УДК 1(091)
ББК 87.3(0)
П 90
Редакционная коллегия серии:
Л.В. Скворцов Л.М. Брагина, П.П. Гайденко, В.Д. Губин,
Ю.Н. Давыдов, Г.И. Зверева, Л.Г. Ионин, А.Н. Кожановский,
И.В. Кондаков, О.Ф.Кудрявцев, С.В. Лёзов, Л.Т. Мильская,
|Л.А. Мостова.|П.В. Соснов, А.Л. Ястребицкая
Главный редактор и автор проекта “Humanitas” С.Я. Левит
Заместитель главного редактора И.А. Осиновская
Научный редактор тома: Л.Б. Комиссарова
Художник: П.П. Ефремов
Редакционная коллегия тома:
И.С. Вдовина. А.Б. Зыкова,
М.С. Козлова (редактор раздела), Г.М. Тавризян
Путь в философию. Антология. — М.: ПЕР СЭ; СПб.: Универси-
П 90 тетская книга, 2001. — 445 с. (Humanitas)
ISBN 5-9292-0039-4 (ПЕР СЭ)
ISBN 5-323-00003-1 (Университетская книга)
Книга, предлагаемая вниманию читателей, включает в себя тексты из-
вестных европейских философов XX в., размышлявших о смысле филосо-
фии и ее роли в жизни общества. Книга вводит читателя в творческую ла-
бораторию философов XX века: Л. Витгенштейна. Р. Карнапа, М. Шлика,
К. Поппера, М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, X. Ортеги-и-Гассета. А. Берг-
сона, К. Ясперса, Г. Марселя, Ж. Маритена, Н. Бердяева, Э. Мунье, Э. Ле-
винаса, Т. Адорно, Ю. Хабермаса и др.
Книга предназначается для тех, кто заинтересован в серьезном знаком-
стве с европейской культурой и склонен к размышлению над происходящи-
ми в ней процессами, а также для тех, кто ищет ответа на вопрос: что такое
философия? Книга может стать хрестоматийным пособием для студентов,
аспирантов, старшеклассников, изучающих философию и ее историю.
ISBN 5-9292-0039-4
ISBN 5-323-00003-1
© С.Я.Левит, составление серии, 2001
© «ПЕР СЭ», 2001
©Университетская книга, 2001
Карл Поппер
Какой мне ввдится философия
I
Замечательная, яркая статья моего покойного друга Фридриха Вайс-
мана называется «Какой мне видится философия». Многое в ней
меня восхищает. С некоторыми ее положениями я даже могу согла-
ситься, несмотря на существенные различия в наших взглядах.
Фриц Вайсман и многие из его коллег считают философию особо-
го рода деятельностью, осуществляемой особого рода людьми. В сво-
ей статье он пытается определить отличительные черты философов и
философии, сравнивая ее с другими теоретическими дисциплинами,
например с математикой и физикой. В частности, он пытается оха-
рактеризовать не только задачи и деятельность современных ученых-
философов, но и то, в каком смысле они продолжают дело филосо-
фов прошлого.
Статья Вайсмана не только вызывает большой интерес, но и слу-
жит примером глубочайшей личной вовлеченности в академическую
деятельность и даже воодушевления. Без сомнения, сам автор — фи-
лософ до мозга костей в том смысле, что принадлежит к особому со-
обществу философов и стремится передать нам часть воодушевления,
испытываемого членами этого необычного сообщества.
II
Я отношусь к философии совсем иначе. Я считаю философами всех
мужчин и женщин, однако думаю, что одни из них являются фило-
софами в большей степени, чем другие. Конечно, я согласен с утвер-
ждением, что в мире существует особая группа философов-профес-
сионалов, однако не разделяю энтузиазма Вайсмана в том, что
касается их деятельности и подходов. Напротив, мне кажется, что
многое в философии следует адресовать тем, кто ставит под сомнение
ее академическую сторону (по моему мнению, она представляет со-
бой особую разновидность философии). Во всяком случае я совер-
шенно не согласен с идеей (сугубо философской), влияние которой.
123
Поиск ясности
хотя оно нигде не рассматривалось и никогда не упоминалось, про-
низывает блестящее эссе Вайсмана: я имею в виду идею существова-
ния интеллектуальной философской элиты.
Конечно, я признаю факт существования нескольких поистине
великих философов, а также немногих философов, не ставших вели-
кими, хотя и вызывающих восхищение. Однако, несмотря на огром-
ную значимость их творений для философов-профессионалов, они не
повлияли на философию в той степени, в какой великие художники
повлияли на живопись, а великие композиторы — на музыку. Более
того, великая философия, например философия досократиков,
всегда предваряла появление академической, профессиональной
философии.
III
По моему мнению, профессиональная философия не слишком пре-
успела. Ее настоятельной потребностью является apologia pro vita sua,
оправдание собственного существования.
Мне даже кажется, что профессия философа серьезно свидетель-
ствует против меня: я ощущаю ее как обвинение. Мне следует при-
знать вину и, подобно Сократу, прибегнуть к оправданию.
Я обращаюсь к «Апологии» Платона, ибо люблю ее больше дру-
гих когда-либо созданных философских произведений. Я заявляю,
что это полное и исторически правдивое повествование о том, что
говорил Сократ перед Афинским судом. Я люблю ее за то, что в ней
звучит голос скромного и бесстрашного человека. Его апология
очень проста: он утверждает, что знает о собственных недостатках,
что он не мудрец и знает лишь то, что ничего не знает, а критикует
он прежде всего высокопарные и маловразумительные речи, остава-
ясь при этом другом своим соотечественникам и добропорядочным
гражданином.
По моему мнению, это не только апология Сократа, но и впечат-
ляющая апология философии.
IV
В этой связи рассмотрим аргументы против философии. Многие из
философов, включая нескольких величайших мыслителей, на мой
взгляд, не слишком преуспели в своих занятиях. Я обращусь к четы-
рем величайшим философам: Платону, Юму, Спинозе и Канту.
