первоначального накопления» 155.
Поскольку в концепции революции, сформулированной
Маркузе, по существу, нет субъекта, то есть поскольку
отсутствует общественная сила, которая могла бы
осуществить необходимые преобразования, поэтому единственной
задачей направления, представляемого Маркузе и его
сторонниками, является отрицание существующего
положения. «Критическая теория общества, — пишет Маркузе,—
не имеет понятий, которые могли бы заполнить брешь
между настоящим и будущим: поскольку она ничего не
обещает и не указывает на возможность успехов, то она
остается негативной» 156. Поэтому Маркузе выступает с
позиции «Великого Отрицания» против тех, кто
критически относится к его взглядам и концепциям и обвиняет
в распространении иллюзий тех, кто верит в возможность
радикального изменения существующего положения.
Каша ответственность, — писал он, — состоит в том, чтобы
без иллюзий оценивать свои возможности... Боязнь того,
чтобы быть слишком нишлистичным, понятное желание
несколько утешить себя и найти революционные силы —
все эти добрые намерения порождают иллюзии, вводят в
заблуждение, ослабляют оппозицию и играют на руку
истэблишменту» 157. Такая позиция представляет собой
идеологию тотального пессимизма и одновременно
своеобразную апологию капитализма, которая провозглашает его
несокрушимость и бессмысленность борьбы против него.
Это совершенно очевидно, несмотря на то что Маркузе,
чувствуя внутреннюю противоречивость своих взглядов,
обвиняет в искажении своих взглядов тех, кто эти
взгляды трактует в соответствии с заложенным в них
смыслом.
В позиции Маркузе и его последователей некоторые
частные тезисы не вызывают возражений, но в конечном
счете они призваны способствовать тому, чтобы совер-

219
шенно ложные положения выглядели более достоверными
и приемлемыми. Мелкобуржуазное анархистское
отрицание буржуазной демократии (абстрактное по своему
характеру, поскольку направлено не конкретно против
власти монополистического капитала, а вообще против
«аппарата»), по существу, направлено не против эее, а
служит дополнением к идеализирующим буржуазную
демократию реформиотско-ревизионистским взглядам. То,
что Маркузе и его коллеги называют «манипуляцией»,
«технологическим террором», «конформизмом», является
реальной проблемой в современных развитых
капиталистических странах. Но эти явления коренятся не вообще
в направлении технического развития, как это
утверждает Маркузе и его сторонники, а в самой общественной
системе современного капитализма. Именно поэтому лозунг,
который вместо изменения отношений собственности
требует изменения направления технического развития,
вовсе не является революционным, а, наоборот, служит
дезориентации революционного движения, затуманиванию
истинных перспектив.
Крайне пессимистическая оценка последствий
технического прогресса приводит Маркузе к утверждению о
том, что трудящиеся, и в первую очередь рабочий класс,
«интегрировались» в существующую систему. В данном
случае мы имеем дело с совершенно односторонним
подходом к реальной проблеме, который приводит к ее
ложной интерпретации. Несомненно, что империалистическая
массовая пропаганда, используя созданные современной
техникой возможности, делает все и зачастую не
безрезультатно, чтобы сформировать в кругу трудящихся
«ложное сознание», которое бы отдельные частичные
завоевания трудящихся представило так, как будто рабочие
уже живут не в действительности современного
капитализма, а в идиллии «потребительского общества». Но
одно дело признание наличия определенного «ложного
сознания», а совсем другое, когда дело представляется так,
будто бы рабочий класс и его организации только
пассивно отражают то идеологическое воздействие, которое
оказывают на рабочих буржуазные средства массовой
информации. Такая точка зрения логически вытекает из
мелкобуржуазного анархистского представления Маркузе
о влиянии классовой борьбы на сознание масс. Он
отрицает активный характер этого влияния, поскольку прц-
15*

220
знает правомочность лишь такой борьбы, которая
направленна на непосредственное и немедленное свержение
существующего строя, всякая же борьба, направленная на
достижение частичных результатов и осуществление
реформ, только способствует, по его мнению,
«интегрированию» рабочего класса в существующую систему.
Высказывания и утверждения Маркузе, на первый взгляд
исключительно революционные и поэтому достаточно
популярные в кругу политически неопытной молодежи,
на самом деле отражают отказ от революции, поскольку
рассматривают свержение капитализма как некую
импровизированную, проводимую без подготовки акцию, а не
как результат организованной, зачастую продолжающейся
несколько десятилетий борьбы рабочего класса. Если же
подготовку к революции отождествлять с принятием
и поддержкой существующего строя, то это значит
действительно отказываться от революции, как бы эту
очевидную истину ни маскировать псевдореволюционными
фразами.
Ничто не доказывает лучше непреодолимую силу и
влияние объективных условий и реальной
действительности по сравнению с произвольными теоретическими
спекуляциями, как то, что даже многие «неомарксисты» при
выработке своей стратегии борьбы за социализм
вынуждены фактически принимать во внимание революционную
роль рабочего класса. В этом отражается косвенное
признание того факта, что исключение рабочего класса из
революционного процесса равнозначно отказу от
свержения капитализма, что, по сути, и выражала теоретическая
позиция «неомарксистов», парадоксально
провозглашавшая одновременно неизбежность и невозможность
изменения существующих отношений. Новый подъем рабочего
движения в развитых капиталистических странах,
отмеченный с конца 60-х годов, поставил даже теоретиков
«тотального пессимизма» перед необходимостью несколько
видоизменить своп прежние взгляды.
Выход из возникшей дилеммы «неомарксисты»
попытались найти не на основе теории марксизма-ленинизма,
а на путях создания новых идеологических концепций, и

221
прежде всего провозглашением идеи о «новом рабочем
классе».
Гольдманн следующим образом наметил контуры этой
идеи: «Поклонники нового рабочего класса, во-первых,
Трентэн и Фоа в Италии, а затем внесшие их идеи во
французскую социологию Серж Маллэ и Андрэ Горц,
объясняли нам — и, я думаю, они: правы, — что как раз
сейчас образуются новью факторы борьбы, отличные от
прежних: новый средний класс наемных рабочих, который
называют «новым рабочим классом», то есть средние слои
квалифицированных рабочих, техников, намных
рабочих...» 158. Далее он добавляет: «Если мы диалектики,
если желаем найти, кто является субъектом
преобразования... то полагаю, что мы должны повернуться в
направлении нового среднего слоя наемных рабочих, в
направлении нового рабочего класса» 159.
В отличие от марксистского анализа отношений между
капиталистами и наемными рабочими, который основу
этих отношений видит в эксплуатации и производстве
прибавочной стоимости, теоретики «нового рабочего
класса» выдвигают на первый план некоторые новые или
таковыми провозглашенные последствия технического
прогресса. Речь идет не только о том, что роль
руководящей силы революционного преобразования они передают
от «традиционного» рабочего класса какому-то «новому
рабочему классу», но и о том, что противоречие между
пролетариатом и капитализмом они преобразуют в
противоречие между «новым рабочим классом» и
«индустриальным обществом». Следствием этого является то, что
на место революционного изменения производственных
отношений, сопровождающегося уничтожением
эксплуатации, выдвигается проблема ликвидации отчуждения,
трактуемого в качестве социального последствия
современного технического развития. Истинная цель теории
«нового рабочего класса» состоит в том, чтобы служить
аргументом для новой интерпретации марксистской
теории, которая якобы отражала лишь положение
«традиционного» рабочего класса..
Теория «нового рабочего класса» считает себя
идеологическим отражением изменившейся социальной базы
марксизма и поэтому утверждает, что в соответствии с
изменившимися социальными условиями необходимо
создание нового марксизма и разработка строящейся на нем

222
новой стратегии рабочего класса. Такая постановка
вопроса направлена на отделение теоретической
программы борьбы против капитализма от той единственной
реальной общественной силы, которая может возглавить
борьбу за изменение капиталистической системы
производства. Вместе с тем она отказывает коммунистическим
партиям в праве выполнять функции авангарда рабочего
класса, поскольку это якобы противоречит социальным
целям, детерминированным условиям жизни «нового
рабочего класса».
У теоретиков «неомарксизма» стремление
дезинтегрировать пролетариат своеобразно смыкается с попыткой
размыть само понятие рабочего класса, что проявляется в
утверждении о том, что в индустриальном обществе
исчезают границы между рабочим классом и интеллигенцией,
точнее, определенными ее слоями. Логика
«неомарксистов», конечно, может вызывать только удивление: с од-
пой стороны, они всячески превозносят «новый рабочий
класс», противопоставляя его «традиционному» рабочему
классу, а с другой стороны, преувеличивая степень
развитости вполне реального процесса, развернувшегося в
условиях научно-технической революции, утверждают, что
разграничение возникшего в результате технического
развития «нового рабочего класса» и определенных нечетко
обрисованных слоев интеллигенции является
проявлением догматического подхода. Это противоречие становится
легко понятным, если вспомнить одну из основных
характерных черт «неомарксистских» направлений, которая
состоит в том, что марксисткое понимание общественного
развития, строящееся на политэкопомическом апализе
противоречий между пролетариатом и буржуазией,
подменяется ими лишенной всякой экономической
детерминированности теорией отчуждения, которая выражает
антипатию определенных слоев интеллигенции к
«индустриальному обществу» вообще.
Теорию «нового рабочего класса» ни в коем случае
нельзя рассматривать как какую-то абстрактную идейную
конструкцию, стоящую далеко от практики классовой
борьбы, поскольку она ставит вопрос о том, что с
изменением социальной базы революционного движения
коренному преобразованию должен быть подвергнут и
марксизм, ибо только в таком случае он может выполнять
роль идеологического путеводителя повой стратегии рабо-

223
чего класса. Необходимость изменения общего
направления этой стратегии Стояпович обосновал следующим
образом: «Новый рабочий класс», возникающий в
результате автоматизации, образуют техники, наладчики,
инженеры и исследователи, а не те, кто осуществляет
процесс производства классическим ручным трудом. Тем
самым исчезает резкая граница между рабочим классом
и значительной частью интеллигенции. В условиях, когда
«новый рабочий класс» становится все более важной и
крупной частью рабочего класса, не следует удивляться
тому, что в формах и методах проявления его
революционной готовности происходят глубокие изменения» 160.
Исключительно ускорившееся в наши дни техническое
развитие, несомненно, оказывает серьезное влияние как
на внутреннюю структуру рабочего класса, так и на
сближение рабочего класса с рядом других, не входящих в
него слоев трудящихся, причем иногда граница между ними
становится достаточно относительной. Однако нет
никаких признаков того, что изменения, происходящие в
составе рабочего класса, оказали на общественную роль
пролетариата такое влияние, в результате которого бы
слои, образующие «новый рабочий класс», не только в
фантазии «неомарксистов», но и в действительности
составили социальную базу для какой-то совершенно новой
идеологической и политической ориентации. События
последнего времени не подтверждают ни утверждения об
интеграции «традиционного» рабочего класса в систему,
ни тезис о качественно иных действиях со стороны
«нового рабочего класса» в отношении капитализма.
(Борьба против капиталистического строя, естественно,
приобретает новые черты, связанные с последствиями
технического развития в условиях капитализма, но они не имеют
ничего общего с возникновением пресловутого «нового
рабочего класса». Эти черты выражают реакцию всего
рабочего класса — являющегося, естественно,
неоднородным — на новые методы производства прибавочной
стоимости и новые условия борьбы с капитализмом.)
Хорошо иллюстрирует приемы теоретиков «нового
рабочего класса» то, как они попытались из массовых
движений 1968 г. во Франции выковать аргументы в пользу
своих концепций. Так, Серж Маллэ и Ален Турен
указывали на то, что в развернувшихся тогда забастовках
участвовали не олицетворяющие традиционный рабочий

224
класс шахтеры, а работники электронной и химической
промышленности, сферы коммуникаций и образования.
В связи с этим сразу же возникает вопрос, как можно
работников целой отрасли считать однородным целым и
рассматривать как представителей «нового рабочего
класса». Вопрос вызывает и то, достаточен ли опыт лишь
одного массового выступления для выводов подобного рода,
тем более что в 1972 г. в Англии забастовка работников
одного из весьма важных подразделений сферы
коммуникации потерпела неудачу, в то время как вскоре после
этого шахтеры, причисленные к «традиционному»
рабочему классу, нанесли серьезнейшее поражение
правительству Хита, в основе поколебав его концепцию
экономической политики.
С этой точки зрения заслуживает определенного
внимания (без всяких комментариев) одно из замечаний
Харрингтона: «Было бы ошибкой впадать в эйфорию из-
за подобного изменения в классовой структуре,
поскольку оно не свободно от двусмысленностей. В 1971 г. в
Швеции начали забастовку государственные служащие.
Этих образованных рабочих государственного сектора
обеспокоила уравнительная политика правительства
Пальме, и они сочли... что уменьшение различий между
образованными и необразованными рабочими является
ошибкой. Возможно, таким образом, что этот новый,
высокообразованный слой становится приверженцем
консервативной политики и стремится к сохранению
традиционного капиталистического неравенства» 161.
Можно сказать, что конструированием «нового
рабочего класса» представители «неомарксизма» создают себе
для оправдания своих идеологических концепций в
действительности не существующую в приписываемой
ей форме социальную базу. С помощью такого приема
они пытаются представить свои взгляды, источники
которых хорошо известны тем, кто информирован об
идейной борьбе в истории рабочего движения и
ориентируется в модных ныне буржуазных теориях, как
марксистские.
Представители «новой» стратегии рабочего класса
предъявляют коммунистическим партиям претензии по
поводу того, что, подчеркивая необходимость наличия
объективных условий для революционных преобразований,
они на самом деле осуществляют политику выжидания и

225
защищают существующие отношения. Характерной чертой
мелкобуржуазной революционности является то, что,
считая собственную нетерпеливость теоретическим
аргументом, она неизмеримо преувеличивает роль субъективного
фактора и вместе с тем его идеологическую функцию
сводит к идейному обслуяшванию произвольных действий, в
принципе оторванных от объективных условий 162.
Субъективный активизм, принципиально
игнорирующий объективные условия, по самой своей природе вновь
ставит на повестку дня вопрос о взаимоотношении
стихийности и трактуемой в ленинском смысле
сознательности, естественно, с целью обосновать культ спонтанности.
Гольдманн, например, следующим образом попытался
объяснить причину того, почему рабочее движение, по
его мнению, вступило на ложный путь: «Анализируя
корни позиций старых марксистов — от Каутского и до
Ленина, от Бебеля и до Сталина, — мы в них находим
интуицию или часто убеждение в том, что в рабочем классе
полностью отсутствует всякая революционная
стихийность, и именно иерархическая и дисциплинированная
организация была призвана восполнить это отсутствие» 163.
Очевидно, что острие нападок в этом фрагменте
направлено против ленинского учения о партии, которая в
данном изображении предстает как фактор, парализующий
революционную стихийность, выдаваемую
(парадоксально) за высшую степень классовой сознательности.
Поэтому Горц утверждает, «что скорее профсоюзы, а не партия
являются тем телом, в котором классовая сознательность
в .неокапиталистическом обществе укрепляется и
развивается» 164. Это утверждение попользуется (в качестве
важнейшего аргумента в борьбе против ленинских взглядов
на авангардную роль коммунистической партии. В
соответствии с таким подходом одной из наиболее актуальных
задач теории, провозглашающей новую стратегию
рабочего класса, является обоснование новых отношений между
партией и профсоюзами.
За фасадом этих новых отношений скрывается очень
старая синдикалистская и псевдолевая идея о том, что
стратегия рабочего класса, направленная на свержение
капиталистического строя, должна отказаться от всех
возможных в рамках буржуазной демократии форм
политической борьбы. Классовая борьба должна быть
ограничена лишь теми сферами, в которых различные группы ра-