Представления Платона, самого великого, глубокого и одаренного
из всех философов, о человеческой жизни кажутся мне отталкивающи-
ми и поистине шокирующими. Однако он был не только великим фи-
лософом, основателем величайшей профессиональной философской
124
К. Поппер. Какой мне видится философия
школы, но и великим вдохновенным поэтом, и «Апология Сократа» —
одно из его прекрасных творений.
Его недостатком, равно как и недостатком многих его последо-
вателей, профессиональных философов, была несвойственная Со-
крату вера в элиту: в Царство Философии. Если Сократ полагал,
что государственный деятель должен быть мудрым, т.е. осознавать
ограниченность собственных знаний, то Платон требовал, чтобы муд-
рые и образованные философы получили право на абсолютную
власть. (Как раз со времен Платона мания величия стала наиболее
распространенным профессиональным заболеванием философов.)
Более того, в десятой книге своих «Законов» Платон придумал орга-
низацию, вдохновившую инквизицию, а также приблизился к идее
концентрационных лагерей для врачевания душ инакомыслящих
граждан.
Неудачная, ошибочная психологическая теория (а также тео-
рия познания, учившая не доверять выдающимся возможностям
мышления) привела философа-непрофессионала Дэвида Юма,
бывшего вслед за Сократом одним из наиболее .беспристрастных
и уравновешенных великих мыслителей, а также чрезвычайно
скромным, разумным и достаточно спокойным человеком, к шо-
кирующей идее: «Разум является и должен являться только рабом
страстей и может претендовать лишь на служение и подчинение
им». Я готов признать, что великие свершения требуют участия
страстей, однако мое мнение противоположно утверждению Юма.
На мой взгляд, обуздание страстей при помощи той незначитель-
ной доли благоразумия, которой мы обладаем, — единственная
надежда человечества.
Спиноза, святой среди великих философов, и также, подобно
Сократу и Юму, не философ по профессии, проповедовал идеи,
прямо противоположные идеям Юма, однако способ его рассужде-
ний, по моему мнению, был не только ошибочным, но и неэтич-
ным. Он (как и Юм) был детерминистом, и человеческая свобода
была для него лишь четким, ясным и правильным пониманием
подлинных мотивов наших действий: «Аффект, являющийся стра-
стью, перестает ею быть, как только у нас формируется четкое и
ясное представление о нем». Пока он остается страстью, мы нахо-
димся в его власти и являемся несвободными; стоит лишь сформи-
роваться ясному и четкому представлению о нем, как он становит-
ся частью нашего мышления, несмотря на то что продолжает
оказывать влияние на поведение. Спиноза учил, что в этом и со-
стоит свобода.
Я расцениваю это учение как негодную и опасную форму раци-
онализма, хотя и сам являюсь в некотором роде рационалистом. Во-
первых, я не верю в детерминизм и считаю, что ни Спинозе, ни
125
Поиск ясности
кому-либо другому не удалось выдвинуть достаточно сильных аргу-
ментов в его поддержку, равно как и примирить детерминизм с че-
ловеческой свободой (а следовательно, и со здравым смыслом). Де-
терминизм Спинозы представляется мне типичной философской
ошибкой, несмотря на правильность утверждения, что многие из
наших действий (хотя и не все) имеют свою причину и даже могут
быть предсказаны. Во-вторых, хотя избыток того, что Спиноза на-
зывал «страстью», действительно ограничивает нашу свободу, его
формулировка, только что процитированная мною, снимает с нас
ответственность за собственные поступки до тех пор, пока мы не
приобретем ясное, четкое и правильное представление об их моти-
вах. Однако я считаю это невозможным. Хотя я (так же как и Спи-
ноза) убежден в том, что разумность является важнейшей целью
поведения и общения с ближними, я не могу назвать ни одного че-
ловека, достигшего этой цели.
Один из немногих превосходных и в высшей степени оригиналь-
ных мыслителей среди философов-профессионалов, Кант пытался
разрешить как юмовскую проблему неприятия разума, так и постав-
ленную Спинозой проблему детерминизма, однако в обоих случаях
потерпел неудачу.
Вот что можно сказать о нескольких величайших философах, вы-
зывающих у меня наибольшее восхищение. Теперь вы поймете, по-
чему я считаю необходимой апологию философии.
V
В отличие от моих друзей, Фрица Вайсмана, Герберта Фейгля и Вик-
тора Крафта, я никогда не был членом Венского кружка логических
позитивистов. Отто Нейрат даже назвал меня «официальной оппози-
цией». Меня никогда не приглашали на заседания кружка, возмож-
но, из-за моего хорошо известного оппозиционного отношения к по-
зитивизму. (Я с удовольствием принял бы такое приглашение не
только потому, что некоторые из членов кружка были моими личны-
ми друзьями, но и потому, что некоторыми из них я искренне восхи-
щаюсь.) Под влиянием «Логико-философского трактата» Людвига
Витгенштейна кружок стал не только антиметафизическим, но и ан-
тифилософским. Руководитель кружка Шлик сформулировал эту
мысль в виде пророчества о том, что философия, «которая никогда не
говорит осмысленно, а произносит лишь бессмысленные слова», ско-
ро исчезнет, так как философы обнаружат, что их уставшие от пустых
тирад слушатели ушли.
На протяжении многих лет Вайсман разделял взгляды Витгенш-
тейна и Шлика. В его философском энтузиазме мне видится энтузи-
азм новообращенного.
126
К. Поппер. Какой мне видится философия
Я всегда защищал философию и даже метафизику от нападок Вен-
ского кружка, несмотря на готовность признать, что философы не
слишком многого достигли. Это объяснялось верой в то, что перед
большинством людей, в том числе и передо мной, встают подлинно
философские проблемы различной степени серьезности и сложнос-
ти, многие из которых разрешимы.
Действительно, единственным аргументом в пользу того, что мож-
но назвать профессиональной или академической философией, яв-
ляется, по моему мнению, существование серьезных, требующих бе-
зотлагательного решения философских проблем, а также потребность
в их критическом осмыслении.
Витгенштейн и Венский кружок отрицали сам факт существова-
ния серьезных философских проблем.