226
бочего класса непосредственно сталкиваются с
буржуазией и ее представителями. Таким образом, так называемая
новая стратегия предполагает отказ от единых
выступлений рабочего класса для достижения общих политических
и других целей и на ее место выдвигает локальную
борьбу его разрозненных отрядов. Этот программный по
своему характеру тезис Горц обосновывает следующим
образом: «Действительно, если рабочий класс желает
сохранить миссию руководящего класса, тогда свою борьбу он
в первую очередь должен направить против отношений,
сложившихся на рабочих местах, потому что там он
непосредственно может выступить против капиталистического
общества, решая задачу избавления трудящихся как
производителей и граждан от непосредственного
отчуждения... «Подменив борьбу за уничтожение эксплуатации и
тем самым за изменение всей системы
капиталистических производственных отношений борьбой против
«отчуждения», проявляющегося в условиях, сложившихся на
рабочих местах, Горц к этой программе добавляет:
«Демократия возможна только на основе непосредственной,
осуществляемой в низах демократии, то есть на базе того,
что на предприятиях в сельскохозяйственных
кооперативах, в жилых кварталах, в селах и т. д. образуется
демократическая власть...»165. Эта новая стратегия рабочего
класса, заявляет Горц, и определяет необходимость того,
чтобы партия свою центральную роль в классовой борьбе
передала профсоюзам. «На предприятиях, в городах и в
провинции профсоюзы станут тем избранным
организмом, в котором разовьется классовое самосознание,
потребности, требования, сознание очередных целей... в
котором будет ощущаться во всей своей остроте
столкновение между капиталом и трудом» 166.
Другую важную задачу, требующую решения, Горц
видит в том, чтобы в принципе отграничить
провозглашаемые им «антикапиталистические реформы» от
«неокапиталистических реформ», то есть от позиций
традиционного реформизма. Однако на деле между
«антикапиталистической» и «неокапиталистической» программами реформ
не много различий. Традиционный реформизм, который
сегодня в официальных программах
социал-демократических партий выступает под лозунгом «демократический
социализм», провозглашает, что к социализму можно
прийти путем осуществления последовательных реформ в

227
рамках буржуазной демократии, прежде всего путем
оказания влияния на государственную власть. В этом же, в
принципе, состоит суть и «новой стратегии» рабочего
класса Горца, Маллэ, Гольдманна и других, поскольку и
они победу социализма видят как результат проходящего
в недрах капитализма процесса последовательного
образования социалистических элементов и последующего
превращения их в господствующие. Вся разница между
этими концепциями, никоим образом не затрагивающая
их сути, состоит в том, что традиционный реформизм
решающее значение придает политической борьбе,
проводимой в рамках буржуазной демократии, влиянию,
оказываемому на государственную власть политической
деятельностью реформистских рабочих партий, в то время
как «революционный реформизм» считает, что
определяющую роль играют местные по характеру завоевания,
которые достигнуты в результате непосредственных акций
на отдельных предприятиях, в кооперативах, местных
органах управления. Фактически и та, и другая программы
реформ абсолютизируют различные, но в равной степени
остающиеся в рамках капитализма формы классовой
борьбы: одна из них абсолютизирует борьбу за реформы,
осуществляемые сверху, другая — борьбу за проведение
реформ, ведущуюся снизу.
Разбирая концепции духовных предшественников
рассматриваемых нами современных направлений, Ленин
указывал, что их суть состоит в переоценке отдельных
черт капиталистического развития и вместе с тем в их
неспособности выработать такую позицию, практическое
осуществление которой привело бы к преодолению
существующих отношений. Эти соображения в полной мере
справедливы и по отношению к современным
идеологическим конструкциям. Объективные истоки различных
немарксистских концепций Ленин видел в противоречивой
природе капиталистического развития. «Капитализм сам
создает своего могильщика, сам творит элементы нового
строя, и в то же время, без «скачка», эти отдельные
элементы ничего не изменяют в общем положении вещей, не
затрагивают господства капитала. Эти противоречия
живой жизни, живой истории капитализма и рабочего
движения умеет охватить марксизм, как теория диалектического
материализма. Но понятно само собою, что массы учатся
из яшзни, а не из книжки, и поэтому отдельные лица или

228
группы постоянно преувеличивают, возводят в
одностороннюю теорию, в одностороннюю систему тактики то
одну, то другую черту капиталистического развития, то один,
то другой «урок» этого развития» 167.
Эта специфичность капиталистического развития
отражается в возникновении крайних позиций в буржуазной
идеологии, которые в свою очередь служат
теоретическими отправными пунктами для выступающего в рамках
рабочего движения правого и «левого» оппортунизма. Имея
в виду именно этот факт, Ленин следующим образом
продолжает вышеприведенную мысль: «Прямым продуктом
этого буржуазного миросозерцания и его влияния надо
считать и анархо-синдикализм и реформизм,
хватающиеся за одну «сторону рабочего движения, возводящие
односторонность в теорию, объявляющие взаимно
исключающими такие тенденции или такие черты этого движения,
которые составляют специфическую особенность того или
иного периода, тех или иных условий деятельности
рабочего класса». Сразу же к этому Ленин добавляет: «И те
и другие тормозят самое важное, самое насущное дело:
сплочение рабочих в крупные, сильные, хорошо
функционирующие, умеющие при всяких условиях хорошо
функционировать, организации, проникнутые духом классовой
борьбы, ясно сознающие свои цели, воспитываемые в
действительно марксистском миросозерцании» 168.
С того времени, как Ленин написал эти строки,
минуло более семи десятилетий, и изменение объективных
условий, естественно, не прошло бесследно и для
идеологических течений, влияющих на рабочее движение. Ранее
в результате особенностей капиталистического развития
анархистским или анархо-синдикалистским
направлениям удавалось завоевывать в рабочем движении отдельных
стран господствующие или по крайней мере
существенные позиции. Сегодня подобного рода концепции находят
очень слабый отклик среди рабочих. Однако в ряде
аспектов они нашли себе новую социальную базу в различных
слоях интеллигенции и студенческой молодежи, которые
с точки зрения своей численности и общественного веса
играют ныне гораздо большую роль, чем в предыдущие
периоды капиталистического развития. И поскольку
представители этих слоев пытаются сформулировать свое
отрицательное отношение- к капитализму не на основе
научного обобщения социального положения рабочего клас-

229
са, а на основе собственных субъективных впечатлений,
постольку они легко попадают под влияние различных
взглядов анархистского толка. Наряду с этим нельзя
упускать из виду и возможность того, что в особенно
обострившихся ситуациях подобные взгляды могут оказать
серьезное влияние и на политически недостаточно
опытные слои рабочего класса. Именно поэтому приведенные
выше ленинские положения и в изменившихся условиях
полностью сохранили свою значимость и остаются
важнейшим ориентиром в идеологических сражениях и
политической практике, более того, в последнее время они
стали еще актуальнее.
С точки зрения рассматриваемой нами проблемы
особого внимания в ленинской позиции заслуживает мысль
о том, что без «скачка», то есть без революции,
«отдельные элементы», завоеванные в результате проведения
различных реформ, «ничего не меняют в общей ситуации,
не затрагивают господства капитализма». Дело в том, что
за противопоставлением «антикапиталистических» и
«неокапиталистических», «революционных» и «традиционных»
реформ теряется основное различие между реформой и
революцией. Одним из следствий этого является
исчезновение единственно объективной меры для оценки реформ.
Марксизм, как известно, признание необходимости
борьбы за реформы считал всегда неотделимым от борьбы
против всех форм реформизма. У марксистов признание
необходимости реформ никогда не приводило к тому,
чтобы их достижение провозглашалось центральной и
конечной целью классовой борьбы. Марксисты борьбу за
реформы всегда подчиняют задаче свержения капитализма,
борьбе за его ликвидацию, и то, насколько отдельные
реформы способствуют достижению этих целей, служит
критерием в их марксистской оценке. «Революционный
реформизм», программа «антикапиталистических реформ»,
являющиеся составной частью новой стратегии рабочего
класса, пытаются вытеснить и изъять из употребления
как раз этот объективный критерий.
Другим моментом, который следует отметить в связи
с рассматриваемой нами концепцией, является то, что
«программе антикапиталистических реформ» придается
значение, равное значению революции, то есть
причисленные к этой программе реформы предстают не как средства
подготовки революции, а как единственные средства ее