В соответствии с концовкой «Трактата» очевидными философ-
скими проблемами (включая проблемы, перечисленные в самом
«Трактате») являются псевдопроблемы, возникающие вследствие
того, что мы говорим, не придавая определенного значения всем
употребляемым словам. Данную теорию можно рассматривать как
следствие попыток Рассела определить логический парадокс как
бессмысленное псевдоутверждение, не являющееся ни истинным,
ни ложным. Это породило новый философский прием, когда лю-
бые неудобные утверждения или проблемы называются «бессмыс-
ленными». В своих поздних работах Витгенштейн говорил о «голо-
воломках», возникающих из-за неправильного использования речи
в философии. Могу лишь сказать, что если бы передо мной не сто-
яли сложные философские проблемы и у меня не было надежд на
их разрешение, то я не сумел бы оправдать свою профессию фило-
софа: по-моему, никаких других аргументов в пользу философии
не может быть.
VI
В этом разделе я перечислю некоторые взгляды на философию и фи-
лософскую деятельность, которые обычно считаются для нее харак-
терными, но лично мне кажутся неудовлетворительными. Раздел
можно назвать: «Какой я не вижу философию».
1.	Я не вижу философию решающей лингвистические головолом-
ки, хотя уяснение смысла высказываний порой является ее необходи-
мой предварительной задачей.
2.	Я не вижу философию как ряд произведений искусства, как
впечатляющее, оригинальное изображение мира или умный и нео-
бычный способ его описания. Мне кажется, подобная трактовка
философии является неуважением к великим философам. Великие
философы не занимались эстетическими проблемами. Они не за-
127
Поиск ясности
нимались построением умных систем. Их, как и всех великих уче-
ных, прежде всего интересовали поиски истины, поиски правиль-
ного решения подлинных проблем. Я считаю историю философии
существенной частью истории поисков истины и отвергаю ее чи-
сто эстетическую трактовку, несмотря на значимость красоты не
только для философии, но и для науки в целом.
Я сторонник интеллектуальной смелости. Мы не можем одновре-
менно заниматься поисками истины и быть интеллектуальными тру-
сами. Стремящийся к истине должен осмелиться быть мудрецом —
он должен осмелиться быть революционером в сфере мышления.
3.	Продолжительная история создания философских систем не
видится мне таким интеллектуальным построением, в котором ис-
пользованы все возможные идеи, а истина может возникнуть в каче-
стве побочного продукта. Мне кажется, мы будем несправедливы к
подлинно великим философам прошлого, если хоть на миг усомним-
ся, что каждый из них отказался бы от своих, пусть и блестящих,
взглядов, убедившись, что они ни на шаг не приближают его к исти-
не (именно так и следует поступать.) (Между прочим, именно поэто-
му я не считаю настоящими философами Фихте и Гегеля: я не верю
в их увлеченность истиной.)
4.	Я не вижу философию пытающейся прояснять, анализировать
или «эксплицировать» понятия, слова или языки.
Понятия и слова являются только средством для формулирования
утверждений, предположений и теорий. Сами по себе понятия и сло-
ва не могут быть истинными; они просто употребляются в человечес-
ком языке для описания и доказательства. Наша задача должна зак-
лючаться не в анализе значений слов, а в поиске интересных и
важных истин, т.е. в поиске правильных теорий.
5.	Я не считаю философию средством для обретения ума.
6.	Я не считаю философию особого рода интеллектуальной тера-
пией (Витгенштейн), помогающей людям выйти из философских зат-
руднений. По моему мнению, Витгенштейн (в своей последней рабо-
те) не показал мухе, как вылезти из мухоловки. В этой неспособной
выбраться из мухоловки мухе я вижу поразительный автопортрет са-
мого Витгенштейна (своим примером Витгенштейн подтверждает те-
орию Витгенштейна так же, как Фрейд — теорию Фрейда).
7.	Я не представляю философию занимающейся изучением вопро-
са о том, как точнее и правильнее выразить ту или иную мысль. Сами
по себе точность и правильность мысли не являются интеллектуаль-
ными ценностями, и мы не должны стремиться к большей точности
и правильности, чем требует конкретная проблема.
8.	Точно также я не считаю философию средством построения ос-
нования или концептуальной структуры для решения проблем бли-
жайшего или отдаленного будущего. Так думал Джон Локк. Он хотел
128
К. Поппер. Какой мне видится философия
написать работу по этике, считая необходимым предварительно раз-
работать соответствующий концептуальный аппарат.
Его «Эссе» целиком состоит из предварительных разработок, а ан-
глийская философия с той поры погрязла в предварительных рассуж-
дениях (не считая нескольких исключений, например некоторых по-
литических работ Юма).
9.	Я также не считаю философию выражением духа времени. Это
гегелевская идея, не выдерживающая критики. Действительно, в фи-
лософии, как и в науке в целом, существует мода. Однако настоящий
искатель истины не будет следовать моде: он будет в ней сомневать-
ся и даже ей противостоять.
VII
Все люди — философы. Даже если они не осознают собственных фи-
лософских проблем, они по меньшей мере имеют философские пред-
рассудки. Большинство таких предрассудков — это принимаемые на
веру теории, усвоенные из интеллектуального окружения или через
традиции.
Поскольку почти все эти теории не принимаются сознательно,
они являются предрассудком в том смысле, что не рассматриваются
людьми критически, несмотря на чрезвычайную значимость многих
из этих теорий для людей практической деятельности, а также для
жизни в целом. Тот факт, что эти широко распространенные и вли-
ятельные теории нуждаются в критическом рассмотрении, является
аргументом в пользу профессиональной философии.
Подобные теории являются ненадежной исходной точкой для всех
наук, в том числе и для философии. Все философии должны исходить
из сомнительных, а порой и пагубных взглядов, относящихся к обла-
сти некритичного здравого смысла. Их цель — просвещенный, кри-
тический здравый смысл: приближение к истине с наименьшим па-
губным воздействием на человеческую жизнь.
VIII
Позвольте привести несколько примеров распространенных фило-
софских предрассудков.
Существует чрезвычайно влиятельное философское представле-
ние о том, что во всех случающихся бедах этого мира (в том, что нам
очень не нравится) всегда кто-нибудь виноват: обязательно существу-
ет некто, намеренно совершивший этот поступок. Это очень древнее
представление. Согласно Гомеру, причиной всех бедствий, пережи-
тых троянцами, были гнев и зависть богов, а виновником несчастий
Одиссея — Посейдон. Позднее христианство считало источником зла
9 - 3436
129
Поиск ясности
дьявола. Вульгарный марксизм объяснял, что приходу социализма и
воцарению рая на земле препятствует заговор жадных капиталистов.
Теория, считающая войну, нищету и безработицу результатом
чьих-либо преступных намерений или злого умысла, относится к
области здравого смысла, но в ней отсутствует критическое осмыс-
ление происходящего. Такую некритичную теорию, относящуюся
к области здравого смысла, я назвал теорией общественного заго-
вора. (Ее можно даже назвать теорией мирового заговора: вспом-
ним посылаемые Зевсом молнии.) Она получила широкое распро-
странение, а в форме вечных поисков козла отпущения нередко
вдохновляла политическую борьбу, принося множество тяжких
страданий.
Одна из способностей теории общественного заговора состоит в
том, что эта теория подталкивает к действию настоящих заговорщи-
ков. Но, как показывают критические исследования, заговорщики не
достигают намеченных ими целей. Ленин, придерживавшийся теории
общественного заговора, сам был заговорщиком, как Гитлер и Мус-
солини. Но ленинские идеи не реализовались в России так же, как
идеи Муссолини и Гитлера не реализовались в Италии и Германии.
Все заговорщики устраивают заговоры потому, что некритически
принимают теорию общественного заговора.
Скромным, однако существенным философским вкладом может
стать рассмотрение ошибочных моментов теории общественного заго-
вора. Более того, этот вклад повлечет за собой дальнейшие позитивные
изменения, например, осознание социальной значимости непреднаме-
ренных последствий человеческих действий, а также предположение о
том, что задачей теории общественных наук должен стать поиск об-
щественных отношений, являющихся причиной таких непреднаме-
ренных последствий.
Возьмем проблему войн. Даже такой критически настроенный
философ, как Бертран Рассел, считал, что войны объясняются сугу-
бо психологическими причинами — в частности, человеческой агрес-
сивностью. Не отрицая существования агрессивности, я удивлен, что
Рассел не заметил, что причиной большинства последних войн яви-
лась не столько собственная агрессивность, сколько страх перед аг-
рессией извне. Это были либо идеологические войны, вызванные бо-
язнью захвата власти заговорщиками, либо войны, которых никто не
хотел, но которые были вызваны страхом перед той или иной объек-
тивно сложившейся ситуацией. Примером является обоюдный страх
агрессии, приводящий к гонке вооружений, а затем и к войне, напри-
мер к превентивной войне, которую пропагандировал (справедливо),
боясь появления водородной бомбы в России, даже такой противник
войн и агрессии, как Рассел. (Никто не хотел водородной бомбы; она
появилась из-за боязни ее монополизации Гитлером.)
130
К. Поппер. Какой мне видится философия
Приведем другой пример философского предрассудка. Суще-
ствует ошибочное представление о том, что мнение человека все-
гда определяется его личными интересами. Это учение, которое
можно охарактеризовать как выродившуюся форму учения Юма о
том, что разум является и должен являться рабом страстей, обыч-
но не применяют к самому себе (в отличие от Юма, учившего
скромности и скептицизму по отношению к возможностям разума,
в том числе и нашего собственного), однако всегда применяют к
тем, чье мнение отличается от нашего. Это мешает нам терпеливо
выслушивать противоположные мнения и относиться к ним серь-
езно, поскольку мы начинаем объяснять их личными интересами
другого человека. Это препятствует разумной дискуссии, приводит
к вырождению природной любознательности, стремления к поис-
ку истины. Важный вопрос «Какова сущность данного явления?»
заменяется в этом случае другим, значительно менее важным воп-
росом: «Что тебе выгодно? Каковы твои скрытые мотивы?» Это
мешает нам учиться у людей с иными взглядами и способствует
распаду единства человечества, единства, основанного на общно-
сти разума.
Еще одним философским предрассудком является чрезвычайно
влиятельный в наше время тезис о том, что конструктивная дискус-
сия возможна только между людьми со сходными основополагающи-
ми взглядами. В рамках этой пагубной догмы любая конструктивная
или критическая дискуссия по каким-либо фундаментальным про-
блемам считается невозможной, поэтому следствия подобных
взглядов так же негативны, как и следствия упомянутых выше
доктрин.
Рассмотренные положения не только признаются многими людь-
ми, но и относятся к области философии, лежащей в центре внима-
ния многих профессиональных философов: к теории познания.
IX
Проблемы теории познания представляются мне ядром как основан-
ных на здравом смысле некритических философских представлений,
так и академической философии. Кроме того, они решающим обра-
зом влияют на теорию этики (как нам об этом недавно напомнил Жак
Моно).
Упрощенно говоря, главной проблемой в этой области филосо-
фии, так же как и в ряде других ее областей, является конфликт меж-
ду «эпистемологическим оптимизмом» и «эпистемологическим пес-
симизмом». Познаваем ли мир? Каковы пределы познания? В то
время как эпистемологический оптимист верит в познаваемость
9’
131
Поиск ясности
мира, пессимист считает, что подлинное знание лежит за пределами
человеческих возможностей.
Я — сторонник здравого смысла, но не во всех случаях. Я расце-
ниваю его как возможную отправную точку наших рассуждений, од-
нако считаю, что мы должны заниматься не построением надежной
системы взглядов на основе здравого смысла, а его критикой и совер-
шенствованием. Таким образом, я являюсь реалистическим сторон-
ником здравого смысла, я верю в реальность материи (которую счи-
таю подлинной парадигмой того, что должно обозначаться словом
«реальный»). По этой же причине я могу назвать себя материалистом,
однако вовсе не потому, что это слово также обозначает а) веру в не-
исчерпаемость материи, б) отрицание реальности нематериальных
полей энергии, в том числе духа, сознания, т.е. какой-либо субстан-
ции помимо материальной.