230
осуществления, причем осуществления без «скачка». Из
этого логически следует, что сторонники
«антикапиталистических реформ» завоевание рабочим классом
политической власти рассматривают как отнюдь не обязательное.
При такой логике не удивительно и вполне естественно,
что Горц одобрительно отзывается о мнении своего
учителя Сартра, который решительно отрицает
«оптимистическое и опрометчиво разработанное понятие» диктатуры
пролетариата. И в таком случае не остается ничего
другого, как разработать новый вариант концепции «мирного
врастания» в социализм, который бы обосновал идею о
том, что в недрах капитализма могут без «скачка»
возникнуть и стать господствующими элементы социализма.
Этой цели и служит создапная Л. Гольдманпом теория
«социализма прусского пути».
Разрабатывая неореформистскую стратегическую
концепцию перехода к социализму, Гольдманн апеллирует к
якобы изменившимся устремлениям нового рабочего
класса, являющимся следствием его своеобразного
общественного положения. Он пишет: «В той степени, в какой
сознание живущих на заработную плату средних слоев
ориентируется — со значительной вероятностью — все
больше не на количественные, а на качественные
требования, на участие в принятии решений и в конечном счете
на полностью демократическое управление
предприятиями, перспектива развития индустриальных обществ в
сторону социализма, вновь став актуальной, вместе с тем
существенно видоизменяется» 169. В этих подобных им
устремлениях «нового рабочего класса» и находятся, по
мнению Гольдманна, истоки нового реформизма, по
поводу которого он сразу же считает необходимым заметить
(как будто бы только от слов зависит дело), что «речь
идет о таком реформизме, который стремится к
коренному преобразованию структур, то есть о революционном
реформизме» 170.
В полном соответствии со всем этим Гольдманн
следующим образом изобразил отождествляемую им с «рево-
ционным реформизмом» концепцию «социализма
прусского пути»: «В результате мы приходим к такой
концепции пути, ведущего к социализму, которую можно было
бы сравнить с тенденцией буржуазного развития в
феодальном обществе. Экономические преобразования на
этом пути... были бы последовательными и мирными и

231
предупредили бы вспышку тлеющей политической
революции, которая уже не повсюду неизбежна, как об этом
свидетельствует приход буржуазии к власти в XIX в. в
Германии» 171.
Тезис о необходимости политической революции, как
утверждает Гольдманн, является порождением
марксистского политэкономического анализа положения
«традиционного» рабочего класса. «Новому» же рабочему
классу должна соответствовать совсем иная марксистская
теория, которая бы выражала изменившиеся исторические
условия перехода к социализму. Это требование
Гольдманн сформулировал следующими словами:
«Основательно изменилась традиционная марксистская схема о
пролетариате, который, поскольку у него нет никаких
возможностей для завоевания значительных общественных
и экономических позиций внутри капиталистического
общества, может прийти к социализму только путем
политической революции, путем завоевания государства,
которое он осуществляет до проведения любой
фундаментальной реформы экономической структуры» 172. По
мнению Гольдмаина, последовательным завоеванием
общественно-экономических позиций и коптролем над ними
«новый рабочий класс» приобретает необходимую духовную
и психологическую подготовку для того, чтобы сделать
ненужпьгм участие пролетарской партии ленинского типа
и пролетарского государства в создании социализма.
Нетрудно увидеть, что аналогия, по которой строится
концепция «социализма прусского пути», мягко говоря,
хромает на обе ноги. Во-первых, следуя логике этой
концепции, надо с необходимостью предположить, что так же,
как элементы капитализма, и прежде всего
капиталистическая собственность на средства производства, выросли
в недрах феодализма, несмотря на сохранение
феодальных отношений, точно так же растут и элементы
социализма в капитализме. Однако образование
социалистических отношений собственности в условиях капитализма
является таким предположением, правомочность которого
не очень решаются подтвердить даже представители
«неомарксизма». Выход из этого положения они находят в
тезисе, провозглашаемом как ими самими, так и ведущими
представителями буржуазной идеологии, и сущность
которого сводится к тому, что в «современном
индустриальном обществе» отношения собственности уже не играют

232
прежней определяющей роли в характеристике способа
производства. В соответствии с этим Гольдманн и его
соратники под вырастающими в недрах капитализма
элементами социализма понимают отнюдь не
последовательное вызревание социалистической собственности на
средства производства, а какой-то весьма смутно
характеризуемый контроль, вмешательство в управление
производством, в использование средств производства и т. д.
Такой подход свидетельствует о том, что «революционный
реформизм» именно в наиболее важном вопросе — в
оценке собственности на средства производства —
представляет даже по сравнению с прежними вариантами
реформизма шаг назад, поскольку последние хотя бы
формально признавали важность вопроса о собственности.
Во-вторых, составным элементом аналогии, по которой
строится концепция «социализма прусского пути»,
является утверждение о возможности и необходимости
классового компромисса без отказа от основных классовых
интересов. Компромисс между буржуазией и
господствовавшим в то время феодальным классом был возможен
потому, что речь шла о соглашении двух эксплуататорских
классов, о соглашении, которое делало возможным
проявление и удовлетворение наиболее важных интересов
обоих классов. Не последним, а, напротив, очень важным
соображением является и то, что в Германии и других
странах компромисс стал необходим и для совместного
противостояния повому растущему и становящемуся все
более опасным классу — пролетариату. Именно поэтому
немецкая буржуазия, хотя временами и с некоторой
сдержанностью, все же охотно бросилась под крыло прусских
юнкеров. В противоположность этому между интересами
пролетариата и буржуазии нет ничего общего, равно как
нет и никакой новой силы, которая бы принудила
рабочий класс к соглашению с буржуазией.
Третьим элементом рассматриваемой аналогии
является утверждение о том, что новый класс может
проявлять и удовлетворять свои интересы и в условиях
политической власти, осуществляемой старым классом.
В феодальном обществе правящие слои, конечно, могли
допустить капиталистическое развитие, не жертвуя при этом
своими коренными интересами, более того, это в
изменившихся условиях зачастую становилось единственным
методом их защиты. Поэтому и буржуазия могла согла-

233
ситься с тем, чтобы какое-то время свои особые классовые
интересы проявлять и удовлетворять без
непосредственного осуществления политической власти. Однако
предположить, что пролетариат может добиться своих
классовых целей без изменения характера политической власти,
означало бы не что иное, как принять одно из важнейших
положений «традиционного реформизма», столь активно
критикуемого представителями «революционного
реформизма». Именно социал-демократический реформизм
всегда утверждал, что для реализации классовых устремлений
пролетариата нет необходимости в установлении
диктатуры пролетариата, поскольку проходящая в рамках
буржуазной демократии мирная эволюция создает для этого
более благоприятные возможности. Таким образом,
конечным пунктом рассуждений «революционного
реформизма» является его идейная и политическая
капитуляция перед буржуазной демократией, на которую его
представители столь активно на словах нападают.
Техницистское толкование перехода
к социализму
Теория «нового рабочего класса» и «революционного
реформизма» попыталась во влиянии, которое .оказывает
на состав рабочего класса развернувшаяся в современный
период научно-техническая революция, найти
доказательство того, что для осуществления перехода к социализму
необходима совершенно новая стратегия рабочего класса.
Вместе с тем и в дополнение к этому в последнее время
значительно усилилось стремление приписать этот
своеобразный техницистский подход теории марксизма, что с
необходимостью повлекло за собой очередное новое
толкование творчества Маркса.
Как мы уже отмечали ранее, гуманистско-антрополо-
гическое направление в основном обращалось к
рукописям 1844 г. и ссылалось на них. Техницистское же
течение, которое, впрочем, не противоречит предыдущему, а,
скорее, дополняет его, пытается найти теоретическое
обоснование своих воззрений в концепциях, изложенных в
экономической рукописи Маркса 1857—1858 гг.,
известной под названием «Grundrisse» («Критика политической
экономии») и являющейся, по существу, предвестником
«Капитала». Одной из характерных попыток такого рода
16 Г. Рипц

234
является исследование Мартина Николау под названием
«Неизвестный Маркс».
Следуя сложившейся в публикациях такого рода
традиции, Николау начинает свое исследование с заявления
о том, что Маркс становится аутентичным только в
данной им (Николау) трактовке «Критики политической
экономии» и соответственно все то, что говорили об учении
Маркса в целом и о марксистском понимании перехода к
социализму в частности, требует коренной переоценки.
Для начала прежде всего необходимо, считает
Николау, определить до сих пор не установленное место и
значение рукописи «Критики» в творчестве Маркса, которую
он квалифицирует как «единственный поистине полный
труд о политической экономии, который когда-либо был
наашеап Марксом» 173. Из такого подхода логически
следует, что рукопись «Критики политической экономии»
оценивается Николау выше «Капитала». Николау при этом
утверждает, что самым большим недостатком «Капитала»
является то, что он не дает ответа на проблему
«крушения капитализма» и что прежде всего этот пробел
восполняет «Критика политической экономии». Следует
отметить, что с подобной же претензией в отношении
«Капитала» еще несколько десятилетий назад выступил Суизи,
заявив, в частности, следующее: «Реально рассуждая, мы
можем сказать, что вся теоретическая система Маркса
отрицает возможность безграничного расширения
капитализма и решительно утверждает неизбежность
социалистической революции. Вое же в трудах Маркса нигде не
найти учения о специфически экономическом крушении
капиталистического "производства» 174.
Именно в «Критике политической экономии» Николау
и обнаружил давно разыскиваемую теорию «крушения
капитализма», тем самым заполнив мнимый «вакуум» в
марксистской политической экономии. «Постепенное
выделение «Критики политической экономии» из тумана
должно оказать как можно большее стимулирующее влияние
на сознание последователей и учеников Маркса. Этот
труд может различными путями разорвать ту духовную
конструкцию, те статические рамки формул и лозунтов,
к которым оказалась сведена значительная часть
марксизма после векового пренебрежения, после девяти
десятилетий существования социал-демократии, восьмидесяти лет
«диалектического материализма» и семидесяти лет ревц-

2з5
зионизма» 175. Но эта новая интерпретация не должна
ограничиться теорией, утверждает Николау, ее нужно
распространить и на политику. «Вывод состоит в том, что
наиболее важный марксистский манифест еще ждет
своего написания. За исключением краткой «Критики Готской
программы» (1875 г.), нет такого политического
программного заявления, которое бы основывалось на
теории прибавочной стоимости и содержало бы в себе теорию
капиталистического крушения, как эта теория предстает
в «Критике политической экономил» 176.
Отыскав таким образом «теорию крушения
капитализма», Николау, естественно, объявил ленинскую теорию
социалистической революции и вытекающий из нее
практический опыт «ненаучными» и «немарксистскими»,
поскольку они не строятся на «марксистской концепции
капиталистического крушения». Эта концепция, поясняет
Николау, является единственной содержащей
неволюнтаристскую оценку исторической роли капитализма. В
соответствии с этой оценкой, как ее трактует Николау,
историческая роль капитализма состоит отнюдь не в
создании и установлении господства крупного машинного
производства, а в полной автоматизации всех
производственных процессов. В ходе развития автоматизированного
производства количество живого труда, заключенного в
произведенном продукте, станет безгранично малым, и тем
самым стоимость и, естественно, все стоимостные
категории еще в условиях капитализма потеряют прежнее
значение. Современный период гораздо справедливее было
бы называть детством капиталистического строя, считает
Николау, чем периодом его разрушения. Вдобавок
капитализм в соответствии с концепцией «капиталистического
крушения» выполняет свою историческую роль без
особых кризисов и конфликтов, улучшая материальное
положение и культурный уровень рабочих сверх всяких
ожиданий. Более того, создание социализма с точки зрения
этой концепции вовсе и не является задачей рабочего
класса, поскольку этот класс в ходе развития
капитализма исчезнет вместе с исчезновением противоречия между
умственным и физическим трудом. Социализм, таким
образом, нельзя создать, поскольку он в результате
технического развития и крушения капитализма родится сам по
себе. Вся беда состоит только в том, что открытый
Николау «неизвестный Маркс» находится в полном противоре-
16*

236
чии не только с уже известным Марксом, но и Марксом —
автором рукописи «Критика политической экономии».
Дело в том, что для рукописи, на которую ссылается
Николау, вовсе не характерен техницистский подход,
который на основе тенденциозно выбранных цитат
приписывают этой работе Маркса Николау и многие другие
представители «неомарксизма». Маркс в этом своем труде
развитие капиталистического производства изобразил отнюдь
не как какой-то автоматически прогрессирующий
бесконфликтный процесс, а рассматривал его в рамках тех
общественных взаимосвязей, в которых действительно
развивалась капиталистическая экономика. При таком подходе
очевидным становятся те противоречия и ограничения,
которые вытекают из развития производительных сил в
форме капитала.
Маркс в своем труде прежде всего указывает на то,
что развитие капитала предполагает разрушение всех
оставшихся от прежних способов производства
ограничений развития производительных сил. По меткому
выражению Маркса, капитал в идеале переносит себя через все
ограничения в развитии производительных сил, в
действительности же развитие производительных сил в форме
капитала ставит на пути экономического роста
имманентные ограничения, заключенные в природе самого
капитала. Об этом, ссылаясь на революционизирующую роль
капитала в отношении остатков прежних способов
производства, он пишет в «Критике политической экономии»:
«Капитал разрушителен по отношению ко всему этому,
он постоянно все это революционизирует, сокрушает все
преграды, которые тормозят развитие производительных
сил, расширение потребностей, многообразие
производства, эксплуатацию природных и духовных сил и обмен
жми.
Однако из того, что всякую подобную границу капитал
рассматривает как ограничение и поэтому идеально
выходит за ее пределы, вовсе не следует, что капитал
преодолел ее реально, а так как каждое подобное ограничение
противоречит его назначению [Bestimmung], то
капиталистическое производство движется в противоречиях,
которые постоянно преодолеваются, но столь же постоянно
полагаются. Более того. Та универсальность, к которой
неудержимо стремится капитал, находит в его собственной
природе такие границы, которые на определенной ступе-

237
ни капиталистического развития заставят осознать, что
самым большим пределом для этой тенденции является
сам капитал, и которые поэтому будут влечь людей к
уничтожению капитала посредством самою "капитала» 177.
В этом фрагменте Маркс уловил одну из наиболее
важных особенностей капиталистического производства,
поскольку противопоставил неограниченный в идеале рост
производительных сил при капитализме реальным
ограничениям, вытекающим как раз из общественной формы
капиталистического производства. Именно в
дифференцированном подходе к проблеме развития
производительных сил находит свое выражение решающее различие в
понимании исторической функции капитализма со
стороны классической буржуазной и марксистской
политэкономии. .Классическую экономию характеризует как раз то,
что она не сумела понять заключенное в развитии
производительных сил в форме капитала противоречие, которое
существует между теоретически неограниченной
тенденцией экономического развития и действительными
ограничениями, поставленными капиталистическими
отношениями. Современные представители «неомарксизма» не
видят как раз этого решающего различия и, не считаясь с
более чем полуторасотлетним опытом, с марксистской
точки зрения отступают, по существу, на позиции
буржуазной классической политэкономии.
В рукописи «Критика политической экономии»
крушение капитализма связывается Марксом с
противоречивым характером капиталистического производства. Маркс
об этом в рассматриваемом труде пишет следующим
образом: «Шпс перепроизводство, т. е. внезапное напоминание
о всех этих необходимых моментах цроизводства,
основанного на капитале; отсюда всеобщее обесценение
вследствие забвения этих необходимых моментов. Вместе с тем
это ставит перед капиталом задачу на более высоком
уровне развития производительных сил и т. д. все снова и
снова пытаться [осуществить этот выход за свои собственные
пределы], каждый раз со все большим крушением его как
капитала. Поэтому ясно, что чем выше развитие
капитала, тем в большей степени он оказывается пределом
производства, — а потому также и пределом потребления,—не
говоря уже о других противоречиях, которые делают
капитал обременительным пределом для производства и
общения» 178.