Я следую здравому смыслу, признавая существование как материи
(«мир 1»), так и духа («мир 2»), а также верю в существование других
вещей, прежде всего продуктов деятельности человеческого духа,
включая научные гипотезы, теории и проблемы («мир 3»). Иными
словами, я придерживаюсь здравого смысла, пребывая на позиции
плюрализма. Я готов к тому, что мою позицию могут раскритиковать
и заменить другой, более логичной, однако все до сих пор направляв-
шиеся против нее критические аргументы кажутся мне необоснован-
ными (Между прочим, я считаю, что без такого плюрализма не мо-
жет быть этики.)
Все аргументы, выдвигавшиеся против плюралистического реа-
лизма, в конечном счете базируются на некритичном принятии тео-
рии познания, опирающейся на здравый смысл, которую я считаю
слабейшим звеном здравого смысла.
Теория познания, опирающаяся на здравый смысл, в высшей
степени оптимистична, пока она отождествляет знание с досто-
верным знанием; все гипотетическое расценивается ею как «не-
подлинное знание». Данный аргумент я отклоняю как чисто вер-
бальный. Я с готовностью признаю, что термин «знание» во всех
известных мне языках подразумевает определенность. Однако на-
ука состоит из гипотез. Поэтому опирающаяся на здравый смысл
программа, берущая в качестве отправной точки то, что представ-
ляется наиболее достоверным, или основным, знанием (знание,
полученное в результате наблюдений), и стремящаяся построить
на этом основании здание надежного знания, не выдерживает
критики.
Следует отметить, что следствиями такого подхода становятся две
диаметрально противоположные системы взглядов на реальность, не
относящиеся к области здравого смысла.
1. Имматериализм (Беркли, Юм, Мах).
132
К. Поппер. Какой мне видится философия
2. Бихевиористский материализм (Уотсон, Скиннер).
Первая из них отрицает реальность материи, считая единственной
достоверной и надежной основой знания ощущения, которые всегда
нематериальны.
Вторая отрицает существование духа (и соответственно, челове-
ческой свободы) на том основании, что наблюдать можно лишь че-
ловеческое поведение, которое во всех своих проявлениях аналогич-
но поведению животных (за исключением того, что оно включает
важную и широкую сферу деятельности, называемую «лингвистичес-
ким поведением»).
Обе эти теории базируются на несостоятельной, основанной на
здравом смысле теории познания, которая ведет к традиционной, но
совершенно необоснованной критике теории реальности, также опи-
рающейся на здравый смысл. Обе системы не просто нейтральны, но
вредны с этической точки зрения: если я хочу успокоить плачущего
ребенка, то не пытаюсь менять чье-либо (мое или ваше) болезненное
восприятие или поведение ребенка, или остановить стекающие по его
щекам слезы. Нет, мои мотивы совершенно другие — они недоказу-
емы, их нельзя логически вывести, однако они гуманны.
Имматериализм (родившийся из убежденности Декарта, который,
конечно, не был идеалистом в том, что отправным пунктом теории
познания должно быть бесспорное основание, например уверенность
в собственном существовании) достиг своего апогея в учении Эрнста
Маха, которое появилось в начале нашего столетия, однако в насто-
ящее время почти утратило свое влияние. Теперь оно уже не в моде.
Сейчас особую популярность приобрел бихевиоризм, отрицающий
существование духа. Превознося метод наблюдения, он не только бро-
сает вызов реальности человеческих переживаний, но и пытается, ис-
ходя из своих теорий, сформулировать ужасающую с этической точки
зрения теорию условно-рефлекторного научения, хотя, в сущности,
никакую этическую теорию нельзя вывести из человеческой приро-
ды. (Это положение совершенно справедливо подчеркивалось Жаком
Моно; см. также мою работу «Открытое общество и его враги».) Ос-
тается надеяться, что популярность бихевиоризма, базирующегося на
некритичном принятии основанной на здравом смысле теории по-
знания, непригодность которой я пытался доказать, рано или поздно
иссякнет.
X
Я считаю, что философия не должна, да и не может, отрываться от
науки. Исторически вся западная наука вышла из философских воз-
зрений древних греков на мировой порядок. Общими предками всех
Ученых и всех философов являются Гомер, Гесиод и досократики.
133
Поиск ясности
Их внимание прежде всего было направлено на строение вселенной
и поиски нашего места в ней, включая проблему возможности ее
познания (которая до сих пор остается ключевой для всей филосо-
фии). Именно критическое осмысление науки, ее открытий и мето-
дов продолжает оставаться центральным моментом философского
исследования даже после того, как наука отделилась от философии.
По моему мнению, «Математические начала натуральной филосо-
фии» Ньютона стали величайшим событием, ознаменовавшим вели-
чайший интеллектуальный переворот в истории человечества. Их
появление свидетельствовало о совершении мечты двухтысячелет-
ней давности, о зрелости науки и о ее отделении от философии.
Однако при этом сам Ньютон, как и все великие ученые, оставался
философом; он оставался критически настроенным мыслителем и
исследователем, скептически относящимся к собственным воззре-
ниям. Вот что он написал в письме к Бентли (25 февраля 1693 г.) по
поводу своей теории дальнодействия:
«Мысль о том, что гравитация является природным, неотъемле-
мым, сущностным свойством материи, позволяющим одному телу
воздействовать на другое на расстоянии... кажется мне настолько аб-
сурдной, что я уверен, что ни один из разбирающихся в философии
людей никогда не согласится с ней».
Именно его собственная теория дальнодействия привела его к скеп-
тицизму и мистицизму. Он утверждал, что все значительно отдаленные
друг от друга области пространства могут моментально непосредствен-
но воздействовать друг на друга благодаря одновременному и вездесу-
щему присутствию единого для всех религий Бога. Таким образом, по-
пытка разрешить проблему дальнодействия привела Ньютона к
созданию мистической теории, рассматривающей пространство в ка-
честве Божественного сенсориума. Создав эту теорию, соединившую
критическую умозрительную философию с умозрительной религией,
он вышел за пределы науки.
Известно, что Эйнштейн руководствовался аналогичными мотивами.
XI
Я признаю, что в рамках философии существуют некоторые чрезвы-
чайно тонкие и вместе с тем наиболее важные проблемы, занимаю-
щие естественное и единственно подходящее для них место в акаде-
мической философии, например проблемы математической логики
или, говоря шире, философии математики. Я поражен удивитель-
ным прогрессом, происшедшим в этой области на протяжении на-
шего столетия.