238
В другом месте Маркс формулирует свою мысль еще
острее и определеннее: «Возрастающее несоответствие
между производительным развитием общества и его
наличными производственными отношениями находит себе
выражение в резких противоречиях) кризисах, судорогах.
Насильственное уничтожение капитала, не в силу
внешних для него отношений, а как условие его
самосохранения, есть та наиболее разительная форма, в которой ему
дается совет уйти и уступить место более высокому
состоянию общественного производства» 179. Из приведенных
высказываний видно, что в рукописи Маркса и следа нет
от провозглашаемой Николау техницистской
интерпретации развития капиталистического производства как
неограниченного и гармоничного. Напротив, Маркс прямо
говорит о неизбежности насильственного свержения
капитала: «Поэтому высшее развитие производительной силы
наряду с величайшим увеличением существующего
богатства будет совпадать с обесценением капитала,
деградацией рабочего и максимальным истощением его
жизненных сил.
Эти противоречия приводят к взрывам, катаклизмам,
кризисам, во время которых, путем внезапного
прекращения труда и уничтожения значительной части капитала,
последний насильственно сводится к уровню, на котором
он может продолжать функционировать. Конечно, эти
противоречия приводят к взрывам, кризисам, при которых
внезапное прекращение всякого труда и уничтожение
значительной части капитала насильственно возвращают
его к тому уровню, на котором он в состоянии... полностью
применять свои производительные силы, не совершая
самоубийства. Но эти регулярно происходящие
катастрофы приводят к повторению их в большем масштабе, а в
конечном счете — к насильственному свержению
капитала» 180.
В этом утверждении, процитированном из «Критики
политической экономии», виден вовсе не какой-то
«неизвестный Маркс», а очень хорошо известпый, автор
«Капитала». Все это еще раз подчеркивает, что Маркс все же
не ошибался, когда рассматривал эту свою рукопись как
подготовительную к написанию «Капитала».
При добросовестном чтении рукописи «Критики
политической экономии» еще более несуразным
представляется соображение Николау о том, будто бы развитие произ-

239
водительных сил, техники, науки при капитализме до тех
пор, пока этот способ производства не достигнет сейчас
еще необозримой конечной вершины, сопровождается
непосредственным совпадением интересов буржуазии и
пролетариата. Именно в «Критике» Маркс ведет
исключительно острую полемику с теми представителями
буржуазной экономической науки, которые в его время
проповедовали сходные с вышеприведенными взгляды. В связи
с этим он писал следующее: «Поэтому в высшей степени
абсурдной буржуазной фразой является утверждение,
будто рабочий потому делится с капиталистом, что последний
посредством основного капитала (который, к тому же, сам
является продуктом труда и притом — чужого труда,
только присвоенного капиталом) облегчает ему его труд
(наоборот, посредством машины капиталист лишает труд
рабочего какой бы то ни было самостоятельности и
привлекательности) или сокращает продолжительность его
труда.
Наоборот, капитал применяет машину лишь в той
мере, в какой она дает рабочему возможность более
значительную часть своего времени работать на капитал,
относиться к более значительной части своего времени как
к не принадлежащей ему, дольше работать на другого» 181.
В другом месте он продолжает: «Но постоянная тенденция
капитала заключается, с одной стороны, в создании
свободного времени, а с другой стороны — в превращении
этого свободного времени в прибавочный труд. Если
первое ему удается слишком хорошо, то он начинает
страдать от избыточного производства, и тогда необходимый
труд прерывается, так как капитал не в состоянии
реализовать прибавочный труд.
Чем больше развивается это противоречие, тем
становится яснее, что рост производительных сил больше не
может быть прикован к присвоению чужого
прибавочного труда и что рабочие массы должны сами присваивать
себе свой прибавочный труд» 182.
Следовательно, в противоположность интерпретации
Николау Маркс вскрывает непримиримое противоречие
между необходимым и прибавочным трудом. Особенно
ярко это противоречие проявляется в том, что, когда
производство не может обеспечить прибавочный труд, тогда
становится невозможным и обеспечивающий
существование рабочего класса необходимый труд. В этой взаимо-^

240
связи сущность отношения между капиталистами и
наемными рабочими выражает не участие рабочих в
прибавочном труде, а отсутствие возможности для необходимого
труда. Можно сказать, что объективные условия
существования рабочего класса и потребности развития
производительных сил тесно взаимосвязаны: ликвидация
капиталистического присвоения прибавочного труда и роста
производительных сил обусловливают друг друта. Эта
задача решается не автоматически, а путем борьбы
рабочего класса, ликвидации присвоения классом
капиталистов прибавочного продукта и соответственно эксплуата-
щш.
В «Критике политической экономии» Маркс очень
точно определяет исторические рамки прогрессивной
функции капитала. То, что Маркс написал по этому
поводу, является одним из наиболее важных и гениальных
положений этой рукописи. Маркс исторический предел
прогрессивной функции капитала видел в постепенной
ликвидации отношений свободной конкуренции и тем
самым обозначил исторически точный срок, когда капитал
уже не только во время периодических кризисов
производства, но в новых объективных условиях существования
становится препятствием в развитии производительных
сил. В «Критике» по этому поводу говорится следующее:
«Свободная конкуренция представляет собой реальное
развитие капитала... До тех пор пока капитал слаб, он
сам еще ищет опору в прошлых или исчезающих с его
появлением способах производства. Когда он чувствует
'себя сильным, он отбрасывает эти костыли и движется
соответственно своим собственным законам. Когда он
начинает ощущать самого себя пределом для развития и когда
его начинают рассматривать как такой подлежащий
преодолению предел, он ищет прибежище в таких формах,
которые, хотя они кажутся завершением господства капитала,
вместе с тем, в результате обуздания свободной
конкуренции, являются провозвестниками его разложения и
разложения покоящегося на нем способа производства. То, что
заложено в природе капитала, реально выступает наружу,
как внешняя необходимость, лишь через посредство
конкуренции, которая сводится к тому, что реально
существующие многие капиталы навязывают друг другу и сами себе
имманентные определения капитала... Впрочем, когда
иллюзия относительно конкуренции как якобы абсолютной

241
формы свободной индивидуальности исчезает, это служит
доказательством того, что условия конкуренции, т. е.
условия производства, основанного на капитале, уже
ощущаются и мыслятся как подлежащие преодолению
пределы и что поэтому они уже являются и все более и более
становятся такими предела1ми» 183.
Эта позиция Маркса является лучшим опровержением
тех взглядов, которые утверждают о наличии
противоречия между марксизмом и ленинизмом. Маркс свое
положение об исторических рамках позитивной роли
капитализма сформулировал еще в классический период
свободной конкуренции, когда еще не существовали даже в
зачаточной форме элементы, которые могли бы
свидетельствовать о происходящем на основе объективной
тенденции капиталистического развития изменении формы
капиталистических производственных отношений,
свойственной периоду свободной конкуренции. Ленин не мог
знать этой рукописи Маркса, но все же пришел к такому
же заключению: как только отношения свободной
конкуренции вследствие действия внутренней тенденции
капиталистического развития сменились господством
монополий, сразу же приходит конец прогрессивной
исторической роли капитала и наступает «канун социализма».
Это положение служит одним из самых наглядных
доказательств совпадения и соответствия мышления Маркса и
Ленина.
Эта марксистская позиция является единственно
правильной, гармонично соответствующей историческим
фактам оценкой исторического места капитализма. Тем самым
в «Критике политической экономии» конкретизировалась,
стала более точной та характеристика исторического
места капитализма, которая была дана примерно за десять
лет до написания рукописи в «Манифесте
Коммунистической партии». Нужно отметить при этом: речь идет не о
пересмотре сформулированной в «Манифесте» концепции, а
о ее дальнейшем развитии, и совершенно необоснованно в
этой связи звучит утверждение Николау о том, что
необходимо вновь написать основной политический
программный документ марксизма. Маркс и Энгельс спустя 15 лет
после написания «Критики политической экономии» в
1872 г. в предисловии к новому изданию
«Коммунистического манифеста» по этому поводу отметили следующее:
«Как ни сильно изменились условия за последние двадцать

242
пять лет, однако развитые в этом «Манифесте» общие
основные положения остаются в целом совершенно
правильными и в настоящее время» 184.
Из «левой» концепции Николау в конечном счете
следует, что все имевшие место попытки
социалистической революции явились следствием неправильного
понимания учения Маркса, и поэтому их нужно
рассматривать как исторические ошибки. Если следовать логике
Николау, то современный период должен быть эпохой
безраздельного господства капитализма, и никакие
волюнтаристские представления и движения не должны
препятствовать капитализму в выполнении им его цивилизирую-
щей миссии. Рабочее движение, таким образом, должно
выносить страшные опустошения империалистических
войн, неизмеримо более глубокие, чем раньше,
экономические кризисы, сохранение колониальной системы и
ждать, пока капитализм после создания невиданного
благосостояния автоматически рухнет.
* * *
Представителей «новых левых», точно так же как и
правых ревизионистов, в конечном счете характеризует
неверие в революционную миссию рабочего движения.
«Новые левые» пытаются оценивать происходящий в
современную эпоху коренной переворот в судьбах мира с
позиции внешнего наблюдателя, некоего морального судьи.
Свой духовный кризис, явившийся следствием
неизбежного краха их теоретических концепций и практических
акций, они пытаются прикрыть тем, что приписывают его
главной движущей силе этого невиданного по размаху
социального переворота — международному
коммунистическому движению. Такие действия — это действия
мелкого буржуа, который испугался определенных
трудностей в цроцессе социалистических преобразований,
составляющем содержание этого кардинального переворота
в истории человечества. Мелкий буржуа
противопоставляет свою «внутреннюю автономию» и свое «моральное
превосходство» истинной практике — практике
международного коммунистического движения, этой вечно
молодой и развивающейся силе — носителю и свершителю
великих социальных изменений нашей эпохи.

243
Примечания
1. Die neue Gesellschaft, 1959, № 6, S. 416.
2. Vorwarts, 1970, 21. Mai.
3. L. S. Feuer. Marx and the Intellectuals, p. 1.
4. Ibid., p. 4.
5. Ibid., p. 6.
6. Elements of Change in Eastern Europe. Prospects for Freedom.
Chicago, 1968, p. 195.
7. Ibid., p. 202.
8. Wissenschaft in kommunistisohen Landern. Tubingen, 1967,
S. 29.
9. В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 41, с. 82.
10. С. Wright Mills. The Marxists, p. 34.
И. Ibid., p. 25.
12. Ibid., p. 98.
13. Проблемы мира и социализма, 1970, № 12, с. 131.
14. С. Wright Mills. The Marxists, p. 126.
15. См. об этом: G б п с б 1 Gyorgy. A monopolkapitalizmus
politikai gazdasagtananak fo problemai. Bp. Kossuth, 1966,
260—278. old.
16. The End of Ideology Debate, p. 136. Письмо Миллса было
впервые опубликовано в журнале "New Left Review", 1960,
N 5.
17. Ibid., p. 137.
18. Elements of Change in Eastern Europe. Prospects for
Freedom, p. 203.
19. East Europe, 1967, may, p. 14.
20. E. Fischer. Kunst und Koexistenz. Beitrag zu einer moder-
nen marxistischen Asthetik. Hamburg, 1966, S. 109.
21. Marx and the Western World. Notre Dame, London, 1967,
p. 435.
22. Ibid., p. 49.
23. Ibid., p. 50.
24. Socialist Humanism. Garden City, New York, 1966, p. 61.
25. R. С T u с k e r. Philosophy and Myth in Karl Marx.
Cambridge, 1961, p. 204.
26. E. Fro mm. Marx's Concept of Man. New York, 1961, p. 51.
Подобную критику взглядов Фромма см. у: A. G e d б. Der
entfremdete Marx. Zur existentialistisch-"humanistischen''
Marxismus-Deutung. Berlin, 1971.
27. Ibid., S. 71.
28. Ibid., S. 48-49.
29. Ibid., S. 40.
30. L. S. Feuer. Marx and the Intellectuals, p. 70—71.
Socialist Humanism, p. 337.
32. E. Fro mm. Beyond the Chains of Illusions. New York, 1962,
p. 148.
33. F. Marek. Philosophie der Weltrevolution. Wien, 1969,
S. 118.
34. A. G о r z. Le socialisme difficile. Paris, 1967, p. 16.
35. Ibid., p. 16-17.
36. E. Fischer. Kunst und Koexistenz, S. 103.

244
37. A. G о г z. Le socialisme difficile, p. 120.
38. К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 25, ч. II, с. 386—387.
39. Revolutionare Praxis. Jugoslawischer Marxismus der Gegen-
w,art. Freiburg, 1969, S. 102.
40. M. H о г k h e i m e r. Kritische Theorie, B. 2. Frankfurt am
Main, 1968, S. 195.
41. H. M a r с u s e. One-Dimensional Man. Studies in the Ideology
of Advanced Industrial Society. Boston, 1964, p. XIII.
42. Ibid., p. XIV.
43. Ibid., p. XVI.
44. Ibid., p. 11.
45. A. G о г z. Sttrategie ouvriere et neocapitalisme. Paris, 1964,
p. 49—50.
46. P. А. В a r a n, P. M. Sweezy. Monopoly Capital. An Essay
on the American Economic and Social Order. New York —
London, 1966, p. 4.
47. Ibid., p. 9.
48. Ibid., p. 364.
49. Praxis, 1968, № 1—2, p. 76.
50. Mothly Review, 1972, february, p. 10.
51. A. G о r z. Le socialisme difficile, p. 122.
52. Praxis, 1971, № 3—4, p. 490.
53. Ibid, p. 492.
54. Одна из последних представительных публикаций теоретиков
«новых левых» по этому поводу утверждает следующее:
«Наилучшим обобщением экономического учения Маркса
является работа Эрнста Манделя... Его двухтомная книга
«Марксистская экономическая теория» представляет собой новое
фундаментальное изложение теории, в котором широко
использованы результаты экономических, антропологических и
исторических исследований».— Ideology in Social Science.
Readings is Critical Theory. Bungay, Suffolk, 1972, p. 379—380.
55. E. M a n d e 1. Marxist Economic Theory, v. II. London, 1968,
p. 560.
56. Ibid., p. 565—566.
57. Ibid., p. 724.
58. Ibid, p. 566-567.
59. Ibid, p. 565.
60. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 94.
61. К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 19, с. 20—21.
62. Е. М a n d е 1. Marxist Economic Theory, v. II, p. 654.
63. Ibid, p. 656.
64. Ibid, p. 724.
65. К. М а р к с и Ф. Э н <г е л ь с. Соч., т. 19, с. 20.
66. Е. Man del. Marxist Economic Theory, v. II, p. 729—730.
67. Revolutionare Praxis. Jugoslawischer Marxismus der Gegen-
wart, S. 120.
68. Elements of Change in Eastern Europe. Prospects for Freedom,
p. 197.
69. Wissenschaft in kommunistischen Landern, S. 31—32.
70. E. Fischer, F M a r e k. Was Lenin wirklich sagte. Wien,
1969, S. 18.
71. S. Stojanovic. Kritik und Zukunf des Sozialismus, Miin-
chen, 4970, S. 33.

245
72. E. F i s c h e r. Kunst und Koexistenz, S. 45.
73. Le centenaire du Capital, p. 324.
74. L'homme et la societe, 1971, № 19, p. 197.
75. К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 20, с. 9.
76. Е. From m. Marx's Concept of Man, p. 62.
77. К. М а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 6, с. 446.
78. Vorwarts, 1971, 4 Marz.
79. Socialist Humanism, p. 229.
80. К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 23, с. 10.
81. L. Kolakowski. Toward a Marxist Humanism. New York,
1968, p. 64.
82. Ibid., p. 180.
83. Cm. Praxis, 1966, № 1—2, p. 31—32.
84. East Europe, 1967, may, p. 10.
85. Wissenschaft in kommunistischen Landern, S. 45.
86. M.arx and the Western World, p. 12.
87. Ibid., p. 13.
88. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 25, с. 41—42.
89. Marx and the Western World, p. 195.
90. Praxis, 1970, № 3—4, p. 296.
91. E. Fro mm. The Heart of Man. New York, 1964, p. 143.
92. Ibid., p. 147.
93. Socialist Humanism, p. 143.
94. К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 37, с. 396.
95. К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 3, с. 184.
96. Marx and the Western World, p. 167.
97. S. S t о j a n о v i c. Kritik und Zukunf des Sozialismus, S. 46.
98. Marx and the Western World, p. 171.
99. К. МарксиФ. Энгельс. Соч.. т. 34, с. 234.
100. Marx and the Western World, p. 175.
101. L. Kolakowski. Toward a Marxist Humanism, p. 153.
102. S. Stojanovic. Kritik und Zukunft des Sozialistfms, S. 17.
103. Ibid., S. 18.
104. Ibid., S. 21.
105. К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 3, с. 433.
106. Foreign Affairs, 1968, January, p. 386.
107. Ibid., p. 387.
108. Foreign Affairs, 1963, april, p. 520.
109. Foreign Affairs, 1968, January, p. 268.
110. Z. Brzezinski. Alternative to Partition. New York—
Toronto — London, 1965, p. 39.
111. Newsweek, 1971, 4 January.
112. Der Marxismus, Seine Geschichte in Dokumenten. Miinchen,
1967, S. 37. Для Фетчера весьма характерно то, как он
ссылается на цитируемое заявление Маркса: «Я только знаю,
что я не марксист». Дело в том, что Маркс это сказал для
того, чтобы отделить себя от некоторых французских
социалистов, которые называли себя марксистами, но в
действительности распространяли взгляды, только
компрометировавшие марксистскую теорию. Тот, кто изучает Маркса не для
фальсификации его учения, должен знать, что ничто не было
так чуждо Марксу, как сведение воедино противоречивых
взглядов, склонность к эклекцизму, которую приписывает ему
Фетчер.