Но поскольку речь идет об академической философии вообще, я
обеспокоен влиянием тех, кого Беркли назвал «мелкими философа-
134
К. Поппер. Какой мне видится философия
ми». Бесспорно, критика является источником жизненной силы фи-
лософии. Однако в ней следует избегать мелочного педантизма.
Мелкая критика мелких вопросов без осмысления великих проблем
космологии, человеческого познания, этики и политической фило-
софии и без серьезных, упорных попыток их разрешить кажется мне
губительной. Похоже, любая печатная строка, допускающая непра-
вильное толкование, становится основанием для написания очеред-
ной критической философской статьи. Мы наблюдаем изобилие
схоластических рассуждений в худшем смысле этого слова, все ве-
ликие идеи тонут в потоке слов. В то же время многие редакторы
журналов в качестве доказательства смелости и оригинальности
мышления нередко допускают на их страницы самонадеянность и
грубость, в прошлом почти не встречавшиеся в философской лите-
ратуре.
Я считаю, что каждый интеллектуал должен осознавать привиле-
гированность собственной позиции. Его долг — писать как можно
проще, понятнее и вежливее. Никогда не следует забывать ни о вели-
ких вечных проблемах, стоящих перед человечеством и требующих
нового, смелого, но и терпеливого мышления, ни о сократовской
мудрости, сознающей, сколь мало она знает. Я думаю, что наряду с
борьбой против мелких философов и их мелких проблем главной за-
дачей философии являются критические размышления об устройстве
вселенной, о нашем месте в мире, а также о наших познавательных
возможностях и способности творить добро и зло.
XII
Мне хочется завершить свою статью несколькими философскими
рассуждениями явно неакадемического характера.
Одному из астронавтов, участвовавших в первом полете на Луну,
приписывают простое, но мудрое высказывание, сделанное по возвра-
щении на Землю (цитирую по памяти): «За свою жизнь мне удалось
повидать другие планеты, однако я всегда стремился на Землю». Это не
просто мудрость, но философская мудрость. Мы не знаем, как вышло,
что мы живем на этой прекрасной маленькой планете, или почему для
того, чтобы быть прекрасной, ей нужно быть обитаемой. Однако мы
существуем именно здесь, и у нас достаточно оснований для удивления
и благодарности. Все это похоже на чудо. Наука может сообщить нам
лишь то, что во вселенной практически нет материи, а там, где она
есть, она пребывает в хаотическом, подвижном состоянии и непригод-
на для жизни. Конечно, не исключается возможность существова-
ния и других обитаемых планет. Однако если НАУГАД выбрать
точку в пространстве, то вероятность обнаружения в ней тела, на
котором есть жизнь (вычисленная при помощи методов нашей со-
135
Поиск ясности
мнительной космологии), будет равна нулю или почти нулю. Та-
ким образом, жизнь — это редкость, она драгоценна. Мы склонны
забывать этот факт, расценивая жизнь дешево, может быть, в силу
беспечности, а может быть, потому, что наша прекрасная Земля
все же несколько перенаселена.
Все люди — философы в силу того, что занимают ту или иную по-
зицию по отношению к жизни и смерти. Есть люди, которые деше-
во ценят жизнь, потому что она конечна. Они не догадываются ис-
пользовать противоположный аргумент: став бесконечной, жизнь
утратит свою ценность. Именно постоянный страх ее потерять помо-
гает острее ощутить ценность жизни.
136
М.С. Козлова
Родство философии и науки. К. Поппер
Карл Поппер (1902-1994) — один из классиков методологии и фило-
софии науки XX в.1. Созданная им оригинальная концепция «крити-
ческого рационализма» оказала заметное влияние на современные
представления в данной области. Поппер вступил в философию как
человек науки: Венский университет он закончил по специальности
«физика и математика», философию же изучал самостоятельно. Ис-
ходной и важнейшей сферой его интересов стали логика и методоло-
гия науки. Творческий поиск Поппера в этом направлении был сти-
мулирован работами и дискуссиями членов Венского кружка,
тщательно изучавших проблемы познавательного значения утвержде-
ний, разграничения науки и тесно смыкающейся с ней, часто высту-
пающей от ее имени, а на деле лишенной научного смысла — фило-
софии. Эта проблематика увлекла и Поппера. Важное место в его
мышлении заняла, в частности, проблема демаркации (размежева-
ния) науки и псевдонаучных способов рассуждения. В логическом
позитивизме наиболее злостной формой таковых считалась метафи-
зика — неподконтрольное опыту философское умствование с претен-
зией на роль «науки наук». Развенчание такой философии (прежде
всего мифологем фрейдизма и марксизма)2. Поппер счел и для себя
важной задачей, хотя в целом его отношение к метафизике и в ран-
ний период творчества, а особенно позже было куда более терпимым,
чем у Карнапа и других, не случайно он характеризовал свою фило-
софию как «метафизический реализм».
В 1934 г. увидел свет капитальный труд Поппера «Логика научного
исследования»3, заключавший в себе целый комплекс новых идей,
альтернативных (не столько тематически, сколько методологически)
доктрине логического позитивизма, представлявшейся автору край-
не упрощенной. Если М. Шлик, Р. Карнап и их единомышленники
опирались на платформу радикального (по мнению Поппера, наи-
вного) эмпиризма, то Поппер принял существенно иную ориента-
цию — дедуктивизма и рационализма, однако не в том однобоком их
толковании, для которого характерны недооценка опыта и априоризм
(опора на внеопытные формы знания). Это было бы уходом в другую
крайность, чего Поппер избежал. Защищая научную рациональность
как главный фактор формирования и роста науки, он не оставляет
без внимания ее неотъемлемую составляющую — научный опыт, в
том числе его контрольные функции в отношении научных теорий. В
Дополнение к широко практикуемым в науке методам верификации
знания, которые по-своему (соответственно духу их концепции) изу-
чались в логическом позитивизме (или «логическом эмпиризме»),
137
Поиск ясности
Поппер предложил свой известный принцип фальсификации (опро-
вержения, установления ложности) тех или иных фрагментов или си-
стем Знания.
Дело в том, что, строго говоря, исчерпывающая опытная провер-
ка универсальных положений (со словами «все», «всякий», «любой»)
практически нереализуема. Опыт, в силу принципиальной неполно-
ты индукции, не дает достоверного, необходимого знания, его ре-
зультаты имеют лишь вероятностный характер4. Неудивительно, что
сторонники радикального эмпиризма (Р. Карнап, Г. Рейхенбах и др.)
в дальнейшем обратились к серьезной разработке вероятностной мо-
дели научного знания. Тем самым ослаблялись дотоле жесткие требо-
вания опытной проверяемости, размывались казавшиеся незыблемы-
ми водоразделы между опытом и теорией, достоверным и вероятным
знанием. Вместе с тем зрело и понимание того, что из науки немыс-
лимо изгнать гипотетические философские обобщения. Со временем
программа радикального эмпиризма и устранения из «каркасов» на-
уки якобы чуждой ей («бессмысленной») метафизики была сдана в
архив самими же ее защитниками.
Поппер же подошел к проблеме опытной апробации познаватель-
ных результатов иначе. Он подметил, что научные законы и теории, по
сути, заключают в себе и, стало быть, позволяют вывести в качестве
следствий те или иные запреты. Например, закон сохранения и пре-
вращения энергии предполагает запрет вечного двигателя. Причем эти
запреты могут получиться (это, впрочем, давно известно в логике) пу-
тем преобразования универсальных утверждений в единичные отрица-
тельные суждения (по формуле «ни один... »), для опровержения коих
достаточно и одного случая. В самом деле, стоило бы хоть единожды
создать вечный двигатель, как соответствующий фундаментальный за-
кон был бы фальсифицирован, ибо это был бы бьющий в самую точ-
ку решающий эксперимент. Иначе говоря, если позитивная проверка
даже опытных обобщений, не говоря уже о теоретических положени-
ях, практически бесконечна, то вот дедуктивно вывести из них конк-
ретные отрицательные следствия-запреты и помыслить фальсифици-
рующий их эксперимент можно (так представлялось Попперу) кратко
и исчерпывающе убедительно. Принципиальная фальсифицируемость
расценивалась Поппером как непременный показатель информатив-
ности, познавательной ценности положения. Принципиальная же не-
возможность такого испытания (исходя из самого характера утвержде-
ния) соответственно расценивалась как отсутствие в нем реального
познавательного значения. Что бы ни происходило в мире, такие по-
ложения (будь то законы диалектики в марксизме, общие «сценарии»
фрейдизма или что-то иное в этом роде) остаются незыблемыми, что
явно отличает их от научных положений, доступных как логической,
так и эмпирической критике, корректировке5.
138
М.С. Козлова. Родство философии и науки. Карл Поппер.
Требование строго опытной проверяемости было формой наибо-
лее резкого протеста позитивистов-эмпириков XX в. против небезв-
редных для науки философских спекуляций. В результате были раз-
венчаны многие положения и понятия, выдаваемые за научные, но
таковыми никак не являющиеся. Это, конечно же, немаловажно. На-
сколько вредным может быть злоупотребление «худой» философией,
свидетельствует хотя бы тот причудливый сплав биологических «фак-
тов» и вульгарнейших философских позиций, каким была, например,
«лысенковщина», да и не только она. Однако принцип верификации
(в его жестком варианте) угрожал «ампутировать» и весьма значимые
«слои» самой науки, начиная с ее законов, поскольку они относятся
к неограниченным, потенциально бесконечным классам явлений, ко-
торые никакая опытная проверка не может исчерпать. Поппер же
своей идеей фальсификации нашел, как ему думалось, выход из со-
здавшегося тупика. Правда, на деле это оказалось еще не выходом, а
лишь началом пути — к открытию целой системы критериев ценно-
сти познавательных результатов и формированию значительно более
емкой модели научного познания, с учетом его сложного логического
строения и отнюдь не простых, комплексных механизмов обоснова-
ния и проверки.
Работы К. Поппера, особенно если учесть весь комплекс его ло-
гико-методологических трудов6, а также работы его последователей
(Т. Кун, И. Лакатос, Дж. Агасси, П. Фейерабенд и др.) и даже оппо-
нентов, сыграли важную роль в создании современной картины фор-
мирования и роста научного знания. Серьезнейшая роль отведена в
ней научным теориям как целостным системам знания, построенным
по гипотетико-дедуктивному принципу и взаимодействующим с опы-
том по куда более сложным схемам, чем это представлялось позити-
вистам. Критицизм Поппера антидогматичен, проникнут здоровым
скептицизмом, предположительность считается неотъемлемой чертой
познания. Основной формой роста знания (Поппер прибегает здесь
к аналогиям с биологической эволюцией) выступают нетривиальные,
смелые и продуктивные научные гипотезы7. Гипотезы эти — Поппер
был и остается критическим рационалистом — должны подвергаться
всевозможным опровержениям (концепция фаллибилизма), испыты-
ваться «на прочность» (выносливость, выживаемость, эффектив-
ность) и либо выдерживать суровые испытания и, корректируясь,
развиваться, либо отвергаться, вызывая к жизни другие гипотезы и
уступая им место. Усилиями целой плеяды специалистов разработа-
на такая картина генезиса и развития науки в контексте культуры.
Жизнеспособность идей, теорий выявляется здесь не какой-то одной
процедурой (Поппер, особенно вначале, все же склонен был абсолю-
тизировать возможность принципа фальсификации), а всей системой
ее связей и «поддержек» как внутринаучных, так и тех, что принад-
139
Поиск ясности
лежат целостному контексту соответствующей культуры. В сложной,
подвижной иерархической картине науки стираются резкие границы
теории и опыта, смягчается взаимная чужеродность науки и филосо-
фии, особенно если речь идет о философии, ориентированной на на-
уку и тесно взаимодействующей с ней. Более того, в исследованиях
были выявлены органическая связь философии и науки, их взаимо-
действие, важная роль философских идей в историческом процессе
развития науки (А. Койре и др.), наиболее зримо проявляющая себя
в ситуациях научных революций. Многое внесено в эту картину дру-
гими специалистами, но участие Поппера в ее создании бесспорно.