246
У Фетчера проблема плюрализации марксизма
рассматривается в теоретической плоскости. Бжезинский же
выдвигает на первый план ее практические аспекты: «Актуальным
вопросом сегодняшнего дня является следующий: когда
Советский Союз порвет со сталинским наследством... Такой
разрыв не потребовал бы отрицания социализма или марксизма,,
но он потребовал бы преобразования политической системы...
для того, чтобы не отстать от нашей все более гуманной и
универсальной эпохи. Не было бы преувеличением
утверждать... что мир человечества в значительной степени зависит
от того, вернется ли Советский Союз — естественно, без
открытого отказа от марксизма — к западным марксистским
традициям, от которых его увел восточный
ленинизм-сталинизм».—Z. Brzezinski. Between Two Ages. America's Role in the
Technetronic Era, p. d54.
113. Marx and Contemporary Scientific Thought, p. 453.
114. Political Affairs, 1966, July, p. 23.
115. R. Garaudy. Le grand tournant du socialisme. Paris, 1969,
p. 284.
116. S. Stojanovic. Kritik und Zukunft des Sozialismus, S. 12.
117. S. Stojanovic. Kritik und Zukunft des Sozialismus, S. 11.
118. Ibid., S. 33.
119. Praxis, 1967, № 4, p. 550.
120. Ibid., p. 554.
121. Praxis, 1968, № 1—2, p. 104.
122. Цит. по: D. G u e r i n. L'anarchisme. De la doctrine a Taction.
Paris, 1965, p. 26.
123. L. S. F e u e r. Marx and Intellectuals, p. 217.
124. Praxis, 1970, № 1—2, p. 102.
125. Ibid., p. 30.
126. Monthly Review, 1967, may, p. 10.
127. Monthly Review, 1967, november, p. 62.
128. Monthly Review, may, p. 46.
129. Socialist Humanism, p. 70.
130. Ibid, p. 76.
131. Vorwarts, 1971, 4 Mai.
132. Frankfurter Allgemeine Zeitung, 1971, 28. November.
133. Г. В. Ф. Гегель. Соч., M.—Л., 1929, т. 1, с. 22.
134. Monthly Review, 1968, October, p. 6, 12.
135. Monthly Review, 1969, march, p. 7.
136. Monthly Review, 1970, december, p. 2.
137. Monthly Review, 1972, february, p. 12.
138. Г.В. Ф.Гегель. Соч., т. 1, с. 23.
139. Н. М а г с u s е. One^Dimensional Man, p. 189.
140. Е. Fischer. Kunst und Koexistenz, S. 203.
141. Praxis, 1970, № 1—2, p. 29.
142. H. M a r с u s e. One-Dimensional Man, p. 159.
143. Socialist Humanism, p. 115.
144. Ibid., p. 111.
145. Marx and Western World, p. 411.
146. H. M a r с u s e. One-Dimensional Man, p. 227.
147. Ibid., p. 246.
148. Marx and Contemporary Scientific Thougth, p. 479.
149. Ibid., p. 478.

247
150. Ibid., p. 478-479.
151. Monthly Review, 1967, October, p. 46.
152. Marx and Contemporary Scientific Thought, p. 482.
153. Ibid., p. 478.
154. Monthly Review, 1967, October, p. 47.
155. H. Marcuse. One-Dimensional Man, p. 46—47.
156. Ibid., p. 257.
157. Monthly Review, 1967, October, p. 446, 448.
158. Uhomme et la societe, 1971, № 19, p. 199.
159. Ibid., p. 200.
160. S. Stojanovic. Kritik und Zukunft des Sozialismus, S. 70.
161. M. Harrington. Socialism, p. 361.
162. См.: A. Gorz. Strategie ouvriere et neocapitalisme, p. 12—13.
163. Praxis, 1970, № 1—2, p. 43.
164. A. Gorz. Strategie ouvriere et neocapitalisme, p. 14.
165. A. Gorz. Le socialisme difficile, p. 40.
166. Ibid., p. 18.
167. В. И. Л е н и н. Поли, собр. соч., т. 20, с. 65—66.
168. Там же, с. 66—67.
169. Praxis, 1970, № 1—2, р. 38.
170. Ibid., p. 39.
171. Socialist Humanism, p. 48.
172. Praxis, 1970, № 1—2, p. 39.
173. Ideology in Social Science, p. 309.
174. P. H. S w e e z y. The Theory of Capitalist Development.
Oxford, 1946, p. 191—192.
175. Ideology in Social Science, p. 331.
176. Ibid., p. 332. С точки зрения Николау, единственной серьезной
попыткой решить эту задачу была уже упоминавшаяся
книга Бэрана и Суизи «Монополистический капитал». Однако это
признание он тотчас же сопровождает критическим
замечанием: «По ряду причин вызывает сожаление то, что
«Монополистический капитал» заканчивается выводом — а точнее,
начинается предположением — о том, что в развитых
капиталистических странах не видно революций в обозримом будущем.
Этот вывод можно и нужно противопоставить тезису Маркса,
изложенному им в «Экономическо-философских рукописях», о
том, что все те препятствия на пути революции, на которые
ссылаются Бэран и Суизи, а именно: монополии, завоевание
мирового рынка, передовая технология, гораздо более
высокий, чем в прошлом, уровень благосостояния рабочего
класса,— являются лишь предпосылками будущей революции».—
Ibid., p. 333.
177. К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, с. 387.
178. Там же, с. 394.
179. К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 46, ч. II, с. 263.
180. Там же, с. 264.
181. Там же, с. 209.
182. Там же, с. 217.
183. Там же, с. 154—156.
184. К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 18, с. 89.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие Г. Н. Сорвиной 5
Глава I. Общие вопросы связи между политической
экономией и идеологией 13
Глава II. Тенденции современного позитивизма в теории
«индустриального общества» и «конец эпохи идеологии» 63
Глава III. Искажение учения Маркса.
«Структуралистский Маркс» — попытка разделить науку и идеологию
в марксизме 96
Глава IV. Политическая экономия и «неомарксизм» ... 124

КРИТИКА БУРЖУАЗНОЙ ИДЕОЛОГИИ И РЕВИЗИОНИЗМА
Книга венгерского экономиста Г.Рип-
па посвящена критическому анализу
явлений характерных для современных
буржуазной и мелкобуржуазной
политической экономии. Исследуя генезис
экономической теории марксизма, автор
показывает, что позиции его современных
''интерпретаторов" находятся в
противоречии с его реальной эволюцией. Особый
интерес представляет анализ соотношения
науки и идеологии в марксизме. Г.Рипп
убедительно доказывает, что "лишая"
марксизм его идеологического,
классового характера, буржуазные теоретики
стремятся представить его как смесь
бессодержательных
формально-логических категорий.
КРИТИКА БУРЖУАЗНОЙ ИДЕОЛОГИИ И РЕВИЗИОНИЗМА