Да и импульс к развитию альтернативной, не позитивистской карти-
ны научного познания и присутствия в ней философии во многом
принадлежал ему\
Поппер с самого начала признавал важную эвристическую роль
метафизики. Он решительно не согласился с позитивистской харак-
теристикой философских проблем как лишенных смысла9. В одной из
своих статей «Природа философских проблем и их корни в науке» он
еще в середине века писал, что потерял бы всякий интерес к фило-
софии, если бы в ней не было глубоких и важных проблем. Филосо-
фия становится бессмысленной, пояснял он, если замыкается в себе
самой, отрывается от актуальных проблем математики, космологии,
политики, религии, общественной жизни. «Не существует чисто фи-
лософских проблем. По мере превращения проблемы в чисто фило-
софскую она все более утрачивает смысл и вырождается в пустой вер-
бализм»10. Корни философских проблем — во внефилософских
сферах. Кроме того, Поппер считает неправомерным судить о досто-
инствах или изъянах философских концепций прошлого с точки зре-
ния логических, методологических и иных критериев оценки знания,
выработанных только в XX в. Он подчеркивает, что философские
идеи и концепции должны рассматриваться в соответствующем исто-
рическом контексте. Будучи же вырваны из такого контекста, про-
блемы, выдвигавшиеся, скажем, Пифагором, Платоном, Кантом и
др., действительно перестают быть понятными и воспринимаются
как псевдопроблемы. На самом же деле они — моменты развития фи-
лософии, выросшие из проблемных познавательных ситуаций свое-
го времени, в определенных культурно-исторических условиях и не-
понятные в отрыве от них.
Итак, Поппер характеризует свою философскую позицию как
«метафизический реализм», «критический рационализм» и т.п. Он
всегда стремился создать и развить теорию научной рационально-
сти. Рациональные нормы, принципы роста научного знания,
«правила научной игры» (И. Лакатос) — вот главный предмет его
внимания. Стремясь построить теорию именно научного знания,
Поппер старался как можно меньше обращаться к собственно фи-
140
М.С. Козлова. Родство философии и науки. Карл Поппер.
лософским вопросам. Это создало известный «дефицит» в его кон-
цепции философских «увязок», обоснований, осмыслений, что
было существенно восполнено и восполняется другими исследова-
телями.
Бесспорно, Поппер прежде всего и более всего ориентирован на
науку, он человек сциентистского склада. Наука для него не толь-
ко главная ценность (он представляет именно это философское
крыло), но и универсальная «смотровая площадка», с позиций ко-
торой он осмысливает также философию. И в истории мысли он це-
нит философов, знавших толк в науке и понимавших те проблемы
рационального познания, которые выдвигала та или иная эпоха.
Предлагаемая вниманию читателей статья Поппера — свидетельство
такой ориентации.
Что же касается того особого крыла философии, что связано с по-
стижением вненаучного опыта человека, не подвластного рациональ-
но-объективному, логическому познанию, того опыта, что называет-
ся Жизнью, с глубинами, тайнами, тревогами внутреннего мира
человека (темы Августина, Паскаля, Кьеркегора, Хайдеггера и др.), то
профессиональная «встреча» Поппера с такой философией, видимо,
не состоялась. Так бывает нередко: эти два типа философии — анти-
поды. К тому же всего не охватишь. И то, что Попперу удалось сде-
лать, безусловно, ценно.
Примечания
Перевод с издания: Popper К. How I see Philosophy // Philosophy in Britain Today.
Groom Helm, 1986. P. 198-212.
1	До 1937 г. Поппер живет и работает в Вене, в период Второй мировой войны —
в Новой Зеландии, с 1946 г. до ухода на пенсию в середине 70-х годов он — про-
фессор Лондонской школы экономики и политических наук.
2	Критике марксизма Поппер уделил большое внимание. См. его работы: Откры-
тое общество и его враги. М., 1992; Нищета историцизма. М., 1993.
3	Popper К. Logik der Forschung. В доработанном и дополненном варианте: The
Logic of Scientific Discovery. N.Y., 1959. В русском переводе в кн.: Поппер К. Ло-
гика и рост научного знания. М., 1983.
4	Настаивая на общих утверждениях (типа «Все лебеди белы»), нужно быть гото-
вым к неожиданностям (вроде открытия в Австралии черных лебедей).
5	По мысли Поппера, научными могут считаться лишь те теории, которые спо-
собны в принципе, при определенных обстоятельствах доказать свою ложность,
т. е. быть опровергнутыми. Таким образом, фальсифицируемость обретала ста-
тус искомого критерия демаркации.
6	В 1963 г. Поппер опубликовал свою вторую логико-методологическую книгу
«Предположения и опровержения», а в 1972 г. — третью, «Объективное знание».
В этих работах получили дальнейшее уточнение и развитие мысли первого тру-
да «Логика научного исследования».
141
Поиск ясности
7	Подчеркивается ценность создания все более «дерзких» теорий («сумасшедших»
идей), прорыва к принципиально новым результатам, а не создание все более ве-
роятных теорий (Поппер — критик вероятностной логики).
* Сам Поппер считает, что самые решающие удары по логическому позитивизму
нанес своей концепцией именно он.
9 Считавшийся долгие годы позитивистским принцип Витгенштейна «О чем не-
возможно говорить, о том следует молчать» Поппер однажды парировал фразой
Э. Шредингера: «Но только тут говорить становится интересно!» Правда, позднее
стало понятно, что тема молчания, невыразимого здесь, — иная, особая, кирке-
горовская тема. Она раскрывается в философии Жизни, в экзистенциальной
философии. Не все философы знают путь от логики науки в особый — трансцен-
дентный — мир человеческих смыслов и ценностей. Витгенштейн этот путь знал.
Но это прояснилось не сразу. Долгое время его позиции неправомерно отожде-
ствлялись с концепцией логического позитивизма, что нашло отражение и в
оценках Поппера его представлений о философии.
’° Popper К. The Nature of Philosophical Problems and Their Roots in Science // The
British Journal for the Philosophy of Science. 1952. Vol. III. № 10. P. 132.
142